Джек ВЭНС Избранные произведения Том I (сборник)
ЛИОНЕСС (цикл)
Действие цикла происходит в волшебном мире, напоминающем кельтский, к нашему времени погрузившегося под волны океана в том месте, где сейчас расположен Бискайский залив. 10 королевств сражаются друг с другом за верховенство в этом мире. В центре многих интриг стоит Касмир, безжалостный и честолюбивый король Лионесса, который в своих планах рассчитывает на красивую, но своевольную дочь — принцессу Сульдрун. Король намеревается выгодно выдать ее замуж, чтобы создать военный союз с каким-либо другим сильным королевством. Но Сульдрун не устраивает роль товара…
Политические интриги, волшебство, война, приключения и любовь перемешаны в богатом и изящно выписанном рассказе о легендарной земле.
Сад принцессы Сульдрун (роман)
Лионесс — одно из десяти королевств Старейших островов; Казмир, безжалостный и честолюбивый правитель Лионесса — в центре паутины интриг, сплетенной королями-соперниками.
Дочь Казмира Сульдрун, красавица «не от мира сего», играет важнейшую роль в его планах: король намерен укрепить связи с союзниками, выгодно выдав ее замуж. Но Сульдрун противится воле отца. Она становится узницей в своем любимом саду; там, на берегу моря, она находит молодого человека, и с этого начинается трагическая история их любви.
«Лионесс» — шедевр в жанре «фэнтези», поражающий воображение странной красотой и зловещими тайнами по мере того, как интриги, война, колдовство, приключения и любовные связи образуют роскошную и сложную вязь эпической легенды о героях сказочной страны.
Предварительные замечания
Старейшие острова и населяющие их народы: краткий обзор (не слишком докучливое предисловие — хотя читатель, недолюбливающий факты, может его и пропустить)
Старейшие острова, ныне погрузившиеся в воды Атлантики, в старину находились к западу от Кантабрийского (Бискайского) залива, отделявшего их от Древней Галлии.
Христианские летописцы редко упоминают о Старейших островах. И.Гильдас, и Ненниус ссылаются на Хайбрас, но Беде молчит. Джеффри де Монмаут намекает на существование Лионесса и Аваллона помимо других, не столь известных городов и событий. Кретьен де Труа восхваляет Исс и его отрады; кроме того, Исс нередко становится местом действия в ранних армориканских народных сказаниях. Ирландские источники многочисленны, но беспорядочны и противоречивы.[1] Св. Брезабий Кардиффский предлагает нашему вниманию весьма замысловатое генеалогическое древо королей Лионесса. Св. Коломба яростно обрушивается на «еретиков, ведьм, идолопоклонников и друидов» острова, именуемого «Хай-Бразий» (так в средневековье называли Хайбрас). Других свидетельств в летописях нет.
Греки и финикийцы торговали со Старейшими островами. Римляне посещали Хайбрас; многие из них селились там, оставив после себя акведуки, дороги, виллы и храмы. В дни упадка Империи в Аваллоне с помпой высадились христианские прелаты с эскортом в роскошных доспехах. Они основали епископства, назначили клерикальных должностных лиц и платили полновесным римским золотом за строительство базилик. Ни одна из церквей, впрочем, не преуспела. Епископы прибегали к крайним мерам в борьбе со старыми богами, нелюдьми и чародеями, но почти никто из них не осмеливался углубиться в Тантревальский лес. Кропила, кадила и анафемы оказывались тщетными перед лицом таких супостатов, как великан Данквин, Тодри Тремудрая или эльфы и феи[2] Заболонной обители. Десятки подвижников, вдохновленных верой, заплатили ужасную цену за свое рвение. Святой Эльрик взошел босиком на Смурийскую скалу, где намеревался подчинить себе огра Магра и обратить его в истинную веру. По сведениям сказателей, святой Эльрик прибыл в полдень, и Магр вежливо согласился выслушать его увещевания. Эльрик прочел впечатляющую проповедь; тем временем Магр развел огонь в яме. Эльрик толковал Священное Писание, обильно приводя цитаты, и воспевал хвалу преимуществам христианства. Когда он закончил, в последний раз провозгласив «Аллилуйя!», Магр поднес ему чарку эля, чтобы тот промочил горло. Наточив нож, огр положительно отозвался о риторическом даре миссионера. Затем, одним взмахом, Магр отсек Эльрику голову, нарезал миссионера на куски, нанизал куски на рашперы и поджарил на огне, после чего отменно закусил святыми мощами с гарниром из лука-порея и капусты. Святая Ульдина пыталась крестить тролля в водах Черной Мейры, небольшого горного озера. Она была неутомима; несмотря на все ее старания, тролль изнасиловал мученицу четыре раза, чем довел ее, наконец, до отчаяния. В свое время Ульдина родила четырех бесят. Старший, Игнальдус, стал отцом зловещего рыцаря, сэра Сакронтина, не знавшего сна и покоя, пока он не убивал христианина. Других отпрысков святой Ульдины звали Драт, Аллейя и Базилья.[3] В Годелии друиды не переставали поклоняться богу Солнца Лугу, богине Луны Матроне, Адонису Прекрасному, оленю Кернууну, кабану Мокусу, демону тьмы Каю, грации Ши и бесчисленным местным полубогам.
В те годы Олам Великий, владыка Лионесса, не без подспорья Персиллиана — так называемого Волшебного Зерцала — подчинил себе Старейшие острова (за исключением Скагана и Годелии). Величая себя Оламом Первым, он царствовал долго и благополучно; его преемниками стали Рордек Первый, Олам Второй и, кратковременно, «галицийские бастарды» Кварниц Первый и Ниффит Первый. Затем Фафхион Длинноносый восстановил престолонаследие по принципу первородства. Он породил Олама Третьего, переместившего великий трон Эвандиг и знаменитый стол Совета нотаблей,[4] Карбра-ан-Медан, из города Лионесса в Аваллон, столицу герцогства Даот. Когда внук Олама Третьего, Ютер Второй, бежал в Британию (где породил сэра Ютера Пендрагона, отца Артура, короля Корнуолла), владения его предков разделились на десять королевств: Даот, Лионесс, Северную Ульфляндию, Южную Ульфляндию, Годелию, Блалок, Кадуз, Помпе-роль, Дассинет и Тройсинет.
Новые короли находили множество поводов для разногласий, и на Старейших островах наступили смутные времена. Северная и Южная Ульфляндии, подверженные нападениям ска,[5] превратились в края разорения и беззакония, кишащие баронами-разбойниками и хищным зверьем. Только в долине Эвандера, защищенной с востока замком Тинцин-Фюраль, а с запада — городскими стенами Исса, сохранялось относительное спокойствие.
Король Даота Одри Первый решился, наконец, на судьбоносный шаг. Он заявил, что сидит на великом троне Эвандиге, по каковой причине его должны признавать королем всех Старейших островов.
Король Лионесса Фристан немедленно бросил ему вызов. Одри собрал многотысячное полчище и прошествовал в пределы Лионесса через Помпероль, по Икнильдскому пути. Король Фристан повел свою армию на север. В битве под Ормским холмом войска Даота и Лионесса сражались два дня и две ночи — и разошлись, истощенные и поредевшие; ни одна из сторон не могла претендовать на победу. И Фристан, и Одри сложили головы в этом побоище, после чего ополченцы решили разойтись по домам. Одри Второй не стал настаивать на признании притязаний своего отца — таким образом, в каком-то смысле победу так-таки одержал Фристан.
Прошло двадцать лет. Ска захватили существенную часть Северной Ульфляндии и укрепились в местности, известной под наименованием Северного Прибрежья. Дряхлый, полуслепой и беспомощный король Гаке бежал и скрывается. Ска даже не побеспокоились его искать. Король Южной Ульфляндии Орианте выбрал местом жительства замок Сфан-Сфег над городом Оэльдесом. Его единственный сын, принц Квильси, слабоумен и проводит дни в играх с фантастическими манекенами в городке из кукольных домов. Одри Второй правит в Даоте, а король Казмир — в Лионессе. Каждый из них намерен по праву занять великий трон Эвандиг и стать верховным правителем всех Старейших островов.
Глава 1
В пасмурный зимний день, когда струи дождя, подгоняемого шквальным ветром, с шумом поливали крыши Лионесса, у королевы Соллас начались схватки. Ее величество отнесли в родильный покой, где за ней ухаживали две повивальные бабки, четыре горничные, лекарь Бальямель и старая карга по имени Дильдра, слывшая лучшей знахаркой в округе, глубоко проникшей в тайны трав и зелий — иные считали ее ведьмой. Дильдра присутствовала по воле королевы, находившей больше утешения в предрассудках, нежели в логике.
Явился король Казмир. Хныканье королевы переходило в стоны; она хваталась за свои густые русые волосы, судорожно сжимая их в кулаках. Казмир остановился у входа и наблюдал, не приближаясь. На нем была простая пунцовая мантия, перехваченная в поясе пурпурным кушаком; его рыжеватые светлые волосы стягивала легкая золотая диадема. Король обратился к Бальямелю: «Каковы предзнаменования?»
«Еще нельзя сказать ничего определенного, ваше величество».
«Разве нет способа предугадать пол ребенка?»
«Насколько мне известно, нет».
Казмир загородил дверной проем, слегка расставив ноги и заложив руки за спину. Он казался олицетворением сурового царственного величия; именно такое впечатление он желал производить и производил всюду, где находился — даже на кухне, где судомойки, прыская и хихикая, нередко обсуждали вопрос о том, снимает ли он корону, когда благоволит посетить супружеское ложе. Нахмурившись, Казмир рассматривал королеву: «Судя по всему, она испытывает боль».
«Ей не так больно, сир, как могло бы показаться. Еще не так больно, в любом случае. Страх преувеличивает фактические ощущения».
Казмир никак не отозвался на это наблюдение. Заметив поодаль, в тенях, знахарку Дильдру, сгорбившуюся над медной жаровней, он указал на нее пальцем: «Что здесь делает ведьма?»
«Ваше величество, — пробормотала главная повивальная бабка, — она явилась по настоянию королевы!»
Король крякнул: «Колдунья напустит порчу на ребенка».
Дильдра только пониже пригнулась над жаровней и разбросала по углям пригоршню трав. Струйка едкого дыма потянулась по комнате и коснулась лица Казмира; тот кашлянул, осторожно отступил на шаг и удалился.
Горничная задернула шторы, чтобы спрятать дождливый пейзаж за окном, и зажгла бронзовые светильники. Соллас напряженно вытянулась на кушетке, широко раздвинув ноги и откинув голову назад — все присутствующие, как завороженные, глядели на ее величественную тушу.
Схватки становились резкими. Соллас завопила — сначала от боли, потом от ярости: с какой стати она вынуждена страдать, как вульгарная обывательница?
Через два часа ребенок родился — девочка, не слишком крупная. Соллас лежала на спине, закрыв глаза. Когда к ней поднесли дочь, она только отмахнулась и скоро забылась в тяжелой дреме.
Празднование, посвященное рождению принцессы Сульдрун, было подчеркнуто скромным. Король Казмир не приказывал оглашать ликующие прокламации, а королева Соллас отказывалась принимать кого-либо, кроме некоего «знатока кавказских мистерий» по имени Ювальдо Айдра. В конце концов — по-видимому только для того, чтобы не нарушать обычай — король Казмир приказал устроить торжественное шествие.
Зябким ветреным утром, когда белое солнце напрасно пыталось скрыться за высоко спешившими перистыми облаками, ворота замка Хайдион распахнулись. Из них выступили, величаво замирая после каждого шага, четыре герольда в белых атласных одеждах. На их фанфарах развевались белые шелковые хоругви, расшитые эмблемой Лионесса — черным Древом Жизни с дюжиной алых гранатов на ветвях.[6] Герольды промаршировали сто шагов, остановились, подняли фанфары и протрубили «Клич радостной вести». С замкового двора на храпящих скакунах прогарцевали четверо благородных вельмож: Сайприс, герцог Скройский, Баннуа, герцог Трембланский, Одо, герцог Фолизский, и сэр Гарнель, владетель Баннерета из цитадели Су-эйндж, племянник короля. За ними выехала королевская карета, запряженная четырьмя белыми единорогами. Королева Соллас сидела в карете, закутанная в зеленые шали, с принцессой Сульдрун на малиновой подушке. Король Казмир сопровождал карету на огромном вороном коне. За экипажем строем шла элитная гвардия, состоявшая исключительно из ветеранов благородных кровей — каждый нес серебряную алебарду. Шествие замыкал фургон, откуда пара фрейлин бросала в толпу пригоршни медных грошей.
Процессия спустилась по Сфер-Аркту, центральному проспекту столицы, к Шалю — торговой набережной, окаймлявшей полукруглую гавань. Объехав рыбный рынок, кортеж вернулся по Сфер-Аркту к Хайдиону. За воротами замка расставили палатки; всем проголодавшимся предлагались маринованная рыба и сухари из королевских запасов. а любому, кто выражал желание выпить за здравие новорожденной принцессы, наливали кружку эля.
На протяжении всей зимы и последовавшей весны Казмир лишь дважды взглянул на свою дочь, да и то без всякого интереса, каждый раз отступив на пару шагов. Уже в младенчестве Сульдрун умудрилась воспротивиться королевской воле, появившись на свет девочкой. Казмир не мог сразу наказать ее за этот проступок, но и распространять на нее все преимущества своего благоволения, разумеется, тоже не намеревался. Обиженная недовольством супруга, королева Соллас погрузилась в угрюмое раздражение и, устроив несколько капризных сцен, заявила, что ребенок ей мешает, и что она больше не хочет его видеть.
Между тем, новорожденный сын крепко сложенной крестьянки Эйирме, приходившейся племянницей помощнику садовника, пожелтел, распух и умер от какой-то неизлечимой болезни. Будучи обильным источником молока и заботливости, Эйирме стала кормилицей принцессы.
В почти незапамятные времена, от коих остались одни названия и легенды, лишь смутно свидетельствующие об исторических событиях, пират Блаусреддин построил крепость на скалистом берегу в глубине полукруглого залива. Судя по планировке укреплений, его беспокоили не столько нападения с моря, сколько внезапные вылазки местных горцев, спускавшихся к заливу по расщелинам в крутых склонах зазубренных северных хребтов.
Сто лет спустя данайский царь Таббро превратил залив в гавань, окружив его достопримечательным волноломом; он же добавил к крепости Древний зал, новые кухни и пристройку с несколькими спальнями. Его сын, Зольтра Лучезарный, соорудил массивный каменный причал и углубил гавань драгой, чтобы в залив могли заходить корабли со всех концов света.[7]
Кроме того, Зольтра расширил старую крепость, приказав построить Большой зал и Западную башню, хотя сам он не дожил до завершения этих работ, продолжавшихся при Палемоне Первом, Эдвариусе Первом и Палемоне Втором.
Над Хайдионом, замком короля Казмира, возвышались пять главных башен: Восточная, Королевская, Высокая (известная также под наименованием Орлиного Гнезда), Башня Палемона и Западная башня. В замке находились пять крупнейших церемониальных помещений: Большой зал, Почетный зал, Древний зал, Клод-ан-Дах-Нар (то есть Пиршественный зал) и Малая трапезная. Большой зал отличался особым тяжеловесным величием, на первый взгляд превосходившим человеческие потребности. В совокупности его пропорции, пространства и массы, контрасты теней и света, менявшиеся с рассвета до заката — а также, в не меньшей степени, движущиеся тени, порожденные пламенем факелов — поражали воображение, внушая трепет. О входах увлекшийся архитектор вспомнил, очевидно, уже после того, как строительство шло полным ходом; так или иначе, никому не удавалось войти в Большой зал, производя эффект, сравнимый с воздействием Большого зала на самого входящего. Вступив под арку главного входа, посетитель оказывался на узком возвышении, откуда в зал спускались шесть широких ступеней — между колоннами столь массивными, что их не могли обхватить два человека. С одной стороны тянулся ряд высоких окон, толстые стекла которых приобрели со временем лавандовый оттенок; окна озаряли зал водянистым полусветом. По ночам факелы в чугунных консолях излучали, казалось, больше черных теней, чем сполохов пламени. Дюжина мавританских ковров смягчала жесткость каменного пола.
Пара чугунных дверей открывалась в Почетный зал, размерами и пропорциями напоминавший соборный неф. Посередине, от входа до королевского трона на другом конце, тянулась толстая темно-красная ковровая дорожка. Вдоль стен выстроились пятьдесят четыре массивных кресла, каждое под эмблемой того или иного аристократического рода. В этих креслах, когда того требовал церемониальный протокол, сидели вельможи Лионесса, осененные гербами предков. Королевским троном — пока Олам Третий не перевез его в Аваллон — служил великий Эвандиг, а центр зала занимал Круглый стол, Карбра-ан-Медан, за которым места отводились только представителям самой высокородной знати.
Почетный зал пристроил король Карлес, последний из рода Меть-юэнов. Хловод Рыжий, основатель Тирренской династии,[8] расширил обнесенную стеной территорию Хайдиона на восток от Стены Зольтры. Он же вымостил Урквиал, древний строевой плац Зольтры, а с противоположной замку стороны плаца возвел громоздкий Пеньядор, где находились лазарет, бараки и казематы. Темницы под старым арсеналом, тем временем, прозябали в запустении — их обветшавшие клети, дыбы, решетки-жаровни и пыточные колеса, цепи на крюках, тиски, дыроколы и крутильные машины ржавели в затхлой сырости подземелья.
По мере того, как владыки сменяли друг друга на престоле Лионесса, каждый из них приумножал число залов, коридоров, проходов и переходов, галерей, башен и башенок королевского замка — словно, поразмыслив о своей смертности, стремился стать неотъемлемой частью вечного Хайдиона.
Для тех, кто проводил жизнь в его стенах, Хайдион становился маленькой вселенной, безучастной к событиям внешнего мира, хотя отделявшую его пелену нельзя назвать непроницаемой. Извне то и дело доносились слухи. Кроме того, обитателям Хайдиона приходилось готовиться к смене времен года, обслуживать гостей, сопровождать загородные поездки и даже — изредка — привыкать к новшествам или поднимать тревогу. Но все это были приглушенные отзвуки, тусклые видения, едва возмущавшие устоявшийся распорядок дворцового бытия. В небе появилась огненная комета? Чудеса, да и только! Но о знамении тут же забывали, стоило Шилку, уборщику ночных горшков, пнуть кошку поваренка. Ска не оставили камня на камне в Северной Ульфляндии? Ска подобны дикому зверью! Сегодня утром, однако, откушав овсяной каши со сливками, герцогиня Скройская обнаружила в кувшине из-под сливок дохлую мышь. Неслыханная катастрофа! Вот где разгорелись настоящие страсти! Как она орала, швыряясь туфлями в горничных!
Маленькая вселенная неукоснительно подчинялась своим особым законам. Статус градуировался согласно мельчайшим делениям иерархической шкалы, от недостижимо высокого до презреннейшего из неприкасаемых. Каждый точно взвешивал свое достоинство, сознавая деликатную разницу между своим положением, полномочиями чуть более высокопоставленной персоны (каковые по возможности игнорировались) и обязанностями чуть менее влиятельного лица (необходимость строгого соблюдения каковых подчеркивалась в каждом удобном случае). Некоторые претендовали на привилегии не по чину, тем самым создавая напряжения; по всему замку, как зловоние, распространялась атмосфера мстительной злопамятности. Каждый бдительно следил за поведением более удачливых интриганов, в то же время тщательно скрывая от подчиненных свои собственные делишки. За царственными особами наблюдали непрерывно, их привычки обсуждались и анализировались ежечасно. Королева Соллас относилась с теплотой и радушием только к ревнителям веры и жрецам, проявляя живой интерес к их исповеданиям. Ее считали равнодушной к плотским утехам — у нее не было любовников. Король Казмир регулярно наносил ей супружеские визиты в спальне, где они совокуплялись с величавой тяжеловесностью, как пара слонов.
Принцесса Сульдрун занимала необычное место в социальной структуре дворца. Окружающие не преминули заметить безразличие к ней короля и королевы, заключив, что принцессе можно было безнаказанно устраивать мелкие неприятности.
Шли годы — незаметно для всех Сульдрун превратилась в молчаливую девочку с длинными, мягкими белокурыми локонами. Так как никому не пришло в голову распорядиться по-другому, кормилица Эйирме невольно совершила прыжок вверх по иерархической лестнице, превратившись в гувернантку принцессы.
Эйирме, не обученная этикету и не блиставшая талантами в других отношениях, переняла от своего деда многочисленные кельтские предания, каковыми она зимой и летом, из года в год потчевала принцессу Сульдрун, развлекая девочку легендами и баснями, предупреждая об опасностях, грозящих в дальнем пути, и объясняя, какие талисманы и заклинания предохраняют от проказ, подстроенных феями, о чем разговаривают цветы, какие меры предосторожности следует принимать, выходя из дому в полночь, как избегать встреч с призраками и чем полезные деревья отличаются от зловредных.
Сульдрун узнавала о землях, простиравшихся за стенами замка. «Из города Лионесса ведут две дороги, — говорила Эйирме. — Если пойдешь на север по Сфер-Аркту, заберешься в горы. А если выйдешь из Ворот Зольтры через Урквиал, отправишься на восток и скоро увидишь мою маленькую избушку и три поля, где мы выращиваем капусту, репу и траву — чтобы у скотины сено было. Потом дорога раздваивается. Повернув направо, ты будешь шагать вдоль берега Лира до самого Слют-Скима. А повернув налево, то есть на север, выйдешь на Старую дорогу, огибающую Тантревальский лес, где живут феи. Лес пересекают две дороги — одна с севера на юг, другая с востока на запад».
«Расскажи, что случилось на перекрестке!» — Сульдрун уже знала эту историю, но ей доставляли удовольствие приправленные острым словцом описания кормилицы.
Эйирме предупредила: «Имей в виду, сама я никогда так далеко не ходила! Но дед рассказывал: в стародавние времена перекресток этот был заколдован и не знал покоя — то в одном месте появится, то в другом. Случайного путника это не слишком затрудняло; в конце концов, шаг за шагом, он рано или поздно приходил туда, куда шел, и даже не подозревал, что бродил по лесу в два раза дольше, чем следовало. Но непоседливый перекресток очень досаждал тем, кто торговал на ежегодной Ярмарке Гоблинов! Народ, собравшийся на ярмарку, приходил в полное недоумение, потому что базар устраивают там, где сходятся дороги, в ночь на Иванов день, но пока они проходили милю, перекресток успевал убежать на две с половиной мили, и никакой ярмарки никто в глаза не видел.
Примерно в то же время ужасно поссорились два волшебника. Мурген оказался сильнее и победил Твиттена, чей отец был эльф-полукровка, а мать — лысая жрица из Кай-Канга в предгорьях Атласа. Что делать с побежденным колдуном, исходящим бешеной злостью? Мурген закатал его в рулон, как ковер, и выковал из него крепкий железный кол в полтора человеческих роста, толщиной с ногу. Мурген отнес этот кол на перекресток, подождал, пока перекресток не вернулся туда, где ему полагалось быть, и вбил железный кол точно в том месте, где сходились дороги, чтобы они больше никуда не убегали — и все, кому нравилось гулять на Ярмарке Гоблинов, обрадовались и хвалили Мургена».
«Расскажи про Ярмарку Гоблинов!»
«Ну что ж, ярмарку эту устраивают в таком месте и в такое время, чтобы люди и полулюди могли встречаться и не вредить друг другу — если они не забывают о вежливости, конечно. Торговцы расставляют палатки и предлагают ценные вещи: вуали из паутины, фиалковое вино в серебряных флаконах, книги, написанные на папирусе фей словами, которые не выходят из головы, как только туда попадут. Там полно самых разных существ: эльфов, фей и гоблинов, троллей и кикимор. Иногда даже сильван встречается, но эти редко показываются — они пугливые, зато самые красивые. Там можно послушать их музыку и песни, там звенит золото эльфов, выжатое из лютиков. Редкостный народец, эти эльфы!»
«Расскажи, как ты их видела!»
«Да уж, само собой! Это было пять лет тому назад, когда я гостила у сестры — та вышла замуж за сапожника из деревни на Лягушачьем болоте. Однажды вечером — еще только начинало смеркаться — присела я на ступеньку у крыльца, чтобы ноги отдохнули, и смотрела, как потихоньку темнеет луг. Послышался тихий такой перезвон: «тинь-тирлинь-тинь-тинь!» Я повернула голову, прислушалась. И снова: «тинь-тирлинь-тинь-тинь!» Смотрю — неподалеку, шагах в двадцати, идет маленький такой человечек с фонарем, отбрасывающим зеленый свет. У него на макушке остроконечная шапочка, а на шапочке — серебряный колокольчик. Человечек спешил и подпрыгивал, вот колокольчик и звенел: «тинь-тирлинь-тинь-тинь!» Я замерла и сидела, не шелохнувшись, пока тот не исчез — и колокольчик исчез, и зеленый фонарь. Вот и все».
«Расскажи про огра!»
«Нет, на сегодня хватит».
«Ну расскажи, пожалуйста!»
«Ну ладно — хотя, по правде сказать, в ограх я не особенно разбираюсь. Лесной народец бывает самых разных пород, одни на других совсем не похожи, как лисы на медведей. Эльф, например, ничем не напоминает гоблина или пересмешника, а тем более огра! Все они вечно враждуют и терпят друг друга только на Ярмарке Гоблинов. Ог-ры живут далеко в лесной глуши — и это правда, что они крадут детей и жарят их на вертеле. Так что никогда не забегай далеко в лес за ягодами, а то потеряешься».
«Не буду. А расскажи…»
«Все, время кушать кашу! И сегодня — кто знает? — может быть, у меня в сумке найдется большое, хрустящее розовое яблоко».
Сульдрун полдничала в своей маленькой гостиной или, если позволяла погода, в оранжерее, деликатно прихлебывая, когда Эйирме подносила ложку. Со временем маленькая принцесса научилась есть сама — серьезно, сосредоточенно и так аккуратно, будто умение кушать, не пачкаясь и ничего не проливая, было важнее всего на свете.
Кормилицу деликатные повадки воспитанницы одновременно смешили и умиляли. Порой Эйирме незаметно подкрадывалась к девочке за спиной и громко говорила «Бу!» прямо ей в ухо, как только Сульдрун поднимала ко рту ложку супа. Сульдрун упрекала ее с притворным негодованием: «Эйирме! Нехорошо так делать!» После чего продолжала невозмутимо есть, следя краем глаза за расшалившейся горничной.
Выходя из апартаментов принцессы, кормилица держалась тише воды и ниже травы, но мало-помалу для всех обитателей дворца стал очевидным тот факт, что крестьянская дочь Эйирме нагло захватила должность, намного превышавшую положение, подобающее ее происхождению. Вопрос этот был представлен на рассмотрение леди Будет-ты, домоправительницы королевского замка — строгой и неуступчивой особы, родившейся в семье мелкопоместного дворянина. Леди Будетта руководила прислугой женского пола, бдительно следя за целомудрием таковой и вынося решения по вопросам о подобающем и неподобающем поведении. У нее в голове была настоящая энциклопедия генеалогической информации, дополненная не менее внушительным собранием скандальных сплетен.
Первой на кормилицу наябедничала Бьянка, одна из многочисленных горничных королевы: «Принцессе прислуживает пришлая женщина, которая даже не живет во дворце! От нее разит свинарником, но она вообразила о себе невесть что только потому, что подметает в спальне Сульдрун».
«Да-да, — гнусаво ответствовала Будетта, вздернув длинный горбатый нос. — Мне это известно».
«Это не все! — не отступала Бьянка, тут же сменившая возмущенный тон на подчеркнутую вкрадчивость. — Всем известно также, что принцесса Сульдрун редко говорит и, может быть, чуточку недоразвита…»
«Бьянка! Не позволяй себе лишнего!»
«Но когда она раскрывает рот, у нее просто ужасное произношение! Рано или поздно король Казмир соберется поговорить с принцессой — и что он услышит? Выражения, заимствованные у конюха?»
«Позволю себе согласиться с твоим наблюдением, — высокомерно кивнула леди Будетта. — Тем не менее, я уже рассматривала этот вопрос».
«Учтите, что мне вполне подошла бы должность гувернантки принцессы — у меня превосходное произношение, и я прекрасно знаю, как следует одеваться и вести себя при дворе».
«Я учту твои замечания».
В конце концов, однако, Будетта назначила на эту должность женщину благородного, хотя и не слишком высокого происхождения — а именно свою кузину Могелину, в прошлом оказавшую домоправительнице полезную услугу. Эйирме, таким образом, уволили, и она побрела домой с опущенной головой.
Сульдрун к тому времени исполнилось четыре года. Как правило, девочка вела себя спокойно и послушно — жизнь еще не научила ее недоверчивости, хотя ей были свойственны предрасположенность к уединению и задумчивость. Известие о том, что кормилицу выгнали, стало для нее глубочайшим потрясением. Эйирме была единственным существом во всем мире, которое она любила.
Сульдрун не кричала и не плакала. Она поднялась к себе в спальню и минут десять стояла, глядя из окна на крыши города. Потом она завернула в платок свою куклу, накинула мягкий серый плащ с капюшоном, связанный из ягнячьей шерсти, и тихонько вышла из дворца.
Пробежав по сводчатой галерее, тянувшейся вдоль восточного крыла Хайдиона, Сульдрун проскользнула под Стеной Зольтры по сырому подземному переходу длиной восемнадцать шагов. Она пересекла вымощенный булыжником плац Урквиала, не замечая мрачную громаду Пеньядора и виселицы, торчавшие на крыше — сегодня на двух болтались свежие трупы.
Оставив за спиной Урквиал, принцесса бежала вприпрыжку по восточной дороге, пока не устала, после чего перешла на шаг. Сульдрун достаточно хорошо знала, куда идти: вперед до первой поперечной улицы, потом налево по поперечной улице до первой хижины.
Робко растворив входную дверь, она нашла Эйирме, уныло сидевшую за столом и чистившую репу, чтобы сварить суп на ужин.
Кормилица в изумлении вскочила: «Что ты тут делаешь?»
«Мне не нравится леди Могелина. Я пришла жить с тобой».
«Ох, моя маленькая принцесса, из этого ничего не выйдет! Пойдем, мы должны тебя вернуть, пока не начался переполох. Кто-нибудь видел, как ты ушла?»
«Никто не видел».
«Тогда пойдем, и поскорее. Если кто-нибудь что-нибудь спросит, мы просто вышли погулять, подышать воздухом».
«Я не хочу там оставаться!»
«Сульдрун, дорогая моя, придется! Ты — принцесса, дочь короля, и не должна об этом забывать! А это значит, что тебе придется делать то, что тебе говорят. Пойдем, пойдем!»
«Но я не хочу делать, что мне говорят, если тебя не будет».
«Ладно, посмотрим. Нужно торопиться — может быть, мы успеем потихоньку вернуться, пока никто ничего не заметил».
Но пропажу Сульдрун уже заметили. Хотя ее присутствие в Хайдионе редко привлекало внимание, ее отсутствие имело огромное значение. Могелина искала ее по всей Восточной Башне, на мансарде под черепичной крышей, куда любила залезать Сульдрун («Вечно она прячется и бездельничает, скрытная маленькая чертовка!» — думала Могелина), ниже мансарды — в обсерватории, куда поднимался король Казмир, чтобы обозревать гавань, и еще ниже, в комнатах верхнего этажа, где находились, в частности, апартаменты принцессы. Разгоряченная, уставшая и встревоженная, Могелина наконец вернулась на второй этаж и остановилась со смешанным чувством облегчения и злости, заметив Сульдрун и Эйирме, уже открывших тяжелую дверь и тихонько заходивших в вестибюль. Разъяренным вихрем юбок и шалей леди Могелина спустилась по последним трем пролетам лестницы и надвинулась на двух преступниц: «Где вы были? Мы все тут страшно беспокоились! Пойдем, нужно найти леди Будетту — она решит, что с вами делать!»
Могелина промаршировала по галерее и свернула по боковому коридору к кабинету леди Будетты; Сульдрун и Эйирме опасливо следовали за ней.
Слушая взволнованный отчет Могелины, леди Будетта переводила взгляд то вниз, на Сульдрун, то повыше — на кормилицу. Ей случившееся не представлялось важным событием; по сути дела, чрезмерное беспокойство воспитательницы ее даже раздражало. Тем не менее, она усматривала в сложившейся ситуации некоторое нарушение субординации, с которым следовало покончить энергично и решительно. Вопрос о том, кто был виноват в происшедшем, не имел значения; леди Будетта оценивала умственные способности Сульдрун, возможно, еще недостаточно ясно представлявшей себе последствия своих поступков, примерно на уровне апатично-мечтательной крестьянской тупости Эйирме. Принцессу, конечно же, нельзя было наказывать; даже королева Соллас разгневалась бы, узнав, что королевскую плоть подвергли порке.
Поэтому Будетта приняла самое практичное решение. Строго воззрившись на кормилицу, она спросила: «Что же ты, дура, наделала?»
Эйирме, действительно не отличавшаяся сообразительностью, с недоумением уставилась на домоправительницу: «Я ничего не наделала, миледи». После чего, надеясь облегчить участь маленькой Сульд-рун, кормилица выпалила: «Мы просто пошли немножко прогуляться, как обычно. Разве не так, дорогая принцесса?»
Сульдрун, глядя то на леди Будетту, напоминавшую ястреба, то на дородную леди Могелину, видела только лица, полные холодной неприязни. Она сказала: «Я пошла гулять, это правда».
Будетта повернулась к кормилице: «Как ты смеешь позволять себе такие вольности? Тебя уволили!»
«Да, миледи, но все это было совсем не так…»
«Молчи, не оправдывайся! Ничего не хочу слышать». Будетта подала знак лакею: «Отведите эту женщину на двор и соберите прислугу».
Кормилицу, всхлипывающую от обиды и замешательства, провели на служебный двор у кухни, после чего вызвали тюремного надзирателя из Пеньядора. Дворцовую прислугу согнали смотреть на наказание; два лакея в ливреях Хайдиона перегнули Эйирме через козлы. Явился надзиратель — коренастый чернобородый человек с бледной, лиловатого оттенка кожей. Тюремщик безучастно стоял, исподлобья поглядывая на горничных и постукивая по бедру приготовленной розгой из ивовых прутьев.
Леди Будетта вышла на балкон в сопровождении Могелины и Сульдрун. Громким гнусавым голосом она объявила: «Внимание, прислуга! Эта женщина, Эйирме, обвиняется в должностном преступлении! По недомыслию и беспечности она завладела персоной драгоценной принцессы Сульдрун, чем вызвала у нас тревогу и переполох. Эйирме, ты можешь что-нибудь возразить?»
«Она ничего не сделала! — вскричала Сульдрун. — Она привела меня домой!»
Охваченная нездоровым возбуждением, характерным для присутствующих при публичном наказании, Могелина позволила себе схватить принцессу за плечо и грубо встряхнуть ее. «Молчи!» — прошипела гувернантка.
Эйирме рыдала: «Типун мне на язык, если совру! Я только проводила принцессу домой, и со всех ног!»
Леди Будетта внезапно осознала со всей ясностью, что именно произошло. Уголки ее рта опустились. Домоправительница сделала шаг вперед — она переборщила, ее репутация оказалась под угрозой. Тем не менее, крестьянка несомненно совершала другие проступки, оставшиеся незамеченными, но заслуживавшие наказания. В любом случае ее следовало проучить за самонадеянность.
Будетта подняла руку: «Пусть всем это будет уроком! Работайте прилежно! Не зазнавайтесь! Уважайте начальство! Смотрите и мотай-те себе на ус! Надзиратель: восемь ударов — жестких, но справедливых».
Тюремщик отступил на шаг и натянул на лицо черную маску, после чего приблизился к Эйирме. Откинув ей на плечи юбку из грубого бурого сукна, он обнажил пару обширных белых ягодиц и высоко поднял розгу. Розга резко просвистела в воздухе — из груди кормилицы вырвался задыхающийся крик. Из толпы послышались сочувственные вздохи и смешки.
Леди Будетта бесстрастно наблюдала за экзекуцией. На лице леди Могелины, зажмурившей глаза, блуждала бессмысленная улыбка. Сульдрун молча стояла, покусывая нижнюю губу. Тюремщик орудовал розгой с самокритичной артистичностью мастера своего дела. Он не был добрым человеком, но причинение страданий не доставляло ему удовольствия, а сегодня, к тому же, у него было неплохое настроение. Надзиратель изображал напряженное усилие, расправляя плечи, широко размахиваясь и опуская розгу с коротким стоном подобно толкателю ядра, но на самом деле удары его были легковесными и не оставляли шрамов. Эйирме, тем не менее, вопила после каждого удара, и всех присутствующих потрясла суровость ее наказания.
«Семь… восемь… достаточно! — заявила Будетта. — Тринте, Молотта! Позаботьтесь об этой женщине. Смажьте ее раны добротным маслом и отправьте ее домой. Остальные! Возвращайтесь на свои места и приступайте к работе!»
Леди Будетта повернулась на каблуках и промаршировала с балкона в гостиную для высокородных служащих — таких, как она сама, сенешаль, казначей, начальник дворцовой стражи и главный эконом — где они могли закусывать и совещаться. Леди Могелина и Сульдрун следовали за ней по пятам.
Оказавшись в гостиной, Сульдрун тут же направилась к выходу. Домоправительница позвала ее: «Дитя! Принцесса Сульдрун! Куда вы?»
Тяжело ступая, Могелина обогнала девочку и преградила ей путь.
Сульдрун остановилась, переводя глаза, полные слез, с одной женщины на другую.
«Будьте добры, выслушайте меня внимательно, принцесса, — сказала леди Будетта. — Мы начинаем нечто новое, о чем, пожалуй, следовало спохватиться раньше — мы займемся вашим образованием. Вы должны научиться вести себя с достоинством, как подобает высокородной леди. Вас будет учить леди Могелина».
«Я не хочу ее».
«Тем не менее, она будет вас воспитывать — таков недвусмысленный приказ ее величества».
Сульдрун подняла лицо и взглянула в глаза домоправительнице: «Когда-нибудь я стану королевой. И тогда я прикажу вас выпороть».
Будетта открыла рот — и снова закрыла его. Она сделала быстрый маленький шаг в сторону Сульдрун, сохранявшей вызывающую неподвижность. Будетта остановилась. Могелина бессмысленно ухмылялась; глаза ее бегали из стороны в сторону.
Домоправительница произнесла хрипловатым, нарочито мягким голосом: «Поймите же, принцесса, что я действую исключительно в заших интересах. Ни королеве, ни принцессе не подобает предаваться капризной мстительности».
«Действительно, не подобает! — столь же елейным тоном подтвердила Могелина. — И не забывайте, что это относится в равной степени к вашей гувернантке».
«Наказание свершилось, — все тем же осторожно-напряженным голосом продолжала Будетта. — Не сомневаюсь, что оно пошло всем на пользу. Теперь пора о нем забыть. Вы — драгоценная принцесса Сульдрун, и достойная леди Могелина научит вас правилам приличия».
«Я не хочу ее. Я хочу Эйирме!»
«Тише, тише! Будьте обходительны».
Сульдрун отвели в ее комнаты. Могелина плюхнулась в кресло и занялась вышивкой. Сульдрун подошла к окну и смотрела на гавань.
Пыхтя от напряжения, леди Могелина взбиралась по каменным ступеням винтовой лестницы к кабинету леди Будетты — бедра воспитательницы переваливались под темно-коричневой юбкой. На третьем этаже она задержалась, чтобы отдышаться, после чего направилась к сводчатому проему с дверью из обитых чугунными полосами досок. Дверь была приоткрыта. Чугунные петли заскрипели — Могелина открыла дверь пошире, чтобы протиснулась ее обширная фигура. Заглянув в кабинет, она обыскала бегающими глазами все закоулки помещения.
Домоправительница сидела за столом, скармливая прыгающей в клетке синице рапсовый жмых, насыпанный на кончик длинного тонкого указательного пальца: «Клюй, Дикко, клюй! Какая замечательная птичка! Ага! На этот раз все получилось».
Могелина подкралась на пару шагов поближе, и Будетта наконец взглянула на нее: «Что еще?»
Гувернантка качала головой, ломая руки и поджимая губы: «Это не ребенок, а камень. Ничего не могу с ней поделать».
Леди Будетта разразилась короткими сухими восклицаниями: «Проявите энергию! Установите расписание! Настаивайте на послушании!»
Могелина развела руками и с жаром произнесла одно слово: «Как?»
Будетта раздраженно прищелкнула языком и повернулась к птичьей клетке: «Дикко? Цып-цып-цып, Дикко! Еще зернышко, и все… Больше не получишь!» Домоправительница поднялась на ноги и, сопровождаемая гувернанткой, спустилась по винтовой лестнице в вестибюль, откуда поднялась к апартаментам принцессы Сульдрун. Открыв дверь, она заглянула в гостиную.
«Принцесса?»
Сульдрун не ответила — более того, ее нигде не было.
Две женщины зашли в комнату. «Принцесса? — снова позвала Будетта. — Вы прячетесь? Выходите, не проказничайте».
Могелина простонала скорбным контральто: «Где эта маленькая мерзавка? Я строго приказала ей сидеть в кресле».
Леди Будетта заглянула в спальню: «Принцесса Сульдрун! Где вы?»
Наклонив голову, домоправительница прислушалась, но ничего не услышала. В комнатах было пусто. «Надо думать, снова сбежала к свинарке!» — проворчала Могелина.
Размышляя, леди Будетта подошла к окну, чтобы взглянуть на восток, но в этом направлении вид заслоняли наклонная черепичная крыша галереи и замшелая масса Стены Зольтры. Прямо под окном находилась оранжерея. Заметив, как поодаль, за темно-зеленой листвой, мелькнуло что-то белое, домоправительница опознала детское платье принцессы. Молчаливая и мрачная, Будетта вышла из гостиной, сопровождаемая, как прежде, Могелиной, шипевшей от злости и бормотавшей себе под нос какие-то упреки.
Спустившись по лестнице, женщины вышли во двор и обогнули оранжерею.
Сульдрун сидела на скамье, играя травинкой. Увидев, что к ней грозно приближаются две особы, она не продемонстрировала никаких эмоций, сосредоточив внимание на травинке.
Леди Будетта остановилась, глядя вниз на маленькую русую голову. В домоправительнице кипело раздражение, но она была слишком хитра и осторожна, чтобы давать волю своим чувствам. За ней, сложив губы трубочкой от волнения, стояла леди Могелина, надеявшаяся, что Будетта наконец накажет принцессу как следует — встряхнет, ущипнет, шлепнет по маленьким твердым ягодицам.
Принцесса Сульдрун подняла глаза и некоторое время неподвижно смотрела на Будетту. Затем, словно соскучившись или поддавшись сонливому капризу, она отвернулась, глядя вдаль — и у проницательной домоправительницы возникло странное ощущение. Ей показалось, что перед глазами принцессы проходят многие годы, что она смотрит в будущее.
С трудом выбирая слова, Будетта хрипловато спросила: «Принцесса Сульдрун, вас не устраивают уроки леди Могелины?»
«Она мне не нравится».
«Но вам нравится Эйирме?»
Сульдрун только сложила травинку пополам.
«Хорошо! — величественно снизошла домоправительница. — Быть посему. Мы не можем допустить, чтобы драгоценная принцесса была несчастлива».
Девочка мельком встретилась с Будеттой глазами — так, будто видела насквозь все ее происки.
«Вот как обстоят дела! — с горькой иронией подумала домоправительница. — Что ж, будь что будет. По меньшей мере мы друг друга понимаем».
Чтобы сохранить хоть какой-то престиж, она напустила на себя строгость: «Эйирме вернется, но вы должны слушать, что вам говорит леди Могелина — она будет учить вас благородным манерам».
Глава 2
Кормилица вернулась, а леди Могелина продолжала попытки обучать принцессу — как прежде, вполне безуспешно. Сульдрун препятствовала ее потугам скорее отстраненностью, нежели непокорностью; вместо того, чтобы затрачивать усилия, бросая вызов воспитательнице, она просто-напросто игнорировала ее.
Могелина оказалась в очень трудном положении: если бы она признала свой провал, домоправительница могла найти для нее гораздо более трудоемкое занятие. Поэтому Могелина ежедневно являлась в горницу принцессы, где уже находилась Эйирме.
Принцесса и кормилица временами даже не замечали прибытие грузной гувернантки. Бессмысленно ухмыляясь и глядя одновременно во всех направлениях, леди Могелина начинала бродить по гостиной, притворяясь, что ставит вещи на свои места.
В конце концов она приближалась к Сульдрун, всем своим видом изображая беспечную самоуверенность: «Что ж, принцесса, сегодня нам следует подумать о том, как сделать из вас настоящую придворную даму. Для начала покажите ваш лучший реверанс».
Начинался урок, призванный обучить принцессу шести реверансам различной степени почтительности или снисхождения. Обучение сводилось главным образом к бесконечно повторяющейся тяжеловесной демонстрации реверансов самой воспитательницей. Снова и снова трещали суставы леди Могелины, пока Сульдрун, сжалившись, не соглашалась подражать ее телодвижениям.
После полдника, поданного в гостиной Сульдрун или, если выдавался теплый и солнечный день, в оранжерее на дворе, Эйирме возвращалась домой, чтобы заняться собственным хозяйством, а Могелина предавалась пищеварительной дреме в кресле. Ожидалось, что Сульдрун тоже должна была спать, но как только гувернантка начинала храпеть, девочка выскальзывала из постели, надевала туфли, выбегала в коридор и спускалась по лестнице, чтобы бродить по залам и башням древнего дворца-крепости.
В тихие послеполуденные часы весь замок словно погружался в сонливое забытье, и хрупкая фигурка в белом платье бесшумно двигалась вдоль галерей и под высокими сводами залов подобно призраку, порожденному сновидениями Хайдиона.
В солнечную погоду Сульдрун иногда оставалась в оранжерее, задумчиво играя одна в тени шестнадцати старых апельсиновых деревьев, но обычно она как можно незаметнее пробиралась в Большой зал, а оттуда — в Почетный зал, где пятьдесят четыре огромных кресла, рядами возвышавшихся вдоль стен справа и слева, знаменовали собой пятьдесят четыре благороднейшие семьи Лионесса.
В глазах Сульдрун герб над каждым креслом свидетельствовал о внутреннем характере, присущем креслу, о его неповторимых, очевидных и сложных качествах. Одно кресло отличалось склонностью к непостоянству и уклончивой обманчивости, притворяясь при этом изящным и чарующим; другое внушало ощущение фаталистической, осужденной на гибель безрассудной отваги. Сульдрун распознавала в эмблемах десятки разновидностей угрожающей жестокости и по меньшей мере столько же безымянных эмоциональных эманаций, не поддававшихся словесному описанию, но вызывавших мимолетные приступы головокружения, покалывание мурашек, бегущих по коже, или даже эротические поползновения — преходящие, приятные, но чрезвычайно странные. Иные кресла любили Сульдрун и защищали ее; от других исходило темное излучение опасности. Сульдрун маневрировала среди массивных воплощений прошлого с нерешительной осторожностью. Останавливаясь на каждом шагу, она прислушивалась к неразличимым отзвукам и пыталась проследить за тайным перемещением и преображением приглушенных оттенков. Сидя в настороженном полусне в глубине любившего ее кресла, Сульдрун становилась восприимчивой к непостижимому. Переговоры беззвучно бормочущих голосов почти приобретали отчетливость — древние кресла совещались, вспоминая трагедии и торжества былого.
В конце зала от потолочных балок до самого пола спускалась подобно занавесу темно-красная шпалера, вышитая черной эмблемой Древа Жизни. Разрез в тяжелой ткани позволял проникнуть в так называемый Уединенный покой — темное и сырое помещение, наполненное запахом вековой пыли. Здесь хранилась всякая церемониальная утварь: чаша, вырезанная из алебастра, кубки, кипы каких-то облачений. Сульдрун не нравилось задерживаться в этом чулане, он казался ей тесным и безжалостным — здесь замышлялись и, наверное, совершались жестокости, оставившие после себя неуловимую дрожь в воздухе.
Время от времени дворцовые залы теряли пугающую привлекательность; в такие дни Сульдрун поднималась к парапетам Старой Крепости, откуда открывался вид вдоль Сфер-Аркта и всегда можно было заметить что-нибудь любопытное: приближающихся и удаляющихся путников, фургоны, груженые бочками, тюками и корзинами, бродячих рыцарей в помятых доспехах, вельмож в окружении охранников и слуг, нищих попрошаек, странствующих грамотеев, жрецов и пилигримов, принадлежавших к дюжине различных сект, сельскую знать, заехавшую в город, чтобы купить добротную ткань, специи или какие-нибудь безделушки.
К северу Сфер-Аркт протискивался между скалистыми громадами Мейгера и Якса — окаменевших великанов, помогавших королю Зольтре Лучезарному углубить гавань Лионесса; со временем великаны стали предаваться буйным выходкам, за что волшебник Янтарь превратил их в отроги гор. Так, по меньшей мере, гласило местное сказание.
С парапетов Сульдрун видела гавань и чудесные корабли из дальних стран, поскрипывавшие у причала. Ей хотелось сбегать на набережную, но такая вылазка вызвала бы бурю упреков со стороны леди Могелины: принцессу могли пристыдить в приемной королевы или даже в грозном присутствии короля! Сульдрун не испытывала ни малейшего желания встречаться с родителями — королева Соллас в ее воображении была не более чем повелительным голосом, исходящим из волнующегося каскада ажурных шалей и атласных риз, а король Казмир — строгой, как парадный портрет, физиономией с выпуклыми голубыми глазами, золотисто-рыжей бородой и золотой короной на золотисто-рыжих кудрях.
Привлекать раздраженное внимание ее величества или, тем более, его величества ни в коем случае не следовало. В своих изысканиях Сульдрун ограничивалась пределами Хайдиона.
Когда Сульдрун исполнилось семь лет, королева Соллас снова забеременела и в положенный срок родила мальчика. Испытывая меньше опасений, на этот раз королева перенесла роды легче, чем при появлении на свет своей дочери. Королевского сына нарекли Кассандром; в свое время ему предстояло стать Кассандром Пятым, королем Лионесса. Он родился в прекрасный летний день, и посвященные этому событию празднества продолжались целую неделю.
В Хайдионе принимали знатных гостей со всех концов Старейших Островов. Из Дассинета прибыл принц Отмар с супругой, аквитанской принцессой Юлинеттой, и с ними окруженные свитами герцоги Атебанасский, Хелингасский и Утримадакский. Из Тройсинета король Гранис прислал своих братьев, принцев Арбамета и Осперо, а также Трюэна, сына Арбамета, и Эйласа, сына Осперо. Из Южной Ульфляндии приехал великий герцог Эрвиг, соблаговоливший привезти новорожденному наследнику подарок: великолепный ларец из красного дерева, инкрустированный багряным халцедоном и лазурью. Скрывающийся от неумолимых ска старый Гаке, король Северной Ульфляндии, не смог прислать никаких представителей. Даотский король Одри прислал делегацию знатных послов и дюжину слоников, вырезанных из слоновой кости… — и так далее, и тому подобное.
На торжественной церемонии именин королевича в Большом зале Сульдрун скромно сидела в окружении шести дочерей из самых родовитых семей Лионесса, а напротив разместили сыновей тройских принцев, Трюэна и Эйласа, а также Беллата, наследника престола в Кадузе, и трех молодых герцогов из Дассинета. По такому случаю Сульдрун нарядили в длинное платье из бледно-голубого бархата, а ее мягкие русые волосы украсили узким серебряным венцом, усеянным напоминавшими жемчужины лунными камнями. Свой миловидностью она привлекла задумчивое внимание многих присутствующих, ранее редко ее замечавших, в том числе самого короля Казмира. «Несомненно хороша, хотя худощава и бледновата, — думал король. — Держится отстранение; надо полагать, слишком много времени проводит одна… Что ж, все это поправимо. Когда она вырастет, от такой невесты никто не откажется». И Казмир, ревностно посвящавший все помыслы восстановлению древнего величия Лионесса, напомнил себе, что о таких вещах следует заботиться заблаговременно.
Он тут же оценил открывавшиеся перспективы. Главным препятствием, мешавшим осуществлению его планов, был, конечно же, Даот — настойчивые тайные происки короля Одри не давали Казмиру покоя. В один прекрасный день старая война должна была возобновиться — но вместо того, чтобы нападать на Даот с востока, через Помпе-роль, где Одри мог сосредоточить многочисленные войска, быстро снабжаемые из столицы (в чем и заключалась знаменитая мрачными последствиями ошибка короля Фристана), Казмир надеялся напасть на Даот через Южную Ульфляндию и таким образом поживиться за счет плохо защищенного западного фланга противника. Король Казмир стал размышлять о Южной Ульфляндии.
Правитель Южной Ульфляндии, король Орианте — мертвенно-бледный коротышка, неудачливый, крикливый и раздражительный — царствовал в замке Сфан-Сфег над городом Оэльдесом, но никак не мог справиться с неистово независимыми баронами горных лугов и вересковых пустошей. Его королева Беус, высокая и дородная, родила единственного отпрыска — теперь уже пятилетнего Квильси, слегка придурковатого и неспособного сдерживать слюнотечение. Женитьба Квильси на Сульдрун сулила огромные преимущества. Многое зависело бы, конечно, от умения Сульдрун руководить слабоумным супругом. Ходили слухи, что Квильси на редкость податлив — если это так, смышленая женщина без труда держала бы его под башмаком.
Так размышлял король Казмир, стоя в Большом зале на именинах своего сына Кассандра.
Сульдрун заметила, что отец наблюдает за ней. Под пристальным взором короля она чувствовала себя неловко и даже стала опасаться, что чем-то заслужила его неодобрение. Но вскоре Казмир отвернулся и, к вящему облегчению принцессы, больше ее не замечал.
Прямо напротив нее сидели юные представители тройского королевского дома. Четырнадцатилетний Трюэн выглядел не по годам высоким и возмужалым. Его темные волосы почти закрывали лоб ровно подстриженной челкой и образовывали густые пряди, зачесанные за уши. Физиономию Трюэна, слегка грубоватую, никак нельзя было назвать непривлекательной; и действительно, его присутствие уже не обошлось без последствий среди горничных в Зарконе — напоминавшем помещичью усадьбу замке его отца, принца Арбамета. Глаза Трюэна часто останавливались на Сульдрун, что вызывало у нее беспокойство.
Второй тройский принц, Эйлас, на пару лет младше Трюэна, был узок в бедрах и широк в плечах. Его ровные светло-коричневые волосы, подстриженные под горшок, едва закрывали верхние края ушей. Правильные черты лица Эйласа производили впечатление решительности: короткий и прямой нос, слегка выдающаяся нижняя челюсть. Судя по всему, он вообще не замечал Сульдрун, что заставило ее почувствовать нелепый укол досады — несмотря на то, что смелые взгляды старшего принца она считала неподобающими… Но тут ее внимание отвлекли четыре мрачные и тощие фигуры — прибывшие ко двору жрецы-друиды.
На жрецах были длинные опоясанные рясы из бурого плетеного дрока, капюшоны почти закрывали их лица; каждый нес дубовую ветвь из священной рощи друидов. Шаркая бледными ступнями, то появлявшимися, то исчезавшими под полами ряс, они приблизились к колыбели и расположились вокруг нее, поклонившись на все четыре стороны света.
Друид, смотревший на север, повернулся к колыбели, протянул над ней дубовую ветвь и прикоснулся ко лбу младенца деревянным амулетом, после чего произнес: «Да благословит тебя Дагда и да будет имя твое, Кассандр, драгоценным даром богов!»
Друид, обратившийся на запад, также осенил колыбель дубовой ветвью: «Да благословит тебя Бригита, первородная дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар поэтического вдохновения!»
Друид, смотревший на юг, протянул свою ветвь: «Да благословит тебя Бригита, вторая дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар несокрушимого здоровья и целительных чар!»
Друид, стоявший с восточной стороны, покрыл ребенка дубовой ветвью: «Да благословит тебя Бригита, третья дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар железный и кованый меча и щита, серпа и плуга!»
Четыре ветви образовали сплошной лиственный покров над колыбелью: «Да согреет тебя теплый свет Луга! Да принесет тебе удачу мрак Огмы! Да упасет Лир корабли твои от бурь! И да покроет тебя Дагда вечной славой!»
Жрецы повернулись к выходу и вереницей вышли из зала, шаркая босыми ногами.
Пажи в пунцовых панталонах с пуфами подняли горны и протрубили клич «Честь и слава королеве!». Присутствующие встали; предполагалось, что должна была наступить тишина, но воздух полнился бормотанием и перешептываниями. Королева Соллас удалилась, опираясь на руку леди Леноры, а леди Дездея пронаблюдала за торжественным выносом новорожденного принца.
На верхней галерее появились музыканты, вооруженные цимбалами, свирелью, лютней и кадуолом (последний представлял собой нечто вроде однострунной деревенской скрипки, пригодной для исполнения веселых танцевальных наигрышей). Освободили среднюю часть зала; пажи протрубили следующий клич: «Возрадуйтесь! Король веселится!»
Король Казмир соблаговолил пригласить на танец леди Аррезме, герцогиню Слаханскую. Музыканты изобразили величественногармоничное вступление, и король Казмир с леди Аррезме вышли вперед, чтобы возглавить павану. За ними пышной процессией последовали благородные господа и дамы Лионесса, наряженные в великолепные костюмы и платья всевозможных расцветок; каждый жест, каждый шаг, каждый поклон, движения кистей, положения рук и повороты голов диктовались строгим этикетом. Сульдрун смотрела, как завороженная: вслед за медленным выдвижением ноги с вытянутым носком следовали пауза, легкий поклон и зеркально-изящное перемещение рук, после чего наступала очередь другого па. Радужный блеск шелков и шорох шлейфов, волочащихся по ковру, ритмично аккомпанировали звучным аккордам. Каким строгим и царственным выглядел ее отец, даже когда он занимался таким легкомысленным делом, как исполнение паваны!
Павана кончилась. Следуя за королем, придворные и гости направились в пиршественный зал, Клод-ан-Дах-Нар, и нашли свои места за праздничным столом. Неукоснительно соблюдался порядок старшинства и превосходства: недаром старший герольд и дворецкий трудились не покладая рук, взвешивая и сравнивая тончайшие различия степеней знатности и влиятельности. Сульдрун усадили непосредственно справа от короля, в кресле, обычно предназначенном для ее матери. Сегодня вечером королева Соллас недомогала, в связи с чем предпочла проводить время в постели и подкрепляться обильным ассортиментом ватрушек — а Сульдрун впервые ужинала, сидя за одним столом со своим царственным родителем.
Через три месяца после рождения принца Кассандра обстоятельства жизни Сульдрун изменились. Эйирме, у которой и до того уже была пара сыновей, родила двойню. Ее сестра, заведовавшая домашним хозяйством, пока Эйирме находилась при дворе, вышла замуж за рыбака, и старая кормилица больше не могла служить принцессе.
Почти в то же время леди Будетта объявила, что по воле короля Казмира принцессе Сульдрун надлежало обучаться изящным манерам, танцам и прочим премудростям этикета, приличествующим королевской дочери.
Сульдрун пришлось подчиниться этому требованию и участвовать в занятиях, порученных различным придворным дамам. Но, как и раньше, Сульдрун проводила сонные послеобеденные часы, потихоньку уходя в какое-нибудь уединенное место — в оранжерею, в библиотеку или в Почетный зал. Из оранжереи дорожка вела вдоль сводчатой галереи наверх, к Стене Зольтры, а под стеной можно было пройти по сводчатому туннелю на Урквиал. Добравшись до конца туннеля, Сульдрун стояла, притаившись в тени, и наблюдала за строевыми упражнениями стражников, вооруженных пиками и мечами. По ее мнению, стражники доблестно справлялись с представлением, топая ногами, выкрикивая команды, бросаясь в атаку и отступая в боевом порядке… С правой стороны плац огибала полуразвалившаяся стена. Почти незаметная за развесистой старой лиственницей, в стене пряталась иссохшая от древности тяжелая дощатая дверь.
Сульдрун проскользнула из туннеля в тень за лиственницей. Попытавшись что-нибудь разглядеть через щель в двери, она потянула в сторону засов на ржавой планке, скреплявшей неотесанные доски. Принцесса прилагала всевозможные усилия, но засов не поддавался. Тогда Сульдрун нашла камень и воспользовалась им как молотом. Заклепки отпали, и засов выскочил из отверстия, повиснув на отогнувшейся планке. Сульдрун толкнула дверь — доски затрещали и задрожали, но дверь будто вросла в стену. Повернувшись к двери спиной, Сульдрун уперлась в нее маленькими круглыми ягодицами. Дверь запротестовала почти человеческим голосом и приоткрылась.
Принцесса протиснулась в проем и обнаружила, что стоит над глубокой ложбиной, спускавшейся, судя по всему, к самому морю. Набравшись храбрости, Сульдрун сделала несколько робких шагов вниз по старой тропе. Остановившись, она прислушалась: ни звука. Вокруг не было ни души. Углубившись в ложбину еще шагов на пятьдесят, Сульдрун вышла к небольшому строению из выветренного тесаного камня, заброшенному и пустому. Наверное, когда-то в древности здесь было святилище.
Идти дальше Сульдрун не осмеливалась: ее могли хватиться, и леди Будетта не преминула бы сделать ей очередной выговор. Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, чтобы что-нибудь разглядеть, Сульдрун заметила ниже в овраге только древесные кроны. Неохотно повернувшись, она поднялась тем же путем, каким пришла.
Осенью на море поднялся шторм, четыре дня подряд шел дождь, и город Лионесс окутался туманом. Все это время Сульдрун сидела взаперти в Хайдионе. На пятый день буря стала рассеиваться — лучи солнца пронзили разрывы в облаках, озаряя море и берега под всевозможными углами. К полудню небо над морем расчистилось, хотя ближе к горам еще торопились обрывки туч.
При первой возможности Сульдрун пробежала вверх по сводчатой галерее, спустилась в туннель под Стеной Зольтры и, бросив осторожный взгляд на Урквиал, юркнула под старую лиственницу и протиснулась в проем между стеной и дощатой дверью. На этот раз она прикрыла за собой дверь и теперь стояла, ощущая напоминающее онемение полное отчуждение от всего мира.
Она спустилась по старой тропе к святилищу. Восьмиугольное каменное сооружение гнездилось на уступе скалы; сразу за ним начинался почти отвесный склон прибрежного мыса. Сульдрун заглянула под низкий свод входной арки. Четыре широкие ступени полого поднимались к задней стене, где над низким каменным алтарем был высечен символ Митры. С обеих сторон через узкие окна проникал свет; кровля, выложенная сланцем, еще держалась. Через открытый вход нанесло кучу сухих листьев, но больше ничего в древнем храме не было. В воздухе отчетливо ощущался промозглый сладковатый запах — слабый, но неприятный. Сульдрун шмыгнула носом и отступила наружу.
Ложбина круто спускалась к морю; хребты по обеим сторонам тоже опускались и мало-помалу превращались в нагромождения навалившихся одна на другую невысоких скал. Тропа извивалась между валунами, огибая заросли дикого тимьяна, златоцветника и чертополоха. Наконец Сульдрун вышла на травянистую террасу. Два массивных дуба охраняли как часовые, почти загораживая ущелье, проход в затаившийся ниже древний сад, и Сульдрун охватило волнение, знакомое первооткрывателям неведомых земель.
Слева возвышался утес. В тени беспорядочно растущих тисов, лавров, грабов и миртов теснился подлесок кустарников и цветов — фиалок и папоротников, колокольчиков, незабудок и анемонов; среди душистых ароматов выделялся характерный запах цветущей валерианы. Справа другой утес, почти такой же высокий, загораживал солнце. Ниже росли розмарины, златоцветники, наперстянки, дикая герань, лимонная вербена, стройные черно-зеленые кипарисы и дюжина необычно высоких оливковых деревьев — сучковатых, искривленных, с пыльно-зеленой листвой, светящейся свежестью на фоне почерневших от древности стволов.
Лощина слегка расширялась, и Сульдрун набрела на развалины римской виллы. От виллы не осталось ничего, кроме потрескавшегося мраморного пола, наполовину опрокинутой колоннады и побитых мраморных блоков, разбросанных в траве под кустами. На самом краю террасы росло одинокое старое дерево — померанцеволистный цитрус с мощным стволом и раскидистыми ветвями. Ниже тропа выходила на узкий галечный пляж, пологой дугой соединявший пару мысов, нырявших в море скальными грядами.
Уже наступил почти полный штиль, хотя волны, возбужденные недавней бурей, еще набегали из-за обрывистого мыса и с шумом разбивались о гальку. Некоторое время Сульдрун смотрела на блестки солнечного света, игравшие на поверхности моря, потом обернулась и взглянула вверх, на вьющуюся по лощине тропу. Она подумала, что заброшенный сад был, несомненно, заколдован; заворожившие его чары, однако, были добрыми — маленькая принцесса не чувствовала ничего, кроме умиротворения. Деревья купались в солнечном свете и не обращали на нее внимания. Цветы любили ее — все, за исключением гордого златоцветника, любившего только себя. В руинах пытались проснуться меланхолические воспоминания, но они были едва ощутимы, мимолетны, и даже не перешептывались.
Солнце заметно опускалось в небе; Сульдрун неохотно решила вернуться — она не хотела, чтобы ее искали. Поднявшись по садовой тропе, она выглянула из-за двери в старой стене, нырнула в туннель и вприпрыжку спустилась по сводчатой галерее к Хайдиону.
Глава З
Сульдрун проснулась в холодной комнате, тускло озаренной сырым утренним светом, сочившимся сквозь оконные стекла. Дожди возобновились, а горничная не потрудилась развести огонь. Подождав несколько минут, Сульдрун обреченно выскользнула из постели, задрожав от прикосновения босых ног к полу, поскорее оделась и причесалась.
Горничная наконец явилась и стала хлопотливо разжигать камин, опасаясь того, что принцесса донесет на нее домоправительнице — но Сульдрун уже забыла об оплошности.
Принцесса стояла у окна. Через залитое струями дождя стекло гавань выглядела, как огромная лужа; черепичные крыши города складывались в мозаику из десяти тысяч мазков всевозможных оттенков серого. Куда делись все остальные цвета? Цвет — какая странная штука! Он сияет в солнечных лучах, но в дождливых сумерках блекнет. Очень любопытно. Подали завтрак, и за едой Сульдрун размышляла о превратностях цветов. Красный и синий, зеленый и лиловый, желтый и оранжевый, коричневый и черный — у каждого свой характер, свое особое, хотя и неосязаемое свойство…
Сульдрун спустилась в библиотеку, где ей давали уроки. Теперь ее преподавателем был репетитор Хаймес, архивариус, грамотей и библиотекарь при дворе короля Казмира. Поначалу он показался принцессе человеком устрашающе суровым и щепетильным — высокий и тощий, с длинным и узким клювообразным носом, придававшим ему сходство с хищной птицей. Репетитор Хаймес уже вышел из того возраста, когда юность побуждает нас к необдуманным порывам, но еще не состарился; его нельзя было назвать пожилым человеком. Жесткие черные волосы были ровно подстрижены под горшок на уровне середины высокого лба, образуя значительной толщины кольцевой уступ вокруг головы, нависший над ушами. Кожа его отличалась пергаментной бледностью, а длинные руки и ноги костлявостью не уступали торсу. Тем не менее, он умел держаться с достоинством и даже с неким неловким изяществом. Шестой сын сэра Кринзи, владетеля Хредека — поместья, занимавшего тридцать акров на каменистом склоне холма — Хаймес не унаследовал от отца ничего, кроме благородного происхождения. Он решил подойти к обучению принцессы с бесстрастной формальностью, но Сульдрун скоро научилась очаровывать репетитора и сбивать его с толку. Педагог безнадежно влюбился в принцессу, хотя притворялся, что его чувства были не более чем терпеливой благосклонностью. Сульдрун, достаточно проницательная, когда она этого хотела, видела насквозь его попытки изобразить беззаботную отрешенность, и крепко взяла в свои руки управление процессом обучения.
Например, репетитор Хаймес, не удовлетворенный ее успехами в правописании, мог нахмуриться и заметить: «У вас заглавная буква «А» почти не отличается от «Л». Придется снова выполнить это упражнение, уделяя больше внимания аккуратности».
«Но перо сломалось!»
«Так заточите же его! Что вы делаете? Осторожно, не порежьтесь! Вам нужно научиться затачивать перья».
«Да-да… э-э… Ой!»
«Вы так-таки порезались?»
«Нет. Но я решила попрактиковаться на тот случай, если порежусь».
«Этот навык не требует практики. Восклицания, вызванные болью, производятся голосовыми связками естественно, сами собой».
«А вы много путешествовали?»
«Какое отношение это имеет к затачиванию перьев?»
«Интересно… ведь в других местах — к слову, в Африке — тоже учат правописанию? Но там, наверное, перья затачивают по-другому?»
«По поводу Африки я ничего не могу сказать».
«Так вам приходилось далеко ездить?»
«Ну… не очень далеко. Я учился в университете Аваллона, а также в Метельине. Однажды мне привелось побывать в Аквитании».
«А какое место дальше всех мест на свете?»
«Гм. Трудно сказать. Возможно, Поднебесная империя? Она очень далеко, по ту сторону Африки».
«Вы неправильно отвечаете!»
«Неужели? В таком случае наставьте меня на путь истинный».
«Такого места нет и не может быть — сколько ни едешь, все равно что-нибудь будет еще дальше».
«Действительно. Вероятно. Позвольте мне заточить перо. Вот, таким образом. А теперь вернемся к буквам «А» и «Л»…»
Дождливым утром, когда Сульдрун спустилась в библиотеку, репетитор Хаймес уже ожидал ее с дюжиной заточенных перьев наготове. «Сегодня, — объявил педагог, — вы должны написать свое имя, полностью и аккуратно, демонстрируя такое каллиграфическое мастерство, что я не смогу удержаться от восхищенного возгласа!»
«Постараюсь, — вздохнула Сульдрун. — Какие красивые перья!»
«Действительно, превосходные».
«Белоснежные, пушистые!»
«Да-да, в самом деле…»
«А чернила — черные. Для того, чтобы писать черными чернилами, следовало бы пользоваться черными перьями, вы не находите?»
«Не думаю, что это имеет какое-нибудь значение».
«Мы могли бы попробовать писать белыми перьями, обмакивая их в белые чернила».
«Увы, у меня нет белых чернил — и черного пергамента тоже нет. Что ж, таким образом…»
«Маэстро Хаймес! Сегодня утром я думала о цветах радуги. Откуда берутся разные цвета? И почему они разные?»
«Э-э… сказать по правде, не знаю. Вы задали очень сложный вопрос. Красные вещи — красные, а зеленые — зеленые. Так уж устроен этот мир».
Сульдрун с улыбкой покачала головой: «Иногда мне кажется, маэстро Хаймес, что я знаю не меньше вашего».
«Не упрекайте меня в невежестве. Видите эти шкафы с книгами? Там произведения Платона и Кнесса, Роана и Геродота — я прочел их все, и что я узнал? Только то, что слишком многого не знаю».
«А чародеи? Они все знают?»
Маэстро Хаймес осторожно вытянул ноги и прислонился к спинке кресла, потеряв всякую надежду на создание приличествующей случаю формальной атмосферы. Глядя в окно библиотеки, он помолчал, после чего произнес: «Примерно в вашем возрасте — может быть, чуть постарше — я жил у отца в Хредеке и подружился с волшебником». Покосившись на принцессу, репетитор заметил, что полностью завладел ее вниманием. «Его звали Шимрод. Однажды я навестил его в Три льде — так называлась его обитель — и за разговорами не заметил, как наступила ночь. А я был далеко от дома. Шимрод поймал мышь и превратил ее в прекрасного скакуна. «Спеши домой! — сказал он мне. — Не слезай с коня и не прикасайся к земле, пока не приедешь. Как только твои ноги коснутся земли, конь снова станет мышью!» Так и случилось. Всю дорогу я ехал на превосходном скакуне, на зависть встречным. Но в Хредеке я нарочно обогнул конюшню и только там спешился, чтобы никто не заметил, на какой чертовщине я ехал…»
«Увы, мы теряем время! — спохватился педагог, выпрямившись в кресле. — Будьте добры, возьмите перо, обмакните его в чернила и напишите красивую букву «С» — она пригодится, когда вы будете подписываться».
«Но вы не ответили на мой вопрос!»
«Знают ли волшебники все на свете? Нет, не знают. А теперь — буквы! Постарайтесь писать аккуратно».
«О-о, маэстро Хаймес, сегодня так скучно выводить буквы! Лучше научите меня колдовству».
«Ха! Если бы я умел колдовать, стал бы я тут торчать за два флорина в неделю? О нет, моя принцесса, у меня были бы совсем другие планы! Я взял бы пару упитанных мышей и превратил бы их в двух великолепных скакунов, а сам превратился бы в пригожего молодого принца чуть постарше вас, и мы уехали бы за тридевять земель в чудесный заоблачный замок, где мы лакомились бы клубникой со сливками под переливы арф и колокольчиков фей! Увы, я не чародей. Я всего лишь нищий репетитор Хаймес, а вы — прелестная баловница Сульдрун, которая не хочет заниматься правописанием».
«Нет! — с неожиданной решительностью заявила Сульдрун. — Я буду усердно учиться чтению и письму — и знаете, почему? Чтобы научиться волшебству. Тогда вам останется только поймать пару мышей».
Маэстро Хаймес отозвался странным сдавленным смешком. Нагнувшись над столом, он взял принцессу за руки: «Сульдрун, вы и так уже волшебница».
На какую-то секунду они замерли, улыбаясь друг другу, но Сульдрун тут же смутилась и опустила голову над прописями.
Дожди затянулись. Совершая регулярные прогулки под сырым холодным ветром, маэстро Хаймес простудился и не мог давать уроки. Никто не позаботился известить об этом принцессу Сульдрун, и, спустившись в библиотеку, она никого не нашла.
Некоторое время она упражнялась в правописании и листала большую привезенную из Нортумбрии книгу в кожаном переплете, иллюстрированную изысканными изображениями святых на фоне красочных пейзажей.
В конце концов Сульдрун отложила книгу и вышла в вестибюль. Дело шло к полудню, и прислуга суетилась в Длинной галерее. Младшие горничные орудовали на полу байковыми лоскутами, натирая воском каменные плиты, а лакей на высоких ходулях заправлял канделябры маслом, выжатым из водяных лилий. Приглушенные стенами дворца, из города донеслись отзвуки горнов, огласивших прибытие почетных гостей. Глядя вдоль галереи, Сульдрун видела, как три всадника спешились и зашли в приемный зал, топая сапогами и стряхивая с одежды дождевую воду. Лакеи поторопились освободить их от плащей, шлемов и мечей. Стоявший поодаль глашатай старательно возвысил голос: «Из государства Даотского, три вельможные персоны!
Провозгласим их имена: Ленард, герцог Мешский! Миллифлор, герцог Кадвийский и Йоссельмский! Имфал, маркиз Кельтской Топи!»
Навстречу выступил король Казмир: «Господа, приветствую вас в Хайдионе!»
Трое приезжих отвесили традиционные поклоны — каждый подогнул правое колено, чуть разведя руки в стороны, и выпрямился, не поднимая голову. Обстоятельства требовали соблюдения формальностей, но без особых церемоний.
Король Казмир отозвался благосклонным мановением руки: «А теперь, господа, предлагаю вам сразу удалиться в приготовленные помещения, где вы сможете согреться у огня и переодеться в сухие камзолы. В свое время мы успеем вас выслушать».
«Примите нашу благодарность, король Казмир, — ответил герцог Миллифлор. — Сказать по правде, мы промокли: проклятый дождь не прекращался ни на минуту!»
Гостей увели. Повернувшись, Казмир бросил взгляд вдоль галереи и, заметив Сульдрун, задержался: «А это что такое? Почему ты не занимаешься?»
Сульдрун решила не упоминать об отсутствии репетитора: «Я уже выполнила сегодняшнее задание. Я умею хорошо писать все буквы и складывать из них слова. А сегодня утром я прочла большую книгу про христиан».
«Ха! Прочла целую книгу, говоришь? И поняла в ней каждое слово?»
«Нет, батюшка, многие слова я не разбираю — они написаны унциальным шрифтом и по-латыни. А я плохо понимаю латынь, да еще разукрашенную вязью. Но я внимательно просмотрела картинки, и маэстро Хаймес меня хвалит».
«Приятно слышать. Тебе, однако, следует соблюдать приличия, а не разгуливать по галерее в одиночку».
«Иногда, батюшка, я предпочитаю быть одна», — боязливо проговорила Сульдрун.
Расставив ноги и заложив руки за спину, Казмир слегка нахмурился. Ему не нравилось, когда его суждения встречали отпор — тем более со стороны неопытной девочки. Размеренным голосом, не оставлявшим никаких сомнений в справедливости и окончательности вывода, король произнес: «В данном случае твои предпочтения должны уступить требованиям действительности».
«Да, батюшка».
«Ты обязана помнить о своем значении. Ты — Сульдрун, принцесса Лионесская! Скоро наследники лучших престолов мира станут приезжать, чтобы просить твоей руки, и тебе не пристало вести себя подобно уличному сорванцу. Нам предстоит сделать тщательный выбор, сулящий наибольшие преимущества как тебе самой, так и всему государству!»
Сульдрун неуверенно переступала с ноги на ногу: «Батюшка, я не хочу даже думать о замужестве».
Казмир прищурился. Вот оно, снова — своенравие! Король решил применить притворно-шутливый тон: «Само собой! Ты еще ребенок! И все же, в любом возрасте тебе следует сознавать свое положение. Ты знаешь, что такое «дипломатия»?»
«Нет, батюшка».
«Дипломатия — это отношения, связи и сделки с другими странами. Деликатная игра, что-то вроде танца. Тройсинет, Даот, Лионесс, ска и кельты — все готовы заключить трехсторонний или четырехсторонний союз и нанести смертельный удар общему противнику. Уверяю тебя, Лионессу тоже приходится танцевать эту кадриль. Ты понимаешь, что я имею в виду?»
Сульдрун задумалась: «Кажется, понимаю. Хорошо, что мне не приходится участвовать в таких танцах».
Казмир чуть отступил — может ли быть, что дочь даже слишком хорошо его поняла? Король сухо обронил: «Довольно! Ступай в свою горницу. Я вызову леди Дездею — пусть найдет тебе подходящих компаньонок».
Сульдрун начала было объяснять, что ей не нужны новые подруги — но, заглянув в лицо Казмира, придержала язык и отвернулась.
С тем, чтобы неукоснительно выполнить королевские указания, принцесса поднялась в свои комнаты в Восточной башне, где в кресле, откинув голову назад, уже храпела леди Могелина.
В окне была видна только плотная пелена дождя. Поразмышляв минуту, Сульдрун прокралась мимо Могелины в гардеробную и переоделась в платье из темно-зеленой льняной пряжи. Бросив на гувернантку робкий взгляд через плечо, Сульдрун вышла на лестницу. Она подчинилась воле короля — теперь, если бы он снова ее заметил, послушание могло быть доказано сменой одежды.
Осторожно, на цыпочках, она спустилась в восьмиугольный вестибюль. Там она задержалась и прислушалась. В Длинной галерее никого не было. В полной тишине она могла бродить по заколдованному замку — все его обитатели дремали.
Сульдрун побежала в Большой зал. Серый свет, с трудом проникавший сквозь окна-амбразуры, терялся в тенях. Бесшумно подкравшись к узкому сводчатому проходу в глухой стене, Сульдрун оглянулась — уголки ее губ дрожали, словно она сдерживала нервную улыбку. Потянув на себя тяжелую дверь, она проскользнула в Почетный зал.
Здесь, как и в Большом зале, царил серый полумрак, придававший гулкому пространству дополнительную торжественность. Как всегда, вдоль стен слева и справа пустующими вереницами выстроились пятьдесят четыре высоких кресла — все они с явным раздражением взирали на окруженный четырьмя меньшими креслами стол, приготовленный в центре зала.
Сульдрун взирала на непрошеное вторжение посторонней мебели с таким же недовольством. Стол загораживал проход между высокими креслами, мешая им разговаривать. Зачем устраивать такую неприятность? Несомненно, это случилось из-за прибытия трех вельмож. Эта мысль заставила принцессу остановиться. Она решила немедленно сбежать — но не успела. Из-за двери уже доносились голоса. Сульдрун замерла, как статуя. Затем, сорвавшись с места, она испуганно забегала и наконец юркнула за трон, стоявший в конце зала.
У нее за спиной занавесом спускалась огромная темно-бордовая шпалера. Раздвинув тяжелую ткань, Сульдрун проскочила через прорезь в кладовую. Стоя рядом с портьерой и слегка приоткрыв прорезь, она видела, как в зал зашли два лакея. Сегодня на них были роскошные церемониальные ливреи: пунцовые панталоны с пуфами, красные чулки в черную полоску, черные башмаки с загнутыми вверх носками и охряные камзолы с вышитой эмблемой Древа Жизни. Лакеи сновали по залу, зажигая настенные канделябры. Еще два лакея принесли пару тяжелых чугунных подсвечников и поставили их на столе. Зажгли свечи двухдюймовой толщины из воска с душистым перцем. Сульдрун никогда еще не видела, чтобы Почетный зал был так ярко освещен.
Она начинала злиться на себя. Принцессе не пристало прятаться от лакеев; тем не менее, она осталась в укрытии. Новости быстро распространялись по коридорам Хайдиона; если лакеи ее заметят, скоро об этом узнает Могелина, та донесет Будетте — а после этого кто знает, какая высокая инстанция заинтересуется блужданиями маленькой принцессы?
Лакеи закончили приготовления и вышли из зала, распахнув дверь настежь.
Сульдрун вернулась в зал. У трона она задержалась и наклонила голову, чтобы прислушаться — хрупкое и бледное лицо ее оживилось возбуждением. Внезапно отважившись, она побежала к выходу. Снова донеслись звуки — звон металла, тяжелые шаги. Принцесса в панике вернулась в укрытие за троном. Оглядываясь на бегу, она успела увидеть короля Казмира в парадном облачении, царственного и величественного. Казмир вступил в Почетный зал, высоко подняв голову и выпятив коротко подстриженную русую бороду. Отблески пламени канделябров отражались на его простой короне — гладком золотом обруче под венком серебряных лавровых листьев. Длинный черный плащ короля спускался почти до пят; поверх кирасы он надел темнобежевый камзол, а его черные рейтузы были заправлены в черные сапоги, закрывавшие голени. Король не был вооружен и не надел никаких украшений или орденов. Лицо его, как всегда, оставалось холодным и бесстрастным. В глазах Сульдрун он выглядел олицетворением ужасного великолепия — опустившись на четвереньки, она проползла под шпалерой в кладовую. Только после этого она осмелилась встать и заглянуть в прорезь.
Король Казмир не заметил, как слегка всколыхнулся огромный занавес. Он остановился у стола спиной к Сульдрун, положив руки на спинку кресла.
В зал парами прошествовали восемь герольдов, каждый со штандартом, изображавшим Древо Жизни — герб Лионесса. Они расположились вдоль противоположной входу стены. Вслед за ними появились прибывшие ранее три знатные персоны.
Казмир ждал. Три гостя разошлись к приготовленным для них креслам. Король уселся; гости последовали его примеру.
Стюарды поставили перед каждым из сидящих по серебряному кубку, а старший дворецкий наполнил кубки темно-красным вином из алебастрового кувшина. Дворецкий поклонился и удалился из зала; вслед за ним вышли лакеи, а затем и герольды. Оставшись наедине, четыре человека молча сидели за столом.
Король Казмир поднял кубок: «Предлагаю выпить за то, чтобы сердца наши наполнились радостью, чтобы наши планы осуществились, и чтобы мы добились успеха в достижении наших общих целей».
Четверо выпили вина. Казмир продолжил: «А теперь перейдем к делу. Наше совещание носит неофициальный, частный характер — откажемся от чрезмерной сдержанности, будем говорить откровенно. Такое обсуждение полезно для всех».
«Раз вы так считаете, так оно и должно быть, — слегка усмехнувшись, ответил сэр Миллифлор. — Хотя я сомневаюсь, что наши планы совпадают настолько, насколько вы предполагаете».
«Позвольте мне определить позицию, которую не может не поддерживать каждый из нас, — возразил Казмир. — Призываю вас вспомнить о старых добрых временах, когда единовластие гарантировало безмятежный мир. С тех пор все изменилось — нас постигли вторжения, грабежи, войны и взаимные подозрения. В обеих Ульфляндиях воцарилась мерзость запустения; по западному взморью беспрепятственно бродят только ска, бандиты и дикое зверье. А кельтов, как может засвидетельствовать сэр Имфал, сдерживает только наша неусыпная бдительность».
«Могу засвидетельствовать», — кивнул маркиз Кельтской Топи.
«Поэтому мое понимание ситуации можно выразить очень просто, — сказал король Казмир. — Даот и Лионесс вынуждены сотрудничать. Объединив силы под знаменем одного командующего, мы можем изгнать ска из Ульфляндии и усмирить кельтов. Затем наступит очередь Дассинета, а за ним — Тройсинета. И снова Старейшие острова станут единым целым! Но прежде всего необходимо обеспечить слияние Лионесса и Даота».
«С вашими утверждениями невозможно спорить, — отозвался сэр Миллифлор. — Остается нерешенным ряд вопросов. Кто станет играть ведущую роль? Кто возглавит армии? Кто будет править объединенным государством?»
«Вас не упрекнешь в недостатке прямоты, — заметил Казмир. — Давайте подождем с ответами на эти вопросы до тех пор, пока мы не согласимся в принципе, после чего можно будет рассмотреть имеющиеся возможности».
«В принципе мы уже согласны, — возразил сэр Миллифлор. — Больше незачем игнорировать реальные проблемы. Королю Одри принадлежит древний трон Эвандиг: согласны ли вы уступить ему первенство?»
«Это невозможно. Тем не менее, мы можем править вдвоем, как равные. Ни король Одри, ни принц Доркас не отличаются военной выучкой. Я буду командовать армиями, а король Одри возьмет на себя дипломатию».
Сэр Ленард мрачно рассмеялся: «Нетрудно представить себе, кто одержит победу при первом же расхождении мнений между армией и дипломатами!»
Король Казмир тоже рассмеялся: «В возникновении таких конфликтов нет необходимости. Пусть король Одри сохраняет первенство, пока не скончается. Затем править буду я — столько, сколько проживу. Вслед за мной престол займет принц Доркас. В том случае, если у него не будет наследников мужского пола, его преемником станет принц Кассандр».
«Любопытная концепция, — сухо заметил сэр Миллифлор. — Король Одри стар, а вы сравнительно молоды. Следует ли указывать на то обстоятельство, что принцу Доркасу, возможно, придется дожидаться короны тридцать лет?»
«Возможно», — без всякого интереса подтвердил Казмир.
«Король Одри разъяснил нам свои пожелания, — заявил сэр Миллифлор. — Его тревожат опасения, сходные с вашими, но он опасается также вашего общеизвестного честолюбия. Он предлагает вам напасть на Тройсинет в то время, как Даот, с вашего согласия, приступит к военным действиям против ска».
Некоторое время король Казмир сидел молча, затем встрепенулся и сказал: «Согласится ли Одри на совместные действия против ска?»
«Несомненно, если армии останутся под его командованием».
«Никаких других вариантов он не допускает?»
«Он отметил, что принцесса Сульдрун скоро достигнет брачного возраста, и указал на возможность обручения принцессы Сульдрун и принца Вемуса Даотского».
Казмир откинулся на спинку кресла: «Вемус — его третий сын?»
«Так точно, ваше величество».[9]
Король Казмир улыбнулся и погладил короткую русую бороду: «Вместо этого давайте выдадим его первую дочь, принцессу Клуару, за моего племянника, сэра Нонуса-Римского!»
«Мы должным образом поставим аваллонский двор в известность о вашем предложении».
Король Казмир пригубил вина из кубка; послы вежливо последовали его примеру. Казмир переводил взгляд с одного лица на другое: «Таким образом, вы всего лишь посланники? Или вы на самом деле уполномочены вести переговоры?»
«Мы можем вести переговоры в пределах, ограниченных инструкциями, — ответил сэр Миллифлор. — Не могли бы вы изложить ваше предложение простейшим образом, не прибегая к иносказаниям?»
Казмир взял кубок обеими руками, поднес его к подбородку и заглянул внутрь голубыми глазами: «Я предлагаю нанести удар по ска объединенными силами Лионесса и Даота под моим командованием, сбросив их в просторы Атлантики, а затем заняться усмирением кельтов. Я предлагаю также объединить наши государства посредством не только сотрудничества, но и бракосочетания. Кто-нибудь из нас — король Одри или я — умрет первым. Тот, кто переживет другого, следовательно, будет править объединенным королевством Старейших островов — так, как это делалось в древности. Моя дочь, принцесса Сульдрун, выйдет замуж за принца Доркаса. Мой сын, принц Кассандр, женится… в соответствии со своим положением. Это все, что я могу обещать».
«Ваше предложение во многом сходно с нашей позицией, — сэр Ленард облокотился на стол. — Король Одри предпочитает сам руководить военными операциями на территории Даота. Кроме того…»
Переговоры продолжались еще час, но лишь подчеркнули взаимную неуступчивость сторон. Так как больше нельзя было ожидать каких-либо результатов, беседа вежливо завершилась. Послы удалились из Почетного зала, чтобы отдохнуть перед предстоящим вечерним пиршеством, а мрачно задумавшийся король остался в одиночестве за столом. Сульдрун наблюдала за ним из кладовой — сначала с напряженным интересом, а потом в панике, потому что Казмир взял один из подсвечников, встал, повернулся и тяжелыми шагами направился прямо к тайному помещению за троном.
Сульдрун замерла, скованная страхом. Отец знал о ее присутствии! Она повернулась, отбежала в сторону, спряталась в углу за большим сундуком и натянула на свои белокурые волосы край старой пыльной ветоши, служившей покрывалом сундука.
Портьера раздвинулась — кладовая озарилась пламенем свечей. Сульдрун скорчилась, ожидая грозного окрика. Но король молча стоял с подсвечником в руке. Ноздри его расширились — возможно, он почуял аромат лавандового саше, хранившегося с платьем принцессы. Оглянувшись на всякий случай, король подошел к противоположной входу стене. Подобрав тонкий железный стержень, он вставил его в небольшое отверстие на уровне колена, а затем в еще одно, расположенное повыше. Открылась потайная дверь — за ней клубилось дрожащее, почти осязаемое мерцание, напоминавшее перемигивание лиловых и зеленых огней. По кладовой распространился покалывающий трепет волшебных чар. Послышались булькающие возмущенные возгласы пары высоких голосов.
«Молчать!» — приказал король Казмир. Он зашел в альков и прикрыл за собой дверь.
Сульдрун тут же выскочила из-за сундука и удрала. Пробежав по Почетному залу, она выскользнула в Большой зал, а оттуда — в Длинную галерею. Придав лицу скромно-отсутствующее выражение, она неторопливо поднялась в горницу, где леди Могелина отругала ее, заметив следы пыли на платье и на физиономии принцессы.
Выкупавшись, Сульдрун накинула теплый халат. Она взяла лютню и подошла к окну, притворяясь, что упражняется в игре, и сумела с такой энергией извлекать фальшивые аккорды, что Могелина, всплеснув руками, ушла по своим делам.
Сульдрун осталась одна. Отложив лютню, она села у окна, глядя на открывающийся пейзаж. Приближался вечер; тучи рассеивались, на мокрых крышах столицы появились отблески солнечных лучей.
Постепенно, одно за другим, Сульдрун вспоминала и анализировала события прошедшего дня.
Три даотских посла мало ее интересовали — за исключением того обстоятельства, что ее хотели увезти в Аваллон и выдать замуж за незнакомого человека. Никогда в жизни! Она сбежит, станет крестьянкой или бродячей музыкантшей, будет питаться грибами, собранными в лесу!
В наличии тайного помещения за троном в Почетном зале, как таковом, не было ничего чрезвычайного или даже удивительного. По сути дела, оно лишь подтверждало некоторые уже наполовину сформировавшиеся в ее уме подозрения, относившиеся к королю Казмиру, к его абсолютной, непререкаемой власти над людьми.
Леди Могелина вернулась, запыхавшись от спешки и волнения: «Ваш отец, король, приказывает вам явиться на банкет! Он желает, чтобы вы сегодня выглядели так, как подобает самой прекрасной принцессе Лионесса. Вы слышите? Наденьте голубое бархатное платье и венец с лунными камнями. Ни на минуту не забывайте о придворном этикете! Ешьте аккуратно, ничего не разливайте. Постарайтесь не пить слишком много вина. Говорите только тогда, когда к вам обращаются, и отвечайте вежливо, разборчиво выговаривая слова. Не хихикайте, не почесывайтесь и не ерзайте на стуле, словно сидите на булавках. Не давитесь, не прыскайте и скрывайте отрыжку. Если кто-нибудь случайно освободится от газов, не показывайте на этого человека пальцем и не смотрите на него, как на виновного. Естественно, вам придется и самой сдерживаться в этом отношении — что может быть смехотворнее пукающей принцессы! Идите сюда! Я должна расчесать вам волосы».
Утром Сульдрун пришла на занятия, но маэстро Хаймеса не было в библиотеке ни в этот день, ни на следующий, ни на третий день. Сульдрун начинала обижаться на нерадивого репетитора. Маэстро Хаймес мог бы, по меньшей мере, как-нибудь связаться с ней и сообщить о своем недомогании. Целую неделю она демонстративно не посещала библиотеку, но так и не получила от педагога никакой весточки.
Внезапно встревожившись, Сульдрун стала беспокоить леди Будетту, а та послала лакея в Западную башню проведать маэстро Хаймеса в его келье. Лакей обнаружил тело Хаймеса, вытянувшееся на убогой постели. Простуда библиотекаря перешла в воспаление легких, и он умер, не удосужившись никому об этом сообщить.
Глава 4
Летним утром, незадолго перед тем, как ей исполнилось десять лет, Сульдрун пришла на урок танцев в гостиную на третьем этаже старой приземистой Башни Филинов. По ее мнению, комната эта была одной из самых красивых в Хайдионе. Навощенный до блеска березовый паркет пола отражал свет, льющийся из трех окон с жемчужносерыми сатиновыми портьерами. Вдоль стен стояли стулья и диваны с бледно-серой обивкой, оживленной алыми прожилками, а учительница танцев Лолетта никогда не забывала украсить столики свежими цветами. В классе занимались восемь мальчиков и восемь девочек знатного происхождения, от восьми до двенадцати лет от роду. С точки зрения Сульдрун они представляли собой неоднородную группу — с некоторыми было приятно иметь дело, а другие, туповатые, наводили скуку.
Учительница Лолетта, гибкая темноглазая молодая женщина, высокородная, но не располагавшая ни значительным приданым, ни существенными связями, хорошо знала свое дело и не заводила любимчиков. Принцесса не испытывала к ней никаких сильных чувств — она не заслуживала ни отвращения, ни привязанности.
Сегодня утром Лолетта недомогала и не могла преподавать. Сульдрун вернулась к себе раньше обычного и застала в спальне величественно голую леди Могелину вкупе с оседлавшим ее молодым здоровяком-лакеем по имени Лопус.
Ошеломленная Сульдрун наблюдала за происходящим, как завороженная. Наконец Могелина заметила ее и испустила испуганный вопль.
«Отвратительно! — вынесла приговор Сульдрун. — И к тому же в моей постели!»
Смущенно отделившись от дородной гувернантки, Лопус проворно натянул штаны и был таков. Леди Могелина принялась одеваться столь же поспешно, в то же время пытаясь отвлечь девочку болтовней: «Уроки танцев кончились так рано, драгоценная принцесса? Надеюсь, однако, это был полезный урок? Мы тут немножко порезвились, ничего особенного. Лучше всего будет, если никто не узнает…»
«Вы запачкали мою постель!» — возмущенно прервала ее Сульдрун.
«Ну что вы, драгоценная принцесса…»
«Унесите все постельное белье — нет, подождите! Сначала пойдите вымойтесь хорошенько, а потом принесите чистое белье, и не забудьте проветрить комнаты!»
«Хорошо, принцесса», — Могелина немедленно подчинилась, а окрыленная приобретенной свободой Сульдрун, тихо смеясь, вприпрыжку сбежала вниз по лестнице. Теперь о выговорах и правилах леди Могелины можно было забыть — Сульдрун могла делать, что хотела.
Пробежав вверх по сводчатой галерее, Сульдрун убедилась в том, что на плаце Урквиала никто на нее не смотрит, нырнула под сень старой лиственницы и толкнула застонавшую ветхую дверь. Проскользнув в проем, она спустилась по извилистой тропе мимо святилища и вступила в сад.
В этот яркий солнечный день воздух полнился сладостными ароматами цветущей валерианы и свежей листвы. Сульдрун с удовольствием обошла весь сад. По ходу дела она вырывала с корнем сорняки, которые считала грубыми и противными, в том числе всю крапиву и большинство чертополохов. Когда она закончила, сад приобрел почти ухоженный вид. Сульдрун смела опавшие листья и грязь с мозаичного пола древней виллы и расчистила русло небольшого ручья, журчавшего вниз по лощине у подножия утеса. Оставалось еще много работы, но все за один день не сделаешь.
Стоя в тени колонны, Сульдрун расстегнула пряжку на плече, чтобы платье упало к ее ногам, и шагнула вперед, обнаженная. Солнечный свет пощипывал кожу, прохладный ветерок вызывал восхитительно противоречивые ощущения.
Она побрела по саду. «Наверное, так себя чувствуют дриады, — думала Сульдрун. — Они бесшумно переступают босыми ногами в тишине, нарушаемой только вздохами ветра в кронах деревьев».
Она задержалась под сенью одинокого старого цитруса, а потом спустилась на пляж, чтобы посмотреть, что сегодня принесли волны. Когда дул юго-западный ветер — а это случалось часто — течение огибало мыс и закручивалось в маленькой бухте, вынося на берег всякие диковины. А когда наступал следующий прилив, то же течение поднимало диковины и уносило их обратно в море. Сегодня на пляжной гальке ничего не было. Сульдрун стала бегать туда-сюда, разбрызгивая ступнями пленку морской воды и пены, шипевшую на крупнозернистом песке. Она задержалась, чтобы внимательно рассмотреть скалу, торчавшую из моря ярдах в пятидесяти от отвесной оконечности мыса. Однажды она заметила на этой скале пару молодых русалок. Они тоже ее увидели и звали, но странными протяжно-томительными словами, которых Сульдрун не понимала. Их оливково-зеленые волосы свисали до бледных плеч; их губы и соски их грудей тоже были бледно-зелеными. Одна из русалок взмахнула рукой, и Сульдрун заметила перепонки у нее между пальцами. Обе русалки отвернулись, глядя в открытое море, где в волнах появился торс бородатого водяного. Водяной что-то прокричал хрипловатым гулким голосом — русалки соскользнули со скалы и исчезли.
Сегодня на скале никого не было. Сульдрун повернулась и стала медленно подниматься в сад.
Она надела помятое платье и вернулась к стене над лощиной. Выглянув из-за двери, чтобы убедиться в отсутствии свидетелей, она быстро пробежала к туннелю и вприпрыжку вернулась по галерее и мимо оранжереи в Хайдион.
Летняя буря, налетевшая с океана, принесла в Лионесс мягкие теплые дожди. Сульдрун пришлось томиться в королевском замке. Как-то после полудня она забрела в Почетный зал.
Все было тихо в Хайдионе; казалось, замок-дворец затаил дыхание. Сульдрун медленно шла по залу, изучая каждое из огромных кресел — словно оценивая их влиятельность и надежность. Кресла, в свою очередь, оценивали ее. Одни стояли гордо и отчужденно, другие угрюмо обижались на весь мир. От некоторых исходил зловещий мрак, прочие излучали благоволение. Оказавшись у трона короля Каз-мира, Сульдрун рассмотрела бордовую шпалеру, скрывавшую кладовую и секретный альков. «Ничто не заставит меня туда зайти! — говорила она себе. — С волшебными чарами шутки плохи».
Отойдя в сторону, она почувствовала облегчение — трон действовал на нее подавляюще. Огромная шпалера висела в нескольких шагах. Конечно, она не зайдет в альков, даже не станет приближаться… Впрочем, не будет большого греха в том, чтобы заглянуть и посмотреть, что там делается.
Принцесса потихоньку, бочком, приблизилась к занавесу и раздвинула его. Луч света из высокого окна проник в кладовую через щель над ее плечом и озарил противоположную каменную стену. Вот он! В углублении лежал железный стержень. А дальше — волшебная темница, куда мог заходить только король Казмир… Сульдрун отпустила занавес, шпалера сомкнулась. Отвернувшись, она задумчиво покинула Почетный зал.
Отношения между Лионессом и Тройсинетом никогда нельзя было назвать дружественными; теперь они становились напряженными по множеству причин, мало-помалу накапливавшихся и создававших атмосферу враждебности. Амбиции короля Казмира распространялись как на Тройсинет, так и на Дассинет, и его шпионы внедрились на всех уровнях тройского общества.
Казмир не мог быстро привести в исполнение свои планы ввиду отсутствия флота. Несмотря на протяженную береговую линию, в Лионессе недоставало удобных гаваней, и морские суда с глубокой осадкой могли заходить только в портовые города Слют-Ским, Балмер-Ским и Лионесс, а также в гавань Паргетты, за Прощальным мысом. Изрезанные берега Тройсинета, напротив, образовывали десятки хорошо защищенных гаваней, оснащенных причалами, верфями и стапелями. Тройсинет мог похвалиться множеством опытных кораблестроителей и обилием строевого леса: из каменного дерева и лиственницы делали раскосы, из дуба — каркасы, из стволов молодых остроконечных елей — мачты, а из плотной смолистой сосны — обшивку и палубный настил. Тройские торговые суда плавали на север в Ютландию, Британию и Ирландию, на юг вдоль атлантических берегов, в Мавританию и королевство синеголовых, и на восток — мимо Тингиса в Средиземноморье.
Король Казмир считал себя мастером интриг и непрестанно выискивал даже самые ничтожные из преимуществ. Как-то раз перегруженное тройское одномачтовое судно, пробиравшееся в густом тумане вдоль берегов Дассинета, село на песчаную мель. Айвар Эксцельсус, раздражительный король Дассинета, немедленно заявил права на судно и груз, ссылаясь на морское торговое право, и выслал портовые баржи, чтобы захватить товары. Тут же появилась пара тройских военных кораблей; они рассеяли скопившуюся вокруг отмели флотилию пиратствовавших, по существу, дассов и, как только наступил прилив, отбуксировали судно на глубоководье.
В бешенстве Айвар Эксцельсус прислал королю Гранису в Альсейнор оскорбительный вызов, требуя возмещения ущерба под угрозой карательных мер.
Гранис, давно знакомый с темпераментом Айвара, проигнорировал сообщение, чем довел гневливого правителя дассов до белого каления.
Тем временем король Казмир отправил в Дассинет тайного посла, побуждая Айвара напасть на Тройсинет и обещая всестороннее содействие. Тройские агенты перехватили посланца Казмира и привезли его, вместе с документами, в Альсейнор.
Через неделю в Хайдион доставили адресованный Казмиру гроб, содержавший тело его посла с торчавшими изо рта изобличающими письмами.
Тем временем Айвар Эксцельсус отвлекся другими делами, и его угрозы Тройсинету кончились ничем.
Король Гранис не предъявил Казмиру никаких претензий, но стал всерьез рассматривать возможность нежелательной войны.
Из города Паргетты у Прощального мыса поступили плохие вести о кровопролитных набегах ска. С двух длинных черных кораблей, причаливших на рассвете, высадились вооруженные отряды, разорившие город с бесстрастной методичностью, внушавшей больший ужас, чем безудержное буйство. Всех, кто пытался оказать сопротивление, убивали. Ска забрали амфоры с оливковым маслом, бутыли с душистым шафраном, вино, золото из храма Митры, слитки олова и серебра, фляги со ртутью. На этот раз они никого не взяли в плен, не поджигали здания, не насиловали и не пытали, расправляясь только с теми, кто мешал им грабить.
Через две недели команда тройского одномачтового судна, бросившего якорь в гавани Лионесса с грузом ирландской кудели, сообщила о потерявшем управлении корабле ска в море Тетры, к западу от Прощального мыса. Проплывая достаточно близко, тройские моряки видели человек сорок ска, сидевших на скамьях, но истощенных настолько, что они не могли грести. Тройский капитан хотел было отбуксировать их, но ска отказались взять брошенный конец, и торговый парусник оставил их на произвол судьбы.
Король Казмир немедленно отрядил в море Тетры три военные галеры. Черную галеру ска нашли — лишенная мачты, она беспомощно качалась на волнах.
Причалив к кораблю ска, лионесские моряки обнаружили катастрофу, страдания и смерть. Буря переломила бакштаг; мачта рухнула на форпик, разбив бочки с пресной водой, и половина команды уже умерла от жажды.
Выжили девятнадцать человек, слишком слабых для того, чтобы оказывать сопротивление; их перетащили на лионесские галеры, где им дали напиться. Галеру ска привязали к буксирному тросу, трупы сбросили за борт, и вся флотилия вернулась в порт Лионесс, где пленных ска посадили в казематы старого форта с западной стороны гавани. Король Казмир, верхом на вороном коне Шейване, спустился к гавани, чтобы осмотреть галеру ска. Содержимое носового и кормового трюмов перегрузили на причал: сундук с золотыми и серебряными украшениями из храма, стеклянные бутыли с сушеным шафраном, собранным в защищенных от ветра долинах за Прощальным мысом, горшки с выдавленной эмблемой оливкового пресса из Балмер-Скима.
Взглянув на награбленное добро и на галеру, Казмир развернул Шейвана и поехал к крепости по Шалю, огибавшей гавань рыночной дороге. По приказу короля узников вывели и выстроили на плаце. Ска стояли, жмурясь на солнце — высокие черноволосые люди, бледнокожие, исхудавшие и скорее жилистые, нежели мускулистые. Они оглядывались по сторонам с беззаботным любопытством званых гостей и переговаривались тихими спокойными голосами.
Король Казмир обратился к пленным: «Кто из вас капитан?»
Ска вежливо повернулись, чтобы взглянуть на короля, но никто ничего не ответил.
Казмир направил палец на человека в переднем ряду: «Кто из вас командует? Покажите его!»
«Капитан умер. Мы все умерли. Никто больше не командует. Нет ничего, что было в жизни».
«На мой взгляд, ты недостаточно мертв», — холодно улыбнувшись, сказал король Казмир.
«Мы считаем себя мертвецами».
«Потому что ожидаете, что вас убьют? Что, если я позволю вас выкупить?»
«Кто заплатит выкуп за мертвых?»
Казмир сделал нетерпеливый жест рукой: «Мне нужна информация, а не плаксивые попытки отвертеться!» Проехавшись вдоль строя, он заметил пленника постарше; у него, как показалось королю, были более властные манеры, чем у прочих. «Ты останешься здесь, — сказал Казмир и подал знак страже. — Остальных уведите в казематы».
Казмир отвел выбранного человека в сторону: «Ты тоже «умер»?»
«Меня нет среди живых ска. Для моей семьи, для моих товарищей, для самого себя — я мертв».
«Скажи мне вот что. Предположим, я хотел бы посовещаться с вашим королем. Приехал бы он в Лионесс, если бы я гарантировал ему безопасность?»
«Конечно, нет!» — ска, судя по всему, этот вопрос позабавил.
«Допустим, я хотел бы обсудить возможность заключения союза?»
«С какой целью?»
«Флот ска и семь лионесских армий, действуя совместно, были бы непобедимы».
«Непобедимы? В войне с кем?»
Король Казмир недолюбливал людей, претендовавших на проницательность, превосходившую его собственную: «Со всеми остальными на Старейших островах! С кем еще?»
«Ты воображаешь, что ска помогут тебе, выступив против твоих врагов? Нелепая затея. Если бы я был жив, я бы рассмеялся. Ска ведут войну против всего мира, в том числе против Лионесса».
«Это не оправдание. Я намерен осудить тебя как пирата».
Ска взглянул на солнце, обвел глазами небо, отвернулся к морю: «Делай что хочешь. Мы уже умерли».
Король Казмир мрачно усмехнулся: «Умерли вы или нет, ваша судьба послужит предостережением другим разбойникам — и не позднее, чем завтра в полдень».
Вдоль волнолома установили девятнадцать дощатых рам. Прошла ночь; яркое солнце взошло в безоблачном небе. Часа через два вдоль Шаля стала собираться толпа, в том числе рыбаки из прибрежных деревень, крестьяне в чистых рубахах и мягких шапках-колпаках, торговцы колбасой и вяленой рыбой. Поодаль от остальных — согласно законам Лионесса — на скалы к западу от Шаля залезли калеки, прокаженные и слабоумные.
Солнце достигло зенита. Пленников-ска вывели из крепости. Каждого обнажили и распяли на дощатой раме вниз головой, лицом к морю. Из Пеньядора спустился главный палач Зерлинг. Перемещаясь вдоль вереницы распятых, он останавливался у каждого, рассекая ему брюшину и вытягивая кишки двойным крюком так, чтобы они свисали вдоль груди и лица, после чего переходил к следующему. На самом конце мола, у входа в порт, подняли черно-желтый флаг, и все разошлись, оставив умирающих в одиночестве.
Леди Могелина напялила украшенную вышивкой шляпку и спустилась к Шалю. Сульдрун думала, что ее оставят в покое, но леди Бу-детта привела ее на большой балкон за спальней королевы, где придворные дамы собрались поглазеть на казнь. К полудню разговоры смолкли — все прижались к балюстраде, чтобы получше рассмотреть происходящее. По мере того, как Зерлинг исполнял свои обязанности, дамы вздыхали и издавали бормочущие звуки. Сульдрун подняли и посадили на балюстраду, чтобы она могла узнать, какая судьба уготована разбойникам. С отвращением, но не в силах отвести глаза, она наблюдала за тем, как Зерлинг переходил от одного ска к другому, но расстояние мешало ей разглядеть какие-либо подробности.
Многие из присутствовавших дам остались недовольны мероприятием. Леди Дюисана и леди Эрмолия, отличавшиеся никудышным зрением, не могли ничего толком разглядеть издали. Леди Спанеис заявила, что все это невероятно скучно: «Похоже на мясника, работающего с тушами! Ска не выразили ни страха, ни раскаяния — что это за казнь?» Королева Соллас проворчала: «Хуже всего, что ветер дует поперек гавани прямо в наши окна. Дня через три вонь заставит нас уехать в Саррис».
Сульдрун прислушивалась с надеждой и волнением — в Саррисе на реке Глейм, милях в сорока к востоку от Хайдиона, находился летний дворец.
Несмотря на предчувствия королевы, однако, поспешный отъезд в Саррис не состоялся. Тела казненных быстро растащили стервятники. Королю Казмиру надоели доски с болтающимися на ветру остатками скелетов и хрящей, и он приказал убрать всю эту мерзость.
В королевском замке все стихло. У леди Могелины опухли ноги, и она лежала, постанывая, у себя в комнате, высоко в Башне Филинов. Оставшись одна в горнице, Сульдрун не находила себе места. Порывистый ветер, сырой и холодный, не располагал к посещению тайного сада.
Принцесса стояла у окна, охваченная какой-то сладостноболезненной печалью. О, если бы волшебный крылатый конь унес ее по воздуху! Как далеко она улетела бы сквозь белые облака, над страной Серебряной реки, в горы на краю света!
В какой-то момент она почти решилась накинуть плащ, выскользнуть из дворца и убежать — вверх по Сфер-Аркту на Старую дорогу, туда, где перед ней откроется весь мир! Сульдрун вздохнула и горько улыбнулась безумию своих фантазий. Бродяги, которых она видела с парапетов замка, по большей части выглядели исключительно неприглядно — голодные, грязные попрошайки, время от времени демонстрировавшие самые отталкивающие привычки. Подобная жизнь ее нисколько не привлекала. Сегодня, поразмыслив и учитывая погоду, Сульдрун пришла к выводу, что она несомненно предпочитает иметь крышу над головой, когда идет дождь и дует холодный ветер, и что возможность носить чистую одежду и сохранять достоинство — большое преимущество.
Если бы только у нее была волшебная карета, по ночам превращавшаяся в маленький уютный домик, где можно было бы поужинать разными вкусными вещами и выспаться в чистой теплой постели!
Принцесса снова вздохнула. Ей в голову пришла мысль. Поразившись смелости этой мысли, Сульдрун нервно облизнулась. Отважится ли она? Но ведь это никому не причинит вреда, если она будет предельно осторожна? Сульдрун задумалась на минуту, чуть покачиваясь из стороны в сторону, поджав губы и наклонив голову набок: классическое олицетворение девчонки, замышляющей проказу.
Присев у камина, Сульдрун разожгла свечу в ночнике и закрыла заслонку. С закрытым фонарем в руке она спустилась по лестнице.
В Почетном зале было темно и мрачно — и тихо, как в могиле. Сульдрун зашла туда с преувеличенной осторожностью. Сегодня огромные кресла почти не обращали на нее внимания. Враждебные кресла хранили каменное молчание; благосклонные казались погруженными в свои собственные дела. И прекрасно, пусть они ее игнорируют! Тогда она их тоже будет игнорировать.
Сульдрун обошла трон, остановилась у занавеса и открыла заслонку фонаря. Заглянуть разок — это все, чего она хотела. Предусмотрительная девочка, она не станет подвергать себя опасности. Принцесса раздвинула прорезь шпалеры. Пламя свечи озарило кладовую и противоположную каменную стену.
Сульдрун торопливо нащупала железный стержень — дальнейшие колебания могли лишить ее мимолетной решимости. Скорее! Она вставила стержень в отверстия, нижнее и верхнее, и положила его обратно в углубление пола.
Дверь толчком приоткрылась, обнажив пелену лилово-зеленого мерцания. Сульдрун робко шагнула вперед — только чтобы заглянуть! Один раз. Или пару раз. А теперь держи ухо востро и не торопись! Сульдрун знала, что волшебные чары нередко связаны с разного рода подвохами.
Принцесса раскрыла дверь пошире. Альков за дверью струился переливами цветного света — зеленого, лилового, оранжево-красного. С одной стороны находилась столешница с непонятным прибором из стекла и резного черного дерева. На полках пылились фляги, бутыли и приземистые каменные горшки, лежали книги, либрамы, талисманы и могрифьеры. Сульдрун сделала еще один осторожный шаг вперед. Мягкий гортанный голос воскликнул: «Кто к нам пришел украдкой, просунув нос в дверную щель, как мышь, приподнимая фонарь тонкими белыми пальчиками, впуская внутрь аромат цветов?»
Второй голос присоединился к первому: «Заходи, заходи! Быть может, ты окажешь нам добрую услугу, чем заслужишь наши похвалы и награды».
Сульдрун увидела на столе большую пузатую бутыль из зеленого стекла. Горлышко бутыли туго охватывало шею двуглавого гомункула — так, что снаружи торчали только две маленькие головы. Низколобые головы эти, не больше кошачьих, с морщинистыми лысинами, то закрывали, то широко открывали черные глаза. Носы и рты голов, казалось, были изготовлены из черепашьего панциря. Тело гомункула трудно было различить за стеклом бутыли, наполненной темной, как крепкое пиво, жидкостью. Головы вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть Сульдрун, и не переставали болтать: «Ах, какая прелестная девчушка! — И добросердечная к тому же! — Да-да, это принцесса Сульдрун, уже известная своим состраданием! — Разве ты не знаешь, что она выходила птенчика-воробья? — Подойди поближе, чтобы мы могли на тебя полюбоваться!»
Сульдрун не двигалась с места. Ее внимание привлекали другие предметы — но все они напоминали антикварные редкости и сувениры, призванные скорее вызывать изумление, нежели выполнять какие-либо функции. Из вазы исходил цветной свет, подобно жидкости переливавшийся сверху вниз и снизу вверх, но остававшийся в пределах каких-то обусловленных границ. На стене висело восьмиугольное зеркало в раме из матового дерева. Дальше на колышках держался почти человеческий на первый взгляд скелет из черных костей, тонких, как ивовые прутья. Из лопаток скелета выступала пара дугообразных остовов крыльев, усеянных десятками мелких пор, оставленных перьями, а может быть и чешуей. Скелет демона? Заглянув в глазницы черепа, Сульдрун ощутила жутковатую уверенность в том, что эта тварь никогда не летала по воздуху Земли.
Головы-чертенята продолжали призывно увещевать ее: «Сульдрун, прекрасная принцесса! Подойди! — Не откажи нам в благосклонном внимании!»
Сульдрун сделала еще один шаг внутрь. Она наклонилась, чтобы изучить свинцовый грузик отвеса, плавающий в блюде, наполненном ртутью. На стене над блюдом, на свинцовой табличке, появлялись какие-то угловатые черные письмена, изменявшиеся, пока она смотрела — достопримечательное явление! Сульдрун не могла понять, что означают плывущие письмена, она еще никогда не видела таких букв.
Из-за зеркала послышался голос — и Сульдрун заметила, что нижняя часть рамы зеркала была вырезана в виде широкого рта с уголками, загнутыми вверх: «Письмена предупреждают: «Сульдрун, милая Сульдрун! Уходи отсюда, пока тебя не постигла беда!»»
Сульдрун оглянулась по сторонам: «Какая беда мне грозит?»
«Как только бесенята в бутыли ущипнут тебя за палец или за волосы, ты узнаешь, какая».
Обе головы тут же отозвались, перебивая одна другую: «Какое оскорбительное замечание! Мы безвредны, как голуби мира! — О, как горько подвергаться злопыхательствам и клевете, когда мы не можем даже надеяться на торжество справедливости!»
Сульдрун попятилась подальше от гомункула и обратилась к зеркалу: «А кто со мной говорит?»
«Персиллиан».
«С вашей стороны очень любезно, что вы меня предупредили».
«Возможно. Время от времени я руководствуюсь извращенными побуждениями».
Сульдрун осторожно подошла ближе к зеркалу: «Можно посмотреть?»
«Да, но учти, что тебе может не понравиться то, что ты увидишь».
Сульдрун задумалась. Что может ей не понравиться? В любом случае, предостережение даже разожгло ее любопытство. Она пододвинула к зеркалу трехногий табурет, стоявший в стороне, и влезла на него, чтобы смотреть прямо в стекло: «Персиллиан! Я ничего не вижу — то есть, как будто смотрю в небо».
Поверхность зеркала подернулась дрожью; на мгновение ей в лицо взглянуло другое, мужское лицо, безупречно красивое — темные вьющиеся волосы, тонкие брови над блестящими темными глазами, прямой нос, достаточно большой, но не слишком большой рот… Волшебство иссякло. Сульдрун снова смотрела в пустое пространство. Она задумчиво спросила: «Кто это был?»
«Если ты его когда-нибудь встретишь, он сам тебе скажет, кто он такой. А если ты его больше никогда не увидишь, то тебе и не нужно знать, как его зовут».
«Персиллиан, вы надо мной смеетесь».
«Возможно. Время от времени я показываю вещи, недоступные воображению, издеваюсь над невинностью, предлагаю нелицеприятную правду лжецам или не оставляю камня на камне от притворной добродетели — в зависимости от того, к чему меня склоняет извращенность. А теперь я замолчу, потому что мне так приспичило».
Сульдрун слезла с табурета, часто моргая — слезы наворачивались ей на глаза. Она растерялась от замешательства и подавленности… Двуглавый гоблин внезапно изловчился, выгнув одну из шей, и цапнул клювом волосы Сульдрун. Он едва дотянулся — ему удалось схватить только тонкую прядь, которую он вырвал с корнем. Спотыкаясь, Сульдрун выбежала из алькова. Она уже закрывала потайную дверь, когда вспомнила о свече. Снова забежав внутрь, она схватила ночной фонарь и скрылась. Дверь захлопнулась, приглушив глумливые возгласы развеселившегося гомункула.
Глава 5
В весенний день Бельтана, когда Сульдрун уже исполнилось одиннадцать лет, справляли древний обряд Блодфада, праздника поры цветения. Вместе с двадцатью тремя другими девочками благородного происхождения Сульдрун вступила в круг, обрамленный белыми розами, и возглавила павану — в качестве партнера ей назначили Беллата, принца Кадузского. Шестнадцатилетний Беллат, худощавый и подтянутый, отличался правильными, хотя и резковатыми, даже суровыми чертами лица и точно соответствовавшими этикету приятноскромными манерами. Некоторыми качествами он напоминал кого-то еще — человека, которого Сульдрун где-то видела. Кто это мог быть? Она никак не могла вспомнить. Пока они тщательно вышагивали павану, она изучала лицо партнера — и поняла, что тот изучает ее с не меньшим вниманием.
Сульдрун решила, что ей понравился принц из Кадуза. Она смущенно рассмеялась: «Почему вы так пристально на меня смотрите?»
«Сказать вам правду?» — полуизвиняющимся тоном спросил Беллат.
«Конечно».
«Хорошо, но тогда вы должны воздержаться от скорбных восклицаний. Мне сообщили, что рано или поздно нас с вами собираются поженить».
Сульдрун не находила слов. В молчании они продолжали исполнять торжественные па медленного танца.
Наконец Беллат тревожно произнес: «Надеюсь, вас не слишком огорчили мои слова?»
«Нет… Полагаю, рано или поздно мне придется выйти замуж. Но я еще не готова об этом думать».
Вечером того же дня, лежа в постели и перебирая в уме последние события, Сульдрун вспомнила, кого ей напомнил Беллат, принц Кадузский — покойного маэстро Хаймеса.
С праздником Блодфада жизнь принцессы Сульдрун существенно изменилась. Вопреки ее предпочтениям, ее переселили из дорогих сердцу, знакомых комнат Восточной башни в более просторные помещения этажом ниже, а в бывшие комнаты Сульдрун вселился принц Кассандр.
За два месяца до этих событий леди Могелина умерла от водянки. Ее место заняли швея и пара горничных.
Леди Будетте поручили заботиться о принце Кассандре. Новый архивариус, сморщенный коротышка-педант по имени Джулиас Сага-мундус, давал Сульдрун уроки правописания, истории и арифметики. Усовершенствование изящных девических манер принцессы поручили Дездее, вдове брата королевы Соллас, выполнявшей редкие светские поручения апатичной королевы. Сорокалетняя неимущая особа, ширококостная и высокая, с чрезмерно крупными чертами лица и зловонным дыханием, леди Дездея не могла надеяться на улучшение своего положения; тем не менее, утешаясь несбыточными мечтами, она прихорашивалась, пудрилась и опрыскивалась духами. Ее каштановые волосы были причесаны по последней моде, с хитроумным узлом сзади и стянутыми сеткой симметричными валиками жестко завитых кудрей над ушами.
Свежесть молодости и красота Сульдрун, а также рассеянные привычки принцессы, наступали на самые чувствительные мозоли в душе леди Дездеи. Частые посещения принцессой старого сада теперь уже были общеизвестны. Разумеется, Дездея их не одобряла. Для высокородной девицы — как и для любой другой девицы — стремление к уединению следовало считать не только чудачеством, но и в высшей степени подозрительным обстоятельством. Сульдрун была, пожалуй, слишком молода для того, чтобы завести тайного любовника. И все же… Нет, абсурдная идея! Ее груди еще выглядели так, как если бы под платье засунули два маленьких яблока. Тем не менее, разве принцессу не мог соблазнить какой-нибудь сатир, известный особой склонностью к неотразимо сладостным чарам невинности?
Таков был ход мыслей леди Дездеи. Однажды она притворноласковым тоном попросила принцессу показать ей старый сад. Сульдрун пыталась уклониться от этого предложения: «Вам он не понравится. Тропа спускается по камням, и ничего особенного там нет».
«И все-таки я хотела бы там побывать».
Сульдрун демонстративно промолчала, но Дездея настаивала: «Сегодня хорошая погода. Почему бы нам не прогуляться?»
«Прошу прощения, леди Дездея, — вежливо сказала Сульдрун, — но я туда хожу только тогда, когда хочу быть одна».
Дездея подняла тонкие каштановые брови: «Одна? Молодой даме высокого происхождения не подобает бродить в одиночку по безлюдным закоулкам».
Сульдрун ответила безмятежно и безразлично, будто провозглашая общеизвестную истину: «Нет ничего плохого в том, чтобы уединяться в уголке собственного сада».
Леди Дездея не смогла ничего возразить. Через некоторое время она донесла об упрямстве Сульдрун королеве Соллас, в этот момент пробовавшей новую помаду на основе восковой мази из кувшинок. «Мне уже об этом говорили, — сказала королева, растирая по запястью комочек белого крема. — Моя дочь — странное существо. В ее возрасте я не сводила глаз с нескольких галантных молодцов, но чудаковатую голову Сульдрун такие мысли не посещают… Ха! Какой душистый аромат! Попробуйте это втирание».
На следующий день солнце ярко сияло в окружении разрозненных перистых облаков. Сульдрун в длинном строгом платье в бледносиреневую и белую полоску, высоко подвязанном под грудью, с тонкими шелковыми оборками вдоль подола и на воротнике, неохотно отправилась брать уроки у Джулиаса Сагамундуса. Усевшись на высокий табурет, принцесса прилежно выводила витиеватые лионесские письмена серым гусиным пером, таким роскошным и длинным, что кончик его покачивался в двух вершках у нее над головой. Мало-помалу Сульдрун стала все чаще заглядываться в окно, и буквы на пергаменте начали коситься и приплясывать.
Заметив, куда дует ветер, Сагамундус пару раз вздохнул, но не слишком выразительно. Забрав перо из пальцев принцессы, он аккуратно сложил прописи, перья, чернила и пергамент, после чего отправился по своим делам. Сульдрун слезла с табурета и задержалась у окна, словно зачарованная доносившейся издали музыкой. Затем она повернулась и вышла из библиотеки.
Леди Дездея направлялась в наружную галерею из Зеленой гостиной, где король Казмир давал ей подробные указания. Она едва успела заметить подол сиренево-белого платья Сульдрун, исчезнувший в восьмиугольном вестибюле.
Обремененная королевскими инструкциями Дездея поспешила вдогонку. В вестибюле она посмотрела направо и налево, после чего вышла наружу и обнаружила, что Сульдрун уже почти добежала до конца сводчатой галереи.
«Ага, проворная обманщица! — сказала себе леди Дездея. — Теперь все станет ясно! Теперь ты от меня не уйдешь!» Гувернантка расчетливо прищурилась, постукивая пальцем по губам, после чего поднялась в новые апартаменты Сульдрун и расспросила горничных. Ни одна из них не знала, где находится принцесса. «Ничего, ничего, — успокоила их Дездея. — Я знаю, где ее найти. А вы тем временем разложите ее голубое вечернее платье с кружевным лифом и все, что к нему полагается, а также приготовьте принцессе ванну».
Леди Дездея спустилась в Длинную галерею и примерно полчаса разгуливала то в одну, то в другую сторону. Наконец она решительно направилась в сторону Урквиала. «Увидим! — говорила она себе. — Посмотрим!»
Поднявшись по галерее вдоль вереницы арок парапета, она вышла по подземному переходу на плац. Справа, в тени диких слив и лиственниц, тянулась древняя каменная стена. В этой стене Дездея не преминула заметить высохшую дощатую дверь. Гувернантка промаршировала направо, пригнулась под ветвями лиственницы и распахнула дверь. Извилистая тропа спускалась по каменным уступам между обломками скал.
Подобрав юбки почти до колен, леди Дездея стала пробираться вниз по неровным каменным ступеням, ведущим то направо, то налево мимо каменного святилища. Дездея шла, принимая все меры предосторожности, чтобы не оступиться и не упасть — это, несомненно, нанесло бы ущерб ее достоинству.
Стены лощины разошлись — открылся вид на цветущий ниже сад. Шаг за шагом леди Дездея спускалась по тропе и, если бы она не была охвачена страстным желанием обнаружить запретные проказы, она могла бы заметить почти превратившиеся в клумбы заросли цветов и приятно пахнущих трав, небольшой ручей, ниспадавший с уступов в искусно приготовленные заводи, а затем журчавший с камня на камень в еще одну заводь. В глазах Дездеи сад представлял собой не более чем каменистую пустошь, труднодоступную, промозглую и опасно безлюдную. Споткнувшись, гувернантка ушибла ступню и выругалась, разозлившись на обстоятельства, заставившие ее удалиться на такое расстояние от Хайдиона — и тут она увидела Сульдрун, всего в тридцати шагах дальше по тропе, совершенно одну (как и подозревала на самом деле леди Дездея, только надеявшаяся на скандал).
Сульдрун услышала шаги и оглянулась. Ее голубые глаза стали синими на побледневшем от гнева лице.
«Я повредила ногу на камнях, — капризно промолвила леди Дездея. — Досаднейшая неприятность!»
Губы Сульдрун подернулись; она не могла найти слов, чтобы выразить свои чувства.
Дездея обреченно вздохнула и притворилась, что разглядывает окрестности. Придав голосу оттенок прихотливого снисхождения, она сказала: «Так вот оно какое, уединенное убежище нашей драгоценной принцессы!» Гувернантка преувеличенно поежилась, обняв себя за плечи: «Как ты здесь не простужаешься? Веет ужасной сыростью — надо полагать, с моря». Снова посмотрев по сторонам, Дездея поджала губы, изображая благодушное неодобрение: «Действительно, дикий маленький уголок — таким, наверное, был этот мир, пока в нем не появился человек. А теперь, дитя, покажи мне свои владения».
Ярость исказила лицо Сульдрун — так, что зубы показались между растянутыми губами. Принцесса подняла руку, указывая пальцем в сторону королевского замка: «Вон! Сейчас же уходите отсюда!»
Леди Дездея приосанилась: «Дорогое мое дитя, ты ведешь себя очень грубо. Меня беспокоит только твое благополучие, я не заслуживаю такой неприязни».
Сульдрун не могла сдерживаться, она кричала: «Не хочу вас здесь видеть! Вообще не хочу вас видеть! Уходите!»
Леди Дездея отступила на шаг, лицо ее превратилось в уродливую маску. В ней теснились противоречивые побуждения. Больше всего она хотела бы схватить розгу, задрать юбку нахальной девчонки и хорошенько ее высечь, оставив на нежной попке полдюжины рубцов — в данном случае, однако, она не могла давать себе волю. Отойдя еще на несколько шагов, она проговорила с мрачным укором: «Удивительно неблагодарный ребенок! Неужели ты думаешь, что мне доставляет удовольствие учить тебя благородным манерам и предохранять твою невинность от ловушек, расставленных при дворе, если ты меня нисколько не уважаешь? Я ожидаю привязанности и доверия, а вместо них нахожу озлобление. И в этом моя награда? Я делаю все возможное, чтобы исправно выполнять свои обязанности, а меня гонят прочь?»
Сульдрун наполовину отвернулась — ее внимание привлек стремительный полет стрижей, одного за другим. Она смотрела на океанские валы, разбивавшиеся о прибрежные скалы, а затем набегавшие искрящимися, пенящимися волнами на ее галечный пляж. Дездея продолжала бубнить: «Повторяю, чтобы не оставалось никаких сомнений: не в своих интересах я пробиралась по камням и чертополоху, чтобы известить тебя о сегодняшнем важном приеме. Считай, что теперь ты извещена. Конечно! Я должна играть роль назойливой леди Дездеи, всюду сующей свой нос. Все! Ты получила указания, мне больше нечего здесь делать».
Гувернантка развернулась на негнущихся ногах, вскарабкалась вверх по тропе и удалилась из сада. Сульдрун смотрела ей вслед с неприятным предчувствием. В движениях рук гувернантки, в постановке ее головы было что-то неопределенно удовлетворенное. Сульдрун хотела бы знать, чем было вызвано это удовлетворение.
Для того, чтобы лучше защитить от солнца помперольского короля Дьюэля и его свиту, на большом внутреннем дворе Хайдиона установили навес из красного и желтого шелка, символизировавшего цвета Помпероля. Под этим навесом король Казмир, король Дьюэль и различные высокопоставленные персоны собрались, чтобы насладиться трапезой в непринужденной обстановке.
Король Дьюэль, тощий жилистый человек среднего возраста, проявлял кипучую энергию и живой интерес к происходящему. С ним прибыл немногочисленный антураж — его единственный сын, принц Кестрель, четыре рыцаря, несколько помощников и лакеи. Таким образом, как выразился Дьюэль, они были «свободны, как птицы, благословенные твари, парящие в воздухе и странствующие куда глаза глядят!»
Принцу Кестрелю уже исполнилось пятнадцать лет; он походил на отца только рыжеватыми волосами. Во всех остальных отношениях этот юный толстяк с незлобивой физиономией, благоразумный и флегматичный, мало напоминал своего родителя. Король Казмир, тем не менее, рассматривал Кестреля как возможного супруга принцессы Сульдрун — в том случае, если бы не представилась более выгодная возможность. Поэтому он позаботился о том, чтобы Сульдрун отвели место за столом.
В связи с тем, что место это пустовало, Казмир резко спросил королеву: «Где Сульдрун?»
Соллас медленно пожала мраморными плечами: «Не могу сказать, она непредсказуема. Проще, по-моему, оставить ее в покое».
«Все это замечательно. Тем не менее, я приказал ей придти».
Королева Соллас снова пожала плечами и взяла засахаренную сливу: «За принцессу несет ответственность леди Дездея».
Казмир оглянулся и подозвал лакея: «Приведи сюда леди Дездею».
Тем временем король Дьюэль развлекался трюками дрессированных зверей — каковое представление Казмир устроил именно с этой целью. Медведи в голубых шапочках набекрень перебрасывались мячами, четыре волка в атласных розовых с желтым костюмах станцевали кадриль, шесть цапель и столько же ворон прошли строем, как на параде.
Дьюэль аплодировал спектаклю; особенный энтузиазм у него вызвали птицы: «Великолепно! Разве они не достойны восхищения, эти статные и мудрые создания? С какой грацией они маршируют! Вытянула одну ногу — и аккуратно поставила! Вытянула другую — и тоже аккуратно поставила!»
Казмир принял комплимент величественным жестом: «Насколько я понимаю, вы интересуетесь птицами?»
«На мой взгляд, они замечательно изящны. Птицы порхают в небе с отважной легкостью и грацией, превосходящими все наши возможности!»
«Совершенно верно… простите, мне нужно обменяться парой слов с гувернанткой принцессы. — Казмир повернулся в кресле. — Где Сульдрун?»
Леди Дездея изобразила замешательство: «Ее здесь нет? Как же так? Она упряма и, возможно, несколько капризна, но я не могу себе представить, чтобы она намеренно вас ослушалась!»
«Так где же она?»
Дездея скорчила шутливую гримасу и помахала в воздухе пальцами: «Как я уже упомянула, она своенравный ребенок, подверженный причудам. Теперь она пристрастилась проводить время в старом саду под Урквиалом. Я пыталась ее разубедить, но она непременно предпочитает там уединяться…»
«Значит, она там? — бесцеремонно прервал гувернантку Казмир. — Без эскорта?»
«Ваше величество, принцесса никому не позволяет заходить в сад. По меньшей мере, у меня создалось такое впечатление. Я говорила с ней и передала ей волю вашего величества. Но она не хочет ничего слышать и выгнала меня. Полагаю, она все еще в старом саду».
Король Дьюэль был всецело погружен в созерцание ученой обезьяны-канатоходца. Пробормотав извинения, Казмир встал и направился к Урквиалу. Леди Дездея вернулась к прочим обязанностям с сознанием хорошо выполненного долга.
Двадцать лет нога Казмира не ступала в старый сад. Теперь король спускался по тропе, выложенной галькой в песке, среди деревьев, трав и цветов. На полпути к морю он наткнулся на Сульдрун — та стояла на коленях посреди тропы, вжимая гальку в песок.
Сульдрун подняла голову без удивления. Король Казмир молча обозрел сад, после чего перевел взгляд на дочь, медленно поднявшуюся на ноги. «Почему ты не выполнила мои указания?» — ничего не выражающим тоном спросил Казмир.
Лицо принцессы вытянулось от удивления: «Какие указания?»
«Я потребовал, чтобы ты составила компанию королю Помпероля, Дьюэлю, и его сыну, принцу Кестрелю».
Порывшись в памяти, Сульдрун уловила отзвук голоса гувернантки. Прищурившись в сторону ослепительного моря, она сказала: «Может быть, леди Дездея что-то такое говорила. Но она столько болтает, что я редко прислушиваюсь».
Король Казмир позволил холодной улыбке оживить его лицо. Он тоже считал, что леди Дездея отличалась чрезмерной многословностью. Снова посмотрев по сторонам, король спросил: «Почему ты сюда приходишь?»
Запинаясь, Сульдрун ответила: «Тут я одна. Никто мне не мешает».
«Но разве тебе не скучно одной?»
«Нет. Я воображаю, что со мной разговаривают цветы».
Казмир хмыкнул. Для принцессы такие причуды излишни и непрактичны. Возможно, она действительно уродилась чудаковатой:
«Разве тебе не следует развлекаться в обществе девиц высокого происхождения?»
«Батюшка, я с ними часто встречаюсь — на уроках танцев».
Король бесстрастно изучал свою дочь. Сульдрун вставила небольшой белый цветок в матово-золотистые волосы; у нее были правильные, деликатные черты лица. Впервые Казмир увидел в ней что-то большее, нежели красивого рассеянного ребенка. «Пойдем! — с ворчливым добродушием сказал он. — Нам следует поскорее вернуться к гостям. Твое платье не подходит к случаю, но я думаю, что ни король Дьюэль, ни принц Кестрель не будут возражать». Заметив печальное выражение лица принцессы, он добавил: «Неужели тебе не хочется развлечься на банкете?»
«Батюшка, это незнакомые люди. Почему я должна с ними встречаться?»
«Потому что в свое время ты должна будешь выйти замуж, а принц Кестрель может оказаться подходящим женихом».
Лицо принцессы помрачнело еще больше: «Я думала, что меня выдадут за принца Беллата из Кадуза».
Тон короля Казмира стал жестким: «Кто тебе это сказал?»
«Принц Беллат сам мне это сказал».
Казмир отозвался горьким смешком: «Три недели тому назад Беллата обручили с принцессой Маэвой, дочерью короля Даота».
Уголки губ Сульдрун опустились: «Разве она не старше его?»
«Ей девятнадцать лет, и она на редкость уродлива. Неважно! Беллат подчинился воле своего отца, короля, а тот предпочел Даот Лио-нессу — большая ошибка, как ему предстоит убедиться… Так ты влюбилась в Беллата?»
«Он мне понравился».
«Теперь с этим ничего нельзя поделать. Нам нужны и Помпероль, и Кадуз. Если мы породнимся с Дьюэлем, оба государства будут у нас в руках. Пойдем! И помни — будь любезна с принцем Кестрелем!» Король Казмир повернулся на каблуках. Неохотно переставляя ноги, Сульдрун последовала за ним вверх по тропе.
За пиршественным столом ее усадили рядом с пухлым Кестрелем — тот почему-то решил относиться к ней высокомерно. Сульдрун этого не заметила. И Кестрель, и прочие окружающие вызывали у нее только скуку.
Осенью того же года кадузский король Квейрт и его сын, принц Беллат, отправились охотиться в Долгие холмы. На них напали разбойники в масках. Короля и наследника престола убили. В Кадузе воцарились разброд, замешательство, недобрые предчувствия и сомнения.
Король Лионесса Казмир обнаружил, что имеет право претендовать на кадузский трон, так как его дед, герцог Кассандр, приходился братом королеве Лидии Кадузской.
Претензия эта, основанная на переходе права престолонаследия от сестры к брату, а затем к внуку этого брата, хотя и законная (с оговорками) в Лионессе, а также в Ульфляндиях, противоречила обычаям Даота, где признавалась только генеалогия по мужской линии. Законы самого Кадуза в этом отношении носили неопределенный характер.
С тем, чтобы настоять на признании своего права, Казмир прибыл в Монтрок, столицу Кадуза, во главе отряда из сотни рыцарей, что немедленно встревожило даотского короля. Одри заявил, что Казмир не смеет надеяться на столь опрометчивое присоединение Кадуза к своим владениям, и приступил к мобилизации многочисленной армии.
Ободренные этим обстоятельством герцоги и графы Кадуза стали открыто выражать неприязнь к королю Казмиру, причем многие подчеркнуто поднимали вопрос о том, кому именно служили безымянные убийцы, устроившие неслыханную засаду и скорую расправу в местности, где давно не слыхали ни о каких разбойниках.
Казмир почуял, куда дует ветер. Однажды вечером, когда представители кадузской знати совещались во время грозы, в зал заседаний вошла таинственная женщина в белом с высоким стеклянным сосудом в руках. Из сосуда клубились, как дым, и рассеивались шлейфом у нее за спиной струи разноцветного света. Словно в трансе, женщина подняла корону и опустила ее на голову герцога Тирлаха, супруга Этейн, младшей сестры Казмира. Женщина в белом молча удалилась, и больше ее никто не видел. Несмотря на возражения некоторых скептиков, знамение было признано достоверным проявлением воли богов, и Тирлаха возвели на трон. Казмир вернулся восвояси со своими рыцарями, удовлетворенный тем, что он сделал в Кадузе все возможное для осуществления своих планов — и действительно, его сестра Этейн, ныне королева Кадуза, была властной особой, внушавшей всеобщий трепет.
Сульдрун исполнилось четырнадцать лет — она достигла брачного возраста. Слухи о ее красоте разлетелись по всем Старейшим островам и дальше; в Хайдион то и дело прибывали молодые — и не столь молодые — вельможные особы, чтобы собственными глазами оценить достоинства принцессы.
Король Казмир принимал всех соискателей с неизменным гостеприимством, но не торопился поддержать того или иного кандидата, пока у него не было возможности сравнить все возможные варианты.
Жизнь Сульдрун становилась все сложнее — непрерывной чередой устраивались балы и празднества, пиршества и всевозможные увеселения. Некоторые из приезжих производили на нее приятное впечатление, иные — не столь приятное. Казмир, однако, никогда не интересовался ее мнением; оно в любом случае никак не повлияло бы на его решение.
В Лионесс прибыл соискатель совсем другого рода: брат Умфред, дородный круглолицый странствующий проповедник, уроженец Аквитании, ранее промышлявший на Пропащем острове и в епархии Скро.
Руководствуясь инстинктом, таким же чутким и безошибочным, как нюх, позволяющий хорьку выследить кролика и схватить его за горло, брат Умфред снискал расположение королевы Соллас. Настойчивый сладкоречивый подход миссионера был неотразим: королева обратилась в христианство.
Брат Умфред устроил часовню в Башне Палемона, буквально в нескольких шагах от анфилады апартаментов королевы Соллас. По рекомендации Умфреда, королева и принц Кассандр совершили обряд крещения и обязались ходить на заутреню в часовню.
Затем брат Умфред попытался обратить короля Казмира — и поплатился за самонадеянность.
«Чем ты здесь, в сущности, занимаешься? — потребовал разъяснений Казмир. — Ты ватиканский шпион?»
«Я смиренный служитель Всевышнего, — ответствовал Умфред. — Проповедую благую весть надежды и любви всем смертным без исключения, вопреки лишениям и преследованиям. Не более того».
Король Казмир презрительно рассмеялся: «Как насчет гигантских соборов в Аваллоне и Тасиэле? Деньги на их строительство получены от твоего «всевышнего»? Разумеется, нет. Их выжали из крестьян».
«Ваше величество, мы смиренно принимаем подаяния».
«Казалось бы, для всемогущего бога было бы проще чеканить монету, нежели притворяться нищим… Чтобы никаких больше «обращений» у меня тут не было! Если ты примешь хоть ломаный грош от кого бы то ни было в Лионессе, тебя будут гнать кнутом отсюда до Смутного порта и отправят обратно в Рим в холщовом мешке».
Брат Умфред поклонился, не выражая ни обиды, ни возмущения: «Как будет угодно вашему величеству».
Сульдрун находила поучения брата Умфреда невразумительными, а его манеры — амикошонскими. Она перестала ходить в церковь, чем вызвала недовольство матери.
У Сульдрун почти не осталось времени для самой себя. Высокородные девицы сопровождали ее практически весь день, хихикая и сплетничая, замышляя мелочные интрижки, обсуждая платья и манеры и разбирая по косточкам гостей, приезжавших в Хайдион. Сульдрун редко оставалась в одиночестве, а возможность удалиться в старый сад предоставлялась еще реже.
Однажды, ранним летним утром, солнце светило так сладостно, а дрозд разливался такими печальными пересвистами в оранжерее, что Сульдрун просто не могла не уйти из дворца. Она притворилась, что недомогает, чтобы избежать общества горничных и фрейлин — те не преминули бы заметить ее отсутствие и сделать вывод, что она устроила свидание с любовником — и, пробежав вверх по сводчатой галерее, скрылась за трухлявой дверью в стене и спустилась в сад.
Что-то изменилось. У принцессы возникло ощущение, что она впервые видит свой сад — несмотря на то, что каждая деталь, каждое дерево, каждый цветок были ей знакомы и дороги. Сульдрун озиралась по сторонам, горестно сознавая потерю детского ясновидения. Она заметила признаки запустения: наглые пучки буйных сорняков теснили скромно растущие в тени колокольчики, анемоны и фиалки. Напротив, среди кипарисов и маслин, крапива поднялась выше гордого златоцветника. Тропу, которую она так старательно выложила пляжной галькой, местами размыло дождем.
Сульдрун медленно подошла к старому цитрусу: здесь она провела столько мечтательных часов… Сад словно съежился. Воздух полнился просто солнечным светом, а не чарующим сиянием, предназначенным только для нее и только здесь. А дикие розы, несомненно, распространяли более пьянящий аромат, когда она впервые спустилась в этот сад. Послышался шорох скрипящей под ногами гальки — обернувшись, Сульдрун обнаружила расплывшегося в лучезарной улыбке брата Умфреда. На проповеднике была бурая ряса, перевязанная черной веревкой. Монах откинул капюшон на спину, выбритая розовая лысина сверкала на солнце.
Проворно убедившись в том, что вокруг больше никого нет, брат Умфред поклонился и молитвенно сложил ладони: «Благословенная принцесса, неужели вы гуляете так далеко без сопровождения?»
«Именно так — я прихожу сюда, чтобы никто не нарушал мое уединение, — тоном, лишенным всякой теплоты, ответила Сульдрун. — Мне нравится быть одной».
Продолжая елейно улыбаться, Умфред снова огляделся: «Укромный уголок. Я тоже наслаждаюсь одиночеством — может быть, мы с вами сотворены из одного и того же теста?» Умфред подошел ближе, остановившись на расстоянии протянутой руки: «Рад, что нашел вас здесь. Честно говоря, мне давно хотелось с вами побеседовать».
Сульдрун отозвалась еще холоднее: «Я не желаю беседовать ни с вами, ни с кем-либо другим. Я сюда пришла, чтобы мне никто не мешал».
Брат Умфред скорчил шутливо-ироническую гримасу: «Уже ухожу! И все же, неужели вы думаете, что вам подобает оставаться одной в глухом овраге? Можно себе представить, как распустятся языки, если об этом узнают при других дворах! Все будут гадать: кому вы оказываете благосклонность в такой интимной обстановке?»
В ледяном молчании Сульдрун повернулась к священнику спиной. Брат Умфред отреагировал еще одной комической гримасой, пожал плечами и засеменил вверх.
Сульдрун села на траву, прислонившись к стволу цитруса. Она подозревала, что монах притаился где-то выше, среди скал, надеясь узнать, кому она назначила свидание.
В конце концов она встала и начала подниматься по тропе. Возмутительное осквернение старого сада присутствием Умфреда частично восстановило былые чары, и по пути Сульдрун задерживалась, чтобы вырвать сорняки. Может быть, завтра утром у нее найдется время на уничтожение крапивы.
Совещаясь с королевой Соллас, брат Умфред выдвинул несколько предложений. Королева поразмышляла, после чего, в приступе холодной решительной злобы — Сульдрун давно не вызывала у нее никаких нежных чувств — дала соответствующие указания.
Несмотря на ее желание скоро вернуться, прошло несколько недель, прежде чем Сульдрун сумела снова посетить старый сад. Затворив за собой дощатую дверь в стене, она обнаружила бригаду каменщиков, работавших там, где стояло древнее святилище. Они уже расширили окна, установили дверь и снесли заднюю стену, чтобы сделать внутреннее помещение более просторным; кроме того, они заменили бывший алтарь новым. Принцесса с негодованием спросила бригадира: «Что вы тут строите?»
«Церквушку, ваше высочество — или, как ее называют, часовню — чтобы христианский жрец мог отправлять свои обряды».
Сульдрун чуть не потеряла дар речи: «Кто… кто разрешил?»
«Самолично королева Соллас, ваше высочество — чтобы ей проще и удобнее было молиться».
Глава 6
В проливе между Дассинетом и Тройсинетом возвышался остров Скола — нагромождение скал и утесов миль двадцать в поперечнике, населенное людьми, именовавшими себя «скилями». В центре острова вулканический пик Кро периодически напоминал о своем присутствии бурчанием в недрах, струйкой пара или клокотанием серы. От вулкана Кро расходились четыре крутых хребта, делившие остров на четыре герцогства: Садаракс на севере, Корсо на востоке, Рамнантус на юге и Мальванг на западе. Номинально этими доменами правили герцоги, принесшие присягу верности королю Дассинета Айвару Эксцельсусу.
В действительности же скили, темнокожий лукавый народ неизвестного происхождения, были неуправляемы. Они жили отдельными кланами на горных лугах, встречаясь только в пору ужасных злодеяний. Вендетта — кровная месть и месть за месть — стала законом их жизни. С точки зрения скиля доблесть заключалась в умении незаметно перемещаться, обманывать врага и бесстрашно нападать, в кровожадности и способности стоически переносить пытки. Слово скиля, будь то обязательство, гарантия или угроза, можно было практически приравнять к неизбежности; по сути дела, дословное и неукоснительное выполнение скилями их клятв порой граничило с нелепостью. От рождения до смерти жизнь скиля становилась непрерывной чередой убийств, пленений, побегов, диких погонь и дерзких вылазок с целью освобождения заложников, что не слишком вязалось с безмятежной красотой горных пастбищ, напоминавших сказочные пейзажи Аркадии.
В праздничные и ярмарочные дни иногда объявлялось перемирие; в таких случаях кутежи и безудержное веселье выходили за рамки разумных представлений. Все было чрезмерно: столы ломились от яств, поглощалось невероятное количество вина, страстная музыка сопровождала неистовые пляски. Охваченные внезапным приступом сентиментальности, скили могли за одну минуту положить конец вековой вражде и забыть о сотнях убийств. В слезах, под аккомпанемент воспоминаний, восстанавливались древние дружеские связи. Прекрасные девы и галантные молодые люди встречались и влюблялись друг в друга — или встречались и вскоре расставались. Восторг и отчаяние, соблазнения и похищения, преследования, несчастные случаи, оскорбления достоинства — все это приводило к новой междоусобной вражде и кровной мести.
Скили из кланов западного побережья, когда на них находило настроение, переправлялись через пролив в Тройсинет, где всячески бедокурили — в том числе грабили, убивали, насиловали женщин и захватывали заложников.
Король Гранис давно и часто жаловался на эти преступления Ай-вару Эксцельсусу, заявлявшему в ответ, что подобные вторжения давали выход избытку энергии молодых людей, не более того. Он давал понять, что, по его мнению, королевское достоинство не позволяло ему уделять внимание таким досадным мелочам. В любом случае, в распоряжении Айвара Эксцельсуса не было никаких практических средств, позволявших предотвращать набеги горцев.
В Порт-Меле, на восточной оконечности Тройсинета, летнее солнцестояние ежегодно праздновалось три дня — в частности, устраивался Большой Карнавал. Ретерт, молодой и безрассудный герцог Мальванга, прибыл на празднество инкогнито в компании трех разнузданных собутыльников. Во время Большого Карнавала все четверо пришли к выводу, что девицы, изображавшие Семерых Граций, на редкость привлекательны — но не могли сойтись во мнениях по поводу того, какая из них заслуживала пальму первенства. Распивая вино, они обсуждали этот и другие вопросы до позднего вечера и в конечном счете постановили решить проблему самым практичным способом, а именно умыкнули всех семерых девиц и перевезли их через пролив в Мальванг.
Свидетели опознали герцога Ретерта, и весть о похищении быстро достигла ушей короля Граниса.
Не теряя времени на новые жалобы в адрес Айвара Эксцельсуса, Гранис высадился на Сколе с армией из тысячи бойцов, разрушил замок Ретерта, освободил девиц, охолостил герцога и его приятелей, а затем, чтобы проучить тех, кто еще не сделал надлежащие выводы, сжег и сравнял с землей дюжину прибрежных поселков.
Три герцога, оставшихся на Сколе, собрали ораву из трех тысяч горцев и напали на тройский военный лагерь. Король Гранис, однако, славился предусмотрительностью; под покровом ночи на остров прибыло подкрепление — экспедиционный корпус, насчитывавший две сотни рыцарей, и тяжело вооруженный кавалерийский полк из четырехсот всадников. Недисциплинированных горцев разбили в пух и прах; трех герцогов взяли в плен, и отныне король Гранис контролировал Сколу.
Айвар Эксцельсус огласил несдержанный ультиматум: Гранис должен был вывести все войска, выплатить компенсацию в размере трех пудов золота, выстроить заново Мальвангский замок и предоставить залог, также в размере трех пудов золота, гарантирующий прекращение дальнейших военных действий против Дассинета.
Король Гранис не только отверг ультиматум, но и опубликовал указ о присоединении Сколы к Тройсинету. Некоторое время Айвар Эксцельсус бессильно злобствовал и протестовал, после чего объявил войну. Возможно, он не решился бы на такой бесповоротный шаг, если бы не подписал незадолго перед этим договор о взаимопомощи с королем Лионесса Казмиром.
Тем временем помыслы Казмира были заняты исключительно укреплением его положения с учетом вполне возможного вооруженного столкновения с Даотом; ни в коем случае он не ожидал, что его втянут в затеянную без его ведома перепалку — а тем более в полномасштабную войну с Тройсинетом.
Казмир мог бы уклониться от участия в конфликте под тем или иным предлогом, но по дальнейшем размышлении решил, что война сулила ему определенные преимущества.
Король Лионесса тщательно взвесил все аспекты ситуации. Союз с Дассинетом позволял ему дислоцировать войска в Дассинете, а затем ударить всеми силами по тройсам на Сколе — и таким образом избежать столкновения с тройским флотом, практически неуязвимым.
Казмир принял судьбоносное решение. Он приказал семи из его двенадцати армий направиться в Балмер-Ским. Затем, ссылаясь на нарушения суверенитета в прошлом, претензии, предъявляемые в настоящее время, и договор, заключенный им с королем Айваром Экс-цельсусом, он объявил войну королю Тройсинета Гранису.
Айвар Эксцельсус действовал в приступе ярости и пьяной отваги. Протрезвев, он понял ошибочность своей стратегии, выбранной без учета фундаментального факта: тройские войска превосходили дас-ские во всех отношениях как численностью людей и кораблей, так и качеством военной подготовки и боевым духом. Утешением для него служил лишь договор с Лионессом; готовность Казмира ввязаться в войну вызвала у него радостное облегчение.
Морские транспортные суда Лионесса и Дассинета скопились в порту Балмер-Скима; в полночь лионесские армии отдали якоря, подняли паруса и поплыли к Дассинету. Прежде всего им воспрепятствовали встречные ветры, а затем, на рассвете, флот тройских военных кораблей.
В течение двух часов перегруженные суда Лионесса и Дассинета были либо потоплены, либо разбились о скалы; потери составили более двух тысяч человек. Те, кому посчастливилось выжить, поспешили, подгоняемые попутным ветром, обратно в Балмер-Ским и вытащили свои суда на берег.
Тем временем разномастная флотилия тройских торговых, каботажных и рыбацких судов, обремененных вооруженными отрядами, бросила якоря в гавани Аркензио, где их приветствовали, думая, что прибыли армии из Лионесса. Когда ошибку обнаружили, королевский замок был уже взят, а король Айвар Эксцельсус захвачен в плен.
Война с Дассинетом закончилась. Гранис объявил себя королем Внешних островов, по численности населения все еще не составлявших конкуренцию Лионессу или Даоту, но полностью контролировавших Лир и Кантабрийский залив.
Таким образом, столкновение Лионесса с Тройсинетом опозорило Казмира. Он предложил прекратить военные действия, и Гранис согласился, но на определенных условиях: Лионесс должен был уступить ему герцогство Трембланс в крайней западной части Лионесса, за Троагом, и обязаться не строить военные корабли, способные создать новую угрозу Тройсинету.
Казмир, разумеется, отверг столь невыгодные условия и предупредил короля Граниса о более чем нежелательных последствиях в том случае, если он будет проявлять нецелесообразную враждебность.
Гранис ответил так: «Не следует забывать — я, Гранис, не нападал на тебя. Ты же, Казмир, беспричинно на меня напал. Ты потерпел сокрушительное и справедливое поражение. Теперь тебе придется иметь дело с последствиями. Я изложил свои условия. Прими их или продолжай войну, которую ты не можешь выиграть, в которой ты потеряешь слишком много людей и припасов — войну, которая сулит тебе очередное унижение. Мои условия разумны. Я требую герцогство Трембланское, чтобы я мог защищать свои корабли от ска. Я могу в любое время, по своему усмотрению, высадить многочисленную армию на Прощальном мысу — ты предупрежден».
Казмир отозвался в угрожающих тонах: «На основе незначительного временного успеха ты бросаешь вызов всей мощи Лионесса? Это не только дерзко, это глупо. Неужели ты полагаешь, что возьмешь верх над несравненно более сильным противником? Отныне я объявляю вне закона тебя и всех твоих потомков и наследников. Вас будут преследовать, как пиратов, и убивать по мере задержания. Больше мне нечего тебе сказать».
Король Гранис отреагировал на это сообщение всеми силами своего флота. Он организовал блокаду лионесских берегов — такую, что даже рыбацкая лодка не могла безопасно переплыть Лир. Благополучие населения Лионесса, однако, мало зависело от морской торговли и даров моря, и блокада стала лишь надоедливой неприятностью, постоянно раздражавшей и оскорблявшей короля Казмира, неспособного что-либо с ней сделать.
В свою очередь, Гранис не мог нанести Лионессу значительный ущерб. Гаваней у Казмира было мало, и все они были хорошо защищены. Кроме того, Казмир бдительно охранял берега и нанимал шпионов, орудовавших как в Дассинете, так и в Тройсинете. Тем временем Казмир созвал совет корабельных плотников и поручил им быстро построить надежный флот военных кораблей, способный нанести поражение тройскому.
В широком устье реки Сайм, лучшей естественной гавани Лионесса, на стапелях установили двадцать килей; еще столько же приготовили в небольших верфях по берегам залива Балт в герцогстве Фец.
Вскоре, безлунной ночью, когда вдоль Сайма уже стояли снабженные каркасами и обшивкой, готовые к спуску на воду корабли, шесть тройских галер украдкой заплыли в устье и, невзирая на все укрепления, гарнизоны и дозорных, испепелили эти парусники. Одновременно тройские налетчики высадились с лодок на побережье залива Балт и подожгли верфи, каркасы судов в доках, а также огромный склад с запасами распиленного на планки дерева. От наспех сколоченной великой армады короля Казмира остались тлеющие угли.
В Зеленой гостиной Хайдиона Казмир завтракал в одиночестве копченым угрем и вареными яйцами со свежеиспеченными булочками. Подкрепившись, он откинулся на спинку стула, чтобы поразмыслить о многочисленных делах. Горечь поражения под Балмер-Скимом приутихла; теперь, как минимум, он мог оценить последствия с какой-то долей беспристрастности.
В общем и в целом он полагал, что у него были основания для осторожного оптимизма. Блокада была провокацией и оскорблением, которые, в отсутствие других возможностей, приходилось бездеятельно выносить — хотя бы для того, чтобы сохранить достоинство. В свое время противника ждало жестокое возмездие, но пока что он обязан был продолжать осуществление величественного плана, в конечном счете сводившегося к уничтожению короля Одри и к водружению Эвандига, трона Старейших островов, в Хайдионе.
Самой уязвимой оставалась западная часть Даота; поэтому следовало как-то обойти линию укреплений вдоль помперольской границы. Маршрут такого вторжения пролегал на север из Нолсби-Севана, мимо замка Тинцин-Фюраль и снова на север, по дороге под наименованием Тромпада, в Даот. Путь этот преграждали две непоколебимые крепости — Кауль-Боках у Ворот Цербера и собственно Тинцин-Фюраль. Кауль-Боках охранялся гарнизоном из Южной Ульфляндии, но ее король Орианте, опасаясь недовольства Казмира, уже предоставил лионесским армиям право свободного прохода.
Таким образом, амбициям короля Казмира препятствовал только Тинцин-Фюраль. Этот замок возвышался над двумя ущельями и контролировал как Тромпаду, так и путь в Южную Ульфляндию по долине Эвандера. Фод Карфилиот, правивший долиной Эвандера из этого неприступного орлиного гнезда, человек тщеславный и дерзкий, не признавал никаких хозяев — особенно когда речь шла о его формальном сюзерене, короле Орианте.
В Зеленую гостиную вошел помощник камергера. Поклонившись королю, он сказал: «Сир, вашего благосклонного внимания ожидает некий посетитель. Он говорит, что его зовут Шимрод, и что он прибыл по вызову вашего величества».
Казмир выпрямился на стуле: «Приведи его».
Помощник камергера удалился и вернулся в сопровождении высокого худощавого молодого человека в камзоле и бриджах из добротной материи, полусапожках и темно-зеленой шляпе, каковую он снял с головы, покрытой густой серовато-каштановой шевелюрой, подстриженной под горшок на уровне ушей, как требовала мода того времени. У него были правильные, несколько аскетические черты: тонкий нос, выдающиеся скулы и подбородок, чуть кривившийся в усмешке широкий рот и ясные серые глаза, придававшие ему вид самоуверенного шутника — другими словами, с точки зрения короля Казмира в нем было недостаточно почтительности и самоуничижения.
«Сир, — сказал Шимрод, — я прибыл по вашему настойчивому требованию».
Казмир разглядывал Шимрода, плотно поджав губы и скептически наклонив голову: «Вы выглядите не так, как я ожидал».
Шимрод вежливо развел руки, отказываясь брать на себя ответственность за несоответствие действительности представлениям короля.
Казмир указал на стул: «Садитесь». Сам король встал, подошел к камину и повернулся к нему спиной: «Говорят, вы искусный чародей».
Шимрод кивнул: «Испокон века люди рассказывают всевозможные небылицы».
Казмир чуть раздраженно улыбнулся: «Так что же? Правду ли говорят в этом случае?»
«Ваше величество, волшебство — сложная дисциплина. Некоторым она дается легко благодаря врожденным наклонностям. Я не принадлежу к их числу. Я прилежно изучаю доступные методы, но это не обязательно означает высокий уровень компетенции».
«Какова же ваша компетенция?»
«По сравнению с экспертами соотношение составляет, скажем, один к тридцати».
«Вы знакомы с Мургеном?»
«Я хорошо его знаю».
«И вы у него учились?»
«В какой-то мере».
Король Казмир старательно сдерживался. Беспечно-вежливые манеры Шимрода даже не приближались к опасной границе дерзости. Тем не менее, Казмира они раздражали; ответы чародея — точные формулировки, содержавшие минимальное количество информации — испытывали терпение короля.
Казмир спросил, спокойно и невыразительно: «Как вам, вероятно, известно, наши берега блокированы Тройсинетом. Не могли бы вы предложить какой-нибудь способ снять эту блокаду?»
Шимрод немного подумал: «Учитывая все обстоятельства, простейший способ — заключить мир».
«Несомненно! — Казмир погладил бороду: странный народ, эти волшебники! — Я предпочел бы способ, который способствовал бы интересам Лионесса, даже если его нельзя назвать простейшим».
«Вам пришлось бы противопоставить блокаде превосходящие силы».
«Разумеется. Но в этом и состоит сущность проблемы. Я подумываю о том, чтобы привлечь ска в качестве союзников, и хотел бы, чтобы вы предсказали последствия такого решения».
Шимрод с улыбкой покачал головой: «Ваше величество, иные чародеи способны предсказывать будущее, но я не вхожу в их избранный круг. Выражая свое мнение как обычный человек, руководствующийся здравым смыслом, я порекомендовал бы не принимать такое решение. Ска — народ, переживший десять тысяч лет сплошных лишений и бед; более суровых людей трудно себе представить. Подобно вам, они стремятся господствовать над Старейшими островами. Если вы пригласите их захватить Лир и предоставите им базы, они никогда не покинут Лионесс. Хотя бы это, по меньшей мере, очевидно».
Казмир слегка прищурился — ему редко приходилось сталкиваться с такой самоуверенностью. Тем не менее, он рассудил, что энергичная манера выражаться свидетельствовала в какой-то степени об откровенности; человек, пытающийся изворачиваться и лгать, никогда не выражается ясно и просто. Король спросил нарочито бесстрастным тоном: «А что вам известно о замке Тинцин-Фюраль?»
«Я никогда там не был. Говорят, Тинцин-Фюраль — неприступная крепость; но вам, разумеется, это уже известно».
Король Казмир сухо кивнул: «Я слышал также, что своей неприступностью этот замок отчасти обязан волшебству».
«По этому поводу ничего не могу сказать. Тинцин-Фюраль строил ученик чародея, Уго Голиас, желавший править долиной Эвандера в полной независимости от синдиков Исса».
«Каким же образом Карфилиот приобрел эту крепость?»
«В этом отношении могу только повторить дошедшие до меня слухи».
Нетерпеливым жестом Казмир пригласил Шимрода продолжать.
«Происхождение самого Карфилиота сомнительно, — сказал Шимрод. — Вполне возможно, что он — сын волшебника Тамурелло от ведьмы Десмёи. Тем не менее, об этом никто почти ничего не знает, кроме того, что в один прекрасный день Десмёя исчезла, и в тот же день исчез Уго Голиас вместе со всем своим гарнизоном — так, будто их черти взяли — и замок пустовал, пока не прибыл с вооруженным отрядом Карфилиот, вступивший во владение».
«Похоже на то, что он тоже чародей».
«Не думаю. Чародей вел бы себя по-другому».
«Значит, вы знакомы с Карфилиотом?»
«Нет, не знаком. Никогда с ним не встречался».
«И все же возникает впечатление, что вам хорошо известны его биография и характер».
«Волшебники сплетничают не меньше других — особенно если речь идет о таком отъявленном мерзавце, как Карфилиот».
Король Казмир потянул шнур звонка. В гостиную зашли два лакея, аккуратно расставившие на столе вино, орехи и сладости. Казмир уселся напротив Шимрода. Налив вино в два бокала, он протянул один из них волшебнику.
«Ваше величество, примите мои наилучшие пожелания», — вежливо поднял бокал Шимрод.
Казмир сидел, глядя в пылающий камин. Он задумчиво произнес: «Шимрод, мои устремления, скорее всего, ни для кого не секрет. Волшебник — такой, как вы — мог бы оказать мне неоценимую помощь. И проявления моей благодарности соответствовали бы вашему вкладу».
Вращая бокал с вином, Шимрод наблюдал за тем, как кружилась темная жидкость: «Король Даота Одри сделал такое же предложение чародею Тамурелло. Король Айвар Эксцельсус просил о помощи Нумика. Все они получили отказ — волшебники не решились нарушить великий эдикт Мургена, в не меньшей степени распространяющийся и на меня».
«Ба! — отрезал король Казмир. — Неужели власть Мургена так велика?»
«В этом отношении — да».
Казмир буркнул: «Тем не менее, в разговоре со мной вы не скрываете свои мнения».
«Такие же рекомендации вы могли бы получить от любого разумного человека».
Король внезапно вскочил на ноги и бросил на стол кошель: «Вот плата за ваши услуги».
Шимрод вывернул кошель наизнанку — из него выкатились пять маленьких золотых крон. Кроны превратились в пять золотых бабочек; бабочки вспорхнули и принялись кружиться по гостиной. Пять бабочек раздвоились — теперь над головой короля кружились десять золотых насекомых, потом двадцать, пятьдесят, сто. Все они одновременно посыпались на стол, где теперь лежали сто золотых монет.
Шимрод взял пять монет, положил их обратно в кошель, а кошель засунул в сумку на поясе: «Благодарю ваше величество».
Чародей поклонился и вышел из гостиной.
Одо, герцог Фолизский, ехал в сопровождении отряда всадников на север через Троаг — безотрадную череду утесов и пропастей — в Южную Ульфляндию мимо Кауль-Бокаха, где стены ущелья сходились так тесно, что три лошади не могли пройти бок о бок.
Вереница небольших водопадов ниспадала в теснину и становилась южным притоком реки Эвандер; дальше дорога продолжалась на север вдоль ручья. Впереди высился грандиозный пик — Зуб Хроноса, иначе известный под наименованием Так-Тор. С горы по ущелью спускался северный приток Эвандера; два горных ручья сливались, после чего река текла между Так-Тором и утесом, служившим опорой замку Тинцин-Фюраль.
Герцог Одо объявил о своем прибытии у ворот; его провели по зигзагообразно поднимающейся дороге в присутствие Фода Карфи-лиота.
Через два дня Одо покинул владения Карфилиота и вернулся тем же путем в столицу Лионесса. Он спешился во дворе Арсенала, стряхнул пыль с плаща и тут же отправился на аудиенцию к королю Казмиру.
Хайдион, вечно полнившийся слухами, сразу оживился — предстояло посещение важного гостя, достопримечательного повелителя сотни тайн, Фода Карфилиота из Тинцин-Фюраля.
Глава 7
Сульдрун сидела в оранжерее с фрейлинами-фаворитками — Лией, дочерью Тандре, герцога Сондбехара, и Твиссани, дочерью графа Мерса. Лия уже наслышалась о Карфилиоте: «Он высокий и сильный, гордый, как полубог! Говорят, его взор завораживает!»
«Надо полагать, внушительный мужчина», — отозвалась Твиссани, и обе девушки покосились на Сульдрун, постукивавшей пальцами по коленям.
«Внушительные мужчины слишком много о себе думают, — заметила принцесса. — Все, что они умеют — отдавать приказы, а потом жаловаться, что их не исполняют».
«Но о нем столько рассказывают! — живо возразила Лия. — Моя собственная швея слышала, как сплетничала леди Педрейя. Похоже на то, что Фод Карфилиот — исключительно романтичный персонаж. Каждый вечер он сидит в высокой башне и тоскует, глядя на звезды».
«Тоскует? О чем?»
«О любви».
«И какая надменная дева обрекла его на такие страдания?»
«Здесь-то и зарыта собака. Он ее воображает. Он поклоняется мечте».
«Нахожу это маловероятным, — обронила Твиссани. — Подозреваю, что он проводит больше времени в постели с девицами из плоти и крови».
«Об этом я ничего не знаю. В конце концов, сплетницы могут преувеличивать».
«И все же любопытно было бы разузнать правду, — заключила Твиссани. — А вот и ваш батюшка король, принцесса».
Лия и Твиссани вскочили на ноги; Сульдрун постепенно последовала их примеру. Три девушки присели в церемонном реверансе.
Король Казмир приблизился размашистыми шагами: «Фрейлины, я желаю обсудить с принцессой наши семейные дела. Позвольте нам поговорить наедине».
Лия и Твиссани удалились. Казмир долго молчал, разглядывая дочь. Сульдрун наполовину отвернулась; у нее все внутри похолодело от зловещего предчувствия.
Король медленно, почти незаметно кивнул, будто подтверждая какую-то ему одному известную мысль, и произнес напыщенным, напряженным тоном: «Тебе должно быть известно, что мы ожидаем приезда важной персоны, герцога Карфилиота из долины Эвандера».
«Да, мне говорили».
«Ты уже достигла брачного возраста. Если герцог Карфилиот тебе понравится, я не буду возражать против вашего союза и сообщу ему об этом».
Сульдрун подняла глаза к лицу, окаймленному золотистой бородой: «Батюшка, я не готова к такому событию. У меня нет ни малейшего желания делить постель с мужчиной».
Казмир кивнул: «Такое отношение делает честь целомудренной девице. На мой взгляд, оно никак не заслуживает порицания. Тем не менее, опасения и колебания должны уступить место государственным интересам. Дружба с герцогом Карфилиотом имеет для нас большое значение. Ты быстро привыкнешь к новому положению. А теперь ты должна вести себя с герцогом очень любезно, с изяществом, непритворным и не преувеличенным. Не навязывай ему своих компаньонок: таких людей, как Карфилиот, стимулируют сдержанность и даже некоторая неуступчивость. Но не следует быть и слишком застенчивой или равнодушной».
Отчаявшись, Сульдрун воскликнула: «Батюшка, мне не нужно притворяться, чтобы изображать неуступчивость! Я не готова к свадьбе! Может быть, я никогда не выйду замуж!»
«Полно! — голос Казмира стал резковатым. — В скромности тоже следует знать меру — тогда она даже привлекательна. Но чрезмерная скромность раздражает. Карфилиот не должен подумать, что ты — чопорная жеманница. Таковы мои пожелания. Тебе все ясно?»
«Батюшка, ваши пожелания мне предельно ясны».
«Вот и хорошо. Позаботься о том, чтобы они оказали должное влияние на твое поведение».
По Сфер-Аркту в город Лионесс спустилась кавалькада из двадцати рыцарей с оруженосцами. Во главе, выпрямившись в седле, как заправский кавалерист, ехал герцог Карфилиот — светлокожий, с курчавыми черными волосами, подстриженными под горшок, и тонкими, правильными, но несколько строгими чертами лица — за исключением рта, подобавшего скорее сентиментальному поэту.
Во дворе Арсенала отряд остановился. Карфилиот спешился, и его скакуна увели два конюха в сиреневых с зеленым ливреях Хайдиона. Свита герцога также спешилась и выстроилась у него за спиной.
Король Казмир снизошел с верхней террасы и пересек двор. Герцог Карфилиот отвесил традиционный поклон, и прочие прибывшие последовали его примеру.
«Добро пожаловать! — провозгласил Казмир. — Добро пожаловать в Хайдион!»
«Ваше гостеприимство для меня — большая честь», — отозвался Карфилиот уверенным звучным голосом, достаточно выразительным, но лишенным характерного тембра.
«Позвольте представить моего сенешаля, сэра Мунго. Он проведет вас в апартаменты. Закуски уже приготовлены; когда вы отдохнете, мы сможем непринужденно побеседовать на террасе».
Через час Карфилиот вышел на террасу. Он переоделся в серый шелковый плащ в черную полоску, черные рейтузы и черные туфли — необычный наряд, подчеркивавший его и так уже бросающуюся в глаза внешность.
Король ждал его у балюстрады. Карфилиот приблизился и поклонился: «Ваше величество, меня радует посещение Хайдиона. Это самый роскошный дворец на Старейших островах! Отсюда открывается несравненный вид на город и море».
Казмир ответствовал с царственной благосклонностью: «Надеюсь, вы посетили нас не в последний раз. В конце концов, мы почти соседи».
«Именно так! — подтвердил Карфилиот. — К сожалению, меня обременяют трудности, как правило, не позволяющие мне покидать замок — проблемы, неизвестные в счастливом Лионессе».
Казмир поднял брови: «Проблемы? Их у нас более чем достаточно. У меня столько же проблем, сколько тройсов живет в Тройсинете».
Карфилиот вежливо рассмеялся: «В свое время мы могли бы выразить друг другу соболезнования».
«С удовольствием поменялся бы с вами своими проблемами».
«Мои разбойники, головорезы и мятежные бароны — в обмен на вашу блокаду побережья? По-моему, такой обмен не принес бы облегчение никому из нас».
«В качестве дополнительной приманки вы могли бы прибавить тысячу своих ска».
«Рад был бы это сделать, если бы ска были моими. Почему-то они не трогают Южную Ульфляндию, хотя в Северной грабят повсеместно».
Два герольда протрубили высокий благозвучный клич, объявляя о появлении королевы Соллас и вереницы ее фрейлин.
Казмир и Карфилиот повернулись, чтобы приветствовать ее. Король представил своего гостя. Соллас ответила на комплименты Карфилиота нежным взглядом, каковой герцог благополучно проигнорировал.
Шло время. Король Казмир начинал беспокоиться. Он все чаще поглядывал через плечо в сторону дворца. Наконец он пробормотал пару слов на ухо лакею; прошло минут пять.
Герольды снова подняли горны и протрубили приветственный сигнал. На террасу — так, словно ее кто-то подтолкнул сзади — выбежала, чуть не споткнувшись, принцесса Сульдрун; в тени у нее за спиной на мгновение показалось искаженное нервной гримасой лицо леди Дездеи.
Сульдрун приблизилась к столу, лицо ее окаменело. Длинное розовое платье из мягкой материи плотно облегало ее фигуру; из-под круглой белой шапочки на плечи спускались волнистые золотистые локоны.
За неуклонно замедлявшей шаг принцессой следовали Лия и Твиссани. Сульдрун остановилась и повернула голову к морю, скользнув глазами по фигуре Карфилиота. К ней подошел стюард с подносом; принцесса и фрейлины взяли по бокалу вина, после чего скромно отошли в сторону и стали тихо переговариваться.
Нахмурившись, король Казмир наблюдал за дочерью; в конце концов он подозвал сенешаля: «Сообщите принцессе, что мы хотели бы оказаться в ее обществе».
Сэр Мунго доставил сообщение. Сульдрун слушала его, опустив уголки губ. Она слегка вздохнула, пересекла террасу, остановилась перед отцом и сделала мрачный реверанс.
Сэр Мунго звучно провозгласил: «Принцесса Сульдрун, имею честь представить вам герцога Фода Карфилиота, владетеля долины Эвандера!»
Сульдрун опустила голову. Карфилиот с улыбкой поклонился и поцеловал ей руку. Выпрямляясь, он заглянул ей в лицо и сказал: «Слухи о красоте и грации принцессы Сульдрун преодолели горные кряжи и достигли Тинцин-Фюраля. Я опасался, что рассказчики преувеличивали, но теперь вижу, что они ни в чем не ошибались».
«Надеюсь, вы не слишком доверяете слухам, — бесцветным тоном отозвалась Сульдрун. — Уверена, что они не доставили бы мне ни малейшего удовольствия».
Казмир нахмурился и живо пригнулся над столом, но Карфилиот успел спросить: «Как же так? Почему?»
Сульдрун отвела глаза, чтобы не смотреть на отца: «Меня заставляют быть не такой, какой я хочу быть».
«Вам не льстит восхищение мужчин?»
«Я не совершила ничего достойного восхищения».
«То же самое могли бы сказать пышная роза или многогранный сапфир».
«Я не цветок и не украшение — у меня своя собственная жизнь».
«В красоте нет ничего неблагородного, — весомо произнес король Казмир. — Это дар, уготованный немногим. Разве кто-нибудь — даже принцесса Сульдрун — предпочел бы уродство?»
Сульдрун хотела сказать: «Прежде всего я предпочла бы находиться где-нибудь в другом месте». Но она благоразумно промолчала и сжала губы.
«Красота — любопытнейшее свойство! — заявил Карфилиот. — Кто был первым поэтом? Наверняка тот, кто изобрел понятие красоты».
Казмир пожал плечами и поднес к губам бокал из полупрозрачного красновато-лилового стекла.
Карфилиот продолжал, мелодично и непринужденно: «В нашем ужасном и чудесном мире охваченного страстью поэта, стремящегося найти идеал красоты, почти неизбежно ждет разочарование».
Сульдрун переплела пальцы и принялась изучать их кончики.
Карфилиот спросил: «Кажется, вы не согласны?»
«Охваченный страстью поэт может быть очень скучным собеседником».
Карфилиот хлопнул себя по лбу с выражением притворного негодования: «Вы бессердечны, как богиня Диана! Разве у вас не вызовет симпатию страстный поэт — несчастный, опьяненный лунным светом искатель приключений?»
«Скорее всего нет. По меньшей мере, он показался бы мне чрезмерно сентиментальным и сосредоточенным на собственной персоне. Надо полагать, римский император Нерон, распевавший гимны, пока его город горел до тла, был такого рода «страстным поэтом»».
Рука короля Казмира раздраженно дернулась; подобная болтовня представлялась ему бесполезной и легкомысленной… Тем не менее, Сульдрун, судя по всему, чувствовала себя в своей тарелке. Возможно ли, что боязливая затворница Сульдрун была умнее, чем он предполагал?
Карфилиот обратился к принцессе: «Я нахожу наш разговор чрезвычайно любопытным. Надеюсь, мы сможем продолжить его в другое время?»
Сульдрун ответила самым церемонным тоном: «По сути дела, герцог, мои наблюдения не отличаются особой глубиной. Их обсуждение с таким опытным собеседником, как вы, только поставило бы меня в неловкое положение».
«Как вам будет угодно, — развел руками Карфилиот. — И все же я не хотел бы лишиться удовольствия провести время в вашем обществе».
Казмир поспешил вмешаться — непредсказуемая откровенность принцессы могла полностью испортить впечатление: «Герцог Карфилиот, я замечаю нескольких высокородных дворян, ожидающих возможности вам представиться».
Позже король отвел Сульдрун в сторону: «Меня удивляет твое поведение! Неужели ты не понимаешь, какой ущерб ты мне наносишь? Благорасположение герцога совершенно необходимо для осуществления наших замыслов!»
Находясь перед величественной персоной отца, Сульдрун остро ощущала слабость и беспомощность. Она жалобно, тихо воскликнула: «Батюшка, пожалуйста, не заставляйте меня обручаться с Карфилиотом! Он меня пугает!»
Казмир ожидал жалоб и протестов. Его ответ был неумолим: «Чепуха! Пустоголовые фантазии! Такого жениха, как Карфилиот, еще нужно поискать, уверяю тебя. Все будет так, как я решил».
Сульдрун стояла, опустив голову. Ей очевидно нечего было сказать. Казмир повернулся, промаршировал вдоль Длинной галереи и поднялся по лестнице в свои хоромы. Сульдрун смотрела ему вслед, вытянув руки по бокам и сжимая кулаки. Она тоже повернулась и побежала в другую сторону — наружу, в залитую послеполуденным светом оранжерею, под рябью теней, отброшенных арками, в подземный переход, к двери в стене, вниз к старому саду. Солнце, уже начинавшее опускаться к горизонту, печально озаряло высокие кучевые облака; сад казался недружелюбным, отчужденным.
Сульдрун прошлась вниз мимо разрушенной виллы и устроилась под старым цитрусом, обняв руками колени и размышляя о судьбе, надвигавшейся подобно грозовой туче. Не было никаких сомнений — по меньшей мере, так она считала — что Карфилиот пожелает на ней жениться, увезти ее в далекий Тинцин-Фюраль и там, не торопясь и следуя своим прихотям, изучать тайны ее тела и ума… Солнце погрузилось в облака, подул холодный ветер. Сульдрун задрожала. Поднявшись на ноги, она все так же, с опущенной головой, вернулась в Хайдион. Когда она поднялась в свои апартаменты, встревоженная леди Дездея сделала ей выговор.
«Где вы были? Королева велела хорошенько вас принарядить — предстоят званый ужин и танцы. Ваша ванна уже приготовлена».
Сульдрун безучастно сбросила одежду и вступила в широкую мраморную ванну, до краев наполненную теплой водой. Горничные натерли ее мылом из оливкового масла и жженого алоэ, смыли мыло водой, надушенной лимонной вербеной и вытерли ее мягкими хлопчатобумажными полотенцами. Волосы ее расчесывали, пока они не заблестели. Ее одели в темно-синее длинное платье, а на голове разместили тонкий серебряный обруч, инкрустированный пластинками лазури.
Леди Дездея наконец отошла: «Больше ничего не могу сделать. Ты несомненно привлекательна. И все же чего-то не хватает. Тебе не мешало бы немного флиртовать — без излишнего усердия, разумеется! Дай ему знать, что ты понимаешь, что у него на уме. Шалость в девушке — как соль на жареном мясе… А теперь закапаем настойку наперстянки, чтобы искрились глаза!»
Сульдрун отпрянула: «Не хочу я никаких капель!»
Гувернантка хорошо знала, насколько тщетны были попытки спорить с принцессой: «Вы — самое упрямое создание на свете! Как обычно — делайте что хотите».
Сульдрун горько рассмеялась: «Если бы я делала, что хотела, я не спускалась бы на бал».
«Да-да, конечно! Полюбуйтесь, какая у нас выросла своенравная недотрога! — Дездея поцеловала принцессу в лоб. — Надеюсь, жизнь подчинится вашим капризам… А теперь пора на банкет. Умоляю вас, будьте вежливы с герцогом — ваш батюшка, король, надеется выдать вас замуж».
На званом ужине король Казмир и королева Соллас восседали во главе огромного стола; Сульдрун посадили справа от отца, а Карфилиота — слева от королевы.
Сульдрун украдкой наблюдала за герцогом. Невозможно было отрицать, что его чистая бледная кожа, густые черные волосы и блестящие глаза выглядели красиво — даже чересчур красиво. Карфилиот изящно ел и пил, умел вежливо поддерживать разговор. Упрекнуть его, пожалуй, можно было только в скромности — он очень мало рассказывал о себе. Тем не менее, Сульдрун старалась не встречаться с ним глазами, а когда время от времени ей приходилось с ним говорить, трудно было подыскивать слова.
Сульдрун догадывалась, что Карфилиот чувствует ее отвращение — и что это обстоятельство лишь подзадоривает его. Излияния герцога становились все выспреннее, словно он надеялся преодолеть ее антипатию ослепительным фейерверком галантных манер. Ивее это время Сульдрун ощущала подобное ледяному ветерку пристальное внимание отца, нервировавшее ее в такой степени, что порой ей трудно было держать себя в руках. Она опустила голову к поставленному перед ней блюду, но не могла заставить себя есть.
Протянув руку к бокалу, она так-таки встретилась глазами с Карфилиотом. На мгновение она оцепенела. «Он знает, о чем я думаю, — говорила она себе. — Он знает — и усмехается, как будто я ему уже принадлежу…» Сульдрун оторвалась от созерцания лица герцога и опустила глаза. Продолжая улыбаться, Карфилиот отвернулся, чтобы выслушать замечания королевы Соллас.
На балу Сульдрун надеялась избежать особого внимания, смешавшись со стайкой фрейлин — не тут-то было. Сэр Эшар, помощник сенешаля, скоро нашел ее. Ей пришлось составить компанию королю Казмиру, королеве Соллас, герцогу Карфилиоту и группе знатных вельмож. Как только заиграла музыка, Карфилиот пригласил ее на танец, и она не посмела отказаться.
Они молча вышагивали в такт аккордам, то вперед, то назад, кланяясь и совершая изящные пируэты среди разноцветных шелков и шороха атласных костюмов. Тысячи свечей на шести огромных люстрах наполняли зал мягким желтоватым светом.
Когда музыканты кончили играть, Карфилиот отвел принцессу поближе к стене, чуть поодаль от столпившихся придворных. «Не знаю, что сказать, — заметил герцог. — У вас настолько ледяные манеры, что они кажутся таящими угрозу».
Сульдрун церемонно ответила: «Герцог, я не привыкла к многолюдным торжествам — честно говоря, они не доставляют мне удовольствия».
«Значит, вы предпочли бы оказаться в другом месте?»
Сульдрун обернулась туда, где, окруженный придворными, стоял король Казмир: «Мои предпочтения, каковы бы они ни были, по-видимому, имеют значение только для меня. Так мне дали понять».
«Уверен, что вы ошибаетесь! Меня, например, очень интересуют ваши предпочтения. По правде говоря, вы необычная персона».
Сульдрун безразлично пожала плечами, и непринужденная шутливость Карфилиота на мгновение сменилась напряжением, даже резкостью: «Тем временем, вы уже составили мнение обо мне. По-вашему, я обычный, скучный человек — в какой-то мере даже зануда?» Герцог явно надеялся вызвать поток смущенных отрицаний.
Глядя в пространство, Сульдрун рассеянно ответила: «Герцог, вы — гость моего отца. Я не посмела бы составить о вас такое мнение — и вообще какое-либо мнение».
Фод Карфилиот отозвался странным тихим смешком — настолько странным, что Сульдрун с удивлением повернулась к нему и успела заглянуть в трещину панциря, окружавшего душу обитателя Тинцин-Фюраля, прежде чем эта лазейка поспешно закрылась. К герцогу вернулась обходительность. Он развел руки в стороны, демонстрируя любезное и шутливое разочарование: «Почему вы так необщительны? Неужели я произвожу столь отталкивающее впечатление?»
И снова Сульдрун пришлось прибегнуть к холодной формальности: «Герцог, вы не подавали мне никакого повода для формирования подобных суждений».
«Но разве это не притворство? Вы же знаете, что вами восхищаются! Я, например, с нетерпением жду возможности снискать ваше расположение».
«Герцог, мой отец желает выдать меня замуж. Это общеизвестно. Я еще не готова выполнить его настойчивые требования — я никого не люблю и ничего не знаю о любви».
Карфилиот взял ее за руки и заставил повернуться к нему лицом: «Позвольте открыть вам несколько тайн. Принцессы редко выходят замуж за любовников. А в том, что касается любви, я охотно давал бы уроки столь невинной и прелестной ученице. Можно сказать, что в руках такого педагога, как я, вы разобрались бы в таинствах любви за одну ночь».
Сульдрун высвободила руки: «Гости нас ждут».
Карфилиот отвел ее к креслу за столом; через несколько минут Сульдрун сообщила королеве, что плохо себя чувствует, и потихоньку выскользнула из зала. Слегка подвыпивший король Казмир ничего не заметил.
Казмир приказал устроить увеселительную ярмарку на лугу Дерфьи, в двух милях к югу от столицы, чтобы отпраздновать визит почетного гостя, Фода Карфилиота, герцога долины Эвандера и владетеля замка Тинцин-Фюраль. Последовали сложные и дорогостоящие приготовления. Уже вчера над углями жарились на вертелах молодые бычки, обильно приправленные оливковым маслом, луковым соком, чесноком и сиропом из тамаринда; теперь они были готовы, и по всему лугу распространялся неотразимо аппетитный аромат. На расставленных неподалеку лотках возвышались пирамидки, сложенные из буханок белого хлеба, а шесть огромных бочек вина только и ждали, чтобы из них выбили пробки.
Из соседних деревень собрались молодые крестьяне в карнавальных костюмах; под музыку барабанов и свирелей они танцевали веселые джиги, а местные удальцы отплясывали вприсядку, пока крупные капли пота не выступали у них на лбах. В полдень шуты, вооружившись деревянными мечами и бычьими пузырями, развлекали публику потешной битвой; чуть позже рыцари королевского двора устроили турнир, надев кожаные подушки на наконечники пик.[10]
Тем временем жареные туши взгромоздили на разделочные столы и разрезали на ломти и куски; говяжий ломоть с толстым ломтем хлеба предлагали каждому, кто желал воспользоваться щедростью короля, а вино уже радостно журчало из вставленных в бочки кранов.
Король Казмир и Карфилиот наблюдали за турниром, сидя в креслах на широком помосте в компании королевы Соллас, принцессы Сульдрун, принца Кассандра и дюжины высокопоставленных лиц. Затем Казмир и Карфилиот прошлись по лугу, чтобы полюбоваться на соревнование лучников, разговаривая под аккомпанемент свиста и глухого стука стрел, втыкающихся в мишени. Два человека из свиты герцога приняли участие в конкурсе и демонстрировали такое мастерство в стрельбе из лука, что король Казмир был вынужден сделать похвальное замечание.
Карфилиот ответил: «Я командую относительно небольшим отрядом, и мои бойцы обязаны безупречно владеть оружием. Думаю, что каждый из них способен противостоять десятку разбойников. Мои люди спят, едят и умирают, не снимая доспехи и не расставаясь с мечом. Тем не менее, не могу не позавидовать многочисленности ваших армий».
Казмир угрюмо хмыкнул: «Иметь в своем распоряжении дюжину армий удобно — недаром королю Одри в последнее время не спится. И все же, все мои армии бесполезны в борьбе с Тройсинетом. Тройсы снуют под парусами вдоль моих берегов, смеясь и выкрикивая оскорбления. Представьте себе: они отваживаются заходить в гавань Лионесса, снимают штаны и показывают мне задницы!»
«На безопасном расстоянии, надо полагать?»
«В пятидесяти ярдах дальше, чем долетает стрела».
«Понимаю ваше раздражение».
Король Казмир весомо произнес: «Мои планы ни для кого не секрет. Я обязан покорить Даот, усмирить ска и нанести поражение трой-сам. Я снова воздвигну трон Эвандиг и круглый стол Карбра-ан-Медан там, где им издревле полагается быть, и снова Старейшими островами будет править один король!»
«Благородная цель! — благосклонно отозвался Карфилиот. — Если бы я был королем Лионесса, у меня были бы такие же намерения».
«В стратегическом отношении все не так просто. Я могу восстановить Юг против Тройсинета, заручившись помощью ска. Или же я могу проникнуть в Ульфляндию — допуская, что герцог долины Эванде-ра предоставит мне право свободного прохода по ущелью под Тинцин-Фюралем. В таком случае мои войска изгонят ска из Прибрежья и, легко подавив сопротивление Годелии, повернут на восток в Даот, развернув решающую кампанию. Флотилия из тысячи судов позволит мне взять верх над Тройсинетом, и Старейшие острова снова станут единым королевством, а герцог долины Эвандера — герцогом всей Южной Ульфляндии».
«Привлекательный проект и, насколько я могу судить, осуществимый. Мои политические планы не заходят так далеко; по сути дела, мне вполне достаточно долины Эвандера. У меня другие мечты. Честно говоря, принцесса Сульдрун покорила мое сердце. На мой взгляд, она — прекраснейшее существо на свете. Будет ли слишком самонадеянно с моей стороны просить у вас ее руки?»
«Я благожелательно рассмотрел бы возможность такого своевременного брака».
«Рад слышать, что вы одобряете мое предложение. Но как к нему отнесется принцесса Сульдрун? Она не проявляет ко мне заметного расположения».
«Сульдрун немного капризна и чудаковата. Я с ней поговорю. Завтра же мы устроим церемонию обручения, и в свое время справим свадьбу».
«Радостная перспектива — как для меня, так, я надеюсь, и для принцессы!»
Вечером королевская карета возвращалась в Хайдион; в ней сидели король Казмир, королева Соллас и принцесса Сульдрун. Фод Кар-филиот и юный принц Кассандр ехали верхом рядом с каретой.
Казмир наставительно обратился к дочери: «Сегодня я беседовал с герцогом, и он признался, что испытывает к тебе нежные чувства. Ваш союз мне выгоден, и я согласился тебя обручить».
Сульдрун в ужасе уставилась в пол кареты — оправдались ее наихудшие опасения. В конце концов она собралась с духом: «Ваше величество, разве вы мне не верите? Я не хочу выходить замуж — и ни в коем случае не выйду за Карфилиота! Он мне совершенно не подходит».
Король Казмир сосредоточил на Сульдрун всю гипнотическую силу круглых голубых глаз: «Ты жеманничаешь и капризничаешь! Я этого не потерплю. Фод Карфилиот — благородный человек привлекательной внешности. Твоя скромность чрезмерна и граничит с трусостью. Завтра в полдень ты пообещаешь Карфилиоту выйти за него замуж. Через три месяца вас обвенчают. Больше не о чем говорить».
Сгорбившись, Сульдрун погрузилась в подушки. Карета громыхала, раскачиваясь на многослойных рессорах из граба. Солнце мелькало за высаженными вдоль дороги тополями. Сквозь слезы Сульдрун смотрела на полосы света и тени, пробегавшие по лицу ее отца. Тихим, ломающимся голосом она попыталась взмолиться в последний раз: «Батюшка, не заставляйте меня выходить замуж!»
Король Казмир сделал каменное лицо и молча отвернулся.
В отчаянии Сульдрун искала поддержки у матери, но нашла лишь безвольную неприязнь. «Ты уже в возрасте, это заметно с первого взгляда! — с раздражением сказала королева. — Тебе пора проститься с Хайд ионом. Твои причуды и прихоти никогда нас не радовали».
Казмир нарушил молчание: «Будучи принцессой Лионесса, ты не знала ни труда, ни забот. Тебя наряжали в тонкий шелк; тебя окружала роскошь, недоступная никакой другой барышне. Будучи принцессой Лионесса, ты обязана также подчиняться требованиям государственной политики — так же, как и я. Брак состоится. Тебя избаловали — отбрось малодушную застенчивость и проявляй к герцогу Карфилиоту хотя бы дружелюбие. Больше я не хочу ничего об этом слышать».
По прибытии в Хайдион Сульдрун сразу взошла к себе в комнаты. Часом позже леди Дездея нашла ее у камина, неподвижно смотрящей в огонь.
«Полно! — пожурила ее Дездея. — От хандры отекает лицо и темнеет кожа. Не унывай! Король хочет, чтобы через час ты пришла к ужину».
«Я не хочу никуда идти».
«Но тебе придется! Воля короля — закон. Так что — никаких «нет», изволь явиться к ужину в наилучшем виде. Надень темнозеленое бархатное платье, оно тебе идет. Когда ты его носишь, все женщины вокруг выглядят, как дохлые рыбы. Будь я моложе, я скрипела бы зубами от зависти. Не могу понять, отчего ты дуешься».
«Меня тошнит от герцога Карфилиота».
«Пустяки! После свадьбы все будет по-другому. Подожди, ты его еще обожать будешь и только рассмеешься, вспоминая о глупых капризах! А теперь давай, раздевайся! Когда герцог привезет тебя к себе и прикажет тебе раздеться, ты тоже будешь сидеть и молчать, потупив глазки? Ого-го! Зося! Где эта дуреха? Зося! Расчеши принцессе волосы, не меньше ста проходов гребнем с обеих сторон. Сегодня они должны сиять, как ручей золота!»
За ужином Сульдрун пыталась не замечать окружающих. Она попробовала рагу из голубей и выпила полбокала бледного вина. Она вежливо отвечала на обращенные к ней замечания, но мысли ее витали в облаках. В какой-то момент, подняв голову, она снова встретилась глазами с искрометным взором Карфилиота и замерла, как птица, заинтересованная червяком.
Опустив глаза, принцесса мрачно изучала посуду на столе. Галантность, храбрость и красоту Фода Карфилиота невозможно было отрицать. Почему он ее так отталкивал? Она знала, что инстинкт ее не подводит. Изнанка сосредоточенного на себе герцога противоречила его наружности, в его уме кишели затаенные обиды и нездоровые наклонности. Будто продиктованная кем-то в готовом виде, в ее голове образовалась фраза: «Для него красота — не источник радости, достойный заботы и любви, а возможность наслаждаться, уродуя и причиняя боль».
Дамы удалились в гостиную королевы; Сульдрун бегом вернулась в свои апартаменты.
Рано утром непродолжительный ливень, налетевший с моря, придал свежесть зелени и осадил пыль. Уже часа через два солнечные лучи прорвались сквозь облака, и по крышам города побежали торопливые тени. Леди Дездея нарядила Сульдрун в белое платье с белой накидкой, вышитой розовыми, желтыми и зелеными узорами; ей на голову надели маленькую белую шапочку, окруженную золотой диадемой, инкрустированной гранатами.
На террасе разложили один за другим четыре драгоценных ковра, образовавших дорожку от пышного входа в Хайдион к большому столу, задрапированному толстым белым сукном. Из древних серебряных ваз, высотой в четыре локтя, ниспадали гирлянды белых роз. Посреди стола установили заветную чашу королей Лионесса — приземистый серебряный сосуд, окаймленный письменами, давно непонятными местным мудрецам.
По мере того, как солнце поднималось к зениту, стали появляться вельможи в церемониальных мантиях, расшитых древними гербами.
В полдень прибыла королева Соллас. Король Казмир сопроводил ее к трону. За ними шествовал герцог Карфилиот в сопровождении герцога Тандре из Сондбехара.
Прошла минута. Король обернулся к открытой двери, откуда должна была появиться принцесса Сульдрун под руку со своей теткой, леди Дездеей. Вместо них он заметил только какой-то переполох. Через некоторое время в дверном проеме показалась рука Дездеи, делающая призывные жесты.
Казмир поднялся с трона и прошествовал внутрь дворца, где стояла леди Дездея, вплеснувшая руками в полном замешательстве. Король взглянул по сторонам и повернулся к Дездее: «Где Сульдрун? Чем вызвана эта постыдная задержка?»
«Она была готова! — выпалила леди Дездея. — Стояла передо зеркалом, пригожая, как ангел. Я сошла вниз по лестнице, принцесса спускалась за мной. В галерее у меня возникло странное ощущение. Я обернулась — принцесса остановилась, как вкопанная, бледнее водяной лилии. Она что-то всхлипнула — что именно, я не разобрала. По-моему, она сказала «Не могу! Нет, не могу!» А потом исчезла — выскочила в боковую дверь и убежала к Урквиалу. Я звала ее, но она даже не обернулась!»
Король Казмир развернулся на месте и вышел на террасу. Остановившись перед гостями — его окружал полукруг вопросительно молчащих лиц — Король проговорил монотонно и резко: «Прошу снисхождения у всех присутствующих. У принцессы Сульдрун случилось недомогание. Церемония отменяется. Закуски уже поданы — не откажите в любезности, воспользуйтесь моим гостеприимством».
Казмир вернулся во дворец. Леди Дездея, оставшаяся в вестибюле, отошла в сторону — волосы ее растрепались, руки безвольно болтались, как веревки.
Король изучал ее секунд пять, после чего решительно направился вверх по сводчатой галерее к стене Зольтры Лучезарного, к дощатой двери и вниз по тропе в старый сад. Там, на упавшей колонне, сидела Сульдрун, облокотившись на колени и подпирая ладонями подбородок.
Казмир остановился в двадцати шагах у нее за спиной. Сульдрун медленно оглянулась, широко открыв глаза и приоткрыв рот.
Король промолвил — не спрашивая, а утверждая: «Ты убежала вопреки моему приказу».
Сульдрун кивнула.
«Ты запятнала достоинство герцога Карфилиота оскорблением, которому нет оправдания».
Губы принцессы шевелились, но слова не звучали. Король продолжал: «Подчинившись безрассудному порыву, ты скрылась в саду вместо того, чтобы почтительно выполнять мои указания и совершить обряд обручения. Посему ты будешь оставаться здесь, в саду, днем и ночью, пока не возместишь нанесенный мне огромный ущерб — или до конца твоих дней. Если ты удалишься отсюда, открыто или тайно, ты станешь рабой первого встречного, объявившего себя твоим хозяином, будь то рыцарь или крестьянин, юродивый или бродяга — кто угодно! Ты станешь его собственностью».
Король Казмир отвернулся, поднялся по тропе, вышел на плац и со стуком захлопнул за собой дощатую дверь в стене.
Сульдрун медленно обратилась к морю неподвижным, почти безмятежным лицом. Лучи солнечного света, проливаясь сквозь разрывы в облаках, играли на воде мириадами блесток.
По возвращении короля на террасу его ждала молчаливая группа гостей. Казмир оглядывался по сторонам: «Где герцог Карфилиот?»
Вперед выступил герцог Тандре из Сондбехара: «Сир, после того, как вы удалились, он подождал одну минуту. Затем он приказал подать лошадь и уехал из Хайдиона со своей свитой».
«Что он сказал? — возбужденно спросил Казмир. — Он как-нибудь выразился?»
«Он не сказал ни слова», — ответил герцог Тандре.
Казмир обвел террасу устрашающе пустым взглядом, повернулся и размашистыми шагами вернулся под своды Хайдиона.
Целую неделю Казмир мрачно размышлял. Наконец, злобно выругавшись, он занялся сочинением письма. В окончательном варианте оно гласило:
«К сведению
высокородного герцога Фода Карфилиота в замке Тинцин-Фюраль
Высокородный герцог!
С трудом доверяю перу эти слова, относящиеся к инциденту, поставившему меня в исключительно неловкое положение. Не могу принести надлежащие извинения, так как стал жертвой обстоятельств в не меньшей степени, чем Вы — возможно, даже в большей. Вам нанесено публичное оскорбление, и Ваше ожесточение вполне понятно. Тем не менее, не может быть сомнений в том, что выходка капризной и несмышленой девицы неспособна нанести ущерб Вашему несокрушимому достоинству. Со своей стороны, я упустил оказавшую мне честь и сулившую существенные выгоды возможность скрепить наше взаимопонимание брачными узами.
Несмотря на все, спешу выразить сожаление о том, что это событие имело место в Хайдионе и, следовательно, поставило под сомнение мое гостеприимство.
Уверен, что терпимость — качество, которым Вы щедро наделены — позволит Вам и впредь рассматривать меня как своего друга и союзника, готового к дальнейшей взаимной поддержке на пути к достижению общих целей.
С наилучшими пожеланиями, КАЗМИР, король Лионесса».Посыльный привез письмо в Тинцин-Фюраль и через некоторое время вернулся с ответом:
«К сведению августейшего монарха, его величества Казмира, короля Лионесса
Ваше глубокоуважаемое величество!
Уверяю Вас, что волнение, вызванное во мне упомянутым Вами инцидентом, несмотря на то, что оно — надеюсь, по вполне понятным причинам — носило бурный характер, улеглось почти так же стремительно, как возникло, оставив после себя лишь смущение и тревожные размышления о последствиях чрезмерной уязвимости и рискованной вспыльчивости. Не могу не согласиться с тем, что непредсказуемые девичьи причуды ни в коей мере не должны оказывать неблагоприятное влияние на наши взаимоотношения. Как всегда, Вы можете рассчитывать на мое искреннее уважение; я поддерживаю Ваши справедливые и законные претензии и от души надеюсь, что они будут удовлетворены. Когда бы у Вас не возникло желание познакомиться с долиной Эвандера, я буду рад возможности принять Вас, как почетного гостя, в Тинцин-Фюрале.
Остаюсь всецело в Вашем распоряжении, Ваш друг, КАРФИЛИОТ».Казмир внимательно изучил послание Карфилиота. Судя по всему, герцог не затаил обиду настолько, что его следовало бы опасаться. Тем не менее, его заверения в дружелюбии, достаточно сердечные, могли бы носить не столь лаконичный и обобщенный характер.
Глава 8
Убеленный сединами король Тройсинета Гранис, тощий и костлявый, был грубоват и резок даже в те дни, когда дела шли хорошо; столкнувшись с затруднениями, он сотрясал воздух ругательствами и проклятиями. Всю жизнь он надеялся, что на свет появится наконец его сын и наследник, но королева Боадилия родила ему, одну за другой, четырех дочерей, каждый раз вызывая этим громогласные и продолжительные сетования супруга. Первую дочь звали Лорисса, вторую — Этель, третью — Фернисте, четвертую — Байрина. Дальнейших детей у Боадилии не было, и предполагаемым наследником тройского престола стал брат Граниса, принц Арбамет. Второй брат короля, принц Осперо, отличавшийся сложным характером и не слишком крепким здоровьем, не только не стремился царствовать, но и не выносил придворную жизнь с ее церемонными манерами и неискренней атмосферой — настолько, что почти не выезжал из Родниковой Сени, своей усадьбы посреди Сеальда, внутренней равнины Тройсинета. Супруга Осперо, Айнора, умерла при родах, подарив принцу единственного сына, Эйласа, со временем выросшего в ладного широкоплечего молодца среднего роста, скорее жилистого и подтянутого, нежели мускулистого, сероглазого, со светло-коричневыми волосами, коротко подстриженными под горшок.
Оправдывая свое наименование, Родниковая Сень расположилась в приятной роще на берегу пруда Джанглин — маленького озера между северными и южными холмами; к западу от усадьбы открывались просторы Сеальда. Когда-то здесь была крепость, призванная охранять земледельцев Сеальда от горских набегов, но с тех пор, как из ее ворот выезжали карательные вооруженные отряды, прошло больше трехсот лет, и оборонительные сооружения превратились в живописные развалины. Оружейный склад оприходовали кузнецы, изготовлявшие мотыги и подковы, и никто уже не помнил, когда и по какому случаю в последний раз поднимали разводной мост. Приземистые круглые башни стояли на самом берегу, наполовину в воде; высокие деревья раскинули ветви над их коническими черепичными крышами.
Весной над заливным лугом собирались стаи черных дроздов, и вороны кружились в небе, оглашая холмы пронзительными троекратными выкриками: «Карр-карр-карр!» Летом пчелы гудели в кронах тутовых деревьев, в воздухе пахло тростником и мокрой ивой. По ночам в лесу перекликались кукушки, а утром ручьевая форель и лосось набрасывались на наживку, как только она касалась воды. Осперо, Эй-лас и частые гости ужинали под открытым небом на террасе, любуясь величественными закатами, разгоравшимися и тускневшими над зеркалом Джанглина. Осенью лес ярко желтел и краснел, а закрома полнились урожаем. Зимой огонь пылал во всех каминах, и белый солнечный свет отражался в Джанглине алмазными искрами — а форель и лосось держались ближе ко дну, отказываясь брать наживку.
Осперо проявлял скорее поэтические, нежели полезные в практическом отношении наклонности. Его почти не интересовали ни события в Миральдре, королевском дворце, ни война с Лионессом. Грамотей и собиратель редкостей, Осперо заботился об образовании сына, пригласив в Родниковую Сень знатоков, пользовавшихся высокой репутацией; Эйласа учили математике, астрономии, музыке, географии, истории и литературе. Принц Осперо не слишком хорошо разбирался в боевых приемах и поручил эту часть образования Эйласа своему бейлифу Тоунси, ветерану многих военных кампаний. Эйлас научился стрелять из лука и владеть мечом; кроме того, Тоунси, побывавший в плену у галицийских разбойников, прививал ему малоизвестные на Старейших островах и требовавшие цирковой ловкости навыки метания ножей.
«Бросаться ножами нехорошо и не подобает благородному рыцарю, — наставлял принца старый бейлиф. — Но это последнее средство в отчаянном положении, когда ты вынужден убивать, чтобы свалиться в постель, а не в могилу. Брошенный нож застает противника врасплох на расстоянии до десяти ярдов; на большем расстоянии лучше пользоваться луком или арбалетом. В тесной схватке, особенно в закрытом помещении, несколько ножей за поясом — самые надежные союзники.
Опять же, я предпочитаю короткие мечи длинным и тяжелым, какими обычно орудуют всадники. Коротким мечом я за пол минуты разделаюсь с рыцарем в латах, размахивающим своей наточенной кувалдой. Ловкость и подвижность всегда берут верх над грубой силой. Давай-ка, подними двуручный меч и попробуй разрубить меня пополам!»
Эйлас с сомнением взвесил на ладонях массивное оружие: «Тоунси — что, если я действительно снесу тебе голову? Ты не обидишься?»
«Бойцы пострашнее тебя пытались это сделать — а я все еще расхаживаю тут, как павлин, и распускаю хвост. Меньше болтай, нападай!»
Эйлас нанес удар сверху — меч соскользнул в сторону. Он попробовал еще раз — Тоунси сделал круговое движение, и меч вылетел у Эйласа из рук. «Еще раз! — сказал бейлиф. — Смотри, как это делается. Ты встречаешь меч противника под небольшим углом и сразу увеличиваешь угол, одновременно отходя в сторону. Противник размахивается изо всех сил и налегает всем своим весом. Для него меч превращается в неуправляемый снаряд, а ты резко изменяешь направление его движения, и он больше не может его удержать. Ты делаешь выпад, прицелившись в щель между пластинками брони — и противник прощается с жизнью».
«Полезный прием, — одобрил Эйлас. — Нужно будет его попробовать, когда горцы опять придут кур таскать».
«Ха! Ты не сможешь всю жизнь отсиживаться в отцовском замке. Король воюет вовсю. А ночных воришек предоставь мне. Продолжим, однако. Допустим, ты решил прогуляться по закоулкам Аваллона и зашел в трактир выпить чарку вина. Со скамьи поднимается здоровенный детина, обвиняющий тебя в изнасиловании его жены. Он выхватывает кинжал и накидывается на тебя. В тот же момент ты вынимаешь нож и бросаешь его! Вот так! Одним плавным движением! Ты делаешь шаг вперед, вынимаешь нож из шеи негодяя и вытираешь лезвие о рукав. Если ты действительно развлекался с женой болвана, истекающего кровью на полу, тебе придется с ней распрощаться. Вся эта история основательно испортила тебе настроение. Но из-за спины к тебе подкрадывается муж другой красотки. Не зевай!» — так продолжалась лекция Тоунси.
В завершение ветеран кабацких потасовок даже расчувствовался: «Я считаю нож самым изящным оружием. Острый нож не просто убивает — он красиво летит и глубоко втыкается. При метком попадании радостно сжимается черствое сердце солдата».
С наступлением весны, на восемнадцатом году жизни, Эйлас угрюмо, не оглядываясь, оседлал коня и уехал из Родниковой Сени. Сначала дорога тянулась вдоль окружавших пруд болотистых лугов, а затем пересекла равнину Сеальда и стала подниматься в холмы, к перевалу Лешего. Там Эйлас развернулся, чтобы взглянуть на панораму Сеальда. Вдали — там, где еще серебрился отблеск пруда Джанглин — темное пятно купы деревьев скрывало приземистые башни Родниковой Сени. Минуту-другую Эйлас сидел, не двигаясь с места и запоминая картину дорогих его сердцу, знакомых, отныне покинутых мест — слезы навернулись ему на глаза. Встрепенувшись, он дернул поводья и повернул коня в заросшую густым лесом расщелину перевала, а оттуда стал спускаться по долине Каскадной реки.
Уже в вечерних сумерках он увидел впереди отблеск пролива Лир и вскоре прибыл в Ведьмину гавань за Туманным мысом. Эйлас сразу направился в трактир «Морской коралл» — хозяин хорошо его знал. Там ему подали добротный ужин и отвели удобную комнату с чистой постелью.
С утра он продолжил путь на запад по прибрежной дороге, а после полудня уже подъезжал к Домрейсу. Эйлас придержал коня на возвышенности за окраиной, откуда открывался вид на город. В этот ветреный день воздух казался удивительно прозрачным, как линза, четко передающая мельчайшие детали. Гавань огибал так называемый Абордажный Крюк — каменистая коса с белой бородой пенящегося прибоя. В основании Абордажного Крюка возвышался замок Миральдра, цитадель короля Граниса с длинным парапетом, тянувшимся до маяка в конце отмели. Первоначально служившая не более чем сторожевой башней, по прошествии многих веков Миральдра обросла удивительным собранием пристроек: залами, галереями и дюжиной других башен самых разнообразных форм, низких и высоких.
Спустившись с холма, Эйлас проехал мимо Палеоса — посвященного Гее храма, где пара двенадцатилетних девственниц в белых хламидах все еще поддерживала священный огонь. Подковы коня с неожиданной громкостью застучали по булыжной мостовой: Эйлас оказался в городе. Мимо лавок и таверн с узкими фасадами, мимо портовых причалов, где стояли на якоре два десятка кораблей, он выехал на мощеную насыпь, поднимавшуюся к королевскому замку.
Над головой угрожающе нависли высокие наружные стены. Они казались почти чрезмерно массивными, а стрельчатый вход, обрамленный двумя барбаканами — непропорционально маленьким. Два стражника, в каштановых с серым мундирах Миральдры, в полированных серебряных шлемах и ярких серебряных кирасах, стояли в парадной позе «вольно», наклонив алебарды. Кто-то уже узнал Эйласа, выглянув из амбразуры барбакана; герольды протрубили приветствие. Когда Эйлас приблизился к въездной арке, стражники выпрямились, поставили алебарды вертикально и отдали честь.
Во внутреннем дворе Эйлас спешился и передал поводья конюху. Навстречу уже выходил сэр Эсте, толстяк-сенешаль — судя по жестикуляции, встревоженный и удивленный: «Принц Эйлас! Неужели вы приехали без свиты, без охраны?»
«Я хотел проехаться в одиночку, сэр Эсте».
Сенешаль, известный склонностью изрекать афоризмы, поделился очередным наблюдением по поводу человеческой природы: «Достопримечательно, что именно те, кого судьба облагодетельствовала всеми преимуществами благородного происхождения и высокого положения, с готовностью пренебрегают этими преимуществами! Можно подумать, что они воспринимают щедрые дары Провидения как нечто само собой разумеющееся, и замечают только их отсутствие! Поистине непостижимо!»
«Надеюсь, вы здоровы и пользуетесь своими преимуществами?»
«В полной мере! Если хотите знать, в глубине души я боюсь пренебрегать какой-либо из моих ничтожных привилегий — Провидение может обидеться на то, что я их не ценю, и отнять все разом! Пойдемте, я вас устрою поудобнее. Сегодня король в отъезде; он осматривает в устье Ардля новый корабль — говорят, быстрый, как птица». Сенешаль подал знак лакею: «Проведите принца Эйласа в его апартаменты, приготовьте ему ванну и выдайте ему костюмы, предписанные придворным этикетом».
Вечером того же дня король Гранис вернулся в Миральдру. Эйлас встретился с ним в Большом зале; они обнялись.
«Как поживает ученый брат мой, Осперо?» — спросил король.
«Отец редко выезжает из Родниковой Сени. Жалуется, что от прохладного ветра у него першит в горле. Он быстро устает, и у него начинается такая одышка, что я опасаюсь за его жизнь».
«А! Осперо вечно болеет, всегда был такой. Ты, однако, выглядишь молодцом!»
«Государь, рад видеть, что вы тоже не можете пожаловаться на здоровье».
«Что правда, то правда, племянник — позволь поделиться с тобой маленьким секретом. Каждый день — примерно в это время — я выпиваю пару чарок доброго красного вина. Оно оживляет кровь, обостряет взор, очищает дыхание и придает твердость известному члену. Чародеи днем с огнем ищут эликсир жизни, а он тут как тут, у них перед носом. Но мы их не посвятим в нашу тайну, не так ли?» Король хлопнул Эйласа по спине: «Пошли, малость подкрепимся!»
«С удовольствием, ваше величество».
Гранис привел племянника в гостиную, увешанную знаменами, гербовыми щитами и военными трофеями. В камине пылал огонь; король грелся, потирая руки, пока слуга наливал вино в серебряные кубки.
Жестом пригласив Эйласа сесть в кресло у камина, король сам опустился в кресло напротив: «Я вызвал тебя в Миральдру неспроста. Как принцу королевской крови, тебе пора познакомиться с государственными делами. Единственный неизменный факт нашего зыбкого существования заключается в том, что под лежачий камень вода не течет. В этой жизни каждый ходит на ярмарочных ходулях — если не прыгать из стороны в сторону и не заставлять других уворачиваться, тебя живо повалят! Защищайся — или умри! Беги — или тебя втопчут в грязь!» Король Гранис залпом опустошил кубок с вином.
«Таким образом, безмятежное спокойствие Миральдры — не более, чем иллюзия?» — предположил Эйлас.
Гранис мрачно усмехнулся: «Спокойствие? Мне никогда не дают покоя. Мы воюем с Лионессом, с подлым королем Казмиром. Как ма-ленькая пробка огромной бочки, мы сдерживаем лавину, готовую затопить все острова. Не скажу, сколько кораблей патрулируют берега Лионесса: это военная тайна, которую рады были бы узнать шпионы Казмира — не меньше, чем я рад был бы узнать, сколько у меня во дворце шпионов Казмира! Они повсюду, как мухи на скотном дворе. Только вчера повесил парочку — их трупы еще болтаются на Сигнальном холме. Естественно, я тоже нанимаю шпионов. Когда Казмир спускает на воду новый корабль, меня извещают — мои агенты поджигают его, пока он не вышел из гавани, а Казмир скрипит зубами от ярости так, что у него кровь идет из десен. Так продолжается наша война: мы оба в тупике, покуда ленивому королю Одри не взбредет в голову вмешаться».
«И что потом?»
«Что потом? Битвы и кровопролития, тонущие корабли и горящие замки. Казмир проницателен и гораздо лучше умеет приспосабливаться к обстоятельствам, чем может показаться с первого взгляда. Он мало рискует, пока у него нет шанса обыграть всех сразу. Он еще не может напасть на нас в одиночку, и его мысли заняты Ульфляндией. Он попытался приманить герцога долины Эвандера, но тот сорвался с крючка. Теперь отношения между Казмиром и Карфилиотом можно в лучшем случае назвать «взаимно вежливыми»».
«И каким же будет его следующий шаг?»
Король Гранис сделал неопределенный жест: «В конечном счете, если мы будем его сдерживать достаточно долго, Казмиру придется заключить с нами мир — на наших условиях. Тем временем он всячески изворачивается и подкапывается, а мы стараемся угадать, что у него на уме. Мы складываем вместе, как кусочки мозаики, сообщения наших шпионов, и пытаемся представить себе мир таким, каким он выглядит из Хайдиона. Ладно, не будем больше говорить об интригах и заговорах. Где-то рядом околачивается твой кузен Трюэн — необщительный, даже слишком замкнутый юнец; будем надеяться, однако, что он достаточно умен, так как в один прекрасный день, если ситуация не изменится, ему предстоит стать королем. Пойдем-ка в трапезный зал — не сомневаюсь, что там мы найдем еще кувшин-другой этого превосходного волюспийского!»
За ужином Эйласа усадили рядом с принцем Трюэном, уже повзрослевшим и превратившимся в плотного, угрюмо-красивого молодого человека с тяжеловатыми скулами и круглыми темными глазами, разделенными длинным аристократическим носом. Трюэн тщательно одевался так, как подобало его рангу — по-видимому, он не раз уже подумывал о том, что после смерти отца, принца Арбамета, ему предстояло унаследовать тройский престол.
Как правило, Эйлас не воспринимал Трюэна всерьез, чем вызывал раздражение кузена, погружавшегося в недовольное молчание. На этот раз, однако, Эйлас решил воздержаться от насмешек, так как стремился узнать как можно больше о происходящем в столице, и Трюэн с готовностью принялся просвещать деревенского родственника.
«Воистину рад видеть, что ты наконец расстался с Родниковой Сенью, где время проходит, как во сне!» — заявил Трюэн.
«У нас мало неожиданностей, — согласился Эйлас. — На прошлой неделе кухарка пошла в огород нарвать зелени, и ее ужалила пчела. В последнее время это было самое заметное событие».
«В Миральдре все по-другому, уверяю тебя! Сегодня мы инспектировали большой новый корабль. Надеюсь, он приумножит мощь нашего флота, и у Казмира вскочит новый чирей на заднице. Он хочет заключить союз со ска и подговорить их к совместному нападению на нас, представляешь?»
«Кому охота связываться со ска?»
«Вот именно. Думаю, у Казмира кишка тонка, и он бросит эту затею. И все же, мы должны быть готовы к любому развитию событий — в совете я постоянно подчеркиваю это обстоятельство».
«Расскажи о новом корабле».
«Ну, по конструкции он напоминает суда из южных аравийских морей. Широкий на уровне палубы, но быстро сужающийся к ватерлинии корпус делает его одновременно подвижным и устойчивым. Две короткие мачты; каждую примерно посередине пересекает длинная рея. Один конец реи закрепляется на палубе, а другой высоко поднимается, что позволяет улавливать верховой ветер. Такой корабль может резво бежать по волнам даже в почти безветренную погоду, в любом направлении. На носу и на корме установят катапульты и прочие снаряды — на тот случай, если придется защищаться от ска. Король хочет — учти, это секретные сведения! — чтобы в кратчайший срок после пробного плавания я отправился в путь; мне поручена важнейшая дипломатическая миссия. Пока что не могу вдаваться в подробности. А ты зачем приехал в Миральдру?»
«Меня вызвал король».
«С какой целью?»
«Я и сам толком не знаю».
«Что ж, посмотрим, посмотрим! — благосклонно и величественно произнес Трюэн. — Я замолвлю за тебя словечко на следующем совещании с его величеством. Это может способствовать твоему продвижению и в любом случае не помешает».
«Очень любезно с твоей стороны», — ответил Эйлас.
На следующий день Гранис, Трюэн, Эйлас и несколько приближенных короля выехали кавалькадой из Миральдры и промчались по мостовым Домрейса, направляясь к укрепленной верфи в устье Бешеной реки, в двух милях к северу от города. Всадники проехали под охраняемыми подъемными воротами и, спешившись, прошли по подмостям на козлах к небольшой бухте, незаметной с моря благодаря излучине реки.
«Мы хотели бы, чтобы никто не знал о новом корабле, — объяснял король Эйласу, — но шпионы не принимают во внимание наши пожелания. Они спускаются с гор по ночам и смешиваются с толпой корабельных плотников. Иные прибывают на лодках, другие даже вплавь! Мы знаем только о тех шпионах, которых ловим — но тот факт, что мы их ловим все чаще, означает, что их становится все больше. Казмир явно не находит себе места от любопытства… А вот и корабль! Сарацины называют суда такого типа «фелуками». Заметь, какая низкая осадка! Корпус по форме напоминает рыбу и рассекает волны, почти не оставляя попутную струю. Работники уже устанавливают мачты, — Гранис указал на шест, подвешенный к подъемной стреле. — Мачта из строевой ели, легкая и упругая. А вот лежат реи: каждая из нескольких еловых шестов, сращенных наискось, склеенных, стянутых железными хомутами и просмоленных. Получаются очень длинные брусья, сужающиеся на концах. Лучших мачт и рей нет на свете, уже через неделю мы их проверим. Корабль будет называться «Смаадра», по имени битне-сказийской[11] богини моря. Давай-ка взойдем на борт».
Гранис возглавил процессию, направившуюся в кормовую каюту: «Не так удобно, как на торговом судне, но места достаточно. Вы садитесь здесь, — старый король указал Трюэну и Эйласу на скамью. — Стюард, позовите сэра Фэймета; можете также подать нам что-нибудь выпить и закусить». Гранис уселся за стол и воззрился на двух молодых людей так, будто впервые их увидел: «Трюэн, Эйлас! Теперь слушайте меня всеми четырьмя ушами. Вам предстоит отправиться в путь на «Смаадре». Обычно новый корабль тщательно проверяют в нескольких пробных плаваниях, испытывая надежность всех его частей. Мы проведем такие испытания, но со всей возможной расторопностью».
В каюту вошел сэр Фэймет — крепко сложенный седой вояка с лицом, словно высеченным из неровного камня. Он коротко поклонился королю и тоже уселся за стол.
Гранис продолжал: «На днях я получил сообщение из Лионесса. Похоже на то, что король Казмир, извиваясь и шипя, как раненая гадюка, отправил тайную делегацию в Скаган. Он надеется на помощь флота ска — по меньшей мере на защиту лионесских войск во время высадки в Тройсинете. Пока что ска не взяли на себя никаких обязательств. Казмир и ска, разумеется, не доверяют друг другу; каждая из сторон рассчитывает приобрести преимущество при первой возможности. Очевидно, однако, что Тройсинету угрожает нешуточная опасность. Если нам нанесут поражение, Старейшие острова будут порабощены — либо безжалостным Казмиром, либо еще более безжалостными ска».
Трюэн весомо вставил: «Тревожные вести!»
«Несомненно — и нам надлежит принять меры предосторожности. Если «Смаадра» хорошо себя покажет, немедленно начнется строительство еще шести таких же кораблей. Кроме того, я хотел бы оказать на Казмира давление, как военное, так и дипломатическое — хотя в этом отношении трудно надеяться на успех. И все же — попытка не пытка! С этой целью я намерен как можно скорее отправить на «Смаадре» послов — сначала в Даот, Блалок и Помпероль, затем в Годелию и, наконец, в Южную Ульфляндию. Командовать кораблем будет сэр Фэймет, а вы, Эйлас и Трюэн, станете его помощниками. Я поручаю вам эту миссию не для того, чтобы вы укрепляли здоровье, развлекались или удовлетворяли тщеславие; я хочу, чтобы вас научила жизнь. Ты, Трюэн — мой наследник. Тебе следует многому научиться — как в области морского военного дела, так и в том, что касается дипломатии и понимания образа жизни, характера и обычаев других народов Старейших островов. То же относится и к Эйласу — он обязан оправдать свое высокое положение и княжеские привилегии отличной службой на благо тройского государства».
«Государь, я сделаю все, что смогу», — пообещал Эйлас.
«Можете на меня положиться!» — эхом отозвался Трюэн.
Король Гранис кивнул: «Хорошо: ничего другого я не ожидал. Зарубите на носу, что на всем протяжении этого плавания вы подчиняетесь капитану, сэру Фэймету. Внимательно слушайте его и перенимайте его бесценный опыт. Он не нуждается в ваших советах — будьте добры, держите свои мнения и замечания при себе, пока капитан сам не предложит вам их высказать. По сути дела, в этом плавании вам надлежит забыть о том, что вы — высокородные принцы, и вести себя подобно кадетам, неопытным новичкам, прилежно приобретающим необходимые навыки».
Трюэн недовольно буркнул: «Не могу не подчиниться королевской воле. Тем не менее, у меня сложилось впечатление…»
«Замени его другими впечатлениями. А ты, Эйлас, что скажешь?»
Эйлас не мог удержаться от ухмылки: «Прекрасно вас понимаю, государь. Постараюсь учиться со всем возможным прилежанием».
«Превосходно. А теперь, пока я тут совещаюсь с сэром Фэйметом, идите прогуляйтесь по палубе».
Глава 9
В холодном и неподвижном предрассветном воздухе море отражало лимонно-желтые, жемчужные и абрикосовые тона восточной части небосклона. Подталкиваемый слаженными движениями длинных весел, из устья Бешеной реки выскользнул черный корабль «Смаадра». В миле от берега гребцы сложили весла. Подняли реи, туго натянули паруса, установили бакштаги. С восходом солнца подул свежий бриз; корабль тихо и быстро поплыл на восток, и вскоре Тройсинет превратился в тень на горизонте.
Эйласу надоело общество Трюэна; он прошел как можно дальше вперед, к самому бушприту, но Трюэн направился туда же и воспользовался случаем, чтобы объяснить кузену, как работают носовые катапульты. Эйлас слушал с вежливым безразличием: в отношениях с Трюэном раздражение и нетерпение не давали положительных результатов.
«По сути дела, это просто чудовищной величины арбалеты, — бубнил Трюэн назидательным тоном мастера, преподающего заветные тайны искусства несмышленому ученику. — Их дальнобойность достигает двухсот ярдов, хотя точность попадания существенно снижается, если корабль движется. Упругий элемент состоит из перемежающихся слоев стали, золы и граба; он собирается и склеивается специалистами, применяющими засекреченные методы. Катапульты позволяют метать гарпуны, камни и зажигательные снаряды; они чрезвычайно эффективны. В конечном счете, если потребуется — я лично за этим прослежу — мы построим флот из сотни таких кораблей; каждый будет вооружен десятью катапультами, еще крупнее. Понадобятся также суда снабжения и флагманский корабль адмирала, с надлежащими удобствами. Меня возмущает моя каюта на «Смаадре»! Нелепая тесная нора, не подобающая персоне моего ранга!» Трюэна постоянно раздражала отведенная ему каморка на корме. Эйлас занимал такую же каморку напротив, а в более просторной каюте между ними разместился капитан, сэр Фэймет.
Эйлас ответил с нарочитой серьезностью: «Может быть, сэр Фэймет согласится поменяться с тобой каютами, если ты приведешь достаточно убедительные доводы».
Трюэн только сплюнул за борт; он считал насмешки Эйласа неуместно язвительными. На протяжении всего оставшегося дня наследник тройского престола хранил молчание.
В закатных сумерках ветер унялся, и наступил почти полный штиль. Сэр Фэймет, Трюэн и Эйлас ужинали за столом на палубе, рядом с капитанской каютой, под высоким бронзовым гакабортным фонарем. Налив себе красного вина из кувшина, капитан наконец нарушил молчание.
«Так что же, — спросил он почти добродушно, — как вам нравится наше плавание?»
Трюэн тут же приступил к изложению перечня мелочных жалоб. Эйлас смотрел на него с неприкрытым удивлением — как Трюэн умудрялся настолько не понимать ситуацию?
«Все более или менее в порядке, насколько я могу судить, — говорил Трюэн, — хотя имеются очевидные возможности для улучшений».
«Неужели? — без особого интереса отозвался капитан. — И какие же?»
«Прежде всего, у меня невыносимо тесная каюта. Корабль можно было спроектировать гораздо удачнее. Добавив десять-пятнадцать локтей в длину, можно устроить две просторных каюты, а не одну. И, конечно, не помешала бы пара персональных туалетов».
«Верно, — не моргнув глазом, кивнул сэр Фэймет, прикладываясь к чарке. — А если бы мы удлинили его еще на тридцать локтей, на палубе можно было бы разместить лакеев, парикмахеров и любовниц. Что еще вас беспокоит?»
Поглощенный обидами, Трюэн даже не заметил очевидную иронию капитана: «На мой взгляд, команда ведет себя слишком вольно. Моряки одеваются как хотят; не заметно выправки, аккуратности. У них нет никакого представления об этикете, никакого почтения к моему званию… Сегодня, когда я осматривал корабль, мне сказали: «Отойдите в сторону, сэр, вы мешаете». Словно я — провинциальный помещик!»
На обветренном лице сэра Фэймета не дрогнул ни один мускул. Выбирая слова, он сказал: «В море — так же как в бою — уважение не зависит от придворного этикета. Его нужно заслужить. О человеке судят по его компетенции, происхождение практически не имеет значения. Меня такое положение вещей вполне устраивает. Опыт показывает, что подобострастный моряк, так же как и слишком почтительный солдат — не тот человек, плечом к плечу с которым я хотел бы оказаться в битве или в бурю».
Слегка обескураженный, Трюэн принялся, тем не менее, защищать свою точку зрения: «И все же, надлежащая почтительность играет незаменимую роль! В противном случае не будет никакого порядка, никакой власти, и все мы будем жить, как дикие звери».
«Я тщательно набирал команду. Когда наступит время наводить порядок, вы увидите, что мои моряки более чем исполнительны, — сэр Фэймет выпрямился на стуле. — Возможно, следовало бы сказать несколько слов о порученной нам задаче. Официальное назначение плавания состоит в том, чтобы провести переговоры о заключении ряда выгодных договоров. И я, и король Гранис были бы удивлены, если бы нам это удалось. Нам предстоит иметь дело с монархами, занимающими гораздо более высокое положение; каждый из них отличается особым нравом и упрямо руководствуется своими представлениями. Король Помпероля Дьюэль — страстный орнитолог. Милон, король Блалока, известен тем, что опустошает фляжку тминной водки — четверть пинты — только чтобы проснуться, прежде чем встает с постели. Королевский двор в Аваллоне кишит эротическими интригами, и у любовника-фаворита короля Одри больше власти и влияния, чем у верховного лорда, сэра Эрмиса Пропирогероса. Следовательно, мы должны проводить гибкую политику. Как минимум, мы надеемся, что принимающие нас государи проявят вежливый интерес и получат полезное представление о наших возможностях».
Трюэн нахмурился и поджал губы: «Зачем удовлетворяться полумерами? В моих переговорах я стремился бы к достижению максимальной выгоды. Предлагаю перестроить нашу стратегию согласно этому принципу».
Откинув голову, сэр Фэймет слегка улыбнулся вечернему небу и снова налил себе вина. Опорожнив чарку, он со стуком поставил ее на стол: «Король Гранис согласовал со мной и стратегию, и тактику — мы будем следовать плану, утвержденному королем».
«Разумеется. Тем не менее, как говорится, один ум — хорошо, а два лучше… — Трюэн даже не вспомнил о присутствии Эйласа. — И обстоятельства несомненно позволят нам импровизировать».
«Когда этого потребуют обстоятельства, я проконсультируюсь с принцем Эйласом и с вами. Король Гранис предусмотрел такие консультации как часть вашего образования. Вы можете присутствовать на некоторых переговорах, в каковых случаях вам надлежит слушать, но не высказываться до тех пор, пока я не дам соответствующие указания. Все ясно, принц Эйлас?»
«Вполне».
«Принц Трюэн?»
Трюэн отрывисто поклонился, но тут же попытался смягчить любезным жестом впечатление, произведенное поклоном: «Разумеется, капитан, вы приказываете, а мы подчиняемся. Не буду излагать на переговорах мою личную точку зрения; надеюсь, однако, что вы будете информировать меня о достигнутых результатах и принятых обязательствах. В конце концов, именно мне предстоит в дальнейшем иметь дело с последствиями наших переговоров».
«Принц Трюэн, я сделаю все, что смогу для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство», — с холодной улыбкой ответил сэр Фэймет.
«В таком случае больше не о чем говорить!» — великодушно заявил Трюэн.
Наутро, ближе к полудню, слева по курсу показался небольшой островок. Когда до него оставалось не больше четверти мили, моряки приспустили паруса, и корабль замедлил бег по волнам. Эйлас обратился к боцману, облокотившемуся на леер: «Почему мы остановились?»
«Это Млия, остров русалок. Приглядитесь — иногда их видно на скалах, что пониже, или даже на берегу».
На грузовой стреле подвесили плот, сколоченный из обрезков досок; на плоту привязали кувшины с медом, тюки с изюмом и урюком. Плот опустили на волны и отвязали. Глядя вниз, в глубокую прозрачную воду, Эйлас заметил снующие бледные тени; одна из теней вдруг перевернулась — на него взглянуло лицо с длинными, стелющимися в воде волосами. Странное это было лицо: продолговатое, с полупрозрачными темными глазами и длинным тонким носом, оживленное каким-то диким порывом — не то пристальным интересом, не то возбуждением или даже ликованием. Все, что знал и помнил Эйлас, не позволяло истолковать это выражение.
Несколько минут «Смаадра» тихонько качалась на волнах. Плот удалялся от корабля — сначала медленно, потом более целенаправленно, подгоняемый толчками к острову русалок.
Эйлас задал боцману еще один вопрос: «Что, если бы мы погрузили эти горшки и тюки в шлюпку и подплыли с ними к самому берегу?»
«Кто знает, принц? Одно бесспорно: тот, кто осмелится подплыть к острову без подарков, может быть уверен, что его постигнет беда. С морским народцем надо вести себя обходительно. В конце концов, море — их вотчина. А теперь пора в путь. Эй, там! Подтяните паруса! Рулевой — к штурвалу! Давайте-ка, вспеним волну!»
Проходили дни; корабль заходил в гавани, бросал якорь, поднимал якорь. Впоследствии Эйласу это путешествие вспоминалось как мешанина звуков, голосов, музыки, лиц и форм, шлемов, рыцарских лат, шляп и костюмов, душистых благоуханий, аппетитных запахов и вони, всевозможных личностей и поз, портовых сооружений — причалов, якорных стоянок, рейдов. Их принимали во дворцах, им устраивали аудиенции, банкеты и балы.
Эйлас не мог точно оценить полезность их визитов. Насколько он понимал, тройские послы производили положительное впечатление; никто не мог усомниться в прямолинейной добросовестности и широких полномочиях сэра Фэймета, а Трюэн по большей части держал язык за зубами.
Короли — все как один — проявляли уклончивость и ни за что не желали брать на себя обязательства. Вечно пьяный король Блалока, Милон, высказал достаточно трезвое наблюдение: «Отсюда видны высокие стены крепостей Лионесса — и тройский флот ничем против них не поможет!»
«Ваше величество, мы надеемся, что в качестве союзников мы могли бы уменьшить опасность, исходящую из Лионесса».
Милон только печально махнул рукой и приложился к высокой кружке с тминной водкой.
Чокнутый король Помпероля, Дьюэль, тоже не мог обещать ничего определенного. Получив приглашение на аудиенцию, тройская делегация отправилась в летний дворец Алькантад, по пути осматривая окрестности. Пасторальные пейзажи Помпероля производили впечатление изобилия и благополучия. Подданные Дьюэля не осуждали нелепые прихоти своего монарха — напротив, они скорее забавлялись его выходками, охотно терпели их и даже гордились ими.
Сумасшествие короля Дьюэля носило достаточно безобидный характер; он отличался чрезмерной привязанностью к птицам и позволял себе абсурдные фантазии, причем некоторые из них, благодаря своим возможностям, воплощал в жизнь. Дьюэль величал своих министров птичьими именами — лорд Щегол, лорд Бекас, лорд Чибис, лорд Трупиал, лорд Танагр. Помперольским вельможам также приходилось отзываться на прозвища типа «герцогиня Сойка», «герцог Кулик», «герцогиня Крачка» и «герцог Соловей». Королевские указы запрещали есть яйца в самых суровых выражениях: «Поедание яйца — жестокое злодеяние, подобное умерщвлению младенца во чреве матери, и подлежит столь же беспощадному и мучительному наказанию».
Алькантад — летний дворец — привиделся королю Дьюэлю во сне. Проснувшись, он вызвал архитекторов и приказал им построить нечто, в общих чертах напоминавшее его сновидение. Как и следовало ожидать, Алькантад стал необычным сооружением; тем не менее, в нем было своеобразное очарование — хрупкие корпуса и флигели с огромными окнами и высокими остроконечными крышами на различных уровнях были раскрашены в веселые, радующие глаз тона.
По прибытии в Алькантад сэр Фэймет, Эйлас и Трюэн обнаружили короля Дьюэля на ладье в форме лебедя, дрейфующей по парковому озеру благодаря не слишком напряженным усилиям дюжины девочек в костюмах из дрожащих белых перьев.
Через некоторое время король спустился на берег — сухопарый пожилой человек с нездоровым землистым лицом. Он радушно приветствовал послов: «Добро пожаловать! Рад встретиться с вестниками из Тройсинета — страны, о которой мне рассказывали столько замечательных вещей. На ваших скалистых берегах в изобилии гнездятся ширококлювые чомги, а в ваших тенистых дубовых рощах насыщаются желудями поползни. Большие тройские сычи пользуются повсеместной известностью — великолепные птицы! Должен признаться, я исключительно привязан к птицам — они радуют сердце изяществом и отвагой. Но не будем больше говорить о моих увлечениях. Что привело вас в Алькантад?»
«Ваше величество, мы — послы короля Граниса, и привезли его срочное сообщение. Когда у вас найдется время, я изложу вам его содержание».
«Что помешает мне выслушать вас сию минуту? Стюард, принесите нам что-нибудь выпить и закусить. Мы сядем вот там, за столом. Так в чем же заключается сообщение Граниса?»
Сэр Фэймет с сомнением посмотрел на придворных, ненавязчиво появившихся как из-под земли и уже окруживших короля с обеих сторон: «Государь, может быть, вы предпочли бы выслушать меня наедине?»
«Нет, нет, зачем же? — воскликнул Дьюэль. — В Алькантаде нет никаких секретов. Мы — как птицы в саду, полном спелых плодов, где каждый поет свою радостную песню. Говорите, говорите, сэр Фэймет».
«Очень хорошо, ваше величество. Позвольте мне упомянуть о некоторых событиях, вызвавших беспокойство короля Граниса».
Сэр Фэймет говорил; король Дьюэль внимательно слушал, наклонив голову набок. Сэр Фэймет закончил выступление: «Таковы, государь, опасности, в равной мере угрожающие нам всем — и опасность не за горами».
Дьюэль поморщился: «Опасности, всюду опасности! Меня обступили со всех сторон, я занят не покладая рук — так, что зачастую даже не сплю по ночам». Голос короля стал слегка гнусавым; говоря, он заметно ерзал в кресле: «Ежедневно мне приходится выслушивать дюжину ходатайств о защите и покровительстве. Мы выставили охрану вдоль северной границы, задерживая всех кошек, горностаев и ласок, засланных королем Одри. Даже годелийцы нам угрожают — хотя они свили гнезда в сотне лиг от Помпероля. Кельты выращивают и тренируют каннибалов-соколов, кровожадных предателей своего племени! На западе собирается, как грозовая туча, еще более зловещая угроза — я имею в виду, конечно, герцога Фода Карфилиота, дышащего зелеными парами магии. Так же, как и годелийцы, он забавляется соколиной охотой, натравливая птиц на птиц!»
Сэр Фэймет возразил слегка напряженным тоном: «Но, ваше величество, вы можете не опасаться непосредственного нападения! Вас отделяют от Тинцин-Фюраля дремучие леса и горы!»
Король Дьюэль пожал плечами: «Не могу отрицать, что даже по воздуху до замка Карфилиота пришлось бы лететь целый день. Тем не менее, необходимо смотреть в лицо действительности. Я объявил Карфилиота подлецом и негодяем; он не осмеливается нападать открыто, страшась моих цепких и острых когтей. Но он злобствует, притаившись в своей придорожной канаве, и замышляет всевозможные пакости».
Игнорируя холодный быстрый взгляд голубых глаз сэра Фэймета, Трюэн возбужденно вмешался: «Почему бы не присовокупить к вашим цепким и острым когтям не менее мощные когти дружественных тройских птиц? Наша стая разделяет ваши взгляды на Карфилиота и его союзника, короля Казмира. Вместе мы можем отразить их нападения и нанести им сокрушительные удары клювами!»
«Верно. В один прекрасный день такая непобедимая стая соберется и затмит солнце. Тем временем, каждый из нас должен по возможности вносить свой вклад. Я усмирил эту змею подколодную, Карфилиота, и нарушил планы годелийцев; не менее безжалостные меры я принимаю в отношении птицеловов короля Одри. Следовательно, я развязал вам руки — теперь ваша очередь помочь нам сбросить ска в море и потопить их корабли. Каждый делает, что может: я — в воздушных просторах, вы — в просторах морских».
«Смаадра» прибыла в Аваллон, крупнейший и древнейший город Старейших островов — город великолепных дворцов, университета, театров и огромных общественных бань. В Аваллоне высилась дюжина храмов, посвященных Митре, Дису, Юпитеру, Лугу, Гее, Энлилю, Дагону, Ваалу, Хроносу и трехглавому Диону из античного хайбразийского пантеона. Под монументальным куполом Сомрак-лам-Дора хранились священный трон Эвандиг и круглый стол Карбра-ан-Медан — символические святыни, владение которыми в старые добрые времена придавало законность самодержавию королей Хайбраса.[12]
Король Одри вернулся в столицу из летнего дворца в пунцовой золоченой карете, запряженной шестью белоснежными единорогами. Вечером того же дня тройским послам предоставили аудиенцию. Одри, высокий угрюмый человек с весьма непривлекательной физиономией, был известен амурными похождениями; его считали проницательным, но потворствующим своим прихотям, тщеславным и временами жестоким правителем. Он любезно принял тройсов, предложив им не затрудняться соблюдением правил церемониального этикета. Сэр Фэймет изложил предложение короля Граниса; Одри слушал, откинувшись на подушки, полузакрыв глаза и поглаживая белую кошку, вспрыгнувшую ему на колени.
Сэр Фэймет завершил обращение: «Ваше величество, из моих уст вы услышали дословно послание короля Граниса».
Одри медленно кивнул: «У вашего предложения много граней и еще больше острых ребер. Да! Разумеется! Я ничего больше не желал бы, нежели усмирить Казмира и положить конец его амбициям. Но прежде, чем я смогу пожертвовать моим казначейством, моими армиями и кровью моего народа во имя достижения этой цели, я должен обеспечить нашу безопасность со всех сторон. Стоит отвернуться на минуту — и лавина годелийских всадников обрушится с гор; начнутся грабежи, пожары, моих крестьян уведут в рабство. В Северной Ульфляндии царит мерзость запустения, ска заполонили почти все Западное Прибрежье. Как только я объединюсь с Северной Ульфляндией против ска, Казмир нападет с тыла». Поразмыслив несколько секунд, король Одри продолжил: «Откровенность редко приводит к успеху в политике, в связи с чем мы испытываем инстинктивное отвращение к правде. Но в данном случае не помешает сказать правду. Сохранение ничейной, тупиковой ситуации в отношениях между Тройсинетом и Лионессом — в моих интересах».
«В Северной Ульфляндии с каждым днем скапливается все больше ска. У них свои планы».
«Моя горная крепость, Поэлитетц, сдерживает их амбиции. Прежде всего меня беспокоят годелийцы, после них — ска, и только в последнюю очередь — Казмир».
«Что, если Казмир тем временем захватит Тройсинет с помощью ска?»
«Это стало бы катастрофой для всех нас. Отважно защищайтесь!»
Дартвег, тяжеловесный вождь годелийских кельтов, принял и выслушал сэра Фэймета с грубоватой вежливостью.
«Такова ситуация с точки зрения Тройсинета, — сказал в заключение посол. — Если судьба будет благоприятствовать Казмиру, в конце концов он вторгнется в Годелию, и вас уничтожат».
Король Дартвег подергивал рыжую бороду. Наклонившись, стоявший рядом друид что-то пробормотал ему на ухо. Дартвег кивнул и поднялся на ноги: «Мы не можем позволить Даоту захватить Лионесс.
В таком случае силы Одри приумножатся, и он поглотит нас в одночасье. Нет! Прежде всего мы обязаны блюсти собственные интересы!»
Плавание «Смаадры» продолжалось — яркие солнечные дни сменялись звездными ночами. Корабль пересек залив Нарциссов, обогнул далеко выдающуюся в море Мраморную Голову и, подгоняемый попутным ветром, понесся по Узкому морю, оставляя за кормой журчащую пенистую струю. Затем парусник повернул на юг, мимо Скагана, Фрехана и десятков островов поменьше — окруженных неприступными утесами горных пастбищ между скалистыми хребтами и лесными чащами, открытых всем ветрам Атлантики и населенных полчищами морских птиц и ска. То и дело вахтенные замечали корабли ска, а также небольшие одномачтовые торговые суда — ирландские, корнуэльские, тройские и аквитанские — которым ска позволяли бороздить Узкое море. Галеры ска не пытались пускаться в погоню — скорее всего потому, что свежий ветер явно помог бы «Смаадре» их далеко опередить.
За кормой остался Оэльдес, где король Орианте и его немногие, еще не разбежавшиеся придворные изображали некое подобие столичной жизни. Последним портом захода должен был стать Исс в устье Эвандера; сорока посредникам — совету синдиков — удавалось обеспечивать независимость этого города от Карфилиота.
Когда до Исса оставалось часов шесть плавания, ветер стих — и, тут как тут, на горизонте появился корабль ска: галера, движимая длинными веслами и красно-черными квадратными парусами. Заметив «Смаадру», ска изменили курс. Понимая, что на этот раз ска его догонят, капитан приказал готовиться к бою. Моряки встали наготове у заряженных катапульт; зажигательные снаряды пропитали смолой и подвесили на грузовых стрелах; над фальшбортом подняли щиты, укрывавшие команду от стрел.
Битва быстро завязалась и быстро закончилась. Предварительно выпустив несколько залпов из арбалетов, ска подплыли почти вплотную и пытались забросить абордажные крюки.
Сдерживая противника ответной стрельбой из арбалетов, тройсы раскрутили грузовую стрелу и точно забросили горящий зажигательный снаряд на палубу галеры ска, где снаряд раскололся и растекся ужасной бушующей рекой желтого пламени. С расстояния тридцати ярдов катапульты «Смаадры» методично раскололи длинную галеру на части. Тройские моряки ждали, готовые вытащить из воды прыгнувших за борт ска, но те даже не пытались отплыть от качавшихся на волнах обломков своего гордого корабля, через некоторое время затонувшего под весом награбленного добра.
Капитан ска, высокий чернобородый человек в стальном шлеме с тремя рогами и белом плаще поверх напоминавшей чешую панголина брони, продолжал неподвижно стоять на корме и утонул со своим кораблем.
Команда «Смаадры» понесла незначительные потери; к сожалению, в числе немногих погибших оказался сэр Фэймет — одна из стрел, выпущенных ска перед попыткой абордажа, угодила ему точно в глаз, и теперь он лежал, мертвый, на корме, с торчащим из головы длинным древком стрелы.
Принц Трюэн, мнивший себя вторым по рангу участником посольской миссии, принялся командовать. «Опустите тела погибших героев в море! — приказал он. — С обрядами поминовения придется подождать до возвращения в Домрейс. Сейчас мы продолжим путь в Исс».
«Смаадра» приближалась к Иссу. Сначала с моря почти ничего не было видно, кроме параллельной побережью вереницы пологих холмов — затем, как тени великанов, нависшие в тумане, в небе появилась высокие зубчатые очертания хребта Тих-так-Тих.[13]
Обожженный ярким солнечным светом, на берегу белел широкий песчаный пляж с блестящей полосой прибоя. Вскоре за отдельно стоящим у самого моря белым дворцом показалось устье реки Эванде-ра. Загородный дворец привлек внимание Эйласа не только необычной архитектурой, не напоминавшей ни одно из знакомых ему строений, но также наполнявшей его атмосферой таинственного уединения.
«Смаадра» углубилась в широкое устье Эвандера, и в разрывах между темными кронами деревьев, облепивших холмы, теперь можно было разглядеть множество других белых дворцов — один над другим, ярус за ярусом. Не оставалось сомнений в том, что Исс был богатым и древним городом.
Из речных вод поднимался каменный мол; возле него стояли на якоре корабли, а за ними, на набережной, виднелась череда вывесок — таверны, лавки зеленщиков, рыбный рынок.
«Смаадра» потихоньку, бочком, притиснулась к причалу, и моряки привязали швартовы к резным деревянным тумбам, изображавшим торсы бородатых водяных. Трюэн и Эйлас, в сопровождении пары флотских офицеров, спрыгнули на берег. Никто не обратил внимания на их прибытие.
К тому времени Трюэн уже взял на себя, целиком и полностью, руководство дипломатической экспедицией. Различными намеками и жестами старший кузен дал Эйласу понять, что в сложившейся ситуации Эйлас и флотские офицеры занимали равное подчиненное положение и составляли его свиту. Эйласа такое пренебрежение и огорча-ло, и забавляло; тем не менее, он никак не комментировал происходящее. Плавание почти закончилось — а Трюэну, каковы бы ни были его преимущества или недостатки, по всей вероятности суждено было стать королем Тройсинета.
По поручению Трюэна Эйлас навел справки, и послам порекомендовали направиться ко дворцу лорда Шейна, первого посредника города Исса. Им пришлось подниматься четверть мили по склону холма, с террасы на террасу, среди тенистых и душистых зарослей древовидного морского укропа.
Лорд Шейн принял четырех тройских послов так, словно ожидал их прибытия, но не проявил ни малейшего намерения оказывать им особые знаки внимания. Трюэн представился: «Сэр, меня зовут Трюэн; я — принц при дворе короля Тройсинета Граниса в Миральдре, племянник короля. Меня сопровождают морские офицеры, сэр Левее и сэр Эльморет, а также мой кузен, принц Эйлас из Родниковой Сени».
Лорд Шейн слегка поклонился и без церемоний пригласил посетителей присесть на небольшие диваны, поручив слуге принести напитки и закуски. Сам первый посредник продолжал стоять — хрупкого телосложения человек с кожей оливкового оттенка, еще не пожилой, державшийся с изяществом сказочного танцора, умеющего порхать по траве, не стряхивая ни капли утренней росы. Он был очевидно умен и безукоризненно вежлив, но на фоне напыщенности Трюэна его манеры казались почти легкомысленными.
Трюэн пояснил цели делегации так же, как их неоднократно излагал в его присутствии покойный сэр Фэймет — и тем самым, по мнению Эйласа, проявил нечувствительность к особым условиям, существовавшим в Иссе, ибо Фод Карфилиот довлел над долиной Эвандера не более чем в двадцати милях к востоку, а галеры ска можно было ежедневно видеть с городского причала.
Слегка улыбнувшись, Шейн покачал головой и немногословно опроверг разглагольствования Трюэна: «Будьте добры, учитывайте, что в Иссе мы имеем дело с необычной ситуацией. Формально мы считаемся подданными герцога долины Эвандера, который, в свою очередь, принес присягу верности, в качестве вассала, королю Ориан-те. Фактически же мы игнорируем указы Карфилиота еще старательнее, чем он демонстрирует свое неповиновение королю. По сути дела, взаимоотношения феодалов нас вообще не касаются. Мы полностью отстранились от политической борьбы на Старейших островах. Король Казмир, король Одри, король Гранис — и все их проблемы — никак не входят в круг интересующих нас вопросов».
Трюэн недоуменно воскликнул: «Но вы же подставляете себя под удар с двух сторон — на вас могут напасть и ска, и Карфилиот!»
Продолжая улыбаться, Шейн разоблачил ошибочность представлений принца: «По происхождению мы — тревены, так же, как и все население долины Эвандера. Под командованием Карфилиота — не более сотни наемников. Он мог бы мобилизовать тысячу, даже две тысячи бойцов, если бы предстояло защищать долину от вторжения извне, но местные жители никогда пальцем не тронут Исс».
«А как же быть с морскими разбойниками? Ска могут разграбить город в любой момент».
И снова Шейн позволил себе спокойно возразить: «Тревены — древний народ, не менее древний, чем ска. Ска никогда на нас не нападут».
«Я чего-то не понимаю, — пробормотал Трюэн. — Вы что, волшебники?»
«Поговорим о других вещах. Когда вы возвращаетесь в Тройсинет?»
«В ближайшее время».
Шейн с ироническим любопытством взирал на явившуюся к нему делегацию: «Прошу ни в коем случае не воспринимать мое наблюдение как критическое замечание, но меня приводит в замешательство тот факт, что король Гранис поручил ведение переговоров, чреватых далеко идущими последствиями, неопытным молодым людям. Тем более странным это обстоятельство становится с учетом особых интересов короля Граниса в Южной Ульфляндии».
«В чем заключаются такие особые интересы?»
«Разве это не очевидно? Если принц Квильси умрет бездетным, король Гранис становится законным наследником престола, потому что Данглиш, герцог Южной Ульфляндии, был прадедом Граниса — и дедом короля Орианте. Но вам, конечно же, это известно».
«Разумеется, — кивнул Трюэн. — Мы не забываем об очередности престолонаследия».
Улыбка Шейна стала откровенной: «И, конечно же, вам известны последние события в Тройсинете?»
«Как может быть иначе? — отозвался Трюэн. — Поэтому мы и возвращаемся в Домрейс со всей возможной поспешностью». Он поднялся на ноги и холодно поклонился: «Сожалею о том, что вы не смогли занять более приемлемую позицию».
«Она достаточно приемлема хотя бы потому, что другой не может быть. Желаю вам счастливо вернуться на родину».
Тройские послы стали спускаться по лестницам и улицам Исса к причалу. Трюэн ворчал: «О каких таких последних событиях в Тройсинете он упомянул, хотел бы я знать?»
«Почему же ты его не спросил?» — нарочито безразличным тоном спросил Эйлас.
«Потому что я так решил!» — отрезал Трюэн.
Вернувшись в порт, они заметили тройское одномачтовое судно, только что прибывшее — матросы все еще привязывали концы к швартовным тумбам.
Трюэн сразу остановился: «Мне нужно перемолвиться парой слов с капитаном. А вы приготовьтесь немедленно поднимать якорь».
Эйлас и два морских офицера взошли на борт «Смаадры». Через десять минут Трюэн спрыгнул на причал с палубы торгового судна и, явно отвлеченный какими-то мыслями, медленно направился к своему кораблю. Перед тем, как подниматься на борт, он обернулся в сторону долины Эвандера. Оторвавшись от ее созерцания, принц наконец присоединился к своим спутникам.
Эйлас спросил: «Так о каких же последних событиях идет речь?»
«Капитан не смог мне ничего объяснить».
«Но ты заметно помрачнел».
Трюэн поджал губы и уклонился от ответа, обозревая морской горизонт: «Вахтенный на купеческом судне заметил пиратский корабль. Нужно быть начеку». Принц отвернулся от моря: «Мне что-то нездоровится. Пойду прилягу». С явным усилием переставляя ноги, Трюэн направился в капитанскую каюту, которую занимал после смерти сэра Фэймета.
«Смаадра» выскользнула из гавани. Когда они проплывали мимо прибрежного белого дворца, Эйлас, стоявший на корме, заметил молодую женщину, выходившую на террасу. На таком расстоянии трудно было оценить ее черты, но Эйлас различил длинные черные волосы и, судя по осанке или каким-то другим признакам, решил, что она привлекательна — может быть, даже исключительно красива. Он помахал рукой, приветствуя ее, но женщина не ответила и вернулась во дворец.
«Смаадра» вышла в открытое море. Бдительно обозревая горизонт, вахтенные не обнаружили никаких других судов; если пиратский корабль и существовал, поблизости его не было.
Трюэн не выходил на палубу до полудня следующего дня. Недомогание принца, какова бы ни была его причина, по-видимому прошло, хотя он все еще выглядел несколько исхудавшим и бледным. Вкратце обсудив с капитаном примерное местонахождение корабля, Трюэн не стал больше ни с кем говорить и вскоре вернулся к себе в каюту, куда стюард принес горшок вареной говядины в бульоне, приправленном зеленым луком.
За час до захода солнца Трюэн снова вышел из каюты. Взглянув на низко опустившееся светило, он спросил капитана: «Почему мы изменили курс?»
«Ваше высочество, мы слегка отклонились на восток. Если ветер усилится или подует с запада, нас может отнести к опасным скалам Тарка — кажется, их уже видно на горизонте».
«Значит, будем лавировать».
«В какой-то степени, ваше высочество — хотя сложных маневров не предвидится. Гребцов сажать за весла, насколько я понимаю, не придется».
«Да-да, разумеется».
Эйлас ужинал в компании Трюэна. Тот внезапно разговорился и стал строить всевозможные грандиозные планы: «Когда я стану королем, меня будут величать повелителем морей! Я построю тридцать военных кораблей, каждый с командой из ста моряков». Некоторое время Трюэн увлеченно и подробно описывал конструкцию и вооружение кораблей будущего флота: «Нам будут нипочем ни король Казмир — даже если ска согласятся ему помогать — ни татары, ни арабские мамелюки!»
«Впечатляющая перспектива».
Трюэн принялся раскрывать еще более изощренные замыслы: «Казмир хочет быть королем Старейших островов, заявляя, что он — прямой потомок Олама Первого. У короля Одри такие же претензии, и он подкрепляет их тем, что сидит на Эвандиге. Я тоже потомок Олама — и, если отважная вылазка позволит мне захватить Эвандиг, тоже смогу претендовать на все острова, не так ли?»
«Честолюбивая мечта», — заметил Эйлас, а про себя подумал: «Сколько голов полетит с плеч, прежде чем Трюэн добьется своего!»
Трюэн покосился на кузена, нахмурив густые брови. Залпом осушив кубок вина, он снова замкнулся в себе и потерял интерес к разговору. Через некоторое время Эйлас направился на корму, облокотился на ютовый поручень и стал наблюдать за пляшущими в воде отражениями последних лучей заката. Еще два дня — плавание закончится, и больше не нужно будет иметь дело с Трюэном и его несносными привычками… Какая приятная мысль! Эйлас отвернулся от моря и перешел на носовую часть палубы, где под пылающим фонарем сидели свободные от вахты моряки. Несколько человек играли в кости, один перебирал струны лютни и напевал печальные баллады. Посидев с командой полчаса, Эйлас вернулся на корму и забрался к себе в каморку.
Рассвет застал «Смаадру» уже посреди пролива Палисидры. К полудню вдали появилась и снова исчезла тень мыса Палисидры, западной оконечности Тройсинета. Теперь «Смаадра» рассекала волны Лира.
Ближе к вечеру наступил штиль — «Смаадра» лениво покачивалась на волнах; паруса похлопывали, рангоутные планки постукивали. Перед заходом солнца проснулся встречный ветер, и капитану пришлось пустить корабль правым галсом, направив его почти на север. Трюэн бурно выражал недовольство: «Следуя этим курсом, завтра нам не видать Домрейса, как своих ушей!»
Капитан, с трудом выносивший повадки принца, безразлично пожал плечами: «Ваше высочество, левым галсом мы приплыли бы прямо к Водоворотной банке, «кладбищу кораблей». Если течение не отнесет нас слишком далеко, завтра тот же ветер пригонит нас в Дом-рейс».
«А если отнесет?»
«Здесь течения непредсказуемы. Они создаются приливами и отливами, противоборствующими между островами. Быстрые течения завихряются в средней части пролива — за ночь мы можем сбиться с курса в любом направлении. Немало добротно сколоченных кораблей разбилось на прибрежных скалах Лира!»
«В таком случае будьте осторожны! Удвойте число дозорных!»
«Ваше высочество, все необходимое уже делается».
Перед заходом солнца ветер снова угомонился, и «Смаадра» безвольно дрейфовала по воле волн.
Солнце опускалось за горизонт в оранжевой дымке, пока Эйлас ужинал с Трюэном в капитанской каюте. Мысли Трюэна были чем-то заняты — он почти не говорил, односложно отвечая или вообще не отвечая на вопросы. Эйлас был рад возможности быстро покончить с едой и выйти на палубу.
Последние отблески заката потонули в тучах — наступила темная ночь. Над головой ярко сияли звезды. С юго-востока внезапно налетел холодный бриз; идущую круто к ветру «Смаадру» стало сносить на восток.
Эйлас прошел в носовую часть корабля, где развлекались свободные от вахты матросы. Присоединившись к игре в кости, он сначала проиграл несколько медяков, потом снова их выиграл, но в конечном счете распрощался со всеми монетами, бренчавшими у него в кармане.
К полуночи вахту сменили; Эйлас вернулся на корму. Вместо того, чтобы сразу забираться в тесную каморку, он поднялся по лестнице на ют. Свежий ветер наполнял паруса — за кормой, поблескивая под звездами и фосфоресцируя внутренними прожилками, журчала кильватерная струя. Облокотившись на ютовый поручень, Эйлас смотрел в полусне на тускло мерцающую бурлящую воду.
У него за спиной кто-то был — Эйлас почувствовал, как задрожал настил палубной надстройки. Сильные руки схватили его за ноги, приподняли в воздух и швырнули вперед. На мгновение Эйлас увидел покачнувшееся небо с кружащимися звездами — и шлепнулся в воду. Все глубже и глубже он погружался под бурлящую кильватерную струю, еще не приходя в себя от изумления. Наконец он вырвался на поверхность. Всюду было одинаково темно — где «Смаадра»? Эйлас открыл рот, чтобы закричать, но набежала волна, и он захлебнулся соленой водой. Фыркая и откашливаясь, Эйлас снова попытался крикнуть, но испустил лишь жалобный хрип. В следующий раз ему удалось позвать на помощь громче, но в плещущем море голос его был тонок и слаб, как далекий зов морской птицы.
Корабль исчез. Эйлас качался на волнах, как поплавок, один в центре собственной вселенной. Кто сбросил его за борт? Трюэн? Но у Трюэна не было для этого никаких причин. Тогда кто же? Предположения растворились вместе с памятью — все это не имело значения, все это стало частью навсегда потерянного мира. Теперь он отождествлялся только с волнами и звездами… Ноги тянули вниз. Извернувшись в воде, Эйлас скинул сапоги, тут же утонувшие. Затем он избавился от камзола, тоже стеснявшего движения. Стало легче держаться на поверхности. Ветер дул с юга; Эйлас поплыл по ветру — так было проще и удобнее, чем постоянно получать пощечины от волн. Течение и ветер подхватили его и понесли вперед.
Эйлас ощущал невесомую легкость — его охватило почти восторженное возбуждение, хотя вода, сначала холодная, потом терпимая, снова начинала пронизывать его дрожью. Мало-помалу, с обезоруживающей постепенностью, он снова успокоился. Не осталось никаких забот, никаких тревог. Как просто было бы расслабиться, поддаться сладостной дреме…
Заснув, он никогда не проснется. Хуже того, он никогда не узнает, кто сбросил его за борт. «Я — Эйлас из Родниковой Сени!»
Эйлас стал прилагать усилия; двигая руками и ногами, он поплыл — и снова почувствовал пронизывающий холод. Сколько он уже плывет в этой черной воде? Эйлас поднял глаза: звезды заметно переместились. Арктур уже зашел за горизонт, Вега мерцала низко на западном небосклоне… На какое-то время высший уровень сознания покинул его; Эйлас сохранял лишь смутное, иногда почти гаснущее ощущение продолжения бытия… Что-то заставило его встрепенуться. Дрожащими проблесками вернулось сознание. На востоке небо пожелтело — начинался рассвет. Вокруг была только черная, как чугун, вода. Поодаль, в сотне ярдов, вода вспенивалась у основания скалы. Эйлас смотрел на скалу с печальным интересом, но ветер и волны пронесли его мимо.
Какой-то рев заполнил уши — Эйлас почувствовал внезапный безжалостный удар, потом волна засосала его под воду, подняла и снова жестоко швырнула на что-то твердое и острое. Он пытался удержаться онемевшими руками, едва сгибая вялые промокшие пальцы, но еще один набежавший вал оттащил его в море.
Глава 10
В эпоху правления владык всех Старейших островов, Олама Первого и его ближайших наследников, трон Эвандиг и священный каменный стол, Карбра-ан-Медан, находились в Хайдионе. Олам Третий, по прозвищу «Хвастливый», перевез в Аваллон и трон, и древний круглый стол. Это решение и его последствия были косвенно вызваны разногласиями между самыми могущественными чародеями Хайбраса. В те времена таких волшебников было восемь: Мурген, Сартцанек, Десмёя, Миоландер, Байбалидес, Уиддефут, Коддефут и Нумик.[14] Наибольшим уважением пользовался Мурген, что ни в коей мере не удовлетворяло остальных. Сартцанек, в частности, возмущался аскетической непреклонностью Мургена, а ведьма Десмёя ненавидела введенные Мургеном жесткие ограничения, запрещавшие вмешиваться в дела обычных смертных — то есть заниматься именно тем, что она любила делать больше всего.
Мурген избрал местом жительства замок Свер-Смод — беспорядочное скопление каменных башен и пристроек в северо-западной части Лионесса, где предгорья Тих-так-Тиха переходили в Тантревальский лес. Свои эдикты Мурген обосновывал тем принципом, что любое содействие, оказанное чародеем какому-либо фавориту, рано или поздно приводило к ущемлению интересов других волшебников.
Сартцанек — пожалуй, самый своенравный и непредсказуемый из чародеев — обитал в Фароли, в глубине лесной чащи, на территории тогдашнего великого герцогства Даотского. Его давно раздражали запреты Мургена, и он нарушал их настолько часто и откровенно, насколько осмеливался.
Время от времени Сартцанек практиковал эротические эксперименты с участием ведьмы Десмёи. Уязвленный презрительными насмешками Уидцефута, Сартцанек отомстил обидчику, наложив на него «заклятие абсолютного просвещения» — Уиддефут внезапно постиг все, что можно было узнать: историю каждого атома во Вселенной, эволюцию восьми измерений времени, все возможные стадии каждой последовательности событий, все запахи, звуки, формы, цвета и осязательные ощущения мира, а также все впечатления, относящиеся к девяти более необычным видам восприятия. Мгновенно разбитый параличом, Уиддефут не был способен даже накормить себя. Дрожа в полном замешательстве, он продолжал стоять там, где его настигло заклинание, пока не высох настолько, что ветер подхватил и унес вдаль его рассыпавшийся прах.
Протесты Коддефута, возмущенного этой расправой, привели Сартцанека в такую ярость, что он забыл о всякой осторожности и уничтожил Коддефута, напустив на него полчище могильных червей. Вся поверхность тела Коддефута покрылась дюймовым шевелящимся слоем червей, в связи с чем чародей начисто потерял рассудок и разорвал себя в клочья.
Оставшиеся в живых маги, за исключением ведьмы Десмёи, приняли решительные меры, против которых Сартцанек не смог устоять. Его превратили в чугунный столб высотой в полтора человеческих роста и толщиной в четыре дюйма — только внимательное изучение этого артефакта позволяло различить искаженные черты незадачливого злоумышленника. Столб этот напоминал железный кол, установленный Мургеном на перекрестке Твиттена. Столб Сартцанека, однако, воткнули в самую вершину горы Агон. Ходили слухи, что каждый раз, когда в этот столб ударяла молния, запечатленные в нем черты Сартцанека искажались и подергивались чем-то вроде патины.
Некий Тамурелло немедленно вселился в Фароли, усадьбу Сартцанека; все сходились во мнении, что Тамурелло был порождением Сартцанека, его alter ego — своего рода запасным продолжением Сартцанека, как такового, во времени и пространстве.[15] Подобно Сартцанеку, Тамурелло был высоким и грузным субъектом с черными глазами и черными кудрями, чувственным ртом, закругленным подбородком и живым темпераментом, проявлявшемся в склонности к чрезмерно эмоциональному самовыражению.
Ведьма Десмёя, экспериментально совокуплявшаяся с Сартцанеком, ныне развлекалась с королем Оламом Третьим. Она являлась ему в виде прелестницы, сплошь покрытой мягкой черной шерстью, в причудливо-привлекательной кошачьей маске. Это создание владело сотнями развратных навыков; король Олам, одурманенный и потерявший рассудок, подчинился воле волшебницы. С тем, чтобы насолить Мургену, Десмёя подговорила Олама перевезти в Аваллон его трон Эвандиг и круглый стол, Карбра-ан-Медан.
Мир был нарушен. Чародеи поссорились — каждый подозревал другого. Охваченный холодным отвращением к человеческой природе, Мурген уединился в Свер-Смоде.
На Старейших островах настали трудные времена. Обезумевший король Олам попробовал совокупиться с самкой леопарда и поплатился жизнью, будучи растерзан в клочья. Сын его, Ютер Первый, хилый и боязливый подросток, больше не пользовался поддержкой Мургена. Готы заполонили северное побережье Даота и разграбили Пропащий остров, в том числе разрушили монастырь и сожгли знаменитую библиотеку.
Одри, великий герцог Даотский, собрал войско и нанес готам сокрушительное поражение в битве при Хаксе, но при этом понес такие потери, что кельты-годелийцы продвинулись на восток и захватили полуостров Визрод. Король Ютер, несколько месяцев пребывавший в нерешительности, наконец возглавил поход против кельтов, но годе-лийцы устроили ему катастрофический разгром в битве у ручья Плакучей Ивы; попавший в засаду король был убит. Его сын, Ютер Второй, бежал на север, в Англию, и в свое время породил Ютера Пендра-гона, отца Артура, короля Корнуолла.
Герцоги Старейших островов встретились в Аваллоне, чтобы выбрать нового короля. Герцог Лионесса Фристан претендовал на королевское достоинство благодаря своему происхождению, тогда как стареющий герцог Одри Даотский обосновывал свое право на верховный престол, ссылаясь на местонахождение трона Эвандига и круглого стола, Карбра-ан-Медана. Взаимные обвинения и язвительные замечания соперников привели к роспуску конклава. Вернувшись домой, с тех пор каждый из герцогов величал себя королем собственного суверенного государства.
Вместо одного возникли десять королевств: Северная Ульфляндия, Южная Ульфляндия, Даот, Кадуз, Блалок, Помпероль, Годелия, Тройсинет, Дассинет и Лионесс.
У новых государей находилось множество поводов для распрей. Король Лионесса Фристан и его союзник, король Джоэль Кадузский, объявили войну Даоту и Помперолю. В битве под Ормским холмом Фристан прикончил старого, хотя еще крепкого Одри Первого, но и сам был поражен стрелой насмерть. И битва, и вся война в целом не закончились решительной победой той или иной стороны, но способствовали зарождению долговечной вражды между Даотом и Лионессом.
Принц Казмир, которого подданные прозвали «Щеголем», отважно дрался под Ормским холмом, но проявил рассудительность и вернулся в Лионесс королем. Сразу после этого он забыл о галантных похождениях перед лицом безжалостной действительности и срочно занялся укреплением военной мощи своего государства.
Через год после того, как Казмир взошел на престол в Хайдионе, он женился на аквитанской принцессе Соллас, блондинке с приятной внешностью, в жилах которой текла готская кровь; за величавыми манерами его невесты, однако, скрывалась туповатая флегматичность.
Казмир считал себя покровителем чародейского искусства. В тайной «кунсткамере» он хранил множество редкостей и магических принадлежностей — в том числе сборник заклинаний, запечатленных не поддающимися истолкованию письменами, слегка светившимися в темноте. Когда Казмир проводил пальцем по светящимся рунам, его охватывало ощущение, соответствовавшее выбранному заклинанию. Король позволял себе такие опыты не чаще раза в неделю; соприкосновение с двумя заклинаниями подряд бросало его в пот, а третий контакт с магической книгой мог заставить его потерять самообладание — что, с его точки зрения, было недопустимо. В ларце из оникса лежал коготь грифона. Желчный камень, оставшийся от огра Хьюламидеса, испускал особую, ни на что не похожую вонь. Небольшой желтоватый леший[16] сидел в бутыли, покорно ожидая, что в конце концов его кто-нибудь освободит. На стену Казмир повесил магический предмет, знаменитый историческим влиянием: Персиллиана, так называемое Волшебное Зерцало. Зеркало это могло ответить на три вопроса своего владельца, после чего владелец должен был передать его другому хозяину. Если бы владелец рискнул задать четвертый вопрос, оракул с готовностью ответил бы на него, после чего зеркало растворилось бы в воздухе, приобретя долгожданную свободу. Король Казмир уже задал Персиллиану три вопроса и приберегал четвертый на случай чрезвычайной ситуации.
Народная мудрость гласила, что общение с чародеями, как правило, приносило больше бед, чем пользы. Несмотря на то, что ему были хорошо известны эдикты Мургена, Казмир время от времени пытался заручиться помощью мастеров-чародеев Байбалидеса и Нумика, а также нескольких волшебников меньшего ранга, но в каждом случае получал отказ.
Казмир знал о существовании ведьмы Десмёи, подспудно пытавшейся всячески подорвать авторитет Мургена и отомстить ему за расправу над ее любовником. Король получил из надежного источника сообщение о том, что Десмёя неизменно посещала Ярмарку Гоблинов — ежегодное празднество в Тантревальском лесу доставляло ей большое удовольствие.
Казмир переоделся в железные латы, украшенные голубой эмалью, и выбрал щит, изображавший двух вставших на дыбы драконов. Назвавшись сэром Пердраксом, странствующим рыцарем, Казмир отправился верхом, в сопровождении небольшой свиты, в Тантревальский лес.
Через некоторое время он прибыл к перекрестку Твиттена. Приезжие заполнили до отказа постоялый двор, известный под наименованием «Смеющееся Солнце и плачущая Луна». Королю пришлось довольствоваться охапкой сена в сарае. Проехав четверть мили глубже в лес, Казмир нашел Ярмарку Гоблинов. Ведьмы Десмёи, однако, нигде не было. Король побродил между палатками и фургонами ярмарочных торговцев и приобрел несколько заинтересовавших его редкостей и амулетов, рассчитываясь полновесной золотой монетой.
Ближе к вечеру он заметил высокую худощавую женщину с мрачноватым изможденным лицом; ее голубые волосы были собраны в серебряную сетку. На ней был длинный белый плащ, расшитый черными и красными узорами. Она вызвала в короле Казмире (как и во всех других мужчинах, на нее смотревших) странное волнение — острый интерес, смешанный с отвращением. Это и была волшебница Десмёя.
Казмир осторожно приближался к ней, пока та стояла и торговалась со старым жуликом — владельцем передвижной лавки. У торговца были бледно-желтые волосы и землисто-желтая кожа, слишком большой нос с раздвоенным кончиком и глаза, напоминавшие медные бляшки — в его жилах явно текла кровь гоблинов.
«Это перо, — убеждал покупательницу хозяин фургона, — незаменимо в повседневной жизни, ибо позволяет безошибочно определять правдивость и лживость заявлений».
«Не рассказывай мне байки!» — напустив на себя скучающий вид, произнесла Десмёя.
«На первый взгляд можно подумать, что это обычное перо, выдернутое из чучела синей сойки, не так ли?»
«Из чучела сойки или из живой сойки. Так оно и выглядит».
«А! И вы попали бы пальцем в небо».
«Неужели? Как же используется это чудесное перо?»
«Ничего не может быть проще. Если вы подозреваете, что вас обманывает лжец или мошенник, прикоснитесь к нему этим пером. Если оно станет желтым, значит, для ваших подозрений были основания».
«А если оно останется синим?»
«Значит, вы имеете дело с надежным и правдивым партнером! И это изумительное перо — ваше, всего за шесть золотых крон!»
Десмёя рассмеялась — смех ее напоминал звон чугунного колокольчика: «За кого ты меня принимаешь? Это почти оскорбительно. Надо полагать, ты ожидаешь, что я тебя проверю этим пером — и, когда оно останется синим, выложу шесть золотых монет?»
«Совершенно верно! Перо подтвердит мои слова!»
Десмёя взяла перо и прикоснулась им к раздвоенному кончику носа гоблина. Перо сразу стало ярко-желтым. Ведьма снова разразилась металлическим смехом: «Так я и думала! Перо подтверждает, что ты — мошенник».
«Ха-ха! Разве это не значит, что перо действует именно так, как я обещал? Как же я могу вас обманывать?»
Нахмурившись, Десмёя задумчиво посмотрела на перо и бросила его на прилавок: «У меня нет времени на головоломки!» Она высокомерно прошагала к следующей палатке, где предлагалась в продажу молодая гарпия в клетке.
Чуть подождав, Казмир подошел к ней: «Если не ошибаюсь, вы — волшебница Десмёя?»
Десмёя пристально взглянула ему в лицо: «А вы кто будете?»
«Предпочитаю называть себя сэром Пердраксом, странствующим рыцарем из Аквитании».
Ведьма улыбнулась и кивнула: «И чего же вы от меня хотите?»
«Сложный вопрос. Могу ли я рассчитывать на вашу осмотрительность?»
«В какой-то мере».
«Позвольте мне выразиться откровенно. Я на службе у короля Лионесса, Казмира. Он намерен восстановить трон Эвандиг там, где ему полагается быть — в Хайдионе. Он был бы чрезвычайно благодарен, если бы вы предоставили ему свои рекомендации».
«Верховный чародей Мурген запрещает подобное вмешательство».
«Ваши отношения с Мургеном уже основательно испорчены. Как долго вы собираетесь подчиняться его эдиктам?»
«Не вечно. Какое вознаграждение посулил бы мне король Казмир?»
«Назовите ваши условия — я передам их королю».
Десмёя внезапно нахохлилась: «Скажите Казмиру, чтобы он собственной персоной явился ко мне во дворец, в Иссе. Тогда мы обсудим этот вопрос».
Сэр Пердракс отвесил поклон, и ведьма сразу отошла в сторону. Через некоторое время она покинула ярмарку, удалившись по лесной тропе в паланкине. Паланкин несли четыре стремительно бегущие тени.
Перед тем, как отправиться в Исс, король Казмир глубоко и долго размышлял: Десмёи была известна своими кабальными сделками.
В конце концов он приказал снарядить королевский галеас; в солнечный ветреный день его трехмачтовик вышел под всеми парусами из гавани Лионесса в ярко искрящееся море, обогнул Прощальный мыс и помчался к Иссу.
Высадившись на каменный причал, Казмир прошел по набережной, а затем по пляжу, до белого дворца Десмёи.
Король нашел волшебницу на обращенной к морю террасе — она стояла, облокотившись на балюстраду, наполовину в тени высокой мраморной вазы, из которой небольшим каскадом струилась листва карликового земляничного дерева.
Десмёя изменилась. Казмир остановился, пораженный ее бледностью, впалыми щеками и длинной, кожистой, костлявой шеей. Пальцы ведьмы, тонкие, с шишковатыми костяшками, обхватили, как когти, выступающий край балюстрады; на ее ступнях, тоже длинных и костлявых, в прорехах серебристых сандалий можно было заметить сетки лиловых вен.
Взглянув на гостя через плечо, волшебница не выразила ни удивления, ни удовлетворения: «Значит, ты все-таки пришел».
Казмиру пришлось сделать внутреннее усилие, чтобы собраться с мыслями и захватить инициативу — по его мнению, только он имел право контролировать ситуацию: «Разве вы меня не ожидали?»
«Ты опоздал», — коротко ответила ведьма.
«Почему же?» — воскликнул Казмир, не на шутку встревоженный.
«Все меняется. Меня больше не интересуют человеческие дела. Выши войны, вторжения — все это одна головная боль; они нарушают безмятежность загородной жизни».
«Во вторжении нет необходимости! Меня интересует только Эвандиг! Дайте мне заклинание или плащ-невидимку, чтобы я мог привезти Эвандиг в Хайдион, не начиная войну».
Десмёя тихо, диковато рассмеялась: «Я знаменита тем, что заламываю немыслимую цену. Ты согласен заплатить такую цену?»
«Какую именно?»
Десмёя молча смотрела в морской горизонт. Наконец она заговорила — так тихо, что Казмиру пришлось приблизиться на шаг, чтобы ее расслышать: «Слушай! Вот что я тебе скажу. Выгодно выдай замуж свою дочь Сульдрун — ее сын взойдет на престол Эвандиг. Какую цену я прошу за такое прорицание? Никакую — ибо предвидение судьбы ничем тебе не поможет». Десмёя резко повернулась и прошла под одной из множества высоких арок в тенистый внутренний дворик. Пока Казмир смотрел вслед, ее тощая высокая фигура стала трудноразличимой и словно растворилась в воздухе. Покинутый на террасе под жаркими лучами солнца, король больше не слышал ничего, кроме вздохов прибоя.
Развернувшись на каблуках, Казмир спустился к пляжу и вернулся на корабль.
Десмёя видела, как галеас Казмира превращался в точку, уплывая в синее море. Она осталась одна во дворце. Три месяца она ждала прибытия Тамурелло, но Тамурелло не появлялся, и его отсутствие говорило само за себя.
Волшебница зашла к себе в кабинет и расстегнула пряжку длинного платья, соскользнувшего на пол. Десмёя изучила себя в зеркале — мрачное лицо, напоминавшее мумию, и длинное, костлявое, почти бесполое тело. Жесткие черные волосы покрывали ее череп, в тощих руках и ногах не сохранилось никакого изящества. Таково было ее естественное воплощение — облик, в котором ей легче всего было существовать, в котором она ощущала себя самой собой.
Десмёя подошла к стенным шкафам из черного дерева, выдвинула несколько ящиков и вынула разнообразные инструменты. Больше двух часов она тщательно готовилась — и наконец произнесла опаснейшее заклинание. Вспыхнув ореолом, от тела волшебницы отделилась плазма, всосавшаяся подобно дыму в сосуд с тремя отверстиями. Плазма бурлила в сосуде, выпариваясь и делясь на фракции, после чего выделилась наружу через три отверстия и сгустилась, превратившись в три существа.
Первым порождением была утонченной красоты девушка с фиолетово-синими глазами и мягкими, как полночь, длинными черными волосами. От нее исходил аромат фиалок, и ее звали Меланкте.
Второе порождение было мужского пола. Все еще жизнеспособная благодаря заклинанию, Десмёя накинула на него приготовленный заранее плащ-невидимку. Никто — и в первую очередь Тамурелло — не должен был видеть это воплощение.
Третье существо — слабоумный писклявый уродец — вмещало в себе наиболее отвратительные аспекты ведьмы. Содрогаясь от омерзения, Десмёя оглушила маленького монстра и бросила его в печь, где он извивался и вопил, постепенно обугливаясь. Из печи потянулись струйки зеленого светящегося дыма. Меланкте отшатнулась, но невольно почувствовала зловоние испарения. Второе существо, невидимое в волшебном плаще, со вздохом наслаждения впитало в себя остаток зеленого дыма.
Жизненная сила покидала изначальную субстанцию Десмёи. Она становилась все прозрачнее, как рассеивающийся на стекле пар, и вскоре исчезла. Из трех выделенных ею компонентов только Меланкте, свежая, как утренняя роса с тонким запахом фиалок, осталась во дворце. Второе порождение, не снимая плащ-невидимку, незамедлительно направилось к замку Тинцин-Фюраль, в верховья долины Эвандера. Третье существо превратилось в горсть черного пепла, продолжавшую распространять зловоние по всему кабинету.
Глава 11
В часовне над старым садом для Сульдрун устроили постель; туда ежедневно, ровно в полдень, ей приносила еду дебелая и угрюмая судомойка Баньольда. Наполовину оглохшая, Баньольда говорила так редко и мало, что никто не заметил бы, если бы у нее вообще язык отнялся. Судомойке поручили удостоверяться в наличии принцессы и, если Сульдрун не было в часовне (а это случалось почти каждый раз, потому что принцесса не обращала внимания на время), Баньольда раздраженно спускалась по галечной тропе, пока не находила свою узницу. Через некоторое время судомойке надоело это упражнение, и она стала просто оставлять новую корзину с провизией на ступенях у входа в часовню, забирая вчерашнюю — такое упрощение ритуала в равной степени устраивало и ее, и принцессу.
Выходя через дверь в каменной стене, Баньольда запирала ее тяжелым дубовым засовом, вставленным в чугунные скобы. Сульдрун, конечно же, могла с легкостью взобраться на утес с той или иной стороны своего сада, и говорила себе, что в один прекрасный день так и сделает, чтобы уйти навсегда.
Проходили недели и месяцы; весной и летом сад был прекрасен, хотя его никогда не покидала меланхолическая тишина. Сульдрун знала и любила свой сад в любое время дня и ночи. На рассвете, когда над морем клубился серый туман, а на траве лежала тяжелая роса, птицы пересвистывались так чисто, так мучительно-трогательно, что сад казался девственным лесом в начале времен. Поздно вечером, когда полная луна плыла высоко над облаками, Сульдрун сидела под лимонным деревом, глядя в море, а прибой ласково ворчал на галечном пляже.
Однажды вечером заявился брат Умфред — его круглая физиономия лоснилась целомудренным дружелюбием. Он притащил корзину и поставил ее на ступени перед часовней. Внимательно разглядев принцессу с головы до ног, проповедник всплеснул руками: «Чудеса, да и только! Вы прекрасны, как всегда! Ваши волосы блестят, кожа словно светится — как вы умудряетесь содержать себя в такой чистоте?»
«Разве вы не знаете? — удивилась Сульдрун. — Я купаюсь, вот в этом бассейне».
Брат Умфред воздел руки, изображая комический ужас: «Кощунство! Это же купель для святой воды!»
Сульдрун только пожала плечами и отвернулась.
Благодушно жестикулируя, Умфред принялся распаковывать содержимое своей корзины: «В нашей жизни так не хватает простых радостей! Вот золотистое сладкое вино — давайте выпьем!»
«Нет. Пожалуйста, уйдите».
«Разве вы не соскучились? Разве вам не хочется поговорить с кем-нибудь?»
«Ничего подобного. Забирайте вино и уходите».
Брат Умфред молча удалился.
С наступлением осени листва пожелтела, и сумерки стали сгущаться раньше. За ясными вечерами, озаренными печальными величественными закатами, последовали зимние дожди. В часовне стало сыро и холодно. Сульдрун сложила из камней очаг с отдушиной, выходившей в одно из узких окон. Другое окно она плотно заткнула сухой травой и хворостом. Течение, огибавшее мыс, часто прибивало к берегу и оставляло на гальке старые коряги и сучья. Сульдрун складывала их в часовне, где они сушились, и жгла их в очаге.
Дожди поредели; прозрачный прохладный воздух наполнился ярким солнечным светом — пришла весна. Нарциссы распускались на клумбах, деревья покрылись свежей листвой. По ночам сияли весенние звезды: Капелла, Арктур, Денеб. По утрам, когда над сверкающим морем высились летучие башни кучевых облаков, Сульдрун казалось, что в ней разливается какое-то тепло. Она ощущала странное возбуждение, никогда раньше ее не посещавшее.
По мере того, как дни становились длиннее, чувства Сульдрун обострились — для нее каждый день начинал приобретать особые, неповторимые свойства, словно у нее оставался лишь небольшой драгоценный запас этих дней, подходивший к концу. В ней нарастало напряжение, чувство неизбежности; теперь Сульдрун часто не спала всю ночь, чтобы не пропустить ничего, что происходило в саду.
Брат Умфред снова нанес ей визит. Он нашел принцессу сидящей на залитых светом каменных ступенях часовни. Миссионер с любопытством разглядывал ее: под солнцем ее руки, ноги и лицо загорели, золотистые волосы посветлели. Она выглядела, как символ безмятежного здоровья. «По сути дела, — подумал монах, — она, кажется, довольна и счастлива».
Это наблюдение тут же разбудило в нем похотливые подозрения — не завела ли принцесса любовника?
«Драгоценная принцесса! — начал он. — Сердце мое обливается кровью, когда я вспоминаю о вашем одиночестве — вас все покинули! Скажите мне, как у вас идут дела?»
«Неплохо, — ответила Сульдрун. — Мне нравится одиночество. Пожалуйста, не пытайтесь составить мне компанию».
Брат Умфред благодушно усмехнулся и уселся на ступеньку рядом с принцессой: «Ах, драгоценная Сульдрун…» Священник положил ладонь ей на руку — Сульдрун уставилась на жирные белые пальцы, влажные, теплые, чрезмерно дружелюбные. Она отдернула руку; пальцы неохотно отпустили ее: «Я приношу вам не только христианское утешение, но и чисто человеческое сочувствие. Вы не можете не признать, что я не только священник, но и мужчина, подверженный чарам вашей красоты. Вы не отвергнете мою дружбу?» Голос Умфреда стал тихим и елейным: «Даже если мои чувства теплее и глубже простого дружеского расположения?»
Сульдрун мрачно рассмеялась. Поднявшись на ноги, она указала на дверь в стене: «Сударь, вам здесь больше нечего делать. Надеюсь, вы не вернетесь». Повернувшись, она спустилась в сад. Брат Умфред пробормотал проклятие и ушел.
Сульдрун сидела под старым цитрусом и смотрела в море. «Интересно, — спрашивала она себя, — что со мной будет? Все говорят, что я красива, но мне от этой красоты одни неприятности. За что мне такое наказание, чем я провинилась? Мне нужно что-то сделать, как-то изменить свою жизнь».
Вечером, подкрепившись, она забрела в руины античной виллы, где ясными ночами больше всего любила смотреть на звезды. Сегодня они сияли с невероятной яркостью и словно говорили с ней, как чудесные дети, которым не терпелось поделиться секретами… Сульдрун неподвижно стояла, прислушиваясь. Воздух наполнился неизбежностью — неизбежностью чего? Она не могла понять.
Ночной бриз становился прохладнее; Сульдрун стала подниматься вверх по садовой тропе. В очаге часовни еще теплились угли. Сульдрун раздула огонь, подложила в очаг сухие сучья, и в часовне стало тепло.
Утром, проснувшись очень рано, принцесса вышла навстречу рассвету. Листья и трава были обременены росой; в их полной неподвижности чувствовалось нечто древнее, первобытное. Медленно, как лунатик, Сульдрун стала шаг за шагом спускаться к берегу моря. Сильный прибой с шумом обрушивался на гальку. Восходящее Солнце озарило далекие тучи на западном горизонте. У южной косы пляжа — там, куда течение обычно выносило плавник — Сульдрун заметила человеческое тело, качавшееся и перекатывавшееся в прибое. Сульдрун замерла, потом стала потихоньку приближаться к утопленнику, глядя на него с ужасом, быстро сменившимся жалостью. «Какая трагедия! — думала она. — Как он бледен… какой холодной, страшной смертью он умер, такой молодой и пригожий…» Волна подбросила ноги молодого человека — его пальцы судорожно сжались, хватаясь за гальку. Сульдрун упала на колени, вытащила незнакомца из воды и отодвинула мокрые кудри, налипшие ему на лоб и на глаза. Руки юноши были окровавлены, голова покрыта ушибами. «Не умирай! — шептала Сульдрун. — Пожалуйста, не умирай!»
Веки незнакомца дрогнули; на принцессу взглянули помутневшие, опухшие от морской воды глаза. Глаза закрылись.
Сульдрун оттащила молодого человека повыше, на сухой песок. Когда она взялась за его правое плечо, незнакомец издал жалобный тихий стон. Сульдрун сбегала в часовню, принесла на пляж угли в миске и сухое дерево, разожгла костер. Она вытерла лицо юноши сухим платком. «Не умирай!» — повторяла она снова и снова.
Кожа спасенного понемногу становилась теплее. Солнце выглянуло из-за утесов и ярко озарило галечный пляж. Эйлас снова открыл глаза. «Наверное, я умер, — подумал он, — и теперь просыпаюсь в райских кущах, где надо мной склонил золотые локоны прекраснейший из ангелов…»
«Как ты себя чувствуешь?» — спросила Сульдрун.
«Что-то с плечом», — пробормотал Эйлас и пошевелил рукой. Пронзительная боль убедительно продемонстрировала, что он был все еще жив: «Где мы?»
«В старом саду, за окраиной Лионесса. Меня зовут Сульдрун, — она прикоснулась к его плечу. — Думаешь, оно сломано?»
«Не знаю».
«Ты можешь встать? Я не могу отнести тебя наверх, ты слишком тяжелый».
Эйлас попытался подняться и упал. Он сделал еще одну попытку, покачнулся, но с помощью Сульдрун, обхватившей его рукой, удержался на ногах.
«Теперь пойдем — я попробую тебя держать».
Шаг за шагом они поднялись по саду. Около римских руин им пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Эйлас произнес слабым голосом: «Должен признаться, я из Тройсинета. Я упал за борт. Если меня схватят, то посадят в темницу — в лучшем случае».
Сульдрун рассмеялась: «Ты уже в тюрьме. В моей тюрьме. Мне запрещено отсюда выходить. Не беспокойся, я не дам тебя в обиду».
Она снова помогла ему подняться; в конце концов им удалось дойти до часовни.
Настолько, насколько позволяли ее скудные средства и навыки, Сульдрун изготовила для Эйласа нечто вроде перевязи из платков и прутьев ивы, после чего заставила его лечь на свою постель. Эйлас не возражал против такого ухода и наблюдал за принцессой с недоумением: за какие преступления эту красавицу заперли в саду за каменной стеной? Сульдрун накормила его — сначала медом с вином, потом горячей кашей. Эйлас согрелся, ему стало хорошо и удобно; он глубоко заснул.
К вечеру у Эйласа начался лихорадочный жар; Сульдрун намочила платок ручьевой водой, положила его на лоб юноши и время от времени меняла — других средств у нее не было. К полуночи жар кончился, и Эйлас снова тихо заснул. Сульдрун кое-как устроилась на полу возле очага.
Утром Эйлас проснулся, наполовину убежденный в том, что происходящее нереально, что он продолжает жить во сне. Мало-помалу он позволил себе вспомнить «Смаадру». Кто сбросил его в море? Трюэн, подчинившись внезапному порыву безумия? Кто, кроме Трюэна, мог это сделать? А если это сделал Трюэн, могла ли существовать для этого какая-то причина? С тех пор, как Трюэн побеседовал с капитаном тройского судна в Иссе, принц вел себя странно. Что он узнал от этого капитана? Что заставило Трюэна потерять самообладание?
На третий день Эйлас решил, что переломов у него нет, и Сульдрун сняла с него повязку. Когда дневное светило высоко поднялось в небо, они спустились вдвоем в сад и сели среди упавших колонн древней римской виллы. На протяжении всего солнечного дня Эйлас и Сульдрун рассказывали друг другу истории своей жизни. «Мы встретились не впервые, — заметил Эйлас. — Помнишь гостей из Тройси-нета, приезжавших к вам лет десять тому назад? Я тебя помню».
Сульдрун задумалась: «В Хайд ион часто приезжали послы и делегации… Кажется, я где-то, когда-то тебя уже видела. Но это было давно — не могу сказать точно».
Эйлас взял ее за руку — впервые он прикоснулся к ней, чтобы выразить свои чувства: «Как только я соберусь с силами, мы сбежим. Достаточно взобраться на утесы и спуститься в соседнюю долину — никто не заметит».
«Но если нас поймают… — поежившись, боязливым полушепотом отозвалась Сульдрун. — Король не знает сострадания».
Слегка обескураженный, Эйлас, тем не менее, возразил: «Не поймают! Особенно если мы хорошо все продумаем и будем осторожны». Он выпрямился и продолжил гораздо энергичнее: «Вырвавшись на волю, мы уйдем как можно дальше от города! Будем идти по ночам и прятаться днем; затеряемся в какой-нибудь компании бродяг, и никто нас не узнает!»
Сульдрун начинала проникаться энтузиазмом Эйласа — перспектива освобождения опьяняла ее: «Ты думаешь, мы сумеем сбежать?»
«Конечно! Как иначе?»
Сульдрун задумчиво смотрела на свой сад, на море: «Не знаю… Никогда не ожидала, что буду счастлива. А сейчас я счастлива — хотя страшно боюсь». Она нервно рассмеялась: «У меня странное настроение».
«Не бойся!» — воскликнул Эйлас. Ее близость победила смущение, он обнял ее за талию. Сульдрун вскочила на ноги: «Мне кажется, за нами следят тысячи глаз!»
«Насекомые, птицы, пара ящериц, — Эйлас рассмотрел окружающие утесы. — Больше никого не вижу».
Сульдрун огляделась: «Я тоже. И все-таки…» Она снова присела — на безопасном расстоянии чуть больше протянутой руки — и, приподняв брови, покосилась на подопечного: «Судя по всему, ты выздоравливаешь».
«Да, чувствую себя превосходно — и как только на тебя посмотрю, мне хочется тебя обнять». Он подвинулся ближе; Сульдрун, смеясь, отодвинулась: «Эйлас, перестань! Подожди хотя бы, пока у тебя плечо не заживет!»
«Ничего с ним не будет, оно почти зажило».
«Кто-нибудь может придти».
«Кто сюда осмелится зайти?»
«Баньольда. Жрец Умфред. Мой отец — король».
Эйлас застонал: «Почему судьба так жестока?»
«Судьба не жестока — ей просто все равно», — тихо ответила Сульдрун.
Ночь спустилась в старый сад. Сидя у очага, они подкрепились хлебом с луком и мидиями, которых Сульдрун собрала с прибрежных скал. И снова они говорили о побеге. «Мне, наверное, будет не по себе, если я отсюда уйду, — с сожалением сказала Сульдрун. — Здесь я знаю каждое дерево, каждый камень… Но с тех пор, как ты появился, все изменилось. Сад от меня отворачивается». Глядя в огонь, она слегка задрожала.
«Что такое?» — встревожился Эйлас.
«Я боюсь».
«Чего?»
«Не знаю».
«Если бы не мое плечо, мы могли бы сбежать уже этой ночью. Еще несколько дней, и я совсем поправлюсь. Тем временем нужно подготовиться. Женщина приносит тебе еду — как это делается?»
«В полдень она приходит с новой корзиной и забирает вчерашнюю. Я с ней никогда не разговариваю».
«Нельзя ли ее подкупить?»
«Зачем?»
«Чтобы она приносила еду, как обычно, выбрасывала ее и возвращалась с пустой корзиной. Если хотя бы неделю никто ничего не заметит, мы успеем далеко уйти, и нас не поймают».
«Баньольда не осмелилась бы это сделать — даже если бы хотела. А она не захочет. И нам нечем ее подкупить, в любом случае».
«У тебя нет каких-нибудь драгоценностей, золота?»
«Все мои украшения и побрякушки остались в ящике моего трюмо, во дворце».
«То есть нам до них не добраться».
Сульдрун задумалась: «Не обязательно. После захода солнца в Восточной башне все спят. Я могла бы подняться к себе в комнату, и никто не заметил бы. Все это можно сделать за несколько минут».
«Это действительно так просто?»
«Да! Я же ходила туда-сюда тысячу раз, и по дороге мне почти никто не попадался».
«Но мы не можем подкупить Баньольду. Значит, у нас будут только одни сутки — от полудня до полудня, плюс еще какое-то время, которое понадобится твоему отцу, чтобы организовать поиски».
«На это уйдет не больше часа. Он действует быстро и решительно».
«Таким образом, нужно будет быстро переодеться в крестьянские лохмотья. Это легче сказать, чем сделать. Тебе некому довериться?»
«Есть только старая кормилица — она за мной ухаживала, когда я была маленькая».
«И где она?»
«Ее зовут Эйирме. Она живет на ферме у дороги, ведущей на юг. Она не пожалела бы дать нам одежду и все, что мы попросим — если бы только была какая-то возможность с ней связаться».
«Переодевшись, опередив погоню на сутки — и с золотом в кармане — мы сможем нанять рыбацкую лодку и уплыть в Тройсинет. Там, по ту сторону Лира, ты станешь просто Сульдрун из Родниковой Сени; никто не будет знать, что ты — принцесса Сульдрун из Лионес-са, кроме меня и, пожалуй, моего отца. А он полюбит тебя так же, как я».
Сульдрун подняла голову: «Ты меня правда любишь?»
Эйлас взял ее за руки, встал и помог ей подняться — их лица почти соприкоснулись и, словно притянутые магнитами, слились в поцелуе.
«Я люблю тебя всем сердцем, — сказал Эйлас, — и не хочу с тобой расставаться. Никогда».
«Я люблю тебя, Эйлас, и тоже не хочу с тобой расставаться. Никогда!»
Окрыленные радостью, они смотрели друг другу в глаза.
«Я благодарен предательству и холодным волнам моря за то, что они принесли меня к тебе!» — провозгласил Эйлас.
«Моя жизнь была одинока и печальна, — отозвалась Сульдрун. — И все же, если бы меня не заперли в этом саду, я никогда бы не вытащила тебя из воды».
«Значит, убийца Трюэн и жестокий король Казмир, сами того не подозревая, принесли нам счастье!»
Он снова прижал к себе Сульдрун; не переставая целоваться, они опустились на постель и скоро забылись в страстных объятиях.
Быстро и странно пролетели несколько недель — недели блаженства, оживленного постоянным ощущением опасного приключения. Боль в плече Эйласа утихла. Однажды, после полудня, он взобрался на утес с восточной стороны старого сада и пересек каменистый склон, отделявший Урквиал от моря — медленно и осторожно, так как передвигался босиком; сапоги его остались на дне морском. За Урквиалом он пробрался сквозь заросли низкорослых дубков, бузины и рябины и в конце концов вышел на дорогу.
В это время дня прохожих было мало. Эйлас повстречал пастуха, гнавшего небольшое стадо овец, а также мальчишку, тянувшего на поводке козу — ни тот, ни другой не обратили на него внимания.
Пройдя по дороге примерно милю, Эйлас повернул на извилистую проселочную улицу, окаймленную густыми живыми изгородями, и вскоре оказался у фермы, где Эйирме жила с мужем и детьми.
Эйлас задержался в тени у живой изгороди. Слева от него, далеко на лугу, косили сено муж Эйирме, Частейн, и его старшие сыновья. За изгородью начинался огород — аккуратные грядки зеленого лука, свеклы, репы и капусты. Из трубы избушки за огородом вилась струйка дыма.
Эйлас оценивал ситуацию. Если он постучится, и дверь откроет не Эйирме, а кто-нибудь другой, ему могут задать неприятные вопросы, на которые не было подходящих ответов.
Проблема решилась сама собой. Из избушки вышла и направилась к свинарнику коренастая круглолицая женщина с корзиной в руке. Эйлас позвал: «Эйирме! Госпожа Эйирме?»
Женщина остановилась, с сомнением разглядела Эйласа, после чего медленно, с любопытством приблизилась: «Что вам нужно?»
«Вы — Эйирме?»
«Ну да».
«Не могли бы вы оказать тайную услугу принцессе Сульдрун?»
Эйирме опустила корзину на землю: «Объясните, какую, и я вам скажу, могу ли я оказать такую услугу».
«Но в любом случае вы никому не расскажете?»
«Я умею держать язык за зубами. Кто вы такой?»
«Меня зовут Эйлас, я — дворянин из Тройсинета. Я упал за борт корабля. Сульдрун спасла меня, когда я уже почти утонул. Мы решили бежать из старого сада — в Тройсинет. Нам нужно переодеться во что-нибудь подержанное и неприметное, у нас нет подходящей обуви, нечем покрыть голову. Кроме вас, у Сульдрун нет никого, кому она могла бы довериться. Сейчас мы не можем ничего заплатить, но если вы нам поможете, вас вознаградят, когда я вернусь в Тройсинет».
Эйирме довольно долго молчала — дрожание морщин на ее обветренном лице свидетельствовало о напряженном размышлении. Наконец она сказала: «Сделаю, что могу. Мне давно не дает покоя то, как жестоко они обошлись с моей маленькой Сульдрун. А ведь она никогда даже муху пальцем не тронула! Вам нужна только одежда?»
«Ничего, кроме одежды — мы будем очень благодарны».
«Еду для Сульдрун носит судомойка — Баньольда — я хорошо ее знаю. Старая дева, вечно злобствующая — от нее ничего хорошего не ждите. Как только она заметит, что к еде никто не притрагивался, она донесет королю Казмиру, и за вами устроят погоню».
Эйлас обреченно пожал плечами: «У нас нет выбора. Днем придется где-то прятаться».
«У вас есть оружие? Хотя бы острый нож? По ночам творятся недобрые дела. Я частенько вижу, как по лугу носятся какие-то тени, а в тучах перекликаются стервятники».
«Найду какую-нибудь дубину; на первое время сгодится».
Не слишком убежденная, Эйирме хмыкнула: «Я хожу на рынок каждый день. По пути домой буду заходить в сад и забирать еду из корзины. Баньольда ничего не заметит. Если так делать всю неделю, вас уже не поймают — след простынет».
«Но это опасно! Если Казмир узнает, что вы делаете, вам не сносить головы!»
«Дверь в стене почти не видно за лиственницей. А я уж постараюсь, чтобы меня не заметили».
Эйлас выдвинул еще несколько возражений, но не слишком настойчиво. Эйирме не обращала на внимания на его слова — она смотрела вдаль, в сторону леса за лугом: «В лесу, за деревней Глимвод, живут мои старые родители. Отец — дровосек, его изба на отшибе. Иногда, когда у нас полный погреб, я посылаю им немного масла и сыра — их возит на осле мой сын, Коллен. Завтра, по пути на рынок, я принесу вам крестьянские рубахи, шапки, что-нибудь на ноги. Завтра ночью, через час после захода солнца, я встречу вас здесь, на этом самом месте, и вы переночуете в стоге сена. На рассвете Коллен будет готов и проводит вас в Глимвод. Никто не будет знать, что вы убежали, вы можете идти днем. Кто догадается, что пара крестьян с мальчишкой и ослом — принцесса Сульдрун и ее приятель? Мои родители спрячут вас, пока не прекратятся поиски, после чего вы можете добраться до Тройсинета — может быть, через Даот, так будет вернее».
«Не знаю, как вас благодарить, — смущенно сказал Эйлас. — По меньшей мере до моего возвращения в Тройсинет. Там я смогу найти способ выразить свою благодарность».
«Не нужно мне никаких благодарностей! Если я смогу вырвать бедняжку Сульдрун из рук проклятого тирана, ее отца, лучшей награды не придумать! Завтра ночью, через час после захода солнца — приходите».
Вернувшись, Эйлас рассказал Сульдрун о приготовлениях кормилицы: «Так что нам, похоже, не придется бродить ночью по закоулкам, натыкаясь на воров и разбойников».
Сульдрун расплакалась: «Верная старая Эйирме! Я так и не успела поблагодарить ее за доброту!»
«Из Тройсинета она получит достойное вознаграждение».
«И все равно нам понадобится золото. Придется навестить мои комнаты в Хайдионе».
«Страшно подумать».
«Ничего страшного. Я проскользну во дворец и тут же вернусь».
Эйлас поднялся на ноги: «Я должен тебя сопровождать — хотя бы до входа в башню».
«Что ж, пойдем вместе».
Эйлас перелез через стену, открыл засов на двери, и Сульдрун вышла к нему. Некоторое время они стояли у стены, оглядываясь и прислушиваясь. В амбразурах Пеньядора, на разных уровнях, мерцали несколько редких огней. На площади Урквиала в сумерках никого не было.
«Пошли!» — сказала Сульдрун и нырнула в подземный переход, выходивший к сводчатой галерее.
Сквозь проемы арок парапета виднелись светящиеся окна домов столицы. Ночь была теплая — от каменных столбов галереи веяло сыростью, а порой и аммиачным душком — там, где кто-то решил опорожнить мочевой пузырь. В оранжерее преобладали запахи цветов и переспелых фруктов. Над ними мрачно высился Хайдион с множеством окон, озаренных дрожащим светом свечей и факелов.
Впереди чернел полуовальный проем — вход в Восточную башню. «Лучше подожди здесь», — прошептала Сульдрун.
«Что, если кто-нибудь придет?»
«Вернись в оранжерею, спрячься», — Сульдрун подняла защелку и толкнула тяжелую, окованную железом дубовую дверь. Дверь со стоном приоткрылась. Сульдрун заглянула в восьмиугольный вестибюль и обернулась к Эйласу: «Я поднимусь…» Из-под сводов галереи послышались приглушенные голоса, отзвуки приближающихся шагов. Сульдрун потянула Эйласа за собой: «Заходи со мной!»
Вдвоем они проскочили через вестибюль, освещенный несколькими толстыми свечами на выступающих из стены подставках. Слева арочный проход выходил в Длинную галерею; впереди лестница вела на верхние этажи.
По всей Длинной галерее было пусто; из бокового помещения для дежурной прислуги доносились отзвуки веселого разговора, переливчатый смех. Сульдрун взяла Эйласа за руку: «Сюда!»
Они взбежали по лестнице и остановились перед дверью апартаментов Сульдрун. На двери висел тяжелый замок, соединявший две скобы, прибитые заклепками к камню и дереву.
Эйлас осмотрел замок и дверь, подергал замок, проверяя прочность скоб: «Здесь мы не пройдем. Слишком прочно заделано».
Сульдрун провела его к другой двери, без замка, на той же лестничной площадке: «Это гостевая спальня для благородных девиц, приезжавших, чтобы составить мне компанию». Сульдрун открыла дверь, прислушалась: ни звука. В воздухе комнаты чувствовался аромат душистых трав и каких-то притираний, с неприятным застоявшимся душком грязной одежды.
«Здесь кто-то ночует, но она ушла развлекаться», — прошептала Сульдрун.
Они подошли к окну. Сульдрун приоткрыла створку: «Тебе придется подождать здесь. Я много раз тут пролезала, когда хотела незаметно сбежать от гувернантки».
Эйлас с сомнением обернулся к двери: «Надеюсь, никто не придет».
«Если кто-нибудь появится, спрячься в платяном сундуке или под кроватью. Я скоро вернусь». Сульдрун выскользнула в окно и пробралась бочком к окну своей спальни по широкому каменному карнизу. Нажав на створку оконной рамы, она открыла ее и спрыгнула с карниза на пол. Здесь пахло только пылью и давним запустением — вызванной дождями сыростью, подсыхавшей в солнечные дни. В воздухе еще чувствовался едва заметный привкус духов — печальное напоминание о былых временах. На глаза принцессы невольно навернулись слезы.
Она подошла к трюмо с ящичками, где хранились ее гребни и другие мелочи. Трюмо покрылось ровным слоем пыли, к нему давно никто не прикасался. Привычным движением Сульдрун открыла потайное отделение. Внутри ее пальцы сразу нащупали украшения и безделушки — самоцветы, золотые и серебряные поделки — то, что ей дарили главным образом приезжие родственники и прочие посетители; ни король Казмир, ни королева Соллас не радовали дочь частыми подарками.
Сульдрун завязала драгоценности в шейный платок. Подходя к окну, она оглянулась, чтобы попрощаться со своей бывшей спальней.
Никогда больше ее нога сюда не ступит — в этом у нее не было никаких сомнений.
Сульдрун вылезла в окно, пробралась по карнизу и вернулась к Эйласу.
Покидая темную комнату, они сначала слегка приоткрыли дверь и выглянули в щель, после чего вышли на тускло освещенную площадку лестницы. Сегодня ночью, как назло, во дворце еще не спали — видимо, приехали какие-то вельможи. Снизу, из восьмиугольного вестибюля, доносились голоса, и теперь молодые люди не могли сразу убежать тем путем, каким пришли. У них часто бились сердца, они смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами.
Эйлас тихо выругался: «Мы в западне!»
«Нет! — прошептала Сульдрун. — Спустимся по другой лестнице. Не беспокойся, так или иначе мы сбежим. Пошли!» Они побежали на цыпочках по коридору, соединявшему башню с другими помещениями Хайдиона. Так началась игра в прятки, нарушившая все планы и ожидания молодых людей. Они боялись собственных теней, и неоднократно внезапная опасность заставляла их сердца уходить в пятки. Они бегали, стараясь не производить ни звука, то в одну, то в другую сторону по коридорам древнего замка, прячась то в одной, то в другой комнате, отшатываясь и выглядывая из-за углов — из Восточной башни в Зеркальный зал, вверх по винтовой лестнице в старую обсерваторию, по черепичной крыше в гостиную на верхнем этаже, где высокородные любовники назначали тайные свидания, вниз по служебной лестнице в длинный темный коридор вдоль заднего двора, выходивший на галерею для музыкантов над Почетным залом.
Свечи ярко горели в настенных канделябрах — судя по всему, зал приготовили к ночному совещанию или к церемонии, но сейчас в нем было пусто.
Сульдрун и Эйлас спустились по узкой лестнице в каморку, соединенную с Малиновой гостиной, получившей такое наименование благодаря малиновой обивке кресел и диванов — роскошное помещение с бежевыми деревянными панелями обшивки стен, отделанной слоновой костью, и огромным ковром ярко-изумрудного цвета. Сульдрун и Эйлас потихоньку подошли к выходной двери и выглянули в Длинную галерею, где в этот момент никого не было.
«Теперь уже недалеко, — сказала Сульдрун. — Сначала добежим до Почетного зала, а потом, если никто не появится, обратно до вестибюля Восточной башни — и наружу, мимо оранжереи».
Последний раз оглянувшись по сторонам, они добежали до сводчатой ниши входа в Почетный зал. Обернувшись, Сульдрун схватила Эйласа за руку: «Кто-то вышел из библиотеки. Скорее, сюда!»
Они проскользнули в Почетный зал. Здесь они остановились лицом к лицу, с широко раскрытыми глазами, переводя дыхание.
«Кто это был?» — спросил Эйлас.
«Кажется, жрец Умфред».
«Может быть, он нас не заметил».
«Может быть… Если заметил, то обязательно придет проверить. Спрячемся в кладовой!»
«Не вижу никакой кладовой».
«Она за шпалерой. Быстрее! Монах уже за дверью!»
Пробежав к трону в конце зала, они спрятались за бордовым занавесом. Выглядывая в прорезь, Эйлас заметил, как открылась входная дверь — потихоньку, очень осторожно. На фоне тусклого зарева факелов Длинной галереи появился темный силуэт округлой фигуры брата Умфреда.
Несколько секунд Умфред неподвижно стоял под аркой входа; только его бритая голова крутилась — он внимательно осматривал зал. Недоуменно хмыкнув, проповедник медленно двинулся вперед, продолжая крутить головой.
Сульдрун бросилась к задней стене кладовой, нащупала железный стержень в углублении пола и поочередно вставила его в два отверстия.
Эйлас удивился: «Что ты делаешь?»
«Умфред может знать про кладовую, он все тут вынюхивает. Но этого он не может знать».
Потайная дверь отворилась; в темную кладовую вырвалось лилово-зеленое мерцание. «Если Умфред подойдет ближе, мы тут спрячемся», — прошептала Сульдрун.
Эйлас, стоявший у прорези занавеса, сказал: «Нет, он возвращается… Он уходит. Сульдрун?»
«Я здесь! Тут король, мой отец, хранит свою тайную волшебную коллекцию. Иди, посмотри!»
Эйлас подошел к проходу в альков, неуверенно озираясь по сторонам.
«Ничего страшного! — подбодрила его Сульдрун. — Я тут уже была. Этот бесенок в бутылке — маленький леший. Конечно, он хотел бы, чтобы его выпустили, но я боюсь, что он настолько озлобился в заточении, что будет мстить даже своим освободителям. Зеркало на стене — Персиллиан; он говорит, когда у него хорошее настроение. А из этого коровьего рога текут или свежее молоко, или мед — в зависимости от того, кто его держит».
Эйлас осторожно шагнул внутрь. Желтоватый леший раздраженно встрепенулся и уставился на него из бутыли. Возбужденно взметнулись светящиеся цветные блестки в высоких флаконах на полке. Висевшая в тени под потолком маска горгульи чуть наклонилась к Эйла-су и растянулась в недоброй усмешке.
«Уйдем отсюда, пока вся эта чертовщина не навела на нас порчу!» — встревожился Эйлас.
«Никакого вреда эти вещи мне не сделали, — возразила Сульдрун. — А зеркало знает, как меня зовут, и говорит со мной».
«Того, кто слушает колдовские голоса, ждет беда! Пойдем! Нам здесь не место!»
«Подожди, Эйлас. Может быть, зеркало опять что-нибудь скажет — оно, кажется, доброе. Персиллиан, ты здесь?»
Из зеркала послышался печальный голос: «Кто зовет Персиллиана?»
«Сульдрун! Ты говорил со мной раньше, помнишь? И называл меня по имени. Вот мой любовник, Эйлас».
Зеркало издало мучительный стон и принялось декламировать нараспев, заунывным басом — медленно, так, чтобы можно было безошибочно разобрать каждое слово:
«Тебя к ногам спасительницы, Эйлас, Безлунной ночью море принесло, И с ней, забывшись страстью неизбежной, Зачал ты сына всем врагам назло. Какой бы путь ни выбрал ты сегодня, Везде прольешь ты слезы, кровь и пот, Но свой союз скрепить обрядом брачным Обязан ты, чтобы продолжить род. Давно служу я королю Казмиру, Три раза предрекал ему провал: Четвертый раз он спрашивать боится, И ждать свободы я уже устал. Ты должен, Эйлас, взять меня с собою: Под деревом Сульдрун, на берегу Укрой меня — и там, под шум прибоя Блаженным сном забыться я смогу».Невольно, как во сне, Эйлас протянул руки к раме Волшебного Зерцала и снял его с металлического штырька, торчавшего из стены. Продолжая держать зеркало перед собой, он в замешательстве спросил: «Каким образом мы можем обвенчаться?»
Персиллиан отозвался из глубины зеркала звучным, многозначительным голосом: «Ты похитил меня у Казмира, Эйлас! Отныне я принадлежу тебе. Я отвечу тебе три раза — и ты уже задал первый вопрос. Но если ты спросишь меня в четвертый раз — прощай, я буду наконец свободен!»
«Хорошо — как тебе угодно. Но ты не ответил на мой вопрос».
«Возвращайтесь в сад, вас никто не задержит. Там будут скреплены ваши брачные узы — позаботься о том, чтобы они были неопровержимо подтверждены. А теперь торопитесь, время не ждет! Вы должны вернуться прежде, чем двери Хайдиона запрут на засовы!»
Без лишних слов Сульдрун и Эйлас покинули тайное хранилище Казмира, плотно прикрыв за собой дверь, из-за которой настойчиво пыталось просочиться дрожащее лилово-зеленое свечение. Сульдрун приложила глаз к прорези шпалеры — в Почетном зале не было никого, кроме пятидесяти четырех кресел, производивших на нее такое впечатление в детстве. Теперь казалось, что кресла ссохлись и постарели — они уже не выглядели так грозно и величественно. Тем не менее, Сульдрун чувствовала, что кресла задумчиво, мрачновато наблюдают за ней и Эйласом, пока они спешили к выходу.
Пробежав по пустой Длинной галерее в восьмиугольный вестибюль Восточной башни, они вышли под ночное небо. По пути к Урквиалу им пришлось срочно скрыться в оранжерее — навстречу, топая сапогами, звеня оружием и ругаясь, шли четыре дворцовых стражника.
Шаги стражников затихли вдали. Лунный свет, проливаясь под арками парапета, создавал на полу галереи вереницу бледно-серых форм, перемежавшихся тенями чернее ночи. Внизу, в городе, еще мерцали огни, но звуки столицы не долетали до королевского дворца. Сульдрун и Эйлас пробежали по сводчатой галерее, нырнули в туннель и проскользнули в старый сад через дощатую дверь в стене Зольтры. Эйлас вынул зеркало из-под туники: «Персиллиан, я задал тебе один вопрос и постараюсь больше ничего не спрашивать, пока не возникнет такая необходимость. И теперь я не спрашиваю тебя, каким образом мне следует тебя спрятать, чтобы выполнить твою просьбу — но если ты желаешь дать более подробные указания, я тебя выслушаю».
Персиллиан поспешно заговорил: «Спрячь меня, Эйлас, спрячь меня сейчас же под старым лимонным деревом. Под камнем, где любит сидеть Сульдрун, есть трещина — спрячь туда меня и все золото, что вы взяли с собой. Торопись, времени почти не осталось!»
Эйлас и Сульдрун спустились к часовне. Эйлас направился дальше по тропе к старому цитрусу; приподняв плоский камень под деревом, он нашел расщелину и поместил в нее Волшебное Зерцало и завязанные в шейный платок драгоценности.
Сульдрун подошла ко входу в часовню и остановилась, удивленная отблеском пламени горевшей внутри свечи. Она открыла дверь и зашла внутрь. На скамье за самодельным столом дремал, положив голову на руки, брат Умфред. Глаза его открылись, он поднял голову: «Сульдрун! Вернулась наконец! Ах, Сульдрун, непутевая баловница! Где ты проказничала? Чем ты занималась за стенами своего маленького королевства?»
В испуге и смятении, Сульдрун молчала. Брат Умфред приподнял грузное тело и стал приближаться, расплывшись в обаятельной улыбке и полузакрыв глаза, словно слегка разъехавшиеся в разные стороны. Он взял похолодевшую Сульдрун за руки: «Драгоценное дитя! Где ты была?»
Сульдрун попыталась отойти, но хватка проповедника стала крепче.
«Я бегала во дворец за плащом и платьем… Отпустите мои руки!»
Брат Умфред только прижался ближе. Дыхание его участилось, физиономия порозовела: «Сульдрун, прелестнейшее из земных созданий! Знаешь ли ты, что я видел, как ты танцевала по коридорам с дворцовым лакеем? И я спросил себя — неужели это безупречная Сульдрун, целомудренная Сульдрун, такая задумчивая и скромная? И я сказал себе: нет, не может быть! Однако, возможно, она не так уж холодна, как притворяется?»
«Нет, нет! — выдохнула Сульдрун, пытаясь выдернуть руки. — Пожалуйста, отпустите!»
Умфред не отпускал ее: «Сжалься, Сульдрун! Я человек милосердный и снисходительный, но даже я не безразличен к красоте! Давно, драгоценная Сульдрун, я мечтал отведать твоего сладостного нектара — и не забывай, что ради тебя я готов пожертвовать святостью рукоположения! Так что теперь, драгоценное дитя, каковы бы ни были твои ночные похождения, они только разгорячили мою кровь. Обними меня, золото мое, радость моя, моя нежная проказница, лукавая притворщица!»
Эйлас вернулся ко входу в часовню. Сульдрун заметила его и движением головы предупредила: отойди, не показывайся! Подняв колено, она уперлась монаху в брюхо и оторвалась от него: «Жрец! Мой отец услышит о твоих приставаниях!»
«Твой отец плевать на тебя хотел, — желчно ответил брат Умфред. — А теперь не трепыхайся! Или мне придется причинить тебе боль, чтобы наше соитие увенчалось успехом».
Эйлас не мог больше сдерживаться. Он выступил вперед и заехал священнику кулаком в висок — тот повалился на пол. Сульдрун с отчаянием сказала: «Эйлас, было бы лучше, если бы ты спрятался».
«И позволил бы этой похотливой твари тебя насиловать? Да я ему шею сверну! В самом деле, почему бы не свернуть ему шею — и дело с концом!»
Держась за стену, брат Умфред с трудом поднялся на колени — в широко раскрытых глазах его мерцали отблески пламени свечи.
Сульдрун с сомнением произнесла: «Нет, Эйлас. Я не хочу его смерти».
«Он донесет королю».
Отталкивая воздух ладонями, брат Умфред возопил: «Не донесу, никогда! Мне доверяют тысячи сокровенных тайн — я их храню, как свои собственные!»
«Пусть он засвидетельствует наш брак, — задумчиво сказала Сульдрун. — По сути дела, жрец мог бы обвенчать нас по христианским обычаям. Они не хуже любых других и в последнее время считаются законными».
Держась рукой за голову и что-то бессвязно бормоча, миссионер поднялся на ноги.
«Тогда венчай нас, раз ты жрец, — сказал ему Эйлас. — И чтобы все было по правилам!»
Брат Умфред одернул рясу, пытаясь придать своей осанке какое-то достоинство: «Обвенчать вас? Это невозможно».
«Возможно, — возразила Сульдрун. — Ты же венчал прислугу во дворце?»
«В часовне Хайдиона!»
«Здесь тоже часовня. Ты сам ее кропил святой водой».
«Но она осквернена! В любом случае, только крещеные христиане могут причащаться к таинствам».
«Так окрести нас, и поскорее!»
Брат Умфред с улыбкой покачал головой: «Прежде всего новообращенные должны принять истинную веру и должным образом приготовиться. А во-вторых, король Казмир будет в ярости. Он отомстит и вам, и мне — и отомстит страшно!»
Эйлас вытащил из поленницы увесистую корягу: «Жрец, эта дубина отомстит тебе раньше короля Казмира. Венчай нас сию минуту — или я проломлю тебе башку!»
Сульдрун взяла его за руку: «Эйлас, не надо! Обвенчаемся так, как это делают крестьяне — а он засвидетельствует обряд. И не нужно никакого крещения. Язычники мы или христиане — какая разница?»
Брат Умфред снова не согласился: «Я не могу участвовать в языческом обряде».
«Можешь!» — не допускающим возражений тоном сказал Эйлас.
Сульдрун и Эйлас подошли к столу и произнесли заклинание крестьянского свадебного обряда:
«Да будет всем известно, что мы нераздельно соединены узами брачного обета! Мы клянемся делить отныне хлеб насущный».Молодожены разделили корку хлеба и съели ее.
«Отныне нас поит один и тот же родник».Они выпили воды из одной чарки.
«Отныне нас греет один и тот же огонь».Они поднесли ладони к пламени свечи.
«Отныне в наших жилах течет одна и та же кровь».Эйлас взял у Сульдрун шпильку для волос, проколол невесте подушечку указательного пальца, сделал то же самое со своим пальцем, и приложил каплю своей крови к капле, выступившей на пальце Сульдрун.
«Отныне сердца наши едины в любви и согласии».Молодожены поцеловались и улыбнулись.
«Посему мы торжественно заявляем, что вступили в брак и стали мужем и женой согласно законам человеческим и велениям благосклонной природы».Эйлас отнял у проповедника поясную суму, порылся в ней и вынул перо, флакон с чернилами и свиток пергамента: «Пиши, жрец: «Сегодня, такого-то числа, я засвидетельствовал бракосочетание Сульдрун и Эйласа». И подпишись своим именем».
Брат Умфред трясущейся рукой оттолкнул протянутое перо: «Гнев короля Казмира обрушится на мою голову!»
«Гнев моей дубины обрушится на твою голову! Пиши!»
Отчаявшись, священник настрочил продиктованные слова: «А теперь позвольте мне уйти подобру-поздорову».
«Чтобы ты поспешил обо всем рассказать Казмиру? — Эйлас покачал головой. — Не выйдет».
«Ничего не бойтесь! — воскликнул Умфред. — Я буду хранить молчание, как могила! Мне известны тысячи тайн!»
«Поклянись! — приказала Сульдрун. — Встань на колени. Поцелуй священную книгу, которую ты носишь в суме, и поклянись под страхом вечного проклятия и адского пламени, что никогда никому не расскажешь о том, что слышал, видел и делал сегодня ночью!»
Взмокшая физиономия проповедника стала пепельно-серой. Переведя взгляд с лица Сульдрун на руку Эйласа, сжимавшую корягу, он медленно опустился на колени, приложился губами к Евангелию и произнес клятву.
Пошатываясь, толстяк поднялся на ноги: «Я засвидетельствовал. Я поклялся. Могу я, наконец, уйти?»
«Нет, — мрачно ответил Эйлас. — Я тебе не верю. Боюсь, что алчности и мстительности у тебя избыток, а совести и чести — ни на грош. Ты можешь нас предать — я не могу допустить такой риск».
На мгновение брат Умфред даже потерял дар речи от праведного негодования: «Но я же поклялся на Священном Писании!»
«И с такой же легкостью ты можешь отречься от клятвы, а потом замолить свой грех — не так ли? Проще всего было бы тебя прикончить на месте».
«Нет!»
«Тогда придется придумать что-нибудь еще».
Некоторое время все трое молча стояли, глядя друг на друга. Эйлас встрепенулся первый: «Жрец, подожди здесь и не пытайся сбежать, а то получишь по голове дубиной — мы будем за дверью».
Эйлас и Сульдрун вышли под звездное небо и остановились в нескольких шагах от входа. Эйлас хрипло прошептал, опасаясь, что брат Умфред прижался ухом к двери и подслушивает: «Жрецу нельзя доверять».
«Я знаю, — кивнула Сульдрун. — Он скользкий, как угорь».
«И все же я не могу просто так его прикончить. Мы не можем ни связать его, ни заточить где-нибудь — даже если бы Эйирме согласилась его сторожить, его начнут искать, и ее пособничество обнаружат. Остается только одна возможность. Нам придется расстаться. Я возьму жреца с собой и поведу на восток. Никто не обратит на нас внимания — мы будем спокойно идти. Я прослежу за тем, чтобы он не сбежал и не звал на помощь — все это трудно и неприятно, но ничего не поделаешь! Через пару недель я ускользну от него, пока он спит, доберусь до Глимвода и отыщу тебя, а дальше все будет по плану».
Сульдрун обняла Эйласа и прижалась головой к его груди: «Нам придется расстаться?»
«Нет никакого другого способа сохранить в тайне наш побег — если я не пойду и не убью его сейчас же. А я не могу просто так убить безоружного человека. Я возьму несколько золотых побрякушек, а ты забери остальные драгоценности и волшебное зеркало — оно пригодится. Завтра, через час после захода солнца, приходи к Эйирме, ее сын проводит тебя к хижине ее отца. Там мы и встретимся. Спустись к лимонному дереву, принеси мне несколько золотых вещиц, чтобы я мог обменять их на еду и питье. А я посторожу жреца».
Сульдрун побежала вниз по тропе и скоро вернулась с золотом. Молодожены зашли в часовню. Брат Умфред стоял, опираясь на стол и мрачно глядя на пламя свечи.
«Жрец! — сказал Эйлас. — Тебе и мне предстоит отправиться в путь. Будь добр, повернись ко мне спиной. Нужно связать тебе руки, чтобы ты не делал глупостей. Подчиняйся — и не замышляй никаких каверз! Предупреждаю тебя под страхом смерти».
«Значит, из-за вас мне придется терпеть всевозможные лишения?» — буркнул проповедник.
«Об этом тебе следовало подумать прежде, чем ты явился сюда насильничать. Повернись, сбрось рясу и заложи руки за спину».
Вместо этого Умфред бросился к поленнице, тоже выхватил корягу и ткнул Эйласа в грудь.
Эйлас пошатнулся и отступил на пару шагов. Отбросив в сторону стоявшую у него на пути Сульдрун, монах выбежал из часовни. Эйлас пустился вдогонку, но дородный проповедник проявил завидную прыть и уже выскочил за дощатую дверь в стене, крича изо всех сил: «Стража! На помощь! Предательство! Убийство! Ко мне, помогите! Схватите предателя!»
Из туннеля, ведущего к сводчатой галерее, с топотом прибежали четыре стражника — те самые, от которых Эйлас и Сульдрун прятались в оранжерее. Они окружили и схватили и Эйласа, и Умфреда: «Что тут такое? Почему поднимаете шум?»
«Позовите короля Казмира! — орал священник. — Не теряйте ни минуты! Этот бродяга изнасиловал принцессу Сульдрун — ужасное преступление! Разбудите короля Казмира, я говорю! Торопитесь!»
Казмир еще не спал и лично явился на плац Урквиала. Задыхаясь от волнения, брат Умфред изложил ему свои обвинения: «Я видел их во дворце! Я узнал принцессу с этим человеком — он бродяга, уличный разбойник! Я следовал за ними сюда и — представьте себе такую наглость! — они потребовали, чтобы я их обвенчал, совершив христианский обряд! Я отказался наотрез и предупредил, что их прегрешение не пройдет даром!»
Сульдрун, стоявшая у двери в стене, вышла вперед: «Государь, не гневайтесь на нас. Это Эйлас, мой муж, мы обвенчались. Мы любим друг друга — пожалуйста, позвольте нам жить в мире и согласии. Если вы пожелаете, мы уйдем из Хайдиона и никогда не вернемся».
Брат Умфред, еще перевозбужденный событиями ночи, не мог молчать: «Они мне угрожали! Я чуть не сошел с ума от страха, меня хотели убить! Меня вынудили засвидетельствовать языческий брак! Если бы я не согласился подписать свидетельство, бродяга проломил бы мне голову!»
Король Казмир приказал ледяным тоном: «Довольно, молчи! С тобой я разберусь позже». Он обернулся к начальнику стражи: «Приведите Зерлинга!» Король повернулся к Сульдрун. Будучи в ярости или в сильном возбуждении, Казмир всегда говорил исключительно ровно и бесстрастно. Таким тоном он и обратился теперь к дочери:
«Вижу, что ты нарушила мой приказ. Каковы бы ни были причины такого проступка, они не служат достаточным оправданием».
Сульдрун тихо сказала: «Вы мой отец. Разве вы не хотите, чтобы я была счастлива?»
«Я — король Лионесса. Каковы бы ни были чувства, которые я испытывал когда-то, им положило конец твое пренебрежение к моим требованиям. Тебе известно, как и почему это произошло. А теперь ты завела любовника, безродного мужлана. Быть посему! Мой гнев не утолен. Возвращайся в сад; там ты проведешь остаток своих дней. Ступай!»
Опустив плечи и не закрывая дверь в стене, Сульдрун вернулась в сад и спустилась по тропе. Король смерил Эйласа высокомерным взглядом: «Твоя самонадеянность невероятна. Что ж, у тебя будет достаточно времени, чтобы поразмыслить о своей ошибке. Зерлинг! Где Зерлинг?»
«Здесь, ваше величество!» — вперед выступил стоявший за стражниками лысый приземистый субъект с покатыми плечами, густой темно-рыжей бородой и круглыми, словно удивленными глазами: Зерлинг, главный палач короля Казмира — человек, которого в Лио-нессе боялись чуть ли не больше самого короля.
Казмир тихо сказал палачу несколько слов.
Зерлинг надел Эйласу на шею петлю с поводком и повел его через Урквиал к Пеньядору, а затем вокруг этого мрачного здания, на задний двор. Там, при свете полумесяца, он снял с Эйласа петлю и обвязал ему грудь толстой веревкой. Эйласа подняли над каменным краем, за которым зияла черная пустота, и стали опускать — все ниже и ниже, глубже и глубже. Наконец ступни Эйласа ударились о дно. Веревка, упавшая в яму вслед за ним, стала лаконичным символом бесповоротности.
В глухом мраке царила полная тишина. В воздухе пахло влажным камнем с примесью разложившихся экскрементов. Минут пять Эйлас стоял и смотрел вверх, на далекое отверстие шахты. Потом он нащупал в темноте одну из стен — до нее было примерно шесть шагов. Нога его наткнулась на что-то твердое и округлое. Нагнувшись, Эйлас нащупал череп. Отойдя от скелета в сторону, Эйлас сел, прислонившись спиной к стене. Через некоторое время веки его устало сомкнулись, сон одолевал его. Он пытался не заснуть, потому что боялся того, что его ожидало, когда он проснется… Но в конце концов он заснул.
Эйлас проснулся, и опасения оправдались. Вспомнив все, что произошло, он закричал от отчаяния, не в силах поверить своему горю. Как, после чудесного спасения, с ним могла случиться такая трагедия?
Слезы покатились у него по щекам, он спрятал лицо в ладонях и зарыдал.
Прошел час — Эйлас сидел, сгорбившись на корточках у стены, как человек разрушенный и побежденный.
В отверстие шахты стал просачиваться бледный свет; теперь Эйлас мог оценить размеры темницы. Круглый пол, шагов двенадцать в поперечнике, был выложен тяжелыми каменными плитами. Каменные стены сначала поднимались вертикально, но чуть выше головы начинали сужаться воронкой, переходившей в центральную шахту. Расстояние от пола до нижнего отверстия шахты превышало два человеческих роста. У стены были навалены кучей кости и черепа. Эйлас насчитал десять черепов; другие, возможно, скрывались под костями. Рядом лежал отдельный скелет — видимо, последний обитатель подземного каземата.
Эйлас поднялся на ноги, встал посреди камеры и взглянул наверх, в шахту. Где-то высоко, очень высоко, виднелся маленький диск голубого неба — неба, полного простора и свежего ветра! И снова слезы потекли из глаз молодого узника.
Он изучил шахту. Достаточно широкая — в нее могли бы плечом к плечу протиснуться два человека — она была выложена грубо обтесанным камнем и поднималась от нижнего отверстия в потолке до верхнего, выходившего наружу, на двадцать — может быть, даже двадцать пять ярдов. Точно определить высоту шахты на глаз было трудно.
Эйлас опустил голову. Предшественники оставили на стенах свои имена и памятные записки. Последний выцарапал на стене, над тем местом, где лежал его скелет, целый перечень из двенадцати имен, расположенных столбцом. Слишком подавленный, чтобы интересоваться чьими бы то ни было несчастьями, кроме своих, Эйлас отвернулся.
В темнице не было никаких предметов. Под шахтой лежала веревка, сложившаяся при падении во что-то вроде беспорядочно покосившегося конуса. Рядом с кучей костей Эйлас заметил полусгнившие остатки других веревок, одежды, потемневших кожаных застежек и ремешков.
Скелет словно следил за ним пустыми глазницами. Эйлас перетащил его в общую кучу и повернул череп так, чтобы он смотрел в стену. Потом он снова присел на прежнее место. Его внимание привлекла надпись на противоположной стене: «Новичок! Добро пожаловать!»
Эйлас крякнул и попытался отвлечься другими мыслями. Так началось его заточение.
Глава 12
Король Казмир отправил посыльного в Тинцин-Фюраль; в свое время тот вернулся с трубчатым футляром из слоновой кости. Главный герольд извлек из футляра пергаментный свиток и прочел королю полученное сообщение:
«Высокородный государь!
Как всегда, с уважением прошу принять мои наилучшие пожелания!
Рад узнать о Вашем предстоящем посещении. Спешу заверить Вас, что наше гостеприимство будет полностью соответствовать высокому положению Вашего королевского величества и Вашей вельможной свиты, которая, если я могу позволить себе такую рекомендацию, должна состоять из не более чем восьми человек, так как Тинцин-Фюраль значительно уступает Хайдиону роскошью и возможностями.
Надеюсь вскоре приветствовать Вас самым искренним и сердечным образом!
ФОД КАРФИЛИОТ, герцог долины Эвандера».Казмир тут же отправился на север в сопровождении двадцати рыцарей, десяти слуг и трех походных фургонов со всеми удобствами для его персоны.
Первую ночь королевский отряд провел в Тваннике, замке герцога Болдреда. На следующий день они продолжали путь на север через Троаг, страну хаотических кряжей и ущелий. На третий день отряд пересек границу Северной Ульфляндии. Часа через три после полудня они приблизились к Воротам Цербера — теснине между отвесными утесами, закупоренной крепостью Кауль-Боках. Гарнизон крепости состоял из дюжины обросших субъектов, напоминавших сброд, а не солдат, и коменданта, находившего разбой гораздо более прибыльным занятием, нежели сбор положенной платы с проезжих.
Предупрежденная окриком часового, кавалькада из Лионесса остановилась и стала ждать, пока бравые защитники крепости, набычившись под стальными шлемами, разглядывали приезжих с загородивших ущелье укреплений.
Лионесский рыцарь, сэр Уэлти, направил коня к воротам крепости.
«Стой! — приказал ему комендант. — Назовите свои имена, свое происхождение, пункт назначения и цель вашей поездки, чтобы мы могли назначить сумму законного сбора».
«Мы — знатные рыцари на службе короля Лионесса, Казмира. Мы едем к герцогу долины Эвандера по его приглашению и освобождены от подорожной пошлины!»
«Никто не освобожден от сбора, кроме короля Орианте и великого бога Митры! С вас причитаются десять серебряных флоринов».
Сэр Уэлти отъехал назад, чтобы посоветоваться с королем, задумчиво разглядывавшим крепость. «Заплати! — сказал Казмир. — Мы разберемся с этими мошенниками на обратном пути».
Сэр Уэлти вернулся к воротам крепости и презрительно бросил коменданту мешочек с монетами.
«Проезжайте, господа».
Выстроившись в колонну по две лошади в ряд, кавалькада проехала через Кауль-Боках; эту ночь король и рыцари спокойно провели на лугу подле южного притока Эвандера.
В полдень следующего дня отряд остановился под Тинцин-Фюралем, оседлавшим высокий утес и словно выросшим, как продолжение скалы из столь же неприступного камня.
Казмир и восемь его рыцарей двинулись вперед; остальные разбили лагерь на берегу Эвандера.
Из замка спустился на коне герольд, обратившийся к Казмиру: «Государь, герцог Карфилиот просит передать его приветствия и следовать за мной. Мы поднимемся извилистой дорогой по склону утеса — прошу не беспокоиться; этот путь опасен только для наших врагов. Я поеду вперед».
Отряд последовал за герольдом; через некоторое время рыцари начали морщиться от характерного зловония падали, доносившегося с порывами ветра. Неподалеку — там, где излучина Эвандера пересекала зеленый луг — возвышался ряд из двадцати высоких заостренных столбов, половину которых увенчивали трупы.
«Трудно назвать это приветственным символом», — заметил герольду король Казмир.
«Ваше величество, этот символ напоминает врагам герцога о том, что его терпение не бесконечно».
Казмир пожал плечами, оскорбленный не столько поведением Карфилиота, сколько отвратительной вонью.
У основания утеса гостей ждала почетная стража — четыре рыцаря в церемониальных латах. Казмир удивился тому, насколько точно Карфилиот предугадал время его прибытия. Герцогу подали какой-то сигнал из Кауль-Бокаха? Предупредили шпионы из Хайдиона, опередившие кавалькаду? Последняя мысль заставила Казмира нахмуриться — ему никогда не удавалось внедрить своих шпионов в Тинцин-Фюраль.
Конный отряд долго поднимался на утес по дороге, вырубленной в скале, и уже на высоте птичьего полета над рекой повернул под зубьями подъемных ворот на внешний двор замка.
Навстречу вышел герцог Карфилиот; король Казмир спешился, и они обнялись, как того требовали церемониальные правила.
«Государь, я рад принять вас у себя, — сказал Карфилиот. — И если я не сделал подходящие праздничные приготовления, прошу меня извинить — причиной тому не отсутствие желания, а отсутствие времени; с тех пор, как я ответил на ваше письмо, прошло лишь несколько дней».
«Меня ваш прием вполне устраивает, — отозвался Казмир. — Я здесь не для того, чтобы развлекаться. Вместо того, чтобы праздно проводить время, хотел бы снова обсудить возможности, сулящие значительные выгоды нам обоим».
«Превосходно! Меня всегда интересуют такие возможности. Это ваш первый визит в Тинцин-Фюраль, не так ли?»
«В молодости я видел замок издали. Вне всякого сомнения, это внушительная цитадель».
«Бесспорно. Мы контролируем важные пути в Лионесс и в Исс, дорогу к горным лугам Ульфляндии и пограничную дорогу на север, в Даот. Мы не нуждаемся в поддержке извне. Я просверлил в скале глубокий колодец, до водоносного слоя. Наших запасов хватит на годы осады. Четыре человека могут защищать подъездной серпантин от тысячи, даже от миллиона нападающих. Я считаю свою крепость неприступной».
«Склонен с вами согласиться, — отозвался Казмир. — И все же, как насчет этой седловины? Если вражеские силы займут вершину с тыльной стороны замка, по седловине к замку можно было бы продвинуть — с большими потерями, разумеется — осадные орудия».
Карфилиот повернулся, разглядывая северный хребет, соединенный с его утесом седловиной — так, словно никогда не замечал это обстоятельство: «Действительно, такая возможность существует».
«И вас она не беспокоит?»
Карфилиот рассмеялся, сверкнув белоснежными ровными зубами: «Мои враги давно и подробно изучают возможность нападения со стороны Костоломного хребта. Достаточно сказать, что по поводу седловины у меня заготовлены несколько маленьких хитростей».
Казмир понимающе кивнул: «Отсюда открывается прекрасный вид!»
«Верно. В ясный день я вижу из рабочего кабинета — наверху, в башне — всю долину реки отсюда до Исса. Но вам следует отдохнуть с дороги, после чего мы сможем продолжить беседу».
Казмира провели в анфиладу помещений с высокими сводчатыми потолками и окнами, выходившими к долине Эвандера — нежнозеленому ковру, на протяжении двадцати миль сопровождавшему слегка извилистую ленту реки до самого моря, блестевшего на горизонте. Из приоткрытых окон дул ветерок, свежесть которого время от времени нарушалась слабым надоедливым запашком. Казмир вспомнил о врагах Карфилиота, молчаливо сидящих на заостренных столбах далеко внизу, на прибрежном лугу.
В его уме возник непрошеный образ: осунувшееся, бледное лицо Сульдрун, привезенной в Тинцин-Фюраль и дышащей гнилым воздухом разложения. Казмир заставил этот образ исчезнуть. Неприятные проблемы приходится решать неприятными средствами.
Два обнаженных до пояса чернокожих мавра — мальчишки в тюрбанах из пурпурного шелка, алых шароварах и сандалиях со спирально закрученными носками — помогли королю принять ванну, после чего облачили его в шелковое исподнее и рыжевато-бежевую мантию, украшенную черными розетками.
Казмир спустился по лестнице в большой зал мимо огромного вольера, где с ветки на ветку перелетали птицы с разноцветным оперением. Карфилиот ждал его у основания лестницы. Оба присели друг против друга на небольшие диваны; им подали мороженый фруктовый шербет в широких серебряных кубках.
«Очень неплохо! — похвалил Казмир. — Вы умеете принимать гостей».
«У нас непринужденная обстановка — надеюсь, вы не слишком соскучитесь», — любезно отозвался Карфилиот.
«Я приехал, чтобы обсудить важный вопрос», — Казмир поставил на столик кубок с фруктовым льдом и покосился на лакеев. Карфилиот прогнал прислугу взмахом руки: «Продолжайте».
Казмир откинулся на спинку дивана: «Король Гранис недавно снарядил дипломатическую миссию, на одном из своих новых военных кораблей. Корабль этот заходил в Блалок, в Помпероль, в Даот, в годелийский порт Клуггах и в Исс. Его послы критиковали мои амбиции и предлагали союз с тем, чтобы нанести мне поражение. Им не удалось заручиться существенной поддержкой, несмотря на тот факт, — тут Казмир позволил себе холодную улыбку, — что я не пытаюсь скрывать свои намерения. Каждый надеется, что драться придется другим; каждый желает остаться правителем того единственного королевства, которое не будет затронуто объединением других государств. Уверен, что Гранис ничего большего и не ожидал — он всего лишь хотел подтвердить свою репутацию контролирующего проливы предводителя сил, оказывающих сопротивление Лионессу. В этом отношении он преуспел. Его корабль легко уничтожил галеру ска, что сразу изменило всеобщие представления о ска — их больше невозможно считать непобедимыми, а преобладание Тройсинета в море укрепилось. Тройсы понесли, однако, потери — погибли капитан их корабля и один из принцев, находившихся на борту.
С моей точки зрения ситуация предельно ясна. Тройсинет стал сильнее — следовательно, я должен нанести удар и восстановить равновесие сил. Очевидная мишень для такого удара — Южная Ульфляндия, откуда я могу напасть на ска в Северной Ульфляндии прежде, чем они успеют объединить свои разрозненные кланы. После того, как я захвачу крепость Поэлитетц, Даот будет у меня в руках. Одри не сможет оказывать мне сопротивление на двух фронтах, западном и южном. Следовательно, прежде всего — Южная Ульфляндия. Такая кампания может быть проведена только с максимальной эффективностью, то есть ваше сотрудничество становится необходимым предварительным условием», — Казмир выжидающе замолчал.
Задумчиво глядя в огонь, потрескивавший в камине, Карфилиот не торопился отвечать. Молчание становилось неудобным. Карфилиот встрепенулся и сказал: «Как вам известно, вы можете рассчитывать на мое личное сочувствие вашим намерениям, но я не вполне свободен в своих действиях и вынужден вести себя осторожно».
«В самом деле? — поднял брови Казмир. — Насколько я понимаю, вы не ссылаетесь на формальное подчинение королю Орианте в качестве вассала?»
«Ни в коем случае».
«Кто, позвольте спросить, те злоумышленники, которых вы так настойчиво пытаетесь убедить отказаться от их планов?» — Казмир поморщил нос, указав большим пальцем на окно.
Карфилиот досадливо махнул рукой: «Согласен — пренеприятнейший запах. Это бандиты с горных лугов, величающие себя баронами, но владеющие каменистыми кочками с несколькими пучками травы — не более, чем разбойники с большой дороги. В наши дни честный человек, решивший поохотиться в вересковых холмах, серьезно рискует жизнью. В Южной Ульфляндии, по сути дела, царит полное беззаконие — исключением остается только долина Эвандера. Бедняга Орианте не может справиться с собственной женой, а с королевством и подавно. Каждый предводитель клана воображает себя аристократом и строит горную крепость, после чего грабит соседей, совершая вылазки. Я пытаюсь навести порядок: неблагодарное занятие. Меня называют деспотом и чудовищем. Но суровое обращение — единственный язык, который понимают эти дикие горцы».
«И они — те самые враги, существование которых заставляет вас проявлять осторожность?»
«Нет, — Карфилиот поднялся на ноги и повернулся спиной к камину, глядя на Казмира сверху вниз с холодным безразличием. — Откровенно говоря, факты таковы: я — ученик чародея. Я учусь у великого Тамурелло и взял на себя определенные обязательства. В частности, я обязан советоваться с ним по вопросам, касающимся государственной политики. Такова ситуация».
Казмир смотрел прямо в глаза Карфилиоту: «Когда я могу рассчитывать на получение вашего ответа?»
«Зачем ждать? — пожал плечами Карфилиот. — Можно решить этот вопрос безотлагательно. Следуйте за мной».
Герцог и король поднялись в рабочий кабинет Карфилиота. Любопытствующий Казмир бдительно подмечал детали и хранил молчание.
На первый взгляд магический инструментарий Карфилиота отличался почти позорной скудностью — в сравнении с ним даже собрание редкостей короля Казмира можно было назвать впечатляющим. «Надо полагать, — подумал Казмир, — что прочее оборудование Карфилиота спрятано в шкафах».
Очевидно важнейшей и крупнейшей достопримечательностью кабинета герцога была вертикальная рельефная карта Хайбраса из разноцветных пород дерева. С тыльной стороны установленной посреди помещения карты было вырезано лицо — нечто вроде грубого, даже карикатурного изображения физиономии Тамурелло. Резчик явно не стремился польстить чародею. Выпуклый лоб навис над не менее выпуклыми глазами; щеки и губы подчеркивал ярко-красный пигмент поразительно неприятного оттенка. Карфилиот демонстративно воздерживался от разъяснений. Он потянул резное изображение за мочку уха: «Тамурелло! Тебя вызывает Фод Карфилиот!» Герцог прикоснулся ко рту изображения: «Тамурелло, говори!»
Рот изображения приоткрылся с деревянным треском: «Слышу и говорю».
Карфилиот прикоснулся к глазам резной маски: «Тамурелло! Взгляни на меня и на короля Лионесса, Казмира. Мы рассматриваем возможность вторжения его армий в Южную Ульфляндию с тем, чтобы подавить беззаконие и расширить сферу мудрого правления короля Казмира. Нам известно, что ты предпочитаешь не вмешиваться в людские дела; тем не менее, мы обращаемся к тебе за советом».
Изображение произнесло: «Рекомендую не допускать в Южную Ульфляндию иностранные войска, и тем более армии Лионесса. Король Казмир, твои цели делают тебе честь, но попытка их достижения привела бы к возмущениям по всему Хайбрасу, в том числе в Даоте, что было бы для меня чрезвычайно неудобно. Советую тебе вернуться в Лионесс и заключить мир с Тройсинетом. Карфилиот, тебе я советую решительно использовать все влияние Тинцин-Фюраля, препятствуя любым вторжениям в Южную Ульфляндию».
«Благодарю! — отозвался Карфилиот. — Мы обязательно учтем твои рекомендации».
Казмир не сказал ни слова. Король и герцог вместе спустились в гостиную, где продолжали разговаривать о малозначительных предметах примерно в течение часа. Затем Казмир объявил, что готов отойти ко сну, и Карфилиот пожелал ему приятно провести ночь.
Поутру король Казмир рано собрался в путь, выразил Карфилиоту благодарность за гостеприимство и без дальнейших церемоний удалился со своей свитой.
К полудню отряд Казмира приблизился к Кауль-Бокаху. Король Казмир и половина его рыцарей проехали через крепость, уплатив сбор — восемь серебряных флоринов. За воротами крепости они сразу остановились. К укреплениям подъехали остальные лионесские рыцари. Комендант цитадели вышел навстречу: «Почему вы не проехали все вместе? Теперь вам придется заплатить еще восемь флоринов».
Сэр Уэлти неторопливо спешился. Схватив коменданта, он приставил нож к его глотке: «Кого ты предпочитаешь — дохлого ульф-ляндского разбойника или живого солдата на службе короля Казмира?»
Стальной шлем упал с головы старого коменданта, его коричневатая лысина напряглась и сморщилась — он пытался вырваться из железной хватки рыцаря. «Измена! — задыхаясь, протестовал сборщик подати. — Это бесчестно!»
«Смотри — там, на коне, сидит король Казмир. Ты обвиняешь его в бесчестии после того, как залез в карман его величества вопреки полученным инструкциям?»
«Разумеется, нет, но все же…»
Сэр Уэлти уколол шею коменданта кончиком ножа: «Прикажи своим людям выйти и построиться, как на параде. Если будет пролита капля чьей-нибудь крови, кроме твоей, мы тебя поджарим на медленном огне».
Комендант рискнул высказать последнее возражение: «Вы хотите, чтобы я сдал неприступную крепость, даже не выразив протест?»
«Протестуй, сколько твоей душе угодно. По сути дела, можешь вернуться в свою неприступную крепость. Тогда мы начнем форменную осаду. Заберемся на утес и станем сбрасывать валуны на укрепления».
«Это возможно, но очень трудно».
«Мы подожжем бревна и завалим горящим деревом всю теснину, с обеих сторон. Костры будут гореть и дымить, а вы будете коптиться и жариться в крепости — пока не задохнетесь. Ты все еще сомневаешься в преобладании Лионесса?»
Комендант глубоко вздохнул: «Конечно, нет! Как я и заявил с самого начала, я с радостью поступлю на службу щедрого короля Казмира. Эй, стража! Выходите на смотр!»
Мрачные защитники цитадели стали неохотно выходить наружу и кое-как построились, жмурясь в лучах яркого солнца; их потные, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны из-под стальных шлемов.
Казмир подъехал и с презрением взглянул на стоящий перед ним бородатый сброд: «Было бы проще отрубить им головы».
«Не беспокойтесь! — возопил комендант. — Более исполнительных молодцов вы не найдете! Просто вы застали нас не в самом лучшем виде».
Казмир пожал плечами и отвернулся. Казну цитадели погрузили в один из фургонов; сэр Уэлти и четырнадцать рыцарей остались в Кауль-Бокахе в качестве временного гарнизона, а король Казмир безрадостно вернулся в Лионесс.
Поднявшись в свой рабочий кабинет в башне Тинцин-Фюраля, Карфилиот снова привлек внимание резной маски Тамурелло: «Казмир уехал. Наши отношения теперь можно назвать вежливыми, но не более того».
«Что может быть лучше? Короли, как дети, склонны к авантюризму. Щедрость их только портит. Они рассматривают дружелюбие как слабость и спешат им злоупотребить».
«Боюсь, что у Казмира более вредный характер. Он полностью сосредоточен на одной цели, как рыба, заметившая червяка. Я заметил в нем какую-то живость только здесь, в моем кабинете — он явно интересуется магией и строит в этом направлении какие-то планы».
«Тщетные поползновения! Казмир нетерпелив — и в этом напоминает тебя».
«Возможно. Мне не терпится перейти к изучению первых экстраполяций».
«Ситуация не изменилась. Прежде всего фабрикация аналогов должна стать для тебя второй натурой. Как долго ты можешь удерживать в уме образ, меняя по желанию его окраску, но сохраняя неизменными контуры?»
«Я еще не знаток».
«Образы должны быть жесткими и детальными, как скульптурные панорамы. Вообразив пейзаж, ты должен быть способен пересчитать все листья на дереве, потом снова их пересчитать — и получить одно и то же число».
«Это трудный экзерсис. Почему нельзя просто-напросто пользоваться инструментарием?»
«Ага! И где ты возьмешь аппаратуру? Я к тебе расположен всем сердцем, но не могу расстаться с преобразователями, доставшимися мне с таким трудом!»
«Тем не менее, можно было бы изобрести и приготовить новые приборы».
«Неужели? Подскажи мне, где бы я мог почерпнуть необходимые для этого глубочайшие магические познания? Я был бы счастлив припасть к животворящему источнику такой потусторонней мудрости!»
«И все же это возможно — не так ли?»
«Очень трудно. Инкубов осталось мало, и в последнее время они непослушны — о былой невинности и речи не может быть… Эге! Ха!!» — последнее восклицание было совершенно неожиданным. Помолчав, Тамурелло снова заговорил, но изменившимся тоном: «Мне пришла в голову мысль. Настолько удачная, что я не смею ее высказать».
«Какая? Я хотел бы знать!»
Продолжительное молчание Тамурелло свидетельствовало о напряженных и сложных расчетах. Наконец он сказал: «Это опасная идея. Не могу ни рекомендовать ее, ни даже предлагать ее обсуждение».
«И все же — что за идея?»
«Не советую даже участвовать в попытках осуществления такого замысла».
«Должно быть, это действительно рискованная затея…»
«Действительно. Поговорим на более безопасные темы. В шутку могу позволить себе следующее наблюдение: один из способов пополнения магического инструментария заключается в том, чтобы, грубо говоря, ограбить другого чародея, который, потеряв доступ к аппаратуре, исполняющей заклинания, ослабеет настолько, что не сможет отомстить похитителю — особенно в том случае, если не узнает, кто именно его ограбил».
«До сих пор ход твоих мыслей предельно ясен. Что дальше?»
«Предположим, некто решил ограбить чародея. Кого он выберет своей жертвой? Мургена? Меня? Байбалидеса? Ни в коем случае! Такая ошибка неизбежно повлечет за собой последствия, немедленные и ужасные. Нет, похитителю следует искать относительно неопытного волшебника, еще не вполне овладевшего мастерством, но предпочтительно унаследовавшего большое количество ценного оборудования. Похититель многим рискует — и чем больше риск, тем больше должна быть потенциальная выгода. Кроме того, жертвой должен быть чародей, которого похититель рассматривает как будущего соперника. Настала пора подорвать его влияние, даже уничтожить его, иначе будет поздно! Я говорю, разумеется, о чисто гипотетических обстоятельствах».
«Исключительно в целях демонстрации практической применимости обобщенных теоретических допущений, кого можно было бы назвать потенциальной жертвой такого ограбления?»
Тамурелло не мог заставить себя произнести имя: «Даже гипотетические предположения необходимо анализировать на нескольких уровнях, причем на каждом уровне следует предусматривать целые комплексы иллюзий, вводящие в непроизвольное заблуждение… Мы еще как-нибудь вернемся к этому вопросу. Тем временем смотри, не болтай лишнего!»
Глава 13
Шимрод, отпрыск чародея Мургена, рано проявил выдающиеся способности к магии и в свое время приобрел полную независимость от своего создателя, действуя самостоятельно.
Сходство между Мургеном и Шимродом нельзя было назвать очевидным; оба, однако, глубоко проникли в тайны своей профессии и отличались находчивостью, а также некоторой несдержанностью воображения, у Шимрода выражавшейся в причудливом чувстве юмора и, время от времени, в заставлявшей его страдать сентиментальности.
Внешне они вовсе не походили друг на друга. Мурген предпочитал являться взорам окружающих в виде альбиноса атлетического телосложения и неопределенного возраста. Шимрод выглядел как юноша с почти бесхитростно-наивным выражением лица. Худощавый и длинноногий, с темно-русыми волосами, удлиненным подбородком и слегка впалыми щеками, Шимрод то и дело кривил широкий рот, словно усмехаясь каким-то ироническим мыслям.
Проведя несколько лет в бесцельных блужданиях, Шимрод поселился в Трильде, усадьбе на лугу Лальи в Тантревальском лесу, ранее служившей обителью Мургену; там он вплотную занялся изучением магии, пользуясь временно предоставленными Мургеном книгами, шаблонами, инструментами и преобразователями.
Трильда оказалась подходящим местом для прилежных занятий. Воздух над лугом полнился ароматом свежей зелени. Дни, как правило, были солнечными, а ночи — звездными или лунными. Одиночество Шимрода почти не нарушалось — мало кто осмеливался забредать так далеко в лес. Усадьбу Шимрода некогда построил Хиларио — не слишком удачливый волшебник, одержимый множеством необычных фантазий. Планировка помещений была беспорядочной и ни в коем случае не прямолинейной, а на луг Лальи выходили окна всевозможных размеров и форм. В дополнение к шести дымовым трубам, на крутой крыше усадьбы пестрели многочисленные мансардные окна, ниши, выступы и коньки, а на самом высоком коньке красовался чугунный флюгер в виде петуха, одновременно выполнявший функцию талисмана, отгонявшего призраков и злых духов.
Перегородив ручей плотиной, Мурген устроил заводь с небольшим водопадом, вращавшим колесо, соединенное приводным валом с дюжиной различных механизмов, установленных в рабочем кабинете — в том числе с токарным станком и мехами, раздувавшими огонь в высокотемпературной печи.
Полулюди время от времени наблюдали из леса за Шимродом, гулявшим по лугу, но не вмешивались в его дела, опасаясь колдовских чар.
Чередовались времена года; за осенью последовала зима. Тихо падающие снежинки окутали луг молчаливым покровом. Поддерживая яркий огонь в камине, Шимрод приступил к внимательному изучению «Аннотаций и выдержек» Балберри — огромного тома, содержавшего сводку магических экзерсисов, методик, формул и закономерностей, запечатленных на мертвых и даже изобретенных языках. Пользуясь большим увеличительным стеклом, изготовленным из глаза оборотня, Шимрод без труда разбирал таинственные символы — так, словно они были повседневно употребляемыми выражениями.
Шимрод завтракал, обедал и ужинал, пользуясь скатертью-самобранкой — стоило только расстелить ее и отвернуться, как на столе появлялись соответствующие времени суток и сезону свежеприготовленные блюда и напитки. Для развлечения он учился играть на лютне — это искусство высоко ценилось феями Топоногой обители на дальнем краю луга Лальи. Эльфы и феи обожали музыку, хотя их предпочтения в этом отношении мало напоминали человеческие. Они умели делать превосходные виолы, гитары и тростниковые свирели, но их собственная музыка в лучшем случае производила впечатление беспорядочного набора жалобно-приятных созвучий, подобных далекому перезвону стеклянных подвесок-колокольчиков, колеблемых дуновениями ветра. В худшем случае их музыка становилась бессвязной какофонией напряженных диссонансов — судя по всему, отсутствие гармонии устраивало фей не меньше, чем ее наличие. К тому же, более тщеславных созданий невозможно себе представить. Обнаружив, что прохожий случайно услышал их игру, эльфы и феи неизменно приставали к нему и спрашивали, как ему понравилась их музыка — и горе тому неотесанному чурбану, который говорил им то, что у него было на уме, ибо его заставляли танцевать без перерыва неделю, еще один день, еще один час, еще минуту и еще секунду! Если же слушатель заявлял, что он потрясен и восхищен, торжествующие самолюбивые создания нередко его вознаграждали. Играя на лютне, Шимрод часто видел, как эльфы, большие и маленькие,[17] в остроконечных шапках и зеленых камзолах с красными кушаками, залезали на ограду, чтобы его послушать. Если он давал понять, что замечает их присутствие, они рассыпались преувеличенными похвалами и просили сыграть еще. Время от времени эльфы, игравшие на рожках, спрашивали, не могут ли они присоединиться к нему и составить ансамбль; Шимрод каждый раз вежливо отказывался, так как совместное исполнение музыки с эльфами — исключительно опасное занятие. Неосторожный музыкант нередко обнаруживает, что уже не может остановиться — он продолжает играть днем и ночью, танцуя вдоль извилистого ручья, перелетая с одного дерева на другое, кувыркаясь и обдирая кожу среди кустов и колючек, блуждая по горным лугам и по подземным лабиринтам обителей фей.[18] Шимрод знал, что любые сделки с лесными созданиями, даже самые, казалось бы, незначительные, ни в коем случае нельзя заключать на предложенных ими условиях — совершенно необходимо предъявлять свои собственные требования и точно их оговаривать; в противном случае соглашение неизбежно приводит к самым печальным последствиям.
Внимание Шимрода не раз привлекала одна из слушательниц — прекрасная девушка-фея с развевающимися каштановыми волосами. Шимрод пытался заманить ее к себе, предлагая сладости. Однажды она подошла поближе и стояла, глядя на него — рот ее кривился, глаза проказливо сверкали: «Почему ты хочешь, чтобы я зашла в твой огромный дом?»
«Сказать тебе правду? Я хотел бы с тобой переспать».
«А! Но тебе не следует пробовать такие сладости — что, если ты сойдешь с ума и будешь вечно преследовать меня тщетными мольбами?»
«Тщетными? Вечно? И ты всегда будешь мне жестоко отказывать?»
«Может быть».
«А если ты обнаружишь, что теплая человеческая любовь приятнее ваших мимолетных птичьих совокуплений? Тогда кто кого будет умолять и вечно преследовать? Какая сохнущая от любви фея будет надоедать мне тщетными жалобами?»
Недоумевая, фея скорчила гримасу: «Такое мне никогда не приходило в голову».
«Заходи — и мы посмотрим, кто кому больше понравится. Сначала я налью тебе гранатового вина, и мы согреемся у пылающего камина».
«А после этого?»
«После этого мы проверим, чья любовь теплее».
Молодая фея сложила губы трубочкой, изображая шутливое негодование: «Мне не подобает заигрывать с незнакомцами».
«Но мы уже знакомы. Уже сейчас, глядя на меня, ты просто таешь от любви!»
«Я боюсь!» — фея убежала, сверкая пятками, и Шимрод больше ее не видел.
Наступила весна — снег растаял, луг украсился цветами. Однажды, солнечным утром, Шимрод покинул усадьбу и стал бродить по лугу, наслаждаясь цветами, яркой зеленью и пением птиц. Она нашел в траве тропу, раньше не попадавшуюся ему на глаза; она вела в лес, на север.
Заинтригованный, он направился по тропе и вступил под сень раскидистых толстоствольных дубов — тропа вилась то влево, то вправо, перевалила через пологий холм, спустилась в тенистую лощину, снова поднялась и пересекла поляну, пестрящую голубыми васильками и окруженную, как частоколом, высокими серебристыми березами. Когда тропа заставила его подняться на небольшое обнажение черных скал, Шимрод услышал доносившиеся из леса жалобные вопли, прерывавшиеся глухим стуком. Стараясь производить как можно меньше шума, Шимрод пробрался через чащу туда, откуда исходили странные звуки — перед ним открылся окаймленный редкими скалами болотистый пруд с зеленовато-черной водой. На берегу пруда длиннобородый тролль с несообразно большой дубиной в руках колотил тощее пушистое существо, висевшее, как тряпка, на веревке, протянутой между двумя деревьями. С каждым ударом существо вскрикивало, умоляя тролля сжалиться: «Перестань! Больше не надо! Ты ломаешь мне кости! Разве у тебя нет сострадания? Ты обознался, это совершенно очевидно! Меня зовут Грофинет! Не надо! Где твоя логика, где твой разум?»
Шимрод шагнул вперед: «Перестань его бить!»
Коренастый тролль, на три головы ниже Шимрода, подпрыгнул от неожиданности, приземлившись лицом к волшебнику. У тролля не было шеи — голова росла из плеч. На нем были грязные штаны и кожаная безрукавка; кожаный гульфик защищал его огромные гениталии.
Шимрод подошел еще на несколько шагов: «Зачем ты избиваешь бедного Грофинета?»
«Зачем, зачем? Чего пристал? — вызывающе проворчал тролль. — Потому что так ему и надо! Потому что каждое дело нужно доводить до конца!»
«С последним утверждением трудно спорить, но оно не отвечает на мой вопрос».
«Отвечает или не отвечает, тебе-то какое дело? Ступай своей дорогой. Я хочу сделать отбивную из этого ублюдка, порожденного двумя кошмарами!»
«Это ошибка! — возопил Грофинет. — Ее необходимо исправить, пока не поздно! Опустите меня, чтобы мы могли поговорить спокойно, без предубеждения».
Тролль огрел его дубиной: «Молчать!»
Прилагая лихорадочные усилия, Грофинет высвободился из слегка распустившихся от сотрясений пут, спрыгнул на землю и принялся скакать туда-сюда по опушке на длинных ногах с большими ступнями, уворачиваясь от тролля, гонявшегося за ним с дубиной. Шимрод, в какой-то момент оказавшийся между ними, изловчился и столкнул тролля в пруд. На поверхность болотистой заводи поднялись несколько маслянистых пузырей, после чего она разгладилась и больше не возмущалась.
«Вы очень своевременно утопили тролля, сударь, — сказал Грофинет. — Я перед вами в долгу».
«Пустяки, не преувеличивай», — скромно отозвался Шимрод.
«Сожалею, но наши мнения на этот счет расходятся», — возразило пушистое существо.
«Действительно, — поднял брови Шимрод. — Я поторопился ответить, не подумав. А теперь мне пора, желаю тебе всего наилучшего».
«Одну минуту, сударь! Могу ли я узнать, кому я обязан своим избавлением?»
«Меня зовут Шимрод — я живу в Трильде, примерно в миле отсюда, если идти по лесной тропе».
«Удивительно! В этих местах люди редко бродят в одиночку».
«Я немного разбираюсь в магии, — пояснил Шимрод. — Полулюди меня избегают». Смерив Грофинета взглядом с головы до ног, он заметил: «Должен сказать, что никогда не видел подобных тебе созданий. Какого ты происхождения?»
Грофинет высокомерно выпрямился: «В благородном обществе такие вопросы редко обсуждаются».
«Прошу прощения! Впредь я постараюсь сдерживать свою невоспитанность. Что ж, всего хорошего — до свидания».
«Я провожу вас в Трильду, — вызвался Грофинет. — Здесь можно запросто угодить в опасную ловушку. У меня нет другого способа вас отблагодарить».
«Как тебе угодно».
Они вернулись вдвоем на луг Лальи, где Шимрод остановился: «Меня больше не нужно провожать. Трильда уже в нескольких шагах».
«Пока мы шли, — сообщил ему Грофинет, — я размышлял. И мне пришло в голову, что вы мне оказали чрезвычайно большое одолжение».
«Довольно благодарностей! — решительно заявил Шимрод. — Возможность оказать тебе помощь доставила мне удовольствие».
«С вашей точки зрения все очень просто, но меня теперь обременяет стыд, моя гордость уязвлена! Вынужден заявить, что отныне я у вас в услужении — до тех пор, пока не будет выплачен мой долг. Не отказывайтесь, я принял бесповоротное решение! От вас потребуется только предоставить мне кров и пищу, а я возьму на себя ответственность за все повседневные заботы, отвлекающие вас от серьезных занятий. Кроме того, я могу оказывать некоторое содействие в подготовке к заклинаниям».
«Даже так? Ты чародей?»
«Любитель, не более того. Если таково будет ваше предпочтение, вы могли бы помочь мне совершенствовать мои навыки. В конце концов, два ученых ума лучше одного. И никогда не забывайте о безопасности! Тот, кто внимательно смотрит вперед, не замечает, как к нему подкрадываются сзади!»
Шимрод не смог переубедить Грофинета, и тот стал постоянным обитателем его усадьбы.
Сначала Грофинет и его болтовня мешали Шимроду — на протяжении первой недели он неоднократно собирался выгнать его в шею, но каждый раз сдерживался перед лицом неоспоримых достоинств нового помощника. Грофинет не нарушал установленные правила и не трогал имущество Шимрода без разрешения. Он был на удивление аккуратен и постоянно сохранял бодрое, оптимистическое расположение духа — по сути дела, именно чрезмерный энтузиазм Грофинета отвлекал Шимрода от занятий. Плодотворное воображение пушистого лесного выходца заставляло его увлеченно обсуждать одну идею за другой. Первые несколько дней Грофинет вел себя преувеличенно робко. Тем не менее, пока Шимрод старался выучить наизусть бесконечные, но полезнейшие перечни из «Порядка изменчивостей», Грофинет шлялся по дому, разговаривая с воображаемыми — или по меньшей мере невидимыми — собеседниками.
В конце концов поведение Грофинета стало скорее забавлять, нежели раздражать Шимрода, и он обнаружил, что с любопытством ожидает следующего словесного извержения. Однажды Шимрод отмахнулся от мухи, назойливо садившейся на его письменный стол; Грофинет тут же превратился в бдительного гонителя мух, мотыльков, пчел и прочих крылатых насекомых, не оставляя их в покое ни на минуту. Будучи неспособен их поймать, он широко открывал входную дверь и пытался прогнать вызвавшее его гнев насекомое, в то время как в распахнутую дверь залетала дюжина других. Шимрод заметил, что отсутствие успеха в этом предприятии заметно удручало Грофинета, и потихоньку заворожил Трильду второстепенным заклятием, заставившим всех насекомых в ужасе, наперегонки покинуть усадьбу. Грофинет остался чрезвычайно доволен результатами своих трудов.
Наконец похвальба победой над насекомыми наскучила ему, и Грофинет придумал новую причуду. Несколько дней он мастерил крылья из ивовых прутьев и желтого шелка, после чего привязал их ремешками к предплечьям и своему длинному тощему торсу. Глядя из окна, Шимрод наблюдал за тем, как он бегал по лугу Лальи, размахивая желтыми крыльями и подпрыгивая в воздух в надежде взлететь подобно птице. Шимрод чуть не поддался искушению помочь Грофинету волшебными чарами и отправить его порхать под облака — но это было бы опасно; Грофинет мог возомнить о себе невесть что и в следующий раз сломать себе шею, спрыгнув с крыши. Ближе к вечеру Грофинет разбежался, прыгнул слишком высоко и слишком далеко — и шлепнулся в пруд Лальи. Эльфы и феи из Топоногой обители чуть не умерли от смеха, катаясь и кувыркаясь в траве и дрыгая ногами в воздухе. Мокрый Грофинет с досадой выбросил крылья в пруд и приплелся обратно в Трильду.
По прошествии некоторого времени Грофинет увлекся изучением египетских пирамид. «Исключительно правильной формы монументы, делающие честь фараонам!» — заявил пушистый помощник волшебника.
«Разумеется», — рассеянно согласился Шимрод.
На следующее утро Грофинет поделился дальнейшими соображениями по этому вопросу: «Изумляющие своей простотой величественные строения!»
«Да, конечно».
«Каковы их размеры, хотел бы я знать?»
Шимрод пожал плечами: «Насколько мне известно, длина каждой стороны основания составляет примерно сто ярдов».
Позднее Шимрод заметил, что Грофинет отмеряет и отмечает какие-то расстояния на лугу Лальи. «Чем ты занимаешься?» — поинтересовался волшебник.
«Ничем особенным — просто развлекаюсь».
«Надеюсь, ты не задумал возвести пирамиду? Она загородила бы нам солнечный свет!»
Грофинет застыл, согнув в колене уже приподнятую длинную ногу: «Возможно, вы правы». Он неохотно отказался от осуществления столь грандиозных планов, но тут же обнаружил новое увлечение. Вечером Шимрод зашел в гостиную, чтобы зажечь светильники. Грофинет выступил ему навстречу из теней: «Так что же, господин Шимрод, вы меня заметили, когда проходили мимо?»
Мысли Шимрода были заняты чем-то другим; кроме того, темный угол, где стоял Грофинет, оказался вне поля зрения волшебника. «Что правда, то правда! — признал Шимрод. — Я совершенно тебя не заметил».
«А это значит, — с волнением, таинственным тоном сказал Грофинет, — что я научился становиться невидимым!»
«Чудесно! И в чем заключается твой секрет?»
«Залог успеха — просто-напросто достаточное умственное усилие», — охотно объяснил Грофинет, но тут же предупредил: «Но если у вас сразу не получится, не отчаивайтесь. Это очень трудно».
«Посмотрим!»
На следующий день Грофинет отрабатывал новый трюк. Шимрод звал его: «Грофинет! Ты где? Ты снова стал невидимкой?» — после чего Грофинет торжествующе выходил из угла.
Однажды Грофинет подвесил себя на потолочных балках рабочего кабинета, лежа, как в гамаке, на паре подвязанных ремешков. Заходя в кабинет, Шимрод мог бы и не заметить его, если бы Грофинет не забыл поднять длинный хвост с пучком рыжеватой шерсти на конце, покачивавшийся посреди комнаты.
Мало-помалу Грофинет решил покончить с воображаемыми амбициями и всерьез заняться изучением чародейства. С этой целью он часто оставался в кабинете Шимрода и наблюдал за тем, как тот манипулировал приборами. Тем не менее, Грофинет страшно боялся огня; каждый раз, когда аппаратура Шимрода по той или иной причине испускала язык пламени, Грофинет панически выскакивал из комнаты — и в конце концов распрощался с надеждой стать волшебником.
Приближался канун летнего солнцестояния. Шимрод стал плохо спать, а когда все же засыпал, ему снились исключительно яркие сны. Во сне он постоянно видел один и тот же пейзаж: террасу из белого камня над пляжем из белого песка, а дальше — спокойное синее море. Террасу отделяла мраморная балюстрада; равномерно набегавшие волны разливались пеной по песку.
В первом сне Шимрод стоял, облокотившись на балюстраду и праздно глядя в море. По пляжу к нему шла темноволосая дева с гибким и тонким станом, в свободном платье без рукавов из мягкой серовато-бежевой ткани. Когда незнакомка приблизилась, Шимрод заметил, что она немного выше среднего роста. Ее темные волосы, перевязанные темно-красным шнурком, спускались почти до плеч. Ее обнаженные руки и ноги были изящны, кожа отличалась бледнооливковым оттенком. Шимрод находил ее невыразимо прекрасной — кроме того, в ней и во всем ее существовании как таковом скрывалось нечто таинственное и провоцирующее. Проходя мимо, она обернулась к Шимроду с невеселой полуулыбкой, не приглашающей, но и не запрещающей, после чего удалилась по пляжу и скрылась из вида. Шимрод встрепенулся в постели и проснулся.
Второй сон был таким же, с той разницей, что на этот раз Шимрод позвал прекрасную деву и предложил ей взойти на террасу; она чуть задержалась, с улыбкой покачала головой и ушла.
Третьей ночью она остановилась и спросила: «Почему ты зовешь меня, Шимрод?»
«Хочу, чтобы ты хотя бы поговорила со мной».
Незнакомка потупила глаза: «Нам лучше не говорить. Я плохо знаю мужчин и боюсь тебя, потому что чувствую какое-то странное влечение, когда прохожу мимо».
На четвертую ночь дева из его снов снова задержалась и, поколебавшись, медленно подошла к террасе. Шимрод спустился по ступеням навстречу, но она остановилась — и Шимрод обнаружил, что не может к ней приблизиться; во сне это не показалось ему необычным. Он спросил: «Сегодня ты будешь со мной говорить?»
«Не знаю, что тебе сказать».
«Почему ты гуляешь по пляжу?»
«Потому, что мне так нравится».
«Откуда ты? Куда ты идешь?»
«Я — сновидение; я появляюсь, порожденная мыслями, а потом исчезаю».
«Даже если ты — порождение сна, подойди ближе и останься со мной. Ведь это мой сон, и ты должна мне подчиняться».
«Ты неправильно понимаешь природу снов», — уходя, она обернулась через плечо, и Шимрод, когда он наконец проснулся, точно помнил выражение ее лица. Его пытались околдовать! Но с какой целью?
Шимрод вышел погулять на луг, анализируя каждый доступный истолкованию аспект возникшей ситуации. Кто-то пытался ненавязчиво заворожить его образом таинственной красавицы — что в конечном счете, несомненно, должно было нанести ему ущерб. Кто мог напустить такую порчу? Шимрод перебирал в уме известных ему чародеев, но ни у кого из них не было повода морочить ему голову призраком странной прекрасной девы.
Шимрод вернулся в лабораторию и попытался вызвать знамение, но ему не хватило необходимой для этого бесстрастности, и знамение рассыпалось режущим глаз калейдоскопом слишком ярких цветов.
Вечером того же дня он допоздна засиделся в кабинете, слушая, как прохладный ветер вздыхает в кронах деревьев за усадьбой. Неизбежная перспектива сна вызывала у него недобрые предчувствия — и в то же время какую-то виноватую надежду, которую он тщетно пытался подавить. «Ну хорошо! — набравшись храбрости, решил подбодрить себя Шимрод. — Займемся этим вопросом вплотную и разведаем, куда нас хотят заманить».
Шимрод лег на койку и закрыл глаза. Сон долго не приходил; часами Шимрод ворочался в болезненной полудреме, нервно реагируя на каждую фантазию, возникавшую в уме. Наконец он уснул.
Сновидение не заставило себя ждать. Шимрод стоял на террасе; по пляжу к нему, не торопясь, шла дева с обнаженными руками, босая, с черными волосами, развевающимися на морском ветру. Шимрод ждал, облокотившись на балюстраду и сдерживая волнение. Позволить противнику заметить свое нетерпение — плохая стратегия даже во сне. Дева подошла ближе — Шимрод спустился к ней по широким мраморным ступеням.
Ветер стих, не было слышно даже прибоя; темноволосая дева остановилась и ждала. Шимрод приблизился еще на несколько шагов и уловил в воздухе ее тонкий аромат — аромат фиалок. Их разделяло расстояние не больше протянутой руки — Шимрод, казалось, мог бы прикоснуться к ней.
Она заглянула ему в лицо, улыбаясь своей задумчивой полуулыбкой, и сказала: «Шимрод, мне больше нельзя к тебе приходить».
«Почему?»
«У меня не осталось времени. Мне суждено удалиться на планету звезды Ачернар».
«И ты покинешь меня по своей воле?»
«Я зачарована».
«Скажи, как рассеять эти чары».
Его собеседницу, судя по всему, одолевали сомнения: «Не здесь».
«Где же?»
«Я приеду на Ярмарку Гоблинов. Ты можешь встретиться со мной на ярмарке?»
«Могу! Расскажи, какие чары тебя околдовали — чтобы я мог подготовить заклинание и рассеять их».
Дева медленно отвернулась: «На Ярмарке Гоблинов». Бросив еще один взгляд через плечо, она удалилась.
Шимрод задумчиво смотрел вслед ее уменьшающейся фигуре… У него за спиной раздался оглушительный рев — словно десятки голосов одновременно возопили в дикой ярости. Песок задрожал под тяжелыми шагами — но Шимрод стоял, как парализованный, не в силах обернуться и увидеть, что ему грозило.
Он проснулся на койке в Трильде; сердце его часто билось, дыхание перехватило. Наступило самое темное время ночи, еще не было даже намека на рассвет. Угли в камине еле теплились; Грофинет тихо сопел в своей глубокой подушке — с койки было видно только его большую ступню и длинный тонкий хвост.
Шимрод развел огонь поярче и вернулся на койку. Он лежал, прислушиваясь к звукам ночи. Откуда-то с луга донесся печальный мелодичный свист; проснулась какая-то птица — может быть, разбуженная филином.
Шимрод сомкнул веки и спокойно проспал до утра.
Ярмарка Гоблинов должна была скоро начаться. Шимрод запаковал свои магические инструменты, книги, либрамы, фильтры и преобразователи в сундук, после чего произнес над сундуком «заклятие искажения видимости»: сундук съежился, потом вывернулся наизнанку семь раз в точной последовательности магических превращений и в конечном счете стал чем-то вроде тяжелого черного кирпича, который Шимрод спрятал под очагом.
Грофинет, стоявший у двери, наблюдал за его махинациями в замешательстве: «Зачем вы это делаете?»
«Мне нужно ненадолго покинуть Трильду — а воры не могут украсть то, чего не найдут».
Ответ Шимрода погрузил Грофинета в глубокое размышление — он застыл, и только кончик его хвоста подергивался в такт мыслям — то направо, то налево: «Это, конечно, весьма предусмотрительно. Тем не менее, пока я здесь и охраняю ваши вещи, никакой вор не посмеет сюда заглянуть».
«Не сомневаюсь! — заверил его Шимрод. — Но дополнительные меры предосторожности в отношении ценного имущества никогда не мешают».
Грофинету нечего было на это сказать, и он вышел прогуляться на лугу. Шимрод воспользовался его отсутствием, чтобы принять третью меру предосторожности — высоко в тени, под потолком, он установил Домашнее Око; теперь ни одно событие, происходившее в его отсутствие, не могло остаться незамеченным.
Собрав все необходимое в небольшой заплечный мешок, Шимрод направился к дремавшему на солнце Грофинету, чтобы дать последние указания: «Грофинет, еще несколько слов!»
Грофинет поднял голову: «Говорите, я слушаю».
«Я отправляюсь на Ярмарку Гоблинов. Усадьба остается под твоим присмотром — охраняй ее и наводи порядок. Не приглашай никаких диких тварей, никаких других существ. Не поддавайся на лесть и уговоры. Сообщай всем и каждому, что заходить в Трильду никому, кроме тебя, не разрешено».
«Все ясно, во всех подробностях! — заявил Грофинет. — Я никогда не теряю бдительность и отважен, как лев. Даже блоха не проникнет в вашу усадьбу».
«Очень хорошо. Мне пора идти».
«Счастливого пути, Шимрод! Под моей защитой Трильда в полной безопасности!»
Шимрод углубился в лес. Оказавшись там, где Грофинет больше не мог его видеть, волшебник вынул из поясной сумки четыре белых пера, прикрепил их к сапогам и нараспев произнес: «Оперенные сапоги, несите меня по моему хотению туда, куда глядят мои глаза!»
Перья задрожали и приподняли Шимрода над землей — он заскользил по воздуху под кронами дубов, пронзенными солнечными лучами. В тени росли душистые чистотелы, фиалки и колокольчики; поляны украсились лютиками, первоцветами и красными маками.
Миля пролетала за милей. Шимрод миновал несколько обителей эльфов — Чернозвездную, Омутнежную, Хороводяную, а за ними и Тлеющую Сень, где правил Родион, король всего лесного народца. По дороге Шимрод заметил несколько хижин гоблинов под толстыми корнями дубов, а также руины, где некогда обитал огр Файдох. Когда Шимрод задержался, чтобы выпить воды из родника, тихий голос позвал его из-за дерева: «Шимрод, Шимрод, куда тебя несет?»
«Над тропой и дальше», — кратко ответил Шимрод и полетел своим путем. Тихий голос продолжал звучать вслед: «На свою беду, Шимрод, ты не подождал хоть мгновение — ведь ты мог изменить свою судьбу!»
Шимрод ничего не отвечал и не оглядывался — из того соображения, что за любую услугу в Тантревальском лесу пришлось бы заплатить непомерную цену. Голос превратился в неразборчивый полушепот и растворился вдали.
Вскоре Шимрод уже летел над Великой Северной дорогой — по сути дела, над тропой немногим шире первой — направляясь на север со всей возможной скоростью.
Он снова остановился, чтобы выпить воды — там, где у дороги возвышалось обнажение серых скал и в тени искривленных черных кипарисов, укоренившихся в расщелинах, зеленел низкорослый кустарник, усыпанный темно-красными ягодами; феи называли эти кусты «загадочником» и делали вино из сока его ягод. Шимрод протянул было руку, чтобы сорвать ягоду, но, заметив краем глаза порхающий край полупрозрачной ткани, не осмелился трогать имущество эльфов и отвернулся — за что был наказан градом ягод, посыпавшихся на спину. Волшебник проигнорировал эту дерзость, а также последовавшие за ней издевательские трели и хихиканье.
Солнце уже низко опустилось, и Шимрод оказался в стране пологих каменистых холмов и разбросанных скал, где росли деревья с искореженными сучковатыми стволами; солнечный свет, казалось, приобрел оттенок разбавленной крови, а тени стали размытыми иссиня-черными мазками. Ничто не шевелилось, даже листья не дрожали; эта странная местность была несомненно опасна, и ее следовало миновать до наступления темноты — Шимрод ускорил шаги и почти побежал по воздуху на север в сапогах-скороходах.
Солнце скрылось за горизонтом; небо раскрасилось скорбными цветами. Шимрод взобрался на плоскую каменистую гряду, достал из сумы маленький ларец и положил его на землю. Ларец стал расширяться и расти, превратившись в хижину. Шимрод зашел в хижину, закрыл за собой дверь на засов, подкрепился провизией из кладовки, улегся на кушетку и заснул. Посреди ночи он проснулся, встал и полчаса наблюдал в окно за процессиями красноватых и голубых огоньков, мерцавших над лесной подстилкой, после чего снова прилег.
Еще через час его покой нарушило осторожное скребущее шуршание то ли пальцев, то ли когтей — сначала вдоль стены, потом у двери; кто-то проверил надежность засова, после чего попробовал открыть створку окна. С глухим стуком, заставившим вздрогнуть всю хижину, незваный ночной гость вскочил на крышу.
Шимрод зажег светильник, вынул шпагу из ножен и приготовился.
Прошло несколько секунд.
Из дымовой трубы вниз протянулась длинная рука цвета влажной замазки. Пальцы с подушечками на концах, как у лягушки, ощупывали воздух в поиске опоры. Размахнувшись, Шимрод перерубил шпагой кисть этой руки. Из обрубка стала сочиться вязкая зеленовато-черная кровь; с крыши послышался унылый мучительный стон. Существо свалилось на землю, после чего снова наступила тишина.
Шимрод изучил отсеченную конечность. На четырех пальцах сверкали кольца, причем особого внимания заслуживало массивное серебряное кольцо на большом пальце, со вставленным в серебро куском бирюзы, обработанным в виде неограненного кристалла. На камне можно было различить кольцевую надпись, вырезанную непонятными Шимроду символами. Талисман? Какова бы ни была природа этой надписи, камень не смог защитить владельца этой руки.
Отрубив пальцы, Шимрод снял кольца, хорошенько их промыл, засунул в поясную сумку и снова улегся спать.
Утром Шимрод превратил хижину в переносной ларец и возобновил полет над тропой, через некоторое время оборвавшейся на крутом берегу реки Твай. Шимрод перескочил реку одним прыжком. Тропа продолжалась вдоль другого берега. Река время от времени растекалась, образуя мирные запруды, окаймленные смотрящимися в зеркальную воду ивами и тростником. Затем река повернула на юг, а тропа — опять на север.
Примерно в два часа пополудни Шимрод прибыл к отмеченному железным колом перекрестку Твиттена. Неподалеку находилось длинное приземистое строение из неотесанных бревен — постоялый двор «Смеющееся Солнце и плачущая Луна» с вывеской у входа в таверну, изображавшей соответствующие светила.
Открыв тяжелую дощатую дверь, скрепленную чугунными скобами, Шимрод увидел слева столы со скамьями, а справа — прилавок. За прилавком корпел над какими-то записями высокий белокурый молодой человек с продолговатой физиономией и отливавшими серебром глазами; Шимрод сразу почувствовал, что в жилах этого юнца течет не только человеческая кровь.
Когда Шимрод приблизился к прилавку, молодой человек отвлекся от своих занятий и приветствовал его легким поклоном: «Чем могу служить?»
«Я хотел бы снять комнату — если у вас есть свободное помещение».
«Насколько я знаю, в связи с ярмаркой свободных мест не осталось. Но лучше спросить у Посоха — он тут хозяин, я только прислуживаю в трактире».
«Тогда, будьте любезны, позовите Посоха».
За спиной Шимрода раздался голос: «Кто здесь поминает Посоха?»
Из кухни появился широкоплечий коротконогий субъект, по-видимому полностью лишенный шеи. Его большую круглую голову увенчивала густая шевелюра, расцветкой и растрепанностью напоминавшая старую соломенную крышу; опять же, золотистые глаза и остроконечные уши свидетельствовали о получеловеческом происхождении.
«Я позволил себе такую смелость, — вежливо ответил Шимрод. — Я рассчитывал, что вы могли бы предоставить мне кров и пищу, но мне уже объяснили, что все подходящие помещения, скорее всего, заняты».
«Так оно и есть, в общем и в целом. Как правило, я могу предложить самые различные удобства, в зависимости от того, сколько готов заплатить постоялец. Но сегодня выбор невелик. Какое помещение вас устроит?»
«Меня устроила бы чистая, хорошо проветренная комната с удобной кроватью, не посещаемая насекомыми — если цена не превысит мои возможности. Кроме того, не откажусь от сытного ужина».
Посох почесал в затылке: «Сегодня утром одного постояльца ужалила меднорогая натрида. Он устроил скандал и сбежал по Западной дороге, не расплатившись. Могу предложить вам его номер — а также добротный ужин — за умеренную плату. Ночевка на охапке сена в конюшне, конечно, обойдется дешевле, но там водятся натриды».
«Предпочитаю комнату», — отозвался Шимрод.
«Всецело одобряю ваш выбор, — кивнул Посох. — Что ж, следуйте за мной». Трактирщик провел Шимрода в помещение, вполне оправдавшее ожидания последнего.
«Вы умеете складно говорить и держитесь, как человек благородного происхождения, — оказавшись наедине с постояльцем, заметил Посох. — Тем не менее, если не ошибаюсь, вас окружает ореол волшебства».
«Надо полагать, он исходит от этих колец», — Шимрод продемонстрировал хозяину свою ночную добычу.
«Любопытно! — заявил Посох. — За такие кольца я отдал бы норовистого черного единорога. Праздные языки поговаривают, что только девственница может оседлать черного единорога — чего только не придумают! Какое дело единорогу до девственности? И даже если бы единорог был настолько разборчив, каким образом он мог бы убедиться в соблюдении такого требования? Стали бы наездницы предъявлять ему доказательства своей девственности перед тем, как садиться ему на спину? Не думаю. Забавная выдумка, не более того».
«Как бы то ни было, мне не потребуется единорог», — заметил Шимрод.
Разочарованный трактирщик удалился.
Шимрод вскоре вернулся в таверну и неторопливо поужинал, наблюдая за окружающими. Другие посетители Ярмарки Гоблинов, собравшись небольшими группами, обсуждали свои товары и покупки; некоторые торговались и заключали сделки, не выходя из трактира. Бросалось в глаза отсутствие склонности к веселью — никто не опустошал залпом пивные кружки, энергично опуская их на стол, не обменивался громкими шутками. Пригнувшись над столами, постояльцы с подозрением озирались по сторонам, бормоча и перешептываясь. О возмущении покупателя непомерной ценой можно было судить только по тому, как он откидывал голову, поднимая глаза к потолку. Руки сжимались в дрожащие кулаки, то и дело доносились характерные резкие вздохи и приглушенные восклицания. Таверна явно служила излюбленным местом пребывания дельцов, торговавших амулетами, талисманами, приносящими удачу и наводящими порчу фетишами, редкостями и древностями — причем о действительной ценности и подлинности этого антиквариата человеку несведущему судить было трудно. На двух торговцах были мавританские халаты, синие в белую полоску; другой носил грубошерстную ирландскую тунику. В произношении нескольких постояльцев угадывался торопливый армориканский акцент, а сидевший неподалеку от Шимрода голубоглазый блондин с грубыми чертами лица мог быть уроженцем Ломбардии или восточным готом. Как среди торговцев, так и в числе покупателей попадались субъекты, отличавшиеся явными признаками примеси нечеловеческой крови: остроконечными ушами, необычным цветом глаз, шестипалостью. Женщин в таверне было мало, и ни одна не напоминала прекрасную деву, на свидание с которой прибыл Шимрод.
Покончив с ужином, Шимрод отправился к себе в номер, где его больше никто не потревожил — он спокойно проспал до самого утра.
Позавтракав хлебом с беконом и горсткой урюка, Шимрод не спеша направился на луг за постоялым двором, где уже выстроилось кольцо торговых палаток и фургонов.
Не меньше часа Шимрод прогуливался туда-сюда, разглядывая всевозможные диковины, после чего присел на скамью между фургоном торговца любовными напитками и клеткой, содержавшей пару забавных зеленых чертят.
День прошел без особых событий; Шимрод вернулся на постоялый двор.
Следующий день он провел столь же безрезультатно, хотя ярмарка была уже в разгаре. Шимрод сдерживал нетерпение; как и следовало ожидать в таких случаях, соблазнительница не спешила появиться, пока беспокойство и возбуждение не заставили бы его поступиться предусмотрительностью — если она вообще собиралась выполнить обещание.
На третий день, после полудня, Шимрод увидел на лугу деву своих снов. На ней был длинный черный плащ, свободно развевавшийся на ветру поверх бледно-бежевого облегающего платья. Она откинула капюшон, открыв венок из белых и пурпурных фиалок, украшавший черные волосы. Чуть нахмурившись, она задумчиво оглядывалась по сторонам, словно не понимая, зачем она здесь оказалась. Скользнув взглядом по лицу Шимрода, она сначала рассеянно прошла мимо, но затем все-таки задержалась и с сомнением обернулась.
Шимрод поднялся со скамьи, подошел к ней и тихо сказал: «Я здесь, моя мечта!»
Улыбаясь своей загадочной полуулыбкой, она искоса, через плечо, следила за его приближением и медленно, будто нехотя, повернулась к нему лицом. Шимрод подумал, что здесь, на ярмарочном лугу, она выглядела более самоуверенно — без всякого сомнения, теперь перед ним было создание из плоти и крови, а не абстрактное обворожительное сновидение. Незнакомка мелодично произнесла: «Я тоже пришла — как обещала».
Утомленный длительным ожиданием, Шимрод не удержался от суховатого замечания: «Ты не торопилась на свидание».
Красавицу его жалоба только позабавила: «Я знала, что ты дождешься».
«Если ты пришла только для того, чтобы надо мной посмеяться, мне это не доставит удовольствия».
«Так или иначе, я здесь».
Шимрод разглядывал ее с аналитической бесстрастностью, по-видимому, слегка ее раздражавшей.
«Почему ты так на меня смотришь?» — спросила она.
«Хотел бы знать, чего ты от меня хочешь».
Она печально покачала головой: «Ты настороже. Ты мне не доверяешь».
«Если бы не так, ты сочла бы меня глупцом».
Она рассмеялась: «Галантным и безрассудным глупцом, однако!»
«Увы, с моей стороны было галантно — и даже безрассудно — согласиться на такое свидание».
«Во сне ты был доверчивее».
«Значит, тебе тоже снилось, что ты шла мимо меня по песку?»
«Как я могла бы явиться тебе во сне, если бы ты тоже не являлся мне во сне? Зачем все эти вопросы? Ты — Шимрод, я — Меланкте. Теперь мы вместе — что еще нам нужно в этом мире?»
Шимрод взял ее за руки и привлек к себе почти вплотную; воздух между ними наполнился ароматом фиалок: «Каждый раз, когда ты говоришь, обнаруживается новый парадокс. Откуда ты знаешь, что меня зовут Шимрод? Во снах я не называл имен».
Меланкте рассмеялась: «Глупости, Шимрод! Разве я могла бы забрести в чей-то сон, если бы не знала имени того, кому я снилась? Это противоречило бы любым представлениям о приличии и пристойности».
«Достойная удивления, неожиданная точка зрения! — заметил Шимрод. — Трудно понять, каким образом ты вообще позволила себе такую смелость. Во снах, знаешь ли, пристойностью и правилами приличия часто пренебрегают».
Наклонив голову, Меланкте поморщилась и подернула плечами, как шаловливая девчонка: «Я как-нибудь позаботилась бы о том, чтобы не появляться в непристойных снах!»
Шимрод отвел ее к скамье, стоявшей поодаль от ярмарочной толпы. Они сели, повернувшись друг к другу и почти соприкасаясь коленями.
«Я должен знать правду, всю правду!» — заявил Шимрод.
«Почему, Шимрод? Зачем тебе правда?»
«Если я не буду спрашивать — точнее, если ты не станешь отвечать на мои вопросы — как я смогу избавиться от опасений? Как я смогу тебе доверять?»
Она чуть наклонилась к нему — и снова он уловил пьянящий аромат фиалок: «Ты пришел по своей воле, чтобы встретиться со сновидением. Разве это не говорит о доверии само по себе?»
«В какой-то степени. Ты обворожила меня. Я охотно подчинился твоим чарам. Во сне я чувствовал мучительное желание завладеть твоей красотой и твоим сознанием — это желание не покинуло меня и наяву. Явившись на свидание, мы тем самым связали себя молчаливым обетом, обетом любви».
«Я ничего не обещала».
«Я тоже ни в чем не клялся. Но отныне мы должны провозгласить обет любви, чтобы все предстало в истинном свете».
Меланкте неловко рассмеялась и слегка отодвинулась: «Не нахожу слов. Что-то не позволяет мне их произнести».
«Целомудрие?»
«Можно назвать это и так».
Шимрод снова взял ее за руки: «Если нам суждено стать любовниками, о целомудрии придется забыть».
«Дело не только в этом. Мне страшно».
«Чего ты боишься?»
«Мне трудно об этом говорить».
«В любви нет места страху. Тебе нужно избавиться от опасений».
«Ты взял меня за руки», — тихо сказала Меланкте.
«Да».
«Меня никто раньше не брал за руки».
Шимрод заглянул ей в лицо. Розово-красный рот на ее бледнооливковом лице завораживал своей подвижностью. Он наклонился и поцеловал ее — хотя она могла бы и отвернуться, чтобы избежать поцелуя. Ему показалось, что он почувствовал, как задрожали ее губы.
Она отстранилась: «Это ничего не значит!»
«Это значит только то, что мы поцеловались — так делают все любовники».
«На самом деле ничего не случилось!»
Шимрод недоуменно покачал головой: «Кто кого соблазняет? Если мы стремимся к одному и тому же, зачем столько недоразумений?»
Меланкте пыталась ответить, но не могла. Шимрод снова привлек ее к себе и снова поцеловал бы, но она отвернулась: «Сперва ты должен оказать мне услугу».
«Какую?»
«Это очень просто. Недалеко, в лесу, открывается дверь в иной мир — он называется Айрерли. Один из нас должен войти туда и вернуться с тринадцатью разноцветными бриллиантами, пока другой сторожит вход».
«Похоже, что это опасная затея. По меньшей мере для того, кто войдет в иной мир».
«Поэтому я к тебе и пришла, — Меланкте поднялась на ноги. — Пойдем, я покажу».
«Сейчас же?»
«Почему нет? Вход недалеко, в лесу».
«Что ж, пойдем!»
Меланкте нерешительно медлила, с сомнением глядя на Шимрода. Он слишком легко подчинился ее требованию. Она ожидала, что он станет умолять, протестовать, ставить условия, навязывать ей обязательства, от которых, по ее мнению, ей до сих пор удавалось уклониться.
«Следуй за мной», — сказала она в конце концов.
По едва заметной тропе она повела его в рассеянную лесную тень. Шимрод шел по извилистой тропе за воплощенным сновидением, перешагивая через трухлявые бревна, обросшие многоярусными бородатыми грибами, минуя душистые поросли чистотелов, анемонов, аконитов и колокольчиков. Звуки ярмарки становились все тише и смолкли — они остались вдвоем.
Вскоре они оказались на небольшой тенистой поляне, окруженной высокими березами, ольхой и дубами. Здесь, среди десятков белых лилий-амариллисов, начиналось обнажение черного крупнозернистого камня с блестками кварца, постепенно возвышавшееся, пока оно не становилось невысокой скалой. Скала кончалась отвесным обрывом — стеной черного камня, и в эту стену была вделана окованная железом дверь.
Шимрод прислушался, присмотрелся к деревьям, окружавшим поляну, взглянул на небо — но не заметил ничего подозрительного.
Меланкте подошла к двери и отодвинула тяжелый засов. Дверь распахнулась — за ней оказалась глухая каменная стена.
Остановившись поодаль, Шимрод наблюдал за происходящим с вежливым любопытством, не проявляя никакой инициативы.
Меланкте следила за ним краем глаза. Ее явно озадачивало невозмутимое спокойствие спутника. Меланкте вынула из-под плаща шестиугольную пластинку с загадочным орнаментом и приложила ее к каменной поверхности в центре дверного проема. Через несколько мгновений черный камень растворился, превратившись в светящийся туман. Меланкте отступила на шаг и повернулась к Шимроду: «Вход в Айрерли открылся».
«Достопримечательный вход. Для того, чтобы надлежащим образом его охранять, мне потребуется предварительно узнать несколько вещей. Прежде всего — сколько придется тебя ждать? Проведя всю ночь на этой поляне, того и гляди, можно и простудиться».
Меланкте подошла к Шимроду и положила руки ему на плечи. В воздухе повеяло сладким ароматом фиалок: «Шимрод, ты меня любишь?»
«Я обворожен и одержим! — Шимрод обнял ее за талию и привлек к себе. — Начинает смеркаться. Сегодня уже поздно отправляться в мир иной. Вернемся на постоялый двор! Раздели со мной уютный номер — и многое другое».
Чуть откинув голову, Меланкте тихо спросила: «Ты в самом деле хочешь познать чары моей любви?»
«Только об этом и думаю! Пойдем! Айрерли подождет».
«Шимрод, выполни мою просьбу. Войди в Айрерли и принеси тринадцать сверкающих разноцветных бриллиантов — а я буду стоять у входа».
«И что дальше?»
«Увидишь».
Шимрод попытался склонить ее на траву: «Сначала!»
«Нет, Шимрод! После!»
Они застыли, глядя друг другу в глаза. «Чрезмерная настойчивость только повредит делу, — подумал Шимрод. — И так мне уже удалось вырвать из нее обещание».
Сжимая кончиками пальцев талисман, он процедил сквозь зубы немногословное заклинание, давно уже готовое сорваться с языка, и время разделилось на семь прядей. Одна прядь стала удлиняться, петляя прямоугольными витками многомерного меандра и создавая разрыв во времени. Вдоль этой пряди и удалился Шимрод — а Меланкте, поляна в лесу и весь мир вокруг нее застыли в неподвижности.
Глава 14
Мурген избрал своей обителью Свер-Смод — каменные хоромы из пятидесяти гулких залов, высоко на склоне хребта Тих-так-Тих.
Настолько поспешно, насколько позволяли оперенные сапоги-скороходы, Шимрод летел прыжками и скачками над Восточнозападной дорогой, от перекрестка Твиттена до Нижнего Освия, а оттуда, над проселочной дорогой, превратившейся в горную тропу — к Свер-Смоду. Кошмарные часовые Мургена позволили ему проскользнуть без задержки.
Как только Шимрод приблизился, входная дверь открылась сама собой. Мурген ждал его за большим столом, накрытым белоснежной скатертью с серебряными столовыми приборами.
«Присаживайся, — пригласил Мурген. — Надо полагать, ты не прочь что-нибудь съесть и выпить?»
«Не откажусь!»
Слуги принесли супницы и тарелки; пока Шимрод утолял голод, Мурген понемногу пробовал то одно, то другое блюдо, после чего молча выслушал рассказ Шимрода о сновидениях, о Меланкте и о входе в Айрерли.
«Возникает впечатление, что она была вынуждена со мной встретиться — иначе ее поведение невозможно объяснить. То она дружелюбна, как ребенок, то руководствуется какими-то циничными расчетами. Для нее будто бы важно, чтобы я принес из Айрерли тринадцать самоцветов, но я подозреваю, что у нее совсем другие намерения. Она настолько уверена, что я в нее влюбился по уши, что почти не притворяется».
«От всей этой истории веет запашком Тамурелло, — сказал Мурген. — Уничтожив тебя, он тем самым подорвал бы мое влияние. Пока он пользуется услугами Меланкте, однако, его причастность невозможно доказать. В свое время он заигрывал с Десмёи, но та ему наскучила. Ведьма решила отомстить — сотворила двух существ идеальной красоты, Меланкте и нынешнего Фода Карфилиота. План ее заключался в том, чтобы Меланкте, равнодушная и недоступная, свела с ума Тамурелло. Увы, Десмёи ошиблась! Тамурелло предпочел Карфилио-та, вовсе не равнодушного — эта парочка с энтузиазмом изучает все доступные и недоступные воображению возможности противоестественного союза».
«Каким образом Тамурелло приобрел власть над Меланкте?»
«Если это ему удалось — не имею ни малейшего представления».
«И теперь — что мне делать?»
«Это твоя страсть; тебе придется удовлетворять ее по своему разумению».
«Что будет, если я войду в мир иной?»
«Насколько я могу судить, отправившись в Айрерли в таком смятении духа, ты никогда не вернешься».
Шимрод тяжело вздохнул: «Трудно поверить, чтобы такая красота могла уживаться с таким вероломством! Она играет в опасную игру, предлагая самое себя в качестве выигрыша».
«Твоя игра не менее опасна — проиграв, ты погибнешь».
Подавленный этой мыслью, Шимрод откинулся на спинку стула: «Хуже всего то, что она уверена в выигрыше. И все же…»
Мурген ждал продолжения: «И все же?»
«Больше ничего».
«Даже так! — Мурген налил вино в два бокала. — Что ж, она не должна выиграть — хотя бы для того, чтобы сорвались планы Тамурелло. Неизбежность судьбы занимает мои мысли — сегодня, завтра, всегда… Мне было знамение в виде гигантской волны: огромная стена зеленой морской воды. Я должен заняться этой проблемой — может оказаться, что ты унаследуешь мою власть прежде, чем будешь к этому готов. Готовься же, Шимрод! Но прежде всего: избавься от безрассудной страсти. Есть только один способ с ней бороться…»
Сапоги-скороходы принесли Шимрода обратно к перекрестку Твиттена. Он направился на поляну, где оставил Меланкте; красавица-ведьма продолжала стоять в той же позе. Шимрод посмотрел по сторонам — никто не прятался в тенях. Он заглянул в волшебную дверь: наплывая и кружась, вход в Айрерли затуманивали зеленые полосы. Шимрод вынул из поясной сумы моток пряжи. Привязав свободный конец нити к слегка покосившейся скобе окованной двери, он бросил моток в открытый проход. После этого он сплел воедино семь прядей времени и тем самым восстановил повседневные условия существования. Последние слова, произнесенные Меланкте, еще звучали в воздухе: «И тогда ты увидишь».
«Обещай мне!»
Меланкте вздохнула: «Когда ты вернешься, я буду твоя».
Шимрод задумался: «И мы станем любовниками, духовно и телесно — ты обещаешь?»
Меланкте поморщилась и закрыла глаза: «Да. Я буду хвалить тебя и ласкать, а мое тело станет достоянием твоих эротических вожделений. Этого достаточно?»
«За неимением лучшего. Расскажи об Айрерли — чего мне следует ожидать?»
«Ты окажешься в достопримечательной стране живых гор. Они ревут и кричат, но по большей части это пустая похвальба. Говорят, что, как правило, они безвредны».
«А если мне встретится исключение из правила?»
Меланкте улыбнулась задумчивой полуулыбкой: «Тогда нам удастся избежать всех сложностей и неприятностей, связанных с твоим возвращением».
Шимрод подумал: «Это замечание она могла бы оставить при себе».
Меланкте продолжала безразлично-дидактическим тоном: «Восприятие в ином мире приобретает необычный характер». Она протянула Шимроду три небольших прозрачных диска: «Они помогут тебе в поисках; по сути дела, без них ты сразу сойдешь с ума. Как только ты переступишь порог, размести их на щеках и на лбу — это чешуя инкуба, позволяющая приспособить органы чувств к измерениям Айрерли. У тебя какой-то мешок за плечом? Я его раньше не замечала».
«В нем мои личные вещи и всякие мелочи; не беспокойся по этому поводу. Как я найду самоцветы?»
«В Айрерли встречаются бриллианты тринадцати цветов, неизвестных в нашем мире. Чем они могут быть полезны, там или здесь, я не знаю — но ты должен их найти и принести сюда».
«Понятно! — отозвался Шимрод. — А теперь поцелуй меня, чтобы я тебе поверил».
«Шимрод, ты ведешь себя слишком легкомысленно».
«И слишком доверчиво?»
Шимрод внимательно наблюдал за лицом Меланкте — оно чуть подернулось, по нему проскользнула какая-то тень. Но в следующий момент она уже улыбалась: «Доверчиво? Не сказала бы. Не отвлекайся: с первого шага в Айрерли тебе потребуется это покрывало из шкуры оборотня. Его ткань защищает от потусторонних эманаций. Возьми с собой и вот это, — она протянула ему пару железных скорпионов, барахтавшихся на концах золотых цепочек. — Их зовут Сюдам и Тудам. Один проведет тебя туда, а другой — обратно. Больше ничего не нужно».
«И ты будешь меня ждать?»
«Да, дорогой Шимрод. А теперь иди!»
Шимрод завернулся в покрывало, прилепил чешуи инкуба на щеках и на лбу, взял железные талисманы: «Тудам! Веди меня в Айрерли!» Перешагнув волшебный порог, он прежде всего нашел свой моток пряжи, поднял его и пошел вперед, разматывая нить. Вокруг плыли и пульсировали туманно-зеленые потоки. Порыв зеленого ветра приподнял Шимрода и отнес куда-то вдаль; тут же его подхватил другой порыв — на сей раз из смешанных розовато-лиловых и сине-зеленых струй — кружа и бросая незваного пришельца во всевозможных направлениях. Нить быстро разматывалась у него между пальцами. Железный скорпион по имени Тудам неожиданно мощным рывком потянул Шимрода к пролетавшему мимо сияющему разрыву между разноцветными течениями — и Шимрод стал спускаться в потусторонний мир.
Глава 15
Условия в Айрерли оказались значительно сложнее, чем ожидал Шимрод. Покрывало из шкуры оборотня местами было недостаточно плотным или эффективным — звук и две другие потусторонние чувственные эманации, тойс и глирий, обжигали, кололи, болезненно натирали кожу. Оба железных скорпиона, Тудам и Сюдам, вспыхнули и превратились в кучки пепла. Либо потусторонние силы решили сыграть с ним злую шутку, либо — как подозревал Шимрод — талисманы вовсе не отвечали своему заявленному предназначению. Кроме того, диски из чешуи инкуба, призванные обеспечивать совместимость восприятия, были явно неправильно подобраны, и Шимрод испытал последствия ряда поразительно дезориентирующих неполадок: звуки достигали ушей струями вонючих жидкостей, а запахи представлялись, увеличиваясь и уменьшаясь, красными конусами и желтыми треугольниками. Эти явления полностью исчезли, когда ему удалось отрегулировать диски. Но теперь зрительные образы стали туго натянутыми в пространстве, пересекающимися тросами, сочащимися огненными каплями.
Шимрод продолжал поворачивать диски, проверяя различные сочетания их ориентаций и содрогаясь от неправдоподобных болевых ощущений и звуков, пробегавших по коже на паучьих лапах, пока — судя по всему, случайно — ему не удалось найти такое положение дисков, при котором наладилось сопряжение входящих воздействий с соответствующими разделами мозга. Буря неприятных ощущений стихла — по меньшей мере временно — и Шимрод со вздохом облегчения попытался понять, наконец, где он находится.
Перед ним открылось бескрайнее пространство, усеянное отдельными сопками из серовато-желтого крема; вершиной каждого вулкана служило нелепое получеловеческое лицо. Физиономии гор повернулись к нему с выражением возмущения и порицания. Одни, нахмурившись, корчили судорожные гримасы, другие громогласно и презрительно изрыгали газы. Самые бесцеремонные высунули языки цвета сырой печени; с языков стекала магма, звеневшая при падении, как маленькие колокольчики. Пара кремовых сопок выплюнула шипящие струи зеленого звука; Шимрод увернулся от них, и струи попали в другие горы, что вызвало дополнительную перепалку.
Шимрод, хорошо помнивший инструкции Мургена, воззвал к вулканам самым дружелюбным тоном: «Господа, господа! Спокойствие! В конце концов, я — гость в вашей достопримечательной стране, и заслуживаю более благосклонного внимания!»
Одна чудовищной величины сопка, в семидесяти пяти милях от Шимрода, принялась обиженно реветь, все громче и громче: «Много вас таких тут было! Называются гостями, а на поверку — воры и обманщики! Все приходили, чтобы похитить наши громоспоры! Теперь мы никому не верим. Я требую, чтобы Манк и Эльфард абсорбировали плазму пришельца!»
Шимрод снова призвал аудиторию к спокойствию: «Вы составили обо мне неправильное представление. Великим чародеям Старейших островов известен нанесенный вам ущерб. Они поражаются вашему стоическому терпению. На самом деле меня сюда послали, чтобы я выразил восхищение вашей снисходительностью и другими присущими вам выдающимися качествами! Никогда еще мне не приходилось наблюдать столь меткое извержение магмы! Никогда раньше меня не приветствовали столь карикатурными гримасами!»
«Все это легко сказать!» — продолжала ворчать гора, требовавшая немедленного поглощения Шимрода.
«Кроме того, — громко заявил Шимрод, — мы, коллеги-чародеи, соревнуемся в нашем возмущении ворами и обманщиками. Мы уже умертвили нескольких, и теперь желаем вернуть вам награбленное. Господа, я принес с собой столько громоспор, сколько смог найти в предоставленные мне сжатые сроки!» С этими словами Шимрод раскрыл котомку и высыпал из нее несколько окатышей из русла горного ручья. На лицах вулканов появилось выражение сомнения и замешательства; некоторые даже выпустили небольшие струйки магмы.
Из котомки Шимрода выскочила полоска пергамента; он поймал ее в воздухе и прочел про себя следующее послание:
«Я, Мурген, запечатлел эти слова. Знай, что красота и верность не взаимозаменяемы! После того, как ты обманул ведьму Меланкте, устроив разрыв во времени, она обвела тебя вокруг пальца таким же трюком и обчистила твою котомку. Ты явился бы в Айрерли с пустыми руками, и вулканы уничтожили бы тебя струями магмы. Я подозревал подвох и устроил третий разрыв во времени, позволивший мне снова уложить в твою котомку громоспоры и все остальное, украденное ведьмой. Продолжай по-прежнему, но держи ухо востро!»
Шимрод снова громко обратился к сопкам: «А теперь — громоспоры!» Покопавшись в котомке, он вытащил мешочек и щедрым жестом рассыпал его содержимое на ближайшем наросте поверхности. Вулканы тут же умилостивились и перестали извергаться. Один из самых заметных, в ста двадцати милях от Шимрода, произнес — точнее, излучил: «Молодец! Рады приветствовать тебя в нашем кругу. Как долго ты собираешься у нас гостить?»
«Срочные дела заставляют меня вернуться почти безотлагательно. Я всего лишь хотел вернуть ваше имущество и воздать должное вашим великолепным достижениям».
«Позволь мне разъяснить несколько аспектов, характерных для нашей возлюбленной отчизны. Прежде всего следует иметь в виду, что мы руководствуемся тремя конкурирующими вероисповеданиями — доктриной Аркоидной Клинктуры, поклонением Окутанному Макролиту (которое я лично считаю заблуждением) и благородным служением Затерянному Набату. Они различаются существенными деталями». Вулкан достаточно долго продолжал в том же роде, предлагая к обсуждению различные аналогии и примеры, а также время от времени ненавязчиво проверяя понимание Шимродом непривычных тому интеллектуальных озарений.
В конце концов Шимрод сказал: «Исключительно любопытно! Мои представления изменились фундаментальным образом».
«Жаль, что тебе приходится возвращаться! Может быть, ты еще навестишь нас как-нибудь — и вернешь другие громоспоры?»
«Навещу, как только появится такая возможность! Тем временем, я хотел бы захватить с собой несколько сувениров, чтобы глубокое впечатление от Айрерли не стерлось в моей памяти».
«Никаких проблем. Что именно тебя интересует?»
«Ну, например… как насчет маленьких блестящих камешков, переливающихся тринадцатью очаровательными цветами? Я не прочь взять с собой набор таких безделушек».
«Ты имеешь в виду язвочки вульгарно кричащих расцветок, образующиеся вокруг некоторых отверстий, обычно не упоминаемых в приличном обществе. С нашей точки зрения это шанкры — прости за выражение. Бери столько, сколько хочешь».
«В таком случае я возьму столько, сколько поместится в этот кошель».
«Не больше одного набора. Манк, Айдиск! Будьте любезны, избавьтесь от нескольких отборных наростов! А теперь вернемся к обсуждению телеологических аномалий. Каким образом ваши мудрецы согласовывают различные представления о ворожбе с теми, на которые мы ссылались ранее?»
«Каким образом? Я сказал бы, что им приходится довольствоваться тем, что выпадает на их долю».
«Ага! Как я давно подозревал, это не выходит за рамки оригинального гностицизма. Что ж, возможно, испытывать сильные чувства по этому поводу нецелесообразно. Ты уже собрал сувениры? Ну и хорошо. Кстати, как ты собираешься вернуться? Я заметил, что твои талисманы рассыпались в прах».
«Мне достаточно следовать за этой нитью — она приведет меня к выходу».
«Проницательное умозаключение! За ним скрывается совершенно новая — я сказал бы, даже революционная логика!»
Выражая недовольство, далекая сопка извергла струю голубой магмы: «Как всегда, концепции Додара почти суеверно граничат с непостижимым!»
«Ни в коем случае! — решительно возразил Додар. — Справедливость моей точки зрения можно проиллюстрировать малоизвестным эпизодом… но мы еще успеем его обсудить. Я вижу, нашему гостю не терпится нас покинуть. Что ж, счастливого пути!»
Шимрод стал нащупывать обратный путь с помощью нити, иногда передвигаясь одновременно в нескольких направлениях сквозь облака горькой музыки и по мягким выпуклостям, которые почему-то казались Шимроду отжившими свой век идеями. Зеленые и синие ветры налетали порывами снизу и сверху — с такой силой, что Шимрод боялся порвать спасительную нить, но в потустороннем мире она стала удивительно прочной и упругой. Наконец моток пряжи приобрел первоначальные размеры, и Шимрод понял, что находится где-то неподалеку от выхода. И тут ему встретился демон в виде сидящего на камне юноши с цветущей физиономией; юноша держал в руке конец путеводной нити.
Шимрод остановился. Демон лениво поднялся на ноги: «Ты взял тринадцать стекляшек?»
«Взял — и теперь готов вернуться в свой мир».
«Давай стекляшки — я должен пронести их сквозь пограничный вихрь».
Шимрод не подчинился: «Будет лучше, если я пронесу их сам. Они слишком хрупки, чтобы доверять их существу низшего ранга».
Отбросив свободный конец нити, демон исчез в зеленом тумане, а Шимрод остался стоять с бесполезным теперь мотком пряжи в руках. Прошло некоторое время. Шимрод ждал, постепенно испытывая все большие неудобства. Защитное покрывало истончилось и начинало расползаться, а образы, воспринимаемые при посредстве разладившихся дисков, становились все более невразумительными.
Демон вернулся, всем видом показывая, что ему больше нечего делать, и что он решил появиться снова исключительно для развлечения: «Я получил инструкции — они не изменились. Давай стекляшки!»
«Не дам! Неужели твоя хозяйка считает меня таким идиотом?»
Демон удалился в беспорядочную путаницу зеленых мембран, обернувшись через плечо с недоброй усмешкой — еще одного возвращения ожидать не приходилось.
Шимрод вздохнул. Предательство было доказано окончательно и бесповоротно. Из поясной сумы он вынул средства, предоставленные Мургеном: небольшого инкуба-гексаморфа, несколько капсул с газом и плитку с текстом «заклятия непреодолимого упорства».
«Проведи меня через пограничный вихрь, обратно на поляну неподалеку от перекрестка Твиттена», — приказал инкубу Шимрод.
«Твои враги заблокировали сфинктер, — ответил тот. — Придется возвращаться в обход, через пять расколов и одно возмущение. Окружи себя газом и приготовься произнести заклинание».
Шимрод выпустил газ из пузырчатой капсулы — газ обволок его тело, как липкая пленка. Инкуб заставил его пройти большое расстояние и наконец позволил передохнуть: «Не беспокойся, здесь нам следует подождать».
Шло время — Шимрод не мог определить, сколько именно. Наконец инкуб произнес: «Готовь заклинание!»
Шимрод внимательно прочел про себя и запомнил текст, начертанный на табличке; руны поблекли и исчезли — у него в руках осталась чистая керамическая плитка.
«Пора! Произноси заклятие!»
Шимрод стоял на поляне — там, куда он пришел с Меланкте. Его спутницы нигде не было. Судя по всему, он вернулся зябким осенним или зимним вечером; уже начинало смеркаться. Над поляной низко нависли тучи, полуприкрытые, как черными кружевами, голыми ветвями деревьев. На поверхности отвесного утеса больше не было никакой окованной двери.
В холодных зимних сумерках почти опустевшая таверна «Смеющегося Солнца и плачущей Луны» порадовала Шимрода теплом и уютом. Хозяин постоялого двора, Посох, приветствовал Шимрода вежливой улыбкой: «Рад вас видеть, сударь. Я боялся, что с вами стряслась какая-то беда».
«В общем и в целом ваши опасения оправдались».
«В этом нет ничего необычного. С ярмарки каждый год таинственно исчезают по меньшей мере несколько человек».
В одежде Шимрода образовались дыры, словно ее разъело кислотой или прожгло. Взглянув на себя в зеркало, он заметил впалые щеки, расширившиеся зрачки и странный коричневатый загар, оттенком напоминавший мореное дерево.
После ужина Шимрод молча сидел, задумавшись, у камина. Насколько он понимал, Меланкте отправила его в Айрерли с одной из двух возможных целей: чтобы приобрести тринадцать разноцветных бриллиантов или чтобы погубить его. Возможно, она надеялась, так сказать, убить двух зайцев одним выстрелом. Главным образом, конечно, ее интересовало его уничтожение. В противном случае она могла бы позволить ему вернуться с самоцветами. И поступиться, таким образом, своим целомудрием? Шимрод усмехнулся. Нарушить обещание для нее было не труднее, чем послать его на верную смерть.
Наутро Шимрод расплатился за постой, прикрепил волшебные перья к новым сапогам и покинул таверну у перекрестка Твиттена.
В свое время он вернулся в Трильду. Под низкими тучами луг выглядел мрачным и суровым. Усадьба казалась еще более унылой и заброшенной. Подходя шаг за шагом, Шимрод наконец остановился, чтобы рассмотреть свое жилище получше. Входная дверь была распахнута настежь. Медленно приблизившись, Шимрод вошел, не закрывая разбитую дверь, в свой кабинет, где он обнаружил останки Грофинета. Кто-то подвесил его помощника, привязав его длинные ноги к потолочной перекладине, и поджаривал его на огне — несомненно для того, чтобы выпытать местонахождение сокровищ Шим-рода. По-видимому, сначала палач обугливал на жаровне, вершок за вершком, шерстистый хвост Грофинета, а затем опустил его головой в пламя. Конечно же, Грофинет истерически выкрикнул все, что знал, мучимый сознанием своей слабости не меньше, чем огнем, которого он так боялся. Наконец, чтобы больше не слышать его бессвязные вопли, кто-то рассек опаленную голову Грофинета чем-то вроде топорика или мясницкого ножа.
Шимрод заглянул под очаг. Бугорчатый черный брусок — хранилище магических средств и справочников — исчез. Шимрод ничего другого и не ожидал. Он усвоил основные навыки чародейства, умел обмануть простаков несколькими трюками и помнил пару полезных заклинаний. Но Шимрод никогда не был великим чародеем, а теперь его вообще трудно было назвать волшебником.
Меланкте! Она не доверяла ему так же, как он не доверял ей. Но он не стал бы причинять ей вред вопреки ее воле, тогда как она лишила его выхода из Айрерли, чтобы он погиб.
«Меланкте, жуткая ведьма! Ты дорого заплатишь за свои преступления! Я выбрался из Айрерли и преодолел твои препоны, но в мое отсутствие — вызванное тобой! — я потерял все, что мне было дорого, а бедный Грофинет расстался с жизнью. И тебе не уйти от столь же мучительной казни!» — бушевал Шимрод, возбужденно переходя из одной комнаты в другую.
Грабители, воспользовавшиеся его отсутствием в Трильде, тоже должны были быть наказаны — но кто они?
Домашнее Око, конечно же! Оно предназначено именно для таких случаев! Но нет — прежде всего следовало похоронить Грофинета.
Шимрод закопал останки своего компаньона в беседке за усадьбой, положив в могилу немногие принадлежавшие тому вещи, и закончил эту церемонию уже с наступлением темноты. Вернувшись в усадьбу, Шимрод зажег каждый светильник и развел огонь в камине. И все равно Трильда оставалась унылой и одинокой.
Шимрод достал Домашнее Око из-под коньковой балки и поставил его на резной стол. Побуждаемое надлежащими стимулами, Око воспроизвело все, что происходило в лаборатории в отсутствие Шим-рода.
Первые несколько дней прошли спокойно. Грофинет прилежно выполнял свои обязанности, и все было в порядке. Затем посреди знойного и влажного летнего дня из провозвестника донеслось предупреждение: «С юга приближаются два незнакомца!»
Грофинет поспешно напялил парадную кепку и, решительно напыжившись, занял позицию в дверном проеме. «Незнакомцы! Будьте любезны, остановитесь! — громко объявил он. — Вы подходите к Трильде, усадьбе великого чародея Шимрода, в настоящее время находящейся под моей охраной. Так как вас никто сюда не приглашал, будьте добры удалиться».
Голос ответил ему: «Мы хотели бы перекусить. Нам достаточно каравая хлеба, куска сыра и чарки вина — мы немного передохнем и продолжим путь».
«Не подходите ближе! Я принесу хлеб, сыр и вино, но вход в усадьбу воспрещен. Оставайтесь там, где стоите, а когда я вернусь, сразу уходите. Таковы мои указания».
«Многоуважаемый страж, мы их неукоснительно выполним!»
Польщенный Грофинет повернулся, чтобы зайти внутрь, но его тут же схватили и туго связали кожаными ремнями. Так начался кошмарный вечер.
Злоумышленников было двое.
На поясе первого, высокого статного мужчины с красивым лицом, блестящими черными волосами и манерами отпрыска благородной семьи, в дорогом темно-зеленом кожаном охотничьем костюме и черном плаще, поблескивала рыцарская шпага.
Второй, явно подчиненный первого, был на пару дюймов ниже и дюймов на шесть шире в плечах. Лицо его было сжато, скручено, вмято — будто кто-то вылепил его из глины, а потом бил по нему кулаком. Рот его почти скрывали пышные рыжеватые усы. У него были большие сильные руки, но тощие ноги, и он осторожно ими семенил, словно ходьба причиняла ему боль. Это он пытал Грофинета, пока другой стоял, прислонившись к краю стола, прихлебывая вино и время от времени высказывая замечания.
Дело было сделано. Замученный Грофинет дымился под потолком, а черный брусок — свернутый в нескольких измерениях сундук с драгоценными инструментами и манускриптами — достали из тайника.
«Пока что дела идут неплохо, — заметил черноволосый рыцарь, — хотя Шимрод умудрился свернуть свои сокровища в узел, который еще придется распутывать. Тем не менее, и тебе, и мне не на что пожаловаться».
«Вот и хорошо. Я долго и тяжело трудился. Теперь я смогу отдыхать и наслаждаться своим доходом».
Рыцарь снисходительно рассмеялся: «Рад за тебя. Всю жизнь тебе приходилось рубить головы, растягивать конечности на дыбе и скручивать носы на сторону — и вот, наконец, ты станешь уважаемым человеком и — кто знает? — может быть даже займешь видное положение в обществе. Ты намерен вращаться в аристократических кругах?»
«Нет, это не для меня. У меня же на лице написано, что я палач и разбойник. Пусть так — обе мои профессии пользовались постоянным спросом, и только больные колени заставляют меня отказаться от продолжения успешной карьеры».
«А жаль! Специалиста с твоими навыками трудно найти».
«По правде говоря, я потерял интерес к выпусканию кишок в подземелье при свете жаровни, а что касается разбоя… нет, колени подведут, лихие деньки молодости уже не вернутся. Колени, колени! Они хрустят и гнутся во все стороны! И все же, разумеется, время от времени я не буду отказывать себе в удовольствии отрезать чей-нибудь кошелек или обчистить чей-нибудь карман — просто так, для развлечения».
«Куда же ты направишься, чтобы провести остаток дней в довольстве и забавах?»
«Поеду в Даот. Буду следовать тамошним модам — того и гляди, обращусь в христианство! Если я вам понадоблюсь, пришлите весточку в то заведение в Аваллоне, о котором я упоминал».
Сапоги-скороходы умчали Шимрода в Свер-Смод. На двери обители висела прокламация:
«Всюду тревога, нет уверенности в будущем. Мурген вынужден жертвовать своим покоем, чтобы решать проблемы Судьбы. Посетители: Мурген сожалеет о своем отсутствии. Друзьям и нуждающимся: вы можете найти убежище, но я не могу гарантировать вам защиту. Тому, кто намерен нанести мне ущерб, ничего не скажу. Он уже знает мой ответ».
Шимрод оставил на столе посреди большого зала следующую записку:
«Я приходил и ушел — больше почти ничего не могу сказать. Странствования мои закончились примерно так, как ожидалось, но я понес существенные потери в Трильде. Надеюсь вернуться не позже, чем через год — или как только будет восстановлена справедливость. Оставляю на твое попечение тринадцать потусторонних самоцветов».
Шимрод подкрепился, воспользовавшись кладовой Мургена, и выспался на кушетке в зале.
Утром он переоделся в костюм бродячего музыканта: зеленый берет с остроконечной нашивкой спереди и плюмажем из перьев филина, трико из зеленой саржи, голубую блузу и короткий плащ цвета орехового дерева.
На большом столе посреди зала он нашел серебряную монету, кинжал и шестиструнный каденсис необычной формы, воспроизводивший веселые мелодии самостоятельно, почти без участия исполнителя. Шимрод опустил монету в карман, засунул кинжал за пояс и перекинул каденсис через плечо. Покинув Свер-Смод, он направился через Тантревальский лес в Даот.
Глава 16
В колоколообразной темнице четырнадцать шагов в диаметре и более чем в двадцати ярдах под землей один день отличался от другого только самыми незначительными деталями — несколькими каплями дождя, проблеском голубого неба, необычно твердой коркой хлебного пайка. Эйлас отмечал ход времени камешками на выступе стены. Десять «однодневных» камешков соответствовали одному камешку в разделе «десятидневных». Когда накопились девять «однодневных» и девять «десятидневных» камешков, Эйлас положил один камешек в новый раздел «стодневных».
Каждые три дня в темницу спускали в корзине ломоть хлеба, кувшин воды, а также свеклу, репу или кочан капусты.
Эйлас часто пытался представить себе, как долго он проживет. Сначала он лежал без движения, в полной апатии. Наконец, заставив себя сделать огромное усилие, он начал делать упражнения — отжиматься от пола, прыгать, кувыркаться. По мере того, как восстанавливался мышечный тонус, безнадежное уныние стало отступать. Побег не был невозможен. Но как выбраться из темницы? Эйлас стал выскребать в каменной стене углубления, за которые можно было бы держаться руками, но размеры и контуры подземелья гарантировали провал таких попыток. Он пытался вынуть каменные плиты из пола темницы, чтобы сложить их одну на другую и таким образом добраться до отверстия шахты в потолке, но кладка была слишком плотной, а каменные блоки слишком тяжелыми — пришлось отказаться и от этого плана.
Один за другим проходили дни и месяцы. В саду за старой стеной Хайдиона тоже проходили дни и месяцы — и живот принцессы Сульдрун заметно округлился; в нем приютился ребенок Эйласа.
Король Казмир не разрешал заходить в сад никому, кроме глухонемой судомойки.
Брат Умфред, однако — как лицо, облеченное духовным саном — считал себя не подлежащим действию такого запрета и через три месяца пришел навестить принцессу. Сульдрун терпела его присутствие, надеясь узнать какие-нибудь новости, но монах ничего не мог рассказать. Он подозревал, что Эйласу пришлось испытать на себе все бремя королевского гнева. Сульдрун тоже так считала и больше не задавала вопросов. Брат Умфред снова позволил себе вольности, хотя и без особого энтузиазма; Сульдрун ушла в часовню и закрыла за собой дверь. Умфред удалился, так и не заметив, что принцесса забеременела.
Еще через три месяца монах вернулся; на этот раз «интересное положение» принцессы стало очевидным.
Брат Умфред заметил озорным тоном: «Сульдрун, дорогуша, а ты пополнела!»
Сульдрун снова молча поднялась на ноги и ушла в часовню.
Монах некоторое время предавался размышлениям, после чего отправился восвояси и внимательно просмотрел свои записи. Учитывая дату бракосочетания Эйласа и Сульдрун, он рассчитал, когда примерно должен был родиться ребенок. Так как зачатие фактически имело место за несколько недель до венчания, Умфред ошибся в расчетах, но для него эта несущественная деталь в любом случае не имела значения. Налицо был важнейший факт беременности принцессы: каким образом Умфред мог извлечь выгоду из этого любопытнейшего обстоятельства, по-видимому известного только ему самому?
Прошло еще несколько недель. Брат Умфред составлял сотни планов, но ни один из них не давал ему достаточных преимуществ, и он держал язык за зубами.
Сульдрун хорошо понимала, на что рассчитывал монах. По мере приближения неизбежного события ее беспокойство нарастало. Рано или поздно монах воспользовался бы возможностью остаться наедине с королем и, маскируя бесстыдную дерзость напускным смирением, раскрыл бы ее драгоценную тайну.
И что тогда? Сульдрун боялась даже вообразить себе последствия. Что бы ни случилось, ей будущее не сулило ничего хорошего.
Времени оставалось мало. Поддавшись внезапной панике, Сульдрун вскарабкалась по склону и перелезла через стену. Спрятавшись в кустах у дороги, она наблюдала за крестьянами, бредущими на рынок и возвращавшимися домой.
На следующий день ей удалось заметить Эйирме. Увидев принцессу, старая кормилица зажала рот ладонью, чтобы не выдать себя непроизвольным возгласом. Следуя за воспитанницей, она перелезла через каменную стену в старый сад. Расплакавшись, она обняла Сульдрун и потребовала объяснить ей, почему сорвался план побега — ведь все было готово!
Сульдрун рассказала то, что знала.
«А что случилось с Эйласом?»
Сульдрун промолчала — она не могла ничего сказать. Зловещая безвестность заставляла предположить, что Эйласа уже не было в живых. Принцесса и кормилица снова расплакались; Эйирме проклинала тирана-извращенца, способного подвергать свою дочь таким мукам.
Основываясь на собственном немалом опыте, Эйирме прикинула в уме число лунных месяцев и определила, когда, скорее всего, у Сульдрун начнутся роды. Оставалось всего дней пять, в лучшем случае не больше десяти — и ничего еще не было приготовлено!
«Тебе нужно снова бежать, сегодня же ночью!» — решила кормилица.
Сульдрун с сожалением отвергла это предложение: «Про тебя сразу вспомнят, и страшно даже представить себе, что с тобой сделают!»
«А как же ребенок? Его у тебя отнимут!»
И снова Сульдрун не смогла сдержать слезы. Эйирме прижала ее к себе: «Слушай! Мне пришла в голову каверзная мысль. У меня есть слабоумная племянница — ее уже третий раз обрюхатил помощник конюха, тоже придурок. Первые два младенца у нее сразу сдохли, потому что она просто не понимает, что делает. Теперь у нее снова схватки — на подходе третий ублюдок, а его никто в глаза не хочет видеть, и меньше всех она сама. Не унывай! Как-нибудь мы выкрутимся, что-нибудь получится».
«Теперь уже надеяться почти не на что», — печально отозвалась Сульдрун.
«Посмотрим!»
Племянница Эйирме родила нечто — судя по внешним признакам, девочку. Как и предыдущие отпрыски помощника конюха, этот ребенок что-то пропищал в судорогах и умер, уткнувшись лицом в обильные маточные выделения.
Тельце младенца поместили в коробку, над которой — так как племянницу Эйирме убедили обратиться в христианство — брат Умфред произнес несколько благочестивых слов. Погребение поручили Эйирме, и она забрала коробку.
Прошла ночь, наступило утро. В полдень у Сульдрун начались схватки. Перед заходом солнца — истощенная, с темными кругами под глазами, но относительно жизнерадостная — принцесса родила сына, которого нарекла Друном в честь данайского бога-героя, правителя миров Арктура.
Эйирме вымыла Друна и завернула его в чистые пеленки. Позже, вечером, она вернулась с небольшой коробкой. Выше по склону, под оливковыми деревьями, она вырыла неглубокую могилу и без церемоний бросила в нее мертвого младенца. Коробку она сожгла в очаге часовни. Сульдрун лежала на кушетке и наблюдала за кормилицей большими глазами.
Когда коробка превратилась в пепел и ребенок уснул, Эйирме сказала: «Теперь мне пора уходить. Я не скажу тебе, где спрячу Друна, чтобы у Казмира не было возможности у тебя это выпытать. Через месяц-другой ты выскользнешь из сада, найдешь своего ребенка, и — надеюсь — вы больше не будете знать никакого горя до конца своих дней».
«Я боюсь, Эйирме!» — тихо отозвалась Сульдрун.
Большие круглые плечи Эйирме поежились: «Я тоже боюсь, по правде говоря. Как бы то ни было, мы сделали все, что могли».
Брат Умфред сидел перед столешницей из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, напротив королевы Соллас. Он изучал с огромным сосредоточением несколько деревянных дощечек с вырезанными на них таинственными символами, понятными, по-видимому, только просвещенному священнослужителю. По обеим сторонам столешницы горели восковые свечи, ароматизированные душистым перцем.
Умфред неожиданно пригнулся, изображая изумление: «Может ли это быть? В королевской семье родился еще один ребенок?»
Королева Соллас гортанно рассмеялась: «Брось эти шутки, Умфред. Какая чепуха!»
«Знаки не оставляют сомнений! Синяя звезда остается в гроте нимфы Мерлеах. Камбианус восходит к седьмому полуаспекту. И здесь, и здесь — смотрите, ваше величество! — другие восхождения. Иное истолкование невозможно. Время наступило. Многоуважаемая королева, необходимо вызвать вашу свиту и провести инспекцию. Только ваша мудрость позволит решить этот вопрос!»
«Инспекцию? Ты имеешь в виду…» — внезапная догадка заставила королеву замолчать.
«Я знаю только то, о чем свидетельствуют сочетания знаков».
Королева Соллас тяжело поднялась на ноги и вызвала дам из соседней гостиной: «Пойдемте! Нам заблагорассудилось прогуляться на свежем воздухе».
Болтая, смеясь и жалуясь на необходимость приложения чрезмерных усилий, стайка фрейлин последовала за королевой — та промаршировала вдоль сводчатой галереи, протиснулась в проем услужливо открытой перед ней дощатой двери в стене и, с трудом сохраняя равновесие, спустилась по каменистой тропе к часовне.
Сульдрун вышла навстречу. Она сразу поняла, зачем явилась вся эта толпа.
Соллас критически смерила ее взглядом: «Сульдрун, почему мне рассказывают про тебя какую-то чепуху?»
«Какую чепуху, ваше величество?»
«Говорят, что ты беременна. Вижу, что это не так — и на том спасибо. Жрец, гадания тебя обманули».
«Мадам, гороскоп однозначен — здесь практически не может быть ошибки».
«Но посмотри сам!»
Брат Умфред нахмурился, подергивая пальцами подбородок: «Судя по всему, она уже не беременна».
Несколько секунд королева Соллас стояла, тупо уставившись на монаха, после чего резко повернулась, подошла к двери в часовню и заглянула внутрь: «Здесь нет никакого ребенка».
«Значит, по-видимому, он где-то в другом месте».
Окончательно потеряв терпение, королева гневно повернулась к дочери: «Немедленно прекрати притворяться и говори правду!»
«Если имеет место сговор, его будет нетрудно раскрыть», — задумчиво добавил брат Умфред.
Сульдрун бросила на монаха презрительный взгляд: «Я родила девочку. Она открыла глаза и увидела, как жесток этот мир, какие страдания сулила ей жизнь. И она закрыла глаза навсегда. Меня охватила великая скорбь, я похоронила ее под оливками».
Королева Соллас раздраженно махнула рукой и подозвала пажа: «Позови короля — этот вопрос следует решать ему, а не мне. Сама я никогда бы не заперла здесь девушку в одиночестве».
Король Казмир явился явно не в духе, о чем свидетельствовало его лицо, мрачное и неподвижное, как маска.
Казмир уставился на Сульдрун: «Каковы факты?»
«Я родила девочку. Она умерла».
Казмир тут же вспомнил предсказание ведьмы Десмёи, относившееся к первородному сыну принцессы: «Девочку? Ты уверена?»
Сульдрун не привыкла притворяться. Она кивнула: «Я похоронила ее на склоне».
Переводя взгляд с одного лица на другое, король Казмир ткнул пальцем в сторону монаха: «Ага, жрец! Эта работа как раз для тебя, с твоими жеманными обрядами и ханжескими сплетнями. Принеси сюда труп».
Кипя от злости, но не посмев ее как-либо выразить, брат Умфред смиренно склонил голову и направился к могиле. Солнце уже бросало последние вечерние лучи на склон холма; монах стал раскидывать белыми руками влажную черную землю. На глубине меньше одного локтя он заметил льняное полотно, в которое был завернут трупик. Пока Умфред расчищал остатки земли, края полотна раздвинулись, открыв голову мертвого младенца. Брат Умфред застыл, склонившись над могилой. В уме монаха быстро пронеслись образы и отголоски унизительной ночной потасовки с Эйласом. Умфред принял решение — образы и отголоски сдуло, как ветром. Взяв на руки мертвого младенца, завернутого в полотно, он доставил ношу к часовне и положил ее перед королем.
«Ваше величество! Перед вами тело младенца женского пола, — объявил жрец. — Это не ребенок Сульдрун. Это другой ребенок, над которым я свершил погребальный обряд три или четыре дня тому назад. Это ублюдок полоумной крестьянки по имени Мегвет, зачатый конюхом Ральфом».
Из груди короля Казмира вырвался резкий смешок: «Значит, меня хотят надуть?» Повернувшись к сопровождавшей его охране, он подозвал сержанта: «Отведи жреца к матери ублюдка; возьмите с собой труп и выведайте всю подноготную. Если подменили живого младенца, принесите его ко мне».
Посетители удалились из сада, и Сульдрун осталась одна в лучах прибывающей луны.
Сержант, в сопровождении брата Умфреда, нанес визит Мегвет, тут же сообщившей, что тело младенца было передано Эйирме с целью погребения.
Сержант привел в Хайдион не только слабоумную Мегвет, но и старую кормилицу принцессы.
Эйирме униженно обратилась к королю: «Ваше величество, если я что-то сделала не так, то исключительно из любви к вашей благословенной дочери, принцессе Сульдрун, не заслужившей такое печальное существование».
Казмир прищурился: «Деревенщина, ты смеешь заявлять, что я несправедливо осудил непослушную дочь?»
«Ваше величество, мои слова вызваны не дерзостью, а надеждой на то, что вы желаете слышать правду от своих подданных. Да, я считаю, что вы проявили излишнюю строгость к бедной девочке. Молю вас позволить ей вести счастливую жизнь со своим сыном, больше мне ничего не надо. Она будет благодарна вам за снисхождение — и я, и все ваши подданные, все мы будем прославлять ваше милосердие — ведь Сульдрун за всю жизнь никого не обидела!»
В зале воцарилась тишина. Все украдкой наблюдали за королем, а тот, в свою очередь, размышлял… Крестьянка, конечно же, была права. Но проявить снисхождение теперь значило бы признать, что он действительно подверг дочь чрезмерному наказанию. Отступление равнозначно унижению — немыслимо! Так как милосердие было практически нецелесообразно, он мог только настоять на своем.
«Эйирме, твоя преданность принцессе достойна похвалы. Если бы только моя дочь служила мне так же, как ты служишь Сульдрун! Здесь и сейчас я не могу пересматривать ее дело или объяснять мнимую строгость постигшего ее наказания. Достаточно сказать, что долг дочери короля, прежде всего и превыше всего — служить интересам государства.
Не будем больше обсуждать этот вопрос. Теперь следует позаботиться о сыне принцессы. Насколько я понимаю, он рожден в законном браке, то есть стал моим полноправным внуком, и я обязан взять его под опеку. Придется попросить сенешаля назначить тебе подобающий эскорт с тем, чтобы ребенок был возвращен в Хайдион, древнюю обитель своих предков».
Эйирме нерешительно моргнула: «Ваше величество, не обижайтесь, пожалуйста, но что будет с принцессой — ведь это ее ребенок?»
И снова Казмир задумался, прежде чем ответить: «Постоянная забота о заблудшей принцессе делает тебе честь. Прежде всего вернемся к бракосочетанию принцессы. Отныне я объявляю его расторгнутым, недействительным и противоречащим интересам государства, хотя это решение не имеет обратной силы, и ребенка принцессы невозможно считать незаконнорожденным. В том, что касается самой принцессы Сульдрун, могу сказать только следующее: если она смиренно признает свою вину и подтвердит, что впредь намерена неукоснительно выполнять мои распоряжения, она может вернуться в Хайдион и занять положение матери своего ребенка. Но сначала — и безотлагательно — мы должны найти ребенка».
Эйирме облизала губы, утерла нос, посмотрела по сторонам, после чего робко произнесла: «Ваше величество изволили очень мудро распорядиться. Прошу вас, позвольте мне принести эту обнадеживающую весть принцессе, чтобы облегчить бремя ее скорби. Можно, я сразу побегу в сад?»
Король Казмир мрачно кивнул: «Ты можешь это сделать, как только скажешь, где прячут ребенка».
«Но ваше величество, я же не могу выдать ее тайну! Проявите благосклонность, прикажите привести принцессу сюда и скажите ей сами, что вы ее простили!»
Веки Казмира дрогнули и чуть опустились: «Твой долг перед принцессой не может быть превыше твоего долга передо мной, твоим королем. Я повторю свой вопрос только один раз. Где ребенок?»
Эйирме застонала: «Ваше величество, молю вас, позвольте сначала спросить разрешения у принцессы!»
Король Казмир слегка повернул голову и сделал малозаметный знак рукой, хорошо знакомый тем, кто ему служил. Старую кормилицу вывели из зала.
Ночью принцесса Сульдрун плохо спала в часовне — ее душила тревога; кроме того, попытки заснуть то и дело нарушались доносившимися из Пеньядора безумными завываниями. Сульдрун не узнала этот голос и постаралась не обращать на него внимание.
Падрайг, третий сын Эйирме, со всех ног пересек Урквиал, ворвался в Пеньядор и бросился в ноги Зерлинга: «Стойте, прекратите!
Она вам ничего не скажет, но я скажу! Я только что вернулся из Глим-вода — туда я и отнес проклятого ублюдка, там вы его и найдете!»
Зерлинг приостановил пытку распластанной перед ним обезображенной плоти и отчитался перед королем. Казмир немедленно отправил в Глимвод отряд из четырех всадников и двух кормилиц в экипаже, чтобы те привезли ребенка. Только после этого он спросил Зерлинга: «Крестьянка сама раскрыла секрет?»
«Нет, ваше величество. Она упорно молчала».
«Сообщи ей, что ты отрубишь руку и ногу ее мужу и каждому из ее сыновей, если она не признается сама. Приготовь все необходимое».
Эйирме видела затуманенными глазами, что в темницу привели ее мужа и сыновей, и следила за мрачными приготовлениями палачей. Зерлинг спокойно сказал: «Женщина, в Глимвод отправили людей — они привезут ребенка. Король настаивает, чтобы ты выполнила его приказ и сама ответила на вопрос. Если ты это не сделаешь, твой муж и твои сыновья, каждый из них, потеряют руку и ногу. Отвечай: где ребенок?»
«Говори, мама, говори! — закричал Падрайг. — Молчать бессмысленно!»
Простонав, Эйирме ответила: «Ребенок в Глимводе. Все, теперь вы довольны?»
Зерлинг отпустил домочадцев Эйирме, и те вышли на площадь Урквиала. Затем палач взял клещи, вытащил язык кормилицы у нее изо рта и раздвоил его. Раскаленным докрасна железным прутом он прижег кровоточащую рану — таков был окончательный приговор, вынесенный кормилице королем Казмиром.
Первый день в старом саду тянулся бесконечно: одно мгновение неохотно следовало за другим, и каждое приближалось робко, словно на цыпочках, чтобы затем поспешно проскочить мембрану настоящего и скрыться в сумраке прошлого.
Второй день подернулся туманной дымкой — дышалось легче, но воздух наполняло зловещее предчувствие неизбежности.
Третий день, все еще туманный, казался вялым и праздным, онемевшим, но в то же время наивным и невинным, словно готовым к возрождению. В этот день Сульдрун медленно бродила по саду, то и дело останавливаясь, чтобы прикоснуться к стволу дерева или к поверхности скалы. Склонив голову, она прошлась по любимому пляжу, но только однажды повернула голову, чтобы взглянуть на море. Затем она поднялась по тропе и присела среди развалин римской виллы.
Приближался вечер, время золотых снов наяву; вся Вселенная замкнулась между отвесными утесами.
Тихо и безмятежно опускалось солнце. Сульдрун задумчиво кивнула, словно ее сомнения разрешились, хотя по щекам ее катились слезы.
Зажглись первые звезды. Сульдрун спустилась к старому цитрусу над пляжем и здесь, в бледном свете звезд, повесилась на крепкой ветви. Луна, выглянув над утесом, озарила ее поникшую фигуру и милое печальное лицо, уже озабоченное познанием новой истины.
Глава 17
На дне глубокой подземной темницы Эйлас больше не чувствовал себя одиноким. С азартным терпением он аккуратно рассадил вдоль стены дюжину скелетов. В давно минувшие дни, когда эти персонажи завершили вольное прозябание на поверхности земли и проводили время в заточении, каждый из них выцарапал на каменной стене свое имя, иногда сопровождая его кратким лозунгом или заявлением: двенадцать имен соответствовали двенадцати скелетам. Их никто не вызволил из темницы, никто не помиловал, никто из них не сбежал — в этом, судя по всему, состояла сущность их общего обращения к новоприбывшему. Пользуясь углом ременной пряжки, Эйлас начал было выцарапывать свое имя, но в приступе раздражения прекратил это занятие. Подражать предшественникам значило признать поражение, смириться с тем, что он станет тринадцатым скелетом.
Эйлас повернулся к новым товарищам. Каждому он присвоил то или иное имя — вероятно, ошибочно. «Тем не менее, — заявил Эйлас невозмутимым собеседникам, — лучше как-то называться, чем оставаться безымянным, и если бы кто-нибудь из вас принял меня за другого, я не стал бы особенно обижаться».
Он призвал сообщников к порядку:
«Господа! Мы заседаем в совете, чтобы поделиться опытом, а затем согласовать общую стратегию. Я не предлагаю какой-либо определенный порядок выступлений или голосования; стихийная самопроизвольность меня вполне устраивает — разумеется, в рамках общепринятых приличий.
Основной темой нашего совещания является так называемый «побег». Каждый из нас уже внимательно рассматривал этот вопрос — и, судя по всему, никого из присутствующих еще не посетило спасительное озарение. Некоторые могут возразить, что для них решение этой задачи уже не имеет практического значения; тем не менее, победа одного из нас в каком-то смысле станет нашей общей победой, не так ли? Давайте определим проблему. В предельно упрощенном виде ее можно сформулировать как поиск способа восхождения через шахту, начиная от пола подземелья до поверхности земли. Думаю, что, если бы я мог добраться до нижнего отверстия шахты, мне удалось бы выкарабкаться на поверхность, упираясь в стенки шахты руками и ногами.
С этой целью потребуется подняться примерно на два с половиной человеческих роста, что весьма затруднительно. Я не могу подпрыгнуть так высоко. У меня нет никакой лестницы. Вам, уважаемые сокамерники, хотя у вас еще достаточно крепкие кости, явно не хватает мышц и сухожилий… Не позволит ли мне удачное использование ваших костей и веревки, оставшейся на полу, как-нибудь решить эту проблему? Передо мной дюжина черепов, дюжина тазовых костей, две дюжины бедренных костей, две дюжины берцовых костей, такое же количество костей предплечья и рук, множество ребер и широкий ассортимент мелких вспомогательных деталей.
Господа, нам предстоит потрудиться на славу! Настало время распустить наше собрание. Желает ли кто-нибудь выдвинуть соответствующее предложение?»
Гортанный низкий голос произнес: «Предлагаю распустить собрание на неопределенный срок».
Эйлас уставился на вереницу сидящих скелетов. Кто это сказал? Или он услышал со стороны свой собственный голос? Помолчав некоторое время, он спросил: «Есть возражения?»
Никто не ответил.
«В таком случае, — встрепенулся Эйлас, — совещание считается закрытым».
Он тут же принялся за работу, разбирая каждый из скелетов, сортируя компоненты и проверяя их различные сочетания, чтобы выявить оптимальные соединения. Затем он занялся строительством, внимательно и аккуратно подгоняя кость к кости, притирая сочленения по мере необходимости с помощью шероховатого каменного пола темницы и крепко связывая их волокнами веревки. Он начал с четырех тазовых костей, соединив их распорками из перевязанных ребер. На этом основании он воздвиг четыре крупнейшие бедренные кости, поверх которых установил еще четыре тазовые кости, опять же скрепленные распорками из ребер. На сооруженном основании он укрепил еще четыре бедренные кости и, наконец, последние четыре тазовые кости, постоянно обеспечивая дополнительную жесткость конструкции перевязанными распорками и поперечинами. Таким образом ему удалось соорудить двухступенчатую лестницу-этажерку, надежно выдерживавшую его вес. Затем он принялся за изготовление следующих ступеней. Эйлас работал не торопясь — дни проходили за днями и недели за неделями, но он делал все, чтобы в критический момент лестница его не подвела. Для того, чтобы предотвратить поперечные колебания, он плотно загнал острые обломки костей в зазоры между плитами пола и оснастил лестницу растяжками из веревки. Теперь надежность сооружения вызывала в нем яростное удовлетворение. Лестница стала целью всей его жизни, вещью в себе и объектом эстетического наслаждения — даже побег начинал приобретать в его глазах меньшее значение, нежели величественная лестница из человеческих костей. Эй-ласа восхищали красотой и эффективностью строгие белые распорки, аккуратные соединения, благородное стремление всего сооружения ввысь.
Лестница была готова. Верхний уровень, состоявший из локтевых и лучевых костей, находился на расстоянии протянутой руки от нижнего отверстия шахты. Соблюдая исключительную осторожность, Эй-лас протиснулся в шахту. Теперь его уже ничто не задерживало, кроме ожидания следующей корзины с водой и хлебом — разумеется, он не хотел случайно встретиться с Зерлингом, разносившим пайки. А еще через три дня Зерлинг поднимет из подземелья корзину с нетронутым пайком, многозначительно кивнет — и больше не будет никаких корзин.
Хлеб и воду спустили в полдень. Эйлас взял их из корзины, и ее подняли на поверхность.
Вечерело; никогда еще время в темнице не тянулось так медленно. Верхнее отверстие шахты темнело: наступала ночь. Эйлас взобрался по лестнице, прижался плечами к одной стороне шахты и уперся ступнями в другую, тем самым заклинив себя. После этого он стал рывками подниматься, каждый раз примерно на ладонь — сначала неуклюже, боясь соскользнуть, затем со все большей уверенностью. Однажды он остановился, чтобы передохнуть; находясь уже недалеко от верхнего отверстия, он снова задержался, чтобы прислушаться.
Тишина.
Эйлас продолжил подъем, теперь уже сжимая зубы и гримасничая от напряжения. Выдвинув плечи над краем низкой стенки, он подтянулся и перевалился через нее. Оказавшись на твердой земле, он встал во весь рост.
Его окружала молчаливая ночь. С одной стороны звезды закрывала черная громада Пеньядора. Пригнувшись, Эйлас подбежал к старой стене, окружавшей Урквиал. Пробираясь в тенях подобно огромной черной крысе, он приблизился к ветхой дощатой двери.
Дверь, распахнутая настежь, висела на нижней петле — верхняя была сорвана. Эйлас неуверенно смотрел на тропу, ведущую вниз. Продолжая неуклюже пригибаться, он проскользнул в проем. Никто не окликнул его из темноты. Эйлас чувствовал, что в саду никого не было.
Он спустился по тропе к часовне. Как он и ожидал, внутри не мерцала свеча, очаг давно погас. Эйлас продолжил путь вниз. Луна, всходившая над предгорьями, бледно освещала мрамор развалин. Эйлас остановился, пригляделся и прислушался, спустился еще на несколько шагов.
«Эйлас».
Он остановился. И снова услышал безотрадно-тоскливый полушепот: «Эйлас».
Эйлас подошел к раскидистому цитрусу: «Сульдрун? Я здесь».
У ствола дерева стояло видение — едва различимый полупрозрачный силуэт из струящегося тумана: «Эйлас, Эйлас! Ты опоздал. Нашего сына уже забрали».
«Нашего сына?» — изумленно переспросил Эйлас.
«Его зовут Друн, и теперь я потеряла его навсегда… О Эйлас, ты не знаешь, как отвратительна смерть!»
Слезы покатились из глаз Эйласа: «Бедная Сульдрун! Как жестоко с тобой обошлись!»
«Жизнь обманула меня, и я с ней рассталась».
«Сульдрун, вернись ко мне!»
Бледный силуэт чуть пошевелился — казалось, он улыбнулся: «Не могу. От меня веет холодом и сыростью. Разве ты не боишься?»
«Я больше никогда и ничего не буду бояться. Возьми меня за руки, я тебя согрею!»
И снова призрак дрогнул в лунном свете: «Я все еще Сульдрун, но не та, которую ты знал. Меня пронизывает мороз пустоты, твое тепло меня уже не согреет… Я устала, мне пора».
«Сульдрун! Останься, не уходи!»
«Увы, Эйлас! Боюсь, теперь я тебе только помешаю».
«Кто нас предал? Жрец?»
«Конечно, жрец. Друн, наш милый маленький мальчик! Найди его, ему нужны забота и любовь. Обещай!»
«Обещаю — сделаю все, что в моих силах».
«Ты молодец, Эйлас! Мне пора…»
Эйлас стоял на берегу один — сердце его билось так часто и жарко, что слезы высохли. Призрак исчез. Луна поднималась выше по небосклону.
Наконец Эйлас заставил себя взбодриться. Порывшись под корнями цитруса, он вытащил из расщелины пророческое зеркало — Персиллиана — и шейный платок с завязанными в нем монетами и драгоценностями из будуара Сульдрун.
Остаток ночи Эйлас провел в траве под оливковыми деревьями. На рассвете, взобравшись по скалам, он спрятался в зарослях кустарника у дороги.
Из Керселота, городка на восточном побережье, в столицу направлялась ватага нищих и паломников. Эйлас присоединился к ним и таким образом пришел в город Лионесс. Он не боялся, что его кто-нибудь узнает. Кто узнал бы в изможденном оборванце с пепельно-серым лицом Эйласа, тройского принца?
Там, где Сфер-Аркт пересекался с Шалем, бросались в глаза вывески множества постоялых дворов. Остановившись в заведении под наименованием «Четыре мальвы», Эйлас уступил наконец упрекам желудка и не спеша подкрепился капустными щами с хлебом и стаканом вина, принимая меры предосторожности, чтобы непривычная еда не вызвала внезапную реакцию. После завтрака его стал одолевать сон; поднявшись в свою каморку, Эйлас вытряхнул пыль из соломенной подстилки и проспал до полудня.
Очнувшись, он подскочил и стал оглядываться по сторонам с тревогой, граничившей с ужасом. Дрожа всем телом, Эйлас снова опустился на спину; мало-помалу бешеное сердцебиение успокоилось. Некоторое время он сидел, скрестив ноги, взмокнув от испуга и волнения. Как ему удалось не сойти с ума в темном подземелье? В голове кружился рой неотложных забот; на самом деле ему следовало набраться терпения и подождать, чтобы восстановить внутреннее равновесие, подумать, определить последовательность дальнейших действий.
Поднявшись на ноги, Эйлас спустился в таверну перед гостиницей, где беседка, увитая виноградными лозами и шиповником, защищала скамьи и столы от полуденных солнечных лучей.
Эйлас уселся на скамью у самой дороги; прислуживающий паренек принес ему кружку пива и поджаристые овсяные лепешки. Два несовместимых желания боролись в груди Эйласа: почти невыносимая тоска по дому, по Родниковой Сени — и мучительное стремление найти сына, удвоенное напутствием тени несчастной Сульдрун.
Работавший на набережной цирюльник побрил его и подстриг ему волосы. Эйлас купил в лавке кое-какую одежду, выкупался в общественной бане, переоделся — и почувствовал себя гораздо лучше. Теперь его можно было принять за моряка или мастерового.
Он вернулся в беседку перед гостиницей «Четыре мальвы»; дело шло к вечеру, и на скамьях почти не оставалось свободных мест. Потягивая пиво из кружки, Эйлас прислушивался к обрывкам разговоров, надеясь узнать что-нибудь новое и полезное. Напротив за стол уселся старик с плоской багровой физиономией, седой шелковистой копной волос и мутноватыми голубыми глазами. Дружелюбно поздоровавшись, он заказал пива и рыбных котлет, после чего, не теряя времени, завязал разговор. Опасаясь вездесущих осведомителей Казмира, Эйлас притворился деревенским простаком. Старик обменялся приветствиями с проходившим мимо приятелем, благодаря чему Эйлас узнал, что его собеседника звали Биссанте. Словоохотливый Биссанте не нуждался в расспросах, охотно предоставляя Эйласу всевозможные сведения. Когда разговор зашел о войне, стало понятно, что обстоятельства в сущности не изменились. Тройсинет продолжал блокировать порты Лионесса. Тройские боевые корабли одержали достопамятную победу над ска, фактически предотвратив их дальнейшие набеги на побережья Лира.
Эйлас ограничивался дежурными высказываниями типа «Бесспорно!», «Так я и думал!» и «Увы, бывает и такое». Но этого оказалось достаточно — особенно после того, как Эйлас заказал еще пива на двоих, тем самым подстегивая велеречивость собеседника.
«Боюсь, что далеко идущие замыслы короля Казмира заранее обречены на провал — хотя, если бы Казмир услышал мое мнение, он мигом приказал бы подвесить меня за одно место. И все же, дела могут пойти еще хуже — все зависит от тройского престолонаследия».
«Каким образом?»
«Свирепый король Гранис состарился — никто не живет вечно. Как только Гранис помрет, корона перейдет к Осперо — ему-то свирепости как раз не хватает. Сын Осперо утонул в море, и теперь наследником Осперо будет сын Арбамета Трюэн. Если Осперо умрет раньше Граниса, принц Трюэн сразу получит корону. А Трюэн, говорят, только и ждет повода повоевать — и всем нам в Лионессе придется туго. На месте короля Казмира я вел бы переговоры о перемирии на приемлемых условиях, пока еще не поздно, и отложил бы грандиозные планы».
«Вполне возможно, что так было бы лучше всего, — согласился Эйлас. — Но как насчет принца Арбамета? Разве не ему принадлежит преимущественное право престолонаследия?»
«Арбамет умер от ушибов, когда свалился с лошади — больше года тому назад. И какая разница, в конце-то концов? Один принц, другой принц — у всех у них мозги набекрень! А тройский флот настолько силен, что теперь даже ска их сторонятся. Я слишком много болтаю — глотка пересохла! Не выпить ли нам еще, как ты думаешь? Разорись еще на кружку пива для ветерана-наемника?»
Эйлас неохотно подозвал паренька-официанта: «Еще кружку этому господину! Мне больше не нужно».
Биссанте продолжал болтать, а Эйлас мрачно размышлял над тем, что услышал. Когда они отплывали из Домрейса на «Смаадре», принц Арбамет, отец Трюэна, был жив. Престолонаследие было прямолинейным: от Граниса, в связи с отсутствием у короля отпрысков мужского пола, трон переходил к его старшему брату Арбамету, затем к Трюэну как старшему сыну Арбамета, и так далее. В Иссе Трюэн навестил капитана тройского судна и, по-видимому, узнал о гибели своего отца. Смерть Арбамета сделала процесс престолонаследия, с точки зрения Трюэна, мучительно несправедливым: теперь после кончины Граниса корона перешла бы к Осперо, а от Осперо — к его старшему сыну Эйласу. Трюэн, таким образом, оставался с пустыми руками!
Неудивительно, что Трюэн вернулся на корабль угрюмый и злой, как черт. И теперь совершенно ясно, почему он воспользовался первой же возможностью отправить Эйласа на тот свет!
Эйласу совершенно необходимо было срочно вернуться в Тройсинет — но как быть с Друном, его сыном?
Словно отвечая на его мысли, Биссанте хлопнул Эйласа по плечу шершавой багровой ладонью: «Гляди-ка! Повелители Лионесса соизволили подышать вечерним воздухом!»
В авангарде гарцевали два всадника-герольда, в арьергарде шли двенадцать солдат в парадных мундирах: вниз по Сфер-Аркту катился роскошный открытый экипаж, запряженный шестеркой белых единорогов. На заднем сиденье, лицом вперед, ехали король Казмир и четырнадцатилетний принц Кассандр, стройный и пучеглазый. Напротив в длинном зеленом шелковом платье сидела королева Соллас в компании Фарёльты, герцогини Рельсиморской, державшей на коленях — точнее, старавшейся удержать — темно-рыжего младенца в белой сорочке. Невзирая на упреки леди Фарёльты и явное раздражение короля, ребенок во что бы то ни стало решил залезть на спинку сиденья. Королева Соллас молча смотрела в сторону.
«Вот она, королевская семейка! — благосклонно махнув рукой, Биссанте решил объяснить простаку-провинциалу, кто есть кто. — Король Казмир, принц Кассандр, королева Соллас и леди… не припомню, как ее зовут. А у нее на коленях — малолетняя принцесса Мэдук, дочь принцессы Сульдрун, которая повесилась».
«Принцесса Мэдук? Дочь?»
«Так точно — говорят, у нее бедовый нрав, — Биссанте покончил с остатком пива. — Тебе повезло, парень! Не каждый день удается посмотреть на королевский кортеж! А теперь мне пора вздремнуть часок-другой».
Эйлас поднялся к себе в каморку. Усевшись на стул, он развернул магическое зеркало, Персиллиана, и поставил его на тумбочку у изголовья кушетки. Зеркало, будучи явно в ироническом настроении, сначала отразило Эйласа вверх ногами, потом Эйласа горизонтально, потом противоположную стену без Эйласа, потом окно каморки, выходившее на конюшни и, наконец, грозную физиономию короля Казмира, заглядывающую в окно.
«Персиллиан!» — тихо позвал Эйлас.
«Я здесь».
Эйлас чрезвычайно осторожно выбирал слова, чтобы какое-нибудь случайное замечание нельзя было истолковать как вопрос: «Я могу задать тебе не больше трех вопросов».
«Можешь задать и четвертый — я отвечу и освобожусь от заклятия. Ты уже задал один вопрос».
Эйлас продолжал еще осторожнее: «Я хочу найти своего сына, Друна, взять его под опеку и как можно скорее безопасно вернуться с ним в Тройсинет. Скажи мне, как лучше всего это сделать».
«Ты должен сформулировать свое требование в виде вопроса».
«Каким образом я могу сделать то, о чем я только что говорил?»
«Ты перечислил три цели. Таким образом, ты желаешь задать сразу три вопроса?»
«Хорошо: как мне найти моего сына?»
«Спроси Эйирме».
«И это все? — вскричал Эйлас. — Два слова?»
«Ответ достаточен», — сухо обронил Персиллиан и замолчал. Эйлас завернул зеркало в кусок материи и засунул его под соломенную подстилку кушетки.
Начинало смеркаться. Глубоко задумавшись, Эйлас вышел прогуляться по Шалю. Остановившись у лавки мавританского золотых дел мастера, он предложил ему купить два принадлежавших Сульдрун изумруда, величиной с горошину каждый.
Мавр тщательно изучил изумруды, пользуясь удивительным новым изобретением — увеличительным стеклом. Закончив проверку, ювелир поднял глаза и произнес нарочито бесстрастным тоном: «Превосходные драгоценные камни. Я заплачу сотню серебряных флоринов за каждый — примерно половину их стоимости. Торговаться не стану — принимайте предложение или уходите».
«По рукам!» — сказал Эйлас. Мавр выложил на прилавок золотые и серебряные монеты; Эйлас быстро собрал их в сумку на поясе и тут же удалился.
Уже в темноте Эйлас вернулся в гостиницу «Четыре мальвы» и поужинал жареной рыбой с хлебом и вином. Он крепко заснул и хорошо выспался; наутро воспоминание о темнице уже казалось дурным сном. Позавтракав, он уплатил по счету, перекинул через плечо котомку, содержавшую Персиллиана, и отправился на юг по прибрежной дороге.
По маршруту, который он помнил, как нечто из другой, почти чужой жизни, он прибрел к крестьянскому дому, где жила Эйирме. Как и в прошлый раз, он задержался, притаившись за живой изгородью, и внимательно изучил обстановку. Как и в прошлый раз, несколько мужчин и подростков работали в поле, складывая скирды сена. В огороде коренастая старуха ковыляла вдоль головок капусты, подрубая мотыгой сорняки. Эйлас ждал и наблюдал. Три годовалых поросенка умудрились вырваться из свинарника и прытко засеменили к грядке репы. Старуха издала странный переливчатый вопль; из хижины выбежала маленькая девочка и принялась гоняться за поросятами, разбегавшимися куда угодно, только не в сторону свинарника.
Толкнув калитку, поросенок выскочил на дорогу; запыхавшаяся девочка выбежала за ним. Эйлас остановил ее: «Скажи Эйирме, что у ворот ее ждут; нам нужно поговорить».
Девочка боязливо смерила его подозрительным взглядом. Она позвала старуху, продолжавшую окапывать капусту, и возобновила погоню за поросятами, в каковом занятии ей стала помогать маленькая черная собачка.
Старуха приковыляла к калитке; головной платок почти скрывал ее лицо.
Эйлас с испугом смотрел на приближающуюся скрюченную фигуру: неужели это Эйирме? Передвигаясь, старуха с трудом делала шаг правой ногой, после чего неуклюжим поворотом бедра подтягивала левую. Она остановилась. Все лицо ее состояло из заживших шрамов; глаза, казалось, запали глубоко в череп.
Заикаясь от волнения, Эйлас спросил: «Эйирме? Что с тобой?»
Эйирме открыла рот — из него донеслись дрожащие звуки, совершенно непонятные. В отчаянии всплеснув руками, старуха подозвала девочку — та встала рядом и сказала Эйласу: «Король Казмир разрезал ей язык и живого места на ней не оставил».
Эйирме что-то промычала; внимательно выслушав ее, девочка повернулась к Эйласу и перевела: «Она хочет знать, как ты сюда попал».
«Меня бросили в подземную темницу. Я сбежал, и теперь хочу найти своего сына».
Эйирме издала несколько настойчивых звуков; девочка стала отрицательно трясти головой. Эйлас спросил: «Что она говорит?»
«Она бранит короля Казмира».
«Эйирме, где мой сын, Друн?»
В ответ послышалось продолжительное мычание; девочка объяснила: «Она не знает, что случилось. Она отослала ребенка к своей матери, в большой лес. Казмир отправил за ребенком целый отряд, но они вернулись с девочкой. Значит, мальчик все еще в лесу».
«Как я его найду?»
«Ступай по Старой дороге, потом на восток, в Малый Саффилд. Оттуда сверни на север по боковой дороге в Тон-Тимбл; дальше по той же дороге — Глимвод. Там спроси, где живут дровосек Грайт и его жена, Уайна».
Эйлас покопался в поясной сумке, достал ожерелье из розовых жемчужин и передал его Эйирме. Сначала та не хотела принимать подарок. «Это ожерелье Сульдрун, — объяснил Эйлас. — Когда я вернусь в Тройсинет, я прикажу тебя привезти, и ты проведешь остаток дней в покое, окруженная всеми возможными удобствами».
Эйирме что-то тихо прокаркала.
«Она благодарит тебя за великодушие, но говорит, что ее сыновья не захотят покинуть свою землю».
«У нас будет время обо всем договориться. Здесь и сейчас я не более, чем бродяга, мне нечего предложить, кроме благодарности».
«Поживем — увидим».
Уже к вечеру Эйлас добрался до Малого Саффилда, славившегося своим рынком городка на реке Тимбл, где стены всех домов были выложены из местного камня серовато-охряного оттенка. В центре городка он заметил гостиницу «Черный вол» и решил там переночевать.
На рассвете он отправился на север по дороге, затененной тополями, высаженными вдоль берега реки. Над полями летали вороны, громко оповещавшие о его приближении всех интересующихся.
Солнечные лучи пронизывали утренний туман и согревали лицо: бледность, характерная для узников, уже начинала покидать Эйласа. Пока он шагал вдоль реки, странная мысль пришла ему в голову: «Когда-нибудь я вернусь и навещу дюжину старых друзей…» Он мрачно хмыкнул. Что за причуда! Вернуться в эту темную дыру? Нет, никогда… Эйлас подсчитал в уме прошедшие дни. Сегодня Зерлинг опустит в темницу корзину с пайком. Хлеб и вода останутся нетронутыми, и все будут считать, что бедняга, томившийся в подземелье, наконец скончался. Скорее всего, палач отчитается об этом перед Казмиром. Как отреагирует король на эту весть? Безразлично пожмет плечами? Испытывает ли он вообще какое-нибудь любопытство по поводу отца ребенка своей дочери? Губы Эйласа растянулись в недоброй усмешке, и некоторое время он развлекал себя, представляя возможные события будущего.
Вдали, на северном горизонте, появилась темная полоса — Тантревальский лес. По мере приближения к лесу пейзаж менялся, будто все больше проникаясь древностью. Казалось, что цвета становились богаче и насыщеннее, тени — более подчеркнутыми, наполненными собственными странными оттенками. Излучины Тимбла величаво поблескивали между ивами и тополями. Дорога повернула в сторону от реки, и Эйлас вошел в городок Тон-Тимбл.
В местной таверне Эйлас подкрепился вареными бобами и выпил пива из глиняной кружки. Тропа, ведущая в Глимвод, пересекала луга, мало-помалу приближаясь к чаще Тантреваля, иногда углубляясь в рощу на краю леса, но тут же выводя путника под открытое небо.
После полудня Эйлас прибрел, наконец, в Глимвод. Владелец постоялого двора под наименованием «Желтолицый пришелец» объяснил, как пройти к избушке дровосека Грайта, не преминув выразить удивление: «Что это все, кому не лень, повадились навещать Грайта в последнее время? Человек как человек, рубит себе дрова, ни в чем особенном не замечен».
«Все это просто объясняется, — заговорщически понизив голос, сказал Эйлас. — Одна знатная семья из столицы хотела, чтобы к нему на время устроили ребенка — так, чтобы никто ничего не знал, вы же понимаете, как это бывает. Ну а теперь, по-видимому, они отказались от своего намерения».
«Ага! — трактирщик лукаво приложил палец к носу. — Тогда все понятно. И все же, казалось бы, они могли бы приютить своего ублюдка и поближе».
«Не нам судить, что и почему взбрело в голову тем, у кого денег куры не клюют! Им не нужен здравый смысл».
«И то правда! — заявил хозяин заведения. — Задирают нос выше облака ходячего! Что ж, вы знаете, как пройти к дровосеку. Не забредайте в лес, особенно после наступления темноты — там вы можете найти то, чего не искали».
«Скорее всего, я вернусь еще до захода солнца. Вы не приготовите мне ночлег?»
«Ладно. Если ничего лучше не найдется, вы всегда можете устроиться на сеновале».
Покинув таверну, Эйлас через некоторое время нашел жилище Грайта и Уайны на самом краю леса — почти спрятавшуюся под соломенной крышей бревенчатую хижину на каменном основании, состоявшую из двух комнат. Худощавый белобородый старик готовился расколоть большое бревно, пользуясь кувалдой и клиньями. Коренастая женщина в домотканом платье вскапывала огород. Заметив появление Эйласа, оба они выпрямились и молча наблюдали за ним.
Эйлас остановился в палисаднике и подождал; дровосек и его жена медленно приблизились.
«Вы — Грайт и Уайна?» — спросил Эйлас.
Старик коротко кивнул: «А ты кто такой? Что тебе нужно?»
«Меня прислала ваша дочь, Эйирме».
Грайт и Уайна стояли и глядели на него, неподвижные, как статуи. Эйлас кожей чувствовал исходящий от них страх. Он сказал: «Я не хочу причинять вам беспокойство — совсем наоборот. Я — муж принцессы Сульдрун и отец ее ребенка, мальчика по имени Друн. Эйирме прислала его сюда, а солдаты короля Казмира привезли в Хайдион девочку по имени Мэдук. Поэтому я хочу знать — где мой сын, Друн?»
Уайна начала было причитать. Грайт поднял руку: «Молчи! Мы ничего плохого не сделали. Любезнейший, как бы тебя ни звали, мы с этим делом покончили. Нашей дочери пришлось перенести невыразимые страдания. Мы презираем и ненавидим всех, кто причинил ей горе. Король забрал ребенка — мне больше нечего сказать».
«Остается сказать только одно, — возразил Эйлас. — Казмир бросил меня в подземелье, и я только что сбежал. Я ненавижу его не меньше вашего, и настанет день, когда он получит по заслугам. Прошу вас только о том, на что имею полное право. Отдайте мне сына — или скажите, где его найти!»
«А нам-то что! — вскричала Уайна. — Мы одной ногой в могиле, нам бы дожить до утра! Того и гляди, лошадь сдохнет — как мы будем возить дрова в деревню? Придет зима, помрем с голоду!»
Эйлас открыл поясную сумку и достал еще одну драгоценность Сульдрун: золотой браслет, инкрустированный гранатами и рубинами. К браслету он добавил пару золотых крон: «Сегодня не могу дать больше, но голодной смерти вы можете не бояться. Теперь говорите — где мой сын?»
У айна опасливо взяла золото: «Хорошо, скажу, где твой сын. Грайт собрался в лес набрать хворосту, я пошла с ним. Несла ребенка в корзине и поставила ее на землю, пока искала грибы. И вот какая напасть! Неподалеку была Придурковатая поляна, и феи из Щекотной обители сыграли с нами злую шутку. Подменили мальчика в корзине ребенком феи! Я ничего и не приметила, пока не взяла младенца на руки, а он меня взял и укусил. Тогда я пригляделась — а у меня на руках рыжеволосое отродье какой-то феи-потаскухи! Нечистая сила унесла твоего сына!»
Грайт вмешался: «Сразу после этого прискакали королевские солдаты. Они потребовали отдать ребенка, угрожая отрубить нам головы, и мы отдали подкидыша, чтоб им пусто было!»
Эйлас в полном замешательстве перевел взгляд с лица Уайны на лицо дровосека, потом повернулся и молча посмотрел в сторону темного леса. Наконец он сказал: «Вы можете провести меня к Щекотной обители?»
«Можем, как же! И как только ты им чем-нибудь досадишь, они превратят тебя в жабу — как они сделали с беднягой Вилклавом, перегонщиком скота. Или заставят танцевать до конца твоих дней, по всем дорогам и проселкам — так они наказали паренька по имени Дингл за то, что он своровал у них мед».
«Никогда не приставай к феям! — серьезно посоветовала Уайна. — Скажи спасибо, что они к тебе не пристают».
«Но мой сын, Друн! Что теперь с ним будет?»
Глава 18
В Тантревальском лесу и вокруг него существовало не меньше сотни обителей лесного народца — зачарованных цитаделей древних кланов. Щекотной обителью на Придурковатой поляне, всего лишь в получасе ходьбы оттуда, где кончался лес и начинались поля, правили король Тробиус и его супруга, королева Боссума. Их владения не ограничивались Придурковатой поляной — власть повелителя фей распространялась на такое пространство окружавшего обитель леса, какое, с его точки зрения, подобало его высокому сану. В Щекотной обители прозябали восемьдесят шесть фей, эльфов и других полулюдей. Некоторых из них следует упомянуть особо.
Эльф Боаб предпочитал являться в обличье бледно-зеленого юноши с крыльями и антеннами кузнечика. Он носил с собой черное перо, выдернутое из хвоста ворона, и записывал на листках из лепестков водяных лилий все происходившие в клане события, а также сделки Щекотной обители с другими кланами.
Мелкий бес Лохмоум любил забираться в человеческие жилища и потешаться над кошками. Кроме того, он часто заглядывал в окна, издавая стоны и гримасничая, пока не привлекал чье-нибудь внимание, после чего мгновенно скрывался.
Фея Гунделина, стройная и очаровательная проказница с развевающимися по ветру лавандовыми волосами и отливающими зеленью ногтями, передразнивала всех, кто ей встречался, вечно прихорашивалась и дурачилась, но никогда ничего не рассказывала, и никто не мог сказать, что хорошо ее знает. Она слизывала шафрановую пыльцу с пестиков в коробочках мака быстрыми движениями заостренного зеленого язычка.
Фея У она просыпалась раньше всех, до рассвета, и наслаждалась свежими каплями росы, смешивая их с ароматным нектаром избранных цветов.
Толстый темнокожий гоблин, Мердок, дубил мышиные шкурки и плел из пуха совиных птенцов мягкие серые накидки и подстилки для детей эльфов и фей.
Эльф Флинк ковал волшебные шпаги, применяя инструменты и могущественные заклинания древних чародеев. Большой забияка и фанфарон, он часто исполнял балладу собственного сочинения, посвященную его знаменитой дуэли с гоблином Данготтом.
Фея Шиммир нахально дразнила королеву Боссуму и строила рожи у нее за спиной, подражая капризно подпрыгивающей походке своей повелительницы, в то время как остальные феи корчились, прижимая ладони ко рту, чтобы сдержать истерические приступы смеха. В наказание королева приставила ей ноги коленками назад и наградила вечным прыщом на носу.
Эльф Фалаэль, как правило, являлся в образе бежевого бесенка с телом мальчика и лицом девочки. Фалаэль бесконечно измышлял проказы; когда селяне ходили в лес собирать ягоды и орехи, именно Фалаэль заставлял их орехи взрываться пылью и превращал землянику в головастиков и жуков.
В той же обители прозябала фея Твиск, обычно выглядевшая как девушка с оранжевыми волосами в полупрозрачном, как туман, облачении до пят. Однажды, когда она бродила по мелководью в пруду Тильильвелли, ее застал врасплох тролль Манжон. Обхватив ее за талию, он вытащил фею на берег, сорвал с нее невесомую туманную ткань и приготовился предаться эротическим утехам. При виде приапического органа тролля, абсурдно огромного и покрытого бородавками, Твиск, охваченная отвращением, панически удвоила усилия, вырываясь, пинаясь и акробатически выкручиваясь. Вспотевший Манжон, однако, был гораздо сильнее, и под его весом силы начинали оставлять хрупкую фею. Она надеялась защитить себя волшебством, но от волнения не могла вспомнить ничего лучше заклинания, исцелявшего водянку рогатого скота. Заклинание это, впрочем, оказалось вполне эффективным: массивный орган Манжона съежился и превратился в нарост не больше желудя, потерявшийся в складках выдающегося серого брюха.
Тролль взвыл, приведенный в полное смятение и уныние, и взмолился о пощаде, но Твиск не знала жалости. Взбешенный ее упорством и бессердечием, Манжон закричал: «Смазливая ведьма, ты дважды меня провела — сначала заманила, а потом унизила! Будь ты проклята — я придумаю тебе подходящее наказание!»
Он отвел ее на дорогу, огибавшую лес. На перекрестке он соорудил нечто вроде позорного столба и привязал фею к этому сооружению. У нее над головой он повесил знак — «ДЕЛАЙТЕ СО МНОЙ ВСЕ, ЧТО ХОТИТЕ!» — и отошел на пару шагов: «Здесь ты останешься, пока три прохожих — будь то болваны, нищие или князья — не отведут с тобой душу. Таково мое заклинание в отместку за твое, и впредь будь поуступчивее с теми, кого встречаешь на берегу пруда Тильильвелли!»
Манжон решительно удалился, и Твиск осталась в одиночестве.
Первым путником, проезжавшим мимо, оказался рыцарь, сэр Джосинет из Облачного замка в Даоте. Остановив коня, он удивленно оценил ситуацию. «Делайте со мной все, что хотите! — прочел он вслух. — Леди, почему вас подвергли такому унижению?»
«Уверяю вас, уважаемый рыцарь, я оказалась в этом положении не по своей воле, — ответила Твиск. — Не я привязала себя к позорному столбу, согнувшись в три погибели, и не я повесила этот знак».
«Кто же это сделал и почему?»
«Тролль Манжон, чтобы мне отомстить».
«Тогда, разумеется, я сделаю все возможное, чтобы вас освободить».
Сэр Джосинет спешился и снял шлем, обнажив белобрысую голову и достаточно приятную физиономию с длинными висячими усами. Он попытался развязать путы, удерживавшие фею, но не добился успеха: позорный столб был заколдован.
«Леди, мои усилия тщетны, — признался наконец рыцарь. — Чертовы узлы не развязываются».
«В таком случае, — вздохнула Твиск, — пожалуйста, выполните предписание, начертанное на знаке. Я смогу освободиться только после того, как ему последуют трое прохожих».
«Это не слишком благородно, — покачал головой сэр Джосинет. — Я обещал, однако, по возможности способствовать вашему освобождению и не могу взять свои слова обратно». И он выполнил обещание с подобающим случаю усердием.
Сэр Джосинет хотел было остаться, чтобы составить компанию одинокой красавице и оказывать ей, по мере необходимости, дальнейшие услуги, но Твиск попросила его удалиться: «Другие путники могут не остановиться, если увидят вас рядом. Поэтому продолжайте путь и поспешите! Уже вечер, а я надеялась вернуться домой до наступления темноты».
«Дорога пустынна, — заметил рыцарь. — Тем не менее, время от времени ею пользуются бродяги и прокаженные, так что вам еще может улыбнуться удача. Будьте здоровы, леди, и всего хорошего!»
Прошел целый час — солнце склонялось к западу. Наконец фея услышала мелодичный свист и вскоре увидела молодого крестьянина — весь день он работал в поле и теперь возвращался домой. Так же, как и сэр Джосинет, парень остановился в изумлении, после чего осторожно приблизился.
Твиск печально улыбнулась ему: «Как видите, сударь, меня тут привязали. Я не могу освободиться и не могу вам сопротивляться, каковы бы ни были ваши побуждения».
«Мои побуждения достаточно просты, — отозвался молодой пахарь. — Но я не вчера родился и поэтому хотел бы знать, что написано на этом знаке».
«На нем написано: делайте, что хотите».
«Ага, в таком случае все в порядке. Я боялся, что с меня возьмут деньги или заставят сидеть в карантине».
Без лишних слов крестьянин задрал повыше длинную рубаху и совокупился с феей, проявляя пикантную топорность. «А теперь, мадам, с вашего позволения мне нужно торопиться домой. Сегодня у нас пареная репа с ветчиной, а из-за вас я задержался и проголодался».
Насвистывая, пахарь скрылся в вечерних сумерках, а фея Твиск осталась у столба, беспокойно размышляя об опасностях ночи.
Уже стемнело, в воздухе холодало; звезды померкли, затянутые сплошной тучей — наступила глухая ночь. Съежившись и дрожа, несчастная фея с ужасом прислушивалась к звукам, доносившимся из леса.
Медленно тянулись часы. В полночь внимание Твиск привлек ритмичный шорох — отзвук неторопливых шагов, приближавшихся по дороге. Шаги прервались — нечто, способное видеть в непроглядном мраке, остановилось и внимательно разглядывало ее.
Нечто приблизилось; было настолько темно, что даже чуткие глаза феи не могли разглядеть ничего, кроме высокого силуэта.
Нечто протянуло руку и прикоснулось к ней холодными пальцами. Твиск спросила дрожащим голосом: «Сударь, кто вы? Пожалуйста, назовитесь!»
Существо не ответило. Твиск почувствовала прикосновение облачения незнакомца — чего-то вроде плаща или рясы; от него исходил тревожный запашок.
Существо приблизилось вплотную и заключило фею в холодные объятия, от которых она почти лишилась чувств.
Через некоторое время незнакомец продолжил неспешную ночную прогулку, а Твиск упала на землю — оскверненная, но свободная.
Она побежала к Щекотной обители. Звезды в разрывах между облаками помогли ей находить дорогу, и она вернулась домой. Умывшись в чистом ручье, Твиск смогла наконец найти покой в своей бархатной зеленой спальне.
Феи не забывают обид, но и не унывают перед лицом неудач. Твиск довольно скоро перестала думать о своих неприятных переживаниях на перекрестке, но ей пришлось о них вспомнить, когда она обнаружила, что забеременела.
В свое время она родила рыжеволосую девочку. Лежа под одеяльцем из пуха совиных птенцов в корзинке, сплетенной из прутьев ивы, дитя взирало на мир с преждевременной мудростью.
Кто был ее отцом? Или что? Отсутствие ответа на этот вопрос изрядно досаждало фее — и ребенок не доставлял ей никакой радости. Однажды У айна, жена дровосека, взяла с собой в лес младенца. Поддавшись внезапному порыву, Твиск схватила милого светловолосого мальчика и подменила его своей не по летам смышленой девочкой.
Таким образом Друн, сын Эйласа и принцессы Сульдрун, поселился в Щекотной обители — и таким образом Мэдук, принцесса неизвестного происхождения, поселилась в Хайдионе.
Дети фей нередко отличаются капризностью, склонностью к истерическим припадкам и злонамеренностью. Друн, веселый мальчик с подкупающе невинными повадками, очаровал фей безоблачным нравом, блестящими русыми кудрями, темно-голубыми глазами и слегка поджатым ртом, постоянно кривившимся так, будто он вот-вот улыбнется. Феи нарекли его Типпитом, осыпали его поцелуями, кормили орехами, цветочным нектаром и хлебцами из травяных семечек.
Неотесанность, с точки зрения фей — непростительный грех; не теряя времени, они приступили к образованию Друна. Его научили преданиям цветов и причудам трав, он лазил по деревьям и досконально изучил всю Придурковатую поляну от Кустистого холма до Звонкого ручья. Он понимал язык леса, в том числе тайные переклички фей, так часто напоминающие птичий щебет.
В обители фей время идет быстрее, и за один звездный год в жизни Друна прошло восемь лет. Первую половину этого срока он провел безмятежно и беззаботно. Когда можно было сказать, что он достиг пятилетнего возраста (в обители полулюдей такие понятия не поддавались однозначному истолкованию), он обратился с вопросом к Твиск, к которой относился примерно так, как младший брат мог бы относиться к благосклонной, но взбалмошной сестре: «Почему у меня нет крыльев, как у Дигби? Я тоже хочу летать — пожалуйста, сделай что-нибудь».
Твиск, сидевшая в траве и занимавшаяся плетением первоцветов, ответила неопределенным жестом: «Летают только дети фей. А ты — не совсем эльф, хотя у нас тебя все любят, ты самый восхитительный Типпит! Сейчас сделаю тебе венок из первоцветов, и ты станешь еще милее, гораздо красивее Дигби — у того хитрая рожа, как у лисенка».
Друн настаивал: «Если я не совсем эльф, то кто я такой?»
«Ну, надо полагать, ты благородного происхождения — наверное, принц королевской крови. А зовут тебя на самом деле Друн». Эти сведения фея Твиск почерпнула необычным образом. Любопытствуя по поводу того, что поделывает ее рыжеволосая дочь, Твиск посетила хижину Грайта и У айны как раз тогда, когда к ним нагрянула делегация короля Казмира. А впоследствии, спрятавшись на соломенной крыше, она подслушала причитания Уайны, сожалевшей о потерянном младенце Друне.
Друн был не вполне удовлетворен полученной информацией: «Кажется, мне больше хочется быть эльфом».
«Мы еще посмотрим, кем ты будешь, — вскочив на ноги, воскликнула Твиск. — А пока что ты у нас — принц Типпит, повелитель всех первоцветов!»
Некоторое время дела на Придурковатой поляне шли своим чередом, и Друн старался не думать о неприятном вопросе своего происхождения. В конце концов, король Тробиус владел чудесными тайнами волшебства и в свое время, когда Тробиус будет в духе и Друн его вежливо об этом попросит, конечно же запросто превратит Друна в эльфа.
В обители фей только одно существо относилось к Друну с откровенной неприязнью: Фалаэль, эльф с девичьим лицом и телом мальчика, непрестанно изобретавший новые проказы. Фалаэль командовал двумя армиями мышей, наряженных в роскошные униформы. Первая армия красовалась в красных с золотом мундирах, а вторая носила голубые камзолы с белыми отворотами и серебряные шлемы. Они храбро маршировали навстречу с противоположных сторон поляны и устраивали великую битву, а феи Щекотной обители аплодировали доблести победителей и оплакивали падших героев.
Кроме того, Фалаэль был изрядным музыкантом. Он собрал оркестр из ежей, горностаев, ворон и ящериц и научил их пользоваться разными инструментами. Они играли так хорошо и мелодично, что король Тробиус позволил им исполнить «Великую павану» на весеннее равноденствие. Впоследствии, однако, Фалаэлю надоело заниматься оркестром. Вороны разлетелись, два горностая-контрабасиста напали на ежа, барабанившего с чрезмерным усердием, и ансамбль распался.
После этого, изнывая от скуки, Фалаэль решил превратить нос Друна в длинного зеленого угря, который, изогнувшись головой назад, гипнотизировал Друна неподвижным взглядом. Испуганный и расстроенный Друн, естественно, прибежал к своей мачехе Твиск, та возмущенно пожаловалась королю Тробиусу, а король вынес справедливый приговор: лишил Фалаэля дара речи на восемь дней, что с точки зрения болтливого эльфа было жестоким наказанием.
Отбыв восемь дней немоты, Фалаэль продолжал молчать еще три дня — исключительно из свойственного ему извращенного упрямства. На четвертый день он подошел к Друну: «Ябеда! Из-за тебя мне пришлось претерпеть унижение — мне, Фалаэлю, превосходящему всех множеством талантов! Почему тебя удивляет мое негодование?»
«Не забывай, что я не превращал твой нос в угря!» — с достоинством ответил Друн.
«Чья вина в том, что ты не понимаешь шуток? И почему бы ты стал уродовать мое прекрасное лицо? У тебя-то вообще не лицо, а комок теста с двумя сливами вместо глаз! Вульгарная физиономия, отражающая глупости, блуждающие в пустой башке! Но чего еще ожидать от простого смертного?» — торжествующий Фалаэль подскочил в воздух, трижды кувыркнулся и, застыв в позе античного героя, величественно поплыл над поляной.
Друн нашел фею Твиск: «Это правда, что я — смертный? И мне никогда не стать эльфом?»
Пристально взглянув на него, Твиск ответила не сразу: «Да, ты смертен. И ты никогда не станешь эльфом».
Друн еще не совсем понимал, что произошло, но с этой минуты его жизнь изменилась. Безмятежная невинность привычных забав стала напряженной, эльфы и феи искоса наблюдали за ним, и с каждым днем он чувствовал все большее отчуждение.
На Придурковатой поляне настало лето. Однажды утром Твиск подошла к Друну и произнесла голосом, похожим на перезвон серебряных колокольчиков: «Время пришло. Тебе пора покинуть обитель и найти собственный путь в этом мире».
Друн стоял, пораженный горем, слезы катились по его щекам. «Теперь тебя зовут Друн, — продолжала Твиск. — Ты сын принца и принцессы, но оба они исчезли с лица земли, так что искать их бессмысленно».
«Но куда же я пойду?»
«Куда дует ветер? Иди туда, куда тебя приведет судьба!»
Друн отвернулся и собрался уходить — слезы слепили его.
«Постой! — окликнула его Твиск. — Все собрались, чтобы с тобой попрощаться. Ты не уйдешь без наших подарков».
Обитатели Придурковатой поляны, приунывшие вопреки обыкновению, пожелали Друну счастливого пути. Король Тробиус провозгласил: «Типпит — или Друн, как тебя следует именовать отныне! Время пришло! Сегодня ты сожалеешь о том, что расстаешься с нами, потому что мы рядом, потому что, кроме нас, ты никого не знаешь. Но скоро мы погаснем в твоей памяти, как искры костра, разлетаясь, гаснут во мраке ночи. Когда ты состаришься, ты сам будешь удивляться странным снам своего детства».
Эльфы и феи окружили Друна, плача и смеясь. Они нарядили его в прекрасную одежду: темно-зеленый камзол с серебряными пуговицами, синие бриджи из крепкой льняной саржи, зеленые чулки, черные башмаки и черную шапочку с загнутыми полями, заостренным козырьком и алым плюмажем.
Кузнец Флинк подарил Друну волшебную шпагу: «Эту шпагу зовут Дассенах. Она будет расти вместе с тобой, всегда подходя тебе по росту. Ее лезвие никогда не затупится, и тебе стоит только позвать ее, как она очутится у тебя в руке».
Боаб надел ему на шею цепочку с медальоном: «Это талисман, отгоняющий страх. Носи с собой этот черный камень в оправе, и тебя никогда не покинет отвага!»
Эльф Нисмус подарил ему свирель: «Пусть тебя сопровождает музыка. Где бы ты ни заиграл, все вокруг начнут танцевать, и в компании с тобой всегда будет весело».
Король Тробиус и королева Боссума поцеловали Друна в лоб. Королева дала ему небольшой кошель, содержавший золотую крону, серебряный флорин и медный грош. «Это волшебный кошель, — сказала она. — Он никогда не опустеет; больше того, если ты дашь кому-нибудь монету, но захочешь, чтобы она вернулась, тебе стоит только постучать по кошельку, и монета прилетит обратно!»
«А теперь храбро иди вперед! — кивнул король Тробиус. — Ступай своей дорогой и не оглядывайся — если оглянешься, семь лет тебе не будет сопутствовать удача. Только так можно покинуть обитель фей!»
Друн отвернулся и зашагал по Придурковатой поляне, глядя только перед собой. Фалаэль, сидевший поодаль, не принимал участия в прощальной церемонии. Но теперь он отправил вслед за Друном зачарованный пузырь звука, который никто не мог услышать. Плывя над поляной, пузырь догнал Друна и неожиданно лопнул у него за спиной: «Друн! Друн! Один момент!»
Друн остановился и обернулся, но увидел только пустую поляну, отзывавшуюся эхом издевательского смеха Фалаэля. Где была обитель? Куда делись павильоны, гордые штандарты с плещущими по ветру хоругвями? Все, что осталось — пологое, поросшее травой возвышение там, где посреди поляны кривился чахлый дуб.
Огорченный Друн отвернулся и побрел прочь. Может ли быть, что король Тробиус в самом деле ниспошлет ему семь лет сплошных неудач только потому, что Фалаэль снова сыграл с ним злую шутку? Законы полулюдей изредка нарушались, но только изредка.
Флотилия летних туч закрыла солнце, и лес заметно помрачнел. Друн потерял способность ориентироваться и вместо того, чтобы направиться на юг, где кончался лес, побрел сначала на запад, а потом стал постепенно поворачивать к северу, все дальше углубляясь в чащу под древними дубами с шишковатыми стволами и огромными раскидистыми ветвями, взбираясь на припущенные мхом скальные обнажения, вдоль тихих ручьев, окаймленных папоротниками… и так прошел весь день. Перед заходом солнца Друн изготовил нечто вроде постели из папоротника и с наступлением темноты улегся в зарослях орляка. Он долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к звукам леса. Зверей он не боялся — они издали замечали выходца из обители фей и обходили его. Но в чаще бродили другие существа — что, если одно из них его почует? Друн не хотел даже думать о последствиях. Он прикоснулся к талисману, висевшему на шее и подумал: «Хорошо, что я не знаю страха. Иначе мне не удалось бы уснуть от беспокойства».
Наконец веки его отяжелели, и он заснул.
Тучи разбежались; полумесяц воспарил в небо, и лунный свет стал просачиваться сквозь листву на лесную подстилку. Так прошла ночь.
На рассвете Друн встрепенулся и приподнялся в гнезде из мятых листьев папоротника. Озираясь по сторонам, он вспомнил изгнание из обители фей. Безутешный, он сидел, обняв руками колени, одинокий и потерянный… Издалека, из лесной чащи, послышался переливчатый свист — Друн насторожился, прислушался… Нет, это была всего лишь птица, а не перекличка фей. Поднявшись на ноги, Друг стряхнул с себя остатки травы и земли. Неподалеку он нашел заросший каменный уступ, сплошь покрытый земляникой, и таким образом позавтракал. У него несколько исправилось настроение. Наверное, все было к лучшему. Так как он не родился эльфом, ему давно уже пора было проложить себе дорогу в мире людей. Разве он не был, в конце концов, сыном принца и принцессы? Ему нужно было только найти своих родителей — все остальное приложится.
Друн снова огляделся. Вчера он явно повернул куда-то не туда — а куда надо было идти? Друн практически ничего не знал о землях, окружавших Тантревальский лес, и никто не научил его ориентироваться по солнцу. Он выбрал случайное направление и вскоре вышел к ручью; вдоль берега ручья можно было заметить некое подобие тропы.
Друн задержался, чтобы приглядеться и прислушаться. По тропам ходят — а в глубине леса встреча с другим путником не сулила ничего доброго. Может быть, лучше было бы перейти ручей и снова углубиться в лес, оставив тропу позади. С другой стороны, тропа могла куда-нибудь привести и, если соблюдать осторожность, опасностей можно было избежать. В конце концов, какого врага он не посмел бы встретить лицом к лицу и победить с помощью своего талисмана и надежного клинка Дассенаха?
Друн расправил плечи и зашагал по тропе, направившись на северо-восток, то есть еще глубже в лес. Через два часа он вышел к просеке, усаженной давно одичавшими сливовыми и абрикосовыми деревьями.
Просека заинтересовала Друна. Она казалась тихой и заброшенной. Пчелы жужжали среди лютиков, красного клевера и портулаков; нигде не было признаков жилья. Но Друн все еще медлил, не выходя под открытое небо — его удерживал целый рой подсознательных предупреждений. Друн позвал: «Кто хозяин этих фруктов? Послушайте! Я голоден и хотел бы сорвать десяток абрикосов и десяток слив. Можно?»
Молчание.
Друн громко сказал: «Если вы не запрещаете, я буду считать ваше молчание согласием, и благодарю вас за щедрость!»
Из-за дерева, шагах в двадцати пяти от Друна, выскочил узколобый тролль с огромным красным носом, из ноздрей которого торчали метелки волос. У него в руках были сеть и деревянные вилы.
«Вор! — заорал тролль. — Запрещаю собирать мои плоды! Если б ты сорвал хоть один абрикос, ты попал бы ко мне в рабство! Я бы тебя связал и откармливал абрикосами, а потом продал бы тебя огру Арбогасту! За десять абрикосов и десять слив изволь заплатить медный грош».
«Дороговато — за фрукты, которым все равно придется гнить, — заметил Друн. — Разве моей благодарности недостаточно?»
«Благодарность не сваришь в горшке вместо репы. Давай грош — или закусывай травой!»
«Хорошо», — сказал Друн. Он вынул из кошелька медный грош и перебросил его троллю; тот удовлетворенно хмыкнул: «Десять абрикосов и десять слив, не больше! И смотри не жадничай, не бери только самые лучшие».
Друн сорвал десяток абрикосов и десяток слив, а тролль стоял и подсчитывал. Как только Друн взял последнюю сливу, тролль закричал: «Все! Теперь проваливай!»
Друн шагал по тропе, закусывая фруктами. Закончив, он напился из ручья и продолжил путь. Пройдя еще полмили, он остановился, постучал по кошельку и заглянул в него: грош вернулся.
Ручей расширился и превратился в пруд под сенью четырех величественных дубов.
Друн вытащил из болотистой земли несколько стеблей камыша и промыл их хрустящие белые корневища. Обнаружив на берегу также побеги кресс-салата и дикой капусты, он подкрепился пахучей свежей зеленью и направился дальше по тропе.
Ручей впадал в реку; чтобы идти дальше, нужно было как-то перебраться на другой берег. Неподалеку Друн заметил аккуратный деревянный мост через реку. Снова побуждаемый осторожностью, он задержался, не решаясь поставить ногу на настил моста.
Вокруг никого не было; не было и каких-либо признаков того, что проход по мосту мог быть запрещен или ограничен. «Все это очень хорошо, — подумал Друн. — Но лучше все-таки попросить разрешения».
«Кто бы ни был хозяином этого моста, я хотел бы им воспользоваться!» — закричал он.
Ответа не было. Друну показалось, однако, что из-под моста послышались какие-то шорохи и хлюпанье.
«Хозяин моста! Если проход запрещен, выйдите и объявите об этом! Иначе я пройду по мосту и вам придется удовольствоваться моей благодарностью!»
Из глубокой тени под мостом в ярости выскочил тролль в лиловом вельветовом сюртуке. Он был еще уродливее предыдущего — бородавки и жировые шишки покрывали его лоб, нависший подобно утесу над маленьким красным носом с обращенными вперед ноздрями: «Чего ты тут разорался? Не дают ни минуты покоя!»
«Я хотел бы пройти по мосту».
«Только посмей взойти на мой драгоценный мост, и я мигом засуну тебя в корзину! За проход изволь заплатить серебряный флорин».
«Это очень дорого».
«Воля твоя — плати, как делают все уважаемые люди, или убирайся восвояси!»
«Что ж, так и быть!» — Друн открыл кошелек, достал серебряный флорин и бросил его троллю. Надкусив монету, тот спрятал ее в сумку на поясе: «Давай, иди! И намотай на ус — незачем поднимать такой шум!»
Друн прошел по мосту и снова зашагал по тропе. На другом берегу деревья росли редко, и солнечный свет, согревая плечи, радовал Друна. В конечном счете не так уж плохо было ни от кого не зависеть и идти, куда глаза глядят! Особенно будучи хозяином кошелька, в который возвращались вынужденно потраченные деньги. Друн постучал по кошельку, и в нем появилась серебряная монета с отметиной, оставленной зубом тролля. Насвистывая веселую мелодию, Друн поспешил дальше.
Древесные кроны снова сомкнулись над тропой; Друн шел мимо крутого холма, густо заросшего кустами цветущего мирта и белой торенией.
Внезапный лай заставил его подскочить и обернуться: на тропу у него за спиной выскочили два огромных черных пса, брызжущих слюной и скалящих зубы. Цепи сдерживали псов — рыча, они бросались к Друну, поднимаясь на задние лапы и рывками натягивая цепи. Ошеломленный Друн, с волшебной шпагой в руке, встал лицом к собакам, готовый защищаться. Он начал было потихоньку отступать, но с оглушительным ревом еще два пса, такие же злобные, как первые, бросились ему на спину, и Друну пришлось срочно отскочить вперед.
Он оказался в западне между двумя парами бешеных псов, каждый из которых старался превзойти другого, пытаясь сорваться с цепи и вцепиться зубами в горло незадачливого путника.
Друн вспомнил о талисмане. «Поразительно, что я не в ужасе! — сказал он себе дрожащим голосом. — Что ж, придется проявить отвагу и уничтожить этих чудищ».
Он взмахнул своей шпагой, Дассенахом: «Вот я вам покажу, сукины дети! Небось зубы-то вам больше не пригодятся, когда я поотрубаю вам башки!»
Сверху послышалась строгая команда. Псы замолчали и застыли в позах, выражавших готовность возобновить нападение. Взглянув наверх, Друн заметил крохотную бревенчатую хижину, ютившуюся на уступе холма в трех ярдах над тропой. На крыльце стоял тролль, в котором, казалось, сочетались все отвратительные качества двух предыдущих. На нем были штаны и камзол табачного цвета, черные сапоги с чугунными пряжками и странная коническая шапка набекрень. «Только посмей тронуть моих собак! — в ярости закричал тролль. — Если я замечу на них хоть одну царапину, свяжу тебя по рукам и ногам и отнесу к Арбогасту!»
«Прикажите собакам отойти! — воскликнул Друн. — Я пойду своей дорогой и никого не трону».
«Не так все просто! Ты их потревожил — и меня тоже разбудил — своими пересвистами и шарканьем. Надо было вести себя тише! А теперь тебе придется заплатить штраф — не меньше золотой кроны».
«Это грабеж! — заявил Друн. — Но время дороже, и мне придется платить». Он вынул из кошелька золотую монету и бросил ее троллю. Тот взвесил ее в руке: «Ладно, на этот раз ты дешево отделался. Псы, домой!»
Собаки скрылись в кустах, и Друн поспешно оставил хижину тролля позади — у него все еще мурашки бегали по спине. Он бежал по тропе, пока не начал задыхаться, после чего остановился, постучал по кошельку и продолжил путь, уже немного успокоившись.
Примерно через милю тропа вывела его на дорогу, выложенную коричневатым кирпичом. «Странно найти такую хорошую дорогу в глубине леса!» — подумал Друн. Не зная, куда податься, Друн повернул налево.
Целый час Друн шагал по кирпичной дороге; тем временем косые солнечные лучи, пробивавшиеся через листву, постепенно тускнели… Друн остановился, как вкопанный. Кирпичи под ногами ритмично дрожали, послышались глухие тяжелые шаги. Друн срочно спрятался за деревом у обочины. По дороге, переваливаясь на толстых кривых ногах, приближался огр — существо в три раза выше человека. Грудь, руки и ноги огра пучились бугристыми мышцами, а брюхо выпирало, как туго набитый мешок. Широкая мягкая шляпа затеняла невероятно уродливое лицо. За спиной огра покачивалась большая корзина из прутьев — в ней сидели, скорчившись, двое детей.
Огр прошел мимо, тяжкие отзвуки его шагов постепенно замерли в отдалении.
Вернувшись на дорогу, Друн стоял, обуреваемый дюжиной противоречивых чувств; самым сильным из них было странное ощущение, от которого сама собой опускалась челюсть и что-то ныло внутри. Страх? Не может быть! Талисман предохранял его от столь немужественной эмоции. Что же тогда? Надо полагать, возмущение — да, несомненно, возмущение таким обращением Арбогаста с бедными детьми!
Друн последовал за огром. Идти пришлось недалеко — кирпичная дорога поднялась по склону невысокого холма, а затем спустилась на луг. Посреди луга возвышался чертог огра: громадное мрачное сооружение из темно-серого камня с кровлей, выложенной позеленевшей медной черепицей.
Земля перед чертогом была вспахана и засажена капустой, луком и репой, в стороне росли кусты смородины. Дюжина разновозрастных детей, от шести до двенадцати лет, работала на огороде под бдительным взором паренька лет четырнадцати. Черноволосый и коренастый, подросток-надсмотрщик отличался необычной физиономией — под выпуклым широким лбом казались непропорционально маленькими лукавый рот, будто сложенный трубочкой, и едва заметный заостренный подбородок. Надсмотрщик держал в руке самодельный кнут из веревки, привязанной к ивовой розге. Время от времени он громко щелкал кнутом, побуждая подчиненных к дополнительному усердию. Прохаживаясь по огороду, он развлекался язвительными замечаниями и угрозами: «Давай, давай, Арвил, пошевеливайся! Подумаешь, запачкаешь свои нежные ручки! Сегодня нужно вырвать все сорняки, все до единого! Бертруда, тебе что-то не нравится? Сорняки разбегаются, и ты не можешь их поймать? Давай, не ленись! Уже вечер, а нам велено прополоть весь огород… Не повреди капусту, Под! Разрыхляй землю, но не подрывай корни!»
Притворившись, что он только что заметил Арбогаста, надсмотрщик козырнул: «Добрый день, ваша честь! У нас все идет хорошо — пока Нерульф следит за порядком, можете ни о чем не беспокоиться!»
Арбогаст перевернул корзину, вывалив на траву двух девочек. У одной оказались русые волосы, у другой — темные; обеим было лет по двенадцать.
Огр скрепил вокруг шеи каждой из пленниц железное кольцо и гулко проревел: «Вот так! Попробуйте сбежать — и узнаете то, что уже многие узнали!»
«Совершенно верно, хозяин, совершенно верно! — откликнулся из огорода Нерульф. — Никто не посмеет вас покинуть. Даже если это взбредет им в голову, я их поймаю, можете быть уверены!»
Арбогаст не обращал на него внимания. «За работу! — оглушительно приказал он новоприбывшим. — Я люблю капусту: смотрите, чтобы у меня всегда была капуста!» Переваливаясь, огр направился по поляне к своему жилищу. Распахнув огромную дверь, Арбогаст зашел внутрь и оставил вход открытым.
Солнце начинало заходить; дети работали все медленнее — даже угрозы Нерульфа и щелчки его кнута становились несколько безразличными. В конце концов дети вообще перестали копаться в огороде и постепенно собрались молчаливой гурьбой, опасливо поглядывая в сторону чертога. Нерульф высоко поднял кнут: «А теперь построились парами, живо! И в ногу — марш!»
Дети образовали нечто вроде двух неровных параллельных верениц и прошагали в чертог огра. Тяжелая входная дверь захлопнулась с судьбоносным гулким ударом, отозвавшимся по всему лугу.
Сгущались сумерки. В окнах, высоко в стене чертога, появились желтые отблески светильников.
Друн осторожно приблизился к жилищу огра и, предварительно прикоснувшись к талисману на шее, взобрался по выложенной из неровных глыб стене к одному из окон, цепляясь за трещины и промежутки между камнями. Подтянувшись, он влез на наружный каменный подоконник. Ставни были открыты; потихоньку продвигаясь вперед, Друн смог рассмотреть обширную внутренность чертога, озаренную шестью факелами в настенных укосинах и пламенем огромного очага.
Арбогаст сидел за столом, прихлебывая вино из оловянной кружки. В дальнем конце зала, вдоль стены, сидели испуганные дети, наблюдавшие за огром широко раскрытыми глазами. Один маленький мальчик начал хныкать. Арбогаст повернул голову и холодно взглянул на нарушителя спокойствия. Нерульф тут же тихо приказал мелодичным тоном заботливого воспитателя: «Молчать, Даффин, молчать!»
Вскоре Арбогаст покончил с ужином и выкинул кости в очаг, а детям позволили доесть капустные щи.
Некоторое время огр пил вино, то засыпая за столом, то просыпаясь от собственной отрыжки. Затем он повернулся в кресле и воззрился на детей, тут же прижавшихся друг к другу. И снова маленький Даффин захныкал, и снова Нерульф стал укорять его; тем не менее, подросток-надсмотрщик казался встревоженным не меньше других.
Поднявшись на ноги, Арбогаст открыл притаившийся высоко под потолком шкафчик, вынул из него два флакона — узкий высокий, зеленый, и приземистый пузатый, черновато-лиловый — и поставил их на стол. Вслед за тем он достал две кружки, зеленую и лиловую, и плеснул в каждую немного вина из кувшина. В зеленую кружку он аккуратно добавил каплю жидкости из зеленого флакона, а в лиловую — каплю из лилового.
Теперь Арбогаст выпрямился во весь рост; шумно сопя и что-то бормоча себе под нос, он направился к детям нетвердыми тяжелыми шагами. Отбросив Нерульфа пинком в угол, огр остановился, разглядывая узников, после чего ткнул пальцем в сторону двух новоприбывших девочек: «Эй, вы! Идите сюда».
Дрожа, те чуть отступили от стены. Друн, смотревший на них сверху из окна, решил, что обеих природа наградила довольно привлекательной внешностью, особенно русоволосую, хотя брюнетка была, пожалуй, на полгода старше.
«Кто у нас тут завелся? — напустив на себя пьяное подобие игривости, глупо-лукавым тоном произнес Арбогаст. — Парочка отборных курочек, пальчики оближешь! И как же вас кличут? Ты!» Огр ткнул пальцем в блондинку: «Как тебя звать?»
«Глинет».
«А тебя?»
«Фэренс».
«Чудно, чудно! Очаровашки! И кому из вас сегодня посчастливится? А, я уже знаю! Сегодня очередь Фэренс».
Огр схватил темноволосую девочку, отнес ее в другой конец зала и бросил на громадную постель, где могли бы свободно поместиться человек десять: «Раздевайся!»
Фэренс заплакала и стала молить о пощаде. Арбогаст яростно хрюкнул то ли от раздражения, то ли от удовольствия: «Поторопись! Или я сорву с тебя платье, и тебе больше нечего будет носить!»
Всхлипывая, Фэренс сбросила длинную блузу. Восхищенно щелкая языком, Арбогаст стал потирать руки: «Чудно, чудно! Что может быть аппетитнее голой девушки, робкой и грациозной?» Вернувшись к столу, огр выпил содержимое лиловой кружки. Он тут же уменьшился в размерах, превратившись в коренастого мускулистого тролля, ростом не выше Нерульфа. Не теряя времени, он подбежал к постели, вскочил на нее, сбросил одежду и занялся эротическими утехами.
Глядя на все это из окна, Друн чувствовал, как у него слабели колени; кровь, пульсируя, поднималась к голове и душила его. Отвращение? Ужас? Конечно же, не страх! Друн с благодарностью прикоснулся к талисману. Тем не менее, охватившие его чувства, какова бы ни была их природа, оказывали любопытное обессиливающее действие.
Арбогаст был ненасытен. Фэренс давно обмякла и перестала двигаться, а он все еще продолжал ее насиловать. Наконец огр-тролль откинулся на спину с удовлетворенным стоном и мгновенно заснул.
Друна посетила забавная идея — так как он не знал страха, ничто не мешало ему осуществить свой замысел. Повиснув на руках с внутренней стороны окна, он дотянулся ногами до высокой спинки кресла и спрыгнул на большой стол. Выплеснув содержимое зеленой кружки, Друн добавил в нее немного вина и две капли зелья из темно-лилового флакона. Затем он снова взобрался на подоконник и спрятался за ставней.
Тянулась ночь; угли в очаге догорали. Арбогаст храпел; дети тихо лежали у стены, время от времени всхлипывая во сне.
Серый утренний свет стал просачиваться в чертог через окна. Арбогаст проснулся. Покрутив головой и потянувшись, он соскочил на пол. Направившись в уборную, он шумно помочился, после чего вернулся к очагу, разворошил угли и подбросил охапку дров. Когда дрова затрещали и высоко взметнулись языки пламени, огр-тролль подошел к столу, взобрался в кресло, взял зеленую кружку и залпом осушил ее. Благодаря зелью, добавленному Друном в вино, Арбогаст мгновенно съежился, превратившись в существо величиной с трехлетнего ребенка. Друн тут же спрыгнул с подоконника на спинку кресла, на стол и на пол. Выхватив шпагу, он разрубил кудахтавшую маленькую тварь на куски. Куски эти, однако, судорожно ползли один к другому и воссоединялись, так что Друну приходилось рубить их снова и снова. Глинет подбежала и стала бросать отрубленные куски в огонь, где они наконец превращались в пепел. Тем временем Друн положил голову огра в кухонный горшок и накрыл его крышкой; голова пыталась выкарабкаться, упираясь языком и хватаясь зубами.
Остальные дети тоже подошли. Вытирая шпагу покрытой жирными пятнами мягкой шляпой Арбогаста, Друн сказал: «Вам больше нечего бояться — Арбогаст ничего не может сделать».
Облизывая губы, вперед выступил Нерульф: «А кто ты такой, позволь спросить?»
«Меня зовут Друн. Я просто проходил мимо».
«Понятно». Нерульф глубоко вздохнул и расправил мясистые плечи. По мнению Друна, парень этот ничем к себе не располагал: грубые черты лица, рот трубочкой, заостренный подбородок и узкие черные глазки скорее производили отталкивающее впечатление.
«Вот как! Что ж, прими мои поздравления! — заявил Нерульф. — Кстати, я подумывал как раз о чем-то в этом роде; однако ты и сам неплохо справился. Теперь следует подумать. Необходимо все организовать по-другому: с чего начать? Прежде всего нужно убрать все это месиво. Под и Хлуд, возьмитесь-ка за швабры и ведра! Не ленитесь! Когда закончите, чтобы здесь не осталось ни единого пятнышка! Друн, можешь им пособить. Гретина, Зоэль, Глинет, Бертруда! Поищите в кладовке что-нибудь получше и приготовьте нам добротный завтрак. Лоссами и Фульп: вынесите на улицу одежду Арбогаста, да и его постельное белье тоже — может быть, тогда здесь будет меньше вонять».
Пока Нерульф отдавал дальнейшие приказы, Друн забрался на стол. Налив по глотку вина в зеленую и лиловую кружки, он добавил в них по капле зелья из соответствующих флаконов. Проглотив зеленое зелье, Друн тут же вырос на два человеческих роста, превратившись в великана. Спрыгнув на пол, он схватил Нерульфа за железное кольцо на шее. Взяв со стола лиловую кружку, Друн приказал начальнику-самозванцу: «Пей!»
Нерульф пытался было протестовать, но Друн не оставил ему никакого выбора: «Пей!»
Проглотив зелье, Нерульф превратился в коренастого бесенка — голова его едва достигала бедер двенадцатилетней девочки. Друн уже приготовился восстановить свои обычные размеры, но Глинет остановила его: «Сначала сними с нас железные кольца!»
По одному дети проходили перед Друном-великаном, и он, подрезая железо незатупляющейся волшебной шпагой, сгибал и разрывал толстые чугунные кольца. Покончив с ошейниками, Друн воспользовался каплей лилового зелья и снова стал таким, как прежде. Соблюдая чрезвычайную осторожность, он завернул оба флакона в кусок полотна и засунул их в поясную сумку. Тем временем другие дети, притащив палки из огорода, с напряженным наслаждением избивали Нерульфа. Бывший надзиратель выл, прыгал, бегал кругами и просил пощады, но пощады не было, пока он не упал без сознания, весь покрытый синяками.
Девочки объявили, что приготовят пир на весь мир: в кладовке они нашли ветчину и колбасы, засахаренную смородину, пирог с начинкой из мяса куропаток, свежий хлеб и масло. Они обещали также принести несколько бутылей лучшего вина из погреба Арбогаста — но отказывались пошевелить пальцем, пока из очага не будут удалены пепел и кости, слишком живо напоминавшие им о рабстве. Все охотно им помогли, и вскоре в чертоге стало относительно чисто.
К полудню огромный стол уставили яствами. Каким-то образом голова Арбогаста умудрилась добраться до края горшка и, вцепившись в него зубами, приподняла теменем крышку. Из глубины темного горшка два глаза наблюдали за тем, как дети объедались лучшими продуктами из кладовки огра. Отвлекшись от еды, Друн заметил, что крышка упала с горшка, а горшок опустел. Он громко предупредил об опасности, и дети принялись искать пропавшую голову. Под и Даффин нашли ее на лугу, уже на полпути от чертога к лесу — голова поспешно передвигалась, захватывая землю зубами. Дети прикатили ее пинками обратно в чертог, после чего соорудили перед входом нечто вроде небольшой виселицы и подвесили голову за грязные волосы на куске проволоки. По настоянию присутствующих Друн, засунув ложку в красный рот огра, заставил голову проглотить каплю зелья из зеленого флакона. Голова увеличилась до первоначальных размеров и даже принялась хрипло выкрикивать какие-то распоряжения, каковые дети радостно игнорировали.
Пока голова огра с гневом и ужасом наблюдала за их приготовлениями, дети собрали охапки хвороста, разложили их под головой и принесли угли из очага, чтобы поджечь хворост. Друн вынул из-за пазухи свирель и заиграл; взявшись за руки, дети стали водить хоровод. Голова ревела и умоляла, но ее никто не жалел. Наконец от последней части огра остался только пепел — существование Арбогаста наконец прекратилось.
Утомленные событиями дня, дети снова собрались в зале чертога. Подкрепившись кашей, капустными щами, свежеиспеченным хлебом с хрустящей корочкой и еще несколькими бутылями вина из погреба, они приготовились ко сну. Не обращая внимания на запах прогорклого пота, некоторые взобрались на огромную постель Арбогаста; другие разлеглись у очага.
Друн, изможденный донельзя бдением предыдущей ночи, не говоря у же о дневных подвигах, обнаружил, тем не менее, что никак не может заснуть. Он лежал у огня, положив голову на сложенные руки, и размышлял о своих приключениях. Нельзя было сказать, что его преследовали неудачи. Может быть, король фей и эльфов все-таки решил не насылать на него семилетнюю порчу.
Дрова догорали. Друн сходил к поленнице и подбросил в очаг несколько чурбанов. Падая на угли, дрова взметали стайки красных искр, уносившиеся вверх по дымовой трубе. Огонь разгорелся и стал отражаться мерцающими блестками в глазах Глинет — она тоже не спала. Глинет сказала хрипловатым шепотом: «Никто даже не поблагодарил тебя за наше спасение. Спасибо, Друн! Ты галантный, благородный, добрый и удивительно храбрый!»
«Наверное, мне полагается быть галантным и благородным, раз уж я сын принца и принцессы, — с некоторым сожалением ответил Друн. — Но вот в том, что касается храбрости, честно признаться, ее мне недостает».
«Чепуха! Только отчаянный храбрец решился бы сделать то, что ты сделал!»
Друн горько рассмеялся и прикоснулся к талисману: «Феи хорошо знали, что я трусоват, и поэтому подарили мне амулет, придающий смелость. Без него я ни на что не решился бы».
«На твоем месте я не стала бы с уверенностью делать такой вывод, — возразила Глинет. — Я считаю, что ты очень храбрый, с амулетом или без него».
«Рад слышать, — горестно покачал головой Друн. — Хотел бы я, чтобы так оно и было!»
«Кстати, почему феи сделали тебе такой подарок? Как правило, лесной народец не отличается щедростью».
«Я прожил почти всю жизнь с феями и эльфами в Щекотной обители, на Придурковатой поляне. Три дня тому назад они меня выгнали, хотя многим из них я нравился, и они снабдили меня подарками в дорогу. Но один эльф всегда мне завидовал и обманул меня, чтобы я обернулся, когда уходил с поляны — теперь неудачи должны преследовать меня семь лет».
Глинет взяла Друна за руку и приложила его ладонь к своей щеке: «Почему все они такие жестокие?»
«Во всем виноват только Фалаэль — он жить не может, пока не устроит кому-нибудь какую-нибудь гадость! А ты? Как ты здесь оказалась?»
Повернув лицо к огню, Глинет печально улыбнулась: «Это невеселая история. Ты уверен, что хочешь ее выслушать?»
«Если ты не против, расскажи».
«Я пропущу самое худшее. Я жила в Северной Ульфляндии, в городке Трокшо. Мой отец был помещиком. Мы жили в красивом большом доме с застекленными окнами и пуховыми постелями, а пол в нашей гостиной был застелен коврами. На завтрак мы ели яичницу с кашей, на обед — жареные колбаски и цыплят, приготовленных в духовке, а на ужин — добротный борщ с салатом из огородной зелени.
Граф Юлк правил нашим городком из замка Сфег; он воевал со ска, уже поселившимися в Прибрежье. К югу от Трокшо находится Поэлитетц — крепость, защищающая проход через Тих-так-Тих в Да-от. Ска давно мечтали ее захватить. Они часто на нас нападали, но граф Юлк каждый раз давал им отпор. Однажды в Трокшо ворвалась сотня рыцарей-ска на вороных конях. Горожане вооружились и выгнали их. Еще через неделю целая армия из пятисот ска на вороных конях двинулась на нас из Прибрежья и сравняла Трокшо с землей. Они убили моих родителей и сожгли наш дом. Я пряталась во дворе, под скирдой сена, с моим котом Петтисом, и видела, как они разъезжали взад и вперед и вопили, как демоны. Граф Юлк прибыл со своими рыцарями, но ска его убили и захватили все окрестные земли — может быть, даже крепость Поэлитетц.
Когда ска уехали из Трокшо, я взяла несколько серебряных монет из тайника и убежала вместе с Петтисом. Дважды я едва спаслась от каких-то бродяг. Как-то ночью я решила устроиться на ночлег в старом сарае. Прибежала большая собака и стала на меня лаять. Вместо того, чтобы убежать, храбрый Петтис напал на собаку, и она сломала ему шею. Фермер пришел узнать, почему пес поднял такой шум, и нашел меня. Он и его жена были добрые люди, они меня приютили. У них я была почти довольна жизнью, хотя приходилось тяжело работать в маслобойне, и еще во время молотьбы. Но один из сыновей фермера стал приставать ко мне с неприличными предложениями. Я больше не смела одна ходить к сараю, потому что боялась, что он меня подстережет. Однажды мимо по дороге шла целая процессия — паломники, называвшие себя «наследниками древнего Гомара».[19] Они спешили на празднество в руинах Годвин-Фойри, столицы древнего Гомара на краю Большого Леса, что за хребтом Тих-так-Тих, уже в Даоте. Я ушла вместе с ними и так покинула фермерский дом.
Мы безопасно поднялись на перевал и пришли в Годвин-Фойри. Паломники устроили лагерь в развалинах, и все было хорошо до того вечера накануне Иванова дня, когда я узнала, в чем будет заключаться празднество, и что от меня ожидалось. Мужчины из этой секты надевают козьи или оленьи рога и сбрасывают одежду. Они красят лицо синей краской, а ноги — коричневой. Женщины заплетают в волосы листья ясеня и носят только поясок на талии, украшенный двадцатью четырьмя ягодами рябины. Каждый раз, когда женщина совокупляется с мужчиной, она может раздавить одну из ягод, и та, которая первая раздавит все ягоды, объявляется воплощением богини любви Собх. Мне сообщили, что не меньше шести мужчин намеревались сразу же наложить на меня руки, хотя я еще не стала женщиной даже по их понятиям. Той же ночью я сбежала из лагеря и спряталась в лесу.
Я часто пугалась и несколько раз действительно едва избегала смерти, но в конце концов ведьма поймала меня заколдованной шляпой и продала меня Арбогасту. Остальное тебе известно».
Они молча сидели, глядя в огонь. Друн сказал: «Конечно, я хотел бы странствовать с тобой и защищать тебя, но на меня напустили семилетнюю порчу — боюсь, как бы тебя тоже не стали преследовать неудачи».
Глинет положила голову Друну на плечо: «Лучше рисковать с тобой, чем без тебя».
Они долго тихо беседовали в ночи, и дрова снова превратились в тлеющие угли. Снаружи, на лугу, было тихо, а в самом чертоге тишину нарушали только поскрипывания под крышей — по мнению Глинет, по кровле бегали призраки погибших детей.
Наутро дети позавтракали и совместными усилиями сломали замок окованной двери в сокровищницу Арбогаста, где нашли сундук с драгоценными камнями, пять корзин, наполненных до краев золотыми кронами, несколько дорогих серебряных чаш для пунша, покрытых резьбой, изображавшей события мифической древности, и великое множество других удивительных вещей.
Некоторое время дети веселились, играя драгоценностями и воображая себя владельцами обширных поместий; даже Фэренс, все еще бледная и поникшая, слегка оживилась.
На протяжении второй половины дня дети поделили сокровища поровну — только Нерульфу ничего не досталось, никто и не подумал ему что-нибудь оставить.
Поужинав холодным жареным гусем с луком-пореем, белым хлебом с маслом и пряным сливовым пудингом под винным соусом, дети собрались вокруг очага и принялись колоть орехи, прихлебывая сладкие настойки. Мальчиков, не считая обиженного молчаливого бесенка Нерульфа, было семеро — Даффин, Под, Фульп, Арвил, Хлуд, Доссами и Друн. Девочек было шесть — Гретина, Зоэль, Бертруда, Фэренс, Виделина и Глинет. Младшими были Арвил и Зоэль, старшими, помимо Нерульфа — Доссами и Фэренс.
Несколько часов они обсуждали обстоятельства и возможные пути через Тантревальский лес в населенную людьми сельскую местность. Под и Хлуд, судя по всему, лучше всех разбирались в местной географии. Они заявили, что проще всего было направиться по кирпичной дороге на север до реки, а та неизбежно должна была впадать в Мур-мейль. Следуя вниз по течению Мурмейля, они могли выйти к возделанным полям Даота; если повезет, они могли бы найти или купить лодку — или сколотить плот. «Со всем нашим богатством, — считал Под, — нам ничего не будет стоить приобрести хорошую лодку и со всеми удобствами сплавиться по реке до башен Гехадиона или даже, если захочется, до самого Аваллона».
Наконец, незадолго до полуночи, все растянулись на полу вокруг очага и заснули — все, кроме Нерульфа, хмуро сидевшего еще часа два, глядя на гаснущие угли.
Глава 19
Готовясь к дальнему пути, дети прикатили телегу огра ко входу в чертог, смазали ее оси топленым салом и нагрузили на нее свои сокровища. Вдоль телеги они привязали длинные шесты, позволявшие девятерым тащить телегу, а остальным — толкать ее сзади. Только Нерульф ничем не помогал, но никто и не ожидал от него помощи, потому что ему не достались никакие драгоценности. Попрощавшись с чертогом Арбогаста, дети отправились на север по дороге, выложенной кирпичом. День только начинался; высоко над лесом ветер гнал из просторов Атлантики сотни небольших облаков. Дети усердно тянули и толкали телегу, и она резво катилась по кирпичной дороге; едва поспевая, позади всех бежал карлик Нерульф. К полудню бравый отряд остановился, чтобы закусить хлебом с мясом и выпить густого коричневого пива, после чего дети продолжили путь на север, а затем, следуя за поворотом дороги, на восток.
Ближе к вечеру дорога пересекла просеку, поросшую высокой травой и редкими чахлыми яблонями. Поодаль виднелись руины небольшого аббатства, построенного христианскими миссионерами первой, ревностно благочестивой волны. Хотя крыша аббатства провалилась, это сооружение могло служить каким-то убежищем. Дети развели огонь и поужинали сушеными яблоками, хлебом с сыром и кресс-салатом, запивая водой из протекавшего неподалеку ручья. Сложив подстилки из травы, они со вздохами облегчения легли отдохнуть после целого дня, проведенного в праведных трудах. Все были счастливы и уверены в себе; казалось, удача им улыбнулась.
Ночь прошла без происшествий. Наутро отряд приготовился продолжить путь по кирпичной дороге. Опустив голову и прижав кулаки к груди, к Друну подошел карлик Нерульф: «Уважаемый господин Друн! Позвольте сказать, что наказание, которому вы меня подвергли, вполне справедливо. Я не понимал всей смехотворности своей самонадеянности, пока вы меня не проучили. Но теперь я со всей ясностью осознаю свои недостатки. Считаю, что мне удалось сделать надлежащие выводы, и что теперь я могу быть новым человеком, честным и скромным. Поэтому прошу вас восстановить мой естественный облик, чтобы я мог участвовать в передвижении телеги. Мне не нужны сокровища — я их не заслужил, но я хотел бы помочь другим добраться до безопасных мест, не потеряв драгоценности. Если вы решите не выполнить мою просьбу, мне будут понятны ваши побуждения, и я не стану обижаться. В конце концов, я сам виноват в том, что произошло, целиком и полностью. И все же я очень устал бежать со всех ног в пыли, спотыкаясь о камешки и рискуя утонуть в каждой луже. Что вы скажете, господин Друн?»
Друн выслушал Нерульфа без сочувствия: «Подожди, пока мы не дойдем до населенных мест; там я возвращу тебе прежний рост».
«Но господин Друн, неужели вы мне не доверяете? — воскликнул карлик. — В таком случае давайте расстанемся здесь и сейчас, потому что я просто не проживу еще один день, вприпрыжку догоняя вашу телегу. Продолжайте идти по дороге до большой реки, Мурмейля, а дальше ее берега приведут вас к башням Гехадиона. Желаю вам всего наилучшего! А я уж как-нибудь сам справлюсь». Нерульф размазал слезы грязными кулаками: «В один прекрасный день вы будете проходить в роскошном костюме мимо ярмарочного балагана и увидите карлика, бьющего в барабан или проделывающего на сцене забавные трюки. Тогда не пожалейте бросить грош в шапку уродца, ведь он может оказаться вашим старым попутчиком Нерульфом — если, конечно, я не погибну в Тантревальском лесу».
Друн надолго задумался: «Ты на самом деле раскаиваешься? Совсем недавно ты всеми распоряжался и был очень доволен собой».
«Я презираю себя! — закричал карлик. — Ничто не заставит меня стать прежним Нерульфом!»
«В таком случае нет смысла затягивать твое наказание». Друн пролил каплю жидкости из зеленого флакона в кружку с водой: «Пей! Пусть восстановится твое прежнее обличье. Если ты станешь нам добрым товарищем, возможно, это пойдет тебе на пользу».
«Благодарю вас, господин Друн!» — Нерульф выпил зелье и вырос, снова превратившись в коренастого парня. Не моргнув глазом, он бросился на Друна, повалил его на землю, вырвал у него из руки волшебную шпагу и пристегнул ее к своему широкому поясу. После этого он схватил зеленый и лиловый флаконы и разбил их о камень — все их содержимое было уничтожено. «А теперь никаких глупостей! — объявил Нерульф. — Я больше и сильнее всех — значит, командовать буду я». Он пнул Друна: «Давай, вставай!»
«Ты же сказал, что раскаялся!» — возмутился Друн.
«Так точно! Я не был достаточно тверд и слишком многое вам позволял. Теперь все будет по-другому. Эй, вы! Все дружно, взялись за шесты!»
Испуганные дети собрались вокруг телеги и ждали, пока Нерульф мастерил не слишком красивый, но вполне эффективный бич из прута ольхи с тремя скрученными ремешками на конце.
«Построились, быстро! — заорал Нерульф. — Под, Даффин, вы что, смеетесь надо мной? Хотите кнута попробовать? Молчать! Слушайте внимательно, повторять я не буду.
Во-первых: я — хозяин, и смерть тому, кто не выполнит мою команду.
Во-вторых: все сокровища — мои. Каждый самоцвет, каждая монета, каждая побрякушка — все мое!
В-третьих, мы отправимся в Клуггах, в Годелию. Кельты задают меньше вопросов, чем даоты, и не суют нос в чужие дела.
В-четвертых… — тут Нерульф помолчал и неприятно усмехнулся —…когда я был мал и беззащитен, вы схватили палки и отколотили меня. Я хорошо помню каждый удар — так пусть же теперь мурашки бегут по коже у каждого, кто меня бил, потому что ваши опасения оправдаются! Ох и задам же я вам порку! Розги будут свистеть, шрамы будут кровоточить на ваших нежных попках!
Это все, что я хотел сказать. Есть вопросы? Я с радостью на них отвечу».
Никто ничего не сказал, а в голове у Друна мелькнула отвратительная мысль: семь лет едва начались, а неудача уже постигла его с неожиданной жестокостью.
«Займите места у телеги! Сегодня будем двигаться резво — не то что вчера. Я не позволю волочить ноги и отдыхать каждую минуту! — Нерульф забрался на телегу и устроился поудобнее. — Поехали! Шевелитесь, в ногу! Грудь колесом, пятки повыше!» Нерульф громко щелкал бичом: «Под! Не размахивай локтями! Даффин! Разуй глаза, из-за тебя мы свалимся в канаву! Друн, не дергайся, работай размеренно, в такт! Сегодня безоблачное утро, вам еще повезло… Это еще что? Кто там тормозит? Не лениться! Особенно вы, девчонки — что вы переваливаетесь, как курицы?»
«Мы устали», — тяжело дыша, отозвалась Глинет.
«Так скоро? Что ж, надо полагать, я переоценил ваши возможности. Я-то, в отличие от вас, совершенно не устал. А тебе, Глинет, следовало бы позаботиться о фигуре и не волочить ноги — сегодня ночью тебе предстоит на славу потрудиться! Ха-ха! Все радости мира доступны тому, кто погоняет другими! Вперед, полный вперед!»
Друн воспользовался возможностью шепнуть на ухо Глинет: «Не беспокойся, он тебя не тронет. Моя шпага — волшебная, мне стоит только ее позвать, и она вернется. В свое время она будет у меня в руке, и он ничего не сможет сделать».
Глинет безрадостно кивнула.
После полудня дорога стала подниматься на гряду пологих холмов, и дети больше не могли тащить телегу, сокровища и Нерульфа. Сначала щелкая бичом, потом спешившись, а затем помогая толкать телегу, Нерульф добился своего — телега заехала на перевал. Оттуда дорога круто спускалась к уже недалеким берегам озера Линголен. Нерульф срубил шпагой Друна довольно высокую сосну и привязал ее к заднему борту телеги, чтобы она тормозила. Таким образом им удалось преодолеть спуск.
Они оказались в заболоченной местности между озером и темными холмами — за холмами уже заходило солнце. Из болота торчали островки — один из них служил укрытием шайке бандитов. Их дозорные давно заметили детей и телегу; теперь разбойники выскочили из засады. На мгновение оцепенев от страха, дети стали разбегаться во всех направлениях. Как только бандиты обнаружили драгоценности и золото, они оставили всякие попытки преследовать беглецов.
Друн и Глинет бежали по дороге на восток, пока их натруженные легкие не начали болеть, и пока натруженные мышцы ног не стали сводить судороги — тогда они бросились в заросли высокой травы у дороги, чтобы передохнуть.
Уже через несколько секунд рядом в траву повалился еще один беглец — Нерульф.
Друн вздохнул: «Семь лет! Неужели все это время меня будут преследовать напасти, одна за другой?»
«Помолчи, нахал! — прошипел Нерульф. — Я все еще командую — пусть у тебя на этот счет не будет никаких сомнений. А теперь вставай!»
«Зачем? Я выдохся».
«А мне какое дело? Мое сокровище потеряно! И все же ты мог где-то припрятать несколько драгоценностей. Вставай! И ты тоже, Глинет!»
Друн и Глинет медленно поднялись на ноги. Порывшись в поясной сумке Друна, Нерульф нашел старый кошелек, вывернул его в руках и крякнул от досады: «Крона, флорин и грош — ерунда какая-то!» Нерульф бросил кошелек на землю; Друн с достоинством подобрал его и снова положил в сумку.
Нерульф обыскал Глинет, с удовольствием ощупывая контуры ее свежего молодого тела, но не нашел никаких драгоценностей: «Что ж, пошли дальше — может быть, найдем, где переночевать».
Втроем они зашагали по дороге, часто оглядываясь — не преследует ли их кто-нибудь? Но погони не было. Они снова углубились в лес; чаща становилась гуще и темнее. Несмотря на усталость, беглецы старались двигаться как можно быстрее и вскоре снова оказались на открытой болотистой местности.
Заходящее солнце озаряло из-за холмов нижние края облаков, плывущих над озером, а облака, отражая часть этих лучей, окрашивали болото таинственным темно-золотым светом.
Нерульф заметил небольшой полуостров с узким перешейком, выступавший в болото ярдов на пятьдесят, с плакучей ивой на возвышении. Бросив на Друна надменно-угрожающий взгляд, Нерульф произнес: «Здесь я переночую с Глинет. А ты ступай куда-нибудь — и не вздумай возвращаться. Считай, что тебе повезло; я еще не оттузил тебя как следует — ведь это из-за тебя меня побили. Пошел вон!» С этими словами Нерульф направился к краю болота и принялся рубить камыш шпагой, чтобы соорудить себе постель.
Друн отошел на несколько шагов и остановился, чтобы подумать. Он мог вернуть себе волшебную шпагу в любой момент, но это не давало особых преимуществ. Нерульф мог бегать от него, пока не нашел бы какое-нибудь оружие — пару больших камней или увесистую дубину. Кроме того, он мог просто взобраться на дерево и дразнить оттуда Друна. В любом случае Нерульф был гораздо выше и сильнее Друна — если бы он захотел, ему ничего не стоило повалить Друна на землю и задушить голыми руками.
Подняв голову, Нерульф заметил стоящего в стороне Друна и закричал: «Разве я не приказал тебе убираться?» Он притворился, что собирается пуститься в погоню; Друн поспешно скрылся в придорожных кустах. Побродив вокруг, он нашел большую упавшую ветвь и отломил ее тяжелую широкую часть, изготовив таким образом дубину длиной чуть больше своего роста. После этого он вернулся на берег.
Нерульф забрел по колено в болото — туда, где камыши росли густо и стебли их были помягче. Друн подал знак. Глинет заметила его и бегом присоединилась к нему. Друн тихо и быстро сообщил ей о своих планах.
Нерульф обернулся и заметил стоящую вместе пару. Он закричал Друну: «Ты чего здесь ошиваешься? Я же сказал — уходи и не вздумай возвращаться! Ты нарушил приказ — готовься к смерти».
Глинет заметила, как нечто начало подниматься из болота за спиной Нерульфа. Она взвизгнула, указывая пальцем на темный силуэт.
Нерульф презрительно рассмеялся: «Нашла дурака! Я не так прост, как может…» В этот момент Нерульф почувствовал, как что-то прикоснулось к его руке, опустил глаза и увидел длинные влажносерые пальцы с подушечками на концах и выпуклыми шишечками суставов. Сдавленно что-то выкрикнув, Нерульф неуклюже отступил, увязая в болотной грязи и размахивая шпагой.
Друн и Глинет отбежали подальше, остановились и посмотрели назад.
Нерульф медленно отступал, путаясь в камышах, от гецептора, угрожающе тянувшего вперед длинные руки с растопыренными длинными пальцами. Нерульф пытался фехтовать — ему удалось проткнуть гецептору плечо, на что чудище ответило печальным укоризненным шипением.
Время настало. Друн позвал: «Дассенах! Ко мне!»
Шпага вырвалась из пальцев Нерульфа и прилетела в руку Друна. Друн хмуро вложил ее в ножны. Гецептор рывком наклонился, обнял завопившего от ужаса Нерульфа и увлек его в болотную жижу.
Стало темно; на небе зажглись бесчисленные россыпи звезд. Друн и Глинет взобрались на самый верх поросшего травой холма в нескольких шагах от дороги. Собрав охапки травы, они приготовили удобную постель и растянулись на ней, радуясь тому, что их уставшие конечности нашли покой. Полчаса они смотрели на звезды — большие, горящие мягким белым светом. Вскоре у них начали слипаться глаза и, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, они крепко проспали до самого утра.
Проведя в странствиях два сравнительно безмятежных дня, Друн и Глинет вышли на берег широкой реки, которая, по мнению Глинет, не могла быть ничем, кроме Мурмейля. Перед ними был массивный каменный мост через реку — здесь кончалась древняя кирпичная дорога.
Перед тем, как вступить на мост, Друн трижды позвал сборщика пошлины, но никто не появился и никто не помешал им перейти по мосту.
Теперь предстояло выбрать одну из трех дорог. Первая вела на восток по берегу реки. Другая, прибрежная дорога позволяла идти вверх по течению. Третья удалялась на север, но блуждала зигзагами, словно в нерешительности, то в одну, то в другую сторону.
Друн и Глинет отправились на восток и два дня шагали по берегу, наслаждаясь чудесными видами. Было солнечно и тепло. Глинет заметно воспрянула духом: «Только подумай, Друн! Если бы тебя действительно преследовала неудача, мы бы промокли до нитки под холодным дождем или замерзли бы в снегу!»
«Хотелось бы верить в лучшее».
«Какие могут быть сомнения? Посмотри, сколько тут прекрасных сочных ягод! Разве это не удача?»
Друн уже склонялся к тому, чтобы согласиться с подругой: «Может быть».
«Не может быть, а именно так! Давай больше не говорить о заклятиях, порчах, наговорах и сглазах», — Глинет побежала к густому кустарнику, окаймлявшему небольшой ручей там, где он впадал в Мур-мейль из расщелины в скалах.
«Подожди! — остановил ее Друн. — Осторожность никогда не мешает». Он громко спросил: «Кто-нибудь запрещает собирать эти ягоды?»
Ответа не было, и они наелись до отвала сладкой спелой ежевикой.
Некоторое время они лежали, отдыхая в тени. «А теперь, когда мы почти вышли из леса, пора подумать о том, что делать дальше, — сказала Глинет. — У тебя есть какие-нибудь планы?»
«Разумеется! Мы будем странствовать из одной страны в другую, пока не найдем моих родителей. Если я действительно принц, в конце концов мы поселимся в замке — и я потребую, чтобы тебя тоже сделали принцессой. Тебя нарядят в роскошное платье, у тебя будет карета, мы снова заведем кота и назовем его Петтисом».
Смеясь, Глинет поцеловала Друна в щеку: «Я не прочь пожить в замке. И мы наверняка найдем твоих родителей — не так уж много на свете принцев и принцесс!»
Наевшись и согревшись, Глинет захотела спать. Веки ее опустились, она задремала. Друн не хотел спать. Ему стало скучно, и он решил сходить вверх по течению ручья — посмотреть, куда ведет тропа. Пройдя сотню шагов, он обернулся. Глинет безмятежно спала. Друн прошел еще шагов сто, и еще. В лесу, казалось, царила необычная тишина. Кругом росли гигантские деревья — выше всех, какие Друн когда-либо видел; их далекие кроны образовывали сияющий светло-зеленый свод.
Тропа поднималась на небольшой каменистый холм. Друн взошел на вершину, откуда открывался вид на тенистое озеро, окруженное высокими вязами. По мелководью бродили пять обнаженных дриад — грациозные создания со светло-розовыми губами и длинными бежевыми волосами; маленькие упругие груди, стройные бедра и милые лица делали их невыразимо привлекательными. Так же, как у фей, у них не было волос нигде, кроме как на голове; так же, как феи, они казались состоящими из материи не столь грубой, как мясо, кровь и кости.
Минуту-другую Друн стоял, зачарованный, но вскоре его обуял неожиданный страх, и он стал потихоньку отступать в тень.
Его заметили. Послышалась перекличка недовольных звонких голосков. Дриады разбросали по берегу озера ленты, которыми перевязывали свои бежевые волосы. Смертный, схвативший такую ленту, приобретал власть над дриадой и мог заставить ее делать все, что угодно, до скончания веков — Друн этого не знал.
Одна из дриад быстро провела рукой по поверхности озера, направляя брызги в сторону Друна. Брызги взметнулись в воздух, сверкнув в солнечных лучах, и превратились в рой маленьких золотистых пчел. Пчелы бросились Друну прямо в глаза и стали жалить, жужжа и кружась. В глазах у Друна потемнело — он больше ничего не видел.
Потрясенный, Друн закричал и упал на колени: «Феи, вы ослепили меня! Я случайно вас увидел, я не хотел… Вы слышите?»
Ему ответил только шорох листвы, потревоженной послеполуденным ветерком.
«Феи! — взмолился Друн, плача горькими слезами. — За что вы меня ослепили? Я вам ничего не сделал!»
Лес молчал — ему вынесли безжалостный, бесповоротный приговор.
Спотыкаясь, Друн пробрался вниз по тропе, ориентируясь на слух по журчанию ручейка. На полпути он встретил Глинет — та проснулась и, не обнаружив поблизости Друна, пошла его искать. Она сразу поняла, что произошло что-то ужасное, и подбежала: «Друн! Что такое? Что случилось?»
Глубоко вздохнув, Друн попытался придать голосу уверенность, но, несмотря на все усилия, голос его дрожал и прерывался: «Я прошелся вверх по тропе. Увидел дриад, купающихся в пруду. Они напустили пчел мне в глаза, и теперь я ничего не вижу!» Друн судорожно сжимал в руке свой талисман, с трудом сдерживая рыдания.
«О, Друн! — огорченно сказала Глинет. — Открой глаза пошире, дай посмотреть».
Друн поднял голову и раскрыл глаза: «Что ты видишь?»
«Как… странно! — неуверенно ответила Глинет. — У тебя в глазах круги золотого света, один внутри другого, разделенные темными полосками».
«Это пчелы! Они наполнили мои глаза жужжанием и медом!»
«Друн, бедный Друн! — Глинет обняла его, поцеловала и постаралась утешить как умела. — Почему они такие злые?»
«Я знаю, почему, — упавшим голосом ответил Друн. — Семь лет сплошных неудач. Интересно, что еще со мной стрясется? Тебе лучше держаться от меня подальше…»
«Друн! Как ты можешь такое говорить?»
«.. чтобы не упасть в ту же яму, куда я обязательно упаду».
«Я тебя никогда не брошу!»
«Глупости! Я уже хорошо понял — мы живем в ужасном, жестоком мире. Все, что ты можешь сделать в этом мире — это позаботиться о себе. Оставь меня».
«Но я тебя люблю больше всех на свете! Мы как-нибудь выживем! И когда пройдут семь лет, тебе всегда будет сопутствовать удача!»
«Но я ослеп!» — закричал Друн, снова не в силах сдерживать дрожь в голосе.
«Слепота может быть временной. Она вызвана волшебством — значит, волшебство может тебя исцелить. Как ты думаешь?»
«Надеюсь, ты права, — Друн сжал в руке талисман. — Хорошо, что я не знаю страха — даже если мне самому тут нечем гордиться. Подозреваю, что в глубине души я жалкий трус».
«С талисманом и без талисмана — ты отважный Друн, и мы с тобой выживем в этом мире, так или иначе».
Друн немного подумал и вынул из сумки кошель: «Лучше тебе его носить. А то мне опять повезет, и его стащит какая-нибудь ворона».
Глинет заглянула в кошелек и ахнула от удивления: «Нерульф вытряхнул его, я сама видела! А теперь в нем снова три монеты — золотая, серебряная и медная!»
«Это волшебный кошель. Пока он не потеряется, по меньшей мере бедности мы можем не опасаться».
Глинет спрятала кошелек под лифом: «Я уж постараюсь, чтобы он не пропал». Она взглянула вдоль тропы: «Может быть, лучше найти этот пруд и сказать дриадам, какую ужасную ошибку они совершили…»
«Ты их не найдешь. Они бессердечны, как феи — или еще хуже. Того и гляди, они и тебе устроят какой-нибудь подвох. Давай уйдем отсюда».
Ближе к вечеру они вышли к развалинам христианской часовни, построенной давно забытым проповедником. Неподалеку росли сливовое и айвовое деревья, усыпанные плодами. Сливы уже созрели; айва, хотя и приятная на вид, оказалась кисло-горькой и вяжущей язык. Глинет нарвала много слив, и на этот раз им пришлось довольствоваться таким однообразным ужином. Глинет собирала траву, чтобы приготовить подстилку среди камней развалившейся стены, а Друн сидел, уставившись в пространство над рекой.
«Лес кончается, — сказала Глинет, чтобы подбодрить спутника. — Мы скоро окажемся среди цивилизованных людей. А тогда у нас будут хлеб и мясо, молоко и настоящая постель».
Закат вспыхнул над Тантревальским лесом и понемногу померк. Друн и Глинет улеглись на подстилку и вскоре заснули.
Ближе к полуночи полумесяц, всходивший над рекой и зыбко отражавшийся в воде, озарил лицо Глинет и разбудил ее. Согревшаяся и сонная, она лежала, прислушиваясь к сверчкам и лягушкам… Ее внимание привлек далекий отзвук частого топота. Топот приближался, к нему прибавилось позвякивание цепей и скрип кожаных седел. Глинет приподнялась на локте и увидела, как по дороге вдоль реки неслась дюжина всадников. Они скакали, низко пригнувшись в седлах, в плащах, развевавшихся за спиной; лунный свет позволял различить старомодные мечи и обтянутые черной кожей шлемы с болтающимися наушниками. Один из всадников, почти уткнувшийся лицом в гриву коня, повернул голову, чтобы взглянуть в сторону Глинет. На мгновение луна осветила его бледное лицо — и кавалькада умчалась прочь. Топот копыт становился все тише и замер вдали.
Глинет снова опустилась на траву и наконец заснула.
На рассвете Глинет тихонько встала и попыталась извлечь искры из найденного кусочка кремня, чтобы развести костер, но не добилась успеха.
Друн проснулся и удивленно вскрикнул, но тут же замолчал. Через некоторое время он сказал: «Значит, это был не сон».
Глинет заглянула ему в глаза: «Я все еще вижу золотые круги». Она поцеловала Друна: «Не унывай, мы найдем какой-нибудь способ избавить тебя от этого наговора. Помнишь, что я говорила вчера? Волшебство тебя ослепило, волшебство же тебя и вылечит».
«Ты права, конечно, — неуверенно отозвался Друн. — В любом случае, что тут поделаешь?» Он поднялся на ноги, но почти сразу споткнулся о корень и упал. Падая, он размахивал руками, чтобы удержаться, и случайно зацепил цепочку с талисманом. Цепочка порвалась и куда-то улетела вместе с черным камнем в оправе.
Подбежала Глинет: «Ты ушибся? Ой, ты поранил колено, оно все в крови!»
«Черт с ним, с коленом! — сдавленно произнес Друн. — Я потерял талисман! Порвал цепочку, и теперь он пропал!»
«Никуда он не убежит, — резонно заметила Глинет. — Прежде всего давай перевяжем колено, а потом я найду твой амулет».
Она оторвала полоску материи от нижней юбки и промыла царапину водой из родника, сочившегося в развалинах: «Теперь пусть подсохнет, мы наложим аккуратную повязку, и ты сможешь резвиться пуще прежнего».
«Глинет, пожалуйста, найди талисман! Его может стащить какая-нибудь мышь — и тогда будет поздно!»
«И это будет самая храбрая мышь на свете! Завидев эту мышь, кошки и совы будут в ужасе разбегаться и разлетаться, — она похлопала Друна по щеке. — Хорошо, сейчас я его найду… Должно быть, он улетел куда-то сюда…» Опустившись на четвереньки, Глинет принялась искать амулет и почти сразу заметила его. К несчастью, черный камень ударился об обломок стены и разбился.
«Ты его видишь?» — беспокоился Друн.
«Кажется, он упал в пучок травы», — Глинет нашла маленький гладкий окатыш и изо всех сил вжала его в оправу. Пользуясь камнем побольше, с острым краем, она плотно загнула край оправы так, чтобы окатыш не вываливался и не болтался. «Ага, вот он, в траве! Нужно починить цепочку, — Глинет соединила звенья цепочки и, к огромному облегчению Друна, повесила амулет ему на шею. — Вот и все, теперь он как новый!»
Они позавтракали сливами и продолжили путь вдоль реки. Деревья росли все реже — лес постепенно превратился в отдельные рощи, разделенные лугами, поросшими высокой, волнующейся под ветром травой. У дороги повстречалась брошенная хижина, изредка служившая убежищем пастухам, не боявшимся пригонять стада в места, где водились лесные волки, гризвольды и медведи.
Миля за милей дорога уходила вдаль, и наконец они подошли к уютному двухэтажному каменному домику с цветами в ящиках под верхними окнами. Каменная ограда окружала небольшой сад, где росли незабудки, желтушники, анютины глазки и голубиная ворсянка. Пара дымовых труб с колпаками торчала высоко над двумя коньками чистой соломенной крыши. Дальше по дороге, в низине, можно было заметить целое скопление домиков из серого камня. В огороде полола сорняки старуха в длинном черном платье с белым передником. Она выпрямилась, чтобы взглянуть на идущих из леса детей, покачала головой и вернулась к работе.
Когда Друн и Глинет проходили мимо калитки, на небольшое крыльцо вышла полная пожилая женщина приятной наружности: «Кто вы такие будете, что вы делаете так далеко от дома?»
«Боюсь, госпожа хорошая, что мы бродяжки, — ответила Глинет. — Нет у нас ни дома, ни семьи».
Удивленная толстуха взглянула туда, откуда они появились: «Но эта дорога никуда не ведет!»
«Мы прошли через Тантревальский лес».
«Значит, вас сторонится нечистая сила! Как вас зовут? Меня величают леди Мелиссой».
«Я — Глинет, а это Друн. Феи пустили пчел ему в глаза, и теперь он ничего не видит».
«А! Какая жалость! Лесные создания так жестоки! Иди сюда, Друн, дай посмотреть тебе в глаза».
Друн подошел, и леди Мелисса внимательно рассмотрела концентрические золотисто-янтарные круги: «Я знаю пару простых заклинаний, но до настоящих колдуний мне далеко — ничем не могу тебе помочь».
«Может быть, вы могли бы продать нам хлеба с сыром, — предложила Глинет. — Сегодня и вчера мы ничего не ели, кроме слив».
«Конечно, и платить не надо! Дидас? Ты где? Здесь у нас пара голодных детей. Принеси молока, масла и сыра! Заходите, голубчики. Проходите прямо в кухню, мы для вас найдем что-нибудь повкуснее».
Друн и Глинет уселись за чисто выскобленный деревянный стол, и леди Мелисса сначала подала им хлеб и густой бараний суп с перловкой, потом аппетитное блюдо из курицы с шафраном и грецкими орехами и, наконец, сыр с сочным зеленым виноградом.
Мелисса сидела в сторонке, прихлебывая чай из листьев лимонной вербены и, улыбаясь, наблюдала за тем, как ели дети. «Аппетит у вас здоровый! — заметила она. — Вы брат и сестра?»
«Можно сказать и так, — отозвалась Глинет. — На самом деле мы не родственники. Нам пришлось перетерпеть много невзгод, и теперь мы ходим вместе, потому что у нас во всем мире больше никого нет».
«Вы уже вышли из леса в Дальний Даот — с этих пор дела у вас начнут поправляться», — постаралась утешить ее Мелисса.
«Надеюсь. Мы вам очень благодарны за чудесный обед, но не хотели бы вас обременять. С вашего позволения, мы пойдем дальше».
«Так скоро? Дело идет к вечеру — я вижу, что вы устали. Для тебя, Глинет, у нас найдется наверху чистая комната, а Друну мы устроим добротную постель на мансарде. Сегодня поужинайте у меня хлебом с парным молоком и сладким печеньем, потом сядьте у камина, кушайте яблоки и рассказывайте о своих приключениях. А завтра, хорошенько отдохнув, можно и в дорогу!»
Глинет неуверенно взглянула на Друна.
«Останьтесь! — почти взмолилась леди Мелисса. — Порой мне становится здесь одиноко, а вокруг никого, кроме дряхлой брюзгливой Дидас!»
«Я не прочь остаться, — сказал Друн. — Может быть, вы знаете, где найти великого чародея, умеющего прогнать пчел из моих глаз?»
«Над этим стоит подумать — я спрошу у Дидас; она много чего слышала за свою долгую жизнь».
Глинет вздохнула: «Боюсь, вы нас разбалуете. Бродяжкам не полагается пировать и спать на перинах».
«Переночуйте разок, позавтракайте хорошенько и тогда пускайтесь в путь с новыми силами!»
«Что ж, позвольте поблагодарить вас за доброту».
«Не за что, не за что! Мне приятно видеть пригожих детей у себя в доме! Только, пожалуйста, не обижайте леди Дидас. С годами она стала раздражительной и, бывает, ведет себя странно — но вы ее не бойтесь. Если ее не беспокоить, она вас не тронет».
«Конечно, мы будем с ней очень вежливы».
«Вот и хорошо, голубушка. А теперь почему бы вам не прогуляться в саду и не полюбоваться на цветы, пока не настанет время ужинать?»
«Спасибо, леди Мелисса!»
Дети вышли в сад, и Глинет стала водить Друна за руку от одних цветов к другим, чтобы он мог сравнивать их ароматы.
Целый час разгуливая туда-сюда и принюхиваясь к цветам, Друн соскучился и прилег на траву, чтобы вздремнуть на солнышке, а Глинет занялась разгадыванием иероглифов на каменных солнечных часах.
Вскоре Глинет заметила какое-то движение за углом каменного дома. Присмотревшись, она увидела леди Дидас, подзывавшую ее рукой и одновременно прикладывающую палец к губам.
Глинет сделала несколько шагов в ее сторону. Старуха, явно торопясь, стала лихорадочно повторять свои жесты. Глинет ускорила шаги и подошла поближе.
Леди Дидас спросила: «Что тебе обо мне говорила Мелисса?»
Поколебавшись, Глинет храбро ответила: «Она советовала вас не беспокоить. Сказала, что вы старая, раздражительная, и… что вы иногда странно себе ведете».
Дидас сухо усмехнулась: «На этот счет тебе придется составить собственное мнение! Между тем — слушай меня внимательно, дорогуша — ни в коем случае не пейте молоко за ужином! Я отвлеку Мелиссу; пока она не видит, вылей молоко в умывальник и сделай вид, что ты его выпила. А после ужина скажи, что ты очень устала и хочешь спать. Ты понимаешь?»
«Да, леди Дидас».
«Если ослушаешься, тебе несдобровать! Сегодня ночью, когда Мелисса уйдет к себе, я все объясню. Ты хорошо запомнила?»
«Да, леди Дидас. И, позвольте заметить, вы не кажетесь мне ни раздражительной, ни странной».
«Ну вот и молодец! Мы еще увидимся. А теперь мне пора в огород — в этих местах оглянуться не успеешь, а сорняки уже снова вымахали!»
Наступил вечер. Перед заходом солнца леди Мелисса позвала детей ужинать. Она поставила на кухонный стол тарелки со свежевыпеченным хлебом, маслом и маринованными грибами. В кружки Глинет и Друна уже было налито парное молоко; рядом, на тот случай, если им не хватит, стоял почти полный кувшин-молочник.
«Садитесь, дети! — пригласила леди Мелисса. — Руки вымыли? Хорошо! А теперь закусывайте, сколько хотите, и обязательно пейте молоко. Нет ничего полезнее свежего молока».
«Спасибо, леди Мелисса!»
Из гостиной послышался голос леди Дидас: «Мелисса, скорее! Я сама не справлюсь!»
«Успеется!» — недовольно махнула рукой Мелисса. Но она поднялась на ноги и заглянула в гостиную. Глинет тут же вылила молоко из обеих кружек в умывальник и шепнула Друну: «Притворись, что пьешь из пустой кружки!»
Когда леди Мелисса вернулась, Глинет и Друн делали вид, что допивают молоко. Мелисса ничего не сказала, отвернулась и больше не следила за ними.
Дети съели по ломтю поджаристого хлеба с маслом, после чего Глинет изобразила зевок: «Мы устали, леди Мелисса. Можно, мы пойдем спать?»
«Конечно! Глинет, помоги Друну подняться на мансарду, а твоя спальня справа на втором этаже».
Захватив горящую свечу, Глинет провела Друна на мансарду. Друн с сомнением спросил: «Ты не боишься остаться одна?»
«Немножко боюсь, но не слишком».
«Я больше не могу драться! — с горечью сказал Друн. — И все же, если ты позовешь, я сразу прибегу».
Глинет спустилась в свою комнату и легла в постель, не раздеваясь. Через несколько минут появилась леди Дидас: «Мелисса у себя; у нас есть несколько минут. Прежде всего: да будет тебе известно, что леди Мелисса, как она себя называет — жуткая ведьма. Когда мне было пятнадцать лет, она опоила меня молоком, приправленным снотворным зельем, и переселилась в мое тело — то самое, в котором она теперь живет. А я, пятнадцатилетняя, оказалась в том теле, которое раньше занимала Мелисса — в теле сорокалетней женщины! Все это было двадцать пять лет тому назад. Нынче телу Мелиссы снова сорок лет, и сегодня ночью она хочет с тобой поменяться телами. Ты станешь стареющей и пухлой, как Мелисса, а Мелисса станет молоденькой и тоненькой, как ты — при этом Мелисса приобретет над тобой власть, и ты будешь служить ей до конца твоих дней так же, как я. Друна она заставит носить воду из реки, для поливки сада. Сейчас она ворожит у себя в лаборатории, мерзкая колдунья!»
«Как ее остановить?» — дрожащим голосом спросила Глинет.
«Остановить? Этого мало! — отрезала Дидас. — Я хочу ее уничтожить!»
«Я тоже — но как?»
«Следуй за мной, быстро!»
Дидас и Глинет тихонько сбежали по лестнице и зашли в свинарник. Там на простыне лежала молодая свинья. «Я ее помыла и опоила снотворным, — пояснила Дидас. — Помоги мне оттащить ее на второй этаж».
Они донесли свинью в простыне до спальни Глинет, натянули на нее ночную рубашку, нахлобучили ей на уши чепец и уложили в кровать мордой к стене.
«Скорее, в шкаф! — прошептала Дидас. — Мелисса уже идет!»
Они едва успели закрыться в шкафу — на лестнице слышались шаги. В спальню вошла леди Мелисса в длинной розовой ночной рубашке, с горящими свечами в обеих руках.
Над кроватью висели на крючках две маленькие курильницы. Мелисса прикоснулась к ним пламенем свечей, и из курильниц по комнате стал растекаться едкий дым.
Мелисса легла в постель рядом со свиньей. Положив черную планку поперек своей шеи и шеи свиньи, она произнесла заклинание:
«Из себя — в тебя! Из тебя — в меня! Роковым обрядом, громовым разрядом: БЕЗАДИЯХ!»Раздался испуганный визг — свинья обнаружила себя в не принимавшем снотворное теле Мелиссы. Выскочив из шкафа, Дидас стащила спящее тело свиньи на пол и легла рядом с повизгивающим телом Мелиссы. Положив черную планку поперек своей шеи и шеи бывшей колдуньи, она вдохнула дым, спускавшийся струйками из курильниц, и нараспев повторила:
«Из себя — в тебя! Из тебя — в меня! Роковым обрядом, громовым разрядом: БЕЗАДИЯХ!»Теперь испуганный визг стало издавать тело старухи Дидас. Мелисса встала с постели и обратилась к Глинет: «Не бойся, дорогуша! Дело сделано. Я снова в своем теле. Ведьма лишила меня молодости — кто мне ее возместит? Помоги мне. Прежде всего надо отвести дряхлое тело Дидас в свинарник — там, по меньшей мере, ему будет спокойнее. Я давно уже страдала в этом теле всевозможными недугами, оно скоро умрет».
«Бедная свинья!» — пробормотала Глинет.
Они провели повизгивающее существо вниз к свинарнику и привязали бывшую Дидас к столбу. Затем, вернувшись в спальню, они вынесли из дома свинью, уже начинавшую просыпаться. Новая Мелисса надежно привязала свинью к стволу дерева на заднем дворе и окатила ее холодной водой из ведра.
К свинье тут же вернулось сознание. Она попыталась говорить, но свиные язык и гортань не годились для человеческой речи, и морда издавала лишь нечленораздельное хрюканье, а затем, в ужасе — горестное завывание.
«Так тебе и надо, ведьма! — заявила новоявленная Мелисса. — Не знаю, как я выгляжу в твоих свинских глазах и что ты слышишь своими свинскими ушами, но твоей ворованной жизни пришел конец!»
На следующее утро Глинет разбудила Друна и рассказала ему о событиях прошедшей ночи. Друн огорчился тем, что его не пригласили участвовать в таком важном деле, но придержал язык.
Законная владелица тела леди Мелиссы поджарила на завтрак окуней, только что пойманных в реке. Пока Друн и Глинет подкреплялись, к крыльцу подошел молодой помощник местного мясника: «Леди Мелисса! У вас для меня ничего нет?»
«Как же, как же! Есть упитанная годовалая свинка. В последнее время она почему-то стала выть и мешает мне спать. Я привязала ее к дереву на заднем дворе — забери ее. Когда я в следующий раз буду в городе, мясник со мной рассчитается».
«Так и сделаем, леди Мелисса». Молодой человек завернул за угол и вскоре вернулся уже со свиньей на веревке: «Ишь как брыкается — здоровая тварь! Ладно, тогда я, с вашего позволения, пойду по своим делам». Помощник мясника удалился, и еще долго можно было видеть из окна, как он с привычной бесцеремонностью тащил по дороге упиравшуюся свинью.
Полюбовавшись на это зрелище, Глинет вежливо сказала: «Мы, наверное, тоже пойдем — сегодня нам предстоит далекий путь».
«Поступайте, как знаете, — отозвалась леди Мелисса. — С удовольствием пригласила бы вас погостить, но, боюсь, в ближайшее время у меня будет хлопот полон рот. Одну минуту!» Она вышла и скоро вернулась, протянув Друну и Глинет по золотой монете: «Не благодарите меня. Я вне себя от радости — вы не представляете, как приятно снова оказаться в своем собственном теле, даже если им злоупотребляли много лет!»
Не решаясь нарушить чары, повелевавшие старым волшебным кошельком, Друн положил монеты отдельно в поясную сумку; попрощавшись, дети отправились дальше по дороге.
«Теперь, когда мы выбрались наконец из леса, можно подумать о будущем, — сказала Глинет. — Прежде всего нужно найти знающего человека, который сможет направить нас к человеку еще более осведомленному, а тот объяснит, где живет мудрейший из мудрецов королевства, способный изгнать пчел из твоих глаз. А потом…»
«Что потом?»
«Мы узнаем все, что сможем, про принцев и принцесс, чтобы определить, у кого из них мог быть сын по имени Друн».
«Если я проживу еще семь лет и неудачи меня не погубят, меня это вполне устроит».
«У нас все получится, но все нужно делать по порядку. А теперь пошли! Левой, правой, ать-два! Перед нами какое-то селение и, если верить знаку у дороги, оно называется Вукин».
На скамье перед таверной посреди селения сидел старик, строгавший ствол молодой ольхи — к нему под ноги падала кудрявая желтовато-белая стружка.
Глинет робко приблизилась: «Уважаемый господин! Вы не могли бы подсказать, где находится мудрейший человек в Вукине?»
Некоторое время старик размышлял, продолжая снимать с ольхи закрученную красивыми спиралями свежую стружку: «Твой вопрос заслуживает обстоятельного ответа. На первый взгляд Вукин — мирный и благополучный поселок, но следует учитывать, что Тантреваль-ский лес не за горами. Всего лишь в миле отсюда, ближе к лесу, живет зловещая ведьма, и ее чары бросают тень на весь городок. Дальше по дороге, в шести милях — другое селение, Лумарт. Каждую из шести миль между нашими поселками стерег один из шести разбойников, грабивших путников под предводительством Джентона-Головореза. На прошлой неделе все шестеро собрались, чтобы отпраздновать именины Джентона. Этим воспользовался Нуминанте-Воролов, заставший их врасплох. На перекрестке после третьей мили отныне можно видеть любопытнейшую достопримечательность: мемориальный памятник под наименованием «Великолепная шестерка». А за северной окраиной нашего знаменитого поселка находится сооружение из дольменов таинственного происхождения — так называемый «Сквозной лабиринт». В самом Вукине проживают вампир, ядоед и юродивая, умеющая разговаривать со змеями. Судя по всему, население Вукина — самое разношерстное во всем Даоте. Мне удалось прожить здесь восемьдесят лет. После этого кто посмеет утверждать, что я — не мудрейший человек в Вукине?»
«Кажется, вы именно тот, кого мы ищем. Этот мальчик — принц Друн. Феи напустили на него золотых пчел, они стали жужжать кругами у него в глазах, и он ослеп. Скажите, кто его может вылечить? Или, если вы не знаете, кто мог бы нам помочь?»
«Не могу рекомендовать никого из ближайших знакомых. Чары фей можно рассеять только заклятием фей. Ищите Родиона, короля всех эльфов и фей — он носит зеленую шляпу с красным пером. Украдите его шляпу, и ему придется сделать все, что вы попросите».
«А как найти короля Родиона? Это очень важно, поверьте!»
«Даже мудрейшему человеку в Вукине не под силу эта загадка. Родион часто навещает большие ярмарки, где покупает подставы, ворсовальные шишки и всякие другие пустяковые прилады. Я как-то повстречался с ним на базаре в Тинквуде — веселый такой мужик, ездит на козе».
«Он всегда ездит на козе?» — спросила Глинет.
«Изредка».
«Тогда как мы его узнаем? На ярмарки съезжаются, наверное, сотни веселых мужиков».
Старик прошелся ножом вдоль ствола ольхи, снимая длинную вьющуюся стружку: «Должен признаться, ты нашла слабое место в моих рассуждениях. Может быть, вам лучше всего обратиться к чародею. К такому, как Тамурелло из Фароли или Кватц из Сонной Запруды. За свои услуги Тамурелло потребует что-нибудь такое, чего вы днем с огнем не сыщете в тридевятом царстве — недостаток, делающий этот план практически неосуществимым. А Кватц погиб. Вот если бы вы нашли какой-нибудь способ его воскресить, он, надо полагать, счел бы своим долгом выполнить любую вашу просьбу».
«Надо полагать, — упавшим голосом отозвалась Глинет. — Но как…»
«Так-так! Ты опять подметила изъян в моих наставлениях. Ивее же, если вы хорошенько подумаете, мой совет может оказаться полезным. Недаром я — мудрейший человек в Вукине».
Из таверны выглянула дородная женщина со строгим лицом: «День-деньской сидишь тут, лясы точишь! В твои годы пора бы прилечь на часок-другой. Успеешь воздухом надышаться, нынче луна восходит поздно».
«А, это хорошо! Мы с луной старые враги, — заметно оживившись, пояснил старец. — Лунный свет меня завораживает, я от него цепенею и мерзну до костей. Его следует избегать. Вон там, на холме, я хочу соорудить большущий капкан для луны. Когда она снова вылезет из-за холма, чтобы шпионить и заглядывать мне в окно, я потяну за веревку и прихлопну ее! И кровь моя больше не будет холодеть в лунные ночи!»
«Правильно, дедушка! — успокоительным тоном сказала дородная внучка. — Давно пора ее проучить, негодницу! Что ж, попрощайся с юными друзьями — я уже разогрела твой любимый суп из говяжьих ножек».
Друн и Глинет молча побрели прочь из Вукина. Через некоторое время Друн сказал: «И все-таки многое из того, что он говорил, было вполне разумно».
«Мне тоже так показалось», — согласилась Глинет.
Сразу за окраиной Вукина излучина Мурмейля повернула на юг, а дорога продолжалась среди перемежающихся рощами вспаханных полей, ожидавших посева ячменя, овса и кормовых злаков. Время от времени попадались мирные фермерские домики под сенью дубов и вязов — все, как один, сложенные из темно-серого базальтового гонта, с соломенными крышами.
Друн и Глинет прошагали уже пару миль, и за все это время встретили только трех прохожих — мальчишку, ведущего упряжку лошадей, пастуха, гнавшего стадо коз, и бродячего сапожника. К свежему сельскому воздуху стал примешиваться неприятный запашок, поначалу налетавший все более отчетливыми волнами, а затем превратившийся в настолько пронзительную вонь, что Глинет и Друн остановились.
Глинет потянула Друна за руку: «Чем быстрее мы пройдем, тем скорее кончится этот запах!»
Стараясь дышать как можно реже, они побежали трусцой по дороге. Вскоре показался перекресток, а рядом с ним — виселица. Посреди перекрестка торчал путевой знак, указывавший на все четыре стороны света:
На виселице болтались, темнея на фоне неба, вытянутые силуэты шести мертвецов. Глинет и Друн поспешили вперед, но тут же снова остановились. На низком пне сидел высокий тощий человек с длинным костлявым лицом, в темном костюме. На нем не было шляпы; его матово-черные жесткие волосы, коротко подстриженные, подчеркивали остроконечную форму черепа.
И окружающая обстановка, и человек этот показались Глинет зловещими; она предпочла бы пройти мимо, вежливо поздоровавшись, но встречный поднял руку, чтобы задержать детей: «Не откажите в любезности, голубчики, скажите, что нового нынче в Вукине? Я просидел здесь три дня и три ночи — а эти господа упрямо продолжают висеть».
«Мы не слышали никаких новостей, сударь, кроме того, что недавно повесили шестерых разбойников — но это вам и так известно».
«А почему вы здесь сидите три дня и три ночи?» — с обезоруживающей простотой спросил Друн.
«Хей-хо! — пронзительно-высоким голоском пропел тощий человек. — Мудрецы-теоретики утверждают, что каждая ниша в общественной структуре, какой бы узкой она ни была, обязательно заполняется. Должен признаться, моя профессия носит специализированный характер — настолько специализированный, что у нее еще нет наименования. Но в занятии моем нет на самом деле ничего замысловатого: я жду под виселицей, пока труп не упадет, после чего получаю в свое распоряжение одежду и другие ценности, принадлежавшие покойнику. У меня мало конкурентов; работа скучная, и таким способом на разбогатеешь. Тем не менее, я честно зарабатываю на хлеб — и по меньшей мере у меня есть время сидеть и мечтать».
«Любопытно! — подытожила Глинет. — Всего хорошего, сударь».
«Одну минуту, — тощий субъект оценивающе пригляделся к висящим над ним силуэтам. — Кажется, номер второй уже поспел». Он подобрал инструмент, валявшийся у виселицы — длинный шест с развилкой на конце. Нажав развилкой на веревку непосредственно над узлом петли, он хорошенько встряхнул повешенного. Тот продолжал болтаться, как прежде.
«Если хотите знать, меня зовут Нахабод, а иногда кличут Костлявым Хватом».
«Очень замечательно! А теперь, если вы не против, мы пойдем».
«Подождите! Я хотел бы поделиться соображениями, способными вас заинтересовать. Взгляните еще раз на второго слева — это старый плотник Тонкер, загнавший два гвоздя в голову свой матери. Упрямец, каких мало, до последнего вздоха! Следует отметить… — субъект указал шестом на повешенного и придал голосу дидактический оттенок, — …темно-лиловый кровоподтек вокруг шеи. Это обычное явление на протяжении первых четырех дней. Затем наблюдается багровое покраснение, за которым следует характерная известковая бледность, свидетельствующая о готовности трупа сорваться с петли. Именно бледность Тонкера заставила меня предположить, что он уже поспел. Сегодня, однако, еще рано — он упадет завтра, а за ним созреет Танцор Пильбейн, грабивший на этой дороге тринадцать лет. Он и продолжал бы спокойно этим заниматься, если бы Нуминанте не застал его спящим, в связи с чем Пильбейн станцевал последнюю джигу. Рядом висит фермер Кэм. Именно здесь, на этом перекрестке, прокаженный прошел перед шестью дойными коровами Кэма, и все они лишились молока. Так как закон запрещает проливать кровь прокаженных, Кэм облил прохожего маслом и поджег. Говорят, объятый пламенем прокаженный сделал четырнадцать прыжков и упал, обугленный, в трех милях отсюда, в Лумарте. Нуминанте предпочел слишком строгое истолкование закона, и теперь Кэм болтается в петле. Второй справа, номер пятый — Боско, знаменитый повар. Много лет он терпел причуды старого лорда Тремоя. Однажды, будучи в проказливом настроении, он помочился в суп его сиятельства. Увы! О его преступлении донесли три поваренка и кондитер. Результат налицо — Боско повешен».
«А крайний слева?» — спросила Глинет, невольно заинтересованная вопреки отвращению.
Костлявый Хват постучал шестом по ногам мертвеца: «Это дружище Пиррикло — грабитель, отличавшийся выдающейся наблюдательностью. Он умел пристально взглянуть на жертву… — тут Нахабод резко наклонился к Друну, выставив голову вперед, — …вот так!» Нахабод так же угрожающе повернулся к Глинет: «И в ту же секунду угадывал, где укрывательница прячет драгоценности. Полезнейший талант!» Нахабод скорбно покачал головой, сожалея об утрате неповторимого гения.
Друн инстинктивно нащупал амулет; Глинет бессознательно прикоснулась пальцами к лифу, под которым был спрятан волшебный кошель.
Костлявый Хват, казалось, был всецело поглощен созерцанием шести мертвецов: «Бедняга Пиррикло! Нуминанте вздернул его в расцвете лет, и теперь я жду возможности снять с него костюм. В данном случае я не потрачу время зря — Пиррикло одевался у лучших портных и требовал, чтобы каждый шов простегивали три раза. Так как мы с ним примерно одинакового сложения, может быть, я даже сам буду носить этот костюм».
«А шестой кто такой?»
«Этот? Никто, в сущности. Матерчатые сапоги, одежда в заплатах — оборванец, да и только… Виселицу сию не зря называют «Великолепной шестеркой». И закон, и традиции запрещают вздергивать на этом древнем эшафоте меньше шести человек за раз. Зубоскал и бездельник по прозвищу Сероухий Йодер стащил яйца из-под черной несушки вдовы Ходд, и Нуминанте решил его повесить в нравоучительных целях, а также потому, что требовался шестой висельник — впервые в своей никчемной жизни Сероухий Йодер оказался чем-то полезен! Он встретил смерть безрадостно, но по меньшей мере как человек, в конце концов нашедший истинное призвание — а ведь не каждый из нас может этим похвастаться!»
Глинет с сомнением кивнула. Замечания Нахабода становились слегка напыщенными, и Глинет подозревала, что тощий мародер забавляется за ее счет. Она взяла Друна за руку: «Пойдем — до Лумарта еще три мили».
«Вполне безопасные три мили — с тех пор, как Нуминанте восстановил порядок и законность!» — заверил их Костлявый Хват.
«Еще один вопрос. Не могли бы вы сказать, где собираются мудрецы и волшебники?»
«Конечно, могу. В тридцати милях за Лумартом — город Фундук, где друиды справляют празднества и устраивают ярмарку. Как раз через две недели там должно состояться великое торжество друидов, Луграсад!»
Глинет и Друн двинулись дальше по дороге. Они не прошли и полмили, как у них за спиной из зарослей ежевики выскочил высокий тощий разбойник. На нем были длинный черный плащ и плоская черная шляпа с чрезвычайно широкими полями; черная маска скрывала все лицо, кроме глаз. В высоко занесенной левой руке он держал блестящий кинжал.
«Стойте! Отдавайте все, что у вас есть! — хрипло закричал бандит. — Или я разрежу вам глотки от уха до уха!»
Он надвинулся на Глинет, запустил руку ей за корсаж и схватил кошель, спрятанный на груди. Повернувшись к Друну, разбойник снова сверкнул кинжалом: «Отдавай все имущество, быстро!»
«Это мое имущество, а не ваше».
«Ошибаешься, приятель! Я заявляю, что мне принадлежит все, что существует в этом мире! Всякий, кто пользуется любым имуществом без моего разрешения, навлечет на себя мой безжалостный гнев. Разве не в этом заключается справедливость?»
Ошеломленный Друн не мог найти слов; тем временем разбойник ловко сорвал с его шеи цепочку с амулетом: «Фу! Это еще что? Ладно, разберемся на досуге. А теперь ступайте прочь и не забывайте полученный урок! Впредь будете осторожнее».
Мрачно молчавшая Глинет и Друн, задыхавшийся от бессильной ярости, продолжили путь. Сзади послышался пронзительный возглас — «Хей-хо!» — и бандит скрылся в кустах.
Через час дети прибыли в Лумарт. Они сразу направились к постоялому двору с вывеской, изображавшей синего гуся. Глинет спросила хозяина, не знает ли тот, где можно было бы найти Нуминанте-Воролова.
«Волею капризного бога судьбы Фортунатуса, Нуминанте собственной персоной восседает у меня в пивной, поглощая эль из кубка, размерами не уступающего его внушительной башке!»
«Благодарю вас!» — Глинет зашла в пивную с некоторой опаской. В других тавернах ей уже приходилось подвергаться всевозможным оскорблениям — пьяным поцелуям, фамильярным шлепкам по ягодицам, блудливым насмешкам и щипкам. За стойкой сидел человек среднего роста со строгим и трезвым лицом, никак не вязавшимся с неумеренными размерами чарки, из которой он прихлебывал эль.
Глинет приблизилась к нему, будучи уверена, что этот посетитель таверны не позволит себе вольностей: «Господин Нуминанте?»
«Что тебе, голубушка?»
«Я хотела бы сообщить о преступлении».
«Говори! Мне полагается знать о преступлениях».
«На перекрестке мы встретили Нахабода — или Костлявого Хвата; он сидел у виселицы, чтобы снять с казненных одежду, когда они упадут. Мы с ним немного поговорили и пошли своей дорогой. Вскоре после этого из кустов на дорогу выскочил разбойник, отобравший у нас все имущество».
«Дорогая моя, вас ограбил не кто иной, как пресловутый Джентон-Головорез! — ответил Нуминанте. — Только на прошлой неделе я повесил шестерых его товарищей. А у виселицы он сидел, чтобы снять с трупов обувь, он коллекционирует сапоги и башмаки; одежда его нисколько не интересует».
«Но он нам рассказывал, что вы повесили плотника Тонкера, повара Боско, двух разбойников — Пиррикло и… забыла, как звали второго…»
«Как бы они ни величались и чем бы они ни добывали себе пропитание перед тем, как стали промышлять разбоем, все они рыскали в окрестностях под предводительством Джентона, как стая одичавших псов. Джентон, однако, решил покинуть наши места — хотя, конечно же, он где-нибудь опять займется своим ремеслом. Когда-нибудь его я тоже вздерну. Но все в свое время — хорошего помаленьку».
«Вы не могли бы послать кого-нибудь за ним в погоню? — спросил Друн. — Он отобрал у меня талисман и взял кошелек с нашими деньгами».
«Я мог бы снарядить отряд, — кивнул Нуминанте. — Но какой в этом толк? У Джентона логово за каждым углом. Сегодня я могу только накормить вас за счет королевской казны. Энрик! Подай детям сытный ужин — одного из этих жирных цыплят на вертеле, добрый кусок говядины, пару кусков пирога с почками и пару больших кружек сидра, чтобы все это запить».
«Сию минуту, господин Нуминанте!»
«Еще один вопрос, сударь, — упорствовала Глинет. — Как вы можете видеть, Друн ослеп; его ослепили лесные феи. Нам советовали найти волшебника, который мог бы снять это заклятие. Не могли бы вы порекомендовать кого-нибудь, кто сумел бы это сделать?»
Нуминанте проглотил добрую пинту эля. Задумчиво помолчав, он сказал: «Я слышал о существовании волшебников, но никогда не имел с ними дела. Сам я в данном случае ничем не могу помочь, так как чародейством не занимаюсь. Только те, кто практикуют колдовство, знают других таких же, как они».
«Джентон советовал нам посетить ярмарку в Фундуке и спросить местных жителей».
«Вполне возможно, что это разумный совет. Не думаю, чтобы Джентон рассчитывал снова вас ограбить. А пока что я прослежу за тем, чтобы Энрик вас хорошо накормил. Подкрепитесь и отдохните».
Уныло опустив плечи, Друн и Глинет последовали за трактирщиком к приготовленному столу. Хотя Энрик выставил лучшие блюда, дети потеряли аппетит. Несколько раз Глинет открывала рот, чтобы рассказать Друну, что его талисман разбился, и что разбойник отобрал всего лишь камешек, вставленный в оправу, но так и не решилась в этом признаться.
Энрик показал им дорогу в Фундук: «Ступайте вверх через холмы и вниз по долине примерно пятнадцать миль. Потом, за Скучным лесом, пройдите по Редколесью до Дальних холмов, а за ними спускайтесь вдоль Притворной реки — и придете в Фундук. Идти придется не меньше четырех дней. Насколько я понимаю, у вас нет денег?»
«У нас остались две золотые кроны».
«Я разменяю вам одну крону на флорины и гроши — монета помельче не привлекает такого внимания».
Получив увесистый мешочек с восемью серебряными флоринами и двадцатью медными грошами, дети надежно спрятали последнюю золотую крону в поясе Друна и отправились по дороге в Фундук.
Через четыре дня, изголодавшись и едва волоча ноги, Друн и Глинет прибыли в Фундук. За все это время с ними не случилось ничего примечательного — за исключением одного вечернего происшествия неподалеку от деревни Мод. Приближаясь к этому селению, они услышали стоны, раздававшиеся из придорожной канавы. Подбежав, чтобы узнать, в чем дело, они обнаружили старого калеку — по-видимому, тот каким-то образом оступился на обочине и свалился в канаву.
Прилагая всевозможные усилия, Друн и Глинет вытащили старика на дорогу и помогли ему добраться до деревни. «Спасибо, голубчики! — со вздохом сказал калека, опустившись на скамью. — Если уж умирать, то лучше здесь, чем в канаве».
«А почему обязательно умирать? — поинтересовалась Глинет. — Я встречала вполне живых людей в гораздо худшем состоянии, чем ваше».
«Так-то оно так, но эти люди, наверное, были окружены заботливыми родственниками или все еще могли работать. А у меня нет ни гроша за душой, и никто не возьмет меня на работу. Так что придется сдохнуть».
Глинет отвела Друна в сторону: «Мы не можем его здесь бросить!»
«Мы, конечно, не можем взять его с собой», — упавшим голосом отозвался Друн.
«Конечно. Но еще хуже уйти и оставить его здесь сидеть в полном отчаянии».
«И что ты хочешь сделать?»
«Я понимаю, что мы не можем помогать каждому встречному, но этому человеку мы могли бы помочь».
«Ты имеешь в виду золотую крону?»
«Да».
Без лишних слов Друн вытащил монету из пояса и протянул ее Глинет. Та принесла ее калеке: «Вот все, что у нас есть — может быть, вам это поможет на какое-то время».
«Да благословят вас боги!»
Друн и Глинет заглянули на местный постоялый двор, но все комнаты были заняты. «Можете выспаться в конюшне на сеновале, сено свежее, — предложил хозяин. — За такой ночлег я возьму только медный грош, а если вы поможете по хозяйству на кухне, то и перекусить для вас что-нибудь найдется».
В кухне Друн лущил горох, а Глинет принялась чистить горшки с таким рвением, что хозяин постоялого двора подбежал и остановил ее: «Довольно, довольно! В них уже моя физиономия отражается, а я ее терпеть не могу! Вы заработали на ужин — пойдемте».
Он подвел их к столу в кухонном углу и подал им сначала хлеб и чечевичную похлебку с луком-пореем, затем нарезанную ломтиками свинину, печеную с яблоками в подливе, а на десерт — по спелому персику.
Дети выходили из кухни через таверну, где, судя по всему, в самом разгаре было какое-то многолюдное торжество. Вооруженные барабанами, флажолетом и лютней с двойным грифом, три музыканта играли быстрые веселые танцы. Выглядывая из-за спин столпившихся зрителей, Глинет заметила калеку, которому они отдали золотую монету — изрядно навеселе, тот усердно отплясывал джигу, высоко дрыгая ногами. Удерживая в высоко поднятой руке большую кружку эля, другой рукой бывший калека обнял за талию и увлек за собой молодую служанку; они стали носиться прыжками по всей таверне, вызывая хохот окружающих сумасбродными ужимками. Глинет спросила у ближайшего зеваки: «Кто этот седой танцор? Последний раз, когда я его видела, он стонал и едва двигался».
«Это старый подлец Лудольф — резвостью он не уступит нам с тобой. По вечерам он выходит за окраину и устраивается поудобнее на обочине. Как только показывается путник, мошенник ложится в канаву и начинает издавать жалобные стоны — после чего путник, как правило, помогает ему добраться до поселка. Лудольф рассыпается в благодарностях и хныкает, проклиная судьбу, что обычно позволяет ему выудить из путника пару монет. Сегодня, однако — судя по тому, как он развеселился — ему, наверное, попался индийский шах, рассыпающий вокруг бриллианты».
Огорчившись до глубины души, Глинет отвела Друна в конюшню, где они взобрались по вертикальной лестнице на сеновал. Перед сном Глинет рассказала Друну о том, что видела в таверне. Друн пришел в ярость. Оскалившись, как волк, он процедил сквозь зубы: «Презираю лжецов и мошенников!»
Глинет горько рассмеялась: «Лучше об этом не думать. Не могу даже сказать, что нам сегодня преподали полезный урок, потому что завтра нас снова обведут вокруг пальца».
«Несмотря на все предосторожности».
«Именно так! По меньшей мере, однако, нам нечего стыдиться».
Дорога из Мода в Фундук пролегала по разнообразной местности — через леса и поля, по горам и долинам — но им больше не угрожали ни опасности, ни подвохи, и они прибыли в Фундук в полдень на пятый день после выхода из Лумарта. Празднество еще не началось, но на площади уже устанавливали палатки и шатры, сколачивали помосты для представлений и прочие сооружения, используемые на ярмарке.
Крепко держа Друна за руку, Глинет внимательно изучала происходящее.
«Судя по всему, здесь будет больше торговцев, чем покупателей. Может быть, они собираются торговать друг с другом? Но тут весело — стучат молотки, натягивают яркие полотнища…»
«Откуда так вкусно пахнет? — спросил Друн. — Я сразу вспомнил, что страшно проголодался».
«Ярдах в двадцати с наветренной стороны стоит и жарит колбаски человек в белой шляпе. Пахнет действительно чудесно — но у нас осталось всего семь флоринов и горстка грошей. Пожалуй, лучше сохранить эти деньги на черный день и попытаться как-нибудь заработать на еду».
«А что, за колбасками длинная очередь?»
«Не сказала бы».
«Значит, торговцу было бы выгодно, если бы мы привлекли больше покупателей».
«Так-то оно так — но каким образом?»
«А вот таким», — Друн вынул из-за пазухи свирель.
«Удачная мысль!» Глинет подвела Друна поближе к палатке продавца колбасок. «Теперь играй! — прошептала она. — Что-нибудь позадорнее, повеселее, возбуждающее аппетит!»
Друн начал играть — поначалу медленно и осторожно. Вскоре, однако, пальцы его приобрели уверенность сами по себе, порхая по свирели слева направо и справа налево, и волшебный инструмент стал производить приятные ритмичные мелодии. Прохожие останавливались, чтобы послушать, и постепенно скапливались вокруг жаровни продавца колбасок; многие не преминули потратиться на закуску, и колбаски пошли нарасхват.
Через некоторое время Глинет приблизилась к продавцу: «Уважаемый господин, не могли бы вы дать нам немного колбасок? Мы очень проголодались. А после того, как поедим, мы снова что-нибудь сыграем».
«По рукам!» — тут же согласился вдохновленный прибылью торговец. Он отрезал им хлеба, вложив между ломтями горячие колбаски. Закусив, Друн снова заиграл заразительно жизнерадостные хороводные, джиги, гопаки и радостные быстрые марши. Услышав его свирель, окружающие начинали невольно приплясывать, подходили ближе и втягивали носом аромат колбасок, шипящих на жаровне… Не прошло и часа, как торговец распродал все, что у него было — незадолго перед этим Глинет и Друн стали потихоньку уходить.
Неподалеку, в тени фургона, стоял высокий молодой человек атлетического телосложения, широкоплечий и длинноногий, с длинным носом и прозрачными серыми глазами. У него не было ни бороды, ни усов; прямые темно-русые волосы он стриг под горшок, на уровне ушей. Когда Глинет и Друн проходили мимо, он выступил из тени и преградил им путь.
«Мне понравилась твоя игра! — сказал он Друну. — Где ты научился так ловко дудеть?»
«Я не учился, сударь — это волшебный подарок фей из Щекотной обители. Они наделили меня свирелью, кошельком с неразменными монетами, талисманом, придающим храбрость, и семью годами сплошных неудач. У нас уже отобрали кошелек и талисман, а свирель у меня еще осталась. Остались и неудачи — они неотступно преследуют меня, как тень».
«Щекотная обитель далеко, в Лионессе. Как вы сюда попали?»
«Мы шли через огромный лес, — пояснила Глинет. — По дороге Друн увидел дриад — лесных фей; они купались в озере, совсем голые. Дриады навели на него порчу — золотые пчелы залетели ему в глаза, и теперь он ослеп и ничего не сможет видеть, пока мы не прогоним пчел».
«Каким же образом вы собираетесь это сделать?»
«Нам посоветовали найти Родиона, короля всех эльфов и фей, и сорвать шляпу у него с головы. Тогда он согласится выполнить любую нашу просьбу».
«Находчивое решение проблемы, на мой взгляд. Но для этого прежде всего необходимо отыскать Родиона, а это не так просто».
«Говорят, он любит посещать ярмарки в виде веселого старичка в зеленой шляпе, — возразила Глинет. — С чего-то же нужно начинать поиски?»
«Несомненно… Ага, смотрите! Вот идет старичок в зеленой шляпе! А там еще один!»
«Ни тот, ни другой, по-моему, не походит на короля эльфов, — с сомнением сказала Глинет. — Этот пьянчуга, хоть и навеселе, никак не годится в короли кого бы то ни было, а другой мрачнее тучи. В любом случае, нам дали еще один совет — попросить помощи у могущественного чародея».
«Опять же, это гораздо легче сказать, чем сделать. Чародеи принимают все возможные меры, чтобы оградить себя от бесконечной череды просителей и ходатаев». Переводя взгляд с одного приунывшего лица на другое, незнакомец прибавил: «Тем не менее, возможно, нам удастся как-то преодолеть эти трудности. Позвольте представиться: меня зовут доктор Фиделиус. Я путешествую по Даоту в этом фургоне, запряженном парой волшебных коней. Плакат на фургоне рекламирует мои услуги».
Глинет прочла объявление:
ДОКТОР ФИДЕЛИУС
Великий знахарь, ясновидец и маг
— * —
ИСЦЕЛИТЕЛЬ БОЛЬНЫХ КОЛЕНЕЙ
• Тайны анализируются и раскрываются; заклинания произносятся на известных и неизвестных наречиях. Предлагаются в продажу: обезболивающие и тонизирующие средства, целебные мази, очищающие и укрепляющие снадобья. Настойки, помогающие от тошноты, чесотки, ломоты в суставах, колик, перхоти, бубонов и гнойных язв.СПЕЦИАЛИСТ В ОБЛАСТИ ЛЕЧЕНИЯ БОЛЬНЫХ КОЛЕНЕЙ
Обернувшись к доктору Фиделиусу, Глинет с надеждой спросила: «Вы и вправду волшебник?»
«Самый настоящий, — кивнул доктор Фиделиус. — Смотри, вот монета! Я держу ее в руке, и вдруг… фокус-покус! Где монета?»
«У вас в другой руке».
«Нет. Она у тебя на плече. Смотри-ка! У тебя и на другом плече монета! Разве я не волшебник?»
«Чудесно! А слепоту Друна вы можете вылечить?»
Доктор Фиделиус покачал головой: «Но я знаю чародея, который может — и, насколько я понимаю — не откажется это сделать».
«Замечательно! Вы нас к нему приведете?»
Фиделиус снова покачал головой: «Не сразу. В Даоте у меня неотложное дело. Когда оно будет сделано, я навещу чародея Мургена».
«А без вас мы не могли бы навестить Мургена?» — спросил Друн.
«Это невозможно. Путь к нему долог и опасен; кроме того, он хорошо умеет прятаться от непрошеных гостей».
«А ваше дело в Даоте — оно займет очень много времени?» — робко поинтересовалась Глинет.
«Трудно сказать. Рано или поздно к моему фургону должен подойти один человек — и тогда…»
«Что тогда?»
«Тогда, по-видимому, мы и навестим Мургена. Тем временем составьте мне компанию. Друн будет играть на свирели и привлекать посетителей. А ты можешь продавать целебные мази, порошки и амулеты, приносящие удачу. Мне останется только зевать и разглядывать толпу».
«С вашей стороны это очень великодушно, — заметила Глинет, — но должна признаться, что мы с Друном ничего не смыслим в медицине».
«Какая разница? Я шарлатан! Мои снадобья совершенно бесполезны, но я продаю их за бесценок — и, как ни удивительно, они помогают не хуже, чем если бы их прописал сам Гирком Галиен. Если тебя мучает совесть, скажи своей совести, что мучить детей нехорошо. Прибыль невелика, но на сытный обед и флягу доброго вина деньги найдутся, а от непогоды мы всегда можем спрятаться в фургоне».
«Меня преследует заклятие фей — семь лет сплошных неудач, — мрачно заметил Друн. — Если я составлю вам компанию, вас тоже начнут преследовать неудачи».
«Друн вырос в обители фей, — пояснила Глинет. — Они его выгнали, и еще прокляли напоследок».
«Со всеми этими заклятиями необходимо покончить! — заявил доктор Фиделиус. — Пожалуй, нам действительно следует ожидать появления короля Родиона. Если Друн будет играть на волшебной свирели, подаренной феями, повелитель фей, конечно же, заинтересуется и подойдет поближе».
«И что тогда?» — спросила Глинет.
«А тогда ты должна сорвать с него шляпу. Родион будет кричать и ругаться, но в конце концов выполнит твою просьбу».
Нахмурившись, Глинет представила себе возможные неприятности, связанные с выполнением плана доктора Фиделиуса: «Мне кажется, что срывать шляпу с незнакомого человека не очень вежливо. Если я ошибусь, приму какого-нибудь старика за короля Родиона и сорву с него шляпу, тот, конечно, станет кричать и ругаться, но вместо того, чтобы выполнить мою просьбу, догонит меня и надает мне тумаков».
Доктор Фиделиус был вынужден согласиться: «Разумеется, все бывает. Как я уже упомянул, на свете много веселых старичков в зеленых шляпах. Тем не менее, короля Родиона можно распознать по трем признакам. Во-первых, у него заостренные уши без мочек. Во-вторых, как у всех эльфов, у него длинные и узкие ступни с длинными пальцами. А в-третьих, между пальцами у него небольшие перепонки, как на лягушачьих лапках, а матовые ногти отливают зеленоватым блеском. Кроме того, говорят, что вблизи — если он стоит почти вплотную — от Родиона исходит особый запах, но не пота и чеснока, как от старых крестьян, а ивовых сережек и шафрана. Так что тебе придется проявлять бдительность. Я тоже буду внимательно следить за окружающими. Может быть, нам повезет, и мы украдем шляпу старого короля Родиона!»
Глинет обняла Друна и поцеловала его в щеку: «Ты слышишь? Играй на свирели как можно лучше, и рано или поздно король Родион придет тебя послушать. Я подберусь к нему сзади, схвачу его шляпу и не отдам, пока он не снимет с тебя заклятие!»
«Для этого потребовалась бы удача. Значит, мне придется ждать такого случая семь лет. А к тому времени, с моим везением, я уже стану калекой».
«Друн, не говори чепуху! Не забывай, что веселая музыка отгоняет любые неудачи!»
«Всецело поддерживаю эту оптимистическую точку зрения! — вмешался доктор Фиделиус. — Пойдемте со мной. Нужно позаботиться о вашем внешнем виде».
Фиделиус привел детей к торговцу одеждой и обувью. Увидев лохмотья, едва прикрывавшие Друна и Глинет, хозяин заведения потрясенно воздел руки к небу: «Немедленно ступайте в ванну!»
Служители наполнили теплой водой два ушата и принесли распространяющее сладкий аромат византийское мыло. Раздевшись, Друн и Глинет смыли с себя пыль и грязь, накопившиеся в долгих странствиях. Те же служители принесли им полотенца и льняные сорочки, после чего им подобрали красивые новые наряды — белую рубаху с накидкой бледно-орехового оттенка для Друна и длинное платье бледно-травяного цвета для Глинет. Вдобавок Глинет получила темнозеленую ленту для волос. Фиделиус купил им и другую одежду — ее уложили в сундук и отнесли в фургон великого знахаря, ясновидца и мага.
Доктор Фиделиус с одобрением рассмотрел подопечных: «Куда подевались два оборванца? Теперь перед нами благородный принц и прекрасная принцесса!»
Глинет рассмеялась: «Мой покойный батюшка был всего лишь помещиком в окрестностях Трокшо в Ульфляндии, но отец Друна — действительно принц, а его мать — на самом деле принцесса».
Фиделиус заинтересовался последним обстоятельством и спросил Друна: «Откуда ты это знаешь?»
«Так говорили воспитавшие меня феи».
«Если это правда — а это похоже на правду, учитывая все обстоятельства, — задумчиво сказал доктор Фиделиус, — вполне может быть, что ты, Друн, — исключительно важная персона. Возможно, твоя мать — Сульдрун, принцесса Лионесская. К сожалению должен тебе сообщить, что ее уже нет в живых».
«А мой отец?»
«О нем я почти ничего не знаю. Твой отец — таинственная личность».
Глава 20
Рано утром, когда солнце только начинало проглядывать сквозь частокол древесных стволов, а трава была еще сплошь покрыта холодной росой, дровосек Грайт привел Эйласа на Придурковатую поляну и указал на небольшой травянистый холмик, служивший основанием корявому чахлому дубу: «Вот она, Щекотная обитель. На наш с тобой взгляд тут не на что смотреть — но на то мы и простые смертные. Давным-давно, когда я был моложе тебя — сорванец и бедокур я был, каких мало! — я подкрался сюда в сумерках, в канун Иванова дня, когда эльфы и феи не утруждают себя притворством. Там, где ты видишь только пучки травы и старое дерево, я видел шелковые шатры и башни, одна на другой, освещенные бесчисленными волшебными огнями. Повелитель фей приказал музыкантам играть павану, и как они играли! Мне не терпелось выбежать на поляну и танцевать с ними. Но я знал, что если сделаю хотя бы шаг им навстречу, мне придется плясать без передышки до конца моих дней. Я зажал уши ладонями и поспешил прочь, шатаясь и спотыкаясь, как человек, убитый горем».
Эйлас внимательно разглядывал поляну. Он слышал, как перекликались птицы; кроме того, с поляны доносились едва уловимые звуки, напоминавшие далекие отголоски звонкого смеха. Эйлас выступил на поляну и сделал три шага вперед: «Феи! Умоляю вас, выслушайте меня! Я — Эйлас. Среди вас вырос Друн, мой сын. Будьте добры, согласитесь поговорить со мной!»
Придурковатая поляна отозвалась только птичьим щебетом — если это был птичий щебет. У холма посреди поляны зашелестели и качнулись поросли волчьих бобов и шпорника — несмотря на то, что утренний воздух был совершенно спокоен.
Грайт потянул Эйласа за рукав: «Пойдем! Того и гляди, устроят еще какой подвох. Если бы феи хотели с тобой посудачить, они тут же отозвались бы. А теперь они замышляют недоброе, это как пить дать! Пойдем подобру-поздорову. Ты что, мало горя хлебнул?»
Пока они возвращались, пробираясь через лесную чащу, Грайт заметил: «Эльфы — чудной народ. О нас они думают не больше, чем мы о рыбах».
Эйлас попрощался с Грайтом. Возвращаясь в Глимвод, он свернул с тропы и подошел к трухлявому пню. Вынув из котомки пророческое зеркало, Эйлас развернул его и установил перед собой на пне. На какое-то мгновение он увидел в блестящем стекле себя — все еще пригожего, несмотря на мрачно подчеркнутые скулы и подбородок, с ярко горящими, как голубые огни, глазами. Затем Персиллиан, верный своей капризной натуре, заменил отражение Эйласа мордой ежа со взъерошенными иглами.
«Персиллиан, мне нужна твоя помощь», — сказал Эйлас.
«Ты желаешь задать вопрос?»
«Да».
«Это будет твой третий вопрос».
«Я знаю. Поэтому я хочу определить сущность вопроса так, чтобы ты не мог отделаться какой-нибудь уловкой. Я ищу своего сына, Дру-на; его воспитали феи Щекотной обители. Я желаю найти сына целым и невредимым и взять его под опеку. Я хочу знать, каким образом, в точности, найти моего сына, полностью освободив его здоровье, молодость и ум от влияния эльфов и фей Щекотной обители, и при этом не навлечь никаких бед ни на него, ни на себя. Я хочу найти и освободить сына сейчас же, а не следуя какому-либо плану, осуществление которого займет недели, месяцы или годы. Кроме того, я не хочу, чтобы ты меня одурачил или подвел каким-либо не предусмотренным мною образом. Таким образом, Персиллиан…»
«А тебе не приходит в голову, — раздраженно прервал его Персиллиан, — что ты ведешь себя исключительно нагло и бесцеремонно? Ты требуешь моей помощи так, будто я перед тобой в долгу, и при этом, подобно всем остальным, ревностно следишь за тем, чтобы не задать мне четвертый вопрос и не отпустить меня ненароком на свободу! Почему, в таком случае, тебя удивляет, что я не принимаю близко к сердцу твои проблемы? Ты задумывался хотя бы на мгновение о моих проблемах, о моих желаниях? Нет, ты эксплуатируешь меня и мои возможности так же, как погонял бы клячу, впряженную в перегруженную телегу! Ты порицаешь меня и командуешь мной так, словно заслужил неким героическим поступком право мною повелевать — тогда как, по сути дела, ты украл меня у короля Казмира, как тать в нощи. И теперь я должен выслушивать твои нравоучения?»
Приведенный в замешательство, Эйлас некоторое время не находил слов, после чего ответил, значительно понизив голос: «Твои претензии во многом справедливы. Тем не менее, в данный момент желание найти моего сына заставляет меня забыть обо всем остальном. Поэтому, Персиллиан, я вынужден повторить свое требование: объясни мне во всех подробностях, каким образом я могу в ближайшее время взять под свою опеку, целым и невредимым, моего сына?»
«Спроси Мургена», — обиженно буркнул Персиллиан.
Эйлас в ярости отскочил от пня и сжал кулаки. С трудом заставляя себя не кричать, он выдавил: «Ты не ответил на мой вопрос. Это не ответ».
«Вполне достаточный ответ! — беззаботно промурлыкал Персил-лиан. — У каждого из нас свои приоритеты; их несовместимость неизбежно привела к конфликту. Если ты желаешь задать еще один вопрос, я буду всецело приветствовать такой поворот событий».
Эйлас повернул зеркало на пне, обратив его к пастбищу: «Смотри! Там, далеко в поле — старый колодец. Ход времени может не иметь для тебя большого значения, но если я сброшу тебя в колодец, ты утонешь в придонном иле. Через несколько лет колодец обрушится, и ты будешь погребен — скорее всего навечно. А вечность даже для тебя — не пустой звук».
«Ты говоришь о вещах, о которых не имеешь ни малейшего представления, — возразил Персиллиан все тем же надменнолегкомысленным тоном. — Позволь напомнить, что краткость неотделима от мудрости. Так как ты очевидно неспособен оценить лаконичность моего ответа, придется дополнить его разъяснениями. Феи ничего тебе не уступят, если не получат взамен ценное, с их точки зрения, возмещение. Тебе нечего им предложить. Мурген — величайший из живых чародеев. Он скрывается от мира в цитадели Свер-Смод под горой Табун, на склоне Тих-так-Тиха. Путь к нему опасен. В теснине Бинкинга ты пройдешь под валуном, уравновешенным на острие. Ты должен подстрелить ворона-часового прежде, чем тот успеет уронить перо на валун и тем самым обрушить валун тебе на голову. На берегу реки Сисс тебе встретится старая ведьма с лисьей мордой, на курьих ногах. Она попросит тебя перенести ее вброд через реку. Без промедления разруби ее пополам и перенеси на другой берег одну половину, но не вторую. Там, где дорога уже поднимется на гору Табун, тебе преградят путь два бородатых грифона. Приходя и уходя, бросай каждому из них по куску пчелиных сот, полных меда — соты надлежит заранее взять с собой именно с этой целью. Перед входом в Свер-Смод трижды провозгласи: «Мурген! Это я, принц Эйлас из Тройсинета!» Оказавшись лицом к лицу с Мургеном, не робей: он такой же человек, как ты — не слишком великодушный, но и не лишенный чувства справедливости. Внимательно выслушай его указания и выполняй их неукоснительно. Еще один, последний совет — только для того, чтобы избежать дальнейших упреков. Ты собираешься ехать верхом?»
«Таково мое намерение».
«Проследи за тем, чтобы твою лошадь накормили овсом в конюшне селения Нижний Освий перед тем, как ты направишься к реке Сисс. В противном случае она наестся будоражной травы и сбросит тебя в пропасть».
«Полезный совет, — Эйлас с тоской обернулся в сторону Придурковатой поляны. — Казалось бы, гораздо проще было бы поговорить с феями сегодня же — вместо того, чтобы пускаться в далекий и опасный путь к цитадели Мургена».
«Вот именно, «казалось бы». Есть серьезные причины, по которым тебе не будут доступны какие-либо преимущества, пока ты не навестишь Мургена».
С этими словами Персиллиан снова изобразил Эйласа. Эйлас настороженно наблюдал за своим отражением — оно высунуло язык, скорчило несколько глупейших гримас и пропало. Зеркало помутнело и стало непроглядно-серым.
В городке Тон-Тимбл Эйлас обменял золотую брошь, инкрустированную гранатами, на крепкого саврасого мерина с уздечкой, седлом и седельными сумками. В лавке оружейника он купил добротный меч, кинжал с широким лезвием, какие было принято носить за поясом в Лионессе, а также старый лук, хрупкий и капризный, но, по мнению Эйласа, еще способный служить своему предназначению в заботливых и привычных руках; в придачу к луку он получил колчан с дюжиной стрел. В галантерейной лавке он приобрел черный плащ и черную шапку вроде тех, какие предпочитали лесничие. Местный сапожник подобрал ему удобные черные сапоги. Вскочив в седло, Эйлас снова почувствовал себя представителем благородного сословия.
Покинув Тон-Тимбл, Эйлас направился на юг в Малый Саффилд, а затем поехал по Старой дороге, откуда Тантревальский лес виднелся темной полосой вдоль северного горизонта. Лес отступал, и впереди уже повисли в небе громадные голубые тени Тих-так-Тиха.
У Лягушачьего болота Эйлас свернул на север по Горночинной дороге и в свое время прибыл в Нижний Освий — сонное селение, насчитывавшее не больше двухсот обитателей. Эйлас остановился в гостинице «Павлин» и провел вторую половину дня, оттачивая меч и практикуясь в стрельбе из лука по соломенной мишени в поле за гостиницей. Лук выполнял свою функцию, но к нему требовалась привычка; стрелы достаточно точно поражали цель на расстоянии четырнадцати-шестнадцати ярдов. С каким-то печальным удовлетворением Эйлас посылал одну стрелу за другой в шестидюймовую цель — он еще не потерял былые навыки.
Рано утром, оставив лошадь в конюшне за гостиницей, Эйлас отправился пешком по тропе, ведущей на запад, и взобрался на длинную гряду пологих холмов — песчанистую пустошь, усеянную валунами и щебнем; здесь росли только чертополох и пучки сон-травы. С гребня гряды открывался вид на широкую долину. К западу и дальше на север все выше и выше, утес за утесом, вздымался могучий хребет Тих-так-Тих, преграждавший путь в Ульфляндию. Прямо внизу тропа спускалась зигзагами на дно долины, где струилась с ледников Троага, почти от самого Прощального мыса, река Сисс, где-то вдалеке впадавшая в Душистую излучину. Эйласу казалось, что на противоположной стороне долины, высоко на плече горы Габон, он различает очертания Свер-Смода, но формы и тени скал создавали обманчивый фон; трудно было сказать с уверенностью, что именно он видел.
Эйлас начал спускаться легкой трусцой, иногда вприпрыжку, иногда скользя на каблуках, и вскоре оказался в долине, посреди яблоневого сада. На ветвях висело множество спелых красных яблок, но Эйлас решительно прошагал мимо и вышел на берег реки. На пне сидела старая карга на курьих ногах с лицом, напоминавшим большую рыжую маску лисьей морды.
Эйлас задумчиво разглядывал ее. Наконец старуха воскликнула: «Парень, что ты на меня уставился?»
«Мадам, вы отличаетесь необычной внешностью; в частности, у вас лисья морда».
«Это еще не причина стоять тут и глазеть — нашел себе зверинец!»
«Ни в коем случае не хотел вас оскорбить, мадам. В конце концов, никто из нас не выбирает свое происхождение».
«Прошу заметить, что именно я сохраняю достоинство. Не я кувыркалась вниз по холму, поднимая клубы пыли, как ошалевшая коза. Никогда не позволила бы себе такое шалопайство! Что бы обо мне подумали? Так ведут себя только разбитные девки!»
«Возможно, я производил некоторый шум, разбрасывая щебень сапогами, — признал Эйлас. — Могу ли я задать вам вопрос, исключительно из любопытства?»
«Если это не какое-нибудь нахальное предложение!»
«Судите сами — хотя предварительно следует заметить, что, спрашивая, я не беру на себя тем самым никаких обязательств».
«Спрашивай».
«У вас лисья морда, тело женщины и курьи ноги. Какими соображениями вы руководствовались, выбирая такой образ жизни?»
«Это не вопрос, а голословная декларация! Теперь мой черед просить тебя об услуге».
«Но я недвусмысленно отказался брать на себя обязательства».
«Придется воззвать к галантности, привитой твоим воспитанием. Неужели ты будешь стоять, опустив руки, и смотреть, как бурный поток несет к неминуемой гибели несчастное испуганное существо? Будь так добр, перенеси меня на другой берег».
«Ни один благородный человек не мог бы отказать в удовлетворении такой просьбы, — сказал Эйлас. — Пожалуйста, спуститесь к реке и покажите мне, где находится удобный брод».
«Нет ничего проще!» — величаво переступая курьими ногами, ведьма спустилась по тропе на каменистый берег. Эйлас выхватил меч из ножен, догнал ее и одним широким взмахом разрубил в талии пополам.
Куски ее тела не знали покоя. Таз на курьих ногах принялся прыгать кругами, а верхняя часть торса яростно колотила кулаками по прибрежной гальке, в то время как голова осыпала Эйласа страшной бранью, от которой стыла кровь. В конце концов Эйлас прикрикнул: «Замолчи! Где твое хваленое достоинство?»
«Ступай, ступай своей дорогой! — хрипела лисья морда. — Тебе недолго ждать моего мщения!»
Эйлас задумчиво взял верхнюю половину за шиворот и перетащил ее по броду на противоположный берег: «Пока твои ноги прыгают с той стороны, а руки молотят воздух на этой, тебе придется подождать с осуществлением злонамеренных планов».
Ведьма ответила новым потоком брани, а Эйлас продолжил путь. Тропа поднималась по склону; взобравшись на него, Эйлас обернулся. Приподняв лисью голову, верхняя половина ведьмы пронзительно свистнула; расплескивая воду, курьи ноги скачками перебежали реку. Две половины сочленились и тут же срослись.
Эйлас мрачно и решительно поднялся на плечо горы Габун, откуда можно было видеть все земли, простиравшиеся на восток: главным образом темно-зеленый лес, а за ним, вдалеке — бесплодную пустошь, где даже трава не росла. Впереди громоздился отвесный утес; судя по всему, здесь тропа кончалась. Сделав еще несколько шагов, Эйлас заметил теснину Бинкинга — темную узкую расщелину в утесе. У входа в проем на заостренном коническом основании высотой в два человеческих роста покоился громадный валун.
Эйлас потихоньку приблизился, стараясь не спугнуть ворона, сидевшего неподалеку на ветви высохшего дерева. Ворон неотрывно следил красным глазом за маневрами Эйласа. Эйлас повернулся спиной к птице, потихоньку вставил стрелу в лук, быстро обернулся лицом к ворону, натянул лук и выпустил стрелу. Панически хлопая крыльями, ворон свалился с ветки. Падая, он задел маховым пером балансирующий на острие валун. Валун покачнулся, накренился и обрушился в проем.
Эйлас подобрал стрелу, вырвал перья из крыльев и хвоста птицы и засунул их в котомку — в один прекрасный день он намеревался украсить дюжину стрел черным оперением.
Тропа провела его вверх через теснину Бинкинга на площадку над утесом. Дальше, в нескольких минутах ходьбы, под крутым лбом горы Габун над панорамой возвышался Свер-Смод — не слишком громоздкий замок, защищенный лишь высокой стеной и парой сторожевых башен над стрельчатой аркой входа.
Рядом с тропой, в тени восьми черных кипарисов, за каменным столом сидели и сражались в шахматы два бородатых грифона; каждый даже сидя был выше человеческого роста. Как только Эйлас приблизился, они с сожалением оторвались от игры и схватились за ножи. «Иди-ка сюда, — поманил когтем один из грифонов, — чтобы нам не пришлось вставать!»
Эйлас вынул из котомки два куска пчелиных сот и положил их на каменный стол: «Ваш мед, господа».
Грифоны разочарованно застонали. «Опять мед!» — пожаловался один. «И, как всегда, водянистый», — заметил другой.
«Чем богаты, тем и рады! — развел руками Эйлас. — Как говорят, синица в руках лучше журавля в небе».
Грифоны уставились на него с явным негодованием. Один угрожающе зашипел. Другой прокаркал: «Мы сыты по горло и дешевым медом, и банальными пословицами! Пошлость граничит с издевательством, а за издевательство недолго кому-то и шею свернуть!»
«Отдохните, подкрепитесь. Желаю вам всего наилучшего, и будьте здоровы!» — попрощался Эйлас, спокойно направившись к главному входу. Под темной аркой Эйласа уже ждала пожилая женщина в белом облачении. Эйлас вежливо ей поклонился: «Мадам, я пришел посоветоваться с Мургеном по важному делу. Будьте любезны, известите его о том, что Эйлас, принц Тройский, ожидает аудиенции».
Женщина молча ответила приглашающим жестом, повернулась и зашла внутрь. Эйлас последовал за ней по внутреннему двору в большой пустующий зал, а оттуда — в устланную ковром гостиную со столом и парой массивных кресел. В застекленных шкафах вдоль дальней стены хранились сотни книг; в помещении приятно пахло старинными кожаными переплетами.
Женщина указала на кресло: «Садитесь». Покинув гостиную, она вскоре вернулась с ореховыми пирожными на блюде и чашей золотистого вина. Поместив угощения перед гостем, она снова удалилась.
В гостиную вошел Мурген. Эйлас ожидал увидеть человека значительно старше или, по меньшей мере, мудреца впечатляющей внешности. Но у Мургена, носившего простую крестьянскую рубаху, не было даже полагающейся мудрецам бороды. Белизна его волос объяснялась не сединой, а врожденной особенностью; голубые глаза яркостью и живостью не уступали глазам Эйласа.
«Кто пришел со мной советоваться?» — спросил Мурген.
«Уважаемый чародей, меня зовут Эйлас. Мой отец — принц Ос-перо из Тройсинета. Я — прямой наследник тройского трона. Чуть меньше двух лет тому назад судьба свела меня с лионесской принцессой Сульдрун. Мы полюбили друг друга и поженились. Король Каз-мир заточил меня в глубокое подземелье. Когда мне удалось наконец убежать из темницы, я узнал, что Сульдрун покончила с собой от горя, и что нашего сына, Друна, украла фея из Щекотной обители, подменив его своей дочерью. Я отправился в Щекотную обитель, но феи не соизволили со мной говорить и остались невидимыми. Пожалуйста, помогите мне найти и спасти моего сына».
Мурген налил немного вина в два серебряных бокала: «Ты пришел ко мне с пустыми руками?»
«У меня нет никаких ценностей, кроме нескольких украшений, принадлежавших Сульдрун. Могу предложить вам только Персиллиа-на — пророческое зеркало, которое я похитил у короля Казмира. Персиллиан отвечает на три вопроса нового владельца и может оказаться очень полезным, если тщательно выбирать выражения. Если вы обратитесь к нему с четвертым вопросом, Персиллиан получит свободу. Я предлагаю его вам с условием, что вы зададите ему четыре вопроса и тем самым освободите его».
Мурген протянул руку: «Я выполню это условие; передай мне Персиллиана».
Эйлас отдал чародею волшебное зеркало. Мурген щелкнул пальцами и тихо произнес односложное заклинание. Белый фарфоровый ларец, стоявший на полке, проплыл по воздуху и опустился на стол. Откинув крышку ларца, Мурген высыпал на стол его содержимое: тринадцать граненых камней, выточенных, по-видимому, из серого кварца. С усмешкой наблюдая за посетителем, Мурген спросил: «Ты находишь их тусклыми?»
«Так может показаться с первого взгляда».
Любовно поглаживая камни пальцами, Мурген сложил из них несколько геометрических фигур и вздохнул: «Тринадцать бесподобных драгоценностей — каждая вмещает Вселенную познаний! Что ж, алчность не приводит к добру. Там, откуда я их добыл, есть и другие. Так и быть! Возьми один — в лучах восходящего солнца он становится лучезарным и очаровывает взоры. Выйди на поляну Щекотной обители, как только первые рассветные лучи озарят луговую траву. Не разглядывай этот камень при лунном свете, если не хочешь умереть странной и мучительной смертью. Покажи его рассвету, поворачивая так, чтобы блестели и сверкали грани. Не выпускай его из рук, пока не заключишь сделку! Эльфы и феи строго соблюдают условия договора; вопреки тому, что о них рассказывают, лесной народец мыслит строго логически и не допускает неопределенностей и двусмысленностей. Они выполнят свои обязательства, но не более того; не жди от них великодушия, торгуйся безжалостно!» Мурген поднялся на ноги: «Желаю тебе всего наилучшего».
«Одну минуту! Грифоны ведут себя нахально. Им, видите ли, не нравится мед. Кажется, они предпочитают высосать мозг из моих переломанных костей».
«Их легко отвлечь междоусобными распрями. Предложи два куска пчелиных сот одному и не предлагай ничего второму».
«А как быть с валуном у входа в теснину? Он опять будет валиться мне на голову?»
«В данный момент ворон устанавливает валун на навершии конуса — что не так-то легко сделать птице, которой ободрали крылья и хвост. Подозреваю, что ворон полон жажды мщения». Мурген вынул из-за пазухи моток бледно-голубой веревки и протянул его гостю: «На краю утеса, над входом в проем, растет старое дерево. Привяжи веревку к стволу, сядь в петлю и спустись с утеса».
«А что со мной сделает ведьма с лисьей мордой на берегу реки Сисс?»
Мурген пожал плечами: «Тебе придется самому придумать какой-нибудь способ ее обмануть. Иначе она выцарапает тебе глаза, высоко подпрыгнув и вцепившись в лицо курьими лапами. Малейшая царапина, нанесенная ее когтем, парализует — не позволяй ей приближаться».
Эйлас встал из-за стола: «Благодарю вас за помощь! Не могу, однако, представить себе, почему вы предпочитаете, чтобы доступ к вам был настолько опасен. Ведь многие из ваших посетителей, несомненно, считают себя вашими друзьями или союзниками».
«Несомненно, — обсуждение этого вопроса явно не интересовало Мургена. — По сути дела, опасности созданы не мной, а моими врагами».
«И грифоны сидят под самыми стенами Свер-Смода? Неслыханная дерзость!»
Мурген махнул рукой: «Мне не подобает замечать такие пустяки. А теперь, принц Эйлас — счастливого пути!»
Мурген удалился из гостиной; женщина в белом облачении провела Эйласа по темному пустому залу и внутреннему двору к выходу. Взглянув на небо, где солнце уже миновало зенит, она сказала: «Если поспешишь, ты успеешь вернуться в Нижний Освий до наступления темноты».
Эйлас стал быстро спускаться по тропе. Подходя к месту, где заседали два грифона, он замедлил шаг — чудища пристально следили за его приближением. «Опять собираешься предложить нам выдохшийся мед? Нам не терпится попробовать что-нибудь повкуснее!» — закудахтали грифоны.
«Судя по всему, вы тут голодаете», — заметил Эйлас.
«Еще как голодаем! А теперь…»
Эйлас вынул два куска пчелиных сот: «Я предложил бы каждому из вас по куску, но один из вас, несомненно, проголодался больше другого, в связи с чем ему причитаются оба. Я их оставлю здесь, а вы уж решайте, кому они достанутся».
Эйлас отступил на пару шагов — между грифонами тут же разгорелся яростный спор; спустившись ярдов на пятьдесят, принц обернулся — грифоны уже таскали друг друга клювами за бороды. Хотя Эйлас спешил, он еще несколько минут слышал отголоски брани, переполоха и возмущенного визга.
Выйдя на площадку над тесниной Бинкинга, Эйлас осторожно выглянул за край утеса. Громадный валун, как и прежде, балансировал на острие конического основания. Все еще ощипанный, рядом сторожил ворон, склонив голову набок и посматривая красным глазом в расщелину. Взъерошив остатки перьев, явно возмущенная птица не то сидела, не то стояла на согнутых желтых лапах.
Ярдах в пятидесяти к востоку низкорослый старый кедр кривился скрюченным стволом на краю обрыва. Эйлас привязал веревку широким свободным кольцом там, где ствол прогибался над пропастью, на конце веревки соорудил петлю, затянул петлю под ягодицами и, крепко держась за туго натянутую веревку, стал понемногу травить ее, спускаясь по утесу лицом к дереву, спиной к обрыву. Почувствовав под ногами землю, Эйлас принялся раскачивать веревку, заставляя ее перемещаться к вершине кедра, пока та не соскочила, после чего смотал ее и перекинул через плечо.
Ворон ждал все в той же позе, наклонив голову набок, готовый столкнуть валун. Эйлас бесшумно подкрался к валуну с другой стороны и ткнул его концом меча. Валун накренился и обрушился, что вызвало у ворона отчаянные жалобные восклицания.
Эйлас продолжил спуск к подножию горы Габун.
Впереди деревья затеняли русло реки Сисс. Эйлас остановился. Где-то здесь должна была устроить засаду ведьма. Самым удобным местом для этого, судя по всему, служила густая поросль лещинника — до нее оставалось спуститься лишь на сотню ярдов. Он мог обойти эти заросли и переплыть реку выше или ниже по течению вместо того, чтобы переходить ее вброд.
Не спускаясь дальше по тропе, Эйлас поднялся повыше и, стараясь по возможности передвигаться за прикрытиями, направился к берегу реки ниже по течению, описывая широкий полукруг. Заросли ивняка не позволяли, однако, добраться до воды; пришлось возвращаться к броду. Ничто не шевелилось ни на берегу, ни в кустах лещинника. Но Эйлас чувствовал нараставшее напряжение. Тишина действовала на нервы. Он остановился, чтобы снова прислушаться, но услышал только шум бегущей по камням воды. С мечом в руке он снова стал продвигаться выше по течению, шаг за шагом… У самого брода на ветру покачивался высокий камыш. Но ветра не было! Быстро повернувшись, Эйлас встретился глазами с рыжей мордой ведьмы, притаившейся на корточках подобно гигантской лягушке. Она высоко выпрыгнула из камыша, но меч Эйласа встретил ее на лету и отсек ей голову. Торс с курьими ногами повалился, зарывшись в землю когтями; голова откатилась к краю воды. Эйлас столкнул ее мечом в реку. Подпрыгивая, как поплавок, голова с лисьей мордой унеслась вниз по течению. Торс поднялся на курьи ноги и стал бессмысленно бегать туда-сюда, размахивая руками, спотыкаясь и подпрыгивая. Постепенно передвигаясь таким образом куда-то наискось и вверх, в конце концов он перевалил через плечо горы Табун и скрылся из поля зрения.
Уже начинало смеркаться. Эйлас промыл меч чистой горной водой, перешел реку вброд и вернулся в селение Нижний Освий незадолго до наступления темноты. Поужинав хлебом с ветчиной, он выпил добрую пинту вина и сразу поднялся к себе в комнату.
Оказавшись в темном помещении, он вынул из поясной сумки серый граненый камень Мургена. Камень бледно светился, как светилось бы отверстие в стене, если бы начинался туманный пасмурный день. «Не слишком лучезарная драгоценность», — подумал Эйлас. Отвернувшись, однако, он успел заметить краем глаза странную, не оставившую послесвечения вспышку — явление, которому он не сумел найти название.
Несколько попыток повторить это ощущение ни к чему не привели, и через некоторое время он заснул.
Глава 21
Через четыре ничем не примечательных дня Эйлас вернулся в Тон-Тимбл. Здесь он купил пару упитанных куриц, копченый окорок, соленый свиной бок и четыре фляги красного вина. Упаковав часть провизии в седельные сумки, он привязал остальное к седлу и выехал на север в Глимвод, чтобы навестить Грайта и Уайну.
Грайт вышел из хижины ему навстречу. Заметив запасы продуктов, старый дровосек позвал жену: «Уайна, разводи огонь! Сегодня мы пируем, как лорды!».
«Мы хорошо закусим и выпьем на славу, — согласился Эйлас. — Тем не менее, я должен прибыть на Придурковатую поляну завтра утром, непременно до рассвета».
Хозяева и щедрый гость поужинали курицей, жареной на вертеле, фаршированной перловой кашей с луком, подовым пирогом, пропитавшимся жиром, стекавшим с курицы, и тушеной в горшке огородной зеленью с салом и кресс-салатом.
«Если б я так набивал брюхо каждый вечер, мне и в голову не пришло бы рубить дрова каждое утро!» — заявил Грайт.
«Когда наступит такое времечко?» — вздохнула У айна.
«Кто знает? Может быть, скорее, чем вы думаете, — сказал Эйлас. — Но я устал, а мне нужно встать до зари».
За полчаса до рассвета Эйлас уже стоял на Придурковатой поляне. Он ждал в сумрачных тенях под деревьями, пока первый проблеск восходящего солнца не показался на востоке, постепенно озарив сначала мокрую от росы траву, а затем и граненый камень у него на ладони. Приближаясь к пологой возвышенности посреди поляны, принц даже не услышал, а скорее ощутил какое-то щебетание, переливчатые трели — слишком высокие, едва уловимые человеческим ухом. Что-то шлепнуло его по руке, державшей камень; Эйлас сжал драгоценность в кулаке. Невидимые пальцы дергали его за мочки ушей и за волосы; шапку сорвали у него с головы и высоко подбросили в воздух.
Эйлас мягко и спокойно произнес: «Глубокоуважаемые феи! Не обращайтесь со мной, как с незваным гостем. Я — Эйлас, отец Друна, которого вы любили и воспитывали».
На какое-то время наступило безмолвие. Продолжая идти к пригорку посреди поляны, Эйлас остановился ярдах в двадцати от него.
Поросшая травой возвышенность внезапно затуманилась; дрожа и волнуясь, как полупрозрачный зеркальный занавес, она стала наполняться образами то близкими, то убегавшими вдаль, то внезапно четкими, то расплывчатыми и пропадавшими.
От холма к ногам Эйласа развернулась красная ковровая дорожка. На ковер выступил эльф — чуть ниже среднего человеческого роста, с бледно-бежевой, отливающей оливково-зеленым блеском кожей. Плечи его покрывала алая мантия с подолом из горностаевых шкурок с головами; он был обут в зеленые бархатные туфли. Голову эльфа увенчивала хрупкая ажурная корона из золотых прожилок. Справа и слева от него на грани зрительного восприятия то и дело появлялись, но никак не становились четко различимыми другие эльфы и феи.
«Перед тобой король Тробиус! — провозгласил эльф. — Ты отец нашего возлюбленного Друна?»
«Именно так, ваше величество».
«В таком случае наше благоволение частично распространяется и на тебя; тебе не причинят вреда в Щекотной обители».
«Благодарю вас, ваше величество».
«Не нужно благодарности, твое посещение делает нам честь. Что ты держишь в руке?»
«Ваше величество, это магический талисман невероятной ценности!»
Кругом зашептали, забормотали голоса фей: «Действительно… пламенный самоцвет… потустороннего оттенка…»
«Я хотел бы взять его!» — повелительно произнес Тробиус.
«Ваше величество! Как правило, я не посмел бы не выполнить ваш приказ, но меня строго предупредили, что я не должен расставаться с этим камнем, пока не станет очевидной причина моего визита. Я хочу, чтобы мне вернули моего сына, Друна, целым и невредимым — только в таком случае и только тогда я смогу предоставить самоцвет в ваше распоряжение».
Бормотание фей приняло удивленный и неодобрительный характер: «Упрямый, капризный субъект! А, таковы все смертные! Нельзя доверять их учтивости… скользкие, бледные родичи крыс…»
Король Тробиус ответил: «К сожалению должен сообщить, что Друн уже нас покинул. Он начинал взрослеть, и мы были вынуждены с ним расстаться».
Эйлас едва не пошатнулся от изумления: «Но ему еще двух лет не исполнилось!»
«В обители фей время то лениво порхает, то стремительно летит, как муха-однодневка. Когда Друн уходил, по вашему летосчислению ему было примерно девять лет».
Эйлас молчал.
«Будь любезен, отдай мне блестящую безделушку!» — стал уговаривать его король эльфов таким тоном, каким доярка уговаривает непослушную корову стоять спокойно.
«Я могу уступить ее только в обмен на моего сына».
«Такой обмен практически невозможен. С тех пор, как Друн ушел из обители, прошло много дней и ночей. А теперь… — тут голос короля Тробиуса стал жестким и суровым, — выполняй приказ, или ты никогда не увидишь своего сына!»
Эйлас дико рассмеялся: «Я никогда его не видел! Что я потеряю?»
«Мы можем превратить тебя в барсука», — певуче и насмешливо произнес кто-то у самого уха.
«Или рассеять тебя по ветру, как пух молочая!»
«Может быть, ты хочешь стать воробышком с оленьими рожками?»
Эйлас обратился к повелителю фей: «Вы обещали мне благоволение и заверяли, что здесь никто не причинит мне вред. А теперь мне угрожают! Как можно доверять вашему слову?»
«Мое слово непреложно, как законы природы!» — звучно заявил Тробиус, встречая удовлетворенными короткими кивками доносившиеся со всех сторон отклики подданных, выражавшие безоговорочную поддержку.
«В таком случае мне остается только повторить свое условие: сказочный самоцвет в обмен на моего сына».
Пронзительный голос перекричал другие возмущенные восклицания: «Этому не бывать, потому что это принесло бы Друну удачу! А я его ненавижу, ненавижу, ненавижу! Я напустил на него порчу!»[20]
«И на какой срок ты напустил на него порчу?» — нежнейшим тоном спросил король Тробиус.
«Э-э, гм… на семь лет».
«В самом деле? Это обстоятельство чрезвычайно меня удручает. Фалаэль! Семь лет любой нектар будет сводить тебе скулы, как выедающий зубы уксус! Семь лет все вокруг тебя будет вонять, но ты не найдешь источник вони! Семь лет обессилевшие крылья не смогут поднимать тебя в воздух, а ступни твои будут проваливаться в любую землю мягче камня, потому что ноги станут тяжелее свинцовых! Семь лет ты будешь выносить из обители весь мусор, все помои и все отходы! Семь лет у тебя будет чесаться пузо, и зуд не пройдет, сколько бы ты ни чесался! И семь лет тебе запрещено смотреть на чудесную новую драгоценность».
Последнее наказание, по-видимому, уязвило Фалаэля больше всех прочих: «О нет, только не запрещайте мне любоваться самоцветом! Добрый король Тробиус, я не заслужил такое проклятие! Это мой любимый цвет! Я не могу без него жить!»
«Приговор обжалованию не подлежит! Пошел вон!»
Эйлас спросил: «Так вы вернете мне Друна?»
«Ты хочешь, чтобы я объявил войну Трехполынной, Святопустной и Росистовражной обителям? Или любому другому королевству фей, хранящему тайны Тантревальского леса? Проси разумную цену за камешек у тебя в руке. Флинк!»
«Здесь, ваше величество».
«Каким образом мы могли бы удовлетворить ходатайство принца Эйласа?»
«Мы могли бы предложить ему, ваше величество, непогрешимый компас — талисман вроде того, что носил с собой сэр Чиль, знаменитый рыцарь-эльф».
«Превосходная идея! Флинк, изобретательности тебе не занимать! Ступай, приготовь талисман сию же минуту!»
«Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество — сию же минуту!»
Эйлас демонстративно опустил руку с зажатым в ней самоцветом в поясную сумку: «Что такое «непогрешимый компас»? О чем вы толкуете?»
Подле короля эльфов послышался пронзительный, запыхавшийся голос Флинка: «Вот, ваше величество! Еще одно замечательное достижение, прилежно изобретенное по вашему приказу!»
«Когда я говорю, что время не ждет, Флинк торопится, Флинк поспевает! — доверительным тоном поведал Эйласу король Тробиус. — Когда я говорю «сию минуту», он понимает, что я имею в виду не завтрашний день».
«Именно так! — пыхтя, подтвердил Флинк. — Но мне пришлось порядком потрудиться, чтобы принц Эйлас был доволен! И любое слово похвалы с его стороны станет для меня достаточным вознаграждением!»
«Чего еще ожидать от молодчины Флинка? — дружески подмигнул Эйласу король эльфов и фей. — Бескорыстный добряк Флинк!»
«Меня интересует не Флинк, а мой сын Друн. Вы собирались мне его вернуть».
«Лучше того! Непогрешимый компас послужит до конца твоих дней и всегда будет указывать туда, где находится принц Друн. Смотри!» — король Тробиус продемонстрировал предмет неправильной формы размером с кулак, вырезанный из орехового капа и подвешенный на цепочке. Выступ на предмете заканчивался острым зубом.
Поворачивая цепочку, король Тробиус обратил внимание Эйласа на постоянство ориентации талисмана: «Видишь, куда показывает белый зуб, вырванный у феи? В этом направлении находится твой сын. Непогрешимый компас никогда не ошибается и гарантирован навечно. Бери его! С этим инструментом ты непременно найдешь своего сына!»
Эйлас с негодованием отвернулся: «Талисман указывает на север, в глубину леса. Там бродят только феи и безрассудные глупцы. Ваш «непогрешимый компас» безошибочно приведет меня к смерти — или к телу погибшего Друна».
Король Тробиус изучил показания прибора: «Твой сын жив — в противном случае зуб не стал бы так быстро поворачиваться в одну и ту же сторону. А по поводу твоей безопасности могу заметить только одно: опасность угрожает везде и всегда — как тебе, так и мне. Чувствуешь ли ты себя в безопасности, когда ходишь по улицам Лионесса? Подозреваю, что нет. Безопасен ли для тебя Домрейс, где собирается воцариться принц Трюэн? Опасность вездесуща, как воздух, которым мы дышим. Зачем трепетать при мысли о дубине огра или о пасти осципа? Все смертные смертны».
«Могу только повторить, что мой сын должен вернуться ко мне, целый и невредимый. А это значит, что не должно быть никакой порчи, приносящей неудачу; это значит, что Друн должен быть со мной, в полной безопасности».
«В разумных пределах все возможно, — отозвался король Тробнус. — Фалаэль снимет порчу. А к Друну тебя приведет наш волшебный прибор. Мы гарантируем, что ты найдешь сына живым и здоровым. Бери же талисман!» Повелитель Щекотной обители вложил цепочку с компасом в руку Эйласа — и тот разжал кулак, державший самоцвет. Тробиус схватил драгоценный камень и поднял его над короной: «Он наш!»
Со всех сторон послышались вздохи облегчения, восхищения, ликования: «А! Смотрите, как он сияет! Болван, простофиля! За такое сокровище он мог бы потребовать летучий корабль или паланкин с носильщиками-грифонами и прекрасными наложницами! Или замок с двадцатью башнями на Туманном Лугу! Дурень, что и говорить!»
Феерические видения начинали дрожать и блекнуть. Фигура короля Тробиуса теряла четкость очертаний. «Подождите!» — закричал Эйлас. Он схватил край алой мантии короля эльфов: «Как насчет порчи? Вы обещали, что ее не будет!»
Флинк ошеломленно отлетел в сторону: «Смертный, ты позволил себе прикоснуться к королевскому одеянию! Нарушение этикета, которому нет искупления!»
«Ваше слово непреложно, как законы природы! — настаивал Эй-лас. — Заклятию должен быть положен конец!»
«Как я от него устал! — вздохнул король Тробиус. — Что ж, ничего не поделаешь, придется этим заняться. Фалаэль! Да-да, ты самый! Я вижу, ты яростно расчесываешь пузо. Не поможет! Сними порчу, и у тебя перестанет чесаться живот».
«На карту поставлена моя честь! — вскричал Фалаэль. — Что про меня подумают? Кто я буду после этого? Бахвал и пустобрех!»
«Ты и так уже бахвал и пустобрех, никто не заметит разницы».
«Пусть извинится за насмешливые взгляды у меня за спиной!»
«Как его отец, я могу выступить в качестве представителя интересов Друна и принести его глубочайшие извинения за любые поступки, взгляды или жесты, послужившие причиной вашего недовольства», — заверил эльфа Эйлас.
«В конце концов, с его стороны было нехорошо так ко мне относиться».
«Разумеется! Вы очень чувствительны и справедливы».
«В таком случае должен напомнить его величеству Тробиусу, что порчу напустил он, а не я. Я всего лишь обманул Друна, заставив его обернуться».
«Так ли это?» — потребовал объяснений у подданных король эльфов и фей.
«Увы, это так», — подтвердил Флинк.
«В таком случае не могу ничего сделать. Королевская порча неизгладима».
«Тогда отдайте самоцвет! — воскликнул Эйлас. — Вы не выполнили условия сделки».
«Я обещал сделать все возможное в разумных пределах, и я это сделал. Требовать большего неразумно. Флинк! Эйлас мне порядком надоел. С какой стороны он схватил мою мантию — с северной, восточной, южной или западной?»
«С западной, ваше величество».
«Ах так, с западной? Что ж, причинять вред мы принцу не можем, но это не значит, что мы не можем от него избавиться безвредным способом. Например, переместив его на запад — так как он, по-видимому, предпочитает это направление — и как можно дальше. Займись-ка этим, Флинк!»
Неведомая сила подхватила Эйласа и унесла в небо. Порывы ветра выли у него в ушах, солнце, облака и горы кувыркались в глазах. Оказавшись в зените дугообразной траектории, он стал падать в направлении сверкающей в солнечных лучах морской глади и опустился на спину у самой полосы прибоя. «Могло быть и хуже! — произнес слегка захлебнувшийся от веселья голос. — Тебе не пристало обижаться.
Если бы мы в самом деле разозлились, запад мог бы оказаться на полмили дальше!»
Голос исчез. Пошатываясь, потрясенный Эйлас поднялся на ноги — он стоял в одиночестве на пустынном мысу неподалеку от какого-то города. Непогрешимый компас валялся рядом в песке; принц успел подобрать его прежде, чем набежавшая волна унесла волшебный прибор в море.
Эйлас собрался с мыслями. Судя по всему, он очутился на Прощальном мысу, на западной окраине Лионесского королевства. Значит, город неподалеку — Паргетта.
Эйлас поднял на цепочке непогрешимый компас. Зуб феи быстро повернулся, указывая на северо-восток.
Глубоко вздохнув, удрученный Эйлас побрел по пляжу к городу, ютившемуся под замком Малисс. Подкрепившись на постоялом дворе жареной рыбой с хлебом и поторговавшись с хозяином — что заняло целый час — Эйлас приобрел туповатого сивого жеребца преклонных лет, норовистого и непокладистого, но все же способного сослужить добрую службу в отсутствие чрезмерного принуждения; кроме того, что было немаловажно, жеребец обошелся относительно дешево.
Непогрешимый компас указывал на северо-восток; примерно в полдень Эйлас выехал по Старой дороге[21] вверх по долине реки Сиринкс к твердыням Троага, южной оконечности Тих-так-Тиха. Проведя ночь в безлюдном горном приюте, к вечеру следующего дня он прибыл в Нолсби-Севан, ярмарочный городок у пересечения трех важнейших путей — Сфер-Аркта, ведущего на юг в столицу Лионесса, Старой дороги и Ульфского проезда, петлявшего на север в Ульфляндию мимо крепости Кауль-Боках.
Эйлас остановился в гостинице «Белая лошадь», и утром следующего дня отправился на север по Ульфскому проезду, настойчиво погоняя не желавшего переступать ногами жеребца. У принца еще не было никаких определенных планов — обстоятельства не позволяли предугадать дальнейшие события. Он намеревался добраться до границы Южной Ульфляндии, то есть до Кауль-Бокаха, а затем спуститься в Даот по Тромпаде, каким-нибудь образом оставив в стороне Тинцин-Фюраль. На перекрестке Кампердилли он мог свернуть с Тромпады на Восточно-западную дорогу, которая, если доверять «непогрешимому компасу», должна была привести его прямо к Друну — если семилетнее заклятие допускало возможность такой удачи.
Проехав несколько миль, Эйлас догнал караван странствующих торговцев, направлявшихся в Исс и в города вдоль побережья Южной Ульфляндии. Принц присоединился к разномастной шайке, чтобы не проходить в одиночку пограничную заставу в Кауль-Бокахе — одинокие путники всегда привлекают особое внимание.
В Кауль-Бокахе их ждали тревожные вести, принесенные беженцами с севера. Ска опять заполонили Северную и Южную Ульфляндию, практически отрезав от мира Оэльдес, столицу короля Орианте и его бедствующего двора — непонятно было только, по каким причинам ска так долго проявляли снисходительность по отношению к беспомощному Орианте. Другая орда ска продвинулась на восток к границе Даота и дальше, чтобы захватить знаменитую крепость Поэлитетц, контролировавшую высоты над Равниной Теней.
Для дежурного сержанта на заставе в Кауль-Бокахе стратегия ска не составляла тайны: «Они собираются поглотить Ульфляндию, Северную и Южную, как щука заглатывает карася. Какие могут быть сомнения? Понемножку, помаленьку — откусят кусочек здесь, погрызут там — и глядишь, черный флаг уже развевается от Мраморной Головы до мыса Тэй, а в один прекрасный день они осмелятся напасть и на Исс с долиной Эвандера, хотя вряд ли им удастся взять Тинцин-Фюраль». Сержант поднял руку, упреждая критические замечания: «Ладно, ладно, сам знаю! Щука заглатывает карася разом, а не по кусочку. Но в конечном счете результат один и тот же!»
Несколько обескураженные, бродячие торговцы посоветовались в осиновой роще и решили, соблюдая все предосторожности, все-таки добраться по меньшей мере до Исса.
В пяти милях дальше по дороге караван встретился с целой толпой крестьян — одни ехали верхом на лошадях или мулах, другие на деревенских телегах, доверху нагруженных домашней утварью; иные шли пешком с детьми и даже с грудными младенцами на руках — всех этих беженцев или погорельцев, как они сами себя называли, набеги ска заставили покинуть их селения. По их словам, полчище черных всадников уже нахлынуло на Южную Ульфляндию, сметая все на своем пути, порабощая мужчин и женщин, разрушая и сжигая до тла крепости и замки ульфских баронов.
И снова торговцы, уже не на шутку перепуганные, стали советоваться — и снова решили дойти хотя бы до Тинцин-Фюраля. «Но дальше мы не сделаем ни шагу, пока не убедимся в безопасности! — заявил старейший и самый уважаемый участник каравана. — Не забывайте, что за проход в долину Эвандера придется платить герцогскую пошлину».
«Тогда вперед! — заключил другой. — К Тинцин-Фюралю, а там посмотрим, как обстоят дела».
Караван снова двинулся в путь, но почти сразу же столкнулся со следующей толпой беженцев, поведавшей еще более поразительные новости: армия ска достигла подножия Тинцин-Фюраля и осадила герцогский замок.
Больше не было речи о том, чтобы продолжать путь; торговцы повернули назад, твердо намеренные вернуться быстрее, чем они шли на север.
Эйлас остался один на пустынной дороге. В пяти милях впереди, за поворотом долины притаился Тинцин-Фюраль. Принцу оставалось только найти какую-то тропу в обход замка, поднимавшуюся через горную гряду и снова спускавшуюся к Тромпаде.
В узком и глубоком овраге, сплошь заросшем кустарниковым дубом и низкорослым кедром, Эйлас спешился и повел жеребца под уздцы вверх по склону, доверившись едва заметной тропинке. Плотная жесткая растительность мешала продвижению, неустойчивые камни срывались под ногами, а строптивый жеребец испытывал явное отвращение к альпинизму. За первый час принцу удалось одолеть только примерно милю. Еще через час он выбрался на гребень отрога центрального хребта. Теперь идти стало легче, и тропа вилась примерно параллельно видневшейся внизу дороге, но постоянно поднималась к горе с плоским навершием, известной под наименованием Так-Тор — самому выдающемуся зубцу естественной стены, заслонившей половину неба.
Тинцин-Фюраль должен был находиться где-то поблизости. Остановившись, чтобы перевести дыхание, Эйлас прислушался — ему показалось, что откуда-то доносятся отголоски возгласов. Задумчиво продолжив путь, он старался по возможности держаться в тени прикрытий. По его представлению, замок Тинцин-Фюраль занимал скальную возвышенность посреди верховьев долины Эвандера, непосредственно за Так-Тором. И, судя по всему, он подходил к осадной линии ближе, чем намеревался.
Сумерки застали его в сотне ярдов под вершиной, в небольшой ложбине, надежно спрятанной перелеском мохнатых горных лиственниц. Нарубив ветвей, Эйлас соорудил постель, привязал жеребца длинной веревкой к стволу у сочившегося родника и закусил хлебом с сыром из седельной сумки. Приподняв висевший на поясе непогрешимый компас, принц убедился в том, что острие прибора все еще указывало на северо-восток — пожалуй, теперь слегка отклонившись к востоку.
Спрятав волшебный инструмент в поясной сумке, Эйлас засунул сумку и седельные тюки поглубже в заросли лавра и решил подняться на хребет, чтобы осмотреть окрестности. Небо еще не совсем потемнело, а из-за непроглядных черных просторов Тантревальского леса всходила чудовищных размеров полная луна. Нигде не было никаких проблесков костра, факела или фонаря.
Эйлас решил, что лучше всего было взобраться на плоскую вершину — до нее оставалась лишь сотня ярдов. Благодаря яркому лунному свету он заметил нечто вроде протоптанного следа; здесь уже ходили другие, хотя их мог привести сюда совсем другой маршрут.
Стараясь придерживаться тропы, Эйлас поднялся на вершину, где обнаружил обширную площадку неправильной формы, шириной ярдов тридцать или сорок; в центре площадки неожиданными безмолвными силуэтами чернели в лунном свете каменный алтарь и пять дольменов.
Опасливо обходя алтарь стороной, Эйлас пересек площадку, направляясь к противоположному краю, отвесно обрывавшемуся над долиной. Тинцин-Фюраль оказался так близко, что с вершины можно было бросить камень и попасть в крышу ближайшей башни. Замок был ярко освещен, словно в нем устроили торжество, окна горели золотистыми огнями. Вдоль всего хребта за крепостью мерцали красными и оранжевыми отблесками сотни небольших костров; между кострами передвигались высокие мрачные фигуры — их численность Эйлас не мог оценить даже приблизительно. За походными кострами, едва различимые в отсветах пламени, виднелись угрожающие каркасы четырех передвижных метательных машин. Осада, предпринятая ска, явно не была случайной или наспех организованной вылазкой.
Далеко внизу, в пропасти под ногами Эйласа, дрожали смутные отражения огней в водах Эвандера. Перед воротами замка находился освещенный факелами парадный плац, теперь опустевший. Еще несколько параллельных рядов огней отмечали парапеты стены над узким ущельем в верховьях долины; так же, как и на плаце, на стене не было заметно никакого движения.
Примерно в миле к западу, ниже по долине, виднелась еще одна россыпь походных костров — судя по всему, второй лагерь ска.
В открывшемся взору ночном пейзаже ощущалось жутковатое роковое величие, наполнившее Эйласа трепетом. Некоторое время он стоял, как завороженный, затем отвернулся и спустился в лунном свете к своему собственному походному лагерю.
Ночь выдалась необычно холодная. Эйлас лежал на подстилке из ветвей лиственницы, дрожа под плащом и потником. Через некоторое время ему удалось заснуть, но чутким и тревожным сном — он то и дело открывал глаза, прослеживая продвижение луны по небосклону. Когда луна уже наполовину спустилась к западному горизонту, Эйлас услышал далекий крик, похожий на отчаянный возглас женщины с низким голосом — что-то одновременно напоминавшее вой и стон — звук, заставивший его поежиться. Эйлас поглубже зарылся в подстилку и поплотнее завернулся. Прошло несколько минут — звук не повторился. В конце концов принц погрузился в оцепенение беспамятства и проспал дольше, чем намеревался: проснулся он только тогда, когда лучи восходящего солнца прикоснулись к лицу.
С трудом поднявшись на ноги и разминая конечности, Эйлас сполоснул лицо в роднике и стал размышлять о том, что следовало делать дальше. Тропа, ведущая на плоскую вершину, вполне могла спускаться к Тромпаде, что было бы чрезвычайно удобно, если бы удалось избежать встречи со ска. Эйлас решил вернуться на вершину, чтобы еще раз изучить местность при дневном свете. Захватив с собой ломоть хлеба и головку сыра, чтобы подкрепиться по пути, он взобрался к площадке с алтарем и дольменами. Ниже, по бокам вершины, горбились хребты и торчали зубчатые пики, разделенные ущельями и волнистыми отрогами, спускавшимися почти к самому лесу. Насколько можно было судить, тропа действительно спускалась к Тромпаде, то есть позволяла обойти осажденный замок.
Этим ясным солнечным утром свежий воздух наполняли сладостные ароматы горной растительности — вереска, утесника, розмарина, кедровой хвои. Эйлас прошел к переднему краю вершины, чтобы посмотреть, как продвигалась осада Тинцин-Фюраля. Принц понимал, что наблюдает событие чрезвычайной важности: если бы ска удалось захватить и Поэлитетц, и Тинцин-Фюраль, тем самым они стали бы повелителями Ульфляндии, не знающими соперников.
Приближаясь к краю обрыва, Эйлас опустился на четвереньки, чтобы его силуэт не выделялся на фоне неба; у самого края он двигался уже ползком и наконец заглянул в ущелье. Почти перед самыми глазами на крутой скале возвышался замок Тинцин-Фюраль — близко, но не так близко, как казалось ночью, когда он думал, что мог бы закинуть камень на крышу башни. Теперь стало ясно, что до замка вряд ли долетела бы даже стрела, выпущенная из дальнобойного лука. На крыше самой верхней башни была устроена терраса, защищенная парапетами. Седловина хребта соединяла замок с противоположными утесами, где подпорная каменная стена образовывала ближайшую к замку командную высоту — оттуда вполне можно было обстреливать замок из арбалетов. Эйлас подумал, что со стороны Фода Карфилиота было безрассудной дерзостью оставить такую площадку без охраны — достопримечательный факт! Теперь эта высота кишела бойцами ска. На них были стальные полусферические шлемы и черные кожаные куртки с длинными рукавами; ска шевелились с мрачным целеустремленным проворством черных бродячих муравьев. Если король Казмир надеялся заключить союз или хотя бы перемирие со ска, отныне его надежды рассыпались в прах, так как нападение ска на замок Карфилиота было равнозначно объявлению войны Лионессу.
Этим солнечным утром и замок, и долина Эвандера казались сонными и ленивыми. Никто не распахивал поля, никто не ехал по дороге — и отрядов Карфилиота тоже не было видно. Прилагая чрезвычайные усилия, ска протащили по болотистым пойменным лугам и вверх по горному склону, а затем вдоль хребта, высившегося за Тинцин-Фюралем, четыре большие катапульты. Сегодня, пока принц наблюдал за происходящим, ска передвинули эти механизмы ближе к замку. Массивные метательные машины позволяли бомбардировать крепость стофунтовыми валунами, обрушивая зубцы парапетов и пробивая бреши в амбразурах, то есть постепенно сокрушать стены и, после длительной канонады, снести всю верхнюю башню. Если инженеры ска были достаточно компетентны, а их снаряды отличались примерно одинаковыми размерами и массой, точность обстрела на таком расстоянии могла быть убийственной.
Вскоре катапульты выдвинули на самый край командной высоты над Тинцин-Фюралем.
Карфилиот собственной персоной вышел прогуляться на террасу в бледно-голубом утреннем халате — он явно только что поднялся с постели. Лучники ска тут же выбежали вперед и выпустили шквал стрел, с пением пролетевших крутыми дугами над ущельем. Раздраженно нахмурившись — враг нарушил привычный распорядок его жизни — Карфилиот укрылся за зубцом парапета. Три наемника герцога появились на крыше и быстро установили вдоль парапетов ограждение из металлической сетки, чтобы стрелы ска не мешали его сиятельству прогуливаться и дышать свежим воздухом. Ска наблюдали за происходящим в некотором замешательстве, обмениваясь ироническими замечаниями и продолжая загружать балласт на катапульты.
Эйлас знал, что ему следовало спешить, но не мог заставить себя уйти. Сцену подготовили, занавес подняли, актеры появились — вот-вот должно было начаться драматическое представление. Ска вращали вороты лебедок — толстые брусья катапульт напряженно гнулись, издавая стоны и скрип, тяжелые каменные снаряды устанавливали в метательных желобах. Опытные арбалетчики регулировали винты, прицеливаясь с учетом силы и направления ветра. Все было готово для первого залпа.
По-видимому, Карфилиот внезапно осознал опасность, угрожавшую его башне. Раздраженно махнув рукой, он отдал какой-то приказ, бросив несколько слов через плечо. Каменная стена, подпиравшая командную высоту и стоявшие на ней катапульты, обрушилась. Метательные машины и снаряды полетели в пропасть вперемешку с остатками каменной кладки, лучниками, арбалетчиками, инженерами и прочими ска. Они падали долго, как в кошмарном сне: все ниже и ниже, переворачиваясь и кружась в воздухе, а затем, в самой глубине долины, отскакивали от скал и скатывались по склонам. Наконец все замерло. На дне долины лежало отвратительное месиво из камней, бревен и переломанных тел.
Карфилиот еще раз прошелся по террасе и вернулся в свои апартаменты.
Ска, скорее суровые, нежели разгневанные, принялись оценивать ситуацию. Эйлас отполз от края обрыва, чтобы не попадаться на глаза. Ему давно пора было отправиться в путь и уйти как можно дальше и как можно быстрее. Обернувшись, Эйлас с новым подозрением взглянул на каменный алтарь посреди площадки. Карфилиот явно любил изобретать ловушки. Почему бы он оставил незащищенным столь удобный для неприятеля наблюдательный пункт? Охваченный тревогой, Эйлас бросил последний взгляд на Тинцин-Фюраль. Рабочие бригады ска, явно рабы, затаскивали бревна на гребень хребта. Потеряв катапульты, ска не отказались от осады. Эйлас понаблюдал за происходящим пару минут, после чего повернулся спиной к обрыву и оказался лицом к лицу с семью фигурами в черной форме ска — сержантом и шестью бойцами; бойцы натянули тетиву луков.
Эйлас поднял руки вверх: «Я всего лишь путник — позвольте мне идти своей дорогой».
Высокий сержант со странным диковатым лицом презрительно крякнул: «Здесь, на вершине? Ты шпион!»
«Шпион? Чей шпион? Что я мог бы кому-нибудь сообщить? Что ска осадили Тинцин-Фюраль? Я взобрался сюда, чтобы найти безопасный обход».
«Теперь ты в безопасности. Пошли! Даже двуногий[22] может быть полезен».
Ска отняли у Эйласа меч и надели ему на шею веревочную петлю. Его отвели вниз по ложбине с вершины Так-Тора, а затем наверх по хребту, в лагерь ска. С него сорвали одежду, его обрили наголо и заставили вымыться, пользуясь желтым мылом и ледяной водой, после чего ему выдали новые штаны и балахон из серой сермяги. Как только он оделся, кузнец заклепал у него на шее чугунный ошейник с кольцом для цепи.
Четыре человека в серых блузах схватили Эйласа и положили лицом вниз поперек бревна. С него стянули штаны; кузнец принес раскаленное докрасна чугунное тавро, и на правой ягодице Эйласа выжгли клеймо. Он услышал шипение горящей плоти и почувствовал запах жженого мяса — его тут же вырвало, что заставило людей в серых блузах отскочить с ругательствами, но они вернулись и продолжали его держать, пока ему на ягодицу не наложили пластырь. После этого Эйласа поставили на ноги.
Сержант-ска подозвал его: «Надень штаны, иди сюда!»
Эйлас подчинился.
«Имя?»
«Эйлас».
Сержант записал имя в журнал: «Где родился?»
«Не знаю».
Сержант снова записал ответ, а затем поднял голову: «Сегодня тебе повезло. Можешь считать себя скалингом, то есть служителем ска, уступающим благородством только урожденным ска. Насилие по отношению к ска и другим скалингам, половые извращения, неумение содержать себя в чистоте, неподчинение, строптивое, вызывающее, дерзкое и непристойное поведение не допускаются. Забудь прошлое — оно не более, чем сон! Отныне ты — скалинг, тебе полагается жить так, как живут ска. Ты закреплен за бригадиром Тауссигом. Слушайся его, работай прилежно, и у тебя не будет причин жаловаться на жизнь. Вот Тауссиг — доложись ему немедленно».
Тауссиг, приземистый седой скалинг, не ходил, а скорее подпрыгивал; одна нога у него была прямая, а другая — кривая и укороченная. Тауссиг сопровождал приказы резкими жестами, прищуривая узкие бледно-голубые глаза, словно находился в состоянии хронического бешенства. Он быстро осмотрел Эйласа с головы до ног и пристегнул к кольцу на его ошейнике легкую длинную цепь: «Я — Тауссиг. Свое имя можешь забыть, оно ни к чему. Теперь ты — «номер шестой группы Тауссига». Когда я говорю «шестерка!», ты подбегаешь и выслушиваешь приказ. В моей бригаде строгая дисциплина. Мы соревнуемся в производительности с другими бригадами. Чтобы я был доволен, ты должен соревноваться и постоянно выполнять норму лучше, чем это делается в других бригадах. Все понял?»
«Я понял произнесенные слова», — ответил Эйлас.
«Неправильный ответ! Говори: «Так точно!»»
«Так точно!»
«Я уже чую в тебе недовольство, сопротивление. Смотри у меня! Я справедлив, но ничего не прощаю! Работай! Выполняй норму или даже перевыполняй, чтобы мы все получали премиальные. Будешь отлынивать и тухтеть — накажут не только тебя, но и меня. А это недопустимо! Иди, работай!»
Теперь, после поступления в него Эйласа, подразделение Тауссига было полностью укомплектовано, то есть состояло из шести человек.
Тауссиг отвел бригаду вниз, в каменистое, раскаленное солнцем ущелье, и приказал затаскивать бревна на гребень хребта, а затем вниз по склону седловины — туда, где ска и скалинги вместе сооружали из бревен крытую галерею, ведущую к Тинцин-Фюралю. По этой галерее планировалось подвезти к стене замка таран. С парапетов лучники Карфилиота выискивали цели — в этом отношении скалинги их устраивали не меньше, чем ска. Как только кто-нибудь из работников оказывался без прикрытия, в него или рядом сразу же с жужжанием втыкалась стрела.
Когда крытый проход достиг середины перемычки-седловины между замком и хребтом, бойцы Карфилиота водрузили на башню метательную машину и принялись бомбардировать бревенчатое сооружение тяжелыми валунами, но тщетно — упругие бревна, хитроумно соединенные, выдерживали обстрел. Ударяясь о бревна, камни сдирали кору, разбивали в щепы поверхностный слой дерева и скатывались, прыгая по скалам, вниз в ущелье.
Эйлас быстро обнаружил, что его товарищи по бригаде стремились к повышению показателей Тауссига не больше него самого. Разумеется, Тауссиг, хромая и подпрыгивая, бегал вокруг да около в лихорадочном возбуждении, непрестанно подбадривая рабов наставлениями, угрозами и оскорблениями: «Давай-ка, подопри его плечом, пятерка! Тащите, тащите! У вас руки отвалились, что ли? Трешка, бездельник! Тащи! Шестерка, я за тобой слежу! Знаю я твою породу! Уже отлыниваешь?» Насколько мог судить Эйлас, команда Тауссига не уступала достижениями другим, и он безразлично пропускал мимо ушей понукания бригадира. Утренняя катастрофа, весь масштаб которой принц только начинал ясно осознавать, притупила его чувства.
К полудню скалингам принесли хлеб и баланду. Эйлас сидел, опираясь на левую ягодицу, в состоянии замороченного оцепенения. Все утро Эйлас работал в паре с Ейном, молчаливым уроженцем Северной Ульфляндии лет сорока. Жилистый и длиннорукий, с жесткими темными волосами и морщинистым огрубевшим лицом, Ейн не отличался высоким ростом или атлетическим телосложением. Понаблюдав несколько минут за сидящим в неподвижности Эйласом, Ейн хрипло посоветовал: «Ешь, парень, подкрепись! Не размышляй! От воспоминаний одна печаль».
«У меня есть дела, о которых нельзя забывать».
«Забудь дела! Началась новая жизнь».
Эйлас покачал головой: «Только не для меня».
Ейн крякнул: «Если попробуешь бежать, всех в бригаде высекут и всем урежут пайку, в том числе Тауссигу. Так что каждый следит за всеми и все за каждым».
«И никто не бежит?»
«Случается, но редко».
«А ты? Никогда не пытался бежать?»
«Это труднее, чем ты думаешь. Побеги не обсуждают».
«И никто не получает свободу?»
«Отработав срок, получишь пенсию. Что ты будешь делать потом, никого не беспокоит».
«Какой срок?»
«Тридцать лет».
Эйлас застонал: «Кто главный среди ска?»
«Герцог Мертаз — вот он стоит… Ты куда?»
«Мне нужно с ним поговорить», — преодолевая боль, Эйлас поднялся на ноги и прошел туда, где высокий ска молча смотрел на Тинцин-Фюраль, вынашивая какие-то мрачные планы. Эйлас приблизился к нему: «Уважаемый господин, вы — герцог Мертаз?»
«Это я», — ска смерил Эйласа серо-зелеными глазами.
Эйлас старался говорить самым рассудительным тоном: «Уважаемый герцог, сегодня утром ваши солдаты схватили меня и надели мне на шею железный ошейник».
Герцог кивнул.
«В моей стране я отношусь к благородному сословию. Я не вижу причин, по которым со мной следует так поступать. Наши государства не находятся в состоянии войны».
«Ска находятся в состоянии войны со всем миром. Мы не ждем пощады от врагов и никого не щадим».
«Тогда я прошу вас не нарушать правила ведения войны и позволить мне заплатить выкуп, как полагается благородному пленнику».
«У нас недостает людей; нам нужен твой труд, а не твое золото. Сегодня на тебе поставили клеймо с датой. Ты прослужишь тридцать лет, после чего получишь свободу и щедрую пенсию. Если попытаешься бежать, тебя искалечат или убьют. Мы ожидаем таких попыток и бдительно следим за скалингами. Наши законы просты и недвусмысленны. Соблюдай их. Возвращайся к работе».
Эйлас вернулся туда, где его ждал Ейн: «И что же?»
«Он сказал, что я должен отработать тридцать лет».
Ейн усмехнулся и поднялся на ноги: «Тауссиг зовет!»
По речным лугам долины вереницами запряженных волами телег подвозили бревна, заготовленные в горах. Бригады скалингов затаскивали бревна на хребет; шаг за шагом бревенчатый проход удлинялся, как щупальце, протянувшееся по седловине к Тинцин-Фюралю.
Сооружение уже подступило к стенам замка. Бойцы Карфилиота сбросили с парапетов бурдюки с маслом и подожгли облитые маслом бревна горящими стрелами. С ревом взметнулось оранжевое пламя; пылающее масло глубоко проникало в дерево, растрескавшееся от многочисленных ударов. Всем, кто работал внизу, пришлось отступить.
Специально обученная бригада установила сооружение из листовой меди, создававшее защитный навес над деревянной галереей; после этого горящее масло стекало по крыше, не нанося ущерба.
Снова, шаг за шагом, бревенчатый проход подкрадывался к стенам Тинцин-Фюраля. В деятельности защитников замка тем временем наступил перерыв, казавшийся зловещим.
Передний конец крытой галереи уперся в крепостную стену. По широкому проходу подвезли таран, обитый чугуном. Галерея заполнилась воинами-ска, готовыми прорваться через брешь в стене. Откуда-то сверху, с башни, опустился качающийся на конце длинной цепи тяжелый чугунный шар; он нанес страшный удар по крытой галерее шагах в тридцати от стены, сметая в ущелье бревна, таран и бойцов ска — на куче бревен и переломанных тел, уже лежавшей на дне долины, образовалась еще одна.
На гребне хребта командиры ска стояли в лучах заходящего солнца, наблюдая за разрушением своего инженерного сооружения. В осадных работах наступил перерыв. Скалинги собрались в ложбине, чтобы укрыться от пронзительного западного ветра. Подобно другим, Эйлас сгорбился на корточках, спиной к ветру, наблюдая за силуэтами ска, двигавшимися на фоне темнеющего неба.
Ночью никакие дальнейшие действия против Тинцин-Фюраля не предпринимались. Скалинги промаршировали вниз по склону в лагерь, где их накормили горячей кашей с плавающими в ней кусками вяленой трески. Сержанты провели бригады к отхожей канаве, где рабам приказали снять штаны, присесть на корточки и одновременно испражниться. После этого они прошли вереницей мимо телеги, с которой каждый взял по грубому шерстяному одеялу. Скалингам предстояло ночевать на земле.
Изможденный Эйлас тут же забылся сном. Через два часа после полуночи он проснулся. Не понимая, что происходит, он приподнялся, собираясь встать, но упал — цепь, пристегнутая к железному ошейнику, резко остановила его. «Тихо там! — прорычал Тауссиг. — Меня не проведешь — в первую ночь все хотят сбежать!»
Эйлас опустился на одеяло и лежал, прислушиваясь. Холодный ветер шумел в скалах; бормотали, переговариваясь, часовые-ска и рабы, поддерживавшие огонь в походных кострах; кругом храпели и ворчали во сне скалинги. Эйлас вспомнил о своем сыне, Друне, скорее всего одиноком и беззащитном — может быть именно теперь, в эту минуту, он страдал от боли или ему угрожала опасность! Эйлас вспомнил о «непогрешимом компасе» эльфов, припрятанном в лавровых кустах на склоне Так-Тора. Жеребец, конечно, сорвется с привязи, когда проголодается… Эйлас вспомнил о предателе Трюэне и о бессердечном короле Казмире. Возмездие! Мщение! Ладони его вспотели от страстной ненависти… Прошло полчаса, и он снова уснул.
Незадолго до рассвета, в самое глухое время ночи, далекий треск и глухой удар — такой, будто где-то упало большое дерево — разбудил Эйласа во второй раз. Он неподвижно лежал, слушая, как отрывисто перекрикиваются ска.
На рассвете скалингов заставил вскочить на ноги оглушительный перезвон колокола. Угрюмые и заспанные, они сложили одеяла на телегу и посетили отхожее место, после чего предпочитавшие мыться воспользовались ледяной водой протекавшего рядом ручейка. Их завтрак ничем не отличался от ужина: каша с вяленой треской, кусок хлеба и кружка горячего мятного чая с перцем и вином, предназначенного оказывать бодрящее действие.
Тауссиг отвел бригаду на гребень хребта, и там стало понятно, чем был вызван предрассветный шум. Ночью защитники замка подцепили крюками часть крытой бревенчатой галереи, остававшуюся неразрушенной, натянули тросы с помощью установленных на башне лебедок и таким образом перевернули все сооружение, сбросив его с высоты ста ярдов на дно ущелья. Все усилия ска оказались тщетными; хуже того, все их материалы и осадные машины разбились в щепки. Тинцин-Фюраль при этом не понес никаких потерь.
Тем временем внимание ска сосредоточилось не на разрушенной галерее, а на армии, вставшей лагерем в трех милях ниже по долине. Лазутчики сообщали о четырех батальонах дисциплинированных бойцов ополчения посредников Исса и старейшин Эвандера — копейщиков, лучников, вооруженной пиками кавалерии и рыцарей — в общей сложности не менее двух тысяч человек. Еще ниже по долине в лучах утреннего солнца блестели латы и копья подтягивавшихся к лагерю дополнительных подразделений.
Прикидывая в уме, Эйлас пришел к выводу, что ска, осаждавшие замок, были не столь многочисленны, как показалось сначала — после вчерашних неудач у них в лучшем случае оставалась тысяча бойцов.
Тауссиг заметил интерес Эйласа к стратегическому противостоянию сил и недобро усмехнулся: «Не рассчитывай на битву, парень! Ничего не жди и не надейся! Ска воюют не ради славы, а только тогда, когда можно поживиться. Глупо рисковать они не станут, уверяю тебя».
«В любом случае им придется снять осаду».
«Это уже решено. Ска надеялись захватить Карфилиота врасплох, но просчитались. Он их оставил с носом, лукавый пес! В следующий раз дела обернутся по-другому, вот увидишь!»
«Я не намерен присутствовать при следующей осаде».
«Ого-го, это ты сейчас так говоришь! Я провел скалингом девятнадцать лет; мне поручили ответственную должность, а через одиннадцать лет будут выплачивать пенсию. Я не забиваю голову бесполезными надеждами!»
Эйлас презрительно смерил бригадира взглядом: «Похоже на то, что вам свобода действительно ни к чему».
Тауссиг сразу потерял охоту к болтовне: «Хватит! За такие разговорчики секут. Уже подают сигнал к отступлению — пошевеливайся!»
Ска, в сопровождении скалингов, спустились с хребта на горные луга Южной Ульфляндии. Эйлас еще никогда не видел такого ландшафта — их окружали пологие холмы, поросшие утесником и вереском, и столь же пологие долины, посеребренные паутиной холодных ручейков. На склонах холмов, как шрамы, выступали скальные обнажения; болотистые низины ощетинились непроходимым кустарником, среди которого местами темнели рощи. Завидев черные отряды, местные крестьяне разбегались кто куда. Возделанные земли по большей части забросили, хижины пустовали, каменные ограды начинали проседать, и в каждой щели пробивались ростки вездесущего дрока. Замки баронов ютились на неприступных скалах, свидетельствуя об опасностях клановой междоусобицы и ночных набегов. Многие такие крепости давно превратились в развалины — их каменная кладка уже пестрела пятнами лишайника. В других, еще населенных, часовые поспешно поднимали мосты и наблюдали с парапетов за проходившими мимо отрядами ска.
Холмы горбились со всех сторон, окруженные месивом черной земли и торфяными болотами. Тучи клубились над самой головой, иногда расходясь и пропуская радужные солнечные лучи, а затем снова смыкаясь в непрерывную пасмурную пелену. В этих местах почти никто не жил, кроме мелких фермеров-арендаторов, работников оловянных рудников и беглых преступников.
Переставляя ноги, Эйлас ни о чем не думал. Глаза его были сосредоточены на широкой потной спине и взъерошенных грязных волосах идущего впереди человека и на провисавшей цепи, соединявшей их ошейники. Принц ел по приказу и спал по приказу. Он не разговаривал ни с кем, кроме Ейна, да и с тем обменивался только парой ворчливых замечаний, когда они сидели рядом на корточках.
Колонна ска прошла всего лишь в полумиле от укреплений Оэльдеса, где правил король Орианте, издававший торжественные указы, редко выполнявшиеся, и проводивший большую часть времени в саду, играя с ручными белыми кроликами. При виде отрядов ска решетки ворот со стуком опустились, а на стенах выстроились лучники. Ска не обратили на них внимания и продолжали брести по дороге вдоль берега; рядом с брызгами разбивались о скалы атлантические валы.
Подъехал патруль ска, сообщивший вести, быстро распространившиеся по всей колонне ска и скалингов: король Орианте скончался в судорогах, и престол Северной Ульфляндии унаследовал слабоумный Квильси. Квильси разделял интерес отца к белым кроликам; про него рассказывали, что он не ел ничего, кроме заварного крема, медовых коврижек и печенья со сбитыми сливками.
Ейн объяснил Эйласу, почему ска позволяли Орианте, а теперь и его наследнику Квильси, править своим городом: «Эта династия не причиняет ска ни малейших неудобств. С точки зрения ска Квильси может царствовать в Оэльдесе до скончания века — с условием, что не будет заниматься ничем серьезнее кукольного театра».
Колонна пересекла границу Северной Ульфляндии, отмеченную лишь пирамидкой камней у дороги. В опустевших рыбацких поселках на берегу оставались только глубокие старики — все работоспособные мужчины и женщины скрылись, чтобы избежать рабства.
Мрачным пасмурным утром, под порывами ветра, доносившего соленые брызги до грязной дороги в тридцати шагах от прибоя, колонна прошла под древней сигнальной башней фирбольгов, возведенной с целью предупреждения кланов о данайских набегах — значит, они уже находились в Северном Прибрежье, то есть фактически на территории ска. Здесь деревни полностью обезлюдели — всех местных жителей умертвили, поработили или вынудили бежать. В Ваксе колонна разделилась на несколько отрядов. Некоторые взошли на борт корабля, возвращавшегося в Скаган. Другие продолжили путь по прибрежной дороге в направлении карьера, где непокорные скалинги должны были провести остаток дней, круша кувалдами гранит. Еще один отряд, в составе которого оказались Тауссиг и его бригада, повернул и стал удаляться от берега в направлении замка Санк, цитадели герцога Лухалькса,[23] служившей этапом, откуда скалингов конвоировали дальше по дороге в Поэлитетц.
Глава 22
В замке Санк бригаде Тауссига поручили работать на лесопилке. Громоздкое водяное колесо, приводившее в движение чугунный рычажный механизм, поднимало и опускало прямое полотно пилы из кованой стали больше трех ярдов длиной, стоившее дороже, чем если бы оно было отлито из золота. Пила позволяла разделывать бревна со скоростью и точностью, которые Эйлас находил удивительными. Опытные скалинги управляли механизмом, любовно затачивали зубья пилы и, судя по всему, работали без принуждения и без присмотра. Бригаду Тауссига направили на склад для сушки и выдержки пиломатериалов, где они складывали и перекладывали штабели досок.
На протяжении нескольких недель — постепенно, то из-за одной, то из-за другой мелочи — Эйлас стал вызывать у Тауссига все более откровенную неприязнь. Хромого бригадира выводили из себя изобретательность и разборчивость принца, а также его упрямое нежелание работать энергичнее, чем это было абсолютно необходимо. Недовольство Тауссига распространялось и на Ейна, так как тот умудрялся выполнять норму без заметных усилий, что заставляло бригадира подозревать тухту, хотя он и не мог обосновать эти подозрения какими-либо доказательствами.
Сперва Тауссиг пытался увещевать Эйласа: «Послушай-ка, парень! Я за тобой давно слежу, ты меня на мякине не проведешь! Что ты пыжишься, как бывший лорд? Этим ты не поправишь свое положение. Знаешь, что у нас делают с белоручками и бездельниками? Отправляют в свинцовые рудники — там они быстро откидывают копыта, а кровью их трупов в кузницах закаляют сталь. Советую тебе проявлять больше усердия».
Эйлас отвечал как можно вежливее: «Ска поработили меня против моей воли и перевернули вверх дном всю мою жизнь. Они причинили мне огромный ущерб — почему бы я стал проявлять усердие в их интересах?»
«Твоя жизнь изменилась, это верно! — возражал Тауссиг. — Ну и постарайся, чтобы остаток твоих дней не пошел насмарку. Тридцать лет — не так уж долго. Тебе выплатят десять золотых и позволят идти, куда глаза глядят — или выделят участок земли с хижиной, женщиной и скотом. Причем твоим детям будет гарантирована защита от рабства. Разве этого не достаточно?»
«В качестве возмещения за лучшие годы моей жизни?» — Эйлас усмехнулся и повернулся к бригадиру спиной. Тауссиг рассвирепел и схватил его за плечо: «Для тебя, может быть, будущее ничего не значит! Но не для меня! Когда моя бригада не выполняет норму, мне делают выговор и урезают премиальную пайку! Я не намерен голодать из-за таких, как ты!» Подпрыгивая на искалеченной ноге, побагровевший бригадир удалился.
Через два дня Тауссиг отвел Эйласа и Ейна на задний двор замка Санк. При этом он не говорил ни слова, но резкие движения локтей и частые кивки его подпрыгивающей головы не предвещали ничего хорошего.
Остановившись в воротах, ведущих на двор, бригадир повернулся к подчиненным и дал волю накопившейся злости: «Им нужна пара слуг, так я и сказал им все, что о вас думаю! Теперь ваш начальник — Имбоден, заведующий хозяйством. Посмотрим, как ему понравятся ваши изнеженные манеры и разговорчики за спиной!»
Эйлас внимательно посмотрел в искаженное ненавистью лицо хромого раба, пожал плечами и отвернулся. Ейн стоял в позе, выражавшей полное безразличие и скуку. Говорить было не о чем.
Тауссиг окликнул пробегавшего по двору поваренка: «Позови Имбодена!» Злобно усмехнувшись через плечо, он добавил: «Поработаете на Имбодена — помянете меня добрым словом. Заведующий тщеславен, как павлин, и норовит вцепиться в горло, как хорек. Вам больше не придется загорать на солнышке!»
Имбоден вышел на высокое крыльцо с другой стороны двора — пожилой субъект с тощими руками и ногами, узкоплечий, с дряблым животиком. Влажные пряди волос липли к его лысеющему черепу; казалось, у него не лицо, а коллекция нелепых крупных компонентов — длинные уши торчком, длинный шишковатый нос, круглые черные глаза, обведенные сизыми кругами, обвисший сероватый рот. Имбоден сделал повелительный жест, адресованный Тауссигу, но тот заорал: «Сюда, сюда! Я шагу не ступлю на замковый двор!»
Нетерпеливо выругавшись, Имбоден спустился по ступеням и пересек обширный двор, демонстрируя странную журавлиную походку, смешившую Тауссига: «Давай-давай, шевели копытами, старый похотливый козел! Я тут давно из-за тебя время теряю!» Обернувшись к Эйласу и Ейну, бригадир заметил: «Он ска-полукровка — ублюдок, прижитый с кельтской потаскухой. Для скалинга нет ничего хуже, вот он и вымещает обиду на всех, кто не может дать сдачи».
Имбоден остановился у ворот: «Что тебе нужно?»
«Не мне, а тебе — пара домашних мартышек, к твоим услугам. Этот — чистоплюй, слишком часто моется. А этот думает, что умнее всех — в частности, умнее меня. Оба в отличном состоянии».
Разглядывая предложенных слуг, Имбоден ткнул большим пальцем в сторону Эйласа: «Достаточно молод, но глаза чудные, диковатые. Он, случаем, не болен?»
«Здоров, как бык!»
Имбоден изучил внешность Ейна: «Какая-то у него разбойничья рожа. Надо полагать, я снова ошибаюсь, и он просто ангел, самоотверженный праведник?»
«Сметливый, проворный работник, умеет ходить тише призрака дохлого кота».
«Ладно, подойдут», — Имбоден едва заметно махнул пальцами правой руки.
Злорадствующий Тауссиг подтолкнул Эйласа и Ейна: «Это значит «идите за мной»! А, вы еще научитесь понимать его ужимки! Разговаривать он не любит».
Имбоден смерил Тауссига уничтожающим взглядом, повернулся на каблуках и размашистыми шагами направился к крыльцу; Эйлас и Ейн последовали за ним. Поравнявшись со ступенями, Имбоден снова сделал едва заметный жест, чуть приподняв указательный палец. Тауссиг, еще торчавший у ворот, заорал: «Он хочет, чтобы вы стояли и ждали!» Захлебываясь от смеха, хромой бригадир удалился.
Прошло несколько минут. Эйлас начинал ощущать беспокойство и нетерпение. Все его мысли были заняты необходимостью побега. Он обернулся к воротам и к обещающим свободу просторам за воротами. «Может быть, сейчас? — тихо спросил он, повернувшись к Ейну. — Другая возможность может не представиться!»
«Никакой возможности нет, — возразил Ейн. — Тауссиг только этого и ждет. Теперь его не высекут, если мы сбежим, а он выслужится, если сразу позовет стражу».
«Ворота открыты, почти сразу за ними начинаются луга — трудно удержаться!»
«Как только обнаружат, что мы пропали, спустят собак».
На крыльце появился щуплый человечек со скорбной физиономией, в двухцветной ливрее — сером жилете поверх желтой рубашки и желтых бриджах, стянутых застежками под коленями; нижнюю часть его ног обтягивали черные чулки. Волосы, коротко подстриженные, скрывала черная шапочка, напоминавшая формой глубокую миску. «Меня зовут Киприан, — сказал человечек. — Должности у меня никакой нет; считайте меня кем угодно — погонщиком рабов, бригадиром-надсмотрщиком, заступником или главным скалингом. Распоряжаться вами буду я, но только потому, что я — единственный скалинг, которому разрешено говорить с Имбоденом. Имбодену дозволяется говорить с сенешалем. Сенешаль — ска, его зовут сэр Кель. Он получает указания непосредственно от герцога Лухалькса — те самые указания, которые в конечном счете даю я и выполняете вы. В том случае, если вы пожелаете что-нибудь сообщить герцогу, вам придется обращаться ко мне, а я уже передам ваше сообщение, если оно того заслуживает, кому следует. Как вас зовут?»
«Ейн».
«Ульфского происхождения, значит. А тебя?»
«Эйлас».
«Эйлас? Ты откуда-то с юга. Лионесс?»
«Тройсинет».
«Что ж, в любом случае это не имеет значения. В Санке происхождением интересуются не больше, чем сортом мяса, из которого делают колбасу. Следуйте за мной — подберу вам форму и разъясню, как следует себя вести. Будучи разумными людьми, вы, конечно же, уже знаете правила. В сущности они очень просты, — Киприан поднял четыре пальца. — Во-первых, в точности выполняйте приказы. Во-вторых, содержите себя в чистоте. В-третьих, будьте невидимы, как воздух. Никогда не привлекайте внимание ска. Насколько я знаю, ска не только не замечают, но и неспособны заметить скалинга, если тот не делает что-нибудь из ряда вон выходящее или не производит невероятный шум. В-четвертых, что само собой разумеется: не пытайтесь бежать. Такие попытки огорчают всех, кроме псов-ищеек, обожающих рвать беглецов на куски. Они чуют след, оставленный месяц тому назад, и вас скоро найдут».
«И что тогда?» — спросил Эйлас.
Киприан рассмеялся тихим печальным смехом: «Допустим, тебе принадлежит лошадь, и эта лошадь то и дело норовит сбежать. Что бы ты с ней сделал?»
«Это во многом зависело бы от достоинств лошади».
«Совершенно верно. Если это старая, хромая и норовистая лошадь, ты ее прикончишь. Если лошадь молодая и сильная, ты не станешь ее убивать или калечить, но отправишь к специалисту, умеющему приучать лошадей к послушанию. Если беглая лошадь годится только для того, чтобы крутить мельницу, ее можно и ослепить».
«Я не стал бы делать ничего такого со своей лошадью».
«Так или иначе, в этом заключается принцип. Опытному писарю могут отрубить ногу. В пользу ска можно сказать только то, что они редко, почти никогда не прибегают к пыткам. Чем полезнее ты для ска, тем легче будет твоя судьба после того, как тебя выследят собаки. А теперь пойдем в общежитие. Цирюльник вас обстрижет».
Следуя за Киприаном, Эйлас и Ейн прошли по прохладному коридору пристройки в общежитие скалингов. Прикладывая к их головам горшок, цирюльник обстриг им волосы на уровне середины лба. В бане они помылись мягким мылом, смешанным с мелким песком, стоя под непрерывным потоком воды, после чего побрились.
Киприан принес им серые с желтым ливреи: «Помните: чем неприметнее скалинг, тем реже его упрекают. Никогда не обращайтесь непосредственно к Имбодену — он высокомернее самого герцога. Леди Храйо — доброжелательная женщина с ровным характером; она настаивает на том, чтобы скалингов хорошо кормили. Поведение лорда Альвикса, старшего сына, временами трудно предугадать, он отличается непостоянством и рассеянностью. Леди Татцель, дочь герцога, привлекательна, но вспыльчива. Тем не менее, она не злопамятна, и с ней довольно легко ладить. Если вы будете вести себя тихо и не следить за тем, что делают ска, они вас не заметят. В течение некоторого времени вам придется мыть полы — с этого мы все начинаем».
Эйлас видел много прекрасных дворцов и роскошных усадеб, но замок Санк отличался особым суровым величием, производившим сильное впечатление по не вполне понятным для него причинам. В замке не было изящных открытых галерей или прогулочных террас; помещения соединялись короткими, часто искривленными переходами. Высокие потолки терялись в тенях, создавая ощущение таинственного пространства. Окна, узкие и невысокие, чередовались неравномерными промежутками стен, а стекло в них поблескивало светлым туманно-янтарным или синеватым оттенком. Не все помещения выполняли функции, понятные иноземцу, впервые попавшему в замок — столь же необъяснимыми оставались многие поступки и привычки герцога Лухалькса, его супруги, леди Храйо, и их детей, Альвикса и Татцель. Каждый из них передвигался по мрачному замку так, словно ходил по сцене, предназначенной для одного актера. Все они говорили тихо, нередко на скахаде, языке древнее истории человечества. Они редко смеялись — судя по всему, их чувство юмора ограничивалось легкой иронией или немногословным преуменьшением. Личность каждого ска напоминала окруженную стенами цитадель — чаще всего они казались погруженными в глубокое раздумье или одержимыми некими внутренними побуждениями, настолько важными, что они не подлежали обсуждению. Время от времени тот или иной из хозяев замка проявлял к чему-нибудь внезапный живой интерес или совершал какой-нибудь экстравагантный поступок, но эти вспышки угасали так же быстро, как разгорались. Эйлас, ни на минуту не забывавший о собственных проблемах, не мог, тем не менее, избавиться от постоянно нараставшего любопытства по поводу ска. Будучи рабом, он оставался незаметным, как привычный предмет мебели. И Эйлас поти-хоньку наблюдал за повседневной жизнью странных обитателей замка Санк.
Герцог Лухалькс, его семья и их гости всегда носили формальные, весьма изощренные костюмы и переодевались несколько раз в день, в зависимости от обстоятельств. Костюмы эти и сопровождавшие их украшения имели для них большое символическое значение, понятное только им самим. Эйласу нередко приходилось слышать упоминания о вещах, совершенно неизвестных и невразумительных. И в частной жизни, и при общении с посторонними семья Лухалькса демонстрировала церемонность, у других народов связанную, пожалуй, лишь с торжественными приемами иностранных послов. Если даже родители и дети испытывали друг к другу какую-то привязанность, о ней свидетельствовали признаки, ускользавшие от внимания Эйласа.
Г ерцог Лухалькс — высокий, сухопарый, с резкими чертами лица и глазами цвета морской волны — вел себя решительно, с непринужденным достоинством, выражаясь вежливо, но недвусмысленно. Эйлас никогда не видел герцога в затруднении или в замешательстве — в любой ситуации, на любой случай жизни у Лухалькса был наготове надлежащий ответ. Герцог был сто двадцать седьмым прямым наследником своего титула; в «Палате древних почестей»[24] герцог выставил деревянные маски предков, вырезанные в Норвегии задолго до нашествия ур-готов. Леди Храйо, высокая и стройная, казалась почти противоестественно отстраненной. Даже когда она находилась в обществе супруг высокопоставленных гостей, Эйлас замечал, что она сидела в одиночестве за прялкой или покрывала затейливой резьбой чаши из грушевого дерева. Она стригла прямые черные волосы в строго традиционном стиле, ровно обрезая их по бокам и сзади так, чтобы они едва закрывали уши, а спереди — на уровне середины лба.
Шестнадцатилетняя леди Татцель, грациозное и подтянутое создание с небольшой, но заметной грудью и узкими, как у юноши, бедрами, излучала живость и энергию в такой степени, что, когда она проходила мимо, казалось, что она ступает по воздуху. Именно при ходьбе она проявляла самые привлекательные манеры, то и дело наклоняя голову набок с дрожащей на губах полуулыбкой, отвечавшей каким-то тайным, забавлявшим ее мыслям. Прическа Татцель походила на прическу ее матери и большинства женщин ска — волосы были ровно подстрижены поперек лба и чуть ниже ушей. Черты лица дочери герцога отличались приятной неправильностью, а нрав — пылкой непосредственностью в рамках традиционной сдержанности. Ее брат, лорд Альвикс, ровесник Эйласа, играл самую беспокойную и напряженную роль на сцене замка Санк. Он держал себя с преувеличенной чванливостью и придавал своим словам больше значения, чем другие. По словам Киприана, Альвикс доблестно сражался во многих битвах и, учитывая количество убитых им «двуногих», мог бы претендовать на рыцарское звание даже не будучи представителем древнейшего рода.
Эйласу поручили самые низменные обязанности. Он должен был прочищать камины, драить каменные плиты полов, полировать бронзовые светильники и заправлять их маслом. Выполнение этих функций позволяло посещать почти все помещения замка, за исключением спален. Качество его работы вполне удовлетворяло Киприана, и Эйлас вел себя достаточно неприметно для того, чтобы Имбоден даже не вспоминал о нем. Каждую свободную минуту, однако, тройский принц посвящал измышлению всевозможных способов побега.
Киприан, по-видимому, читал его мысли. «Собаки, собаки! Огромные, кровожадные псы! — напоминал он. — Их порода известна только ска; почуяв след, они никогда не прекращают погоню. Конечно, некоторым рабам удавалось бежать при помощи магических средств. Но ска тоже разбираются в чародействе, и даже таких скалингов ловят».
«Я думал, волшебство в Скагане неизвестно».
«Кто знает? — спрашивал Киприан, пожимая плечами и разводя руками. — Я в этом не разбираюсь. Может быть, ска помнят какие-то древние ритуалы. Что правда, то правда — среди ска чародеи почти не встречаются; по крайней мере, я ни одного не знаю».
«Не могу поверить, что они согласны тратить столько времени и усилий на поимку беглых рабов».
«Может быть, ты прав, и для них это не так уж важно. К чему им беспокоиться? На каждого беглого раба приходится сотня пойманных. Не чародеями, а псами».
«Разве беглецы не крадут лошадей?»
«Были такие попытки, но они редко удаются. Лошади ска подчиняются только командам на скахаде. Когда простак-даот или ульф вскакивает на такого коня, конь не трогается с места, пятится и садится или начинает бегать кругами, брыкается и сбрасывает седока. Не надейся ускакать в горы, погоняя лошадь ска. Ты об этом думаешь?»
«Я ни о чем не думаю», — сухо ответил Эйлас.
Киприан улыбнулся своей скорбной улыбкой: «Поначалу я был одержим мыслью о побеге. Шли годы, и огонь, горевший у меня в груди, стал понемногу гаснуть. Теперь я знаю, что в моей жизни ничего не изменится, пока я не отбуду тридцатилетний срок».
«А Имбоден? Разве он не провел рабом тридцать лет?»
«Его срок истек десять лет тому назад. Перед нами Имбоден изображает из себя свободного человека и ска. Ска считают его скалин-гом высшей касты. Он — оскорбленный жизнью, одинокий человек. Проблемы его происхождения придают ему странный, даже извращенный характер».
Однажды вечером, когда Эйлас и Ейн ужинали баландой с хлебом, Эйлас упомянул о былой одержимости Киприана мыслями о побеге: «Каждый раз, когда я с ним говорю, он об этом вспоминает».
Мрачно усмехнувшись, Ейн хмыкнул: «Привычку думать о побеге я замечаю не только у него».
«Наверное, все это пустые разговоры, несбыточные мечты. Всем охота иногда поболтать о том, что могло быть и чего никогда не будет».
«Возможно. Тем не менее, если бы я собирался поспешно покинуть замок Санк, я не стал бы предварительно докладываться об этом Киприану».
«Согласен, это было бы излишней вежливостью. Особенно учитывая тот факт, что я знаю, как сбежать из замка Санк вопреки возмутительно дрессированным лошадям, кровожадным псам и доносчику-Киприану».
Ейн покосился на собеседника: «Это ценная информация. Ты намерен ею поделиться?»
«В свое время. Какие реки протекают поблизости?»
«Только одну можно назвать рекой — Малькиш, примерно в трех милях к югу отсюда. Беглецы всегда спешат к реке, но она становится ловушкой. Тот, кто пытается спуститься вниз по течению к морю, гибнет в пучине порогов. Того, кто идет по пояс в воде вверх по течению, собаки ищут по обоим берегам и в конечном счете находят. Река тебя предаст; ска ее знают лучше, чем мы».
Эйлас кивнул и больше не обсуждал этот вопрос. Впоследствии, разговаривая с Киприаном, он упоминал о побеге только в самых отвлеченных выражениях, как о чем-то практически неосуществимом, и через некоторое время надсмотрщик потерял интерес к таким беседам.
Пока им не исполнилось одиннадцать или двенадцать лет, девочки ска мало отличались от мальчиков как внешностью, так и поведением. Только после этого они неизбежно менялись должным образом. Юноши и девушки общались беспрепятственно и без надзора — их вполне достаточно сдерживали формальности, повсеместно и ежеминутно диктовавшие поведение ска.
После обеда, если не мешала погода, в замке Санк молодые люди собирались в небольшом саду, устроенном с солнечной южной стороны — там, в зависимости от настроения, они играли в шахматы или в триктрак, лакомились гранатами, подшучивали друг над другом в осторожной манере, которую другие народы считали натянутой и косной, или наблюдали за тем, как кто-нибудь соревновался с изощренным механизмом, известным под наименованием «карусель тумаков». Это напоминавшее ворот устройство для тренировки фехтовальщиков, желавших придать выпадам точность и быстроту, награждало оглушительной затрещиной неловкого бойца, не успевшего поразить подвижную мишень и вовремя отскочить.
Лорд Альвикс, считавший себя непревзойденным мастером поединков с «каруселью тумаков», любил красоваться умением обращаться со шпагой и всегда был готов продемонстрировать свои навыки, особенно если Татцель приглашала в сад подруг.
Для того, чтобы подчеркнуть ритм и грацию движений, Альвикс часто замирал в красивой позе, поднимая над головой выгнутую левую руку, после чего с неожиданным мелким топотом набрасывался на мишень, широко размахивая шпагой и сопровождая выпады боевыми возгласами на языке ска.
Однажды вечером два приятеля Альвикса уже получили по оплеухе от безжалостной машины и теперь сидели, потирая синяки. Покачав головой с издевательским сочувствием, лорд Альвикс взял одну из шпаг, лежавших на столе, и накинулся на тренировочную машину с гортанными выкриками, высекая щепки из мишени и отскакивая назад, пригибаясь, уворачиваясь и всячески понося многострадальную карусель: «А, чертова вертушка! Не можешь меня достать, не можешь? Получи по заслугам! И опять, и опять! Ага, ты меня почти поймала! Ну так получай же снова!» Отпрыгнув в очередной раз, Альвикс опрокинул мраморную урну — та свалилась на каменные плиты и разлетелась вдребезги.
«Изобретательный маневр, Альвикс! — одобрила Татцель. — Ты застал противника врасплох, набросившись на него спиной!»
Ее подруги смотрели куда-то в сторону и в небо с улыбочками, заменявшими у ска взрывы смеха.
Обнаружив разбитую урну, сэр Кель, сенешаль замка, известил о происшествии Имбодена, а тот, в свою очередь, дал указания Киприа-ну. Вскоре Эйласу поручили убрать мраморные осколки. Он выкатил в сад небольшую тачку, погрузил в нее крупные куски мрамора и стал подметать обломки помельче с помощью метлы и совка.
Альвикс, тем временем, решил напасть на «карусель тумаков» энергичнее, чем когда-либо. Отскакивая, он наткнулся на тачку и упал среди осколков и мраморной крошки. Эйлас стоял на коленях, собирая остатки этой пыли. Взбешенный лорд Альвикс вскочил и с размаха пнул Эйласа в зад.
На какое-то мгновение Эйлас оцепенел, но накопившаяся ярость возобладала. Выпрямившись, он отшвырнул Альвикса в сторону фехтовальной карусели, не замедлившей нанести тому удар в висок кожаным мешком на конце деревянного бруса.
Пошатнувшись, Альвикс шагнул вперед и со свистом рассек шпагой воздух: «Мерзавец!» Лорд сделал выпад. Эйласу пришлось отбежать и схватить со стола другую шпагу. Отразив второй выпад Альвикса, он набросился на обидчика с таким бешенством, что тому пришлось отступать по всему саду. Возникла беспрецедентная ситуация: ничтожный скалинг вступил в поединок с лучшим бойцом из присутствующих ска — и явно преобладал в поединке! Противники двигались то в одну, то в другую сторону. Альвикс пытался нападать, но приемы наглеца в железном ошейнике постоянно заставляли его занимать оборонительную позицию. Альвикс сделал отчаянный выпад и просчитался — Эйлас выбил шпагу у него из руки и прижал острие оружия к горлу побагровевшего ска, заставляя его опасно отклониться назад над балюстрадой.
«В бою я зарезал бы тебя, как овцу, — сдавленным от гнева голосом произнес Эйлас. — Скажи спасибо, что я даже размяться не успел!»
Резко опустив шпагу, Эйлас положил ее на стол. Он обвел глазами сад и встретился взглядом с леди Татцель. На мгновение ему показалось, что между ними возникло какое-то взаимопонимание. Эйлас отвернулся и, установив в прежнем положении опрокинутую тачку, принялся снова укладывать в нее обломки мрамора.
Альвикс угрюмо наблюдал за ним издали. Приняв решение, он подозвал рукой стражника-ска: «Отведи эту скотину за конюшню и перережь ему глотку!»
С балкона, откуда открывался вид на сад и на прибрежные луга Малькиша, послышался спокойный голос герцога Лухалькса: «Этот приказ, лорд Альвикс, не делает тебе чести. Он запятнает репутацию нашей семьи и противоречит традициям нашей расы. Рекомендую тебе его отменить».
Альвикс поднял голову, уставившись на отца. Медленно повернувшись, он принужденно выдавил: «Стража, приказ отменяется».
Поклонившись сестре, ее подругам и другим гостям, завороженно сидевшим вокруг, лорд Альвикс промаршировал прочь. Эйлас вернулся к своему занятию и кончил собирать осколки, пока леди Татцель и ее подруги вполголоса обсуждали поведение раба, искоса наблюдая за ним. Эйлас не обращал на них внимания. Опорожнив содержимое совка в тачку, он укатил ее из сада.
Киприан отреагировал на сообщение о скандале только печальной гримасой, но явно испугался и за ужином демонстративно молчал, стараясь держаться подальше от Эйласа.
Ейн тихо сказал Эйласу: «Правда, что ты проткнул Альвикса шпагой?»
«Ни в коем случае! Я фехтовал с ним буквально несколько секунд и прикоснулся к нему острием, вот и все. Велика беда!»
«Это тебе так кажется. Для Альвикса это позор, он с тобой расплатится».
«Каким образом?»
Ейн рассмеялся: «Он что-нибудь придумает!»
Глава 23
Большой центральный зал замка Санк простирался от парадной гостиной на западном конце до комнаты отдыха для приезжих дам на восточном. По всей длине зала узкие высокие проходы в противоположной главному входу стене вели в различные помещения поменьше, в том числе в Хранилище, где находилась коллекция редкостей, почетных наград династии, боевых трофеев и ростров вражеских кораблей, захваченных в море — священные для ска предметы почитания. На полках лежали рукописные книги в кожаных переплетах и свитки берестяных грамот. На одной обширной стене висели портреты предков, выжженные раскаленной докрасна иглой на панелях из отбеленной березы и покрытые лаком. Эта техника изображения не менялась веками — черты лица вождя ска чуть ли не ледникового периода оставались такими же четкими, как портрет герцога Лухалькса, законченный пять лет тому назад.
В боковых нишах у входа Хранилище сторожили два сфинкса, высеченных из черного диорита — так называемые «тронны», древние фетиши династии Лухалькса. Еженедельно Эйлас должен был мыть этих идолов раствором сока молочая в теплой воде.
За два часа до полудня Эйлас начисто вымыл обоих сфинксов и теперь протирал их насухо мягкой тканью. Из центрального зала в Хранилище спешила леди Татцель, стройная и гибкая, в длинном темно-зеленом платье. Черные волосы слегка покачивались по сторонам ее сосредоточенного лица. Она не заметила Эйласа, оставив после себя едва уловимый цветочный аромат, напоминавший о влажных травах первобытной Норвегии.
Через несколько минут Татцель уже возвращалась. Проходя мимо Эйласа, она задержалась, вернулась на несколько шагов, остановилась и внимательно рассмотрела его с головы до ног.
Эйлас поднял голову, взглянул на нее, нахмурился и вернулся к работе.
Удовлетворив любопытство, Татцель повернулась, чтобы уйти, но сперва проговорила — самым бесцветным тоном: «У тебя светло-коричневые волосы, как у кельта. Но черты лица тоньше».
Эйлас снова поднял глаза: «Я тройс».
Татцель не торопилась уходить: «Тройс, кельт — кто бы ты ни был, больше не позволяй себе дикие выходки. Упрямых рабов холостят».
Эйлас прекратил протирать сфинкса; тяжелая, горячая волна возмущения заставила его опустить руки. Медленно выпрямившись и глубоко вздохнув, он сумел говорить достаточно сдержанно: «Вы обращаетесь не к рабу. Я происхожу из благородной тройской семьи, и теперь нахожусь в плену у шайки бандитов».
Уголки губ Татцель опустились; она снова повернулась, чтобы уйти — и снова задержалась: «Мир научил нас ярости; если бы это было не так, мы все еще жили бы по берегам норвежских фьордов. Если бы ты бы одним из нас, ты тоже считал бы всех остальных врагами или рабами; больше никого в мире нет. Такова природа вещей, и тебе остается только смириться».
«Взгляните на меня, — возразил Эйлас. — Разве я похож на человека, способного смириться?»
«Тебя уже подчинили».
«Я подчиняюсь сегодня, чтобы завтра привести сюда тройскую армию и не оставить от замка Санк камня на камне! После этого вам придется руководствоваться другой логикой».
Татцель рассмеялась, вскинула голову и вышла в центральный зал.
Позже, в кладовой, Эйлас столкнулся с Ейном. «Оставаться в замке Санк становится неудобно, — заметил Эйлас. — Если я не исправлюсь, меня охолостят».
«Будь уверен, Альвикс уже выбирает нож».
«В таком случае пора уходить».
Ейн огляделся по сторонам — вокруг никого не было: «Всегда готов, если бы не псы».
«Псов можно одурачить. Проблема в том, чтобы Киприан не заметил наше отсутствие, пока мы не доберемся до реки».
«Река не собьет ищеек со следа».
«Если я смогу уйти из замка, я смогу уйти от собак».
Ейн погладил подбородок: «Я подумаю, что можно сделать с Киприаном».
За ужином Ейн сказал: «Есть способ незаметно смыться из замка. Но придется взять с собой еще одного».
«Кого?»
«Его зовут Каргус. Он помогает повару на кухне».
«Ему можно доверять?»
«Не больше и не меньше, чем мне или тебе. Так как насчет собак?»
«Нужно будет провести полчаса в сарае плотника».
«Завтра в полдень там будет пусто. Идет Киприан — нос в баланду!»
Каргус был немногим выше Ейна, но, в отличие от Ейна, сделанного из жил и длинных костей, Каргус весь бугрился мышцами. Шея его толщиной превосходила массивные бицепсы. Черноволосый, почти наголо обритый, Каргус поглядывал маленькими черными глазами из-под мохнатых черных бровей. На кухонном дворе он поведал Эй ласу и Ейну следующее: «Я набрал кварту поганок, их называют «волчьей отравой». Они слегка ядовиты, но обычно не смертельны. Сегодня у нас на ужин суп с поганками и мясные пирожки с поганками. Ночью у всех в замке Санк будут бурчать животы. Повара обвинят в том, что он использовал подгнившее мясо».
«Если бы ты еще мог отравить собак, мы бы ушли отсюда не торопясь и посвистывая», — проворчал Ейн.
«Удачная мысль, но у меня нет доступа к псарне».
За ужином Ейн и Эйлас ограничились хлебом и квашеной капустой, с удовольствием наблюдая за тем, как Киприан поглощает две миски супа.
Наутро, как и предсказывал Каргус, у обитателей замка разболелись животы; наблюдались и другие разнообразные симптомы — озноб, тошнота, жар, галлюцинации и звон в ушах.
Каргус явился в кладовую — там, положив взмокшую голову на стол и дрожа всем телом, сидел Киприан.
«Почему никто ничего не делает? — заорал Каргус. — Поварята отказываются пальцем о палец ударить, а у меня все корзины переполнены мусором!»
«Выноси мусор сам! — застонал Киприан. — Я не могу заниматься ерундой. Мне плохо — ох, как мне плохо!»
«Я повар, а не судомойка. Эй, вы! — Каргус подозвал слонявшихся поблизости Эйласа и Ейна. — Вы, по крайней мере, еще можете ногами передвигать. Опорожните корзины и поторопитесь!»
«Еще чего! — огрызнулся Ейн. — Ты сам на ногах, у тебя руки не отвалятся».
Каргус повернулся к Киприану: «От мусора нужно избавиться, вся кухня воняет! Прикажите его вынести, или я пойду жаловаться к Им-бодену и спугну его с ночного горшка!»
Киприан вяло махнул рукой в направлении Эйласа и Ейна: «Пойдите, вынесите чертов мусор. На четвереньках, ползком — как хотите, только оставьте меня в покое!»
Эйлас, Ейн и Каргус сложили мусор в мешки и направились к свалке, захватив предварительно приготовленные продолговатые свертки. Избавившись от мешков, они побежали трусцой вдоль поросли кустарника, служившей достаточным прикрытием.
В полумиле к востоку от замка они перевалили через холм и, оказавшись там, где из замка их уже нельзя было заметить, побежали гораздо быстрее на юго-восток, далеко обогнув лесопилку. Они бежали, пока не выдохлись, после чего пошли шагом, потом снова побежали — не прошло и часа, как они уже стояли на берегу реки Малькиш.
Здесь река широко разливалась, хотя выше по течению ревела перекатами по крутым горным ущельям, а ближе к морю снова сужалась, перегороженная бурными порогами — там погибло множество беглых скалингов, утонувших или разбившихся о скалы. Не раздумывая ни минуты, Эйлас, Ейн и Каргус бросились в реку и перешли ее по грудь в воде, удерживая свертки над головой. Приближаясь к другому берегу, они задержались, чтобы получше рассмотреть окрестности.
Рядом не было ничего, что послужило бы их целям; они двинулись вброд выше по течению, пока не нашли на берегу небольшую отмель, покрытую плотной галькой — над ней поднимался пологий травяной склон. Беглецы достали из свертков предметы, заранее изготовленные Эйласом и Ейном в плотницкой мастерской — короткие ходули с надежно закрепленными на концах соломенными подушками.
Оставаясь в воде, они надели ходули, после чего все трое выбрались на берег, стараясь не наследить на гальке, и поднялись по травяному склону. Широкие соломенные подушки не оставляли на траве вмятин и запаха, способного привлечь внимание ищеек.
Целый час они ковыляли на ходулях. Когда им встретился ручей, они зашли в него и сняли ходули, чтобы передохнуть. Затем они снова надели ходули — обученные псы, не обнаружив след у реки, могли бегать кругами все большего радиуса.
Еще час они поднимались на ходулях по пологому склону, поросшему редкими чахлыми сосенками там, где в углублениях скопилась тощая красноватая почва. Эти места были непригодны для сельского хозяйства — немногие крестьяне, собиравшие здесь смолу, чтобы варить скипидар, или выпасавшие свиней, давно переселились в другие края, подальше от ска. Беглецы шли по безлюдной пустоши, что их вполне устраивало.
Переходя еще один ручей, они снова сняли ходули и присели отдохнуть на плоский камень. Утолив жажду, они подкрепились хлебом и сыром из котомок. Прислушиваясь, они не различали никаких отголосков лая, но замок был далеко, и они не ожидали ничего услышать; скорее всего, их отсутствие никто еще не заметил. Беглецов подбодряла мысль о том, что им, может быть, удастся опередить погоню на целый день пути.
Выкинув ходули, они поднялись вверх по течению в восточном направлении, не выходя из воды, и вскоре очутились на причудливом плоскогорье, где обветренные останцы и крошащиеся черные скалы выступали из некогда распаханных, но заброшенных полей. Некоторое время они шли по старой дороге к развалинам древней крепости.
В нескольких милях за крепостью местность снова становилась дикой — начинались холмистые горные луга. Радуясь свободе под открытым небом, три беглеца спешили к туманным горам на востоке.
Здесь, однако, их одиночеству наступил конец. Из ложбины в полумиле к югу выехал под развевающимися на ветру черными стягами отряд вооруженных наездников-ска. Пустив лошадей галопом, они окружили беглых рабов.
Командир, суровой наружности барон в черных латах, не проронил ни слова и бросил на пойманных только один взгляд. К железным ошейникам пристегнули веревки — трех скалингов повели на север.
Прошло несколько часов. Отряд подъехал к каравану фургонов, груженых всевозможной провизией. За фургонами брели сорок человек в ошейниках, соединенных веревками. К этой колонне подвязали Эйласа, Ейна и Каргуса — волей-неволей им пришлось брести за караваном на север. В свое время они пересекли границу Даота и прибыли к Поэлитетцу — огромной крепости на центральном плече Тих-так-Тиха, над Равниной Теней.
Глава 24
Там, где Даот граничил с Северной Ульфляндией, над Равниной Теней возвышался гигантский отвесный уступ протяженностью восемьдесят миль — первый отрог Тих-так-Тиха. В месте под наименованием Поэлитетц река Тамзур, питавшаяся снегами горы Агон, прорезала глубокое ущелье, позволявшее без особого труда подниматься с равнины Даота на горные луга Северной Ульфляндии. Поэлитетц укрепляли с тех незапамятных времен, когда люди начали воевать на Старейших островах — тот, кто удерживал Поэлитетц, защищал и контролировал весь Дальний Даот. Захватив Поэлитетц, ска приступили к осуществлению дерзкого плана, намереваясь защищать цитадель не только с востока, но и с запада, и тем самым сделать ее поистине неприступной. Они перекрыли ущелье каменной стеной тридцать локтей в толщину, оставив в ней проход шириной в двенадцать локтей и высотой в два человеческих роста, охраняемый тремя последовательными чугунными воротами. Со стороны Равнины Теней крепостная стена и обрыв образовывали сплошную непреодолимую преграду.
Для того, чтобы засылать лазутчиков на Равнину Теней и незаметно готовить вторжение в Даот, ска начали копать туннель под равниной в направлении поросшего кустарниковым дубом холмика, находившегося в четверти мили от подножия обрыва. Строительство туннеля велось в глубокой тайне — о нем знали только командиры ска, несколько особых охранников и те, кто рыли туннель, то есть скалинги шестой категории, «не поддающиеся перевоспитанию».
По прибытии в Поэлитетц Эйласа, Ейна и Каргуса подвергли поверхностному допросу. Затем, вместо того, чтобы отрубить каждому из них руку или ногу — чего они ожидали — их поселили в особом бараке, где содержали в строгой изоляции сорок скалингов: тех, что рыли туннель. Их заставляли работать десять с половиной часов в день, с перерывом в три с половиной часа. В бараке их охранял элитный взвод вооруженных ска; ни одному из строителей туннеля не позволяли общаться ни с кем из других людей, находившихся в Поэли-тетце. Все строители понимали, что они были бригадой смертников. По окончании туннеля их должны были убить.
Перед лицом скорой и неминуемой смерти никто из скалингов не торопился работать — ситуация, которую ска приходилось терпеть в связи с невозможностью ее изменить. Пока строительство туннеля заметно продвигалось, работников не подгоняли. Распорядок дня не менялся. Каждому из скалингов поручили ту или иную обязанность. Туннель, пролегавший в пяти ярдах под поверхностью равнины, приходилось долбить в слоях сланца и затвердевшего ила. Четверо работали в забое кирками и мотыгами. Трое собирали вынутый материал в корзины; корзины вставляли в тачки и отвозили ко входу в туннель. Содержимое корзин вываливали в бункеры; бункеры поднимали краном с приводом от лебедки, переворачивали над телегой и возвращали на место. Волы, крутившие ворот, приводили в движение меха, накачивавшие воздух по кожаной трубе, протянутой до забоя. По мере проходки туннеля устанавливалась срубовая крепь — потолок и стены подземного коридора были облицованы пропитанными смолой кедровыми бревнами.
Каждые два-три дня инженеры-ска протягивали пару тросов, служивших направляющими для строителей, и проверяли горизонтальность туннеля с помощью сочлененного водяного уровня.[25]
Работой скалингов руководил надсмотрщик-ска с помощью пары солдат, обеспечивавших дисциплину, когда ЭТО требовалось. Надсмотрщик и стража предпочитали оставаться у открытого конца туннеля, где воздух был прохладным и свежим. Подмечая скорость наполнения фургонов, надсмотрщик мог оценивать эффективность выполнения скалингами их обязанностей. Если работа продвигалась споро, скалингов хорошо кормили, и к пайке прибавляли чарку вина. Если скалинги ленились или тухтели, им соответственно урезали пайку.
Туннель строили в две смены: от полудня до полуночи и от полуночи до полудня. Ту или иную смену трудно было предпочесть, так как скалинги все равно не выходили под открытое небо и знали, что больше никогда его не увидят.
Эйласа, Каргуса и Ейна отрядили в смену, работавшую с полудня до полуночи. Они сразу же стали замышлять побег. Возможностей теперь было еще меньше, чем в замке Санк. Все двери закрывали на засовы; когда смертники не работали, за ними все время бдительно следила стража, а работали они в туннеле, откуда не было никакого выхода, кроме обратной дороги в барак.
Через два дня Эйлас сказал Ейну и Каргусу: «Мы можем сбежать Это возможно».
«Значит, ты наблюдательнее меня», — отозвался Ейн.
«И меня», — прибавил Каргус.
«Остается одна трудность. Нужно сговориться со всеми рабочими нашей смены. Вопрос: есть среди них кто-нибудь, кто настолько слаб или настолько низок, что может нас предать?»
«Ради чего кто-нибудь из обреченных стал бы предателем? Здесь каждый только и видит, как костлявая манит его пальцем».
«Попадаются врожденные предатели. Есть люди, которым низость доставляет удовольствие».
Сидя на корточках у стены барака, где они проводили время, когда не копали туннель, три заговорщика обсудили каждого из скалингов, работавших в ту же смену. В конце концов Каргус заключил: «Если у каждого будет одинаковая возможность бежать, никто никого не предаст».
«Придется допустить, что ты прав, — кивнул Ейн. — У нас нет выбора».
Одновременно в туннеле работали четырнадцать человек — обязанности шести других скалингов выполнялись только снаружи. Четырнадцать смертников вступили в отчаянный сговор — и тут же приступили к осуществлению своего плана.
Туннель протянулся под равниной уже примерно на двести ярдов в восточном направлении. Оставалось прорубить еще двести ярдов — главным образом через сланец, хотя время от времени путь строителям необъяснимо преграждал валун из твердого, как железо, голубоватого песчаника, иногда до трех ярдов в диаметре. Если такого препятствия не было, грунт поддавался ударам кирки — забой удалялся от крепости на десять-пятнадцать локтей в сутки. По мере продвижения забоя пара плотников-скалингов устанавливала крепь. Плотники ослабили несколько бревен так, чтобы их можно было вынимать. В открывшемся проеме часть бригады принялась рубить боковой лаз, круто поднимавшийся к поверхности земли. Вынутый грунт грузили в корзины и отвозили на тачках ко входу в туннель так же, как это делалось с грунтом, вырубленным в забое. Пока два человека работали в боковом лазе, частично прикрытом бревнами, другие прилагали чуть больше усилий, и скорость проходки основного туннеля оставалась прежней. Примерно в тридцати ярдах от входа в туннель постоянно дежурил кто-нибудь с нагруженной тачкой — на тот случай, если надсмотрщик решит проверить, что делается в глубине. Заметив признаки начала такой инспекции, смертник, стоявший на стреме, вскакивал на кожаную вентиляционную трубу, тем самым предупреждая сообщников. По мере необходимости он готов был «случайно» опрокинуть тачку, чтобы задержать инспектора. Затем, когда надсмотрщик проходил мимо, тачка устанавливалась на кожаной трубе, чтобы подача воздуха в забой перекрывалась. На подземном конце туннеля становилось так душно, что надсмотрщик старался проводить там как можно меньше времени.
Боковой лаз, высотой в пять локтей и шириной в три, поднимался почти вертикально, и его строительство шло очень быстро. Заговорщики часто проверяли верхний свод лаза осторожными ударами кирок, чтобы, паче чаяния, на поверхности не образовался слишком большой провал, который можно было бы заметить из крепости. Наконец им стали попадаться корни травы и кустарника, начался темный слой перегноя — свобода была близко.
Перед самым заходом солнца строители подкрепились вечерними пайками, не выходя из туннеля, после чего вернулись к работе.
Через десять минут Эйлас прошел ко входу в туннель, чтобы позвать надсмотрщика Килдреда — высокого ска средних лет с глубоким шрамом на лице, лысого и необщительного даже для представителя своей расы. Оглянувшись, тот спросил: «Чего ты приплелся?»
«Мы опять наткнулись на голубой валун. Нужны расклиниватели и сверла».
«Расклиниватели? Это еще что такое?»
«Не знаю. Я только передаю то, что мне сказали».
Выругавшись, Килдред поднялся на ноги: «Пошли. Посмотрим на твой голубой валун».
В сопровождении державшегося позади Эйласа надсмотрщик быстрыми шагами направился к забою, смутно озаренному мерцающим оранжевым пламенем масляных светильников. Когда он наклонился, чтобы рассмотреть породу, Каргус ударил его по голове чугунным ломом, прикончив на месте.
Снаружи сгущались сумерки. Бригада собралась в боковом проходе, где находившиеся выше заговорщики уже пробивали кирками мягкий почвенный слой.
Эйлас выкатил тачку с грунтом к бункерам у входа в туннель. «Пока что земли больше не будет! — нарочно повысив голос, чтобы его слышала стража, сказал он смертнику, погонявшему крутивших лебедку волов. — Мы наткнулись на валун». Услышав его слова, стражники обернулись, но тут же вернулись к игре в кости. Рабочий, стоявший у лебедки, последовал за Эйласом в туннель.
Боковой лаз уже вскрыли. Скалинги выбрались под потемневшее небо — в том числе погонщик волов, ничего не знавший о заговоре, но обрадовавшийся возможности побега. Беглецы лежали ничком среди осоки и меч-травы. Эйлас и Ейн, последними вылезшие на поверхность, предварительно затащили труп надсмотрщика в боковой лаз и плотно заслонили проем кедровыми бревнами крепи. Оказавшись под открытым небом, они забили отверстие лаза папоротником и землей, а сверху воткнули осоку, по возможности маскируя следы своей деятельности. «Пусть думают, что мы исчезли по волшебству, — сказал Эйлас. — Чем дольше они будут соображать, тем лучше!»
Пригнувшись, бывшие смертники побежали по Равнине Теней в уже почти непроглядных сумерках — на восток, как можно дальше, вглубь Даотского королевства. В небе у них за спиной чернее ночи высилась грозная тень Поэлитетца, великой твердыни ска. Эйлас и его друзья остановились, чтобы взглянуть назад. «Ска! — сказал Эйлас. — Странный, древний народ! Ваша душа — потемки. Когда мы встретимся снова, у меня в руке будет меч. И я взыщу с вас долг — за все унижения, за всю боль, за весь непосильный труд!»
В течение часа они бежали, потом шли вприпрыжку, потом просто шли, волоча ноги — перед ними наконец показалась излучина реки Глоден, одним из притоков которой был Тамзур.
Почти полная луна поднималась над рекой, по воде протянулась дорожка дрожащего света. Беглецы остановились передохнуть и обсудить положение вещей под пышной, посеребренной луной плакучей ивой. Эйлас обратился к товарищам: «Нас пятнадцать человек — достаточно многочисленный отряд. Некоторые хотят вернуться домой; другим больше некуда возвращаться. Если вы присоединитесь ко мне в предприятии, которое я обязан закончить, могу предложить вам заманчивые возможности. Предприятие заключается в следующем. Сначала я-направлюсь на юг и поднимусь на вершину Так-Тора. Затем я найду своего сына — не знаю, где именно, но, скорее всего, в Даоте. После этого я вернусь в Тройсинет, где меня ждут богатство, высокое положение и власть. Тем, кто последуют за мной в этом предприятии, то есть помогут мне найти сына и вернуться в Тройсинет, я обещаю щедрое вознаграждение. Клянусь, это не пустые слова! Я пожалую каждому из вас плодородные земли и звание рыцаря-компаньона. Предупреждаю, однако! Мое предприятие трудно и опасно! Сперва мы залезем на вершину Так-Тора, рядом с Тинцин-Фюралем. А потом — кто знает, что будет потом? Так что выбирайте. Здесь мы разойдемся — одни пойдут своей дорогой, другие последуют за мной. Мой путь лежит на юг, мне и моим компаньонам придется перейти реку. Другим советую направиться на восток по равнине, в населенные места Даота. Кто со мной?»
«Я! — поднял кулак Каргус. — Мне некуда идти».
«И я», — сказал Ейн.
«Мы помогали друг другу в трудные дни, — произнес беглец по имени Квальс. — Зачем расставаться? Тем более, что я не прочь получить землю и рыцарское звание».
В конечном счете к Эйласу присоединились еще пятеро. Их небольшой отряд перешел Глоден по мосту и повернул по дороге, ведущей на юг. Другие, в большинстве своем уроженцы Даота, решили вернуться домой и продолжили путь на восток по берегу Глодена.
Семеро, последовавшие за Эйласом — Ейн и Каргус, Гарстанг, Квальс, Бод, Шарис и Форфиск — образовали разношерстную группу. Ейн и Каргус не выдались ростом, тогда как Квальс и Бод были настоящими верзилами. В Гарстанге, мало говорившем о себе, обнаруживались манеры человека благородного происхождения, а коренастый голубоглазый блондин Форфиск заявлял, что его невзначай породил готский пират, изнасиловавший жену рыбака-кельта. Шарис, моложе Эйласа, отличался приятной внешностью и дружелюбным характером. Форфиск, напротив, был уродлив настолько, насколько следы оспы, ожоги и шрамы могли изуродовать человеческое лицо. Его пытал на дыбе один из баронов-бандитов Южной Ульфляндии, его светлые волосы уже поседели, и на лице его часто появлялось выражение яростной готовности к насилию. Квальс, беглый ирландский монах, проявлял неистощимую общительность и считал себя дамским угодником, не уступавшим в этом отношении ни одному из ирландских обжор-епископов.
Хотя их отряд уже ушел довольно далеко от границы, воспоминание о Поэлитетце продолжало тревожить беглецов, и никто не думал останавливаться.
По дороге Гарстанг обратился к Эйласу: «Необходимо сразу выяснить отношения. Я — лионесский рыцарь из поместья Звонкая Тетива, что в герцогстве Эллесмир. Так как вы — тройс, формально мы находимся в состоянии войны. Разумеется, в данный момент это не имеет значения, и я безоговорочно согласен участвовать в вашем предприятии, пока мы не окажемся в Лионессе, после чего нам придется расстаться».
«Так тому и быть. Но взгляните на нас: бродяги в рабских лохмотьях и железных ошейниках, мы крадемся в ночи подобно стае бродячих псов! Хороши мы с вами, два благородных рыцаря! Между прочим, у нас нет денег — и нам, как любой другой шайке бродяг, придется грабить, чтобы не умереть с голоду».
«Голод нередко заставлял благородных людей поступаться гордостью. Будем грабить вместе, чтобы ни один из нас не мог презирать другого. И, если это возможно, лучше все-таки грабить богачей, хотя отнимать у бедняков проще».
«Придется действовать в зависимости от обстоятельств… Я слышу собачий лай. Где-то впереди деревня, а значит и кузнец».
«В такое время ночи он почти наверняка спит».
«Добрый кузнец всегда проснется, чтобы помочь людям, оказавшимся в отчаянном положении».
«А если это не так, мы его разбудим».
Впереди темнели в лунном свете очертания сельских строений. Вдоль безлюдной улицы не было никаких фонарей — светились только окна таверны, откуда все еще доносились отголоски пьяного веселья.
«Надо полагать, завтра праздник, — заметил Гарстанг. — Посреди центральной площади поставили котел, в котором можно сварить вола».
«Действительно, выдающихся размеров котел! Но где же кузница?»
«Наверное, дальше по дороге — если она вообще тут есть».
Беглецы миновали селение, и на противоположной окраине нашли кузницу с каменной пристройкой, где теплился огонек светильника.
Эйлас подошел к двери и вежливо постучал. После длительного перерыва дверь медленно открылась; на крыльцо вышел юнец семнадцати или восемнадцати лет. Он казался подавленным, даже измученным; когда он заговорил, голос его дрожал от напряжения: «Господа, кто вы такие? И чего вы хотите?»
«Друг мой, нам нужна помощь кузнеца. Сегодня мы убежали от ска и больше ни минуты не можем терпеть ненавистные рабские ошейники».
Молодой человек в нерешительности переминался с ноги на ногу: «В Вервольде был один кузнец, мой отец. Он больше никогда не сможет работать — значит, теперь кузнецом стану я. Меня зовут Эльрик. Одну минуту». Эльрик принес фонарь и провел незваных гостей в кузницу.
«Боюсь, тебе придется работать бесплатно, — предупредил юношу Эйлас. — Мы можем оставить тебе только чугунные ошейники — у нас больше ничего нет».
«Неважно!» — безутешно отозвался сын кузнеца. Беглецы стали по одному опускаться на колени у наковальни. Орудуя молотом и зубилом, Эльрик сбил заклепки с ошейников. Вскоре в кузнице стояли восемь человек, потиравших шеи, а на полу кузницы валялись восемь ошейников.
«Что случилось с твоим отцом? — спросил Эйлас. — Он умер?»
«Еще нет. Он умрет завтра утром. Его сварят в котле и скормят псам».
«Очень жаль. В чем состояло его преступление?»
«Он совершил надругательство. Когда лорд Хэйлис выходил из кареты, отец дал ему в морду, а когда лорд в результате упал, отец пнул его в пах, причинив тому сильную боль».
«Дерзость, по меньшей мере! Чем была вызвана такая неприязнь твоего отца к лорду Хэйлису?»
«Естественными побуждениями. Моей сестре пятнадцать лет. Она уродилась красавицей. Вполне естественно, что лорд Хэйлис пожелал привезти ее в Светлейший Априллион, свою усадьбу, чтобы она согрела ему постель — и кто стал бы ему в этом отказывать, если бы она согласилась принять его предложение? Но она не захотела ехать, и лорд Хэйлис прислал своих громил, чтобы они увезли ее насильно. Моему отцу, хотя он и кузнец, иногда не хватает практической смекалки. Он решил, что справедливость будет восстановлена, если лорд Хэйлис получит по зубам. Он ошибался. Справедливость не восстановилась, и его теперь сварят в котле».
«Лорд Хэйлис богат?»
«Он живет в Светлейшем Априллионе, усадьбе из шестидесяти комнат. У него есть конюшня, и в ней — много породистых лошадей. Он ест жаворонков и устриц, а также котлетки и колбаски, поджаренные с чесноком и шафраном, закусывая белым хлебом с медом. Он пьет белые и красные вина. На полах у него ковры, а на плечах у него шелк. Он нарядил двадцать головорезов в яркие ливреи и называет их «паладинами». Они обеспечивают выполнение всех указов лорда Хэй-лиса, а также некоторых собственных дополнений к этим указам».
«Существуют веские основания считать, что лорд Хэйлис богат», — сделал вывод Эйлас.
«Я презираю лорда Хэйлиса, — заметил Гарстанг. — Богатство и благородное происхождение — завидные преимущества сами по себе. Следовательно, богач благородного происхождения должен пользоваться этими преимуществами благопристойно, а не навлекать на себя позор так, как это сделал лорд Хэйлис. С моей точки зрения, такого лорда следует пристыдить, оштрафовать, подвергнуть унижению и лишить восьми или десяти его породистых лошадей».
«Удивительно, как сходятся наши мнения!» — развел руками Эйлас. Повернувшись к Эльрику, он спросил: «Вооруженные силы лорда ограничиваются двадцатью мошенниками?»
«Да. Но у него есть еще главный арбалетчик Гунольт. Он — палач».
«И завтра утром все они прибудут в Вервольд, чтобы засвидетельствовать церемонию, в связи с чем усадьба Светлейший Априллион будет пустовать?»
Эльрик почти истерически рассмеялся: «Значит, вы будете грабить усадьбу, пока они будут варить моего отца?»
«Как они могут его сварить, если котел протекает?» — спросил Эйлас.
«Котел не течет. Мой отец сам его починил».
«Ничто не вечно в этом мире. Возьми кувалду и долота — сегодня на площади Вервольда будет красоваться самый большой в мире дуршлаг».
Эльрик задумчиво взял инструменты: «Казнь отложат — но в конечном счете это ничему не поможет».
«По меньшей мере твоего отца не сварят сразу».
Покинув кузницу, беглецы вернулись на залитую лунным светом центральную площадь. Как прежде, окна окружающих домов глухо чернели — исключение составлял только мерцающий желтый свет в окнах таверны. В таверне кто-то громко и фальшиво пел что-то невразумительное.
Отряд Эйласа приблизился к котлу. Эйлас подал знак сыну кузнеца: «Бей!»
Эльрик приставил долото к стенке котла и сильно ударил по нему кувалдой; послышался глухой звон — как будто кто-то ударил в гонг ладонью.
«Еще раз!»
Эрик нанес второй удар — долото пробило чугун, и котел больше не соответствовал своему назначению.
Сын кузнеца проделал в котле еще три дыры, а потом, для ровного счета, и четвертую, после чего отошел на пару шагов, со скорбным торжеством любуясь делом своих рук: «Пусть меня тоже сварят, я никогда не пожалею о том, что сделал сегодня ночью!»
«Тебя не сварят, и твоего отца тоже. Где находится Светлейший Априллион?»
«В конце этой улицы, за обсаженной деревьями аллеей».
Дверь таверны распахнулась. В прямоугольнике желтого света обозначились силуэты четырех пьяниц — пошатываясь, они вышли на площадь, громогласно обмениваясь скабрезными шутками.
«Это паладины Хэйлиса?» — догадался Эйлас.
«Так точно — мерзавцы, каких мало».
«Давай-ка спрячемся за деревьями, и поскорее. Появилась возможность упрощенного судопроизводства — кроме того, число паладинов сократится до шестнадцати».
«Но у нас нет оружия», — с сомнением возразил Эльрик.
«Что я слышу? В Вервольде живут одни трусы? Нас девять человек, а их всего четверо!»
Эльрик ничего не смог сказать.
«Пойдем, пойдем, быстрее! Раз уж мы назвались грабителями и убийцами, пора грабить и убивать!»
Покинув площадь, отряд Эйласа прошел по улице, ведущей к усадьбе, и притаился за живой изгородью. Пропуская лунный свет, листва двух огромных вязов, обрамлявших начало аллеи, покрывала дорогу серебристой филигранью.
Девять человек ждали в ночи; им удалось подобрать несколько сучьев и камней. Голоса, доносившиеся с площади, только подчеркивали тишину.
Проходили минуты — голоса становились громче. В поле зрения, спотыкаясь и размахивая руками, показались паладины; они наперебой жаловались на судьбу, прерывая излияния отрыжками. Один воззвал к богине ночи: «Зинктра Лелей! Держи небосвод крепче, он вертится!» Другой выругался, так как первый наступил ему на ногу, и посоветовал первому возвращаться домой на карачках. Третий то и дело разражался идиотским смехом — его забавлял какой-то эпизод, известный только ему самому, а может быть и никому не известный. Четвертый пытался икать в такт своим шагам. Пьяницы проходили мимо. Послышался шорох быстрых шагов, за ним — глухой треск костей под ударом кувалды, резкие вздохи ужаса. Через несколько секунд четыре нарушителя ночной тишины превратились в четыре молчаливых трупа.
«Возьмите их оружие! — сказал Эйлас. — И затащите их за кусты».
Эйлас и его сообщники вернулись в кузницу и устроились на ночь, кто как мог.
Утром они встали пораньше, позавтракали кашей с салом и вооружились тем, что смог разыскать в кузнице Эльрик: старым мечом, парой кинжалов, чугунными ломами и луком с дюжиной стрел — последним немедленно завладел Ейн. Сменив грязные серые балахоны скалингов на рваную подержанную одежду кузнеца и его сына, пестрой гурьбой они направились на площадь, где уже собрались несколько дюжин местных жителей, мрачно поглядывавших на котел и вполголоса обсуждавших его состояние.
Эльрик разыскал пару двоюродных братьев и дядю. Те разошлись по домам, вооружились луками и присоединились к группе Эйласа.
По дороге из Светлейшего Априллиона первым приехал главный арбалетчик Гунольт; за ним последовали четверо стражников и телега с напоминавшей пчелиный улей клеткой, где сидел осужденный. Кузнец неподвижно смотрел в пол клетки и поднял глаза только один раз, чтобы взглянуть на котел посреди площади. За телегой маршировали еще два солдата, вооруженные шпагами и луками.
Придержав лошадь под уздцы, Гунольт заметил дыры в стенке котла. «Измена! — закричал он. — Имуществу его светлости нанесен ущерб! Кто это сделал?» Голос его отозвался эхом от стен окружающих домов. Присутствующие вертели головами, но никто не отозвался.
Палач повернулся к одному из стражников: «Приведи кузнеца!»
«Кузнец в клетке, начальник».
«Тогда приведи нового кузнеца! Какая разница?»
«Он стоит напротив, начальник».
«Кузнец! Поди сюда! Котел нуждается в починке».
«Возникает такое впечатление».
«Так почини его, чтобы можно было сделать то, что должно быть сделано».
«Я кузнец, — угрюмо ответил Эльрик. — А это работа для лудильщика».
«Кузнец, лудильщик — черт в ступе! Залатай котел чугуном, и поживее!»
«Вы хотите, чтобы я чинил котел, в котором вы собираетесь варить моего отца?»
Гунольт усмехнулся: «Согласен, в этом есть насмешка судьбы — но она лишь демонстрирует беспристрастность правосудия его светлости. Поэтому, если ты не желаешь оказаться в котле и пускать пузыри в кипящей воде лицом к лицу со своим родителем — а места в котле вполне достаточно — починяй котел!»
«Придется принести инструменты и заклепки».
«Давай, давай, живо!»
Эльрик отправился в кузницу за инструментами. Тем временем Эйлас и его сообщники уже прошли обходным путем к аллее, ведущей в Светлейший Априллион, и устроили засаду.
Прошло полчаса. Открылись ворота — в карете, окруженной восемью стражниками, выехал лорд Хэйлис.
Ейн, а также дядя и двоюродные братья Эльрика, выступили на дорогу за кортежем. Натянув тетивы, они выпустили стрелы, каждый дважды. Другие нападающие бросились из укрытия на оставшихся в живых охранников, и через пятнадцать секунд их уже не было в живых. Лорда Хэйлиса, побелевшего от страха, разоружили и вытащили из кареты.
Отряд Эйласа, уже хорошо вооруженный, вернулся на центральную площадь. Гунольт стоял за спиной Эльрика, следя за тем, чтобы починка котла производилась с максимальной возможной быстротой. Подойдя к своим мишеням почти вплотную, Бод, Квальс, Ейн и остальные лучники Эйласа выпустили стрелы, и несколько паладинов Хэйлиса упали замертво.
Эльрик со всего размаха опустил кувалду на ступню Гунольта — тот заорал, прыгая на одной ноге и поднимая поврежденную. Эльрик ударил кувалдой по другой ступне палача еще сильнее, полностью расплющив ее, и Гунольт, корчась от боли, упал на спину.
Эльрик выпустил отца из клетки. «Наполняйте котел! — закричал сын кузнеца. — Несите хворост!» Он подтащил лорда Хэйлиса за шиворот к котлу: «Ты приказал сварить суп — ты же его первый и попробуешь!»
Упираясь и выпучив глаза, Хэйлис с ужасом уставился на котел. Заикаясь, сначала он принялся просить пощады, потом разразился угрозами. Ни то, ни другое не произвело никакого впечатления. Поджавшего ноги лорда подняли в петле, продетой под мышками, и усадили в котел; Гунольта посадили рядом. Вода в котле доходила им до груди. Подожгли хворост — обитатели Вервольда прыгали и бегали вокруг котла в сумасшедшем, истерическом возбуждении. В конце концов они положили руки друг другу на плечи, окружив котел тремя хороводами, и принялись плясать.
Через два дня Эйлас и его отряд собрались покинуть Вервольд. Теперь они были хорошо одеты, обуты в мягкие кожаные сапоги и поблескивали на солнце новыми шлемами и кольчугами. Им отдали лучших лошадей из конюшни лорда, а их седельные сумки были набиты золотом и серебром из Светлейшего Априллиона.
Их осталось семеро. На праздничном пиру Эйлас порекомендовал старейшинам селения выбрать одного из его спутников в качестве нового лорда: «В противном случае соседний лорд прибудет с вооруженной свитой и объявит себя вашим хозяином».
«Такая возможность вызывала у нас беспокойство, — признался старый кузнец. — Тем не менее, в нашем селении все друг друга слишком хорошо знают. Каждому известны все секреты и слабости остальных, и никто из нас не будет вызывать должного уважения. Мы предпочитаем, чтобы нами правил решительный и честный незнакомец, доблестный и щедрый, способный беспристрастно вершить правосудие, не облагать нас чрезмерными налогами и не злоупотреблять привилегиями больше, чем это абсолютно необходимо. Короче говоря, мы ходатайствуем о том, чтобы вы, сэр Эйлас, стали новым лордом Светлейшего Априллиона и окружающих земель!»
«Только не я! — заявил Эйлас. — У меня много неотложных дел, и я уже опаздываю. Выберите кого-нибудь другого».
«Тогда мы хотели бы, чтобы нами правил сэр Гарстанг!»
«Прекрасный выбор, — согласился Эйлас. — Сэр Гарстанг — человек высокого происхождения, храбрый и щедрый».
«Не могу принять ваше предложение, — отказался Гарстанг. — Я меня есть собственные владения в другой стране, и мне не терпится их снова посетить».
«Что же, может быть, кто-нибудь из других ваших спутников согласится нами править?»
«Только не я, — покачал головой Бод. — Я человек непоседливый. То, чего я ищу, всегда оказывается где-нибудь за тридевять земель».
«И не я, — сказал Ейн. — Я люблю сидеть в таверне, а не в приемном зале. Мои амурные похождения и пьяный разгул только опозорят вашу деревню».
«И тем более не я, — проворчал Каргус. — Вы же не хоте, чтобы вами правил философ? Это опасно».
«Ублюдок гота лордом быть не может!» — твердо заявил Фор-фиск.
Квальс задумчиво произнес: «Возникает впечатление, что я — единственный кандидат с подходящей квалификацией. Я благороден, как все ирландцы. Я справедлив, снисходителен и честен. Я умею играть на лютне и петь, что позволит мне оживлять деревенские торжества частушками и прибаутками. Я щедр, но лишен чрезмерных претензий. Присутствуя на свадьбах и повешениях, я умею выглядеть трезвым и почтительным; как правило, однако, я человек покладистый, жизнерадостный и беспечный. Кроме того…»
«Довольно, довольно! — воскликнул Эйлас. — Совершенно очевидно, что тебе подходит предложенная должность. Лорд Квальс, позвольте нам покинуть ваши владения!»
«Сэр Эйлас, примите мое соизволение, а также наилучшие пожелания. Буду часто вас вспоминать и представлять себе, как продвигается ваше предприятие, а моя ирландская кровь будет порой вскипать при мысли о приключениях, от которых я отказался. Но зимними вечерами, когда холодный дождь плюется в окна, я буду протягивать ноги к камину, прихлебывая красное вино, и радоваться тому, что я — лорд Квальс, хозяин Светлейшего Априллиона».
Семеро всадников ехали на юг по Старой дороге. По словам жителей Вервольда, она поворачивала на юго-запад в обход Тантревальского леса, а затем снова на юг и в конечном счете становилась Тромпадой. Ни один из местных обывателей никогда не забирался так далеко в этом направлении — да и в любом другом направлении — и никто из них не мог сообщить никаких полезных сведений о препятствиях или проблемах, возможных на этом пути.
Некоторое время дорога капризно извивалась, поднимаясь на холмы и спускаясь в долины, иногда следуя вдоль берега мирной реки, порой углубляясь в густой лес. Крестьяне вспахивали поля и выпасали скот. В десяти милях от Вервольда характер населения изменился — люди стали темноволосыми и темноглазыми, хрупкого сложения, пугливыми до враждебности.
Во второй половине дня местность стала засушливее, холмы — крутыми, луга — каменистыми; вспаханные поля попадались реже. К вечеру отряд подъехал к небольшой деревеньке, состоявшей буквально из нескольких изб; тот факт, что избы стояли неподалеку одна от другой, объяснялся, по-видимому, необходимостью взаимопомощи и просто потребностью в общении. Эйлас уплатил золотую монету патриарху большой семьи. За это ему и его спутникам подали роскошный ужин: свиные отбивные, жареные на виноградной лозе, вареные бобы с луком, овсяный хлеб и вино. Лошадей снабдили сеном и укрыли в хлеву. Старец-хозяин поначалу молча сидел, следя за тем, чтобы гости были сыты и довольны, но постепенно любопытство преодолело в нем осторожность, и он спросил Эйласа: «Кто вы такие будете, откуда?»
Эйлас стал показывать пальцем на своих товарищей: «Гот. Кельт. За ним — ульф. Следующий — уроженец Галиции». (Это относилось к Каргусу.) «Напротив него — лионесский рыцарь. А я из Тройсинета. Как видите, разномастная компания, существующая, по правде говоря, только благодаря ска — нас содержали вместе вопреки нашей воле».
«Слышал я про этих ска, — кивнул старик. — Они не посмеют сунуться в наши места. Нас мало, но мы бешено обороняемся».
«Желаю вам здравия и долгих лет жизни, — не стал возражать Эйлас. — Надеюсь, вы еще много раз будете пировать так, как вы угостили нас сегодня».
«Вот еще! Сегодня мы наскоро приготовили угощение для неожиданных гостей. В следующий раз предупредите нас заранее о приезде».
«С удовольствием так и сделаю, — заверил хозяина Эйлас. — Тем не менее, нас ждет далекий путь, мы даже не начали приближаться к своей цели. Чего нам следует ожидать по дороге на юг?»
«Разное говорят. Одни судачат о призраках, другие пугают огра-ми. Случаются нападения разбойников, а иногда прохожие жалуются на чертенят, разъезжающих в рыцарских доспехах верхом на болотных цаплях. Как всегда, трудно сказать, где и почему факты переходят в небылицы, внушенные разнузданным воображением. Могу посоветовать только осторожность».
Дорога превратилась в не более чем извилистую колею, теряющуюся в туманных далях на юге. Слева можно было видеть Тантревальский лес, справа высились каменные утесы Тих-так-Тиха. Фермерские хозяйства полностью исчезли, хотя изредка попадались хижины и руины замков, служившие укрытиями для овец и свидетельствовавшие о наличии какого-то населения. Семеро путников решили остановиться на ночь в одной из таких старых хижин.
Уже чувствовалась тревожная близость огромного леса. Время от времени Эйлас замечал доносившиеся со стороны Тантреваля странные звуки, вызывавшие холодную дрожь. Шарис вскочил, насторожившись, и Эйлас поинтересовался тем, что привлекло его внимание.
«Разве ты не слышишь? — спросил Шарис, глядя на него горящими глазами. — Это музыка! Никогда не слышал ничего подобного».
Эйлас прислушался: «Нет никакой музыки».
«Она то появляется, то пропадает. Сейчас она смолкла».
«Ты уверен, что это не ветер?»
«Какой ветер? Сегодня ночью тихо».
«Если это в самом деле музыка, тебе не следует ее слушать. В этих местах волшебство таится под каждым камнем, а обычным людям от него одни неприятности».
Шарис с некоторым раздражением возразил: «Как я могу не слышать то, что хочу слышать? Как я могу не узнавать то, что хочу узнать?»
«Мне это непонятно, — Эйлас поднялся на ноги. — Пора спать. Завтра нам долго и далеко ехать».
Эйлас назначил часовых, дежуривших по два часа и определявших время по движению звезд. Бод вызвался сторожить первым в одиночку, во вторую вахту должны были заступить Гарстанг и Форфиск, за ними — Ейн и Каргус и, наконец, Эйлас и Шарис. Отряд кое-как устроился в пустой хижине, расстелив одеяла и плащи на голом полу. Шарис почти неохотно улегся, но тут же заснул, и Эйлас с облегчением сделал то же самое.
Когда Арктур достиг положенной высоты на небосклоне, Эйласа и Шариса разбудили: начиналась их смена караула. Эйлас заметил, что Шарис больше не прислушивается к звукам ночи, и тихо спросил: «Как насчет музыки? Ты до сих пор что-то слышишь?»
«Нет. Она пропала еще до того, как я заснул».
«Что ты слышал, хотел бы я знать?»
«Тебе это не пошло бы на пользу».
«Почему?»
«Ты мог бы стать таким, как я — к своему сожалению».
Эйлас рассмеялся, хотя смех его прозвучал слегка принужденно: «Ты не худший из людей. Как я мог бы нанести себе вред способностью слышать звуки музыки?»
Шарис помолчал, глядя в огонь походного костра, после чего заговорил так, будто размышлял вслух: «На самом деле, я ничем не примечательный человек — даже слишком непримечательный. Мой недостаток в том, что я легко увлекаюсь выдумками и фантазиями. Вот, пожалуйста: я слышал беззвучную музыку. Иногда мне кажется, что я замечаю краем глаза какое-то движение — но когда я присматриваюсь, его уже невозможно проследить. Если бы ты был таким, как я, это мешало бы твоим поискам и заставляло бы тебя терять время попусту. Таким образом, ты наносил бы себе ущерб».
Эйлас поворошил угли: «У меня бывают похожие ощущения — причуды, игра воображения — называй это как хочешь. Я не слишком о них задумываюсь. Они не настолько навязчивы, чтобы беспокоиться по этому поводу».
Шарис невесело рассмеялся: «Иногда мне кажется, что я сошел с ума. Иногда меня охватывает страх. Есть красота, предназначенная только для бессмертных — ее неспособен выдержать человек». Наблюдая за языками пламени, Шарис неожиданно кивнул: «Да, в музыке есть убийственная красота».
Эйлас почувствовал себя неудобно: «Шарис, дружище, я думаю, ты страдаешь галлюцинациями. У тебя просто-напросто слишком живое воображение».
«Каким образом я мог бы вообразить такое величие? Я слышал эту музыку, а ты к ней глух. Существуют три возможности. Если ты прав, мой ум понапрасну вводит меня в заблуждение. Но если это не так, значит, я чувствительнее тебя — или, что хуже всего — музыка предназначена только для меня».
Эйлас скептически хмыкнул: «Поверь мне, лучше не думать об этих странных звуках. Если бы люди могли постигнуть такие тайны — если такие тайны действительно существуют — наверное, мы знали бы о них больше, чем знаем теперь».
«Возможно».
«Тем не менее, если ты снова что-нибудь такое услышишь или увидишь, не забудь мне об этом сообщить».
«Как тебе будет угодно».
Рассвет разгорался медленно — сероватое небо сначала приобрело жемчужный оттенок, потом персиковый. К тому времени, когда взошло солнце, семеро путников уже ехали по радующей глаз, хотя и пустынной местности. К полудню им встретилась река — по мнению Эй-ласа, это был Сисс, впоследствии впадавший в Глоден — и весь оставшийся день они продолжали путь на юг по берегу. Ближе к вечеру небо затянули тяжелые тучи. Влажный холодный ветер доносил отдаленные раскаты грома.
Перед заходом солнца они переехали реку по каменному мосту из пяти арочных пролетов и оказались на перекрестке — здесь Восточнозападная дорога, выходившая из Тантревальского леса, пересекала Тромпаду и продолжалась вдоль горного ущелья, чтобы закончиться в Оэльдесе, в Южной Ульфляндии. Начинался сильный дождь; рядом с перекрестком находилась придорожная гостиница, «Звезда и единорог». Путники завели лошадей в конюшню и зашли в гостиницу, обнаружив внутри массивный камин, где весело трещал огонь. За прилавком стоял высокий тощий субъект — лысый, с длинной черной бородой, лежавшей на груди, длинным носом, нависшим над бородой, и широко расставленными, полуприкрытыми черными глазами. У камина над кружками пива сгорбились, как заговорщики, три постояльца — широкие поля плоских черных шляп скрывали их лица. За столом поодаль в одиночестве сидел человек с тонким горбатым носом и красивыми рыжеватыми усами, в красивом темно-синем с темно-коричневыми отворотами костюме.
Эйлас обратился к хозяину заведения: «Мы хотели бы переночевать и поужинать чем-нибудь получше. Кроме того, если вас это не затруднит, попросите кого-нибудь позаботиться о наших лошадях».
Лысый бородач вежливо, но холодно поклонился: «Сделаем все возможное, чтобы выполнить ваши пожелания».
Семеро путников присели поближе к огню, и хозяин принес им вина. Три человека, сгорбившиеся у камина, ненавязчиво наблюдали за новоприбывшими и о чем-то бормотали. Человек в темно-синем костюме бросил на Эйласа и его товарищей один взгляд и вернулся к задумчивому созерцанию пространства. Отдыхая у огня, путники с удовольствием опустошали одну кружку за другой. Через некоторое время Ейн подозвал служанку: «Скажи-ка, милашка, сколько кувшинов вина нам уже подали?»
«Три».
«Правильно! А теперь каждый раз, когда ты будешь приносить следующий кувшин, подходи ко мне и объявляй, какой это кувшин — четвертый, пятый, и так далее. Понятно?»
«Понятно».
Бородатый хозяин пересек помещение на тощих, как ходули, ногах: «Что-нибудь не так?»
«Все в порядке. Служанка будет подсчитывать выпитые нами кувшины, чтобы не возникло никаких ошибок при расчете».
«А! Зачем забивать ей голову вычислениями! Я веду аккуратный счет за прилавком».
«А я веду аккуратный счет здесь, и мы сможем сверить оба счета со счетом служанки».
Хозяин воздел руки к небу и удалился в кухню, откуда вскоре стали подавать ужин. Две служанки бдительно следили за посетителями из полутемных углов помещения, быстро приближались с новым кувшином, как только замечали, что прежний опустел, и уверенными движениями наполняли кружки, каждый раз певучими голосами сообщая номер нового кувшина Ейну, в то время как хозяин, угрюмо облокотившийся на прилавок, вел счет тем же кувшинам и прикидывал, будет ли целесообразно и предусмотрительно с его стороны разбавлять вино.
Эйлас, выпивший не меньше других, откинулся на спинку стула и наблюдал за спутниками, расслабившимися в тепле и сухости таверны. Гарстанг, независимо от обстоятельств, никогда не умел скрывать благовоспитанные привычки. Бод, разгоряченный вином, забыл о своей внушающей трепет внешности и неожиданно превратился в паяца. Шарис, подобно Эйласу, откинулся на спинку стула, радуясь покою и сытости. Форфиск с энтузиазмом рассказывал похабные анекдоты и приставал к служанкам. Ейн мало говорил, но веселье его товарищей, по-видимому, изрядно его забавляло. Каргус, однако, неподвижно и хмуро уставился в огонь. Сидевший рядом Эйлас спросил его: «Какие мрачные мысли занимают твой ум?»
«Целая мешанина мыслей, — отозвался Каргус. — Они вечно путаются в голове. Мне вспоминаются мои родители в Галиции — я их покинул, когда они состарились, хотя мог бы остаться и сделать их последние дни более радостными. Я думаю о ска, об их суровых привычках. Я думаю о своем сиюминутном состоянии — о набитом едой желудке, о набитом золотом кошельке, о веселом застолье — все это напоминает о превратностях жизни и о быстротечности таких мгновений. Надеюсь, я достаточно ясно изложил причины моей меланхолии?»
«Исключительно ясно, — кивнул Эйлас. — А меня радует то, что мы тут греемся, а не мокнем под дождем. Но никогда меня не покидает гнев, пронизывающий все мое существо, тлеющий в моих костях. Боюсь, что никакая месть уже не погасит это пламя».
«Ты еще молод, — возразил Каргус. — В свое время ты найдешь покой».
«Не знаю, не знаю. Возможно, жажда мщения — не самое благородное из стремлений, но я не успокоюсь, пока не воздам по заслугам за все, что мне пришлось пережить».
«Предпочитаю оставаться твоим союзником, а не врагом», — заметил Каргус.
Они замолчали. Субъект в темно-синем костюме с коричневыми отворотами, тихо сидевший в стороне, поднялся на ноги и подошел к Эйласу: «Уважаемый незнакомец, я заметил, что вы и ваши компаньоны ведете себя прилично, с достоинством и не слишком шумно. Если у вас нет возражений, позвольте мне предупредить об одной опасности — хотя, возможно, в этом нет необходимости».
«Разумеется, говорите!»
«Две служанки терпеливо ждут по углам таверны. Они не так скромны, как может показаться с первого взгляда. Когда вы встанете из-за стола, чтобы подняться к себе комнату, старшая предложит вам интимные услуги. Пока она будет развлекать вас не слишком разнообразными средствами, находящимися в ее распоряжении, другая обчистит ваш кошелек. Они делятся выручкой с хозяином таверны».
«Невероятно! Они выглядят робкими и несмышлеными».
Благожелатель печально улыбнулся: «Таково было и мое впечатление, когда в прошлый раз я выпил лишнего в этой таверне. Спокойной ночи!»
Господин в синем костюме удалился к себе в номер. Эйлас передал его предупреждение спутникам; две служанки спрятались в тенях, а хозяин перестал подкладывать дрова в камин. Все семеро неохотно поднялись из-за стола и разбрелись по комнатам, где для них приготовили соломенные матрасы. Сытые и уставшие, они мигом заснули, несмотря на шум дождя, яростно хлеставшего по крыше.
Наутро гроза прошла, солнечный свет заливал ослепительным сиянием посвежевший пейзаж. Эйласу и его компаньонам подали завтрак: творог и ржаной хлеб с луком. Пока Эйлас рассчитывался с хозяином гостиницы, остальные седлали лошадей в дорогу.
Сумма, указанная в счете, вызвала у Эйласа потрясение: «Как? Не может быть! Столько денег — за обслуживание семи человек с умеренными запросами?»
«Вы выпили целую бочку вина. Вот учетный лист: девятнадцать кувшинов моего лучшего красного «Каронжа»».
«Одну минуту», — Эйлас позвал Ейна: «У нас возникло расхождение по поводу количества вина, которое мы выпили вчера вечером. Не мог бы ты оказать нам содействие?»
«Конечно, могу. Нам подали двенадцать кувшинов вина. Я записал это число на листке бумаги и передал его служанке. Мы пили вовсе не «Каронж»; вино в наши кувшины наливали из бочки, на которой написано «Корриенте», оно продается по два гроша за кувшин».
«А! — воскликнул владелец заведения. — Я вижу, в чем ошибся. Это счет за позавчерашний вечер — мы обслуживали группу из десяти высокопоставленных гостей».
Эйлас внимательно просмотрел новый счет: «А эта сумма — за что она выставлена?»
«За различные прочие услуги».
«Понятно. Господин, завтракающий за столом в углу — кто он?»
«Сэр Дескандоль, младший сын лорда Моделета из замка Серый Фосфр, что за мостом, ближе к Ульфляндии».
«Сэр Дескандоль был настолько добр, что предупредил нас вчера о повадках ваших служанок и применяемой ими хищнической воровской практике. Таким образом, «различные прочие услуги» нам не предоставлялись».
«Неужели? В таком случае придется вычеркнуть эту статью».
«И здесь — «Лошади: содержание в конюшне, корм и вода». Могут ли семь лошадей, занимая самые роскошные стойла, поглотив все сено в округе и всосав целое озеро дорогостоящей воды, оправдать расход в размере тринадцати флоринов?»
«Да-да. Эта цифра похожа на «13», в связи с чем я неправильно подвел итог. На самом деле здесь «2» — два флорина».
«Ясно. — Эйлас вернулся к изучению счета. — Ваши угри очень дороги».
«Сейчас не сезон».
Наконец Эйлас заплатил по исправленному счету и спросил: «Что будет дальше по дороге?»
«Мрачные, дикие места — темный лес».
«И где находится следующая гостиница?»
«Довольно далеко».
«А вы сами ездили по этой дороге?»
«Через Тантревальский лес? Никогда!»
«Там встречаются бандиты, разбойники и тому подобное?»
«Спросите у сэра Дескандоля. Насколько я понимаю, он хорошо разбирается в таких вещах».
«Возможно, но он уже ушел. Ладно, не сомневаюсь, что мы как-нибудь справимся».
Отряд из семерых человек отправился в путь. Река осталась в стороне, и дорогу обступил лес. Ейн, ехавший впереди, заметил в листве какое-то движение. «Засада! Всем спешиться!» — закричал он, соскочил с коня, тут же натянул тетиву и выпустил стрелу в чащу, откуда послышался вопль. Тем временем из леса посыпался град стрел. Всадники, успевшие соскочить на землю и спрятаться за седлами благодаря предупреждению Ейна, остались невредимыми — за исключением грузного Форфиска, который замешкался и упал замертво, пронзенный в грудь. Прячась за стволами, пригибаясь и передвигаясь перебежками, его товарищи бросились в контратаку с обнаженными шпагами. Ейн полагался на свой лук. Он выпустил еще три стрелы, поразив одного противника в шею, другого в грудь и третьего в ногу. Из лесной чащи доносились стоны, глухой шум падающих тел, внезапные испуганные восклицания. Один из разбойников пытался бежать — Бод бросился ему на спину, повалил на землю и разоружил.
Наступила тишина, нарушаемая лишь стонами и пыхтением. Меткая стрельба Ейна уложила двух бандитов и вывела из строя еще двоих. Два мертвеца и двое раненых лежали на лесной подстилке, истекая кровью. Среди них были три субъекта в широкополых черных шляпах, распивавших вино прошлым вечером у камина.
Эйлас повернулся к пленнику Бода и приветствовал его легким поклоном, как подобало рыцарю при встрече с рыцарем: «Сэр Дескандоль, хозяин таверны заметил, что вы хорошо разбираетесь в повадках местных грабителей, и теперь я понимаю, на чем основано его мнение. Каргус, будь добр, забрось веревку на сук покрепче. Сэр Дескандоль, вчера вечером я испытывал к вам благодарность за полезнейший совет — но сегодня начинаю подозревать, что вы руководствовались не более чем алчностью, рассчитывая отнять у нас то золото, которое иначе осталось бы в руках гостиничных шлюх».
Сэр Дескандоль скромно возразил: «Это не совсем так! Прежде всего я руководствовался намерением избавить вас от унижения, вызванного глупым положением, в которое вас непременно поставили бы эти воровки».
«В таком случае ваш поступок был поистине благороден. Жаль, что у меня нет времени, чтобы провести с вами пару часов в приятной, непринужденной беседе».
«Не имею ничего против».
«Увы, время не ждет. Бод, свяжи сэра Дескандоля по рукам и ногам, чтобы ему не пришлось ими размахивать. Мы уважаем его достоинство не меньше, чем он уважает наше».
«Очень любезно с вашей стороны».
«Замечательно! Бод, Каргус, Гарстанг — возьмитесь за веревку и хорошенько потяните! Вздернем сэра Дескандоля повыше!»
Форфиска похоронили в лесу, в переплетении дрожащих теней и солнечных пятен. Бродя среди трупов, Ейн собрал свои стрелы. Тело сэра Дескандоля спустили на землю, чтобы взять веревку — ее смотали и подвесили к седлу черного коня Форфиска. Не оглядываясь, шестеро всадников двинулись дальше в лес.
Тишина, скорее подчеркнутая, нежели нарушаемая, переливчатым далеким щебетом птиц, подавляла Эйласа и его спутников. По мере приближения вечера солнечный свет, пробивавшийся сквозь листву, становился все более насыщенным, золотисто-рыжеватым, отбрасывая глубокие черные тени с красновато-коричневым, розовато-лиловым или темно-синим оттенком. Все молчали — только приглушенно перестукивали копыта лошадей.
Перед заходом солнца отряд остановился у небольшого пруда. В полночь, когда Эйлас и Шарис снова несли вахту, в глубине леса проплыла стайка мерцающих бледно-голубых огоньков. Через час далекий голос отчетливо произнес три слова. Слова эти были совершенно непонятны Эйласу, но Шарис вскочил на ноги, повернувшись туда, откуда послышался голос — губы его шевелились, будто он пытался что-то ответить.
«Ты понял, что было сказано?» — спросил удивленный Эйлас.
«Нет».
«Тогда почему ты начал отвечать?»
«Мне показалось, что голос обращался ко мне».
«Почему бы он говорил именно с тобой?»
«Не знаю… мне от таких вещей не по себе».
Эйлас больше не стал ничего спрашивать.
Взошло солнце; шестеро странников подкрепились хлебом с сыром и продолжили путь. Лес отступал — все чаще попадались поляны и даже обширные луга; дорога взбиралась на обнажения крошащегося серого камня, стволы деревьев становились искривленными и узловатыми.
К вечеру небо затянулось дымкой; солнечный свет приобрел бледно-золотистый осенний оттенок. С запада наползали тучи, все более плотные и угрожающие.
Недалеко от того места, где дорога пересекала начало просторного луга, взорам путников открылся окруженный ухоженным парком дворец, построенный в изящном, хотя и несколько причудливом стиле. Ворота со столбами из резного мрамора перегораживали въезд, покрытый ровным мелким гравием. В будке у ворот стоял привратник в темно-красной ливрее с узором из синих ромбов.
Всадники остановились, чтобы получше рассмотреть дворец — если его хозяин соблюдал обычные правила гостеприимства, они могли бы здесь переночевать.
Эйлас спешился и подошел к будке у ворот. Привратник вежливо поклонился. На нем была широкополая шляпа из черного фетра, низко надвинутая на лоб, причем верхнюю часть лица закрывала небольшая черная полумаска. Он стоял, прислонив к стене будки церемониальную алебарду — другого оружия у него не было.
«Кто владелец этого дворца?» — спросил Эйлас.
«Перед вами вилла Мероэ — скромная загородная дача, где лорд Дальдас предпочитает проводить время в компании друзей».
«Для своей дачи лорд выбрал удаленный и пустынный район».
«Вы совершенно правы».
«Мы не хотели бы беспокоить лорда Дальдаса — но, может быть, он позволит нам переночевать под его кровом?»
«Вы можете сразу пройти ко входу — лорд отличается щедростью и гостеприимством».
Глядя на виллу, Эйлас колебался: «Честно говоря, меня снедают опасения. Мы в Тантревальском лесу. На этом дворце и на парке вокруг него чувствуется радужный налет волшебства. Мы не хотели бы стать участниками событий, превосходящих наше понимание».
Привратник рассмеялся: «Сэр, ваша осторожность в какой-то мере обоснована. Тем не менее, вы можете безопасно переночевать в нашей вилле, и никто не причинит вам вреда. Чары, действующие на участников кутежей лорда Дальдаса, вас не коснутся. Ешьте только свою провизию; пейте только то вино, которое привезли с собой. Короче говоря, не пробуйте ничего, что вам будут предлагать, и волшебство вас только развлечет».
«А что будет, если мы попробуем предлагаемые лакомства или напитки?»
«В таком случае вы можете задержаться и не приехать вовремя туда, куда направляетесь».
Эйлас повернулся к компаньонам, собравшимся у него за спиной: «Вы слышали, что говорит привратник? Судя по всему, он нас не обманывает — иначе зачем он стал бы нас предупреждать? Рискнем переночевать на заколдованной вилле или поедем дальше под дождем?»
«Если мы не будем ни есть, ни пить ничего, кроме наших собственных припасов, нам ничего не грозит, — ответил Гарстанг. — Не так ли, любезный привратник?»
«Именно так, сударь».
«Тогда я предпочел бы хлеб с сыром под крышей загородной виллы тому же хлебу с сыром под ветром и дождем в ночном лесу».
«Разумный вывод, — сказал Эйлас. — А что думают остальные? Бод?»
«Хотел бы спросить любезного привратника, по какой причине он носит маску».
«Таков здешний обычай, сэр — он соблюдается всеми желающими провести время на вилле Мероэ. Если вы решили у нас ночевать, я обязан выдать каждому из вас по маске».
«Странно! — пробормотал Шарис. — Но любопытно».
«Каргус? Ейн?»
«От этого места за версту несет черной магией», — буркнул Ейн.
«Я колдовства не боюсь, — заявил Каргус. — Мне известны заговоры против чар; буду жевать хлеб с сыром, отвернувшись от призрачных яств».
«Что ж, так тому и быть, — Эйлас повернулся к привратнику. — Будьте добры, известите лорда Дальдаса о нашем прибытии. Со мной сэр Гарстанг, лионесский рыцарь, а этих господ зовут Ейн, Шарис, Бод и Каргус — они уроженцы различных стран. Меня зовут Эйлас, я происхожу из знатного тройского рода».
«Лорд Дальдас пользуется магическими средствами оповещения и уже готов вас принять, — ответил привратник. — Не забудьте, пожалуйста, надеть маски. Вы можете оставить лошадей здесь; утром они будут вас ожидать. Естественно, рекомендую захватить с собой собственную провизию».
Шесть компаньонов прошли по усыпанной гравием дорожке через парк и поднялись на террасу виллы Мероэ. Заходящее солнце, на мгновение выглянув из-под туч, озарило мягким золотым светом главный вход — у входа стоял высокий человек в роскошном костюме из темно-красного бархата. Голову его покрывали коротко подстриженные мелкие черные кудри, а подбородок и щеки — так же коротко подстриженная борода; глаза его сверкали из-за черной полумаски: «Господа, я — лорд Дальдас. Приветствую вас в моей вилле Мероэ, где, надеюсь, вы сможете удобно провести столько времени, сколько пожелаете».
«Мы благодарим вашу светлость. Мы потревожим вас только на одну ночь — важные дела заставляют нас спешить».
«В таком случае, господа, имейте в виду, что я и мои друзья отличаемся несколько сибаритскими вкусами и привычками, и наша манера развлекаться может быть заразительна. Не ешьте и не пейте ничего, кроме того, что привезли с собой, и у вас не будет никаких трудностей. Надеюсь, это предупреждение не повлияет на ваше мнение о моем гостеприимстве».
«Ни в коей мере. Мы не приехали сюда развлекаться, нас интересует только возможность укрыться от грозы».
Лорд Дальдас сделал широкий приглашающий жест: «Когда вы немного отдохнете, мы сможем снова побеседовать».
Лакей провел гостей в помещение с шестью диванами. В находящейся рядом ванной комнате приезжие могли воспользоваться ниспадающей с потолка обильной струей теплой воды, мылом из экстракта алоэ с пальмовым маслом и полотенцами из льняного волокна. Вымывшись, путники подкрепились принесенной с собой провизией, вынутой из седельных сумок.
«Ешьте досыта, — посоветовал Эйлас. — Не следует выходить из этой комнаты голодными».
«Лучше всего вообще не выходить отсюда до утра», — заметил Ейн.
«Как же так? — возмутился Шарис. — Неужели тебе не интересно?»
«Такого рода забавы меня мало интересуют. Я собираюсь сейчас же разлечься на диване».
«Я люблю повеселиться, когда у меня подходящее настроение, — вмешался Каргус, — но смотреть на то, как веселятся другие, мне не нравится. Я тоже прилягу, и пусть меня забавляют мои собственные сны».
Бод сказал: «Я останусь здесь, меня уговаривать не придется».
Эйлас повернулся к Гарстангу: «А вы как думаете?»
«Если вы никуда не пойдете, я тоже не пойду. Если же вы решите взглянуть на друзей лорда Дальдаса, я буду рядом, чтобы оградить вас от искушения и неумеренности».
«Шарис?»
«Не могу сидеть за запертой дверью. По меньшей мере я хотел бы пройтись и понаблюдать за происходящим через эти дурацкие дырки в маске».
«Тогда я пойду с тобой — с той же целью, с какой Гарстанг вызвался сопровождать меня. Втроем мы будем достаточно защищены от соблазна».
Шарис пожал плечами: «Пусть будет по-вашему».
«Кто знает, что может случиться? Пойдем, поглазеем на местные чудеса».
Надев полумаски, Шарис, Эйлас и Гарстанг вышли из комнаты.
Высокие арочные проходы вели на террасу, где воздух был напоен ароматами цветущих апельсиновых деревьев, жасмина, элетеи и клеа-нотиса. Три гостя присели на софу, выложенную темно-зелеными бархатными подушками. Тучи, обещавшие сильную грозу, прошли стороной; выдалась теплая, почти безветренная ночь.
Высокий человек с мелкими черными кудрями и небольшой черной бородой, щеголявший в темно-красном костюме, остановился, проходя мимо: «Каково ваше мнение о моей вилле?»
Гарстанг покачал головой: «Не нахожу слов».
Эйлас ответил: «Мне еще многое непонятно».
Глаза горели на бледном лице Шариса, но, подобно Гарстангу, ему нечего было сказать.
«Присядьте, побеседуйте с нами, лорд Дальдас», — пригласил Эйлас.
«С удовольствием».
«Вы разожгли наше любопытство, — сказал Эйлас. — Вас окружает пьянящая красота, здесь все кажется нереальным, как во сне».
Лорд Дальдас посмотрел кругом так, будто видел свою виллу впервые: «Что такое сон? Повседневное восприятие — тоже сон. Глаза, уши, нос создают образы в мозгу, и мы называем эти образы «реальностью». Ночью, когда мы спим, вторгаются другие образы, происходящие из неведомого источника. Временами сновидения ярче и ощутимее так называемой «реальности». Что материально, а что — иллюзия? Зачем даже пытаться разграничивать эти понятия? Пробуя превосходное вино, только педант анализирует каждый компонент его аромата. Восхищаясь прекрасной девушкой, измеряем ли мы циркулем величину и взаимное расположение костей ее черепа? Разумеется, нет. Красоту следует признавать такой, какова она есть — в этом основной принцип виллы Мероэ».
«Не наступает ли пресыщение?»
Лорд Дальдас улыбнулся: «Вам когда-нибудь приходилось испытывать пресыщение во сне?»
«Не приходилось, — признался Гарстанг. — Сновидения всегда создают ощущение важности и неотложности происходящего».
Шарис заметил: «И жизни, и снам свойственна утонченная недолговечность. Один укол шпагой, одно движение лезвия — и их больше нет, они улетучиваются, как сладостный аромат, унесенный порывом ветра».
«Может быть, вы объясните, однако, почему у вас все носят маски?» — поинтересовался Гарстанг.
«Каприз, причуда, фантазия, прихоть! Могу ответить на ваш вопрос другим вопросом. Что такое ваше лицо, как не кожаная маска? Вас троих природа одарила приятной внешностью — ваши кожаные маски располагают к вам окружающих. Но вашему товарищу Боду не повезло — он только приветствовал бы возможность носить всю жизнь другую маску».
«Никто из ваших гостей не производит впечатление человека, обиженного природой, — возразил Гарстанг. — И господа, и дамы отличаются превосходным телосложением и грациозными манерами. Это очевидно, невзирая на маски».
«Возможно, так оно и есть. Но посреди ночи, когда любовники остаются вдвоем и снимают друг с друга одежду, в последнюю очередь они обнажают лица».
«А кто исполняет музыку?» — неожиданно спросил Шарис.
Эйлас и Гарстанг прислушались.
«Ничего не слышу», — пожал плечами Эйлас.
«Я тоже», — подтвердил Гарстанг.
«Наша музыка настолько ненавязчива, что, по сути дела, ее можно не замечать, — лорд Дальдас поднялся на ноги. — Надеюсь, в какой-то степени я удовлетворил ваше любопытство?»
«Только неотесанный чурбан мог бы требовать большего, — ответил Эйлас. — Вы проявляете к нам больше внимания, чем мы заслуживаем».
«Мне очень приятно принимать таких гостей, как вы, и жаль, что вы решили покинуть нас уже завтра. Но меня ожидает очаровательное создание. Она впервые посетила виллу Мероэ, и мне не терпится познакомиться с ней поближе».
«Последний вопрос, — задержал лорда Эйлас. — Когда к вам прибывают новые гости, прежние должны уезжать — в противном случае в залах и спальнях виллы Мероэ не хватило бы места. Когда они вас покидают, куда они возвращаются?»
Лорд Дальдас тихо рассмеялся: «Когда исчезают люди, которых вы видите во сне, куда они возвращаются?» Он поклонился и ушел.
Перед компаньонами остановились три молодые прелестницы. Одна спросила с шаловливой дерзостью: «Почему вы молчите? Разве вы не хотите с нами поболтать?»
Эйлас, Гарстанг и Шарис вежливо встали. Эйлас оказался лицом к лицу со стройной девушкой с бледными светлыми волосами и чертами, деликатными, как нежные лепестки цветка. Из-за черной полумаски на него смотрели фиолетово-голубые глаза. Эйлас почувствовал внезапный укол в сердце, одновременно болезненный и радостный. Он начал было говорить, но осекся. «Прошу меня извинить, — пробормотал он. — Я не очень хорошо себя чувствую». Отвернувшись, он увидел, что Гарстанг сделал то же самое. «Невозможно! — сказал ему Гарстанг. — Она напоминает… мне слишком тяжело об этом вспоминать».
«Это сновидения! — отозвался Эйлас. — Им трудно сопротивляться. Лорд Дальдас весьма изобретателен, не правда ли?»
«Вернемся в нашу комнату. Мне не нравятся воспоминания во плоти… где Шарис?»
Девушек и Шариса след простыл.
«Нужно его найти! — встревожился Эйлас. — Он увлечется и попадет в беду».
Они прошлись по залам и коридорам виллы Мероэ, не обращая внимания на причудливые разноцветные светильники, завораживающие взор интерьеры и столы, уставленные изысканными яствами. Наконец они увидели Шариса в небольшом внутреннем дворике, соединенном с террасой сводчатым проходом. Сидя в компании четырех гостей, он извлекал тихие звуки из свирели. Его новые знакомые играли на других инструментах, находя гармонические сочетания, заставлявшие задерживать дыхание и вызывавшие легкое головокружение. Вплотную к Шарису присела хрупкая брюнетка — ее волосы опустились ему на плечо. В одной руке она держала бокал темно-лилового вина; когда в музыке наступил перерыв, она попробовала вино и предложила бокал Шарису.
Захваченный участием в чудесном оркестре, Шарис рассеянно взял бокал и уже поднес его к губам, когда стоявший сзади Эйлас перегнулся над балюстрадой и выхватил вино у него из руки: «Шарис, что ты делаешь? Пойдем, пора спать! Завтра уедем из этого замка сновидений — они опаснее оборотней Тантревальского леса!»
Шарис медленно поднялся на ноги, взглянув на продолжавшую томно сидеть девушку: «Мне нужно идти».
Втроем они молча вернулись в спальню, где Эйлас взял Шариса за плечо: «Ты почти пригубил вино».
«Я знаю».
«Ты еще что-нибудь пил?»
«Нет, — неуверенно ответил Шарис. — Я поцеловал эту девушку — она выглядит и говорит, как… как первая любовь. Она пила вино, у нее на губах оставалась капля. Я почувствовал вкус этой капли».
Эйлас застонал: «Придется найти противоядие!»
В сопровождении Гарстанга он снова обошел всю виллу, но лорда Дальдаса нигде не было.
Огни начинали гаснуть — Эйлас и Гарстанг вернулись в свою комнату. Шарис уже спал — или притворялся, что спит.
Наутро высокие окна озарились ярким солнечным светом. Шестеро путников встали, хмуро поглядывая друг на друга. Эйлас напряженно сказал: «Оставаться больше нельзя. Поехали! Закусим по дороге».
У ворот их ждали оседланные лошади, хотя привратника не было. Не желая узнать, что он увидит, если обернется, Эйлас вскочил в седло и пришпорил коня, решительно глядя вперед. Он заметил, что его спутники сделали то же самое.
«Дорога уходит в даль — забудем дворец сновидений!»
Все шестеро, в развевающихся плащах, унеслись галопом. Проехав примерно милю, они остановились, чтобы перекусить. Шарис сидел в стороне. Он вел себя рассеянно и не пожелал завтракать.
Эйласу показалось странным, что Шарис, по-видимому, осунулся и похудел за ночь — одежда держалась на нем слишком свободно, куртка висела, словно подвешенная на крючке.
Эйлас вскочил на ноги, но Шарис уже соскользнул на землю, как в обмороке; на траве лежала только одежда. Эйлас опустился на колени, схватил пустой рукав. Шляпа Шариса откатилась в сторону, его застывшее лицо — маска из бледного пергамента — исчезало, не растворяясь, но словно отворачиваясь в сторону, которой не было.
Эйлас медленно поднялся на ноги и обернулся — он хотел вернуться и вырвать Шариса из костлявых рук смерти. Бод подошел и хрипло сказал: «Поехали. Что упало, то пропало — позади уже ничего нет».
Дорога мало-помалу уводила путников направо и через некоторое время стала заметно подниматься и опускаться по холмам. Почва становилась тощей, появились скальные обнажения; лес сперва поредел, превращаясь в отдельные поросли чахлого дуба и тиса, после чего отступил на восток.
Ветер крепчал — по небу неслись облака, и пятеро всадников то выезжали на солнце, то погружались в тень.
Закат застал их посреди бесплодного плоскогорья, усеянного большими, а иногда и громадными гранитными валунами, пористыми от ветра и дождя. Гарстанг и Каргус называли эти беспорядочно разбросанные глыбы «бараньими лбами».
Отряд остановился у ручья. Приготовив постели из охапок папоротника-орляка, путники провели не слишком приятную ночь, но их ничто не потревожило, кроме жалобного свиста ветра среди камней.
На рассвете пятеро уже были в седлах и ехали на юг по Тромпаде — в этих местах не более чем тропе, блуждающей среди «бараньих лбов».
К полудню дорога круто спустилась с плоскогорья к Сиссу и продолжалась на юг по берегу реки.
Через несколько часов они оказались на развилке. С трудом разбирая надпись на почти уничтоженном временем придорожном знаке, Эйлас и его товарищи поняли, что к юго-востоку отходила Горночин-ная дорога, тогда как Тромпада продолжалась по мосту через Сисс и дальше на юг по берегу реки.
Всадники переехали через мост и в полумиле за ним встретили пожилого крестьянина, ведущего под уздцы осла, навьюченного хворостом.
Эйлас поднял руку — старик в испуге отшатнулся: «Что вам нужно? Если вы хотите меня ограбить, с меня нечего взять. Впрочем, с меня нечего взять даже в том случае, если вы не грабители».
«Не болтай глупости! — прервал его Каргус. — Где здесь ближайшая приличная гостиница?»
Владелец осла сморгнул в явном замешательстве: «Ближайшая, да еще и приличная? Вам нужны две гостиницы, что ли?»
«Одной достаточно», — пояснил Эйлас.
«В наших краях гостиниц мало. Если вы не слишком привередливы, вам подойдет «Старая башня» — это постоялый двор, он просто так называется».
«Мы привередливы, но не слишком, — заверил крестьянина Ейн. — Где этот постоялый двор?»
«Езжайте вперед — в двух милях отсюда дорога поворачивает в горы; в этом месте боковая тропа поднимается к «Старой башне»».
Эйлас бросил старику грош: «Будь здоров, и спасибо!»
На протяжении двух миль путники ехали вдоль реки. Солнце уже опускалось за горы — тени растущих над берегом сосен и кедров удлинялись, покрывая дорогу частыми полосами.
Над Сиссом возвышался утес; здесь Тромпада резко поворачивала вверх. По лесистому основанию утеса зигзагами поднималась тропа — туда, где на фоне неба темнела высокая круглая башня.
Поднявшись под осевшую, покрытую лишайником каменную стену, всадники обогнули башню и выехали на ровную площадку над рекой, блестевшей далеко внизу. От древней крепости оставались только угловая башня и пристройка. Ожидавший у входа подросток отвел лошадей под частично обвалившиеся своды большого зала, ныне служившего конюшней.
Пять странников взошли в башню по ступеням и оказались в помещении, величественную мрачность которого не нарушало наличие признаков суетной жизнедеятельности. Языки пламени, бушевавшего в камине, озаряли дрожащим светом огромное цилиндрическое пространство. Пол был выложен плоскими каменными плитами; на голых каменных стенах не было никаких гобеленов или занавесей. Высоко над головой внутренность башни опоясывал кольцевой балкон; выше, в тени, виднелся еще один, а над ним, уже почти незаметный во мраке, угадывался третий.
У камина стояли грубо сколоченные столы и скамьи. Напротив камина горел другой огонь, поменьше — там, за прилавком, энергично суетился над горшками и сковородами старик с вытянутой костлявой физиономией и каймой редкого белого пуха вокруг лысины. Казалось, у него было шесть рук, и все они что-то доставали, трясли и перемешивали. Поливая жиром барашка на вертеле, он встряхнул огромную сковороду с голубями и перепелами и тут же, пользуясь чугунными захватами, переставил несколько горшков, чтобы они надлежащим образом нагревались или, наоборот, охлаждались.
Некоторое время Эйлас с благоговением наблюдал за кулинарной акробатикой, поражаясь ловкости старца. Наконец, дождавшись паузы в представлении, он спросил повара: «Скажите пожалуйста, вы здесь хозяин?»
«Именно так, сударь, я претендую на эту роль — если владельцу никчемных развалин приличествует столь почетное звание».
«Возможно, эти развалины не так уж никчемны, если вы можете устроить нас на ночь. Насколько я могу судить, с ужином не должно быть проблем».
«Могу предложить только самый непритязательный ночлег — на сеновале в конюшне. Здесь нет ничего лучше, а я слишком стар, чтобы заниматься ремонтом или перестройкой».
«Как насчет эля? — спросил Бод. — Если нам подадут прохладный, прозрачный, крепкий эль, мы ни на что не пожалуемся».
«Хорошо! Значит, претензий не будет — у меня добрый, свежий эль. Садитесь, садитесь!»
Пять компаньонов присели у огня и поздравили себя с тем, что им не придется проводить еще одну ветреную ночь на охапках папоротника. Дородная женщина подала им эль в берестяных кружках. Береста каким-то образом подчеркивала положительные качества напитка, в связи с чем Бод заявил: «Хозяин не обманул! Я жаловаться не стану».
Эйлас наблюдал за другими постояльцами. За столами сидели семеро: пожилой фермер с женой, пара бродячих торговцев и три молодых человека — по-видимому, лесорубы или охотники. Через некоторое время в башню зашла закутанная в серую шаль сгорбленная старуха в платке, закрывавшем голову так, что лицо ее постоянно оставалось в тени.
Старуха остановилась, чтобы обозреть помещение. Эйлас почувствовал, что ее взгляд на мгновение остановился на нем. Прихрамывая и опираясь на клюку, старуха отошла в сторону и села на скамью поодаль от огня.
Тучная хозяйка принесла жареных куропаток, голубей и перепелов на ломтях хлеба, пропитанного топленым жиром, нарезанную жареную баранину по-галицийски, испускавшую аромат чеснока и розмарина, а также салат из свежей зелени — трапеза оказалась гораздо обильнее, чем ожидали Эйлас и его друзья.
Ужиная, Эйлас продолжал украдкой наблюдать за закутанной старухой — та тоже что-то ела за дальним столом. У нее были отталкивающие манеры: низко наклонившись над большой миской, она поглощала ее содержимое, шумно прихлебывая. Эйласа особенно интересовал тот факт, что старуха то и дело поглядывала на него из-под покрывавшего голову платка. Когда она приподнялась со скамьи, чтобы достать кусок хлеба, шаль ее слегка распахнулась, обнажив нижнюю часть ноги.
Эйлас обратился к спутникам: «Взгляните на старую каргу в дальнем углу — что вы можете о ней сказать?»
Пораженный Гарстанг пробормотал: «У нее куриная лапа!»
«Это ведьма с лисьей мордой и огромными курьими ногами. Она уже нападала на меня дважды — и дважды я рубил ее пополам. Каждый раз, однако, ей удавалось соединить свои половины».
Увидев, что на нее смотрят, ведьма поспешно запахнула шаль и снова взглянула в сторону Эйласа, чтобы проверить, остался ли незамеченным ее промах. Эйлас и его компаньоны притворились, что интересуются исключительно ужином. Ведьма вернулась к алчному поглощению похлебки.
«Она злопамятна, — сказал Эйлас, — и, несомненно, попытается меня убить — если не здесь, то устроив засаду по дороге».
«В таком случае, — отозвался Бод, — ее следует прикончить сейчас же».
Эйлас поморщился: «Ты прав — хотя нас, конечно, обвинят в убийстве беспомощной старой женщины».
«Не обвинят, когда увидят ее ноги», — заметил Каргус.
«Отправим ее на тот свет, и дело с концом, — буркнул Бод. — Я готов».
«Один момент! — остановил его Эйлас. — Этим займусь я. Но держите шпаги наготове — одна царапина ее когтя смертельна. Не позволяйте ей прыгать».
Ведьма каким-то образом угадала, о чем говорили принц и его спутники. Прежде чем они успели встать, она проковыляла к темному сводчатому проходу и скрылась.
Обнажив шпагу, Эйлас направился к хозяину таверны: «Вы кормили опасную ведьму; ее необходимо уничтожить».
Ошеломленный владелец «Старой башни» не смог ничего ответить. Эйлас подбежал к сводчатому проходу и заглянул в него — там было темно, и он не посмел туда заходить. Повернувшись к хозяину, он спросил: «Куда ведет этот проход?»
«В старую пристройку и к лестнице, ведущей наверх; от пристройки остались одни развалины».
«Дайте свечу!»
Услышав шорох, Бод взглянул наверх — старуха с лисьей мордой стояла на первом балконе. С воплем она бросилась вниз на Эйласа. Бод, схватив скамью, огрел ее по голове. Ведьма зашипела, снова завопила и прыгнула на Бода, выпятив вперед куриные лапы с длинными когтями. Коготь раскроил Боду лицо, прежде чем Эйлас успел отсечь лисью голову от женского тела. Безголовое тело снова принялось бестолково прыгать туда-сюда, наталкиваясь на стены башни. Каргус повалил тело на землю ударом скамьи, а Ейн отсек куриные лапы.
Бод лежал на спине, хватаясь за каменные плиты скрюченными пальцами. Язык его высунулся, лицо почернело, и он умер.
Эйлас гортанно закричал: «В огонь ее, в огонь! Рубите эту сволочь на куски! Хозяин, несите дрова и хворост! Пусть горит долго, пусть горит вечно!»
Голова с лисьей мордой взвыла: «Только не огонь! Не бросайте меня в огонь!»
Отвратительная казнь свершилась. В ревущем пламени ведьма сгорела дотла — даже кости ее рассыпались в прах. Испуганные и бледные постояльцы удалились на сеновал; хозяин и его супруга принесли швабры и ведра с водой, чтобы вымыть залитый кровью пол.
До рассвета оставалось всего несколько часов. Эйлас, Гарстанг, Каргус и Ейн устало сидели за столом и смотрели на догорающий камин.
Хозяин принес эль: «Кошмарный случай! Уверяю вас, я никогда ее раньше не видел».
«Не вините себя. Хорошо, что нам удалось расправиться с этой тварью. Вы и ваша супруга оказали нам посильную помощь, и вам больше не о чем беспокоиться».
С первыми проблесками зари четыре друга похоронили Бода в тихом тенистом углу древней крепости, заросшем кустами одичавшей розы — здесь когда-то был сад. Хозяину они отдали лошадь Бода и пять золотых из его поясной сумки, после чего печально спустились к Тромпаде и направились в горы.
Эйлас и три его спутника с трудом поднимались по каменистому ущелью — тропа бесконечно петляла, огибая скальные выступы и осыпи. Наконец впереди показался пролом Летучего Всадника, откуда с воем вырывался ледяной ветер. С другой стороны пролома дорога раздваивалась — одна колея вела по альпийским лугам к Оэльдесу, а Тромпада поворачивала на юг и постепенно спускалась по длинной ложбине мимо нескольких древних оловянных рудников, к поселку Оползневый Рынок. В гостинице «Оловянный рудокоп» четыре странника, изможденные долгим подъемом и приключениями предыдущей ночи, с облегчением подкрепились бараниной с перловой кашей и заснули, развернув соломенные подстилки на мансарде.
Утром они продолжили путь по Тромпаде, теперь следовавшей примерно на юг по широкой долине Северного Эвандера к далекой серовато-сиреневой громаде Так-Тора.
В полдень до Тинцин-Фюраля оставалось всего пять миль; долина стала сужаться, постепенно превращаясь в ущелье, где, перекатываясь по камням, шумел и пенился Северный Эвандер. Еще через три мили, когда опасная близость Тинцин-Фюраля уже начинала действовать путникам на нервы, Эйлас обнаружил едва заметную тропу, поднимавшуюся по ложбине крутого склона — он считал, что это могла быть та самая тропа, по которой он некогда — уже давно! — надеялся спуститься с вершины Так-Тора.
Они взобрались на продолговатое плечо, выступавшее из основного массива Так-Тора, как корень из ствола дерева, после чего подъем по закругленному хребту стал значительно легче. Эйлас привел спутников в ложбину под плоской вершиной Так-Тора — туда, где он ночевал перед тем, как его поймали ска.
Эйлас нашел «непогрешимый компас» там, где он его спрятал. Как прежде, зуб магического прибора указывал на восток-северо-восток. «В этом направлении, — заявил Эйлас, — находится мой сын, и в этом направлении я должен идти».
«Вы можете выбрать один из двух маршрутов, — отозвался Гарстанг. — Вернуться той дорогой, по которой мы прибыли, после чего повернуть на восток — или пересечь Лионесс по Старой дороге, после чего отправиться на север в Даот. Первый путь короче, но второй позволяет обойти Тантревальский лес и, в конечном счете, судя по всему, быстрее достигнуть цели».
«Я поеду вторым путем, — сказал Эйлас. — В этом не может быть сомнений».
Четыре путника успешно миновали Кауль-Боках и въехали в Лионесс. В Нолсби-Севане они повернули на восток по Старой дороге и через четыре дня быстрой верховой езды остановились в городке Оделарт. Здесь Гарстанг попрощался со своими товарищами: «Звонкая Тетива всего лишь в двадцати милях к югу. Я приеду домой к ужину, и вся моя родня подивится моим приключениям». Он обнял троих друзей: «Разумеется, вы будете самыми дорогими гостями, если когда-нибудь навестите меня в Звонкой Тетиве! Мы проделали вместе долгий путь и преодолели много препон. Никогда вас не забуду!»
«Не забудем и мы!»
Эйлас, Каргус и Ейн смотрели вслед фигуре Гарстанга, удалявшейся на коне, пока она не скрылась.
«Нас осталось трое», — вздохнул Эйлас.
«Поехали! — сказал Ейн. — Нечего тут делать. Ненавижу нюни распускать».
Они выехали из Оделарта по Старой дороге и через три дня прибыли в место под наименованием Пышная Ива, где Старую дорогу пересекал Икнильдский путь. Непогрешимый компас указывал на север, в направлении Аваллона — друзья сочли это хорошим предзнаменованием, так как дорога в столицу Даота позволяла не приближаться к Тантревальскому лесу.
Они отправились по Икнильдскому пути в Аваллон.
Глава 25
Небольшие апартаменты Карфилиота в верхней башне Тинцин-Фюраля, с белеными оштукатуренными стенами и выскобленными дощатыми полами, были меблированы непритязательно. Карфилиот нуждался в простоте; аскетизм обстановки охлаждал его порой слишком пылкую натуру.
Карфилиот предпочитал неизменный распорядок дня. Обычно он вставал довольно рано, часто с восходом солнца, после чего завтракал фруктами, сладким печеньем, изюмом, а иногда и несколькими маринованными устрицами. Он всегда завтракал один. В это время дня присутствие других человеческих существ и звуки, которые они издавали, оскорбляли его чувства и надолго портили ему настроение.
Лето кончалось — дымка затянула просторы над долиной Эвандера. Карфилиот ощущал непоседливость и беспокойство, затрудняясь определить их причины. Тинцин-Фюраль вполне отвечал многим его стремлениям — и все же это была удаленная горная цитадель, в какой-то мере носившая провинциальный характер, а он не умел прибегать к тем магическим средствам передвижения, какими повседневно, не задумываясь, пользовались другие, более опытные чародеи (а Карфилиот считал себя чародеем). Его причуды и выходки, его диковинки и капризы — возможно, все это было только самообманом. Время шло и, невзирая на видимость бурной деятельности, Карфилиот не продвинулся ни на йоту к достижению своих целей. Неужели его враги — или его друзья — сговорились изолировать его, лишить влияния? Карфилиот раздраженно хмыкнул в ответ своим мыслям. Скорее всего, это было не так — но если это было так, эти люди играли в опасные игры!
В прошлом году Тамурелло пригласил его в свою усадьбу Фароли — странное сооружение из дерева и цветного стекла, затаившееся в глубине леса. Проведя три дня в эротических забавах, они сидели вдвоем, слушая шум дождя и наблюдая за языками пламени в камине. Приближалась полночь. Карфилиот, чей своенравный ум никогда не знал покоя, сказал: «Тебе давно пора научить меня магическому искусству. Разве я не заслуживаю, по меньшей мере, такого подарка?»
Тамурелло вздохнул: «Каким странным и непонятным стал бы этот мир, если бы в нем каждый получал по заслугам!»
Карфилиот не нашел в этом замечании ничего забавного. «Ты надо мной издеваешься, — печально сказал он. — Ты считаешь, что я слишком неловок и глуп, чтобы стать настоящим чародеем».
Тамурелло — грузный человек, в жилах которого текла темная, вязкая бычья кровь — снисходительно рассмеялся. Он уже выслушивал подобные жалобы раньше и ответил на них так же, как раньше: «Для того, чтобы стать чародеем, необходимо преодолеть множество трудностей и выполнить множество утомительных и сложных экзерсисов. Некоторые из упражнений исключительно неприятны — возможно, они рассчитаны на то, чтобы отпугнуть недостаточно целеустремленных кандидатов».
«Недальновидная и несправедливая стратегия!» — заявил Карфилиот.
«Если тебе когда-нибудь удастся овладеть искусством высокой магии, ты сам будешь охранять свои прерогативы так же ревностно, как твои предшественники», — возразил Тамурелло.
«Так научи же меня! Я готов учиться! Я достаточно решителен и целеустремлен».
И снова Тамурелло рассмеялся: «Дорогой мой, тебя подведет непостоянство. У тебя может быть железная воля, но терпения тебе явно недостает».
Карфилиот отбросил возражения широким взмахом руки: «Разве нет каких-нибудь способов ускорить процесс? Не сомневаюсь, что я мог бы пользоваться магическими инструментами, не прибегая к утомительной зубрежке — если бы у меня были такие средства».
«У тебя уже есть аппаратура».
«Вещи Шимрода? В моих руках они бесполезны».
Тамурелло начинало надоедать обсуждение этого вопроса: «В большинстве случаев такое оборудование имеет специализированный характер и используется с конкретной целью».
«У меня самые конкретные цели, — подхватил Карфилиот. — Мои враги роятся, как дикие пчелы, с ними невозможно справиться! Они знают, где я нахожусь, но как только я пускаюсь за ними в погоню, они рассеиваются, как тени, по горным лугам».
«В этом я мог бы оказать тебе содействие, — со вздохом сказал Тамурелло, — хотя, признаться, без особого энтузиазма».
На следующий день он продемонстрировал Карфилиоту большую карту Старейших островов: «Как видишь, вот долина Эвандера, здесь находится Исс, а здесь — Тинцин-Фюраль». Тамурелло поставил на стол несколько фигурок-манекенов, вырезанных из корневищ терновника: «Назови этих гомологов именами своих врагов и размести на карте. Они разбегутся по своим позициям». Тамурелло взял одну фигурку и плюнул ей в лицо: «Нарекаю тебя Казмиром!» Он поставил манекена на карту — тот поспешно передвинулся по карте в столицу Лионесса.
Карфилиот пересчитал манекенов: «Всего двадцать? Мне пригодилась бы сотня! Я в состоянии войны с каждым бароном-бандитом Южной Ульфляндии!»
«Сначала назови врагов, — сказал Тамурелло. — А там посмотрим, сколько гомологов тебе потребуется».
Карфилиот стал ворчливо перечислять имена, а Тамурелло нарекал темные фигурки и размещал их на карте.
Когда манекены кончились, Карфилиот стал протестовать: «Нужно гораздо больше гомологов! Разве не понятно, что я хотел бы знать, когда и куда ты уезжаешь из Фароли? А Меланкте? За ее передвижениями важно следить! Как насчет других волшебников — Мургена, Фалури, Миоландера, Байбалидеса? Я хотел бы знать, чем они занимаются».
«Местонахождение чародеев ты знать не должен. — отрезал Тамурелло. — Это было бы нарушением конвенции. Гранис, Одри? Ладно, почему нет? Меланкте?»
«В особенности Меланкте!»
«Хорошо, пусть будет Меланкте».
«Остались еще предводители ска и даотская знать!»
«Во имя Фафхадиста и его трехногой синей козы! Нужно знать меру! Манекены не поместятся на карте!»
Карфилиот не уступал. В конце концов он вернулся восвояси, заполучив карту и пятьдесят гомологов.
Прошел год. Однажды утром, в конце лета, Карфилиот зашел в кабинет и внимательно рассмотрел карту. Казмир оставался в своем летнем дворце в Саррисе. В Домрейсе, в Тройсинете, светящийся белый шарик на голове манекена означал, что король Гранис умер; теперь царствовать должен был его стареющий и больной брат, Осперо. В Иссе Меланкте бродила по наполненным эхо пустующим залам прибрежного дворца. В Оэльдесе, на берегу севернее Исса, идиот Квильси, унаследовавший трон Южной Ульфляндии, каждый день строил песчаные замки на пляже… Карфилиот бросил еще один взгляд на Исс. Меланкте, высокомерная Меланкте! Он редко с ней виделся — от нее веяло холодом и отчуждением.
Карфилиот продолжал обозревать карту. Новая деталь вызвала у него приятное возбуждение: сэр Кадваль из Кабера углубился на шесть миль в Дунтонские болота. По-видимому, он направлялся к лесу Дравеншо. Замок Кабер — угрюмая крепость над мрачными каменистыми плоскогорьями — не отличался никакими преимуществами, кроме неприступности. Командуя дюжиной бойцов из своего клана, сэр Кадваль давно уже показывал нос Карфилиоту. Как правило, он охотился в холмах над Кабером, где ему был знаком каждый камень и где Карфилиоту трудно было застать его врасплох. Но сегодня он спустился на болотистые луга. «Безрассудно! — подумал Карфилиот. — По меньшей мере непредусмотрительно». Сэр Кадваль вряд ли оставил бы замок без охраны; следовательно, он возглавил отряд из не более чем пяти или шести человек, в том числе двух его подрастающих сыновей.
Забыв об унынии и раздражении, Карфилиот спустился в гардероб и дал срочные указания. Уже через полчаса он вышел в легких латах на парадный плац перед замком. Герцога ждали двадцать вооруженных всадников, его элитный отряд.
Инспекция отряда не позволила Карфилиоту обнаружить какой-либо изъян. На всадниках были отполированные железные шлемы с высокими гребнями, кирасы из кольчуги и короткие килты из фиолетового бархата с черным шитьем. Каждый держал копье, украшенное плещущим на ветру лавандовым флажком с черной эмблемой. В седельных кожаных чехлах висели боевые топоры, луки и колчаны со стрелами; кроме того, у каждого всадника были меч и кинжал.
Карфилиот вскочил на коня и подал знак. Кавалькада направилась галопом на запад, по два всадника в ряд, мимо высоких заостренных столбов с насаженными на них гниющими трупами, мимо клетей, в которых осужденных топили в реке с помощью сооруженных тут же подъемных стрел — по дороге к селению Блодцивен. Карфилиот поставил себе за правило ничего не требовать от жителей Блодцивена и не причинять им никакого ущерба; тем не менее, при появлении его отряда матери хватали детей и убегали внутрь, захлопывая за собой двери, и все ставни поспешно закрывались — с холодной усмешкой герцог ехал по опустевшим улицам.
Выше, на хребте, дозорный заметил кавалькаду; спустившись за гребень, он взмахнул белым флагом. Через мгновение на возвышении плоскогорья, примерно в миле к северу, мелькнул белый лоскут — сигнал подтвердили. Если бы Карфилиот продолжал наблюдать за магической картой, через час он увидел бы, как фигурки из корневищ терновника, обозначавшие его самых ненавистных врагов, покидали свои цитадели и горные крепости, перемещаясь к лесу Дравеншо.
Позвякивая оружием и сбруей, Карфилиот и его отряд промчались через Блоддивен и поднялись на плоскогорье. Остановившись на хребте, герцог поднял руку и обратился к бойцам: «Сегодня мы охотимся на Кадваля из крепости Кабер. Мы настигнем его в лесу Дравеншо. Чтобы не спугнуть добычу, мы приблизимся в объезд, со стороны Динкин-Тора. А теперь слушайте внимательно! Сэра Кадваля и любых его отпрысков, если они его сопровождают, следует захватить живьем. Он должен расплатиться сполна за весь нанесенный мне ущерб. Позже мы захватим Кабер — будем пить его вино, изнасилуем его женщин и поделим все, что он награбил. Но сегодня мы едем взять в плен сэра Кадваля!»
Красиво гарцуя на коне, герцог заставил животное подняться на дыбы и развернуться на задних ногах, после чего галопом понесся вниз по горному лугу.
На горе Каркас-Тор дозорный, наблюдавший за передвижениями Карфилиота, юркнул за скалу и оттуда просигналил белым флагом — его сигнал подтвердили из двух удаленных точек.
Отряд Карфилиота уверенно скакал на северо-запад. Под склонами Динкин-Тора всадники остановились. Один спешился, взобрался на скалу и прокричал вниз: «К лесу едут пять или шесть человек! Не больше семи!»
«Быстрее! — закричал в ответ Карфилиот. — Догоним их на краю леса!»
Кавалькада понеслась на запад под прикрытием высокого кустарника, покрывавшего Реснистую топь. По старой дороге они свернули на север и поскакали со всей возможной скоростью к лесу Дравеншо.
Дорога пролегала мимо обрушившихся дольменов доисторического святилища, после чего устремлялась непосредственно в лес. Впереди, на озаренном солнцем каменистом лугу, саврасые кони группы сэра Кадваля казались горящими красноватым огнем, как чистая медь. Карфилиот поднял руку: «Теперь осторожно! Если потребуется, пользуйтесь луками, но возьмите Кадваля живьем!»
Отряд скакал вдоль ручья, окаймленного ивняком. Щелчки, свист, глухие удары! Звонкое жужжание в воздухе! Стрелы, выпущенные прямо в цель, без навески! Игольчатые стальные наконечники пробивали кольчугу. Раздались удивленные стоны, крики боли. Шесть бойцов Карфилиота молча, медленно повалились с коней; трем другим стрелы пронзили бедра или плечи. Конь Карфилиота, утыканный стрелами и сзади, и спереди, встал на дыбы, заржал и упал. Никто не целился в самого герцога — предусмотрительность скорее угрожающая, нежели воодушевляющая. Пригнувшись, Карфилиот подбежал к коню, лишившемуся всадника, вскочил в седло, пришпорил коня и, прижимаясь к гриве, ускакал прочь в сопровождении остатка своего отряда.
Оказавшись на безопасном расстоянии, герцог остановился и развернулся, чтобы оценить ситуацию. К своему величайшему сожалению он увидел, как дюжина всадников вынеслась из чащи леса Дравеншо; они ехали на гнедых лошадях в оранжевых портупеях крепости Кабер.
Карфилиот зашипел от бешенства. По меньшей мере шестеро лучников покидали засаду, чтобы присоединиться к шайке Кадваля. Противник превосходил численностью отряд герцога. «Назад!» — закричал Карфилиот и снова пришпорил коня. Он скоро миновал развалины святилища — но бойцы сэра Кадваля скакали уже ближе, чем в сотне ярдов. Кони Карфилиота были мощнее гнедых лошадей из крепости Кабер, но отряд герцога провел уже несколько часов в пути, и его тяжеловесные кони не отличались особой выносливостью.
Карфилиот свернул с дороги к зарослям Реснистой топи, но там его ждал еще один отряд всадников, мчавшихся вниз по склону с копьями наперевес. Этих врагов было человек десять или двенадцать; на них были голубые с темно-синими полосами кирасы Безбашенного замка. Выкрикивая приказы, Карфилиот поспешно повернул на юг. Пятеро его бойцов упали на дорогу, пронзенные копьями в грудь, в шею или в голову. Трое пытались защищаться мечами и боевыми топорами — их скоро изрубили в куски. Четверым удалось доскакать до гребня хребта вслед за Карфилиотом — там они остановились, чтобы не загнать лошадей.
Передышка оказалась недолгой. Отряд из Безбашенного замка, погонявший свежих лошадей, уже быстро поднимался по склону. Каберская шайка, скорее всего, скакала в объезд на запад по старой дороге, чтобы перерезать Карфилиоту путь в долину Эвандера.
Может быть, герцог мог найти укрытие рядом, в густой роще лиственниц? Пришпорив храпящего коня, он заставил его двигаться — и тут же краем глаза заметил что-то ярко-красное. «Назад! Вниз!» — завопил он. Вернувшись на гребень холма, он пустился вниз по склону, в то время как лучники в алых камзолах замка Тургис выбежали из хвойной рощи и выпустили два залпа стрел. Двое из четырех оставшихся бойцов Карфилиота упали замертво — эти стрелки тоже применяли дорогие наконечники из стали, пробивавшие кольчугу. Лошадь третьего наемника герцога была ранена в брюхо — вскочив на дыбы, она повалилась на спину и подмяла под себя наездника, круша ему ребра. Оглушенный и дико озирающийся, тот сумел выбраться из-под коня и подняться на ноги. Его пронзили шесть стрел. Единственный оставшийся в живых всадник из отряда Карфилиота поскакал, не разбирая дороги, вниз по ложбине, где подъехавшие вовремя горцы сэра Кадваля отрубили ему сначала ноги, а затем руки, после чего сбросили его пинками в канаву, чтобы он поразмышлял над своей участью. Карфилиот, скакавший в одиночестве по еловому лесу, выехал на каменистую пустошь. Вверх по морене вела едва заметная пастушья тропа. Впереди высились зубчатые утесы, известные под наименованием Одиннадцати Сестер.
Обернувшись через плечо, Карфилиот снова пришпорил коня, уже полностью выбившегося из сил, и заставил его вскарабкаться между утесами; за ними темнел глубокий овраг, заросший ольхой. Там герцог провел коня под уступ нависшей скалы, чтобы его нельзя было заметить сверху. Преследователи обыскали всю округу, перекрикиваясь и злобно ругаясь — Карфилиот ускользнул у них из-под носа! Снова и снова кто-нибудь заглядывал в овраг, но герцога, притаившегося всего в пяти ярдах ниже, нельзя было заметить. Снова и снова в уме Карфилиота возникал один и тот же навязчивый вопрос: каким образом ему устроили западню без его ведома? Карта показывала только одно: сэр Кадваль направлялся в лес. Но сэр Клеон из Безбашенного замка и сэр Декстер из Тургиса несомненно должны были командовать своими отрядами! Простая идея использования сигнальщиков так и не пришла в голову хитроумному тирану из Тинцин-Фюраля.
Карфилиот ждал больше часа, пока его конь не перестал дрожать и всхрапывать. После этого герцог осторожно взобрался в седло и стал потихоньку спускаться вниз по оврагу, по возможности держась под прикрытием ивняка и зарослей ольхи. Через некоторое время он выехал в долину Эвандера примерно в миле выше по течению от Исса.
Солнце все еще стояло высоко. Карфилиот направился в Исс. На террасах по обеим сторонам реки посредники тихо жили в белых дворцах под сенью пирамидальных кипарисов, тиса, итальянских сосен и оливок. Карфилиот проехал по белому песчаному пляжу к дворцу Меланкте. Навстречу вышел конюший. Застонав от облегчения, герцог медленно спешился. Поднявшись по трем мраморным ступеням, он пересек террасу и зашел в сумрачный вестибюль, где мажордом молча помог ему снять шлем, килт и кирасу из кольчуги. Появилась служанка, странное создание с серебристой кожей — возможно, сильван-полукровка.[26] Она принесла Карфилиоту белоснежную льняную рубашку и серебряный бокал теплого белого вина.
«Ваше сиятельство, леди Меланкте готовится вас принять. Тем временем я постараюсь выполнить любые ваши пожелания».
«Мне ничего не нужно, благодарю вас», — Карфилиот вышел на террасу, опустился в мягкое кресло и стал любоваться морем, сиявшим под безоблачным небом. Здесь было тепло. Волны, слегка вспениваясь, ритмично взбегали по песку и с шипением отступали, производя усыпляющий эффект. Веки Карфилиота сомкнулись, и он задремал.
Проснувшись, он обнаружил, что солнце существенно переместилось по небосклону. Меланкте, в длинном платье без рукавов из мягкого белого фаниша,[27] стояла, облокотившись на балюстраду, и словно не замечала его присутствия.
Карфилиот выпрямился в кресле, раздраженный, хотя он не совсем ясно представлял себе причины своего недовольства. Меланкте оглянулась, взглянула на него, и снова погрузилась в созерцание моря.
Герцог наблюдал за ней из-под полуопущенных век. Ему пришло в голову, что хладнокровное самообладание Меланкте — если оно проявлялось достаточно долго — вполне могло истощить терпение любого человека… Меланкте снова взглянула на него через плечо, чуть опустив уголки губ; судя по всему, она не желала ничего говорить — ни приветствовать гостя, ни интересоваться причиной его прибытия без приглашения, ни даже спросить, как идут его дела.
Карфилиот решил нарушить молчание: «Безмятежному существование в Иссе, судя по всему, ничто не угрожает».
«Судя по всему».
«Я провел опасный день. Оказался буквально на волосок от смерти».
«Надо полагать, ты испугался».
«Испугался? — Карфилиот задумался. — Не стал бы это так называть. То, что случилось сегодня, несомненно, тревожит и огорчает. Особенно огорчает потеря моих лучших бойцов».
«Мне приходилось слышать о сомнительных достоинствах твоих бойцов».
Карфилиот улыбнулся: «Чего ты хочешь? Повсюду мятежи, набеги. Каждый считает своим долгом сопротивляться власти. Разве ты не предпочитаешь мир и покой?»
«Предпочитаю — в качестве абстрактного идеала».
«Мне нужна твоя помощь».
Меланкте удивленно рассмеялась: «У меня нет ни малейшего желания тебе помогать. Однажды я это сделала — и до сих пор жалею».
«Неужели? Моя благодарность должна была рассеять любые сомнения. В конце концов, мы с тобой одной крови».
Меланкте отвернулась к морской лазури: «Ты — это ты, а я — это я».
«Значит, ты мне не поможешь?»
«Могу дать тебе совет, если ты согласишься ему последовать».
«По меньшей мере я тебя выслушаю».
«Изменись — полностью и бесповоротно».
Карфилиот ответил вежливым вопросительным жестом: «С тем же успехом ты могла бы сказать «выверни себя наизнанку»».
«Именно так», — эти два слова Меланкте произнесла с фаталистической отчетливостью.
Карфилиот поморщился: «Ты настолько меня ненавидишь?»
Меланкте смерила его взглядом с головы до ног: «Иногда мне трудно разобраться в своих чувствах. Ты вызываешь у меня любопытство, тебя невозможно игнорировать. Возможно, это своего рода самолюбование. Если бы я была мужчиной, я могла бы стать такой, как ты».
«Верно. Мы единосущны».
Меланкте покачала головой: «Я не заразилась. Ты вдохнул зеленый дым».
«Но ты его попробовала».
«Я его выплюнула».
«И все же, тебе известен его аромат».
«И это позволяет мне видеть тебя насквозь».
«То, что ты видишь, явно не вызывает у тебя восхищения».
Меланкте молча смотрела в морские просторы.
Карфилиот подошел к ней и облокотился рядом на балюстраду: «Разве то, что я в опасности, ничего для тебя не значит? Половина моей элитной роты погибла. Я больше не доверяю своим чарам».
«У тебя нет никаких чар».
Карфилиот пропустил ее слова мимо ушей: «Мои враги сговорились и замышляют ужасную месть. Сегодня они могли меня убить, но вместо этого пытались захватить живьем».
«Посоветуйся со своим дражайшим Тамурелло; может быть, у него возникнут какие-нибудь опасения по поводу судьбы любовника».
Карфилиот горько рассмеялся: «Я не уверен даже в сочувствии Тамурелло. В любом случае, его щедрость отличается умеренностью — ее можно было бы даже назвать сдержанной скупостью».
«Тогда найди более расточительного любовника. Как тебе нравится король Казмир?»
«У нас мало общих интересов».
«Тогда тебе придется положиться на Тамурелло, при всех его недостатках».
Покосившись на Меланкте, Карфилиот изучил ее деликатный профиль: «Разве Тамурелло никогда не оказывал тебе внимание?»
«Как иначе? Но я оказалась ему не по карману».
«Какую цену ты запросила?»
«Он должен был расплатиться жизнью».
«Это непомерная цена. Чего бы ты попросила у меня?»
Меланкте подняла брови, губы ее насмешливо покривились: «О, тебе пришлось бы поступиться многим».
«В том числе моей жизнью?»
«Мы обсуждаем бессмысленный вопрос. Кроме того, этот разговор меня раздражает, — она повернулась, чтобы уйти. — Я собираюсь вернуться к себе».
«И что же мне делать?»
«Делай, что хочешь. Поспи на солнышке, если тебе так угодно. Или возвращайся в Тинцин-Фюраль».
«Для существа, более близкого, чем сестра, ты положительно ядовита», — с укором сказал Карфилиот.
«Ты ошибаешься — мне абсолютно все равно».
«В таком случае, если я могу делать, что хочу, я воспользуюсь твоим гостеприимством».
Задумчиво поджав губы, Меланкте зашла во дворец; Карфилиот последовал за ней. Они задержались в вестибюле — круглом помещении, украшенным лазуритом, розовым мрамором и золотом; на мраморном полу лежал бледно-голубой ковер. Меланкте позвала мажордома: «Проведите Фода в его комнату и позаботьтесь о том, чтобы у него было все, что потребуется».
Карфилиот выкупался и некоторое время отдыхал. Сумерки сгущались над океаном; в комнате становилось темно.
Герцог оделся во все черное. В вестибюле ему повстречался мажордом: «Леди Меланкте еще не вышла. Если вам угодно, вы могли бы подождать ее в малой гостиной».
Карфилиот уселся в гостиной; ему подали бокал пунцового вина с привкусом меда, сосновой хвои и граната.
Прошло полчаса. Серебристокожая служанка принесла поднос со сладостями, каковые Карфилиот попробовал без энтузиазма.
Через десять минут, поставив бокал на стол и подняв глаза, он обнаружил стоящую перед ним Меланкте. На ней было длинное черное платье без рукавов, самого простого покроя. У нее на шее, на узкой черной ленте, висел неограненный черный опал. Контраст с черным придавал ее бледной коже и большим глазам видимость уязвимости к наслаждению и боли — видимость, способную возбудить любого, кто пожелал бы причинить ей боль, наслаждение или и то, и другое.
Помолчав, она присела рядом с Карфилиотом и взяла с подноса бокал вина. Карфилиот ждал, но она ничего не говорила. Наконец он спросил: «Ты хорошо отдохнула после полудня?»
«Ни о каком отдыхе не было речи. Я выполняла кое-какие экзерсисы».
«Неужели? С какой целью?»
«Стать колдуньей очень трудно».
«Но ты к этому стремишься?»
«Разумеется».
«Значит, это не слишком трудно?»
«Я изучаю самые начала. Настоящие трудности впереди».
«И ты уже меня опередила!» — шутливо воскликнул Карфилиот. Меланкте не улыбнулась.
Наступило тяжелое молчание. Наконец она поднялась из-за стола: «Пора ужинать».
Меланкте привела его в просторное помещение, где стены были облицованы панелями необычайно черного дерева, а пол выложен полированными плитами черного габбро. Освещали зал несколько хрустальных призм, установленных над панелями стен.
Ужин подали на двух подносах; каждый содержал непритязательное блюдо: мидий, тушеных в белом вине, с хлебом, оливками и орехами. Меланкте ела мало, почти не обращая внимания на Карфилиота и не пытаясь завязать разговор. Раздосадованный Карфилиот тоже держал язык за зубами — ужин прошел в молчании. Карфилиот выпил несколько бокалов вина и, наконец, с решительным стуком поставил бокал на стол: «Ты прекраснее мечты во сне! И при этом холодна, как рыба!»
«Это не имеет значения».
«Что может нас сдерживать? Разве мы не половины одного целого?»
«Нет. Десмёи породила трех: меня, тебя и Денкинга».
«Значит, нас осталось двое!»
Меланкте покачала головой: «Все мы в конечном счете сделаны из одного и того же теста. Но лев мало походит на мышь, а человек мало походит как на льва, так и на мышь».
Карфилиот отмахнулся от этой аналогии: «Да, мы отличаемся, но составляем одну сущность! Поразительное стечение обстоятельств! И, тем не менее, я не вызываю у тебя никаких ответных чувств!»
«Верно, — сказала Меланкте. — Не вызываешь».
«Но представь себе на минуту наши возможности! Кульминации страстей! Невиданное разнообразие наслаждений! Разве ты не чувствуешь возбуждение?»
«Зачем чувствовать? Достаточно думать», — на какое-то мгновение показалось, что непоколебимое самообладание покидает ее. Она встала и подошла к камину, глядя в пылающие угли, собранные на морском берегу.
Карфилиот непринужденно подошел ближе: «Чувствовать так просто». Он взял ее за руку и положил ее пальцы себе на грудь: «Чувствуешь? Я силен. Слышишь, как стучит мое сердце? Как кипит во мне жизнь?»
Меланкте отняла руку: «Я не хочу ничего чувствовать только потому, что этого хочешь ты. Страсть подобна истерике. На самом деле мужчины вообще меня не привлекают». Она отошла на шаг: «Будь добр, оставь меня в покое. Утром я к тебе не выйду — и ни в чем не стану содействовать твоим предприятиям».
Карфилиот скрестил руки на груди и стоял, глядя на нее; зарево камина играло на их лицах. Меланкте открыла рот, чтобы что-то сказать, но не произнесла ни слова. Наклонившись, Карфилиот поцеловал ее в губы и увлек на софу: «Вечерние звезды еще восходят — ночь только начинается».
Она словно не слышала и сидела, глядя в камин. Карфилиот расстегнул пряжку у нее на плече — она позволила платью соскользнуть, не сопротивляясь, и в воздухе распространился аромат фиалок. В неподвижном молчании она наблюдала за тем, как раздевается Карфилиот.
В полночь Меланкте встала с софы и подошла, обнаженная, к камину, где уже догорали угли.
Развалившись на софе, Карфилиот следил за ней из-под полуопущенных век, поджав губы. Поведение Меланкте приводило его в замешательство. Ее тело отвечало его вожделениям с надлежащей пылкостью, но во время совокупления она ни разу не взглянула ему в лицо — голова ее была откинута назад или повернута набок, и глаза ее ни на чем не сосредоточивались. Он ощущал, что телесно она была возбуждена, но, когда он говорил с ней, она не отвечала, словно он был не более чем порождением ее воображения.
Меланкте оглянулась через плечо: «Оденься».
Карфилиот угрюмо натянул черный костюм, пока Меланкте продолжала разглядывать догорающие угли. Карфилиот перебирал в уме всевозможные замечания, которыми он мог бы сопроводить сложившиеся обстоятельства, но каждое казалось либо тяжеловесным, либо банальным или глуповатым, и он придержал язык.
Одевшись, он подошел к ней и обнял ее за талию. Она выскользнула из его объятия и задумчиво сказала: «Не прикасайся ко мне. Ни один мужчина еще ко мне не прикасался, и тебе я это тоже не позволю».
Карфилиот рассмеялся: «Разве я не мужчина? Сегодня я к тебе прикоснулся — я в тебя проник, нежно и страстно, до самой глубины».
Продолжая смотреть в камин, Меланкте покачала головой: «Ты возник ниоткуда и вернешься в никуда — как сон, как утренний туман. Я тобой воспользовалась — теперь ты должен раствориться, исчезнуть из памяти».
Карфилиот смотрел на нее в замешательстве: она сошла с ума? «Я существую и не собираюсь растворяться, — сказал он. — Меланкте, слушай!» Он снова обнял ее за талию: «Станем настоящими любовниками! Разве мы не составляем редкостную пару?»
И снова Меланкте отстранилась: «Ты снова пытаешься ко мне прикоснуться!» Она указала на дверь: «Ступай! Растворись из моей памяти!»
Карфилиот сардонически поклонился и направился к выходу. В дверном проеме он задержался и обернулся. Меланкте стояла у камина, положив одну руку на мраморную полку; отблески огня и черные тени бегали по ее обнаженному телу. Карфилиот беззвучно прошептал себе под нос: «Говори, что хочешь, называй меня призраком! Но я тебя хотел и я тобой овладел — такова действительность».
И у него в ушах — а может быть, в голове — беззвучно появился ответ: «Я забавлялась с призраком. Ты воображал, что действительность у тебя в руках. Призраки не чувствуют боли. Вспоминай об этом, когда повседневная боль будет тебя миновать».
Удивленный и настороженный, Карфилиот перешагнул порог — и дверь тут же за ним закрылась. Он стоял в темном переулке между двумя зданиями — с обоих концов переулка виднелись какие-то огни. Над головой нависло ночное небо. В воздухе чувствовался характерный запах подгнившего дерева и влажного камня. Куда делся свежий соленый воздух, продувавший дворец Меланкте?
Карфилиот пробрался через груду мусора и камней в конце переулка и вышел на городскую площадь, озираясь в полном замешательстве. Он оказался не в Иссе! Карфилиот мрачно выругался в адрес Меланкте.
Площадь была полна движения и шума — на ней устроили какое-то празднество. Где-то в вышине горели сотни факелов, плескались сотни зеленых и синих знамен с изображением ярко-желтой птицы. Посреди площади, повернувшись клювами одна к другой, стояли две гигантские птицы, сооруженные из охапок сена, перевязанных веревками. На возвышении сцены мужчины и женщины, наряженные в костюмы всевозможных птиц, вертелись, размахивали руками и вышагивали негнущимися ногами под музыку дудок и барабанов.
Мимо проходил человек в костюме белого петуха, с болтающимся красным гребешком на голове, желтым клювом и покрытыми перьями крыльями и хвостом. Карфилиот схватил его за руку: «Сударь, одну минуту! Объясните мне, где я? Какой это город?»
Человек-петух разразился презрительным кудахтаньем: «У тебя что, глаз нет? Ушей тоже нет? Вокруг тебя знаменитый Карнавал Птиц!»
«Понятно, но где?»
«Как то есть где? На Касподеле, в центре города!»
«Какого города? В каком государстве?»
«Ты сошел с ума? В Гаргано!»
«В Помпероле?»
«Конечно! Почему у тебя на хвосте нет перьев? Король Дьюэль приказал, чтобы на параде у всех на хвосте были перья!» Человек-петух обошел Карфилиота по кругу, по-птичьи переставляя ноги и кудахтая, чтобы покрасоваться великолепным хвостом, после чего пошел своей дорогой.
Прислонившись к стене ближайшего здания, Карфилиот скрежетал зубами от злости. У него с собой не было ни золота, ни даже мелкой монеты; в Гаргано он никого не знал. Кроме того, король Дьюэль считал Карфилиота птицеубийцей и опасным врагом.
С другой стороны площади Карфилиот заметил вывеску гостиницы «Грушевое дерево». Представившись хозяину заведения, он узнал, что в гостинице не осталось свободных номеров. Самые аристократические манеры позволили Карфилиоту получить лишь место на скамье в общем зале, рядом с группой подвыпивших весельчаков, хохотавших, вступавших в шутливые потасовки и распевавших такие популярные песни, как «Журавлю по девочкам пора», «Тирролирролэй», «Миледи Страус» и «Благородный рыцарь-воробей». За час до рассвета они наконец заснули — кто под столом, кто лицом на столе — заливаясь громогласным храпом среди обглоданных поросячьих ножек и луж разлитого вина. Карфилиоту и нескольким другим постояльцам позволили спать пару часов дольше, чем это было принято, но в конце концов явилась уборщица с тряпками и ведрами, и всех выгнали на улицу.
Утром праздничная суматоха только нарастала, приближаясь к кульминации. Всюду пестрели зеленые и синие с желтым знамена и полотнища, дудочники исполняли джиги, горожане в птичьих костюмах плясали и расхаживали гоголем. Каждый считал своим долгом издавать птичьи крики, соответствовавшие его костюму, и воздух наполнялся щебетанием, чириканьем, пересвистом и кряканьем. Дети бегали в костюмах ласточек, щеглов и синиц; старики предпочитали более сдержанные наряды — например, галок, воронов или соек. Тучные участники фестиваля нередко переодевались совами и филинами, но в общем и в целом каждый выбирал птичий облик по своей прихоти.
Яркие цвета, шум и праздничный переполох не радовали Карфилиота; по сути дела — говорил он себе — никогда еще он не наблюдал столь бесцельного, дурацкого времяпровождения. Он плохо выспался и ничего не ел со вчерашнего вечера, что не способствовало исправлению настроения.
Рядом прошел переодетый перепелом торговец пирожками; Карфилиот приобрел расстегай с потрохами, уплатив серебряной пуговицей своего жилета. Он принялся жевать расстегай, стоя у входа в гостиницу и бросая надменные и презрительные взгляды на разнузданную толпу.
Шайка молодых людей не преминула заметить неприязненное выражение на лице герцога и окружила его: «Эй, ты! Сегодня карнавал! Почему ты не веселишься, а торчишь, как пугало огородное?»
Другой заорал: «Смотрите! У него нет плюмажа! Даже хвостовых перьев нет? На фестивале их обязан носить каждый!»
«Правила нужно соблюдать! — заключил третий. — Давай-ка этим займемся!» Заступив Карфилиоту за спину, он попытался заткнуть за пояс герцогу длинное белое гусиное перо. Карфилиот, не терпевший фамильярностей, оттолкнул юнца.
Приятелей обиженного молодого человека это только подзадорило; началась потасовка, сопровождавшаяся оскорбительными выкриками, проклятиями и ударами.
С площади раздался суровый окрик: «Это еще что такое? Прекратить безобразие!» Проезжая мимо в украшенной трепещущими перьями карете, сумасшедший король Дьюэль собственной персоной приказал остановиться, чтобы навести порядок.
Один из молодых проказников закричал: «Этот бродяга, одетый, как палач, сам во всем виноват! Он отказывается носить хвостовые перья! Мы хотели ему пособить, ссылаясь на указ вашего величества, а он заявил, что все эти перья следует засунуть вашему величеству в задницу!»
Король Дьюэль обратил внимание на Карфилиота: «Он употребил такое выражение? Это невежливо. Нам известны, однако, средства, прививающие должное почтение к царственным особам. Стража! Ко мне!»
Карфилиота схватили и перегнули через скамью. В его штанах сзади вырезали большую дыру, и ему в ягодицы воткнули десятки перьев всевозможных размеров и самой разнообразной расцветки, в том числе даже пару очень дорогих, страусовых. Наконечники перьев были заточены и зазубрены наподобие игл дикобраза, чтобы они не выпадали, причем, будучи воткнуты, перья поддерживали одно другое, и по завершении экзекуции плюмаж задорно торчал из задницы Карфилиота во всем великолепии.
«Превосходно! — захлопал в ладоши король Дьюэль. — Роскошный хвост, можешь им гордиться. А теперь ступай! Сегодня праздник — иди танцуй, веселись! Твоя внешность больше не оскорбляет взор».
Королевская карета тронулась и покатилась дальше. Критически рассмотрев Карфилиота, молодые люди согласились с тем, что плюмаж отвечал духу фестиваля, и тоже пошли своей дорогой.
Болезненно морщась на каждом шагу, Карфилиот вышел к перекрестку у окраины города. Надпись на заостренной доске, приколоченной к столбу, указывала направление на Аваллон.
Карфилиот ждал на перекрестке, выдирая по одному перья из задницы.
Из города выезжала телега; лошадью правила старая крестьянка. Подняв руку, герцог остановил телегу: «Куда вы едете, бабушка?»
«В деревню Фильстер, что в Берложьей Округе, если тебе хочется знать».
Карфилиот показал палец, украшенный кольцом: «Посмотри внимательно на этот рубин!»
Старуха пригляделась: «Чудный самоцвет, горит красным пламенем! Когда такие камни лежат глубоко под землей, пока их еще никто не нашел, они, наверное, сами светятся в темноте?»
«А теперь еще одно чудо: на этот рубин, хоть и небольшой, можно купить двадцать лошадей и телег, таких, как твоя».
Крестьянка моргнула: «Что ж, придется поверить тебе на слово. Разве ты стал бы задерживать меня по дороге домой, чтобы рассказывать басни?»
«Теперь слушай внимательно — я собираюсь предложить тебе сделку, но для того, чтобы понять мое предложение, его нужно выслушать до конца».
«Давай, говори! Я могу думать от трех вещах одновременно, и у меня даже голова не болит».
«Мне нужно добраться до Аваллона. У меня болят ноги; я не могу идти или сидеть на лошади. Я хотел бы доехать до Аваллона в твоей телеге. Если ты привезешь меня в Аваллон, я подарю тебе кольцо с рубином».
Старуха подняла указательный палец: «У меня предложение еще лучше! Мы поедем в Фильстер, где мой сын Раффин положит на телегу мягкую подстилку из соломы и отвезет тебя в Аваллон. Чтобы за моей спиной никто не шептался и не хихикал».
«Это меня вполне устроит».
Увидев гостиницу «Кот-рыболов», Карфилиот спрыгнул с телеги и отдал кольцо с рубином Раффину, который тут же уехал.
Герцог зашел в вестибюль гостиницы. За стойкой стоял громадный увалень на две головы выше Карфилиота, с громадной красной рожей и громадным пузом, покоившимся на стойке. Он смотрел на вошедшего сверху вниз глазками, напоминавшими серые окатыши: «Что вам угодно?»
«Я хотел бы встретиться с Ругхальтом — человеком с больными коленями. По его словам, вы должны знать, где его можно найти».
Тучному великану не нравились манеры Карфилиота. Он отвернулся и некоторое время стучал пальцами по стойке, после чего резко сказал: «Ругхальт скоро придет».
«Как скоро?»
«Через полчаса».
«Я подожду. Я заметил у вас в кухне куриц на рашпилях. Принесите мне жареную курицу, ломоть свежего хлеба и флягу доброго вина».
«Платите вперед».
«Заплачу, когда придет Ругхальт».
«Значит, я подам курицу, когда придет Ругхальт».
Карфилиот бешено отвернулся, бормоча ругательства; великан продолжал смотреть на него сверху с недружелюбным безразличием.
Карфилиот уселся на скамью перед гостиницей. Наконец, осторожно переставляя ноги и время от времени шипя от боли, показался Ругхальт. Герцог наблюдал за его приближением, слегка нахмурившись. На старом палаче был потертый серый сюртук педагога.
Карфилиот поднялся на ноги — удивленный Ругхальт замер: «Что вы здесь делаете — и в таком виде?»
«Меня сюда привели предательство и черная магия — что еще? Приведи меня в приличную гостиницу — эта годится только для кельтов и прокаженных».
Ругхальт дернул себя за подбородок: «Лучшей гостиницей считается «Черный бык» у Большого выгона. Но там дерут втридорога; вам придется платить за ночлег серебром».
«У меня нет с собой никаких денег — ни серебра, ни золота. Ты должен предоставить мне средства, пока я не получу кредит».
Ругхальт поморщился: «По сути дела, «Кот-рыболов» не так уж плох. Старина Герди производит неприятное впечатление только с первого взгляда».
«К дьяволу! Эта хибарка воняет гнилой капустой и дерьмом. Веди меня к «Черному быку»».
«Ладно, ладно. Ох, мои бедные ноги! Долг призывает вас идти».
В гостинице «Черный бык» Карфилиот нашел помещение, отвечавшее его потребностям, хотя Ругхальт зажмурился, когда услышал, сколько придется платить за этот номер. Галантерейщик подыскал костюм, подобающий достоинству герцога; тем не менее, к вящему огорчению Ругхальта, Карфилиот отказался торговаться, и Ругхальту пришлось уплатить портному, медленно отсчитывая монеты дрожащими пальцами.
Карфилиот и Ругхальт уселись за столом перед входом в гостиницу, наблюдая за проходящими мимо обитателями столицы Даота. Ругхальт заказал две половинные кружки эля. «Подождите-ка! — голосом, не допускающим возражений, остановил официанта Карфилиот. — Я голоден. Принесите добрый кусок вареной говядины, зеленого лука и ломоть свежего хлеба, а также пинту вашего лучшего эля».
Пока Карфилиот утолял голод, Ругхальт неодобрительно посматривал на высокопоставленного нахлебника — настолько неодобрительно, что герцог в конце концов спросил: «Почему ты не ешь? Ты и так уже тощий, как плетка».
«По правде сказать, — процедил сквозь зубы Ругхальт, — мне приходится следить за тем, как я распоряжаюсь своими средствами. Я на грани нищеты».
«Как же так? Ты же специалист-карманник, обчистивший все ярмарки и присутственные места Даота».
«Мне пришлось забыть об этом прибыльном ремесле. Больные колени не позволяют достаточно быстро скрываться, а это непременное условие успешного воровства. Я больше не посещаю ярмарки».
«Тем не менее, ты все еще не разорился».
«Добывать пропитание нелегко. К счастью, я хорошо вижу в темноте, и теперь обчищаю по ночам спящих постояльцев «Кота-рыболова». Но даже в этом случае колени подводят — а Герди настаивает на получении своей доли, так что я стараюсь избегать лишних расходов. Кстати, как долго вы намерены оставаться в Аваллоне?»
«Недолго. Я хотел бы найти некоего Триптомологиуса. Ты его знаешь?»
«Он некромант, торгует эликсирами и зельями. Зачем он вам понадобился?»
«Прежде всего, он снабдит меня золотом, в котором я нуждаюсь».
«В таком случае, возьмите у него столько, чтобы хватило и на меня!»
«Посмотрим, — Карфилиот встал из-за стола. — Пойдем, найдем Триптомологиуса».
Треща суставами, Ругхальт тоже поднялся. Они прошли по задворкам Аваллона к темной маленькой лавке, ютившейся на склоне, обращенном к устью Мурмейля. Неряшливая карга, нос и подбородок которой почти соприкасались, поведала им, что Триптомологиус отправился с утра на ярмарочный выгон, чтобы поставить палатку и продавать зелья.
Карфилиот и Ругхальт спустились с холма по зигзагообразным пролетам узкой крутой лестницы под покосившимися коньками старых крыш Аваллона — самодовольный молодой вельможа в прекрасном костюме и уже немного сгорбленный, тощий пожилой человек, осторожно, как паук, переступавший со ступени на ступень полусогнутыми ногами. Они вышли на выгон, с рассвета бурливший лихорадочной деятельностью и пестревший разноцветными шатрами. Торговцы, успевшие устроиться пораньше, уже громко расхваливали товары. Новоприбывшие соревновались, стараясь найти место получше, что приводило к жалобам, трениям, ссорам, взаимным оскорблениям и даже, время от времени, к потасовкам. Всюду ставили палатки, вбивая колья большими деревянными кувалдами, и развешивали выцветшие от солнца рекламные полотна всевозможных оттенков. Пылали жаровни продавцов закусок; сосиски шипели в горячем жиру, жарилась рыба, сдобренная чесноком и оливковым маслом — и сосиски, и рыбу подавали на ломтях хлеба. Апельсины из долин Дассинета соревновались яркостью и благоуханием с пурпурным виноградом из Лионесса, яблоками из Визрода, даотскими гранатами, сливами и айвой. Поодаль, за оградой, на козлах покоился длинный узкий помост — там должны были оставаться нищенствующие прокаженные, калеки, юродивые, уроды и слепые. Каждый из них занимал участок, позволявший доводить до сведения проходивших мимо жалобы, выражавшиеся тем или иным образом — одни пели, другие заходились кашлем, третьи выли от боли высокими улюлюкающими голосами. Калеки, с пеной у рта, осыпали прохожих оскорблениями, повторяя выражения, казавшиеся им наиболее эффективными. Шум, доносившийся с этого помоста, можно было слышать по всему выгону — он служил постоянным аккомпанементом визгливым наигрышам дудок, писку деревенских скрипок и звону колокольчиков.
Карфилиот и Ругхальт прогуливались туда-сюда в поисках палатки некроманта Триптомологиуса. С причитаниями, полными искреннего огорчения, Ругхальт указывал на набитые кошельки, только и ждавшие ловкого вора, и проклинал свой недуг. Карфилиот задержался, чтобы полюбоваться упряжкой двуглавых черных лошадей необычайной величины и силы, тянувших выехавший на выгон фургон. Шагавший перед фургоном подросток играл на свирели веселые мелодии, а хорошенькая белокурая девушка шла рядом с фургоном и командовала парой ученых котов, танцевавших под музыку — ритмично помахивая хвостами, коты вышагивали на задних лапах, забавно сохраняя равновесие с помощью передних, кружились, кланялись и кувыркались.
Юноша отложил в сторону свирель — на площадку, образованную откинутой панелью фургона, вышел высокий и стройный, еще довольно молодой человек со смешным лицом и песчаного цвета волосами. На нем были черная мантия, разукрашенная друидическими символами, и коническая черная шляпа, окруженная снизу пятидесятью двумя серебряными колокольчиками. Повернувшись лицом к толпе, человек в черной мантии поднял руки, призывая к вниманию. Девушка вскочила на площадку. Она была одета, как мальчик — в белые полусапожки, обтягивающее трико из синего бархата и темно-синий жилет, расшитый спереди золотыми аксельбантами. Девушка провозгласила: «Уважаемые господа! Позвольте представить знаменитого мастера-целителя, доктора Фиделиуса!»
Она соскочила на землю, и к присутствующим обратился сам доктор Фиделиус: «Дорогие друзья! Всем нам знакомы те или иные недомогания — оспа, нарывы, галлюцинации. Позвольте сразу оговориться: мои возможности ограничены. Я лечу зоб, изгоняю глистов, облегчаю хронические запоры, застой крови и недержание газов. Мне удается помогать страдающим чесоткой и удалять коросту. Особенное сочувствие у меня вызывают страдальцы, которым причиняют огромные неприятности слабые, больные колени! Только тот, чьи колени трещат и норовят подкоситься на каждом шагу, знает, какая это беда!»
Пока доктор Фиделиус говорил, девушка обходила толпу, предлагая в продажу с лотка мази и укрепляющие настойки. Доктор Фиделиус развернул плакат: «Обратите внимание на это изображение человеческого колена. Если колено повреждено — например, ударом железного лома — коленная чашечка сдвигается; вместо того, чтобы плавно перемещаться, сустав перескакивает из одного положения в другое, движения ноги заставляют его производить треск и щелчки подобно крылу сверчка».
Лекция производила на Ругхальта глубокое впечатление. «Мои колени могут послужить образцом для демонстрации его разъяснений!» — заявил он Карфилиоту.
«Поразительно», — без особого интереса отозвался герцог.
Ругхальт поднял указательный палец: «Давайте послушаем».
Доктор Фиделиус продолжал: «У меня есть средство, позволяющее лечить этот недуг!» Он поднял небольшой глиняный горшочек высоко над головой: «Это египетская мазь. Она проникает непосредственно в сустав, укрепляя и одновременно смазывая его. Сухожилия омолаживаются. Больные приходят ко мне на костылях и уходят, выбросив костыли в канаву. Зачем терпеть и мучиться, если возможно почти немедленное выздоровление? Мазь обходится дорого — серебряный флорин за горшок, но с учетом ее целебного действия это дешево. Кстати, я лично гарантирую эффективность мази».
Ругхальт слушал, как завороженный: «Мне обязательно следует попробовать это средство!»
«Пойдем отсюда, — сухо сказал Карфилиот. — Этот человек — шарлатан. Не следует тратить время и деньги на такие глупости».
«Это самое лучшее, на что я могу их потратить, — с неожиданным воодушевлением возразил Ругхальт. — Если мои ноги согласятся мне служить, у меня всегда будет достаточно звонкой монеты!»
Карфилиот разглядывал доктора Фиделиуса с озабоченным любопытством: «Где-то я его уже видел».
«Вот еще! — ворчал Ругхальт. — Вы не знаете страха, подходя к лестнице — вы можете позволить себе сомневаться. А мне приходится хвататься за каждую соломинку!» Старый палач закричал: «Эй, доктор Фиделиус! Мои коленные суставы точно соответствуют вашему описанию! Не могли бы вы мне помочь?»
«Подходите, сударь, подходите! — закричал в ответ доктор Фиделиус. — Уже издали я различаю признаки, характерные для вашего недуга! Его иногда называют «коленом кровельщика», так как он нередко вызывается постоянным давлением черепицы на колено. Пожалуйста, присядьте вот здесь, чтобы я мог без помех осмотреть вашу ногу. Могу обещать почти наверняка, что вы скоро поправитесь. Вы кровельщик?»
«Нет», — односложно ответил Ругхальт.
«Неважно. В конце концов, колено есть колено. Если его не лечить, оно в конечном счете пожелтеет, из сустава выдавятся кусочки разрушенного хряща, и он станет причинять боль при каждом движении. Мы предотвратим такое развитие событий. Будьте добры, сударь, пройдите сюда, за фургон».
Ругхальт последовал за доктором Фиделиусом, скрывшись за фургоном. Карфилиот нетерпеливо повернулся на каблуках и отправился искать Триптомологиуса. Через некоторое время он нашел его — некромант расставлял на полках перед палаткой флаконы с жидкостями и травами, привезенные на небольшой тележке, запряженной двумя собаками.
Обменявшись приветствиями с герцогом, Триптомологиус поинтересовался причиной присутствия его высочества на городской ярмарке. Карфилиот отвечал уклончиво, намекая на интриги и тайны, не подлежавшие обсуждению. «Тамурелло должен был передать мне вес-точку, — сказал Карфилиот. — Вы связывались с ним в последнее время?»
«Не далее как вчера. Он все еще в Фароли. В своем послании, однако, он вас не упоминал».
«Тогда мне придется как можно быстрее направиться в Фароли. Вы должны предоставить мне выносливую лошадь и десять золотых крон — Тамурелло возместит расходы».
Пораженный Триптомологиус отшатнулся: «Он ничего такого не говорил!»
«Тогда свяжитесь с ним снова и поторопитесь, так как я должен покинуть Аваллон безотлагательно — не позднее, чем завтра».
Триптомологиус погладил длинный, покрытый седой щетиной подбородок: «Могу одолжить вам не больше трех крон. Этого должно хватить на дорогу».
«Как так? Вы хотите, чтобы я жевал черствые корки и спал под придорожными кустами?»
Герцогу пришлось унизительно торговаться, но в конце концов некромант обещал предоставить ему пять золотых крон, лошадь с добротной сбруей, а также седельные сумки, упакованные провизией, качество и количество которой точно соответствовали указаниям Карфилиота.
Карфилиот вернулся туда, где расстался с Ругхальтом. Задняя дверь и боковая панель фургона доктора Фиделиуса были плотно закрыты, причем поблизости не было ни самого доктора, ни девушки, ни подростка, игравшего на свирели. Не было поблизости и Ругхальта.
Вернувшись в гостиницу «Черный бык», Карфилиот уселся один за стол перед входом. Протянув уставшие ноги, он выпил желтого мускатного вина и погрузился в размышления, оценивая обстоятельства своей жизни. В последнее время дела шли не слишком хорошо. Образы теснились в его уме — некоторым он улыбался, другие заставляли его хмуриться. Воспоминание о засаде в лесу Дравеншо вызвало у него тихий стон; пальцы герцога крепко сжали чарку с вином. Настала пора навсегда положить конец проискам врагов! Карфилиот представлял себе врагов в виде зверей — огрызающихся псов, шныряющих хорьков, яростных кабанов, лис с черной маской-восьмеркой вокруг глаз. Перед его умственным взором возник отчетливый образ Меланкте. Она стояла в просторных тенях своего дворца, обнаженная, с венком фиалок на черных волосах. Холодная и неподвижная, она смотрела сквозь него куда-то вдаль… Карфилиот резко выпрямился на стуле. Меланкте всегда относилась к нему с унизительным снисхождением, словно ощущая врожденное превосходство — по-видимому, только потому, что не вдохнула зеленый дым, когда появилась на свет. Она присвоила всю магическую аппаратуру Десмёи, не оставив ему ничего! Побуждаемая раскаянием, чувством вины — или просто-напросто желанием больше не выслушивать его упреки, она очаровала волшебника Шимрода, чтобы Карфилиот мог похитить магический инструментарий. Но имущество Шимрода, защищенное заговором, не могли извлечь ни Карфилиот, ни Тамурелло, и оно оказалось бесполезным. По возвращении в Тинцин-Фюраль нужно было… Шимрод! Карфилиот вздрогнул, словно его окатили ледяной водой. Где теперь Ругхальт, так доверчиво проковылявший за фургон чуть ли не в обнимку с доктором Фиделиусом?
Шимрод! Если Ругхальт у него в руках, кто следующий? У Карфилиота засосало под ложечкой.
Поднявшись на ноги, он вернулся к холму над ярмарочным выгоном и внимательно осмотрел окрестности. Нигде не было никаких признаков Ругхальта. Карфилиот выругался сквозь зубы. До завтрашнего утра у него не было денег.
Герцог старался взять себя в руки. Глубоко вздохнув, он сжал кулаки: «Я — Фод Карфилиот! Я — это я, лучший из лучших! Я танцую опасный танец на краю неба! Я держу первородную глину Судьбы в своих руках и леплю из нее все, что хочу! Я — Фод Карфилиот, мне нет равных!»
Уверенными легкими шагами он направился на выгон. Не располагая оружием, он задержался, чтобы подобрать сломанный кол длиной с локоть, брошенный у палатки — спрятав его под плащом, Карфилиот подошел к фургону доктора Фиделиуса.
Как прежде, фургон был закрыт, но двуглавых лошадей уже пристегнули к дышлу — по-видимому, доктор собирался покинуть Аваллон.
Карфилиот приблизился к задней двери фургона и прижался к ней ухом, но не смог ничего услышать — тем более, что ему мешал шум ярмарки.
Обойдя фургон, он обнаружил мальчика и девушку, сидевших на корточках у небольшого костра — на костре жарились нанизанные на прутья кусочки бекона с луком.
Когда герцог вышел из-за угла, девушка обернулась. Мальчик продолжал смотреть в огонь. На какой-то момент Карфилиот удивился его безразличию. Спутанные золотисто-коричневые кудри ниспадали ему на лоб; у него были тонкие, но решительные черты лица. «Необычный ребенок!» — подумал герцог. Мальчику было не больше девяти или десяти лет. Русая девушка, на два-три года старше, вступала в пору раннего цветения и радовала глаз, как распускающийся нарцисс. Она встретилась глазами с Карфилиотом. Уголки ее губ опустились, руки замерли. Тем не менее, она вежливо произнесла: «Доктора Фиделиуса еще нет».
Карфилиот медленно шагнул вперед. Девушка присела к костру, чтобы повернуть прутики над огнем. Мальчик повернулся в сторону Карфилиота.
«Когда он вернется?» — ласково спросил герцог.
«Скоро», — не слишком уверенно ответила девушка.
«Ты знаешь, куда он ушел?»
«Нет, сударь. У него важное дело, и он предупредил нас, что мы уедем, как только он вернется».
«Ну, тогда все в порядке! — заверил ее Карфилиот. — Забирайтесь в фургон, и мы поедем прямо к доктору Фиделиусу».
Мальчик впервые нарушил молчание. Карфилиоту казалось, что, несмотря на красивое лицо, он был, пожалуй, слишком задумчив, даже глуповат. Властный ответ паренька стал для герцога полной неожиданностью: «Мы не можем уехать без доктора Фиделиуса. Кроме того, мы готовим ужин».
«Подождите, пожалуйста, с передней стороны фургона», — добавила девушка, снова сосредоточив взгляд на шипевших в пламени кусочках сала.
Глава 26
Глинет и Друн присоединились к доктору Фиделиусу на Ярмарке Стеклодувов, сопровождавшей торжества друидов в Фундуке. На протяжении первых нескольких дней их отношения с владельцем фургона были неустоявшимися, даже слегка настороженными. Глинет и Друн вели себя так, будто ходили по тонкому стеклу, в то же время украдкой наблюдая за доктором, чтобы заблаговременно подметить признаки какой-нибудь безрассудной прихоти или вспышки гнева. Но Фиделиус, предоставив им все возможные удобства, отличался такой ровностью характера и обращался к ним с такой беспристрастной вежливостью, что Глинет начала подозревать его в безразличии.
Шимрод, наблюдавший за парой детей с таким же ненавязчивым интересом, был впечатлен их самообладанием и очарован их стремлением быть полезными. Он пришел к выводу, что ему повстречались весьма достопримечательные дети — чистые, аккуратные, разумные и любящие друг друга. Врожденная веселость Глинет иногда прорывалась бурными вспышками, но она поспешно их сдерживала, чтобы не навлечь на себя недовольство доктора Фиделиуса. Друн проводил много времени молча, обратив невидящие глаза к солнечному свету и думая свои горькие думы.
Покинув Ярмарку Стеклодувов, Шимрод повернул фургон на север, к базарному городку Порройгу, где должна была состояться ежегодная Ярмарка Овцеводов. Вечером он съехал с дороги и остановился на небольшой поляне у ручья. Глинет набрала хворосту и развела костер. Шимрод соорудил треножник, подвесил на нем котелок и приготовил рагу из курицы, лука, репы, луговых трав и петрушки, с приправой из горчичного семени с чесноком. Глинет нарвала дикого кресс-салата; кроме того, она нашла скопление сморчков, и Шимрод добавил их в рагу. Друн тихо сидел рядом, прислушиваясь к шуму ветра в листве и к потрескиванию костра.
Трое отлично поужинали и отдыхали в теплых сумерках. Шимрод поглядывал то на Друна, то на Глинет: «Должен признаться, я уже несколько месяцев странствую по Даоту от ярмарки к ярмарке и до сих пор, пока не встретил вас, не сознавал, насколько мне опротивело одиночество».
Глинет выдохнула с облегчением: «Хорошо, что вы не прочь проводить время в нашей компании, потому что нам тоже нравится вас сопровождать. Не смею сказать, что нам повезло — срок заклятия еще не истек».
«Расскажи-ка мне подробнее про это заклятие».
Друн и Глинет поведали Шимроду о злоключениях, которые им пришлось пережить как по отдельности, так и после того, как они встретились в чертоге огра: «И теперь нам обязательно нужно найти Родиона, короля всех эльфов и фей, чтобы он снял порчу и вернул Друну зрение».
«Родион не может не заметить звуки волшебной свирели, — сказал Шимрод. — Рано или поздно он обязательно остановится послушать — и, будьте уверены, я буду внимательно наблюдать за слушателями».
«Вы его когда-нибудь видели?» — с тоскливой надеждой спросил Друн.
«По правде говоря, я занимался поисками другого субъекта».
«Я знаю, кого вы ищете! — заявила Глинет. — Человека с больными коленями, которые щелкают и трещат, когда он ходит».
«Как ты догадалась?»
«Потому что вы часто и долго рассказываете публике про больные колени. Но когда кто-нибудь выходит вперед, вы смотрите ему в лицо, а не на ноги, и у вас всегда разочарованный вид. Вы дарите больному горшок с мазью, и он уходит, все так же хромая».
Шимрод слегка ухмыльнулся, глядя на костер: «Неужели меня так легко вывести на чистую воду?»
«Не слишком легко, — скромно ответила Глинет. — По правде говоря, я думаю, что у вас много тайн».
Шимрод громко рассмеялся: «А это еще почему?»
«Ну, например, как вы научились готовить столько целебных мазей и настоек?»
«Здесь нет никакой тайны. Я продаю несколько общеизвестных средств, облегчающих недуги. Все остальное — толченая кость, смешанная с топленым салом или копытным жиром, а также с различными ароматическими добавками. Это безвредные снадобья, и в некоторых случаях люди действительно выздоравливают, если верят, что снадобья им помогут. Но я продаю целебные препараты только для того, чтобы найти человека с больными коленями — его я сразу узнаю. Так же, как Родион, он часто посещает ярмарки — рано или поздно я его найду».
«И что будет после этого?» — спросил Друн.
«Он скажет, где найти еще одного человека».
С юга на север, по всей стране катился фургон доктора Фиделиуса и его двух юных помощников, задерживаясь на ярмарках и празднествах от Дафнеса на Сонной реке до Дудльбаца на краю каменистых просторов Годелии. Тянулись долгие дни странствий по тенистым сельским дорогам — фургон поднимался на холмы и спускался в долины, заезжал в темный лес и выезжал к древним селениям. Вечерами путники сидели у костра, а у них над головой в облаках плыла луна или сияли бесчисленные звезды. Однажды после полудня, когда они пересекали безлюдную вересковую пустошь, Глинет услышала жалобный писк, доносившийся из придорожной канавы. Спрыгнув с фургона и заглянув в заросли чертополоха, она заметила котят — кто-то их выбросил и оставил здесь умирать. Она взяла котят в фургон, заливаясь слезами от жалости. Когда Шимрод разрешил ей оставить их у себя, Глинет обняла его и поцеловала — и Шимрод понял, что навсегда стал ее рабом, даже если это еще не случилось раньше.
Глинет нарекла котят Пачкулей и Почихунчиком и тут же принялась учить их всяким трюкам.
От северной границы они направились на запад по долине Аммарсдейл к плоской Шрамовой горе, а оттуда — к оловянным рудникам на болотистых горных лугах Ульфляндии, уже в тридцати милях от грозной крепости ска в Поэлитетце. Они были рады возможности покинуть эти унылые места и снова повернуть на восток вдоль реки Мурмейль.
Лето еще не кончалось, и каждому из трех спутников хотелось продолжать их горьковато-сладостное существование. Друна постоянно преследовали мелкие неприятности — то он ошпарил руку кипятком, то его постель промокла от дождя, а отправившись по малой нужде за живую изгородь, он споткнулся и упал в крапиву. Друн никогда не жаловался, однако, чем заслужил уважение Шимрода, поначалу сомневавшегося в существовании порчи, но постепенно убедившегося в ее практической реальности. Однажды Друн наступил на колючку, глубоко вонзившуюся ему в пятку. Пока Шимрод удалял занозу, Друн сидел молча, закусив губу; в порыве сочувствия Шимрод обнял его и погладил по голове: «Ты храбрый парень. Так или иначе мы положим конец этому заклятию. В худшем случае оно не может продолжаться больше семи лет».
Как обычно, Друн задумался, прежде чем ответил: «Шип в пятке — ерунда. Я боюсь гораздо большей неудачи. Я боюсь, что мы вам наскучим, и вы нас выгоните из фургона».
Шимрод рассмеялся, но почувствовал, что глаза его увлажнились. Он снова обнял Друна и сказал: «Обещаю, что не выгоню — у меня этого и в мыслях не было. Кроме того, без вас мне гораздо труднее промышлять шарлатанством».
«Но неудача продолжает меня преследовать».
«Верно. Никто не знает, что случится завтра».
Как только Шимрод произнес эти слова, искра вылетела из костра и опустилась Друну на щиколотку.
«Ай! — вскричал Друн. — Опять повезло!»
Каждый день они видели что-нибудь новое. На ярмарке в Плэймонте герцог Джослин из замка Фойр объявил великолепный турнир: рыцари в латах устраивали потешные бои и соревновались в модных поединках один на один. Пришпоривая сильных коней и прикрываясь геральдическими щитами, они мчались друг другу навстречу с пиками наперевес, пытаясь выбить противника из седла кожаной подушкой, закрепленной на конце пики.
Из Плэймонта Шимрод и его подопечные направились в Ставные Сети, городок неподалеку от Тантревальского леса; они приехали в полдень, когда ярмарка была уже в разгаре. Шимрод отвязал от дышла знаменитых двуглавых лошадей, задал им овса, опустил боковую панель фургона, одновременно служившую чем-то вроде небольшой сцены, и высоко поднял плакат:
ДОКТОР ФИДЕЛИУС
Чудотворец, энциклопедист и шарлатан
— * —
Исцеление язв, желудочных колик и судорог
СПЕЦИАЛИСТ В ОБЛАСТИ ЛЕЧЕНИЯ БОЛЬНЫХ КОЛЕНЕЙ
— БЕСПЛАТНЫЕ консультации —
После этого он вернулся в фургон, чтобы надеть черную мантию и коническую шапку некроманта.
С обеих сторон площадки Друг и Глинет били в барабаны. Оба были одеты как мальчики-пажи — в белые полусапожки, обтягивающие синие трико и панталоны, камзолы в вертикальную синюю и черную полоску, с белыми сердцевидными нашивками на черных полосах, и круглые шапочки из черного бархата.
Доктор Фиделиус вышел на сцену и воззвал к зевакам, театрально указывая на свой плакат: «Дамы и господа! Как вы можете видеть, я называю себя шарлатаном — по очень простой причине. Кто упрекнет кузнечика в том, что тот не знает, куда скачет? Кто может оскорбить корову, обозвав ее скотиной? Кто станет обвинять в мошенничестве человека, который сам признается в том, что он — шарлатан? А теперь посмотрим, действительно ли я обманщик, шарлатан и мошенник!»
Глинет вскочила на сцену и встала рядом с доктором. Тот продолжал выступление: «Судите сами. Глинет, открой рот пошире. Дамы и господа, обратите внимание на это отверстие! Вот зубы, вот язык, над ним нёбо, за ним горло — все вполне естественных форм и пропорций. А теперь смотрите! Я кладу в этот рот апельсин — не слишком большой, не слишком маленький — как раз подходящего размера. Глинет, будь добра, закрой рот, и если тебе не трудно… Превосходно! Теперь перед вами, дамы и господа, девушка с надутыми щеками. Я похлопаю ее по правой щеке, потом по левой — и, кто бы мог подумать? Апельсина во рту больше нет. Как это может быть? Глинет, куда ты девала апельсин? Открой рот, мы ничего не понимаем!»
Глинет послушно раскрыла рот; доктор Фиделиус заглянул в него и выпрямился с удивленным восклицанием: «Это еще что?» Осторожно пользуясь большим и указательным пальцами, как пинцетом, он принялся доставать изо рта Глинет всевозможные предметы: «Это не апельсин, это пышная алая роза! Что еще ты прячешь во рту? Ага! Три спелые вишни, дамы и господа! Что еще? Гвозди? Один, два, три, четыре, пять, шесть гвоздей! И подкова! Представьте себе, подкова! Глинет, как это возможно? Открой-ка рот пошире — нет ли там еще каких-нибудь сюрпризов? Клянусь солнцем и луной, это мышь! Глинет, разве можно питаться такой пакостью?»
Глинет ответила чистым, звонким голосом: «Доктор! Я принимала ваши пищеварительные пилюли!»
Доктор Фиделиус воздел руки к небу: «Довольно! Ты перещеголяла меня в моем ремесле!» И Глинет спрыгнула с площадки.
«А теперь перейдем к моим настойкам и мазям, к порошкам, пилюлям и слабительным зельям, к аналептическим и болеутоляющим снадобьям — оказывают ли они, согласно моим утверждениям, облегчающее действие? Дамы и господа, я гарантирую: если после приема моего препарата вы впадете в беспамятство и умрете, вы можете вернуть неиспользованное средство, и я возмещу стоимость его неиспользованной части. Где еще вы найдете такую гарантию?
Особых успехов я добился в области лечения больных коленей — тех самых, что хрустят, щелкают, трещат и причиняют всевозможные неприятности. Если вы знаете кого-нибудь, кто страдает этим недугом, скажите страдальцу, что я хотел бы его осмотреть.
А теперь позвольте представить вам моего другого помощника, благородного и талантливого сэра Друна. Он сыграет для вас на свирели эльфов, чтобы вы смеялись и плакали, чтобы ваши ноги сами пустились в пляс! Тем временем Глинет будет разносить прописанные мною лекарства. Дамы и господа! Последнее замечание! Настоящим уведомляю вас о том, что мои примочки и припарки вызывают жжение и зуд подобно жидкому пламени. У моих пилюль отвратительный вкус ваяльной глины, кендыря и желчи — но организм спешит восстановить свое здоровье, чтобы ему больше не пришлось терпеть мои мерзкие снадобья! Таков секрет моего успеха! Музыку, сэр Друн!»
Расхаживая в толпе с лотком, Глинет внимательно следила, не попадется ли субъект в светло-коричневом костюме и зеленой шляпе с алым пером, с удовольствием слушающий переливы свирели. Но в этот солнечный день в селении Ставные Сети, у самого Тантревальского леса, такой слушатель не нашелся. Не нашелся и очевидный разбойник с потемневшим лицом и длинным носом, нуждавшийся в лечении больных коленей.
Вечером с запада подул прохладный ветерок, заставивший плескаться разноцветные флажки. Глинет выставила из фургона столик на высоких ножках и табурет для Друна, после чего вынесла корзину. Друн стал исполнять на свирели джигу, а Глинет вынула из корзины котов, черного и белого, и постучала по столику палочкой. Коты принялись потешно танцевать под музыку на задних лапах, вовремя проделывая па и кружась, а по окончании каждой музыкальной фразы менялись местами, совершая одновременные прыжки. Быстро собралась толпа зрителей. Стоявший позади молодой человек с хитрой физиономией, небольшого роста и щеголевато одетый, казался особенно возбужденным музыкой. Он прищелкивал пальцами в такт и через некоторое время стал приплясывать, с ловкостью проделывая хитроумные движения ногами. Глинет заметила, что на нем был зеленый картуз с длинным красным пером. Она поспешно посадила котов в корзину и, потихоньку подкравшись к молодому человеку, схватила у него с головы картуз и убежала за фургон. Изумленный юноша погнался за ней: «Что ты делаешь? Отдай кепку!»
«Не отдам, — заявила Глинет, — пока вы не выполните мои пожелания!»
«Ты спятила? Что за глупости? Я не могу выполнить свои собственные желания, не говоря уже о твоих. А теперь отдавай кепку, не то я сам ее отберу, да еще надаю тумаков в придачу».
«Не выйдет! — храбро отвечала Глинет. — Вы — Родион. Ваша шляпа у меня в руках, и я ее не выпущу, пока вы меня не послушаетесь».
«Мы еще посмотрим, кто кого послушается!» — взбесился молодой человек. Он схватил Глинет, чтобы отнять кепку, и они стали бороться; находившиеся рядом двуглавые лошади, возбужденные потасовкой, заржали, встали на дыбы и бросились на владельца кепки, обнажив длинные белые зубы. Тот испугался и отбежал.
С фургона спрыгнул Шимрод — юноша в ярости закричал: «Ваша девчонка сошла с ума! Схватила мою кепку и убежала, а когда я вежливо прошу ее отдать кепку, она отказывается и обзывает меня Родионом или как-то еще. Меня зовут Тиббальт, я торгую свечами в деревне Сухостой и приехал на ярмарку закупить воск. И тут на меня нападает сумасшедшая хулиганка, причем заявляет, что я должен ее слушаться! Вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное?»
Шимрод укоризненно покачал головой: «Она хорошая девушка, но немного своенравная и любит проказничать. Позвольте мне…» Он подошел к молодому человеку и слегка приподнял его каштановые волосы: «Смотри, Глинет! У этого господина хорошо заметны мочки ушей».
Глинет посмотрела и кивнула: «Да, пожалуй».
«Какое отношение мои уши имеют к моей кепке?» — недовольно поинтересовался Тиббальт.
«Еще один момент сударь, не волнуйтесь, — успокоил его Шимрод. — Будьте добры, покажите вашу руку… Глинет, обрати внимание на ногти и промежутки между пальцами: нет никаких признаков перепонок, и ногти почти прозрачные».
Глинет снова кивнула: «Похоже на то. Так что можно отдать ему шапку?»
«Думаю, что непременно следует отдать этому господину его головной убор, тем более что от него отчетливо пахнет душистым перцем и пчелиным воском».
Глинет вернула кепку: «Пожалуйста, простите мою глупую шутку».
Шимрод протянул Тиббальту глиняный горшочек: «Будьте любезны, примите от меня немного помады для волос — от нее брови, борода и усы становятся шелковистыми и гораздо лучше выглядят».
Тиббальт удалился в отличном настроении. Глинет вернулась к площадке перед фургоном и сообщила о своей ошибке Друну; тот лишь пожал плечами и снова заиграл на свирели. Глинет вынула из корзины котов, и те принялись старательно танцевать и прыгать, приводя в изумление многих проходивших мимо обывателей.
«Замечательно, бесподобно! — похвалил пузатый коротышка с длинными тощими ногами и длинными узкими ступнями в зеленых кожаных туфлях с вызывающе загнутыми вверх носками. — Где ты научился играть на свирели, дружище?»
«Мне ее подарили феи, сударь».
«А, чудесный инструмент! Поистине волшебный дар!»
Внезапный порыв ветра сорвал с головы коротышки зеленую шляпу, и она откатилась к ногам Глинет. Поднимая ее с земли, Глинет заметила, что шляпу украшало алое перо. Она с сомнением взглянула на незнакомца, с улыбкой протянувшего руку. «Спасибо, дорогуша! — сказал он. — Дай я тебя поцелую».
Глинет смотрела на протянутую руку — белую, пухлую, с деликатными маленькими пальчиками. Тщательно ухоженные и подстриженные ногти были словно покрыты молочно-белым лаком с зеленоватым отливом. Между пальцами виднелись складки кожи — перепонки? Медленно подняв голову, Глинет встретилась глазами с начинавшим терять терпение коротышкой. Глаза у него были желтоватокоричневые. Редкие рыжеватые локоны закрывали его уши; ветер покачнул эти локоны, и Глинет с изумлением заметила почти полное отсутствие мочки под ухом незнакомца — ее заменял маленький розовый нарост, похожий на круглый прыщик.
Коротышка топнул ногой: «Будьте добры, отдайте шляпу!»
«Одну минуту, сударь — она запылилась, позвольте мне ее почистить». Пачкуля и Почихунчик мигом оказались в корзине, и Глинет убежала со шляпой в руках.
Незнакомец с неожиданной прытью припустил вслед за ней длинными скачками, догнал ее и прижал спиной к фургону уже за углом, где их не было видно с ярмарочной площади: «А теперь, мадемуазель, верните шляпу и поцелуйте меня».
«Я не отдам шляпу, пока вы не выполните мои пожелания!»
«А? Что за чепуха? Почему бы я стал выполнять твои пожелания?»
«Потому что, ваше величество, ваша шляпа у меня в руках».
Коротышка наклонил голову набок: «За кого ты меня принимаешь?»
«Вы — Родион, король всех эльфов и фей!»
«Ха-ха-ха! И чего ты от меня хочешь?»
«Ничего особенного. Просто снимите порчу, которую напустили на Друна, и верните ему зрение».
«И все это — за одну шляпу? — пузатый коротышка на длинных ногах придвинулся к Глинет, широко расставив руки. — Цыпочка моя, мой пушистый маленький цыпленочек, дай-ка я тебя обниму — как приятно держать тебя в руках! Поцелуй же меня, не робей, тебе будет со мной хорошо, ты ни о чем не пожалеешь…»
Низко пригнувшись, Глинет проскользнула под рукой незнакомца, ловко увернулась от его хватких пальцев и забежала за другой угол фургона. Коротышка побежал за ней, выкрикивая ласковые прозвища и умоляя отдать шляпу.
Одна из черных лошадей мотнула головами в сторону и цапнула пробегавшего мимо старикашку за задницу зубами левой головы. Тот только высоко подпрыгнул и побежал быстрее, обнаружив за углом Глинет, стоявшую с презрительной усмешкой на губах — происходящее ее забавляло, но в то же время у нее вызывала отвращение похоть прыткого пожилого коротышки. «Мой маленький котеночек! — приговаривал тот. — Мой восхитительный лакомый кусочек! Не отводи глаза, поцелуй меня! Ведь ты сама сказала, что я твой король Рататат — или что-то в этом роде — я выполню все твои нежнейшие пожелания! Но сперва давай посмотрим, что у нас под этим бархатным камзольчиком!»
Глинет выкрутилась, отскочила и швырнула шляпу к ногам коротышки: «Вы не король Родион! Вы старый бездельник и к тому же приставучий развратник! Забирайте шляпу и убирайтесь!»
Незнакомец разразился торжествующим хохотом. Нахлобучив шляпу на голову, он высоко подпрыгнул, прищелкнув каблуками в воздухе, и злорадно закричал: «Ага! Ого! Провел тебя на мякине! Нет ничего проще, чем одурачивать смертных! У тебя была моя шляпа — ты могла бы требовать от меня любых услуг! А теперь…»
Шимрод, притаившийся в тени за открытой дверью фургона, выступил на порог, наклонился и сорвал шляпу с головы Родиона. «А теперь, — Шимрод перекинул шляпу в руки Глинет, — ваша шляпа снова у нее в руках, и вам придется выполнить ее просьбу».
Король Родион поник плечами, глаза его скорбно округлились: «Сжальтесь! Не заставляйте бедного старого эльфа подчиняться вашей воле — это чрезвычайно утомительно и причиняет массу огорчений!»
«Жалости мне не занимать», — отозвалась Глинет, выглянула за угол фургона и позвала Друна. Тот спустился с табурета и подошел.
«Это Друн, — представила его Глинет. — Он вырос в Щекотной обители».
«Во владениях Тробиуса? Да-да, у него веселая поляна, знаменитая карнавальными паванами!»
«Друна выгнали — заставили уйти — напустив на него порчу, и теперь он ослеп, потому что взглянул на купавшихся дриад. Вы должны снять с него заклятие и вернуть ему зрение!»
Родион вынул маленький золотой свисток, дунул в него и сделал рукой магический знак. Прошла минута. Из-за фургона доносился шум ярмарки — теперь этот шум внезапно стал глуше, словно между площадью и фургоном выросла невидимая стена. С тихим хлопком рядом с Родионом возник король Тробиус, повелитель Щекотной обители. Он опустился на одно колено перед Родионом, а тот милостивым жестом позволил ему подняться: «Тробиус, перед тобой Друн, некогда воспитывавшийся в Щекотной обители».
«Действительно, это Друн, хорошо его помню. Он был приятный мальчик, мы все его любили».
«Тогда почему ты его выгнал и напустил на него порчу?»
«Ваше неоспоримое величество! Порчу мошенническим образом напустил ревнивый бесенок по имени Фалаэль, и я хорошенько его за это наказал!»
«Почему же ты не снял заклятие?»
«Сир, это было бы неслыханным нарушением традиций — оно показало бы смертным, что наши законы можно не уважать, что им стоит только чихнуть или пожаловаться, чтобы избавиться от сглаза».
«В данном случае заклятие необходимо снять».
Король Тробиус подошел к Друну и прикоснулся к его плечу: «Друн, благословляю тебя щедростью удачи! Да рассеются чары, причинявшие твои страдания! Пусть злобные духи, напустившие на тебя порчу, с испуганным щебетом упорхнут восвояси в пещеры Кротовины!»
Лицо Друна побледнело и сморщилось. Все его мускулы неподвижно напряглись. Срывающимся голосом он спросил: «А как же мои глаза?»
Тробиус вежливо ответил: «Добрый сэр Друн, тебя ослепили дриады — что, разумеется, достойно сожаления в высшей степени. Но это случилось не по вине нашего заклятия, а по воле дриады Феодосии. Мы не можем исправить то, что причинили другие».
«Тогда ступайте и заключите сделку с дриадой, — вмешался Шимрод. — Предложите ей услуги эльфов и фей в обмен на исцеление Друна».
«Увы, мы застали врасплох Феодосию и ее подругу Лорис, когда они спали, и заставили их плясать нагишом на нашем карнавале. Осыпая нас проклятиями, они в ярости удалились в Аркадию, куда нам нет дороги. Даже если бы я мог кого-нибудь туда послать, в Аркадии она потеряла магические способности».
«Каким же образом можно вернуть Друну зрение?»
«Чары эльфов и фей здесь не помогут, — развел руками король Родион. — Это выходит за пределы наших возможностей».
«Мне от них ничего не нужно, — глухо произнес Друн. — Они могут отдать только то, что взяли».
Шимрод повернулся к Глинет: «Шляпа у тебя в руках — ты можешь просить все, что хочешь».
«Как же так? — воскликнул король Родион. — Это уже вымогательство чистой воды! Разве я не вызвал короля Тробиуса, разве он не снял заклятие?»
«Вы возместили ущерб, вами же и нанесенный. Это не щедрость, это всего лишь справедливость. Но кто возместит Друну все, что ему пришлось пережить из-за вашего сглаза?»
«Он сам сказал, что ничего от нас не хочет, а мы никогда не предлагаем непрошеные дары».
«Шляпа в руках у Глинет — вам придется выполнить ее пожелания».
Все повернулись к Глинет. Шимрод спросил ее: «Чего тебе хочется больше всего?»
«Я хочу всегда ездить с вами и с Друном в этом фургоне — всегда!»
Шимрод вздохнул: «Не забывай, что мир меняется, люди стареют — мы не можем вечно странствовать в фургоне».
«Тогда я хочу навсегда остаться с вами и с Друном, пусть без фургона!»
«Будущее нам не подвластно, — вмешался Родион. — Если тебя так привлекает вечность в компании друзей, я могу прикончить вас троих сию минуту и похоронить под вашим фургоном».
Глинет отрицательно покачала головой: «Но вы мне можете помочь. Мои коты часто не слушаются и пропускают команды мимо ушей. Если бы я могла с ними говорить, они не смогли бы притворяться, что меня не понимают. Кроме того, я хотела бы разговаривать с лошадьми и птицами и со всеми живыми существами, даже с деревьями и цветами, даже с насекомыми!»
Король Родион крякнул: «Деревья и цветы, даже если разговаривают, не понимают членораздельную речь. Они только обмениваются вздохами. Разговоры насекомых напугали бы тебя до смерти, и тебе всю жизнь снились бы кошмары».
«Но с птицами, со зверями я могу говорить?»
«Возьми свинцовую пряжку с моей шляпы. Это амулет — носи его на шее, и ты сможешь беседовать с животными и птицами. Предупреждаю, однако: не ожидай от них глубоких откровений; птицы и звери, как правило, глуповаты».
«Почихунчик и Пачкуля достаточно сообразительны, — возразила Глинет. — Я уверена, что разговоры с ними доставят мне удовольствие».
«Что ж, вот и все!» — сказал пузатый король Родион. Он вынул зеленую шляпу из пальцев Глинет и, опасливо поглядывая на Шимро-да, нахлобучил ее на голову: «Дело в шляпе! Опять смертные меня надули, но в этот раз мне было почти приятно удовлетворить вашу прихоть. Тробиус, возвращайся на Придурковатую поляну, а я пойду домой, в Тлеющую Сень».
Король Тробиус поднял руку: «Одно последнее замечание. Возможно, мне удастся в какой-то степени возместить ущерб, нанесенный заклятием. Несколько месяцев тому назад в Щекотную обитель явился молодой рыцарь; он потребовал, чтобы мы сообщили ему все, что знаем о его сыне Друне. Мы обменялись дарами — он передал мне драгоценный камень редчайшего смодрового оттенка, а я отдал ему непогрешимый компас, постоянно указывающий направление, в котором находится сэр Друн. Он еще тебя не нашел? Значит, что-то его задержало. Может быть, он даже погиб — решительность его намерения тебя найти не вызывала сомнений».
Друн с волнением спросил: «Как его звали?»
«Твой отец — принц Эйлас, наследник трона в Тройсинете. Мне пора!» — фигура Тробиуса поблекла и всколыхнулась, как отражение в воде, потревоженное ветром, и внезапно исчезла. Откуда-то издалека, будто принесенное откликом эхо, донеслось последнее слово: «Прощайте!»
Король Родион, собиравшийся уже обойти фургон и удалиться, задержался и развернулся на тощих длинных ногах: «Хотел бы обратить внимание Глинет еще на одно обстоятельство. Амулет с моей шляпы — моя личная печать. Никакие полулюди — ни эльфы, ни феи, ни тролли, ни даже тролли-двойники — не могут нанести ущерб владельцу печати. Остерегайся, однако, призраков и ослоголовых оборотней, серокожих и белокожих огров, а также болотных тварей!»
Родион скрылся за углом фургона. Шимрод, Глинет и Друн последовали за ним, но короля эльфов и фей след простыл.
Глинет подошла к корзине с котами, стоявшей на козлах фургона, и всплеснула руками — Пачкуля умудрился откинуть крышку и уже собирался удрать.
«Пачкуля, это просто безобразие! — воскликнула Глинет. — Ты знаешь, что должен сидеть в корзине!»
«В ней душно и жарко, — возразил Пачкуля. — Предпочитаю находиться на свежем воздухе. Кроме того, я хотел бы взглянуть, что делается на крыше фургона».
«Все это замечательно, но теперь тебе придется танцевать и развлекать публику — а публика, кстати, восхищается вашими трюками».
«Если хождение на задних лапах их настолько восхищает, пусть восхищаются самими собой! Почихунчик придерживается того же мнения. Мы кривляемся только для того, чтобы доставить удовольствие тебе».
«Это очень любезно с вашей стороны — особенно учитывая тот факт, что я наливаю вам самое свежее молоко и кормлю вас самой свежей рыбой. Упрямым и непослушным котам придется пробавляться хлебом и водой».
Почихунчик, внимательно шевеливший ушами, сидя в корзине, немедленно отреагировал: «Не беспокойся! Если нужно танцевать, мы станцуем. Хотя, провалиться мне на этом месте, не понимаю, зачем это нужно. Мне плевать с высокой башни на зевак, теряющих время, чтобы на нас поглазеть».
Солнце скрывалось в полосе тяжелых туч на горизонте; последние лучи озарили вечернее небо, и на выгон у деревни Ставные Сети спустилась ночная тьма. Десятки небольших костров искрились и полыхали под порывами прохладного влажного ветра; лоточники, купцы и лавочники сгорбились над горячими мисками и котелками, с опаской поглядывая на небо, угрожавшее промочить ливнем все их товары.
Шимрод, Глинет и Друн сидели вокруг костра у фургона и ждали, пока сварится суп. Все молчали, погруженные в свои мысли. Тишину нарушил Шимрод: «Мы провели интересный день, нечего сказать».
«Могло быть хуже, но могло быть и лучше, — отозвалась Глинет; она покосилась на Друна, смотревшего в огонь невидящими глазами — пальцы его крепко сжимали колени, ему нечего было сказать. — Порчу, конечно, сняли, и по меньшей мере нас больше не будет преследовать неудача. Но об удаче говорить не приходится до тех пор, пока к Друну не вернется зрение».
Шимрод подложил в костер несколько веток: «Я объездил весь Даот в поисках человека с больными коленями — вы это знаете. Если я не найду его на ярмарке в Аваллоне, мы поедем в Свер-Смод, в горах Лионесса. Там живет великий чародей Мурген. Если кто-нибудь способен помочь Друну, Мурген знает, как это сделать».
«Друн, не плачь!» — прошептала Глинет.
«Я не плачу».
«Нет, ты плачешь. У тебя слезы катятся по щекам».
Друн часто заморгал и протер глаза кулаками: «Без вас двоих я бы уже умер с голоду, или меня задрали бы бродячие псы».
«С нами ты не проголодаешься, — Глинет обняла его за плечи. — Ты сын очень важного принца. Когда-нибудь ты тоже станешь принцем».
«Надеюсь».
«А пока что ешь горячий суп — станет гораздо лучше. Потом я отрежу тебе ломоть спелой дыни».
На Ярмарке Музыкантов в Кловодене доктор Фиделиус расхваливал достоинства своих снадобий — в особенности смягчающих неприятные ощущения, причиняемые воспаленными и ветхими коленными суставами. На ежегодной Конференции любителей опрокинуть по стаканчику в Лукадийских полях близ замка Дюфэй он бойко торговал средствами от двоения и троения в глазах, головной боли, зоба и бурчания в животе; к сожалению, среди участников конференции, страдавших в основном покраснением носа, не оказалось никого, кто жаловался бы на больные колени.
Скоро начиналась осень, и доктор Фиделиус повернул четыре головы своей пары лошадей в направлении Аваллона, где в самое плодородное время года устраивали Столичную Ярмарку. Больше не задерживаясь по пути, он прибыл вовремя, занял место на выгоне и стал рекламировать свои услуги. После полудня к нему подошел худой, чуть сгорбленный пожилой субъект в потертом сером костюме. У него был вмятый шишковатый нос, слегка свернутый набок; его лиловатый рот окружали складки с глубокими морщинами. Неожиданно жалобным голосом он произнес: «Вы упомянули о больных коленях, каковых у меня предостаточно, а именно целая пара. Они хрустят и щелкают, а иногда даже сгибаются назад, что причиняет существенные неудобства».
«Любопытно! — воскликнул доктор Фиделиус. — Чрезвычайно любопытно! Как давно вы страдаете этим недугом?»
«Так давно, что даже не помню, когда это началось. Развитию недуга несомненно способствовало выполнение профессиональных обязанностей. Мне приходилось работать то у пылающей жаровни, то в подвале, где веяло ледяным холодом, то под дождем на помосте, то в сухих и пыльных местах. При этом я прилагал большие усилия, орудуя тяжелыми инструментами, поворачивая их на весу, вытаскивая их оттуда, где они застряли, свинчивая и развинчивая зажимы, поднимая и опуская тяжести с помощью зубчатых передач — сами понимаете, что за долгие годы это оказало неблагоприятное воздействие на суставы».
«Разумеется! Тем не менее, ваш случай не типичен для столицы. Больные колени жителей Аваллона, как правило, выглядят иначе».
«Я жил в Южной Ульфляндии».
«Тогда все понятно! Для исцеления недуга, развившегося в Ульфляндии, потребуются дополнительные средства, которые я не храню в фургоне», — Шимрод позвал Глинет. Та приблизилась, глядя то на Шимрода, то на его пациента. Шимрод отвел ее в сторону: «Мне придется побеседовать с этим господином; это займет около часа. Закрой фургон, запряги лошадей. Сегодня вечером мы отправимся в Лио-несс».
Глинет понимающе кивнула и побежала сообщить новости Друну.
Шимрод снова повернулся к Ругхальту: «Будьте добры, следуйте за мной».
Через некоторое время Ругхальт пожаловался: «Зачем так далеко идти? Мы уже вышли за окраину!»
«Для надлежащего лечения требуется отсутствие посторонних. Тем не менее, думаю, что мне удастся полностью избавить вас от мучений».
Колени Ругхальта потрескивали на каждом шагу, и его жалобы становились все громче: «Я не могу идти дальше! Нам же еще придется возвращаться, а чем дальше мы уходим, тем дольше идти назад! Мои колени уже ноют дуэтом».
«Они больше никогда не будут ныть! Исцеление абсолютно и необратимо».
«Рад слышать. Но я не вижу никаких построек — где ваша амбулатория?»
«Рядом — сразу за этими зарослями ольхи».
«Гм. Странное место для лечебницы!»
«Оно вполне отвечает нашим целям».
«Но туда даже тропа не ведет!»
«Прекрасно — значит, нам никто не помешает. Заходите сюда, за кусты, прошу вас. Не наступите в коровью лепешку».
«Но здесь ничего нет!»
«Здесь находишься ты, и здесь нахожусь я, волшебник Шимрод. Ты ограбил мой дом, Трильду, и спалил моего друга Грофинета в пламени камина. Я долго искал тебя и твоего спутника».
«Чепуха! Не знаю, о чем вы говорите! Какая-то нелепость… Что вы делаете? Прекратите сейчас же! Остановитесь, я вам говорю!»
Через некоторое время характер возражений Ругхальта изменился: «Нет! Не надо! Сжальтесь! Я всего лишь выполнял приказ».
«Чей приказ?»
«Не смею… Ай! Нет, нет! Больше не надо! Я все скажу».
«Кто отдавал приказы?»
«Фод Карфилиот из замка Тинцин-Фюраль».
«Почему?»
«Он хотел завладеть вашей магической аппаратурой».
«Недостаточно убедительное объяснение».
«Но это так! Ему посоветовал чародей Тамурелло — сам он отказывается отдать Карфилиоту какие-нибудь инструменты».
«Что еще?»
«Больше ничего… Ай! Подождите! Я скажу!»
«Говори! Поторопись, не задумывайся! Перестань задыхаться, говори!»
«Карфилиот в Аваллоне, в гостинице «Черный бык»… Что вы делаете? Я все сказал!»
«Прежде чем ты умрешь, тебя следует слегка поджарить, как ты поджаривал Грофинета».
«Но я рассказал вам все, что знаю! Пощадите!»
«Что ж, может быть, мне не хватает твердости. Пытки не доставляют мне удовольствия. Умри же. У тебя больше не будут болеть колени».
Глинет и Друн закрыли фургон и долго ждали Шимрода. Глинет учила котов новым трюкам — теперь она могла давать им указания, хвалить их и упрекать на понятном для них языке.
Друн внимательно прислушивался: «Ты действительно с ними говоришь?»
«Конечно? Разве ты не слышишь? Так же, как я говорю с тобой».
«Язык кошек отличается от языка лошадей?»
«Сильно отличается, но в какой-то степени они друг друга понимают. Одну минуту…»
«Куда ты пошла?»
«Хочу посмотреть, не вернулся ли Шимрод. Его что-то давно нет. Когда он уходил, у него было странное лицо».
Друн ничего не сказал.
Из-за фургона вышел высокий человек с аристократическими манерами, очень красивый и в красивом костюме. Его черные волосы завивались блестящими кудрями, глаза горели жизненной силой: «Вот куда вы спрятались! Где же доктор Фиделиус?»
Друн повернул лицо в сторону говорившего. Посадив котов в корзину и присев на корточки у костра, Глинет вежливо ответила: «Доктора Фиделиуса еще нет».
Глава 27
Недалеко от моря река Камбер сливалась с Мурмейлем и превращалась в эстуарий протяженностью тридцать миль — Камбермунд. Приливы и отливы, водовороты, сезонные туманы, а также то и дело исчезавшие и появлявшиеся песчаные отмели существенно затрудняли навигацию в гавани Аваллона.
Приближаясь к Аваллону с юга по Икнильдскому пути, приезжий вынужден был пересечь это устье в месте, где от одного берега до другого было не больше двухсот ярдов, на пароме, соединенном цепью с массивным шкивом, катившимся по подвешенному тросу. С южной стороны трос был закреплен на вершине Зубчатого мыса, рядом с маяком. На севере он опоясывал скалу на состоявшем из слоев слежавшейся брекчии крутом склоне под наименованием Речной Скарп. Трос висел над водой под углом; паром, покидавший причал у подножия Зубчатого мыса, перемещался приливом к доку в Сланже, под Речным Скарпом. Через шесть часов отлив относил паром обратно к южному берегу.
Эйлас и его спутники, ехавшие на север по Икнильдскому пути, прибыли к Зубчатому мысу через несколько часов после полудня. Поднявшись на гребень мыса, они придержали лошадей, чтобы оценить внезапно открывшийся перед ними простор — Камбермунд серебрился широкой извилистой полосой, удаляясь на запад и сливаясь с горизонтом; на востоке расширявшееся устье впадало в Кантабрийский залив.
Прилив еще не начался; паром стоял у причала под Зубчатым мысом. Пользуясь свежим ветром, дувшим к берегу, вглубь по эстуарию на всех парусах спешили несколько кораблей — в том числе двухмачтовая фелука под тройским флагом. Фелука направлялась к северному берегу и вскоре бросила якорь в Сланже.
Три всадника спустились к причалу, где паромщик ожидал подъема воды до максимального уровня.
Эйлас заплатил за проезд, и все трое въехали верхом на паром — тяжеловесную баржу длиной в пятьдесят и шириной в двадцать локтей, почти вплотную забитую телегами, скотом, лоточниками и попрошайками, направлявшимися на ярмарку; тут же сгрудилась дюжина монахинь из монастыря на Пропащем острове — они совершали паломничество к Святому Камню, на котором святая Коломба приплыла из Ирландии.
В Сланже Эйлас сразу направился к тройской фелуке, чтобы узнать последние новости; друзья ждали его возвращения. Он вернулся в молчаливом и подавленном настроении. Взглянув на непогрешимый компас, показывавший зубом на север, Эйлас не удержался от огорченного восклицания.
«По правде говоря, — заявил он, — не знаю, что делать!»
«Что сообщили из Тройсинета?» — спросил Ейн.
«Говорят, король Осперо при смерти. Если он умрет, а меня не будет рядом, короноваться будет Трюэн — в полном соответствии с его планами… Мне нужно спешить на юг — но как я могу спешить на юг, если Друн где-то на севере?»
Немного подумав, Каргус сказал: «На юг ты не можешь ехать в любом случае, пока не начнется переправа в обратную сторону. Тем временем, Аваллон всего в часе езды на север — кто знает, что мы там найдем?»
«Кто знает? Поехали!»
Погоняя лошадей, они проскакали последние несколько миль Икнильдского пути, разделявшие Сланж и Аваллон. Ярмарка все еще продолжалась, но уже не с таким лихорадочным смятением, как раньше. Оказавшись на выгоне, Эйлас снова сверился с магическим компасом. Зуб продолжал указывать на север — на противоположную сторону выгона, а может быть и дальше. Эйлас раздраженно крякнул: «Друн может быть здесь, на ярмарке, а может быть и в сотне миль отсюда или где угодно по дороге на север. Сегодня мы проверим окрестности, но завтра мне волей-неволей придется ехать обратно, чтобы успеть на полуденный паром».
«Разумная стратегия, — отозвался Ейн. — Еще лучше было бы найти какой-нибудь ночлег».
«Гостиница «Черный бык» неподалеку, — заметил Каргус. — По-моему, это приличное заведение. Мне не помешала бы пара кружек эля».
«Что ж, поедем в гостиницу — надеюсь, там найдется место, где можно прилечь».
Сперва владелец гостиницы развел руками, выражая полное отчаяние, но один из носильщиков, дежуривших у входа, слегка подтолкнул его в бок: «Герцогский номер свободен, хозяин. Постояльцы не прибыли».
«Ага! В таком случае ночуйте в герцогском номере! Почему нет? Не могу же я ждать всю ночь, пока не соблаговолят явиться господа опоздавшие! — хозяин гостиницы потер руки. — Мы называем этот номер «герцогским», потому что лет двенадцать тому назад нам оказал честь его сиятельство герцог Снель из Снельдайка. С вас серебряный флорин. Во время Столичной Ярмарки, и за герцогский номер? Да, не меньше флорина».
Эйлас положил на прилавок серебряную монету: «Принесите нам эля, мы посидим у стола под деревом».
Три компаньона присели, наслаждаясь освежающим вечерним бризом. Толпы посетителей ярмарки редели — оставались лишь припозднившиеся любители найти что-нибудь по дешевке и нищие, копавшиеся в отбросах. Музыка стихла; торговцы укладывали товары, акробаты, фокусники, мимы и жонглеры разошлись. Официально ярмарка заканчивалась завтра, но некоторые шатры уже снимали, многие временные лавки разбирали, телеги и фургоны громыхали по дорогам, ведущим с выгона на все четыре стороны света. Перед гостиницей «Черный бык» проехал разукрашенный фургон доктора Фиделиуса, запряженный парой черных двуглавых лошадей — ими энергично погонял молодой аристократ впечатляющей внешности.
Ейн с изумлением указал на лошадей: «Чудеса-то какие! Они такими уродились, или это проделки колдунов?»
«Предпочитаю животных, не привлекающих столько внимания», — заметил Каргус.
Эйлас вскочил на ноги, глядя вслед удаляющемуся фургону: «Вы заметили, кто сидел на козлах?»
«Конечно. Молодой вельможа решил позабавиться».
«Или сын богача, претендующий на знатность».
Эйлас задумчиво опустился на стул: «Я где-то его раньше видел — в каких-то необычных обстоятельствах». Приподняв кружку, он заметил, что она пуста, и подозвал паренька-служку: «Принеси еще эля! Выпьем, а потом съездим туда, куда указывает компас — до окраины или чуть дальше».
Эйлас, Каргус и Ейн замолчали, наблюдая за передвижением всадников и пешеходов, покидавших выгон. Подросток принес им по второй кружке эля; в ту же минуту мимо по улице проходил высокий человек с взлохмаченными темно-русыми волосами и тревожно блуждающими глазами. Он остановил паренька, возвращавшегося в гостиницу с пустыми кружками, и напряженно спросил: «Я — доктор Фи-делиус. Вы не видели, случайно, мой фургон? Он запряжен парой черных двуглавых лошадей».
«Я не видел ваш фургон. Меня не было на улице, пока я не принес эль вот этим господам».
Эйлас сказал: «Сударь, ваш фургон проехал мимо несколько минут тому назад».
«Вы не заметили, кто правил лошадьми?»
«Меня этот человек заинтересовал, я его хорошо запомнил — он примерно вашего возраста, темноволосый, с красивым лицом и гордой, даже надменной осанкой. Он погонял лошадьми так, будто воображал себя божеством, скачущим по облакам. Кажется, я его раньше где-то видел, но я не могу припомнить, где именно».
Ейн указал пальцем на юг: «Он уехал по Икнильдскому пути».
«Значит, ему придется ждать парома у Камбермунда, — высокий незнакомец снова повернулся к Эйласу. — Имя «Фод Карфилиот» ничего вам не говорит?»
«Так вот кто он такой! — Эйлас вспомнил события, забытые после казавшихся вечностью месяцев тяжелого труда, унижений, битв и странствий. — Я видел его на башне Тинцин-Фюраля!»
«Вы подтвердили мои наихудшие опасения, — Шимрод повернулся к официанту. — Дружище, ты не можешь достать мне коня?»
«Могу сходить к конюху, сударь. Но чем лучше лошадь, тем больше он заломит».
Шимрод бросил на стол золотую монету: «Самого лучшего, самого быстрого коня — и поторопись!»
Паренек убежал, а Шимрод присел на скамью, явно пребывая в состоянии возбужденного нетерпения. Эйлас искоса наблюдал за ним: «Что будет, когда вы догоните его в Сланже?»
«Сделаю то, чего он заслуживает».
«Это непросто. Карфилиот силен и, скорее всего, хорошо вооружен».
«У меня нет выбора. Он похитил двух моих подопечных — двух детей, дорогих моему сердцу — и может их погубить!»
«Карфилиот способен на любое злодеяние», — согласился Эйлас. Поразмыслив над своими собственными проблемами, он принял решение и поднялся на ноги: «Я поеду с вами в Сланж. Мои дела могут подождать пару часов». Непогрешимый компас болтался на цепочке, висевшей у Эйласа на запястье. Взглянув на волшебный прибор, Эйлас нахмурился и присмотрелся внимательнее: теперь он показывал на юг!
Эйлас медленно повернулся к Шимроду: «Карфилиот уехал на юг с двумя детьми. Как звали этих детей?»
«Глинет и Друн».
Четыре всадника скакали на юг в лучах заходящего солнца. Заслышав топот копыт, прохожие сторонились и пропускали их, недоумевая — что заставляло кого-то мчаться сломя голову по Икнильдскому пути, когда уже наступали сумерки?
Поднявшись по вересковой пустоши на Речной Скарп, всадники придержали храпящих лошадей. Камбермунд горел радужными бликами, отражая закат. Паром не дождался отлива. Для того, чтобы прибыть засветло к Зубчатому мысу, паромщик отчалил из Сланжа, как только вода перестала прибывать, и уже находился посередине устья. Последним заехал на паром фургон доктора Фиделиуса. Рядом с фургоном стоял человек — возможно, Фод Карфилиот.
Спустившись с холма в Сланж, Эйлас, Шимрод, Ейн и Каргус узнали, что паром начнет возвращаться на север не раньше полуночи, с началом прилива, и снова отчалит к Зубчатому мысу только на рассвете.
Эйлас спросил служителя на причале: «Нет ли какого-нибудь другого способа переправиться?»
«С лошадьми? Нет, никак не получится».
«А без лошадей? Могли бы мы сейчас же нанять лодку?»
«Без лошадей тоже не получится, сударь. Сегодня нет попутного ветра, и никто не возьмется грести через Камбермунд, когда отлив в самом разгаре, сколько бы вы не предложили заплатить. Лодку отнесет к Пропащему острову или еще дальше. Вернитесь на рассвете, и вас переправят со всеми удобствами».
Снова поднявшись на холм, Эйлас и его спутники наблюдали за тем, как паром причаливал под Зубчатым мысом. Фургон выкатился на берег, стал подниматься по дороге и пропал в сумеречных далях.
«Они уехали, — упавшим голосом констатировал Шимрод. — Теперь мы их не догоним, мои лошади будут бежать всю ночь. Но я знаю, куда он едет».
«В Тинцин-Фюраль?»
«Сперва он заедет в Фароли, чтобы посетить чародея Тамурелло».
«Где находится Фароли?»
«В лесу, не слишком далеко отсюда. Я могу связаться с Тамурелло из Аваллона с помощью некоего Триптомологиуса. По меньшей мере это позволит Глинет и Друну оставаться в безопасности после того, как Карфилиот привезет их в Фароли».
«А тем временем он может делать с ними, что захочет?»
«Таково положение дел».
Икнильдский путь, в лунном свете бледный, как пергамент, пересекал просторы темные и молчаливые, где не было видно ни единого огонька. На юг по этому пути двуглавые лошади везли фургон доктора Фиделиуса, дико сверкая глазами и раздувая ноздри от бешеной ненависти к тому, кто их погонял — никто и никогда еще не хлестал их так жестоко.
В полночь Карфилиот натянул поводья и остановил фургон у ручья. Пока лошади пили и подкреплялись придорожной травой, герцог подошел к задней двери фургона, открыл ее и заглянул внутрь: «Как идут дела?»
После непродолжительного молчания из темноты ответил голос Друна: «У нас все в порядке».
«Если хотите пить или облегчиться, выходите — но смотрите, чтобы не было никаких шалостей! Я не терплю шалости».
Глинет и Друн пошептались и согласились с тем, что не было никаких причин причинять себе лишние неудобства. Они с опаской спустились на землю с задней стороны фургона.
Карфилиот подождал минут десять, после чего приказал им залезать внутрь. Друн поднялся в фургон первый — молчаливый и напряженный, готовый взорваться от негодования. Глинет задержалась, поставив ногу на нижнюю ступеньку. Карфилиот стоял спиной к луне. Глинет спросила: «Почему вы нас похитили?»
«Чтобы Шимрод не навредил мне колдовством».
Глинет старалась говорить ровно и уверенно: «Вы нас освободите?»
«Не сразу. Залезай в фургон».
«А куда мы едем?»
«В лес, потом на запад».
«Пожалуйста, отпустите нас!»
Карфилиот изучил девушку, ярко озаренную лунным светом. «Хорошенькая! — подумал герцог. — Свежая, как дикий цветок!» Он небрежно заметил: «Если вы будете хорошо себя вести, с вами ничего плохого не случится — может даже случиться что-нибудь приятное. А теперь залезай внутрь».
Глинет поднялась в фургон, и Карфилиот захлопнул дверь.
Снова фургон покатился по Икнильдскому пути. Глинет прошептала Друну на ухо: «Я его боюсь. Уверена, что он враг Шимрода».
«Если бы я что-нибудь видел, я проткнул бы его шпагой», — пробормотал Друн.
«Не знаю, могу ли я проткнуть его чем-нибудь, — с сомнением проговорила Глинет. — Может быть — если он попробует нас бить или что-нибудь в этом роде».
«Тогда будет поздно. Спрятавшись за дверью, ты смогла бы проткнуть ему шею, когда он заглянет внутрь?»
«Нет».
Друн замолчал. Через пару минут он взял свирель и стал тихонько играть — то какую-нибудь трель, то обрывок мелодии — это помогало ему думать. Внезапно прервавшись, он сказал: «Странно! Здесь темно, не так ли?»
«Очень темно».
«Наверное, я никогда раньше не играл в темноте. Или может быть, просто не замечал. Но когда я играю, золотистые пчелы у меня в глазах начинают кружиться и вертеться, как будто звуки свирели их раздражают».
«Может быть, ты мешаешь им спать?»
Друн заиграл громче и энергичнее. Он исполнил джигу и хороводную мелодию, после чего принялся за трехчастный веселый танец подлиннее.
Карфилиот прокричал в окошко за козлами: «Прекрати этот чертов щебет, у меня от него зубы болят!»
«Удивительно! — тихо сказал Друн. — Пчелы мечутся, жужжат. Им не нравится музыка». Ткнув большим пальцем в сторону Карфилиота, он добавил: «Так же как ему». Он снова поднес свирель к губам, но Глинет остановила его: «Не надо, Друн! Он разозлится, и нам несдобровать!»
Лошади бежали всю ночь без устали, полные бешенства — безжалостно погонявший их демон вызывал у них возмущение. Через час после рассвета Карфилиот снова сделал десятиминутный перерыв. Друн и Глинет не хотели есть. Карфилиот нашел хлеб и вяленую рыбу в кладовке около задней двери фургона, наскоро подкрепился и снова принялся стегать лошадей.
Весь день фургон катился по травянистой равнине Южного Даота — казалось, их окружали лишь бесконечный простор, ветер и небо.
Ближе к вечеру фургон пересек реку Тамм по каменному мосту из семи арочных пролетов и таким образом оказался в Помпероле, не встретив никакого препятствия ни в лице единственного даотского пограничника, ни в лице его тучного помперольского коллеги, неотрывно погруженных в глубины анализа шахматной композиции за столом, установленным точно на границе посередине моста.
Ландшафт изменился — леса и редкие холмы-останцы, формой напоминавшие кексы и неизбежно увенчанные крепостными стенами, сократили необъятные перспективы Даота до масштабов, соразмерных человеческому восприятию.
Перед заходом солнца лошади наконец стали волочить ноги; Карфилиот понимал, что не сможет заставить их бежать еще одну ночь. Он свернул в лес и остановился у едва заметного ручейка. Пока он брезгливо распрягал лошадей и привязывал их там, где они могли напиться и пастись, Глинет развела костер, повесила котелок на треножник и сварила импровизированный суп из попавшихся под руку продуктов. Выпустив котов из корзины, она позволила им побегать, но только поблизости. Сидя за скудным ужином, Друн и Глинет переговаривались едва слышным полушепотом. Карфилиот, сидевший с противоположной стороны костра, наблюдал за ними из-под полуопущенных век, но ничего не говорил.
Характер внимания, которое проявлял к ней Карфилиот, все больше беспокоил Глинет. Наконец, когда небо уже потемнело, она позвала котов и посадила их в корзину. Карфилиот, казавшийся ленивым и бездеятельным, задумчиво изучал хрупкие, но неожиданно выпуклые контуры, грациозные легкие движения и непроизвольные изящные манеры, делавшие Глинет неповторимой и привлекательной.
Глинет что-то прошептала на ухо Друну; они направились к фургону.
Карфилиот стоял у них за спиной: «Куда вы пошли?»
«Спать, — сказала Глинет. — Куда еще?»
Карфилиот схватил Друна, впихнул его в фургон и захлопнул за ним дверь. «Сегодня, — сообщил он, обращаясь к Глинет, — мы с тобой переночуем у костра, и завтра у тебя будет достаточно пищи для размышлений».
Глинет попыталась убежать за фургон, но Карфилиот схватил ее за руку. «Не напрягайся прежде времени, — посоветовал он. — Тебе предстоит утомительное занятие, причем прекращать его тебе самой не захочется».
Запертый в фургоне Друн схватил свирель и принялся играть со страстной яростью и беспомощным отчаянием, представляя себе злоключения Глинет. Золотистые пчелы у него в глазах, днем лишь изредка жужжавшие, чтобы напомнить о своем присутствии, собирались было успокоиться в темноте, но при звуках свирели стали описывать недовольные круги. Заметив этот эффект, Друн заиграл громче.
Карфилиот вскочил и быстро подошел к фургону: «Заткни свою свиристель! Она действует мне на нервы!»
Друн поднатужился, приподнявшись со скамьи, и принялся дудеть еще быстрее и настойчивее. Испытывая непреодолимое отвращение к музыке, золотистые пчелы летали зигзагами, петляли восьмерками, стали сталкиваться и в конце концов, полностью раздосадованные, вылетели из глаз Друна. Торжествующе набирая воздух в грудь, Друн заставил свирель играть издевательский марш фортиссимо.
Карфилиот наклонился к двери фургона и громко сказал: «Сейчас зайду в фургон, сломаю свирель и надаю тебе таких оплеух, что надолго затихнешь!»
Друн не останавливался — звуки свирели настолько будоражили пчел, что теперь они метались по всему фургону, натыкаясь на стены.
Карфилиот поднял засов, закрывавший дверь. Друн отложил свирель и отчетливо сказал: «Дассенах, ко мне!»
Карфилиот распахнул дверь. Золотистые пчелы дриад вылетели и ударились ему в лицо; герцог отшатнулся, и это спасло ему жизнь — шпага проткнула воздух, лишь слегка прикоснувшись к его шее. Удивленно выругавшись, герцог схватил шпагу за эфес, вырвал ее из руки Друна и отшвырнул в кусты. Друн пнул его в лицо; Карфилиот схватил Друна за ногу и отбросил кувырком внутрь фургона.
«Чтобы не было больше никакого шума! — пыхтя, выкрикнул Карфилиот. — Не стучи, не свисти и не чирикай, а то получишь по башке!»
Захлопнув дверь, он опустил засов. Повернувшись к Глинет, он увидел, что та взбиралась по ветвям старого дуба. Карфилиот подбежал к стволу, но уже не мог ее достать. Он полез на дуб вслед за ней, но Глинет карабкалась быстрее и все выше. В конце концов она выбралась на конец ветви, прогибавшейся под ее весом — Карфилиот не посмел за ней последовать.
Он стал говорить с ней — сначала шутливо, потом просительно, затем угрожающе. Но Глинет не отвечала, неподвижно прячась в листве. Карфилиот произнес последнюю угрозу, от которой у нее похолодела кровь, и спустился с дерева. Если бы у него был топор, он срубил бы под ней ветвь — или даже все дерево — и отомстил бы ей за неподчинение его воле!
Всю ночь Глинет сидела, съежившись от холода и страха, в развилке старого дуба. Казалось, Карфилиот заснул на подстилке у костра, но время от времени он подбрасывал хворост в огонь, и Глинет боялась спуститься.
В фургоне Друн лежал на скамье, раздираемый противоречивыми чувствами — он торжествовал, потому что к нему вернулось зрение, но с ужасом думал о том, что могло происходить снаружи у костра.
Утренний свет постепенно просачивался в темный фургон сквозь щели и окошко за козлами. Карфилиот поднялся с подстилки и, прищурившись, смотрел наверх, пытаясь разглядеть Глинет в темной листве: «Слезай, пора ехать».
«Не слезу».
«Как хочешь, уеду без тебя».
Карфилиот взял двуглавых лошадей под уздцы и подвел к дышлу — лошади стояли, дрожа и вскапывая землю когтями; новый хозяин вызывал у них отвращение.
Глинет следила за приготовлениями с нарастающей тревогой. Карфилиот тоже следил за ней краем глаза. Наконец он позвал: «Слезай и заходи в фургон! Или я вытащу Друна и задушу его у тебя на глазах. Потом я залезу на дерево, накину петлю, потяну за веревку и сломаю ветку, на которой ты сидишь. Может быть, я тебя поймаю — а может быть и нет, в каковом случае ты упадешь и ушибешься. Так или иначе ты у меня в руках, и я могу сделать с тобой все, что хочу».
«Если я слезу, вы ко мне опять пристанете».
«По правде говоря, у меня уже нет настроения, — ответил Карфилиот. — Твое хилое маленькое тело не стоит таких усилий. Слезай!»
«Сначала выпустите Друна».
«Зачем?»
«Я вас боюсь».
«Чем он тебе поможет?»
«Он что-нибудь придумает. Вы его не знаете».
Карфилиот распахнул дверь фургона: «Выходи, гаденыш!»
Друн прислушивался к утренней беседе с безумной радостью — судя по всему, Глинет удалось ускользнуть из объятий Карфилиота. Притворяясь слепым, он нашел дверной проем на ощупь и спустился по лесенке, с трудом сдерживая возбуждение и торжество. Как прекрасен был этот мир! Зеленые деревья, благородные черные кони! Он никогда раньше не видел фургон доктора Фиделиуса — весело разукрашенный, высокий, причудливых пропорций. А с дерева спускалась Глинет, милая грациозная Глинет — хотя теперь она побледнела от испуга и усталости, а в ее русых локонах запутались сухие сучки и дубовые листья.
Друн стоял у фургона, изображая, что смотрит в пространство. Карфилиот бросил внутрь свою походную постель. Друн украдкой наблюдал за ним: так вот он какой, его враг! Друн почему-то думал, что Карфилиот значительно старше и с прыщавым носом, но ясноглазый герцог был красив, как античная статуя.
«В фургон! — приказал Карфилиот. — Быстро, оба!»
«Сперва коты должны прогуляться! — воскликнула Глинет. — И что-нибудь съесть! Я нарежу им сыра».
«Если у тебя есть сыр, давай его сюда, — сказал Карфилиот. — Коты могут жевать траву, а сегодня вечером, вполне возможно, мы будем хлебать рагу с кошатиной».
Глинет ничего не ответила и отдала герцогу сыр. Коты прогулялись и не хотели возвращаться. Глинет пришлось прибегнуть к самым суровым выражениям, чтобы убедить их в необходимости залезть обратно в корзину. И снова фургон покатился на юг.
Внутри Друн сообщил: «Я могу видеть! Ночью пчелы вылетели у меня из глаз! Они не хуже, чем раньше. То есть мои глаза, а не пчелы».
«Тихо! — приложила палец к губам Глинет. — Это чудесно! Но Карфилиот не должен об этом знать. Он хитрый и замышляет всякие пакости».
«Я больше никогда не буду унывать, — сказал Друн. — Что бы ни случилось, я всегда буду вспоминать о том времени, когда мир погрузился во тьму».
«Я чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы фургоном правил кто-нибудь другой, — пожаловалась Глинет. — Мне пришлось всю ночь просидеть на дереве».
«Если он посмеет к тебе прикоснуться, я разрублю его на куски! — пообещал Друн. — Не забывай! Я теперь все вижу».
«Может быть, рубить его на куски пока не придется. Надеюсь, сегодня вечером его мысли будут заняты другими вещами… Наверное, Шимрод нас уже ищет?»
«Он не может быть далеко».
Фургон катился на юг и через час после полудня прибыл в рыночный поселок Онриот, где Карфилиот купил хлеба, сыра, яблок и кувшин вина.
В центре городка Икнильдский путь пересекал Восточно-западную дорогу. Карфилиот повернул на запад, заставляя лошадей бежать все быстрее, словно он тоже ожидал неизбежного появления Шимрода. Храпя и встряхивая гривами, то опуская головы к самой земле, то высоко их вскидывая, огромные черные кони тянули фургон на запад, упираясь в землю мягкими тигровыми лапами. Фургон громыхал, подпрыгивая на рытвинах и раскачиваясь на длинных многослойных рессорах. Карфилиот время от времени стегал бичом блестящие от пота черные лошадиные зады, и каждый раз кони ржали и яростно мотали головами.
«Не давай волю рукам! — кричали они. — У тебя в руках поводья, и мы их слушаемся, потому что такова природа вещей. Но не позволяй себе слишком много, а не то мы повернемся и опрокинем фургон, и отшвырнем тебя огромными черными ногами, затащим тебя в канаву и втопчем в землю! Смотри же, не давай волю рукам!»
Но Карфилиот не понимал язык лошадей и пользовался бичом по своей прихоти; с каждым ударом лошади вскидывали головы, и с каждым ударом им все труднее было сдерживать бешенство.
Вечером фургон проезжал мимо летнего дворца короля Дьюэля. Сегодня король развлекался карнавальной процессией под наименованием «Фантазия в перьях». С утонченным изяществом, воспитанным годами практики, придворные мужского пола украсили себя черными и белыми перьями, изображая морских птиц. Дамы, которым позволялись дополнительные вольности, прогуливались по ярко-зеленому газону в экстравагантных птичьих костюмах из перьев страуса, белоснежной цапли, лирохвоста, павлина и весприля. Некоторые предпочитали бледно-зеленые тона, другие — вишневые, розовато-лиловые или золотисто-охряные — гамма цветов поражала сложностью и великолепием. Больше всех наслаждался этой чарующей взоры картиной сумасшедший король Дьюэль, восседавший на высоком троне в пунцовом костюме птицы-кардинала, создававшем единственное красное пятно на палитре карнавала. Король с энтузиазмом расточал похвалы и комплименты, указывая крылом на вызывавшие его восхищение наряды.
Вспомнив предыдущую встречу с королем-орнитологом, Карфилиот потянул поводья на себя — фургон остановился. Поразмышляв минуту-другую, герцог спустился с козел и приказал Глинет выйти на дорогу.
Она получила от него инструкции, не допускавшие ни возражений, ни двоякого истолкования. Глинет опустила боковую панель фургона, служившую сценическим помостом, и вынесла корзину. Друн стал играть на свирели; ученые коты принялись плясать под музыку.
Дамы и господа в роскошных перьях приблизились, чтобы посмотреть на представление; они смеялись и хлопали в ладоши. Некоторые направились к королю, чтобы привлечь его внимание к невиданным трюкам.
Через некоторое время Дьюэль спустился с трона и широкими шагами направился по газону к дороге, чтобы полюбоваться на спектакль. Улыбаясь и кивая, он, однако, соблаговолил высказать критические замечания: «Невозможно отрицать, заметны изобретательность и терпеливая дрессировка — забавное зрелище. Ха! Взгляните на это сальто-мортале! Черный кот отличается выдающимися акробатическими способностями. Тем не менее, не следует забывать, что, несмотря на все их достоинства, исполнители относятся к семейству кошачьих. В связи с чем можно было бы поинтересоваться — почему мы не видим танцующих птиц?»
«Ваше величество, танцующие птицы находятся в фургоне! — отозвался Карфилиот. — Они слишком драгоценны и редки, чтобы показывать их каждому встречному и поперечному».
Сумасшедший король Дьюэль надменно поднял голову: «Таким образом, вы относите царственную особу к числу «встречных и поперечных», как вы позволили себе выразиться?»
«Ни в коем случае, ваше величество! Мы приглашаем вас — и только вас — полюбоваться на невиданный спектакль внутри фургона».
Смилостивившись, Дьюэль прошествовал к задней двери фургона. «Один момент, ваше величество! — Карфилиот закрыл боковую панель, бесцеремонно сбросив внутрь котов и корзину, после чего вернулся к королю. «Глинет, Друн! Полезайте внутрь! — приказал он. — Подготовьте птиц к присутствию его величества. А теперь, сир, осталось только подняться по этим ступенькам и зайти внутрь»».
Плотно закрыв дверь на засов за спиной короля, Карфилиот вскочил на козлы и погнал лошадей бешеным галопом. Дамы в перьях в замешательстве смотрели вслед; стражники пробежали несколько шагов по дороге, но пышные черно-белые плюмажи затрудняли их передвижение — уныло опустив крылья, они вернулись на газон перед летним дворцом, пытаясь понять: что же, в конце концов, произошло?
Запертый в фургоне, Дьюэль выкрикивал приказы: «Остановитесь немедленно! Здесь нет никаких птиц! Вы дорого поплатитесь за эти шутки!»
Обернувшись, Карфилиот громко ответил королю, продолжая стегать лошадей: «В свое время мы остановимся, ваше величество! И тогда мы подробно обсудим тот роскошный букет перьев, которым вы соблаговолили украсить мою задницу!»
Король Дьюэль замолчал и всю оставшуюся часть дня просидел в углу на скамье; время от времени он беспокойно топорщил перья и тихо кудахтал.
Вечерело. На юге показалась серая гряда низких холмов; вдоль северного горизонта вытянулась языком темная полоса Тантревальского леса. Избы попадались все реже — ландшафт становился диким и печальным.
Перед заходом солнца Карфилиот повернул фургон на луг, к небольшой роще вязов и буков.
Как прежде, герцог распряг лошадей и пустил их пастись на длинной привязи, пока Глинет готовила ужин. Король Дьюэль отказался выходить из фургона, а Друн, еще притворявшийся слепым, присел на ствол упавшего дерева.
Глинет принесла сумасшедшему королю миску супа и хлеб с сыром, после чего села рядом с Друном. Они стали тихо разговаривать.
Друн заметил: «Карфилиот притворяется, что на тебя не смотрит, а на самом деле не сводит с тебя глаз».
«Друн, не делай ничего безрассудного. Он может нас убить, но это еще не самое худшее, что он может сделать».
Друн процедил сквозь зубы: «Я не позволю ему тебя тронуть. Только через мой труп».
«Я кое-что придумала, — прошептала Глинет. — Не беспокойся. И не забывай, что ты еще слепой!»
Карфилиот поднялся на ноги: «Друн, ступай в фургон».
«Я хочу остаться с Глинет», — упрямо ответил Друн.
Карфилиот схватил его за руки и, не обращая внимания на пинки, швырнул в фургон, после чего закрыл дверь на засов. Повернувшись к Глинет, герцог сказал: «Сегодня тебе некуда залезть, деревья слишком далеко».
Глинет отступила на пару шагов. Карфилиот приблизился на три шага. Глинет быстро отошла к двуглавым лошадям и сказала им: «Друзья! Этот мерзавец гонит вас круглые сутки и хлещет бичом по вашим спинам — вы его видите?»
«Конечно, видим. Мы смотрим восемью глазами одновременно».
Наклонив голову на бок, Карфилиот медленно приближался: «Глинет! Взгляни на меня!»
«Незачем мне на вас смотреть, — отозвалась Глинет. — Уходите, или лошади вас затопчут».
Остановившись, Карфилиот покосился на двуглавых лошадей, на выпученные белки их глаз, на взъерошенные гривы. Растягивая губы, лошади показывали длинные острые клыки, раздвоенные на концах. Одна из лошадей вдруг поднялась на дыбы и выставила в сторону Карфилиота когтистые передние лапы.
Герцог отшатнулся, отошел ближе к фургону и стоял, поглядывая исподлобья на Глинет и на лошадей. Лошади опустили гривы, втянули когти и снова начали щипать траву.
Глинет сделала несколько шагов к фургону. Карфилиот бросился к ней. Глинет остановилась. Лошади подняли головы и угрожающе посмотрели на герцога. Их гривы снова взъерошились. Раздраженно махнув рукой, Карфилиот взобрался на козлы.
Глинет открыла заднюю дверь фургона. Они с Друном устроили постель, и ночью их никто не беспокоил.
Пасмурным утром стал моросить мелкий дождь, временами переходивший в ливень. Фургон проехал через Помпероль в Западный Да-от и углубился в Тантревальский лес. Сгорбившись на козлах, мокрый Карфилиот гнал лошадей, в злобном молчании осыпая их спины частыми ударами бича — черные лошади с пеной у рта мчались через лес. К полудню Карфилиот свернул с дороги на малозаметную просеку, поднимавшуюся по склону каменистого холма, и подъехал к Фароли, восьмиугольной многоэтажной усадьбе чародея Тамурелло.
Три пары невидимых рук выкупали Карфилиота, намылив его с головы до ног пенистым душистым соком канифаса. Кожу его выскребли лопаткой из белого самшита и промыли теплой лавандовой водой — его усталость превратилась в не более чем истомленную апатию. Герцог надел черную блузу с малиновой вышивкой и халат, отливавший темным золотом. Невидимая рука подала бокал гранатового вина — он его выпил, после чего размялся, потягивая красивые холеные ноги, как сонное животное. Некоторое время он стоял, размышляя над тем, как лучше всего вести себя с Тамурелло. Многое зависело от настроения чародея — от того, в каком состоянии, деятельном или праздном, Карфилиот застал владельца усадьбы. На этих настроениях можно было и следовало играть, как музыкант играет на струнах. Наконец герцог покинул свою комнату и присоединился к Тамурелло в центральной гостиной, окруженной со всех восьми сторон высокими стеклянными панелями, позволявшими обозревать сверху лесной покров.
Тамурелло редко появлялся в естественном виде, предпочитая выбирать какое-нибудь из десятков обличий, находившихся в его распоряжении. Карфилиот наблюдал множество его превращений, более или менее обманчивых, но всегда достопамятных. Сегодня вечером Тамурелло явился в образе старейшины сильванов, в аквамариновой мантии и венце из серебряных полумесяцев, с белоснежной шевелюрой, бледно-серебристой кожей и зелеными глазами. Карфилиот видел его таким раньше, и ему не слишком хотелось приспосабливаться к чрезмерной чувствительности восприятия и деликатной точности формулировок этого воплощения. Каждый раз, когда он имел дело со «старейшиной сильванов», Карфилиот напускал на себя молчаливую самоуверенность.
Сильван поинтересовался его самочувствием: «Ты освежился, я надеюсь?»
«Несколько дней мне пришлось терпеть множество неудобств, но теперь я начинаю приходить в себя».
Воплощение в аквамариновой мантии с улыбкой взглянуло в окно: «Неприятности, о которых ты упомянул, явились для меня любопытной неожиданностью!»
Карфилиот ответил безразличным тоном: «Всю эту историю устроила Меланкте».
Сильван снова улыбнулся: «И ты ее никак не спровоцировал?»
«Разумеется, нет! Разве ты или я когда-нибудь кого-нибудь провоцировали?»
«Изредка. Но каковы будут последствия?»
«Надеюсь, дело обойдется без последствий».
«Ты еще не принял окончательное решение?»
«Мне нужно подумать».
«Правильно. В таких ситуациях необходима предусмотрительность».
«Приходится учитывать и другие соображения. Я пережил несколько разочаровывающих потрясений. Ты помнишь мою вылазку в Трильду?»
«Разумеется».
«Шимрод выследил Ругхальта благодаря чертовым больным коленям этого болвана. Ругхальт, конечно же, выболтал мое имя. Теперь Шимрод намерен мне отомстить. Но я захватил заложников и нарушил его планы».
Старейшина сильванов вздохнул и покрутил в воздухе пальцами: «Полезность заложников сомнительна. Если они умрут, тебя ждут дальнейшие неприятности. Кто твои заложники?»
«Мальчишка и девчонка, слонявшиеся в компании Шимрода. Мальчишка ловко играет на свирели, а девчонка умеет говорить со зверями».
Тамурелло поднялся на ноги: «Следуй за мной».
Они прошли в кабинет чародея. Тамурелло взял с полки черный ларец, налил в него чистой воды и добавил в нее несколько капель светящейся желтой жидкости, после чего в толще воды на различных уровнях появились переливчатые серебристые пленки. Раскрыв переплетенный в кожу либрам, чародей нашел в нем имя «Шимрод». Строго соблюдая следовавшие за этим именем инструкции, Тамурелло приготовил темную жидкость и добавил ее к содержимому ларца, после чего наполнил полученной смесью чугунный цилиндр высотой шесть дюймов и два дюйма в диаметре. Плотно закрыв верхний конец цилиндра стеклянной крышкой, он приложил цилиндр к глазу наподобие подзорной трубы. Через некоторое время он передал цилиндр Карфилиоту: «Что ты видишь?»
Глядя сквозь стекло, Карфилиот увидел четырех всадников, скачущих галопом по лесу. Одним из всадников был Шимрод. Других герцог не узнал — судя по внешности, это были какие-то рыцари или наемники.
Он вернул цилиндр чародею: «Шимрод сломя голову скачет в лесу с тремя сообщниками».
Тамурелло кивнул: «Они прибудут через час, если не раньше».
«И что потом?»
«Шимрод надеется найти тебя здесь, в моей компании, что даст ему возможность пожаловаться Мургену. Я еще не готов к открытому столкновению с Мургеном. Если Мурген вынесет тебе приговор, он будет неизбежно приведен в исполнение».
«Значит, мне нужно бежать?»
«И немедленно».
Карфилиот возбужденно расхаживал взад и вперед: «Хорошо, если не остается другого выхода, я так и сделаю. Но ты должен предоставить мне средство передвижения».
Тамурелло поднял брови: «Ты намерен оставить у себя подопечных Шимрод а?»
«Зачем я стал бы их отпускать? Это ценные заложники. Я обменяю их на заклинание, раскрывающее сверток с инструментарием Шимрода, и на его обещание больше не заниматься этим делом. Если хочешь, можешь передать ему мои условия».
Тамурелло неохотно согласился: «Что поделаешь, за все в этом мире приходится платить. Пошли!»
Они вышли из усадьбы и направились к фургону.
«Еще одно соображение, — продолжал Тамурелло. — Шимрод тоже поставил условие, связавшись со мной перед твоим приездом, и я не могу его не выполнить. Я настоятельно рекомендую тебе — по сути дела, требую — никоим образом не травмировать и не унижать заложников, не подвергать их побоям или насилию, мучениям, дурному обращению, оскорблениям или преследованиям, а также не вступать с ними в какое-либо телесное соприкосновение. Не позволяй другим подвергать их такому обращению. Не содержи их в условиях, причиняющих им ущерб или неудобства. С твоей стороны не должно быть никакого содействия или попустительства, выражающихся поступками, словами или отсутствием оных, намеренными или непреднамеренными, приводящими к какому-либо несчастному случаю, нежелательному инциденту или неблагоприятному стечению обстоятельств, жертвами которого оказались бы твои заложники. Ты несешь ответственность за обеспечение их безопасности и охрану их здоровья. Предоставляй…»
«Довольно, довольно! — гневно воскликнул Карфилиот. — Суть твоих замечаний предельно ясна. Мне придется обращаться с двумя ублюдками как с почетными гостями».
«Совершенно верно. У меня нет ни малейшего желания расплачиваться за нанесенный тобой ущерб, за твои легкомыслие, похоть, проказы и мстительность. Шимрод пользуется доверием Мургена и предъявил эти требования».
Карфилиот с трудом сдерживал бушевавшие в нем чувства. Он резко сказал: «Я понял твои указания, они будут выполнены».
Тамурелло прошелся вокруг фургона, натирая обода колес талисманом из голубого нефрита. После этого он перешел к лошадям и, поднимая их лапы по одной, натер их подошвы тем же камнем. Лошади напряглись и дрожали от его прикосновений, но чувствовали его чудовищную власть и притворялись, что его не видят.
Тамурелло прикоснулся голубым нефритом к головам, бокам, ягодицам и животам черных лошадей, после чего провел камнем по всем четырем панелям стен фургона: «Готово! Поезжай, и торопись! Шимрод скоро будет здесь. Лети! Лети высоко! Лети в Тинцин-Фюраль!»
Карфилиот вскочил на козлы и взял в руки поводья. Попрощавшись с Тамурелло взмахом руки, он щелкнул бичом. Лошади рванулись вперед и в воздух. Фургон доктора Фиделиуса, раскачиваясь, полетел на запад высоко над кронами деревьев — лесные твари с удивленным почтением поднимали глаза, взирая на двуглавых черных коней, скачущих по небу, и на влекомый ими невесомо-громоздкий разукрашенный фургон.
Через полчаса к усадьбе Фароли подъехали четыре всадника. Спешившись, они пошатывались от усталости, раздраженные и подавленные тем, что, судя по показаниям «непогрешимого компаса», снова опоздали.
Из усадьбы вышел мажордом: «Что вам угодно, благородные господа?»
«Извести Тамурелло о нашем прибытии», — сказал Шимрод.
«Как изволите о вас объявить?»
«Тамурелло нас ожидает».
Мажордом откланялся.
В одном из огромных окон Шимрод заметил движение какой-то тени. «Он наблюдал за нами и слушал нас, — сказал волшебник своим спутникам. — Теперь он решает, в каком обличье ему следует перед нами явиться».
«Странная жизнь у колдунов!» — заметил Каргус.
«Он стыдится своего собственного лица?» — удивился Ейн.
Медленно, шаг за шагом из теней к ним приблизился высокий человек. На нем была облегающая кольчуга — настолько мелкая, что отдельные элементы были практически невидимы, с килтом из сине-зеленого шелка; шлем его увенчивали три высоких шипа, напоминавших шипы рыбьего плавника. Лицо его закрывала вуаль из серебряных цепочек. Остановившись примерно в десяти шагах, безликий рыцарь сложил руки на груди и произнес: «Я — Тамурелло».
«Ты знаешь, зачем мы здесь. Приведи Карфилиота и двух похищенных им детей».
«Карфилиот приезжал и уехал».
«Значит, ты его сообщник и разделишь его наказание».
Из-за серебряной вуали послышался тихий смех: «Я — Тамурелло. Мои поступки не подлежат похвале или осуждению. В любом случае, твоя ссора с Карфилиотом не имеет ко мне никакого отношения».
«Тамурелло, у меня нет ни времени, ни желания выслушивать пустую болтовню. Ты знаешь, что от тебя требуется. Приведи сюда Карфилиота — пусть отдает похищенных детей и мой фургон».
На этот раз Тамурелло ответил более глубоким, звучным голосом: «Угрозы могут исходить только от того, кто способен их осуществить».
«Снова пустая болтовня. В последний раз: прикажи Карфилиоту вернуться!»
«Это невозможно».
«Ты содействовал его побегу — следовательно, ты несешь ответственность за Глинет и Друна».
Тамурелло молча стоял, сложив руки на груди. Четверо приезжих чувствовали, что чародей изучает их из-за занавеса серебряных цепочек. Наконец Тамурелло сказал: «Я слышал все, что вы сказали. Можете больше не задерживаться».
Шимрод, Эйлас, Каргус и Ейн вскочили в седла и поехали прочь. На краю просеки они задержались и обернулись. Тамурелло уже вернулся в усадьбу.
Шимрод сказал упавшим голосом: «Ну вот. Теперь придется выковыривать Карфилиота из Тинцин-Фюраля. По меньшей мере, Глинет и Друн в безопасности».
«Нельзя ли попросить Мургена вмешаться?» — спросил Эйлас.
«Это не так просто, как может показаться. Так как Мурген сдерживает других чародеев строгими ограничениями, он вынужден столь же строго ограничивать самого себя».
«Я не могу больше ждать, — сказал Эйлас. — Мне нужно вернуться в Тройсинет. Если король Осперо умер, я уже опоздал».
Глава 28
Из Фароли четыре всадника вернулись по Икнильдскому пути, выехали из леса, повернули на юг через Помпероль, пересекли весь Лионесс и прибыли в Слют-Ским на берегу Лира.
В гавани рыбаки не желали даже обсуждать возможность проезда в Тройсинет. Отвечая на вопросы, хозяин судна «Ласковый волк» пояснил: «Тройский военный корабль патрулирует пролив — иногда у самого берега, иногда за горизонтом — и пускает ко дну любое замеченное судно. Это быстрый корабль, от него не ускользнешь. К тому же у Казмира тут десятки шпионов. Если я соглашусь вас отвезти, ему тут же донесут, меня арестуют как тройского агента — и кто знает, что тогда со мной сделают? Старый Осперо умирает, можно ожидать каких-то изменений — будем надеяться, что к лучшему».
«Значит, Осперо еще не умер?»
«Последние новости — недельной давности. Не могу сказать, жив ли он сегодня. Тем временем, мне приходится выходить в море, одним глазом следя за погодой, другим — за тройским патрулем, а третьим — за рыбой, и никогда не уплывать от берега дальше, чем на милю. Только если бы мне предложили сокровище, я, может быть, отважился бы отправиться в Тройсинет».
Шимрод уловил намек на то, что решительный отказ рыбака был не столь решительным, как могло показаться: «Сколько времени занимает плавание через пролив?»
«Ну, если отчалить ночью, чтобы не попадаться на глаза шпионам и патрулю, можно было бы приплыть следующей ночью. Нынче крепкий попутный ветер, да и течение спокойное».
«Сколько это будет стоить?»
«Десять золотых крон заставили бы меня рассмотреть ваше предложение».
«Девять золотых и наши четыре коня».
«По рукам. Когда отплываем?»
«Сейчас же».
«Слишком рискованно. И мне нужно приготовить лодку. Возвращайтесь с заходом солнца. Оставьте лошадей в портовой конюшне».
«Ласковый волк» поспешно пересек Лир без приключений и бросил якорь у Отвесной Скалы, в центральной части тройского побережья, примерно за два часа до полуночи; в портовых тавернах еще горели огни.
Хозяин «Ласкового волка» пришвартовался, не проявляя никаких признаков беспокойства. Каргус спросил: «Как насчет тройских властей? Разве они не конфискуют вашу лодку?»
«А! Все это буря в стакане воды. Зачем причинять друг другу неприятности из-за пустяков? Мы в прекрасных отношениях — услуга за услугу, как говорится, и дела идут своим чередом».
«Что ж, счастливого возвращения!»
Четверо прибывших нуждались в лошадях и разбудили местного конюха, уже храпевшего на сеновале. Поначалу тот был чрезвычайно недоволен: «Разве вы не можете подождать до утра, как все? Почему нужно врываться посреди ночи и мешать порядочным людям спать?»
Каргус зарычал: «Перестань бурчать и приготовь четырех добрых коней!»
«Что ж, если вам так приспичило… Куда вы едете?»
«В Домрейс, срочно».
«На коронацию? Вы опаздываете, церемония начнется в полдень».
«Король Осперо умер?»
Конюх почтительно приложил ладонь ко лбу: «Увы, он был хороший король. При нем не было никаких жестокостей, никаких тщеславных растрат».
«А новый король?»
«Царствовать будет принц Трюэн. Желаю ему процветания и долгих лет жизни — что еще я могу сказать?»
«Седлай лошадей».
«Вы уже опоздали! Если вы надеетесь вовремя прибыть к началу коронации, вы загоните лошадей».
«Торопись же! — страстно воскликнул Эйлас. — Пошевеливайся!»
Что-то бормоча себе под нос, конюх оседлал четырех лошадей и вывел их на улицу: «А теперь платите!»
Шимрод уплатил запрошенную цену, и конюх удалился. Эйлас обратился к спутникам: «В данный момент я — король Тройсинета. Если мы прибудем в Домрейс до полудня, я останусь королем и завтра».
«А если мы опоздаем?»
«Тогда корона опустится на голову Трюэна, и это уже непоправимо. Поехали».
Четыре всадника поскакали по прибрежной дороге мимо спящих рыбацких деревень и протяженных пляжей. На рассвете, когда лошади уже спотыкались от усталости, они приехали в Слалок, где им удалось поменять лошадей, и все утро они скакали в Домрейс.
Солнце поднималось к зениту; дорога дугой спускалась с холма через парк при храме Геи, где тысяча знатных гостей собралась на коронацию.
На краю храмового участка четверых всадников остановила стража — восемь кадетов из Колледжа Герцогов, в синих с серебром церемониальных латах и шлемах с высокими алыми плюмажами сбоку. Они перекрестили алебарды, преграждая путь: «Въезд запрещен!»
Со стороны храма послышался рев фанфар, оповещавший о выходе будущего короля. Пришпорив коня, Эйлас прорвался через цепь кадетов; за ним с той же бесцеремонностью последовали его друзья. Перед ними высился храм Геи — тяжелый антаблемент покоился на классических колоннах. Внутренность храма была открыта всем ветрам. На центральном алтаре горел династический огонь. Приподнявшись в седле, Эйлас видел, как принц Трюэн поднимается по ступеням, торжественными ритуальными шагами пересекает террасу и опускается коленом на низкую скамью с бархатной подушкой. Между Эйласом и алтарем почтительно стояла знать Тройсинета в парадных регалиях.
«Дорогу, дорогу!» — закричал Эйлас. Он попытался проехать через толпу на коне, но руки разгневанных дворян схватили узду и заставили его остановиться. Эйлас спрыгнул на землю и принялся расталкивать завороженных церемонией почтительных зевак, вызывая у них изумление и неодобрение.
Верховный жрец стоял перед коленопреклоненным Трюэном. Воздев корону над головой обеими руками, он произносил нараспев благословение на древнем данайском языке.
Расталкивая, увертываясь, протискиваясь и наступая на ноги, не обращая внимания на негодующие возгласы и отбрасывая в сторону холеные руки, пытавшиеся его схватить, ругаясь и пыхтя, Эйлас добрался-таки до ступеней храма.
Верховный жрец опустил перед Трюэном церемониальный меч, а тот, как того требовал обычай, положил обе руки на крестовину меча. Жрец нанес на лоб Трюэна царапину ритуальным ножом; на лбу выступила капля крови. Трюэн, склонившись, прижал эту каплю к рукояти меча, тем самым символизируя свою клятву защищать Тройсинет сталью и кровью.
Жрец снова высоко поднял корону и уже стал опускать ее на голову Трюэна, когда Эйлас взбежал по ступеням. Два стражника бросились наперерез, чтобы остановить его, но Эйлас успел пробежать между ними к алтарю и оттолкнул руку верховного жреца прежде, чем корона успела прикоснуться к челу Трюэна: «Остановите церемонию! Этот человек не может быть королем!»
Моргая в замешательстве, Трюэн поднялся на ноги, повернулся и посмотрел Эйласу в лицо. Его челюсть отвисла, глаза широко раскрылись. Но он тут же притворился, что разъярен, и закричал: «Кто этот бродяга? Почему ему позволили вторгнуться в храм? Святотатство! Стража, уведите! Это сумасшедший! Отведите его в сторону и отрубите ему голову!»
Эйлас оттолкнул стражников и воскликнул: «Взгляните на меня! Разве вы меня не знаете? Я — Эйлас, принц Эйлас!»
Набычившись, Трюэн не находил слов; губы его подергивались, красные пятна выступили на щеках. Наконец он натужно выкрикнул: «Эйлас утонул! Неправда! Ты самозванец!»
«Подождите!» — дородный пожилой человек в черном бархатном костюме с трудом поднялся по ступеням. Эйлас узнал сэра Эсте, бывшего сенешаля при дворе короля Граниса.
Несколько секунд сэр Эсте изучал лицо Эйласа, после чего повернулся и обратился к собравшейся знати, с любопытством окружившей храм вплотную: «Это не самозванец. Это принц Эйлас». Он строго посмотрел на Трюэна: «Кому лучше знать, как не вам?»
Трюэн ничего не ответил.
Сенешаль повернулся к Эйласу: «Не могу поверить, что вы покинули Тройсинет и заставили нас скорбеть о вашей кончине только для того, чтобы сыграть с нами злую шутку и произвести впечатление на толпу, явившись в последний момент на коронацию!»
«Сэр Эсте, я только что вернулся в Тройсинет. Я ехал сюда со всей возможной скоростью, загоняя лошадей — что могут засвидетельствовать мои спутники. Король Казмир бросил меня в темницу. Я сбежал, но меня захватили в рабство ска. Я мог бы рассказывать часами о своих злоключениях. Короче говоря, с помощью моих друзей я прибыл вовремя, чтобы спасти корону от убийцы Трюэна, столкнувшего меня в темное море!»
Трюэн взревел от ярости: «Никто не смеет запятнать мою честь и остаться в живых!» Схватив древний церемониальный меч, он замахнулся им, чтобы отсечь Эйласу голову.
Что-то мелькнуло в руке стоявшего неподалеку Каргуса; беззвучно пролетел широкий галицийский нож, глубоко вонзившийся в горло Трюэна — так глубоко, что острие выступило у того под затылком. Меч со звоном упал на каменные плиты. Глаза Трюэна закатились и побелели, ноги разъехались в стороны — он упал в судорогах набок, дернулся, перевернулся на спину и затих.
«Удалите труп!» — приказал страже сенешаль. Обратившись к собравшимся, он сказал: «Уважаемые представители лучших семей Тройсинета! Я подтверждаю под присягой, что принц Эйлас — законный и полноправный наследник трона. Кто смеет возразить или усомниться в моем решении? Пусть выступит вперед и предъявит обвинения!»
Сэр Эсте подождал минуту в гробовом молчании.
«Продолжайте церемонию!»
Глава 29
Спустившись с дворцовой рампы Миральдры еще до рассвета, Эйлас и Шимрод выехали на восток по прибрежной дороге. К вечеру они поднялись на перевал Лешего и придержали лошадей, чтобы насладиться открывшимся видом. Сеальд простирался до горизонта многоцветными полосами — дымчатыми черновато-зелеными, серовато-желтыми и сумеречно-желтыми, дымчатыми сиренево-голубыми. Эйлас указал на далекий отблеск спокойной воды: «Там Джанглин — пруд у Родниковой Сени! Сотни раз я беседовал там с отцом; его всегда больше радовало возвращение домой, нежели отъезд. Сомневаюсь, что ему удобно было сидеть на троне».
«А вам удобно на троне?»
Эйлас задумался и через некоторое время ответил: «Я был узником, рабом и беглецом. Теперь я — король, что несколько удобнее. И все же, если бы у меня был выбор, я предпочел бы другую жизнь».
«По меньшей мере вам пришлось узнать, какова жизнь без прикрас, — сказал Шимрод. — Возможно, это послужит вам на пользу».
Эйлас рассмеялся: «Мой жизненный опыт никак не способствовал дружелюбию или благодушию».
«Вы молоды и, насколько я понимаю, не любите унывать, — возразил Шимрод. — Львиная доля вашей жизни еще впереди. Женитьба, сыновья и дочери — кто знает, что еще?»
Эйлас хмыкнул: «Маловероятно. Я не хочу жениться. Хотя…» Перед внутренним взором Эйласа неожиданно, невольно возник яркий образ: темноволосая девушка, стройная, как тростник, с бледно-оливковой кожей и миндалевидными глазами цвета морской воды.
«Что вы хотели сказать?»
«Неважно. Я ее больше никогда не увижу… Пора в путь, однако — нам еще ехать восемь миль».
Они спустились на равнину Сеальда, проехали пару сонных деревень, лес, несколько старых мостов. Слева от дороги началась болотистая местность — сотни проток, окаймленных рогозой, ивой и ольхой. Болото пестрело птицами — по колено в воде бродили цапли, ястребы сидели, как часовые, на вершинах деревьев, в тростниках сновали черные дрозды, лысухи, выпи, утки.
Протоки становились глубже и шире, тростники погружались в воду — трясина превратилась в обширный пруд Джанглин, и дорога под сенью старых грушевых деревьев привела путников к замку Родниковая Сень.
Эйлас и Шимрод спешились у главного входа. Конюх взял под уздцы лошадей. Когда Эйлас покидал Родниковую Сень, чтобы отправиться ко двору короля Граниса, лошадьми обычно заведовал помощник конюха, паренек по имени Керн. Теперь Керн приветствовал Эйласа широкой, хотя и несколько нервной улыбкой: «Добро пожаловать домой, сэр Эйлас — то есть, простите, ваше величество! Я еще не привык к вашему титулу — помню, как мы соревновались в плавании в пруду и боролись в сарае».
Эйлас крепко обнял Керна: «Мы еще поборемся! Но теперь я король, и ты больше не можешь класть меня на лопатки».
Керн наклонил голову набок: «Совершенно верно, иначе я не проявил бы должного уважения к вашему высокому званию. В любом случае, сэр Эйлас — то есть, ваше величество — хорошо, что вы вернулись! Я позабочусь о лошадях — их не мешает почистить и накормить».
Двери парадного входа распахнулись — в проеме стоял седой человек со связкой ключей на поясе: Вейр, служивший мажордомом в Родниковой Сени с тех пор, когда Эйлас еще не родился. «Добро пожаловать домой, сэр Эйлас!» — сказал мажордом.
«Спасибо, Вейр, — Эйлас обнял его. — На протяжении последних двух лет я часто мечтал здесь оказаться».
«У нас все по-прежнему — только с нами больше нет великодушного сэра Осперо, в замке тихо и одиноко. Я брожу и вспоминаю старые добрые дни, когда и вы, и сэр Осперо еще не уехали в Домрейс, — Вейр отступил на шаг и пригляделся к лицу Эйласа. — Вы уехали еще почти мальчиком, беззаботным, пригожим и веселым, без задних мыслей».
«А теперь? Говори правду, Вейр — я постарел».
Мажордом чуть задумался, выбирая слова: «Вы остались храбрым молодцем — но в вас появилось что-то темное. Боюсь, вам пришлось пережить много горя».
«Верно — но я вернулся, горе осталось за плечами».
«Хотелось бы надеяться, сэр Эйлас!»
Эйлас снова обнял его: «Познакомься, вот мой друг, благородный Шимрод — надеюсь, он часто будет нашим гостем и согласится гостить подолгу».
«Рад с вами познакомиться, сэр. Я размещу вас в Голубой гостиной, с прекрасным видом на озеро. Сэр Эйлас, я подумал, что сегодня вы могли бы предпочесть Красную гостиную. Вряд ли вы пожелаете ночевать в своих прежних комнатах или в апартаментах сэра Осперо — по меньшей мере не сразу по приезде».
«Ты совершенно прав, Вейр! Ты разбираешься в том, что мне нужно, и всегда был ко мне очень добр».
«Вы всегда вызывали благорасположение окружающих, сэр Эйлас».
Через час Эйлас и Шимрод вышли прогуляться по террасе; солнце заходило за далекие холмы. Вейр принес каменный кувшин: «Наше собственное вино, «Сан-Сью», вам оно так нравилось. В этом году мы закупорили восемьдесят шесть бочонков. Не стану подавать ореховое печенье — Флора не хочет, чтобы вы потеряли аппетит перед ужином».
«Надеюсь, она не готовит пир горой?»
«Всего лишь несколько ваших любимых блюд».
Вейр удалился. Эйлас откинулся на спинку кресла: «Я царствую уже неделю. Я говорил и слушал с утра до вечера. Я посвятил Каргуса и Ейна в рыцари и наделил их поместьями. Я послал людей за Эйирме и ее родней, чтобы она прожила остаток дней в покое и ни в чем не нуждалась. Я проинспектировал верфи, арсеналы и бараки. Благодаря людям, руководящим моей разведкой, я узнал уйму секретов и откровений, от которых до сих пор голова идет кругом. Я узнал, в частности, что король Казмир строит корабли в сухопутных доках, поодаль от берегов. Он надеется сформировать флот из сотни галер и вторгнуться в Тройсинет. Король Гранис собирался высадить армию на Прощальном мысу и захватить Трембланс до самого Троага. Он мог бы добиться успеха — Казмир не ожидал такой смелой вылазки; его шпионы заметили нашу флотилию, и Казмир поспешил с армией к Прощальному мысу, но разведчики предупредили Граниса о маневре Казмира, и вторжение не состоялось».
«По-видимому, военные действия во многом зависят от шпионов».
Эйлас согласился с тем, что дело, вероятно, обстояло именно так: «В общем и в целом преимущество на нашей стороне. Наши атакующие силы не понесли никакого урона, а новые катапульты позволяют метать снаряды на триста ярдов. Поэтому Казмир постоянно хватается то за одно, то за другое — наши десантные суда постоянно готовы к отплытию, а шпионы не успеют предупредить Казмира вовремя».
«Вы намерены с ним воевать?»
Эйлас смотрел куда-то поверх озера: «Иногда мне удается забыть на час-другой, что со мной сделал Казмир. Но только на пару часов».
«Казмир все еще не знает, кто отец его внука?»
«Ему известно только имя, записанное жрецом — если он потрудился поинтересоваться. Казмир считает, что я сгнил на дне темницы.
В один прекрасный день ему придется удостовериться в обратном… А вот и Вейр, нас зовут ужинать!»
За столом Эйлас сидел в кресле своего отца, а Шимрод занял место напротив. Вейр подал прудовую форель и болотную утку с салатом из замкового огорода. За вином с орехами, вытянув ноги к огню, Эйлас заметил: «Я часто думаю о Карфилиоте. Он еще не знает, что Друн — мой сын».
«Сложное дело! — вздохнул Шимрод. — В конечном счете во всем виноват Тамурелло — он хотел нанести ущерб мне, чтобы досадить Мургену. Он заставил ведьму Меланкте обворожить меня, чтобы я погиб или навсегда остался в Айрерли — в потустороннем мире — и чтобы Карфилиот украл у меня магические инструменты и справочники».
«Мурген ничего не сделает, чтобы вернуть вам похищенное?»
«Только если Тамурелло первый сделает свой ход».
«Но Тамурелло уже сделал ход!»
«Не своей рукой».
«Тогда следует спровоцировать Тамурелло, чтобы его замыслы можно было однозначно приписать ему».
«Это легче сказать, чем сделать. Тамурелло очень осторожен».
«Недостаточно осторожен. Он упустил возможность ситуации, позволяющей мне воздать по заслугам и Казмиру, и Карфилиоту».
Шимрод задумался: «Я вас не понял».
«Мой прадед Хельм приходился братом Лафингу, герцогу Южной Ульфляндии. Из Оэльдеса сообщают, что слабоумный король Квильси умер — захлебнулся в собственной ванне. Казмир еще не понял, что таким образом я — прямой наследник трона Южной Ульфляндии. А я намерен отстаивать свои претензии на этот трон самым решительным и бесцеремонным образом. Затем, будучи законным сюзереном моего вассала, герцога Карфилиота, я потребую, чтобы он явился ко мне из Тинцин-Фюраля, чтобы принести клятву верности».
«А если он откажется?»
«Тогда мы осадим Тинцин-Фюраль».
«Говорят, это неприступная крепость».
«Говорят. Неудача ска только подтвердила это предубеждение».
«Почему вы думаете, что вам будет сопутствовать удача?»
Атлас бросил в огонь пригоршню ореховых скорлупок: «Я буду действовать в качестве правомочного государя. Посредники Исса будут только приветствовать мои маневры; ульфляндские бароны тоже ненавидят Карфилиота. Мне мог бы воспрепятствовать только Казмир, но он не легок на подъем, и мы рассчитываем застать его врасплох».
«Вам удалось застать врасплох меня, а это не всем удается. Казмир в опасности!»
«Надеюсь. Наши корабли готовы отчалить; тем временем мы распространяем ложную информацию к сведению шпионов. Казмира ждет неприятный сюрприз».
Глава 30
Король Лионесса Казмир, никогда не удовлетворявшийся полумерами, завел шпионов по всему Тройсинету, в том числе в замке Миральдра. Он справедливо допускал, что тройские шпионы следят за его действиями столь же внимательно; поэтому, когда один из его секретных агентов должен был сообщить ему те или иные сведения, Казмир принимал меры предосторожности с тем, чтобы личность агента оставалась неизвестной.
Информация передавалась различными способами. Однажды утром, за завтраком, король Казмир обнаружил небольшой белый камешек рядом со своей тарелкой. Не говоря ни слова, Казмир положил камешек в карман; он знал, что его оставил на столе сэр Мунго, сенешаль, в свою очередь получивший его от посыльного.
Покончив с завтраком, Казмир накинул на плечи коричневый фланелевый плащ с капюшоном и вышел из Хайдиона на Сфер-Аркт, пользуясь тайным ходом, начинавшимся в старом Арсенале. Убедившись в том, что за ним никто не следит, Казмир прошел задворками к складу виноторговца. Вставив ключ в замок массивной дубовой двери, он вошел в небольшое пыльное дегустационное помещение, где застоялся тяжелый винный запах. Приземистый седой субъект с кривыми ногами и сломанным носом приветствовал короля не слишком почтительным поклоном — Казмиру этот человек был известен только под именем «Вальдес», в то время как Вальдесу короля представили как «сэра Эвана».
Вальдес мог подозревать, что перед ним король Казмир, а мог и не подозревать — в любом случае, он никогда не обсуждал личные дела, что Казмира вполне устраивало.
Вальдес пригласил короля сесть на один из стульев, а сам присел на другой. Он налил пару кружек вина из глиняного горшка: «У меня важные новости. Молодой тройский король замышляет нападение с моря. Его корабли сгруппировались у отмели под наименованием Абордажный Крюк, а у Туманного мыса тройские войска грузятся на десантные суда. Вторжение неминуемо».
«Вторжение — куда?»
Вальдес, человек с умным, безжалостным и язвительно-холодным лицом, безразлично пожал плечами: «Об этом мне никто не потрудился сообщить. Капитанам приказано поднимать паруса, как только поднимется южный ветер — то есть они могут плыть на запад, на восток или на север».
«Думаю, они снова попытаются высадиться на Прощальном мысу».
«Вполне возможно, если там недостаточно надежно организована оборона».
Казмир задумчиво кивнул: «Именно так».
«Еще одно обстоятельство. На каждый тройский корабль подняли тяжелый абордажный крюк и бухту буксирного каната».
Казмир откинулся на спинку стула: «Каково их предназначение? Они не могут ожидать морского боя».
«Может быть, они надеются таким образом предотвратить морское столкновение. Они грузят зажигательные снаряды. Не забывайте, что южный ветер позволит им продвинуться под парусами вверх по реке Сайм».
«К верфям? — внимание Казмира сразу удвоилось. — К новым кораблям?»
Вальдес поднес кружку с вином к неподвижно искривленному рту: «Я сообщаю только факты. Тройсинет готовится к нападению, располагая сотней кораблей и по меньшей мере пятью тысячами хорошо вооруженных бойцов».
«Залив Балт защищен, но недостаточно, — пробормотал король Казмир. — Если тройсы захватят нас врасплох, дело может кончиться катастрофой. Как я узнаю, что их первый флот отчалил?»
«Сигнальные огни ненадежны. Если один не заметят — например, из-за дождя или тумана — отказывает вся система. В любом случае, на организацию цепи сигнальщиков не осталось времени. Голубь не может пролететь сотню миль над водой. Существуют другие средства, но они подвластны только чародеям».
Казмир вскочил на ноги, небрежно уронив на стол кожаный кошель: «Вернитесь в Тройсинет. Присылайте мне вести так часто, как это будет возможно».
Вальдес приподнял кошель; по-видимому, его вес оказался удовлетворительным: «Будет сделано».
Казмир вернулся в Хайдион. Не прошло и часа, как курьеры поспешили разъехаться из столицы. Герцогам Джонгу и Творсбейну велели стянуть пехоту, рыцарей и тяжелую кавалерию к Прощальному мысу в подкрепление уже находившемуся там гарнизону. Другие дивизии, общим числом восемь тысяч человек, срочно направились к верфям на реке Сайм; в устье Сайма и по окрестным берегам дежурили дозорные с сигнальными фонарями. Гавани блокировали, всем лодкам было приказано оставаться на приколе (за исключением единственного судна, доставлявшего Вальдеса обратно в Тройсинет), чтобы шпионы не могли донести королю Тройсинета о мобилизации лионесских сил, готовивших оборону против тайного вторжения.
Ветер подул с юга. Отчалили восемьдесят кораблей с шестью тысячами солдат на борту. Взяв левый галс, парусники направились на запад. Проплывая мимо мыса Палисидры, каждый из тройских кораблей держался далеко от берегов, за пределами видимости бдительных гарнизонов Казмира, после чего повернул на север, пользуясь свежим попутным ветром — нос разрезал холодные синие волны, за кормой бурлила белая пена.
Тем временем тройские эмиссары изъездили Южную Ульфляндию вдоль и поперек. В неприветливые замки на вересковых пустошах, в защищенные крепостными стенами города, в горные цитадели — всюду они привозили известие о новом короле и его указах, игнорировать которые можно было только на свой страх и риск. Нередко их встречало немедленное и благодарное содействие; так же часто им приходилось преодолевать взаимную клановую ненависть, выношенную поколениями, пережившими века убийств, предательства и войн. Жгучие мстительные помыслы преобладают над любыми другими устремлениями; люди привыкают к кровной мести и живут в постоянной опасности, как рыба в воде, одержимые сведением счетов и сладостными мечтами о возмездии. В таких случаях бесполезно взывать к разуму. («Мир в Ульфляндии? Для меня нет и не будет никакого мира, пока от замка Кегхорн не останется камня на камне, пока его развалины не пропитаются до основания черной кровью потомков Мелидо-та!») Поэтому послы применяли более прямолинейную тактику: «Во имя вашей собственной безопасности вам придется на время забыть о междоусобице. Теперь Ульфляндией правит твердая рука, и если вы не выполните указ, предпочтение отдадут вашим врагам, в поддержку которых выступит вся столичная рать — таким образом, вы заплатите слишком дорогую цену за бесполезное упорство».
«Ха! Гм. И кто же эта твердая рука?»
«Король Эйлас уже царствует — по праву престолонаследия и по праву сильного; времена грабежей и вендетты безвозвратно уходят в прошлое. Выбирайте! Присоединяйтесь к высшему сословию и поддерживайте мир в Ульфляндии — или же вас обвинят в измене. А тогда ваш замок захватят и сожгут, а вы и ваши дети, если останетесь в живых, будете доживать свой век в рабстве и нищете. Переходите на нашу сторону, это не принесет вам ничего, кроме выгоды».
Лицо, к которому обращались с подобным воззванием, могло тянуть с ответом или заявлять, что его интересуют исключительно его собственные владения, а не проблемы страны в целом. Более осторожные феодалы иногда ссылались на то, что предусмотрительнее было бы подождать и увидеть, как будут складываться события и соотношение сил. В таких случаях послы отвечали: «Делайте выбор сейчас! Вы с нами или против нас, союзник или человек вне закона — третьего не дано!» В конце концов почти все благородное сословие Южной Ульфляндии согласилось выполнять требования короля — хотя бы из ненависти к Фоду Карфилиоту. Напялив на себя латы предков, они собрали всех способных носить оружие подданных и выехали из древних крепостей под развевающимися знаменами, чтобы собраться в поле у замка Клидстон.
В своем кабинете Фод Карфилиот сидел, поглощенный наблюдением за перемещением фигурок по карте: что предвещало такое сборище баронов? Ничего, что сулило бы ему какие-либо преимущества. Он вызвал своих офицеров и послал их собирать армию по долине Эвандера.
За два часа до рассвета ветер стих, море успокоилось. До Исса было рукой подать — паруса взяли на гитовы, и гребцы налегли на весла. Силуэты мыса Истайя и храма Атланты темнели на краю предрассветного неба; корабли проскользнули по отливающей оловом воде мимо спускающихся в море ступеней храма, после чего повернули туда, где пляж поворачивал с севера в широкое устье Эвандера. Высадив войска на песчаный берег, корабли потихоньку приблизились к причалам Исса, чтобы выгрузить содержимое трюмов.
С садовых террас посредники Исса наблюдали за высадкой армии почти без интереса, а горожане спешили по своим делам так, будто вторжение иностранных оккупантов было самым обычным делом.
Меланкте стояла у балюстрады дворца и смотрела на прибывающие корабли. Через некоторое время она повернулась и пропала в тени внутренних анфилад.
Сэр Глайд из замка Фэйрстед, в сопровождении одного спутника, вскочил в седло и поскакал со всей возможной скоростью вверх по долине Эвандера, мимо полей и садов. По мере их продвижения горы слева и справа от дороги становились все выше. Два всадника промчались через дюжину деревень и поселков — никто даже голову не повернул им вслед.
Горные склоны, то сходившиеся, то снова расходившиеся, наконец решительно сомкнулись под плосковерхой горой, известной под наименованием Так-Тор; рядом два последних ответвления верховьев долины разделялись крутым утесом, служившим основанием замку Тинцин-Фюраль. Неприятный запашок, появившийся в воздухе, становился все крепче, и вскоре всадники обнаружили его источник — шесть заостренных столбов высотой по пятнадцать ярдов, увенчанных шестью посаженными на кол трупами.
Дорога, проходившая под столбами, пересекла луг, где налицо было еще одно свидетельство суровости Карфилиота к врагам — виселица высотой в три человеческих роста, на перекладине которой покачивались четыре еще живых человека, подвешенных за руки. К ногам мучеников привязали тяжелые камни, и рядом с каждым был воткнут измерительный шест с дюймовой разметкой.
Посреди дороги торчала будка. Два часовых в черных с малиновыми гербами формах Тинцин-Фюраля выступили навстречу приезжим и скрестили алебарды. За ними вышел капитан стражи, обратившийся к сэру Глайду: «Сударь, что привело вас в Тинцин-Фюраль?»
«Мы — посланники на службе короля Эйласа, — ответил сэр Глайд. — Мы просим аудиенции у герцога Фода Карфилиота, рассчитывая на его защиту во время нашего совещания и на всем протяжении нашего пребывания во владениях герцога — с тем, чтобы мы могли свободно вручить вверенную нам грамоту и тем самым выразить волю короля».
Капитан небрежно отдал честь: «Господа, я передам ваш запрос». Взобравшись в седло, он стал подниматься по узкой зигзагообразной дороге, вырубленной на лицевой поверхности утеса. Два солдата продолжали преграждать путь алебардами.
Сэр Глайд спросил у одного из стражников: «Как давно ты служишь герцогу Карфилиоту?»
«Всего лишь год, сударь».
«Ты из Ульфляндии?»
«Из Северной Ульфляндии».
Сэр Глайд показал рукой на виселицу: «По какой причине возвели это сооружение?»
Стражник безразлично пожал плечами: «Герцога преследуют местные бароны; они не подчиняются его приказам. Мы рыщем по окрестностям, как волки, и каждый раз, когда бароны выезжают охотиться или осматривать свои владения, мы их задерживаем. А потом сэр Фод сажает их на кол или вешает, чтобы предостеречь других и показать им пример».
«Герцог придумывает изобретательные наказания для своих вассалов».
И снова стражник пожал плечами: «Какая разница? Так или иначе они умирают. Просто вешать или сажать на кол всем надоело, вот мы и пытаемся внести в это дело какое-то разнообразие».
«А почему рядом с подвешенными — измерительные шесты?»
«Это заклятые враги герцога. Познакомьтесь, слева направо: сэр Джехан из Фемюса, его сыновья Уолдроп и Хэмбол, а также его двоюродный брат, сэр Базиль. Их схватили, и сэр Фод приговорил их к показательной казни, но в то же время проявил милосердие. Он сказал: «Установите шесты с разметкой; когда эти подлецы растянутся в два раза, отпустите их — пусть бегут по горам и болотам к себе в замок Фемюс!»»
«И как продвигается это предприятие?»
Стражник покачал головой: «Они ослабели и впали в отчаяние — каждому остается растянуться еще локтя на два».
Сэр Глайд повернулся в седле, чтобы взглянуть на узкую долину и окружавшие ее оползневые склоны: «Казалось бы, отряду из тридцати человек было бы не так уж трудно подъехать и спасти этих несчастных».
Солдат ухмыльнулся, демонстрируя выбитые зубы: «Казалось бы! Не забывайте — сэр Фод всегда что-нибудь придумает. Никто не вторгается в его долину безнаказанно».
Сэр Глайд снова обвел взором горные склоны, круто обступившие долину. Вне всякого сомнения, они были изрыты туннелями с замаскированными амбразурами и выходами для внезапных вылазок. «Можно подумать, что враги сэра Фода размножаются быстрее, чем он успевает их убивать», — сказал он стражнику.
«Вполне может быть, — ответил тот. — Да сохранит нас Митра!» С точки зрения солдата тема беседы была исчерпана; пожалуй, он даже позволил себе сболтнуть лишнего.
Сэр Глайд немного отъехал назад, поближе к спутнику — высокому человеку в черном плаще и широкополой черной шляпе, надвинутой на лоб и затенявшей худощавое длинноносое лицо. Этот всадник, вооруженный только шпагой и не носивший латы, держался, тем не менее, с выправкой привыкшего к боям выходца из знатной семьи, и сэр Глайд обращался к нему, как к равному.
Капитан стражи спустился к основанию утеса и обратился к сэру Глайду: «Сударь, я дословно передал ваше сообщение сэру Фоду Карфилиоту. Он разрешает вам подняться в Тинцин-Фюраль и гарантирует вам безопасность. Будьте добры, следуйте за мной — герцог может принять вас безотлагательно». С этими словами капитан заставил своего коня развернуться в великолепном пируэте и поскакал галопом наверх. Делегаты короля двинулись вперед в более умеренном темпе. Они преодолевали зигзаг за зигзагом вырубленной в скале дороги, и на каждом следующем уровне подмечали всевозможные средства обороны — амбразуры, ловушки, искусственно сдерживаемые оползни, поворотные бревна, готовые столкнуть неприятеля в пропасть, выходы из лабиринта туннелей, позволявшие делать внезапные вылазки, проваливающиеся люки.
Снова и снова они поворачивали, поднимаясь по серпантину, пока дорога наконец не расширилась и не превратилась в плац. Два всадника спешились, и конюхи взяли под уздцы их лошадей.
Капитан провел их в нижний зал Тинцин-Фюраля, где уже находился Карфилиот: «Господа, насколько я понимаю, вы знатные тройсы?»
«Совершенно верно. — ответил посол. — Я — сэр Глайд из замка Фэйрстед; мне выпала честь вручить вам верительную грамоту, собственноручно подписанную Эйласом, королем Тройсинета, и содержащую его послание». Карфилиот взял у посла пергаментный свиток, бросил на него взгляд и отдал его низенькому толстому мажордому: «Читай».
Мажордом стал читать высоким дребезжащим голосом:
«Фоду Карфилиоту
в Тинцин-Фюрале
Я, король Южной Ульфляндии по ее законам, по праву престолонаследия и по праву власть имущего, настоящим требую, чтобы ты принес мне присягу верности, как вассал — сюзерену. Представляю тебе моего советника и полномочного посла, сэра Глайда из Фэйрстеда, и его доверенного помощника, также благородного происхождения. Сэр Глайд подробнее разъяснит мои пожелания и в целом выступает от моего имени. Ему можно доверять любые адресованные мне сообщения, даже самого секретного содержания.
Уверен, что ты незамедлительно ответишь на мои пожелания, выраженные сэром Глайдом. Эта грамота скреплена моей собственноручной подписью и королевской печатью.
ЭЙЛАС Король Южной Ульфляндии и Тройсинета».Мажордом вернул пергамент Карфилиоту, а тот перечитал его, задумчиво нахмурившись — ему явно требовалось время, чтобы привести в порядок свои мысли. Наконец герцог произнес тоном, преисполненным значения: «Разумеется, меня интересуют концепции, сформулированные королем Эйласом. Давайте продолжим наше совещание в малой гостиной».
Карфилиот пригласил сэра Глайда и его спутника подняться по широким ступеням пологой лестницы мимо огромного вольера высотой тридцать локтей и пятнадцать локтей в диаметре. В вольере, на разных уровнях, были устроены насесты, гнезда, кормушки и качели. Человекообразные обитатели вольера служили самыми потрясающими образцами изобретательной жестокости Карфилиота: герцог приказал ампутировать конечности нескольким узникам мужского и женского пола, заменив эти конечности чугунными когтями и крюками, позволявшими калекам держаться на насестах. Каждый калека был украшен плюмажем того или иного рода; все обитатели вольера щебетали, свистели и воспроизводили прочие птичьи крики. Среди них особенно выделялся роскошным ярко-зеленым плюмажем сумасшедший король Дьюэль. Он сидел, сгорбившись на насесте, со скорбным выражением на лице. При виде Карфилиота он встрепенулся и живо подскочил на чугунных когтях поближе к стенке вольера: «Одну минуту, прошу вас! У меня серьезная жалоба!»
Карфилиот задержался: «Что вам еще? В последнее время вы постоянно чем-то недовольны».
«А почему я должен быть доволен? Сегодня обещали червей. И, несмотря на это, подали одну перловку!»
«Терпение! — посоветовал Карфилиот. — Завтра вам подадут червей».
Обиженно клокоча, сумасшедший король перепрыгнул на другой насест, повертел головой и замер, огорченно глядя в пространство. Карфилиот провел гостей в помещение, облицованное светлым деревом, с зеленым ковром на полу; из окон открывался вид на долину. Он пригласил послов сесть: «Вы уже обедали?»
Сэр Глайд присел; его спутник продолжал стоять у входа. «Да, мы успели подкрепиться, — ответил сэр Глайд. — Если вы не возражаете, мы хотели бы непосредственно перейти к выполнению наших обязанностей».
«Продолжайте», — Карфилиот откинулся на спинку кресла и скрестил вытянутые мускулистые ноги.
«Все очень просто. Новый король Южной Ульфляндии высадился во главе большой армии в Иссе. Он решительно намерен навести порядок в стране, и все вассалы должны выполнять его указы».
Карфилиот напряженно рассмеялся: «У меня нет никаких свидетельств, подтверждающих ваши утверждения. Насколько мне известно, Квильси не оставил наследников, династия прервалась. На каких основаниях Эйлас претендует на королевское звание?»
«Он стал королем Южной Ульфляндии, будучи наследником престола по боковой линии, в полном соответствии с действующими законами государства. Его армия уже продвигается вверх по долине Эвандера, и он хотел бы, чтобы вы спустились и встретили его, оставив всякие помыслы о сопротивлении с использованием укреплений Тинцин-Фюраля. В противном случае король уничтожит ваш замок».
«Такие попытки предпринимались и раньше, — с улыбкой сказал Карфилиот. — Тинцин-Фюраль восторжествовал, нападающие отступили. В любом случае, король Лионесса Казмир не допустит присутствия тройсов в долине Эвандера».
«У него нет выбора. Наши подразделения уже подступили к Кауль-Бокаху и захватят его. Тем самым единственный путь, по которому Казмир мог бы придти к вам на помощь, будет закрыт».
Карфилиот мрачно думал. В конце концов он презрительно щелкнул пальцами: «Необходимо действовать решительно. Обстоятельства еще неопределенны».
«Позволю себе с вами не согласиться. Эйлас контролирует Южную Ульфляндию. Бароны согласились подчиниться его власти с благодарностью и уже собрали отряды у замка Клидстон на тот случай, если они пригодятся при осаде Тинцин-Фюраля».
Удивленный и уязвленный, Карфилиот вскочил на ноги. Вот в чем заключался смысл передвижений манекенов по волшебной карте!
«Вы восстановили их против меня! Тщетно! Ваш заговор провалится! У меня есть влиятельные друзья!»
Спутник сэра Глайда впервые нарушил молчание: «У тебя только один друг, твой любовник Тамурелло. Он тебе не поможет».
Карфилиот бешено повернулся к человеку в черном плаще: «Кто ты? Подойди! Я тебя где-то видел!»
«Ты прекрасно меня знаешь, потому что причинил мне много вреда. Я — Шимрод».
Карфилиот выпучил глаза: «Шимрод!»
«Ты держишь в заточении двух детей — Глинет и Друна; я обещал им защиту и покровительство. Сейчас же передай их под мою опеку. Ты ограбил мою усадьбу, Трильду, и похитил мое имущество. Сейчас же верни его».
Губы Карфилиота растянулись в зловещей усмешке: «И что я получу взамен?»
Шимрод ответил глухо и тихо: «Я поклялся, что мерзавцы, ограбившие Трильду, умрут той же страшной смертью, какой умер в их руках мой друг Грофинет. Я выследил убийцу Ругхальта благодаря его больным коленям. Он умер в мучениях, но перед этим назвал сообщника — тебя. Верни сейчас же мое имущество и двух детей. Тогда я с огромным сожалением откажусь от своего намерения, и ты не умрешь от моей руки, подвергаясь заслуженным пыткам. Больше мне нечего предложить, но для тебя это выгодная сделка».
Подняв брови и прикрыв веки, Карфилиот напустил на себя выражение сурового отвращения. Он заговорил нарочито ласково-терпеливым тоном, словно объясняя прописные истины несмышленому простаку: «Ты для меня ничего не значишь. Я взял твои вещи потому, что мне так захотелось. И сделаю это опять, если представится случай. Берегись меня, Шимрод!»
Сэр Глайд вмешался: «Сударь, вынужден повторить указ вашего сюзерена, короля Эйласа. Он повелел вам спуститься из замка и предать себя в руки правосудия. Король Эйлас не жесток и предпочитает не проливать кровь».
«Ха-ха! Вот, значит, куда дует ветер! И что мне предложит за такое унижение ваш милосердный король?»
«Выгоды вполне осязаемы. Благородный Шимрод предъявил определенные требования. Если вы их выполните, он согласен оставить вас в живых. Выполняйте же его требования! Такова логика вещей — мы предлагаем вам жизнь, самое драгоценное, самое осязаемое преимущество из всех возможных».
Карфилиот бросился на стул. Через пару секунд он усмехнулся: «Сэр Глайд, у вас хорошо подвешен язык. Человек не столь терпеливый, как я, давно уже счел бы ваши претензии оскорбительными — признаться, даже меня они ошеломляют. Вы явились сюда, положившись на гарантию вашей безопасности, но соблюдение этой гарантии обусловлено соблюдением правил приличия и этикета. А вы прибегаете к вымогательству, пытаясь принудить меня насмешками и угрозами к существенным уступкам. Ваши слова режут мне уши, ваше присутствие меня оскорбляет. В моем вольере вы быстро научитесь щебетать песенки, более приятные для слуха».
«Сударь, мое намерение заключается не в том, чтобы вызвать у вас возмущение, а в том, чтобы убедить вас. Я надеялся воззвать к вашему разуму, а не к вашим эмоциям».
Карфилиот снова вскочил на ноги: «Ваше пустословие приводит меня в бешенство!»
«Очень хорошо, сударь, я больше ничего не скажу. Какой ответ я должен передать королю Эйласу?»
«Передайте своему королю, что Фод Карфилиот, герцог долины Эвандера, отвергает его предложения. Отныне война Эйласа с Казмиром неизбежна, и в этой войне я считаю себя нейтральной стороной».
«Я передам ваш ответ дословно».
«А мои требования?» — вмешался Шимрод.
Глаза Карфилиота словно зажглись желтым огнем: «Так же, как сэр Глайд, ты ничего мне не предлагаешь и хочешь, чтобы я все отдал! Не могу тебе ничем помочь».
Сэр Глайд отвесил минимальный поклон, требуемый рыцарским этикетом: «Благодарю вас, по меньшей мере, за внимание».
«Если вы надеялись возбудить во мне глубокую неприязнь, вы преуспели, — отозвался Карфилиот. — Во всех остальных отношениях я только потерял время. Будьте любезны, покиньте мой замок». Карфилиот сопроводил двух посланников вниз по лестнице мимо вольера. Сумасшедший король Дьюэль снова подскочил, требуя неотложного рассмотрения новых жалоб, но герцог и послы уже спустились в нижний зал, где Карфилиот позвал мажордома: «Проведите этих господ к их лошадям». Он повернулся к Шимроду и сэру Глайду: «Прощайте! Мое слово охраняет вас, пока вы спускаетесь по долине. Если вы вернетесь, с вами поступят, как со злоумышленниками и вражескими лазутчиками».
Шимрод сказал: «Еще один, последний вопрос».
«Спрашивай».
«Выйдем наружу — то, что я хочу сказать, прозвучит слабо и неубедительно в стенах твоего замка».
Карфилиот вышел на террасу вслед за Шимродом: «Говори». Они стояли под лучами полуденного солнца.
«Я — чародей, достигший одиннадцатого уровня. Когда ты ограбил меня в Трильде, ты оторвал меня от занятий. Теперь они возобновятся. Как ты надеешься предохранить себя от моих чар?»
«Ты посмеешь соревноваться с Тамурелло?»
«Он не станет тебя защищать. Он боится Мургена».
«Я в безопасности».
«Ты ошибаешься. В Трильде ты бросил мне вызов; я имею право на возмездие. Таков закон».
Уголки губ Карфилиота опустились: «Твои законы ко мне не применимы».
«Даже так? Кто защитил Ругхальта, когда он умирал, объятый пламенем? Кто станет защищать тебя? Тамурелло? Спроси его! Он, конечно, заверит тебя в своем сочувствии, но для тебя не составит труда понять лживость его заверений. В последний раз: отдай мое имущество и двух детей!»
«Мне никто не смеет приказывать!»
Шимрод отвернулся, прошел по террасе к своей лошади и вскочил в седло. Два посланника спустились по вырубленному в скале серпантину, проехали виселицу с четырьмя вытянутыми мучениками из замка Фемюс и направились вниз по долине в Исс.
Шайка из пятнадцати нищих, завернутых в лохмотья, карабкалась на юг по колее, ведущей к Ульфскому проходу. Среди них были горбуны, калеки, прыгавшие на костылях, больные в повязках, пропитавшихся кровью и гноем. Подходя к крепости в Кауль-Бокахе, нищие заметили стражников и бросились к ним с жалобными стонами, выпрашивая подаяние. Солдаты с отвращением отшатнулись и поспешно пропустили грязных оборванцев.
Оказавшись за пределами крепости, попрошайки внезапно выздоровели. Горбуны выпрямились, больные скинули повязки, калеки перестали хромать. В лесу, примерно в миле от крепости, они вынули топоры из-под лохмотьев, нарубили колья и соорудили четыре высокие приставные лестницы.
Шло время. В вечерних сумерках к Кауль-Бокаху приблизилась труппа странствующих циркачей. Они разбили лагерь перед крепостью, выкатили бочонок вина, стали жарить мясо на рашперах. Заиграла музыка, и шесть молодых женщин приятной наружности принялись исполнять веселые танцы с кастаньетами, кружась среди костров.
Солдаты, охранявшие крепость, вышли на стены, чтобы полюбоваться на веселье, и выкрикивали комплименты в адрес танцовщиц. Тем временем шайка бывших нищих украдкой вернулась к крепости с другой стороны. Они приставили лестницы и взобрались на парапеты; стражники ничего не заметили — они смотрели на костры, у них за спиной было темно, музыка заглушала шорохи.
Нападающие быстро и бесшумно разрезали глотки зазевавшимся солдатам; затем они спустились в караульное помещение, после чего еще несколько солдат, спавших на койках, больше не проснулись. Музыка внезапно смолкла. Акробаты вооружились и полезли на стены; через три минуты крепость Кауль-Боках снова оказалась под контролем Южной Ульфляндии.
Коменданта и четырех выживших солдат отправили на юг со следующим посланием:
«К СВЕДЕНИЮ КАЗМИРА, КОРОЛЯ ЛИОНЕССА!
Крепость Кауль-Боках снова принадлежит нам — оккупанты из Лионесса убиты или изгнаны.
Лионесс не может снова заполучить Кауль-Боках ни обманом, ни доблестью.
Нападай на Южную Ульфляндию на свой страх и риск!
Хочешь померяться силами с ульфами?
Приходи к нам через Поэлитетц — так тебе будет проще нас навестить.
Собственноручно подписал БАРОН ГОЛЬС ИЗ ЗАМКА КЛИДСТОН, командующий армиями ульфов в Кауль-Бокахе».Темной безлунной ночью горы, обступившие Тинцин-Фюраль, закрывали гигантским черным занавесом большинство звезд. В верхней башне замка, мрачно нахмурившись, сидел Карфилиот. Всем своим видом он выражал нетерпение, словно ждал, но никак не мог дождаться какого-то сигнала или события. Наконец он вскочил на ноги и направился в кабинет. На стене висела круглая рама чуть меньше локтя в диаметре, с растянутой в ней серой мембраной. Карфилиот взял двумя пальцами небольшую выпуклость в центре мембраны и потянул на себя — выпуклость стала быстро расти у него в руке, превращаясь в нос сначала неприличных, а затем чудовищных размеров: гигантское, багровое, горбатое вздутие с раздувающимися мохнатыми ноздрями.
Карфилиот зашипел от раздражения — сегодня капризный инкуб был в шутливом настроении. Герцог схватил огромный красный нос, смял его и придал ему форму, приблизительно напоминавшую большое бугорчатое ухо. Ухо вывернулось из его пальцев и превратилось во влажную зеленую ступню. Карфилиот схватил ступню обеими руками и снова изготовил нечто вроде уха, в которое закричал не допускающим возражений голосом: «Слушай! Слушай и повинуйся! Передай мои слова Тамурелло в Фароли. Тамурелло, ты меня слышишь? Тамурелло, отвечай!»
Грубое подобие уха превратилось в ухо нормальных пропорций. Появившаяся ниже выпуклость мембраны растянулась, вогнулась и превратилась в рот, похожий на рот Тамурелло и заговоривший голосом Тамурелло: «Фод, я здесь. Инкуб, покажи лицо».
Серая мембрана задрожала и выпучилась, становясь живой маской лица Тамурелло, хотя вместо носа инкуб оставил посреди лица уже существующее ухо — по забывчивости или в пику Карфилиоту.
Карфилиот озабоченно сказал: «Обстоятельства быстро меняются! Тройская армия высадилась в Иссе, а тройский король объявил себя королем Южной Ульфляндии. Бароны ему не сопротивляются, и теперь я в изоляции».
Тамурелло задумчиво хмыкнул: «Любопытно».
«Более чем любопытно! — воскликнул Карфилиот. — Сегодня ко мне приехали два посла. Первый приказал мне сдаться новому королю. При этом он вел себя нагло и не предложил никаких гарантий — что, с моей точки зрения, не предвещает ничего хорошего. Разумеется, я отказался подчиниться».
«Неосторожно! Тебе следовало заявить, что ты верный вассал, но что достойное сожаления состояние здоровья не позволяет тебе принимать посетителей или спускаться из замка — тем самым ты не вел бы себя вызывающе и не предоставил бы им предлог для вмешательства».
«Никто не смеет мне приказывать», — обиженно проворчал Карфилиот.
Тамурелло никак не прокомментировал это утверждение.
Карфилиот продолжал: «А вторым послом оказался Шимрод».
«Шимрод!»
«Он самый. Шимрод прятался за спиной королевского подхалима и околачивался в тени, как призрак, а потом набросился на меня и потребовал отдать двух детей и его магическую аппаратуру. Ему я тоже отказал».
«Неосторожно, непредусмотрительно! Тебе следует научиться искусству вежливой уступчивости — время от времени она чрезвычайно полезна. Дети тебе совершенно ни к чему, а вещами Шимрода ты пользоваться не умеешь и не можешь. Ты мог бы их отдать, и Шимрод перестал бы оказывать содействие твоим врагам».
«Еще чего! — фыркнул Карфилиот. — По сравнению с тобой он просто недотепа — кстати, он высказал в твой адрес несколько клеветнических и оскорбительных замечаний».
«Каких именно?»
«Он сказал, что ты ненадежен, что на твое слово нельзя положиться, и что ты пальцем не пошевелишь, чтобы меня защитить. Меня это насмешило».
«Да-да, забавно, — рассеянно отозвался Тамурелло. — Тем не менее, что Шимрод может тебе сделать?»
«Если он решится применить черную магию, меня ожидает необратимая катастрофа!»
«Он никогда не решится нарушить эдикт Мургена. Разве ты не порождение Десмёи? Разве у тебя нет магических инструментов? Значит, ты чародей — следовательно, действие эдикта распространяется и на тебя».
«Инструменты! Они за семью замками, от них никакого толку! И этот аргумент не убедит Мургена. В конце концов, я обокрал Шимрода, и этот факт можно рассматривать как провокацию одного чародея по отношению к другому».
Тамурелло усмехнулся: «Не забывай о том, что до похищения аппаратуры ее у тебя не было — следовательно, в момент провокации тебя нельзя было считать чародеем».
«Софистика!»
«Логика — не больше того».
Карфилиот сомневался: «Я похитил детей — это тоже можно истолковать, как подстрекательство».
«Подумай хорошенько. В момент похищения детей ты считал Шимрода доктором Фиделиусом, ярмарочным шарлатаном. Позиция Шимрода недоказуема. Твой поступок, хотя и своевольный, был поступком чародея по отношению к простому смертному, то есть юрисдикция Мургена на него не распространяется».
«Шимрода обуревают сильные чувства. Его угрозы звучат убедительно».
Даже произнесенный инкубом, ответ Тамурелло прозвучал довольно сухо: «В таком случае верни Шимроду детей и его имущество».
Карфилиот холодно ответил: «В данный момент я рассматриваю детей как заложников, гарантирующих мою безопасность. А в том, что касается магической аппаратуры — либо ты предпочитаешь пользоваться этими инструментами с моей помощью, либо ими будет пользоваться Шимрод, помогая Мургену. Если ты помнишь, первоначально мы руководствовались именно этим соображением».
Тамурелло вздохнул. «Ты сформулировал проблему в терминах, не позволяющих уклониться от ее решения, — признал он. — По крайней мере на этом основании я вынужден оказать тебе содействие. Тем не менее, ни в каких обстоятельствах дети не должны понести никакого ущерба — в противном случае последовательность событий неизбежно обрушит на нас гнев Мургена».
Карфилиот отозвался обычным, надменно-легкомысленным тоном: «Подозреваю, что ты преувеличиваешь их значение».
«Тем не менее, ты обязан соблюдать это условие!»
Карфилиот пожал плечами: «Или твои прихоти. Практически нет никакой разницы».
Инкуб точно воспроизвел издевательский смешок Тамурелло: «Называй это как хочешь».
Глава 31
С наступлением дня ульфская армия, состоявшая из все еще испытывавших взаимные подозрения небольших отрядов, разбила лагерь и собралась на лугу перед замком Клидстон — две тысячи рыцарей и тяжеловооруженных всадников. Из них сформировал более или менее дисциплинированное войско сэр Фентваль из Серого Замка, в какой-то степени пользовавшийся уважением большинства баронов. Армия двинулась на юг по вересковой пустоши.
Вечером следующего дня ульфские бароны заняли тот нависший над Тинцин-Фюралем хребет, откуда вели неудачную осаду ска.
Тем временем тройская армия продвигалась вверх по долине, сопровождаемая лишь безразличными взглядами обитателей местных деревень. Безлюдная тишина долины Эвандера производила зловещее впечатление.
Через несколько часов тройсы прибыли в селение Сарквин, откуда уже можно было видеть Тинцин-Фюраль. По требованию Эйласа местные старейшины явились на совещание. Эйлас представился и определил свои цели: «А теперь я хотел бы установить один факт. Говорите правду — вам не грозят никакие неприятности. Как вы относитесь к Карфилиоту — враждебно, безразлично или с сочувствием?»
Старейшины посоветовались вполголоса, поглядывая через плечо на Тинцин-Фюраль. Один сказал: «Фод Карфилиот — колдун. Для нас лучше всего было бы никак не отвечать на ваш вопрос. Если вы на нас разгневаетесь, нам не сносить головы. Но когда ваши войска уйдут, Карфилиот уготовит нам еще худшую судьбу».
Эйлас рассмеялся: «Вы упускаете из вида причину нашего наступления. Когда мы уйдем, Карфилиот будет мертв».
«Да-да. Так многие говорили. Они ушли, а Карфилиот все там же. Даже ска не смогли его тронуть».
«Я хорошо помню осаду ска, — сказал Эйлас. — Они отступили потому, что из Исса в поддержку Карфилиота выступила местная армия».
«Так оно и было. Карфилиот мобилизовал долину Эвандера против ска. Если уж на то пошло, мы предпочитаем Карфилиота, причиняющего зло по прихоти, нежели ска, сеющих смерть планомерно и бесстрастно».
«На этот раз Карфилиоту не поможет никакая армия — он отрезан со всех четырех сторон света».
Старейшины снова посоветовались: «Предположим, Карфилиот будет свергнут. Что потом?»
«Я могу обещать вам справедливое государство, где споры будет решаться по закону, а не по прихоти».
Представитель старейшин погладил длинную седую бороду и кивнул: «Рад слышать». Бросив взгляд на притихших односельчан, он прибавил: «На тот случай, если Карфилиот снова выживет и будет интересоваться нашими действиями, ситуация такова: мы — верные союзники и подданные герцога, но вы настолько нас запугали угрозами ужасной расправы, что нам пришлось выполнять ваши требования».
«Пусть будет так. Что вы можете сообщить о возможностях Карфилиота?»
«Недавно он пополнил состав замковой стражи всевозможным сбродом — головорезами и оборотнями. Они будут драться до последнего, потому что их нигде не ждет лучшая судьба. Карфилиот запрещает им обижать население долины. Тем не менее, девушки то и дело пропадают без вести; кроме того, Карфилиот позволяет своим разбойникам совершать набеги на горные луга и увозить женщин силой. Говорят, его люди предаются неописуемым порокам».
«Сколько их теперь?»
«Порядка трехсот или четырехсот человек».
«Немного!»
«Тем лучше для Карфилиота. Ему достаточно десяти бойцов, чтобы сдерживать всю вашу армию. Остальные — только лишние рты. Не забывайте про смертельные механизмы и колдовские трюки! Говорят, он пользуется магией, чтобы приобрести преимущество. В любом случае, он любит и умеет устраивать всевозможные засады».
«Каким образом он устраивает засады?»
«Как вы сами можете видеть, долину обступают утесы. Местами расстояние между ними настолько невелико, что от одного до другого долетает стрела. Эти утесы изрыты туннелями и проходами. Когда вы будете маршировать между ними, на вас обрушится шквал стрел, и вы потеряете тысячу человек за минуту».
«Так оно и было бы, если бы мы поторопились и прошли между утесами. Что еще вы можете рассказать?»
«Ничего особенного. Если вас захватят в плен, вас посадят на кол на высоченном столбе, и вы будете там сидеть, пока ваша плоть не рассыплется в прах. Так Карфилиот расправляется с врагами».
«Господа, можете идти. Благодарю вас за совет».
«Пожалуйста, помните, что мы говорили под угрозой смерти, вне себя от страха! В этом не должно быть никаких сомнений».
Армия Эйласа продвинулась еще на полмили вверх по долине. Ульфские отряды занимали высоты над Тинцин-Фюралем. Из Кауль-Бокаха известий еще не было, но можно было допустить, что вылазка завершилась успехом.
Все входы и выходы замка Карфилиота были отрезаны. Теперь герцог-чародей мог полагаться только на неприступность своей твердыни.
Утром вверх по долине поднялся герольд с белым флагом. Он подошел к воротам, перекрывшим дорогу к замку, и закричал: «Кто меня выслушает? Сообщение для Фода Карфилиота!»
На стене у ворот появился капитан стражи в черной форме с малиновым гербом герцога — коренастый человек с седой шевелюрой, развевавшейся по ветру. Он гулко прокричал в ответ: «Кто прислал сообщение?»
Герольд сделал шаг вперед: «Армии Тройсинета и Южной Ульф-ляндии окружили замок под предводительством короля Эйласа. Выслушайте послание и передайте его подлому изменнику, своему хозяину, либо позовите его сюда, чтобы он сам его выслушал и сам на него ответил!»
«Я передам послание».
«Скажите Фоду Карфилиоту, что по приказу короля он больше не владелец замка Тинцин-Фюраль, и занимает его в нарушение королевской воли, как разбойник и самозванец. Скажите ему, что его преступления общеизвестны, что он и его палачи несут за них полную ответственность, и что расплата неизбежна. Скажите ему, что только немедленная капитуляция может облегчить его участь. Сообщите ему также, что ульфские отряды захватили Кауль-Боках, и он может не надеяться на помощь короля Казмира или кого бы то ни было».
«Хватит! — громогласно взревел капитан. — У меня все это в голове на поместится!» Повернувшись, он спрыгнул со стены внутрь. Вскоре можно было видеть, как он поднимается к замку по серпантину.
Прошло двадцать минут. Капитан спустился из замка, снова взобрался на стену и закричал: «Герольд, слушай внимательно! Сэр Фод Карфилиот, герцог долины Эвандера и принц Ульфский, ничего не знает и знать не хочет об Эйласе, короле Тройсинета, и не признает его полномочия. Он требует, чтобы иностранные войска немедленно удалились из его владений — в противном случае их ждут война и разгром. Напомни Эйласу, что Тинцин-Фюраль уже пытались взять десятки раз, и каждый раз осада кончалась позорным отступлением».
«Так сдается Карфилиот или нет?»
«Не сдается».
«В таком случае передай товарищам по оружию и всем, кто служит Карфилиоту: каждый, кто согласился проливать за него кровь, разделит вину Карфилиота и его судьбу».
Темная безлунная ночь спустилась на долину Эвандера. Карфили-от поднялся на плоскую крышу верхней башни и стоял на ветру. В двух милях ниже по долине тысячи костров создавали мерцающий ковер, похожий на россыпь красноватых звезд. Гораздо ближе десятки других костров окаймляли северный хребет, свидетельствуя о наличии гораздо большего числа огней за хребтом, где можно было укрыться от ветра. Повернувшись, Карфилиот увидел, к своему огорчению, третью линию костров на плоской вершине Так-Тора. Эти костры могли развести только для того, чтобы действовать ему на нервы, но они производили желаемый эффект. Впервые Карфилиот почувствовал страх, поначалу проявившийся как навязчивое сомнение, как ноющее ощущение того, что трагический поворот судьбы возможен, и что в этот раз Тинцин-Фюраль может пасть. Мысль о том, что с ним сделают, если схватят, вызывала у него холодную дрожь и тошноту.
Карфилиот положил ладонь на жесткий камень парапета. Он в безопасности! Как может пасть столь величественный замок? Запасов провизии в подвалах хватило бы на год и даже дольше. Глубокий колодец обеспечивал его более чем достаточным количеством питьевой воды. Дивизия из тысячи саперов могла бы, в принципе, подрыть и взорвать основание утеса и обрушить замок, но в практическом отношении эта идея была абсурдна. И чего могли добиться враги, оказавшись на вершине Так-Тора? Широкая и глубокая пропасть защищала замок — с горы до верхней башни едва долетала стрела. Да, лучники, стрелявшие с Так-Тора, могли угрожать защитникам замка, пока те не подняли щиты и не натянули металлическую сетку, после чего все усилия нападавших были обречены на провал. Только с севера Тинцин-Фюраль казался уязвимым. С тех пор, как с этой стороны на него пробовали напасть ска, Карфилиот укрепил оборону, добавив изобретательные новые системы, упреждавшие поползновения врагов воспользоваться тараном.
Перечисление этих доводов в уме помогло Карфилиоту восстановить уверенность в себе. Кроме того — и превыше всего! — Тамурелло обещал поддержку. Например, если запасы начнут истощаться, Та-мурелло мог восполнить их волшебством. По сути дела, Тинцин-Фюраль мог оставаться неприступным вечно!
Карфилиот бросил еще один взгляд на кольцо ночных костров, после чего спустился в кабинет, но не смог связаться с Тамурелло — тот либо отсутствовал, либо не заметил вызов, либо не желал отвечать.
Утром Карфилиот наблюдал за тем, как тройская армия приблизилась к самому основанию Тинцин-Фюраля, избежав его засады — тройсы маршировали между утесами узкой колонной, вплотную заслонившись щитами со всех сторон. Они срубили столбы с кольями, освободили четырех «растянутых» пленников из замка Фемюс и встали лагерем на лугу. Караваны телег и мулов подвозили провизию и материалы вверх по долине и по северному хребту — подготовка к осаде велась неспешно и тщательно, что вновь вызвало у Карфилиота недобрые предчувствия, вопреки всем заверениям логики. На плоской вершине Так-Тора производились работы — мало-помалу там вырастали на глазах каркасы трех метательных машин чудовищной величины. Карфилиот думал, что Так-Тор, с его крутыми склонами, не представлял опасности, но проклятые тройсы нашли какую-то тропу, ведущую на вершину и, прилежно работая, как муравьи, втащили туда, бревно за бревном, доска за доской, три громадные катапульты, темневшие на фоне неба. Но расстояние, несомненно, было слишком велико! Ударившись об утес или даже о стену замка, валуны должны были катиться вниз и сеять разрушение в нижнем лагере тройсов. Так убеждал себя Карфилиот. На северном хребте строили еще шесть осадных машин — и снова Карфилиот почувствовал холодную дрожь, заметив эффективность замысла тройских инженеров. Все компоненты массивных катапульт были рассчитаны и подогнаны с удивительной точностью. В свое время их должны были передвинуть к краю утеса — именно таким образом ска расположили свои машины… Но проходили часы, и Карфилиот стал сомневаться. В конце концов сомнений не осталось — осталась только беспомощная ярость: катапульты установили на безопасном расстоянии от обваливающейся площадки. Каким образом тройсы узнали об этой ловушке? Неужели от ска? Повсюду, со всех сторон его преследовала неудача! Башня вздрогнула от глухого удара.
Карфилиот испуганно обернулся. На вершине Так-Тора только что выпрямился метательный рычаг второй огромной катапульты. Валун превратился в точку на небе, медленно описывая дугу в направлении замка, после чего стал быстро увеличиваться. Карфилиот закрыл голову руками и пригнулся, присев на корточки. Камень с шумом промчался в полутора ярдах от башни и упал рядом с подъемным мостом. Промах не обрадовал герцога — достаточная дальнобойность катапульт была очевидна.
Карфилиот сбежал вниз по лестнице и приказал отряду лучников подняться на крышу. Установив луки между зубцами парапета, они сели, откинувшись назад и упираясь в луки ногами, натянули тетиву до предела и выпустили стрелы. Стрелы взвились высоко над пропастью и, падая, ударились о склон Так-Тора — бесполезная трата боеприпасов.
Громко выругавшись, Карфилиот бешено потряс кулаками. Две катапульты разрядились одновременно: два валуна промчались по дугообразной траектории и упали на крышу башни. Первый сбил двух лучников и проломил крышу; второй упал в трех ярдах от Карфилио-та, пробил крышу и свалился в верхнюю гостиную. Выжившие лучники сбежали вниз по лестнице, а за ними и Карфилиот.
Целый час тяжелые камни бомбили крышу башни, обрушивая зубчатые парапеты, пробивая настил и разламывая стропильные балки, теперь торчавшие наполовину в воздухе, наполовину в помещениях верхнего этажа.
Карфилиот подбежал к круглой раме на стене кабинета, и на этот раз смог связаться с Тамурелло: «Армия тройсов ведет обстрел с высот огромными метательными машинами. Помоги мне, или я погиб!»
«Хорошо, — упавшим голосом ответил Тамурелло. — Что должно быть сделано, будет сделано».
На вершине Так-Тора Эйлас стоял там, где некогда, в другой жизни, он следил за осадой ска. Некоторое время он наблюдал за тем, как тяжелые камни летали через пропасть, разбивая стены Тинцин-Фюраля. Повернувшись к Шимроду, он сказал: «Война закончена. Ему некуда бежать. Мало-помалу мы разрушим замок до основания. Пора начинать новые переговоры».
«Дайте ему еще час. Я чувствую, в каком он состоянии. Он в ярости, но еще не в отчаянии».
По небу перемещалось темное пятнышко. Смутный вихрь приземлился на плоской вершине Так-Тора и взорвался с тихим хлопком. Перед Эйласом и Шимродом появился Тамурелло — на голову выше среднего человеческого роста, в сверкающем костюме из черной чешуи и серебряном шлеме, напоминавшем рыбью голову. Черные зрачки его круглых глаз горели под черными бровями, окруженные яркими белками. Тамурелло стоял на большой потрескивающей искрами шаровой молнии, постепенно погрузившейся в толщу горы и опустившей чародея на площадку. Взглянув на Эйласа, Тамурелло изучил фигуру Шимрода, после чего снова обратил взор к королю: «Когда мы встретились в Фароли, мне было неизвестно ваше высокое звание».
«Тогда у меня еще не было такого звания».
«И теперь ваша власть распространилась на всю Южную Ульф-ляндию!»
«Это моя страна — по праву престолонаследия, а теперь и по праву завоевателя. В законности моей власти не может быть сомнений».
Тамурелло сделал рукой неопределенный жест: «В мирной долине Эвандера сэр Фод Карфилиот пользуется любовью и уважением подданных. Поздравляю вас с успешными завоеваниями, но здесь вам придется остановиться. Карфилиот — мой друг и союзник. Отзовите свои армии. В противном случае мне придется применить против них магические средства».
«Откажись от этого намерения, пока ты не навлек на себя позор! — вмешался Шимрод. — Я — Шимрод. Мне достаточно сказать одно слово, чтобы вызвать Мургена. Мне было запрещено это делать, пока твое вмешательство в события не станет очевидным. Теперь оно очевидно, и я взываю к правосудию Мургена!»
Вершина горы озарилась вспышкой голубого пламени — из нее выступил Мурген: «Тамурелло, ты нарушаешь мой эдикт».
«Я защищаю близкого мне человека».
«В данном случае это запрещено. Ты играешь в опасные и подлые игры, и я с трудом отказываюсь от намерения уничтожить тебя сию минуту».
Глаза Тамурелло словно вспыхнули черным огнем. Он сделал шаг вперед: «Ты смеешь угрожать мне, Мурген? Ты постарел, ты слабеешь, тебе не дают покоя воображаемые страхи. Тем временем мое могущество растет!»
На мгновение показалось, что Мурген улыбнулся: «В твоем случае скрижалями предписаны: в первую очередь порча Фалакса, затем смирительный плащ Мискуса и, наконец, непрерывный младенческий плач. Поразмысли над этим и ступай восвояси, благодарный судьбе за мою сдержанность».
«Первым вмешался не я, а Шимрод! Он — твое порождение!»
«Он действует самостоятельно. В любом случае, автором преступного замысла был именно ты. Шимрод имел право восстановить равновесие сил. Налицо косвенные доказательства твоей вины, в связи с чем я приговариваю тебя к домашнему аресту: ни в каком обличье не покидай Фароли в течение пяти лет. В случае нарушения приговора ты будешь исключен из бытия».
Разрезав воздух гневным взмахом руки, Тамурелло исчез в дымчатом вихре, превратившись в темное пятнышко, быстро плывущее по небу на восток.
Эйлас обратился к Мургену: «Можете ли вы оказать нам дальнейшую помощь? Я не хотел бы рисковать жизнью доблестных бойцов — кроме того, опасности подвергается жизнь моего сына».
«Человеколюбие делает честь любому правителю. Но я связан по рукам и ногам своим собственным эдиктом. Так же, как Тамурелло, я не могу вмешиваться в события на стороне тех, кому сочувствую. Мне приходится тщательно выбирать путь — десятки могущественных глаз только и ждут, чтобы я оступился». Мурген положил руку на голову Шимрода: «А ты существенно изменился».
«Чародей Шимрод превращается в шарлатана Фиделиуса?»
Улыбнувшись, Мурген отступил на несколько шагов. Голубое пламя обволокло его фигуру, и он исчез. Там, где он стоял, на земле остался небольшой предмет. Шимрод подобрал его.
«Что это?» — спросил Эйлас.
«Катушка. На нее намотана тонкая нить».
«Зачем она?»
Шимрод проверил свою догадку: «Нить не рвется».
Карфилиот стоял в кабинете, вздрагивая от сотрясений — с глухими ударами продолжали валиться с неба валуны. В круглой раме появилось лицо Тамурелло — искаженное волнением, покрывшееся пятнами: «Фод, мне связали руки — я не могу тебе помочь».
«Но они разрушают замок! Они ворвутся через проломы и разорвут меня на куски!»
Тамурелло печально вздохнул: «Со мной говорить бесполезно, я беспомощен. Сдайся на лучших возможных условиях. Чем больший ущерб ты причинишь нападающим, тем тяжелее будет твоя судьба».
Лицо Тамурелло растворилось в серой мембране; мембрана отслоилась от рамы и пропала, обнажив светлую деревянную панель. Карфилиот с проклятием сорвал раму со стены и бросил ее на пол.
На вершине Так-Тора командир артиллеристов неожиданно подбежал к катапультам и закричал: «Стой! Не стрелять!»
Эйлас поспешил к нему: «Что происходит?»
«Смотрите! — артиллерист указал на башню Тинцин-Фюраля. — Они кого-то вывели на крышу».
«Это Глинет и Друн!» — сказал Шимрод.
Так Эйлас впервые увидел своего сына — на другой стороне пропасти, на краю последних остатков стены готовой обрушиться башни. Стоявший рядом Шимрод заметил его волнение и сказал: «Он пригожий мальчуган, сильный и храбрый. Вы будете им гордиться».
«Но как их вызволить? Они в руках Карфилиота. Он придумал, как остановить канонаду — Тинцин-Фюраль снова неприступен».
Неумытым, ошеломленным, испуганным, ожидающим самого худшего, Глинет и Друну приказали выйти из подвала, где они были заперты, и подняться по винтовой лестнице. Они чувствовали, как лестница то и дело содрогалась под ногами — тяжелые падения валунов производили эффект, напоминавший землетрясение. Когда Глинет остановилась, чтобы передохнуть, сопровождавший их слуга стал подгонять ее угрожающими жестами: «Быстрее! Сэр Фод торопится!»
«Что происходит?» — спросила Глинет.
«Замок осажден — это все, что я знаю. Пойдем, не теряйте время!»
Слуга втолкнул детей в гостиную; шагавший из угла в угол Кар-филиот остановился, чтобы рассмотреть их. Непринужденная элегантность покинула герцога — он выглядел растрепанным и растерянным: «Идите сюда! Наконец вы мне пригодились».
Глинет и Друн отшатнулись, но их заставили подниматься на верхние этажи башни. Сквозь пролом в крыше влетел валун, выбивший каменное крошево из противоположной стены. «Быстро, быстро! Шевелитесь!» — кричал Карфилиот, подталкивая их вверх по оседающей, местами обвалившейся лестнице. Внезапный солнечный свет заставил детей зажмуриться — они вышли на крышу и тут же пригнулись, ожидая падения следующего снаряда.
«Посмотри туда, на гору!» — закричал Друн.
«Там Шимрод! — обрадовалась Глинет. — Он нас нашел, он приехал нас забрать!» Она принялась размахивать руками: «Мы здесь! Возьмите нас отсюда!» Стропильная балка со стоном обвалилась, и лестница башни осела еще ниже. «Скорее! — кричала Глинет. — А то под нами провалится крыша!»
«Иди сюда!» — Друн взял ее за руку и подвел ближе к парапету, от зубцов которого остались одни основания. Дети с надеждой смотрели на вершину горы.
На вершине горы к краю обрыва подошел Шимрод. В одной руке он держал лук, в другой — стрелу. К нему подошел другой человек; Шимрод передал ему лук и стрелу.
Глинет и Друн удивленно наблюдали за происходящим. «Шимрод что-то показывает руками, — сказала Глинет. — Что он хочет сказать?»
«Лучник выпустит стрелу — он хочет, чтобы она в нас не попала».
«Но зачем сюда стрелять?»
Человеческие руки не могли разорвать нить, намотанную на катушку Мургена — нить настолько тонкую и легкую, что она парила в воздухе. Шимрод аккуратно разложил нить на площадке петлями по десять локтей в длину, чтобы нить могла беспрепятственно расправляться. Он поднял лук со стрелой и показал их двум одиноким фигуркам на крыше башни, таким близким и таким далеким, чтобы они могли догадаться о его намерениях, после чего привязал конец нити к стреле.
Обратившись к Каргусу, Шимрод спросил: «Ты можешь выпустить стрелу так, чтобы она упала на башню?»
Каргус взял лук и стрелу: «Если у меня не получится, нить можно вытащить — и пусть попробует кто-нибудь другой».
Он натянул тетиву, поднимая лук под углом, обеспечивавшим максимальную дальнобойность, и выпустил стрелу. Стрела воспарила в небо и, подхваченная порывом южного ветра, стала опускаться за крышу Тинцин-Фюраля с плывущей за ней невесомой нитью. Глинет и Друн подбежали и поймали нить. Правильно понимая знаки Шимрода, они обвязали нитью единственный уцелевший зубец парапета на дальнем краю крыши. Волшебная нить становилась толще на глазах, превращаясь в трос из переплетенных жил, диаметром в два дюйма. На вершине Так-Тора за трос взялась дюжина солдат, туго натянувших его и привязавших к дольмену посреди площадки.
Тремя этажами ниже в гостиной сидел Карфилиот — мрачный, но успокоенный тем, что он нашел способ остановить обстрел. Что дальше? Все течет, все изменяется — обстоятельства должны были измениться. Он проявит проницательную изобретательность, свои лучшие способности к срочной импровизации, чтобы найти наилучший, самый выгодный выход из этой, казалось бы, тупиковой ситуации. Вопреки всему, однако, понимание провала начинало формироваться у него в уме подобно черной тени. У него не оставалось почти никаких возможностей. Тамурелло, его последняя надежда, предал его. Даже если бы детей можно было удерживать на крыше бесконечно долго, неприятель не собирался снимать осаду. Ударив кулаком по столу, Карфилиот издал огорченный возглас. Настало время для компромисса, приходилось хитроумно торговаться с отвратительной напускной благожелательностью. Какие условия предложат враги? Если он отдаст детей и магическое имущество Шимрода, позволят ли ему остаться правителем долины Эвандера? Скорее всего, нет. А замок — замок ему оставят? Скорее всего, тоже нет… Снаружи наступила тишина. Что делается на вершине Так-Тора? Карфилиот представлял себе, что враги столпились на краю обрыва, выкрикивая разносящиеся по ветру бесполезные угрозы и проклятия. Он подошел к окну, взглянул наверх и вскрикнул от неожиданности, заметив темную линию троса, протянувшуюся поперек неба. На краю Так-Тора уже суетились фигуры солдат, готовившихся соскользнуть к замку по тросу. Карфилиот выбежал на лестницу и проревел капитану, стоявшему внизу: «Робнет! Отряд на крышу, мигом!»
Он забежал в развалины верхних апартаментов. Лестница, ведущая на крышу, трещала, покачивалась и оседала под его весом. Стараясь ступать как можно осторожнее, Карфилиот начал подниматься. Услышав восклицание Глинет, он стал торопиться и почувствовал, что лестница под ним проваливается. Карфилиот прыгнул, ухватившись за обломок стропильной балки, и подтянулся. Над ним, побледневшая, стояла Глинет. Она со всей силы, обеими руками, швырнула ему в голову обломок дерева. Оглушенный Карфилиот почти сорвался, но удержался одной рукой, перекинув ее через стропило; затем, сделав отчаянный бросок другой рукой, он ухватил Глинет за лодыжку и потянул к себе.
Друн подбежал и поднял руку к небу: «Дассенах! Моя шпага, Дас-сенах! Ко мне!»
Из далекого Тантревальского леса, из кустов, куда ее швырнул Карфилиот, в руку Друна прилетела волшебная шпага. Наклонившись, Друн прицелился и проткнул шпагой кисть Карфилиота, пригвоздив ее к деревянной балке. Глинет высвободилась и отскочила от провала. С гневным криком боли и отчаяния Карфилиот повис на приколотой кисти.
По тросу, скользя на смазанной веревочной петле, спустился приземистый широкоплечий человек с напряженным суровым лицом. Спрыгнув на крышу, он подошел к провалу и взглянул на Карфилиота. С Так-Тора спустился еще один человек, загорелый и жилистый. Вдвоем они вытащили Карфилиота на крышу и связали его веревкой по рукам и ногам, после чего повернулись к детям. Жилистый человек сказал Друну: «Меня зовут Ейн, это Каргус. Мы друзья твоего отца».
«Моего отца?»
«Он стоит на горе, рядом с Шимродом».
Один за другим тройские бойцы спускались по тросу на башню. Стража Карфилиота пыталась обстреливать их из луков, но амбразуры в стенах замка были рассчитаны на стрельбу вниз, а не вверх, и стрелы разлетались куда попало.
Тинцин-Фюраль опустел. Никто из защитников замка не остался в живых — одних изрубили, другие погибли в огне, третьи задохнулись в замурованных туннелях, а захваченные в плен познакомились с топором палача. Робнет, капитан стражи, взобрался на стену, окружавшую парадный плац, и стоял, широко расставив ноги; ветер развевал его длинные седые волосы. Обнажив меч, он орал грубым гулким голосом: «Кто со мной сразится, один на один? Выходи! Где ваши храбрецы, герои, благородные рыцари? Выходи! Попробуй моей звонкой стали!»
Тройские бойцы молча стояли и смотрели на него. Каргус прокричал: «Давай, спускайся, старый хрыч! По тебе топор плачет!»
«Ага! Меня голыми руками не возьмешь! Иди сюда, сам без головы останешься!»
Каргус подал знак лучникам — Робнет свалился со стены; три стрелы торчали у него из груди, одна пронзила шею, две попали в глаз.
Вольер герцога представлял собой особую проблему. Некоторые из узников отбивались крюками, увертывались и перескакивали на насесты повыше, испуганные приближением освободителей. Сумасшедший король Дьюэль отважился перелететь с одного конца клетки на другой, но фальшивые крылья подвели его — он упал и сломал шею.
Те, кого послали осматривать подземелья, насмотрелись такого, что впоследствии долго не могли заснуть. Кричавших и отбивавшихся палачей вытащили на плац. Возвели высокую виселицу с перекладиной в двадцати ярдах над землей. В полдень пасмурного дня, когда подул необычный в этих местах восточный ветер, Карфилиота привели к виселице. Раздавалось множество протестующих возгласов: «Он отделается слишком легко!»
Эйлас игнорировал возражения: «Вздернуть его!»
Палач связал руки Карфилиота за спиной, надел ему на шею петлю, и порождение ведьмы повисло черной тенью на фоне серых туч, извиваясь всем телом и нелепо дрыгая ногами.
Заостренные столбы, на которые Карфилиот сажал пленников, срубили и сломали. Из обломков сложили большой костер, и в него бросили тело Карфилиота — оно выгибалось и корчилось в пламени, словно умирая второй раз. Над костром поднялся едкий зеленый дым; ветер понес его к морю над долиной Эвандера. Дым отказывался рассеяться — наоборот, он постепенно сгущался и в конечном счете сжался в нечто напоминавшее большую зеленую жемчужину. Жемчужина упала в море, опустилась на дно, и там ее проглотил палтус.
Инструменты и справочники Шимрода в расколдованном виде, а также несколько заинтересовавших его предметов, найденных в замке, заполнили несколько больших ящиков. Он погрузил ящики в фургон и, сидя на козлах в компании Глинет, поехал вниз по долине в древний Исс. Эйлас и Друн сопровождали фургон на лошадях. Ящики погрузили на борт корабля, чтобы он отвез их в Тройсинет.
За час до отплытия Шимрод, побуждаемый внезапным порывом, вскочил в седло и направился на север по пляжу — тем самым путем, которым некогда ходил во сне. Он подъехал к невысокому дворцу с террасой, выходящей на море; Меланкте стояла на террасе, словно ожидая его прибытия.
В двадцати шагах от Меланкте Шимрод осадил коня. Сидя в седле, он смотрел на создание, которое когда-то любил. Меланкте ничего не сказала; ничего не сказал и Шимрод. Через некоторое время он развернул коня и медленно поехал обратно по пляжу в Исс.
Глава 32
Ранней весной посланники Казмира прибыли в Миральдру и потребовали аудиенции у короля Эйласа.
Герольд объявил их имена: «С благоволения его величества имею честь представить сэра Нонуса-Римского, племянника короля Казмира, а также Альдрудина, герцога Творсбейнского, а также Рубарта, герцога Джонгского, а также графа Фаниша из замка Странлип!»
Эйлас спустился с трона и выступил вперед: «Господа, приветствую вас в Миральдре».
«Мы исключительно благодарны вашему величеству за то, что вы согласились нас принять, — сказал Нонус-Римский. — Я привез собственноручное послание его величества короля Казмира. С вашего разрешения, я хотел бы его огласить».
«Читайте».
Оруженосец подал послу продолговатый трубчатый футляр, вырезанный из слонового бивня. Сэр Нонус-Римский вынул из футляра пергаментный свиток. Оруженосец тотчас же подхватил свиток из рук посла. Сэр Нонус-Римский обратился к Эйласу: «Ваше величество! Слова Казмира, короля Лионесса!»
Оруженосец стал читать, звучно и отчетливо:
«Его величеству королю Эйласу
в его дворце Миральдре в Домрейсе
Надеюсь, мое послание найдет Вас в полном здравии.
Меня повседневно огорчают условия, оказывающие неблагоприятное влияние на традиционно дружественные отношения между нашими государствами. Атмосфера подозрительности и разногласий невыгодна обеим сторонам. Поэтому предлагаю немедленно прекратить все враждебные действия с тем, чтобы такое перемирие продолжалось как минимум один год, в течение какового перемирия ни одна из сторон не предпринимала бы никаких боевых маневров или военных инициатив без предварительной консультации с другой стороной, за исключением случаев нападения извне.
По прошествии одного года перемирие будет возобновлено, если одна из сторон не уведомит другую о принятии иного решения. Надеюсь, что за это время наши расхождения удастся согласовать, и что наши будущие взаимоотношения будут основаны на принципах братской любви и сотрудничества.
Прошу принять мои комплименты и наилучшие пожелания,
КАЗМИР в Хайдионе, город Лионесс».Вернувшись в Лионесс, сэр Нонус-Римский доставил следующий ответ короля Эйласа:
«Казмиру, королю Лионесса,
послание Эйласа, короля Тройсинета, Дассинета
и Южной Ульфляндии
Я принимаю предложенное Вами перемирие на следующих условиях.
В Тройсинете не испытывают никакого стремления к одержанию военной победы над Лионессом, к вторжению в Лионесс или к захвату Лионесса. Нас сдерживает не только понимание численного превосходства Ваших армий, но и принципиальное отсутствие предрасположенности к войне.
Мы не можем считать себя в безопасности, если Лионесс воспользуется передышкой перемирия с тем, чтобы наращивать флот и тем самым создавать угрозу Тройсинету в море.
Поэтому я согласен вступить в перемирие с Лионессом, если Вы откажетесь от строительства военных кораблей, которое мы вынуждены рассматривать как подготовку к вторжению в Тройсинет. Ваша безопасность обеспечивается армиями, а мы полагаемся в этом отношении на флот. Ваши армии и наш флот не угрожают друг другу; пусть такое взаимопонимание и такое положение вещей послужат основой для нашего перемирия.
ЭЙЛАС».По случаю перемирия короли Тройсинета и Лионесса согласились обменяться церемониальными визитами. Казмир первым прибыл в Миральдру.
Встретившись с Эйласом лицом к лицу, Казмир улыбнулся, но тут же нахмурился и спросил в некотором замешательстве: «Когда-то я вас уже видел. Я никогда не забываю лица».
Эйлас ответил безразличным пожатием плеч: «Не стану подвергать сомнению твердость памяти вашего величества. Разрешите вам напомнить, что в юности я посещал Хайдион».
«Да-да, само собой».
На всем протяжении визита лионесского короля, однако, Эйлас часто замечал, что взгляд Казмира останавливался на его лице — пристальный, задумчивый взгляд.
Пересекая Лир под парусами, чтобы нанести ответный визит, Эйлас и Друн стояли на носу корабля. Впереди уже виднелся Лионесс — неровная темная полоса на горизонте. «Я никогда не рассказывал тебе о твоей матери, — сказал Эйлас. — Возможно, тебе пора узнать, как все это было». Эйлас посмотрел на запад, на восток, снова на север, и протянул руку: «Где-то там, примерно в десяти или двадцати милях отсюда — не могу сказать точнее — меня столкнул в воды пролива убийца, мой двоюродный брат. Когда течение прибило меня к берегу, я был уже на волоске от смерти. Очнувшись, я подумал, что уже умер и попал в рай. Я оказался в цветущем саду лицом к лицу с прекрасной девушкой — жестокий отец заставил ее жить в полном одиночестве. Ее отцом был король Казмир, а девушку звали Сульдрун, принцесса Сульдрун. Мы полюбили друг друга всем сердцем и собирались сбежать из сада за каменной стеной. Нас предали, и по приказу Казмира меня бросили в глубокое подземелье. Казмир, по-видимому, все еще считает, что я умер в его темнице. Когда Сульдрун тебя родила, тебя унесли, чтобы Казмир тебя не нашел. Потеряв и тебя, и меня, Сульдрун покончила с собой — и за это, за это горе, причиненное существу невинному, как лунный свет! — я ненавижу Казмира. Ненависть к нему пропитала меня до мозга костей, ее не вытравят ни время, ни радость. Вот таким образом».
Друн смотрел в воду: «Как она выглядела, моя мать?»
«Ее трудно описать. Она была не от мира сего, ей даже нравилось одиночество. Для меня она была самым прекрасным существом на свете…»
Пока Эйлас ходил по залам и коридорам Хайдиона, его преследовали призраки прошлого — призраки его самого и Сульдрун, настолько живые, настолько близкие, что он слышал отголоски их шепота, шорох их шагов и одежды — взявшись за руки, они пробегали мимо, поглядывая на Эйласа с загадочными улыбками; глаза их лукаво искрились, словно они играли в опасную игру, изображая полную невинность.
Вечером третьего дня Эйлас и Друн вышли из Хайдиона через оранжерею. Они прошли по сводчатой галерее к покосившейся дощатой двери в стене и спустились по тропе, вьющейся между камней, в старый сад.
Их шаги замедляла тишина — присущая этому месту тишина снов. В руинах виллы они остановились. Друн смотрел вокруг с интересом, граничившим с благоговейным испугом. Воздух наполнял аромат цветущей валерианы — впоследствии всякий раз, когда Друн чувствовал этот запах, сердце его сжималось.
По мере того, как солнце садилось в отливающих золотом облаках, отец и сын спустились на берег и долго смотрели на волны прибоя, спокойно набегавшие на гальку. Приближались сумерки — они стали возвращаться. Проходя мимо старого цитруса, Эйлас замедлил шаг и остановился. Когда Друн ушел вперед, Эйлас прошептал: «Сульдрун! Ты здесь? Сульдрун!»
Он прислушался — ему почудилось, что он слышит ответный шепот; может быть, это всего лишь шелестел ветер в листве. «Сульдрун!» — громче позвал Эйлас.
Друн вернулся и потянул его за руку — он успел привязаться к отцу и доверял ему: «Ты говоришь с моей матерью?»
«Я позвал ее. Она не отвечает».
Друн посмотрел вокруг, обернулся к холодному морю: «Пойдем. Мне здесь не по себе».
«Мне тоже».
Эйлас и Друн ушли из сада — два существа, полные жизненных сил. Даже если что-то пыталось окликнуть их, неразличимый шепот под деревом умолк, и в старом саду на всю ночь воцарилась тишина.
Тройские корабли отчалили.
Казмир вышел на террасу перед Хайдионом и провожал глазами удаляющиеся паруса.
У него за спиной возник брат Умфред: «Сир, прошу прощения за беспокойство».
Казмир недовольно обернулся. Королева Соллас, чья предрасположенность к религии принимала все более ревностный характер, предложила построить христианский собор с целью поклонения трем божествам, именуемым «Святой Троицей». Казмир подозревал, что ее подговорил брат Умфред.
«Что тебе нужно?» — спросил король.
«Вчера вечером я заметил короля Эйласа, когда он входил в пиршественный зал».
«И что же?»
«Вам не показалось знакомым его лицо?» — на губах Умфреда дрожала многозначительная улыбка.
Казмир неподвижно смотрел на монаха: «Действительно, при первой встрече мне показалось, что я его где-то раньше видел. Что из этого?»
«Вы помните молодого человека, заставившего меня обручить его с принцессой Сульдрун?»
Рот Казмира приоткрылся. Пораженный догадкой, он широко раскрыл глаза, уставившись на брата Умфреда, потом резко повернулся к морю: «Я бросил его в темницу. Он мертв».
«Он сбежал. Он помнит».
Казмир хрюкнул: «Это невозможно. Принцу Друну уже десять лет».
«А сколько лет, по-вашему, королю Эйласу?»
«Двадцать два, может быть двадцать три года, не больше».
«И что же, он сделал ребенка, когда ему было двенадцать лет?»
Казмир принялся расхаживать из стороны в сторону, заложив руки за спину: «Все может быть. Здесь есть какая-то тайна». Остановившись, он снова посмотрел в море, где паруса тройских кораблей уже скрылись за горизонтом.
Король подал знак сенешалю, сэру Мунго: «Вы помните женщину, которую допрашивали в связи с делом принцессы Сульдрун?»
«Помню, ваше величество».
«Приведите ее сюда».
Через некоторое время сэр Мунго вернулся к королю: «Ваше величество, я попытался выполнить ваш приказ, но тщетно. Эйирме, ее супруг и вся ее семья покинули свою ферму. Соседи утверждают, что они уехали в Тройсинет, где им пожаловали поместье и дворянское звание».
Казмир ничего не ответил. Откинувшись на спинку кресла, он приподнял бокал красного вина и стал наблюдать за танцующими на стекле отражениями языков пламени, разгоревшегося в камине. Оставшись в одиночестве, он пробормотал: «Здесь есть какая-то тайна».
Эпилог
Как обстоят дела?
Королю Казмиру пришлось до поры до времени сдержать свои амбиции. Виноват в этом Эйлас — Казмир уже пытался однажды с ним покончить и испытывает к нему огромную неприязнь. Лионесский король продолжает плести интриги. Опасаясь Мургена, чародей Тамурелло рекомендовал Казмиру обратиться к волшебнику по прозвищу Странник Шан. Обсуждая свои планы, Казмир и Странник Шан время от времени упоминают имя «Джоальд», и каждый раз после этого долго молчат.
Принцесса Мэдук, длинноногая рыжая полуфея с то насмешливым, то задумчивым лицом и шокирующими придворных привычками — что будет с ней? Ходят слухи, что отважный паренек по имени Трэйвен отправился в странствие, чтобы выполнить ее поручение. Она якобы обещала выполнить любое его желание, если он добьется успеха. Трэйвена поймал огр Осмин, но юный герой вышел сухим из воды, научив чудовище играть в шахматы: правда ли это, или все это пустые россказни?
Что будет с Глинет, обожающей Родниковую Сень и Миральдру, но тоскующей по бродячей жизни в компании доктора Фиделиуса? Кто предложит ей руку, кому она отдаст свое сердце?
Будучи королем Южной Ульфляндии, Эйлас вынужден считаться со ска, объявившими войну всему миру. Когда он думает о ска, он вспоминает Татцель, обитательницу замка Санк. Ему известен тайный проход в крепость Поэлитетц — как он воспользуется своим знанием?
В чьи сети попадется палтус, проглотивший зеленую жемчужину? Кто будет с гордостью носить жемчужину в медальоне — и кого она побудит к самым невообразимым излишествам?
На многие вопросы нет ответа. Друн никогда не забудет зло, причиненное ему эльфом Фалаэлем на Придурковатой поляне, хотя король Тробиус справедливо наказал крылатого мерзавца. Движимый извращенной злонамеренностью, Фалаэль провоцирует троллей из Комин-Бега, и те вступают на тропу войны под предводительством безжалостного беса по имени Дарделлой.
Что станет с Шимродом? К чему приведет его странное влечение к прекрасной ведьме Меланкте?
Между прочим, кто такой Рыцарь Пустого Шлема, и как он будет себя вести в Решетчатом замке?
В Свер-Смоде Мурген трудится, пытаясь разобраться в тайнах судьбы, но каждая догадка приводит к новой загадке. Тем временем его противник остается в тени, молчаливо улыбаясь. Противник силен — в конечном счете Мурген устанет с ним бороться, и ему придется — с огромным сожалением — признать свое поражение.
Зеленая жемчужина (роман)
Король Тройсинета Эйлас защищает мирное население Старейших островов от разбойников ска, некогда поработивших его, и от короля-злоумышленника Казмира. Мобилизуя необузданных баронов в пограничных краях, Эйлас отвлекается от королевских обязанностей, чтобы пленить обворожительную дочь герцога-ска, уязвившую его пренебрежением, когда он томился в рабстве. Оказавшись наедине с ней, вдали от своих армий, вместо того, чтобы заслужить уважение красавицы, он вынужден пересечь в обществе непокорной пленницы дикую территорию, по которой рыщут наемники Казмира.
Тем временем, в мире чародеев происходят судьбоносные события. Средоточием ненависти ведьмы Десмёи к мужскому полу стала зеленая жемчужина, вызывающая убийственную алчность у каждого ее обладателя; волшебник, нанятый Казмиром, похищает воспитанницу Эйласа Глинет, чтобы спровоцировать Эйласа и его друзей на безнадежное спасательное предприятие на причудливой и смертельно опасной планете в другом измерении.
Глава 1
Висбьюме, ученик недавно почившего чародея Ипполито, надеялся исполнять прежние обязанности под руководством Тамурелло, но получил отказ. Тогда Висбьюме, присвоивший движимое имущество Ипполито, предложил в продажу ящик, содержавший часть этого наследства. Тамурелло бегло просмотрел содержимое ящика, заметил несколько интересовавших его вещей и уплатил столько, сколько запросил Висбьюме.
На дне ящика лежали обрывки древней рукописи. Когда слухи о покупке Тамурелло случайно достигли ушей ведьмы Десмёи, той пришло в голову, что эти фрагменты могли заполнить прорехи в манускрипте, текст которого она давно пыталась восстановить. Десмёи незамедлительно отправилась в усадьбу Фароли в Тантревальском лесу, где обосновался Тамурелло, и попросила разрешения просмотреть остатки рукописи.
Тамурелло великодушно разложил перед ней драгоценный хлам: «Это недостающие куски?»
Десмёи наклонилась к потемневшим обрывкам пергамента: «Они самые!»
«В таком случае они твои! — объявил Тамурелло. — Прими мои поздравления и возьми их с собой».
«Так и сделаю — с благодарностью!» — отозвалась Десмёи. Складывая фрагменты в портфель, ведьма краем глаза изучала стоявшего рядом чародея.
«Странно, что мы никогда раньше не встречались», — заметила она.
Улыбнувшись, Тамурелло согласился: «Мир велик и разнообразен — на каждом шагу нас подстерегают новые впечатления и знакомства, главным образом приятные». Чародей галантно поклонился, не оставляя сомнений в том, что имеет в виду свою гостью.
«Хорошо сказано, Тамурелло! — отозвалась Десмёи. — Признаюсь, не ожидала от тебя такого великодушия и такой любезности».
«В свое время все находит полезное применение. Не желаешь ли немного выпить и закусить? Вот мягчайшее вино, его делают из сока, выжатого в Альхадре».
Поначалу они обсуждали интриговавшие их концепции и условия бытия. Десмёи, находившая, что исходящая от Тамурелло жизненная сила стимулирует ее способности, решила сделать чародея своим любовником.
Тамурелло, всегда готовый попробовать что-нибудь новое, не возражал. Его энергия не уступала страстной увлеченности Десмёи, и на протяжении нескольких месяцев их отношения можно было назвать близкими и безоблачными. Тем не менее, со временем Тамурелло все острее ощущал, что ведьме не хватало — причем возмутительно не хватало — беспечности и грации. Его привязанность стала все чаще сменяться холодностью, что вызывало у Десмёи мучительную тревогу. Поначалу она предпочитала истолковывать такие приступы безразличия как уловку пресыщенного любовными утехами баловня, призванную заново разжечь угасающее пламя страсти. Ведьма тоже принялась изобретать всевозможные хитрости, чтобы привлечь его внимание.
Но Тамурелло становился нечувствительным к ее докучливым ухаживаниям. Десмёи проводила в его обществе долгие часы, анализируя различные стадии их взаимоотношений, в то время как Тамурелло пил вино и угрюмо смотрел в окно, разглядывая кроны деревьев.
Десмёи поняла, что вздохи и сентиментальные рассуждения больше не действовали на чародея. Лесть равным образом оставляла его равнодушным, а упреки только наводили на него скуку. Раздраженная и уязвленная, Десмёи вскользь упомянула о бывшем любовнике, причинявшем ей неприятности, и намекнула на злоключения, с тех пор неизменно преследовавшие ее незадачливого кавалера. Наконец ей удалось снова привлечь внимание Тамурелло! Она тут же сменила тему разговора, вспомнив о вещах забавных и безобидных.
Тамурелло решил проявить предусмотрительность, и некоторое время ведьме не на что было пожаловаться.
Проведя утомительный месяц, Тамурелло понял, что больше не может изображать пылкость с остекленевшими от скуки глазами. Он снова стал избегать общества Десмёи, но теперь она лучше понимала, какими побуждениями он руководствуется, и быстро сломила сопротивление.
Отчаявшись, Тамурелло уединился в лаборатории и произнес малоизвестное заклинание, напустившее на Десмёи порчу опустошенности и томления, действовавшую подспудно и настолько ненавязчиво, что ведьма не заметила, когда и как начало изменяться ее мироощущение. Мало-помалу ведьма теряла интерес к жизни, к ее убогой суете, тщетным устремлениям и бессмысленным удовольствиям — причем была настолько убеждена в самопроизвольности и обоснованности ее отчуждения, что ей не приходила в голову даже возможность внешнего влияния. С точки зрения Тамурелло, его подход к решению проблемы увенчался успехом.
Некоторое время Десмёи бродила в мрачной задумчивости по просторным, наполненным морским ветром залам своего прибрежного дворца на окраине Исса, и в конце концов решилась покинуть этот мир и тем самым прервать неизбывную тоску существования. Она приготовилась к смерти и вышла на террасу, чтобы в последний раз полюбоваться на закат.
В полночь полупрозрачная сфера, наполненная скорбным прощальным посланием, поднялась над ее дворцом, перелетела горы и опустилась в Фароли. Но рассвет не принес ответного сообщения.
Десмёи долго размышляла о возможных причинах молчания Тамурелло, и наконец стала подозревать наличие связи между его отчуждением и ее безнадежным состоянием.
Да, она приняла безвозвратное решение покончить с собой. Но приближение конца обострило ее чувства, и Десмёи сумела разработать изумительную последовательность заклинаний и рецептур, доселе неслыханную среди чародеев.
Трудно сказать, какими именно побуждениями она руководствовалась в эти последние минуты жизни, так как мысли ее были поглощены расплывчатыми, сверхъестественными видениями. Несомненно, она стремилась отомстить погубившему ее предателю — но, судя по всему, помимо ненависти и озлобления ею двигали творческие прозрения. Так или иначе, ей удалось создать пару шедевров. Возможно, она надеялась, что ее порождения получат признание как отображения ее идеализированной внутренней сущности, и что красота этих творений, а также их символическое значение, окажут воздействие на Тамурелло.
С учетом дальнейших событий[28] приходится сделать вывод, что Десмёи добилась лишь сомнительного успеха в своем начинании, и что в конечном счете восторжествовал — если в данном случае применимо такое выражение — не кто иной, как Тамурелло.
Стремясь к достижению своих целей, Десмёи пользовалась самыми различными материалами, в том числе морской солью, горстью земли с вершины горы Хамбасте в Эфиопии, различными выделениями и пастообразными смесями, а также элементами, составлявшими ее самоё. Так она породила двух чудесных существ, два образца телесной красоты и умственных способностей. Порождение женского пола звали Меланкте, мужского пола — Фод Карфилиот.
И все же, этим дело не кончилось. Пока два новоиспеченных существа стояли в лаборатории, обнаженные и еще почти лишенные сознания, осадок, остававшийся в магической колбе Десмёи, выпарился, выделив вонючий зеленый дым. Почувствовав отвратительный вкус во рту, Меланкте отшатнулась и выплюнула яд. Карфилиоту, однако, зеленый смрад доставил удовольствие, и он жадно вдохнул его.
Через несколько лет замок Тинцин-Фюраль пал, осажденный армиями Тройсинета. Карфилиота схватили и вздернули на особой высокой виселице, чтобы значение происшедшего не ускользнуло от внимания как Тамурелло в усадьбе Фароли на востоке, так и короля Казмира в Лионессе на западе.
В свое время тело Карфилиота спустили с виселицы и бросили на погребальный костер, где оно обугливалось под музыку волынок и флейт. Посреди торжества из пламени вырвался клуб зловонного зеленого дыма; ветер подхватил его и унес вниз по долине в морские просторы. Там он, однако, не рассеялся, а сгустился, извиваясь ползком над барашками волн, впитывая соленые брызги и становясь все плотнее, пока не превратился в зеленую жемчужину. Жемчужина утонула и улеглась на морское дно, где через некоторое время ее нашел и проглотил большой палтус.
2
Южная Ульфляндия омывалась морем от Исса на юге до Суараха на севере — череда галечных пляжей и скалистых мысов тянулась под мрачноватыми и по большей части безлюдными холмами. Тремя лучшими гаванями здесь считались Исс, Суарах и находившийся примерно посередине между ними Оэльдес. Других мест, удобных для стоянки кораблей, на побережье было мало, если не считать небольших бухточек, защищенных крутыми, загнутыми наподобие крюков мысами.
В двадцати милях к югу от Оэльдеса в океан выступала скальная гряда, при содействии каменного волнолома создававшая убежище для нескольких дюжин рыбацких лодок. Вдоль берега небольшой гавани ютились строения деревни Минольт — россыпь узких каменных домов и пара таверн на рыночной площади.
В одном из таких жилищ прозябал рыбак Сарлес — черноволосый приземистый человек, широкий в бедрах, с выпуклым брюшком. Круглое лицо его, бледное и рассеянное, всегда озадаченно хмурилось, словно в его представлении обстоятельства жизни противоречили логике.
Цвет молодости Сарлеса давно увял, но годы более или менее прилежного труда не позволили ему добиться благополучия. Сарлес обвинял судьбу, считая, что ему вечно не везло — хотя, по мнению его супруги Либы, склонность Сарлеса к косной праздности играла не меньшую роль.
Сарлес выволакивал свою лодку, «Преваль», на гальку перед самым входом в дом, что было удобно. Старое суденышко, унаследованное им от отца, порядком износилось, в нем каждый шов протекал и каждый стык ходил ходуном. Сарлес прекрасно понимал недостатки «Преваля» и выходил в море под парусом только в отличную погоду.
Либа, подобно мужу, отличалась полнотой. Будучи старше Сарлеса, она проявляла, однако, гораздо больше энергии и нередко спрашивала его: «Почему ты сегодня не рыбачишь, как все?»
На что Сарлес отвечал что-нибудь в таком роде: «Ближе к вечеру ветер покрепчает; юферсы вант на бакборте не выдержат».
«Так почему ж ты не обновишь юферсы? Делать-то тебе больше нечего!»
«А, что ты понимаешь в оснастке! Все всегда рвется в самом слабом месте. Если я починю юферсы, расползутся ванты — налетит шквал и, глядишь, днище пробьет степсом».
«В таком случае замени ванты, а потом почини пояса обшивки».
«Легче сказать, чем сделать! Я только потеряю время и опять пущу деньги на ветер».
«В таверне ты тоже теряешь время — и деньги пускаешь на ветер пригоршнями!»
«Хватит, помолчи! Где еще я могу отдохнуть?»
«Отдыха ему не хватает, видите ли! Все вышли в море, а ты сидишь на солнышке, мух считаешь! Твой двоюродный брат, Джунт, отчалил перед рассветом — и вернется с сетями, полными макрели. Почему бы тебе не делать то же самое?»
«У Джунта не болит спина, — ворчал Сарлес. — Кроме того, у него «Лирлу», добротная новая лодка».
«Рыбу ловит рыбак, а не лодка. У Джунта улов в шесть раз больше твоего».
«Только потому, что ему помогает сын, Тамас».
«Значит, каждый из них ловит в три раза больше твоего».
«Либа, когда ты научишься держать язык за зубами? — восклицал разгневанный Сарлес. — Я бы сию минуту ушел в таверну, если б у меня осталась хоть одна монета!»
«Денег у тебя нет, а времени по горло — иди, чини «Преваль»!»
Воздев руки к небу, Сарлес спускался наконец на пляж и оценивал недостатки своего судна. Так как ему действительно было нечего делать, он вырезал новый юферс для вант. Снасти были ему не по карману, в связи с чем он затягивал внахлест несколько узлов, уродливых на вид, но предохранявших ванты от разрыва.
Так продолжалось его существование. Сарлес кое-как поддерживал «Преваль» в состоянии, позволявшем не пойти ко дну, но отваживался выходить в море, маневрируя среди рифов и скал, только в оптимальных условиях, каковые возникали не часто.
Однажды даже Сарлес обеспокоился. Когда к берегу подул легкий бриз, он вышел из гавани на веслах, поднял шпринтовый парус, установил бакштаг, поправил шкотовые узлы и, бодро разрезая носом поперечные валы, направился к рифам, где всегда было больше всего рыбы… «Странно! — подумал Сарлес. — Почему бакштаг провисает, если я его только что подтянул?» Изучив причину этого явления, он обнаружил обескураживающий факт: ахтерштевень, служивший опорой штагу, настолько прохудился под воздействием времени и древоточцев, что собирался вот-вот обломиться, не выдержав натяжения — и тем самым причинить настоящую катастрофу.
Широко раскрыв глаза, Сарлес сжал зубы в бессильном раздражении. Теперь починку уже нельзя было откладывать — предстояли долгие часы утомительного труда, причем жена не позволила бы ему ни бездельничать, ни опрокинуть кружку-другую в таверне, пока ремонт не будет закончен. Для того, чтобы заплатить за новые снасти, ему, может быть, пришлось бы даже выпросить место на борту «Лирлу» — что, опять же, было чрезвычайно утомительно, учитывая привычку Джунта вставать спозаранку.
Сарлесу не оставалось ничего лучшего, как переместить бакштаг к одной из кормовых крепительных планок — в такую спокойную погоду, как сегодня, этого должно было быть достаточно.
Сарлес рыбачил пару часов, но за все это время поймал только одного большого палтуса. Пока он чистил рыбу, ее желудок порвался, и на палубу выкатилась великолепная зеленая жемчужина — Сарлес никогда не видел ничего подобного! Поражаясь своей удаче, он снова закинул сети, но бриз становился свежее, и Сарлес, озабоченный состоянием импровизированного бакштага, намотал якорную цепь на кабестан, поднял парус и взял курс на гавань Минольта. Возвращаясь к берегу, он любовался прекрасной зеленой жемчужиной — одно прикосновение к ней вызывало приятную дрожь.
Лодка ткнулась носом в гальку; Сарлес вытащил ее на пляж и пошел домой, но тут же наткнулся на кузена Джунта.
«Надо же! — воскликнул Джунт. — Еще не полдень, а ты уже вернулся? Что ты поймал? Одну камбалу? Сарлес, если ты не возьмешь себя в руки, ты помрешь в нищете! «Преваль» давно нуждается в капитальном ремонте. Почини лодку и работай, не покладая рук, чтобы скопить что-нибудь на старость».
Уязвленный критикой, Сарлес отозвался: «А ты что тут делаешь? Почему твой хваленый «Лирлу» еще не в море? Испугался ветерка?»
«Еще чего! Я бы уже давно рыбачил — только «Лирлу» надо бы подчеканить и просмолить заново».
Как правило, Сарлес не злобствовал, не бранился и не позволял себе возмутительные выходки — его худшими пороками были праздность и угрюмое упрямство перед лицом попреков супруги. Теперь, однако, возбужденный приступом злонамеренной изобретательности, он сказал: «Что ж, если тебе так не терпится рыбачить, вот «Преваль» — поднимай парус, торопись к рифам и закидывай сети, сколько твоей душе угодно!»
Джунт презрительно хмыкнул: «Я привык плавать на добротной лодке, а это что? Развалюха! И все же, поймаю-ка я тебя на слове. Такой уж я человек — не могу заснуть, пока не привезу хороший улов».
«Удачи!» — сухо напутствовал его Сарлес и направился по пристани к рынку. Он не преминул заметить, что направление ветра изменилось — теперь он дул с севера.
На рынке Сарлес удачно продал большого палтуса, после чего задумался. Вынув жемчужину из кармана, он рассмотрел ее внимательнее: красивая штуковина, хотя ее необычный зеленый блеск вызывал — в этом невозможно было не признаться — какую-то тревогу и неприязнь.
Лицо Сарлеса покосилось странной, бессмысленной ухмылкой — он спрятал жемчужину в карман. Широкими шагами он направился в таверну, где опрокинул в глотку добрых полпинты вина. За первой кружкой последовала вторая, и как только Сарлес к ней приложился, к нему прилип один из завсегдатаев, некий Джульям: «Как дела? Сегодня не рыбачишь?»
«Сегодня не получится — спина побаливает. Кроме того, Джунт хотел занять у меня «Преваль», так я ему и говорю: «Давай, закидывай сети всю ночь, если тебе так приспичило!» Он и отправился в море на старом добром «Превале»».
«Щедро с твоей стороны!»
«А почему не пособить? В конце концов, он мой двоюродный брат — нет ничего крепче кровных уз».
«И то правда».
Сарлес покончил с вином, вышел из таверны и прогулялся до конца волнолома. Вглядываясь в горизонт, он нигде не видел залатанный желтоватый парус «Преваля» — ни на севере, ни на западе, ни на юге.
Отвернувшись, он стал возвращаться. На галечном пляже другие рыбаки уже вытаскивали свои лодки. Сарлес спустился к ним и навел справки по поводу Джунта: «Хотел ему помочь от всей души и позволил взять «Преваль», хотя предупредил, что ветер крепчает. Хорошо, если бы это был западный ветер, а то поддувает-то с севера!»
«Час тому назад Джунт стоял на якоре у Срывного рифа, — отозвался старик, чинивший сеть. — Его хлебом не корми, дай порыбачить!»
Сарлес озабоченно смотрел в море: «Так-то это так, но что-то я его не вижу. Ветер меняется; если он скоро не вернется, с ним может случиться беда».
«Не беспокойся! Джунт — старый морской волк. На таком крепком судне, как «Лирлу», ему сам черт не страшен», — заметил рыбак, тащивший лодку на берег.
Старик, чинивший сеть, громко хохотнул: «А вот и нет! Джунт сегодня вышел на «Превале»».
«А-а! Это совсем другое дело. Сарлес, тебе следовало бы заняться починкой».
«Да-да, — пробормотал Сарлес. — Всему свое время. Я не могу ходить по воде и одновременно доставать из носа золотые монеты».
С заходом солнца Джунт еще не вернулся в Минольт. В конце концов Сарлес сообщил о происходящем супруге: «Сегодня у меня ломило в спине, я не мог рыбачить слишком долго. В приступе щедрости разрешил ему взять мою лодку. Он еще не вернулся. Боюсь, его отнесло на юг вдоль берега — того и гляди, разобьет он мой «Преваль» о скалы! Что ж, надо полагать, я заслужил урок своим мягкосердечием».
Либа изумленно уставилась на него: «Ты о себе вздыхаешь? А о Джунте, о его семье ты не подумал?»
«Его судьба меня беспокоит так же, как судьба моей лодки. Это само собой. Но я тебе еще не рассказал о нашей невероятной удаче».
«Неужели? У тебя прошла спина, и ты наконец сможешь работать? Или ты потерял вкус к выпивке?»
«Либа, придержи язык — или получишь такую оплеуху, что звезды из глаз посыплются! Надоели твои глупые шутки».
«Так что же, какая такая удача тебе привалила?»
Сарлес показал ей жемчужину: «Что ты об этом думаешь?»
Либа пригляделась к драгоценности: «Гм. Любопытно. Никогда не слыхала о зеленых жемчужинах. Ты уверен, что она не поддельная?»
«Почему бы она была поддельная? За кого ты меня принимаешь? Эта штуковина стоит кучу денег!»
Либа отвернулась: «У меня от нее мурашки по коже».
«Вот, так всегда. Никакого толку от тебя нет! Где мой ужин? Что? Опять каша? Почему ты не могла приготовить наваристый суп, как делают в приличных семьях?»
«Я что, чудеса должна творить? В кладовке-то пусто! Если б ты ловил побольше рыбы и поменьше насасывался в трактире, у нас было бы что подать на стол».
«А! Ерунда. Теперь все будет по-другому».
Ночью Сарлеса тревожили странные, неприятные сны. Лица появлялись, словно выглядывая из тумана, и бросали на него оценивающие взгляды, после чего серьезно беседовали о чем-то в стороне. Сарлес мучительно пытался понять, о чем они говорят, но так ничего и не понял. Иные лица казались знакомыми, хотя Сарлес не мог припомнить, где он их видел и как их звали.
Наутро Джунт все еще не вернулся на «Превале». По непреложному закону рыбаков, теперь хозяином лодки «Лирлу» до возвращения Джунта становился Сарлес. Он сразу воспользовался своей привилегией и приготовился выйти в море. Сын Джунта, Тамас, тоже хотел взойти на борт, но Сарлес прогнал его: «Я предпочитаю рыбачить в одиночку».
Тамас горячо возразил: «Это несправедливо! Я должен защищать интересы семьи!»
Сарлес поднял указательный палец: «Не спеши! Ты забываешь, что у меня тоже есть интересы. «Лирлу» — моя лодка, пока твой отец не вернет мне «Преваль» в целости и сохранности. Если хочешь рыбачить, обращайся к кому-нибудь другому».
Подняв паруса, Сарлес направил «Лирлу» к рыбным местам, радуясь надежности нового судна и легкости управления снастями. Сегодня ему повезло — рыба буквально просилась к нему в сети, корзины в трюме наполнились до краев, и Сарлес возвратился в Минольт, поздравляя себя с небывалым уловом: сегодня на ужин у него будет наваристый суп или даже жареная птица!
Прошли два месяца. Сарлес постоянно возвращался в гавань с трюмом, полным рыбы, тогда как Тамаса постигала одна неудача за другой. Однажды вечером Тамас пришел к Сарлесу, чтобы попробовать как-то поправить свое бедственное положение; никто в Минольте не считал возникшую ситуацию совершенно справедливой, хотя все соглашались с тем, что Сарлес действовал в строгом соответствии со своими правами.
Либа сидела одна у камина, с пряжей в руках. Тамас остановился посреди комнаты: «А где Сарлес?»
«В таверне, надо полагать, насасывается вином», — спокойным, резковато-холодным тоном ответила Либа. Взглянув на Тамаса через плечо, она отвернулась к прялке: «Если ты пришел о чем-нибудь просить, ты ничего не получишь. Сарлес надулся, как помещик, и смотрит на всех свысока».
«И все же нам нужно договориться! — заявил Тамас. — Он потерял трухлявый дуршлаг и приобрел «Лирлу» — за мой счет, за счет моей матери и моих сестер. Мы всё потеряли, ни в чем не провинившись. Мы просим только о том, чтобы Сарлес поступил по справедливости и поделился».
Либа неприязненно пожала плечами: «Со мной говорить бесполезно. Я ничего с ним не могу поделать. С тех пор, как он принес домой зеленую жемчужину, он стал другим человеком». Она подняла глаза к каменной полке над камином, где на блюдечке лежала жемчужина.
Тамас подошел посмотреть на драгоценность. Он взял жемчужину, повертел ее в пальцах и присвистнул: «Дорогая штуковина! Ее можно обменять на новую лодку! Я снова мог бы рыбачить и горя не знал бы!»
Либа взглянула на него с удивлением. Тамаса все считали олицетворением порядочности — но теперь он не походил на себя. Возникало впечатление, что зеленая жемчужина портила каждого, кто к ней прикасался, внушая алчность и себялюбие. Либа вернулась к пряже: «Ничего мне не говори — я не могу помешать тому, о чем ничего не знаю. Ненавижу эту зеленую гадость — она следит за мной, как дурной глаз!»
Тамас хихикнул сумасшедшим голоском — настолько странным, что Либа невольно покосилась на него.
«Так тому и быть! — заявил Тамас. — Пора возместить нанесенный ущерб! Если Сарлес будет недоволен, пусть приходит ко мне». Сжимая жемчужину в руке, он выбежал из дома. Либа вздохнула и продолжала прясть — у нее в груди зародился комок тяжелого предчувствия.
Целый час тишину в доме нарушали только вздохи ветра в дымовой трубе и потрескивание дров в камине. Наконец послышались неуверенные шаркающие звуки: шаги Сарлеса, возвращавшегося после попойки. Широко распахнув дверь, он остановился, пошатываясь, в проеме — лицо пьяного рыбака, круглое, как тарелка, белело под неряшливо подстриженными черными волосами. Глаза Сарлеса, бегавшие по сторонам, остановились на каминной полке; он подошел ближе и увидел, что блюдечко опустело. Из груди его вырвался мучительный возглас: «Где жемчужина, моя блестящая зеленая жемчужина?»
«К тебе приходил Тамас, — тихо и ровно сказала Либа. — Но тебя не было, и он взял жемчужину».
Сарлес взревел: «Почему ты его не остановила?»
«Это не мое дело. Разбирайся с Тамасом сам».
Сарлес застонал от ярости: «Ты могла бы его не пустить! Ты отдала ему жемчужину!» Сжав кулаки, он бросился на жену; та вскочила и ткнула веретеном ему в левый глаз.
Сарлес прижал ладонь к кровоточащей глазнице. Либа отшатнулась, ужаснувшись тому, что сделала.
Глядя на нее правым глазом, Сарлес стал медленно приближаться. Либа ощупью нашла за спиной древко метлы из вязаной вицы и подняла ее на изготовку. Сарлес надвигался шаг за шагом. Не отрывая от Либы один глаз, он наклонился и подобрал топор с короткой рукоятью. Либа взвизгнула, бросила метлу Сарлесу в лицо и кинулась к двери. Сарлес схватил ее за волосы, оттащил назад и дал волю топору.
Вопли привлекли внимание соседей. Сарлеса схватили и отвели на площадь. Деревенских старейшин подняли с постелей; жмурясь и протирая глаза, они вышли вершить правосудие при свете масляных фонарей.
Преступление было налицо, убийца известен, задерживать разбирательство было незачем. Приговор вынесли, Сарлеса провели в конюшню и повесили на стреле для укладки сена — односельчане с пристальным интересом наблюдали за тем, как их сосед дрыгает ногами, качаясь в желтом свете фонарей.
3
Оэльдес, в двадцати милях к северу от Минольта, издавна выбрали местом своего пребывания короли Южной Ульфляндии, хотя этому городу недоставало исторического значения и благополучного изящества Исса, а с такими столицами, как Аваллон и Лионесс, он не мог сравниться размерами и роскошью. Тамасу, однако, Оэльдес, с его большой рыночной площадью и хлопотливой гаванью, казался олицетворением городской жизни.
Он отвел лошадь в конюшню и позавтракал ухой в портовой таверне, непрерывно раздумывая о том, как можно было бы извлечь максимальную выгоду из продажи чудесной жемчужины.
Тамас осторожно поинтересовался у трактирщика: «Позвольте спросить — если бы кто-нибудь хотел продать ценную жемчужину, где он мог бы запросить за нее самую высокую цену?»
«Жемчуг, а? В Оэльдесе жемчуг не пользуется особенным спросом. Мы тратим последние гроши на хлеб и треску. Большинство местных жителей жемчуг в глаза не видели и думают, что он похож на перловку в ухе. Все равно, покажи, что у тебя есть».
Тамас с опаской показал зеленую жемчужину на ладони и сразу сжал ее в кулаке.
«Чудеса, да и только! — заявил владелец таверны. — Или это побрякушка из зеленого стекла?»
«Это жемчужина», — сухо ответил Тамас.
«Вероятно. Я видел розовый жемчуг из Хадрамаута и даже белый индийский жемчуг — им капитаны судов любят украшать мочки ушей. Дай-ка еще раз взглянуть на твою драгоценность… А! Как заразительно она сверкает! Смотри — там, за углом, лавка ювелира-сефарда. Может быть, он назовет тебе цену».
Явившись в лавку ювелира, Тамас положил жемчужину на прилавок: «Сколько золота и серебра вы за нее заплатите?»
Ювелир наклонился, едва не прикоснувшись к жемчужине длинным носом, и осторожно повернул ее бронзовой булавкой. Подняв глаза, он спросил: «А сколько ты за нее хочешь?»
Тамас, парень обычно покладистый, внезапно разозлился — ему не понравился вкрадчивый тон ювелира. Он грубо ответил: «Хочу получить сполна и не позволю себя обжуливать!»
Ювелир пожал узкими плечами: «Вещь стоит столько, сколько за нее согласен платить покупатель. Среди моих покупателей нет коллекционеров редкостей. Могу предложить золотой, не больше».
Тамас схватил жемчужину с прилавка и раздраженно удалился. Та же сцена повторялась весь день. Тамас предлагал жемчужину каждому, кто, по его мнению, мог бы хорошо за нее заплатить, но безуспешно.
Ближе к вечеру, уставший, голодный и распираемый не находящим выхода гневом, Тамас вернулся в таверну гостиницы «Красный лангуст», съел кусок пирога со свининой и выпил кружку пива. За соседним столом четверо постояльцев играли в кости. Тамас подошел посмотреть. Когда один из игроков ушел, остальные пригласили Тама-са занять его место: «Сразу видно, что ты из порядочной семьи — присаживайся, у тебя есть шанс разбогатеть за наш счет!»
Тамас колебался, так как не разбирался ни в игре в кости, ни в азартных играх как таковых. Засунув руку в карман, он нащупал зеленую жемчужину, и его охватило внезапное ощущение безрассудной самонадеянности.
«Ладно! — воскликнул Тамас. — Почему нет?» Он занял пустовавшее место: «Объясните правила игры — у меня нет опыта в таких развлечениях».
Игроки весело рассмеялись. «Тем лучше для тебя! — сказал один. — Новичкам везет!»
Другой пояснил: «Главное — не забывай забирать выигрыш, если у тебя выпадет больше, чем у других. А во-вторых, что еще важнее с нашей точки зрения, не забывай платить, если проиграешь. Все ясно?»
«Яснее быть не может!» — отозвался Тамас.
«А тогда — исключительно из вежливости, принятой в обществе порядочных людей — покажи нам, какого цвета твое золото».
Тамас вынул из кармана зеленую жемчужину: «Вот драгоценность стоимостью в двадцать золотых — она послужит достаточным обеспечением! Мелкой монеты у меня почти не осталось».
Игроки смотрели на жемчужину в замешательстве. Один заметил: «Возможно, она стоит столько, сколько ты говоришь. Но как ты собираешься рассчитываться?»
«Очень просто. Если выиграю, мне не придется платить. А если не повезет, буду проигрывать, пока мой долг не составит двадцать золотых, после чего отдам жемчужину и уйду отсюда нищим».
«Предположим, — покачал головой другой игрок. — И все же, двадцать золотых — немалые деньги. Допустим, я выиграю золотой и захочу выйти из игры. Что тогда?»
«Разве не понятно? — Тамас снова начинал злиться. — Тогда вы отдадите мне девятнадцать золотых, возьмете жемчужину, и мы будем в расчете».
«Но у меня нет девятнадцати золотых!»
Третий игрок громко вмешался: «Пустяки, давайте играть! Как-нибудь рассчитаемся!»
«Не спеши! — возразил осторожный игрок и повернулся к Тамасу. — В нашей игре жемчужина бесполезна. У тебя нет никаких денег?»
К столу подошел рыжий бородатый субъект в блестящей лакированной шляпе и матросских штанах в полоску. Подобрав зеленую жемчужину, он внимательно ее рассмотрел: «Редкая драгоценность, с поразительным блеском, небывалого оттенка! Где ты нашел такое чудо?»
Тамас не собирался рассказывать все, что знал, каждому встречному и поперечному: «Я рыбак из Минольта; на берегу попадаются самые удивительные вещи, особенно после шторма».
«Видимо, это действительно ценная штуковина, — согласился осторожный игрок. — Тем не менее, в нашей игре рассчитываются только монетой».
«Хватит болтать! — двое других потеряли терпение. — Делайте ставки и бросайте кости!»
Тамас неохотно выложил на стол десять медяков, сохраненных, чтобы заплатить за ужин и ночлег.
Игра началась, и Тамасу везло. Перед ним на столе росли столбики монет — сначала медных, потом серебряных. Он принялся делать все большие ставки, уверенный, что зеленая жемчужина, лежавшая в куче выигранных денег, приносила удачу.
Один из игроков с отвращением встал: «Никогда не видел, чтобы человек выигрывал столько раз подряд! Что я могу сделать с Тамасом, если ему покровительствует Фортуна?»
Рыжебородый моряк по имени Флэйри решил попытать счастья: «Скорее всего, я продуюсь в пух и прах. Но мне хотелось бы проверить, насколько упряма удача новичка-рыбачка из Минольта».
Игра продолжалась. Флэйри, опытный шулер, заменил пару костей своими, краплеными, и, дождавшись удобного момента, выложил десять золотых: «А с такой ставкой ты справишься, рыбак?»
«Жемчужина стóит больше! — азартно отозвался Тамас. — Давай, начинай!»
Флэйри бросил крапленые кости, но — к полному своему замешательству — проиграл. Флэйри снова поставил; Тамас снова выиграл.
Растерянность моряка забавляла Тамаса: «На сегодня с меня довольно. Я долго играл и много выиграл — теперь мне хватит на новую лодку. Благодарю всех присутствующих за столь прибыльное времяпровождение!»
Дергая себя за рыжую бороду, Флэйри искоса наблюдал за тем, как Тамас подсчитывает деньги. Притворившись, что его озарила какая-то мысль, Флэйри внезапно нагнулся над столом и принялся изучать игральные кости: «Я так и думал! Такого везения просто не бывает — это крапленые кости! Он нас надул, ограбил!»
Наступила внезапная тишина. За ней последовал взрыв ярости. Тамаса схватили, вытащили на задний двор таверны и избили до полусмерти. Тем временем Флэйри заменил крапленые кости обычными и присвоил золотые монеты, а с ними в придачу и зеленую жемчужину.
Чрезвычайно довольный вечерним заработком, моряк покинул таверну и отправился по своим делам.
4
Скайр — глубокий залив, защищенный от морских ветров — отделял Северную Ульфляндию от древнего герцогства Фер-Акила, а ныне Годелии, государства кельтов.[29] На западном и восточном берегах Скайра друг другу противостояли два несовместимых по характеру города — Ксунж на конце скалистого мыса и Дун-Кругр, главный порт Годелии.
В Ксунже, за неприступными оборонными укреплениями, старый король Северной Ульфляндии Гаке содержал какое-то подобие двора. Ска, фактически контролировавшие королевство Такса, терпели его призрачные претензии только потому, что с точки зрения ска Ксунж не стоил того количества крови, какое им пришлось бы пролить, чтобы захватить его. Ска рассчитывали присвоить Ксунж после смерти старого Такса, применяя самые целесообразные в практическом отношении средства, в том числе интриги и взятки.
С корабля, заплывшего в Скайр, Ксунж выглядел как сложный орнамент из серого камня и черных теней с прослойками плесневеющих бурых черепичных крыш. Представлявший ему полную противоположность Дун-Кругр поднимался в холмы от причалов беспорядочными скоплениями складов, конюшен, амбаров, плотницких мастерских, таверн и постоялых дворов, хижин с соломенными крышами, а кое-где и двухэтажных каменных усадеб. В самом центре Дун-Кругра находилась шумная, временами даже оглушительная площадь, где часто устраивали импровизированные лошадиные скачки. Кельты обожали всевозможные соревнования.
Дун-Кругр оживлялся беспрестанным причаливанием и отчаливанием судов, прибывавших из Ирландии и Британии. Христианский монастырь, Братство святого Бака, мог похвалиться дюжиной знаменитых реликвий и привлекал сотни паломников. Корабли из дальних стран бросали якоря у пристани, и торговцы на набережной расхваливали импортные товары: шелка и хлопчатобумажные ткани из Персии, изделия из нефрита, киновари и малахита, привезенные невесть откуда, ароматный воск и пальмовое мыло из Египта, византийское стекло и фаянс из Римини. Все это меняли на кельтские золото, серебро и олово.
Качество постоялых дворов и гостиниц Дун-Кругра можно было назвать удовлетворительным, а в некоторых случаях даже превосходящим ожидания — это несколько неожиданное обстоятельство объяснялось наличием странствующих священников и монахов, отличавшихся требовательными вкусами и всегда готовых расплатиться звонкой монетой. Самой высокой репутацией в Дун-Кругре пользовалась гостиница «Голубой вол», предлагавшая богачам отдельные номера, а людям попроще — соломенные подстилки на мансарде. В таверне гостиницы почти круглосуточно жарили на шампурах птицу и пекли свежий хлеб. Многие путешественники заявляли, что жирная жареная курица, фаршированная луком и петрушкой, хлеб с маслом и пинта-другая эля «Голубой вол» позволяли здесь поужинать не хуже, чем в любом другом городе Старейших островов. В хорошую погоду блюда подавали на столы, расставленные перед входом, где постояльцы могли закусывать и выпивать, наблюдая за происходящим на площади — а в этом буйном городе почти всегда что-нибудь происходило.
За два часа до полудня, погожим утром, упитанный человек в бурой рясе присел за стол, выставленный перед гостиницей «Голубой вол». На лице его, самоуверенном и лукавом, с зоркими круглыми глазами и носом пуговкой, сохранялось выражение благодушного оптимизма. Пользуясь ловкими белыми пальцами и мелкими белыми зубами, безжалостно смыкавшимися наподобие капкана, он поглотил сначала целую жареную курицу, а затем дюжину медовых пряников, не забывая величественно запивать все это медовухой из оловянной кружки. Его ряса, судя по покрою и высокому качеству пряжи, свидетельствовала о принадлежности к разряду священнослужителей — хотя, когда этот господин откинул на спину капюшон, там, где некогда была начисто выбритая тонзура, виднелась поросль каштановых волос.
Из таверны вышел молодой человек аристократической внешности. Высокий и сильный, чисто выбритый и ясноглазый, он всем своим видом выражал спокойствие и удовлетворение, словно находил условия, преобладавшие в этом мире, достаточно удобными для существования. На нем была повседневная одежда — свободная рубаха из белого льняного полотна, бриджи из серой саржи и расшитый синий камзол. Посмотрев по сторонам, он подошел к столу господина в бурой рясе и спросил: «Могу ли я к вам присоединиться, сударь? Другие столы заняты, а я хотел бы подышать свежим воздухом — сегодня выдалось прекрасное утро».
Господин в рясе сделал великодушный приглашающий жест: «Салитесь на здоровье! Позвольте порекомендовать здешнюю медовуху — сегодня ее не разбавляли, она сладкая и крепкая. Кроме того, у них превосходные пряники! По сути дела, я собираюсь сейчас же снова заказать и то, и другое».
Новоприбывший устроился на стуле: «Судя по всему, правила вашего ордена не отличаются особой строгостью».
«Ха-ха! Вы ошибаетесь! Нас подвергали аскетическим лишениям и суровым наказаниям. Мои прегрешения, однако, привели к тому, что из ордена меня исключили».
«Гм! Столь бесповоротная дисциплинарная мера представляется чрезмерной. Что плохого в том, чтобы пригубить пару глотков медовухи и попробовать пряник?»
«Ничего плохого в этом нет! — с убеждением заявил монах-расстрига. — Должен признать, что в моем случае разногласия носили. пожалуй, несколько более фундаментальный характер. Возможно, мне придется основать новое братство, освобожденное от строгостей, так часто заставляющих скучать приверженцев истинной веры. Меня удерживает только нежелание прослыть еретиком. А вы сами — христианин?»
Молодой человек отрицательно покачал головой: «Концепции религии для меня непостижимы».
«Возможно, их непроницаемость не столь непреднамеренна, как может показаться, — размышлял вслух бывший монах. — Она обеспечивает постоянное трудоустройство предрасположенным к диалектике лицам, которые в иных обстоятельствах сели бы на шею государству или, что еще хуже, стали бы мошенниками и фокусниками. Могу ли я поинтересоваться, с кем имею удовольствие беседовать?»
«Разумеется. Я — сэр Тристано из замка Митрих в Тройсинете. А вы не желаете представиться?»
«Я тоже благородного происхождения — по меньшей мере, мне так кажется. За неимением ничего лучшего пользуюсь тем именем, каким меня наградил отец: Орло, к вашим услугам».
Сэр Тристано подозвал служанку и заказал медовухи и пряников как для себя, так и для своего собеседника: «Таким образом, можно допустить, что вы окончательно порвали с церковью?»
«Бесповоротно. Пренеприятнейшая история, что поделаешь. Меня вызвали к аббату. Пришлось отвечать на обвинения в пьянстве, обжорстве и прелюбодеянии. Я излагал свои взгляды с красноречием, способным просветить и убедить любого здравомыслящего человека. Я заверил аббата в том, что всемилостивейший Господь Бог никогда бы не сотворил сочные пирожки и пахучий эль, не говоря уже о прелестях очаровательных и жизнерадостных девиц, если бы не желал, чтобы мы в полной мере пользовались этими преимуществами».
«Надо полагать, возражения аббата ограничивались догматическими формулировками?»
«Именно так! С тем, чтобы оправдать свой взгляд на вещи, он цитировал один отрывок из Священного Писания за другим. Я предположил, что при переводе этих текстов могли быть допущены ошибки — а значит, пока не будет беспрекословно подтверждено, что голодовка и самоистязание посредством воздержания точно соответствуют волеизъявлению Всевышнего, мы могли бы позволить себе усомниться в необходимости такого истолкования. Аббат, тем не менее, приказал вытолкать меня в шею».
«Подозреваю, что он руководствовался при этом не только альтруистическими побуждениями! — заметил сэр Тристано. — Если бы каждый из нас поклонялся божеству тем способом, какой лучше всего согласуется с его предпочтениями, ни аббат, ни даже римский папа не нашли бы никого, кто стал бы выслушивать их поучения».
В этот момент внимание сэра Тристано привлекли какие-то приготовления на площади: «Что там происходит? Все бегут вприпрыжку и пританцовывают, словно спешат на карнавал».
«Это своего рода празднество, — подтвердил Орло. — Почти целый год кровавый пират, Рыжий Флэйри, наводил ужас на окрестные моря. Разве вы о нем не слышали?»
«Слышал, конечно. Матери пугают им детей».
«Другого такого поискать надо! — кивнул Орло. — Он довел до виртуозного совершенства ремесло головореза и всегда украшал ухо зеленой жемчужиной, утверждая, что она приносит удачу. Однажды Флэйри забыл вставить жемчужину в мочку уха перед тем, как взять на абордаж тихоходное торговое судно — и попал в западню. Пятьдесят годелийских рубак заполонили пиратский корабль. Рыжего Флэйри схватили, и сегодня он расстанется с головой. Не желаете ли полюбоваться церемонией?»
«Почему нет? Такие зрелища свидетельствуют о неизбежном торжестве справедливости и служат полезным уроком».
«Правильно! Если бы только все люди руководствовались столь разумными соображениями!»
Лавируя в толпе, двум собеседникам удалось подойти ближе к эшафоту. Здесь Орло укоризненно обратился к щуплому субъекту с пепельно-серой физиономией, норовившему стащить его кошелек: «Любезнейший, тебе явно не хватает предусмотрительности! Такое поведение приведет тебя туда же, где заканчивает карьеру Рыжий Флэйри. Теперь мне придется передать тебя на попечение стражи».
«Типун тебе на язык! — отозвался карманник, вырываясь из объятий Орло. — Свидетелей не было!»
«Ошибаешься! — вмешался сэр Тристано. — Я все прекрасно видел и сам позову стражу».
Карманник громко выругался, выкрутился и мигом затерялся в толпе.
«Исключительно неприятный инцидент, — прокомментировал Орло. — Тем более неприятный в столь знаменательный день, когда все сердца должны преисполниться облегчением и радостью!»
«Все сердца, кроме сердца Рыжего Флэйри», — позволил себе внести поправку сэр Тристано.
«Само собой».
В толпе послышались возбужденные возгласы — тюремщики в черных масках тащили Флэйри на эшафот. Вслед за ними с тяжеловесным достоинством поднимался широкоплечий палач, тоже в черной маске, с топором на плече. За спиной палача семенил священник, крутивший головой и нервно улыбавшийся.
Глашатай в зеленом камзоле, пестрящем красными ромбами, вскочил на возвышение. Отвесив поклон в сторону помоста с широкими скамьями, где в окружении родни и приятелей восседал граф Эмменс, наместник Дун-Кругра, глашатай обратился к толпе: «Слушайте, благородные дамы и господа, горожане и приезжие всех сословий! Да будет известен всем и каждому справедливый приговор его сиятельства, лорда Эмменса, вынесенный гнусному морскому разбойнику, Рыжему Флэйри! Многочисленные преступления Флэйри неоспоримы, но его сиятельство, руководствуясь свойственным ему милосердием, приговорил Флэйри к скорой и легкой смерти. Флэйри, тебе предоставляется возможность обратиться с последними словами к миру, отягощенному памятью о твоих злодеяниях!»
«Очень сожалею, что попался, — сказал Флэйри. — Зеленая жемчужина предала меня — она губит каждого, кто к ней прикасается! Я знал, что когда-нибудь она приведет меня на эшафот. Так и получилось».
«Разве ты не раскаиваешься, оказавшись лицом к лицу со своей судьбой? — гневно спросил глашатай. — Разве для тебя не настало время отчитаться перед собой и перед миром?»
На мгновение прикрыв глаза, Флэйри прикоснулся к зеленой жемчужине, все еще украшавшей его ухо. Слегка запинаясь, он произнес: «На оба вопроса, особенно на последний, могу ответить только положительно. Мне давно пора хорошенько подумать о своем прошлом. При этом, однако, придется пересмотреть и оценить столько событий и обстоятельств, что я вынужден ходатайствовать об отсрочке казни».
Глашатай повернулся к графу Эмменсу: «Ваше сиятельство, следует ли удовлетворить ходатайство осужденного?»
«Ни в коем случае!»
«Что ж, возможно, у меня было достаточно времени для размышлений, — пожал плечами Флэйри. — Жрец объяснил, что у меня есть выбор. Я могу раскаяться и получить отпущение грехов, в каковом случае меня ждет райское блаженство. Если же я не раскаюсь и не получу отпущение грехов, мне предстоит вечно гореть в адском пламени, — Флэйри помолчал, окинув взглядом толпу. — Лорд Эмменс, благородные господа и представители всех сословий! Знайте же, я сделал выбор!» Флэйри снова замолчал, драматическим жестом протянув обе руки к слушателям — зеваки напряженно подались вперед, чтобы узнать решение пирата.
«Я раскаиваюсь! — закричал Флэйри. — Горько сожалею о преступлениях, навлекших позор на мою голову! Пусть каждый, кто внемлет, независимо от пола и возраста, помнит до конца своих дней: не поступайтесь ни на йоту нравственными устоями! Повинуйтесь властям, почитайте родителей и молитесь Господу Богу, да простит он мои злодеяния! А теперь, жрец, отпусти мои грехи! Да отлетит душа моя, чистая и радостная, к небесам, чтобы занять место среди ангелов и приобщиться к вечному блаженству!»
Священник выступил вперед. Рыжий Флэйри преклонил колени, и жрец произнес требуемое заклинание.
Как только священник спустился с эшафота, по бормочущей толпе пробежала волна возбуждения — многие вытягивали шеи и вставали на цыпочки.
Граф Эмменс приподнял и со стуком опустил свой жезл. Тюремщики подтащили пирата к плахе; палач высоко поднял топор и картинно задержал его в воздухе, после чего нанес удар. Голова Флэйри свалилась в корзину. При этом небольшой зеленый предмет выпал из уха отрубленной головы, подкатился к краю эшафота и упал почти к ногам сэра Тристано.
Тристано с отвращением отшатнулся: «Смотрите, это жемчужина Флэйри, вся в крови!» Он наклонился и присмотрелся: «Она как живая! Кровь расползается по поверхности и словно вскипает!»
«Осторожно! — воскликнул Орло. — Не прикасайтесь к ней! Помните предупреждение Флэйри?»
Из-под эшафота протянулась длинная тощая рука; пальцы схватили жемчужину. Сэр Тристано резко опустил каблук сапога на костлявую кисть — из-под эшафота послышался приглушенный вопль боли и негодования.
Подошел стражник: «Что происходит?»
Сэр Тристано указал на руку, прижатую сапогом. Схватившись за эту руку, стражник вытащил из-под эшафота щуплого субъекта с длинным, чуть свернутым носом и пепельно-серым оттенком кожи: «Это еще кто?»
«Если я не ошибаюсь, вор-карманник, — ответил сэр Тристано. — Если порыться у него в поясной сумке, можно найти все, что он сегодня стащил на площади».
Карманника втащили на эшафот. Из его сумки, вывернутой наизнанку, на помост посыпались монеты, броши, золотые цепочки, застежки и пуговицы; их владельцы, стоявшие вокруг, стали проталкиваться к эшафоту, громко требуя возвращения своих ценностей.
Граф Эмменс поднялся на ноги: «Что я вижу? Неслыханная дерзость! Пока мы избавляемся от одного грабителя, другой подкрадывается из-за спины, похищая наше имущество и украшения, подобающие торжественной церемонии. Палач, твои руки еще не устали, топор не затупился! Сегодня тебе полагается двойное вознаграждение. Плаха не ждет! Жрец, отпусти грехи этому мошеннику — его душе предстоит долгий и трудный путь».
Сэр Тристан обратился к дородному собеседнику: «На сегодня с меня хватит отрубленных голов. Давайте вернемся к медовухе и пряникам… И все же — что делать с жемчужиной? Нельзя же оставить ее в пыли!»
«Одну минуту! — Орло нашел какую-то веточку, расщепил ее ножом и ловко защемил жемчужину этим самодельным пинцетом. — В таких делах осторожность не помешает. Сегодня мы уже познакомились с судьбой двух человек, прикоснувшихся к жемчужине».
«Мне она не нужна, — заявил сэр Тристано. — Возьмите ее себе».
«Невозможно! Не забывайте, пожалуйста, что я дал обет нищеты и смирения. В любом случае, меня вполне устраивают условия моего существования».
Сэр Тристано брезгливо взял расщепленную веточку с жемчужиной и вернулся в сопровождении Орло к таверне гостиницы «Голубой вол». где они снова уделили внимание закускам и медовухе. «Еще только полдень, — заметил Тристано. — Сегодня я собирался выехать в Аваллон».
«Я еду в том же направлении, — отозвался Орло. — Вы не возражаете, если я составлю вам компанию?»
«Буду очень рад. Но что делать с жемчужиной?»
Орло почесал небритую щеку: «По сути дела, ничего не может быть проще. Выйдем на мол, сбросим ее в воду — и дело с концом».
«Разумное предложение! Возьмите ее, и пойдем».
Взглянув на жемчужину, Орло опасливо прищурился: «Так же как вас, меня воротит от ее мерзкого блеска. Тем не менее, раз уж мы вместе занялись этим делом, все должно быть по справедливости». Монах-расстрига указал на муху, севшую на стол: «Положите руку рядом с моей. Я подниму руку и положу ее рядом с вашей, но с другой стороны. Потом вы поднимите руку и сделаете то же самое — потихоньку или быстро, как вам будет угодно. Будем играть в эту чехарду, пока муха не испугается и не улетит. Тот, чье движение спугнет муху, возьмет жемчужину».
«Хорошо».
Положив правую руку на стол, каждый из них принялся поочередно приподнимать и опускать ладонь, стараясь угадывать побуждения мухи, то замиравшей, то озабоченно передвигавшейся на пару вершков. Наконец, встревоженная неожиданным движением руки сэра Тристано, муха улетела.
«Увы! — огорченно воскликнул Тристано. — Мне придется нести жемчужину».
«До набережной недалеко, вы скоро с ней расстанетесь».
Осторожно взявшись за самый конец расщепленного прутика, сэр Тристано пересек площадь, нашел пустовавший причал и вышел на него — отсюда открывался вид на спокойную гладь Скайра.
«Прощай, жемчужина! — торжественно произнес подвыпивший Орло. — Отныне ты возвращаешься в породившую тебя соленую зеленую стихию! Бросьте ее, сэр Тристано, и подальше!»
Тристано выбросил веточку с жемчужиной в море. Убедившись в том, что сомнительная драгоценность скрылась под водой, Тристано и Орло вернулись к таверне и обнаружили жемчужину, как ни в чем не бывало блестевшую на столе там, где сидел сэр Тристано — у того волосы встали дыбом.
«Ага! — воскликнул Орло. — Штуковина не хочет, чтобы мы от нее избавились! Но пусть она не заблуждается! Мы не такие простаки, как может показаться! В любом случае, многоуважаемый рыцарь, время не ждет, и нам предстоит дальний путь. Может быть, по дороге нам встретится архиепископ, с благодарностью принимающий пожертвования богобоязненных прихожан».
Сэр Тристано с сомнением смотрел на жемчужину: «Вы рекомендуете мне взять ее с собой?»
Орло развел руками: «Если мы оставим ее здесь, ее подберет какой-нибудь служка или поваренок — за что ему такое наказание?»
Сэр Тристано мрачно расщепил еще один прутик и зажал в нем жемчужину: «Что ж, поехали!»
Оба вывели лошадей из конюшни и покинули Дун-Кругр. Сначала дорога тянулась вдоль берега, мимо песчаных пляжей, орошаемых пеной прибоя; время от времени попадались рыбацкие хижины. По пути Орло и сэр Тристано обсуждали жемчужину.
«Размышляя о поведении этой явно заколдованной драгоценности, я подмечаю определенную закономерность, — сказал Орло. — Жемчужина упала на землю, и в этот момент никому не принадлежала. Карманник схватил ее, и она стала его собственностью. Но вы наступили ему на руку и тем самым, по существу, отняли у него жемчужину; теперь она считает вас своим владельцем. Но вы к ней не прикоснулись, и ее колдовские чары на вас не действуют».
«Значит, вы считаете, что она не нанесет мне вред, если я к ней не прикоснусь?»
«Таково мое предположение — по-видимому, прикосновение к жемчужине свидетельствует о намерении пользоваться ее влиянием».
«У меня нет ни малейшего намерения пользоваться ее влиянием — напротив, я во всеуслышание заявляю, что если такое прикосновение будет иметь место, его следует считать исключительно случайным происшествием с точки зрения всех заинтересованных сторон!» Сэр Тристано взглянул на спутника: «Как вы думаете, это поможет?»
Орло пожал плечами: «Кто знает? Может быть, ваша декларация побудит жемчужину искать другого хозяина. А может быть и нет».
Дорога повернула направо, удаляясь от берега, и через некоторое время сэр Тристано указал вперед: «Смотрите, над деревьями колокольня! В этой деревне есть церковь».
«Несомненно. Кельты любят строить церкви — тем не менее, в глубине души они все еще скорее язычники, нежели христиане. В каждом лесу притаилась священная роща друидов — когда восходит полная луна, они привязывают к голове оленьи рога и пляшут, перепрыгивая костры. А как обстоят дела в Тройсинете?»
«У нас друидов хватает, — признался сэр Тристано. — Правда, они прячутся в лесах и редко показываются. Большинство, однако, продолжает почитать богиню Земли Гею, хотя ритуалы значительно опростились — нет ни кровавых жертвоприношений, ни костров, ни обязательного искупления вины. У нас только четыре всенародных торжества: праздник Жизни весной, праздник Солнца и Неба летом, осенью праздник Земли и Моря, а зимой — праздник Луны и Звезд. В день рождения тройс возлагает дары — хлеб и вино — на жертвенный камень в храме. Нет никаких жрецов и никакого символа веры, в связи с чем поклонение носит простой и добровольный характер, вполне отвечающий характеру населения… А вот и деревня с великолепной церковью, где, если меня не обманывает зрение, имеет место какая-то важная церемония».
«Вы наблюдаете пышный ритуал христианского погребения», — пояснил Орло. Придержав лошадь под уздцы, он хлопнул себя по бедру: «Мне пришла в голову любопытная мысль. Давайте взглянем на похороны».
Спешившись, оба привязали лошадей к дереву и зашли в церковь. Три священника заунывно гнусили над открытым гробом; мимо тянулась вереница знакомых и родственников, отдававших последнюю дань уважения покойному.
Сэр Тристано слегка встревожился: «Что вы придумали?»
«Надеюсь, что обряд христианского погребения усмирит зловредные чары жемчужины. Жрецы размахивают кадилами и распевают заклинания — здесь так разит христианской добродетелью, что хоть святых выноси! Колдовство должно отступить, испепеленное чистым пламенем истинной веры!»
«Все может быть, — с сомнением сказал сэр Тристано. — Налицо, однако, практические трудности. Мы же не можем вмешиваться в погребальный обряд!»
«В этом нет необходимости, — беспечно отозвался Орло. — Присоединимся к скорбящим. Я отвлеку жрецов, а вы уроните жемчужину в складки савана».
«Можно попробовать», — согласился Тристано. Так они и сделали.
Отойдя в сторону, два хитреца наблюдали за тем, как закрывали крышку гроба, содержавшего покойника и жемчужину. Гроб вынесли к глубокой могиле, вырытой на церковном дворе; четыре могильщика опустили гроб в могилу и стали забрасывать его землей под всхлипывания и причитания окружающих.
«Отменные похороны! — с удовлетворением заявил Орло. — Поблизости я заметил вывеску постоялого двора — возможно, вы предпочтете остановиться там на ночь».
«А вы предпочитаете спать под открытым небом?» — удивился сэр Тристано.
«Ни в коем случае! К сожалению, однако, здесь наши пути расходятся. Завтра вы отправитесь дальше по дороге в Аваллон. А я сейчас же поверну налево — в часе езды отсюда находится усадьба некой вдовы; возможно, в моем обществе она утешится и даже несколько оживится. Поэтому, сэр Тристано, позвольте мне с вами попрощаться!»
«Всего хорошего, Орло! Жаль расставаться с интересным собеседником. Не забывайте — я всегда буду рад приветствовать вас в замке Митрих!»
«Не забуду!» — Орло пришпорил лошадь. На перекрестке он задержался, обернулся, махнул рукой и скрылся за углом.
Несколько опечаленный, сэр Тристано направился к центральной площади. На постоялом дворе с вывеской, изображавшей четырех филинов, он осведомился о возможности ночлега, и его провели вверх по лестнице на мансарду под соломенной крышей. В предоставленном ему помещении находились койка с соломенным матрацем, стол, стул, старый комод и циновка из свежего тростника.
За ужином Тристано подкрепился вареной говядиной в бульоне с репой и петрушкой, закусывая хлебом с тертым хреном в сливках. Он выпил две большие кружки эля и, одолеваемый усталостью после перипетий долгого дня, поднялся пораньше к себе в комнату.
Сэр Тристано крепко заснул, но через несколько часов, уже ночью, его разбудил звук медленных шагов, приближавшихся по коридору. Скрипнув, дверь отворилась — тяжело ступая по тростниковой циновке, кто-то подошел к койке. Тристано оцепенел. Он почувствовал прикосновение холодных пальцев, опустивших нечто на плащ, прикрывавший его грудь.
Ночной посетитель так же медленно вышел и тихонько прикрыл за собой дверь. Его шаги удалились по коридору, и вскоре их уже не было слышно.
Сэр Тристано хрипло закричал, словно разбуженный кошмаром, и сорвал с себя плащ. Что-то блеснувшее зеленым отсветом упало на циновку.
Тристано снова заснул — тревожным, беспокойным сном. Холодные красноватые лучи рассвета, проникнув через окно, разбудили его. Тристано лежал, глядя на соломенную крышу. Приснилось ли ему то, что произошло ночью? Как было бы хорошо, если бы это был всего лишь дурной сон! Приподнявшись на локте, он внимательно посмотрел на тростниковую циновку, лежавшую на полу — и сразу заметил зеленую жемчужину.
Сэр Тристано встал с постели, сполоснул лицо, оделся и застегнул сапоги, не переставая искоса следить за жемчужиной.
В комоде он нашел рваный передник; сложив его пополам, Тристано осторожно поднял жемчужину, плотно завернул ее в передник и засунул в поясную сумку. Спустившись в таверну, он позавтракал кашей с жареной капустой, уплатил по счету, вывел лошадь из конюшни и вскочил в седло.
На перекрестке сэр Тристано повернул направо по дороге, ведущей в Даотское королевство — то есть, в конечном счете, в Аваллон.
По пути он размышлял. Христианское погребение не удовлетворило жемчужину; он продолжал быть ее владельцем, пока ее у него не отнимут — силой или обманом.
Вскоре после полудня он подъехал к деревне Тимбо. Навстречу с громким лаем выбежала стая бродячих собак, хватавших лошадь зубами за ноги и заставивших ее испуганно пятиться. Чтобы отогнать псов, сэру Тристано пришлось спешиться и кидаться в них камнями. В местной таверне он перекусил хлебом с сардельками; когда он допивал кружку эля, ему в голову пришла идея.
Соблюдая величайшую осторожность, Тристано вдавил жемчужину поглубже в одну из сарделек и взял эту сардельку с собой на улицу. Собаки были тут как тут — рыча и бросаясь к нему с оскаленными зубами, они твердо намеревались выгнать его из деревни. Сэр Тристано бросил сардельку на землю: «Вот, смотрите! Вкусная сарделька, моя сарделька! Я за нее заплатил, она никому другому не принадлежит! Кажется, я ее уронил. Тот, кто возьмет сардельку и ее содержимое, похитит мое имущество!»
Тощий рыжий пес подскочил поближе и мигом сожрал сардельку. «Дело твое! — сказал собаке сэр Тристано. — Я не заставлял тебя ее есть. Ты сам ее взял».
Вернувшись в таверну, он заказал еще эля, продолжая размышлять о возможных последствиях своего поступка. Логика передачи права собственности казалась неопровержимой. Тем не менее… Чепуха! Собака добровольно проявила желание украсть сардельку. Теперь ответственность за решение всех проблем, связанных с обладанием заколдованной драгоценностью, ложилась на бродячего пса. И все же…
Чем дольше размышлял сэр Тристано, тем менее надежным представлялось ему логические обоснование его действий. Собака могла рассматривать брошенную сардельку как подарок — убедительное возражение! В таком случае передача собственности не состоялась, а проделку сэра Тристано можно было истолковать как обман, не позволявший обвинить собаку в краже.
Вспоминая о предыдущих попытках избавиться от проклятой жемчужины, сэр Тристано все больше нервничал, воображая различные вероятные способы ее возвращения.
Его внимание привлек переполох на улице — отвратительный вой, переходящий из визга в низкое клокочущее рычание, леденящее кровь. С дороги послышались крики: «Бешеная собака! Берегись!»
Сэр Тристано поспешно бросил на стол несколько монет и выбежал из таверны, чтобы как можно скорее оказаться в седле и покинуть деревню Тимбо. Примерно в сотне ярдов он заметил рыжего пса — тот выделывал сумасшедшие прыжки из стороны в сторону, мотал головой, разбрызгивая слюну, и стонущим рычанием выражал свое отношение к предательской действительности. Пес набросился на подростка, сопровождавшего нагруженную сеном телегу; паренек проворно вскочил на сено, схватил вилы и метким ударом проткнул собаке шею. Пес упал на спину, вскочил, яростно встряхиваясь, словно его окатили водой, и побежал вдоль обочины, волоча за собой застрявшие в шее вилы.
Неподалеку пожилой крестьянин подравнивал край соломенной крыши; он забежал в хижину и вышел с длинным луком в руках. Прицелившись, старик натянул тетиву и отпустил ее; стрела пронзила собаке грудь так, что наконечник торчал с одной стороны, а оперение — с другой. Пес не обратил внимания, продолжая рыскать и обозревать окрестности.
Заметив у дороги сэра Тристано, собака явно вспомнила виновника своих злоключений. Сначала она приближалась с угрожающей медлительностью, опустив голову и аккуратно переставляя одну лапу за другой, потом остановилась, взвыла и бросилась в атаку.
Сэр Тристано вскочил на лошадь и пришпорил ее; рыжий пес пустился в погоню, заливаясь лаем, перемежавшимся низким хриплым рычанием. Вилы выпали у собаки из шеи — она догнала скачущую лошадь и стала бросаться на всадника, прыгая все выше и выше. Тристано выхватил меч, размахнулся и, пригнувшись ниже лошадиной гривы, разрубил собаке череп. Пес кувыркнулся в воздухе и свалился в канаву; там он лежал, дрожа всем телом и глядя на сэра Тристано стекленеющими желтыми глазами. Собака медленно поползла на брюхе и мало-помалу выбралась из канавы.
Сэр Тристано застыл в седле с мечом наготове и смотрел на пса, как завороженный.
В десяти шагах от него собака стала биться в судорогах; ее вырвало на дорогу, она перевернулась на спину и затихла. В небольшой луже, извергнутой из желудка умирающего пса, блестела зеленая жемчужина.
Сэр Тристано с отвращением оценил ситуацию. В конце концов он спешился, оторвал прутик от ветки придорожного куста и расщепил его конец. Тем же способом, что и раньше, он защемил жемчужину и поднял ее.
Неподалеку однопролетный мост пересекал небольшую реку. Взяв лошадь под уздцы правой рукой и вытянув в сторону левую руку, державшую прутик, чтобы жемчужина случайно не прикоснулась ни к нему, ни к лошади, сэр Тристано прошествовал к мосту и привязал лошадь к корню куста. Спустившись по крутому берегу к воде, он тщательно промыл жемчужину, после чего промыл меч и протер его насухо, пользуясь кочкой, поросшей жесткой осокой.
Какой-то звук привлек его внимание. Взглянув наверх, сэр Тристано обнаружил на мосту высокого тощего субъекта с продолговатым лицом, выдающейся костлявой нижней челюстью и длинным острым подбородком. На нем была цилиндрическая шляпа, украшенная спиралью из красных и белых лент — такие шляпы носили профессиональные брадобреи и кровопускатели.
Игнорируя пристальное внимание вышестоящего субъекта, Тристано завернул жемчужину в тряпку и засунул ее в поясную сумку, после чего выбрался на дорогу. Брадобрей, теперь стоявший у своей тележки, приподнял шляпу и поклонился с преувеличенной подобострастностью: «Сударь, позвольте представиться: Долговязый Лиэм. Продаю эликсиры, помогающие от недугов; кроме того, стригу волосы и брею, обрезаю самые твердые и кривые ногти на пальцах ног, протыкаю чирьи, чищу уши и пускаю кровь. Мои расценки не чрезмерны, хотя их нельзя назвать пустячными — в любом случае вы убедитесь в том, что ваши деньги потрачены не зря».
Сэр Тристано сел на лошадь: «Мне не требуются ваши товары и услуги. Будьте здоровы!»
«Одну минуту, сударь! Могу ли я поинтересоваться, куда вы направляетесь?»
«В Даот — в Аваллон».
«Долгий путь. В деревне Тумиш есть постоялый двор, но советую там не останавливаться, а доехать до Файдига, где гостиница «Корона и единорог» заслуженно славится пирогами с бараниной».
«Спасибо. Я учту вашу рекомендацию».
В трех милях дальше по дороге находилось селение Тумиш; предупреждение Долговязого Лиэма оказалось справедливым — на местном постоялом дворе не предлагались достаточные удобства. Несмотря на то, что уже приближался вечер, сэр Тристано продолжил путь к Файдигу.
Солнце скрылось за тучами; через некоторое время дорога повернула к лесу. Сэр Тристано нахмурился, оглянулся, снова посмотрел вперед. Одно из двух — он мог вернуться на негостеприимный постоялый двор в Тумише или ехать по зловещему темному лесу.
Тристано принял решение. Чуть пришпорив лошадь, он углубился в чащу. Примерно через полмили лошадь недоуменно остановилась — дорогу перегородили два длинных, установленных крест-накрест бревна.
Сзади послышался голос: «Руки вверх — если не хочешь получить стрелу в спину!»
Сэр Тристано послушно поднял руки вверх.
«Не оглядывайся, не смотри по сторонам, не шевелись! — продолжал тот же голос. — Ты у меня на прицеле. К тебе подойдет мой помощник. Падрайг, за работу! Пусть он только шелохнется — разрежь ему глотку бритвой… то есть ножом».
Послышался шорох осторожных шагов — чьи-то руки стали расстегивать ремни поясной сумки Тристано.
«Остерегитесь! — предупредил Тристано. — Вы похищаете знаменитую зеленую жемчужину!»
«Так точно! — произнес голос, теперь уже за самой спиной сэра Тристано. — В этом и заключается цель грабежа — в приобретении ценностей ограбленного».
«Я лишился моих ценностей — могу я, наконец, ехать дальше?»
«Ни в коем случае! Слезай с лошади — она мне пригодится, и седельные сумки тоже».
Убедившись на слух в том, что его задерживает единственный разбойник, сэр Тристано внезапно пригнулся к гриве, пришпорил коня и объехал баррикаду, продравшись через кусты. Оглянувшись, он увидел очень высокого человека, закутанного в черный плащ; капюшон полностью скрывал его лицо. На плече верзилы висел лук — он схватил его и пустил стрелу вдогонку. Но уже смеркалось, цель двигалась и была далеко — стрела с пением промчалась мимо и пропала в листве.
Сэр Тристано скакал галопом, пока не выехал из леса; погони не было. Придержав коня, он поехал шагом — на сердце у него было легко. В поясной сумке, помимо жемчужины, грабитель мог найти только пару серебряных монет и полдюжины медных грошей. Будучи человеком предусмотрительным, Тристано прятал золото в широком ремне с прорезями на тыльной стороне.
Когда сэр Тристано подъезжал к Файдигу, сумерки уже сгустились лиловато-серой мглой. Он остановился в гостинице «Корона и единорог», где ему предоставили чистую комнату со всеми необходимыми удобствами.
Долговязый брадобрей Лиэм снова оказался прав — в таверне гостиницы подавали превосходный пирог с бараниной, и Тристано отлично поужинал. Перед тем, как отправиться спать, он поинтересовался у хозяина: «В ваших краях много разбойников? Путников часто грабят?»
Опасливо озираясь, трактирщик ответил: «Говорят, в окрестностях промышляет некий Верзила Тоби — в последнее время он околачивается в лесу, по дороге в Тумиш».
«Мне пришло в голову одно наблюдение, наводящее на размышления, — сказал сэр Тристано. — Вы знакомы с долговязым брадобреем по имени Лиэм?»
«Разумеется! Он часто предлагает услуги моим постояльцам. Тоже верзила, каких мало».
«Мне больше нечего добавить, — улыбнулся сэр Тристано. — Но имейте в виду, что сходство может не ограничиваться ростом, и что королевская стража может заинтересоваться этим обстоятельством».
5
Странствуя по проселочным дорогам и задворкам, Долговязый Лиэм направлялся на юг в Даот, где его услуги могли пользоваться спросом на празднествах, устроенных в конце лета по случаю сбора урожая. В местечке Кислоягодное его дела шли очень неплохо; однажды вечером его вызвали в Фот-Сашан, загородную усадьбу лорда Имбольда. Лакей провел его в просторную гостиную, где Лиэм узнал, что в связи с болезнью штатного цирюльника ему предстояло побрить лорда Имбольда и подравнять ему усы.
Брадобрей выполнил свою задачу удовлетворительно и даже заслужил похвалу лорда, выразившего также восхищение зеленой жемчужиной, украшавшей кольцо Долговязого Лиэма. Более того, лорд Имбольд находил эту драгоценность настолько поразительной и достопримечательной, что спросил брадобрея, сколько он хотел бы получить за свое кольцо.
Долговязый Лиэм поспешил воспользоваться многообещающей ситуацией и заломил ошеломительную цену: «Ваше сиятельство, эту безделушку я унаследовал от покойного деда, а он получил ее от египетского султана. Не могу расстаться с ней меньше, чем за пятьдесят золотых крон».
Лорд Имбольд вознегодовал: «Ты меня за дурака принимаешь?» Отвернувшись, он подозвал лакея: «Тауб! Уплати этому субъекту и выпроводи его».
Брадобрею пришлось ждать в приемной, пока Тауб ходил за деньгами. Изучая обстановку, Долговязый Лиэм открыл стенной шкаф и обнаружил в нем пару золотых подсвечников, возбудивших в нем такую алчность, что он засунул их в котомку и закрыл дверцы шкафа.
Тем временем, вернувшийся Тауб успел заметить подозрительное поведение брадобрея, схватил его за руку и стал настаивать на том, чтобы тот продемонстрировал содержимое котомки. Поддавшись панике, Долговязый Лиэм вынул из кармана бритву другой рукой и широким взмахом рассек шею Тауба так глубоко, что у того голова откинулась за плечи.
Лиэм выбежал из усадьбы, но его поймали, осудили и отвели на виселицу.
Инвалид Мантинг, ветеран многих битв, уже десять лет работал окружным палачом. Он эффективно выполнял свои функции — Долговязый Лиэм расстался с жизнью скоротечно и безвозвратно — хотя Мантингу не хватало дополнительного нюанса театральной неожиданности и пикантности, отличающего палача-виртуоза от более посредственных коллег.
К числу должностных привилегий Мантинга относилось присвоение одежды и украшений казненных, в связи с чем он стал владельцем ценного кольца с зеленой жемчужиной, каковое не преминул носить на пальце.
Впоследствии каждый, кто наблюдал за Мантингом, не мог не заметить, что палач стал отличаться настолько изящным стилем и таким вниманием к деталям, что порой Мантинг и осужденный казались участниками трагического представления, заставлявшего сжиматься сердца зрителей — в конце спектакля, когда проваливался люк под виселицей, опускался топор или голову преступника крушила булава, мало у кого из зевак не катились по щекам слезы внутреннего очищения.
В круг обязанностей Мантинга иногда входила пытка заключенных — опять же, в этом отношении он показал себя не только знатоком классических методов, но и прозорливым изобретателем-первопроходцем.
Тем не менее, стремясь к достижению той или иной артистической цели, Мантинг проявлял тенденцию к преувеличению. Как-то раз повестка его рабочего дня включала расправу с молодой ведьмой по имени Зейнис, обвиненной в наведении порчи на вымя соседской коровы. Так как в процессе рассмотрения этого дела присутствовал элемент неопределенности, было решено приговорить Зейнис к удушению гарротой, а не к сожжению на костре. Мантинг, однако, воспользовался удобным случаем с тем, чтобы проверить на практике новый и, пожалуй, чрезмерно хитроумный убийственный механизм, чем вызвал ярость колдуна Квальмеса, любовника Зейнис.
Квальмес пригласил Мантинга прогуляться с ним по малоизвестной Тропе Ганьона, ведущей в Тантревальский лес. Когда они вышли на небольшую поляну, окруженную лесной чащей, колдун попросил палача отойти на несколько шагов и спросил: «Мантинг, как тебе здесь нравится?»
Мантинг, все еще недоумевавший по поводу назначения предпринятой прогулки, посмотрел вокруг: «Здесь свежий воздух. Зелень радует глаз, особенно после того, как проведешь целый день в подземелье. Россыпь цветов неподалеку придает пейзажу пасторальный шарм».
«Рад, что у тебя не вызывает возражений эта опушка, — сказал Квальмес. — Потому что ты ее никогда не покинешь».
Мантинг с улыбкой покачал головой: «Это невозможно. Сегодня у меня выходной, и я не прочь размять ноги, но завтра придется работать, не покладая рук — два повешения и пытка на дыбе, не считая порки».
«Ты освобожден от всех обязанностей, отныне и навсегда. Муки молодой Зейнис пробудили во мне глубокое сострадание, и ты дорого заплатишь за жестокость. Найди на поляне место, где тебе будет удобно прилечь, так как я собираюсь произнести заклинание присного стаза, и ты уже никогда не сможешь пошевелиться».
Мантинг горячо протестовал. Квальмес, печально улыбаясь, выслушивал его несколько минут, после чего спросил: «Скажи мне, Мантинг — разве твои жертвы не обращались к тебе с такими же мольбами?»
«Не могу отрицать, обращались».
«И как ты им отвечал?»
«Я говорил им, что судьба сделала меня инструментом не милосердия, а погибели, и что такова природа вещей. В данном случае, однако, имеет место иная ситуация. Ты взял на себя функции судьи и палача одновременно, в связи с чем ты способен и уполномочен рассмотреть мое ходатайство о снисхождении или даже о помиловании».
«В удовлетворении ходатайства отказано. Будь добр, ложись! Я не могу препираться с тобой целый день».
В конце концов Мантингу пришлось лечь на траву, после чего Квальмес произнес заклинание, вызывающее вечный паралич, и удалился восвояси.
Беспомощный Мантинг лежал днем и ночью, неделю за неделей, месяц за месяцем — хорьки и крысы глодали его руки и ноги, осы устраивали гнезда у него во плоти — до тех пор, пока от него не осталось ничего, кроме костей и блестящей зеленой жемчужины. Но и те постепенно скрылись под лесной подстилкой.
Глава 2
Восемь королей правили государствами Старейших островов. Наименее влиятельным был Гаке, номинальный правитель Северной Ульфляндии — его указы выполнялись лишь в пределах городских стен Ксунжа. Напротив, король Лионесса Казмир и даотский король Одри правили обширными территориями и командовали многочисленными армиями. Король Эйлас, чьи владения включали три острова, Тройсинет, Дассинет и Сколу, а также Южную Ульфляндию, обеспечивал безопасность своих морских путей несокрушимым флотом.
Правители четырех других королевств также во многом отличались друг от друга. Трон сумасшедшего короля Помпероля, Дьюэля, унаследовал его в высшей степени вменяемый сын Кестрель. Древнее королевство Кадуз было поглощено Лионессом, но Блалок, государство хмельного короля Милона, сохраняло независимость. Милон изобрел чудесную дипломатическую уловку, никогда его не подводившую. Когда в Блалок прибывали послы из Лионесса или Даота, стремившиеся заручиться поддержкой Милона, их усаживали за стол, музыканты начинали играть жизнерадостные танцевальные мелодии, гостям подавали кубки, полные вина, и вскоре послы напрочь забывали, зачем приехали, предаваясь безудержному пьяному веселью в компании его величества.
Годелия и ее буйное население в какой-то степени контролировались королем Дартвегом. Ска избирали «Первого среди первых» каждые десять лет; в настоящее время «Первым» был способный и решительный предводитель по имени Сарквин.
Восемь королей отличались почти во всех отношениях. Помперольский король Кестрель и тройский король Эйлас, серьезные и храбрые молодые люди, умели держать свое слово, но не сходились характерами — молчаливый и замкнутый Кестрель был начисто лишен чувства юмора, тогда как склонность Эйласа руководствоваться интуицией и богатым воображением вызывала тревогу у людей более уравновешенных.
Порядки, принятые при дворе восьми королей, в не меньшей степени свидетельствовали о разнообразии их привычек. Король Одри утопал в роскоши и тратил безумные деньги на развлечения — сообщения о происходящем в его дворце Фалу-Файль напоминали восточные легенды. Король Эйлас расходовал государственные средства на постройку новых военных кораблей, а в бюджете короля Казмира видное место занимало финансирование шпионажа и разнообразных интриг. Разведка Казмира протягивала щупальца повсюду, уделяя особое внимание Даоту — Одри достаточно было чихнуть, чтобы Казмиру тут же сообщили о возможной простуде даотского короля.
Опыт Казмира показывал, что получать информацию из Тройсинета было значительно труднее. Ему удалось подкупить нескольких должностных лиц, занимавших высокое положение — они передавали доносы с помощью почтовых голубей. Но больше всего Казмир полагался в этом отношении на руководителя своей разведки в Тройсинете, человека по кличке «Вальдес», каким-то образом ухитрявшегося своевременно предоставлять самые точные данные.
Вальдес отчитывался перед Казмиром каждые шесть недель. Завернувшись в грязновато-серый плащ с капюшоном, Казмир посещал инкогнито склад столичного виноторговца, пользуясь входом с заднего двора. Там с ним встречался Вальдес, внешностью вполне напоминавший виноторговца — коренастый человек без особых примет, чисто выбритый, немногословный, с холодными серыми глазами.
От Вальдеса Казмир узнал, что в тройской верфи в двух милях к северу от Домрейса, в устье Бешеной реки, готовились спустить на воду четыре новых военных корабля. Невзирая на строжайшую охрану верфи, Вальдесу удалось выяснить, что это были легкие быстроходные фелуки с катапультами, способными метать на сотню ярдов чугунные дроты, пробивавшие корпус любого обычного судна. Новые корабли были предназначены топить баркасы ска и тем самым обеспечивать возможность морского сообщения между Тройсинетом и Южной Ульфляндией.[30]
Перед тем, как удалиться, Вальдес заметил, что недавно ему удалось завербовать нескольких высокопоставленных лиц, способных предоставлять ценные сведения.
«Превосходно! — отозвался Казмир. — Именно такой эффективности мы ожидаем от разведки».
Повернувшись, чтобы уйти, Вальдес задержался, словно хотел что-то сказать, но передумал и снова взялся за ручку двери.
Казмир не преминул заметить эту заминку: «Постойте! Что вас беспокоит?»
«Ничего особенного — возможны некоторые организационные трудности».
«Какого рода?»
«Мне известно, что в Тройсинете у вас есть другие агенты; подозреваю, что по меньшей мере один из них занимает важный пост. Понятно, что вас такая ситуация вполне устраивает. Тем не менее, как я уже упомянул, мне удалось связаться с влиятельным человеком, склонным к сотрудничеству, хотя он пуглив, как полевая мышь. Было бы проще избегать недоразумений и экономно расходовать средства, если бы я точно знал, с кем имею дело — то есть, если бы мне были известны имена других осведомителей».
«Разумеется, это упростило бы вашу задачу», — сказал Казмир. Помолчав, король усмехнулся, оскалив белоснежные зубы: «Вы были бы удивлены, если бы узнали, чьи разговоры мне удается подслушивать! Тем не менее, думаю, что лучше пользоваться несколькими независимыми источниками, хотя бы исходя из чисто практических соображений. Если одного агента раскроют и станут допрашивать, другой может быть уверен в своей безопасности».
«С этим невозможно спорить», — Вальдес открыл дверь и вышел.
2
Уступив зеленую жемчужину грабителю, сэр Тристано провел несколько дней в седле среди радующих глаз даотских полей и пастбищ и наконец прибыл в Аваллон. Остановившись в подходящей гостинице, он оделся подобающим образом и направился в Фалу-Файль, резиденцию короля Одри.
У входа стоял лакей в синей бархатной ливрее. Едва приподнимая веки, он смерил сэра Тристано надменным взглядом. Пока Тристано представлялся, лакей смотрел в пространство с каменным лицом, после чего неохотно провел его в вестибюль, где сэру Тристано пришлось ждать целый час, любуясь фонтаном, радужно сверкавшим под куполом из хрустальных призм, преломлявших солнечный свет.
Наконец появился камергер. Выслушав сэра Тристано, просившего аудиенции у короля Одри, камергер с сомнением покачал головой: «Его величество редко принимает кого-либо, если встреча не согласована заранее».
«Вы можете представить меня, как посла тройского короля Эйласа».
«Очень хорошо. Будьте добры, следуйте за мной», — камергер провел сэра Тристано в небольшую гостиную, усадил на диван и оставил в одиночестве.
Тристано снова прождал целый час — и еще один час. Наконец Одри, которому было решительно нечего делать, соблаговолил его принять.
Камергер провел сэра Тристано по дворцовым галереям в обширный ухоженный парк. Одри сидел, развалившись, за мраморным столом в компании трех приближенных и наблюдал за стайкой девушек, игравших в шары.
Король был занят азартным обсуждением ставок с приятелями и не мог сразу обратить внимание на сэра Тристано, ненавязчиво стоявшего в стороне и внимательно изучавшего внешность и повадки повелителя Даота. Перед ним был высокий, достаточно хорошо сложенный человек с некрасивым лицом; рот Одри был постоянно полуоткрыт, круглые глаза влажно блестели, отяжелевшие ягодицы свидетельствовали о неумеренности в еде. Черные кудри прикрывали его виски и щеки, черные брови почти срослись над длинным носом. Выразительная физиономия короля казалась доброжелательной — скорее капризной, нежели злонамеренной.
Наконец, приподняв брови, Одри обернулся к камергеру, представившему сэра Тристано: «Ваше величество, перед вами посланник из Тройсинета — сэр Тристано из замка Митрих, двоюродный брат короля Эйласа».
Сэр Тристано отвесил традиционный поклон: «Ваше величество, для меня большая честь передать вам приветствия короля Эйласа, выражающего искреннее уважение и наилучшие пожелания».
Полуприкрыв глаза, Одри откинулся на спинку кресла и смерил сэра Тристано оценивающим взглядом: «Должен признаться, сударь, что, учитывая важность порученной вам миссии, я ожидал увидеть человека, умудренного жизнью и накопившего немалый дипломатический опыт».
Сэр Тристано улыбнулся: «Сир, не могу не признать, что я всего лишь на три года старше короля Эйласа — возможно, по этой причине он считает, что я достаточно умудрен жизнью. Тем не менее, если вас не удовлетворяет мое присутствие, я немедленно вернусь в Тройсинет и разъясню вашу точку зрения королю Эйласу. Уверен, что он сможет выбрать более квалифицированного посла: пожилого, видавшего виды человека вашего поколения. Могу ли я понимать ваши слова как разрешение удалиться?»
Одри раздраженно хмыкнул и выпрямился в кресле: «Тройсы на удивление заносчивы, когда речь заходит об их достоинстве! Перед тем, как выбежать из дворца, хлопнув дверью, может быть, вы объясните мне, по меньшей мере, чем объясняется достойная сожаления вылазка тройсов в Южную Ульфляндию?»
«С удовольствием, ваше величество, — сэр Тристано взглянул на трех придворных, слушавших с откровенным интересом. — Мы могли бы отложить обсуждение этого вопроса, несомненно вызывающего любопытство наших общих врагов, до тех пор, пока не останемся одни».
Одри нетерпеливо взмахнул рукой: «Тайны, нашептывания, интриги! Как я все это презираю! Сэр Тристано, вы очевидно незнакомы с моими принципами — у меня нет секретов. Тем не менее…» Король жестом приказал приятелям удалиться — те повиновались, всем видом показывая, что их глубоко оскорбили.
«Присаживайтесь, — Одри указал на кресло. — О чем же мы… Ах, да! Меня продолжает удивлять сумасбродное тройское вторжение».
Тристано снова улыбнулся: «Меня удивляет ваше удивление, сир! Мы высадились в Южной Ульфляндии по двум очевидным и веским причинам. Первая, казалось бы, даже не нуждается в разъяснениях — Эйлас предъявил свое право на корону как законный наследник престола и сделал все необходимое, чтобы обеспечить соблюдение закона. Когда он прибыл с этой целью, Южная Ульфляндия находилась в состоянии разрухи и междоусобицы — королю пришлось заняться восстановлением порядка.
Вторая причина так же очевидна и проста. Если бы Эйлас не воспользовался возможностью захватить Кауль-Боках и Тинцин-Фюраль — крепости, контролирующие обе дороги из Лионесса в Южную Ульфляндию — сегодня Южной Ульфляндией правил бы король Казмир. Ничто не помешало бы ему вторгнуться в ваши Западные топи и в то же время напасть на вас с юга. После этого, захватив Аваллон и бросив вас в темницу, Казмир мог бы не спеша заняться уничтожением Тройсинета. Таковы соображения, которыми мы руководствовались».
Король Одри цинично хрюкнул: «Вы руководствовались также тройскими амбициями, расширив свои владения. И тем самым усложнили и так уже запутанную ситуацию! Мне причиняют достаточно неприятностей Годелия и Визрод, не говоря уже о ска, захвативших мою лучшую крепость, Поэлитетц… А, замечательно! Меткий бросок, Артвен! А теперь — в атаку, Мниона! Пусть дрожат изящные коленки твоих противниц!»
Девичья игра в шары, по-видимому, интересовала короля больше, чем разговор с послом. Он поднес к губам кубок и прихлебнул из него, после чего налил вина и сэру Тристано: «У нас все по-домашнему, не церемоньтесь. И все же, я предпочел бы, чтобы Эйлас прислал официальную делегацию, наделенную неограниченными полномочиями, или даже приехал собственной персоной».
Сэр Тристано пожал плечами: «Могу только повторить то, что уже сказал. Король Эйлас разъяснил мне свои планы во всех подробностях. Мои слова в точности выражают его волю и его намерения».
«В таком случае не будем мудрствовать лукаво: Казмир — наш общий враг! — заявил Одри. — Я всегда готов объединить наши силы и покончить, раз и навсегда, с исходящей от него опасностью».
«Ваше величество, эта идея, разумеется, неоднократно приходила в голову королю Эйласу — и Казмир, естественно, тоже предвидит возможность такого развития событий. Эйлас занимает следующую позицию по этому вопросу. В настоящее время Тройсинет находится в состоянии перемирия с Лионессом; сколько будет продолжаться это перемирие, никто не может сказать с уверенностью. Мы стараемся выгодно использовать эту передышку — объединяем силы в Южной Ульфляндии, пополняем флот. Если перемирие продлится еще сто лет, тем лучше для нас.
Тем временем, ска создают для нас проблемы, нуждающиеся в безотлагательном решении. Если мы присоединимся к вам, чтобы сокрушить Лионесс, ска не отступят и не исчезнут, а нам придется иметь дело с новым противником — с агрессивным Даотом, не сдерживаемым уравновешивающей противостояние сил угрозой со стороны Лионесса. Мы не можем допустить, чтобы какое-либо из государств решительно преобладало над другими — нам приходится всегда выступать на стороне слабейшего из противников. В ближайшем будущем, по всей видимости, таким слабейшим противником являетесь вы».
Одри нахмурился: «Ваше заявление почти оскорбительно прямолинейно».
Сэр Тристано не позволял себя запугивать: «Ваше величество, я здесь не для того, чтобы доставлять вам удовольствие, а для того, чтобы изложить факты и выслушать ваши замечания».
«Гмм. Вы утверждаете, что Эйлас выразился именно таким образом?»
«Буквально таким образом».
«Насколько я понимаю, вы не слишком высокого мнения о возможностях моих армий».
«Заинтересует ли вас отчет, полученный нами по этому поводу в Домрейсе?»
«Да-да, говорите».
«В таком случае я процитирую это сообщение почти дословно: «Прежде всего от рыцарей Даота требуется, чтобы они являлись на парад в начищенных до блеска латах, и чтобы их кони были украшены геральдическими попонами — в самом деле, их колонна представляет собой великолепное зрелище. В бою, однако, они не столь великолепны, так как изнежились в роскоши; суровые походные условия их удручают. Будучи вынуждены встретиться с врагом, они, конечно же, умеют красиво гарцевать на лошадях и дразнить противника жестами, выражающими полное безразличие — но только на безопасном расстоянии.
Даотские лучники и копейщики маршируют точно в ногу — координации их движений могли бы позавидовать профессиональные танцовщики или акробаты. Похвалы, расточаемые зрителями, вводят в заблуждение тщеславного короля Одри — он считает, что его полки непобедимы. Опять же, эти лучники отлично ведут себя на парадном плаце, но практически не имеют представления о том, каким концом стрела вставляется в лук, и что следует натягивать — тетиву или древко. Все они страдают ожирением и не расположены рисковать своей головой в бою»».
«Это непристойная клевета! — возмутился Одри. — Вы что, пришли сюда, чтобы надо мной издеваться?»
«Ни в коем случае. Я пришел, чтобы передать сообщение, часть которого вы только что выслушали. Вторая часть такова: король Казмир прекрасно понимает недостатки вашей армии. Теперь он не может с легкостью напасть на вас с тыла через Южную Ульфляндию, и ему приходится замышлять нападение в лоб. Король Эйлас призывает вас выгнать в шею фаворитов, лично возглавить даотскую армию и поручить ее реорганизацию опытному ветерану. Он рекомендует забыть о парадах и заменить их полевыми учениями, безжалостно воспроизводящими условия военной кампании, и принимать участие в этих учениях собственной персоной».
Одри надменно выпрямился: «Ваши рекомендации граничат с непростительной дерзостью!»
«Наше намерение в том, чтобы предупредить об опасностях, возможно, ускользнувших от вашего внимания — даже если мы это делаем, исходя из собственных интересов».
Одри постучал пальцами по столу: «Я не знаком с королем Эйласом. Расскажите что-нибудь о его характере. Какой он человек — осторожный или смелый?»
Сэр Тристано задумался: «По правде говоря, его трудно определить. Как ответить на такой вопрос? Если можно так выразиться, он «осторожно смел». Он ведет себя достаточно дружелюбно, но не отступает перед неприятными обязанностями. Подозреваю, что ему нередко приходится преодолевать себя, потому что по натуре он мягок — больше философ, нежели солдат. Он не любит воевать, но понимает, что в этом мире можно добиться своего только силой и принуждением; поэтому он изучает тактику военных кампаний, и мало кто может сравниться с ним в фехтовании. Эйлас ненавидит пытки — темницы под Миральдрой пустуют. Тем не менее, убийцы и разбойники в Тройсинете почти вывелись; как только их ловят, король приказывает их вздернуть. Короче, Эйлас справляется с властью — но, если я правильно его понимаю, он с легким сердцем отошел бы от дел, будь у него на примете человек, которому можно было бы доверить королевство».
«Отказаться от короны легко! Многие с радостью заняли бы его место».
«Но именно таким людям он не может доверить власть!»
Одри пожал плечами и пригубил вина: «Я родился королем не по своему выбору. Если уж на то пошло, я вообще родился не по своей воле. Тем не менее, я — король, и намерен пользоваться этим преимуществом в полной мере. Возникает впечатление, что Эйласа, в отличие от меня, гложет чувство вины».
«Вряд ли».
Одри снова наполнил кубки — свой и сэра Тристано: «Я хотел бы ответить на послание короля Эйласа».
«Слушаю, ваше величество, с пристальным вниманием».
Одри наклонился к послу и назидательно произнес: «Эйласу давно пора жениться! И кто мог бы составить ему лучшую пару, чем моя старшая дочь Тобина? Что может быть лучше, чем объединить наши династии узами брака? Смотрите, вот она стоит, смотрит на игру!»
Сэр Тристано взглянул туда, куда указывал Одри: «Хорошенькая девушка в белом рядом с низкорослой дурнушкой, явно беременной? Да, она несомненно привлекательна!»
«Девушка в белом — подруга Тобины, Нетта! — с достоинством возразил Одри. — Тобина стоит рядом».
«Понятно… Что ж, сомневаюсь в том, что Эйлас намерен жениться так рано. Он может очень удивиться, если я предложу ему руку принцессы Тобины».
«В таком случае…»
«Перед тем, как я вас покину — еще один вопрос. Могу ли я выражаться со всей откровенностью?»
«Вы только этим и занимаетесь! — проворчал Одри. — Говорите».
«Должен предупредить, что предатели сообщают Казмиру о каждом вашем шаге. Вы окружены шпионами — к их числу могут относиться даже те придворные, с которыми вы привыкли проводить время».
Одри ошеломленно уставился на сэра Тристано, после чего расхохотался, откинув голову. Он повернулся и подозвал приятелей: «Сэр Гюнемер! Сэр Рудо! Сэр Суониш! Будьте любезны, идите сюда!»
Несколько озадаченные придворные вернулись к столу, неприязненно поглядывая на тройского посла.
Продолжая давиться от смеха, король Одри сообщил им: «Сэр Тристано утверждает, что Фалу-Файль кишит шпионами. В частности, он подозревает, что кто-то из вас работает на Казмира!»
Придворные, только присевшие, тут же вскочили с яростными возгласами: «Этот субъект нас оскорбляет! Позвольте вызвать его на дуэль — холодный клинок научит этикету неотесанного мужлана! Смехотворная клевета! Старушечьи сплетни и кудахтанье!»
Сэр Тристано с улыбкой откинулся на спинку кресла: «Судя по всему, я наступил на больную мозоль! Мне больше нечего сказать».
«Глупости! — заявил король Одри. — Все это чепуха! Какие такие секреты могли бы разузнать у меня шпионы? У меня нет секретов! Все, что обо мне можно узнать, даже самое худшее — давным-давно известно всем и каждому!»
Сэр Тристано поднялся на ноги: «Ваше величество, я передал вам все, что мне поручили передать. Пожалуйста, разрешите мне удалиться».
Одри махнул кистью руки: «Можете идти».
Тристано поклонился, повернулся и покинул Фалу-Файль.
3
Вернувшись в Домрейс, сэр Тристано сразу направился в Миральдру — угрюмый древний замок с четырнадцатью башнями, бросавшими тень на ближайшие причалы гавани. Эйлас тепло приветствовал двоюродного брата. Когда они стояли рядом, невозможно было не заметить сходство. Тристано, более или менее атлетического сложения, был чуть выше сухопарого и жилистого короля. У обоих были золотистые светло-коричневые волосы, подстриженные под горшок на уровне ушей; черты лица Тристано были несколько крупнее, а лицо короля Эйлас отличалось жестким, мрачновато-задумчивым выражением. Теперь, однако, они оба улыбались, радуясь встрече, и походили на веселящихся подростков.
Эйлас предложил кузену сесть и сказал: «Прежде всего — я собираюсь навестить Родниковую Сень. Ты не прочь со мной проехаться?»
«С удовольствием».
«Тогда мы отправимся через пару часов. Ты завтракал?»
«Ничего не ел со вчерашнего дня, кроме куска хлеба с творогом».
«Это поправимо!» Эйлас подозвал слугу, и вскоре им подали большую сковороду с шипящим жареным хеком, ломти свежеиспеченного хлеба с маслом, вишневый компот и горьковатый темный эль. Тем временем Эйлас спросил: «Что ты можешь рассказать о своей экспедиции?»
«Мне привелось повидать много любопытных вещей, — ответил Тристано. — Я сошел с корабля в Дун-Кругре и поехал в Клуггах, где король Дартвег сразу согласился меня принять. Дартвег, несомненно, кельт. Не все кельты — краснорожие болваны, от которых разит сыром, пивом и чесноком. В частности, от Дартвега разит медовухой и салом. Я не узнал от него ничего полезного: кельты думают только о том, как бы угнать чей-нибудь скот, а потом напиться до бесчувствия. На этом основывается их экономика. Я убежден в том, что кельту буренка с большим выменем дороже полногрудой красавицы. Тем не менее, короля Дартвега нельзя упрекнуть в отсутствии гостеприимства — по сути дела, кельта можно оскорбить, только обозвав его скрягой. Кельты слишком вспыльчивы, чтобы хорошо воевать, упрямы, как ослы, и капризны, как девственницы. На окраине Клуггаха есть выгон, где проводят общинные собрания. Когда я проезжал мимо, там столпились человек пятьдесят; все они кричали и ругались, то и дело хватаясь за мечи. Сначала я думал, что их волнует какой-то важный вопрос — по меньшей мере объявление войны или перемирия; мало-помалу я выяснил, что спор разгорелся по поводу того, кто поймал самого большого лосося три года тому назад, причем Дартвег ввязался в эту перепалку и орал громче всех. Потом появился друид в бурой рясе с веткой омелы на капюшоне. Он сказал одно слово — все замолчали и потихоньку разошлись кто куда.
Впоследствии, беседуя с Дартвегом, я упомянул об этой ссоре и положительно отозвался о способности друидов восстанавливать мир и согласие. Дартвег сказал, что друидам плевать на мир и согласие — друид вмешался только потому, что крики спорщиков распугивали ворон в священной роще неподалеку. Несмотря на множество христианских церквей, растущих повсюду, как грибы, друидов все слушаются беспрекословно».
«Что ж, теперь я достаточно хорошо представляю себе происходящее в Годелии! — заключил Эйлас. — Для того, чтобы пользоваться влиянием в стране кельтов, мне придется либо спуститься с неба на белом быке с сияющим диском Луга между рогами, либо поймать лосося неслыханных размеров. Что дальше?»
«Я переплыл Скайр на пароме и прибыл в Ксунж. Другого способа туда попасть нет — ска делают невозможным передвижение по суше. Гаке живет в Джехонделе — чудовищном каменном дворце; в нем настолько высокие своды, что их просто не видно. Залы похожи на огромные пещеры, там почти негде присесть — ни гостям, ни придворным, ни даже самому Таксу».
«Но тебе удалось встретиться с Гаксом?»
«С большим трудом. Гакс болеет и почти не передвигается, а его племянник, некий сэр Крейм, по-видимому старается не допускать к Таксу посетителей, заявляя, что состояние здоровья не позволяет королю возбуждаться. Я уплатил золотую крону, чтобы Гаксу тайком сообщили о моем приезде, и тот принял меня, невзирая на сопротивление сэра Крейма.
В расцвете лет Такс, наверное, производил большое впечатление. Даже теперь, скрюченный подагрой, он на пару дюймов выше меня. Худой и жилистый, он говорит голосом, гулким, как северный ветер. Все его сыновья и дочери умерли; он не знает точно, сколько ему лет, но считает, что никак не меньше семидесяти. Никто не сообщает ему никаких новостей — он думал, что Орианте все еще правит в Южной Ульфляндии. Я заверил его, что Эйлас, нынешний король Южной Ульфляндии, поклялся отомстить ска, потопил множество их кораблей и преградил им дорогу в свою страну.
Услышав об этом, король Такс захлопал в ладоши от радости. Сэр Крейм, стоявший рядом, заявил, что правление Эйласа скоротечно. Почему? Потому что, по словам Крейма, общеизвестные сексуальные извращения Эйласа подорвали его здоровье, и он потерял волю к жизни. Гакс с отвращением плюнул на пол. Я обвинил сэра Крейма в распространении заведомой клеветы. Я назвал людей, сообщивших сэру Крейму подобные сведения, подлыми и низкими лжецами, и посоветовал ему больше никогда не повторять подобные измышления, если он не хочет, чтобы его обвинили наравне с клеветниками.
Я указал на еще одну ошибку сэра Крейма, сообщив, что король Эйлас энергично усмиряет горных баронов Южной Ульфляндии и скоро вытеснит ска из Хайбраса».
Эйлас печально усмехнулся: «Почему ты не пообещал им также, что я поверну реки вспять и заставлю солнце всходить на западе?»
Сэр Тристано пожал плечами: «Ты не упомянул об этих планах, когда отправлял меня в путь».
«Всему свое время, — отозвался Эйлас. — Прежде всего мне нужно поймать блох в своем собственном хвосте. Но расскажи подробнее о короле Гаксе и его вредоносном племяннике».
«Сэр Крейм несколько старше меня; у него лиловый рот и черная борода. Мрачный, подозрительный тип, почти наверняка на содержании у ска.
Я упомянул о других событиях прошедшего года — оказалось, что Гаке не имел о них никакого представления. Судя по всему, старый хрыч прекрасно понимает, чем занимается его племянник — слушая меня, он то и дело злорадно поворачивался к сэру Крейму и спрашивал: «Как же так, Крейм? Получается, ты мне наврал?» Потом Гаке пригрозил ему пальцем: «Крейм, если ты не хочешь, чтобы мы все попали в рабство к ска, прислушайся к тому, что говорит этот человек. Тройсы — наша последняя надежда. Если бы я был лет на сорок моложе, я делал бы то, что сейчас делает король Эйлас!»
В конце концов Гаке воспользовался каким-то предлогом и заставил племянника удалиться. Сэр Крейм никак не хотел уходить — все время задерживался и оглядывался. Когда мы остались одни, король Гаке сказал, понизив голос: «В своей жизни я часто ошибался. Но одну, последнюю ошибку я хочу предотвратить».
«Какую именно?» — спросил я.
Теперь Гаке погрозил пальцем мне: «Ты только прикидываешься простаком, юноша. Разве ты не догадываешься?»
«Будь я на вашем месте, я мог бы допустить дюжину ошибок. Вы надеетесь не умереть преждевременно — но времени у вас почти не осталось».
«Тоже верно. Я умираю — так, как умирает любой человек в моем возрасте. Ска терпеливы, они ждут. Но мне приходится соблюдать осторожность: боюсь, что меня отравят — или что мне всадят нож в спину из-за угла. У меня нет сына, который отомстил бы моим убийцам. Я одинок в Джехонделе — мне предстоит печальная, холодная смерть».
«Позвольте спросить, исключительно из любопытства: каким образом в Северной Ульфляндии наследуется престол?»
«Как обычно, старшим ближайшим родственником мужского пола. То есть, если я умру — когда я умру — королем станет Крейм. Но послушай! У нас есть особый обычай. Видишь золотой обруч у меня на башке? Если бы ты был настолько глуп, что согласился бы взять его у меня из рук и надеть на свою башку, в тот же момент ты стал бы королем Северной Ульфляндии — марионеткой в руках ска, вечно боящейся, что каждый следующий глоток вина станет последним».
Я заверил Такса в том, что у меня нет столь далеко идущих планов, и что ему не следует скоропалительно передавать мне королевскую власть.
В этот момент вернулся сэр Крейм, и я попрощался с королем Гак-сом».
Эйлас подошел к окну, глядя на гавань, где под порывами ветра пенились барашки волн: «Как по-твоему, Гаке еще долго протянет?»
«Для семидесятилетнего старца он выглядит неплохо, хотя зрение у него с годами испортилось. Он быстро соображает и связно говорит».
«Что случилось после того, как ты покинул Ксунж?»
«Мне пришлось пережить невероятное приключение, связанное с заколдованной зеленой жемчужиной, каковую я с радостью уступил разбойнику с большой дороги, после чего я проехал по Даоту в Аваллон.
Король Одри принял меня у себя в дворце. Одри — напыщенный, тщеславный болван, хотя у него есть какое-то тяжеловесное чувство юмора.
Я предупредил его о том, что он окружен шпионами — Одри рассмеялся мне в лицо. Так как у него нет никаких секретов, Казмир зря тратит деньги, что устраивает Одри как нельзя лучше. Больше мне почти нечего сказать — кроме того, что Одри хочет женить тебя на своей беременной дочери Тобине».
«К этому я не готов».
Подошел слуга, что-то прошептавший Эйласу на ухо.
Эйлас скорчил гримасу и повернулся к Тристано: «Подожди меня во дворе — этим делом мне придется заняться в одиночку».
Тристано удалился. В тот же момент беззвучно появился Ейн, словно возникший из воздуха в нескольких шагах от Эйласа.
Эйлас вскочил на ноги: «Ты вернулся — я снова могу спать спокойно!»
«Ты преувеличиваешь опасность», — отозвался Ейн.
«Если бы тебя вывели на чистую воду, ты запел бы другую песню».
«Несомненно. Я стал бы разливаться соловьем, надеясь усладить слух Казмира прежде, чем с меня начнут сдирать кожу. На свете не так много людей, которых я боюсь. Один из них — король Казмир».
Эйлас снова взглянул в окно: «Кроме тебя, у него есть другие агенты».
«Конечно, есть. В частности, кто-то из твоих ближайших советников. Казмир почти назвал его, но передумал. Этот осведомитель занимает высокое положение — больше я ничего о нем не знаю».
Эйлас задумался: «Насколько высокое?»
«Очень высокое. Он обсуждает государственные дела непосредственно с тобой».
Эйлас медленно покачал головой: «В это трудно поверить».
«Как часто ты совещаешься с министрами?»
«Еженедельно, иногда чаще».
«Как их зовут?»
«У меня шесть министров, все они владеют обширными поместьями и не нуждаются в средствах — Малуф, Пирменс, Фойри, Сион-Танзифер, Лангларк и Уитервуд. Никому из них не выгодна победа Казмира».
«У кого из них может быть повод тебя ненавидеть?»
Эйлас пожал плечами: «Возможно, кто-то из них считает меня слишком неопытным, безрассудным или упрямым. Вторжение в Южную Ульфляндию не пользовалось всеобщей поддержкой».
«Кто из шести министров проявляет наибольшее усердие?»
«Пожалуй, Малуф — канцлер казначейства. Но все министры — способные, усердные люди. Лангларк время от времени пренебрегает обязанностями, но как раз его можно исключить из числа подозреваемых».
«Почему?»
«Я старался забыть об этой истории — чего, по-видимому, делать не следовало. Как тебе известно, на верфях в Блалоке строят рыбацкие лодки и каботажные торговые суда. Не так давно некий герцог Герониус Армориканский заплатил за строительство четырех крупных трехмачтовых галер — явно военных кораблей, способных причинять нам большие неприятности в спокойную погоду. Я навел справки. Оказалось, что герцог Герониус не существует. Казмир пытался меня надуть и построить флот чужими руками. Как только эти корабли спустят на воду и Казмир уплатит за них полновесным золотом, я заблокирую блалокские верфи и спалю корабли Казмира до ватерлинии. Стены Хайдиона задрожат от скрежета зубовного!»
«Что же ты старался забыть?»
«На совещании с четырьмя министрами я упомянул, что, если верить слухам, в Порт-Поседеле, в Блалоке, строятся военные корабли. Я упомянул также, что просил местного торговца стеклом узнать что-нибудь по этому поводу, когда он будет в Порт-Поседеле.
Этот купец не вернулся из плавания. Я отправил людей на стекловаренный завод; там они узнали, что бывшего владельца убили в Блалоке».
Ейн медленно кивнул: «Кто из министров присутствовал на совещании?»
«Малуф, Сион-Танзифер, Пирменс и Фойри. Лангларка и Уитервуда не было».
«Убийство вряд ли было случайным».
«Почти наверняка не случайным. Но на сегодня хватит! Я еду в Родниковую Сень с Тристано и Шимродом — ты не поверишь, но там тоже придется решать сложнейшую задачу. Надеюсь, что с помощью Шимрода это удастся сделать достаточно быстро, и мы сможем провести несколько дней в мире и покое. Ты не хочешь составить нам компанию?»
Ейн попросил на него не рассчитывать: «Мне нужно вернуться к себе в Скейв и убедиться в том, что мы заготовили достаточно бочек — в этом году ожидается хороший урожай винограда. Кто мог взволновать спокойные воды Джанглина?»
«Друиды. Они обосновались на островке Айнисфад и напугали бедную Глинет до полусмерти. Мне придется поставить их на место».
«Пусть Шимрод напустит на них неизбывную тоску — или, что еще лучше, превратит их в речных раков».
Эйлас оглянулся, словно хотел убедиться в том, что Шимрод его не слышит: «Шимрод еще не знает, зачем я его вызвал. Когда имеешь дело с друидами, полезно заручиться помощью волшебника. Пусть Глинет сама расскажет ему, что произошло. Ради нее Шимрод готов в огонь и в воду — впрочем, ее чары распространяются на всех существ мужского пола».
«Не исключая некоего Эйласа, надо полагать».
«М-да. Ни в коем случае не исключая некоего Эйласа!»
Глава З
Родниковая Сень строилась в те незапамятные смутные времена, когда требовалось охранять дорогу к пруду Джанглин, отпугивая рыцарей, разбойничавших на равнине Сеальда. Укрепления не пригодились — никто никогда не осаждал Родниковую Сень.
Замок, планировкой напоминавший верх бочки, возвышался на самом берегу пруда — основания его передних башен утопали в воде. Пологие конические крыши увенчивали крепость как таковую и соединенные с ней четыре приземистые башни. Высокие старые деревья бросали тень на все сооружение, смягчая очертания замка, а причудливые кровли казались издали забавными шляпами, легкомысленно нахлобученными на хмурые тяжеловесные лбы.
Отец Эйласа, принц Осперо, построил террасу, выступавшую из основания крепости там, где она была обращена к озеру. Летними вечерами, когда заходило солнце и сгущались сумерки, Осперо и Эйлас, нередко в компании гостей, ужинали на террасе и, если завязывался интересный разговор, долго не уходили с нее — им подавали орехи и вино, а в небе загорались звезды.
На берегу росли несколько больших смоковниц — в жаркие летние дни от них исходил всепроникающий сладковатый аромат, привлекавший бесчисленных насекомых, жужжавших и гудевших в листве; в детстве Эйласа, забиравшегося по серым ветвям, чтобы сорвать инжир, нередко жалили пчелы.
В центре замка находился огромный круглый зал с С-образным столом тридцать локтей в диаметре; за ним можно было свободно рассадить пятьдесят человек — или даже шестьдесят, если расставить стулья потеснее. Второй этаж над этим залом занимали библиотека Осперо, галерея, несколько гостиных и прочие помещения, где можно было отдохнуть и побеседовать. В башнях размещались просторные спальни владельца замка и его семьи, а также спальни и удобные приемные для гостей.
Когда принц Осперо стал королем и переехал в Домрейс, ров запустили, и он быстро превратился в трясину, густо поросшую ряской, тростником, ежевикой и кустарниковой ивой. Непролазная болотистая впадина распространяла запахи гнили и плесени; Эйлас распорядился, чтобы ров прочистили. Бригады наемных рабочих трудились три месяца, после чего шлюзы наконец открыли, и ров снова наполнился чистой свежей водой — хотя теперь он выполнял функцию дополнительной пристани, а не оборонительного сооружения. Когда поднимался сильный ветер, лодки отвязывали от наружного причала и перемещали под прикрытие насыпного вала. В прибрежных тростниках плавали утки и гуси, а в спокойных глубинах озера водились карпы, угри и щуки.
Для Эйласа Родниковая Сень была местом, полным приятных воспоминаний, и он не хотел существенно менять распорядок жизни в замке. Вейра и Флору теперь величали «сенешалем» и «кастеляншей». Керн, когда-то чистивший конюшню и участвовавший в играх и проказах малолетнего принца, ныне превратился в «заместителя управляющего королевскими конюшнями». Ветеран Тоунси состарился и больше не мог выполнять обязанности бейлифа; ему поручили руководство королевской винодельней.
После длительной задержки — и только потому, что на этом настаивал Вейр — Эйлас согласился переселиться в апартаменты покойного отца, а Друн занял комнаты, раньше принадлежавшие Эйласу.
«Ничего не поделаешь, таков порядок вещей, — наставлял Эйласа сенешаль. — Осенью листья опадают, а весной распускается свежая зелень. Мы с Флорой неоднократно подмечали в вас склонность к излишней сентиментальности. В юности это простительно. Но теперь все по-другому! Как вы сможете управлять государством, если боитесь высунуть нос из детской комнаты?»
«Дорогой мой Вейр, ты затрагиваешь наболевший вопрос! По правде говоря, меня вовсе не привлекает перспектива управлять государством — а тем более тремя государствами. Когда я возвращаюсь в Родниковую Сень, все это кажется нелепой шуткой!»
«Тем не менее, вы — король. Кроме того, вы напрасно скромничаете — все мы слышали о ваших походах и приключениях. Отныне вам подобает занимать апартаменты принца».
Эйлас поморщился: «Ты прав, конечно; придется последовать твоему совету. Но я всюду чувствую присутствие отца! Ты не поверишь — временами мне кажется, что я вижу его призрак: он стоит на балконе, а иногда сидит у камина и смотрит на догорающие угли».
Вейр презрительно хмыкнул: «Подумаешь! Я часто вижу доброго принца Осперо. Лунными ночами, когда я захожу в библиотеку, он сидит в любимом кресле и оборачивается ко мне — у него спокойное, невозмутимое лицо. Подозреваю, что он так любил Родниковую Сень, что даже после смерти не может с ней расстаться».
«Ладно, — вздохнул Эйлас. — Надеюсь, принц простит мне вторжение в его комнаты. Я не хочу ничего менять в обстановке».
И снова Вейр счел необходимым возразить: «Как же так? Нет уж, это никуда не годится! Принц Осперо не одобрил бы такое решение, вас он любил не меньше, чем старый замок. Теперь это ваши апартаменты, и вам следует устроить их по своему вкусу, а не так, как это нравилось покойному».
«Хорошо, хорошо! Что ты предлагаешь?»
«Прежде всего, все полы и деревянные панели нужно хорошенько промыть, надраить и заново навощить. Побелку придется полностью обновить. Я заметил, что зеленая краска выцвела и потемнела. Почему бы не заменить ее бледно-голубой, с желтыми лепными украшениями?»
«Прекрасно! Именно то, что нужно! Вейр, у тебя редкий талант, никто лучше тебя с этим не справится!»
«Кроме того, раз уж речь зашла об интерьерах, пожалуй, следовало бы обновить и комнаты леди Глинет. Конечно, я с ней посоветуюсь, но каменные стены не помешало бы оштукатурить и выкрасить в розовые тона с белыми и желтыми узорами, чтобы обстановка радовала взор с раннего утра».
«Разумеется! Займись этим, Вейр, будь так добр!»
Эйлас наделил Глинет небольшим приятным поместьем в долине неподалеку от Домрейса, но она не слишком интересовалась новоприобретенным имуществом и явно предпочитала Родниковую Сень. Ей уже исполнилось пятнадцать лет. Глинет наполняла грацией и очарованием не только собственную жизнь, но и жизнь всех своих друзей, сочетая непосредственность и солнечный оптимизм с насмешливо-радостным отношением к несуразностям этого мира. За прошедший год Глинет выросла на дюйм и, хотя она предпочитала носить мальчишеские бриджи и блузу, только слепой мог бы принять ее за юношу.
Леди Флора, тем не менее, считала не только ее манеру одеваться, но и поведение выходящими за рамки общепринятых обычаев: «Дорогая моя, что подумают люди? Принцессе не подобает плавать в одиночку на парусной шлюпке. Хорошо, что на озере почти не бывает волны! Какая принцесса позволяет себе сидеть на ветке у всех на виду и крутить головой вместе с совами? Или бегать в темный лес по грибы без сопровождения?»
«Я не прочь познакомиться с такой принцессой, — отвечала Глинет. — Она составила бы мне компанию, и мы прекрасно понимали бы друг друга без слов!»
«Второй такой нет! — уверенно заявляла Флора. — А этой принцессе пора бы уже научиться себя вести, чтобы не позориться при дворе».
«Сжальтесь, леди Флора! Вы меня выгоните, чтобы я мокла под дождем и мерзла в сугробах — только потому, что я не умею ровно прострочить шов?»
«Никто тебя никуда не выгонит! Но ты должна учиться у других и практиковаться в соблюдении этикета. Ты выросла, и с твоей фигурой носить бриджи совершенно неприлично. Придется подобрать тебе несколько изящных платьев».
«Но это ужасно неудобно! Разве можно перепрыгнуть через ограду в изящном платье? Подумайте сами!»
«Нет никакой необходимости прыгать через ограды! Я не прыгаю через ограды. Леди Водрис из Хенч-Холла не прыгает через ограды. В Родниковую Сень скоро начнут толпами собираться вельможные просители твоей руки. Они захотят тебе представиться и будут спрашивать, куда ты пропала. А мне придется разводить руками: «Наверное, она где-нибудь поблизости, кто ее знает?» Они пойдут тебя искать, и что они увидят? Принцессу, висящую на дереве или скачущую с лягушками во рву?»
«Вот и хорошо! Они не захотят на мне жениться, и это меня вполне устраивает!»
Услышав эти слова, леди Флора попыталась шлепнуть воспитанницу, но та ловко увернулась: «Видите, как полезно прыгать через ограды!»
«Маленькая бесстыдница, ты плохо кончишь!» — без особого убеждения пригрозила леди Флора, посмеиваясь про себя. Уже через минуту она принесла Глинет блюдечко с нарочно припасенным для нее лимонным печеньем.
Глинет распускала золотистые волнистые волосы или перевязывала их черной лентой. Притворяясь бесхитростным созданием, она иногда слегка флиртовала и кокетничала, превращая в игру повиновение инстинктам — как котенок, воображающий, что он тигр, подкрадывающийся к добыче. Нередко жертвой ее экспериментов становился Эйлас — сжимая зубы и поднимая глаза к небу, молодой король вовремя заставлял себя отказываться от участия в таких забавах, опасаясь необратимого изменения сложившихся отношений.
Иногда, лежа в постели ночью, Эйлас пытался представить себе, что происходит в голове у Глинет и насколько серьезны ее заигрывания. Но каждый раз перед внутренним взором являлись другие образы, настойчиво требовавшие внимания.
Его больше не тревожили мрачные воспоминания о тайном убежище в саду за стеной Хайдиона. Сульдрун давно превратилась в туманную тень, затерявшуюся в бездне времени. Другая, более животрепещущая фигура проходила перед закрытыми глазами Эйласа. Ее звали Татцель, она была дочерью предводителя ска и жила в замке Санк в Северной Ульфляндии. Неподражаемая Татцель! Тонкая и гибкая, как ивовый побег, с темными волосами, подстриженными чуть ниже ушей, и бледно-оливковым, как у всех ска, оттенком кожи — в глазах ее светился ум! Как правило, Эйлас встречал ее, когда она шла по длинной галерее замка, глядя прямо перед собой. Она не замечала Эйласа — скалинга, раба, менее существенного, нежели предмет мебели.
Эйлас никак не мог определить чувства, заставлявшие его так часто вспоминать Татцель. Конечно, она уязвляла его самолюбие, бросала вызов, подливала масла в огонь негодования — но совсем иные, самопроизвольные и непонятные влечения сжимали ему сердце, когда Татцель проходила рядом, словно мимо пустого места. Он хотел преградить ей путь, чтобы она не могла его не замечать, взглянула ему в глаза и осознала, что перед ней гордый, свободный человек! Эйлас не осмеливался к ней прикоснуться: тут же позвали бы стражу и его, позорно беспомощного, утащили бы прочь — возможно, даже на стол для холощения рабов. О последствиях лучше было не думать — его мужское достоинство и всякая надежда заслужить благорасположение Татцель были бы потеряны навсегда.
Когда Эйласу удалось, наконец, бежать из замка Санк в компании Каргуса и Ейна, в какой-то момент он задержался, обернулся, глядя на замок, и пробормотал: «Помяни мое слово, Татцель! В один прекрасный день мы снова встретимся — и тогда посмотрим, как ты будешь задирать нос!» Таков был призрак, навязчиво посещавший Эйласа в полусне.
2
Проведя ночь в Ведьминой гавани, к полудню Эйлас и Тристано поднялись на перевал Лешего и уже ближе к вечеру проехали, гремя копытами, по подъемному мосту к конюшням Родниковой Сени. Друн и Глинет выбежали им навстречу, за ними вышли Вейр, Флора и прочие домочадцы, а Шимрод[31] ждал в тени сводчатого прохода, ведущего на террасу.
Прибывшие поднялись в свои комнаты, чтобы освежиться, после чего вышли на террасу, где Вейр подал им лучший ужин, какой могли обеспечить кладовые замка, и компания еще долго сидела за столом после того, как померкли последние отсветы заката и наступила ночь.
Тристано поведал присутствующим о зеленой жемчужине и ее зловредном влиянии: «До сих пор не понимаю, чем объясняются чары этой штуковины! На вид она отличается от обычной крупной жемчужины только оттенком блеска, зеленым, как морская вода. Шимрод, тебе что-нибудь известно по этому поводу?»
«Вынужден признаться, что в обширной сфере волшебства остается гораздо больше необъяснимого, чем хотелось бы. Для меня зеленая жемчужина — полная загадка».
«Наверное, это мозговая опухоль демона, — размышляла Глинет. — Или, может быть, яйцо гоблина».
«Глаз василиска!» — предположил Друн.
«Из всей этой истории можно извлечь урок, исключительно полезный подрастающим молодым людям, таким, как Друн, — задумчиво произнесла Глинет. — Никогда на воруй и не отнимай у других ценности, особенно если они зеленого цвета!»
«Превосходная рекомендация! — поддержал Тристано. — В таких случаях честность — лучшая стратегия».
«Я полон стыда и раскаяния, — опустил голову Друн. — Обещаю немедленно покончить с воровством и грабежами».
«Ну, разве что тебе представится возможность украсть какую-нибудь красивую безделушку для меня», — снизошла Глинет. Сегодня — возможно, уступив настояниям леди Флоры — она надела белое платье, а волосы украсила серебряным венком с белыми эмалевыми ромашками; все это вместе производило неотразимый эффект, явно не прошедший мимо внимания Тристано.
«В любом случае, мое поведение можно назвать только образцовым, — скромно заметил Тристано. — Я позаимствовал жемчужину исключительно в интересах окружающих, дабы оградить их от ее разрушительного воздействия, и добровольно уступил ее неимущему, лишенному преимуществ благородного происхождения».
«Насколько я понимаю, ты имеешь в виду пса, — отозвался Друн, — так как происхождение разбойника-брадобрея нам неизвестно».
«Ты обошелся с собакой поистине бессердечно! — сурово сказала Глинет. — Нужно было привезти жемчужину сюда и предложить ее Шимроду».
«Тем же способом? — возмутился Шимрод. — Я предпочитаю сардельки без жемчуга».
«Только представьте себе! — воскликнул Эйлас. — Бедняга Шимрод умчался бы галопом на четвереньках, с пеной у рта, кусая за задницу каждого встречного!»
«Шимрод мог бы надлежащим образом распорядиться магической драгоценностью, каков бы ни был характер ее влияния, — с достоинством возразила Глинет. — Несчастная собака не понимала, что с ней сделали».
«Теперь я осознаю свою ошибку, — горестно признал Тристано.
— Когда рыжий пес с рычанием и лаем хватал зубами за ноги мою лошадь, должен признаться, я не испытывал к нему никакого сочувствия. Поэтому, выйдя из таверны, я руководствовался сиюминутными побуждениями, хотя почти сразу же проникся сожалением по поводу своего поступка, а впоследствии, когда наблюдал за кончиной несчастного животного, даже проникся испугом, близким к отчаянию».
«Как это понимать? — недоуменно взглянула на него Глинет. — Ты раскаялся в своей жестокости?»
«Не совсем так. Не следует забывать, что я частично возместил собаке риск, накормив ее сарделькой».
«А тогда чем объяснялся твой испуг?»
Тристано поморщился и брезгливо поиграл пальцами в воздухе: «Раз уж ты настаиваешь, я объясню — в настолько деликатных выражениях, насколько это возможно. Все это происходило после того, как посреди ночи жемчужина была мне возвращена сверхъестественным образом — по сути дела, покойником, завалившимся ко мне в спальню. Глядя на мертвого пса, сначала я хотел уехать оттуда побыстрее и оставить жемчужину на дороге. Но такое решение проблемы казалось мне все более сомнительным по мере того, как я представлял себе, что могло произойти следующей ночью, после того, как я засну. Дохлый пес, проткнутый стрелой, с рассеченным черепом, подобравший жемчужину из лужи…»
Глинет зажала уши руками: «Хватит, хватит! Не хочу больше ничего слышать!»
«Действительно, в более подробных разъяснениях, пожалуй, нет необходимости», — заметил Эйлас.
«Верно, — кивнул Тристано. — Я руководствовался исключительно желанием возбудить в Глинет сострадание к чрезвычайно неудобному положению, в котором я оказался».
«Тебе это удалось», — призналась Глинет.
Наступило молчание. Глинет взглянула на сидевшего напротив Эйласа: «Сегодня ты неразговорчив. Что тебя беспокоит? Какие-нибудь государственные дела?»
Эйлас смотрел на темную озерную гладь: «Здесь кажется, что Миральдра на другом конце света. Хотел бы я никогда туда не возвращаться!»
«Возможно, ты берешь на себя слишком много обязанностей».
«Мои советники и министры значительно старше меня и следят за каждым моим шагом. Они только и ждут, чтобы я сделал какую-нибудь глупость. Мне приходится постоянно соблюдать осторожность. В Южной Ульфляндии все еще царит хаос — мне предстоит наводить там порядок; кроме того, возможно, придется приструнить ска, если они не откажутся от своих планов. И все это время, пока мы здесь сидим, Казмир плетет новые интриги».
«Тогда почему бы не отвечать Казмиру тем же, пока он не устанет играть в эти игры?»
«Легко сказать! Хитроумные заговоры, предательство и саботаж — родная стихия Казмира, в этом отношении мне с ним не совладать. Его шпионы за каждым углом, он узнаёт о моих планах прежде, чем они приходят мне в голову!»
Друн с негодованием сжал кулак: «Разве нельзя переловить всех этих шпионов и утопить их в Лире?»
«Все не так просто. Конечно, мне удается выявить многих агентов Казмира, но я предпочитаю удовлетворять их любопытство, скармливая им ложные сведения. Если бы я их утопил, Казмир просто-напросто нанял бы новых шпионов. Так что я играю с Казмиром в поддавки и стараюсь не спугнуть его свору ищеек».
«Скармливание ложных сведений шпионам — тоже своего рода хитроумный план, — заметила Глинет. — Дает ли он желаемые результаты?»
«Об этом можно будет судить после того, как мы выясним, кто из моих ближайших советников работает на Казмира».
«Но у нас тоже есть шпионы, следящие за Казмиром?»
«Их не так много, и у них меньше возможностей. Тем не менее, наша разведка достаточно эффективна».
«В жизни шпиона, наверное, много опасностей и приключений, — оживилась Глинет. — Интересно, из меня получился бы хороший шпион?»
«Несомненно! — подтвердил Эйлас. — Из красивых девушек получаются отличные шпионы. Тем не менее, им приходится полностью посвящать себя достижению поставленных целей. Да, их жизнь полна опасностей и приключений, но им приходится, так сказать, совмещать приятное с полезным, потому что самые ценные сведения, как правило, добываются в постели».
Глинет презрительно хмыкнула: «Так вот каким шпионам ты скармливаешь ложные сведения по ночам, стараясь ни в коем случае их не спугнуть вместо того, чтобы вздернуть на ближайшей виселице!»
«Ха! Если бы! Увы, Казмир не оказывает мне такую любезность. Он предпочитает подкупать стариков, страдающих подагрой. Кстати, никто не должен знать, что я подозреваю кого-то из ближайших советников — зарубите это на носу!»
«Наверное, странно смотреть на человека, разговаривать с ним и спрашивать себя — доносит ли он на меня смертельному врагу?» — задумчиво сказал Друн.
«Очень странно».
«Кого ты подозреваешь?» — спросил Тристано.
«У меня шесть августейших и безупречных министров — Малуф, Лангларк, Сион-Танзифер, Пирменс, Фойри и Уитервуд. У каждого огромные поместья, каждый — наследник древнего рода! Казалось бы, интересы каждого из них должны совпадать с интересами тройского государства. Тем не менее, один из них — предатель. Непостижимо! Мне неприятно об этом говорить, потому что, выбирая министров, я допустил какой-то непростительный промах».
«И как ты узнаешь, кто из них — предатель?»
«Здесь-то и зарыта собака. Пока что у меня нет ни одной улики».
Некоторое время, пока звезды всходили на безоблачном небе, присутствующие обсуждали различные способы выявления тайного агента Казмира. В конце концов, когда свечи уже догорали, они поднялись из-за стола и, позевывая, разошлись по спальням.
3
Король и его кузен готовились к отъезду в Домрейс. Наблюдая за их приготовлениями, Глинет и Друн все больше нервничали — без Эйласа и Тристано их существование в Родниковой Сени снова обещало стать скучноватым и одиноким. Кроме того, их заинтриговали поиски высокопоставленного тайного агента. В последнюю минуту они решили присоединиться к возвращавшимся в столицу, и тоже стали спешно готовиться к отъезду.
Отряд, ехавший по равнине Сеальда, теперь состоял из пяти человек. Поднявшись на перевал Лешего, они, как всегда, остановились и обернулись, чтобы бросить последний взгляд на далекую крепость у пруда Джанглин, после чего спустились по долине Каскадной реки в Ведьмину гавань и переночевали в гостинице «Коралловый букет». Проснувшись до рассвета, они выехали по дороге, ведущей к Туманному мысу, позвякивая упряжью в холодной утренней тишине — первые красноватые лучи солнца озаряли им спины. Вскоре после полудня они прибыли, наконец, в Домрейс.
Эйлас нисколько не заблуждался по поводу намерений Друна и Глинет. Он отвел их в сторону и предупредил о необходимости соблюдать строжайшую тайну: «Здесь мы не играем в игры и не соревнуемся в острословии и сообразительности. Здесь мы рискуем жизнью — помните, что для Казмира человеческая жизнь не стоит ломаного гроша!»
«Почему он так жесток?» — спросил Друн.
«Не знаю. Но он умен и жесток, причем один из его агентов следит за всем происходящим в Миральдре, чувствуя себя в полной безопасности, словно наблюдает за цыплятами, снующими по птичьему двору».
Глинет недоумевала: «Понятно, что он — предатель, но что заставляет его быть предателем? Что он получает взамен?»
Эйлас пожал плечами: «Возможно, он шпионит просто из прихоти, потому что ему доставляет удовольствие рисковать — или потому, что он хочет доказать себе, что он умнее всех. Так или иначе, он постоянно настороже, подозревает всех и каждого, оценивает каждый взгляд, прислушивается к каждому шороху — ведите себя чрезвычайно предусмотрительно!»
«Ты можешь нам доверять, — обиделся Друн. — Мы не идиоты и не собираемся многозначительно поглядывать на подозрительных субъектов, пихая друг друга локтями и перешептываясь».
«Я прекрасно это понимаю! — заверил его Эйлас. — Более того, рассчитываю на то, что ваши наблюдения окажутся полезными». Про себя Эйлас подумал: «Кто знает? Дети иногда подмечают фальшь и несоответствия, ускользающие от внимания людей гораздо более опытных».
Учитывая эти соображения, Эйлас устроил званый обед, пригласив министров и нескольких придворных. В назначенный день погода оставляла желать лучшего — несмотря на безоблачное небо, море расшумелось, и холодный ветер налетал частыми настойчивыми порывами. Придерживая готовые сорваться на ветру шляпы и плащи, вельможи один за другим заезжали по эстакаде на внутренний двор Миральдры. Там их встречал стареющий сенешаль, сэр Эсте, провожавший каждого по отдельности в небольшой трапезный зал. Здесь их ожидал Эйлас в компании Друна и Глинет.
Так как это не был официальный прием, министры выбирали свободные места по желанию. Три министра сели с одной стороны стола, три других — с другой. Присутствовали также сэр Тристано и два знатных иностранных гостя. Один из последних, высокий и худощавый, с насмешливой продолговатой физиономией, представился как сэр Катрауль из Каталонии. На нем был роскошный костюм невиданного в Тройсинете покроя; он пудрил лицо, как это было принято при аквитанском дворе. Друн и Глинет с трудом сдерживались от смеха — в расфуфыренном иностранце они сразу узнали Шимрода.
Напротив Шимрода сидел Ейн, также изменивший внешность — никто не узнал бы виноторговца Вальдеса в темнокожем седобородом восточном купце с чалмой на голове. Он представился как синдик Хассифа из Тингитаны и почти ничего не говорил.
Когда все приглашенные сели, Эйлас поднялся на ноги: «Сегодня я приветствую моего кузена, двух вельможных гостей из дальних стран и шестерых моих советников и помощников — друзей и наставников, кому я доверяю важнейшие государственные дела. Хотел бы представить их своему сыну, принцу Друну, и моей подопечной, принцессе Глинет. Прежде всего — Малуф, лорд Мауль, из Дассине-та!»
Малуф, невысокий человек крепкого телосложения, с коротко подстриженными черными кудрями, окладистой бородой и круглым бледным лицом, поднялся на ноги, галантно поклонился Глинет и снова уселся.
«Лорд Пирменс из замка Лютесс!» — провозгласил Эйлас.
Пирменс встал и отвесил поклон: он был несколько старше Малу-фа, но отличался стройностью выправки и приятной внешностью; его безукоризненно причесанная серебристая шевелюра, вздернутые надменными дугами брови, серебристая бородка и слегка брезгливые манеры свидетельствовали об утонченной разборчивости.
«Лорд Сион-Танзифер из усадьбы Фейминг в Портовой бухте!»
Сион-Танзифер, старейший из министров — и, пожалуй, самый прямолинейный и откровенный из них — уже стоял по стойке смирно, когда король начал произносить его имя. Специалист в области военной стратегии, он руководствовался самыми консервативными и ортодоксальными принципами; Эйлас часто находил его выводы скорее любопытными, нежели полезными. Сион-Танзифер, однако, был исключительно полезен в другом отношении — выражая свои мнения, обычно в виде догматически сформулированных азбучных истин, старый вояка раздражал и даже выводил из себя других министров, тем самым отвлекая их внимание от критического обсуждения решений Эйласа. Как человек, преданный рыцарским идеалам, Сион-Танзифер сперва поклонился принцессе Глинет, а затем принцу Друну — старшинство ранга уступало соображениям галантности.
«Лорд Уитервуд из поместья Уитервуд!»
Бледный и тощий субъект среднего возраста со впалыми щеками и горящими черными глазами, лорд Уитервуд плотно поджимал губы, словно сдерживая готовую вырваться внутреннюю энергию. Он страстно защищал свои убеждения и терпеть не мог слепое подражание традициям, чем заслужил неприязнь Сион-Танзифера и Малуфа. Старого стратега Уитервуд считал узколобым солдафоном, а министра-казначея — мелочным крохобором, поднимавшим переполох по каждому пустячному поводу. Лорд Уитервуд приподнялся, ответил двумя рассеянными кивками и снова опустился на стул.
«Лорд Лангларк из Чернохребетного замка!»
Словно желая упрекнуть Уитервуда за бесцеремонное поведение, Лангларк величественно выпрямился во весь рост и несколько раз глубоко поклонился направо и налево. Дородный человек непримечательной внешности, Лангларк, тем не менее, вносил чувство юмора, умеренность и практический здравый смысл в обсуждения на совещаниях совета министров. Эйлас находил, что именно на Лангларка он мог полагаться в первую очередь, когда ему нужна была поддержка в решении нетривиальных вопросов.
«Лорд Фойри из Суанетты!»
Фойри отвесил пару достаточно вежливых, но не слишком почтительных поклонов. Несколько тщедушный, узкоплечий и чуть сгорбленный, Фойри уже почти полностью облысел, хотя был на несколько лет моложе Малуфа. Быстрые движения головы, пристальный взгляд карих глаз, тонкий нос с горбинкой и цинично кривящийся рот делали его похожим на бдительную хищную птицу. В зависимости от настроения, Фойри часто менял точку зрения, предпочитая рассматривать вопрос со всех сторон, и любил выдвигать возражения только для того, чтобы проверить обоснованность предлагаемых концепций.
«Все вы, разумеется, знакомы с сэром Тристано, — продолжал Эйлас. — Рядом с ним сидят наши гости — сэр Катрауль из Каталонии и синдик Хассифа из Тингитаны».
Стали подавать первые блюда; поначалу беседа носила сдержанный и осторожный характер. Сион-Танзифер хранил гробовое молчание. Лорд Пирменс пытался завязать разговор сначала с сэром Катрау-лем, а затем с синдиком Хассифой, но те лишь недоуменно пожимали плечами и разводили руками — иностранцы явно не понимали, о чем он говорит.
Тем временем Глинет и Друн внимательно подмечали подробности поведения шести министров. Они знали, что каждый из них был в какой-то степени специалистом в той или иной области. Малуф заведовал казначейством и предоставлял рекомендации, относившиеся к налогам, пошлинам, сборам и прочим государственным доходам. Уитервуд занимался кодификацией судебных систем и согласованием их региональных различий с тем, чтобы каждый подданный королевства, высокого или низкого происхождения, мог ожидать последовательного применения законов. Сион-Танзифер, занимавший министерский пост еще при старом короле Гранисе, предлагал королю организационные и стратегические планы военных кампаний. Фойри превосходно разбирался в конструкции кораблей и координации морского флота. Пирменс, много путешествовавший в молодости — он успел побывать и в Ирландии, и в Византии — по сути дела выполнял функции министра иностранных дел, тогда как Лангларку король Эйлас поручил основать в Домрейсе университет, где преподавали бы грамматику, математику, географию и несколько других дисциплин.
Эйлас, также наблюдавший за министрами, ощущал странное холодное возбуждение с примесью ужаса — будучи заинтересован в раскрытии тайны, он в то же время боялся узнать правду. Один из шести человек, спокойно беседовавших у него за столом, угощавшихся его блюдами и пробовавших его вино, был предателем, стремившимся уничтожить самого короля и все его королевство.
Кто из шести?
И зачем ему это было нужно?
Эйлас покосился на Друна и почувствовал прилив гордости — у него был умный и красивый сын. Глинет тоже вызывала сильные положительные эмоции, но совсем иного рода. Девушка заметила внимание короля, встретилась с ним глазами и улыбнулась, чуть покачав головой — она была в замешательстве, разгадка тайны от нее ускользала.
Обед продолжался. За первым блюдом — запеканкой из оливок, креветок и лука в устричных раковинах, приправленной сыром и петрушкой, последовала уха из тунца, морских моллюсков и береговых улиток, обжаренных в белом вине с зеленым луком и укропом. Затем, в надлежащем порядке, подали жареных на открытом огне перепелов, фаршированных сморчками, на ломтях свежего белого хлеба, с гарниром из заморского зеленого горошка, артишоки, отваренные в вине со сливочным маслом, в сопровождении салата из свежей зелени, жареную требуху и колбаски с квашеной капустой, печеную выдержанную оленину под вишневым соусом с перловкой, сначала тушеной в бульоне на медленном огне, а затем поджаренной с чесноком и шалфеем, и, наконец, медовые коврижки, орехи и апельсины. При этом кубки гостей постоянно наполняли благородным красным волюспийским и золотистым вином «Сан-Сью» из Родниковой Сени, а также душистым зеленым мускатным вином из Дассинета.
Несмотря на длительное знакомство и сотрудничество, министры не вели себя непринужденно; по мере того, как продолжалось пиршество и увеличивалось количество выпитого вина, каждый из них выражал свои взгляды с возраставшей горячностью, постепенно превращаясь в карикатуру на себя, и разногласия принимали все более личный характер.
Самым резким и непримиримым из шести был Сион-Танзифер, ветеран дюжины славных походов; его седые волосы казались растрепанными — они закрывали проплешины там, где на черепе зарубцевались раны. Сион-Танзифер делал краткие жесткие заявления, словно зачитывая их из справочника, содержавшего неоспоримые истины; на возражения он отвечал лишь презрительными взглядами.
Излагая свою точку зрения, сидевший напротив Малуф стремился учитывать все возможные оговорки, в связи с чем, по сравнению с военным стратегом, казался человеком нерешительным, выражавшимся пространно и расплывчато.
Лорд Пирменс разительно отличался от них обоих — обходительный и статный дипломат, непоколебимо уверенный в своем интеллектуальном превосходстве, он предпочитал обтекаемые формулировки, но умел вовремя вставить острое словцо. Пирменс говорил на нескольких языках и познакомился с обычаями многих стран; ходили слухи, что в замке Лютесс хранилась коллекция произведений искусства и редкостей, недоступных ни за какие деньги.
Лангларк, легко краснеющий от вина непритязательный толстяк, применял на удивление успешную тактику сокрушенного замешательства и напускного самоуничижения, благодаря которой аргументы других министров казались глупыми, смешными и преувеличенными. Он нередко указывал на простые противоречия или закономерности, упущенные собеседниками, и Пирменс прилагал всевозможные усилия с тем, чтобы не попасть в очередную ловушку Лангларка — пожалуй, единственного министра, превосходившего его наблюдательностью и находчивостью.
Лаконичный и щепетильный Уитервуд с беспощадной яростью атаковал нелогичные с его точки зрения взгляды, не взирая на личности — даже короля Эйласа нередко уязвляли замечания Уитервуд а, а Малуф терпеть его не мог. Фойри говорил мало и выслушивал других с едва заметной язвительной усмешкой — но если его удавалось раззадорить, он набрасывался на противников с резкостью, не уступавшей нетерпимости Уитервуда.
Когда подали оленину, разговор зашел о вторжении в Южную Ульфляндию,[32] не вызывавшем оптимизм у большинства министров.
Малуф говорил размеренно и бесстрастно: «Неприглядная страна, состоящая из скал и вересковых пустошей, усеянных развалинами хижин и перемежающихся болотами. Местные жители как-то умудряются добывать скудное пропитание — но только если вспахивают землю с тем же усердием, с каким убивают друг друга. Ульфы — варварский народ!»
«Постойте, постойте! — возмутилась Глинет. — Я родилась в Трокшо, в Северной Ульфляндии, и мои родители вовсе не были варварами. Они были добрые, хорошие, храбрые люди, и ска их убили!»
Малуф смущенно зажмурился: «Прошу прощения! Я, конечно, преувеличиваю! Мне следовало бы сказать, что бароны Южной Ульфляндии чрезмерно воинственны, и что благополучие в их стране возможно только после прекращения междоусобицы и набегов».
Сион-Танзифер пренебрежительно прокашлялся: «Это произойдет не раньше, чем с неба станут падать золотые монеты. Ульфы не могут жить без вендетты, как собака без блох».
«Десять лет тому назад мне представилась возможность побывать в Иссе, — заметил Пирменс. — Оттуда я ехал сухопутным путем в Оэльдес. Местные жители встречались редко — главным образом пастухи, мелкие фермеры и рыбаки. Открытое побережье пустынно и продувается ветрами. По меньшей мере, такое запустение — своего рода преимущество. Король Эйлас мог бы наделить ульфскими землями всех наших младших сыновей».
«Безлюдность их побережья легко объясняется, — вмешался Фойри. — Если бы горные бароны освободили всех, кого они бросили в темницы или растянули на дыбе, мы обсуждали бы сейчас проблему перенаселения Южной Ульфляндии».
Воспринимавший все буквально Малуф с негодованием поднял брови: «Зачем нам понадобилась эта несчастная страна? Вторжение стоит большого труда, крови и золота! А ульфы ничего не могут дать взамен».
«Я их король, — мягко и рассудительно сказал Эйлас. — Они — мои подданные. Я обязан обеспечивать их безопасность и охранять правопорядок».
«Ничего подобного! — отрезал Уитервуд. — Ваш аргумент несостоятелен. Представьте себе, что вас вдруг, ни с того ни с сего, признали бы королем Китая. Что же, нам пришлось бы отправлять флотилию за тридевять земель и высаживать там тройские армии только для того, чтобы обеспечивать безопасность китайцев и наводить порядок в Поднебесной Империи?»
Эйлас рассмеялся: «Китай далеко. Южная Ульфляндия рядом».
«Тем не менее, — упрямо настаивал Малуф, — я считаю, что наши доходы должны находить полезное применение на нашей земле!»
Сион-Танзифер угрюмо заявил: «Должен признаться, меня эта экспедиция не радует. Бароны-бандиты стерегут свои труднодоступные долины, как волки и стервятники — недоеденную тушу оленя! Даже если мы всех их перебьем, на том же месте, как грибы, повылезают сотни других, и все останется, как раньше».
Нахмурившись, Лангларк созерцал середину стола с обычным для него выражением замешательства: «Вы предлагаете бросить на произвол судьбы обширную страну? В чем преимущество такого отступления? Пирменс явно преувеличивает бесплодие Южной Ульфляндии — там достаточно плодородных земель и полезных ископаемых, когда-то она считалась богатым королевством. В горах — оловянные, медные, золотые и серебряные рудники, а в торфяных болотах много месторождений железной руды. В старые добрые времена на горных лугах паслись и рогатый скот, и овцы, а в полях высевали овес, пшеницу и ячмень».
Сион-Танзифер желчно усмехнулся: «Пусть ульфы наслаждаются несметными богатствами своей обширной страны, сколько им влезет — я бы только их поздравил и был бы им премного благодарен, если бы они проливали свою собственную кровь, защищаясь от ска. Но почему им дозволяется загребать жар нашими руками? Каким образом это выгодно для нас? Они-то привыкли бегать без штанов по своим болотам, а мы в них завязнем, помяните мое слово!»
«Ха, гм! — Пирменс аккуратно приложил салфетку к серебристой бородке и опустил ее. — Сплошной сарказм и пессимизм!» Он повернулся к Эйласу: «Что может ответить его величество этим проповедникам упадочнических настроений?»
Эйлас откинулся на спинку кресла: «Мы уже неоднократно обсуждали эту тему — хотя создается впечатление, что все присутствующие предпочитают об этом не помнить. Повторяю: мы захватили Южную Ульфляндию не в поисках славы или плодородных земель, а только потому, что это необходимо для нашего выживания».
Сион-Танзифер продолжал скептически покачивать головой: «Либо я глуп, как пробка, либо в вашей концепции чего-то недостает».
«В таком случае его величеству остается только сделать выбор», — деликатно заметил Пирменс.
Эйлас рассмеялся: «Эти возможности не обязательно исключают одна другую!» Он обвел глазами всех сидящих за столом: «Кто еще считает, что нам следует убраться из Южной Ульфляндии? Малуф?»
«Это предприятие наносит существенный ущерб фондам казначейства. Другие соображения не входят в мою компетенцию».
«Пирменс?»
Лорд Пирменс задумчиво поджал губы: «Мы уже захватили Южную Ульфляндию. Теперь трудно — может быть, даже невозможно — отступить, не потеряв лицо».
«Лангларк?»
«Ваши аргументы убедительны».
«Уитервуд?»
«Мы начали игру, исход которой предсказать еще невозможно. Надеюсь, нам будет сопутствовать удача».
«Фойри?»
«Море принадлежит нам. Пока в этом отношении у нас нет соперников, Тройсинету нечего бояться».
«Сэр Тристано, а ты как думаешь?»
Тристано ответил не сразу: «Позвольте мне спросить: каковы были бы последствия, если бы мы действительно отказались от Тинцин-Фюраля и Кауль-Бокаха и вывели войска из Южной Ульфляндии?»
«Как только Южная Ульфляндия станет беззащитной, — сказал Эйлас, — король Казмир ущипнет себя, чтобы проверить, не приснилась ли ему такая удача, радостно станцует вальс и прикажет своим отрядам спешить на север, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Затем, когда его армии займут удобные позиции, не встречая никакого сопротивления, он нападет на Даот с двух сторон, и через месяц королю Одри придется бежать в Аквитанию или умереть. После этого Казмир перевезет круглый стол Карбра-ан-Медан и священный трон Эвандиг в Хайдион и объявит себя королем Старейших островов. В устье Мурмейля он может построить — и построит — флотилию, достаточную для высадки десанта в Дассинете, и мы проиграем войну. Захватив Южную Ульфляндию, мы сорвали планы Казмира и заставили его измышлять что-нибудь посложнее».
«Вы меня убедили, — кивнул сэр Тристано. — Лорд Сион-Танзифер, разве все это не так?»
«При всем моем уважении к его величеству, он упускает из виду важное обстоятельство. Казмир может сегодня же пройти со своими армиями на север по Тромпаде, не пересекая границу Южной Ульфляндии».
«Нет, не может! — возразил Эйлас. — В таком случае мы сразу напали бы на него с гор, и ему было бы чрезвычайно трудно защищаться в теснине, ограничивающей свободу маневров. Пока мы контролируем Южную Ульфляндию, а следовательно и Тих-так-Тих, Казмир не посмеет карабкаться в Даот по Тромпаде. Мы способны преградить ему путь даже силами местного ульфского ополчения».
Малуф почти не скрывал раздражение: «Почему мы постоянно говорим об одних угрозах и битвах? Разве мы не заключили мирный договор с Лионессом? Зачем обязательно допускать наихудшее возможное развитие событий? Если мы докажем Казмиру, что действительно хотим мира, он ответит тем же, и больше не нужно будет пугать друг друга громкими словами, бить мечами в щиты и упражняться в дорогостоящем тщеславии — от этого только проигрывают все заинтересованные стороны».
«Вспомните, что происходило несколько лет тому назад, — терпеливо возразил Эйлас. — Гранис был королем Тройсинета. Айвар Экс-цельсус, тогда еще правивший Дассинетом, решил нас проучить и позвал на помощь Казмира. Казмир был готов воспользоваться любым предлогом, чтобы переправить свои войска через Лир. Если бы корабли Граниса не потопили его армаду, никто из нас не обедал бы сегодня в Миральдре. С какой стати я поверю, что Казмир с тех пор стал смирным, как ягненок? Это ниоткуда не следует».
Малуф не сдавался: «Тем не менее, Южная Ульфляндия — не Дассинет».
«Значит, вы считаете, что если мы будем вежливы с Казмиром, он не будет причинять нам никакого беспокойства?» — сухо осведомился Уитервуд.
«Нам нечего терять, — с достоинством отозвался Малуф. — Любой мир выгоднее войны».
«Неужели? На любых условиях?» — встрепенулся Лангларк.
«Никто из нас не хочет войны, — сказал Эйлас. — Даже Казмир — он предпочел бы восторжествовать без потерь, пользуясь нашей слабостью и нашими ошибками. Но, пока я сижу на троне, этому не бывать. Между тем, я делаю все возможное, чтобы сохранить мир. Возможно, вас заинтересует тот факт, что я пригласил короля Казмира и королеву Соллас нанести августейший визит в Домрейс».
«Это замечательная новость! — воскликнул Малуф. — Когда они приедут?»
«Примерно через месяц».
Фойри язвительно рассмеялся: «Дипломатия! Лицемерный спектакль!»
Эйлас улыбнулся: «Король обязан подавать пример радушия — даже если его воротит при виде гостя… Так или иначе, я уже сказал больше, чем хотел».
Обед закончился. Эйлас и Ейн, в сопровождении Друна и Глинет, прошли в одну из небольших гостиных и сели у камина.
«Так что же? — спросил у Ейна Эйлас. — Какой вывод ты можешь сделать?»
Ейн долго молчал, глядя в огонь: «Трудно сказать. Лангларк и Уи-тервуд вряд ли работают на Казмира — хотя бы потому, что не знали о поездке торговца стеклом. Сион-Танзифер, несомненно, храбрый и откровенный человек — даром что упрямый и односторонний. Назвать его предателем язык не поворачивается. Малуф? Фойри? Пирменс? Интуиция подсказывает мне, что шпион — Малуф. Он готов на любые уступки ради мира. История знает множество таких примеров — возможно, Малуф даже считает себя гением тайной дипломатии, умиротворяющим Казмира и тем самым приближающим торжество какого-то недостижимого идеала, противоречащего человеческой природе.
Из числа подозреваемых не следует исключать Пирменса. Он изворотлив и податлив — золото или просто желание развлечься за чужой счет могли побудить его к двурушничеству. Его внешность обманчива, он опасен. Утонченные натуры вроде Пирменса нередко готовы прощать, во имя терпимости, самые странные извращения — в том числе самим себе.
Фойри? Тройский флот — его любимое детище. Если он — предатель, я не могу представить себе его мотивы».
4
На следующий день лорд Малуф явился к королю Эйласу, чтобы представить отчет о состоянии казначейства. Малуф был невесел — он принес плохие вести: «Вторжение в Южную Ульфляндию и строительство новых кораблей в устье Бешеной реки истощили финансовые резервы; не хватает денег на повседневные расходы».
«Гмм! — отозвался Эйлас. — Неужели мы уже все потратили?»
«Я давно предупреждал о такой возможности, — с мрачным удовлетворением сказал Малуф. — Цыплят по осени считают».
«Возможно, возможно… А дассинетские налоги? Мы их еще не получили?»
«Еще нет, ваше величество — и Скола тоже еще не заплатила. Эти сборы ожидаются только через неделю».
«Что ж, на неделю придется затянуть пояса. Рано или поздно, надеюсь, и Южная Ульфляндия начнет окупаться. Я послал туда горных инженеров, обследовать рудники. Говорят, там еще много ценных залежей; рудники опустели не потому, что истощились — их забросили из-за бесконечных разбойничьих набегов. Кроме того, в реках могут быть отложения россыпного золота. Их никогда не разрабатывали, и в конечном счете они могут приносить неплохой доход — достаточный для покрытия наших затрат. Что вы на это скажете?»
«Пока что это чисто гипотетические доходы, ваше величество, и даже для того, чтобы доказать существование таких залежей, потребуются существенные капиталовложения».
Эйлас усмехнулся: «Малуф, ваш здравый смысл отрезвляет, как ушат холодной воды! Если ничего другого не останется, мы прибегнем к общеизвестному средству, никогда не подводившему расточительные правительства — а именно повысим налоги. Выжмем из них все до последней капли! Только короли могут швыряться деньгами! Зачем простолюдину деньги?»
«Ваше величество изволит шутить», — печально произнес Малуф.
«Шутки шутками, но я намерен обложить Исс портовыми сборами — до сих пор синдики уклонялись от каких бы то ни было налогов. Кроме того, мы начнем взимать пошлины, которые население долины Эвандера раньше платило Карфилиоту. Как видите, есть дополнительные источники дохода! Рано или поздно мы сможем вытрясти из горных баронов какую-то часть золота, награбленного за долгие годы разбоя и междоусобиц».
Малуф нахмурился, собираясь выдвинуть серьезные возражения против такой программы, но по размышлении решил, что король снова руководствуется в основном чувством юмора: «Мягко говоря, смелое решение вопроса!»
Эйлас рассмеялся: «Но очень простое в практическом отношении. Бароны неизбежно станут нарушать мои законы, а за такие нарушения они должны будут платить крупные штрафы — в противном случае я конфискую их замки и выгоню их на вересковые луга в чем мать родила. Хотел бы я, чтобы то же самое можно было сделать с мерзавцем Казмиром, опять строящим военный корабль вопреки нашему договору! Боюсь, однако, что он не заплатит штраф».
Малуф удивленно поднял брови: «Вы не вправе облагать штрафами короля Казмира!»
«К величайшему сожалению. Поэтому придется принять более решительные меры».
И снова Малуф недоуменно нахмурился: «Какие именно?»
«Ровно через две недели вооруженный отряд высадится у верфи в Сардилье и сожжет дотла новый корабль Казмира. Пора дать ему понять, что договорные обязательства — не пустая болтовня».
«Рискованное дело!» — покачал головой Малуф.
«Позволить Казмиру строить военный флот гораздо рискованнее».
Малуф не нашел, что на это ответить, и попросил разрешения удалиться. В тот же день, несколько позже, Эйлас говорил с лордом Пирменсом, и сообщил ему те же сведения.
Вечером того же дня Эйлас намекнул о предстоящей операции лорду Уитервуду и лорду Сион-Танзиферу, вместе присутствовавшим на совещании, но на этот раз сказал, что вылазка состоится черед десять дней.
Тем временем сэр Тристано заверил Фойри и Лангларка — несмотря на то, что эти двое не были в числе основных подозреваемых — в том, что ночной поджог состоится через двадцать дней.
Рано утром следующего дня сэр Тристано взошел на борт судна, со всей возможной скоростью направившегося в Кадуз, чтобы узнать в Сардилье, какое из трех сообщений заставит Казмира принять контрмеры.
В свое время Тристано вернулся, пошатываясь от усталости — ему пришлось скакать всю ночь, а затем переплыть Лир на рыбацкой лодке в штормовую погоду. Эйлас и Ейн с интересом выслушали его отчет. На десятую ночь после утечки информации никакие необычные меры предосторожности не принимались. По прошествии двух недель сотня тяжело вооруженных бойцов устроила на берегу засаду; всю ночь они ожидали нападения, каковое не состоялось.
Для того, чтобы не оставалось никаких сомнений, Тристано подождал, пока не наступила двадцатая ночь; в эту ночь ничего не произошло, и он вернулся в Домрейс.
«Стали очевидными три факта, — заключил Эйлас. — Во-первых, корабль действительно строится по заказу Казмира. Во-вторых, предатель — один из моих министров. В-третьих, это либо Малуф, либо Пирменс».
«Оба — подходящие кандидаты, — сказал Ейн. — Что дальше?»
«В ближайшее время следует вести себя исключительно осторожно. Если мы спугнем шпиона, его будет гораздо труднее вывести на чистую воду».
5
Эйласу сообщили, что в Южной Ульфляндии, недалеко от Оэльдеса, обнаружили богатые залежи болотного железняка, и он поручил Малуфу оценить затраты, необходимые для строительства плавильни.
Цифры, представленные Малуфом на рассмотрение короля, казались явно завышенными. Некоторое время Эйлас просматривал отчет, не высказывая никаких замечаний, затем отложил пергамент в сторону: «Ясно, что потребуется дальнейшее изучение этого проекта. В данный момент меня занимают другие мысли — в последнее время сны не дают мне покоя».
Физиономия Малуфа изобразила почтительное беспокойство: «Хорошо вас понимаю, государь! Сны предрекают будущее. Предчувствиями, посещающими нас во снах, нельзя пренебрегать!»
«Прошлой ночью я видел на удивление яркий сон, — продолжал Эй л ас. — По-видимому, он связан с предстоящим визитом короля Казмира. Мне снилось, что его корабль заходит в гавань — Казмир стоял на палубе с непокрытой головой. Я видел его так же ясно, как вижу вас. Он отвернулся, но в моих ушах прозвучал его голос: «Смотри внимательно! Если на мне будет шляпа с двумя перьями, синим и зеленым — значит, я твой друг и верный союзник. Если на моей шляпе будет одно желтое перо, значит, я — подлый враг, и меня необходимо уничтожить любой ценой!» Три раза его голос повторил эти слова! Казмир собрался надеть шляпу, но во сне меня кто-то позвал — я отвернулся и не заметил перья на шляпе».
«Достопримечательный сон!» — заметил Малуф.
Позже Эйлас поведал о своем удивительном сне лорду Пирменсу, но в несколько иных выражениях: «Голос говорил со мной — таинственный и гулкий, как голос оракула: «Внимательно следи за шляпой, когда Казмир ее наденет! Если на ней будет серебряная кокарда в форме птицы, он твой друг и союзник! Если на ней будет золотая эмблема, изображающая льва, значит, он замышляет измену!» Так говорил оракул, и теперь я не знаю, что делать. Не могу же я принимать государственные решения, руководствуясь сновидениями! И все же, невозможно игнорировать знамения, предвещающие опасность. Что вы думаете по этому поводу?»
Пирменс пригладил серебристую бородку: «Здравый смысл подсказывает, что следует учитывать любую ценную информацию, независимо от ее источника. Вы не помните, какую именно шляпу держал в руке король Казмир?»
«Что-то вроде высокого берета из черного мятого бархата, без полей и без тульи».
«Позвольте порекомендовать следующее: если головной убор, в котором приедет Казмир, будет точно соответствовать вашему сну, примите во внимание форму и материал эмблемы».
6
С террасы северной башни Миральдры Эйлас, окруженный несколькими придворными, наблюдал за приближением лионесского галеона «Королевская звезда» — тяжелого судна с тупым закругленным носом и высокой ютовой надстройкой; белоснежные паруса, фок и грот, красиво надувались ветром, на концах мачт развевались на ветру красные и желтые вымпелы.
Галеон зашел в гавань, и команда проворно взяла паруса на гитовы. Портовые шлюпки подвезли причальные тросы, и «Королевская звезда» пришвартовалась к пристани рядом с Миральдрой.
Теперь король Эйлас ожидал гостей на молу в сопровождении двадцати знатнейших вельмож с супругами. Трап подняли на колодезную палубу галеона, где можно было заметить перемещение фигур в роскошных нарядах. Команда лакеев в ярких ливреях развернула розовую плюшевую ковровую дорожку, спускавшуюся с трапа на пристань и ведущую к трем установленным на платформе креслам с высокими спинками. В креслах разместились король Эйлас, принц Друн по правую руку и принцесса Глинет слева.[33]
На палубе «Королевской звезды» появилась величавая фигура — король Казмир. Перед тем, как вступить на трап, он задержался, и к нему присоединилась дама благородных пропорций с уложенными кольцами светло-русыми косами под сеткой из белых жемчужин — королева Соллас. Глядя прямо перед собой, августейшая пара спустилась по трапу на пристань.
Эйлас поднялся и шагнул им навстречу. Взгляд его остановился на головном уборе Казмира — высоком черном берете без полей и без тульи. Спереди на берете была закреплена серебряная кокарда в форме птицы; сбоку берет украшали два пера, зеленое и синее.
За королевой Соллас следовали принц Кассандр и принцесса Мэ-дук. Кассандр, крепко сложенный юнец лет пятнадцати, украсил блестящие кудри соломенного оттенка зеленой шапочкой, лихо сдвинутой набекрень. Невозможно было сомневаться в том, что он — сын своего отца; в его походке и движениях уже чувствовалась непреклонная царственность, свойственная Казмиру. Кассандр обозревал окружающих слегка угрожающим взглядом круглых голубых глаз, словно предупреждая малейшие проявления неуважения.
В отличие от брата, рыжая и кудрявая принцесса Мэдук, напоминавшая длинноногого сорванца, явно плевать хотела на уважение к своему достоинству и на одобрение свиты. Бросив быстрый взгляд на церемониальные приготовления, она сбежала по трапу вприпрыжку, как игривый котенок. На ней было длинное платье из темно-оранжевого бархата с широким черным поясом; цвет платья мало отличался от цвета ее слегка растрепанных кудрявых локонов. Ум принцессы явно не уступал подвижностью ее ногам — на курносом маленьком лице безошибочно отражались быстрые перемены настроения. Эйласу было хорошо известно происхождение Мэдук, и он наблюдал за ней с насмешливым любопытством. По-видимому, дипломаты, распространявшие слухи о преждевременном развитии и бьющей через край своенравности принцессы, не преувеличивали.
Король Казмир, предложивший королеве Соллас руку у основания трапа, бросил на Мэдук холодный предостерегающий взгляд, после чего повернулся, чтобы приветствовать короля Эйласа.
Полдюжины лионесских вельмож сошли по трапу с супругами в порядке, строго соответствовавшем их знатности и старшинству; прибытие каждого гостя громко провозглашал старший герольд Миральдры.
Последними с корабля спустились пара фрейлин королевы и, наконец, христианский жрец, отец Умфред — дородный субъект в рясе пурпурного оттенка.
Короли обменялись традиционными приветствиями, после чего Казмира и Соллас проводили в их апартаменты, чтобы они могли отдохнуть и освежиться после тягот многочасового плавания.
Вечером того же дня Эйлас принимал гостей за неофициальным ужином — парадный многолюдный банкет был назначен на следующий день. И Эйлас, и Казмир мало ели и еще меньше выпили; оба встали из-за стола трезвые и сосредоточенные. Они удалились в частную гостиную, присели в кресла у камина и, пробуя густое золотистое вино из Олоросы, обсуждали интересовавшие их проблемы. При этом, однако, ни тот, ни другой не упомянул о корабле, который строили по заказу Казмира в Кадузе.
Когда Казмир завел разговор об укреплениях Кауль-Бокаха, перекрывавших проход по ущелью между Лионессом и Южной Ульфляндией, голос его звучал слегка насмешливо: «Даже без укреплений двадцать решительно настроенных людей могут защищать этот проход от целой армии. Но теперь мне сообщают, что в Кауль-Бокахе одна стена возвышается над другой, что каждый подход к крепости прегражден капканами, заграждениями и подъемными мостами с навесными башнями — неприступная твердыня стала в десять раз неприступнее. То же самое происходит в Тинцин-Фюрале: вершину Так-Тора увенчала вторая крепость, не менее труднодоступная. Не совсем понимаю, чем вызваны такие лихорадочные приготовления — ведь мы подписали договоры, делающие все эти усилия излишними».
«Полученные вами сведения соответствуют действительности, — ответил Эйлас. — Строятся новые укрепления и, несомненно, они предохраняют нас от вторжения из Лионесса. На мой взгляд, однако, причины таких предосторожностей очевидны. Вы не бессмертны; представьте себе, что Лионессом будет править жестокий и воинственный монарх, склонный рассматривать договоры только как предлог к их нарушению! Предположим также, что этот монарх, по неизвестным причинам, решит вторгнуться в Ульфляндию — что тогда? Мы будем к этому готовы — и, если он разумный человек, ему придется отказаться от подобных планов».
На губах Казмира появилась ледяная улыбка: «Могу согласиться с теоретической допустимостью ваших рассуждений, но не кажется ли вам, что с практической точки зрения они необоснованны?»
«Надеюсь, что это так, — кивнул Эйлас. — Могу ли я предложить вам еще немного вина? Его делают в моем собственном поместье».
«Благодарю вас — это на самом деле превосходное вино. Пожалуй, в Хайдионе следует пополнить запас тройских вин».
«Такой недосмотр легко устранить — я об этом позабочусь».
Казмир задумчиво приподнял бокал, заставил вино кружиться и стал любоваться золотистой рябью на его поверхности: «Я уже начинаю забывать суровые времена, когда наши народы разделяла кровная вражда».
«В этом мире все меняется», — отозвался Эйлас.
«Именно так! Наш договор, подписанный в пылу разгоревшихся страстей, запрещает Лионессу строить военные корабли — на основе устаревших допущений. Теперь, когда между нами установились добрососедские отношения…»
«Вы совершенно правы! — прервал собеседника Эйлас. — Наступившее равновесие сил выгодно нам обоим! И не только нам — оно способствует поддержанию мира на всех Старейших островах. Это равновесие, этот мир имеют для нас жизненно важное значение и составляют основу нашей внешней политики».
«Даже так? — Казмир нахмурился. — И каким же образом вы намерены осуществлять политику, основанную на таком расплывчатом принципе?»
«Принцип достаточно прост. Мы не можем позволить Даоту взять верх над Лионессом, а Лионессу — преобладать над Даотом, так как в противном случае наша безопасность окажется под угрозой. Если, например, король Одри нападет на Лионесс и каким-то чудом добьется преимущества, мы будем вынуждены выступить на стороне Лионесса и восстановить равновесие».
Казмир заставил себя непринужденно рассмеяться — осушив бокал, он со стуком поставил его на стол: «Хотел бы я, чтобы мои цели можно было так просто сформулировать! Увы! Их достижение зависит от таких не поддающихся точному выражению понятий, как справедливость, возмещение ущерба, нанесенного в прошлом, и общее направление развития истории».
Эйлас снова наполнил бокал Казмира: «Я вам не завидую — вы оказались в лабиринте неопределенностей. Тем не менее, в отношении Тройсинета у вас не должно быть никаких сомнений. Если Лионесс или Даот усилятся настолько, что создадут угрозу другой стороне, мы будем обязаны оказать всю возможную поддержку слабейшему из противников. По существу, вас защищает мощный военный флот — и вам не приходится нести никаких расходов на его содержание».
Король Казмир поднялся на ноги и с некоторой сухостью произнес: «Я устал после плавания по проливу. Позвольте пожелать вам спокойной ночи».
«Надеюсь, у нас вы сможете хорошо отдохнуть», — Эйлас тоже встал.
Два короля вышли в более просторную приемную, где королева Соллас сидела в окружении лионесских и тройских придворных дам. Казмир остановился у входа и ограничился небрежным поклоном, обращенным ко всем присутствующим. Соллас поднялась с дивана, пожелала собеседницам спокойной ночи, и слуга, несущий два ярко пылающих факела, проводил августейшую пару в отведенные им апартаменты.
Эйлас возвращался по длинной сводчатой галерее к себе в кабинет, когда из теней ему навстречу выступила дородная фигура в пурпурной рясе: «Король Эйлас! Не могли бы вы уделить мне минуту внимания?»
Эйлас остановился, глядя на румяную физиономию брата Умфреда — или «отца Умфреда», как он теперь себя называл. Эйлас не стал изображать вежливость: «Что тебе нужно?»
Умфред усмехнулся: «Прежде всего я хотел бы возобновить наше старое знакомство».
Охваченный отвращением, Эйлас невольно отступил на шаг. Нисколько не смущаясь, Умфред продолжал: «Насколько я понимаю, вам известно, что я принес Благую Весть в город Лионесс. Король Казмир почти наверняка согласится финансировать строительство величественного собора, чтобы Имя Господне славилось благодарными жителями его столицы. Если это произойдет, скорее всего, мне будет пожалована епископская митра».
«Какое мне дело? — спросил Эйлас. — Поразительно, что ты смеешь показываться в моем присутствии!»
Расплывшись в ласковой улыбке, отец Умфред отважным жестом руки отмел любые остатки неприязни, когда-либо существовавшей между ним и молодым королем: «Я несу в Тройсинет радостную весть Евангелия! Языческие обряды все еще преобладают в Тройсинете, Дассинете и Южной Ульфляндии. Еженощно я молюсь о том, чтобы король Эйлас и его подданные вступили на славную стезю истинной веры!»
«У меня нет ни времени, ни намерения обсуждать этот вопрос, — сказал Эйлас. — Мои подданные могут верить во все, что им заблагорассудится. Так оно было — так оно и будет». Он повернулся, чтобы уйти, но отец Умфред положил ему на плечо мягкую белую руку: «Подождите!»
«Что еще?» — резко повернулся к нему Эйлас.
Отец Умфред улыбнулся еще шире и нежнее: «Молю Господа о вашем спасении и о том, чтобы вы, так же, как король Казмир, способствовали строительству собора в своей столице — и, тем самым, распространению Слова Божьего! Если же собор в Домрейсе превзойдет великолепием собор в Лионессе — а это зависит только от вас — я смогу надеяться на архиепископский сан!»
«Я не намерен платить за строительство христианской церкви ни в Домрейсе, ни где-либо в другом месте».
Умфред задумчиво поджал губы: «Таковы ваши взгляды в данный момент; возможно, однако, что некоторые соображения заставят вас изменить свое мнение».
«Вряд ли».
Снова Эйлас повернулся, чтобы уйти — и снова отец Умфред задержал его: «Очень рад увидеть вас снова, хотя — увы! — память невольно возвращает мои помыслы к достойным сожаления событиям, сопровождавшим нашу первую встречу. До сих пор король Казмир не знает, кто вы такой! И я уверен, что вы не спешите рассказать ему об этом. Значит, вы не хотите, чтобы он об этом знал. Не так ли?» — отступив на шаг, отец Умфред смотрел на Эйласа с благосклонным любопытством.
Поразмышляв несколько секунд, Эйлас сказал ровным, невыразительным тоном: «Следуй за мной».
В нескольких шагах, у стены галереи, стоял навытяжку старый слуга в ливрее. Эйлас остановился и сказал ему: «Попросите Мавра — синдика Хассифу — присоединиться ко мне в малой гостиной». Эйлас поманил Умфреда: «Пошли!»
Чуть опустив уголки губ, но продолжая улыбаться, отец Умфред засеменил за королем. Эйлас провел его в малую гостиную, закрыл дверь, подошел к камину и стал молча смотреть в огонь.
Отец Умфред пытался завязать приятный разговор: «Нет слов! Нынче вас окружают условия, несравнимые с прежними. Бедная маленькая Сульдрун! Как плохо она кончила! Поистине, сей мир — юдоль скорби, и мы посланы в него, чтобы подвергнуться испытаниям и очистить душу в преддверии вечного блаженства!»
Эйлас не отвечал. Истолковывая молчание короля как признак замешательства, приободренный жрец продолжал: «Моя лучшая надежда — в том, чтобы привести короля Тройсинета и его доблестный народ к спасительному свету истины. Ангелы Господни воспоют ему хвалу, когда в Домрейсе возвысится величественный собор! При этом, естественно, раз таково ваше предпочтение, фактические обстоятельства вашего прошлого останутся в тайне, как если бы вы поведали их мне на исповеди».
Эйлас бросил на жреца быстрый взгляд и вернулся к созерцанию пламени в камине.
Дверь открылась. В гостиную тихо вошел Ейн в чалме и с седой бородой, все еще загримированный под мавра. Встрепенувшись, Эйлас повернулся к нему: «А, синдик Хассифа! Вы, случайно, не христианин?»
«Ни в коем случае».
«Хорошо, это упрощает дело. Перед вами субъект в рясе — что вы можете о нем сказать?»
«Это жрец — жирный, белый, скользкий, как бобер, с елейно подобострастной рожей. Я его уже сегодня видел — он приехал из Лионесса».
«Именно так. Я хотел бы, чтобы вы внимательно его рассмотрели и хорошенько запомнили, чтобы никогда ни с кем не спутать, ни в каких обстоятельствах».
«Ваше величество, он может натянуть на лицо капюшон, назваться Вельзевулом и спрятаться в самых глубоких катакомбах под Ватиканом — все равно я его узнаю».
«Вы не поверите, но он утверждает, что давно со мной знаком».
Синдик Хассифа с удивлением повернулся к Умфреду: «Чем он при этом руководствуется?»
«Он желает, чтобы я построил для него в Домрейсе богатую церковь. Он угрожает рассказать королю Казмиру, кто я такой, если я откажусь выполнить его требование».
Мавр продолжал разглядывать жреца — его удивление возросло вдвойне: «Он свихнулся? Король Казмир прекрасно знает, кто вы такой — вы король Тройсинета, Эйлас».
Умфреду начинал не нравиться тон разговора. Облизнув губы, он сказал: «Да-да, конечно. Я всего лишь позволил себе комплимент, вполне естественный при обсуждении давно минувших дней старыми друзьями».
Повернувшись к мавру, Эйлас развел руками: «Вот видите! Он продолжает упорствовать! Меня это начинает раздражать. Если бы он не был моим гостем, я приказал бы бросить его в темницу. Скорее всего, я так и сделаю — Казмир только рад будет от него избавиться».
«Не компрометируйте свое гостеприимство из-за этого ничтожества, — посоветовал синдик Хассифа. — Пусть он сначала вернется в Лионесс. Мне стоит только слово сказать — и там ему разрежут глотку: днем или ночью, острым ножом или тупым, как прикажете».
«Лучше всего, наверное, было бы притащить его сейчас же к Казмиру и послушать, что они друг другу скажут, — размышлял вслух Эйлас. — Если жрец начнет выдумывать подлые сплетни…»
«Подождите! — в отчаянии воскликнул Умфред. — Я осознал свою ошибку! Я допустил невероятную оплошность! Я вас никогда раньше не видел, никогда в жизни!»
«Боюсь, что, несмотря на заверения, он способен изобрести какую-нибудь грязную брехню, подрывающую вашу репутацию и унизительную для вашего достоинства, — мавр вытащил блестящий кинжал. — Позвольте мне вырезать ему язык. Рану можно прижечь раскаленной кочергой».
«Нет, нет! — закричал вспотевший Умфред. — Я ничего никому не скажу! Мой рот на замке! Мне известны тысячи тайн — но я нем, как могила!»
«Так как он сопровождает моих гостей, — сказал Ейну Эйлас, — здесь, под кровом дворца моих предков, я не хотел бы его наказывать. Но если до меня дойдут хоть какие-нибудь слухи о его болтовне…»
«В угрозах нет необходимости! — заявил Умфред. — Я допустил непростительный промах, он никогда не повторится!»
«Рад слышать, что ты не спешишь расстаться с жизнью, — сухо сказал Эйлас. — Не забывай, однако, что у того, за кого ты меня принял, есть веские причины с тобой расправиться — и жестоко расправиться!»
«Кто прошлое помянет, тому глаз вон! — с готовностью ответил Умфред. — А теперь прошу меня извинить — я устал, а мне еще предстоит прочесть вечерние молитвы».
«Убирайся!»
7
Сводчатый проход позволял пройти из главной галереи Миральдры в большой зал. По сторонам прохода стояли две мраморные статуи героев, привезенные с берегов Средиземноморья пять столетий тому назад. Статуи изображали обнаженных гоплитов древней Эллады — в шлемах, с короткими мечами и круглыми щитами, готовых броситься в атаку.
Позавтракав в своих апартаментах, король Казмир и королева Соллас прогуливались по галерее, время от времени задерживаясь и рассматривая изделия давно забытых мастеров и боевые трофеи, накопленные поколениями королей Тройсинета.
Около одной из мраморных статуй стоял лакей в ливрее Миральд-ры, с церемониальной алебардой в руке. Казмир и его супруга проходили мимо, рассеянно поглядывая на фигуры античных героев; лакей сделал малозаметный знак рукой, немедленно привлекший внимание короля Казмира. Обернувшись, Казмир узнал в лакее человека, известного ему под именем «Вальдес».
Посмотрев по сторонам, Казмир убедился в том, что галерея пуста, отвел в сторону королеву Соллас и вполголоса что-то ей сказал, после чего вернулся к лакею и пробормотал: «Вот каким образом вы узнаете новости! Я часто пытался представить себе, как это вам удается».
«Вам не удалось бы меня увидеть, если бы я не захотел с вами встретиться. Я больше не могу приезжать в Лионесс; мои частые передвижения привлекли внимание рыбаков, а среди них многие работают на тройскую разведку».
«Даже так? — Казмир не выказывал ни удивления, ни раздражения. — И что вы теперь будете делать?»
«Удалюсь на покой в деревню».
Притворяясь, что его заинтересовала статуя, король Казмир сказал: «Вам следует приехать в Лионесс еще раз — последний раз — чтобы я надлежащим образом вознаградил вас за службу. Может быть, нам удастся изобрести новую систему, позволяющую вам выгодно заниматься своим ремеслом, не слишком рискуя».
«Не думаю, что это возможно, — сухо обронил Вальдес. — Тем не менее, если кто-нибудь произнесет мое имя в Хайдионе, прислушайтесь к этому человеку — он сообщит вам последние известия… Кто-то идет».
Казмир отвернулся и продолжил прогулку по галерее в сопровождении королевы Соллас.
Через минуту Соллас спросила: «Почему ты помрачнел?»
Казмир отозвался сдавленным смешком: «Представь себе — у меня вызывают зависть прекрасные статуи короля Эйласа! Нам следует завести что-нибудь подобное в Хайдионе».
«Я предпочла бы завести подлинные реликвии в моей церкви», — задумчиво произнесла Соллас.
Погруженный в размышления, Казмир рассеянно ответил: «Да-да, дорогая. Как тебе угодно».
Возникшая ситуация никак не удовлетворяла лионесского короля. Когда шпионы переставали на него работать, Казмир разрывал с ними отношения самым бесповоротным образом, чтобы те никогда не могли предложить услуги кому-нибудь другому и тем самым, возможно, использовать полученные ими сведения в ущерб бывшему работодателю… Соллас продолжала говорить, и ее слова стали постепенно доходить до сознания Казмира: «Отец Умфред уверяет, что закупать их следует заблаговременно — прежде, чем на них возрастет спрос. Ему известны три подлинных щепки от Святого Креста; их мы могли бы приобрести сегодня же по сто крон за штуку. Говорят, что чаша Грааля — ни больше ни меньше! — находится где-то на Старейших островах, и у отца Умфреда есть возможность купить карты, позволяющие точно определить местонахождение…»
«О чем ты говоришь?» — потребовал разъяснений Казмир.
«О реликвиях для собора, конечно!»
«Как ты можешь говорить о реликвиях для собора, если собор как таковой — не более, чем галлюцинация?»
Королева Соллас обиделась: «Отец Умфред заверяет меня, что со временем Господь, несомненно, приведет тебя на путь истинный».
«Ха! Если Господу так приспичило построить собор, пусть сам за него платит!»
«Мне остается молиться о чуде!»
Через полчаса Казмир и Соллас снова проходили мимо мраморных статуй, но Вальдеса поблизости уже не было.
Глава 4
«Королевская звезда» отчалила от пристани и, постепенно набирая ход крутым левым галсом, покинула гавань Миральдры. Король Казмир взобрался на палубу ютовой надстройки и встал у поручня. Он поднял руку, прощаясь с вельможами, собравшимися на молу — его поза, спокойная и благожелательная, выражала лишь удовлетворение успешным визитом.
В открытом море началась бортовая качка, вызванная длинными валами, набегавшими с запада. Казмир спустился по соединяющей палубы лестнице и уединился в королевском салоне. Опустившись в большое кресло и неподвижно глядя в сдвоенное кормовое окно, король размышлял о событиях прошедших нескольких дней.
Внешне — с точки зрения посторонних — поездка прошла так, как того требовали правила придворного этикета. Тем не менее, несмотря на публичный обмен любезностями, двух королей разделял темный и тяжелый занавес взаимной неприязни.
Степень этой неприязни вызывала у Казмира недоумение: она не могла объясняться исключительно историей стычек между двумя государствами, она носила гораздо более личный характер. Казмир никогда не забывал лица — несомненно, он когда-то встречался с королем Эйласом в менее дружелюбной обстановке. Много лет тому назад король Гранис, правивший тогда Тройсинетом, посетил Хайдион в столице Лионесса. Его сопровождала свита, в том числе принц Эйлас — тогда еще малоизвестный малолетний племянник короля, и никто не рассматривал этого подростка как возможного наследника престола. Казмир едва его заметил. Мог ли подросток произвести столь яркое впечатление, полное какой-то скрытой угрозы? Разумеется, нет. Казмир мыслил прагматически и не позволял себе волноваться по пустякам.
Тайна тяготила Казмира — он чувствовал, что от его внимания ускользает какое-то важное, знаменательное обстоятельство. Лицо Эйласа то и дело представало перед внутренним взором Казмира — неизменно искаженное выражением холодной ненависти. Лицо это возникало на неясном, расплывчатом фоне. Что это? Сновидение? Колдовские чары? Или все-таки просто взаимная неприязнь правителей двух соперничающих государств?
Проблема действовала Казмиру на нервы. В конце концов он решил о ней не думать. Но беспокойство не проходило. Всюду, со всех сторон вырастали преграды, мешавшие достижению его целей… Так или иначе, говорил себе Казмир, все преграды должны разлететься вдребезги под натиском его непреодолимой воли — тем временем, однако, они испытывали его терпение и нарушали размеренный порядок существования.
Король Казмир сидел, постукивая пальцами по ручкам кресла и размышляя об обстоятельствах своей жизни. Он вспомнил о затруднении, возникшем пять лет тому назад. Затруднение было вызвано прорицанием, произнесенным Персиллианом — Волшебным Зерцалом — по собственной инициативе, без вопроса, что само по себе было событием из ряда вон выходящим. Персиллиан внезапно принялся хрипло распевать на мотив какой-то скабрезной частушки. Вокальное словоизвержение зеркала застигло Казмира врасплох и быстро закончилось — но король успел его запомнить:
«Казмир! Напрасно день и ночь Судьбу ты тщишься превозмочь: Наследным принцем разрешится Сулъдрун, твоя шальная дочь. За круглый стол, на древний трон Вместо тебя воссядет он, Когда судьба твоя свершится И опустеет Хайдион».[34]«Значит ли это, что я успею сесть на Эвандиг до него?» — с мучительной тревогой тут же спросил Казмир.
Персиллиан промолчал. Задрожав, словно в приступе раздражения, зеркало отразило искаженное нетерпением лицо Казмира.
Казмир давно и долго пытался разгадать смысл этого предсказания, особенно с тех пор, как Сульдрун умерла, оставив после себя не сына, а дочь — непредсказуемую и непослушную принцессу Мэдук.
«Королевская звезда» прибыла в столицу Лионесса. Сойдя с корабля, Казмир и вся королевская семья сели в белый, подпружиненный двойной подвеской экипаж, запряженный четырьмя единорогами с позолоченными рогами. Отец Умфред собрался было проворно забраться в тот же экипаж, но отказался от этой затеи, остановленный безмолвным взором короля Казмира. Вкрадчиво улыбнувшись, жрец соскочил на землю.
Экипаж покатился вверх по Сфер-Аркту к въездным воротам Хай-диона, где дворцовая челядь уже ждала прибытия короля, выстроившись в иерархическом порядке. Казмир рассеянно кивнул нескольким придворным, зашел во дворец, поднялся в свои апартаменты и немедленно занялся государственными делами.
Через два дня к Казмиру подошел старший сокольничий, Дутейн: «Сир, в западную голубятню вернулась птица с посланием».
Казмир, немедленно оживившийся, сказал: «Хорошенько накорми голубя пшеничным зерном и просом!»
«Уже сделано, ваше величество! Птица чувствует себя прекрасно».
«Хорошо, Дутейн, ты свободен», — пробормотал король; все его внимание уже сосредоточилось на сообщении. Казмир развернул тончайший листок бумаги и прочел:
«Ваше величество!
К сожалению, меня назначили на должность в Южной Ульфляндии, где мне придется выполнять пренеприятнейшие и утомительные обязанности. Больше не могу поддерживать с вами связь, по меньшей мере в ближайшем будущем».
Послание было подписано тайным знаком.
«Гм!» — произнес Казмир и бросил листок бумаги в огонь.
В тот же день, через пару часов, Дутейн снова появился перед королем: «В восточную голубятню вернулась еще одна птица, государь».
«Спасибо, Дутейн, можешь идти».
Второе послание, подписанное другим знаком, гласило:
«Ваше величество!
По причинам, не поддающимся пониманию, меня откомандировали в Южную Ульфляндию, поручив мне обязанности, явно не соответствующие ни моим способностям, ни моим предпочтениям. Таким образом, пока что это мое последнее сообщение».
«А!» — с отвращением воскликнул король и швырнул листок в камин. Бросившись в кресло, Казмир стал нервно подергивать свою аккуратную бороду. Два сообщения: совпадение? Возможно, но маловероятно. Неужели Вальдес провалил двух его лучших агентов? Но Вальдес не знал, как их звали!
Тем не менее, тот факт, что Вальдес решил отойти от дел непосредственно перед этим провалом, говорил сам за себя. Если бы можно было каким-то образом завлечь Вальдеса в Лионесс, истину можно было бы установить самым непреложным образом.
Казмир хмыкнул. Хитрая лиса Вальдес вряд ли рискнет приехать — хотя, с другой стороны, если приедет, тем самым он засвидетельствует свою добросовестность.
2
Королева Соллас давно уже обратилась в христианство, и отец Умфред заботился о том, чтобы ее религиозный пыл не ослабевал. В последнее время мысли королевы были заняты перспективой святости; по двадцать раз на дню она бормотала себе под нос: «Святая Соллас Лионесская! Как это хорошо звучит! Собор блаженной Соллас!»
Отец Умфред, постоянно стремившийся заслужить епископскую митру — а он не отказался бы и от сана архиепископа всего Лионесса, если бы представилась такая возможность — разогревал в Соллас надежды на причисление к лику святых: «Уважаемая королева, разумеется! Из семи актов подвижничества наибольшее торжество на небесах вызывает воздвижение благочинного молитвенного дома там, где царила мерзость языческого запустения — ив своей радости Господь вознаграждает угодников! Неужели вы не видите, как радужно играют лучи восходящей славы? Неужели вы не слышите ангельский хор, воспевающий зодчую дома Господня — красы и гордости Лионесса?»
«Я посвящу строительству собора каждую минуту существования! — решительно заявила Соллас. — Нарекут ли его в мою честь?»
«Такое решение подлежит утверждению высшей инстанцией, но у меня есть влиятельные связи. Когда над Лионессом разнесется колокольный звон, когда каждый горожанин будет смиренно возносить молитву Господню, и сам король Казмир преклонит колено перед алтарем — кто откажется прибавить к вашему имени титул «святейшая»?»
«Святейшая Соллас! Да! Превосходно! Сегодня же снова привлеку внимание короля к нашему почину».
«Какую победу мы одержим, когда Казмир провозгласит Благую Весть и припадет к ногам Иисуса! Все королевство должно будет последовать его примеру».
Соллас поджала губы: «Посмотрим, посмотрим. Не все сразу — сначала нужно одержать одну победу, а потом уже думать о другой. Если меня действительно причислят к лику святых, весь мир возрадуется, услышав эту весть, и это произведет надлежащее впечатление на его величество».
«Бесспорно! Шаг за шагом — только так мы вступим на праведную стезю!»
Вечером королева явилась в кабинет Казмира. Король стоял у камина, заложив руки за спину. Отец Умфред семенил за спиной королевы, но скромно отступил в сторону и остался в тени.
Воодушевленная надеждой, королева Соллас прошествовала к супругу и, обменявшись с ним несколькими любезностями, приступила к описанию проекта величественного собора с высокими башнями, разносящими перезвоном колоколов спасительную весть по всем окрестностям столицы. В пылу религиозного рвения она не заметила, как прищурились круглые голубые глаза Казмира, как поджались его губы. Соллас расписывала строительство в масштабах, способных поразить воображение всего христианского мира — сооружение настолько грандиозное и роскошное, что столица Лионесса несомненно должна была стать центром паломничества.
Король Казмир некоторое время терпел, но не услышал ничего, что вызвало бы у него малейшую симпатию. В конце концов он сказал: «Ты окончательно спятила? Жирный жрец опять забивает тебе голову своим несносным бредом? Каждый раз после того, как он к тебе пристаёт, твое лицо начинает напоминать его слащавую рожу — глаза закатываются, как у овцы с перерезанной глоткой!»
Соллас возмущенно воскликнула: «Ваше величество! Выражение лица, упомянутое вами в столь непривлекательных выражениях, свидетельствует о восторге предвкушения райского блаженства!»
«Как бы то ни было! Жрец одурманивает мозги, ловко потворствуя слабостям — это все, что он умеет. Куда ни посмотришь, везде околачивается этот бездельник. Давно пора выгнать его в шею!»
«Сир, что вы говорите? Одумайтесь! Церковь назовут в мою честь — собор святейшей Соллас!»
«Это ты не понимаешь, о чем говоришь! Это тебе следовало бы одуматься! Ты представляешь себе, сколько будет стоить такое сооружение? Ты хочешь разорить королевство только для того, чтобы подлый монах ухмылялся, потирая руки и радуясь тому, как он обвел вокруг пальца простака Казмира?»
«Вы к нему несправедливы, государь! Отца Умфреда знают и уважают даже в Риме. Он печется исключительно о торжестве христианства среди язычников!»
Казмир отвернулся и раздраженно ткнул кочергой в угли — взметнулись языки пламени: «Слышал я об этих соборах. Сокровищницы жрецов, набитые золотом и драгоценностями — глупцы, обманутые обещаниями вечной жизни, отдают им последние гроши, а потом у них нет денег, чтобы заплатить налоги королю».
«Наша страна богата! — взмолилась королева. — Мы можем себе позволить прекрасный собор — не хуже, чем в Аваллоне».
Казмир усмехнулся: «Скажи жрецу, чтобы привез золото из Рима — тогда, может быть, я потрачу какую-то часть этих денег на строительство церкви».
«Спокойной ночи, государь! — обиженно сказала Соллас. — Я позволю себе удалиться».
Казмир слегка поклонился и снова повернулся к камину, не заметив, как отец Умфред выскользнул из кабинета.
3
Первоочередной задачей король Казмир считал восстановление своей разведывательной сети, потерпевшей существенный урон. Однажды вечером он прошел в старое крыло Хайдиона и поднялся по винтовой лестнице Башни Филинов в помещение над Арсеналом. Каменные стены этой почти пустой комнаты слышали много суровых приговоров и видели много скорых расправ.
Усевшись за простой дощатый стол, Казмир налил себе вина из светлой буковой фляги в светлую буковую кружку и приготовился ждать в полной тишине.
Прошло несколько минут; Казмир не проявлял никаких признаков нетерпения.
В коридоре послышались шорох шагов, бормочущие голоса. В приоткрывшуюся дверь заглянул Ольдебор, служащий без определенного звания:[35] «Ваше величество, привести заключенного?»
«Пусть войдет».
Ольдебор зашел в комнату, обернулся и поманил головой. Два тюремщика в черных кожаных передниках и конических кожаных колпаках дернули цепь и затащили внутрь спотыкающегося арестанта — высокого жилистого человека, еще не пожилого, в грязной рубахе и оборванных штанах. Несмотря на растрепанный внешний вид, заключенный держался молодцом: по сути дела, в сложившихся обстоятельствах его поза выглядела неуместно беззаботной, даже презрительной. У человека этого, широкого в плечах и узкого в бедрах, были аристократические, длинные и сильные ноги и руки. Густые черные волосы свалялись и стали матовыми от пыли; из-под низкого лба смотрели ясные карие глаза. Широкие скулы сходились к узкой нижней челюсти, горбатый крючковатый нос нависал над костлявым подбородком. Сквозь его темноватую землисто-оливковую кожу просвечивал необычный, еще более темный красновато-фиолетовый фон, словно насыщенный густой венозной кровью.
Один из тюремщиков, раздраженный самообладанием узника, снова дернул за цепь: «Проявляй должное уважение! Ты стоишь в присутствии короля!»
Арестант кивнул Казмиру: «Добрый день, сударь».
«Добрый день, Торкваль, — спокойно ответил Казмир. — Как тебя устраивают условия заключения?»
«Они терпимы, хотя человек очень чистоплотный мог бы придерживаться другого мнения».
В помещение почти беззвучно зашел еще один субъект — уже немолодой и коренастый, но проворный, как мышь, с правильными чертами лица, аккуратно причесанной каштановой шевелюрой и проницательными темно-карими глазами. Он поклонился: «Добрый день, государь».
«Добрый день, Шаллес. Ты знаком с Торквалем?»
Шаллес внимательно посмотрел на узника: «До сих пор я не встречался с этим господином».
«Это только поможет делу, — заметил король Казмир. — Значит, у тебя не будет по отношению к нему никаких предубеждений. Надзиратели, снимите цепи, чтобы Торквалю было удобнее сидеть, и подождите в коридоре. Ольдебор, ты тоже можешь выйти».
Ольдебор возразил: «Ваше величество, это отчаянный человек! У него нет ни надежд, ни сожалений».
На лице Казмира появилась едва заметная ледяная усмешка: «Поэтому я его и вызвал. Выйди в коридор — в присутствии Шаллеса мне нечего бояться».
Шаллес с подозрением покосился на заключенного; тем временем тюремщики сняли цепи и, вместе с Ольдебором, вышли из комнаты.
Казмир указал на скамьи: «Садитесь, господа. Не откажетесь выпить вина?»
И Торкваль, и Шаллес взяли по кружке и уселись.
Некоторое время Казмир переводил взгляд с одного лица на другое, после чего сказал: «Вы очень разные люди, это очевидно. Шаллес — четвертый сын достопочтенного рыцаря, сэра Пеллента-Лугового, владельца трех ферм общей площадью шестьдесят три акра. Шаллеса учили правилам этикета, принятым среди людей благородного сословия, ему привили вкус к изысканной кухне и хорошему вину — но до сих пор у него не было средств, достаточных для удовлетворения таких наклонностей. О Торквале я знаю мало и хотел бы узнать больше. Может быть, он сам расскажет о себе?»
«С удовольствием! — отозвался Торкваль. — Прежде всего, меня невозможно отнести к какому-либо сословию — других таких нет. Мой отец — герцог на Скагане, то есть мой род древнее истории Старейших островов. Так же, как у сэра Шаллеса, у меня изысканные вкусы — я предпочитаю лучшее из всего, что может предложить этот мир. Несмотря на то, что я — ска, я плевать хотел на таинственный ореол превосходства, окружающий ска в их собственном представлении.[36] Я открыто и часто сожительствовал с женщинами низших рас и породил дюжину полукровок, в связи с чем ска считают меня предателем и отщепенцем.
Называя меня предателем, они ошибаются — я не заслужил этот оскорбительный эпитет. Как я мог изменить делу, которому никогда не присягал? Я беззаветно предан только одному делу, а именно обеспечению собственного благополучия. И горжусь непоколебимой верностью этому идеалу!
Я покинул Скаган в ранней молодости, располагая несколькими преимуществами: несокрушимым здоровьем и сообразительностью, свойственными от рождения большинству ска, а также превосходными навыками владения оружием — в этом отношении я могу быть благодарен только самому себе. Я еще не встречал противника, способного мне противостоять, особенно в фехтовании.
Стремясь поддерживать образ жизни, подобающий благородному человеку, и не испытывая ни малейшего желания заниматься всю жизнь продвижением по иерархической лестнице ска, я стал бандитом. Я грабил и убивал не хуже любого другого. Тем не менее, в Ульфлян-дии редко можно чем-нибудь поживиться, в связи с чем я стал промышлять в Лионессе.
Мои намерения были просты и наивны. Награбив полный фургон золота и серебра, я собирался стать бароном-разбойником Тих-так-Тиха и прожить остаток своих дней в относительном уединении.
Мне не повезло, однако, и я попал в засаду, устроенную королевской стражей. Теперь меня должны четвертовать — но я буду рад рассмотреть любую другую программу, если его величество соизволит ее предложить».
«Гм! — произнес король Казмир. — Твоя казнь назначена на завтра?»
«Насколько мне известно».
Казмир кивнул и повернулся к Шаллесу: «Как тебе нравится этот субъект?»
Шаллес покосился на Торкваля: «Очевидно, что он — отъявленный мерзавец; по сравнению с ним акула кажется олицетворением гуманности. В данный момент ему нечего терять, в связи с чем он дает волю безразличной наглости».
«Насколько можно доверять его слову?»
Шаллес с сомнением склонил голову набок: «Это зависит от того, взаимосвязано ли его самолюбие с выполнением обещаний. Несомненно, он придает слову «честь» значение, несовместимое с его пониманием среди честных людей. Скорее всего, ему можно больше доверять, посулив вознаграждение за выполнение того или иного поручения. Вполне может быть, что он станет верно служить исключительно по прихоти. Он явно умен, энергичен, не затрудняется обманывать себя и — несмотря на то, что его поймали — способен изобретательно находить выход из трудной ситуации».
Казмир повернулся к Торквалю: «Ты выслушал мнение Шаллеса. У тебя есть какие-нибудь замечания?»
«Он разбирается в людях. Мне нечего добавить».
Король кивнул и подлил вина в три кружки: «Обстоятельства таковы. Король Тройсинета Эйлас захватил Южную Ульфляндию и тем самым препятствует осуществлению моих планов. Необходимо, чтобы Южная Ульфляндия, с точки зрения тройсов, стала страной неуправляемой. Я хотел бы, чтобы вы содействовали достижению этой цели — по отдельности или, если потребуется, сотрудничая. Что вы на это скажете?»
Поразмыслив, Шаллес спросил: «Могу ли я говорить откровенно, ваше величество?»
«Разумеется».
«Это опасное поручение. Я не прочь заняться его выполнением — по меньшей мере, в течение определенного ограниченного срока — если вознаграждение соизмеримо со степенью риска».
«Какого рода вознаграждение ты имеешь в виду?»
«Возведение в рыцарское достоинство, не уступающее званию первородного наследника, и пожалование плодородных земель площадью не менее двухсот акров».
Казмир крякнул: «Ты высоко ценишь свои услуги!»
«Государь, мне дорога моя жизнь, какой бы низменной и непривлекательной она вам ни казалась — другой жизни у меня нет и не будет».
«Хорошо, договорились! Торкваль, каковы твои условия?»
Торкваль рассмеялся: «Я принимаю предложение — независимо от степени риска, от того, доверяете вы мне или нет, от характера поручения и от размера вознаграждения!»
Казмир продолжал сухо и деловито: «По существу, я хотел бы, чтобы ты обосновался в предгорьях Южной Ульфляндии и учинял там, по мере возможности, грабежи, убийства, беспорядки и разрушения, но только в отношении тех, кто сотрудничает с тройсами. Тебе поручается установить связи с другими горными баронами и всячески рекомендовать им неповиновение и мятежи, а также разбой, подобный твоему. Мои потребности достаточно ясны?»
«Предельно ясны! С радостью возьмусь за выполнение такой задачи».
«Я так и думал. Шаллес, ты будешь, подобно Торквалю, посещать баронов, проявляющих признаки недовольства, предоставляя им полезные сведения и координируя их действия. Если потребуется, можешь предлагать взятки, но к этому средству следует прибегать лишь в последнюю очередь. Кроме того, ты будешь тесно сотрудничать с Торквалем, причем через регулярные промежутки времени вы будете передо мной отчитываться согласованными заранее способами».
«Государь, сделаю все возможное — на протяжении срока, каковой мне хотелось бы определить заблаговременно, чтобы достигнуть полного взаимопонимания».
Казмир быстро пробежался пальцами по дощатому столу; когда он снова заговорил, однако, в его голосе не было никаких признаков раздражения: «Многое зависит от развития событий».
«Совершенно верно, государь — в частности, именно поэтому я хотел бы установить максимальный срок своей службы. Вы хотите, чтобы я играл в опасную игру. Другими словами, я не желаю бегать по вересковым лугам наперегонки с тройской стражей, пока меня не прикончат».
«Гм. Как долго ты намерен мне служить?»
«С учетом угрожающей опасности, год представляется достаточно длительным сроком».
Казмир хмыкнул: «За год ты едва начнешь разбираться в ситуации».
«Государь, я могу сделать не больше того, на что способен любой другой. Кроме того, пожалуйста, учитывайте, что у короля Эйласа тоже есть свои люди среди горных баронов. После того, как мои намерения станут известны и понятны, эффективность саботажа значительно уменьшится».
«Гм. Я еще подумаю. Приходи завтра после полудня».
Шаллес поднялся на ноги, откланялся и удалился. Казмир повернулся к Торквалю: «Шаллес, возможно, слишком щепетилен, чтобы справиться с таким поручением без посторонней помощи. Тем не менее, он жаден, а это само по себе неплохо. В твоем отношении у меня нет иллюзий. Ты — безжалостный хищник, пронырливый убийца и подлец, каких мало».
Торкваль ухмыльнулся: «Кроме того, я обожаю женщин. Когда я от них ухожу, они плачут и тянут ко мне руки».
Король Казмир, предпочитавший не обсуждать неприличные, по его мнению, темы, ответил холодным непонимающим взглядом: «Я предоставлю тебе оружие и, допуская, что ты не предпочитаешь действовать в одиночку, небольшой отряд головорезов. Если ты добьешься успеха и, подобно Шаллесу, пожелаешь вести жизнь сельского лорда, я подыщу тебе подходящее поместье. Надеюсь, этого достаточно, чтобы ты меня не предал. Теперь у тебя есть повод служить мне, а не кому-нибудь другому».
Торкваль улыбнулся: «Почему нет? Один подлец служит другому — два сапога пара».
С точки зрения короля Казмира, последнее замечание граничило с недопустимой дерзостью, и он снова смерил разбойника-ска ледяным взглядом: «Мы еще поговорим через пару дней. А пока что я продолжу оказывать тебе гостеприимство».
«Я предпочел бы Хайдион Пеньядору».
«Не сомневаюсь. Ольдебор!»
Ольдебор тут же вошел: «Ваше величество?»
«Отведи Торкваля обратно в Пеньядор. Пусть он хорошенько вымоется. Выдай ему приличную одежду, помести в чистую камеру и корми тем, что ему нравится — в разумных пределах, естественно».
Два тюремщика ввалились вслед за начальником.
«Мы так и не увидим, какого цвета у него кишки? — возмутился один. — Свет не видывал более наглого подонка!»
«Он ко всему еще и ска! — пожаловался другой. — Я так надеялся вырвать ему печень!»
«Всему свое время, — сказал король. — Торквалю поручена опасная работа, теперь он на государственной службе».
«Как вам будет угодно, ваше величество! Давай, шевелись, сукин сын!»
Быстро повернувшись к тюремщику, Торкваль посмотрел ему прямо в глаза: «Остерегись, холоп! Через пару дней меня освободят, я буду на королевской службе. Мне стоит только захотеть — и ты будешь любоваться своими собственными кишками!»
Король Казмир нетерпеливо поднял руку: «Довольно!» Обратившись к притихшим, беспокойно переглянувшимся тюремщикам, он прибавил: «Вы слышали, что сказал Торкваль. На вашем месте я стал бы обращаться с ним повежливее».
«Как вам будет угодно, государь. Торкваль, пойдемте — мы просто пошутили. Сегодня вам подадут вино и жареную птицу».
Казмир мрачно усмехнулся: «Ольдебор, проследи за тем, чтобы через два дня Торкваль явился сюда в готовом к отъезду виде».
Глава 5
Через три дня после отплытия Казмира и его свиты на борту галеона «Королевская звезда», Эйлас сам отправился в Южную Ульфляндию во главе флотилии из семнадцати кораблей.
В поездке его сопровождали кипящие от негодования лорд Малуф и лорд Пирменс. Друн и Глинет остались в Домрейсе, чтобы получить образование, приличествующее их положению. Обоих должны были учить латыни и греческому, географии и естественнонаучным дисциплинам, каллиграфии, математике Пифагора, Эвклида и Аристарха, а также новым методам исчисления, применяемым маврами. Предполагалось, что, читая Геродота, Тацита, Ксенофонта, Клаветца Аваллон-ского, Диоскура Александрийского, «Хроники Исса» и «Войну готов и гуннов» Керсома, они получат представление об истории. После того, как принца и принцессу научат распознавать звезды, планеты и созвездия, астрологам было поручено предложить на их рассмотрение несколько соперничающих космологических теорий. Друну предстояло посещать военную академию, где он мог развивать навыки владения оружием и анализировать стратегические методы ведения военных кампаний. Как Глинет, так и Друн вынуждены были также посещать занятия, посвященные изящным искусствам и придворному этикету, в том числе танцам, декламации, музыке и правилам хорошего поведения.
Если бы это было возможно, и Глинет, и Друн предпочли бы поехать вместе с Эйласом в Южную Ульфляндию. Лорд Малуф и лорд Пирменс, напротив, выдвигали всевозможные аргументы, убеждая короля не отрывать их от привычных обязанностей столь скоропалительно и бесцеремонно.
На протесты Малуфа Эйлас ответил так: «Я понимаю ваше беспокойство по поводу работы, остающейся без вашего присмотра в казначействе, но ваши способности найдут лучшее применение в Южной Ульфляндии, где они срочно необходимы. Таким образом вы лучше всего послужите на благо короля и государства».
«Мой опыт позволяет решать сложные проблемы! — ворчал Малуф. — Любой конторский служащий умеет взвешивать кормовые бобы и пересчитывать луковицы».
«Вы все еще не понимаете масштабы нашего проекта! Я хочу произвести инвентаризацию каждого поместья и каждого месторождения, чтобы мы знали, какие ресурсы находятся в нашем распоряжении. Кроме того — что не менее важно — необходимо определить границы и площадь незанятых, невостребованных, диких и спорных территорий. Под вашим руководством будет работать многочисленный персонал — землемеры, картографы и счетоводы, проверяющие все существующие записи».
Лорд Малуф опустил голову: «Это неподъемная задача!»
«Разумеется, ее невозможно выполнить за один день — но это только начало. Я ожидаю также, что вы сформируете казначейство Южной Ульфляндии и будете им руководить. В-третьих…»
«В-третьих?! — простонал Малуф. — Вы уже взвалили на меня столько работы, что на ее выполнение не хватит человеческой жизни! Мне льстит ваше доверие к моим способностям, но действительность накладывает свои ограничения — я могу работать только днем и ночью, остановить течение времени еще никому не удавалось. Между тем, все, что я сумел сделать в Домрейсе за годы кропотливого труда, будет безнадежно испорчено и перепутано халтурщиками и головотяпами!»
«Насколько я понимаю, вы имеете в виду вашу деятельность в казначействе?»
Покраснев, лорд Малуф вопросительно взглянул на короля: «Разумеется, в казначействе!»
«Я навел справки; меня заверили в том, что ваша работа — и я опять же ссылаюсь исключительно на ваши обязанности в казначействе — будет поручена способным и добросовестным специалистам. Наступила пора перемен! Чтобы такой изобретательный и проницательный человек, как вы, мог полностью показать себя, ему необходимо время от времени преодолевать новые трудности. Кроме того, это поможет вам не отвлекаться и не бедокурить. Южная Ульфляндия, ее неукротимые бароны и угрожающие ей ска создадут сотни плодотворных трудностей, бодрящих дух и сосредоточивающих внимание!»
«Но я ничего не знаю — и не хочу знать — о бедствиях, конфликтах и войнах! Я мирный человек!»
«Я тоже мирный человек! Но даже самым мирным людям приходится защищаться, когда угрожает опасность. Этот мир нередко жесток — в нем не каждый разделяет ваши идеалы. А поэтому вы должны быть готовы драться, чтобы спасти себя самого и своих близких — или смириться с рабством».
«Я предпочитаю влиять на оппонентов убеждением и логикой, предлагая полезные рекомендации, предупреждая о последствиях ошибок и указывая на возможность компромисса».
«В качестве предварительных мер, в отсутствие доказательств злонамеренных действий противника, такая стратегия может оказаться приемлемой, — согласился Эйлас. — Пока мы ведем себя разумно, наша совесть чиста. Тем не менее, если чистосердечие и добросовестность не помогают, а тираны по-прежнему стремятся заковать нас в цепи и отнять у нас все, ради чего мы живем, разумный человек обязан столь же чистосердечно и добросовестно рубить тиранам головы без малейшего сожаления!»
«Рубить головы я не умею», — упавшим голосом сказал Малуф.
«Ну что вы, Малуф! Зачем себя недооценивать! Вы крепко сложенный, проворный человек — хотя, конечно, вам не помешало бы похудеть. Достаточно нескольких марш-бросков по каменистым предгорьям Тих-так-Тиха — и вы будете скакать сломя голову, размахивая боевым топором, не хуже закаленного вояки!»
«Ну, вот еще! — развел руками Малуф. — Вы хотите сделать кровожадного головореза из человека, никогда не державшего в руках ничего опаснее гусиного пера? В пустынных просторах Южной Ульфляндии я бесполезен, там моя жизнь пройдет даром, я сломаю шею в первой пропасти!»
«Ничего подобного! Ваша жизнь пригодится именно в Южной Ульфляндии, и мы найдем надлежащее применение всем вашим навыкам. Например, в дополнение к разведке месторождений вы могли бы заняться контрразведкой. Вы не поверите, на каком высоком уровне мне удалось обнаружить предательство! Впрочем, может быть, как раз вы мне поверите».
На мгновение зажмурившись, Малуф тихо сказал: «Постараюсь выполнить волю вашего величества».
Когда наступила его очередь, лорд Пирменс применил другую тактику: «Ваше величество, я считаю подобное назначение лучшей возможной похвалой! Горжусь этим свидетельством признания моих достижений! Но, будучи человеком скромным, вынужден решительно отказаться от такой чести. Нет, государь! Не настаивайте на том, чтобы я принял эту награду! Мое решение окончательно и бесповоротно! В моей жизни было достаточно почестей — пусть тем, кто моложе меня, тем, кому не терпится себя показать, тоже будет предоставлена возможность послужить на благо отечества!» Пирменс вежливо поклонился, считая разговор законченным, но Эйлас не дал ему уйти.
«Лорд Пирменс, ваше самоотречение делает вам честь. Тем не менее, позвольте заверить вас, что на вересковых лугах Южной Ульфляндии нас ожидают подвиги, сулящие каждому из нас неувядающую славу!»
«Рад слышать! — заявил лорд Пирменс. — Но увы! Вы забываете о том, что я старею! Да, у меня есть враги, но мои враги — уже не рыцари-разбойники, не огры, не готы и не мавры. Мои враги — колики и боли, плохое зрение, одышка, выпадение зубов и атрофия мышц. Я близко познакомился с лихорадочным ознобом, подагрой, ревматизмом и дрожанием конечностей. По правде говоря, я почти готов уползти со стонами обратно в замок Лютесс, завернуться в пуховые одеяла и успокаивать бурчание в животе диетой из свежего творога и жидкой горячей кашки».
«Лорд Пирменс, меня чрезвычайно огорчает неожиданное известие о ваших старческих недомоганиях», — серьезно сказал Эйлас.
«Увы! Таков печальный конец, ожидающий каждого из нас!»
«Все имеющиеся свидетельства указывают на то, что это именно так. Кстати, известно ли вам, что некий персонаж, удивительно вас напоминающий, частенько посещает не самые пристойные кварталы Домрейса? Нет? Это поразительное сходство может нежелательным образом отразиться на вашей репутации. Недавно, почти в полночь, я случайно заглянул в таверну «Зеленая звезда». Представьте себе, ваш двойник сидел и распевал во все горло неприличные куплеты, вытянув одну ногу на скамье, а другую закинув на стол, размахивая огромной кружкой эля и обхватив железной хваткой местную потаскуху. У него были точно такие же усы, как у вас, но он был полон бьющей через край энергией и не демонстрировал никаких признаков какого-либо недомогания».
«Завидная участь! — пробормотал лорд Пирменс. — Хотел бы я узнать секрет этого здоровяка!»
«Возможно, вы его узнаете в Южной Ульфляндии. Я считаю ваше присутствие в этой стране незаменимым. В конце концов, когда мы охотимся на опасную дичь, полезно спустить с цепи старого опытного пса, не так ли? Уверен, что вам удастся навести порядок среди горных баронов».
Лорд Пирменс деликатно прокашлялся: «Как только я проведу холодный ветреный день на вересковых пустошах, наутро вы найдете мой окоченевший труп».
«Наоборот! Свежий воздух только укрепит ваше здоровье! Вы же знаете, что говорят о себе ульфы: «Ульф не помрет, пока его не проткнут мечом, пока он не подавится куском мяса или пока он не увязнет спьяну в соседнем болоте». В горах вы живо поправитесь!»
«Поверьте, вам нужен другой человек! — покачал головой Пирменс. — Мне не хватит такта, я не умею вести себя вежливо с неотесанными горцами и пастухами, провонявшими овечьим дерьмом. Даже если я буду руководствоваться лучшими намерениями, моя дипломатия обречет ваши планы на провал».
«Странно! — задумчиво произнес Эйлас. — Совсем недавно мне сообщали, что вы добились заметных успехов в области тайной дипломатии».
Лорд Пирменс поджал губы, дернул себя за ус и поднял глаза к потолку: «Гм, ха! Не совсем так! Тем не менее, если к этому призывает долг перед отечеством, придется забыть обо всем остальном и грудью встать на защиту тройских интересов!»
«Ничего другого я от вас не ожидал», — заключил Эйлас.
За час до отплытия флотилии Эйлас спустился к причалу и заметил Шимрода — тот стоял, прислонившись спиной к груде тюков. Эйлас удивленно остановился: «Что ты тут делаешь?»
«Жду. Рано или поздно ты должен был появиться».
«Так почему же ты не зашел в Миральдру? С отливом я отправляюсь в Южную Ульфляндию».
«Поэтому я и решил здесь подождать. Я хотел бы отправиться с тобой — если это возможно».
«На корабле? В Исс?»
«Именно так».
«Разумеется, почему нет? — Эйлас пригляделся к лицу чародея. — Здесь что-то не так. Почему тебя вдруг одолела охота к дальним странствиям?»
«Плавание в Исс трудно назвать дальним странствием».
«Понятно. Ты не хочешь ничего рассказывать».
«По сути дела, мне нечего рассказывать. В окрестностях Исса у меня осталось несколько незаконченных дел. Кроме того, мне будет приятно проехаться в твоей компании».
«В таком случае, добро пожаловать на борт! Вполне возможно, однако, что тебе придется ночевать в матросском гамаке».
«Я человек непритязательный, меня устроит даже капитанская каюта».
«Рад слышать, что ты готов приспособиться к тяготам флотской жизни! Ладно, мы что-нибудь придумаем».
2
Подгоняемые попутным ветром, тройские корабли спешили по синему морю под безоблачным небом — Лир остался позади, и на следующий день они обогнули Прощальный мыс. Здесь, однако, их задержало на три дня почти полное безветрие; корабли едва двигались мимо темневших на востоке высоких Кеганских утесов, окаймленных белой бородой прибоя.
Миля за милей флотилия постепенно плыла на север, и наконец на горизонте появился характерный силуэт мыса Келлас. Вскоре тройский флот уже миновал храм Атланты, повернул в широкое устье Эвандера и бросил якоря у причалов Исса.
По мере того, как корабли швартовались, с каждого высаживались вооруженные отряды, быстро разгружавшие трюмы; на борт всходили бойцы, возвращавшиеся домой, команды пополняли запас питьевой воды, и корабли снова выходили в море.
Встретившись со своими командирами, Эйлас услышал как хорошие, так и плохие новости. Его указы, запрещавшие набеги, разбой и междоусобные стычки, по большей части выполнялись. Некоторые бароны всерьез занялись поддержанием порядка; другие, по-видимому, выжидали, опасаясь навлечь на себя недовольство оккупационных властей — никто не хотел первым проверить на себе способность нового короля сдержать свое слово и не оставить камня на камне от крепости непокорного вассала. Неустойчивый мир мог быть нарушен каждую минуту, но он был достигнут, а в Ульфляндии это уже само по себе было важной новостью.
Выполнялись, однако, не все указы Эйласа. Почти никто из баронов не распустил дружины вооруженных наемников, способных найти себе более полезное применение в полях, рудниках и лесах, тем самым как-то способствуя процветанию страны.
Эйлас немедленно разослал посыльных во все замки, крепости и горные убежища, требуя, чтобы бароны, рыцари и графы — как бы они себя ни называли — встретились с ним в Стронсоне, в замке сэра Хельвига, посреди бескрайних вересковых пустошей.
Эйлас ехал на эту встречу в сопровождении сэра Тристано, лорда Малуфа, продолжавшего угрюмо молчать, и лорда Пирменса, с беззаботной рассеянностью глядевшего по сторонам, а также тридцати рыцарей и сотни оруженосцев. В день совещания установилась редкая солнечная погода; горные луга дышали ароматами вереска, утесника и папоротника, хотя из низин, как всегда, пованивало влажным торфом.
На дружины, собравшиеся на лугу под стенами замка Стронсон, приятно было посмотреть — металл блестел, цвета горели в солнечных лучах. Бароны, по большей части, надели кольчуги без рукавов и полусферические стальные шлемы; помимо килтов и плащей из дорогих разноцветных тканей, многие красовались в накидках из цельного куска материи с прорезью для головы, расшитых личными или родовыми эмблемами. Кроме того, почти все они приехали в сопровождении герольдов, державших высокие копья с вымпелами, расшитыми гербами.
На конклав явились тридцать шесть из сорока пяти баронов, получивших королевский приказ. Сэр Хельвиг провозгласил начало совещания, и присутствующие рыцари сели за большой полукруглый стол; за спиной каждого стоял герольд с вымпелом. Неподалеку спокойно расположился отряд, сопровождавший Эйласа. Совсем по другому вели себя наемники и горцы, прибывшие в Стронсон вместе с феодалами — они стояли плотными отдельными группами, и представители враждующих кланов бросали друг на друга пылающие ненавистью взгляды.
Несколько минут Эйлас рассматривал тридцать шесть более или менее внимательных лиц. В глубине души он считал результаты созыва совещания достаточно успешными, но игнорировать девять случаев неподчинения означало бы немедленно сделать королевскую власть мишенью насмешек. По сути дела, наступил момент важнейшего испытания, и бароны с любопытством наблюдали за тем, как Эйлас, стоявший в стороне с сэром Тристано и герольдом сэра Хельвига, внимательно просматривал список отсутствующих.
Эйлас подошел к столу. Чисто выбритый, аккуратный и подтянутый, по сравнению с седыми свирепыми горцами, не боявшимися ни бога, ни черта, молодой тройский король выглядел смехотворно неискушенным; кое-кто из рыцарей даже не пытался скрывать свое мнение по этому поводу.
Скорее забавляясь происходящим, нежели раздражаясь, Эйлас обратился к собравшимся с вежливым приветствием и выразил удовлетворение прекрасной погодой, благоприятствовавшей их встрече. Развернув пергаментный список, он громко вызвал по имени каждого из отсутствующих девяти баронов. Естественно, ему ответило гробовое молчание. Повернувшись к сэру Тристано, Эйлас сказал: «Отправьте рыцаря с пятью солдатами к месту проживания каждого из вассалов, находящихся в самовольной отлучке. Пусть эти рыцари выразят мое недовольство. Так как вассалы не прибыли в Стронсон и не прислали гонцов с посланиями, объясняющими их отсутствие основательными причинами, да будет известно, что им приказано явиться в мой лагерь под Иссом. Пусть ни у кого не останется сомнений в том, что, если они не выполнят этот приказ на протяжении следующей недели, все их земли и все их имущество будут немедленно конфискованы в пользу королевской казны, а они сами и все их близкие будут исключены из благородного сословия. Кроме того, строптивым вассалам надлежит разъяснить, что в случае повторного неповиновения я буду рассматривать их наказание как первоочередную задачу и снесу, одно за другим, все их укрепления. Мое сообщение надлежит передать сегодня же».
Эйлас снова обратился к присутствующим баронам, теперь хранившим угрюмое молчание: «Господа, как вы знаете, в королевстве Южной Ульфляндии больше нет места беззаконию. Мои сегодняшние замечания будут краткими, но имеют большое значение. Прежде всего: я приказываю каждому из вас распустить дружину, чтобы эти люди, освобожденные от воинской повинности, могли посвятить себя обработке земель или поступить на службу в королевскую армию. Вы можете содержать прислугу, садовников и конюших, но вам больше не понадобятся гарнизоны и вооруженная охрана.
Это позволит вам сократить затраты, а обработка пахотных земель приведет к увеличению ваших доходов, и в конечном счете вы станете богаче даже после того, как уплатите в казначейство налоги, размеры которых определит лорд Малуф. Полученные казной деньги не будут расходоваться на тщеславные парады или роскошные увеселения — эти средства пойдут на пользу местному населению. Я намерен снова открыть старые рудники, выплавлять железо и, в свое время, строить корабли. Вся Южная Ульфляндия усеяна развалинами заброшенных селений — печальное зрелище! Каждая такая деревня будет отстроена заново, чтобы население могло равномерно расселиться и приумножаться. И вы, несомненно, обязаны внести вклад в восстановление страны.
Для того, чтобы Ульфляндию могла защищать ульфская армия, и чтобы окружающие вас тройские солдаты могли вернуться домой, отныне лорд Пирменс займется набором здоровых, умеющих обращаться с оружием рекрутов в новую армию. В этой армии ваши младшие сыновья и безземельные братья смогут продвигаться по службе, рассчитывая на вознаграждение в зависимости от заслуг, а не в зависимости от древности рода или старшинства. Освобожденные вами от службы оруженосцы тоже смогут делать карьеру в ульфской армии.
Сначала будет сформировано войско из тысячи бойцов. Их будут муштровать, пока они не смогут противостоять — и победно противостоять! — любому другому войску, в том числе ска. Им выдадут надлежащие мундиры, их будут хорошо кормить, они будут получать ту же плату, что и солдаты тройской армии. Отслужив положенный срок, каждый солдат будет наделен участком пахотной земли.
Первая тысяча бойцов станет элитным ядром новой армии; они помогут обучению дальнейших рекрутов. В ульфской армии будет поддерживаться строгая дисциплина; ульфы научатся отражать набеги ска, до сих пор беспрепятственно и безнаказанно грабивших страну и уводивших в рабство каждого, кто не успел убежать и спрятаться. Разбою ска будет положен конец — раз и навсегда.
Вот и все, что я хотел сказать. Выполняйте новые законы — или вы понесете наказание, предусмотренное этими законами. Если вы желаете выступить с вопросами или высказать существенные замечания, я вас выслушаю и буду рад ответить в меру своего разумения. Вижу, что уже раскупорили бочку эля — желающие промочить горло могут этим воспользоваться».
Бароны стали не слишком уверенно подниматься на ноги и озираться по сторонам. Вскоре они разделились на небольшие группы. Один, высокий широкоплечий человек среднего возраста с мохнатой черной бородой, подошел к Эйласу и пристально взглянул ему в лицо: «Король! Ты знаешь, кто я?»
К счастью, Эйлас слышал, как кто-то упомянул имя бородача: «Знаю. Вы — сэр Хьюн из Трех Сосен».
Сэр Хьюн кивнул: «Ты мне в сыновья годишься. Гляжу я на тебя и диву даюсь!»
«Почему же?»
«Посмотри на меня! Я — соль этой земли, я врос корнями в вересковые болота! Моя рука толще твоего бедра! Видишь эту бочку? Я выпью в четыре раза больше твоего и только развеселюсь, но никто не застанет меня врасплох — а ты будешь храпеть, уткнувшись носом в стол! Я могу пробить копьем дубовую доску, могу убить быка одним ударом. В наших холмах я знаю каждую тропу, каждый камень, каждый родник. Знаю, где гнездятся тетерева и в какой запруде прячется форель. А ты приехал из Тройсинета, помахал у нас перед носом куском пергамента и объявил себя королем. Ладно, все это прекрасно и замечательно, так эти вещи и делаются — но что ты знаешь о жизни на горных лугах? Что ты знаешь о холодных дождливых днях и морозных ночах? Ты когда-нибудь резал глотку врагу, бесшумно подкравшись к нему сзади — только потому, что он сделал бы то же самое с тобой? И все равно мы должны выполнять твои приказы? Разве тебе не кажется, что в этом есть какая-то нелепость? Причем я спрашиваю со всем должным почтением».
«Сэр Хьюн, я хорошо вас понимаю, вы вправе задать такой вопрос. Не сомневаюсь, что вы доблестный рыцарь, и не стал бы с вами бороться — вы тяжелее меня раза в три. Давайте лучше устроим бег наперегонки — причем проигравший должен отнести победителя обратно на плечах?»
Сэр Хьюн расхохотался и шлепнул ладонью по столу: «Мне тебя не обогнать, это уж точно! Значит, у вас в Тройсинете солдат учат убегать как можно быстрее?»
«Бегать они умеют, но не с поля битвы. А по поводу жизни на горных лугах могу только заметить, что знаю о ней больше, чем может показаться с первого взгляда. Когда-нибудь, если вы будете расположены меня выслушать, я расскажу вам об этом целую историю».
Сэр Хьюн указал большим пальцем на разрозненные группы тихо спорящих баронов: «Помяни мое слово! Если ты надеешься усмирить раздоры, ничего у тебя не получится! Как ты заставишь их не драться, не устраивать засады и ночные набеги, не рисковать ради быстрой наживы?» Повернувшись, он широким жестом представил королю толпящиеся на лугу дружины: «Разве ты не видишь? Каждый клан держится обособленно. Каждый даже спиной умеет показать, как ненавидит всех, кто убивал и грабил его предков на протяжении веков! Да, мы любим охотиться на врагов, мы любим бешеную погоню, любим грабить и насиловать! Что может быть лучше, чем зарезать супостата? И скажи мне, сынок — зачем еще нам жить? Такими мы уродились, такими нас сделали горы — у нас нет других развлечений».
Эйлас откинулся на спинку походного трона: «Так живут звери. Разве у вас нет сыновей, дочерей?»
«У меня было четыре сына и четыре дочери. Два сына уже на том свете, а их убийца тут как тут — вон он стоит! Ничего, скоро я прибью его длинными гвоздями к своим воротам и буду пировать, пока он дохнет!»
Эйлас поднялся на ноги: «Сэр Хьюн, вы мне нравитесь; если вы осуществите свою угрозу, я повешу вас с огромным сожалением. Было бы гораздо лучше, если бы вы и ваши сыновья обороняли свою страну с тем же усердием, с каким вы преследуете соседей».
«Ты меня повесишь? А как насчет Достоя, чьи черные стрелы пронзили сердца моих сыновей?»
«Когда это случилось?»
«Прошлым летом, перед началом окота».
«Значит, до того, как я издал первые указы. Герольд, соберите баронов снова!»
Эйлас опять обратился к феодалам — на этот раз он стоял, опираясь на рукоять меча: «Я беседовал с сэром Хьюном, и он подал жалобу на сэра Достоя».
Многие бароны расхохотались; послышались возгласы: «Как этот подлый разбойник смеет на что-нибудь жаловаться? У него руки по плечи в крови невинных жертв!»
«В какой-то момент убийства должны прекратиться, — сказал Эйлас. — Я уже определил этот момент раньше. Теперь я сделаю это снова, выражаясь понятно и недвусмысленно. Каждый, кто убьет другого человека, будет повешен. Исключение составляют только случаи самозащиты. В Южной Ульфляндии будут соблюдаться законы! И чем скорее вы поймете, что это не пустые слова, тем лучше будет для всех.
Моей армии нужны умелые бойцы — я не хочу, чтобы они убивали друг друга, и не хочу тратить время на осады и повешения. Тем не менее, если придется это делать, я этим займусь! Возвращайтесь по домам и хорошенько подумайте о том, что я сказал».
3
Вернувшись в Исс, Эйлас пытался найти в своем лагере Шимрода, но безуспешно. Он поручил помощнику обойти портовые таверны, но Шимрода нигде не было, что начинало раздражать короля — ему не давали покоя несколько навязчивых идей. Во-первых, Эйлас подбадривал себя надеждой на то, что Шимрод мог бы применить магические чары и укротить таких непримиримых вассалов, как сэр Хьюн — в этом отношении полезным оказалось бы, например, заклинание, вызывающее временный приступ смирения и раскаяния, или сглаз, заставляющий мечи баронов гнуться, словно они сделаны из бумаги, а их стрелы — старательно уклоняться от цели. Эйлас уверял себя, что такое содействие не противоречило бы эдикту Мургена,[37] так как его можно было обосновать общими принципами человеколюбия.
Кроме того, Эйлас надеялся, что одним своим присутствием Шимрод окажет полезное влияние на синдиков Исса, когда такое влияние потребуется. Но Шимрод исчез, занимаясь своими делами, и Эйласу оставалось только положиться на себя и вести переговоры с таинственными олигархами без посторонней помощи.
Прежде всего необходимо было выяснить, в чьих руках была на самом деле сосредоточена власть — и Эйлас знал, что это непростая задача. Поразмышляв, Эйлас решил, что навыки лорда Пирменса как нельзя лучше позволяли справиться с этой головоломкой, и поручил ему организовать совещание с городскими старейшинами.
Поздно вечером Пирменс явился к Эйласу с отчетом.
«Необычная ситуация, выходящая за рамки повседневных представлений! — заявил Пирменс, когда Эйлас поинтересовался достигнутыми за день успехами. — Народ, изворотливый, как морские угри! Можно поверить, что они действительно происходят от минойских критян!»
«Откуда это следует?»
«Однозначных свидетельств нет, — признал Пирменс. — Но такой ответ подсказывает интуиция. Слова и поступки горожан Исса отличаются противоречивым сочетанием откровенности и скрытности, характерным для минойского склада ума. Сегодня мне казалось, что надо мной просто издеваются — меня чуть удар не хватил! Я наводил справки по всему городу, пытаясь узнать, кого здесь считают магнатами, старейшинами или просто влиятельной кликой — но местные жители только улыбались, пожимали плечами и разводили руками. Если я настаивал, они хмурились, задумывались, с сомнением качали головами, озирались по сторонам и в конце концов отрицали существование каких-либо властей. Подозреваю, что после этого они смеялись у меня за спиной, но мне никак не удавалось уличить их в дерзости — обернувшись, я обнаруживал, что они ушли по своим делам. И в этом заключается наибольшая дерзость: расспросы такого рода им настолько наскучили, что они даже не смеются!
Наконец я присел на скамью рядом со стариком, гревшимся на солнышке. Когда я пожаловался ему на то, что в Иссе никто не желает отвечать на простейшие вопросы, он соблаговолил, по меньшей мере, разъяснить мне положение вещей.
Оказывается, управление Иссом осуществляется по негласному уговору. Законы заменяются обычаями и общепринятыми условностями; концепция принуждения со стороны централизованной власти в Иссе считается отталкивающей и в какой-то мере смехотворной. Я спросил старика: «Кто же, в таком случае, уполномочен представлять интересы города, решая важные проблемы на совещании с королем Эйласом?» Как все местные жители, он пожал плечами и сказал: «Мне неизвестны такие важные проблемы, и я не вижу необходимости в таком совещании».
В этот момент к нам подошла добросердечная женщина. Она помогла дряхлому горожанину подняться на ноги, и они удалились. Наблюдая за тем, как она обращалась с подопечным, я заключил, что старик страдает какой-то формой слабоумия, в связи с чем его точку зрения вряд ли можно считать заслуживающей доверия».
Пирменс усмехнулся и погладил свою аккуратную бородку. Эйлас подумал, что правильно сделал, не повесив Пирменса сразу — его изворотливый ум мог еще пригодиться: «И что же дальше?»
Пирменс продолжил: «Я отказался признать поражение, несмотря на отговорки, расплывчатые намеки на отсутствие властей и рассуждения полоумного старца — хотя последний показался мне разумнее остальных. Я сказал себе, что законы природы в Иссе так же непреложны, как в любом другом месте, и что, следовательно, наиболее влиятельных людей следовало искать в самых древних и роскошных дворцах. Я посетил несколько таких дворцов и сообщил их владельцам о том, что, поскольку горожане Исса отрицают существование руководящего совета, я вынужден взять на себя формирование этого органа, и что синдики, которым я нанес визит, отныне считаются полномочными и ответственными членами городского управления. Кроме того, я уведомил их о том, что они обязаны явиться к вам завтра утром за два часа до полудня, и что от неукоснительного выполнения этого требования зависит их дальнейшее благополучие».
«Изобретательный ход! Прекрасная идея, Пирменс! Разве не забавно, учитывая все обстоятельства, что вы можете стать моим незаменимым помощником?»
Пирменс безрадостно покачал головой: «Я превзошел тот уровень интеллектуального развития, на котором причуды судьбы кажутся забавными. Действительность существует независимо от нашего восприятия — следовательно, она трагична, так как все живущее умирает. Только фантазии, химеры и небылицы могут заставить меня рассмеяться».
«А, Пирменс! Мне непонятна ваша философия».
«Так же, как мне непонятна ваша», — вежливо поклонившись, ответил Пирменс.
На следующий день, за два часа до полудня, шесть синдиков спустились с террас, окружавших город, и прошли в павильон из голубого шелка, где король Эйлас ожидал их в компании лорда Малуфа и лорда Пирменса. Синдики походили друг на друга — бледнокожие люди хрупкого телосложения, с тонкими чертами лиц, темными глазами и коротко подстриженными черными волосами, украшенными сзади небольшими золотыми гребешками. Они одевались скромно — на них были только туники из белого полотна и сандалии; никто из синдиков не был вооружен.
Эйлас поднялся им навстречу: «Господа, рад приветствовать вас! Садитесь. Позвольте представить моих советников, лорда Малуфа и лорда Пирменса, опытных специалистов, полностью посвятивших себя достижению наших общих целей. Не желаете ли освежиться?» Не ожидая ответа, Эйлас подал знак стюардам, и те стали разносить бокалы с вином; синдики игнорировали бокалы.
«Сегодня мы обсудим существенные вопросы, — продолжал Эйлас. — Надеюсь, их удастся решить достаточно быстро и определенно.
Вкратце, предпосылки таковы: в связи с бесхребетностью бывших правителей, набегами ска и общим упадком духа вся Южная Ульфляндия, за исключением долины Эвандера, по сути дела превратилась в дикую местность. Я намерен ввести законность и порядок, отразить ска и, в конечном счете, восстановить былое благополучие страны. Стремясь к достижению этих целей, я не могу бесконечно подвергать риску жизнь тройских солдат и тратить тройское золото — и армия, и деньги должны поступать из местных источников.
Формирование армии, способной обеспечивать соблюдение законов и отражать нападения ска — первоочередная задача. Никто не должен уклоняться от государственной службы. Такова, по существу, ситуация, которую я хотел с вами обсудить».
Синдики поднялись на ноги, поклонились и собрались уходить. «Постойте! — удивился Эйлас. — Куда вы направились?»
«Разве вы не закончили? — спросил один из синдиков. — Кажется, вы сказали, что ваше выступление будет кратким».
«Не настолько кратким! Кроме того, я сказал, что мы должны принять решения. Кто из вас будет представлять интересы всех синдиков? Или каждый предпочитает самостоятельно выражать свое мнение, когда это потребуется?» Эйлас переводил взгляд с одного лица на другое, но встречал лишь невозмутимые непонимающие взгляды.
«Я не привык к подобной скромности, — сказал Эйлас. — Вот вы, например — как вас зовут?»
«Меня именуют Хайделосом».
«Отныне, достопочтенный Хайделос, я назначаю вас председателем городского совета. Все вы, разумеется, входите в состав этого совета. А вас, сударь — как вас зовут?»
«Меня тоже именуют Хайделосом».
«Неужели? Как же вас отличают от другого Хайделоса?»
«По личному имени».
«Прекрасно! Из практических соображений будем пользоваться личными именами. Ваше личное имя?»
«Олав».
«Олав, вы несете ответственность за организацию набора рекрутов в армию. Два господина, сидящих рядом с вами, назначаются вашими помощниками. Набор в ульфскую армию надлежит производить по всей долине Эвандера. Малуф, запишите их имена, личные или какие угодно. А вы, сударь, как вы себя называете?»
«Эвканор».
«Эвканор, отныне вы — главный сборщик налогов в долине Эвандера. Господин, сидящий слева от вас, будет оказывать вам помощь. Малуф, запишите их имена. Хайделос, надеюсь, что быстрота решения вопросов, поставленных на обсуждение, вас устраивает? Вы будете нести общую ответственность за руководство деятельностью ваших коллег, а также представлять их и ежедневно — повторяю, ежедневно! — отчитываться за них на совещаниях со мной или с моим представителем».
Хайделос тихо сказал: «Государь, ваши требования невыполнимы».
Эйлас рассмеялся: «Хайделос, призываю вас смотреть фактам в лицо, какими бы нелицеприятными они ни были. Вам придется изменить образ жизни — по меньшей мере до тех пор, пока не будут восстановлены целостность и благополучие Южной Ульфляндии. У вас нет выбора, и никакие возражения не принимаются во внимание. Если вы шестеро не будете со мной сотрудничать, я подвергну вас изгнанию на остров Терне и назначу шестерых других граждан Исса. Этот процесс будет продолжаться, пока я не найду людей, готовых сотрудничать — или до тех пор, пока все население Исса не будет переселено на голые скалы затерянного в океане островка.
С учетом сложившихся обстоятельств, мои требования не чрезмерны, их легко выполнить. Я ваш король — повинуйтесь».
Хайделос ответил, старательно скрывая раздражение: «Долгие годы мы жили без короля, без армии, без налогов. Ска никогда нам не угрожали; горные бароны не представляют для нас никакой опасности. Почему вдруг, с сегодняшнего дня, мы должны поспешно выполнять приказы тройского захватчика?»
«Вы терпели Фода Карфилиота в Тинцин-Фюрале. Вы игнорировали набеги ска, уводивших в рабство тысячи людей. Вы покупали мир и благополучие страшной ценой, которую платили другие! Беззаботному существованию Исса пришел конец. Отныне — если вы хотите, чтобы с вами обращались справедливо — вы должны платить за справедливость так, как это делают все остальные. Господа, прения закончены. Выбирайте: да или нет?»
«Выбора у нас нет, — тихо ответил Хайделос. — Ваши доводы убедительны».
«Очень хорошо. Малуф предоставит вам более подробные инструкции», — Эйлас поднялся на ноги, слегка поклонился безутешным синдикам и повернулся, чтобы уйти — но резко остановился, заметив у входа в павильон высокую фигуру. Как только совещание закончилось и все вопросы были решены, Шимрод наконец соблаговолил явиться в лагерь.
Глава 6
Через некоторое время после того, как Шимрод поселился в Трильде, в Тантревальском лесу, его начали тревожить странные сны. Сны повторялись каждую ночь с настойчивостью, завладевшей вниманием Шимрода и приводившей его в состояние, близкое к одержимости — несмотря на кошмарный характер завершения сновидений, предвещавшего какие-то судьбоносные или даже трагические последствия.
Сны эти были необычайны по нескольким причинам. Место действия, белый песчаный пляж между океаном и беломраморным дворцом, никогда не менялось. В происходивших на этом пляже событиях не было ничего нелогичного или причудливого — по сути дела, их самым поразительным свойством было отсутствие каких-либо персонажей, кроме самого Шимрода и красавицы, вызывавшей непреодолимое, болезненное влечение.
В первом сне Шимрод стоял под балюстрадой у основания лестницы, ведущей во дворец. Солнечные лучи грели его, тихий шум спокойного прибоя повторялся с ленивой монотонностью. Шимрод чего-то ждал. Вскоре он заметил на берегу приближающуюся фигуру темноволосой женщины среднего роста — стройной, почти хрупкой. Она шла по песку босиком; на ней было белое платье до колен, без рукавов. Она не спеша прошла мимо, искоса бросив взгляд на Шимрода, продолжавшего удивленно смотреть ей вслед — сердце его сжималось страстным, тоскливым томлением.
Сновидение поблекло и пропало в той недостижимой бездне, где исчезают все сновидения, когда кончается их срок. Шимрод проснулся и открыл глаза, глядя в темноту.
На следующую ночь сон повторился; повторился он и на третью, и на четвертую ночь. Каждый раз женщина оказывала Шимроду чуть больше внимания; наконец она остановилась, чтобы выслушать его. Шимрод хотел узнать, кто она такая, где они находятся, и почему она проходит мимо. В конце концов незнакомка согласилась назначить ему свидание за пределами сна. Возбужденный и торжествующий, Шимрод понимал, однако, что его, скорее всего, околдовали, намереваясь причинить ему крупные неприятности. Поэтому он решил посоветоваться с Мургеном в замке Свер-Смод, на склоне могучего хребта Тих-так-Тих.
Мурген раскрыл заговор. Женщину звали Меланкте, она выполняла поручение чародея Тамурелло. Их намерения были очевидны. Тамурелло хотел подорвать репутацию Мургена и продемонстрировать уязвимость чародея, уничтожив его отпрыска Шимрода.
Оставался открытым один вопрос — мучительный вопрос, с которым влюбленные, потрясая кулаками, испокон веков обращаются к небу: «Как может такая красота уживаться с такой низостью?»
По этому поводу Мурген не мог предложить никаких разъяснений.
Шимрод явился на свидание, но планы заговорщиков удалось сорвать, и Шимрод не расстался с жизнью. Позже, когда Шимрод впервые посетил Исс, он обнаружил пляж, где Меланкте ходила в его снах: в полумиле к северу от города на берегу моря находился беломраморный дворец с широкими ступенями лестницы, ведущей на террасу, окаймленную балюстрадой — именно здесь Шимрод ожидал во сне появления обворожившей его незнакомки.
Теперь Шимрод мог вспоминать об этом эпизоде бесстрастно и даже с примесью холодного любопытства. Его интересовало также невыполненное обязательство красавицы. Именно желание узнать, как себя поведет Меланкте, когда ей придется либо сдержать слово, либо признать себя обманщицей, заставило Шимрода потихоньку выйти за окраину Исса и направиться по пляжу к знакомому дворцу.
Шимрод остановился у основания лестницы под балюстрадой — его охватило сильнейшее ощущение воспоминания о том, чего никогда не было. На берегу — точно так же, как во сне — он заметил приближающуюся фигуру Меланкте.
Так же, как во сне, она ступала по песку босиком, и на ней было белое платье до колен. Даже если она не ожидала увидеть Шимрода, она ничем не выдала удивление — даже шаги ее не ускорились и не замедлились.
Меланкте подошла к лестнице. Бросив один быстрый взгляд в сторону Шимрода, она никак иначе не отреагировала его присутствие, поднялась по ступеням на террасу и исчезла в тенях за колоннадой.
Шимрод последовал за ней и вошел во дворец, где он еще никогда не был.
Меланкте пересекла просторный вестибюль и прошла в помещение с аркадой высоких окон, выходивших на океан. Опустившись на софу у низкого столика и откинувшись на спинку, она стала неподвижно смотреть в горизонт.
Шимрод взял стул, тихо поставил его с другой стороны столика и сел прямо напротив Меланкте— чтобы она не могла притворяться, что его не видит, а он мог наблюдать за ней, не поворачивая голову.
Вошла служанка с высоким серебряным кувшином; она налила в бокал винный пунш, дышавший ароматами свежевыжатого апельсина и лимона. Не обращая внимания на Шимрода, Меланкте подняла бокал к губам, пригубила пунш и стала снова смотреть в море.
Шимрод следил за ней, вопросительно наклонив голову. Он хотел было взять кувшин обеими руками и выпить пунш прямо из сосуда, но решил, что такой жест, отдававший вульгарностью, мог нарушить установившееся между ним и хозяйкой дворца безмолвное согласие — если молчание Меланкте можно было истолковать, как согласие терпеть его присутствие. Вместо этого Шимрод начертил в воздухе знак мановением правой руки — в гостиную залетела маленькая синяя птичка с красной грудкой. Покружившись вокруг головы Меланкте, птичка села на край ее бокала, чирикнула пару раз, испражнилась в бокал и упорхнула.
Меланкте медленно и осторожно наклонилась вперед и поставила бокал на столик.
Шимрод снова сделал сложное движение рукой. В дверном проеме появился чернокожий мальчик-мавр в огромном голубом тюрбане, халате в красную и синюю полоску и блестящих голубых шароварах. Мальчик держал поднос с парой небольших серебряных кубков. Приблизившись к Меланкте, он предложил ей поднос и застыл в ожидающей позе.
С каменным лицом Меланкте взяла один из кубков и поставила его на столик. Мальчик в тюрбане подошел к Шимроду. Тот с благодарным кивком взял второй кубок и, удовлетворенно вздохнув, выпил его содержимое. Мальчик с подносом удалился.
Слегка выпятив губы и опустив их уголки, Меланкте продолжала изучать морской простор.
«Как она оценивает, взвешивает, сравнивает! — думал Шимрод. — В ее голове возникает один план за другим, но от каждого она отказывается — они неэффективны, недостаточно изящны или унизительны. Она не хочет ничего говорить, потому что любые слова сделают ее мишенью для моих упреков или притязаний. Пока она молчит, она ничем себя не обязывает и думает, что может таким образом от меня избавиться! Но в ней растет напряжение — в какой-то момент ей придется взять инициативу на себя».
Шимрод заметил, как подернулись уголки губ Меланкте. «Она что-то решила, — сказал он себе. — Наиболее эффективный, но наименее изящный выход из положения, с ее точки зрения, заключается в том, чтобы просто встать и выйти — не могу же я последовать за ней в туалет и при этом сохранить какую-то видимость галантности! Что ж, посмотрим! По ее поведению можно будет судить о ее настроении».
Меланкте откинула голову назад, прикрыв глаза — казалось, она спала. Шимрод встал и прошелся по гостиной. Здесь было немного предметов мебели; странным образом отсутствовали какие-либо личные вещи или сувениры — никаких искусных изделий или редкостей, никаких пергаментных свитков, книг, либрамов или папок с рисунками. На столе у стены в зеленой фаянсовой вазе красовалась дюжина апельсинов; рядом были небрежно разбросаны разноцветные окатыши, найденные в полосе прибоя — по-видимому, они доставляли Меланкте удовольствие. На полу лежали три мавританских ковра с кричащими синими, черными и красными орнаментами на бледнобежевом фоне. С потолка свисала тяжелая чугунная люстра. В бронзовой вазе на столике у ног Меланкте торчал букет оранжевых ноготков — скорее всего, замена увядших цветов свежими входила в ежедневные обязанности служанки. По сути дела, заключил Шимрод, помещение казалось необжитым и не позволяло ничего сказать о характере хозяйки.
Меланкте наконец нарушила молчание: «Как долго ты намерен здесь оставаться?»
Шимрод вернулся к столику и сел на стул: «Сколько угодно — мне положительно нечего делать, и не только днем, но и ночью, если уж на то пошло».
«Значит, время для тебя ничего не значит?»
«Ничего не значит? Напротив, время меня чрезвычайно интересует. Если верить галицийским зекам, время подобно пирамиде с тринадцатью гранями. Они верят, что мы стоим на вершине пирамиды и наблюдаем за движением дней, месяцев и лет во всех направлениях. Такова исходная предпосылка тудической пердурики, провозглашенная Тудом, галицийским богом времени с окольцевавшими голову тринадцатью глазами, смотрящими одновременно во все стороны. Зрительное представление об этом божестве, разумеется, имеет чисто символический характер».
«Имеет ли эта доктрина какое-нибудь практическое применение?»
«Думаю, что да. Необычные идеи развивают умственные способности и оживляют разговор. Например, раз уж мы обсуждаем тудиче-ские предпосылки, тебя может заинтересовать тот факт, что чародеи эсков ежегодно видоизменяют сотню зародышей во чреве матерей, надеясь, что когда-нибудь наконец родится младенец с тринадцатью глазами, окружающими голову через равномерные промежутки на уровне лба — и по этому признаку они определят, что мир посетило воплощение Туда! До сих пор им не удавалось произвести на свет младенца с более чем девятью глазами; но и такие, еще не совершенные создания становятся жрецами тудического культа».
«Я мало занимаюсь такими вещами, и этот разговор в целом меня тоже не интересует, — сказала Меланкте. — Ты можешь удалиться, как только этого потребует твое представление о вежливости».
«Как только оно этого потребует, я не премину это сделать, — заверил ее Шимрод. — А пока что, если ты не возражаешь, я позову твою служанку, чтобы она принесла нам еще вина и, пожалуй, приготовила горшок тушеных мидий с оливковым маслом и чесноком. Любой разумный человек, не снедаемый угрызениями совести, не отказался бы от такого блюда, особенно в сопровождении свежеиспеченного хлеба».
Меланкте отвернулась: «Я не голодна».
«Может быть, ты устала? — заботливо спросил Шимрод. — Пойдем, приляжем в твоей спальне».
Меланкте искоса бросила на него взгляд, сверкнувший золотом. Помолчав, она ответила: «Что бы я ни делала, я предпочитаю это делать одна».
«Неужели? Насколько я помню, это не всегда было так. Ты даже навязывала мне свое общество».
«С тех пор я полностью изменилась. Во мне не осталось ничего прежнего».
«И чем вызвано такое перевоплощение?»
Меланкте поднялась на ноги: «Я надеялась, что безмятежное одинокое существование позволит мне избежать вторжений в личную жизнь. В какой-то степени мои надежды оправдались».
«И теперь у тебя не осталось друзей?»
Меланкте пожала плечами, повернулась к Шимроду спиной и подошла к окну. Шимрод встал рядом с ней; ноздри его уловили аромат фиалок: «Ты не ответила на мой вопрос».
«У меня нет друзей».
«А Тамурелло?»
«Он мне не друг».
«Надеюсь, он не твой любовник?»
«Такие отношения меня не интересуют».
«Какие отношения тебя интересуют?»
Обернувшись, Меланкте нашла, что Шимрод находится слишком близко, и сделала небольшой шаг в сторону: «Я еще об этом не думала».
«Ты хочешь научиться волшебству?»
«Я не хочу быть ведьмой».
Шимрод вернулся к столику у софы и сел на стул: «Ты загадочное существо». Он хлопнул в ладоши, появилась служанка. «Меланкте, будь добра, попроси прислугу принести нам вина».
Меланкте вздохнула и подала знак служанке, после чего снова присела на софу с выражением раздраженной покорности судьбе. Служанка вернулась с кувшином вина и двумя бокалами.
Когда бокалы были наполнены, Шимрод сказал: «Когда-то я думал, что ты — ребенок в теле женщины».
Меланкте холодно улыбнулась: «А теперь?»
«Ребенок, по-видимому, где-то заблудился и потерялся».
Улыбка Меланкте стала чуть более тоскливой.
«Женщина прекрасна, как рассвет, — размышлял вслух Шимрод. — Понимает ли она, какое впечатление производит? Судя по всему, она достаточно часто моется и явно ухаживает за волосами. Она ведет себя так, словно вполне сознает свою привлекательность».
«Как все это скучно!» — обронила Меланкте.
Шимрод пропустил ее слова мимо ушей: «По-видимому, тебя вполне удовлетворяет такая жизнь, ты довольна собой. И тем не менее, когда я пытаюсь разобраться в твоих мыслях, у меня такое чувство, словно я заблудился в темном лесу».
«У тебя такое чувство, потому что я не вполне человеческое существо», — ровно и бесстрастно отозвалась Меланкте.
«Кто тебе это сказал? Тамурелло?»
Меланкте безразлично кивнула: «Тягостный, бесцельный разговор. Когда ты уйдешь?»
«Скоро. Но объясни мне — зачем Тамурелло попытался внушить тебе такую чудовищную глупость?»
«Он ничего мне не внушал. Я ничего не знаю. Мой ум пуст, как черные пространства между звездами».
«По-твоему, я — человеческое существо?» — спросил Шимрод.
«Насколько мне известно, да».
«Я — порождение Мургена!»
«Не понимаю. Что ты называешь порождением?»
«Когда-то, давным-давно, Мурген являлся в моем обличье, чтобы свободно действовать и наблюдать — люди боятся легендарного Мургена, это ему мешает. Я ничего не помню о тех временах — мои поступки были поступками Мургена, и воспоминания о них принадлежат Мургену. Но мало-помалу, по мере такого использования Шимрод стал существом из плоти и крови, приобрел собственное сознание и способность действовать независимо.
Теперь я — Шимрод. Почему бы я не считал себя человеческим существом? Я выгляжу, как человек. Я испытываю голод и жажду; я ем и пью, после чего мне приходится испражняться. Твоя красота вызывает во мне тоскливое влечение, одновременно сладостное и болезненное. Короче говоря, ничто человеческое мне не чуждо, и если я в чем-то не человек, то мне неизвестно, в чем именно».
Меланкте повернулась к морю: «У меня человеческое тело; так же, как твое, оно выполняет свои функции — я вижу, слышу, ощущаю вкус. Но я пуста. У меня нет чувств. Я ничего не делаю — только брожу по пляжу».
Шимрод пересел на софу и обнял ее плечи: «Позволь мне заполнить эту пустоту».
Меланкте язвительно покосилась на него: «Я не нуждаюсь в помощи».
«Но тебе будет лучше, когда ты изменишься — гораздо лучше!»
Меланкте отстранилась, встала и отошла к окну.
Шимроду больше нечего было сказать — в этот момент он решил удалиться и ушел, не попрощавшись.
На следующий день Шимрод вернулся к беломраморному дворцу, нарочно в то же время. Если Меланкте ежедневно придерживалась одного и того же расписания, сегодня он мог бы узнать, удалось ли ему повлиять на ее настроение. Он прождал под террасой целый час, но Меланкте не появилась. В конце концов Шимрод задумчиво побрел обратно в Исс.
К вечеру погода стала портиться, с запада подул свежий бриз — рябь перистых облаков быстро затянула небо, и солнце опустилось в багрово-лиловую гряду далеких туч.
С утра яркие сполохи света боролись с пасмурным сумраком. Снопы солнечных лучей пробивались через разрывы в облаках, но разрывы стягивались и лучи гасли. После полудня сумрак победил, и с моря нахлынула темно-серая стена дождя.
Ближе к вечеру Шимрод, подчинившись внезапному порыву, накинул на плечи плащ, сделал покупку на рынке и прошел по пляжу к белому дворцу. Взойдя по ступеням, он пересек террасу и постучал в резную деревянную дверь.
Никто не ответил — он постучал снова. Наконец дверь приоткрылась; выглянула служанка: «Леди Меланкте не принимает».
Шимрод распахнул дверь и зашел внутрь: «Превосходно! Значит, нам никто не помешает. Я останусь на ужин — вот свежие отбивные. Поджарьте их, как следует, приправьте травами и подайте с добрым красным вином. Где Меланкте?»
«В гостиной, у камина».
«Я знаю, куда идти».
Служанка с сомнением понесла отбивные на кухню. Заглядывая из комнаты в комнату, Шимрод в конце концов нашел гостиную, упомянутую служанкой — помещение с белеными стенами и дубовыми потолочными балками. Меланкте стояла и грелась у огня. Когда Шимрод зашел, она взглянула на него через плечо, раздраженно отвернулась и продолжала смотреть на языки пламени.
Шимрод приблизился. Не глядя на него, Меланкте сказала: «Я знала, что ты сегодня придешь».
Шимрод обнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал. Она не ответила — с таким же успехом он мог бы поцеловать тыльную сторону своей руки. «Так что же — ты не рада меня видеть?»
«Нет».
«Но в то же время тебя не трясет от злости?»
«Нет».
«Я когда-то уже целовал тебя — помнишь?»
Меланкте повернулась к нему. Шимрод понял, что она собирается сказать нечто, приготовленное заранее: «Я почти не помню ничего, что тогда происходило. Тамурелло дал мне точные указания. Я должна была обещать тебе все, что угодно и, если потребуется, уступить любому твоему требованию. Оказалось, что в этом не было необходимости».
«А обещания? Их не нужно выполнять?»
«Я произносила слова, но это не были мои обещания; это были слова Тамурелло. У него и требуй выполнения обещаний». И Меланкте улыбнулась огню, горевшему в камине.
Шимрод, все еще обнимавший ее за талию, прижал ее ближе и погрузил лицо в ее волосы, но она отстранилась и села на диван.
Шимрод сел рядом: «Я не большой мудрец, как тебе известно. И все же, я мог бы многому тебя научить».
«Ты гоняешься за иллюзиями», — почти презрительно обронила Меланкте.
«Почему ты так думаешь?»
«Тебя привлекает мое тело. Если бы ты взглянул на меня и увидел пожелтевшую морщинистую кожу и горбатый нос с бородавками, сегодня вечером тебя бы тут не было — даже если бы ты пришел, ты не стал бы меня целовать».
«С этим невозможно спорить, — сказал Шимрод. — Тем не менее, в этом отношении я вряд ли отличаюсь от любого другого. Ты предпочла бы жить в дряхлом, уродливом теле?»
«Я привыкла к тому телу, какое у меня есть. Я знаю, что оно привлекательно. Тем не менее, то, что живет в этом теле— то, что я на самом деле собой представляю — судя по всему, вовсе не привлекательно».
В гостиную зашла служанка: «Подать ужин здесь, у камина?»
Меланкте с удивлением оглянулась: «Я не просила подавать ужин».
«Этот господин принес отличные отбивные и приказал поджарить их как следует, что я и сделала — обжарила на виноградной лозе и приправила чесноком, лимонным соком и щепоткой тимьяна. Есть еще свежеиспеченный хлеб, горошек прямо с огорода и неплохое красное вино».
«Хорошо, подавай здесь».
За ужином Шимрод пытался создать теплую, непринужденную атмосферу, но в этом начинании Меланкте не оказывала ему почти никакой поддержки. Сразу после ужина она объявила, что устала и собирается идти спать.
«Сегодня дождливо, — заметил Шимрод, — я останусь на ночь».
«Дождя уже нет, — возразила Меланкте. — Уходи, Шимрод. В моей постели не будет никого, кроме меня».
Шимрод поднялся на ноги: «Мне остается сделать то, что на моем месте сделал бы любой воспитанный мужчина. Спокойной ночи, Меланкте».
2
Непрерывные холодные дожди удерживали Шимрода от новых прогулок по пляжу. Кроме того, он не торопился из тактических соображений: чрезмерное усердие могло скорее помешать достижению его цели, нежели способствовать ему. На данный момент он уже сделал все возможное. Он привлек внимание Меланкте к неповторимому характеру своей персоны; он доказал ей, что умеет быть вежливым, но настойчивым, забавным, но заботливым; он продемонстрировал ей внушающую уверенность любой женщине страстность, свойственную всем ухажерам — не в такой степени, какая могла бы показаться непристойной, но и достаточно пылкую для того, чтобы она свидетельствовала о непреодолимых чарах Меланкте и заставила ее задумываться о себе и о нем.
Шимрод сидел в часто посещаемой им портовой таверне, «На якоре», пил пиво, смотрел на дождь за окном и размышлял о Меланкте.
Несомненно, она была обворожительна. Ее красота поражала, как несметное сокровище, ее тело казалось слишком хрупким для того, чтобы вмещать такую притягательную силу. Шимрод спрашивал себя: объясняется ли эта притягательность исключительно красотой? Было ли в ее чарах что-то еще?
Глядя на море, бурлящее под струями ливня, Шимрод перебирал в уме всевозможные милые особенности, свойственные достойным любви и любимым женщинам. В Меланкте эти манеры и признаки полностью отсутствовали; отсутствовала в ней и таинственная, не поддающаяся определению сущность женственности как таковой.
Меланкте утверждала, что ум ее подобен пустоте; Шимроду оставалось только ей верить. Она удивительным образом не умела проявлять любопытство, чувство юмора, теплоту или симпатию. Она выражалась с абсолютной откровенностью, свидетельствовавшей не столько о честности, сколько о безразличии к чувствам и побуждениям собеседника. Шимрод не помнил, чтобы она выражала какие-нибудь эмоции, кроме скуки и апатичного отвращения к его присутствию.
Мрачно проглотив пол кружки пива, Шимрод присмотрелся к пологой дуге северного пляжа, но беломраморный дворец скрылся за стеной дождя… Он медленно кивнул своим мыслям, пораженный глубиной новой концепции. Меланкте стала выражением последней воли ведьмы Десмёи, ее окончательной местью погубившему ее мужчине — и всем мужчинам в принципе. В ее нынешнем состоянии Меланкте была чем-то вроде пустого магического экрана, отображавшего в глазах каждого мужчины его идеал совершенной красоты. Но когда он пытался привлечь к себе эту красоту и обладать ею, он заключал в объятья пустоту, и чем сильнее была его страсть, тем больше он страдал — в отместку за страдания Десмёи!
Если эти допущения правильны, как отреагирует Меланкте, если Шимрод расскажет ей о предназначении ее красоты? Если она поймет, чем объясняется ее состояние, захочет ли она измениться? Сможет ли она измениться, даже если захочет?
В таверну вошел Эйлас. Он подошел к камину, чтобы согреться и обсушиться, после чего устроился ужинать с Шимродом в алькове, отгороженном от общего зала. Шимрод поинтересовался тем, как продвигается набор новой ульфской армии; Эйлас заявил, что у него достаточно оснований для оптимизма.
«В самом деле, учитывая все препятствия, трудно было бы ожидать более успешного развития событий. Каждый день прибывают новые рекруты, армия растет. Сегодня мы завербовали пятьдесят пять человек — сильных, здоровых парней с вересковых лугов и горных пастбищ. Храбрецы! Каждый из них готов учить меня военному делу. По их представлению, все очень просто. Война заключается в следующем: герои прячутся в болоте за пучками утесника, пока мимо не проедет достаточно немногочисленный отряд противника, после чего храбрецы выскакивают из укрытия, режут глотки и смываются со всех ног, прихватив вражеские кошельки».
«А как ведут себя девять непокорных баронов?»
«Рад сообщить, что все они явились до истечения назначенного срока. Нельзя сказать, что они покорились, но мне удалось настоять на своем; нам все еще не приходилось осаждать какую-нибудь башню на неприступной скале — это долгое и неприятное занятие, особенно в такую погоду».
«Они затаятся и будут выжидать, пока не появится возможность как-нибудь тебе досадить».
«Конечно. Рано или поздно придется повесить нескольких ульфов, не поверивших мне на слово — хотя я предпочел бы, чтобы они погибли, сражаясь со ска. Даже самые безрассудные головорезы-горцы понижают голос, когда речь заходит о ска».
«Это должно было бы побудить их к дисциплине, превосходящей безжалостную методичность ска».
«К сожалению, они смирились с тем, что ска съедят их заживо — битва проиграна еще до того, как ска появились на горизонте. Придется постепенно убедить их в возможности победы, полагаясь на тройские войска и доказывая на примере нескольких боев, что ска не восстают из мертвых и не продолжают драться без головы. Когда под вопросом окажутся их гордость и мужское достоинство, они постараются превзойти пришлых забияк».
«Допуская, конечно, что тройской армии удастся нанести поражение ска».
«По этому поводу у меня нет особых опасений. Да, ска накопили большой опыт ведения военных кампаний, но их сравнительно мало, и каждый вынужден драться за пятерых. Поэтому потеря каждого ска равна потере пятерых тройсов. Я намерен постепенно их обескровить».
«Похоже на то, что ты считаешь войну со ска неизбежной».
«Как ее можно избежать? Южная Ульфляндия несомненно занимает первое место в списке завоеваний ска, необходимых для обеспечения их мирового господства. Как только они почувствуют себя достаточно сильными, они пойдут в наступление — надеюсь, это произойдет не раньше, чем я успею подготовиться».
«И когда начнутся военные действия?»
«Я не могу напасть на них первый, это исключено. Если бы я пользовался безусловной поддержкой баронов — тогда другое дело». Эйлас пригубил вина: «Сегодня я получил странное сообщение от сэра Кира, младшего сына сэра Кэйвена из Орлиного Гнезда. Три дня тому назад некий рыцарь, предположительно прибывший из Западных топей Даота, нанес визит владетелю Орлиного Гнезда. Он представился как сэр Шаллес и со всей серьезностью заявил, что король Казмир скоро развяжет войну и захватит Тройсинет, после чего всех союзников короля Эйласа изгонят из крепостей. По мнению сэра Шаллеса, настала пора организовать тайное сопротивление тройсам, чтобы предотвратить полное уничтожение ульфского благородного сословия».
Шимрод усмехнулся: «Надо полагать, ты уже организовал поиски сэра Шаллеса».
«Самые тщательные. Сэр Кир собственной персоной мчится во весь опор по вересковым лугам, чтобы выследить Шаллеса, схватить его и привезти в Исс».
3
Дожди кончились; наступил ясный и тихий рассвет. На рыночной площади Шимрод заметил служанку Меланкте, куда-то торопившуюся с корзиной. Шимрод догнал ее: «Доброе утро! Вы меня помните? Меня зовут Шимрод».
«Я вас хорошо помню. Вы умеете выбирать отличные отбивные».
«А вы прекрасно умеете их жарить!»
«Готовить я умею — что правда, то правда. Свинина отлично жарится на открытом огне, а вместо дров или углей лучше подкладывать виноградную лозу».
«Полностью с вами согласен. Хозяйка хвалит вашу кухню?»
«А! Она какая-то странная — по-моему, она иногда даже не знает, что она ест, ей все равно. Но я заметила, что она обглодала косточки отбивных — сегодня я куплю еще, если найду, и, пожалуй, пару курочек пожирнее. Курицу я нарезаю на кусочки поменьше и обжариваю в оливковом масле, добавляя много чеснока, а потом подаю, вместе с маслом и чесноком, на ломте хлеба».
«У вас душа поэта! Может быть, мне…»
Служанка прервала его: «К сожалению, мне запретили вас пускать во дворец. А зря! Хозяйке нужен кто-нибудь, кто развлек бы ее и похвалил! Она все время в печали. Я начинаю думать, нет ли тут какого-нибудь сглаза или порчи?»
«Все возможно! Тамурелло ее навещает?»
«По правде говоря, ее вообще никто не навещает, кроме вас. Ну, еще вчера приходили какие-то синдики из города, чтобы занести ее в свои списки».
«Какая жалость! Какая одинокая жизнь!»
Поколебавшись, служанка выпалила: «Может быть, мне не следует об этом говорить, но сегодня последняя четверть луны — значит, если погода не испортится, леди Меланкте выйдет из дому за час до полуночи и вернется позже, когда луна уже зайдет. Опасная это привычка — у нас на берегу кто только не бродит!»
«Хорошо, что вы меня предупредили, — сказал Шимрод, всучив служанке золотую крону. — Вот, это вам поможет выйти замуж».
«Очень даже поможет, большое спасибо! Пожалуйста, только не обижайтесь на то, что вас больше не будут пускать во дворец».
«Хотел бы я знать, чем вызван этот запрет».
«Такой уж у нее характер — она не желает с вами развлекаться, вот и все».
«В высшей степени странно! — огорченно сказал Шимрод. — Я добивался успеха и у крестьянок, и у благородных дам. Даже фея однажды согласилась стать моей любовницей. Герцогиня Лидия Лоэрмельская удостоила меня существенным вниманием! А теперь, на этом пустынном, почти забытом берегу прекрасная дева, одиноко прозябающая во дворце, запрещает мне ее видеть! Разве это не смешно?»
«Действительно странно, сударь! — кокетливо просияла служанка. — Если бы вы постучались в мою дверь, я бы вас не выгнала».
«Ага! Такую возможность не следует упускать!» — Шимрод схватил служанку за плечи и чмокнул ее сначала в одну щеку, потом в другую. Смеясь, служанка убежала на рынок.
4
Шимрод тщательно готовился к ночной вылазке. Он надел черный плащ с капюшоном, полностью закрывавшим его светло-каштановые волосы и затенявшим лицо. В последний момент, вспомнив о чем-то, он натер подошвы сандалий волшебным водоотражателем — составом, позволявшим ходить по воде. Шимрод сомневался в том, что сегодня такая способность ему пригодится, но в прошлом эта магическая формула неоднократно оказывалась полезной — за исключением тех случаев, когда сильный прибой вызывал досадные помехи.
Последние проблески заката уступили место темной ночи, и по небосклону стала спускаться бледная половина ноздреватого лунного диска. Наконец Шимрод направился по берегу к дворцу Меланкте. Не доходя до террасы, он сел на береговую дюну и приготовился ждать.
Высокие арочные окна дворца мерцали тусклым желтым светом масляных ламп. Один за другим светильники погасли, и все сооружение погрузилось во тьму.
Шимрод ждал — луна подползала к горизонту. Из дворца выскользнула фигура: не более чем тень, скользящая по песку. Размеры тени и ритм ее движений выдавали Меланкте. Шимрод последовал за ней, держась на достаточном расстоянии — еще одна черная, бесшумная тень.
Меланкте шла целенаправленно, не спеша — до сих пор, насколько мог судить Шимрод, она не беспокоилась о том, что за ней кто-нибудь мог следить.
Пройдя примерно полмили по влажному песку вдоль поблескивающей пены тихого прибоя, Меланкте приблизилась к пологому обнажению темного камня, выступавшему в море подобно неровному языку длиной в сотню шагов. В шторм океанские валы разбивались об этот уступ и перекатывались через него; теперь, однако, ленивые волны, едва отражавшие дорожку слабеющего лунного света, лишь за-подняли впадины по краям маленького мыса, отступая с чмокающими и булькающими вздохами.
Остановившись у основания мыса, Меланкте оглянулась — Шимрод тут же пригнулся и закрыл лицо черным капюшоном.
Меланкте его не заметила. Она взобралась на уступ и, огибая трещины и провалы, прошла к самой оконечности мыса — туда, где отполированное волнами каменное плечо обрывалось над морем примерно на высоте человеческого роста. Там она села, обняв колени, и стала смотреть в темное море.
Продолжая пригибаться, Шимрод проворно прокрался к мысу, как огромная черная крыса, и вскарабкался на уступ. Чрезвычайно осторожно, проверяя надежность каждого шага, он продвигался все ближе к Меланкте… За спиной послышались медленные, влажно шлепающие шаги.
Шимрод бросился в сторону и притаился, присев на корточки, в черной тени скального выступа.
Шаги шлепали мимо — выглянув из-под капюшона, Шимрод увидел бледно озаренное лунным светом существо с коротким широким торсом, массивными ногами и погруженной в плечи головой, напоминавшей голову огромной ящерицы, с небольшим гребешком от низкого лба до затылка. Существо прошло настолько близко, что до Шимрода долетел слабый порыв воздуха, вызванный движением грузного тела — порыв этот принес с собой такую вонь, что Шимроду пришлось зажать нос рукой, задержать дыхание и медленно выдохнуть.
Существо прошлепало к оконечности мыса. Шимрод услышал невнятные обрывки приглушенного разговора, после чего наступило молчание. Чуть приподнявшись, Шимрод стал бесшумно продвигаться вперед, почти на четвереньках. Силуэт Меланкте заслонял звезды на западном небосклоне. Справа, сгорбившись, сидело существо, составившее ей компанию. Оба молча смотрели в темное море.
Прошло несколько минут. Что-то большое и черное с тихим шипением появилось над волнами и пару раз фыркнуло, будто прокашливаясь. Эта темная масса подплыла к оконечности мыса, тяжело взобралась на нее и опустилась на камень слева от Меланкте. Снова послышался приглушенный разговор — Шимрод не смог разобрать ни слова — и опять наступило молчание. Три силуэта, обращенных к морю, чернели на фоне звезд.
Половинный диск луны уже почти прикоснулся к горизонту, перечеркнутый длинной тонкой прядью облака. Три тени на конце мыса придвинулись ближе одна к другой. Морское существо издало протяжный звук тихим вибрирующим контральто. Голос Меланкте взял ноту повыше. Существо, пришлепавшее с берега, отозвалось звучным басом. Аккорд — если это сочетание звуков можно было так назвать — длился примерно десять секунд, после чего певцы взяли другие ноты; аккорд изменился, постепенно замирая, и растворился в тишине.
По коже Шимрода побежали мурашки. Он никогда не слышал ничего подобного — странное пение вызывало ощущение безутешного, беспросветного одиночества.
Три тени на конце мыса молчали, словно качество исполненной музыки погрузило их уныние пуще прежнего. Затем береговое существо издало низкий пульсирующий звук. Меланкте пропела «ааааа— ооооо», начиная с высокой ноты и постепенно соскальзывая вниз примерно на октаву. Контральто морского существа присоединилось к ним подобно колоколу, звенящему из-под воды. Высота и тембр звуков менялись; наконец аккорд снова замер. Не распрямляясь и пробираясь в тенях, Шимрод вернулся на пляж — он подозревал, что ночной концерт мог оказывать магическое влияние, и надеялся, что с расстоянием такое воздействие ослабеет.
Прошло минут пятнадцать. Половина луны налилась желто-зеленой мглой и утонула в океане. Три тени, сидевшие на краю уступа, стали почти невидимыми… И снова они принялись распевать аккорды, и снова Шимрод подивился завораживающей печали и невыразимому одиночеству, звучавшим в этих голосах.
Опять наступило молчание. Прошло еще десять минут. Береговое существо прошлепало по скальному обнажению на пляж, поднялось по склону и исчезло в какой-то расщелине. Шимрод ждал. Меланкте прошла по уступу к берегу, спрыгнула на песок и направилась по пляжу домой. Проходя мимо того места, где сидел Шимрод, она остановилась, вглядываясь в темноту.
Шимрод поднялся на ноги — Меланкте отвернулась и продолжала путь. Шимрод догнал ее и пошел рядом. Она ничего не сказала.
Наконец Шимрод спросил: «Для кого вы пели?»
«Ни для кого».
«Почему ты сюда ходишь?»
«Потому что мне так нравится».
«Кто эти существа?»
«Изгои — такие же, как я».
«Вы обсуждаете что-нибудь? Вы только поете или делаете что-нибудь еще?»
Меланкте рассмеялась — странным низким смехом: «Шимрод, в тебе любопытство преобладает над инстинктами. Ты безобиден и доверчив, как теленок».
Шимрод решил с достоинством промолчать вместо того, чтобы горячо возражать против подобных утверждений. Так они вернулись к белому дворцу.
Ничего не говоря и не оборачиваясь, Меланкте взошла по ступеням, пересекла террасу и исчезла во дворце.
Шимрод вернулся в Исс, разочарованный и убежденный в том, что он каким-то образом повел себя неправильно — но в чем именно состояла его ошибка, он не мог сказать. Кроме того, какую пользу принесло бы в данном случае соблюдение правил вежливости? Может быть, ему предложили бы место в хоре?
Меланкте — неотвязно, необъяснимо прекрасная!
Меланкте — поющая над морем в бледных лучах заходящей луны!
Может быть, следовало схватить ее в порыве страсти, пока они шли по берегу, и подчинить ее силой. По меньшей мере в таком случае она не стала бы критиковать его интеллектуальные наклонности!
Но даже этот план, при всей его поверхностной привлекательности, отличался некоторыми изъянами. Хотя Шимрод ни за что не согласился бы с обвинениями в чрезмерной интеллектуальности, он, тем не менее, руководствовался представлениями о галантности, несовместимыми с насилием. Он решил больше не думать о Меланкте: «Она не для меня».
Утром солнце снова взошло на безоблачном небе. Печально задумавшись, Шимрод сидел за столом перед входом в таверну «На якоре». Из неба стрелой опустился сокол, уронивший перед ним на стол веточку ивы и тут же скрывшийся вдали.
Взглянув на веточку, Шимрод поморщился. Но делать было нечего. Поднявшись на ноги, он нашел Эйласа: «Меня вызывает Мурген. Придется подчиниться».
Эйласа это известие не обрадовало: «Куда ты отправишься, и зачем? Когда вернешься?»
«Не могу ответить на эти вопросы. Мурген зовет — я должен спешить».
«Что ж, счастливого пути!»
Шимрод наскоро сложил в котомку свои пожитки, расплющил конец веточки пальцами и произнес:
«Ива, ива! Судьба прихотлива — неси меня прямо, неси меня криво!»
Шимрода подхватил порыв ветра — земля закружилась у него под ногами. На мгновение он заметил длинную вереницу вершин Тих-так-Тиха, тянувшуюся с юга на север в темном кудрявом окаймлении горных лесов. Но в следующий момент он уже соскользнул по пологому воздушному желобу и встал на площадке перед Свер-Смодом, каменной усадьбой Мургена.
Ему преграждала дорогу черная чугунная дверь высотой в два человеческих роста. На центральной панели выделялось рельефное изображение Древа Жизни. Железные ящерицы, прижавшиеся к стволу, шипели, быстро высовывая и пряча железные язычки, торопливо перемещались и замирали в новом положении; железные птицы перепрыгивали с ветки на ветку, поглядывая сверху на Шимрода, время от времени позвякивая, как глуховатые колокольчики, и алчно рассматривая, но не решаясь клюнуть, чугунные фрукты.
Дабы умилостивить инкуба, охранявшего дверь, Шимрод произнес нараспев: «Дверь, отворись! Дай мне пройти невредимым!» Скороговоркой он прибавил: «Причем выполняй только мои однозначно выраженные пожелания, не обращая внимания на темные капризы подсознания».
«Проходи, Шимрод! — прошептала дверь. — В подробных оговорках и примечаниях нет необходимости».
Шимрод не стал спорить и шагнул к двери — та сдвинулась в сторону, открывая проход в вестибюль, освещенный стеклянным куполом из зеленых, золотисто-желтых и карминово-красных панелей.
Повернув в один из коридоров, расходившихся из вестибюля в разные стороны, Шимрод скоро вошел в кабинет Мургена.
За тяжелым столом, протянув ноги к камину, сидел Мурген. Сегодня он явился в облике, некогда послужившем моделью Шимроду: высокий худощавый человек с продолговатым костлявым лицом, светло-коричневыми, словно пыльными волосами, язвительно кривящимся ртом и характерными жестами Шимрода.
Шимрод резко остановился: «Зачем встречать меня в виде двойника? Это не поможет мне внимательно выслушивать инструкции — или, что еще хуже, упреки».
«Рассматривай это, как оплошность с моей стороны, — ответил Мурген. — Как правило, я не стал бы заниматься глупыми шутками, но в нынешних обстоятельствах возможность услышать что-то новое от себя самого в конечном счете может оказаться полезной».
«При всем моем уважении я считаю, что это рассуждение притянуто за уши, — Шимрод сделал пару шагов вперед. — Как хочешь. Если ты не желаешь сменить облик, я буду сидеть, отвернувшись».
Мурген сделал безразличный приглашающий жест рукой: «Какая разница? Пора подкрепиться, ты не находишь?» Он щелкнул пальцами, и на столе появились фляги с медовухой и пивом, а также блюдо с нарезанным хлебом и мясными закусками.
Шимрод удовольствовался пивом, тогда как Мурген предпочел пить медовуху из высокой оловянной кружки. Мурген спросил: «Жрецы оказали тебе должное внимание?»
«Ты имеешь в виду жрецов храма Атланты? Я и не подумал их навестить, и они тоже ко мне не обращались. По-твоему, мне следовало с ними познакомиться?»
«Эти блюстители древних традиций охотно рассказывают легенды. Широкие ступени, ведущие из храма в море, достойны внимания. В спокойную погоду, когда солнце уже высоко, зоркий человек может сосчитать под водой тридцать четыре ступени — остальные неразличимы в глубине. Жрецы утверждают, что число ступеней, находящихся над водой, уменьшается. По их мнению, либо суша опускается в океан, либо уровень океана поднимается».
Шимрод задумался: «И то, и другое маловероятно. Подозреваю, что в первый раз они подсчитывали ступени во время отлива, а в следующий раз — когда уже начался прилив, что и ввело их в заблуждение».
«Вполне возможно, — признал Мурген. — Никогда нельзя пренебрегать простейшими объяснениями». Он бросил быстрый взгляд на Шимрода: «Ты почти не пьешь. Пиво слабовато?»
«Нет, все в порядке. Просто я предпочитаю сохранять ясность мышления. Было бы ни к чему, если бы мы оба напились до бесчувствия, а потом, очнувшись, не могли разобраться, кто из нас кто».
Мурген поднес ко рту оловянную кружку: «Маловероятно».
«Верно. Тем не менее, будет лучше, если я узнаю на трезвую голову, зачем ты меня вызвал в Свер-Смод».
«То есть как зачем? Мне нужна твоя помощь».
«Не могу отказать тебе в помощи — и не отказал бы, даже если бы мог».
«Прекрасно сказано! Тогда перейдем к делу. По существу, меня раздражает Тамурелло. Он неспособен к повиновению и вмешивается в мои дела. В конечном счете, разумеется, он надеется меня уничтожить. В настоящий момент его каверзы носят, казалось бы, тривиальный или даже шаловливый характер, но, если он не встретит сопротивление, его поползновения могут стать опасными. По аналогии, укус одной осы неприятен, но не опасен; нападение тысячи ос смертельно. Я не могу уделять достаточно внимания провокациям Тамурелло; это отвлекло бы меня от решения гораздо более важных задач. Поэтому я поручаю его твоему вниманию. По меньшей мере, слежка с твоей стороны будет отвлекать его не меньше, чем он надеется отвлечь меня».
Шимрод хмурился, наблюдая за языками пламени в камине: «Если он опасен, почему бы не покончить с ним раз и навсегда?»
«Это легче сказать, чем сделать. Расправившись с Тамурелло, я выглядел бы тираном в глазах других чародеев; они могли бы составить заговор из соображений самозащиты — с непредсказуемыми последствиями».
«Как, в таком случае, я должен за ним следить? — спросил Шимрод. — И какие его действия следует прежде всего подмечать или пресекать?»
«Не спеши, все по порядку. Сначала расскажи мне, как идут дела в Южной Ульфляндии».
«Рассказывать, в сущности, не о чем. Эйлас обучает армию недотеп и балбесов, в каковом предприятии он добился определенных успехов — теперь, когда он кричит «Пра-во!», большинство рекрутов поворачиваются направо. Я попытался завязать знакомство с Меланк-те, но тщетно. Она считает, что я слишком умничаю. Надо полагать, я заслужил бы ее одобрение, если бы исполнял четвертый голос, участвуя в полночных репетициях ее вокального трио».
«Любопытно! Значит, Меланкте интересуется музыкой?»
Шимрод рассказал о событиях предыдущей ночи.
«Меланкте никак не может разобраться в том, что она собой представляет, — заметил Мурген. — Десмёи нарочно сотворила соблазнительную пустышку, чтобы отомстить мужскому полу и насмеяться над нами».
Шимрод смотрел исподлобья в огонь: «Я больше не хочу о ней думать — пусть делает, что хочет».
«Разумное решение. А теперь займемся проказником Тамурелло…»
Мурген подробно изложил свои планы, после чего Шимрод снова, кувыркаясь, совершил стремительный дугообразный полет — на этот раз на юго-восток к Трильде, своей усадьбе на краю Тантревальского леса.
5
Древняя Старая дорога пересекала весь Лионесс от Прощального мыса на западе до Балмер-Скима на востоке. Примерно на полпути, на окраине селения Тон-Твиллет, от нее на север ответвлялась другая дорога — не более чем проселочная колея. Поднимаясь на холмы и спускаясь в долины, колея эта тянулась вдоль живых изгородей боярышника и старых каменных оград, мимо сонных ферм и, по низкому каменному мосту, через реку Сипп. Углубившись в Тантревальский лес, колея петляла еще примерно милю по солнечным полянам и тенистым рощам, после чего становилась прямой на обширном лугу Лальи неподалеку от Трильды, усадьбы Шимрода, и кончалась у пристани на берегу пруда Лальи, где дровосеки изредка перегружали дрова с лодок на телеги.
Трильду, двухэтажный бревенчатый дом на каменном основании, с большим цветником перед входом, украшали шесть мансардных окон под крышей с высокими коньками, по два окна на каждую спальню верхнего этажа. На первом этаже размещались вестибюль, две гостиные, обеденный салон, еще четыре небольшие спальни, библиотека и кабинет-лаборатория, а также кухня с кладовой и погребом, не считая нескольких подсобных помещений. Застекленные ромбами окна четырех выступов-фонарей выходили на цветник перед усадьбой; заколдованные оконные стекла Трильды всегда оставались блестящими и прозрачными, без малейших следов грязи, пыли, паутины или мушиных точек.
Трильду проектировал Хиларио — малоизвестный чародей с причудливыми представлениями и вкусами. Усадьбу построила за одну ночь бригада гоблинов, требовавших оплаты сырами. В свое время Три льда перешла в собственность Мургена, а тот уступил ее Шимро-ду. Теперь в отсутствие Шимрода за цветниками и садом, а также за помещениями в усадьбе присматривала пожилая крестьянская пара; в лабораторию, однако, они не заходили и боялись даже приоткрыть ее дверь, считая, что за ней притаились демоны. Шимрод всячески культивировал в них это убеждение. На самом деле за дверью, оскалив клыки и угрожающе воздев черные лапы, стояли всего лишь безвредные фантомы.
Вернувшись в Трильду, Шимрод не нашел, к чему придраться. Прислуга наводила такую чистоту, что невозможно было обнаружить даже дохлую муху на подоконнике. Навощенная, тщательно протертая мебель блестела; в комодах и стенных шкафах лежали аккуратно сложенные, накрахмаленные чистые простыни, наволочки, пижамы и халаты, слегка надушенные лавандой.
Шимрод мог пожаловаться только на чрезмерную аккуратность. Он распахнул двери и створки окон, чтобы свежий луговой воздух изгнал затхлость, неизбежную в пустовавших днем и ночью помещениях, а затем прошелся по комнатам, передвигая мебель и перекладывая предметы, тем самым нарушая безукоризненный порядок.
В кухне Шимрод разжег печку и заварил чай из придающей крепость шандры, душистой болотной мяты и острой лимонной вербены, после чего вышел с кружкой чая в дневную гостиную.
В усадьбе царило безмолвие. С луга доносился переливчатый щебет жаворонка. Когда песня жаворонка кончалась, тишина становилась еще глубже.
Шимрод прихлебывал чай. Когда-то, вспоминал он, одиночество было своего рода приключением, вызывавшим приятные ощущения. С тех пор события изменили его; он обнаружил в себе способность к любви, а в последнее время привык к веселой компании Друна и Глинет — и даже к обществу молодого короля Эйласа.
Меланкте? Шимрод неопределенно хмыкнул. В применении к Меланкте слово «любовь» звучало в высшей степени сомнительно. Красота вызывает восхищение и эротическое влечение; таковы ее естественные функции. Но сама по себе красота не порождает любовь — уверял себя Шимрод. Меланкте — лишь оболочка, пустая внутри. Меланкте — теплый, дышащий символ огромной власти, не более того. Она считает его образ мыслей чрезмерно интеллектуальным? Шимрод презрительно крякнул. По ее мнению, он не должен думать?
Шимрод продолжал пить чай. Настала пора порвать с этой одержимостью и вплотную заняться выполнением программы Мургена. Предстоявшая работа могла оказаться сложной и опасной — возможно, он еще будет с сожалением вспоминать о безмятежной праздной тишине.
Мурген предупреждал: «Тамурелло не преминет заметить вмешательство! Ты бесцеремонно нарушишь его планы и навлечешь на себя его гнев! Не заблуждайся на этот счет — с его точки зрения это непростительно. Он найдет способы возмездия, явные или тайные: готовься к самым неприятным неожиданностям!»
Шимрод поставил кружку и отодвинул ее — чай больше не успокаивал его. Он открыл дверь в кабинет, растворил в воздухе стражей-фантомов и зашел внутрь. Все в лаборатории взывало к вниманию, к продолжению прерванных занятий. На большом столе посреди помещения громоздилось разнообразное имущество, конфискованное в Тинцин-Фюрале — тавматургическое оборудование, магические материалы и принадлежности, книги. Все это предстояло просмотреть и классифицировать — кое-что сохранить, остальное выбросить.
Первоочередной и важнейшей задачей была подготовка предписанных Мургеном средств, позволявших вести постоянное наблюдение за Тамурелло. Эти устройства, чье воздействие Тамурелло не мог не заметить рано или поздно, должны были удерживать чародея от дерзких и вредоносных выходок. Так рассуждал Мурген; Шимрод не мог найти в его логике никаких изъянов, хотя по сути дела Мурген заставлял Шимрода играть роль блеющей овцы, привязанной в джунглях к дереву, чтобы приманить тигра.
Мурген отмахнулся от опасений Шимрода: «Тамурелло давно пора приструнить; выполнение нашего плана произведет желаемый эффект».
Шимрод выдвинул еще одно возражение: «Когда Тамурелло почувствует ворошту,[38] он просто-напросто начнет применять другую тактику или придумает какой-нибудь изощренный способ уйти от слежки».
«Тем не менее, он откажется от грандиозных предприятий— а он их замышляет, и эти замыслы создают угрозу, масштабы которой не понимает сам Тамурелло».
«Тем временем он будет развлекаться, причиняя нам как можно больше неприятностей — но так, чтобы его нельзя было поймать с поличным».
«Мы взвесим тяжесть его преступлений и подвергнем его соответствующему наказанию — после чего Тамурелло станет самым смирным из безобиднейших любителей поколдовать на досуге, вот увидишь!»
«Ты сам сказал, что Тамурелло неспособен к повиновению, — ворчал Шимрод. — В отместку он поручит инкубу[39] пробраться в Трильду и напустить мне в кровать полчище жуков-оленей!»
«Все возможно, — согласился Мурген. — На твоем месте я боялся бы собственной тени. Опасность, которую можно предвидеть, можно предотвратить!»
Учитывая наставления Мургена, Шимрод окружил Трильду сетью чувствительных волокон, создававших какое-то подобие системы предупреждающей сигнализации. После этого, вернувшись в лабораторию, он убрал с одного из столов груду книг и магических редкостей и развернул на нем полученный от Мургена свиток пожелтевшего пергамента.
Пергамент тут же слился с поверхностью дубового стола и превратился в большую карту Старейших островов; каждое государство обозначалось тем или иным оттенком. Там, где находилась Фароли — усадьба Тамурелло — зажегся голубой огонек, знаменовавший присутствие чародея. Куда бы ни направился Тамурелло, голубой огонек должен был прослеживать его перемещение. Шимрод убеждал Мурге-на в том, что полезно было бы наблюдать за передвижением нескольких других персонажей, но Мурген и слышать об этом не хотел: «Тебе следует сосредоточить внимание на Тамурелло и забыть обо всем остальном».
Шимрод не соглашался: «Почему не использовать все возможности инструмента? Допустим, красный огонек обозначал бы твое местопребывание. Допустим, одна из твоих любовниц заманит тебя в подземелье, и ты не сможешь оттуда выйти. Карта помогла бы сразу тебя найти и освободить из темницы. Просто, легко и удобно!»
«Такое развитие событий маловероятно».
Таким образом, карта позволяла определять только местонахождение Тамурелло и, судя по показаниям голубого огонька, Тамурелло продолжал оставаться в Фароли.
Проходили дни. Шимрод совершенствовал методы слежки, применяя самые ненавязчивые средства — Тамурелло, если бы он того пожелал, мог игнорировать их, не поступаясь своим достоинством.
Тамурелло, однако, отказывался смириться с вмешательством в свои дела и попытался устроить Шимроду несколько искусных пакостей, каковые успешно предотвратила окружавшая Трильду система охраны и сигнализации. Тем временем Тамурелло делал все возможное, чтобы ослепить оптические усики Шимрода и разрушить сосредоточенными шумовыми волнами его подслушивающие раковины.
Увлеченный своей задачей, Шимрод применил новый комплект чувствительных устройств, постоянно причинявших Тамурелло неожиданные неудобства. Судя по всему, стратегия Мургена — сосредоточить энергию Тамурелло на борьбе с мелкими неприятностями — в целом оказалась успешной.
Прошел почти месяц, и в вечернем небе снова всходила тусклая половина луны — мысли Шимрода все чаще возвращались к белому дворцу на берегу моря. Он представил себе возможность повторного полночного посещения скалистого уступа, выдающегося в океан, но тут же отказался от этой мысли; тем не менее, непрошеные образы и навязчивый аромат фиалок продолжали преследовать его.
Шимрод хотел изгнать свои видения: «Прочь! Уходите! Оставьте меня! Растворитесь в пространстве, мучительные сны наяву, и никогда не возвращайтесь! Если бы я не знал, что это абсурдно, можно было бы подумать, что Тамурелло снова принялся за свое и делает со мной то, что я пытаюсь делать с ним!»
Наступила ночь. Шимрод не находил покоя. Он вышел наружу — подышать свежим ветром, посмотреть на луну. Тишину темного луга нарушали только сверчки и сонное, далекое кваканье лягушек. Когда Шимрод дошел до старой пристани на берегу пруда, луна уже спускалась по небосклону. Он бросил камешек в неподвижную черную воду — расходящиеся круги отливали серебром… Сигнальный усик, колебавшийся у него на шляпе, внезапно предупредил: «Кто-то стоит рядом. Возникла и сразу исчезла вспышка магической энергии».
Шимрод оглянулся и почти без удивления обнаружил на берегу изящную фигуру в белом платье и черном плаще: Меланкте. Она стояла, глядя на луну, и словно не замечала его.
Шимрод отвернулся и тоже игнорировал ее.
Меланкте взошла на пристань, остановилась рядом: «Ты ожидал меня?»
«Интересно, каким образом Тамурелло заставил тебя появиться?»
«Это не составило труда. Я согласилась добровольно».
«Странно! В такую ночь тебе следовало бы выть с друзьями на скале».
«Я решила больше туда не ходить».
«Почему?»
«Очень просто. Быть или не быть? Рано или поздно приходится отвечать на этот вопрос. Я решила быть, но в результате снова пришлось выбирать: бродить, как тень, по дворцу, а по ночам петь с отверженными на скале — или подражать человеческому поведению? Я решила измениться».
«Ты не считаешь себя человеческим существом?»
«Тамурелло говорит, что я — бесстрастный апатичный мозг, вживленный в женское тело», — тихо ответила Меланкте. Она посмотрела Шимроду в глаза: «А ты как думаешь?»
«Думаю, что Тамурелло нас слушает и посмеивается». Шимрод прикоснулся к усику на шляпе: «Будь настороже, ищи повсюду — далеко и близко, высоко и низко! Кто нас подслушивает, кто за нами следит?»
«Никто».
Шимрод с сомнением хмыкнул: «Какие инструкции ты получила от Тамурелло?»
«Он сказал, что люди, как правило — тупые, пошлые и развязные хамы, и что общение с тобой позволит мне в этом убедиться».
«Как-нибудь в другой раз. А теперь, Меланкте, позволь пожелать тебе спокойной ночи».
«Подожди, Шимрод! Ты уверял меня, что я красива, и даже целовал меня однажды. А сегодня, когда я сама к тебе пришла, ты не хочешь меня видеть. Любопытная непоследовательность!»
«Здесь нет никакого противоречия. Я остерегаюсь подвоха. Побуждения Тамурелло очевидны; твои побуждения по меньшей мере сомнительны. У тебя сложилось преувеличенное представление о моей глупости и вульгарности. А теперь, Меланкте, с твоего позволения…»
«Куда ты идешь?»
«Домой, в Трильду — куда еще?»
«И оставишь меня одну, в темноте?»
«Тебе не привыкать к одиночеству и темноте».
«Я пойду с тобой — мне больше некуда идти. Кроме того, как я уже упомянула, я навестила тебя по собственной воле».
«В тебе не заметно признаков дружелюбия. Ты ведешь себя скорее так, словно с трудом преодолеваешь отвращение».
«Я не привыкла к общению».
Шимрод едва сдерживал раздражение: «Я был бы скорее расположен пригласить тебя к себе домой, если бы ты не приказала служанке захлопнуть дверь у меня перед носом. Уже один этот факт заставляет меня глубоко сомневаться в твоих намерениях».
«Возможно, я дала служанке такие указания; возможно также, что ты делаешь на этом основании неправильные выводы. Учитывай, что ты вторгся в мою жизнь без приглашения и потревожил мой ум своими любезностями. Я долго думала и в конце концов склонилась к тому, чтобы признать твою правоту — и вот, я здесь. Разве это не то, чего ты хотел?»
«Ты здесь по приказу Тамурелло».
Меланкте улыбнулась: «Я — это я, а ты — это ты. Какое нам дело до Тамурелло, зачем беспокоиться?»
«Не притворяйся. Ты прекрасно знаешь, что у меня есть основания для беспокойства».
Меланкте смотрела на черную поверхность пруда: «Никаких приказов Тамурелло не отдавал. Он сказал, что ты в Трильде, и что ты ему осточертел. Он сказал, что, если бы не Мурген, он давно посадил бы тебя с размаху на самый острый пик с обратной стороны Луны. Он сказал, что был бы рад, если бы я кружила и морочила тебе голову, пока твои глаза не выпучатся, как вареные яйца, а потом довела бы тебя до такого изнеможения, чтобы за завтраком ты храпел, уткнувшись лицом в миску с кашей. Он сказал, что у тебя низкопробный ум, что ты неспособен помнить о двух вещах одновременно, что, пока я останусь в Трильде, ты перестанешь совать свой длинный сопливый нос в его дела, и что такое положение вещей его более чем устраивает. Вот и все».
«Неужели? — нахмурившись, Шимрод тоже разглядывал черную гладь ночного пруда. — Интересно, какие мерзости мне пришлось бы услышать, если бы ты продолжала говорить еще пять минут».
Меланкте отступила на шаг: «Так или иначе, я здесь. Что теперь? Если хочешь, я могу уйти. Проконсультируйся с многочисленными извилинами своего высокоразвитого мозга — может быть, они смогут о чем-нибудь договориться».
«Так и быть, — сказал Шимрод. — Ты останешься в Трильде». Помолчав, он с мрачной убежденностью прибавил: «Еще посмотрим, кто кому заморочит голову — каждое утро Тамурелло будет вскакивать с постели с ругательствами, получая от меня очередное приветствие… Луна заходит, пора возвращаться».
Не говоря больше ни слова, они направились к усадьбе. По дороге Шимроду пришла в голову новая тревожная мысль: что, если рядом под личиной Меланкте идет существо совсем иного рода, готовое разоблачить себя в самый деликатный момент — и тем самым наказать Шимрода за нахальную слежку?
В принципе, от Тамурелло вполне можно было ожидать чего-нибудь в таком роде. К счастью, у Шимрода были средства, позволявшие быстро проверить справедливость его гипотезы.
В гостиной усадьбы Шимрод снял с Меланкте плащ и наполнил два бокала гранатовым вином: «Ароматом оно напоминает тебя — одновременно сладостное и терпкое, навязчиво непроницаемое, но при этом ни в коем случае не очевидное… Пойдем! Я покажу тебе Трильду».
Сначала Шимрод провел ее в обеденный салон («Дубовые панели вырезаны из дерева, которое росло здесь, на этом месте»), оттуда в парадную приемную («Обрати внимание на ковры между лепными орнаментами — их когда-то привезли в Рим из древней Парфии»), а затем в лабораторию. Здесь Шимрод сразу взглянул на волшебную карту. Голубой огонек продолжал мерцать в Фароли, в лесу на северной окраине Даота. Таким образом, по меньшей мере одно из подозрений не оправдалось: стоявшая перед ним женщина не могла быть воплощением чародея-трансвестита.
Меланкте озиралась без особого интереса. Шимрод продемонстрировал пару магических диковин, после чего подвел ее к высокому зеркалу — вся фигура Меланкте отразилась в зеркале без искажений, что избавило Шимрода от еще одного повода для беспокойства. Если бы она была на самом деле суккубом или гарпией, зеркало отразило бы ее истинное обличье.
Заметив, что Меланкте изучает свое отражение с пристальным интересом, Шимрод сказал: «Это волшебное зеркало. Оно отражает человека таким, каким он себя представляет. Кроме того, ты можешь приказать зеркалу показать тебя такой, какой ты выглядишь в моих глазах — или в глазах Тамурелло — и сравнить эти версии своей внешности».
Меланкте отошла в сторону, не прислушиваясь к предложениям Шимрода. Следуя за ней, Шимрод обернулся к зеркалу: «Я мог бы приказать зеркалу показать меня таким, каким я выгляжу в глазах Меланкте! Но, по правде говоря, побаиваюсь того, что могу увидеть».
«Уйдем отсюда, — предложила Меланкте. — Здесь нечем дышать от заумных рассуждений».
Они вернулись в малую гостиную. Шимрод развел огонь в камине и повернулся к Меланкте, задумчиво разглядывая ее.
Меланкте тихо спросила: «О чем ты думаешь?»
Опираясь локтем на каминную полку, Шимрод опустил голову и смотрел на языки пламени: «Я в затруднительном положении. Желаешь меня выслушать?»
«Почему нет? Говори, что хочешь».
«В Иссе, всего лишь несколько недель тому назад, Шимрод нанес визит Меланкте, чтобы возобновить их знакомство, в надежде найти какое-то совпадение интересов, способное украсить их существование. В результате Меланкте презрительно захлопнула перед ним дверь.
Сегодня вечером Шимрод пошел прогуляться и любовался заходом луны на берегу тихого пруда Лальи. Появилась Меланкте — и теперь не Шимрод волочится за Меланкте, а Меланкте не отстает от Шимрода, пытаясь обворожить и одурачить его у него дома, в Триль-де, чтобы он перестал надоедать ее приятелю Тамурелло.
С откровенностью, вызывающей подозрения в коварстве, она передает Шимроду не слишком лестные замечания, высказанные о нем чародеем Тамурелло — и теперь, если Шимрод подчинится инстинктам и поддастся очарованию прелестей Меланкте, он тем самым выбросит на ветер всякое уважение к себе. Если же он проявит твердость и выгонит Меланкте из усадьбы, сопровождая свои действия вполне заслуженными упреками, впоследствии он будет выглядеть в своих глазах как чопорный глупец, неспособный проявить уступчивость.
Таким образом, вопрос заключается не в том, следует ли сохранять гордость, достоинство и самоуважение, и не в том, каким образом их можно было бы сохранить, а в том, куда дует ветер, на который я их выброшу?»
«Сколько еще ты собираешься думать? — спросила Меланкте. — У меня нет никакого самоуважения, что позволяет мне мгновенно принимать решения согласно моим предпочтениям».
«В конечном счете, возможно, это самый правильный подход, — согласился Шимрод. — У меня исключительно сильный характер и железная воля; тем не менее, не вижу причины демонстрировать эти преимущества без необходимости».
«Камин пышет жаром, в комнате тепло, — отозвалась Меланкте. — Шимрод, помоги мне снять плащ».
Шимрод подошел ближе и расстегнул пряжку у нее на плече; каким-то образом ее длинное платье упало на пол вместе с плащом — озаренная трепещущим огнем, перед ним стояла обнаженная Меланкте. Шимрод подумал, что никогда не видел ничего прекраснее. Он обнял ее; сперва ее тело напряглось, потом стало податливым.
Пламя догорало в камине. Меланкте сказала низким, хрипловатым голосом: «Шимрод, я боюсь».
«Почему?»
«Когда я смотрела в зеркало, в нем не было никакого отражения».
6
Время текло легко и тихо, день за днем, без неприятных неожиданностей. Иногда Шимроду казалось, что Меланкте старается дразнить и провоцировать его, но он сохранял невозмутимое спокойствие, и в целом между ними не возникало столкновений. Как обычно, Меланкте не хватало живости, но, судя по всему, положение вещей ее вполне удовлетворяло, и она отвечала доступностью — или даже взаимностью — на любые эротические поползновения Шимрода. События прошлого теперь вызывали у Шимрода мрачную усмешку: какой отстраненной она была, когда проходила мимо в его снах, как откровенно выражала скуку, когда он навещал ее в прибрежном дворце, как бессердечно приказала служанке больше не впускать его — и что же? Его самые смелые любовные фантазии стали действительностью!
Почему? Этот вопрос постоянно беспокоил его. Где-то скрывалась тайна. Шимрод не понимал, каким образом Тамурелло мог извлекать выгоду из создавшейся ситуации; если голубому огоньку можно было доверять, чародей не покидал Фароли.
Меланкте не проявляла желания делиться информацией, а Шимрод был слишком горд, чтобы сбросить маску вежливого самообладания и задавать неудобные вопросы.
Изредка, во время очередной беседы, Шимрод, словно невзначай, вставлял замечания, призванные выудить дополнительные сведения, но Меланкте отвечала на них непонимающим взглядом — а если он настаивал, уклонялась или даже снова обвиняла его в чрезмерной интеллектуальности: «Когда мне нужно что-нибудь сделать, я это делаю. Если у меня чешется нос, я не занимаюсь мучительным анализом возникшей проблемы вместо того, чтобы почесать нос!»
«Чеши нос столько, сколько тебе заблагорассудится», — суровоснисходительным тоном откликнулся Шимрод.
Мало-помалу присутствие Меланкте теряло обаяние новизны, тогда как ее любвеобильность, напротив, проявлялась все настойчивее, словно она не могла представить себе иных развлечений — ив конце концов стала настолько превосходить возможности Шимрода, что тот не находил себе места от стыда и смущения. Конечно, если бы он захотел, он мог бы воспользоваться вспомогательными средствами — например, эликсиром под наименованием «Урсус», шутливо намекавшим на способность созвездия Большой Медведицы круглосуточно оставаться в возвышенном положении на небосклоне. Шимроду известно было также популярное среди колдунов заклинание «Феникс», позволявшее достигать того же результата.
Шимрод отказывался от применения снадобий и заговоров — по нескольким причинам. Прежде всего, Меланкте и так уже отнимала у него больше времени, чем он рассчитывал ей уделять, и при этом поглощала значительную долю его энергии, нередко погружая его в состояние утомленной апатии, несовместимой с необходимостью непрерывного бдительного наблюдения за Тамурелло. Во-вторых — что оказалось для Шимрода полной неожиданностью — пресные совокупления, не прикрашенные ни юмором, ни взаимной симпатией, ни изяществом скромности, довольно скоро потеряли первоначальную привлекательность. Наконец, в голову Шимрода все чаще закрадывались подозрения — он не был уверен в том, что удовлетворяет Меланкте как в количественном, так и в качественном отношении. Самолюбие не позволяло Шимроду согласиться с этой мыслью: заслужив похвалы нескольких других любовниц, неужели он не мог утолить зуд одной ненасытной красавицы?
Прошел месяц, за ним другой. Каждое утро, покончив с одним или двумя эротическими эпизодами, Шимрод и Меланкте лениво завтракали овсяной кашей со сливками и свежей красной смородиной или, в зависимости от настроения, блинами со сливочным маслом и вишневым вареньем или медом, за которыми следовали вареные всмятку яйца с ветчиной и кресс-салатом и, как правило, полдюжины жареных на шампуре перепелок, пара запеченных в духовке, только что выловленных форелей или лосось под шубой с укропом — конечно же, со свежеиспеченным хлебом, парным молоком и лесными ягодами. Два бледных сильвана[40] готовили и подавали блюда, вовремя убирая использованные тарелки, чашки и деревянные подносы.
После завтрака Шимрод иногда направлялся в лабораторию, но чаще всего дремал часок-другой на диване, пока Меланкте бродила по лугу. Порой она сидела в саду, перебирая струны лютни и производя тихие отрывистые звуки — Шимрод не улавливал в этих наигрышах никакой закономерности, но они, судя по всему, доставляли Меланкте удовольствие.
Проведя два месяца под одной крышей со своей любовницей, Шимрод находил ее настроения столь же загадочными, как и в день ее прибытия. У него выработалась привычка искоса наблюдать за ней — с любопытством и недоверием. Эта слежка явно ее раздражала. Однажды утром она скорчила гримасу и капризно спросила: «Ты не отрываешь от меня глаз, как птица, собравшаяся клюнуть насекомое. Зачем ты это делаешь?»
Шимрод не сразу нашелся, что ответить: «Я на тебя смотрю главным образом потому, что мне нравится на тебя смотреть. Прекраснее тебя нет никого на свете!»
«Никого или ничего? — пробормотала Меланкте, скорее размышляя вслух, нежели к сведению Шимрода. — Я не уверена в своей одушевленности. Не уверена даже, что я вообще существую».
Шимрод отреагировал шутливым разглагольствованием, также раздражавшим Меланкте, хотя и не настолько, насколько ее возмущали претенциозные логические умозаключения: «Ты живешь — в противном случае ты была бы мертва, а я оказался бы некрофилом. Это не так — следовательно, с грамматической точки зрения ты представляешь собой одушевленный объект. А если бы ты не существовала, твоей одежде — этой свободной крестьянской блузе и бежевым бриджам — было бы не на чем держаться, и они валялись бы на полу. Я выражаюсь достаточно убедительно?»
«Тогда почему я не отражаюсь в зеркале?»
«А ты смотрела в него в последнее время?»
«Нет — боюсь, что увижу что-нибудь ужасное. Или опять ничего не увижу».
«Зеркало отражает твое представление о себе. Ты не видишь свое отражение, потому что Тамурелло лишил тебя собственной воли, чтобы полностью тебя контролировать. Таково, по меньшей мере, мое предположение. Но ты отказываешься в этом признаться, и я не могу тебе помочь».
«Совет мужчины мне только повредит», — отвернувшись, Меланкте смотрела куда-то вдаль, поверх цветника и зеленого луга; не подумав, она, возможно, сказала больше, чем хотела сказать.
Шимрод нахмурился: «Почему же?»
«Потому что так устроен мир».
Шимрод промолчал; через некоторое время Меланкте воскликнула: «И все равно ты за мной следишь!»
«Да, слежу — с изумлением. Теперь, по крайней мере, я начинаю догадываться о том, чего ты не рассказываешь. Интересно, что еще я о тебе не знаю? Думаю, рано или поздно я разгадаю эту головоломку».
«Ты только и делаешь, что ломаешь голову! Будто весь мир помещается у тебя в голове — извращенная, мертворожденная иллюзия, созданная по образу и подобию Шимрода! Что ты на самом деле понимаешь?»
«Проще всего было бы ограничиться рассмотрением вопроса о твоем присутствии в Трильде. Тамурелло прислал тебя сюда, чтобы ты меня отвлекала. Это очевидно, ты этого не отрицаешь. Не так ли?»
«Ты ничему другому не поверишь, что бы я тебе ни говорила».
«Лукавый ответ! Конечно, я ошибаюсь. Ты уклоняешься, чтобы снова меня одурачить. Чему здесь удивляться? Ты уже дурачила меня раньше — теперь я хорошо тебя знаю».
«Ничего ты не знаешь, ничего даже не подозреваешь! У тебя нет ни малейшего представления о том, что на самом деле происходит. Ты умеешь только рассуждать. Даже когда мы лежим, обнявшись, я слышу, как у тебя в голове вертятся и складываются пустопорожние рассуждения!»
Пораженный этим взрывом ярости, Шимрод только развел руками: «Тем не менее, я наконец тебя понял».
«Поздравляю! Неподражаемый гений! Неистощимый источник чистого разума!»
«Твои представления не соответствуют действительности! Тебе пора осознать свою ошибку. С моей стороны было бы бессердечно объяснять тебе все в подробностях — особенно сейчас, когда ты сердишься. Ты победила на эротическом фронте — воплощение женственности повергло в прах ненавистное мужское господство! И с чем ты осталась после этой победы? С пустыми руками. О чем тут еще говорить?»
«Нет уж, ты зашел слишком далеко! — ударила кулаком по столу Меланкте. — Объяснись начистоту!»
Шимрод пожал плечами: «Ты решила больше не петь по ночам с исчадиями ада; ты решила вернуться в общество людей — но как только ты имеешь дело с людьми, тебе приходится волей-неволей вы-поднять функцию, которую в тебя заложила Десмёи. Я заявился к тебе во дворец, что пробудило к жизни встроенный в тебя механизм мести. Подозреваю, что по отношению ко мне ты ощущала странные, противоречивые чувства, смесь влечения с отвращением. Так или иначе, я стал первым олицетворением твоего врага, твоей первой жертвой. Удалось ли тебе меня уничтожить? Суди сама. К этому могу прибавить только одно: ты способна терпеть Тамурелло только потому, что на самом деле он не мужчина — а следовательно, согласно твоей врожденной функции, не может быть настоящим врагом». Шимрод поднялся на ноги: «А теперь прошу меня извинить — в последнее время я слишком часто пренебрегал своими обязанностями, и у меня накопилось много дел».
Шимрод удалился в лабораторию. Он уже прибрал магический хлам, валявшийся на столах — теперь в его кабинете снова было приятно работать, хотя на протяжении последних двух месяцев Шимрод не уделял работе почти никакого внимания.
Шимрод открыл шкаф, вынул из него ящик и достал из ящика маску, изображавшую чародея Байбалидеса. После этого он отодвинул от стены череп на высокой подставке и надел маску на череп. Маска тут же ожила: глаза моргнули, рот приоткрылся, кончик языка увлажнил высохшие губы.
«Байбалидес! — громко сказал Шимрод. — Ты меня слышишь? Тебя вызывает Шимрод».
Рот маски ответил голосом Байбалидеса: «Я тебя слышу, Шимрод. Что заставило тебя со мной связаться?»
«В моем распоряжении оказался некий предмет, ранее хранившийся в Тинцин-Фюрале. Это нечто вроде трубчатого футляра из слоновой кости — с одной стороны он покрыт резными рунами, не поддающимися прочтению; с другой на нем вырезаны знакомые мне символы, из которых складывается твое имя — «Байбалидес». Я хотел бы знать, в чем предназначение этого футляра и следует ли рассматривать его как твою собственность, похищенную Фодом Карфилиотом, или как твой подарок Карфилиоту или Тамурелло».
«Мне хорошо знаком этот прибор, — отозвался Байбалидес. — Это так называемый «Тысячелетний монокль Гантвина», позволяющий наблюдать за событиями, происходившими в поле зрения на протяжении последних десяти веков. Я проиграл его, когда побился об заклад с Тамурелло, а он, надо полагать, подарил его Карфилиоту. Если монокль тебе не нужен, я с удовольствием его заберу. Он чрезвычайно полезен, если требуется найти закопанный клад или узнать, чем на самом деле занимались герои прошлого; кроме того, в практическом отношении, он позволяет однозначно устанавливать отцовство. Насколько я помню, он приводится в действие троекратным резонансом с трелью».
«Можешь считать, что монокль снова твой! — заверил чародея Шимрод. — Надеюсь, ты позволишь мне им воспользоваться, если он мне когда-нибудь понадобится?»
«Разумеется! — великодушно пообещал Байбалидес. — Возможность снова держать в руках монокль Гантвина доставит мне большое удовольствие — особенно в связи с тем, что, насколько я понимаю, Тамурелло меня надул и выиграл пари самым недостойным образом».
«Охотно верю, — согласился Шимрод. — Представления Тамурелло о добропорядочности, мягко говоря, своеобразны. Возникает впечатление, что он предпочитает зло добру только для того, чтобы не казаться банальным пошляком. Когда-нибудь Мурген потеряет терпение».
«Я тоже так считаю! На прошлой неделе я участвовал в конклаве на горе Хамбасте в Эфиопии. Тамурелло прибыл раньше меня. В ходе важных переговоров он умудрился оскорбить черкесскую ведьму; та напустила на него голубую порчу, и Тамурелло пришлось пойти на уступки, хотя на прощание он так-таки отомстил ей проклятием гигантских когтей, и теперь ведьме придется вечно носить специальные башмаки».
Шимрод насторожился: «На прошлой неделе? И куда, интересно, отправился Тамурелло, когда закончилось совещание?»
«Вернулся в Фароли, наверное — откуда мне знать?»
«Неважно. Я прослежу за тем, чтобы ты получил монокль в целости и сохранности».
«Шимрод, я твой должник!»
Маска снова одеревенела. Шимрод поставил ящик с маской в шкаф и отодвинул в угол подставку с черепом. Подойдя к карте на столе, он внимательно рассмотрел голубой огонек, неизменно подтверждавший безвыездное пребывание Тамурелло в его усадьбе, Фароли, на протяжении последних двух месяцев.
Приглядевшись, Шимрод обнаружил причину заблуждения. На карту был наклеен небольшой кусочек прозрачной пленки, удерживавший голубой индикатор на месте.
Медленно отвернувшись от карты, Шимрод изучил, один за другим, другие приборы, которые, как он считал, должны были вести круглосуточное наблюдение за деятельностью Тамурелло. Каждый из датчиков был нейтрализован тем или иным образом — но так, чтобы с первого взгляда ничего нельзя было заметить.
Шимрод обратился к Фэкку — замаскированному под резную горгулью над камином инкубу, обязанному охранять лабораторию от непрошеных посетителей: «Фэкк, ты спишь?»
«Конечно, нет».
«Почему ты не следил за происходящим?»
«К твоему сведению, я не могу надлежащим образом отвечать на вопросы, сформулированные отрицательно. Существует бесчисленное множество не совершенных мною действий — мы могли бы беседовать бесконечно, обсуждая в подробностях все, чего я не делал».
Шимрод терпеливо переспросил: «Хорошо, следил ли ты бдительно за происходящим в лаборатории?»
«Да, разумеется».
«Почему ты не предупредил меня о саботаже?»
Фэкк снова капризно возразил: «А почему нужно опять и опять задавать вопросы, основанные на допущении несуществующих фактов?»
«Замечал ли ты какие-нибудь неразрешенные действия? Может быть, лучше даже спросить таким образом: кто заходил в лабораторию на протяжении последних двух месяцев?»
«Ты, Мурген и женщина, которую сюда прислали тебя развлекать и дурачить».
«Приходила ли сюда эта женщина одна, когда меня здесь не было?»
«Несколько раз».
«Изменяла ли она каким-нибудь образом карту и датчики сигнализации?»
«Она закрепила световой индикатор на карте клейкой пленкой и портила другие приборы».
«Чем еще она тут занималась в одиночестве?»
«Она сделала несколько пометок самопишущим пером в твоей «Книге логотипов»».
Шимрод не удержался от раздраженного восклицания: «Неудивительно, что мои чары в последнее время почти не действуют! Что еще ты можешь мне поведать?»
«Ничего особенного».
Шимрод удалил пленку, крепившую световой индикатор; голубой огонек, словно резвясь и радуясь освобождению от тяжкого бремени, тут же принялся метаться по карте во все стороны — то ближе, то дальше, то еще дальше, но в конце концов снова успокоился там, где находилась вилла Фароли.
Шимрод занялся другими приборами. С некоторым трудом и через некоторое время ему удалось восстановить их функционирование, после чего он снова обратился к инкубу: «Проснись!»
«Я никогда не сплю».
«Использовал ли Тамурелло — или кто-нибудь другой — здесь, в Трильде, какие-либо средства наблюдения или приборы, выполняющие иные функции?»
«Использовал. Упомянутую женщину можно отнести к категории таких средств. Кроме того, Тамурелло поручил мне вести наблюдение за твоими действиями и сообщать о них. Ввиду отсутствия соответствующего запрещения с твоей стороны мне пришлось подчиниться. В-третьих, Тамурелло пытался использовать прудовых мух-однодневок в качестве дистанционно управляемых датчиков, но этот эксперимент не увенчался успехом».
«Фэкк, отныне я запрещаю тебе, однозначно и безоговорочно, предоставлять кому-либо, кроме меня и Мургена, какую-либо информацию. В частности, приказываю тебе ничего не сообщать Тамурелло как непосредственно, так и при посредстве каких-либо его агентов или инструментов. Я запрещаю тебе даже разглашать какие-либо сведения самовольно, не обращаясь ни к кому конкретно — на тот случай, если Тамурелло предусмотрел какие-нибудь неизвестные мне способы прослушивания».
«Рад, что ты наконец внес достаточную ясность в этот вопрос, — отозвался инкуб. — Короче говоря, Тамурелло не должен получать никаких сведений».
«Именно так, и к числу таких сведений относятся как положительно, так и отрицательно сформулированные утверждения, кодированное использование каких-либо сигналов или пауз, применение какого-либо устройства или способа передачи информации или даже музыкальные последовательности звуков, на основе которых Тамурелло мог бы сделать какие-либо выводы. Ты обязан не связываться с ним по своей инициативе и не отвечать на его вызовы каким бы то ни было образом, учитывая все виды связи, корреспонденции и взаимодействия, не упомянутые мною отдельно, а также любые их сочетания».
«Наконец мне понятны твои требования! — заявил Фэкк. — Теперь все будет в порядке».
«Не совсем, — нахмурился Шимрод. — Мне еще предстоит решить, что делать с Меланкте».
«На этот счет я не стал бы беспокоиться, — заметил инкуб. — Ты только потеряешь время».
«Почему же?»
«Упомянутая женщина покинула твою усадьбу».
Шимрод поспешно вышел из лаборатории и обыскал все помещения. Меланкте нигде не было. Угрюмый и молчаливый, Шимрод вернулся в рабочий кабинет.
7
Тамурелло редко появлялся в естественном виде, предпочитая экзотическую внешность — по различным причинам, в том числе просто потому, что такова была его прихоть.
Сегодня он вышел на балкон над восьмиугольным внутренним садом виллы Фароли в облике болезненно бледного, как известь, аскетически худощавого юноши с дымчатым ореолом ярко-рыжих волос, настолько тонких и прозрачных, что отдельные пряди нельзя было различить. Тонкий нос, тонкие губы и горящие голубые глаза долженствовали свидетельствовать, согласно намерению Тамурелло, о склонности к духовной экзальтации.
Тамурелло медленно спустился по ступеням черного стекла, выступавшим ломаной дугой из стен, окружавших двор. У основания лестницы он остановился, медленно сделал несколько шагов вперед и только после этого, повернув голову, соблаговолил заметить присутствие Меланкте, стоявшей в стороне, в тени цветущей мимозы.
Юноша-аскет приблизился к Меланкте — она выглядела более приземленной и чувственной, чем аватар чародея. Лицо наблюдавшей за волшебником гостьи оставалось неподвижным: почти бесплотная, но бесспорная мужественность Тамурелло не могла вызывать в ней никакой симпатии.
Снова остановившись, Тамурелло смерил ее взглядом с головы до ног, лениво приподнял палец и поманил ее: «Пойдем».
Меланкте последовала за ним в гостиную и чопорно уселась на стоявшей посреди помещения софе. С ее точки зрения, изменчивые обличья Тамурелло были не более чем выражениями непостоянства. Хрупкий бледный юнец с оранжевыми волосами скорее озадачивал, нежели раздражал Меланкте. Как правило, ее мало беспокоило то, как предпочитал маскироваться чародей, и на сей раз она решила не занимать свои мысли странной внешностью Тамурелло и разгадкой ее возможного значения. У нее были дела поважнее.
Тамурелло снова смерил ее глазами с головы до ног: «Ты не выглядишь слишком потасканной».
«Твои поручения выполнены».
«Даже перевыполнены! Что ж, замечательно! Похоже на то, что настала моя очередь обратить внимание на твои заботы. Насколько я помню, тебя беспокоило неумение свыкнуться с тем, как люди себя ведут и что они делают. Вполне обоснованный источник неудовлетворенности. Поэтому ты хочешь, чтобы я изменил человечество — или, если это мне не под силу, изменил тебя», — тонкие губы юноши-аскета покривились в усмешке, и Меланкте подумала, что никогда еще не видела Тамурелло в столь язвительном обличье.
Меланкте ответила просто: «Ты сказал, что мой способ мыслить не гармонирует с мышлением людей».
«Именно так! В частности, с мышлением особей мужского пола. Таков результат попытки Десмёи отомстить всему миру — главным образом той его части, которая обременена наружными половыми органами. Забавно, не правда ли? Только такие недотепы, как бедняга Шимрод, вынуждены страдать от ярости ведьмы-человеко-ненавистницы».
«В таком случае сними это проклятие с моей души!»
Тамурелло внимательно взглянул Меланкте в лицо, помолчал и в конце концов сказал: «Боюсь, что ты жаждешь невозможного».
«Но ты уверял меня…»
Аскет картинно воздел руку: «Честно говоря, у меня нет достаточных навыков — в этом случае даже Мурген не смог бы ничего сделать».
Уголки красивых губ Меланкте опустились: «Неужели волшебство бесполезно?»
Рыжий юноша оживился: «От волшебства ожидают выполнения любых желаний, но в каждом конкретном случае работу вынужден брать на себя достаточно разумный и квалифицированный посредник. Однако ни человек, ни инкуб, ни фея, ни демон, ни какое-либо другое существо, проявляющее контролируемые магические способности, не способны разобраться во всех тонкостях такого процесса, как восстановление целостности души. Следовательно, ее невозможно восстановить во мгновение ока».
«И все же, ты обязался мне помочь».
«Я обещал сделать все возможное и сделаю все возможное. Слушай внимательно — я займусь разъяснением твоих проблем. Они не так просты, как может показаться».
«Я слушаю».
«Каждый ум состоит из нескольких психических фаз, постепенно переходящих одна в другую. Первую называют «сознанием» или «самосознанием». Другие не столь очевидны и активны, обычно они работают подспудно, не привлекая внимания, и не прослеживаются памятью.
Каждая фаза ума пользуется собственными механизмами. Предполагается, что первой, «сознательной» фазой применяются такие средства, как логика, любопытство и умение отличать целесообразность от нелепости, порождающие некоторые побочные эффекты — например, так называемое «чувство юмора» и своего рода экстраполяцию резонансного сопереживания, именуемую «инстинктом справедливости».
Вторая, третья и другие психические фазы координируют эмоции, рефлексы и функции организма.
Судя по всему, твоя первая психическая фаза ущербна. Вторая фаза, ответственная за эмоциональную интерпретацию бытия, пытается восполнить этот ущерб, что приводит к существенным напряжениям и чрезвычайно неудобно. Такова, на мой взгляд, основная природа твоего нарушения функций. Исправить это положение вещей можно посредством укрепления и развития первой психической фазы, нуждающейся в постоянном упражнении и обучении».
Меланкте озадаченно нахмурилась: «Каким образом я могла бы научиться?»
«В данный момент мне приходят в голову только два способа. Я мог бы превратить тебя в ребенка и отдать тебя на воспитание в благородную семью, где тебя научили бы общечеловеческим привычкам и понятиям, применяя традиционные методы».
«И я сохранила бы память о прошлом?»
«Это зависит от тебя — ты можешь сохранить память или лишиться ее, по желанию».
Меланкте поджала губы: «Я не хочу быть ребенком!»
«Тогда тебе придется учиться так, как это делают взрослые — читая книги, соблюдая режим, выполняя упражнения и решая задачи. Понемногу ты научишься мыслить логически, а не посредством сопоставления ощущений и настроений».
«Наверное, это невероятно скучно! — пробормотала Меланкте. — Ломать себе голову, корпеть над книгами, рассуждать — короче, приобретать смехотворные привычки Шимрода!»
Юноша-аскет смотрел на нее без особого интереса: «Выбирай!»
«Если мне придется корпеть над книгами, я ничему не научусь и вдобавок сойду с ума. Разве ты не можешь собрать воедино достаточный объем житейской мудрости, опыта, чувства юмора и способности к сопереживанию — и сразу заполнить ими пустоту в моем мозгу?»
«Нет! Выбирай!» — неожиданно резко ответил Тамурелло. Его реакция вызвала у Меланкте подозрение: не скрывает ли что-то лукавый чародей?
«Я вернусь в Исс и подумаю».
Тамурелло словно ждал этой фразы — он тут же произнес немногословное заклинание. Вихрь подхватил Меланкте и взметнул ее выше облаков, в ослепительный солнечный свет. Она успела заметить блестящее зеркало океана и линию горизонта — и почувствовала под ногами песок знакомого пляжа.
Меланкте присела на теплый песок, обняв руками колени. Отряды короля Эйласа уже двинулись на юг — берег опустел до самого устья реки. Меланкте смотрела на игру волн, переливавшихся бликами под солнцем. Зеленый прибой вздымался, закручиваясь барашками, рассыпался по песку шипящей белой пеной и с печальным вздохом облегчения откатывался обратно в море.
Просидев на пляже не меньше часа, Меланкте поднялась на ноги, стряхнула с одежды песок и поднялась по ступеням в свой тихий тенистый дворец.
Глава 7
Король Эйлас переместил штаб-квартиру своей армии в Дун-Даррик — развалины селения на реке Мальо, всего лишь в трех милях к югу от замка Стронсон сэра Хельвига, в самом сердце Ульфляндии. Дун-Даррику выпало стать одним из первых ульфских поселков, разграбленных ска: лишь каменные основания под грудами обломков позволяли угадать, что здесь когда-то жили люди.
В качестве центра управления боевыми действиями Дун-Даррик отличался многими преимуществами. Здесь солдаты не могли напиваться до бесчувствия, как это нередко случалось в тавернах у причалов Исса; здесь местным жителям не грозили стычки с распоясавшимися вояками, ибо здесь не было местных жителей, а девушки Исса теперь снова могли ходить на рынок, не привлекая навязчивое внимание молодых любезников-головорезов. Еще важнее было то, что здесь армия находилась неподалеку от пограничных пустошей, и ее весомое присутствие ощущалось своевольными горцами.
Эйлас никогда не надеялся, что мир и спокойствие внезапно снизойдут на горы и луга Южной Ульфляндии подобно целительному благословению. Вендетта и клановая рознь были неискоренимы, каждый ульф впитывал их с молоком матери. Король мог издавать дюжины указов, но если он не принуждал феодалов обеспечивать соблюдение законов силой, подкупом и другими средствами, дикий разбой продолжал оставаться основным способом существования.
Бароны западных склонов и нижних лугов в большинстве своем поддерживали политику Эйласа — они уже не раз подвергались набегам ска. Их высокогорные соотечественники — во многих случаях не более чем предводители бандитов — не только ценили независимость превыше всего, но и самым зловредным образом отстаивали именно тот образ жизни, с которым поклялся покончить Эйлас. После прибытия армии в Дун-Даррик королевские угрозы, ранее остававшиеся пустым звуком, внезапно приобрели смысл.
Эйлас почти сразу решил устроить в Дун-Даррике постоянный лагерь. Со всех концов страны прибывали каменщики и плотники — им поручили возвести подходящие постройки. Тем временем началось восстановление старого Дун-Даррика: в первую очередь, конечно, работники соорудили временные жилища, а затем приступили к строительству в соответствии с планом сэра Тристано — тот набросал его как-то вечером за бутылкой вина, руководствуясь скорее желанием развлечься, нежели серьезными архитектурно-стратегическими соображениями. Тристано предусмотрел рыночную площадь с лавками вдоль берега и постоялыми дворами по периметру, широкие улицы со сточными канавами на тройский манер и добротные коттеджи, каждый с огородным участком. Просмотрев наброски Тристано, Эйлас не видел причин, препятствовавших осуществлению этих проектов — тем более, что застройка разрушенного поселка способствовала укреплению королевского престижа.
Эйласу не нравился Оэльдес — обветшалая и грязная столица бывших королей, а независимый Исс невозможно было вообразить в качестве центра управления Южной Ульфляндией. Поэтому Эйлас объявил столицей Дун-Даррик, а Тристано добавил в свои чертежи небольшую, но изящную королевскую усадьбу, с одной стороны выходившую окнами на реку Мальо, а с другой — на рыночную площадь. Теперь сэру Тристано пришлось подумать о дальнейшем развитии метрополии; он отвел обширный участок на противоположном берегу под строительство более притязательных жилищ для представителей высшего сословия — разбогатев, многие могли предпочесть обосноваться в новом городе. Весть о расширении проекта порадовала строителей — плотников, каменщиков, штукатуров, кровельщиков, стекольщиков, маляров и их поставщиков; в обозримом будущем их благополучие было обеспечено.
Земли, окружавшие Дун-Даррик, по большей части одичали. Эйлас выделил обширные угодья под участки, подлежавшие распределению, согласно договору, между ветеранами, закончившими службу в армии. Другие участки сэр Малуф продавал по низким ценам в рассрочку безземельным ульфам, желавшим заняться сельским хозяйством.
Подобные осязаемые свидетельства стабильности способствовали поддержке авторитета короля — его больше нельзя было назвать иностранным авантюристом, намеренным выжать из Южной Ульфляндии те последние крохи, какие в ней еще оставались. Каждый день в Дун-Даррик прибывали новые взводы добровольцев и рекрутов то с одной окраины королевства, то с другой, а иногда даже из Северной Ульфляндии — сильные и здоровые молодые люди, преисполненные отвагой, нередко благородного происхождения, видевшие в армии единственную надежду прославиться или занять видное положение. Храбрость и гордость новобранцев нередко сопровождались упрямством, дерзостью и вспыльчивостью. Они руководствовались двумя простыми правилами: во-первых, каждый должен был готов драться в любой момент; во-вторых, такое понятие, как «доблестное поражение в бою», не существовало — побежденный сдавался, бежал или умирал, причем любой из этих результатов считался неприемлемо постыдным.
Эйлас начинал разбираться в некоторых тонкостях и закономерностях клановой междоусобицы горцев. Многим новобранцам неизбежно предстояло сражаться плечом к плечу с застарелыми врагами, каковое обстоятельство, по-видимому, должно было приводить к кровопролитию. С другой стороны, однако, придавать слишком большое значение взаимной неприязни кланов и формировать подразделения только из представителей той или иной фракции было бы, с точки зрения Эйласа, наихудшим возможным решением проблемы, так как этот подход означал бы официальное признание легитимности вендетты. Поэтому он ограничился тем, что новобранцев извещали о недопустимости возобновления древней розни в королевской армии и приказывали забыть о ней, после чего этот вопрос больше не обсуждался, а солдат распределяли на постой без учета их прошлого и происхождения. Как правило, бывшие враги, отныне носившие одинаковые мундиры, поначалу скрипели зубами, играли желваками и бросали искоса злобные взгляды — в отсутствие практических альтернатив, однако, им приходилось приспосабливаться.
В связи с врожденной самоуверенностью и неподатливостью ульфов, на первых порах их боевая подготовка продвигалась туго. Тройские офицеры относились к этой проблеме с философским терпением. Почти незаметно для них самих, мало-помалу заносчивые удальцы-горцы начинали понимать, что от них ожидалось, привыкать к дисциплине и, наконец, обучать новоприбывших рекрутов, с благожелательным презрением взирая на неотесанных соотечественников.
Тем временем, на высокогорных лугах и в узких лесистых долинах Верхней Ульфляндии преобладало напряженное ожидание — не ленивое бездействие перемирия, а оцепенение, охватывающее людей, ожидающих внезапного ночного нападения: перешептываясь, они то и дело вглядываются в темноту, затаив дыхание. Казалось, эта неестественная напряженность влияла даже на местную природу, словно сами горы и утесы, заросли дрока и поросшие темными елями склоны с тревогой ждали первого нарушения королевских указов.
Эйлас снарядил достаточно многочисленный отряд под предводительством сэра Тристано, чтобы тот разведал, как обстояли дела в верховьях, а также узнал, чем и где занимался в последнее время самозваный даотский рыцарь, сэр Шаллес. Вернувшись, Тристано сообщил, что горцы оказали ему безукоризненное, хотя и не слишком радушное гостеприимство, что бароны распускали свои дружины с преднамеренной медлительностью, и что в каждой крепости ему приходилось выслушивать бесконечные жалобы на проказы и преступления ненавистных соседей. В том, что касалось сэра Шаллеса, судя по всему тот энергично занимался подрывной деятельностью, появляясь то в одной долине, то в другой, и распространяя самые удивительные слухи. По словам людей, встречавшихся с ним лицом к лицу, сэр Шаллес, коренастый человек благородного происхождения, был умен и располагал к доверию, хотя некоторые его заявления были явно смехотворны и противоречивы — он предоставлял слушателям верить во все, во что они хотели верить. Сэр Шаллес утверждал, что Эйлас и ска вступили в тайный сговор, и что в конечном счете ульфским баронам, подчинившимся королевским указам, придется сражаться под командованием ска. Он утверждал также, что Эйлас страдал припадками эпилепсии, и что сексуальные предпочтения короля можно было назвать только сумасбродными и отвратительными. Кроме того, сэр Шаллес клялся и божился, что король Эйлас намеревался, после того, как обезоружит баронов, обложить их непосильными налогами, а затем, когда они не смогут их платить, конфисковать их земли.
«Что-нибудь еще?» — приподняв бровь, спросил Эйлас, когда Тристано сделал передышку.
«А как же! Общеизвестно, что ты набиваешь трюмы отплывающих в Тройс кораблей невинными дочерьми ульфов, чтобы они развлекали завсегдатаев приморских борделей».
Эйлас усмехнулся: «Поговаривают также, что я поклоняюсь собакоголовому богу Хунчу. И, разумеется, не подлежит сомнению тот факт, что я отравил Орианте, чтобы захватить корону Южной Ульфляндии».
«Такого я еще не слышал».
«Необходимо воспрепятствовать проискам неуемного сэра Шал-леса, — Эйлас задумался на минуту. — Объяви во всеуслышание, что мне не терпится познакомиться с Шаллесом, и что я заплачу ему в два раза больше того, что он получает из Хайдиона, если он возьмется распространять грязные слухи про Казмира, разъезжая по глухим провинциям Лионесса. Не занимайся этим сам — разошли гонцов».
«Превосходно! — заявил сэр Тристано. — Будет сделано. А теперь — еще одно затруднение. Тебе когда-нибудь приходилось слышать имя «Торкваль»?»
Эйлас нахмурился: «Кажется, нет. Кто он такой?»
«Насколько мне известно, Торкваль — изгнанник-ска, бежавший в горы и занявшийся разбоем. В последнее время он промышлял в Лионессе, но теперь вернулся и прячется в тайном укрепленном убежище где-то на границе между Ульфляндиями. Он привел с собой банду озверевших подонков и успел прославиться грабежами и погромами с нашей стороны границы. Торкваль заявляет, что намерен устраивать набеги, засады и поджоги, уничтожая всех, кто подчиняется твоему правлению; поэтому бароны, живущие недалеко от границы с Северной Ульфляндией, не испытывают особого желания поднимать твой флаг. Как только ему угрожает опасность, Торкваль отступает за границу, где ты не можешь его преследовать, не рискуя навлечь на себя вторжение ска».
«Действительно, проблема, — пробормотал Эйлас. — Тебе приходит в голову какой-нибудь способ от него избавиться?»
«Практически целесообразного способа нет. Ты не можешь строить укрепления вдоль всей границы. Ты не можешь оставить гарнизон в каждой горной цитадели. А вылазка в Северную Ульфляндию, пожалуй, только позабавит Торкваля».
«Я тоже так думаю. Тем не менее, если я не смогу защищать своих поданных, они никогда не признают меня королем».
«Что ж, имеется неразрешимая проблема, — заметил сэр Триста-но. — Бесполезный вывод».
«В конечном счете Торкваль умрет — все мы смертны. Остается надеяться только на это».
2
Напряжение среди горцев не ослабевало. Непреложность законов древней клановой междоусобицы не вызывала у баронов никаких сомнений — они не забывали и не прощали врагов. Да, они притворялись, что страсти улеглись; да, они откладывали возмездие на какое-то время. Все хотели знать, как молодой король отреагирует на первый вызов, но никто не хотел быть первым.
Напряжение разрядилось внезапно, с величественной неизбежностью судьбы.
Первым нарушителем стал никто иной, как доблестный сэр Хьюн из Трех Сосен. Без лишних слов, полностью игнорируя королевские указы, сэр Хьюн устроил засаду барону Достою из цитадели Стойго, когда тот решился выехать на горные луга, чтобы с утра позабавиться соколиной охотой. В стычке погиб один из сыновей Достоя; другой его сын бежал, тяжело раненый. Самого сэра Достоя, связанного, перекинули через седло, как мешок муки. Похитители отвезли его вверх по склону горы Мольк к пролому Козьего Черепа, оттуда спустились по Почерневшей пустоши и через Кахский лес, а затем поднялись по Ламмонскому лугу к Трем Соснам. Там сэр Хьюн сдержал свое слово и пригвоздил барона Достоя к перекладине ворот сенного амбара, после чего приказал подать ужин и с аппетитом закусывал, пока его дружинники практиковались в стрельбе из дальнобойных луков, используя сэра Достоя в качестве мишени.
Эйлас узнал об этом преступлении, когда истекающий кровью сын Достоя, едва держась в седле, добрался до Дун-Даррика. Король был готов к такому развитию событий. Труп сэра Достоя еще не успел остыть, когда ударный отряд из четырехсот всадников — достаточно многочисленный для того, чтобы предотвратить вмешательство со стороны клановой родни сэра Хьюна, но в то же время достаточно подвижный — отправился к Трем Соснам вверх по долине Мальо; вслед за отрядом громыхал со всей возможной скоростью целый поезд повозок. Оставив на востоке скрывшуюся в тяжелых тучах гору Мольк, всадники свернули по старой дороге к оловянным копям, миновали Кахский лес и выехали на Ламмонский луг.
В полумиле к востоку, на возвышенном скальном обнажении, виднелись укрепления замка Три Сосны.
Сэр Хьюн уже узнал о приближении королевского отряда от гонца и был несколько ошарашен быстротой реакции. Обратившись к Трум-бо, своему старшему лучнику, Хьюн воскликнул: «Хо-хо! Король не теряет времени! Что ж, начнем переговоры. Я признаю ошибку и по-клянусь исправиться. Потом мы поджарим бычка на вертеле, раскупорим бочку доброго вина — и все будет хорошо. А в Стойго пусть скулят от ярости — собаки лают, ветер носит».
Таков был первый план сэра Хьюна. Подумав, однако, он слегка встревожился, настрочил послание и разослал его в твердыни родни и союзников:
«Приходите с надежными людьми к Трем Соснам: покажем королю-иностранцу, где раки зимуют! Спешите! Заклинаю вас кровными узами и обетами верности клану!»
Послание барона не вызвало особого воодушевления — на боевой клич отозвались лишь несколько десятков человек, да и тем явно не хватало смелости. Сэру Хьюну не раз рекомендовали вскочить в седло и бежать через горы в Даот, но к тому времени, когда он убедился в целесообразности этого совета, королевская армия уже окружила Три Сосны и преградила путь к отступлению.
Сэр Хьюн приказал поднять мост и мрачно ожидал вызова на переговоры. Ожидание оказалось тщетным. Тем временем тройсы со зловещей эффективностью занялись осадными приготовлениями. Они соорудили пару тяжелых баллист и тут же принялись метать огромные валуны, перелетавшие через крепостные стены и валившиеся на крыши внутренних сооружений замка.
Озадаченный сэр Хьюн бесился: где вызов на переговоры, которого он ждал с такой уверенностью? Еще меньше ему нравился силуэт столбов с перекладиной, установленных на помосте, сколоченном поодаль на лугу. Крепкая и высокая, с добротными укосинами и подпорками, виселица явно была предназначена для интенсивного использования.
Канонада продолжалась всю ночь. Как только первые красные лучи рассвета озарили туманную болотистую пустошь, тройсы подожгли плотные тюки соломы, пропитанные горячей смолой и рыбьим жиром, и забросили их в крепость, чтобы огонь поглотил разломанные деревянные постройки и хранившиеся в них запасы. Над обреченной возвышенностью Трех Сосен взметнулись оранжевые языки пламени, повалил черный дым.
Из крепости послышались возгласы ярости и ужаса — никто не ждал такого поворота событий! Тройсы хладнокровно уничтожали замок сэра Хьюна и всех его обитателей, пользуясь таким ничтожным поводом, как обычная и законная кровная месть!
Сэр Хьюн приготовился к неизбежному — к безнадежной, отчаянной попытке побега. Ворота замка поднялись, мост опустился — горцы выехали галопом, надеясь прорваться через ряды противника и скрыться в торфяных болотах. Их кони падали, сраженные стрелами. Иные вскакивали на ноги и продолжали пробиваться мечами, пока их тоже не приканчивали стрелы тройских лучников. Других, оглушенных стремительным падением на каменистую, поросшую редким орляком почву, хватали и вязали. В их числе оказался сэр Хьюн. Ему надели на шею веревочную петлю. Спотыкающегося, с руками, связанными за спиной, бородатого барона втащили на эшафот.
Эйлас стоял в двадцати ярдах. На мгновение король и сэр Хьюн встретились глазами, после чего барона вздернули.
Друзей и родственников сэра Хьюна, выживших в бою, привели на суд короля. Среди них были два феодала и шесть рыцарей. Этих объявили мятежниками, и они разделили судьбу сэра Хьюна на виселице.
Остальные пленники, примерно пятьдесят человек, изможденные и удрученные, ожидали той же участи. Эйлас встал перед ними, помолчал и сказал: «По закону вы — так же, как ваши предводители — мятежники. Вероятно, вы заслуживаете петли. Тем не менее, у меня вызывает отвращение казнь сильных, здоровых людей — им подобает сражаться, обороняя свою страну, а не способствовать ее поражению. Поэтому я предлагаю вам выбор. Вас могут повесить — сейчас же, не сходя с места. Или вы можете вступить в армию короля и верно ему служить. Выбирайте! Желающие быть повешенными, добро пожаловать на эшафот!»
Послышались угрюмое ворчание, шарканье ног; многие дико поглядывали на виселицу, но никто не решился на самоубийство.
«Как же так? Вам не нравится моя виселица? Тогда пусть желающие вступить в королевскую армию пройдут к повозкам и получат дальнейшие указания от сержанта».
Со стыдом опустив головы, бывшие бравые защитники Трех Сосен направились к армейским фургонам.
Женщины и дети — домочадцы барона — все еще стояли, всеми забытые, на стенах дымящегося замка. Эйлас подозвал сэра Пирменса: «Утешьте этих женщин. Посоветуйте им найти убежище у родни; если потребуется, окажите им помощь. В данном случае ваш такт и ваше понимание щекотливости ситуации невозможно переоценить. Триста-но, убедись в том, что в замке никого не осталось — там могут быть раненые или немощные. Кто знает? Может быть, в развалинах найдется кто-нибудь, с кем я не прочь познакомиться — например, сэр Шал-лес. Малуф, где вы? Вот поручение, достойное ваших редких талантов: поговорите с домочадцами сэра Хьюна и узнайте, где находится его сокровищница; соберите все остальные драгоценные камни, монеты, изделия из золота и серебра. Составьте список найденного и конфискуйте это имущество в пользу королевской казны — хотя бы этому можно будет порадоваться в такой печальный день!»
Сэр Малуф не нашел сокровищ: несколько серебряных подносов, кубков и блюд, сотня золотых монет и небольшая коллекция безделушек, украшенных гранатами, турмалинами и яшмой, составляли все богатство барона-разбойника. Сэр Пирменс добился больших успехов на ниве утешения вдов и сирот — они отправились искать приюта у родственников. Сэр Тристано вернулся с мрачной вестью: «В развалинах никого не осталось в живых — ни калек, ни старцев.
В подземелье, однако, еще сидят несколько человек — я насчитал восемь заключенных и трех палачей. В казематах так воняет, что я не мог там долго оставаться».
Эйлас ощутил ледяной укол в сердце: «Палачи, говоришь? Что ж, этого следовало ожидать. Тристано, тебе придется еще потрудиться. Возьми с собой несколько человек, не слишком брезгливых, и спустись с ними в подземелье. Освободите узников, а тюремщиков закуйте в цепи. Потом воспользуйся услугами наших новобранцев, — Эйлас указал на бывших дружинников сэра Хьюна. — Прикажи им вынести под открытое небо все пыточные инструменты и приспособления. Мы позаботимся о том, чтобы они больше не находили применения».
Восьмерых заключенных вывели из подземелья; одни хромали или прыгали на одной ноге, опираясь друг другу на плечи, иные шли, будто ступая по осколкам стекла, отзываясь стонами и тихими проклятиями на каждый шаг — им пришлось близко познакомиться с дыбой. Двое вообще не могли ходить, их вынесли на деревянных носилках. На всех узников было страшно смотреть. Одежда их превратилась в лохмотья, покрытые коркой грязи и кала, спутавшиеся волосы тоже напоминали корку, прилипшую к черепу. Шестеро еще способных передвигаться сбились в кучку, исподлобья поглядывая по сторонам — скорее безразлично, нежели боязливо.
Три тюремщика стояли отдельно — угрюмые и встревоженные, они все еще презрительно делали вид, что не имеют отношения к происходящему. Один, тяжеловесный пузатый великан, отличался почти полным отсутствием подбородка и шеи. В отличие от него второй — старик с приподнятыми костлявыми плечами и высоким лбом — мог похвастаться выдающимся подбородком и длинной шеей. Третий, человек не старше Эйласа, бодрился, неубедительно изображая усмешку, и посматривал то на солдат, то на виселицу.
Эйлас тихо обратился к узникам: «Не беспокойтесь, вы свободны. Теперь вас никто не тронет».
Один из заключенных ответил хриплым шепотом: «Теперь? Что такое «теперь»? Время потеряло смысл. Я ничего не помню. Помню, что меня зовут Нольс — только потому, что нужно прятаться, когда зовут. Остальное — сон».
Другой узник, с детским удивлением смотревший на виселицу, указал на нее скрюченным пальцем: «Гляди-ка! Это же сэр Хьюн — висит, качается, как мешок с дерьмом! Подумать только, дохлый барон! Ох, он меня умиляет, как лицо покойной матушки!»
Нольс протянул дрожащую руку в направлении палачей: «А вот наши друзья-товарищи — Гиссис, Нук и Лютон! Они опять будут нас сторожить и пытать?»
«Ни в коем случае! — отозвался Эйлас. — Их повесят — что, пожалуй, для них слишком легкая участь. Сержант! Вздерни трех мерзавцев».
«Подождите! — внезапно покрывшись холодным потом, закричал молодой тюремщик по имени Лютон. — Мы только выполняли приказы! А если б мы этого не делали, десятки других поспешили бы занять наше место!»
«И сегодня они болтались бы в петле вместо вас… Сержант, не мешкай!»
«Аррр! — зарычал Нольс, поддерживаемый хриплыми возгласами оживившихся узников. — А как насчет Черного Трумбо? Он-то почему на свободе? Да еще ухмыляется — прямо кроткий ангелочек!»
«Черный Трумбо? Это еще кто?»
«Вот он стоит, старший лучник сэра Хьюна. Ему больше всего нравится нагайка, она задорно свистит в воздухе. Эй, Трумбо, не прячься за спинами! Почему не подойдешь, не поздороваешься? Ты же, можно сказать, мой закадычный приятель, тебе известен каждый шрам на моем теле! А теперь ты делаешь вид, что со мной не знаком. Как тебе не стыдно?»
Эй л ас смотрел туда, куда показывал Нольс: «Кто из них Трумбо?»
«В кожаном шлеме, с лицом, круглым, как луна. Он-то и есть самый главный палач».
«Трумбо! — позвал Эйлас. — Приглашаю на эшафот. Мне не нужны в армии палачи».
Трумбо повернулся и отчаянно ринулся к ближайшему склону, надеясь взобраться по скалам — но, будучи человеком несколько корпулентным, быстро выдохся. Солдаты оттащили его, проклинающего сквозь слезы всех и вся, на виселицу. Уже через час Эйлас вернулся со своим отрядом в Дун-Даррик.
3
Баронов Южной Ульфляндии снова созвали на совет — на этот раз в Дун-Даррике. По такому случаю над кострами жарились нескольких быков, и король приказал выкатить бочку хорошего вина.
Сегодня прогульщиков не было — явились все феодалы. Они снова расселись за длинным столом, потихоньку переговариваясь, но теперь их настроение заметно изменилось. Мрачные и задумчивые, они выглядели скорее подавленными, нежели дерзкими.
Эйлас поспешил объявить цель собрания перед тем, как будет выпито слишком много вина. Вместо того, чтобы выступать с речью, однако, он молча сидел на троне. Протрубили фанфары, призвавшие к молчанию и вниманию. Герольд, взобравшись на скамью, развернул свиток:
«Да услышат все, у кого есть уши, слова, начертанные королем Эйласом! Так говорит король! «Позавчера сэр Хьюн из Трех Сосен нарушил мой строгий указ. Всем присутствующим известны последствия его проступка. У себя в подземелье он содержал узников — что также противоречит если не букве, то духу моих постановлений.
В ближайшие дни мною будет утвержден свод законов Южной Ульфляндии, согласованных с законами Тройсинета и Дассинета. В каждом округе страны будут назначены шерифы и судьи. Они будут отправлять правосудие, их власть распространится на все сословия, высшее, среднее и низшее. Собравшиеся сегодня лица освобождаются от этой явно обременительной обязанности.
Повторяю: судить могут только судьи, наказывать преступников — только шерифы. Всех заключенных в казематах крепостей феодалов, присутствующих на нашем совещании, надлежит передать на поруки моим уполномоченным. Эти представители сопроводят вас по возвращении домой. Отныне вы не имеете права держать в заключении, в кандалах или в колодках кого-либо из моих подданных; несоблюдение указа навлечет на вас королевский гнев — быстрый и бесповоротный, как почувствовал на своей шкуре сэр Хьюн.
Помимо всего прочего, я обнаружил, что сэр Хьюн развлекался пытками. Даже если пытке подвергается ваш враг, это отвратительное занятие, недостойное благородных людей — ему нет оправдания. Отныне я объявляю пытки любых разновидностей, уже известные и еще не изобретенные, тяжким преступлением, наказуемым смертной казнью и конфискацией имущества.
К сожалению, справедливость не позволяет мне наказывать преступления, совершенные до вступления в силу моих указов. Вы можете не опасаться возмездия за то, что осталось в прошлом. Сегодня каждого из вас, по очереди, допросят сэр Пирменс, сэр Малуф или сэр Тристано. Вы обязаны сообщить имена и состояние всех узников, находящихся у вас в заключении, а также имена всех работающих на вас палачей и тюремщиков. После этого вы немедленно отправитесь домой, а поименованные заключенные будут переданы под опеку моих уполномоченных. Палачи и тюремщики будут задержаны — таких людей опасно отпускать на все четыре стороны. Их привезут сюда, в Дун-Даррик; из них, по всей видимости, будет сформирован особый штрафной батальон. Те из вас, кто пользовался услугами палачей, разделяют их вину, но, как я уже заметил, я не могу наказывать за преступления, совершенные до того, как они были запрещены.
Теперь сэр Пирменс, сэр Малуф и сэр Тристано займутся вашим допросом. Настоятельно рекомендую сотрудничать с ними, говорить правду и ничего не утаивать — разумеется, ваши сведения будут проверены».
Таковы, господа, слова его королевского величества Эйласа!»
4
Бароны разъехались — почти все они собирались по пути домой провести ночь у друзей или родственников. Каждый уехал в сопровождении тройского рыцаря и шести солдат, обязанных проследить за строгим соблюдением указов короля, каковое в большинстве случаев состояло в обмене пленниками-заключенными между враждующими крепостями.
Вечером Эйлас и Тристано долго обсуждали события прошедшего дня. Разговаривая с баронами, Тристано получил дополнительные известия о происках сэра Шаллеса. Его видели в далеком замке сэра Мульсанта, одного из самых непокорных феодалов.
«Точка зрения Мульсанта не лишена логики, — заметил Тристано. — Он живет под Заоблачными пиками, в районе, кишащем отъявленными бандитами. Мульсант утверждает, что, если он распустит дружину, его замок не продержится неделю — и я склоняюсь к тому, чтобы ему поверить. А теперь, ко всему прочему, в тех же краях появился Торкваль. Пока мы не сумеем обуздать Торкваля, несправедливо было бы требовать, чтобы местные жители разоружались и в то же время становились на нашу сторону».
Эйлас угрюмо размышлял: «Да, наши возможности оставляют желать лучшего. Если мы нанесем Торквалю удар в Северной Ульфляндии — даже если добьемся успеха, что маловероятно — тем самым мы преждевременно бросим вызов ска. А теперь, больше, чем когда-либо, нужно, чтобы ска нас не беспокоили».
«Не могу ничего возразить».
Эйлас глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла: «Снова и снова мечты натыкаются, как слепые котята, на каменную стену действительности! Я должен смириться с непримиримыми фактами. Пока сэр Мульсант и ему подобные не причиняют нам особых неприятностей, придется предоставить им право самообороны и даже назначить их «хранителями пограничных пределов»».
«Историки называют это «реальной политикой»», — усмехнулся сэр Тристано. Король и его кузен перешли к обсуждению других дел.
Глава 8
Вернувшись в столицу Лионесса, Шаллес сразу направился в Хайдион; через некоторое время его провели в небольшую гостиную в Башне Филинов, где король Казмир изучал какие-то планы и карты. Шаллес надлежащим образом поклонился и ждал. Закончив свои занятия, Казмир захлопнул тяжеловесную кожаную папку с решительностью, не предвещавшей ничего хорошего любому, кто попытался бы что-нибудь от него скрывать.
Наконец Казмир повернулся на стуле и смерил сэра Шаллеса взглядом с головы до ног — так, словно впервые его увидел. Лаконичным жестом он пригласил агента сесть. Когда Шаллес уселся, Казмир произнес: «Заметно, что вам пришлось много ездить, сэр Шаллес. Что вы можете рассказать?»
Ободренный вежливым обращением, Шаллес, нервно присевший на краешек стула, слегка подвинулся назад. Он тщательно выбирал слова, так как от них теперь могло зависеть его благополучие — не заслужив одобрение Казмира, он рисковал остаться с пустыми руками: «В целом, ваше величество, не могу сказать, что привез только хорошие новости. Король Эйлас проявляет твердость и добивается результатов. Ему удается упреждать заговоры противников и отказывать им в поводах для неподчинения. Он популярен среди низшего сословия, а также среди феодалов низин и побережья, придающих больше значения поддержанию правопорядка и процветанию, нежели неограниченной вольности, которой у них в любом случае никогда не было».
«Наблюдается ли какое-нибудь существенное сопротивление ко-ролю-оккупанту?»
«Самым заметным примером может послужить некий сэр Хьюн из Трех Сосен. Он открыто нарушил новые законы, но не успел опомниться, как повис в петле у дымящихся развалин своего замка. Ульфы хорошо понимают такие намеки».
Казмир недовольно хмыкнул. Шаллес продолжал: «В подземельях замка Трех Сосен Эйлас обнаружил узников. Он созвал баронов на совещание и запретил феодальное отправление правосудия, после чего выпустил на свободу всех заключенных в Южной Ульфляндии. В большинстве своем бароны не возражали против этого указа, потому что они ничего так не боятся, как провести остаток дней в казематах врагов, где им пришлось бы расплачиваться за преступления поколений их предков. Кроме того, Эйлас конфисковал все пыточные приспособления. Говорят, что он велел переплавить сорок дыб и семь тонн прочих тюремных инструментов и механизмов, а также задержал добрую сотню палачей. Из них сформировали штрафной батальон королевской армии. На их щеках черные татуировки, они носят черные мундиры с желтой оторочкой и шлемы с оскаленными собачьими головами на навершиях. Их считают неприкасаемыми, они живут отдельно от остальных солдат».
«Чистоплюй нашелся! — пробормотал Казмир. — Этот рохля-король щепетильнее напудренной фрейлины. Что еще?»
«Теперь мне следует отчитаться о моих собственных предприятиях. Я прилежно выполнял ваши поручения, часто рискуя головой и ежеминутно подвергаясь всевозможным неудобствам, — не замечая в каменном взгляде Казмира никакого сочувствия, сэр Шаллес с напускным энтузиазмом приступил к описанию своих странствий и переговоров, не забывая упоминать о почти ежедневно угрожавших его жизни опасностях. — Когда объявили награду за мою голову, я решил наконец, что с меня хватит. Мои клеветнические сплетни всюду вызывали сочувственный интерес, но в отсутствие фактических подтверждений не оказывали долгосрочного влияния. Усердно распространяя слухи, я обнаружил следующее любопытное обстоятельство: трезвая, грубая, голая правда убедительнее самых увлекательных выдумок, даже если выдумкам порой придают больше значения. Тем не менее, мои происки достаточно раздосадовали короля Эйласа, изобретательно прилагавшего усилия с тем, чтобы меня поймать, и в последнее время мне едва удавалось ускользать от его шерифов».
Полуприкрыв веки, король Казмир спросил мягчайшим тоном: «И какова, по-вашему, была бы ваша судьба, если бы вас схватили?»
Будучи человеком проницательным, Шаллес колебался лишь долю секунды: «Трудно сказать. Мне дали знать, что Эйлас якобы предлагал платить мне в два раза больше, чем я получаю от вас, если я соглашусь заниматься в Лионессе тем же, чем занимался в Ульфляндии. Насколько я понимаю, он намеревался таким образом подорвать мою репутацию — и, надо сказать, преуспел в этом начинании».
Казмир задумчиво кивнул: «Мне сообщали об этом из других источников. Как обстоят дела у Торкваля?»
Шаллес помолчал, чтобы собраться с мыслями: «Мы встречались несколько раз, хотя не так часто, как мне хотелось бы. Торкваль делает все по-своему, не прислушиваясь к советам — но, судя по всему, то, что он делает, вполне соответствует вашим интересам. Торкваль ненасытен — он требует все больше золота, чтобы приобрести все больше власти. Мы оба присутствовали при уничтожении замка Трех Сосен — переодевшись крестьянами, стояли поодаль на лугу. Торкваль сказал, что прежде всего он занялся изучением местности; к нему примкнули несколько сорвиголов, готовых при случае раздувать пламя мятежа. Он нашел какую-то нору в Северной Ульфляндии, откуда может делать набеги, переходя границу. Он предпочитает грабить и убивать тех, кто подчиняется королевским указам — благодаря чему ска игнорируют его эскапады. Торкваль намерен постепенно распространить свое влияние на все долины, болота и пустоши Верхней Ульфляндии». Шаллее пожал плечами.
«У вас его планы вызывают сомнения?» — спросил Казмир.
«В долгосрочной перспективе — да, вызывают. Торкваль умеет только разрушать, а разрушение не может быть основой устойчивого правления. Тем не менее, я не берусь предсказывать будущее. В Ульфляндии все возможно».
«Так-то оно так, — пробормотал себе под нос Казмир. — Все возможно».
«Я хотел бы привезти более приятные новости, — с мрачным сожалением добавил Шаллес, — так как мое благополучие зависит от моей способности оправдывать ваши ожидания».
Король Казмир поднялся на ноги, подошел к камину и, заложив руки за спину, стал смотреть в огонь: «Можете идти. Утром мы еще поговорим».
Шаллес откланялся и удалился в безрадостном настроении. Не услышав никакой похвалы от Казмира, он не смел поднимать вопрос о вознаграждении.
Наутро король снова совещался с Шаллесом, пытаясь выудить дополнительные сведения о Торквале, но Шаллес мог только повторить то, что сообщил накануне. В конце концов Казмир передал ему запечатанный пакет: «В конюшне вам приготовили доброго скакуна. Мне придется поручить вам еще одно дело, не столь утомительное. Поезжайте на север в Помпероль, по Икнильдскому пути. В поселке Онриот поверните налево — дорога приведет вас в Даот, а затем в Тантревальский лес. Явитесь в виллу Фароли и передайте это сообщение чародею Тамурелло. Насколько мне известно, он вручит вам ответ».
2
В свое время Шаллес вернулся в Хайдион. Его сразу провели к Казмиру, и он передал королю посылку, врученную чародеем.
Судя по всему, Казмир не торопился открывать посылку. Положив ее на стол, он повернулся к Шаллесу и почти дружелюбно спросил: «Ваше путешествие обошлось без происшествий?»
«Я не встретил никаких препятствий, ваше величество. Скакал всю дорогу со всей возможной поспешностью и быстро нашел виллу Фароли».
«Как вам понравилась вилла чародея?»
«Это роскошная усадьба, построенная из серебра, цветного стекла и драгоценного черного дерева. Серебряные столбы поддерживают огромную многоугольную крышу, напоминающую шатер, но выложенную серебряной черепицей с зеленоватым отсветом. Вход сторожат два серебристо-серых льва, в два раза больше обычных, с блестящей, как шелк, шерстью. Поднявшись на задние лапы, они прокричали: «Стой, если тебе дорога жизнь!» Я назвался посланником короля Казмира — львы улеглись и пропустили меня».
«А сам Тамурелло? Говорят, он никогда не появляется в одном и том же обличье дважды».
«На этот счет ничего не могу сказать. Он выглядел как высокий, худощавый, бледный человек с высоким черным хохлом на бритой голове. Глаза его горели, как рубины, а его мантия расшита серебряными магическими знаками. Я передал ему ваше сообщение, он тут же прочел его. После этого он сказал: «Подождите здесь. Не двигайтесь с места — иначе львы разорвут вас на куски!»
Я ждал, застыв, как статуя, а львы сидели и не спускали с меня глаз. Тамурелло скоро вернулся. Он вручил мне пакет, который я только что имел честь передать вашему величеству, и приказал львам лечь, чтобы я мог спокойно удалиться. Я поспешил в Хайдион — вот и все».
«Благодарю вас, Шаллес». Казмир взглянул на посылку, словно собираясь открыть ее, но снова повернулся к гонцу: «Теперь, надо полагать, вы ожидаете вознаграждения за услуги?»
«Если так будет угодно вашему величеству», — поклонился Шаллес.
«И на какое вознаграждение вы рассчитываете?»
«Превыше всего, ваше величество, я хотел бы вступить во владение небольшим поместьем близ городка Пойнкстер, в округе Седое Нагорье. Там живет моя семья, там я родился».
Король Казмир поджал губы: «Сельская жизнь способствует вялости, косности и лени, несовместимым с королевской службой. Мысли сельского помещика заняты пасеками, отелом коров и виноградниками, а не насущными задачами государственного значения».
«По правде говоря, ваше величество, я уже достиг того возраста, когда зловещие заговоры и полночные закоулки теряют былую привлекательность. Я тяжелею, мысли начинают путаться в голове; мне не терпится обосноваться в тихом месте, где не происходит ничего неожиданнее и огорчительнее проникновения лисы в курятник. Короче говоря, ваше величество, соблаговолите уволить меня от дальнейшей службы! Последние несколько месяцев мне то и дело приходилось прятаться, затаив дыхание в кромешном мраке, или спасаться сломя голову от бешеной погони: жизнь коротка, довольно приключений!»
«Вы уже выбрали себе поместье?»
«У меня еще не было времени этим заняться, ваше величество».
«И какого рода имение вы считаете достаточным возмещением усилий, затраченных на протяжении всего лишь нескольких месяцев?»
«Если бы мне платили только за потраченное время, достаточно было бы трех золотых крон. Но свою жизнь я не продал бы за сотню сундуков, набитых изумрудами и золотом! Поэтому я считаю, что при определении размера моего вознаграждения следует хотя бы в какой-то степени учитывать риск, угрожавший моей драгоценной жизни, мое неподражаемое умение плести интриги и распространять клевету, а также холодные, ветреные ночи, проведенные на горных лугах в то время, как все добрые честные люди спокойно спали в теплых постелях. Ваше величество, у меня нет сомнений в вашей щедрости. Могу сказать, что меня порадовал бы помещичий дом над чистым ручьем, с десятью акрами леса и тремя или четырьмя фермами, отданными в аренду».
Казмир улыбнулся: «Шаллес, ваше красноречие послужило моим интересам не меньше, чем вашим, ваши запросы умеренны и справедливы, и у меня нет возражений». Король набросал несколько строк на листе пергамента, витиевато подписался и передал документ Шаллесу: «Это королевский патент, позволяющий предъявителю вступить во владение непоименованным поместьем. Отправляйтесь в Пойнкстер, найдите имение, соответствующее вашему описанию, и вручите этот патент управляющему округом. Можете идти».
Шаллес поклонился и ушел.
Подойдя к камину, Казмир неподвижно стоял, глядя в огонь. Посылка Тамурелло все еще лежала на столе. Через некоторое время Казмир позвал своего помощника Ольдебора, на все руки мастера.
«Чем могу служить, ваше величество?»
«Ты помнишь Шаллеса».
«Хорошо помню, ваше величество».
«Он вернулся из непродолжительной поездки в Южную Ульфлян-дию с чрезмерными ожиданиями. Кроме того, он, пожалуй, слишком много знает о моих делах. Надеюсь, опыт подсказывает тебе, каким образом можно было бы решить эту проблему?»
«Несомненно, ваше величество».
«Так займись этим. Шаллес едет в Пойнкстер — это где-то в Седом Нагорье. Он везет с собой подписанный мною документ. Этот документ необходимо уничтожить прежде, чем он попадет в чужие руки». Казмир снова повернулся к камину, и Ольдебор удалился.
Наконец Казмир открыл посылку и вынул из нее маленькое чучело черного дрозда на подставке. Между лапами птицы лежал сложенный вчетверо листок пергамента, содержавший следующую надпись:
«Хочешь говорить с Тамурелло?
Выдерни брюшное перо и сожги в пламени свечи».
Казмир повертел чучело в руках, с неодобрением отметив поникшие крылья, потускневшие взъерошенные перья и жалобно полуоткрытый клюв. Захудалый внешний вид птицы мог быть язвительным намеком — а мог и не быть. Так или иначе, достоинство не позволяло Казмиру принимать во внимание что-либо, кроме непосредственного назначения чучела, указанного в записке. Король покинул гостиную, спустился по каменным ступеням лестницы, изогнувшейся вдоль стены башни, и повернул из арочного прохода в Длинную галерею. Он шел размашистыми тяжелыми шагами, не глядя по сторонам, но стоявшие вдоль галереи стражники и лакеи спешили вытянуться по стойке смирно, прекрасно зная, что от якобы рассеянного взгляда круглых голубых глаз Казмира не ускользала ни одна деталь.
Казмир вступил в Зал почета — гигантское помещение с теряющимися в тенях сводами, где устраивали важнейшие государственные торжества. Сюда, в этот зал, Казмир поклялся вернуть древний трон Эвандиг и круглый стол Карбра-ан-Медан. Ввиду их отсутствия, однако, в Зале почета находились церемониальный трон Казмира и длинный стол в центральном проходе, между рядами установленных вдоль стен пятидесяти четырех массивных кресел с гербами знатнейших семей Лионесса.
К раздражению короля, он обнаружил в Зале почета принцессу Мэдук, игравшую в одиночестве — она перепрыгивала с одного кресла на другое и кувыркалась, повиснув на ручках и заглядывая под кресла.
Несколько секунд Казмир наблюдал за происходящим. «Странный ребенок, — думал он, — непостижимо капризный и своевольный!» Мэдук никогда не плакала, хотя в тех случаях, когда кто-нибудь смел ей перечить, изредка выражала досаду частыми тихими звуками, напоминавшими всхлипывания. Как она отличалась от своей матери, принцессы Сульдрун (у Казмира не было оснований сомневаться в происхождении Мэдук) — и все же, при всей своей мечтательной робости, Сульдрун проявляла в свое время не меньшее упрямство!
Король медленно приблизился на несколько шагов, не сводя холодный взгляд голубых глаз с дерзкой маленькой шалуньи, дабы внушить ей надлежащий благоговейный трепет. Мэдук, в свою очередь, заинтересовалась чучелом в руках Казмира. Она не хихикнула и даже не улыбнулась, но Казмир понял, что несоответствие его позы и дохлого дрозда ее позабавило.
Король и чучело скоро наскучили принцессе — она снова принялась прыгать с кресла на кресло. Время от времени девочка оглядывалась, чтобы проверить, чем занимается Казмир.
Король остановился у стола и спросил, не повышая голос: «Принцесса, что ты здесь делаешь?» Отраженные стенами пустого зала, слова его прозвучали гулко и резко.
Мэдук предоставила Казмиру очевидно требуемую информацию: «Играю с креслами».
«Они не для того, чтобы с ними играли. Иди играй где-нибудь в другом месте».
Девочка соскочила на пол и вприпрыжку побежала прочь. У выхода она задержалась, оглянулась — и скрылась.
Продолжая нести чучело дрозда, Казмир обогнул Великий трон Хайдиона, раздвинул бордовый занавес за троном и прошел в кладовую. Здесь он вставил стержень в пару отверстий на стене. Распахнулась потайная дверь, и Казмир зашел в помещение, где хранилась его коллекция магических артефактов и редкостей. Самое ценное из его приобретений, Волшебное зерцало по имени Персиллиан, исчезло пять лет тому назад — до сих пор Казмир не смог установить, кто и каким образом его украл. Насколько было известно королю, никто, кроме него, не знал о существовании тайника. Он был бы несказанно изумлен, если бы ему сказали правду: зеркало похитили принцесса Сульдрун и ее любовник Эйлас, тройский принц, причем по требованию самого Персиллиана!
Казмир с подозрением огляделся по сторонам — он желал убедиться в том, что никакие другие ценности не пропали. По-видимому, все было в порядке. Полутемное хранилище освещалось мерцающим шаром зеленого и лилового пламени. Бесенок в бутыли неотрывно провожал взглядом короля и постукивал ногтями по стеклу, надеясь привлечь внимание Казмира. На столе покоился объект астрономического значения, некогда полученный предками Казмира в дар от карфагенской царицы Дидоны. Как всегда, король наклонился, чтобы рассмотреть этот инструмент, отличавшийся невероятной сложностью конструкции. Основанием ему служила круглая пластина из черного дерева, размеченная по краю знаками зодиака. Золотой шар в центре, как объясняли Казмиру, символизировал Солнце. Девять серебряных шаров различных размеров медленно перемещались, постепенно обгоняя друг друга, по кольцевым канавкам вокруг центрального шара — но с какой целью? Значение этой головоломки было известно только мудрецам древности. Вокруг третьего шара, считая от центра, кружился еще один маленький серебряный шарик. Третий шар совершал полный оборот вокруг центра точно за один год, что вызывало у Казмира еще большее недоумение: если инструмент служил хронометром, отмерявшим годы, зачем нужны были другие шары, двигавшиеся почти незаметно для глаз? Казмир давно прекратил попытки разгадать смысл этого прибора, и теперь разглядывал его скорее по привычке, нежели с определенной целью. Поставив чучело птицы на полку, король некоторое время задумчиво смотрел на дрозда. В конце концов он отвернулся. Перед тем, как начинать переговоры с Тамурелло, следовало хорошенько подумать о том, что именно и как он собирался обсуждать.
Покинув тайное помещение, Казмир прошествовал по Залу почета и вышел в галерею. Здесь, как нарочно, ему встретились королева Соллас и неотвязно сопровождавший ее отец Умфред. Они только что вернулись в королевской карете из поездки, посвященной осмотру участков, подходящих для строительства собора.
«Мы выбрали самое видное место на мысу, с северной стороны гавани! — сообщила королева Казмиру. — Участок уже измерили, он вполне подойдет».
Умфред с энтузиазмом поддержал ее: «Вашу замечательную супругу уже окружает блаженный ореол святости! Я хотел бы, чтобы перед величественным сводчатым входом установили два монумента из не поддающейся тлению бронзы: с одной стороны — статую благородного короля Казмира, а напротив — статую праведной королевы Соллас!»
«Разве я не говорил вам, что проект практически неосуществим? — поднял брови Казмир. — Кто будет платить за всю эту дребедень?»
Отец Умфред вздохнул и возвел очи к своду галереи: «Господь благословит нас всем необходимым».
«Даже так? — усмехнулся король. — И каким образом он собирается это сделать?»
«Велел Господь на горе Синай: «Чтобы не было у тебя других богов, кроме Меня»! Каждый новообращенный христианин может исправно искупить годы, проведенные в грехе, жертвуя свои сбережения и труд рук своих на строительство славного храма. Только так откроются ему райские врата!»
Казмир пожал плечами: «Если глупцы готовы выбрасывать деньги на ветер, почему бы я стал им мешать?»
«Значит, вы разрешаете нам приступить к строительству?» — радостно воскликнула Соллас.
«Только с тем условием, что каждое положение королевских законов будет неукоснительно соблюдаться».
«О, ваше величество, вы не представляете себе, как я рад это слышать! — всплеснул руками отец Умфред. — Тем не менее, какие именно положения законов распространяются на возведение собора? Насколько я понимаю, вы подразумеваете соблюдение повсеместных обычаев?»
«Не знаю, что такое «повсеместные обычаи», — нахмурился Казмир. — Законы достаточно просты и понятны. Прежде всего, ни под каким предлогом и ни в каких обстоятельствах никакие деньги или иные ценности не разрешается вывозить из Лионесса в Рим».
Умфред поморщился и несколько раз моргнул: «Время от времени…»
Король продолжал: «Обо всех собранных денежных средствах надлежит отчитываться перед королевским казначеем, каковой обложит их подоходным налогом. Имейте в виду, что подоходный налог взимается до покрытия каких-либо иных расходов. Кроме того, казначей определит сумму ежегодной арендной платы за использование земли».
«А! — простонал отец Умфред. — Разочаровывающая перспектива! Так не может быть! Мирские власти не могут облагать налогами церковное имущество!»
«В таком случае мое разрешение отменяется, и отменяется бесповоротно! В столице Лионесса не будет никакого собора — отныне и во веки веков!»
Король Казмир повернулся и ушел. Королева Соллас и Умфред безутешно смотрели ему вслед.
«До чего он упрям! — пожаловалась королева. — Я молила Господа о том, чтобы благодать истинной веры смягчила его сердце, и сегодня мне показалось, что мои молитвы услышаны. Увы, теперь его не переубедишь: только чудо способно его изменить!»
«Я не чудотворец, — задумчиво произнес отец Умфред, — но мне известны некоторые факты, способные весьма и весьма заинтересовать его величество».
Соллас недоуменно взглянула на монаха: «Какие такие факты?»
«Мне придется усердно молиться, дражайшая королева! Молиться о том, чтобы Небо осветило передо мной путь истинный!»
Королева капризно потупила взор: «Если бы ты от меня ничего не скрывал, я могла бы что-нибудь посоветовать».
«Дражайшая, благословенная королева! Все не так просто! Молиться, молиться и молиться!»
3
Два дня спустя Казмир вернулся в тайное помещение за кладовой. Выдернув брюшное перышко чучела черного дрозда, он взял его с собой в частный кабинет, примыкавший к королевской спальне. Казмир зажег свечу лучиной из камина и поднес перышко к пламени — перо вспыхнуло и сгорело, испустив облачко едкого дыма.
Когда последние пряди дыма рассеялись в воздухе, Казмир позвал: «Тамурелло? Ты слышишь? Это я, Казмир, король Лионесса!»
Откуда-то из теней послышался голос: «В чем дело? Что еще тебе понадобилось?»
«Тамурелло? Это ты?»
«Что тебе нужно?»
«Я нуждаюсь в подтверждении того, что со мной говорит именно Тамурелло».
«Помнишь Шаллеса, лежащего в канаве с перерезанной глоткой и устремившего в небо невидящий взор?»
«Я помню Шаллеса».
«Говорил он тебе, в каком обличье я ему явился?»
«Г оворил».
«Я встретил Шаллеса в облике звездочета Амаха ак-Эйля из Кайр-видцвена, во всем великолепии черной дрейхвы».[41]
Король утвердительно хмыкнул: «Я обращаюсь к тебе не без причины. Мои предприятия не продвигаются. В связи с чем я ощущаю подавленность и гнев».
«А, Казмир! Как можешь ты не замечать благосклонность судьбы? Три Сестры, ткущие пряжу бытия, не обделили тебя. В Хайдионе ты греешься, не пошевелив пальцем, у дюжины пылающих каминов! Твой трапезный стол ломится от яств и редких вин! Ты спишь на шелковых простынях под пуховым одеялом, тебе шьют одежду из мягчайших тканей, ты украшаешь себя золотом и самоцветами! В Лионессе, насколько мне известно, более чем достаточно возбуждающих сладострастие юношей — в этом отношении тебе нечего опасаться. Лишь только кто-нибудь навлечет на себя твое недовольство, тебе стоит только обронить пару слов — и обидчика убивают, если ему посчастливится. А если не посчастливится, его ждут тягостные муки Пеньядора. В целом и в общем невозможно не сделать вывод, что тебе повезло в жизни».
Казмир игнорировал насмешки чародея, явно преувеличивавшего изнеженность его привычек — на самом деле король лишь изредка позволял себе баловаться с мальчиком-педерастом: «Да-да. Несомненно, ты прав. Тем не менее, твои замечания применимы к тебе самому не в меньшей степени. Подозреваю, однако, что тебя нередко раздражают события, противоречащие твоим планам и намерениям».
Из теней послышался тихий смешок: «Не следует упускать из виду одно немаловажное обстоятельство. Ты обращаешься ко мне, а не я к тебе».
Поджав губы, Казмир сдержанно ответил: «Я не забываю об этом».
«И все же тебе удалось наступить на любимую мозоль. Мурген обнаружил пару моих проделок и теперь возмущается так, будто из-за меня наступит конец света. Когда-нибудь он наступит, в любом случае. Разве ты не слышал о последней причуде Мургена?»
«Нет».
«В Трильде, неподалеку от деревни Твомбл, проживает волшебник по имени Шимрод».
«Мне знаком этот волшебник».
«Мурген поручил Шимроду следить за мной, чтобы я никоим образом не уклонялся от соблюдения его самодержавных эдиктов. Подумать только!»
«Обоснованный повод для раздражения».
«Несущественно! Как бы ни изворачивался Шимрод, даже если он проглотит сам себя подобно легендарному змею, мне все равно. Его легко обвести вокруг пальца — как всегда, я буду делать все, что хочу, а недотепа Шимрод сгинет, кувыркаясь, в бездне неизвестности».
«Возможно, наши судьбы взаимосвязаны, — осторожно предположил Казмир. — Сотрудничество может быть выгодно нам обоим».
И снова из теней раздался тихий смех: «Я могу превратить твоих врагов в квакающих жаб! Могу сделать так, чтобы каменные стены их крепостей растеклись, как кисель. Могу заворожить прибой — и морские богатыри с жемчужными очами взойдут на берег из пенистой волны в сверкающей кольчуге-чешуе! Но я никогда бы это не сделал — даже если бы окончательно спятил и решил, что такие превращения желательны».
«Я понимаю, что так оно и должно быть, — терпеливо отозвался Казмир. — Тем не менее…»
«Тем не менее?»
«Тем не менее… Персиллиан — Волшебное зерцало — однажды заговорил со мной, когда я ни о чем его не спрашивал. Его прорицание противоречило действительности и всякой логике; оно привело меня в полное недоумение».
«В чем состояло прорицание?»
«Персиллиан изрек:
Казмир! Напрасно день и ночь Судьбу ты тщишься превозмочь: Наследным принцем разрешится Сульдрун, твоя шальная дочь. За круглый стол, на древний трон Вместо тебя воссядет он, Когда судьба твоя свершится И опустеет Хайдион.Персиллиан больше ничего не сказал. Когда у Сульдрун родилась дочь — Мэдук — я решил допросить Персиллиана, но зеркало исчезло! Мне давно не дает покоя эта загадка. В словах Персиллиана скрывалась какая-то истина — но я никак не могу в ней разобраться».
Голос Тамурелло ответил не сразу: «Меня мало беспокоят твои проекты и твоя судьба, и я не намерен выслушивать упреки, если тебя постигнет неудача. И все же, мои собственные побуждения заставляют меня оказывать тебе содействие — до поры до времени. Каковы эти побуждения? Главным образом — отвращение и ненависть. Отвращение и ненависть к Мургену, к его порождению — Шимроду, а также к тройскому королю Эйласу, нанесшему мне огромный и непоправимый ущерб в Тинцин-Фюрале. Не рассматривай меня как союзника, но можешь считать меня врагом твоих врагов».
Король Казмир хмуро усмехнулся. В Тинцин-Фюрале Эйлас вздернул любовника Тамурелло, Фода Карфилиота, на необычайно высокой виселице, напоминавшей ногу гигантского паука: «Очень хорошо; ты выразился достаточно ясно».
«Не воображай, что ты меня понимаешь! — с неожиданной резкостью произнес чародей. — В том, что касается меня, любые предположения и допущения неизбежно ошибочны! В данный момент расчетливые оскорбления Мургена выводят меня из себя. Мурген пытается связать меня по рукам и ногам с помощью жалкого шарлатана, Шимрода — натравил его на меня, как ищейку, чтобы тот вынюхивал все, чем я занимаюсь. Шимрод возомнил о себе невесть что: ожидает, что я буду ежедневно отчитываться перед ним о своих делах. Ха! Я ему покажу такой отчет, что он будет десять лет стонать, держась за задницу!»
«Все это замечательно, — прервал излияния волшебника Казмир. — Но как понимать предсказание Персиллиана? Он упомянул о «наследном принце», в то время как у Сульдрун родилась только дочь. Следует ли считать, что предсказание не сбылось?»
«Я не стал бы делать скоропалительные выводы! За кажущимися противоречиями нередко скрывается неожиданная и нелицеприятная правда!»
«В таком случае, в чем может заключаться «неожиданная и нелицеприятная правда»?»
«Подозреваю, что у Сульдрун был еще один ребенок».
Казмир моргнул: «Не может быть».
«Почему же? Кто отец принцессы Мэдук?»
«Безродный оборванец. Я разгневался и покончил с ним на месте».
«А жаль! Он мог бы многое рассказать. Кому еще хорошо известно происходившее?»
«Младенца пыталась спрятать служанка — она отвезла новорожденную принцессу к своим родителям, — Казмир нахмурился, припоминая события уже смутного прошлого. — Упрямая корова! Даже если я ее найду, она ничего не скажет».
«Ее можно обмануть или подкупить. Ее родителям также могут быть известны факты, ускользнувшие от твоего внимания».
Казмир крякнул: «Думаю, что этот источник сведений исчерпан. Родители служанки были дряхлыми стариками уже в те годы; скорее всего, они умерли».
«Возможно. Тем не менее, я могу поручить поиски информации человеку, умеющему вынюхивать секреты многолетней давности».
«Такой человек оказался бы полезен».
«Должен заранее предупредить о его особенностях. Его зовут Висбьюме. Он учился, но недоучился у чародея Ипполито. У него странные привычки, объясняющиеся, по-видимому, налетом желтоватой плесени между извилинами мозга. Не следует обращать внимание на его причуды. Так как он временами уклончив и капризен, рекомендуется формулировать указания с предельной ясностью. У Висбьюме нет нравственных предрассудков: если его попросят задушить собственную бабушку, он добросовестно и прилежно выполнит поручение. Так же спокойно и добросовестно он всадит кинжал в спину короля Казмира — если ему пообещают за это деньги».
Казмир с сомнением хмыкнул: «Проявляет ли он достаточное упорство в достижении цели?»
«О да! Можно сказать, что Висбьюме одержим достижением цели, его ничто не останавливает — как если бы его подгонял непрестанный ритм, звучащий в голове. Его не отвлекают ни страх, ни голод, ни похоть; насколько я понимаю, интерес Висбьюме к особям противоположного пола носит скорее садистический, нежели эротический характер, хотя я никогда не интересовался и не собираюсь интересоваться его интимными предпочтениями».
Казмир снова хмыкнул: «Мне тоже нет дела до интимных предпочтений специалиста — постольку, поскольку он делает свое дело».
«Висбьюме — в высшей степени целеустремленный человек. Советую, однако, строго следить за его поведением; его чудачества порой граничат с помешательством».
4
Раз в неделю Казмир отправлял королевское правосудие в холодном сером помещении судебной палаты, примыкавшем к Большому залу. Кресло его стояло на небольшом возвышении у стены, противоположной входу, за широким тяжелым столом; по обеим сторонам короля застыли стражники в кирасах, с алебардами наготове.
По таким случаям Казмир всегда надевал черную бархатную шапочку, окаймленную легкой серебряной короной, а также свободную, развевающуюся при ходьбе накидку из черного шелка. Казмир считал, не без оснований, что такой наряд способствовал усугублению мрачно приглушенной атмосферы неумолимого торжества закона, наполнявшей помещение палаты.
Выслушивая показания, Казмир сидел неподвижно, устремив холодный взгляд голубых глаз прямо в лицо свидетеля. Приговоры Казмир зачитывал сухо и монотонно, причем решения он выносил без учета общественного положения, ранга или связей обвиняемого, по большей части справедливо, не применяя чрезмерных или жестоких наказаний — король стремился укреплять свою репутацию мудрого и беспристрастного правителя.
По окончании назначенных на этот день разбирательств к столу подошел помощник камергера: «Ваше величество, некий Висбьюме ожидает аудиенции; он утверждает, что явился по вашему велению».
«Приведите его». Казмир распустил судейских чиновников и приказал стражникам занять посты за входной дверью.
Войдя в это угрюмое и торжественное помещение, Висбьюме оказался наедине с королем. Размашисто шагая длинными, чуть согнутыми в коленях ногами, ученик чародея приблизился и остановился у самого стола, с любопытством разглядывая короля Казмира подобно птице, интересующейся червяком, без малейших признаков почтительного трепета.
Под пристальным взглядом Висбьюме Казмир откинулся на спинку кресла, недовольный таким чрезмерно фамильярным, даже нахальным поведением. Но как только король нахмурился, лицо Висбьюме расплылось в подобострастной улыбке.
Казмир указал на стул: «Садитесь». Как предупреждал Тамурелло, с первого взгляда Висбьюме не располагал к себе. Высокий субъект с узкими плечами и впалой грудью, но широкий в бедрах, он постоянно чуть наклонялся вперед, как если бы выражая готовность немедленно выполнять еще не высказанные инструкции. Длинную узкую голову Висбьюме украшал длинный узкий нос, черные волосы казались нарисованными на черепе и резко контрастировали с влажной бледной кожей. Под глазами ученика чародея виднелись зеленоватые тени, чувственные губы выпячивались над острым подбородком.
Висбьюме уселся. Казмир спросил: «Вас зовут Висбьюме, и вас прислал ко мне Тамурелло?»
«Так точно, ваше величество».
Король скрестил руки на груди и смерил новоприбывшего самым ледяным взглядом: «Расскажите о себе».
«Разумеется! У меня много талантов и способностей; некоторые из них можно назвать необычными или даже единственными в своем роде, хотя на первый взгляд я могу показаться ничем не выдающимся представителем образованного сословия. Внешность нередко обманчива и не позволяет судить о навыках человека. Я наблюдателен и проницателен; я изучаю магические дисциплины, у меня безошибочная память. Мне часто удается раскрывать тайны».
«Впечатляющий перечень характеристик! — заметил Казмир. — Вы — потомок знатного рода?»
«Обстоятельства моего происхождения мне неизвестны, ваше величество, хотя некоторые свидетельства позволяют предположить, что мое появление на свет было вызвано амурными похождениями некоего герцога. Раннее детство я провел на ферме, на северной окраине Даота, неподалеку от Визродской трясины. В качестве безродного найденыша мне приходилось заниматься отупляющим ручным трудом. Через некоторое время я сбежал с фермы и стал сперва помощником, а затем учеником чародея Ипполито в Мауле. Мне стали известны аксиомы и принципы Тайного Мастерства, передо мной открывался путь к великим свершениям!
Увы, все меняется. Десять лет тому назад, в канун Гламуса, Ипполито вылетел из Мауля на заколдованной черепице и никогда не вернулся. Почтительно выждав некоторое время, я вступил во владение имуществом учителя. Возможно, я действовал слишком смело, но такова моя натура — я марширую под музыку, неуловимую для ушей простых смертных! Настойчивые призывы труб, звонкие удары…»
Король прервал собеседника нетерпеливым жестом: «Конкретное описание ваших способностей интересует меня больше, чем музыка, звучащая у вас в голове».
«Очень хорошо, ваше величество. Мои честолюбивые стремления вызвали злобное недоброжелательство со стороны неразборчивых в средствах интриганов, и мне пришлось снова бежать, чтобы спасти свою жизнь. Я запряг в телегу железноногую козу Ипполито и галопом умчался из Мауля. В свое время мне удалось познакомиться с Тамурелло, и мы обменялись профессиональным опытом.
В настоящее время у меня нет определенных занятий, и когда Тамурелло упомянул о ваших затруднениях и спросил, не соглашусь ли я освободить вас от этого бремени, я не возражал. Будьте добры, разъясните характер затруднений, чтобы я мог наилучшим образом их проанализировать».
«Все очень просто, — ответил король Казмир. — Пять лет тому назад покойная принцесса Сульдрун родила дочь — проживающую ныне в Хайдионе принцессу Мэдук. Некоторые обстоятельства рождения Мэдук сомнительны и наводят на размышления. Например: не могла ли Сульдрун родить двойню? К сожалению, к тому времени, когда я обратил внимание на этот вопрос, Сульдрун и отца ее ребенка уже не было в живых».
«И вам достался только один ребенок?»
«Совершенно верно. Первоначально воспитанием ребенка занималась некая Эйирме, служанка-кормилица, передавшая принцессу под опеку своих родителей, у которых мы ее забрали. Я хотел бы точно установить все фактические обстоятельства, связанные с этими событиями — то есть сделать наконец то, чем следовало заняться, когда след еще не простыл».
«Ага! Вы совершенно правы! Кто отец малолетней принцессы?»
«Его личность не удалось установить. На мой взгляд, единственным возможным источником дополнительной информации в данном случае может быть старая кормилица, в то время проживавшая на небольшой ферме к югу от столицы, по дороге в Лирлонг. С тех пор прошло пять лет — и все же какие-то следы, возможно, еще не пропали».
«Уверен, что их можно разыскать! Вскоре вы узнаете всю правду, ваше величество».
5
Висбьюме снова явился в Хайдион с отчетом о результатах своих изысканий. В порыве жизнерадостного энтузиазма он подошел слишком близко к королю, слегка наклонившись и выставив голову вперед: «Кормилица Эйирме, вместе со всей семьей, переехала в Тройсинет!»
Почуяв не отличавшееся свежестью дыхание ученика чародея, король Казмир демонстративно отступил на шаг и указал рукой на стул: «Присаживайтесь… В Тройсинет, говорите? Как вам удалось это узнать?»
Отвесив несколько запоздалых церемонных поклонов, Висбьюме присел: «Сестра Эйирме нынче живет в Логове Тука — ее муж там рыбачит. Кроме того…» Висбьюме лукаво наклонил голову набок: «Вы уже догадались?»
«Нет. Продолжайте».
«Грайт и Уайна, родители Эйирме, тоже переехали со всеми пожитками в Тройсинет. Сестра кормилицы говорит, что все они живут в достатке, как благородные люди — хотя в данном случае слухи могут быть преувеличены, так как в голосе сестры явно звучала зависть».
«Так-так». Казмир задумался. Неужели король Эйлас интересуется его семейными делами — и почему бы он ими интересовался? «С каких пор они живут в Тройсинете?»
«Несколько лет. Сестра кормилицы туго соображает — боюсь, у нее нет четкого представления о времени».
«Что ж, неважно. Похоже на то, что вам придется переплыть Лир и навестить Тройсинет».
«А, опять опасности и злоключения! — жалобно воскликнул Висбьюме. — Нет-нет, я поеду — хотя вы представить себе не можете, как я ненавижу тошнотворную качку! Мне страшно смотреть в глубины моря, в темную толщу воды, чуждую природе человека».
«Как бы то ни было. Эйлас все еще грабит Южную Ульфляндию и препятствует моим планам. Отправляйтесь в Тройсинет: узнайте всю подноготную этого дела, так как от него может зависеть престолонаследие».
Висбьюме наклонился вперед, поеживаясь от любопытства: «Каким образом? Ваш наследник — принц Кассандр!»
«Несомненно, — спокойно отозвался Казмир. — На сегодняшний день вам следует интересоваться только теми вопросами, на которые я обратил ваше внимание. Каковы, в точности, обстоятельства рождения ребенка принцессы Сульдрун? Могла ли она родить близнецов? Если так, где находится другой ребенок? Все ясно?»
«Разумеется, яснее быть не может! — заявил Висбьюме. — Тотчас же отправлюсь в Тройсинет — несмотря на то, что каждая волна безжалостного темного моря вызывает у меня дрожь первобытного ужаса! Но пусть они вздымаются, пусть они бушуют! Им не удастся меня остановить! Король Казмир, прощайте!»
Ученик чародея повернулся и промаршировал прочь размашистыми шагами. Казмир раздраженно покачал головой и занялся другими делами.
Через час камергер объявил, что в столицу Лионесса прибыл гонец: «Он утверждает, что привез срочное сообщение, но что оно предназначено только для ваших ушей».
«Кто он такой?»
«Он заявляет, что его имя ничего не будет значить ни для вас, ни для меня».
«Приведите его».
В гостиную зашел тощий молодой человек с невероятно изуродованным шрамами лицом. Его износившаяся одежда запылилась в пути; судя по всему, он не мог похвастаться высоким происхождением — манера выражаться выдавала в нем крестьянского сына: «Ваше величество! Меня прислал Торкваль — он утверждает, что вы его хорошо знаете».
«Верно. Продолжай».
«Чтобы выполнять ваши поручения, ему нужно золото. Торкваль уже передал это сообщение с Шаллесом и хотел бы знать, привезет ли Шаллес эти деньги».
Казмир провел пальцем по переносице: «Я не передавал Шаллесу золото для Торкваля. И он не упоминал о таком запросе… Зачем Тор-квалю золото?»
«Об этом он не распространялся».
«Вы служите у него в отряде?»
«Да. Новый король запретил стычки и поединки; теперь невозможно даже отомстить кровному врагу! Он не знает, что со мной сделал сэр Эльфин из замка Флун! Ему все равно! А я тоже плевать хотел на Эйласа и его паршивые законы! Когда я разделаюсь с Эльфином из Флуна, король Эйлас может меня вздернуть, если ему так приспичило!»
«Сколько золота просит Торкваль?»
«Сто золотых крон».
«Даже так? Вы что там, лакомитесь заливным из соловьиных язычков и жасминовым медом? Я выдам сорок крон. Вам придется есть перловку и пить овечье молоко».
«Не могу взять больше, чем получу».
Поднявшись на ноги, Казмир подошел к двери и приоткрыл ее: «Доминик!»
Стоявший за дверью стражник повернулся кругом и отдал честь: «Ваше величество?»
«У меня есть опасное поручение для надежного человека».
«Готов служить вашему величеству!»
«Тогда собирайся. Тебе придется проделать далекий путь с мешком золота, а затем вернуться и отчитаться о его вручении. Вот этот молодой человек — не знаю, как его зовут — покажет тебе дорогу».
«Будет сделано, государь».
Глава 9
Замок Кларри притаился в одном из самых удаленных и труднодоступных районов Южной Ульфляндии, в двадцати милях от северной границы, под сенью Заоблачных пиков Тих-так-Тиха.
Владетелем замка Кларри и окружающих земель был лорд Лофтус, один из баронов, оказывавших самое упорное сопротивление новому королю. Непокорность пограничного барона объяснялась относительно недавними событиями, а именно набегами ска, охотившихся за рабами. В последние годы эти вылазки совершались не столь часто; тем не менее, банды ска, замышлявших то или иное разбойное предприятие, все еще проезжали по Верхней дороге, всего лишь в нескольких милях к востоку.
Кроме того, к числу соседей лорда Лофтуса относились не менее строптивые феодалы — такие, как Мотт из цитадели Моттерби и сэр Эльфин из замка Флун — принадлежавшие, однако, к враждебному Лофтусу клану.
На протяжении веков традиционными врагами замка Кларри была семья Госсов из Фиан-Госса, замка на горном лугу в двадцати милях к югу от Кларри. В отличие от лорда Лофтуса, молодой лорд Бодви Госс решил поддерживать проекты короля Эйласа, надеясь на прекращение кровавой вендетты, преждевременно унесшей жизни его отца, братьев его отца, его деда и бесчисленных других родственников и предков.
На конклаве в Дун-Даррике сэр Бодви лично обратился к лорду Лофтусу из Кларри и выразил надежду на то, что между их домами могут установиться отношения взаимного доверия, обещая сделать все возможное для примирения и заявляя, что продолжение вражды не принесет ничего, кроме ущерба, ни одной из сторон.
Лорд Лофтус ответил неохотно и сухо — в том роде, что не намерен принимать какие-либо новые меры против клана Госсов.
Поэтому через месяц лорд Бодви с удивлением слушал рассказ своего пастуха, Стурдеванта: «На них были зеленые формы и эполеты клана Кларри; их было четверо, хотя я никого не узнал в лицо. Надо сказать, они обошлись с вашим призовым быком, Черным Бутцем, исключительно бесцеремонно и жестоко — потащили его на всем скаку по дороге в Кларри на цепи, продетой в кольцо в носу».
Лорд Бодви тут же отправился верхом в замок Кларри вместе с пастухом — туда, куда вот уже несколько столетий ни один представитель семьи Госсов не являлся с миром. Лорд Лофтус принял его, соблюдая правила вежливости; молодой лорд Бодви с любопытством озирался в просторном трапезном зале замка Кларри и выразил восхищение прекрасным гобеленом, висевшим на стене.
«Если бы только единственной причиной моего визита было желание полюбоваться шпалерами! — сказал Бодви. — На самом деле, однако, я хотел бы, чтобы мне вернули быка, Черного Бутца. Стурдевант, расскажи, как все это было».
Пастух помялся, переступая с ноги на ногу, и выпалил: «Короче говоря, сэр Лофтус, вчера четыре человека в зеленых мундирах Кларри украли Черного Бутца с пастбища!»
Лорд Лофтус немедленно проникся высокомерным негодованием: «Как же так? Теперь, несмотря на все, вы обвиняете меня в угоне скота?»
«Ни в коем случае! — решительно возразил лорд Бодви. — Мое уважение к вам не позволило бы мне выступить с таким обвинением. Но вы должны согласиться с тем, что обстоятельства вызывают обоснованное замешательство. Стурдевант своими глазами видел четырех человек в форме клана Кларри, хотя он не смог распознать их лица. Их следы ведут к вашим владениям, но обрываются на берегу Свирлинга, у самой воды».
«Можете обыскать мои земли вдоль и поперек, — самым ледяным тоном ответствовал лорд Лофтус. — Тем временем, я немедленно допрошу своих пастухов».
«Сэр Лофтус, потеря Черного Бутца беспокоит меня гораздо меньше, чем побуждения мерзавцев, решившихся на такую провокацию».
Несмотря на множество достоинств, заслуживающих восхищения, лорд Лофтус не отличался способностью быстро воспринимать новые или не слишком очевидные идеи. Быка сэра Бодви украли — сэр Бодви немедленно явился к нему. Следовательно, по мнению не привыкшего мудрствовать лукаво патриарха клана Кларри, сэр Бодви, вопреки любым ханжеским заверениям в уважении, считал его угонщиком скота.
Еще большее недоумение вызвал у Лофтуса тот неоспоримый факт, что Черного Бутца обнаружили, с перерезанной глоткой и подвешенного на крюке, под навесом за его собственным амбаром.
Сэр Лофтус потерял дар речи. Когда, наконец, к нему вернулась способность говорить, он вызвал управляющего имением и приказал выплатить сэру Бодви пять серебряных флоринов — отказываясь, тем не менее, взять на себя какую-либо личную ответственность за преступление.
Бодви отказался от денег: «Совершенно ясно, что вы не имеете никакого отношения к тому, что произошло. Поэтому я никак не могу принять от вас денежное возмещение. Вместо этого я пришлю телегу за тушей быка, и завтра мы с песнями поджарим его на вертеле». В порыве щедрости он прибавил: «Может быть, вы, вместе с родней и друзьями, навестите нас в Фиан-Госсе и присоединитесь к пиршеству? Пусть последствия этой странной кражи будут противоположны целям провокаторов».
«Не совсем понимаю, что вы имеете в виду».
«Вы помните, наверное, самозваного сэра Шаллеса из Даота, явно платного агента короля Казмира?»
«Я помню Шаллеса. В том, что он работал на Лионесс, я не уверен».
«Конечно же, это всего лишь предположение. Подозреваю, что Шаллес — не единственный агент Казмира в наших краях».
Лорд Лофтус с сомнением покачал головой: «Я осторожно наведу справки. Благодарю за приглашение, но в сложившихся обстоятельствах, пока на меня все еще падает тень подозрения, боюсь, я не могу его принять».
«Сэр Лофтус, бьюсь об заклад, вас невозможно обвинить в этой истории! Если это не так, я готов поступиться всем своим имуществом! Повторяю приглашение — пусть бедняга Черный Бутц, которого постигла столь незавидная участь, по меньшей мере сослужит полезную службу обоим нашим кланам».
Лорд Лофтус был известен непреклонностью — он взвешивал каждое слово, потому что, вымолвив слово, уже никогда от него не отказывался; таким образом, никто не мог обвинить его в непостоянстве: «Глубочайше прошу извинить меня, сэр Бодви, но я буду чувствовать себя неудобно, пока не выясню до конца, кто подстроил эту кражу!»
Лорд Бодви вернулся в Фиан-Госс. Прошло пять дней, после чего местный паренек, сын арендатора, прибежал к барону, запыхавшись, с тревожной вестью. Ночью кто-то угнал на юг четырнадцать лучших племенных быков сэра Лофтуса. По словам фермеров, воры не могли быть никем, кроме людей из Фиан-Госса — иначе почему бы они закрывали лица шейными платками? И кто еще решился бы на такую проделку?
Еще худшие вести не заставили себя ждать. Слеван Дикий, племянник сэра Лофтуса, проследил похитителей скота до владений клана Госсов. В месте под названием Железные Ворота три вооруженных всадника в мундирах клана Госсов выпустили три стрелы. Пронзенный сквозь сердце, в шею и в глаз, Слеван Дикий упал с коня замертво. Его спутники пустились в погоню за теми, кто устроил засаду, но нападавшие успели скрыться.
Узнав о засаде и рассмотрев стрелы, поразившие его племянника, лорд Лофтус, потрясая кулаками, разослал гонцов по горным лугам и долинам, чтобы те собрали бойцов клана Диких в замок Кларри. Невзирая на королевские законы, он поклялся отомстить за смерть Сле-вана и наказать тех, кто украл его скот.
С тяжелым сердцем лорд Бодви тоже срочно отправил гонцов — в Дун-Даррик, к королю Эйласу — и тут же занялся укреплением стен Фиан-Госса и прочими приготовлениями к осаде.
К полудню гонцы на загнанных лошадях прибыли в Дун-Даррик. Им посчастливилось — как раз в это время дивизион, состоявший из двухсот вооруженных всадников, готовился отправиться к северной границе, участвуя в маневрах, призванных сдерживать вылазки ска. Эйлас приказал им немедленно спешить в Фиан-Госс.
Выдался погожий день; с полудня до захода солнца отряд скакал без остановки. Передохнув примерно час, всадники снова пустились в путь при свете полной луны — вдоль Бруденской топи, вверх по долине Верлинга на вересковый Луг Мертвеца, а затем, преодолевая крутой подъем, на северо-восток. К полуночи налетел порывистый ветер, луна спряталась за тучами; дорога становилась опасной — того и гляди, кто-нибудь мог заехать с тропы в бездонную трясину или свалиться в ущелье. Отряд решил укрыться в зарослях лиственницы и провел ночь, греясь у дымных костров.
На рассвете всадники снова двинулись вперед, несмотря на ураганный встречный ветер, обрушивавший потоки холодного ливня. В развевающихся за спинами плащах они неустанно погоняли лошадей вверх по лощине Синюшного Мердока, после чего пустились галопом под тяжелыми серыми тучами по тропе, пролегавшей через вересковые заросли. В два часа пополудни они добрались до Фиан-Госса — всего лишь через час после того, как крепость окружила сотня людей лорда Лофтуса. За неимением других возможностей, бойцы клана Диких собрались там, где их не могли достать стрелы оборонявшихся, и занимались изготовлением лестниц — так как Фиан-Госс отличался относительно невысокими стенами, а его защитники уступали численностью нападающим, лестницы, приставленные к стенам со всех сторон, позволяли взять замок приступом. Лорд Лофтус не сомневался в том, что крепость противника падет после первой же атаки, каковую он намеревался начать при свете луны.
Появление королевских всадников, а затем и короля собственной персоной, нарушило его планы — он сразу понял, что потерпел горькое поражение. Стоило только начаться кровопролитию — и самые тяжелые потери понесли бы, несомненно, бойцы клана Диких. «Что теперь? — спрашивал себя лорд Лофтус. — Отступить? Драться? Предложить переговоры?» Он не видел никакого выхода, кроме унижения.
Лорд Лофтус встал лицом к королевскому отряду в угнетенной, но вызывающей позе — откинув забрало и опустив руки на рукоять меча, воткнутого в торф перед расставленными ногами.
Вперед выехал королевский герольд; ловко спрыгнув с коня, он сделал несколько шагов в направлении барона: «Сэр, я говорю с вами от имени короля Эйласа. Он приказывает вам вложить меч в ножны, подойти к нему и объяснить причину вашего присутствия в Фиан-Госсе. Какой ответ передать его величеству?»
Не говоря ни слова, лорд Лофтус яростно вложил меч в ножны и промаршировал по лугу к королю. Эйлас спешился и ждал его. Все глаза — бойцов из клана Диких, защитников Фиан-Госса и королевских всадников — неотрывно следили за каждым его шагом.
Со скрипом поднялась решетка ворот Фиан-Госса; на луг вышел, в сопровождении трех вассалов, лорд Бодви Госс, и также направился к королю.
Барон Лофтус остановился шагах в десяти от Эйласа. Лорд Бодви молча подошел и встал рядом с ним.
Эйлас холодно произнес: «Отдайте ваш меч сэру Глинну — вот он стоит, поодаль. Вы арестованы. Я обвиняю вас в сговоре с целью незаконного нападения и в намерении совершить насильственное кровопролитие».
Лофтус с каменным лицом отдал свой меч.
«Теперь я готов выслушать все, что вы можете сказать в свое оправдание», — сказал Эйлас.
Первым говорил лорд Лофтус, вслед за ним выступил лорд Бодви; Лофтус выдвинул возражения, Бодви предоставили возможность их опровергнуть; последним говорил, в качестве свидетеля, барон Глан-нак. История конфликта прояснилась во всех подробностях.
Эйлас проговорил тоном скорее презрительным, нежели суровым: «Лофтус, вы упрямый и самонадеянный человек, не умеющий приспосабливаться. Вас нельзя обвинить в жестокости или злонамеренности, но вспыльчивость заставляет вас делать глупости. Неужели вы не понимаете, как вам повезло? Я успел приехать, пока не пролилась кровь! Если бы в этой стычке погиб хотя бы один человек, мне пришлось бы осудить вас за убийство и немедленно повесить, а ваш замок снесли бы до основания».
«Кровь уже пролилась! Кого повесят за убийство моего племянника, Слевана?»
«Кто убийца?»
«Один из Госсов!»
«Неправда! — воскликнул Бодви. — Я не такой дурак!»
«Вот именно, — кивнул Эйлас. — Только человек, бездумно поддающийся страстям — такой, как вы, лорд Лофтус — неспособен понять, в чем суть этого преступления, рассчитанного возобновить междоусобицу и нанести ущерб мне. Теперь мне предстоит решить трудную задачу. Мне предстоит сделать осторожный выбор между пониманием человеческой природы и слепым правосудием. С моей стороны бы глупо наказывать глупость как таковую. Кроме того, согласно отчету лорда Пирменса, вы не содержали в заточении и не пытали узников, что несомненно склоняет чашу весов в вашу пользу. Следовательно — можете ли вы гарантировать, что никогда снова не попытаетесь вершить правосудие самостоятельно и ограничите применение оружия исключительно самозащитой и королевской службой?»
«А может ли Бодви гарантировать, что никогда больше не угонит мой скот?» — выпалил Лофтус.
Бодви не мог удержаться от смеха: «Разве вы украли моего быка, Черного Бутца?»
«Нет, никогда я ничего не крал!»
«И я точно так же никогда не покушался на ваше имущество».
Нахмурившись, Лофтус смотрел на дальнюю горную гряду: «По-вашему, все это — чья-то злая шутка?»
«Хуже, чем злая шутка! — возразил лорд Бодви. — Кто-то все это задумал, чтобы вы осадили и сожгли Фиан-Госс, а потом понесли королевское наказание — что нанесло бы непоправимый ущерб и мне, и вам, и королю Эйласу, и всей стране».
«Я понимаю, о чем вы говорите. Только в голове безумца мог сложиться столь невероятно подлый план!»
«Не обязательно, — заметил Эйлас. — Если, конечно, Торкваль не спятил».
Лорд Лофтус поднял брови: «Торкваль? Беглец, разбойник?»
«Он работает на Казмира. Так что же, Лофтус? Можете ли вы обещать верность своему королю и соблюдение законов своей страны?»
Барон Лофтус неловко опустился на колено и поклялся своей честью и честью своего клана верно служить королю.
«Этого достаточно, — заключил Эйлас. — А вы, сэр Бодви, что скажете?»
«Не вижу повода предъявлять обвинения, если между Дикими и Госсами не будет взаимных подозрений».
«Хорошо, так тому и быть. Сэр Глинн, верните барону Лофтусу его меч».
Не находя слов, взволнованный барон принял меч — он уже не надеялся снова держать его в руках.
«Наш общий враг — Торкваль, — продолжал Эйлас. — Он прячется в Северной Ульфляндии и делает вылазки, устраивая провокации на нашей стороне. Почти не сомневаюсь, что сию минуту он наблюдает за нами с горного хребта или из лесу. Прошу вас обоих узнать о нем все, что возможно. Сегодня мы еще не можем наводить порядок на Севере — для этого придется объявить войну ска, а мы к ней не готовы. Рано или поздно, однако, ска поймут, что мы создаем серьезную угрозу — и вряд ли станут ждать, пока мы не наберемся сил.
Тем временем, прикажите пастухам и арендаторам бдительно следить за происходящим на лугах. Тот, кто поможет поймать Торкваля — будь то мужчина, женщина или ребенок — будет обеспечен на всю оставшуюся жизнь. Если хотите, объявите об этом во всеуслышание. Кроме того, предупредите о проделках Торкваля всю свою родню и соседей.
Лорд Лофтус, я не могу оставить ваш проступок безнаказанным — мне следует заботиться о своей репутации. Прежде всего, я назначаю вам испытательный срок — пять лет. Во-вторых, я накладываю на вас штраф — двадцать золотых крон; их надлежит передать в королевскую казну. В-третьих, вы обязаны устроить празднество с участием обоих кланов, строго запретив пирующим носить оружие и вступать в пререкания. Пусть играет музыка, пусть танцуют женщины и дети, пусть больше никто не жаждет крови соседа!»
Лорд Бодви повернулся к Лофтусу и протянул ему руку.
Лофтус, все еще подавленный перенесенным унижением и слегка ошеломленный поворотом событий, вдруг почувствовал, как с его плеч словно свалилось чудовищное бремя прошлого. В приливе благожелательности, не менее искренней, чем дружелюбие Бодви, он схватил руку соседа и сжал ее: «Вы не пожалеете, я сдержу свое слово! Надеюсь, отныне бы станем добрыми соседями».
2
Не успел Эйлас вернуться в Дун-Даррик, как оправдались его худшие опасения — все прежние затруднения теперь казались пустячными.
Эйлас давно ожидал проявлений враждебности со стороны ска — стычек, вылазок, провокаций, рассчитанных проверить его готовность дать отпор. Вместо этого ска нанесли безжалостный удар, бросив ему вызов, и ответить на него можно было только двумя способами. Король мог подчиниться, тем самым выставив себя на посмешище и потеряв лицо — или драться, что означало преждевременное, рискованное начало войны.
Поступок ска нельзя было назвать неожиданным. Эйлас хорошо их знал — ска считали, что находятся в состоянии войны со всем миром и пользовались любым преимуществом, любой возможностью с тем, чтобы расширить сферу своего влияния. Так как под управлением короля Эйласа Южная Ульфляндия могла становиться только сильнее и сильнее, с точки зрения ска с его властью следовало безотлагательно покончить. В качестве первого шага в этом направлении, позаботившись о том, чтобы их затраты и потери были минимальными, ска захватили поселок Суарах на южном берегу устья реки Верлинг, у самой границы между Южной и Северной Ульфляндиями.
До сих пор ска оставляли Суарах в покое — городок этот служил чем-то вроде нейтральной зоны, позволявшей ска торговать с внешним миром. Городские укрепления Суараха давно пришли в полную негодность, а у Эйласа еще не было ни денег, ни людей для того, чтобы сформировать там порядочный гарнизон. Поэтому король даже не пытался защищать Суарах, надеясь, что торговые интересы удержат ска от искушения.
Ска, однако, перешли в нападение внезапно, не оставив сомнений в своих намерениях относительно Южной Ульфляндии. В Суарах вошли четыре полка смешанного состава — кавалерия и пехота — и местное население не смогло оказать никакого сопротивления.
Ска тут же сформировали из жителей городка бригады «скалин-гов» и заставили их работать. Работы велись с яростной настойчивостью и сосредоточением, отличавшими все предприятия ска; они отремонтировали укрепления, и Суарах превратился в смертельное оскорбление для Эйласа, в постоянное унижение его королевского достоинства. Он не мог игнорировать происходящее, не поступаясь престижем.
Два дня Эйлас провел в своем штабе в Дун-Даррике, оценивая возможности. Немедленная контратака — попытка взять Суарах в лоб — представлялась наименее целесообразным вариантом. Ска могли с легкостью снабжать новый форт, а их бойцы существенно превосходили неопытных ульфских рекрутов практически во всем — уровнем подготовки, дисциплиной, качеством вооружения и, что важнее всего, почти фанатической верой в свою непобедимость. Насколько понимал Эйлас, тройские отряды почти не уступали ска — тем не менее, в бою их еще нельзя было назвать равными противнику.[42]
Сидя в одиночестве в коттедже, служившем ему временной штаб-квартирой в Дун-Даррике, Эйлас наблюдал за серыми «хвостами» дождя, соединявшими низкие тучи с горными лугами. Мрачноватый пейзаж, однако, выглядел гораздо менее безнадежным, чем тупик, в котором он оказался. Мобилизация в Тройсинете войск, кораблей, провизии и материалов в количествах, достаточных для преобладания над ска, могла не только вызвать возмущение населения, но и подвергнуть Тройсинет угрозе внезапной высадки армии Казмира из Лионесса (Казмир в любом случае только порадовался бы тому, что Эйлас ввязался в отчаянную схватку со ска).
Сегодня каждый барон, каждый рыцарь, каждый предводитель банды оборванцев в Южной Ульфляндии настороженно ждал следующего шага нового короля. Если он не нанесет ответный удар, его больше не будут принимать во внимание как правителя, способного контролировать ситуацию в стране — он превратится во второго Орианте, бессильного, когда дело касалось военных предприятий ска.
Стоя у окна и глядя на рябые от дождя лужи, серебрившие луга, Эйлас наконец принял решение. Он определил скорее не план действий, а перечень искушений, которым не следовало поддаваться: нельзя было атаковать Суарах, нельзя было полагаться на подкрепления из Тройсинета — за исключением военных кораблей, способных нарушить морское сообщение между Скаганом и Ульфляндией; нельзя было также повернуться спиной к возникшей ситуации и делать вид, что ничего не происходит. Что оставалось? Только средства, к которым всегда прибегают слабые, когда имеют дело с сильными: изобретательность и коварство.
Как насчет Северной Ульфляндии? Ска делали там все, что хотели, используя страну, как населенную зверьем дикую территорию, ожидавшую окончательной колонизации. Они рубили лес и добывали руду руками рабов, отлавливая разбегающихся местных жителей и формируя из них бригады скалингов. По всей береговой полосе, издавна именуемой Прибрежьем, ульфов уже полностью изгнали. Вместо них прибывали ска, строившие свои необычные поселки с многочисленными острыми коньками соединенных крыш; ска возделывали не только плодородные земли, но и пустоши, служившие ульфам исключительно пастбищами. Выше, в горах, рассеянные группы земледельцев и скотоводов ютились в убогих селениях, прячась при малейших признаках приближения банд «вербовщиков» ска — несмотря на то, что в Ксунже все еще номинально правил старый король Гаке.
Сумерки сгущались над промокшими лугами. Эйласу подали ужин — чечевичную похлебку с хлебом. Еще пару часов король сидел в одиночестве у очага, потом прилег на кушетку и в конце концов заснул под убаюкивающий шум дождя, барабанящего по соломенной крыше.
С утра чудесно яркое солнце взошло на пронзительно-синем небе, и горные луга, сверкающие росой, уже не казались такими неприветливыми.
Позавтракав, Эйлас отправил сообщение в Домрейс, приказывая шести военным кораблям немедленно поднять паруса и отправиться в Исс, а затем патрулировать Узкое море и топить суда, снабжающие ска.
Через некоторое время Эйлас провел совещание с военным командованием. Он определил существующие проблемы и объяснил, каким образом он надеялся их решать.
Реакция военачальников удивила и порадовала его: по сути дела, идеи Эйласа во многом совпадали с их предпочтениями. Возражали только самые нетерпеливые, не желавшие уступать ни пяди земли: «Мы и так уже слишком давно раболепствуем перед этими подлыми тварями! Наконец мы можем им показать, из чего сделаны ульфы — настоящие люди! Да, мы терпели от них поражения, это правда. Но почему? Потому что они хорошо обучены, в бою каждый ска стоил трех ульфов. А теперь мы тоже обучены! Я бы выступил сию минуту! Бросим все силы в Северную Ульфляндию, найдем их армии и уничтожим их! Мы больше не блеющие овцы, пусть ска почувствуют это на своей шкуре!»
«А, сэр Редьярд! — почти смеясь, воскликнул Эйлас. — Если бы только вся наша армия была настроена так же решительно! У нас не было бы никаких проблем! Но сегодня нам придется прислушиваться скорее к разуму, нежели к эмоциям. Главное слабое место ска — их немногочисленность. Они не могут позволить себе большие потери, независимо от потерь противника. Но я ценю каждого нашего бойца не меньше, чем ска ценят самих себя, и не желаю платить одной или двумя жизнями своих бойцов за жизнь каждого ска, даже если это принесет нам победу. Нам придется нападать неожиданно, подобно разбойникам, наносить урон и быстро отступать без потерь. Эту войну мы выиграем, но выиграем постепенно. Пытаясь сражаться со ска открыто, строем против строя, мы тем самым будем играть по их правилам, понесем огромный ущерб и, скорее всего, никогда не одержим окончательную победу».
«Вы выражаетесь слишком тактично, ваше величество, — заметил сэр Гахон. — В открытом бою ска разрубят нас в лапшу и скормят рыбам. Кроме того, так как добрая половина ваших солдат провела молодость в разбое и междоусобных стычках, в этом отношении им не потребуется существенная дополнительная подготовка».
«Подготовка! Мы вечно рассуждаем о муштре! — ворчал сэр Редьярд. — Когда мы начнем драться?»
«Терпение! Драться придется очень скоро, уверяю вас».
Через неделю Эйласу привезли сообщение из замка Кларри:
«Вас могут заинтересовать следующие сведения. Один из моих пастухов обнаружил трех украденных коров высоко в горах, под самой вершиной Нока. Устроив засаду поблизости, нам удалось схватить одного из воров, раненого стрелой в бок. Перед смертью он кое-что рассказал о Торквале, командующем двумя дюжинами головорезов в Энге, неприступной крепости в ущелье Дьявольских Воплей. Торкваль покупает добротное оружие, провизию и вино — у него водится золото; оно поступает главным образом из Лионесса, от короля Казмира, с которым Торкваль поддерживает связь».
3
Тем временем, король Казмир не был вполне удовлетворен успехами Торкваля. Торкваль снова прислал к нему гонца, требуя золота, и на этот раз Казмир потребовал, чтобы разбойник отчитался о потраченных средствах и достигнутых результатах. «Не уверен, что мои деньги расходуются с пользой, — поучал гонца Казмир. — Если уж говорить начистоту, мне сообщают из надежных источников, что Торкваль роскошествует, что он и его головорезы пиршествуют и пьянствуют, закупая лучшую провизию, доступную в Ульфляндии. Так-то вы тратите мое золото — на цукаты и кексы с изюмом?»
«А почему бы и нет? — вызывающе возразил разбойник-гонец. — Мы прячемся в Энге — а это, к вашему сведению, груда камней на вершине скалы, где только орел чувствует себя в своей тарелке, да и то после того, как совьет гнездо. Мы что, должны подыхать с голоду, выполняя ваши приказы? Когда холодный ливень хлещет в амбразуры, а очаг дымит и чихает, потому что у нас не осталось сухих дров, по меньшей мере Торкваль может предложить своим людям чарку доброго вина и закуски!»
Казмир неохотно расстался еще с двадцатью кронами, но приказал Торквалю научиться самостоятельно добывать провиант: «Пусть выращивает на пустующих землях овес и ячмень, пусть выпасает рогатый скот и овец, пусть заведет птичник — так же, как делают другие местные жители; безжалостному опустошению моей казны пора положить конец!»
«Государь, при всем уважении к вашей мудрости, мы не можем выращивать овес или ячмень на отвесных утесах, да и рогатому скоту там нечем поживиться».
Не убежденный доводами разбойника, Казмир, однако, промолчал.
Прошло несколько месяцев — тем временем в Ульфляндиях происходили важные события. В поступавших из Дун-Даррика и других мест сообщениях тайных агентов, тем не менее, Торкваль не упоминался, и Казмиру приходилось только догадываться о его деятельности.
Наконец посланец Торкваля вернулся и снова потребовал золота — не меньше пятидесяти крон.
Казмир, повседневно носивший маску ледяного высокомерия, на этот раз не выдержал и вспылил.
«Я не ослышался?» — угрожающе спросил изумленный король.
«Государь, если вам понятно выражение «пятьдесят крон», значит, вы не ослышались. В Энге базируется отряд из двадцати двух опытных бойцов — их нужно кормить и вооружать, им нужна одежда, защищающая от непогоды. Других источников дохода у нас почти не осталось; Торкваль ранен и постепенно выздоравливает. Он просил передать следующее: «Если вы хотите, чтобы я содержал отряд и выполнял ваши поручения, платите — мне нужно золото!»»
Казмир вздохнул и покачал головой: «Торкваль больше ничего от меня не получит — пока не представит доказательства того, что мои затраты окупаются. У тебя есть такие доказательства? Нет? Роско! Уведите этого субъекта».
К вечеру того же дня Роско, один из помощников камергера, гнусаво-презрительным тоном сообщил королю Казмиру о том, что некий Висбьюме просит личной аудиенции.
«Пусть войдет», — кивнул Казмир.
Висбьюме вошел, промчавшись мимо ошеломленного Роско танцующей походкой акробата, переполненного не находящей высвобождения энергией. Как всегда, на нем был черный плащ с рыжеватым отливом, но сегодня он напялил вдобавок черную охотничью кепку с козырьком, придававшую ему, в сочетании с бегающими желтыми глазами, длинным горбатым носом и общей манерой двигаться, чуть наклонившись вперед, карикатурную внешность паяца, изображающего хищное любопытство. Остановившись прямо напротив короля — ближе, чем тому хотелось бы — Висбьюме сорвал с себя кепку, после чего, расплывшись в широкой фамильярной улыбке, отвесил несколько церемонных поклонов.
Казмир брезгливо указал на стул, стоявший в стороне — дыхание Висбьюме портило воздух.
Висбьюме уселся с беззаботным видом человека, хорошо сделавшего свое дело. Король отпустил Роско взмахом руки и спросил новоприбывшего: «Есть новости?»
«Государь, мне удалось многое узнать!»
«Говорите».
«Невзирая на ужас, внушаемый мне беспощадным морем, я отважно пересек Лир, как подобает частному агенту вашего величества!»
Висбьюме не счел нужным упомянуть о том, что он провел большую часть месяца, присматриваясь к судам, бороздившим пролив, в надежде определить, какое из них позволило бы переправиться в Тройсинет как можно быстрее, безопаснее и удобнее.
«Когда меня призывает долг службы, — продолжал ученик чародея, — я откликаюсь с автоматической неизбежностью восходящего солнца!»
«Рад слышать», — обронил король.
«По прибытии в Домрейс я остановился в гостинице «Черный орел» — она показалась мне…»
Казмир поднял руку: «Не трудитесь описывать подробности путешествия. Изложите результаты ваших розысков».
«Как вам будет угодно. Затратив примерно месяц на осторожные расспросы, я узнал, где примерно проживает в настоящее время кормилица Эйирме. Направившись в эти места, я наводил справки еще несколько недель и наконец выяснил, где именно поселились Эйирме и ее родители.
К моему удивлению оказалось, что сестра Эйирме не преувеличивала благополучие бывшей служанки. Этой деревенщине предоставили все удобства, подобающие благородному сословию; они живут в роскоши — слуги разводят им огонь в камине и начищают пороги! Кормилицу нынче величают «леди Эйирме», а ее супруга — «сквайр Диккен». Ее престарелые родители — «достопочтенный Грайт» и «леди Уайна». У них в окнах — прозрачные чистые стекла, на крыше — четыре трубы, а в кухне не видно потолка за гирляндами колбас».
«Действительно, беспрецедентный случай! — пробормотал Казмир. — Продолжайте. Но, прошу вас, не останавливайтесь на каждой подробности, привлекавшей ваше внимание на протяжении нескольких недель или месяцев — я не располагаю таким количеством времени».
«Ваше величество, буду краток, даже лаконичен! Расспросы местных жителей не позволили выявить никаких существенных фактов, в связи с чем я решил обратиться непосредственно к леди Эйирме. Беседовать с ней, однако, оказалось нелегко, так как она почти не может говорить».
«Я приказал раздвоить ей язык», — заметил Казмир.
«Ага! Всему в этом мире находится объяснение! Ее муж — нелюдимый тип, скупой на слова, как дохлая рыба. Поэтому я попытался разговорить стариков Грайта и Уайну — и опять столкнулся с оскорбительной скрытностью. Но на этот раз я подготовился; притворившись торговцем вином, я предложил им попробовать напиток, сделавший их исключительно покладистыми, и они разболтали все, что знали». Откинув голову, Висбьюме широко улыбнулся, вспоминая свой успех.
Казмир ждал, не высказывая замечаний, пока Висбьюме, наконец, не перестал предаваться приятным воспоминаниям.
«А, какой триумф! — воскликнул ученик чародея. — Теперь слушайте! Невероятные новости! Младенец, которого первоначально принесли Грайту и Уайне, был мальчиком! Однажды, когда они взяли его с собой в корзине в лес, феи из Щекотной обители украли мальчика и подменили девочкой. Этот подкидыш фей — принцесса Мэдук!»
Король Казмир зажмурил глаза и не открывал их секунд десять, но не проявил других признаков волнения — когда он снова заговорил, его голос был, как всегда, спокойным и ровным: «И что случилось с мальчиком?»
«Старики больше никогда его не видели».
«Персиллиан сказал правду! — тихо, будто разговаривая с собой, произнес Казмир. — Как я не догадался?»
Висбьюме откинулся на спинку стула, придав физиономии выражение беспристрастной мудрости, приличествующее доверенному советнику короля. Казмир бросил на него долгий взгляд, после чего спросил нежнейшим тоном: «Вы говорили об этом кому-нибудь? Тамурелло?»
«Никому кроме вас, что вы! Я прекрасно понимаю необходимость держать язык за зубами».
«Вы хорошо справились с поручением».
Ученик чародея вскочил на ноги: «Благодарю вас, ваше величество! Каково будет мое вознаграждение? Я не отказался бы от доходного поместья».
«Всему свое время. Прежде всего необходимо выяснить все до конца».
«Вы имеете в виду судьбу вашего наследника?» — упавшим голосом спросил Висбьюме.
«Разумеется. Теперь ему должно быть около пяти лет; возможно, он все еще находится в обители фей».
Висбьюме скорчил задумчивую гримасу: «Маловероятно. Феи подвержены внезапным причудам и переменам настроения. Их воодушевление, их привязанности недолговечны. Скорее всего, мальчика давно выгнали в лес, и там его сожрали дикие звери».
«Сомневаюсь. Мальчика необходимо найти, опознать и привезти в Хайдион. Это неотложное дело чрезвычайной важности. Известно ли вам местонахождение Щекотной обители?»
«Нет, государь, неизвестно».
Казмир мрачно усмехнулся: «Надо полагать, она где-то неподалеку от бывшего места жительства родителей кормилицы — в районе деревни Глимвод, что на краю Тантревальского леса. Найдите обитель и расспросите фей. Если потребуется, дайте им попробовать ваш развязывающий языки напиток».
Висбьюме издал тихий стон разочарования и досады: «Ваше величество, послушайте меня!»
Казмир, уже словно забывший о присутствии шпиона, медленно повернулся к нему, устремив тому в лицо неподвижный взор холодных и голубых, как ледниковое озеро, выпуклых круглых глаз: «У вас есть еще какие-нибудь известия?»
«Нет, ваше величество. Придется крепко подумать над тем, как можно было бы выполнить ваше задание».
«Не теряйте времени. Этот вопрос имеет огромное значение… Чего вы ждете?»
«Ваше величество, у меня есть потребности».
«Какие именно?»
«Мне понадобятся оседланная лошадь, а также некоторая сумма денег — на ежедневные расходы».
«Обратитесь к Роско — он рассмотрит ваш запрос».
4
Сфер-Аркт — проезжий тракт, ведущий с севера в столицу Лионесса — тянулся под стенами самого древнего крыла Хайдиона, после чего пересекал город и упирался в Шаль — широкую прогулочную набережную, окружавшую гавань. На перекрестке Сфер-Аркта и Шаля находилась гостиница «Четыре мальвы», где и остановился Висбьюме, явно пренебрегавший приказом Казмира не терять времени.
Ученик чародея поужинал сочным свежим омаром, обжаренным в сливочном соусе с вином и чесноком, запивая лучшим вином, какое мог предложить хозяин заведения. Несмотря на аппетитность блюда, он ел без особого удовольствия, явно одолеваемый недобрыми предчувствиями. Человек, пристающий к полулюдям с расспросами, рисковал подвергнуться разнообразным жестоким издевательствам, причем феи особенно любили мучить тех, в ком подмечали страх и отвращение — а именно этими эмоциями Висбьюме был наделен в избытке.
Покончив с ужином, Висбьюме присел на скамью перед площадью и, пока на город опускались сумерки, размышлял о предстоявшей ему нелегкой задаче. Если бы только он добился заметных успехов, пока учился у Ипполито! Он успел запомнить лишь простейшие приемы и заклятия, даже не пытаясь заниматься изучением сложных дисциплин, глубокое понимание которых требовалось для овладения Тайным Мастерством. Когда Висбьюме бежал из Мауля на телеге, запряженной козой, он захватил с собой некоторые предметы, принадлежавшие Ипполито — кое-какую магическую аппаратуру, книги, редкости, а также важнейшее и ценнейшее приобретение волшебника, «Альманах Твиттена». Большинство этих вещей он припрятал в тайнике в Даоте — но теперь он не мог ими воспользоваться, так как заклинания, позволявшие быстро перемещать предметы в пространстве, были ему неизвестны.
Висбьюме почесал длинный нос. Телепортация! Ему давно следовало выведать надлежащие заклинания у Тамурелло, когда обстоятельства этому благоприятствовали. До сих пор, однако, Тамурелло не раскрывал никаких тайн; по сути дела, знаменитый чародей вел себя странно и не слишком дружелюбно, а его насмешки глубоко уязвляли Висбьюме — и теперь Висбьюме очень не хотел обращаться к Тамурелло за помощью, опасаясь снова получить обидный отказ.
Тем не менее, к кому еще он мог обратиться? Эльфы и феи — невероятно капризные существа. Для того, чтобы снискать их расположение или что-нибудь у них выведать, нужно было чем-то их развлечь, как-то доставить им удовольствие, возбудить в них алчность или хотя бы любопытство. Или чем-то их запугать.
Длительные размышления не позволили Висбьюме сделать какой-нибудь определенный вывод, и через некоторое время он отправился спать.
Наутро он снова подверг проблему яростному анализу. «Я — Висбьюме! — заявил он самому себе. — Я хитер, наблюдателен, отважен! Я — славный чародей Висбьюме, встречающий песней рассвет и марширующий по жизни в венце переливающихся радуг под грохочущие, как прибой, звуки величественной музыки!»
Но тут же другой, скептический внутренний голос сказал ему: «Все это хорошо и замечательно, но в данном случае каким именно образом ты собираешься применить свои способности и возможности?»
Ни один из голосов не мог дать вразумительный ответ на этот вопрос.
Часа через два, когда Висбьюме все еще сидел на скамье, к нему приблизился тучный чернобородый мавр в тюрбане и полосатом марокканском халате. Остановившись рядом, мавр смерил погруженного в раздумье шпиона вопросительно-насмешливым взглядом и спросил: «Так что же, Висбьюме? Как идут дела?»
Вздрогнув от неожиданности, Висбьюме поднял голову: «Не могу припомнить, сударь… мы знакомы?»
Мавр усмехнулся: «Спроси себя, Висбьюме: кто знает о твоем присутствии в столице Лионесса?»
«Три человека: король Казмир, его служитель Роско и еще одна персона, чье имя я не хотел бы называть без надобности».
«Тамурелло — тот человек, кого тебе не позволяет назвать достойная похвалы сдержанность, не так ли?»
«Именно так, — Висбьюме внимательно рассмотрел чернобородую физиономию. — Ты выбрал необычное, незнакомое обличье».
Тамурелло кивнул: «Между прочим, оно напоминает мою естественную внешность, что очень удобно. Похоже на то, что ты чем-то озадачен. В чем проблема?»
Висбьюме чистосердечно разъяснил свои затруднения: «Король Казмир приказал мне выведать необходимые сведения у фей — и вот, теперь я сижу и строю десятки планов, но все они никуда не годятся. По правде говоря, я боюсь проделок эльфов. Того и гляди, превратят меня в цаплю — или вытянут нос так, что на нем можно будет простыни развешивать — а не то подбросят выше облаков, и я полечу, кувыркаясь, вниз!»
«Твои опасения не лишены оснований, — согласился Тамурелло. — Чтобы избежать таких злоключений, потребуется осторожное коварство любовника, уговаривающего жеманную красотку — фей можно соблазнить, но это сложно, их соблазняют только вещи чудесные и редкие».
«Все это пустые рассуждения! — простонал Висбьюме. — Откуда я возьму чудесные редкие вещи?»
Несколько секунд Тамурелло стоял и смотрел на паруса кораблей, стоявших на причале, после чего сказал: «Сходи на рынок и купи восемь мотков красной пряжи и восемь мотков синей. Принеси их сюда, и мы посмотрим, что можно сделать».
Без лишних слов Висбьюме отправился выполнять указания чародея. Когда он вернулся, Тамурелло сидел, развалившись, на скамье. Висбьюме собирался было тоже присесть, но Тамурелло предупреждающе поднял палец: «Здесь хватит места только для одного. Ты еще успеешь посидеть. Покажи-ка мне пряжу… Ага, это вполне подойдет. Сделай один большой моток из красной пряжи и другой, такой же, из синей. У меня есть катушка — на первый взгляд она вырезана из кленового капа; будь любезен, рассмотри ее хорошенько». Тамурелло продемонстрировал предмет примерно двухдюймового диаметра: «Заметь, что в катушке проделано отверстие, и что на самом деле она не из дерева».
«А что это такое?»
«Хитроумная маленькая тварь, получившая мои инструкции. А теперь слушай внимательно! Выполняй указания неукоснительно: в противном случае тебе грозит большая беда, и ты проведешь остаток жизни на Придурковатой поляне в виде цапли или даже вороны — эльфы отличаются саркастическим, порой мрачноватым чувством юмора».
«На этот счет не беспокойся! Все, что я слышу, я запоминаю дословно и навсегда — моя память незыблема, как эпитафия, вырубленная в камне!»
«Полезное свойство. Отправляйся на Придурковатую поляну; покажись там примерно через два часа после восхода солнца. Посреди поляны ты заметишь пологий холм. На склоне холма растет искореженный старый дуб. Этот холм — Щекотная обитель.
Когда ты выйдешь на поляну, не обращай внимания ни на какие звуки, прикосновения, щипки и пинки; они не имеют значения. Эльфы и феи просто развлекаются и не причинят тебе вреда, если ты не предоставишь им для этого повод, размахивая руками, ругаясь и озираясь по сторонам. Передвигайся с достоинством, сохраняя приветливое, вежливое выражение лица — и феи, охваченные любопытством, больше не будут к тебе приставать.
Когда ты подойдешь к старому дубу, привяжи один конец красной пряжи к его ветви, после чего отойди назад к паре молодых берез, протянув за собой красную нить через всю поляну.
Вернувшись к паре берез, брось оставшийся моток красной пряжи между их стволами. Не проходи сам между березами! После этого продень конец синей пряжи через отверстие в катушке и сделай на этом конце узел, чтобы нить не выпадала из катушки. Брось моток синей пряжи вслед за красным, произнося слова, которым я тебя научу». Тамурелло строго обратился к катушке: «Не выполняй заклинание сейчас — я только процитирую его с целью обучения. Висбьюме: внимание! Когда наступит время, громко произнеси: «Катись, катушка, куда катишься!» Затем отвернись и отступи на несколько шагов. Не смотри туда, куда бросил катушку — между стволами берез. Все понятно?»
«Безусловно. И что потом?»
«Не могу точно сказать. Если феи станут тебя расспрашивать, говори: «Кто меня зовет? Покажитесь! Кому может отвечать разумный человек, если вокруг никого нет?» После того, как эльфы покажутся, утверждай, что не имел представления о существовании их обители — чтобы тебя не могли заподозрить в том, что ты умышленно выбрал именно эту поляну. Когда феи спросят, чем ты занимаешься, отвечай: «Я открыл портал в Хаи-Хао, но туда никто не может войти без моего разрешения!»»
«И это действительно так?» — спросил Висбьюме, зачарованный чудесной перспективой.
«Важно, чтобы феи тебе поверили! Остальное не имеет отношения к делу».
«Если я их обману, и они это обнаружат, эльфы мне не простят; за мной вечно будут гоняться филины — вспомни, как они проучили дудочника с Кабаньего Пригорка!»
«Не исключено! Портал, однако, настоящий — хотя его может сдуть первым порывом ветра».
Висбьюме намеревался задать множество вопросов, надеясь точнее определить возможные последствия своего предприятия, но Тамурелло уже соскучился и встал, чтобы удалиться.
«Подожди еще минутку! — взмолился Висбьюме. — Если феи мне ответят, может быть, они согласятся сделать для меня что-нибудь еще — например, подарят шлем мудрости, сапоги-скороходы или хотя бы неистощимый кошель, чтобы я больше ни в чем не нуждался?»
«Спрашивай у них! — улыбнувшись, обернулся Тамурелло; улыбка его показалась Висбьюме несколько презрительной. — Предупреждаю, однако: алчность не вызывает у эльфов ни малейшего сочувствия». С этими словами Тамурелло отошел от скамьи, пересек площадь и направился в город по Сфер-Аркту.
Висбьюме угрюмо смотрел ему вслед. Чародей, казалось бы, добровольно оказал ему помощь, но его поведение нельзя было назвать ни щедрым, ни даже благожелательным… Что ж, дареному коню в зубы не смотрят; в конце концов Тамурелло, несомненно, полезный человек. А странности и мелкие недостатки полезных людей нужно терпеть и прощать — такова сущность плодотворного сотрудничества.
Еще не вечерело, и Висбьюме тоже направился вверх по Сфер-Аркту. В Хайдионе он потребовал, чтобы его провели к Роско, помощнику камергера: «Я — Висбьюме, агент его величества! Его величество приказал выдать мне кошель золотых и серебряных монет, а также предоставить мне добротного коня с седлом, упряжью и прочими необходимыми в пути принадлежностями».
«Вам придется подождать, — ответил Роско. — Я обязан проверить обоснованность вашего запроса во всех подробностях».
«Это оскорбительно! — заявил Висбьюме. — Я пожалуюсь на вас королю!»
«Жалуйтесь сколько влезет», — пожал плечами Роско и пошел давать указания конюху.
Через час Висбьюме выехал из Хайдиона на север, оседлав степенную белую кобылу с широким крупом и уныло повисшей головой. Голосом, звеневшим от ярости, Висбьюме требовал от конюха лихого скакуна: «Почему я должен ехать по королевским делам как деревенский увалень, везущий на рынок мешок с репой? Разве в гордых конюшнях Хайдиона для благородного человека нельзя найти ничего лучше вихляющей задом клячи?»
Конюх похлопал по своим ушам, показывая, что ничего не слышит. Висбьюме подозревал, что конюх притворяется, но ему пришлось удовольствоваться предложенной лошадью; кроме того, выданный ему кошель не отличался увесистостью, характерной для золота.
Повернув на Старую дорогу, ученик чародея ехал на восток, пока не начало темнеть, и остановился в поселке Пинкерсли, в гостинице «Лиса и виноград». На следующий день он прибыл в Малый Саффилд и на перекрестке свернул на север. Ночью он миновал Тон-Тимбл и наутро уже приближался к Глимводу. Во второй половине дня Висбьюме занимался разведкой окрестностей и, терпеливо расспрашивая местных жителей, выяснил местонахождение Придурковатой поляны — ему следовало углубиться в Тантревальский лес на милю по тропе дровосека. Вернувшись в Глимвод, Висбьюме переночевал на постоялом дворе трактира «Желтолицый пришелец».
Рано утром Висбьюме отправился верхом по тропе дровосека и вскоре подъехал к Придурковатой поляне. Спешившись, он привязал кобылу к дереву, после чего, держась в тени, осторожно рассмотрел поляну. Перед ним открылась мирная буколическая картина — тишину нарушало только жужжание насекомых. В траве веселящим глаз ковром пестрели лютики, ромашки, мальвы, васильки и десятки других цветов. В мягко-голубом небе парили редкие пушистые облачка. Посреди поляны возвышался пологий холм, а на нем рос корявый чахлый дуб. Вокруг нельзя было заметить никаких живых существ.
Висбьюме приготовил мотки пряжи, после чего выступил из лесной тени на залитую солнцем поляну. Ему показалось, что тишина стала еще глубже — даже насекомые смолкли.
Ученик чародея уверенными шагами прошествовал по поляне, не глядя по сторонам. У холмика он остановился; теперь кто-то дернул его за плащ. Висбьюме не обратил внимания. Вынув моток красной пряжи, он привязал конец нити к одной их нижних ветвей старого дуба.
Из-за холма послышались мяуканье и хихиканье, внезапно смолкнувшие. Висбьюме ухом не повел. Развернувшись на месте, он направился, разматывая за собой красную нить, к двум молодым березам на краю поляны. У него из-за спины доносились шорохи, шепот, приглушенные восклицания. Висбьюме, казалось, ничего не слышал. Снова кто-то дернул его за плащ, но ученик чародея продолжал, как ни в чем не бывало, шагать по поляне, разматывая красную нить. Остановившись перед парой березок, он бросил значительно уменьшившийся моток красной пряжи вперед — так, чтобы тот прокатился между стволами. Затем, выполняя указания Тамурелло, он продел конец синей пряжи через отверстие в катушке, закрепил его узлом, бросил моток синей пряжи вслед за красным, подкинул катушку в воздух и прокричал: «Катись, катушка, куда катишься!»
Не забывая о предупреждениях Тамурелло, Висбьюме отвернулся и отбежал от берез, пританцовывая на длинных ногах. Полузакрыв глаза и блаженно улыбаясь, ученик чародея безмятежно взирал на солнечную поляну; тем временем откуда-то со стороны донесся пронзительный звенящий звук — словно кто-то провел шилом по натянутой проволоке.
Узкие плечи Висбьюме подергивались и ежились от любопытства, но страх преобладал — он наклонил голову, как виноватая собака; если бы у него был хвост, он поджал бы его. «Только последний дурак не прислушивается к предостережениям! — увещевал он сам себя. — А я, несмотря на все мои недостатки, не дурак!»
Кто-то тихонько пнул его в тощую щиколотку. Висбьюме не отреагировал. Пара пальцев больно ущипнула его за ягодицу, что заставило Висбьюме инстинктивно подпрыгнуть и вскрикнуть; в воздухе всколыхнулась волна тихого смеха.
Негодующие слова готовы были сорваться с языка Висбьюме — эльфы слишком много себе позволяли… Ученик чародея отошел шагов на десять и, полуобернувшись, покосился на Придурковатую поляну. Чудо из чудес! Сквозь яркий туман, клубящийся вокруг холма посреди поляны, проглядывало изысканно-волшебное сооружение из яркочерного и молочно-белого стекла. Стройные колонны поддерживали купола и высокие арки, над ними другие купола и арки, еще и еще, выше и выше, ярус за ярусом, перемежавшиеся террасами и балконами, а на самом верху теснилась группа остроконечных башен, увенчанных развевающимися вымпелами и гирляндами. В тенистых залах за арочными окнами мерцали громадные люстры из бриллиантов и лунных камней, отливавшие пронзительными красными, синими, зелеными и лиловыми отблесками… По меньшей мере Висбьюме казалось, что он все это видит — как только он пытался присмотреться и разглядеть что-нибудь получше, эта деталь скрывалась за медленно наплывающим вихрем тумана.
Другие формы то появлялись, то исчезали, становясь то почти различимыми, то размытыми. Нить красной пряжи, протянутая через поляну, теперь превратилась в нечто вроде феерической мостовой из полированного красного порфира, окаймленной парой роскошных балюстрад. Эльфы и феи бегали по этому проспекту туда-сюда, проверяя качество покрытия и указывая друг другу то на путь, проложенный катушкой, то на обитель. Иные бегали, прыгали, кувыркались и выкидывали сумасшедшие трюки на балюстрадах — судя по всему, обитатели Придурковатой поляны одобряли чудесное нововведение. Ближе к Висбьюме феи собирались небольшими группами и в торжественном молчании созерцали невидимый ученику чародея портал, явно оказывавший на них чарующее воздействие. Краем глаза, почти невольно, Висбьюме ощущал присутствие какого-то необыкновенного объекта, грозившего приковать все его внимание — любопытство начинало преодолевать опасения.
Прозвучал тонкий ясный голосок: «Смерд! Смертный нахал! Зачем ты делаешь то, что сделал?»
Висбьюме посмотрел по сторонам, притворяясь ошеломленным, и произнес, словно декламируя поэму облакам: «Как странно ветер шумит в листве! Мне показалось, что со мной кто-то говорит! О голос ветра, говори со мной, расскажи о своих неведомых блужданиях! Ответь мне, ветер!»
«Дурак! Ветер не разговаривает с людьми!»
«И снова я слышал голос! Кто говорил со мной? Явись, не бойся! Я не могу беседовать с пустотой».
«Смотри же, смертный! Пусть тайное станет явным».
Туманы развеялись над холмом, обнажив во всем великолепии замок эльфов. Висбьюме окружили толпы полулюдей — одни сидели, другие выглядывали из травы. Шагах в двадцати стояли король Тробиус и королева Боссума, при всех регалиях. Чело Тробиуса увенчивала корона из сцелеона — хрупкого металла, выкованного из отражений лунного света в озерных водах. Изящные навершия короны заканчивались бледно-голубыми сапфирами. Синяя бархатная мантия Тробиуса была расшита ивовыми сережками; шлейф мантии стелился за королем фей — в десяти шагах у него за спиной его поддерживали шесть круглолицых косоглазых чертенят, шмыгавших морщинистыми носами. Одни волочили ноги, другие тянули мантию на себя, чтобы подстегнуть лентяев; время от времени они начинали шалить, изображая нечто вроде перетягивания каната, не забывая поглядывать на Тробиуса — тот очевидно не одобрял подобные забавы.
Одежды королевы Боссумы были сотканы из шафрана глубокого светло-желтого оттенка, блеском напоминавшего свежее сливочное масло, а ее корона сверкала призмами топазов. Шлейф Боссумы несли бесенята женского пола, чопорно дисциплинированные и с высокомерным неодобрением косившиеся на проделки пажей Тробиуса.
Перед королевской четой стоял герольд, эльф Бреан; он снова произнес пронзительно-ясным голосом: «Смертный, знаешь ли ты, что вступил без разрешения на Придурковатую поляну? Перед тобой их королевские величества Тробиус и Боссума! Изволь объяснить в их августейшем присутствии и к сведению их благородных приближенных цель своего вторжения в наши неприкосновенные владения!»
Висбьюме отвесил во все стороны шесть церемонных поклонов: «Да будет известно их королевским величествам: меня наполняет гордостью и радостью тот факт, что они соблаговолили обратить внимание на мое скромное сооружение, представляющее собой, по сути дела, портал, ведущий в Хаи-Хао».
Герольд передал сообщение царственным особам; король Тробиус ответил, и герольд снова повернулся к ученику чародея: «Их августейшие величества желают знать, как тебя зовут и каково твое положение в мире, чтобы они могли справедливо оценить твое поведение и определить меру наказания, соответствующую тяжести твоего проступка — если они заключат, что ты совершил проступок».
«О каком проступке может быть речь? Я ни в чем не виноват! — звучным контральто возразил Висбьюме. — Разве это не Крушевой[43] погост, где я надеялся испытать свой портал?»
«Смертный глупец! Ты усугубил свое прегрешение! Так нельзя выражаться в присутствии нетленных! Ты забыл о приличиях или не имеешь о них никакого представления! Кроме того, это вовсе не погост, а благословенная Придурковатая поляна — взгляни, перед тобой возвышается Щекотная обитель!»
«А! Надо полагать, я ошибся — приношу глубочайшие извинения. Я слышал о Щекотной обители и ее достопримечательном племени! Разве не вы одарили королевскую семью Лионесса принцессой Мэ-дук?»
Герольд Бреан в некотором замешательстве взглянул на Тробиуса. Король фей подал знак: «Подойди, смертный! Зачем ты устроил портал на нашей поляне?»
«Государь, по-видимому, я заблудился; портал — невзирая на множество его волшебных преимуществ — не следовало устраивать на Придурковатой поляне. Но меня интересует судьба принца, которого вы предусмотрительно приютили пять лет тому назад — что с ним теперь, где он? Я хотел бы с ним поговорить».
«Какой еще принц?» — поднял брови Тробиус. Боссума что-то прошептала ему на ухо, король кивнул: «А! Его с нами больше нет, он ушел в лес. Мы ничего о нем не знаем».
«Какая жалость! Я давно любопытствовал на этот счет».
Поодаль стоял эльф с телом мальчика и физиономией девочки; он все время чесался — то голову почешет, то живот, то ногу, то ягодицу, то нос, то локоть, то шею. Не переставая чесаться, эльф встрепенулся и воскликнул: «Маленький фанфарон! У нас его звали «Типпит». Но я проучил его как следует, мой сглаз[44] он запомнит до конца своих дней!»
Король Тробиус обернулся: «Где мой добрый длиннорукий Скип?»
«Здесь, ваше величество!»
«Нарежь розгу покрепче и выбей пыль из задницы Фалаэля! Три с половиной удара!»
Фалаэль тут же взвыл: «Где справедливость? Разве истина не должна торжествовать?»
«Истину не следует провозглашать, руководствуясь злорадством и тщеславием! Твой сглаз заставил меня унизиться — меня! Научись вести себя, как подобает».
«Но ваше величество! Я уже научился себя вести, во всем подражая вашей августейшей особе! Возможно, я даже научился слишком многому, в связи с чем мое нижайшее почтение к вашему величеству иногда может не проявляться должным образом под личиной показного хвастовства. Молю вас, отмените наказание! Скип, убери свои длинные руки!»
По поляне пробежал задумчиво-одобрительный ропот — Тробиус не мог полностью игнорировать мнение большинства подданных: «Ладно, красноречия тебе не занимать! Скип! Два с половиной удара!»
«Премного благодарю, ваше величество! — воскликнул Фалаэль. — Лиха беда начало! Но конец, как известно — делу венец. Могу ли я продолжить?»
«Я слышал достаточно».
«В таком случае, государь, я больше ничего не скажу — особенно в том случае, если у меня перестанет все чесаться».
«Невозможно! От чесотки ты не избавишься, потому что мы все устали от твоих злостных проделок».
«Ваше величество! — вмешался Висбьюме. — Позвольте мне побеседовать с Фалаэлем. Уверен, что мне удастся убедить его в необходимости раскаяния».
Король Тробиус пригладил красивую, зеленую с золотым отливом бороду: «Это было бы полезно, и никому не повредит».
«Благодарю вас, ваше величество, — Висбьюме подал знак Фала-элю — Будь добр, подойди».
Яростно почесавшись под левой подмышкой, Фалаэль последовал за Висбьюме, отступившим на несколько шагов: «Имей в виду, я не намерен выслушивать поучения — а если ты прикоснешься ко мне христианским крестом, я превращу твои зубы в усоногих раков!»
Скип с надеждой повернулся к своему повелителю: «Вот они стоят бок о бок, ваше величество! Можно, я тихонько подкрадусь к ним сзади и хорошенько огрею одним ударом обоих?»
По некотором размышлении король Тробиус отрицательно покачал головой: «У тебя слишком короткая розга».
Висбьюме, слышавший этот разговор, старался стоять так, чтобы постоянно держать Скипа в поле зрения. Понизив голос, он обратился к Фалаэлю: «Я попрошу его величество простить тебя, если ты удовлетворишь мое любопытство по поводу Типпита — хотя, конечно, не могу гарантировать, что король эльфов выполнит мою просьбу».
Фалаэль презрительно рассмеялся: «Лучше проси, чтобы Тробиус простил тебя самого! Насколько я понимаю, он собирается превратить тебя в лягушку, непрерывно квакающую по ночам».
«Неправда! Уверен, что мне не грозит такая судьба. Расскажи мне о Типпите».
«А о чем тут рассказывать? Невыносимый тщеславный болван! Его выгнали в шею из обители главным образом благодаря мне».
«И куда он ушел?»
«В лес, куда! Но этим дело не кончилось. Родион, повелитель всех фей и эльфов собственной персоной, допустил огромную несправедливость — снял с него мое заклятие и наделил девчонку Глинет способностью понимать язык зверей. А мне, за все хорошее, досталась чесотка!»
«Глинет, значит… И что же потом?»
«Откуда я знаю? Мне своих неприятностей хватает! Если тебе так не терпится, чтобы кто-нибудь про него рассказывал, найди девчонку Глинет и приставай к ней со своими расспросами!»
«А кто был отец Типпита? Кто его мать?»
«Дровосеки, крестьяне, быдло! Отстань, я больше ничего не знаю!» Фалаэль собрался было уйти, но его задержала необходимость почесаться в паху.
«Где он теперь? — возбужденно спрашивал Висбьюме. — Как его теперь зовут?»
«Какое мне дело? Надеюсь, больше никогда его не увижу — потому что, если мы встретимся, я обязательно устрою ему такой подвох, что мне придумают еще какое-нибудь наказание. А теперь иди, вступись за меня, как обещал. Если у тебя ничего не получится, я на тебя порчу напущу, так и знай!»
«Сделаю все, что могу, — Висбьюме вернулся к королю Тробиусу.
— Ваше величество, эльф Фалаэль, по существу, безвредный шалун. Напустить сглаз, послуживший причиной его опалы, Фалаэля подговорили приятели. В качестве незаинтересованной стороны, прежде чем я удалю портал и проспект с балюстрадами из ваших владений, я хотел бы настоятельно просить ваше величество, в данном случае, смягчить справедливость милосердием».
«Ты слишком многого хочешь», — обронил Тробиус.
«Это правда, но в связи с тем, что Фалаэль чистосердечно раскаивается, дальнейшая демонстрация вашего царственного гнева бесполезна».
«Услуга за услугу! — заявил король эльфов. — Я прощу Фалаэля, а ты за это оставишь этот обворожительный портал на Придурковатой поляне».
Висбьюме низко поклонился: «Воля короля — закон. У меня нет возражений».
Толпа фей и эльфов разразилась радостным щебетом — как легко проницательный король Тробиус одурачил простофилю-смертного! Эльфы вспархивали над травой, кувыркаясь и щелкая каблуками в воздухе, а феи кружились маленькими хороводами.
Висбьюме снова отвесил глубокий поклон: «Ваше величество, хотя мне пришлось поступиться своим ценным порталом, это было сделано с благими намерениями — я ни о чем не сожалею, и теперь прошу вашего разрешения удалиться».
«Всему свое время, — возразил король Тробиус. — Осталось обсудить еще один вопрос. Скип, всыпь-ка Фалаэлю под первое число, как приказано — три с половиной удара минус один!»
«Ваше величество! — воскликнул потрясенный ученик чародея.
— Вы только что согласились простить беднягу Фалаэля!»
«Совершенно верно! Я согласился его простить — и прощаю, полностью и безоговорочно. А порку он заслужил за множество других проделок, ускользнувших от моего внимания. Будь уверен, Фалаэль заработал хорошую взбучку, так или иначе!»
«Но разве ваше прощение не распространяется на любую его вину, остаточную или дополнительную?»
«Может быть и так, но власть сопряжена с определенными неудобствами — мне приходится поддерживать репутацию. Я приказал всыпать два с половиной удара — значит, кто-то должен получить два с половиной удара! Если не Фалаэль, кто еще? Похоже на то, что, исходя из логики сложившейся ситуации, розгу придется проверить на твоей смертной шкуре. Данго, Пьюм, Твизер! Быстренько, спустите штаны с этого нахала, чтобы мы все полюбовались его задницей! Давай-ка, Скип, покажи, как ты управляешься с розгой!»
«Ай-ай-ай!» — закричал Висбьюме.
«Один!»
«Ай-иии-ха!»
«Два!»
«Ой-ох! Ох-хаа! Заппир цуг муйг ленкха! Гроагха тека![45] Пол удара больнее двух полных!»
«Да, такова иногда подспудная природа вещей, — согласился король Тробиус. — Неважно! Ты своего добился, и Фалаэль избежал порки, хотя я вовсе не уверен в его раскаянии. Смотри — вон он уселся на ветке и ухмыляется до ушей!»
Натянув штаны, Висбьюме снова поклонился: «Ваше величество, надеюсь, мой портал вас не разочарует».
«Можешь идти. Мне нужно познакомиться поближе с этим любопытнейшим сооружением…»
Время от времени оглядываясь, Висбьюме стал отходить к лесу. Король Тробиус медленно приближался к порталу, встал прямо перед ним, сделал шаг вперед, второй… Висбьюме отвернулся и больше не смотрел назад, пока не оказался под прикрытием деревьев.
Придурковатая поляна выглядела так, какой она была сначала. На пологом холмике кривился чахлый дуб. Между березами висела спутанная сетка красных и синих нитей, дергавшаяся, прыгавшая, сплетавшаяся во что-то вроде плотного кокона… Дрожащими пальцами Висбьюме отвязал лошадь и поскорее уехал.
5
Вернувшись в Лионесс, Висбьюме тут же направился в Хайдион. На этот раз его встретил собственной персоной королевский сенешаль, сэр Мунго. Ученика чародея провели на террасу перед королевской спальней, где король Казмир колол и поедал грецкие орехи.
По знаку короля сэр Мунго надменно поставил стул, предназначенный для Висбьюме, а тот придвинул его ближе к столу. Положив очередной орех в пасть щелкунчика, Казмир обратил на Висбьюме мягкий голубой взор, выражавший любопытство с примесью отвращения: «Вы только что прибыли?»
«Едва успел соскочить с седла, ваше величество! Спешу доложить о моих успехах».
Король бросил через плечо стоявшему поодаль лакею: «Принеси нам по кружке эля. От орехов мне хочется пить, а Висбьюме явно не прочь промочить горло после пыльной дороги». Слуга удалился. «Сэр Мунго, я не нуждаюсь в ваших услугах… А теперь, Висбьюме, рассказывайте!»
Висбьюме пододвинулся еще ближе: «Благодаря исключительной сметливости мне удалось выудить сведения из существ, которым ничто не доставляет больше удовольствия, как возможность надуть смертного недоумка! Но я их одурачил, и они сообщили следующее: малолетнего принца — эльфы называли его «Типпит» — изгнали из обители уже довольно давно, после чего он стал компаньоном некой девчонки по имени Глинет. По существу, это все, что они знают».
Лакей принес две кружки, наполненные пенистым пивом, и блюдо с сухариками. Не дожидаясь приглашения короля, Висбьюме схватил одну из кружек и залпом наполовину опустошил ее.
«Очень любопытно!» — заметил Казмир.
Наклонившись вперед, Висбьюме облокотился на стол: «Кто же, в таком случае, Глинет? Может ли это быть тройская принцесса Глинет, занимающая двусмысленное положение при дворе в Миральдре? Не следует забывать, что Эйирме, Грайта и Уайну — а все они так или иначе связаны с мальчиком Типпитом — перевезли в Тройсинет, где они теперь благоденствуют. Все эти факты взаимосвязаны и подтверждают друг друга!»
«Судя по всему, ваши выводы обоснованы, — Казмир отпил немного эля из кружки, после чего смахнул на пол скорлупки грецких орехов, чтобы освободить место для локтя. — Теперь принцу должно быть около пяти лет.[46] Надо полагать, он тоже в Тройсинете. Но где? Под опекой Эйирме?»
«В доме Эйирме нет такого ребенка — за это я могу поручиться».
«Как насчет Грайта и Уайны?»
«Я наблюдал за ними несколько дней. Они живут вдвоем».
Отчасти для того, чтобы избавиться от заговорщической близости шпиона, король Казмир поднялся на ноги и встал у балюстрады, откуда перед ним открывался широкий вид на крыши Лионесса, пестревшие землистыми оттенками, на гавань и на морской простор пролива Лир. Король обернулся к Висбьюме: «Существует по меньшей мере одна возможность продолжения розысков».
Подойдя к балюстраде вслед за королем, ученик чародея с сомнением воззрился на волны пролива: «Вы имеете в виду принцессу Гли-нет?»
«Кого еще? Вам придется вернуться в Тройсинет и разузнать все, что ей известно. Глинет — привлекательная и воспитанная девушка, достаточно дружелюбная и, насколько мне известно, скрытностью не отличается».
«В этом отношении ни о чем не беспокойтесь! Она все расскажет, до малейших подробностей! А если попытается что-нибудь скрывать, тем лучше. Мне нравится уговаривать девушек и принуждать их к повиновению. Никогда не откажусь сочетать приятное с полезным!»
Король неприязненно покосился на шпиона. Время от времени Казмир удовлетворял свои прихоти, забавляясь с мальчиками, проявлявшими соответствующие наклонности; по большей части, однако, он избегал необузданных излишеств, оживлявших придворную жизнь короля Одри в Аваллоне: «Надеюсь, что пристрастие к подобным развлечениям не заставит вас забыть об основной цели предприятия».
«Ни в коем случае! Изобретательность Висбьюме преодолеет любые преграды! Где нынче прозябает принцесса Глинет?»
«В Миральдре, надо полагать — или в родовом поместье короля, в Родниковой Сени».
6
Висбьюме снова остановился в «Четырех мальвах». Он поужинал поскорее, вышел на площадь и уселся на ту же скамью, что и раньше. Но этим вечером Тамурелло не пришел ни в виде тучного мавра, ни в каком-либо ином обличье.
Ученик чародея наблюдал за тем, как небо смеркалось над пустынным заливом. Вечерний бриз поднял частые крутые волны с белыми барашками — содрогнувшись, Висбьюме отвернулся. Если бы Тамурелло действительно хотел ему помочь, он предоставил бы Висбьюме какие-нибудь средства быстрого перемещения, позволявшие путешествовать, не страдая от бортовой и килевой качки, от тошнотворного ощущения скольжения в пропасть, от докучливых ускорений, тянущих то в одну, то в другую сторону… Равномерная поступь виляющей задом белой кобылы была немногим лучше.
Висбьюме вспомнил о тайнике в Даоте, где он спрятал магическую аппаратуру. Он понимал функционирование некоторых простейших артефактов. Другие — такие, как «Альманах Твиттена», могли оказаться полезными, если бы он изучил их подробнее. Многие, однако, оставались за пределами его возможностей. Хотя — кто знает? Может быть, среди этих устройств и редкостей было что-нибудь, что помогло бы легко и быстро перемещаться. Ученик чародея страстно не желал подвергаться опасностям и невзгодам.
Висбьюме принял решение. С утра вместо того, чтобы взойти на борт судна, отплывавшего в Тройсинет (что соответствовало бы пожеланиям короля Казмира), он поехал по Сфер-Аркту на север, повернул на Старую дорогу, а с нее — на Икнильдский путь. Продолжая продвигаться на север, он миновал Помпероль и углубился в Даот. В окрестностях села Серебристая Ива он выкопал из тайника большой сундук, окованный медью — в нем было имущество, вывезенное им из Мауля.
Заплатив вперед за три дня, Висбьюме снял частную квартиру на верхнем этаже трактира «Знак мандрагоры» и занялся сортировкой содержимого сундука. Когда он наконец вернулся по Икнильдскому пути, у него за пазухой была большая котомка из желтой кожи, куда он сложил предметы, которыми надеялся воспользоваться; кроме того, он захватил еще несколько многообещающих магических артефактов — в том числе «Альманах Твиттена». Ученик чародея не нашел никаких устройств или методов, позволявших быстро оказаться в Тройсинете или в каком-нибудь другом месте, в связи с чем ему пришлось снова довольствоваться мерной поступью белой кобылы. В Слют-Скиме он продал кобылу и с тяжелым сердцем взошел на борт неуклюжего грузового судна, следовавшего в Домрейс.
Еще три дня осторожных расспросов позволили ему установить, что в отсутствие принца Друна, совершавшего церемониальный визит в Дассинет, принцесса Глинет уединилась в Родниковой Сени.
Утром Висбьюме отправился в путь по прибрежной дороге. Ревущий ураганный ветер и безжалостный ливень, однако, заставили его искать убежища в Ведьминой гавани под Туманным мысом, где он и остановился на ночлег в первой попавшейся гостинице под наименованием «Три миноги». Вечером, чтобы не слишком скучать, он занялся чтением «Альманаха Твиттена» — и возможности, внезапно открывшиеся его воображению, настолько захватили его, что он провел в той же гостинице еще целый день, за ним второй, и третий, и четвертый — несмотря на то, что уже давно установилась прекрасная погода.
Тем временем, жизнь в «Трех миногах» оказалась удобной и приятной. Висбьюме хорошо кормили, он пил доброе вино и подолгу сидел, греясь на солнце и обдумывая замечательные расчеты Твиттена, а также не менее многообещающие способы преобразования теории в действительность. Приказав подать чернила, перо и пергамент, Висбьюме попытался самостоятельно делать сходные расчеты, тем самым вызывая пристальное любопытство других постояльцев; в конце концов окружающие решили, что перед ними — астролог, вычисляющий взаимное расположение, влияние и обратные движения нескольких планет. Этот вывод льстил самомнению Висбьюме, и он не пытался разубедить обывателей.
Висбьюме развлекался и другими способами. Подремав на солнышке, он совершал не слишком продолжительные прогулки по морскому берегу, каждый раз пытаясь уговорить одну из девушек-служанок сопровождать его. Его особенно интересовала белобрысая молочница, чье тело, несмотря на юный возраст, уже начинало приобретать ряд привлекательных свойств.
Заинтересованность Висбьюме в этих свойствах была настолько неприкрытой, что хозяин гостиницы отважился сделать ему выговор: «Сударь, я вынужден попросить вас следить за своим поведением! Девушки не знают, как избавиться от ваших приставаний. Я посоветовал им окатить вас ведром холодной воды, если вы снова распустите руки».
Висбьюме возмутился: «Любезнейший! Вы забываетесь и слишком много себе позволяете!»
«Вполне возможно. Так или иначе, я не хочу больше слышать о ваших скабрезных шуточках, пронырливых пальцах и предложениях уединиться на берегу».
«Неслыханно! — бушевал Висбьюме. — Предупреждаю вас — я готов переехать в другое заведение!»
«Как вам угодно. В «Трех миногах» о вашем отсутствии сокрушаться не будут. Честно говоря, ваша привычка непрерывно постукивать пальцами по столу и каблуками по полу начинает тревожить регулярных постояльцев — они считают, что у вас не все дома, да и я склоняюсь к тому же мнению. Закон позволяет мне вас выгнать, если вы будете нарушать покой окружающих — а до этого уже недалеко! Намотайте себе на ус».
«Подумать только! — воплощение оскорбленной невинности, ученик чародея воздел руки к небу. — Какой-то трактирщик преподносит мне нравоучения! Девушкам нравятся мои бесхитростные заигрывания; если бы это было не так, разве стали бы они строить глазки и сновать вокруг да около, покачивая бедрами?»
«Неужели? Вот нальют вам ледяной водицы за шиворот — узнаете, как им все это нравится! А пока что попрошу вас расплатиться за постой, и немедленно. Того и гляди, ночью вам придет в голову смыться».
«Остерегитесь! Так не разговаривают с благородными людьми!»
«Само собой. С благородными людьми я никогда так не разговариваю».
«Вы меня оскорбили! — отрезал Висбьюме. — Я заплачу по счету и немедленно покину ваше заведение. Можете не рассчитывать на чаевые».
Висбьюме переехал в гостиницу «Коралловый букет», по другую сторону гавани, где провел еще три дня, продолжая изучение «Альманаха». Наконец результаты вычислений побудили его сняться с места. Он приобрел двуколку, запряженную грациозным маленьким пони, бодро стучавшим по мостовой мелькающими, словно лакированными копытцами. Висбьюме нарочно проехал мимо гостиницы «Три миноги», важно развалившись на сиденье двуколки, после чего повернул вверх по долине Каскадной реки. Речная дорога привела его к перевалу Лешего, откуда он спустился на равнину Сеальда.
7
В последнее время Глинет одолевало странное сладостно-мечтательное настроение. В компании друзей — даже в присутствии Друна — она чувствовала, что предпочла бы одиночество. Но когда ей удавалось наконец от всех ускользнуть и действительно остаться одной — как противоречива и капризна человеческая природа! — ее охватывало не поддающееся определению тягостное беспокойство, словно где-то происходили чудесные события, в которых она страстно желала участвовать, но ее, несчастную, всеми забытую, никто не пригласил, никто даже не замечал ее отсутствия!
Глинет тосковала, не находя себе места. Порой завораживающие образы искушали ее: намеки на озарения, мимолетные и бесплотные, как обрывки снов наяву, напоминания о вымыслах и фантазиях, о сумасбродных кутежах при лунном свете, о пышных празднествах в роскошных дворцах, где ею восхищались галантные незнакомцы, о бесшумном воспарении над лесами и морями на волшебном воздушном корабле — наедине с тем, кого она любила больше всех, и кто любил ее не меньше.
Друн уехал из Домрейса; в их школьных занятиях наступил перерыв, и пару дней Глинет не знала, куда податься и что делать — но в отсутствие Друна и Эйласа Миральдра ничем ее не привлекала. Она отправилась в Родниковую Сень, где твердо решила перечитать все книги из библиотеки Осперо. Она храбро принялась за дело, покончив с «Хрониками Лагрониуса» и «Воспоминаниями Навзикаи»; ей удалось даже одолеть несколько страниц «Илиады», прежде чем приступы мечтательности, теперь случавшиеся все чаще, заставили ее отложить почтенные тома.
Когда ветер не тревожил озерную гладь и солнце безмятежно сияло в голубом небе, она любила выплывать на лодке, в полном одиночестве, на середину озера и, лежа на спине, смотреть в белоснежные кучевые облака. Что может быть лучше в этой жизни? Слиться воедино с блистающим миром, беззаветно и безраздельно, с бесценным даром, полученным безвозмездно на отмеренный скоротечный срок! Иногда чувства становились слишком сильными — Глинет быстро выпрямлялась и наклонялась вперед, обняв руками колени, не в силах сдержать слезы, катившиеся по щекам, слезы сожаления о потерянных мгновениях блаженства.
Предаваясь романтическим излишествам, Глинет временами сама им удивлялась и подумывала: не околдовал ли ее кто-нибудь? Леди Флора тоже начинала беспокоиться — шаловливая Глинет давно уже не забиралась на деревья и не прыгала через изгороди!
Проходили дни, и Глинет соскучилась. Чтобы развлечься, она ездила в соседнюю деревню, навестить свою подругу, леди Алисию из усадьбы Тенистые Дубы — или уходила в лес собирать землянику.
Однажды Глинет не вернулась к полудню в Родниковую Сень; не вернулась она и к заходу солнца. Слуги занялись поисками, но принцесса как под землю провалилась.
На рассвете отправили гонца в Домрейс; по дороге он встретил Друна, и оба они помчались на всем скаку в Миральдру.
Глава 10
Для Эйласа захват Суараха силами ска представлял собой не только военное затруднение: эта расчетливая провокация, не встретившая никакого сопротивления, нанесла ему унизительное оскорбление, не оставшееся незамеченным среди его подданных. С точки зрения ульфов на такой вызов необходимо было ответить, ибо человек, намеренно опозоренный врагом, продолжал нести бремя позора, пока не наказывал врага по заслугам или не погибал в попытке это сделать. Следовательно, занимаясь повседневными делами, Эйлас постоянно чувствовал, что глаза окружающих сопровождают его, ожидая решительных действий.
По мере возможности Эйлас игнорировал это молчаливое внимание и еще прилежнее занимался подготовкой своих войск. В последнее время он стал замечать в бойцах-ульфах новые обнадеживающие признаки — они выполняли команды с точностью и готовностью, уже не напоминавшей прежнее притворно-ленивое упрямство диких горцев, не желавших понимать указания чужеземных офицеров. Эйлас все еще сомневался в том, что их выносливость и сплоченность позволят отражать неистовые, но тщательно запланированные нападения «черных рыцарей» ска, в прошлом разгромивших не только армии Северной Ульфляндии, но и значительно превосходившие их численностью силы Годелии и Даота.
Король не видел простого решения этой проблемы, отягощавшей каждую минуту его существования. Отважившись на открытое столкновение и потерпев поражение, он подорвал бы боевой дух армии и свою репутацию главнокомандующего. Захватив Суарах, ска явно надеялись, что он примет скоропалительное решение нанести ответный удар, ввязавшись в битву, позволяющую тяжело вооруженной кавалерии размозжить отряды ульфов подобно кувалде, сплющившей орех. Эйлас не хотел брать на себя такой риск — до поры до времени. Тем не менее, слишком продолжительное бездействие могло привести к тому, что ульфы, по своему характеру предрасположенные быстро и яростно реагировать на любые провокации, прониклись бы циничным безразличием.
Сэр Пирменс, вернувшийся с высокогорных лугов в сопровождении отряда рекрутов, только подтвердил опасения короля: «Никакая муштра не научит их драться лучше, чем сегодня. Им нужно проверить себя в бою и убедиться в том, что ваша чужеземная стратегия оправдывает себя на практике».
«Хорошо! — сказал Эйлас. — Мы их проверим. Но поле боя выбирать будем мы, а не ска».
Пирменс колебался, словно раздираемый внутренними противоречиями. Наконец он сделал отчаянный шаг вперед, как солдат, выступивший из строя, и заявил: «В этом отношении может оказаться полезной следующая информация: замок Санк находится не слишком далеко от нашей северной границы».
«Мне привелось познакомиться с этой крепостью», — кивнул король.
«Владелец замка — герцог Лухалькс. В настоящее время он, вместе с семьей и большинством домочадцев, находится в Скагане, в связи с чем замок Санк почти не защищен».
«Любопытно!» — погладил подбородок Эйлас. Через два часа он приказал шести ротам ульфской легкой кавалерии в сопровождении лучников, двум ротам тяжело вооруженных тройских всадников, двум ротам тройской пехоты и тридцати двум тройским рыцарям подготовиться к выступлению из Дун-Даррика на следующий день после захода солнца — с тем, чтобы не привлекать внимание лазутчиков ска.
Эйлас прекрасно понимал, что шпионы ска следили за каждым его движением. Чтобы в какой-то степени нейтрализовать их деятельность, он сформировал отдел контрразведки — нечто вроде тайной военной полиции. Еще перед тем, как отдавать приказ о выступлении на север, Эйлас распределил группы офицеров-контрразведчиков по периметру военного лагеря, чтобы те могли перехватывать любых курьеров, спешащих с донесениями из Дун-Даррика.
Солнце скрывалось за западным хребтом, в военном городке сгущались сумерки. Эйлас сидел за рабочим столом, изучая карты. Снаружи послышались шаги, приглушенные голоса. Дверь приоткрылась — в коттедж короля заглянул адъютант, сэр Флевс: «Государь, полиция поймала шпионов».
Испуганный и взволнованный тон адъютанта свидетельствовал о том, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Эйлас поднялся на ноги: «Приведите их».
В коттедж зашли шестеро: руки двух человек были связаны за спиной. Первым пленником был стройный черноглазый молодой человек — стрижка и некоторые другие черты выдавали в нем потомка ска. Но Эйлас с изумлением смотрел на второго: на сэра Пирменса.
Капитан тайной полиции Хильгретц, младший брат сэра Гэнви из цитадели Колм, отчитался: «Мы заняли посты, и сразу после наступления темноты я заметил в лагере подозрительно мигающий фонарь. Продвигаясь с большой осторожностью, нам удалось окружить и схватить этого ска на вершине холма, после чего мы проследили, откуда из лагеря поступали световые сигналы — и застали за этим занятием сэра Пирменса».
«Печальный случай!» — сказал Эйлас.
Сэр Пирменс выразил полное согласие: «Безрадостная ситуация!»
«Вы предали меня в Домрейсе, и я привез вас сюда, надеясь, что вы сможете искупить свою вину. Но вы меня снова предали!»
Сэр Пирменс, седой и лукавый, как старая лиса, бросил на короля быстрый пытливый взгляд: «Вы знали о моих донесениях из Домрейса? Как это может быть? Я принимал все меры предосторожности!»
«Ейн, как правило, находит то, что ищет. Вы и Малуф — предатели. Вместо того, чтобы вас казнить, однако, я решил использовать ваши способности».
«Эйлас, дорогой мой, как это любезно с вашей стороны! Но моих выдающихся способностей оказалось недостаточно, чтобы распутать узел ваших намерений. Так бедняга Малуф, оказывается, тоже согрешил?»
«Согрешил — и несет наказание. Вы тоже неплохо потрудились. Если бы вы продолжали в том же духе, со временем я мог бы разрешить вам вернуться к прежней жизни. Надеюсь, что в отличие от вас Малуф не повторит свою ошибку».
«Малуф! Он танцует под другую музыку. Точнее говоря, он глух, как пень, и неуклюж, как беременная корова — сама Терпсихора не научила бы его переступать ногами в такт!»
«По меньшей мере он не поддался искушению повторно — насколько мне известно. Почему вы не последовали его примеру?»
Сэр Пирменс вздохнул и покачал головой: «Кто знает? Я вас ненавижу — и люблю всей душой. Я презираю вашу наивную простоту, но меня восхищает ваша предприимчивость. Я завидую вашим успехам и делаю все возможное, чтобы уготовить вам провал. Надо полагать, я глубоко испорченный человек. Чем объясняется мой изъян? Наверное, я хочу быть таким, как вы — и, так как это невозможно, вынужден мстить вам за свою неспособность. Или, если вы предпочитаете, чтобы вещи грубо называли своими именами — я таким уродился. Двуличие — такая же наследственная черта, как цвет глаз».
«Как насчет замка Санк? Следует ли считать предоставленные вами сведения приманкой, призванной завести меня и многих храбрых бойцов в гибельную западню?»
«О нет, клянусь честью? Вы смеетесь? Смейтесь! Я слишком горд, чтобы лгать, и говорю чистую правду».
Эйлас повернулся к шпиону-ска: «А вам, сударь, есть что сказать?»
«Мне нечего сказать».
«Вы молоды, перед вами вся жизнь. Если я вас пощажу, можете ли вы дать слово, что никогда не сделаете ничего, что нанесет вред мне или Южной Ульфляндии?»
«Не могу с чистой совестью предоставить такую гарантию».
Эйлас отвел Хильгретца в сторону: «Предоставляю это дело на ваше усмотрение. Не следует возбуждать весь лагерь перед выступлением в поход зрелищем сэра Пирменса и шпиона-ска, болтающихся бок о бок на виселице. Люди начнут задавать вопросы и придумывать небылицы».
«Я этим займусь, государь. Их отведут в лес, и никто ничего не узнает».
Эйлас вернулся к изучению карт: «Что ж, так тому и быть!»
2
Догорали последние сполохи заката; на востоке, над громадой Тих-так-Тиха, всходила мягко-желтая луна. Взобравшись на козлы фургона, Эйлас обратился к войскам:
«Мы идем драться! Не будем ждать, пока ска снова соберутся напасть — нападем на них сами! Надеюсь, для них это станет неприятной новостью — может быть, нам удастся отомстить хотя бы за некоторые из преступлений ска, совершенных на нашей земле.
Теперь вы знаете, зачем вас так долго муштровали — чтобы ваши боевые навыки не уступали навыкам ска. Но мы им все еще уступаем в одном отношении. Ска — опытные ветераны. Они редко ошибаются. Поэтому повторяю еще и еще раз: мы должны строго придерживаться подготовленного плана, ни больше ни меньше! Не увлекайтесь, поддавшись на уловку врага, даже если покажется, что победа близка. Возможно, это так — тогда мы воспользуемся преимуществом, но осторожно! Скорее всего, это западня, и вы расстанетесь с жизнью.
У нас есть настоящее преимущество. Ска гораздо меньше, чем нас. Они не могут позволить себе большие потери, и этим объясняется наша стратегия — наносить им наибольший возможный ущерб, не принося в жертву самих себя. Что это значит? Нападайте — и тут же отступайте! Атака! Отступление! Снова атака! Неукоснительно выполняйте приказы! Нам не нужны герои, нам не поможет бесшабашная отвага — победу принесут только дисциплина и выносливость.
Больше не о чем говорить. Да сопутствует нам удача!»
Четыре ульфские роты и две роты тяжело вооруженной тройской кавалерии под командованием сэра Редьярда выступили на северо-запад, где им было поручено контролировать дорогу, соединявшую Суарах и замок Санк. Другие войска отправились на север, к замку Санк — повторяя путь, уже проделанный однажды Эйласом-рабом, а не Эйласом-королем.[47]
Санк служил административным центром района и перевалочным пунктом — этапом — для рабочих бригад скалингов и перевозчиков, направлявшихся к знаменитой крепости Поэлитетц. К числу обитателей Санка, которым в свое время вынужден был прислуживать Эйлас, относились герцог Лухалькс, его супруга Храйо, их сын Альвикс и дочь Татцель, а также прихлебатели, домочадцы и временно гостившие в замке окрестные вассалы. Униженный и одинокий в безнадежном плену, Эйлас, пожалуй, влюбился в Татцель, хотя дочь могущественного феодала — такова природа вещей — почти не замечала двуногое животное, подметавшее полы.
Тогда Татцель было еще пятнадцать лет. Стройная девушка, наделенная от рождения живостью и любознательностью, она демонстрировала присущее только ей одной изящно-беззаботное сочетание избытка энергии, целеустремленности и экстравагантности, хотя некоторая резкость и прямолинейность не позволяли думать о ней как о «милом грациозном создании». Эйласу она представлялась существом, излучавшим ум и воображение, его восхищала каждая деталь ее поведения. Татцель передвигалась по замку несколько более пружинистой походкой, чем это казалось необходимым, производя впечатление бесшабашной самоуверенности, но при этом сохраняла на лице выражение задумчивой сосредоточенности, даже озабоченности — словно она была занята решением важной и неотложной задачи. Так же, как у большинства девушек ска, ее черные волосы были подстрижены на уровне ушей, но, будучи достаточно волнистыми и легкими, слегка развевались при ходьбе. Грациозно-атлетические контуры ее фигуры уже приобретали надлежащую женственную округлость — нередко, когда она проходила мимо размашистыми шагами, Эйлас страстно желал преградить ей путь и внезапно обнять ее. Если бы он отважился на такую дерзость — допуская, что Татцель сообщила бы о ней отцу — Эйласа могли охолостить, в связи с чем он старательно сдерживал свои побуждения. Теперь же, судя по всему, Татцель уехала с родителями на Скаган — что немало огорчало молодого короля, давно мечтавшего снова встретиться с Татцель в радикально изменившихся обстоятельствах.
По мере того, как луна поднималась по небосклону, колонны всадников, лучников и пехоты одна за другой покидали Дун-Даррик. Эйлас намеревался двигаться к цели под прикрытием ночи — лунного света было достаточно, чтобы не сбиться с дороги; кроме того, высланные вперед лазутчики предупреждали о болотах, обвалах и прочих опасностях. Днем войска скрывались в густом лесу или в малоприметной глубокой ложбине, каких было много на горных лугах. По расчетам Эйласа, в отсутствие неожиданного выступления противника наперехват и других непредвиденных затруднений, после четырех ночных переходов его отряды должны были оказаться под стенами Санка. Продвигаясь по опустошенной, разграбленной территории, ульфы и тройсы не встречали никого, кроме нескольких мелких фермеров и скотоводов, а тем не было никакого дела до солдат, маршировавших ночью — постольку, поскольку солдаты их не трогали. У Эйласа были основания надеяться, что прибытие его экспедиции к замку Санк станет неожиданностью для его защитников.
К утру третьего дня лазутчики вывели отряды на главную дорогу, спускавшуюся к морю от старых оловянных рудников. Пользуясь этой дорогой, ска время от времени совершали вылазки в Южную Ульфляндию; по той же дороге Эйласа, с веревочной петлей на шее, когда-то вели в рабство.
Войска отдыхали весь день в лесу и продолжили путь после захода солнца. До сих пор им не попадались ни разрозненные банды, ни более крупные формирования ска.
Незадолго до рассвета издали послышался странный певуче-визжащий звук. Эйлас тут же распознал его — так шумела лесопилка, где тяжелые десятифутовые стальные полотна, размеренно поднимавшиеся и опускавшиеся, приводились в движение водяным колесом и распиливали сосновые и кедровые стволы, привезенные дровосеками на телегах с верховьев Тих-так-Тиха.
Замок Санк был уже близко. Эйлас предпочел бы, чтобы бойцы передохнули после ночного марш-броска, но в округе не было подходящих укрытий. Продолжая двигаться вперед, они прибывали к Санку в тот сонливый предрассветный час, когда кровь медленно течет по жилам и реакция противника обещает быть замедленной.
Сердца разгоряченных бойцов южно-ульфляндской армии бились часто и тяжело. Они спешили по дороге; всадники пришпорили лошадей — копыта поднимали пыль, упряжь и оружие позвякивали, темные фигуры горбились в седлах на фоне сереющего предрассветного неба.
Впереди высилась громада замка Санк, с одной огромной башней над центральной крепостью.
«Поспешите! — закричал Эйлас. — Внутрь, пока не закрыли наружные ворота!»
Полсотни всадников пустились вперед тяжеловесным галопом, пехотинцы бежали вслед за ними. Самонадеянные ска не позаботились опустить окованные железом деревянные ворота наружных стен — ульфские войска ворвались на обширный промежуточный двор, не встретив сопротивления.
Перед ними открылся арочный вход во внутреннюю цитадель — здесь тоже пренебрегли закрыть ворота на ночь; но часовые, сбросив первоначальное оцепенение, засуетились, и опускная решетка с грохотом упала перед лицом атакующих.
Из бараков выбежала дюжина воинов-ска, полуодетых и не успевших толком вооружиться — их уложили на месте и битва — если это можно было назвать битвой — закончилась.
На стенах цитадели показались лучники, но лучники-ульфы, уже забравшиеся на наружные стены, убили нескольких самых неосторожных и ранили десяток других, заставив остальных срочно искать укрытия.
Из окна цитадели на крышу спрыгнул человек — пригнувшись, он пробежал к конюшням, вскочил на лошадь и поскакал прочь по каменистой пустоши. Эйлас приказал преследовать его: «Гонитесь за ним пару миль, не больше — если не догоните, черт с ним. Тристано! Где Тристано?»
«Здесь, ваше величество!» — сэр Тристано был назначен заместителем главнокомандующего.
«Соберите большой отряд и отправляйтесь к лесопилке. Убейте ска и всех, кто окажет сопротивление. Сожгите склады, сломайте водяное колесо, но не трогайте пилы — в свое время они нам пригодятся. Не задерживайтесь, времени нет; работников-скалингов приведите с собой назад. Флевс! Разошлите лазутчиков во все стороны, чтобы нас тоже не застали врасплох».
Пристройки, склады и навесы, окружавшие замок Санк, объяло бушующее пламя. Лошадей вывели из конюшен, после чего конюшни тоже сожгли. Собак-ищеек перестреляли из луков, псарню тоже предали огню. Из дортуара за кухонным огородом вышли несколько человек — замковая прислуга; дортуар сожгли.
Домашних рабов привели к Эйласу. Король переводил взгляд с одного лица на другое. Вот он: высокий плешивый субъект с коварной желтоватой физиономией и болезненно полуопущенными веками — мажордом Имбоден. А вот и другой: мелковатый тип приятной наружности с неопределенно-изменчивым выражением лица и преждевременными сединами — Киприан, начальник замковых рабов. Эйлас хорошо знал обоих подхалимов — они умели ловко использовать свое положение за счет подчиненных.
Король подозвал их поближе: «Имбоден, Киприан! Рад вас видеть! Вы меня помните?»
Имбоден не проронил ни слова — он знал, что слова бесполезны, кем бы ни был обращавшийся к нему человек; мажордом смотрел куда-то в небо, словно происходящее ему давно наскучило. Киприан оказался общительнее. Внимательно посмотрев на Эйласа, он весело воскликнул: «Хорошо тебя помню! Только позабыл, признаться, как тебя звали. Зачем ты вернулся? Тебе жить надоело?»
«Давно мечтал сюда вернуться, и мои надежды сбылись! — заверил его Эйлас. — Помнишь Каргуса, твоего повара? А Ейна — он работал в прачечной? Они тоже не прочь были бы с тобой поболтать — но увы, теперь они важные и занятые люди, тройские графы, представляешь?»
Улыбаясь без малейшего смущения, Киприан отозвался: «Могу представить себе, как тебя обрадовал успешный побег! Мы все, в той или иной степени, разделяем твою радость! Ура! Теперь мы вольные люди!»
«Боюсь, что для Имбодена и для тебя пребывание на воле будет непродолжительным и неприятным».
«Что вы, сударь! — отчаянно возопил Киприан; слезы навернулись на его большие серые глаза. — Разве мы не старые друзья?»
«Не стал бы называть наши отношения дружбой, — возразил Эйлас. — Помню, что постоянно опасался предательства с твоей стороны. Сколько добрых людей погибли потому, что ты на них донес? Никто никогда не узнает. Но даже одного достаточно. Флевс, прикажите сколотить виселицу — пусть из цитадели будет хорошо видно, как болтается эта парочка!»
Имбоден встретил смерть безмолвно и сумел своим поведением продемонстрировать безразличное презрение к окружающим. Киприан, однако, заливался слезами и жалобно кричал: «Это несправедливо, это бесчестно! Я славился добротой — чем я заслужил такую жестокость? Сжальтесь! Проявите сострадание! Вспомните, сколько поблажек я вам сделал, какое покровительство оказывал…»
Стоявшие вокруг рабы, подчиненные Киприана, разразились ироническим хохотом; раздались восклицания: «Четвертовать его! Он хуже Имбодена — тот по меньшей мере не притворялся! Этому гаду одной петли мало!»
«Вздернуть!» — приказал Эйлас.
Вернулся сэр Тристано со своим отрядом, в сопровождении группы ошеломленных скалингов, работавших на лесопилке. Среди последних Эйлас обнаружил еще одного старого знакомого — Тауссига, его первого бригадира. У хромого и раздражительного Тауссига была одна цель в жизни — выполнение норм, установленных хозяевами. Он сразу узнал Эйласа и помрачнел: «Вижу, ты уже отомстил Имбодену и Киприану. Я следующий?»
Эйлас горько рассмеялся: «Если бы я вешал каждого, кто причинял мне зло, везде, где бы ни ступила моя нога, за мной вырастал бы лес виселиц! Мне тебя не за что благодарить, но и мстить мне тебе не за что».
«Ты мне уже отомстил! Двадцать семь лет я тяжело работал на ска — еще три года, и я получил бы награду: пять акров плодородной земли, хижину и жену. Теперь, из-за тебя, я ничего не получу».
«У тебя мрачное представление об этом мире, — заметил Эйлас.
— Может быть, ты прав».
Эйлас снова обратил внимание на домашних слуг. От них он узнал то, что ему уже было известно: герцог Лухалькс, в сопровождении леди Храйо и леди Татцель, отсутствовал — его вызвали на Скаган. Ходили слухи, что герцогу собирались поручить особое задание чрезвычайной важности, тогда как его супруга и дочь должны были вернуться со дня на день. В настоящее время цитаделью командовал лорд Альвикс, располагавший гарнизоном из примерно сорока воинов-ска; к их числу относились несколько рыцарей, известных боевыми успехами.
Эйлас обратился к освобожденным рабам — к домашней прислуге и работникам лесопилки: «Вы свободны и можете делать все, что вам заблагорассудится. Дорога на юг относительно безопасна. Ступайте в Дун-Даррик, что на реке Мальо, явитесь в присутствие сэра Малуфа, и он подыщет вам занятие. Если вы не прочь отомстить ска, можете завербоваться в королевскую армию. Возьмите провиант из погреба, навьючьте лошадей; вооружитесь чем сможете и приведите сэру Малуфу лошадей из герцогских конюшен. Нарлес! Насколько я помню, на тебя можно было положиться. Назначаю тебя командиром. Чтобы с вами ничего не случилось, идите по ночам, а днем прячьтесь. Мы не встретили по пути никаких ска, у вас не должно быть проблем».
«Ска руководят работами в оловянных рудниках», — заметил один из слуг.
«В таком случае держитесь подальше от рудников — если, конечно, вы не хотите устроить им засаду и порадовать нового короля, зарезав нескольких негодяев».
«Боюсь, мы еще не готовы устраивать засады, — огорченно возразил Нарлес. — Всей нашей храбрости хватит только на то, чтобы потихоньку сбежать».
«Делайте, как знаете, — отозвался Эйлас. — В любом случае, отправляйтесь в путь сейчас же. Желаю вам удачи!»
Освобожденные слуги удалились без лишних слов.
Прошел день, за ним еще один. Эйлас старался нанести максимальный ущерб замку и его окрестностям. Три раза лазутчики возвращались с сообщениями о приближении всадников-ска — все они ехали по дороге из Поэлитетца. В двух первых случаях речь шла о небольших отрядах, по десять-двенадцать человек. Не подозревая о засаде, они внезапно обнаруживали, что их окружили стрелки с натянутыми луками. В обоих случаях ска игнорировали команду «Сдавайтесь или умрите!» Пришпорив коней и низко пригнувшись в седлах, они пытались вырваться из западни — и были немедленно убиты, что избавило Эйласа от неудобств, связанных с содержанием пленных.
С третьим отрядом было не так просто справиться. Он состоял из примерно восьмидесяти тяжело вооруженных всадников, направлявшихся из Поэлитетца в место подготовки какой-то военной операции.
Эйлас снова приказал лучникам устроить засаду, но на этот раз в роще у дороги было предусмотрено подкрепление — отряд рыцарей на конях с попонами из кольчуги. Показалась колонна всадников-ска, ехавших шагом, по четыре человека в ряд — опытные бойцы, уверенные в себе, но не забывавшие о бдительности. На них были конические стальные шлемы, покрытые черной эмалью, кольчуги до пояса и ножные латы. Каждый был вооружен коротким копьем, мечом и «утренней звездой» — бронзовым шаром на цепи, с ввинченными в него стальными шипами; кроме того, у них в седлах были закреплены луки и колчаны со стрелами. Как бы то ни было, ска явно не подозревали об опасности. Тридцать пять тройских рыцарей выехали из рощи с копьями наперевес, галопом промчались вниз по склону холма и ударили отряду ска в тыл. Возгласы ужаса и удивления не воспрепятствовали копьям, протыкавшим кольчуги насквозь и сбрасывавшим всадников в придорожную пыль.
Отъехав вверх по склону и перегруппировавшись, тройсы снова приготовились к атаке. Из рощи посыпался дождь стрел, выпущенных опытными руками — многие нашли свою цель. Командир ска ревел, как медведь, приказывая своим людям вырваться из окружения. Колонна пришпорила коней. Прятавшиеся на склоне холма лазутчики разрубили четыре каната, и поперек дороги обвалился огромный дуб.
На какое-то время дисциплина ска, пытавшихся удержать испуганных коней, была нарушена.
Наконец, отчаянно отбиваясь в рукопашном бою, ска сумели сплотиться в небольшую группу. Три раза Эйлас приказывал им сдаться, прежде чем его рыцари совершали новый бросок — теперь уже со всех сторон. Три раза ска отражали атаки и перестраивались, молча обратив к врагам строгие бледные лица.
Ска не сдались — все они умерли на дороге, пестрящей бликами утреннего солнца.
3
Помрачневший Эйлас привел свои отряды обратно к замку Санк. Победа такого рода — представлявшая собой, по сути дела, резню, оставившую трупы восьмидесяти храбрецов на съедение воронам — не радовала его. Но резня была необходима — именно так, и только так, можно было выиграть войну против ска. Тем не менее, Эйлас не поздравлял себя и с удовлетворением заметил, что его рыцари-победители тоже настроены мрачновато.
Пока что у него были основания быть довольным результатами экспедиции: он не понес почти никаких потерь, его отряды неукоснительно и точно выполняли команды, а для ска гибель такого количества ветеранов представляла собой крупнейшую катастрофу.
«Если я вынужден воевать, как бандит, буду воевать, как бандит, — бормотал себе под нос Эйлас. — К чертовой матери рыцарское достоинство — по меньшей мере, пока мы не выиграем войну!»
Из замка Санк Эйлас отправил в тыл фургоны, груженые захваченным оружием — сталь ска, выкованная с бесконечным терпением, не уступала лучшим клинкам мира, даже легендарному металлу из Кипангу, не говоря уже о не столь замечательной дамасской стали.
Настало время двигаться на запад и заняться теми отрядами ска, возвращавшимися из Суараха, которые могли ускользнуть от внимания сэра Редьярда.
На рассвете войска Эйласа готовились снять осаду. Невозможно было предсказать, что могло случиться на протяжении нескольких следующих дней, в связи с чем каждый всадник набил седельные сумки сухарями, сыром и сушеными фруктами из вражеских запасов.
За несколько минут до отъезда один из лазутчиков, запыхавшись, прискакал в лагерь с новостью — с северо-запада, по дороге из Прибрежья, куда прибывали корабли из Скагана, приближался отряд ска, эскортировавший несколько высокородных персон, в том числе, судя по всему, леди Храйо, супругу герцога Лухалькса, еще одну женщину средних лет и юношу. Эскорт состоял из дюжины легко вооруженных всадников — вести об осаде Санка очевидно не успели распространиться по Северной Ульфляндии.
Эйлас слушал гонца с напряженным интересом. «Как насчет леди Татцель? — спросил он. — Разве она не возвращается с матерью?»
«Не могу сказать с уверенностью, государь, так как не знаком с упомянутой вами леди и, как вы понимаете, должен был разглядывать ска с безопасного расстояния. Если леди Татцель — женщина среднего возраста…»
«Татцель — молодая стройная девушка. С большого расстояния она может напоминать юношу».
«С отрядом едет юноша — или кто-то, кого я принял за юношу. Это может быть леди Татцель в мужском наряде — девушки ска нередко так одеваются, особенно в дороге».
Эйлас позвал сэра Балора, одного из капитанов-ульфов, и дал ему указания: «Выберите место, где вы сможете окружить отряд, и убивайте только по мере необходимости. Ни в каких обстоятельствах не наносите ущерб женщинам или юноше, кто бы он ни был. Отправьте пленных в Дун-Даррик под охраной, после чего как можно скорее возвращайтесь».
Сэр Балор отправился на северо-запад во главе отряда из пятидесяти человек. Остальные войска выехали по дороге в Суарах, оставив у замка только несколько подразделений, достаточных для продолжения осады и уничтожения небольших групп ска, время от времени спускавшихся с гор.
Эйлас не находил себе места, узнав о приближении семьи герцога. Поддавшись внезапному порыву, он поручил сэру Тристано командование армией, а сам поскакал вслед за Балором, успевшим проехать уже полмили.
Выдался теплый погожий день; цветущие вересковые пустоши наполняли воздух медовым ароматом с терпкой примесью отсыревшего утесника и отдающей дымком торфянистой почвы. Казалось, прозрачный воздух делал более четкими самые далекие детали; когда Эйлас поднялся на гребень холма, перед ним открылась широкая панорама — справа и слева возвышались и ниспадали серовато-зеленые горные луга, усеянные разрозненными скальными обнажениями и редкими порослями лиственницы и ольхи, а иногда и чахлых кипарисов. Впереди до самого горизонта простирался пейзаж, пересеченный тенями лесов. Примерно в миле к западу Эйлас заметил отряд ска, беззаботно направлявшийся к замку Санк.
Сэра Балора и его людей, спустившихся в болотистую низину, еще не было видно; ска мирно ехали шагом, не подозревая об опасности.
Две кавалькады сближались. Ска, поднявшись на пологий холм, остановились на гребне — может быть для того, чтобы дать передохнуть лошадям и полюбоваться видом — а может быть и потому, что какой-то подсознательный сигнал вызвал у них беспокойство: клуб пыли вдалеке, едва слышное позвякивание металла, приглушенный топот копыт? Несколько секунд они обозревали ландшафт. Эйлас все еще был слишком далеко, чтобы различать подробности, но мысль о том, что одна из фигур в этой далекой группе могла принадлежать Татцель, вызвала в нем прилив волнения, смешанного с мрачноватым сардоническим удовлетворением.
Ска двинулись вперед; теперь, к разочарованию Эйласа, вместо того, чтобы держаться в укрытии и ждать возможности окружить вражеский отряд, всадники сэра Балора стали беспорядочно, на всем скаку, пересекать заросшую кочками ложбину всего лишь в сотне ярдов к югу от ска. Эйлас тихо выругался: Балору следовало выслать вперед лазутчика — но он этого не сделал и потерял всякую возможность застать противника врасплох.
Ска задержались на мгновение, чтобы оценить ситуацию, после чего повернули на северо-восток по пути, позволявшему, как они надеялись, скорее оказаться поблизости от замка — они допускали, что преследователи отступят, если окажутся в поле зрения гарнизона Сайка. Сэр Балор повернул наперехват — и снова Эйлас выругался, раздраженный Балором и его опрометчивой тактикой. Приблизившись к замку, ска повстречались бы с отрядами, продолжавшими осаду. В таком случае, если бы лорд Альвикс решился на отчаянную вылазку в попытке спасти мать и сестру, можно было бы взять приступом цитадель!
Но сэр Балор, подобно гончей, преследующей дичь по горячему следу, мог думать только о погоне, и его всадники мчались сломя голову. Ска слегка изменили курс, повернув на север, к небольшому пролеску, за которым находился каменистый холм, увенчанный развалинами древнего форта. Отряд сэра Балора не отставал; расстояние между двумя группами заметно сокращалось, так как у ска не было скаковых лошадей. Преследователи и преследуемые растянулись вереницей вдоль пустоши — одни вырвались вперед, другие не могли за ними поспеть. В хвосте кавалькады ехал Эйлас — теперь он уже мог различить отдельные фигуры всадников-ска. Он заметил так называемого «юношу»: без сомнения, это была Татцель в темно-зеленом костюме для верховой езды, полусапожках и мягком черном берете.
Очевидно, ска надеялись добраться до старой крепости, где им было бы легче отразить нападение превосходящих сил противника. Они углубились в лес и через некоторое время показались на склоне холма. Сэр Балор и его люди следовали за ними.
Ска поднимались на холм. Эйлас искал глазами знакомую фигуру — где была Татцель? Где был всадник в темно-зеленом костюме и черном берете?
Ее не было видно.
Эйлас рассмеялся. Придержав коня за уздцы, он наблюдал за тем, как сэр Балор и его отряд беспорядочной гурьбой выехали из-за деревьев на склон холма — теперь их отделяла от ска всего лишь сотня ярдов.
Эйлас не сводил глаз с пролеска. Как только ульфский отряд проскакал мимо, из рощи выехал одинокий всадник, пустивший лошадь галопом в направлении замка Санк — очевидно, Татцель надеялась вызвать подкрепление на помощь спутникам, загнанным в развалины.
Выбранный ею маршрут пролегал к северу от того места, где остановился Эйлас. Изучив местность, король повернул коня и поскакал наперерез.
Татцель приближалась, низко пригнувшись к ритмично качающейся шее лошади — ее черные локоны развевались на ветру. Она посмотрела направо — и глаза ее широко раскрылись, брови взметнулись, она не смогла удержаться от испуганного возгласа: Эйлас, на огромном коне, уже настигал ее! Схватившись за поводья, девушка повернула лошадь налево, в сторону от замка — в северные холмы, куда Эйласу вовсе не хотелось углубляться. Но Эйлас колебался лишь мгновение: опрометчиво или нет, он принял решение. Никогда еще ему не удавалось спугнуть столь драгоценную дичь! Он уже не мог бросить погоню, куда бы она ни привела и к чему бы она ни привела. Так началась дикая гонка по вересковым пустошам Северной Ульфляндии.
Татцель скакала на молодой черной кобыле, длинноногой, но узкогрудой — и, возможно, не слишком выносливой. Саврасый конь Эйласа, выбранный именно благодаря выносливости, был значительно крупнее и тяжелее. Эйлас не сомневался, что рано или поздно догонит Татцель, особенно если ее лошади придется нелегко — в связи с чем старался подгонять ее к горам, все выше и выше — все дальше и дальше от замка Санк и низин, где она могла бы найти помощь со стороны поселенцев-ска или другого отряда своих соплеменников.
Судя по всему, Татцель полагалась прежде всего на быстроту ног своей кобылы, но скачка по каменистым лугам была опасным занятием; ее лошадь то и дело спотыкалась, и ей не удавалось оторваться от преследователя. У Эйласа не было с собой лука, и он не мог выпустить стрелу в круп кобылы, чтобы заставить ее остановиться.
Они покрывали одну милю за другой; лошади начинали уставать. Более надежный скакун Эйласа медленно, но верно догонял черную кобылу — вскоре у Татцель уже не оставалось никаких шансов. В отчаянии, какого она раньше не проявляла, дочь герцога-ска резко повернула в каменистый овраг между двумя скалами, круто поднимавшийся к верхним нагорьям — вероятно, надеялась скрыться в какой-нибудь расщелине и подождать, пока Эйлас не проскачет мимо.
Бесполезный маневр! Подходящая расщелина ей не попалась; в любом случае, Эйласа, скакавшего в двадцати ярдах за ней, невозможно было так провести. Овраг, заросший осокой и ольхой, становился все уже. Снова повернув, Татцель заставила лошадь карабкаться по крутому склону; девушка спешилась и потянула кобылу за собой по уступчатым наслоениям крошащейся черной породы, продираясь сквозь густые невысокие заросли утесника, и наконец выбралась на каменистый утес. Эйлас поднимался за ней, но Татцель принялась сбрасывать на него камни, что вынудило его выбрать другой маршрут, тем самым предоставив беглянке кратковременное преимущество.
Эйлас поднялся на утес. Справа и слева проваливались вниз крутые склоны ложбин. Позади, под ветреным атлантическим небом, открывался бескрайний простор сероватых вересковых лугов, темных ложбин, черных пятен далеких лесов. Татцель карабкалась на высокий скалистый гребень и тащила за собой приунывшую кобылу. Эйлас пустился вдогонку; расстояние между ними снова стало сокращаться.
Взобравшись в седло, Татцель поскакала со всей возможной скоростью вверх, к плоскогорью, за которым вздымалась уже недалекая громада Тих-так-Тиха, украшенная сияющей на солнце трехгранной остроконечной вершиной Нока, первого из Заоблачных пиков.
Эйлас последовал за ней, но к своему великому огорчению обнаружил, что его конь каким-то образом подвернул ногу и стал прихрамывать. Выругавшись, Эйлас избавил коня от удил и уздечки, отбросил в сторону седло и пустил животное пастись на воле. Король вдруг осознал серьезность ситуации. Погнавшись за Татцель и не оставив никакого сообщения о своих намерениях, он допустил непростительную глупость.
Тем не менее, не все еще было потеряно — далеко не все. Перекинув через плечо дорожную суму, Эйлас отправился вслед за Татцель пешком. Ее кобыла настолько выдохлась, а передвижение по шатким камням было настолько затруднительным, что он снова стал быстро приближаться к дочери герцога. Уже через пару минут он должен был ее схватить.
Татцель это понимала. Отчаянно озираясь, девушка не видела никакого пути к спасению. Заметив выражение ее лица, когда она обернулась, Эйлас невольно почувствовал приступ жалости.
Он подавил в себе сожаление. Драгоценная маленькая Татцель, заносчивая недотрога! Ты предпочитала не замечать вокруг себя столько отчаяния, страха и страданий — почему бы тебе не познакомиться с ними самой?
Татцель решила рискнуть. Эйлас был уже в нескольких шагах, дальнейшие попытки ехать верхом не имели смысла. Слева открывалась долина с крутыми каменистыми склонами. Задержавшись на мгновение, Татцель глубоко вздохнула, спрыгнула с лошади и, потянув ее под уздцы, заставила переступить край обрыва. Упираясь вытянутыми передними ногами, кобыла стала съезжать по камням на ляжках, дико вращая белками глаз и повизгивая от ужаса. Наткнувшись на большой камень, лошадь не удержалась, упала на бок и покатилась кувырком, нелепо размахивая ногами, судорожно извиваясь всем телом и бешено мотая головой. Склон становился все круче — далеко внизу лошадь ударилась со всего размаха о валун и теперь лежала неподвижно.
Татцель тоже стала скользить вниз по камням, лихорадочно цепляясь руками за кусты и кочки. Щебень у нее под ногами стал двигаться вместе с ней, осыпь поползла, ускоряясь, вниз — через несколько секунд девушка лежала, оглушенная и наполовину засыпанная оползнем, на дне долины. Примерно через минуту она попыталась подняться, но левая нога не держала ее — вскрикнув от боли, Татцель снова опустилась на камни, с испугом глядя на сломанную ногу.
Эйлас наблюдал за этим катастрофическим спуском сверху. Теперь ему некуда было торопиться; он нашел более безопасный маршрут и тоже спустился в долину.
Когда он подошел, Татцель сидела, прислонившись к скале, с лицом, побелевшим от боли. Ее черная кобыла, переломавшая хребет, хрипела неподалеку, выпуская из ноздрей кровавую пену. Эйлас добил ее одним быстрым движением меча — наступила тишина.
Эйлас вернулся к Татцель и опустился на колено рядом с ней: «Очень больно?»
«Я сломала ногу».
Эйлас отнес ее на чистый песок у горной речки, журчавшей посреди долины, и со всей возможной осторожностью попытался выправить внутренний перелом. Насколько он мог судить, он не был оскольчатым и нуждался главным образом в наложении лубков.
Поднявшись на ноги, Эйлас осмотрел окрестности. В давние времена здесь, на лугах у берегов реки, выпасали скот несколько хозяйств — от них остались только осыпавшиеся каменные изгороди и основания хижин. Вокруг не было ни души, в воздухе не чувствовался запах дыма. Тем не менее, вдоль речки тянулась едва заметная колея — значит, по этой долине все-таки кто-то ездил, что могло оказаться дополнительной проблемой.
У самой воды Эйлас нарезал две дюжины ивовых прутьев. Вернувшись к Татцель, он ободрал с прутьев кору и передал ее девушке: «Жуй! Это поможет от боли».
Снимая плед с седла мертвой лошади, Эйлас нашел сложенный плащ девушки и небольшой черный кожаный кошель с золотой застежкой. Кроме того, он захватил с собой ремни и пряжки поводьев и седла.
Предложив Татцель еще ивовой коры, Эйлас разрезал ножом ткань ее брюк и аккуратно подвернул ее, обнажив стройную голень и колено.
«Я не костоправ, — признался Эйлас. — Могу только подражать тому, что костоправы делали с другими в моем присутствии. Постараюсь причинять как можно меньше боли».
Татцель нечего было ответить — хотя бы потому, что она находилась в полном замешательстве. Эйлас не вел себя, как животное, его манеры нельзя было назвать угрожающими. Если он намеревался ее изнасиловать, зачем бы он задерживался, чтобы наложить лубки на сломанную ногу — ведь лубки только мешали осуществлению его намерений?
Эйлас отрёзал полосу ткани от плаща и обернул ногу так, чтобы ткань служила подкладкой, после чего приготовил ивовые прутья, прикладывая их к ноге и укорачивая по мере надобности. Наконец он выпрямил сломанную ногу. Татцель охнула, но не вскрикнула, и Эйлас обвязал лубки ремнями. Татцель вздохнула и закрыла глаза. Эйлас соорудил из плаща нечто вроде подушки и подложил ей под голову. Слегка отодвинув пальцами ее локоны, прилипшие ко лбу, он изучал правильные бледные черты пленницы со смешанным чувством, припоминая давние события в замке Санк. Тогда ему хотелось прикоснуться к ней, дать ей знать о своем присутствии. Теперь он мог бы безнаказанно обнимать и ласкать ее, но его сдерживал ряд новых внутренних ограничений.
Татцель открыла глаза и внимательно посмотрела ему в лицо: «Я тебя видела раньше… не помню, где».
«Она уже забыла об опасениях», — подумал Эйлас. Надо полагать, его сдержанность была более чем очевидна. Действительно, девушка, по-видимому, снова демонстрировала неизъяснимую, свойственную ска уверенность в своем превосходстве, которую можно было бы рассматривать как наглость, если бы она не проявлялась с такой наивной непосредственностью. Эйлас внутренне усмехнулся — ситуация становилась забавной.
«У тебя не ульфский выговор, — сказала Татцель. — Откуда ты?»
«Я тройский рыцарь».
Татцель поморщилась — от боли или от неприятного воспоминания?
«Когда-то у нас в Санке был слуга из Тройсинета. Он сбежал».
«Я сбежал из Санка».
Татцель подняла брови с бесстрастным любопытством: «Тогда многие на тебя рассердились, потому что ты нас отравил. Тебя зовут «Хэйлис» или «Эйлиш» — что-то в этом роде».
«Друзья зовут меня «Эйлас»».
Татцель явно не догадывалась о возможности связи между бывшим слугой Эйласом и Эйласом, королем Тройсинета, Дассинета и Южной Ульфляндии — даже если ей было известно имя короля.
Татцель произнесла без раздражения: «С твоей стороны глупо заезжать в эти края. Когда тебя поймают, тебя могут охолостить».
«Надеюсь, в данном случае меня не поймают».
«Ты был в компании бандитов, напавших на мой эскорт?»
«Это не бандиты. Это кавалеристы на службе короля Южной Ульфляндии».
«Какая разница?» — Татцель закрыла глаза и тихо лежала. Поразмышляв, Эйлас поднялся на ноги и снова осмотрел окрестности. Необходимо было найти укрытие — для ночлега и, что еще важнее, для того, чтобы никому не попадаться на глаза. Наличие тропы говорило о том, что здесь время от времени кто-то ходил — скорее всего, колея соединяла Подветренную дорогу, ведущую на перевал, с поселениями и складами ска на нижних пастбищах.
Выше по течению Эйлас заметил жалкую каменную лачугу — этим строением давно никто не пользовался, там можно было укрыться от нежелательного внимания пастухов и бродяг, населявших дикие предгорья. Солнце начинало заходить за хребет: скоро долина должна была погрузиться в тень. Эйлас перевел взгляд на лежащую девушку: «Татцель».
Она открыла глаза.
«Неподалеку есть хижина, где можно укрыться на ночь. Я помогу тебе встать. Положи мне руку на плечо… Давай, вставай!»
Сердце Эйласа билось чаще обычного. Теплое тело Татцель прижалось к нему, ее руки обнимали его, ее свежий аромат, напоминавший о сосновой хвое, цветах лимонной вербены и растертой пальцами герани, опьянял и возбуждал. Эйлас не хотел ее отпускать: «Обхвати меня рукой, я тебя поддержу… Пойдем потихоньку».
Глава 11
После того, как Эйлас помог Татцель подняться на ноги, несколько секунд они стояли неподвижно — ее рука обнимала Эйласа за шею, лицо почти прикасалось к его лицу. В уме Эйласа пронеслись воспоминания о мрачных днях, проведенных в замке Санк. Он глубоко вздохнул и отвернулся.
Шаг за шагом они двинулись вверх по тропе. Татцель подпрыгивала на одной ноге, а Эйлас без труда поддерживал ее вес. Наконец они добрались до хижины, оставшейся от бывшего скотоводческого хозяйства. Лачуга приютилась в приятном месте, на небольшом возвышении рядом с ручейком, журчавшим по расщелине в склоне долины. На стенах, сложенных из неотесанных камней, покоились кедровые шесты, служившие стропилами, а поверх стропил лежала черепица из аспидного сланца. Посеревшая от старости деревянная дверь скособочилась и едва прикрывала вход. Внутри с одной стороны стояли деревянный стол и скамья, а с другой находился очаг с грубо вылепленной из глины вытяжной трубой.
Опустив Татцель на скамью, Эйлас ослабил ремни, стягивавшие ее ногу, и взглянул ей в лицо: «Больно?»
Девушка ответила коротким кивком и недоуменным взглядом — зачем задавать глупые вопросы?
«Постарайся отдохнуть, по мере возможности. Я скоро вернусь».
На берегу речки Эйлас настрогал свежих ивовых прутьев — молодых побегов с толстой корой. Там же он заметил раков в нескольких мелких заводях, а также внушительных размеров форель, притаившуюся поглубже, между камнями. Он отнес девушке ивовые прутья и содрал с них кору: «Жуй кору! Я принесу воды».
Рядом с хижиной была устроена небольшая запруда, перегородившая ручеек — в ней лежала деревянная бадья. Постоянно погруженная в холодную воду, она не высохла и не растрескалась. Облегченно вздохнув, Эйлас принес в хижину полную бадью воды. Собрав несколько охапок травы, осоки и листьев кустарника, он свалил их на пол, чтобы устроить постель. На берегу речки он нашел несколько сухих коряг и тоже притащил их в хижину. Пользуясь огнивом из походной сумы, он скоро развел огонь.
Сидя за столом, Татцель казалась погруженной в свои мысли и наблюдала за его действиями без интереса.
В долине сгущались сумерки. Эйлас снова вышел из хижины. На этот раз он отсутствовал не меньше получаса. Вернувшись, он принес несколько кусков свежего мяса, завернутых в тростник, и ветвь, покрытую спелой ежевикой — ягоды он положил на стол перед Татцель. Присев на корточки у очага, он разложил мясо на широком плоском камне, нарезал его тонкими полосками, нанизал полоски на прутья и укрепил прутья над огнем.
Когда мясо поджарилось, он подал его к столу. Татцель уже подкрепилась ежевикой; теперь она стала жевать жареное мясо — медленно, без аппетита. Отпив воды из бадьи, она намочила конец шарфа, вынутого из кошеля, и начисто протерла кончики пальцев.
Эйлас тщательно выбирал слова: «Необходимость облегчиться может поставить тебя в затруднительное положение. Если потребуется, я могу оказать посильную помощь».
«Обойдусь без твоей помощи», — коротко обронила Татцель.
«Как тебе угодно. Когда ты захочешь спать, я приготовлю тебе постель».
Татцель брезгливо вскинула голову, показывая, что предпочла бы провести ночь в других условиях — например, в своей постели в замке Санк — после чего обратила неподвижный взор на пламя очага. Через некоторое время она обернулась к Эйласу, словно впервые признала его присутствие: «Ты сказал, что на мой отряд напали солдаты, а не бандиты?»
«Так оно и есть».
«Чего они хотят от моей матери?»
«Им приказано сохранить ей жизнь — если это возможно. Думаю, что леди Храйо захватили в плен и отправили в Южную Ульфляндию, где она проведет остаток жизни в рабстве».
«В рабстве? Моя мать?» — Татцель трудно было представить себе такую возможность, и она отбросила эту идею, слишком нелепую, чтобы о ней стоило беспокоиться. Покосившись на Эйласа, она подумала: «Странный человек! Временами угрюмый, осторожный и практичный, как старик, а иногда порывистый, как юнец. Какие только разновидности не попадаются среди рабов! Загадочное стечение обстоятельств! Зачем он меня так безжалостно преследовал? Надеется на выкуп?» Она спросила: «Кто ты такой? Тоже солдат? Или бандит?»
Эйлас ответил не сразу: «Скорее солдат, нежели бандит. Но я — ни то, ни другое».
«Кто же ты, в таком случае?»
«Как я уже упомянул, я — рыцарь из Тройсинета, благородного происхождения».
«Я ничего не знаю о Тройсинете. Почему ты оказался так далеко от дома? Зачем ты подвергаешь себя опасности? Тебе следовало бы оставаться в Южной Ульфляндии».
«Одна из причин в том, что я желаю наказать ска за грабежи и захват мирного населения в рабство; кроме того, по правде сказать…» — Эйлас прервался. Глядя в пламя очага, он решил не продолжать.
Татцель желала слышать продолжение: «По правде сказать — что?»
Эйлас пожал плечами: «В замке Санк меня заставили стать рабом. Я часто наблюдал за тобой — ты ходила мимо, и я стал тобой восхищаться. Я поклялся, что когда-нибудь вернусь и встречусь с тобой в других обстоятельствах. Такова одна из причин, по которым я здесь нахожусь».
Татцель задумалась: «Ты настойчив. Очень немногим скалингам удалось бежать из замка Санк».
«Меня поймали и отправили смертником в Поэлитетц, — сказал Эйлас. — Но оттуда я тоже сбежал».
«Ты рассказываешь сложные и запутанные истории, — раздраженно отозвалась дочь герцога. — Они не поддаются пониманию и мало меня интересуют. Ты причинил мне боль и неудобства — это все, что я знаю. Твои низменные поползновения оскорбительны и вызывают отвращение: то, что ты решил о них распространяться, свидетельствует об отсутствии настоящего воспитания».
Эйлас рассмеялся: «Совершенно верно! Какими наивными и грубыми кажутся надежды и мечты, когда облекаешь их в слова! И, тем не менее, я всего лишь искренне ответил на твой вопрос. Необходимость отвечать помогла мне кое-что понять. Точнее говоря, пришлось признаться самому себе в некоторых вещах».
Татцель вздохнула: «И снова ты говоришь загадками. Мне нет дела до твоих проблем».
«Все очень просто. Если юноша и девушка мечтают примерно об одном и том же, они становятся друзьями и, если таково их влечение, любовниками. Если же это не так, им неприятно находиться в обществе друг друга. Простая на первый взгляд концепция, но очень немногие дают себе труд ее учитывать».
Татцель смотрела в огонь: «Меня не трогают твои сожаления и фантазии. Объясняй их кому-нибудь, кто способен испытывать к тебе сочувствие».
«Значит, пока что мне придется помолчать», — заключил Эйлас.
Уже через несколько секунд Татцель заявила: «Удивительно, что твоя банда отважилась на вылазку так далеко от границы».
«Эта загадка тоже объясняется очень просто. Так как мы намеревались осадить замок Санк, необходимо было проехать соответствующее расстояние».
Наконец Татцель на самом деле удивилась: «И вас, конечно же, разбили в пух и прах?»
«Напротив. Цитадель уцелела только потому, что мы не привезли осадные машины. Но мы уничтожили все вокруг замка и отступили, чтобы нападать на ска в других местах».
Татцель негодующе уставилась на него: «Это тяжкое преступление!»
«Всего лишь давно заслуженное возмездие — и это только начало».
Девушка мрачно наблюдала за языками пламени: «И что ты собираешься сделать со мной?»
«Я захватил тебя в рабство — так же, как это делают ска. Ты моя рабыня. Потрудись вести себя соответственно».
«Это невозможно! — яростно воскликнула Татцель. — Я не кто-нибудь, а ска, причем самого высокого происхождения!»
«Тебе придется привыкнуть к новому положению. Жаль, что ты сломала ногу и еще не можешь мне прислуживать».
Положив подбородок на два сжатых кулака, Татцель не отрывала глаз от очага. Эйлас встал и расстелил плащ на подстилке из травы: «Пожуй еще ивовой коры, чтобы боль не мешала тебе заснуть».
«Не хочу больше жевать кору!»
Эйлас наклонился к ней: «Возьмись за мое плечо, и я отнесу тебя на постель».
Поколебавшись немного, Татцель подчинилась, и Эйлас перенес ее на травяную подстилку. Развязав шнурки на сапожках, он осторожно снял с нее обувь: «Тебе удобно?»
Татцель ответила непонимающим взглядом, словно не расслышала вопрос. Эйлас отвернулся и вышел наружу, чтобы прислушаться к звукам ночи.
Ветра не было. Тишину нарушал только приглушенный шум горной речки. Вернувшись в хижину, Эйлас опрокинул стол на бок, перегородил им вход и заклинил его скамьей. Поворошив угли в очаге, он лег рядом с Татцель и закрыл ее и себя плащом. Глядя прямо в бледное лицо дочери герцога, он спросил: «Ты когда-нибудь спала с мужчиной?»
«Нет».
Эйлас крякнул, выражая то ли разочарование, то ли просто усталость: «Благодаря сломанной ноге, сегодня твое целомудрие в безопасности. Мне было бы неприятно слышать, как ты орешь от боли… Надо полагать, я слишком воспитанный человек».
Татцель презрительно фыркнула, ей нечего было сказать. Она повернулась спиной к Эйласу, и через некоторое время стала дышать тихо и размеренно.
Утром солнце взошло на безоблачном небе. Чтобы позавтракать, Эйлас вынул сухари и сыр из походной сумы. Сразу после завтрака он отвел Татцель на прикрытую кустарником лужайку выше по течению ручейка, в расщелине за хижиной. Девушка протестовала и ворчала, но Эйлас был неумолим: «Здесь, в предгорьях, водятся настоящие разбойники — они мало чем отличаются от диких зверей. У меня нет лука со стрелами, так что я не смогу тебя защитить, если нападающих будет больше двух. А если нас найдут несколько ска, я не смогу защищаться сам. Поэтому днем тебе придется прятаться — до тех пор, пока мы отсюда не уйдем».
«И когда мы отсюда уйдем?» — капризно спросила Татцель.
«Как можно скорее. Не спускайся к хижине, пока я за тобой не приду. Если, конечно, тебе не придется ждать больше, чем пару дней — это будет означать, что меня убили».
Эйлас спустился в долину. Из развилки сухой коряги и шеста, вырезанного из молодой березы, он соорудил костыль. Отрезав крепкую ветку ивы, он ободрал ее ножом и сумел изготовить не слишком удачный лук — иве не хватало тугого сопротивления, свойственного ясеню или тису. В округе росли также пеканы и дубки, но их древесина оказалась слишком хрупкой; с той же целью лучше подошел бы конский каштан, но высоко в горах его трудно было найти. Эйлас нарезал и заточил побеги ивы, чтобы сделать стрелы, а в качестве оперения использовал полоски ткани. Наконец, он изготовил рыбацкий гарпун, расщепив вчетверо конец березового шеста, заточив каждый из четырех концов, вставив между ними голыш, чтобы концы раздвинулись, и обвязав шест ремнем над четырьмя остриями, чтобы трещины не разошлись по всей длине шеста.
Полдень уже миновал. Захватив гарпун, Эйлас направился к речке. Через час терпеливого ожидания и после нескольких неудачных попыток ему удалось загарпунить увесистую форель. Когда он чистил рыбу на берегу, издали послышались топот и ржание лошадей. Эйлас тут же отбежал в сторону и спрятался в кустах.
По колее ехали два всадника; за ними пара мохнатых крестьянских лошадок тянула небольшой фургон. Лошадками погонял паренек лет четырнадцати со взъерошенными волосами, тоже явно крестьянского происхождения. Внешность всадников производила гораздо более зловещее впечатление. На них были нагрудники из подвязанных ремешками металлических пластинок и кожаные шлемы с отворотами, закрывавшими шею и уши. На поясах висели длинные тяжелые мечи, на седлах — луки со стрелами и боевые топоры с короткими рукоятками. Незнакомец покрупнее был старше Эйласа — загорелый, коренастый субъект с маленькими злыми глазками, жесткой щетинистой бородой и длинным мясистым носом. Другой, лет на пятнадцать старше, часто озирался по сторонам — сутулый и жилистый, морщинистый и тертый, как его старое кожаное седло. Бледное лицо его вызывало неприятное ощущение: круглые пронзительно-серые глаза над слишком широкими скулами и маленьким, плотно сжатым ртом придавали ему почти змееподобный вид.
Эйлас сразу понял, что перед ним разбойники, и поздравил себя с предусмотрительностью — решение спрятать Татцель в расщелине оказалось правильным. Тем временем всадники заметили мертвую лошадь и были несколько озабочены этим обстоятельством.
Поравнявшись с хижиной, бродяги задержались и вполголоса посоветовались, после чего, пригнувшись, стали изучать следы на песке. Спешившись, они привязали лошадей к фургону и стали осторожно приближаться к лачуге — но тут же остановились в полном изумлении.
Эйлас оцепенел — сердце его сжалось, будто к нему прикоснулись куском льда. Татцель тоже услышала приближение всадников. Теперь она показалась, прыгая на одной ноге, из-за угла хижины и, обратившись к разбойникам, самоуверенно давала какие-то указания — Эйлас не мог расслышать, что именно она говорила. Девушка указывала рукой на фургон; по всей видимости, она хотела, чтобы ее отвезли в ближайший замок или на какую-нибудь перевалочную станцию ска.
Два незнакомца переглянулись, ухмыляясь мысли, одновременно их посетившей; у паренька на козлах отвисла челюсть — он часто моргал, пытаясь сообразить, что происходит.
Эйласа раздирали противоречия: ярость, вызванная неслыханной глупостью дочери герцога, глубокое сожаление о том, что ей предстояло испытать — и снова вспышка гнева, вызванная другой причиной. Как бы он ни проклинал самонадеянную девчонку, теперь он не мог бросить ее в беде и после этого уважать самого себя. Ослепленная высокомерием и тщеславием, Татцель поставила под угрозу не только себя, но и его самого!
Два разбойника приблизились к Татцель и остановились прямо перед ней. Разглядев ее с ног до головы, они обменялись одобрительными репликами. Отшатнувшись, Татцель принялась повторять приказы отчаянно-негодующим тоном.
Сутулый худощавый субъект задал девушке несколько вопросов. Она ответила ледяным тоном и снова указала на фургон.
«Да-да, — судя по всему, отвечал змееголовый тип. — Всему свое время. Прежде всего следует пользоваться сиюминутными возможностями. Судьба свела нас для того, чтобы мы могли отпраздновать это счастливое стечение обстоятельств надлежащим образом. Жаль, что у тебя нет подруги!»
Татцель отпрыгнула еще на шаг и беспомощно озиралась. «А теперь она поражается тому, что я не спешу броситься ей на помощь и проучить двух мужланов!» — язвительно подумал Эйлас.
Наклонившись вперед, коренастый бородач схватил девушку за талию. Прижав ее к себе, он попытался ее поцеловать. Татцель уворачивалась и так, и сяк — но в конечном счете ему удалось найти ее губы. Жилистый субъект похлопал его сзади по плечу; они обменялись парой слов — бородач неохотно отступил, явно чего-то опасаясь или будучи в подчиненном положении.
Старший разбойник говорил тихо, но убедительно — другой пожал плечами, не отваживаясь возражать. Они приготовились бросить жребий, чтобы определить, кто из них будет развлекаться с Татцель в первую очередь. Разбойник помладше вставил в землю деревянный колышек и провел ножом черту в десяти шагах от колышка. Вынув по монете из поясных сумок, они встали за чертой и по очереди бросили монеты в направлении колышка. Крестьянский паренек спрыгнул с козел и подбежал смотреть на результаты — его они явно очень интересовали.
Пока внимание бандитов и возничего отвлеклось, Эйлас подкрался к фургону и спрятался за ним. Рядом с хижиной разгорелся спор, связанный с возможным нарушением правил — арбитром назначили паренька-возничего. Тот вынес решение, и жребий бросили снова, соблюдая какую-то внесенную в правила поправку, хотя товарищи-разбойники продолжали ворчать и обмениваться ругательствами. В то же время Татцель разразилась яростными нравоучениями, как домохозяйка, отчитывающая непослушных собак — пока ей не приказали заткнуться, после чего она прислонилась спиной к хижине и замолчала, скорчив растерянную гримасу.
Пока имели место эти важные переговоры, Эйлас потихоньку подобрался к лошадям и позаимствовал лук с несколькими стрелами.
Игра закончилась: победителем оказался грузный бородач, торжествующе расхохотавшийся и поздравивший Татцель с удачным выбором судьбы. Он снова схватил девушку и, ухмыляясь и подмигивая по пути своему товарищу, потащил ее в лачугу.
Разбойник постарше уныло пожал плечами и прорычал какой-то приказ — паренек сбегал к фургону и принес ему кожаный бурдюк с вином. Выбрав местечко за углом, посуше и потеплее, оба сели на землю, прислонившись спинами к стене хижины.
Эйлас бесшумно обошел хижину с другой стороны, держа наготове лук с натянутой тетивой. Прокравшись вдоль стены ко входу, он вступил внутрь — мягко, как тень. Обнаженная Татцель лежала, раскинув руки и ноги, на травяной подстилке. Бородатый бандит уже спустил штаны и стоял на коленях, готовый вставить по назначению монументальный половой член. Татцель заметила молчаливый силуэт в дверном проеме и ахнула. Грузный бандит обернулся, с трудом вскочил на ноги и отступил на пару шагов, хватая воздух пальцами в поиске рукояти меча. Он уже открыл рот, чтобы разразиться воплем — Эйлас выпустил стрелу. Коротко просвистев, стрела пронзила открытый рот и пригвоздила голову разбойника к деревянному угловому столбу. Пританцовывая и судорожно размахивая руками, бородач захрипел и умер.
Эйлас выскользнул из хижины так же тихо, как вошел. Выступив из-за угла, он увидел старшего бандита — развалившись на траве, тот запрокинул бурдюк, направляя струю вина в открытый рот, в то время как паренек-возничий завистливо наблюдал за этим фокусом. Глаза паренька, сосредоточенные на бурдюке, заметили Эйласа — он сдавленно вскрикнул. Прозрачно-серые глаза бандита тоже сфокусировались на неожиданно появившейся фигуре. Жилистый разбойник отбросил бурдюк и ловко вскочил на ноги, выхватив меч. На его угрюмом морщинистом лице не было никаких признаков страха. Эйлас выпустил стрелу. Колени бандита подогнулись; схватившись слабеющими пальцами за древко стрелы, торчащей из груди, он медленно опустился на землю.
Тем временем паренек со взъерошенной шевелюрой дал стрекача, перепрыгивая через камни и кочки, обратно по береговой колее, вниз по течению — через несколько секунд он скрылся из виду.
Эй л ас заглянул в хижину. Задумчиво опустив глаза, Татцель одевалась, повернувшись спиной к пригвожденному к стене трупу. Эйлас спустился, тоже задумчиво, к фургону бандитов, покрытому чехлом из добротного вощеного льняного холста. Под чехлом он нашел большое количество провианта, достаточное для того, чтобы прокормить дюжину прожорливых мужчин на протяжении месяца или двух.
Эйлас выбрал часть этих продуктов: мешок муки, пару копченых свиных боков, соль, два круглых сыра, бурдюк вина, окорок, чулок, набитый луковицами, горшок с копченой гусиной печенкой, связку сухой соленой рыбы, пакет изюма и пакет урюка. Завернув эти припасы в холщовый чехол, он навьючил их на самую крепкую из двух лошадок, тянувших фургон.
Прыгая на одной ноге, Татцель выбралась наружу и присела на пороге, скромно причесывая свалявшиеся локоны. Эйлас вспомнил об изготовленном раньше костыле. Поколебавшись, он сходил за костылем и принес также почти очищенную форель. Костыль он передал пленнице: «Это поможет тебе ходить».
Зайдя в хижину, Эйлас взял два плаща и вытряс их, бросив взгляд на стоящий в углу труп бандита со стрелой во рту. Следующего посетителя лачуги ждал неприятный сюрприз.
Вернувшись под открытое небо, Эйлас с удовольствием вдохнул чистый воздух и сказал: «Пора ехать! Скоро здесь прохода не будет от ска — сбежавший парнишка не преминет выболтать все, что знает».
Татцель указала на тропу: «Кто-то уже идет. Беги, пока у тебя есть время спасти свою шкуру».
Обернувшись, Эйлас увидел старика в длинной рубахе из рогожи, в лаптях и широкополой соломенной шляпе с низкой тульей. Старик вел четырех коз; каждая коза тащила небольшой тюк и разные пожитки. Поравнявшись с хижиной, путник бросил безразличный взгляд на Эйласа и Татцель и прошел бы мимо, если бы Эйлас не позвал его: «Подождите! Одну минуту!»
Старик остановился — вежливо, но неохотно.
«Я не знаком с этой местностью, — сказал Эйлас. — Вы не откажетесь ответить на несколько вопросов?»
«Спрашивайте — скажу все, что знаю».
Эйлас указал рукой вниз по течению речки: «Куда ведет эта колея?»
«В десяти милях ниже по долине — поселок Глостра; там ска устроили форт, у них много бараков».
«А выше?»
«Там несколько развилок. Если идти по главной тропе, то есть по Верхнему Верещатнику, выйдешь на Подветренную дорогу; дальше — перевал и Поэлитетц».
Эйлас кивнул — его предположения подтвердились. Он подал старику знак: «Будьте добры, следуйте за мной. Коз можно привязать к фургону».
Старик с сомнением поплелся за Эйласом к хижине, где Эйлас продемонстрировал ему два трупа: «Фургон принадлежал этим людям — они ехали вверх по долине. Они на меня напали, мне пришлось их убить. Кто они?»
«Бородач в хижине — ска-полукровка. Не знаю, как его зовут. Другого прозвали «Гадюка Федрик». Оба на службе у Торкваля, насколько мне известно».
«Торкваль… я слышал это имя».
«Торкваль — главарь разбойников. Он обосновался в Энге. Там он никого не боится, это неприступная крепость».
«Все зависит от того, кто идет на приступ и каким образом, — возразил Эйлас. — Где находится эта крепость? Я не хотел бы случайно оказаться поблизости».
«В пятнадцати милях выше растут три большие сосны — к стволу каждой приколочен бараний череп. Тропа, отходящая в этом месте направо, ведет к Энгу. Я бывал там однажды — вход сторожили два рыцаря в доспехах, посаженные на колья. Больше я туда не пойду».
«Не могу не заметить, что ваша вторая коза везет большой чугунный котелок, — сказал Эйлас. — Не согласитесь ли вы обменять котелок на лошадь и фургон, полный провизии — ее хватит на год всей вашей семье?»
«Должен сказать, что такой обмен меня устроил бы, — почесал затылок старик. — В том случае, конечно, если вы обмениваете имущество, вам принадлежащее».
«Я предъявил на него права, и никто их не оспаривает. Тем не менее, если мы обменяемся, советую вам поскорее отвезти фургон в укромное место — хотя бы для того, чтобы не вызывать зависть у встречных».
«Полезный совет, — кивнул старик. — Хорошо, по рукам!»
«Кроме того, вы нас не видели — так же как и мы с вами никогда не встречались».
«Разумеется. Я слышал какие-то голоса, но это были завывания духов, донесенные ветром».
2
Солнце опускалось за спиной Эйласа, пока он ехал вверх по долине в сопровождении Татцель — уздечка третьей лошади, везущей провиант, была привязана веревкой к седлу девушки. Эйлас присвоил оба лука и оба колчана со стрелами.
Долина сужалась и становилась круче — речка шумела и бурлила там, где на ее пути встречались валуны. По одиночке и небольшими группами попадались лиственницы и кедры; с обеих сторон открывались ложбины и расщелины, и в каждой серебрился впадавший в речку ручеек.
Поздно вечером поднялся ветер, по небу понеслись тучи — судя по всему, с моря надвигалась гроза; ночь обещала быть беспокойной.
Закат позолотил горные хребты — долины стали наполняться сумраком. Эйлас повернул в одну из ложбин, вымытых притоками. Спешившись, он повел лошадь под уздцы, и в сотне ярдов выше по течению нашел защищенную от ветра травянистую площадку, где можно было развести костер, не опасаясь, что его заметят с дороги.
Татцель, недовольная выбором места привала, брезгливо озиралась по сторонам: «Зачем останавливаться в такой глуши?»
«Чтобы ночью нас никто не беспокоил», — объяснил Эйлас.
«Мы заходим все дальше в дикие места. Куда ты направляешься? Ты вообще понимаешь, что делаешь?»
«Я надеюсь найти спокойный, безопасный путь по верхним предгорьям, позволяющий вернуться в Южную Ульфляндию, в Дун-Даррик. Потом я отвезу тебя к себе в Домрейс, в Тройсинет».
«Я не желаю посещать эти места, — холодно сказала дочь герцога. — Мои предпочтения для тебя ничего не значат?»
Эйлас рассмеялся: «Тебе придется понять, что предпочтения рабов редко принимаются во внимание».
Татцель нахмурилась и словно не расслышала его ответ. Эйлас принялся собирать хворост и сооружать очаг из камней; по ходу дела он обнаружил плоскую плитку твердого темно-зеленого офита — примерно в локоть шириной и полдюйма толщиной. Эйлас развел огонь и разложил форель на плоском камне, после чего обернулся к Татцель, сидевшей рядом на бревне и наблюдавшей за его приготовлениями с соскучившимся видом.
«Сегодня ты будешь готовить, — сказал Эйлас. — А я сооружу убежище от непогоды».
Татцель отрицательно покачала головой: «Я ничего не знаю о таких вещах».
«Я объясню, что нужно сделать. Отрежь сало с окорока и подогрей его в котелке, чтобы оно растопилось; не спали его — проследи за тем, чтобы сало не дымило! Тем временем нарежь форель на куски. Когда сало растопится, обжарь в нем рыбу — тоже осторожно, чтобы не обгорела. Когда рыба хорошо поджарится, отставь котелок в сторону. Смешай немного муки с водой и сделай тонкие лепешки. Прижми их к этой плитке — она уже раскалилась, — Эйлас указал на плоский кусок офита. — Когда лепешки поджарятся с одной стороны, переверни их и поджарь с другой».
«Я не собираюсь учиться приготовлению пищи».
Эйлас немного помолчал: «Несмотря на то, что я порядком устал, я мог бы тебя хорошенько высечь — своей невероятной глупостью ты в любом случае заслужила порку. Или я мог бы сам все приготовить и вежливо тебя обслужить, предупреждая все твои желания. И в том, и в другом случае, однако, мне пришлось бы прилагать дополнительные усилия. Но я могу просто-напросто тебя не кормить, что не потребует никаких усилий. Какой вариант ты предпочитаешь?»
Татцель задумчиво наклонила голову на бок, но не предоставила никаких рекомендаций.
«По правде говоря, бить тебя мне не хочется, — сказал Эйлас. — Служить тебе мне хочется еще меньше. Значит, тебе придется готовить или остаться без ужина. Не забывай, что утром тебе придется сделать такой же выбор».
«Я закушу сушеными абрикосами и выпью вина», — презрительно отозвалась Татцель.
«Ничего подобного ты не сделаешь! Кроме того, тебе придется самой приготовить себе постель. Или сиди под дождем всю ночь — мне какое дело?»
Обхватив руками колени, Татцель мрачно смотрела на пламя костра. Тем временем Эйлас соорудил палатку из чехла, прежде закрывавшего фургон, и, набрав несколько охапок буйно растущей травы, приготовил себе постель.
Заметив, что постель предназначена для одного, Татцель звонко выругалась и злобно занялась приготовлением ужина. После этого Эйлас набрал еще травы и приготовил постель пошире.
Они ели в молчании. Никакие лакомства не радовали Эйласа больше, чем эта жареная форель с печеными на камне лепешками, приправленная ломтиками сырого лука и сдобренная несколькими глотками вина. Над головой ветер вздыхал в кронах деревьев, костер полыхал в такт каждому дуновению. Наконец Эйлас отправился поить лошадей, после чего привязал их там, где они могли пастись в свое удовольствие.
Вернувшись, Эйлас выпил еще немного вина из бурдюка. Татцель искоса наблюдала за ним. Повернувшись к огню, Эйлас улыбнулся: «Где ты спрятала мой нож?» Этим ножом дочь герцога резала форель.
Поразмышляв немного, Татцель засунула руку за пояс и вынула нож. Эйлас быстро отнял его.
«Ты причинил мне боль!» — пожаловалась Татцель, потирая кисть руки.
«Если бы ты меня зарезала во сне, ты причинила бы мне гораздо большую боль».
Татцель безразлично пожала плечами. Вскоре Эйлас поднялся на ноги. Он перенес под чехол весь провиант, какой мог испортиться под дождем. После этого он взял оба лука и попробовал каждый, проверяя равномерность обработки древесины, прочность конструкции и натяжение тетивы. Оба лука ему нравились, но один был лучше другого — этот лук Эйлас положил под травяную подстилку с той стороны, где собирался спать, чтобы он был под рукой, но поодаль от ловких пальцев Татцель. Другой лук он сжег на костре.
Татцель смотрела, опустив уголки губ: «Я чего-то не понимаю».
«Неужели? У меня тоже возникло впечатление, что ты многого не понимаешь».
«Почему ты упрямо стараешься держать меня в плену? Я предпочитаю быть свободной — и только мешаю тебе в пути. Судя по всему, ты не намерен пользоваться мной, как женщиной».
Эйлас вспомнил о событиях прошедшего дня и пробормотал: «Я не мог к тебе прикоснуться».
«Странно! Значит, ты все-таки сознаешь, насколько выше мое происхождение?»
«Ты жестоко ошибаешься».
«О, значит это из-за бандита, — Татцель моргнула, и Эйласу показалось, что он заметил слезы, блеснувшие у нее в глазах. — А что я могла выиграть, если бы стала сопротивляться? Я во власти двуногой скотины — беглых рабов и разбойников! Мне все равно. Делай со мной все, что хочешь».
Эйлас презрительно хмыкнул: «Перестань притворяться.
Я говорил тебе вчера вечером и повторяю сегодня: я никогда тебя не изнасилую».
Татцель искоса наблюдала за ним: «Что же тебе от меня нужно? Твое поведение загадочно».
«А что в нем загадочного? Меня поработили и заставили служить тебе в замке Санк — никто не спрашивал меня о предпочтениях, мне приходилось постоянно сдерживать ярость. Я поклялся, что настанет день возмездия. Теперь ты моя рабыня и обязана мне служить, выполняя любые мои прихоти. Что может быть проще? В сходстве этих ситуаций, в их параллельности есть своеобразная красота. Постарайся наслаждаться красотой справедливости так же, как это делаю я!»
Татцель только поджала губы: «Я не рабыня! Я — леди Татцель из замка Санк!»
«Насколько я помню, твое звание не произвело большого впечатления на разбойников».
«На этих животных? По меньшей мере, в их жилах текла кровь ска».
«Какое это имеет значение? Оба они заслужили болтаться на виселице. Я с удовольствием их прикончил».
«Стрелами, из западни! — усмехнулась Татцель. — Сразиться со ска лицом к лицу ты не смеешь».
Эйлас иронически поморщился: «В каком-то смысле это верно. С моей точки зрения, война — не игра и не соревнование в рыцарской доблести. Это весьма нежелательный процесс, и с ним следует покончить как можно быстрее, причиняя себе как можно меньше неприятностей… Тебе известен ска по имени Торкваль?»
Татцель внезапно проявила явное нежелание продолжать разговор. Наконец она сказала: «Мне известен Торкваль. Он мой троюродный брат. Но я встречалась с ним только однажды. Его больше не считают настоящим ска, и теперь он удалился за пределы наших владений».
«Торкваль вернулся — его логово неподалеку, на склоне Нока. Сегодня мы пили его вино и закусывали его луковицами. Правда, форель я сам поймал».
Татцель обернулась, глядя вниз, в темную ложбину, где какой-то ночной зверь время от времени возился в сухих листьях. Снова повернувшись к Эйласу, она сказала: «Говорят, Торкваль быстро сводит счеты с обидчиками. Подозреваю, что тебе придется дорого заплатить за сегодняшний ужин».
«Предпочитаю пользоваться щедростью Торкваля бесплатно, — отозвался Эйлас. — И все же, никто не знает, как обернутся события. Темная и жестокая страна, Северная Ульфляндия!»
«Мне она никогда такой не казалась», — с укором возразила Татцель.
«До сих пор тебе не приходилось быть в рабстве… Пойдем. Пора спать. Парень, погонявший лошадей бандитов, станет всюду рассказывать о благородной леди-ска, и долина скоро будет кишеть солдатами в черных шлемах. Я хотел бы выехать пораньше».
«Спи! — безразлично отозвалась Татцель. — Я тут еще немного посижу».
«Тогда мне придется привязать тебя веревкой, чтобы ты не заблудилась где-нибудь ночью. В этих местах во мраке блуждают странные существа — как тебе понравится, если кто-нибудь затащит тебя в пещеру?»
Хромая, Татцель неохотно поплелась к палатке и прилегла на подстилку.
«Безопасность превыше всего! — заявил Эйлас. — Все равно веревка пригодится. Я крепко сплю и могу не проснуться, если ночью мне на голову упадет камень».
Опоясав Татцель петлей веревки, он закрепил петлю беседочным узлом, чтобы она не могла его развязать, а концы веревки привязал к своему поясу — теперь пленница была на привязи.
Эйлас набросил на девушку плащ. Почти полная луна выглянула сквозь просвет в листве, озаряя лицо дочери герцога-ска и смягчая ее черты — она казалась обворожительно привлекательной. Эйлас стоял и смотрел на нее, пытаясь угадать значение полусонной, полупрезрительной усмешки, на мгновение скривившей ее губы… Он отвернулся, не позволяя воображению преодолеть здравый смысл, лег рядом с ней и тоже закрылся плащом. Что он упустил из вида? Оружие? Оно под рукой. Узлы ей не развязать. Эйлас успокоился и вскоре заснул.
3
За час до рассвета Эйлас проснулся. Дождь так и не пошел — в пепле очага ему удалось раздобыть еще тлеющий уголек. Соорудив над ним шалашик из сухой травы, он раздул огонь. Позевывая и дрожа всем телом, Татцель выбралась из палатки и присела на корточки у костра, грея ладони. Эйлас принес копченое сало и мешок муки; Татцель притворилась, что ничего не замечает. Эйлас произнес несколько резких слов. Нахмурившись и бросая на него быстрые озлобленные взгляды, Татцель принялась поджаривать сало и печь лепешки из муки. Эйлас оседлал лошадей и приготовил их к выезду.
Эйлас и Татцель закусили в росистой предрассветной тишине — им обоим не хотелось разговаривать.
Погрузив провиант, завернутый в чехол, на вьючную лошадь, Эйлас помог девушке взобраться в седло, и они спустились из ложбины. Выехав на тропу, Эйлас остановился и прислушался, но не заметил никаких признаков движения — они снова направились вверх по течению; Эйлас часто оглядывался, проверяя, не едет ли за ними кто-нибудь.
Они приближались к опасным местам. Эйлас погонял лошадей, принуждая их спешить — он хотел проехать развилку, ведущую в Энг, как можно раньше утром.
Миля тянулась за милей, и пейзаж становился величественным. По обеим сторонам долины возвышались крутые утесы; в подножиях груды валунов чередовались темными пролесками массивных сосен и елей.
Солнце показалось над восточным хребтом и ярко озарило верхушки трех высоких сосен, растущих неподалеку от тропы — к стволу каждой был прибит бараний череп. В этом месте тропа раздваивалась — одна продолжалась вверх по долине, другая круто поднималась направо. Почувствовав облегчение, Эйлас побыстрее проехал мимо этой зловещей развилки, скоро скрывшейся позади.
Лошади начинали выражать недовольство — их утомляли и темп, заданный Эйласом, и крутизна ущелья. Все выше и выше карабкалась тропа, извиваясь под нависшими уступами и угрожающе накренившимися валунами, временами выходя на ровную лужайку у излучины реки, затем снова углубляясь в крутой каменный лабиринт.
Через час после того, как они проехали развилку на Энг, Эйлас завел лошадей в небольшой укромный овражек за сосновой рощей. Спешившись, он помог Татцель спуститься на землю. Здесь Эйлас намеревался передохнуть и переждать середину дня, тем самым меньше рискуя встречей с другими всадниками, в этих краях не сулившей ничего, кроме беды. С точки зрения Татцель такая предусмотрительность представлялась трусливой и смехотворной. «Ты пуглив, как кролик!
— заявила она Эйласу. — Проводишь всю жизнь в страхе, вечно озираешься, вздрагиваешь, хватаешься за оружие при каждом шорохе».
«Ты вывела меня на чистую воду! — отозвался Эйлас. — Я полон страхами и предчувствиями. Моя собственная рабыня считает меня трусом — что может быть унизительнее для мужчины?»
Татцель презрительно рассмеялась и растянулась на пригретом солнечными лучами песке у ручья.
Прислонившись к сосновому стволу, Эйлас осматривал окружающие склоны. Несмотря на их глупость, замечания девушки раздражали его. Неужели она считает его малодушным только потому, что он принимает разумные меры предосторожности? Надо полагать. В том мире, где она выросла, мужчины ездили по своим делам, не опасаясь неприятностей.
«Скоро ска тоже будут озираться и вздрагивать от каждого шороха, — заверил свою спутницу Эйлас. — До сих пор они одерживали великие победы над недотепами-крестьянами и разрозненными горцами. С такими врагами легко воевать, над ними легко издеваться, ощущая свое превосходство. Но теперь им придется иметь дело с тройсами, а это совсем другая история».
«Если все тройсы так же осторожны, как ты, нам не грозят никакие трудности».
«Увидим!» — отозвался Эйлас. Он снова внимательно рассмотрел окружающие горы, но не заметил ничего, кроме скал и неба. Подгоняемые ветром обрывки облаков то и дело закрывали солнце — их огромные тени быстрой чередой неслись вверх по долине.
Лежа на животе и подпирая голову руками, Татцель наблюдала за ним: «Что ты ищешь?»
«Кто-то следит за тропой с восточного хребта… Отдыхай, пока есть время. Мы сможем ехать дальше только в темноте».
Татцель закрыла глаза и, казалось, задремала.
После полудня они подкрепились окороком, сыром и холодными лепешками, оставшимися от завтрака. Солнце начинало склоняться к западу. Гряда облаков становилась все плотнее, и вскоре солнце скрылось за тучей. Закутавшись в плащ, Татцель жаловалась на холодный ветер и советовала Эйласу соорудить палатку.
Эйлас покачал головой: «Погода благоприятствует такому трусу, как я! Лазутчиков и дозорных ослепляет туман, а разбойники предпочитают грабить, когда им не мешают дождь и ветер. Поднимайся! Поехали!»
Он завернул в чехол остатки провианта, и они снова двинулись в путь.
Вечер тянулся долго и утомительно. За час до захода солнца ветер начал успокаиваться, налетая лишь редкими порывами, и пелена туч стала разрываться. Десятки отдельных солнечных пятен озарили унылый дикий пейзаж, внося в него золотисто-зеленое разнообразие.
Эйлас остановился, чтобы лошади передохнули. Позади открывался вид на всю долину; впереди, на расстоянии не больше мили, небо пересекала чуть неровная черта края плоскогорья.
Они стали снова подниматься — и снова Эйлас остро ощутил, что за ними может наблюдать любой часовой, обозревающий долину.
Тропа приблизилась к последнему крутому подъему; Эйлас спешился, чтобы не слишком утомлять лошадь. Шаг за шагом он упорно поднимался зигзагами, пока кровь не стала тяжело стучать в голове — он задержался, чтобы отдышаться. Лошади прядали ушами, мотали головой и тихо всхрапывали; постепенно, однако, они успокаивались и восстанавливали силы. Эйлас, Татцель и три лошади оставались в глубокой тени, покуда прорвавшиеся сквозь тучи лучи заходящего солнца подсвечивали розовым огнем верхи слоистых облаков на востоке.
Эйлас снова стал взбираться по склону; тропа петляла — казалось, подъем никогда не кончится. Наконец, преодолевая желание снова остановиться, Эйлас выбрался на плато: перед ним открылось широкое плоскогорье. На юге высились Заоблачные пики; восточный небосклон заслонялся верхним хребтом Тих-так-Тиха, теперь охваченным пламенем заката; к северу плоскогорье терялось в тумане под плотной пеленой туч.
В ста шагах оттуда, где тропа выходила на плоскогорье, стоял высокий человек в черном плаще, задумчиво погруженный в созерцание пейзажа. Руки его покоились на рукояти меча, ножны упирались в землю под ногами. Рядом, привязанный к основанию куста, стоял его конь. Покосившись на Эйласа и Татцель, незнакомец, казалось, перестал обращать на них внимание — что вполне устраивало Эйласа.
Вскочив в седло, Эйлас поехал шагом мимо незнакомца так, словно не замечал его присутствие.
Человек в черном плаще медленно повернулся к нему лицом — лучи заката резко разделили его лицо на золотистые пятна и черные тени. Подняв руку, он произнес одно слово: «Стой!»
Эйлас вежливо придержал лошадь под уздцы, и незнакомец не спеша приблизился. Черноволосый, с низким лбом и язвительно приподнятыми бровями, он смотрел Эйласу в лицо яркими янтарными глазами. Резко выступающие скулы, широкий чувственный рот, массивный тупой подбородок и подергивающаяся левая щека производили впечатление человека, переполненного страстями, едва сдержанными ироническим умом. Незнакомец снова заговорил, голосом одновременно резким и мелодичным: «Куда вы направляетесь?»
«К Подветренной дороге, чтобы спуститься в Южную Ульфляндию, — ответил Эйлас. — Кто вы такой? У вас есть имя, звание?»
«Меня зовут Торкваль», — глаза бандита остановились на спутнице Эйласа. «Это еще что такое?» — пробормотал он.
«В настоящее время она у меня в услужении».
«Леди, разве вы не ска?»
«Я — ска».
Торкваль приблизился еще на пару шагов — сильный, широкоплечий человек с грудью колесом и узкими бедрами. «Этого хищника Татцель не назовет пугливым кроликом и не обвинит в чрезмерной предусмотрительности», — подумал Эйлас.
Торкваль говорил нараспев: «Молодой человек, я предъявляю права на твою жизнь. Ты позволил себе заехать в края, где никто не смеет шелохнуться без моего соизволения. Сойди на землю и встань на колени, чтобы я мог отрубить тебе голову без лишних церемоний. Ты умрешь в трагическом золотом зареве заката!» Зазвенела сталь — Торкваль вынул меч из ножен.
«Сударь, я предпочитаю не умирать, — вежливо ответил Эйлас. — В любом случае, не на коленях. Прошу вас, разрешите нам продолжить путь по земле, на владение которой вы претендуете, не подвергая опасности ни нашу жизнь, ни наше имущество».
«В разрешении отказано! Хотя должен признать, что тебе свойственно присутствие духа, и что у тебя хорошо подвешен язык. Тем не менее, ты умрешь».
Эйлас спешился и обнажил свой меч, тонкий и легкий — таким мечом он научился владеть еще в юности, в Тройсинете. Но где его нож? Нож, на который он привык полагаться? Сегодня в полдень он резал этим ножом сыр и — увы! — запаковал его в чехол вместе с сыром.
«Прежде чем мы продолжим решение возникшего вопроса, могу ли я предложить вам кусочек сыра?» — спросил Эйлас.
«Я не большой любитель сыра, хотя с твоей стороны это забавное и неожиданное предложение».
«В таком случае, если вы не возражаете, я отрежу себе ломтик или два — видите ли, я проголодался».
«Ты рехнулся? Я буду стоять и ждать, пока ты будешь жевать сыр? Готовься к смерти!» С этими словами Торкваль шагнул вперед и взмахнул мечом. Эйлас отскочил в сторону, и меч разбойника просвистел по воздуху. Торкваль сразу нанес второй удар, но он соскользнул по клинку Эйласа.
Эйлас притворился, что делает выпад, но тяжелый меч Торкваля мгновенно поднялся — если бы Эйлас продолжил движение вперед, разбойник разрубил бы его пополам. Эйлас понял, что перед ним опытный и тренированный боец.
Торкваль снова напал, заставив Эйласа отступать, отражая град ударов, каждый из которых мог одним махом отрубить ему голову; Эйлас заставил себя забыть о страхе — он был на волосок от гибели. Яростно отклонив очередной выпад противника, Эйлас сумел уколоть Торкваля в плечо; тот был вынужден отскочить назад, чтобы сохранить равновесие. Теперь Эйлас заметил, что за поясом у разбойника был нож.
Сосредоточенный и напряженный, Торкваль опустил уголки губ — он не ожидал встретить отпор. Бандит снова бросился в атаку — Эйлас ответил длинным выпадом, неуклюже поднимая левую руку и тем самым обнажая левый бок. Торкваль попытался поразить его слева обратным движением меча, но Эйлас легко увернулся, снова сделал длинный выпад и снова неосторожно задрал вверх левую руку.
Торкваль ринулся вперед — Эйлас остановил его встречным выпадом, проткнув грудь разбойника в трех дюймах от сердца. Лицо Торкваля осунулось, глаза широко открылись — но он игнорировал рану. Эйлас заметил, что рука разбойника тянулась к ножу.
Торкваль снова напал; Эйлас снова отразил несколько тяжелых ударов. Торкваль сделал вид, что приоткрылся — Эйлас шагнул вперед, снова высоко поднимая левую руку и обнажая левый бок. Торкваль тут же выхватил нож, но Эйлас ждал этого движения и погрузил конец меча во внутренний сгиб локтя разбойника, пронзив ему руку насквозь — нож выпал из внезапно бесчувственной руки.
Бросившись к ножу, Эйлас успел его схватить еще до того, как он упал на землю. Усмехнувшись в лицо Торквалю, теперь Эйлас перешел в нападение — выпад за выпадом конец его меча пролетал все ближе к напрягшейся мускулами шее разбойника. «На колени, Торкваль! — сказал Эйлас. — Приготовься к смерти!» Острие легкого меча Эйласа кружилось и мелькало перед глазами Торкваля, едва успевавшего уклоняться и отступавшего все дальше и дальше.
Торкваль набрал в грудь воздуха и с оглушительным воплем двинулся вперед, широко размахивая мечом, как косой, чтобы подрубить противнику ноги. Эйлас отскочил назад; на мгновение Торкваль полностью открылся. Эйлас метнул нож изо всех сил — лезвие погрузилось в грудь разбойника по рукоятку. Ошеломленный, тот отшатнулся. Эйлас сделал выпад и пронзил Торквалю шею. Торкваль хрипло взвыл, отступил, шатаясь, еще на несколько шагов и свалился с обрыва. Тело в черном плаще кувыркалось вниз по крутому склону все ниже и ниже — наконец бесформенное темное пятно застряло в далеких кустах.
Эйлас обернулся: где Татцель? Она уже проехала ярдов двести, погоняя лошадь изо всех сил — но ее задерживали вторая, косматая вьючная лошадка, привязанная к ее седлу, а также лошадь Эйласа, привязанная к вьючному животному. Поэтому Татцель приходилось скакать неуклюжим прерывистым галопом — его было бы достаточно для побега, если бы у Эйласа не было коня Торкваля.
Татцель обернулась — Эйлас заметил, как раскраснелось ее лицо. Кто знает, что он сделал бы с возмутительной пленницей, если бы торжество победы над Торквалем не сдерживало его гнев?
Отвязав коня разбойника, Эйлас вскочил в седло и пустился в погоню. И снова его раздражало то, что Татцель скакала на север, все дальше в пустынные дикие горы, простиравшиеся до самой годелийской границы.
Новая мысль пришла в голову Эйласу — но он тут же отверг ее. Безрассудная, слишком рискованная затея — скорее всего, практически неосуществимая! Но мысль настойчиво возвращалась. Так ли уж она неосуществима? Вероятно. Более чем вероятно. Учитывая все обстоятельства, самый рискованный вариант мог оказаться самым успешным.
Татцель упрямо мчалась во весь опор, явно надеясь, что конь Эйласа упадет или подвернет ногу. Пока Эйлас дрался с разбойником, она успела далеко уехать, и Эйлас проскакал много миль, прежде чем настиг ее. Не говоря ни слова, он взял ее лошадь под уздцы, и они поехали шагом.
Разгоряченная Татцель возмущенно смотрела на своего гонителя, но ей нечего было сказать. Смеркалось. Эйлас устроил привал в небольшом лиственничном пролеске. На этот раз они ужинали копченой гусиной печенкой из запасов Торкваля.
Глава 12
Ветры гуляли по высокогорным лугам, заставляя шуметь вершины лиственниц. Под укрытием льняного холста лежали напряженная, насупившаяся Татцель и Эйлас, наблюдавший за луной, плывущей в облаках.
Ему приходилось о многом подумать. В Южной Ульфляндии могли еще не заметить его отсутствие — каждый из его помощников мог считать, что он находится в другом месте. Так или иначе, принимая во внимание все происходящее — Эйлас недружелюбно улыбнулся луне — он все равно сделал бы то, что сделал, и снова перенес бы те же лишения и опасности хотя бы для того, чтобы приобрести новое понимание ситуации, развеявшее туман, отягощавший его ум. Кроме того — что важнее всего — ему в голову пришел чудесный новый план. Татцель предстояло столкнуться с новой загадкой! Эйлас невольно рассмеялся.
Дочь герцога-ска, тоже неспособная заснуть и глядевшая на луну, была оскорблена весельем Эйласа, полностью противоречившим ее настроению: «Почему ты смеешься?» Эйлас не ответил сразу, и она прибавила: «Смеяться, глядя на луну, может только безумец».
Эйлас снова усмехнулся: «Я сошел с ума от твоей неблагодарности. Смеюсь, чтобы не рыдать».
Татцель презрительно фыркнула: «Твое тщеславие раздулось, потому что Торкваль оступился и упал».
«Бедняга Торкваль! Я не успел предупредить его о том, что драться с незнакомыми людьми опасно. Он дорого заплатил за свою неосторожность! Благородный, щедрый и скромный Торкваль! Его гибель[48] наполняет скорбью сердца всех, кого он ограбил!»
Татцель промолчала, и через некоторое время они заснули.
Наутро они позавтракали, греясь у маленького, сильно дымившего красного костра. Обозревая поросшее вереском плоскогорье, Эйлас заметил вереницу всадников-ска. За ними следовал караван из дюжины фургонов, тяжело нагруженных тюками; за фургонами плелись два или три десятка человек с веревками на шеях.
Эйлас тут же залил костер водой, чтобы даже струйка дыма не привлекла внимание всадников. «Они едут по Подветренной дороге, — сказал он, повернувшись к Татцель. — Эта дорога ведет в Поэлитетц. Я уже прошел ее когда-то».
Татцель тоскливо смотрела вслед каравану, и Эйлас не мог не почувствовать жалость — даже, в какой-то степени, стыд. Справедливо ли было мстить за все беды, причиненные ему ска, одной неопытной девушке?
«А почему нет?» — гневно ответил он сам себе. Эта девушка — отродье высшего сословия ска. Она верила в превосходство ска, разделяла все их предубеждения. Она никогда не выражала никакого сочувствия рабам, прислуживавшим в замке Санк, ее нисколько не беспокоила их судьба. Почему бы она не заслуживала возмездия?
Потому что не она придумала образ жизни ска — напрашивался ответ. Она впитала представления ска с молоком матери; ей преподавали их, как несокрушимые основы бытия. Волей-неволей она оставалась ска до мозга костей, хотела она того или нет!
Но то же самое можно было сказать обо всех ска, мужчинах и женщинах, стариках и детях, причем дочь герцога не проявляла никакой способности изменять свои взгляды под влиянием обстоятельств. Она просто отказывалась допустить возможность того, что ей придется быть рабыней. Короче говоря, она разделяла вину своего народа, и сентиментальное сочувствие в данном случае было неуместно.
Тем не менее, нельзя было отрицать, что Эйлас обратил на Татцель особое внимание, хотя не мог предвидеть, что это внимание приведет к нынешним затруднениям. Он хотел всего лишь — чего? Заставить ее признать, что он достоин уважения. Воплотить в жизнь мечты, посещавшие его в замке Санк. Насладиться ее близостью, общением с ней. Интимно познакомиться с ее привычками, с ее мыслями, понравиться ей, возбудить в ней эротическое влечение… И снова Эйлас иронически усмехнулся. Все эти цели, к достижению которых он стремился с наивной горячностью, теперь казались нелепыми. Он мог в любое время заставить Татцель удовлетворить его эротические прихоти — чего она, по-видимому, от него и ожидала, и что, как подсказывал Эйласу инстинкт, она в какой-то степени даже приветствовала бы. Нередко, когда он чувствовал рядом тепло ее тела, позыв, заставлявший забыть о всякой сдержанности, становился почти непреодолимым. Но всякий раз, когда похоть начинала опьянять его мозг, целый ряд соображений вмешивался и заливал этот костер. Прежде всего — то, что он увидел, когда зашел в лачугу, где бандит приготовился насиловать девушку, вызывало у него тошноту; эта картина навязчиво стояла перед глазами. Во-вторых, Татцель украла нож — можно было не сомневаться, что она собиралась его зарезать, а это существенно охлаждало пыл. В-третьих, Татцель, будучи чистокровной ска, рассматривала его как помесь истинных людей и древних каннибалов с мохнатыми бровями, как существо, стоявшее ниже нее на эволюционной лестнице — короче, как двуногую скотину. В-четвертых, он не мог заслужить благорасположение девушки так, как это обычно делалось, и гордость не позволяла ему овладеть ею насильно, просто для того, чтобы облегчиться, не думая о последствиях. Если Татцель не возражала против того, чтобы с ним переспать, пусть сделает первый ход в этой игре — что, конечно, маловероятно. И все же — может быть, ему только так казалось — порой он чувствовал, что Татцель заигрывает с ним, бросает вызов; возможно, ею руководили те же инстинктивные побуждения, что будоражили его воображение.
Досадная проблема. Может быть, однажды вечером обстоятельства сложатся настолько удачно, что ему удастся понять ее истинные намерения, и мечты станут всепоглощающей, захватывающей дух действительностью. Тем временем, караван ска скрылся за горизонтом.
«Вставай! — буркнул Эйлас. — Пора ехать».
Эйлас давно уже засунул за пояс нож, которым резал сыр. Он навьючил начинавший уменьшаться в размерах тюк с провиантом на свою прежнюю лошадь, а сам оседлал сильного черного жеребца Торкваля, тогда как мохнатая лошадка, семенившая всю дорогу с тюком на спине, осталась не при деле. Эйлас помог девушке забраться в седло, и они снова направились на север.
Как и ожидал Эйлас, Татцель была не на шутку озадачена таким выбором направления и в конце концов выпалила: «Почему мы едем на север? Южная Ульфляндия позади!»
«Верно. До Южной Ульфляндии далеко, это трудный и опасный путь — там нас ждут целые толпы ска и прочих разбойников».
«А что нас ждет на севере?»
«Впереди — дорога из Прибрежья в Поэлитетц. За ней, на севере — дикие места, до самой Годелии. Там никто не живет; там никто нас не ограбит и не убьет, ни ска, ни бандиты. В Дун-Кругре мы найдем тройский корабль и вернемся в Южную Ульфляндию со всеми удобствами».
Татцель взглянула на него так, словно он окончательно спятил, но безразлично пожала плечами.
Через час они выехали на дорогу, ведущую из Прибрежья к грозной и неприступной горной крепости Поэлитетц. В пределах видимости на дороге никого не было — Эйлас пришпорил коня, и они беспрепятственно пересекли опасную магистраль.
Весь день они ехали по плоскогорью, не встречая никаких троп. Далеко на востоке темнел пограничный хребет, отделявший Даот от Северной Ульфляндии. На западе и на севере пустошь расплывалась в дымке. Здесь, в холодных верховьях, процветали только утесник, осока и жесткие травы — иногда попадались, впрочем, угнетенные ветрами деревца тиса и рощицы низкорослых, словно ободранных с одной стороны лиственниц. Над головой время от времени пролетал ястреб, искавший куропаток или зайчат; вспугнутые лошадьми, хлопали крыльями и пропадали в безрадостных далях стайки ворон.
Ближе к вечеру с запада стали надвигаться тяжелые черные тучи; им предшествовала передовая линия рваных облаков, быстро заполонивших все небо — гроза была неизбежна, предстояла тяжелая ночь. Эйлас пришпорил коня, в то же время внимательно осматривая окрестности в поисках чего-нибудь напоминавшего укрытие.
Предвозвестники грозы поочередно закрывали солнце, создавая меланхолически величественный эффект: полосы золотого света бежали по лугам — ив одной из полос ярко выделилась низенькая хижина с белеными каменными стенами и крышей, выложенной толстым слоем торфа, поросшим пучками травы и клевера. Из трубы валил дым, а на дворе у соседнего хлева Эйлас заметил дюжину овец и стайку домашней птицы.
Обнадеженный, он подъехал к хижине и спешился у двери. В то же время он подал знак Татцель: «Слезай с лошади! У меня нет никакого желания снова скакать за тобой по горам!»
«Тогда помоги мне — нога разболелась».
Эйлас подхватил Татцель и поставил ее на землю, после чего они вдвоем приблизились к хижине.
Прежде чем они успели постучать, дверь распахнулась, и перед ними возник приземистый человек средних лет с круглой багровой физиономией и ярко-рыжими волосами, нависшими над ушами подобно торфяной крыше его коттеджа.
«Добрый день, сударь! — приветствовал его Эйлас. — Мы едем по своим делам. Приближается гроза, и мы хотели бы переночевать и что-нибудь перекусить. Взамен мы могли бы предложить подходящую плату».
«Ночлег я могу предоставить, — ответил фермер. — А что касается платы, то, что подходит мне, может не подходить вам. Иногда такое несоответствие представлений приводит к размолвкам».
Эйлас порылся в походной сумке: «Вот полфлорина серебром. Если этого хватит, возможность дальнейших размолвок должна быть устранена».
«Хорошо сказано! — заявил фермер. — Если бы в этом мире каждый устранял затруднения так открыто и прямолинейно, все его обитатели возрадовались бы существованию! Давайте монету».
Эйлас передал монету: «С кем имею честь говорить?»
«Зовите меня Квидом. А вас, сударь, как следует величать? И вашу подругу?»
«Меня зовут Эйлас, а это Татцель».
«Она у вас какая-то бледная и печальная. Вы ее часто бьете?»
«Да нет, не слишком».
«А, в том-то и дело! Колотите ее почаще. Тогда она мигом разрумянится, вот увидите! Нет ничего полезнее для женщины, чем пара добрых тумаков — она и ужин приготовит, и споет и спляшет, чтобы оттянуть следующую взбучку!»
Из хижины вынырнула толстуха: «Квид совершенно прав! Как только он поднимает кулак, я веселюсь и улыбаюсь, радуюсь всему на свете, и у меня в голове никаких забот. Взбучки Квида явно идут мне на пользу! Тем не менее, Квид при этом почему-то огорчается и чешет в затылке. Почему в пудинге завелись тараканы? И как в портянки попала крапива? Бывает, Квид приляжет позагорать на солнышке, а к нему подходит овца и мочится ему в лицо. Известно также, что призраки гоняются за Квидом в темноте и колотят его по макушке скалками и сковородками».
Квид решительно кивнул: «Вынужден признать, что после того, как Фрелька получает заслуженную взбучку, зачастую происходят странные вещи! Тем не менее, справедливость основного принципа непреложна. У вашей спутницы такой вид, будто она страдает запором или кушает мышьяк».
«Надеюсь, что это не так», — заметил Эйлас.
«А тогда пара хороших взбучек разгонит ей кровь и поправит пищеварение — скоро она будет петь, плясать и кружиться не хуже любой другой. Как ты думаешь, Фрелька?» Заговорщически наклонившись к Эйласу, фермер тихо прибавил: «Фрелька — ведьма, каких мало, опыта ей не занимать!»
«Прежде всего, у девочки сломана нога, — сказала Фрелька. — Сегодня я вправлю перелом, и у нее будет меньше причин печалиться. Но петь и плясать она не станет. Она какая-то шальная или обреченная».
«Обоснованное заключение, — подтвердил Квид. — А теперь, Эйлас, займемся вашими лошадьми, пока гром не грянул. Сегодня гроза разыграется не на шутку, и одна серебряная монета может не послужить достаточным возмещением за избавление от необходимости ночевать под открытым небом».
«Договор дороже денег. Пренебрежение этим правилом нередко отравляет дружеские взаимоотношения».
«Даже если существуют разумные основания для такого пренебрежения?» — тревожно спросил Квид.
«Доверие, однажды установленное, не должно становиться жертвой алчности! Такова истина, завещанная праотцами».
«В целом и в общем этот императив трудно критиковать, — согласился рыжий фермер. — Тем не менее, не следует забывать, что дружеские взаимоотношения носят временный характер, тогда как разумные основания выходят за рамки индивидуальных прихотей и не поддаются разрушительному влиянию времени».
«Не следует ли алчность считать выходящей за рамки разумных оснований?»
Квид задумался: «Я определил бы «алчность» как неизбежное следствие человеческой природы: она возникает в результате ненадежности существования и неравенства возможностей. В идеальных мирах, где установились неизменные оптимальные условия, «алчность» не играет роли. Но в сей юдоли слез, где каждый стремится к совершенству за счет других, «алчность» — не более чем средство достижения цели».
«Любопытное наблюдение, — заметил Эйлас. — Тем временем, если меня не обманывают органы чувств, начинают падать первые капли дождя».
Лошадей завели в конюшню и снабдили щедрыми охапками сена. Эйлас и Квид вернулись в основное помещение коттеджа, служившее гостиной, трапезной и кухней одновременно.
На ужин Фрелька подала аппетитный суп из баранины с луком, зеленью и перловкой, хлеб с маслом и молоко, а Эйлас принес то, что осталось от копченой гусиной печенки, и большой кусок сыра. Тем временем снаружи ветер завывал и ревел; ливень отбивал непрерывную громкую дробь по торфяной крыше. Эйлас уже несколько раз благодарил судьбу, предоставившую им убежище.
Примерно те же мысли приходили в рыжую голову Квида. «Слышите, как воет ураган? — спросил он. — Словно великана посадили на кол!» Сосредоточив проницательный взгляд желтоватых карих глаз на лице Эйласа, фермер прибавил: «Беда несчастным путникам, оставшимся без укрытия в такую жуткую непогоду! А мы тут сидим в тепле и уюте у очага!» Через несколько минут он снова напомнил: «В таких условиях всякое представление об «алчности» бледнеет и теряет значение, тогда как понятие «благодарности» торжествующе выступает вперед подобно армии завоевателя Палемона!»
«Именно тогда, когда бушует буря, — отвечал Эйлас, — люди осознают свою общность и необходимость взаимопомощи и, подобно вам и вашей супруге, охотно предлагают гостеприимство тем, кому не посчастливилось — точно так же, как и вы, когда вас постигнет неудача, будете надеяться на гостеприимство! В таких случаях сама идея оплаты вызывает смущение, а хозяин, принимающий гостей, с возмущением отвергает деньги, говоря: «За кого вы меня принимаете? Разве я мародер?» Сердце радуется тому, что здесь, на высокогорных лугах, можно встретить таких прекрасных людей!»
«Совершенно верно! — воскликнул Квид. — Здесь, в предгорьях, жизнь тяжела и однообразна, здесь люди делятся всем, что они могут предложить, и каждый понимает необходимость справедливого перераспределения доходов! Я вкладываю в общее дело все, что есть у меня на кухне, и слежу за тем, чтобы огонь весело горел в очаге, а вы проявляете такую же щедрость, располагая избытком серебряных монет. Таким образом мы взаимно оказываем друг другу честь!»
«Полностью с вами согласен! — заявил Эйлас. — Я пересчитаю мой скудный запас монет, и если что-нибудь окажется в избытке, этот избыток — ваш! Мы придерживаемся одних и тех же взглядов, в связи с чем этот вопрос можно считать исчерпанным».
Когда с ужином было покончено, хозяйка усадила Татцель на стул, подставив табурет под вытянутую ногу девушки. Она распорола и сняла с нее темно-зеленые брюки, теперь уже рваные и грязные. «Такая одежда не годится для выздоровления, — приговаривала Фрелька. — Мы подберем тебе что-нибудь попроще и посвободнее. Блузу можешь тоже снять…» Заметив, что девушка стесняется, хозяйка воскликнула: «Ну что ты, дорогая моя! Какое Квиду дело до твоих сисек, он доил сотни коров и овец, все сиськи одинаковы! Иногда мне кажется, что так называемая «скромность» — всего лишь самообман, с помощью которого мы пытаемся убедить себя, что чем-то отличаемся от животных. Увы! Мы почти от них не отличаемся. Как хочешь, однако! Если тебе неудобно, оставайся в блузе».
Фрелька разрёзала ремни, стягивавшие лубки, и бросила лубки в огонь, приговаривая: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Боль, развейся с дымом по печной трубе! Беспокоить Татцель незачем тебе!» Из черного кувшина она налила на сломанную ногу нечто вроде клейкого сиропа, а сироп посыпала размолотыми в ладонях сухими листьями. Обернув голень свободной повязкой, она слегка затянула ее красным шнурком: «Вот таким образом! С утра ты приободришься».
«Спасибо, — слабо улыбнулась Татцель. — Лубки меня мучили. Как я могу вам отплатить за лечение?»
«Достаточно твоей улыбки, — отозвалась Фрелька. — Но если ты не против, отрежь локон своих волос на память, больше ничего не нужно».
«Нет уж, так дело не пойдет! — возразил Эйлас. — Вот еще серебряная монета, на нее можно купить целый парик. Кроме того, она бесполезна при колдовстве, даже если попадет в руки тому, кто задумал недоброе».
«Мудрое решение, — кивнул Квид. — А теперь пора спать».
Всю ночь ураганный ветер ревел и визжал на бурлящем потоками воды плоскогорье — буря стала ослабевать только после рассвета. Солнце взошло в калейдоскопическом столпотворении черных, белых, красных, розовых и серых тонов, после чего с уверенностью воссияло в узкой прояснившейся полосе, озаряя влажные луга длинными наклонными розовыми лучами под странным, молчаливо-черным небом.
Квид развел огонь, а Фрелька приготовила овсяную кашу, каковую все присутствующие употребили с молоком, ягодами и поджаренными полосками предложенной Эйласом ветчины.
Хозяйка сняла с ноги девушки повязку и бросила бинты в огонь, напевая: «Поднимайся, Татцель, и ходи! У тебя все в жизни впереди!»
Татцель осторожно попробовала встать на больную ногу и, к своему удовлетворению, обнаружила, что нога больше не болит.
Эйлас и Квид вышли седлать лошадей. Эйлас спросил: «Если я расспрошу вас о местах, где собираюсь ехать, станут ли несколько медных грошей достаточным выражением благодарности за предоставленные сведения?»
Квид поразмыслил: «В ходе наших бесед мы подняли ряд интересных вопросов. Я мог бы описать каждый поворот долгого пути, подробно перечисляя все опасности, какие могут встретиться по дороге, а также способы избежать этих опасностей, и тем самым десятки раз спасти вашу жизнь, не сходя с места — и вы с благодарностью наградили бы меня мешком золота. Тем не менее, если бы я кратко упомянул о том, что человек, которого вы рассчитываете встретить в кон-це долгого пути, уже мертв, вы могли бы ничего мне не предложить, хотя результат, по сути дела, был бы одним и тем же. Разве вы не замечаете в этом поразительное логическое несоответствие?»
«Разумеется, замечаю, — кивнул Эйлас. — И снова причина парадокса заключается в искажении действительности под влиянием алчности. Предлагаю раз и навсегда освободиться от этого низменного порока и оказывать друг другу помощь простосердечно и безвозмездно!»
«Короче говоря, вы отказываетесь платить за известные мне сведения?» — проворчал Квид.
«Если бы вы спасли мне жизнь даже один единственный раз, как я мог бы вам отплатить? Это бессмысленный вопрос. Именно по этой причине услуги такого рода, как правило, предоставляются бесплатно».
«И все же, если бы я спас вашу жизнь десятки раз, а также жизнь ваших родителей и целомудрие вашей сестры, а вы отблагодарили бы меня за это хотя бы ломаным грошом, по меньшей мере я мог бы прислониться пузом к стойке и осушить кружку пива за ваше здоровье».
«Очень хорошо, — ответил Эйлас. — Расскажите все, что знаете. Посмотрим, стоят ли ваши сведения ломаного гроша».
Квид воздел руки к небу: «По меньшей мере в вашем обществе я упражняюсь в красноречии… Куда вы направляетесь?»
«На север, в Годелию. В Дун-Кругр».
«Вы на правильном пути. Через день езды на север по плоскогорью вы увидите громадный уступчатый спуск — Сходни Гулака. Земля там опускается ярусами подобно гигантским ступеням — согласно легенде, великан Гулак соорудил эту лестницу, чтобы ему легче было подниматься от озера Кийверн на плоскогорье. На первой, верхней ступени, вы найдете множество древних могил — отнеситесь к ним с должным почтением. Это кладбище считали священным редаспийцы, населявшие наши места три тысячи лет тому назад. Призраки там встречаются чаще обычного, причем говорят, что среди редаспийских могил возобновляется старая дружба и разгорается с новой силой старая вражда. Если вы увидите призраков, ничего не говорите и не вмешивайтесь, а главное — не соглашайтесь выполнять роль судьи ни в одном из их призрачных арбитражей. Ведите себя так, будто ничего не слышите, и они оставят вас в покое. Это полезные сведения?»
«Чрезвычайно!»
«На второй ступени живет упырь, меняющий внешность по своему усмотрению. Он встретит вас с распростертыми объятиями, предложит вино, пищу и кров. Ничего от него не принимайте — ни даже глотка холодной воды — и спускайтесь с этой ступени, чего бы это вам ни стоило, пока солнце еще не зашло, ибо с заходом солнца к упырю возвращается настоящий облик, и тогда вам не сдобровать. Если вы возьмете у него что-нибудь, вы погибнете. Тоже полезная информация?»
«Еще полезнее прежней!»
«Третья, средняя ступень, приятна и удобна — если хотите, там вы можете отдохнуть… Тем не менее, рекомендую сторониться закрытых пространств и помещений — таких, как хижины или пещеры. Кроме того, за все полезное, что вы там найдете, благодарите вслух бога Спирифьюме, правителя и покровителя этих мест, владеющего также обширным поместьем на Марсе. Таковы сведения о третьей ступени».
«Весьма любопытно!»
«Четвертая и пятая ступени, как правило, безопасны для путников, хотя в той или иной степени все ярусы Сходен Гулака заколдованы. Не задерживайтесь в этих местах. Подъехав к озеру Кийверн, на берегу вы увидите постоялый двор «Рога Кернууна», принадлежащий друиду Дильдалю. С первого взгляда он честный малый и предлагает ночлег за умеренную цену. Внешность, однако, обманчива — ни в коем случае не заказывайте его рыбу! Он подает ее в самых различных видах — как икру, в виде котлеток и ухи, маринованную и даже в пудинге. Ешьте только то, на что заранее установлена твердая цена. Продолжать?»
«Ваши указания незаменимы!»
«Восточный берег озера Кийверн небезопасен — там сплошные топи, болота и трясины. Западный с трудом поддается описанию, потому что я не совсем понимаю, что там происходит. Там преобладают жрецы-архидруиды, а также дополняющая их секта жриц женского пола; они общаются и обсуждают вопросы, относящиеся к их религии. Говорят, на торжественных пиршествах они, в соответствии с древними обрядами, пожирают детей. На островах озера Кийверн — священные рощи друидов; тот, кто причаливает к одному из этих островов, исчезает без следа. Учитывайте это обстоятельство».
«Опять же, исключительно любопытно! Меня глубоко впечатляет объем ваших знаний!»
«Из озера Кийверн проистекает река Соландер, впадающая на севере в Скайр — от ее истоков перед вами простирается вся Годелия, как куча навоза на скотном дворе. Таковы мои сведения». Квид слегка поклонился, тем самым показывая, что закончил рассказ, и скромно улыбнулся, словно ожидая аплодисментов.
«Дорогой мой Квид, ваши сведения просто бесценны! — похвалил его Эйлас. — Вы можете еще что-нибудь сказать?»
«Разве того, что я сообщил, недостаточно?» — разочарованно развел руками фермер.
«Вы предостерегли меня от множества опасностей. Вполне возможно, однако, что вы решили придержать три или четыре совета особой важности — на тот случай, если я недостаточно заплачу за уже предоставленные рекомендации».
«Ничего подобного. Я честно рассказал все, что знаю — и теперь вы можете этим воспользоваться, не поблагодарив меня ничем, кроме сотрясений воздуха».
«Тогда примите от меня золотую крону и знайте, что мне было очень приятно провести с вами вечер. Кроме того, имейте в виду, что я нахожусь в дружеских отношениях с волшебником Шимродом, а также с королем Южной Ульфляндии и Тройсинета. Если вам когда-нибудь потребуется помощь и вы сможете обратиться к этим лицам, упомяните мое имя, и ваши потребности будут удовлетворены».
«Сударь, мне жаль с вами расставаться! Настолько жаль, что я готов предложить вам провести у нас еще одну ночь и скостить четверть цены!»
«Очень любезно с вашей стороны! — отозвался Эйлас. — Но мы не можем задерживаться».
«В таком случае желаю вам удачи во всех ваших предприятиях».
2
Эйлас и Татцель покинули коттедж Квида и Фрельки. На Татцель теперь были крестьянская блуза и шаровары, сшитые из домашней пряжи овсяного оттенка. Девушка успела выкупаться; свежая одежда, а также исцеление сломанной ноги, привели ее в почти радостное настроение, омрачавшееся лишь присутствием противного настырного Эйласа, претендовавшего на звание ее хозяина… Поведение Эйласа, однако, оставалось загадочным. В Санке, по его собственным словам, он восхищался ею, а теперь, на этих пустынных лугах, где он мог делать с ней все, что хочет, проявлял холодную сдержанность — может ли быть, что бывший слуга продолжал испытывать должное почтение к высокородной леди-ска?
Татцель исподтишка изучала Эйласа. Для двуногой скотины он выглядел представительно, причем она заметила, что Эйлас предпочитал содержать себя в чистоте. Вчера вечером, прислушиваясь к его разговорам с Квидом, она слегка удивилась способности бывшего раба так ясно выражать не слишком простые мысли. Она припомнила дуэль Эйласа с Торквалем: ее спутник атаковал бесстрашного воина-ска, повсеместно заслужившего репутацию опаснейшего фехтовальщика, с почти безразличной уверенностью — ив конце концов спасовал именно Торкваль.
Татцель решила наконец, что Эйлас не считал себя домашним слугой. Почему же он держался отстраненно, даже когда она, просто из капризного желания поэкспериментировать, пыталась возбудить в нем желание? Совсем немного, разумеется, совсем чуть-чуть — так, чтобы события полностью оставались под ее контролем — но все же! Он игнорировал ее…
Может быть, в ней самой скрывается какой-то изъян? Может быть, от нее плохо пахнет? Татцель покачала головой в замешательстве. Непонятный, странный мир! Она посмотрела по сторонам. После бури выдался спокойный свежий день — по небу блуждали редкие растерянные облака. Казалось, впереди мокрые вересковые пустоши растворялись в воздухе — отчасти потому, что парила земля, перенасыщенная влагой, а отчасти и потому, что впереди начинались Сходни Гулака — место, где земля ниспадала огромными уступами.
Перед заходом солнца Эйлас решил устроить привал; до Сходен оставалось не больше мили. Утром, прежде чем продолжать путь, он подождал, чтобы солнце взошло повыше. Почти сразу же они подъехали к краю Сходен — перед ними распростерся бескрайний ландшафт; далеко внизу, у подножия нижнего пятого яруса, блестело длинное озеро Кийверн.
Едва заметная тропа спускалась вдоль ручья, стекавшего к первому ярусу. Уже в сотне ярдов, однако, ручей превратился в водопад, ниспадавший по крутой расщелине, а тропа, скорее всего протоптанная заблудившимся скотом, исчезла.
Спешившись, Эйлас и Татцель осторожно выбрали дорогу вниз по склону и в конце концов спустились на первую ступень — приятную поросшую травой равнину примерно в милю шириной, пестревшую красными маками и ярко-синими соцветиями живокости. Поодаль один от другого стояли огромные вековые дубы — все они чем-то отличались, но каждый производил впечатление свидетеля седой древности. Еще дальше на лугу виднелась неровная вереница гробниц, источенных непогодой и временем. На гробницах были вырезаны надписи — извилистыми редаспийскими иероглифами, значение которых уже давно никто не понимал. Эйласу пришло в голову, что призраки, упомянутые Квидом, могли бы прочесть и перевести редаспийские эпитафии, и тем самым способствовать приумножению знаний современных лингвистов. «Любопытная возможность! — подумал тройский король. — Следует как-нибудь обсудить ее с Шимродом».
Стараясь не приближаться к могилам и не замечая никаких призраков, Эйлас и Татцель подъехали к краю ступени и стали спускаться на второй ярус. Снова им пришлось осторожно передвигаться зигзагами, время от времени скользя на осыпях, но в конце концов они преодолели этот склон.
Эйлас обратился к пленнице: «Будь осторожна! По словам Квида, здесь обитает зловещий упырь, способный явиться в любом облике. Не принимай никаких даров и никаких предложений! Ты понимаешь? Ничего не бери и не соглашайся пользоваться никакими услугами — иначе расстанешься с жизнью! А теперь давай проедем этот уступ как можно быстрее».
Второй ярус, подобно первому, представлял собой длинную луговую полосу шириной примерно в милю. Здесь тоже росли одинокие дубы, а слева, с западной стороны, уступ порос лесом из вязов и конского каштана.
На полпути к дальнему краю уступа им встретился молодой человек, по-видимому недавно поднявшийся с третьего яруса и направлявшийся к первому. Крепкий и пригожий, он отличался румяной белизной кожи, аккуратно подстриженной золотистой бородой и золотистыми кудрями, тоже коротко подстриженными. Путник опирался на посох; за спиной у него висел походный мешок с привязанной к нему небольшой лютней. За поясом незнакомца блестела рукоятка кинжала. На нем были темные штаны из мятой дубленой кожи и кафтан из того же материала; из его зеленой шляпы весело торчало красное перо. Приблизившись к Эйласу и Татцель, незнакомец остановился и приветственно поднял руку: «Здравствуйте! Кто такие будете, куда едете?»
«Мы едем в Годелию, — сдержанно ответил Эйлас. — А вы кто такой?»
«Бродячий поэт! Блуждаю, куда глаза глядят».
«Надо полагать, вы ведете приятную и беззаботную жизнь, — предположил Эйлас. — Разве вам не хочется где-то осесть и устроить себе уютное пристанище?»
«Заманчивая перспектива — но все не так просто. Мне часто встречаются места, где я хотел бы остановиться — и я в них задерживаюсь, но лишь до тех пор, пока не вспоминаю о других местах, где меня ждут другие чудеса и радости, и меня снова гонит прочь неутолимая жажда странствий».
«И нигде вы не находите покой и удовлетворение?»
«Нигде. То, что я ищу, всегда за горами».
«Не могу ничего посоветовать, — пожал плечами Эйлас. — Кроме одного: не задерживайтесь в этих местах! Взойдите по Сходням на плоскогорье до захода солнца, если не хотите, чтобы ваши блуждания закончились преждевременно».
Бродяга беззаботно рассмеялся, обнажив белоснежные зубы: «Страх сковывает тех, кто уже боится. Сегодня я не видел ничего страшнее нескольких веселых птичек, причем они помогли мне найти заросли спелого дикого винограда. Я набрал столько, что уже устал нести — хотите?» Он протянул Эйласу и Татцель по паре увесистых темно-пурпурных гроздей.
Татцель с удовольствием протянула руку, чтобы взять виноград. Наклонившись, Эйлас ударил ее по руке и, подхватив ее лошадь под уздцы, заставил животное отступить: «Благодарю вас! Мы недавно поели. На Сходнях лучше ничего ни у кого не брать и ничего никому не давать. Желаю счастливого пути».
Эйлас и Татцель поехали дальше — девушка кипела негодованием. Эйлас сухо спросил: «Разве я не предупреждал, что на этом ярусе ничего нельзя принимать в дар?»
«Он не похож на упыря».
«А как иначе? Ты же знала, что он умеет менять внешность! Где он теперь?» Они обернулись, но молодого бродяги след простыл.
«Странно!» — пробормотала Татцель.
«Упырь сам тебе сказал: этот мир полон чудес».
Не успел Эйлас проговорить эти слова, как маленькая девочка в белом переднике выскочила из-под дерева, где она вязала гирлянды из диких цветов. У нее были длинные золотистые волосы и голубые глаза: невинное создание, пригожее, как ее цветочные венки.
Подбежав поближе, девочка спросила: «Уважаемые господа! Куда вы едете, и почему так спешите?»
«Мы едем к озеру Кийверн и дальше, — ответил Эйлас. — А спешим мы потому, что хотим поскорее вернуться к тем, кто нас ждет и любит. А ты что тут делаешь? Ты всегда гуляешь одна по диким местам?»
«Здесь хорошо и спокойно. Правда, лунными ночами призраки любят маршировать под призрачную музыку — дивное зрелище! Они в золотых доспехах с узорами из чугуна и серебра, в шлемах с высокими гребнями. Такого больше нигде не увидишь!»
«Надо полагать, — согласился Эйлас. — Где ты живешь? Не вижу здесь никакого жилища».
«Вот там, под тремя дубами, там я живу. Не зайдете ли в гости? Меня послали собрать орехи, а я вместо этого стала играть с цветами. Возьмите венок — вы такой красивый, так вежливо разговариваете!»
Эйлас натянул поводья — его лошадь отпрянула: «Прочь со своими цветами! От них мне хочется чихать! Давай, беги отсюда, пока Татцель не прищемила тебе нос!»
Отступив, девочка закричала: «Грубый, невоспитанный мужлан! Из-за тебя я сейчас заплачу!»
«Плачь на здоровье!» Эйлас и Татцель поехали дальше, оставив за спиной обиженную маленькую девочку — но уже через несколько секунд, когда они обернулись, ребенок исчез.
Солнце стояло высоко в небе, и без дальнейших приключений они подъехали к краю второго яруса. Эйлас задержался, чтобы найти безопасный спуск — тем временем вьючная лошадь воспользовалась случаем опустить голову и отщипнуть пучок луговой травы. В то же мгновение из-за ближайшего дерева вышел старик с копной седых волос и длинной седой бородой. «Эй, там! — закричал он. — Как вы смеете выпасать лошадей на моем пастбище, да еще у меня под самым носом? Вы не только посягнули на мои владения, но и присвоили мое имущество!»
«Ничего подобного! — возразил Эйлас. — Ваши обвинения ни на чем не основаны».
«Как так? Вы со мной спорить будете? Все мы видели, как совершалось правонарушение!»
«Не могу засвидетельствовать никакого правонарушения, — упорствовал Эйлас. — Прежде всего, вы не отметили границы своих владений оградой, как того требует закон. Кроме того, вы не установили никаких знаков или предупреждений, ограничивающих наше общее право на свободный выпас и проезд по неогороженной территории. В-третьих, где тот скот, для которого вы приберегаете это пастбище? Не будучи способны доказать, что вам нанесен ущерб, вы не можете претендовать на его возмещение».
«Крючкотворство! Софистика! Именно из-за таких любителей порассуждать, как вы, бесправные крестьяне вроде меня терпят лишения и притеснения! Тем не менее — хотя бы для того, чтобы вы не считали меня скрягой — я безвозмездно жертвую в вашу пользу частную собственность, экспроприированную вашей лошадью».
«А я отвергаю ваше пожертвование! — заявил Эйлас. — Можете ли вы показать мне указ короля Такса, подтверждающий ваше право на владение недвижимостью? Если нет, трава на этой земле вам не принадлежит».
«Мне ничего не нужно доказывать! Здесь, на втором ярусе, предоставление дара подтверждается его принятием. Действуя в качестве трудоустроенного вами цессионария, лошадь приняла дар, и тем самым вы экстенсионально становитесь дарополучателем».
В этот момент вьючная лошадь задрала хвост и испражнилась. Эйлас указал на кучку навоза: «Как вы можете видеть, лошадь попробовала дарованную траву и отвергла ее. Больше не о чем говорить».
«Ха! Это не та же самая трава!»
«Трава как трава — мы не можем ждать, пока вы станете доказывать обратное. Желаю вам всего наилучшего, прощайте!» Взяв лошадей под уздцы, Эйлас и Татцель стали спускаться к третьему ярусу. У них за спиной послышался яростный вой, завершившийся градом проклятий, после чего мелодичный голос позвал их: «Эйлас! Татцель! Вернитесь!»
«Не обращай внимания! — предупредил Эйлас свою спутницу. — Даже не оборачивайся!»
«Почему нет?»
Эйлас опустил голову и слегка наклонился: «Ты можешь увидеть что-нибудь, что тебе лучше было бы не видеть. Так мне подсказывает инстинкт — а я научился ему доверять на горьком опыте».
Татцель с трудом преодолевала любопытство, но в конце концов послушалась Эйласа, и вскоре они уже не слышали никаких призывов.
Спуск оказался крутым, лошади продвигались медленно; когда они наконец спустились на третий ярус Сходен, было уже два часа пополудни. И снова их окружал приятный, напоминающий парк пейзаж — деревья, пестрящие цветами луга с отдельными порослями высокой травы и кустарника, извилистые ручейки, местами образовывавшие небольшие запруды.
Эйлас с любопытством взирал на безмятежный ландшафт: «Перед нами ступень, о которой заботится бог Спирифьюме — и, судя по всему, он знает свое дело».
Татцель смотрела по сторонам без интереса.
Через полчаса, проезжая через дубовую рощу, они спугнули молодого кабана, рывшегося в корнях в поиске желудей. Эйлас тотчас же вложил стрелу в лук и произнес: «Спирифьюме, если ты придаешь этому животному особое значение, пусть оно отпрыгнет в сторону — или, если ты предпочитаешь, отклони мою стрелу в полете». Он выпустил стрелу, и она поразила кабана в самое сердце.
Эйлас спешился и, пока Татцель брезгливо смотрела в сторону, сделал все необходимое; вскоре лучшие куски дичи были уже нанизаны на прутья и готовы к перевозке.
Не забывая о предупреждении Квида, Эйлас громко сказал: «Спирифьюме, мы благодарим тебя за щедрость!» Эйлас моргнул: что-то произошло. Что именно? Солнечный свет на мгновение стал радужнопереливчатым? Одновременно прозвучала сотня тихих гармоничных аккордов? Эйлас обернулся к дочери герцога: «Ты что-нибудь заметила?»
«Мимо пролетела ворона».
«Никаких радужных бликов? Никаких звуков?»
«Нет, ничего».
Двинувшись дальше, они заехали в лес. Заметив в стороне россыпь мягко-темных, аппетитных сморчков, Эйлас придержал коня, спешился и подал знак пленнице: «Слезай! У тебя больше не болит нога. Поможешь собирать грибы».
Татцель молча присоединилась к нему, и некоторое время они собирали грибы — не только сморчки, но и нежные молодые чернильные грибы, золотистые лисички, опята, крепкие шампиньоны.
И снова Эйлас вслух поблагодарил Спирифьюме за щедрость, и снова они поехали вперед.
Когда до захода солнца оставалось еще часа два, они приблизились к краю третьего яруса — дальше начинался опасный крутой спуск. Теперь значительную часть пейзажа на севере занимало озеро Кийверн. Его блестящую поверхность усеивала дюжина поросших лесом островков — на паре островков виднелись разделенные проливом руины древних крепостей. Воздух между крепостями дрожал, словно переполненный памятью о тысячах приключений, скорбей и радостей, романтических мечтаний и кошмарных злодеяний, рыцарской доблести при свете дня и ночного предательства.
Сегодня Эйласу не хотелось снова скользить по осыпям, едва удерживаясь на ногах. Квид рекомендовал устроиться на ночлег именно на третьем ярусе — по всей видимости, это был самый разумный совет. Повернув в сторону, Эйлас выехал на небольшую поляну, куда из леса вытекал ручей; здесь он решил устроить привал.
Спешившись, он вырыл неглубокую яму, наполнил ее дубовыми сучками и развел в ней огонь. Над ямой он соорудил треножник, подвесил под ним котелок, а сверху укрепил прутья с нанизанным мясом — так, чтобы Татцель могла время от времени поворачивать прутья по мере того, как мясо поджаривалось, а жир скапливался в котелке. В кипящем жире можно было поджарить грибы; Татцель было приказано их почистить и нарезать. Угрюмо подчинившись неизбежности, девушка принялась за работу.
Эйлас привязал и расседлал лошадей, установил палатку и соорудил подстилку из травы, после чего, вернувшись к огню, сел, прислонившись к стволу лавра, с бурдюком вина под рукой.
Татцель стояла на коленях у костра; ее черные локоны были перевязаны лентой. Вспоминая время, проведенное в замке Санк, Эйлас пытался представить себе Татцель такой, какой он ее увидел впервые — стройное создание, с врожденной беззаботностью ходившее пружинистыми шагами, словно пытаясь взлететь на невидимых крыльях.
Эйлас вздохнул. На оказавшегося в беде влюбленного молодого человека обворожительное лицо Татцель, ее грациозно-беспечная живость произвели неизгладимое впечатление.
А теперь? Он наблюдал за тем, как она готовила ужин. Ее самоуверенность сменилась упрямым недовольством — горькая действительность плена лишила ее былой энергии, притупила былое изящество.
Татцель чувствовала его пристальный взгляд и обернулась: «Почему ты так на меня смотришь?»
«Как хочу, так и смотрю».
Татцель снова отвернулась к огню: «Иногда мне кажется, что ты сошел с ума».
«Сошел с ума? — задумчиво повторил Эйлас. — Почему же?»
«Потому что только безумием можно объяснить твою ненависть ко мне».
Эйлас рассмеялся: «С чего ты взяла, что я тебя ненавижу?» Он отпил вина из бурдюка: «Напротив, сегодня вечером я в прекрасном расположении духа. Должен признаться, я тебе благодарен».
«Если ты мне благодарен, дай мне лошадь и позволь мне уехать».
«Уехать — куда? Если бы я отпустил тебя одну в дикие горы, вряд ли это можно было бы назвать благодарностью. Моя благодарность, однако, носит отвлеченный характер. Точнее, ты ее заслужила вопреки самой себе».
«И снова ты бредишь, как сумасшедший», — пробормотала Татцель.
Запрокинув бурдюк, Эйлас снова хлебнул вина, после чего предложил выпить дочери герцога, но та презрительно покачала головой. Эйлас опять приложился к бурдюку, начинавшему заметно пустеть: «Согласен, мои замечания могут показаться непонятными. Я объясню. В замке Санк я влюбился в некую Татцель, в некоторых отношениях напоминавшую тебя, но по сути дела представлявшую собой плод воображения. Этот плод воображения, этот фантазм, поселившийся в моем уме, я наделил свойствами, казавшимися мне неотделимыми от существа, наделенного такой грацией и таким, казалось бы, интеллектом.
Мне повезло. Я убежал из Санка и занялся своими делами — все еще постоянно обремененный этим фантазмом, не приносившим никакой пользы, но искажавшим мои представления. Наконец я вернулся в Южную Ульфляндию.
Почти случайно осуществились мои самые смелые мечты, и я сумел захватить тебя в плен — настоящую, а не воображаемую Татцель. И что же? Что случилось с обворожительным видением, поселившимся в моем воображении?» Эйлас прервался, чтобы запрокинуть бурдюк и прихлебнуть еще вина: «Невероятно привлекательное существо исчезло — теперь мне его даже трудно вспомнить. Настоящая Татцель существует, тем не менее, и она освободила меня от тирании воображения — такова моей благодарности».
Искоса бросив на Эйласа быстрый взгляд, Татцель занялась приготовлением ужина. Она повернула прутья с шипящими кусками свинины, испускавшими чудесный аромат. Приготовив тесто для лепешек, она стала обжаривать грибы в жире на дне котелка, а Эйлас пошел собирать кресс, обильно произраставший у ручья.
В свое время свинина поджарилась — Эйлас и его спутница подкрепились дарами третьего яруса Сходен. «Спирифьюме! — громко произнес Эйлас. — Уверяю тебя, наши сердца радуются твоей щедрости и полны благодарности за твое гостеприимство! Пью за твое здоровье и процветание!»
На этот раз Эйлас не заметил никаких радужных лучей и никаких гармоний сфер, но когда он протянул руку, чтобы взять почти опорожненный бурдюк с вином, обмякший бурдюк туго округлился, наполнившись до краев. Эйлас попробовал вино — мягкое, сладковатотерпкое, свежее — и воскликнул: «Спирифьюме! На мой взгляд — ты лучший из богов! Если тебе когда-нибудь надоест Северная Ульфляндия, устраивайся у нас в Тройсинете, мы всегда будем рады твоему присутствию!»
Солнце еще не зашло, хотя, казалось, давно уже должны были наступить сумерки. Татцель села под деревом и рассеянно плела венок из окружавших ее многочисленных голубых ромашек. Внезапно она заговорила: «Я думала о том, что ты сказал… И больше не могу молчать! Я должна страдать только потому, что ты что-то вообразил и не мог об этом забыть? Неудобства, опасности, унижения — все это я должна терпеть из-за какой-то фантазии? Несмотря на то, что в Санке я никогда с тобой словом не обмолвилась…»
«Обмолвилась! После того, как я преподал твоему братцу урок фехтования — помнишь? Ты остановилась в галерее и расспрашивала меня».
Татцель на мгновение замерла: «Это был ты? Я… почти забыла. И все же, чем бы я ни напоминала плод твоего воображения, действительность остается действительностью».
«А именно?»
«Я— ска. Ты — потомок каннибалов. Даже в мечтах твои представления немыслимы».
«По-видимому, ты права, — Эйлас вспоминал давно минувшие дни. — Если бы я познакомился с тобой ближе еще тогда, в замке Санк, я, скорее всего, не задавался бы целью тебя поймать. Мы оба остались в дураках. Но опять же, какая разница? Ты — это ты, а я — это я. Фантазм испарился».
Девушка подняла бурдюк с вином и сделала несколько глотков, после чего выпрямилась, села на корточки и повернулась на каблуках, глядя Эйласу прямо в глаза — впервые за все время их пути ее лицо оживилось воодушевлением прежней Татцель. Теперь она говорила с лихорадочным возбуждением: «Ты совершил такую глупость и настолько упорствуешь в своем заблуждении, что мне хочется расхохотаться! Ты преследовал меня по каменистым пустошам и вересковым лугам, заставил меня сломать ногу и причинил мне десятки унижений — и ожидаешь, что я подползу к тебе с восхищением в глазах, как благодарная рабыня, надеясь заслужить твои ласки и всеми фибрами души пытаясь стать воплощением твоей эротической мечты? Ты заявляешь, что ска не умеют быть великодушными, и в то же время ведешь себя исключительно своекорыстно! А теперь ты помрачнел, потому что я не всхлипываю, умоляя тебя проявить снисхождение. Разве это не смешно?»
Эйлас глубоко вздохнул: «Ты совершенно права. Не кривя душой, вынужден это признать. Я был движим романтической страстью, желанием осуществить мечту. Могу сказать в свое оправдание только одно — даже не учитывая тот факт, что ска захватили меня в рабство и я вправе им отомстить: началась война, и ты в плену. Если бы ска не захватили Суарах, мы не осадили бы замок Санк. Если бы ты сразу сдалась в плен, ты не сломала бы ногу, не подвергалась бы лишним унижениям и не была бы вынуждена ночевать неизвестно где в моей постылой компании».
«Чепуха! Разве, будучи на моем месте, ты не попытался бы бежать?»
«Попытался бы. А на моем месте ты не попыталась бы поймать беглеца?»
Татцель молчала секунд пять, глядя ему в лицо: «Попыталась бы. И тем не менее — даже если я в плену, даже если я в рабстве, я — ска, а ты — двуногая скотина. Так оно всегда было, и так оно всегда будет».
3
Утром, седлая лошадей, Эйлас обнаружил, что бурдюк с вином снова наполнился, словно его не открывали, и вновь поблагодарил радушного бога Спирифьюме за своевременный и ценный подарок. Тщательно прибрав место привала, чтобы продемонстрировать уважение к гостеприимному хозяину, Эйлас и Татцель стали спускаться на четвертый ярус. Теперь их взаимоотношения несколько упростились, как если бы между ними рассеялся туман — хотя ни о каком духе товарищества говорить, конечно, не приходилось.
По крутому склону, заросшему колючей ежевикой и кустарником, продвигаться было трудно, но через некоторое время они вышли на четвертую ступень Сходен — самую узкую, не шире полумили, густо заросшую лесом. Высокие зеленые кроны кленов, каштанов, ясеней и дубов погружали четвертый ярус в тень, оживленную частыми солнечными бликами.
Предоставляя свои рекомендации, Квид проигнорировал четвертую ступень, в связи с чем у Эйласа не было оснований ожидать непосредственной опасности. Тем не менее, странный, вызывающий беспокойство запашок наполнял здешний воздух — он напоминал Эйласу о чем-то таинственном и первобытном, тем более пугающем, что он никак не мог определить его происхождение.
Татцель с удивлением посмотрела вокруг, взглянула на Эйласа и, заметив, что он тоже озадачен, ничего не сказала.
Лошади не преминули заметить странный запах — они вскидывали головы и время от времени чуть взбрыкивали, что только усугубляло опасения Эйласа. Натянув поводья, он внимательно разглядел окружающий лес, но не увидел ничего, кроме тенистой земли, сплошь покрытой ковром опавших листьев, пестревших зайчиками утреннего солнечного света.
Эйлас заставил себя встрепенуться — задержка ничему не помогала. Понукая коня, он снова направился дальше, поперек лесистого уступа.
Они ехали в зловещей тишине. Эйлас тревожно озирался по сторонам, а иногда и поворачивался в седле, чтобы взглянуть назад. Он ничего не замечал. Татцель, погруженная в свои мысли, уставилась куда-то в пространство между ушами своей лошади и не обращала внимания на растущее напряжение спутника.
Еще минут десять они ехали шагом в полной тишине, в мелькающих сквозь листву солнечных лучах, игравших странные шутки со зрением. Из игры света и теней в глазах Эйласа сложилась иллюзия — настолько неожиданная и пугающая, что он сделал резкий вдох и широко раскрыл часто моргающие глаза… Иллюзия? Ничего подобного! Два огромных — в три человеческих роста — существа спокойно стояли на расстоянии едва ли тридцати шагов. Они опирались на толстые, короткие, желтушные ноги, устройством похожие на человеческие. Торсами и передними лапами они напоминали скорее гигантских серовато-желтых медведей. Жесткая желтая щетина покрывала со всех сторон шарообразные головы, похожие на гигантские ноздреватые подушки для булавок из желтого шелка — без глаз, без носа, без каких-либо различимых лицевых черт. Несомненно, странная вонь исходила от них!
Чудовища стояли неподвижно, но их громадные щетинистые головы повернулись — к Эйласу и Татцель? Эйлас почувствовал, как волосы у него становятся дыбом: это не были огры или великаны, это были существа не от мира сего, им не было наименования на человеческом языке. Он никогда ни о чем подобном не слышал даже в сказках и легендах, и сразу понял, что воспоминание об этой встрече еще долго будет преследовать его во снах. Татцель, ехавшая впереди, не замечала молчаливых чудовищ и не слышала, как ахнул Эйлас.
Существа остались за спиной; Эйлас подстегнул пятками своего коня, но лошади не нуждались в понукании — все они побежали по лесу нервной трусцой.
Уже через несколько секунд они прибыли к обрыву и обнаружили тропу, полого спускавшуюся на пятый и последний ярус, пересекавшую его и спускавшуюся дальше к берегам озера Кийверн. Там тропа выходила на дорогу, огибавшую озеро — они вернулись в места, населенные людьми.
Вдоль восточного берега темнел густой сосновый лес, на западе виднелась череда небольших бухт, окаймленных скалистыми мысами. В двухстах ярдах впереди появилось скопление бревенчатых строений, и среди них — нечто напоминавшее постоялый двор или гостиницу.
По дороге Эйлас и Татцель проезжали мимо шлюпочной мастерской на берегу; неподалеку был причал с привязанной к нему дюжиной лодок.
По озеру к причалу приближался челн — длинные весла медленно опускал в воду высокий тощий человек с продолговатым бледным лицом и жидкими черными волосами до плеч. Поравнявшись с пристанью, он привязал носовой фалинь, поставил на причал большую корзину с рыбой, поднялся из лодки и вышел с корзиной на берег. Здесь он остановился, чтобы спокойно и внимательно рассмотреть Эйласа, Татцель и их четырех лошадей.
Поставив корзину на дорогу, рыбак обратился к Эйласу звучным низким голосом: «Путники, откуда вы, куда направляетесь?»
«Мы проделали долгий путь по горным лугам Ульфляндии, — ответил Эйлас. — А то, куда мы направляемся, зависит от воли колесоногой богини Тшансин, зачинательницы и вершительницы всего сущего».
На лице рыбака появилась презрительная усмешка: «Это языческий предрассудок. Я по характеру не проповедник, но истинно глаголю вам: в Трикосмосе царит единомудрие, сочащееся из корней изначального дуба Кахаурока и порождающее звезды небесные».
«Таково учение друидов, — отозвался Эйлас. — Судя по всему, вы придерживаетесь их мировоззрения?»
«Правда одна, других нет».
«Возможно, мне следует подробнее рассмотреть этот вопрос, когда представится такая возможность. В настоящее время меня интересует расположенный дальше по дороге постоялый двор — если таково назначение этого сооружения».
«Упомянутое вами сооружение — странноприимный дом «Рога Кернууна», а я — Дильдаль, его содержатель. У меня останавливаются архидруиды, совершающие паломничества в святые места. Тем не менее, если другие путники готовы платить цену, установленную за постой, я предлагаю им все удобства».
«Я хотел бы получить представление об установленной цене. Следует ли считать ее высокой или умеренной? Такие вещи полезно знать заранее».
«В общем и в целом мои цены справедливы. Разумеется, стоимость различных услуг и удобств неодинакова. Ночлег для двух человек в отдельной комнате, с постелями из чистой соломы и кувшинами свежей воды, я оцениваю в два медных гроша. Ужин из чечевичной похлебки с хлебом, с дополнительной овсяной кашей на завтрак, будет стоить еще один грош. Другие блюда обойдутся дороже. Я предлагаю прекрасных куропаток, по четыре штуки на шампуре, за два медных гроша. Большой ломоть оленьего окорока с перловкой, смородиной, яблоками и орехами стоит примерно столько же. Расценки на рыбу зависят от сезона и улова».
«Говорят, что за некоторые блюда вы берете втридорога, — заметил Эйлас. — И все же, названные вами цены нельзя назвать чрезмерными».
«По этому поводу вам придется составить свое собственное мнение. В прошлом моим гостеприимством злоупотребляли мошенники и нищие обжоры, и мне приходится принимать меры, предотвращающие полное разорение, — Дильдаль поднял корзину с рыбой. — Следует ли ожидать вас в «Рогах Кернууна»?»
«Мне придется изучить содержимое моего кошелька, — сказал Эйлас. — Я не могу соревноваться с обеспеченным архидруидом, способным разбрасываться медными грошами, как шелухой от семечек».
Дильдаль смерил взглядом лошадей: «У вас, однако, крепкие кони, за них можно выручить круглую сумму».
«А! Но эти лошади — все, что у меня есть».
Дильдаль пожал плечами и удалился.
4
К тому времени, когда Эйлас закончил переговоры, заключив сделку на берегу озера, уже начинало вечереть. Ветра не было: озеро, ровное, как зеркало, удваивало каждый из островков перевернутым отражением.
Оценив погоду, озеро и окружающую местность, Эйлас обратился к своей пленнице: «Похоже на то, что нам придется сдаться на милость ненасытного Дильдаля. Умеренность не помешает, так как у меня осталось совсем немного денег. У тебя есть какая-нибудь мелочь?»
«У меня ничего нет».
«Принимая разумные меры предосторожности, мы, скорее всего, сможем здесь переночевать — хотя в Дильдале есть что-то вызывающее подозрения».
Они зашли в трактирный зал «Рогов Кернууна», где Дильдаль, ныне облаченный в белый фартук и белую шапочку, в какой-то мере стягивавшей длинные черные волосы, изобразил радушное приветствие: «Мне уже казалось, что вы решили ехать дальше».
«Мы задержались, чтобы кое о чем поторговаться, после чего вспомнили об удобствах вашего заведения и решили здесь переночевать».
«Так тому и быть! Могу предложить апартаменты, где останавливаются августейшие из друидов — там, если у вас есть некоторое предрасположение к роскоши, вы сможете принять теплые ванные с оливковым мылом…»
«Всего за два медных гроша? Если так…»
«Нет, разные помещения сдаются за разную цену», — пояснил Дильдаль.
Встряхнув свой кошель, Эйлас прислушался к не слишком убедительному звону нескольких монет: «Мы вынуждены соразмерять наши желания с нашими возможностями. Я не хотел бы роскошествовать и пировать, как жрец, а потом, когда придет время расплачиваться, оказаться в неудобной ситуации».
«В таких случаях я, как правило, настаиваю на том, чтобы постояльцы, не предъявившие рекомендаций от известных мне лиц, подписывали декларацию, гарантирующую обеспечение задолженности — именно для того, чтобы предотвращать возможность возникновения упомянутой вами неудобной ситуации», — произнося эти слова, Дильдаль протянул Эйласу лист добротного пергамента; на нем крупным разборчивым почерком было начертано следующее:
«Да будет известно, что я, нижеподписавшийся, и сопровождающие меня лица намерены воспользоваться кровом и пищей в странноприимном доме под наименованием «Рога Кернууна», владельцем коего является достопочтенный Дильдаль. Я обязуюсь уплатить надлежащую установленную цену за постой, а также за блюда и напитки, заказанные мной и сопровождающими меня лицами. В качестве обеспечения стоимости оказываемых мне услуг я предоставляю в залог находящихся в моем распоряжении лошадей вместе с седлами, уздечками и прочей упряжью. Если я не уплачу сумму, указанную в счете, выставленном Дильдалем, эти лошади и относящиеся к ним принадлежности станут, целиком и полностью, собственностью Дилъдаля, возмещающей задолженность».
Эйлас нахмурился: «Декларация составлена в несколько угрожающих тонах».
«Она может встревожить только человека, собирающегося избежать погашения задолженности. Если вы такой человек, я не заинтересован в том, чтобы подавать вам блюда из своей кухни и предоставлять вам свои помещения».
«Справедливая точка зрения, — заметил Эйлас. — Тем не менее, я не смогу спать спокойно, если не добавлю одно небольшое условие. Будьте добры, передайте мне перо и чернила».
«Что вы собираетесь добавить?» — с подозрением спросил Дильдаль.
«Увидите», — Эйлас приписал под текстом декларации:
«Условия настоящего документа неприменимы в отношении одежды Эйласа и сопровождающего его лица, их оружия, личных вещей, памятных подарков и украшений, емкостей с вином и прочих пожитков —
ЭЙЛАС из ТРОЙСИНЕТА».Изучив содержание дополнения, Дильдаль пожал плечами и положил пергамент в ящик под стойкой: «Пойдемте, я покажу вам комнату».
Дильдаль провел их в пару просторных, светлых помещений с окнами, выходящими на озеро, и отдельной ванной. Эйлас спросил: «Вы сдаете эти комнаты за два гроша?»
«Разумеется, нет! — с изумлением заявил хозяин. — У меня возникло впечатление, что вы пожелали проверить, соответствуют ли удобства «Рогов Кернууна» моим описаниям!»
«Не более чем за два гроша».
Дильдаль помрачнел: «В дешевой комнате сыро; кроме того, она не готова».
«Дильдаль, если вы желаете, чтобы я уплатил вам по счету, постарайтесь придерживаться предварительно назначенных цен».
«Вот еще! — пробормотал Дильдаль; его нижняя губа отвисла, обнажив темные лиловатые зубы. — Чтобы мне не пришлось выполнять лишнюю работу, вы можете переночевать здесь за три гроша».
«Будьте добры, укажите эту цену в письменном виде, не сходя с места, чтобы впоследствии не возникло никаких недоразумений». Дильдаль начал писать, но Эйлас, внимательно следивший за ним, остановил его: «О нет! Не по три гроша с каждого! Три гроша с нас обоих!»
«Вы — придирчивый постоялец, — проворчал Дильдаль. — Обслуживать таких, как вы, невыгодно».
«Человек не может тратить больше, чем у него есть! Если постоялец понесет чрезмерные расходы, он может лишиться лошадей!»
Дильдаль только крякнул: «Ужинать будете?»
«Как только освежимся в этой удобной ванне».
«За такие деньги я не могу предложить горячую воду».
«Что ж! Раз мы успели навлечь на себя ваше недовольство, придется обойтись холодной водой».
Дильдаль отвернулся: «На мой взгляд, ваша мелочность достойна порицания».
«Надеюсь, вы продемонстрируете образец великодушной щедрости, когда мы будем ужинать».
«Посмотрим», — сказал Дильдаль.
За ужином Эйлас и Татцель сидели в трактире практически одни — только в дальнем углу помещения два друида в бурых рясах склонились за столом, поглощая содержимое своих мисок. Покончив с едой, друиды встали и подошли к стойке, чтобы уплатить по счету.
Эйлас тоже подошел к стойке и пронаблюдал за тем, как каждый из друидов положил на нее по грошу, прежде чем удалиться.
Дильдаль был несколько раздражен тем, что Эйлас оказался свидетелем расчета: «Так что же? Что вы будете есть?»
«А что вы можете предложить?»
«Чечевичная похлебка подгорела, ее сегодня не будет».
«Мне показалось, что друиды ели свежую жареную форель. Вы могли бы поджарить для нас пару форелей и подать салат из огородной зелени и водяного кресса. Друиды ели что-то еще — что это было?»
«Мой особый деликатес: хвосты раков с вареными яйцами и горчицей».
«Подайте нам этот деликатес тоже, а также хлеб, масло — и, пожалуй, фруктовый компот».
Дильдаль поклонился: «Как прикажете. Вы пьете вино?»
«Принесите нам флягу вина, достаточно доброкачественного, но не слишком дорогого; при всем, пожалуйста, учитывайте, нашу бережливость. Она не уступает прижимистости друидов».
Эйлас и Татцель не смогли придраться ни к чему, что им подали на ужин, а Дильдаль вел себя почти прилично. Татцель, однако, с подозрением поглядывала на него исподлобья: «Он часто делает какие-то пометки мелом на своей доске».
«Пусть делает пометки хоть до скончания века. Если он слишком много о себе возомнит, тебе достаточно объявить, что ты — леди Татцель из замка Санк, и он тут же язык проглотит. Знаю я его породу».
«Но я думала, что я — рабыня Татцель».
Эйлас усмехнулся: «Верно! В связи с этим обстоятельством твои претензии могут не произвести должного впечатления».
Они поднялись в свои комнаты и улеглись на разные постели; ночь прошла без происшествий.
Утром им подали на завтрак овсяную кашу с беконом и вареными яйцами. Затем Эйлас подсчитал в уме, сколько примерно он должен был заплатить за гостеприимство Дильдаля: десять медных грошей — или полфлорина серебром.
Эйлас подошел к стойке, чтобы уплатить по счету; Дильдаль быстро потер руки и всучил ему счет на три серебряных флорина и четыре гроша.
Эйлас рассмеялся и отбросил счет: «Я даже не буду с вами спорить. Вот полфлорина серебром, и еще два гроша — потому что мне понравилась горчица. Предлагаю вам эту сумму в уплату за постой и ужин — вы ее принимаете?»
«Конечно, нет!» — возмутился Дильдаль; лицо его покраснело, нижняя губа отвисла.
«Тогда я заберу деньги — всего хорошего».
«Вы меня так просто не проведете! — взревел Дильдаль. — У меня под рукой подписанное вами обязательство! Вы отказались платить по счету — следовательно, я предъявляю право на ваших лошадей!»
Эйлас и Татцель собрались уходить. Обернувшись, Эйлас сказал: «Предъявляйте, сколько заблагорассудится. У меня нет лошадей. Вчера, перед тем, как сюда придти, я обменял их на лодку. Прощайте, Дильдаль!»
5
У причала их ждал челн с обшивкой внакрой, пятнадцать футов длиной, с заклепанными медью швами, шпринтовым парусом, швер-цами и рулем, подвешенным на транце неизвестным в Тройсинете способом.
Отплыв от берега, Эйлас поднял парус, подхвативший утренний западный бриз, и лодка заскользила по воде на север, слегка журча кильватерной струей.
Татцель устроилась поудобнее на носу; Эйлас подумал, что ей нравится свежее утро. Через некоторое время она обернулась: «Куда ты плывешь?»
«Все туда же — в Дун-Кругр, в Годелию».
«Это неподалеку от Ксунжа?»
«Ксунж по другую сторону залива Скайр».
Татцель больше не задавала вопросов. Эйлас взял на заметку тот факт, что ее интересовал Ксунж, но тоже не продолжал разговор.
Два дня они плыли под парусом по озеру мимо двенадцати священных островов друидов; на одном они заметили гигантскую фигуру ворона, сплетенную из ивовых прутьев — Татцель подивилась назначению этого идола. Эйлас объяснил: «Осенью, в канун дня, называемого «Суаургилль», друиды подожгут этого ворона и устроят под ним великую оргию. Внутри плетеной клетки сгорят две дюжины их врагов. Иногда они плетут клетку в виде лошади, человека, медведя или быка».
На северном конце озера началось мелководье, поросшее тростниками, но в конечном счете оно переходило в истоки реки Соландер. Еще через три дня, взглянув вперед, Эйлас заметил утесы, темневшие с обеих сторон широкого устья Соландера; справа простиралось королевство Даот, слева — все еще Северная Ульфляндия.
Устье реки постепенно становилось морским заливом, и теперь лодке приходилось преодолевать волны, гораздо выше тех, на которые она была рассчитана — качка причиняла девушке беспокойство и тошноту. В воздухе отчетливо пахло соленой водой. Подгоняемый крепким западным ветром, челн делал не меньше четырех-пяти узлов, разбивая носом волны и окатывая Татцель холодными брызгами, что ей тоже не нравилось.
Впереди слева, на конце каменистого полуострова, возвышался укрепленный город Ксунж; справа теперь была Годелия, страна кельтов, и наконец вдали показался Дун-Кругр.
Разглядывая многочисленные причалы, Эйлас, к своему великому удовольствию, обнаружил не только большое тройское торговое судно, но и один из своих новых военных кораблей.
Челн Эйласа причалил непосредственно к военному кораблю. Матросы с любопытством смотрели с палубы вниз. Один закричал: «Эй, на борту! Держись подальше! Чем вы там занимаетесь?»
«Спустите лестницу и позовите капитана!» — ответил Эйлас.
Лестницу спустили; Эйлас привязал челн и придерживал лестницу, пока Татцель поднималась на палубу, после чего взобрался на палубу сам. К тому времени уже появился капитан. Эйлас отвел его в сторону: «Вы меня узнаёте?»
Капитан пригляделся — глаза его широко раскрылись: «Ваше величество! Что вы здесь делаете — ив таком виде?»
«Это длинная история — я все расскажу. Но сейчас называйте меня просто «Эйласом». Я здесь, так сказать, инкогнито».
«Как прикажете, государь».
«Эта девушка — из высокородной семьи ска; она под моей защитой. Подыщите ей тихое укромное место. Ей нужно выкупаться; выдайте ей чистую одежду. Пару дней она страдала морской болезнью и, боюсь, может не выдержать дальнейшего плавания, если не поправится».
«Сию минуту, государь! Вам, насколько я понимаю, тоже пригодились бы ванна и чистая одежда?»
«Я приветствовал бы такую возможность — но не хочу создавать затруднения».
«Пусть наши затруднения вас не беспокоят, сир. Роскошных кают у нас на корабле нет, но все, что есть — к вашим услугам».
«Благодарю вас, но прежде всего: какие новости из Южной Ульфляндии?»
«Могу только передать то, что знаю от других. Говорят, одна из наших армий застала врасплох на открытой местности армию ска, вышедшую из Суараха. По словам очевидцев, завязалась великая битва, о которой будут долго помнить. Ска несли большие потери, после чего еще одна наша армия подтянулась с востока, ударила им в тыл, и всех ска уничтожили. Судя по всему, Суарах снова принадлежит уль-фам».
«И все это происходило в мое отсутствие! — почесал в затылке Эйлас. — Похоже на то, что я не так уж незаменим, как хотелось бы».
«По этому поводу не могу ничего сказать, сир. Мы патрулировали Узкое море, перехватывая корабли ска, и здорово их потрепали. В Дун-Кругр мы зашли только для того, чтобы пополнить запасы. По правде говоря, когда вы к нам причалили, мы уже собирались поднимать якорь».
«Что происходит по ту сторону залива, в Ксунже? Король Гаке еще жив?»
«Говорят, он собрался помирать, и следующим королем будет ставленник ска. Такие слухи ходят в порту, я не могу их подтвердить».
«Будьте добры, задержите отплытие и покажите мне, где я мог бы помыться».
Через полчаса Эйлас встретил Татцель в капитанской каюте. Она выкупалась и переоделась; теперь на ней было длинное темнокаштановое льняное платье — за ним срочно послали на рынок одного из матросов. Татцель медленно подошла к Эйласу и положила руки ему на плечи: «Эйлас, прошу тебя, отвези меня в Ксунж и позволь мне сойти на берег! Там мой отец — он выполняет особое задание. Больше всего в жизни я хотела бы сейчас оказаться вместе с ним». Девушка искала глазами в глазах Эйласа: «Ведь на самом деле ты не жестокий человек! Умоляю, отпусти меня! Я не могу предложить тебе ничего, кроме своего тела — судя по всему, оно тебя не слишком привлекает, но я с радостью тебе отдамся, только отвези меня в Ксунж! Или — даже если я тебе не нужна — мой отец наградит тебя!»
«Неужели? — поднял брови Эйлас. — Каким образом?»
«Во-первых, он навсегда снимет с тебя клеймо скалинга — ты сможешь не опасаться повторного порабощения! И он озолотит тебя — даст тебе столько денег, что ты сможешь купить большой участок земли в Тройсинете, и больше никогда не будешь нуждаться».
Глядя на ее напряженное ожиданием лицо, Эйлас не мог удержаться от смеха: «Татцель, твои доводы убедительны. Мы отправимся в Ксунж».
Глава 13
Эйлас и неисправимая рабыня Татцель странствовали по диким предгорьям Северной Ульфляндии; тем временем, не ожидая их возвращения, в других краях Старейших островов события развивались более или менее предсказуемым образом.
В столице Лионесса королева Соллас и ее духовный пастырь, отец Умфред, рассматривали чертежи собора. Они надеялись, что величественный фасад вознесется на мысу в конце Шаля и станет вызывать у каждого, кто его видел, благоговейный трепет религиозного экстаза.
Отец Умфред заверял королеву, что воздвижение собора неизбежно позволит причислить ее к лику святых, и что ее ждет вечное блаженство, тогда как самому Умфреду полагалась более скромная награда: сан архиепископа Лионесского.
В связи с упрямым сопротивлением Казмира, однако, уверенность королевы в возможности успешного завершения проекта несколько пошатнулась. Умфреду приходилось снова и снова успокаивать ее: «Дражайшая государыня, не печальтесь! Не позволяйте тени отчаяния омрачать царственную белизну вашего чела! Не падайте духом! Гоните мысль о поражении, заставьте ее затеряться во мраке забвения — там, в гнусной пучине греха, ереси и порока, где прозябают исчадья мира сего, не узревшие свет истины!»
Соллас вздыхала: «Все это очень утешительно, но добродетель, даже подкрепленная тысячами молитв и слезами блаженного восторга, не заставит растаять ледяное сердце Казмира!»
«Не совсем так, драгоценнейшая королева. Я могу нашептать королю на ухо несколько слов, способных возвести два или даже четыре собора! Но их следует произнести в нужный момент».
Заверения отца Умфреда были не новы — он уже не раз намекал на известные только ему важнейшие сведения, и Соллас научилась сдерживать любопытство, недоверчиво хмыкая и капризно вскидывая голову.
Король Казмир, со своей стороны, не допускал никаких посягательств на свою власть. Его подданные придерживались самых различных верований — среди них были огнепоклонники-зороастрийцы, адепты одной или двух христианских сект, пантеисты, приверженцы учения друидов, разрозненные группы, в различных формах продолжавшие традиции классической римской теологии, и несколько более многочисленные поклонники готских нордических богов — причем все это покоилось на древнем субстрате анимизма и пеласгических мистерий. Такое попурри вероисповеданий вполне устраивало Казми-ра, не желавшего иметь ничего общего с ортодоксией, исходившей из Рима, и бесконечные разговоры королевы Соллас о соборе бесконечно его раздражали.
Во дворце Фалу-Файль в Аваллоне король Одри сидел, погрузив ноги в бадью с теплой мыльной водой, ожидая педикюра и в то же время выслушивая сообщения и отчеты, поступившие из дальних стран и мест не столь отдаленных — их зачитывал Мальрадор, помощник камергера, вынужденный выполнять эту тягостную обязанность почти ежедневно.
Одри особенно досадили известия о судьбе экспедиции сэра Лаврилана даль Понцо. По приказу короля Одри и применяя тактику, рекомендованную приближенными короля, сэром Артемусом и сэром Глигори, сэр Лаврилан и его великолепное войско совершили вылазку в Визрод, но были отражены кельтами.
Сэр Лаврилан настоятельно требовал прислать подкрепления, указывая на недостаток легкой кавалерии и лучников; копьеносцы и молодые рыцари, выбранные им по совету Артемуса и Глигори, не могли справиться с неистовыми кельтами.
Откинувшись на подушки кресла, Одри с отвращением разводил холеными руками: «Почему у них никогда ничего не получается? Неспособность моих полководцев достойна изумления! Нет, Мальрадор, я больше ничего не хочу слышать! Ты уже испортил мне весь день своим кряканьем и кваканьем. Иногда мне кажется, что тебе доставляет удовольствие приводить меня в отчаяние!»
«Ваше величество! — воскликнул Мальрадор. — Как вы можете так говорить? Я выполняю свой долг, не более того! Вполне разделяя ваше негодование, с уважением хотел бы заметить, что вам обязательно следует выслушать еще одно донесение, поступившее всего лишь час тому назад из высокогорных пределов. Судя по всему, в Ульфляндиях имеют место достопримечательные события, о которых совершенно необходимо поставить в известность ваше величество».
Откинув голову на подушки, Одри поглядывал на Мальрадора из-под полуопущенных век: «Порой мне приходит в голову, что неплохо было бы заставить тебя не только читать донесения, но и отвечать на них. Это избавило бы меня от множества огорчений».
Сэр Артемус и сэр Глигори, сидевшие неподалеку, не преминули оценить юмор короля подобострастными смешками.
Мальрадор поклонился: «Государь, никогда не осмелился бы взять на себя столь почетную обязанность. Итак, вот что сообщает из предгорий сэр Сэмфайр», — Мальрадор зачитал отчет, сообщавший об успехах тройсов и ульфов в войне против ска. Покончив с описанием боевых действий, сэр Сэмфайр перешел к предоставлению рекомендаций, прибегая к выражениям, заставившим короля Одри забыть о бадье с мыльной водой и топать ногами. Две горничных и цирюльник подбежали, чтобы срочно оттащить бадью, и положили ноги короля на табурет с подушкой. Цирюльник робко промямлил: «Государь, позвольте предложить вам не шевелить ногами хотя бы некоторое время, чтобы у меня была возможность аккуратно подравнять ваши ногти».
«Да-да… — пробормотал Одри. — Просто поразительно! Что себе позволяет Сэмфайр? Он осмеливается диктовать мне стратегию?»
Цокая языками, Артемус и Глигори издали несколько неопределенно-неодобрительных звуков. Мальрадор неосторожно заметил: «Ваше величество, на мой взгляд Сэмфайр просто-напросто пытается как можно точнее определить возникшую ситуацию, чтобы вы могли принять самое обоснованное решение».
«Та-та-та, Мальрадор! Теперь и ты вызвался диктовать мне нравоучения? Все это происходит где-то за тридевять земель, в каких-то болотах за горами — в то время как прямо у меня перед носом над Даотом издеваются голодранцы-кельты! Они не испытывают ни малейшего почтения к великому королевству! Наглецы, мерзавцы! Их следует проучить. Раз они этого хотят, я утоплю их в крови! Артемус? Глигори? Почему нас преследуют неудачи? Ответьте мне на этот вопрос! Почему мы не можем справиться с деревенщиной, с шутами гороховыми, воняющими навозом? Объясните-ка мне это обстоятельство!»
Возмущенно жестикулируя и подергивая себя за усы, Артемус и Глигори промолчали. Король Одри раздраженно повернулся к помощнику камергера: «Что ж, ты своего добился! Теперь, по крайней мере, ты закончил? Из-за тебя одни заботы и беспокойства — как раз тогда, когда я не в настроении ломать себе голову!»
«Государь, мне поручено зачитывать донесения. Если бы я скрыл от вас неприятные новости — тогда у вас были бы основания меня упрекнуть».
Одри вздохнул: «Так-то оно так, конечно. Мальрадор, ты надежный малый! Возьми пергамент и пиши: «Сэр Лаврилан даль Понцо, примите наши наилучшие пожелания! Вам давно пора утереть сопли и показать своим бойцам пример настоящей драчливости! Всего лишь месяц тому назад вы заверяли меня, что проломите головы тысяче болванов-кельтов. Какие еще сказки вы будете мне рассказывать?» Приложи мою печать, подпишись за меня и отправь это Лаврилану спешной почтой».
«Будет сделано, государь. Ваш выговор будет доведен до сведения сэра Лаврилана».
«Это не просто выговор, Мальрадор! Это приказ! Я желаю видеть головы кельтов, скалящих зубы на концах наших пик! Я хочу, чтобы Даот нанес мощный удар, от которого эти болваны разлетятся во все стороны и попрячутся по норам, как испуганные кролики!»
«Сэр Артемус и сэр Глигори командуют отборными отрядами, — напряженно сказал Мальрадор. — Зачем сдерживать их отвагу? Они только и ждут возможности хорошенько подраться!»
Артемус и Глигори захлопали в ладоши, изображая энтузиазм: «Хорошо сказано, Мальрадор! А теперь идите, заставьте сэра Лаври-лана подтянуться — а мы тем временем обсудим ситуацию с его величеством».
Как только помощник камергера удалился, Артемус и Глигори успокоительно разъяснили королю причины последнего поражения в Визроде и сумели постепенно перейти к обсуждению более приятных тем; в конечном счете все трое погрузились в процесс планирования развлечений, связанных с визитом короля Адольфа Аквитанского — и дела в Даоте пошли своим чередом.
В других уголках Старейших островов жизнь тоже шла своим чередом. Невероятным усилием воли Торкваль заставил себя восстать со смертного одра. В белом дворце на пляже за окраиной Исса Меланкте проводила дни и ночи, погруженная в неизъяснимые думы. В Свер-Смоде и в Трильде, соответственно, Мурген и Шимрод занимались своими изысканиями и никуда не уезжали. Тамурелло, однако, покинул виллу Фароли, пренебрегая приказом Мургена — по сведениям чародея Рохта по прозвищу «Ворон», нарушитель удалился на вершину высокой горы в Эфиопии, чтобы без помех предаваться самосозерцанию.
Но как поживает зеленая жемчужина? Два молодых гоблина, наткнувшись на побелевший скелет Мантинга, принялись играть костями. Череп палача катался и прыгал, как мяч, по всей поляне. Один из проказников изобразил шлем из тазовой кости, напялив ее на голову, а другой стал кидаться позвонками в стайку пробегавших мимо дриад — те сразу забрались повыше на деревья, подшучивая над уродцами сладкими тонкими голосками.
Жемчужина, однако, все глубже погружалась в лесную подстилку. Так прошли еще одно лето, еще одна осень, а за ней и зима. Весной поблизости от погребенной жемчужины стали прорастать семена. Побеги пробивались с необычной бодростью, расправив сочные зеленые листья раньше соседних растений, и вскоре распустились чудесные цветы — каждый не походил на другой, и все они не походили ни на какие другие цветы мира.
2
Происхождение укреплений Ксунжа терялось во мраке времен. Городская стена опоясывала плоскую вершину большого каменного мыса, с трех сторон обрамленного крутыми утесами, поднимавшимися из воды на двести футов. С четвертой стороны узкая перемычка гранитного обнажения, длиной примерно сто ярдов, соединяла город с основной массой Хайбраса.
Четыреста лет тому назад Ульфляндия была огромным и влиятельным королевством, включавшим обе части собственно Ульфлян-дии, северную и южную (за исключением Исса и долины Эвандера), Годелию и даже Даотские топи, простиравшиеся под отвесным эскарпом Поэлитетца. В те славные времена король Фидвиг, обуреваемый манией величия, решил использовать все возможности абсолютной монархии и приказал сделать укрепления Ксунжа совершенно неприступными. Десять тысяч человек работали двадцать лет, возводя систему фортификаций, покоившуюся на гранитных стенах высотой сто двадцать футов и толщиной сорок футов в основании; стены эти дважды перекрывали перемычку мыса — в самом узком месте и там, где перемычка подступала к городу — и продолжались в водах Скайра, чтобы защитить гавань от нападения с моря.
Напоследок, словно раньше это не приходило ему в голову, король Фидвиг приказал также построить дворец — и зодчие воздвигли Джехондель: замок не менее грандиозных пропорций, чем городские стены.
Ныне Ксунж, во многом утративший былое великолепие, все еще оставался неприступной цитаделью. Знать населяла и поддерживала в приличном состоянии высокие каменные дома и образовывала ядро небольшой армии, защищавшей город от ска.
Массивный фасад Джехонделя, дворца короля Такса, выходил на рыночную площадь — так же, как и дворцы именитых вассалов короля, он уже не претендовал на древнюю славу. Флигели и пристройки дворца были заброшены и заколочены; пустовали также верхние этажи, за исключением апартаментов самого Гакса — мрачной анфилады помещений, устланных плетеными тростниковыми циновками и обставленных редкой тяжелой мебелью, исцарапанной и протертой на протяжении нескольких веков. Дрова в Ксунже были дороги: спальня, где умирал старый Гакс, отапливалась несколькими брикетами торфа, тлевшими и дымившими в очаге.
В расцвете лет Гаке был человеком выдающегося ума и атлетического телосложения. Но в течение тридцати лет черные отряды ска заполонили сначала Прибрежье, а затем и всю остальную Северную Ульфляндию, и царствованию Такса практически пришел конец. Он храбро сражался и несколько раз был ранен в бою, но ска были непреклонны и неумолимы. Они уничтожили его войска и разбили три гордые даотские армии, выступившие на защиту Г акса согласно договору о взаимопомощи. В конечном счете ска заставили старого короля прятаться за стенами Ксунжа. Возникла тупиковая ситуация. Ска не могли достать Такса, а Такс ничем не мог досадить ска.
Время от времени посланники ска предлагали Таксу не слишком дружелюбные гарантии его безопасности в том случае, если он откроет ворота Ксунжа и отречется в пользу ставленника ска. Г акс отвергал подобные предложения — в нем еще теплилась надежда на то, что король Одри вспомнит об обязательствах своих предков, соберет огромную армию и сбросит ска в море.
Подданные в целом поддерживали такую политику Такса, так как не видели никаких преимуществ в правлении ска. Сэр Крейм, ближайший наследник трона, тоже не критиковал упрямство старого короля, хотя совсем из других соображений. Тяжеловесный субъект средних лет, сэр Крейм отличался мохнатыми черными бровями и коротко подстриженной кудрявой черной бородой, резко контрастировавшими с бледной, почти бескровной физиономией, напоминавшей злобно-лукавую морду борова. Его аппетиты были ненасытны, его вкусы — вульгарны, его амбиции — непомерны. Заняв трон, он надеялся извлечь из своего положения максимальные личные выгоды, заключив союз со ска или согласившись на отречение в обмен на роскошное поместье в Даоте.
Время шло, но Гаке бессовестно не торопился умирать. Ходили слухи, что сэр Крейм едва сдерживал нетерпение и готов был прибегнуть к искусственным методам ускорения естественных процессов.
Узнав о том, что сэр Крейм с исключительной щедростью наделял чаевыми пару стражников, стоявших на часах за дверью спальни короля, камергер Роэн приказал установить на двери новые засовы и поручил упомянутым стражникам ночное дежурство на наружных парапетах крепостных стен, где дождь и сильный ветер лишь способствовали постоянной бдительности. Кроме того, Роэн внедрил систему, благодаря которой Гакс придерживался самой здоровой и питательной диеты во всем Ксунже — королевских поваров заставляли пробовать все, что они подавали.
Заметив эти меры предосторожности, сэр Крейм похвалил Роэна за верность долгу и мрачно приготовился ждать той минуты, когда Гаке решит, наконец, испустить дух по своему усмотрению.
Тем временем тупиковая ситуация продолжалась. Король Одри не мог ничем порадовать старого союзника — ска нагло вторглись в Даот и захватили крепость Поэлитетц. Взбешенный Одри огласил несколько протестующих указов, содержавших предупреждения и даже угрозы. Ска не обратили на них никакого внимания, а внимание Одри вскоре было отвлечено другими вещами. В свое время он намеревался собрать непобедимую армию — сотню боевых колесниц, тысячу рыцарей в пышных доспехах, десять тысяч тяжело вооруженных всадников. Великолепно блистая острой сталью и серебряными набалдашниками шлемов, с развевающимися над головами разноцветными вымпелами, великая армия должна была подавить любое сопротивление ска и сбросить их, кувыркающихся с криками ужаса, с утесов Ульфляндии в море. Одри даже направил королю Таксу послание, выражавшее твердое намерение так и поступить.
Старый Гаке уже редко поднимался с постели. Он чувствовал, как жизненные силы понемногу покидают его — иногда ему казалось, что он слышит шорох секунд и минут, сыплющихся в бездну подобно последним зернышкам содержимого песочных часов. Лицо его, некогда загорелое и легко багровевшее, осунулось и посерело, но дымчатожелтые глаза все еще проницательно горели. Король неподвижно полулежал, опираясь на подушки и положив руки на плед, часами наблюдая за тусклыми язычками пламени в камине.
Время от времени, под бдительным наблюдением Роэна, он советовался с помощниками и принимал посетителей — в частности, делегацию высокопоставленных ска, герцогов Лухалькса и Анхалькса со свитой служилой знати. Ска говорили без обиняков и сразу перешли к делу, хотя и соблюдали все церемониальные правила — король Гаке не мог ни к чему придраться.
На первой аудиенции в спальне короля присутствовали не только посланцы ска, но и сэр Крейм с двумя другими людьми. Герцог Лу-халькс с первых слов определил причину визита: «Ваше высочество, мы сожалеем о том, что вы чувствуете себя не очень хорошо — но все люди смертны и, судя по всему, ваше время почти пришло».
Гаке сумел устало улыбнуться: «Пока я жив, оно еще не пришло».
Герцог Лухалькс слегка поклонился, признавая справедливость возражения: «Я высказал это замечание лишь в качестве предисловия к моему посланию, и теперь перехожу к посланию как таковому. Народ ска правит Северной Ульфляндией и намерен восстановить свое былое величие. Наша власть распространится — сначала на юг, затем на восток. Город Ксунж — помеха на нашем пути, камень, не убранный с дороги. Мы вынуждены постоянно патрулировать окрестности Ксунжа, чтобы не допускать прибытия подкреплений из Даота — скопление вражеских сил на северном фланге угрожало бы безопасности Поэлитетца. Мы желаем иметь в своем распоряжении город Ксунж, а также право на престолонаследие в Северной Ульфляндии, что позволило бы нам расторгнуть договор с Даотом. Обезопасив таким образом северный фланг, мы могли бы подчинить Южную Ульфляндию; ее новый король в последнее время причиняет нам беспокойство».
«Я не намерен способствовать вашим завоеваниям. Напротив, я намерен им препятствовать».
«Тем не менее, вы скоро умрете и больше не сможете влиять на события. У вас нет прямого законного наследника — принца королевской крови…»
Услышав эти слова, сэр Крейм негодующе выступил вперед: «Неправда! Это не так! Я — прямой законный наследник, и мне предстоит стать королем Северной Ульфляндии!»
Герцог Лухалькс улыбнулся: «Нам хорошо известны ваши претензии, так как вы неоднократно нам о них сообщали. Мы не заинтересованы в том, чтобы покупать у вас Ксунж или право престолонаследия». Посол снова повернулся к королю Таксу, с ледяной усмешкой наблюдавшему за происходящим: «Ваше высочество, мы требуем, чтобы вы немедленно передали корону Северной Ульфляндии назначенному нами лицу».
«Ваше величество! — вскричал сэр Крейм. — Дерзость этого предложения уступает только хладнокровной наглости, с которой оно выдвинуто. Мы с возмущением его отвергаем!»
Герцог Лухалькс не обращал на него внимания: «Как только наше требование будет выполнено, несмотря на ущерб, нанесенный вами народу ска, мы предоставим вам и всем нынешним обитателям вашего замка амнистию; ни ваши деньги, ни ваше прочее имущество конфискованы не будут. Согласны ли вы принять наше предложение?»
«Разумеется, нет!» — заявил сэр Крейм.
«Сэр Крейм! — раздраженно оборвал его Гаке. — Будьте добры, позвольте мне самостоятельно отвечать на вопросы». Повернувшись к Лухальксу, он сказал: «Мы благополучно выдерживаем осаду ска уже много лет. Почему бы нам не продолжать в том же духе?»
«Вы можете продолжать в том же духе только до тех пор, пока не умрете. После вашей смерти сэр Крейм, если он взойдет на трон, попытается вымогать из нас большие деньги. С нашей точки зрения простейшее решение проблемы будет заключаться в том, чтобы уплатить требуемую им сумму, а затем возместить этот убыток, обложив соответствующей податью все население Ксунжа. Уверяю вас, казначейство ска не обеднеет ни на грош — весь куш, который сэр Крейм получит за продажу Ксунжа, заплатят жители вашего города».
«В таком случае переговоры бесполезны! — вмешался сэр Крейм.
— В этом отношении я не уступлю! Если мы и будем обсуждать какие-нибудь условия, вам придется предварительно полностью освободить все население города от любой финансовой ответственности и гарантировать неприкосновенность каждому жителю Ксунжа!»
«Крейм! — резко сказал Гаке. — С меня довольно непрошеных выступлений! Прочь отсюда, удалитесь немедленно!»
Сэр Крейм поклонился и вышел.
Король Гаке спросил: «Что, если следующий король будет продолжать мою политику? Что тогда?»
«Не могу раскрывать наши планы в подробностях. Достаточно заметить, что в таком случае, с нашей точки зрения, мы будем вынуждены взять ваш город приступом».
«Если это так просто, почему вы до сих пор это не сделали?»
Помолчав несколько секунд, герцог Лухалькс сказал: «Могу сказать следующее: не рассматривайте Ксунж как неприступную крепость. Если мы решим начать осаду, ваш город ждет полная блокада — нищета, голод, болезни. Вам придется собирать дождь, чтобы пить; вам придется есть траву. И если во время осады Ксунжа погибнет хоть один ска, все жители вашего города — мужчины, женщины и дети — будут уведены в рабство».
Гаке слегка пошевелил слабыми побелевшими пальцами: «Можете идти. Я рассмотрю мои возможности».
Лухалькс откланялся, и делегация ска покинула спальню короля.
Через неделю ска вернулись. Сэр Крейм снова присутствовал, но с условием, что он будет хранить молчание, пока король не поинтересуется его мнением.
Герцог Лухалькс вежливо приветствовал Такса, после чего спросил: «Ваше высочество, вы приняли какое-нибудь решение по поводу нашего предложения?»
Гаке прокашлялся и сказал: «Вы правы в том отношении, что я скоро умру. Я обязан выбрать наследника, пока не поздно. Не хочу оставлять этот вопрос на произвол судьбы».
«И если вы это не сделаете, королем станет сэр Крейм?»
«Верно. Перед смертью мне нужно кого-то назначить — хотя бы старого доброго Роэна».
«Несмотря на несомненные достоинства Роэна, ска предпочли бы, чтобы вы назначили герцога Анхалькса. В таком случае жителям Ксунжа будут гарантированы привилегии, о которых я упоминал».
«Я учту ваши рекомендации».
«Когда же состоится церемония коронации?»
«Скоро. Я отправил гонца к королю Одри, спрашивая его совета. Ответ должен придти уже на этой неделе. До тех пор мне больше нечего сказать».
«Но вы не исключаете возможность назначения герцога Анхалькса вашим наследником?»
«Я еще не принял окончательное решение. Если король Одри немедленно мобилизует многочисленную армию и двинется с ней на запад, естественно, я не открою перед вами городские ворота».
«Но в любом случае вы намерены помазать на царство своего преемника?»
Наступило молчание. Наконец Гаке ответил: «Да».
«И когда это произойдет?»
Король Гаке закрыл глаза: «Через неделю».
«Но вы ничего не желаете сообщить предварительно о вашем выборе?»
Гаке продолжал, не открывая глаза: «Многое зависит от того, какие вести пришлет Одри. По правде говоря, я не ожидаю, что он поможет — меня ждет горький конец».
Лухалькс поджал губы; ска удалились, переговариваясь вполголоса на своем диалекте.
3
К причалу в гавани Ксунжа пришвартовался тройский военный корабль. Эйлас спустился на берег в сопровождении Татцель, капитана и двух других моряков.
Ворота с открытой опускной решеткой вели в глухой арочный проход длиной тридцать шагов, выходивший на узкую улицу с булыжной мостовой, зигзагами поднимавшуюся к рыночной площади. Впереди высился фасад Джехонделя, сложенный из тяжеловесных каменных блоков, лишенных всякого изящества и украшений. Приезжие пересекли площадь и зашли во дворец: привратник молча открыл перед ними дверь парадного входа.
В гулком вестибюле с голыми каменными стенами к ним приблизился лакей: «Господа, вы по какому делу?»
«Я приехал из Южной Ульфляндии и прошу аудиенции у короля Такса».
«Сударь, король Гаке болен и редко принимает посетителей, особенно если у них нет неотложных дел чрезвычайной важности».
«У меня есть неотложное дело чрезвычайной важности».
Лакей удалился и вскоре вернулся в сопровождении старшего канцлера. Тот спросил: «Вы, случайно, не гонец из Аваллона?»
«Нет». Эйлас отвел чиновника в сторону: «Я здесь по неотложному делу. Вы должны немедленно провести меня к королю Таксу».
«Но мне не разрешено никого к нему пускать. Как вас зовут, и по какому делу вы приехали?»
«Упомяните о моем присутствии только самому королю Таксу — так, чтобы вас больше никто не слышал. Скажите ему, что я — лицо, приближенное к сэру Тристано; вы его, наверное, помните».
«Помню, как же! Но как мне следует представить вас королю?»
«Его величество пожелает, чтобы я назвал ему свое имя только после того, как мы останемся наедине».
«Будьте добры, следуйте за мной».
Старший канцлер провел Эйласа и его спутников в главную галерею и указал на скамью у стены: «Пожалуйста, садитесь. Когда король сможет вас принять, камергер Роэн сообщит вам об этом».
«Не забудьте! Ни слова никому, кроме самого короля!»
Прошло полчаса. Появился камергер Роэн — приземистый пожилой человек, седой и плешивый, ходивший вперевалку на коротких ногах; на лице его словно застыло выражение вечной подозрительности. Поглядывая на новоприбывших с инстинктивным недоверием, камергер обратился к Эйласу, поднявшемуся навстречу: «Король благожелательно отнесся к вашему сообщению. В настоящее время он совещается со ска, но согласился поговорить с вами сразу после того, как освободится».
Совещание в спальне короля Такса было непродолжительным. Явившийся заранее сэр Крейм стоял у камина, угрюмо глядя в огонь. Как только вошли герцоги Лухалькс и Анхалькс, король Такс указал им на светловолосого молодого человека благородной наружности в экстравагантном наряде, модном при дворе в Аваллоне: «Вот гонец из Даота. Будьте добры, сударь, прочтите снова сообщение короля Одри».
Посланец живо развернул свиток пергамента и прочел: «Вниманию Такса, короля Северной Ульфляндии: августейший кузен, примите мои наилучшие пожелания! В том, что касается разбойников-ска, советую устроить им хорошую взбучку и упорно защищать ваш славный город еще некоторое время, пока я решаю пару досадных проблем местного значения. А затем мы совместно уничтожим эту подлую чуму в человеческом облике, раз и навсегда! Не огорчайтесь и знайте — я искренне надеюсь, что ваше здоровье поправится! Собственноручно нижеподписавшийся Одри, король Даота».
«Таков ответ короля Одри, — сказал Гаке. — Как я и ожидал, он ничем не поможет».
Мрачно улыбнувшись, Лухалькс кивнул: «Итак — как вы отвечаете на мое предложение?»
Не в силах сдержать ярость, сэр Крейм воскликнул: «Умоляю вас, государь! Не берите на себя никаких обязательств, пока мы не посоветуемся!»
Гаке игнорировал его. Лухальксу он ответил: «Изложите ваше предложение на пергаменте, четко выделив свои гарантии крупными черными буквами, скрепите его печатями и подпишитесь. Коронация состоится через три дня».
«Кто же получит корону?»
«Принесите мне торжественно заверенный документ!»
Лухалькс и Анхалькс откланялись и вышли из спальни. Спустившись по лестнице, они повернули в высокую сводчатую галерею. На длинной скамье у стены сидели пять приезжих. Одна из них, молодая женщина, напряженно позвала: «Отец! Не проходи мимо!»
Вскочив на ноги, Татцель подбежала бы к герцогу-ска, но Эйлас схватил ее за талию и заставил снова сесть: «Веди себя смирно и не позволяй себе лишнего!»
Герцог Лухалькс ошеломленно перевел взгляд с Татцель на Эйла-са, а затем снова на свою дочь: «Что ты здесь делаешь?»
Ответил Эйлас: «Обращайтесь ко мне! Эта девушка — моя рабыня».
Лухалькс изумился пуще прежнего — челюсть его отвисла: «Что за глупости? Любезный, ты ошибся! Это леди Татцель, высокородная ска — как она может быть твоей рабыней?»
«Очень просто — я захватил ее в рабство способом, хорошо знакомым вам и вашим соплеменникам. Короче говоря, взял ее в плен и подчинил своей воле».
Герцог Лухалькс медленно приблизился; глаза его горели: «Ты не смеешь так обращаться с благородной леди ска и при этом стоять, как ни в чем не бывало, перед ее отцом!»
«А почему нет? — пожал плечами Эйлас. — Вы никогда не смущались, порабощая других. А теперь, когда ваша дочь подверглась такому же обращению, вы вдруг находите подобное поведение невероятным? Вам не кажется, что ваши представления не совсем соответствуют действительности?»
Герцог Лухалькс по-волчьи оскалился, положив руку на рукоять меча: «Я тебя убью — и твое представление о действительности, каким бы оно ни было, исчезнет».
«Отец! — вскрикнула Татцель. — Не дерись с ним! Он опасен! Он изрубил Торкваля в куски!»
«В любом случае я не стал бы с вами драться, — спокойно заметил Эйлас. — В этом дворце я под защитой короля Такса. Если вы на меня нападете, стража вас схватит и бросит в темницу».
Герцог Лухалькс неуверенно перевел взгляд с Эйласа на двух стражников, неподвижно стоявших неподалеку и пристально наблюдавших за столкновением чужеземцев безразличными, как у ящериц, глазами.
В галерею спустился камергер Роэн, обратившийся к Эйласу: «Его величество готов вас принять».
«Мне тоже нужно снова с ним поговорить, — с внезапной живостью заявил герцог Лухалькс. — Возникла невыносимая ситуация, король обязан выступить в качестве арбитра!»
Роэн пытался возражать, говоря, что короля не следует беспокоить лишними спорами, но герцог его не слушал. Эйлас и его спутники, а также герцоги-ска со своей свитой, поднялись по лестнице. В королевскую спальню, однако, Роэн пропустил только Эйласа, Татцель и Лу-халькса.
Лухалькс тут же подошел к королевской кровати и обратился к Таксу: «Ваше высочество, я вынужден подать жалобу. Проходя по галерее вашего замка, я обнаружил находящегося перед вами субъекта и с ним мою дочь, причем этот неизвестный удерживает мою дочь насильно и заявляет, что она — его рабыня! Я требую, чтобы он возвратил мне дочь — неслыханно, чтобы высокородная леди-ска подвергалась таким унижениям!»
Король Гаке раздраженно спросил: «Где имело место порабощение — в Джехонделе, пока она находилась под моим кровом?»
«Нет, он захватил ее в плен где-то в другом месте».
Гаке перевел взгляд на Эйласа: «А вы, сударь, что скажете?»
«Ваше величество, я ссылаюсь на нормы естественного права. Герцог Лухалькс поработил огромное множество свободных жителей Северной и Южной Ульфляндии, в том числе, в свое время, и меня. Он этого не помнит, но в течение длительного времени он заставлял меня служить ему в замке Санк, где я познакомился с Татцель. Я сбежал из Санка и снова стал свободным человеком. Впоследствии, когда мне представилась такая возможность, я захватил Татцель в плен и сделал ее своей рабыней».
Король Гаке повернулся к герцогу Лухальксу: «Вам служат рабы-ульфы?»
«Служат», — с достоинством, но упавшим голосом ответил герцог — он уже понял, куда дует ветер.
«В таком случае, как вы можете возражать против порабощения вашей дочери? Даже если это причиняет вам стыд и огорчение».
Герцог Лухалькс поник головой: «Ваше решение справедливо — я понимаю, что мои протесты необоснованны». Повернувшись к Эйласу, он спросил: «Сколько золота ты хочешь за мою дочь?»
Эйлас отвечал медленно, тщательно выбирая слова: «Не знаю, сколько стоит человеческая жизнь, и можно ли вообще измерить ее стоимость. Забирай свою дочь, Лухалькс — она мне не нужна. Татцель, я передаю тебя под опеку твоего отца. А теперь, будьте добры, удалитесь, чтобы я мог посовещаться с добрым королем Гаксом».
Герцог Лухалькс коротко кивнул. Он взял дочь под руку, и они вдвоем вышли из спальни. Внутри оставались только Роэн и два стражника у двери.
Эйлас повернулся к Таксу: «Государь, я не могу доверить свой секрет никому, кроме вас».
«Роэн! — прохрипел Гаке. — Оставь нас. Стража, встаньте за дверью!»
Помявшись, Роэн неохотно оставил посетителя наедине с королем; стражники вышли и встали в коридоре.
Молодой тройский король сказал дряхлому королю Северной Ульфляндии: «Государь, меня зовут Эйлас».
Через полчаса Роэн, не находя места от беспокойства, приоткрыл дверь и заглянул внутрь: «Ваше величество, с вами все в порядке?»
«Все в порядке, Роэн. Мне ничего не нужно, подожди снаружи».
Роэн закрыл дверь. Эйлас спросил: «Вы доверяете камергеру?»
Король Гаке сухо усмехнулся: «Общепринятое мнение заключается в том, что вслед за мной королем станет Крейм. Каждый, кого беспокоит приобретение денег и власти, спешит засвидетельствовать свое почтение Крейму, а меня рассматривают — на вполне разумных основаниях — как живой труп».
«Они ошибаются», — заметил Эйлас.
«Роэн посвятил себя охране моего благополучия, он не смыкает глаз ни днем, ни ночью. Он — один из немногих оставшихся у меня верных друзей».
«В таком случае полезно было бы посвятить его в наши планы».
«Как вам угодно. Роэн!»
Камергер вошел с быстротой, свидетельствовавшей о том, что он ждал, приложив ухо к двери: «Государь?»
«Мы хотели бы, чтобы ты, будучи кладезем житейской мудрости, внес вклад в наше обсуждение».
«Как вам будет угодно, государь».
Эйлас сказал: «Церемония коронации состоится через три дня. Для всех окружающих очевидно, что вы предпочитаете сдать город ска и передать им корону. Следовательно, сэр Крейм вынужден действовать в своих интересах сегодня ночью или завтра ночью — иначе его мечты никогда не сбудутся».
Гаке уныло смотрел на огонь в камине: «Крейм больше не надеется на сделку со ска. Если он станет королем, сможет ли он удерживать Ксунж?»
«Вероятно — если проявит достаточное упорство. Тем не менее, Ксунж не так неприступен, как может показаться. Патрулируют ли часовые утесы по ночам?»
«А зачем патрулировать утесы? Что они увидят, кроме черных волн и морской пены?»
«Если бы я решил брать приступом Ксунж, я выбрал бы тихую темную ночь. Мои шпионы спустили бы с утеса веревочную лестницу, и бойцы, ждавшие внизу в небольших шлюпках, поднялись бы по этой лестнице и спустили бы еще несколько лестниц для своих многочисленных соратников. Очень скоро в ваш город проникли бы сотни вооруженных солдат».
Король Гаке устало кивнул: «Вы правы, конечно».
«Кроме того, как охраняется гавань?»
«Перед заходом солнца натягивают две тяжелые цепи, перекрывающие вход в гавань. Ночью в нее не могут проникнуть ни корабли, ни лодки. Кроме того, опускается решетка, закрывающая проход с пристани в город».
«Цепи не задержат пловцов. Темной ночью тысяча человек может потихоньку проникнуть в гавань с оружием, привязанным к поплавкам, а затем спрятаться до утра на кораблях, уже стоящих на якоре. Как только поднимется решетка, закрывающая проход в городской стене, под ней можно быстро установить пару столбов, после чего ее нельзя будет снова опустить. Заполонив пристань по сигналу и ворвавшись в город, такая армия могла бы занять вашу цитадель в течение часа».
Старый Гаке удрученно застонал: «С годами я отяжелел и потерял бдительность. Само собой, придется изменить порядок охраны».
«Превосходная мысль, — согласился Эйлас. — Но сегодня мы должны решить более неотложные задачи и предусмотреть любые возможности. Прежде всего, как быть с происками сэра Крейма?»
Прошло несколько часов. Перед заходом солнца король Гаке поужинал, как обычно, несколькими ложками овсяной каши с кусочками жареного фарша, нарезанным на ломтики яблоком и кубком белого вина. Еще через час стражу, стоявшую у двери, заменили. Роэн с негодованием сообщил королю, что новые часовые — двоюродные братья супруги сэра Крейма; людям такого происхождения не поручали дежурить в ночную смену. Очевидно, многих подкупили и на многих оказали давление — что вызывало у Роэна ярость хотя бы потому, что он, могущественный камергер короля, оказался бессилен перед лицом заговорщиков.
Ксунж погрузился в ночную тьму. Король Гакс устроился поудобнее, собираясь заснуть, а Роэн удалился в свою комнату, примыкавшую к королевской спальне.
В залах и галереях Джехонделя наступила тишина. В очаге спальни Такса теплился торф. Пара факелов в чугунных подставках, укрепленных в стене, тускло озаряла помещение желтым светом; высокий сводчатый потолок терялся в тенях.
Из коридора, снаружи, послышались глухие осторожные шаги. Скрипнув, дверь в спальню приоткрылась. В проеме появилась грузная фигура — пламя факелов слегка всколыхнулось, потревоженное сквозняком.
Грузный человек в черном украдкой зашел в спальню. Приподняв голову, старый Гаке прохрипел: «Кто там? Эй, стража! Роэн!»
Человек в черном тихо сказал: «Гаке! Старый добрый король Гаке! Ты долго жил — слишком долго — и теперь пришел твой час».
Гаке напряженно позвал: «Роэн! Где ты? Приведи стражу!»
Камергер появился на пороге своей комнаты: «Сэр Крейм, что это значит? Почему вы беспокоите короля?»
«Роэн, если ты хочешь служить мне здесь — а впоследствии в Даоте — не вмешивайся. Гаке пережил свой век, он должен умереть. Король задохнется под подушкой; все будут думать, что он умер во сне. А если ты попробуешь мне помешать, умрешь и ты!»
Сэр Крейм подошел к кровати и схватил подушку.
«Стой!» — послышался громкий, резкий окрик. Обернувшись, Крейм обнаружил человека с обнаженным мечом, стоящего у него за спиной: «Этой ночью умрешь ты, сэр Крейм!»
«Кто ты?» — сдавленным голосом спросил Крейм, но тут же оправился и заорал: «Стража! Продырявьте пиками этого докучливого глупца!»
Из комнаты Роэна быстро выскользнули три тройских моряка. Они встали у двери — как только стражники вошли, их схватили и зарезали. Крейм бросился на Эйласа; зазвенела сталь, и сэр Крейм, раненый в грудь, пошатнулся и отступил на пару шагов. Прежде чем он успел сделать новый выпад, один из матросов обхватил его сзади за шею, повалил на пол и заколол кортиком в сердце.
В королевской спальне снова наступила тишина. Ее нарушил Гаке: «Роэн, приведи слуг, пусть унесут трупы и сбросят их в море со скалы. Займись этим — а мне пора спать».
4
Накануне назначенного дня коронации Эйлас вышел прогуляться по легендарным стенам Ксунжа. Он заключил, что при наличии достаточно бдительной и опытной охраны они действительно отличались той неприступностью, какую им приписывала традиция.
Эйлас смотрел на паруса кораблей, белеющие в просторе Скайра, поставив одну ногу в амбразуру и прислонившись плечом к покрытому пятнами лишайника зубцу парапета. Вдалеке, на той же стене, он заметил герцога Лухалькса, совершавшего прогулку в сопровождении брата, герцога Анхалькса, и своей дочери Татцель. На обоих герцогах были развевающиеся черные плащи; Татцель надела серое шерстяное платье до колен, черную накидку, серые чулки, обнажавшие колени, и черные полусапожки. Красная фетровая шляпка с узким козырьком защищала от ветра ее локоны. Бросив на группу ска один взгляд, Эйлас перестал их замечать — и был несколько удивлен, когда герцог Лухалькс решительно направился к нему, оставив Анхалькса и Татцель в пятидесяти шагах позади.
Эйлас выпрямился и, когда герцог-ска остановился перед ним, слегка поклонился: «Добрый день».
Лухалькс тоже отвесил короткий поклон: «Сударь, я много думал о событиях, которые свели нас в этом городе. И считаю нужным поделиться некоторыми соображениями».
«Говорите».
«Я пытался представить себя на вашем месте, и мне кажется, что я понимаю, какие чувства могли заставить вас преследовать мою дочь. Я тоже считаю, что она — в высшей степени очаровательное создание. Она подробно рассказала мне о ваших странствиях по диким местам, не забыв упомянуть о том, что в целом вы вели себя галантно и заботились о ее удобствах — что очевидно не было связано с каким-либо почтением к ее высокому происхождению».
«Никоим образом».
«Вы проявили больше сдержанности и снисхождения, чем я, скорее всего, проявил бы в подобных обстоятельствах. Признаюсь, меня приводят в замешательство ваши побуждения».
«Мои побуждения носят личный характер и никак не связаны с достоинствами или недостатками леди Татцель. По сути дела, я неспособен пользоваться женщиной против ее воли».
На лице Лухалькса появилась холодная улыбка: «Такое объяснение делает вам честь — даже если признание этого факта с моей стороны можно истолковать как недостаточную приверженность некоторым принципам ска… Впрочем, это несущественно. Не могу не испытывать благодарность в связи с тем, что Татцель избежала множества опасностей и, не будучи способен предложить вам что-либо еще, приношу вам свою благодарность — по меньшей мере за то, каким образом вы решили возникшую проблему».
Эйлас пожал плечами: «Я понимаю, что воспитание заставляет вас не забывать о вежливости, но не могу принять вашу благодарность, так как никогда не действовал в ваших интересах — мои намерения всегда заключались в обратном. Поэтому лучше всего будет оставить вещи такими, какие они есть».
Герцог Лухалькс невесело усмехнулся: «Вам трудно угодить, любезнейший».
«Что в этом удивительного? Вы — мой враг. Разве вы не слышали последние новости с вашего южного фронта?»
«В последнее время я ничего примечательного не слышал. Что случилось?»
«По словам капитана корабля, ульфские войска, с помощью тройских отрядов, восстановили контроль над Суарахом и уничтожили гарнизон ска».
Лицо Лухалькса застыло: «Плохие новости — если это правда».
«Взгляните на это с моей точки зрения: вам нечего было делать в Суарахе, и вы получили по заслугам». Помолчав, Эйлас прибавил: «Я кое-что вам посоветую — если вы разумный человек, вы последуете моему совету неукоснительно. Вернитесь в замок Санк. Возьмите все свои драгоценные реликвии, все портреты и памятники седой древности, книги и летописи — и увезите их на Скаган, потому что скоро — очень скоро — мы предадим Санк огню и мечу и сравняем его с землей».
«Вы пытаетесь меня запугать, — отозвался Лухалькс. — Бесполезная попытка. Мы никогда не откажемся от мечты. Сначала мы захватим Старейшие острова, а затем уничтожим готов — всех до единого — за то, что они выгнали нас из Норвегии».
«Ска настолько злопамятны?»
«Мы мечтаем все, как один — мы помним все, как один! Я сам вижу, как это было, когда смотрю на языки пламени — и это не плоды воображения, это картины, возникающие в памяти. Мы преодолели ледники, чтобы найти затерянную долину; мы оборонялись от рыжих погонщиков мамонтов; мы уничтожили каннибалов — полулюдей, населявших этот мир тысячи тысяч лет. Ска наследуют память предков; мы знаем прошлое так, как если бы каждый из нас прожил все эти века».
Эйлас указал на море: «Взгляните, как бегут эти валы, гонимые ветром из океана! Казалось бы, перед ними ничто не устоит! Они преодолели тысячи миль в безудержном беге — только для того, чтобы разбиться об утес в одно мгновение и разлететься брызгами невесомой пены».
Герцог Лухалькс сухо произнес: «Я выслушал ваши замечания и приму их во внимание. Еще один, последний вопрос вызывает мое беспокойство — вопрос о безопасности моей супруги, леди Храйо».
«Мне ее судьба неизвестна. Если она попала в плен, с ней, несомненно, обращаются не хуже, чем ска обращаются с захваченными в рабство ульфскими женщинами».
Лухалькс поморщился, откланялся и, повернувшись, вернулся к брату и дочери. Несколько минут трое ска стояли, глядя на море и на крепостные стены, после чего удалились в том направлении, откуда пришли.
Вечером сплошная багрово-серая туча надвинулась с запада и затянула солнце — над Ксунжем стали сгущаться преждевременные сумерки. Непроглядно темная ночь сопровождалась шквальным ливнем, временами будто ослабевавшим, но затем нараставшим с новой силой. К рассвету, заявившему о себе угрюмым буровато-фиолетовым заревом, оттенком напоминавшим кожуру баклажана, дождь еще продолжался, хотя и не с таким неистовым постоянством.
Еще через два часа дождь превратился в туманную морось, в небе стали появляться просветы — день коронации обещал быть погожим. Эйлас пробежал по пристани, углубился в похожий на туннель проход в городской стене, поспешно поднялся по мокрой булыжной мостовой извивающихся серпентином улочек на опустевшую рыночную площадь и вступил под массивную арку парадного входа Джехонделя.
В вестибюле Эйлас отдал лакею мокрый плащ и направился к лестнице по главной галерее. Из соседнего зала вышла Татцель — она наблюдала за приготовлениями к коронации. Заметив Эй ласа, девушка неуверенно задержалась, но тут же решительно двинулась вперед, глядя прямо перед собой. У Эйласа возникло странное ощущение — словно он уже когда-то здесь был и видел ту же сцену, словно он снова стоял в галерее замка Санк, и к нему размашистыми шагами шла Татцель, не замечая никого и ничего, кроме своих потаенных мыслей.
Татцель приближалась, сосредоточенно глядя куда-то в дальний конец галереи — она явно не была расположена к общению с Эйла-сом. Эйласу уже показалось, что она пройдет мимо, не говоря ни слова, но в последний момент Татцель неохотно остановилась и смерила его с головы до ног быстрым недружелюбным взглядом: «Почему ты так странно на меня смотришь?»
«На меня что-то нашло. Показалось, что я снова в замке Санк. Душа ушла в пятки, представляешь?»
Опущенные уголки губ Татцель подернулись: «Меня удивляет, что ты все еще здесь. Разве капитан твоего корабля не торопился выйти в море?»
«Он решил задержаться на пару дней, чтобы я успел закончить дела».
Татцель ответила непонимающим взглядом: «Я думала, ты сюда приехал, чтобы вернуть меня отцу».
«Такова была одна из моих целей. Но король Гаке благосклонно разрешил мне присутствовать на сегодняшней церемонии — а это, несомненно, историческое событие, и я не хотел бы его пропускать».
Татцель безразлично пожала плечами: «Для меня оно ничего не значит — но, возможно, ты прав. А теперь мне пора тоже приготовиться к церемонии — хотя на меня, конечно, никто не будет смотреть».
«Никто, кроме меня, — отозвался Эйлас. — Меня всегда занимало выражение твоего лица, даже если оно ничего не значит».
5
Утренние намеки на прояснение в небе не оправдались — дождь продолжался до вечера, налетая на Ксунж из низко нависших черных туч; дождь барабанил по черепицам крыш, дождь шипел в зеленоватосерых водах Скайра.
Влажный полусвет проникал в большой зал Джехонделя через узкие высокие окна. Пламя четырех огромных каминов больше радовало взор; кроме того, своды озарялись чуть дрожащим огнем многочисленных факелов в укрепленных рядами настенных жирандолях.
На тех же каменных стенах висела дюжина хоругвей, символизирующих величие Старой Ульфляндии — цвета их поблекли, а одержанные под ними победы были давно забыты; тем не менее, при виде древних штандартов слезы наворачивались на глаза многих ульфов, пришедших засвидетельствовать помазание на царство нового короля — церемонию, которая, по мнению большинства горожан, должна была погасить последние мерцающие искры былой славы.
В дополнение к главам древнейших «столбовых» семей присутствовали многочисленные представители не столь высокородного «служилого» дворянства, делегация из восьми ска, сурово державшихся в стороне, послы из Годелии и Даота, а также группа приезжих с тройского корабля.
Два начинающих стареть герольда протрубили в фанфары; старший канцлер, сэр Пертейн, провозгласил: «Его величество, король Гаке, благоволит осчастливить нас своим присутствием!»
Шесть лакеев внесли большой портшез с троном — на троне сидел король. Взойдя по пандусу на невысокую платформу, лакеи опустили трон и удалились. Гаке, в красной бархатной мантии, окаймленной черным мехом, и в короне Северной Ульфляндии поверх красной бархатной шапочки, с трудом приподнял ослабевшую руку, приветствуя собравшихся: «Добро пожаловать! Желающие присесть — садитесь. Предпочитающие опираться на ноги, а не на задницу — стойте».
По толпе гостей пронеслась волна смешков, бормотания, шороха переминающихся ступней.
Король Гаке продолжал: «Смерть стучится в дверь ко мне. Не хочу ее пускать — говорят, она ведет себя навязчиво и фамильярно. Слышите? Даже сейчас она стучится — тук-тук-тук! Никто, кроме меня, ее не слышит? Или это кровь стучит у меня в ушах? Неважно, неважно. Перед тем, как принимать курносую гостью, нужно сделать еще одно, последнее дело.
Обратите внимание! У меня на голове — древняя корона. Некогда — знаменитый символ славы, предмет гордости всех ульфов! Когда-то Ульфляндия была больше и сильнее любого другого королевства на Старейших островах! Тогда не было ни Северной, ни Южной Ульфляндии — наша страна объединяла весь Запад Хайбраса, от Годелии до Прощального мыса. А сегодня у меня на голове — символ беспомощного ничтожества. Мое королевство кончается там, где не слышен мой голос. Ска заполонили нашу землю, и там, где свободные ульфы когда-то вспахивали поля, нынче рыщет дикое зверье».
Король Гаке обвел взглядом зал и протянул руку, указывая дрожащим белым пальцем: «Вот они стоят, ска! Герцог Лухалькс советует мне отречься в пользу герцога Анхалькса. Лухалькс знает наши древние законы, его претендент под рукой. Лухалькс утверждает, что назначение ска правителем Северной Ульфляндии не более, чем узаконит фактическое положение вещей.
Герцог Лухалькс руководствуется понятными соображениями, но я слышал еще более убедительные доводы. Мне говорят, что если вместо ска корону получит нынешний король Южной Ульфляндии, наша страна снова объединится под управлением человека, посвятившего себя изгнанию ска и восстановлению традиционного порядка вещей. Эти доводы убедительны, так как в Южной Ульфляндии растет волна сопротивления, гордости и возрождения. Южно-ульфляндские войска уже нанесли ска несколько тяжелых поражений — и это только цветочки, ягодки впереди!
Не могу игнорировать такие доводы. Долг повелевает мне возложить корону Северной Ульфляндии, увенчавшую мою недостойную голову, на голову того, кто уже носит корону Ульфляндии Южной!»
Герцог Лухалькс не сдержался и воскликнул: «Церемония незаконна, если король Южной Ульфляндии не присутствует лично, чтобы принять корону из ваших рук и возложить ее себе на голову! Вы сами сослались на древнюю традицию!»
«Сослался, не спорю. И все будет сделано по закону. Сэр Пертейн, вызовите претендента!»
Старший канцлер обратился к собравшимся: «Где тот, кому Гаке, король Северной Ульфляндии, повелел явиться? Я вызываю Эйласа, короля Дассинета и Тройсинета, Сколы и Южной Ульфляндии! Если он находится среди присутствующих, пусть выступит вперед».
Эйлас вышел вперед и приблизился к платформе: «Я здесь».
«Эйлас, принимаешь ли ты от меня корону наших общих предков и клянешься ли ты оказать ей честь?»
«Принимаю и клянусь».
«Эйлас, будешь ли ты защищать мою страну от врагов, не забывая помогать сирым и вызволять из беды обездоленных? Охранишь ли ты ягнят от волков, изгонишь ли волков в их логова, обещаешь ли беспристрастное правосудие нищему и богачу, знатному и безродному?»
«Я намерен так и поступать — по мере возможности».
«Эйлас, взойди к трону! — Гаке поцеловал Эйласа в лоб; по морщинистым старческим щекам Такса текли слезы. — Эйлас, сын мой! Хотел бы я, чтобы у меня был такой сын — ты принес мне счастье в последние часы! С радостью передаю тебе корону и возлагаю ее на твое чело. Отныне ты — Эйлас, король Ульфляндии, и никто в этом мире не смеет оспорить мой указ! Друид, где ты? Выходи, освяти наш обряд во имя праотца Хроноса, ослепительного Луга и премудрого Аполлона!»
Из теней за платформой Такса появился сгорбленный старик в бурой рясе с капюшоном. Он повесил Эйласу на шею ожерелье из ягод остролиста; раздавив одну из ягод пальцами, он помазал красным соком лоб и щеки Эйласа, негромко распевая заклинание на непонятном языке. Затем, без дальнейших церемоний, друид вернулся в тень.
Сэр Пертейн звучно провозгласил: «Да будет известно всем и каждому: согласно законам нашей страны, перед вами стоит новый король Ульфляндии — пусть ни у кого не будет на этот счет никаких сомнений! Герольды, прошествуйте по улицам города и объявите радостную весть!»
По знаку Гакса лакеи поднялись на платформу, подняли старика и вынесли его из зала.
Эйлас занял трон на платформе: «Дамы и господа! На сегодняшний день ситуация такова. В Южной Ульфляндии нам удалось несколько улучшить жизнь как благородного сословия, так и простолю-динов. Наш флот контролирует Узкое море — там, где ска безнаказанно пиратствовали, теперь они боятся поднять якорь! Мы продолжаем успешно действовать на суше, нанося оккупантам всевозможный ущерб, но при этом стараясь предохранять себя от потерь. Рано или поздно тактика тотальной партизанской войны заставит ска отступить к Прибрежью. Лухалькс, вы меня слышите — я не скрываю своих намерений! Вы никогда не бледнели при виде ульфской крови — приготовьтесь увидеть потоки крови своих соплеменников! Вы подумываете о том, чтобы послать большую армию на юг и захватить мой город, Дун-Даррик? Превосходно! Вы найдете опустевший город — в то время, как мои отряды будут грабить и жечь Прибрежье. Мы там камня на камне не оставим. А потом повернем на юг и станем изнурять и преследовать вашу армию, как охотничьи собаки — медведя, и лишь немногие из вас снова увидят Скаган!»
«Мрачное предсказание!»
«И это только начало! Тройские военные корабли бороздят Узкое море так же безнаказанно, как они плавают по родному Лиру. Скоро начнутся набеги на Скаган: черный дым поднимется столбом над вашей столицей, а как только вы начнете оправляться, вас ждут новые пожары и новые погромы, и не будет вам ни спасения, ни пощады! Прислушайтесь к моим словам и прекратите грабежи, пока не поздно!»
«Я передам ваше сообщение Совету Равных».
«Искренне надеюсь, что мои угрозы произведут на них должное впечатление. Пока вы находитесь в Ксунже, вам нечего опасаться. Вы приехали как гости и можете удалиться как гости — когда вам будет угодно. Рассказывая соплеменникам о том, что вы здесь видели, не забудьте помянуть мое предупреждение: если ска не откажутся от одержимости древними предрассудками, я не откажусь от одержимости местью, и вас ждет большое горе!»
«Мы привыкли к горю, король Эйлас».
Эйлас заметил Татцель, стоявшую чуть поодаль, за спиной Лухалькса. Он взглянул в ее бледное лицо, и на какое-то мгновение ему захотелось встать, подойти к ней, поговорить с ней. Кто-то из делегации ска сделал шаг в сторону, чтобы сказать несколько слов соседу, и заслонил ее. Эйлас отвернулся, встал — и, вместо того, чтобы идти к ней, направился к апартаментам Гакса, чтобы еще раз посоветоваться со стариком.
Поднявшись по лестнице, Эйлас постучался в дверь королевской спальни — ее открыл Роэн. Эйлас тихо сказал: «Я хотел бы снова поговорить с Гаксом, если он не слишком устал после церемонии».
«Государь, вы не успели. Король Гаке уже никогда не устанет — он умер».
Эйлас провел в Ксунже еще три занятых дня. Он участвовал в унылой торжественной церемонии похорон короля Такса, под фальшивый лай друидических горнов; он реорганизовал систему патрулирования стен и расстановки часовых. Он попытался назначить Роэна вице-королем, но безуспешно. «Путь сэр Пертейн займет эту должность, — сказал Роэн. — Он верно служил королю Гаксу, его знают и уважают. Кроме того, он нерешителен и слегка туповат; поэтому объясните ему, что я буду определять политику, а он должен выполнять мои указания — это его более чем устроит».
«В ближайшем времени я намерен разместить здесь, в Ксунже, три или четыре роты опытных бойцов. Так как мы можем топить корабли на всем пространстве Скайра, ска ожидают крупные неприятности — им придется главным образом обороняться. Здесь, на севере, им явно не хватает людей; ска вынуждены будут содержать несколько дополнительных подразделений, охраняющих берега Скайра, реки Солан-дер, и даже, возможно, озера Кийверн. Если они это не сделают, им останется только отступить на запад, и мы сможем нападать на всех, кто движется по дороге к Поэлитетцу. Кроме того, содержание дополнительных войск вокруг Ксунжа ослабит их позиции в других местах. Бесстрашие и безжалостность им не помогут — они не могут защищать такую огромную территорию от врага, несогласного сражаться на условиях, выгодных для ска».
«Не сомневаюсь, что вы правы, — ответил Роэн. — Впервые за много лет перед нами блеснул луч надежды. Будьте уверены, в ваше отсутствие Ксунж будет хорошо охраняться. Кроме того, я рекомендовал бы прислать сюда группу военных специалистов, способных готовить местных жителей к службе в армии. Нам пора самим взяться за дело».
Рано утром корабль Эйласа отчалил из Ксунжа. Обогнув Мраморную Голову, военный парусник направился на юг по Узкому морю, встретив по пути только еще один тройский корабль. Ска теперь плавали по ночам.
Эйлас сошел на берег в Оэльдесе и, потребовав коня, поспешил в Дун-Даррик, где его с огромным облегчением встретили сэр Тристано, сэр Редьярд и другие полководцы; они ждали его уже три недели и начинали не на шутку беспокоиться.
«Я всех заверял в твоей безопасности, — сказал Тристано. — У меня есть шестое чувство в этом отношении; оно подсказывало, что ты снова отправился в путешествие, полное приключений. Я не ошибся?»
«Так оно и было!» Эйлас рассказал о том, что случилось в дальних краях, причем заключение его повествования повергло слушателей в изумление.
«Мы не можем похвалиться такими невероятными успехами, — развел руками сэр Тристано. — С тех пор, как мы взяли Суарах, не происходило ничего достопримечательного. Теперь мы разгуливаем по всей Северной Ульфляндии в поисках легкой добычи, но она попадается редко, потому что ска перестали передвигаться небольшими отрядами». Тристано достал пачку документов: «Сообщения из Дом-рейса; ввиду твоего отсутствия, я взял на себя смелость их прочесть. Одно из посланий представляется мне загадочным. Оно подписано инициалами «С.-Т.» — так подписывается Сион-Танзифер — но это не его почерк и не его стиль».
«Ейн предпочитает не подписываться своим именем. Если сообщение перехватят, и что-нибудь в нем покажется подозрительным или необычным, любопытство противника будет привлечено к Сион-Танзиферу». Эйлас прочел послание:
«Из столицы Лионесса в Домрейс прибыло одномачтовое судно «Парсис». В числе пассажиров некий Висбьюме — не слишком удачливый чародей, а также шпион Казмира. Висбьюме навещал Тройсинет и раньше, причем задавал Эйирме и ее родне много вопросов, касающихся Друна и Глинет, о чем меня уведомили лишь недавно. На этот раз Висбьюме остановился в деревне Виск неподалеку от Родниковой Сени и бродит по окрестным лесам, заявляя, что ищет редкостные травы. За ним ведут наблюдение, но что-то кроется под поверхностью, что-то зловещее. Разумеется, Казмир плетет интриги, но кто стоит за спиной Казмира? Было бы неплохо, если бы ты мог вернуться домой, предпочтительно в компании Шимрода.
С.-Т.».Эйлас внимательно перечитал сообщение — каждое слово заставляло его хмуриться. Взглянув на Тристано, он спросил: «Ты видел Шимрода?»
«В последнее время — нет. Ты ожидал его тут встретить?»
«Не ожидал… Судя по всему, мне придется срочно вернуться в Домрейс. Когда заливаются лаем болонки, на них можно не обращать внимания. Когда тихо рычит старый сторожевой пес, пора хвататься за оружие».
7
Военный корабль «Паннук» вошел в гавань Домрейса утром солнечного летнего дня и пришвартовался к причалу под стенами Ми-ральдры. Не ожидая, пока спустят трап, Эйлас спрыгнул на причал и взбежал по рампе в замок. Старый сенешаль, сэр Эсте, безмятежно дремал в примыкавшей к приемному залу комнате, служившей ему конторой и убежищем.
Сэр Эсте вскочил на ноги: «Ваше величество, никто не предупредил нас о вашем прибытии!»
«Неважно. Где принц Друн?»
«Отсутствует уже три дня, государь — уехал в Родниковую Сень на летние каникулы».
«А принцесса Глинет?»
«Тоже в Родниковой Сени».
«Как насчет Ейна?»
«Ейн где-то здесь, в замке — или где-то в городе. Или, может быть, у себя поместье. По правде говоря, я его не видел со вчерашнего дня».
«Будьте добры, найдите его и попросите явиться в мои комнаты».
Эйлас вымылся, пользуясь наспех поданными кувшинами с теплой водой, и переоделся. Когда он вышел в гостиную, Ейн уже ждал его. «Наконец-то! — сказал Ейн. — Странствующий король вернулся, и его возвращению предшествуют удивительные слухи».
Эйлас рассмеялся и положил руки Ейну на плечи: «Мне придется многое рассказать! Представь себе, теперь я — король всей Ульфлян-дии, коронованный по всем правилам престолонаследия! У Казмира от этой новости начнется язва желудка. Тебя это не удивляет?»
«Мне об этом сообщили два дня тому назад — голубиной почтой».
«Я все-таки надеюсь тебя удивить. Помнишь герцога Лухалькса из замка Санк?»
«Прекрасно помню».
«Тебе доставит удовольствие узнать, что я натянул ему нос самым удовлетворительным образом! Теперь он пожалеет о тех днях, когда к нему в рабство привели Каргуса, Ейна и Эйласа!»
«Действительно, приятные новости! Продолжай».
«Я захватил в плен леди Татцель и провез ее по предгорьям до самого Ксунжа. Если бы я с ней переспал — как она и ожидала от бесцеремонного двуногого животного — у нее были бы все основания меня ненавидеть. Но я отдал ее отцу, целую и невредимую — и теперь она ненавидит меня еще больше».
«Такова женская природа».
«Что верно, то верно! Я ожидал от Татцель красноречивых изъявлений благодарности, слез радости и приглашений увидеться снова. Черта с два! Она вознаградила меня оскорбленным молчанием. Но это все несущественно — меня больше интересуют твои опасения, заставившие меня спешить домой. Надеюсь, они не оправдались?»
«На этот счет не могу тебя порадовать. Все по-прежнему — но я еще больше убежден в том, что надвигается беда».
«И все это из-за чародея Висбьюме?»
«Именно так. Он вызывает у меня глубочайшие подозрения. Невозможно сомневаться в том, что он — агент Казмира, но фактические обстоятельства указывают на наличие других, более таинственных происков».
«И в чем заключаются эти обстоятельства?»
«Три раза Висбьюме посещал Хайдион, где ему немедленно предоставляли королевскую аудиенцию. Прибыв в Тройсинет на борту «Парсиса», он наводил подробные справки, касающиеся Друна и Гли-нет, после чего вернулся в Лионесс отчитываться перед Казмиром. Недавно он снова приплыл на «Парсисе». Теперь он прозябает в деревне, меньше чем в десяти милях от Родниковой Сени. Ты чуешь, куда дует ветер?»
«Начинаю догадываться. Мне тоже все это не нравится. Он все еще в Виске?»
«Висбьюме остановился на постоялом дворе «Кот и плуг». Разумеется, за ним следят. Он проводит много времени, изучая содержание книги в кожаном переплете. Он совершает поездки по окрестностям в нелепой двуколке, запряженной маленьким пони. Иногда он уходит в лес в поисках редких трав. Деревенские девицы его сторонятся — он их преследует, упрашивая их подровнять ему волосы, почесать ему спину, посидеть у него на коленях или поиграть с ним в прятки. Когда они отказываются идти с ним в лес искать колдовские травы, Висбьюме становится капризным и раздражительным».
Эйлас огорченно вздохнул: «Завтра мне придется провести совещание с министрами — иначе они решат, что я ими пренебрегаю. Потом я отправлюсь в Родниковую Сень… Хотя Висбьюме не пользуется высокой репутацией среди волшебников, я предпочел бы посоветоваться с Шимродом. Но не могу же я отправлять к нему гонцов и просить его приехать каждый раз, когда у меня или у тебя возникает недоброе предчувствие! Его терпение тоже не бесконечно. Что ж — посмотрим, посмотрим. Кстати, я страшно проголодался. На борту «Паннука» кормят по-матросски. Может быть, в кухне нам подыщут что-нибудь повкуснее на ужин — жареную птицу или хотя бы ветчину с яичницей; я не отказался бы от репы, тушеной в сливочном масле, с зеленым луком».
Пока они ели, Ейн поведал Эйласу о секретном военном корабле Казмира. С огромными предосторожностями корпус этого корабля спустили на воду со стапелей в Блалоке — по словам очевидцев, приславших донесения, это был превосходный корпус из добротных дубовых досок, скрепленных новыми бронзовыми гвоздями и заклепками, с низким надводным бортом, снастями для легко управляемых треугольных парусов и уключинами для сорока весел — на случай штиля.
Чтобы корабль никому не попался на глаза, его решили отбуксировать ночью из верфи в док выше по течению Мурмейля, где должны были установить парусное снаряжение. Увы, план провалился. Тройские лазутчики обрубили буксировочные канаты — корпус вынесло рекой из устья в открытое море. На рассвете тройские корабли подхватили обрывки канатов и отбуксировали корпус в один из длинных узких фьордов Южного Дассинета. Будучи надлежащим образом снаряжен, этот корабль, построенный за счет лионесской казны, должен был пополнить тройский военный флот. Ейну сообщали, что Казмир, узнав о потере корабля, пришел в бешенство и рвал на себе бороду.
«Пусть Казмир строит десятки кораблей! — воскликнул Эй л ас. — Мы их будем красть, пока у Казмира не останется ни одного волоска на лице!»
Когда Эйлас и Ейн заканчивали ужин — на столе оставались только сыр и фрукты — в королевскую гостиную ворвался Друн, запыхавшийся и запыленный с дороги; широко раскрытые глаза его бегали. Эйлас вскочил: «Друн! Что случилось?»
«Глинет пропала! Не вернулась в Родниковую Сень! Я не мог ничего сделать — это случилось за день до моего возвращения!»
«Как она пропала? Ее кто-нибудь увез?»
«Она пошла гулять в окрестные леса — она часто туда ходит — и не вернулась! Никто ничего не знает наверняка, но подозревают чудаковатого чужеземца по имени Висбьюме. Потому что он тоже исчез».
Эйлас обреченно опустился в кресло. Мир, на минуту казавшийся прекрасным и справедливым, снова погрузился в серую мглу. Тупая тяжесть неизбежности опустилась на плечи: «Надо полагать, ты организовал поиски?»
«Я сразу выехал, взял с собой лучших ищеек — Носача и Прыгуна. Они проследили Глинет до лужайки в лесу — там ее след оборвался. Я обещал награду тем, кто найдет принцессу; несколько десятков человек с собаками прочесали окрестные леса — они все еще этим занимаются. Я поспешил сюда, чтобы собрать отряд егерей и следопытов — скакал без остановки, только менял лошадей. Хорошо, что ты вернулся — не знаю, что делать!»
Эйлас обнял сына за плечи: «Друн, на твоем месте я не смог бы сделать больше или придумать что-нибудь еще. Здесь замешано колдовство, нам нужна помощь».
«Шимрод! Нужно с ним связаться!»
«Так и сделаем! Пошли!»
Эйлас провел сына в кабинет, примыкавший к гостиной. На жердочке, над этажеркой, сидело чучело филина. В клюве чучело держало голубой шнурок с золотой бусиной на конце.
«А! — воскликнул Эйлас. — Шимрод нас опередил!»
Он осторожно потянул за шнурок, и чучело филина произнесло: «Я в Родниковой Сени. Приезжай».
Глава 14
Наступила пора солнцестояния, которой астрономы придают большое значение. В ночном небе преобладали изящные летние созвездия — Змееносец, Лира, Цефей, Лебедь с сияющим Денебом. Арк-тур и Спика, благородные весенние звезды, снизошли к западу; на востоке всходил Альтаир, надменно мерцавший над мрачным Антаресом, а над южным горизонтом распростерся Скорпион.
Под безразличным взором звезд всюду на Старейших островах люди занимались своими делами — иногда с торжеством, подобно старому королю Таксу, короновавшему Эйласа, а порой и в ярости, подобно королю Казмиру, бушевавшему по поводу похищенного корабля. Мужья распекали жен, а жены указывали на недостатки супругов; в сельских трактирах и городских тавернах не смолкали стук кружек, звон монет и взрывы смеха — бахвалы болтали и спорили, обжоры набивали животы, пьяницы насасывались вином. В странноприимном доме «Рога Кернууна» на берегу озера Кийверн еще один порок, свойственный человеку, а именно алчность, олицетворялся хозяином заведения по имени Дильдаль. Пожалуй, следует поведать о дальнейших событиях, связанных с Дильдалем, прежде чем их заслонят более значительные повороты судьбы.
За два дня до солнцестояния в «Рога Кернууна» явилась, чтобы перекусить, группа друидов. Несмотря на то, что Дильдаль подал им сытные двойные порции вареной говядины и тушеные ягнячьи ножки, друиды продолжали живо обсуждать некие обстоятельства, вызывавшие у них взрывы негодования. В конце концов Дильдаль не смог сдерживать любопытство. Расспросив посетителей, он узнал, что отряд разбойников позволил себе неслыханное святотатство — высадившись на неприкосновенный остров Альзиэль, мерзавцы подожгли факелами огромную плетеную клеть в виде ворона и освободили приготовленных к жертвоприношению пленников, в связи с чем отправление ежегодного обряда стало невозможным. Друиды утверждали, что это потрясение основ каким-то образом связано с восшествием на престол нового короля в Ксунже, разославшего по всей стране банды головорезов, всячески надоедавших ска и устраивавших засады.
«Возмутительно! — заявил Дильдаль. — Но если они преследуют ска, зачем им понадобилось уничтожать ворона и срывать приготовления к обряду?»
«Можно только предположить, что новый король поклоняется фетишу в образе ворона. В следующем году мы сплетем клеть в виде козы, и все будет в порядке».
Ближе к вечеру к постоялому двору подъехали два путника средних лет. Глядя в окно, Дильдаль решил, что новоприбывшие не отличались высоким происхождением, хотя их одежда и серебряные бляхи на шляпах свидетельствовали об умеренном достатке, и у них были явно породистые, выносливые кони.
Путники спешились, привязали лошадей к перекладине и прошествовали в трактир. Там они потребовали у Дильдаля, высокая угрюмая фигура которого уже маячила за стойкой, подать им ужин и устроить их на ночлег, назвавшись Харбигом и Дусселем.
Дильдаль согласился удовлетворить их потребности по мере возможности, после чего, ссылаясь на неизменное правило своего заведения, попросил каждого подписать обязательство. Читая текст этой декларации, Харбиг и Дуссель обнаружили положение, возлагавшее на постояльца, неспособного уплатить по счету, ответственность за возмещение задолженности посредством передачи своей лошади с седлом и упряжью в собственность трактирщика.
Харбиг, старший из двух путников, нахмурился, озадаченный бескомпромиссным характером формулировки договора: «Вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете? В конце концов, мы честные люди».
«Или ваши цены настолько высоки, что за одну ночь приходится расплачиваться суммой, позволяющей приобрести лошадь?» — поинтересовался в свою очередь Дуссель.
«Судите сами! — заявил Дильдаль. — Здесь, на доске — мое сегодняшнее меню. Я предлагаю вареную говядину с хреном и капустой — или, если предпочитаете, блюдо тушеных ягнячьих ножек с горохом и чесноком. Есть также горячая, сытная чечевичная похлебка. Цены четко обозначены».
Харбиг изучил меню: «Ваши расценки кусаются, но их нельзя назвать чрезмерными. Если размер порций соответствует их стоимости и чеснок не приготовлен халтурно, нам не на что будет пожаловаться. Дуссель, как ты думаешь?»
«Согласен во всех отношениях, кроме одного, — сказал Дуссель, круглолицый человек с брюшком. — Необходимо удостовериться в том, что с нас не возьмут слишком много за постой, и что не будет никаких неожиданных дополнительных поборов».
«Разумеется, очень предусмотрительно с вашей стороны! Хозяин, сколько вы возьмете с нас обоих за ночлег — назовите итоговую сумму, включающую любые надбавки и налоги, а также стоимость воды, отопления, купальных принадлежностей и вентиляции, не говоря уже о свободном доступе к нужнику».
Дильдаль назвал расценки на постой в помещениях различных размеров и достоинств, и два путника решили провести ночь в достаточно удобной и дешевой, по их мнению, комнате.
«А теперь, раз все в порядке, — потер руки Дильдаль, — будьте добры подписать обязательства. Вот здесь и здесь, пожалуйста».
Харбиг все еще сомневался: «Все более или менее в порядке, но почему мы должны предоставлять в постыдный залог наших добрых коней? У меня это условие вызывает некоторое беспокойство».
Дуссель задумчиво кивнул: «Подобная угроза имуществу заставит нервничать любого постояльца».
«Ага! — воскликнул Дильдаль. — Вы представить себе не можете, на какие только ухищрения не пускаются ловкие мошенники, с какими только диковинными трюками не приходится иметь дело ничего не подозревающему трактирщику! Никогда не забуду невинную на первый взгляд молодую парочку, спустившуюся сюда со Сходен и заказавшую мои лучшие блюда. Я приготовил все, что им заблагорассудилось — у меня в кухне все кипело, звенело и пылало, чтобы дорогие гости полакомились деликатесами Кийверна! Я наливал им лучшие вина! А наутро, когда я предъявил им скромный счет, они весело заявили, что у них нет денег. «Тогда, к сожалению, мне придется забрать ваших лошадей», — сказал я. Они снова рассмеялись: «А у нас нет лошадей! Мы обменяли их на лодку!» Они преподали мне горький, дорогостоящий урок. Теперь обеспечение задолженности моих постояльцев обязано жевать овес и помахивать хвостом!»
«Трагический случай! — посочувствовал Дуссель. — Так что же, Харбиг — как насчет этой бумаги? Следует ли нам ее подписывать?»
«Судя по всему, нам нечего опасаться, — пожал плечами Харбиг. — Цены кажутся справедливыми, а мы не нищие и не собираемся сбежать отсюда ночью».
«Так и быть, — уступил Дуссель. — Тем не менее, с учетом всех возможностей я должен добавить примечание. Хозяин, к вашему сведению, я приписываю следующие слова: «У меня чрезвычайно ценная лошадь, нуждающаяся в превосходном обслуживании»».
«Прекрасная мысль! — обрадовался Харбиг. — Я впишу такое же примечание… Вот таким образом! И сегодня я забуду о сдержанности. Хотя это и обойдется мне в полновесный грош или даже больше, я не прочь отведать знаменитой вареной говядины Дильдаля — с хреном, хлебом и сливочным маслом!»
«Искренне одобряю ваш выбор!» — заявил Дильдаль.
Когда наступило время ужинать, Харбиг и Дуссель не преминули спуститься в трактирный зал и устроились за столом. Дильдаль подошел, чтобы взять заказ; оба постояльца попросили его подать по доброй порции вареной говядины. Дильдаль с прискорбием сообщил, однако, что мясо подгорело в горшке, и что ему пришлось отдать его собакам: «Тем не менее, у меня есть прекрасная свежая рыба! Не упустите такую возможность — я специализируюсь в приготовлении рыбных блюд».
Харбиг покачал головой: «Думаю, в отсутствие вареной говядины меня устроит порция тушеных ягнячьих ножек — и не жалейте чеснока!»
«Я тоже поужинаю бараниной! — поддержал товарища Дуссель.
— Кроме того, будьте любезны, откупорьте бутылку не слишком дорогого красного вина».
«Правильно! — Харбиг одобрительно хлопнул Дусселя по спине.
— Ты никогда ни о чем не забываешь».
«Увы! — вздохнул Дильдаль. — В полдень прибыли шесть друидов, и каждый уплетал ягнячьи ножки за обе щеки, а все немногое, что осталось, пошло на ужин поваренку. Но это несущественно: могу предложить пирог с раковыми хвостами — пальчики оближешь! Кроме того, попробуйте свежайшую жареную форель, в самом соку, обжаренную в сливочном масле с уксусом».
Харбиг повернулся к доске над стойкой: «Эти блюда не указаны в меню. Во сколько они обойдутся? Не слишком дорого, надеюсь — ведь озеро у вас буквально за порогом».
«Никто не умеет лучше готовить рыбу! Как насчет пары дюжин сардин с лимонным соком и щавелем?»
«Звучит заманчиво — но как насчет цен, трактирщик? Сколько все это стоит?»
«О! Ха-ха. Не уверен — это зависит от улова».
Харбиг с сомнением взглянул на меню: «Я не прочь утолить голод чечевичной похлебкой».
«Она скисла. Не хотите ли закусить свежей лососевой икрой с каперсами и сливочным маслом, кресс-салатом и петрушкой?»
«За какую цену?»
Дильдаль неопределенно повертел рукой: «Все это более или менее доступно».
«Мне нравится лососевая икра! — заявил Дуссель. — Давно ее не пробовал».
«А я поужинаю форелью, — сказал Харбиг. — Не забудьте о гарнире!»
Дильдаль поклонился и потер руки: «Как прикажете».
Харбигу и Дусселю подали заказанные блюда и две бутылки вина. Они все с удовольствием съели, после чего отправились спать.
Утром Дильдаль подал им на завтрак овсяную кашу и творог. Быстро расправившись с кашей, Харбиг и Дуссель выразили желание расплатиться.
Мрачно улыбнувшись, Дильдаль принес каждому из них заранее приготовленный счет.
Харбиг ахнул: «Меня не обманывают глаза? Или это написано вверх ногами? Девятнадцать серебряных флоринов и четыре гроша — не может быть!»
Дуссель был ошеломлен не в меньшей степени: «За блюдо свежей икры можно заплатить, скажем, полновесный медный грош. Но вы требуете с меня двадцать четыре серебряных флорина! Харбиг, мы рехнулись? Или мы еще спим и блуждаем в стране заоблачных фантазий?»
«Вы проснулись, и мои цены действительны, — сухо сказал Диль-даль. — В странноприимном доме «Рога Кернууна» рыба обходится дорого, так как ее готовят по рецептам, известным только у нас».
«Что ж, делать нечего! — пожал плечами Харбиг. — Если нужно платить, придется платить».
Два путника хмуро раскрыли кошельки и выложили на стол серебряные монеты, составлявшие требуемую сумму. Харбиг сказал: «А теперь, пожалуйста, приведите ко входу наших коней, чтобы мы могли отправиться в путь, не задерживаясь».
«Сию минуту!» — Дильдаль дал указания поваренку, а тот побежал в сарай. Поваренок прибежал быстрее, чем убегал: «Хозяин, сарай взломали! Дверь висит на одной петле, а лошади пропали!»
«Как так? — воскликнул Харбиг. — Я не ослышался? У вас украли моего Нибо, победителя знаменитых скачек? За него я с легкостью мог получить сотню — даже две сотни золотых!»
Потрясенный Дуссель схватился за сердце: «Мой племенной жеребец из Марокко! Я отдал за него сто золотых крон — но не продал бы и за триста!»
Харбиг сурово повернулся к трактирщику: «Дильдаль, ваши шутки зашли слишком далеко! Немедленно подайте наших коней — или возместите их стоимость, а стоили они немало. Таких коней днем с огнем не сыскать! За Нибо с вас причитаются двести золотых крон».
Дюссель заявил, что понес еще большую потерю: «Если вы надеетесь уладить эту катастрофу без дальнейших осложнений, отсчитайте немедленно двести пятьдесят золотых крон».
Сначала Дильдаль не мог найти слов, затем стал протестовать: «Названные вами цифры не имеют никакого отношения к реальности! Я мог бы купить лучшего жеребца на Хайбрасе за одну золотую крону!»
«О-хо-хо! Чем наши кони хуже твоей рыбы? Выкладывай сейчас же четыреста пятьдесят золотых!»
«Вы сошли с ума! Никто не станет выполнять такое требование, — пожал плечами трактирщик. — Убирайтесь — или я позову конюхов, и вас хорошенько взгреют, а потом простудят в озерной водице!»
«Выгляни на дорогу, Дильдаль, — спокойно посоветовал Харбиг. — Рядом устроили лагерь двадцать вооруженных всадников из армии Эйласа, короля Ульфляндии. Возмести стоимость похищенных лошадей — или приготовься болтать ногами на королевской виселице».
Подбежав к двери, Дильдаль выглянул наружу; его нижняя губа отвисла — действительно, неподалеку устроились лагерем солдаты. Медленно вернувшись к Харбигу, трактирщик спросил: «Что тут делает отряд королевской армии?»
«Прежде всего, они обязаны нападать на ска и очистить от них окрестности озера Кийверн. Во-вторых, им приказали сжечь плетеную клеть в виде ворона и освободить пленников друидов. В-третьих, им поручено расследовать справедливость слухов об ограблении постояльцев трактира «Рога Кернууна» и повесить его хозяина, если эти слухи подтвердятся».
Дуссель строго сказал: «Повторяю: уплатите за наших коней, или мы позовем на помощь людей короля!»
«Но у меня нет таких денег! — скорчился Дильдаль. — Вот, я верну ваши флорины — этого должно быть достаточно».
«Еще чего! Этого недостаточно! Теперь весь твой постоялый двор переходит в нашу собственность — на том же основании, на каком ты требовал предоставить в залог наших коней! Какова задолженность — таково и возмещение. Дуссель, наконец сбылись твои мечты! Отныне ты — владелец и жилец прекрасной загородной гостиницы! Прежде всего следует конфисковать все содержимое кассового ящика и золото из сейфа Дильдаля».
«Нет, только не это! — закричал Дильдаль. — Не отдам золото, ни за что не отдам!»
Дуссель игнорировал любые возражения: «Дильдаль, проведи меня к сейфу. После этого убирайся отсюда, и не задерживайся. Одежду, что на тебе, можешь не снимать».
Дильдаль не мог смириться с судьбой: «Это немыслимо! Такого не может быть!»
Харбиг недоуменно поднял брови: «Не мог же ты надеяться, что тебе позволят грабить постояльцев до скончания века?»
«Это ошибка! Ваши обвинения бездоказательны, я обращусь в королевский суд!»
«Будь благодарен, что ты имеешь дело с нами, а не с сержантом взвода, ночевавшего у дороги, — отозвался Харбиг. — Он уже выбрал дерево и приготовил веревку».
«Странное совпадение! — прорычал Дильдаль. — Вы подозрительно много знаете об этом отряде и полученных им приказах».
«Я капитан этого отряда, — пояснил Харбиг. А Дуссель, да будет тебе известно, служил шеф-поваром в Джехонделе, при дворе старого короля Такса. Но Гаке скончался, и услуги Дусселя больше не требуются, а он всегда надеялся содержать придорожную гостиницу. Дуссель, я ничего не напутал?»
«Все совершенно верно! — подтвердил Дуссель. — А теперь, Дильдаль, проведи меня к сейфу и сматывай удочки».
Дильдаль мучительно застонал: «Сжальтесь! У моей супруги больные ноги, она не может ходить — вены опутали ее лодыжки лиловой паутиной! Куда я ее понесу? Или ей придется ползти на четвереньках в пыли?»
Повернувшись к Дусселю, Харбиг сказал: «У меня возникло впечатление, что Дильдаль неплохо управляется на кухне, причем рыба у него действительно получается. Кроме того, он может мыть посуду. Почему бы вам не нанять его помощником? А его супруга тоже может оказаться полезной — чтобы доить коров, сбивать масло и делать сыр, выкапывать репу, морковь и лук, а также пропалывать грядки, не нужно стоять. Все это можно делать сидя или опустившись на колени. Пусть подданные превозносят милосердие короля Эйласа!»
«Что скажешь, Дильдаль? — без особого энтузиазма спросил Дус-сель. — Я мог бы взять тебя на работу, если ты поклянешься неукоснительно выполнять все мои указания, никогда не жаловаться и не отлынивать?»
Дильдаль зажмурил глаза и сжал кулаки: «Что еще мне остается?»
«Очень хорошо. Прежде всего, укажи местонахождение своего — точнее говоря, моего — сейфа».
«Он под каменной плитой в моей гостиной».
«Да, насчет моей — моей! — гостиной. Ты должен немедленно переселиться в самую дешевую комнату. После этого тебе надлежит надраить пол в трактире — да так, чтобы каждая доска сияла, как только что распиленная! Чтобы в «Приозерной» гостинице не было ни пятнышка ни на полу, ни на стенах, ни на мебели! Сюда будут приезжать на отдых самые знатные и состоятельные горожане Ксунжа!»
2
У перекрестка Твиттена, что в Тантревальском лесу, три раза в год проводились ярмарки — торговцы и покупатели, люди и полулюди, собирались на эти ярмарки со всех концов Старейших островов; каждый покупатель надеялся найти какой-нибудь чудесный амулет или эликсир, приносящий удачу или здоровье, а каждый торговец, как все торговцы, надеялся пополнить свой кошелек менее чудесным образом.
Первая и последняя из этих так называемых «Ярмарок Гоблинов» приходились, соответственно, на весеннее и осеннее равноденствие. Вторая, летняя ярмарка, начиналась вечером того дня, который друиды называли «Пиньяль ан-Хааг», эльфы и феи Тантревальского леса праздновали как «День летнего перемирия», а летописцы ска величали «сольтра нурре» на языке первобытной Норвегии; в этот вечер начинался лунный год, а точнее — ночь первого новолуния после летнего солнцестояния. По неизвестным причинам, именно эта ночь знаменовалась необычным влиянием пробужденных к сознательной жизни явлений, окольными путями оказывающих воздействие на побуждения и поступки. Странникам, застигнутым этой ночью на пустынных горных тропах, казалось, что они слышат эхо перекликающихся голосов или далекий топот бешено несущихся лошадей.
На пресловутом постоялом дворе «Смеющееся Солнце и плачущая Луна», как правило находившемся неподалеку от перекрестка Твиттена, этот вечер называли «Тождеством» — владельцу заведения, Посоху, в это время приходилось работать не покладая рук и не смыкая глаз. Уже за несколько дней до Тождества таверна его гостиницы переполнялась постояльцами и посетителями человеческого, получеловеческого и даже нечеловеческого происхождения; в повседневной жизни они и не подумали бы вступать в какие-либо взаимоотношения — но здесь они встречались и торговались, менялись и заключали сделки на срок. Иные, судя по всему, только слушали и наблюдали за происходящим — может быть, они надеялись найти давно потерянного друга, ускользнувшего от преследования врага или что-то, чего они лишись и по чему тосковали. Стремления и побуждения этой публики не уступали разнообразием ее составу.
Здесь же находилась и Меланкте, прибывшая заблаговременно и вселившаяся в зарезервированные комнаты. Для нее Ярмарка Гоблинов была поводом отвлечься от самосозерцания и оказаться в толпе, не привлекая любопытства и лишнего внимания к своей персоне. Хозяин гостиницы, Посох, относился к посетителям с привычным безразличием — постольку, поскольку они платили звонкой монетой, не причиняли другим беспокойство и не распространяли запахи, вызывавшие тошноту или обмороки. В трактирном зале его постоялого двора чувствовали себя в своей тарелке полулюди и бастарды, редкостные и единственные в своем роде существа, а также такие, казалось бы, ничем не выдающиеся постояльцы, как Меланкте.
Поутру в канун Тождества Меланкте вышла прогуляться на ярмарочный луг и посмотреть на то, как возводили шатры, палатки и лавки. Многие продавцы уже выставили товары, надеясь соблазнить кого-нибудь, кто мог позволить себе потратить лишь небольшую сумму и не стал бы задерживаться на ярмарке с пустым кошельком.
Медленно переходя от палатки к палатке, Меланкте прислушивалась, не отзываясь, к возбужденным окрикам барышников; когда она видела что-нибудь, доставлявшее ей удовольствие, у нее на лице появлялась едва заметная улыбка. На восточной окраине луга ей попался на глаза плакат, намалеванный зеленой, желтой и белой краской:
Здесь находится торговое предприятие
достопримечательного и бесподобного
ЗУКА!
Кто сказал, что нет ничего нового под луной?
МОИ ТОВАРЫ ЧАСТО НЕВЕРОЯТНЫ —
ЧЕГО НЕЛЬЗЯ СКАЗАТЬ О МОИХ ЦЕНАХ!
-+-
Никаких ГАРАНТИЙ!
Никакие ЖАЛОБЫ и ПРЕТЕНЗИИ не принимаются!
CAVEAT EMPTOR!
Зук собственной персоной суетился за стойкой: коротенький толстенький человек, почти полностью облысевший, с невинновопросительным выражением круглой мягкой физиономии. Нос шишечкой и сливовый оттенок глаз — не раскосых, но словно слегка растянутых в стороны и вверх — свидетельствовали о том, что в жилах кого-то из его предков текла получеловеческая кровь; такой же вывод позволял сделать болезненный зеленоватый оттенок его кожи.
Зук не пропускал ни одной Ярмарки Гоблинов и специализировался в области торговли магическими материалами — ингредиентами, позволявшими смешивать и приготовлять зелья и эликсиры. Сегодня в ассортименте его товаров появилась новинка. Между подносом, уставленным маленькими бронзовыми флаконами, и пирамидкой из кубиков прозрачной смолы стояла черная ваза с одиноким цветком.
Цветок этот немедленно привлек внимание Меланкте — не только странной формой, но и узором настолько яркой и насыщенной расцветки — багровой, морозно-синей и карминово-красной с блестяще-черными узорами — что она казалась почти осязаемой.
Меланкте не могла оторвать глаз от цветка. Она спросила: «Зук, любезнейший Зук! Что это за цветок?»
«Не могу сказать, обворожительная леди. Пугливый представитель лесного народца принес мне это соцветие, чтобы я проверил на ярмарке, существует ли спрос на экстравагантные растения такого рода».
«Кому удается выращивать столь бесподобные цветы?»
Приложив палец к пуговке носа, Зук ответил понимающей улыбкой: «Могу сказать только то, что интересующий вас садовод — силь-ван, предпочитающий замкнутый образ жизни. Он настаивает на строгой конфиденциальности, опасаясь быть вовлеченным в продолжительные дискуссии теоретического характера. Подозреваю, что он не желает также, чтобы кто-нибудь забрался к нему в оранжерею и украл выращенные с таким трудом произведения его искусства».
«Значит, эти цветы растут где-то здесь, в Тантревальском лесу».
«Надо полагать. Их мало, они поистине великолепны, причем каждый — единственный в своем роде!»
«Значит, вы видели другие?»
Зук моргнул: «Сказать по правде — нет. Сильван, предложивший это растение, любит преувеличивать. Кроме того, он скряга, каких мало. Тем не менее, я настоял на том, чтобы он не запрашивал чрезмерную цену, так как мне приходится заботиться о своей репутации».
«Я должна купить этот цветок. Сколько вы за него просите?»
Зук обратил к облакам наивно-вопросительный взор: «Сегодня покупателей еще почти нет, а я хотел бы что-нибудь продать, чтобы завтра приступить к делу в приподнятом настроении. Обычно я не продаю уникальные товары со скидкой — но вам, обворожительная леди, уступлю этот цветок всего за пять золотых крон».
Меланкте искренне удивилась: «Так много золота за один цветок?»
«А, вы считаете, что это слишком дорого? Ладно, цветок ваш за три кроны — только потому, что я собираюсь закрывать лавку».
«Любезнейший Зук! Я редко ношу с собой золото».
«Какого рода монеты вы с собой носите?» — несколько похолодевшим тоном спросил Зук.
«Смотрите! Блестящий серебряный флорин, как новенький! И он ваш, милейший Зук — целиком и полностью, а я возьму цветок», — положив флорин на стойку, Меланкте грациозно наклонилась и вынула цветок из вазы.
Зук с сомнением смотрел на монету: «Если это для меня, что останется сильвану?»
Понюхав цветок, Меланкте приложила его к губам: «А мы ему заплатим, когда он принесет другие цветы! Я хочу, чтобы они у меня были все — все до одного!»
«Так дела не делаются, — ворчал Зук. — Но с вами трудно спорить».
«Благодарю вас, милейший Зук! Восхитительный цветок, опьяняюще душистый! От него веет райскими кущами».
«М-да, — опустил глаза Зук. — Недаром говорят, что на вкус и цвет товарищей нет. Меня от его запаха воротит».
«У него необычный, богатый аромат, — возразила Меланкте. — Он открывает передо мной двери, которые я давно искала и не могла найти!»
«Цветок, провоцирующий такое красноречие, наверняка стоит больше серебряной монетки», — пробормотал Зук.
«Ну, вот еще одна — чтобы вы не забыли о моих пожеланиях! Помните: все эти цветы должны быть проданы мне, и только мне!»
Зук поклонился: «Будь по-вашему, хотя в следующий раз приготовьтесь уплатить полную цену».
«Вы не пожалеете. Когда садовник посетит вас снова?»
«Не могу сказать. Никто не может сказать. Он сильван — сами понимаете».
3
Когда над лугом сгустились сумерки, Меланкте вернулась в свои комнаты на постоялом дворе и через некоторое время спустилась в трактирный зал. Она устроилась за малоприметным столом в углу помещения. На ужин ей подали супницу с еще кипящим рагу из зайчатины, грибов, остряка и петрушки в вине, с поджаристым ломтем свежеиспеченного хлеба, вареньем из дикой смородины и флягой смородинового вина. Откуда-то сверху в бокал опустилась пылинка, образовавшая пузырек на поверхности вина.
Заметив это явление, Меланкте застыла.
Из пузырька донесся тоненький голосок, настолько тихий, что Меланкте пришлось почти приложить ухо к бокалу, чтобы расслышать его.
Сообщение было кратким. Меланкте откинулась на спинку стула, губы ее раздраженно покривились. Прикоснувшись кончиком указательного пальца к пузырьку, она заставила его лопнуть. «Опять, опять! — пробормотала она себе под нос. — Опять придется раздувать багровое пламя, чтобы согреть ледяную статую, зеленую, как морская вода, и придавать всему этому подобие благопристойности…» Рассматривал цветок, она вдохнула его аромат — ив тот же момент далеко, в Трильде, тревожная дрожь пробежала по коже Шимрода, изучавшего у себя в кабинете коллекцию древних рукописей.
Отложив в сторону папку с документами, Шимрод медленно поднялся на ноги. Он закрыл глаза, и в его уме появился образ Меланкте, словно плывущей в темной глубине вод, обнаженной и безмятежной, с распустившимися волосами, слегка шевелящимися по обеим сторонам лица.
Шимрод нахмурился, глядя в пространство. На инстинктивном уровне образ этот оказывал возбуждающее действие; на уровне логического мышления он возбуждал только подозрения.
Поразмышляв в молчаливом уюте кабинета, Шимрод протянул руку и прикоснулся к маленькому серебряному колокольчику.
«Говори!» — послышался голос.
«Меланкте проплыла у меня перед глазами в темном потоке воды, — сказал Шимрод. — На ней не было одежды. Она прервала мои занятия и заставила мое сердце биться часто и неровно, после чего растворилась, улыбаясь с холодным пренебрежением. Она не утруждала бы себя такими проделками, если бы у нее не было какой-то цели».
«В таком случае выясни ее цель. А тогда мы посмотрим, как лучше всего ответить на провокацию».
«Сегодня Тождество, — заметил Шимрод. — Она у перекрестка Твиттена».
«Значит, пора навестить Ярмарку Гоблинов».
«Хорошо, я туда отправлюсь».
Шимрод принес и положил на стол еще несколько книг и папок, после чего стал переворачивать пергаментные страницы при свете одной толстой свечи, пока ему на глаза не попался искомый текст. Шимрод внимательно прочел эти строки несколько раз, сохраняя в памяти язвительные созвучия — в то же время ночной мотылек стал кружиться над пламенем свечи и в конце концов сгорел, превратившись в дуновение пыли.
Шимрод уложил в поясную сумку несколько необходимых и полезных предметов. На этом его приготовления закончились. Он вышел на дорогу, тянувшуюся по лугу мимо Трильды, произнес несколько слов, закрыл глаза и сделал три шага назад. Когда он открыл глаза, он стоял у высокого чугунного столба, отмечавшего перекресток Твитте-на, в самой глубине Тантревальского леса. Уже становилось темно; мягко-белые звезды проглядывали сквозь просветы в листве. Всего в сотне шагов к востоку на дорогу проливался веселый желтый свет из окон постоялого двора «Смеющееся Солнце и плачущая Луна», и Шимрод направился туда.
Окованная чугуном входная дверь была открыта настежь, чтобы помещение проветривалось свежим ночным воздухом. Слева за прилавком стоял Посох, сосредоточенно кромсавший олений окорок; за многочисленными столами, на скамьях и стульях, уже не было свободных мест. В дальнем углу Шимрод заметил неподвижный силуэт Меланкте, по-видимому погруженной в созерцание поверхности вина в бокале и будто не замечавшей присутствие Шимрода.
Шимрод подошел к прилавку.
Посох покосился на него золотистыми глазами — у трактирщика в жилах текла кровь лесного народца. Шевелюра его напоминала мех цвета гниющей соломы; он стоял, слегка сгорбившись; ноги его были покрыты серовато-желтой шерстью, а на пальцах ног росли небольшие черные когти. «Вы у меня уже как-то останавливались, хотя имен я никогда не помню, — сказал Посох. — Как бы то ни было, если вы надеетесь устроиться на ночлег, сегодня у вас ничего не получится».
«Меня зовут Шимрод, я из Трильды. В прошлом, тщательно оценив существующие возможности — другими словами, переселив некоторых постояльцев на сеновал в конюшню — вам удавалось, с выгодой для себя, подыскать мне помещение, и результат более чем устраивал нас обоих».
Посох не переставал кромсать окорок: «Шимрод! Я вас припоминаю — но в Тождество и сеновал полностью занят. Даже если вы предложите мне кошелек, набитый золотом, я не смогу найти для вас комнату».
«Какого размера кошелек?»
«Сегодня никакой кошелек не позволит вам устроиться лучше, чем на скамье в трактирном зале. Меня осаждают со всех сторон — некоторым влиятельным постояльцам уже пришлось согласиться на существенные неудобства». Посох указал ножом: «Видите за столом трех корпулентных матрон впечатляющей наружности?»
Шимрод обернулся: «Действительно, они словно излучают непреклонность и достоинство».
«Вот-вот. Это весталки из храма Диса в Аваллоне. Мне пришлось разместить их в дортуаре с шестью койками, в обществе трех господ, распивающих неподалеку пятую флягу вина и украсивших головы венками из виноградных листьев. Надеюсь, им удастся согласовать свои философские расхождения, не причиняя лишнего беспокойства другим постояльцам».
«Как насчет дамы, сидящей в одиночестве в углу?»
Посох бросил взгляд в трактирный зал: «Это Меланкте, ведьма-полукровка. Она занимает апартаменты за дверью с двумя зелеными ящерицами».
«Может быть, вы уговорите ее разделить комнаты со мной?»
Нож в руке Посоха остановился: «Если бы все было так просто, я сам ночевал бы в ее апартаментах, а вы могли бы устроиться на печи с моей супругой».
Отвернувшись, Шимрод нашел освободившийся стол у стены и сел за него; вскоре ему подали оленину со смородиной и перловкой.
Меланкте наконец решила заметить его присутствие. Приблизившись ленивыми шагами, она соскользнула на стул напротив Шимрода и беззаботно спросила: «Я всегда считала тебя олицетворением галантности! Неужели я ошибалась?»
«Несомненно — во многих отношениях. Каким образом я проявил недостаток галантности?»
«Так как я тебя сюда вызвала, ты мог бы присоединиться ко мне за другим столом».
Шимрод кивнул: «В принципе это верно. Тем не менее, в прошлом ты нередко вела себя непредсказуемо, а в некоторых случаях громко предъявляла претензии, не стесняясь в выражениях. Учитывая эту неприятную особенность твоего характера, я не хотел публично демонстрировать наше знакомство, чтобы не подавать тебе лишний повод выставить себя на посмешище. Поэтому я решил подождать, чтобы предоставить тебе возможность проявить инициативу».
«Какая умеренность! Какая скромность! Значит, я все-таки была права. Тебя невозможно упрекнуть в отсутствии любезности».
«Благодарю за комплимент, — отозвался Шимрод. — Кроме того, я хотел поужинать до того, как ты скажешь что-нибудь, что окончательно испортит мне аппетит».
«Теперь ты достаточно подкрепился?»
«В общем здесь кормят неплохо, хотя оленина жестковата. Тем временем, надо полагать, ты уже придумала, что ты хотела сказать».
Меланкте улыбнулась цветку, удерживая его кончиками пальцев: «Может быть, мне вообще нечего сказать».
«Зачем же ты недвусмысленно дала мне знать, что хочешь меня видеть? Надеюсь, не для того, чтобы воры разграбили Трильду, пока мы здесь разговариваем?»
Улыбка Меланкте, вертевшей цветок в пальцах, слегка увяла: «Может быть, я просто хотела, чтобы меня видели в компании знаменитого Шимрода. О репутации тоже не следует забывать, не так ли?»
«Вот еще! Кроме Посоха, здесь меня никто не знает».
Меланкте посмотрела по сторонам: «Действительно, возникает впечатление, что нас никто не замечает. А почему? Потому, что ты ведешь себя скромно. Тамурелло сразу привлекает внимание экзотическими нарядами и прическами, но они чаще вызывают смех, нежели уважение. Ты хитрее: ты скрываешься под маской, приносящей большие преимущества».
Шимрод недоуменно взглянул ей в лицо: «Неужели? Каким образом?»
Меланкте разглядывала Шимрода, чуть наклонив голову набок и полуприкрыв глаза: «Ты весьма убедительно изображаешь человека, вхожего в любые круги. Твои волосы подстрижены под горшок на деревенский лад и даже оттенком напоминают лежалую солому из конюшни. У тебя костлявая лошадиная физиономия, но ты научился смягчать грубые черты шутовским выражением простака, безвредного для окружающих. Ты носишь что-то вроде крестьянской блузы, а когда ты ешь, высоко поднимаешь локти, как проголодавшийся земледелец, весь день копавший репу под знойным солнцем. Но ты прекрасно знаешь, что все эти ужимки и притворства чрезвычайно выгодны! Никакой враг не сможет подозревать, что под личиной подслеповато озирающегося деревенского дурака скрывается опасный и благородный Шимрод!»
«Спасибо! — заявил Шимрод. — Мне редко приходится выслушивать подобные похвалы, и я рад, что мне удалось их заслужить… Эй, паренек! Принеси-ка нам еще вина!»
Меланкте улыбнулась цветку: «Посох уже предложил тебе комнату?»
«Он предложил мне ночевать на скамье — здесь, в трактире. Может быть, еще подвернется что-нибудь получше».
«Все может быть», — промурлыкала Меланкте.
Служка принес вино в сером фаянсовом графине, украшенном ручками в виде синих и зеленых птиц, а также пару приземистых фаянсовых кубков. Шимрод наполнил оба кубка: «Итак! Ты меня вызвала, ты обозвала меня деревенским дураком и оторвала меня от занятий. Это все, что тебе нужно? Или ты хочешь чего-нибудь еще?»
Меланкте пожала плечами: «Может быть, я тебя позвала просто потому, что мне одиноко».
Шимрод высоко поднял брови: «Среди всей это занимательнейшей публики? Разве они не напоминают тебе закадычных друзей, с которыми ты воешь на луну у себя на пляже?»
«На самом деле, Шимрод, я хотела с тобой встретиться, чтобы спросить, что ты думаешь о моем цветке, — Меланкте показала ему цветок; лепестки — блестяще-черные, багровые, морозно-синие и карминово-красные — казались такими же свежими, как в то мгновение, когда цветок сорвали. — Понюхай! Неповторимый аромат!»
Шимрод понюхал, сморщил нос и вопросительно уставился на растение: «Действительно, очень яркие тона, и лепестки необычной формы. Никогда не видел ничего подобного».
«А запах?»
«Меня от него поташнивает. Он напоминает…» — Шимрод замолчал, потирая пальцами подбородок.
«Напоминает — что?»
«Странная картина возникла у меня в уме: побоище цветов, страшная резня. Всюду лежали мертвые и смертельно раненые цветы с зелеными руками и ногами; другие, гордо выпрямившись, жестоко рубили обреченных, и по всему полю битвы распространялся этот запах».
«Сложный — я сказала бы даже, изощренный способ описывать аромат».
«Возможно. Где ты нашла этот цветок?»
«В лавке торговца Зука — он не захотел объяснять настоящее происхождение цветка».
Шимрод отпил вина из кубка: «Мы обсудили мое притворство и твой цветок. Какие еще вопросы тебя интересуют?»
Меланкте с сожалением покачала головой: «Когда мы встретились впервые, ты мне доверял. А теперь ты обжигаешь меня циничными взглядами».
«Я постарел, — сказал Шимрод. — Разве это не происходит со всеми людьми? Когда я впервые осознал себя, я чувствовал неописуемый восторг! Я так надоел Мургену, что тот видеть меня не хотел. Но мне было все равно: я резвился, как козленок — я странствовал, и новые приключения ждали меня на каждом шагу».
«Ага, покров тайны начинает приподниматься над твоим прошлым! Что еще кроется под этой завесой — супруга, приобретенная в ту опрометчивую пору, с гурьбой сыновей и дочерей на поводу?»
Шимрод рассмеялся: «Никакой супруги у меня не было. А что касается детей — многие очень удивились бы, узнав, кто в действительности чей отец, а кто чей сын. Мне нравилось бродяжничать — беззаботный, как птица, я перелетал с места на место и охотно поддавался чарам обаятельных красоток, будь то феи, дриады или девушки. Если у меня и были дети, сколько их было и что с ними теперь? Я не знаю. Теперь я иногда об этом вспоминаю, но в те времена не задумывался о таких вещах. Что было, то прошло — перед тобой сидит коварный и осторожный Шимрод, притворяющийся деревенским дураком. А у тебя как идут дела?»
Меланкте вздохнула: «Тамурелло вернулся с горы Хамбасте — и сразу воздух наполнился сплетнями и слухами, но они могут показаться тебе неинтересными».
«У меня есть время».
Меланкте изучала цветок так, будто впервые его увидела: «Обычно я не обращаю внимания на слухи. Но иногда произносится знакомое имя, я прислушиваюсь. Например, тебе знаком чародей Висбьюме?»
«Только по имени. Чем отличился или провинился этот Висбьюме?»
«Ничем особенным. По-видимому, в свое время он был учеником некоего Ипполито, ныне покойного».
«Я слышал об Ипполито. Он жил на севере Даота».
«Висбьюме предложил какую-то сумасшедшую махинацию, и Тамурелло выгнал его в шею». Помолчав, Меланкте чопорно добавила: «У Висбьюме нет никаких принципов».
«В чем это проявляется?»
«О, то в одном, то в другом. Лишившись поддержки Тамурелло, он заявил, что готов служить королю Лионесса Казмиру. Они замышляют нападение на Эйласа, тройского короля».
Шимрод попытался придать своим вопросам скучающий оттенок: «Даже так? И каковы же их намерения?»
«Говорят, они хотят каким-то образом использовать принцессу Глинет… Почему тебя так насторожила эта праздная сплетня?»
«Почему нет? Должен признаться, я испытываю самые теплые чувства к принцессе Глинет, и хотел бы сделать все возможное, чтобы ей не нанесли вред».
Меланкте откинулась на спинку стула и задумчиво попробовала вино. Вскоре она заговорила, тихо и ровно, хотя проницательное ухо могло бы уловить в ее голосе признаки издевательства и раздражения: «Удивительно, как маленькие целомудренные простушки вроде Гли-нет умеют провоцировать буйные приступы рыцарской доблести, тогда как другие, не менее достойные внимания особы, запятнавшие свое прошлое парой незначительных проступков, могут лежать в канаве, умоляя о помощи, и не вызывать ни малейшего сочувствия».
Шимрод печально рассмеялся: «Такова жизнь! Объяснение этого положения вещей уходит корнями в бездну идеалов и фантазий, создающих гораздо более мощные стимулы, чем справедливость, истина и милосердие, вместе взятые! Но только не в случае Глинет. Она добросердечная девушка, и никогда бы не прошла мимо человека, взывающего о помощи из канавы. Она радуется жизни, она чиста и свежа, как утренний солнечный свет, само ее существование делает этот мир лучше и приятнее».
Меланкте была несколько ошеломлена страстной настойчивостью замечаний Шимрода: «В тебе она нашла верного защитника. Не подозревала о том, что ты настолько предан принцессе Глинет».
«Я хорошо ее знаю — и люблю ее так, как любил бы собственную дочь».
Меланкте поднялась на ноги; уголки ее губ опустились: «Какое мне дело? Все это так скучно».
Шимрод тоже встал: «Ты собралась спать?»
«Да. Здесь, в трактире, становится шумно. Если хочешь, можешь ко мне присоединиться».
«В отсутствие других возможностей вынужден принять твое приглашение», — Шимрод взял Меланкте под руку, и они вместе поднялись в апартаменты за дверью, украшенной двумя зелеными ящерицами.
Шимрод зажег свечи в канделябре на столе. Остановившись посреди комнаты, Меланкте прикрепила цветок к волосам, продолжая искоса следить за Шимродом. Она позволила своему темно-коричневому платью упасть на пол и стояла, обнаженная, в зареве свечей: «Шимрод, разве я не красива?»
«Без всякого сомнения и безоговорочно! Но отложи этот цветок — он тебе не идет».
«Как хочешь, — Меланкте бросила цветок на стол. — А теперь ты меня поцелуешь?»
«И не только поцелую!» — заявил Шимрод. Так прошли первые часы ночи.
В полночь, когда они лежали, прижавшись друг к другу, Шимрод сказал: «У меня недоброе предчувствие. Ты собираешься еще что-то рассказать про чародея Висбьюме».
«Предчувствие тебя не обманывает».
«Почему же ты до сих пор молчала?»
«Потому что боялась, что ты станешь волноваться и второпях сделаешь что-нибудь непоправимое».
«О чем ты? Что я мог сделать?»
«Теперь ты уже ничего не можешь сделать. Висбьюме сбежал из Родниковой Сени в тайное убежище — в мир, известный под наименованием «Танджектерли»».
Холод пробежал по спине Шимрода: «И взял с собой Глинет?»
«Таковы слухи. Но опять же, ты никак не мог это предотвратить. Что сделано, то сделано».
«Зачем Висбьюме это сделал?»
«Он работает на Казмира. Кроме того, если верить Тамурелло, похищение такого рода вполне соответствует наклонностям Висбьюме».
«Он должен сознавать, что тем самым объявил награду за свою голову!»
Меланкте притянула Шимрода к себе: «Таким ты мне нравишься больше всего!»
Шимрод оттолкнул ее: «Ты должна была сообщить мне все сразу, раз тебе это было известно».
«А, Шимрод! Учитывай, что я испытываю к тебе смешанные чувства. Мне с тобой легко и даже хорошо, но через некоторое время хочется причинять тебе боль — всеми возможными способами».
«Тебе повезло, что я не руководствуюсь такими же побуждениями, хотя ты их вполне заслуживаешь», — Шимрод оделся.
«Именно этого я и опасалась, — заметила Меланкте. — Безрассудный Шимрод спешит сломя голову в Танджектерли, чтобы спасти прекрасную принцессу Глинет».
«Где Танджектерли? Как туда попасть?»
«Описание дороги в Танджектерли содержится в редчайшей книге, которую Висбьюме украл у Ипполито».
«Как называется книга?»
«Кажется, «Альманах Твиттена»… Шимрод! Ты правда уходишь?»
Единственным ответом на этот вопрос стал стук двери, захлопнувшейся за Шимродом. Меланкте пожала плечами и вскоре заснула.
Сутра Меланкте, охваченная радостным предвкушением, поспешила к палатке Зука, но там ее ждало новое разочарование.
«Я поговорил с сильваном, — сказал Зук. — На этой ярмарке у меня больше не будет таких цветов; пока что распустился только один. Осенью цветов будет больше, потому что другие бутоны уже появились. Сильван требует, чтобы вы платили за них золотом — за такие редкости серебра недостаточно».
Меланкте тихо выругалась: «Зук, я вернусь осенью — ты должен приберечь все эти цветы для меня, только для меня. Мы договорились?»
«Договорились — если вы заплатите золотом».
«На этот счет затруднений не будет».
4
Вернувшись в Трильду, Шимрод сразу направился в лабораторию. В «Патологическом указателе» он нашел ссылку на Танджектерли:
«Источником сведений, относящихся к Танджектерли, служит исключительно редкий и в некоторых отношениях сомнительный «Альманах Твиттена». Танджектерли описывается как один из замкнутого множества или цикла десяти взаимно пересекающихся миров; наш мир принадлежит к этому множеству. Точки взаимодействия десяти миров труднодоступны и эфемерны.
Если верить Твиттену, в некоторых повседневных отношениях Танджектерли подобен нашему миру, тогда как в других заметно от него отличается. Сообщается, что Танджектерли населяют самые различные обитатели, в том числе обманчиво сходные с людьми существа, а также разновидности, мало похожие на людей. Твит-тен предупреждает, что условия, преобладающие в Танджектерли, приводят к отравлению, а в конечном счете и к смерти тех, кто решается странствовать по этому миру, не предусмотрев предварительно необходимые средства защиты. Опять же, Танджектерли может оказаться не более чем одной из праздных фантазий Твиттена — его причуды и проказы упоминаются в других разделах указателя. С другой стороны, его «Альманах», для правильного понимания которого требуется существенная подготовка, несомненно отличается последовательностью и логикой изложения, что говорит в его пользу».
Шимрод постучал по серебряному колокольчику. Ответил голос: «Шимрод, по ночам иногда надо спать».
«Меня вызвала на свидание ведьма Меланкте. Я встретился с ней на постоялом дворе «Смеющееся Солнце и плачущая Луна», будучи уверен в том, что она намерена сообщить какие-то новости. Так оно и было, хотя у меня ушло время на то, чтобы добыть из нее эти сведения.
Она упомянула ученика чародея по имени Висбьюме, ранее служившего у Ипполито. Висбьюме советовался с Тамурелло, и тот послал его к королю Лионесса Казмиру. Затем, по словам Меланкте, Висбьюме отправился в Родниковую Сень и — по причинам, еще не совсем понятным — похитил Глинет, заставив ее следовать за ним в мир под наименованием «Танджектерли». В «Указателе» Танджектерли числится как один из миров, возможно воображаемых, но упомянутых Твиттеном в его «Альманахе»».
«Каковы же теперь твои планы?»
«Теперь мои действия могут только соответствовать ожиданиям Меланкте — а также, скорее всего, Тамурелло. Я направлюсь в Родниковую Сень. Надеюсь, все это не более, чем отвлекающий маневр — или ситуация, все еще позволяющая нарушить планы Висбьюме. Если это не так, однако, придется последовать за Висбьюме туда, куда он увлек принцессу Глинет — то есть, возможно, в Танджектерли».
Бесстрастный голос сказал: «Налицо, судя по всему, многоходовая интрига. Вероятны несколько целей и побуждений. Так же, как и ты, я подозреваю, что Меланкте выполняет указания Тамурелло. Она и раньше добилась успеха, заставив тебя ринуться сломя голову в хаос смежного мира; разумеется, Тамурелло и его сообщница решили, что махинация, однажды им почти удавшаяся, может сработать еще раз. Очевидно, они ожидают, что ты пустишься в погоню, отбросив любые опасения, и уже никогда не вернешься из Танджектерли — что само по себе будет для них немалым достижением! Они уничтожат тебя и нанесут ущерб мне. Ни в коем случае не проникай в Танджектерли! Это явная ловушка!
Во-вторых, Висбьюме выполняет поручения короля Казмира, а тот, в свою очередь, стремится привести в замешательство короля Эй-ласа и нанести ему ущерб. В последнее время я подозревал — и твое сообщение подтверждает мои подозрения — что Тамурелло наконец набрался наглости и решил нарушить мои эдикты. Его придется наказать».
«Все это замечательно, — отозвался Шимрод. — Но что будет с Глинет?»
«Я ничего не знаю о Танджектерли; придется навести справки. Утром я сообщу тебе результаты моих изысканий. После этого ты сможешь предоставить рекомендации королю Эйласу. Но ни ему, ни принцу Друну, ни тебе не разрешается даже думать о том, чтобы самостоятельно покидать этот мир в погоне за Висбьюме».
«Кто же спасет принцессу Глинет?»
«Мы пошлем в Танджектерли нашего агента. А теперь мне нужно изучить этот вопрос».
5
Перед самым заходом солнца Эйлас и Друн, на вспотевших и выдохшихся лошадях, пересекли ров по старому бревенчатому подъемному мосту и прибыли в Родниковую Сень.
Шимрод вышел им навстречу. Эйлас и Друн пристально смотрели ему в лицо, ожидая услышать от волшебника обнадеживающие новости. Но Шимрод покачал головой: «Мне известно немногое — и то, что мне известно, не вселяет больших надежд. Не могу даже себе представить, что сейчас происходит с Глинет. Заходите внутрь, присядьте, отдохните — ия скажу вам все, что знаю. Сию минуту истерическая спешка ничему не поможет; сегодня вечером у нас есть по меньшей мере возможность собраться с мыслями и обсудить дальнейшие планы».
«Такое предисловие не предвещает ничего хорошего», — заметил Эйлас.
«В том, что случилось, нет ничего хорошего. Пойдемте! Вейр подаст ужин, а я расскажу о Танджектерли».
«Танджектерли? Где это?» — спросил Друн.
«Скоро узнаешь».
Эйлас и Друн подкреплялись холодной говядиной с хлебом, пока Шимрод говорил: «Начну с начала. Много столетий прошло с тех пор, как чародей Твиттен самостоятельно подготовил или получил от кого-то сборник, ныне известный под наименованием «Альманах Твитте-на». Вопреки распространенным легендам, тот же Твиттен — по причинам, нам неизвестным — установил чугунный столб на перекрестке в Тантревальском лесу.
Согласно полученным мною сведениям, в альманахе описывается цикл смежных миров; один из них — Танджектерли.
Альманах этот принадлежал чародею Ипполито; по-видимому, он научил своего помощника Висбьюме пользоваться древним текстом Твиттена. Когда Ипполито исчез — принято считать, что он погиб — Висбьюме сбежал, прихватив с собой альманах».
«Я кое-что знаю об этом Висбьюме, — сказал Эйлас. — По сведениям многих агентов, он — странный и неприятный человек на службе Казмира. Он приезжал в Тройсинет и раньше, наводил подробные справки о Друне, расспрашивая Эйирме и ее родню. Подозреваю, что таким образом ему удалось выяснить некоторые обстоятельства рождения Друна, до сих пор Казмиру неизвестные».
«Таково и могло быть первоначальное намерение Висбьюме, — кивнул Шимрод. — Он мог похитить Глинет именно для того, чтобы узнать всю подноготную о происхождении и воспитании Друна».
Друн застонал: «Пусть он отдаст нам Глинет! Я ему все расскажу, во всех подробностях!»
«Покажи мне путь в Танджектерли, — сквозь зубы произнес Эйлас. — Если с ее головы упадет хоть один волос, я ему все кости переломаю!»
«Само собой, — печально улыбнувшись, сказал Шимрод. — Мур-ген считает, что во всем виноват Тамурелло. Тамурелло надеется, что все, кому дорога Глинет, безрассудно бросятся в погоню за ее похитителем, и навсегда потеряются в мире, чуждом всему человеческому. Мурген запретил нам помышлять о проникновении в Танджектерли».
«А что еще мы можем сделать?» — возразил Друн.
«Ничего, пока не получим весточку от Мургена».
Утром Друн привел своих спутников к избушке дровосека в глубине холмистого дикого леса — туда, где его собаки потеряли след Глинет. Избушка, порядком заброшенная, стояла на небольшой поляне; вокруг, судя по всему, никого не было.
Эйлас подошел ко входу и собрался было перешагнуть порог, но его остановил резкий окрик: «Стой, Эйлас! Назад! Если тебе дорога жизнь, не входи в эту хижину!»
На поляну вышел Мурген. Сегодня он выглядел как высокий осанистый дровосек с коротко подстриженными белыми волосами. Обратившись к Друну, чародей спросил: «Когда ты проследил Глинет до этого места, заходил ли ты в хижину?»
«Нет. Собаки подбежали к порогу и стали скулить, подвывать и поджимать хвосты. Я заглянул внутрь — там было пусто. Мне что-то не понравилось на этой поляне, и я поспешил вернуться домой».
«Очень предусмотрительно с твоей стороны. Видишь золотистое сияние вокруг входа? Оно почти незаметно при дневном свете. Этим сиянием обозначен проход в Танджектерли, он все еще открыт. Если тебе хочется порадовать короля Казмира, милости прошу в хижину!»
«Можно ли позвать Глинет, стоя у входа?» — спросил Эйлас.
«Можно. Это никому не повредит».
Эйлас подошел поближе к темному входу и закричал: «Глинет! Это Эйлас? Ты меня слышишь?»
Наступила гробовая тишина. Эйлас неохотно отвернулся. Тем временем Мурген начертил острой палкой на земле перед входом в хижину квадрат со стороной в двадцать шагов. Проявляя исключительное внимание, он осторожно нанес еще несколько пометок внутри этого периметра и отошел в сторону. Из сумки на поясе великий чародей вынул маленький ларец, вырезанный из цельного куска киновари, открыл его и выбросил содержимое ларца в сторону размеченного квадрата.
Воздух над квадратом наполнился густым белым дымом — послышался тихий хлопок, и дым внезапно рассеялся, открыв взорам присутствующих сооружение из серого камня. Единственным входом туда служила высокая чугунная дверь, украшенная панелью, изображавшей Древо Жизни.
Мурген подошел к двери, распахнул ее и знаком подозвал собравшихся: «Пойдем!»
Когда Эйлас перешагнул порог, у него возникло странное ощущение — уверенность в том, что он уже когда-то сюда заходил. Шимрод же прекрасно знал, где они находятся: это был вход в большой приемный зал Свер-Смода.
«Следуйте за мной! — не останавливаясь, сказал через плечо Мурген. — Есть основания для спешки. Десять миров перемещаются по отношению друг к другу, сходятся и расходятся, время от времени соприкасаясь. Проход Висбьюме кажется устойчивым — но кто знает, когда он исчезнет? Так как мы сами не можем проникнуть в Танджектерли, нам нужен подходящий агент. Я определил необходимые свойства этого агента; теперь предстоит его синтезировать. Пройдите в мою лабораторию».
Мурген провел спутников в большое помещение, уставленное стеллажами, шкафами и столами, обремененными всевозможной аппаратурой. Из окон, выходивших на восток, открывался вид на предгорья Тих-так-Тиха и простиравшуюся за ними темную дымчатую даль Тантревальского леса.
Мурген указал на скамью: «Садитесь, садитесь… Обратите внимание на этот прозрачный шкаф. Чтобы его соорудить, мне пришлось немало потрудиться и взять на себя дюжину обязательств в самых неподобающих местах. Что поделаешь, закон есть закон! Шкаф мерцает зеленовато-желтым светом — по сути дела, в нем содержится атмосфера Танджектерли. Заключенное в шкафу создание — молодой си-аспический свирепс с Диадских гор Танджектерли. В данный момент это не более чем схематический прототип. Будучи активирован — оживлен, если хотите — он приобретет свойства материи Танджектерли и сформирует матрицу — остов — нашего построения. Эти существа обладают полезными свойствами: выносливостью и ловкостью, бдительностью и хитростью. Свирепс не знает страха и готов умереть, выполняя свой долг. Ему свойственны также неизбежно сопутствующие этим достоинствам недостатки: это первобытное существо, способное приходить в дикую ярость и уничтожать все на своем пути по малейшему поводу, а иногда и без повода. Кроме того, свирепс может подчиняться непредсказуемым прихотям — известны случаи, когда желание полакомиться неким фруктом заставляло свирепса отправиться в путь протяженностью десять тысяч миль. Таковы основные качества нашего агента».
Эйлас с сомнением рассматривал существо в прозрачном шкафу. В целом напоминавшее по форме человека, оно было значительно выше мужчины среднего роста; тяжеловесная голова покоилась на мощных плечах, длинные руки заканчивались острыми кривыми когтями, из сочленений пальцев торчали шипы. Черная шерсть покрывала череп существа, полосой спускаясь посреди спины и густо разрастаясь в тазовой области. Черты лица свирепса были тяжелыми и грубыми: низкий лоб, уплощенный короткий нос, окруженный жилистыми мускулами рот; янтарно-золотистые глаза горели в прорезях между наростами хряща.
Мурген продолжал: «Это не настоящий свирепс — дикий хищник был бы для нас бесполезен — а воплощение конфигурации основных параметров свирепса, определяющих его природу. Ночью я обследовал сотни миров, углубившись в поисках на миллионы лет в прошлое. Я все еще не удовлетворен, но у меня нет времени на дальнейшие исследования — придется довольствоваться компромиссным вариантом». Затемнив шкаф с сиаспическим свирепсом, Мурген сделал прозрачным другой шкаф, содержавший атлетически сложенного молодого человека в коротких кожаных штанах, державшихся на ремне с металлической пряжкой: «Это создание выглядит в наших глазах человеком, потому что таково истолкование нашим мозгом поступающей визуальной информации; нет необходимости представлять его себе как-либо иначе. Он обитает на далеких лунах, спутниках Ачернара, ежеминутно подвергаясь смертельной опасности в условиях, способных привести в оцепенение ужаса большинство живых существ. Сей индивидуум, однако, умудряется выживать, потому что он безжалостен и проницателен. Это прирожденный убийца, его зовут Кул. В нашем представлении он выглядит как привлекательный светлокожий молодой человек правильного телосложения, но — повторяю — это иллюзия, порожденная мозгом, введенным в заблуждение невообразимой неземной мимикрией. А теперь воспользуемся этой матрицей, объединив ее с прототипом свирепса».
Мурген соединил затемненные шкафы, после чего взял со стола нечто напоминающее вырезанный в листе папируса сложный орнаментальный шаблон и наложил его на другой подобный орнамент. Некоторое время он работал, уточняя совмещение шаблонов, регулируя условия в шкафах и переключая какие-то приборы.
«Итак! — воскликнул наконец Мурген. — Синтез закончен. Для упрощения ссылок пусть продукт синтеза тоже называется «Кул». Пронаблюдаем за ним».
Мурген сделал прозрачным сдвоенный шкаф — теперь в нем стояло новое существо, отличавшееся свойствами обоих предков-ингредиентов. Голову поддерживала короткая мощная шея; черты лица больше не казались такими грубыми, конечности приобрели почти человеческие пропорции. Короткие кожаные штаны и ремень с пряжкой сохранились; черная шерсть, теперь напоминавшая волосы, покрывала череп, тыльную сторону шеи и часть спины, но не всю спину.
Мурген сказал: «Кул еще не ожил, ему недостает важного компонента: гуманистической стимуляции, то есть целеустремленности и способности логически мыслить в рамках системы ценностей, свойственной исключительно людям. Каждый из вас троих может предоставить ему эти свойства — каждый из вас по-своему любит Глинет. Шимрод, на мой взгляд — наименее подходящий кандидат. Друн, ты с радостью отдал бы жизнь, чтобы спасти Глинет, но искомые качества я нахожу в Эйласе».
«Чего бы это ни стоило, я готов».
Мурген взглянул на Эйласа как зубодер, собравшийся приступить к операции: «Это неприятный процесс, вызывающий общую слабость — необходимо не только внушить синтетическому агенту достаточную настойчивость в преодолении препятствий, но и пожертвовать ему немалую долю красной человеческой крови. Кул ничего о тебе не узнает, но его человеческие качества — если их можно так назвать — будут твоими».
Наклонив голову в сторону выхода, Мурген приказал: «Шимрод, Друн — подождите в приемной!»
Друн и Шимрод удалились из лаборатории. Прошло больше часа.
Мурген вышел в приемный зал: «Я отправил Эйласа в Родниковую Сень. Он пожертвовал больше, чем я ожидал, и очень ослаб. Ему нужен покой; примерно через неделю его силы восстановятся».
«А это существо — Кул?»
«Кул получил указания и уже проник в Танджектерли. Пойдем, посмотрим, что он сообщит».
Втроем они вернулись через вестибюль Свер-Смода на лесную поляну в окрестностях Родниковой Сени. Мурген растворил в воздухе сооружение из серого камня, после чего подошел ко входу в хижину дровосека.
Из темного проема вылетела черная стеклянная бутыль, упавшая к ногам чародея. Мурген поднял бутыль и вынул из нее сообщение:
«Поблизости нет ни Глинет, ни Висбьюме. Я допросил свидетеля, видевшего, что здесь происходило. Глинет убежала от Висбьюме, Висбьюме за ней гонится. Иду по горячим следам».
Глава 15
Погожим летним утром Глинет встала с рассветом. Умывшись, она причесала свои темно-золотистые волнистые локоны, подстриженные чуть ниже ушей. Ей многие говорили, что у нее красивые, таинственно блестящие волосы — только, пожалуй, они были несколько длиннее, чем это было на самом деле удобно; на ветру они норовили растрепаться, и ей приходилось постоянно следить за прической. Подстричь или не подстригать? Глинет тщательно анализировала этот вопрос. Придворные любезники уверяли ее, что длинные волосы изящно обрамляли контуры ее лица. Тем не менее, единственный человек, мнением которого она дорожила, казалось, никогда не замечал, какие у нее были волосы — короткие или длинные.
«Что ж! — сказала себе Глинет. — Пора положить конец всей этой чепухе и чем-нибудь заняться».
Этим солнечным утром она позавтракала овсяной кашей с вареным яйцом и стаканом парного молока — ей предстоял долгий день. Завтра должен был приехать на летние каникулы Друн; наступил последний день ее одиночества.
Глинет подумала, не поехать ли ей на лошади в деревню — но только вчера, когда она отправилась навестить подругу, леди Алисию, в Тенистые Дубы, какой-то чудак в двуколке, запряженной пони, знаками попросил ее остановиться и стал задавать самые удивительные вопросы.
Глинет вежливо подтвердила, что она — Глинет, и хорошо знает принца Друна; по сути дела, никто не знал его лучше. Правда ли, что Друн провел довольно много времени в обители фей? Глинет почувствовала, что на этот вопрос лучше не отвечать, и поспешила закончить разговор: «Мой собственный опыт не позволяет мне подтвердить эти сведения, сударь. Почему бы вам не спросить короля Эйласа, получив у него аудиенцию, если вас это так интересует? Тогда вы все узнаете так, как оно было, и вам не придется полагаться на слухи».
«Разумный совет! Сегодня прекрасный день для верховой прогулки! Куда вы направляетесь?»
«Еду навестить друзей, — ответила Глинет. — Желаю вам всего наилучшего!»
На этот раз Глинет решила, что ей лучше не говорить с этим чудаком снова — возникало впечатление, что он нарочно искал с ней встречи. Она решила побродить по лесу.
Захватив корзину для ягод, Глинет поцеловала в щеку леди Флору и пообещала вернуться к полднику, чтобы закусить тем, что найдет. Весело попрощавшись, она убежала прочь.
Сегодня лес выглядел великолепно. Позлащенная солнцем листва светилась тысячами зеленых оттенков, а свежий ветерок с озера, пролетая мимо, приятно нашептывал в кронах.
Глинет знала место, где обильно произрастала земляника — она еще никогда не возвращалась оттуда без полной корзины — но по пути ее внимание привлекла большая бабочка, прекраснейшая из всех, какие она когда-либо видела. Бабочка порхала прямо перед ней на шестидюймовых в размахе крыльях самой необычной формы, с оранжевыми, черными и красными узорами. Глинет ускорила шаги, надеясь, что бабочка где-нибудь сядет и позволит ей получше ее разглядеть — но бабочка порхала все быстрее и, вылетев на поляну, спряталась в хижине дровосека.
«Странно! — подумала Глинет. — Никогда не видела, чтобы бабочки так себя вели». Она заглянула за порог; ей показалось, что в воздухе дрожало какое-то золотистое мерцание, но она не придала этому значения. Войдя в хижину, Глинет поискала вокруг: бабочки нигде не было. На старом дощатом столе в углу лежал обрывок пергамента. Глинет прочла:
«Ты можешь удивиться, но все хорошо — и все будет хорошо. Твой лучший друг, сэр Висбьюме, поможет тебе и скоро тебя осчастливит. Повторяю! Не бойся! Полностью доверься благородному сэру Висбьюме и слушайся его».
«Чрезвычайно странно!» — подумала Глинет. Чему она должна удивляться? И почему она должна доверять какому-то Висбьюме и его слушаться? Еще чего! Тем не менее, невозможно было отрицать, что происходило нечто необычное. Сначала бабочка, а потом это загадочное мерцание, особенно заметное внутри темной хижины. В воздухе пахло колдовством! В свое время Глинет пришлось близко познакомиться с колдовским сглазом, и она вовсе не желала возобновлять это знакомство. Она повернулась к выходу — лучше забыть и о бабочке, и о ягодах; лучше как можно скорее вернуться под безопасный кров Родниковой Сени.
Глинет вышла из хижины — но куда девался лес? Перед ней простирался невероятный, незнакомый пейзаж — где она?
Два солнца сияли в зените вересково-серого неба, медленно кружась, словно связанные невидимой нитью — одно зеленое, другое лимонно-желтое. Склон холма, поросший короткой голубой травой, спускался к лениво изогнувшейся полноводной реке, струившейся справа налево к широкой плоской равнине. Там, где река сливалась с горизонтом, в небе висело нечто напоминающее черную луну — один взгляд на это черное круглое пятно вызвал у Глинет приступ необъяснимого страха, даже ужаса. Побледнев и широко раскрыв глаза, Глинет отвернулась, чтобы смотреть в другую сторону.
За рекой пологие холмы и неглубокие ложбины ритмично чередовались, постепенно сливаясь в величественной, слишком далекой перспективе. Слева темнели и пропадали за горизонтом горы — черные с желтовато-коричневыми потеками. Ближе, вдоль берегов реки, росли прямые деревья с почти сферическими кронами, темно-красными, синими и сине-зелеными. Там же, на берегу, какой-то коротышка, сгорбившись, ворошил лопатой прибрежный ил. На нем была темно-коричневая опоясанная рубаха до колен и широкополая коричневая шляпа, скрывавшая лицо. В сотне ярдов ниже по течению у примитивного короткого причала покачивалась лодка.
Глядя на этот ландшафт, Глинет не могла не подивиться яркости и четкости цветов. Это не были земные цвета! Куда она попала?… Сзади кто-то вежливо прокашлялся. Глинет вихрем обернулась. На скамье у хижины сидел чудак, говоривший с ней накануне. Глинет уставилась на него с испугом и удивлением.
Висбьюме поднялся на ноги и поклонился. На нем не было ни плаща, ни даже накидки — только свободная рубашка из черного шелка с длинными, расшитыми пуговицами рукавами, достигавшими почти кончиков пальцев; высокий воротник он повязал черным шелковым шейным платком с красным узором. Его шаровары, тоже из черного шелка, опускались до самой земли — из-под них едва выглядывали узкие черные тапочки.
«Если мне не изменяет память, мы уже встречались», — самым любезным тоном заметил Висбьюме.
«Вчера мы разговаривали на дороге», — подтвердила Глинет. Затем, слегка дрожащим от волнения голосом, она спросила: «Не могли бы вы показать мне, как пройти обратно в лес? Меня уже ждут к полднику».
«А-ха-ха! — раздельно, нараспев сказал Висбьюме. — Наверное, выход где-то поблизости».
«Мне тоже так кажется, но я его нигде не вижу… А почему вы здесь?»
«В данный момент я восхищаюсь чудесными видами Танджектерли. Насколько я понимаю, тебя зовут Глинет. Позволь заметить, что твое чарующее присутствие немало способствует украшению этих завораживающих пейзажей».
Глинет нахмурилась и надула губы, но не смогла подыскать достаточно почтительный ответ.
Висбьюме продолжал, неизменно сохраняя любезный тон и выражаясь исключительно вежливо: «Позволь представиться — меня зовут Висбьюме, сэр Висбьюме. Я благородный рыцарь, получивший самое лучшее воспитание и разбирающийся во всех тонкостях придворных манер, обязательных в Аквитании. Тебе будет очень полезно пользоваться моей защитой и соблюдать мои указания».
«Это очень хорошо с вашей стороны, сударь, — ответила Глинет. — Надеюсь, вы покажете мне, как вернуться в лес. Мне нужно быть дома, в Родниковой Сени, не позднее, чем через час — иначе леди Флора будет очень беспокоиться».
«Тщетные надежды! — величественно заявил Висбьюме. — Леди Флоре придется найти какое-нибудь утешение. Проход между мирами работает в одном направлении; для того, чтобы вернуться, нам придется найти другую лазейку».
Глинет с сомнением смотрела вокруг: «И где может находиться эта лазейка? Если вы мне скажете, я пойду ее искать».
«Спешить некуда! — сказал Висбьюме; теперь в его голосе, все еще мягком, чувствовалась примесь строгости. — Я рассматриваю нашу встречу как удачное стечение обстоятельств — здесь нам никто не помешает, никто не будет приставать с ханжескими нравоучениями. Мы сможем спокойно отдохнуть, наслаждаясь возможностями и способностями, коими нас щедро наделила природа. Мне известны десятки разнообразных способов получать наслаждение — ты будешь хлопать в ладоши, радуясь тому, что тебе выпало такое счастье».
Искоса бросив на Висбьюме быстрый взгляд, Глинет хранила задумчивое молчание… Возможно, у этого субъекта не все дома. Она осторожно заметила: «Кажется, вас нисколько не смущает то, что вы находитесь в таком невероятном месте! Разве вы не предпочли бы оставаться дома, в кругу семьи?»
«А, но у меня нет семьи! Я — бродячий менестрель; у меня в ушах звучит музыка, внушающая неизбывную энергию, музыка, заставляющая кровь шуметь в ушах, а ноги — пританцовывать!» Изящным жестом фокусника Висбьюме извлек из дорожной котомки маленькую скрипку с непропорционально длинным смычком и принялся играть веселую джигу, кружась и подпрыгивая, высоко вскидывая колени длинных ног и поднимая локти — но ни на секунду не прерывая бодрую, хотя и режущую слух мелодию.
Наконец он остановился; глаза его горели: «Почему ты не танцуешь?»
«По правде говоря, сэр Висбьюме, мне очень хочется вернуться домой. Вы мне не поможете?»
«Посмотрим! — беззаботно отозвался Висбьюме. — Садись рядышком, расскажи мне пару вещей».
«Давайте лучше пойдем в Родниковую Сень, и там мы сможем беседовать сколько угодно».
Висбьюме поднял руку с раскрытой ладонью: «Нет-нет!
Я прекрасно знаю, как лукавые соблазнительные притворщицы умеют говорить «да», когда отказываются, но всячески уклоняются, когда на самом деле хотят сказать: «Пожалуйста, Висбьюме, мне не терпится, я к твоим услугам!» Нет, я хочу беседовать здесь, где взаимная искренность сделает тебя моей лучшей подругой — когда и где еще тебе представится такая возможность? Иди сюда, садись! Твое присутствие доставляет мне удовольствие!»
«Я предпочитаю стоять, сэр Висбьюме. Что вы хотите знать? Спрашивайте».
«Меня интересует принц Друн, его раннее детство. Возникает впечатление, что он старше, чем можно было бы предположить, глядя на его молодого отца».
«Сэр Висбьюме, если бы я стала сплетничать с незнакомцами, заинтересованные лица отнеслись бы к этому неодобрительно».
«Но разве я незнакомец? Я — Висбьюме, меня непреодолимо влекут свежесть и красота твоей молодости! Здесь, в Танджектерли, никто не будет придираться, никто не станет на нас глазеть, никто не станет обвинять нас в отсутствии скромности! Мы можем полностью раскрепоститься и предаваться самым интимным радостям… Но послушай — может быть, я слишком тороплюсь, может быть, я сразу намекаю на слишком многое! Помни только о том, что я ищу истину! Всего лишь несколько фактов утолят мое любопытство. Расскажи мне, что знаешь, дорогуша! Не отпирайся, говори!»
Глинет пыталась сохранять видимость повседневной нормальности: «Давайте лучше вернемся в Родниковую Сень, вместе! Там вы сможете расспросить самого Друна — не сомневаюсь, что он вежливо ответит на ваши вопросы. Этим вы заслужите мое уважение, а мне будет нечего стыдиться».
Висбьюме усмехнулся: «Стыд, дорогуша? О чем ты говоришь? Подойди поближе — я хочу погладить твои блестящие волосы и, пожалуй, наградить тебя парой поцелуев».
Глинет отступила на шаг. Очевидные намерения Висбьюме не сулили ничего доброго: прибегнув к насилию, он не посмел бы отпустить ее домой, опасаясь неизбежных последствий. Единственная стратегия обороны заключалась в том, чтобы не предоставлять ему сведения, которые он стремился получить.
Висбьюме искоса наблюдал за ней, хитро оскалившись, как лиса — словно знал, о чем она думает, словно умел читать мысли. Висбьюме сказал: «Глинет, я люблю танцевать под веселую музыку! Тем не менее, иногда приходится, в силу необходимости и во имя справедливости, идти к цели более решительной поступью. Я не хотел бы принимать излишние меры — предпочел бы предотвратить возникновение ситуации, в которой события станут бесповоротными, а задушевной привязанности и чистосердечному взаимному доверию навсегда придет конец. Ты понимаешь, о чем я говорю?»
«Вы хотите, чтобы я вам подчинялась, и угрожаете насилием в том случае, если я не послушаюсь».
Висбьюме усмехнулся: «Прямолинейное истолкование, нечего сказать; в твоих словах нет поэзии, нет музыки! Тем не менее…»
«Сэр Висбьюме, мне наплевать на вашу музыку. Кроме того, должна предупредить, что если вы не проявите порядочность и не позволите мне вернуться домой, вам придется ответить за это перед королем Эйласом — а тогда никакие ужимки и пляски вам не помогут! Вас найдут и накажут, это так же неизбежно, как ежедневный восход солнца!»
«Король Эйлас? О-ля-ля! Солнца Танджектерли не восходят и не заходят — они только кружатся в небе, описывая замысловатые загогулины. А теперь слушай! Струна нашей любви еще не порвана! Скажи мне то, что я хочу знать — в конце концов, это не так уж важно — или мне придется принудить тебя к ласковой покорности. Ты сомневаешься в моей власти? Смотри же!»
Висбьюме промаршировал к растущему неподалеку кусту и сорвал цветок с двадцатью белыми и розовыми лепестками: «Красивый цветок? Невинный, изящный, нежный? Смотри же!» Вытянув длинные белые пальцы из-под черного рукава, он стал обрывать один за другим лепестки, не переставая смотреть на Глинет и улыбаться. Не судьба несчастного цветка, но эта улыбка наполнила сердце Глинет ужасом.
Висбьюме отбросил смятый стебель: «Так душа моя впитывает жизненные силы. Но это цветочки, ягодки впереди! Смотри же!»
Порывшись в котомке, Висбьюме достал маленькую серебряную свирель. Снова подойдя к кусту, он приложил свирель к губам. Глинет не отрывала взгляд от приоткрывшейся котомки Висбьюме — внутри поблескивала рукоятка небольшого стилета. Она сделала шаг в сторону скамьи, но Висбьюме уже повернулся к ней и неотрывно смотрел на нее горящими глазами, продолжая наигрывать на свирели.
На куст приземлилась птичка с синим хохолком, привлеченная переливчатым свистом. Быстро бегающие белые пальцы Висбьюме производили беспорядочные пискливые трели и арпеджио; птичка вопросительно наклонила голову, заинтересованная чудесными сумасшедшими звуками.
Волшебство фей наделило Глинет способностью говорить с животными, и она закричала птице: «Улетай! Он хочет тебя убить!»
Птичка отозвалась беспокойным щебетом, но Висбьюме уже схватил ее и принес обратно к скамье: «А теперь, дорогуша, наблюдай! И помни — для всего, что я делаю, есть причина».
С упавшим сердцем Глинет смотрела на то, как Висбьюме терзал несчастное беспомощное создание; наконец растрепанная кучка окровавленных перьев упала на траву. Висбьюме брезгливо вытер пальцы чистой травой и улыбнулся: «Так согревается моя кровь, под таким опьяняющим соусом мы познаем друг друга. Иди ко мне, милейшая Глинет, я готов насладиться твоим теплым телом».
Набрав воздуха, Глинет сумела изобразить нечто вроде кривой улыбки и стала медленно приближаться к ученику чародея, радостно потиравшему руки и бормотавшему: «Ах, сладчайшая, дражайшая, милейшая! Ты идешь на мой зов, как и подобает послушной девочке!» Он протянул к ней руки — Глинет подскочила и резко толкнула его в узкую грудь кулаками. Висбьюме сделал два шага назад, не удержался и с размаху шлепнулся на землю, изумленно раскрыв круглый рот. Глинет мигом подбежала к скамье и успела вытащить из котомки стилет. Висбьюме бросился к ней — Глинет размахнулась и попыталась нанести удар в сердце. Но ее рука натолкнулась на твердую руку Висбьюме и дернулась вверх: стилет пронзил левую щеку и язык Висбьюме; острый кончик лезвия выступил снаружи из правой щеки. Заколдованный стилет могла вынуть только рука, нанесшая удар. Висбьюме издал безумный клокочущий вопль, схватившись за щеки, согнувшись и кружась на месте. Схватив его котомку, Глинет со всех ног помчалась вниз по склону к реке. Неподалеку был причал с лодкой. Вслед за беглянкой длинными прыжками мчался Висбьюме с торчащим из щеки стилетом.
Подбежав к причалу, Глинет вскочила в лодку. Рыбак, копавшийся в илистой грязи выше по течению, гневно закричал: «Стой! Не трогай лодку! Прочь отсюда — как сейчас врежу лопатой!»
Коротышка кричал на незнакомом языке, но магическая способность — подарок короля эльфов — позволяла Глинет понимать его. Невзирая на протесты рыбака, она поспешно отвязала лодку и оттолкнула ее к середине реки как раз в тот момент, когда на причал, тяжело топая, выбежал Висбьюме. Ученик чародея стоял и размахивал руками; он пытался кричать, но стилет пристегнул его язык, как огромная булавка, и сквозь нечленораздельное мычание прорывались лишь отдельные слова и короткие фразы: «Отдай!.. Глинет!.. Назад!.. Не знаешь!.. Что делать?… Нет выхода… наш мир… не вернемся!»
Глинет искала весла, но их не было. Течение подхватило утлую лодку — Висбьюме прыжками следовал за ней по берегу, выкрикивая сдавленные приказы и мольбы, пока ему не преградил путь широкий приток реки — ученику чародея пришлось остановиться и смотреть на то, как фигура Глинет в лодке постепенно пропадала вдали вместе с его драгоценной котомкой.
Через некоторое время Висбьюме набрел на переправу, где пара коренастых субъектов с шестами управляла неуклюжим паромом; субъекты потребовали плату за перевоз. У Висбьюме не осталось никаких монет — ему пришлось расстаться с серебряной пряжкой одной из изящных тапочек.
На другом берегу Висбьюме нашел поселение, а в нем — кузницу. Пожертвовав второй серебряной пряжкой, он уговорил кузнеца сделать операцию; кузнец отпилил рукоятку стилета от лезвия, после чего ухватил кончик лезвия щипцами и, под аккомпанемент воплей Висбьюме, выдернул лезвие через правую щеку.
Из кармана в рукаве свободной рубахи Висбьюме вынул круглую белую коробочку. Открыв ее, он осторожно вытряхнул лепешку похожего на желтый воск бальзама. С облегчением вздыхая и благодаря судьбу, он натер бальзамом свои раны — боль утихла, раны сразу стали заживать. Аккуратно закрыв коробочку, Висбьюме спрятал ее в кармане рукава, опустил обломки стилета в карман черных шаровар и снова пустился в погоню за Глинет.
Пробежав значительное расстояние вдоль притока, Висбьюме вернулся на берег широкой реки. Перед ним расстилалась чистая водная гладь: лодку уже унесло за горизонт.
2
Лодка дрейфовала вниз по течению — по обеим сторонам тянулись однообразные берега. Глинет сидела неподвижно и напряженно; она боялась, что лодка опрокинется и сбросит ее в мутную темную воду. Глинет считала, что с исследованием глубин этой реки и ее обитателей можно было повременить. Иногда она с тоской оглядывалась: каждую минуту она уплывала все дальше от хижины, служившей единственным связующим звеном между Танджектерли и родным знакомым миром. «Друзья мне помогут!» — убеждала она себя. Каковы бы ни были обстоятельства, ей нужно было держаться за эту мысль — она не сомневалась в том, что помощь рано или поздно придет.
Но были и другие мысли, вызывавшие испуг и огорчение. Например: что, если она начнет страдать от голода и жажды? Можно ли что-нибудь есть или пить в Танджектерли? Скорее всего, она отравится. Глинет живо представила себе, как она пробует кусочек сорванного фрукта и тут же начинает давиться, задыхаться, багроветь, чернеть, пухнуть и превращаться в отвратительную карикатуру на самое себя.
«Не нужно думать о таких вещах! — решительно сказала она себе.
— Эйлас мне поможет, как только обнаружит, что я потерялась, и Шимрод тоже — и, конечно же, храбрый Друн. Чем скорее они этим займутся, однако, тем лучше — уж очень противное место выбрал Висбьюме для своего допроса!»
Вдоль берегов реки росли деревья с шарообразными красными, синими и иссиня-черными кронами. Несколько раз она замечала у воды невиданных зверей: белого быка с головой гигантского насекомого и длинными шипами вдоль хребта, тощую фигуру на ногах-ходулях, высотой в три человеческих роста, словно сделанную из блестящих палок с узловатыми сочленениями, с узкой шеей и вытянутой вперед остроконечной мордой, рывшейся в древесной листве в поисках орехов или фруктов.
Глинет изучила содержимое конфискованной котомки. В ней она нашла книгу в кожаном переплете, озаглавленную «Альманах Твитте-на». Кроме того, в котомке обнаружились маленькая бутылка вина и коробка с ломтем хлеба и куском сыра. Таков был провиант, запасенный Висбьюме; Глинет предположила, что бутылка и коробка магически наполнялись снова после того, как опустеют. Назначение других предметов Глинет не смогла определить с первого взгляда — в частности, Висбьюме взял с собой полдюжины маленьких стеклянных колбочек, в которых роились какие-то крылатые насекомые.
Не замечая преследования, Глинет постепенно приободрилась. Рано или поздно друзья найдут ее, и она вернется домой — в этом не могло быть сомнений… Почему Висбьюме так настойчиво расспрашивал об обстоятельствах рождения Друна? Он мог только действовать по наущению короля Казмира; следовательно, распространение этих сведений, скорее всего, могло чем-то повредить Друну.
Лодку занесло на болотистое мелководье. Нагнувшись над водой, Глинет поймала плывущую ветку и, пользуясь ею, как шестом, протолкнула лодку к берегу. Выбравшись на берег, она внимательно осмотрела местность выше по течению — Висбьюме нигде не было видно. Ниже по течению от высокого горного хребта до самой воды тянулась гряда каменистых отрогов. Зубчатые скалы вызывали у Глинет недоверие: среди них могли скрываться хищники. Наличие лодки и коротышки в широкополой шляпе, копавшегося в иле, свидетельствовало о существовании человеческого населения. Но где жили люди? И что это за люди?
Глинет стояла на берегу, с сомнением взирая на окрестности: одинокая, всеми покинутая девушка в красивом голубом платье. Может быть, даже самое изощренное волшебство Шимрода не поможет ее найти, и она проведет остаток дней под зеленым и желтым солнцами Танджектерли — даже если Висбьюме ее не поймает и не заворожит серебряной свирелью…
На глаза Глинет невольно навернулись слезы. Прежде всего нужно было найти надежное убежище от сумасшедшего шпиона Казмира.
Ее заинтересовали скалистые уступы, спускавшиеся к реке. Если она поднимется на ближайшую гряду, дальность обзора увеличится; может быть, где-нибудь неподалеку она заметит человеческое поселение. Но даже в этом случае ее подстерегали опасности! Незнакомые племена даже на Земле вовсе не всегда оказывают дружелюбное гостеприимство.
Глинет колебалась, пытаясь определить лучшую стратегию выживания. Лодка, по меньшей мере, обеспечивала какую-то безопасность — ей не хотелось от нее уходить.
Действительность положила конец колебаниям. Из воды высунулась жилистая шея, толщиной не меньше талии Глинет, с клиновидной головой, сверкнувшей единственным зеленым глазом. Голова раскрыла огромную клыкастую пасть. Глаз неотрывно следил за Глинет; пасть открылась еще шире, обнажая темно-красную глотку. Голова сделала внезапный бросок вперед — но Глинет успела отскочить.
Голова и шея медленно погрузились в реку. Содрогаясь, Глинет шаг за шагом отступала от лодки, уже не казавшейся средоточием безопасности. Оставалось только взобраться на скалистые отроги.
Глинет без происшествий добралась до основания гряды и поднялась на первый уступ. Там она остановилась, чтобы перевести дыхание — и плечи ее опустились; ей показалось, что далеко позади она видит бегущую длинными прыжками черную фигуру. Висбьюме!
Надеясь спрятаться в нагромождении скал, Глинет стала карабкаться вверх между причудливыми каменными буграми, словно сплетенными из застывших змей. Когда она оказалась посреди нескольких таких бугров, они внезапно расправились и выпрямились.
Глинет ахнула от ужаса: ее окружали высокие тощие существа, серые, как камень, с вытянутыми остроконечными головами и гнущимися, как плети, конечностями. Их глаза, будто сделанные из черного стекла, и длинные кожистые носовые складки придавали физиономиям не внушающее доверия уныло-комическое выражение. По существу, ни о каком доверии не могло быть и речи — одно из существ набросило Глинет на шею веревочную петлю, и ее тут же заставили бежать, едва удерживаясь на ногах, по тропе, вьющейся между скалами.
Минут через десять охотники и пленница вышли на открытую площадку, окруженную отвесными зубчатыми утесами. Аборигены («угри-гоблины» — так их прозвала про себя Глинет) втолкнули девушку в загон, где уже сидела тучная шестиногая тварь с телом, напоминавшим грязно-розовое бревно с округлыми концами; на переднем конце шевелился огромный оранжевый полип, обросший сотнями глаз на коротких стебельках.
Все эти глаза уставились на Глинет, оцепеневшей от ужаса; она почти перестала испытывать какие-либо ощущения… Все это ей снилось. Глинет закрыла глаза и широко их открыла. Все осталось по-прежнему.
Стенки загона были небрежно, как попало сплетены из прутьев. Глинет потихоньку проверила, крепко ли держится плетень, и решила, что могла бы без особого труда вынуть несколько ветвей и выскользнуть наружу. Она наблюдала за угрями-гоблинами, пытаясь сообразить, когда именно наступит удобный момент для бегства. Поймавшие ее существа сгрудилась вокруг выдолбленной в камне ямы диаметром около четырех шагов; из ямы поднимались какие-то испарения — может быть, просто пар.
Два угря-гоблина перемешивали содержимое ямы приспособлениями, похожими на длинные весла. Время от времени то один, то другой поднимал весло и пробовал то, что с него стекало, застывая на мгновение с задумчивостью знатока. Перешептываясь, аборигены согласовали резолюцию. Четыре охотника вошли в загон и быстро, ловкими движениями отрубили грязно-розовой твари две ноги; визжа от боли, тварь проковыляла на оставшихся конечностях в дальний угол загона. Игнорируя оглушительный визг, угри-гоблины сбросили отрубленные ноги в клокочущую паром яму. Другие принесли большую связку стеблей и сбросили ее туда же. После этого к яме подтащили черное, похожее на гигантскую креветку существо, рычавшее, ревевшее и пытавшееся разорвать путы, стягивавшие его ноги и клешни. Существо столкнули в котел. Рычание стало истошным, но скоро стихло, превратившись в жалобное бульканье, за которым последовала тишина.
Теперь унылые бездонные глаза серых паяцев повернулись к Глинет, и та наконец заплакала навзрыд: «Это ужасно! Это же невозможно себе представить! Меня сварят в отвратительной яме — а я не хочу там вариться, не хочу, не хочу!»
С тропы, ведущей на поляну, послышался пронзительный переливчатый свист: трели серебряной свирели Висбьюме. Угри-гоблины застыли, после чего медленно повернулись к источнику звуков, проявляя явное беспокойство.
Висбьюме появился, маршируя в такт своей дикой музыке, а время от времени, когда ему удавалась особенно замысловатая фиоритура, даже кружился на месте и пританцовывал.
Угри-гоблины начали подергиваться и трястись, словно вынужденные двигаться вопреки своей воле; по мере того, как Висбьюме наигрывал зажигательную джигу, перемежая ее виртуозными пассажами, серые существа стали ритмично подпрыгивать на месте.
Наконец ученик чародея прервался и закричал высоким напряженным голосом на языке угрей-гоблинов — Глинет, конечно, его понимала: «Кто здесь хозяин, кто повелитель безудержного танца?»
«Ты, ты повелитель! — забормотали кожистые серые фигуры со стеклянными черными глазами. — Прогрессивные пресмыкающиеся вынуждены танцевать под твою дудку. Подожди, не прикладывай к губам свой невыносимый инструмент — мы не хотим прыгать и кувыркаться до изнеможения!»
«Я милостив — но сперва сыграю еще один быстрый, веселый марш. Вам это пойдет только на пользу, и вы не посмеете забыть, кто здесь отдает приказы!»
«Пощади! — взмолились существа, называвшие себя «прогрессивными пресмыкающимися». — Подойди, попробуй добротное варево!» Они подзывали Висбьюме жестами к яме: «Брось колдовство — ешь варево!»
Все это время Глинет лихорадочно вытаскивала прутья из плетня; проделав достаточно широкое отверстие, она вылезла наружу. «Теперь беги! — говорила она себе. — Скорее, скорее, прочь отсюда!»
Висбьюме указал на нее рукой: «Я перестану играть, если вы отдадите мне это создание — смотрите, она хочет убежать, она уже вылезла из вашего загона! Схватите ее, приведите ко мне!»
Прогрессивные рептилии мигом окружили Глинет; один схватил ее за волосы. Тяжелый камень, больше двух кулаков в диаметре, просвистел в воздухе, ударил прогрессивному гаду в лицо и размозжил ему голову.
Камни летели откуда-то с горы; Глинет бросалась то туда, то сюда в состоянии, близком к истерике. Ее вовсе не утешал появившийся на фоне лавандового неба чудовищный получеловеческий силуэт, бомбардировавший аборигенов обломками скалы. Чудовище выпрямилось и на мгновение замерло, наблюдая за происходящим на площадке, после чего ринулось вниз по почти отвесному склону, проявляя полное пренебрежение к силе тяжести — перескакивая с одного едва заметного выступа на другой и соскальзывая на спине, оно спрыгнуло на площадку и мигом оказалось в самой гуще прогрессивных гадов. Выхватив саблю из ножен на кожаном ремне, чудовище принялось с яростной методичностью рубить и кромсать все вокруг себя. Глинет отшатнулась, до смерти напуганная внезапной бойней и отвратительными звуками, которыми она сопровождалась. По земле катились головы с широко раскрытыми от страха и удивления черными глазами; полу-разрубленные торсы падали, ползали по площадке и хлестали по ней гибкими конечностями — многие валились в котел.
Шипя и обмениваясь кашляющими возгласами, прогрессивные рептилии разбежались по скалам, несмотря на настойчивые приказы Висбьюме. Наконец ученик чародея набрал воздуха и дунул в серебряную свирель, произведя оглушительный свист, заставивший аборигенов застыть.
«Не отступать! — орал Висбьюме. — Нападайте на мерзкого убийцу со всех сторон! Навалитесь, опрокиньте его! Он не выдержит!»
Прогрессивные гады разглядывали сцену побоища большими, непроницаемо черными глазами. Висбьюме продолжал кричать: «Наносите мощные удары! Швыряйте камни, сучья, даже вонючие отбросы! Возьмите копья, продырявьте убийцу, сбросьте его в котел!»
Некоторые аборигены послушались и стали собирать камни, но гнев Висбьюме только возрастал. «Атакуйте! — пронзительно подгонял он. — Схватите его! Вперед, в атаку, бравые охотники! Не отлынивайте, все разом!»
Человек-чудище вытер окровавленную саблю о труп и, повернувшись к Глинет, оскалился в обнажившей белые зубы гримасе, значение которой трудно было истолковать. Глинет инстинктивно отступила, пошатнулась и стала падать в клокочущую яму, но чудище схватило ее за руку и удержало. Глинет дико озиралась, пытаясь обнаружить выход из каменной западни; краем глаза она заметила летящую тень большого падающего камня. Глинет отскочила — камень с сухим треском упал туда, где она только что стояла. Другой камень свалился на спину человеку-чудищу; тот взревел и яростно обернулся, но не бросился наказывать обидчика. Вместо этого он перекинул Глинет через плечо и скачками побежал вверх по горному склону.
Висбьюме возмущенно кричал вдогонку: «Не забирай котомку, это личное имущество! Брось ее сейчас же! Это кража, преступление! Это моя котомка, слышишь? В ней мои ценные вещи!»
Глинет только вцепилась в котомку покрепче; чудище несло ее все выше и выше с головокружительной быстротой.
Наконец человек-чудище остановился и опустил Глинет на землю. Глинет приготовилась к тому, что ее сейчас сожрут или замучают до смерти каким-нибудь немыслимым образом, но чудище обернулось, чтобы проверить, удалось ли ему уйти от погони. После этого оно снова повернулось к Глинет — спокойно, не угрожающе — и Глинет глубоко вздохнула. Она привела в порядок платье, сбившееся в суматохе, прижала к груди котомку Висбьюме и пыталась понять, зачем чудище похитило ее у прогрессивных гадов.
Чудище издавало мычащие звуки, словно заставляя слушаться непривычные к речи язык и гортань. Глинет настороженно прислушивалась: если он собирается ее сожрать, почему он хочет, чтобы она сначала что-то поняла? Внезапно Глинет осознала, что чудище желает ее ободрить и успокоить; страх отпустил ее и, несмотря на все попытки сдержаться, она снова расплакалась.
Чудище продолжало мычать; мало-помалу его речь становилась почти разборчивой. Стараясь понять, что говорит ее избавитель, Глинет забыла о слезах. Она даже советовала: «Говори медленнее! Повтори еще раз!»
Чудище гортанно мычало отдельные слова, словно с силой выталкивая их из груди: «Помогу!.. Не бойся!»
«Тебя кто-то послал мне на помощь?» — дрожащим голосом спросила Глинет.
«Послал! Человек с белыми волосами… Мурген. Меня зовут Кул! Мурген сказал, что делать».
«И что нужно делать?» — с возрастающей надеждой спросила Глинет.
«Должен вести тебя туда, откуда пришла. Скорее, скорее. Времени нет, долго искал. Слишком долго — мы опаздываем».
Глинет снова испугалась: «Что будет, если мы опоздаем?»
«Тогда узнаешь, — Кул подошел к обрыву, посмотрел вниз. — Пора бежать! Идут скальные угри с длинными копьями! Хотят пролить мою кровь. Ими командует человек в черной одежде!»
«Это Висбьюме. Он — чародей. Я отняла у него котомку, и теперь он страшно злится».
«Я скоро его убью. Ты можешь ходить, или тебя нести?»
«Я прекрасно умею ходить, благодарю вас! — с достоинством ответила Глинет. — Принцессам не подобает висеть мешком на плече, задницей к небу».
«Посмотрим, подобает ли принцессам бегать наперегонки», — с неожиданной хитрецой подмигнул Кул.
Он побежал вверх по склону, а Глинет — за ним. Скоро она выдохлась; Кул снова перекинул ее через плечо и помчался дальше, перескакивая с камня на камень. Глядя назад, Глинет видела только воздушное пространство и кувыркавшиеся далеко внизу просторы — Кул явно пренебрегал не только силой тяжести, но и элементарными принципами сохранения равновесия; в конце концов Глинет просто закрыла глаза.
Взобравшись на хребет, Кул снова опустил ее: «Теперь, если спуститься и пройти через лес, мы вернемся к маленькому дому, откуда ты вышла. Кажется, у нас еще есть пара часов. Потом проход закроется. Если все получится, ты скоро будешь дома».
Глинет покосилась на ужасного спасителя: «А что будет с тобой?»
Кула этот вопрос явно озадачил: «Мне не говорили».
«Ты здесь живешь, у тебя здесь друзья?»
«Нет».
«Это очень странно!»
«Пойдем! — сказал Кул. — Времени нет».
Они побежали вдоль хребта, причем Кул неистощимо двигался все быстрее и быстрее, и Глинет не могла за ним угнаться. Он снова поднял ее и понес, спускаясь прыжками по склону. Кул долго бежал; в шоке от пережитого страха и усталости, Глинет впала в забытье, повиснув вниз головой на широком плече. Сколько времени прошло? Глинет не помнила. Наконец Кул поставил ее на ноги: «Посмотрим, что впереди».
Они вышли на край голубого луга, держась в тени темно-синих и сливово-красных шаровых крон местных деревьев. До хижины оставалось ярдов сто. По берегу реки приближался Висбьюме на огромном черном восьминогом чудище длиной больше двадцати шагов — с плоской, как доска, средней частью туловища, с клубком перепутанных рогов, стеблей с глазами на концах и всасывающих хоботков вместо головы и с широким плоским задом, где и устроился на скамье под белым паланкином самодовольный ученик чародея. За ним бежала банда из двадцати прогрессивных гадов с длинными копьями, а также дюжина других существ в латах из черного хитина с металлическим отблеском и в высоких конических шлемах, пристегнутых к эполетам. Гоблины-рыцари маршировали на коротких толстых ногах, потрясая булавами.
«Слушай внимательно! — сказал Кул. — Времени почти не осталось. Я отойду ближе к реке и выйду из леса им навстречу. Когда на меня нападут, беги к хижине. У входа в хижину ты заметишь золотистое сияние. Остановись, прислушайся. Если ничего не услышишь, дорога свободна. Если услышишь свист и треск — или вообще какой-нибудь шум — не заходи. Шум означает, что проход закрывается; если ты туда зайдешь, тебя разорвет в клочки, от тебя останется только туман. Ты понимаешь?»
«Да, но что будет с тобой?»
«Обо мне не беспокойся. А теперь приготовься!»
«Кул! Мне тебя ждать или нет?» — закричала Глинет ему в спину.
«Нет!» — Кул нетерпеливо отмахнулся и бросился к реке через лес.
Прошло несколько секунд, и Глинет услышала пронзительные вопли Висбьюме: «Вот он, убийца! В атаку! Пронзите его копьями, разбейте голову булавами! Наносите удары изо всех сил, как можно точнее! Рубите его на куски, пусть кровь течет рекой! Но не трогайте девицу в голубом платье! Внимание! На нее нельзя нападать ни копьями, ни булавами!»
Черные гоблины-рыцари тяжело побежали вперед, прогрессивные гады вприпрыжку трусили по сторонам, а Висбьюме ехал далеко позади.
Глинет выжидала как можно дольше, после чего, выбрав удобный момент, выбежала из леса и со всех ног припустила к хижине.
Висбьюме сразу ее заметил; погоняя огромного черного зверя, он заставил его нестись рысью по лугу наперерез. «Стой! — кричал Висбьюме. — Хочешь вернуться домой? Тогда остановись, выслушай меня!»
Глинет неуверенно задержалась. Черное чудовище ученика чародея описало величественную дугу и остановилось точно между принцессой и хижиной: «Отвечай, Глинет? Что скажешь?»
«Я хочу вернуться в Родниковую Сень!» — закричала Глинет.
«Конечно! Тогда расскажи то, что я хочу знать!»
Глинет поморщилась, не зная, что предпринять. И Друн, и Эйлас разрешили бы ей сказать все, что она знала, если бы от этого зависела ее жизнь. Но способен ли Висбьюме выполнить договор?
Она прекрасно понимала, что ученик чародея не собирался сдержать свое слово.
Несколько скальных угрей, пригнувшись, подкрадывались, собираясь совершить внезапный бросок и схватить ее. Глинет стала отступать к лесу. Ей в голову пришла неожиданная мысль; она остановилась. Запустив руку в котомку Висбьюме, она вынула одну из лежавших в ней стеклянных колбочек, наполненных насекомыми, и швырнула ее в подбегавших прогрессивных гадов.
На мгновение те застыли, испуганно раскрыв блестящие черные глаза; затем, побросав копья, они принялись с воем и шипением носиться по лугу, отбиваясь хлесткими, как плети, руками, падая и катаясь по траве, дрыгая ногами. Иные бросились в реку и больше не появлялись на поверхности; другие, вымазавшись илом, ползли по болотистому берегу вниз по течению.
«Глинет, минуты проходят! — кричал Висбьюме. — Я в безопасности — мои пути неисповедимы! Но ты погибнешь, ты пропадешь навсегда!»
«Висбьюме! — самым льстивым голоском отозвалась Глинет. — Позволь мне вернуться в Родниковую Сень! Будь так добр! Все тебя отблагодарят — хотя это ты меня сюда заманил. А король Эйлас сам ответит на твои вопросы».
«Ха-ха! Ты меня за дурака принимаешь? Король Эйлас прикажет меня повесить! Почему ты уклоняешься? Драгоценные минуты кончаются! Я вижу проход на Землю — он еще открыт, но золотистое сияние блекнет! Говори!»
«Сначала пропусти меня!»
Висбьюме издал яростный вопль: «Я ставлю условия, я не ты! Говори сейчас же, или я вернусь в Тройсинет один и оставлю тебя на съедение прогрессивным змеям!»
Из леса внезапно вырвался Кул, прыжками мчавшийся к Висбьюме. Ученик чародея испуганно вскрикнул и заставил черного зверя набычиться — из головы животного развернулись два спрятанных среди рогов и хоботков щупальца, норовившие схватить Кула.
Кул подобрал копье, брошенное на траву, и пошел вперед, уворачиваясь и перебегая из стороны в сторону с копьем, готовым к броску — но Висбьюме закрывал себя, как щитом, головой-клубком огромного черного зверя, заставляя его выгибать шею. Из леса показались тяжело топающие гоблины-рыцари.
Висбьюме вопил: «Времени нет! Отстань, мне нужно вернуться на Землю! Как ты смеешь меня задерживать! Рыцари, прикончите наконец эту тварь! Скорее! Проход исчезает — я не хочу навсегда остаться на этой чертовой планете!»
«Глинет! — кричал Кул. — Беги! В хижину!»
Обогнув восьминогого зверя, Глинет снова припустила к хижине, но тут же остановилась и обернулась. Рыцари окружили Кула, размахивая булавами. Булавы опускались; Кул уклонялся и отбивался в самой гуще врагов. В суматохе схватки Глинет уже не могла различить Кула — рыцарей было слишком много, они подмяли его тяжелыми тушами в латах.
Заливаясь слезами от отчаяния, Глинет схватила валявшееся рядом копье, подбежала к одному из рыцарей и попыталась воткнуть копье в защищенный доспехами зад. Толстая нога, оплетенная кольчугой, пнула ее в живот и опрокинула на спину. Пытаясь встать, Глинет увидела, как куча навалившихся на Кула рыцарей словно взорвалась — фигуры в черных латах разлетелись в стороны. Посреди них стоял, размахивая булавой, Кул — булава крушила головы, один за другим черные рыцари падали на голубую траву. Заметив Глинет, Кул закричал: «Беги! Беги, пока можешь!»
Глинет отчаянно закричала в ответ: «Я не могу тебя бросить!»
Кул издал отчаянный стон: «Значит, я должен умереть зря? Спасайся! Это все, что ты можешь сделать!»
К ужасу Глинет, один из рыцарей высоко замахнулся булавой и опустил ее на Кула; тот почти успел увернуться от удара, но снова упал на траву, оглушенный другим ударом сзади. Беспомощно всхлипывая, Глинет повернулась и побежала к хижине. Висбьюме ее опередил — он мчался туда же длинными прыжками на цыпочках. Ученик чародея хотел вернуться на Землю, он уже не обращал внимания ни на что другое.
Когда Висбьюме подбежал ко входу в хижину, Глинет почти поравнялась с ним. Но Висбьюме крякнул от досады и остановился: «Ах, какое горе! Бесконечное, невероятное горе! Золотого сияния нет! Проход закрыт!»
Ошеломленная Глинет тоже остановилась. Золотистое свечение, обрамлявшее темный вход в хижину, полностью погасло. Перед ними были только старые высохшие доски.
Висбьюме медленно повернулся к Глинет, желтые глаза его горели. Глинет отшатнулась. «Пришла пора свершиться правосудию! — гортанным от страсти голосом объявил Висбьюме. — Из-за тебя я заперт в Танджектерли — и кто теперь знает, сколько мне придется здесь провести? Ты виновата — и будешь наказана! Готовься к своей судьбе, одновременно ужасной и сладостной — и не надейся на быструю смерть!»
С лицом, искаженным злобой, Висбьюме бросился к ней — Гли-нет пыталась отбежать в сторону, но ученик чародея широко расставил длинные руки с хищными тонкими пальцами. Глинет отчаянно оглянулась — позади был только луг, усеянный мертвыми телами. Оставалось только броситься в реку… Над головой Висбьюме выросла тень. Кул, весь в крови, покрытый дюжиной ран, схватил Висбьюме за шею, поднял его высоко в воздух и швырнул на землю; Висбьюме лежал у его ног, корчась и всхлипывая от страха. Кул замахнулся саблей, но Глинет вскрикнула: «Нет! Он знает, как отсюда выбраться!»
Кул устало опустился на порог хижины. Глинет подошла к нему: «Ты ранен, ты истекаешь кровью! Как я тебя вылечу?»
Кул мрачно мотал головой: «Не беспокойся обо мне».
Глинет повернулась к Висбьюме: «Как ты залечил раны, нанесенные стилетом?»
Приподнявшись на локтях, Висбьюме ответил слабым голосом: «Я меня с собой только мои личные вещи! Отдай котомку, она мне понадобится».
«Висбьюме, как ты залечил раны на щеках?»
«Неважно, как! — гневно отозвался злодей; его голос уже окреп.
— Это мое дело, не твое!»
Глинет с трудом подняла тяжелую саблю Кула: «Висбьюме, говори — или я отрублю тебе руку, чтобы посмотреть, как ты заживляешь раны!» Она замахнулась саблей. Глядя в ее бледное сосредоточенное лицо, Висбьюме погрузил руку в карман, пришитый с внутренней стороны рукава. Сначала он извлек оттуда серебряную свирель, потом скрипку со смычком, магически уменьшенных размеров, обломки стилета и, наконец, круглую белую коробочку, которую он презрительно протянул Глинет: «Натри раны этим воском. Не трать его без надобности — это драгоценный бальзам».
Отложив саблю подальше от сидевшего на траве ученика чародея, Глинет натерла резаные и колотые раны Кула, его ушибы и каждую царапину, не обращая внимания на протесты Висбьюме, возмущенного таким расточительным употреблением его собственности. К изумлению Глинет, раны срастались, царапины и ушибы исчезали — воистину, это был чудесный бальзам! Кул глубоко вздохнул. Глинет, пытавшаяся обрабатывать раны как можно осторожнее, беспокоилась: «Почему ты вздыхаешь? Я сделала тебе больно?»
«Нет… странные мысли бродят у меня в голове… воспоминания о местах, где я никогда не бывал».
Висбьюме поднялся на ноги, поправил на себе одежду и с ледяным достоинством произнес: «А теперь я возьму свою котомку, сяду на ковровола и уеду из этого места, причиняющего одни огорчения! Вы нанесли мне не поддающийся оценке ущерб, в том числе телесные повреждения, и преградили путь к возвращению из Танджектерли! Тем не менее, в сложившихся обстоятельствах я вынужден сдержать возмущение и выбрать наименьшее из зол. Глинет, сейчас же верни котомку! Ковроволу не терпится в путь — а мне не терпится от тебя избавиться!»
«Сядь на траву и помолчи, — тихо сказал Кул. — Не вздумай никуда бежать — я слишком устал, чтобы за тобой гоняться. Глинет, сходи к этим трупам в латах, принеси их ремни и веревки, какие найдутся».
Висбьюме воскликнул звенящим голосом: «Это еще что? Вы причинили мне достаточно неприятностей!»
«Далеко не достаточно!» — ухмыльнулся Кул.
Глинет принесла ремни; из них Кул соорудил ошейник для Висбьюме, с поводком длиной шагов пятнадцать. Тем временем Глинет брезгливо обыскала одежду ученика чародея в поисках потайных карманов, удалила из них все магические предметы и сложила их в котомку. Висбьюме осознал наконец бесполезность возражений и сидел, сгорбившись, в угрюмом молчании. Восьминогий ковровол бродил неподалеку и мирно пощипывал хоботками голубую траву. Кул забрался на широкий плоский зад животного и сбросил на землю пару веревок с острыми крюками-якорями, чтобы ковровол не убежал.
Глинет обратилась к Висбьюме: «Теперь ты готов отвечать на вопросы и рассказать нам все, что знаешь?»
«Спрашивай! — резко сказал Висбьюме. — Мне придется тебя слушаться, чтобы не рисковать дальнейшими телесными повреждениями. Я весь в синяках! Разве человеку моего положения пристало ходить в синяках? Кроме того, они болят!»
«Если мы голодны, что мы можем есть?»
Немного помолчав, Висбьюме облизал губы: «Я тоже проголодался, и поэтому скажу тебе, что делать. В котомке ты найдешь коробку. В коробке салфетка — расстели ее и разгладь. Пролей на скатерть каплю вина, положи на нее крошку хлеба и маленький кусочек сыра».
Глинет последовала этим указаниям. Салфетка мгновенно превратилась в роскошную камчатную скатерть, обремененную всевозможными яствами. Глинет, Кул и Висбьюме вдоволь наелись, после чего скатерть-самобранка снова превратилась в салфетку.
Глинет сказала: «Висбьюме, ты молчишь и замышляешь козни. Если из них что-нибудь выйдет, нам придется винить только самих себя. Поэтому мы будем исключительно осторожны, и если ты нас снова рассердишь, к тебе не будет сострадания».
«Чепуха! — фыркнул Висбьюме. — Я могу придумать сотни всевозможных планов и обрасти ими, как птица — перьями. Но какая от них польза?»
«Если бы я знала, я никогда бы тебе не сказала».
«А, Глинет, ты меня обижаешь! Совсем недавно мы испытывали друг к другу нежные чувства! Но ты так скоро обо всем забыла!»
Глинет скорчила гримасу, но решила не комментировать это заявление: «Как послать сообщение Мургену?»
Висбьюме поднял брови — этот вопрос его искренне удивил: «Зачем? Он знает, что ты здесь?»
«Чтобы он открыл новый проход и вызволил нас отсюда».
«Даже Мурген, каковы бы ни были его познания и возможности, не может открыть новый проход между мирами, пока маятник не вернулся».
«Что ты имеешь в виду?»
«Я выразился иносказательно. Маятника нет. В период резонанса — совпадения импульсов — течение времени здесь и на Земле согласуется. В этот момент можно открыть проход в точке совмещения. Видишь черную луну, плывущую по северному небосклону? Направление из Танджектерли к центру этой луны образует радиус, вдоль которого в период синхронизации импульсов может образоваться перемычка. Так как время течет по-разному здесь и на Земле, для определения момента и места образования перемычки требуются сложные точные расчеты. Иногда здесь время идет быстрее, а на Земле — медленнее, а иногда все наоборот. Только тогда, когда время течет в обоих мирах с одинаковой скоростью — а это определяется частотой импульсов — появляется возможность взаимного проникновения. В периоды расхождения времени проход открыть невозможно — никогда и нигде».
«Как же можно будет открыть новый проход? Когда и где?»
Висбьюме поднялся на ноги и, словно скучая или забывшись в размышлениях, начал снимать с себя ошейник. Кул дернул поводок, заставив Висбьюме сделать смехотворный прыжок назад, чтобы сохранить равновесие. «Не пытайся снимать ошейник снова, — посоветовал Кул. — Радуйся тому, что я не продел его через твои растопыренные уши. Отвечай на вопрос и выражайся понятно; за любые попытки ввести нас в заблуждение ты будешь наказан».
«Вы хотите пользоваться моими ценными знаниями и не даете мне ничего взамен, — проворчал Висбьюме. — И при этом держите меня на поводке, словно я сторожевой пес или прогрессивный гад».
«Если бы не ты, мы бы сюда не попали — забыл?»
«Кто старое помянет, тому глаз вон! — надул щеки Висбьюме. — Что было, то прошло, в минувшем нет ни горя, ни радости. Таков мой лозунг! В преломлении призмы, именуемом «настоящим», нас интересуют только насущные вопросы и последствия их решения».
«Именно так. Отвечай на насущный вопрос — или почувствуешь последствия на своей шкуре».
«Взгляните на вещи с практической точки зрения! — надменно возразил ученик чародея. — Только я знаю, что следует делать — значит, я должен взять на себя руководство, а вы должны мне довериться с тем, чтобы удовлетворялись наши общие потребности. В противном случае мне придется преподавать вам во всех подробностях…» Висбьюме замолчал, так как Кул начал натягивать поводок.
«Отвечай!» — повторил Кул.
«Я и собирался ответить! — пожаловался Висбьюме. — Какие дикие манеры! Полное отсутствие воспитания». Прокашлявшись, он продолжил: «Это сложная проблема — боюсь, она выходит за пределы вашего понимания. Время течет в одной фазе на Земле, и в другой — здесь. Расхождение фаз времени десяти миров создает девять вибраций или импульсов. Каждую такую вибрацию можно представить себе как волны сжатия и разрежения, расходящиеся от центра и сходящиеся к центру, причем центр схождения и есть момент совпадения фаз, называемого «синхронизацией». Это понятно? Нет? Так я и думал. Нет необходимости углубляться в теорию дальше. Вам придется довериться моему опыту».
«Ты все еще не ответил, — сказала Глинет. — Как мы вернемся на Землю?»
«Я же объясняю! Синхронизация между Землей и Танджектерли продолжается от шести до девяти земных суток, ее последние минуты только что закончились. Затем полоса совпадения по времени удаляется от Танджектерли вдоль радиуса, соединяющего Танджектерли с центром черной луны. Следующая полоса синхронизации создает перемычку, ведущую в один из других неземных миров — но другие миры, в отличие от Танджектерли, непригодны для нашего существования. Хидмарт и Скурре — планеты, населенные демонами. Мир под наименованием Ундервуд пуст — его населяют лишь бессмысленные воющие звуки. Птопус — мир одинокой души, погруженной в спячку. Все эти миры открыты и исследованы архимагом Твиттеном, составившим знаменитый «Альманах» — бесценный справочник!»
Глинет вынула из котомки длинную узкую книгу в кожаном переплете, скрепленном чугунными скобками. Корешок книги представлял собой футляр с вложенным девятигранным металлическим стержнем; на конце стержня было золотое навершие. Вытаскивая стержень из корешка, Глинет заметила, что на каждой из его девяти граней выгравированы золоченые иероглифы.
Висбьюме протянул руку с отсутствующим видом: «Я забыл свои расчеты — позволь освежить их в памяти»
Глинет отодвинула книгу подальше: «В чем назначение стержня?»
«Это вспомогательный инструмент. Вложи его в корешок и передай мне книгу».
Глинет вложила стержень в корешок и открыла книгу. Первая страница была покрыта не поддающимися пониманию каракулями с причудливыми петельками, хвостиками, загогулинами и закорючками, но кто-то — возможно, Висбьюме — вложил лист, содержавший перевод оригинального текста. Глинет прочла вслух этот перевод:
«Следующие девять проекций действительности, а также земная Ойкумена, составляют десять миров Хро-носа, нанизанных на ось времени. Приложив значительные усилия и прибегнув ко множеству ухищрений, мне удалось ограничить смещение этой оси и практически зафиксировать ее: таково мое величайшее достижение.
Три мира из девяти — Паадор, Нитх и Вун — не допускают присутствия людей в принципе; Хидмарт и Скурре — отравленные обиталища демонов, вызывающие у человека мгновенное изъязвление кожи и внутренних органов. Ченг, возможно — родина инкубов, но мне не удалось установить этот факт с достаточной долей определенности. Птопус — поистине бессодержательная формация. Люди с Земли способны выживать только в Танджектерли.
В каждом разделе альманаха приводится подробное описание соответствующего цикла импульсов, с указанием стандартных условий получения доступа к тому или иному из девяти миров и возвращения из него.
К альманаху прилагается ключ; только этот ключ позволяет развеять пелену, возникающую при схождении фаз и перейти из одного мира в другой. Не теряй этот ключ! Без него альманах бесполезен!
Расчеты необходимо производить с высокой степенью точности. На периферии сферы распространения импульса проход открывается вибрацией ключа, то есть его звонким соударением. Центральная точка схождения импульсов неподвижна. На Земле она остается там, где я ее зафиксировал. На Танджектерли она находится в Театре Переговоров, в городе Асфродиске, обители сонма скорбных душ.
Таковы владения Хроноса. Иные считают, что Хро-нос мертв, но тому, кто сумеет найти невидимый оплот бытия, достаточно лишь слегка повернуть его ось, и он познает истину на собственном опыте.
Так говорю я, Твиттен, порождение земной Ойкумены».
Глинет подняла голову: «Где Асфродиск?»
Висбьюме капризно махнул рукой: «Где-то за равнинами — далеко, очень далеко».
«И оттуда мы можем вернуться на Землю?»
«В период схождения импульсов».
«Когда он наступит?»
«Мне нужно свериться с альманахом».
Глинет вынула девятигранный ключ из корешка и передала книгу Кулу: «Пусть посмотрит — но не спускай с него глаз и держи его за шиворот».
«Вложи ключ обратно! — трагическим тоном воскликнул Висбьюме. — Разве ты не поняла предупреждение Твиттена?»
«Я его не потеряю. Прочти, что ты хотел прочесть».
Висбьюме просмотрел результаты произведенных им предварительно расчетов, сверяясь с таблицами Твиттена: «Срок определяется перемещением черной луны; она должна быть в точке, противостоящей ее нынешнему положению».
«Сколько придется ждать?»
«Неделю? Три недели? Месяц? Руководствоваться можно только движением черной луны. Причем на Земле время идет по-другому: не имею представления, сколько дней, недель или месяцев там пройдет за тот же срок».
«Если мы воспользуемся ключом в Асфродиске, где мы появимся на Земле?»
Висбьюме усмехнулся: «На перекрестке Твиттена — где еще?»
«У нас достаточно времени для того, чтобы добраться до Асфро-диска?»
«До него придется ехать ровно столько же, сколько из Родниковой Сени до перекрестка Твиттена».
Глинет задумалась: «Это далеко — но не слишком далеко». Она протянула руку: «Отдай альманах».
«Я ошибся, принимая тебя за пустоголовую вертихвостку! — проворчал Висбьюме. — С тобой лучше было не связываться!» Резким раздраженным жестом он передал девушке книгу.
«У нас есть ковровол — так называется это чудище? Оно мирно пасется и готово нас везти. Почему бы нам не поехать в Асфродиск со всеми удобствами?»
Кул дернул за поводок: «Давай, вставай! Пусть ковровол отвезет нас туда, куда нужно!»
Висбьюме неохотно выполнил приказ. Глинет и Кул сели на скамью под паланкином. Подняв оба якоря, Висбьюме безутешно уселся, расставив длинные ноги, на плоском заду животного. Ковровол побежал восьминогой трусцой по голубым равнинам Танджектерли.
Глава 16
Заброшенная хижина дровосека продолжала стоять в лесу, но все ее волшебство исчезло. Косые лучи солнца проникали через вход, освещая глинобитный пол перекошенным прямоугольником; старый дощатый стол и скамья оставались в полумраке. Тишину нарушали только вздохи ветра в листве.
Все, что случилось у этой хижины — или могло случиться — уже покрывалось тоскливой сухой пылью времени и уходило в прошлое навсегда.
В Родниковой Сени Эйлас, Друн и Шимрод провели семь унылых дней. Шимрод, явно пребывавший в мрачном настроении, мог сообщить только то, что Мурген продолжал заниматься вопросом исчезновения принцессы.
Знакомые, дорогие сердцу помещения Родниковой Сени, напоминавшие о радостном присутствии Глинет, вызывали невыносимую печаль. Шимрод вернулся в Трильду, а Эйлас и Друн отправились в Домрейс.
Пустынные каменные галереи и залы Миральдры тоже навевали уныние. Эйлас пытался отвлечься, занимаясь повседневными делами королевства, а Друн предпринимал не слишком успешные попытки возобновить учебу. Внимание Эйласа привлекли донесения из Ульфляндии. Ска методично мобилизовали и экипировали в Прибрежье многочисленную армию, явно намереваясь нанести удар по Южной Ульфляндии, уничтожить ульфские армии и захватить Суарах, Оэль-дес и, возможно, даже Исс.
Эйлас и Друн взошли на борт корабля, отправлявшегося в Ульфляндию с рекрутами из Дассинета и Сколы. Они высадились в Оэльде-се и немедленно направились в Дун-Даррик.
На совещании военачальников Эйлас узнал, что в последнее время не было никаких существенных столкновений; это его вполне устраивало. Согласно его стратегии, требовалось причинять противнику максимальный возможный ущерб при минимальных потерях со своей стороны — то есть вести почти партизанскую войну, хорошо знакомую его армии, но неудобную и непривычную для ска. По существу, ска больше не контролировали южные районы Северной Ульфляндии, где их единственным оплотом оставался замок Санк.
Эйлас отправил письмо Сарквину, избранному правителю ска:
«Вниманию благородного Сарквина, первого среди первых: будучи законным и помазанным королем Ульфляндии, не могу не заметить, что ваши войска все еще находятся на моей земле и содержат в рабстве моих подданных.
Прошу вас приказать всем вооруженным отрядам ска отступить в Прибрежье, освободить всех находящихся в рабстве ульфов и отказаться от любых планов нападения на мою страну. Если вы незамедлительно выполните мою просьбу, я не стану требовать репараций.
В случае невыполнения моего запроса ваши отряды будут уничтожены — кровь ска польется рекой. Мои армии превосходят численностью ваши. Они обучены тактике многократных молниеносных нападений и отступлений, лишающих противника возможности наносить ответные удары. Мои корабли контролируют Узкое море; мы можем беспрепятственно сжечь ваши прибрежные города. Вскоре вы увидите, как клубы черного дыма поднимаются над берегами Скагана, и ваш народ познает горе, причиненное вами моему народу.
Призываю вас отказаться от несбыточной мечты завоевания — вы не можете нанести нам поражение, а мы можем вас уничтожить: вас ждет не торжество победы, а великая скорбь.
Таково послание ЭЙЛАСА, короля Тройсинета, Дассинета, Сколы и Ульфляндии».Скрепленное личной королевской печатью письмо было поручено доставить пленному рыцарю-ска. Прошла неделя; единственным ответом стало внезапное перемещение отрядов ска. Со зловещей неторопливостью огромная черная армия двинулась из Прибрежья на восток.
У Эйласа не было ни малейшего намерения атаковать такую массу ска. Тем не менее, он немедленно выслал лучников, поручив им обстреливать легкую кавалерию ска, выбирая недоступные противнику позиции. Небольшие ульфские отряды направились в обход, чтобы нападать на вещевые обозы ска и по возможности перехватывать гонцов.
Армия ска разделилась на две дивизии примерно одинаковой численности. Первая прошествовала к поселку Керкуару на запад, вторая повернула на восток к вересковым болотам, в центр Северной Ульфляндии.
Патрули ульфов вели себя все смелее, подъезжая к ска достаточно близко для того, чтобы осыпать их оскорблениями — в надежде спровоцировать преследование небольшим отрядом, отделившимся от основной колонны, который можно было бы заманить в западню и уничтожить. Часовым ска приходилось постоянно опасаться за свою жизнь — ночное дежурство часто кончалось для них плачевно. Наконец ска сами стали рассылать ночные патрули и устраивать западни, что позволило им несколько уменьшить давление со стороны ульфов, хотя их потери все равно превосходили потери местных партизан, досконально знавших свою территорию.
В рядах ска стали наблюдаться некоторые признаки упадка и неуверенности. Ска привыкли безнаказанно нападать на «двуногую скотину» по своему усмотрению и считали себя непобедимыми. Теперь, когда они все чаще становились преследуемыми жертвами, представление о неуязвимости испарилось — ска приходилось хорошенько задуматься о причинах постигшей их необъяснимой череды поражений.
Эйлас стремился находить новые способы провоцировать стратегические просчеты ска, выгодные для ульфов. Изучая карты, он и его командиры разработали множество вариантов боевых действий, учитывая их возможные последствия.
Так началась сложная кампания, осуществлявшаяся в соответствии с тщательно продуманным расписанием операций: нападения и отступления, все более дерзкие вылазки в поселения Прибрежья, а затем и настоящие набеги на поселения ска, согласованные по времени с высадками морского десанта. Наконец, как и надеялся Эйлас, армия ска, дислоцированная в Керкуаре, отступила на северо-запад, чтобы защищать Прибрежье, тем самым лишая армию, расположившуюся в вересковых болотах, надежды на быстрое прибытие подкреплений в случае лобовой атаки. Судя по всему, ска отложили вторжение в Южную Ульфляндию.
Эйлас сразу же приказал легкой кавалерии отвлекать внимание северо-западной армии частыми мелкими стычками со вспомогательными отрядами, не вступая в бой с дисциплинированной и опытной тяжелой кавалерией противника. В то же время он отправил особую дивизию, оснащенную двумя дюжинами массивных дальнобойных арбалетов, катапультами и прочим осадным оборудованием, к замку Санк — крепости, сторожившей юго-восток захваченной ска территории. Он рассчитывал быстро и жестоко овладеть этой крепостью, и его план был выполнен, несмотря на то, что гарнизон Санка восстановил и укрепил разрушенные ранее сооружения.
Через шесть часов наружные стены пали и цитадель подверглась прямой атаке; лучники, взобравшиеся на высокие деревянные башни, держали парапеты крепости под непрерывным обстрелом. Катапульты метали огромные камни, пробивавшие крыши, а вслед за ними — пропитанные смолой огненные шары, поджигавшие сломанную деревянную крепь внутренних сооружений. Защитники Санка дрались с мужеством отчаяния и дважды отразили вылазки тяжело вооруженных рыцарей.
Второй ночью, на последней стадии осады, когда языки пламени высоко взметнулись над замком Санк, Эйласу показалось, что он видит на парапете фигуру Татцель. На ней был шлем лучника, она выпускала стрелу за стрелой в атакующих ульфов. Эйласу хотелось что-то прокричать, но он сдержался и продолжал напряженно наблюдать. Татцель взглянула вниз и узнала Эйласа; вложив стрелу в лук, она изо всех сил натянула тетиву — но прежде, чем она успела ее отпустить, другая стрела, выпущенная навеской из арбалета, вонзилась ей в грудь. Выронив лук, Татцель испуганно схватилась за торчащее из груди древко; ее стрела ударилась о зубец стены и отскочила в сторону. Татцель опустилась на колени и упала — ее больше не было видно.
Эйлас пребывал в неуверенности по поводу ее судьбы среди сполохов красного пламени; впоследствии ее не нашли среди выживших защитников замка, и у Эйласа не было никакого желания ворошить обугленные трупы в поисках храброй маленькой Татцель.
Узнав о нападении на Санк, армия ска в вересковых болотах снялась с лагеря и предприняла отчаянный марш-бросок, стремясь прибыть к замку до окончания осады. В спешке они растянулись длинной цепочкой, забыв сформировать обычную хорошо защищенную колонну — именно этой ошибки ждал Эйлас, именно на это он надеялся спровоцировать ска. В месте под наименованием Заросли Толерби передовые отряды ска попали в западню, устроенную основными подразделениями ульфской армии, а отставшую сердцевину армии ска подмяли шестьдесят тройских рыцарей — тяжелой кавалерии ска пришлось развернуться и отступить, но с другой стороны на нее кавалькадой налетели ульфские бароны.
Битва оказалась нелегкой, и только когда отряды, освободившиеся после победы над Санком, прорвались через фланг бешено оборонявшихся ска, исход боя был решен.
Выжили немногие ска; ульфы и тройсы тоже понесли немалый ущерб. Наблюдая последствия этой бойни, Эйлас с отвращением отвернулся. И все же, теперь он завладел всей Северной Ульфляндией, кроме нескольких районов вокруг Прибрежья, самого Прибрежья и подходов к великой крепости Поэлитетц.
Через две недели Эйлас, во главе отряда из пятидесяти рыцарей, приблизился к остающейся армии ска близ поселения Твок. Он выслал вперед герольда с флагом перемирия и следующим посланием:
«Эйлас, король Тройсинета, Дассинета, Сколы и Ульфляндии, желает вступить в переговоры с главнокомандующим армии ска».
Два герольда установили стол на лугу, покрыли его белой скатертью, расставили кресла и воткнули два шеста — один с черной хоругвью ска, украшенной их серебряной эмблемой, и другой — с разделенным на четыре поля знаменем Эйласа, с гербами Тройсинета, Дассинета, Ульфляндии и Сколы.
Эйлас, с двумя рыцарями и парой герольдов, ждал в десяти ярдах от стола; прошло минут десять, после чего со стороны армии ска стала приближаться похожая группа.
Эйлас подошел к столу одновременно со своим оппонентом — высоким худощавым человеком с хищными чертами лица, черными глазами и припудренными сединой черными волосами.
Эйлас поклонился: «Я — Эйлас, король Тройсинета, Дассинета и Ульфляндии».
Ска не поклонился: «Я — Сарквин, первый среди первых, избранный правитель Скагана и всех ска».
«Рад встретить наконец человека, уполномоченного принимать решения, не подлежащие обжалованию, — сказал Эйлас. — Тем самым моя задача упрощается. Я желаю договориться о мире. Мы освободили большую часть нашей территории; фактически, мы уже выиграли войну. Мы продолжаем вас ненавидеть, но это недостаточная причина для дальнейшего кровопролития. Вы все еще можете защищаться, но теперь мы намного превосходим вас численностью бойцов, ни в чем не уступающих вашим. Если вы решите продолжать войну, на Скагане останутся только женщины и дети. Сию минуту я могу высадить на Скаган три тысячи человек, и никто не в силах мне помешать.
Я не испытываю желания убивать и калечить храбрых людей — ни ваши, ни мои бойцы этого не заслуживают. Выслушайте мои условия перемирия.
Вы должны вывести все свои войска из Ульфляндии, в том числе из Поэлитетца. Вам запрещается брать с собой какое-либо имущество, захваченное или накопленное в Ульфляндии; в том числе, вам запрещается забирать лошадей, скот, овец и свиней. Рыцарям разрешается сохранить по одному коню; все остальное должно быть оставлено в нетронутом виде.
Вы освободите всех рабов, крепостных, «скалингов» и прочих пленных, находящихся у вас в услужении на Скагане, в Прибрежье и в любых других местах и заботливо, не причиняя им никакого вреда, доставите их в город Суарах.
Вы обязуетесь не вступать в сговор с моими врагами — в частности, с королем Лионесса Казмиром — и с любыми другими государствами, не становиться их союзниками и не предоставлять им рекомендации, помощь или полезные услуги.
Взамен я не стану предъявлять вам никаких требований о выплате репараций, о возмещении убытков или об исправлении неисчислимого вреда, нанесенного вами всем тем, кого вы грабили и унижали в своем ненасытном стремлении к расширению жизненного пространства.
Я предлагаю щедрые условия. Если вы их примете, вы можете с честью вернуться на Скаган, так как ваши бойцы дрались отважно. Не сомневаюсь, что эти условия позволят вам жить в достатке и в свое время завязать взаимовыгодные отношения с другими народами Старейших островов. Если вы их отвергнете, вы ничего не приобретете, но навлечете катастрофу на своих подданных и на свою страну.
Мы не можем быть друзьями, но по меньшей мере можем не быть врагами. Таковы мои предложения. Принимаете ли вы их?»
Сарквин, избранный правитель ска, произнес одно слово: «Принимаю».
Эйлас поднялся из-за стола: «От имени всех тех, кому пришлось бы погибнуть, если бы вы приняли иное решение, благодарю вас!»
Сарквин тоже поднялся и вернулся к своей армии. Через полчаса армия ска снялась с лагеря и двинулась на запад, к Прибрежью.
2
Война кончилась, победа была одержана. Гарнизон ска освободил Поэлитетц, сразу же после этого занятый гарнизоном ульфов. Естественно, король Одри возражал против такого ущемления его прерогатив, заявляя, что Поэлитетц находится на территории Даота.
Эйлас заметил в ответном послании, что, хотя король Одри затронул несколько любопытных вопросов чисто юридического характера и продемонстрировал завидное умение делать абстрактные логические умозаключения, его возражения практически никак не связаны с действительностью. В частности, Эйлас указал на тот факт, что исторически Поэлитетц служил крепостью, охранявшей Ульфляндию от Даота, но не служил никакой полезной цели, находясь под контролем даот-ских пограничных войск. Кроме того, неприступная линия Большого Эскарпа гораздо лучше отмечала границу между двумя королевствами, чем водораздел Тих-так-Тиха.
Одри в ярости швырнул письмо Эйласа на пол и не позаботился на него отвечать.
Эйлас и Друн вернулись в Тройсинет, поручив сэру Тристано и сэру Малуфу проследить за эвакуацией ска, которая в любом случае осуществлялась со свойственной этому народу методичной аккуратностью.
Через несколько дней после возвращения Эйласа в Миральдре появился Шимрод. Отужинав, Эйлас, Друн и Шимрод присели у пылающего камина в небольшой боковой гостиной. Наступило напряженное молчание. Наконец Эйлас заставил себя сказать: «Надо полагать, тебе нечего сообщить».
«Возникли необычные обстоятельства, но они по существу ничего не меняют».
«Какие обстоятельства?»
«Прикажи подать больше вина, — посоветовал Шимрод. — Мне придется долго говорить, и у меня пересохнет глотка».
Эйлас подозвал слугу: «Принесите еще две — нет, три бутыли вина; иначе Шимрод может сорвать голос, а мы не можем себе позволить такое упущение».
«Сорву я голос или нет, — заметил Шимрод, — нам все еще многое неизвестно».
Почувствовав едва уловимую неопределенность в интонации Шимрода, Эйлас поспешил переспросить: «Все еще?»
«Все еще — как раньше, так и теперь. Но я расскажу то, что узнал. Вы сами увидите, что этого недостаточно. Во-первых, Танджектерли — если считать старую добрую Землю, лишь один из десяти миров, вращающихся на невидимых веревках старины Хроноса. В некоторых живут только демоны, другие бесполезны даже для демонов. Висбью-ме открыл проход в Танджектерли своим ключом, хотя, по всей видимости, иногда такие проходы открываются самопроизвольно, и люди волей-неволей, к своему великому изумлению, оказываются в другом мире, безвозвратно исчезая из родных мест. Но это лишнее отступление. Усердный и непреклонный чародей по имени Тайсли Твиттен изучил эти миры, и его альманах позволяет измерять то, что он называет «импульсами» и «фазами» времени. В Танджектерли время идет не так, как на Земле: пока там проходит одна минута, здесь может пройти целый час — или наоборот, за все то время, пока мы здесь ужинали и беседовали, в Танджектерли могла пройти всего лишь минута».
«Любопытно, — сказал Эйлас. — Что дальше?»
«Начнем с Твиттена. Ипполито из Мауля приобрел его альманах, а затем его присвоил Висбьюме. По причинам, мне неизвестным, король Казмир поручил Висбьюме допросить Глинет, и Висбьюме заманил ее в Танджектерли. Почему в Танджектерли? По нескольким причинам. Одна из них заключается в том, что Тамурелло надеется спровоцировать меня или Мургена на опрометчивый шаг и захлопнуть какой-то капкан, навсегда оставив одного из нас в другом мире. Но мы отправили туда Кула, чтобы он попытался спасти Глинет. В отсутствие связи трудно судить, добился ли он каких-нибудь успехов…»
3
Ковровол трусил в направлении, которое Глинет решила называть «востоком» — противоположном той точке небосвода, где она впервые заметила черную луну. Это странное небесное тело с тех пор уже заметно сместилось к северу, не опускаясь и не поднимаясь над горизонтом.
На протяжении тридцати миль ковровол бежал вдоль берега реки; к югу простиралась открытая равнина. Блуждавшая вдали стайка длинноногих существ проявила интерес к огромному черному зверю и даже стала угрожающе приближаться, но ковровол прибавил ходу, и хищники прекратили преследование.
Река повернула широкой дугой на север, и ковровол углубился в бескрайнюю степь, поросшую короткой голубой травой и разбросанными одинокими сферическими деревьями.
Теперь Кул стоял, чуть расставив ноги, впереди, на первой паре плеч животного. Глинет, устроившись на высокой, выложенной подушками скамье под паланкином, могла обозревать окрестности. Если бы она захотела, она могла бы спуститься на ковер, покрывавший широкую спину зверя, и пройти назад — туда, где сидел, сгорбившись, Висбьюме в ошейнике, с глазами, слезящимися от ветра и унижения.
Поначалу Глинет игнорировала ученика чародея, лишь иногда оглядываясь и удостоверяясь в том, что он не задумал еще какую-нибудь подлость. Наконец она спустилась на ковер, перешла на «корму» и спросила Висбьюме: «Здесь не бывает ночи?»
«Никогда».
«Как же мы будем знать, сколько времени прошло и когда пора спать?»
«Спи, когда хочется, — отрезал Висбьюме. — Таково здешнее правило. А ход времени можно прослеживать по движению черной луны».
«Далеко ли еще до Асфродиска?»
«Трудно сказать. Несколько сот миль, вероятно. Твиттен не позаботился подготовить для нас удобный путеводитель». В голову Висбьюме пришла какая-то мысль; он моргнул и облизал пересохшие губы: «Тем не менее, он производил точные замеры. Принеси мне альманах, я сделаю необходимые расчеты».
Глинет проигнорировала этот запрос. Посмотрев по сторонам, она прикинула скорость движения зверя: «Мы делаем не меньше четырех или пяти миль в час. Ковровол, наверное, скоро устанет?»
«Ему нужно отдыхать и пастись столько же времени, сколько он бежал».
«Значит, мы проедем примерно сто миль за пятьдесят часов — я правильно понимаю?»
«Можно сделать такое предположение, если не учитывать опасности и задержки».
Глинет посмотрела вверх, на продолжающие вечно кружиться солнца: «Я так устала, что едва стою на ногах. Наверное, на Земле уже ночь».
«Я тоже устал, — сказал Висбьюме. — Давайте остановимся, устроим привал. Я еще держусь на ногах и могу нести первую вахту, а ты и монстр можете выспаться».
«Монстр? Ты имеешь в виду Кула?»
«Кого еще?»
Глинет пошла вперед и спросила Кула: «Ты устал?»
Кул оценил свое состояние: «Да, я устал».
«Не следует ли остановиться, чтобы выспаться?»
Кул прищурился, приглядываясь к горизонту: «Похоже на то, что здесь нам ничто не угрожает».
«Висбьюме вызвался нести первую вахту, чтобы ты и я могли спокойно спать».
«А! Висбьюме проявляет редкостное великодушие!»
«Кроме того, ему известны зловредные колдовские трюки».
«Конечно. Если мы заснем, мы можем заснуть надолго — быть может, навсегда. Но в сундуке с упряжью я нашел хорошую веревку. Может быть, Висбьюме так-таки представится возможность быть полезным».
В месте, где в пятидесяти шагах от одного дерева росло другое, Кул остановил ковровола и бросил якорь.
Висбьюме немедленно принялся задавать настойчивые вопросы: «Что теперь? Мы отдохнем? Могу ли я нести первую вахту? Если так, сними ошейник, чтобы я мог оглядываться».
«Всему свое время», — отозвался Кул. Из сундука, стоявшего за паланкином, он вынул моток крепкой веревки. Один конец веревки он привязал к стволу одного из деревьев, после чего приказал Висбьюме: «Встань точно посередине между деревьями!»
Скорчив мрачную гримасу, ученик чародея подчинился. Кул снял с него ошейник, затянул шею Висбьюме петлей и привязал другой конец туго натянутой веревки к стволу второго дерева. Теперь Висбьюме не мог сдвинуться с места, хотя его руки и ноги были свободны.
Глинет с одобрением следила за этими приготовлениями: «Теперь обыщи его хорошенько! У него потайные карманы в рукавах и в штанах; даже в тапках, наверное, есть тайники».
Висбьюме яростно возражал: «Как это понимать? Ко мне вообще не будут проявлять никакого уважения? Такого рода обыск противоречит любым правилам цивилизованного поведения».
Кул тщательно обыскал одежду и обувь ученика чародея — и Глинет пришлось признаться самой себе, что излишняя скромность заставила ее многое пропустить. Кул обнаружил короткую трубку неизвестного назначения, коричневый ларчик, содержавший нечто вроде миниатюрного игрушечного домика, а в швах шаровар Висбьюме — два отрезка жесткой и упругой стальной проволоки. В поясе Висбьюме был спрятан кинжал. В тапочках, под шейным платком и в завязках шаровар на щиколотках контрабанда, по-видимому, отсутствовала.
Глинет разглядывала игрушечный домик: «Это, наверное, волшебная избушка. Как сделать ее большой?»
«Не трогай, это драгоценность! — буркнул Висбьюме. — Я никому не позволяю ею пользоваться».
«Висбьюме! — повернулся к нему Кул. — До сих пор тебе удавалось отделаться синяками. Ты хорошо поел и спокойно ехал на заду ковровола. Если хочешь, чтобы тебя и впредь содержали не хуже, отвечай на вопросы сразу и без утайки. Иначе тебя ожидает хорошая взбучка — розгу сделать недолго».
Побагровев от гнева, Висбьюме злобно выпалил: «Это проще простого! Поставь модель на землю и скажи: «Дом, появись!» А когда он тебе больше не понадобится, скажи: «Дом, спрячься!»»
Глинет поставила игрушечный домик на землю и громко сказала: «Дом, появись!» Перед ней сразу возник приятный на вид коттедж с печной трубой, откуда уже поднималась струйка дыма.
«Висбьюме, раз тебе так хочется, неси первую вахту, — предложил Кул. — Но если ты придумаешь какую-нибудь проказу, смотри у меня! Я сплю очень чутко».
Зайдя в домик, Глинет нашла удобную койку, бросилась на нее и мигом заснула.
Открыв глаза, Глинет не могла понять, сколько времени проспала. Висбьюме спал на земле напротив входа в коттедж, а Кул сидел на пороге и дремал. Глинет подошла к нему сзади и пригладила ладонью черную шерсть у него на голове. Кул обернулся: «Ты проснулась».
«Теперь я посторожу. Иди спать».
Поднявшись на ноги, Кул посмотрел вокруг. Сначала Глинет показалось, что он собирается растянуться на полу, но он лег на кушетку и тоже сразу заснул.
Через некоторое время проснулся Висбьюме. Глинет притворилась, что не замечает этого. Ученик чародея оценивал обстановку сквозь ресницы — но через них все равно проглядывали мерцающие, желтые лисьи глаза.
Полюбовавшись на девушку полминуты, Висбьюме громко прошептал: «Глинет!»
Глинет взглянула на него.
«Монстр спит?» — спросил Висбьюме.
Глинет кивнула.
Ученик чародея тихо заговорил ласковым, умоляющим тоном: «Ты же прекрасно знаешь, что только я, всемогущий и всезнающий Висбьюме, могу защитить тебя от любой напасти и выполнить любое твое желание. Поэтому давай заключим священный и нерушимый тайный договор! Мы уничтожим монстра, избавимся от его унизительных угроз и вульгарных понуканий!»
«Неужели? И что дальше?»
«Ты же знаешь, как я тебя люблю! Не может быть, чтобы ты тоже не испытывала ко мне нежные чувства! Ну хотя бы самую чуточку!»
«Но что дальше?»
«А дальше — в Асфродиск и на Землю, как только время совпадет по фазам!»
«И когда это произойдет?»
«Скоро! Скорее, чем ты думаешь!»
«Висбьюме! Ты меня пугаешь! Мы опять опаздываем?»
«Мы не опоздаем, если все будет хорошо — а под моим руководством все будет хорошо».
«Но как мы узнаем, когда наступит совпадение?»
«По черной луне! Когда радиус между ней и Танджектерли будет точно противоположен направлению на периферийный выход, то есть на хижину, наступит новое совпадение фаз. Так что же, мы заключим секретный нерасторжимый сговор?»
«Кул — сильный и страшный!»
«Я тоже сильный и страшный! Ему только кажется, что он сумел меня подчинить! Пусть пребывает в заблуждении. Значит, мы договорились?»
«Конечно, нет».
«Как же так? Ты предпочитаешь монстра мне, Висбьюме, марширующему по жизни под зажигательную музыку?»
«Висбьюме! Спи, пока есть возможность. Ты разбудишь Кула своими глупостями».
Ученик чародея произнес низким, ломающимся от напряжения голосом: «В последний раз ты надо мной насмеялась! О, как ты об этом пожалеешь!»
Глинет ничего не ответила.
Кул проснулся. Втроем они позавтракали молоком, хлебом с маслом и сыром, луком и ветчиной из кладовой волшебного коттеджа, после чего Глинет воскликнула: «Дом, спрячься!»
Коттедж тут же превратился в миниатюрную игрушку, и Глинет осторожно положила ее в ларчик. Взобравшись на ковровола, они снова поехали по равнине.
Сегодня Висбьюме пожелал разделить с Глинет удобную скамью под паланкином: «Отсюда все гораздо лучше видно! Я сразу замечу опасность, где бы она ни была!»
«Ты в арьергарде, — отозвался Кул. — Твоя обязанность — следить за происходящим сзади и предупреждать нас, если за нами кто-нибудь погонится. Ступай на корму, как вчера. Ну-ка, пошевеливайся! Черная луна катится по небу, и нам нужно спешить в Асфродиск!»
Ковровол бежал по степи, поросшей голубой травой — широкие раздвоенные копыта восьми ног равномерно загребали землю, и кисточки ковра ритмично покачивались в такт. Кул стоял на коленях у основания паланкина, чуть наклонившись вперед — его мощные плечи почти загораживали рога и зрительные стебли огромного зверя. Глинет устроилась поудобнее на скамье, свесив одну ногу, а Висбьюме сгорбился на заднем краю ковра, мрачно уставившись в убегающую из-под копыт ковровола голубую траву.
На севере показался густой лес темно-синих и багровых деревьев. Подъехав ближе, они заметили высокий большой дом — величавую и в то же время элегантную усадьбу из темных бревен, с множеством узких застекленных окон, башенок и куполов, не говоря уже о дюжине изящных беседок и ступенчатых висячих галерей-переходов, явно добавленных исключительно ради развлечения. Сточки зрения Глинет, такой архитектурный стиль граничил с бредовой капризностью, хотя здесь, на бесконечно однообразной равнине, любой вкус казался не хуже любого другого. Глинет выпрямилась на сиденье, чтобы не показаться ленивой или неряшливой кому-нибудь, кто, может быть, наблюдал из высоких узких окон.
Когда они проезжали мимо, широкие ворота усадьбы раскрылись, и навстречу выехал рыцарь, облаченный с головы до ног в черные и темно-коричневые доспехи из блестящего металла. У него на голове был шлем с высоким гребнем, состоявший из искусно выкованных штырей, дисков и длинных шипов с зазубринами. Рыцарь ехал на животном, напоминавшем черного тигра с большими мохнатыми лапами и тремя острыми рогами поперек лба. В правой руке рыцарь держал высокое копье; на конце копья развевалось по ветру лиловое знамя с красной, синей и серебряной эмблемой.
Рыцарь остановился в сотне шагов, и Кул вежливо придержал ковровола. Рыцарь прокричал: «Кто вы, пересекающие просторы моих владений, не испросив разрешение и не получив его?»
Глинет прокричала в ответ: «Мы чужеземцы, уважаемый рыцарь; никто не предупреждал нас о ваших правилах. Теперь, когда мы о них узнали, мы просим, чтобы вы любезно разрешили нам продолжать путь!»
«Хорошо сказано! Чувствуется правильное воспитание! — заявил рыцарь. — Я был бы даже склонен к снисхождению, если бы не опасался, что другие, не столь воспитанные нарушители могут позволить себе недопустимые вольности, обнадеженные вашим примером».
Глинет заявила в ответ: «Сэр, мы сохраним ваше снисхождение в тайне так, как если бы наши уста были на железном замке. Мы не станем похваляться в чужих краях тем, что воспользовались вашим позволением и, рассказывая о нашем путешествии, будем лишь превозносить великолепие ваших доспехов и вашу доблесть. Желаем вам и всем вашим близким всего наилучшего и спешим избавить вас от нашего присутствия».
«Подождите! Разве я выразился недостаточно ясно? Вы задержаны! Будьте добры спешиться и пройти в чертог Лорна!»
Кул поднялся на ноги и закричал: «Глупец! Возвращайся восвояси, если тебе дорога жизнь!»
Рыцарь взял копье наперевес. К вящему огорчению Глинет, Кул спрыгнул с ковровола. Глинет закричала: «Кул, залезай обратно! Если мы быстро уедем, он нас не догонит!»
«Черный тигр скачет быстро, — заметил стоявший сзади Висбью-ме. — Дай мне трубку, которую вы отняли, я напущу на него огненных зудней. Нет! У меня в котомке есть маленькое зеркало — это еще лучше. Давай его сюда!»
Глинет нашла зеркальце и поспешно отдала его ученику чародея. Рыцарь направил острие копья на Кула; трехрогий черный тигр ринулся вперед. Висбьюме широко взмахнул рукой, державшей зеркальце; на лугу появилось точное отражение рыцаря на черном тигре, мчавшееся навстречу первому. Висбьюме спрятал зеркальце в ладони; рыцарь и его отражение столкнулись на всем скаку — оба копья сломались, оба рыцаря свалились на землю, вскочили, выхватили мечи и принялись рубить друг друга, в то время как два черных тигра катались, визжа и рыча, по траве, как огромный шерстяной клубок с торчащими когтями, рогами и зубами.
Кул вскочил на ковровола; зверь тяжело поскакал на восток, оставив позади звон мечей и рявкающее мяуканье.
Глинет повернулась к Висбьюме: «На этот раз ты сделал доброе дело, и это тебе зачтется, когда мы будем подводить итоги. А теперь верни зеркало».
«Будет гораздо лучше, если оно останется у меня, — вежливо возразил Висбьюме. — В чрезвычайной ситуации я смогу быстрее реагировать».
Глинет подняла бровь: «Надеюсь, ты помнишь предупреждения Кула? Ему не терпелось оттузить этого нахала-рыцаря, а теперь из-за тебя ему нечего делать. На твоем месте я не стала бы его злить».
«А-а, мерзкая тварь!» — проворчал Висбьюме и неохотно разжал пальцы, державшие волшебное зеркальце.
Шло время; ковровол бежал неторопливо и неутомимо. Глинет пыталась разобраться в расчетах Твиттена, но безуспешно. Висбьюме отказался ей в этом помогать, заявив, что ей надлежало предварительно изучить два мертвых языка и нетрадиционную систему геометрической алгебры. Глинет нашла в альманахе также нечто вроде схематической карты, и Висбьюме, за неимением ничего лучшего, согласился разъяснить девушке ее значение: «Вот хижина, здесь река Миз и Лак-кадийские холмы; а здесь великая степь Танг-Танг, по которой мы едем. Здесь никто не живет, кроме рыцарей-разбойников и стадных бродячих хищников».
«А этот город на берегу реки — это и есть Асфродиск?»
Висбьюме пригляделся: «Ммм… по-моему, это поселок Пьюд на реке Хароо. Асфродиск здесь, за лесом, в степи Прокаженных Попрошаек».
Глинет с сомнением покосилась на черную луну, проделавшую значительный путь над горизонтом: «Ехать еще далеко. Мы успеем?»
«Все зависит от того, как сложатся обстоятельства, — сказал Висбьюме. — Если нашу экспедицию возглавит опытный путешественник — такой, как я — нам скорее способствовала бы удача».
«Мы примем во внимание твои рекомендации, — отозвалась Глинет. — Продолжай, однако, следить за окрестностями — я не хотела бы попадаться на глаза ни бродячим хищникам, ни рыцарям-разбойникам».
Голубой степи Танг-Танг, казалось, не было конца — они ехали уже очень долго, не подвергаясь никаким нападениям, хотя время от времени вдалеке можно было заметить длинношеих зверей, рывшихся в круглых кронах деревьев в поисках фруктов, а стайки двуногих волков, то и дело рыскавшие вприпрыжку на почтительном расстоянии, то и дело застывали, привлеченные зрелищем огромного черного ков-ровола. Вытягивая ноги и шеи, они пытались получше разглядеть Глинет, полулежавшую на скамье под паланкином, Кула, сидевшего у ее ног, и Висбьюме, сгорбившегося позади.
Висбьюме устал сидеть, обхватив руками колени, растянулся на ковре и задремал в теплых желто-зеленых лучах недремлющих солнц. Услышав сзади какой-то хлюпающий звук, Глинет обернулась и увидела, что один из волков, украдкой следовавших за ковроволом, умудрился вскочить на ковер и теперь, нагнувшись над лицом Висбьюме, высасывал кровь у него из груди через отверстия-присоски в ладонях небольших передних лап.
Кул одним прыжком оказался на корме, схватил волка, свернул ему шею и сбросил на землю. Проснувшийся Висбьюме сначала бросил искрометный желтый взгляд на Кула, потом заметил труп волка— его уже разрывали на части собратья — и наконец сообразил, что произошло: «Если бы у меня не отняли мои вещи, никакая тварь не посмела бы сосать мою кровь!»
«Сам виноват! Тебя никто не просил меня сюда заманивать!» — язвительно заметила Глинет.
«Несправедливо во всем обвинять меня! Я всего лишь выполнял поручение могущественной и высокопоставленной персоны!»
«Кого? Казмира? Это не оправдание. Зачем ему знать, где и как провел детство Друн?»
«Какое-то предсказание вызывает у него беспокойство», — проворчал Висбьюме, нечаянно позволивший себе откровенность в испуге и замешательстве, вызванном нападением волка. Глинет пыталась разузнать побольше о намерениях Казмира, но ученик чародея уже пришел в себя и заявил, что больше не будет ничего рассказывать, если она сперва не ответит на уже неоднократно заданные им вопросы. Глинет отозвалась презрительным смехом, и Висбьюме мрачно буркнул: «Помяни мое слово, я не забуду эти оскорбления!»
Тем временем ковровол продолжал размеренно переступать восемью ногами. Волки не отставали, передвигаясь высокими прыжками на длинных пружинистых ногах, но в конце концов потеряли терпение, остановились, проводив ковровола укоризненным шипением, и направились куда-то на юг.
Копыта ковровола поглощали милю за милей, а черная луна потихоньку плыла над горизонтом. Путники сделали еще два привала. Каждый раз Глинет приказывала появиться волшебному коттеджу и накрывала на стол скатерть-самобранку, позволявшую наедаться досыта. Висбьюме, однако, не разрешали пить слишком много вина, чтобы он не раздражал Глинет и Кула бахвальством. Обиженный ученик чародея разразился слезливыми жалобами на судьбу, обходившуюся с ним так жестоко.
Глинет отказалась его слушать: «Позволь снова тебе напомнить, что ты сам виноват во всех своих бедах!»
Висбьюме начал было возражать, но Глинет оборвала его: «Ни у меня, ни у Кула нет ни малейшего желания тратить время на твои глупости». Она положила на стол котомку: «Лучше объясни мне — учитывая присутствие Кула и возможные последствия уклончивости — как ты выдуваешь огненных зудней из этой трубки?»
«Это у тебя не получится!» — весело улыбнулся Висбьюме, постукивая пальцами по столу в такт какой-то бодрой внутренней музыке.
«А у тебя это как получается?»
«Прежде всего, для этого нужны огненные зудни. Разве их нет в котомке?»
«Не знаю», — пожала плечами Глинет. Она вынула из котомки маленькую фляжку: «Что в этом флаконе?»
«Интеллектуальный сенсибилизатор Ипполито. Одна капля стимулирует ум и позволяет человеку заслужить завидную репутацию острослова и краснобая. Две капли развивают эстетические способности до совершенства: стимулируемый таким образом человек может создавать абстрактные вокальные циклы на основе закономерностей переплетений паутины и эпические саги, глядя на кучу навоза».
«А три капли?»
«Три капли еще никто не пробовал. Кул явно страдает от недостатка эстетического образования; может быть, небольшой эксперимент позволит ему восполнить эту брешь. Ему я рекомендовал бы выпить четыре капли сенсибилизатора».
«Кул не расположен к эстетической утонченности, — Глинет продолжала рыться в котомке. — Здесь, насколько я понимаю, твои целебные мази и бальзамы, средство от облысения… А в зеленой бутылочке что?»
«Это, дражайшая Глинет, смесь эротических возбудителей, — ласково сказал ученик чародея. — Любовный напиток, если хочешь. От него тают сердца целомудренных дев, не уступавших ни пылким мольбам, ни доводам разума, он вызывает чудесные ощущения. Будучи употреблен по назначению господином преклонных лет, он наполняет кровь вожделениями юности и вновь сосредоточивает внимание на целях, которые мы преследуем в лучшие годы, даже если неумолимый ход времени заставил нас охладеть и потерять к ним интерес».
«Сомневаюсь, что этот отвратительный эликсир нам понадобится», — холодно заметила Глинет. Она вынула из котомки еще несколько вещей: «Вот твои колбочки с насекомыми. Вот трубка и зеркальце. Скатерть-самобранка, хлеб, сыр и вино. Скрипка со смычком и свирель. Проволока. Зачем эта проволока?»
«Она полезна, когда нужно перебраться с одного края пропасти на другой или пробить проход в каменной стене. К сожалению, пользоваться ими очень сложно: требуется исключительная точность воспроизведения заклинаний».
«Но где же огненные зудни?»
Висбьюме небрежно махнул рукой: «Это не имеет значения».
«Кул! Не надо его убивать!» — вскрикнула Глинет.
Кул медленно опустился на стул. Висбьюме съежился в углу и скорбно потирал шею. Осененная внезапной догадкой, Глинет указала на дюжину пуговиц, украшавших рукава ученика чародея и, на первый взгляд, выполнявших исключительно декоративную функцию: «Пуговицы! Это огненные зудни? Кул, подожди! Терпение! Надо оторвать эти пуговицы».
«Давай заставим Висбьюме их проглотить и посмотрим, что получится?»
Висбьюме забился еще глубже в угол: «О, нет! Что за шутки?»
«Тогда давай сюда пуговицы!»
«Их нельзя отрывать! — закричал Висбьюме. — Как только они отделяются, их нужно сразу выдувать через трубку».
Кул вырезал из свободных рукавов ученика чародея длинные полоски черной материи с пришитыми к ним пуговицами, после чего всякий раз, когда Висбьюме ходил вокруг и размахивал руками, сквозь прорехи в рукавах проглядывали его костлявые белые локти.
Глинет обернула трубку полосками ткани с пуговицами, закрепив связку узлом: «А теперь объясни, как ими пользуются».
«Оторви пуговицу, вложи ее в трубку лицевой стороной наружу, после чего резко выдохни воздух в трубку, чтобы пуговица полетела в сторону того, кому ты желаешь причинить неприятность».
«Какие еще трюки ты скрываешь?»
«Никаких! Больше ничего не осталось! Вы меня обобрали буквально до нитки, я беззащитен!»
Глинет упаковала разложенные на столе предметы обратно в котомку: «Надеюсь, ты говоришь правду — так будет лучше и для тебя, и для меня, потому что, должна признаться, мне будет тошно, если Кул тебя прикончит».
Как прежде, они спали по очереди. Висбьюме приказали спать снаружи, но он громко и многословно возражал, опасаясь волков-кровососов. В конце концов ему позволили спать в кладовке волшебного коттеджа, крепко-накрепко закрыв дверь кладовки на засов снаружи.
В свое время ковровол продолжил бег трусцой по голубой степи — чуть волнующейся саванне, усеянной редкими сферическими деревьями, несколько изменившими окраску: теперь их кроны были горчично-охряными, черными или каштановыми, а не карминовокрасными или синими, как это было на берегах реки Миз.
Впереди над горизонтом показалось необычное дерево. Мало-помалу стало понятно, что оно гигантское — пятьсот или шестьсот футов в высоту. Шесть нижних ветвей прямо и симметрично торчали из ствола подобно огромным спицам; каждая ветвь кончалась большим шаром желтовато-коричневой листвы. Выше по стволу, до самой вершины, дальнейшие ветви располагались такими же шестиконечными ярусами, слегка повернутыми по отношению к предыдущим и постепенно уменьшавшимися в диаметре. Вдали виднелись силуэты других таких же деревьев — некоторые были еще выше.
Когда ковровол пробегал мимо, его пассажиры с изумлением заметили, что на высоте двухсот футов над землей какие-то двуногие обитатели кроны выглядывали из вырезанных в коре необъятного ствола жилищ, соединенных шаткими висячими мостиками. Древесные жители пришли в чрезвычайное возбуждение при виде черного восьминогого зверя и высыпали гурьбой на мостики и балкончики, указывая руками на путников, перекликаясь и делая угрожающие жесты. Неприличная жестикуляция Висбьюме, ответившего им тем же, произвела очередной взрыв щебечущего негодования.
Черная луна неумолимо плыла над горизонтом. Глядя на карту Твиттена, Глинет пыталась примерно определить, какое расстояние они уже проехали, но запуталась. Висбьюме притворился, что находится в таком же замешательстве, в связи с чем ему приказали спрыгнуть на землю и бежать за ковроволом, пока к нему не вернется способность соображать. Ученик чародея немедленно представил краткий и содержательный отчет.
«Как вы могли заметить, в небе проглядывает окруженная дымкой розоватая звезда. Когда черная луна окажется прямо под этой звездой, откроется проход к перекрестку Твиттена. По меньшей мере, я примерно так это себе представляю». Немного помолчав, Висбьюме прибавил в свое оправдание: «Мне не хотелось высказывать неопределенные предположения».
«И сколько еще ехать до Асфродиска?»
«Позволь мне свериться с картой в альманахе».
Вынув ключ из корешка книги — возможно, это была излишняя предосторожность, но кто мог знать? — девушка передала книгу Висбьюме.
Тот ткнул в карту кривым указательным пальцем с шишковатым суставом: «Судя по всему, мы где-то здесь, недалеко от указанной реки Хароо; кажется, я вижу, как она блестит слева, на горизонте. В поселке Пьюд начинается населенная территория. Вот Круглокаменная дорога; она проходит мимо Непролазного леса, пересекает Равнину Лилий и кончается в Асфродиске — он обозначен этим символом. От Пьюда до Асфродиска еще сто миль или даже больше; времени остается мало. Боюсь, мы слишком много спали и едем слишком медленно».
«Что, если мы опоздаем?»
«Придется ждать в центре схождения фаз — что еще остается?»
«Но если вместо того, чтобы ждать, мы могли бы быстро вернуться к той хижине, откуда уехали, то мы скорее вернулись бы домой, не так ли?»
«Верно! Ты проницательная девушка — твои умственные способности почти не уступают твоей привлекательности».
Глинет поджала губы: «Будь добр, держи комплименты при себе; как только я вспоминаю твои приставания, меня начинает тошнить. Когда фазы времени снова совпадут у хижины, если нам придется возвращаться?»
«Когда черная луна вернется туда, где была сначала. Эти пометки на карте относятся к азимуту черной луны».
Глинет вернулась к паланкину и рассказала Кулу о том, что ей удалось узнать.
«Хорошо! — сказал Кул. — Будем спать поменьше и поедем быстрее».
Еще примерно через десять миль в степи показалась ведущая с севера дорога; дальше можно было видеть небольшое селение — группу приземистых серых строений. Дорога огибала поросший лесом холм и поворачивала на восток. Кул понукал ковровола, пытаясь заставить его выйти на дорогу, но животное упрямо предпочитало бежать вдоль обочины по траве, причинявшей меньше беспокойства его копытам. По словам Висбьюме, дорога могла продолжаться до самого Асфродиска. Он указал на карту: «Сначала нужно переехать через реку Хароо — здесь, в Пьюде. Асфродиск дальше, за Равниной Лилий».
Со склонов гор, поднимавшихся ровными уступами, текла река Хароо, преграждавшая путь к Асфродиску. Дорога вела по состоявшему из пяти арок каменному мосту и продолжалась на восток через поселок под наименованием Пьюд.
Глинет спросила ученика чародея: «Кто здесь живет? Кто эти люди? Они здесь зародились?»
«Это земные люди, на протяжении тысячелетий время от времени нечаянно попадавшие в Танджектерли и не сумевшие вернуться назад. Какую-то их часть, по той или иной причине, переселили сюда чародеи — такие, как Твиттен — и теперь им приходится прозябать в этом мире».
«Их постигла печальная судьба, — вздохнула Глинет. — Зачем их так жестоко оторвали от родных и друзей? Ты не считаешь, что это жестоко, Висбьюме?»
Ученик чародея надменно улыбнулся: «Иногда суровые наказания необходимы — особенно когда приходится иметь дело с капризными девицами, не желающими делиться преимуществами, которыми их щедро наделила природа».
Кул обернулся и посмотрел Висбьюме в глаза; ученик чародея перестал улыбаться.
Навстречу по дороге ехали на телеге местные жители — человек двенадцать. Пробегавший мимо ковровол вызвал у них удивление и ужас, но главным образом их внимание привлек Кул. Некоторые схватили колья и спрыгнули с телеги на землю, словно приготовившись отразить нападение.
«Они ведут себя странно! — заметила Глинет. — Мы им ничем не угрожали. Они пугливы от природы или всегда враждебны к чужеземцам?»
Висбьюме насмешливо фыркнул: «У них есть основания для страха. В горах живут свирепсы, заслужившие сомнительную репутацию среди людей. Предвижу, что нам предстоит столкнуться с проблемами. Может быть, нам следовало бы поскорее расстаться с Кулом».
Глинет позвала Кула: «Сядь под паланкином и закрой шторы, чтобы деревенские жители не пугались».
Кул неохотно поднялся на скамью под паланкином и задернул шторы. Висбьюме, внимательно наблюдавший за происходящим, тут же вышел вперед и занял место Кула. Обернувшись к Глинет, он сказал: «Если нам будут задавать вопросы, я скажу, что мы совершаем паломничество к монументам Асфродиска».
«Смотри, не наговори лишнего!» — послышался голос Кула из паланкина.
Глинет начинала беспокоиться; заглянув в котомку, она вынула колбочку с насекомыми и спрятала ее в сумку у себя на поясе.
Ковровол резво пробежал по мосту и продолжал двигаться в том же темпе по главной улице селения. Висбьюме, судя по всему, был исключительно встревожен — он постоянно озирался по сторонам. Потянув за небольшой горб на хребте животного, ученик чародея заставил ковровола значительно замедлить шаг. Кул рявкнул: «Что ты делаешь? Проезжай этот городок поскорее!»
«Я не хотел бы вызывать в местных жителях лишнюю враждебность, — ответил Висбьюме. — В населенном пункте лучше проявлять степенность и сдержанность, чтобы нас не принимали за безответственных хулиганов».
Перед входом в высокое здание, сложенное из тесаных камней, появились три человека в облегающих ноги черных кожаных штанах, свободных зеленых кожаных куртках и широкополых шляпах, украшенных лентами и кокардами. Один из них выступил вперед и поднял руку: «Стой!»
Висбьюме тут же заставил ковровола остановиться. «К кому имею честь обращаться?» — спросил он.
«Я — достопочтенный Фульгис, констебль и мировой судья города Пьюд. А вы кто такие?»
«Мы — паломники, направляемся в Асфродиск, чтобы посетить знаменитые монументы».
«Все это очень замечательно — но вы не заплатили мостовой сбор».
«Нет, еще не заплатили. Сколько с нас причитается?»
«За такую громадину с разношерстной публикой неизвестного происхождения? Скажем, десять полновесных диббетов звонкого толька».
«Очень хорошо! Я боялся, что вы попросите кисточку от ковра — каждая из них стоит не меньше двадцати диббетов».
«Разумеется, сбор включает кисточку от ковра! А вы как думали?»
«Что вы говорите? — Висбьюме спрыгнул на землю. — Вам не кажется, что это чересчур?»
«А вы предпочитаете вернуться по мосту и переплыть реку с того берега на этот?»
«Разумеется, нет. Глинет, дай мне, пожалуйста, мой кошелек, чтобы я мог заплатить достопочтенному Фульгису мостовой сбор».
Глинет без слов протянула вниз кошелек. Теперь Висбьюме отвел Фульгиса в сторону и стал что-то быстро шептать ему на ухо. Кул, продолжавший прятаться в паланкине, тихо сказал напряженным голосом: «Он нас предаст! Погоняй ковровола!»
«Но я не знаю, как!»
Висбьюме вернулся, взял ковровола за хоботок и повел его на внутренний двор, обнесенный стеной. Глинет резко спросила: «Что ты делаешь?»
«Боюсь, нам придется подвергнуться некоторым формальностям. Кула могут найти. Если он попытается прибегнуть к насилию, с ним живо расправятся. А ты, моя дорогая, можешь спуститься, нечего тебе там сидеть».
Кул выскочил из паланкина, встал ковроволу на шею, схватил его за рога и заставил повернуть в сторону. Тут же подбежали вооруженные горожане; забросив лассо, они заарканили Кула — тот упал с ковровола на мостовую и несколько секунд лежал, оглушенный падением. За это время его успели связать по рукам и ногам, обмотав крепкой веревкой. После этого Кула потащили в зарешеченную камеру в стене внутреннего двора.
Констебль по-дружески хлопнул ученика чародея по плечу: «Дело в шляпе! Такой свирепс мог нанести нам существенный ущерб!»
«Будьте осторожны, это исключительно хитрая тварь, — предупредил Висбьюме. — Советую прикончить его немедленно, чтобы сразу положить конец опасности».
«Придется подождать мэра — а он, наверное, вызовет Закса, и мы немного повеселимся».
«А кто такой Закс?» — добродушно спросил Висбьюме, находившийся в прекрасном расположении духа.
«Судебный пристав и палач. Он охотится на свирепсов в Глонских горах; ему нравится сбивать спесь с этих кровожадных выродков».
«О, в таком случае Закс будет очень рад познакомиться с Кулом! А теперь нам пора ехать, мы опаздываем. В благодарность за оказанную помощь позвольте вручить вам две драгоценные кисточки от ковра — за них вы получите много диббетов. Глинет, полезай на ковровола! Наконец мы избавились от этой злобной твари!»
4
Ковровол бежал бодрой трусцой на восток по Круглокаменной дороге. Висбьюме гордо восседал на скамье под паланкином, а Глинет безутешно съежилась перед ним на ковре. Снова завладев своей котомкой, Висбьюме не преминул проверить ее содержимое и убедился в том, что Глинет, насколько он мог судить, ничего не присвоила. Успокоившись на этот счет, ученик чародея вынул альманах и, обнаружив какую-то ошибку в прежних расчетах, принялся яростно производить новые измерения — но в конце концов пришел к выводу, что ошибка была несущественна.
Пребывая в радужном настроении, Висбьюме извлек из котомки свою маленькую скрипку и произнес заклинание. Скрипка увеличилась в размерах, а смычок стал чуть ли не в два раза длиннее тех, какими обычно пользуются скрипачи. «Твидл-ди-дудл-ди-диддл-ди-ди!» — на удивление нежным голоском стал напевать Висбьюме, подыгрывая себе на скрипке, после чего встрепенулся и извлек из инструмента последовательность задорных, щекочущих уши танцев — галопов, джиг, быстрых маршей, веселых и ритмичных плясовых, хороводных и заздравных мелодий, то вскидывая локти вверх, то опуская их вниз, как птица, расправляющая крылья, и не забывая при этом топать длинными ногами по ковру под паланкином в такт своей музыке. Крестьяне, стоявшие у дороги, с изумлением взирали на огромного восьминогого зверя с ковром и паланкином на спине, на самозабвенно пиликающего Висбьюме и на Глинет, подавленно сидящую у его топающих ног. Теперь, вернувшись на фермы, местные жители могли долго рассказывать родне про диковинную невидаль и про дьявольские трели, заставившие их ковыряться в ушах.
Висбьюме внезапно вспомнил о каком-то новом аспекте своих расчетов, ранее ускользнувшем от его внимания. Отложив скрипку и смычок, он внес необходимые поправки, благодаря которым на полпути в Асфродиск решил, что черная луна предоставляла более чем достаточно времени для осуществления всех его намерений, что вызвало у него новый прилив торжества и веселья.
Теперь дорога тянулась вдоль края Непролазного леса. Висбьюме заставил ковровола повернуть на небольшую, поросшую голубой травой прогалину в тени трех темно-синих деревьев; там он остановился и бросил якорь. Величественно спустившись на траву, ученик чародея поставил на землю миниатюрный волшебный домик и приказал ему увеличиться. Наконец он повернулся к Глинет, продолжавшей сидеть под паланкином: «Дорогая моя, теперь ты можешь спуститься».
«Я предпочитаю оставаться здесь».
«Глинет, слезай! — сухо и неприязненно приказал Висбьюме. — Нам нужно обсудить важные дела».
Игнорируя протянутую руку Висбьюме, Глинет спрыгнула на траву. Холодно усмехнувшись, ученик чародея пригласил ее жестом зайти в коттедж. Она зашла и села за стол; Висбьюме последовал за ней и закрыл дверь на засов.
«Ты проголодалась?» — спросил он.
«Нет», — как только она произнесла это слово, Глинет поняла, что совершила ошибку. Любая задержка могла предоставить ей какое-нибудь преимущество.
«Пить хочешь?»
Глинет безразлично пожала плечами; Висбьюме достал из кладовки флягу вина и наполнил два бокала: «Драгоценнейшая моя, наконец мы поистине уединились, и никто не может нам помешать! Разве это не волнующее стечение обстоятельств? Я долго ждал этого момента. Мне пришлось вытерпеть много оскорблений и унижений, но я их стойко перенес, как подобает галантному рыцарю. Разве стоит обращать внимание на такие мелочи? Только малодушные люди ноют и причитают, вспоминая нанесенные им обиды — нет, благородство позволяет мне возвыситься над злобной мелочностью человеческой природы, как гордый парусник возвышается над завистливыми волнами, разбивая их в брызги на своем пути! Пей же! Пусть это доброе вино согреет твою кровь! Пей, Глинет, пей!.. Что? Ты не хочешь вина? Ты отталкиваешь бокал? Поистине, это меня не радует! Вместо сверкающих глаз и смеющихся губ — что я вижу? Ты побледнела, ты зажмурилась и сгорбилась, твои ноздри то сжимаются, то расширяются, словно тебе не хватает воздуха! Что же ты? Настало время веселиться! Меня озадачивает твое поведение. Ты отодвигаешься и косишься на меня, словно я — крыса, выбежавшая на стол, чтобы полакомиться твоим сыром. Тогда вставай! Будем вести себя, как подобает элегантным любовникам! Будь добра, освободись от платья — оно не позволяет мне разглядеть во всей красе твои изящные проворные ножки!»
Глинет мотала головой: «Не буду я ничего такого делать!»
Висбьюме улыбнулся: «Неужели? Какая жалость, что у меня нет времени на опровержение твоих возражений! Но время не ждет — нам придется довольствоваться тем, что у нас есть, не помышляя о далеких перспективах. Прежде всего — по причинам, которые скоро станут ясными — я должен узнать то, ради чего привел тебя в Танджектерли. Не тяни с ответом, чтобы у нас осталось больше времени на изысканные удовольствия!»
Глинет тянула с ответом: «Что ты хочешь знать?»
«Ха-ха? Разве не понятно?»
«Не совсем. Я в полном ошеломлении, не понимаю, что происходит».
«Тогда я в точности объясню тебе, что происходит. В конце концов, почему нет? Тебе уже не удастся использовать против меня то, что ты услышишь! Это ты понимаешь?»
«Да».
«Ничего ты не понимаешь! Но это именно так! Слушай же! Королю Казмиру не дает покоя предсказание по поводу его внука, первородного сына принцессы Сульдрун. С сыном Сульдрун связана тайна. Принцесса Мэдук — подкидыш, но что стало с мальчиком, похищенным феями? У фей воспитывался мальчик, покинувший Щекотную обитель и странствовавший вместе с тобой. Его звали Друн, но принц Друн по возрасту никак не может быть сыном принцессы Сульдрун. Кто, в таком случае, мать принца Друна? И что стало с тем мальчиком, которого феи подменили принцессой Мэдук? Теперь ему должно быть пять или шесть лет. Предсказание гласит, что ему предстоит занять трон Эвандиг прежде Казмира — или что-то в этом роде, точно не помню — и Казмир непременно желает его найти».
«Чтобы убить?»
Висбьюме улыбнулся и пожал плечами: «Так поступают все короли. Теперь тебе известны причины моего любопытства. Все понятно?»
«Да».
«Превосходно! Тогда будь любезна рассказать мне все, что знаешь по этому поводу. Прежде всего я задам самый простой и безобидный вопрос: кто мать принца Друна?»
«Друн никогда не знал своей матери, — ответила Глинет. — Его воспитали феи — он провел у них в обители все детство, и это было очень странное детство. Однажды он сказал мне, как звали фею, мать принцессы Мэдук — она совокуплялась с людьми. Ее звали Твиск».
«Слова, слова, слова! — раздраженно воскликнул Висбьюме. — Ты так и не ответила! Повторяю вопрос: кто мать принца Друна?»
Глинет покачала головой: «Даже если бы я знала, я ничего бы тебе не сказала, чтобы не помогать королю Казмиру. Казмир — наш враг».
«Ты испытываешь мое терпение! — резко сказал Висбьюме. — Но у меня есть против этого средство!» Он вынул из котомки зеленую бутылочку: «Надеюсь, ты помнишь, что это такое? Настоящий, неподдельный любовный напиток! Одна его капля наполняет томительным желанием каждый уголок женской души и пробуждает в мужчине неутолимую жажду к свершению постельных подвигов! Что будет, если я заставлю тебя проглотить не одну каплю, а две или даже три? В надежде на утоление своей страсти ты мигом раскроешь все тайны — не говоря уже о том, что мне не придется приглашать тебя избавиться от платья».
Слезы катились по щекам Глинет. Она никогда не думала, что ее жизнь закончится так печально! Висбьюме явно намеревался ее убить — или, по меньшей мере, бросить в этом враждебном мире двух солнц и черной луны.
Висбьюме приблизился к ней с бутылочкой в руке: «Ну что же, милашка — открывай ротик! Всего одну капельку — а если не хватит, попробуешь еще одну».
5
В камере на внутреннем дворе мэрии города Пьюд Кул яростно перетирал об острый край решетчатой двери веревки, связывавшие его руки за спиной, и скоро разорвал их. Распутав ноги, он выломал дверь камеры одним ударом плеча и вырвался на двор. Два часовых бросились наперерез, но Кул отшвырнул их в разные стороны, забрал свою саблю из будки часового, выскочил из ворот на улицу и побежал по дороге на восток.
Констебль Фульгис организовал погоню; в числе преследователей был пользовавшийся грозной репутацией Закс — помесь человека и земноводного геспида. Руки Закса выглядели как толстые древесные сучья, его шершавая глянцево-серая шкура была непроницаема для копья, стрелы, когтя и клыка. Закс, державший в правой руке свой легендарный меч Зиль, ехал на небольшом ковроволе-иноходце; другие участники погони оседлали разношерстных местных животных всевозможных размеров.
Отряд пустился вскачь по горячим следам и вскоре настиг Кула; заметив погоню, Кул забежал в Непролазный лес. Обмениваясь шутками, преследователи с улюлюканьем и гиканьем углубились в плотный кустарник подлеска. Кул спрыгнул с дерева, оказавшись посреди группы всадников, зарубил восьмерых и скрылся в чаще. Констебль и его помощники последовали за ним, теперь гораздо осторожнее, обмениваясь не шутками, а предупреждениями; впереди ехал Закс. Прячась за частыми стволами, Кул проскользнул в арьергард отряда и убил еще нескольких преследователей. К тому времени, когда Закс успел слезть с ковровола и явиться на место побоища, Кул снова исчез— но почти сразу же вынырнул из темных зарослей, схватил констебля Фульгиса и разбил ему голову о ствол ближайшего дерева. Таким образом, Кул и Закс остались лицом к лицу на лесной прогалине.
«Ты хитер, лютый свирепс! — взревел Закс. — Но теперь ты дорого заплатишь за свои убийства!»
Кул ответил: «Закс, позволь мне выдвинуть предложение. Иди своей дорогой, а я пойду своей. В таком случае каждый из нас ничего не потеряет. Это взаимовыгодный план. Надеюсь, ты это понимаешь?»
Закс отступил на шаг, озадаченно моргая — новизна предложенной концепции его заинтриговала. Наконец он ответил: «Несомненно, в том, что ты говоришь, есть определенный смысл. Но меня вызвали издалека, и я проделал большой путь с единственной целью — отрубить тебе голову моим острым мечом Зилем; теперь с моей стороны было бы некрасиво просто откланяться и вернуться в Пьюд с пустыми руками. Местные жители спросят: «Закс, разве ты не пустился в погоню, чтобы уничтожить убийцу-свирепса?» И мне придется ответить: «Да! Такова была моя цель!» Тогда горожане скажут: «А! Значит, хитрая тварь от тебя ускользнула!» Но чего стоит моя репутация, если я буду их обманывать? Я отвечу: «Не совсем так! Мы встретились со свирепсом, вежливо обменялись несколькими словами, и я решил вернуться домой». Услышав это, горожане, скорее всего, промолчат, но о том, чтобы меня снова звали на помощь из Пьюда, больше не будет и речи. Поэтому, даже если это связано с некоторыми неудобствами, у меня не остается другого выхода — придется тебя убить».
«Что, если ты умрешь первый?»
Закс зарычал и гулко ударил себя кулаком в грудь: «Как только ты попадешься мне в руки, вопрос будет исчерпан. Приготовься в полной мере познать бесконечность загробного существования».
Они вступили в бой. Через несколько долгих минут окровавленный, запыхавшийся Кул, потерявший способность двигать сломанной левой рукой, стоял над бездыханным телом Закса. Он озирался по сторонам, но на прогалине больше никого не было — если кто-то из преследователей и выжил, они давно убежали, как только исход дуэли двух чудищ стал очевиден. Кул опустил голову — он не умел ощущать сострадание, но зрелище лежавшей у его ног огромной серой туши не вызывало у него ни радости, ни торжества.
Кул подобрал великолепный меч Закса, Зиль, с трудом взобрался на ковровола-иноходца и отправился на поиски Глинет и Висбьюме.
Проехав всего лишь милю по дороге, Кул заметил заякоренного черного ковровола и знакомый волшебный коттедж. Он потихоньку подъехал к коттеджу с тыльной стороны, спешился и прошел ко входу. Изнутри послышался внезапный звон разбитого стекла.
Кул вышиб дверь и встал в проеме. Висбьюме, сосредоточенно срывавший платье с отбивавшейся Глинет, обернулся; лицо его исказилось паническим страхом. В камине лежали осколки зеленой бутылочки — Глинет удалось вырвать ее и швырнуть в очаг. Кул схватил ученика чародея и треснул об стену с такой силой, что тот повалился без чувств.
Всхлипывая, Глинет подбежала к Кулу: «Что они с тобой сделали? Ой, у тебя вся рука поломана и разорвана! Бедный ты, бедный! Что мы теперь будем делать?»
«Все не так уж плохо, — ответил Кул. — Я жив, а гроза свирепсов Закс познаёт масштабы вечности во всех ее измерениях».
«Садись, давай посмотрим, можно ли залечить твои раны».
6
И снова ковровол бежал на восток к Асфродиску по траве вдоль Круглокаменной дороги. В сундуке под койкой волшебного коттеджа Глинет нашла одежду, заменившую платье, порванное насильником Висбьюме: крестьянские штаны из рогожи в серую, черную и белую полоску и холщовую синюю блузу. Она сделала все, что могла, чтобы исцелить Кула — резаные и колотые раны зажили благодаря бальзаму из белой коробочки, но перелом не поддавался его действию, и для левой руки Кула пришлось изготовить перевязь. Закс укусил Кула, глубоко погрузив ему в плечо свои клыки, сочащиеся ядовитой слюной; эта рана уже омертвела. «Возьми нож, — сказал Кул. — Разрежь это место — так, чтобы потекла кровь. А потом приложи к ране бальзам».
Побледнев, Глинет сделала глубокий вдох, взялась за нож покрепче и глубоко разрезала рану; брызнул вонючий гной, за ним потекла здоровая красная кровь. С облегченным стоном Кул погладил девушку по голове, вздохнул и отвернулся. «Иногда меня посещают странные видения, — сказал он. — Но ведь я не был сделан для того, чтобы мне что-нибудь снилось. К чему несбыточные мечты?»
«Мне тоже иногда приходят в голову несбыточные мечты, — отозвалась Глинет. — Они меня озадачивают и даже пугают. И все же, как я могу тебя не любить? Ты такой храбрый и добрый!»
Кул горько рассмеялся: «Таким меня сделали». Повернувшись на стуле, он обратил внимание на очнувшегося Висбьюме: «Я убил бы тебя сию минуту, но ты нам еще нужен, потому что разбираешься в расчетах Твиттена. Сколько у нас осталось времени?»
Морщась от боли, Висбьюме поднялся на ноги: «И что я получу за ценные указания?»
«Я сохраню тебе жизнь».
Ученик чародея попытался изобразить беззаботную самоуверенную улыбку — впрочем, не слишком убедительно: «Принимаю ваши условия. Черная луна приближается к азимуту центра схождения фаз. Мы слишком долго валяли дурака».
«Тогда поехали».
Висбьюме протянул руку, намереваясь взять свою котомку, но Глинет приказала ему отойти. Она превратила коттедж в игрушечный домик и спрятала его. Кул, Глинет и ученик чародея снова взобрались на ковровола и взяли курс на розовую звезду, теперь уже почти соприкоснувшуюся с черной луной.
Как прежде, Глинет сидела на скамье под паланкином, Кул оседлал переднюю часть ковровола, поближе к рогам, а Висбьюме сидел, расставив ноги, на широком заду зверя, глядя в пространство большими прозрачно-желтыми, как у лемура, глазами.
Глинет испытывала дюжину противоречивых чувств, и каждое из них грозило привести ее в отчаяние. Несмотря на все целебные бальзамы и волшебные порошки, Кул уже был не тот, что раньше; может быть, он потерял слишком много крови — кожа его потускнела, движения стали не такими быстрыми и уверенными. Глинет вздохнула, вспомнив о Земле. В ее сознании Танджектерли уже стал реальностью, а Земля — заоблачной небылицей.
Миля за милей оставались за кормой ковровола, неутомимо перебиравшего восемью ногами, и теперь дорога пересекала Равнину Лилий. Вдалеке появилось очертание гряды невысоких холмов; под холмами расположился серокаменный город, а к северу от него — приплюснутый, почти плоский купол серебристо-серого металла.
Висбьюме подошел к паланкину: «Дорогая моя, мне нужен альманах, чтобы найти центр схождения фаз».
Глинет вынула ключ из корешка и передала альманах ученику чародея; тот внимательно прочел какую-то часть текста, после чего изучил небольшую, но подробную схематическую карту.
«Ага! — воскликнул Висбьюме. — Подъезжайте к этому куполу: около него должно быть возвышение вроде террасы, а на террасе — чугунный столб».
Глинет указала вперед рукой: «Я вижу террасу! И столб!»
«Тогда поспешите! Черная луна точно в азимуте, больше нельзя останавливаться».
Кул заставил ковровола пуститься вскачь, и вскоре они остановились у купола. «Это древний храм, — сказал Висбьюме. — Скорее всего, в нем давно никого нет. Поднимайтесь на террасу! Глинет, давай ключ!»
«Еще не время, — сказала Глинет. — В любом случае, ключом буду пользоваться я».
Висбьюме прищелкнул языком от досады: «Это не согласуется с моими планами! Это непрактично!»
«Тем не менее, ты никуда отсюда не уйдешь, пока мы с Кулом не вернемся на Землю».
«Посмотрим!» — пробормотал себе под нос Висбьюме и громко закричал: «Тогда поднимайтесь на террасу, встаньте у чугунного столба! Глинет, спускайся! Кул, спрыгни на землю и ступай к столбу!»
Глинет спешилась и стала подниматься по ступеням, ведущим на террасу. Кул устало последовал за ней. Висбьюме тоже спрыгнул на землю, вынул из кармана свирель и сыграл пронзительную фальшивую фиоритуру. Ковровол взревел от ярости и, опустив служившее ему головой сплетение рогов, стеблей и хоботков, бросился на Кула. Висбьюме танцевал на цыпочках, высоко поднимая колени и с натугой извлекая из свирели злобные диссонансы. Кул попытался отскочить в сторону, но ему не хватило былой резвости. Ковровол поддел его рогами и подбросил высоко в воздух.
Плача и крича, Глинет побежала обратно к неподвижному телу Кула. Склонившись над ним, она подняла голову, с ужасом и ненавистью глядя на Висбьюме: «Ты снова нас предал!»
«Ты тоже меня предала! Ты предала род человеческий! Посмотри на меня! Я— Висбьюме! Ты проявляешь нежные чувства к какой-то твари, неестественной помеси инопланетных животных. А меня, гордого и благородного Висбьюме, ты презираешь!»
Глинет не обращала внимания на его разглагольствования: «Кул еще жив! Помоги мне!»
«Ни в коем случае! Ты что, с ума сошла? Отойди — я прикажу ковроволу втоптать его в грязь!»
«Нет!» — в отчаянии крикнула Глинет.
«Говори: кто мать принца Друна? Говори!»
«Ничего не говори», — прохрипел Кул.
«Почему нет? — пожала плечами Глинет. — Я ему все скажу; от этого ничего не изменится. Мать Друна — принцесса Сульдрун, а его отец — король Эйлас».
«Как это возможно? Друну уже по меньшей мере двенадцать лет!»
«Год в обители фей может равняться десяти годам за ее пределами».
Висбьюме издал дикий торжествующий вопль: «Именно это мне и нужно было знать!» Внезапно нагнувшись и протянув длинную руку, он выхватил ключ из руки Глинет и отскочил назад, пританцовывая в такт какой-то оглушительной музыке, слышной только ему одному. Раскланявшись с церемонной издевкой, он произнес: «Глинет, пустоголовая капризная кукла! Тебе достаточно было сказать несколько слов давным-давно, и нам не пришлось бы прилагать столько усилий и терпеть столько неудобств! Для меня все это потеря времени, больше ничего! А Казмир? От него тоже ничего не дождешься! Он только похвалит меня за полезные сведения и даст еще какое-нибудь невозможное поручение. Так что же? Ты вернешься со мной на Землю, как послушная девочка, и будешь выполнять мои указания?»
Глинет старалась говорить спокойно: «Яне могу оставить здесь Кула». Она отвернулась, чтобы не смотреть на Висбьюме: «Если ты возьмешь нас обоих на Землю, я буду тебя слушаться».
Ученик чародея строго поднял указательный палец: «Ни в коем случае! Кул останется здесь! Он проявил непозволительную строптивость и должен быть наказан. Пойдем, Глинет!»
«Без него я не уйду».
«Как хочешь! Оставайся в Танджектерли и продолжай заботиться об этой твари, утоляя свою извращенную страсть! Отдай мою котомку, сейчас же!»
«Не отдам».
«Тогда мне придется снова играть на свирели».
«А я швырну в тебя колбу с колдовскими осами. Нужно было это сделать раньше!»
Висбьюме разразился проклятиями, но задерживаться уже не мог: «Я ухожу на Землю — там меня ждут богатство и почести. Прощай!»
Ученик чародея взбежал по ступеням на террасу, звонко ударил ключом по чугунному столбу и исчез.
Глинет склонилась на коленях над Кулом, лежавшим с закрытыми глазами, и гладила ладонью его побледневший лоб: «Кул, ты меня слышишь?»
«Слышу».
«Я здесь, с тобой. Ты можешь подняться на ковровола? Мы уедем куда-нибудь в лес, и ты будешь отдыхать, пока не поправишься».
Кул открыл глаза: «Ковроволу нельзя доверять. Он боднул меня».
«Только потому, что Висбьюме играл на дьявольской свирели. От природы он смирный».
«Наверное, так оно и есть. Что ж, посмотрим, смогу ли я забраться к нему на спину».
«Я тебе помогу».
Привлеченные происходящим, кругом начали собираться местные жители; некоторые из них отозвались возмущенными насмешками на попытки Глинет помочь Кулу. Глинет не обращала внимания на зевак, и в конце концов Кул вскарабкался — точнее, вполз — на ковровола. Зеваки плотно окружили зверя и принялись обрывать кисточки с ковра. Глинет достала из поясной сумки колбочку с жалящими насекомыми и бросила ее в толпу; зеваки тут же разбежались с криками боли.
Через час Глинет заставила ковровола повернуть с дороги на луг и заехать за небольшую рощу; там она бросила якорь и увеличила волшебный коттедж. Свалившись на койку, Кул лежал в бессознательном бреду, и Глинет с тревогой наблюдала за ним. Ей казалось, что Кул внутренне меняется — выражение его лица отражало эти изменения, иногда настолько быстрые, что они сливались в какую-то пелену. У нее мутнело в глазах? Или это просто была игра воображения?
Наконец Кул очнулся; Глинет продолжала неотрывно на него смотреть. Кул произнес тихим, слабым голосом: «Мне снились странные сны. Когда я пытаюсь их вспомнить, у меня кружится голова». Он встрепенулся и попытался подняться, но Глинет заставила его лечь: «Не беспокойся! Отдыхай и не думай ни о каких снах!»
Кул снова закрыл глаза и стал говорить — рассеянно, словно во сне: «Со мной беседовал Мурген. Он сказал, что я должен тебя охранять и привезти тебя к хижине. В том, что я тебя люблю, нет ничего странного, потому что я живу только благодаря этой любви. Но ты не должна меня любить. Я наполовину зверь. Один из голосов, говорящих со мной изнутри — голос свирепса. Другой голос еще хуже — он безжалостен и кровожаден, он призывает к немыслимым погромам и разврату. Третий голос громче всех: когда он говорит, другие молчат».
«Я тоже долго думала об этом, — ответила Глинет. — Ты сказал правду. Меня поражает твоя сила, я благодарна тебе за защиту, но я люблю в тебе другое — доброту и храбрость; этому Мурген не мог тебя научить. Они из другого источника».
«Приказ Мургена непрерывно звучит у меня в голове: я должен тебя охранять и привезти тебя к хижине. Куда еще? Придется возвращаться».
«Через всю бесконечную голубую степь?»
«Именно так».
«Мы поедем, когда ты восстановишь силы».
Глава 17
За два дня до последней в этом году Ярмарки Гоблинов Меланкте снова прибыла в гостиницу у перекрестка Твиттена, известную под наименованием «Смеющееся Солнце и плачущая Луна». Она заняла те же апартаменты, что и раньше, и незамедлительно отправилась на ярмарочный луг, где надеялась найти Зука и напомнить ему об интересовавших ее цветах.
Зук только что прибыл; он разгружал коробки и склянки с запряженной пони тележки с помощью паренька ничем не примечательной наружности. Заметив Меланкте, толстяк вежливо кивнул, прикоснувшись двумя пальцами к шляпе, и продолжал работать; судя по всему, он еще не намеревался уделить все свое внимание желанию Меланкте купить диковинные цветы.
Меланкте зашипела от досады и встала прямо напротив торговца, раскладывавшего товары: «Вы не забыли о нашем договоре?»
Зук прервался на секунду, уставившись на нее непонимающим взглядом. Его лицо прояснилось: «Ах, да! Разумеется! Вы — та самая госпожа, которой не терпелось купить цветы!»
«Именно так, уважаемый Зук. Как вы могли так скоро меня забыть?»
«Я ничего не забыл! Но моя голова вечно забита тысячами всевозможных мелочей и забот, отвлекающих внимание. Один момент!»
Зук дал указания помощнику, после чего провел Меланкте к стоявшей поблизости скамье: «Вы должны понимать, что людям моей профессии нередко приходится иметь дело с покупателями, обещающими горы золота, но неспособными расстаться с медным грошом. Насколько я помню, вы хотели приобрести еще один цветок — или пару цветков — чтобы украсить свою неотразимую прическу».
«Я хочу купить все эти цветы, сколько бы их ни было — один, два, десять, сто!»
Зук медленно кивнул и обратил взор в пространство: «Рад, что мы понимаем друг друга. Такие цветы обходятся недешево; кроме того, я уже составил целый список знатоков, заинтересованных в этих редкостях — но мне еще предстоит проконсультироваться с поставщиком по поводу возможностей его секретной оранжереи».
«Другим покупателям придется обращаться к другим торговцам — я заплачу сполна, не беспокойтесь!»
«В таком случае приходите завтра, в это же время; надеюсь, что смогу получить какие-нибудь определенные сведения от садовника».
Меланкте не смогла вытянуть из Зука никакой дополнительной информации; лысый толстяк наотрез отказался назвать таинственного садовника, выращивавшего поразительные соцветия, и в конце концов Меланкте вернулась на постоялый двор раздосадованная, но неспособная удовлетворить свою прихоть.
Как только она ушла, Зук задумчиво вернулся к работе. Через несколько минут он подозвал помогавшего ему паренька — при ближайшем рассмотрении либо чистокровного сильвана, либо сильвана с незначительной примесью человеческой крови и крови гоблинов. Издали он почти не отличался от обычного подростка — разве что его движениям не хватало резкости и угловатости, свойственной большинству людей. Но серебристая кожа, бледно-зеленые с золотым отливом волосы и огромные глаза с темно-серебристыми зрачками в форме семиконечных звезд выдавали в нем сильвана. Пригожий и послушный, он казался простоватым — даже туповатым. Зук приветствовал возможность пользоваться помощью существа, не отличавшегося ни склонностью к воровству, ни сварливостью, и хорошо платил сильвану; поэтому, как правило, им удавалось ладить. Зук позвал сильвана по имени: «Йосип! Ты где?»
«Здесь, хозяин — прилег отдохнуть под телегой».
«Будь добр, иди сюда. У меня есть для тебя поручение».
Йосип подошел к прилавку: «Какое поручение?»
«Ничего особенного. Летом ты как-то пришел на работу и принес красивый цветок с черным узором — ты положил его на прилавок, а я его поставил в вазу и потом подарил покупательнице».
«Да-да! — почесал в затылке Йосип. — Цветок из моей «секретной оранжереи». Как же, помню».
Зук игнорировал замечание помощника: «Я хотел бы немного украсить палатку, чтобы она выгодно отличалась от соседних и бросалась в глаза. С этой целью могли бы оказаться полезными несколько таких цветов. Где ты добыл тот цветок с черным узором?»
«На поляне в лесу, у просеки Гилиома — я люблю туда ходить, там ко мне никто не пристает. Летом я нашел только один цветок, но заметил несколько бутонов».
«Если они расцвели, их может оказаться достаточно. В конце концов, мы же не торгуем исключительно букетами и декоративными растениями! Как далеко эта поляна? Покажи мне ее, и я сорву столько цветов, сколько потребуется».
Йосип колебался: «Не помню особенных примет, да и расстояние точно определить трудно. Сам я умею быстро находить это место. Поэтому, если вам нужны цветы, лучше всего будет, если я туда пойду и принесу их».
«Удачная мысль! — согласился Зук. — Поезжай на нашей тележке, чтобы не терять времени. Отправляйся сейчас же на просеку Гилиома, найди эту поляну и собери все распустившиеся цветы; не трогай бутоны, почки и побеги. Пусть другие цветы растут там, где растут».
«Хорошо! — сказал Йосип. — Понадобится острый нож, чтобы резать стебли. Ломоть хлеба и кусок сыра в дорогу тоже не помешают — по просеке придется ехать две, три или даже четыре мили, точно не помню».
«Езжай, и не задерживайся!»
Как только Йосип уехал, Зук закрыл лавку, позаимствовал лошадь у знакомого торговца по соседству и отправился вслед за сильваном. Он держался поодаль и оставался незамеченным, руководствуясь знакомым скрипом и дребезжанием телеги. Там, где колея поворачивала, Зук погонял лошадь, поскорее подъезжал к повороту, останавливался и выглядывал из-за деревьев; как только Йосип скрывался за следующим поворотом, Зук быстро проезжал другой открытый участок и таким образом не отставал от сильвана, но держался вне поля зрения.
Скрип и дребезжание телеги внезапно смолкли. Зук спешился, привязал лошадь к дереву и приблизился к телеге пешком. Запряженная пони телега остановилась посреди просеки; Йосипа не было видно.
«Очень замечательно! — потер руки Зук. — Вот он где, твой таинственный сад! Это все, что мне нужно было знать». Теперь оставалось только поскорее вернуться на ярмарочный луг — и Йосип никогда не узнал бы, что его тайна раскрыта.
Но любопытство заставило Зука украдкой идти вперед, чтобы точнее установить местонахождение поляны и цветов. Шаг за шагом толстяк приближался к стоявшей посреди просеки телеге, и в конце концов даже побежал на цыпочках, озираясь по сторонам.
Йосип появился из леса с букетом из четырех цветов. Казалось, он нисколько не удивился, заметив поблизости Зука.
«Я спешил за тобой вдогонку! — заявил пойманный с поличным Зук. — Решил, что лучше развесить гирлянды и вымпелы вместо того, чтобы рвать цветы. Хотел поскорее сообщить тебе об изменении планов».
«Очень заботливо с вашей стороны», — отозвался Йосип. Возникало впечатление, что сильвану было трудно говорить — он шепелявил и неотчетливо произносил слова: «Но что делать с цветами? Я их уже сорвал».
«Возьмем их с собой — лучше отдай их мне. Там были еще бутоны?»
«Несколько штук… немного».
Зук нахмурился и прищурился: «Почему ты так странно говоришь?»
Йосип ухмыльнулся, обнажив серебряные зубы: «Пока я собирал цветы, мох расступился у меня под каблуком, и в нем оказалась вот эта удивительная штука». Йосип вынул изо рта лучистый зеленый шарик: «Удобнее всего было держать ее за щекой».
«Поразительно! — сказал Зук. — Дай-ка мне разглядеть ее получше».
«Нет, Зук! Ты обманом разузнал, где находится моя поляна. От природы у меня простодушный, даже податливый характер, но на этот раз мне придется вынести приговор: твое мошенничество заслуживает смерти». С этими словами Йосип пронзил Зуку шею, а затем и сердце, ударами ножа. Тучный торговец упал, но продолжал дергаться, не желая умирать. Сильван покончил с этими признаками жизни, с силой погрузив нож по самую рукоятку в правое ухо Зука: «Вот так, коварный Зук! Ты получил по заслугам! Больше тут не о чем говорить».
Йосип перетащил труп торговца в канаву, привязал его лошадь к заднему борту телеги и вернулся на ярмарочный луг. Когда сильван возвращал лошадь владельцу, тот удивленно спросил: «А где же старый добрый Зук? Он уехал в такой спешке!»
«Ему представилась возможность закупить новый товар, он ведет переговоры. Тем временем я позабочусь о его лавке», — ответил Йосип.
«Это большая ответственность для неопытного увальня вроде тебя! Если возникнут какие-нибудь трудности — или если тебе покажется, что тебя обсчитывают, позови меня, я все поставлю на свое место!»
«Благодарю вас! Полезно помнить, что я всегда могу обратиться за помощью к знающему человеку!»
До захода солнца оставалось еще часа два. Йосип открыл лавку, поставил цветы в вазу и, немного поколебавшись, разместил зеленую жемчужину на блюде, в углу полки стеллажа за прилавком. «Чудесная драгоценность! — говорил он себе. — Но зачем она мне? Я не ношу серьги, мне не нужны украшения. Посмотрим, что из этого выйдет. Продам жемчужину, но только если за нее предложат хорошую цену».
С утра Меланкте отправилась на ярмарку пораньше и прогуливалась, разглядывая всевозможные диковины. Заметив цветы, она не сдержала радостный возглас: «А где же уважаемый Зук?»
«Ведет переговоры о закупке новых товаров, — пояснил Йосип. — Он оставил лавку на моем попечении».
«По меньшей мере, он не забыл про цветы! Давай их сюда — это мои цветы, их нельзя продавать никому другому!»
«Как вам будет угодно».
Меланкте забрала цветы. Они поразительно отличались от любых известных растений — сочные лепестки небывалой яркости, казалось, излучали гипнотическую силу. Каждый из четырех цветков не походил на другие, каждый отличался неповторимой индивидуальностью. Первый: жгуче-оранжевый с пунцовыми, сливово-красными и черными сполохами. Второй: цвета подсвеченной солнцем морской воды с лиловыми прожилками и глянцевыми, как надкрылья жука, синими кончиками лепестков. Третий: блестящий, но зернистый черный с ярчайшими проблесками желтого, переходящего в охру, и пучком алых тычинок в центре. Четвертый: дюжина концентрических колец из небольших чередующихся белых, красных и синих лепестков.
Меланкте не спрашивала, сколько стоили цветы. Она бросила на прилавок четыре золотые кроны: «Когда у вас будут другие цветы того же садовника?»
Йосип сразу почуял, куда дует ветер. Зук оказался гораздо худшим обманщиком, чем представлял себе сильван. К сожалению, Зука уже нельзя было наказать снова. Поразмыслив, Йосип ответил: «Завтра, уважаемая госпожа, может быть, мне удастся привезти еще несколько таких цветов».
«Не забывай — они только для меня! Меня завораживает их причудливая изысканность!»
«Чтобы не могло быть никаких сомнений в том, что эти цветы перейдут в вашу собственность, — без запинки отозвался Йосип, — рекомендую выплатить авансом достаточную сумму золотом. В противном случае завтра утром вас кто-нибудь может опередить».
Меланкте презрительно швырнула на прилавок еще пять золотых монет и тем самым оставила за собой преимущественное право на покупку.
Когда сумерки стали сгущаться над ярмарочным лугом, торговцы зажгли фонари, висевшие под кронами деревьев, и разнообразные посетители, предпочитавшие ночь солнечным лучам, стали прогуливаться среди лавок и шатров, приглядываясь к вызывавшим их интерес предметам и снадобьям.
В трактире гостиницы Меланкте скромно поужинала крылышком курицы и репой, тушеной в сливочном масле с медом. Перед ней на столе в четырех вазах стояли ее четыре цветка, чтобы она могла в любой момент любоваться каждым или всеми вместе, по своему усмотрению.
Строгий темноволосый господин в роскошном костюме, с хищными чертами лица, подчеркнутыми аккуратными усиками и бородкой, подошел к ее столу, поклонился, снял шляпу и уселся без дальнейших церемоний.
Меланкте ничего не сказала — она сразу узнала Тамурелло. Чародей с любопытством разглядывал ее цветы: «В высшей степени достопримечательные — можно даже сказать, уникальные растения! Где произрастают столь необычайные соцветия?»
«На этот счет у меня нет точных сведений, — ответила Меланкте. — Я покупаю их в лавке на ярмарке. Понюхай их, каждый по отдельности. У каждого особое благоухание, вызывающее череду осмысленных ассоциаций — каждый сам по себе содержит букет тонких безымянных ароматов».
Тамурелло понюхал каждый из цветов по очереди, после чего повторил этот эксперимент. Поджав губы, он откинулся на спинку стула: «Изысканные запахи. Они напоминают мне о чем-то, что я не могу назвать… Словно важная мысль копошится где-то в далеком уголке ума, но не позволяет себя ухватить. Неуловимость, способная привести в исступление!»
«Ничего, рано или поздно ты ее поймаешь, — сказала Меланкте. — Зачем ты здесь? Ты почти никогда не бываешь на ярмарке».
«Меня привлекло любопытство, — ответил чародей. — Несколько минут тому назад мои приборы уловили вибрацию столба на перекрестке Твиттена. Это может означать очень многое — или ничего не означать, но причины таких вибраций всегда полезно расследовать… Ага! Смотри-ка, кто зашел в трактир! Это Висбьюме. Мне нужно с ним немедленно поговорить».
Висбьюме стоял у прилавка и смотрел по сторонам в поисках Посоха — хозяин заведения в это время был чем-то занят в другом месте.
Тамурелло подошел и встал рядом: «Что ты здесь делаешь, Висбьюме?»
Обернувшись к роскошно одетому чернобородому субъекту, обратившемуся к нему с фамильярностью старого приятеля, Висбьюме не понял, с кем имеет дело: «Уважаемый, мы разве встречались? Я что-то не помню».
«Ты не узнал Тамурелло? Я часто пользуюсь этой внешностью в людных местах».
«Ах да, конечно! Теперь я тебя узнал — пристальную прозрачность твоих глаз трудно подделать. Рад тебя видеть, Тамурелло!»
«Рад, что ты рад меня видеть. Что привело тебя на осеннюю ярмарку?»
Висбьюме надул щеки и лукаво покачал в воздухе указательным пальцем: «Как можно объяснить причуды прирожденного бродяги? Сегодня я здесь, завтра в другом месте! То и дело мне приходится преодолевать препятствия и терпеть лишения — кто в этом мире поймет нищего странника, бредущего ночной дорогой под дождем, влекомого далекой звездой, известной только ему одному? Но в данный момент я всего лишь хотел бы попросить Посоха предоставить мне удобное помещение».
«Боюсь, твои ожидания могут не оправдаться. В гостинице не осталось свободных номеров».
Лицо Висбьюме слегка вытянулось: «В таком случае я вынужден буду ночевать на сеновале».
«В этом нет необходимости! Выйдем отсюда на минутку».
Висбьюме без особого энтузиазма последовал за Тамурелло; они вышли из трактира на дорогу. Тамурелло взглянул в ночное небо и указал рукой вверх — туда, где в лунном свете между облаками парила обитель из трех башен с террасой, окруженной балюстрадой.
«Там я буду сегодня ночевать, — сказал Тамурелло. — Но прежде, чем мы продолжим обсуждение вопроса о ночлеге, я хотел бы знать, почему ты оказался здесь. Насколько мне известно, в последнее время ты был занят в далеких краях выполнением поручений короля Казми-ра».
«Совершенно верно! Как всегда, ты оценил ситуацию со свойственной тебе проницательностью! Но я проголодался, мне нужно что-нибудь перекусить. Если ты не возражаешь…»
«Не спеши, — задержал его Тамурелло. — Как сложились твои отношения с Казмиром?»
«Он скуповат, но в целом наши дела идут неплохо».
«И он доволен полученными тобой сведениями?»
«Честно говоря, я еще не представил последний отчет. К тому же я раздобыл настолько несущественные сведения, что, может быть, мне даже не следует являться с ними в Хайдион».
«Что, по сути дела, тебе удалось узнать?»
«Думаю, что результаты моих изысканий, несмотря на их незначительность, предназначены только для ушей короля Казмира».
«Что я слышу, Висбьюме? С каких пор ты не желаешь посвящать меня в свои тайны?»
«У каждого есть свои маленькие секреты», — чопорно заявил Висбьюме.
«В определенных отношениях, в определенное время и в обществе определенных лиц полезно держать язык за зубами, — согласился чародей. — Но не на перекрестке Твиттена при лунном свете, в компании Тамурелло!»
Висбьюме нервно повертел рукой: «Что ж, если ты настаиваешь, придется тебе рассказать». С неожиданным дружелюбием Висбьюме прибавил: «В конце концов, невозможно отрицать, что именно ты порекомендовал меня королю Казмиру».
«Именно так».
«Я узнал следующее. Казмира беспокоит предсказание по поводу первородного сына Сульдрун».
«Мне известно это предсказание — его изрек Персиллиан, Волшебное Зерцало. И мне известны причины беспокойства Казмира».
«Факты просты, но преисполнены иронией судьбы! Отцом первородного сына Сульдрун был Эйлас, король Тройсинета. Сына этого зовут Друн, и за год, проведенный в обители фей, он достиг девятилетнего возраста согласно человеческому летосчислению».
«Забавно! — погладил бородку Тамурелло. — И как тебе удалось получить эти сведения?»
«Пришлось немало потрудиться и прибегнуть к различным ухищрениям. Я заманил Глинет в Танджектерли, и там мог бы незамедлительно допросить ее, но Шимрод прислал туда же напавшего на меня и преследовавшего меня монстра. Однако! Кто способен остановить непреклонного Висбьюме, когда он движется к цели? Я раскрыл тайну, уничтожил монстра и вернулся из Танджектерли, целый и невредимый!»
«А принцесса Глинет?»
«Осталась в Танджектерли — я не хотел бы, чтобы при дворе короля Эйласа знали о моих изысканиях».
«Мудрая предосторожность! Ты совершенно прав! Сведения такого рода лучше всего не распространять — и чем меньше умов хранят такие тайны, тем лучше. По сути дела, Висбьюме, одного ума вполне достаточно».
Висбьюме быстро отступил на шаг: «Один ум хорошо, а два лучше».
«Боюсь, что это не так. Висбьюме…»
«Подожди! — воскликнул Висбьюме. — Неужели ты забыл, как верно, неутомимо и находчиво я служил твоим интересам? Неужели ты не ценишь мою способность выполнять невозможные, казалось бы, поручения?»
Тамурелло задумался: «Весомые возражения, с ними трудно спорить! Ты красноречив и умеешь убедительно излагать свою точку зрения. Тем самым ты заслуживаешь снисхождения, и я сохраню тебе жизнь. Отныне, однако…» — Тамурелло начертил в воздухе знак и произнес несколько непонятных слов. Черная одежда Висбьюме с тихим шорохом упала беспорядочной кипой. Из одежды выползла черная змея с узором зеленых ромбов вдоль хребта. Змея подняла голову, зашипела в сторону Тамурелло и, поспешно извиваясь, скрылась в придорожных зарослях.
Тамурелло неподвижно стоял на дороге, прислушиваясь к звукам, доносившимся из трактира — к бормотанию голосов, к звону и постукиванию бокалов и глиняной посуды, к окрикам Посоха, дававшего указания разносившему блюда слуге.
На какое-то мгновение мысли Тамурелло вернулись к Меланкте. Его действительно заинтриговали ее цветы: этот вопрос надлежало рассмотреть внимательнее, но он мог подождать до утра. В том, что касалось привлекательности Меланкте, как таковой, побуждения Тамурелло носили противоречивый характер; в какой-то степени именно эта привлекательность его отталкивала. Некогда он был любовником ее брата; теперь он замечал на ее лице холодную полуулыбку отстраненности, по мнению Тамурелло граничившей с презрением.
Чародей повернулся спиной к трактиру и взглянул в темную лесную чащу, откуда — в чем не могло быть никаких сомнений — за ним следила горящими желтыми глазами черная змея с зеленым узором на спине. Тамурелло усмехнулся неизбежности судьбы, широко развел руки, словно обнимая небо, пошевелил пальцами и беззвучно воспарил в лучах лунного света — все выше и выше, к темным башням своей летучей обители.
Через пять минут на той же дороге появился Шимрод. Подобно Тамурелло, он ненадолго остановился, прислушиваясь, не услышал ничего, кроме приглушенного шума из трактира, и зашел внутрь.
2
Посох наклонился над прилавком, упреждая вопрос входящего Шимрода: «И вновь нас посетил уважаемый господин Шимрод! И снова у меня нет свободных мест. Но я замечаю, что прекрасная леди Меланкте опять почтила своим присутствием Ярмарку Гоблинов и уже успела приобрести букет, вызывающий зависть всех присутствующих. Может быть, она снова согласится разделить свои апартаменты со старым знакомым и верным поклонником?»
«Она могла бы разделить их и с первым встречным, в зависимости от настроения. Что ж, посмотрим! Сегодня я приготовился и не нуждаюсь в гостеприимстве. Тем не менее, кто знает, как повернутся события? По меньшей мере, во имя галантности, я должен ей представиться и, может быть, выпить в ее обществе бокал вина».
«Вы еще не ужинали? — спросил Посох. — Сегодня у нас ароматное рагу из зайчатины, а мои вальдшнепы приготовлены безукоризненно. Слышите, как они шипят на шампурах?»
«Вы меня соблазнили! — заявил Шимрод. — Не откажусь попробовать вальдшнепа, с ломтем поджаристого хлеба».
Шимрод присоединился к Меланкте за ее столом. Она сообщила: «Только что Тамурелло сидел на том же стуле и восхищался этими цветами. Ты тоже решил ими полюбоваться?»
«Цветами? Нет. Я полюбовался бы на Тамурелло, если бы представилась такая возможность. Мурген поручил мне выяснить причину вибрации столба на перекрестке Твиттена».
«Сегодня столб Твиттена необычайно популярен! — заметила Меланкте. — Тамурелло тоже привлекла сюда вибрация столба».
Шимрод смотрел по сторонам: «Должно быть, Тамурелло выбрал какое-то новое обличье; не вижу подходящих кандидатов — кроме, пожалуй, того юноши с отливающими медью кудрями и серьгами из нефрита».
«Сегодня Тамурелло — строгий, осанистый щеголь с аккуратной бородкой и усиками. Но он ушел. Он заметил своего приятеля, Висбь-юме, увел его из трактира и не вернулся».
Шимрод попытался сдержать волнение в голосе: «Как давно это было?»
«С тех пор прошло всего несколько минут, — Меланкте вынула из вазы один из своих цветов. — Разве он не великолепен? Он трепещет от переполняющей его жизненной силы, он соблазняет на что-то, чего я даже не могу себе представить! Смотри, как горят контрастные оттенки! Его аромат опьяняет!»
«Возможно, — Шимрод вскочил. — Я скоро вернусь».
Шимрод вышел из трактира, посмотрел направо и налево; на дороге никого не было. Наклонив голову, он прислушался, но тишину нарушали только приглушенные разговоры и смех постояльцев. Стараясь ступать как можно осторожнее, Шимрод прошелся до перекрестка Твиттена: от чугунного столба в четыре стороны — на восток, на юг, на запад и на север — расходились пустынные, бледные в лунном свете дороги, окаймленные мрачными рядами деревьев и кустарника.
Шимрод вернулся к гостинице. В стороне, у придорожной канавы, он заметил кучку черной одежды. Медленно приблизившись, Шимрод опустился на колено, прощупал одежду и извлек из нее узкую книгу в сером кожаном переплете; в черенок книги был вложен девятигранный стержень с золотым набалдашником.
Шимрод принес книгу туда, где из окна трактира струился желтый свет, и прочел заголовок на первой странице. Вынув из кармана маленький серебряный колокольчик, он слегка постучал по нему ногтем.
«Я здесь», — прозвучал низкий голос.
«Я стою у трактира рядом с перекрестком Твиттена. За несколько минут до моего прибытия сюда явился Висбьюме. По-видимому, его возвращение и вызвало вибрацию столба. В трактире его встретил Тамурелло. Они вместе вышли на дорогу. Боюсь, Висбьюме исчез — он либо мертв, либо стал бестелесным призраком. У дороги осталась его одежда, в ней я нашел «Альманах Твиттена»».
«А Тамурелло?»
Подняв глаза к небу, Шимрод заметил силуэт обители Тамурелло на фоне освещенного луной края облака: «Тамурелло взял с собой летучий замок — он все еще в небе над перекрестком».
«Я этим займусь, но только рано утром. Тем временем принимай все меры предосторожности! Не выполняй никакие просьбы Меланк-те, какими бы невинными они ни казались! Тамурелло озлоблен до крайности — он отбыл изгнание на горе Хамбасте и, вернувшись, обнаружил, что все его интриги и козни не принесли ожидаемых плодов. Он готов к любым безумствам, отчаянным и бесповоротным; возможны трагические последствия. Не зевай!»
Шимрод вернулся в трактир; Меланкте, по той или иной причине, уже удалилась в свои комнаты.
Шимрод поужинал и некоторое время сидел, наблюдая за тем, как веселились и договаривались посетители и обитатели Тантревальского леса. Наконец он вздохнул, вышел на свежий воздух, прошел по дороге до ближайшей прогалины, свернул на нее и поставил на землю маленький игрушечный домик — почти такой же, какой носил с собой Висбьюме.
«Дом, появись!» — приказал Шимрод.
Когда избушка увеличилась, Шимрод открыл дверь и встал на пороге: «Дом, поднимись!»
Под четырьмя углами избушки появились шары, охваченные огромными птичьими когтями; над когтями стали расти соответствующей величины коленчатые ноги, пока избушка не поднялась на безопасную высоту, в десять раз превосходящую человеческий рост.
Ночь прошла; Тантревальский лес озарился рассветом. Когда солнце показалось над деревьями, Шимрод вышел на порог и приказал: «Дом, опустись!» Избушка опустилась на прогалину. «Дом, спрячься!» — сказал Шимрод, поднял с земли игрушечный домик и положил его в карман.
Трехбашенная обитель Тамурелло еще парила в небе. Шимрод направился в гостиницу и заказал завтрак.
В трактирный зал тихо спустилась по лестнице Меланкте, скромная, как юная аркадская пастушка, в сандалиях и белом платье до колен. Не обращая внимания на Шимрода, она устроилась за столом в укромном уголке — что вполне устраивало волшебника.
Меланкте не задержалась за завтраком. Выйдя из гостиницы, она направилась на ярмарочный луг, где уже шумела и суетилась толпа.
Шимрод неспешно следовал за ней. Когда она вышла на луг, он подошел и спросил: «Что ты сегодня ищешь?»
«Я заказала целый букет, — ответила Меланкте. — Я просто больна этими цветами, не могу без них жить!»
Шимрод рассмеялся: «Не странно ли, что они так сильно на тебя действуют? Ты не боишься, что они тебя заворожат?»
Меланкте искоса бросила на него удивленный взгляд: «О какой ворожбе может быть речь — если не считать ворожбой влияние исключительной красоты? Я влюбилась в эти цветы! Их красочные узоры поют мне! Вдыхая их ароматы, я вижу сны наяву!»
«Приятные сны, надеюсь? Некоторые из этих растений отвратительно воняют».
Меланкте широко улыбнулась, что случалось крайне редко: «Бывают разные сны. Иные превосходят любые ожидания. И, как я подозреваю, могут превосходить твое воображение».
«Не сомневаюсь! Моей низменной, мелочной душе недоступны подобные экстатические восторги, — Шимрод озирался по сторонам. — Где же торговец блаженными сновидениями?»
«Там! — указала рукой Меланкте. — Я вижу Йосипа, но не вижу моих любимых цветов! Надо полагать, он отложил их для меня и прячет под прилавком».
Меланкте подбежала к лавке Зука: «Йосип, доброе утро! Где же мой букет?»
Сильван скорбно покачал головой: «Уважаемая госпожа, в данном случае проще всего сказать правду — она будет понятнее и убедительнее любой лжи. Я вам скажу, что произошло — в точности и без утайки. Сегодня утром я пошел за цветами на поляну, где они росли — и моим глазам открылась достойная сожаления картина! Каждый цветок поник и завял, словно пораженный проказой! Больше нет ни одного! Цветов не осталось!»
Меланкте оцепенела. «Как это возможно? — шептала она. — Почему жизнь так беспощадна? Почему тогда, когда я наконец нашла что-то, что мне на самом деле дорого и близко, это обязательно нужно у меня отнять? Йосип, это просто жестоко! Я всю ночь не могла заснуть в ожидании этих цветов!»
Сильван пожал плечами: «Я тут ни при чем, уважаемая госпожа. Так как цветы увяли не по моей вине, я не могу вернуть вам аванс».
Шимрод вмешался: «Йосип, позволь мне напомнить основной принцип деловой этики. Не предоставляя клиенту ничего, имеющего какую-либо ценность, ты не можешь рассчитывать на оплату, невзирая на любые другие обстоятельства. Это очевидно — хотя в данном случае я выступаю в качестве незаинтересованной стороны».
«Я не могу отдать столько полновесного золота! — воскликнул Йосип. — Мои цветы увяли! Я заслуживаю сострадания, а не новых несправедливостей судьбы! Пусть уважаемая госпожа найдет что-нибудь полезное среди других товаров. Все, что у меня есть — все на виду, все к вашим услугам! Вот редчайший сувенир, другого такого нет под луной: черный окатыш со дна подземной реки Стикс! Полюбуйтесь на эту трогательную мозаику из птичьих глаз, выложенных в камеди: младенец ласкается к матери. Могу предложить широкий ассортимент амулетов, оказывающих непреодолимое действие! А эта волшебная бронзовая расческа омолаживает волосы, изгоняет паразитов и исцеляет коросту. Неужели вам она не пригодится?»
«Мне не нужен этот хлам, — раздраженно сказала Меланкте. — Впрочем… дай-ка взглянуть на зеленый камешек. Да-да, на блюде».
Шипя от досады, Йосип неохотно взял жемчужину, положил ее в коробочку с бархатной подстилкой и поставил коробочку на прилавок рядом с собой, не выпуская ее из рук: «Не уверен, что готов расстаться с этим уникальным экспонатом».
«Как же так? Ты только что заявил: все, что мы видим у тебя в лавке — к нашим услугам! Эти господа могут засвидетельствовать твои слова», — она указала на Шимрода и еще двух посетителей ярмарки, стоявших поблизости.
«Опять же, в качестве незаинтересованной стороны, могу подтвердить справедливость заявления госпожи Меланкте», — сказал Шимрод. Он говорил с рассеянным выражением лица, мучительно пытаясь вспомнить ускользавшую мысль. Когда-то кто-то рассказывал ему о зеленой жемчужине, но подробности и обстоятельства этого рассказа растворились в памяти, вытесненные дальнейшими событиями. Шимрод помнил, однако, что зеленая жемчужина была своего рода зловещим талисманом, от которого не следовало ждать ничего хорошего.
«Я тоже помню твои слова! — заявил румяный крестьянский парень с копной соломенно-желтых волос под темно-зеленой кепкой дровосека. — Ничего не знаю о причинах вашего спора, но я еще не оглох и слышал своими ушами, как ты предлагал любой выставленный товар на выбор».
«Так что же? — торжествующе спросила Меланкте. — Дай-ка мне рассмотреть эту жемчужину поближе».
Йосип раздраженно пододвинул коробочку чуть ближе к Меланкте, но не отпускал ее; Меланкте все еще не могла толком разглядеть драгоценность.
«Жемчужина в десять раз дороже полученных от вас пяти золотых крон! — хрипло выдавил сильван. — Я не отдам ее за меньшую сумму!»
Наклонившись над прилавком и вытянув шею, Меланкте смогла наконец заглянуть в коробочку. «Невероятно!» — выдохнула она, немедленно забыв о цветах. Красавица протянула руку, чтобы взять драгоценность, но Йосип проворно отдернул коробочку.
«Чем ты занимаешься? — возмутилась Меланкте. — Разве порядочные торговцы так себя ведут? Ты предложил жемчужину, едва позволил на нее взглянуть, а теперь прячешь ее, словно я собираюсь ее схватить и убежать, как уличная воровка! Где твой хозяин, Зук? Ему не понравятся твои выходки!»
Йосип поморщился: «При чем тут Зук? Он оставил товары под мою ответственность».
«В таком случае показывай жемчужину — или я позову распорядителя ярмарки, и эти два господина дадут показания в мою пользу!»
«Вот еще! — ворчал Йосип. — Вы мне угрожаете, а от этого недалеко и до откровенного грабежа! Того и гляди, действительно схватите жемчужину и спрячете в рукаве!»
«Жемчужину — или отдавай пять крон!»
«Жемчужина стоит гораздо больше! Прежде всего договоримся хотя бы об этом!»
«Пожалуй, я могла бы что-нибудь приплатить».
Преодолев внутреннее сопротивление, Йосип позволил Меланкте взять коробочку. Та смотрела на жемчужину, как завороженная: «Ее блеск наполняет незнакомым, пылким влечением! Сколько монет я должна прибавить?»
Душевное равновесие сильвана еще не восстановилось: «Честно говоря, я не определил ее стоимость. Такая драгоценность могла бы занять достойное место в короне аравийского султана!»
Меланкте повернулась к Шимроду — ее лицо горело проказливо-иронической живостью: «Шимрод, что ты думаешь об этом сокровище?»
«Красивый камень, но ядовитого оттенка, — сказал Шимрод. — Где-то я уже слышал о зеленой жемчужине; возможно, это не более, чем легенда, точно не помню. Помню, что она приносит несчастье — ее носил в ухе кровожадный пират».
«Шимрод! Осторожный, благонравный, добропорядочный Шимрод! Неужели какие-то сказки тебя так напугали, что ты боишься даже взглянуть на жемчужину?» Она протянула ему коробочку: «По меньшей мере оцени ее стоимость».
«Я не специалист».
«В таких делах никто не специалист, но каждый знает, сколько он заплатил бы за то, что ему нравится».
«Я ничего бы за нее не дал».
«Почему ты не можешь вести себя так, как ведут себя все нормальные люди? Возьми ее, взвесь на ладони. Рассмотри ее — нет ли в ней каких-нибудь изъянов? Тебе не кажется, что она светится, как волна прибоя, озаренная солнцем?»
Шимрод взял коробочку и осторожно заглянул в нее: «Никаких очевидных изъянов не видно. У нее какой-то злобный, завистливый блеск».
Меланкте не могла угомониться: «Ну почему ты такой робкий? Рассмотри ее со всех сторон! Ведь все, что я хочу — это узнать, что ты на самом деле о ней думаешь!»
Шимрод неохотно приготовился было вынуть жемчужину из коробочки, но его схватил за локоть румяный парень с копной соломенных волос: «Один момент! Хотел бы вам кое-что напомнить!»
Шимрод положил коробочку на прилавок и отошел в сторону с крестьянским парнем. Тот раздраженно сказал: «Разве я не предупреждал тебя, что нельзя выполнять просьбы Меланкте? Не прикасайся к жемчужине! Это средоточие порока, больше ничего».
«Конечно! — Шимрод хлопнул себя по лбу. — Теперь припоминаю! Тристано рассказывал об этой жемчужине. Но ведь Меланкте ничего не может об этом знать?»
«Надо полагать, кто-то ей что-то нашептывает… Идет Тамурелло; я не хочу, чтобы меня узнали. Допроси его о новостях, полученных от Висбьюме, не позволяй ему увиливать! И ни в коем случае не прикасайся к жемчужине!» Крестьянин смешался с толпой.
Пристыженный, Шимрод вернулся к Меланкте и сказал ей на ухо: «Этот субъект разбирается в жемчуге и говорит, что это не может быть настоящая жемчужина; настоящий жемчуг никогда не бывает зеленым. И теперь я вспоминаю слухи, ходившие об этой драгоценности. Не прикасайся к ней, если тебе дорога твоя душа; она не только ничего не стоит, она склоняет владельца к разврату, преступлениям и гибели».
«Но на меня никогда ничто так не действовало! — возмущенным контральто возразила Меланкте. — Она поет мне, я слышу музыку, которую невозможно забыть!»
«И все же, даже если ты никогда раньше мне не верила, поверь на этот раз. Несмотря на все твое предательство, я не хотел бы, чтобы ты погибла».
Йосип, продолжавший стоять за прилавком, величественно объявил: «Я оценил стоимость этой невиданной жемчужины: ровно сто золотых крон!»
Шимрод резко сказал: «Леди Меланкте не желает ее покупать ни за какую цену. Немедленно верни деньги».
Меланкте поникла; уголки ее губ опустились, она молчала. Когда Йосип, бросив злобный взгляд на Шимрода, отсчитал пять золотых монет, она рассеянно опустила их в кошелек, продолжая смотреть в пространство.
Тамурелло, в том же обличье, что и накануне, остановился рядом и вежливо поздоровался с Шимродом: «Не ожидал встретить тебя так далеко от Трильды! Неужели ты потерял всякий интерес к моим делам?»
«Время от времени приходится обращать внимание на другие дела, — ответил Шимрод. — В настоящий момент я хотел бы поговорить с Висбьюме. Ты его видел вчера вечером — где он?»
Тамурелло улыбнулся и покачал головой: «Он сам выбирает свой путь, так же как и я — свою дорогу. Не могу ничего сообщить о его нынешнем местонахождении».
«Почему бы не изменить старым привычкам и хотя бы раз в жизни выразиться откровенно? — спросил Шимрод. — В конце концов, правду не обязательно говорить только тогда, когда не остается другого выхода».
«А, Шимрод! Ты составил обо мне неправильное мнение! А в том, что касается Висбьюме, мне нечего скрывать. Я говорил с ним вчера вечером, и мы расстались. Его дальнейшие планы мне неизвестны».
«Что он тебе сказал?»
«Гм! Ха! Боюсь, что я не вправе раскрывать чужие тайны. Тем не менее, могу сказать следующее. Висбьюме сообщил, что он только что вернулся из Танджектерли — мира, входящего в «декадиаду» Твиттена, как тебе, скорее всего, известно».
«Да, о чем-то таком я слышал. Он не упоминал, случайно, принцессу Глинет? Что он о ней рассказывал?»
«В этом отношении Висбьюме был уклончив — однако, насколько я понял, ей не посчастливилось. Танджектерли — жестокий мир».
«Никаких конкретных сведений он не сообщал?»
«Его манеру выражаться трудно назвать конкретной. По сути дела, он старался рассказывать как можно меньше».
«По каким причинам, полностью выходящим за рамки моих представлений, Висбьюме решил снять всю свою одежду в твоем присутствии?»
«На каком основании ты делаешь такое невероятное предположение? — с невинным укором развел руками Тамурелло. — Оно вызывает в воображении картины, достойные сожаления!»
«Странно! Вчера вечером я нашел его одежду у дороги, рядом с трактиром».
Тамурелло недоуменно покачал головой: «Нередко в случаях такого рода упускают из вида самое простое объяснение. Вероятно, Висбьюме всего лишь решил сменить грязную одежду на что-нибудь поприличнее».
«И при этом оставил вместе с грязной одеждой бесценный экземпляр «Альманаха Твиттена»?»
Застигнутый врасплох, Тамурелло язвительно поднял брови и погладил аккуратную черную бородку: «Висбьюме всегда отличался рассеянностью и неожиданными причудами. Откуда мне знать, какая сумасшедшая прихоть заставила его это сделать? А теперь я хотел бы закончить этот разговор».
Тамурелло повернулся к Меланкте: «Ты нашла то, что искала?»
«В этой лавке мне продали мои цветы, но другие цветы увяли, и я уже никогда не смогу насладиться их очарованием».
«Жаль!» — бросив взгляд на прилавок, Тамурелло заметил зеленую жемчужину. Он тут же застыл, после чего стал медленно, шаг за шагом, приближаться к прилавку, не отрывая глаз от жемчужины, и нагнулся над коробочкой.
«Великолепная зеленая жемчужина, других таких нет! — возбужденно комментировал Йосип. — И, представьте себе, она ваша всего лишь за сто золотых крон!»
Тамурелло не слышал сильвана. Он стал опускать руку в коробочку, его пальцы уже приготовились взять жемчужину. Из-под прилавка высунулась голова черной змеи с желтыми глазами и зеленым узором на спине. Молниеносным броском змея схватила жемчужину пастью и сразу проглотила ее. Судорожно извиваясь, змея прошуршала по прилавку, упала на землю и быстро поползла к лесу.
Тамурелло издал сдавленный возглас, побежал вслед за змеей и успел заметить, что она заползла в нору между корнями старого искореженного дуба, растущего за лавкой Зука.
Сложив ладони и скрестив пальцы, Тамурелло выкрикнул шестисложное заклинание и превратился в длинного серого горностая; горностай подбежал к норе между корнями дуба и скрылся в ней.
Послышались приглушенные отголоски схватки — шипение и писк — после чего наступило молчание.
Через минуту из норы появился горностай с зеленой жемчужиной в зубах. Бросив быстрый взгляд горящих красных глаз на ярмарочный луг, горностай прыжками помчался прочь.
Но румяный крестьянский парень с соломенными волосами уже преградил ему путь. Он ловко накрыл горностая большой склянкой, подсунул под нее крышку, перевернул склянку и плотно завинтил крышку. Горностай скорчился внутри, уткнувшись длинным носом в брюхо и задрав задние ноги выше ушей, но не выпускал жемчужину из пасти.
Крестьянин поставил склянку на прилавок лавки Зука; все присутствующие молча смотрели на нее. Очертания горностая мало-помалу становились все более размытыми и прозрачными; в конце концов от горностая остался только скелет, плавающий в зеленоватом желе, напоминавшем рыбный студень. В центре склянки, наполненной студнем, блестела жемчужина.
3
Беспорядочные серые очертания строений Асфродиска исчезли в дымке за кормой ковровола, бежавшего на запад — прочь от черной луны, снова по Равнине Лилий. Над головой с ленивой неизбежностью кружили желтое и зеленое солнца. Глинет начинала подозревать, что этот бесконечный желто-зеленый полдень мог в конце концов свести с ума человека раздражительного; после длительного размышления — а у нее теперь было время на размышления — она решила, что, даже не будучи человеком раздражительным, она была сыта по горло отсутствием утра, вечера и ночи.
В отсутствие Висбьюме нервное напряжение, вызванное непредсказуемо опасным поведением и причудливым характером ученика чародея, внезапно разрядилось, оставив после себя унылую подавленность.
На первом привале Глинет настояла на том, чтобы Кул отдыхал и восстанавливал силы. Кула, однако, вскоре охватило беспокойство; вопреки наставлениям Глинет, он отказывался тихо лежать. «В этом маленьком доме я чувствую себя, как в западне! — ворчал он. — Когда я лежу неподвижно, уставившись в соломенную крышу, мне начинает казаться, что я уже труп с открытыми глазами! Я начинаю слышать голоса, кричащие издалека, и чем дольше я лежу, тем громче становятся голоса, издающие дикие гневные вопли!»
«Тем не менее, тебе нужно выздоравливать, — заявила Глинет. — А поэтому тебе надо отдыхать — никакого другого средства у нас нет, потому что я боюсь пробовать на тебе неизвестные настойки Висбью-ме».
«Мне не нужны его настойки в любом случае, — бормотал Кул. — Я чувствую себя лучше всего, когда мы едем на запад; таков приказ, звучащий в моем уме, и мне становится легко только тогда, когда я его выполняю».
«Хорошо! — уступила Глинет. — Мы поедем, но ты будешь тихонько сидеть, и я буду за тобой ухаживать. Подумай сам — что я буду делать, если ты заболеешь и умрешь?»
«Да, это было бы ни к чему», — согласился Кул. Он приподнялся на койке: «Поехали! Мне уже лучше».
И снова ковровол бежал на запад. Настроение Кула исправилось, в его движениях начинали появляться признаки былой живости.
Равнина Лилий и Непролазный лес остались позади — вдали показался негостеприимный городок Пьюд. Кул взял двуручный меч Зиль грозного Закса и встал перед паланкином, расставив ноги в стороны и положив руки на рукоять меча, упиравшегося в ковер между ступнями. Сидя на скамье под паланкином, Глинет приготовила трубку и огненных зудней; кроме того, она держала под рукой оставшиеся колбочки с жалящими насекомыми.
В Пьюде ковровол продолжал бежать вперевалку по центральной улице; местные жители выглядывали из окон высоких покосившихся домов. Но никто не посмел преградить им путь и никто не потребовал платы, когда они проезжали по мосту через реку.
Когда река Хароо осталась далеко позади, Глинет нервно рассмеялась: «Мы не популярны в Пьюде. Дети не выбегали навстречу с цветами, в горожанах не заметно никаких признаков праздничного настроения. Даже собаки на нас не лаяли, а мэр спрятался под кроватью».
Кул обернулся с мрачной усмешкой: «Вот и хорошо! Мне тоже пора прятаться под кроватью. Если бы ребенок бросил в меня цветком, я свалился бы на спину. Этот меч помогает мне держаться на ногах; сомневаюсь, что я смог бы его поднять, даже если бы Висбьюме подставил свою длинную шею».
«Зачем же ты стоишь? Садись и отдыхай! Думай о чем-нибудь веселом и обнадеживающем — и скоро ты снова станешь сильным и здоровым!»
Пошатываясь, Кул добрался до скамьи: «Посмотрим».
Впереди расстилалась бескрайняя бездорожная степь Танг-Танг, и Глинет стала опасаться, что они собьются с правильного курса и заблудятся. Единственным надежным ориентиром была расплывчатая розовая звезда на востоке, но постоянно следить за тем, чтобы она оставалась точно за кормой, было трудно, и Глинет с Кулом постоянно искали знакомые ориентиры. Они проехали ту область, где росли гигантские деревья — как прежде, человекообразные древесные жители разразились истерическими угрожающими воплями и демонстрировали изобретательные оскорбительные жесты. Кул правил ковроволом так, чтобы держаться подальше от этих деревьев, а поблизости от них прятался в паланкине: «Не хочу никого провоцировать, даже этих жалких существ».
«Бедняга Кул! — сказала Глинет. — Не беспокойся: ты скоро окрепнешь, и тебе не придется бояться собственной тени. А пока что положись на меня — у нас есть средства защиты из арсенала Висбьюме».
Кул тихо рычал: «Меня рано списывать со счетов. Хотя, по сути дела… от меня уже почти никакой пользы».
Глинет возмущенно возражала: «Ты чрезвычайно полезен, и главным образом мне! Мы поедем помедленнее, чтобы тебе было удобнее отдыхать».
«Ни в коем случае! Разве ты не следишь за черной луной? Она катится над горизонтом, время не ждет! Когда мы вернемся к хижине, мой долг будет выполнен — и тогда я смогу отдохнуть».
Глинет вздохнула. Такие разговоры ее подавляли. «Если мне суждено выжить, — думала она, — я никогда не забуду невероятные странствия по Танджектерли — но, возможно, воспоминания об ужасных событиях со временем перестанут меня пугать, а разговоры с Кулом, отдых в приятном маленьком коттедже и диковинные пейзажи возобладают в памяти; хотя сейчас, конечно, я хотела бы, чтобы эта чертова голубая степь когда-нибудь кончилась… Буду ли я когда-нибудь сожалеть о том, что покинула Танджектерли? Если допустить, конечно, что мне удастся вернуться домой». Глинет снова вздохнула и стала смотреть по сторонам.
За долгим переездом наступал отдых, и опять начинался долгий переезд. Каждый раз происходило что-нибудь новое. Однажды ковро-вола чуть не смел на своем пути панически мчащийся табун восьминогих жвачных животных размером с крупного кабана, грязно-белых с красными подпалинами; у них были длинные острые клыки, а на хвостах — кисточки из шипов. Визжа, хрюкая и распространяя резкую вонь, колонна этих существ, в четверть мили шириной, пронеслась мимо с севера на юг и скрылась за горизонтом.
В другой раз они проехали мимо лагеря кочевников — смуглых людей в черных халатах с кричащими желтыми и красными орнаментами. Толпа ребятишек немедленно выбежала навстречу ковроволу, громко выпрашивая подачки, причем Кула они нисколько не испугались. Глинет нечего было им дать; она стала отрывать кисточки от ковра и бросать их детям, после чего заставила ковровола бежать быстрее, пока лагерь кочевников не остался позади.
К тому времени Глинет была уже почти уверена в том, что они отклонились от прямого маршрута через степь; ее подозрения оправдались: впереди появились два холма, увенчанных крепостными укреплениями, а за ними — почти отвесный останец с еще более грозной цитаделью на вершине. Когда ковровол пробегал мимо, два огромных рыцаря, каждый выше и тяжелее Кула, выехали из двух первых замков. На одном были роскошные лиловые доспехи и шлем с султаном из зеленых перьев, а на другом — синие доспехи и шлем с оранжевым султаном. Он остановились перед ковроволом и подняли руки в приветствии, производившем дружелюбное впечатление.
Лиловый рыцарь объявил: «Добро пожаловать, благородные странники! Соблаговолите объяснить, каким образом к вам следует обращаться?»
Сидя на скамье под паланкином, Глинет ответила: «Я — принцесса Глинет из Тройсинета, в сопровождении моего паладина, сэра Кула».
Синий рыцарь сказал: «Нам неизвестно место под наименованием «Тройсинет». А сэр Кул, если я могу позволить себе такое наблюдение, чем-то напоминает сиаспического свирепса, хотя его лицо, манеры и благородная осанка свидетельствуют о том высокородном происхождении, которое вы ему приписываете».
«Вы очень проницательны, — сказала Глинет. — Сэр Кул заколдован и вынужден прозябать в его нынешнем обличье на протяжении определенного срока».
«Ага! — воскликнул лиловый рыцарь. — Этим многое объясняется».
Синий рыцарь продолжал: «Не могу не заметить также, что сэр Кул стоит, сложив руки на рукояти большого меча, выкованного из необычного металла. Этот меч выглядит точь-в-точь как знаменитый меч Зиль некоего Закса, наемного убийцы, недавно вызванного горожанами Пьюда».
«Верно. Упомянутый вами меч принадлежал ранее Заксу, но Закс на нас напал, и сэр Кул лишил его меча и жизни. Это происшествие нельзя назвать приятным, так как Закс оглушительно ревел, умирая, а я не люблю, когда слишком шумят».
Два рыцаря с любопытством смотрели на Кула. Они о чем-то посовещались, после чего синий рыцарь отъехал в сторону и громко протрубил в рог.
Тем временем лиловый рыцарь снова обратился к Глинет и Кулу: «Учитывая вашу славную победу над Заксом, мы попросили бы вас расправиться также с его отцом, сэром Льюли. Льюли гораздо сильнее Закса — настолько сильнее, что мы не стыдимся признаться, что его боимся. Льюли совершил тысячи кровавых преступлений — и даже глазом не моргнул, не говоря уже об извинениях».
«Мы глубоко осуждаем его проступки, — поспешно ответила Глинет, — но сейчас у нас нет времени вершить правосудие; по правде говоря, мы уже опаздываем по важному делу».
«В таком случае, — сказал лиловый рыцарь, — возникает впечатление, что мой брат преждевременно протрубил вызов».
«Разумеется! А теперь мы отправимся в путь; вам придется самостоятельно объяснить наше отсутствие сэру Льюли. Кул, поехали — и поскорее!»
«Слишком поздно! — воскликнул лиловый рыцарь. — Сэр Льюли уже спускается из замка».
С упавшим сердцем Глинет наблюдала за приближением сэра Льюли. Тот сидел в массивном, как трон, кресле на ковроволе и держал копье в два раза длиннее ковровола. На нем были кираса, ножные латы и шлем в форме головы демона, с султаном из трех черных перьев.
Сэр Льюли остановил своего ковровола в ста шагах и прокричал: «Кто осмелился протрубить вызов и нарушить мой покой? У меня и так уже отвратительное настроение».
Синий рыцарь ответил: «Вызов прозвучал, чтобы объявить о прибытии сэра Кула, умертвившего твоего отпрыска Закса и теперь желающего проверить, какого цвета твоя печень».
«Жестокое намерение! — заорал в свою очередь Льюли. — Сэр Кул, почему вы преследуете столь кровожадные цели?»
«Такова, по-видимому, моя судьба, — пробормотал Кул. — В данном случае, однако, я понимаю, что имею дело со скорбящим отцом, и готов отказаться от своего намерения. Возвращайтесь в свой замок и продолжайте скорбеть, а мы продолжим наш путь. Желаю всем присутствующим всего наилучшего— прощайте!»
Лиловый рыцарь закричал: «Сэр Кул, надо полагать, вы пошутили, когда отозвались о сэре Льюли как о «презреннейшем из псов» и «трусливой твари, чьи поступки воняют хуже, чем он сам»!»
«Я не обидчивый человек, — сказал сэр Льюли, — но эти замечания меня уязвляют».
«Сэр Льюли! — ответил Кул. — Ваше достоинство уязвили эти два рыцаря, а не я. Будьте добры, позвольте нам закончить эту беседу — нам нужно торопиться».
«Тем не менее, ты позволил себе убить моего сына, Закса, и завладел его мечом. Хотя бы поэтому ты заслуживаешь возмездия».
«Я убил Закса потому, что он на меня напал. Если вы на меня нападете, мне придется сделать то же самое».
«Ха-ха! Это заявление можно истолковать только как вызов!»
«Я не намеревался бросать вам вызов. Позвольте нам продолжить путь».
«Не позволю, пока не сведу с тобой счеты. Спускайся на землю, будем драться лицом к лицу. Попробуй скрестить меч Закса с мечом его отца, если посмеешь!»
Кул повернулся к Глинет: «Не жди меня. Поезжай на запад, Гли-нет, со всей возможной скоростью, и да сопутствует тебе удача!»
Кул спрыгнул с ковровола, но взял с собой не огромный двуручный меч Закса, а свою увесистую саблю. Он стал приближаться к сэру Льюли характерной для него порывистой походкой, чуть наклонившись вперед.
Льюли вынул из ножен свой меч и высоко поднял его: «Дьявольская тварь, смотри! Перед тобой мой знаменитый меч, Кахантус! Пришло твое время!»
Сидя на скамье под паланкином, Глинет вложила в трубку огненного зудня, тщательно прицелилась и с силой выдохнула воздух в трубку. Пуговица вылетела из трубки, расправила крылья, пролетела в отверстие забрала сэра Льюли и взорвалась белым пламенем у него в глазу. Льюли дико завопил и, уронив меч, схватился обеими руками за шлем. Кул разрубил ему локоть — правая рука Льюли безжизненно повисла на обрывках сухожилий. При этом Льюли пнул Кула — скорее инстинктивно, нежели намеренно — и подбросил его в воздух. Кул упал на спину и не двигался. Льюли сорвал с головы шлем и стоял, озираясь и моргая единственным оставшимся глазом; увидев Кула, он бросился его душить. Кул поднял саблю; ее острие пронзило шею Льюли под подбородком и проникло в мозг. Льюли повалился на Кула, и шип, выступавший из его кирасы, пронзил грудь Кула под самой шеей.
Глинет пришлось здорово поднапрячься, но в конце концов она смогла перевалить тело Льюли набок. Чтобы остановить поток красной крови, струившейся из раны Кула, она заткнула рану плотно сложенным платком и побежала за котомкой Висбьюме. Отчаянно спеша, она принесла лепешку воскового бальзама и нанесла его на рану. Когда рана на груди наконец затянулась, Глинет, к своему испугу и огорчению, обнаружила, что острие шипа проткнуло Кула насквозь, и что у него на спине тоже была кровоточащая рана.
После того, как кровь перестала литься из ран на груди и на спине Кула, он еще некоторое время стоял на коленях, опустив голову и выкашливая красную пену. Наконец он повернул к Глинет мертвенно-бледное лицо, обнажив зубы в мрачной усмешке: «Ну вот, меня снова починили! На ковровола — черная луна не ждет!»
Пошатываясь, он поднялся на ноги, с помощью Глинет взобрался в паланкин и тяжело упал на скамью.
Лиловый и синий рыцари давно уехали; они уже поднимались по выбитой в скале тропе к замку сэра Льюли, чтобы присвоить сокровища последнего— а может быть, чтобы освободить его пленников.
Глинет заставила себя, сжав зубы, вытащить саблю Кула из трупа, вытерла ее начисто об одежду сэра Льюли и положила под паланкином.
На траве лежал меч сэра Льюли, Кахантус, с клинком из бледно-голубого металла и рукоятью, инкрустированной пластинками резного черного дерева; в основании рукояти мерцал большой неограненный рубин. Это был очень тяжелый меч — Глинет стоило немалых усилий затащить его на спину ковровола. И снова огромный черный зверь побежал трусцой на запад.
Закрыв глаза, бледный Кул полулежал на скамье, часто и мелко дыша; из груди его все еще доносился хрип, вызванный оставшимися сгустками крови. Глинет пыталась устроить его поудобнее и пристроилась рядом, наблюдая за мимолетными, постоянно меняющимися выражениями его лица. Постепенно эти выражения становились все более отчетливыми и определенными, и Глинет все меньше нравилось то, что она видела — у нее по спине пробежал зловещий холодок. Наконец она прикоснулась ко впалой щеке: «Кул! Проснись! Тебе снятся дурные сны!»
Кул пошевелился. Простонав, он сумел приподняться и сесть. Глинет с тревогой разглядывала его лицо — но, к вящему облегчению, узнавала только того Кула, которого она любила и которому она доверяла.
«Ты помнишь свои сны?» — спросила Глинет.
Помолчав, Кул ответил: «Их больше нет. Я не хочу их помнить».
«Может быть, нам следует остановиться и отдохнуть, пока ты не почувствуешь себя лучше».
«Мне не нужен отдых. Нужно ехать — как можно дальше и как можно быстрее».
Ковровол бежал: миля за милей продолжалась бесконечная степь, поросшая голубой травой. К югу изредка появлялись стайки двуногих волков, оценивающе рассматривавших ковровола, серьезно совещавшихся и скакавших прочь между разноцветными шарообразными деревьями.
Переезд, отдых, переезд — все дальше и дальше тянулась степь Танг-Танг, и наконец пейзаж стал приобретать знакомые очертания. Они проехали мимо высокой усадьбы рыцаря-разбойника, обманутого зеркальцем Висбьюме; на этот раз из усадьбы никто не выехал. Над западным горизонтом появилась тень горного хребта, и вскоре река Миз приблизилась с севера и потекла параллельно их курсу. К стайке двуногих волков, державшейся поодаль, присоединилась новая группа — ее предводители предпочитали более дерзкую тактику. Стая постепенно настигла ковровола и теперь бежала с обеих сторон и позади животного. Один из волков подобрался поближе и попытался схватить зубами заднюю ногу ковровола — огромный зверь пнул его, отбросив вперед, и затоптал, не сбавляя ход.
Кул устало поднялся на ноги и взял саблю; на какое-то время волки отстали. Затем, решив, что Кул не представляет особой опасности, они вернулись и побежали рядом с ковроволом, а двое вскочили на ковер за паланкином. Глинет уже приготовила трубку и выдула огненного зудня в ближайшего волка. Зудень ударился в грудь волка, взо-рвавшись голубым и оранжевым пламенем; хищник громко взвыл, свалился с ковровола и принялся дико метаться в конвульсиях. Глинет прицелилась трубкой во второго волка, но тот предусмотрительно соскочил на землю и вприпрыжку отбежал в сторону.
Через несколько минут волки поскакали на юг и собрались в кружок, обсуждая дальнейшую тактику: быстро высовывались и прятались их тонкие черные языки, мудро кивали длинноносые морды. Тем временем Кул заставил ковровола пуститься почти галопом: впереди, там, где отроги гор начинали спускаться к реке, уже виднелась хижина.
Двуногие волки снова перешли в нападение. Их план заключался в том, чтобы окружить ковровола с обеих сторон, одновременно вспрыгнуть ему на спину и свалить Кула. Кул рубил саблей тянущиеся к нему длинные морды и руки с присосками-пиявками на ладонях; ему удалось отбросить волков справа — но другие гурьбой обступили его слева. Глинет выдувала одного зудня за другим, пока волосатая рука не схватила ее сзади за шею: оскалившаяся длинноносая морда взглянула ей прямо в глаза. Ахнув, Глинет вырвалась и выдула огненного зудня прямо в раскрытую черную пасть; зверь свалился с кормы, отныне обеспокоенный только своей собственной печальной судьбой.
До хижины оставалось не больше сотни ярдов, но волки уже стащили Кула вниз — дрожа в замешательстве, ковровол остановился. Обступив Кула со всех сторон, волки сгрудились над ним шипящей мохнатой массой.
Кул нашел в себе силы: он тяжело поднялся на ноги, но руки-пиявки облепили его со всех сторон. Ругаясь и пинаясь, он оторвался от них и, высоко замахнувшись саблей, на какое-то мгновение стал напоминать былого Кула. Но волки попробовали кровь и отказывались отступать. Щелкая языками и повизгивая, они снова набросились на Кула — тот рубил и колол, но в его руке не было прежней силы. Он закричал: «Глинет! Сделай дом и спрячься! Я погиб».
Лихорадочно озираясь, Глинет спрыгнула на землю и приготовилась выполнить последнее указание Кула.
В дверном проеме хижины появилась высокая фигура с темно-русыми волосами. Не веря своим глазам, Глинет упала на колени от радости: «Шимрод!»
«Проход открыт, но ненадолго. Пойдем!»
«Ты должен спасти Кула!»
Шимрод спустился с холмика и поднял руку: из его пальцев взметнулись и разлетелись языки черного пламени; волки вспыхнули тем же пламенем и превратились в кучки пепла. Немногим удалось с визгом убежать на восток, но языки черного огня догоняли их, одного за другим, и превращали в прах.
Глинет подбежала к Кулу и попыталась поддержать его окровавленные, выскальзывающие из рук плечи: «Кул! Мы спасены! Шимрод пришел!»
Кул глядел вокруг помутневшими глазами. Он прохрипел: «Шимрод, я выполнил программу Мургена — настолько, насколько это было возможно».
«Кул, ты все сделал правильно».
«Честно говоря, я уже умер; осталось только лечь и успокоиться», — Кул опустился на траву.
«Кул, не умирай! — закричала Глинет. — Шимрод тебя снова починит!»
«Возвращайся на Землю, Глинет! — прерывисто сказал Кул. — Я больше не могу тебя сопровождать. Меня слепили из трех существ, красная кровь объединяла меня — кровь кончилась, я распадаюсь. Прощай, Глинет».
Глинет рыдала: «Кул, подожди еще чуть-чуть! Не умирай! Я тебя люблю, я не могу тебя здесь оставить! Кул? Почему ты молчишь?»
Шимрод взял ее за руку и поднял на ноги: «Пора идти, Глинет. Ему уже нельзя помочь; от него осталась только матрица. Будет лучше, если мы отсюда уйдем. Кул умер, но его любовь к тебе жива. Пойдем».
4
Шимрод поднялся с девушкой к хижине. Глинет остановилась: «На спине ковровола — два знаменитых меча; пожалуйста, Шимрод, давай возьмем их на память».
Шимрод подвел ее к темному входу: «Заходи внутрь. Я возьму мечи; не выходи из хижины, подожди меня».
Оглушенная происшедшим, Глинет перешагнула порог и вошла в хижину. На мгновение она обернулась, чтобы бросить прощальный взгляд на Кула.
Что-то изменилось. Глинет глубоко вздохнула. Это был воздух Земли, напоенный ароматом родной листвы и родной почвы.
В хижину, согнувшись под тяжестью двух мечей, ввалился Шимрод. Положив мечи на стол, он повернулся к Глинет и взял ее за руки: «Ты любила Кула, так оно и должно быть. Если бы это было не так, у тебя была бы извращенная и бессердечная натура — но это не так, я тебя хорошо знаю. Кул был порождением магии, сочетанием двух матриц: сиаспического свирепса и пирата-варвара с далекой луны, прирожденного убийцы по имени Кул. Наложение этих двух шаблонов позволило получить ужасное существо, неутомимое и неукротимое. Для того, чтобы вдохнуть в Кула жизнь, его жилы наполнили кровью человека, который тебя любит. Почти вся кровь Кула и вся сила его духа принадлежали этому человеку. Кул мертв, но его дух и его любовь живы».
Одновременно плача и улыбаясь, Глинет спросила: «И кто этот человек, отдавший за меня кровь? Я уже знаю? Или нужно догадаться?»
«Сомневаюсь, что тебе придется догадываться».
Глинет покосилась на чародея: «Ты меня любишь, и Друн меня любит, но думаю, что ты говоришь об Эйласе… Он снаружи?»
«Нет. Я даже не намекал ему, что проход открылся. Если бы ты не смогла вернуться к хижине — или если бы тебя постигло несчастье — Эйласу пришлось бы снова пережить пытку. Но Кул не оплошал и Мурген не оплошал; ты вернулась. Теперь я приведу Эйласа сюда — недаром я волшебник! Выходи, когда я тебя позову».
Шимрод вышел из хижины. Глинет подошла к старому дощатому столу, взглянула на мечи — Зиль и Кахантус; мысли ее унеслись обратно в Танджектерли, к далекому Асфродиску… Какая судьба постигла Висбьюме?
Прошла минута. Снаружи послышались голоса. Глинет собралась было выйти, но вспомнила наставления Шимрода и решила подождать.
Шимрод позвал: «Глинет? Ты там? Или вернулась в Танджектерли?»
Глинет перешагнула порог и оказалась на поляне, пестрящей проглядывающими сквозь листву солнечными зайчиками. На поляне стоял экипаж, а рядом с экипажем ждал Эйлас.
Шимрод перенес мечи в экипаж и сказал: «Я подожду вас в Родниковой Сени — не слишком задерживайтесь!» Волшебник быстрыми шагами направился в лес и скрылся за поворотом тропы.
Эйлас подошел к Глинет и обнял ее: «Глинет, я больше никогда не позволю тебе со мной расстаться!»
Улыбаясь, Глинет спросила: «Почему ты на меня так смотришь?»
«Потому что в моих глазах ты — самая чудесная, самая неотразимая из всех красавиц на Земле».
«Правда, Эйлас? В крестьянских штанах и с неумытой рожей?»
«Правда».
Глинет рассмеялась: «Иногда я приходила в отчаяние, пытаясь привлечь твое внимание».
«Теперь можешь об этом не беспокоиться. Меня обуревают страхи и сомнения, как влюбленного мальчика. Мне не терпится узнать о твоих приключениях. Хорошо ли послужил тебе ужасный паладин Кул?»
«Так хорошо, что я в него влюбилась! То есть, влюбилась в твою часть Кула. Я замечала в нем и свирепса, и головореза с далекой планеты, и эти части пугали меня — но потом всегда появлялся ты, и все становилось на свои места».
«Похоже, что многое из того, что я сделал, мне никогда не суждено вспомнить, — с сожалением сказал Эйлас. — Что ж, неважно. Кул вернул тебя ко мне, и мне не пристало ревновать. Вот наш экипаж. Поедем в Родниковую Сень, и устроим веселейший из пиров, какие когда-либо видели старые каменные стены нашего замка!»
Эпилог
Зеленая жемчужина заперта в склянке, а скелет горностая, скрючившийся в зеленом студне — пожалуй, наименее комфортабельное обличье из всех, какие когда-либо выбирал Тамурелло… В глубокой сырой тени Тантревальского леса, в норе под корнями старого дуба лежит другой скелет, обтянутый высохшей кожей — в лучшие времена эту змею звали Висбьюме. Он больше не пританцовывает и не постукивает пальцами по столам трактиров в такт неудержимо заразительной внутренней музыке. Иногда такие случаи заставляют задуматься: пусть так, человек умер — куда делась музыка?
Невозможно отрицать, что Тамурелло и Висбьюме были выдающимися людьми — увы, им обоим была уготована печальная судьба. Тем не менее, на Старейших островах есть много других достопримечательных людей, чьи амбиции нередко выходят за рамки благоразумия, а иногда и за рамки возможного.
В качестве примера можно привести изгоя-ска, разбойника Тор-кваля. Несмотря на ужасные раны, он выжил и теперь восстанавливает силы в своей неприступной крепости. Торкваль думает горькие думы и строит мрачные планы; он поклялся отомстить молодому тройскому рыцарю, причинившему ему такое унижение и такой ущерб.
Королева Лионесса, Соллас, лихорадочно стремится возвести величественный собор. Отец Умфред уверяет ее, что, если бы короля Казмира удалось обратить в христианство, он мог бы благожелательнее отнестись к идее строительства собора. Соллас не возражает, но как обратить Казмира? Может быть, с помощью какой-нибудь священной реликвии? Прошло несколько веков с тех пор, как Иосиф Аримафейский привез чашу Грааля из аббатства Гластонбери на Старейшие острова. Поиски Грааля могли бы сослужить королеве хорошую службу, и отец Умфред с энтузиазмом поддерживает ее в этом начинании.
Казмира все еще тревожит предсказание Персиллиана, Волшебного Зерцала, и он все еще не знает, кто был первородным сыном принцессы Сульдрун.
Лионесская принцесса Мэдук занимает незавидное положение. Король Казмир знает, что она — подкидыш фей, и что в ее жилах не течет ни капли его крови. Тем не менее, она может оказаться полезной, когда достигнет брачного возраста. Но такова уж природа вещей, что Мэдук — странное маленькое существо — испытывает еще большее отвращение к условностям королевского двора в Хайдионе, чем испытывала в свое время несчастная принцесса Сульдрун. В связи с чем третий роман нашей хроники Старейших островов называется «Мэдук».
Мэдук (роман)
Заключительный роман цикла «Лионесс» привлекает наше внимание к Мэдук, подброшенной феями и принятой Казмиром за свою внучку, дочь принцессы Сульдрун. В отличие от принцессы Сульдрун, лишь пассивно сопротивлявшейся несносным правилам замка Хайдион, Мэдук бойко защищается — в частности, бросается гнилыми фруктами.
Приведенный в ярость ее проказами, король Казмир объявляет конкурс, обещая выдать ее замуж за победителя, но у Мэдук другие планы — она вербует в качестве эскорта помощника конюшего по прозвищу «сэр Пом-Пом» и бесстрашно отправляется на поиски своего настоящего отца. В странствиях они сталкиваются с мошенниками, феями, троллями, ограми и старцем, ищущим потерянную молодость, а также с невзрачным и слегка выщербленным предметом кухонного обихода под наименованием «чаша Грааля».
По мере того, как волшебники Шимрод и Мурген изучают предзнаменования катаклизма, готового произвести переворот в магическом мире, король Казмир планирует убийство, которое позволит ему править железной рукой объединенными государствами всех Старейших островов; тем не менее, удовлетворение его грандиозных амбиций осложняется одним малозаметным, но существенным недосмотром — он забыл принять в расчет существование Мэдук!
Глава 1
Висбьюме, ученик недавно почившего чародея Ипполито, надеялся исполнять прежние обязанности под руководством Тамурелло, но получил отказ. Тогда Висбьюме, присвоивший движимое имущество Ипполито, предложил в продажу ящик, содержавший часть этого наследства. Тамурелло бегло просмотрел содержимое ящика, заметил несколько интересовавших его вещей и уплатил столько, сколько запросил Висбьюме.
К югу от Корнуолла и к северу от Иберии, напротив Аквитании за Кантабрийским заливом расположились Старейшие острова, по размерам часто несопоставимые: например, Клык Гвига — не более чем темная скала, омываемая атлантическими валами, тогда как Хайбрас («Хай-Бразий» ранних ирландских летописцев) площадью не уступает Ирландии.
На Хайбрасе выросли три больших города — Аваллон, Лионесс и древний Исс,[49] не говоря уже о множестве укрепленных фортов, старых серокаменных поселков, многобашенных замков и усадеб, окруженных приятными садами. Ландшафты Хайбраса разнообразны. Параллельно атлантическому побережью высится горный хребет Тих-так-Тих — гряда крутых пиков над альпийскими лугами, изрезанными морщинами ущелий. В других местах ландшафт носит не столь суровый характер — широкие виды открываются на солнечные долины, лесистые холмы, пастбища и реки. Всю центральную область Хайбраса покрывает дикий и темный Тантревальский лес — сам по себе источник тысячи легенд, куда немногие отваживаются забредать, опасаясь колдовства. Дровосеки и одинокие путники, по воле судьбы оказавшиеся в этой глуши, стараются ничем не обращать на себя внимание и часто останавливаются, чтобы прислушаться. Лесная тишина изредка нарушается лишь далеким нежным пересвистом птиц и не внушает уверенности — и вскоре странник опять останавливается, напрягая слух.
В глубине леса краски становятся богаче и насыщеннее, тени приобретают иссиня-черный или темно-бордовый налет — кто знает, кто следит за тобой из-за кустов с другой стороны поляны или примостился на трухлявом пне?
Многие народы посещали и покидали Старейшие острова: фарезмийцы, голубоглазые эвадниане, пеласги со своими жрицами-менадами, данайцы, лидийцы, финикийцы, этруски, греки, галльские кельты, норвежские ска, изгнанные из Ирландии, римляне, ирландские кельты и несколько племен готов-мореходов. Приливы и отливы стольких волн переселенцев оставили после себя сложную смесь следов и преданий: развалины крепостей, могилы и гробницы, дольмены и стелы с таинственными письменами, напевы, танцы, обороты речи, обрывки диалектов, наименования мест и обряды, назначение которых уже никто не помнит, сохранившиеся лишь благодаря их особому очарованию. Практиковались десятки культов и верований, разнообразных, но в любом случае кормивших касту жрецов, служивших заступниками паствы перед божествами. В Иссе ступени, вырубленные в камне, спускались в океан из храма Атланты; ежемесячно, во мраке новолуния, жрецы сходили по этим ступеням в полночь и возвращались на рассвете, увешанные гирляндами морских анемонов. На Дассинете несколько племен совершали священные ритуалы, руководствуясь трещинами в скалах, рисунок которых умели толковать только жрецы. На Сколе, близлежащем острове, поклонники бога Найрена опорожняли фляги своей крови в каждую из четырех священных рек — самые набожные истощали себя таким образом до полуобморочной бледности. На Тройсинете обряды жизни и смерти справлялись в храмах, посвященных богине Земли, Гее. Кельты странствовали по всем Старейшим островам; от них остались не только названия, но и массовые друидические жертвоприношения в священных рощах, а также «Шествие деревьев» в день Бельтана. Этрусские жрецы посвящали божеству-гермафродиту, Вотумне, отвратительные, а порой и кровавые церемонии, тогда как данайцы предлагали в целом более здоровый по своему характеру арийский пантеон. С римлянами на Старейшие острова проникли культ Митры, христианство, парсис — поклонение Зороастру — и дюжина других сект. В свое время ирландские монахи основали христианский монастырь[50] на Пропащем острове у побережья Даота, южнее Аваллона, но в конечном счете ему была уготована та же печальная судьба, что и монастырю на Линдисфарне далеко на севере, у берегов Британии.
Многие годы твердыня правителей Старейших островов находилась в замке Хайдион, в городе Лионессе — до тех пор, пока Олам Третий, сын Фафхиона Длинноносого, не объявил местопребыванием властей предержащих дворец Фалу-Файль в Аваллоне, куда он перевез священный трон Эвандиг и легендарный Круглый стол «совета благороднейших», Карбра-ан-Медан,[51] источник многочисленных легенд и сказаний.
После смерти Олама Третьего на Старейших островах наступили смутные времена. Будучи изгнаны из Ирландии, ска обосновались на крайнем западном острове, Скагане, и упорно сопротивлялись любым попыткам вытеснить их оттуда. Готы разграбили побережье Даота, сожгли монастырь на Пропащем острове и заплывали на длинных челнах в глубокое устье Камбера, Камбермунд, до самого Зубчатого мыса, откуда угрожали самому Аваллону — впрочем, не слишком долго. Дюжина наследников королевской короны соревновалась в борьбе за власть; они пролили много крови, причинили много скорби и бедствий, но ничего не добились, кроме разрухи и голода. В конце концов Старейшие острова разделились на одиннадцать королевств, неоднородных по размерам и влиянию, но единодушных в своей враждебной подозрительности к соседям.
Одри Первый, король Даота, никогда не отказывался от претензии на титул суверена всех Старейших островов, ссылаясь на тот факт, что он, а не кто-либо другой, был хранителем трона Эвандига. Его притязания встречали гневные возражения — прежде всего со стороны короля Лионесса Фристана, настаивавшего на том, что Эвандиг и Карбра-ан-Медан являлись его законным имуществом, неправомочно конфискованным Оламом Третьим. Фристан во всеуслышание называл Одри Первого предателем и трусливым мошенником; в конечном счете два государства вступили в войну. В решающей битве под Ормским холмом войска Даота и Лионесса преуспели только во взаимном уничтожении. И Фристан, и Одри Первый погибли, а остатки их великих армий мрачно разошлись по домам с поля боя, сплошь усеянного трупами.
Одри Второй стал новым королем Даота, а Казмир Первый воцарился в Лионессе. Ни тот, ни другой не забывали о претензиях предков, и мир между этими государствами оставался неустойчивым и взрывоопасным.
Так проходили годы: об эпохе безмятежного процветания вспоминали лишь сказатели и барды. В Тантревальском лесу полулюди, тролли, огры и прочие существа, с трудом поддающиеся определению, оживились и совершали злодеяния, которые никто не смел наказывать; чародеи больше не заботились о том, чтобы скрываться, а правители пытались заручиться их помощью в осуществлении суетных политических замыслов.
Волшебники, однако, уделяли все больше времени коварному соперничеству и губительным интригам в своем кругу, что привело к тому, что их ряды существенно поредели. Один из злостных нарушителей конвенции, колдун Сартцанек, уничтожил чародея Коддефута, напустив на него порчу, покрывавшую все тело гнойными язвами, а заодно и его союзника Уиддефута, подвергнув его заклятию абсолютного просвещения. В отместку противники Сартцанека, сговорившись, превратили колдуна-убийцу в чугунный столб и водрузили сей столб на вершине горы Агон. Порождение Сартцанека, чародей Тамурелло, уединился в роскошной вилле Фароли, в глубине Тантревальского леса, окружив себя тщательно продуманными магическими средствами защиты.
С тем, чтобы предотвратить дальнейшие конфликты такого рода, самый могущественный из волшебников, Мурген, опубликовал знаменитый эдикт, запрещавший чародеям оказывать услуги мирским правителям в связи с тем, что подобная деятельность неизбежно приводила к столкновениям между знатоками тайного искусства и подвергала опасности каждого из них.
Два волшебника — Весельчак Снодбет, получивший такое прозвище благодаря умению вовремя вставить острое словцо и привычке украшать себя разноцветными лентами с колокольчиками, а также старец Грундель из Пропастазма — дерзнули игнорировать указания Мургена и дорого поплатились за свою заносчивость. Снодбет, будучи неспособен выбраться из ванны, внезапно многократно увеличившей силу притяжения, был поглощен миллионом маленьких черных насекомых. Грундель проснулся на кошмарной поверхности одной из лун Ачернара, окруженный гейзерами расплавленной серы и стелющимися облаками голубых испарений — никакие заклинания не помогли ему вернуться на Землю.
Чародеи убедились таким образом в преимуществах сдержанности, но их менее приобщенные к тайнам бытия современники по-прежнему предавались вздорным распрям и потугам на превосходство. Кельты, мирно прозябавшие в даотской провинции Фер-Акила, поддались подстрекательскому влиянию новоприбывших гаэльских банд из Ирландии; они зарезали всех попавшихся под руку даотов, провозгласили королем грузного угонщика скота по имени Лысый Морган и нарекли свою землю Годелией. С тех пор даоты никак не могли покорить этих отколовшихся смердов.
Прошли годы. Однажды, почти случайно, Мурген сделал поразительное открытие, настолько пугающее, что в течение нескольких суток великий чародей пребывал в оцепенении, уставившись в пространство. Мало-помалу к волшебнику вернулось самообладание, и наконец у него в голове сложился замысел, успешное осуществление которого позволило бы приостановить или даже повернуть вспять неумолимую поступь судьбы.
Усилия, связанные с этим проектом, теперь поглощали всю энергию Мургена, и жизнь его превратилась в почти безрадостную череду сосредоточенных изысканий.
С тем, чтобы оградить себя от постороннего вмешательства, Мур-ген предусмотрел препятствия, удерживавшие незваных посетителей от попыток приблизиться к Свер-Смоду; кроме того, он поставил перед входом пару часовых-демонов, отпугивавших самых настойчивых нарушителей спокойствия. С тех пор коридоры и залы Свер-Смода наполнились зловещей тишиной.
Но в конце концов даже Мурген почувствовал потребность в каком-то развлечении. По этой причине он создал свое воплощение, позволявшее ему, по сути дела, вести две жизни одновременно.
Это порождение, сформулированное с пристальным вниманием к деталям, ни в коей мере не напоминало двойника Мургена ни внешностью, ни темпераментом. Возможно, различия оказались даже более существенными, чем изначально предполагал Мурген, так как характер Шимрода порой отличался непринужденностью, граничившей с легкомыслием, что само по себе не гармонировало с безрадостной атмосферой, царившей в Свер-Смоде. Мурген, тем не менее, привязался к отпрыску и обучил его как навыкам повседневного существования, так и тайнам магического искусства.
Спустя несколько лет Шимрод соскучился и, с благословения Мургена, с легким сердцем покинул Свер-Смод. Довольно долго Шимрод бродяжничал по Старейшим островам, иногда прикидываясь крестьянским увальнем, но чаще изображая из себя рыцаря, странствующего в поисках романтических приключений.
В конечном счете Шимрод слегка остепенился и поселился в усадьбе под наименованием Трильда на лугу Лальи, в нескольких милях от Тантревальского леса.
Тем временем ска, укрепившиеся на Скагане, наращивали и совершенствовали военную машину. Стремясь к расширению жизненного пространства, они вторглись в Северную и Южную Ульфляндию, но им нанес сокрушительное поражение Эйлас, галантный молодой король Тройсинета, в результате присоединивший к своим владениям всю Ульфляндию — к бесконечному раздражению Казмира, короля Лионесса.
Не считая учеников и новичков, на Старейших островах оставались в живых не больше дюжины настоящих чародеев. В числе самых выдающихся можно было назвать Байбалидеса из Ламнета, Нумика, Миоландера, некроманта Триптомологиуса, Кондуа из Конда, Северина Звездочета и Тиффа из Троага. Многим другим в последнее время пришлось тем или иным образом закончить существование — что само по себе свидетельствовало о небезопасности избранной ими профессии. Ведьма Десмёи по неизвестным причинам растворилась в воздухе в процессе порождения Фода Карфилиота и Меланкте. Тамурелло также проявил непредусмотрительность; отныне, превращенный Мургеном в скелет горностая, он отбывал пожизненное заключение в пузатой склянке, подвешенной в большом зале Свер-Смода. Скелет, с трудом помещавшийся в тесном сосуде, скорчился, просунув череп между двумя задранными берцовыми костями; маленькие черные глазницы впивались невидящим взором в каждого, кто проходил мимо, с первого взгляда внушая безошибочное ощущение опасности, исходящее из этого сосредоточения безудержной жажды мщения.
2
Самой удаленной провинцией Даота, так называемыми Топями, правил Кларактус, герцог Даотских Топей и Фер-Акилы, чей гордый титул давно уже звучал напыщенно и преувеличенно, так как древнее герцогство Фер-Акила, захваченное кельтами, ныне именовалось Годелийским королевством. Малонаселенные предгорные Топи не могли похвастаться плодородием; единственным торговым центром в этих местах был ярмарочный городок Бланитц. Крестьяне на редких фермах выращивали ячмень и выпасали овец; в нескольких полуразвалившихся замках обедневшая знать прозябала в условиях, немногим отличавшихся от существования фермеров — их утешали только понятия о чести и приверженности традициям рыцарской доблести. Им чаще приходилось утолять голод кашей, нежели мясом; сквозняки продували пустынные залы их цитаделей, заставляя колыхаться языки пламени смоляных факелов, вставленных в укрепленные на стенах чугунные подставки, а по ночам призраки бродили по коридорам, вздыхая о давно забытых трагедиях.
Западную окраину Топей занимала обширная пустошь, поросшая лишь терновником, чертополохом, бурой осокой и разбросанными группами чахлых темных кипарисов. Пустошь эта, известная под наименованием Равнины Теней, граничила на юге с зарослями кустарника, окаймлявшими Тантревальский лес, на севере переходила в Рябую Трясину, а на западе упиралась в Дальний Данн — эскарп протяженностью восемьдесят миль и высотой, как правило, не меньше трехсот футов, за которым начинались горные луга Северной Ульфляндии. Единственная дорога с болотистой равнины на альпийские луга поднималась по расщелине эскарпа. С незапамятных времен в этой расщелине была устроена крепость, закупорившая просвет тяжелыми каменными блоками, потемневшими от времени и напоминавшими почти однородное включение в поверхности утеса. С равнины в крепость можно было попасть только через узкий проход, закрытый подъемной решеткой, а высоко над входом тянулся ряд парапетов, защищавших выбитую в скале нишу — террасу крепости. Данайцы нарекли эту крепость «Поэлитетц» — что означало «неприступная» на их забытом наречии; действительно, Поэлитетц никогда никому не удавалось взять штурмом в лоб. Король Тройсинета Эйлас атаковал ее с тыла и заставил ска покинуть этот форт, отмечавший восточные пределы их проникновения на Хайбрас.
Теперь Эйлас стоял у парапета террасы Поэлитетца с сыном, Друном, и обозревал Равнину Теней. Солнце стояло почти в зените ясного голубого неба — сегодня по равнине не бежали тени облаков, благодаря которым, скорее всего, она и получила свое название. Когда они стояли плечом к плечу, сходство Эйласа и Друна нельзя было не заметить — худощавые и широкоплечие, оба отличались выносливостью и ловкостью, присущими людям скорее жилистым, нежели мускулистым. Будучи среднего роста, отец и сын выделялись правильностью черт лица, серыми глазами и светлыми коричневатыми волосами. Друн вел себя непринужденнее Эйласа — в его манерах можно было заметить признаки тщательно сдерживаемого желания покрасоваться, сочетавшиеся с некоторой склонностью к беспечному удальству — качества вполне привлекательные постольку, поскольку они проявлялись с сознательной умеренностью. Король Эйлас, отягощенный сотнями докучливых обязанностей, выглядел более спокойным и задумчивым. Его положение требовало, чтобы он постоянно скрывал естественные побуждения и их страстную настойчивость под маской безразличной вежливости, и Эйлас уже привык носить эту маску практически в любых обстоятельствах. Сходным образом, Эйлас обычно предпочитал проявлять мягкость, граничившую с застенчивостью, чтобы не тревожить и не подавлять подданных доходившим до экстравагантной дерзости упрямством, позволявшим ему доводить до конца осуществление далеко идущих замыслов. В фехтовании ему почти не было равных; когда он этого хотел, проницательностью и остроумием он блистал не хуже, чем танцующим острием меча — но эти сполохи прорывались внезапно, подобно снопам солнечного света в разрывах между тучами. В такие минуты лицо Эйласа оживлялось, и он казался таким же молодым и жизнерадостным, как Друн.
Многие из тех, кто впервые видел Эйласа и Друна вместе, принимали их за братьев. Когда приезжим объясняли, в чем состояла их ошибка, они удивлялись тому, насколько рано у Эйласа появился наследник. Объяснением этому странному наблюдению служил тот факт, что в младенческом возрасте Друна похитили феи, и он провел детство в Щекотной обители. Сколько лет он прожил в компании эльфов и фей — восемь, девять, десять? Никто не мог сказать наверняка. За все это время в мире людей прошел всего лишь один год. По нескольким убедительным причинам, однако, эти обстоятельства воспитания Друна хранились в тайне — несмотря на всевозможные предположения и слухи.
Итак, король и принц стояли у парапета, ожидая приближения тех, с кем они приехали встретиться. Эйлас не мог не вспомнить о давно минувших днях: «Здесь я всегда не в своей тарелке; в Поэлитетце даже воздух напряжен отчаянием».
Друн взглянул по сторонам — в ярком солнечном свете терраса крепости выглядела достаточно безобидно: «Это древние укрепления.
Надо полагать, они пропитались потом и кровью, а это вызывает подавленность».
«Значит, тебя тоже беспокоит здешний воздух?»
«Не сказал бы, — признался Друн. — Наверное, мне не хватает чувствительности».
Улыбнувшись, Эйлас покачал головой: «Все очень просто — тебя никто не приводил сюда рабом. Я ходил по этим каменным плитам с цепью на шее. До сих пор помню ее вес; помню, как она глухо позвякивала. Я мог бы даже найти в точности то место, где я когда-то стоял и смотрел на Равнину Теней. О, я был в полном отчаянии, в безнадежном отчаянии!»
Друн неловко усмехнулся: «Что было, то прошло — что еще я могу сказать? Сегодня тебе следовало бы радоваться — ты более чем рассчитался со своими обидчиками».
Эйлас рассмеялся: «Ты прав! Торжество с примесью ужаса — ложка дегтя в бочке меда!»
«Гм! — поднял бровь Друн. — Трудно представить себе такое ощущение».
Эйлас повернулся и прислонился к высокому парапету, опираясь на локти: «Я часто думаю о том, чем сиюминутное отличается от того, что уже было, и от того, что еще будет. Никогда не слышал разумного объяснения сущности времени, а сегодня мне от этих мыслей особенно не по себе». Эйлас указал на что-то внизу, на равнине: «Видишь маленький холмик, поросший кустами? Ска заставляли нас копать подземный ход — целый туннель, чтобы по нему можно было вести лошадей — и туннель должен был кончаться у того холмика. По окончании работ бригаду землекопов собирались убить, чтобы сохранить в тайне существование подземного хода. Однажды ночью мы выкопали лаз на поверхность и сбежали — только поэтому я сегодня жив».
«А туннель? Его закончили?»
«Может быть. Мне никогда не приходило в голову проверить».
Друн протянул руку: «На равнине всадники — рыцари, судя по отблескам стали».
«Они не слишком пунктуальны, — сказал Эйлас. — Немаловажный признак».
Кавалькада приближалась с неспешной целеустремленностью — в ней уже можно было различить две дюжины всадников. Впереди, на гарцующем белом коне, красовался герольд в шлеме, кирасе и наколенниках. На коне герольда была розовая с серым попона, а в руке он держал хоругвь с тремя белыми единорогами на зеленом поле — гербом Даота. Сразу за ним ехали еще три герольда, с другими штандартами. За герольдами с достоинством держались поодаль три рыцаря, тоже в легких доспехах и в атласных плащах — черном, темнозеленом и бледно-синем. За рыцарями следовали шестнадцать оруженосцев — у каждого в руке было высоко поднятое копье с плещущим на ветру зеленым вымпелом.
«Несмотря на дальний путь, они выглядят, как парадная процессия», — заметил Друн.
«Таково их намерение, — кивнул Эйлас. — Тоже немаловажный признак».
«Признак чего?»
«А! Значение таких вещей легче всего определяется задним числом! Сейчас можно сказать только то, что они опоздали, но позаботились устроить из своего приезда целое событие. Это противоречивые факторы — их придется истолковывать человеку похитрее меня».
«А ты уже знаешь этих рыцарей?»
«Розовый с серым — цвета герцога Кларактуса. Мне известна его репутация. Справа его сопровождает, судя по штандарту, владелец замка Сиррок, то есть сэр Виттес. А слева…» Эйлас повернулся и подозвал стоявшего в нескольких шагах герольда Дирдри: «Кто к нам едет?»
«Передняя хоругвь — знамя короля Одри; значит, они прибыли по поручению короля. За ней штандарты Кларактуса, герцога Даотских Топей и Фер-Акилы. С ним едут сэр Виттес, владетель Харна и цитадели Сиррок, а также сэр Агвид из Гила. Оба — потомки древней знати с влиятельными связями».
«Выйди на равнину, — сказал Эйлас. — Встреть их по всем правилам и спроси, с какой целью они прибыли. Если они ответят не слишком вызывающе, я приму их в парадном зале. Если они позволят себе дерзости или угрозы, попроси их подождать и передай мне их сообщение».
Дирдри поспешно спустился с террасы. Уже через несколько секунд решетка поднялась над узким входом Поэлитетца, и герольд, в сопровождении двух оруженосцев, выехал на дорогу под крепостью. Все трое оседлали вороных коней с простой черной упряжью. Дирдри держал в руке королевский штандарт Эйласа: пять белых дельфинов на темно-синем фоне. Оруженосцы везли знамена, разделенные на четыре поля с гербами Тройсинета, Дассинета, Сколы и Ульфляндии. Они отъехали от крепости шагов на двести, после чего придержали лошадей и стали ожидать гостей под яркими лучами солнца; по сравнению с нависшей над ними громадой эскарпа и крепости их фигуры казались маленькими.
Даотская кавалькада остановилась, не доезжая сто шагов до герольда Эйласа. Примерно минуту обе стороны сохраняли неподвижность, после чего даотский герольд на белом коне выехал вперед. Натянув поводья, он остановил коня в десяти шагах напротив Дирдри.
Наблюдая с парапета, Эйлас и Друн видели, как даотский герольд зачитал послание, продиктованное герцогом Кларактусом. Дирдри выслушал сообщение, коротко ответил, повернулся и заехал обратно в крепость. Вскоре он появился на террасе и отчитался о встрече.
«Герцог Кларактус приветствует ваше величество. Король Одри поручил ему передать вашему величеству следующее: «Учитывая традиционные дружественные связи между Тройсинетом и Даотом, король Одри выражает пожелание, чтобы король Эйлас прекратил вторжение на территорию Даота в кратчайшие возможные сроки и отступил к общепризнанной границе Ульфляндии. Выполнив это пожелание, король Эйлас тем самым устранит причину беспокойства, омрачающего взаимоотношения между двумя королевствами, и подтвердит свое намерение продолжать их мирное сосуществование». От себя герцог Кларактус посмел добавить, что хотел бы проехать в крепость вместе с сопровождающим его отрядом, чтобы они могли незамедлительно занять Поэлитетц, как того требует их долг, в соответствии со своим законным правом».
«Вернись к даотам, — приказал Эйлас. — Сообщи герцогу Кларактусу, что он может заехать в крепость в сопровождении не более чем двух оруженосцев, и что я предоставлю ему аудиенцию. После чего проведи его в нижний парадный зал».
Дирдри снова удалился. Эйлас и Друн спустились в нижний парадный зал — не очень большое полутемное помещение, вырубленное в толще скалы. Узкая амбразура позволяла обозревать равнину; проход соединял этот зал с балконом в пятидесяти футах над внутренним двором крепости.
Согласно указаниям Эйласа, Друн остался в прихожей перед парадным залом и ожидал даотских делегатов.
Герцог Кларактус прибыл, не задерживаясь, вместе с сэром Виттесом и сэром Агвидом. Тяжело ступая, Кларактус зашел в прихожую — высокий черноволосый человек мощного телосложения с суровым, грубым лицом, коротко подстриженной бородой и строгими черными глазами. На голове Кларактуса был стальной боевой шлем; он носил зеленый бархатный плащ поверх кольчуги и не расставался с висевшим на поясе мечом. Его спутники, сэр Виттес и сэр Агвид, были защищены и вооружены сходным образом.
Друн обратился к герцогу: «Ваше высочество! Я — Друн, наследный принц. Королевская аудиенция будет носить неофициальный характер, в связи с чем в демонстрации оружия нет необходимости. Вы можете сложить шлемы и мечи на столе, как того требуют общепринятые рыцарские правила».
Герцог Кларактус слегка покачал головой: «Мы не просим аудиенции у короля Эйласа — это подобало бы делать только на территории его государства. В настоящее время король — посетитель даотского герцогства, и сувереном этого герцогства являюсь я. Таким образом, мой титул преобладает, и протокол должен определяться ситуацией. Я рассматриваю эту встречу как военные переговоры, а участники военных переговоров не разоружаются. Проведите нас к королю».
Друн вежливо отказался: «В таком случае я оглашу сообщение короля Эйласа, после чего вы можете вернуться к своему отряду без дальнейших церемоний. Слушайте внимательно, потому что вам надлежит передать это сообщение королю Одри, слово в слово:
«Король Эйлас обращает внимание на тот факт, что ска занимали Поэлитетц на протяжении десяти лет. Кроме того, ска контролировали земли выше Дальнего Данна. Все эти годы они не сталкивались ни с дипломатическими протестами, ни с каким-либо вооруженным сопротивлением со стороны короля Одри, вашего высочества или какого-либо другого представителя интересов Даота. В соответствии с нормами общего права, применимыми в случаях распоряжения невостребованным имуществом, ска, в результате своих действий и отсутствия противодействия со стороны Даота, приобрели неоспоримое право собственности на Поэлитетц, а также на земли выше Дальнего Данна.
Через некоторое время ульфская армия под предводительством короля Эйласа нанесла поражение ска, изгнала их с Хайбраса и приобрела их собственность силой оружия. Следовательно, эта собственность теперь присоединена к территории королевства Северной Ульфляндии, законно и полноправно. С учетом исторических прецедентов и практических правовых норм эти факты неоспоримы»».
Перед тем, как ответить, Кларактус сделал длительную паузу, вперив тяжелый взгляд в лицо невозмутимо стоявшего Друна: «Молодым петушкам негоже громко кукарекать».
«Ваше высочество, я не более чем передаю вам слова короля Эйласа. Помимо того, что уже сказано, следует учитывать еще одно обстоятельство».
«И в чем оно заключается?»
«Дальний Данн очевидно служит естественной границей между Даотом и Северной Ульфляндией. Оборонительные возможности Поэлитетца ничего не значат для Даота, но для королевств Северной и Южной Ульфляндии они чрезвычайно важны в случае нападения с востока».
Кларактус хрипло рассмеялся: «Особенно если нападут даотские армии, не так ли? И тогда мы горько пожалеем о том, что вовремя не потребовали вернуть нашу территорию. Поэтому мы и приехали — предъявить такое требование».
«В удовлетворении вашего требования отказано, — сдержанно ответил Друн. — Можно было бы добавить, что беспокойство у нас вызывают не даотские армии — несмотря на то, что их доблесть не вызывает сомнений — а намерения короля Казмира Лионесского, практически их не скрывающего».
«Если Казмир посмеет переступить границу Даота хоть на шаг, его постигнет катастрофа! — заявил Кларактус. — Мы будем гнать его вдоль Старой дороги до самого Прощального мыса, и там изрубим в лапшу его самого и всех его оставшихся солдат».
«Ваши слова внушают уверенность! — отозвался Друн. — Не премину передать их отцу. Так что будьте добры поставить короля Одри в известность о том, что Поэлитетц и Дальний Данн отныне принадлежат Северной Ульфляндии. У него нет никаких оснований опасаться нападения с запада, теперь он может сосредоточить все внимание на борьбе с разбойниками-кельтами, причиняющими ему столько неприятностей в Визроде».
«Чепуха!» — пробормотал Кларактус, не будучи способен сделать более осмысленное замечание.
Друн поклонился: «Вы выслушали сообщение короля Эйласа. Мне больше нечего сказать, и я разрешаю вам удалиться».
Герцог Кларактус ответил гневным взглядом, развернулся на каблуках, знаком приказал спутникам следовать за ним и покинул прихожую.
Глядя в амбразуру, Эйлас и Друн наблюдали за тем, как отряд всадников удалялся по Равнине Теней. «Одри отличается склонностью к праздному времяпровождению и, говорят, даже некоторой забывчивостью, — задумчиво сказал Эйлас. — Рано или поздно он вполне может решить, что его честь в данном случае не пострадала. Надеюсь, что это так — нам не нужны лишние враги. Королю Одри, между прочим, они тоже не нужны».
3
В далекие времена данайских вторжений Аваллон был укрепленным рыночным городом у самого устья Камбера, достопримечательным лишь благодаря множеству башенок, украшавших его стены.
От данайцев остались одни легенды — высокие чужеземцы с карими глазами, предпочитавшие сражаться нагишом и не носившие никаких доспехов, кроме бронзовых шлемов, поблекли и растворились в тумане прошлого. Стены Аваллона потемнели и местами просели; башенки, поросшие лишайником и плющом, защищали теперь только летучих мышей и сов, но Аваллон продолжали величать «городом высоких башен».
Перед тем, как наступили Смутные времена, Олам Третий объявил Аваллон своей столицей и, затратив сумасшедшие деньги, превратил Фалу-Файль в самый великолепный дворец на Старейших островах. Наследники не уступали Оламу в любви к роскоши, и каждый старался перещеголять предков богатством отделки новых интерьеров и пристроек королевского жилища.
Заполучив корону, Одри Второй принялся украшать и совершенствовать дворцовые сады. Он приказал устроить шесть фонтанов, испускавших по девятнадцать струй, окружив их бассейны дорожками и скамьями с мягкой обивкой. Придворных, идущих из дворца по центральной аллее, теперь встречали улыбками тридцать мраморных нимф и фавнов, а в самом конце аллеи виднелась круглая арочная беседка с куполом, где музыканты исполняли нежно трепещущие мелодии с рассвета до заката, а иногда и при лунном свете. Целое поле белых роз соседствовало с таким же пространством, пламенеющим красными розами; ряды лимонных деревьев, подстриженных в форме шаров, окаймляли прямоугольные газоны, где король Одри любил прогуливаться с фаворитами и фаворитками.
Но Фалу-Файль был знаменит не столько садами, сколько экстравагантной пышностью бесчисленных процессий и карнавалов. Всевозможные развлечения — балы-маскарады, празднества, зрелища — следовали одно за другим почти непрерывной чередой, и каждое казалось изобретательнее и расточительнее предыдущего. Галантные кавалеры и надменные красавицы толпились в залах и теснились на галереях в чудесных модных нарядах необыкновенной сложности; каждый внимательно оценивал других, в то же время пытаясь угадать, какое впечатление производит его тщательно продуманная внешность. Все стороны жизни здесь мелодраматически преувеличивались, каждое мгновение, преисполненное упоительной многозначительностью, становилось вязким и сладостным, как мед.
Только в Фалу-Файле умели так изысканно выражаться, только в Фалу-Файле демонстрировалось такое изящество манер. Воздух дрожал от бесчисленных разговоров вполголоса; за каждой дамой следовало дуновение аромата — жасмина, гвоздики с привкусом апельсина, сандалового дерева или розового масла. В полутемных салонах обнимались любовники — иные тайно, другие открыто. Почти ничто, однако, не оставалось незамеченным, и каждое происшествие, забавное, нелепое или жалкое — либо жалкое, нелепое и забавное одновременно — становилось пищей для сплетен.
Во дворце Фалу-Файль интрига была вопросом жизни и смерти. Под покровом блестящей парчи и сверкающих улыбок открывались темные глубины страстей и разбитых сердец, зависти и ненависти. В бледных лучах рассвета фехтовали дуэлянты, под безразличными взорами звезд совершались убийства, сплошь и рядом случались таинственные исчезновения, а когда поведение придворных становилось слишком неосмотрительным, они подвергались изгнанию по приказу короля.
В общем и в целом правление Одри отличалось мягкостью — хотя бы потому, что всеми судебными делами вместо короля занимался вдумчивый канцлер, сэр Намиас. Тем не менее, сидя на древнем троне Эвандиге с золотой короной на голове, облаченный в алую мантию, Одри казался воплощением благосклонного величия. Его внешность способствовала созданию впечатления царственности. Несмотря на то, что Одри раздался в бедрах и нарастил животик, он был высок и выглядел импозантно в роскошном костюме. Блестящие черные колечки завитых волос обрамляли его бледные щеки, а пухлую верхнюю губу украшали безукоризненно напомаженные черные усы; карие глаза под выразительными черными бровями, большие и влажные, были слишком узко посажены по сторонам длинного презрительного носа.
Королева Дафнида, урожденная принцесса Уэльская, была на пару лет старше Одри и успела родить ему трех сыновей и трех дочерей, но в последнее время не вызывала у царственного супруга никакого влечения. Дафниду это обстоятельство не огорчало: постельные проказы Одри ее мало интересовали, а ее собственные запросы вполне удовлетворяли три рослых лакея. Одри, все еще недовольный таким положением дел, высокомерно хмурился, проходя по галерее мимо вышеупомянутых лакеев.
В хорошую погоду Одри часто предпочитал неторопливо завтракать в отгороженной исключительно для него части дворцового сада, посреди большого квадратного газона. Завтраки носили неофициальный характер, и компанию королю составляли лишь несколько особо приближенных подхалимов.
Незадолго до завершения одного из таких завтраков сенешаль короля Одри, сэр Трамадор, приблизился, чтобы объявить о прибытии Кларактуса, герцога Даотских Топей и Фер-Акилы, просившего предоставить ему аудиенцию в ближайшее время.
Одри выслушал сенешаля с гримасой раздражения — срочные дела почти никогда не бывали приятными; напротив, чаще всего они требовали многочасового обсуждения тягостных и, как правило, неразрешимых проблем.
Сэр Трамадор ожидал ответа с нежнейшей улыбкой на устах, наблюдая за тем, как его величество преодолевал себя, вынужденный сделать усилие. Наконец Одри с разочарованным стоном отодвинул блюдо и поиграл в воздухе белыми пальцами: «Приведите Кларактуса — уж лучше принять его сразу, чтобы покончить с этим поскорее».
Сэр Трамадор удалился, слегка удивленный необычной деловитостью короля. Через пять минут он вернулся и вежливо пропустил перед собой герцога Кларактуса. Суровый повелитель Даотских Топей промаршировал по газону в пыльной и грязной одежде — он только что проделал немалый путь в седле — и поклонился королю: «Государь, прошу меня извинить! Я пренебрег этикетом, чтобы отчитаться перед вами как можно скорее. Вчера я ночевал в Вервийской Гати и успел прибыть в Аваллон сегодня, поднявшись ни свет ни заря».
«Похвальное рвение! — заявил Одри. — Если бы каждый служил мне с таким прилежанием, мне было бы не на что пожаловаться. Значит, вы привезли, надо полагать, важные новости?»
«Об этом, государь, можете судить только вы. Следует ли мне продолжать?»
Одри указал на кресло: «Садитесь, Кларактус! Насколько я понимаю, вы уже знакомы с сэром Гюнемером, сэром Арчемом и сэром Рудо?»
Покосившись на трех придворных, Кларактус сухо кивнул: «Я их заметил, когда приезжал в Фалу-Файль в прошлый раз; они изображали какой-то фарс, нарядившись арлекинами или клоунами — что-то в этом роде».
«Ничего такого не помню!» — чопорно отозвался сэр Гюнемер.
«Неважно, — обронил Одри. — Какие новости вы привезли? Надеюсь, они исправят мне настроение».
Кларактус отозвался резким смешком: «Если бы это было так, государь, я не останавливался бы на ночь. Новости неутешительны. В соответствии с вашими указаниями, я провел переговоры с королем Эйласом в Поэлитетце. Меня впустили в крепость. Я выразил вашу точку зрения, не уклонившись ни на йоту. Мне ответили вежливо, но не по существу дела. Король Эйлас не намерен уступать ни Поэлитетц, ни земли поверх Дальнего Данна. Он утверждает, что освободил их от ска силой оружия после того, как ска отвоевали их у даотского королевства. Он указал на то, что ска пользовались крепостью и территорией за эскарпом безнаказанно, не встречая никакого сопротивления со стороны ваших армий. Таким образом, заявляет король Эйлас, законное право собственности на эту крепость и на эти земли перешло к нему, как к королю Северной Ульфляндии».
Одри пронзительно выругался: «Сарсиканте! А мои права уже ничего не значат? Он меня ни во что не ставит! Ни достоинство Даота, ни мощь даотских армий уже не вызывают никакого уважения?»
«Не совсем так, государь! Я не хотел бы создавать ложное впечатление. Мне отвечали с уважением, не употребляя вызывающие выражения. Король Эйлас пояснил, что охраняет Ульфляндию не от Даота, а от возможности нападения со стороны короля Казмира — что, по его мнению, общеизвестно».
«Отговорки! — отрезал Одри. — Все это притянуто за уши! Каким образом Казмир оказался бы на Равнине Теней, не столкнувшись по пути с превосходящими силами Даота?»
«Король Эйлас считает, что такую возможность не следует игнорировать, хотя она маловероятна. Так или иначе, главным образом он обосновывает свою позицию первым аргументом, утверждая, что владеет нашими землями по праву завоевателя».
«Поверхностный аргумент, вводящий в заблуждение! — презрительно воскликнул сэр Рудо. — Он принимает нас за деревенских дураков? Границы Даота освящены многовековыми традициями, они нерушимы!»
«Совершенно верно! — поддержал сэр Арчем. — Ска можно рассматривать исключительно как временных оккупантов, не более того!»
Одри нетерпеливо махнул рукой, заставив приближенных замолчать: «Все не так просто! Мне придется подумать. Тем временем, Кларактус, не желаете ли позавтракать? Состояние вашего костюма несколько противоречит этикету, но в данном случае было бы бессовестно вас в чем-либо обвинять».
«Благодарю вас, государь, я зверски проголодался».
Завязался разговор на более приятные темы, но атмосфера безмятежного завтрака была необратимо испорчена, и в конце концов сэр Гюнемер снова осудил, в самых безапелляционных выражениях, провокационное поведение короля Эйласа. Сэр Рудо и сэр Арчем безоговорочно поддержали его, рекомендуя строго проучить «тройского выскочку» и поставить на место «неоперившегося юнца».
Одри с тяжелым вздохом откинулся на спинку кресла: «Все это хорошо и замечательно! Любопытно было бы знать, однако, каким образом мы могли бы проучить Эйласа».
«Ага! Если мы отправим в Топи несколько хорошо вооруженных дивизий и тем самым дадим ему понять, что намерены силой добиться возвращения наших земель, Эйлас сразу запоет по-другому!»
Одри погладил подбородок: «Вы считаете, он уступит перед лицом такой демонстрации решительности?»
«Посмеет ли он бросить вызов превосходящим силам Даота?»
«Что, если Эйлас, движимый безрассудной горячностью, откажется отступить?»
«Тогда герцог Кларактус нанесет ему такой удар, что недоросль Эйлас и все его ульфское отродье разбегутся по горным лугам и попрячутся в норы, как зайцы, завидевшие тень орла!»
Кларактус поднял руку: «Скромность не позволяет мне брать на себя такой славный подвиг. Вы предложили кампанию — значит, только вам принадлежит честь ее возглавить».
Бросив быстрый взгляд на Кларактуса, сэр Гюнемер холодно поднял брови и внес поправку в свои рекомендации: «Государь, я всего лишь представил на ваше рассмотрение вариант, заслуживающий изучения».
Одри повернулся к Кларактусу: «Насколько я знаю, Поэлитетц считается неприступной крепостью?»
«Таково общепринятое мнение».
Сэр Рудо скептически хмыкнул: «Справедливость этого мнения никогда не проверялась на практике — хотя предрассудки успешно предохраняли Поэлитетц от нападения на протяжении многих поколений».
Кларактус мрачно улыбнулся: «Как вы собираетесь атаковать отвесный утес?»
«Решетку входа в крепость можно разнести в щепы тараном!»
«Зачем прилагать такие усилия? По вашей просьбе защитники крепости будут рады поднять решетку. Когда на тесном внутреннем дворе соберется сотня-другая благородных рыцарей, решетку опустят, а пленников не торопясь расстреляют из арбалетов».
«Тогда придется взобраться на Дальний Данн!»
«Не очень удобно карабкаться на отвесный утес, когда тебе на голову сбрасывают камни».
Сэр Рудо надменно смерил Кларактуса взглядом с головы до ног: «Неужели вы не можете предложить ничего, кроме мрачных предсказаний провала и поражения? Король ясно выразил свои пожелания — тем не менее, вы отвергаете любые варианты, призванные удовлетворить его величество!»
«Ваши планы практически неосуществимы, — ответил герцог. — Их невозможно рассматривать всерьез».
Сэр Арчем ударил кулаком по столу: «Тем не менее, рыцарская честь не позволяет нам оставить без ответа наглое вторжение в наши пределы!»
Кларактус повернулся к королю: «Должен поздравить вас, государь, с тем, что вас окружают люди, беззаветно преданные защите ваших интересов! Кто может устоять перед их благородной яростью? Напустите их на визродских кельтов, причиняющих вам в последнее время столько головной боли!»
Сэр Гюнемер тихо зарычал: «Кельты не имеют отношения к обсуждаемому вопросу».
Король Одри глубоко вздохнул и надул щеки, растопырив черные усы: «По правде говоря, визродские кампании не принесли нам ни славы, ни удовлетворения».
Гюнемер стал говорить быстро и серьезно: «Государь, в Визроде мы столкнулись со множеством затруднений! Быдло прячется за каждым кустом, за каждой болотной кочкой; как только мы пытаемся взять их в окружение, они растворяются в горных туманах, а потом набрасываются на нас с тыла с оглушительными воплями и сумасшедшими кельтскими проклятиями — что, естественно, приводит солдат в замешательство».
Герцог Кларактус громко рассмеялся: «Лучше бы вы муштровали солдат не на парадных плацах, а в боевых условиях — может быть, тогда они не стали бы делать в штаны, услышав проклятия из тумана».
Сэр Гюнемер выругался: «Дьявольщина! Что вы себе позволяете, герцог? Никто еще не насмехался над моей службой королю!»
«Я тоже возмущен! — заявил сэр Рудо. — Что такое кельты? Мелкая неприятность! Мы скоро с ними покончим».
Король Одри поморщился и громко хлопнул в ладоши: «Успокойтесь, замолчите! В моем присутствии не должно быть никаких ссор!»
Герцог Кларактус поднялся на ноги: «Ваше величество, мне пришлось прибегнуть к нелицеприятным выражениям, чтобы довести до вашего сведения действительное положение вещей, не пытаясь его приукрасить. Теперь, с вашего позволения, я хотел бы освежиться и отдохнуть».
«Разумеется, мой верный Кларактус! Надеюсь, вы присоединитесь к нам за ужином?»
«Сочту за честь, ваше величество».
Кларактус удалился. Сэр Арчем провожал его взглядом, пока он шествовал по газону, после чего, неодобрительно хрюкнув, повернулся к собеседникам: «До чего неприятный субъект!»
«Верный вассал, отважный в бою, как разъяренный кабан — в этом невозможно сомневаться, — заявил сэр Рудо. — Но, как большинство провинциалов, он за деревьями не видит леса».
«Провинциал? Если бы только! — возразил сэр Гюнемер. — Неотесанный мужлан, недостойный своего титула! От его плаща воняет, как от подстилки в хлеву! А как он себя ведет? В Фалу-Файле так выражаются только конюхи!»
«По-видимому, эти свойства взаимосвязаны и, вероятно, происходят из одного источника, что заставляет усомниться в чистоте его происхождения», — задумчиво сказал сэр Рудо. Помолчав, он осторожно спросил короля: «А какого мнения придерживается ваше величество?»
Одри ответил не сразу: «Над всем этим придется поразмышлять. Такого рода решения нельзя принимать скоропалительно».
К столу на газоне приблизился сэр Трамадор. Наклонившись, он прошептал королю на ухо: «Государь, вам пора переодеться. Мантия приготовлена».
«Это еще зачем?» — жалобно воскликнул Одри.
«Осмелюсь напомнить вашему величеству, что сегодня вам предстоит председательствовать в суде».
Одри укоризненно взглянул в глаза сенешалю: «Вы уверены?»
«Совершенно уверен, государь! Участники тяжбы уже собираются во Внешней палате».
Одри нахмурился и вздохнул: «Значит, теперь мне придется ковыряться в чужих глупостях, в алчных претензиях, во всей этой ерунде, до которой мне нет никакого дела! В суде у меня от скуки сводит скулы и в глазах темнеет! Трамадор, у вас есть хоть капля сострадания? Как только мне удается на минутку передохнуть, вы снова начинаете мне докучать!»
«Сожалею, что возникла такая необходимость, ваше величество».
«Ха! Что ж, закон есть закон! Каждый вынужден выполнять свой долг — похоже на то, что мне уже не отвертеться».
«К сожалению это так, ваше величество. Где вы предпочитаете вершить правосудие — в Тронном зале[52] или в Старой приемной?»
Одри задумался: «Какие дела предстоит решать?»
Сэр Трамадор передал королю пергаментный свиток: «Вот перечень, ваше величество, снабженный примечаниями и выводами секретаря суда. Как вы можете видеть, требуется повесить одного грабителя и высечь трактирщика, разбавлявшего вино. Более существенных дел, кажется, не предвидится».
«Да-да. Пойдемте в Старую приемную. Никогда не чувствую себя в своей тарелке, сидя на Эвандиге. Мне кажется, что он подо мной вздрагивает и ерзает — необычное ощущение, вы не находите?»
«Несомненно, ваше величество!»
Судебные разбирательства скоро закончились. Одри вернулся в частные апартаменты, где слуги переодели его в костюм, приличествовавший королю после полудня. Одри, однако, не торопился выходить к придворным. Отпустив слуг, он опустился в кресло и глубоко задумался — герцог Кларактус поставил его в трудное положение.
Помышлять о том, чтобы взять Поэлитетц штурмом, было, разумеется, нелепо. Вооруженное столкновение с королем Эйласом пошло бы на пользу только Казмиру Лионесскому.
Одри поднялся на ноги и принялся расхаживать из угла в угол, опустив голову и заложив руки за спину. Учитывая все обстоятельства, невозможно было не признать, что Эйлас всего лишь заставил его непредвзято смотреть в глаза действительности — такой, какова она есть. Даот подвергался опасности, но она исходила не из Ульфляндии и не из Тройсинета; она исходила из Лионесса.
Кларактус не только привез плохие вести, но и сумел намекнуть на некоторые неприятные аспекты положения вещей, которые Одри предпочитал игнорировать. Даотские солдаты красиво маршировали в парадных униформах, но даже Одри понимал, что их способность успешно воевать оставляла желать лучшего.
Одри вздохнул. Для устранения возникших проблем требовались меры столь решительные, что одна мысль о них заставляла его воображение судорожно смыкаться подобно прикосновению к чувствительным усикам венериной мухоловки.
Король Одри раздраженно воздел руки и потряс ими. Все должно быть хорошо — иначе не может быть! Если проблему можно игнорировать, значит, она не заслуживает внимания. Вполне разумный принцип: любой сошел бы с ума, пытаясь исправить все недостатки Вселенной!
Восстановив таким образом некоторое равновесие духа, Одри позвал слуг. Ему на голову надели модную шляпу с тульей набекрень и пунцовым плюмажем. Король Одри надул щеки, распушил усы и вышел из апартаментов.
4
Лионесское королевство простиралось по всему Южному Хайбрасу от Кантабрийского залива до Прощального мыса, смотревшего в Атлантический океан. В замке Хайдион на окраине города Лионесса король Казмир держал бразды правления гораздо крепче короля Одри. При дворе Казмира строго соблюдались протокол и этикет: в Хайдионе преобладала величественная торжественность, а не показная пышность.
Супруга Казмира, королева Соллас, крупная апатичная женщина, ростом почти не уступала королю. Ее красивые русые косы укладывали венками на голове; она принимала молочные ванны, чтобы поддерживать белизну нежной мягкой кожи. Сыном и наследником Казмира был надменный и франтоватый принц Кассандр; кроме того, королевскую семью пополняла принцесса Мэдук — предположительно внучка Казмира, дочь печальной принцессы Сульдрун, покончившей с собой девять лет тому назад.
Замок Хайдион возвышался над столицей Лионесса, оседлав плечо невысокого горного отрога. Снизу он казался нагромождением тяжеловесных каменных блоков, увенчанным семью башнями различных размеров и форм: башней Лападиуса,[53] Высокой башней,[54] Королевской башней, Западной башней, Башней Филинов, башней Палемона и Восточной башней. Громоздкая конструкция и башни придавали Хайдиону не слишком изящный, но архаично причудливый внешний вид, резко контрастировавший с утонченным великолепием фасада дворца Фалу-Файль в Аваллоне.
Сходным образом, внешность и личность короля Казмира разительно отличались от внешности и характера короля Одри. В строгом и бледнолицем, но легко красневшем Казмире, казалось, не находила выхода нетерпеливая багровая кровь. Волосы и борода Казмира были словно аккуратно сплетены из рыжевато-русых колечек-кудрей. Бледность даотского короля Одри была чуть желтоватой, сродни слоновой кости, а волосы — ярко-черными. Тяжеловатый, но не ожиревший Казмир, с мощным торсом и бычьей шеей, повелительно смотрел на мир круглыми, голубыми, как фарфор, глазами; в отличие от Одри, он никогда не раздувал ровные, тщательно выбритые щеки. Высокий и начинавший толстеть Одри старался скрывать полноту и тщательно следил за изяществом своих манер.
Ни тот, ни другой король не пренебрегал удобствами и привилегиями, подобавшими царственным особам, однако Одри постоянно окружал себя приближенными и фаворитками, тогда как Казмир никому не уделял особого внимания и не содержал любовниц. Раз в неделю Казмир величаво направлялся в спальню королевы Соллас и прилежно исполнял супружеский долг, обслуживая ее летаргическую белую тушу. В менее формальных ситуациях Казмир довольствовался мимолетным облегчением, пользуясь трепетным телом одного из смазливых мальчиков-пажей.
Если Казмир и предпочитал находиться в какой-либо компании, это была компания его шпионов и осведомителей. Агенты сообщили Казмиру об отказе Эйласа уступить Поэлитетц чуть ли не раньше, чем об этом узнал Одри. Казмир ожидал такого развития событий; тем не менее, неприятная новость вызвала у него очередной приступ ипохондрии. Рано или поздно он намеревался вторгнуться в Даот, уничтожить даотские войска и быстро воспользоваться плодами этой победы, объединив два крупнейших государства — прежде, чем Эйлас успеет этому воспрепятствовать. Тот факт, что гарнизон Эйласа засел в Поэлитетце, существенно осложнял ситуацию, так как ульфские войска теперь могли быстро подступить к Аваллону с северо-запада, совершив марш-бросок через Даотские Топи, в связи с чем исход лионесского вторжения в Даот ставился под вопрос. Таким образом, угрозу, исходившую из Поэлитетца, необходимо было устранить.
Эта идея не впервые приходила в голову Казмиру. Он уже давно пытался разжечь смуту среди ульфских баронов, надеясь, что молодой король-чужеземец не справится с охватившим страну мятежом. С этой целью Казмир нанял Торкваля — отступника-ска, промышлявшего грабежом.
Предприятие Казмира, однако, не приносило удовлетворительных плодов. При всей безжалостности и хитрости Торкваля, разбойнику не хватало дисциплины, что ограничивало его полезность. Месяц проходил за месяцем; нетерпение и недовольство Казмира все возрастали: где успехи, обещанные Торквалем? В ответ на приказы Казмира Торкваль присылал гонцов, требовавших все больше золота и серебра. Казмир уже затратил значительные суммы; при этом он подозревал, что Торкваль мог без труда обходиться без дополнительного финансирования, удовлетворяя свои нужды грабежами и не истощая королевскую казну непомерными запросами.
Казмир любил совещаться с частными осведомителями в Камере Вздохов, находившейся над так называемым Арсеналом; когда-то давно, еще до того, как построили Пеньядор, Арсенал служил дворцовой камерой пыток, а ожидавшие внимания палачей узники сидели в Камере Вздохов, где до их чувствительных ушей — по меньшей мере, так утверждали легенды — снизу доносились приглушенные вопли истязаемых.
Обстановка в Камере Вздохов, круглом помещении с голыми каменными стенами, была нарочито непритязательной: пара деревянных скамей у дощатого дубового стола, а на столе — поднос со светлой буковой флягой и четырьмя вырезанными из того же дерева кружками, почему-то вызывавшими у Казмира нечто вроде привязанности.
Через неделю после получения сообщения о тупиковой ситуации в Поэлитетце помощник камергера Эшар известил Казмира о том, что курьер Робальф ожидал в Камере Вздохов возможности представить отчет его величеству.
Казмир не замедлил подняться в безрадостное помещение над Арсеналом. На одной из скамей сидел Робальф — тощий субъект с костлявой физиономией и бегающими карими глазами, редкими коричневатыми волосами и длинным горбатым носом. На нем были запылившийся в пути коричневый вельветовый костюм и остроконечная черная фетровая шапочка; увидев входящего короля, Робальф вскочил на ноги, сорвал с головы шапочку и поклонился: «Государь, к вашим услугам!»
Казмир смерил его взглядом с головы до ног, сухо кивнул и уселся за стол: «Что ты мне можешь сказать?»
Робальф ответил дрожащим от напряжения голосом: «Ваше величество, я выполнил все ваши указания, нигде не задерживаясь ни на минуту — даже для того, чтобы помочиться!»
Казмир задумчиво погладил бороду: «Надо полагать, ты научился мочиться на бегу?»
«Государь, истинного патриота отличает поспешность в выполнении долга!»
«Любопытно!» — Казмир налил вина из буковой фляги в одну из кружек. Указав на стул, он предложил: «Присаживайся, патриот Ро-Робальф— так тебе будет удобнее рассказывать».
Робальф осторожно опустил тощий зад на краешек стула: «Государь, я встретился с Торквалем в назначенном месте. Я передал ему, что он обязан явиться в Хайдион, буквально повторив ваши слова и напомнив, что это не приглашение, а королевский приказ. Я просил его немедленно собраться в путь, ожидая, что мы вместе отправимся на юг по Тромпаде».
«Как он ответил?»
«Загадочно, ваше величество. Сначала Торкваль вообще ничего не сказал — я даже усомнился, слушал ли он, пока я говорил. Но в конце концов он произнес: «Я не вернусь в Лионесс»».
«Я настойчиво умолял его образумиться, снова повторив приказ вашего величества. И тогда Торкваль наконец поручил мне передать вам его слова».
«Надо же! — проворчал Казмир. — Он соблаговолил ответить! И в чем же заключается его сообщение?»
«Должен предупредить вас, государь, что Торкваль не отличается вежливостью и пренебрегает почтительным обращением».
«Неважно. Что он сказал?» — Казмир отхлебнул вина из буковой кружки.
«Прежде всего, Торкваль просил передать его наилучшие пожелания и выразил искреннюю надежду на то, что ваше величество продолжает здравствовать. По меньшей мере, он издавал какие-то звуки, обращенные к ветру, и я истолковал их таким образом. Затем Торкваль заявил, что только опасения за свою жизнь мешают ему безотлагательно и неукоснительно выполнить указания вашего величества. При этом он попросил оказать ему срочную финансовую поддержку серебром или золотом в размерах, соответствующих его потребностям — каковые, по его словам, весьма существенны».
Казмир поджал губы: «И это все, что он сказал?»
«Нет, ваше величество. Он указал, что был бы чрезвычайно рад, если бы ваше величество оказали ему такую честь и встретились с ним в месте, именуемом пиком Мука. Он подробно разъяснил маршрут, позволяющий прибыть к подножию пика Мука; если ваше величество того пожелает, я могу повторить это описание».
«Не сейчас, — Казмир повернулся на скамье, облокотившись на стол. — Возникает впечатление, что Торкваль относится к моим пожеланиям с дерзостью, граничащей с пренебрежением. А ты как думаешь?»
Робальф нахмурился и облизал пересохшие губы: «Если такова воля вашего величества, я посмею выразить свое мнение без обиняков».
«Говори, Робальф! Искренность я ценю превыше всего».
«Очень хорошо, ваше величество. Я замечаю в поведении Торкваля не столько дерзость или пренебрежение, сколько безразличие в сочетании с изрядной долей мрачного юмора. Насколько я понимаю, он живет в мире, где ему одному приходится иметь дело с богиней Судьбы, лицом к лицу, а все остальные люди — включая меня и даже ваше августейшее величество — не более чем разноцветные тени, если я могу себе позволить такое красочное выражение. Короче говоря, Тор-Торквальне ведет себя с преднамеренной наглостью — его просто-напросто нисколько не беспокоят государственные проблемы, привлекающие внимание вашего величества. Сотрудничать с ним можно только на этой основе. Таково, по меньшей мере, мое понимание ситуации». Робальф покосился на короля, но неподвижное лицо Казмира не выказывало никаких эмоций.
Помолчав, Казмир произнес успокоительно мягким тоном: «Намеревается ли он служить моим интересам? Вот что важнее всего».
«Торкваль непредсказуем, — ответил Робальф. — Подозреваю, что в дальнейшем он не станет податливее, чем был до сих пор».
Казмир коротко кивнул: «Робальф, ты умеешь разбираться в людях; тебе удалось в какой-то мере прояснить несколько загадок, окружающих поступки и намерения этого бандита».
«Рад стараться, ваше величество!»
Казмир снова замолчал на несколько секунд, после чего спросил: «Сообщал ли Торкваль о каких-нибудь своих успехах или достижениях?»
«Сообщал, хотя он упомянул о них походя, словно о чем-то второстепенном. Проникнув с сообщниками в замок Глен-Гат, он умертвил барона Нольса и шестерых его сыновей. Ему удалось также устроить пожар в цитадели Мальтенг, принадлежащей барону Бан-Окку, причем в пламени пожара погибли и сам барон, и все его домочадцы. Оба барона, Нольс и Бан-Окк, были верными союзниками короля Эйласа».
Казмир хмыкнул: «Как мне недавно сообщили, уже четыре отряда Эйласа охотятся за Торквалем. Хотел бы я знать, как долго ему удастся от них скрываться!»
«Это во многом зависит от самого Торкваля, — отозвался Робальф. — Он может прятаться среди скал или в развалинах крепостей на горных лугах, и его никогда не найдут. Но если Торкваль осмелится делать дальнейшие вылазки, в один прекрасный день ему не повезет — его выследят до логова и вытащат за ушко да на солнышко».
«Не сомневаюсь, что ты прав», — сказал Казмир и постучал костяшками пальцев по столу. В помещение тут же зашел Эшар: «Что будет угодно вашему величеству?»
«Отсчитай Робальфу десять серебряных флоринов и один полновесный золотой. И устрой его поудобнее где-нибудь поблизости».
Робальф встал и поклонился: «Благодарю вас, государь». Курьер и помощник камергера удалились из Камеры Вздохов.
Казмир, погруженный в размышления, продолжал сидеть за столом. Ни поведение Торкваля, ни его предприятия нельзя было назвать удовлетворительными. Казмир поручил Торквалю восстанавливать баронов друг против друга, используя засады с переодеваниями и ложные улики, распространяя слухи и разжигая обманом клановую вражду. Грабежи, убийства и поджоги, однако, придавали Торквалю репутацию свирепого разбойника, против которого приходилось защищаться совместно, забывая о вековых предрассудках и взаимных подозрениях. Таким образом, в конечном счете преступления Торкваля объединяли баронов вместо того, чтобы сеять рознь!
Казмир крякнул от досады. Опорожнив буковую кружку, он со стуком опустил ее на стол. В последнее время ему не сопутствовала удача. Как инструмент государственной политики, Торкваль оказался капризной и даже бесполезной фигурой. Вполне вероятно, что он окончательно спятил. А Эйлас окопался в Поэлитетце, нарушая далеко идущие планы Казмира. Еще одна проблема мучительно и неотступно беспокоила Казмира: давнее предсказание Персиллиана. Пророчество, произнесенное Волшебным Зерцалом самопроизвольно, а не в ответ на вопрос, как того требовал ритуал, оставило неизгладимый отпечаток в памяти Казмира:
Казмир! Напрасно день и ночь Судьбу ты тщишься превозмочь: Наследным принцем разрешится Сульдрун, твоя шальная дочь. За круглый стол, на древний трон Вместо тебя воссядет он, Когда судьба твоя свершится И опустеет Хайдион.Казмир уже много лет пытался разгадать смысл этого предзнаменования. Поначалу оно казалось совершенно бессмысленным, так как единственным ребенком принцессы Сульдрун, судя по всему, была дочь, принцесса Мэдук. Но Казмир подозревал, что во всей этой истории что-то было не так; в конце концов ему удалось докопаться до истины — и его пессимизм оказался вполне оправданным. Сульдрун действительно родила мальчика, но фея из Щекотной обители подменила его своим отродьем, девочкой-полукровкой. Таким образом, король Казмир и королева Соллас, ни о чем не подозревая, приютили и вскормили найденыша, объявив на весь мир, что это безродное порождение лесной нечисти — их внучка, «принцесса Мэдук».
Теперь пророчество Персиллиана уже не представлялось полным парадоксом — а значит, стало еще более зловещим. Казмир организовал повсеместные поиски, разослав множество агентов, но тщетно: сын Сульдрун пропал бесследно.
Сидя в Камере Вздохов и схватившись толстыми пальцами за ручку буковой кружки, король Казмир напрягал ум вопросами, которые задавал себе уже тысячу раз: «Кто этот сын, будь он трижды проклят?
Как его зовут? Где он прячется, ускользая от внимания самых искусных и пытливых шпионов? А! Если бы я только знал! Я смел бы это препятствие со своего пути, как ураганным ветром!»
Как всегда, однако, на эти вопросы не было ответа, и безвыходное беспокойство не проходило. Мэдук давно уже официально признали дочерью принцессы Сульдрун, отречься от нее было практически невозможно. Для того, чтобы придать законность ее существованию, сочинили романтическую легенду о благородном рыцаре, тайком приходившем на свидания с Сульдрун в старом саду, о брачной церемонии, состоявшейся при лунном свете, и о ребенке, превратившемся в чудесную маленькую принцессу, любимицу всего двора. Легенда эта была ничем не хуже любых других и, подобно многим сказкам, в каком-то смысле почти соответствовала действительности — если не считать факта подмены ребенка, во всем Хайдионе известного только королю. Никто уже не заботился о том, чтобы установить личность любовника Сульдрун — опять же, кроме короля Казмира, в ярости бросившего несчастного молодого человека в подземную темницу, не поинтересовавшись предварительно тем, как его звали.
У Казмира присутствие принцессы Мэдук вызывало только раздражение, доходившее до исступления. Согласно общепринятым представлениям, дети эльфов и фей, вскормленные человеческой пищей и выросшие среди людей, постепенно теряли волшебные свойства и становились практически неотличимыми от обычных смертных. Но в некоторых случаях — по словам ведунов, знакомых с повадками лесного народца — подкидыши такого рода, озорные и коварные, взбалмошные и неуживчивые, сохраняли диковатый характер и отличались необъяснимыми странностями. Казмир иногда спрашивал себя, не взял ли он на себя слишком большой риск, выкормив столь ненадежное существо. Действительно, Мэдук отличалась от других девушек, воспитывавшихся при дворе, а иногда проявляла черты характера, вызывавшие у короля замешательство и даже тревогу.
Тем временем, Мэдук еще ничего не знала о своем истинном происхождении. Она считала себя дочерью принцессы Сульдрун — почему бы она стала в этом сомневаться, если в этом никто не сомневался? Тем не менее, королева Соллас и дамы, обучавшие ее придворному этикету, рассказывали ей истории, расходившиеся в подробностях, что заставляло о многом задуматься. Принцессу Мэдук воспитывали леди Будетта, леди Дездея и леди Мармона. Мэдук недолюбливала каждую из трех воспитательниц и ни одной не доверяла, потому что каждая из них по-своему пыталась сделать Мэдук не тем, чем она была, а Мэдук твердо решила оставаться собой.
Девятилетняя Мэдук, длинноногая и подвижная — даже непоседливая — издали выглядела почти как мальчик, но у нее была лукавая и привлекательная девичья физиономия. Иногда она перевязывала копну золотисто-медных кудрей черной лентой, но нередко распускала волосы, позволяя локонам болтаться на лбу и закрывать уши. Взор ее небесно-голубых глаз заставлял таять все сердца; ее широкий рот находился в постоянном движении: губы то растягивались, то поджимались, их уголки то поднимались, то опускались, причем нередко не в унисон, отражая изменчивые и противоречивые чувства. Мэдук считали непослушной и своевольной; пытаясь определить ее темперамент, окружающие прибегали к таким выражениям, как «капризная воображуля» и «неисправимо испорченный ребенок».
Когда Казмир впервые узнал правду о происхождении Мэдук, сначала он не мог поверить своим ушам, пребывая в состоянии шока, а затем пришел в такую ярость, что, если бы в этот момент Мэдук попалась ему под руку, он вполне мог бы свернуть ей шею. Успокоившись, Казмир понял, что ему оставалось только сделать хорошую мину при плохой игре: так или иначе, через несколько лет ему, несомненно, удалось бы выгодно выдать принцессу замуж.
Покинув Камеру Вздохов, Казмир направился в свои частные апартаменты. По пути он проходил по верхнему коридору с внутренней стороны Королевской башни; коридор превращался в сводчатую галерею, открывавшуюся на служебный внутренний двор с высоты примерно в два человеческих роста. Выйдя в галерею, король тут же остановился, заметив Мэдук — девочка стояла на цыпочках, наклонив голову над балюстрадой в арочном проеме, и приглядывалась к чему-то внизу, на служебном дворе.
Нахмурившись, Казмир не двигался с места и продолжал наблюдать: как всегда, поведение принцессы вызывало у него подозрения, смешанные с раздражением. Король заметил, что на балюстраде рядом с локтем Мэдук находилась миска, наполненная подгнившими плодами айвы, причем один из плодов она осторожно взяла пальцами правой руки.
Не замечая Казмира, Мэдук подняла руку, прицелилась и кинула айву в какую-то цель, находившуюся на дворе. Пронаблюдав за результатом, она весело отскочила от балюстрады, давясь от смеха.
Казмир прошествовал к принцессе и остановился рядом, сурово взирая на нее сверху: «Какими еще шалостями ты занимаешься?»
Застигнутая врасплох, девочка резко обернулась, запрокинув голову с полуоткрытым ртом. Облокотившись на балюстраду, король взглянул вниз через арочный проем: прямо под ним стояла багровая от злости леди Дездея, убиравшая платком остатки айвы с шеи и корсета и озиравшаяся в попытке определить виновника неслыханного хулиганства; ее модная треугольная шляпка сбилась на сторону, повредив тщательно ухоженную прическу. Заметив смотревшего сверху короля Казмира, Дездея оцепенела от изумления, лицо ее вытянулось. Несколько долгих секунд она не могла собраться с мыслями. Затем, оправившись, она опустилась в церемонном реверансе, поправила шляпку и поспешила скрыться во дворце.
Казмир медленно повернулся к принцессе: «Почему ты бросаешься фруктами в леди Дездею?»
«Потому что Дездея вышла на двор первая — Будетту и Мармону я еще не видела», — с обезоруживающей откровенностью пояснила Мэдук.
«Вопрос заключается не в этом! — отрезал король. — Теперь леди Дездея считает, что я швырнул в нее гнилую айву!»
Мэдук серьезно кивнула, выражая полное согласие: «Может быть, так даже к лучшему. Теперь ей придется хорошенько подумать о своем поведении; если бы она считала, что айва упала на нее с неба, она могла бы решить, что это просто случайность».
«Неужели? И чем леди Дездея заслужила столь суровое наказание?»
Мэдук с удивлением раскрыла большие голубые глаза: «Прежде всего, государь, она бесконечно надоедает с поучениями и попреками, просто остановиться не может! Кроме того, она еще и хитрющая, как крыса — подслушивает, подглядывает, все вынюхивает, обо всем догадывается! А еще она требует — вы не поверите! — чтобы у меня швы получались ровно, как по линейке!»
«А! — махнул рукой Казмир, уже терявший интерес к происшествию. — Тебе пора бы остепениться. Чтобы больше ни в кого не бросалась фруктами, слышишь?»
Мэдук нахмурилась и пожала плечами: «Лучше бросаться фруктами, чем другими вещами. Если уж сравнивать, леди Дездея, наверное, предпочтет, чтобы в нее кидали фруктами».
«Другими вещами тоже нельзя бросаться! Принцессы королевской крови должны выражать неудовольствие изящно и благосклонно».
Мэдук задумалась: «Что, если другие вещи будут падать ей на голову сами по себе?»
«Нельзя допускать, чтобы какие-либо вещества или предметы — грязные, дурно пахнущие, причиняющие ушибы или царапины, вызывающие отвращение и какие бы то ни было — падали под собственным весом или как-либо иначе, будучи направлены твоей рукой или оставлены тобой в том или ином месте, на леди Дездею, на леди Будетту, на леди Мармону или на кого-нибудь еще. Короче говоря, немедленно перестань хулиганить!»
Мэдук досадливо поджала губы; по-видимому, на короля Казмира не действовали ни логика, ни красноречие. Мэдук решила не тратить лишних слов: «Как будет угодно вашему величеству».
Бросив еще один грозный взгляд на служебный двор, Казмир продолжил путь. Мэдук задержалась на минуту, а затем последовала за королем по сводчатой галерее.
Глава 2
Допущения Мэдук оказались ошибочными. Происшествие на служебном дворе оказало существенное воздействие на леди Дездею, но не побудило ее тут же изменить философские воззрения, а следовательно и методы обучения принцессы. Торопливо шагая по полутемным коридорам Хайдиона, леди Дездея находилась в полном замешательстве. Она спрашивала себя: «Чем я провинилась? Каким проступком я вызвала такую реакцию его величества? И, прежде всего, почему он предпочел выразить неудовольствие столь необычайным способом? Не скрывается ли в этом некое символическое значение, ускользающее от моего внимания? Его величество не может не знать, как прилежно и самоотверженно я тружусь на благо принцессы! Все это чрезвычайно странно!»
Войдя в Большой зал, леди Дездея сделала несколько шагов и замерла — новое подозрение пришло ей в голову: «Нет ли здесь более глубокой подоплеки? Может ли быть, что я стала жертвой интриги? Какое еще объяснение можно подыскать случившемуся? Или — если представить себе немыслимое — возможно ли, что его величество находит мою персону отталкивающей? Невозможно отрицать, что моя внешность свидетельствует скорее о представительности и хорошем воспитании, нежели о жеманном кокетстве, свойственном какой-нибудь пустоголовой вертихвостке, напомаженной и надушенной, готовой из кожи лезть, чтобы мужчины бегали за ней, высунув язык. Но благородный человек, разбирающийся в людях, конечно же, не может не замечать мою внутреннюю красоту, порожденную зрелостью и духовным самоусовершенствованием!»
Действительно, внешность леди Дездеи, как она и подозревала, нельзя было назвать вызывающей симпатию с первого взгляда. Ширококостная и плоскогрудая, с непропорционально длинными голенями и тощим задом, вытянутым лицом она напоминала лошадиную морду, и мелко завитые локоны соломенного оттенка не помогали устранить это впечатление. Несмотря на все свои недостатки, леди Дездея слыла специалисткой в том, что касалось благопристойности, и досконально разбиралась в тончайших нюансах придворного этикета («Отвечая на обращение благородного кавалера, настоящая леди не стоит, уставившись на него, как цапля, только что проглотившая рыбу, но и не позволяет себе расплываться в идиотской ухмылке. Нет! Она застенчиво отзывается на комплимент благонравным замечанием и приятной, но не чересчур самодовольной улыбкой. Она следит за тем, чтобы ее фигура сохраняла осанистую стройность, не переступает с ноги на ногу и не подпрыгивает, не вертит плечами или бедрами. Ее локти остаются прижатыми к телу, а не растопыриваются в стороны. Наклонив голову, леди может заложить руки за спину, если считает такое движение достаточно изящным. При этом само собой разумеется, что она должна смотреть на собеседника, а не считать ворон, и тем более не подзывать проходящих мимо подруг, не плевать на пол и не смущать кавалера неуместными шутками»).
Весь жизненный опыт леди Дездеи, однако, не подготовил ее ни к чему, напоминающему ситуацию, возникшую на служебном дворе. Продолжая лавировать по галереям и переходам Хайдиона, воспитательница принцессы не успокаивалась — напротив, ее растерянное возбуждение только возрастало. Наконец леди Дездея явилась в частные апартаменты королевы Соллас и была допущена в гостиную ее величества. Соллас полулежала на большом диване, окруженная бархатными зелеными подушками. За ней стояла горничная Эрмельгарта, занятая обработкой каскадов бледных тонких волос королевы. Распустив тяжелые косы, горничная припудрила королевскую шевелюру питательной смесью тертого миндаля, каломели и жженых павлиньих костей, истолченных в порошок. Волосы надлежало расчесывать, пока они не начинали блестеть, как бледно-желтый шелк, после чего их аккуратно укладывали в пару валиков, закрепленных шелковыми сетками, усеянными мелкими сапфирами.
К вящему огорчению Дездеи, в гостиной присутствовали еще три персоны. У окна занимались вышиванием леди Бортруда и леди Партенопа, а рядом с королевой, на табурете, заставлявшем свисать его жирные ягодицы, скромно восседал отец Умфред. Сегодня на священнослужителе была бурая фланелевая ряса с откинутым на спину капюшоном. Его тонзура обнажала бледный плоский череп, окаймленный порослью коричневато-мышиного оттенка; на курносом лице с пухлыми белыми щеками и маленьким розовым ртом выделялись влажные, выпуклые темные глаза. Отец Умфред официально занимал должность духовника королевы; сегодня он держал в холеной руке пачку эскизов, изображавших в различных аспектах новую базилику, строившуюся на оконечности мыса к северу от гавани.
Леди Дездея приблизилась на пару шагов и начала было говорить, но королева Соллас остановила ее движением пальцев: «Одну минуту! Как вы могли заметить, я занята».
Закусив губу, Дездея отступила и стала ждать, пока Умфред демонстрировал один за другим зарисовки, вызывавшие у королевы тихие возгласы энтузиазма. Соллас позволила себе только один упрек: «Если бы только мы могли воздвигнуть храм поистине величественных пропорций, заставляющий поблекнуть все архитектурные достижения мира!»
Отец Умфред с улыбкой покачал головой: «Будьте уверены, дражайшая королева! Базилика Святейшей Соллас, возлюбленной ангелами небесными, воссияет божественным озарением превыше большинства храмов Господних!»
«Смею ли я надеяться?»
«Без сомнения! Благочестие не измеряется величиной и тяжестью. Будь это так, крохотный младенец, освященный обрядом крещения, не занимал бы более почетное место в Царствии Небесном, чем дикая бестия, сотрясающая клетку топотом и бешеным ревом!»
«Как всегда, вы умеете взглянуть на суетные заботы в надлежащей перспективе!»
Леди Дездея больше не могла сдерживаться. Она решительно пересекла гостиную и, наклонившись, пробормотала королеве на ухо: «Ваше величество, мне необходимо срочно поговорить с вами наедине».
Поглощенная эскизами, Соллас рассеянно отмахнулась: «Будьте добры, потерпите! Мы обсуждаем серьезные вопросы». Королева прикоснулась пальцем к наброску: «Несмотря ни на что, мы могли бы добавить здесь внутренний дворик с подсобными помещениями с обеих сторон, вместо того, чтобы устраивать их вдоль трансепта, и тогда освободилось бы место для пары апсид поменьше, с отдельной часовней в каждой».
«Дражайшая королева, чтобы это сделать, пришлось бы укоротить неф на такое же расстояние».
Соллас капризно развела руками: «Но я не хочу укорачивать неф! Наоборот, я хотела бы удлинить его еще ярдов на пять, а также углубить алтарную нишу за апсидой. Тогда мы могли бы установить роскошную запрестольную перегородку!»
«В принципе это превосходная идея! — заявил отец Умфред. — Тем не менее, следует учитывать, что фундамент уже заложен. А фундаментом определяются размеры базилики».
«Неужели нельзя хотя бы немного увеличить фундамент?»
Умфред печально покачал головой: «К сожалению, наши возможности ограничены отсутствием средств! Если бы у нас было достаточно денег, все было бы возможно».
«Ну вот, опять! Каждый раз одно и то же! — помрачнела королева. — Неужели все эти каменщики, землекопы, каменотесы или как их еще называют — неужели все они настолько падки на золото, что не хотят ничего сделать от души, во славу церкви?»
«Увы, так оно всегда было, дражайшая государыня! Тем не менее, я ежедневно молюсь о том, чтобы его величество проявил свою щедрость во всей ее полноте и приказал удовлетворять наши нужды из государственной казны».
Королева Соллас удрученно хмыкнула: «К сожалению, его величество не рассматривает обустройство базилики как задачу первостепенного значения».
«Королю не следовало бы забывать об одном немаловажном обстоятельстве, — задумчиво произнес отец Умфред. — После того, как базилику построят, она будет приносить доход. Желающие утолить духовную жажду, поклониться Всевышнему и воспеть ему хвалу начнут стекаться в столицу Лионесса со всех концов Хайбраса и с других островов, принося дары и пожертвования, золото и серебро! Таким образом они надеются порадовать силы небесные и заслужить их благодарность».
«Их дары порадуют и меня, если они помогут подобающим образом украсить нашу церковь».
«С этой целью необходимо заручиться привлекательными мощами и реликвиями, — мудро заметил отец Умфред. — Ничто не открывает кошельки лучше чудотворной реликвии! Король должен это понимать! Паломники вносят вклад в общее благосостояние страны — и, следовательно, неизбежно пополняют государственную казну. Учитывая все последствия их приобретения, реликвии и мощи чрезвычайно полезны».
«Конечно, мы не можем обойтись без реликвий! — воскликнула Соллас. — Но где их приобрести?»
Умфред пожал плечами: «Это непросто; многие лучшие экземпляры уже разобраны. Тем не менее, усердные поиски все еще позволяют находить уникальные вещи — изредка их приносят в дар или предлагают в продажу. Освобождение святынь, захваченных неверными, способствует пополнению запаса реликвий. А иногда их удается обнаруживать в самых неожиданных местах. Чем раньше мы начнем такие поиски, тем лучше».
«Эту возможность нужно будет обсудить подробнее», — решительно сказала королева, после чего повернулась и резко спросила: «Оттилия, что с вами? Вы явно не находите себе места!»
«Вы правы, ваше величество, — сокрушенно призналась леди Дездея. — Я в полной растерянности; не знаю, что и думать».
«Тогда расскажите, что случилось, и мы вместе поможем найти выход из вашего затруднения».
«Боюсь, ваше величество, что такие сведения я могу сообщить вам только наедине».
Королева Соллас недовольно подняла брови: «Что ж, если вы настаиваете, мы примем меры предосторожности». Она повернулась к фрейлинам: «Возникает впечатление, что нам придется уступить капризу леди Дездеи. Я приму вас позже. Эрмельгарта, когда ты будешь нужна, я тебя вызову».
Надменно задрав носы, Бортруда и Партенопа удалились из гостиной вслед за горничной. Отец Умфред задержался, но никто не предложил ему остаться, и он тоже вышел.
Без лишних слов леди Дездея изложила последовательность событий, вызвавшую у нее такое смятение: «Принцессе Мэдук как раз пора было заняться дикцией, что совершенно необходимо — она то проглатывает, то распевает гласные, как портовая потаскушка. Когда я проходила по служебному двору, направляясь с этой целью в апартаменты принцессы, мне на шею шлепнулся кусок прогнившего фрукта, явно намеренно брошенный сверху. Должна признаться, что я сразу стала подозревать принцессу, время от времени позволяющую себе подобные проказы. Тем не менее, взглянув вверх, я обнаружила на галерее его величество, наблюдавшего за мной с исключительно странным выражением лица. Если бы у меня было необузданное воображение и если бы на галерее оказался кто-нибудь другой, а не его августейшее величество — а он, конечно же, руководствуется самыми разумными соображениями во всех своих действиях — я могла бы сказать, что заметила на его лице торжествующую усмешку или, точнее выражаясь, выражение мстительного злорадства!»
«Невероятно! — развела руками королева Соллас. — Как это может быть? Я изумлена не меньше вашего. Его величество, как известно, не расположен дурачиться и проказничать».
«Разумеется! Тем не менее…» — леди Дездея раздраженно обернулась, так как в гостиную — с лицом, искаженным гневом — ворвалась леди Триффин.
«Нарцисса! — сухо сказала ей леди Дездея. — Будьте добры, обратите внимание на то, что я обсуждаю с ее величеством самый серьезный вопрос. Если бы вы могли подождать…»
Леди Триффин, женщина не менее строгой и внушительной внешности, нежели леди Дездея, оборвала ее яростным взмахом руки: «Это ваши вопросы могут подождать! То, что я хочу сказать, нужно сказать сейчас же! Только что — с тех пор и пяти минут не прошло — когда я проходила по кухонному двору, мне на голову свалилась перезревшая айва, брошенная с верхней галереи!»
Королева Соллас издала гортанный возглас отчаяния: «Опять?»
«Что значит «опять»? Ничего подобного раньше не было. И я говорю чистую правду! Возмущение придало мне бодрости; я взбежала по лестнице, чтобы поймать хулигана и устроить ему нагоняй — и кто, по-вашему, улепетывал мне навстречу, ухмыляясь и хихикая? Принцесса Мэдук!»
«Мэдук?!» — одновременно и с одинаковым недоумением вскричали королева Соллас и леди Дездея.
«А кто еще? Бесстыдница не выразила ни малейшего смущения и даже попросила меня отойти в сторону, чтобы она могла пройти. Тем не менее, я ее задержала и спросила: «Зачем ты швырнула в меня айвой?» А она ответила, совершенно серьезно: «Мне не попалось под руку что-нибудь получше, и я воспользовалась айвой в полном соответствии с указаниями его величества». Я воскликнула: «Как это понимать? Его величество рекомендовал тебе бросаться гнилыми фруктами?» А она говорит: «Надо полагать, король считает, что вы и леди Дездея — невыносимо занудные пустомели, вечно пристающие с бесполезными наставлениями»!»
«Поразительно! — отозвалась леди Дездея. — Ничего не понимаю!»
Леди Триффин продолжала: «Я сказала принцессе: «Из уважения к твоему высокому положению, я не могу наказать тебя так, как ты заслуживаешь, но немедленно сообщу о твоем возмутительном поведении ее величеству!» На что принцесса безразлично пожала плечами и убежала вприпрыжку, как ни в чем не бывало. Достопримечательное поведение, не правда ли?»
«Достопримечательное, но не единственное в своем роде! — возразила леди Дездея. — Я пострадала таким же образом, но в моем случае король Казмир собственноручно изволил швырнуть в меня фруктом».
Некоторое время леди Триффин не могла найти слов, после чего пробормотала: «Тогда я тоже ничего не понимаю».
Королева Соллас тяжело поднялась на ноги: «Нужно выведать всю подноготную этого дела! Пойдемте! Мы скоро узнаем, что к чему!»
Королева — в сопровождении двух дам и ненавязчиво следовавшего за ними отца Умфреда — прервала совещание короля Казмира с главным сенешалем, сэром Мунго, и королевским секретарем Паквином.
Обернувшись, Казмир нахмурился и медленно встал: «Дражайшая Соллас, какое срочное дело, по-вашему, важнее вопросов, обсуждаемых в королевском совете?»
«Нам нужно поговорить наедине, — упорствовала Соллас. — Будьте добры, отпустите советников — хотя бы на несколько минут».
Заметив леди Дездею и ее возбужденное состояние, Казмир догадался о цели внеурочного визита. Сэр Мунго и Паквин вышли из кабинета. Указав пальцем на отца Умфреда, король обронил: «Ты тоже можешь идти».
Расплывшись в безмятежной мягкой улыбке, Умфред удалился.
«А теперь — в чем дело?» — вопросил Казмир.
Запинаясь и путаясь, Соллас разъяснила положение вещей. Казмир выслушал ее с невозмутимым терпением.
Закончив рассказ, королева заметила: «Теперь вы понимаете причину моего беспокойства. По существу, нас озадачивает тот факт, что вы соизволили бросить фруктом в леди Дездею, а затем порекомендовали принцессе Мэдук сделать то же самое с леди Триффин».
Казмир обратился к Дездее: «Сейчас же приведите сюда Мэдук».
Леди Дездея вышла из кабинета и через некоторое время вернулась с неохотно следовавшей за ней Мэдук.
Король сдержанно обратился к принцессе: «Я приказал тебе больше не бросаться фруктами».
«Действительно, ваше величество, я получила от вас такое указание в отношении леди Дездеи, причем вы посоветовали мне не пользоваться более оскорбительными или причиняющими боль предметами — опять же, в отношении леди Дездеи. И я в точности выполнила ваши указания».
«Но ты швырнула айву в леди Триффин. Разве я советовал тебе это делать?»
«Я так поняла ваши слова, так как вы не упомянули леди Триффин».
«Ага! По-твоему, я должен был поименно перечислить всех обитателей Хайдиона, а также все предметы и материалы, которыми в них нельзя бросаться?»
Мэдук пожала плечами: «Как видите, ваше величество, когда существуют сомнения, возможны ошибки».
«И ты испытывала сомнения по этому поводу?»
«Совершенно верно, ваше величество! Мне казалось, что по справедливости каждая из воспитательниц должна подвергаться одинаковому обращению, позволяющему им пользоваться одними и теми же преимуществами».
Казмир улыбнулся и кивнул: «Упомянутые тобой преимущества с трудом поддаются пониманию. Не могла бы ты точнее их определить?»
Мэдук наклонила голову и нахмурилась, разглядывая пальцы: «Разъяснение этих преимуществ может занять много времени и нагнать на вас скуку — а я не хотела бы показаться такой же занудой, как леди Дездея и леди Триффин».
«Будь любезна, сделай нам одолжение. Даже если мы соскучимся, в данном случае это простительно».
Мэдук тщательно выбирала слова: «Мои наставницы, несомненно — весьма благовоспитанные дамы, но изо дня в день они ведут себя одинаково и говорят одно и то же. Они не умеют вставить острое словцо, приготовить сюрприз или рассказать о новых и удивительных событиях. Я подумала, что, может быть, если с ними случится таинственное приключение, оно расшевелит их умственные способности и сделает их разговоры не такими утомительно однообразными».
«Таким образом, ты руководствовалась исключительно благими намерениями?»
Мэдук с подозрением взглянула на короля: «Конечно, я ожидала, что сначала они не выразят никакой благодарности и, возможно, даже немного обидятся, но в конце концов оценят мою помощь по достоинству, потому что осознают существование в этом мире вещей чудесных и удивительных, и все их мироощущение станет более восприимчивым и жизнерадостным».
Леди Дездея и леди Триффин выразили тихими возгласами изумление и негодование. Губы короля Казмира растянулись в жесткой усмешке: «Таким образом, ты считаешь, что твои поступки пошли на пользу воспитательницам?»
«Я сделала все, что могла, — храбро отозвалась Мэдук. — Они на всю жизнь запомнят этот день! Разве они могут сказать то же самое о вчерашнем дне?»
Казмир повернулся к королеве: «Принцесса убедительно обосновала аргумент, заключающийся в том, что ее помощь окажется полезной как леди Дездее, так и леди Триффин, даже если эта помощь выражалась в форме дерзкого хулиганства. Тем не менее, принцесса заслуживает не менее альтруистического обращения, нежели ее обращение с другими, в связи с чем предлагаю сделать этот день не менее памятным для нее, чем для ее наставниц — с помощью ивовой розги или даже жестяной линейки. В конечном счете это всем пойдет на пользу. Однообразное прозябание леди Дездеи и леди Триффин будет должным образом обогащено новым и неожиданным опытом, а принцесса Мэдук поймет, что дословное истолкование королевских указаний в своих интересах не всегда соответствует духу и цели этих указаний».
Мэдук произнесла слегка дрожащим голосом: «Ваше величество, все совершенно ясно! Со стороны вашего величества нет необходимости прилагать дополнительные усилия, чтобы подчеркнуть и так уже достаточно очевидные выводы».
Король Казмир, уже занявшийся просмотром бумаг, лежавших на столе, обронил через плечо: «События такого рода нередко чреваты необратимыми последствиями, что имеет место и в данном случае. Вполне возможно, что ее величеству придется немного вспотеть, но в конечном счете это только пойдет ей на пользу. Все свободны».
Королева Соллас, в сопровождении обеих дам, удалилась из кабинета. Мэдук горестно поплелась за ними, стараясь понемногу отставать. Соллас обернулась и подозвала ее: «Пойдем, пойдем — пошевеливайся! От того, что ты будешь волочить ноги, ничего не изменится».
Мэдук вздохнула: «Что ж, мне все равно больше нечего делать».
Все они стали возвращаться в гостиную королевы Соллас. Где-то по пути из теней вынырнул и незаметно присоединился к ним дородный отец Умфред.
Поудобнее усевшись на диване, Соллас вызвала горничную Эрмельгарту: «Принеси мне три гибких прутика покрепче — можешь вытащить их из веника или из метлы. А теперь, Мэдук, слушай меня внимательно! Ты понимаешь, насколько всех нас огорчили твои проделки?»
«Айва была маленькая и мягкая», — попробовала возразить Мэдук.
«Неважно! Принцессы королевской крови так себя не ведут — и тем более принцесса Лионесская!»
Вернувшись с тремя ивовыми прутьями, Эрмельгарта передала их королеве. Мэдук наблюдала за происходящим, широко раскрыв голубые глаза и горестно опустив уголки губ.
Проверив хлесткость прутьев на диванной подушке, Соллас повернулась к принцессе: «Тебе больше нечего сказать? Ты даже не попросишь прощения? Или попробуешь придумать еще какое-нибудь оправдание?»
Мэдук следила, как завороженная, за движением прутьев, дрожавших в руке королевы, и ничего не ответила, что вызвало у Соллас, обычно апатичной, приступ раздражения: «Никаких сожалений? Теперь я понимаю, почему тебя называют бесстыдницей! Посмотрим, маленькая притворщица, как ты у нас будешь теперь изворачиваться! Можешь подойти».
Мэдук облизала губы: «Я не хочу подходить для того, чтобы меня побили».
Королева изумленно уставилась на нее: «Не верю своим ушам! Отец Умфред, будьте добры, препроводите принцессу к дивану».
Жрец благодушно положил увесистую ладонь на плечо Мэдук и подтолкнул ее к королеве. Соллас уложила принцессу поперек своих обширных бедер, высоко задрала юбку детского платья и принялась хлестать ивовыми прутьями узкие маленькие ягодицы. Мэдук лежала неподвижно, как тряпка, не издавая ни звука.
Отсутствие реакции разъярило королеву — она раскраснелась, рука ее двигалась все чаще и быстрее, она стянула с принцессы трусики, чтобы ничто не защищало нежную детскую кожу; отец Умфред стоял рядом и поощрительно улыбался, кивая в такт свистящим ударам.
Мэдук молчала. Наконец королеве наскучило это занятие — отбросив прутья, она столкнула принцессу на пол и заставила ее подняться на ноги. С напряженным лицом, плотно сжав побелевшие губы, Мэдук натянула трусы, поправила юбку и направилась к выходу.
Соллас резко окликнула ее: «Я не разрешала тебе уйти».
Мэдук остановилась и обернулась через плечо: «Ты хочешь снова меня бить?»
«Не сегодня. У меня устала рука — даже разболелась».
«Значит, я тебе больше не нужна».
Мэдук вышла из гостиной. Соллас смотрела ей вслед — у нее отвисла челюсть.
2
Поведение принцессы Мэдук — в том числе ее манера разговаривать — произвело неприятное впечатление на супругу Казмира; по ее мнению, принцесса не проявляла должного уважения к высокому королевскому сану. О своенравии Мэдук давно ходили слухи, но непосредственное столкновение с этим своенравием несколько шокировало королеву. Мэдук надлежало стать любезной и обходительной принцессой на выданье — украшением двора; следовательно, требовалось принять срочные исправительные меры.
Соллас обсудила эту проблему с отцом Умфредом, предложившим начать религиозное воспитание маленькой принцессы. Леди Триффин отказалась серьезно рассматривать такую возможность: «Это совершенно непрактично — все мы только потеряем время».
Набожная королева была несколько уязвлена таким отношением к благочестивым намерениям. «Значит, вы можете предложить что-нибудь получше?» — спросила она.
«По сути дела, я уже об этом думала. Занятия с принцессой следует продолжать по-прежнему — пожалуй, уделяя больше внимания манерам и умению вести светскую беседу. Кроме того, было бы неплохо окружить ее свитой благородных девиц, чтобы она училась правилам хорошего тона на примере других. Мэдук уже почти достигла того возраста, когда ей в любом случае полагалась бы свита — и, по-моему, чем раньше это будет сделано, тем лучше!»
Соллас неохотно кивнула: «Как правило, компаньонок приглашают на пару лет позже, но в данном случае налицо особые обстоятельства. Мэдук бесцеремонна и своевольна, как дикий звереныш — несомненно, ей требуется сдерживающее влияние».
Через неделю Мэдук вызвали в утреннюю гостиную на втором этаже Восточной башни. Там ее представили шести девицам благородного происхождения — им, как ей объяснили, предстояло прислуживать ей и составлять ей компанию в качестве фрейлин. Понимая, что протестовать бесполезно, Мэдук остановилась поодаль, чтобы оценить компаньонок со стороны — и ей не понравилось то, что она увидела. Разодетые в пух и прах, все эти девицы то и дело застывали в преувеличенных, вычурно-изысканных позах. Покончив с обязательными церемонными реверансами, шесть девиц, в свою очередь, подвергли Мэдук пристальному изучению — и проявили не больше энтузиазма, чем принцесса. Им уже разъяснили, что от них ожидалось, и большинству фрейлин эти обязанности представлялись неприятными. В сущности, они должны были составлять принцессе компанию, выполнять ее мелкие поручения, делиться с ней последними сплетнями и разделять с ней скуку ежедневных занятий. По желанию Мэдук, девицы должны были резвиться в рамках приличий — то есть метать кольца в цель, прыгать со скакалками, перекидываться мячом или воланом, играть в жмурки, в прятки и тому подобное. Им предстояло вместе заниматься вышиванием, приготовлять ароматические смеси из цветочных лепестков и душистых трав, плести цветочные гирлянды и учиться исполнять па различных модных танцев. Все они, конечно, учились читать и писать, но прежде всего им надлежало усваивать правила этикета, придворные условности и неписаные, но непреложные законы старшинства и превосходства.
Компаньонками принцессы стали следующие шесть девиц:
Девонета из замка Фолиз; Фелиция, дочь сэра Мунго, главного сенешаля; Идрента из поместья Дамар; Артвен из крепости Касси; Хлодис из Фанистри; Элиссия из Йорна.Все участницы этой разношерстной группы были старше Мэдук — кроме Фелиции, приходившейся принцессе почти ровесницей. Хлодис, крупная блондинка, отличалась некоторой неуклюжестью и безалаберностью, а маленькая темноволосая Элиссия, напротив, всегда выглядела ловко и опрятно. Артвен вела себя исключительно самоуверенно. Ненавязчиво привлекательная, но болезненно хрупкая Фелиция оказалась замкнутым в себе, даже несколько рассеянным существом. Пышущая здоровьем Идрента не могла пожаловаться на внешность — у нее все было на месте, а Девонета уродилась настоящей красавицей. Иные девушки — в частности, Идрента и Хлодис — уже заметно созревали, тогда как фигуры Девонеты и Артвен лишь начинали округляться, а Фелиция и Элиссия, так же, как и Мэдук, еще не перешагнули порог этого преображения.
Оптимистический замысел состоял в том, чтобы полдюжины подруг всюду сопровождали обожаемую принцессу, весело щебеча всевозможные глупости и соревнуясь в отправлении незатруднительных обязанностей; им надлежало переполняться радостью и гордостью, заслужив похвалу принцессы, и сокрушаться по поводу любого упрека своей не слишком строгой повелительницы. В конечном счете шесть юных фрейлин должны были сформировать нечто вроде миниатюрного кортежа, во главе которого безмятежно шествовала бы принцесса Мэдук, сияющая наподобие драгоценного камня в обрамлении золотых украшений.
На практике все сложилось иначе. Мэдук с самого начала отнеслась с подозрением к такому стесняющему вмешательству в ее жизнь. Со своей стороны, шесть девиц приступили к исполнению придворных повинностей без энтузиазма. Мэдук слыла чудаковатой девочкой, движимой непредсказуемыми порывами, нисколько не заботившейся о впечатлении, которое она производила на других, и при всем при том смехотворно наивной.
Обстоятельства рождения Мэдук — в версии, известной королевскому двору — не слишком способствовали престижу принцессы, и фрейлины это быстро почувствовали. Через несколько дней осторожного и церемонного «взаимного прощупывания» благородные девицы образовали клику, из которой Мэдук была демонстративно исключена. С тех пор манеру обращения фрейлин с принцессой можно было назвать лишь издевательской пародией на вежливость; пожелания Мэдук встречались непонимающими взглядами, а ее замечания терялись в потоке девичьей болтовни или, даже если их слышали, игнорировались.
Сперва такое отношение приводило Мэдук в замешательство; через некоторое время оно стало то забавлять, то раздражать ее, но в конце концов она решила, что ей было плевать на высокородную прислугу, и — настолько, насколько это было возможно — продолжала заниматься своими делами.
Безразличие Мэдук, разумеется, вызвало еще большее неодобрение благородных девиц: по их мнению, оно служило дополнительным свидетельством придурковатости принцессы. Вдохновительницей заговоров фрейлин стала Девонета — изящная и пригожая, свежая, как цветок, уже достаточно изощренная в искусстве флирта. Блестящие золотистые кудри ниспадали ей на плечи, золотистые карие глаза лучились невинностью. Кроме того, Девонета прекрасно умела злословить, устраивать подвохи и плести интриги. Например, по ее сигналу — а ей стоило только приподнять палец или слегка наклонить голову — девушки вдруг отходили от Мэдук, собираясь гурьбой в углу, после чего перешептывались и хихикали, бросая на принцессу насмешливые взгляды через плечо. Время от времени они устраивали другую игру, выглядывая из-за угла, чтобы следить за принцессой, и мгновенно скрываясь, как только она их замечала.
Мэдук вздыхала, пожимала плечами и не обращала внимания на эти проказы. Однажды утром, когда она завтракала в окружении фрейлин, Мэдук обнаружила в миске с кашей дохлую мышь. Принцесса поморщилась и с отвращением отшатнулась. Глядя вокруг, она заметила, что шесть девиц украдкой наблюдают за ее реакцией — несомненно, они знали заранее, что обнаружится в ее миске. Хлодис зажала рот рукой, чтобы удержаться от смеха. Мэдук встретилась глазами с Девонетой — та сохраняла полную невозмутимость.
Отодвинув миску, Мэдук поджала губы, но ничего не сказала.
Два дня спустя таинственные поступки и необъяснимые перемещения Мэдук, явно свидетельствовавшие о попытках что-то скрывать, возбудили интерес Девонеты, Идренты и Хлодис настолько, что три девицы принялись тайком следить за принцессой, чтобы понять, чем она занимается. Разоблачение тайны обещало обернуться скандалом, в связи с чем открывались восхитительные перспективы. Снедаемые любопытством, три подруги поднялись вслед за принцессой под самую крышу Высокой башни и увидели, как Мэдук взобралась по приставной лестнице в заброшенную голубятню. Когда наконец принцесса спустилась из голубятни и поспешила вниз по спиральной лестнице башни, Девонета, Идрента и Хлодис перестали прятаться, взобрались по приставной лестнице, подняли дощатый люк и осторожно изучили внутренность голубятни. К их разочарованию, они ничего не нашли, кроме пыли, вонючей грязи и нескольких перьев — никаких свидетельств порочных извращений здесь не было. Приунывшие проказницы вернулись к открытому люку, чтобы спуститься вниз, но приставная лестница исчезла, а каменный пол был слишком далеко, чтобы на него можно было безопасно спрыгнуть.
К полудню отсутствие Девонеты, Идренты и Хлодис заметили; начался переполох. Допросили Элиссию, Артвен и Фелицию; те не смогли предоставить никаких определенных сведений. Леди Дездея обратилась с резким вопросом к принцессе, но Мэдук пребывала в такой же растерянности.
«Они страшно ленивые — может быть, еще не вылезли из постелей?» — предположила принцесса.
«Вряд ли! — сухо отозвалась леди Дездея. — Странно, очень странно! Мне все это не нравится».
«Мне тоже, — кивнула Мэдук. — Подозреваю, что они снова задумали какую-нибудь проказу».
Прошел целый день, наступила ночь. На рассвете, когда почти все еще спали, кухарке, проходившей с ведрами по служебному двору, послышалось, что кто-то плачет или кричит — звук доносился издалека, и было трудно понять, откуда именно. Кухарка задержалась и прислушалась; в конце концов стало ясно, что звук исходил из голубятни над Высокой башней. Кухарка сообщила о своих наблюдениях домоправительнице, леди Будетте, и тайна наконец раскрылась. Трех девиц — грязных, испуганных, продрогших до костей и глубоко оскорбленных — вызволили из их труднодоступной тюрьмы. Истерически крича, они обвиняли Мэдук во всех своих несчастьях и лишениях: «Она хотела, чтобы мы умерли с голоду! Там было холодно, дул сильный ветер, в темноте завывали призраки! Мы испугались до смерти! Она все это сделала нарочно!»
Леди Дездея и леди Триффин выслушали фрейлин с каменными лицами, но не могли найти приемлемый выход из положения. Причины происшедшего оставались неясными; кроме того, если бы они представили претензии фрейлин на рассмотрение королевы, Мэдук могла бы выступить со встречными обвинениями — в том числе, например, оставался открытым вопрос о том, каким образом дохлая мышь оказалась в миске принцессы.
В конце концов Идренте, Хлодис и Девонете сделали строгий выговор; им напомнили, что высокородным молодым фрейлинам не пристало лазить по заброшенным голубятням.
До тех пор об истории с гнилой айвой, поставившей в щекотливое положение самого короля Казмира и послужившей причиной порки, собственноручно осуществленной ее величеством, знали только непосредственные участники, предпочитавшие не распространяться по этому поводу. Теперь, однако, кто-то проговорился, ибо скандальные новости достигли ушей всех шестерых фрейлин — к их неописуемой радости. Когда девушки были заняты вышиванием, Девонета тихо заметила: «Представляю себе, какая это была картина, когда пороли принцессу Мэдук!»
«Как она брыкалась и вопила, задрав к небу голую задницу!» — так же тихо отозвалась Хлодис, словно потрясенная собственным воображением.
«Разве с принцессами так обращаются?» — позволила себе усомниться Артвен.
Девонета твердо кивнула: «Конечно! Разве ты не слышала жуткие вопли?»
«Все их слышали! — подтвердила Идрента. — Но тогда никто не знал, кто кричал и почему».
«А теперь это всем известно! — торжествовала Хлодис. — Мэдук ревела, как бешеная корова!»
«Принцесса словно в рот воды набрала! Мэдук, тебе не нравится наша светская беседа?» — издевательски-заботливым тоном поинтересовалась Элиссия.
«Трудно сказать. В каком-то смысле ваши сплетни меня забавляют. Я их запомню и когда-нибудь посмеюсь над вами точно так же».
«Каким образом?» — встревожилась Девонета.
«Неужели не понятно? Когда-нибудь я выйду замуж за всемогущего короля и буду сидеть на золотом троне. Вот тогда я и прикажу вам, всем шестерым, явиться к моему двору, чтобы вы развлекали меня «жуткими воплями», раз они вам так нравятся».
Наступила напряженная тишина. Девонета первая взяла себя в руки и звонко рассмеялась: «О чем ты говоришь? Почти невозможно представить себе, чтобы ты когда-нибудь стала королевой! Какой король захочет жениться на принцессе с сомнительной родословной? А родословная нашей принцессы весьма сомнительна — не правда ли, Хлодис?»
«Не только сомнительна, но, можно сказать, отсутствует!» — подтвердила Хлодис.
«Что такое «родословная»?» — простодушно спросила Мэдук.
Девонета снова рассмеялась: «Именно то, чего у тебя нет! Может быть, нам не следовало об этом говорить, но от правды никуда не денешься! У тебя нет отца! Элиссия, как называют ребенка, у которого нет отца?»
«Бастардом».
«Совершенно верно! Увы, принцесса Мэдук — бастард, и никто никогда не захочет на ней жениться!»
«Это неправда! — тем же ласково-ядовитым тоном возразила Мэдук. — У меня был отец. Говорят, он умер — так же, как и моя мать».
«Может быть, он умер — а может быть и нет, — с презрением отозвалась Девонета. — Его бросили в яму, там он и остается по сей день. Твой отец — бродяга, никто даже не позаботился спросить, как его зовут».
«Так или иначе, — подхватила Хлодис, — родословной у тебя нет, и замуж ты никогда не выйдешь. Это, конечно, достойно сожаления, но будет лучше, если ты поймешь свое положение уже сейчас — теперь у тебя будет время к нему привыкнуть».
«Вот именно! — поддакнула Идрента. — Мы тебе это рассказали из чувства долга».
Мэдук едва сдерживала дрожь в голосе: «Ваш долг — в том, чтобы говорить мне правду».
«А мы и сказали тебе правду!» — заявила Девонета.
«Я вам не верю! — топнула ногой Мэдук. — Мой отец — благородный рыцарь, потому что я его дочь! Как может быть иначе?»
Девонета смерила принцессу взглядом с головы до ног и обронила: «Очень просто».
3
Мэдук не совсем понимала, что имели в виду, когда говорили о «родословной». Пару раз она уже слышала это слово, но до сих пор от нее ускользало его значение. Несколько дней спустя она зашла в конюшню, чтобы причесать своего пони, Тайфера. Неподалеку два знатных господина обсуждали жеребца и упомянули о его «впечатляющей родословной». У вороного жеребца, статного и сильного, наблюдался выдающейся величины член, но это свойство, судя по всему, не было основным фактором, определявшим качество родословной — по меньшей мере в том, что касалось родословной Мэдук. Не могли же Девонета и прочие фрейлины предполагать, что у принцессы должен вырасти подобный орган!
А тогда что именно подразумевалось под «родословной»? Может быть, знатные господа намекали на роскошную пушистость конского хвоста? Вряд ли. Мэдук отвергла эту теорию по тем же причинам. Она решила не гадать, а расспросить кого-нибудь при первой возможности.
У Мэдук сложились более или менее приятельские отношения с принцем Кассандром, единственным сыном короля Казмира и королевы Соллас. С годами Кассандр стал самоуверенным удальцом, искавшим развлечений хотя бы потому, что этого требовал присущий молодости избыток здоровья и энергии. Кассандр был силен, хотя скорее тяжеловат, нежели ловок. Он коротко стриг жесткие светлые кудри; его круглое лицо казалось слишком обширным для тонкого носа, маленького рта и близко посаженных голубых глаз. Кассандр унаследовал от отца — или, может быть, усвоил посредством подражания — целый набор резких коротких жестов и повелительных манер. Соллас, несомненно, наградила его тонкой, розовато-бледной кожей, маленькими ладонями и ступнями и характером более доступным и покладистым, чем у короля Казмира.
Мэдук нашла Кассандра сидящим в одиночестве в оранжерее и сосредоточенно пишущим что-то гусиным пером на листе пергамента. Некоторое время Мэдук молча наблюдала за принцем. Возможно ли, что Кассандр решил посвятить себя поэзии? Сочиняет оду к возлюбленной? Романс или балладу? Кассандр поднял голову и заметил племянницу. Отложив перо, он спрятал пергамент в ларце.
Мэдук осторожно приблизилась. Кассандр, судя по всему, был в приподнятом настроении и обратился к принцессе с витиеватым шутливым приветствием: «Тебе поем мы славу, о мстительная фурия Хай-Хайдионаоблаченная в сполохи лиловых молний! Кому суждено стать очередной жертвой, познавшей разрушительную силу твоего гнева? Или, другими словами, горечь перезревшей айвы, прилетевшей по лбу?»
Губы Мэдук покривились в некотором подобии улыбки; она присела на скамью рядом с Кассандром: «Его величество строго запретил мне бросаться фруктами». Помолчав, Мэдук вздохнула: «А жаль! Это было полезно для всех заинтересованных лиц. Но я решила быть паинькой».
«Мудрое решение».
Мэдук задумчиво продолжала: «Казалось бы, принцесса королевской крови должна иметь право бросаться айвой в кого угодно и когда угодно, если ей так вздумается».
«На первый взгляд так может показаться, но нельзя не принимать во внимание требования этикета. Благопристойное поведение — важнейшая обязанность любой принцессы!»
«А моя мать, принцесса Сульдрун — она вела себя благопристойно?»
Приподняв брови, Кассандр с любопытством покосился на маленькую собеседницу: «Что за вопрос! Как на него ответить? Честно говоря, я мог бы выразиться только таким образом: «Не совсем»».
«Потому что она жила одна в саду? Или потому что я родилась, когда она еще не вышла замуж?»
«Ни то, ни другое не считается достаточно благопристойным поведением».
Мэдук поджала губы: «Мне хочется больше о ней узнать, но мне никто ничего не говорит. Почему все молчат о моей матери?»
Кассандр невесело рассмеялся: «Потому что обо всей этой истории никто на самом деле ничего не знает».
«Расскажи — что ты слышал о моем отце?»
«Что я могу сказать? Я почти ничего не знаю, — осторожно произнес принц. — Судя по всему, какой-то проходимец, молодой и пригожий, нашел Сульдрун в саду и воспользовался ее одиночеством».
«Может быть, ей нравилось с ним встречаться?»
«Сульдрун вела себя неприлично, и лучше не придумывать ей оправдания, — с неубедительной чопорностью ответствовал Кассандр. — Но безродный бродяга, ее любовник, позволил себе невероятную наглость! Он насмеялся над достоинством королевской семьи и вполне заслужил свою судьбу».
Мэдук задумалась: «Все это очень странно. Сульдрун не жаловалась на поведение моего отца?»
Кассандр нахмурился: «Вовсе нет! Возникает впечатление, что бедная принцесса его любила. Но о таких вещах лучше помалкивать. Говорят, жрец Умфред застал их в саду и сообщил об этом его величеству».
«За что моего отца так страшно наказали? — пожала плечами Мэдук. — Не понимаю».
И снова Кассандр изобразил воплощение нравоучительности: «Как то есть за что? Нужно было хорошенько проучить мерзавца, чтобы другим было неповадно!»
С внезапной дрожью в голосе Мэдук спросила: «Он все еще жив?»
«Сомневаюсь».
«А где яма, в которую его бросили?»
Кассандр ткнул большим пальцем через плечо: «Где-то в скалах за Пеньядором. Это колодец глубиной саженей пятнадцать, а на дне колодца — темница, каменный мешок. Там кончают дни неисправимые преступники и враги государства».
Обернувшись, Мэдук взглянула туда, где над стеной Зольтры Лучезарного виднелась серая крыша Пеньядора: «Мой отец не был ни преступником, ни врагом государства».
Кассандр пожал плечами: «Таков королевский приговор — он обжалованию не подлежит».
«И все же! Моя мать была принцесса королевской крови. Она не полюбила бы первого попавшегося бездельника, перепрыгнувшего через ограду!»
Кассандр снова пожал плечами, показывая, что подобные головоломки превосходят его понимание: «Надо полагать — в том, что ты говоришь, есть какой-то смысл. И, тем не менее — кто знает? Королевская кровь, несомненно, имеет значение, но прежде всего Сульдрун была девицей на выданье, а девицы — непредсказуемые создания, повинующиеся мимолетным влечениям, как пух одуванчика — дуновению ветерка! Таково мое представление, основанное на собственном опыте».
«Может быть, мой отец — благородного происхождения, — задумчиво заметила Мэдук. — Его же никто не позаботился спросить?»
«Вряд ли, — махнул рукой Кассандр. — Воспитанный человек не решился бы на столь непозволительную глупость. Ты сомневаешься? Но таков закон природы! Каждый должен знать свое место, зависящее от происхождения, то есть от знатности предков — и единственная возможность улучшить наследственное положение состоит в том, чтобы заслужить королевский патент, выданный за доблесть и героизм, проявленные на войне. Никакую другую систему нельзя назвать целесообразной, справедливой или естественной».
«Какое же у меня положение? — растерянно спросила Мэдук. — И где моя родословная?»
Кассандр улыбнулся и развел руками: «Почему тебя это беспокоит? Тебе предоставили звание принцессы королевской крови — этого должно быть достаточно».
Любопытство Мэдук, однако, не было удовлетворено: «А моего отца бросили в яму вместе с родословной?»
«Надо полагать, — усмехнулся принц. — Если она у него была».
«А что такое родословная? Что-то вроде хвоста?»
Тут Кассандр уже не смог сдерживать веселье, задыхаясь от хохота. Мэдук оскорбленно поднялась на ноги и удалилась.
4
Королевская семья время от времени выезжала из Хайдиона за город: Казмир не прочь был иногда поохотиться — ему особенно нравилась соколиная охота — или просто проехаться по сельской местности. Как правило, для Казмира седлали вороного боевого коня по имени Шейван, тогда как королева Соллас ехала на смирной белой кобыле или — что в последнее время случалось все чаще — на выложенном подушками сиденье королевской кареты, благодаря многочисленным рессорам отличавшейся исключительно мягким ходом. Принц Кассандр гарцевал на норовистом саврасом жеребце Гилдрупе, а принцесса Мэдук весело носилась туда-сюда на своем сером в яблоках пони, Тайфере.
Мэдук заметила, что многие придворные дамы испытывали привязанность к лошадям и часто навещали конюшни, чтобы приласкать любимцев и угостить их яблоками или сладостями. Мэдук стала подражать этому обычаю, предлагая просвещенному вниманию Тайфера то морковку, то репку; в то же время пребывание в конюшне позволяло ей на какое-то время ускользнуть от бдительных взоров леди Дездеи и леди Триффин, а также избавиться от шестерых фрейлин.
Ухаживать за Тайфером поручили помощнику конюшего по имени Пимфид — светловолосому пареньку лет двенадцати, сильному и старательному, с честной физиономией, выражавшей постоянную готовность услужить. Мэдук убедила Пимфида в том, что в его обязанности входили также сопровождение и охрана принцессы, по мере надобности. Пимфид не возражал: договоренность такого рода, в меру его разумения, свидетельствовала о некотором повышении его статуса при дворе.
После полудня в пасмурный день, когда сплошные низкие тучи нависли над побережьем и в воздухе уже чувствовалась влажность неминуемого дождя, Мэдук набросила на плечи серый плащ с капюшоном и потихоньку пробралась в конюшню. Там она позвала Пимфида, собиравшего вилами навоз: «Пойдем, Пимфид, скорее! Нужно кое-куда сходить — это займет, наверное, около часа, и мне потребуется твоя помощь».
«Сходить — куда, ваше высочество?» — осторожно поинтересовался Пимфид.
«В свое время ты все узнаешь. Пойдем, пойдем! Скоро вечер, время летит, а ты все мнешься с ноги на ногу и скребешь в затылке!»
Пимфид неуверенно хмыкнул: «Вам понадобится Тайфер?»
«Не сегодня, — Мэдук повернулась, чтобы идти. — Пойдем!»
Вздохнув не без облегчения, Пимфид решительно воткнул вилы в кучу навоза и тяжелой поступью последовал за принцессой.
Мэдук маршировала по тропе, огибавшей тыльную стену замка; помощник конюшего плелся позади.
«А куда мы идем?» — спросил через некоторое время Пимфид.
«Скоро увидишь».
«Как вам угодно, ваше высочество», — пробурчал Пимфид.
Тропа поворачивала налево, к Сфер-Аркту, но Мэдук повернула направо и стала карабкаться вверх по каменистому склону, выбрав другую, еле заметную тропу, ведущую к огромной серой громаде Пеньядора.
Пимфид позволил себе выразить сомнение в разумности такого маршрута, но Мэдук пропустила его робкий протест мимо ушей. Она продолжала подниматься — прямо перед ней уже высилась северная стена Пеньядора. Запыхавшийся и встревоженный, Пимфид внезапно прибавил шагу и поравнялся с принцессой: «Ваше высочество, куда вы? Под этими стенами в темницах томятся преступники!»
«Пимфид, ты преступник?»
«Ни в коем случае!»
«Тогда тебе нечего бояться!»
«Вы ошибаетесь! Именно тем, кто ни в чем не виноват, достаются самые тяжкие наказания!»
«Тебе не о чем беспокоиться, Пимфид, это моя затея. В любом случае, всегда следует надеяться на лучшее».
«Ваше высочество! Я предлагаю…»
Мэдук устремила на помощника конюшего неотразимый взор бездонно-голубых глаз: «Будь так любезен, помолчи».
Пимфид развел руками: «Как вам угодно».
Мэдук с достоинством отвернулась и продолжила подъем по склону под темными каменными стенами Пеньядора. Пимфиду оставалось только угрюмо следовать за ней.
Поравнявшись с углом здания, Мэдук остановилась, чтобы получше рассмотреть участок, находившийся за древней тюрьмой. В дальнем конце, ярдах в пятидесяти от того места, где они стояли на холме, возвышалась массивная виселица, окруженная несколькими механизмами мрачного назначения, а также тремя чугунными столбами, у которых жгли особенно отличившихся врагов государства. Яма для горящей смолы и большая жаровня неподалеку использовались в сходных целях. Ближе, всего лишь в нескольких шагах под холмом, в пустынном углу заднего двора тюрьмы, Мэдук увидела то, что искала — кольцевую каменную ограду высотой меньше человеческого роста, окружавшую отверстие, достаточно широкое, чтобы в него можно было опустить арестанта. Шаг за шагом, невзирая на неразборчивое протестующее ворчание Пимфида, Мэдук спустилась по пологой каменистой проплешине к кольцевой ограде и заглянула в черную глубину колодца. Она прислушалась, но оттуда не доносилось ни звука. Приложив ладони ко рту, Мэдук наклонилась над отдушиной темницы и позвала: «Отец! Ты меня слышишь?» Ей ответила только тишина. «Отец, ты здесь? Это Мэдук, твоя дочь!»
Шокированный поведением принцессы, Пимфид подошел к ней сзади: «Что вы делаете? Это не разрешено ни мне, ни вам!»
Мэдук не обращала на него внимания. Наклонившись пониже над отверстием, она снова позвала: «Ты меня слышишь? Прошло столько времени! Ты еще жив? Ответь! Я твоя дочь, Мэдук!»
В непроглядном мраке колодца ничто не шелохнулось.
Пимфид не был одарен богатым воображением; тем не менее, ему почудилось, что в глухой тишине подземелья существовало какое-то напряжение — как если бы кто-то прислушивался, затаив дыхание, к происходившему сверху. Потянув Мэдук за локоть, он хрипло прошептал: «Принцесса, разве вы не чувствуете? Здесь водятся призраки! Если правильно слушать, можно различить, как они шепчутся и подвывают в темноте».
Наклонив голову, Мэдук снова прислушалась: «Чепуха! Не слышу никаких призраков».
«Это потому, что вы неправильно слушаете! Давайте уйдем, пока духи не заманили нас в подземелье!»
«Не говори глупости, Пимфид! Король Казмир приказал бросить моего отца в эту яму, и я должна узнать, жив ли он».
Пимфид заглянул в темный колодец: «Никто там не выживет. В любом случае, кто мы такие, чтобы судить о королевском правосудии? Это не наше дело».
«То есть как — кто я такая? Моего отца заключили в темницу! Это мое дело!»
«Так или иначе, он давно умер».
Мэдук печально кивнула: «Боюсь, что так. Но он наверняка оставил какую-нибудь памятку, позволяющую узнать, как его звали, какого он был происхождения. Если не остается ничего другого, я хочу знать, какая у него была родословная!»
Пимфид отказался даже представить себе что-нибудь подобное: «Что вы придумали? Пойдемте отсюда поскорее».
Мэдук не допускала возражений: «Смотри, Пимфид! Там, на виселице, болтается веревка. На этой веревке можно спустить тебя в подземелье. Внизу, конечно, темно, но, когда глаза привыкнут к темноте, ты сможешь разобраться в том, что там происходило, и нет ли там каких-нибудь надписей».
Помощник конюшего изумленно уставился на принцессу — у него челюсть отвисла. «Вы в своем уме? — в ужасе выдавил он. — Вы хотите, чтобы я спустился в эту дыру? Это уже ни в какие ворота не лезет!»
«Почему же, Пимфид, все проще простого — сбегай за веревкой! Ты же не хочешь, чтобы я над тобой смеялась?»
Послышался скрип подошв, тяжело ступавших по щебню. Мэдук и Пимфид испуганно обернулись: на фоне свинцовых туч возник угрожающий силуэт. Пимфид резко вдохнул и забыл выдохнуть; Мэдук открыла рот и забыла его закрыть.
Темная фигура приблизилась — Мэдук узнала главного палача Зерлинга. Палач остановился, слегка расставив толстые ноги и заложив руки за спину.
Раньше Мэдук видела Зерлинга только издали, но даже на расстоянии от его присутствия мурашки бегали по спине. Теперь палач стоял рядом и смотрел на нее сверху вниз, а принцесса с трепетом взирала на него снизу вверх. Вблизи Зерлинг производил не менее устрашающее впечатление. Человек грузный и мускулистый, он казался почти приземистым, несмотря на внушительный рост. Его мясистое лицо, окаймленное спутанными черными волосами и черной бородой, отличалось необычным коричневато-багровым оттенком. На палаче были панталоны из мятой черной кожи и черный холщовый камзол; лоб почти закрывала натянутая на уши черная кожаная шапочка. Зерлинг переводил взгляд с Мэдук на Пимфида и обратно: «Что вы тут делаете? Здесь творятся пытки и казни, здесь не место для детских забав!»
Мэдук ответила ясным, хотя и дрожащим голосом: «Мы сюда не играть пришли».
«Ха! — слегка откинул голову назад Зерлинг. — Как бы то ни было, принцесса, рекомендую вам немедленно удалиться».
«Я не могу уйти, пока не найду ответ на свой вопрос».
«И что же вас так интересует?»
«Я хочу знать, что случилось с моим отцом».
Зерлинг поморщился в некотором замешательстве: «Кто был ваш отец? Я что-то не припомню».
«Конечно, помните! Он любил мою мать, принцессу Сульдрун. За это король приказал бросить его вот в эту яму. Если отец еще жив, может быть, он отзовется и скажет, как его зовут. Тогда я смогу умолять его величество о снисхождении».
Палач вздохнул и печально усмехнулся: «Можете звать сколько угодно, день и ночь! Вы не услышите в ответ ни шепота, ни вздоха».
«Значит, он умер?»
«Его опустили в темницу давным-давно. Там, в одиночестве, человек быстро теряет волю к жизни. Там холодно и сыро, там остается только сожалеть о своих преступлениях».
Мэдук смотрела на отверстие колодца, горько опустив уголки губ: «Кто он был, как он выглядел? Вы не помните?»
Зерлинг бросил тревожный взгляд через плечо: «Замечать что-нибудь, спрашивать о чем-нибудь, помнить кого-нибудь — не мое дело. Я рублю головы и верчу ворот, растягивая сухожилия. Но когда вечером я прихожу домой, я становлюсь совсем другим человеком. Поверите ли, не могу даже курице свернуть шею!»
«Все это замечательно — но каким был мой отец?»
Зерлинг снова опасливо оглянулся: «Пожалуй, лучше было бы ничего не говорить — тем более, что ваш отец позволил себе немыслимый проступок…»
Мэдук прервала размышления палача почти плачущим голосом: «Я не могу так думать! Если бы он не позволил себе этот проступок, меня не было бы на свете».
Зерлинг моргнул: «Вопросы такого рода выходят за рамки моей компетенции. Я уделяю все внимание тому, чтобы правильно выдергивать кишки и затягивать петли. Королевское правосудие, по определению, обсуждению не подлежит. Должен признаться, в данном случае суровость наказания меня удивила: казалось бы, достаточно было отрезать наглецу нос и уши, да еще хорошенько вздуть плетью напоследок».
«Меня она тоже удивляет, — отозвалась Мэдук. — Вы говорили с моим отцом?»
«Не помню никаких разговоров».
«Как его звали?»
«Никто не позаботился спросить. Прислушайтесь к моему совету, принцесса: забудьте об этом!»
«Но я хочу знать, какая у меня родословная. У всех есть родословная, а у меня нет!»
«В этой яме вы не найдете никакой родословной! А теперь — ступайте прочь, пока я не подвесил вашего приятеля за ноги, чтобы больше тут никто не безобразничал!»
«Пойдемте, ваше высочество! — взмолился Пимфид. — Здесь больше нечего делать!»
«Но мы ничего и не сделали!»
Пимфид не ответил — он уже удирал со всех ног.
5
Однажды, солнечным утром, Мэдук бодро прошагала по Длинной галерее Хайдиона к парадным воротам. Глядя из-под открытой арки на террасу перед входом, она заметила принца Кассандра. Облокотившись на балюстраду и задумчиво взирая на простиравшийся ниже город, его высочество отправлял в рот, одну за другой, темно-лиловые сливы из установленного рядом серебряного блюда. Быстро оглянувшись, чтобы убедиться в отсутствии наблюдателей, Мэдук бегом пересекла террасу и присоединилась к Кассандру.
Сперва принц беззаботно покосился на нее, но тут же вопросительно поднял брови и повернулся к ней лицом: «Клянусь девятью нимфами Астарты! Чудеса в решете!»
«Что тебя так удивляет? — поинтересовалась Мэдук. — То, что я соблаговолила провести некоторое время в твоем обществе?»
«Конечно, нет! Сегодня ты поразительно хорошо одета!»
Мэдук бросила безразличный взгляд на свое скромное белое платье с каймой ниже колен, расшитой зелеными и голубыми цветами; ее медно-рыжие кудри были перевязаны белой лентой: «Ничего особенного, хотя бывает и хуже».
«Перед нами, наконец, не диковатый заморыш, потрепанный бродячими псами, а принцесса королевской крови, изысканная и грациозная! — напыщенно произнес Кассандр. — В самом деле, ты выглядишь почти привлекательно».
Мэдук скорчила гримасу: «Я тут ни при чем. Меня заставили переодеться, чтобы я танцевала котильон».
«И это тебя ужасно огорчает?»
«Не слишком — потому что я сбежала и танцевать не собираюсь».
«Ага! Ты многим рискуешь! Леди Дездея будет вне себя».
«Ей придется руководствоваться здравым смыслом. Если ей нравится танцевать, пусть пляшет — мне все равно. Она может прыгать, вертеться, дрыгать ногами и трясти задом, сколько ей вздумается, но только без меня. По-моему, вполне разумно предоставить каждому возможность следовать своим предпочтениям».
«Так вещи не делаются! Каждый обязан учиться вести себя, как полагается — даже мне приходится подчиняться».
«Почему же ты не танцуешь котильон, обливаясь потом и дрыгая ногами вместе со всеми?»
«В свое время я достаточно попотел, можешь не сомневаться! А теперь твоя очередь».
«Мне это не нужно — и воспитательницам придется вбить себе это в голову».
Кассандр усмехнулся: «Бунтовщица! Тебя могут снова выпороть».
Мэдук презрительно вскинула голову: «Пусть! Я не заплачу и не скажу ни слова — им быстро надоест это занятие».
Принц расхохотался: «Ты жестоко ошибаешься! Только на прошлой неделе я обсуждал этот вопрос с Танчетом, помощником палача. Он говорит, что разговорчивым арестантам — тем, которые орут, визжат и выбалтывают все на свете — легче, чем упрямым и молчаливым, потому что вопли и жалобы позволяют палачу скорее убедиться в том, что он хорошо делает свое дело. Не пренебрегай моим советом! Несколько оглушительных криков и судорожных всхлипываний избавят твою шкуру от множества лишних неприятностей».
«Над этим стоит подумать», — согласилась Мэдук.
«Или — если рассматривать проблему с другой точки зрения — ты могла бы попробовать вести себя смирно и робко. Тогда тебя никто пороть не будет, и вопрос отпадет сам собой».
Мэдук с сомнением покачала головой: «Моя мать, принцесса Сульдрун, вела себя смирно и робко, но ее все равно ужасно наказали, хотя она ничего такого не заслужила. По меньшей мере, я так считаю».
«Сульдрун ослушалась короля, — рассудительно возразил Кассандр. — После этого ей оставалось винить только себя в том, что с ней случилось».
«И все-таки мне кажется, что король поступил со своей дочерью слишком жестоко».
Принц явно не хотел затрагивать эту тему: «Королевские приказы обжалованию не подлежат».
Мэдук смерила Кассандра холодным оценивающим взглядом.
Он нахмурился: «Что ты на меня уставилась?»
«В один прекрасный день ты станешь королем».
«Вполне возможно — надеюсь, не слишком скоро. Я не тороплюсь заниматься государственными делами».
«Ты стал бы так обращаться со своей дочерью?»
Кассандр поджал губы: «Я сделал бы все, что, по моему мнению, подобало бы сделать королю».
«А если бы я еще не вышла замуж, ты попытался бы женить на мне какого-нибудь вонючего толстого герцога, чтобы я осталась несчастной на всю жизнь?»
Кассандр не сдержал раздраженный возглас: «Зачем задавать бессмысленные вопросы? Ты выйдешь замуж задолго до того, как я надену корону. О твоей свадьбе договорятся без моего участия».
«Пусть договариваются — ничего у них не выйдет», — пробормотала себе под нос Мэдук.
«Что ты сказала? Я не расслышал».
«Неважно. Ты бываешь в саду, где умерла моя мать?»
«Я много лет там не был».
«Отведи меня туда».
«Сейчас? Тебе пора танцевать котильон!»
«Тем более. Самое удобное время никому не попадаться на глаза».
Кассандр обернулся ко входу во дворец — вокруг никого не было — и беззаботно махнул рукой: «Мне следовало бы держаться подальше от твоих проказ. Тем не менее, сейчас мне больше нечего делать. Что ж, пойдем, пока Дездея не проснулась. Терпеть не могу, когда ко мне пристают с жалобами и упреками».
«Я знаю, как лучше всего отвечать на упреки, — мудро заметила Мэдук. — Я притворяюсь, что ничего не понимаю, и гляжу на них в замешательстве. Они начинают объяснять все подряд, скоро утомляются и забывают, с чего все началось».
«А, лукавая маленькая Мэдук! Пойдем, пока нас не схватили за шиворот».
Принц и принцесса направились по обрамленной арками галерее к стене Зольтры Лучезарного; миновав оранжерею, они прошли по сырому короткому туннелю под стеной и оказались на парадном плаце перед Пеньядором — обширной площади, издавна прозванной Урквиалом. Справа стена круто поворачивала на юг; неподалеку, за разлапистой лиственницей и плотной порослью можжевельника, притаилась потемневшая от времени рассохшаяся дощатая дверь.
Кассандр, уже начинавший сомневаться в целесообразности всей затеи, пробрался к двери, расталкивая колючие ветви можжевельника и ругаясь — желтая пыльца, опадавшая с лиственницы, сыпалась ему в глаза. Принц нажал на старую дверь и крякнул: дверь не подавалась — доски осели, ржавые петли перекосились. Кассандр приложился плечом и напрягся; с громким унылым стоном чугунные петли повернулись, и дверь приоткрылась. Кассандр отметил победу над препятствием мрачным торжествующим кивком и подозвал Мэдук: «Смотри! Перед тобой запретный сад принцессы Сульдрун!»
Они стояли над узкой ложбиной, круто спускавшейся к маленькому полумесяцу пляжа. Когда-то сад был задуман в классическом стиле Аркадии, но теперь беспорядочно зарос всевозможными деревьями и кустарником — дубками, оливами и лавром, миртом и тисом, а также душистыми травами — гортензиями, валерианой, златоцветником, вербеной, пурпурным тимьяном. На полпути к пляжу россыпь мраморных обломков и несколько еще не свалившихся колонн свидетельствовали о местонахождении древнеримской виллы. Единственное сохранившееся строение было рядом: небольшая часовня, запятнанная влажным лишайником; от нее исходил запах сырого камня.
Кассандр указал на часовню: «Здесь Сульдрун укрывалась от непогоды. Она провела много одиноких ночей в этом тесном и неуютном месте». Принц неодобрительно покачал головой: «А также несколько не столь одиноких ночей — за что жестоко поплатилась».
Мэдук сморгнула слезы, навернувшиеся на глаза, и отвернулась: «Здесь томилась моя мать. Я ее никогда не знала. Здесь она встретила моего отца — и он умер, брошенный в подземелье! Как я могу все это забыть?»
Кассандр пожал плечами: «Не знаю. Могу только заверить тебя, что испытывать сильные чувства по этому поводу бесполезно. Ты хочешь спуститься в сад?»
«Давай пройдем по тропе, посмотрим, куда она ведет».
«Она петляет вниз и выходит на берег моря. Сульдрун проводила дни, выкладывая тропу галькой, собранной на пляже. Но дождевые потоки размыли гальку — от усилий твоей матери, да и от всей ее жизни, не осталось почти никаких следов».
«Кроме меня».
«Точно, кроме тебя! Достопримечательное достижение, нечего сказать!»
Мэдук проигнорировала издевательский тон принца — по ее мнению, он не свидетельствовал о хорошем вкусе.
«По правде говоря, — задумчиво продолжал Кассандр, — ты на нее совсем не похожа. По-видимому, ты многое унаследовала от отца, кто бы он ни был».
«Моя мать любила его! — с чувством сказала Мэдук. — Значит, он был благородный человек, занимавший достойное положение! Тем не менее, меня обзывают «бастардом» и смеются над тем, что у меня нет родословной».
Кассандр нахмурился: «Кто позволяет себе такие вольности?»
«Шесть фрейлин, которых ко мне приставили».
Принц был шокирован: «Неужели? На первый взгляд они любезны и пригожи — особенно Девонета!»
«Она хуже всех. Маленькая ядовитая змея в девичьем обличье!»
Возмущение Кассандра слегка улеглось: «А, о чем тут говорить! Девицы любят посплетничать и обменяться колкостями. Печальный факт, но такова их природа. Так что же, пойдем дальше?»
Мэдук задержалась, спускаясь по тропе: «У Сульдрун не было друзей? Ей никто не помогал?»
«Никто не отваживался нарушить королевский указ. Время от времени сюда заходил жрец, отец Умфред; он утверждает, что хотел обратить Сульдрун в христианство. Подозреваю, что он хотел совсем другого, но в этом ему, без сомнения, было отказано. Возможно, именно по этой причине он выдал ее королю».
«Так ее предал отец Умфред!»
«Полагаю, что, по его представлению, в этом состоял его долг».
Мэдук кивнула, усваивая новые сведения: «Почему Сульдрун здесь оставалась? Я бы перескочила через стену и сбежала уже через час!»
«Ты так и сделала бы, охотно верю! Но Сульдрун, насколько я ее помню, была мечтательным, робким созданием».
«Но у нее была возможность уйти. Что ей помешало?»
Кассандр задумался: «Надо полагать, она все еще надеялась получить прощение короля. Если бы она сбежала, что тогда? Она не смогла бы выжить в нищете, грязная и голодная — ее бы кто-нибудь изнасиловал, она замерзла бы в придорожной канаве холодной ветреной ночью».
Мэдук не совсем понимала, о чем речь: «Кто-нибудь изнасиловал — что это значит?»
Принцу пришлось объяснить смысл неосторожного выражения в самых обобщенных терминах. Мэдук поджала губы: «Нахальное поведение! Если бы кто-нибудь попытался сделать что-нибудь подобное со мной, я не потерпела бы такого обращения, и обидчик получил бы от меня строгий выговор!»
«Уверяю тебя, Сульдрун тоже не прельщала подобная перспектива, — ответил Кассандр. — Вот такая история. А теперь от нее ничего не осталось, кроме принцессы Мэдук. Ты достаточно насмотрелась на старый сад?»
Мэдук огляделась по сторонам: «Здесь тихо и становится не по себе. Как будто весь мир отодвинулся куда-то вдаль. При лунном свете здесь, наверное, очень грустно — и так красиво, что сердце разрывается. Я больше не хочу сюда приходить».
6
Горничная сообщила леди Дездее о том, что принцесса Мэдук вернулась в замок в сопровождении принца Кассандра.
В результате леди Дездея не знала, что предпринять. Она намеревалась хорошенько отчитать маленькую шалунью и назначить ей в наказание шесть утомительных уроков танцев. Соучастие принца Кассандра, однако, полностью меняло дело. Наказать Мэдук значило бы, тем самым, подвергнуть критике молодого принца, а Дездея не хотела брать на себя такую ответственность. Кассандру суждено было однажды стать королем, а короли, как известно, отличаются злопамятностью.
Раздраженно повернувшись на каблуках, леди Дездея решительно направилась в гостиную королевы, где ее величество Соллас отдыхала на диване, обложившись подушками, в то время как отец Умфред звучно декламировал псалмы по-латыни, постепенно разворачивая пергаментный свиток. Соллас не понимала ни слова по-латыни, но находила, что голос отца Умфреда производил успокоительное действие; тем временем королева подкреплялась свежим творогом с медом, приготовленным в небольшой серебряной чаше.
Леди Дездея нетерпеливо ждала поодаль, пока Умфред не закончил чтение, после чего, заметив вопросительное движение головы королевы, рассказала ей о последней провинности Мэдук.
Соллас флегматично выслушала ее, то и дело запуская ложку в чашу с творогом.
Дездея почувствовала необходимость в более энергичном подходе: «Я в замешательстве! Вместо того, чтобы следовать моим указаниям, она шныряет по окрестностям замка в компании принца Кассандра, не обращая внимания на то, что ее ждут. Если бы она не занимала столь высокое положение, можно было бы подумать, что она одержима бесами, что на нее навели порчу или что-нибудь в этом роде. Никогда не встречала столь извращенного ребенка!»
Королева Соллас не разделяла возбуждение воспитательницы: «Она немного своенравна, это правда».
Леди Дездея слегка повысила голос: «У меня руки опускаются! Мэдук даже не затрудняется мне возражать — она просто меня не замечает. Я могла бы с таким же успехом обращаться к окну или к тумбочке!»
«Сегодня вечером я сделаю ей выговор, — уступила Соллас. — Или, может быть, завтра, если придется ее снова колотить. Сейчас у меня на уме десятки других вещей».
Отец Умфред прокашлялся: «Возможно, ваше величество позволит мне выдвинуть предположение».
«Разумеется! Я ценю ваши советы».
Умфред сложил вместе кончики пальцев в позе смиренного назидания: «Леди Дездея намекнула на возможность влияния потусторонних сил. Учитывая все обстоятельства, я считаю это маловероятным — но не выходящим за рамки возможного, так как Святая Церковь не исключает подобные случаи. В качестве меры предосторожности я рекомендовал бы крестить принцессу Мэдук в соответствии с христианским обрядом, после чего преподать ей основные догматы канонического вероучения. Набожность, благочестивые размышления и молитвы постепенно, но неизбежно вселят в нее уверенность в полезности послушания и смирения — качеств, каковые в ней уже давно и безуспешно пытаются воспитать».
Королева Соллас отложила опустевшую чашу: «Ваше предложение не лишено смысла, но я сомневаюсь, что принцесса Мэдук сочтет подобную перспективу привлекательной».
Умфред улыбнулся: «Дети не сразу понимают ценность благонравия и целомудрия. Если условия, окружающие принцессу Мэдук в Хайдионе, оказывают на нее слишком возбуждающее действие, мы могли бы отправить ее на послушание в женский монастырь в Балмер-Скиме. Мать-настоятельница прилежно и даже сурово выполняет свой долг, когда в этом возникает необходимость».
Соллас откинулась на подушки дивана: «Я поговорю об этом с королем».
С этой целью королева подождала, пока Казмир не закончил ужинать — будучи сыт и выпив вина, он становился покладистее; затем, как бы между прочим, она упомянула в разговоре о принцессе Мэдук: «Ты не слышал последние новости? Мэдук снова ведет себя не так, как можно было бы ожидать».
«Вот еще! — проворчал король. — Подумаешь, важность. Мне надоели жалобы на эту девчонку».
«На мой взгляд, вопрос заслуживает внимания. Она нарочно, без малейшего смущения игнорирует указания воспитательниц! Отец Умфред полагает, что ее следует крестить и обучать основам христианской веры».
«А? Это еще что за бред?»
«Я не стала бы называть это бредом. Леди Дездея вне себя от беспокойства; она подозревает, что Мэдук помешалась или одержима бесами».
«Чепуха! Она просто отличается избытком живости и шаловливости». По нескольким причинам Казмир решил не делиться с королевой сведениями об истинном происхождении Мэдук; он, однако, хорошо понимал, что в жилах принцессы течет кровь лесного народца. Король ворчливо прибавил: «Пожалуй, она ведет себе немного странно, но я сомневаюсь, что с этим можно что-нибудь сделать».
«Отец Умфред уверен в том, что Мэдук нуждается в религиозном наставлении, и я с ним согласна».
В голосе Казмира появилась резкость: «Ты слишком много времени проводишь с этим жирным каплуном! Подожди, я сошлю его туда, где ему придется держать свои мнения при себе!»
«Нас беспокоит исключительно спасение вечной души принцессы Мэдук!» — чопорно, с обидой отозвалась Соллас.
«Она хитрая маленькая бездельница — пусть сама беспокоится о свой душе».
«Хм! — уступила Соллас. — У будущего супруга Мэдук — если на ней кто-нибудь когда-нибудь женится — будет хлопот полный рот».
Король Казмир позволил себе ледяную усмешку: «В этом отношении ты совершенно права — по нескольким причинам! Так или иначе, через неделю мы уезжаем в Саррис, там все будет по-другому».
«Леди Дездее там будет труднее, чем когда-либо! — фыркнув, возразила королева. — Мэдук будет носиться повсюду сломя голову, как дикая коза».
«Что ж, Дездее придется ее ловить, если она серьезно относится к своим обязанностям».
«Ты преуменьшаешь проблему, — сказала Соллас. — А я в Саррисе и так ужасно устаю, мне не нужны лишние заботы».
«Сельский воздух только пойдет тебе на пользу, — подвел итог Казмир. — Мы прекрасно проведем время в Саррисе».
Глава 3
Ежегодно, когда наступало лето, король Казмир переезжал с домочадцами и придворными в Саррис — старую усадьбу с множеством пристроек и подсобных помещений, находившуюся в сорока милях к северо-востоку от столицы. Это поместье на берегу реки Глейм, среди лесистых пологих холмов, напоминавших естественный парк, отличалось исключительно приятным климатом. Сама по себе усадьба — или, как ее иногда называли, «загородный дворец» — не претендовала на изящество или великолепие. С точки зрения королевы Соллас удобства Сарриса существенно уступали комфорту, окружавшему ее в Хайдионе; она отзывалась об этом сооружении как об «огромном коровнике, заросшем крапивой и паутиной». Кроме того, она настойчиво возражала против провинциальной бесцеремонности, преобладавшей в Саррисе несмотря на все ее старания; по ее мнению, такая атмосфера унижала достоинство двора и приучала прислугу к лени и халатности.
Светское общество в Саррисе практически отсутствовало, если не считать приглашенных на банкеты, которые король Казмир время от времени устраивал, чтобы развлечь местную знать; королева считала эти пиршества невыносимо скучными. Соллас нередко жаловалась Казмиру: «По сути дела, меня нисколько не радует деревенский образ жизни. По ночам ослы орут под самым окном, а петухи кричат на рассвете, будто их режут заживо!»
Король не внимал ее уговорам. В Саррисе ничто не мешало ему заниматься государственными делами; кроме того, он любил проехаться на коне во главе небольшого отряда охранников и сокольничих. Преследуя дичь, Казмир нередко уезжал довольно далеко, до самых окраин Тантревальского леса, начинавшегося в нескольких милях к северу.
Другим домочадцам короля Саррис тоже был по душе. Принца Кассандра окружали друзья-собутыльники; днем они развлекались верховой ездой наперегонки и греблей на реке, а также устраивали потешные рыцарские турниры, начинавшие входить в моду. По вечерам они увлеченно занимались соревнованиями другого рода в компании нескольких развеселых местных девиц, пользуясь с этой целью заброшенной избушкой егеря.
Принцесса Мэдук тоже любила уезжать за город — хотя бы потому, что это позволяло ей избавиться от общества фрейлин. Ее пони, Тайфер, всегда был под рукой; каждый день она с удовольствием выезжала на прогулку в окрестные луга в сопровождении помощника конюха, Пимфида. Не все ее дни проходили безоблачно: от принцессы даже в Саррисе ожидались поведение и манера одеваться, подобавшие ее положению. Мэдук, однако, почти не обращала внимания на строгие предписания леди Дездеи, отдавая предпочтение своим причудам.
Наконец Дездея отвела Мэдук в сторону, чтобы устроить серьезный разговор: «Дорогая моя, тебе давно пора осознать действительность! Ты не можешь вечно уклоняться от того факта, что ты — принцесса Мэдук Лионесская, а не какая-нибудь непутевая простушка-потаскушка без роду и без племени!»
«Очень хорошо, леди Дездея — я буду об этом помнить. А теперь мне можно идти?»
«Не спеши! По сути дела, я только начала говорить. Я пытаюсь объяснить, что каждый из твоих поступков отражается не только на твоей репутации и не только на репутации королевской семьи, но на репутации всего королевства! Подумай о том, какая огромная ответственность на тебя возложена! Ты это понимаешь?»
«Да, леди Дездея. И все же…»
«И все же — что?»
«Возникает впечатление, что моим поведением никто не интересуется — кроме вас. Поэтому в конечном счете от него ничего не зависит, и о репутации королевства беспокоиться не приходится».
«От твоих поступков очень многое зависит! — отрезала Дездея. — Дурные привычки легко усваиваются, но от них трудно отделаться! Тебе необходимо научиться любезности и благопристойности, чтобы окружающие тебя уважали и тобой восхищались».
Мэдук неохотно кивнула: «Не думаю, что кто-нибудь станет восхищаться моим вышиванием или уважать меня за то, как я танцую».
«Тем не менее, ты обязана приобрести эти навыки и прочие манеры, отличающие знатных наследниц от быдла — так, чтобы они вошли в плоть и кровь, проявляясь естественно и непроизвольно. Время летит, день проходит за днем — ты и опомниться не успеешь, как месяцы превратятся в годы! Рано или поздно начнутся разговоры о помолвке, и тогда твое поведение и твои манеры станут предметом всеобщего внимания и подвергнутся беспощадной оценке».
Мэдук скорчила презрительную гримасу: «Если кто-нибудь мной заинтересуется, ему не потребуется много времени, чтобы услышать все, что я о нем думаю!»
«Дорогая моя, прямолинейная откровенность и любезность несовместимы!»
«Какое мне дело? Я не хочу связываться с такими вещами. Пусть пристают к кому-нибудь другому со своими помолвками и женитьбами».
Леди Дездея мрачно усмехнулась: «Не будь так уверена — очень скоро тебе придется изменить точку зрения. В любом случае, мне поручено сделать из тебя благовоспитанную особу, и я этим займусь».
«Вы только потеряете время».
«Неужели? Представь себе такую ситуацию. Благородный принц приедет в Лионесс, ожидая встретить скромную и безупречную принцессу, изящную и очаровательную. Он спросит: «Где же принцесса Мэдук — прекрасная, милая, благосклонная?» А ему ответят, указывая пальцем в окно: «Вот она!» Принц выглянет в окно и увидит, как ты скачешь и кувыркаешься, словно одержимая, с растрепанными рыжими волосами, своевольная и неприступная, как адская фурия! Что тогда?»
«Если у этого принца есть что-нибудь в голове, он прикажет подать коня и тут же уедет, — Мэдук вскочила. — Вы закончили? Мне хотелось бы заняться своими делами».
«Можешь идти».
Леди Дездея сидела в полной неподвижности добрых десять минут. Затем она резко поднялась на ноги и поднялась в будуар королевы. Соллас сидела, опустив руки в таз с мелом, замешанным в соке молочая — таким образом она надеялась воспрепятствовать вредному воздействию сельской воды.
Королева подняла голову: «Что такое, Оттилия? Ты меня пугаешь! Ты в отчаянии? Кто-нибудь умер? Или у тебя просто желудочные колики?»
«Мое состояние объясняется другими причинами, ваше величество! Я только что говорила с принцессой Мэдук и, к сожалению, должна сообщить неутешительные новости».
Соллас вздохнула: «Опять? Как только произносят ее имя, мне становится тошно. Она в твоих руках. Научи ее вежливо разговаривать, хорошо одеваться, делать реверансы, танцевать и вышивать — больше ничего не нужно. Через несколько лет мы выдадим ее замуж. А до тех пор придется мириться с ее странностями».
«Если бы это были всего лишь «странности», как вы изволили выразиться, я могла бы с ними справиться. Но Мэдук превратилась в настоящего сорванца — дерзкая, непослушная, неисправимая безобразница! Она плавает в реке, куда я боюсь заходить. Она забирается на деревья, прячется в листве и притворяется, что меня не слышит. Чаще всего она проводит время в конюшне: от нее всегда разит навозом. Не знаю, что с ней делать».
Соллас вытащила руку из белой жижи, рассмотрела кожу и решила, что процедура производит желаемый эффект. Горничная начала было удалять налипшую пасту, чем вызвала гневный окрик королевы: «Поосторожнее, Нельда! Ты с меня шкуру сдираешь заживо! Ты бы еще принесла, в самом деле, скребок из конюшни!»
«Прошу прощения, ваше величество! Я буду осторожнее. Ваши руки теперь выглядят просто прекрасно!»
Королева Соллас кисло кивнула: «Поэтому я и терплю такие мучения. Ты что-то сказала, Оттилия?»
«Что делать с принцессой Мэдук?»
Соллас подняла на воспитательницу пустой волоокий взор: «В чем, по сути дела, она провинилась?»
«Она не слушается, делает, что хочет, и не всегда содержит себя в чистоте и порядке. У нее часто замызганное лицо, а в прическе путается солома — если этот рыжий ералаш можно назвать прической. Нерадивое, упрямое, своенравное, дикое создание!»
Королева снова вздохнула и взяла виноградину из стоявшей под рукой чаши: «Передай принцессе, что я недовольна. Разъясни ей, что заслужить мое благоволение она может только благопристойным поведением».
«Я это делала десятки раз, ваше величество. С таким же успехом можно было бы обращаться к стене».
«Хм. Конечно, ей скучно — мне здесь тоже скучно. Крестьянская жизнь просто выводит меня из себя! Где изящные, любезные девочки, окружавшие ее в Хайдионе? Они изысканно одеваются, у них утонченные манеры! Мэдук могла бы многому научиться, если бы стала им подражать».
«Если бы! В данном случае на это надеяться трудно».
Соллас взяла еще одну виноградину: «Прикажите привезти сюда двух или трех фрейлин принцессы. Дайте им понять, что от них ожидается обучение принцессы хорошим манерам и этикету. Время не ждет, нам нужно думать о будущем!»
«Будет сделано, ваше величество!»
«Среди них есть маленькая блондинка — пригожая, с лукавыми ужимками. В ее годы я тоже такая была».
«Судя по всему, вы имеете в виду Девонету, дочь герцога Мальноярда Одо из замка Фолиз».
«Пусть погостит в Саррисе с какой-нибудь подругой. Кого ты посоветуешь?»
«Идренту или Хлодис. По-моему, лучше Хлодис — она покрепче. Я сразу же этим займусь. Тем не менее, не ожидайте чудес».
Через неделю Девонета и Хлодис прибыли в Саррис и выслушали указания леди Дездеи. «Сельский воздух оказывает странное действие на принцессу Мэдук, — сухо говорила воспитательница. — Она ведет себя так, будто выпила возбудительный напиток. Чрезмерная живость заставляет ее забыть о благопристойности, она взбалмошна и капризна. Мы надеемся, что вы сможете показать ей хороший пример и, может быть, сумеете сдерживать принцессу осторожными замечаниями».
Девонета и Хлодис направились на поиски Мэдук. Им пришлось искать довольно долго, но в конце концов они заметили принцессу высоко в кроне вишневого дерева — Мэдук срывала и ела спелые вишни.
Мэдук тоже их заметила — без малейшего удовольствия: «Я думала, вы разъехались на лето по домам. Или родня от вас уже устала?»
«Вовсе нет! — с достоинством ответила Девонета. — Мы здесь по королевскому приглашению».
«Ее величество считает, что вам не хватает надлежащего общества», — прибавила Хлодис.
«Ха! — вскинула голову Мэдук. — Моим мнением, конечно, никто не интересовался!»
«Нам поручили подавать вам хороший пример, — объяснила Де-ДевонетаДля начала я могла бы заметить, что поиски благовоспитанных особ, как правило, не приводят к их обнаружению на дереве».
«Значит, я поистине благовоспитанная особа, потому что не хочу, чтобы меня обнаруживали», — отозвалась Мэдук.
Хлодис задумчиво смотрела вверх: «Вишни уже поспели?»
«Вполне».
«Они сладкие?»
«Очень сладкие!»
«Раз уж вы туда забрались, не могли бы вы сорвать для нас несколько вишен?»
Мэдук выбрала пару вишен и сбросила их в руки Хлодис: «Эти уже птицы поклевали».
Взглянув на вишни, Хлодис сморщила нос: «А получше нет?»
«Конечно, есть. Вы можете сами их набрать — для этого достаточно залезть на дерево».
Девонета резко отвернулась: «Я не желаю мять и пачкать платье».
«Как хотите!»
Девонета и Хлодис отошли в сторону, осторожно присели на траву и стали тихо беседовать. Время от времени они поглядывали вверх на Мэдук и хихикали, словно им в голову пришло что-то исключительно забавное.
Через некоторое время Мэдук спустилась по веткам и спрыгнула на траву: «Как долго вы намерены оставаться в Саррисе?»
«Нас попросила приехать королева», — уклонилась от ответа Девонета. Смерив принцессу взглядом, она рассмеялась, не веря своим глазам: «Вы надели мальчишеские бриджи!»
«Если бы я залезла на дерево без штанов, у вас было бы больше поводов меня критиковать», — холодно отозвалась Мэдук.
Девонета презрительно хмыкнула: «Теперь, когда вы соблаговолили спуститься на землю, вам следует немедленно переодеться. В чистом длинном платье вы будете выглядеть гораздо лучше».
«Не буду — после того, как проведу часок-другой в обществе Тайфера».
Девонета моргнула: «Даже так? И куда вы направитесь?»
«Куда угодно. Скорее всего, вдоль берега».
Туповатая Хлодис подчеркнуто спросила: «А кто такой Тайфер, позвольте поинтересоваться?»
Мэдук с удивлением обратила на нее голубоглазый взор: «Какие странные мысли копошатся у тебя в голове! Тайфер — мой пони. Кто еще?»
Хлодис хихикнула: «Я что-то напутала».
Мэдук молча повернулась, чтобы уйти.
«Куда вы?» — позвала вдогонку Девонета.
«В конюшню!»
На хорошеньком личике Девонеты появилась гримаса отвращения: «Не хочу даже приближаться к конюшне. Давайте займемся чем-нибудь другим».
«Например, мы могли бы посидеть в саду и поиграть в наперстки или в бирюльки».
«Замечательная идея! Идите и начинайте без меня, я к вам присоединюсь попозже».
«Вдвоем играть не так весело!» — с сомнением сказала Хлодис.
«Кроме того, — прибавила Девонета, — леди Дездея поручила нам вас сопровождать».
«Чтобы вы могли научиться хорошим манерам», — объяснила Хлодис.
«Таково положение вещей, ничего не поделаешь, — притворно вздохнула Девонета. — В отсутствие родословной вы не можете надеяться, что благовоспитанность проявится сама собой — вам придется учиться на нашем примере».
«У меня прекрасная родословная! — храбро заявила Мэдук. — Я в этом совершенно уверена, и когда-нибудь ее найду. Может быть, даже очень скоро».
Девонета чуть не подавилась от смеха: «И где же вы собираетесь ее искать — в конюшне?»
Повернувшись к фрейлинам спиной, Мэдук пошла прочь. Девонета и Хлодис с раздражением смотрели ей вслед. Хлодис вскочила на ноги и крикнула: «Подождите! Мы пойдем с вами — но только если вы будете себя вести, как полагается!»
Через несколько часов Девонета и Хлодис представили отчет воспитательнице. Обе фрейлины были исключительно разочарованы поведением Мэдук, полностью игнорировавшей их рекомендации. «Принцесса заставила нас бесконечно торчать в конюшне, пока она скребла своего Тайфера и причесывала ему гриву!»
Этим дело не ограничилось. Причесав Тайфера, Мэдук куда-то увела его под уздцы и не вернулась. Две девицы пошли ее искать. Когда они пробирались на цыпочках к воротам конюшни, брезгливо поднимая юбки, ворота внезапно распахнулись, и створка столкнула их обеих с выложенного каменными плитами прохода в сточную канаву. Фрейлины не удержались на ногах и растянулись плашмя, хватаясь одна за другую. В этот момент Мэдук прошла через ворота и надменно спросила: «С какой стати вы решили обниматься в конском навозе? Я не назвала бы это поведением, подобающим придворным дамам. Постыдились бы!»
Леди Дездея могла только посочувствовать воспитанницам: «Вам следовало быть осторожнее! Ивее же, принцессе не следует тратить столько времени на лошадь. Завтра я этим займусь! Мы будем вышивать крестиками, закусывая медовыми коврижками и запивая их прохладным сангари. От этого никто не откажется!»
На рассвете три девочки завтракали луковым пудингом с холодной вареной птицей в приятной маленькой комнате с окнами, выходившими в парк. К ним зашел принц Кассандр. Присев за стол, он приказал лакею принести бутыль бледного сладкого вина. Откинувшись на спинку стула, принц принялся прихлебывать вино из кубка и пространно рассуждать о своем мировоззрении в общем и о своих авантюрах в частности. На следующий день он и его приятели намеревались поехать на север по Старой дороге, чтобы навестить большую ярмарку в городке под наименованием Флохамет. «Мы устроим турнир![55] — пообещал Кассандр. — Если найдется приличный противник, мне, наверное, придется стерпеть пару царапин — но мы, разумеется, не намерены соревноваться с деревенщиной».
Несмотря на относительно юный возраст, Девонета всегда была готова проверить эффективность своих чар: «Для того, чтобы так рисковать, нужно ничего не бояться!»
Кассандр сделал неопределенный жест рукой, в целом признающий справедливость замечания: «На турнирных поединках требуется сочетание множества навыков, приобретаемых на практике, а также врожденных способностей — не говоря уже о безукоризненном умении держаться в седле. Может быть, я преувеличиваю свои возможности, но мне кажется, что я смогу неплохо себя показать. Почему бы вам трем не поехать с нами во Флохамет — хотя бы для того, чтобы посмотреть на ярмарку? А потом, если турнир состоится, мы надели бы ваши ленты! Как вы думаете?»
«Заманчивое предложение! — воскликнула Хлодис. — Но леди Дездея уже назначила нам расписание на завтра».
«Утром мы будем сидеть и вышивать в теплице, а маэстро Жослен будет нам петь, аккомпанируя на лютне, — назидательно произнесла Девонета, покосившись на принцессу. — А после полудня королева устраивает прием, и мы все должны на нем присутствовать».
«Что ж, на вашем месте я не стал бы пренебрегать указаниями Дездеи, — пожал плечами Кассандр. — Может быть, этим летом снова представится такой случай».
«Очень надеюсь! — подхватила Девонета. — Представляю себе, как у зрителей замирают сердца, когда вы сбрасываете на землю противников, одного за другим!»
«Все не так просто, — слегка смутился Кассандр. — Кроме того, на ярмарке может не оказаться никого, кроме пахарей, лавочников и дровосеков. Посмотрим!»
2
Рано утром, когда над восточными холмами только показался багровый край солнечного диска, Мэдук вскочила с постели, оделась, наскоро позавтракала в кухне холодной овсяной кашей с инжиром и побежала в конюшню. Там она отыскала Пимфида и приказала ему оседлать Тайфера и другую лошадь для себя.
Пимфид жмурился, зевал и чесал в затылке: «Зачем выезжать в такую рань? Не думаю, что в этом есть какой-то смысл».
«Я не просила тебя думать, Пимфид! Думать буду я, а я уже все решила. Просто приготовь лошадей — и не задерживайся».
«Не вижу необходимости торопиться, — ворчал конюший. — Еще только светает, впереди целый день».
«Разве не понятно? Я хочу смыться от Девонеты и Хлодис! Пошевеливайся, будь так добр!»
«Очень хорошо, ваше высочество, — Пимфид флегматично оседлал лошадей и вывел их из конюшни. — Куда изволите ехать?»
«Куда угодно, лишь бы подальше отсюда — на Старую дорогу, например».
«До Старой дороги не близко! Четыре или пять миль…»
«Неважно! Погода хорошая, лошадям не терпится размяться».
«Но мы не вернемся к обеду! По-вашему, я должен голодать?»
«Поехали, Пимфид! Сегодня состояние твоего желудка не имеет значения».
«Оно может не иметь значения для вашего высочества — вы можете позволить себе закусывать шафранными кексами и жареными потрохами в меду, когда вам заблагорассудится! Но я не более чем крестьянский сын, как вы могли заметить, и аппетит у меня здоровый, так что вам придется подождать, пока я не найду хотя бы хлеба с сыром в дорогу».
«Поторопись!»
Конюший побежал куда-то и скоро вернулся с холщовой котомкой — ее он привязал к задней луке седла.
«Ты готов наконец? — спросила Мэдук. — Тогда поехали!»
3
Дорога из Сарриса пролегала по королевским парковым угодьям: мимо лугов, усеянных ромашками и пламенно-красными маками, цветами волчьих бобов и дикой горчицы, мимо ясеневых и березовых рощ, в тени коренастых дубов, протянувших ветви над колеей.
Границу королевских парков отмечали небольшие каменные ворота, а за ними уже виднелся перекресток, где дорога в Саррис пересекалась Компанейским проездом.
Мэдук и Пимфид повернули на север по Компанейскому проезду — не без возражений со стороны Пимфида, не понимавшего, что так интересовало принцессу на Старой дороге: «Там ничего нет, кроме дороги; в одну сторону она ведет направо, а в другую — налево, вот и все!»
«Именно так, — кивнула Мэдук. — Поехали!»
В окрестностях постепенно стали появляться признаки сельскохозяйственной деятельности: небольшие, окаймленные старыми каменными оградами поля, засеянные овсом и ячменем, а время от времени и фермерский дом. Через пару миль колея стала полого подниматься длинными петлями, чтобы присоединиться наконец, на самом гребне холма, к Старой дороге.
Здесь Мэдук и помощник конюшего придержали лошадей. Обернувшись, они могли обозревать обширную панораму — весь Компанейский проезд до перекрестка, а справа от перекрестка — королевские парки до самых тополей, росших вдоль берегов реки Глейм, хотя загородную усадьбу не было видно за деревьями.
В соответствии с предсказанием Пимфида, Старая дорога тянулась налево и направо, спускаясь в ложбины и теряясь из виду в обоих направлениях. Компанейский проезд, пересекая Старую дорогу, продолжался туда, где мрачновато темнела чаща Тантревальского леса — здесь до него оставалось немногим больше мили.
Сейчас на Старой дороге никого больше не было — что само по себе, по-видимому, вызвало у Пимфида опасения. Приподнявшись в седле и вытянув шею, он долго оглядывался по сторонам. Мэдук наблюдала за ним с недоумением и наконец спросила: «Куда ты так внимательно смотришь, если вокруг никого нет?»
«Именно в этом я хочу убедиться».
«Не понимаю».
«Разумеется, не понимаете! — с некоторым высокомерием отозвался подросток-конюший. — В вашем возрасте позволительно не знать об опасностях этого мира — а им несть числа! Если хорошенько присмотреться — и даже если не присматриваться — всяких подвохов и бед всюду видимо-невидимо».
Мэдук присмотрелась к дороге — сначала направо, на восток, потом налево, на запад: «Не вижу никаких подвохов и бед».
«Это потому, что дорога пуста. Подвохи часто появляются внезапно, словно ниоткуда — именно поэтому они так опасны!»
«Пимфид, мне кажется, ты просто боишься».
«Вполне возможно, что так оно и есть — страх правит этим миром! Заяц боится лисы, лиса боится гончей, а гончая боится псаря. Псарь боится лорда, а тот боится короля. О том, кого и чего боится король, я не хотел бы рассуждать вслух».
«Бедняга Пимфид! Твой мир полон опасностей и страхов! У меня, однако, нет времени предаваться тревожным предчувствиям».
«Вы — принцесса королевской крови, — сдержанно ответствовал Пимфид. — В связи с чем я ни в коем случае не могу назвать вас бесшабашной маленькой дурехой, даже если бы у меня было такое намерение».
Мэдук обратила на него печальный взор бездонных голубых глаз: «Так вот как ты на самом деле обо мне думаешь!»
«Могу сказать только одно: люди, которые ничего не боятся, долго не живут».
«Я кое-чего боюсь, — возразила Мэдук. — Боюсь вышивания, боюсь учителя танцев Жослена и еще пары других вещей — о них лучше не упоминать».
«Я много чего боюсь! — гордо заявил Пимфид. — Бешеных собак, прокаженных и их колокольчиков, адских демонов, гарпий и ведьм, всадников без головы и тварей, живущих на дне колодцев, а также козлоногих упырей, оживших мертвецов и призраков, притаившихся у входа в покойницкую».
«Это все?» — поинтересовалась Мэдук.
«Ни в коем случае! Я боюсь водянки, бельма на глазу и чумы. Кроме того, если уж говорить начистоту, я очень боюсь навлечь на себя гнев короля! Нам нужно вернуться, пока кто-нибудь не заметил, что мы уехали так далеко от Сарриса. Начнут распространяться сплетни, и королю мигом все донесут».
«Не спеши! — подняла руку Мэдук. — Когда наступит время вернуться, я дам тебе знать». Она присмотрелась к столбу с придорожным знаком: «До Флохамета всего четыре мили».
Пимфид сразу помрачнел: «Четыре мили или четыреста — какая разница? Нас там увидят!»
«Принц Кассандр говорил, что на флохаметской ярмарке весело».
«Все ярмарки одинаковы! — объявил Пимфид. — Сборища бродяг, мошенников и карманных воров!»
Мэдук упорствовала: «Там будут жонглеры, шуты, песенники, танцоры на ходулях, мимы и фигляры!»
«Все они недаром пользуются дурной славой — им нельзя доверять!» — предупредил Пимфид.
«А еще там устроят рыцарский турнир, — упорствовала Мэдук. — В нем может принять участие принц Кассандр, если для него найдется подходящий противник».
«Хм! Сомневаюсь!»
«Даже так? Почему же?»
Пимфид неподвижно смотрел в горизонт: «Мне не подобает обсуждать достоинства принца».
«Говори! Я никому не скажу».
«Принц вряд ли рискнет драться на глазах множества зевак: того и гляди, кто-нибудь выбьет его из седла».
Мэдук ухмыльнулась: «Он тщеславен, это правда. В любом случае, турнир меня мало интересует — я скорее хотела бы посмотреть, чем торгуют на ярмарке и что там показывают».
На честной физиономии Пимфида застыло выражение ослиного упрямства: «Мы не можем просто так заехать в город и проталкиваться через толпу оборванцев и головорезов! Представьте себе, как разгневается ее величество! Вам устроят выговор, а меня побьют. Нам нужно вернуться, солнце давно взошло».
«Еще рано! Девонета и Хлодис только приготавливают пяльцы!»
Пимфид испуганно вскрикнул и указал рукой на запад, вдоль Старой дороги: «Смотрите, кто-то едет! Это знатные люди, вас узнают! Пора улепетывать, пока они далеко!»
Мэдук глубоко вздохнула. С доводами помощника конюшего невозможно было не согласиться. Развернув Тайфера кругом, она начала было спускаться по Компанейскому проезду, но тут же натянула поводья.
«Что такое?» — встревожился Пимфид.
«Всадники, поднимаются на холм. Это Кассандр на гнедом жеребце, а с ним… ну вот, конечно! Король Казмир на вороном боевом коне!»
Пимфид застонал от отчаяния: «Мы пропали!»
«Ничего не пропали! Поедем дальше по Компанейскому проезду, за Старую дорогу, и переждем, пока они проскачут налево».
«Наконец-то у вас появилась здравая мысль! — пробормотал Пимфид. — Быстрее! Нельзя терять времени — спрячемся за деревьями с той стороны!»
Пришпорив лошадей, Мэдук и Пимфид поспешно пересекли Старую дорогу и направились на север по Компанейскому проезду, теперь напоминавшему скорее не колею, а тропу, протоптанную на лугу. Скоро они приблизились к группе тополей, где надеялись укрыться.
«Чую дым!» — крикнула Мэдук через плечо.
«Где-то здесь пастушеская хижина. Дым из очага!» — отозвался конюший.
«Не вижу никакой хижины».
«Сейчас некогда с этим разбираться. Скорее, в тень!»
Они заехали за череду тополей и там обнаружили источник дыма — костер, над которым пара бродяг жарила кролика. У одного, пузатого коротышки, было круглое плоское лицо, окруженное черной порослью бороды, бакенбард и шевелюры. Другой, высокий и тощий, как палка, отличался разболтанными движениями рук и ног, продолговатой физиономией и тускло-безразличными рыбьими глазами. Оба носили какие-то лохмотья и потрепанные полусапожки со шнуровкой. На голове высокого бродяги красовался остроконечный колпак из черного фетра, а его приятель-толстяк напялил шляпу с низкой тульей и широченными полями. Неподалеку валялась пара котомок, по-видимому содержавших пожитки. При виде принцессы и Пимфида бродяги вскочили на ноги и стояли, напряженно оценивая ситуацию.
Пузатый заговорил: «И что вы тут делаете, цветущие юные создания?»
«Вас это не касается! — отрезала Мэдук. — Пимфид, поедем дальше; мы помешали господам завтракать».
«А мы не возражаем!» — развел руками толстяк. Не отрывая глаз от новоприбывших, он обратился к тощему товарищу: «Оссип, взгляни-ка на дорогу — никто не едет?»
«Никого нет!» — доложил Оссип.
«Прекрасные лошади! — размышлял вслух коротышка. — Седла и упряжь тоже высокого качества».
«Обрати внимание, Саммикин! У рыжей девчонки золотая пряжка».
«Где справедливость, Оссип? Одни носят золото, а у других ни гроша за душой!»
«Увы, такова жизнь! Если бы это зависело от меня, у всех всего было бы поровну!»
«Благородный принцип!»
Оссип присмотрелся к уздечке Тайфера: «Гляди-ка! Даже лошадь в позолоте!» Его голос зазвенел елейной завистью: «Живут же люди!»
Саммикин прищелкнул пальцами: «Не могу не возрадоваться судьбе! Прекрасная погода, и нам наконец повезло!»
«Тем не менее, придется приложить определенные усилия с тем, чтобы поддержать нашу репутацию».
«Несомненно, Оссип, несомненно!» Двое двинулись вперед. Обернувшись к Мэдук, Пимфид резко выкрикнул: «Уезжайте, скорее!» Он развернул свою лошадь, но узловатая рука Оссипа уже схватила уздечку. Пимфид с размаху пнул Оссипа в лицо, что заставило бандита зажмуриться и прижать к глазу ладонь другой руки: «А, змееныш! Ты, оказывается, умеешь кусаться! У меня теперь синяк будет — и глаз распухнет!»
Пританцовывая на коротких ножках, Саммикин рванулся к Мэдук, но она успела пришпорить Тайфера и отъехала подальше. Остановившись у колеи, она смотрела по сторонам, не зная, что предпринять.
Саммикин вернулся к Оссипу, все еще цеплявшемуся за уздечку лошади Пимфида, несмотря на отчаянные пинки и проклятия помощника конюшего. Подобравшись сзади, коротышка приподнял Пимфида за пояс и бесцеремонно сбросил на землю. Пимфид взревел от ярости. Перекатившись по траве, он схватил сук, валявшийся под деревом, и, вскочив на ноги, приготовился обороняться. «Псы бродячие! — кричал он, с истерической отвагой размахивая палкой. — Захребетники! Подходите, я вас проучу!» Обернувшись, он взглянул на Мэдук, оцепеневшую в седле: «Уезжай скорее, бестолковая кукла! Зови на помощь!»
Саммикин и Оссип неторопливо подобрали дорожные посохи и двинулись в атаку на помощника конюшего, защищавшегося отважно и ловко — пока сухая ветка не разлетелась в щепки под ударом пузатого бродяги. Замахнувшись посохом, Оссип изо всех сил огрел Пимфида в висок — глаза паренька закатились, он свалился. Саммикин продолжал пинать и колотить Пимфида, пока Оссип привязывал лошадь к дереву. Прервавшись, коротышка решительно повернулся в сторону Мэдук. Принцесса наконец сумела сбросить оцепенение — развернув Тайфера, она понеслась галопом по проселочной дороге.
Голова Пимфида безжизненно повисла, струйка крови текла у него изо рта. Отступив на пару шагов, Саммикин одобрительно крякнул: «Этот уже ничего не расскажет! Пора ловить его подружку».
Низко пригнувшись к лошадиной гриве, Мэдук скакала по колее между каменными оградами. Она оглядывалась через плечо — Оссип и Саммикин пустились в погоню трусцой. Мэдук издала восклицание, напоминавшее стон, и снова пришпорила Тайфера. Она надеялась доехать до какой-нибудь прорехи в ограде, чтобы выскочить на луга и вернуться к Старой дороге.
Бандиты не отставали. Оссип бежал длинными размашистыми шагами, будто надменно выпрямившись; Саммикин прилежно работал полусогнутыми руками и мелко семенил, слегка рыская из стороны в сторону, как озабоченная жирная крыса. По-прежнему возникало впечатление, однако, что они не слишком торопятся.
Мэдук смотрела то направо, то налево. С одной стороны тянулась канава с проточной водой — за ней путь преграждала каменная ограда; с другой ограда кончилась, но ее заменила плотная живая изгородь боярышника.
Впереди отворот колеи свидетельствовал о наличии бреши в ограде. Мэдук повернула на всем скаку, промчалась через эту брешь — и в испуге остановилась, натянув поводья. Она очутилась в небольшом загоне для овец. Озираясь по сторонам и поворачиваясь в седле, она не замечала никакого выхода.
Тем временем, пыхтя и отдуваясь, в прорехе ограды появились Оссип и Саммикин. Все еще слегка задыхаясь, Оссип протянул руку к принцессе: «Потихоньку, не шарахайся! Придержи конька! Спокойно, спокойно — мы уже достаточно набегались».
«Главное — спокойствие! — громко подтвердил Саммикин. — Скоро все кончится, и — насколько мне известно — у тебя больше не будет никаких поводов беспокоиться».
«Никаких, это уж как пить дать! — согласился Оссип. — Стой смирно, не плачь: терпеть не могу ревущих детей!»
Мэдук отчаянно пыталась найти в ограде загона место пониже, где Тайфер мог бы перескочить, но такого места не было. Она соскользнула на землю и обняла Тайфера за шею: «Прощай, дружище! Мне придется тебя покинуть, чтобы спасти свою жизнь». Подбежав к изгороди, Мэдук вскарабкалась на нее, спрыгнула с другой стороны и поспешила прочь.
Оссип и Саммикин в ярости заорали: «Стой! Вернись! Мы пошутили! Мы тебе ничего не сделаем!»
Испуганно оглянувшись, Мэдук побежала еще быстрее — туда, где неподалеку начиналась темная чаща Тантревальского леса.
Грязно ругаясь, проклиная необходимость прикладывать столько усилий и выкрикивая самые изобретательные угрозы, доступные их воображению, бандиты кое-как перевалили через ограду загона и продолжили погоню.
На краю леса Мэдук задержалась, чтобы отдышаться, и прислонилась к стволу старого дуба. По лугу, не дальше, чем в пятидесяти ярдах, ковыляли Оссип и Саммикин, уже едва державшиеся на ногах от усталости. Коротышка заметил принцессу — ее растрепанные темнорыжие кудри выделялись на фоне шершавого ствола. Бродяги почти остановились, после чего стали шаг за шагом приближаться. Саммикин позвал слащавым тоном: «А, милочка моя! Ты решила подождать — это правильно, это хорошо с твоей стороны! Не ходи в лес, там живут бяки и буки!»
«Они тебя сожрут заживо и выплюнут твои косточки! — добавил Оссип. — А с нами ты не пропадешь!»
«Иди сюда, цыпленочек! — ворковал пузатый. — Мы с тобой от души позабавимся!»
Мэдук повернулась и нырнула в лес. У нее за спиной раздавались разочарованные возгласы бандитов: «Вернись сейчас же, рыжая проныра!» «Теперь тебе несдобровать — чем дольше ты прячешься, тем хуже для тебя!» «Подожди у меня, барское отродье — ты еще будешь пищать и выворачиваться и судорожно вздыхать, пока не потеряешь сознание! Никакой пощады тебе не будет! Нам от твоей породы никогда пощады не было!»
Мэдук морщилась, у нее тревожно сжималось сердце. Неужели мир может быть так уродлив и жесток? Они убили Пимфида, доброго храброго Пимфида! А Тайфер? Она больше никогда не сможет скакать на Тайфере, куда глаза глядят! Если разбойники ее поймают, они ей мигом шею свернут — даже если им не придет в голову устроить с ней какое-нибудь немыслимое развлечение.
Мэдук остановилась и прислушалась, затаив дыхание. Шорох опавших листьев и треск валежника под тяжелыми ступнями угрожающе приближались. Мэдук бросилась в сторону, забежала за плотную поросль терновника и стала продираться сквозь чащу низкорослого лавра, надеясь сбить преследователей с толку.
Лес становился гуще, небо уже почти не проглядывало сквозь листву; его было видно только там, где недавно упало старое дерево — или там, где по какой-то причине образовалась прогалина. Принцессе преградило путь большое трухлявое бревно; она перебралась через него, обогнула, пригнувшись, колючую завесу ежевики и перепрыгнула через родник, сочившийся в темно-зеленом ковре жерухи. Она задержалась, чтобы оглянуться и перевести дыхание. Не было заметно ничего страшного — судя по всему, ей удалось ускользнуть от разбойников. Мэдук затаила дыхание и прислушалась.
Глухие, потрескивающие отзвуки шагов, едва слышные, все еще осторожно приближались — бандитам посчастливилось заметить лоскут белого платья принцессы в просвете зарослей, они продолжали идти по ее следам.
Мэдук тихо всхлипнула от раздражения. Повернувшись на каблуках, она снова побежала, выбирая самые труднопроходимые места и стараясь все время держаться в тени. Проскользнув через заросли ольхи, она перешла вброд сонный ручей, пересекла поляну и забежала за огромный ствол упавшего дуба. Там, где торчали вверх и в стороны обломанные корни, она нашла небольшую нишу, прикрытую пучком наперстянок. Присев на корточки, Мэдук протиснулась спиной в расщелину между корнями.
Прошло несколько минут. Мэдук ждала, едва осмеливаясь дышать. Послышались шаги: Оссип и Саммикин шли где-то рядом. Мэдук зажмурилась — ей казалось, что бандиты могут почувствовать ее взгляд и вернуться.
Оссип и Саммикин ненадолго задержались на поляне, мрачно озираясь по сторонам. Пузатому показалось, что он услышал издали какой-то звук — указав пальцем в том направлении, он издал яростный возглас, и разбойники углубились в чашу. Глухие отзвуки шагов удалялись и постепенно растворились в лесной тишине.
Мэдук не вылезала из тесного убежища. Ниша между корнями оказалась теплой и удобной — веки ее невольно опустились, и она задремала.
Прошло время — как долго? Пять минут? Полчаса? Мэдук проснулась; теперь у нее затекли руки и ноги. Она стала осторожно выбираться из расщелины — и застыла. Что это? Тихие, звенящие, переливчатые звуки… Музыка?
Мэдук напряженно прислушивалась. Судя по всему, источник звуков находился где-то поблизости, но соцветия наперстянки не позволяли его разглядеть.
Мэдук сидела на корточках, не решаясь покинуть укрытие. Музыка казалась беззаботной и бесхитростной, даже несколько легкомысленной, и сопровождалась причудливыми короткими трелями и присвистами. Опасное или злобное существо, решила Мэдук, никак не могло бы получать удовольствие от таких наигрышей. Принцесса приподнялась на коленях и выглянула из-за пучка наперстянки. Было бы неудобно, если бы ее обнаружили в такой неподобающей достоинству позе. Мэдук набралась храбрости, поднялась на ноги, пригладила растрепанные волосы и стряхнула опавшие листья, приставшие к платью, в то же время внимательно изучая окрестности. В двадцати шагах на гладком валуне сидело небольшое существо — едва ли крупнее самой принцессы — со сморщенной физиономией и круглыми глазами цвета зеленоватой морской волны, с кожей и волосами одинакового темноорехового оттенка. Существо нарядилось в аккуратный коричневый костюм с голубыми и красными полосками; на голове у него была залихватская синяя шапочка с плюмажем из переливчатых перьев черного дрозда, а ступни его скрывались в длинных башмаках с заостренными носками. Существо держало в руке деревянную шкатулку-резонатор с выступающими металлическими язычками; язычков было не меньше двух дюжин, и существо, перебирая их пальцами, извлекало из шкатулки звенящие переливчатые звуки.
Заметив принцессу, существо перестало играть и спросило тоненьким голоском: «Почему ты спишь посреди дня? Когда просыпаются совы — тогда надо спать».
«Я задремала потому, что мне захотелось спать», — дружелюбно объяснила Мэдук.
«Понятно — по меньшей мере не так непонятно, как раньше. И что ты на меня уставилась? Надо полагать, тебя восхищает моя неотразимая внешность?»
«В какой-то мере, — тактично ответила принцесса. — Кроме того, мне редко приходилось беседовать с эльфами».
«Я древесный гном, а не эльф! — раздраженно заметило существо.
— Разница очевидна!»
«Для меня не столь очевидна. То есть, у меня нет достаточного опыта».
«Древесные гномы — безмятежные, полные достоинства создания, склонные проводить время в созерцательном одиночестве. Тем не менее, наша порода отличается галантностью, благородством и привлекательностью, что нередко приводит к судьбоносному скрещиванию с представителями других лесных народцев и даже со смертными. Во всем Тантревальском лесу не сыскать существ великолепнее древесных гномов!»
«Несомненно, — кивнула Мэдук. — А что вы думаете об эльфах?»
Гном-музыкант презрительно махнул рукой: «Ненадежное, капризное племя! У эльфа в голове всегда копошатся четыре мысли одновременно. Эльфы и феи болтливы, нуждаются в обществе себе подобных — в одиночестве они тоскуют и чахнут. Они щебечут, сплетничают, проказничают, насмехаются; они бахвалятся и прихорашиваются; их жгучие страсти и великие замыслы испаряются через двадцать минут. Экстравагантное излишество — такова сущность их племени! Все, что делают эльфы и феи, делается в мимолетном приступе своенравной извращенности. По сравнению с ними древесные гномы — воплощения рыцарской доблести! Разве мать не объяснила тебе в младенчестве эти прописные истины?»
«Моя мать ничего мне не объясняла. Она давно мертва».
«Мертва? Это как понимать?»
«Как понимать? Протянула ноги, сыграла в ящик, приказала долго жить! Мне всегда казалось, что с ее стороны это было опрометчиво. Могла бы уделить мне больше внимания».
Большие зеленые глаза гнома моргнули; он извлек из музыкальной шкатулки задумчивую трель: «Поразительная и печальная новость! Тем более поразительная, что я имел честь беседовать с твоей матушкой примерно две недели тому назад, причем она демонстрировала обычную жизнерадостность — каковую, должен заметить, ты от нее в немалой степени унаследовала».
Мэдук в замешательстве встряхнула головой: «Вы, должно быть, принимаете меня за кого-то другого».
Древесный гном внимательно присмотрелся к ней: «Разве ты не Мэдук, прекрасное и талантливое дитя, которое путаник-король, беспардонный болван, объявил наследной принцессой Лионесской?»
«Так меня зовут, — скромно призналась Мэдук. — Но моей матерью была принцесса Сульдрун».
«А вот и нет! Это сказки для дураков! Твоя мать — фея Твиск из Щекотной обители».
Мэдук уставилась на гнома, открыв рот: «А вы откуда знаете?»
«В Тантревальском лесу это общеизвестно. Можешь мне верить или не верить, воля твоя».
«Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы знаете, о чем говорите, — поспешила заверить собеседника Мэдук. — Но это просто невероятно! Как это может быть?»
Гном-музыкант осторожно положил шкатулку на валун и слегка выпрямился. Искоса бросая на принцессу оценивающие взгляды и поглаживая подбородок длинными зеленоватыми пальцами, он размышлял: «Хорошо! Я посвящу тебя в подробности дела, но только если ты меня об этом попросишь — потому что я не хотел бы возбуждать тревогу или беспокойство, не получив твое недвусмысленное разрешение». Древесный гном повернулся к принцессе, глядя зелеными глазами прямо ей в лицо: «Желаешь ли ты, чтобы я сделал тебе такое одолжение?»
«Да, пожалуйста!»
«Что ж, пусть будет так! Принцесса Сульдрун родила мальчика. Отцом его был Эйлас из Тройсинета. Теперь этого мальчика величают Друном, он — тройский принц».
«Принц Друн? Теперь я вообще ничего не понимаю! Это невозможно! Друн гораздо старше меня».
«Терпение! Ты скоро все поймешь. Так вот — младенца прятали в лесу, потому что ему угрожала опасность. Твиск случайно оказалась поблизости; ей приглянулся маленький белобрысый мальчик, и она подменила его тобой. Так получилось. Ты — подкидыш. Друн провел в Щекотной обители, по летосчислению смертных, всего один год и один день, но в пространстве фей прошло много лет — семь, восемь, может быть, даже девять. Никто точно не знает, эльфы не следят за временем».
Некоторое время Мэдук молчала, усваивая неожиданные сведения. Потом она спросила: «Значит, я — фея-полукровка?»
«Ты долго жила среди смертных, ела их хлеб и пила их вино. Наследие фей — непрочная материя, требующая осторожного обращения. Кто знает, в какой мере это наследие заместилось в тебе человеческой накипью? Таково, однако, положение дел. Учитывая все обстоятельства, судьба обошлась с тобой не так уж плохо. Ты хотела бы, чтобы все было по-другому?»
Мэдук задумалась: «Я не хотела бы превратиться не в то, что я есть — кем бы я ни была. В любом случае, я вам благодарна за объяснение».
«Ну что ты, о какой благодарности может идти речь? Мне практически ничего не стоило сделать тебе столь пустячное одолжение».
«В таком случае скажите — кто мог быть моим отцом?»
Древесный гном усмехнулся: «Ты исключительно удачно сформулировала этот вопрос! Твоим отцом мог быть тот или другой — или даже некто давно покинувший этот мир. Об этом тебе придется спросить твою матушку, фею Твиск. Ты хотела бы с ней встретиться?»
«Конечно, очень даже хотела бы!»
«У меня есть пара свободных минут. Если хочешь, я могу научить тебя вызывать фею Твиск».
«Пожалуйста, научите!»
«Таково твое пожелание?»
«Да, конечно!»
«Рад выполнить твое требование — в связи с чем твоя незначительная задолженность увеличится лишь ненамного. Будь добра, подойди поближе».
Мэдук осторожно вышла из-за цветущих наперстянок и приблизилась к древесному гному — от него исходил смолистый запах, напоминавший о протертых травах и сосновой хвое, с легкими примесями горьковатых почек, сладкой пыльцы и мускуса.
«Смотри же! — величественно произнес гном. — Я срываю травинку и проделываю в ней две маленькие прорези — одну вот тут, а другую вот здесь, после чего продеваю кончик травинки в первую прорезь вот таким образом, а затем во вторую вот этаким образом… Теперь остается только подуть в травяной свисток — только потихоньку, чтобы он не развязался! — и прозвучит вызов. Слушай!» Гном подул на травинку; послышался тихий дрожащий звук: «Но для того, чтобы Твиск услышала вызов, тебе нужно сделать травяной свисток своими руками и самой подуть в него».
Мэдук начала было изготавливать травяной свисток, но прервалась — ее тревожила не выходившая из головы мысль. Она спросила: «Что вы имели в виду, когда упомянули о моей незначительной задолженности?»
Гном-музыкант поиграл в воздухе длинными пальцами: «Это несущественно. Об этом можно было даже не упоминать».
Мэдук с сомнением продолжила изготовление травяного свистка, но снова остановилась: «Общеизвестно, что эльфы и феи никогда ничего не дают, если не берут что-то взамен. Древесные гномы тоже придерживаются этого правила?»
«Вот еще! Скажем так: если заключается крупномасштабная сделка, такой принцип может находить применение. Древесные гномы не отличаются алчностью».
Мэдук почувствовала, что гном уклоняется от прямого ответа: «Тем не менее, скажите, каким образом я могла бы рассчитаться за ваши сведения и советы?»
Смущенно ерзая на валуне, гном сдвинул шапочку с плюмажем сначала на лоб, потом на затылок: «Не могу принять ничего существенного. Никакого серебра или золота, никаких драгоценностей! Мне доставило удовольствие сделать одолжение столь изящному быстроногому существу. Если исключительно из чувства благодарности тебя не затруднит необходимость поцеловать кончик моего носа, твоя задолженность будет полностью погашена. У тебя нет возражений?»
Мэдук с подозрением воззрилась на гнома и на его длинный заостренный нос, тогда как гном продолжал выражать смущение суетливо-нелепыми, бессодержательными жестами.
«Придется подумать о вашем предложении, — сказала в конце концов Мэдук. — Я редко целую незнакомцев, в том числе их носы или другие части тела».
Гном нахмурился, сгорбился, обнял руками колени и опустил голову. Уже через несколько мгновений, однако, к нему вернулись успокоительно-вежливые манеры: «В этом отношении ты совсем не похожа на свою мать. Что ж, неважно. Я всего лишь хотел… а, о чем тут говорить! Ты уже сделала свисток? Прекрасно, прекрасно. А теперь тихонько подуй в него, с приветливым выражением лица… Вот так! Хорошо, можешь больше не дуть. Выслушай дальнейшие указания. Чтобы Твиск отозвалась, тебе нужно дунуть в травяной свисток и спеть вполголоса небольшое заклинание:
«Лирра-ла-лисса, я фея Мэдук! Ветры небесные, туч повелители! Пусть дуновенья волшебного звук Вызовет Твиск из Щекотной обители, Пусть ее ветер несет мне навстречу, Пусть она вспомнит о дочери вдруг, Пусть отзовется, и я ей отвечу, Лирра-ла-лисса, принцесса Мэдук!»»Робко повторив эти слова вслух, Мэдук глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, извлекла дрожащий звук из травяного свистка и пропела заклинание.
На первый взгляд ничего не произошло. Посмотрев по сторонам, Мэдук спросила у гнома: «Может быть, я что-то напутала?»
Из-за поросли наперстянок послышался тихий голос: «Ты правильно повторила заклинание». Красотка-фея Твиск выступила вперед: грациозное создание с развевающимся шлейфом бледно-голубых волос, перевязанных ниткой сапфиров.
Потрясенная и восхищенная, Мэдук пролепетала: «Неужели я ваша дочь?»
«Прежде всего, — деловито сказала Твиск, — каким образом ты согласилась заплатить Зокко за услуги?»
«Он хотел, чтобы я поцеловала его в нос. Я сказала, что мне нужно посоветоваться по этому вопросу».
«Совершенно верно! — заявил гном Зокко. — В свое время я обеспечу предоставление надлежащих рекомендаций, и дело будет в шляпе. Вопрос не нуждается в дальнейшем обсуждении».
«Будучи ее матерью, рекомендации предоставлю я, что избавит тебя от лишних трудов», — возразила Твиск.
«Для меня это не составит никакого труда! Я достаточно изобретателен и сообразителен».
Твиск пропустила его возражения мимо ушей: «Мэдук, советую тебе подобрать комок земли и предложить его этому пучеглазому уродцу со следующими словами: «Зокко, мой символический дар оплачивает, целиком и полностью погашая любую мою задолженность перед тобой ныне и присно и вовеки веков, в этом мире и в любых других мирах, в любых вообразимых и невообразимых отношениях, каждую из услуг, предоставленных тобой мне, по моему поручению или от моего имени, фактических или вымышленных, в пределах любых измерений и пространств, а также за их пределами»».
«Какой вздор, какая чушь! — вспылил древесный гном. — Мэдук, не обращай внимания на бестолковую синеволосую распутницу — как тебе известно, мы уже обо всем договорились».
Твиск лениво приблизилась на несколько шагов, и Мэдук смогла рассмотреть ее получше: прелестное, неподражаемо очаровательное создание с бледно-голубой шевелюрой и кожей кремового оттенка. Глаза феи, такие же, как у Мэдук, сияли чудесными мечтательными небесно-голубыми озерами, способными утопить рассудок любого влюбчивого мужчины. Твиск обратилась к дочери: «Должна отметить, в качестве любопытной подробности, что Зокко знаменит похотливостью. Поцеловав его в нос, ты оказалась бы у него в услужении, и вскоре тебе пришлось бы целовать его, по приказу, совсем в других местах, не говоря уже о прочем».
«Подумать только! — удивилась Мэдук. — Зокко казался таким обходительным и покладистым!»
«Он умеет прикидываться».
Мэдук повернулась к гному: «Я посоветовалась по поводу задолженности». Она подобрала комок земли: «Вместо того, чтобы целовать ваш нос, я вручаю вам этот символ моей благодарности». Невзирая на писки и стоны протестующего Зокко, Мэдук продекламировала формулу, рекомендованную феей.
Древесный гном раздраженно бросил ком земли в сторону: «Бесполезный символ! Не могу его съесть, у него и вкуса-то никакого нет! Не могу его надеть, он не годится даже как сувенир, который можно было бы повертеть в руках, вспоминая несколько приятных минут!»
«Помолчи, Зокко! — посоветовала Твиск. — Твое пошлое нытье всем осточертело».
«В дополнение к символическому подарку, — продолжала Мэдук, — и несмотря на ваши жуткие намерения, я действительно благодарна за то, что вы устроили мне встречу с матерью. Не сомневаюсь, что она испытывает такие же чувства».
«Еще чего! — воскликнула Твиск. — Я и думать о тебе забыла! Зачем, кстати, я тебе понадобилась?»
Мэдук не на шутку обиделась: «Я хотела с тобой повидаться! Мне говорили, что ты умерла».
Твиск покровительственно рассмеялась: «Нелепое заблуждение! Во мне жизнь бьет ключом, а порой и переливает через край».
«Это сразу заметно! Сожалею о своей ошибке, мне сообщили ложные сведения».
«Именно так. Тебе следовало бы не принимать на веру все, что тебе говорят. Но теперь ты знаешь правду, и я могу вернуться в Щекотную обитель».
«Подожди! — взмолилась Мэдук. — Я твоя родная дочь, и ты меня только что встретила! Кроме того, мне нужна твоя помощь!»
Твиск вздохнула: «Как так получается, что всем всегда нужна моя помощь? Чего ты от меня хочешь?»
«Я заблудилась в лесу! Два разбойника убили Пимфида и украли моего пони, Тайфера! Они за мной погнались и страшно меня напугали — меня они тоже хотели убить и даже обзывали щуплой рыжей сучкой!»
Твиск осуждающе уставилась на дочь, не веря своим ушам: «И ты стояла, опустив голову, пока тебя безнаказанно оскорбляли?»
«Ничего подобного! Я убежала как можно дальше и спряталась».
«Тебе следовало напустить на них осиный рой! Или укоротить им ноги, чтобы у них ступни росли прямо из задниц. Или превратить их в ежей — это проще простого».
Мэдук смущенно усмехнулась: «Если бы я знала, как это делается!»
Твиск снова вздохнула: «Я пренебрегла твоим образованием, это невозможно отрицать. Что ж, раз теперь представилась такая возможность, начнем восполнять это упущение сию минуту». Фея взяла принцессу за руки: «Что ты чувствуешь?»
«По мне пробежала дрожь, с головы до ног! Очень странное ощущение».
Твиск кивнула и отступила на шаг: «А теперь сложи большой и указательный пальцы, вот таким образом. Прошептав «Фвип!», повернись в сторону того, кто причиняет тебе неудобство, и вздерни подбородок. Попрактикуйся на Зокко».
Мэдук сложила большой и указательный пальцы: «Вот так?»
«Правильно».
«А теперь — «Фвип»?»
«Именно так».
«И вздернуть подбородок — вот так?»
Зокко испустил отчаянный вопль и подскочил в воздух, повиснув на высоте человеческого роста и быстро перебирая ногами. «Ай, ай, ай-йи! — кричал гном. — Опусти сейчас же!»
«У тебя получилось с первого раза, — одобрила Твиск. — Обрати внимание на то, как он машет руками и семенит ступнями, словно танцует. Это заклинание называют «подергунчиком» или «пляской гоблинов»».
Мэдук разжала пальцы, и Зокко свалился на землю, выпучив сине-зеленые глаза: «Прекратите эти проказы, немедленно!»
«Прошу прощения, Зокко! — лукаво извинилась Мэдук. — Кажется, я слишком высоко вздернула подбородок».
«Мне тоже так показалось, — заметила Твиск. — Попробуй снова, но без усердия, с пренебрежением».
На этот раз Зокко повис в воздухе на высоте не больше собственного роста, а его жалобы стали менее пронзительными.
«Прекрасно! — похвалила Твиск. — У тебя заметна врожденная склонность к маленьким хитростям нашего племени».
«Я научилась слишком поздно! — помрачнела Мэдук. — Бедняга Пимфид валяется, мертвый, в придорожной канаве, и все из-за того, что мне не терпелось побывать на флохаметской ярмарке».
Твиск беззаботно махнула рукой: «Ведь не ты убила Пимфида?»
«Конечно, нет!»
«Тогда тебе не о чем жалеть».
Но огорчение Мэдук нельзя было рассеять так легко: «Все это хорошо и замечательно, но Оссип и Саммикин, забившие его насмерть кольями, тоже не испытывают никаких сожалений. Они колотили его и колотили, пока не прыснула кровь, а потом погнались за мной и украли Тайфера! Я тебя встретила, и меня это очень радует, но я не могу забыть Пимфида и Тайфера».
Зокко усмехнулся: «Чисто женская черта — она уже умеет петь басом и сопрано одновременно!»
Твиск повернулась к гному, вопросительно приподняв бровь: «Кажется, ты что то сказал?»
Зокко облизнул губы: «Всего лишь праздное наблюдение, не более того».
«Так как тебе все равно нечего делать, может быть, ты мог бы разобраться с обстоятельствами, причиняющими моей дочери столько беспокойства».
«Не вижу, почему я должен оказывать одолжение тебе или твоей достаточно непривлекательной дочери», — капризно отозвался гном.
«Дело твое!» — великодушно пожала плечами Твиск. Доверительно наклонившись к Мэдук, она добавила: «Древесным гномам не хватает воображения. Зокко, например, представляет себе, что в ближайшем будущем его ждет блаженная праздность, лишенная забот и унижений. Как ты думаешь, его представления расходятся с действительностью?»
«Существенно».
Зокко суетливо вскочил на ноги: «У меня, кажется, есть пара свободных минут. Ничего страшного не случится, если я пойду взгляну, как обстоят дела и, может быть, внесу кое-какие поправки».
Твиск кивнула: «Возвращайся с отчетом безотлагательно!»
Зокко мигом удалился. Твиск смерила свою дочь взглядом с головы до ног: «Забавно, забавно! Как я уже упомянула, я почти забыла о твоем существовании».
«С твоей стороны было не очень красиво отдавать маленькую дочь чужим людям и подменять меня чужим младенцем!» — с обидой выпалила Мэдук.
«Все не так просто, — возразила Твиск. — Вопреки тому, что тебе хочется думать, ты не уродилась таким уж милым созданием — напротив, с тобой была одна морока. Типпит был тихий и послушный мальчик с золотистыми кудрями; он курлыкал и смеялся, а ты всегда пиналась и пищала. Мне не терпелось от тебя избавиться».
Мэдук придержала язык; в данном случае упреки были очевидно бесполезны. «Надеюсь, теперь тебе представилась возможность изменить свое мнение», — с достоинством сказала она.
«Из тебя могло бы получиться что-нибудь и похуже. Кажется, ты унаследовала от меня какое-то подобие умственных способностей и, пожалуй, некоторую долю моей привлекательности, хотя у тебя на голове не прическа, а ералаш».
«Это потому, что я в ужасе носилась по лесу и пряталась под трухлявым бревном. Ты могла бы подарить мне волшебный гребень, чтобы я не тратила столько времени на причесывание».
«Удачная мысль! — заметила Твиск. — Ты найдешь этот гребень у себя под подушкой, когда вернешься в Саррис».
Уголки губ Мэдук опустились: «Мне придется вернуться в Саррис?»
«Куда еще?» — с легкой издевкой спросила Твиск.
«Мы могли бы жить вместе в красивом маленьком собственном замке — может быть, на берегу моря».
«Это непрактично. Ты неплохо устроилась в Саррисе. Не забывай, однако, что никто не должен знать о нашей встрече — и в первую очередь король Казмир!»
«Почему? Хотя, конечно, я ничего не собиралась ему рассказывать…»
«Это долгая и сложная история. Казмир знает, что ты — подкидыш, но сколько он ни старался, он так и не смог узнать, кем стал настоящий ребенок Сульдрун. Если Казмир это узнает — а из тебя он мог бы добыть эти сведения пыткой — он подошлет убийц в Тройсинет, и Друн распрощается с жизнью».
Мэдук поморщилась: «Зачем ему устраивать такую подлость?»
«Затем, что Казмира тревожит предсказание о судьбе сына Сульдрун. Только жрецу Умфреду известна истина, но он ее бережет, как зеницу ока — по меньшей мере до поры до времени. А теперь, Мэдук, хотя мне было любопытно с тобой поболтать…»
«Не уходи! Нам еще о многом нужно поговорить! Мы сможем скоро встретиться снова?»
Твиск безразлично пожала плечами: «Обстоятельства моей жизни постоянно меняются — я не могу строить определенные планы».
«В моей жизни обстоятельства меняются скорее внезапно, нежели постоянно, — сказала Мэдук, — и я не совсем уверена, что хорошо их понимаю. Девонета и Хлодис, например, обзывают меня «бастардом» и не упускают случая указать на то, что у меня нет родословной».
«Формально они правы, хотя выражают свое мнение довольно бесцеремонно».
«Я так и думала, — огорчилась Мэдук. — И все же я хотела бы знать, как зовут моего отца, какие у него характер и внешность, какое положение он занимает…»
Твиск рассмеялась: «Это головоломка, которую даже я не пытаюсь разгадать».
Мэдук изумленно раскрыла глаза: «Ты не помнишь, как его зовут?»
«Нет».
«А его положение? Происхождение? Как он выглядел?»
«Все это было слишком давно. Почему я обязана помнить мельчайшие подробности всей своей жизни?»
«И все же, раз он был моим отцом, несомненно он занимал высокое положение, у него была древняя и славная родословная?»
«Не помню, чтобы я встречалась с таким высокопоставленным аристократом».
«Значит, я не могу даже утверждать, что я — внебрачная дочь знатного вельможи?»
Твиск проявляла нетерпение — ей явно наскучила эта тема: «Утверждай, что хочешь! Никто не сможет опровергнуть твои заявления, даже я! В любом случае, по каким бы законам ты ни родилась, тебя все еще считают принцессой Лионесской. А это завидное, высокое положение!»
Уголком глаза Мэдук заметила, как рядом мелькнуло что-то зеленое и синее: «Зокко вернулся».
Гном отчитался перед феей: «Никакого трупа или мертвого тела мне найти не удалось, и я сделал вывод, что в данном случае можно говорить о попытке убийства, но не об убийстве как таковом. Продолжив розыски на восток вдоль Старой дороги, я заметил бродяг непотребной внешности, ехавших верхом. Толстяк Саммикин взгромоздился на высокой гнедой кобыле, покачиваясь, как верблюжий горб. Долговязый Оссип оседлал серого в яблоках пони, волоча ноги по земле».
«Ох, мой бедный Тайфер!» — всплеснула руками Мэдук.
«И чем завершилось твое рассмотрение этого дела?» — поинтересовалась Твиск.
«Лошади привязаны к ограде загона. Бродяги бегут со всех ног в Голые холмы — за ними гонятся два бурых медведя».
«Пожалуй, Саммикина следовало превратить в жабу, а Оссипа — в саламандру. Кроме того, на твоем месте я уделила бы больше внимания подтверждению кончины Пимфида — хотя бы потому, что не хотела бы упустить случай полюбоваться на ходячий труп».
«Значит, наверное, он еще жив!» — предположила Мэдук.
«Такая возможность, конечно, существует», — кивнула Твиск.
«Если он хотел, чтобы его считали мертвым, ему следовало оставаться на месте», — проворчал Зокко.
«Именно так, — сказала Твиск. — Зокко, можешь идти. И впредь не пытайся водить за нос мою невинную маленькую дочь!»
«Возраст ее очевиден, хотя невинность вызывает сомнения, — пробормотал себе под нос древесный гном. — Так или иначе, всего хорошего». Словно опрокинувшись спиной вниз с гладкого валуна, Зокко исчез.
«С ним еще можно иметь дело, другие гномы не так покладисты, — заметила фея. — Но время не ждет. Мне было очень приятно с тобой встретиться после многолетней разлуки, но…»
«Подожди! — воскликнула Мэдук. — Я все еще ничего не знаю ни о своем отце, ни о моей родословной!»
«Я об этом подумаю. Тем временем…»
«Пожалуйста, не уходи! Мне нужна твоя помощь — я сама не справлюсь!»
«Как тяжко бремя родительского долга! — вздохнула Твиск. — Что еще тебе нужно?»
«Даже если Пимфид не умер, он, наверное, еле жив, его жестоко избили. Дай мне что-нибудь, от чего он выздоровеет».
«Это нетрудно», — Твиск сорвала лавровый лист и плюнула точно в его сердцевину. Сложив листок вчетверо, она трижды прикоснулась им к своему лицу — ко лбу, к носу и к подбородку — после чего передала его дочери: «Натри раны Пимфида этим листком, и он быстро поправится. Что-нибудь еще? Если нет…»
«Еще не все! По-моему, не следует наказывать «подергунчиком» леди Дездею. Она может подпрыгнуть так высоко, что при дворе начнется скандал — или сломать ногу, когда упадет обратно на землю».
«Ты слишком добра, — отозвалась Твиск. — В том, что касается подергунчика, тебе не помешает отработать жестикуляцию — главным образом, движение подбородка. Практика позволит контролировать высоту прыжка воспитательницы так, чтобы не возникало никаких скандалов. Что еще?»
Мэдук задумалась: «Еще я хотела бы волшебную палочку, чтобы превращать разбойников в жаб и саламандр, шапку-невидимку, сапоги-скороходы, бегущие по воздуху, волшебный кошель с неразменным золотом, талисман, заставляющий всех меня любить, зеркало…»
«Стой! — закричала Твиск. — Ты слишком многого хочешь!»
«Никогда не мешает попросить, — повела плечом Мэдук. — А где мы снова увидимся?»
«Если потребуется, приходи в Щекотную обитель».
«Как я ее найду?»
«По Старой дороге дойдешь до Малого Саффилда. Там поверни на север по берегу Тимбла — по пути пройдешь Тон-Тимбл, и колея кончится в Глимводе, уже на краю леса. Там спроси, как пройти на Шаткую тропу, ведущую на Придурковатую поляну. Это и есть Щекотная обитель. Приходи в полдень — никогда не приходи ночью, по многим причинам. Встань на краю поляны и тихо трижды произнеси мое имя — я приду. Если к тебе станут приставать эльфы, кричи: «Отстранитесь, я под защитой закона фей!»»
«Удобнее было бы вызывать тебя травяным свистком», — с надеждой предположила Мэдук.
«Удобнее — возможно, с твоей точки зрения. Но не обязательно с моей, — Твиск сделала шаг вперед и поцеловала Мэдук в лоб, после чего с улыбкой отступила. — Я о тебе не позаботилась, но такова моя природа. Не ожидай от меня ничего лучшего».
Твиск растворилась в воздухе. Мэдук стояла одна посреди поляны — у нее на лбу еще оставалось щекочущее ощущение поцелуя матери. Посмотрев на пустое место, где только что стояла Твиск, принцесса повернулась и тоже ушла.
4
Через некоторое время Мэдук вернулась лесом к тропе, по которой за ней гнались разбойники. В овечьем загоне она нашла Тайфера и гнедую кобылу Пимфида, привязанных к столбу ограды. Вскочив на Тайфера, она поехала с кобылой на поводу к перекрестку Старой дороги. По пути принцесса внимательно смотрела по сторонам, но Пимфида нигде не было — ни мертвого, ни живого. Это обстоятельство вызывало у Мэдук тревогу и замешательство. Если Пимфид не умер, почему он неподвижно лежал под деревом, бледный и окровавленный? Если же он умер, почему бы он куда-то ушел?
Продолжая беспокойно поглядывать налево и направо, Мэдук пересекла Старую дорогу и стала спускаться с холма по Компанейскому проезду. В конце концов она приехала в Саррис. Опечаленная, Мэдук отвела лошадей в конюшню — и здесь, наконец, раскрылась тайна исчезновения помощника конюшего. Рядом с кучей навоза безутешно сидел Пимфид собственной персоной.
Увидев принцессу, он вскочил на ноги. «Наконец вы потрудились вернуться! — воскликнул он. — Почему вас так долго не было?»
«Меня задержали события, от меня не зависящие», — с достоинством ответила Мэдук.
«Все хорошо, что хорошо кончается! — ворчал Пимфид. — Тем временем я тут сидел, как на иголках. Если бы король Казмир вернулся с ярмарки раньше вас, меня бы уже гноили в темнице!»
«По-видимому, ты беспокоишься обо мне гораздо меньше, чем о себе», — съязвила Мэдук.
«Неправда! Я строил всевозможные догадки по поводу того, какая судьба вас постигла, и ни одна из возможностей меня не радовала. Кстати, что именно с вами произошло?»
Мэдук не видела необходимости рассказывать обо всех подробностях своих приключений: «Бандиты гнались за мной до самого леса. Мне удалось от них убежать, после чего я вернулась окольным путем к Старой дороге и приехала домой. Вот, в сущности, и все». Принцесса подошла к Пимфиду и рассмотрела его с ног до головы: «Кажется, ты в целости и сохранности, более или менее. Я боялась, что тебя убили — они так жестоко колотили тебя кольями!»
«Ах! — скорбно вздохнул Пимфид. — Меня не так легко прикончить. У меня крепкая голова».
«В целом, учитывая все обстоятельства, тебя не в чем упрекнуть, — вынесла приговор Мэдук. — Ты храбро дрался и сделал все, что мог».
«Так-то оно так! Но я не последний дурак! Когда я понял, к чему идет дело, я притворился мертвым».
«У тебя синяки? Что-нибудь болит?»
«Не могу отрицать, что мне нанесли несколько ушибов, и что болит у меня, по сути дело, все, что может болеть. В голове стучит, как в колоколе!»
«Встань, Пимфид! Я облегчу твои страдания!»
«Что вы собираетесь делать?» — с подозрением спросил помощник конюшего.
«Не задавай лишних вопросов».
«В том, что касается методов исцеления, я предпочитаю осторожность. В частности, я не нуждаюсь ни в слабительном, ни в клистире».
Мэдук игнорировала его замечания: «Подойди, покажи, где у тебя болит».
Пимфид приблизился и смущенно указал расположение самых серьезных ушибов. Мэдук приложила к ним магический компресс из лаврового листа, и боли Пимфида мгновенно прошли.
Пимфид неохотно признал преимущества терапевтических методов принцессы: «Удивительное дело! Где вы научились таким трюкам?»
«Это не каждому дано, — уклонилась от ответа Мэдук. — Я хотела бы также вознаградить тебя за храбрость. Ты смело дрался с врагами и заслуживаешь повышения в ранге». Глядя по сторонам, принцесса не смогла найти никакого подходящего инструмента, кроме вил, торчавших в куче навоза: «Пимфид, преклони колено!»
Помощник конюшего снова уставился на нее в недоумении: «Что вы еще придумали?»
«Делай, что тебе говорят! Таков приказ твоей принцессы!»
Пимфид обреченно пожал плечами: «Наверное, придется уступить вашей прихоти, хотя я не вижу никаких причин для такого унижения».
«Перестань ворчать!»
«Тогда побыстрее кончайте забаву, в чем бы она ни заключалась. Я уже чувствую себя полнейшим дураком».
Мэдук выдернула вилы из кучи навоза и высоко ими замахнулась. Пимфид отшатнулся, закрывая голову рукой: «Что вы делаете?!»
«Терпение, Пимфид! Сей инструмент символизирует меч из благородной стали!» Мэдук прикоснулась вилами к голове Пимфида: «За выдающуюся доблесть на поле боя нарекаю тебя «сэром Пом-Помом». Отныне тебе надлежит именоваться не иначе как «сэр Пом-Пом»! Встань, сэр Пом-Пом! В моих глазах, по меньшей мере, ты доказал свое благородство!»
Пимфид поднялся на ноги, одновременно ухмыляясь и хмурясь: «Боюсь, что конюший и другая прислуга плевать хотели на мое благородство».
«Неважно! Для меня ты теперь — сэр Пом-Пом».
Посвященный в рыцари помощник конюшего пожал плечами: «Лиха беда начало».
Глава 4
Леди Дездея, узнав от конюшего о возвращении принцессы Мэдук в Саррис, устроилась в вестибюле, где высокородная проказница не могла ускользнуть от ее внимания.
Прошло пять минут. Сверкая глазами и скрестив руки на груди, леди Дездея ждала, постукивая пальцами по локтям. Мэдук, едва волочившая ноги от усталости, открыла дверь и зашла в вестибюль.
Принцесса направилась к боковому коридору, не глядя по сторонам, словно погруженная в свои мысли; леди Дездею она полностью игнорировала, как если бы воспитательница не существовала.
Мрачно усмехнувшись, Дездея позвала ее: «Принцесса Мэдук! Будьте добры, я хотела бы с вами поговорить».
Мэдук остановилась, опустив плечи, и неохотно повернулась: «Да, леди Дездея? Что вам нужно?»
Дездея проявляла сдержанность: «Прежде всего, я хотела бы сделать несколько замечаний по поводу вашего поведения, вызвавшего беспокойство у всех во дворце. Во-вторых, я хотела бы сообщить вам о некоторых планах на ближайшее будущее».
«Если вы устали, — со слабой надеждой ответила Мэдук, — нет необходимости затруднять себя замечаниями. А планы мы можем обсудить как-нибудь в другой раз».
Усмешка Дездеи, казалось, застыла у нее на лице: «Как вам угодно, хотя мои замечания весьма существенны, а упомянутые планы имеют к вам самое непосредственное, а также косвенное отношение».
Мэдук отвернулась и собралась уходить. «Один момент! — задержала ее леди Дездея. — Упомяну только об одном. Их величества намерены отпраздновать день рождения принца Кассандра, устроив великолепное празднество. Приедет множество знатных и влиятельных лиц. Будет устроен официальный прием, на котором вам придется присутствовать и сидеть в составе королевской семьи».
«Что ж, все это не так уж важно», — отозвалась Мэдук и снова отвернулась. И снова ее остановил голос леди Дездеи: «Тем временем вам придется срочно научиться общепринятым хорошим манерам — чтобы вы могли показать себя в самом лучшем свете».
Обернувшись через плечо, Мэдук сказала: «На приеме мне придется только тихо сидеть, время от времени кивая головой. Для этого не нужно ничему учиться».
«Ха! Вы неправильно оцениваете объем необходимых навыков, — возразила Дездея. — Завтра я сообщу вам все подробности».
Мэдук притворилась, что не слышит, и удалилась в коридор, ведущий к ее комнатам. Оказавшись у себя, она тут же прошла к постели и остановилась, глядя на подушку. Найдется ли что-нибудь под подушкой? Медленно, осторожно, опасаясь разочарования, она приподняла подушку и обнаружила небольшой серебряный гребень.
Мэдук не сдержала тихое радостное восклицание. Твиск нельзя было назвать образцовой матерью, конечно, но по меньшей мере она была жива, а не мертва, как принцесса Сульдрун — по меньшей мере теперь Мэдук была не одна в этом мире!
На стене над туалетным столиком принцессы висело зеркало из византийского стекла, отвергнутое королевой Соллас, так как, будучи недостаточно ровным, оно искажало отражение — но бракованное зеркало сочли вполне подходящим для принцессы Мэдук, тем более что принцесса редко пользовалась зеркалами.
Мэдук подошла к зеркалу. На нее смотрели голубые глаза под беспорядочной копной медно-рыжих кудрей. «Не так страшна моя прическа, как ее пытаются изобразить, — отважно сказала себе Мэдук. — Мои волосы не заплетены в косы и не уложены валиком, но я не терплю никаких кос и валиков! Посмотрим, однако, что произойдет».
Мэдук провела гребнем по волосам. Гребень скользил по прядям, вопреки обыкновению не встречая никакого сопротивления и не выдирая волос; с его помощью процесс причесывания становился даже в какой-то мере приятным.
Мэдук прервалась, чтобы приглядеться к отражению. Изменение, хотя и не поразительное, было вполне заметным. Кудри, казалось, улеглись и образовали аккуратное обрамление вокруг лица. «Улучшение очевидно, — заметила про себя Мэдук. — Это немаловажно, так как поможет мне избежать насмешек и критических замечаний. Сегодняшний день полон знаменательных событий!»
С утра Мэдук завтракала кашей и вареным беконом в маленьком озаренном солнцем алькове кухонной стены, где. как ей было известно, она могла не опасаться присутствия Девонеты или Хлодис.
Мэдук решила съесть персик, после чего задумалась над гроздью винограда. Ее нисколько не удивила физиономия леди Дездеи, заглянувшая в кухню: «Вот где вы прячетесь!»
«Я не прячусь, — холодно ответила Мэдук, — я завтракаю».
«Так-так. Вы кончили завтракать?»
«Не совсем. Как вы можете видеть, у меня еще остался виноград».
«Когда вы наконец утолите голод, будьте добры, приходите в утреннюю гостиную. Я вас буду ждать».
Мэдук обреченно поднялась на ноги: «Что ж, пойдемте».
В утренней гостиной Дездея указала на стул: «Вы можете сесть».
Принцессе не понравился тон воспитательницы. Бросив на нее угрюмый взгляд, Мэдук развалилась на стуле, расставив вытянутые ноги и уронив подбородок на грудь.
Леди Дездея явно не одобряла такую позу: «Ее величество королева считает, что ваши манеры оставляют желать лучшего. Я разделяю ее точку зрения».
Губы Мэдук слегка покривились, но она промолчала.
Дездея продолжала: «Возникла необычная ситуация, требующая принятия срочных мер. Помимо всего прочего, для вас самое важное — репутация. А!» Воспитательница выставила лицо вперед: «Вы раздуваете щеки, вы сомневаетесь? Тем не менее, я права!»
«Да-да, леди Дездея».
«Принцесса Лионесская — немаловажная персона! Слухи о ваших поступках, достойных как похвалы, так и порицания, быстро распространяются по всей стране и за ее пределами, словно на крыльях птиц! Поэтому вы обязаны всегда вести себя благородно, изящно и благонравно; вы должны лелеять и холить свою репутацию так, словно она — прекрасная клумба душистых цветов!»
«Вы могли бы этому способствовать, распространяя обо мне только хорошие слухи», — глубокомысленно заметила Мэдук.
«Прежде всего вам нужно изменить привычки — я не хочу, чтобы надо мной смеялись, когда я отзываюсь о вас с похвалой».
Леди Дездея сделала пару шагов в одном направлении, затем пару шагов обратно. Остановившись, она снова посмотрела в лицо принцессе: «Желаете ли вы, чтобы о вас говорили, как об очаровательной молодой принцессе, известной прекрасными манерами — или как о развязной девчонке с замызганной физиономией и разбитыми коленками?»
Мэдук задумалась: «Есть какие-нибудь другие варианты?»
«На данный момент этого достаточно».
Мэдук глубоко вздохнула: «Я не возражаю против того, чтобы меня считали очаровательной молодой принцессой — с тем условием, что мне не придется создавать такое впечатление самой».
На лице Дездеи появилась характерная мрачная усмешка: «К сожалению, это невозможно. Вас никогда не будут считать тем, чем вы не являетесь. Совершенно необходимо, чтобы на празднестве вы вели себя благонравно, как подобает изящной молодой принцессе, и вам придется вести себя именно таким образом. У вас явно недостает необходимых навыков, вам придется их усвоить. По велению королевы, вам больше не разрешается совершать верховые прогулки, бродить по окрестностям или плавать в реке — по меньшей мере до тех пор, пока не закончится празднество».
Пораженная и подавленная, Мэдук спросила: «А что же я тогда буду делать?»
«Учиться правилам поведения при дворе и хорошим манерам, причем уроки начнутся сию минуту. Перестаньте изображать тряпичную куклу и выпрямитесь на стуле, сложив руки на коленях!»
2
По случаю восемнадцатилетия принца Кассандра устраивалось празднество, которое, согласно намерениям короля Казмира, должно было превзойти все, что когда-либо оживляло летний дворец в Саррисе.
На протяжении многих дней отовсюду прибывали фургоны, груженые тюками, горшками и ящиками, ведрами с маринованной рыбой, стойками, увешанными колбасами, окороками и беконом, бочками масла, вина, сидра и эля, корзинами с луком, репой, капустой и зеленью, газонным дерном и перевязанными пучками петрушки, душистых трав и кресс-салата. Днем и ночью на кухнях не прекращалась работа — печи не остывали ни на минуту. На служебном дворе в особых печах, построенных специально по случаю торжества, пекли караваи с хрустящими корочками, приправленные шафраном булочки, фруктовые пирожные и сладкое печенье, покрытое смородиной, анисом, медом и орехами, а также корицей, мускатным орехом и гвоздикой. Одну из печей посвятили производству исключительно пирогов и расстегаев, начиненных говядиной с зеленым луком, пряной зайчатиной, обжаренной в вине, свининой с репчатым луком, щукой или карпом, томлеными в сливочном масле с укропом и грибами, или бараниной с перловкой и тимьяном.
Вечером накануне дня рождения принца пару волов начали жарить над огнем на тяжелых чугунных вертелах — вместе с парой кабанов и четырьмя овцами. С утра на рашперах стали вертеться две сотни птиц — чтобы они были готовы к началу большого пира, назначенному на полдень; пир должен был продолжаться, пока все его участники не насытятся до предела.
Уже за два дня до начала торжеств в Саррис стали прибывать знатные гости со всех концов Лионесса, из Блалока, Помпероля и Дао-та и даже из таких дальних стран, как Аквитания, Арморика, Ирландия и Уэльс. Самых высокородных лордов и дам поселили либо в восточном, либо в западном флигеле собственно королевского летнего дворца. Припозднившимся вельможам и знатным особам предложили не менее приятные павильоны на газоне у реки. Разнообразным почетным гостям рангом пониже — баронам, рыцарям и маршалам с их супругами — пришлось довольствоваться соломенными тюфяками и койками в нескольких залах и галереях Сарриса. Ожидалось, что в большинстве своем приезжие покинут Саррис на следующий день после банкета, хотя иные могли и задержаться, чтобы посоветоваться с королем Казмиром по вопросам государственного значения. Непосредственно перед банкетом королевская семья намеревалась официально принимать важнейших гостей. Прием должен был начаться примерно за три часа до полудня. Принцессу Мэдук надлежащим образом известили о том, что на этой церемонии потребуется ее присутствие; кроме того, ей порекомендовали не забывать о том, что по этому случаю от нее ожидаются только наилучшие манеры, подобающие высокородным девицам.
Поздно вечером накануне этих событий леди Дездея явилась в апартаменты принцессы, где она не оставила сомнений в том, какое поведение потребуется от Мэдук. Безразличные замечания принцессы вызвали у воспитательницы заметное раздражение: «Сегодня мы не будем спорить о пустяках! Теперь каждая деталь имеет значение. Если ваше высочество даст себе труд припомнить эвклидову геометрию, она не преминет заметить, что такова сущность вещей: целое является суммой всех его частей!»
«Как пожелаете. Сегодня я устала и хотела бы отправиться спать».
«Еще не время! Нужно, чтобы вы поняли причины нашего беспокойства. Повсюду ходят слухи о вашем непослушании, о ваших диких выходках. Каждый из гостей будет наблюдать за вами с пристальным вниманием или даже с нездоровым любопытством, ожидая проявления какой-нибудь необычной или извращенной черты вашего характера».
«Вот еще! — пробормотала Мэдук. — Пусть пялятся на меня, сколько влезет — мне все равно. Теперь вы закончили?»
«Нет, не закончила! — отрезала леди Дездея. — У меня все еще не вызывает уверенности ваше отношение к предстоящему приему. Между прочим, среди гостей будут несколько молодых принцев. Многие из них нетерпеливо ждут возможности заключить подходящий брак».
Мэдук зевнула: «А мне какое дело? Их интрижки меня не интересуют».
«Было бы гораздо лучше, если бы вы ими интересовались, и живо интересовались! Любой из этих принцев с радостью не упустит шанс породниться с лионесским королевским домом! Принцы будут внимательно разглядывать вас, оценивая ваши достоинства».
«Это вульгарно», — буркнула Мэдук.
«Не совсем! По сути дела, это естественное и правильное поведение. Знатные женихи заранее подыскивают подходящих супруг! Сейчас вам еще рано думать о бракосочетании, но годы летят незаметно, и, когда наступит пора обсуждать обручение, мы хотели бы, чтобы принцы вспоминали о вас с одобрением. Это позволит королю Казмиру заключить самый выгодный для страны брачный договор».
«Ерунда и чепуха, с начала до конца! — безапелляционно заявила Мэдук. — Если королю Казмиру так не терпится заключать брачные договоры, пусть выдает замуж Девонету и Хлодис, пусть женит принца Кассандра. И почему бы ему не выдать замуж вас, раз уж на то пошло? Пусть не надеется, что я стану принимать участие в его государственном сводничестве».
Потрясенная леди Дездея только развела руками: «Вы не понимаете, о чем говорите!» Воспитательница не могла найти слов: «Лучше не продолжать этот разговор, вам пора отдохнуть. Надеюсь, поутру в вас проснется искорка разума».
Мэдук не сочла нужным отвечать и мрачно направилась к постели.
С утра в апартаменты принцессы явилась толпа горничных и прочей прислуги. Большую деревянную ванну наполнили теплой водой; принцессу намылили белым египетским мылом, после чего стали поливать родниковой водой, надушенной бальзамом из древнего Тингиса. Ее волосы расчесывали, пока они не засверкали, после чего она украдкой прошлась по ним еще раз серебряным гребнем, чтобы медно-золотистые кудри улеглись самым привлекательным образом. Мэдук нарядили в голубую батистовую блузу с кружевами на плечах и рукавах и в складчатую юбку с тонкой белой вышивкой.
Леди Дездея критически наблюдала со стороны. Жизнь в Саррисе, по ее мнению, пошла на пользу принцессе: порой нахальная бездельница выглядела почти хорошенькой, хотя очертаниями тела и длинными ногами все еще досадно напоминала мальчишку.
Мэдук не нравилось новое платье: «Оно все какое-то расфуфыренное, и на юбке слишком много складок!»
«Чепуха! — заявила Дездея. — Платье подчеркивает вашу фигуру — в той мере, в какой есть что подчеркивать, разумеется. Оно вам идет».
Мэдук игнорировала замечания мучительницы, чтобы не слишком раздражаться. Она сидела, мрачно уставившись в зеркало, пока ее волосы расчесывали еще раз — «чтобы все было без сучка, без задоринки», по словам Дездеи — после чего принцессе на голову надели серебряный обруч, инкрустированный лазуритом.
Леди Дездея дала принцессе последние указания: «Вы встретитесь с рядом знатнейших особ! Помните: вы обязаны произвести на них наилучшее впечатление скромными и очаровательными манерами — чтобы все недоброжелательные слухи, подмочившие вашу репутацию, были раз и навсегда опровергнуты!»
«Не могу обещать невозможное, — ворчала Мэдук. — Если кому-то хочется составить обо мне плохое мнение, они его не изменят, даже если я буду пресмыкаться перед ними и умолять об уважении и восхищении».
«Пресмыкаться и умолять вас никто не просит, — едко отозвалась Дездея. — Дружелюбия и приветливости, как правило, вполне достаточно».
«Нужны мне дружелюбие и приветливость, как корове седло! Я — принцесса, это они должны стараться заслужить мое благоволение, а мне их мнение должно быть безразлично. Такова логика вещей».
Леди Дездея уклонилась от дальнейшего обсуждения этой темы: «Как бы то ни было! Выслушивайте представляющихся вам знатных особ и привечайте их, сначала называя титул, а затем имя, причем без ошибок. Это позволит им думать, что вы хорошо воспитаны и умеете держать себя в обществе, и они тут же начнут сомневаться в справедливости распространяемых слухов».
Мэдук не ответила, и Дездея продолжала наставления: «Сидите тихо, вам нельзя ерзать, чесаться, ежиться и корчиться. Смыкайте колени — не расставляйте ноги, не сидите, развалившись, не болтайте ногами. Локти следует прижимать к талии, а не растопыривать, как крылья чайки на ветру. Если вы кого-нибудь узнаете, не подзывайте знакомого веселыми выкриками — так нельзя себя вести! Не вытирайте нос тыльной стороной руки. Не гримасничайте, не надувайте щеки и не хихикайте по какой-либо причине или без причины. Вы способны все это запомнить?»
Дездея ждала ответа, но Мэдук продолжала молча сидеть, уставившись в пространство. Леди Дездея присмотрелась к ней поближе и рявкнула: «Так что же, принцесса Мэдук? Вы мне ответите или нет?»
«Да-да, как вам угодно. Говорите, что хотите».
«Я достаточно долго говорила».
«Надо полагать, я о чем-то задумалась и прослушала».
Пальцы леди Дездеи хотели было сжаться в кулаки, но остановились. Воспитательница произнесла звенящим холодным тоном: «Пойдемте. Прием скоро начнется. Хотя бы раз в жизни попробуйте вести себя так, как подобает принцессе королевской крови, чтобы произвести хорошее впечатление».
Мэдук ответила ровно и спокойно: «Я не стремлюсь производить хорошее впечатление. Того и гляди, кому-нибудь взбредет в голову на мне жениться».
Дездея ограничилась язвительным хмыканьем: «Пойдемте, нас ждут».
Леди Дездея шествовала впереди — по коридору к главной галерее, а затем в Большой зал; Мэдук следовала за ней издевательской походкой, на полусогнутых ногах и чуть подпрыгивая. Воспитательница сочла это проявлением врожденной извращенности, недостойным внимания.
В Большом зале уже собиралась публика. Гости стояли группами, приветствуя знакомых, разглядывая новоприбывших, отвешивая агрессивно-жесткие поклоны конкурентам и притворяясь, что не замечают врагов. Каждый облачился в самый роскошный наряд, надеясь как минимум привлечь внимание и вызвать восхищение — или, что еще лучше, зависть. По мере того, как вельможи перемещались, шелка и атлас переливались в утреннем солнечном свете — зал казался морем оттенков, столь ярких и насыщенных, что каждый словно жил собственной жизнью: лавандовых, пурпурных, матово-черных, глубоких ярко-желтых и горчично-охряных, киноварных, пунцовых, карминово-красных, как зерна спелого граната, всевозможных оттенков синего, от небесно-голубого и кобальтового до граничащего с фиолетовым ультрамаринового и отливающего синью, как надкрылья жука, глянцево-черного, не говоря уже о всевозможных зеленых тонах.
Кланяясь, кивая и улыбаясь, леди Дездеи провела принцессу за руку к возвышению для королевской семьи, где Мэдук приготовили красивый маленький трон из позолоченного дерева и слоновой кости, с красными бархатными подушками на сиденье и спинке.
Дездея доверительно прошептала принцессе на ухо: «К вашему сведению, сегодня нам нанесут визит принц Биттерн Помперольский, а также принц Чалмз де Монферрон, принц Гарселен Аквитанский и ряд других столь же высокородных наследников».
Мэдук непонимающе взглянула ей в лицо: «Как вам известно, меня эти особы не интересуют».
Леди Дездея усмехнулась, жестко и мрачно: «Тем не менее, они вам представятся и будут внимательно за вами следить, чтобы оценить ваше очарование и ваши достоинства. Они хотят знать, покрыто ли ваше лицо оспинами, страдаете ли вы косоглазием, справедливы ли слухи о том, что вы испорчены не по возрасту и склонны к диким выходкам, нет ли у вас на коже язв и чирьев, проявляете ли вы умственную отсталость и правда ли, что у вас низкий лоб и растопыренные уши… Так что возьмите себя в руки и сидите смирно!»
Мэдук нахмурилась: «Поблизости никого нет. Почему я должна сидеть на этой подставке, как канарейка на жердочке? Это глупо. Сиденье выглядит неудобным. Почему мне не подобрали подушку помягче? Король Казмир, и королева Соллас будут сидеть на подушках четырехдюймовой толщины, а на моем сиденье только какая-то подстилка из красного бархата».
«Это несущественно! Подушка предназначена для ваших ягодиц, а не для ваших глаз! Будьте добры, присядьте».
«Это самый неудобный трон на свете!»
«Вполне возможно. Тем не менее, не ерзайте так, будто вам не терпится в туалет».
«Кстати, мне не терпится в туалет».
«Почему вы не подумали об этом раньше? Теперь не время. Король и королева уже заходят в зал!»
«Можете не сомневаться, что они успели опорожниться от души. Я хотела бы сделать то же самое. Разве у королевской принцессы нет права помочиться в туалете, а не на троне?»
«Что ж, поспешите, если вам так не можется!»
Уходя, Мэдук, однако, не торопилась; не торопилась она и возвращаться. Тем временем королевская чета постепенно продвигалась по залу, то и дело задерживаясь, чтобы обменяться парой слов с теми, кому они особо благоволили.
В свое время Мэдук вернулась. Бросив непроницаемый взгляд на Дездею, она уселась на позолоченный трон из слоновой кости и, обратив к потолку глаза невинной мученицы, приготовилась к пытке.
Король и королева заняли свои места; принц Кассандр появился из бокового прохода в жилете из светло-бежевой замши, в бриджах из черной саржи, расшитой золотом, в белой кружевной батистовой рубашке. Он бодро прошел по залу, отвечая веселыми жестами на приветствия друзей и знакомых, после чего уселся по левую руку короля Казмира.
Сэр Мунго де Хач, лорд-сенешаль королевского двора, встал перед тронным возвышением. Два герольда, приложив к губам горны, протрубили короткий фанфарный мотив, «Apparens Regis»; в зале стало тихо.
Звучно возвысив голос, сэр Мунго обратился к собравшимся: «Я говорю от имени королевской семьи! Мы приветствуем вас в Сар-рисе! Мы рады тому, что вы разделяете с нами счастливое событие, а именно празднование восемнадцатилетия его королевского высочества, нашего любимого и высокочтимого принца Кассандра!»
Мэдук нахмурилась, ее подбородок опустился на ключицу. Внезапно воспрянув, она покосилась на леди Дездею, гипнотизировавшую ее змеиным взглядом. Подавленно вздохнув, Мэдук слегка пожала плечами. Как если бы это стоило ей неимоверного труда, принцесса выпрямилась на троне.
Сэр Мунго закончил приветствие; герольды снова протрубили краткий клич, и прием начался. По мере того, как гости приближались к возвышению, сэр Мунго громко объявлял их имена и титулы. Названные персоны подходили засвидетельствовать почтение — сначала к принцу Кассандру, затем к королю Казмиру, к королеве Соллас и, наконец, как того требовал протокол, к принцессе Мэдук. Мэдук отвечала на их приветствия со скованным безразличием, едва удовлетворявшим минимальные требования королевы и воспитательницы.
Принцессе казалось, что прием тянется бесконечно. Голос сэра Мунго не умолкал; все благородные господа и их супруги, проходившие мимо, начинали походить друг на друга. Наконец, чтобы хоть как-то развлечься, Мэдук стала сопоставлять внешность представлявшихся персон различными животными и птицами: вот переваливается сэр Теленок, за ним повиливает задом сэр Хорек, важно выступает леди Цапля, подпрыгивает леди Синичка… У принцессы возникло жутковатое ощущение — она взглянула направо, где за ней угрожающе следили глаза леди Вороны, потом налево, где на троне восседала королева Дойная Корова.
Игра исчерпала себя. У Мэдук начинали ныть ягодицы; сначала она чуть сдвинулась в одну сторону, потом в другую, после чего переместилась поглубже в глубину трона. Случайно она встретилась глазами с леди Дездеей и с удивлением отупения наблюдала за странными яростными жестами воспитательницы. Наконец, болезненно вздохнув, Мэдук снова переместилась вперед и выпрямилась.
Так как ей больше нечего было делать, Мэдук стала наблюдать за присутствующими, слегка заинтересованная тем, кто из них мог оказаться принцем Биттерном Помперольским, мнению которого леди Дездея придавала такое значение. Возможно, он уже успел представиться принцессе, а она не заметила? «Что ж, — подумала Мэдук. — В таком случае мне явно не удалось очаровать принца Биттерна или заслужить его восхищение».
У стены, поодаль, три молодых человека, явно высокородных, беседовали с господином любопытной внешности — хотя, если можно было судить по некоторым деталям внешнего вида, не слишком знатного происхождения. Высокий, тощий господин отличался коротко подстриженными пыльно-русыми волосами и продолговатым шутовским лицом. Его яркие серые глаза живо наблюдали за происходящим, а широкий рот, казалось, постоянно сдерживался, стараясь не растянуться в насмешливую улыбку. Одежда его, на фоне нарядов других гостей, производила впечатление почти обыденной. Несмотря на очевидное отсутствие официального высокого звания, он ничем не выражал почтения к окружающей знати. У Мэдук такое умение себя держать вызвало одобрение. Этот господин и трое говоривших с ним молодых людей, судя по всему, только что прибыли — их костюмы слегка запылились в пути. Внешность этих молодых людей соответствовала определению возраста нуждающихся в супругах принцев, столь волновавшему леди Дездею. Один, тощий и костлявый, с узкими плечами и словно разболтанными конечностями, производил печальное впечатление редкими светло-желтыми волосами, свисавшими до плеч, выдающимся бледным подбородком и длинным, словно безутешно удрученным носом. Может быть, это и был принц Биттерн? Как раз в этот момент печальный субъект бросил не слишком смелый взгляд в сторону Мэдук — принцесса нахмурилась: она не хотела, чтобы те, за кем она наблюдала, об этом знали.
Очередь перед королевским возвышением стала укорачиваться — трое молодых людей отошли наконец от стены и приблизились, чтобы представиться. Сэр Мунго возвестил их имена и звания: опасения Мэдук оправдались. Лорд-сенешаль напыщенно возвысил голос: «Мы имеем честь находиться в присутствии его королевского высочества, галантного принца Биттерна Помперольского!»
Пытаясь изобразить нечто вроде товарищеского приветствия, принц Биттерн слабо улыбнулся принцу Кассандру, неловко взмахнув рукой. Приподняв брови, Кассандр вежливо кивнул и спросил, не утомился ли принц Биттерн по дороге из Помпероля. «Нет-нет, что вы! Такие красивые, освежающие виды! — возразил Биттерн. — В высшей степени приятное путешествие! Кроме того, Чалмзу и мне повезло — к нам присоединились исключительно интересные спутники».
«Я заметил, что вы прибыли в их компании».
«Да-да, именно так! Мы неплохо повеселились!»
«Надеюсь, вы сумеете столь же приятно провести время у нас».
«Несомненно, несомненно! Гостеприимство Лионесса легендарно!»
«Рад слышать!»
Биттерн перешел к королю Казмиру, а принц Кассандр сосредоточил внимание на Чалмзе, наследнике правителя Монферрона.
И Казмир, и королева Соллас благосклонно приветствовали принца Биттерна, после чего помперольский принц повернулся к Мэдук, с трудом скрывая нетерпеливое любопытство. Несколько секунд он стоял словно в оцепенении, не понимая, в каком тоне ему следовало обратиться к этой голубоглазой девочке.
Мэдук наблюдала за ним без какого-либо выражения. Наконец принц Биттерн поклонился; поклон его носил смешанный характер — не слишком искренней галантности и слегка легкомысленного снисхождения. Так как принц был в два раза старше Мэдук, а принцесса едва достигла подросткового возраста, по-видимому, обстоятельства требовали притворной шутливости.
Манеры принца Биттерна не показались Мэдук приятными, и она подчеркнуто не отзывалась на его неубедительные попытки изобразить веселость. Принц снова поклонился и быстро отошел в сторону.
Его место занял Чалмз де Монферрон — приземистый, крепко сколоченный молодой человек с ежиком жестких волос, черных, как сажа; на его грубоватом лице было несколько оспин и бородавок. С точки зрения Мэдук, принц Чалмз ненамного превосходил привлекательностью неловкого лицемера Биттерна.
Мэдук покосилась на третьего юношу, уже приветствовавшего королеву Соллас. Будучи занята изучением принцев Биттерна и Чалмза, Мэдук не расслышала объявление сэра Мунго. Ей показалось, однако, что она узнала этого молодого человека — где-то она его видела, когда-то они уже встречались. Юноша этот, среднего роста, двигался быстро и легко; скорее жилистый, нежели мускулистый, он мог похвастаться широкими плечами и узкими бедрами. Его густые золотисто-коричневые волосы были подстрижены под горшок, а сероголубые глаза и точеные черты лица придавали выражение сосредоточенной отваги. Мэдук решила, что этот гость был привлекателен не только внешностью, но и характером. Другими словами, он ей понравился. Если бы это был принц Биттерн, перспектива обручения не казалась бы ей столь трагической. Конечно, у нее и в мыслях не было вешаться на шею первому попавшемуся удальцу, но этот удалец, по меньшей мере, представлялся ей мыслимым будущим супругом, тогда как другие были немыслимы.
Молодой человек с укором спросил ее: «Неужели вы меня не помните?»
«Я вас узнала, — возразила Мэдук, — но не могу вспомнить, где и когда мы встречались. Освежите мою память».
«Мы встретились в Домрейсе. Я — Друн».
3
Старейшие острова обрели покой. На востоке и на западе, на севере и на юге, на многочисленных островах архипелага улеглась многовековая буря вторжений, набегов, осад, предательства, вендетт, грабежей, поджогов и убийств — города, побережья и сельские просторы одинаково наслаждались преимуществами мира.
Исключение составляли некоторые особые районы. В первую очередь следует упомянуть Визрод, где нерешительные ополченцы короля Одри маршировали вверх и вниз по влажным лесистым горным долинам и патрулировали пустынные каменистые холмы, пытаясь укротить неотесанных наглых кельтов, улюлюкавших с горных высот и бесшумно, как призраки, скользивших в зимних туманах. Вторым очагом раздоров оставались нагорья Северной и Южной Ульфляндии, где изгой-ска Торкваль и его банда головорезов предавались зверским грабежам, не подчиняясь ничему, кроме своей прихоти.
В остальном восемь королевств поддерживали, по меньшей мере формально, добрососедские отношения. Некоторые наблюдатели, однако, рассматривали установившийся мир как временную и весьма неустойчивую аномалию. Пессимистический подход объяснялся главным образом общеизвестным намерением короля Казмира вернуть трон Эвандиг и знаменитый Круглый стол «совета благороднейших», Карбра-ан-Медан, на подобающие им изначальные места в Древнем зале Хайдиона. Амбиции Казмира заходили дальше: он намеревался объединить все Старейшие острова под своим знаменем.
Планы Казмира были очевидны, он их почти не скрывал. Он собирался нанести жестокий удар по Даоту, надеясь быстро одержать легкую и решительную победу над потерявшими боевой дух армиями короля Одри. После этого Казмир планировал пополнить свои внушительные силы ресурсами Даота и, не торопясь, расправиться с Эйласом, королем Тройсинета.
Казмира удерживала только политика короля Эйласа, умственные способности и опыт которого Казмир научился уважать. Эйлас утверждал, что безопасность его обширного королевства, в настоящее время охватывавшего Тройсинет как таковой, остров Сколу, Дассинет и всю Ульфляндию, Северную и Южную, зависела от раздельного существования Даота и Лионесса. Кроме того, Эйлас дал понять, что в случае войны немедленно встанет на сторону государства, подвергнувшегося нападению — с тем, чтобы нанести поражение агрессору и восстановить спокойствие.
Казмир, под личиной благосклонного безразличия, только ускорил приготовления, набирая дополнительных рекрутов в армии, укрепляя бастионы и организуя базы снабжения в стратегически важных пунктах. Еще более зловещим признаком служил тот факт, что Казмир сосредоточивал силы в северо-восточных провинциях Лионесса, но достаточно неторопливо, чтобы этот процесс нельзя было рассматривать как провокацию.
Эйлас с опасением следил за событиями. У него не было иллюзий в отношении короля Казмира и его целей. В ближайшее время Казмир намеревался привлечь на свою сторону Блалок и Помпероль, заключив с ними союз и закрепив его брачными узами — хотя того же результата можно было добиться исключительно посредством запугивания, не прибегая к обходным маневрам. Таким же образом Казмир уже поглотил древнее королевство Кадуз, теперь превратившееся в провинцию Лионесса.
Эйлас решил, что угрожающему давлению со стороны Казмира необходимо было противостоять. С этой целью он отправил принца Друна, в сопровождении надлежащего знатного эскорта, сначала во дворец Фалу-Файль в Аваллоне, затем к пьяному королю Блалока, засевшему в своей цитадели Твиссами, и, наконец, ко двору короля Кестреля в Гаргано, столице Помпероля. В каждом случае Друн доставлял одно и то же послание: король Эйлас выражал надежду на продолжение мира и обещал содействие в случае нападения с любой стороны. Для того, чтобы эту декларацию нельзя было объявить провокационной, Друну было поручено передать те же заверения королю Казмиру в Лионессе.
Друна давно уже пригласили на празднество по случаю совершеннолетия принца Кассандра, и он условно принял приглашение. Обстоятельства сложились так, что его основная миссия не заняла слишком много времени, и Друн поспешно направился в Саррис, чтобы не опоздать на прием.
Принц проехал по Икнильдскому пути до городка Пышная Ива на Старой дороге — здесь он попрощался со спутниками, продолжавшими скакать на юг до Слют-Скима, откуда корабль должен был переправить их через пролив Лир в Домрейс. Сопровождаемый одним лишь оруженосцем Эймери, Друн проехал на запад по Старой дороге до деревни Тон-Твиллет. Оставив Эймери на постоялом дворе, принц повернул на север по дороге в Твомбл и вскоре углубился в Тантревальский лес. Еще через две мили он выехал на обширный луг Лалли, где за цветником виднелась Трильда, усадьба волшебника Шимрода.
Друн спешился у ворот, ведущих в сад. В Трильде царила тишина; дымок, вьющийся из печной трубы, означал, однако, что Шимрод был дома. Друн потянул за висящую у входной двери цепь, и в глубине большой усадьбы отозвался гулкий колокол.
Прошла минута. Стоя на крыльце, Друн любовался роскошным цветником — за ним, как ему было известно, ухаживали по ночам два садовника-гоблина.
Дверь распахнулась: появился Шимрод. Он тепло приветствовал принца и провел его внутрь. Оказалось, что Шимрод готовился покинуть Трильду, его ждали какие-то дела. Волшебник согласился сопроводить Друна сначала в Саррис, а затем до столицы Лионесса, где им предстояло расстаться — Друн должен был вернуться в Домрейс на корабле, а Шимрод собирался в Свер-Смод, замок Мургена на обрывистых склонах Тих-так-Тиха.
Прошло три дня, и настало время уезжать из Трильды. Шимрод поручил зачарованным стражам охранять усадьбу и ее содержимое от грабителей, после чего волшебник и принц выехали в лес.
В Тон-Твиллете они повстречались с другими путниками, направлявшимися в Саррис — принцем Биттерном Помперольским, принцем Чалмзом из Монферрона и сопровождавшими их свитами. Друн, его оруженосец Эймери и Шимрод присоединились к этому отряду, и все они приехали на празднество вместе.
Сразу по прибытии в Саррис их провели в Большой зал, чтобы они успели принять участие в приеме. Три принца и волшебник встали у стены, поодаль от сенешаля и герольдов, ожидая возможности приблизиться к возвышению. Друн успел внимательно рассмотреть королевскую семью — прошло уже несколько лет с тех пор, когда Казмир и Соллас посетили Домрейс. Король Казмир мало изменился: таким его и помнил Друн — тяжеловесным, легко краснеющим, с круглыми голубыми глазами, холодными и непроницаемыми, как толстое стекло. Сидящая на троне королева Соллас напоминала роскошную пышнотелую статую; за прошедшие годы она явно прибавила в весе. Ее кожа по-прежнему белела, как свечное сало; волосы королевы, заплетенные в косы, уложенные венками на голове, вздымались небольшим обелиском из бледного золота. Принц Кассандр превратился в бравого щеголя — тщеславного, известного легко уязвимым самолюбием и, пожалуй, чрезмерно самонадеянного. Он тоже мало изменился: как всегда, его голову украшали бронзовые кудри; так же, как у отца, у него были круглые голубые глаза, но близко посаженные, отчего его взгляд иногда казался хищным и настороженным.
Дальше, на другом конце возвышения, сидела принцесса Мэдук — скучающая, отстраненная, с обиженно-страдающим выражением на лице, явно мечтавшая куда-нибудь сбежать. Друн разглядывал ее несколько секунд, пытаясь представить, насколько ей были известны фактические обстоятельства ее рождения. «Скорее всего, — допустил он, — принцесса ничего не знает. Откуда бы она что-нибудь узнала? Казмир несомненно ей ничего не говорил». Итак, перед ним сидела Мэдук, не подозревавшая о том, что у нее в жилах текла кровь фей, заметно отличавшая ее от всех остальных августейших особ. «Поразительное маленькое существо! — размышлял Друн. — Причем ее никак нельзя назвать непривлекательной».
Когда толпа у королевского возвышения поредела, три принца представились хозяевам Сарриса и Хайдиона. Кассандр приветствовал Друна хлестко, но вполне дружелюбно: «Кого я вижу! Мой старый приятель Друн! Рад, что ты так-таки собрался нас навестить! Нам обязательно нужно поговорить по душам сегодня же — или, в любом случае, до твоего отъезда».
«С нетерпением жду такой возможности», — ответил Друн.
Король Казмир проявил сдержанность, сдобренную долей сарказма: «Мне не раз сообщали о твоих многочисленных путешествиях. Возникает впечатление, что тебе с юных лет удалось приобрести изрядный дипломатический опыт».
«Мои функции трудно назвать дипломатическими, ваше величество! Я не более чем посланец короля Эйласа, поручившего мне предоставить вам те же заверения, что и другим государям Старейших островов. Он желает вам царствовать долго и спокойно, пользуясь преимуществами мира и благоденствия, столь утешительными для всех. Кроме того, он клянется, что в том случае, если ваше государство подвергнется произвольному нападению или вторжению и окажется в опасности, Тройсинет встанет на вашу защиту, и враг будет разгромлен нашими объединенными силами!»
Казмир сухо кивнул: «Щедрое обязательство! Тем не менее, рассмотрел ли Эйлас все возможности? Неужели его нисколько не беспокоит тот факт, что заверения такого масштаба могут в конечном счете оказаться неисполнимыми или даже навлекающими на него дополнительную угрозу?»
«Насколько мне известно, он считает, что миролюбивые правители, решительно объединившиеся в борьбе против агрессора, тем самым обеспечивают взаимную безопасность, и что любой другой подход подрывает безопасность. Как может быть иначе?»
«Разве это не очевидно? Будущее непредсказуемо. В один прекрасный день король Эйлас может обнаружить, что связал себя обязательствами, чреватыми гораздо более опасными последствиями, чем он предполагает сегодня».
«Несомненно, такая возможность существует, ваше величество! Я передам ваши соображения королю Эйласу. В настоящее время мы можем только надеяться на то, что события будут развиваться в другом направлении, и что наши обязательства будут способствовать поддержанию мира на всей территории Старейших островов».
«Что есть мир? — бесцветным тоном вопросил Казмир. — Сооруди на столе треножник из чугунных рашперов, опирающихся концами один на другой, и размести на вершине треножника яйцо, чтобы оно балансировало в воздухе. Таков символ мира в нашем неустойчивом мире!»
Друн снова поклонился и перешел к королеве Соллас. Та одарила его ничего не значащей улыбкой и ленивым взмахом руки: «Узнав о ваших важных делах, принц, мы даже не надеялись вас увидеть».
«Я сделал все возможное, чтобы не опоздать, ваше величество. Ни в коем случае не хотел пропустить столь знаменательное событие».
«Было бы неплохо, если бы вы посещали нас почаще! В конце концов, у вас с Кассандром много общего».
«Совершенно верно, ваше величество. Постараюсь последовать вашему совету».
Отвесив поклон, Друн сделал шаг в сторону и оказался лицом к лицу с Мэдук. Принцесса смотрела на него с выражением, не поддающимся определению.
Друн с укором спросил ее: «Неужели вы меня не помните?»
«Я вас узнала, — возразила Мэдук, — но не могу вспомнить, где и когда мы встречались. Освежите мою память».
«Мы встретились в Домрейсе. Я — Друн».
Лицо принцессы озарилось волнением: «Да, конечно! Вы были гораздо моложе!»
«И вы тоже. Значительно моложе».
Мэдук покосилась на королеву. Откинувшись на спинку трона и обернувшись через плечо, Соллас была занята разговором с отцом Умфредом.
«Мы встречались и раньше, давным-давно, в Тантревальском лесу, — тихо сказала Мэдук. — Представьте себе, тогда мы с вами были однолетками! Что вы об этом думаете?»
Пораженный Друн не мог найти слов. Наконец, тоже понизив голос, он ответил: «Эту встречу я не помню».
«Разумеется, не помните, — кивнула Мэдук. — Она носила мимолетный характер. Скорее всего, мы успели всего лишь взглянуть друг на друга».
Друн поморщился. О таких вещах не следовало болтать в двух шагах от короля Казмира. Тем не менее, он спросил: «Где вам удалось раздобыть столь необычайные сведения?»
Мэдук ухмыльнулась — замешательство Друна ее явно забавляло: «Моя мать мне все рассказала. Не беспокойтесь, однако — она объяснила также, почему я должна хранить эту историю в тайне».
Друн с облегчением вздохнул. Мэдук знала правду — или только часть правды? «Как бы то ни было, здесь не место обсуждать этот вопрос».
«Мать предупредила меня, что он, — легким движением головы Мэдук указала на Казмира, — вас убьет, если узнает, как все было на самом деле. Вы тоже так думаете?»
Друн с опаской покосился на Казмира: «Не знаю. Здесь нельзя об этом говорить».
Мэдук рассеянно кивнула: «Как вам угодно. Расскажите мне о другом. Поодаль стоит господин в зеленом плаще. Так же, как и ваше, его лицо мне кажется знакомым — словно я его где-то когда-то встречала. Но я не могу вспомнить, где и когда».
«Это волшебник Шимрод. Опять же, вы его встретили в Миральдре, когда повстречались со мной».
«У него забавное лицо, — заметила принцесса. — Кажется, мне он понравится».
«Я в этом уверен! Шимрод — интересный и забавнейший человек». Друн сделал шаг в сторону: «Мне пора уходить — вам желают представиться другие».
«Еще одну минуту! — остановила его Мэдук. — Вы сможете со мной поговорить позже?»
«В любое удобное для вас время!»
Мэдук бросила взгляд на леди Дездею: «Я не хочу делать то, чего от меня хотят. Меня тут выставили напоказ, чтобы я производила хорошее впечатление, особенно на принца Биттерна, на принца Чалмза и прочих наследников, оценивающих мои достоинства в качестве будущей супруги». Мэдук не могла остановиться, слова вырывались горьким потоком: «Мне никто из них не нравится! У принца Биттерна лицо похоже на дохлую макрель. Принц Чалмз надувается, пыхтит и чешется, будто его без конца блохи кусают. У принца Гарселена такое пузо, что оно болтается на каждом шагу и булькает! У принца Дилдрета с острова Мэн маленький рот с пухлыми красными губами и гнилые зубы. У принца Морледюка Тэнгского язвы на шее и узкие слезящиеся глаза; кажется, он чем-то болеет, и язвы у него не только на шее, потому что он морщится каждый раз, когда садится. Герцог Ньяк из Прахолустья весь желтый, как татарин! А у герцога Фемюса Галвейского седая бородища, он ревет, как бешеный бык, и клянется, что готов на мне жениться сию минуту!» Мэдук печально посмотрела Друну в глаза: «Вы надо мной смеетесь!»
«Неужели все, кого вы встретили, настолько отвратительны?»
«Не все».
«Но принц Друн омерзительнее всех?»
Мэдук поджала губы, сдерживая улыбку: «Он не такой жирный, как Гарселен, и не такой скисший, как Биттерн. У него нет седой бороды, как у герцога Фемюса, и он не орет во весь голос. Кроме того, в отличие от принца Морледюка он не морщится, когда садится».
«Это потому, что у меня нет чирьев на заднице».
«Таким образом — учитывая все «за» и «против» — принца Друна нельзя назвать худшим из имеющихся в наличии наследников престола». Уголком глаза Мэдук заметила, что королева Соллас слега повернулась в их сторону и напряженно прислушивается к разговору. Отец Умфред, стоявший у нее за спиной, лучезарно улыбался и кивал, словно его забавляла какая-то шутка, известная ему одному.
Мэдук слегка вздернула голову и снова обратилась к Друну: «Надеюсь, нам еще представится возможность побеседовать».
«Сделаю все для того, чтобы такая возможность представилась».
Друн присоединился к Шимроду.
«Так что же, как обстоят дела?» — поинтересовался кудесник.
«С формальностями покончено, — ответил Друн. — Я поздравил Кассандра, предупредил короля Казмира, полюбезничал с королевой Соллас и побеседовал с принцессой Мэдук, интересующей меня гораздо больше всех ранее упомянутых лиц. Кроме того, принцесса позволила себе несколько в высшей степени провокационных замечаний».
«Я наблюдал за тобой с восхищением, — сказал Шимрод. — Ты прирожденный дипломат! Опытный лицедей не мог бы лучше сыграть эту роль».
«Не огорчайся, для тебя не все потеряно! У тебя еще будет возможность познакомиться. Мэдук выразила желание встретиться именно с тобой».
«Неужели? Или ты сказки рассказываешь?»
«Ничего подобного! Даже наблюдая за тобой издали, принцесса находит тебя забавным».
«И это своего рода комплимент?»
«Я воспринял это как комплимент, хотя должен признаться, что чувство юмора принцессы Мэдук носит несколько двусмысленный и непредсказуемый характер. Она упомянула, между прочим, что мы с ней встречались и раньше, в Тантревальском лесу. А потом сидела, ухмыляясь, как нашкодивший чертенок, глядя на мою ошарашенную физиономию!»
«Потрясающе! Где она раскопала эти сведения?»
«Для меня не совсем ясно. Судя по всему, она ходила в лес и встретилась с матерью, а та сообщила ей о делах давно минувших дней».
«Плохие новости! Если принцесса так же беззаботна и легкомысленна, как ее матушка-фея, она может проговориться в присутствии Казмира, и тогда тебе будет постоянно угрожать смертельная опасность. Необходимо заставить Мэдук не раскрывать рот».
Друн с сомнением взглянул на Мэдук, занятую беседой с герцогом Сайприсом Скройским и его супругой, герцогиней Парго: «Она не так легкомысленна, как может показаться — и, конечно же, не захочет донести на меня Казмиру».
«Тем не менее, придется ее предупредить, — возразил Шимрод, тоже некоторое время наблюдавший за принцессой. — Она достаточно вежливо говорит с этой пожилой парой, несмотря на то, что дряхлый герцог знаменит несносной болтливостью».
«Подозреваю, что слухи о неспособности принцессы соблюдать приличия существенно преувеличены».
«Похоже на то. Мне она кажется вполне привлекательной — по крайней мере на расстоянии»
«Когда-нибудь мужчина заглянет в глубину ее синих глаз и утонет в беспощадной бездне», — задумчиво сказал Друн.
Наконец герцог и герцогиня Скройские оставили принцессу в покое. Мэдук заметила, что ее обсуждают, и скромно сидела, выпрямившись на позолоченном троне из слоновой кости в строгом соответствии с инструкциями леди Дездеи. Между тем, ей удалось произвести положительное впечатление на герцога Сайприса и леди Парго, в связи с чем те с одобрением отозвались о ней в обществе старых приятелей, лорда Ульса из Глайвернских Складов и его осанистой супруги, леди Эльсифьор. «Какие только сплетни не распускают по поводу Мэдук! — возмущалась леди Парго. — Рассказывают, что принцесса язвительна, как уксус, и огрызается, как дикий зверь. Тогда как я собственными глазами убедилась, что все это сплошное преувеличение и злопыхательство!»
«Да-да, представьте себе! — подтвердил герцог Сайприс. — Принцесса — невинное и скромное существо, безобидное, как нежный цветок».
Леди Парго продолжала: «А какие у нее роскошные волосы! Как россыпь яркой меди — поразительно! От кого она такие унаследовала?»
«Тем не менее, принцесса худосочна, — указал лорд Улье. — Представительницам прекрасного пола, желающим в полной мере пользоваться своими преимуществами, необходим надлежащий объем».
Герцог Сайприс согласился, но с оговоркой: «Один ученый мавр разработал точную формулу. Я подзабыл цифры: столько-то квадратных дюймов кожи должны соответствовать такому-то росту, измеренному в вершках. В правильной пропорции фигура отличается достаточной пышностью, но не расплывается и не округляется чрезмерно».
«Разумеется. Не следует, однако, злоупотреблять теорией на практике».
Леди Эльсифьор неодобрительно хмыкнула: «Я не позволю никакому мавру измерять площадь моей кожи, даже если у него борода до земли, и не позволю измерять мой рост ладонями, будто я кобыла какая-нибудь!»
«Действительно, разве это не унизительно для нашего достоинства?» — вопросила леди Парго.
Леди Эльсифьор кивнула: «А в том, что касается принцессы, сомневаюсь, чтобы она когда-нибудь приблизится к мавританскому идеалу. Если бы не приятная физиономия, ее можно было бы принять за мальчика».
«Всему свое время! — успокоительно заявил лорд Улье. — Она еще маленькая».
Герцогиня Парго покосилась на короля Казмира, которого она недолюбливала: «Тем не менее, ее уже выставляют на продажу. С этим можно было бы и повременить».
«А, все это политические игры! — грубовато-добродушно отозвался лорд Улье. — Они насаживают наживку на крючок и забрасывают в пруд, чтобы посмотреть, какая рыба сегодня клюет».
Герольды протрубили мотив из шести нот, «Recedens Regal». Король Казмир и королева Соллас поднялись с тронов и удалились из приемного зала, чтобы переодеться к банкету. Мэдук попыталась было скрыться, но Девонета успела ее заметить и позвала: «Принцесса Мэдук, куда же вы? Разве вас не будет на банкете?»
Леди Дездея обернулась: «Предусмотрены другие планы. Пойдемте, ваше высочество! Вам нужно освежиться и переодеться в красивое платье для гулянья в саду».
«Я и так в полном порядке, — проворчала Мэдук. — Нет никакой необходимости переодеваться».
«Ваше мнение в данном случае не имеет значения, так как оно противоречит требованиям королевы».
«А почему она требует от меня всяких бесполезных глупостей? Я только и делаю, что переодеваюсь — в конце концов от этого все мои платья разойдутся по швам».
«У королевы есть самые основательные причины для принятия ее решений. Пойдемте, не упрямьтесь!»
Угрюмо опустив голову, Мэдук позволила снять с себя голубое платье и надела новый костюм — как ей пришлось неохотно признать, он оказался не хуже прежнего: белая блуза, перевязанная у локтей коричневыми лентами, лиф из черного бархата с двойными рядами маленьких медных медальонов спереди и длинная плиссированная юбка медно-рыжего оттенка, напоминавшего цвет ее волос, но не столь интенсивного.
Леди Дездея отвела принцессу в гостиную королевы, где они ждали, пока Соллас завершала собственные приготовления к банкету. Затем, сопровождаемые скромно следовавшими сзади Девонетой и Хлодис, все они направились на южную лужайку перед дворцом. Там, в тени трех огромных старых дубов, в нескольких шагах от мирно блестевшей реки, на длинном деревянном столе, опирающемся на козлы, разложили всевозможные яства. По всей лужайке в кажущемся беспорядке расположили небольшие столики, покрытые чистыми скатертями с расставленными на них корзинами с фруктами, кувшинами вина, а также тарелками, бокалами, мисками и столовыми приборами. Три дюжины стюардов в лавандовых с зеленым ливреях застыли, как часовые на постах, чтобы начать обслуживание по сигналу сенешаля. Тем временем компания гостей рассыпалась на отдельные группы, ожидая прибытия королевской четы.
На фоне зеленой лужайки и безоблачного синего неба их наряды выглядели великолепно. Здесь были всевозможные оттенки синего, от блестяще-голубого, лазурного и бирюзового до темно-синего, вплоть до индиго, пурпурный, малиновый и зеленый атлас, коричневато-оранжевый, темно-бежевый и светло-бежевый, горчично-охряный, серовато-желтый и бледно-желтый бархат, розовые, пунцовые и гранатовые платья. На приглашенных словно горели белизной рубашки, блузы и плиссированные воротники из тонкого шелка и египетского батиста; изощренные головные уборы красовались многочисленными полями, сгибами, лентами и плюмажами. Леди Дездея облачилась в относительно скромное платье серовато-лилового «верескового» оттенка, расшитого красными и черными розочками. Когда король и королева появились на лужайке, воспитательница воспользовалась случаем посоветоваться с королевой; Соллас дала ей несколько указаний, на что Дездея ответила почтительным реверансом, выражавшим полное понимание. Воспитательница вернулась туда, где оставила принцессу — и обнаружила, что Мэдук исчезла.
Леди Дездея раздраженно всплеснула руками и подозвала Девоне-ту: «Где принцесса Мэдук? Она только что стояла рядом, а теперь куда-то шмыгнула, как хорек в кусты!»
«Надо полагать, ей понадобилось в туалет», — доверительнокапризным, презрительным тоном ответила Девонета.
«Ха! Как всегда, ей приспичило в самый неподходящий момент!»
«Она сказала, что ей не терпелось уже два часа», — добавила Девонета.
Дездея нахмурилась. В замечаниях фрейлины она уловила чрезмерные самомнение и беззаботность, граничившие с фамильярностью. «Как бы то ни было, — строго сказала воспитательница, — принцесса Мэдук — любимая внучка их королевских величеств! Отзываясь о ней, следует соблюдать осторожность, опасаясь проявить неуважение!»
«Я всего лишь рассказала вам так, как оно было», — робко потупилась Девонета.
«Хорошо. Надеюсь, однако, что ты уделишь должное внимание моим замечаниям». Леди Дездея поспешно направилась туда, где она могла немедленно перехватить принцессу, выходящую из дворца.
Шло время. Леди Дездея теряла терпение: где пропадала маленькая негодница? Какую пакость она опять задумала?
Король Казмир и королева Соллас уселись за особый стол. Лорд-сенешаль кивнул главному стюарду, а тот хлопнул в ладоши. Гости, все еще стоявшие на лужайке, разместились там, где им было удобно, в компании родственников и друзей или в обществе новых знакомых, к которым они испытывали расположение. Стюарды попарно рыскали вокруг столов, разнося блюда и подносы — один держал, другой подавал.
Вопреки желаниям королевы Соллас, принц Биттерн Помперольский сопровождал молодую герцогиню Клавессу Монфуа из Сансиверра — крохотного королевства, граничившего на севере с Аквитанией. На герцогине было потрясающее, удачно подчеркивавшее преимущества ее фигуры алое платье с черной, пурпурной и зеленой вышивкой, изображавшей павлинов. Высокая, живая девушка с роскошными черными волосами и сверкающими черными глазами, она кипела энтузиазмом, провоцировавшим в принце Биттерне непривычную разговорчивость.
Соллас наблюдала за происходящим с холодным неодобрением. Она хотела, чтобы принц Биттерн сидел рядом с принцессой Мэдук и тем самым мог получше с ней познакомиться. По-видимому, этот план сорвался — королева направила в сторону леди Дездеи влажный взгляд, полный укоризны, что заставило воспитательницу еще пристальнее смотреть на выход из дворца: куда запропастилась принцесса?
На самом деле Мэдук вовсе не задерживалась. Как только леди Дездея повернулась к ней спиной, принцесса, скрываясь за многочисленными группами гостей, направилась к самой далекой окраине прибрежной лужайки, где под кронами нескольких дубов прогуливались Друн и Шимрод. Появление принцессы застало их врасплох. «Вы подкрались без церемоний и предупреждений, — заметил Друн. — К счастью, мы не обменивались никакими секретами».
«Пришлось пробираться украдкой, — объяснила Мэдук. — Зато теперь я свободна — пока меня не найдут, конечно». Она встала так, чтобы оттуда, где собрались гости, ее не могли заметить за стволом дуба: «Даже теперь я не в безопасности — леди Дездея видит сквозь каменные стены».
«В таком случае, пока вас не утащили враждебные силы, позвольте представить вам моего друга, маэстро Шимрода, — сказал Друн. — Кстати, он тоже видит сквозь каменные стены и даже гораздо дальше».
Мэдук чопорно присела в реверансе, а Шимрод поклонился: «Рад с вами познакомиться. Принцессы встречаются мне не каждый день!»
Мэдук скорчила недовольную гримасу: «Я предпочла бы стать волшебницей и видеть сквозь стены. Этому трудно научиться?»
«Очень трудно, многое зависит от способностей ученика. Я пытался научить Друна паре полезных трюков, но не могу сказать, что добился больших успехов».
«Я мыслю слишком прямолинейно, — признался Друн. — Не могу одновременно держать в уме несколько вещей».
«По-видимому, этим и объясняются твои затруднения, — подтвердил Шимрод. — Нов конце концов это к лучшему. Иначе каждый научился бы волшебству, и мир — такой, каким мы его знаем — перестал бы существовать».
Мэдук задумалась: «У меня в голове иногда копошатся по семнадцать мыслей одновременно».
«Исключительные интеллектуальные способности! — заметил Шимрод. — Мургену иногда удается учитывать тринадцать, от силы четырнадцать факторов одновременно, но после этого он впадает в полуобморочное оцепенение».
Мэдук печально взглянула на кудесника: «Вы надо мной смеетесь».
«Что вы, никогда не позволил бы себе смеяться над принцессой королевской крови! Это было бы непростительной дерзостью».
«Кому какое дело? Я — принцесса только потому, что Казмир желает поддерживать видимость такого положения вещей, чтобы выдать меня замуж за принца Биттерна или еще какого-нибудь зануду».
Друн взглянул на пирующих: «Биттерн ненадежен; из него не получится верный союзник. Но для вас его непостоянство выгодно — он уже увлекся очередной красоткой».
«Должен вас предупредить, — вмешался Шимрод. — Казмиру известно, что вы — подкидыш, но он ничего не знает о сыне Сульдрун. Если он начнет хотя бы подозревать правду, Друну будет угрожать смертельная опасность».
Мэдук покосилась из-за ствола дерева на короля Казмира, беседовавшего с сэром Ньяком из Прахолустья и сэром Лодвегом из Кокейна: «Матушка предупреждала меня о том же. Не беспокойтесь, я умею держать язык за зубами».
«Как вам удалось встретиться с матерью?»
«Я оказалась в лесу и встретила там древесного гнома по имени Зокко. Он научил меня вызывать мою мать, и я ее вызвала».
«Она явилась?»
«Сразу же. Сначала она вела себя не слишком внимательно, а потом вдруг решила, что может похвалиться такой дочерью. Твиск настоящая красавица, хотя у нее заносчивые манеры, и она не любит долго думать об одном и том же. Она подчиняется мимолетным капризам. Подумать только, обменяла меня на другого младенца, будто я сосиска какая-то! Когда я упомянула об этом, она только засмеялась и заявила, что в младенчестве я много кричала и пиналась, в связи с чем у нее были достаточные основания от меня избавиться».
«А теперь вы больше не пинаетесь?»
«Стараюсь сдерживаться».
«Никогда не знаешь, о чем думают феи, — задумчиво сказал Шимрод. — Я пытался их понять и не смог: легче поймать пальцами каплю ртути».
«Наверное, волшебники часто имеют дело с феями — ведь они тоже разбираются в магии?» — предположила Мэдук.
Улыбнувшись, Шимрод покачал головой: «Мы применяем различные чары. Когда я странствовал по свету в первые годы жизни, такие существа вызывали у меня любопытство. Меня забавляли их проделки, их капризы и фантазии. Теперь я остепенился и больше не пытаюсь разобраться в логике фей. Когда-нибудь, если хотите, я объясню вам разницу между магией фей и магией инкубов; большинство чародеев пользуется магией инкубов».
«Гм! — отозвалась Мэдук. — А я думала, что магия — это магия, и все тут!»
«Не совсем так. Иногда простая магия кажется сложной, а сложная — простой. Во всем этом, на самом деле, трудно разобраться. Например — у вас под ногами растут три одуванчика. Сделайте одолжение, сорвите их».
Мэдук нагнулась и сорвала три маленьких желтых цветка.
«Сожмите их между ладонями, — сказал Шимрод. — А теперь поднесите сложенные руки к лицу и поцелуйте одновременно оба больших пальца».
Мэдук поднесла руки к лицу и поцеловала большие пальцы. Тут же она почувствовала, что легкие мягкие одуванчики между ладонями стали твердыми и тяжелыми: «Ого! Они изменились! Можно посмотреть?»
«Смотрите».
Раскрыв ладони, Мэдук обнаружила вместо цветов три тяжелые золотые монеты: «Чудесный фокус! А я могу так сделать?»
Шимрод покачал головой: «Не сегодня. Это не так просто, как кажется. Но монеты оставьте себе».
«Спасибо! — сказала Мэдук, с некоторым сомнением разглядывая монеты. — Если я попытаюсь на них что-нибудь купить, наверное, они снова превратятся в одуванчики?»
«Если бы я применял магию фей, скорее всего, так оно и было бы. Но магия инкубов устойчива: ваше золото останется золотом. По сути дела, инкуб, выполнявший мое поручение, мог позаимствовать их из казны короля Казмира, чтобы не слишком себя утруждать».
Мэдук улыбнулась: «Мне ужасно хочется научиться чародейству! Мою мать просить бесполезно, у нее не хватит терпения. Я спросила ее о моем отце, а она заявила, что ничего о нем не помнит — даже имени не знает!»
«Судя по всему, ваша матушка действительно отличается забывчивостью, особенно в том, что относится к ее самым легкомысленным поступкам».
Мэдук печально вздохнула: «Забывчивость это или что-нибудь похуже, но я все еще не могу претендовать на родословную — ни на короткую, ни на длинную».
«Феи не слишком разборчивы в связях, — заметил Шимрод. — Неприятная история».
«Вот именно. Фрейлины обзывают меня «бастардом», — мрачно пожаловалась Мэдук. — А я могу только смеяться над их невежеством, потому что они заблуждаются, если думают, что знают, кто мой отец!»
«Это очень некрасиво с их стороны, — согласился Шимрод. — Неужели королева Соллас одобряет такое поведение фрейлин принцессы?»
Мэдук пожала плечами: «В таких случаях я не бегу жаловаться, а наказываю их своими средствами. Сегодня Хлодис и Девонета найдут у себя в постелях жаб и черепашек».
«Справедливое возмездие! Будем надеяться, что оно наставит их на путь истинный».
«Они быстро все забывают, — возразила Мэдук. — Их трудно чему-нибудь научить, и завтра мне придется придумать что-нибудь еще. Но при первой возможности я должна разыскать какую-нибудь родословную, где бы она ни пряталась».
«Как вы собираетесь ее искать? — спросил Друн. — Ведь, судя по всему, не осталось почти никаких свидетельств вашего происхождения».
«Я об этом много думала, — заявила Мэдук. — Наверное, придется снова обратиться к матери и попробовать как-то освежить ее память. А если и это не поможет…» Мэдук прервалась: «Хлодис меня заметила! Смотрите, как она бежит, весело подпрыгивая, чтобы на меня донести!»
Друн нахмурился: «Пребывание в нашем обществе не обязательно следует рассматривать как скандальное поведение».
«Это неважно! Они хотят, чтобы я обворожила принца Биттерна или, может быть, принца Гарселена — вот он сидит, грызет поросячью ножку!»
«Вопрос легко решается, — вмешался Шимрод. — Давайте сядем за стол и тоже погрызем поросячьи ножки. Ваши мучители не смогут что-либо возразить перед лицом столь безукоризненного поведения».
«Можно попробовать, — согласилась Мэдук. — Но поросячью ножку я грызть не буду. Предпочитаю жареного фазана с обильной сливочной подливкой».
«Я тоже, — кивнул Друн. — Еще немного зеленого лука и кусок хлеба — вот и весь ужин».
«Так что же? Пойдемте ужинать!» — заключил Шимрод.
Они уселись за стол под сенью дуба, и стюарды обступили их с большими серебряными подносами в руках.
Тем временем леди Дездея консультировалась с королевой Соллас. Получив поспешные инструкции, воспитательница решительно направилась по лужайке к столу, за которым сидели Мэдук, Друн и Шимрод. Остановившись рядом с принцессой, Дездея произнесла тщательно сдержанным тоном: «Ваше высочество, должна поставить вас в известность о том, что принц Биттерн настоятельно умоляет вас оказать ему честь и ужинать в его компании. Королева желает, чтобы вы приняли его приглашение безотлагательно».
«Вы ошибаетесь, — ответила Мэдук. — Принц Биттерн полностью заворожен и поглощен высокой дамой с длинным носом».
«Это достопочтенная герцогиня Клавесса Монфуа. Тем не менее, будьте добры, примите во внимание, что принц Кассандр убедил ее совершить с ним речную прогулку, прежде чем продолжать пиршество. В связи с чем принц Биттерн остался в одиночестве».
Мэдук обернулась. Действительно, принц Кассандр и герцогиня Монфуа направлялись к пристани, где в тени плакучей ивы были пришвартованы три плоскодонных ялика. Герцогиня Клавесса, несколько удивленная внезапным предложением Кассандра, продолжала демонстрировать возбужденную общительность и болтала непрерывно. Принц Кассандр вел себя более сдержанно, проявляя светскую вежливость, лишенную, однако, каких-либо страстных порывов. Тем временем принц Биттерн смотрел вслед удаляющейся герцогине, слегка раскрыв рот и уныло сгорбившись.
«Как видите, принц Биттерн с нетерпением ожидает вашего присутствия», — настаивала леди Дездея.
«Ничего подобного! Вы неправильно истолковываете его позу, — оборонялась Мэдук. — Он с нетерпением ожидает возможности присоединиться к Кассандру и герцогине в лодке».
Глаза Дездеи сверкнули: «Вы обязаны подчиниться королеве! Она считает, что вам надлежит находиться в обществе принца Биттерна».
«Возникает впечатление, что, по вашему мнению, пребывание в нашем обществе носит неподобающий или унизительный для принцессы характер, — холодно произнес Друн. — Если эта оскорбительная инсинуация будет продолжаться, я немедленно выражу свое возмущение королю Казмиру и попрошу его наказать виновных в столь непростительном нарушении этикета».
Леди Дездея моргнула и, отступив на шаг, опустилась в неуклюжем реверансе: «Разумеется, я никоим образом не намеревалась нарушить этикет, ваше высочество! Я всего лишь передала пожелания королевы».
«В таком случае, судя по всему, кто-то ввел королеву в заблуждение. Принцесса не желает лишать нас возможности оставаться в ее обществе и чувствует себя превосходно. Зачем ставить ее в неудобное положение?»
Леди Дездея не могла спорить с принцем. Снова опустившись в реверансе, она удалилась.
Мэдук смотрела ей вслед, опустив уголки губ: «Она мне отомстит! Меня ждут бесконечные часы вышивания крестиками». Принцесса задумчиво повернулась к Шимроду: «Научите меня, как превратить леди Дездею в сову! Хотя бы на пару дней?»
«Превращения требуют длительной подготовки и тщательного исполнения, — покачал головой Шимрод. — Каждая деталь имеет решающее значение. Достаточно неправильно произнести один слог заклинания, и леди Дездея превратится в гарпию или в орка, что подвергнет опасности население всего окружающего района. Перед тем, как приступать к превращениям, следует накопить достаточный опыт».
«По словам моей матери, у меня есть наследственная предрасположенность к чародейству. Она научила меня напускать «подергунчик» на разбойников и нахалов».
«Мне такой сглаз неизвестен, — признался Шимрод. — Впрочем, может быть, известен, но под другим наименованием».
«Это очень просто!» — заявила Мэдук. Она посмотрела по сторонам — на лужайку с пирующими гостями, на тропу, ведущую к пристани, и на пристань, где в настоящий момент принц Кассандр вежливо усаживал герцогиню Клавессу в ялик, в то же время развлекая ее какими-то галантными замечаниями. Мэдук сложила большой и указательный пальцы, пробормотала «Фвип!» и слегка вздернула подбородок, повернув голову в направлении Кассандра. Наследник лионесского престола издал изумленный вопль и спрыгнул с пристани в реку.
«Я его совсем немножко подбросила, — сказала Мэдук. — Это заклинание можно применять в различной степени. Древесный гном Зокко, например, надолго повис на высоте человеческого роста, перебирая в воздухе ногами».
«Удобное и полезное средство, — одобрил Шимрод. — Не требует особых приготовлений и быстро приводит к желаемому результату. Надо полагать, вы еще не применяли «подергунчик», в той или иной степени, в отношении леди Дездеи?»
«Нет. Мне кажется, это было бы слишком жестоко. Ее больные суставы могут не выдержать падения».
«Нужно подумать, — погладил подбородок Шимрод. — Существует не столь сильнодействующее заклинание, так называемый «оскоминный сглаз». Его можно использовать на трех уровнях: «зубзурруса», «обычной оскомины» и «трясозубки»».
«Я хотела бы научиться!»
«Для этого потребуется точное повторение требуемой последовательности операций — в данном случае не слишком затруднительных. Сначала нужно прошептать активирующий код: «Щкт!» Затем следует указать на объект сглаза согнутым мизинцем — вот так — и тихо просвистеть между зубами: «Ссссс…»»
Мэдук вздрогнула, почувствовав дрожь в деснах; у нее сильно свело скулы. «Ау-ввау!» — только и смогла произнести принцесса.
«Это первая степень сглаза, «зубзуррус», — дидактически продолжал волшебник. — Как вы заметили, эффект прекращается через несколько секунд. Если требуется более настоятельное предупреждение, применяется вторая степень сглаза, «обычная оскомина». Для этого свистящий звук повторяется дважды. На третьем уровне, «трясозубки», дважды повторяется также активирующий код».
«А если повторить трижды и активирующий код, и свист?» — с надеждой спросил принц Друн.
«Ничего не произойдет. Эффект аннулируется. Попрактикуйтесь в произнесении кода, если желаете, но, пожалуйста, не свистите, чтобы кто-нибудь из пирующих ненароком не подавился».
«Щкт! — произнесла Мэдук. — Правильно?»
«Почти. Попробуйте снова, не слишком разделяя согласные: «Щкт!»»
«Щкт».
«Очень хорошо! Практиковаться следует до тех пор, пока правильное произношение не станет второй натурой».
«Щкт! Щкт! Щкт!»
«Замечательно, замечательно! Только не свистите, пожалуйста».
Собеседники прервались, наблюдая за тем, как промокший принц Кассандр подавленно плелся по лужайке, возвращаясь во дворец. Тем временем герцогиня Клавесса успела снова подсесть к принцу Биттерну и возобновила их оживленную беседу.
«Все хорошо, что хорошо кончается, — заключил Шимрод. — А вот и стюард с жареным фазаном! С кулинарной магией дворцовых поваров я не могу соревноваться. Стюард, будьте любезны, нарежьте фазана — и не жалейте подливку!»
4
Празднество завершилось, и в Саррисе вновь воцарилось спокойствие. По оценке короля Казмира, устроив это мероприятие, он добился некоторых успехов. Ему удалось продемонстрировать гостям достаточную щедрость, не вызывая их зависть чрезмерной роскошью, характерной для короля Одри, готового разорить Даот, лишь бы не показаться скрягой.
Приглашенные весело провели время и не вступали в перепалки. За исключением достойного сожаления падения виновника торжества в прохладные воды Глейма, не было никаких скандалов, способствовавших подрыву репутации Лионесса или его правителей. Тем более, что в данном случае Казмир настоял на отсутствии формальностей, что позволило избежать обсуждения вопросов, связанных с превосходством происхождения и ранга, нередко приводившего к серьезным размолвкам.
Общее удовлетворение Казмира омрачали, однако, несколько обстоятельств, вызывавших раздражение или разочарование. Королева Соллас умоляла Казмира позволить отцу Умфреду произнести ритуальное благословение в начале банкета. Казмир, испытывавший отвращение к жрецу, не хотел об этом и слышать, в связи с чем королева некоторое время отказывалась говорить с супругом, прикладывая платок к покрасневшему носу. Кроме того, принцессе Мэдук не удалось произвести достаточно положительное впечатление на публику; напротив, она скорее повредила своей репутации. Давно уже планировалось использовать празднование совершеннолетия Кассандра с тем, чтобы продемонстрировать принцессу как девочку с обходительными манерами, готовую неизбежно превратиться в очаровательную барышню, известную воспитанностью, благопристойностью и умением проявлять сочувствие. Хотя Мэдук сумела вести себя достаточно вежливо (или, по меньшей мере, беззлобно) с пожилыми гостями, она показала себя с другой стороны молодым знатным вельможам, приехавшим изучить ее достоинства, проявив безответственность, извращенность, уклончивость, язвительность, упрямство, надменность и скверное расположение духа, позволяя себе насмешливые, почти оскорбительные замечания. Настроение принца Морледюка, и так уже достаточно испорченное недугом, не исправилось, когда принцесса невинно поинтересовалась, покрывают ли чирьи все его тело или только отдельные его части. Когда тщеславный и дерзкий сэр Блез[56] из Бенвика в Арморике представился принцессе, смерил ее взглядом и с прохладцей заметил, что, вопреки представлению, сложившемуся на основании слухов, она вовсе не напоминает маленькую злобную ведьму, Мэдук ответила самым елейным тоном: «Рада это слышать. Вас тоже, вопреки тому, что мне говорили, невозможно назвать надушенным хлыщом — хотя бы потому, что пахнет от вас совсем не духами». Сэр Блез сухо поклонился и сразу уехал. Такому же обращению Мэдук подвергла и других возможных соискателей ее руки, за исключением принца Друна, а ее дружеское расположение к Друну не доставляло Казмиру никакого удовольствия. Бракосочетание принцессы с наследным принцем Тройсинета ничем не помогло бы достижению политических целей Казмира — если, конечно, Мэдук не согласилась бы тайно передавать Казмиру государственные тайны соперника. Король Казмир, однако, считал такое развитие событий маловероятным.
При первой же возможности леди Дездея выразила принцессе Мэдук свое неудовлетворение: «Все на вас очень сердятся».
«Опять? Почему?» — спросила Мэдук, обратив на нее невинные голубые глаза.
«Не притворяйтесь, ваше высочество! — отрезала Дездея. — Вы проигнорировали наши планы и пренебрегли нашими пожеланиями. Мои тщательные инструкции для вас не важнее жужжания насекомых. В связи с чем…» Леди Дездея встала и выпрямилась во весь рост: «В связи с чем я проконсультировалась с королевой. Она решила, что ваше поведение нуждается в исправлении и пожелала, чтобы я приняла исправительные меры по своему усмотрению».
«Не утруждайте себя, — посоветовала Мэдук. — Праздник закончился, принцы разъехались по домам, и с моей репутацией ничего не случится».
«Но у вас плохая репутация. Поэтому нам придется удвоить число ваших уроков на протяжении лета. Кроме того, вам не разрешается ездить на пони и даже подходить к конюшням. Это понятно?»
«О да! — протянула Мэдук. — Что может быть понятнее?»
«А сейчас продолжайте заниматься вышиванием, — заключила Дездея. — Насколько я понимаю, Девонета и Хлодис уже ожидают вас в гостиной».
В Саррисе начались дожди, продолжавшиеся три дня. Мэдук тоскливо подчинилась расписанию, установленному воспитательницей; теперь ей приходилось не только проводить бесконечные часы за вышиванием, но и брать особо утомительные уроки танцев. Вечером третьего дня тяжелые тучи плыли по небу, и всю ночь шел дождь. Наутро тучи рассеялись: солнце озарило свежий, радостный мир, напоенный ароматами влажной листвы.
Леди Дездея зашла в небольшую трапезную, где обычно завтракала Мэдук. Там находились, однако, только Девонета и Хлодис, причем сегодня принцессу они не видели. «Странно!» — подумала Дездея. Неужели принцесса недомогает и все еще в постели? Может быть, она ушла пораньше в зимний сад, где давали уроки танцев?
Воспитательница отправилась в зимний сад. Маэстро Жослен, сложив руки за спиной, стоял и смотрел в окно. Четыре музыканта, игравшие на лютне, свирели, барабанах и флейте, репетировали аккомпанемент к какому-то танцу.
В ответ на вопрос леди Дездеи маэстро Жослен только пожал плечами: «Даже если бы она была здесь, какая разница? Она ничему не хочет учиться. Она бегает и кувыркается, а потом прыгает на одной ноге, как птица. Я говорю ей: «Разве таким образом вы намерены танцевать на Большом балу?» А она отвечает: «Меня тошнит от всех этих помпезных кривляний и выкрутасов. Сомневаюсь, что буду присутствовать на этом балу»».
Выругавшись вполголоса, воспитательница отвернулась и вышла наружу. Проходя по террасе, она увидела принцессу Мэдук, гордо восседавшую на тележке, запряженной Тайфером — серый в яблоках пони, бодро семеня копытцами, как раз пересекал лужайку перед дворцом.
Леди Дездея издала яростный возглас и отправила лакея вдогонку за тележкой, чтобы тот немедленно вернул непослушную принцессу в Саррис.
Через несколько минут явился лакей, ведущий Тайфера под уздцы; в тележке сидела поникшая Мэдук.
«Будьте так добры, спуститесь», — потребовала леди Дездея.
Скорчив презрительную гримасу, Мэдук соскочила на землю.
«Как это понимать, ваше высочество? Вам строго запретили пользоваться лошадью и даже приближаться к конюшням!»
«Вы не так сказали! — закричала Мэдук. — Вы сказали, что мне нельзя ездить на Тайфере. Поэтому я поручила помощнику конюшего, Пимфиду, привезти тележку. Причем я ни разу даже не подходила к конюшням».
Уставившись на принцессу, Дездея жевала губами: «Что ж, придется повторить запрет другими словами. Вам запрещается пользоваться вашим пони и любой другой лошадью, а также любым другим животным, будь то корова, коза, овца, собака или вол, и любыми средствами передвижения, в том числе тележками, каретами, экипажами, лодками, санями, паланкинами и носилками. Такая формулировка соответствует указу королевы во всем его объеме. Во-вторых, в то время, как вы пытались уклониться от выполнения указа королевы, вы также пропустили назначенные вам уроки. Что вы на это скажете?»
Мэдук храбро махнула рукой: «Сегодня дождь кончился, стало светло и тепло, и я предпочла проводить время на свежем воздухе вместо того, чтобы уткнуть нос в Геродота или в Джунифера Альго — не говоря уже о уроках каллиграфии или о чертовом вышивании, я уже все пальцы исколола!»
Леди Дездея отвернулась: «Я не буду с вами спорить о преимуществах полезного обучения по сравнению с безмозглыми развлечениями. Вам придется делать то, что от вас требуется, чего бы это ни стоило».
Через три дня Дездея, в расстроенных чувствах, отчитывалась перед королевой Соллас: «Я делаю все, что могу, с принцессой Мэдук — но, судя по всему, это не дает никаких результатов».
«Не сдавайтесь, проявляйте мужество и упорство!» — посоветовала королева.
Горничная принесла серебряное блюдо с аккуратно разложенными двенадцатью плодами инжира и поставила его на табурет так, чтобы оно находилось под рукой королевы: «Очистить их от кожицы, ваше величество?»
«Да-да, будьте любезны».
Леди Дездея слегка возвысила голос: «Если бы я не опасалась проявить непозволительное неуважение, я назвала бы ее высочество маленькой рыжей дрянью, которой не поможет ничего, кроме хорошей порки!»
«Несомненно, у нее трудный характер. Но продолжайте по-прежнему, не допускайте никаких шалостей». Королева попробовала инжир и закатила глаза от наслаждения: «Идеально, превосходно!»
«Еще один вопрос, — не унималась Дездея. — Происходит что-то очень странное, и я считаю, что обязана привлечь ваше внимание к этому обстоятельству».
Королева Соллас вздохнула и откинулась на спинку дивана: «Неужели меня нельзя избавить от всех этих сложностей? Иногда, дражайшая Оттилия, несмотря на ваши наилучшие намерения, ваше общество становится чрезвычайно утомительным».
Леди Дездея готова была разрыдаться от безвыходного раздражения: «Но для меня все это тем более утомительно! По сути дела, я в полном замешательстве! Происходящее выходит за рамки всего, что я когда-либо видела или слышала!»
Соллас приняла от горничной еще один сочный плод инжира: «Так что же происходит?»
«Я изложу события точно в той последовательности, в какой я их наблюдала. Три дня тому назад у меня были основания упрекнуть ее высочество в том, что она не выполнила порученное ей задание. Казалось, мои замечания ее нисколько не беспокоили — она не выразила никакого сожаления и словно о чем-то задумалась. Когда я отвернулась, все мое существо пронизало исключительно странное ощущение! По коже побежали жгучие мурашки, словно меня отхлестали крапивой! В глазах поплыли мигающие синие огни! У меня свело скулы, у меня стали стучать зубы — я думала, это никогда не кончится! Уверяю вас, я испытала в высшей степени неприятное и пугающее ощущение!»
Посасывая инжир, королева Соллас подвергла жалобу Дездеи неторопливому молчаливому анализу: «Странно. У вас раньше никогда не было таких приступов?»
«Никогда! Но это еще не все! Когда это случилось, мне показалось, что ее высочество издает тихий свистящий звук, едва слышный».
«Она могла выражать таким образом свое потрясение или удивление вашим состоянием», — предположила Соллас.
«Может быть. Позвольте обратить ваше внимание на другой случай, имевший место вчера утром, когда принцесса Мэдук завтракала в компании Девонеты и Хлодис. Как обычно, девушки сплетничали и хихикали. А потом я наблюдала необъяснимую картину: Девонета подняла кувшин, чтобы налить молоко в миску, но ее рука дрогнула, и она вылила все молоко на себя. При этом у нее зубы стучали, как кастаньеты! Наконец она уронила кувшин и бросилась прочь из комнаты. Я последовала за ней, чтобы выяснить причину ее необычных судорожных движений. Девонета заявила, что принцесса Мэдук заставила ее так себя вести, что-то тихо прошипев или просвистев. По словам Девонеты, она ничем не спровоцировала принцессу: «Я всего лишь сказала, что даже если ублюдок мочится в серебряный ночной горшок, у него все равно нет того, что важнее всех ночных горшков на свете, а именно родословной!» «И что же?» — спросила я. «После этого я взяла кувшин с молоком, подняла его и вся облилась — а Мэдук сидела, ухмыляясь, и что-то насвистывала». Так что это случилось не только со мной, но и с Девонетой».
Облизав пальцы, королева Соллас протерла их салфеткой из дамасского шелка: «На мой взгляд, это не более чем неосторожность. Девонете следовало держать кувшин покрепче, вот и все».
Леди Дездея презрительно хмыкнула: «А почему же принцесса ухмылялась?»
«Ее позабавило происходившее. Почему нет?»
«Возможно, возможно, — мрачно пробормотала Дездея. — Но послушайте, что было дальше! В качестве наказания, я поручила ее высочеству брать двойные уроки правописания, грамматики, вышивания и танцев, а также изучать особые тексты, посвященные генеалогии, астрономии и геометриям Аристарха, Кандасцея и Эвклида. Кроме того, я поручила ей прочесть отрывки из трудов Матрео, Оргона Фотиса, Джунифера Альго, Паниса Ионийского, Дальеля Аваллонского и пары других авторов…»
Усмехнувшись, Соллас покачала головой: «Джунифер на меня всегда наводил скуку, а от Эвклида в глазах двоилось — ничего не могла понять!»
«Уверена, ваше величество, что вы умели демонстрировать учителям многочисленные способности! Одной беседы с вами достаточно, чтобы в этом убедиться».
Глядя куда-то в пространство, королева не удостоила воспитательницу ответом, пока не прожевала хорошенько очередной плод инжира: «Что же случилось со всем этим чтением?»
«Я приказала Хлодис следить за тем, чтобы принцессе предоставляли все требуемые тексты, и чтобы она действительно их читала, а не занималась чем-нибудь другим. Сегодня утром Хлодис взяла с полки увесистый том Дальеля и почувствовала пронзившую все тело судорогу, заставившую ее подбросить книгу высоко в воздух; при этом у нее непрестанно стучали зубы. Она прибежала ко мне жаловаться. Я отвела принцессу Мэдук на урок танцев. Музыканты стали играть приятную мелодию. Маэстро Жослен объявил, что покажет принцессе пример исполнения нескольких па. Вместо этого он подпрыгнул выше головы, дрыгая ногами, как одержимый! Когда он снова очутился на полу, принцесса заявила, что даже пробовать не станет учиться таким сумасшедшим танцам. Она спросила меня, не желаю ли я повторить достижение маэстро — причем в ее улыбке было что-то странное. Разумеется, я отказалась. Теперь я даже не знаю, что и думать».
Королева взяла у горничной очищенный инжир: «Достаточно! Прекрасные, сочные, спелые плоды, сладкие, как мед — но я уже почти наелась». Повернувшись к воспитательнице, Соллас сказала: «Продолжайте обучение, как прежде. Больше ничего не могу посоветовать».
«Но вы же слышали, какие у нас возникают проблемы!»
«Все это может быть совпадением, игрой воображения или даже истерическими припадками. Нельзя допускать, чтобы мелкие неприятности сбивали нас с правильного пути!»
Леди Дездея продолжала протестовать, но королева подняла руку: «Ни слова больше! Я слышала все, что хотела слышать».
Тянулись сонные летние дни. На рассвете свежая роса покрывала лужайки и звонкий птичий щебет далеко разносился по холмам. За ярким полуднем следовал золотистый вечер, завершавшийся оранжевым закатом с желтыми и красными сполохами. Серовато-синие сумерки опускались на Саррис, и наступала звездная ночь: Вега стояла в зените, на юге сиял Антарес, Альтаир указывал на восток, а Спика — на запад. Так как отчеты леди Дездеи не приводили ни к каким мерам со стороны королевы, воспитательница принцессы нашла удобный способ выполнять свои обязанности. Мрачным, монотонным голосом она перечисляла задания, порученные Мэдук, и сроки их выполнения, после чего с презрительной усмешкой, негодующе выпрямившись, уходила и больше не уделяла внимания ни успехам принцессы, ни ее поведению. Мэдук считала такую систему вполне удовлетворительной и читала только те книги, которые ее интересовали. В свою очередь, леди Дездея обнаружила, что такой подход к воспитанию существенно облегчает ее собственную жизнь. Соллас была довольна тем, что ей больше не жаловались на прегрешения принцессы, и в беседах с королевой Дездея избегала всякого упоминания о Мэдук.
Проведя неделю в относительном спокойствии, Мэдук осторожно упомянула о Тайфере и о том, что ему нужен моцион. Леди Дездея раздраженно ответила: «Ездить на пони вам запретила не я, а королева. Поэтому я не могу дать вам такое разрешение. Совершая верховые прогулки, тем самым вы рискуете навлечь на себя неудовольствие ее величества. А мне все равно!»
«Благодарю вас, — склонила голову набок Мэдук. — Я боялась, что вы станете ругаться».
«Ха-ха! С какой стати я стала бы биться головой об стену?» Дездея собралась было уйти, но остановилась и обернулась: «Скажите — где вы научились отвратительному трюку, сводящему скулы и заставляющему стучать зубы?»
«Трясозубке? Меня научил волшебник Шимрод, чтобы я могла защищаться от мучителей и тиранов!»
«Гм!» — леди Дездея удалилась. А Мэдук тут же направилась в конюшню, приказала сэру Пом-Пому седлать Тайфера и приготовить его к верховой прогулке по королевским паркам.
Глава 5
Шимрод прибыл в столицу Лионесса в компании Друна; там Друн, в сопровождении Эймери, взошел на борт тройского торгового суденышка, направлявшегося в Домрейс. Шимрод стоял на набережной и смотрел им вслед, пока рыжеватые паруса не исчезли за горизонтом, после чего устроился в ближайшей гостинице и присел отдохнуть за дощатым столом в тени виноградных лоз. Заказав жареную колбасу и кружку эля, он размышлял о том, что ему могла уготовить судьба на протяжении следующих нескольких дней.
Для него настала пора отправиться в Свер-Смод на собеседование с Мургеном и узнать все, что требовалось узнать. Перспектива эта его не радовала. Мрачноватый нрав великого чародея вполне соответствовал безрадостным, темноватым коридорам и залам его цитадели — на лице Мургена слабое подобие улыбки было эквивалентно безудержному взрыву хохота у человека, не столь отягченного ответственностью. Шимрод хорошо понимал, чего следовало ожидать в Свер-Смоде, и внутренне подтянулся: если бы Мурген встретил его с широкой улыбкой, дружески похлопывая по плечу, Шимрод решил бы, что чародей окончательно спятил.
Покинув гавань, Шимрод заглянул в булочную и купил две большие медовые коврижки, упакованные в тростниковые корзинки. Одна коврижка была покрыта измельченным изюмом, другая — орехами. Забрав корзинки с прилавка, Шимрод вышел из лавки и тут же завернул за угол, направляясь на задний двор. Пекарь, уверенный в том, что покупатель решил облегчиться, выбежал вдогонку с возражениями: «Постойте, постойте, сударь! У меня здесь не уличный нужник! От булочной должен исходить только аппетитный запах свежеиспеченного хлеба!» Оказавшись на заднем дворе, пекарь озирался по сторонам: «Где вы, сударь?» Ему послышалось какое-то бормотание, внезапный порыв ветра взметнул небольшой вихрь пыли и соломы. Что-то смутное выскользнуло из этого вихря, сразу исчезнув в небе. Шимрода на заднем дворе не было.
Задумчиво опустив голову, пекарь медленно вернулся в лавку, но никому не стал рассказывать о случившемся, опасаясь заслужить репутацию записного враля или сумасшедшего.
Шимрод опустился на каменную площадку высоко на восточных склонах Тих-так-Тиха, откуда открывался широкий вид на Тантревальский лес, темневший до самого горизонта. Над головой вздымались стены Свер-Смода: груда тяжеловесных прямоугольных громад, словно беспорядочно сложенных и сращенных на нескольких уровнях бок о бок или одна на другой, с тремя неравновеликими башнями, торчавшими над всей этой массой подобно часовым, озирающим окрестности.
Путь к замку преграждала каменная стена высотой почти в два человеческих роста. Над арочным проходом в стене висела доска с грозной надписью черными буквами — раньше Шимрод ее не замечал:
ПРЕДУПРЕЖДАЮ!
Незваные гости! Путники! Все прочие!
ВХОДИТЕ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК!
* * *
Если вы не умеете читать, громко скажите «КЛАРО!»,
и предупреждение будет произнесено вслух.
НИ ШАГУ ДАЛЬШЕ! СМЕРТЕЛЬНАЯ ОПАСНОСТЬ!
* * *
В случае необходимости обращайтесь к волшебнику Шимроду,
проживающему в его усадьбе Трильде
в Большом Тантревальском лесу.
Остановившись в проходе, Шимрод приоткрыл чугунные ворота и заглянул на внутренний двор. С тех пор, как он побывал здесь в последний раз, ничто не изменилось. Двор охраняли знакомые грифоны: темно-зеленый в крапинку Вус и багровый Вувас, с чешуей оттенка запекшейся крови или сырой печени. Устрашающие твари в панцирях из толстых роговых пластинок были в полтора раза выше и шире рослого человека. На голове Вуса торчал гребень из шести черных шипов — будучи тщеславен, он прикрепил к ним разнообразные медали и эмблемы. На черепе Вуваса, спускаясь на загривок, топорщилась жесткая красновато-черная щетина. Не желая ни в чем уступать коллеге, Вувас украсил гриву несколькими крупными жемчужинами. В данный момент грифоны сидели у сторожевой будки, склонившись над шахматной доской из чугуна и кости. Каждый раз, когда тот или иной передвигал какую-либо из четырехдюймовых фигур, та издавала восклицание — презрительное, возмущенное, потрясенное, а иногда и одобрительное. Часовые, однако, пропускали замечания фигур мимо ушей и делали ходы, исходя из своих собственных соображений.
Протиснувшись в проем ворот, Шимрод остановился во дворе. Грифоны обернулись: их глаза горели, шиповатые плечи напряглись. Каждый приказывал другому встать и прикончить Шимрода, но ни один не встал. «Ты меня за дурака принимаешь? — возмущался Вувас.
— Стоит мне отвернуться, ты сделаешь неразрешенный ход или припрячешь фигуру под мышкой! Давай-ка, не отлынивай, выполняй обязанности!»
«Почему я, а не ты? — горячо возражал Вус. — Твои замечания свидетельствуют только о том, что у тебя самого на уме! Пока я расправляюсь с этой оторопевшей деревенщиной, ты потихоньку переставишь княжну, и черный пес окажется в западне!»
Набычившись, Вувас зарычал на Шимрода: «Ступай прочь! Так будет проще для всех. Нам не придется рвать тебя на куски, а твоя родня сэкономит на похоронах».
«Об этом не может быть и речи, — отрезал Шимрод. — Я пришел по важному делу. Разве вы меня не знаете? Я — Шимрод, отпрыск Мургена».
«Никого мы не знаем и знать не хотим! — заявил Вувас. — Все вы, здешние, на одно лицо».
Вус указал когтем на середину двора: «Стой здесь, пока мы не закончим игру. Наступает критический момент, кульминация комбинации!»
Шимрод, как ни в чем не бывало, подошел гораздо ближе, чтобы рассмотреть позицию на доске; углубившись в игру, грифоны его больше не замечали.
«Смехотворно!» — заметил Шимрод через некоторое время.
«Тихо! — рявкнул багровый Вувас. — Не мешай, уши оборву!»
Вус вызывающе задрал клюв: «Как это понимать? Ты пытаешься нас оскорбить, умник? Сейчас перебросим тебя через стену по частям, будешь знать!»
«Разве можно оскорбить корову, назвав ее скотиной? — спросил Шимрод. — Как можно оскорбить пса, утверждая, что он сукин сын? Почему бы пара безмозглых болванов оскорбилась, услышав, что их размышления смехотворны?»
Наклонив голову набок, Вувас поинтересовался: «Не совсем понятно, на что ты намекаешь. Что ты пытаешься сказать?»
«Только то, что каждый из вас мог бы выиграть в два хода».
Грифоны угрюмо изучили позицию. «Каким образом?» — спросил наконец Вус.
«В твоем случае достаточно проткнуть душителя кинжалом головореза, а затем продвинуть архижрицу вперед, наступив змею на хвост — и дело в шляпе».
«Прекрасно, превосходно, замечательно! — обиженно проревел Вувас. — А я? Как я мог бы выиграть?»
«Разве не ясно? Тебе мешают эти мордюки. Спугни их призраком — вот таким образом — после чего твоим головорезам ничто не сможет препятствовать».
«Изобретательно! — признал темно-зеленый в крапинку Вус. — Предложенные тобой ходы, однако, противоречат правилам, принятым на планете Фарсад. Кроме того, ты неправильно называешь фигуры и перепутал всю позицию на доске!»
«Это несущественно, — отозвался Шимрод. — Начните игру снова, а мне пора идти».
«Не торопись! — воскликнул Вувас. — Ты забыл об одной небольшой формальности».
«Мы не вчера родились, — кивнул Вус. — Готовься к смерти».
Шимрод поставил на стол две тростниковые корзинки. Багровый грифон, Вувас, с подозрением спросил: «Что в этих корзинах?»
«Медовые коврижки, — пояснил Шимрод. — Одна немного больше и сочнее другой».
«Ага! — встрепенулся Вус. — И какая из них больше и сочнее?»
«Вам придется открыть корзины и проверить. Самая большая и сочная коврижка полагается, разумеется, тому, кто ее заслуживает».
«Само собой!»
Шимрод поспешно направился ко входу в цитадель. На какое-то мгновение у него за спиной воцарилась тишина. Затем послышалось бормотание, прервавшееся резким замечанием и не менее резким возражением. Внезапно двор огласился яростным визгом, ревом, глухими ударами и треском рвущихся шкур.
Шимрод взбежал по трем ступеням на каменное крыльцо. Колонны обрамляли нишу, перекрытую огромной чугунной дверью, в два раза выше человеческого роста и в два раза шире размаха человеческих рук. Черные чугунные лица выглядывали из орнаментальных переплетений чугунных лоз; чугунные глаза разглядывали Шимрода с язвительным любопытством. Шимрод прикоснулся к выступу на косяке — заскрежетали чугунные петли, дверь распахнулась. Перешагнув через порог, Шимрод оказался в вестибюле с высоким сводчатым потолком. Справа и слева на пьедесталах застыли каменные статуи преувеличенно истощенных персонажей в мантиях с капюшонами, скрывавшими в тени аскетические лица. Служитель не появился — но Шимрод и не ожидал, что его кто-нибудь встретит. Служителей Мур-гена часто невозможно было заметить невооруженным глазом.
Шимрод хорошо знал, куда идти. Из вестибюля он повернул в длинную галерею. Через равные промежутки открывались высокие арочные проходы в помещения, выполнявшие различные функции. Нигде никого не было, не раздавалось ни звука: в замке чародея царила почти неестественная тишина.
Шимрод не торопясь шел по галерее, заглядывая в комнаты по обеим сторонам, чтобы проверить, изменилось ли что-нибудь с тех пор, как он посетил Свер-Смод в последний раз. В одних залах было темно, другие пустовали. Назначение некоторых помещений не вызывало сомнений; иногда трудно было сказать, какой именно цели они служили. В одной из комнат Шимрод обнаружил высокую женщину, стоявшую перед мольбертом спиной ко входу. На ней было платье до пят из серовато-голубого льняного полотна; ее седые, как грозовая туча, волосы, перевязанные лентой на затылке, ниспадали до пояса. На мольберте была установлена тонкая деревянная панель; пользуясь кистями и пигментами из дюжины глиняных горшочков, женщина наносила на панель какое-то изображение.
Несколько минут Шимрод наблюдал за ее работой, но никак не мог определить характер изображения. Он зашел в комнату, чтобы рассмотреть панель поближе, и снова попытался понять, на что он смотрит, но безуспешно. Все пигменты выглядели одинаково матово-черными, что, по мнению Шимрода, не позволяло добиться достаточной контрастности. Он приблизился еще на шаг, еще на один. Наконец ему удалось понять, что каждый из пигментов, исключительно необычных и не походивших ни на какие известные ему краски, отливал особенным, едва заметным дрожащим блеском, свойственным только ему одному. Шимрод изучил поверхность панели; формы, образованные черными мазками и подтеками, плыли в глазах, не позволяя сосредоточиться на каком-то определенном объекте или подметить какую-нибудь закономерность.
Женщина повернула голову, взглянув на Шимрода пустыми белыми глазами. У нее на лице оставалось непроницаемое выражение — Шимрод не был уверен даже в том, что она его видела. Не могла же она быть слепой! Это полностью противоречило бы ее занятию!
Шимрод вежливо улыбнулся. «Любопытная картина, — заметил он. — Не совсем ясно, однако, в чем заключается композиция».
Женщина не ответила. «Может ли быть, что она еще и глухая?» — подивился Шимрод. Несколько подавленный, он молча вышел из комнаты и продолжил путь по галерее. Не было ни лакеев, ни каких-нибудь других слуг, способных объявить о его прибытии. Арочный выход в конце галереи привел его в зал с настолько высоким сводом, что он терялся в тенях. Ряд узких окон, расположенных высоко вдоль одной из стен, пропускал бледный свет северного неба; освещению придавал некоторую оживленность огонь, горевший в камине. Стены были обшиты дубовыми панелями без украшений. Посреди зала стоял массивный стол. В высоких шкафах у дальней стены содержались книги, редкости и различные предметы малопонятного назначения. Рядом с каминной полкой на серебристой цепи, тянувшейся откуда-то с потолка, висел стеклянный шар, наполненный мерцающей зеленой плазмой; внутри шара скорчился скелет горностая, неподвижно смотревший на Шимрода темными глазницами черепа, стиснутого между коленными суставами.
Мурген стоял у стола, глядя в огонь: человек средних лет, пропорционально сложенный, без особых примет. Таким он чаще всего предпочитал выглядеть, в таком обличье ему было удобнее всего. Чародей встретил Шимрода пристальным взглядом и небрежным приветственным жестом.
«Садись! — сказал Мурген. — Рад, что ты пришел. По сути дела, я уже собирался тебя вызвать, чтобы ты разобрался с ночной бабочкой».
Шимрод сел у огня и посмотрел по сторонам: «Я здесь, но не замечаю никакой ночной бабочки».
«Она исчезла, — пояснил Мурген. — Как ты нынче проводишь время?»
«Неплохо. Проехался в летний дворец Казмира в Саррисе, а потом в столицу Лионесса в компании принца Друна».
Мурген опустился в соседнее кресло: «Не хочешь ли подкрепиться, чего-нибудь выпить?»
«Не отказался бы от бокала вина, чтобы успокоить нервы. Твои сторожевые чудища наводят ужас пуще прежнего. Следовало бы приказать им вести себя сдержанно».
Чародей безразлично махнул рукой: «Они выполняют свою функцию».
«На мой взгляд, слишком ретиво! — возразил Шимрод. — В один прекрасный день, когда твои почетные гости опоздают к ужину, не удивляйся — их окровавленные останки будут разбросаны по двору».
«Я редко принимаю гостей, — сказал Мурген. — Тем не менее, если ты настаиваешь, я посоветую Вусу и Вувасу проявлять бдительность не столь агрессивно».
В зал то ли вошла, то ли влетела босая сильфида с серебряными волосами. У нее в руках был поднос с бутылью синего стекла и парой причудливо искривленных бокалов. Сильфида поставила поднос на стол, украдкой покосившись на Шимрода, и наполнила бокалы темно-красным вином. Один бокал она протянула Шимроду, другой подала Мургену, после чего вылетела из зала так же бесшумно, как появилась.
Чародей и его отпрыск молча пригубили вино из прозрачных голубых бокалов. Шимрод разглядывал содержимое подвешенного у камина светящегося зеленого шара. Казалось, в глубине глазниц маленького черепа поблескивал интеллект, враждебно отвечавший взглядом на взгляд.
«Он все еще жив?» — поинтересовался Шимрод.
Обернувшись, Мурген посмотрел на мерцающий шар. Черные искорки в глазницах словно чуть сместились — теперь они вызывающе встречали взгляд Мургена.
«Возможно, какие-то последние флюиды сущности Тамурелло еще блуждают в замкнутом пространстве — как привкус настойки, если можно так выразиться. А может быть, это всего лишь впечатление, созданное жизненной силой самого зеленого газа».
«Почему бы тебе не уничтожить и шар, и газ, и все эти «привкусы», раз и навсегда?»
Мурген усмехнулся: «Если бы я знал все, что можно узнать, вероятно, я бы так и сделал. С другой стороны, в таком случае я мог бы знать, что этого делать не следует. Поэтому я не тороплюсь с окончательным решением. Нарушать кажущееся равновесие, на мой взгляд, неосмотрительно и небезопасно».
«Но на самом деле этого равновесия нет?»
«Равновесия никогда нет».
Шимрод промолчал. Мурген продолжал: «Я доверяю инстинктам. Я чувствую, что где-то что-то постепенно готовится. Кто-то надеется застать меня врасплох, пока я предаюсь грезам наяву, упоенный и отягощенный властью. Возможность нападения вполне реальна — я не могу одновременно следить за всем, что происходит».
«Но кто способен вынашивать такие замыслы? Зеленый газ, пусть даже с привкусом Тамурелло?»
«Не обязательно Тамурелло».
«Тогда кто же?»
«Меня постоянно беспокоит один вопрос — я задаю его себе как минимум раз в день: куда делась Десмёи?»
«Она исчезла, когда сотворила Карфилиота и Меланкте — таково общепринятое представление».
Рот Мургена покривился: «Все ли так прямолинейно, на самом деле? Могу ли я поверить, что Десмёи завещала выполнение своего плана отмщения таким, как Карфилиот и Меланкте — извращенному выродку и вечно недовольной мечтательнице?»
«Побуждения Десмёи всегда были загадочны, — пожал плечами Шимрод. — Должен признаться, я никогда не подвергал их тщательному анализу».
Мурген смотрел в огонь: «Из искры возгорелось пламя. Злобу Десмёи возбудил, казалось бы, тривиальный импульс: отказ Тамурелло удовлетворять ее эротические прихоти. К чему же такие сложности? Почему она не отомстила, просто-напросто, самому Тамурелло? Предназначена ли Меланкте служить инструментом возмездия? Если так, планы ведьмы провалились. Карфилиот вдохнул зеленый дым, тогда как Меланкте едва почуяла его».
«Тем не менее, воспоминание о первом впечатлении, по-видимому, продолжает ее завораживать», — заметил Шимрод.
«Надо полагать, зеленый дым вызывает мгновенное привыкание, как сильнейший наркотик. Тамурелло проглотил зеленую жемчужину — и теперь корчится в стеклянном шаре, пропитанный насквозь зеленой субстанцией. Нет никаких признаков того, что ему это нравится».
«Незавидное положение Тамурелло само по себе можно рассматривать как успешную месть».
«Да, но личной мести недостает величия, масштаба! Для Десмёи Тамурелло олицетворял не только себя, но и всех себе подобных. Кто способен измерить бездны злобы и порока? Их можно только ощущать, они вызывают изумление!»
«Скорее содрогание».
«На мой взгляд, полезно учитывать, что Десмёи, создавая Карфилиота и Меланкте, пользовалась магией демонов, происходящей из мира Ксабисте. То, что мы воспринимаем как «зеленый газ», может быть воплощением самой ведьмы в форме, навязанной условиями Ксабисте. Если это так, она, несомненно, с нетерпением ждет возможности восстановить свое привычное обличье».
«Ты считаешь, что Десмёи и Тамурелло могут быть закупорены вместе в этом стеклянном шаре?»
«Всего лишь гипотеза. Тем временем, мне приходится бдительно следить за Джоальдом и предохранять его чудовищную громаду от любых воздействий, способных нарушить его древний сон на дне океана. Когда у меня освобождается час-другой, я изучаю магию демонов Ксабисте, двусмысленную и предательски уклончивую. Таковы мои основные занятия».
«Ты упомянул, что собирался вызвать меня в Свер-Смод».
«Именно так. У меня вызвало серьезное беспокойство поведение ночной бабочки».
«Обычной ночной бабочки?»
«Судя по внешнему виду, в ней не было ничего особенного».
«И теперь мне надлежит иметь дело с бабочкой?»
«Она важнее, чем ты себе представляешь. Вчера вечером, уже в сумерках, я вернулся сюда, чтобы продолжить изыскания и, как всегда, обратил внимание на стеклянный шар. На поверхности шара сидела ночная бабочка, привлеченная, казалось бы, зеленым свечением. Пока я за ней наблюдал, бабочка проползла туда, где она могла смотреть прямо в глазницы Тамурелло. Я немедленно вызвал инкуба Рильфа, и тот сообщил, что это была не бабочка, а шайбальт из Ксабисте».
Шимрод вздрогнул: «Плохие новости!»
Мурген кивнул: «Это означает, что установилась связь — между тем, что заключено в шаре, и кем-то еще, находящимся извне».
«Что же случилось дальше?»
«Когда бабочка-шайбальт упорхнула, Рильф превратился в стрекозу и пустился вдогонку. Поднимаясь все выше в небо, бабочка пролетела над горным хребтом и спустилась над долиной Эвандера в город Исс».
«И залетела во дворец Меланкте на берегу моря?»
«К моему удивлению, нет. Шайбальт мог почувствовать слежку. В Иссе бабочка поспешно метнулась к большому факелу на площади и присоединилась к хороводу сотен других ночных мотыльков, привлеченных пламенем, что привело Рильфа в замешательство. Он продолжал наблюдать, однако, надеясь уличить по каким-нибудь признакам бабочку, прилетевшую из Свер-Смода. Пока оборотень ждал, разглядывая мириады порхающих насекомых, одно из них упало на землю и превратилось в человека. У Рильфа не было возможности узнать, какая именно бабочка превратилась в человека — та, за которой он следил, или другая. По всей вероятности — в той мере, в какой Рильф понимает теорию вероятности — интересовавшая его бабочка оставалась в кружившемся над площадью рое. Поэтому Рильф не последовал за человеком, хотя смог хорошо запомнить его внешность».
«И поэтому предоставил полезную информацию».
«Разумеется. По словам инкуба, человек этот, среднего роста, не выделяется особыми приметами, а его одежда, головной убор и обувь делают его практически неотличимым от других добропорядочных горожан. Рильф заметил также, что человек этот направился в крупнейшую из ближайших гостиниц, с вывеской, изображающей заходящее солнце».
«Насколько я помню, это гостиница «Закат» на набережной, неподалеку от пристани».
«Рильф продолжал наблюдать за ночными бабочками; среди них — согласно рассчитанному им значению вероятности — должна была находиться прилетевшая из Свер-Смода. В полночь, однако, факел догорел и погас, бабочки разлетелись во все стороны. Рильф решил, что сделал все, что мог, и вернулся сюда».
«Гм! — поморщился Шимрод. — И теперь мне надлежит попытать счастья в гостинице «Закат»?»
«Таково мое предложение».
Шимрод задумался: «Тот факт, что Меланкте проживает на окраине Исса, не может быть совпадением».
«Тебе предстоит это проверить. Я навел справки и узнал, что мы имеем дело с шайбальтом по имени Загзиг, пользующимся репутацией исключительного мерзавца даже на планете Ксабисте».
«И что, если я его найду?»
«В таком случае твоя задача станет сложной и даже опасной, так как мы хотели бы допросить шайбальта с пристрастием. Он попытается игнорировать твои указания и применить какой-нибудь подлый трюк. Ты должен надеть ему на шею вот это кольцо из суэйля прежде, чем шайбальт успеет убить тебя ядовитым дыханием».
Шимрод с сомнением разглядывал тонкое проволочное кольцо, протянутое чародеем: «Это кольцо усмирит Загзига и сделает его послушным?»
«Именно так. После этого ты вернешься с шайбальтом в Свер-Смод, и мы сможем не торопясь приступить к допросу».
«А если он заупрямится?»
Мурген встал, подошел к каминной полке и вернулся с коротким мечом в ножнах из потертой черной кожи: «Это меч под наименованием «Тейс». Он может тебя защитить, хотя я предпочел бы, чтобы ты привел Загзига в Свер-Смод целым и невредимым. А теперь пойдем в гардеробную — необходимо тебя загримировать. Нельзя, чтобы в тебе узнали волшебника Шимрода. Кроме того, если нам приходится нарушать мой собственный эдикт, лучше делать это тайком».
Шимрод поднялся на ноги: «Не забудь посоветовать Вусу и Вувасу встретить меня повежливее, когда я вернусь».
Мурген отмахнулся от претензий: «Пусть второстепенные факторы тебя не отвлекают. Прежде всего следует сосредоточить внимание на Загзиге».
«Тебе виднее».
3
Там, где она впадала в Атлантический океан, река Эвандер струилась мимо одного из древнейших городов, известного поэтам Уэльса, Ирландии, Даота, Арморики и других земель как «дивный Исс», «город ста дворцов» и «океанский Исс». Романтическая слава, величие и богатство этого легендарного города таковы, что впоследствии многие народы приписывали себе — незаслуженно — честь его основания.
При всем при том Исс не был знаменит ни показной роскошью, ни великолепными храмами, ни даже какими-либо празднествами или сборищами — Исс был проникнут тайнами, древними и новыми. Единственной уступкой горожан Исса человеческой потребности демонстрировать достижения предков были статуи мифических героев, выстроившиеся вдоль четырех Консанктов с восточной стороны центральной площади. Местные жители, говорившие на языке, неизвестном нигде, кроме Исса, называли себя «иссеями», то есть просто «людьми из Исса». Традиция гласила, что они прибыли на Старейшие острова четырьмя группами или «коленами», и на протяжении всей истории города, уходящей корнями в неизвестность, эти четыре колена сохраняли обособленность, превратившись, по сути дела, в четыре тайных общества, деятельность и обряды которых хранились в строжайшей тайне под страхом смерти. По этой и по другим причинам население Исса подчинялось сложнейшим обычаям и тончайшим правилам этикета, не поддающимся пониманию чужестранцев.
Баснословное богатство Исса и его жителей объяснялось его функцией торгового порта, где встречались суда из стран известного мира и далеких пределов Юга и Запада. Вдоль берегов Эвандера и вверх по склонам холмов с обеих сторон реки белели сквозь листву древних садов дворцы иссеев. Реку пересекали двенадцать арочных мостов; бульвары-набережные были вымощены гранитными плитами. Буксирные лебедки и направляющие, установленные вдоль берегов, позволяли перемещать баржи, доставляя с центрального рынка фрукты, цветы и всевозможную снедь жителям отдаленных районов. В крупнейших зданиях Исса, четырех Консанктах на восточной окраине площади, держали совет и заключали сделки посредники четырех колен.
Приморскую набережную горожане Исса считали отдельной общиной, называя этот район «Абри», то есть «слободой иноземцев». В районе порта находились лавки мелких торговцев, бакалеи, литейные цеха и кузницы, верфи, навесы парусных дел мастеров, канатные дворы, склады, таверны и гостиницы.
Крупнейшей и лучшей из гостиниц считался «Закат» — заведение с вывеской, изображавшей красное солнце, погружающееся в ультрамариновый океан под пеленой желтых облаков. Перед входом в гостиницу расставили столы со скамьями для тех, кто предпочитал подкрепиться и выпить на свежем воздухе, наблюдая за происходящим на площади. Внутри, на первом этаже, на пышущих жаром углях жарились сардины, распространявшие аппетитный аромат, привлекавший клиентов, которые в противном случае могли бы пройти мимо.
Незадолго до наступления сумерек Шимрод, переодевшийся странствующим наемником, прибыл в Исс. Теперь у него были смуглая кожа и черные волосы, а простое заклинание из восемнадцати слогов сделало его лицо свирепым, лукавым и мрачным. У него на поясе висели короткий меч Тейс и кинжал — оружие, вполне соответствовавшее такой роли. Шимрод сразу направился в гостиницу «Закат», где, если можно было верить отчету инкуба Рильфа, обосновался или назначил встречу шайбальт Загзиг. По мере приближения к гостинице запах жареных сардин напомнил волшебнику, что с утра он еще ничего не ел.
Распахнув створки входной двери, Шимрод вошел в трактирный зал и остановился, чтобы оценить собравшуюся компанию. Кто из присутствующих мог оказаться шайбальтом по имени Загзиг? Никто не сидел в угрюмом одиночестве в углу; никто не горбился, опустив глаза, над бокалом вина.
Шимрод подошел к стойке. Здесь стоял хозяин заведения — приземистый упитанный субъект с осторожно бегающими черными глазами на круглом красном лице. Трактирщик слегка поклонился: «Чем могу служить, сударь?»
«Прежде всего, я хотел бы у вас остановиться на пару дней, — ответил Шимрод. — Мне потребуются тихая комната и постель, не зараженная насекомыми. Кроме того, я не отказался бы поужинать».
Хозяин гостиницы вытер руки о передник, в то же время подметив существенно износившуюся одежду новоприбывшего: «Все это можно устроить; уверен, что у вас не будет претензий. Но прежде всего — одна существенная деталь. На протяжении многих лет меня практически ежеминутно грабили, обворовывали, водили за нос и обсчитывали бесчисленные бессовестные мерзавцы — до тех пор, пока, будучи человеком щедрым и отзывчивым от природы, я не превратился в подозрительного скрягу, предпочитающего чрезмерную предусмотрительность расточительному альтруизму. Короче говоря, прежде, чем продолжать обсуждение нашей сделки, я хотел бы услышать звон ваших монет».
Шимрод бросил на стойку серебряный флорин: «Я могу провести здесь несколько дней. Эта монета, из полновесного серебра, должна покрыть мои расходы».
«По меньшей мере она позволит открыть ваш счет, — согласился хозяин. — Кстати, у меня есть свободная комната — примерно такая, о какой вы упомянули. Как следует вас именовать в регистрационной книге?»
«Называйте меня «Тейс»», — предложил Шимрод.
«Хорошо, сэр Тейс, служка проведет вас в номер. Фонзель! Живо! Покажи сэру Тейсу большой западный номер».
«Один момент! — поднял палец Шимрод. — Я хотел бы знать, не приезжал ли к вам вчера, примерно в это же время, а может быть и позже, один мой приятель. Не уверен, под каким именем он мог представиться».
«Вчера у нас остановились несколько постояльцев, — почесал в затылке трактирщик. — Как выглядит ваш знакомый?»
«Он ничем не примечателен, среднего роста. Предпочитает носить местную одежду, типичную для Исса шляпу и обычную обувь».
Хозяин гостиницы задумался: «Не припомню такого господина. В полдень прибыл сэр Фульк из Твиста: толстяк, каких мало, с большой бородавкой на носу. Чуть позже явился некий Джангларт, высокий и тощий, как палка, бледный, с длинной седой бородой. Можно сказать, что торговец овцами Майнакс среднего роста и не отличается особыми приметами, но я никогда не видел его в шляпе — он всегда носит папаху из овечьей шкуры. Больше никто у меня не ночевал».
«Что ж, неважно!» — заявил Шимрод. Возможно, шайбальт предпочел провести ночь, сидя на коньке крыши, а не в четырех стенах: «В свое время мой приятель появится».
Шимрод последовал за Фонзелем вверх по лестнице в номер, показавшийся ему подходящим. Снова спустившись в трактирный зал, он вышел на улицу, уселся за стол и поужинал дюжиной шипящих в масле сардин, миской вареных бобов с луком и беконом и караваем свежеиспеченного хлеба, запивая элем.
Солнце опускалось в океан. Входили и выходили постояльцы — никто из них не вызывал у Шимрода никаких подозрений. «Шайбальт мог уже сделать свое дело и скрыться», — подумал волшебник. Следовательно, внимание неизбежно следовало сосредоточить на Меланкте, занимавшей белокаменный дворец на берегу, меньше чем в миле от гавани. Не так давно Меланкте обворожила Шимрода по поручению Тамурелло — почему она это сделала, волшебник до сих пор не совсем понимал. Судя по всему, Тамурелло никогда не был ее любовником, так как в этом отношении он предпочитал ее брата, Фода Карфилиота. Связь такого рода могла нравиться или не нравиться ведьме Десмёи, если та не покинула этот мир и могла наблюдать за происходящим. По мнению Шимрода, возникла исключительно запутанная сеть маловероятных возможностей и шокирующих фактов. События не позволяли точно определить роль Меланкте, столь же двусмысленную сегодня, как и в прошлом; вероятно, она сама не представляла себе в точности эту роль. Кто мог разобраться в том, что происходило в сознании Меланкте, пусть даже на самом поверхностном уровне? Только не Шимрод.
Сумерки опускались на океанский город Исс. Шимрод поднялся из-за стола и пошел прогуляться по набережной — там, где кончались пристани и склады, она продолжалась на север, переходя в пляж из белого песка.
Город остался позади. К вечеру море успокоилось, ветра почти не было. Ленивый прибой набегал на песок с усыпляюще равномерным шорохом.
Шимрод приближался к дворцу. Беленая каменная стена, высотой чуть ниже плеч, окружала сад, где росли валериана и златоцветники, тимьян, три стройных кипариса и пара лимонных деревьев.
И дворец, и сад были хорошо знакомы волшебнику. Впервые он увидел их во сне, повторявшемся каждую ночь. В этих снах Меланкте являлась ему в виде темноволосой девы неотразимой, сжимающей сердце красоты, полной бесчисленных противоречий.
Судя по всему, сегодня Меланкте не было дома. Шимрод пересек сад, поднялся на узкую террасу, выложенную плиткой, и постучал в дверь. Никто не отозвался, даже прислуга отсутствовала. В темных окнах дворца не мерцали никакие светильники или свечи. Тишину нарушал только монотонный шорох прибоя.
Шимрод спустился на пляж и вернулся по набережной на портовую площадь, в гостиницу «Закат». В трактирном зале он нашел неприметный свободный стол у стены и уселся.
Волшебник внимательно изучал по очереди каждого из присутствующих. По большей части они производили впечатление местных жителей — торговцев, ремесленников, крестьян с окрестных ферм; несколько моряков явно сошли с кораблей, пришвартованных в гавани. Иссеев среди них не было — эти предпочитали не смешиваться с толпой иноземцев и простонародья.
Внимание Шимрода привлек человек, сидевший в одиночестве неподалеку. На этом субъекте среднего роста, крепко сложенном, была обычная местная одежда — крестьянская рубаха из грубого серого холста, свободные короткие штаны, зашнурованные высокие башмаки с загнутыми вверх носками и треугольными пряжками на лодыжках. Копну его бурых волос покрывала нахлобученная до ушей черная шляпа с узкими полями и высокой, понижающейся к затылку тульей. Лицо незнакомца, неподвижное и невыразительное, оживлялось только блеском непрерывно бегающих маленьких черных глаз. На столе перед субъектом стояла полная кружка эля — он его даже не пробовал. Незнакомец сидел в странной позе, напряженно выпрямившись; грудь его не поднималась и не опускалась — можно было подумать, что он не дышит. По этим и по другим признакам Шимрод определил, что перед ним сидит шайбальт Загзиг с планеты Ксабисте, не слишком убедительно притворявшийся человеком с Земли. Шимрод заметил, что шайбальт не позаботился даже избавиться от пары лишних ног ночной бабочки, время от времени вздрагивавших под серой рубахой. Под затылком Загзига, на шее, еще поблескивали чешуйки бабочки — в этом месте пришелец не сумел достаточно хорошо имитировать человеческую кожу.
Шимрод решил, что наилучшим доступным вариантом был, как обычно, простейший — он приготовился ждать и наблюдать за происходящим.
Служка Фонзель, проходя мимо Загзига с подносом, умудрился случайно задеть черную шляпу шайбальта, свалившуюся на стол и обнажившую не только бурый волосяной покров, но и пару перистых усиков-антенн, которые Загзиг забыл или не сумел удалить. Фонзель уставился на антенны, испуганно открыв рот, в то время как Загзиг поспешно и раздраженно нахлобучил шляпу на голову. Шайбальт произнес несколько резких слов; Фонзель поморщился, кивнул и поспешил прочь, ошеломленно оглядываясь. Загзиг посмотрел по сторонам, проверяя, не заметил ли его антенны кто-нибудь еще. Шимрод тут же отвел глаза, притворившись, что интересуется старинными голубыми блюдами, блестевшими глазурью на стене. Загзиг перестал озираться и продолжал сидеть в напряженной позе.
Прошло десять минут. Входная дверь распахнулась — в проеме стоял высокий человек в черном костюме. Бледный, подтянутый и широкоплечий, он отличался решительностью движений; его черные волосы были подстрижены спереди на уровне середины лба и заплетены косой сзади. Шимрод с любопытством изучал незнакомца перед ним несомненно был человек сообразительный и безжалостный. Шрам, пересекавший впалую щеку, только подчеркивал угрожающий характер его мрачной физиономии. Прямые черные волосы, бледность кожи и презрительно-самоуверенные манеры выдавали в нем, по мнению Шимрода, представителя племени ска,[57] родившегося на Скагане или в недавно освобожденном от ска Прибрежье.
Ска оценивал обстановку. Сначала его взгляд остановился на Шимроде, затем на Загзиге. Продолжая осматривать трактирный зал, он выбрал стол и уселся. Фонзель подбежал, чтобы взять заказ, и принес ему кружку эля, жареных сардин и хлеба чуть ли не скорее, чем ска кончил говорить.
Ска неторопливо подкрепился, прихлебывая эль. Закончив, он откинулся на спинку стула и снова оценивающе разглядел сначала Шимрода, а затем Загзига. Теперь он положил на стол шарик из темнозеленого серпентина, примерно дюймового диаметра, прикрепленный к тонкой чугунной цепочке. Шимрод видел украшения такого рода и раньше — это были опознавательные знаки высшей касты ска.
Заметив талисман, Загзиг поднялся и направился к столу ска.
Шимрод подозвал Фонзеля и тихо спросил: «Не оборачивайся, чтобы он ничего не заметил, но скажи мне, как зовут сидящего неподалеку высокого ска».
«Не могу точно сказать, — ответил служка. — Никогда его раньше не видел. Но когда он вошел, один из сидящих в зале торговцев тихо сказал другому: «Торкваль!» Если это тот самый Торкваль, знаменитый грабежами и убийствами, трудно поверить, что он осмелился по-казаться здесь, где король Эйлас воспользуется первой возможностью схватить его и вздернуть».
Шимрод вручил пареньку медный грош: «Твои замечания очень любопытны. Принеси мне бокал доброго золотистого вина!»
Применив магический трюк, Шимрод обострил слух таким образом, что теперь он прекрасно слышал шепот молодых влюбленных в углу трактира и бормотание трактирщика, советовавшего Фонзелю развести вино Шимрода водой. Тем не менее, беседа Загзига с Торквалем оставалась беззвучной благодаря чарам, не уступавшим волшебству Шимрода, и он не мог даже догадываться о ее содержании.
Фонзель с залихватским поклоном поставил перед Шимродом бокал вина: «Ваше вино, сударь! Благородное золотистое, из собственного погреба хозяина!»
«Рад слышать! — сказал Шимрод. — Между прочим, король Эйлас официально облек меня полномочиями инспектора трактиров, гостиниц и постоялых дворов. Тем не менее — поверишь ли? — мне нередко подают низкопробные напитки! Всего лишь три дня тому назад, в Минольте, хозяин трактира и служка сговорились разбавить мое вино водой, каковое злодеяние король Эйлас объявил преступлением против человечества».
«Неужели, сударь? — дрожащим голосом спросил Фонзель. — И что случилось?»
«Констебли схватили трактирщика и служку, отвели их на площадь и привязали к столбам, после чего мошенников крепко выпороли. Они нескоро осмелятся повторить свой проступок!»
Фонзель схватил бокал со стола: «Я заметил, что нечаянно налил вам вино не из той бутыли! Одну минуту, сударь, я исправлю оплошность».
Фонзель поспешно принес другой бокал вина, а через минуту хозяин заведения собственной персоной подошел к столу Шимрода, беспокойно вытирая руки передником: «Надеюсь, все в порядке, сударь?»
«В данный момент не могу ни на что пожаловаться».
«Прекрасно! Фонзель иногда проявляет забывчивость, что подрывает нашу высокую репутацию. Сегодня он заслужил хорошую взбучку».
Шимрод невесело рассмеялся: «Не наказывайте беднягу Фонзеля. Он вовремя заметил ошибку и заслуживает прощения».
Трактирщик поклонился: «Приму к сведению ваши пожелания, сударь». Он поспешил занять место за стойкой, а Шимрод возобновил наблюдение за шайбальтом Загзигом и разбойником Торквалем.
Их беседа заканчивалась. Зигзаг бросил на стол кошелек. Торкваль развязал шнурок кошелька и заглянул внутрь. Подняв глаза, он уставился на Загзига каменным взором, выражавшим явное недовольство. Загзиг ответил столь же непонимающим взглядом, поднялся на ноги и приготовился покинуть трактир.
Предвосхитив намерения Загзига, Шимрод уже вышел на крыльцо. Взошла полная луна, хорошо освещавшая площадь; гранитные плиты мостовой казались белыми, как кость. Шимрод притаился в глубокой тени туи, растущей у стены.
В дверном проеме появился силуэт Загзига. Шимрод приготовил кольцо из суэйля, полученное от Мургена.
Загзиг шел мимо: Шимрод выступил из тени и попытался накинуть кольцо на голову шайбальта. Этому помешала черная шляпа с высокой тульей. Загзиг отскочил в сторону, что-то потрясенно бормоча или причитая — проволока из суэйля оцарапала ему лицо. Тут же он повернулся лицом к Шимроду. «Подлец! — прошипел Загзиг. — Ты надеялся меня обуздать? Твое время пришло». Шайбальт широко открыл рот, чтобы выпустить ядовитый пар. Шимрод погрузил в это отверстие свой короткий меч. Застонав, Загзиг опустился на залитую лунным светом мостовую, превратившись в горстку розовых искр и вспышек; Шимрод брезгливо отступил на пару шагов. Вскоре от шайбальта не осталось ничего, кроме пушистых клочков серой пыли, улетевших при первом порыве прохладного морского ветра.
Шимрод вернулся в трактирный зал. Молодой человек, модно одетый в соответствии со вкусами, преобладавшими в Аквитании, устроился с лютней в руках на краю высокого табурета. Извлекая из лютни аккорды и мелодичные пассажи, он распевал баллады, восхваляющие деяния безнадежно влюбленных рыцарей и тоскующих прекрасных дев, заканчивая каждый куплет минорными каденциями. Торкваля след простыл — в трактире его больше не было.
Шимрод подозвал Фонзеля, мгновенно явившегося к столу: «Что вам угодно?»
«Человек по имени Торкваль остановился в вашей гостинице?»
«Нет, ваша честь! Всего лишь минуту тому назад он вышел через боковую дверь. Не могу ли я предложить вашему сиятельству еще вина?»
Шимрод выразил согласие величественным жестом: «Надеюсь, излишне упоминать о том, что в воде я не нуждаюсь».
«Разумеется, сударь, разумеется!»
Шимрод просидел в трактире еще час, прихлебывая вино и слушая аквитанские баллады. Наконец он встрепенулся и снова вышел на ночную площадь; луна уже успела заметно подняться по небосклону. Площадь пустовала, каменная мостовая белела, как прежде. Шимрод прошелся к гавани и по набережной — туда, где она переходила в прибрежную дорогу. Остановившись, он смотрел на пляж, но через несколько минут отвернулся. Посреди ночи Меланкте вряд ли приняла бы его у себя во дворце.
Шимрод вернулся в гостиницу. Аквитанский менестрель удалился, а с ним и большинство посетителей. Торкваля тоже нигде не было. Шимрод поднялся к себе в номер и приготовился ко сну.
4
Утром Шимрод завтракал перед входом в гостиницу, где он мог наблюдать за площадью. Он подкрепился грушей, миской каши со сливками, несколькими полосками жареного бекона и куском черного хлеба с сыром и маринованными сливами. Теплый солнечный свет приятно противоречил прохладному ветерку, налетавшему с моря. Шимрод ел не торопясь, не теряя бдительности, но без напряжения. Начинался базарный день — площадь оживилась суматохой, шумом, яркими цветами и фруктами. Повсюду торговцы устанавливали столы и киоски, громко расхваливая качество своих товаров. Рыботорговцы подвешивали на всеобщее обозрение самую крупную рыбу и заставляли звенеть чугунные треугольники, чтобы прохожие оборачивались и подходили ближе. Между киосками сновали покупательницы — главным образом домохозяйки и служанки — споря, торгуясь, взвешивая, оценивая, критикуя и даже, время от времени, расставаясь со звонкой монетой.
На площади появлялись и персонажи другого сорта: квартет меланхолических жрецов из храма Атланты, моряки и купцы со всех концов света, редкий посредник-иссей, направлявшийся инспектировать груз, барон и его супруга, совершившие вылазку в город из суровой горной цитадели, пастухи с альпийских лугов и мелкие фермеры из лесистых долин Тих-так-Тиха.
Покончив с завтраком, Шимрод оставался за столом и бросал в рот одну виноградину за другой, размышляя о дальнейшем направлении своего расследования.
Размышления не помешали Шимроду заметить молодую темноволосую женщину, бодро шагавшую по площади в оранжево-коричневой юбке и светло-розовой блузе, горевших в солнечных лучах. Шимрод сразу узнал служанку Меланкте, одновременно выполнявшую обязанности ее кухарки и горничной. Она несла пару пустых корзин и, несомненно, направлялась на рынок.
Вскочив на ноги, Шимрод последовал за ней. Остановившись у лавки торговца фруктами, служанка принялась выбирать апельсины из расставленных у прилавка лотков. Понаблюдав несколько секунд, Шимрод приблизился к ней и прикоснулся к ее локтю. Непонимающе оглянувшись, служанка не узнала волшебника в незнакомом обличье.
«Мне нужно с тобой поговорить, — тихо сказал Шимрод. — Давай отойдем в сторону».
Служанка с сомнением отступила. Шимрод сказал: «Мое дело связано с твоей госпожой. Я тебе ничего плохого не сделаю».
Встревоженная служанка неохотно отошла от лавки на несколько шагов: «Что вам нужно?»
«Не помню, как тебя зовут — по-моему, ты никогда не называла мне свое имя», — Шимрод пытался придать голосу самый успокоительный тон.
«Меня зовут Лилья. Откуда вы меня знаете? Я вас не помню».
«В свое время я наносил визиты твоей госпоже. Ты открывала мне дверь. Неужели не помнишь?»
Лилья присмотрелась к лицу Шимрода: «Кажется, я вас где-то видела, но, честно говоря, не припомню, где именно. Наверное, это было давно».
«Это было давно — но ты все еще в услужении у Меланкте?»
«Да. Не могу на нее пожаловаться — по меньшей мере она не делает ничего такого, что заставило бы меня от нее уйти».
«С ней легко иметь дело?»
Лилья печально улыбнулась: «Она почти не замечает мое присутствие или отсутствие. Ей не понравилось бы, однако, если бы она узнала, что я тут стою и сплетничаю о ее делах».
Шимрод протянул служанке серебряный флорин: «То, что ты мне скажешь, предназначено только для моих ушей, и тебя никак нельзя будет назвать сплетницей».
Лилья осторожно взяла монету: «По сути дела, госпожа меня беспокоит. По-моему, она немного не в своем уме. Я ничего не могу понять в ее поведении. Она часто сидит целыми часами, глядя в море. Я выполняю свои обязанности, а она не обращает на меня внимания — словно я невидимка».
«Она часто принимает посетителей?»
«Редко. Но сегодня утром…» — Лилья в нерешительности прервалась и оглянулась.
«Кто ее навестил сегодня утром?» — подбодрил ее Шимрод.
«Он пришел рано: высокий бледный человек со шрамом на лице. Мне показалось, что он ска. Он постучал, я открыла дверь. Он приказал: «Передай госпоже, что пришел Торкваль!» Я отступила, он прошел в вестибюль, а я пошла передавать его слова леди Меланкте».
«Она удивилась?»
«По-моему, она не ожидала этого гостя и была не слишком довольна его визитом, но нельзя сказать, чтобы она очень удивилась. Она колебалась только пару мгновений, после чего вышла в вестибюль. Я последовала за ней, но задержалась за шторой, чтобы незаметно на них посмотреть, вы понимаете. Они стояли и разглядывали друг друга, а потом Торкваль сказал: «Мне говорят, что я должен выполнять твои поручения. Что тебе об этом известно?»
Леди Меланкте ответила: «Я ни в чем не уверена».
Торкваль спросил: «Ты меня не ожидала?»
«Меня предупреждали — но при этом ничего не объясняли, и мне нужно подумать, — ответила госпожа. — Уходите! Если у меня будут для вас поручения, я об этом сообщу».
Торкваля эти слова, кажется, позабавили: «И как ты это сделаешь?»
«С помощью особого сигнала. Если потребуются ваши услуги, я выставлю черную вазу на стену у ворот. Когда вы увидите черную вазу, можете снова приходить».
На это Торкваль улыбнулся и поклонился — при этом он выглядел почти по-княжески. Без дальнейших слов он повернулся и вышел из дворца. Вот что случилось утром. Рада вам об этом рассказать, потому что Торкваль меня пугает. Совершенно ясно, что от него у моей госпожи могут быть только одни неприятности».
«У вас есть основания для опасений, — подтвердил Шимрод. — Тем не менее, Меланкте, если бы захотела, могла бы не связываться с Торквалем».
«Не мне судить».
«Она теперь дома?»
«Да. Как всегда, сидит и смотрит в море».
«Я ее навещу. Может быть, мне удастся все уладить».
«Ни в коем случае не говорите ей, что я обсуждала с вами ее дела!» — забеспокоилась Лилья.
«Конечно, нет».
Лилья вернулась к лавке продавца фруктов, а Шимрод направился с площади на прибрежную дорогу. Его подозрения подтвердились. До сих пор участие Меланкте в назревавшей интриге было пассивным и могло таковым оставаться в дальнейшем; тем не менее, в том, что касалось Меланкте, предсказуемой была только ее непредсказуемость.
Шимрод смотрел на север — туда, где на берегу виднелся белый дворец. Он не видел причин для задержки, кроме его собственного нежелания оказаться лицом к лицу с Меланкте. Волшебник заставил себя идти по пляжу решительными размашистыми шагами и вскоре оказался у беленой каменной стены. На стене не было никакой черной вазы.
Шимрод прошел через сад, поднялся к двери, поднял дверной молоток и отпустил его.
Никто не ответил.
Шимрод снова постучал, и опять безрезультатно.
Судя по всему, во дворце никого не было.
Медленно отвернувшись от двери, Шимрод спустился на пляж, встал в проеме ворот и посмотрел по сторонам. Неподалеку он заметил неторопливо приближавшуюся с севера Меланкте. Волшебник не удивился — такой он всегда видел ее во сне.
Шимрод ждал. Белый песок пылал под ярким солнечным светом. Меланкте была уже рядом — стройная молодая женщина, темноволосая, в белом платье до колен и сандалиях. Бросив на Шимрода один безразличный взгляд, она прошла через ворота в сад; когда она проходила мимо, Шимрод почувствовал неизменно сопровождавший ее едва уловимый аромат фиалок.
Меланкте поднялась к двери. Шимрод угрюмо последовал за ней во дворец. Меланкте прошла из вестибюля в длинную гостиную с широкими арочными окнами, выходящими на море. Подойдя к окну, она стояла и задумчиво смотрела в горизонт. Шимрод остановился у входа, глядя по сторонам и оценивая обстановку. Помещение почти не изменилось с тех пор, как он побывал здесь в последний раз. Стены были чисто побелены; на выложенном плиткой полу лежали три ковра контрастной оранжевой, красной, черной, белой и зеленой расцветки. Кроме стола, нескольких массивных стульев, софы и серванта в гостиной не было никакой мебели. На стенах не было украшений; в помещении не было никаких предметов, позволявших угадать точку зрения Меланкте или намекавших на какие-либо ее предпочтения. Яркие, внушавшие ощущение бодрости ковры, по-видимому, были приобретены у торговца, импортировавшего их с Атласских гор. Почти наверняка, по мнению Шимрода, их купила и расстелила служанка Лилья, в то время как Меланкте не обратила на них практически никакого внимания.
Наконец Меланкте обернулась к Шимроду, растянув губы в странной кривой улыбке: «Говори, Шимрод! Зачем ты пришел?»
«Ты узнала меня, несмотря на маскарад?»
Меланкте, казалось, удивилась: «Маскарад? Я не заметила никакого маскарада. Ты — Шимрод, такой же кроткий, наивный и нерешительный, как всегда».
«Значит, маскарад ни к чему, — заключил Шимрод. — Я не умею скрывать внутреннюю сущность. А как насчет тебя? Тебе удалось найти свою внутреннюю сущность, Меланкте?»
Меланкте беззаботно махнула рукой: «Все это пустая болтовня. У тебя есть ко мне какое-нибудь дело? Сомневаюсь, что ты явился, чтобы анализировать мой характер».
Шимрод указал на софу: «Давай присядем. В ногах правды нет».
Меланкте безразлично пожала плечами и опустилась на диван; Шимрод уселся рядом: «Твоя красота не изменилась со временем».
«Я устала от комплиментов».
«Когда мы встречались в последний раз, у тебя вызывали восхищение ядовитые цветы. Эта причуда еще не прошла?»
Меланкте покачала головой: «Таких цветов больше нет. Я часто о них вспоминаю — в них было что-то непреодолимо привлекательное. Ты не согласен?»
«В них было что-то завораживающе отвратительное», — сказал Шимрод.
«Мне так не казалось. Они отличались удивительным разнообразием оттенков и необычными ароматами».
«И все же — поверь мне! — это были цветы зла, если можно так выразиться. От них исходили запахи разложения».
Меланкте улыбнулась и снова покачала головой: «Моему пониманию недоступны надоедливые абстрактные рассуждения. Сомневаюсь, что твои попытки меня убедить к чему-нибудь приведут — мне станет скучно, вот и все».
«Любопытно было бы узнать: тебе вообще известен смысл понятия зла?»
«Любое слово имеет то значение, которое ему придают».
«Это абстрактное рассуждение. Но ты понимаешь разницу между, скажем, добротой и жестокостью?»
«Никогда не думала о таких вещах. Почему ты задаешь эти вопросы?»
«Потому что, как это ни странно, я пришел, чтобы изучить твой характер».
«Опять? Зачем?»
«Мне любопытно узнать, чего в тебе больше, добра или зла?»
Меланкте пожала плечами: «С таким же успехом я могла бы спросить, рыба ты или птица — ожидая при этом, что ты воспримешь этот вопрос всерьез».
Шимрод вздохнул: «Предположим. Тебя устраивает твой образ жизни?»
«Я предпочитаю такую жизнь ее отсутствию».
«И чем же ты занимаешься каждый день?»
«Смотрю на море и в небо. Иногда брожу по колено в прибое и рисую узоры ступнями на песке. А по ночам гляжу на звезды».
«У тебя нет друзей?»
«Нет».
«И что тебя ждет в будущем?»
«Будущего нет, есть только настоящее».
«Не уверен, что это так, — сказал Шимрод. — Это всего лишь полуправда».
«И что же? Полуправда лучше, чем отсутствие правды, не так ли?»
«Не могу полностью согласиться с твоим представлением, — возразил Шимрод. — Я человек практичный. Я пытаюсь контролировать события, которым еще предстоит стать «настоящим», вместо того, чтобы пассивно подчиняться обстоятельствам».
Меланкте холодно пожала плечами: «Делай, что хочешь». Откинувшись на спинку дивана, она отвернулась и смотрела в море.
Помолчав, Шимрод снова спросил: «Так как же? Чего в тебе больше, добра или зла?»
«Не знаю».
Шимрод начинал раздражаться: «Говорить с тобой — все равно, что бродить по опустевшему дому».
Меланкте ответила не сразу: «Возможно, ты ошибся при выборе дома, по которому бродишь. А может быть, в этом доме тебя не ждали».
«Ха-ха! — воскликнул Шимрод. — Из твоих слов следует, по-видимому, что ты способна мыслить».
«Я все время думаю, днем и ночью».
«О чем же ты думаешь?»
«Тебе не понять мои мысли».
«Эти мысли доставляют тебе удовольствие? Приносят тебе покой?»
«Как всегда, ты задаешь вопросы, на которые я не могу ответить».
«По-моему, в моих вопросах нет ничего сложного».
«Для тебя — разумеется. Но меня выбросили в этот мир, как голую и пустую куклу. От меня требовалось только подражание человеческому поведению, от меня не требовалось, чтобы я стала человеком. Я не знаю, кто я такая, что я такое! Об этом я и размышляю. Размышления мои непросты. Так как человеческие эмоции мне недоступны, я изобрела целую коллекцию новых эмоций, доступных только мне».
«Очень интересно! И когда же ты испытываешь эти новые эмоции?»
«Я испытываю их все время. Одни обременяют, другие окрыляют — они подобны облакам, плывущим по небу. Некоторые постоянны, иные мимолетны. Иногда они вызывают дрожь удовольствия, и я хотела бы, чтобы они продолжались вечно — так же, как хотела, чтобы у меня всегда были те чудесные цветы! Но настроения ускользают прежде, чем я успеваю их назвать, прежде чем они успевают наполнить сердце. Иногда — часто — они больше не возвращаются, как бы я по ним ни тосковала».
«Как ты называешь эти настроения? Расскажи!»
Меланкте покачала головой: «Их имена тебе ничего не скажут. Я наблюдала за насекомыми, пытаясь представить себе, как они называют свои эмоции. Может быть, мои настроения подобны эмоциям насекомых».
«Не думаю», — заметил Шимрод.
Меланкте не заметила его слова: «Может быть, у меня нет на самом деле никаких эмоций. Может быть, я называю эмоциями не более чем ощущения, восприятия. Так, наверное, протекает жизнь насекомого — как последовательность ощущений и восприятий».
«В твоей новой коллекции эмоций есть разграничение добра и зла?»
«Эти понятия не имеют отношения к эмоциям! Ты пытаешься меня обмануть, заставить меня говорить твоим языком! Очень хорошо — я тебе отвечу. Повторяю: я не знаю, кто я такая, что я такое. Так как я не человек, я пытаюсь понять, что я такое, и представить себе, в чем должна заключаться моя жизнь».
Шимрод откинулся на спинку дивана и скрестил руки на груди: «Когда-то ты выполняла поручения Тамурелло. Зачем?»
«Побуждение служить Тамурелло было изначально встроено в структуру моего мозга».
«Теперь Тамурелло закупорен в стеклянной банке — и, тем не менее, от тебя опять требуют, чтобы ты ему служила».
Меланкте нахмурилась, покосилась на Шимрода и недовольно поджала губы: «Почему ты так считаешь?»
«Таково мнение Мургена».
«Что понимает Мурген?»
«Достаточно для того, чтобы возникла необходимость задавать самые нелицеприятные вопросы. Как ты получаешь приказы?»
«Я не получаю никаких приказов — я только ощущаю побуждения, подсказки внутреннего голоса».
«Что их вызывает?»
«Иногда мне кажется, что они возникают самопроизвольно. Когда на меня находит такое настроение, оно меня окрыляет, я полностью оживаю!»
«Кто-то вознаграждает тебя за сотрудничество. Будь осторожна! Тамурелло сидит в стеклянном шаре, уткнув нос между коленями. Неужели тебя прельщает такая перспектива!»
«Со мной это не случится».
«Тебя в этом заверила Десмёи?»
«Будь добр, не произноси это имя!»
«Его необходимо произнести, потому что это имя равносильно гибели! Твоей гибели — если ты позволишь ей использовать тебя, как послушный инструмент».
Меланкте поднялась на ноги и подошла к окну.
Шимрод обращался к ее спине: «Вернись ко мне в Трильду. Я полностью очищу тебя от зеленой нечисти. Мы победим ведьму Десмёи! Ты полностью освободишься и полностью оживешь».
Меланкте повернулась к Шимроду: «Я ничего не знаю ни о какой зеленой нечисти, ничего не знаю ни о какой Десмёи! Уходи!»
Шимрод поднялся на ноги: «Сегодня — подумай о себе, подумай о том, как могла бы сложиться твоя жизнь. Я вернусь перед заходом солнца. Может быть, к тому времени ты прислушаешься к моим словам».
Меланкте словно ничего не слышала. Шимрод вышел из гостиной и спустился на пляж.
День тянулся час за часом. Шимрод сидел за столом перед гостиницей и наблюдал за солнцем, опускавшимся к горизонту. Когда горизонт стало отделять от солнца расстояние не больше диаметра солнечного диска, волшебник снова отправился на прогулку по пляжу. Оказавшись перед белым дворцом, он поднялся к входной двери, поднял дверной молоток и опустил его.
Дверь приоткрылась, выглянула служанка Лилья.
«Добрый вечер! — поздоровался Шимрод. — Я хотел бы поговорить с твоей хозяйкой».
Лилья широко раскрыла глаза: «Ее нет!»
«Где же она? На пляже?»
«Она уехала».
«Уехала? — резко переспросил Шимрод. — Куда?»
«Понятия не имею!»
«Что случилось? Расскажи!»
«Час тому назад в дверь постучали. Явился этот ска, Торкваль. Он прошел мимо меня и сразу направился в гостиную. Госпожа там сидела на диване. Увидев Торкваля, она вскочила на ноги. Какое-то время они смотрели друг на друга — я подглядывала из-за двери. Торкваль произнес одно слово: «Пора!» Хозяйка неподвижно стояла, словно в нерешительности. Торкваль шагнул к ней, взял ее за руку и повел ее через вестибюль ко входной двери. Она не возражала; она молча шла, не глядя по сторонам, как во сне».
Шимрод слушал; в груди у него нарастало тяжелое неприятное чувство. Лилья торопливо рассказывала: «На пляже их ждали две лошади. Торкваль поднял хозяйку и усадил в седло, а сам вскочил на другую лошадь. Они уехали на север. И теперь я не знаю, что делать!»
Шимрод с трудом подбирал слова: «Делай все, как обычно. Тебе же не давали никаких особых указаний?»
«Пожалуй, придется последовать вашему совету. Она, наверное, скоро вернется?»
«Может быть».
Шимрод вернулся по пляжу в гостиницу «Закат». Утром он снова явился в белый дворец на берегу, но застал только служанку Лилью: «Никаких вестей от твоей госпожи?»
«Никаких, сударь. Она где-то далеко — я нутром чую».
«У меня тоже такое впечатление». Волшебник нагнулся и подобрал с земли окатыш, повертел его в пальцах и вручил камешек служанке: «Как только твоя хозяйка вернется, выйди с этим окатышем на улицу, подбрось его в воздух и скажи: «Ступай к Шимроду!» Все понятно?»
«Понятно».
«Что нужно сделать?»
«Взять этот камешек, выйти на улицу, подбросить его и сказать: «Ступай к Шимроду!»»
«Правильно! Вот еще серебряный флорин — он освежит твою память, когда потребуется».
«Благодарю вас, сударь».
5
Шимрод перенесся над горами на каменную площадку перед цитаделью Свер-Смода и зашел на внутренний двор. Два грифона завтракали, утоляя голод двумя огромными говяжьими окороками, четырьмя жареными на шампурах курицами, парой поросят, двумя бочонками маринованного лосося, кругом овечьего сыра и несколькими буханками свежего хлеба. Заметив Шимрода, чудища в ярости вскочили из-за стола и бросились к прибывшему, словно намереваясь разорвать его на куски.
Шимрод поднял руку: «Спокойно, спокойно! Разве Мурген не приказал вам вести себя вежливо?»
«Он похвалил нас за бдительность, — отозвался Вувас. — При этом он посоветовал нам проявлять некоторую сдержанность в отношении явно добропорядочных посетителей».
«Ты не соответствуешь определению добропорядочного посетителя, — заметил Вус. — Поэтому нам следует приступить к исполнению прямых обязанностей».
«Постойте! Я — Шимрод, и Мурген меня ожидает, чтобы обсудить важные дела».
«Посмотрим! На этот счет нет никакой уверенности!» — заявил темно-зеленый в крапинку Вус. Острым когтем огромной ноги он провел линию на каменных плитах двора: «Прежде всего надлежит убедиться в подлинности твоей добропорядочности, чем мы и займемся, как только подкрепимся».
«Нас больше никто никогда не обведет вокруг пальца! — поддержал коллегу Вувас. — Никто и никогда! Перешагни эту линию, и мы тебя прибавим к меню нашего завтрака».
Шимрод тихо произнес краткое заклинание, после чего сказал: «Предпочел бы сразу пройти проверку, но не сомневаюсь, что в первую очередь вы займетесь другими посетителями».
«Какими еще посетителями?» — не понял Вувас.
Шимрод показал пальцем. Обернувшись, грифоны обнаружили стайку из восьми бабуинов в красных панталонах и круглых красных шапочках, оживленно лакомившихся завтраком часовых. Два бабуина стояли с одной стороны стола, трое — с другой, а еще трое находились непосредственно на столе.
Разразившись оглушительным ревом, Вус и Вувас побежали разгонять бабуинов, но с обезьянами не так легко было справиться — они отскакивали с удивительным проворством, запуская лапы в бочонки с маринованным лососем и швыряясь рыбой. Воспользовавшись переполохом, Шимрод пересек внутренний двор, открыл высокую чугунную дверь и поспешил в большой зал.
Как прежде, в камине большого зала пылал огонь. Подвешенный с потолка стеклянный шар мерцал мрачновато-зеленым светом. Мургена не было.
Шимрод уселся перед камином и приготовился ждать. Через некоторое время он обернулся, чтобы посмотреть на подвешенный шар. Маленькие черные зрачки блестели из глубины глазниц, глядя на него сквозь зеленую пелену. Шимрод вернулся к созерцанию огня.
Мурген вошел и присел у стола. «Ты выглядишь разочарованным, — заметил великий чародей. — Что тебе удалось сделать в Иссе?»
«Кое-что удалось, — Шимрод рассказал обо всем, что происходило в гостинице «Закат» и во дворце Меланкте. — Наши подозрения подтвердились. Кроме того, я узнал об участии Торкваля, чего мы не подозревали».
«Немаловажное обстоятельство, свидетельствующее о заговоре! Учитывай, что прежде всего он явился к Меланкте, чтобы получить от нее указания».
«Но во второй раз он не интересовался никакими указаниями и подчинил ее своей воле».
«Тебе мое замечание может показаться циничным, но возникает впечатление, что для этого ему не пришлось прилагать особых усилий».
Шимрод не отрывал глаз от пламени: «Что ты знаешь о Торквале?»
«Немного. Он отпрыск знатной семьи ска, изменивший традициям предков и теперь промышляющий разбоем и убийствами; его банда наводит ужас на окрестное население. Его амбиции, однако, могут заходить гораздо дальше».
«Почему ты так думаешь?»
«Разве об этом не свидетельствует его поведение? Король Казмир хочет, чтобы Торкваль поднял восстание среди ульфских баронов. Торкваль берет у Казмира деньги, но поступает по-своему, что не приносит Казмиру никаких существенных выгод. Если Эйлас потеряет контроль над горцами, у Торкваля появится возможность захватить власть, сначала в горах, а потом — кто знает? В Ульфляндии? В Годелии? В восточном Даоте?»
«К счастью, это маловероятно».
Мурген тоже смотрел в огонь: «Торкваль — беспощадный человек. Я был бы не прочь подвесить его в бутылке по соседству с Тамурелло. Увы! Не могу нарушать свои собственные законы, если на это нет достаточных причин. Такие причины, однако, могут возникнуть».
«Каким образом?»
«Движущей силой во все этой интриге, насколько я понимаю, может быть только Десмёи. Где она прячется? В какой ипостаси? Она пользуется каким-то неожиданным обличьем или скрывается там, где ее невозможно обнаружить. Но ее надежды сбываются! Она всласть отомстила Тамурелло — но еще не всему мужскому полу. Ее ненависть не насытилась».
«Может быть, она прячется в теле Меланкте, ожидая удобного момента?»
Мурген покачал головой: «Это ограничило бы ее возможности и сделало бы ее слишком уязвимой, так как мне сразу же стало бы известно ее местонахождение. С другой стороны, Меланкте — или другое порождение того же типа — может служить сосудом, который Десмёи намерена в конечном счете наполнить».
«Трагично, что такая красота используется в столь низменных целях! — воскликнул Шимрод и откинулся на спинку кресла. — Тем не менее, меня это не касается».
«Само собой, — кивнул Мурген. — А теперь мне придется некоторое время заниматься другими вещами, настоятельно требующими моего внимания. Вокруг звезды Ачернар наблюдается странное оживление, особенно на внешних планетах. Тем временем Джоальда, в океанской пучине, беспокоят тревожные сны. Я должен проверить, имеется ли связь между этими явлениями».
«В таком случае, чем следует заняться мне?»
Мурген погладил подбородок: «Я буду внимательно следить за действиями Торкваля. Если он применяет колдовство, мы сможем сразу вмешаться. Если он просто бандит, каковы бы ни были его возмутительные преступления, с ним придется иметь дело королю Эйласу и его армиям».
«Я предпочел бы нанести ему упреждающий удар».
«Несомненно. Мы обязаны, однако, придерживаться принципа минимального вмешательства! Эдикт — хрупкое построение. Если станет известно, что мы его нарушаем, чего будут стоить все мои запреты? Чародеи снова распустятся».
«Позволю себе одно последнее замечание! Твои сторожевые чудища продолжают вести себя непозволительным образом! Они могут напугать робкого человека до смерти. Тебе обязательно следует научить их вести себя значительно вежливее и скромнее».
«Я этим займусь».
Глава 6
В конце лета, когда воздух наполнился ароматами осени, королевская семья готовилась вернуться из Сарриса в Хайдион. По этому поводу не было единства мнений и настроений. Король Казмир неохотно расставался с неофициальным образом жизни в Саррисе. Королева Соллас, напротив, не могла дождаться возможности забыть о пасторальных недостатках летнего дворца. Кассандра отъезд мало волновал: собутыльники, кокетливые девицы и веселые развлечения были так же доступны в Хайдионе, как и в Саррисе — может быть, даже в большей степени. Принцесса Мэдук, подобно королю Казмиру, покидала Саррис с сожалением. Она намекнула леди Дездее, и неоднократно, на то, что ее более чем устраивало существование в летней резиденции, и что она предпочла бы вообще не возвращаться в Хайдион. Воспитательница не обращала внимания на ее слова, и намеки ни к чему не привели. Волей-неволей принцессе, унылой и подавленной, пришлось смириться с идеей возвращения; ей сказали, что весь долгий путь до столицы Лионесса она проделает в королевском экипаже. Набравшись храбрости, Мэдук обреченно выразила желание ехать на Тайфере. Она указала на то, что это было бы удобно для всех. В экипаже будет больше места, а Тайферу полезно пробежаться. Леди Дездея выслушала это предложение, подняв брови с холодным изумлением: «Разумеется, это невозможно! Всякая деревенщина будет пялиться на то, как принцесса скачет в облаке пыли — хорошо, если страх заставит их удерживаться от смеха!»
«Я не собираюсь скакать в облаке пыли! Я могу ехать впереди, где не будет никакой пыли!»
«И как вы будете выглядеть на своем бравом пони во главе кавалькады? Почему бы вам не надеть кольчугу и не взять в руки высокое древко со знаменем подобно герольду-предвозвестнику былых времен?»
«Я ничего такого не имела в виду; я всего лишь…»
Леди Дездея подняла руку: «Ни слова больше! На этот раз вам придется вести себя достойно и ехать, как положено, вместе с ее величеством. Для того, чтобы вам не было скучно, вашим фрейлинам дозволят сидеть вместе с вами в экипаже».
«Именно поэтому я хочу ехать на Тайфере!»
«Невозможно!»
Приготовления шли своим чередом. Несмотря на недовольство принцессы, когда королевский экипаж выехал из Сарриса, Мэдук сидела напротив королевы Соллас, а по левую руку от нее сидели Девонета и Хлодис.
В свое время отряд прибыл в Хайдион, и в замке возобновился обычный распорядок жизни. Мэдук устроили в прежних апартаментах, хотя теперь они вдруг показались ей маленькими и тесными. «Странно! — подумала Мэдук. — За одно лето я постарела на целую вечность и, конечно же, стала лучше разбираться в жизни. Надо проверить…» Приложив ладони к груди, она нащупала небольшие мягкие выпуклости, раньше не ощущавшиеся. Она снова пощупала себя. В наличии мягких выпуклостей не было сомнений. «Гм! — сказала себе принцесса. — Надеюсь, когда я вырасту, из меня не получится что-нибудь вроде Хлодис».
Осень прошла, наступила зима. Для Мэдук самым достопримечательным событием стала отставка леди Дездеи, жаловавшейся на боли в спине, нервные судороги и общее недомогание. Злые языки шептали, что здоровье воспитательницы сокрушили извращенные проделки Мэдук и ее упорное непослушание. Леди Дездея пожелтела, как лимон, живот ее раздулся, и через некоторое время она умерла от водянки.
Ее преемницей стала знатная женщина помоложе, более покладистая — леди Лавель, третья дочь герцога Вискогского.
Учитывая провал прежних попыток приручить неукротимую принцессу, леди Лавель изменила тактику и не слишком приставала к подопечной. Новая воспитательница допускала — по меньшей мере для видимости — что Мэдук, исходя из собственных интересов, захочет научиться приемам, уловкам и хитростям, позволявшим соблюдать требования церемониального этикета, прилагая минимальные усилия. Конечно же, в качестве предварительного условия, принцессе надлежало узнать о тех неприятностях, от которых она стремилась уклониться. Таким образом, вопреки своим предпочтениям и догадываясь о том, что леди Лавель водит ее за нос, Мэдук усвоила кое-какие придворные ритуалы и простейшие навыки благородно-кокетливого поведения.
Погода испортилась: воющие штормовые ветры и проливные дожди обрушились на столицу Лионесса, и принцессе приходилось сидеть взаперти в Хайдионе. Грозовые бури кончились только через месяц, и чисто вымытый город внезапно озарился потоками бледного солнечного света. После длительного заключения Мэдук не могла не вырваться на свежий воздух. Не зная, где еще ее могли оставить в покое, она направилась в тайный сад, где томилась в последние годы жизни принцесса Сульдрун.
Убедившись в том, что за ней никто не следит, Мэдук поспешила по арочной галерее к туннелю под стеной Зольтры Лучезарного. Приоткрыв трухлявую дощатую дверь, Мэдук вступила в сад.
Еще не спускаясь в узкую ложбину, она остановилась, чтобы присмотреться и прислушаться. Вокруг ничто не шевелилось, тишину нарушал только далекий приглушенный шум прибоя. «Странно!» — думала Мэдук. В бледных лучах зимнего солнца сад казался не таким печальным, каким она его помнила.
Мэдук медленно спустилась по тропе к пляжу. Волны, возбужденные недавней бурей, высоко вздымались и тяжело обрушивались на щебень. Мэдук отвернулась от моря и взглянула вверх на ложбину. Более чем когда-либо, поведение Сульдрун представлялось ей загадочным. По словам Кассандра, Сульдрун не отважилась подвергнуть себя опасностям и лишениям, неизбежным в бродячей жизни. Почему нет? Сообразительный человек, решительно намеренный выжить, умеет сводить опасности к минимуму и даже, пожалуй, избегать их. Но Сульдрун, робкая и апатичная, предпочитала томиться в тайном саду — и здесь же в конце концов умерла.
«Это не для меня! — думала Мэдук. — Я мигом перескочила бы через ограду, только меня и видели! А потом притворилась бы прокаженным оборванцем. Покрыла бы лицо фальшивыми язвами, чтобы вызывать отвращение у каждого, кто подойдет — а того, кто не испугался бы, пырнула бы ножом! Будь я на месте Сульдрун, я никогда бы не повесилась!»
Мэдук стала задумчиво подниматься по тропе. Из трагических событий прошлого можно было извлечь полезные уроки. Прежде всего, Сульдрун надеялась на милосердие короля Казмира — и напрасно! Вывод был очевиден. Лионесская принцесса обязана была выйти замуж по приказу Казмира — или навлечь на себя его безжалостный гнев. Мэдук поморщилась. Сходство судьбы Сульдрун и ее собственного положения вызывало тревогу. Тем не менее, как бы ни гневался Казмир, его необходимо было убедить в том, что Мэдук не станет участвовать в его имперских планах.
Покинув сад, Мэдук возвращалась по галерее в замок. Издали, над проливом Лир, быстро приближалась гряда грозовых туч, и принцесса еще не успела зайти в вестибюль, как налетел влажный шквальный ветер, заставивший юбку прилипнуть к ногам. Сразу потемнело, засверкали молнии, заворчал раскатистый гром, начался ливень. «Когда кончится эта зима!» — негодовала Мэдук.
Непогода продолжалась еще две недели; наконец снопы солнечного света пробились сквозь облака. На следующий день влажный мир сверкал под ясным небом.
Король Казмир, тоже подавленный бесконечными грозами, решил выехать на прогулку с королевой Соллас и, сочетая приятное с полезным, показаться верноподданным обитателям столицы. Он приказал подать церемониальный экипаж; вскоре открытую карету уже подали к выходу из замка. Королевская семья заняла свои места: Казмир и Соллас сидели лицом вперед, принц Кассандр и принцесса Мэдук чопорно восседали напротив.
Эскорт и карета двинулись с места: первым гарцевал герольд, развевавший знамя с королевской эмблемой — черным Древом Жизни на белом поле, с дюжиной багряных гранатов, свисающих с ветвей. За ним ехали три всадника в коротких кольчугах и железных шлемах, с высоко поднятыми алебардами. Королевский экипаж следовал за оруженосцами; процессию замыкали верхом, бок о бок, еще три вооруженных всадника.
Экипаж катился вниз по Сфер-Аркту — медленно, чтобы горожане успевали выбегать, глазеть, показывать пальцами и время от времени издавать приветственные восклицания.
Там, где Сфер-Аркт кончался, процессия повернула по прибрежной дороге, Шалю, к месту строительства нового собора. Там экипаж остановился, и королевская семья спустилась на набережную, чтобы полюбоваться на достижения зодчих. Почти мгновенно к ним приблизился отец Умфред.
Встреча эта была не случайной. Отец Умфред и королева Соллас долго размышляли над тем, как можно было бы привлечь к собору благосклонное внимание Казмира. В точном соответствии с их планами, отец Умфред деловито выступил вперед и благоговейно-многозначительным тоном предложил познакомить короля с достоинствами храма.
«Мне отсюда все прекрасно видно», — сухо ответил Казмир.
«Как будет угодно вашему величеству! Тем не менее, вблизи собор Святейшей Соллас еще больше радует глаз великолепием».
Казмир взирал на недостроенные стены: «Твоя секта немногочисленна. Чрезмерные масштабы этого здания не соответствуют его предназначению».
«Мы совершенно убеждены в обратном, — жизнерадостно возразил отец Умфред. — В любом случае, величественное сооружение лучше согласуется с наименованием храма Святейшей Соллас, нежели нищенская часовня, впопыхах слепленная из глины на деревянных кольях, не так ли?»
«В любом случае, мне все это не нравится! — парировал король. — Я слышал, что в Риме и в Равенне церкви набиты золотой мишурой и всяким хламом, облепленным драгоценными камнями — настолько, что там не остается места ни для чего другого. Будь уверен, что ни гроша из королевской казны Лионесса не будет потрачено на твои шутовские побрякушки!»
Отец Умфред заставил себя рассмеяться: «Ваше величество! Уверяю вас, собор послужит украшением вашей столицы и привлечет пилигримов, пополняющих казну. И, чем роскошнее будет собор, тем быстрее он позволит достигнуть той же цели!» Жрец деликатно прокашлялся: «Не следует забывать, что источником золота, наполняющего церкви Рима и Равенны, являются не строители церквей, а прихожане и паломники».
«Ха! — воскликнул Казмир, заинтересованный вопреки своим предубеждениям. — И как же становится возможным такое чудо?»
«Здесь нет никакой тайны. Молящиеся надеются привлечь к себе благоволение небес, внося денежный вклад, — отец Умфред развел руками. — Кто знает? Их надежды могут быть вполне основательны! Никто еще не доказал обратного».
«Гм».
«Одно несомненно! Каждый паломник, прибывающий в столицу Лионесса, покинет ее, духовно обогатившись, но расставшись с частью мирских сбережений».
Король Казмир оценивающе взглянул на недостроенный собор так, словно увидел его в новом свете: «Как ты надеешься привлечь богатых и щедрых паломников?»
«Некоторые приедут, чтобы молиться и участвовать в обрядах. Иные будут часами сидеть в тенистой тишине высокого нефа, чувствуя, как все их существо словно проникается святостью. Другие пожелают узреть воочию наши реликвии, чтобы их охватил благоговейный трепет присутствия сил небесных. Реликвии имеют огромное значение и эффективно привлекают пилигримов даже из дальних стран».
«Реликвии? Какие еще реликвии? Насколько мне известно, у нас нет никаких святынь».
«Это интереснейший вопрос, — кивнул отец Умфред. — Существуют самые различные реликвии, их можно отнести к нескольким категориям. Превыше всего — уникальные реликвии, непосредственно связанные с Господом нашим Иисусом Христом. Не столь драгоценными, но чрезвычайно привлекательными считаются также святыни, напоминающие о житиях двенадцати апостолов. К третьей категории относятся реликвии библейской древности, нередко самые редкие и дорогостоящие — например, камень, которым Давид сразил Голиафа, или одна из сандалий Седраха с отметинами, оставленными пламенем на подошве. Реликвии четвертого рода, также весьма желательные — предметы, имеющие отношение к тому или иному святому, в том числе мощи. Кроме того, существуют реликвии, которые можно было бы назвать «второстепенными» — они любопытны скорее в связи с окружающими их обстоятельствами, нежели по причине их святости. Например, коготь медведя, задравшего святого Кандольфа, браслет с запястья блудницы, которую Иисус защитил перед храмом, или высохшее ухо одной из гадаринских свиней. К сожалению, многие лучшие, чудотворнейшие реликвии исчезли бесследно — или еще не найдены. С другой стороны, время от времени становятся известными — и даже предлагаются в продажу — святыни, высокое качество которых гарантируется. Разумеется, к приобретению таких предметов следует подходить с величайшей осторожностью».
Казмир подергивал бороду: «Откуда ты знаешь, что одна реликвия — подлинная, а другая — поддельная?»
Отец Умфред поджал губы: «Размещение фальшивой реликвии в освященном храме приведет к испепелению молниями небесными самой подделки, а также того, кто повинен в таком святотатстве. По меньшей мере, так говорят. Кроме того, мерзкий еретик будет осужден на вечные муки в глубочайших безднах ада! Это общеизвестно и придает уверенность благочестивым покупателям».
«Мм-да. Как часто наблюдается испепеление подделок небесными молниями?»
«Точное число таких случаев мне неизвестно».
«Так как же ты собираешься приобретать свои реликвии?»
«Различными способами. Иногда их дарят; мы разошлем агентов в поисках других. Самая драгоценная реликвия — чаша Грааля; из нее Спаситель пил во время тайной вечери, в нее же Иосиф Аримафейский собрал кровь, сочившуюся из ран Господних. Впоследствии он даровал ее аббатству Гластонбери в Британии, а оттуда ее переместили на священный остров на озере Лох Кориб в Ирландии. Чтобы предохранить Грааль от язычников, его привезли на Старейшие острова, но в настоящее время его местонахождение неизвестно».
«Любопытная история, — заметил Казмир. — Неплохо было бы, если бы ты нашел этот «Грааль» и выставил его на всеобщее обозрение».
«Мы можем только мечтать и надеяться! Если чаша Грааля попадет к нам в руки, собор Святейшей Соллас сразу станет самой знаменитой церковью христианского мира».
Королева Соллас не могла сдержать тихое возбужденное восклицание. Обратив огромные влажные глаза на царственного супруга, она произнесла: «Ваше величество, разве не ясно? Мы обязаны приобрести лучшие, самые замечательные реликвии — ничто другое не подобает!»
Казмир холодно пожал плечами: «Делай, что хочешь — постольку, поскольку королевская казна не понесет никаких расходов. Это условие должно соблюдаться неукоснительно».
«Но неужели не понятно? Какие бы небольшие суммы мы ни потратили, они принесут стократный доход! И все это послужит на славу нашему чудесному собору!»
«Именно так! — самым звучным тоном отозвался отце Умфред. — Как всегда, дражайшая королева, ваши замечания свидетельствуют о проницательности и о глубочайшем понимании ситуации!»
«Вернемся в карету, — обронил Казмир. — Я видел все, что хотел увидеть — и услышал больше, чем хотел».
2
Время шло своим чередом, зима сменилась весной. Будни Хайдиона оживились разнообразными событиями. Принц Кассандр накуролесил, ввязавшись в очень неприличную историю, и был отправлен в Форт-Маэль, что у самой границы Блалока — поостыть и поразмышлять о своих прегрешениях.
Из Южной Ульфляндии поступили новости о Торквале. Его разбойничья банда совершила вылазку против обособленной и, на первый взгляд, плохо защищенной крепости Фрамм — и натолкнулась на засаду, устроенную отрядами ульфской армии. В этой стычке Торкваль потерял большинство своих головорезов и сам едва успел ускользнуть подобру-поздорову.
Другим событием, более существенным с точки зрения принцессы Мэдук, стало обручение ее не слишком требовательной и, пожалуй, даже беспечной наставницы, леди Лавель. Для того, чтобы подготовиться к бракосочетанию с сэром Гарстангом из замка Звонкая Тетива, ей пришлось покинуть королевский дворец и вернуться в свое поместье Придарт.
Новой воспитательницей принцессы назначили леди Восс, старую деву, дочь троюродного брата Казмира, лорда Викса из Четверобашенной Пустоши в окрестностях Слют-Скима. Если можно было доверять недоброжелательным слухам, отцом леди Восс на самом деле был бродяга-гот, навестивший Четверобашенную Пустошь в отсутствие лорда Викса — а тот отсутствовал часто и подолгу. Так или иначе, леди Восс ничем не напоминала трех младших сестер, изящных и темноволосых, отличавшихся добродушным нравом и достаточно привлекательных, чтобы не заходить слишком далеко в поисках супругов. Леди Восс, высокая и широкоплечая, с серой шевелюрой стального оттенка и угловатой каменной физиономией, неподвижно наблюдавшей за происходящим пронзительно-серыми глазами из-под пепельных бровей, напротив, не обладала ни одним из качеств, которые принцесса Мэдук находила привлекательными в леди Лавель.
Через три дня после отъезда леди Лавель королева Соллас вызвала принцессу к себе в апартаменты: «Иди-ка сюда, Мэдук! Вот леди Восс — она возьмет на себя обязанности, которыми, боюсь, несколько пренебрегала леди Лавель. Теперь твоим приручением займется леди Восс, и займется как следует».
Мэдук покосилась на железную старую деву: «Увольте, ваше величество! Кажется, я уже достаточно приручена».
«Если бы! В любом случае, леди Восс проследит за тем, чтобы ты хорошо усвоила надлежащие дисциплины. Так же, как и я, она удовлетворяется только совершенством, и тебе придется приложить все возможные усилия, чтобы его достигнуть!»
Леди Восс прокашлялась: «Насколько мне известно, леди Лавель предъявляла не слишком жесткие требования и не сумела закрепить в памяти принцессы полезные уроки. Жертвой такой халатности, к сожалению, стала сама принцесса, привыкшая попусту терять время».
«Рада видеть такую преданность своему делу! — отозвалась Соллас. — Мэдук всегда сопротивлялась дисциплине, а о точном выполнении указаний в ее случае и говорить не приходится. Уверена, леди Восс, что вам удастся устранить это упущение».
«Сделаю все, что смогу, — леди Восс решительно повернулась к Мэдук. — Принцесса, я не требую невозможного! Но вам придется постараться!»
«Вот-вот, — кивнула королева. — Мэдук, тебе понятен этот новый принцип образования?»
«Позвольте спросить! — храбро подняла голову Мэдук. — Разве я не принцесса королевской крови?»
«Разумеется, с этим никто не спорит».
«В таком случае леди Восс обязана выполнять мои высочайшие указания и учить меня только тому, чему я желаю учиться».
«Ха-ха! — развеселилась Соллас. — В какой-то мере твой аргумент имеет смысл, но ты слишком неопытна, чтобы понимать, что тебе полезно, а что — вредно. В этом отношении леди Восс — несомненный авторитет, и она будет решать все вопросы, связанные с твоим образованием».
«Но ваше величество, помилуйте! Такое образование не пойдет мне на пользу! Неужели вы хотите, чтобы я стала такой, как леди Восс?»
«Ты будешь учиться тому, чему я тебя буду учить, — сдержанно откликнулась леди Восс. — И учиться прилежно! Прилежание полезно каждому».
Королева Соллас махнула рукой: «Можешь идти, Мэдук — это решено. Здесь больше не о чем говорить».
Поведение принцессы почти сразу вызвало критику со стороны новой воспитательницы: «Не стану терять время на уговоры. Внесем ясность в этот вопрос, раз и навсегда: ты будешь неукоснительно выполнять мои указания — проворно и без возражений. В противном случае я немедленно отправлюсь к королеве — чтобы она разрешила мне устроить тебе заслуженную взбучку».
«Взбучка не соответствовала бы моему положению при дворе», — заметила Мэдук.
«А о ней никто не узнает, кроме меня и тебя. Кроме того, никому не будет до этого никакого дела — кроме меня и тебя. Поэтому советую соблюдать осторожность! Не сомневаюсь, что мне будет предоставлено право подвергать тебя телесным наказаниям, и я буду только приветствовать такое положение вещей — твоя непокорность возмутительна, а твои наглые ухмылки оскорбительны в высшей степени!»
«Возмутительны и оскорбительны ваши замечания, а не мое поведение, — чопорно ответила Мэдук. — Запрещаю вам попадаться мне на глаза, пока вы не принесете извинения! Кроме того, я требую, чтобы вы почаще мылись — от вас козлом несет. На сегодня все — можете идти!»
У леди Восс отвисла челюсть; она окаменела, уставившись на принцессу. Повернувшись на каблуках, наставница удалилась из помещения. Через час принцессу Мэдук снова вызвали в апартаменты королевы, куда она явилась, неохотно волоча ноги, полная недобрых предчувствий. Королева Соллас сидела в мягком кресле — гувернантка Эрмельгарта расчесывала ей волосы. Тут же, под рукой, стоял отец Умфред, декламировавший псалмы. Напротив королевы, на скамье, молчаливо сидела леди Восс.
«Мэдук, я тобой недовольна! — капризно произнесла королева. — Леди Восс сообщила мне о твоем дерзком непослушании. С этим необходимо покончить, и немедленно! Что ты можешь сказать в свое оправдание?»
«Леди Восс — отвратительная старая карга».
Королева рассмеялась, отказываясь верить своим ушам: «Даже если бы твое замечание соответствовало действительности, какое это имеет значение, если она правильно выполняет обязанности?»
Мэдук попыталась придать голосу оптимистическую бодрость: «В дерзости можно обвинить только ее — она позволяет себе угрожать принцессе королевской крови! Леди Восс должна извиниться передо мной сию же минуту — или я прикажу ее хорошенько выпороть. Сама я этим заниматься, конечно, не буду — порку можно поручить отцу Умфреду; не такая уж это сложная задача, если проявлять достаточное усердие и попадать розгой по одному месту, а не вокруг да около».
«Еще чего! — зашипела потрясенная леди Восс. — Какую чепуху несет этот ребенок? Она с ума сошла?»
Отец Умфред не смог удержаться от скабрезной ухмылки, но леди Восс обратила на него взгляд настолько ледяной, что жрец тут же подтянулся и поджал губы.
Королева Соллас строго выпрямилась в кресле: «Мэдук, твоя безответственная болтовня удивляет всех присутствующих! Не забывай! Леди Восс действует от моего имени — если ты ее не слушаешься, ты не слушаешься меня! Судя по всему, ты не позволяешь прислуге расчесывать тебе волосы, как следует, и напялила какие-то мятые штаны — где ты их нашла? Фу! Так может выглядеть деревенская шпана, а не изящная принцесса королевской крови!»
«Совершенно согласна! — вставила леди Восс. — Принцесса уже не ребенок, она становится девушкой, и ей следует соблюдать приличия».
Мэдук надула щеки: «Мне не нравится, когда меня дерут за волосы так, что глаза пучатся! А такую одежду я надеваю, потому что она удобная. Какой смысл носить красивое длинное платье, когда я иду в конюшню — только подол в навозе испачкается!»
«Значит, не пристало тебе слоняться в конюшне! — отрезала королева. — Разве можно вообразить, чтобы я стала якшаться с лошадьми — или чтобы леди Восс наслаждалась ароматом конского навоза? Это невозможно себе представить! Мы соблюдаем приличия, подобающие нашему положению в обществе и при дворе. Леди Восс совершенно права, когда хочет привести в порядок твои волосы, сделать тебе модную прическу и научить тебя светским манерам, чтобы галантные молодые люди не подумали, что перед ними какой-то уродец, когда они повстречаются с тобой на праздничном приеме или на балу!»
«Они не подумают, что я уродец, потому что меня не будет ни на приеме, ни на балу».
Королева Соллас пристально взглянула в лицо принцессе: «Если я прикажу тебе явиться, ты не посмеешь меня ослушаться. Скоро уже начнутся серьезные переговоры о твоем обручении, и ты должна показать себя в наилучшем виде. Никогда не забывай: ты — принцесса Мэдук Лионесская, и должна выглядеть соответствующим образом».
«Так точно! — кивнула Мэдук. — Я — высокородная принцесса Мэдук, и придворные должны меня слушаться! Я приказала выпороть леди Восс. Пусть этим займутся сию же минуту!»
«Что ж, — угрожающе спокойно сказала королева, — мы этим займемся. Эрмельгарта, выдерни-ка из веника несколько длинных прутьев, гибких и крепких».
Гувернантка поспешила выполнить поручение.
«Да-да, эти сгодятся, — кивнула Соллас. — А теперь приступим к порке. Мэдук! Иди сюда!»
«Зачем?»
Королева со свистом размахивала розгами из стороны в сторону: «Не люблю заниматься такими вещами, от них пот прошибает. Тем не менее, если уж мне придется потрудиться, я свое дело сделаю как надо. Иди сюда, снимай штаны!»
Голос принцессы задрожал: «С моей стороны было бы глупо снимать штаны. Гораздо лучше держаться как можно дальше от тебя и от твоих розог».
«Ты смеешь мне перечить? — взревела королева Соллас, тяжело поднимаясь на ноги. — В самом деле, розги пойдут тебе на пользу!» Откинув шаль раздраженным движением толстой белой руки, королева двинулась вперед. Отец Умфред, придерживая пальцами книжечку псалмов, расплылся в блаженной улыбке. Леди Восс строго выпрямилась. Мэдук в отчаянии озиралась по сторонам. Снова торжествовала несправедливость, снова все только и ждали возможности ее унизить!
Облизав губы, Мэдук сложила мизинец колечком и тихо зашипела. У королевы Соллас чуть не подогнулись колени, она широко открыла рот — руки ее тряслись, розги выпали из судорожно дергающихся пальцев, зубы стучали как окатыши в полупустой коробке. Отец Умфред, все еще излучавший благожелательную улыбку, издал невразумительное клокочущее верещание, после чего, стуча зубами, как разозлившаяся белка, согнулся пополам, топоча и взбрыкивая ногами, словно пьяный кельт, пляшущий в кабаке. Эрмельгарта и леди Восс, оставшиеся в стороне, почувствовали, тем не менее, отголосок чар и побледнели, тихонько постукивая зубами.
Мэдук безразлично повернулась, чтобы выйти из гостиной, но ей преградила путь массивная фигура короля Казмира, стоявшая в дверном проеме: «Что тут происходит? Почему все трясутся, как одержимые?»
«Ваше величество! — жалобно отозвался отец Умфред. — Принцесса Мэдук научилась колдовским трюкам — она умеет приводить окружающих в замешательство так, что у всех начинают стучать зубы и голова кружится волчком».
«Умфред прав! — хрипло выдавила королева. — Мэдук прошипела или просвистела что-то — я не успела даже заметить, как меня ноги перестали держать, и у нас у всех бешено застучали зубы, да так, что до сих пор в голове колотушки шумят!»
Казмир с любопытством взглянул на Мэдук: «Это правда?»
«Королева Соллас последовала неразумному совету и собиралась меня побить, — задумчиво ответила принцесса, — но ее остановило, судя по всему, свойственное ей чувство справедливости и сострадания. Между тем, я приказала выпороть леди Восс — надеюсь, что ваше величество проследит за тем, чтобы мое приказание выполнили».
«Невероятная чепуха! — выпалила леди Восс. — Эта сумасбродная маленькая чертовка что-то прошипела, и мы все подскочили, как ошпаренные, и принялись стучать зубами!»
«Как это понимать, Мэдук?» — снова поинтересовался король.
«Ничего особенного, — Мэдук пыталась обогнуть царственный торс, чтобы выскользнуть наружу. — Ваше величество, позвольте мне удалиться, если вам будет так угодно».
«Мне не будет так угодно! По меньшей мере до тех пор, пока не станет ясно, что именно тут случилось. О каком шипении они говорят, что ты натворила?»
«Это всего лишь безобидный прием, которому меня научили, ваше величество».
«Ничего себе безобидный! — возмутилась королева Соллас. — У меня до сих пор все зубы ломит, и кровь стучит в голове! Помню, леди Дездея жаловалась на нечто подобное еще в Саррисе!»
Казмир нахмурился: «Кто научил тебя этому сглазу?»
«Государь, для всех будет лучше, если мы будем рассматривать этот вопрос как мой маленький секрет», — храбро ответила Мэдук.
Глядя на принцессу сверху вниз, король удивленно поднял брови: «Ты опять позволяешь себе дерзости? Я должен выслушивать советы щуплой несмышленой девчонки? Эрмельгарта, давай сюда розги!»
Мэдук пыталась увернуться и проскочить в дверь, но Казмир схватил ее и перебросил через колено. Чтобы Мэдук не шипела, король зажал ей рот рукой, а затем приспособил с этой целью носовой платок, вставив его между зубами принцессы и завязав у нее под затылком. Получив инструмент наказания из рук гувернантки, его величество торжественно нанес шесть хлестких ударов, со свистом разрезая воздух прутьями.
Король ослабил хватку. Опустившись на ноги, Мэдук медленно подтянула штаны — слезы унижения и ярости текли у нее по щекам. «Ну, как тебе понравился такой безобидный прием, маленькая плутовка?» — любезным тоном съязвил Казмир.
Мэдук стояла, растирая обеими руками горящие ягодицы: «Придется попросить мою мать научить меня новым колдовским трюкам».
Казмир открыл было рот, но тут же погладил бороду и промолчал. Прошло несколько напряженных секунд. Наконец король сказал: «Твоя мать умерла».
Разъяренная Мэдук забыла обо всем, кроме жгучего желания избавиться от Казмира, от Соллас и всего, что с ними связано: «Сульдрун не была моей матерью, и вы это прекрасно знаете!»
«О чем ты говоришь? — отступив на шаг, взревел Казмир. — Снова дерзости, снова непослушание?»
Мэдук шмыгнула носом и решила не пояснять свое замечание.
Казмир продолжал бушевать: «Если я говорю, что твоя мать умерла, значит, так оно и есть! Ты хочешь, чтобы тебя снова выпороли?»
«Моя мать — фея Твиск, — отозвалась Мэдук. — Можете бить меня, сколько хотите, от этого ничего не изменится. А вот отца я еще не знаю — и поэтому у меня нет родословной».
«Хм! Ха! — Казмир поспешно решал, как поступить в неожиданной ситуации. — Действительно. Каждому полагается иметь родословную».
«Рада, что вы со мной согласны, ваше величество, так как в один прекрасный день я так или иначе ее найду».
«В поисках нет необходимости! — напустил на себя добродушие король. — Ты — принцесса Лионесская, и в твоем случае никогда не возникнет необходимость решать вопрос о наличии или отсутствии родословной».
«Хорошая длинная родословная лучше, чем ее отсутствие».
«Это правда», — Казмир поднял глаза: все присутствующие смотрели на него. Король подал знак принцессе: «Пошли».
Король привел принцессу в свою частную гостиную и указал на диван: «Садись».
Мэдук осторожно присела на подушки, стараясь не причинять себе дополнительную боль и в то же время настороженно наблюдая за королем.
Король принялся шагать из угла в угол, заложив руки за спину. Фактическое происхождение Мэдук не имело значения — постольку, поскольку оно никому не было известно. В качестве принцессы Мэдук можно было использовать для скрепления важных стратегических уз. В качестве отродья фей Мэдук была в этом отношении полностью бесполезна. Казмир остановился посреди гостиной: «Таким образом, ты подозреваешь, что Сульдрун не была твоей матерью?»
«Моя мать — фея Твиск. Она жива и здорова».
«Позволю себе некоторую откровенность, — сказал Казмир. — Действительно, мы знали, что ты — подкидыш, но ты была таким милым младенцем, что мы просто не смогли от тебя отказаться. Поэтому мы приняли тебя в лоно семьи и стали величать «принцессой Мэдук». И теперь ты — принцесса. Ты пользуешься всеми привилегиями королевской внучки, но в твоем высоком положении нельзя забывать и об обязанностях». Тон Казмира слегка менялся по мере того, как тайком наблюдал за сидящей на диване девочкой: «Конечно, твоя ситуация изменится, если настоящий сын Сульдрун явится, чтобы предъявить право на наследство. Что ты о нем знаешь?»
Мэдук ерзала на диване, стараясь успокоить пульсирующую боль в ягодицах: «Я спрашивала о своей родословной, но никто мне ничего не объяснил».
«Тебе неизвестна судьба другого ребенка — сына Сульдрун, которого тобой подменили? Он должен быть твоего возраста».
Мэдук стоило большого труда подавить злорадную усмешку. Год в обители фей равнялся семи, восьми — может быть, даже девяти годам, проведенным среди людей, хотя точное соответствие не поддавалось определению. Казмир даже не догадывался об этом.
«Какое мне до него дело? — соврала Мэдук. — Надо полагать, он все еще якшается с эльфами. Или умер. Тантревальский лес полон опасностей».
«А почему ты ухмыляешься?» — резко спросил Казмир.
«Я гримасничаю от боли, — пояснила Мэдук. — Разве вы не помните? Вы нанесли мне шесть жестоких ударов. Я-то их никогда не забуду».
Король прищурился: «Как следует понимать твое последнее замечание?»
Мэдук подняла невинные голубые глаза: «Я не придаю словам никакого особого значения — кроме того, какое им обычно приписывается. А вы разве не так разговариваете?»
Казмир нахмурился: «Ну ладно! Бесполезно рассуждать о пустячных обидах. Что было, то прошло. Тебе предстоит прожить еще много счастливых дней! Быть принцессой Лионесской — большая удача!»
«Надеюсь, что вы объясните это леди Восс, ваше величество — чтобы она подчинялась моим приказам или, что еще лучше, вернулась восвояси в Четверобашенную Пустошь».
Король Казмир прокашлялся: «Трудно сказать, что можно с этим сделать… У королевы Соллас, знаешь ли, свои предпочтения. В любом случае… Хм! Само собой, не следует разбалтывать наши секреты каждому встречному-поперечному, на радость вульгарным сплетникам. Если толпа узнает правду о твоем происхождении, тебе придется распрощаться с любыми надеждами на выгодный брак! Следовательно, эту правду необходимо хранить в тайне. Я поговорю с Эрмельгартой, со жрецом и с леди Восс — они не посмеют распускать слухи. И ты останешься, как всегда, очаровательной принцессой Мэдук, шаловливой и жизнерадостной, которую все любят».
«Мне что-то нехорошо, — пожаловалась Мэдук. — Пойду лучше прилягу». Поднявшись на ноги, она направилась к двери. Задержавшись перед тем, как выйти, принцесса обернулась: король Казмир мрачно смотрел ей вслед, расставив ноги и сложив руки за спиной.
«Не забудьте, ваше величество, — тихо сказала Мэдук. — Я не хочу больше видеть леди Восс. Она опозорилась и не справилась со своими обязанностями».
Казмир только хмыкнул, не выражая ни согласие, ни отказ. Мэдук повернулась и вышла.
3
Снова настало лето, но в этом году королевская семья не намеревалась переезжать в Саррис. Решение это диктовалось состоянием государственных дел, так как Казмир оказался вовлечен в опасную игру, требовавшую постоянной бдительности и точных, хорошо продуманных ходов.
Королевская игра началась со внезапного переполоха в Блалоке. Казмир надеялся извлечь преимущества, манипулируя событиями настолько мягко, что ни у короля Одри, ни у короля Эйласа не могло быть разумных оснований для протеста.
Причиной смуты в Блалоке стала немощь, постигшая короля Милона. Многолетняя неумеренная приверженность к буйным радостям застолья привела наконец к воспалению суставов, подагре и вздутию печени — теперь Милон лежал в темной спальне, по-видимому находясь в агонии, и отзывался только короткими стонами. Врачи предписали ему питаться исключительно пахтой, взбитой из сырых яиц, а также, изредка, сырыми устрицами — но, несмотря на строгую диету, никаких явных признаков улучшения не наблюдалось.
Из трех сыновей короля Милона в живых оставался только младший, принц Брезанте, какового и считали наследником престола. Брезанте, однако, отличался бесхарактерностью и по различным причинам не пользовался популярностью среди многих представителей кельтской знати. Тем не менее, некоторые феодалы, верные королю Милону и династии Вале, без особого энтузиазма продолжали поддерживать принца Брезанте. По мере того, как королю Милону становилось все хуже, предводители кельтских кланов занимали все более несовместимые позиции, и уже ходили тревожные слухи о возможности мятежей и междоусобицы.
Власть умирающего короля Милона с каждым днем становилась все более эфемерной, и герцоги из отдаленных провинций Блалока уже правили своими владениями наподобие независимых монархов.
Король Казмир надеялся извлечь выгоду из такой неопределенной расстановки сил. Он запланировал несколько незначительных, но неприятных стычек между лионесскими пограничными баронами и теми отколовшимися от кельтского королевства герцогами, чьи земли стали удобной мишенью для провокаций. Ежедневно из удаленных уголков Лионесса совершались новые небольшие вылазки в Блалок. Казмир надеялся, что рано или поздно кто-нибудь из вспыльчивых блалокских герцогов, ревниво охранявших свои прерогативы, решится на ответное нападение — после чего Казмир, под предлогом необходимости наведения порядка, поддержания мира и оказания помощи законному правительству Милона, мог выступить во главе многочисленной армии из близлежащего Форт-Маэля и захватить контроль над Блалоком. Затем Казмир милостиво согласился бы удовлетворить просьбы фракций, противостоявших принцу Брезанте, и принял бы корону Блалока, тем самым присоединив Блалок к Лионессу. При этом ни даотский король Одри, ни тройский король Эйлас не могли бы обвинить его в нарушении каких-либо правовых ограничений.
Проходили дни и недели — Казмир вел свою игру в высшей степени деликатно и осторожно. Блалокские герцоги-отщепенцы, разъяренные набегами из Лионесса, предчувствовали опасности, связанные с попытками возмездия, и выжидали. В Твиссами принц Брезанте, недавно женившийся на молодой принцессе из уэльского королевства Бор, соизволил отвлечься от супружеских обязанностей в достаточной мере для того, чтобы заметить беспорядок, царивший в королевстве. Знатные кельты, верные королю Милону, оказывали на него давление до тех пор, пока он не разослал гонцов к королю Одри и к королю Эй-ласу, извещая их о необычном всплеске вылазок, набегов и провокаций, наблюдавшихся на лионесской границе.
Отвечая, король Одри ограничился расплывчатыми выражениями. Он предположил, что король Милон и принц Брезанте могли неправильно истолковать несколько нежелательных, но, скорее всего, несущественных инцидентов. Одри советовал принцу Брезанте проявлять благоразумие: «Прежде всего, не следует доверять внезапным догадкам и допущениям — выражаясь иносказательно, опасно метаться в темноте из стороны в сторону, не зная дороги. Поспешные решения нередко бесполезны и безрассудны. Всякий раз, когда рядом падает желудь, не следует заявлять, что небо может обрушиться нам на голову! Я лично предпочитаю такой принцип уверенного и равномерного государственного управления и рекомендую его вам, надеясь, что вы найдете его не менее полезным. В любом случае, заверяю вас в моем дружеском расположении и желаю вам всего наилучшего».
Король Эйлас ответил по-другому. Из Домрейса в море вышла флотилия из девяти военных кораблей — по словам Эйласа, «с целью отработки маневров». Как если бы поддавшись внезапному капризу, Эйлас нанес незапланированный визит в столицу Лионесса на борту «Сангранады», трехмачтовой галеры.
Бросив якорь поодаль от берега, Эйлас отправил к пристаням Лионесса шлюпку с гонцом, передавшим королю Казмиру запрос о разрешении на вход в гавань. В своем послании он упомянул, что его визит, объяснявшийся исключительно счастливым стечением обстоятельств, носил неформальный характер и не требовал каких-либо церемониальных приготовлений — тем не менее, Эйлас надеялся обменяться с королем Казмиром мнениями по вопросам, вызывавшим их взаимный интерес.
Разрешение было получено незамедлительно: «Сангранада» неспешно пересекла столичную гавань и пришвартовалась у пристани. Остальные корабли тройской флотилии бросили якоря на открытом рейде, не входя в гавань.
Сопровождаемые немногочисленным эскортом, король Эйлас и принц Друн спустились по трапу. Казмир ожидал их в королевской карете; окруженная конной охраной, карета с царственными персонами поднялась по Сфер-Аркту к замку Хайдион.
По пути Казмир выразил озабоченность по поводу кораблей, стоявших на рейде: «Пока сильного ветра нет, или пока он дует с берега или с запада, опасности нет. Но если направление ветра изменится, ваши корабли может сразу отнести в море».
«Именно поэтому мы не собираемся задерживаться, — ответил Эйлас. — Думаю, что пару дней нынешняя погода все-таки продержится».
«Жаль, что вы так скоро нас покинете, — вежливо заметил Казмир. — Может быть, мы как-нибудь найдем время устроить рыцарский турнир. Вы и принц Друн могли бы даже принять в нем участие».
«Только не я! — отозвался Эйлас. — Это развлечение не в моем вкусе. Оно для любителей покрываться ушибами и синяками, падая с лошади на всем скаку».
«А Друн?»
«Я предпочитаю играть с диаболо».
«Как вам будет угодно, — пожал плечами король Казмир. — По-видимому, наши развлечения будут носить неофициальный характер».
«Что вполне меня устраивает», — кивнул Эйлас. Как всегда, разговаривая с королем Лионесса, Эйлас поражался своей способности притворяться — во всем мире не было человека, которого он ненавидел больше Казмира: «Тем не менее, раз уж морские ветры были так любезны и привели нас к вашим берегам, мы могли бы с пользой провести час-другой, обсуждая проблемы этого беспокойного мира».
«Так тому и быть», — уступил Казмир.
Эйласа и Друна провели в комнаты Восточной башни, где они выкупались и переоделись, после чего спустились, чтобы поужинать с королевской семьей. По этому случаю Казмир решил воспользоваться Зеленым залом, получившим такое прозвище благодаря панелям из зеленоватой мореной ивы и огромному серо-зеленому ковру с вышитой россыпью красных цветов.
Когда Эйлас и Друн прибыли в Зеленый зал, их уже ожидали Казмир и его домочадцы. Других гостей не было — по-видимому, ужин действительно должен был носить исключительно неформальный характер. Король Лионесса стоял у камина и щелкал грецкие орехи, бросая скорлупки в огонь. Королева Соллас мирно сидела неподалеку, как всегда напоминая мраморную статую — ее уложенные кольцами бледно-золотистые косы облекала сетка мелкого жемчуга. Мэдук стояла в стороне, глядя в потрескивающее пламя камина с отсутствующим выражением — мысли ее явно блуждали где-то далеко. Она позволила одеть себя в темно-синее платье с белым кружевным воротником; волосы ее были перевязаны белой лентой так, чтобы меднорыжие кудри выгодно обрамляли лицо более или менее упорядоченными локонами. Леди Этарре, заведовавшая гардеробом принцессы (Мэдук не позволяла леди Восс заходить в свои апартаменты) сообщила королеве Соллас: «Наконец-то она не походит на лесное привидение!»
Стоявшая тут же леди Восс не преминула заметить: «Ее настроения непредсказуемы».
«Кто знает, что у нее на уме? — фыркнув, отозвалась королева. — Благодарю вас, леди Этарре, вы можете идти». Когда леди Этарре, опустившись в реверансе, покинула гостиную, Соллас продолжала: «Учитывая весьма сомнительное происхождение Мэдук — которое нам, разумеется, не пристало обсуждать — переменчивость ее настроений неудивительна».
«Возникла необычная ситуация, — весомо произнесла леди Восс. — Тем не менее, указания короля недвусмысленны, и не мне сомневаться в их многозначительности».
«Здесь нет никакой тайны, — пожала плечами Соллас. — Мы надеемся выгодно выдать ее замуж. Тем временем придется терпеть ее причуды».
Сидя в Зеленом зале, королева Соллас украдкой оценивала внешность и поведение принцессы. «Мэдук никогда не станет настоящей красавицей, — думала королева, — хотя невозможно не признать, что ей свойственна некая небрежно-вызывающая привлекательность». Ей недоставало округлости в тех местах, где это имело значение, и не было никаких признаков того, что эта округлость когда-либо разовьется в полной мере. «А жаль!» — без особого сожаления говорила себе Соллас. Зрелость и полнота — важнейшие элементы привлекательности. Мужчинам нравится хвататься за что-нибудь существенное, когда на них находит настроение — об этом королева Соллас могла судить по собственному опыту.
По прибытии Эйласа и Друна присутствующие заняли места за столом. Король Казмир разместился во главе стола, король Эйлас — на другом конце. Королева Соллас сидела с одной стороны, а принц Друн и Мэдук — с другой.
Ужин, как и обещал Казмир, отличался относительной простотой: подали лосося, тушеного в вине, рагу по-крестьянски из вальдшнепа с луком и перловкой, рулет из вареной бараньей головы с петрушкой и смородиной, жареных уток с начинкой из оливок и репы, олений окорок под красным соусом и десерт — сыры, маринованный язык, груши и яблоки.
Мэдук задумчиво сидела, удовольствовавшись кусочком жареной утки, глотком вина и несколькими виноградинами из большой корзины с фруктами, стоявшей посреди стола. На любые попытки Друна завязать разговор принцесса отвечала неохотно и принужденно — озадаченный Друн решил, что Мэдук, судя по всему, всегда так себя вела в присутствии короля и королевы.
Пиршество закончилось. Некоторое время гости и хозяева замка отдавали должное сладкому мягкому вину под наименованием «Фиалороза» — его подавали в традиционных приземистых кубках из лилового стекла, изогнутых и скрученных так, чтобы ни один не напоминал формой другой. Наконец король Казмир дал понять, что собирается отойти на покой — все присутствующие встали, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим апартаментам.
С утра Эйлас и Друн не спеша позавтракали в небольшой солнечной гостиной, примыкавшей к их комнатам. Вскоре появился главный сенешаль, сэр Мунго, сообщивший, что король Казмир будет рад побеседовать с королем Эйласом, когда тому будет удобно — или безотлагательно, если его тройское величество не возражает. Эйлас принял это предложение, и сэр Мунго провел его в гостиную короля, где Казмир поднялся навстречу гостю.
«Не соизволите ли присесть?» — спросил Казмир, указывая на кресло. Эйлас поклонился и уселся. Казмир занял похожее кресло рядом. Повинуясь жесту Казмира, сэр Мунго удалился.
«Мое посещение — не только приятная возможность немного развлечься, — начал Эйлас. — Мы могли бы, кроме того, обменяться мнениями — нам редко удается встретиться наедине».
Казмир кивнул: «Тем не менее, мир продолжает существовать. Недостаточность нашего общения не привела к ужасным катастрофам».
«Мир существует по-прежнему, но он постоянно меняется, и сегодня уже многим отличается от прошлогоднего. Постоянное поддержание связи и координация политики помогли бы нам, по меньшей мере, избегать некоторых неожиданностей, вызванных неизвестностью».
Король Казмир дружелюбно махнул рукой: «Убедительный довод, хотя и несколько надуманный. Жизнь в Лионессе носит будничный, даже несколько сонливый характер».
«Разумеется. Удивительно, однако, как незначительные — будничные, как вы выражаетесь — эпизоды, могут время от времени приводить к важным переменам».
«Вы имеете в виду какие-нибудь конкретные события?» — осторожно спросил Казмир.
«Их трудно назвать конкретными. Месяц тому назад я узнал, что готский король Сигизмондо намеревался высадить вооруженный отряд на побережье Визрода, где он надеется захватить обширные земли, когда нанесет поражение королю Одри. Он отказался от своего плана только после того, как советники заверили его, что такая высадка привела бы к немедленному выступлению всех тройских армий в помощь армиям Даота, что сулило ему неизбежную катастрофу. Сигизмондо отступил, и теперь рассматривает возможность военной экспедиции в Хорезм».
Казмир задумчиво поглаживал бороду: «Я что-то такое слышал».
«Странно, что вы не знаете об этом больше меня, — заметил Эйлас. — Ваши агенты знамениты эффективностью».
«Не только вы опасаетесь неожиданностей», — кисло улыбнулся Казмир.
«Подумать только! Замечательно, что вы так думаете! Вчера после ужина я никак не мог уснуть, перебирая в уме всевозможные планы. Один из них я хотел бы предложить на ваше рассмотрение. По сути дела, он позволил бы нам, как вы изволили выразиться, меньше опасаться неожиданностей».
«Что вы хотели бы предложить?» — скептически спросил Казмир.
«Я предлагаю предусмотреть возможность срочной консультации в случае возникновения катастрофической опасности — такой, как опасность нашествия готов — или другого нарушения мирных договоров, с тем, чтобы мы могли координировать ответные действия».
«Ха! Хм! — прокашлялся Казмир. — Механизм поддержания срочной связи может оказаться обременительным».
Эйлас вежливо рассмеялся: «Надеюсь, что я не преувеличил масштаб своей идеи. Мои нынешние планы мало отличаются от целей, установленных в прошлом году. Старейшие острова наслаждаются миром. Мы — именно вы и я — обязаны обеспечивать устойчивость этого мира. В прошлом году мои посланцы предложили заключение оборонительных союзов каждому из государств Старейших островов. Король Кестрель Помперольский и король Блалока Милон приняли наши гарантии; следовательно, мы обязались защищать их от любых нападений. Насколько мне известно, король Милон тяжело болен, причем ему приходится иметь дело с нарушившими клятву верности герцогами. Именно по этой причине в настоящий момент у вас на рейде стоит моя флотилия — попрощавшись с вами, мы немедленно отправимся в Блалок, чтобы продемонстрировать Милону нашу готовность соблюдать договор и предупредить об этом его врагов. Я безжалостно расправлюсь с каждым, кто попытается свергнуть Милона или нарушить законный процесс престолонаследия в Блалоке. Это государство должно сохранить независимость».
Некоторое время Казмир не высказывал никаких замечаний. Затем он произнес: «Такие экспедиции, предпринимаемые в одностороннем порядке, могут быть неправильно поняты».
«Меня беспокоит именно это обстоятельство. Поэтому я рад был бы заручиться вашей поддержкой — она позволила бы избежать недоразумений и безотлагательно нанести поражение врагам короля Милона».
Король Казмир загадочно улыбнулся: «Его враги могли бы выдвинуть аргументы в защиту своей позиции».
«Скорее всего, они просто надеются извлечь какие-нибудь выгоды, установив в стране новый режим — а намерения такого рода неизбежно приводят к междоусобице и разрухе. Изменять законный порядок престолонаследия нет необходимости».
«К сожалению, считается, что принц Брезанте не отличается достаточной твердостью характера, он не пользуется особой популярностью. Этим, по сути дела, и вызваны беспорядки в Блалоке».
«Принц Брезанте вполне соответствует потребностям Блалока, не нуждающегося в жестком режиме управления. Разумеется, мы предпочли бы полное выздоровление короля Милона».
«На это мало надежды. Нынче он съедает за день одно яйцо куропатки, вареное всмятку. Но мы, кажется, уклоняемся от основной темы разговора. В чем, собственно, состоит ваше предложение?»
«Позвольте указать на очевидный факт: в нашем распоряжении два самых влиятельных государства Старейших островов. Предлагаю подписать совместную прокламацию, гарантирующую территориальную неприкосновенность всем королевствам Старейших островов. Последствия применения такого принципа могут оказаться исключительно полезными».
Лицо Казмира окаменело: «Ваши намерения делают вам честь, но некоторые из ваших допущений могут не соответствовать действительности».
«Я делаю только одно существенное допущение, — возразил Эй-лас. — Я допускаю, что вы так же преданы делу поддержания мира, как и я. В этом отношении существуют только две возможности: я могу быть прав или я могу ошибаться. Но если я ошибаюсь, значит, вы не намерены поддерживать мир — абсурдное предположение!»
На губах Казмира появилась язвительная усмешка: «Все это хорошо и замечательно, но не будет ли ваша доктрина рассматриваться как несколько расплывчатая, даже наивная?»
«Не думаю, — покачал головой Эйлас. — Основная идея достаточно ясна. Потенциального агрессора будет сдерживать страх неминуемого поражения, за которым последуют наказание и свержение его династии».
«Я обязательно рассмотрю ваше предложение, уделив ему все возможное внимание», — пообещал Казмир.
«Ничего другого я не мог ожидать», — заключил Эйлас.
4
Пока Эйлас развертывал перед королем Казмиром свои несбыточные планы, Друн и Мэдук вышли на переднюю террасу замка и встали рядом, облокотившись на балюстраду. Перед ними находилось прямоугольное пространство, известное под наименованием Королевского плаца, а дальше виднелись крыши столицы Лионесса. Сегодня, вопреки возражениям леди Восс, Мэдук надела обычный наряд — серое холщовое платье до колен, напоминавшее крестьянскую рубаху, перетянутое ремнем на талии. Ее кудри были повязаны плетеным синим шнурком с кисточкой, болтавшейся у левого уха; вместо туфель она носила сандалии на босу ногу.
Друн заинтересовался кисточкой и счел нужным заметить: «Вам эта кисточка придает замечательно бесшабашный вид».
Мэдук махнула рукой с притворным безразличием: «Подумаешь! Всего лишь каприз, больше ничего».
«Забавный каприз, явно напоминающий о свойственной феям манере рисоваться. Такой кисточкой могла бы похвалиться ваша матушка Твиск».
Мэдук с сомнением покачала головой: «Когда она со мной встретилась, на ней не было никаких кисточек или подвесок, а ее волосы развевались, как голубой туман». Мэдук задумалась: «Конечно, я не знакома с обычаями фей. Во мне от них уже мало осталось».
Друн разглядел собеседницу с головы до ног: «На вашем месте я не стал бы с уверенностью делать такой вывод».
Мэдук пожала плечами: «Не забывайте — я никогда не жила среди фей. Я не питалась пыльцой, не пила нектарное вино. Феи сделаны из другого теста…»
«Из феерической материи — ее называют «сомой». Это правда, что «сома» постепенно исчезает, оставляя лишь человеческую плоть».
Мэдук мечтательно смотрела на крыши города: «При всем при том мне почему-то не хочется думать о себе, как о «человеческой плоти»».
«Разумеется, нет! Взглянув на вас, я никогда не подумал бы, что передо мной не феерическое создание!»
«Рада, что вы составили обо мне положительное мнение», — сдержанно ответила Мэдук.
«Подозреваю, что вам мое мнение уже известно, — сказал Друн. — Кроме того, позволю себе заметить, что сегодня вы в гораздо лучшем настроении, что само по себе приятно. Вчера за ужином у вас была физиономия угрюмой недотроги. Мне показалось, что наши разговоры наводят на вас скуку».
«Неужели мое настроение было настолько очевидно?»
«Ну, во всяком случае, вы не были склонны к общению».
«Тем не менее, я не скучала».
«Тогда чем же объясняется ваша печаль?»
И снова Мэдук помолчала, поглощенная пейзажем: «Хотите, чтобы я сказала правду?»
«Выслушивать правду рискованно, — почесал в затылке Друн. — Надеюсь, ваши слова меня не слишком уязвят. Хорошо, говорите правду».
«Рискую при этом только я, — возразила Мэдук. — Но, как известно, я безрассудна и легкомысленна. Правда такова: я была настолько рада вас видеть, что меня охватила слабость, и я чуть не упала в обморок».
«Поразительно! — развел руками Друн. — А когда я уеду, вас охватит такая печаль, что вы начнете петь и танцевать в безудержном веселье?»
«Вы надо мной смеетесь», — опустила голову Мэдук.
«Нет. Ни в коем случае».
«Тогда почему вы ухмыляетесь?»
«Мне кажется, что в вас осталось больше феерической материи, чем вы думаете».
Мэдук задумчиво кивнула, словно Друн подтвердил ее собственные подозрения: «Вы долго жили в Щекотной обители — вы сами, наверное, заражены духом фей».
«Иногда я боюсь, что это так. Человеческий ребенок, проводящий слишком много времени с эльфами и феями, становится помешанным мечтателем. После этого он уже ни на что не годится, кроме игры на свирели. А когда он насвистывает дикий веселый танец, все вокруг начинают танцевать — причем не могут остановиться и пляшут до тех пор, пока башмаки не разваливаются!»
Мэдук с интересом посмотрела на Друна: «Вы мне не кажетесь помешанным мечтателем — хотя, конечно, кто я такая, чтобы судить о таких вещах? А вы, случайно, не умеете играть на свирели?»
«Умею, — кивнул Друн. — В свое время я наигрывал песенки и мелодии, странствуя с танцующими котами. Это было давно. Теперь я принц, и мне не подобает аккомпанировать котам».
«Когда вы играли, все вокруг начинали танцевать и не могли остановиться? Если так, я хотела бы послушать, как вы играете — хотя бы для того, чтобы вы заставили плясать короля, королеву и леди Восс. Сэру Мунго тоже не помешает размяться, и он закружится в обнимку с палачом Зерлингом!»
«Я не привез с собой свирель, — сокрушенно признался Друн. — В любом случае, волшебство фей со временем выдыхается, и у меня уже не такой задорный темперамент, как когда-то. Может быть, я все-таки не помешался окончательно».
«Вы часто вспоминаете обитель фей?»
«Время от времени. Но воспоминания расплывчаты — они напоминают старые сны».
«А мою мать, фею Твиск, вы помните?»
«Не очень хорошо — на самом деле почти не помню. Я помню короля Тробиуса и королеву Боссуму; помню еще чертенка-эльфа по имени Фалаэль. Он ко мне ревновал. Помню праздничные процессии в лунном свете; помню, как мы сидели в траве и плели венки из цветов».
«Вы хотели бы снова навестить Щекотную обитель?»
Друн решительно отказался от такой перспективы: «Эльфы подумают, что я пришел о чем-нибудь просить и сыграют со мной дюжину злых шуток».
«А эта обитель далеко отсюда?»
«К северу от Малого Саффилда, что на Старой дороге. Колея ведет от Старой дороги в Тон-Тимбл, а потом в Глимвод. Оттуда в лес отходит тропа — по ней можно добраться до Придурковатой поляны, а там и находится Щекотная обитель».
«Значит, ее не так уж трудно найти».
«Надеюсь, вы не собираетесь самостоятельно навещать фей?» — удивленно спросил Друн.
«В ближайшее время не собираюсь», — уклончиво ответила Мэдук.
«Я порекомендовал бы вам полностью отказаться от такого намерения, даже если вы просто размышляете о такой возможности. Дорога очень опасна. В лесу встречаются странные вещи. Да и феям нельзя доверять».
Мэдук, по-видимому, не слишком беспокоилась: «Мать не даст меня в обиду».
«Не будьте так уверены! В плохом настроении, если она почему-то разозлится, Твиск может превратить вас в барсука или вырастить вам длинный синий нос — просто так, подчинившись мимолетному капризу».
«Матушка никогда такого не сделает с любимой дочерью!» — с напускным оптимизмом возразила Мэдук.
«Но что вам делать в обители фей, в любом случае? Они могут устроить вам очень недружелюбный прием».
«Меня это мало беспокоит. Я хочу узнать о своем отце — кто он, как его зовут, какое положение он занимает и где его можно найти? Может быть, он живет в красивом замке на берегу моря!»
«Разве вы уже не задавали все эти вопросы матери?»
«Она притворяется, что ничего не помнит. Кажется, она не говорит мне все, что знает».
Друн сомневался: «Почему бы она что-то от вас скрывала? Если, конечно, ваш отец — не какой-нибудь злодей или разбойник, которого вам пришлось бы стыдиться».
«Гм! — Мэдук дернула себя за ухо. — О такой возможности я не подумала. Но это маловероятно, правда? Надеюсь, что это не так!»
Из замка вышли король Казмир и король Эйлас; лица обоих государей не выражали ничего, кроме приличествовавшей их положению спокойной благожелательности.
Эйлас обратился к Друну: «Похоже на то, что ветер задувает с юга. Лучше поскорее выйти в открытое море, пока погода не ухудшилась».
«Жаль, что нам приходится так скоро уезжать», — заметил Друн.
«Верно! Ничего не поделаешь, однако. Я пригласил короля Казмира, королеву Соллас и принцессу провести с нами неделю этим летом в Родниковой сени».
«А, это было бы очень хорошо! — обрадовался Друн. — Родниковая сень — приятнейшее место! Надеюсь, его величество не откажет нам в такой чести. Ведь это не займет много времени: достаточно только переплыть пролив и проехаться полдня на коне!»
«С удовольствием воспользуюсь вашим приглашением, если смогу освободиться от неотложных дел, — пообещал Казмир. — Ага, карету уже подали! Позвольте мне попрощаться с вами здесь и сейчас».
«Нас тоже ждут неотложные дела, — отозвался Эйлас. — До свидания, Мэдук!» Эйлас поцеловал принцессу в щеку.
«До свидания! Жаль, что вы не провели у нас еще хотя бы пару дней!»
Друн тоже наклонился, чтобы поцеловать Мэдук в щеку, и тихо сказал: «До свидания! Мы скоро снова увидимся — может быть, в Родниковой сени».
«Надеюсь».
Друн повернулся и последовал за Эйласом вниз по каменным ступеням — туда, где их ждала карета.
5
Казмир стоял у окна в своей частной гостиной, расставив ноги и крепко сложив руки за спиной. Тройская флотилия уже снялась с якорей и скрылась за восточными мысами — перед королем простирался бескрайний пролив Лир, сверкающая пустыня волн не оживлялась ни единым парусом. Казмир что-то тихо пробормотал себе под нос и отвернулся от окна. Продолжая сжимать руки за спиной, он принялся ходить из угла в угол — медленно, шаг за шагом, опустив голову так, что борода его касалась груди.
В гостиную вошла королева Соллас. Остановившись, она наблюдала за тяжеловесным перемещением супруга из стороны в сторону. Казмир хмуро бросил на нее взгляд ледяных голубых глаз и продолжал молча расхаживать.
Высокомерно вздернув подбородок, Соллас промаршировала к дивану и уселась.
Наконец Казмир остановился и сказал, обращаясь не то к королеве, не то к самому себе: «Нельзя делать вид, что проблема не существует. Снова мои планы сорваны, снова мои усилия затрачены впустую — и снова из-за одного и того же человека, по тем же причинам! Факты — упрямая вещь. Их невозможно не признавать».
«Неужели? — спросила Соллас. — Какие неприятности причиняют тебе столько огорчений?»
«Я почти добился своего в Блалоке, — ворчал Казмир. — Но теперь я не могу вмешаться — военный флот Эйласа встал у меня поперек горла! Потом еще и этот разжиревший пес, Одри, не упустит случая на меня наброситься — а я не могу выдержать столько ударов со всех сторон!»
У королевы возникла блестящая идея: «Возможно, тебе следует придумать какой-нибудь другой план! Или вообще не составлять никаких планов».
«Ха! — гавкнул Казмир. — Если бы! Не повышая голос и выражаясь с безупречной вежливостью, король Эйлас умеет назвать тебя в лицо лживым зачинщиком кровопролитий, готовым на любую подлость — но так, чтобы это звучало, как любезный комплимент!»
Королева в замешательстве покачала головой: «Ты меня удивляешь! Мне казалось, что король Эйлас и принц Друн просто засвидетельствовали почтение по пути в другие края».
«У них были другие причины сюда явиться, уверяю тебя!»
Соллас вздохнула: «Эйлас добился больших успехов — почему бы ему не проявлять больше терпимости к твоим надеждам и мечтам? Здесь не обошлось без какой-то зависти или ревности».
Казмир сухо кивнул: «Мы друг друга терпеть не можем, это уж точно! Тем не менее, Эйлас всего лишь делает то, что обязан делать — с его точки зрения. Он прекрасно понимает мою конечную цель — не хуже меня!»
«Но это величественная цель! — проблеяла королева. — Вновь объединить Старейшие острова, как в былые времена — разве это не благородная мечта? Какой стимул такое объединение придало бы распространению истинной веры! Подумай только! В один прекрасный день отец Умфред может стать архиепископом Старейших островов!»
«Опять ты наслушалась жреца! Меня от него воротит! — Казмир с отвращением сплюнул. — Он получил свой собор, заморочив тебе голову всякой дрянью — довольно, этого достаточно!»
Королева Соллас смиренно подняла большие влажные глаза к потолку и произнесла тоном бесконечно терпеливой мученицы: «Как бы то ни было, пожалуйста, имей в виду, что я непрестанно молюсь за твои успехи. В конечном счете ты одержишь победу, на то воля Господня!»
«Хотел бы я, чтобы все было так просто! — король Казмир тяжело опустился в кресло. — Еще не все потеряно. Мне поставили шах в Блалоке — но там, где не пройдет голова, пролезет хвост!»
«Не понимаю».
«Мои агенты получат новые указания. Набегов больше не будет. Когда Милон умрет, королем станет Брезанте. Мы выдадим за него Мэдук, и таким образом наши дома объединятся».
«Но Брезанте женат! — возразила Соллас. — За него выдали Глодвину, принцессу Борскую!»
«Хилый заморыш, еще почти девочка — на днях она умерла от родов. Брезанте знаменит привязанностью к женскому полу — скоро он будет готов к новой свадьбе».
«Бедная маленькая Глодвина! — печально сказала Соллас. — Действительно, она была еще ребенком и никак не могла справиться с тоской по родному дому».
Казмир пожал плечами: «Так-то оно так, но все это может обернуться нам на пользу. Считай, что Милон уже мертв. Брезанте не блещет умом — это тоже полезное обстоятельство. Нужно придумать какой-нибудь повод его пригласить».
«Брезанте не отличается ни галантностью, ни привлекательной внешностью, ни даже отвагой. При этом он только и делает, что волочится за девушками».
«Ну и что? Каков бы он ни был, какое это имеет значение? Главное — проследить за тем, чтобы сделка состоялась. Короли выше мелких сплетен и скандалов».
Соллас фыркнула: «И королевы тоже, надо полагать».
Задумчиво глядя в пространство, Казмир игнорировал последнее замечание.
«Еще один вопрос, — сказала Соллас. — Следует учитывать характер Мэдук. В таком деле с ней будет трудно справиться».
«Она подчинится — такова ее обязанность, — отрезал Казмир. — В конце концов, кто здесь приказывает, я или Мэдук?»
«Приказываешь ты, но Мэдук плевать хотела на приказы!»
«Лес рубят — щепки летят. Тощей рыжей маленькой чертовке придется смириться с неизбежностью!»
«Она не уродлива, — рассуждала королева. — Ее время подходит, она развивается — медленно, конечно, ей еще нечем похвастаться. У нее никогда не будет модной фигуры — такой, как у меня».
«Брезанте неразборчив, он любит молоденьких девочек, — Казмир решительно хлопнул ладонями по ручкам кресла. — Я готов приступить к делу, не теряя времени».
«Не сомневаюсь в мудрости твоей политики, — осторожно сказала Соллас. — И все же…»
«И все же — что?»
«Нет, ничего».
Казмир не стал задерживаться. Тем же вечером из Хайдиона выехали три гонца: один в Форт-Маэль, с приказом вернуться к обычному пограничному патрулированию без вылазок на территорию неприятеля, другой — к высокопоставленному шпиону в Твиссами, третий — к королю Милону, с пожеланиями скорейшего выздоровления и с письмом Казмира, осуждающим крамольных герцогов, осмелившихся бросить вызов королевской власти, и приглашающим короля Милона и принца Брезанте приехать на празднество в Хайдион. Или одного принца Брезанте, если состояние здоровья делает такую поездку практически неосуществимой для Милона.
Через несколько дней гонцы вернулись. Из Форт-Маэля и от шпиона в Твиссами Казмир получил лишь подтверждения готовности выполнить новые указания. Ответ короля Милона вызвал у Казмира гораздо больший интерес. Милон благодарил короля Казмира за сердечные пожелания и братскую поддержку. Кроме того, Милон сообщал, что здоровье его полностью восстановилось и не оставляет желать лучшего, причем не преминул приложить довольно-таки подробное описание этой чудесной перемены. По-видимому, в один прекрасный день, как раз перед тем, как ему должны были принести его суточный рацион, Милона обуял отчаянный спазматический порыв. Вместо того, чтобы придерживаться предписанной лекарями диеты, состоявшей из яйца куропатки всмятку и стакана пахты, старый кельт приказал подать ему увесистый ломоть жареной говядины с хреном и пудинг на сале, молочного поросенка на вертеле, с пылу с жару, окруженного печеными яблоками с корицей, горшок тушенки из голубей и три галлона доброго красного вина. На ужин он выбрал несколько более умеренное меню: четырех жареных куриц, пирог со свининой и луком, копченого лосося и несколько колбас — разумеется, в сопровождении вина в количестве, достаточном для содействия пищеварению. Хорошо выспавшись за ночь, король Милон позавтракал жареной камбалой, тремя дюжинами устриц, кексом с изюмом и — для разнообразия — ассорти из ветчины с вареными бобами, запивая их тремя высокими кружками лучшего белого вина. Именно такое возвращение к вкусной и здоровой пище, по словам короля Милона, восстановило его силы; теперь он чувствовал себя так, словно заново родился — если не лучше. Посему, добавлял Милон, и он сам, и недавно овдовевший принц Брезанте будут рады принять приглашение Казмира. Ни король Милон, ни Брезанте не откажутся обсудить с Казмиром вопрос, на который он намекнул в своем приглашении. Король Милон целиком и полностью поддержал мнение Казмира о том, что настало время установить более дружественные взаимоотношения между их государствами.
Мэдук узнала о предстоявшем визите из нескольких источников, но только Девонета смогла разъяснить происходящее в деталях. «Принц Брезанте, разумеется, уделит тебе самое пристальное внимание, — беззаботно ворковала фрейлина. — Скорее всего, ему захочется увести тебя в какое-нибудь уединенное место — например, в свои апартаменты, чтобы, если так можно выразиться, порезвиться и покувыркаться. Поэтому держи уши востро! Брезанте обожает молоденьких девочек. Более того, он может предложить тебе выйти за него замуж! Так или иначе, не поддавайся сразу на его льстивые уговоры — некоторые мужчины теряют интерес после легких побед».
«Можешь не беспокоиться по этому поводу, — холодно отвечала Мэдук. — Меня не интересуют ни принц Брезанте, ни его любезности».
Девонета словно ее не слышала: «Подумать только! Разве это не замечательно? В один прекрасный день ты можешь стать королевой Мэдук Блалокской!»
«Не думаю».
Тон Девонеты стал менее наигранным: «Согласна, Брезанте — не самый привлекательный молодой человек. По сути дела, он похож на мясистого коренастого тролля с круглым пузом и огромным носом. И все же, какая разница? Он — принц королевской крови, и тебе можно только позавидовать, надо полагать».
«Глупости болтаешь! У меня нет ни малейшего намерения связываться с принцем Брезанте, и он меня тоже знать не захочет».
«Не будь так уверена! Ты чем-то похожа на его предыдущую супругу, молодую принцессу из Уэльса — хрупкое, невинное, наивное создание».
Хлодис энергично присоединилась к пикантному разговору: «Говорят, она все время плакала, тоскуя по дому и напуганная мужем!
Насколько я понимаю, в конце концов она помешалась. Принца Брезанте это обстоятельство нисколько не беспокоило, и он лез к ней в постель каждую ночь, пока она не умерла от родов».
«Печальная история», — заметила Мэдук.
«Еще какая печальная! Маленькая принцесса скончалась, а любвеобильный принц остался в одиночестве. Тебе придется постараться для того, чтобы хорошенько его утешить».
«Не сомневаюсь, что он сразу полезет целоваться, — хихикнув, добавила Хлодис. — Нив коем случае не отказывай ему в поцелуях — только так можно привязать к себе будущего мужа. Разве я не права, Девонета?»
«Можно и так. Есть разные способы».
«Иногда меня просто поражает, какие постыдные мысли бродят у вас в головах!» — с презрением сказала Мэдук.
«Что делать? — вздохнула Девонета. — Не думать постыднее, чем думать».
«Кроме того, не думать скучно», — добавила Хлодис.
«Предлагаю любой из вас — или обеим — близко познакомиться с принцем Брезанте, — пожала плечами Мэдук. — Уверена, что вами он заинтересуется гораздо больше, чем мной».
Позже, в тот же день, Мэдук встретилась в галерее с Казмиром. Король собирался было пройти мимо, отводя глаза в сторону, как он обычно делал, но он внезапно остановился: «Мэдук, я хотел бы с тобой поговорить».
«Да, ваше величество?»
«Иди за мной», — Казмир направился в находившийся поблизости зал королевского совета; Мэдук неохотно плелась в шести шагах позади.
С наводившей страх на придворных мрачноватой усмешкой на лице Казмир ожидал у двери, пока принцесса не вошла, после чего закрыл дверь и встал у стола: «Садись».
Мэдук чопорно уселась на стул напротив короля.
«Я должен дать тебе указания, — гнусаво-назидательным тоном начал Казмир. — Слушай внимательно, не пропускай ни слова. Предстоят важные события. Вскоре у нас будет гостить король Блалока Милон, в компании королевы Каудабиль и принца Брезанте. Я намерен предложить подписание брачного договора между тобой и принцем Брезанте. Брак как таковой будет заключен в надлежащее время — возможно, года через три. Брак этот имеет большое значение, так как он позволит обеспечить прочный союз с Блалоком, служащий противовесом тенденции Помпероля выступать на стороне Даота. Таковы государственные дела, в которых ты ничего не понимаешь — но ты должна сознавать, что они имеют первостепенное значение».
Мэдук пыталась найти слова, позволявшие деликатно выразить королю Казмиру ее чувства и в то же время не привести его в ярость. Несколько раз она уже начинала было говорить, но передумывала и закрывала рот. Наконец она робко произнесла: «Принц Брезанте может отказаться от такой невесты».
«Думаю, что ты ошибаешься. Король Милон уже выразил заинтересованность в вашем бракосочетании. Почти наверняка во время его визита в Хайдион будет сделано соответствующее объявление. Для тебя это удачная перспектива — считай, что тебе повезло. А теперь слушай! Леди Восс станет обучать тебя придворным манерам, и на этот раз тебе придется ее слушаться беспрекословно. Я ожидаю от тебя только безукоризненного поведения в присутствии царственных гостей. Никаких внезапных перемен настроения и причуд, никакого упрямства, никаких дерзостей — иначе ты навлечешь на себя мое исключительное недовольство. Все понятно?»
«Да, ваше величество, — дрожащим голосом ответила Мэдук. — Я понимаю, что вы говорите». Она набрала воздуха в грудь и выпалила: «Но ваши уговоры ни к чему не приведут. Будет лучше, если вы об этом узнаете здесь и сейчас».
Казмир начал что-то говорить угрожающим тоном, но Мэдук быстро перебила его: «Надеюсь, что в повседневных делах я смогу выполнять ваши пожелания, но мое замужество гораздо важнее для меня, чем для вас».
Король медленно наклонился над столом. На его лице появилось выражение, которое видели многие несчастные перед тем, как их уволакивали в темницы под Пеньядором.
«Ты смеешь противиться моей воле?» — сдавленно, глухо произнес Казмир.
Мэдук выбирала слова осторожнее, чем когда-либо: «Существуют обстоятельства, ваше величество, которые делают осуществление вашего плана невозможным!»
«Какие именно?»
«Прежде всего, я презираю принца Брезанте. Если ему так не терпится жениться, пусть обручается с леди Восс или с Хлодис. Во-вторых, если вы не забыли, я — дочь феи и неизвестного отца. Я ничего не знаю о своей родословной; во всех практических отношениях ее у меня нет. Мои фрейлины обзывают меня «незаконнорожденной», и я не могу им ничего возразить. Если Милон об этом прослышит, он сочтет обручение издевательством, оскорбляющим его королевский дом».
Казмир моргнул и молча выпрямился. Мэдук встала, скромно опираясь руками на стол: «Поэтому, ваше величество, обручение невозможно. Вам придется придумать какой-нибудь другой план, в котором я не играю никакой роли».
«Чепуха! — пробормотал Казмир. — Все эти возражения несущественны, мелочи жизни. Ни Милону, ни Брезанте не нужно знать о твоем происхождении! В конце концов, кто им расскажет?»
«Судя по всему, это придется сделать мне, — ответила Мэдук. — Такова моя обязанность».
«Бахвальство, пустые угрозы! Ты не посмеешь!»
Мэдук спешила, слова срывались у нее с языка прежде, чем она успевала подумать, что говорит: «Посмею, ваше величество! Мне всего лишь придется говорить правду, искренне и откровенно — ведь вы, король, благороднейший из благородных, не станете требовать, чтобы я врала? Уважение к достоинству и чести обоих королевских домов не позволит мне скрывать происхождение, каковы бы ни были последствия!»
Казмир жестко повторил: «Чепуха! Уверяю тебя, все эти разговоры о достоинстве и чести — глупейший вздор! Если ты жить не можешь без родословной, герольды что-нибудь состряпают, а сплетников я заставлю заткнуться королевским указом!»
Мэдук с улыбкой покачала головой: «Гнилая рыба воняет, под каким бы соусом ее ни подавали. Над поддельной родословной станут смеяться. Народ назовет вас двуличным подлецом, скользким, как змея, готовым на любую ложь, на любое притворство. Каждый прохожий будет усмехаться у вас за спиной и показывать пальцем. А надо мной будут смеяться вдвойне, меня будут всюду унижать и оскорблять потому, что я согласилась участвовать в вашем бессовестном фарсе! Вы прославитесь на весь мир как…»
Казмир разрубил воздух ладонью: «Довольно! Молчать!»
Мэдук испуганно пролепетала: «Я только хотела объяснить, почему настоящая родословная имеет для меня такое значение…»
Терпение короля Казмира истощалось: «Все это пустая болтовня, она не имеет никакого отношения к делу! Ты просто не понимаешь, насколько ничтожны твои ребяческие фантазии по сравнению с проектами государственной важности! Так что…»
«Факты невозможно отрицать, ваше величество! — жалобно воскликнула Мэдук. — У меня нет родословной».
«Тогда сочини себе родословную — или найди такую, какая тебе понравится, и мы ее утвердим королевским указом! Только не медли с этим! Обратись за помощью к Спаргою, старшему герольду».
«Я предпочла бы обратиться за помощью к кому-нибудь другому».
«К кому угодно! Настоящая родословная или фиктивная — мне все равно! Мне надоели твои причуды. Поспеши с этим!»
«Как вам будет угодно, ваше величество. Поспешу выполнить ваши пожелания».
От внимания Казмира не ускользнул подозрительный оттенок притворства, прозвучавший в голосе Мэдук: почему бы вдруг она стала такой податливой?
«Тем временем я начну переговоры об обручении. Их нельзя откладывать!»
Мэдук в отчаянии закричала: «Ваше величество, разве я не объяснила только что, почему это невозможно?»
Фигура Казмира, казалось, становилась все выше, все шире, все огромнее. Мэдук потихоньку переместилась вдоль края стола так, чтобы ее отделяло от короля как можно большее расстояние. Но она продолжала кричать: «Ничего не изменилось, ваше величество! Я буду повсюду искать родословную, но даже если окажется, что мой отец — император Византийский, принц Брезанте как был отвратительным похотливым уродом, так им и останется! И если он мне скажет хотя бы одно-единственное слово, я заявлю, что я — ублюдок и подкидыш, которого король Казмир хочет тайком подсунуть в блалокский королевский дом! А если и это не поможет, я наведу на принца такую порчу, что он навсегда повиснет в воздухе, дрыгая ногами и стуча зубами!»
Щеки короля Казмира порозовели, его голубые глаза выпучились. Он сделал три быстрых шага, чтобы обогнуть стол, схватить Мэдук и оттузить ее хорошенько. Мэдук вовремя отбежала, чтобы снова находиться по другую сторону стола. Тяжело топая, Казмир пустился в погоню, но прыткая Мэдук без труда его опережала, оставаясь вне досягаемости.
Наконец Казмир остановился, тяжело дыша скорее от злости, нежели от усталости. Мэдук тоже перевела дыхание: «Извините меня за то, что я от вас убегаю, ваше величество, но я не хочу, чтобы меня снова побили».
«Я позову лакеев, — сказал Казмир. — Тебя отведут в темный чулан, и там я тебя отколочу от души — а может быть и сделаю с тобой что-нибудь похуже. Никто не смеет мне перечить безнаказанно!» Король медленно приближался к ней шаг за шагом, неподвижно уставившись ей прямо в глаза — словно пытаясь пригвоздить ее к полу гипнотическим взглядом.
Не забывая отходить подальше, Мэдук взмолилась дрожащим голосом: «Пожалуйста, ваше величество, не надо со мной ничего такого делать! Надеюсь, вы заметили, что я не защищаюсь от вас приемами, которым меня научили феи — это было бы проявлением неуважения к вашему сану. А я умею напускать не только трясозубку и подергунчик…» Мэдук пыталась срочно что-нибудь придумать и придумала: «Мне известно пренеприятнейшее заклинание под наименованием «нашествие насекомых», и я им пользуюсь только по отношению к тем, кто угрожает причинить мне вред!»
«Даже так? — ласково спросил король Казмир. — Расскажи мне об этом заклинании!» И он сделал еще один шаг в ее сторону.
Мэдук поспешно отскочила: «Если мне нужно отпугнуть какого-нибудь страшного волосатого разбойника, на него со всех сторон набрасываются насекомые! Они налетают и наползают на него днем и ночью, сверху и снизу, падают с неба и вылезают из земли!»
«Малопривлекательная перспектива».
«Совершенно верно, ваше величество! Пожалуйста, не подкрадывайтесь ко мне вокруг стола — вы меня испугаете, и я могу случайно произнести заклинание, вызывающее насекомых!»
«Неужели? Я хотел бы узнать побольше о таком замечательном колдовстве».
«Сначала заводятся блохи! Они станут прыгать у вас в золотистой бороде и в волосах, а потом ими будут кишеть все ваши роскошные наряды, пока вы не расцарапаете себе кожу в кровь!»
«Страшно подумать! Постой-ка, расскажи, что будет дальше!» Казмир сделал внезапное движение вперед; Мэдук успела увернуться. Снова оказавшись с другой стороны стола, она стала торопливо перечислять кошмарные последствия заклинания: «А когда вы ляжете спать, большие мохнатые пауки будут ползать у вас по лицу! Уховертки станут зарываться вам в кожу и вылезать у вас из носа! У вас в супе будут плавать жуки, а в каше — тараканы! Мухи будут залетать к вам в рот и гадить вам в уши; а когда вы окажетесь под открытым небом, вас облепят комары, ночные бабочки и саранча, вас будут жалить оводы и осы!»
Побагровевший король Казмир набычился: «И тебе известно такое ужасное заклинание?»
«Известно, известно! А потом будет еще хуже! Если вы упадете на землю, вас сразу покроет масса муравьев! Конечно, я пользуюсь этим сглазом очень редко — только когда на меня нападают!»
«Разумеется! — на лице Казмира появилась жестокая усмешка. — На самом деле, конечно же, ты не знаешь никакого такого заклинания. Не так ли?»
«Честно говоря, ваше величество, я подзабыла пару слогов, — храбро отвечала Мэдук. — Но моя мать прекрасно знает, как вызвать этот сглаз. Если потребуется, я могу позвать ее на помощь, и Твиск превратит моих врагов в жаб, в кротов, в саламандр и во все, во что я попрошу их превратить, и это чистая правда — хотите, верьте, хотите — проверьте!»
Казмир не сводил с лица Мэдук долгий неподвижный взор. Внезапно он сделал жест, одновременно выражавший дюжину различных эмоций: «Ступай отсюда. Чтобы я больше тебя не видел!»
Мэдук опустилась в изящном коротком реверансе: «Я благодарна вашему величеству за оказанное снисхождение». Она с опаской проскользнула мимо короля к двери, после чего, бросив лукавый взгляд через плечо, быстро выбежала из зала.
6
Король Казмир медленно и тяжело прошагал по галерее, поднялся по лестнице и, задержавшись на мгновение, повернул в коридор, ведущий к гостиной королевы. Стоявший на посту лакей услужливо распахнул перед ним дверь — Казмир прошествовал внутрь. Обнаружив, что королева Соллас всецело поглощена совещанием с отцом Умфредом, король резко остановился, не говоря ни слова; лицо его было мрачнее тучи. Королева и жрец обернулись — их голоса тут же смолкли. Улыбаясь, отец Умфред отвесил глубокий поклон. Игнорируя это приветствие, Казмир промаршировал к окну и неподвижно устремил взор в горизонт.
Выдержав осторожную паузу, королева Соллас и отец Умфред возобновили беседу — сначала приглушенно, чтобы не мешать размышлениям короля, а затем — так как, судя по всему, король либо не имел ничего против, либо ничего не слышал — вернувшись к обычной манере разговора. Как всегда, они обсуждали новый собор. И королева, и священник считали, что все аксессуары и убранство собора должны были быть только самыми роскошными, самого высокого качества — ничто иное не могло их удовлетворить.
«Средоточием всего — можно сказать, «вдохновляющим центром» — служит алтарь, — говорил отец Умфред. — Именно на алтарь обращают взоры все прихожане, именно оттуда провозглашаются истины Священного Писания. Необходимо, чтобы наш церковный престол не уступал никаким другим алтарям христианского мира или даже превосходил их!»
«Я тоже так считаю, — отозвалась королева Соллас. — Как нам благоволит судьба! Такая возможность предоставляется лишь немногим счастливцам!»
«Совершенно верно, дражайшая королева! — отец Умфред покосился на грузную фигуру у окна, но Казмир, казалось, был полностью погружен в размышления. — Я приготовил несколько эскизов — к сожалению, однако, я забыл их взять с собой».
Королева была глубоко разочарована: «О, тогда расскажите мне о них! Мне это очень интересно».
Умфред поклонился: «Я представляю себе алтарь из редких пород дерева, поддерживаемый колоннами из розового каппадокийского мрамора, с каннелюрами. По обеим сторонам — высокие, торжественные канделябры-семисвечники, подобные преображенным лучистым ангелам! По меньшей мере, они будут создавать такое впечатление! Было бы лучше всего, если бы они были вырезаны из чистого золота; за неимением такового придется обойтись гипсом с покрытием из сусального золота».
«Мы сделаем все, что потребуется!»
«Под алтарем располагается дарохранительница, на столе из ценного дерева с резными фризами, изображающими двенадцать архангелов. Дарохранительница — серебряный сосуд, инкрустированный красными гранатами, лазуритом и нефритом; он покоится на парче, расшитой священными символами, имитирующей легендарную плащаницу, именуемую «Тастапес». За алтарем стена разделена на двенадцать панелей, выложенных разноцветными мозаиками из блестящей эмали, отображающими чудесные знамения, радующие глаз и прославляющие веру».
«У меня все это уже перед глазами, мне представилось видение! — в лихорадочном возбуждении бормотала королева Соллас. — Волнующее, очищающее душу видение!»
Снова бросив быстрый взгляд в сторону окна, отец Умфред заметил: «Дражайшая королева, вы очевидно чувствительны к духовным воздействиям, гораздо чувствительнее обычных людей! Но рассмотрим вопрос о наилучшем способе размещения наших реликвий. Вопрос в следующем: потребуется ли отдельный ковчег — скажем, в боковом притворе? Или, может быть, реликвии можно выставить на обозрение в одном из трансептов? Или полезно было бы предусмотреть и то, и другое — на тот случай, если мы приобретем несколько чудотворных святынь?»
«Пока что нам нечего выставлять, — с сожалением сказала королева. — В этом отношении составлять планы на будущее, пожалуй, рановато».
Отец Умфред с упреком протянул к королеве руки: «Веруйте без колебаний, дражайшая королева! Вера всегда поддерживала вас в тяжелые минуты! Святыни существуют, мы их закупим».
«Но как вы можете быть в этом уверены?»
«Вера придаст нам терпение и упорство — мы их найдем, где бы они ни были! Некоторые еще не найдены; другим уже поклонялись в прошлом, но они затерялись — остается только их найти. Позвольте вам напомнить о кресте святого Эльрика, сваренного, разрезанного на куски и поглощенного огром Магром. Для того, чтобы придать себе мужество в процессе мученичества, Эльрик изготовил крест из двух выброшенных огром берцовых костей. Когда-то этот крест был главным сокровищем монастыря святого Бака в Дун-Кругре. Где он сейчас? Кто знает?»
«И как мы его найдем?»
«Только посредством тщательных, настойчивых поисков. Позвольте напомнить вам также о талисмане святой Ульдины, старавшейся обратить в христианство Фогаста — тролля, обитавшего на берегах озера Черная Мейра. Ее труды во славу истинной веры были продолжительны, о чем свидетельствует тот факт, что она родила Фогасту четверых бесят,[58] причем у каждого вместо третьего глаза был круглый камень-кровавик. В конечном счете все четыре камня вынули и вставили в талисман, ныне заточенный в одном из склепов на Пропащем острове. Талисман этот обладает большой чудотворной силой, но добыть его может только рыцарь без страха и упрека. В Галиции, на склоне Пико-Альто, есть монастырь, основанный епископом-еретиком Сангибласом. Тамошние монахи хранят в подземном тайнике гвоздь, прибивший к кресту ступни Спасителя. Я мог бы указать и на другие подобные реликвии. Еще не затерянные святыни пользуются благоговейной популярностью, их тщательно охраняют. То есть их трудно будет заполучить».
«Без труда не выловишь и рыбку из пруда! — решительно заявила королева Соллас. — Такова жизнь!»
«Невозможно выразиться точнее! — нараспев произнес отец Умфред. — Ваше величество изволили лаконично сформулировать сущность целого лабиринта противоречий!»
«Мне кажется, вы как-то упомянули о чаше Грааля? — спросила Соллас. — О священном кубке, из которого Спаситель пил во время Тайной Вечери, и в который Иосиф Аримафейский собирал кровь из ран Господних? Нет никаких новостей о местонахождении этого чудесного сосуда?»
Отец Умфред поджал губы: «Сообщения носят расплывчатый характер. Известно, что чашу сию Иосиф Аримафейский даровал аббатству в Гластонбери; оттуда ее перевезли в Ирландию и установили в часовне островка Инхагил, на озере Лох-Кориб. Оттуда, опасаясь язычников, ее привез на Старейшие острова святой Поррик; считается, что отныне Грааль хранится в каком-то зачарованном тайнике, доступном только доблестным храбрецам!»
Король Казмир время от времени прислушивался к разговору. Теперь он повернулся спиной к окну, с цинично-насмешливым выражением на лице. Королева Соллас бросила на него вопросительный взгляд, но Казмиру, по-видимому, нечего было сказать.
Королева снова обратилась к Умфреду: «Если бы только мы могли созвать братство благородных паладинов, посвятивших себя служению своей королеве! Я разослала бы их на поиски славной реликвии, посулив неслыханные почести тому, кто преуспеет в этом предприятии!»
«Прекрасный замысел, ваше величество! Он воспламеняет воображение!»
«А затем, если нам удастся заполучить Грааль, я почувствую, что выполнила задачу всей своей жизни!»
«Несомненно, это величайшая из всех реликвий».
«Совершенно необходимо, чтобы мы ее приобрели! Слава нашего собора разнесется по всему христианскому миру!»
«Разумеется, дражайшая королева! Этот чудотворный сосуд сослужил бы нам неоценимую службу. Он привлек бы паломников со всех концов света, готовых проделать долгий и опасный путь, чтобы полюбоваться на чашу Господню, молиться и благословлять святейшую королеву, приказавшую построить великий собор!»
Казмир больше не мог сдерживаться. Выступив вперед, он сказал: «Довольно идиотской болтовни!» Ткнув большим пальцем в сторону двери, король приказал: «Ступай! Я хочу поговорить с королевой».
«Как вам угодно, ваше величество!» — отец Умфред подобрал полы рясы и, проворно семеня ногами, избавил гостиную королевы от своего корпулентного присутствия. Выйдя из гостиной, жрец тут же повернул направо, в гардеробную, примыкавшую к гостиной. Оглянувшись по сторонам, он подошел к стенному шкафу, открыл его и вынул маленькую затычку из дырки в стене, позволявшей слышать все, что говорилось в гостиной.
Ухо священника различало каждое слово короля: «Таковы факты, с ними невозможно спорить. Мэдук — подкидыш; ее мать — фея; ее отец — какой-то безымянный бродяга или лесной разбойник. Она наотрез отказывается вступить в брак с Брезанте, и я не вижу никакого разумного способа принудить ее к исполнению моих желаний».
«Это невероятная дерзость! — послышался взволнованный голос королевы. — Ты уже пригласил короля Милона и принца Брезанте в Хайдион!»
«К сожалению. Конечно, мы можем их развлечь, это ничему не повредит. Но сложившееся положение вещей раздражает меня чрезвычайно».
«Я глубоко оскорблена! Нельзя допустить, чтобы маленькая хулиганка одержала над нами победу!»
Король Казмир скорчил гримасу и пожал плечами: «Будь она человеческим отродьем, она уже горько пожалела бы о своем упрямстве. Но ее мать — фея, и я не смею испытывать на себе ее сглазы и заклинания. Такова действительность, ничего не поделаешь».
«Если бы ее окрестили и обучили основам истинной веры…» — с надеждой начала королева.
«Мы уже обсуждали этот вопрос, — оборвал ее Казмир. — Бесполезная трата времени».
«Надо полагать, ты прав. Ивее же… ладно, тут не о чем говорить».
Казмир ударил кулаком по ладони другой руки: «Меня осаждают проклятые проблемы! Они налетают, как стая саранчи — сплошные огорчения, одно хуже другого! И хуже всех чертова тайна, она не дает мне покоя ни днем, ни ночью!»
«Какая тайна?»
«Разве ты не понимаешь? Кто ребенок Сульдрун? Где он?»
Королева Соллас непонимающе уставилась на супруга: «Почему тебя так огорчает этот вопрос? Я давно уже выбросила из головы всю эту историю».
«Что тут объяснять? Сына Сульдрун украли, а нам подсунули лесного выродка!»
«Конечно, я это понимаю, но что с того?»
«Тайна не раскрыта! Кто был другой ребенок? О нем говорил Персиллиан в своем предсказании[59] — но я до сих пор не знаю ни его имени, ни того, где он прячется. Наследный принц, сын Сульдрун, сядет вместо меня на трон Эвандиг и за круглым столом Карбра-ан-Медан! Так изрек Персиллиан».
«С тех пор предсказание могло потерять смысл».
«Такие пророчества никогда не теряют смысл, они сбываются — если их исполнения нельзя каким-нибудь образом избежать! Если бы я знал, как зовут ребенка Сульдрун, я мог бы придумать способ защитить свое государство от переворота».
«И на этот счет нет никаких сведений?»
«Никаких. Я знаю, что у Сульдрун родился мальчик, и что ему столько же лет, сколько Мэдук. Это все, что я знаю. О, я дорого заплатил бы любому, кто сообщил бы мне всю правду!»
«Дела давно минувших дней, — пробормотала Соллас. — Не осталось никого, кто хорошо помнит мою несчастную дочь. Неужели нельзя нанять какого-нибудь прорицателя, чтобы он предсказал что-нибудь получше?»
Казмир печально усмехнулся: «Не так-то просто обмануть Норн, прядущих нити судьбы!» Король присел на диван: «А теперь, несмотря ни на что, мне придется развлекать короля Милона. Он ожидает обручения своего сына. Как я ему объясню, что Мэдук не хочет видеть этого болвана?»
Королева Соллас внезапно подняла голову и воскликнула: «Я придумала! Мэдук все еще может нам пригодиться — и даже в большей степени, чем раньше!»
«Каким образом?»
«Ты слышал, как мы обсуждали необходимость приобретения священных реликвий. Давай объявим, что любой, кто отправится на поиски и привезет нам настоящую, заверенную римскими властями реликвию, получит ценный приз. А тот, кто привезет в Лионесс чашу Грааля, сможет потребовать от короля величайшей награды — даже руки самой принцессы Мэдук!»
Казмир начал было высмеивать идею королевы, но вдруг закрыл рот. Он понял, что в предложении Соллас, как в таковом, не было ничего, что могло бы нанести ему ущерб. Паломники привозят золото. Реликвии привлекают паломников. Если Мэдук — пусть даже косвенным образом — будет способствовать приобретению реликвий, почему бы, действительно, не использовать ее в таком качестве? Казмир поднялся на ноги: «Не возражаю против твоего плана».
«Может быть, мы только откладываем решение проблемы», — с сомнением произнесла Соллас.
«Почему же?»
«Предположим, какой-нибудь доблестный рыцарь привезет чашу Грааля и потребует руки Мэдук. Ты согласишься выдать ее замуж за рыцаря, но Мэдук снова станет упрямствовать, что вполне возможно. Что тогда?»
«Я ее просто отдам этому рыцарю. Пусть маленькая вертихвостка выбирает замужество или рабство — мне все равно. Как только мы от нее избавимся, все связанные с ней проблемы станут проблемами ее супруга».
Королева Соллас захлопала в ладоши: «И у нас больше не будет проблем!»
«Проблемы останутся, но их станет меньше», — Казмир повернулся и вышел из гостиной.
На следующий день, на площадке парадной лестницы, к королю Казмиру осторожно подступил отец Умфред: «Ваше величество! Хотел бы испросить вашего соизволения обменяться с вами парой слов — по вопросу чрезвычайной важности».
Казмир смерил жреца взглядом с головы до ног: «Что еще тебе нужно?»
Отец Умфред посмотрел по сторонам, убеждаясь в том, что его никто не подслушивает: «Государь, я провел многие годы в Хайдионе в качестве духовника ее величества, а также выполняя множество других обязанностей. Естественно, мне становились известны многие события, более или менее значительные, иногда остававшиеся неизвестными другим. Это проистекает из самого характера моей службы».
Казмир недовольно хмыкнул: «В этом я не сомневаюсь. Ты знаешь больше меня о моих делах».
Умфред вежливо рассмеялся: «Недавно мне дали знать, что вас интересует судьба ребенка принцессы Сульдрун».
Казмир насторожился: «И что же?»
«Я мог бы узнать имя этого ребенка и его нынешнее местонахождение».
«Как ты собираешься это сделать?»
«В настоящее время не могу точно сказать. Но в данном случае речь идет не только о возможности добыть интересующие вас сведения».
«Ага. Ты хочешь что-то выпросить».
«Не буду отрицать очевидное. Цель моей жизни — стать архиепископом Лионесса. Если бы мне удалось обратить короля Лионесса в христианство, конклав кардиналов в Риме рассматривал бы это достижение как убедительный довод в пользу моей кандидатуры».
Казмир нахмурился: «Короче говоря, если я обращусь в христианство, ты мне скажешь, как зовут сына Сульдрун».
Отец Умфред кивнул: «В сущности, в этом и состоит мое предложение».
«Ты хитрый мошенник, — тон короля Казмира стал угрожающе спокойным. — Тебя когда-нибудь пытали на дыбе?»
«Нет, ваше величество».
«Твоя дерзость граничит с безрассудством! Если бы не королева Соллас, не отстающая от меня с бесконечными просьбами и упреками, ты рассказал бы все, что знаешь, сопровождая рассказ стонами и воплями».
Отец Умфред кисло улыбнулся: «Ни в коем случае не хотел бы проявить неуважение к вашему королевскому сану, а тем более дерзость! Я всего лишь надеялся, что мое предложение удовлетворит любопытство вашего величества».
«Повторяю: тебе повезло, что тебя защищает королева! Какова процедура обращения в христианство?»
«Это всего лишь крещение — достаточно произнести несколько слов ектеньи».
«Гм. М-да. Пустяк, конечно», — размышлял король Казмир. Через несколько секунд он резко произнес: «Ничто не изменится ни на йоту! Если успех вскружит тебе голову, не снести тебе головы! Ты не будешь контролировать церковные денежные средства — все суммы будут поступать в королевскую казну и выплачиваться из королевской казны, а римские папы не получат ни гроша! Это понятно?»
«Государь, такая система существенно затруднит управление делами!» — протестующе проблеял жрец.
«Но такая система необходима, чтобы архиепископ не становился вором. У меня в Лионессе не будет толпы бродячих монахов, слетающихся, как мухи на падаль, при одном упоминании о возможности полакомиться и разжиться за государственный счет. Таких бездельников будут пороть и продавать в рабство, чтобы они занимались полезным трудом».
«Ваше величество! — в отчаянии закричал Умфред. — Иные бродячие монахи — святые высшего ранга! Они несут благую весть в самые удаленные уголки мира!»
«Пусть убираются в свои удаленные уголки без промедления — в Тормуз или в Скорн или в Татарские степи! Но в Лионессе чтоб духу их не было — никаких жирных задниц, никаких потных тонзур, понятно?»
Отец Умфред тяжело вздохнул: «Вынужден согласиться — мы сделаем все, что можем».
«Радуйся, жрец! — мрачно сказал Казмир. — Сегодня тебе повезло. Ты заключил сделку и спас свою драгоценную шкуру от дыбы! А теперь говори все, что знаешь».
«Мои сведения нуждаются в подтверждении, — без запинки отозвался священник. — Вы получите их завтра, сразу после церемонии крещения».
Король Казмир молча повернулся и ушел к себе в апартаменты.
На следующий день, в полдень, Казмир явился в небольшую часовню королевы. Он молча стоял, пока отец Умфред опрыскивал его святой водой и елейно произносил фразы по-латыни. Затем, повторяя слова за Умфредом, король пробормотал «Отче наш» и несколько отрывков из ектеньи. В завершение отец Умфред схватил крест и, высоко поднимая символ веры над головой, приблизился к королю: «Опустись на колени, брат Казмир! В смирении, преисполнившись восторгом, поцелуй крест и посвяти жизнь благочестивым деяниям и прославлению Церкви!»
«Придержи язык, жрец! — спокойно обронил Казмир. — Терпеть не могу самонадеянных дураков». Посмотрев по сторонам, он сделал широкий повелительный жест рукой, обращаясь ко всем свидетелям церемонии: «Оставьте нас!»
В часовне остались только Казмир, священник и королева Соллас. Король повернулся к супруге: «Дражайшая королева, было бы лучше, если бы на этот раз ты тоже удалилась».
Соллас громко фыркнула. Напряженно выпрямившись, она промаршировала из часовни, всем видом выражая оскорбленное достоинство.
Король Казмир повернулся к жрецу: «А теперь рассказывай все, что обещал! Если это ложь или какие-нибудь глупости, ты проведешь остаток дней в темнице».
«Ваше величество, да будет вам известна вся истина! Давным-давно волны вынесли на берег молодого принца, почти утопленника — на пляж под садом вашей дочери Сульдрун. Его звали Эйлас, теперь он — король Тройсинета и прочих земель. Сульдрун родила ему сына. Чтобы спасти ребенка, она отдала его кормилице; родители кормилицы укрыли его в Тантревальском лесу. Там этого сына, по имени Друн, феи подменили своей девочкой, которую вы нарекли именем Мэдук. Эйласа бросили в темницу, но он бежал — каким образом, мне неизвестно. Теперь он страстно вас ненавидит. Сын его, принц Друн, также не испытывает к вам теплых чувств».
Казмир слушал — челюсть его слегка отвисла. Слова священника поразили его больше, чем он ожидал. Король пробормотал: «Я думал об этом, но этого не может быть! Его сыну должно быть столько же лет, сколько Мэдук!»
«Ребенком Друн провел целый год в обители фей — год по человеческому летосчислению. Но в обителях лесного народца время идет быстрее, и там прошло семь или даже восемь лет! Таким образом, здесь нет никакого несоответствия».
Казмир несколько раз тихо хмыкнул: «У тебя есть какие-нибудь вещественные доказательства?»
«У меня нет никаких доказательств».
Казмир не стал настаивать. В распоряжении короля были факты, давно вызывавшие у него недоумение. Почему, например, Эйирме, кормилицу и служанку Сульдрун, тайком увезли в Тройсинет вместе со всей ее семьей и там одарили землей и большим состоянием? Еще более загадочным было обстоятельство, по поводу которого делались тысячи всевозможных предположений: каким образом Эйлас выглядел немногим старше своего сына Друна? Теперь все было ясно.
Жрец сказал правду. Казмир напряженно предупредил: «Никому ни слова — никому, слышишь? Об этом должен знать только я один!»
«Воля вашего величества будет исполнена неукоснительно!»
«Ступай!»
Отец Умфред озабоченно, но с достоинством, поспешил выйти из часовни. Казмир стоял, глядя невидящими глазами на прибитый к стене крест, сегодня значивший для него не больше, чем вчера. Король сказал себе: «О да, Эйлас меня ненавидит, и как ненавидит!» Следующие слова Казмир произнес почти беззвучно: «Значит, Друн сядет за Круглым столом — вместо меня. Что ж, пусть будет так! Друн сядет на трон Эвандиг и, может быть, успеет приказать пажу подать носовой платок. Таким образом предсказание сбудется. А потом моя судьба свершится, и Друн умрет».
7
На замок Хайдион спустились вечерние сумерки. В Большом зале Старой башни король Казмир аскетически подкреплялся в одиночестве ломтиками холодной говядины и кружкой эля.
Покончив с ужином, он резким движением развернул кресло, чтобы сидеть, глядя в пламя камина.
Память унесла его мысли в давнее прошлое. Образы возникали перед глазами и тут же исчезали. Сульдрун — девочка с золотистыми волосами. Сульдрун — такая, какой он видел ее в последний раз, убитая горем, но все еще непокорная. Вспомнил он и другое изможденное лицо с загнанным взглядом — лицо молодого человека, которого король, в приступе холодной ярости, отправил умирать в подземелье. Время почти стерло бледные черты этого лица, но теперь в нем угадывалось сходство с молодым Эйласом. Вот как это было! Как Эйлас должен ненавидеть того, кто обрек на гибель его самого, его любимую принцессу и его новорожденного сына! Какая жажда сладостной мести должна испепелять мозг короля Эйласа!
Казмир тихо застонал от тяжести обрушившегося на него бремени. События последних лет теперь приходилось рассматривать с новой точки зрения. Возложив на себя корону Северной и Южной Ульфляндии, Эйлас постоянно срывал планы Казмира — и только что сорвал еще один, связанный с Блалоком. Как искусно притворялись Эйлас и Друн, когда гостили в Хайдионе! С какой непроницаемой вежливостью они настаивали на заключении мирных договоров — и при этом каждое мгновение презирали его, ненавидели его, готовились заманить его в западню и уничтожить!
Казмир выпрямился в кресле. Наступило время нанести ответные удары, безжалостные и точные, но сдерживаемые, как всегда, предусмотрительностью — нет, Казмир не собирался давать волю эмоциям, принимая безрассудные решения, способные нанести ущерб его интересам. Кроме того, следовало найти способ, позволявший сделать так, чтобы предсказание Персиллиана сбылось, но не помешало торжеству Лионесса.
Казмир сидел, обдумывая и взвешивая различные варианты, оценивая последствия каждого возможного действия. Несомненно, смерть Эйласа способствовала бы достижению целей Казмира. В таком случае Друн становился королем, после чего — рассуждал сам с собой Казмир — можно было бы созвать совет государей в Аваллоне, под тем или иным предлогом. Друна усадили бы за Круглый стол Карбра-ан-Медан, а затем каким-нибудь образом уговорили бы сесть на древний трон Эвандиг. Остальное не составляло труда: быстрое движение в тенях, блеск стального клинка, отчаянный возглас, труп на каменном полу — и Казмир мог преследовать дальнейшие цели без опасений и почти беспрепятственно.
Прямолинейный и логичный план нуждался лишь в успешном исполнении.
Прежде всего следовало обеспечить кончину Эйласа, не переступая границы благоразумия. Убийство короля — всегда рискованное дело; неудачные попытки таких заговоров, как правило, оставляли следы, неизбежно приводившие к зачинщику, а это вовсе не устраивало Казмира.
Имя возникло в уме Казмира, словно навязавшись по собственной воле.
Торкваль.
Казмир надолго задумался. Превосходную квалификацию Торкваля как наемного убийцы невозможно было отрицать, но его трудно было контролировать. По сути дела, его невозможно было контролировать. Торкваль нередко производил впечатление врага в не меньшей степени, чем союзника, и едва заботился о том, чтобы поддерживать циничную видимость сотрудничества.
Казмир с сожалением отказался от кандидатуры Торкваля. Почти сразу же другое имя пришло ему в голову, и на этот раз Казмир откинулся на спинку кресла, задумчиво кивая в такт своим соображениям, не испытывая каких-либо недобрых предчувствий.
Казмир вспомнил о существовании сэра Кори из Фалонжа,[60] человека примерно того же склада, что и Торкваль. В стремлении сэра Кори к сотрудничеству, однако, можно было не сомневаться, так как в настоящее время он сидел, сгорбившись, в темнице под Пеньядором, ожидая, что топор Зерлинга отсчет ему голову. Таким образом, уступая пожеланиям короля Казмира, сэр Кори многое приобретал и ничего не терял.
Казмир подал знак лакею, безмолвно и неподвижно стоявшему у двери: «Приведи сюда сэра Эрлза».
Вскоре в зал вошел сэр Эрлз, государственный канцлер и один из самых доверенных советников Казмира: маленький человек среднего возраста с хитрой физиономией и проницательными глазами, очень заботившийся об аккуратной серебристой шевелюре и бледной желтоватой коже. Казмир недолюбливал брезгливого канцлера, но тот служил ему с безукоризненной пунктуальностью, и Казмир игнорировал все остальное.
Казмир указал на пустое кресло. Чопорно поклонившись, сэр Эрлз опустился в него. Казмир спросил: «Что вы знаете о сэре Кори, отдыхающем у меня в Пеньядоре?»
Сэр Эрлз ответил не задумываясь, словно ожидал именно такого вопроса: «Кори — второй сын сэра Клонея из Фалонжа, ныне покойного. Старший сын, сэр Камвид, унаследовал поместье, находящееся на севере Западной провинции в Троаге, неподалеку от ульфской границы. Кори не пожелал смириться с положением младшего отпрыска и попытался убить сэра Камвида. Дело было ночью, залаяла собака — сэр Камвид спал чутко, и убийство удалось предотвратить. Кори сбежал и стал разбойником-изгоем. Блуждая по Троагу, он устраивал засады на Старой дороге. Его схватили люди герцога Амбриля; герцог сразу повесил бы его, если бы Кори не назвался одним из тайных агентов вашего величества. Амбриль повременил с расправой и отправил Кори в Хайдион, чтобы ваше величество решили, как поступить с разбойником. Говорят, что Кори умеет себя вести в хорошем обществе, хотя, конечно, он мерзавец, каких мало, и по нему плачет топор Зерлинга. Вкратце это все, что мне известно».
«Пожалуй, сэр Кори наделен даром предвидения, — заметил Казмир. — Поручите привести его ко мне, немедленно».
«Как будет угодно вашему величеству», — нарочито бесцветным тоном отозвался Эрлз и покинул Большой зал.
Через некоторое время пара тюремщиков привела в зал Кори из Фалонжа — кисти рук заключенного были скованы цепью, на шее у него висела веревочная петля.
Казмир рассматривал узника с бесстрастным любопытством. Человек среднего роста, сильный и проворный, с мускулистым торсом и длинными жилистыми руками и ногами, Кори отличался болезненно-желтоватым оттенком кожи. У него были черные волосы и грубое, жестокое лицо. На нем все еще висела та одежда, в которой его схватили — некогда роскошная, теперь она превратилась в лохмотья, отвратительно вонявшие подземельем. Тем не менее, Кори реагировал на королевскую инспекцию безразличной позой; бдительный и полный жизненных сил, он примирился с мыслью о предстоящей казни.
Тюремщики привязали конец веревки, стягивавшей шею Кори, к ножке стола, чтобы узник не мог неожиданно наброситься на короля; после этого, как только Казмир кивнул, они удалились из зала.
Казмир спокойно произнес: «Вы сообщили герцогу Амбрилю, что работаете тайным агентом у меня на службе».
Кори кивнул: «Так точно, ваше величество».
«Вы не считаете, что это была дерзкая ложь с вашей стороны?»
«В сложившихся обстоятельствах предпочитаю считать, что меня посетило наитие, свидетельствующее о моей находчивости, о моем уме и о моем желании предложить себя и свои навыки к вашим услугам».
Казмир холодно улыбнулся: «Раньше вы не давали знать о таких амбициях».
«Совершенно верно, государь! Я слишком долго не решался об этом сообщить, и теперь, к своему стыду, стою перед вами в кандалах».
«Вы стыдитесь своих преступлений — или того, что не преуспели в качестве разбойника?»
«Могу сказать только одно, ваше величество — я не привык терпеть поражения».
«Ха! По меньшей мере в этом вы можете рассчитывать на мое сочувствие. А теперь вернемся к вопросу о королевской службе — возможно, вам придется всерьез играть в эту игру».
«Охотно, государь — учитывая, что такая служба, судя по всему, избавит меня от темницы и топора».
«Так оно и есть, — подтвердил Казмир. — Насколько я могу судить, вы человек проницательный и бессовестный — именно такие качества я часто нахожу полезными. Если вы успешно выполните задание, которое я собираюсь вам поручить, с вас не только будут сняты все обвинения, но вы получите также существенную награду».
Сэр Кори поклонился: «Ваше величество, без колебаний берусь выполнить ваше поручение».
Казмир кивнул: «Внесем в это дело ясность с самого начала. Если вы попытаетесь меня предать, я приложу все возможные средства и усилия к тому, чтобы вас поймали и снова бросили в темницу под Пеньядором».
И снова сэр Кори поклонился: «Ваше величество, я человек практичный и ничего другого не ожидаю. Достаточно объяснить, чего вы от меня хотите».
«Это очень просто. Вы должны убить Эйласа, короля Тройсинета, Дассинета и Ульфляндий. В настоящее время он находится в море, на одном из кораблей своего флота, но рано или поздно вы сможете найти его в Дун-Даррике, в Южной Ульфляндии. Убийство должно быть совершено так, чтобы его никак нельзя было связать со мной».
Кори поджал губы; глаза его сверкали, отражая неровное пламя факелов: «Сложная задача — но она мне под силу».
«На сегодня все. Завтра мы поговорим снова. Стража!»
Явились тюремщики.
«Отведите сэра Кори обратно в Пеньядор, но позвольте ему выкупаться, выдайте ему свежую одежду, подайте ему ужин по его выбору и устройте его на ночлег — под замком, разумеется — в камере на первом этаже».
«Слушаюсь, государь!» — отозвался один из тюремщиков. Другой отвязал веревку от стола и рявкнул на узника: «Ну пошли, сволочь!»
Кори высокомерно выпрямился: «Отныне обращайтесь ко мне «сэр Кори», если не хотите навлечь на себя мое недовольство!»
Тюремщик дернул за веревку: «Как бы тебя ни звали, пошевеливайся! Мы не так мягкосердечны, как его величество».
Вечером следующего дня король Казмир снова беседовал с сэром Кори, на этот раз в Камере Вздохов над Арсеналом. Теперь Кори был прилично одет и пришел без цепей.
Казмир сидел на любимой скамье за дощатым столом, с буковой флягой вина и буковой кружкой под рукой. Он указал прибывшему на другую скамью: «Для вас уже кое-что приготовлено. На столе — кошель, содержащий двадцать серебряных флоринов. Представляйтесь торговцем целебными мазями, странствующим на лошади в сопровождении мула, навьюченного подходящим запасом товаров. Продвигайтесь на север по Сфер-Аркту до Дазлби, оттуда продолжайте путь в Нолсби-Севан, после чего снова поверните на север по Ульфскому проезду. Вам придется миновать Ворота Цербера и крепость Кауль-Боках. В шести милях за крепостью есть придорожный постоялый двор с вывеской, изображающей пляшущую свинью. Там вас будут ожидать четыре человека — такие же готовые на все головорезы, как вы, если не хуже. Они должны присоединиться к банде Торкваля, но сперва окажут содействие в вашем предприятии. Пользуйтесь их услугами по своему усмотрению».
Казмир взглянул на лежавший перед ним список и с отвращением продолжил: «Отборный сброд, нечего сказать! Каждый словно превосходит остальных злодейством и низостью. В первую очередь предлагаю вашему вниманию Гунна Измаэля из Татарских степей. Второй — Кельт Кеган, пронырливый, как лиса, и столь же кровожадный. Третий — Ласковый Эсте, златокудрая бестия с лицом, подергивающимся нервной улыбкой. Эсте — римлянин, он претендует на родство с потомками поэта Овидия. Эсте носит с собой небольшой тонкий лук, похожий на детскую игрушку и выпускающий стрелы, напоминающие оперенные щепки, но умеет пронзить человеку глаз с большого расстояния. Последний — Чернявый Гальгус, известный тем, что всегда носит за поясом четыре метательных ножа. Таковы ваши верные рыцари».
«Их следовало бы назвать скорее порождениями кошмара, — заметил Кори. — Почему бы они стали мне повиноваться?»
Казмир улыбнулся: «Надеюсь, они не откажутся. Несомненно одно — все четверо опасаются Торкваля. Торкваль — пожалуй, единственный авторитет в их глазах. Поэтому действуйте от имени Торкваля. Такая организация проекта отличается дополнительным преимуществом: если вы добьетесь успеха, на что я рассчитываю, обвинять в случившемся будут Торкваля, а не меня».
«А какого мнения по поводу этого проекта придерживается Торкваль?»
«Он не возражает. Повторяю: мое имя не будет произносить никто. Все ясно?»
«За исключением одного вопроса: обязан ли я выполнять указания Торкваля?»
«Только в том случае, если это будет способствовать достижению вашей цели».
Кори задумчиво погладил подбородок и спросил: «Могу ли я говорить со всей откровенностью?»
«До сих пор мы ничего друг от друга не скрывали. Говорите!»
«Ходят слухи, что ваши тайные агенты редко наслаждаются плодами своих трудов. Каковы гарантии того, что в случае успеха я останусь в живых и действительно получу награду?»
«Могу сказать только одно, — пожал плечами Казмир. — Если вы сослужите мне добрую службу однажды, я вполне могу пожелать, чтобы вы оказались мне полезным снова. Вряд ли вы сможете принести мне пользу, будучи мертвецом. Кроме того, если вы не доверяете условиям нашего устного договора, вы всегда можете вернуться в Пеньядор».
Кори улыбнулся и поднялся на ноги: «Ваши аргументы убедительны».
Глава 7
На лугу Лалли, неподалеку от Тантревальского леса, там, где из леса вытекал спокойный ручей Лиллери-Рилл, огибавший луг и на другом конце луга впадавший в Душистую излучину, находилось сооружение из бревен и камня — усадьба Трильда.
Усадьбе было уже почти сто лет; ее построили по заказу чародея Хиларио, ранее обитавшего в башне Шойр на островке у северного побережья Даота. Башня эта казалась Хиларио, человеку с изысканными вкусами, дикой, холодной и тесной. Чародей тщательно разрабатывал планы нового жилища, точно указывая каждую деталь и неоднократно переоценивая взаимное соответствие каждой части проекта всему замыслу в целом. В качестве строительной бригады Хиларио нанял группу плотников-гоблинов, заверивших заказчика в своей высокой квалификации. Хиларио начал было обсуждать проект с бригадиром гоблинов, Шайликом, но Шайлик взял чертежи из рук чародея, быстро просмотрел их и, судя по всему, смог разобраться во всех подробностях с первого взгляда — Хиларио был глубоко впечатлен его проницательностью.
Гоблины немедленно принялись за работу: копали, рыли, рубили и пилили, стучали молотками, вырезали рельефные узоры отделки, подгоняли соединения и обрабатывали детали на стругах[61] с таким рвением, что, к изумлению Хиларио, строительство было завершено за одну ночь — новая усадьба появилась, как по мановению волшебной палочки, с дымовой трубой, увенчанной чугунным флюгером в виде петуха.
Как только первые красноватые лучи солнца озарили луг Лалли, бригадир гоблинов Шайлик вытер пот со лба и торжественным широким жестом представил счет чародею Хиларио, требуя немедленной оплаты в связи с тем, что его бригада должна была срочно начать выполнение следующего заказа.
Хиларио, однако, был человек осторожный, и обаятельные манеры Шайлика не произвели на него должного впечатления. Он похвалил бригадира за быстроту и эффективность, но настоял на том, что перед тем, как выставленный счет будет оплачен, следовало произвести инспекцию сооружения. Шайлик тщетно протестовал — в конце концов, однако, ему пришлось сопровождать Хиларио, занявшегося проверкой качества постройки.
Почти сразу же Хиларио обнаружил несколько ошибок, допущенных строителями, а также многочисленные свидетельства поспешности и небрежности. Договор предусматривал каменную кладку «из цельных и твердых блоков плитняка»; на поверку каменные блоки, выложенные гоблинами, оказались подделками, изготовленными из заколдованных коровьих лепешек. Дальнейшая проверка показала, что «крепкие брусья из мореного дуба», обусловленные в описании заказа, на самом деле представляли собой хрупкие сушеные стебли молочая, замаскированные еще одним ловким заклинанием.
Хиларио с возмущением указал Шайлику на эти недостатки и потребовал их надлежащего устранения в точном соответствии с договорными требованиями. Помрачневший и расстроенный, Шайлик делал все возможное, чтобы избежать выполнения дополнительных работ. Он заверял, что точное соблюдение требований невозможно, и что доля неопределенности неизбежно свойственна всему, что существует во Вселенной. Бригадир-гоблин заявлял, что разумный, учитывающий все обстоятельства заказчик допускает некоторую свободу истолкования контракта, так как процесс истолкования как таковой подразумевает возможность расхождения мнений.
Хиларио проявлял непреклонность, и Шайлик все больше волновался; его аргументы становились все более невразумительными, он даже бросил на пол свою остроконечную зеленую шапку. Гоблин утверждал, что, так как различие между «кажущимся» и «существующим» представляет собой не более чем философское изощрение, на практике все, что угодно, эквивалентно всему, чему угодно. На это Хиларио со всей серьезностью ответил: «В таком случае я заплачу за вашу работу вот этой соломинкой».
«Нет! — сказал Шайлик. — Это не то же самое». Бригадир предложил чародею — с тем, чтобы упростить процесс и не тратить время зря — оплатить выставленный счет и вселиться в новую усадьбу к своему удовлетворению.
Хиларио не позволял себя уговорить. Он назвал рассуждения Шайлика софистикой, с первого слова до последнего. «Усадьба выглядит прекрасно, не спорю, — сказал он. — Но колдовские трюки такого рода скоротечны и с течением времени теряют силу».
«Не всегда!»
«Достаточно часто! После первого же ливня все это сомнительное сооружение обрушится мне на голову — хорошо еще, если не посреди ночи, когда я буду спать. Вы обязаны переделать все заново, с начала до конца, используя высококачественные материалы и применяя общепринятые методы строительства».
Гоблины-плотники ворчали, но Хиларио не отступил, и им пришлось снова приняться за работу. Гоблины трудились не покладая рук три дня и три ночи, причем, будучи уязвлены заказчиком или просто потому, что им свойственна капризная изменчивость настроения, на этот раз все сделали в два раза лучше, чем требовалось, изготовляя панели из розового палисандра, тика и отборного орехового капа, используя марганцевый шпат, розовый порфир и малахит вместо мрамора — и при этом то и дело вызывающе поглядывая на Хиларио, словно приглашая его высказать еще какие-нибудь критические замечания.
Наконец строительство закончилось, и Хиларио оплатил счет двумястами двенадцатью раковинами, создающими «морской шум», маринованной сельдью, свежеиспеченными хлебами, сырами, творогом, орехами и медом, а также бочонком крепкого грушевого сидра и еще одним бочонком вина из тутовых ягод. Таким образом, сделка завершилась в атмосфере товарищества и взаимного уважения.
Хиларио вселился в усадьбу, нареченную им Трильдой, и прожил в ней много лет; в конце концов он погиб при невыясненных обстоятельствах на лугу Лалли — возможно, пораженный ударом молнии. Ходили слухи, что он чем-то вызвал раздражение волшебника Тамурелло. Так или иначе, никаких доказательств злонамеренного вмешательства обнаружить не удалось.
Несколько лет усадьба пустовала. В один прекрасный день Шимрод, странствуя по Старейшим островам, набрел на это одинокое строение и решил в нем поселиться. Он добавил флигель, где разместилась лаборатория, разбил цветник перед усадьбой и устроил фруктовый сад на заднем дворе — Трильда стала очаровательнее прежнего.
С тем, чтобы поддерживать в Трильде порядок — то есть удалять пыль, мыть полы, убирать мусор, очищать оконные стекла, натирать воском деревянные панели и мебель, искоренять сорняки в саду и заготавливать дрова для каминов — Шимрод нанял семейство недавно поселившихся по соседству кикимор (называемых также «древесными троллями»). Эти небольшие пугливые существа работали только тогда, когда Шимрод поворачивался к ним спиной, так что они редко ему мешали — лишь время от времени он замечал уголком глаза какое-то проворное движение.
Годы проходили в установившемся режиме: Шимрод жил в своей усадьбе, как правило, в одиночестве, и развлекала его только работа. На лугу Лалли редко появлялись люди — лишь иногда мимо проходил дровосек или крестьянин, направлявшийся в лес по грибы — а гостей Шимрод практически никогда не принимал. На дальнем конце луга, с противоположной усадьбе стороны, находилась Пуншестопская обитель — с первого взгляда не более чем обнажение черного базальта, с северной стороны покрытое лишайником. Время от времени Шимрод наблюдал за разгульными празднествами эльфов и фей, но только издали. Он уже знал на собственном опыте, что тому, кто якшается с феями, угрожают смятение и горечь крушения сладостных надежд.
В последнее время, по поручению Мургена, Шимрод взял на себя монументальный труд — анализ и классификацию материалов, конфискованных у чародея Тамурелло и привезенных в Трильду в полном беспорядке. Тамурелло был волшебником незаурядным, но не слишком разборчивым во вкусах и привычках; он накопил большую коллекцию редкостей и колдовских принадлежностей со всех концов света — некоторые оказались просто сувенирами, другие вызывали трепет, будучи напряжены магической энергией.
Первоочередной задачей Шимрода, связанной с таким чудесным разнообразием диковин, стал предварительный просмотр документов, трактатов, формуляров и записей. Имелись в наличии тексты всевозможных форм и размеров, от фолиантов в роскошных переплетах до почти разлетающихся в пыль обрывков. В библиотеке Тамурелло хранились ветхие манускрипты и новейшие книги в инкрустированных кожаных переплетах с металлическими застежками, папирусные свитки, сохранившиеся с незапамятных времен, иллюстрированные миниатюрами пергаменты, папки с чертежами, планами, картами и схемами, обрамленные шелковые табло, покрытые печатными черными иероглифами, бумаги с письменами на неведомых языках, нанесенными чернилами невиданных оттенков.
Разделив документы на несколько общих категорий, Шимрод принялся изучать механизмы, инструменты, утварь, усилители, фильтры и различные прочие артефакты. Многие казались совершенно бесполезными, и Шимрода нередко приводили в замешательство возможности их использования или, наоборот, отсутствие таковых. Уже целый месяц он пытался разобраться в назначении одного такого изобретения — семи небольших дисков из прозрачного материала, кружившихся по краю круглой таблички из черного оникса. Диски светились мягкими радужными переливами, изредка прерывавшимися пульсирующими черными пятнами пустоты, по-видимому возникавшими и пропадавшими совершенно случайно.
Шимрод не мог представить себе практическое применение этого устройства. Часы? Игрушка? Подвижное украшение интерьера? Он предполагал, что настолько сложный механизм должен был быть изготовлен с какой-то определенной целью, но цель эта не поддавалась пониманию.
Однажды, когда Шимрод сидел, наблюдая за дисками, из большого выпуклого зеркала, висевшего на стене в глубине лаборатории, послышался сигнал, напоминавший звон небольшого колокола.
Поднявшись на ноги, Шимрод подошел к зеркалу, теперь отображавшему происходящее в большом зале Свер-Смода. Мурген, стоявший у стола, приветствовал Шимрода кивком, не теряя времени на церемонии: «У меня есть сложное поручение. Оно может оказаться опасным. Тем не менее, это дело чрезвычайной важности, оно должно быть сделано. В данный момент я никак не могу отлучиться, и мне придется обременить этой задачей тебя».
«Для того ты меня и сотворил, — пожал плечами Шимрод. — В чем заключается поручение?»
«По существу, это продолжение работы, которой ты уже занимался в Иссе. Теперь надлежит провести более подробное расследование.
В частности, ты должен установить факты, относящиеся к ведьме Десмёи».
«У тебя нет никаких предположений?»
«У меня десятки предположений — фактов, однако, никаких. Плодотворных альтернатив в этом отношении мало — по сути дела, насколько я понимаю, существуют только две возможности».
«Какие именно?»
«Начнем со следующего допущения. Когда Десмёи создала Меланкте и Карфилиота, она полностью растворила самое себя, чтобы драматически продемонстрировать ненависть к мужскому полу. Логическое противоречие этой предпосылки состоит в том, что до подобной демонстрации никому не было никакого дела, и Тамурелло прежде всего. Гораздо вероятнее, что Десмёи решила изменить свое состояние так, чтобы выждать в течение какого-то времени, а затем, когда возникнет удобная возможность, удовлетворить жажду мести. Руководствуясь этой предпосылкой, тебе надлежит выявить средоточие зеленой энергии, возникшее в результате преобразования Десмёи — или любое иное обличье, которым она пользуется. Где она скрывается? Каковы ее планы? Меланкте и Торкваль — почти наверняка ее агенты. Если так, они приведут тебя к Десмёи».
«Хорошо — с чего начать?»
«Прежде всего измени внешность, причем радикально. В последний раз Меланкте сразу тебя узнала. Затем отправляйся на горные луга Ульфляндии. Под горой Собх, в ущелье Глен-Дагах, находится крепость Верхний Корам. Там ты найдешь Меланкте и Торкваля».
«И что я должен сделать, когда мне встретится Десмёи?»
«Уничтожь ее — если успеешь. Если не успеешь, она уничтожит тебя».
«Такое завершение предприятия было бы достойно сожаления».
«Поэтому тебе следует хорошо вооружиться. Магией инкубов в данном случае пользоваться нельзя; Десмёи сразу ее почует, так как зеленые чары — порождение демонических миров».
«Значит, у меня нет никакой защиты от демонических чар?»
«Не совсем так. Протяни руку».
Шимрод протянул руку — и тут же обнаружил на ладони пару шариков из черного железняка; каждый можно было носить, как серьгу, на короткой тонкой цепочке.
«Перед тобой трехмерные проекции двух эфферентов Седьмого Манга, — пояснил Мурген. — Они отторгают все, что происходит из Меля и Муртвой Гати. Их зовут Фонер и Скель, они тебе пригодятся. А теперь займись приготовлениями, после чего ты получишь дальнейшие инструкции».
Зеркало стало зеркалом, отражавшим только лицо Шимрода. Отвернувшись, Шимрод задумчиво взглянул на рабочий стол, заваленный странными и таинственными предметами. Семь кружащихся дисков переливались всеми цветами радуги; Шимрод раздраженно хмыкнул — при первой возможности следовало узнать у Мургена их предназначение.
Солнце уже начинало склоняться к западу. Шимрод вышел в сад. Высоко в небе сонно плыли озаренные вечерними лучами обрывки облаков. Никогда еще луг Лалли не производил более умиротворяющее впечатление. Мысли Шимрода вернулись к ущелью Глен-Дагах, где, конечно же, ни о каком покое не могло быть речи. Шимрод развел руками. Никто другой не мог сделать за него то, что требовалось сделать.
Теперь ему предстояло изменить наружность так, чтобы она подходила к ожидавшим его обстоятельствам. Привычной магией инкубов он пользоваться не мог — приходилось полагаться на оружие и навыки владения различными приемами. Некоторые из этих навыков он уже усвоил, другие предстояло приобрести.
Какую внешность следовало выбрать? Он должен быть силен и вынослив, проворен и смышлен, и в то же время не должен привлекать лишнее внимание среди горцев.
Вернувшись в лабораторию, Шимрод приобрел личину, более чем удовлетворявшую требованиям — человека высокого, поджарого, словно сделанного из кожи, жил и костей. Лицо стало узким, костлявым, со впалыми щеками и блестящими желтыми глазами, с издевательски искривленным поджатым ртом и горбатым, напоминающим лезвие топора носом. Жесткие матово-бежевые кудри плотно прилегали к черепу, задубевшая от солнца и ветра кожа мало отличалась цветом от волос. В мочки небольших ушей Шимрод продел серьги с эфферентами, Фонером и Скелем. Тут же он услышал их голоса — судя по всему, они обсуждали места, совершенно ему незнакомые.
«Наблюдается почти рекордный цикл междоузлий, по меньшей мере среди верхних миазмов, — говорил Скель. — Тем не менее, непосредственно за границей исходного поля зомбификации обращение фазы модулей еще не проявляется».
«Я недостаточно знаком с Карписковией, — отвечал Фонер. — Говорят, там неплохо — странно слышать о столь непривлекательных условиях».
«В Маргонте хуже — и становится еще хуже с каждым часом! Я нашел деликатное зеленое возбуждение на мерцательном канале».
«Деликатное, в самом деле?»
«Вот именно! Серокедры патрулируют, как ни в чем не бывало, а от рубантов не слышно даже щипка».
«Господа! — вмешался Шимрод. — Я ваш инструктор. Меня зовут Шимрод. Тем не менее, в нынешнем обличье я — Валах Травец. Сохраняйте бдительность! Немедленно сообщайте о любых намерениях нанести ущерб Шимроду или Травецу. Рад, что могу пользоваться вашей помощью, так как нам предстоит решение важнейшей задачи. А теперь я хотел бы попросить вас хранить молчание в течение некоторого времени, так как мне нужно усвоить большое количество новой информации».
«Ты умудрился сразу произвести плохое впечатление, Шимрод, Травец или как еще тебя величают, — заметил Скель. — Мы ведем высокоинтеллектуальную беседу. Прислушиваясь к ней, ты мог бы многому научиться».
«Мои умственные способности ограничены, — строго сказал Шимрод. — Я настаиваю на послушании. Внесем ясность в этот вопрос раз и навсегда — в противном случае нам придется консультироваться с Мургеном».
«Ну вот, понимаешь ли! — огорчился Фонер. — Как всегда, нам не везет! Навязали какого-то Шимрода — еще одного сорвавшегося с цепи, щелкающего зубами ревнителя примитивной дисциплины!»
«Будьте добры, помолчите!»
«Ладно, ладно, раз уж тебе так приспичило, — уступил Фонер. — Скель, поговорим позже, когда у Шимрода исправится настроение».
«Буду с нетерпением ждать такой возможности, — отозвался Скель. — Впрочем, мы и опомниться не успеем, как в этой причудливой вселенной пройдет целая вечность».
Эфференты затихли — их молчание лишь время от времени нарушалось тихими стонами и бормотанием. Тем временем Шимрод сочинил биографию Травеца и хорошенько запомнил ее фиктивные детали. Затем он предусмотрел надежные средства охраны Трильды от нежелательных посетителей на то время, пока он будет заниматься поисками Десмёи в горах Ульфляндии. Судьба сыграла бы с ним жестокую шутку, если бы он вернулся в Трильду целым и невредимым только для того, чтобы найти лабораторию опустошенной грабителями!
Наконец Шимрод закончил приготовления. Он подошел к зеркалу и вызвал Мургена: «Я готов отправиться в путь».
Мурген внимательно рассмотрел явившийся перед ним незнакомый образ: «Подходящая внешность, хотя несколько более выразительная, чем хотелось бы. И все же, кто знает? Впечатляющая наружность иногда полезна. А теперь вот что. В шести милях по Ульфскому проезду за крепостью Кауль-Боках находится постоялый двор «Пляшущая свинья»».
«Я его помню».
«В этом заведении ты обнаружишь четырех головорезов. Они ожидают указаний короля Казмира. Сообщи им, что Казмир поручил тебе присоединиться к их отряду, и что некий Кори из Фалонжа скоро прибудет, чтобы возглавить вашу банду, сформированную с особой целью».
«До сих пор все ясно».
«Надеюсь, для тебя не составит труда стать своим человеком в этой банде. Их главарю, Кори, поручено убить короля Эйласа и, по возможности, захватить в плен принца Друна. Кори направится вместе со своим отрядом в Глен-Дагах. Там, если позволят обстоятельства, ты можешь перейти из банды Кори в банду Торкваля. Но проявляй безразличие, не привлекай лишнее внимание. В данный момент Десмёи еще ничего не подозревает. Один неправильный шаг с твоей стороны может ее спугнуть».
Шимрод кивнул: «Что делать с Кори, когда я прибуду к Торквалю?»
«После этого он не будет иметь никакого значения».
В зеркале отражалась только небритая физиономия Шимрода-разбойника.
2
Валах Травец ехал на тупорылой мышастой кобыле, направляясь на север по Большому Ульфскому проезду. Справа от его седла находился продолговатый лакированный ларец, содержавший короткий складной лук и дюжину стрел; слева висел длинный ятаган с узким лезвием, в кожаных ножнах. На Травеце были черные сапоги до колен, шаровары и черная холщовая рубаха. Плащ, короткая кольчуга и остроконечный железный шлем, связанные в узел, болтались позади седла.
Он ехал, наклонившись вперед и непрестанно рыская глазами по сторонам. Оружие, одежда и поза позволяли распознать в нем бродячего наемника или даже разбойника. Путники, встречавшиеся по дороге, сторонились его и облегченно вздыхали, когда он проезжал мимо.
Травец миновал крепость Кауль-Боках и спустился почти на шесть миль. Слева возвышался грозный хребет Тих-так-Тиха, справа вдоль дороги тянулся Тантревальский лес — деревья иногда подступали так близко, что ветви затемняли небо. Впереди показался небольшой придорожный трактир с вывеской, изображавшей пляшущую свинью.
Травец натянул поводья — и тут же черный блестящий шарик у него в под ухом издевательски спросил: «Травец, зачем ты остановил лошадь?»
«Потому что постоялый двор «Пляшущая свинья» уже поблизости».
«Какое это может иметь значение?»
Не в первый раз Травец вспомнил слова Мургена, намекнувшего, что эфференты — не самые приятные компаньоны. На протяжении всего долгого пути, чтобы как-то развлечься, они тихо разговаривали, создавая монотонный аккомпанемент, который Травец по возможности игнорировал. Теперь он сказал: «Внимательно выслушайте мои указания».
«В этом нет необходимости, — отозвался Фонер. — Твои указания никому не пригодятся».
«Почему же?»
«Разве это не очевидно? Мурген приказал нам служить Шимроду. Тебя зовут Травец. Даже ты не можешь не замечать возникшее противоречие».
Травец мрачно усмехнулся: «Одну минуту, не спешите! Травец — всего лишь имя, набор звуков. Во всех существенных отношениях я — Шимрод. Вы обязаны мне повиноваться, и повиноваться беспрекословно. Если у вас возникнет какое бы то ни было возражение, я пожалуюсь Мургену, а от него сочувствия не ждите».
«Все понятно, — елейно произнес Скель. — Мы паиньки, у нас ушки на макушке».
Фонер заметил: «И все же, во избежание сомнений, перечисли снова возможные влияния, от которых мы обязаны тебя предохранять».
«Во-первых, предупреждайте меня о любых подстерегающих меня опасностях, в том числе, в частности, о засадах, о наличии яда у меня в вине, об оружии, направленном на меня с намерением меня убить или искалечить, а также об оползнях, лавинах, ловушках, капканах и западнях всех разновидностей и о любых других устройствах или действиях, способных меня раздражать, срывать мои планы, причинять мне боль, приводить к моему пленению и заключению в тюрьме, грозящих мне смертью или способных лишить меня способности действовать. Короче говоря, обеспечивайте мою безопасность и следите за тем, чтобы я был здоров и невредим. Если у вас возникнут какие-либо сомнения, относящиеся к истолкованию моих указаний, всегда действуйте так, чтобы достигались результаты, наиболее удовлетворительные с моей точки зрения. Все ясно?»
«Как насчет эротических возбудителей, в том числе в двойных и тройных дозах?» — поинтересовался Фонер.
«Все, что добавляется без моего ведома мне в вино, в воду или пищу, может наносить мне ущерб. Следовательно, любые такие добавки относятся к категории веществ, о которых меня следует предупреждать. Опять же, если у вас возникнут сомнения, советуйтесь со мной».
«Ладно».
«Во-вторых…»
«Как, еще указания?»
Травец не отвлекался: «Во-вторых, извещайте меня каждый раз, когда вы почуете зеленые пары Меля. В таком случае мы должны попытаться определить их источник и уничтожить средоточие зеленой энергии».
«Разумный подход».
«В-третьих, не позволяйте демонам Меля, демонам Муртвой Гати или каким-нибудь другим демонам вас заметить. Не спугните их прежде, чем мы успеем с ними расправиться».
«Как тебе угодно».
«В-четвертых, всюду подмечайте признаки присутствия ведьмы Десмёи в любом обличье, в любой фазе, в любом состоянии. Она может даже пользоваться другим именем, но пусть имена не приводят вас в замешательство! Сразу сообщайте мне о любых подозрительных обстоятельствах».
«Сделаем все, что в наших силах».
Травец снова пришпорил лошадь и стал спускаться по дороге, в то время как эфференты обсуждали указания своего повелителя, по их мнению запутанные и противоречивые — прислушиваясь к их разговору, Травец начал сомневаться в том, что эфференты в полной мере понимали, что от них требовалось.
Травец подъехал к трактиру — сооружению из неотесанных бревен с соломенной крышей, обветшавшему настолько, что на крыше росла трава. С одной стороны находился навес, под которым хозяин варил пиво, а на заднем дворе к трактиру примыкал амбар. Чуть дальше три ребенка работали в поле, засаженном овсом и травами для приправ. Травец завернул на двор, спешился и привязал лошадь к перекладине ограды. Неподалеку на скамье сидели двое: Гунн Измаэль и Кельт Кеган, с настороженным любопытством наблюдавшие за прибытием Травеца.
Травец обратился к Измаэлю по-татарски: «Как поживаешь, отродье насильника-извращенца? Что ты делаешь так далеко от родных мест?»
«Привет, любитель полакомиться падалью! Не лезь не в свое дело».
«Твое дело может оказаться моим — так что огрызайся повежливее. В свое время я поотрубал головы сотням твоих соплеменников».
«Что было, то прошло. В конце концов, я изнасиловал твою мать и всех твоих сестер».
«И свою мать тоже, не слезая с седла!» Травец наклонил голову в сторону другого разбойника, сидевшего на скамье: «А это что? Шкура дохлого скорпиона?»
«Он утверждает, что его зовут Кеган. Судя по всему, кельт из Годелии. Ему проще рассечь тебе глотку, чем плюнуть».
Травец кивнул и стал говорить на местном наречии: «Меня прислали встретиться с неким Кори из Фалонжа. Где его можно найти?»
«Он еще не приехал. Мы думали, что Кори — это ты. Чего от нас хотят? Ты что-нибудь знаешь?»
«Мне посулили деньги и опасность, больше ничего». Травец зашел в трактир и нашел хозяина, согласившегося пустить его на ночлег — то есть предоставить соломенную подстилку на сеновале в амбаре. Травец не выразил энтузиазма по этому поводу, но и не стал возражать. Трактирщик послал мальчика-служку позаботиться о мышастой кобыле, а Травец принес узел со своим имуществом в трактир и приказал подать кружку пива, усевшись за стол у стены.
Рядом сидели еще двое: Римлянин Эсте, с тонкими чертами лица и золотисто-карими глазами, изготовлял ножом из дерева статуэтку гарпии; Чернявый Гальгус из Даота развлекался тем, что перебрасывал игральные кости из одной ладони в другую. Гальгус отличался необычно белоснежной кожей и матово-черными волосами потребителя мышьяка; на лице у него застыло печально-язвительное выражение. Вскоре к этим двоим присоединились Измаэль и Кельт Кеган. Измаэль что-то пробормотал, и все они обернулись к Травецу; тот игнорировал внимание разбойников.
Кеган принялся играть в кости с Гальгусом, рискуя мелкими монетами, и вскоре в игру втянулась вся компания. Травец трезво наблюдал за ситуацией, не представляя себе в точности, к чему она могла привести. В группе бандитов не было предводителя, каждый ревниво заботился о своей репутации. Через несколько минут Гунн Измаэль позвал Травеца: «Иди сюда! Почему не играешь? Валахи знамениты страстью к игре!»
«К сожалению, это так, — отозвался Травец. — Но я не хотел присоединяться к игре без приглашения».
«Считай, что тебя пригласили. Господа, перед вами Валах Травец, прибывший по тому же делу. Травец, позволь представить тебе Ласкового Эсте, утверждающего, что он — последний чистокровный римлянин. Эсте предпочитает пользоваться луком, маленьким и хрупким, как игрушка, а его стрелы похожи на перистые щепки. Тем не менее, они вылетают с быстротой молнии, и он может пронзить глаз человека в пятидесяти ярдах, не вставая с места. Рядом с ним — Гальгус из Даота, он умеет ловко обращаться с ножами. Напротив сидит Кеган из Годелии; у него целая коллекция любопытных видов оружия, в том числе заточенный стальной хлыст. А я — затерявшийся в лабиринте жизни безобидный птенец, выживающий под ударами судьбы только благодаря состраданию и долготерпению моих товарищей».
«Достопримечательная компания, — заметил Травец. — Познакомиться с вами — большая честь. Кому-нибудь известны подробности нашего задания?»
«О характере нашего задания можно догадываться, так как за всем этим делом стоит Казмир, — отозвался Гальгус. — Но довольно болтовни, бросайте кости! Травец, ты знаком со здешними правилами игры?»
«Не совсем, но я быстро учусь».
«А как насчет денег?»
«Никаких проблем! У меня с собой десять золотых, щедротами короля Казмира».
«Этого хватит! Ну хорошо, я первый бросаю кости. Каждый делает ставку. Выигрывает тот, кто угадал выпавшее число. Если никто не угадает, котел разделяется поровну между поставившими на четное или нечетное число, в зависимости от результата».
Некоторое время Травец играл без особых потерь и даже немного выигрывал. Затем Гальгус стал пользоваться краплеными костями, с удивительной ловкостью подменяя ими первоначальные, когда наступал его черед бросать, и Травец проиграл все десять золотых. «Больше играть не буду, — мрачно заявил Валах. — А то еще, глядишь, без лошади останусь».
Солнце давно опустилось за горы. Когда начали сгущаться сумерки, трактирщик подал ужин: чечевичную похлебку с хлебом. Как только пятеро постояльцев покончили с едой, к трактиру подъехал еще один всадник, на породистом вороном коне. Спешившись, он привязал коня к перекладине и размашистыми шагами прошел в трактир — темноволосый субъект среднего роста, с длинными жилистыми руками и ногами и землистой суровой физиономией. Обратившись к хозяину заведения, он сказал: «Позаботьтесь о моем коне и подайте самое лучшее, что у вас есть — сегодня я проделал долгий путь». Повернувшись к пятерым бандитам, он подошел к их столу: «Я — Кори из Фалонжа. Я прибыл по приказу небезызвестного высокопоставленного лица. Мне поручено командовать отрядом, пока поручение не будет выполнено. Я ожидал встретить четверых, а вас пятеро».
«Я — Валах Травец. Казмир приказал мне примкнуть к вашему отряду и передал мне кошель с десятью золотыми. Эти деньги вам надлежало распределить между всеми участниками предприятия. Сегодня вечером, однако, меня втянули в игру в кости. К сожалению, я проиграл все десять золотых, в связи с чем ваши люди останутся без положенной платы».
«Как так? — возмутился Измаэль. — Ты проиграл мои деньги?»
Кори из Фалонжа задумчиво смотрел на Травеца: «Чем ты можешь оправдать эту растрату?»
Травец пожал плечами: «Меня уговорили присоединиться к игре, а деньги Казмира оказались под рукой. В конце концов, я валах — мне не пристало уклоняться от вызова!»
Эсте с укором взглянул на Гальгуса и тихо сказал: «Часть выигранных тобой денег по праву принадлежит мне».
«Ничего подобного! — вскричал Гальгус. — Твое мнение основано на ошибочном представлении. Позволь тебя спросить: если бы выиграл Травец, ты возместил бы мне мои убытки?»
«В данном случае Гальгуса винить незачем, — решительно сказал Кори. — Ваши деньги проиграл Травец».
Замечая, куда дует ветер, Травец отозвался: «Не делайте много шума из ничего! У меня есть еще пять золотых, своих собственных, и я готов их поставить».
«Ты снова хочешь играть?» — спросил Гальгус.
«А почему нет? Я валах! Но мы сыграем в новую игру!» Травец поставил на пол глиняный горшок и указал на трещину в полу, примерно в пятнадцати шагах от горшка: «Каждый будет вставать за трещиной и бросать золотой, пытаясь забросить его в горшок. Тот, кто попадет, забирает все монеты, пролетевшие мимо».
«А если попадут двое или трое?» — спросил Эсте.
«Они разделят выигрыш поровну. Ну что же, кто готов сыграть? Гальгус, говорят, ты человек ловкий и умеешь оценивать расстояние на глаз — попробуй первый!»
С некоторым сомнением Гальгус встал так, чтобы носок его сапога касался трещины в полу, и бросил монету; она ударилась об стенку горшка и со звоном откатилась в сторону.
«Эх, неудача! — прокомментировал Травец. — Этот раунд ты не выиграешь. Кто следующий? Эсте?»
Эсте бросил монету, за ним Измаэль и Кеган; все они не смогли попасть в отверстие горшка, хотя на первый взгляд казалось, что они хорошо целились, и только в самый последний момент что-то отталкивало монеты в сторону. Травец бросал последним, и его монета прозвенела в горшке — он точно попал в отверстие. «На этот раз мне повезло, — сказал он, собирая выигрыш. — «Ну что? Кто теперь первый? Снова Гальгус?»
Гальгус снова подступил к трещине и как можно аккуратнее бросил монету, но та перелетела через горшок, словно у нее выросли крылья. Монета, брошенная Эсте, уже опустилась было в отверстие горшка, но задела за горлышко и выскочила наружу. Попытки Измаэля и Кегана тоже завершились провалом — но монета Травеца залетела в горшок, словно сама знала, что ей нужно было делать.
Травец собрал выигрыш, отсчитал десять золотых и передал их Кори: «Больше не будет претензий?» Он повернулся к другим бандитам: «Еще разок?»
«Нет уж, — отказался Эсте. — У меня уже рука болит от таких упражнений».
«И с меня хватит, — подхватил Кеган. — Не понимаю, почему монеты так странно летают. Мечутся из стороны в сторону, как ласточки в чулане, а горшок их отпугивает, словно у него внутри ад кромешный!»
Кеган подошел посмотреть на горшок и поднял его. Из горшка высунулась черная рука и ущипнула его за нос. Кельт вскрикнул и выронил горшок — тот разбился на сотню черепков. Никто не заметил никакой руки, и разъяснения Кегана встретили со скептицизмом. Травец сказал: «Крепкое пиво ударило тебе в голову! Вот тебе и мерещится всякое».
Приблизился хозяин заведения: «Зачем вы разбили мой горшок? Он денег стоит. Я требую возмещения убытка!»
«Твой горшок и так уже обошелся мне слишком дорого! — взревел Кеган. — Не заплачу за него ни поддельного гроша, если ты не возместишь мои убытки!»
Кори выступил вперед: «Хозяин, успокойтесь! Я руковожу этой компанией и заплачу за горшок. Будьте добры, принесите еще пива и оставьте нас в покое».
Угрюмо пожав плечами, трактирщик удалился и вскоре вернулся с кружками пива. Тем временем Кори оценивающе разглядывал Травеца: «Ты ловко бросаешь монеты. Какими еще навыками ты можешь похвастаться?»
Травец слегка усмехнулся: «На ком их показать?»
«Я буду беспристрастным арбитром».
Травец обвел взглядом лица головорезов: «Измаэль, у тебя крепкие нервы. Иначе твои преступления давно свели бы тебя с ума».
«Все может быть».
«Тогда будь добр, встань вот сюда».
«Сначала скажи, что ты задумал. Если ты собираешься отрезать последнюю прядь волос на моей бритой башке, поищи кого-нибудь другого».
«Не беспокойся! Настолько дружелюбно, насколько это возможно в рукопашной схватке между валахом и гунном, мы покажем присутствующим несколько приемов, которым нас научила степная жизнь».
«Как хочешь», — Измаэль неохотно перешел на указанное место.
Кори повернулся к Травецу и резко спросил: «Что за глупости? У тебя нет ни дубины, ни булавы; у тебя нет ножа ни за поясом, ни в сапоге!»
Травец пропустил эти слова мимо ушей и обратился к гунну: «Измаэль, ты ждешь меня в засаде. Приготовь нож и наноси удар, когда я буду проходить мимо».
«Как хочешь», — снова сказал бандит.
Травец прошел мимо Гунна Измаэля. Последовало быстрое движение — настолько быстрое, что за ним практически невозможно было уследить. Травец махнул левой рукой, отбив в сторону руку Измаэля, замахнувшуюся ножом — другой нож чудом оказался у Травеца в ладони правой руки: рукоятку он прижал к жилистой шее Измаэля, лезвие тускло мерцало, отражая пламя светильников. Гунн ударил по руке Травеца; нож со звоном упал на каменный пол. В тот же момент Измаэль поднял ногу — из носка его мягкой фетровой туфли высунулось кошмарное лезвие, напоминавшее раздвоенный змеиный язык. Он пнул Травеца в пах, но тот успел схватить Измаэля за щиколотку, и гунну пришлось прыгать на одной ноге назад, в направлении камина. Если бы Травец сделал еще шаг вперед и толкнул его, Измаэль упал бы спиной в пламя.
Травец, однако, отпустил щиколотку гунна, вернулся к скамье и сел. Измаэль невозмутимо поднял свой нож и тоже вернулся на место. «Так дерутся в степях», — заметил он без тени обиды.
Ласковый Эсте спросил шелковым тоном: «Ловкая игра ножами — даже Гальгус, считающий себя непревзойденным мастером поножовщины, не может не согласиться. Не так ли, Гальгус?»
Все лица повернулись к Гальгусу; тот мрачно смотрел на стол, сморщив бледное лицо в раздраженной гримасе: «Не так уж трудно управляться ножом, спрятанным в рукаве или в сапоге. Метать нож гораздо труднее, в этом я еще не встречал равных».
«Как насчет метания ножей, Травец? — спросил Эсте. — Померяешься с Гальгусом?»
«Валахи считают, что я добился некоторых успехов в этом отношении. Кто из нас проворнее и точнее? Нет способа проверить, не рискуя проткнуть друг другу глотки, так что лучше не соревноваться».
«Ага, но такой способ есть! — возразил Гальгус. — Причем им часто пользуются, когда соревнуются чемпионы. Трактирщик, принеси тонкую веревку!»
Хозяин заведения принес моток веревки, но проворчал: «Будьте любезны уплатить серебряный флорин — за веревку и за горшок!»
Кори презрительно бросил ему монету: «Возьми и перестань ныть! Жадность не подобает трактирщику; хозяева придорожных заведений должны быть гостеприимными, щедрыми, великодушными людьми!»
«Таких не бывает! — уверенно заявил трактирщик. — Все гостеприимные, щедрые, великодушные люди кончают тем, что просят милостыню у тех, кого они облагодетельствовали».
Тем временем Гальгус привязал веревку так, чтобы ее отрезок, длиной шагов шесть, туго протянулся вдоль горизонтального бруса в конце помещения. Посередине веревки он подвесил обглоданный собаками говяжий сустав, после чего вернулся к товарищам, наблюдавшим за приготовлениями.
«А теперь таким образом, — сказал Гальгус. — Встаем у той же трещины, спиной к веревке. По сигналу поворачиваемся и бросаем ножи. Травец старается попасть в веревку в двух шагах справа от кости, а я — в двух шагах слева. Даже если мы оба попадем в веревку, один нож ее разрежет раньше другого, и кость упадет не прямо вниз, а чуть в сторону, и сразу будет ясно, кто попал в веревку первый — то есть, кто быстрее поражает цель».
«Сделаю все, что могу, — пожал плечами Травец. — Прежде всего мне нужен подходящий нож. Небольшой нож, спрятанный в рукаве, не подойдет». Он посмотрел по сторонам: «Ага! Вот нож, которым хозяин режет сыр — он не хуже любого другого».
«Что? — удивился Гальгус. — У него лезвие из чугуна или из какого-то дешевого сплава со свинцом или с оловом! Ему и сыр-то едва поддается!»
«Придется обойтись этим ножом, другого у меня нет. Эсте, ты будешь арбитром. Начерти строго вертикальную линию, чтобы отклонение можно было измерить с точностью до волоса».
«Хорошо, — сделав несколько замеров, Эсте пометил пятнышко на полу. — Здесь кость упала бы, если бы ее ничто не держало. Кеган, иди сюда! Мы оба присядем на корточки и будем смотреть на пятно — чтобы сравнить наблюдения, когда кость упадет».
Эсте и Кеган опустились на корточки под обглоданным говяжьим суставом: «Мы готовы».
Гальгус и Травец заняли места у трещины, повернувшись спинами к деревянному брусу. Кори из Фалонжа сказал: «Я стукну костяшками пальцев по столу пять раз. Когда прозвучит пятый стук, поворачивайтесь и бросайте. Готовы?»
«Готов!» — сказал Гальгус.
«Готов!» — отозвался Травец.
«Тогда внимание! Начинаю счет!» Кори принялся стучать костяшками пальцев по столу — раз, два, три, четыре, пять! Гальгус развернулся с прытью бросающейся кобры — металл сверкнул в воздухе, лезвие глубоко вонзилось в дерево. Но кость даже не шевельнулась, потому что плоское лезвие воткнулось в брус параллельно веревке и не разрезало ее. Травец, лениво обернувшийся к мишени, произнес: «Неплохо, неплохо. Посмотрим, однако, что у меня получится со старым кухонным ножом». Он подбросил в руке деревянную ручку ножа, взвешивая ее, и метнул нож, повернувшись боком к цели. Колеблясь в воздухе, нож ударился лезвием в веревку и разрезал ее; кость упала в сторону. Эсте и Кеган выпрямились: «Похоже, в этом случае придется объявить победителем Травеца».
Бормоча ругательства под нос, Гальгус пошел выдергивать свое оружие из бруса. Кори резко произнес: «Довольно забав и состязаний! Резать глотки беспомощным детям и топить дряхлых старух вы умеете, это очевидно. Мы еще посмотрим, способны ли вы на что-нибудь покруче. А теперь садитесь и слушайте внимательно — я объясню, что от нас ожидается. Хозяин, принеси пива, а потом выйди в кухню — нам нужно поговорить наедине».
Кори подождал, пока трактирщик не выполнил его указания, после чего, положив ногу на скамью, обратился к разбойникам повелительным тоном: «В данный момент каждый из нас руководствуется собственными соображениями; между нами нет ничего общего, кроме готовности делать что угодно за деньги. Таким образом, у нас нет никаких оснований помогать друг другу, кроме стремления к наживе. Это плохо, но этим придется довольствоваться, потому что нас больше ничто не связывает. Важно, однако, чтобы мы действовали сообща. Если в отряде не будет строгой дисциплины, наш проект провалится, и это приведет к катастрофе для каждого».
«В чем заключается проект? — не выдержал Кеган. — Мы должны знать, на что идем!»
«Сейчас не могу посвятить вас во все подробности. Могу сказать только, что задача опасна, носит исключительно подлый характер и выполняется в интересах короля Казмира. Но вам это уже известно, и вы, наверное, догадываетесь, чего от нас хотят. Тем не менее, хотел бы обойтись без точного определения цели до тех пор, пока мы не продвинемся несколько дальше. Если мы добьемся успеха, однако, всех нас ждут большие награды, и нам больше не придется грабить и убивать — если только не захочется этим заниматься для развлечения».
Эсте спросил: «Все это замечательно, но каковы обещанные награды? Еще несколько золотых монет?»
«Нет, это не так. Мне самому обещано восстановление в звании барона Фалонжа. Каждый из вас может рассчитывать на получение рыцарского титула и поместья в любом округе, по вашему выбору. Таково, по меньшей мере, мое понимание ситуации».
«Что дальше?» — поинтересовался Эсте.
«Программа предельно проста — выполняйте мои приказы. Больше от вас ничего не требуется».
«Пожалуй, это даже слишком просто. В конце концов, мы не новички-рекруты».
«Хорошо, разъясню подробнее. Завтра мы направимся в горы — к месту встречи с другим отрядом, подобным нашему. Там мы посоветуемся с людьми, способными уточнить наши дальнейшие планы. Наконец, мы сделаем то, что от нас требуется — и, если это будет сделано правильно и решительно, задача будет выполнена».
«Сущие пустяки, если верить вам на слово», — язвительно заметил Гальгус.
Кори проигнорировал его: «Слушайте внимательно! Я требую немногого. Мне не нужна ваша привязанность, не нужна лесть, не нужны особые услуги и одолжения. Я требую дисциплины и точного выполнения приказов. Не должно быть никаких колебаний, никаких вопросов, возражений, ропота, сомнений. Такая банда последних мерзавцев, как ваша, может только присниться в кошмарном сне — но я подлее и кровожаднее всех вас, вместе взятых, и каждый, кто не выполнит мой приказ, узнает это на свой шкуре. Поэтому возражайте здесь и сейчас! Любой, кто считает, что ему почему-либо не подходят мои условия, может уехать сию минуту, но только сейчас или никогда! Травец, ты принимаешь мои требования?»
«В Карпатах меня прозвали Черным Орлом! Никто мне не хозяин!»
«До окончания нашего предприятия я — твой хозяин. Смирись с этим фактом или ступай прочь».
«Если все остальные согласятся, я последую их примеру».
«Эсте?»
«Я принимаю ваши условия. В конце концов, кто-то должен руководить».
«Именно так. Измаэль?»
«Буду играть по правилам».
«Кеган?»
«Ха! Ну хорошо, поиграем несколько дней в солдатики, хотя у меня в ушах звучат возмущенные вопли моих предков!»
«Гальгус?»
«Я подчиняюсь предводителю отряда».
«Так как же, Валах Травец — ты с нами или без нас?»
«Руководите. С моей стороны возражений нет».
«Это все еще неопределенный ответ. Говори прямо — ты будешь выполнять приказы или нет?»
«Буду», — с каменным лицом глухо сказал Травец.
3
Через час после рассвета Кори из Фалонжа и его зловещая команда выехали со двора «Пляшущей свиньи». Старший сын трактирщика, Терн, не отказался стать проводником и вел под уздцы пару вьючных лошадей. Он сообщил, что путь займет не больше двух дней, если по дороге ничего не случится и с Атлантики не налетит ураганный ветер.
Отряд двинулся на север по ущелью под Так-Тором, ведущему в долину Эвандера, после чего повернул по тропе в круто поднимавшуюся ложбину. Тропа петляла среди обломков скал и зарослей ольхи, ежевики и чертополоха; рядом непрерывно шумела, перекатываясь по камням, горная речка. После подъема вдоль реки, продолжавшегося примерно милю, тропа стала карабкаться зигзагами в лоб по склону и наконец вывела их на плоскую вершину отвесного уступа.
Там всадники немного передохнули, после чего продолжили путь — перевалив через горб за уступом, они пересекли несколько обширных пустошей, усыпанных щебнем, время от времени спускаясь в долины, затененные кедрами и соснами, или осторожно продвигаясь навстречу сильному ветру по хребтам, окруженным пропастями с обеих сторон, чтобы снова спуститься к основанию огромной массы Тих-так-Тиха и снова карабкаться вверх по извилистым тропам и серпентинам. Наконец они оказались на высокогорных лугах, когда вечернее солнце уже скрывалось за тучами над западным горизонтом. Здесь, укрывшись от ветра за тринадцатью высокими дольменами, всадники устроили ночлег.
Поутру взошло красное солнце; западный ветер гнал над лугами низкие тучи. Рыцари с большой дороги грелись, сгрудившись поближе к костру; каждый сидел, погруженный в свои мысли, пока бекон жарился на шампурах и каша булькала в котелке. Лошадей снова оседлали и навьючили; низко пригибаясь к гривам под холодным ветром, разбойники поехали дальше по горным лугам. Одинокие головокружительные утесы Тих-так-Тиха один за другим растворялись в дымке расстояния. Впереди вырастала гора Собх.
Тропа теперь полностью исчезла. Отряд проехал по открытому лугу, огибая подножье горы, спустился через рощу корявых низкорослых сосен — и перед злодеями открылась внезапная панорама: уходившие волнами к горизонту хребты и склоны, темные долины, опушенные хвойными кронами, как плотной шерстью, луга в предгорьях, а еще дальше — неразборчивая дымка, где глаз уже не мог различить никаких деталей.
Откуда-то снова появилась тропа, полого поднимавшаяся по склону в сосново-кедровый лес.
Что-то белело впереди. Приблизившись, всадники обнаружили олений череп, прибитый гвоздем к стволу сосны. Терн остановил свою лошадь.
Кори подъехал к нему: «Что теперь?»
«Здесь я с вами расстанусь, — объяснил проводник. — За деревом висит бронзовый рог; протрубите в него три раза и ждите».
Кори уплатил сыну трактирщика несколько серебряных монет: «Ты сделал, что обещал. Желаю удачи!»
Терн развернулся и уехал, ведя на поводу вьючных лошадей.
Кори обвел взглядом пятерых разбойников: «Римлянин Эсте! Говорят, ты своего рода музыкант. Найди-ка этот рог и протруби три раза так, чтоб было слышно по всей округе!»
Эсте спешился и подошел к дереву — за ним на сучке висел бронзовый рог, скрученный тремя витками. Приложив мундштук к губам, римлянин произвел три протяжных громких звука, долго отдававшихся отчетливым эхо в горных далях.
Прошло минут десять. Травец сидел на тупорылой кобыле поодаль от других. Он пробормотал: «Фонер! Скель! Вы меня слышите?»
«Конечно, мы тебя слышим, почему бы мы тебя не слышали?»
«Вам известно это место?»
«Здесь остывшая шелуха этого мира вздымается возмущенными складками. Растительный покров местами закрывает небосклон. В скалах прячутся, наблюдая за вами, три негодяя».
«Не сочатся ли зеленые испарения Меля?»
«Ничего существенного, — ответил Фонер. — Из ложбины прямо перед тобой доносится отголосок зеленого смрада, не более того».
«Недостаточно, чтобы вызвать у нас любопытство», — прокомментировал Скель.
«Тем не менее, с этой минуты предупреждайте меня о любых признаках зеленой энергии, так как они могут указывать на приближение ее средоточия».
«Как тебе угодно. Следует ли нам разоблачить свое присутствие и уничтожить смрад в ложбине?»
«Еще нет. Мы должны узнать, откуда и каким образом он сочится».
«Будь по-твоему».
За спиной Травеца послышался хриплый бас — обернувшись, Травец оказался лицом к лицу с Кельтом Кеганом: «Тебе доставляют удовольствие тайные разговоры с самим собой?»
«Я повторяю заклинания, приносящие удачу. Что с того?»
«Ничего, — пожал плечами Кеган. — У меня тоже глупые причуды. Не могу убить женщину, не прочитав сперва молитву богине Квинкубиле».
«Разумная привычка. Но я вижу, что на сигналы Эсте ответили».
Из леса вышел человек с соломенной копной волос и бородой того же оттенка, высокий и грузный, в железном шлеме с тремя остроконечными рогами, в кольчуге и черных кожаных штанах. У него на поясе висели три меча разной длины. Он закричал гулким глуховатым голосом, обращаясь к Кори: «Назовитесь и объясните, зачем трубили в рог!»
«Я — Кори из Фалонжа. Меня прислало высокопоставленное лицо, чтобы я мог посоветоваться с Торквалем. Это мой отряд — имена этих людей ничего тебе не скажут».
«Торкваль знает о твоем прибытии?»
«Не могу сказать. Возможно».
«Следуйте за мной. Не отклоняйтесь от тропы больше, чем на два ярда».
Один за другим, всадники стали подниматься по узкой тропе, сперва углубившейся в густой лес, а затем протянувшейся по лысому каменистому склону. Тропа повернула вверх по ущелью, к небольшой каменной площадке, откуда пришлось подниматься по зубчатому хребту с обрывами по обеим сторонам. Наконец они выехали на небольшой луг под отвесным утесом. К утесу прилепилась древняя полуразвалившаяся крепость. «Перед вами луг под наименованием Старый Нип и крепость Верхний Корам, — объявил русый разбойник. — Можете спешиться и стоять — или присядьте на лугу, там есть скамьи. Я сообщу Торквалю о вашем прибытии». Он исчез в неразберихе обвалившихся стен и проходов старого замка.
Травец спешился вместе с остальными и разглядывал окрестности. Под утесом ютились несколько примитивных хижин, сложенных из камней и дерна — здесь, надо полагать, квартировали последователи Торкваля. В хижинах Травец заметил несколько замызганных женщин; в грязи играли дети. Поодаль торчала печь, сложенная из неровного кирпича, явно сформованного из собранной на лугу глины и обожженного на открытом огне.
Травец направился к обрыву, чтобы взглянуть на ущелье Глен-Дагах, круто спускавшееся и выходившее на нижние луга. Отойдя на достаточное расстояние от других, он прошептал: «Фонер! Скель! Пахнет зеленым?»
«Замечаю средоточие магии в крепости», — ответил Фонер.
Скель добавил: «Зеленый ус соединяет его с другим источником».
«Ты знаешь, где этот источник?»
«Нет».
«Есть еще какие-нибудь скопления зеленой энергии?»
«Есть еще один узел в Свер-Смоде; других пока не видно».
Из замка вышел Торкваль в черном костюме благородного ска. Он приблизился к новоприбывшим. Кори выступил вперед: «Торкваль, я — Кори из Фалонжа».
«Мне известна ваша репутация. Говорят, вы наводили ужас на весь Троаг, как бешеный волк. Кто ваши спутники?»
Кори представил безразличным жестом пятерых сообщников: «Талантливые люди, в своем роде. У каждого неповторимые достоинства. Здесь — Кельт Кеган. Справа от него — Ласковый Эсте. Говорят, он — римлянин; может быть, так оно и есть. За ним стоят Валах Травец и Гальгус из Даота. А это уродливое исчадие ада поодаль — Гунн Измаэль. Они руководствуются только двумя побуждениями: страхом и алчностью».
«Это все, что нужно человеку, — заметил Торкваль. — Любым другим побуждениям я не доверяю. Что вам поручили?»
Кори отвел Торкваля в сторону. Травец присел на скамью и прошептал: «Фонер! Скель! Торкваль и Кори беседуют. Передайте мне их разговор — но так, чтобы слышал только я, и чтобы никто не знал, что я слушаю».
«Скучная болтовня о пустяках, — возразил Скель. — Зачем забивать голову любезностями разбойников?»
«И все же, я хотел бы послушать».
«Как тебе угодно».
В ушах Травеца раздался голос Торкваля: «Ион не поручил вам передать мне какие-нибудь деньги?»
«Только пятнадцать золотых, — отвечал Кори. — Кроме того, Травецу Казмир вручил еще десять золотых, но валах говорит, что эти деньги — для моего отряда. Возможно, на самом деле они предназначены для вас. Вот, возьмите все, что есть!»
«Мелочь! — с отвращением сказал Торкваль. — Казмир скупится нарочно — хочет, чтобы я отвлекся от своих планов и содействовал его интригам».
«Ему известны ваши планы?»
«Надо полагать, он догадывается, — Торкваль повернулся, глядя в пропасть Глен-Дагаха. — Я никогда не скрывал свои намерения».
«Было бы любопытно узнать, в таком случае, в чем они заключаются?»
«Я собираюсь контролировать эти горы, уничтожая каждого, кто сопротивляется, и внушая ужас остальным, — спокойным, ровным голосом ответил Торкваль. — Затем я намерен завоевать обе Ульфляндии, Северную и Южную. Я снова призову ска на войну. Сначала мы захватим Годелию, затем Даот и, в конечном счете — все Старейшие острова. После этого мы объявим войну всему миру. Нашим завоеваниям, нашей империи не будет равных в истории! Таковы мои скромные планы. В настоящее время, однако, я вынужден унижаться перед Казмиром, чтобы получать людей и оружие, необходимые на первом, самом трудном этапе».
«По меньшей мере, ваш план достаточно грандиозен», — с почтением отозвался Кори.
«Он осуществим, — бесстрастно обронил Торкваль. — Следовательно, он нуждается в осуществлении».
«Можно было бы возразить, что его осуществление маловероятно».
«Вероятность такого рода плохо поддается расчету. Вероятности изменяются ежедневно. Мой первейший и худший враг — Эйлас. На первый взгляд он — грозный противник, располагающий большой армией и лучшим флотом. Но он недостаточно чувствителен; он игнорирует возмущение ульфов его тройским режимом. Бароны злопамятны — они помнят каждое унижение, каждое принуждение — и восстанут, как только представится возможность».
Кори хмыкнул, не соглашаясь и не возражая: «Мне поручено убить Эйласа. Я командую пятью головорезами, готовыми это сделать хотя бы потому, что им нравится убивать — хотя я надеюсь, что нам заплатят».
«Не надейтесь, — сказал Торкваль. — Казмир вознаграждает верных слуг петлей, туго затянутой на шее. После того, как его поручения выполняются, он редко разбрасывается деньгами и землями».
Кори кивнул: «Если мне удастся добиться успеха, я смогу легко контролировать Казмира, удерживая в заложниках принца Друна. В данный момент, по меньшей мере, наши интересы совпадают. Поэтому я был бы благодарен за ваш совет и за вашу помощь».
Некоторое время Торкваль размышлял, после чего спросил: «Как вы собираетесь приступить к делу?»
«Я человек осторожный. Я намерен наблюдать за перемещениями Эйласа. Необходимо узнать, где и когда он ест и спит, куда ездит, содержит ли любовницу, когда и где предпочитает оставаться в одиночестве. То же относится к Друну. Когда мне удастся выявить закономерность, позволяющая воспользоваться удобной возможностью, я нанесу удар».
«Методичный подход, — заметил Торкваль. — Он потребует значительных затрат времени и усилий; кроме того, постоянное наблюдение может вызвать подозрения. Могу предложить более прямолинейный подход».
«Я с интересом вас выслушаю».
«Завтра я отправляюсь в выгодную экспедицию. Городок Ивовый Затон охраняется замком Зеленая Ива. Лорд Минч, его сыновья и его рыцари уехали в Дун-Даррик на встречу с королем Эйласом, только что вернувшимся из-за рубежа. Их путь недалек — Ивовый Затон отделяют от Дун-Даррика всего двадцать миль, и они считают, что в их отсутствие замок будет в безопасности. Они ошибаются. Мы захватим Зеленую Иву и разграбим городок. А теперь — внимание! Эйласа и лорда Минча известят о том, что на Зеленую Иву напали; они сразу поспешат к замку, чтобы снять осаду и защитить город. Именно здесь перед вами откроется возможность — по пути королю можно устроить засаду. Одна стрела — и Эйлас умрет».
«А как насчет принца Друна?»
«А, здесь-то и зарыта собака! Друн свалился с лошади и сломал ребро. Он останется в Дун-Даррике. Если вы не потеряете время после засады, вы сможете захватить и Друна».
«Смелая идея».
«Могу дать вам разведчика. Он покажет, где удобно устроить засаду, а затем проведет вас к Дун-Даррику. Ему известно, где квартирует Друн».
Кори погладил подбородок: «Если все получится, выгоду извлечем мы оба — и, вероятно, могли бы плодотворно сотрудничать в дальнейшем».
Торкваль кивнул: «Возможно. Мы отправимся завтра после полудня, чтобы напасть на Зеленую Иву на рассвете». Торкваль взглянул на небо: «С моря наползают тучи — скоро луг зальет дождем. Можете провести своих людей в замок и спать у камина».
Кори вернулся к ожидавшим компаньонам и весомо произнес: «Теперь я объясню, в чем заключается наша задача. В том, чтобы пронзить стрелой короля Эйласа».
«Меня эта новость не удивляет», — с усмешкой сказал Эсте.
Гальгус проворчал: «Как вы собираетесь это устроить? Мы, конечно, согласны рисковать, но все еще живы только потому, что рискуем с осторожностью».
«Мудрые слова! — поддержал товарища Травец. — Я не мечтаю о скоропостижной кончине на сырых горных лугах».
«Скоропостижная кончина привлекает меня еще меньше, чем тебя, — заверил его Кори из Фалонжа. — Мы нанесем удар из западни, после чего разлетимся, как спугнутые птицы, чтобы избежать возмездия».
«Разумный подход, — одобрил Измаэль. — В степях Азии только подлость позволяет вести достойную жизнь».
«А сейчас отведите лошадей в конюшню и перенесите вещи и оружие в замок. Там можно спать у камина. Там же я разъясню дальнейшие подробности».
Травец провел в конюшню тупорылую кобылу и немного задержался, когда другие уже вышли. Он прошептал: «Скель! Ты должен доставить сообщение!»
«Неужели с этим нельзя подождать? Фонеру и мне надоело выбиваться из сил ради других. Мы собирались провести часок-другой, прослеживая траектории наших иллюзий».
«Прослеживание иллюзий придется отложить, пока задание не будет выполнено. Немедленно отправляйся в город Дун-Даррик, находящийся к северо-западу отсюда. Найди короля Эйласа и безотлагательно передай ему, слово в слово, следующее сообщение…»
4
Ближе к вечеру завесы дождя стали подниматься по ущелью Глен-Дагах, и в конце концов ливень обрушился на Старый Нип. Кори и его спутники собрались в большом зале древнего замка, где пламя ревело в камине, озаряя стены рыжеватыми сполохами. Гостям Торкваля принесли хлеб, сыр, котелок рагу из оленины и кожаный бурдюк терпкого красного вина.
Подкрепившись, бандиты стали скучать. Гальгус вынул игральные кости, но никто не хотел рисковать деньгами. Не зная, чем заняться, Кеган заглянул в пыльный чулан под лестничной площадкой, где под кучей мусора, накопившейся за несчитанные годы, он нашел растрескавшийся деревянный шкафчик. Разбросав мусор, Кеган растворил покосившиеся дверцы, но в полутьме не увидел ничего, кроме пустых полок. Уже отворачиваясь, он что-то заметил краем глаза на нижней полке. Протянув руку, кельт извлек продолговатую коробку. Большая и тяжелая, коробка была изготовлена из плотного ядрового кедра.
Кеган принес коробку на стол перед камином и, под наблюдением сообщников, поддел ножом и сорвал с нее крышку. Все наклонились, чтобы рассмотреть лежавшее в коробке сооружение, тщательно сложенное из планок мыльного камня и других компонентов, покрытых черным лаком и украшенных мелкими резными орнаментами из оникса, черного агата и темно-красного агата. Кори тоже подошел посмотреть: «Это миниатюрный катафалк в старинном стиле — модель, а может быть — игрушка». Кори протянул руку, чтобы достать изделие из коробки, но Кеган схватил его за запястье: «Стой! Эта штука может быть заколдована или наводит порчу! Не прикасайтесь!»
В зал вошел Торкваль в сопровождении стройной темноволосой женщины необычайной красоты.
Кори привлек внимание Торкваля к миниатюрному катафалку: «Вы что-нибудь об этом знаете? Кеган нашел эту штуку в чулане под лестницей».
Заглянув в коробку, Торкваль нахмурился: «Никогда ничего такого не видел».
«В лучших домах Рима такой предмет могли бы использовать как драгоценную солонку», — заметил Эсте.
«Может быть, это надгробный памятник чьей-нибудь любимой кошке, — предположил Гальгус из Даота. — В Фалу-Файле король Одри наряжает спаниелей в штаны из лилового бархата».
«Спрячьте это куда-нибудь, — сухо обронил Торкваль. — Лучше не тревожить древности, не понимая их назначение». Он повернулся к женщине: «Меланкте, позволь представить тебе Кори из Фалонжа и его помощников. Забыл, как их зовут, но вот этот — гунн, тот — римлянин, за ним кельт и бледный призрак из Даота. А эта тварь — то ли стервятник, то ли шакал — заявляет, что он родом из Карпат. Что ты о них думаешь? Не бойся говорить правду — у этих людей не осталось иллюзий».
«Меня они не интересуют», — Меланкте села за стол поодаль от других и стала смотреть в огонь.
Травец прошептал: «Фонер! Что ты видишь?»
«В этой женщине присутствует зеленый дух. Щупальце прикасается к ней, но оно появляется внезапно и так быстро исчезает, что я не могу его проследить».
«Что это значит? В ней средоточие магической субстанции?»
«Нет, она лишь оболочка, манекен, кукла».
Травец задержал взгляд на подруге Торкваля. Меланкте подняла голову и посмотрела по сторонам, нахмурив тонкие брови. Травец отвел глаза и прошептал: «Что это? Она чувствует мое присутствие?»
«Она обеспокоена, но не знает, почему. Не смотри на нее».
«Почему нет? — пробормотал Травец. — Все на нее смотрят. Такой красавицы днем с огнем не сыщешь».
«Не понимаю, о чем ты говоришь».
Вскоре Меланкте удалилась. Торкваль беседовал с Кори примерно полчаса, после чего тоже ушел.
«И что теперь? — вопросил Гальгус. — Спать еще рано, вино — последняя дрянь. Кто сыграет в кости?»
Эсте разглядывал предмет в старой коробке: «Кто поднимет крышку игрушечного катафалка, чтобы посмотреть, что внутри?»
«Только не я», — отрезал Гальгус.
«Не прикасайся к этой штуке, — посоветовал Гунн Измаэль. — Навлечешь сглаз на себя и на всю нашу компанию».
«Не обязательно, — возразил Эсте. — Ясно, что это чья-то мрачная шутка. Кто знает? Катафалк может оказаться сокровищницей, заполненной до краев изумрудами и сапфирами».
Кеган заинтересовался: «Может быть! Пожалуй, я загляну — просто чтобы убедиться, что там ничего нет».
Гальгус покосился на Травеца: «Ты опять что-то бормочешь, Валах?»
«Заклинание от пагубного сглаза», — объяснил Травец.
«Чепуха все это! Давай, Кеган! Загляни, никому никакого вреда от этого не будет».
Длинным желтым ногтем большого пальца Кельт Кеган приподнял крышку из мыльного камня. Наклонив голову так, что его тонкий горбатый нос почти пролез в открывшийся зазор, он заглянул внутрь. После этого он медленно выпрямился и закрыл игрушечный катафалк.
«Так что же, Кеган? — потребовал отчета Кори. — Не заставляй нас ждать! Что ты увидел?»
«Ничего».
«Тогда из-за чего вся эта болтовня?»
«Неплохая игрушка, — сказал Кеган. — Сложу ее в узелок и увезу — на память».
Кори удивленно взглянул кельту в лицо: «Как хочешь!»
В полдень следующего дня два отряда покинули Старый Нип и стали спускаться по Глен-Дагаху. Там, где ущелье выходило на нижние луга, банды разделились. Кори с пятью спутниками и проводником — бледным пареньком с лукавыми глазами, по имени Айдис — направились на северо-запад, чтобы устроить засаду. Торкваль, во главе тридцати пяти тяжеловооруженных разбойников, продолжил путь на запад, к Ивовому Затону. Два часа они выжидали под прикрытием леса, после чего выехали дальше по дороге, спускаясь по нижним лугам в долину реки Вёрл.
Отряд Торкваля передвигался с точно рассчитанной скоростью — при первых проблесках рассвета, когда становились различимыми бесцветные очертания ландшафта, они углубились в парк, окружавший замок Зеленая Ива, и поехали трусцой по величественной въездной аллее, окаймленной параллельными рядами тополей.
Повернув из аллеи к мосту через ров, всадники испуганно натянули поводья. Им преградила путь дюжина рыцарей на боевых конях, с копьями наперевес.
Рыцари бросились в атаку. Разбойники в замешательстве развернулись, намереваясь скрыться, но позади дорогу заблокировала такая же группа рыцарей. Теперь из-за тополей выступили лучники, выпуская в вопящих бандитов залпы стрел, один за другим. Торкваль тут же повернул в сторону, прорвался сквозь прореху между тополями и, низко пригнувшись к гриве коня, поскакал, как безумный, по полям и лугам. Сэр Минч, командовавший защитниками замка, отправил в погоню десятерых всадников, приказав им преследовать Торкваля до ворот ада и дальше, если потребуется. Нескольких выживших под обстрелом бандитов сэр Минч приказал прикончить, не сходя с места, чтобы не тратить время на повешение. Мечи поднялись и опустились — головы покатились с плеч; в считанные минуты от отряда Торкваля и его мечты о создании империи ска ничего не осталось.
Десять всадников гнались за Торквалем вверх по Глен-Дагаху, где разбойнику удалось спровоцировать оползень и свалить на них несколько валунов. Два преследователя погибли. Когда остальные выехали на луг Старый Нип, они нашли только женщин, прислуживавших бандитам, и нескольких маленьких детей. Торкваль и Меланкте бежали, пользуясь тайными проходами, куда-то на пересеченные пропастями верхние луга под громадой горы Собх. Преследовать преступника дальше не имело смысла — насколько было известно всем заинтересованным лицам, врата ада находились где-то на Ближнем Востоке.
5
В столице Лионесса царил переполох — король Милон, королева Каудабиль и принц Брезанте должны были скоро прибыть с трехдневным визитом; в их честь устраивался пышный фестиваль, требовавший срочных приготовлений.
Празднество задумал король Казмир — после того, как померкли всякие надежды на выгодное обручение принцессы. Необходимость принимать и развлекать монарха-соседа не вызывала у Казмира никакого энтузиазма; еще больше его раздражала перспектива почти непрерывной последовательности разгульных пиршеств, во время которых король Милон, знаменитый способностью поглощать невероятное количество спиртного, и королева Каудабиль, почти не уступавшая в этом супругу, угощались бы самыми изысканными произведениями поваров Хайдиона, запивая их лучшими винами из королевских погребов. Поэтому Казмир объявил о проведении фестиваля — в честь царственных гостей должны были устроить всевозможные игры и состязания: прыжки в высоту и в длину, соревнования бегунов, борцов и метателей пудового камня, а также поединки умельцев драться шестами с мягкой обивкой, балансировавших на доске, установленной над заполненной жидкой грязью ямой; той же доской над ямой могли пользоваться команды, перетягивавшие канат. Король собрал музыкантов, чтобы повсюду плясали джиги, водили хороводы, чтобы веселилась толпа. Можно было дразнить быков, доводя их до ярости, а потом с хохотом и криками убегать от них по арене. Лучники могли состязаться в стрельбе, рыцари — скрещивать копья с кожаными набалдашниками на остриях. Празднество организовали так, чтобы король Милон и королева Каудабиль были постоянно чем-то заняты, выслушивая панегирики, присуждая награды победителям в соревнованиях, утешая побежденных и аплодируя отважным рыцарям, с грохотом и звоном валившимся с коней. Всем этим функциям Милон и Каудабиль, в качестве августейших спонсоров, вынуждены были уделять все внимание — у них больше не оставалось времени на расточительные нескончаемые пиры, позволявшие королю Милону демонстрировать сходство между собой и винной бочкой. Вместо этого королю и королеве Блалока оставалось лишь поспешно подкрепляться закусками — ветчиной и сыром с хлебом, сопровождая этот питательный, но дешевый рацион обильными возлияниями горького эля.
Король Казмир был доволен своей маленькой хитростью. Она избавляла его от необходимости смертельно скучать на протяжении многих часов; кроме того, фестиваль свидетельствовал о его благоволении к народу и бодрости духа, подобающей энергичному правителю. Конечно, Казмир не мог уклониться ни от приветственного пиршества, ни от прощального банкета — хотя продолжительность первого можно было ограничить под тем предлогом, что августейшие гости нуждались в отдыхе после тягот долгого пути. Казмир надеялся, что сможет не затягивать и прощальный ужин, на сходных основаниях.
Приготовлениями к празднеству занялись безотлагательно, чтобы мрачноватый старый город Лионесс превратился в нечто вроде огромной сцены, располагавшей к бесшабашному веселью. Стены обтянули разноцветными полотнищами, по периметру Королевского Плаца подняли яркие знамена, а для того, чтобы королевским семьям было удобно наблюдать за соревнованиями и процессиями, соорудили специальное возвышение. С одной стороны прямоугольного плаца, параллельно Сфер-Аркту, установили на козлах две огромные бочки пива; их должны были открывать каждое утро для всех желающих выпить за здравие короля Милона, короля Казмира — или обоих.
Вдоль Сфер-Аркта выросли лавки и киоски, торговавшие колбасами, жареной рыбой, беляшами с начинкой из свиного фарша, сладким печеньем и пирожными. Каждый приезжий лавочник обязан был украсить обращенную к дороге сторону своего заведения гирляндами и лентами веселой расцветки; хозяев уже существовавших городских лавок заставили сделать тоже самое.
В назначенное время король Милон, королева Каудабиль и принц Брезанте прибыли в замок Хайдион. В авангарде процессии ехали шесть рыцарей в сверкающих парадных доспехах, с длинными копьями, на которых развевались черные и охряные вымпелы. Другие шесть рыцарей, тоже в парадном облачении, замыкали шествие. Король Милон и королева Каудабиль сидели в громоздком экипаже без пружинящей подвески, напоминавшем скорее фургон, нежели карету, на широкой скамье с мягкой обивкой, под зеленым пологом с сотней декоративных кисточек. И Милон, и Каудабиль были люди тучные, русые, с круглыми покрасневшими лицами — они походили скорее на лукавых пожилых крестьян, направлявшихся на рынок, нежели на правителей древнего государства. Сбоку, на огромном гнедом мерине с исключительно высоким крупом, ехал принц Брезанте — грузный молодой человек с широким задом и узкими плечами, с первого взгляда не производивший впечатление отпрыска благородной семьи. Его длинный нос, продолжавший линию узкого низкого лба, нависал над пухлым ртом, большие круглые глаза почти не мигали, черные волосы уже заметно поредели на макушке, а на подбородке образовывали небольшую нерешительную бородку. Несмотря на все эти недостатки, Брезанте мнил себя кавалером, внушавшим романтические страсти, и уделял большое внимание нарядам. Сегодня на нем был камзол из красновато-коричневого вельвета со складчатыми рукавами, украшенными пуфами в красную и черную полоску. Лихая красная охотничья шапочка, с вороньим пером вместо султана, сидела набекрень почти на затылке принца.
Процессия спустилась по Сфер-Аркту. Вдоль дороги стояли герольды в алых камзолах и желтых галифе в обтяжку — шестеро с одной стороны, шестеро с другой. Когда между ними проезжал королевский экипаж, они подняли к небу горны и протрубили приветственный клич.
Повозка свернула со Сфер-Аркта на Королевский Плац и остановилась перед парадным входом Хайдиона. Король Казмир, королева Соллас и принцесса Мэдук ожидали гостей, стоя на террасе. Казмир поднял руку в дружеском приветствии; Милон ответил тем же. Принц Брезанте, бросив взгляд на Мэдук, тоже приподнял руку — так начался августейший визит.
На вечернем пиршестве никто не прислушался к протестам Мэдук: ее посадили так, чтобы принц Брезанте оказался слева от нее, а Дамар, герцог Лаланкский — справа. Весь вечер Мэдук просидела, сосредоточенно уставившись на стоявшую посреди стола корзину с фруктами, притворяясь, что не замечает Брезанте, а тот, в свою очередь, не сводил с нее круглые черные глаза. Мэдук мало говорила, отвечая на заигрывания принца рассеянно и односложно — в конце концов Брезанте нахмурился и помрачнел, но безразличие Мэдук оставалось непоколебимым. Уголком глаза она замечала, что король Казмир и королева Соллас нарочито игнорируют ее поведение; по-видимому, им пришлось примириться с ее точкой зрения, и теперь она надеялась, что ее наконец оставят в покое.
Торжество Мэдук оказалось кратковременным. На следующее утро обе королевские семьи спустились в павильон на Королевском Плаце, чтобы засвидетельствовать начало состязаний. И снова возражения Мэдук, объяснявшей, что она предпочитает не присутствовать, пропустили мимо ушей. Леди Восс, выполняя недвусмысленное поручение королевы Соллас, заявила, что Мэдук обязана участвовать в церемониях, неукоснительно соблюдая протокол. Морщась и капризно поводя плечами, Мэдук прошествовала в павильон и плюхнулась в кресло рядом с королевой Каудабиль, предназначенное для короля Милона, в связи с чем последнему пришлось сесть с другой стороны, а Брезанте оказался соседом короля Казмира. И снова у Мэдук вызвало искреннюю радость, с примесью замешательства, полное безразличие Казмира и королевы Соллас к ее самовольному поступку. Отчего такая перемена? В сдержанности королевской четы было нечто зловещее.
Ответ на ее вопрос не заставил себя ждать. Почти сразу после того, как королевские семьи уселись, старший герольд Спаргой подступил к переднему краю возвышения, повернувшись лицом к толпе, заполнившей прямоугольный плац. Пара молодых герольдов протрубила клич, призывавший к вниманию, и народ на Королевском Плаце притих.
Спаргой развернул свиток: «Дословно провозглашаю прокламацию, подписанную сегодня его королевским величеством Казмиром! Призываю всех уделить неотрывное внимание значению этого документа. Слушайте!» Спаргой прочел прокламацию:
«Я, Казмир, король Лионесса и принадлежащих Лионессу территорий и провинций, объявляю следующее!
В столице Лионесса возводится сооружение возвышенного духовного значения — новый собор Святейшей Соллас, коему суждено прославиться богатством убранства. С тем, чтобы собор наилучшим образом соответствовал означенной цели, в нем надлежит содержать достойные молитвенного поклонения священные символы, а именно редкие и драгоценные реликвии и прочие предметы, напоминающие о житиях святых мучеников, пострадавших за христианскую веру.
Нам рекомендовали приобрести такие реликвии; посему, дабы Лионесский собор превосходил святостью и величием любые другие церкви, мы готовы предложить королевские награды тем, кто предоставит в наше распоряжение неподдельные мощи и реликвии.
Награды будут выплачиваться после подтверждения подлинности реликвий авторитетными знатоками. Попытка получить награду за поддельную реликвию не только вызовет королевское недовольство, но и повлечет за собой ужасные последствия божественного гнева! Предупреждаем всех склонных к обману и двоедушию: остерегитесь!
Особую радость вселит в наши сердца тот, кто сможет добыть крест святого Элърика, талисман святой Ульдины, гвоздь с креста Страстей Господних и — самую драгоценную реликвию из всех — чашу Грааля. Награда пропорциональна ценности реликвии. Тот, кто принесет нам чашу Грааля, сможет требовать исполнения любого желания, в том числе наивысшей награды, доступной в нашем королевстве, а именно руки принцессы Мэдук! В отсутствие Грааля тот, кто найдет самую святую и ценную реликвию, также сможет требовать от нас исполнения своего желания, в том числе руки прекрасной и благосклонной принцессы Мэдук, с условием надлежащего обручения, предусмотренного традициями нашего государства и обрядами церкви.
Я обращаюсь с этой прокламацией ко всем, кто меня слышит и достаточно крепок духом и телом, чтобы отправиться в такие поиски! Чужеземцу, горцу и крестьянину — никому не будет отказано на основании места рождения, возраста или положения. Да отправятся отважные и предприимчивые паладины на поиски Грааля и других священных реликвий, приобретение коих позволит прославить во всем мире собор Святейшей Соллас!
Так говорю я, Казмир, король Лионесса, и да будут мои слова известны всем и каждому!»
Снова проревели фанфары; сэр Спаргой свернул свиток и отошел в сторону.
Мэдук слушала прокламацию с изумлением. Что за чепуха? Ее доброе имя — или отсутствие такового, ее привлекательность — или отсутствие таковой — отныне станут предметом пересудов по всей стране? Каждый нищий странствующий рыцарь, каждый выживший из ума старик, каждый пускающий слюни подросток, каждый плут и негодяй, бахвал и головорез в Лионессе и за его пределами пустятся на поиски церковной рухляди, чтобы затащить ее, Мэдук, к себе в постель? Потрясенная масштабами королевского указа, она не могла найти слов. Напряженно выпрямившись, Мэдук сидела, прекрасно понимая, что на нее направлены сотни пытливых, оценивающих глаз. «Скандал, возмутительная подлость!» — думала Мэдук. Почему с ней никто не посоветовался заранее?
Тем временем сэр Спаргой снова обратился к толпе и представил присутствующим короля Милона и королеву Каудабиль, назвав их покровителями фестиваля и арбитрами состязаний, которым предстояло вручать все призы. Услышав это объявление, король Милон и королева Каудабиль тревожно переглянулись.
Начались состязания. Понаблюдав за ними некоторое время, король Казмир ненавязчиво удалился из павильона, поднявшись по ступеням на террасу; вскоре к нему присоединился принц Брезанте. Мэдук, заметившая, что на нее больше никто не обращает внимания, тоже ускользнула на террасу. Там она нашла блалокского принца, облокотившегося на балюстраду и взиравшего на происходившее снизу, на Королевском Плаце.
К этому времени Брезанте уже узнал об отказе Мэдук рассматривать возможность обручения с его персоной. Принц обратился к ней ласково-издевательским тоном: «Как же так, принцесса? Похоже на то, что вас выдадут замуж, так или иначе! Позвольте сразу поздравить еще неизвестного чемпиона, которому отдадут ваши руку и сердце, кто бы он ни был! Отныне вам придется жить в ожидании таинственной неизбежности. Не так ли? Что вы об этом думаете?»
Мэдук тихо ответила: «Ваше высочество, ваши представления не соответствуют действительности во всех отношениях».
Брезанте слегка отшатнулся, высоко подняв брови: «Разве у вас не вызывает радостное волнение тот факт, что столько всевозможных претендентов, как благородных рыцарей, так и гнусных смердов, отправятся на поиски, надеясь справить с вами свадьбу?»
«По сути дела, я опечалена тем, что столько людей будут тщетно прикладывать столько усилий».
«Как следует понимать ваше замечание?» — в замешательстве спросил принц Брезанте.
«Я сказала только то, что сказала»
«Гм! — пробормотал Брезанте. — Подозреваю, что здесь кроется какая-то двусмысленность».
Мэдук пожала плечами и отвернулась. Убедившись в том, что Брезанте за ней не следует, она прошла вдоль передней стены замка к началу арочной галереи, а оттуда повернула в оранжерею. Уединившись в дальнем конце оранжереи, она растянулась на газоне под солнечными лучами, пожевывая травинку.
Наконец Мэдук села. Она не могла думать о таком множестве вещей и принимать такое множество решений одновременно.
Самое важное нужно было сделать в первую очередь. Мэдук поднялась на ноги и стряхнула с платья прилипшую траву. Вернувшись в замок, она поднялась в гостиную королевы.
Соллас тоже удалилась из павильона над плацем, извинившись и сославшись на срочную необходимость присутствовать на совещании. Вернувшись в гостиную, королева присела на диван и задремала. Когда явилась Мэдук, Соллас, утопавшая в подушках, подняла голову и, часто моргая, посмотрела по сторонам: «Что такое? Что тебе нужно?»
«Ваше величество, меня беспокоит прокламация короля».
Королева Соллас все еще не совсем проснулась и плохо соображала: «Не понимаю, что тебя беспокоит. Каждый знаменитый собор знаменит благодаря реликвиям».
«Вполне возможно. Тем не менее, я надеюсь, что вы вступитесь за меня перед королем — моя рука никак не может быть одной из обещанных наград. Я не хотела бы, чтобы мной торговали, как поношенными туфлями, пожелтевшим слоновьим бивнем или каким-нибудь другим товаром».
«Что-либо изменить не в моих силах, — чопорно ответила Соллас. — Король тщательно рассмотрел преимущества своей политики».
Мэдук нахмурилась: «По меньшей мере, со мной должны были посоветоваться. Я не хочу выходить замуж. В некоторых отношениях эта перспектива представляется вульгарной и неопрятной».
Королева Соллас слегка выпрямилась, отделив спину от подушек: «Как тебе известно, я вышла замуж за его королевское величество. Ты считаешь, что это было вульгарно и неопрятно?»
Мэдук поджала губы: «Могу сказать только то, что, будучи королевой, вы можете себе позволить пренебрегать суждениями такого рода, если я правильно понимаю положение вещей».
Почти забавляясь, Соллас снова опустилась на подушки: «В свое время у тебя будет более четкое представление о положении вещей».
«Все это не имеет значения! — воскликнула Мэдук. — Немыслимо, чтобы меня выдали замуж за какого-нибудь недотепу только потому, что он принесет вам ржавый гвоздь! Причем гвоздь этот он, скорее всего, подберет на полу у себя в сарае!»
«Маловероятно! Обманщик не посмеет рисковать! Его испепелит молния! Отец Умфред говорит, что для тех, кто подделывает реликвии, предусмотрен особый круг ада. В любом случае, нам придется положиться на божественное провидение».
«Черт знает что! — пробормотала Мэдук. — Какая нелепость!»
Королева снова приподнялась: «Я не расслышала. Что ты сказала?»
«Неважно».
Соллас величественно кивнула: «В любом случае тебе придется подчиниться королевскому указу, и неукоснительно».
«Да, ваше величество! — с внезапной энергией воскликнула Мэдук. — Я так и сделаю! Прошу меня извинить — мне нужно немедленно заняться приготовлениями».
Опустившись в реверансе, Мэдук повернулась и выбежала из гостиной. Соллас с недоумением смотрела ей вслед: «Что она подразумевает под «приготовлениями»? Ее свадьба не состоится завтра. Каким образом, в любом случае, она намерена к ней готовиться?»
6
Мэдук бежала вприпрыжку вдоль главной галереи замка, мимо статуй древних героев, огромных ваз значительно выше ее, ниш с инкрустированными столешницами и позолоченными резными шкафами. Время от времени ей попадались стражники в алых с золотом ливреях Хайдиона, державшие алебарды по стойке «вольно». Когда Мэдук пробегала мимо, они не шевелились — только провожали ее глазами.
Увидев пару высоких узких дверей, Мэдук остановилась. Поколебавшись, она открыла одну из створок и заглянула внутрь, в длинное полутемное помещение, озаренное единственным узким окном в дальней стене. Здесь находилась замковая библиотека. Луч солнечного света падал на стол: за столом сидел библиотекарь Керсе, высокий пожилой человек несгибаемой выправки, с улыбчивым ртом и высоким лбом мечтателя, в присутствии высокопоставленных особ предпочитавший, однако, придавать лицу аскетическое выражение. Мэдук редко с ним встречалась; она знала о библиотекаре только то, что он был отпрыском ирландского барда-друида и сам заслужил репутацию незаурядного поэта.
Бросив быстрый взгляд в сторону двери, Керсе продолжал работать. Мэдук медленно вошла в библиотеку. Воздух здесь пропитался терпкими ароматами старого дерева, воска и лавандового масла, сладковато-мускусным запахом мягкой дубленой кожи. На столах вдоль стен покоились либрамы двух- и трехфутовой высоты и трехдюймовой толщины, в переплетах из мятой кожи, а иногда из толстого черного бархата. На полках плотными рядами лежали свитки, пергаменты в кедровых ларцах, перевязанные пачки бумаг и книги в полированных деревянных футлярах, закрытых застежками.
Мэдук застенчиво, шаг за шагом, подходила к Керсе. Наконец библиотекарь откинулся на спинку стула и повернулся, наблюдая за ее приближением — не без некоторого беспокойства, так как слухи о непредсказуемой шаловливости принцессы проникли даже в безмятежную тишину хранилища хроник и трактатов.
Мэдук остановилась у стола и взглянула на манускрипт, поглощавший внимание библиотекаря. Она спросила: «Что вы делаете?»
Керсе критически наклонил голову, словно впервые увидел развернутый перед ним пергамент: «Двести лет тому назад некий безымянный оболтус покрыл этот лист пастой из измельченного мела, смешанного со скисшим молоком и камедью из морских водорослей. Затем он попытался записать «Утреннюю оду Меросфена», адресованную нимфе Лалоэ, каковую Меросфен застал на рассвете летнего дня срывающей гранаты в его саду. Оболтус небрежно копировал стихи — его буквы, как вы можете видеть, напоминают птичьи экскременты. Я стираю эти каракули и растворяю приготовленный им компост — но чрезвычайно осторожно, так как под ним могут оказаться не менее пяти слоев более древних и таинственных текстов. В худшем случае мне предстоит обнаружить, к вящему сожалению, упражнения других оболтусов. Тем не менее, каждый текст следует изучать по очереди. Кто знает? Если повезет, я могу найти одну из затерянных песней Джироламо! Вот таким образом: я — исследователь древних тайн; таково мое призвание, чреватое захватывающими приключениями».
Мэдук смотрела на манускрипт большими глазами: «Я и представить себе не могла, что у вас такая интересная жизнь!»
«Я бесстрашен и преодолеваю все препятствия! — не моргнув глазом, заявил Керсе. — Я очищаю поверхность пергамента с деликатностью хирурга, вскрывающего гнойник на заднице гневливого короля! Но у меня ловкие пальцы, у меня точные инструменты! Они перед вами, мои верные помощники: жесткая щеточка из шерсти барсучьего хвоста, чистейшее лампадное масло, гладкое лезвие из обсидиана и опасные костяные иглы, не говоря уже о драгоценных ластиках из пихтовой смолы! Все они сослужили мне верную службу! Они сопровождали меня в дальних странствиях, с ними я посетил множество неведомых земель!»
«И неизменно возвращались целым и невредимым!» — закончила Мэдук.
Керсе вопросительно взглянул на принцессу, приподняв одну бровь и превратив другую в насмешливую запятую: «Как следует понимать ваше замечание?»
Мэдук рассмеялась: «Сегодня мне уже задавали этот вопрос!»
«И как вы на него ответили?»
«Я сказала, что сказала только то, что сказала».
«У вас в голове блуждают мысли, необычные для молодой особы», — заметил библиотекарь. Он повернулся на стуле, посвятив ей все внимание: «Что вас сюда привело? Каприз или воля судьбы?»
«Я хочу задать вопрос, на который, надеюсь, вы сможете ответить», — серьезно сказала Мэдук.
«Спрашивайте! Я расскажу вам все, что мне известно из скрижалей минувшего».
«В последнее время в Хайдионе много говорят о реликвиях. Меня интересует, что они имеют в виду, когда упоминают о чаше Грааля. Существует ли на самом деле такая вещь? А если существует, как она выглядит, и где ее можно найти?»
«О чаше Грааля известны лишь немногие безусловные факты, — ответил Керсе. — Существуют сотни вероисповеданий, и я не доверяю ни одному из них. «Чашей Грааля», судя по всему, называют небольшой кубок, так называемый «потир», из которого пил Иисус Христос, когда в последний раз ужинал с учениками. Сосуд этот попал в руки Иосифа Аримафейского, а тот, согласно легенде, собрал в него кровь из ран распятого Христа. Впоследствии Иосиф странствовал по всему свету и в конце концов посетил Ирландию, где оставил чашу Грааля на острове Инхагил посреди озера Лох-Кориб, к северу от Голуэя. Банда язычников-кельтов угрожала ограбить островную часовню, в связи с чем монах по имени Сиземберт привез кубок на Старейшие острова. Начиная с этого момента, повествования расходятся. Одна из легенд гласит, что чаша погребена в одном из склепов Пропащего острова. Другие летописцы сообщают, что брат Сиземберт, проходя по Тантревальскому лесу, повстречался с ужасным огром, каковой огр нехорошо поступил с иноком, утверждая, что тот не проявил должную любезность. Одна из трех голов огра высосала кровь Сиземберта; другая пожрала его печень, а третья, страдавшая от зубной боли и по этой причине потерявшая аппетит, изготовила игральные кости из суставов пальцев монаха. Скорее всего, однако, это всего лишь одна из страшных историй, какие рассказывают у камина в бурные зимние ночи».
«А у кого можно узнать правду?»
Керсе задумчиво приложил ладонь ко лбу: «Кто знает? В конце концов, может быть, все это не более чем легенда. Многие галантные рыцари искали чашу Грааля в отдаленных закоулках христианского мира, в том числе и на Старейших островах. Одни вернулись восвояси, разочарованные в жизни; другие погибли в бою или зачахли, пораженные ведьмовским сглазом. Некоторые просто исчезли, и о них больше никто никогда не слышал. Честно говоря, возникает впечатление, что поиски Грааля смертельно опасны!»
«Почему бы это было так — если где-то нет кого-то, кто ревниво охраняет эту драгоценность?»
«Не могу ничего сказать по этому поводу. Не забывайте также, что, по словам церковных авторитетов, найти чашу Грааля может только тот, кто движим невинной мечтой!»
«И вы в это верите?»
«На этот счет — и по многим другим вопросам — у меня нет предубеждений. Почему вас это интересует?»
«Королева Соллас желает, чтобы ее новый собор украшала чаша Грааля. В стремлении к святости она дошла до того, что предложила всякому, кто принесет ей этот желанный дар, вступить со мной в брак! Моими пожеланиями по этому поводу, конечно, никто не интересовался».
Библиотекарь сухо усмехнулся: «Начинаю понимать, почему вас волнуют поиски Грааля!»
«Если я сама найду чашу Грааля, мне не придется терпеть неприятности, связанные с замужеством».
«Надеюсь, вы правы — впрочем, Грааль может больше не существовать».
«В таком случае королеве подсунут поддельную чашу. Она не разбирается в таких вещах и верит на слово духовнику».
«Я могу установить подлинность Грааля, — сказал Керсе. — Обман раскроется, уверяю вас!»
Мэдук покосилась на старого библиотекаря: «Каким образом? Что вам известно?»
Керсе поджал губы, словно сказал больше, чем следовало: «Это тайна. Я поделюсь с вами секретом, но только с условием, что вы никому не расскажете».
«Обещаю!»
Керсе поднялся на ноги и подошел к стенному шкафу. Из него он извлек папку, а из папки — рисунок, который он положил на стол. Мэдук увидела изображение бледно-голубого кубка на ножке, дюймов восемь высотой, с двумя дугообразными ручками по бокам, несколько неравной величины. Верхний ободок окружала темно-синяя полоска; на основании ножки было кольцо того же темно-синего оттенка.
«Перед вами зарисовка чаши Грааля. Рисунок этот давным-давно прислали из Ирландии в монастырь на Пропащем острове; один из монахов спас его от готов. Исключительно аккуратное изображение: заметна даже щербинка на основании, не говоря уже о ручках различной длины, — Керсе вложил рисунок обратно в папку и поставил папку на полку в шкафу. — Теперь вы знаете все, что можно узнать о чаше Грааля. Предпочитаю хранить существование этого рисунка в тайне, по нескольким причинам».
«Никому не скажу, — пообещала Мэдук. — Если только королева не попытается выдать меня замуж за кого-нибудь, кто принесет поддельную чашу; тогда у меня не будет другого выхода…»
Библиотекарь поднял руку: «Все понятно. Если потребуется, я приготовлю точную, заверенную копию рисунка, позволяющую произвести сравнение».
Мэдук покинула библиотеку, после чего, принимая всевозможные меры предосторожности, чтобы ее не заметили, кружным путем направилась в конюшню. Сэр Пом-Пом там отсутствовал. Мэдук заглянула в стойло Тайфера, похлопала пони по носу и вернулась в замок.
В полдень Мэдук обедала в Малой трапезной с шестью фрейлинами. Сегодня они оказались необычно разговорчивы — им было о чем поболтать. Беседа неизбежно возвращалась, однако, к прокламации короля Казмира. Элиссия заметила — возможно, вполне искренне — что отныне Мэдук следует считать знаменитостью, чье имя запомнят на века. «Подумать только! — вздохнула Элиссия. — Вот как приобретается слава! В легендах будут рассказывать, что красавцы-рыцари со всех концов света прошли огонь, воду и медные трубы, побеждая драконов и троллей, отражая нападения обезумевших кельтов и безжалостных готов — и все это для того, чтобы завоевать любовь прекрасной рыжеволосой принцессы!»
Мэдук внесла поправку: «У меня не совсем рыжие волосы — у них какой-то странный цвет, похожий на сплав меди с золотом».
«Тем не менее, рассказывая легенды, люди, скорее всего, будут называть вас рыжеволосой и прекрасной, даже если это не соответствует действительности», — возразила Хлодис.
«В настоящее время еще нельзя сказать с уверенностью, возникнет ли подобная легенда», — задумчиво произнесла Девонета.
«Почему?» — поинтересовалась Идрента.
«Многое зависит от обстоятельств. Предположим, некий отважный и прекрасный рыцарь привезет чашу Грааля королеве Соллас. Король Казмир спросит его: какую награду желает получить бравый рыцарь? Все будет зависеть от того, как ответит рыцарь. Если, например, он не будет расположен жениться, он может попросить у короля доброго коня или пару породистых охотничьих собак, в каковом случае, разумеется, никаких оснований для возникновения легенды не будет».
«Неопределенная ситуация», — мудро кивнула Хлодис.
Фелиция тоже решила высказаться: «Еще одно обстоятельство! Награду получит тот, кто привезет самую лучшую реликвию. Поэтому после длительных и опасных поисков в далеких странах самой лучшей реликвией, которую привезут королеве, может оказаться, скажем, волос из хвоста льва, сожравшего святую Милицию на арене римского цирка. Так себе реликвия, конечно, но Мэдук все равно придется выходить замуж за деревенского увальня, притащившего обрывок львиного хвоста».
Мэдук энергично трясла головой: «Я не так податлива, как вы думаете».
Девонета изобразила серьезную обеспокоенность: «Позвольте дать вам совет, дражайшая принцесса! Будьте податливы, скромны и терпеливы! Выполняйте приказы короля без возражений! Это не только ваша обязанность, это диктуется простой предусмотрительностью. У меня есть все основания так считать».
Мэдук не слишком прислушивалась: «Разумеется, поступай, как знаешь».
«Не пренебрегайте моим советом! Король заявил во всеуслышание, что, если вы будете упрямиться или капризничать — или попытаетесь избежать исполнения его указа, он просто-напросто отдаст вас в рабство!»
Мэдук невозмутимо поглощала пудинг с изюмом. Хлодис повернулась к ней: «Что вы на это скажете?»
«Ничего».
«Но что вы можете сделать?»
«Увидите».
7
На второй день фестиваля короля Милона и королеву Каудабиль разбудили рано утром, чтобы они присутствовали при перетягивании каната командами гильдий рыбаков и каменщиков — августейшие супруги едва успели подкрепиться творогом и кашей.
Мэдук тоже встала ни свет ни заря — прежде, чем леди Восс могла передать ей пожелания королевы Соллас.
Мэдук сразу направилась в конюшню. Этим прохладным безоблачным утром она нашла сэра Пом-Пома: тот перекладывал вилами конский навоз из стойла в тачку.
«Сэр Пом-Пом! — позвала Мэдук. — Выйди, пожалуйста, наружу — в стойлах дышать нечем».
«Вам придется подождать, — ответствовал сэр Пом-Пом. — Тачка полна с верхом; придется пойти вывалить ее содержимое в общую кучу. После этого я смогу уделить вам минуту-другую».
Мэдук поджала губы, но стала молча ждать; сэр Пом-Пом, нарочито не торопясь, выполнил свою задачу, оставил тачку в стороне и вышел на двор перед конюшней.
«Ты ведешь себя по-хамски, — заявила Мэдук. — Не хотелось бы думать, что ты ничем не лучше другой деревенщины. Почему ты дуешься?»
Сэр Пом-Пом отозвался резким смешком: «Ха! Все очень просто! Разве вы не слышали королевскую прокламацию?»
«Конечно, слышала».
«Я тоже. Поэтому завтра я откажусь от должности помощника королевского конюшего и лакея принцессы. Завтра я схвачу судьбу за чуб! Завтра я отправлюсь на поиски Грааля — или любой другой реликвии, какая попадется. Другая такая возможность может не представиться!»
Мэдук медленно кивнула: «Хорошо тебя понимаю. Но разве не печально, что ты готов отказаться от надежного положения при дворе ради того, чтобы гоняться за призрачной мечтой? По-моему, это безрассудно».
«Все может быть, — упорствовал сэр Пом-Пом. — Но шанс прославиться и разбогатеть такому, как я, выпадает редко. Его нельзя упускать. Только смелым улыбается удача!»
«Разумеется. Тем не менее, я могла бы помочь тебе и прославиться, и сохранить должность — если ты не будешь вести себя, как ребенок».
Посмотрев по сторонам, помощник конюшего проявил осторожное любопытство: «Каким образом? И в какой степени?»
«Ты должен поклясться, что сохранишь в тайне то, что скажу».
«Гм. И ваша тайна, надо полагать, принесет мне одни неприятности?»
«Не думаю».
«Хорошо. Буду держать язык за зубами. Мне из-за вас уже приходилось помалкивать и раньше».
«Тогда слушай! Король приказал мне немедленно отправиться на поиски родословной. Конечно, когда он отдавал это распоряжение, он находился в некотором замешательстве, но его указания недвусмысленны, и он не возражал против того, чтобы у меня был подходящий эскорт. Поэтому я повелеваю, чтобы ты сопровождал меня. Если ты это сделаешь, ты останешься у меня в услужении — и при этом сможешь заниматься поисками Грааля».
Сэр Пом-Пом щурился, глядя на восходящее солнце: «С первого взгляда ваше предложение имеет смысл. Но что, если вашу родословную и чашу Грааля придется искать в разных местах?»
Мэдук отвергла это возражение: «Зачем заранее представлять себе препятствия? Само собой, мы не можем предвидеть любые капризы судьбы прежде, чем отправились в путь. Мы даже еще не подготовились».
На лбу сэра Пом-Пома появилась упрямая морщина: «И все-таки я думаю, что нам следует заранее согласовать план действий».
«Вот еще! — пожала плечами Мэдук. — Скорее всего, у нас не будет никаких расхождений. А если они возникнут, мы как-нибудь договоримся, когда потребуется».
«Так или иначе, — ворчал помощник конюшего, — у меня было бы легче на душе, если бы я услышал четкие указания, исходящие непосредственно от самого короля!»
Мэдук решительно покачала головой: «Мне разрешили отправиться на поиски родословной, без каких-либо ограничений, и этого достаточно. Не хочу снова обсуждать этот вопрос с королем — а то он еще придумает какие-нибудь лишние оговорки».
Сэр Пом-Пом с сомнением оглянулся на замок: «Мне давно уже приказали сопровождать вас везде, куда бы вы ни поехали, и это распоряжение никто не отменял. Если я не откажусь от должности, я обязан охранять вас в силу своих способностей. Когда вы намерены выехать?»
«Завтра утром».
«Невозможно! Остается меньше одного дня — я не успею собраться!»
«Хорошо, отправимся послезавтра утром, за полчаса до рассвета. Оседлай к тому времени Тайфера и приготовь лошадь для себя».
«Подождите-ка, — сказал сэр Пом-Пом. — Нужно хорошенько подумать. Хотя вы утверждаете, что его величество разрешил вам отправиться в такое путешествие, вполне возможно, что он поторопился или неясно выразился. Кроме того, он может изменить решение».
«Как бы то ни было! — высокомерно заявила Мэдук. — Я не намерена изменять свои планы только потому, что завтра ветер подует не туда, куда дул вчера».
«А если король обнаружит, что его возлюбленная внучка внезапно исчезла, и прикажет рыцарям и герольдам срочно ее найти и вернуть в Хайдион? Если вы будете гарцевать на сером в яблоках пони, в дорогом седле, держа в руках поводья с золотой бахромой, вас сразу узнает каждый встречный! Нет уж, принцесса! Мы должны притвориться крестьянскими детьми. Наши лошади не должны привлекать внимание — иначе мы не успеем доехать до Лягушачьего болота, как нас отведут за уши обратно!»
Мэдук пыталась возражать на том основании, что серая в яблоках масть Тайфера способствовала маскировке на фоне пейзажа и делала его незаметным, но сэр Пом-Пом и слышать об этом не хотел: «Я выберу подходящих лошадей. Об этом лучше больше не спорить».
«Что ж, если это необходимо, так тому и быть, — вздохнула Мэдук. — Но ты должен хорошенько упаковать седельные сумки — хлебом, сыром, вяленой рыбой, изюмом, оливками и вином. Все эти запасы можно добыть в королевской кладовой, если пролезть через заднее окно — как тебе хорошо известно. Возьми также какое-нибудь оружие — хотя бы нож, чтобы резать сыр, и топор, чтобы рубить дрова. У тебя есть вопросы?»
«Как насчет денег? Мы не можем бродить по свету без кошелька, набитого серебром».
«У меня есть три золотых. Этого должно хватить».
«Золотые монеты дорого стоят, но их неудобно тратить».
«Почему неудобно? Это круглые, блестящие, увесистые золотые монеты — настоящие, хотя и добытые волшебством Шимрода».
«Не сомневаюсь, что они настоящие — но как вы ими будете платить? Например, чтобы купить сена для лошадей? Или чтобы заплатить за миску вареных бобов? Увидев золото, нас примут за воров и запрут в ближайшей темнице».
Мэдук задумчиво смотрела в пространство: «Мне это не приходило в голову. Что же делать?»
Сэр Пом-Пом многозначительно поднял указательный палец: «К счастью, я знаю, как решить эту проблему. Давайте мне золотые монеты!»
«Сейчас? — вопросительно подняла брови Мэдук. — Зачем?»
«Мне пригодится в пути пара добротных сапог, с раструбами выше колен — нынче такие в моде — и с крепкими застежками. Я куплю сапоги и заплачу золотой монетой. Сапожник выплатит сдачу серебром и медью — и у нас будут монеты помельче на расходы».
Мэдук посмотрела на высокие зашнурованные ботинки помощника конюшего: «По-моему, ты обут достаточно хорошо».
«Тем не менее, мы отправляемся в дальний путь — мне следует позаботиться о внешности».
«И сколько стоят красивые новые сапоги?»
«Серебряный флорин! — с неловкой усмешкой выпалил сэр Пом-Пом. — За добротные вещи приходится дорого платить».
Мэдук глубоко вздохнула: «Надо полагать. А как быть с другими двумя золотыми?»
«Не беспокойтесь! Я что-нибудь придумаю! Но дайте мне золото сейчас, чтобы я мог начать переговоры».
«Как хочешь, но постарайся не делать глупостей! Нам нужно выехать из Хайдиона прежде, чем случится что-нибудь, из-за чего сорвутся все наши планы».
Сэр Пом-Пом, все еще сомневавшийся в целесообразности предприятия, почесал в затылке: «Куда вы намерены ехать в первую очередь?»
«Прежде всего — в Щекотную обитель».
Сэр Пом-Пом отступил на шаг, испуганный и потрясенный: «Это просто безумие! Феи вырастят нам ослиные уши и свернут ноги коленками назад! Они так и сделали с двоюродным братом моей бабушки».
«Сэр Пом-Пом, тебе известно, кто моя мать?»
«Принцесса Сульдрун. Так говорят — хотя, конечно, люди часто болтают о том, чего не знают».
«Ты не доверяешь общепризнанным мнениям — это свидетельствует о сообразительности. Моя мать — фея Твиск, и она живет в Щекотной обители».
Сэр Пом-Пом смотрел на Мэдук с отвисшей челюстью: «Вы шутите!»
«Никоим образом! Я встретилась с ней, когда убежала в лес — помнишь? Помнишь, как я вылечила твои ушибы? Я их вылечила бальзамом фей».
«В это трудно поверить, — ворчал помощник конюшего. — Хотя, должен признаться, вы всегда производили впечатление странного существа».
«Можешь мне верить или не верить — сначала мы отправимся в Щекотную обитель, где я собираюсь посоветоваться с матерью».
Сэр Пом-Пом почесал подбородок: «Может быть, ваша матушка-фея что-нибудь знает о местонахождении чаши Грааля?»
«Вполне возможно».
«Тогда поехали! — с неожиданной энергией объявил сэр Пом-Пом. — Я не могу не прислушаться к зову судьбы!»
«Отлично сказано, сэр Пом-Пом! Целиком и полностью согласна с таким взглядом на вещи».
Сэр Пом-Пом покосился на Мэдук с озорной ухмылкой: «Если я заслужу награду, мне позволят жениться на принцессе королевской крови!»
Мэдук поджала губы, чтобы не рассмеяться: «На этот счет ничего не знаю. Но тебя, несомненно, благожелательно примут при дворе, и ты сможешь выбрать невесту среди моих фрейлин».
«Прежде всего я должен найти Грааль, — решительно сказал сэр Пом-Пом. — А тогда уже посмотрим, кого я выберу. Но в данный момент давайте золото, его нужно разменять».
Мэдук поспешно вернулась в свои комнаты, вынула три золотые монеты из тайника под кроватью и принесла их в конюшню. Сэр Пом-Пом взвесил монеты на ладони, изучил их с обеих сторон, надкусил их — и в конце концов остался доволен: «Теперь я сбегаю в город за сапогами. Когда приготовитесь к отъезду, переоденьтесь крестьянкой. Вам нельзя странствовать в платье принцессы, это опасно».
«Хорошо! Встретимся в условленное время. Постарайся сделать так, чтобы тебя не поймали в кладовой!»
Снова вернувшись к себе, Мэдук столкнулась с леди Восс. Та резко спросила: «Где вы пропадали? У вас нет никакого чувства долга?»
Невинно опустив уголки губ, Мэдук изобразила полное непонимание: «Что я опять наделала?»
«Неужели вы не помните? Я сама давала вам указания! Гости ожидают вашего присутствия. Этого требует этикет. Кроме того, таково пожелание королевы».
«Гостей пригласила королева, а не я, — проворчала Мэдук. — Так что идите, вытаскивайте королеву из постели и заставляйте ее развлекать этих старых обжор и пьяниц!»
Леди Восс отступила на шаг, на мгновение потеряв дар речи. Затем, взяв себя в руки, она оценила наружность Мэдук и с отвращением задрала нос: «Ваше платье запачкалось, от вас несет лошадиным навозом! Я могла догадаться, что вы бегали в конюшню! Давайте-ка теперь, поспешите и наденьте свежее платье — у вас есть новое, голубое. И не теряйте время, вас ждут!»
Через десять минут Мэдук и леди Восс явились в павильон на возвышении, откуда король Милон и королева Каудабиль не слишком сосредоточенно наблюдали за состязанием метателей камней.
По мере приближения полудня лакеи стали раскладывать на столе, установленном на козлах в глубине павильона, блюда с холодной говядиной и сыром, чтобы Милон и Каудабиль могли подкрепиться, развлекаясь спортивными зрелищами без перерыва на обед. Заметив эти приготовления, король Милон и его супруга тихо обменялись несколькими словами, после чего Милон неожиданно схватился за бок и застонал.
Королева Каудабиль позвала сенешаля, сэра Мунго: «Увы! У короля Милона начались судороги! Это его давний недуг. Сегодня мы не сможем больше наблюдать за состязаниями и раздавать призы. Королю необходимо удалиться в наши покои, чтобы он отдохнул и надлежащим образом восстановил силы».
Вернувшись в отведенные им комнаты, Каудабиль тут же приказала подать обед из восьми блюд и большое количество хорошего вина — по ее словам, это было необходимо для скорейшего выздоровления Милона.
После полудня принц Брезанте сообщил королю Казмиру, что король Милон уже чувствует себя достаточно хорошо, чтобы присоединиться к Казмиру во время вечернего банкета, в связи с чем Казмиру и королеве Соллас пришлось провести несколько часов за столом в обществе веселящихся от души Милона и Каудабили.
С утра Милон не смог подняться рано, опасаясь нового приступа, и арбитрами на соревнованиях бегунов пришлось быть Казмиру и Соллас. Тем временем государь и государыня Блалока плотно позавтракали, причем их самочувствие настолько улучшилось, что они заявили о своей готовности приступить к праздничному обеду, поручив сэру Мунго и другим придворным должностным лицам наблюдать за состязаниями.
Ближе к вечеру все игры и соревнования закончились; осталось только выдать призы чемпионам. Две королевские семьи сидели с одной стороны павильона, а с другой встали те, кто добился победы в различных видах спорта; чемпионы надели лавровые венки и самодовольно ухмылялись, красуясь перед толпой, собравшейся на плаце. Все было готово к началу церемонии. Мэдук пришлось сидеть рядом с Брезанте, чьи попытки завязать беседу не отличались особой настойчивостью.
Четыре младших герольда протрубили в фанфары; сэр Мунго вышел к переднему краю возвышения: «Сегодня — знаменательный день! К сожалению, завтра наши августейшие гости из Блалока покинут Лионесс, но мы надеемся, что они в полной мере оценили непревзойденные проворство, выносливость и ловкость, продемонстрированные на протяжении последних трех дней славными уроженцами Лионесса! Позвольте объявить имена чемпионов — каждому из них король Милон вручит заслуженный приз, и победитель сможет гордиться им до конца своих дней! А теперь, без дальнейших церемоний…» — сенешаль высоко поднял руку в драматическом жесте. Взгляд его остановился вдалеке, на Сфер-Аркте, слова застряли у него в горле. Воздетая рука медленно опустилась — сэр Мунго указывал на что-то дрожащим пальцем.
По Сфер-Аркту приближалось нечто странное: большой черный катафалк на плечах четырех неуклюже бегущих мертвецов, при жизни именовавшихся Гунном Измаэлем, Ласковым Эсте, Гальгусом из Дао-та и Кельтом Кеганом. На катафалке стоял пятый труп с бледноземлистым лицом — некогда молодой проводник Айдис — безжалостно погонявший длинным бичом четверых синюшных носильщиков.
Поспешно передвигая негнущимися ногами, четыре мертвеца приближались со своей мрачной ношей к Королевскому Плацу. Дико размахивая щелкающим бичом, Айдис заставил их повернуть на плац — испуганная толпа тут же расступилась.
Перед возвышением павильона носильщики-кадавры пошатнулись и свалились, как подкошенные. Катафалк упал на каменные плиты и раскрылся: из него выкатился еще один труп — труп Кори из Фалонжа.
8
Блалокская королевская чета в последний раз завтракала в Хайдионе в обществе короля Казмира и королевы Соллас. За столом установилась мрачноватая, напряженная атмосфера. Две королевы вежливо обменивались фразами, но королям было практически нечего сказать, а принц Брезанте погрузился в задумчивое молчание. Принцесса Мэдук не вышла к завтраку, но никто не стал наводить справки по поводу ее отсутствия.
После завтрака, когда солнце уже наполовину поднялось к зениту, король Милон, его супруга и принц Брезанте обменялись прощальными комплиментами с Казмиром и Соллас, после чего откланялись. Казмир и Соллас вышли на террасу, наблюдая за отъездом гостей.
Леди Восс вышла из замка и приблизилась к Казмиру: «Ваше величество, я заметила отсутствие принцессы Мэдук во время прощальной церемонии и решила выяснить причину такого упущения. В ее комнате я нашла это сообщение — как вы изволите заметить, оно адресовано вам».
Тут же нахмурившись, король Казмир распечатал и развернул небольшой пергаментный свиток. Он содержал следующее обращение:
«Ваше королевское величество, примите мои наилучшие пожелания!
В соответствии с вашими наставлениями, я отправилась в путь, чтобы узнать имя и положение моего отца, а также другие подробности моей родословной. Беспрекословно подчиняясь вашим недвусмысленным указаниям, я заручилась помощью эскорта. Вернусь, как только мои цели будут достигнуты. Ранее я уже поставила королеву Соллас в известность о моем намерении выполнить приказ вашего величества, касающийся этого вопроса. Выезжаю незамедлительно.
Мэдук»Казмир обернулся к королеве Соллас с ничего не выражающим лицом: «Мэдук уехала».
«Уехала? Куда?»
«Куда-то — по ее словам, искать родословную», — Казмир медленно прочитал полученную записку.
«Так вот о чем она говорила, плутовка проклятая! — воскликнула Соллас. — А теперь что нам делать?»
«Придется подумать. Может быть, ничего».
Глава 8
За час до рассвета, когда весь замок еще спал, Мэдук выбралась из постели. Некоторое время она стояла в нерешительности, обняв себя руками и дрожа от холода, поднимавшегося от каменного пола по тонким босым ногам. Она подошла к окну — погода обещала быть ясной; тем не менее, в этот сумрачный час мир казался безрадостным и недоброжелательным. Сомнения копошились в уме Мэдук — не совершала ли она ужасную глупость?
Все еще дрожа и слегка подпрыгивая, чтобы согреться, Мэдук вернулась к кровати. Остановившись, она задумалась. Ничто не изменилось. Мэдук нахмурилась и плотно сжала губы. Решения приняты, и приняты безвозвратно.
Мэдук быстро оделась в мальчишескую крестьянскую рубаху до колен, натянула чулки из рогожи, надела высокие башмаки, а кудри скрыла под свободным фланелевым чепцом. Захватив небольшой узелок с кое-какими пожитками, она выскользнула из своих комнат, украдкой пробежала по полутемному коридору, спустилась по лестнице и вышла из замка на задний двор, где царили предрассветные пустота и тишина. Остановившись, чтобы приглядеться и прислушаться, Мэдук не заметила ничего подозрительного. Пока что все шло по плану. Она направилась кружным путем к конюшне.
На краю служебного двора она задержалась, притаившись в тени — только самый наблюдательный человек мог бы распознать в этом тощем, пугливом деревенском постреленке многоуважаемую «принцессу Мэдук».
В кухне уже возились истопники и поварята; горничные скоро должны были пойти в кладовую. Но пока что служебный двор пустовал — Мэдук проскочила через него и, никем не задержанная, добежала до конюшни. Сэр Пом-Пом уже ждал ее с парой оседланных лошадей. Мэдук разглядела этих животных без особого энтузиазма. Справа стояла старая гнедая кобыла с глубоко прогнувшейся седловиной, с бельмом на одном глазу и с облезлым хвостом. Слева находился не менее дряхлый сивый мерин с раздувшимся брюхом и тощими голенями. Сэр Пом-Пом хотел выбрать животных, не вызывавших интерес или зависть — и прекрасно справился со своей задачей.
Свое седло Мэдук заметила на спине гнедой кобылы; сивый мерин очевидно предназначался для сэра Пом-Пома. Сам сэр Пом-Пом переоделся в новый костюм — облегающий камзол из добротной синей ткани, синюю кепку с лихим красным пером и пару блестящих сапог с модными раструбами выше колен и оловянными пряжками на щиколотках.
«Щегольской наряд, — заметила Мэдук. — Тебя можно было бы принять за молодого франта из зажиточной семьи — если бы не мешала твоя рожа».
«Рожу я изменить не могу», — нахмурился помощник конюшего.
«Насколько я понимаю, такая одежда обходится довольно дорого?»
Сэр Пом-Пом раздраженно махнул рукой: «Все относительно. Вы же знаете, как говорят: тот, кто гоняется за дешевизной, тратит больше всех».
Мэдук скорчила кислую гримасу: «Так говорят люди расточительные или недалекие».
«А вот и нет! Это самый правильный принцип. Для того, чтобы разменять золотые монеты, я купил полезные вещи! Нельзя отправляться в путь по важным делам и при этом выглядеть как оборванец».
«Так-так. И где же оставшиеся деньги?»
«У меня в кошельке, так будет надежнее».
Мэдук протянула руку: «Сейчас же отдавай сдачу, сэр Пом-Пом!»
Неохотно запустив руку в поясную сумку, сэр Пом-Пом извлек монеты и передал их Мэдук. Та пересчитала их и подняла голову: «Не может быть, чтобы это было все!»
«Ну, какую-то часть денег я лучше придержу на всякий случай».
«В этом нет необходимости. Потрудись отдать всю сдачу».
Сэр Пом-Пом бросил ей кошель: «Берите, воля ваша».
Мэдук открыла кошель и снова пересчитала деньги: «Здесь тоже слишком мало».
«Ну, вот еще! — проворчал сэр Пом-Пом. — Может быть, какие-то монеты остались у меня в кармане».
«Давай их сюда — все, до последнего гроша!»
«Я оставлю себе серебряный флорин и три медных гроша, на случайные расходы», — с достоинством ответил сэр Пом-Пом. Он отдал остальные монеты. Мэдук сложила все деньги в поясную сумку и вернула кошель помощнику конюшего: «Точный счет мы подведем позже. Тебе еще придется объяснить, куда ты дел столько денег».
«Какая разница? — бормотал сэр Пом-Пом. — Все это не имеет значения. Нам пора отправляться. Вы поедете на кобыле, ее зовут Джуно».
Мэдук презрительно фыркнула: «У нее спина продавлена и пузо отвисло! Она меня выдержит?»
«Не забывайте — вы больше не можете разъезжать, задрав нос, как гордая принцесса! — мрачно отозвался сэр Пом-Пом. — Теперь мы бродяжки, не более того».
«Я — гордая бродяжка, намотай себе на ус!»
Сэр Пом-Пом пожал плечами: «У Джуно ровный ход. Она не брыкается и не рыщет по сторонам, хотя, конечно, через ограду уже не перескочит. Моего мерина зовут Фустис. В свое время Фустис был славным боевым конем; он слушается только опытного наездника с твердой рукой». Красуясь новыми сапогами и переваливаясь с ноги на ногу, как заправский кавалерист, сэр Пом-Пом подошел к мерину и лихо вскочил в седло. Мэдук осторожно взобралась на спину Джуно, и они отправились вверх по Сфер-Аркту, в холмы к северу от столицы Лионесса.
Часа через два они прибыли в село Разбитое Корыто, где находился первый перекресток. Мэдук прочитала придорожный знак: «На восток — деревня Краина. Поедем по этой колее до Краины, а там повернем на север и таким образом окажемся на Старой дороге».
«Такой путь длиннее на несколько миль», — отметил сэр Пом-Пом.
«Правильно, но если мы будем сторониться главных дорог, меньше вероятность того, что нас догонят».
Сэр Пом-Пом крякнул: «Я думал, что король всецело одобрил нашу поездку и благословил ваши поиски родословной?»
«Предпочитаю истолковывать его указания таким образом, — сказала Мэдук. — Тем не менее, никогда не следует полностью доверять словам его величества».
Некоторое время сэр Пом-Пом переваривал это заявление, после чего хмуро пробормотал: «Надеюсь, я успею найти чашу Грааля прежде, чем правильность вашего истолкования подвергнется проверке».
Мэдук не сочла нужным отвечать.
В полдень они проехали Краину и, не обнаружив там никакой дороги, ведущей на северо-восток, продолжали двигаться на восток мимо радующих глаз полей и лугов. Вскоре они оказались в поселке Глухая Лощина, где как раз устраивали ярмарку. По настоянию сэра Пом-Пома они спешились, привязали лошадей перед входом в трактир и отправились поглазеть на паяцев и жонглеров, выступавших на площади. «Смотрите-ка! — изумленно воскликнул Пом-Пом. — Этот субъект в красном колпаке только что засунул в рот пылающий факел! Нет, вы посмотрите! Он снова это сделал! Удивительное дело! У него что, глотка железная?»
«Выдающийся талант», — согласилась Мэдук.
Внимание сэра Пом-Пома привлек другой спектакль: «Гляди-ка! Невероятная ловкость! Вы видели? Вот уж, что называется, головокружительный полет!»
Обернувшись, Мэдук увидела мужчину и женщину, лежавших на спинах в пятнадцати шагах друг от друга. Резко распрямляя ноги, они перебрасывали по воздуху мальчика, с каждым разом подкидывая его все выше. Тщедушный ребенок, едва прикрытый обтрепанной набедренной повязкой, отчаянно извивался и кувыркался в воздухе, чтобы приземлиться ягодицами точно на согнутые ноги. Ловко подхватив ребенка ступнями, акробат пружинисто изгибался, запуская ребенка по крутой траектории в направлении напарницы, после чего та делала то же самое.
Закончив представление, акробат воскликнул: «А теперь Микелаус с благодарностью примет вознаграждение за опасные труды!» Мальчик стал бегать в толпе зрителей, протягивая шапку и собирая монеты.
«Ха-ха! — восхищался сэр Пом-Пом. — Этот трюк заслуживает гроша!» Запустив руку в карман, он вынул медную монету и бросил ее в засаленную шапку, протянутую Микелаусом. Мэдук наблюдала за происходящим, высоко подняв брови.
Три акробата стали демонстрировать следующий трюк. Мужчина поместил плоскую доску, длиной примерно с размах его плеч, на вершину шеста высотой в полтора человеческих роста, а женщина подняла Микелауса так, чтобы он сел на корточки, балансируя на доске. Мужчина высоко поднял шест над головой — Микелаус удерживался сверху. Женщина подставила второй шест под первый. Мужчина поднял Микелауса еще выше, ловко контролируя равновесие шестов небольшими движениями рук из стороны в сторону. Женщина подставила третий шест под второй, и Микелаус вознесся выше крутых коньков окружающих крыш. Осторожно выпрямившись, он встал на доске, балансируя на вершине тройного шеста. Женщина сыграла на свирели несколько гармоничных арпеджио, и Микелаус запел тонким хрипловатым голосом:[62]
«Эчче волюспо Сорарсио нормаль Радне маленгро — Ох! Ох! Тумиги! Гелыпнер гивим».(Женщина-акробатка исполнила на свирели переливчатый пассаж.)
«Боунер будер дайпер Элъюс нуп ор барк. Эсграцио делила — Ох! Ох! Тумиги! Сильвиш гивим».(Женщина-акробатка снова исполнила переливчатый пассаж.)
«Слова солипа Тратер но бульдич Ки-йи-йи минкинс — Регуляр шумиш. Коприоте гивим».Женщина сыграла последнюю трель и воскликнула: «Браво, Микелаус! Ты всех порадовал песенкой и заслужил щедрую награду! А теперь спускайся! Алле, гоп! О-ля-ля!»
Акробат-мужчина сделал три быстрых шага вперед и с силой подбросил шесты; Микелаус подскочил в воздух и полетел. Женщина выбежала вперед, чтобы поймать его растянутой сетью, но споткнулась о прыгавшую рядом собаку и растянулась на земле. Испуганный Микелаус падал головой вниз и едва успел смягчить удар вытянутыми руками, сжавшись в клубок и откатившись кувырком на расстояние двадцати шагов.
Женщина-акробатка сделала хорошую мину при плохой игре: «В следующий раз у нас все получится без задоринки! А теперь, Микелаус, за дело!»
Растирая ушибы, Микелаус кое-как поднялся на ноги и проковылял к зрителям с протянутой шапкой, задержавшись по пути, чтобы дать пинка собаке.
«Ха! — прокомментировал сэр Пом-Пом. — Тоже неплохой трюк!»
«Пойдем! — приказала Мэдук. — Мы довольно насмотрелись на проказы и дурачества. Пора в дорогу!»
«Торопиться некуда! — возразил помощник конюшего. — Смотрите, в лавках много интересного; ничего не случится, если мы проведем здесь еще пару минут».
Мэдук уступила настояниям Пом-Пома, и они прогулялись по площади, рассматривая предлагаемые в продажу товары.
У лавки торговца скобяными изделиями сэр Пом-Пом задержался, чтобы полюбоваться на всевозможные блестящие лезвия. Его внимание привлек набор кинжалов из дамасской стали в плетеных кожаных ножнах. Помощник конюшего поинтересовался их стоимостью. Поразмыслив, он выбрал один из кинжалов и приготовился за него заплатить. Мэдук изумленно спросила: «Что ты делаешь, хотела бы я знать?»
«То есть как, что я делаю? — возмутился сэр Пом-Пом. — Мне очень пригодится острый кинжал из превосходной стали, в красивых ножнах. Вот этот как раз подойдет».
«И чем ты собираешься за него платить?»
Сэр Пом-Пом моргнул, глядя в небо: «У меня остался небольшой запас — именно на такой случай».
«Ты не купишь даже семечек, пока мы не сведем счеты. Покажи свой запас».
«Вы ставите меня в неудобное положение! — разъярился сэр Пом-Пом. — Теперь торговец ножами станет меня презирать!»
«Какое мне дело? Вынимай так называемый запас!»
«Но послушайте! Я лучше сумею распорядиться деньгами — это же совершенно очевидно! Я старше вас и не поддаюсь случайным капризам и причудам. Кроме того, иметь при себе оружие предусмотрительно. Никакой грабитель к нам не пристанет, если увидит у меня на поясе острый кинжал. Поэтому хранение денег и планирование расходов следует поручить мне».
«Рассуждать ты умеешь, — сказала Мэдук. — Но чего стоят эти рассуждения? Деньги-то мои, а не твои».
Сэр Пом-Пом гневно протянул ей пригоршню серебряных и медных монет: «Ну и забирайте свои деньги!»
Что-то в жестикуляции помощника конюшего снова вызвало у Мэдук подозрения: «Отдавай остаток».
Сэр Пом-Пом неохотно расстался еще с несколькими монетами.
«Это все? — спросила Мэдук. — Не обманывай!»
Приунывший помощник конюшего раскрыл ладонь с лежавшими на ней серебряным флорином и несколькими медными грошами: «Это на черный день. Нужно же, чтобы хоть какие-то деньги остались в безопасности!»
«И больше ты ничего не взял?»
«Ничего! Будь они прокляты, эти деньги!»
«Заморский кинжал тебе ни к чему. Он слишком дорого стоит».
«Не слишком, если заплатить за него вашими деньгами».
Мэдук пропустила это замечание мимо ушей: «Пошли! Пора ехать!»
«Я проголодался, — ворчал Пом-Пом. — Мы могли бы закусить пирожками со свининой. И я хочу еще посмотреть на паяцев. Смотрите, что они выделывают! Снова подбрасывают Микелауса в воздух, и он падает — но в последний момент акробат ловит его сетью. Разве не смешно?»
«Пойдем, сэр Пом-Пом! Так и быть, я куплю тебе пирожок со свининой — и поехали! Джуно умеет двигаться только шагом — если мы хотим уехать далеко, нам придется ехать долго».
Сэр Пом-Пом капризно нахлобучил на лоб козырек кепки: «Дело идет к вечеру! Лучше переночевать на одном из здешних постоялых дворов. И у нас еще останется время побродить по ярмарке».
«Думаю, что в здешних заведениях не осталось свободных мест. Поехали!»
«Вы не знаете, о чем говорите! Следующий городок в десяти милях отсюда, мы не успеем туда доехать до наступления ночи — и опять же, там может не оказаться свободных мест».
«В таком случае придется ночевать под открытым небом. Разве мы не бродяги?»
Сэр Пом-Пом не нашел, что на это ответить. Они выехали из Глухой Лощины. Когда солнце уже начинало приближаться к западному горизонту, они свернули с колеи и проехали полмили по лугу к небольшой рощице у ручья. Там сэр Пом-Пом развел костер и стреножил лошадей, а Мэдук поджарила бекон и нарезала хлеб с сыром, после чего они подкрепились.
Мэдук сняла чепец; Пом-Пом разглядывал ее в дрожащем свете пламени: «Сегодня вы по-другому выглядите. Ага, понятно! Вы подстригли волосы».
«Как еще я могла бы их спрятать?»
«Теперь вы еще больше похожи на фею».
Мэдук сидела, обняв колени и глядя в огонь. Она тоскливо заметила: «Это всего лишь видимость. Каждый день человеческая кровь во мне становится все горячее. Так бывает со всеми, кто покидает обитель эльфов и живет среди людей».
«А если бы вы остались в обители — что тогда?»
Мэдук еще теснее обняла колени: «Не знаю, что бы тогда со мной стало. Я полукровка — феи могли бы надо мной жестоко подшутить, а потом выгнали бы меня, так или иначе».
«Но люди смертны, а феи вечно играют и танцуют».
«Не совсем так, — покачала головой Мэдук. — Эльфы и феи тоже умирают. Иногда они поют печальные песни при лунном свете и растворяются в воздухе от неизбывной скорби! Иногда они топятся от неразделенной любви. Эльфа может искусать до смерти рой разъяренных пчел. Кроме того, фей ловят и убивают тролли. Они растирают кости фей в порошок и делают из него приправу для соусов и рагу».
Сэр Пом-Пом зевнул и протянул ноги к костру: «Такая жизнь не по мне, в любом случае».
«Я тоже не смогу так жить, — отозвалась Мэдук. — Я уже слишком привыкла к людям!»
Утром яркое солнце вставало в безоблачном небе, и скоро стало тепло. Через пару часов им повстречалась река, и Мэдук почувствовала непреодолимое желание выкупаться. Она оставила сэра Пом-Пома присматривать за лошадьми и пробралась через заросли ольхи к краю воды. Здесь она разделась и бросилась в воду, ныряя, плескаясь и наслаждаясь освежающей прохладой. Обернувшись к берегу, она заметила, что сэр Пом-Пом за ней подглядывает — его физиономия не совсем скрывалась за густой листвой.
Мэдук недовольно позвала его: «Ну и что ты рот разинул, сэр Пом-Пом? Голой девчонки не видел?»
«Голой принцессы еще не видел», — ухмыльнулся помощник конюшего.
«Все это чепуха, — с презрением сказала Мэдук. — Все мы из одного теста. Сколько ни глазей, ничего особенного не увидишь».
«И все же, на вас смотреть приятнее, чем на зад кобылы».
«Ну и глазей, сколько влезет! — надулась Мэдук. — Охота тебе глупостями заниматься».
«С моей стороны это не так глупо, как может показаться, — возразил помощник конюшего. — У меня есть вполне основательная причина поближе познакомиться с вашей внешностью».
«Неужели? И в чем заключается эта причина?»
«Если я вернусь в Хайдион с чашей Грааля, мне, скорее всего, позволят жениться на принцессе королевской крови. В связи с чем я решил, что было бы полезно заранее убедиться в преимуществах такой награды. По сути дела, однако, я не вижу ничего, что возбуждало бы особый энтузиазм».
Мэдук не могла найти слов. Наконец она сказала: «Так как тебе явно нечего делать, предлагаю тебе развести костер и сварить нам суп на обед».
Физиономия сэра Пом-Пома скрылась. Мэдук вылезла из воды, оделась и вернулась к обочине дороги.
Сидя в тени высокого вяза и прихлебывая суп, они заметили на дороге трех пешеходов — приземистого мускулистого мужчину, женщину примерно того же телосложения и ребенка или уродца-недоросля с землисто-серой кожей, состоявшего, казалось, из одних ног и головы. Когда незнакомцы подошли поближе, Мэдук узнала трех акробатов, выступавших на ярмарке в Глухой Лощине.
Путники подошли к костру и остановились. «Позвольте поприветствовать вас и пожелать вам всего наилучшего!» — произнес круглолицый акробат с жесткой щетиной черных волос, носом пуговкой и яркими, выпуклыми черными глазами.
«Здоровья вам и приятного аппетита!» — добавила женщина-акробатка, тоже с подвижным круглым лицом, черными волосами, круглыми черными глазами и маленьким розовым носом.
«Вам также!» — отозвалась Мэдук.
Мужчина взглянул на котелок с булькающим супом: «Не могли бы мы присесть с вами в тени и слегка передохнуть?»
«Устраивайтесь, — пригласил сэр Пом-Пом. — Тени хватит на всех».
«Рада слышать столь любезное приглашение! — с благодарностью произнесла акробатка. — Мы идем с самого утра, нам предстоит еще долгий путь, а мне трудно ходить — все эти растяжения и ушибы дают о себе знать».
Скрестив ноги, три акробата уселись в тени. «Позвольте представиться, — сказал мужчина. — Меня зовут Филемон, я мастер веселых забав. Со мной — леди Коркас, не менее искушенная во всем, что требует ловкости и проворства. Ну а здесь, как изволите видеть, наш малыш Микелаус — мал, да удал, как говорится. Сегодня у него плохое настроение, что неудивительно, потому что ему еще не удалось позавтракать. Не так ли, Микелаус, попрыгунчик ты наш?»
«Арум, боскач. Гаспа конфага?»
«Что он сказал?» — моргнул сэр Пом-Пом.
Филемон усмехнулся: «Микелаус говорит на странном языке. Его не все понимают».
Леди Коркас с готовностью перевела: «Он просто-напросто спросил: что там варится в котелке?»
«Наш суп, — ответил сэр Пом-Пом. — Из ветчины с луком и бобами».
Микелаус снова нарушил молчание: «Вогенард, фистилья».
«Нет, Микелаус! — с укоризной отозвался Филемон. — Это не наш суп, как бы ты ни проголодался».
Леди Коркас заметила: «Может быть, наши новые знакомые будут так любезны и позволят ему попробовать немного супа — это поможет ему взбодриться и вспомнить, что в жизни не все так плохо».
«Что ж, в этом нет ничего невозможного, — пожала плечами Мэдук. — Сэр Пом-Пом, налей этому существу миску супа».
Сэр Пом-Пом неохотно выполнил ее поручение. Леди Коркас протянула руку и взяла миску: «Попробую, не слишком ли горячо — а то Микелаус, чего доброго, обожжется». Она набрала полную ложку с куском ветчины и проглотила ее: «Нет, для Микелауса еще слишком горячо!»
Филемон пренебрежительно пожал плечами: «Ничего страшного! У Микелауса луженый желудок. Дай-ка мне проверить температуру». Он взял миску и поднес ее к губам: «Превосходный суп, но ты права: для Микелауса еще слишком горячо».
«В миске почти не осталось супа», — заметил сэр Пом-Пом.
Микелаус сказал: «Гамкарч нуп, брумелистс».
«Не надо быть таким жадным! — упрекнула его леди Коркас. — Не сомневаюсь, что этот молодой человек добавит еще супа, если тебе не хватит».
Понимая, куда дует ветер, Мэдук вздохнула: «Хорошо. Сэр Пом-Пом, подай им суп. Не могу есть, когда мне со всех сторон смотрят в рот голодными глазами».
«Я сварил на двоих», — проворчал помощник конюшего.
«Никаких проблем! — с энтузиазмом воскликнул Филемон. — Добрые попутчики делятся друг с другом всем, что у них есть, и вместе радуются изобилию! Я вижу, что у вас есть прекрасный окорок, лук, хлеб, сыр и даже, если меня не обманывают глаза, бутыль вина! Мы устроим настоящий пир — здесь, у самой дороги, и каждый внесет посильный вклад! Коркас, не сиди без дела! Помоги молодому человеку в красивых сапогах!»
Леди Коркас вскочила на ноги и с таким проворством, что сэр Пом-Пом едва замечал движения ее рук, накромсала в котелок несколько увесистых кусков ветчины, добавив туда же полдюжины луковиц и три пригоршни овсяной муки. Не обращая внимания на вопросительные взгляды Мэдук и Пом-Пома, Филемон схватил бутыль с вином и попробовал ее содержимое.
«Арум, кангель», — произнес Микелаус.
«Почему нет? — отозвался Филемон. — Бедный уродец, ты пешком под стол ходишь — тем не менее, почему бы и тебе не хлебнуть вина время от времени, в компании веселых товарищей?» Он передал бутыль Микелаусу, и тот задрал ее донышком к небу.
«Довольно! — воскликнула леди Коркас. — Пока я тут стою, обжигая руки над котелком и задыхаясь от дыма — он скоро мне все глаза выест — вы тут вдвоем решили высосать все вино! Отложите бутылку! Лучше развлеките наших добрых попутчиков веселыми трюками».
«Сейчас, только еще один глоток, — пообещал Филемон. — Надо же промочить глотку, прежде чем играть на дудке?»
Выпив еще вина, он вынул из кармана дудку: «А теперь, Микелаус, пора зарабатывать наш суп! Покажи, на что ты способен!»
Филемон заиграл веселый напев, украшая его беглыми пассажами и вариациями, а Микелаус сплясал дикий танец вприсядку, высоко поднимая колени, кружась и выбрасывая ноги в стороны, а в заключение сделал сальто-мортале — сначала вперед, а потом назад.
«Отлично, Микелаус! — похвалила леди Коркас. — Может быть, наши новые друзья подарят тебе монетку-другую, они ведь явно люди благородные и щедрые».
«Будьте довольны тем, что вы сожрали всю нашу провизию и высосали все наше вино!» — прорычал терявший терпение сэр Пом-Пом.
Филемон с упреком обратил на помощника конюшего круглые влажные глаза: «Мы же товарищи-попутчики, вольные бродяги, у нас нет пристанища, наш кров — бескрайнее небо над головой! Разве мы не обязаны делиться с другими всем, что у нас есть? Таков непреложный принцип благородного путешественника!»
«Как бы то ни было, я предпочитаю другие принципы», — пробормотал сэр Пом-Пом.
Леди Коркас вдруг громко застонала: «Ох! Какая резкая боль! Опять эти судороги — как всегда, я перенапряглась! Вечно я слишком стараюсь для других, а получаю за это одни мучения. Филемон, где мой порошок?»
«У тебя в сумке, дорогая, он всегда там лежит».
«Ах, да! Мне нужно меньше уставать, а то я заболею и умру».
«Мы вас видели на ярмарке, — заметил сэр Пом-Пом. — Вы скакали и кувыркались с удивительной ловкостью. Филемон подкидывал Микелауса высоко в воздух, а вы бежали быстрее ветра, чтобы поймать его сетью».
Микелаус сказал: «Гурго арраска, сельво сорарсио!»
«Да-да, я свалилась всем на посмешище, — отозвалась леди Коркас. — Но виновата в этом только собака».
«Бисмал дарстид: манго ки-йи-йи».
«Как бы то ни было, — продолжала Коркас, — этот номер отнимает много сил и причиняет растяжение мышц. Я каждый раз страдаю несколько дней после представления, но зрители требуют рискованных зрелищ. Наша репутация всюду нас опережает, и мы не можем разочаровывать публику».
Филемон усмехнулся: «В самом популярном и рискованном варианте падения с шеста мы притворяемся безнадежными остолопами и нарочно позволяем Микелаусу грохнуться, хотя изображаем, что пытаемся его поймать. В таких случаях помогает собака или какое-нибудь другое смешное препятствие».
«Даса мьяго лу-лу. Йи тинка!»
«Ты совершенно прав, — спохватился Филемон. — Суп уже готов, в соответствии с самыми требовательными стандартами леди Коркас. Позвольте наполнить миски, кушайте на здоровье! Хватит на всех, никто не останется голодным. Даже ты, Микелаус, набьешь живот хоть раз в своей несчастной никчемной жизни!»
«Арум».
После завтрака Мэдук и сэр Пом-Пом собрались продолжать путь. Филемон весело позвал их: «Если позволите, мы составим вам компанию, чтобы не было скучно!»
«Конечно, так и сделаем! — энергично подтвердила леди Коркас. — Было бы печально сразу расставаться, после такого приятного застолья».
«Значит, вопрос решен всеобщим голосованием!» — сделал вывод Филемон.
«По дороге зашагает веселый отряд закадычных друзей, — нараспев подхватила Коркас. — Даже несмотря на то, что вы едете на двух прекрасных лошадях, тогда как нам приходится шлепать на своих двоих — или, в случае несчастного коротышки Микелауса, даже не шлепать, а семенить и бежать вприпрыжку. Наберись терпения, Микелаус! В один прекрасный день удача тебе улыбнется и наградит за труды праведные».
«Йи арум боско».
Вся группа двинулась вперед по дороге: сэр Пом-Пом на сивом Фустисе, за ним Мэдук на Джуно — Филемон и леди Коркас без труда поспевали за медленно шагающими лошадьми, и даже Микелаус, делавший короткие перебежки, а затем останавливавшийся, чтобы передохнуть, отставал не больше, чем на несколько шагов.
Колея поднималась на холмы и спускалась в долины; по сторонам тянулись живые изгороди боярышника и низкие ограды из поросшего мхом плитняка, а за ними — виноградники и фруктовые сады, поля, засеянные ячменем, заливные луга, пестрящие цветами; углубляясь в тень пролесков, дорога снова выныривала на залитый солнечным светом простор.
Часа через два леди Коркас неожиданно издала сдавленный крик, схватилась за грудь, упала на колени и осталась в таком положении, тихонько всхлипывая. Филемон немедленно бросился ей на помощь: «Дорогая Коркас, что с тобой опять? Снова приступ?»
Коркас смогла, наконец, говорить: «Боюсь, что так. К счастью, в этот раз все не так серьезно, снадобье мне не потребуется. И все же, мне нужно немного отдохнуть. Вы ступайте с Микелаусом в Орущий Ряд без меня и приготовьте все к представлению. А когда мне станет лучше, я как-нибудь доберусь туда потихоньку; в конце концов, если соблаговолит судьба, успею придти вовремя и снова буду бегать и прыгать, как новенькая».
«Немыслимо! — возмущенно заявил Филемон. — Уверен, что можно найти какой-нибудь другой выход. Давай посоветуемся с нашими друзьями». Он повернулся к сэру Пом-Пому: «Как вы думаете?»
«Не возьмусь что-нибудь советовать».
Филемон ударил кулаком правой руки по ладони левой: «Придумал!» Акробат обратился к Мэдук: «Может быть, вы будете так добры и позволите леди Коркас доехать до Орущего Ряда на вашей кобыле? Здесь уже недалеко».
Помрачневшая Мэдук спешилась: «Могу, конечно, немного прогуляться — мне это не повредит».
«Благодарю вас от всего сердца!» — воскликнула Коркас. С завидным проворством она подбежала к Джуно и мигом вскочила в седло: «А! Мне уже лучше! Филемон, не спеть ли нам заводную походную песенку, чтобы поднять настроение?»
«Разумеется, дорогая! Какая тебе больше нравится?»
«Песня трех веселых бродяг, конечно!»
«Хорошо!» — Филемон захлопал в ладоши, чтобы задать ритм, и его слегка надорванный баритон слился в едином порыве с довольно-таки пронзительным сопрано леди Коркас:
«Судьба с нами горькую шутку сыграла: Живем как попало, грошей у нас мало, Порой голодаем и спим под дождем — И все ж веселее баронов живем!»Притопывая, Микелаус прогудел припев:
«Сигмо часка йи-йи-йи, Вармус-вармус оглеторп». «Одна есть надежда у нищего братства: Нам где-то когда-то привалит богатство — Но тот, кто не ищет, его не найдет, Нельзя сомневаться, что нам повезет!»Микелаус прохрюкал припев:
«Поксин мовгар йи-йи-йи, Вилиш хой казинга». «В бескрайние дали под небом просторным Брести суждено босякам непокорным: Мы мимо обыденной жизни прошли — За то проходимцами нас нарекли!»Микелаус гнусаво завершил:
«Вармус тойгал йи-йи-йи, Тинкиш вумбат нип».Супруги-акробаты прогорланили еще шестнадцать строф баллады, и на каждую Микелаус отзывался сзади хриплым рефреном.
Они принялись петь другие песни, причем с такой бодростью, что Мэдук в конце концов догнала леди Коркас и сказала ей: «Судя по всему, вы прекрасно себя чувствуете».
«В какой-то мере, дорогая! Но уже вечереет, и теперь мне пора принять снадобье, чтобы не случилось другого приступа. Кажется, оно было у меня где-то под рукой». Коркас порылась в поясной сумке, после чего испуганно воскликнула: «Какой ужас!»
«Что случилось, дорогая?» — обеспокоился Филемон.
«Я оставила снадобье там, где мы варили суп! Прекрасно помню, что положила пакетик с порошком между корнями старого вяза!»
«Что же теперь делать? Без порошка ночью тебе станет плохо, ты до утра не доживешь!»
«Есть только одно решение этой проблемы! — решительно заявила Коркас. — Я вернусь за снадобьем как можно быстрее. А вы продолжайте идти до старой хижины, где мы как-то раньше уже ночевали. До нее отсюда не больше мили. Приготовьте свежие подстилки из соломы; я успею вернуться, пока солнце не зашло».
«Пожалуй, другого способа нет, — развел руками Филемон. — Поезжай скорее — и смотри, чтобы лошадь не повредила ногу или что-нибудь в этом роде. Было бы жаль потерять такое прекрасное средство передвижения».
«Я знаю, как заставить слушаться эту скотину! — отрезала Коркас. — До скорого!» Она развернула Джуно и безжалостными пинками заставила кобылу бежать обратно по дороге рысью, а затем и шатким галопом. Вскоре она скрылась за поворотом; Мэдук и сэр Пом-Пом беспомощно смотрели ей вслед.
«Что ж, пойдем дальше, — сказал Филемон. — Как упомянула леди Коркас, неподалеку есть заброшенная хижина, где мы сможем неплохо укрыться на ночь».
Мэдук, Филемон и Микелаус поплелись за сэром Пом-Помом, ехавшим впереди на Фустисе. Минут через двадцать они увидели недалеко от дороги, в тени двух раскидистых дубов, покосившуюся хижину, некогда служившую пристанищем мелкому фермеру.
«Ну вот, мы пришли, — сказал Филемон. — Это, конечно, не дворец, но лучше, чем ничего, а свежую солому можно позаимствовать из скирды». Он повернулся к Микелаусу, уже несколько раз пытавшемуся привлечь его внимание, дергая за рукав: «Что тебе, Микелаус?»
«Фидикс. Васкин. Болосио».
Потрясенный Филемон уставился на карлика: «Не может быть!»
«Арум. Фунер».
«Что-то не припомню. Но поискать в сумке не помешает». Почти сразу Филемон обнаружил у себя в поясной сумке пакет, перевязанный черным шнурком: «Микелаус, ты прав! До чего я забывчив! Подобрал снадобье леди Коркас и положил к себе в сумку! Теперь она будет его искать и не найдет! А порошок ей совершенно необходим, она не прекратит поиски до темноты, опасаясь, что у нее снова будет жестокий приступ. Помнишь, что с ней случилось в Квимбри?»
«Арум».
«Ничего не поделаешь! Придется ее догнать, чтобы она не отчаялась. К счастью, это не слишком далеко». Он повернулся к сэру Пом-Пому: «Сударь, я вынужден просить вас уступить мне на время вашего коня! Виноват во всей этой истории, конечно, я. Но я скоро вернусь, а Микелаус, тем временем, вам поможет. Микелаус, слушай внимательно! Я не хочу, чтобы мне потом на тебя жаловались. Покажи этому молодому человеку, где находится скирда, после чего собери сушняка, чтобы развести огонь. Кроме того, вот тебе горшочек с ваксой. Это замечательная вакса — натри сапоги нашего великодушного спутника, чтобы они блестели, как стекло! Это самое меньшее, что ты можешь сделать для наших друзей, пока я не вернусь с леди Коркас!» Филемон вскочил в только что освобожденное Пом-Помом седло и галопом ускакал по дороге.
«Эй! — закричал ему вслед сэр Пом-Пом. — Хотя бы седельные сумки оставьте, чтобы мы могли приготовить ужин, пока вас нет!»
Но Филемон его не слышал или не хотел слышать — вскоре его след простыл.
Заглянув в хижину, Пом-Пом отступил на шаг: «Пожалуй, я буду спать под открытым небом — там дышать нечем».
«Я тоже, — сказала Мэдук. — В последнее время ночи теплые».
Сэр Пом-Пом и Микелаус принесли соломы из старой скирды и устроили из нее мягкие, приятно пахнущие подстилки. Затем Пом-Пом развел костер, но в отсутствие седельных сумок им оставалось только уныло глядеть в огонь и ждать, набравшись терпения, возвращения Филемона и Коркас с лошадьми.
Солнце опустилось за дальние холмы. Сэр Пом-Пом вышел на дорогу, но не увидел и не услышал ничего, что могло бы свидетельствовать о приближении леди Коркас и Филемона.
Вернувшись к костру, он снял сапоги. Микелаус тут же отнес сапоги в сторону и принялся натирать их замечательной ваксой Филемона. Сэр Пом-Пом обиженно сказал: «Я не собираюсь торчать до полуночи и ждать, пока они соизволят вернуться. Прилягу, посплю — что еще делать на пустой желудок?»
«Пожалуй, мне лучше сделать то же самое, — отозвалась Мэдук. — Микелаус поддержит огонь, он еще не кончил натирать твои сапоги».
Некоторое время Мэдук лежала, глядя на звезды, плывущие над головой, но мало-помалу веки ее сомкнулись; она заснула, и ночь прошла.
Утром Мэдук и сэр Пом-Пом поднялись с соломенных подстилок и посмотрели по сторонам. Не было никаких признаков Филемона, леди Коркас или лошадей. Микелауса они тоже нигде не нашли; пропали и новые сапоги сэра Пом-Пома.
«Я начинаю сильно сомневаться в честности акробатов», — сказала Мэдук.
«Не забывайте и про уродца Микелауса, — процедил сквозь зубы сэр Пом-Пом. — Совершенно ясно, что он удрал с моими сапогами».
Мэдук глубоко вздохнула: «Полагаю, что сожалеть о наших потерях бесполезно. В Орущем Ряду мы купим тебе добротные ботинки и пару новых чулок. А пока тебе придется разгуливать босиком».
2
Мэдук и Пом-Пом уныло приплелись в Орущий Ряд; даже красное перо на кепке сэра Пом-Пома безутешно поникло. В трактире «Песья голова» они позавтракали гороховой кашей, после чего в лавке сапожника сэру Пом-Пому подогнали пару высоких башмаков со шнуровкой. Когда сапожник потребовал оплаты, сэр Пом-Пом указал на Мэдук: «Этот вопрос следует обсуждать с ней».
Мэдук недовольно уставилась на помощника конюшего: «Почему?»
«Потому что я вам отдал деньги, по вашему требованию».
«Но у тебя оставались серебряный флорин и три медных гроша!»
Физиономия сэра Пом-Пома слегка осунулась: «Я положил эти монеты в сумку, а сумку привязал к луке седла. Филемон вскочил на Фустиса и умчался, как ветер — вместе с сумкой и деньгами».
Удержавшись от каких-либо замечаний, Мэдук заплатила сапожнику: «Что было, то прошло. Поехали, нечего тут задерживаться».
Два искателя приключений вышли из Орущего Ряда по Пустозвонному проселку, ведущему на север в Модойри, деревню на Старой дороге. Прошагав пару миль, сэр Пом-Пом слегка воспрянул духом. Он начал посвистывать, после чего сказал: «Вы правильно выразились! Что было, то прошло. Сегодня новый день! Дорога уходит вдаль, солнце сияет, и где-то меня ждет чаша Святого Грааля!»
«Может быть», — не стала возражать Мэдук.
«Идти пешком не так уж плохо, — продолжал Пом-Пом. — У такой манеры передвижения много преимуществ. Не нужно поить лошадей, не нужно задавать им корм, не нужно возиться с поводьями, уздечкой, попоной и седлом. Кроме того, теперь можно не опасаться конокрадов».
«Как бы то ни было, пешком или верхом, до Щекотной обители не так уж далеко», — заметила Мэдук.
«Туда не обязательно идти в первую очередь, — возразил сэр Пом-Пом. — Мне не терпится найти чашу Грааля, и начать следует со склепов Пропащего острова, где, как я подозреваю, она хранится в тайнике».
«В первую очередь мы направимся в Щекотную обитель, — решительно заявила Мэдук. — Мне нужно посоветоваться с матерью».
Пом-Пом нахмурился и пнул попавшийся под ногу камешек.
«Нечего опасаться и незачем дуться, — сказала ему Мэдук. — Мы будем осторожны; достаточно внимательно смотреть по сторонам, вот и все».
Сэр Пом-Пом угрюмо покосился на спутницу: «Вы нахлобучили чепец на уши и натянули его на нос. Не понимаю, как вы видите, куда идете, не говоря уже о том, чтобы смотреть по сторонам».
«Ты смотри по сторонам, а я приведу тебя в Щекотную обитель, — пообещала Мэдук. — Между прочим, я вижу впереди заросли ежевики, полные спелых ягод. Было бы жаль проходить мимо и не попробовать».
«Кто-то уже собирает ягоды, — указал пальцем Пом-Пом. — Может быть, ему не понравится компания таких бродяг, как мы».
Мэдук рассмотрела субъекта, о котором говорил помощник конюшего: «По-моему, это добродушный старичок — он пошел прогуляться и задержался, чтобы набрать немного ягод в шляпу. Тем не менее, я спрошу его, можно ли нам собирать ягоды».
Мэдук подошла к поросли ежевики; пожилой человек в костюме, типичном для представителей обедневшего дворянства, прервался и обернулся к ней. От ветра и солнца кожа его потемнела, а волосы посветлели; правильные черты его лица не выделялись ничем особенным, а взгляд серых глаз был настолько благожелательным, что Мэдук обратилась к нему без колебаний: «Сударь, вы считаете эти ягоды своей собственностью, или другим тоже позволяется их собирать?»
«Вынужден ответить и «да» и «нет». К ягодам, уже находящимся у меня в шляпе, я испытываю некоторую привязанность. Но ягоды, все еще растущие на ветках, не подлежат действию каких-либо ограничений».
«В таком случае я соберу немного ягод для себя и сэра Пом-Пома».
«Даже так, вас сопровождает сэр Пом-Пом? Мне приходилось иметь дело с высшим сословием; придется следить за манерами».
«На самом деле я не рыцарь, — скромно пояснил помощник конюшего. — Это понарошку».
«Здесь, в кустах ежевики, различия в званиях не имеют значения, — заметил старик. — И рыцарь, и крестьянский сын одинаково вскрикивают и ругаются, когда их стегает по заднице шиповатый прут ежевики. Что касается меня, позвольте представиться: Траванте. Пусть вас не беспокоит наличие у меня звания или его отсутствие». Траванте уделил внимание внешности Мэдук, собиравшей ягоды неподалеку: «Под этим чепцом заметны рыжие кудри, а также глаза достопримечательной голубизны».
«У меня скорее золотисто-медные, а не рыжие волосы».
«Так оно и есть, при ближайшем рассмотрении. И как тебя зовут?»
«Мэдук».
Трое продолжали собирать ежевику, после чего присели вместе на обочине дороги и стали лакомиться плодами своих трудов. Траванте сказал: «Так как вы пришли с юга, надо полагать, вы направляетесь на север. Куда именно, если не секрет?»
«Сначала в Модойри на Старой дороге, — ответила Мэдук. — Честно говоря, мы своего рода бродяги. И я, и сэр Пом-Пом отправились на поиски; правда, мы ищем разные вещи».
«Я тоже бродяга, — признался Траванте. — И тоже отправился на поиски — безнадежные и тщетные, как мне говорят все, кто предпочитает оставаться дома. Если не возражаете, я могу вас некоторое время сопровождать».
«Сопровождайте, мы будем только рады, — сказала Мэдук. — А что вы ищете?»
Улыбаясь, Траванте смотрел на дорогу: «Вы мне, скорее всего, не поверите. Я ищу потерянную молодость».
«Неужели? — удивилась Мэдук. — А как вы ее потеряли?»
Траванте растерянно развел руками: «Не могу сказать. Сначала она была, а потом я не успел глазом моргнуть, как она пропала».
Мэдук покосилась на сэра Пом-Пома; тот уставился на Траванте в полном замешательстве. «Надо полагать, вы знаете, о чем говорите», — вежливо заключила Мэдук.
«О, несомненно! Прекрасно помню, как это было! В один прекрасный день я встал из-за стола и — абракадабра! — обнаружил, что уже состарился».
«Но должны же быть и какие-то переходные промежутки времени между молодостью и старостью?»
«Сны и мечты, дорогая моя. Вымыслы, обрывки воспоминаний, изредка кошмары. А ты что ищешь?»
«В моем случае все очень просто. Я не знаю, кто мой отец. Моя мать — фея из Щекотной обители. Я хочу найти отца и таким образом узнать свою родословную».
«А чего ищет доблестный сэр Пом-Пом?»
«Сэр Пом-Пом ищет чашу Грааля, в соответствии с прокламацией короля Казмира».
«Ага! Он руководствуется религиозными побуждениями?»
«Не совсем, — уточнил сэр Пом-Пом. — Если я принесу чашу Грааля королеве Соллас, мне позволят выбрать награду. Причем в качестве награды я могу выбрать руку принцессы Мэдук, хотя она высокомерна и тщеславна, как маленькая притворщица, сидящая рядом с вами в данный момент».
Траванте обернулся к Мэдук: «Может ли быть, что принцесса и она — одно и то же лицо?»
Пом-Пом многозначительно нахмурился: «Существуют факты, не подлежащие разглашению без особой надобности. Тем не менее, можно сказать, что ваше предположение не лишено оснований».
«Существует еще один факт, многим неизвестный, в том числе сэру Пом-Пому, — доверительно сообщила Мэдук пожилому соседу. — Сэру Пом-Пому следовало бы знать, что его мечты о женитьбе на принцессе не могут иметь со мной ничего общего».
«В этом отношении можно полагаться только на заверения королевы Соллас», — упрямствовал Пом-Пом.
«Постольку, поскольку мне известно заклинание, вызывающее подергунчик, последнее слово в решении этого вопроса принадлежит мне», — заявила Мэдук. Она поднялась на ноги: «Пора идти!»
«Сэр Пом-Пом, подозреваю, что тебе не удастся жениться на принцессе Мэдук, — сказал Траванте. — Рекомендую выбрать более достижимую цель».
«Над этим еще придется подумать», — проворчал помощник конюшего.
Втроем они отправились на север по Пустозвонному проселку. «У нас образовалась замечательная компания, — объявил Траванте. — Я — это я, ни больше, ни меньше. Сэр Пом-Пом силен и отважен, а Мэдук изобретательна и проницательна. Кроме того, ее золотистомедные кудри, склонная гримасничать физиономия и глаза разбивающей сердце голубизны одновременно забавны и чрезвычайно привлекательны».
«Она умеет быть сварливой, когда на нее находит настроение», — заметил Пом-Пом.
3
Извилистый Пустозвонный проселок тянулся по сельской местности, поднимаясь в холмы и спускаясь в долины, ныряя в тень дубовых пролесков Вансвольда и выводя путников на открытые низины Шримсура. По небу плыли ленивые белоснежные облака; их ползущие тени разделяли пейзаж на неровные полосы. Солнце поднималось по небосклону; когда оно достигло зенита, три странника прибыли в Модой-ри, где Пустозвонный проселок соединялся со Старой дорогой.
Мэдук и сэр Пом-Пом намеревались пройти еще три мили на восток, в Малый Саффилд, после чего повернуть на север вдоль берегов реки Тимбл и оттуда углубиться в Тантревальский лес. Траванте собирался пройти Малый Саффилд, продолжая путь на восток, в Долгий Дол, где он мог бы продолжать поиски среди дольменов Столлшотского Цирка.
Когда все они стали приближаться к Малому Саффилду, Мэдук почувствовала, что ее все больше тревожила перспектива расставания с Траванте — общество старика ее успокаивало и забавляло. Кроме того, его присутствие, по-видимому, заставляло Пом-Пома сдерживать проявлявшуюся время от времени тенденцию задирать нос. Наконец Мэдук прямо предложила Траванте не покидать их — по меньшей мере до тех пор, пока они не дойдут до Щекотной обители.
Траванте поразмыслил над этим предложением. Наконец он сказал, с некоторым сомнением: «Я ничего не знаю о лесном народце. Более того, я всю жизнь сторонился эльфов и фей. Об их капризах и преувеличенных проказах рассказывают много неприятных историй».
«В данном случае вам нечего опасаться, — с уверенностью заявила Мэдук. — Моя мать — настоящая красавица, и совсем не злая. Не сомневаюсь, что она будет рада видеть меня и моих друзей. Впрочем, должна признаться, что не знаю, как она отнесется к нашему визиту. В любом случае, она могла бы что-нибудь порекомендовать вам по поводу предмета ваших поисков».
«А я? — жалобно спросил Пом-Пом. — Я-то ведь тоже отправился на поиски!»
«Терпение, сэр Пом-Пом! Твои пожелания всем известны».
Траванте принял решение: «Ну хорошо, почему нет?
Я приветствую любые советы, так как до сих пор мои поиски практически ни к чему не привели».
«Значит, вы пойдете с нами?»
«До поры до времени — пока вы не соскучитесь бродить в моей компании».
«Сомневаюсь, чтобы мы из-за вас соскучились, — отозвалась Мэдук. — Мне ваша компания нравится. Надеюсь, сэр Пом-Пом тоже не возражает».
«Неужели? — Траванте удивленно переводил взгляд с одного лица на другое. — Я всегда считал себя человеком посредственным и неинтересным».
«Говоря о вас, я не стала бы употреблять такие выражения, — заверила его Мэдук. — На мой взгляд, вы мечтатель — пожалуй, непрактичный мечтатель, если можно так выразиться — но ваши идеи оригинальны».
«Рад слышать! Как я уже упомянул, у меня нет причин для большого самомнения».
«Почему же?»
«По очень простой причине: у меня нет выдающихся способностей, и я ни в чем не преуспел. Я не философ и не геометр, даже не поэт. Мне не приходилось уничтожать орду кровожадных врагов или возводить величественный монумент, и я никогда не был в далеких странах. Мне нечем гордиться».
«Вы не один такой, — утешила его Мэдук. — Очень немногие могут похвалиться упомянутыми достижениями».
«Но для меня это ничего не значит! Я — это я. Я несу ответственность перед собой, невзирая на других. Я убежден в том, что жизнь не должна пройти зря. Но я до сих пор ничего после себя не оставил. Именно поэтому я ищу потерянную молодость — это моя самая насущная потребность».
«А если вы ее найдете, что вы сделаете?»
«Тогда все будет по-другому! Я стану человеком предприимчивым, буду считать позорно растраченным каждый день, на протяжении которого я не замыслил какой-нибудь чудесный план, не сотворил что-нибудь прекрасное, не исправил какую-нибудь несправедливость! Так будут проходить все мои дни, полные великолепных деяний и подвигов! Каждый вечер я буду собирать друзей, чтобы праздновать достижение, достойное остаться в памяти поколений. Так надо прожить жизнь — делая все, на что способен! Теперь я это понял, теперь я знаю правду — но я опоздал, я слишком долго медлил, и теперь уже ничего не наверстаю, если не найду то, что ищу».
Мэдук повернулась к сэру Пом-Пому: «Ты слышишь? Тебе следовало бы сделать соответствующие выводы — хотя бы для того, чтобы избежать сожалений Траванте в преклонном возрасте».
«Здравое мировоззрение, — ответствовал сэр Пом-Пом. — Мне иногда приходило в голову что-то в этом роде. Тем не менее, пока я собирал навоз в королевских конюшнях, у меня не было возможности проверить такие теории на практике. Вот если я найду чашу Грааля и получу награду, я сделаю все от меня зависящее, чтобы прожить славную и плодотворную жизнь».
Три путешественника уже прибыли в Малый Саффилд. Наступал вечер, идти дальше было слишком поздно. Они направились в гостиницу «Черный вол», но там все номера были заняты. Им предложили соломенные подстилки на чердаке, облюбованном крысами, или сеновал над амбаром — путники предпочли последний вариант.
Поутру все трое направились на север по берегу Тимбла. Сначала они прошли через поселок Тон-Тимбл, откуда было недалеко до деревни Глимвод; впереди уже темнела полоса Тантревальского леса.
Им повстречался крестьянин, копавший репу на поле; он объяснил, как пройти к Придурковатой поляне, где находилась Щекотная обитель: «По прямой собака добежала бы туда за две минуты, но тропа петляет, и чем дальше заходишь в лес, тем легче сбиться с дороги. В конце концов вы придете к хижине дровосека; оттуда дальше в лес ведет едва заметная тропинка — по ней и ступайте, пока лес не расступится, и перед вами будет широкая прогалина. Это и есть Придурковатая поляна».
«Не так уж трудно, значит, ее найти», — подытожил Траванте.
«Нетрудно, конечно — но остерегайтесь эльфов! Ни в коем случае не оставайтесь там в сумерках, а то эльфы устроят вам беду. Они вырастили бедняге Фоттерну ослиные уши и ослиный член — и все потому, что тот помочился у них на поляне».
«Мы постараемся вести себя хорошо», — пообещала Мэдук.
Странники продолжили путь; перед ними выросла глухая, темная чаща. Колея превратилась в тропу, сперва отклонившуюся на восток, а затем круто повернувшую в лес. Ветви скрещивались над головой, листва загораживала небо — поля и луга остались позади, их уже не было видно.
Тропа уходила все глубже в лес. Воздух стал прохладнее, в нем ощущались сотни растительных ароматов. Здесь, в Тантревальском лесу, изменились все цвета. Оттенки зеленого стали удивительно разнообразными: от темно-зеленых тонов мха и папоротников до сочной зелени ясменника, просвирника и щавеля, до золотисто-зеленых переливов листвы, играющей в солнечных лучах. Коричневые оттенки стали мрачноватыми и насыщенными: черно-коричневые и темно-бурые стволы дубов, рыжеватая и темно-бежевая лесная подстилка. В чаще, где деревья росли тесно и листва становилась непроглядной, преобладали глубокие тени с примесями каштанового, иссиня-черного и черно-зеленого.
Мэдук и ее товарищи миновали хижину дровосека; здесь тропа сужалась и почти исчезала, петляя среди кряжистых стволов, спускаясь в полутемные овраги и огибая черные скальные обнажения. Наконец впереди, за поредевшими стволами, появился проблеск солнечного света: Придурковатая поляна. Мэдук остановилась и сказала спутникам: «Вы тут подождите, я пойду найду свою мать. Таким образом мы причиним меньше беспокойства».
Сэр Пом-Пом был недоволен: «Не уверен, что это самый лучший план! Я хотел бы как можно скорее расспросить эльфов — чтобы ковать железо, пока горячо, если можно так выразиться».
«Когда имеешь дело с эльфами, нельзя торопиться, — возразила Мэдук. — Если ты попытаешься давать им указания или подчинить их своей воле, они только рассмеются и станут играть с тобой в прятки, обзывая тебя скверными словами. Или вообще откажутся с тобой разговаривать».
«По меньшей мере, я мог бы их вежливо спросить, известно ли им что-нибудь о местонахождении чаши Грааля. Если нет, мы здесь только теряем время — мне пора отправиться на Пропащий остров».
«Терпение, сэр Пом-Пом! Помни, мы имеем дело с феями! Тебе придется сдерживаться, пока я не разведаю, что к чему».
Пом-Пом обиженно выпрямился: «Я не какой-нибудь простофиля, в конце концов! Я знаю, как следует себя вести с эльфами».
Мэдук начинала раздражаться: «Оставайся здесь — или возвращайся в Лионесс и задавай вопросы собственной матери!»
«Не посмею, — проворчал сэр Пом-Пом. — Она чуть не лопнет от смеха, когда узнает, куда и зачем я отправился, а потом нахлобучит мне на голову ведро и скажет, чтобы я набрал в него лунного света». Помощник конюшего присел на ствол упавшего дерева рядом с уже устроившимся там Траванте: «Поторопитесь, пожалуйста — и, если представится такая возможность, спросите фей про чашу Грааля».
«Вы могли бы также намекнуть на цель моих поисков, — прибавил Траванте. — Если, конечно, у вас останется на это время».
«Постараюсь сделать все, что смогу».
Мэдук осторожно приблизилась к краю поляны, задержавшись, чтобы снять чепец и слегка взбить слежавшиеся кудри. Стоя в тени раскидистого бука, она обозревала поляну — округло-продолговатую прогалину неправильной формы, не меньше трехсот ярдов в поперечнике. Посреди прогалины возвышался небольшой холмик — в него вцепился длинными корнями искореженный карликовый дуб. Внимательно наблюдая за поляной, Мэдук замечала только движение цветов, покачивавшихся под легким ветерком. Ничего не было слышно, кроме тихого потрескивающего жужжания, объяснявшегося, судя по всему, присутствием пчел и кузнечиков. Тем не менее, Мэдук прекрасно сознавала, что она не одна — особенно после того, как чьи-то шаловливые пальцы ущипнули ее сначала за одну маленькую круглую ягодицу, а потом за другую. Кто-то хихикнул за спиной; с другой стороны прозвучал издевательский шепот: «Неспелые яблочки!»
Первый голос отозвался, тоже шепотом: «И когда они поспеют?»
Мэдук возмущенно воскликнула: «Ну-ка отстаньте, а то я Тробиусу пожалуюсь!»
Голоса приобрели презрительный оттенок: «Ой, подумаешь, какие мы воображули и недотроги!»
«Да уж, с такой лучше не связываться!»
Мэдук игнорировала эти замечания. Она взглянула на небо и решила, что полдень, наверное, уже наступил. Она тихо позвала: «Твиск! Твиск! Твиск!»
Прошло несколько мгновений. На поляне, словно ее глаза внезапно стали лучше видеть, Мэдук заметила сотни полупрозрачных форм, куда-то зачем-то спешивших, то исчезавших, то снова появлявшихся. Над центральным холмиком высоко в воздух взвился туманный вихрь.
Мэдук ждала и наблюдала, нервно подрагивая пальцами. Где пропадала Твиск? Одна из полупрозрачных форм стала приближаться ленивым шагом, по мере приближения приобретая все более различимые очертания, и наконец стала распознаваемой очаровательной фигурой феи Твиск. На ней было платье до колен из почти неосязаемого газа, подчеркивающее завораживающую гибкость силуэта. Сегодня она сочла подходящим к своему настроению бледно-лавандовый оттенок волос; как прежде, волосы развевались мягким облаком у нее за спиной и вокруг головы. Мэдук напряженно вглядывалась ей в лицо, надеясь уловить признаки материнского благорасположения. Лицо феи Твиск, однако, оставалось непроницаемым.
«Матушка! — воскликнула Мэдук. — Очень рада снова тебя видеть!»
Твиск остановилась и смерила дочь взглядом с ног до головы: «У тебя на голове галочье гнездо. Где гребешок, который я тебе подарила?»
«Паяцы с ярмарки украли мою лошадь, Джуно, вместе с седлом, сумками и гребешком», — поспешно объяснила Мэдук.
«Никогда нельзя доверять паяцам и прочим жуликам, развлекающим публику. Надеюсь, они преподали тебе полезный урок. Так или иначе, тебе следует привести себя в порядок, особенно если ты намерена принять участие в нашем знаменитом фестивале! Как видишь, все уже начали веселиться».
«Я ничего не знаю про фестиваль, матушка. Я не собиралась здесь развлекаться».
«Как же так? Подобное празднество ты больше никогда не увидишь! Полюбуйся — разве не красиво?»
Мэдук взглянула на поляну, где теперь все внезапно изменилось. Туманный вихрь над холмиком превратился в замок с двадцатью высокими башнями; на шпиле каждой башни развевался длинный вымпел. Перед замком на стройных стойках из переплетенных серебряных и чугунных прожилок висели роскошные гирлянды цветов — стойки с гирляндами окружали длинный стол, ломящийся от яств и напитков в длинных узких бутылях.
Судя по всему, праздник еще не начался, хотя эльфы и феи уже гуляли вокруг, пританцовывая от радостного возбуждения — все, кроме одного: тот сидел на столбе и яростно чесался.
«Похоже на то, что мое прибытие совпало с каким-то радостным событием, — сказала Мэдук. — По какому поводу такое торжество?»
«Мы отмечаем достопримечательный юбилей, — объяснила Твиск. — Сегодня день избавления Фалаэля от семилетней чесотки, которой король Тробиус наградил его за зловредные проказы. Срок заклятия скоро истечет; тем временем Фалаэль сидит на столбе и, как водится, чешется почище собаки, замученной блохами. А теперь нам пора прощаться — позволь снова пожелать тебе всего наилучшего».
«Подожди! — закричала Мэдук. — Разве ты не рада меня видеть, свою единственную дочь?»
«По правде говоря, не совсем. Рожать тебя было весьма неприятно, и твое присутствие напоминает мне обо всей этой исключительно неряшливой истории».
Мэдук поджала губы: «Я готова забыть об этой истории, если ты сделаешь то же самое».
Твиск рассмеялась — в воздухе словно прокатился перезвон веселых колокольчиков: «Хорошо сказано! У меня уже исправляется настроение. Зачем ты пришла?»
«Как обычно, мне нужен твой совет».
«Это понятно — к кому еще обращаться за советом, как не к своей матери? Говори: в чем твое затруднение? Надеюсь, ты еще не успела ввязаться в какие-нибудь любовные похождения?»
«О нет, матушка! Я только хочу найти отца, чтобы окончательно определить свою родословную».
Твиск отозвалась пронзительным недовольным возгласом: «Этот вопрос меня не интересует! Я давно выбросила из головы обстоятельства твоего происхождения! Ничего не помню и помнить не хочу!»
«Не может быть, чтобы ты вообще ничего не помнила!» — упорствовала Мэдук.
Твиск безразлично махнула рукой: «Я поддалась мимолетному влечению: мне хотелось смеяться, целоваться, любезничать. Почему бы кому-то пришло в голову вести регистрационные записи о таких вещах, с указанием места действия, даты, лунной фазы и биографических данных участвовавших лиц? Достаточно знать, что происходившее привело к твоему появлению на свет — этого вполне достаточно».
«Достаточно для тебя, но не для меня! Мне нужно узнать мое происхождение, а для этого мне нужно знать, как звали моего отца».
Твиск разразилась переливчатым издевательским смехом: «Я не могу назвать даже своего отца, не говоря уже о твоем!»
«Тем не менее, от него у тебя родилась единственная дочь — не можешь же ты его не помнить?»
«Гмм. Что-то такое припоминаю, — взгляд Твиск устремился вдаль. — Ты взбудоражила воспоминания о давно минувших днях! Обстоятельства, насколько я понимаю, носили неповторимый характер. Могу сказать только одно…» Глядя в лес — туда, откуда пришла Мэдук — Твиск спросила: «А это еще кто? Какие-то мрачные бродяги. Их присутствие не вяжется с атмосферой нашего праздника».
Обернувшись, Мэдук заметила, что сэр Пом-Пом подкрался к окраине поляны и находился уже неподалеку. В тени за его спиной притаился Траванте.
Мэдук объяснила: «Это мои спутники, они тоже отправились на поиски важных вещей. Сэр Пом-Пом ищет чашу Грааля, а Траванте ищет молодость — он не заметил, где и когда он ее потерял».
«Если бы ты за них не поручилась, они горько пожалели бы о своей дерзости!» — высокомерно заявила Твиск.
Несмотря на явное раздражение Мэдук, сэр Пом-Пом выступил вперед: «Обворожительная фея с серебряными глазами, позвольте задать вам один-единственный вопрос: где я мог бы найти чашу Грааля?»
«Определи ее местонахождение и направляйся туда — что может быть проще?»
Траванте осторожно выглянул из-за спины помощника конюшего: «Если бы вы могли мне напомнить, где я оставил потерянную молодость, я был бы очень вам благодарен».
Фея Твиск высоко подскочила в воздух, сделала пируэт и медленно опустилась на траву: «Откуда вы взяли, что у меня в голове — каталог решений всех проблем этого мира? Я ничего не знаю ни о христианских горшках, ни о праздных капризах времени! А теперь молчите! Появился король Тробиус — он собирается провозгласить избавление Фалаэля».
«Ничего не вижу, кроме каких-то туманных дуновений», — пожаловался Пом-Пом.
Удивленный Траванте прошептал: «Не может быть! Смотри, все прекрасно видно! Перед нами волшебный замок и тысячи разноцветных украшений!»
«А, теперь я вижу!» — выдохнул пораженный сэр Пом-Пом.
«Тихо! Ни звука!»
Широко распахнулись высокие двери замка, выложенные перламутром и опалом. Из замка величественно выступил король Тробиус, сопровождаемый дюжиной подпрыгивающих круглолицых чертенят — они поддерживали кайму длинной пурпурной королевской мантии. По случаю празднества Тробиус надел корону с шестнадцатью высокими серебряными зубцами, загнутыми наружу, с маленькими искрящимися шаровыми молниями на концах.
Король Тробиус подошел к балюстраде и остановился, глядя на поляну, где все притихли — даже Фалаэль на мгновение перестал чесаться, почтительно озираясь.
Тробиус воздел руку: «Сегодня мы отмечаем окончание знаменательной эпохи нашего существования и восстановление в правах отбывшего наказание эльфа! Фалаэль, ты провинился! Ты замышлял десятки подвохов и злопыхательских проказ, причем умудрился осуществить многие из своих замыслов! За эти проступки ты был наказан кожным недугом, по меньшей мере отвлекавшим твое внимание и обеспечившим долгожданный перерыв в твоей вредительской деятельности. А теперь, Фалаэль, обратись ко всем присутствующим и поклянись, что ты исправился! Говори! Готов ли ты избавиться от чесоточного сглаза?»
«Готов! — лихорадочно воскликнул Фалаэль. — Готов во всех отношениях, сверху и снизу, справа и слева, внутри и наизнанку — я готов!»
«Хорошо! В таком случае…»
«Один момент! — закричал Фалаэль. — Прежде чем заклятие будет снято, я хотел бы почесаться в одном месте — оно меня особенно раздражает». Эльф принялся отчаянно скрести какой-то участок живота, после чего поднял голову: «Теперь я совсем готов, ваше величество!»
«Прекрасно! Отныне я избавляю тебя от заклятия — и надеюсь, Фалаэль, что неприятности, пережитые на протяжении последних лет, научили тебя проявлять снисхождение, доброжелательность и сдержанность, а также заставили тебя отказаться от любых помыслов о продолжении вредного озорства!»
«Несомненно, ваше величество! Я полностью перевоспитался! Отныне меня будут величать не иначе как Фалаэлем Угодником!»
«Благородное устремление — всецело его поддерживаю и одобряю. Смотри, не забывай о своих словах! Ну что же, настало время праздновать! Пусть Фалаэль разделит облегчение со всеми! Еще несколько слов. Я замечаю, что поодаль стоят три существа, явившиеся из мира людей — двое смертных и любимая дочь нашей неподражаемой Твиск! Дабы не нарушать безоблачную атмосферу фестиваля, мы их приветствуем. Пусть никто не причиняет им вреда и не преследует их проказами, какими бы забавными они не представлялись! Сегодня я всем повелеваю радоваться, всем без исключения!»
Король Тробиус еще раз приветственно поднял руку и удалился к себе в замок.
Мэдук вежливо выслушала выступление Тробиуса; как только он закончил, она повернулась и заметила, что Твиск уже вприпрыжку направлялась к пиршественному столу. Мэдук отчаянно позвала ее: «Матушка, куда ты убегаешь?»
Твиск удивленно обернулась: «Иду веселиться вместе со всеми! Мы будем танцевать и распивать лучшие вина эльфов — тебе разрешили к нам присоединиться, почему ты не идешь?»
«Мне нельзя! Если я напьюсь вина фей, у меня закружится голова — и кто знает, что тогда будет?»
«Но танцевать, по крайней мере, ты можешь?»
Мэдук с улыбкой покачала головой: «Я слышала, что тот, кто танцует с феями, уже никогда не может остановиться. Ни я, ни сэр Пом-Пом, ни Траванте не будем пить ваше вино и не будем с вами танцевать».
«Как тебе угодно. В таком случае…»
«Ты собиралась рассказать мне о моем отце!»
Сэр Пом-Пом храбро сделал шаг вперед: «Кроме того, вы могли бы точнее указать местонахождение чаши Грааля — с тем, чтобы я мог туда направиться».
Траванте робко прибавил: «А я приветствовал бы любой намек, который помог бы мне найти потерянную молодость!»
«Как все это скучно! — раздраженно заявила Твиск. — Вам придется подождать, пока не представится другой удобный случай со мной поговорить».
Повернувшись к волшебному замку, Мэдук закричала: «Король Тробиус! Ваше величество! Где вы? Будьте добры, выйдите на минуту!»
Твиск испуганно отшатнулась: «Что ты делаешь? Это против всех правил!»
Послышался звучный бас — рядом стоял король Тробиус собственной персоной: «Кто выкрикивает мое имя, пронзительно визжа подобно поросенку, которого режут заживо?»
«Ваше величество, это всего лишь результат чрезмерного возбуждения — моя дочь приносит глубочайшие извинения за то, что причинила вам беспокойство», — шелковым тоном сказала Твиск, опускаясь в реверансе.
«Ничего подобного!» — заявила Мэдук.
«Я в замешательстве, — погладил зеленую бороду король Тробиус. — Ты не возбуждена или ты не приносишь извинения?»
«Ни то, ни другое, ваше величество».
«Тогда позволь поинтересоваться — чем вызваны твои лихорадочные вопли?»
«По правде говоря, ваше величество, я хотела посоветоваться с матерью в вашем присутствии, чтобы вы помогли ей собраться с мыслями и освежить память».
Тробиус понимающе кивнул: «И какие именно воспоминания тебя так волнуют?»
«Я хочу знать, как звали моего отца и какое положение он занимал — чтобы у меня была наконец родословная!»
Король Тробиус сурово взглянул на фею Твиск: «Насколько я помню, этот эпизод не способствовал поддержанию твоей высокой репутации?»
«Кому какое дело до моей репутации? — огорченно пробормотала Твиск. — Что случилось, то случилось, и дело с концом».
«Я хотела бы знать подробности!» — настаивала Мэдук.
«Эта история не для детских ушей, — сказал король Тробиус. — Но в данном случае придется сделать исключение. Твиск, ты сама все расскажешь, или мне придется взять на себя эту обязанность?»
Твиск все еще пыталась уклониться: «События, о которых идет речь, смехотворны и постыдны. В этом отношении мне совершенно нечем похвалиться, и я предпочитаю не касаться этого вопроса».
«Тогда изложить события придется мне. Прежде всего позволю себе указать, что так называемый «стыд» — не более чем обратная сторона тщеславия».
«Я искренне восхищаюсь собой, — заявила Твиск. — Можно ли это назвать тщеславием? Спорное отождествление».
«Независимо от того, насколько этот термин применим в данном случае, надлежит заглянуть на несколько лет в прошлое. Тогда, так же, как и сейчас, Твиск считала себя неотразимой красавицей — что соответствовало и продолжает соответствовать действительности. Восхищение собой вскружило ей голову, и она стала кружить голову троллю Манжону — дразнила его, выставляла себя напоказ, а потом выскальзывала из его объятий, получая злорадное удовольствие от его униженных просьб и яростных поношений. Наконец Манжон проникся злобой и решил наказать ее за жестокие шутки. Однажды он застал Твиск врасплох, схватил ее и оттащил по Шаткой тропе на дорогу Манкинса, где приковал ее цепями к установленному на перекрестке столбу Айдильры. После этого Манжон произнес заклинание, не позволявшее Твиск освободиться от цепей, пока с ней не совокупятся трое прохожих. Теперь, если Твиск расположена поделиться дальнейшими деталями этой истории, она может продолжить рассказ».
«Вовсе не расположена, — обиженно сказала Твиск. — Тем не менее, в надежде, что дочь моя Мэдук никогда не повторит мою ошибку, я расскажу, как все это было».
«Говори», — сухо обронил король Тробиус.
«Рассказывать-то, собственно, не о чем. Первым по дороге проезжал рыцарь, сэр Джосинет из Облачного замка в Даоте. Он вел себя галантно, предложил помощь и оставался бы со мной, пожалуй, несколько дольше, чем это требовалось, но в конце концов я попросила его удалиться, так как уже начинались сумерки, а я хотела поскорее избавиться от заклинания и поэтому не хотела, чтобы другие путники обходили меня стороной. Вторым оказался молодой пахарь Нисби, возвращавшийся с поля домой. Он проявил искренний энтузиазм в грубоватой, но энергичной манере. Нисби не стал задерживаться, потому что, по его словам, он проголодался, а его ожидала дома похлебка из репы с ветчиной. Я отчаянно надеялась освободиться до наступления ночи и рассталась с ним без сожаления. Увы! Меня ожидало большое разочарование! Сумерки сгустились, взошла полная луна; она сияла над лесом, как круглый щит из полированного серебра. И теперь по дороге приближалась темная фигура, вся закутанная в черное, в широкополой шляпе, скрывавшей лицо от лунного света; я не могла разглядеть его лицо. Незнакомец подходил медленно, останавливаясь через каждые три шага — из осторожности или просто по привычке, не поддающейся объяснению. Я находила его исключительно непривлекательным субъектом и не стала просить его избавить меня от цепей. Тем не менее, он разглядел меня в лучах луны и надолго остановился, словно оценивая ситуацию. Его поза и молчание внушали мне серьезные опасения, но, будучи прикована к столбу Айдильры, я не могла ничего сделать и вынуждена была оставаться в беспомощном положении, набравшись терпения и надеясь на лучшее. Медленно и осторожно этот темный странник подошел ко мне вплотную и наконец навязал мне свою волю. Пахарь Нисби был резковат, сэр Джосинет — элегантен. Этот демон ночи надругался надо мной с холодной злобой, не проявляя ни малейшего сочувствия и даже не снимая шляпу. Он не назвался и даже не пытался завязать разговор о погоде, в связи с чем, учитывая все обстоятельства, я могла отвечать ему только молчаливым презрением. В конце концов дело было сделано, и я освободилась. Темный странник удалился в лунных лучах — походка его стала еще медленнее и задумчивее, чем прежде. А я поспешила вернуться в Щекотную обитель».
В этот момент королева фей Боссума, в роскошном платье из сапфировых блесток, соединенных бледной паутиной, присоединилась к королю Тробиусу, приветствовавшему ее по всем правилам рыцарской вежливости.
Твиск продолжала рассказ: «В свое время я родила девочку. Она не приносила мне никакой радости, и я не могла ею гордиться, потому что ее существование постоянно напоминало мне о пренеприятнейшем эпизоде. При первой возможности и почти без жалости я заменила ее младенцем Друном. Остальное известно».
Мэдук печально вздохнула: «Теперь все запуталось пуще прежнего! Кого я должна считать своим родителем? Пахаря Нисби? Сэра Джосинета? Или порождение ночного мрака? Ты уверена в том, что мой отец — один из этих трех?»
«Надо полагать, — пожала плечами Твиск. — Гарантировать, конечно, я ничего не могу».
«Все это исключительно неопрятно», — опустила уголки губ Мэдук.
«Ну вот, ты получила, что хотела? — капризно спросила Твиск. — Сделанного не поправишь, сегодня всего этого уже нет, сегодня праздник! Воздух дрожит, напоенный весельем и бодростью — смотри, как танцуют эльфы и феи! Смотри, как кувыркается Фалаэль, как он радуется избавлению!»
Мэдук повернулась и посмотрела: «Да, кувыркаться он умеет. И все же, матушка, прежде чем ты присоединишься к хороводам и застолью, мне от тебя нужен еще один совет!»
«Разумеется, и я дам тебе совет от всего сердца! Сейчас же уходи с Придурковатой поляны! Солнце заходит, скоро начнется музыка. Если вы задержитесь на ночь, вы можете никогда отсюда не уйти! А посему позволю себе с вами попрощаться!»
Король Тробиус закончил галантный обмен любезностями с королевой Боссумой как раз вовремя для того, чтобы расслышать последние слова Твиск, обращенные к ее дочери, и они ему не понравились. Тробиус позвал уже уходившую фею: «Твиск, попрошу тебя остаться!» Король эльфов сделал несколько размашистых шагов вперед, и дюжине круглолицых чертенят, державших шлейф его мантии, пришлось пробежаться, подпрыгивая по траве.
Тробиус остановился и величественно погрозил фее пальцем: «Твиск, твое поведение, в этот день всеобщей радости, задевает скорбные струны в моей душе. В Щекотной обители мы обязаны быть достойны доверия и верны своему долгу — и это не пустые слова, которыми можно пренебрегать, как только они становятся неудобными! Ты обязана оказать всестороннюю помощь малолетней дочери, каково бы ни было ее странное происхождение!»
Твиск в отчаянии развела руками: «Ваше величество, я сделала все, чего она просила, и больше того! Когда она сюда пришла, у нее не было никаких родителей, кроме меня. Теперь она может выбрать любого из трех отцов, в зависимости от того, какую родословную она предпочитает. Я никак не могла бы предложить ей более широкий ассортимент предков, не поступаясь достоинством».
Король Тробиус сдержанно кивнул: «Ты проявляешь похвальную скромность».
«Благодарю вас, ваше величество! Могу ли я теперь присоединиться к пирующим?»
«Еще нет! Мы согласны в одном: у Мэдук есть выбор. Следует осведомиться, однако, удовлетворена ли она таким выбором».
«Ни в коем случае! — воскликнула Мэдук. — Теперь все стало еще хуже!»
«Почему же?»
«Выбор есть, но к чему он приводит? У меня холодная дрожь по спине пробегает, как только я подумаю, что моим отцом мог быть холодный ночной призрак!»
«Ага! Кажется, я начинаю понимать твое затруднение! — король Тробиус повернулся к Твиск. — Можешь ли ты сама разрешить эту проблему, или мне придется вмешаться?»
Твиск пожала плечами: «Я вижу, что мои наилучшие усилия пропали даром. Мэдук, его величество предложил тебе содействие. Рекомендую тебе воспользоваться его предложением, но сперва узнать, что его величество хотел бы получить взамен. Уверяю тебя, это очень разумный совет».
Король Тробиус разгневался: «Сегодня радостный день, и я сделаю все, что необходимо, не требуя ничего взамен! Выслушайте мои указания! Приведите сюда, в это самое место, трех возможных отцов: Нисби, сэра Джосинета и темную ночную тварь. Поставьте их в ряд, бок о бок — я тут же распознаю отца и сообщу вам всю его родословную!»
Мэдук задумалась: «Все это замечательно, но что, если они откажутся явиться в Щекотную обитель?»
Король Тробиус изволил наклониться и подобрал с земли камешек. Он прикоснулся камешком сначала к своему лбу, потом к носу, затем к подбородку и, наконец, к кончику языка, заостренному, как у всех эльфов. Король передал камешек Мэдук: «К кому бы ты ни прикоснулась этим талисманом, ему придется идти за тобой или ожидать твоих указаний, пока ты не прикоснешься тем же талисманом к его спине и не скажешь: «Прошло!» Таким образом ты сможешь привести ко мне всех трех возможных отцов».
«Благодарю вас, ваше величество! Остается только одна мелочь».
«Какая именно?»
«Где я их найду?»
Король Тробиус нахмурился: «Разумный вопрос. Твиск, что ты думаешь по этому поводу?»
«Ваше величество, у меня нет никаких определенных сведений. Нисби ушел в направлении поселка Ленивый Лоб. Сэр Джосинет упомянул о своем Облачном замке в Даоте. Что же касается третьего существа, о нем мне ничего не известно».
Тробиус отозвал фею Твиск в сторону. Несколько минут они беседовали, после чего король эльфов повернулся к Мэдук: «У любой проблемы есть решение».
«Рада слышать! — сказала Мэдук. — Дражайшая матушка Твиск согласилась отправиться на поиски?»
Король Тробиус поднял руку, чтобы сразу прервать возмущенные восклицания феи: «Мы обсудили такую возможность, но отвергли ее. Наш замысел гораздо хитрее! Тебе не придется искать этих трех субъектов — наоборот, они станут искать тебя!»
У Мэдук слегка отвисла челюсть: «Не понимаю».
«Замысел состоит в следующем. Я разошлю сообщение во все концы света. Боснии! Где Боснии?»
«Тут как тут, ваше величество!»
«Запиши, слово в слово, следующий указ. Ты готов?»
Королевский писарь Боснии развернул лист шелковичной бумаги, вынул флакон тараканьих чернил и приготовил длинное птичье перо: «Готов, ваше величество!»
«Тогда пиши указ, самыми четкими закорючками!»
• • * • •
«Кто способен забыть унизительное наказание, постигшее гордую и надменную фею Твиск у столба Айдильры? Ныне — увы! — ее не менее прекрасная дочь тоже должна понести наказание! Подобно Твиск, она выставляла себя напоказ и дразнила взоры лишь для того, чтобы ускользать от объятий и насмехаться. Возмездие справедливо: подобно Твиск, ей надлежит быть прикованной к столбу Айдильры, пока ее не освободит, как прежде, сочувствующий путник.
~ * ~
Такова воля Тробиуса,
повелителя Щекотной обители!
• • •
Боснип сосредоточенно писал — кончик его черного пера часто подергивался из стороны в сторону. Тробиус спросил: «Начертал ли ты сказанное?»
«В точности, ваше величество!»
«Ну, вот так. Таков мой указ, — сказал Тробиус. — Да будет он известен всем и каждому, за исключением огров Фулуота, Карабары, Гойса и трехголового Струпа. Нисби услышит, услышат и сэр Джосинет, и темный странник — как бы его ни звали и какова бы ни была его природа».
Мэдук слушала текст королевского указа, раскрыв рот от удивления. В конце концов она спросила, с трудом подбирая слова: «Все это очень ловко задумано — но значит ли это, что меня привяжут цепями к железному столбу, и в таком положении подвергнут неописуемым надругательствам?»
Король Тробиус несколько назидательно пояснил сущность своего плана: «Наше предположение заключается в том, что три субъекта, освободившие Твиск, пожелают оказать тебе содействие того же рода. Когда любой из них приблизится, чтобы совершить благодеяние, тебе достаточно прикоснуться к нему камешком-талисманом, чтобы полностью подчинить его».
Мэдук обнаружила изъян в королевском плане: «Разве вы не заметили? Мне недостает привлекательности моей матушки! Ни один из трех вышеупомянутых субъектов не пожелает даже приблизиться к столбу. Я прекрасно представляю себе, как это будет: они поспешат придти, но, заметив меня, остановятся, как вкопанные, повернутся на каблуках и удерут восвояси. Мысль о моем освобождении им даже в голову не придет».
«Разумное соображение, — погладил бороду Тробиус. — В связи с чем я тебя зачарую, чтобы ты завораживала окружающих, и чтобы они находили тебя непреодолимо привлекательной».
«Хммф, — сомневалась Мэдук. — Надо полагать, без этого никак не обойтись».
«Это замечательный план!» — заверила ее Твиск.
Мэдук, однако, не была полностью убеждена: «Не может ли этот план сорваться из-за какой-нибудь непредвиденной случайности? Например, талисман может потерять силу — и меня волей-неволей «освободят», несмотря на то, что я не нуждаюсь в таком содействии?»
«Придется рискнуть, ничего не поделаешь», — пожал плечами король Тробиус. Он сделал шаг вперед, сделал какой-то знак в воздухе над головой Мэдук, пробормотал заклинание из девятнадцати слогов, прикоснулся к ее подбородку и отступил назад: «Теперь ты зачарована. Тебе достаточно лишь дернуть себя за мочку левого уха пальцами правой руки. Чтобы чары исчезли, дерни мочку правого уха пальцами левой руки».
Мэдук с любопытством спросила: «А сейчас можно попробовать?»
«Как хочешь! Ты заметишь, как изменение воздействует на других — в своих глазах ты не изменишься».
«Надо проверить, как это работает», — решила Мэдук. Она потянула себя за мочку левого уха пальцами правой руки, после чего повернулась к сэру Пом-Пому и Траванте: «Вы что-нибудь замечаете?»
Пом-Пом ахнул; на некоторое время он потерял дар речи: «Потрясающая перемена!»
Пожилой Траванте сделал восхищенный, но сдержанный жест: «Позволь мне описать эту перемену. Теперь ты — грациозная девушка с идеальным телосложением, хотя в данном случае поэт нашел бы слова «идеальное» и «телосложение» грубыми и пресными. Голубизна твоих глаз напоминает теплое летнее море, они заставляют сердца таять и наполняться сочувствием; у тебя насмешливо-нежное, проницательное и очаровательное лицо, приковывающее взор и воспламеняющее воображение. Мягкие медно-золотистые кудри обрамляют это лицо, словно светящиеся и надушенные ароматом лимонных лепестков. От одного взгляда на тебя сильного мужчину охватывает тоскливая слабость. Чары эффективны».
Мэдук потянула себя за мочку правого уха пальцами левой руки: «А теперь я снова стала собой?»
«Да, — с сожалением подтвердил сэр Пом-Пом. — Теперь все как обычно».
Король Тробиус улыбнулся: «Тебе придется научиться контролировать свои чары, так как они не более чем отражают недалекое будущее». Повелитель эльфов взглянул куда-то в небо и сделал знак рукой. К нему на руку спустилась миниатюрная зеленая фея с полупрозрачными крыльями: «Собери сестер — разлетайтесь повсюду, чтобы все существа, обитающие на Старейших островах, за исключением трехголового Струпа, Фулуота, Карабары и Гойса, услышали указ, начертанный Боснипом. В частности, указ должен быть доведен до сведения троих лиц: сэра Джосинета из Облачного замка, крестьянина Нисби и безликого существа, бродящего под лунным светом в широкополой черной шляпе».
Зеленая фея упорхнула. Король Тробиус вежливо приложил руку к короне, слегка поклонившись в сторону Мэдук: «Надеюсь, наша маленькая хитрость обойдется без ошибок и не причинит тебе никаких неудобств. В свое время…» Неожиданный переполох на поляне привлек внимание короля. Он с изумлением развел руками: «Как же так? Шемус и Уомин — добропорядочные, уважающие себя эльфы — вдруг подрались!»
Король направился к месту происшествия так быстро, что чертенята, державшиеся за шлейф его развевающейся мантии, полетели вместе со шлейфом, дрыгая ногами в воздухе.
Тробиус подошел к длинному столу, уставленному настойками и винами в причудливых стеклянных бутылях, а также всевозможной снедью — пирожными и тортами с кремом из млечного сока, приправленными пыльцой нарциссов, лютиков и шафрана, печеными корзинками с черной и красной смородиной, цукатами из ранеток-дичков, шербетами и киселями, кристаллизованными нектарами шиповника, роз и фиалок. Спор, разгоревшийся за столом, внезапно завершился потасовкой — воплями, ударами и проклятиями.
Король Тробиус резко произнес: «Постыдились бы! Как можно так себя вести в день всеобщей радости?»
Шемус страстно воскликнул: «Я всецело согласился бы с вами, государь, если бы мне не нанес невыносимое оскорбление этот старый стервятник, оскалившийся, как крыса!»
«Что тут произошло? Признавайся начистоту!»
«С радостью! Вот этот крючкотвор-дегенерат решил сыграть со мной подлую шутку! Стоило мне отвернуться на секунду, как он бросил свой вонючий носок в мою кружку эля из пастернака!»
Тробиус повернулся к Уомину: «Какими соображениями ты при этом руководствовался?»
«У меня не было никаких соображений!»
«Никаких?»
«Никаких! По той простой причине, что я ничего такого не делал! Обвинение не имеет под собой никаких оснований! Вот сидит Фалаэль — он видел, как все это было, и подтвердит мою невиновность».
Король Тробиус повернулся к Фалаэлю: «Что ж, выслушаем твои показания».
«Я плел гирлянду из маргариток, — заявил Фалаэль. — Все мое внимание было сосредоточено на этом занятии; не могу дать какие-либо показания, относящиеся к рассматриваемому делу».
«Тем не менее, я невиновен! — настаивал Уомин. — Учитывая мою репутацию, невозможно не сделать вывод, что такое мог придумать только эльф с простоквашей вместо мозгов».
«Ничего подобного! — возмущался Шемус. — Если ты ни в чем не провинился, почему у тебя на ногах только один носок? И почему носок в моей кружке такой же лилово-коричневый, как тот, что у тебя на ноге?»
«Это загадочное обстоятельство! — защищался Уомин. — Ваше величество, выслушайте меня! Во всем виновата эта старая жаба, насосавшаяся элем под завязку, даром что он тут стоит и кипит, как горшок, забытый на огне! Он нанес мне несколько увесистых тумаков, и при этом вымочил мой носок в своем отвратительном вареве из пастернака, в которое он, без сомнения, предварительно еще плюнул и высморкался!»
Шемус прыгал от ярости: «Это замечание — еще одна провокация, заслуживающая по меньшей мере пары тумаков!» Шемус привел бы угрозу в исполнение, если бы Тробиус не занял позицию между раскрасневшимися противниками: «Немедленно прекратите это безобразие! Очевидно, что имеет место какое-то недоразумение — успокойтесь и забудьте о своих расхождениях!»
Уомин и Шемус повернулись друг к другу спинами; мир был временно восстановлен. Шагая по поляне, король Тробиус вернулся к Мэдук: «Как бы то ни было, теперь я с тобой попрощаюсь. Когда ты вернешься с тремя кандидатами на отцовство, мы проверим их происхождение к твоему полному удовлетворению, и ты узнаешь свою родословную».
Сэр Пом-Пом больше не мог сдерживать занимавший все его помыслы вопрос: «Умоляю вас, ваше величество! Мне тоже необходим совет! Где я найду чашу Грааля?»
Король Тробиус в замешательстве обернулся к фее Твиск: «Это еще что такое?»
«Я слышала об этом предмете поклонения, ваше величество. Когда-то, давным-давно, сэр Пеллинор упоминал о нем. Кажется, это какая-то чашка».
«Это чаша, священная для христиан, — пояснил сэр Пом-Пом. — Я непременно должен ее найти, чтобы заслужить королевскую награду».
Король Тробиус дернул себя за бороду: «Ничего не знаю об этом предмете — тебе придется добывать сведения из другого источника».
Траванте тоже отважился обратиться с просьбой: «Может быть, ваше величество посоветует мне, где я мог бы найти потерянную молодость?»
И снова король Тробиус дернул себя за бороду: «Ты ее сам потерял, или ее похитили? Ты помнишь какие-нибудь обстоятельства, окружавшие потерю?»
«К сожалению, нет, ваше величество. У меня она была; я ее потерял. Ее больше нет».
Король Тробиус с сомнением покачал коронованной головой: «Так как ты явно пренебрегал поисками в течение длительного времени, теперь она может быть где угодно. Остается только искать, не теряя бдительности. Могу сказать только одно: если ты ее найдешь, не зевай — не упусти случай ее поймать!» Тробиус протянул руку высоко в воздух; когда он ее опустил, у него в руке был серебряный обруч диаметром примерно с размах человеческих плеч: «Если ты найдешь, что ищешь, лови ее этим обручем. Когда-то он принадлежал нимфе Аталанте и сам по себе — ценная достопримечательность».
«Благодарю ваше величество!» — Траванте осторожно повесил обруч на плечо.
Король Тробиус и королева Боссума величественно откланялись и направились по поляне к замку. Когда они проходили мимо пиршественного стола, там снова случился скандал с участием Уомина. Раздавались вопли и ругательства, сопровождавшиеся гневной жестикуляцией. По-видимому, некто, одаренный незаурядной ловкостью рук, стащил единственный остающийся носок Уомина и прикрепил его к изощренной конической прическе феи-ключницы Байтинки, где он представлял собой смехотворное и унизительное зрелище. Обнаружив эту проделку, Байтинка отругала Уомина и попыталась свернуть ему нос. Обычно следивший за своими манерами Уомин, вполголоса посоветовавшись с Фалаэлем, погрузил лицо Байтинки в пудинг. В этот момент вмешался король Тробиус. Байтинка обвиняла Уомина в проказах, каковые обвинения Уомин отвергал — за исключением случая с пудингом. Он снова утверждал, что Фалаэль мог засвидетельствовать его невиновность. Король Тробиус, как прежде, обратился к Фалаэлю, чтобы узнать фактические обстоятельства дела, но Фалаэль, как прежде, заявил, что был всецело поглощен изготовлением гирлянды из маргариток и ничего не видел.
Некоторое время Тробиус размышлял, после чего снова повернулся к Фалаэлю: «Где находится гирлянда из маргариток, над которой ты так усердно трудился?»
Неожиданный вопрос застал Фалаэля врасплох. Он озирался по сторонам, глаза его бегали; наконец он закричал: «Вот! Вот она!»
«Неужели? Ты уверен?»
«Совершенно уверен!»
«И ты плел эту гирлянду, пока имели место оба происшествия с носками Уомина, даже не поднимая глаз — не так ли?»
«По всей видимости. Я придаю большое значение деталям».
«В этой гирлянде девять цветов. Это ноготки, а не маргаритки. Что ты на это скажешь, знаток деталей?»
Фалаэль отводил глаза: «Я не обращал слишком большого внимания на выбор цветов, ваше величество».
«Фалаэль, обстоятельства свидетельствуют о том, что ты скрываешь истину, лжесвидетельствуешь, снова устраиваешь проказы, чтобы поссорить других, и пытаешься надуть своего короля!»
«Здесь несомненно какая-то ошибка, ваше величество!» — протестовал Фалаэль, придав лицу выражение оскорбленной невинности.
Тробиус не поддавался на уловки. Сурово возвысив голос и не обращая внимание на пискливые протесты Фалаэля, король наказал эльфа чесоткой еще на семь лет. Фалаэль обреченно направился к столбу, где уже сидел раньше, и тут же стал ожесточенно чесаться.
«Пусть фестиваль продолжается! — провозгласил король Тробиус.
— Хотя теперь его следует считать празднованием надежды, а не достижений».
Тем временем фея Твиск прощалась с Мэдук и ее спутниками: «Было очень приятно снова с тобой увидеться! Может быть, когда-нибудь, в более удобное время…»
«Разве ты забыла, матушка? — воскликнула Мэдук. — Я скоро вернусь в Щекотную обитель!»
«Да-да, — вздохнула Твиск. — Допуская, что тебе удастся избежать опасностей леса».
«Мне угрожают серьезные опасности?»
«Иногда Тантревальский лес приветлив и свеж, — сказала Твиск.
— А иногда зло таится за каждым пнем. Не забредай в трясину, окаймляющую Шаткую тропу: из мутной грязи вылезают длинношеие гецепторы. В овраге неподалеку прозябает тролль Манжон: избегай его по возможности. Не удаляйся на запад от дороги Манкинса — иначе придешь к чертогу Дольдиль, жилищу трехглавого огра Струпа. Он посадил в клетку многих бравых рыцарей и нескольких сожрал — в частности, возможно, галантного сэра Пеллинора».
«А где нам лучше ночевать?»
«Не соглашайся на гостеприимные предложения! Это тебе дорого обойдется! Возьми мой платок, — Твиск передала дочери квадратный платок из розового и белого шелка. — Когда будет заходить солнце, положи платок на траву и громко скажи: «Возведимус!» Платок превратится в шатер, безопасный и удобный. Утром воскликни: «Устранимую» — и шатер снова станет платком. Что ж…»
«Подожди! Как пройти к столбу Айдильры?»
«Перейди на другую сторону поляны и пройди под высоким ясенем. Не обращай внимания на пирующих и танцующих эльфов! Не пробуй вино, не ешь наши пирожные, даже не притоптывай, если услышишь музыку фей. От этого ясеня Шаткая тропа ведет на север; через двенадцать миль ты выйдешь к перекрестку дороги Манкинса — там стоит столб Айдильры, где мне пришлось пережить столько неприятностей».
Мэдук попыталась утешить фею: «В конце концов, может быть, не следует слишком огорчаться по этому поводу, ведь их последствием стала я — а я всегда готова тебя порадовать!»
Твиск не смогла удержаться от улыбки: «Иногда ты умеешь к себе расположить — у тебя странное милое личико и красивые голубые глаза! Прощай же, и будь осторожна!»
Мэдук, сэр Пом-Пом и Траванте пересекли Придурковатую поляну, прошли под ясенем и направились на север по Шаткой тропе. Когда солнце стало заходить, Мэдук расстелила платок на небольшой поляне и воскликнула: «Возведимус!» Платок тут же превратился в шатер с тремя мягкими кроватями и столом, уставленным вкусными блюдами и флягами с вином и горьким пивом.
Ночью из леса доносились странные звуки; порой со стороны Шаткой тропы слышались тяжелые шаги. Каждый раз проходившее мимо существо останавливалось, чтобы рассмотреть шатер, после чего, поразмыслив, продолжало идти по своим делам.
4
Утренний солнечный свет пробивался сквозь листву, озаряя яркими красноватыми пятнами розовый с белым шелк шатра. Мэдук, сэр Пом-Пом и Траванте проснулись и встали. На траве, покрывавшей поляну, блестела роса; лесную тишину нарушали только птичьи пересвисты.
Путники позавтракали, пользуясь щедро накрытым волшебным столом, и приготовились идти дальше. Мэдук воскликнула «Устранимус!», и шатер сжался, превратившись в розовый с белым шелковый платок; Мэдук спрятала его в поясную сумку.
Они снова зашагали по Шаткой тропе, причем сэр Пом-Пом и Траванте, памятуя наставления короля Тробиуса, внимательно следили, не появятся ли по пути какие-нибудь признаки чаши Грааля или потерянной молодости.
Тропа тянулась посреди заполненной черной грязью трясины, пересеченной темными ручейками, где квакали бесчисленные лягушки. Из грязи пробивались пучки камыша и остролиста, а также огромные лопухи. Иногда над водой склонялась приземистая ива или трухлявая ольха. К поверхности поднимались булькающие пузырьки, а из одного густого пучка растительности слышался чей-то крякающий голос, повторявший нечто невразумительное. Три странника ускорили шаги и через некоторое время безопасно миновали трясину.
Шаткая тропа повернула, огибая крутой холмик с черной базальтовой скалой на вершине. В тенистый овраг вела дорожка, выложенная черными голышами. У дорожки в земле торчал шест со знаком, на котором черными и красными буквами были коряво начертаны два четверостишия, уведомлявшие прохожих о превосходных качествах обитателя оврага:
«ВНИМАНИЕ! Да будет известно тому, кто шагает По этой тропе, что вблизи обитает Манжон Несравненный, гонитель врагов! Друзей же всегда угостить он готов. Отважный любезник, он сердцем пылает, Красавиц он взглядом одним покоряет: Когда уступает их прелестям он, Они восхищенно воркуют: «Манжон!»»Мэдук и ее спутники прошли мимо выложенной голышами дорожки, не задерживаясь — Шаткая тропа продолжала вести их на север.
Когда солнце уже поднималось к зениту, они прибыли к перекрестку дороги Манкинса. Рядом с перекрестком стоял массивный чугунный столб не меньше локтя в диаметре и высотой в полтора человеческих роста.
Мэдук с подозрением смотрела на столб: «Принимая во внимание все возможные последствия, возникшая ситуация мне не нравится. Тем не менее, похоже на то, что мне придется сыграть роль в этой шараде, несмотря на недобрые предчувствия».
«Зачем еще мы сюда притащились?» — проворчал сэр Пом-Пом.
Мэдук пропустила его слова мимо ушей: «Теперь мне придется напустить на себя чары!» Она ущипнула мочку левого уха пальцами правой руки, после чего повернулась к своим компаньонам: «Как я выгляжу?»
«Превосходно! — отозвался Траванте. — Ты превратилась в обворожительную девушку».
«Как вы привяжете себя к столбу, если у нас нет ни цепей, ни веревок?» — поинтересовался Пом-Пом.
«Обойдемся без цепей и веревок! — решительно ответила Мэдук. — Если по этому поводу возникнут какие-нибудь вопросы, я что-нибудь придумаю в оправдание».
«Не забудь держать наготове волшебный талисман и не урони его!» — предупредил Траванте.
«Так и сделаю, — сказала Мэдук. — А теперь отойдите и спрячьтесь где-нибудь».
Пом-Пом стал упрямиться; он собирался скрыться в ближайших кустах, чтобы наблюдать за происходящим, но Мэдук слышать об этом не хотела: «Уходи сейчас же! И не показывайся, пока я тебя не позову! Кроме того, не пытайся подглядывать — тебя заметят, и нас выведут на чистую воду».
«Что вы такое собираетесь делать, что и посмотреть нельзя?» — обиделся сэр Пом-Пом.
«Не твое дело!»
«Не уверен в том, что это не мое дело — особенно если учитывать, что я собираюсь получить королевскую награду, — лукаво ухмыльнулся сэр Пом-Пом. — А ваши волшебные чары тем более убеждают меня в необходимости добиваться награды».
«Никто не отдаст меня в награду — на этот счет можешь быть спокоен! А теперь иди — или я прикоснусь к тебе талисманом, и ты застынешь в послушном оцепенении!»
Пом-Пом и Траванте отошли на запад по дороге Манкинса и скрылись за поворотом. В нескольких ярдах от дороги они нашли небольшую поляну и уселись на бревно там, где их не могли заметить прохожие.
Мэдук стояла в одиночестве на перекрестке. Она смотрела по сторонам и прислушивалась. Никого не было видно, ничего не было слышно. Мэдук подошла к столбу Айдильры и осторожно присела у его основания.
Шло время: тянулись минуты и часы. Солнце миновало зенит и начинало склоняться к западу. Никто не появлялся — кроме сэра Пом-Пома, украдкой выглянувшего из-за поворота, чтобы проверить, что делается на перекрестке. Мэдук резко упрекнула его и приказала больше не высовывать нос.
Прошел еще час. С востока послышался свист, довольно бодрый и мелодичный, но несколько неуверенный — по-видимому, свистун в чем-то сомневался или слегка подзабыл напев.
Мэдук поднялась на ноги и ждала. Свист становился громче. По дороге Манкинса приближался молодой человек, дюжий и коренастый, с мирной скуластой физиономией и ералашем светло-каштановых волос. Одежда и грязноватые высокие ботинки свидетельствовали о его близком знакомстве с пастбищами и стойлами.
Дойдя до перекрестка, крестьянин остановился и уставился на Мэдук с откровенным любопытством. Наконец он произнес: «Красавица, тебя тут держат против твоей воли? Я не вижу никаких цепей».
«Это волшебная, невидимая цепь: я не могу освободиться, пока мне не помогут три человека — самым невыразимым образом».
«Даже так? И за какой ужасный проступок такую красавицу осудили на такой позор?»
«Я повинна в трех преступлениях: легкомыслии, тщеславии и глупости».
Крестьянин недоумевал: «Почему такие широко распространенные недостатки стали основанием для жестокого приговора?»
«Такова жизнь! — пожала плечами Мэдук. — Некая гордая личность пожелала слишком близко со мной познакомиться, но я его отвергла, насмехаясь и указывая на его непривлекательные особенности. Тогда он поклялся меня унизить — и вот я здесь, в ожидании милосердного внимания трех незнакомцев».
Молодой крестьянин подошел ближе: «И сколько незнакомцев уже оказали тебе внимание?»
«Вы — первый, кто изволил меня заметить».
«Что ж, я человек сострадательный. Ваше положение вызывает у меня сожаление, помимо некоторых других позывов. Если вы будете так добры и устроитесь поудобнее, мы приятно проведем некоторое время, хотя я не могу задерживаться — скоро пора доить коров».
«Подойдите ближе, — предложила Мэдук. — Как вас зовут?»
«Я — Нисби с фермы Фобвайлера».
«Правильно, — кивнула Мэдук. — Подходите, подходите».
Нисби отважно шагнул вперед. Мэдук прикоснулась камешком-талисманом к его подбородку. Нисби тут же оцепенел. «Следуй за мной!» — приказала Мэдук. Она отвела его в сторону от дороги, за густую поросль лавровых кустов. Расстелив на траве розовый с белым платок, она сказала: «Возведимус!»
Платок превратился в шатер. «Заходи! — приказала Мэдук. — Садись на пол и не шевелись. Ничего не трогай и не шуми».
Мэдук вернулась к столбу Айдильры и уселась, как прежде. Прошло несколько часов, и снова сэр Пом-Пом не смог сдерживать любопытство — Мэдук заметила его физиономию, мелькнувшую в поросли коровяка. Притворившись, что она его не замечает, Мэдук тихо сказала «Фвип!», сложив пальцы колечком, и слегка вскинула подбородок. Из коровяка высоко подскочил Пом-Пом, бешено болтающий ногами. «Что ты там делаешь, сэр Пом-Пом, и почему так дико скачешь? — позвала его Мэдук. — Разве я не просила тебя прятаться, пока я тебя не позову?»
«Я только хотел убедиться в вашей безопасности! — обиженно заявил помощник конюшего. — И не хотел вас отвлекать, чем бы вы тут ни занимались. Но по какой-то причине меня подбросило в воздух».
«Будь так добр, больше ни о чем не беспокойся, — сказала Мэдук. — Возвращайся к Траванте и наберись терпения».
Пом-Пом, кряхтя, удалился, а Мэдук снова приготовилась ждать.
Прошло пятнадцать минут. Откуда-то послышалось размеренно повторяющееся позвякивание. Мэдук поднялась на ноги. По Шаткой тропе с севера приближалось существо, бежавшее на восьми мохнатых лапах. Голова существа напоминала увеличенного морского конька, вросшего в торс, покрытый параллельными темно-желтыми пластинами. Верхом на существе ехал фавн с лукавым темным лицом, небольшими рожками и нижними конечностями, покрытыми жесткой бурой шерстью. По краям седла фавна и на уздечках болтались сотни маленьких колокольчиков, звякавших в такт походке невероятного коня-паука.
Натянув поводья, фавн остановил паука и уставился на Мэдук: «Что ты тут стоишь, у столба Айдильры?»
«А что, я должна вокруг него бегать?»
«В самом деле, нежеланием бегать вполне объясняется желание стоять. Как тебе нравится мое средство передвижения?»
«Никогда раньше не видела такое чудище».
«Я тоже. Но он довольно смирный. Хочешь проехаться? Садись у меня за спиной. Я еду на остров посреди пруда Каллимантос, где спеют грозди лилового винограда».
«Нет, спасибо. Я жду одного человека — он должен скоро придти».
«Как хочешь!» Фавн пришпорил свое чудище и скоро скрылся в лесу; позвякивание колокольчиков, впрочем, доносилось еще довольно долго.
Солнце склонялось к западу. Мэдук начинала беспокоиться и сомневаться — ей вовсе не хотелось сидеть ночью у столба Айдильры.
С востока по дороге Манкинса приближался характерный топот несущейся галопом лошади. Не доезжая до перекрестка, всадник замедлился — лошадь пошла шагом. Через несколько секунд из-за поворота показался рыцарь в легких доспехах на великолепном гнедом коне.
У столба рыцарь придержал коня, натянув поводья. Несколько мгновений он разглядывал Мэдук, после чего спешился, привязал коня к дереву, снял с головы шлем и повесил его у седла. Мэдук увидела уже немолодого господина с продолговатым печальным лицом и длинными, мягкими, темно-русыми волосами. Тяжелые веки рыцаря, казалось, готовы были опуститься в любой момент, а болтающиеся длинные желтые усы создавали впечатление добродушной непрактичности.
Повернувшись лицом к Мэдук, рыцарь отвесил вежливый поклон: «Позвольте представиться. Я — сэр Джосинет из Облачного замка, благородство и честь для меня превыше всего. Могу ли я спросить, как вас зовут, каково ваше происхождение, и почему вы стоите у столба Айдильры так, словно ожидаете помощи в беде?»
«Спрашивать вы можете, — отозвалась Мэдук. — И я с удовольствием ответила бы на все ваши вопросы, если бы не приближалась ночь. Чем скорее я выполню свою позорную обязанность, тем лучше».
«Хорошо сказано! — похвалил сэр Джосинет. — Насколько я понимаю, я мог бы оказать посильное содействие?»
«Верно. Будьте добры, подойдите поближе. Нет, в данный момент еще рано снимать доспехи».
«Вы уверены?» — усомнился сэр Джосинет.
«Совершенно уверена. Потрудитесь сделать еще несколько шагов».
Сэр Джосинет подошел почти вплотную и вскоре присоединился к Нисби на полу шатра.
Мэдук продолжала бдение. Приближались сумерки, и сэр Пом-Пом появился снова — на этот раз неприкрыто шагая по дороге. Он позвал издалека: «Сколько еще мы должны торчать в кустах? Скоро станет темно, а я не большой любитель якшаться с ночными тварями».
«Тогда приведи Траванте; вы можете вместе укрыться в шатре».
Пом-Пом и Траванте поспешили последовать совету Мэдук и обнаружили, что шатер теперь состоял из двух помещений; в одном из них в состоянии полной апатии сидели на полу Нисби и сэр Джосинет.
Солнце скрылось за деревьями. Мэдук почувствовала, что мышцы ее начинают ныть от неподвижного ожидания — она принялась ходить, делая три шага то в одну сторону, то в другую, и при этом постоянно поглядывая на дорогу. Но становилось все темнее, и она уже почти ничего не видела.
Вернувшись к столбу, Мэдук снова замерла — от напряжения у нее мурашки бегали по коже.
Тантревальский лес погружался во мрак. Над головой бесшумно шныряли тени летучих мышей — всходившая луна по меньшей мере позволяла различать призрачные очертания дороги.
Мэдук задрожала — подул прохладный ветерок. Стоять в одиночестве у столба Айдильры в бледных лунных лучах казалось все более безрассудным и нелепым занятием.
Хотела ли она, в самом деле, доводить до конца сумасшедший план короля Тробиуса? Скорее всего, нет. Размышляя о причинах, заставивших ее решиться на такую глупость, она вспомнила Нисби и сэра Джосинета, сидевших в шатре, как тряпичные куклы — двух из трех возможных отцов она уже поймала! Мэдук вздохнула и стала тревожно озираться по сторонам. В голубоватом лунном свете исчезли все цвета. Дорога стала серебристо-серой, тени стали черными.
Луна тихонько поднималась по небосклону.
Над кронами деревьев, на фоне лунного диска, скользнул силуэт расправившего крылья филина.
Мэдук заметила падающую звезду.
Из лесной чащи, издалека, послышался странный звук, напоминавший сумасшедший хохот.
Наконец произошло то, чего ждала Мэдук — по дороге медленно, шаг за шагом, приближалась тихо шаркающая тень. В пятнадцати шагах от столба тень остановилась. Фигура была закутана в черный плащ, лицо скрывала широкополая шляпа. Мэдук молчала, напряженно прижавшись к столбу.
Темная фигура не шевелилась. Мэдук медленно набрала в грудь воздуха. Она вглядывалась, пытаясь различить лицо незнакомца. Но под полями шляпы было темно — словно она смотрела в пустое пространство.
Мэдук проговорила дрожащим голосом: «Кто ты, черная тень?»
Фигура ничего не ответила.
Мэдук попробовала снова: «Вы не можете говорить? Почему вы молчите?»
Тень прошептала: «Я пришел освободить тебя от пут. Давным-давно я оказал ту же услугу своенравной фее Твиск, к ее полному удовлетворению. Сегодня ты испытаешь такое же наслаждение. Сними одежду, чтобы я мог полюбоваться твоими формами в лунном свете».
Мэдук крепко сжимала в ладони камешек-талисман — она боялась его уронить, что в сложившейся ситуации ни в коем случае не следовало делать. Она робко произнесла: «Насколько я понимаю, галантность требует, чтобы вы помогли мне раздеться».
«Неважно, — прошептала темная фигура. — Пора приступать к делу».
Существо подступило почти вплотную и протянуло руки, чтобы снять с Мэдук ее платье. Мэдук попыталась прикоснуться талисманом к невидимому лицу, но ее рука встретила только пустоту. В панике она стала прижимать камешек к хватавшим ее рукам, но рукава черного плаща защищали эти руки от чар. Незнакомец отбросил ее руку и повалил Мэдук на землю — камешек выпал из пальцев Мэдук и откатился в сторону. Мэдук издала короткий отчаянный вопль и на мгновение ослабела; ей уже казалось, что все пропало. Но испуг заставил ее сделать судорожное движение — она вывернулась из холодных объятий и, стоя на четвереньках, стала лихорадочно шарить руками в поисках упавшего камешка. Незнакомец схватил ее за ногу: «Что ты вертишься? Успокойся, лежи смирно! Зачем затруднять и так уже достаточно утомительный процесс?»
«Одну минуту! — выдохнула Мэдук. — Поспешность тоже вредит процессу».
«Так или иначе, продолжим!»
Пальцы Мэдук нащупали талисман. Она прижала его к холодной руке, державшей ее за ногу — там, где открылся незащищенный участок между перчаткой и рукавом. Рука тут же разжалась.
Мэдук с облегчением поднялась на ноги. Поправив платье и пригладив волосы, она взглянула вниз, на неподвижный черный силуэт: «Вставай и следуй за мной!»
Она привела шаркающую тень в боковое помещение волшебного шатра, где Нисби и сэр Джосинет продолжали сидеть, уставившись в пространство. «Входи и садись! — приказала тени Мэдук. — Не шевелись, пока я не прикажу тебе двигаться».
Мэдук задержалась на несколько мгновений в лунных лучах, оглядываясь в сторону перекрестка, отмеченного столбом. «Я добилась своего! — думала она. — Но теперь я боюсь узнать правду. Сэр Джосинет, судя по всему, человек благородного происхождения; черная тень — существо в высшей степени таинственное. О Нисби ничего нельзя сказать, кроме того, что он — простой крестьянский парень».
Она вспомнила о преобразивших ее чарах: «Кажется, красота делает меня слишком заметной. Пора покончить с этим притворством». Пальцами левой руки она потянула себя за мочку правого уха. «Изменилось ли что-нибудь? — спросила себя Мэдук. — Я ничего не почувствовала». Когда она зашла в шатер, поведение Пом-Пома и Траванте убедило ее в том, что к ней вернулось прежнее обличье, что вызвало у нее нелогичный, но болезненный укол сожаления.
5
Утром Мэдук, сэр Пом-Пом и Траванте позавтракали в шатре. Они решили не кормить Нисби и сэра Джосинета, не будучи уверены, что в их нынешнем состоянии те могли ощущать голод. Еще больше им не хотелось кормить темную фигуру в черном плаще, при дневном свете остававшуюся не менее загадочной, чем ночью. Под широкими полями шляпы незнакомца открывалась пустота, и в нее никто не смел заглядывать.
После завтрака Мэдук приказала Нисби, сэру Джосинету и безымянной тени выйти на дорогу. Ночью конь сэра Джосинета сорвался с привязи, и теперь его нигде не было видно.
Мэдук превратила шатер в платок, и весь отряд направился на юг по Шаткой тропе. Впереди шли сэр Пом-Пом и Траванте, за ними — Мэдук; на некотором расстоянии сзади следовали Нисби и сэр Джосинет, а фигура в черном плаще замыкала шествие.
Незадолго до полудня они вернулись на Придурковатую поляну, казавшуюся, как прежде, не более чем поросшим травой пространством с холмиком посередине. Мэдук тихо позвала: «Твиск! Твиск! Твиск!»
В глазах у нее затуманилось, в воздухе задрожал дымчатый полупрозрачный вихрь, постепенно проявившийся очертаниями феерического замка с вымпелами на башнях. Праздничных украшений, вывешенных в честь исправления Фалаэля, уже не было; сам Фалаэль на некоторое время покинул позорный столб и сидел под березой на краю поляны, почесывая веткой труднодоступные участки спины.
Рядом с Мэдук появилась фея Твиск — сегодня на ней были бледно-голубые шаровары, опоясанные шнурком почти на бедрах, и блуза из белого сетчатого шелка с прозрачным рисунком. «Ты не теряла времени!» — заметила Твиск. Она рассмотрела трех пленников своей дочери: «А! При виде этих троих меня посещают яркие воспоминания! Но они изменились. Нисби возмужал. У сэра Джосинета теперь какая-то тоскливая внешность, чего раньше не наблюдалось».
«Это потому, что у него опускаются веки и повисли усы», — объяснила Мэдук.
Твиск перевела взгляд на третьего пленника: «А это странное существо пусть рассудит король Тробиус. Пойдем — придется прервать размышления его величества, но с этим ничего не поделаешь».
Твиск, Мэдук и все сопровождавшие их персоны пересекли поляну и остановились у входа в замок. Эльфы и феи собирались со всех сторон, прыгая, порхая, кувыркаясь в воздухе — окружив новоприбывших тесным кольцом, они их трогали, щипали и толкали, наперебой задавая щебечущие вопросы. Из-под березы вприпрыжку выбежал Фалаэль, вскочивший на столб, чтобы наблюдать за происходящим свысока.
У сводчатого парадного входа замка торжественно стояли два молодых эльфа-герольда. На них были роскошные ливреи из черного с желтым узорчатого полотна; в руках они держали изящные серебряные горны. По просьбе Твиск они повернулись к замку и протрубили три пронзительных аккорда, щекочущих уши странной напряженной гармонией.
Герольды опустили горны и вытерли рты рукавами, с ухмылками разглядывая прелести Твиск.
На поляне воцарилась тишина ожидания, прерывавшаяся только хихиканьем трех чертенят, привязавших маленьких зеленых лягушек к желтым усам сэра Джосинета. Твиск отругала чертенят и прогнала их. Мэдук принялась было снимать лягушек с усов рыцаря, но ее прервало появление короля Тробиуса на балконе, очень высоко над поляной. Король раздраженно нагнулся к герольдам: «Что вы расшумелись? Я был погружен в размышления!»
Задрав лицо к балкону, один из герольдов прокричал: «Это Твиск! Она осмелилась нарушить ваш покой!»
Другой герольд поддержал коллегу: «Она приказала нам трубить как можно громче, чтобы вы живо выскочили из постели!»
Твиск безразлично пожала плечами: «Вините меня, сколько угодно. Я действовала по настоянию Мэдук — надеюсь, ваше величество ее еще помнит».
Обиженно покосившись на свою мать, Мэдук выступила вперед: «Я здесь!»
«Ну хорошо, ты здесь — что с того?»
«Разве вы не помните? Я встала у столба Айдильры, чтобы узнать, кто мой отец!» Она указала на три фигуры, стоявшие у нее за спиной: «Вот крестьянин Нисби, вот рыцарь, сэр Джосинет, а здесь — безымянная тень, у нее даже лица нет».
«Ага, теперь припоминаю!» — зевнул король Тробиус. Он обвел поляну недовольным взором: «Эльфы! Феи! Что вы столпились, наступая друг другу на пятки? Расступитесь, успокойтесь! А теперь — Твиск! Ты должна внимательно проверить результаты нашего эксперимента».
«Одного взгляда достаточно», — сказала Твиск.
«И каковы твои выводы?»
«Я помню Нисби и сэра Джосинета. Что же касается этой темной фигуры, то у него нет лица, что само по себе характерный отличительный признак».
«Действительно, единственный в своем роде признак. Любопытно, в самом деле!»
Король Тробиус отступил с балкона и тут же появился на поляне. Эльфы и феи снова столпились, бормоча и смеясь, обмениваясь издевательскими насмешками и переспрашивая друг друга — но Тробиус яростно прикрикнул на них. Притихшие зеваки расступились.
«Что ж, начнем разбирательство, — произнес Тробиус. — Мэдук, для тебя наступил знаменательный час! Скоро ты сможешь назвать одного из этих троих своим возлюбленным и почитаемым отцом».
Мэдук с сомнением оценивала возможности: «Сэр Джосинет, конечно, может похвастаться завидной родословной; тем не менее, я не могу поверить, что произошла от личности, похожей на больную овцу».
«Тайное станет явным!» — заверил ее король Тробиус. Озираясь по сторонам, он позвал: «Осфер! Где ты запропастился?»
«Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество! Я нахожусь непосредственно за вашей августейшей спиной».
«Выйди вперед, Осфер, чтобы я мог видеть. Нам придется воспользоваться твоими навыками. Надлежит окончательно решить вопрос об отцовстве, занимающий помыслы Мэдук».
Осфер вышел вперед — уже немолодой эльф с буроватой кожей и узловатыми конечностями; глаза его блестели тусклым янтарем, а крючковатый нос почти прикасался кончиком к торчащему подбородку: «Что прикажете, ваше величество?»
«Отправляйся в лабораторию; принеси блюда из матронианского нефрита — пять штук, а также пробники, гнидощипы и четверть пинты твоего эликсира № 6».
«Государь, упреждая ваши пожелания, я уже приготовил все эти средства».
«Очень хорошо, Осфер! Прикажи прислужникам-инкубам поставить стол и расстелить на нем скатерть из серого мюрвайля».
«Сделано, ваше величество. Стол находится рядом, слева от вас».
Король Тробиус повернулся, чтобы проверить правильность исполнения указаний: «Отлично, Осфер! А теперь принеси свой лучший экстрактор: нам понадобятся вибриссы грядущего и минувшего. Когда все будет готово, мы приготовим матрицы».
«Это займет несколько минут, ваше величество! Поспешу исполнить ваш приказ с живостью сверкающих неймодов!»
«Поспеши! Мэдук едва сдерживает любопытство, переступая с ноги на ногу, словно ей приходится стоять на остриях кинжалов».
«Действительно, она достойна жалости, — отозвался Осфер. — Но скоро она сможет обняться со своим родителем».
Мэдук робко обратилась к королю Тробиусу: «Просветите меня, ваше величество! Как вы сможете установить отцовство?»
«Внимательно наблюдай, и все станет ясно. Твиск, почему ты вертишься и размахиваешь руками?»
«Осфер хочет уколоть меня иглой!»
«Исключительно по необходимости, ваше величество! Вы намеревались приготовить матрицы, в связи с чем я приступил к получению вытяжки, характеризующей Твиск».
«Разумеется. Твиск, нам понадобятся несколько капель твоей крови. Наберись терпения».
«Почему я должна подвергаться мучениям? Неужели нельзя без этого обойтись?»
Король Тробиус величественно поднял ладонь; шипя от раздражения, Твиск позволила Осферу применить инструменты. Эльф взял небольшую пробу крови из ее изящной кисти и накапал эту кровь пипеткой на одно из нефритовых блюд. Быстро совершая какие-то операции, с точки зрения Мэдук оставшиеся непонятными, Осфер вырастил на лужице крови хрупкое сооружение из волокон и маленьких синих, красных и зеленых плазменных огоньков.
С гордостью обернувшись к королю эльфов, Осфер сказал: «Прецизионная матрица, никаких дефектов! Предлагаю вашему августейшему вниманию все завитки и переходные фазы несколько изворотливой натуры Твиск».
«Ты знаешь свое дело, — Тробиус повернулся к Мэдук. — Твоя очередь. Из твоей крови Осфер вырастит уникальную матрицу, свойственную только тебе».
«Моя очередь подошла и прошла! — процедила сквозь зубы Мэдук. — Осфер уже запустил в меня иглу!»
Вскоре на втором блюде появилась мерцающая матрица, во многом сходная с матрицей Твиск.
«Теперь займемся сэром Джосинетом! — заявил король Тробиус. — Скоро мы узнаем, кто чей отец!»
Осфер извлек пробу крови из безжизненно вялой руки сэра Джосинета и соорудил матрицу, свойственную владетелю Облачного замка.
Тробиус обратился к Мэдук: «Перед тобой три матрицы, отражающие внутреннюю структуру — твою, твоей матери и заколдованного рыцаря. Пользуясь сложнейшей аппаратурой, Осфер вычтет наследие Твиск из твоей матрицы, чтобы получить новую матрицу. Если твой отец — сэр Джосинет, новая матрица будет неотличима от матрицы рыцаря, и ты убедишься в том, что он — твой отец. Приступай, Осфер!»
«Государь, я уже закончил процедуру. Можно сравнить две матрицы».
«Надо полагать, они идентичны?» — спросил король.
«Напротив, ваше величество, между ними нет никакого сходства!»
«Ага! — кивнул король эльфов. — Сэра Джосинета можно исключить из числа кандидатов на отцовство. Освободи его от чар, Мэдук, пусть идет, куда хочет».
Мэдук подчинилась. Сэр Джосинет тут же разразился красноречивыми жалобами и потребовал, чтобы ему объяснили, по каким причинам его подвергли такому множеству неудобств.
«На ваши вопросы трудно ответить, — сказала Мэдук. — Это длинная и запутанная история».
«А почему у меня в усах лягушки? — возмущался рыцарь. — Это тоже часть вашей запутанной истории?»
«Не совсем, — призналась Мэдук. — Тем не менее, король Тробиус приказал вам удалиться, и я советую поторопиться, потому что дело идет к вечеру, а путь далек».
Досадливо поморщившись, сэр Джосинет повернулся на каблуках. «Постой-ка, рыцарь! — позвал его Тробиус. — Осфер, помоги сэру Джосинету быстрее вернуться домой — кажется, в данном случае подойдет «шестикратное заклятие»?»
«Так точно, ваше величество! Пока сэр Джосинет беседовал с Мэдук, я уже применил шестикратное заклятие».
«Замечательно, Осфер! — король Тробиус обратился к рыцарю. — По пути домой каждый шаг будет переносить вас на шесть шагов; вы прибудете в Облачный замок гораздо раньше, чем ожидаете».
Сэр Джосинет чопорно поклонился сначала королю эльфов, затем Осферу. Мэдук он уделил лишь укоризненный взгляд из-под печально опущенных век — и тут же пронесся по Придурковатой поляне невероятно длинными прыжками, скрывшись в чаще леса.
Король Тробиус повернулся к Осферу: «Теперь займемся пахарем Нисби».
«Ваше величество можете видеть на этом блюде матрицу Нисби — я уже позволил себе ее вырастить».
Мэдук подошла ближе. К ее горькому разочарованию, матрица крестьянина нисколько не напоминала ее собственную — все согласились с тем, что Нисби никак не мог быть ее отцом. Мэдук мрачно избавила его от колдовского оцепенения; Осфер благословил его «шестикратным заклятием», и Нисби отправился восвояси.
Король Тробиус серьезно обратился к Мэдук: «Дорогая моя, я принимаю твои интересы близко к сердцу и не могу сказать, что результаты нашей проверки меня радуют. Ни сэр Джосинет, ни крестьянин Нисби не могут быть твоими родителями — следовательно, единственным кандидатом остается это странное темное существо без лица. Третий закон логики, известный также под наименованием «закона исключения», вынуждает меня объявить эту кошмарную тварь твоим отцом. Ты можешь его расколдовать и общаться с ним столько, сколько тебе заблагорассудится. Не сомневаюсь, что вы сможете многое друг другу рассказать».
Мэдук взволнованно возразила: «Ваша логика безукоризненна, ваше величество, но не следует ли проверить матрицу этого существа, прежде чем делать окончательные выводы?»
Тробиус повернулся к Осферу: «Как ты думаешь?»
«Я проверил бы третью матрицу — хотя бы для того, чтобы проиллюстрировать непреложность принципа исключения».
«Не возражаю — хотя это, конечно, лишняя процедура, — сказал король эльфов. — Подойди к отцу Мэдук, возьми пробу его крови и сооруди матрицу, чтобы мы все убедились в очевидном».
Осфер осторожно приблизился к закутанной в черное фигуре и в замешательстве остановился.
«В чем дело? — вопросил Тробиус. — Мы с нетерпением ждем демонстрации отцовства!»
«Здесь что-то не так, — отозвался Осфер. — На нем плащ, сапоги и перчатки, но у него нет шеи, лица и черепа. Для того, чтобы взять пробу крови, мне придется снять с него плащ и обнажить его тело. Могу ли я это сделать?»
«Разумеется, раздень его! — приказал король Тробиус. — В иных обстоятельствах мы проявили бы к нему должное уважение, но в данном случае церемониями можно пренебречь: долой этот плащ! Мэдук, можешь отвести глаза, если тебя это смущает».
«Я увижу все, что придется увидеть, — пробормотала Мэдук, игнорируя презрительное хрюканье со стороны сэра Пом-Пома. — Продолжайте!»
Расправив маленькие тонкие пальцы, Осфер, подобно брезгливому портному, расстегнул пряжку на вороте плаща; ворот слегка раскрылся. Заглянув под ворот, Осфер издал удивленный возглас и одним движением сорвал черный плащ — под ним оказался серолицый тролль с напоминающим баклажан носом, обвисшими щеками и похожими на шарики черного стекла глазками. У него были длинные узловатые руки; ноги его утопали в высоких сапогах. «Это же тролль Манжон!» — воскликнул Осфер.
Твиск издала огорченный вопль: «Теперь все понятно! Каким презренным обманом он добился своего, мстительный урод!»
Мэдук произнесла дрожащим голосом: «Надеюсь, что, вопреки законам логики, этот тролль никак не может быть моим отцом».
«Посмотрим! — заявил король Тробиус. — Осфер, вырасти матрицу!»
«Государь, я уже выполнил ваше пожелание! Матрица сформировалась. Вы можете изучить ее по своему усмотрению и сравнить ее с матрицей Мэдук».
Тробиус прищурился, внимательно сравнивая два мерцающих построения, после чего в замешательстве пробормотал: «Как это может быть? Кто сошел с ума — я или весь мир? Отныне солнце будет всходить на западе? Мы будем тушить воду огнем? Законы логики нас подвели! Эта матрица еще больше отличается от матрицы Мэдук, чем две предыдущих! Не знаю, что и думать!»
Мэдук не смогла сдержать радостный возглас: «Сэр Джосинет мне не отец. Нисби мне не отец. Этот отталкивающий лесной урод мне не отец. Кто же мой отец?»
Король Тробиус с подозрением посматривал на фею Твиск: «Не могла бы ты объяснить эту загадку?»
Огорченная Твиск только качала головой: «Все это было так давно. Как я могу помнить каждый пустяк?»
«Тем не менее, Мэдук появилась на свет благодаря одному из таких пустяков».
«С этим невозможно спорить, — уступила Твиск. — Но воспоминания блекнут, лица сливаются. Когда я закрываю глаза, я слышу возбужденный, восхищенный шепот, вздохи разделенной любви — на разве я могу вспомнить, как звали эти голоса?»
Заметив безутешное выражение на лице Мэдук, король Тробиус сказал: «Не отчаивайся! У меня в колчане еще осталась стрела! Но прежде всего нужно разобраться с отвратительным троллем».
«Он не заслуживает жалости! — лихорадочно вмешалась Твиск.
— Он причинил мне столько неприятностей!»
Король Тробиус дернул себя за бороду: «Сложная ситуация, так как я не могу определить, какие именно законы он нарушил. Его притворство было вызвано — по меньшей мере частично — самой Твиск, но сопровождалось непропорциональной вульгарностью. Тем не менее, с начала времен охваченным пылкой страстью ухажерам оказывается снисхождение». Заложив руки за спину, король эльфов и фей энергично расхаживал взад и вперед — чертенятам, поддерживавшим шлейф его мантии, было очень нелегко справляться со своими обязанностями. Тем временем Осфер, прихватив несколько тавматургических инструментов, отвел Манжона в сторону.
Тробиус остановился и величественно воздел руку: «Я вынес приговор! Манжон повинен в подлости и распутстве. Кроме того, он оскорбил достоинство Щекотной обители. Наказание должно быть соизмеримо с преступлением; тем не менее, следует принимать во внимание смягчающие обстоятельства. Поэтому мы предоставим Манжону возможность раскаяться в его проступках, беспрепятственно предаваясь размышлениям. Мы направим его, независимо от его предпочтений, по стезе сдержанности и скромности. Осфер, тебе понятен характер моих указаний — или мне придется изложить их в нелицеприятных подробностях?»
«Ваше величество, я прекрасно вас понимаю и уже привел в исполнение ваш приговор — окончательно и бесповоротно».
«Осфер, твоей исполнительности можно только позавидовать! — король Тробиус повернулся к Мэдук. — Теперь ты можешь избавить Манжона от паралича».
Мэдук прикоснулась к спине тролля камешком-талисманом. Тот немедленно взревел, яростно протестуя: «Меня подвергли неслыханному насилию! Ваши действия беспринципны и безответственны!»
«Тебе разрешено удалиться, — с достоинством отвечал Тробиус.
— Радуйся своей свободе».
«Зачем мне такая свобода? — орал Манжон. — Чем я буду заполнять долгие часы дня и ночи? Сочинением стихов? Наблюдениями за порханием бабочек? Ваш приговор несправедлив!»
Король Тробиус ответил суровым жестом: «Ни слова больше! Отправляйся в ту вонючую дыру, откуда ты вылез!»
Воздев к небу длинные узловатые руки, Манжон пробежал по Придурковатой поляне и скрылся за поворотом Шаткой тропы.
Тробиус повернулся к Мэдук: «Придется пересмотреть твое дело. Осфер, предлагаю использовать симулякры и эффект вычитания».
«Полностью разделяю вашу точку зрения, государь! Я уже приготовил все необходимое».
«Тогда приступай к процедуре».
Осфер расставил на столе три серебряных блюда. Твиск наблюдала за его действиями с опаской: «Какие еще операции ты задумал?»
«Это исключительно элегантная, изящная процедура! — успокоительно отвечал Осфер. — Скоро ты увидишь лицо отца Мэдук».
Твиск раздраженно нахмурилась: «Почему ты не воспользовался этой процедурой раньше вместо того, чтобы колоть меня иглой и пускать мне кровь?»
«Потому что этот способ сложнее. Будь добра, подойди поближе».
«Опять? Ни за что! Я не позволю больше сосать из меня кровь! Ты хочешь, чтобы я превратилась в привидение, в мумию, в горстку иссохших костей?»
Король Тробиус резко одернул ее; с жалобами и стонами Твиск позволила Осферу извлечь из себя еще три капли крови.
Осфер выполнил последовательность тавматургических операций: на серебряном блюде появился симулякр очаровательной головы феи Твиск.
Затем Осфер подозвал Мэдук: «Иди сюда!»
«Я тоже уже в обморок падаю! — воскликнула Мэдук. — Если вам нужна кровь, берите ее у сэра Пом-Пома или даже у самого короля Тробиуса!»
«Нецелесообразное предложение, — отозвался Тробиус. — Нужна именно твоя кровь! Ну-ка, без разговоров! Мы тут и так уже торчим целый день!»
Хмурясь и корча гримасы, Мэдук тоже позволила Осферу набрать три капли крови, после чего Осфер соорудил второй симулякр.
«Вот таким образом! — потер руки Осфер. — Принцип заключается в следующем: Мэдук представляет собой сочетание Твиск и неизвестного отца. Следовательно, вычитая наследие Твиск из Мэдук, мы получим остаток, позволяющий отобразить внешность отца Мэдук — по меньшей мере в обобщенных чертах, несколько замутненную неизбежными погрешностями. Поэтому попрошу всех присутствующих расступиться: мне нужно сосредоточиться, это тонкая операция».
Осфер поставил два симулякра практически нос к носу, после чего установил четыре панели из плетеной сушеной травы так, чтобы две головы были окружены экраном: «Попрошу соблюдать тишину! Любые помехи могут повлиять на точность превращения!»
Аккуратно разместив инструменты, Осфер отрывисто произнес восемь слогов и хлопнул в ладоши: «Заклинание свершилось». Осфер удалил экран, закрывавший симулякры. Одно из серебряных блюд опустело: «Отображение Твиск вычтено из отображения Мэдук. Остается лишь проекция внешности отца Мэдук!»
Мэдук напряженно смотрела на оставшееся лицо. Бесплотное, слегка расплывчатое и бесцветное, оно казалось вырезанным из белесого тумана. Владелец головы, возвышавшейся над серебряным блюдом, был, судя по всему, относительно молодым человеком с выпукло очерченными скулами и подбородком; на его лице застыло выражение какого-то бесшабашного оптимизма. Волосы и короткая бородка молодого человека были подстрижены по аквитанской моде. Его вполне приятной наружности не хватало аристократизма. Даже в таком приблизительном исполнении изображение этого человека вызвало в Мэдук последовательность теплых волн, пробежавших с головы до ног.
Взор Твиск остановился на остаточном симулякре, как завороженный. Мэдук спросила ее: «Как его зовут?»
Полностью выведенная из себя, Твиск отмахнулась раздраженным жестом и вскинула голову: «Кто его знает? Изображению не хватает четкости. Оно словно расплывается в тумане».
«Но ты его узнала! — упорствовала Мэдук. — Даже мне кажется, что я его где-то видела!»
Твиск безразлично пожала плечами: «Что в этом удивительного? То, что ты видишь — производное твоей собственной внешности».
«Как бы то ни было, разве ты не можешь назвать его имя?»
«Мне вся эта история страшно надоела, — легкомысленно обронила Твиск. — Как я могу назвать человека, похожего на утопленника, погрузившегося в мутную воду?»
«То есть ты его не знаешь?»
«Не могу ответить на этот вопрос ни положительно, ни отрицательно».
Король Тробиус ласково произнес: «Как может засвидетельствовать Фалаэль, моему терпению есть предел. Если ты не желаешь сидеть на столбе, расчесывая свою нежную шкуру обеими руками, отвечай на вопросы быстро и недвусмысленно, не прибегая к уловкам. Все ясно?»
Твиск встала в позу скорбной нимфы, взывающей к небесам: «Увы! За что мне такое наказание! Ведь я всего лишь говорю чистую правду!»
«Тебе придется придать своим разъяснениям менее обобщенный характер».
Твиск моргнула: «Простите меня, ваше величество, но я не уверена, что правильно понимаю ваши указания».
«Говори яснее!»
«Очень хорошо — но теперь я забыла, в чем заключался вопрос».
Тробиусу явно стоило большого труда сдерживаться: «Ты узнаёшь это лицо?»
«Конечно! Как я могу его забыть! Это был любезный и остроумный рыцарь, яркая личность — у него особенная, мечтательнопричудливая манера рассуждать о высоких материях. Вскоре после того, как я с ним встретилась, меня приковали к позорному столбу Айдильры — и приятное воспоминание вытеснилось неприятным».
«Очень хорошо. Мы выяснили последовательность событий. А теперь неплохо было бы узнать, как звали этого любезного и остроумного рыцаря».
«Не могу сказать», — с сожалением ответила Твиск.
Подняв брови, король Тробиус смерил ее взглядом: «У тебя начинаются проблемы с памятью?»
«Ни в коем случае, ваше величество! Действительно, рыцарь этот представился, но мы играли, если можно так выразиться, в романтическую игру, в которой правда перемешана с вымыслом. Так нам хотелось, так мы и сделали. Я называла себя «леди Лисе из обители Белых Опалов», а он назвался сэром Пеллинором с далеких берегов Аквитании — и кто знает? Может быть, так оно и было».
«В высшей степени странно, — заметил Тробиус. — Трудно представить себе, какими побуждениями вы руководствовались».
Королева Боссума возразила: «Позвольте спросить ваше величество: неужели галантные кавалеры всегда церемонно представляются, называя имя и титул, когда обращаются к любовницам, независимо от возвышенного или поэтического характера свидания?»
«Приемлемое объяснение, — уступил король эльфов. — За неимением лучшего, теперь мы можем называть этого рыцаря «сэром Пеллинором»».
«А что еще рассказывал о себе сэр Пеллинор?» — взволнованно спросила Мэдук.
«Он говорил исключительно экстравагантные вещи! Заявлял, что посвятил себя идеалам рыцарства, будучи странствующим трубадуром. Спрашивал, известны ли мне какие-нибудь подлые преступники, нуждавшиеся в наказании, или прекрасные дамы, ожидавшие избавления. Я упомянула трехголового огра Струпа и перечислила несколько злодеяний Струпа, совершенных по отношению к отважным рыцарям, искавшим Грааль. Сэр Пеллинор был потрясен и огорчен моим рассказом; он поклялся отомстить Струпу. Кто знает, чем это кончилось? По-моему, сэр Пеллинор гораздо лучше умел обращаться с лютней, чем с мечом. Тем не менее, он был бесстрашен! В конце концов мы расстались, и я больше никогда не видела сэра Пеллинора».
«Куда он уехал? — спросила Мэдук. — Что с ним случилось после этого?»
«Понятия не имею, — пожала плечами Твиск. — Он мог отправиться на север, в Аваллон, или вернуться домой, в Аквитанию — но я подозреваю, что клятва побудила его навестить чертог Дольдиль, чтобы отомстить Струпу за тысячи преступлений. Если это так, он потерпел неудачу, потому что Струп жив и здравствует по сей день! Возможно, огр сварил из сэра Пеллинора суп — или бедный рыцарь все еще томится в клетке, развлекая Струпа за ужином балладами под аккомпанемент лютни».
Уголки губ Мэдук скорбно опустились: «Ты шутишь!»
«Ничего подобного! Сэр Пеллинор изящно играл на лютне, от его сладостных баллад у меня слезы наворачивались на глаза».
Мэдук с трудом сдерживала чувства: «Почему же ты не попыталась спасти сэра Пеллинора, если ты его так любила?»
Твиск капризно дернула головой, распушив лавандовые волосы: «Мое внимание отвлекли другие события, в частности, вся эта история у столба Айдильры. Я — фея, я живу от одного преходящего мгновения к другому, выжимая склемик[63] до капли из захватывающего приключения, именуемого жизнью! Так проходят часы и дни; иногда я даже не помню, какой из них наступил раньше или позже другого».
«Невзирая на твои недостатки и глупости, ты моя мать, — не слишком радостно сказала Мэдук. — Мне придется принять тебя такой, какая ты есть, с лавандовыми волосами и прочей мишурой».
«Иметь послушную дочь тоже неплохо, — ответила Твиск. — Рада, что ты обо мне хорошего мнения».
Глава 9
Король Тробиус устал и решил присесть. Одним мановением руки он сотворил у себя за спиной роскошный трон. Чертенята, державшие шлейф его мантии, бешено заторопились, расправляя мантию за спинкой трона, пока повелитель эльфов садился — по-видимому, последствия нерадивости в этом отношении могли оказаться для них печальными.
Тробиус устроился на троне — сооружении из черного дерева, скрепленном чугунными розетками, инкрустированными перламутром, с плюмажем из страусовых перьев над спинкой. Несколько секунд король сидел, неподвижно выпрямившись, пока чертенята, сбиваясь с ног, сталкиваясь и ругаясь, укладывали и расправляли его мантию на траве. Затем король откинулся на спинку трона и с облегчением вздохнул.
Королева Боссума решила вернуться в замок, чтобы переодеться в платье, подходившее к запланированному на вечер балу. Задержавшись у трона, она чуть наклонилась и что-то тихо сказала царственному супругу; тот кивнул, по-видимому согласившись с ее предложением. Королева Боссума направилась к замку, а король Тробиус вызвал трех должностных лиц: лорда-распорядителя Триоллета, главного поставщика королевского провианта Миппса и хранителя королевских закромов Часкервиля.
Три эльфа с готовностью явились в королевское присутствие и в почтительном молчании выслушали августейшие указания. «Сегодня знаменательный день! — провозгласил король Тробиус звучным и торжественным голосом. — Мы урезали амбиции тролля Манжона и свели к минимуму его предрасположенность к похабным выходкам. Отныне Манжон дважды подумает, прежде чем отважится на поругание нашего достоинства!»
«Нам есть чем гордиться!» — заявил Миппс.
«Поистине, день торжества!» — пылко поддержал его Триоллет.
«Согласен с моими коллегами во всех отношениях!» — заключил Часкервиль.
«Именно так, — продолжал король Тробиус. — По этому случаю мы устроим скромный, но превосходный пир из двадцати блюд; их подадут на террасе перед замком тридцати гостям при свете пятисот разноцветных мерцающих фонарей. Позаботьтесь о том, чтобы все было приготовлено без сучка и задоринки!»
«Будет сделано!» — воскликнул Триоллет.
Начальственные эльфы упорхнули выполнять королевский приказ. Тробиус устроился на троне поудобнее, поглядывая вокруг и оценивая поведение подданных. Он заметил Мэдук, все еще стоявшую у стола Осфера и печально смотревшую на растворявшееся туманной дымкой лицо сэра Пеллинора.
«Хм!» — пожал плечами король Тробиус. Поднявшись с трона, он величественной поступью приблизился к столу: «Мэдук, не могу не отметить, что на твоем лице нет признаков радости — несмотря на то, что осуществились твои самые смелые мечты! Ты узнала, кто твой отец, твое любопытство удовлетворено, разве не так?»
Мэдук уныло покачала головой: «Теперь мне предстоит еще узнать, жив он или мертв — и, если он жив, где он находится. Моя задача стала еще труднее!»
«Тем не менее, тебе следовало бы хлопать в ладоши от радости! Мы доказали, что тролль Манжон не может быть твоим предком. Этот факт сам по себе должен служить поводом для безудержной эйфории».
Мэдук сумела выдавить какое-то подобие улыбки: «В этом отношении, ваше величество, я не могу найти слов, в полной мере выражающих мою благодарность судьбе!»
«Ну и хорошо!» — Тробиус дернул себя за бороду и оглянулся по сторонам в поисках королевы Боссумы. В данный момент она еще не появилась на поляне. Теперь король эльфов заговорил не столь тяжеловесным — даже слегка игривым тоном: «Сегодня мы празднуем поражение Манжона! Устроим роскошный пир для избранных гостей. Приглашаются только лица особо заслуженные, в парадной форме и при всех регалиях. Мы будем ужинать на террасе под пятьюстами призрачными фонарями; подадут яства, удовлетворяющие самые прихотливые вкусы, а о качестве вин из моего личного погреба и говорить не приходится! Пир продолжится до полуночи, после чего мы станем танцевать павану при лунном свете, под аккомпанемент чарующих звуков».
«Прекрасное времяпровождение», — вежливо сказала Мэдук.
«А как еще проводить время? Теперь вот что. Учитывая, что ты посетила нашу обитель в качестве особой гостьи и успела заслужить определенную репутацию, тебе будет позволено участвовать в нашем банкете». Король Тробиус отступил на шаг, улыбаясь и поглаживая зеленую бороду: «Ты слышала мое приглашение. Согласна ли ты его принять?»
Мэдук с сомнением смотрела куда-то вдаль, не зная, как ответить. Она чувствовала, что король эльфов пристально на нее смотрит — краем глаза она заметила на лице Тробиуса удивительное выражение. Она словно заглянула в красновато-карие глаза плотоядно усмехающейся лисы. Мэдук моргнула; когда она снова посмотрела на Тробиуса, тот выглядел так же бесстрастно и величественно, как прежде.
Король эльфов настаивал: «Так что же? Ты составишь нам компанию? Тебя снабдит платьем личная швея королевы — скорее всего, на тебя наденут что-нибудь легкое и радующее глаз, из пуховой одуванчиковой пряжи или из паутинного шелка, окрашенного гранатовым соком».
Мэдук покачала головой: «Благодарю ваше величество, но я не готова участвовать в роскошных пирах. Я незнакома с вашими гостями, их обычаи мне неизвестны, и я могу, сама того не желая, кого-нибудь обидеть или поставить себя в глупое положение».
«Эльфы отличаются терпимостью и умеют проявлять сочувствие», — сказал Тробиус.
«Они известны также неожиданными проказами. Я боюсь пить феерическое вино и танцевать феерические танцы. Что будет со мной утром? Кто знает? Я могу превратиться в морщинистую сорокалетнюю каргу! Нет, спасибо, ваше величество! Вынуждена отклонить ваше приглашение».
Продолжая беззаботно улыбаться, король Тробиус сделал жест, выражавший понимание: «Каждый должен поступать в соответствии со своими предпочтениями. Наступает вечер. Твоя мать, Твиск, неподалеку. Иди, попрощайся с ней — после этого ты можешь покинуть Щекотную обитель».
«Один вопрос, государь — по поводу магических чар, которыми вы меня наделили…»
«Они преходящи. Камешек-талисман уже потерял силу. Способность превращаться в неотразимую красавицу тебя еще не покинула, но завтра ты можешь дергать себя за мочки ушей, пока они не оторвутся, это уже ни к чему не приведет. А теперь иди, поговори еще раз со своей капризной матерью».
Мэдук подошла к Твиск, притворившейся, что ее внимание всецело поглощено созерцанием блеска своих серебристых ногтей: «Матушка! Я собираюсь покинуть Щекотную обитель».
«Мудрое решение. Счастливого пути».
«Но прежде, матушка, ты должна рассказать мне подробнее о сэре Пеллиноре».
«Ладно, — неохотно согласилась Твиск. — На солнце слишком тепло. Пойдем, присядем в тени бука».
Скрестив ноги, они устроились на траве. Феи, одна за другой, присаживались вокруг, чтобы послушать, о чем рассказывает Твиск, и уловить любые новые впечатления. Сэр Пом-Пом тоже приплелся с другой стороны поляны и встал, прислонившись к стволу бука; через некоторое время к нему присоединился и Траванте.
Твиск сидела, задумчиво пожевывая травинку: «Мне почти не о чем рассказывать, кроме того, что ты уже знаешь. Тем не менее, слушай, как все это было».
Твиск говорила тихо и нараспев, словно с сожалением вспоминая сладостный сон. Она призналась, что любила дразнить Манжона, издеваясь над его уродливой физиономией и во всеуслышание обвиняя его в преступлениях. В частности, Манжон завел привычку подкрадываться сзади к молодым феям, ловить их сетью и уносить в свое кошмарное логово в топком овраге, где они служили его порочным целям, пока не надоедали троллю, будучи полностью истощены.
Однажды, когда Твиск бродила в лесу, Манжон подкрался к ней сзади и забросил сеть, но Твиск успела увернуться и убежала, преследуемая семенящим вперевалку троллем.
Твиск без труда ускользала от него, проворно прячась за древесными стволами и смеясь над пробегающим мимо по инерции Манжоном. Насмеявшись вдоволь, Твиск стала возвращаться к Придурковатой поляне. По пути она проходила мимо приятной прогалины, где на берегу тихого пруда сидел сэр Пеллинор, наблюдавший за стрекозами, носившимися туда-сюда над поверхностью воды, и наигрывавший на лютне случайные аккорды. У сэра Пеллинора висел на поясе короткий меч, но щита не было; неподалеку на ветке висел его плащ, расшитый, по-видимому, его гербом — тремя красными розами на голубом поле.
Внешность сэра Пеллинора произвела на Твиск положительное впечатление, и она скромно приблизилась. Сэр Пеллинор вскочил на ноги и вежливо приветствовал ее с искренним восхищением, настолько порадовавшим фею, что она присела рядом с ним на бревно, лежавшее у пруда. Твиск спросила незнакомца, как его зовут, и по какой причине он забрел так далеко вглубь Тантревальского леса.
Немного поколебавшись, тот ответил: «Позволю себе представиться как сэр Пеллинор, рыцарь из Аквитании, странствующий в поисках романтических приключений».
«Вы далеко от родных мест», — заметила Твиск.
«Для странника быть вдали — то же самое, что быть рядом, — отозвался сэр Пеллинор. — Кроме того — кто знает? — я вполне могу найти сокровище в этом странном древнем лесу. Я уже нашел самое очаровательное существо, превосходящее красотой все образы, соблазнявшие мое воображение!»
Твиск улыбнулась и заглянула ему в лицо из-под полуопущенных ресниц: «Ваши комплименты приятны, но вы расточаете их так легко, что я не убеждена в их искренности. Может ли быть, что вы действительно имеете в виду то, что говорите?»
«Мое сердце растаяло бы в вашем присутствии, даже если бы я был высечен из камня! Хотя в таком случае, пожалуй, мой голос потерял бы всякую мелодичность».
Твиск тихо рассмеялась и позволила своему плечу слегка прикоснуться к плечу сэра Пеллинора: «В том, что касается сокровищ, огр Гойе накопил разбоем, грабежами и мародерством тридцать тонн золота — из него он тщеславно соорудил монументальную статую самому себе. У огра Карабары есть ворона, говорящая на десяти языках, предсказывающая погоду и играющая в кости — причем она выигрывает крупные суммы у всех, кто рискует с ней состязаться. Огр Струп — владелец дюжины сокровищ, в том числе ковра, на котором ежедневно появляются изображения различных сцен, камина, в котором никогда не гаснет пламя, не нуждающееся в дровах, и воздушной постели, на которой ему очень удобно спать. Если верить слухам, Струп отобрал у беглого монаха чашу, священную для всех христиан, и многие отважные рыцари, со всех концов христианского мира, пытались добыть эту драгоценность из чертога Струпа».
«Но им это не удалось?»
«Нет, не удалось. Иные вызывали Струпа на поединок; как правило, их убивала пара повинующихся огру рыцарей-гоблинов. Других, приносивших дары, пускали в чертог Дольдиль, но чего они добились? Все они кончили свои дни в огромном черном котле Струпа или в клетке, где они вынуждены развлекать все три головы Струпа, пока он ужинает. Я посоветовала бы вам искать сокровище в другом месте».
«Подозреваю, что самое чудесное сокровище в мире встретилось мне на берегу этого тихого пруда», — произнес сэр Пеллинор.
«Это очень любезно с вашей стороны».
Сэр Пеллинор взял в руку изящные пальцы феи Твиск: «Я охотно воспользовался бы этим сокровищем, если бы не опасался феерической красоты — а также феерической магии».
«Ваши опасения безосновательны», — заверила его Твиск.
Некоторое время они занимались любовными утехами на прогалине, но в конце концов устали и расслабились.
Твиск пощекотала ухо сэра Пеллинора травинкой: «Когда ты отсюда уйдешь, куда ты направишься?»
«Может быть, на север, а может быть на юг. Может быть, навещу Струпа в его берлоге, отомщу ему за убийства и избавлю его от бремени богатства».
«Ты отважен и любезен, но тебя ожидает та же судьба, что и остальных!» — печально воскликнула Твиск.
«Разве нет никакого способа обмануть эту злобную тварь?»
«Обман позволит выиграть время, но в конечном счете Струп окажется хитрее».
«Расскажи, как его обмануть!»
«Приходи к чертогу Дольдиль с подарком. В таком случае огр вынужден будет оказать тебе гостеприимство и предложить в обмен дар такой же ценности. Он предложит тебе подкрепиться, но не бери ни крошки больше того, что он сам положит тебе на тарелку — иначе, взревев всеми тремя глотками, Струп обвинит тебя в хищении, и тебе придет конец. Прислушайся к моему совету, сэр Пеллинор! Ищи сокровищ и восстановления справедливости в других местах!»
«Твои доводы убедительны!» — сэр Пеллинор наклонился, чтобы поцеловать близкое прекрасное лицо, но Твиск, оглянувшись через плечо, заметила проглядывающую сквозь листву, искаженную злобой физиономию тролля Манжона. Она испуганно вскрикнула и объяснила свой испуг сэру Пеллинору — тот вскочил на ноги, выхватив меч, но Манжона уже след простыл.
Наконец Твиск и сэр Пеллинор расстались. Твиск вернулась в Щекотную обитель; что касается сэра Пеллинора, она могла только надеяться, что тот не осуществил намерение отправиться к чертогу огра. «Вот и все, что я знаю о сэре Пеллиноре», — закончила Твиск.
«И где же мне теперь его искать?»
Твиск беззаботно пожала плечами: «Кто знает? Может быть, он решил померяться силами со Струпом, а может быть и нет. Только Струп может внести ясность в этот вопрос».
«А Струп помнит, что происходило так давно?»
«Щиты всех рыцарей, погибших от руки Струпа, украшают стены его чертога. Огру достаточно бросить взгляд на свою коллекцию гербов. Но он тебе ничего не расскажет, если ты не принесешь достаточно ценный подарок».
Мэдук нахмурилась: «Он может меня просто-напросто схватить и бросить в кипящий котел».
«Вполне возможно — если ты присвоишь хотя бы толику его имущества, — Твиск поднялась на ноги. — Лучше всего послушайся моего совета и не посещай его чертог. Все три головы Струпа одинаково безжалостны».
«И все же, я хотела бы узнать о дальнейшей судьбе сэра Пеллинора».
«Увы! — вздохнула Твиск. — Не могу тебе больше ничего порекомендовать. Если ты настолько упряма, что рискнешь отправиться к огру, помни то, что я сказала сэру Пеллинору. Прежде всего тебе придется победить пару рыцарей-гоблинов, оседлавших грифонов».
«А как это сделать?»
«Разве я не научила тебя «подергунчику»? — с раздражением спросила Твиск. — После того, как гоблины и чудовища-грифоны станут беспомощны, ты можешь потребовать, чтобы тебя впустили в чертог Дольдиль. Струп вежливо пропустит тебя. Приветствуй каждую из его голов по очереди — они ревниво относятся к взаимной иерархии. Слева — Пизм, посередине — Пазм, справа — Позм. Обязательно напомни, что ты пришла в качестве гостьи и принесла хозяину чертога дар. После этого принимай только то, что огр сам тебе предложит, и не бери ничего больше! Если ты будешь строго соблюдать это правило, Струп не сможет нанести тебе вред — этому препятствует заклятие, издавна сдерживающее его кровожадность. Если Струп предложит тебе виноград, аккуратно отрывай виноградины так, чтобы с ними не отрывались черенки. Если Струп подаст тебе миску холодной каши, и в каше ты обнаружишь жучка, осторожно вынь жучка и положи его на стол — или спроси, что тебе следует с ним сделать. Не принимай никаких даров, если не можешь предложить в обмен что-либо равноценное. Если Струп примет от тебя подарок, он обязан вручить тебе равноценный дар. Превыше всего, не пытайся что-нибудь стащить у огра — его глаза успевают следить за всем, что делается вокруг».
Сэр Пом-Пом вмешался: «Насколько можно доверять слухам о том, что чаша Грааля находится в чертоге Струпа?»
«Это вполне возможно. Многие сложили головы, явившись к огру в поисках этой чаши!»
«А какие подарки могли бы усмирить кровожадность огра?» — спросил Траванте.
Твиск с удивлением спросила: «Надеюсь, вы не собираетесь рисковать жизнью?»
«Почему нет? Разве нельзя предположить, что Струп засунул мою потерянную молодость к себе в сундук, вместе с другими сокровищами?»
«Предположить такое можно, но это маловероятно», — сказала Твиск.
«Неважно. Я должен искать везде, где существует любая вероятность ее найти».
«И какой равноценный дар вы могли бы предложить Струпу взамен?» — почти насмешливо спросила Твиск.
Траванте задумался: «Тому, что я ищу, нет цены. Вы правы, здесь имеется серьезное затруднение».
«А что можно было бы предложить Струпу в обмен на чашу Грааля?» — спросил сэр Пом-Пом.
Феи, собравшиеся вокруг, потеряли интерес к беседе и упорхнули, одна за другой. Поблизости остались только три бесенка. Посовещавшись шепотом, они повалились на траву, схватившись за животики от смеха. Твиск повернулась, чтобы приструнить их: «Что это вы вдруг развеселились?»
Один из чертенят подбежал и, продолжая хихикать, что-то прошептал ей на ухо. Твиск тоже улыбнулась. Она взглянула на поляну: король Тробиус и королева Боссума все еще обсуждали предстоящий банкет с высокопоставленными должностными лицами. Твиск дала бесятам какие-то указания; три чертенка вприпрыжку побежали по краю поляны и скрылись где-то за волшебным замком. Тем временем Твиск продолжала объяснять, какого рода подарки Струп мог бы принять от Мэдук и Траванте.
Бесята вернулись, снова окольным путем; они несли с собой какой-то предмет, завернутый в лиловый шелк. Остановившись поодаль, в тени за деревьями, они тихо позвали: «Идите сюда! Сюда!»
Твиск обратилась к трем спутникам: «Давайте перейдем в более укромное место. Король Тробиус отличается исключительной щедростью — особенно в тех случаях, когда ничего не знает о принятых от него дарах».
Укрывшись за деревьями, Твиск развернула шелковую ткань: у нее в руках оказался золотой сосуд, инкрустированный сердоликами и опалами. Сверху из сосуда выступали три носика с отверстиями, обращенными в разные стороны.
«Это чрезвычайно полезный сосуд, — сказала Твиск. — Из первого носика льется сладкая медовуха, из второго — свежий терпкий эль, из третьего — неплохое красное вино. У этого сосуда есть особое приспособление, предотвращающее его использование непосвященными. Нажатие округлой кнопки из оникса приводит к ухудшению качества жидкостей, льющихся из всех трех носиков. Медовуха становится отвратительными помоями, эль приобретает такой вкус, словно его настояли на мышиных экскрементах, а вино превращается в уксус с привкусом давленых клопов. Для того, чтобы напитки снова стали пригодными к употреблению, необходимо нажать темно-красную гранатовую кнопку. Если гранатовую кнопку нажимают второй раз, качество трех напитков повышается вдвое. Говорят, что медовуха становится цветочным нектаром, напоенным солнечным светом, эль приобретает богатейший аромат, проясняющий мысли, а вино напоминает сказочный эликсир жизни».
Мэдук с почтением смотрела на золотой сосуд: «А что будет, если нажать гранатовую кнопку в третий раз?»
«Никто не смеет даже помышлять о такой степени совершенства. Напитки такого рода предназначены только для существ высшей сферы бытия».
«А если нажать два раза кнопку из оникса?»
«Из трех носиков сосуда станут выливаться темные жидкости, вязкие, едкие и вонючие: мефалим, какодил и кадаверин».
«Что, если нажать ониксовую кнопку в третий раз?» — ухмыльнулся сэр Пом-Пом.
Твиск раздраженно махнула рукой: «Незачем вдаваться в такие детали. Струп обязательно захочет приобрести этот сосуд и примет его в дар. Не могу больше ничего для вас сделать, но настоятельно рекомендую идти на юг, а не на север, подальше от чертога Дольдиль. Мы замешкались — уже смеркается!» Твиск поцеловала Мэдук в лоб и сказала: «Сохрани платок из розового шелка — тебе еще понадобится ночное убежище. Если ты выживешь, может быть, мы еще увидимся».
2
Мэдук и Траванте завернули золотой сосуд в лиловую шелковую ткань, и сэр Пом-Пом перекинул этот узелок через свое крепкое плечо. Без дальнейших слов они обошли Придурковатую поляну по краю и направились прочь по Шаткой тропе.
В этот погожий вечер на тропе наблюдалось необычное оживление. Мэдук, сэр Пом-Пом и Траванте не успели пройти милю, как впереди, издалека, послышалась пронзительная перекличка феерических фанфар, по мере приближения становившаяся оглушительной. По тропе скакали сломя голову шесть всадников-эльфов в черных шелковых одеяниях и шлемах хитроумной конструкции. Они ехали на странных мохнатых зверях, широких и приплюснутых, словно скользивших над землей на когтистых лапах, мотая черными головами, напоминавшими бараньи черепа с выпуклыми зелеными глазами. Шесть феерических рыцарей пронеслись шумной кавалькадой, низко наклонившись в седлах, с развевающимися за спинами черными плащами, с язвительно сосредоточенными лицами. Топот мохнатых лап удалялся, пронзительные звуки горнов растворились вдали. Мэдук и ее друзья продолжили путь на север.
Траванте резко остановился, после чего отбежал в сторону, вглядываясь в лесную чащу. Через несколько секунд, однако, он отвернулся, качая головой: «Иногда мне кажется, что она где-то близко, что она следует за мной — может быть, потому что ей одиноко, или по какой-то другой, непонятной причине. Но как только я пытаюсь разглядеть ее получше, она исчезает».
Мэдук пригляделась в том же направлении: «Я могла бы чем-нибудь помочь, если бы знала, как она выглядит».
«Теперь она уже приобрела несколько потрепанный и засаленный вид, — огорченно сказал Траванте. — Тем не менее, принимая во внимание все обстоятельства, она все еще была бы мне полезна, и я не отказался бы ее поймать».
«Мы будем смотреть во все глаза», — пообещала Мэдук, после чего задумчиво прибавила: «Надеюсь, я не потеряю свою молодость таким же образом».
Траванте энергично возразил: «Это невозможно! У тебя гораздо больше чувства ответственности, чем у меня было в твоем возрасте».
Мэдук невесело рассмеялась: «В Хайдионе меня ежедневно обвиняли в безответственности! Кроме того, меня беспокоит сэр Пом-Пом: он стал каким-то серьезным и настороженным, что странно в его возрасте. Наверное, он слишком долго общался с лошадьми в конюшне».
«Вполне может быть! — заявил Траванте. — Грядущее, несомненно, сулит множество неожиданностей. Кто знает, что мы найдем, когда Струп откроет сундук с сокровищами?»
«Вряд ли он это сделает! Даже после того, как сэр Пом-Пом вручит ему драгоценный дар».
«Боюсь, мой подарок не отличается особой ценностью — хотя фея Твиск заверила меня, что он подойдет».
«Я тоже не могу предложить ничего особенного», — отозвалась Мэдук. Она указала на помощника конюшего, шагавшего впереди: «Сэр Пом-Пом что-то заметил. Он остановился и чешет в затылке».
Вскоре поведению Пом-Пома нашлось объяснение: навстречу по тропе выехала сильфида сказочной красоты, сидевшая боком в седле на белом единороге, подложив одну изящную ногу под другую, небрежно болтавшуюся. Тело сильфиды прикрывали только золотистые пряди ее длинных волос; она правила единорогом, слегка подергивая гриву тонкими пальцами. Сильфида и единорог словно светились внутренним светом, и сэр Пом-Пом был явно зачарован этим волшебным зрелищем.
Сильфида придержала белого единорога и рассматривала трех путников с любопытством, широко открыв глаза: «Добрый вечер! — приветливо сказала она. — Куда вы направляетесь?»
«Мы — странники; каждый из нас гонится за мечтой, — ответил Траванте. — В данный момент поиски ведут нас к чертогу Дольдиль».
Сильфида мягко улыбнулась: «Вы можете найти не то, что ищете».
«Мы собираемся обратиться к огру Струпу по всем правилам вежливости, — пояснил Траванте. — Каждый из нас вручит ему ценный дар, и мы ожидаем радушного приема».
Сильфида с сомнением покачала головой: «Я слышала, как из чертога Дольдиль доносились вопли, стоны, жалобные крики и отчаянные проклятия, но радостные возгласы там никогда не раздавались».
«По-видимому, огр Струп не расположен к веселому времяпровождению», — предположил Траванте.
«У Струпа мрачный темперамент, и я не стала бы полагаться на его гостеприимство. Тем не менее, вы, конечно, лучше знаете, как вам следует поступить. А теперь мне пора. Банкет начнется, когда под деревьями закружатся светлячки, и я не хотела бы опоздать», — сильфида похлопала единорога по загривку.
«Не спешите! — взмолился Пом-Пом. — Подождите немного!»
Сильфида придержала единорога за гриву; тот наклонил голову и стал рыть копытом землю: «Чего ты хочешь?»
Мэдук ответила за помощника конюшего: «Все это не так уж важно. Сэр Пом-Пом восхищается игрой света в ваших длинных золотистых волосах».
Сэр Пом-Пом поджал губы: «Я мог бы отказаться от чаши Грааля и от всего на свете — лишь бы поехать вместе с вами в Щекотную обитель».
Мэдук сухо сказала: «Проявляй сдержанность, сэр Пом-Пом! Не сомневаюсь, что госпожа сильфида предпочитает, чтобы твои холодные потные руки не хватались за ее груди на всем пути до Придурковатой поляны!»
Сильфида весело рассмеялась: «Мне нужно торопиться. Прощайте, прощайте! Мы никогда больше не встретимся — я знаю!» Сильфида похлопала единорога по белому загривку, и тот побежал трусцой по Шаткой тропе.
«Пойдем, сэр Пом-Пом! — позвала Мэдук. — Что ты стоишь, уставившись на дорогу?»
«Сэр Пом-Пом не может оторвать глаз от белого хвоста единорога», — серьезно сказал Траванте.
«Хмф», — фыркнула Мэдук.
Помощник конюшего попытался объяснить свое любопытство: «Не могу понять, как она не мерзнет — дует прохладный влажный ветер».
«Действительно! — поддержал его Траванте. — Мне пришел в голову тот же вопрос».
«Я внимательно ее разглядел, — продолжал Пом-Пом, — и не заметил никаких признаков гусиной кожи».
«Пора сменить тему разговора, — решительно заявила Мэдук. — Пойдем дальше?»
Они снова зашагали по Шаткой тропе. Когда солнце скрылось за деревьями, Мэдук выбрала открытый участок неподалеку от тропы, расстелила розовый с белым платок и произнесла заклинание: «Возведимус!» На поляне вырос розовый с белыми полосами шатер.
Все трое зашли внутрь и, как прежде, обнаружили три мягкие постели и стол, уставленный аппетитными блюдами; внутренность шатра озаряли четыре светильника на бронзовых подставках. Они ужинали не торопясь, но молчаливо — мысли каждого были сосредоточены на чертоге Дольдиль и ненадежном гостеприимстве огра Струпа. Когда они наконец улеглись спать, всем им снились тревожные сны.
Поутру путники встали, позавтракали, сложили шатер и отправились на север; вскоре они вышли к перекрестку, где стоял столб Айдильры. Направо, то есть на восток, дорога Манкинса привела бы их в конце концов к Икнильдскому пути. Налево дорога терялась в глуши Тантревальского леса.
Мэдук и ее друзья немного задержались у столба Айдильры, а затем, так как больше ничего не оставалось, повернули налево и, покорные судьбе, зашагали по дороге Манкинса.
Часа через два они приблизились к обширной прогалине на берегу реки. В глубине прогалины возвышался громоздкий чертог Дольдиль. Мэдук и ее друзья задержались, чтобы получше рассмотреть эту серокаменную твердыню и аккуратно подстриженный газон перед входом, где сложили головы многие отважные рыцари. Мэдук посмотрела на сэра Пом-Пома, на Траванте и снова на сэра Пом-Пома: «Не забывайте! Не берите ничего, кроме того, что вам предложат! Струп будет прибегать к всевозможным уловкам, и нам нужно быть в десять раз бдительнее его! Вы готовы?»
«Я готов», — сказал Траванте.
«Мы проделали долгий путь, — глухо отозвался сэр Пом-Пом. — Теперь поздно поворачивать назад».
Они вышли из-под прикрытия деревьев и приблизились к чертогу. Тут же с грохотом поднялись решетчатые ворота, и на газон выехали галопом два приземистых рыцаря в черных латах, с закрытыми забралами и копьями наперевес. Рыцари ехали на четвероногих грифонах, покрытых зеленовато-черной чешуей, с плоскими головами, напоминавшими не то драконьи, не то осиные, и с веерами железных шипов вместо крыльев.
Один из рыцарей хрипло зарычал: «Какое наглое безрассудство побудило вас нарушить границы частной собственности? Мы вызываем вас — и никакие оправдания не позволят вам уклониться от поединка! Кто из вас решится с нами сразиться?»
«Никто, — ответила Мэдук. — Мы ни в чем не виноваты. Мы — странники, и хотели бы засвидетельствовать почтение знаменитому господину Струпу Трехглавому».
«Все это прекрасно и замечательно, но можете ли вы предложить господину Струпу что-нибудь полезное или забавное?»
«Мы могли бы предложить занимательную беседу и приятное времяпровождение в нашей компании».
«Этого недостаточно».
«Кроме того, мы принесли сэру Струпу подарки. Нельзя не признать, что ценность нашим дарам придают скорее наши намерения, нежели их стоимость».
«Таким образом, ваши дары гроша ломаного не стоят».
«Несмотря на это, мы ничего не хотим взамен».
«Ничего?»
«Ничего».
Рыцари-гоблины посоветовались полушепотом, после чего ближайший сказал: «Мы решили, что вы — не более чем нищие бродяги и проходимцы. Нам нередко приходится охранять сэра Струпа от таких, как вы. Приготовьтесь к бою! Кто первый вступит с нами в поединок?»
«Не я, — сказала Мэдук. — У меня нет копья».
«Не я, — сказал сэр Пом-Пом. — У меня нет коня».
«Не я, — сказал Траванте. — У меня нет ни щита, ни шлема».
«Тогда нам придется драться на мечах, пока тот или иной из противников не будет изрублен в куски».
«Может быть, вы не заметили, — сказал Траванте, — но у нас нет мечей».
«Как вам угодно! Мы будем биться дубинами, пока зеленый газон не покраснеет от крови и разбрызганных мозгов».
Потеряв терпение, Мэдук прошипела заклятие, напустив «подергунчика» на чудовищного грифона ближайшего рыцаря. Пронзительно заверещав, грифон подскочил высоко в воздух, трепеща веерами железных шипов, после чего, брыкаясь и бросаясь из стороны в сторону, стал носиться по поляне и в конце концов с шумом свалился в реку, где рыцарь, обремененный тяжестью доспехов, быстро утонул и бесследно исчез под водой. Второй рыцарь издал яростный боевой клич и бросился в атаку с копьем, нацеленным на Мэдук. Мэдук подвергла тому же заклятию второго грифона, подскочившего еще выше и перекувыркнувшегося в воздухе: второй рыцарь упал на голову с большой высоты и сломал шею.
«Что ж, — заключила Мэдук. — Пора познакомиться с гостеприимством огра Струпа».
Все трое прошли под открытыми подъемными воротами на пропитанный неприятными запахами внутренний двор, окруженный многоярусными парапетами с амбразурами. На высокой двери из окованных чугуном бревен висел огромный дверной молоток в форме оскалившейся песьей головы. Напрягаясь изо всех сил, сэр Пом-Пом сумел приподнять молоток и дал ему упасть.
Прошло несколько мгновений. Над парапетами наклонился гигантский торс с тремя головами: «Кто тут производит мерзкий шум и нарушает мой покой? Разве мои привратники не предупредили вас, что я отдыхаю?»
Мэдук ответила, стараясь сдерживать дрожь в голосе: «Они в ужасе убежали, как только нас увидели, господин Струп».
«Удивительное дело! Кто вы такие?»
«Ни в чем не повинные странники, не более того, — сказал Траванте. — Так как мы проходили мимо, мы решили, что было бы невежливо не засвидетельствовать наше почтение. Если вы сочтете возможным оказать нам гостеприимство, мы вручим вам дары, как это принято среди благовоспитанных людей».
Пизм, левая голова огра, выругался: «Буста батаста! У меня единственный слуга, сенешаль Наупт. Он стар и немощен. Не слишком раздражайте его и ничем не обременяйте его согбенные дряхлые плечи. И не пытайтесь похитить мое ценное имущество — иначе вам несдобровать!»
«Можете не беспокоиться по этому поводу, — пообещал Траванте. — Мы честнее праведных мучеников».
«Рад слышать! Посмотрим, соответствует ли ваше поведение вашему бахвальству».
Головы исчезли за парапетом. Вскоре послышались гулкие возгласы, сотрясавшие стены чертога: «Наупт, куда ты запропастился? Где ты спрятался, сонный старый подонок? Вылезай сию минуту, а то на тебе живого места не останется!»
«Я здесь! — отозвался пронзительный тенор. — Готов служить, как всегда!»
«Ба, батаста! Отворяй ворота, принимай гостей, ждущих снаружи! А потом сходи, набери репы для котла!»
«Лука тоже набрать, ваша честь?»
«И луковиц принеси, пару дюжин — без них в супе чего-то не хватает. Но сперва впусти гостей».
Вскоре застонали и заскрипели петли бревенчатых дверей, и две высокие створки распахнулись. В проеме стоял сенешаль Наупт: помесь тролля, человека и, возможно, древесного гнома. Пузатый служитель огра был всего лишь на дюйм выше сэра Пом-Пома, но в два раза шире в поперечнике. Серые фланелевые бриджи плотно облегали его тощие ноги и шишковатые колени; серый камзол так же плотно обтягивал костлявые плечи и острые локти. Несколько влажных темных локонов прилипли ко лбу; круглые черные глаза пучились по бокам длинного кривого носа. Рот сенешаля напоминал увядший серый бутон над маленьким заостренным подбородком, тяжелые мягкие щеки свисали ниже подбородка.
«Входите, — сказал Наупт. — Как прикажете представить вас сэру Струпу?»
«Я — принцесса Мэдук. Это сэр Пом-Пом из замка Хайдион — по меньшей мере из подсобных помещений этого замка. А это — философ Траванте».
«Очень хорошо, достопочтенные! Будьте добры, следуйте за мной. Ходите осторожно, чтобы не повредить каменные плиты».
Наупт, передвигавшийся трусцой на цыпочках, провел троих путников по отдававшему сладковатым духом разложения темному коридору с высоким сводчатым потолком. Влага сочилась их трещин каменных стен; пучки серой плесени росли там, где в трещинах скопились наслоения грязи.
За поворотом коридора пол горбился несколькими покатыми буграми; коридор снова повернул — перед ними открылся огромный зал, настолько высокий, что своды его терялись в тенях. На балконе вдоль противоположной стены выстроился ряд пустовавших клетей; по стенам были развешаны сотни щитов, украшенных всевозможными эмблемами. Над каждым щитом был закреплен человеческий череп в стальном рыцарском шлеме, обозревавший зал пустыми глазницами.
Мебель Струпа, немногочисленная и грубо сколоченная, не отличалась чистотой. Перед камином, где горели восемь поленьев, стоял длинный стол из тяжеловесных дубовых досок. Стол окружала дюжина стульев, а во главе стола возвышалось гигантское кресло, в три раза больше обычного.
Наупт провел троих гостей в центр зала, после чего, подпрыгивая на тощих ногах, знаком приказал им остановиться: «Я сообщу сэру Струпу о вашем прибытии. Вы — принцесса Мэдук, здесь — сэр Пом-Пом, а это — философ Траванте, я правильно понимаю?»
«Вы почти не ошиблись, — сказала Мэдук. — Здесь философ Траванте, а это — сэр Пом-Пом».
«А! Теперь все ясно! Я позову сэра Струпа, после чего мне придется заняться приготовлением ужина. Вы можете подождать здесь. Смотрите, не берите ничего, что вам не принадлежит».
«Разумеется! — возмутился Траванте. — Меня начинают оскорблять ваши подозрения!»
«Неважно, неважно. Когда наступит время оправдываться, вы не сможете сказать, что вас никто не предупредил», — Наупт удалился, семеня маленькими тощими ножками.
«Здесь холодно, — пожаловался сэр Пом-Пом. — Пойдем, погреемся у камина».
«Ни в коем случае! — воскликнула Мэдук. — Ты хочешь попасть в суп Струпа? Поленья, поддерживающие огонь — имущество Струпа. Тепло, ими излучаемое — также его собственность, мы не можем бесплатно им пользоваться».
«Щекотливая ситуация, — ворчал Пом-Пом. — Дышать воздухом в этом чертоге тоже запрещено?»
«Дышать можно, так как воздух распространяется из-за пределов поместья Струпа и не может принадлежать ему лично».
«Рад слышать, — сэр Пом-Пом обернулся. — Кажется, кто-то идет. Струп собственной персоной».
В зал вошел огр Струп. Он сделал пять размашистых шагов вперед и внимательно рассмотрел гостей всеми тремя головами. У грузного огра, высотой в два человеческих роста, выпячивалась бычья грудь; огромные толстые руки и ноги напоминали кряжистые стволы деревьев. Круглые тяжелые головы, скуластые и курносые, с пухлыми лиловыми губами, то и дело поглядывали одна на другую выпуклыми белесо-серыми глазами. На каждой из голов была нахлобучена треуголка: на Пизме зеленая, на Пазме желтовато-коричневая, на Позме — горчично-охряная.
Головы закончили инспекцию. Средняя голова, Пазм, произнесла: «Зачем вы пришли? Вы решили укрываться от непогоды и занимать место в моем чертоге?»
«Мы пришли засвидетельствовать почтение, как того требуют правила вежливости, — ответила Мэдук. — Вы пригласили нас войти, и нам ничего не осталось, как занять место под вашим кровом».
«Ба, батаста! Лукавый ответ. Ну и что вы торчите на одном месте, как жерди?»
«Мы не хотели бы злоупотреблять вашим гостеприимством, а поэтому ожидаем ваших указаний».
Струп промаршировал к креслу во главе стола и уселся: «Вы можете присоединиться ко мне за столом».
«Следует ли нам сесть на стулья, сэр Струп, невзирая на износ, возможный в результате такого их использования?»
«Ба! Будьте осторожны! Это ценная антикварная мебель!»
«В таком случае, не желая причинять ущерб вам и вашему имуществу, мы предпочли бы стоять».
«Садитесь».
«Пользуясь теплом, исходящим из камина, или поодаль?»
«Как вам угодно».
Мэдук показалось, что она уловила в последнем ответе огра лукавую неопределенность: «Это не повлечет за собой какую-нибудь задолженность или какой-нибудь штраф?»
Все три головы Струпа одновременно нахмурились: «В вашем случае я сделаю исключение и не возьму никакой платы за тепло и свет, исходящие из камина».
«Благодарю вас, сэр Струп», — все трое осторожно расселись, глядя на Струпа в почтительном молчании.
«Вы голодны?» — спросил Позм.
«Не очень, — ответила Мэдук. — Так как мы зашли ненадолго, мы не стремимся поглощать пищу, запасенную вами для себя или для Наупта».
«Просто какие-то воплощения скромности и приличия! Посмотрим, однако», — Пизм обернулся, напрягая мощную шею, и заорал так громко, что Пазм отшатнулся: «Наупт! Тащи фрукты! Проявим щедрость и великодушие!»
Наупт приблизился к столу с большим оловянным подносом; на подносе была навалена целая гора спелых груш, персиков, вишен, винограда и слив. В первую очередь он предложил поднос Струпу. «Я съем грушу», — сказал Пизм. «Возьму дюжину аппетитных вишен», — кивнул Пазм. «Сегодня я полакомлюсь парой слив», — решил Позм.
Наупт предложил поднос Мэдук, но та с улыбкой покачала головой: «Благодарю вас, но правила хорошего тона вынуждают нас отказаться, так как нам нечего предложить взамен».
Расплывшись в ухмылке, Пазм проворковал: «Каждый из вас может попробовать по виноградине, не принимая на себя никаких обязательств».
Мэдук снова покачала головой: «Мы можем случайно отломить черенок или проглотить косточку — и тем самым поставить себя в неудобное положение, взяв больше предложенного».
Пизм нахмурился: «У вас превосходные манеры, но они начинают раздражать, так как из-за них задерживается мой ужин».
Позм вмешался: «Так или иначе, кажется, вы упомянули о каких-то подарках?»
«Совершенно верно! — ответила Мэдук. — Как вы можете видеть, мы не богаты, и наши дары, хотя мы предлагаем их от всего сердца, не отличаются высокой рыночной стоимостью».
«Такие дары, в конце концов, лучше любых других! — прибавил Траванте. — Они заслуживают большего внимания, чем мишура из драгоценностей или флаконы с приторными духами».
«Батаста! — произнес Пизм. — Всякой мелочи есть место в механизме бытия. Так что же вы можете предложить?»
«Всему свое время, — ответствовала Мэдук. — В данный момент я хотела бы что-нибудь выпить».
«Никаких проблем! — обрадовался Пизм. — Не так ли, Позм?»
«Чем скорее, тем лучше, — отозвался Позм. — Дело идет к вечеру, а мы еще не поставили котел на огонь».
Пазм закричал: «Наупт, убери фрукты! Принеси-ка побыстрее бокалы, нам хочется пить!»
Наупт поспешил убрать поднос с фруктами и вернулся с бокалами на другом подносе, предлагая бокалы гостям. Мэдук вежливо обратилась к Струпу: «Красивые, увесистые бокалы! Разрешаете ли вы нам пользоваться ими по нашему усмотрению, не обременяя себя никакими обязательствами?»
«Мы не какие-нибудь теоретики, блуждающие мыслями выше облака ходячего! — добродушно заявил Пазм. — Для того, чтобы пить, необходимо пользоваться той или иной емкостью, и бокал является подходящей емкостью. В противном случае наливаемая жидкость окажется на полу!»
«Короче говоря, вы можете пользоваться бокалами безвозмездно», — пояснил Пизм.
«Наупт, принеси клубничного вина! — приказал Позм. — Мы желаем утолить жажду».
Мэдук сказала: «Пока мы пьем, вы могли бы также рассмотреть вопрос о дарах, причитающихся с вас в обмен на наши дары. Правила хорошего поведения требуют, чтобы ценность даров, вручаемых гостям, была не меньше ценности даров, полученных от гостей».
«Что за ерунда?» — взревел Пазм.
Пизм выразился более сдержанно и даже подмигнул при этом другим головам: «Такое обсуждение ничему не повредит. Не забывайте о наших привычках!»
«Верно! — с усмешкой отозвался Позм. — Наупт, ты приготовил луковицы для супа?»
«Приготовил, ваша честь».
«Отложи их пока что. Возникла небольшая задержка, а лук лучше не разваривать».
«Как будет угодно вашей чести».
«Налей нашим гостям клубничного вина — они потребовали, чтобы мы помогли им утолить жажду».
«Ничего подобного! — возразила Мэдук. — Мы никогда не позволили бы себе злоупотреблять вашей щедростью! Сэр Пом-Пом, вынимай золотой сосуд. Я выпью медовухи».
Развернув узелок, Пом-Пом поставил на стол золотой сосуд и налил Мэдук бокал медовухи.
Траванте сказал: «Сегодня я не прочь выпить хорошего красного вина».
Сэр Пом-Пом налил Траванте бокал из соответствующего носика: «А я выпью освежающего терпкого эля!»
Из третьего носика помощник конюшего налил себе пенистого эля.
Три головы Струпа с изумлением наблюдали за происходящим, после чего стали тихо бормотать, о чем-то советуясь. Пазм громко сказал: «Достопримечательный сосуд!»
«Очень даже достопримечательный! — подтвердил сэр Пом-Пом. — Раз уж разговор зашел о сосудах, что вы знаете о чаше Грааля?»
Три головы тотчас же нагнулись вперед и уставились на Пом-Пома.
«Я не расслышал, — сказал Пизм. — Ты что-то спросил?»
«Нет, нет! — воскликнула Мэдук. — Конечно, нет! Ни в коем случае! Никаких вопросов! Даже никаких намеков на вопрос! Вы неправильно поняли сэра Пом-Пома! Он всего лишь похвалил свежесть эля!»
«Хмф. А жаль!» — сказал Пазм.
«Информация дорого стоит, — сухо обронил Позм. — Мы ее бережем!»
Пизм вмешался: «Так как вам позволено бесплатно пользоваться бокалами по своему усмотрению, может быть, вы позволите нам попробовать содержимое этого достопримечательного сосуда?»
«Разумеется! — согласилась Мэдук. — Того требуют хорошие манеры! Что вы предпочитаете?»
«Медовуху», — сказал Пизм.
«Вино», — сказал Пазм.
«Мне нравится свежий эль», — сказал Позм.
Наупт поставил три пустых бокала, и сэр Пом-Пом наполнил их, после чего Наупт подал соответствующие бокалы соответствующим головам.
«Превосходно!» — похвалил Пизм.
«Доброе вино, высокого качества!» — отозвался Пазм.
«Батаста! — воскликнул Позм. — Давно не пил такого прекрасного эля!»
«Пожалуй, нам пора предложить наши дары, — сказала Мэдук. — После этого вы можете предложить нам что-нибудь равноценное, и мы продолжим наш путь».
«Ба батаста! — проворчал Пазм. — От всех этих разговоров о дарах у меня уши вянут».
Пизм снова подмигнул огромным белесым глазом: «Вы забыли нашу маленькую хитрость?»
«Неважно! — отозвался Позм. — Не следует приводить гостей в замешательство. Принцесса Мэдук, нежное и свежее создание! Какой подарок ты нам принесла?»
«Это ценный дар — последние вести о вашем возлюбленном брате, огре Хиглауфе! Месяц тому назад он разбил в пух и прах отряд из шестнадцати тяжеловооруженных рыцарей под Холенскими утесами. Московский царь собирается наградить его каретой, запряженной шестью белыми медведями, с эскортом из дюжины персидских павлинов. Хиглауф носит новую мантию из рыжего лисьего меха и высокие меховые шапки на всех головах. Он чувствует себя неплохо — его тревожит только чирей на шее средней головы; кроме того, у него побаливает нога после укуса бешеной собаки. Он просил передать братские приветствия и приглашает вас навестить его в замке под Верхним Тромском на реке Удавне. Надеюсь, эти новости вас порадовали — таков мой подарок».
Все три головы моргнули и презрительно хмыкнули. «А, ба! — сказал Позм. — Такой подарок немногого стоит. Плевать я хотел на то, почему у Хиглауфа разболелась нога, и его белым медведям я не завидую».
«Я сделала все, что могла, — развела руками Мэдук. — Что вы предложите взамен?»
«Что-нибудь равноценное, и ни на йоту больше!»
«Как вам угодно. Вы могли бы отблагодарить меня новостями о моем хорошем знакомом, сэре Пеллиноре из Аквитании, навестившем вас много лет тому назад».
«Сэр Пеллинор из Аквитании? — три головы поразмышляли и посовещались. — Пизм, ты помнишь сэра Пеллинора?»
«Нет, мне показалось. Я спутал его с сэром Придцелотом из Ломбардии, он был жестковат. Позм, а ты что-нибудь такое помнишь?»
«По имени не могу припомнить. Какой у него герб?»
«Три красные розы на голубом поле».
«Нет, не помню ни имени такого, ни герба. Многие посетители чертога Дольдиль — по сути дела, большинство, если не все — лишены всяких нравственных принципов и позволяют себе похищать имущество или прибегать к обману. Эти преступники, все до одного, несут наказание и служат основным ингредиентом питательного супа — что, в большинстве случаев, становится наиболее выдающимся достижением в их бесполезной жизни. Щиты с их гербами висят вдоль стен нашего чертога. Можете взглянуть — бесплатно и не обременяя себя обязательствами. Видите ли вы где-нибудь щит вашего приятеля, сэра Пеллинора, с тремя красными розами на голубом поле?»
«Нет, — призналась Мэдук. — Не вижу ничего похожего».
«Наупт! Ты где?» — позвал Пазм.
«Здесь, ваша честь!»
«Просмотри записи в регистрационной книге. Проверь, принимали ли мы когда-нибудь некоего сэра Пеллинора из Аквитании».
Наупт убежал на цыпочках из зала и вернулся через несколько секунд: «Такое имя не значится, ваша честь, ни в списке как таковом, ни в сборнике рецептов. Сэр Пеллинор нам неизвестен».
«Тогда мне придется ограничиться таким ответом, и он полностью освобождает меня от дальнейшей задолженности. А теперь — мудрец Траванте! Какой подарок ты нам предложишь?»
«Я приношу вам дар величайшей ценности — хотя, конечно, им следует правильно пользоваться. Всю жизнь я затратил на его приобретение! Сэр Струп, я предлагаю вам заслуженную долгими трудами старость, вместе с почтением, которого она заслуживает. Это поистине щедрый дар».
Три головы Струпа скорчили гримасы, и огромная рука огра почесала три подбородка, один за другим. Позм спросил: «Почему бы ты безвозмездно расстался со столь ценным приобретением?»
«Из уважения к вам, хозяину этого чертога, в надежде, что старость принесет вам не меньшую пользу, чем мне. Но я не приношу этот дар безвозмездно. Взамен вы могли бы восстановить во мне поверхностное и бессодержательное состояние, называемое молодостью — я потерял ее где-то по пути. Если моя молодость по случайности хранится в одном из сундуков на вашем чердаке, я мог бы сразу ею воспользоваться, и она сослужила бы мне добрую службу».
«Наупт, ты здесь?» — позвал Пизм.
«Здесь, ваша честь!»
«Ты слышал условия Траванте. Хранится ли что-либо подобное его описанию в сокровищнице чертога?»
«Уверен, что нет, ваша честь».
Струп обернулся тремя лицами к Траванте: «В таком случае тебе придется сохранить дар старости — я не могу предложить взамен ничего равноценного. Наша сделка, таким образом, не состоялась. А ты, сэр Пом-Пом, что ты можешь предложить?»
«По правде говоря, у меня ничего нет, кроме этого золотого сосуда».
Позм быстро сказал: «Незачем извиняться, золотой сосуд нас вполне устроит».
«Согласен, — поддержал его Пазм. — Это полезный подарок, в отличие от более абстрактных предложений принцессы Мэдук и мудреца Траванте».
«Существует одно препятствие, — сказал сэр Пом-Пом. — Если я его подарю, у меня больше не будет сосуда, из которого я мог бы наливать напитки. Предложите взамен что-нибудь подходящее — например, старинный кубок с двумя ручками, предпочтительно голубого цвета. Я мог бы принять его в качестве ответного дара».
Пизм позвал: «Наупт? Куда ты опять пропал? Заснул у печи? Не спи и не мешкай, а то не поздоровится!»
«Как всегда, делаю все, что могу, ваша честь!»
«Так слушай же! Сэр Пом-Пом нуждается в посудине, позволяющей разливать напитки. Найди ему что-нибудь подходящее».
«Будет сделано, ваша честь! Сэр Пом-Пом, какую посудину вы предпочитаете?»
«Ну, какую-нибудь неказистую старую чашу с двумя ручками, бледно-голубую».
«Поищу в кладовке — может быть, смогу найти что-нибудь в этом роде».
Наупт удалился трусцой и вскоре вернулся с целой коллекцией чаш, кружек и кубков. Ни один из сосудов не устроил сэра Пом-Пома. Одни были слишком широки, другие слишком узки, некоторые слишком тяжелы, а в остальных его не устраивала расцветка. Наупт бегал в кладовку и обратно, пока весь длинный стол не был уставлен всевозможными емкостями.
Огр Струп начинал терять терпение. Позм выступил от лица всех голов: «Неужели, сэр Пом-Пом, во всей этой коллекции нет ничего, что удовлетворяло бы твоим требованиям?»
«На самом деле нет. Эта чаша слишком большая. У этого приземистого кубка слишком толстые стенки. А этот бокал разрисован совершенно неподходящими орнаментами».
«А! — хлопнул себя по лбу Наупт. — Помните тот странный старый кубок — мы когда-то его отобрали у ирландского монаха? Может быть, это именно то, что предпочитает сэр Пом-Пом?»
«Может быть, — осторожно сказал сэр Пом-Пом. — Принесите его, посмотрим».
«Не помню, куда я его засунул, — бормотал себе под нос Наупт. — Кажется, я его видел в тумбочке рядом со входом в подземелье».
Наупт убежал и вернулся с пыльной старой чашей, бледно-голубой, с двумя немного отличающимися по величине ручками.
Мэдук заметила небольшую щербинку на ободе — и во всех других отношениях чаша точно соответствовала рисунку, хранившемуся в библиотеке Хайдиона. Она сказала: «Это тебе подойдет, сэр Пом-Пом. Возьми эту чашу и перестань торговаться — конечно, это подержанный и даже немного поврежденный сосуд, но что поделаешь!»
Сэр Пом-Пом взял чашу дрожащими руками: «Да, наверное, это мне подойдет».
«Хорошо! — сказал Пазм. — Вся это проволочка с дарами и обменом подошла к концу. Теперь пора заняться другими вопросами».
Позм обратился к Наупту: «Ты уже составил счет за убытки?»
«Еще нет, ваша честь!»
«Не забудь включить в него сбор за время, которое мы потеряли, беседуя с принцессой Мэдук и мудрецом Траванте. Сэр Пом-Пом принес полезный дар, но Мэдук и Траванте пытались морочить нам головы всевозможной болтовней и чепухой! Они должны понести наказание за мошенничество!»
Позм сказал: «Положи луковицы в котел и приготовь на кухне ножи и разделочные доски».
Мэдук нервно облизала губы и произнесла срывающимся голосом: «Вы, случайно, не собираетесь сделать то, что, как я подозреваю, вы собираетесь сделать?»
«Ха, батаста! — заявил Пизм. — Твои подозрения недалеки от истины!»
«Но мы ваши гости!»
«Тем вкуснее вы будете, особенно с приправой моего собственного приготовления, из остряка с хреном».
«Прежде чем мы приступим к разделке, однако, неплохо бы промочить горло, — заметил Пазм. — От всех этих разговоров в глотке пересохло. Причем у нас есть прелюбопытнейший золотой сосуд!»
«Прекрасная мысль!» — поддержал Позм.
Сэр Пом-Пом поднялся на ноги: «Позвольте продемонстрировать наилучший метод обращения с волшебным сосудом. Я ему научился благодаря длительному опыту. Наупт, найди кружки побольше! Пизм, Пазм и Позм не желают пробовать любимые напитки по капле — воздержанию здесь не место!»
«Правильно! — воскликнул Пазм. — Наупт, принеси большие оловянные кружки, мы выпьем на славу!»
«Так точно, ваша честь!»
Пом-Пом обхватил ладонями золотой сосуд: «Так что вы желаете пить?»
«Хочу выпить полную кружку медовухи!» — сказал Пизм.
«Я бы выпил того же красного вина, что и раньше, но гораздо больше!» — пожелал Пазм.
«А мне не терпится наглотаться прохладного шипящего эля — и смотри, чтобы пена отстоялась!»
Сэр Пом-Пом наполнил три кружки из трех носиков сосуда, а Наупт подал их Трехглавому Струпу.
«Опрокиньте кружки, пейте на здоровье! — подбодрил огра Пом-Пом. — В сосуде много осталось».
Струп схватил обеими руками три кружки и залпом опрокинул их содержимое в глотки Пизма, Пазма и Позма.
Прошло три секунды. Огромное круглое лицо Пизма стало ярко-красным, его глаза вылезли из головы на три вершка, а зубы со стуком выпали на пол. Физиономия Пазма задрожала крупной дрожью и, казалось, перевернулась. Лицо Позма почернело, как уголь, а из глаз у него метнулись красные языки пламени. Огр Струп поднялся на ноги и стоял, покачиваясь. Из его огромного брюха донеслось ворчание, завершившееся приглушенным взрывом — Струп Трехглавый упал на спину и развалился на несколько кусков. Траванте быстро шагнул вперед, взял в руку массивный меч огра и отсек три головы от остатков торса: «Наупт, ты где?»
«Здесь, ваша честь!»
«Возьми эти три головы и сейчас же брось их в огонь, чтобы от них ничего не осталось».
«Так точно, ваша честь!» Наупт оттащил огромные головы к камину и бросил их в средоточие пламени.
«Проследи за тем, чтобы они сгорели до тла! — приказал ему Траванте. — А теперь другой вопрос: у вас в темнице остались узники?»
«Нет, ваша честь! Струп их сожрал, всех до одного!»
«В таком случае нам незачем тут задерживаться».
«Есть еще один вопрос, — слабым голосом возразила Мэдук. — Сэр Пом-Пом, надо полагать, ты нажал кнопку из оникса, и не один раз, а два?»
«Не два, — покачал головой помощник конюшего. — Я нажал ее пять раз, а потом еще раз, для ровного счета. К сожалению, как вы можете видеть, это привело к распадению сосуда на почерневшую шелуху — содержимое разъело даже золото!»
«Сосуд Тробиуса сделал свое дело, — пожала плечами Мэдук. — Наупт, мы сохраним твою жалкую уродливую жизнь, но тебе придется исправиться!»
«С готовностью и с благодарностью, ваше высочество!»
«Отныне ты посвятишь все свое время благодеяниям, предоставляя кров и пищу усталым путникам!»
«Так точно, ваше высочество! Вы представить себе не можете, как меня радует избавление от рабства!»
«В самом деле, здесь нас больше ничто не задерживает, — сказала Мэдук. — Сэр Пом-Пом нашел то, что искал. Я узнала, что сэр Пеллинор, скорее всего, еще жив и находится в другом месте. Траванте убедился в том, что его потерянная молодость не замурована в коллекции награбленных редкостей чертога Дольдиль».
«Неудовлетворительный результат, — вздохнул Траванте. — Придется продолжать поиски».
«Пойдем! — позвала Мэдук. — Покинем поскорее это зловещее логово! Меня тошнит от его запахов».
3
Мэдук и ее спутники поспешили оставить за спиной чертог Дольдиль, обойдя стороной тело рыцаря-гоблина со сломанной шеей. Странники молча шагали на запад по дороге Манкинса — по словам Наупта, она в конечном счете должна была привести их на Великую Северную дорогу. Они то и дело оглядывались, словно ожидая, что в погоню за ними пустится какое-нибудь чудовище. Но дорога безмятежно пустовала, и тишину нарушали только птицы, чирикавшие в кронах деревьев.
Так они шли, миля за милей, погруженные в тревожные мысли. Наконец Мэдук обратилась к Траванте: «Пожалуй, я вынесла полезный урок из всей этой невероятной и ужасной истории. По меньшей мере, теперь я знаю, как зовут моего отца; кроме того, он, скорее всего, еще жив. Таким образом, мои поиски нельзя назвать тщетными. В Хайдионе я наведу дальнейшие справки — несомненно, какой-нибудь вельможа из Аквитании сможет что-нибудь сообщить о сэре Пеллиноре».
«Мои поиски тоже продвинулись, — без особого убеждения ответил Траванте. — Мне больше не нужно возвращаться ни на Придурковатую поляну, ни в чертог Дольдиль. Незначительное, но положительное развитие событий».
«Это лучше, чем ничего», — кивнула Мэдук. Она позвала опередившего их помощника конюшего: «А ты что будешь делать, сэр Пом-Пом? Ты нашел чашу Грааля! Твои поиски завершились полным успехом!»
«Я ошарашен последними событиями. Не могу поверить, что мне так повезло!»
«Но тебе и вправду повезло! Ты держишь в руках чашу Грааля, и теперь можешь рассчитывать на королевскую награду!»
«Придется серьезно над этим подумать».
«Не требуй руки принцессы королевской крови, — посоветовала Мэдук. — Некоторые девицы, не желающие выходить замуж, вздыхают и нервничают. Другие, однако, безжалостно применяют заклятия типа «трясозубки» и «подергунчика»».
«По этому поводу я уже принял окончательное решение, — сухо сказал сэр Пом-Пом. — Мне не нужна столь своевольная и капризная супруга. Принцессы не для меня».
«Может быть, Мэдук станет ласковой и послушной, когда выйдет замуж?» — с улыбкой предположил Траванте.
«Не хотел бы рисковать, проверяя справедливость этой гипотезы, — ответил сэр Пом-Пом. — Я скорее женюсь на Девонете — она достаточно привлекательна и грациозна, хотя, конечно, у нее острый язык. Помню, как она меня бранила за плохо затянутую подпругу! Тем не менее, такие недостатки исправимы — поколочу ее разок-другой, и все пройдет». Пом-Пом медленно, задумчиво кивнул: «Нет, над всем этим еще нужно подумать».
Некоторое время дорога тянулась по берегу реки — мимо запруд, затененных плакучими ивами, вдоль мелководья, где камыш дрожал, потревоженный зыбким течением. Там, где из воды возвышался серый скальный уступ, река повернула на юг; дорога же поднялась на холм и спустилась в ложбину, в сторону от реки, углубившись в рощу огромных вязов — их кроны переливались в солнечных лучах всеми оттенками зеленого.
Солнце склонялось к западу, приближались сумерки. Когда лес уже наполнился длинными черными тенями, дорога привела путников на тихую прогалину, где не было ничего, кроме развалин старой каменной хижины. Заглянув в дверной проем, Траванте обнаружил только кучу полуистлевших листьев, занесенных ветром, покосившийся старый стол и шкаф с едва державшейся на одной петле дверцей. Траванте растворил дверцу; в углу на верхней полке, почти невидимая в пыли, лежала книжечка из жесткого пергамента, в переплете из серых сланцевых пластинок. Траванте передал книжечку Мэдук: «У меня уже не те глаза, что прежде. Буквы расплываются и разбегаются, и слова не раскрывают мне свои секреты. Раньше, когда молодость еще от меня не убежала, я много читал».
«Вы понесли большую потерю, — посочувствовала Мэдук. — На вашем месте мне оставалось бы, конечно, только делать то, что делаете вы».
«Я тоже так думаю, — ответил Траванте. — Я еще не отчаялся».
Мэдук посмотрела по сторонам: «Довольно приятная поляна; здесь можно было бы переночевать — дороги скоро уже не будет видно».
«Согласен! — сказал Траванте. — Я не прочь передохнуть».
«А я не прочь что-нибудь съесть, — признался сэр Пом-Пом. — Сегодня Струп предлагал нам виноград, но мы отказались. Пора перекусить».
«Благодаря моей заботливой матери, мы сможем и поужинать, и выспаться», — Мэдук расстелила на траве розовый с белым платок и провозгласила: «Возведимус!» Появился шатер. Внутри путники обнаружили, как всегда, стол, уставленный обильными и превосходными блюдами — здесь были ростбиф с пудингом на сале, только что подрумяненная на шампуре утка, жареная рыба, все еще шипящая на сковороде, рагу из зайца и другое рагу из голубей, большое блюдо мидий, тушеных в сливочном масле с чесноком и травами, кресс-салат, хлеб с маслом, соленая рыба, маринованные огурцы, сыры трех сортов, молоко, вино и мед, фруктовые пирожные, земляника в свернувшихся сливках и многое другое. Мэдук и ее спутники освежились, пользуясь рукомойниками со слегка надушенной чистой водой, после чего наелись досыта.
При свете четырех бронзовых светильников Мэдук изучала книжечку, найденную в хижине: «Кажется, это какой-то альманах — или собрание заметок и советов. Записи сделаны девушкой, которая жила в хижине. Вот ее рецепт снадобья, улучшающего цвет кожи: «Говорят, что крем из тертого миндаля, смешанного с маковым соком, оказывает заметное действие, если его применять ежедневно; полезен также лосьон из сладкого бурачка, вымоченного в молоке лисы-альбиноски (увы! — где я найду лису-альбиноску?), а затем перемолотого с добавлением нескольких щепотей порошкового мела. Что касается меня, то в моем распоряжении нет ни одного из этих ингредиентов и, даже если бы они были под рукой, я, скорее всего, не стала бы ими пользоваться, потому что никому до меня нет никакого дела». Гм! — Мэдук перевернула страницу. — Вот ее указания по поводу того, как следует учить ворону говорить: «Прежде всего найди молодую ворону, сообразительную, веселую и способную. Обращайся с ней заботливо, хотя придется подрезать ей перья, чтобы она не улетела. На протяжении одного месяца добавляй в ее обычный корм свежую валериану, а также шесть жженых волос из бороды мудрого философа. Через месяц скажи: «Ворона, уважаемая ворона! Ты меня слышишь? Когда я подниму палец, говори! Пусть слова твои будут умными и уместными, чтобы мы обе веселились, и чтобы нам обеим было легче переносить одиночество. Говори, ворона!» Я выполняла все указания настолько точно, насколько это было возможно, но все мои вороны отказывались говорить, и никто никогда не облегчит мое одиночество»».
«Странно! — заметил сэр Пом-Пом. — Подозреваю, что философ, из бороды которого она выдрала шесть волос, не был по-настоящему мудр — или, может быть, вообще не был философом и обманул ее, предъявив поддельные рекомендации».
«Может быть», — сказала Мэдук.
«В таком глухом уголке невинную девушку нетрудно обмануть, — прокомментировал Траванте. — Даже философу».
Мэдук вернулась к изучению книжечки: «А вот еще один рецепт. Он озаглавлен «Безошибочный способ внушения несокрушимой верности и нежной любви в тех, кого мы любим»».
«Любопытно! — заинтересовался сэр Пом-Пом. — Прочтите, пожалуйста, этот рецепт, не пропуская ни слова».
Мэдук прочла: «Когда убывающая луна печально желтеет низко в небе, как готовый погаснуть огонек в лодке, плывущей по облакам, наступает пора приготовиться, ибо испарения нередко сгущаются в капли, сползающие по светлому краю месяца и свисающие с кончика нижнего рога. Медленно, постепенно, мало-помалу набухает и провисает такая капля; наконец она отрывается и падает — и, если бегущий под луной человек успевает поймать ее в серебряный рукомойник, он приобретет эликсир, обладающий многими полезными свойствами. Для меня в связи с этим открывается возможность для блуждающих мечтаний, потому что, если я растворю каплю лунного эликсира в бокале бледного вина, и мы вдвоем выпьем из этого бокала, нас обязательно соединит тоска неразрывной сладостной любви. Поэтому я твердо решила: как-нибудь ночью, когда луна будет плыть низко в небе, я выбегу с рукомойником и не остановлюсь, пока не встану под рогом луны — и там я буду ждать, чтобы поймать чудесную каплю!»
«Есть какие-нибудь еще записи?» — спросил Траванте.
«Они кончаются этим рецептом».
«Что ж, может быть, она так и сделала — убежала ночью и в конце концов поймала драгоценную каплю!»
Мэдук перелистывала пергаментные страницы: «Больше тут ничего нет — остальное размыло дождем».
Пом-Пом погладил подбородок и взглянул на священную чашу, установленную на подушке. Поднявшись на ноги, он подошел к выходу из павильона и выглянул на прогалину. Через некоторое время он вернулся к столу.
«Какая нынче погода, сэр Пом-Пом?» — спросил Траванте.
«Светит полная луна, небо безоблачно».
«Ага! В таком случае сегодня не следует ожидать утечки лунного сиропа!»
Мэдук спросила: «Сэр Пом-Пом, ты собирался бегать по лесу с рукомойником?»
«А почему нет? — с достоинством ответствовал Пом-Пом. — Капля или две лунного эликсира могут очень даже пригодиться». Он покосился на Мэдук: «Я все еще не решил, какую награду потребую».
«Я думала, ты решил стать бароном и жениться на Девонете».
«Женитьба на принцессе королевской крови может оказаться более престижным предприятием, если вы понимаете, что я имею В ВИДУ».
Мэдук рассмеялась: «Я тебя понимаю, сэр Пом-Пом, и поэтому буду остерегаться твоего бледного вина, даже если ты предложишь мне ведро вина, преклонив колено».
«Вот еще! — пробормотал сэр Пом-Пом. — Вы говорите сплошные глупости!»
«Конечно, — охотно согласилась Мэдук. — Тебе придется удовольствоваться Девонетой».
«Я об этом подумаю».
С утра все трое продолжили путь по дороге Манкинса, шагая под кронами высоких деревьев, волшебно преображавшими солнечный свет. Примерно через час Траванте издал удивленный возглас. Мэдук обернулась — старик напряженно смотрел в лес.
«Я ее видел! — закричал Траванте. — Не может быть никаких сомнений! Смотрите — вон там! Смотрите сами!» Он протянул руку — Мэдук показалось, что она видит какое-то движение среди стволов. Траванте позвал: «Стой! Не уходи! Это я, Траванте!» Он побежал в лес, продолжая кричать: «Не убегай, подожди! Я хорошо тебя вижу! Куда же ты спешишь? Почему не можешь подождать?»
Мэдук и сэр Пом-Пом сначала последовали за стариком, потом остановились и прислушались, надеясь, что тот вернется — но восклицания Траванте становились все глуше, и в конце концов растворились в тишине.
Мэдук и помощник конюшего вернулись на дорогу, часто останавливаясь, прислушиваясь и оглядываясь, но из леса не доносилось ни звука. Они подождали еще час, медленно прохаживаясь взад и вперед, но в конце концов неохотно направились на запад.
В полдень они вышли на Великую Северную дорогу и повернули на юг — сэр Пом-Пом, как обычно, шел впереди.
Через некоторое время Пом-Пом задержался и раздраженно обернулся: «Мне страшно надоел лес! Впереди — вспаханные поля и человеческие селения. Почему вы медлите?»
«Я не нарочно, — извинилась Мэдук. — Наверное, я волочу ноги потому, что с каждым шагом приближаюсь к Хайдиону — а я давно уже решила, что мне лучше быть бродяжкой, а не принцессой».
Сэр Пом-Пом презрительно хмыкнул: «А мне скучно пинать пыль, миля за милей! Дороги никогда не кончаются — одна выходит на другую, и путник никогда не доходит до конца пути».
«Такова природа бродяжничества».
«Ха! Это не для меня! Пройдешь несколько шагов, и пейзаж меняется. Только начинаешь любоваться видом, как он исчезает!»
Мэдук вздохнула: «Мне понятно твое нетерпение. Оно вполне объяснимо. Ты хочешь как можно скорее даровать церкви своего Грааля и получить великолепную награду».
«В особом великолепии я не нуждаюсь. Мне достаточно титула барона или рыцаря, небольшого поместья с усадьбой, конюшнями, амбаром, свинарником, загоном для скота, птичником и пасекой — ну, не помешает также лесок, чтобы охотиться, и ручей, чтобы рыбачить».
«Может быть, тебе все это пожалуют, — сказала Мэдук. — Что касается меня, если бы я не хотела, чтобы старший герольд Спаргой объяснил, где найти сэра Пеллинора, я вообще, наверное, не стала бы возвращаться в Хайдион».
«Глупости!» — твердо сказал сэр Пом-Пом.
«Думай, что хочешь».
«В любом случае, раз уж мы решили возвращаться, давайте не задерживаться».
4
Выйдя на Старую дорогу, Мэдук и сэр Пом-Пом шли на запад, пока не прибыли в деревню на Лягушачьем болоте, откуда в столицу Лионесса вел так называемый Нижний путь.
После полудня на западе стали собираться тучи, и к вечеру хвосты дождя уже волочились по полям. Выбрав подходящий луг за оливковой рощей, Мэдук поставила шатер, и странники хорошо отдохнули в теплых и сухих постелях, пока капли дождя барабанили по натянутому шелку. Почти всю ночь сверкали молнии и гремел гром, но к утру тучи развеялись, и восходящее солнце озарило свежий влажный простор.
Мэдук свернула шатер; они снова побрели по дороге, теперь часто огибавшей остроконечные останцы и внезапные провалы; углубившись в ущелье, путники прошли между отвесными утесами-близнецами, Мейгером и Яксом — так называемыми Арквирами — после чего снова широко открылось небо, и дорога стала постепенно спускаться по волнистым предгорьям. Далеко впереди уже серебрилась полоса пролива Лир.
Сзади послышался топот скачущих галопом лошадей; Мэдук и сэр Пом-Пом отошли на обочину. Подгоняя коней лихими возгласами, быстро приближались три всадника — молодые люди явно знатного происхождения; за ними ехали верховые пажи-оруженосцы. Мэдук взглянула на первого всадника в тот же момент, когда принц Кассандр, проезжая мимо, взглянул на нее. На какое-то мгновение их глаза встретились, и лицо принца тут же оцепенело, превратившись в маску изумления. Частыми взмахами руки он приказал спутникам остановиться, развернул коня и трусцой проехал назад, чтобы проверить, не обманывают ли его глаза.
Кассандр натянул поводья, подъехав почти вплотную к Мэдук, и выражение на его лице сменилось полупрезрительной сочувствующей усмешкой. Смерив Мэдук взглядом с ног до головы, принц покосился голубыми глазами на сэра Пом-Пома и, вернувшись к созерцанию Мэдук, разразился удивленным смехом: «Мне мерещится, или эта пачкуля-оборванка, притаившаяся в придорожной канаве — принцесса Мэдук, знаменитая сотнями сумасшедших проказ и преступлений?»
«Нет никаких причин надо мной издеваться, — чопорно ответила Мэдук. — Я не сумасшедшая, никаких преступлений не совершала и ни от кого не прячусь».
Кассандр спрыгнул с лошади. «Годы изменили его, — подумала Мэдук, — и не к лучшему». Дружелюбие принца исчезло под наростом тщеславия; слегка застенчивые манеры сменились заносчивостью самомнения; легко краснеющее лицо, плотные бронзовые кудри, капризный рот и пристальные холодные голубые глаза делали Кассандра чем-то вроде поверхностной копии его отца. Он произнес с назидательным укором: «Твоя внешность недостойна твоего положения; ты сделаешь посмешищем всю королевскую семью».
Мэдук безразлично пожала плечами: «Если тебе не нравится то, что ты видишь, смотри на кого-нибудь другого».
Вскинув голову, Кассандр расхохотался: «По сути дела, ты не так уж плохо выглядишь — наряд бродяжки тебе даже идет! Но такое поведение не подобает принцессе».
«Ха! — презрительно воскликнула Мэдук. — Если уж на то пошло, твое собственное поведение не делает чести королевскому дому. Твои скандальные похождения общеизвестны».
Кассандр снова рассмеялся, на этот раз несколько принужденно; прислушиваясь к беседе, его спутники тоже веселились. «Мы говорим о разных вещах, — сказал принц. — Должен ли я перечислять твои прегрешения? Во-первых, своим побегом ты вызвала истерический переполох. Во-вторых, из-за тебя волей-неволей понесли наказание десятки должностных лиц, не говоря уже о многочисленной дворцовой челяди. В-третьих, по твоей вине разгорелись всевозможные споры, взаимные обвинения, обиды и каверзы. В-четвертых, ты навлекла на себя целый ураган упреков, угроз, осуждений и проклятий. В-пятых…»
«Довольно! — прервала его Мэдук. — Очевидно, что я непопулярна в Хайдионе, можешь не продолжать. Все это, однако, не имеет значения, потому что ты не знаешь, о чем говоришь».
«Ну конечно! Как можно обвинять лису, забравшуюся в курятник, в том, что оттуда доносится кудахтанье и летят перья?»
«Твои шутки настолько легкомысленны, что не поддаются пониманию».
«Неважно, — Кассандр ткнул большим пальцем в сторону Пом-Пома. — Кажется, это один из конюших?»
«И что же? Король позволил мне пользоваться лошадьми и эскортом. Наших лошадей украли, и теперь мы идем пешком».
«Мальчишка-конюший — неподобающий эскорт для принцессы королевской крови».
«Мне не на что пожаловаться. Сэр Пом-Пом — или Пимфид, как его зовут при дворе — вел себя хорошо, и наши поиски, по большей части, увенчались успехом».
Принц Кассандр недоуменно покачал головой: «Какими такими чудесными поисками вы занимались, и как может быть, чтобы его величество был готов их одобрить?»
«Сэр Пом-Пом отправился на поиски священных реликвий, в соответствии с прокламацией короля. А я искала родословную — также в соответствии с указаниями его величества».
«Странно, очень странно! — заметил Кассандр. — Надо полагать, внимание короля было отвлечено, и он не обратил внимания на твои проделки — он в последнее время очень занят. Через несколько дней мы отправляемся в Аваллон на совет государей; подготавливаясь к этому важнейшему событию, его величество, скорее всего, не догадался о твоих намерениях. А что тебе удалось узнать по поводу твоей родословной?»
Мэдук надменно взглянула на ухмыляющихся товарищей принца: «Такие вопросы не следует обсуждать в присутствии лиц низкого происхождения».
Друзья Кассандра тут же перестали веселиться — лица их застыли.
«Как тебе угодно», — пожал плечами Кассандр. Повернувшись к трем пажам, он сказал: «Парлитц, слезай, поедешь за спиной Онделя; принцесса воспользуется твоим конем. А ты, — принц указал движением головы на сэра Пом-Пома, — можешь пристроиться на гнедом жеребце за спиной Вуллама. Поехали, время не ждет! Нам нужно вернуться к полудню».
По пути Кассандр ехал рядом с Мэдук и пытался завязать разговор: «Как ты искала родословную?»
«Я посоветовалась с матерью».
«И как ты ее нашла?»
«Мы отправились на Придурковатую поляну, в самую чащу Тантревальского леса».
«Ага! Разве это не опасно?»
«Очень опасно, если не соблюдать осторожность».
«Хмф! И тебе пришлось иметь дело с опасностями?»
«Пришлось».
«Как же ты их избежала?»
«Матушка научила меня кое-каким магическим трюкам лесного народца».
«Расскажи мне про магию фей!»
«Матушка советовала мне не обсуждать такие вещи. Тем не менее, как-нибудь я расскажу тебе о наших приключениях. Сейчас мне не особенно хочется болтать».
«Ты — странное создание! — сухо произнес Кассандр. — Не могу понять, что из тебя получится».
«Я сама часто себя не понимаю».
«А, чепуха! — с напускным оптимизмом воскликнул принц. — В одном невозможно сомневаться! Судьба не благоволит непослушным проказницам, ожидающим, что каждый будет танцевать под их дудку!»
«Все не так просто», — без особого интереса отозвалась Мэдук.
Кассандр замолчал; отряд спешил к столице. Проехав еще пару миль, Кассандр снова заговорил: «Не ожидай, что тебя примут с распростертыми объятиями — хотя бы потому, что в Хайдионе все с ног сбились. Послезавтра мы выезжаем в Аваллон».
«Ты уже второй раз говоришь об этой поездке. Зачем все едут в Аваллон?»
«На совет государей. Его созвал король Одри по предложению отца — там соберутся все короли Старейших островов».
«Значит, я вовремя возвращаюсь! — сказала Мэдук. — Если бы я задержалась еще на пару дней, было бы уже поздно». Задумавшись, она помолчала, после чего прибавила: «И вся история Старейших островов могла бы сложиться по-другому».
«Э? Ты о чем?»
«Здесь играет роль концепция, упомянутая тобой совсем недавно».
«Не понимаю — что ты имеешь в виду?»
«Ты упомянул так называемую судьбу».
«А! Да-да. И что же? Все равно не понимаю. Какое отношение это имеет к поездке в Аваллон?»
«Неважно. Я просто болтаю, что в голову придет».
Кассандр произнес с нарочитой вежливостью: «Считаю должным повторить, что в настоящее время в Хайдионе к тебе не расположены, и никто не пожелает удовлетворять твои прихоти».
«Что это означает в практическом отношении?»
«Тебя могут не включить в состав королевской делегации».
«Посмотрим».
Отряд спустился по Сфер-Аркту, обогнул лесистый утес, прозванный Матросским Дозором, и перед их глазами раскинулся весь город Лионесс; на заднем плане темнел грозный силуэт Хайдиона. Уже через десять минут всадники повернули к Королевскому Плацу и остановились перед парадным входом замка. Кассандр соскочил на землю и с галантным поклоном помог Мэдук спешиться. «Посмотрим, посмотрим, — бормотал Кассандр. — Не ожидай радушного приема, чтобы не разочаровываться. Из всего, что здесь о тебе говорили, самое лучшее, что я помню — «безрассудно непокорная беглянка»».
«Как я уже объяснила, это полностью необоснованное суждение!»
Кассандр язвительно рассмеялся: «Приготовься снова объяснять свое поведение — причем я рекомендовал бы тебе вести себя значительно скромнее».
Мэдук ничего не ответила. Кассандр позвал ее — к нему, казалось, вернулось былое добродушие: «Пойдем! Я проведу тебя к их величествам и, может быть, смогу в какой-то степени смягчить их гнев».
Мэдук указала на Пом-Пома: «Он тоже пойдет, вместе со мной».
Кассандр переводил взгляд с ее лица на лицо помощника конюшего: «В этом нет необходимости!» Повернувшись к Пом-Пому, он сделал повелительный жест рукой: «Ступай прочь, парень! Мы больше не нуждаемся в твоих услугах. Возвращайся к своим обязанностям и веди себя тише воды, ниже травы — может быть, старший конюший тебя простит».
«Ничего подобного! — возразила Мэдук. — Сэр Пом-Пом должен оставаться в нашей компании по чрезвычайно важной причине, которую ты вскоре узнаешь».
Кассандр пожал плечами: «Как хочешь! Пойдем — разговоры не помогут предотвратить неизбежное».
Втроем они зашли в замок и в главной галерее встретили лорда-сенешаля, сэра Мунго. Кассандр спросил: «Где в данный момент находятся король и королева?»
«Вы найдете их в Зеленой гостиной, ваше высочество. Они только что кончили обедать и пьют вино, пробуя различные сыры».
«Благодарю вас, сэр Мунго», — Кассандр провел Мэдук и сэра Пом-Пома в Зеленую гостиную, но место короля Казмира за столом уже пустовало. Королева Соллас сидела с тремя фаворитками; все они отщипывали виноградины от гроздей, лежавших в широкой плетеной корзине. Кассандр выступил вперед и вежливо поклонился — сначала королеве, затем ее фрейлинам; застольная беседа внезапно прекратилась. Кассандр спросил: «Не могли бы вы сказать, где находится его величество король?»
Королева Соллас, все еще не догадываясь о присутствии Мэдук, ответила: «Он решил пораньше отправиться в суд, чтобы завершить все разбирательства до отъезда в Аваллон».
Кассандр вывел вперед Мэдук и объявил с несколько натянутой игривостью: «Я приготовил приятный сюрприз! Посмотрите, кого я нашел по дороге!»
Королева Соллас уставилась на Мэдук с отвисшей челюстью. Со стороны компаньонок королевы послышались тихие присвисты и смешки, выражавшие высшую степень удивления. Королева резко захлопнула рот: «Значит, маленькая предательница решила снова злоупотреблять нашим гостеприимством?»
Кассандр любезно произнес: «Ваше величество, думаю, что ваше собеседование с принцессой лучше было бы устроить в конфиденциальной обстановке».
«Верно», — спохватилась королева. Она повернулась к фрейлинам: «Будьте так добры, оставьте нас одних на некоторое время».
С любопытством поглядывая на Мэдук и едва скрывая раздражение, вызванное требованием принца, компаньонки королевы покинули гостиную.
Соллас снова обратила пристальный взгляд на Мэдук: «А теперь, может быть, ты потрудишься объяснить твое своевольное отсутствие? Оно причиняло нам огромное беспокойство. Говори — где ты пряталась?»
«Со всем должны уважением, ваше величество, должна заявить, что вас неправильно информировали. Я нигде не пряталась и не повинна ни в каких проступках. Напротив, я отправилась на поиски согласно указаниям его величества короля, причем ваши собственные слова вынудили меня покинуть вас и Хайдион».
Королева Соллас моргнула: «Ничего подобного не помню! Ты выдумываешь какие-то вредные басни! Короля твой побег расстроил не меньше, чем меня».
«Но вы, конечно же, помните, как все это было! По приказу короля я отправилась узнавать, кто был мой отец и какова моя родословная. Я действовала исключительно в рамках ограничений, установленных вашими величествами!»
На лице королевы появилось выражение ослиного упрямства: «Возможно, король или я, занятые другими делами, позволили себе то или иное рассеянное замечание, которое ты извратила в соответствии со своими прихотями. Достойная презрения, трусливая тактика!»
«Сожалею о том, что вы так думаете, ваше величество — особенно если учитывать, что моя тактика наилучшим образом послужила вашим интересам!»
И снова королева Соллас уставилась на Мэдук с полным непониманием: «Я не ослышалась?»
«О нет, ваше величество, так оно и есть! Приготовьтесь услышать новость, которая вас обрадует до умопомрачения!»
«Ха! — мрачно усмехнулась Соллас. — На это мало надежды».
Принц Кассандр, стоявший в стороне и насмешливо улыбавшийся, произнес: «Мы слушаем с величайшим вниманием! Объявляй свою новость!»
Мэдук вывела вперед Пом-Пома: «Ваше величество, позвольте представить вам Пимфида, которого я нарекла «сэром Пом-Помом» за отвагу, проявленную у меня на службе. Сэр Пом-Пом сопровождал и охранял меня в пути; кроме того, он производил поиски, вдохновленный королевской прокламацией. В Щекотной обители мы услышали, как феи упомянули о чаше Грааля, и тут же сосредоточили внимание на этой возможности».
Королева Соллас вскочила на ноги: «Что? Как это может быть? Говори сразу, не испытывай мое терпение! Ты произнесла слова, самые любезные для моего слуха! Что тебе удалось узнать — только какие-нибудь намеки? Передай в точности то, что было сказано!»
«По словам фей, чашу Грааля присвоил и хранил у себя в чертоге огр Струп Трехглавый; сотни отважных рыцарей погибли, пытаясь ее добыть».
«И где она сейчас? Говори! Ничего не скрывай! Я вне себя от волнения!»
«Я ничего не скрываю, ваше величество! Огр Струп заточил чашу Грааля в шкафу у входа в подземелье чертога Дольдиль, в самой глуши Тантревальского леса».
«Это чрезвычайно важная новость! Мы должны немедленно собрать армию бравых рыцарей и отправиться в экспедицию, чтобы спасти эту святыню! Кассандр, сейчас же сообщи об этом его величеству королю! Все остальное не имеет значения».
«Выслушайте меня до конца, ваше величество! — воскликнула Мэдук. — Это еще не все! Руководствуясь советами моей матери-феи, сэр Пом-Пом и я представились хозяину чертога Дольдиль. Оказавшись внутри, сэр Пом-Пом проявил непревзойденную отвагу, умертвил страшного трехглавого огра и приобрел чашу Грааля, которую он принес в Хайдион, завернутую в лиловый шелк, и готов вручить вашему милостивому величеству. Сэр Пом-Пом, можешь вручить королеве чашу Грааля».
«Не могу поверить! — воскликнула королева Соллас. — Я в состоянии экстаза, я на седьмом небе!»
Сэр Пом-Пом выступил вперед и торжественно развернул лиловый шелк, обнажив древнюю чашу. Опустившись на одно колено, он поставил священную реликвию на стол перед королевой Соллас: «Ваше величество, позвольте предложить вашему вниманию чашу Грааля! Надеюсь, она принесет вам радость; надеюсь также, что вы наградите меня, как это было обусловлено королевской прокламацией, то есть по моему усмотрению».
Не отрывая глаз от чаши Грааля, королева ничего не слышала: «Чудо из чудес! Подумать только — на меня снизошло такое благословение! У меня голова кружится от восторга! Это просто невероятно, это выходит за рамки всех представлений!»
Мэдук сухо прервала словоизлияния королевы: «Ваше величество, вынуждена обратить ваше внимание на то, что чаша Грааля находится в вашем распоряжении исключительно благодаря подвигам сэра Пом-Пома!»
«Да-да, разумеется! Он сослужил церкви неоценимую службу, и от имени церкви я приношу ему мою королевскую благодарность, от всего сердца! Он будет награжден! Кассандр, тотчас же передай этому пареньку золотой в знак моего благорасположения».
Кассандр вынул из поясной сумки золотую монету и вложил ее в руку сэра Пом-Пома: «Не благодари меня — благодари королеву за ее щедрость!»
Королева Соллас позвала лакея, неподвижно стоявшего у двери: «Сейчас же приведи отца Умфреда, чтобы он мог разделить нашу радость! Спеши со всех ног! Скажи отцу Умфреду только то, что его ожидают замечательные, неслыханные новости!»
В гостиную зашел главный сенешаль, сэр Мунго: «Ваше величество, я известил короля о прибытии принцессы Мэдук. Он желает, чтобы я привел ее, вместе с ее компаньоном, в Судейский зал».
Королева Соллас рассеянно махнула рукой: «Можешь идти, Мэдук, ты сделала доброе дело, и в своей великой радости я прощаю тебе все прегрешения! Но в будущем тебе придется научиться послушанию!»
Пом-Пом осмелился замолвить за себя слово: «Ваше величество, как же насчет награды, обещанной королем? Когда мне следует уведомить его о моих пожеланиях, и когда я получу эту награду?»
Королева нетерпеливо нахмурилась: «В свое время будут рассмотрены любые целесообразные варианты. Тем временем, ты уже получил лучшую из всех наград — сознание того, что оказал огромную услугу церкви и нашей святой вере!»
Пом-Пом пробормотал нечто нечленораздельное, но поклонился и отступил. Сэр Мунго сказал: «Принцесса Мэдук, теперь вы можете пройти со мной, вместе с вашим компаньоном».
Сэр Мунго провел их по боковому коридору в Древний зал; через арочный проход в сырой каменной стене они вышли на площадку, откуда пологий спуск, окаймленный монументальными колоннами, привел их в торжественное пространство Судейского зала.
На невысоком помосте сидел король Казмир в традиционном одеянии верховного судьи — в черной мантии, черных перчатках и квадратной шапочке из черного бархата с золотым ободком сверху и золотыми кисточками по углам. Казмир сидел на массивном троне; перед ним стоял небольшой стол. По обеим сторонам помоста застыли навытяжку стражники в куртках с эполетами и бриджах из черной кожи, защищенные чугунными налокотниками и наколенниками. Кожаные шлемы с железными пластинками-наушниками наполовину скрывали их лица, что придавало им зловещий вид. Незадачливые подсудимые сидели на скамье, тянувшейся вдоль стены; судя по выражению их лиц, ничего хорошего они не ожидали. Те, кого уже подвергали пыткам, неподвижно смотрели в пространство — глаза их были пустыми, как дырки от сучков.
Сэр Мунго подвел Мэдук и Пом-Пома к столу короля: «Ваше величество, в соответствии с вашим указанием явились принцесса Мэдук и ее компаньон».
Казмир откинулся на спинку трона и мрачно разглядывал двух бродяг.
Мэдук чопорно опустилась в реверансе: «Надеюсь, ваше величество пребывает в добром здравии».
Каменное лицо короля Казмира не дрогнуло. Наконец он сказал: «Похоже на то, что принц Кассандр застал вас врасплох на обочине дороги. Где вы были и что натворили, унижая своим нищенским видом достоинство королевского дома?»
Мэдук ответила самым высокомерным тоном: «Ваше величество, вам сообщили позорную ложь! Принц Кассандр никоим образом не заставал нас врасплох — мы сами поспешно возвращались в столицу Лионесса. Принц Кассандр и его друзья догнали нас по пути. Мы не прятались, не пытались убежать и никаким иным образом не унижали ничье достоинство. Кроме того, если под словом «натворили» вы имеете в виду какие-либо проступки, то и в этом случае ваше величество ввели в заблуждение, так как я всего лишь выполняла указания вашего величества».
Казмир наклонился вперед — его быстро краснеющее лицо уже начинало багроветь: «Я приказал тебе бродяжничать в дикой глуши без надлежащего эскорта, способного тебя охранять?»
«Именно так, ваше величество! Вы приказали мне разыскать мою родословную любыми доступными средствами и не беспокоить вас дальнейшими деталями».
Король медленно повернул голову, устремив взгляд на сэра Пом-Пома: «Ты — конюший, предоставивший принцессе лошадей?»
«Да, ваше величество».
«Твоя глупость граничит с преступной халатностью! На каких основаниях ты считал себя надлежащим эскортом принцессы?»
«Ваше величество, я давно сопровождал принцессу во всех ее поездках, всегда верно ей служил и неоднократно удостаивался похвалы за свою службу».
Казмир снова откинулся на спинку трона. Медленно выговаривая слова, он холодно спросил: «По-твоему, длительное путешествие с многочисленными ночевками в удаленных областях и дикой местности не опаснее вечерней верховой прогулки по лугам вокруг Сарриса?»
«Разница действительно существует, ваше величество. Но позвольте вам сообщить, что, руководствуясь вашей прокламацией, я уже решил к тому времени отправиться на поиски священных реликвий».
«Это не имеет отношения к неправомочности твоего поведения».
Мэдук гневно воскликнула: «Ваше величество, я приказала ему так себя вести! Он виновен только в том, что выполнял мои приказы».
«Ха-ха! И если бы ты приказала ему поджечь Хайдион, чтобы мой замок погиб в ревущем пламени, выполнение этого приказа сделало бы его не более чем прилежным исполнителем твоей воли?»
«Нет, ваше величество, но…»
«Для того, чтобы надлежащим образом выполнить свои обязанности, он должен был уведомить о твоих требованиях уполномоченное лицо и получить официальное разрешение. Довольно лживых оправданий. Бейлиф, отведите этого конюшего на задний двор Пеньядора, где ему надлежит нанести семь ударов плетью. Пусть научится вести себя подобающим образом».
Мэдук закричала: «Подождите, ваше величество! Вы поспешно вынесли приговор, не принимая во внимание все обстоятельства. И Пимфид, и я — каждый из нас отправился на поиски самостоятельно, и мы оба добились успеха! Я узнала, как зовут моего отца, а Пимфид сослужил вам и королеве замечательную службу — он умертвил Струпа, огра-разбойника, и добыл чашу Грааля, которую только что вручил ее величеству. Она вне себя от радости! Согласно вашей прокламации, сэр Пом-Пом заслужил награду!»
Король Казмир слегка усмехнулся: «Бейлиф, сократите меру наказания до шести ударов и позвольте этой неотесанной деревенщине возобновить выполнение его обязанностей в конюшне. Такова его награда».
«Пошли, дурачина! — бейлиф взял Пом-Пома под локоть. — Давай, давай! Пошевеливайся!»
Мэдук с ужасом смотрела на Казмира: «Но вы же позволили мне сделать то, что я сделала! Вы сказали, чтобы я взяла с собой эскорт — и я всегда раньше ездила с ним!»
Король Казмир ударил по столу кулаком: «Довольно! Ты должна понимать смысл сказанного, а не придавать словам желаемое значение. Ты попыталась меня надуть и сама во всем виновата».
Глядя Казмиру в глаза, Мэдук поняла смысл его слов; новое понимание заставило ее зажмуриться. Но она заставила себя открыть глаза и спокойно смотреть вперед, несмотря на то, что теперь ненавидела Казмира всеми фибрами души.
Казмир продолжал: «Значит, ты узнала, кто твой отец. Как его зовут?»
«Мой отец — некий сэр Пеллинор из Аквитании, ваше величество».
«Сэр Пеллинор? — Казмир задумался. — Где-то я слышал это имя — кажется, давным-давно». Он повернулся к главному сенешалю: «Приведите герольда, Спаргоя».
Старший герольд Спаргой явился: «Что будет угодно вашему величеству?»
«Кто такой сэр Пеллинор из Аквитании? Где находятся его владения, какие у него связи?»
«Сэр Пеллинор, ваше величество? Это какая-то шутка».
«Что вы имеете в виду?»
«Сэр Пеллинор — мифический персонаж! Он существует лишь в романтических легендах Аквитании, согласно которым он совершает чудесные подвиги, соблазняет прекрасных дев и отправляется в полные приключений экспедиции в далекие края. На самом деле сэр Пеллинор не существует».
Король Казмир взглянул на Мэдук: «Так-так. Что ты теперь скажешь?»
«Ничего, — ответила Мэдук. — Мне можно идти?»
«Иди».
5
Волоча ноги, Мэдук отправилась в свои прежние апартаменты. Она задержалась в дверном проеме, глядя на предметы и вещи, когда-то вызывавшие у нее привязанность. Теперь помещения, раньше казавшиеся удобными и просторными, словно сжались, превратившись в тесные комнатушки с низкими потолками. Мэдук позвала горничную и приказала ей приготовить горячую ванну. Пользуясь мягким желтым мылом, привезенным из Андалузии, она хорошенько вымылась, после чего прополоскала золотисто-медные кудри водой, надушенной лавандой. Просматривая гардероб, она обнаружила, что старые платья уже едва на нее налезают. «Странно! — подумала Мэдук. — Как быстро бежит время!» Она изучила свои ноги — они все еще были тонкими и проворными, но — или это была игра воображения? — выглядели не совсем такими, какими она их помнила. Кроме того, ее груди стали заметными — если это кого-нибудь интересовало.
Мэдук обреченно вздохнула. Перемены происходили скорее, чем ей хотелось. Наконец она нашла наряд, все еще вполне ей подходивший: свободную юбку из светло-голубой домотканой пряжи и белую блузу, расшитую голубыми цветами. Она причесалась и повязала волосы голубой лентой, после чего уселась в кресло и стала смотреть в окно.
Ей было о чем подумать: по существу, в голове у нее теснилось такое множество мыслей, что они перескакивали одна через другую, возникая и пропадая, но никак не задерживаясь, чтобы полностью оформиться. Мэдук думала о сэре Пеллиноре, о фее Твиск, о короле Казмире в черной мантии и о бедном сэре Пом-Поме с убитым лицом. Последнюю мысль она прогнала, опасаясь, что ей станет плохо. Если удары плетью должен был наносить Зерлинг, он, конечно, не станет очень стараться, и сэр Пом-Пом вернется в конюшню с не слишком поврежденной спиной…
Мысли вертелись вихрем вокруг ее сознания, подобно ночным бабочкам, привлеченным пламенем. Одна цепочка мыслей кружилась настойчивее других и, будучи важнее других, настаивала на том, чтобы она обратила на нее внимание. Эти мысли были связаны с предстоящей поездкой королевской семьи в Аваллон. Мэдук не пригласили присоединиться к делегации, и она подозревала, что ни королева Соллас, ни король Казмир не позаботятся о ней вспомнить — хотя, конечно же, принц Кассандр собирался в путь, чтобы встретиться с принцами и принцессами со всех концов Старейших островов, в том числе с принцем Друном из Тройсинета. А ее там не будет! Эта идея причинила ей странную щемящую боль, раньше никогда ее не посещавшую.
Некоторое время Мэдук сидела, глядя из окна, но на самом деле рассматривая внутренним взором образ Друна. Она поняла, что ужасно хочет оказаться в его компании. Это было печальное и болезненное чувство, но почему-то приятное, погружавшее Мэдук в полудрему.
Еще одна мысль пришла ей в голову: сначала будто случайная, а затем постепенно приобретавшая все более жестокое, зловещее, пугающее значение. В Фалу-Файле находились Круглый стол Карбра-ан-Медан и Эвандиг, древний трон королей династии Палемона. Как предсказал Персиллиан, Волшебное Зерцало, сын Сульдрун должен был сесть за Круглым столом и править с трона Эвандига вместо Казмира. По словам Твиск, Казмир был мучительно одержим этим прорицанием — настолько, что проводил дни и ночи, составляя хитроумные планы и оценивая возможности убийств.
В Фалу-Файле Казмир, Круглый стол, трон Эвандиг и принц Друн должны были оказаться рядом. Это соображение не могло ускользнуть от внимания короля Казмира — напротив, как сообщил Кассандр, Казмир сам предложил королю Одри созвать совет государей.
Мэдук вскочила на ноги. Она должна была ехать в Аваллон вместе с королевской делегацией! А если такой возможности не было, ей приходилось снова бежать из Хайдиона — и в этом случае она уже никогда не смогла бы вернуться.
Мэдук нашла королеву в ее частной гостиной, в компании отца Умфреда. Мэдук зашла настолько тихо, что королева, казалось, не заметила ее присутствия. Посреди стола, на золотом блюде, покоился священный голубой сосуд. Королева Соллас сидела, восторженно созерцая чудесную чашу. Рядом с ней стоял отец Умфред, сложив пухлые руки за спиной, также погруженный в изучение чаши Грааля. В гостиной присутствовали также несколько приближенных королевы, беседовавших вполголоса — так, чтобы не нарушать молитвенные размышления ее величества.
Отец Умфред, разумеется, заметил прибытие Мэдук. Наклонившись к уху королевы, он произнес несколько слов. Соллас подняла голову и обвела глазами помещение так, словно не могла ни на чем сосредоточить взгляд. Наконец она увидела Мэдук и позвала ее: «Иди сюда, принцесса! Ты могла бы нам многое рассказать».
Мэдук подошла и опустилась в глубоком реверансе: «Я в распоряжении вашего величества и, конечно, мне есть что рассказать. Уверена, что мой рассказ вызовет у вас большой интерес».
«Говори же! Мы хотим знать все подробности!»
«Ваше величество! Я хотела бы отложить свой рассказ, и вот по какой причине. Увлекательная история поисков реликвии развлечет вас по пути в Аваллон. А если я буду рассказывать вам сейчас одно, а потом другое, такое отрывочное изложение не позволит вам оценить масштабы нашей экспедиции и отчаянные опасности, которым мы подвергались, добывая чашу Грааля».
«Ха, гм! — королева прокашлялась. — Не ожидала, что ты будешь сопровождать нас в поездке. Но теперь, по сути дела, твое присутствие представляется вполне целесообразным. При дворе короля Одри будет множество знатных вельмож — возможно, ты привлечешь чье-нибудь благосклонное внимание».
«В таком случае, ваше величество, мне необходимо немедленно пополнить гардероб, так как ни одно из старых платьев больше не подходит мне по размеру».
«Мы немедленно этим займемся. До отъезда остались две ночи и один день — этого должно быть достаточно». Королева Соллас подозвала горничную: «Поручите швеям безотлагательно приступить к делу. При этом им надлежит работать не только быстро и прилежно — расцветка и фасон платьев должны соответствовать возрасту и невинной грации принцессы Мэдук. Нет необходимости обременять наряды множеством драгоценных камней и тяжеловесного золота; такие украшения в любом случае никто не заметит на девчонке, едва начинающей приобретать признаки женственности».
«Как прикажете, ваше величество! Будет лучше, если принцесса пойдет со мной, чтобы можно было сразу начать примерку».
«Разумное соображение! Мэдук, ты можешь идти».
6
Портнихи развернули образцы тканей и посовещались, обсуждая характер и объем порученной им работы. Мэдук, все еще обиженная презрительными замечаниями королевы, слушала разговоры швей, наклонив голову набок. Наконец она вмешалась: «К чему вся ваша болтовня? Не хочу носить ваши землисто-желтые блузы, ваши напоминающие торты бежевые плиссированные юбки, ваши зеленые туфли, выглядящие так, будто на них лошадь наблевала! И ваши представления о фасоне придется радикально пересмотреть!»
Старшая швея, Хульда, не на шутку встревожилась: «Как же так, ваше высочество? Мы обязаны выбрать для вас платья, подобающие вашему высокому положению!»
«Вы обязаны шить то, что я соглашусь носить. В противном случае все ваши усилия пропадут даром».
«Разумеется, ваше высочество! Мы хотим, чтобы вы были довольны, и чтобы вам было удобно в новой одежде!»
«А тогда шейте то, что я выберу. Я не собираюсь носить раздувающиеся панталоны или душные корсеты, о которых вы судачили».
«Но, ваше высочество, именно такие панталоны и корсеты носят девушки вашего возраста».
«Какое мне дело до других девушек?»
Хульда вздохнула: «Что ж, как вам будет угодно! Как пожелает одеваться ваше высочество?»
Мэдук указала на рулон фланели василькового оттенка и на другой отрез, белый, с узором из узелков: «Возьмите вот это и вот это. А здесь… что у нас здесь?» Мэдук вытащила из футляра довольно тощий рулон темно-красного бархата, мягкого и тонкого, настолько насыщенной окраски, что в складках он казался черноватым.
«Этот оттенок называется «черная роза», — огорченно пояснила Хульда. — Бордовый бархат совсем не подходит особе вашего возраста; кроме того, его осталось совсем немного».
Мэдук и слышать ничего не хотела: «Чудесная ткань! Кроме того, ее вполне достаточно, чтобы обернуть мою тощую фигуру».
«Этого отреза не хватит, чтобы сшить надлежащее платье для девушки — со всеми складками, оборками, подбойками и наливами, как того требуют приличия и мода», — поспешно возразила Хульда.
«Значит, у меня будет платье без этих украшений, потому что мне страшно нравится этот цвет».
Хульда попыталась протестовать, но Мэдук ее игнорировала, указывая на то, что времени оставалось мало, и что, невзирая на любые опасения Хульды, платье из бархата «черная роза» должно было быть раскроено и сшито в первую очередь.
«Но послушайте, этого материала едва хватит! Платье будет обнажать вас больше, чем это прилично в вашем возрасте».
«Вот и хорошо! — заявила Мэдук. — Я считаю, что такое платье будет очаровательным, и по какой-то причине этот цвет хорошо сочетается с оттенком моих волос».
«Должна признать, что такое платье вам, наверное, пойдет, — неохотно согласилась Хульда. — Хотя привлекательность такого рода несколько преждевременна».
Глава 10
Солнце всходило в пасмурном небе — тучи, налетавшие с пролива Лир, обещали грозы по пути в Аваллон. Игнорируя эту неприятную перспективу, король Казмир и принц Кассандр выехали из Хайдиона до рассвета, чтобы успеть нанести визит в Форт-Маэль. У замка Ронарт-Синквелон, неподалеку от поселка Пышная Ива, где Старая дорога встречалась с Икнильдским путем, они собирались присоединиться к основному отряду и продолжать продвижение на север.
В свое время зевающая королева Соллас лениво поднялась с постели. Она позавтракала овсяной кашей со сливками, дюжиной фиников с начинкой из плавленого сыра и сытными потрохами, бланшированными в молоке с корицей. Во время завтрака главный сенешаль, сэр Мунго, явился сообщить, что королевские кареты, эскорт, свита и все остальное уже ожидали ее на Королевском Плаце.
Соллас скорчила недовольную гримасу: «Не напоминайте мне, уважаемый сэр Мунго! Я ожидаю от этой поездки одних неудобств, неприятных запахов и скуки — почему нельзя было созвать совет государей здесь, в Хайдионе, хотя бы ради меня?»
«На этот вопрос, ваше величество, я никак не могу ответить».
«А! С неизбежностью не поспоришь! Жизнь научила меня этой суровой истине. Вот и теперь мне придется стоически переносить мучения, и при этом еще любезно улыбаться!»
Сэр Мунго поклонился: «Я буду ожидать ваше величество в Восьмиугольном вестибюле».
Королеву одели; ее волосы заплели в косы, а косы уложили кольцами; ее лицо и руки освежили бальзамом из миндаля. Наконец она была готова к отъезду.
Кареты ожидали под террасой, на Королевском Плаце. Королева Соллас вышла из замка и пересекла террасу, время от времени задерживаясь, чтобы отдать последние указания сэру Мунго, с невозмутимой вежливостью отвечавшему на каждое из ее требований.
Королева спустилась на плац, и ей помогли залезть в карету. Она устроилась на подушках, закутавшись в покрывало из меха лисят.
Затем в карету поднялась Мэдук, сопровождаемая фрейлинами королевы, леди Триффин и леди Сиппл, а также некоей мадемуазель Кайлас — ее в последние дни назначили компаньонкой принцессы.
Все было готово. Королева Соллас кивнула сэру Мунго, отступившему на пару шагов и подавшему знак герольдам. Те протрубили три сигнала «королевского отъезда», и кортеж покатился по плацу.
Процессия повернула на Сфер-Аркт, и вся компания приготовилась к долгому пути. Мэдук сидела рядом с королевой Соллас. Напротив сидела мадемуазель Кайлас — шестнадцатилетняя девица, руководствовавшаяся высокими нравственными принципами и правилами безукоризненного поведения, хотя с точки зрения Мэдук она была надоедливой особой, полностью лишенной очарования и остроумия. Побуждаемая тщеславием или преувеличенной чувствительностью, Кайлас подозревала, что все находившиеся рядом существа мужского пола, любого возраста, только тем и занимались, что оценивали ее прелести, и готовы были в любой момент пристать к ней с неприличными предложениями. Эта убежденность заставляла ее задирать нос и надменно отворачиваться независимо от того, смотрел ли в ее сторону тот или иной мужчина. Привычки мадемуазель Кайлас вызывали у Мэдук недоумение, так как тощие плечи и широкие бедра мадемуазель, а также ее угрюмая физиономия с длинным носом, выпуклыми черными глазами и спиралями жестких черных кудрей, болтавшихся у висков подобно праздничным подвескам под ушами осла, не создавали запоминающийся образ выдающейся красоты. Кроме того, у Кайлас была привычка устремлять на интересующий ее объект неподвижный, немигающий взгляд. Сидя напротив нее, Мэдук никак не могла избежать этого взгляда. Она пыталась обороняться тем же оружием, на пять минут сосредоточив взор на кончике носа Кайлас, но безуспешно. Мэдук соскучилась и отвернулась, признав свое поражение.
Процессия углубилась в ущелье между Арквирами; в то же время погода, ранее предвещавшая бурю, изменилась — туман и облака развеялись, пейзаж ярко озарился солнцем. Королева Соллас самодовольно заметила: «Сегодня утром я молилась о хорошей погоде, чтобы наше путешествие было безопасным и приятным — так и случилось».
Леди Триффин, леди Сиппл и Кайлас отозвались надлежащими сотрясениями воздуха, выражавшими умиление и благодарность. Королева поставила поближе корзинку с выдержанным в меду инжиром и обратилась к Мэдук: «А теперь, дорогая, ты могла бы поведать нам обо всех обстоятельствах, окружавших обнаружение благословенного Грааля!»
Мэдук обвела взглядом внутренность кареты. Кайлас продолжала глазеть на принцессу с напряженным упорством совы. Две фрейлины королевы, внешне благожелательные, не скрывали страстного желания узнать что-нибудь сенсационное, способное стать драгоценным материалом для слухов и сплетен.
Мэдук повернулась к королеве: «Ваше величество, такие сведения предназначены только для ваших ушей! Есть тайны, которые не следует сообщать особам низкого звания».
«Вот еще! — проворчала Соллас. — Леди Триффин и леди Сиппл — мои доверенные компаньонки, их вряд ли можно назвать особами низкого звания. Что касается Кайлас, она — крещеная христианка, и ее тоже чрезвычайно интересует чаша Грааля».
«Все может быть, — пожала плечами Мэдук. — Но у меня есть основания держать язык за зубами».
«Чепуха! Давай, рассказывай!»
«Не смею, ваше величество! Если вы желаете понять, почему я вынуждена проявлять сдержанность, поезжайте со мной — в отсутствие других сопровождающих — вглубь Тантревальского леса».
«Вдвоем с тобой? Без эскорта? Это безумие». Соллас потянула за шнурок колокольчика; карета остановилась, и паж в ливрее спрыгнул с козел, чтобы заглянуть в окошко: «Что пожелает ваше величество?»
«Некоторое время сопровождающие нас дамы будут ехать в других экипажах. Нарцисса, Дэнси, Кайлас — будьте любезны, сделайте мне такое одолжение. Как упомянула Мэдук, существуют сведения, не подлежащие широкому распространению».
Две фрейлины и мадемуазель Кайлас оскорбленно пересели в другой экипаж. Мэдук быстро заняла место, освобожденное леди Сиппл, напротив королевы Соллас, и процессия снова двинулась вверх по Сфер-Аркту. «А теперь, — продолжала Соллас, жуя инжир и не обращая внимание на маневры Мэдук, — рассказывай. Честно говоря, я сама предпочитаю услышать твою историю наедине. Не упускай никаких подробностей!»
У Мэдук не было никаких причин скрывать какие-либо аспекты ее приключений. Она рассказала все, что помнила, и ей удалось возбудить в королеве искреннее изумление. Под конец Соллас взирала на Мэдук с выражением, напоминавшим трепетное почтение: «Потрясающе! Ты у нас фея-полукровка — тебе не хочется вернуться в Щекотную обитель?»
Мэдук покачала головой: «Это невозможно. Если бы я осталась в обители, питалась феерической пищей и пила феерическое вино, из меня вышло бы что-нибудь вроде феи, но только я умерла бы гораздо скорее фей. В наше время почти у всех эльфов и фей течет в жилах кровь с примесью человеческой — поэтому их и называют «полулюдьми». Говорят, со временем их раса смешается с простонародьем, и больше не будет ни эльфов, ни фей. А люди — мужчины и женщины — не будут подозревать, что их странности и причуды унаследованы от эльфов и фей. Что касается меня, я уже почти смертная, мне поздно меняться. Так что я буду жить и умру, мои дети отживут свой срок и умрут — и через несколько поколений в моих потомках почти ничего не останется от лесного народца».
«Так и должно быть, к вящей славе истинной веры! — заявила королева Соллас. — Отец Умфред говорит, что твари Тантревальского леса — дьяволы и сатанические бесы, в большей или меньшей степени служащие проводниками зла. Вместе с еретиками, язычниками, безбожниками, нераскаянными грешниками и идолопоклонниками, все они осуждены гореть в геенне огненной!»
«Подозреваю, что он ошибается», — осторожно заметила Мэдук.
«Как он может ошибаться? Умфред собаку съел в доксологии!»
«Существуют другие учения и другие ученые мужи».
«Все они еретики, и все их учения лживые! — провозгласила Соллас. — Мое убеждение объясняется чистой логикой! Подумай сама! В чем состояли бы преимущества приверженцев истинной веры, если бы каждый мог рассчитывать на райское блаженство после смерти? Такая неразборчивая щедрость была бы равноценна безнравственности!»
Мэдук пришлось признать логичность рассуждений королевы: «Так или иначе, я не изучала этот вопрос достаточно подробно, и мое мнение несущественно».
Когда королева Соллас обсудила, наконец, все аспекты поисков Грааля к своему удовлетворению, она снова остановила карету и позволила Кайлас, леди Триффин и леди Сиппл, раздраженным изгнанием, вернуться в королевский экипаж. Мэдук подвинулась в угол сиденья. Леди Триффин и Кайлас заняли прежние места, а леди Сиппл, за неимением лучшего, пришлось сесть туда, где раньше сидела Мэдук, то есть напротив Кайлас — к огромному облегчению Мэдук.
Королева сказала: «Предупреждение принцессы Мэдук оказалось правильным. Она сообщила несколько фактов, несомненно не подлежащих разглашению».
«Если ваше величество так считает, у нас не может быть возражений, — поджав губы, отозвалась леди Триффин. — Следует отметить, однако, что по меньшей мере я известна осмотрительностью».
Леди Сиппл с достоинством прибавила: «В цитадели Глубокий Ров, в моем родовом поместье, водятся три призрака. Они появляются по ночам в новолуние, чтобы жаловаться на судьбу. Призраки сообщали мне самые интимные подробности, не сомневаясь в моей сдержанности».
«Такова жизнь! — весомо заявила королева Соллас. — Никто из нас не умнее всех остальных. Это приходится признать даже принцессе Мэдук».
Кайлас сказала тихим, слегка хрипловатым голосом: «Рада слышать, что какие-то признаки скромности дополняют многочисленные достоинства принцессы».
«И опять ты попала пальцем в небо, — скучающим тоном протянула Мэдук. — Даже если у меня есть какие-то достоинства, скромность к их числу не относится».
«Ха-ха! — развеселилась королева Соллас. — Надо полагать, так оно и есть — кому лучше знать добродетели принцессы, как не ей самой!».
2
Пока король Казмир и принц Кассандр инспектировали крепость в Форт-Маэле, королева Соллас и ее свита отдыхали в замке Ронарт-Синквелон, принадлежавшем Тоберету, герцогу Монкрифскому.
Казмир и Кассандр наблюдали за строительством новых укреплений в Форт-Маэле, произвели смотр гарнизона и в целом остались довольны тем, что увидели. Они покинули форт вскоре после полудня и, не останавливаясь ни на минуту, к наступлению темноты уже прискакали в Ронарт-Синквелон.
Утром, проходя мимо, когда Мэдук собиралась залезть в карету, король Казмир впервые обнаружил, что Мэдук ехала в компании королевы. Казмир удивленно остановился, будучи явно недоволен. Мэдук опустилась в любезном реверансе: «Доброе утро, ваше величество!»
На какое-то мгновение казалось, что Казмир готов отдать резкий приказ, но он только повернулся на каблуках и ушел.
Задумчиво улыбнувшись, Мэдук устроилась в экипаже.
Королевская процессия двинулась по Икнильдскому пути. В кортеже теперь ехали король Казмир, принц Кассандр, карета королевы Соллас, пара королевских пажей, эскорт из шести рыцарей, а также следовавшая в арьергарде, поодаль от остальных, группа вооруженных всадников. С точки зрения Мэдук, всадники эти отличались необычными свойствами — им явно не хватало военной дисциплины, они вели себя шумно, почти развязно. «Странно!» — подумала Мэдук. Проехав несколько миль, король Казмир, раздраженный нахальством этих людей, послал Кассандра сделать им выговор, после чего в арьергарде стало гораздо тише.
На третий день после выезда из Ронарт-Синквелона отряд прибыл к Зубчатому мысу на берегу Камбермунда. Паром, пепеправлявшийся с приливом и отливом сначала в одном направлении, а затем в противоположном, перевез компанию на северный берег. Уже через час отряд Казмира прибыл в Аваллон, город высоких башен.
У городских ворот процессию встретило подразделение элитной гвардии короля Одри, в роскошных серых с зеленым униформах и блестящих серебряных шлемах. Под музыку волынок, свирелей и барабанов лионесскую делегацию сопроводили по широкому бульвару и через дворцовые парки к парадному входу в Фалу-Файль. Король Одри сам вышел из дворца, чтобы торжественно приветствовать гостей.
Затем Казмира и сопровождавших его лиц провели в апартаменты, окружавшие озелененный внутренний двор восточного флигеля дворца, с апельсиновыми деревьями по углам и фонтаном посередине. Мэдук отвели помещения, роскошнее которых она никогда еще не видела. На полу ее гостиной расстилался толстый ковер из зеленого плюша, легкая изящная мебель была покрыта белой эмалью и обита зелеными и синими подушками. На двух стенах висели картины, изображавшие нимф, играющих на живописных просторах Аркадии; на столешнице из голубой майолики стояла ваза с букетом разнообразных цветов. На Мэдук все это произвело впечатление приятной новизны. Рядом с гостиной находились спальня, купальня с вырезанными из розового порфира ванной и рукомойником, а также гардеробная с большим византийским зеркалом в стене и всевозможными духами, маслами и эссенциями на полках в стенном шкафу.
У отведенных ей апартаментов, с точки зрения Мэдук, был только один недостаток: тот факт, что Кайлас отвели примыкавшую к ним комнату с дверью, открывавшейся в гостиную принцессы. По какой-то причине Кайлас выполняла свои обязанности с удвоенной бдительностью, постоянно наблюдая за подопечной. Куда бы ни пошла Мэдук, ее преследовал неотвязный взор блестящих черных глаз.
Наконец Мэдук послала Кайлас выполнить поручение. Подождав, пока надоедливая компаньонка не скрылась за углом, Мэдук выбежала из комнат и со всей возможной быстротой, приличествовавшей ее положению, покинула восточный флигель.
Она оказалась в главной галерее Фалу-Файля — так же, как и в Хайдионе, она тянулась вдоль всего дворца. Прибыв в приемный зал, Мэдук подошла к дородному молодому помощнику сенешаля, гордо носившему серую с зеленым ливрею и свободный берет из алого бархата, сдвинутый набекрень по последней моде так, что он налезал на правое ухо. Помощник сенешаля был рад оказать услугу изящной девице с золотисто-медными кудрями и небесно-голубыми глазами; он сообщил, что ни король Эйлас, ни принц Друн еще не приехали: «Принца Друна ожидают сегодня, а король Эйлас задержался и может почтить нас своим присутствием только завтра».
«Как так? — удивилась Мэдук. — Почему они не едут вместе?»
«Это довольно сложная история. Принц Друн прибудет на борту военного корабля «Немейте» — он проходит практику, выполняя обязанности первого помощника капитана. Король Эйлас, судя по всему, задержался в Домрейсе. Его молодая королева на восьмом месяце беременности; возникал даже вопрос о том, что Эйлас может вообще не приехать. Недавно нам сообщили, что он все-таки отправился в путь. Принц Друн, однако, должен быть здесь с минуты на минуту — его корабль вошел в Камбермунд с утренним приливом».
Мэдук посмотрела по сторонам. В дальнем конце вестибюля арочный проход вел во внутренний дворик, ярко освещенный благодаря высокой стеклянной крыше. По обеим сторонам дворика попарно, одна напротив другой, стояли монументальные статуи.
Проследив направление взгляда Мэдук, молодой помощник сенешаля пояснил: «Перед вами Двор мертвых богов. Это очень древние статуи».
«Откуда вы знаете, что это мертвые боги? То есть, что они действительно умерли?»
Помощник сенешаля шутливо пожал плечами: «Я никогда не вникал в этот вопрос подробно. Вероятно, когда богам больше не поклоняются, они постепенно исчезают, растворяются, если можно так выразиться. Идолам, стоящим на этом дворе, поклонялись эвадниане, предшественники пеласгов. В Тройсинете Гея все еще почитается как великая мать богов, а на берегу моря в окрестностях Исса есть храм, посвященный Атланте. Таким образом, возможно, эти богини еще живы. Не желаете ли полюбоваться на статуи вблизи? У меня есть несколько свободных минут, пока не прибыла следующая делегация».
«Почему нет?» — отозвалась Мэдук. Кайлас вряд ли стала бы ее искать среди мертвых богов.
Помощник сенешаля провел ее в соседний двор: «Смотрите! Вот стоит Крон Непознаваемый, напротив своей ужасной супруги, богини судьбы Хекк. Ради забавы они создали разницу между утверждением и отрицанием, после чего, снова соскучившись, определили разграничение между «бытием» и «небытием». Когда им надоели эти игры, они развели руки в стороны, раскрыв ладони, и из их пальцев проистекли материя, время, пространство и свет — после чего, наконец, у них появилось достаточно развлечений».
«Все это замечательно, — сказала Мэдук, — но где боги научились таким хитроумным трюкам?»
«Ага! — поднял указательный палец помощник сенешаля. — Здесь-то и скрывается тайна! Когда теологов спрашивают о происхождении Крона и Хекк, они поглаживают бороды и меняют тему разговора. Фактически мы знаем только то, что Крон и Хекк были прародителями всех остальных богов. Здесь перед вами Атланта, а здесь — Гея; вот стоят Фантарес и Аэрис. Они, соответственно — божества воды, земли, огня и воздуха. Великолепный Аполлон — бог Солнца, а Дретра Прекрасная — богиня Луны. За ними — Флунс, повелитель битв, и Палас, богиня урожая. Последняя пара — Адас стоит напротив Аронис, как тому и следует быть! Ежегодно на протяжении шести месяцев Адас — бог зла, жестокости и боли, а его супруга Аронис — богиня любви и доброты. Когда настает равноденствие, он меняются ролями на следующее полугодие. Адас становится богом отваги, доблести и милосердия, тогда как Аронис превращается в богиню мести, ненависти и предательства. По этой причине их прозвали Непостоянной Парой».
«Обычные люди меняются ежечасно, даже ежеминутно, — заметила Мэдук. — По сравнению с ними Адас и Аронис — образцы устойчивости. Тем не менее, я не хотела бы жить с ними под одной крышей».
«Проницательное наблюдение», — поднял бровь помощник сенешаля. Он внимательнее присмотрелся к собеседнице: «Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с выдающейся принцессой Мэдук Лионесской?»
«Так меня представляют другим — по меньшей мере в настоящее время».
Помощник сенешаля поклонился: «Меня зовут Тибальт, и мой титул — всего лишь «сквайр». Рад оказать содействие вашему высочеству! Пожалуйста, дайте мне знать, если я могу оказаться полезным чем-нибудь еще».
«Я хотела бы знать — исключительно из любопытства — где находится Круглый стол, Карбра-ан-Медан?»
Снова галантно раскланявшись, Тибальт указал пальцем: «Вот этот проход ведет в Зал героев».
«Если вам не трудно, проведите меня в этот зал», — сказала Мэдук.
«С удовольствием!»
По обеим сторонам арочного прохода стояли два стражника с вертикально торчащими алебардами. Мэдук и Тибальт беспрепятственно прошли между ними в Зал героев — стражники не шелохнулись, даже глаза их продолжали смотреть в какую-то удаленную точку.
Тибальт сказал: «Это древнейшая часть Фалу-Файля. Никто не знает, кто и когда заложил эти огромные каменные глыбы! Как вы можете видеть, это круглый зал, тридцать три ярда в диаметре. А вот и Круглый стол — Карбра-ан-Медан!»
«Он большой и скорее кольцевой, нежели круглый».
«Четырнадцать ярдов и одиннадцать локтей в диаметре. Внешнее кольцо, шириной пять футов, изготовлено из панелей горного вяза, укрепленных на дубовых перекладинах. Диаметр центрального отверстия составляет примерно одиннадцать ярдов».
Тибальт провел ее вокруг стола: «Заметьте бронзовые таблички. На них запечатлены имена паладинов давно минувших дней — там, где они сидели за этим столом».
Мэдук наклонилась к одной из табличек: «Архаические символы, но их можно прочесть. Тут написано: «Здесь сидит сэр Гахун из Хака, бешеный, как северный ветер, неистощимый в бою!»»
Тибальт был впечатлен: «Вы умеете читать древние тексты! Конечно, конечно — принцессам дают прекрасное образование».
«Меня учили, — призналась Мэдук. — Тем не менее, люди простого происхождения тоже могут многому научиться, если захотят. Рекомендую вам научиться читать — это не так уж трудно; сначала от разных букв пестрит в глазах, но скоро к ним привыкаешь и даже не замечаешь, как они выстраиваются в слова».
«Вы вдохновили меня, ваше высочество! — воскликнул Тибальт. — Сегодня же начну приобретать этот полезный навык». Он указал на нишу в глубине зала: «А здесь перед вами Эвандиг, священный трон королей Старейших островов. Мы стоим в присутствии древнего величия! Говорят, раз в год призраки рыцарей Круглого стола собираются в этом зале, чтобы возобновить старую дружбу. Что еще? Вы желаете остаться в этом зале? Здесь мрачновато, его используют только для торжественных церемоний».
«Нынешний совет государей состоится именно здесь?»
«Несомненно!»
«Где будет сидеть король Казмир? И где сядут король Эйлас и принц Друн?»
«Этого я не могу сказать — такие вещи определяют главный сенешаль и герольды. Вы хотели бы посмотреть на что-нибудь еще?»
«Нет, благодарю вас».
Тибальт провел Мэдук обратно через проход во Двор мертвых богов. Из вестибюля послышался гул множества голосов. Помощник сенешаля заторопился: «Прошу меня извинить, я отлучился с поста! Кто-то прибыл — подозреваю, что это принц Друн с эскортом!»
Тибальт убежал; Мэдук поспешила вслед за ним. В приемном зале она обнаружила принца Друна и трех тройских вельмож в компании короля Одри, принцев Доркаса, Вемуса и Джасвина, а также принцесс Клуары и Маэвы. Мэдук протискивалась через толпу придворных в надежде приблизиться к Друну, но безуспешно; король Одри уже увел куда-то принца и его свиту.
Мэдук медленно вернулась к себе в апартаменты. Там она нашла Кайлас, сидевшую в гостиной наподобие каменной статуи.
«Когда я вернулась, выполнив ваше поручение, вас уже не было, — сухо сказала Кайлас. — Куда вы ушли?»
«Куда я хожу — мое дело, — ответила Мэдук. — Тебе не следует интересоваться такими вещами».
«Моя обязанность — вас сопровождать», — настаивала Кайлас.
«Когда мне потребуется твоя помощь, я об этом сообщу. А сейчас можешь удалиться в свою комнату».
Кайлас поднялась на ноги: «Я скоро вернусь. Вам в услужение назначили местную горничную, она поможет вам одеться к вечернему банкету. Королева предположила, что я могла бы помочь вам выбрать подходящее платье из гардероба».
«Чепуха! — отмахнулась Мэдук. — Мне не нужны советы. Уходи и не возвращайся, пока я тебя не позову».
Кайлас вышла из гостиной раздраженными длинными шагами.
Мэдук решила одеться пораньше и, после непродолжительного колебания, выбрала платье из бархата «черная роза». Она заблаговременно покинула апартаменты без сопровождения и отправилась в Большой зал, надеясь встретиться с Друном до начала банкета.
Друна в Большом зале еще не было. К ней навстречу вышел принц Джасвин, младший сын короля Одри, темноволосый пятнадцатилетний юнец. Он проводил ее к столу и усадил рядом с собой; с другой стороны сидел принц Ворон Помперольский.
Наконец появился Друн. Его усадили с другой стороны стола, довольно далеко от Мэдук. Он успел переодеться — теперь на нем были темно-синий камзол и белая рубашка: простой костюм, гармонировавший с его светлой кожей и аккуратно подстриженными темно-русыми волосами. Он заметил Мэдук и приветствовал ее взмахом руки, но после этого вынужден был вести бесконечный разговор с принцессой Клуарой; даже в тех редких случаях, когда эта болтушка прерывалась, внимание принца отвлекала другая соседка, королева Линнета Помперольская.
Пиршество продолжалось, подавали одно блюдо за другим; через некоторое время Мэдук перестала даже пробовать кулинарные шедевры, предлагаемые стюардами. Стоявшие перед ней четыре бокала были заполнены двумя сортами красного вина, мягким белым вином и душистым зеленоватым вином. Бокалы эти наполняли заново каждый раз, когда Мэдук прихлебывала из них; наконец она перестала пить вино, опасаясь, что у нее закружится голова. Принц Джасвин умел поддерживать бойкую застольную беседу, в чем ему не уступал и принц Ворон, младший отпрыск короля Кестреля, брат достопамятного Биттерна, который не смог приехать в Аваллон в связи с приступами ревматизма и астмы. Несколько раз Мэдук замечала, что королева Соллас сосредоточивала на ней холодный внимательный взгляд; принцессе оставалось только притворяться веселой и беззаботной.
Наконец король Одри поднялся на ноги, тем самым показывая, что банкет закончен. Тут же из соседнего бального зала послышались тихие мелодичные звуки лютен и трехструнных скрипок. Мэдук поспешила извиниться перед принцами Джасвином и Вороном, соскользнула со стула и побежала вокруг стола, чтобы оказаться поблизости от Друна. Но сперва ее задержал принц Вемус, пожелавший выразить восхищение ее внешностью и пытавшийся завязать разговор. Мэдук избавилась от него так скоро, как это допускалось правилами вежливости, но Друна уже нигде не было. Нет, вот он стоял, у другого конца стола! Мэдук стала возвращаться, но столкнулась по пути с Кайлас, с плохо скрываемым удовольствием передавшей срочное сообщение: «Королева Соллас находит ваше платье неподобающим случаю».
«Королева ошибается! Можешь ей сказать, что меня это платье вполне устраивает».
«Но оно не устраивает королеву. Королева считает, что такое платье неприлично для неопытной девушки вашего возраста. Она желает, чтобы вы вернулись вместе со мной в ваши апартаменты, где мне поручено выбрать вам более скромное платье. Пойдемте, мы должны это сделать безотлагательно».
Мэдук жестко ответила: «Сожалею о том, что королева недовольна, но уверена, что ты неправильно истолковала ее указания. Вряд ли королева ожидает, что я стану переодеваться посреди бала. Будь так любезна, не подходи ко мне снова». Мэдук попыталась проскользнуть мимо, но Кайлас преградила ей дорогу: «Вы слышали инструкции королевы! Я их понимаю безошибочно!»
Мэдук с трудом сдерживала раздражение: «Объясни королеве, что мне было бы чрезвычайно неудобно переодеваться сейчас, особенно учитывая тот факт, что это платье мне вполне подходит».
«Не сказала бы».
«Так или иначе, отойди в сторону — мне нужно кое с кем поговорить».
«С кем именно?»
«Какое тебе дело, Кайлас? К чему все эти вопросы?» — Мэдук обогнула упрямую компаньонку, но к тому времени Друн опять пропал в медленном круговороте вельмож и придворных.
Мэдук отошла в сторону и встала у стены. Она смотрела по сторонам, переводя взгляд с лица на лицо. Над головой пылали тысячи свеч в красивых канделябрах, озаряя тысячи оттенков переливающихся роскошных нарядов — розовой марены и шафрана, стального синего и мшистого зеленого, лимонно-желтого, каштанового, умбры и нежнорозового. Сверкало серебро, мерцало золото, всюду блестели драгоценности. Лица плыли под люстрами подобно бледным медузам в пронизанной светом приливной волне — всевозможные разнообразные лица, каждое — символ скрывавшейся под его маской души! Но среди них нигде — ни справа, ни слева — не было лица Друна!
У самого ее уха послышался голос: «Почему ты меня избегаешь? Разве я твой ненавистный враг?»
Мэдук вихрем обернулась, обнаружив стоящего рядом Друна: «Друн!» Она едва удержалась от того, чтобы броситься ему на шею: «Я везде тебя искала! И ты все время пропадал, куда бы я ни пошла, словно я гонялась за тенью!»
«Но теперь ты меня нашла, а я нашел тебя — и, признаться, потрясен!»
Мэдук смотрела в лицо принца, счастливо улыбаясь: «Потрясен — чем?»
«Ты знаешь, чем! Смущение не позволяет мне выражаться откровенно».
«Все равно, выражайся откровенно».
«Что ж — я уже давно понял, что ты станешь красавицей, но не думал, что это произойдет так скоро».
Мэдук тихо рассмеялась: «И что, ты теперь смутился?»
Друн тоже рассмеялся: «Судя по всему, мои слова тебя не оскорбляют и даже не беспокоят».
«Тогда я тоже скажу кое-что — возможно, смущаться придется мне».
Друн взял ее за обе руки: «Я выслушаю — и обещаю, что не обижусь».
Мэдук почти прошептала: «Рада слышать — потому что для меня важно твое мнение, и ничье другое».
Друн порывисто выпалил: «Если бы я посмел, я бы тебя поцеловал!»
Мэдук покраснела: «Не здесь, не сейчас! На нас смотрят!»
«Верно! Ну и что? Пусть смотрят!»
Мэдук сжала его пальцы: «Послушай! Мне нужно сказать тебе что-то очень важное. Слушай внимательно!»
«Слушаю — со всем возможным вниманием».
Кто-то стоял у Мэдук за спиной. Обернувшись, Мэдук встретилась глазами с напряженно-любопытствующим взглядом Кайлас.
«Идете ли вы переодеваться, как того пожелала королева?» — спросила Кайлас.
«Не сейчас! — отрезала Мэдук. — Можешь объяснить ее величеству, что я и принц Друн заняты важным разговором, и что принц Друн сочтет мое поведение исключительно странным и капризным, если я убегу переодеваться, не закончив разговор». Мэдук отвела Друна в сторону, оставив в одиночестве Кайлас, провожавшую их немигающими черными глазами.
«Так расскажи — какие важные вести ты хотела сообщить?»
«Твоя жизнь висит на волоске! Если ты ее потеряешь, я этого не перенесу!»
«Меня это тоже несказанно огорчит. Продолжай».
«Ты слышал о Персиллиане, Волшебном Зерцале?»
«Слышал — от отца».
К Друну и Мэдук подошел король Одри. Остановившись, он смерил Мэдук взглядом с головы до ног: «Кто эта сильфида с пламенными волосами? Я заметил ее за столом, она беседовала с принцем Джас-вином».
«Ваше величество, позвольте представить вам принцессу Мэдук Лионесскую».
Одри поднял брови и дернул напомаженный ус: «Может ли это быть то создание, о котором мы слышали столько достопримечательных сплетен? Я потрясен!»
«Сплетни преувеличивают действительность, ваше величество», — вежливо ответила Мэдук.
«Все сплетни, всегда?»
«Время от времени, надо полагать, мои поступки не соответствовали общепринятым представлениям о послушании и надлежащих манерах. Неудивительно, что моя репутация слегка пострадала!»
Король Одри покачал головой и погладил бородку: «Достойная сожаления ситуация! Но у вас еще есть время искупить свои грехи!»
«Ваше величество внушает мне надежду, — скромно потупив глаза, отозвалась Мэдук. — Теперь я не брошусь в пучину отчаяния!»
«Было бы очень жаль, если бы вы утонули в какой бы то ни было пучине! — заявил король Одри. — Не желаете ли пройти в бальный зал? Скоро начнутся танцы. Могу ли я поинтересоваться, какой танец вы предпочитаете?»
«Никакой, ваше величество! Я сопротивлялась обучению танцам и не отличаю один от другого».
«Но вы, разумеется, умеете танцевать павану?»
«Умею, ваше величество».
«Я люблю павану — это серьезный и достойный танец, в то же время жизнерадостный и любезный, позволяющий выражать и выявлять тысячи чарующих деталей. Мы начнем с паваны!»
Не преминувший подойти принц Джасвин поклонился: «Могу ли я рассчитывать на то, что ваше высочество окажет мне честь и согласится станцевать со мной павану?»
Мэдук покосилась в сторону Друна, но сказала: «Буду рада такой возможности, принц Джасвин».
Когда павана закончилась, Джасвин отвел Мэдук в сторону. Глядя вокруг, Мэдук пыталась отыскать Друна — однако, как прежде, его трудно было сразу заметить, и Мэдук прищелкнула языком от досады. Почему, ну почему он не мог оставаться на одном месте? Неужели он не понимал необходимости выслушать сведения, от которых зависела его жизнь? Мэдук поднималась на цыпочки, пытаясь разглядеть происходящее поверх голов толпящихся придворных, между роскошными платьями их дам. Наконец она обнаружила Друна в компании Кассандра: оба только что зашли в бальный зал. Мэдук поспешно извинилась перед Джасвином и решительно направилась к Друну и Кассандру.
Кассандр не обрадовался ее появлению и приветствовал ее надменно: «Вот как, Мэдук! Сразу видно, что ты себя чувствуешь, как рыба в воде! У тебя есть возможность познакомиться со светским обществом Аваллона».
«Я уже с ним познакомилась».
«Почему же ты не пляшешь, не любезничаешь с молодыми людьми, не красуешься острословием?»
«Тот же вопрос можно задать и тебе».
«Сегодня у меня нет настроения развлекаться, — сухо ответил Кассандр. — Принц Друн тоже не расположен к веселью. А поэтому…»
Мэдук взглянула на Друна: «Ты тоже пресыщен удовольствиями этого мира?»
«Не в той мере, в какой они отравляют существование принца Кассандра», — ухмыляясь, отозвался Друн.
Кассандр нахмурился: «Смотри, вот стоит принц Ворон Помперольский. Почему бы тебе не обсудить с ним свои критические наблюдения?»
«Не сейчас. Я тоже устала от пиршеств и балов. Куда вы ходили, чтобы избежать назойливого внимания высшего света?»
«В тихое и спокойное место, где мы могли беседовать без помех», — холодно объяснил Кассандр.
«Очень изобретательно с твоей стороны, Кассандр! На таком балу нелегко найти тихое и спокойное место».
«Какое бы то ни было место! — начал раздражаться Кассандр. — Все это не имеет значения».
«Тем не менее, любопытно было бы знать».
«Принц Кассандр посетил со мной Зал героев, не желая забывать о древних традициях», — объяснил Друн.
«Вот как! Тайное становится явным! — воскликнула Мэдук. — Кассандр не так беспечен, как может показаться! Какие именно традиции ты пожелал воскресить, Кассандр?»
Тон Кассандра стал резким и обиженным: «Все это каприз, не более того! Принцу королевской крови, присевшему на древний трон Эвандиг, судьба сулит долгую жизнь и счастливое правление — такова легенда».
«Малоизвестная легенда, — заметила Мэдук. — Друн, ты когда-нибудь слышал о такой традиции?»
Друн принужденно рассмеялся: «Принц Кассандр настоял на том, чтобы я совершил этот обряд и разделил с ним благословение судьбы».
«Очень любезно со стороны Кассандра! Надо полагать, ты присел также за Круглый стол?»
«Всего лишь на пару секунд».
Мэдук вздохнула: «Что ж, раз вам уже удалось отдохнуть в тихом и спокойном месте, может быть, ты вспомнишь о своем обещании и станцуешь со мной?»
Друн мгновенно скрыл замешательство и сказал: «Ах да, я запамятовал! Принц Кассандр, прошу меня извинить».
Кассандр холодно кивнул: «Танцуйте!»
Мэдук взяла Друна под руку, но не стала танцевать, а отвела его в подальше в тень: «Вспомни в точности, как это было? Сидя на троне, ты что-нибудь говорил?»
«Я всего лишь исполнил ритуал так, как его объяснил Кассандр. Когда он сидел на троне, он приказал мне сделать шаг вперед. Когда я сел на трон, я сделал то же самое».
Мэдук обреченно кивнула: «Теперь твоей жизни угрожает опасность — каждую секунду! Ты понимаешь? Тебя могут убить в любой момент».
«Почему?»
«Я пыталась рассказать тебе о прорицании Персиллиана. Оно относится к тебе самым непосредственным образом!»
«В чем состоит прорицание?»
«В сущности оно сводится к тому, что сын принцессы Сульдрун — то есть ты — займет место за Круглым столом Карбра-ан-Медан и будет править с древнего трона, Эвандига, раньше Казмира. Теперь предсказание сбылось! Ты сидел за Круглым столом, ты отдал приказ, сидя на Эвандиге. Теперь Казмир прикажет своим агентам тебя прикончить. Тебя могут убить сегодня же ночью!»
Друн некоторое время молчал: «Поведение Кассандра показалось мне необычным! Он знает о прорицании Персиллиана?»
«Трудно сказать. Он тщеславен и глуп, но злодеем его назвать еще нельзя. Тем не менее, он выполняет приказы Казмира, не задумываясь о том, к чему это может привести».
«Даже если Казмир прикажет ему совершить убийство?»
«Кассандр выполнит любой приказ отца. Но Казмир не станет давать ему такое поручение — с этой целью он привез головорезов, у них есть необходимые навыки».
«Неприятная перспектива! Буду предельно осторожен. Со мной приехали три надежных тройских рыцаря, они не покинут меня ни на минуту».
«Когда прибудет твой отец?»
«Завтра, насколько мне известно. Я буду рад его видеть!»
«Я тоже».
Друн заглянул в лицо Мэдук, наклонился и поцеловал ее в лоб: «Ты сделала все, чтобы избавить меня от опасности. Благодарю тебя, дорогая Мэдук! Ты не только красавица, но и умница».
«Это мое самое удачное платье, — сказала Мэдук. — Такой бархат называется «черная роза» и по случайности идет к моим волосам. А покрой, надо полагать, подходит к моей фигуре, если это можно назвать фигурой. Кто знает, кто знает?»
«Кто знает что?»
«Ты помнишь короля Тробиуса, конечно?»
«Хорошо его помню. В общем и в целом он был добродушный король, хотя немного с придурью».
«Именно так! По определенным причинам он напустил на меня чары, вызывавшие восхищение всех окружающих — и, сказать по правде, напугавшие меня властью, неожиданно оказавшейся в моих руках. Для того, чтобы избавиться от этих чар, я должна была потянуть за мочку правого уха пальцами левой руки. Теперь мне кажется, что я, может быть, недостаточно сильно дернула себя за ухо».
«Гмм! — усомнился Друн. — Трудно сказать».
«Я могу потянуть себя за ухо снова, чтобы тут не было никакого обмана и я ни в чем не сомневалась. Но если я сразу превращусь в исхудавшую бродяжку и платье на мне обвиснет, это меня чрезвычайно огорчит — особенно если ты отшатнешься и возьмешь назад все комплименты!»
«Лучше оставить все, как есть, — посоветовал Друн. — Тем не менее, подозреваю, что ты именно такая, какой я тебя вижу, целиком и полностью».
«В этом необходимо убедиться, раз и навсегда! Тогда моя совесть будет чиста. Ты смотришь?»
«Смотрю, во все глаза».
«Приготовься к худшему!» Мэдук дернула себя за мочку правого уха пальцами левой руки: «Заметно какое-нибудь изменение?»
«Никакого».
«Вот и хорошо! Отойдем в сторонку и присядем на диван. Если мы не придумаем ничего лучшего, я расскажу тебе о своих приключениях в Тантревальском лесу».
3
Ночь прошла без тревожных происшествий. На востоке взошло красное, как мандарин, солнце, и начался новый день. Мэдук проснулась рано и какое-то время лежала в постели, размышляя. Затем она внезапно соскочила на пол, позвала горничную, выкупалась в ванной из розового порфира и оделась в длинное платье из мягкого голубого льняного полотна с белым воротником. Горничная расчесала ее волосы так, чтобы медные кудри улеглись упорядоченными спиральными локонами, и перевязала их голубой лентой.
В дверь постучали. Наклонив голову, Мэдук прислушалась, после чего быстро дала указания горничной. Стук повторился, резко и настойчиво. Горничная слегка приоткрыла дверь — на нее уставились два черных глаза, блестевших над длинным землистым носом. «Неужели у вас нет никакого уважения к ее высочеству? — громко сказала горничная. — Принцесса никого не принимает в такой ранний час. Уходите!» Она захлопнула дверь, из-за которой раздавались приглушенные протесты: «Это я, мадемуазель Кайлас! Я — высокородная фрейлина принцессы! Откройте сейчас же!»
Не получив ответа, Кайлас отправилась к себе в комнату, откуда попыталась открыть дверь, ведущую в гостиную Мэдук — но эта дверь тоже была закрыта на засов.
Кайлас постучала и позвала: «Откройте, пожалуйста! Это я, Кайлас!»
Вместо того, чтобы открывать дверь, Мэдук выскользнула через дверь, ведущую в коридор, и выбежала во внутренний двор флигеля, а оттуда — в восточную галерею, подальше от преследовательницы.
Кайлас продолжала стучать: «Откройте сейчас же! У меня сообщение от королевы Соллас!»
Горничная наконец открыла засов — Кайлас ворвалась в гостиную: «Мэдук? Принцесса Мэдук!» Она зашла в спальню, глядя налево и направо, заглянула в гардеробную. Нигде не обнаружив свою жертву, Кайлас подошла к двери ванной и закричала: «Принцесса Мэдук! Вы здесь? Ее величество настаивает, чтобы вы немедленно явились в ее присутствие. Она желает дать вам указания на сегодняшний день! Принцесса Мэдук?» Кайлас решилась открыть дверь и заглянула в ванную, после чего гневно обернулась к горничной: «Где принцесса?»
«Она уже вышла, миледи».
«Это я уже поняла. Куда она пошла?»
«На этот счет я ничего не знаю, миледи».
Кайлас хрипло застонала от досады и бросилась наружу.
Мэдук явилась в Утренний салон, как ей рекомендовал вечером предыдущего дня принц Джасвин, хорошо знакомый с обычаями Фалу-Файля. Это было просторное, приятное для глаз и хорошо проветриваемое помещение, озаренное солнечными лучами, струящимися сквозь высокие застекленные окна. Буфет, тянувшийся по всей длине салона, был уставлен сотнями блюд, тарелок, мисок и подносов с самыми разнообразными закусками.
Король Одри и принц Джасвин уже завтракали. Джасвин галантно вскочил и проводил Мэдук к свободному месту за столом.
«Мы завтракаем в неофициальной обстановке, — сказал король Одри. — Берите сами все, что понравится, или приказывайте стюардам, по вашему усмотрению. На вашем месте я не стал бы пренебрегать холодцом из воробьиных ножек; вальдшнеп тоже прекрасно приготовлен. Я приказывал доставить зайцев и кабана, но моим егерям не повезло, и сегодня придется обойтись без них, хотя у нас есть оленина. Оленина, впрочем, тяжеловата для завтрака, особенно в виде рагу. Пожалуйста, не составляйте обо мне окончательное мнение на основании этого жалкого буфета — уверен, что в Хайдионе вас кормят гораздо лучше».
«Как правило, в Хайдионе мне удается найти что-нибудь съедобное, — отозвалась Мэдук. — Я редко жалуюсь — разве что если овсянка подгорит».
«Поваров, у которых подгорает овсянка, у нас подвергают порке и выгоняют в шею, — серьезно сказал король Одри. — Поэтому таких случаев не наблюдается уже давно».
Мэдук прошлась вдоль буфета и взяла себе порцию холодца из воробьиных ножек, омлет со сморчками и петрушкой, пару булочек с маслом и миску клубники со сливками.
«Как? И никакой рыбы? — воскликнул пораженный король Одри.
— Даот знаменит рыбой, это наша гордость! Стюард! Подайте принцессе Мэдук немного лосося в винном соусе, с молодым горошком, а также дайте ей попробовать омара под сливочным соусом с шафраном… Кроме того — почему нет? — принесите ей дюжину улиток и мидий, и не жалейте чесночное масло!»
Мэдук с сомнением взирала на выставленные перед ней блюда: «Боюсь, что я здорово растолстею, если буду часто завтракать так плотно!»
«Мы все рискуем ради удовольствий быстротечной жизни!» — заявил король Одри. Он обернулся, заметив приближение должностного лица: «Так что же, Эвиан, какие новости?»
«Корабль «Флор Велас» зашел в Камбермунд, ваше величество. Король Эйлас скоро прибудет, если береговой ветер не отнесет его в море».
«И куда дует ветер?»
«Ветер переменчив, ваше величество — наблюдается то северо-западный, то северный бриз, а иногда налетает порыв с запада. Сегодня наблюдать за флюгерами бесполезно».
«Значит, ветер не благоприятствует Эйласу, — заключил король Одри. — Тем не менее, совет должен начаться по расписанию. Судьба благоволит тем, кто приступает к делу вовремя. Не так ли, принцесса?»
«Совершенно с вами согласна, ваше величество. Холодец из воробьиных ножек изумительно вкусный!»
«Умница! Что ж, я надеялся, что король Эйлас будет присутствовать на церемонии открытия, но мы не можем задерживаться — в любом случае, он не пропустит ничего существенного, так как нам придется вытерпеть пару панегириков, салюты, высокопарные похвальбы, многословные речи со льстивыми намеками и прочее, и прочее. Пока не прибыл король Эйлас, за него все это выслушивать будет принц Друн, представляющий Тройсинет — ему же предстоит произносить хвалебные речи от имени Эйласа. По правде говоря, он еще слишком молод, чтобы выполнять такие функции, но ему это пойдет на пользу — как-никак, практика!»
В Утренний салон явились Друн и его три компаньона. Они подошли к столу короля Одри. «Доброе утро, ваше величество! — сказал Друн. — Доброе утро, принц Джасвин и принцесса!»
«Того же и вам желаю, — отозвался Одри. — Корабль твоего отца уже заметили в Камбермунде. Надеюсь, он скоро прибудет — по меньшей мере сегодня».
«Рад слышать!»
«Тем временем, совет начнется по расписанию! Пока не прибыл король Эйлас, тебе придется его замещать. Приготовься произнести звучную и вдохновляющую речь!»
«Это меня не радует!»
Король Одри усмехнулся: «Королевские обязанности не всегда приятны».
«Наблюдая за моим отцом, я в этом уже убедился, ваше величество».
«Не сомневаюсь, что Джасвин пришел к такому же выводу, — Одри повернулся к сыну. — Не так ли, Джасвин?»
«Совершенно верно!»
Король Одри благодушно кивнул и снова обратился к Друну: «Но я не даю вам завтракать. Садитесь, подкрепитесь хорошенько!»
Мэдук прибавила: «Его величество рекомендует холодец из воробьиных ножек и вальдшнепа. Он также предложил мне съесть дюжину улиток».
«Обязательно последую его совету», — отозвался Друн. Вместе с охранявшими его рыцарями он подошел к буфету. В этот момент в трапезный салон вошел принц Кассандр с приятелем, сэром Камрольсом. Остановившись, Кассандр обозрел собравшихся, после чего подошел засвидетельствовать почтение королю Одри: «Король Казмир и королева Соллас завтракают у себя апартаментах. Они направятся в Зал героев в назначенное время».
«Времени осталось немного, — предупредил Одри. — Утро уже пролетело!»
Кассандр повернулся к Мэдук: «Королева Соллас желает, чтобы вы явились к ней немедленно. Предупреждаю, что она недовольна вашим легкомысленным поведением, граничащим с откровенным непослушанием».
«Королеве придется отложить запланированную головомойку — или, по сути дела, полностью отказаться от этого удовольствия, — возразила Мэдук. — Я имею честь завтракать с королем Одри и принцем Джасвином; было бы немыслимым нарушением этикета, если бы я сейчас же вскочила и убежала. Кроме того, Кассандр, твои манеры оставляют желать лучшего. Прежде всего…»
Заметив, что король Одри явно забавляется происходящим, Кассандр разозлился: «Довольно! Более чем достаточно! Что же касается манер, то тебя, а не меня, отправят обратно в Хайдион еще до начала церемоний».
«Невозможно! — пожала плечами Мэдук. — Король Одри настоял на том, чтобы я присутствовала на совещании, потому что это будет способствовать моему образованию. Я не смею его ослушаться».
«Разумеется, нет! — примирительным тоном сказал Одри. — Прошу вас, принц Кассандр, не нужно резкостей, обойдемся без принуждения. От того, что у принцессы Мэдук жизнерадостный характер, не настанет конец света! Пусть она получает удовольствие у меня при дворе, не выслушивая лишних упреков».
Кассандр вежливо, но холодно поклонился: «Ваши пожелания — закон, государь». Кассандр и сэр Камрольс отошли в сторону и занялись выбором блюд.
Прошло полчаса. Появился сэр Трамадор, главный сенешаль дворца Фалу-Файль. Наклонившись к уху короля Одри, он пробормотал несколько слов. Одри вздохнул и поднялся на ноги: «По правде говоря, я предпочитаю Утренний салон Залу героев, а этот буфет выглядит гораздо аппетитнее, чем Карбра-ан-Медан!»
«А почему бы не провести совещание здесь, в более приятной атмосфере? — поинтересовалась Мэдук. — Каждый, кто соскучится, слушая велеречивые выступления, сможет развлечься, пробуя холодец из воробьиных ножек».
«Предложенная принцессой концепция не лишена здравого смысла, — согласился король Одри. — Тем не менее, повестка дня утверждена всеми участниками совета, и любое ее изменение приведет к всеобщему замешательству. Принц Друн, вы идете?»
«Готов, ваше величество!»
Друн подождал Мэдук в коридоре: «Я стал важной персоной — по меньшей мере до тех пор, пока не прибудет отец. Меня могут попросить обратиться к собравшимся с речью. Разумеется, никто не будет слушать эту речь — что меня вполне устраивает, так как мне нечего сказать».
«Все очень просто. Пожелай каждому из присутствующих долгого и счастливого правления и вырази надежду на то, что готы высадятся где-нибудь в других местах».
«Надеюсь, этого окажется достаточно. Кроме того, вполне возможно, что отец прибудет до того, как мне придется выступать с речью — и в таком случае я с облегчением освобожу свое место за столом».
Мэдук оцепенела. Друн с удивлением взглянул на нее: «Что случилось?»
«Вчера вечером ты мне сказал, что сидел за Круглым столом».
«Сидел».
«Но ты не обязательно сидел там, где должен сидеть Казмир! Значит, прорицание еще не сбылось — согласно предсказанию, ты должен сесть за Круглый стол вместо Казмира. И я сделаю все для того, чтобы Казмир это понял!»
Друн задумался: «Здесь нет никакой разницы, потому что сегодня мне все равно придется сесть туда, куда меня посадят».
«Но ты не должен садиться на это место! От этого зависит твоя жизнь!»
«Я не могу отказаться от предложенного места. Это противоречит протоколу», — глухо ответил Друн.
Король Одри обернулся: «Пойдем, пойдем! Сейчас не время секретничать! Совет уже начинается».
«Да, ваше величество!» — отозвался Друн. Мэдук ничего не ответила.
Они зашли в Зал героев, теперь освещенный четырьмя чугунными канделябрами, подвешенными на железных цепях над Круглым столом. Перед каждым сиденьем новая серебряная накладка закрывала древнюю бронзовую пластинку, вделанную в дерево.
Вокруг Круглого стола стояли короли и королевы Старейших островов, а также многочисленные принцы, принцессы и самые знатные вельможи. Король Одри взошел на небольшое возвышение перед троном Эвандигом и обратился к собравшимся:
«Наконец мы собрались здесь — все государи Старейших островов! Возможно, мы прибыли сюда по различным причинам — в том числе для того, чтобы разъяснить наши лучшие надежды и устремления, а также для того, чтобы предложить другим ценные плоды своих размышлений. Это поистине благородное собрание — оно будет запечатлено летописцами на многие века! Пусть об этом подумает каждый из нас! Сколько лет прошло с тех пор, как на наших островах в последний раз был созван такой совет? В этом зале представлено каждое из государств, за исключением Скагана — ска все еще высокомерно сторонятся любых союзов. Должен отметить, что короля Эйласа еще нет, но от имени Тройсинета выступит принц Друн — до тех пор, как его отец сможет принять участие в нашем совете.
В том, что касается идеи проведения этой встречи и ее возможных благоприятных последствий, следует отдать должное инициативе короля Казмира! Именно он предложил эту концепцию, настаивая на необходимости непосредственного и всестороннего сотрудничества между правителями различных государств. И я согласен с ним, целиком и полностью! Давно настало время для откровенного обсуждения, позволяющего без колебаний определить наши расхождения и, по мере необходимости, пойти на компромисс и внести поправки, диктуемые соображениями справедливости и правосудия.
Я уже затронул некоторые вопросы — нам предстоит обсудить не только их, но и многие другие проблемы. Посему давайте сядем за Круглый стол, Карбра-ан-Медан. Герольды проведут каждого из государей к предназначенному для него месту, отмеченному серебряной накладкой с позолоченной гравированной надписью. Другим присутствующим лицам предлагается сидеть на скамьях, установленных вдоль стены».
Король Одри спустился с возвышения и подошел к Круглому столу. То же самое сделали другие государи, сопровождаемые советниками. Герольды в серых с зеленым ливреях стали указывать царственным особам их места, отмеченные серебряными накладками. Когда настало время показать принцу Друну предназначенное ему место, герольды не могли найти соответствующую серебряную накладку. Друн обошел весь стол, но блестящей накладки с его именем нигде не было.
Перед местом, согласно повестке дня предназначенным для короля Казмира, серебряная накладка отсутствовала. Вместо нее оставалась только потемневшая древняя бронзовая пластинка, вделанная в дерево. Казмир еще не садился на это место. Герольд присмотрелся к бронзовой пластинке, прочел то, что на ней было написано, в изумлении наклонился и снова прочитал надпись. Он тут же поспешил к королю Одри и подвел его к пустовавшему месту за Круглым столом.
Одри прочел надпись, тоже наклонился и прочитал ее снова. К этому времени внимание всех присутствовавших в зале было сосредоточено на нем. Медленно выпрямившись, Одри обратился к собравшимся: «Дамы и господа! Круглый стол Карбра-ан-Медан — магический объект, и мы стали свидетелями чудесного знамения. Перед местом короля Казмира нет серебряной накладки, она исчезла. А на древней бронзовой табличке, врезанной в стол в незапамятные времена, теперь появилась следующая надпись:
«ЗДЕСЬ ВМЕСТО КАЗМИРА СЯДЕТ ДРУН:
ТАК ПРЕДНАЧЕРТАНО СУДЬБОЙ!»
В зале воцарилась тишина. Король Одри продолжал: «Смысл этой магии мне неизвестен. Не понимаю, почему потребовалось изменить взаимное расположение участников совета. Одно неоспоримо: Карбра-ан-Медан признаёт присутствие принца Друна в качестве полноправного участника совета и желает, чтобы принц Друн сидел именно здесь. Пусть принц Друн сядет здесь!»
Друн неохотно, шаг за шагом, подошел к столу. Остановившись за креслом, он обратился к королю Одри: «Ваше величество, сегодня я предпочитаю стоять».
Одри разволновался: «Но ты должен сесть! Мы все ждем, чтобы ты занял предначертанное место!»
«Государь, в настоящее время я не готов участвовать в августейшем совещании на равных правах. Будет гораздо лучше, если я подожду прибытия моего отца, стоя за креслом».
Король Казмир произнес голосом, в котором чувствовалось напряжение — несмотря на то, что Казмир явно пытался изобразить добродушие: «Послушайте! Не будем терять время зря! Садись, принц Друн! Сделай то, что от тебя ожидается».
«Именно так! — поддержал Казмира Одри. — Мы не хотим принимать решения, совещаясь с пустым креслом. Тебе придется сесть».
Мэдук больше не могла сдерживаться: «Друн, не занимай это место! Сегодня я сяду на него вместо тебя, в качестве твоей представительницы!» Она подбежала к креслу перед бронзовой табличкой с именем Друна и уселась в него.
Друн стоял рядом, за креслом. Он снова обратился к королю Одри: «Ваше величество, это соответствует моим пожеланиям! Сегодня моей представительницей будет принцесса Мэдук — она будет занимать мое место и, если потребуется, говорить от моего имени. Таким образом будут удовлетворены формальные требования, и вы можете надлежащим образом начать совещание».
Король Одри стоял в полном замешательстве: «Очень странное поведение! Не понимаю, что происходит».
Король Казмир взревел: «Нелепость! Абсурд! Мэдук, немедленно удались — или тебе придется понести тяжкое наказание!»
«Нет, ваше величество, я останусь здесь. Сегодня Друн не займет ваше место за Круглым столом».
Казмир обратил к Одри лицо, искаженное холодной яростью: «Ваше величество, я настаиваю, чтобы вы позволили моим стражникам удалить сумасшедшую девчонку из зала, чтобы принц Друн мог занять предначертанное ему место! В противном случае наше совещание не может проходить в достойной атмосфере».
Король Одри озабоченно спросил: «Мэдук, это одна из твоих знаменитых причуд?»
«Ваше величество, уверяю вас, это вовсе не причуда и не каприз! Я нахожусь здесь только для того, чтобы принц Друн не смог занять это место!»
«Но послушай, Мэдук! Прочти, что написано на бронзовой табличке! Там сказано, что это место предназначено для Друна!»
«Он может сидеть на этом месте в любое другое время, но только не сегодня!»
Одри бессильно развел руками: «Не вижу особого вреда в создавшейся ситуации. Раз таково предпочтение принца Друна, пусть принцесса сидит на его месте».
Казмир снова вмешался: «Мэдук, еще раз прошу тебя освободить место принца Друна, чтобы он мог его занять».
Король Одри обвел взглядом лица собравшихся в зале. Одни недовольно нахмурились, другие явно забавлялись, третьим было все равно. Одри повернулся к Казмиру: «Ваше величество, я считаю, что ничего страшного не будет, если принцесса Мэдук будет сидеть на этом месте, выполняя пожелание принца Друна».
Казмир ответил: «С вашего позволения, мне придется самому решить этот вопрос. Кассандр, будь добр, отведи Мэдук в ее комнаты. Если это потребуется, воспользуйся помощью сэра Камрольса».
Набычившись, Мэдук следила за приближением Кассандра и мускулистого сэра Камрольса из замка Кортон-Банвальд. Тихо прошептав одно слово, она сложила пальцы колечком: сэр Камрольс подскочил высоко в воздух и на мгновение повис в воздухе, бешено дрыгая ногами. Он упал на четвереньки, ошеломленно уставившись на Мэдук. Тем временем Мэдук взглянула на Кассандра и проделала тот же трюк. Принц Кассандр исполнил странный двойной прыжок, словно направленный назад и в сторону, и растянулся на полу, перекатившись с живота на спину, а потом со спины на живот.
Друн сказал: «Принц Кассандр и сэр Камрольс решили развлечь нас акробатическими номерами вместо того, чтобы применять насилие по отношению к принцессе. Я аплодирую их благородному решению — на мой взгляд, этот вопрос решен окончательно».
«Склоняюсь к тому же мнению, — согласился король Одри. — У принцессы явно есть основательная причина для ее сегодняшнего странного поведения. Вероятно, в конце концов она сообщит нам эту причину — не так ли, принцесса?»
«Вполне возможно, ваше величество».
Казмир снова вмешался: «Это какой-то фарс! Мы, суверены великих государств, теряем время зря только потому, что дерзкая полоумная девчонка привлекает к себе всеобщее внимание!»
«Нет никакой необходимости терять время, — спокойно возразил Друн. — Пусть совещание начинается».
Король Казмир ударил кулаком по ладони: «Я оскорблен, это неслыханно! Я не стану принимать участие в совете, пока принц Друн не займет предначертанное ему место!»
Мэдук произнесла ясно и отчетливо: «Вижу, что мне придется объяснить мои действия, а также причину, по которой король Казмир так гневается. Скорее всего, это даже к лучшему — пусть все узнают правду. Так слушайте же! Вот что мне рассказала мать.
Давным-давно король Казмир услышал прорицание Персиллиана, Волшебного Зерцала. Персиллиан предрек, что сын принцессы Сульдрун займет место Казмира за Круглым столом и будет править, восседая на троне Эвандиге прежде Казмира. Если это предсказание сбудется, королю Казмиру не удастся осуществить свой тайный план — то есть завоевать все Старейшие острова и стать их единственным правителем.
Долгие годы Казмир не знал имени сына Сульдрун и постоянно беспокоился по этому поводу. Только недавно жрец Умфред раскрыл ему эту тайну: сын принцессы Сульдрун — не кто иной, как принц Друн. С тех пор Казмир придумывал всякие способы сделать так, чтобы предсказание сбылось, но не помешало его планам.
Именно поэтому Казмир предложил созвать совет государей здесь, в Фалу-Файле. Ему нет никакого дела ни до заключения союзов о ненападении, ни до сотрудничества с другими государствами. Его единственная цель состоит в том, чтобы Друн сел на его место за Круглый стол и отдал приказ, сидя на троне Эвандиге — потому что, как только это произойдет, предсказание Персиллиана сбудется, и Казмир сможет убить Друна.
Вчера вечером принц Кассандр убедил Друна сесть на Эвандиг и отдать приказ. Сегодня Друну оставалось только занять место Казмира за Круглым столом, чтобы прорицание исполнилось. После этого его можно безопасно умертвить — скорее всего, сегодня же ночью. Достаточно стрелы, выпущенной из-за живой изгороди, или ножа, всаженного в спину за углом темного коридора — и Друна не будет в живых! Кому Казмир собирался поручить это злодеяние? С нами ехали на север из Лионесса четыре всадника — не стану называть их головорезами и убийцами, чтобы не обвинять их, не располагая уликами, но они не были ни рыцарями, ни стражниками.
Теперь каждый знает то, что знаю я, и понимает, почему я не пускаю Друна на это место. Причуда ли это? Или вполне обоснованный поступок? Судите сами, а потом приступайте к совещанию».
В Зале героев установилась гробовая тишина.
Наконец король Одри огорченно произнес: «Присутствующие потрясены, даже несколько сбиты с толку твоими разоблачениями. Мы выслушали необычайные обвинения. К сожалению, им свойственны ясность и последовательность, обычно свидетельствующие о достоверности. Тем не менее, король Казмир, возможно, способен их опровергнуть. Что скажешь, Казмир, король Лионесса?»
«Скажу, что эта тщедушная юродивая лжет самым бессовестным и безответственным образом, демонстрируя полное презрение к истине и даже еще более отвратительное стремление извлекать удовлетворение из чудовищной клеветы, взятой с потолка и высосанной из пальца! По возвращении в Лионесс ей придется долго учиться преимуществам правдивости».
Мэдук издевательски рассмеялась: «Вы что, действительно думаете, что я юродивая? Я никогда не вернусь в Лионесс!»
«Я действительно думаю, что ты сошла с ума, — осторожно выбирая слова, ответил Казмир. — Твои выдумки — не что иное, как бред сумасшедшей. Я ничего не знаю ни о Персиллиане, ни о его предсказании!»
Послышался новый голос: «Лжешь, Казмир! Лжешь, как всегда!» В Зал героев медленно вошел король Эйлас: «Я сам, своими руками, похитил Персиллиана, Волшебное Зерцало, из твоего тайника и спрятал его под лимонным деревом в саду твоей дочери Сульдрун. Единственное, чего я не знал — очередная подлость жреца Умфреда, и без этого уже причинившего невероятные страдания принцессе Сульдрун. Настанет день, когда Умфред заплатит за свои преступления».
Король Казмир молча опустился в кресло; лицо его побагровело. Одри сказал: «Я надеялся, что наше совещание укрепит солидарность королей Старейших островов и поможет удовлетворить наши давние взаимные претензии с тем, чтобы мы могли сократить численность армий и гарнизонов, отпустить домой рекрутов и позволить им возделывать землю, приумножая всеобщее изобилие. Возможно, моя надежда — не более чем наивная мечта».
«Я так не думаю, — отозвался Эйлас. — Должен откровенно признаться, что презираю Казмира как человека. Никогда не забуду и не прощу его жестокости. Тем не менее, мне приходится иметь дело с королем Лионесса Казмиром, и я готов ограничиваться рамками вежливости, если это способствует успеху моей политики. Позвольте мне повторить, в чем состоит сущность моей политики — она предельно проста, и все присутствующие смогут ее понять. Мы не позволим опасному агрессору нападать на мирные государства. В частности, если Даот соберет огромную армию и нападет на Лионесс, мы немедленно выступим на стороне Лионесса. Если Лионесс позволит себе непростительную глупость и вторгнется в Даот, наши войска немедленно выступят против Лионесса. Пока преобладает мир, мы будем поддерживать мир. Такова наша национальная политика».
Король Кестрель Помперольский скептически заметил: «Все это превосходно! Но вы сами завоевали Южную и Северную Ульфляндии!»
«Это не так! Я по праву возложил на себя корону Южной Ульфляндии, будучи законным престолонаследником. Королевство Северной Ульфляндии передал мне умирающий король Гаке — с тем, чтобы я отразил вторжение ска. Я разбил полчища ска, и обе Ульфляндии теперь могут вздохнуть свободно, не опасаясь давних врагов!»
Король Одри тоже не был полностью убежден: «Вы удерживаете земли за моими западными болотами и отказываетесь их вернуть!»
«Я завоевал крепость Поэлитетц, отобрав ее у ска, чего вы не смогли сделать, и удерживаю ее теперь, потому что эскарп, на котором она находится, образует естественную границу между нашими странами. Кроме того, Поэлитетц продолжает охранять Даот, а не угрожает ему».
«Хмф! — надул щеки Одри. — В данный момент не стану устраивать дебаты по этому вопросу; в конце концов, это не так уж важно. Пусть каждому из сидящих за Круглым столом будет предоставлена возможность высказать свое мнение по очереди — скажем, по часовой стрелке».
Каждый из королей высказался, в общем и в целом в более или менее дружелюбном тоне. Когда очередь дошла до того места, где должен был сидеть Друн, Мэдук воскликнула: «Так как я представляю принца Друна, от его имени я поддерживаю политику короля Эйласа. Говоря от своего имени, как принцесса Мэдук Лионесская, я отвергаю…»
Король Казмир внезапно взорвался: «Мэдук, молчи! Отныне, начиная с этого момента, ты больше не принцесса из Хайдиона, ты вообще больше не принцесса, и точка! Ты — безымянный подкидыш, дочь какой-то похотливой лесной твари и бродяги, ночевавшего в придорожных канавах! У тебя нет никакой родословной, твой отец вообще неизвестен! В качестве таковой ты не имеешь никакого права выражать какие-либо личные мнения на совещании государей: молчи!»
Король Одри прокашлялся: «Возражение короля Казмира не лишено веских оснований, хотя и выражено в несдержанных тонах. Я постановляю, что девица по имени Мэдук больше не может выступать на нашем совещании от своего имени, независимо от того, насколько проницательны или содержательны ее наблюдения».
«Очень хорошо, ваше величество! — согласилась Мэдук. — Я больше ничего не скажу».
Казмир угрожающе произнес: «Не вижу никакого смысла в продолжении этого обсуждения — в любом случае не в условиях, существующих в настоящее время».
Король Одри огорченно пытался спасти положение: «Мы выслушали несколько расходящихся точек зрения; эти расхождения, по сути дела, не способствуют ничему, кроме продолжения взаимных распрей. Возможно, однако, наши противоречия могут быть согласованы или сведены к минимуму, если мы продолжим их обсуждение позже — например, сегодня вечером или даже завтра. Дальнейшие переговоры позволят нам упорядоченно изложить аргументы и определить масштабы уступок, на которые мы готовы пойти во имя всеобщего благополучия».
«О каких уступках вы говорите? — воскликнул грузный король Годелии, Дартвег. — Мне незачем делать какие-либо уступки! Я хочу, чтобы Одри усмирил своих бешеных псов, устраивающих облавы в пограничных топях! У нас в Годелии нет хороших лесов — а когда наши охотники идут по следам пугливого оленя и ненароком забредают в Даот, на них нападают чертовы патрули! Этому произволу необходимо положить конец!»
«Ваши требования неразумны, — холодно отозвался король Одри. — Я могу предъявить вам гораздо более серьезную претензию: вы оплачиваете и вооружаете визродских мятежников, не дающих нам покоя ни днем, ни ночью!»
«А почему бы я их не поддерживал? — возмутился Дартвег. — Это наши кровные братья-кельты! Они имеют такое же право жить на своей земле, как любой другой, и выбрали Визрод местом жительства. Каждый честный человек обязан оказывать им помощь. Постыдитесь, король Одри! Вам не следовало даже упоминать об этом вопросе при других!»
Одри разозлился: «Моя попытка созвать совет мудрых государей, руководствующихся логикой и разумными соображениями, позволила проникнуть в наше августейшее присутствие ряду болванов и тупиц, хотя протокол не позволяет мне назвать их имена! Я потерял всякую надежду, моему терпению пришел конец. Посему я закрываю и распускаю это совещание!»
4
Вельможи и их дамы, собравшиеся в Зале героев, стали постепенно расходиться — черед Двор мертвых богов в просторный вестибюль Фалу-Файля, где, озираясь по сторонам, они образовали несколько групп, вполголоса обсуждавших утренние события. Дамы сосредоточивали внимание главным образом на Мэдук. Ее поведение анализировалось с различных точек зрения; при этом употреблялись такие эпитеты, как «храбрая», «упрямая», «истеричная», «тщеславная», «сумасшедшая» и «непокорная»; нередко звучало также выражение «развитая не по годам». Никто не мог точно определить, в каком именно смысле применялось последнее выражение, но все соглашались с тем, что оно правильно характеризовало опальную принцессу.
Что касается самой Мэдук, она ненавязчиво присела в сторонке на скамье, в компании принца Джасвина. Некоторое время они молча наблюдали за приглушенным переполохом в вестибюле; Мэдук уныло повесила голову, не зная, что ей теперь следовало предпринять.
Через некоторое время принц Джасвин собрался с мыслями и осторожно задал вопрос, касавшийся тайны происхождения Мэдук: «Твоя мать и вправду фея?»
«Да. Фея Твиск, с голубыми волосами».
«Ты ее любишь? Она тебя любит?»
Мэдук пожала плечами: «Эльфы и феи понимают любовь не так, как ее понимают люди, в том числе я».
«Никогда раньше этого не замечал, даже в мыслях такого не было, но теперь, когда я на тебя смотрю, примесь феерической крови в тебе очевидна. Кроме того, твоя безрассудная отвага может объясняться только нечеловеческим происхождением».
Мэдук печально улыбнулась и взглянула туда, где стоял Казмир, говоривший с королем Годелии Дартвегом: «Теперь я почти сожалею о своем безрассудстве, меня одолевают всевозможные опасения. Влияние фей уже ослабевает во мне, я слишком долго жила среди людей, за пределами родной обители».
«А твой отец — человек или эльф?»
«Он представился моей матери как «сэр Пеллинор», но они оба были в игривом настроении. Мне сказали, что «сэр Пеллинор» — не более чем сказочный персонаж, странствующий рыцарь, убивающий драконов, наказывающий подлых разбойников и спасающий прекрасных дев из мрачных заколдованных темниц. Кроме того, он играет на лютне, распевает песни и говорит на языке цветов».
«И этот поддельный «сэр Пеллинор» соблазнил твою мать, претендуя на рыцарский титул без всяких оснований?»
«Нет, — покачала головой Мэдук. — Все это было не так. Он был рыцарем, но назвался легендарным героем, чтобы позабавить фею — и не подозревал, что мне когда-нибудь придется его искать». Глядя на собравшихся в вестибюле, Мэдук заметила приближение мадемуазель Кайлас: «Чего еще они от меня хотят?»
Принц Джасвин усмехнулся: «Удивительно, что теперь они вообще замечают твое существование».
«Они меня так скоро не забудут», — сказала Мэдук.
Кайлас остановилась напротив и внимательно посмотрела на Мэдук. Помолчав, она сказала: «Странные вещи о вас рассказывают».
Мэдук ответила безразличным тоном: «Меня не интересует, что обо мне говорят. Если ты пришла передавать мне чужие сплетни, уходи и оставь меня в покое».
Кайлас пропустила ее слова мимо ушей: «Я пришла передать сообщение королевы. Она приказывает вам приготовиться к отъезду. Мы скоро покинем этот дворец и эту страну. Вам следует немедленно вернуться в ваши апартаменты».
Мэдук рассмеялась: «Я больше не принцесса Лионесская. Мне нечего делать в антураже королевы».
«Тем не менее, вы слышали приказ королевы. Я вас отведу».
«В этом нет необходимости. Я не вернусь в Хайдион».
Кайлас уставилась на нее в полном недоумении: «Вы наотрез отказываетесь выполнить волю королевы?»
«Называй это как хочешь».
Повернувшись на каблуках, Кайлас удалилась. Уже через несколько секунд Мэдук увидела, как королева Соллас поспешила тяжелыми шагами туда, где стояли король Казмир и король Дартвег. Королева торопливо заговорила, помахивая пухлыми белыми пальцами в сторону Мэдук. Казмир бросил только один взгляд на скамью, где сидели Мэдук и Джасвин, но от этого взгляда у Мэдук все похолодело внутри. Обращаясь к Соллас, Казмир произнес несколько резких слов, после чего вернулся к разговору с королем Дартвегом.
Кто-то подошел и встал рядом с Мэдук. Взглянув наверх, она обнаружила Друна. Он поклонился по всем правилам придворного этикета: «Если принц Джасвин не возражает против моего вмешательства. я хотел бы пригласить вас прогуляться со мной в дворцовых садах — на некоторое время».
Мэдук взглянула на Джасвина — тот вежливо поднялся на ноги: «Разумеется! Наши сады знамениты! После утомительных утренних перипетий прогулка в тишине успокоит вам нервы».
«Благодарю вас, Джасвин, за понимание возникшей ситуации», — сказал Друн.
Джасвин удалился. Друн и Мэдук вышли в сад, окружавший дворец Фалу-Файль, и стали прогуливаться мимо фонтанов, статуй, цветочных клумб, фигурно подстриженных деревьев и ровных, как ковры, газонов. Друн сказал: «Я заметил, что с тобой говорила фрейлина Кайлас. Чего она хотела?»
«Она передала приказ королевы. Мне надлежит немедленно вернуться в апартаменты и приготовиться к возвращению в Хайдион».
Друн удивленно рассмеялся: «И что ты на это сказала?»
«Я сказала «Нет!», конечно. Кайлас потрясена до глубины души. Вскоре после этого я видела, как королева Соллас жаловалась королю. Она взглянул на меня, и меня его взгляд страшно испугал».
Друн взял ее за руку: «Ты поедешь с нами в Тройсинет. Нет возражений?»
«Поеду. Тем более, что мне больше некуда деться. Сомневаюсь, что я когда-нибудь найду отца; может быть, это даже к лучшему».
Друн подвел ее к скамейке, они присели. Друн спросил: «Почему — к лучшему?»
«По правде говоря, я боюсь, что найду не то, что искала. Когда сэр Пеллинор встретился с моей матерью, он был беспечным странником, разговорчивым и веселым. С тех пор все могло измениться. Прошли многие годы — мой отец мог стать суровым, нелюдимым субъектом; он мог остепениться и жениться на противной стерве, родившей ему нескольких противных детей. Никому из них я не понравлюсь, их семья не устроит мне теплый прием».
«Если ты найдешь этого незадачливого родителя, лучше всего будет не представляться ему сразу, а осторожно понаблюдать за ним со стороны».
«В любом случае мне рано или поздно придется объяснить, кто я такая. И он, несомненно, станет настаивать на том, чтобы я составила компанию его крикливым сопливым отпрыскам — а мне это совершенно не нужно».
«Все может быть не так плохо, как ты себе представляешь».
«Может быть. Но все может быть и хуже, к сожалению! Мне не нравятся суровые нелюдимые субъекты. Предпочитаю разговорчивых и веселых людей, умеющих меня рассмешить».
«Хмф! — поднял брови Друн. — В этом отношении, надо полагать, меня ждет полный провал — так же, как и несчастного сэра Пеллинора, с его сварливой супругой и стайкой сопливых детей. Мне редко удается тебя рассмешить».
«Я уже смеюсь, если ты не заметил! Кроме того, иногда я тайком улыбаюсь, когда ты на меня не смотришь — или когда я просто про тебя думаю».
Друн заглянул в лицо собеседницы и сказал: «Не завидую бедняге, который в конце концов решится на тебе жениться. Ему придется постоянно следить за собой и нервничать».
«А вот и нет! — беззаботно отозвалась Мэдук. — Я его приручу — это не так трудно, достаточно втемяшить ему в голову несколько простых правил. Его будут регулярно кормить, а если он будет хорошо себя вести, я иногда буду с ним гулять. Ему будет запрещено храпеть, сморкаться в рукав, горланить песни, размахивая пивной кружкой, и держать в доме свору собак. Для того, чтобы заслужить мое благорасположение, ему придется изящно опускаться передо мной на одно колено и протягивать мне алую розу — или, может быть, букет фиалок — после чего, если он надлежащим образом попросит и если мне понравится тон его голоса, я позволю ему прикоснуться к кончикам моих пальцев».
«А потом?»
«Потом все будет зависеть от обстоятельств».
«Гм! — усомнился Друн. — Супруг, о котором ты мечтаешь — если я тебя правильно понимаю — должен быть человеком несколько наивным и бесхарактерным».
«О нет, не совсем и не всегда».
«В любом случае, он будет вести весьма любопытный образ жизни».
«Пожалуй, что так. Конечно, я еще не подвергала этот вопрос серьезному анализу, хотя уже решила, за кого выйду замуж, когда подойдет время».
«Я тоже знаю, на ком женюсь, — отозвался Друн. — У нее голубые глаза, светлые, как небо, и глубокие, как море, и рыжие волосы».
«Они скорее золотисто-медного оттенка, разве не так?»
«Именно так — и, хотя она еще очень молода, она становится все очаровательнее с каждой минутой, и я не знаю, сколько еще мне удастся сдерживать искушающие меня порывы».
Мэдук вопросительно взглянула на него: «Ты хотел бы меня поцеловать, просто чтобы попрактиковаться?»
«Несомненно», — Друн поцеловал ее, и некоторое время Мэдук сидела, положив голову ему на плечо. Помолчав, Друн сказал: «Ты все еще боишься Казмира?»
Мэдук вздохнула: «Да! Ужасно боюсь. Хотя иногда я о нем забываю».
Друн поднялся на ноги: «Он ничего тебе не сможет сделать, если ты не будешь выполнять его приказы».
«Я не буду его слушаться — это было бы глупо».
«Совет государей распущен, и мой отец собирается скоро уехать, чтобы не создавать затруднения для короля Одри. По сути дела, он собирается уехать как можно скорее, через час, чтобы воспользоваться отливом».
«Мне потребуется только несколько минут — нужно переодеться во что-нибудь подходящее и собрать в узелок несколько вещей».
«Пойдем, я провожу тебя до твоих комнат».
Друн отвел Мэдук в восточный флигель и расстался с ней у двери гостиной: «Я вернусь через десять минут. Помни: никого не впускай, кроме здешней горничной!»
Через десять минут, когда Друн вернулся в апартаменты Мэдук, горничная сообщила ему, что Мэдук только что увели три лионесских стражника.
Друн застонал: «Я говорил ей, чтобы она заперла дверь и никого не пускала!»
«Она так и сделала, но они прошли через дверь, ведущую в гостиную. Кайлас им открыла».
Друн побежал в вестибюль дворца. Казмира там не было; Эйлас и Одри тоже куда-то пропали.
Настойчивые расспросы позволили Друну, наконец, найти Эйласа, беседовавшего с Одри, в небольшой комнате рядом с вестибюлем.
Друн прервал их разговор: «Казмир увез Мэдук насильно! Она должна была ехать с нами, но теперь она пропала!»
Эйлас вскочил на ноги, лицо его исказилось от гнева: «Казмир выехал пять минут тому назад! Мы должны их догнать, пока они не переплыли устье! Одри, одолжите мне восемь резвых лошадей — сию же минуту!»
«Они в вашем распоряжении!»
Эйлас разослал гонцов к приехавшим вместе с ним рыцарям, приказывая им немедленно собраться у парадного входа.
Лошадей привели из конюшен; Эйлас, Друн и шесть тройских рыцарей вскочили в седла, развернули коней и поскакали сломя голову на юг по дороге к парому через Камбермунд. Далеко впереди иногда можно было видеть лионесский отряд, тоже скакавший тяжелым галопом.
Обернувшись к отцу, Друн кричал через плечо: «Мы не успеем! Они взойдут на паром и отплывут!»
«Сколько их?»
«Не могу разобрать. Слишком далеко!»
«Похоже, что их не больше, чем нас. Казмир не станет обороняться».
«Но ему не придется обороняться! Паром уже будет посередине устья!»
«Верно».
«Он ее станет пытать! — бушевал Друн. — Он отомстит ей самым ужасным образом!»
Эйлас коротко кивнул, но ничего не сказал.
Они видели, как отряд Казмира поднялся на утес, возвышавшийся над рекой, и скрылся за его хребтом, спускаясь к парому.
Через пять минут тройский отряд подъехал к краю обрыва, откуда можно было обозревать все устье реки. Пеньковый трос тянулся от каменной опоры неподалеку, спускаясь по диагонали над рекой к такой же опоре на другом берегу, под Зубчатым мысом. Паром, соединенный с тросом хомутом и шкивом, бегущим по тросу, перемещался благодаря наклону троса. Во время отлива паром тащило на юг; прилив относил паром на север. В полумиле к западу еще один наклонный трос спускался в обратном направлении, что позволяло парому пересекать Камбермунд в обоих направлениях, в зависимости от приливов и отливов.
Казмир и его отряд уже взошли на паром, и он только что отплыл от берега. Лионесские всадники спешились и привязывали лошадей к поручню. Неподвижный тонкий силуэт, закутанный в бурый плащ, свидетельствовал о присутствии Мэдук на пароме. По всей видимости, рот ее был перевязан шарфом или кляпом.
Друн в бессильном отчаянии смотрел вслед парому. Казмир обернулся к северному берегу и бесстрастно отвернулся.
«Их уже не догнать! — сказал Друн. — Когда мы переплывем устье на следующем пароме, они уже пересекут помперольскую границу».
«О нет! — внезапно встрепенувшись, воскликнул Эйлас. — Они от нас не уйдут!»
Пришпорив коня, Эйлас поскакал вдоль края обрыва к каменной опоре, крепившей пеньковый трос. Соскочив на землю и выхватив меч, он принялся рубить туго натянутый толстый трос. Жила за жилой, виток за витком, мощный трос распускался. Выскочив из будки, перевозчик стал лихорадочно размахивать руками и громко протестовать, но Эйлас не обращал на него внимания. Он рубил, он пилил, он резал; трос зазвенел и закрутился — оставшиеся волокна уже не выдерживали напряжение. Трос порвался — свободный конец, извиваясь, упал вдоль отвесного утеса и скрылся в воде. Паром лишился опоры, обеспечивавшей боковую тягу — его стало сносить по течению в открытое море. Трос с визгом скользнул по шкиву и сорвался.
Паром бесшумно дрейфовал посреди широкого устья. Казмир и его спутники стояли, безнадежно опустив плечи, и поглядывали на далекие берега.
«Поехали! — сказал Эйлас. — На борту «Флор Веласа» ждут нашего прибытия».
Отряд спустился с утеса к гавани, где пришвартовался «Флор Велас», восьмидесятифутовая трехмачтовая галера с квадратным парусом, парой треугольных парусов и пятьюдесятью веслами.
Спешившись, Эйлас и его спутники поручили лошадей заботам портового начальства и взошли на борт. Эйлас немедленно приказал поднимать якорь.
Швартовы сбросили с причальных тумб, паруса развернули, чтобы подхватить попутный северный ветер, и корабль выскользнул на середину эстуария.
Уже через полчаса «Флор Велас» приблизился к дрейфующему парому; команда подтянула паром абордажными крюками. Эйлас и Друн стояли на корме; оба молча смотрели вниз, на мрачную фигуру короля Казмира. Принц Кассандр попытался приветствовать Друна нарочито беззаботным жестом, но не встретил ответа и надменно повернулся к ним спиной.
Со средней палубы галеры на палубу парома спустили лестницу; четверо вооруженных рыцарей спустились по лестнице и, полностью игнорируя остальных пассажиров, направились к Мэдук, сняли повязку, закрывавшую ей рот, и повели к лестнице. Друн спустился с кормовой палубы и помог ей подняться на борт.
Рыцари тоже взобрались на борт «Флор Веласа». Казмир стоял в стороне, расставив массивные ноги и заложив руки за спину, наблюдая за происходящим, но не выражая никаких чувств.
Никто ничего не сказал — ни на борту галеры, ни на пароме. Некоторое время Эйлас стоял и смотрел на отряд Казмира. Обернувшись к Друну, он заметил: «Если бы я был мудрым королем, я бы прикончил Казмира — а может быть и Кассандра в придачу — здесь и сейчас, чтобы положить конец их династии. Взгляни на Казмира! Он наполовину ожидает этого! На моем месте у него не было бы никаких сомнений или сожалений — он убил бы нас обоих и только порадовался бы этому». Эйлас вскинул голову: «Я не могу это сделать. Может быть, мне придется еще пожалеть о моей слабости, но я не могу хладнокровно убивать беспомощных людей».
Эйлас подал знак рукой. Абордажные крюки сняли с поручней парома и подтянули на галеру, сразу начавшую отдаляться от парома.
Паруса надулись ветром, кильватерная струя зажурчала за кормой — галера поплыла вниз по Камбермунду к открытому морю.
С даотского берега в погоню за дрейфующим паромом отправили пару баркасов, в каждом по дюжине гребцов. Они взяли паром на буксир и, с помощью начинающегося прилива, оттащили его обратно к пристани.
Глава 11
Вернувшись в Хайдион, король Казмир практически подверг себя одиночному заключению. Он не выполнял никаких придворных функций, не принимал никаких посетителей, не рассматривал никаких дел. По большей части он проводил время в личных апартаментах, расхаживая из одного угла гостиной в другой и время от времени останавливаясь, чтобы взглянуть в окно на крыши столицы Лионесса и дальше, на серо-голубые воды пролива Лир. Королева Соллас ужинала с ним каждый вечер, но Казмир почти ничего не говорил, в связи с чем Соллас тоже в основном хранила горестное молчание.
Проведя четыре дня в мрачных размышлениях, Казмир вызвал сэра Балтазара, своего доверенного советника и посла. Казмир дал сэру Балтазару подробные указания и отправил его с тайным поручением в Годелию.
После отъезда советника Казмир возобновил многие из своих прежних повседневных занятий, хотя теперь его нрав изменился. Он отдавал приказы резким, напряженным тоном и высказывал язвительные суждения, а у тех, кому не посчастливилось навлечь на себя недовольство Казмира или подвергнуться его суду, было больше оснований, чем когда-либо, сожалеть о своей судьбе.
В свое время сэр Балтазар вернулся, изможденный и запыленный после дальнего пути. Он немедленно явился с отчетом к королю Казмиру:
«Я доехал до Дун-Кругра без особых происшествий. Городу этому настолько недостает изящества, что, если бы мне не объяснили, где я нахожусь, я мог бы по ошибке провести коня в королевский дворец, приняв его за конюшню.
Король Дартвег не соизволил принять меня сразу. Сначала я подумал, что он руководствуется при этом исключительно извращенностью, свойственной кельтам, но впоследствии узнал, что он принимал неких знатных вельмож из Ирландии, и что все они напились до положения риз. Наконец Дартвег согласился меня принять, но даже после этого заставил меня стоять у стены в зале, пока он решал какой-то спор, связанный с отелившейся коровой. Ругань продолжалась целый час и два раза прерывалась дракой дворцовых псов. Я пытался проследить логику тяжбы, но так и не смог в ней разобраться. Корова была покрыта призовым быком без разрешения хозяина быка и бесплатно, так как бык проломил ограду. Владелец коровы не только отказался платить за осеменение, но и требовал возмещения незаконного ущерба, нанесенного его корове любвеобильным быком. Выслушивая стороны, король Дартвег обгладывал кость и пил медовуху из рога. Он вынес приговор, до сих пор вызывающий у меня замешательство — но приговор этот, судя по всему, был достаточно справедлив, так как не удовлетворил никого.
Наконец меня вызвали и представили королю, уже порядком нализавшемуся. Он спросил, зачем я приехал. Я сказал, что хотел бы поговорить с ним наедине, так как должен передать ему конфиденциальное послание, доверенное мне вашим величеством. Размахивая огромной обглоданной костью, Дартвег заявил, что не видит причин «разводить шуры-муры», как он выразился, и что я должен говорить прямо и честно, как принято среди бравых кельтов. Дартвег заявил также, что тайные сговоры и закулисные сделки бесполезны, и что в любом случае в цели моего визита не было никакого секрета, потому что всем было известно, зачем я приехал, не хуже, чем мне самому. Более того, он заверил меня, что может дать мне ответ, даже не упоминая о порученной мне задаче, и поинтересовался, не устроит ли меня такая манера ведения переговоров. Он считал, что это вполне приемлемо, так как позволяло сократить затраты времени на болтовню и оставляло больше времени на выпивку.
Я пытался сохранить достоинство в той мере, в какой это было возможно в сложившихся обстоятельствах, и указал на то, что церемониальный протокол вынуждал меня настаивать на частной аудиенции. Дартвег вручил мне полный рог медовухи и приказал осушить его залпом, что мне удалось сделать, тем самым заслужив благорасположение короля кельтов, позволившего мне прошептать ваше послание ему на ухо.
В конечном счете, мне удалось поговорить с королем Дартвегом три раза. Каждый раз он стремился наполнить мой желудок крепкой медовухой, явно надеясь на то, что я начну делать глупости, плясать и разбалтывать секреты. Само собой, эти уловки оказались безуспешными, и в конце концов Дартвег составил обо мне мнение как о субъекте, одинаково скучном как в трезвом, так и в пьяном виде, что его раздражало. Во время нашей последней встречи он изложил, в тоне скандального трактирщика, устраивающего головомойку провинившемуся мальчишке, свои непоколебимые стратегические принципы. В сущности, он желает заполучить плоды победы, ничем не рискуя. Он будет рад встать на нашу сторону, как только мы продемонстрируем безусловное преобладание над врагами».
«Невозможно отрицать, что это осторожная политика, — заметил Казмир. — Выигрывать, ничего не теряя, очень выгодно».
«Дартвег признал, что его позиция именно такова, и сказал, что такая стратегия будет способствовать его здоровью и долголетию, так как никакая другая программа не позволяет ему спокойно спать по ночам.
Я упомянул о необходимости определенных обязательств; он только махнул рукой и сказал, что вам не следует беспокоиться на этот счет. Он утверждает, что ему будет известно, когда для него наступит время выступить, и что тогда он выступит со всей своей армией».
Казмир хмыкнул: «Нас поучает бахвал, готовый встать на любую сторону, в зависимости от того, куда подует ветер! Что еще?»
«Из Дун-Кругра я отправился морем в Скаган, где мне пришлось преодолеть десятки препятствий, не приобретая ничего взамен. Принятая среди ска манера вести переговоры не только непостижима и загадочна, она в высшей степени оскорбительна. Они не желают заключать какие-либо союзы и не нуждаются в них; все народы, кроме ска, вызывают у них решительное отвращение. Я изложил ваши доводы, но они отмели их, не говоря ни «да» ни «нет», как если бы весь этот вопрос был отъявленным бредом. Из Скагана, таким образом, я не привез никаких новостей».
Казмир поднялся на ноги и принялся расхаживать из угла в угол. Он сказал — скорее обращаясь к самому себе, нежели к сэру Балтазару: «Мы можем положиться только на себя. Дартвег и его кельты в конечном счете сослужат нам службу, хотя бы из жадности. Помпе-роль и Блалок оцепенеют, парализованные страхом. Я надеялся устроить беспорядки — или даже мятеж — среди ульфов, но те поджали хвосты, как трусливые блеющие твари, толпящиеся в пастушеских загонах. Несмотря на то, что я затратил на него огромные суммы, Торкваль ничего не сделал. Он и его ведьма — в бегах; по ночам они занимаются мародерством на горных лугах, а днем прячутся. Крестьяне считают их призраками. Рано или поздно их поймают за шкирку и зарежут, как диких зверей. Никто о них сожалеть не будет».
2
Шимрод сидел в полудреме у себя в саду, в тени благородного лавра. В эту пору цветник отличался особым великолепием. Розовые алтеи стояли, как краснеющие девицы, вереницей вдоль фронтона усадьбы; всюду росли небольшими россыпями и пучками голубые шпорники, ромашки, ноготки, бурачки, вербена, желтофиоли и множество прочих цветов.
Полузакрыв глаза, Шимрод позволял воображению бесконтрольно блуждать, открывая внутреннему взору сумасбродные идеи, мечты и фантастические пейзажи. Его заинтересовало одно соображение: если запахи могли быть представлены оттенками цветов, то запах травы не мог быть ничем иным, как цветом свежей зелени. Сходным образом, аромат розы неизбежно отображался бархатно-красным цветом, а запах валерианы — лилово-лавандовым.
Шимрод представил себе дюжину других подобных эквивалентов и был удивлен тем, как часто и насколько точно цвета, ассоциативно связанные с запахами, соответствовали естественным и однозначным цветам объектов, испускавших эти запахи. Достопримечательное согласование! Могло ли оно объясняться простым совпадением? Даже острый запах маргариток казался идеально созвучным их строгому, непреклонному белому цвету!
Шимрод улыбнулся: такие соответствия могли существовать и между другими способами восприятия. «Мозг — чудесный инструмент! — думал Шимрод. — Будучи предоставлены самим себе, мысли нередко приходят к неожиданным выводам».
Шимрод следил за полетом жаворонка над лугом. Солнечный пейзаж внушал умиротворение. Пожалуй, он был даже слишком тихим, слишком безмятежным, слишком успокоительным. Глядя на него, становилось легко поддаваться меланхолии, думая о том, как быстро улетучиваются дни. В Трильде не хватало праздничных звуков, веселых голосов.
Шимрод выпрямился в кресле: его ждала работа, и чем скорее она будет сделана, тем лучше. Он поднялся на ноги, бросил последний взгляд на луг Лалли и вернулся в лабораторию.
Столы, некогда заваленные всевозможными инструментами и редкостями, уже в значительной степени освободились от бремени. Оставались в основном упрямые вещи — невразумительные и загадочные, отличавшиеся исключительно сложной структурой или даже наделенные свойством непостижимости их прежним владельцем, Тамурелло, любившим жутковатые трюки.
Одному из таких объектов, все еще нуждавшихся в изучении, Шимрод присвоил наименование «Луканор»,[64] в честь друидического бога первичных начал.
Магическое устройство или игрушка, «Луканор» состоял из семи прозрачных дисков, каждый шириной примерно в ладонь. Диски катились по ободу круглой таблички из черного оникса, причем скорость движения каждого из них изменялась. Диски светились мягкими радужными переливами, а иногда в них появлялись пульсирующие черные пятна пустоты, по-видимому возникавшие и пропадавшие случайно.
Диски эти вызывали у Шимрода недоумение. Судя по всему, они перемещались независимо — по мере обращения по краю таблички один диск мог обогнать другой, после чего его мог обогнать третий. Иногда пара дисков двигалась вместе — так, что один накладывался на другой, и на несколько мгновений их словно объединяло некое притяжение. Затем они расходились, и каждый снова катился самостоятельно. Изредка третий диск догонял пару дисков, движущихся вместе, и на протяжении некоторого времени, заметно более продолжительного, чем в случае совместного движения двух дисков, три диска совмещались и катились вместе. Пару раз Шимроду удалось наблюдать исключительно редкий случай, когда четыре диска совершали совместное обращение по ободу таблички, и в этом случае они не расходились долго, не меньше двадцати секунд.
Шимрод установил «Луканор» на столе так, чтобы на него падал свет из окна — чтобы движение поблескивающих радужных дисков как можно чаще отвлекало его от другой работы. Следовало ли рассматривать «Луканор» как игрушку, как сложный прибор, созданный для измерения какого-то параметра, или как аналог какого-то существенного процесса? Существовала ли возможность временного взаимного притяжения пяти из семи дисков? Существовала ли вероятность того, что в какой-то момент шесть или все семь дисков могли соединиться? Шимрод пытался рассчитать такую вероятность, но отсутствие очевидной закономерности изменения скоростей движения создавало непреодолимое препятствие. Несомненно, такие совпадения могли иметь место, но они должны были быть исключительно редкими.
Временами, когда пара дисков катилась вместе, образующиеся на них черные пятна — или «дыры» — возникали одновременно; иногда эти пятна наползали одно на другое. В одном редчайшем случае, когда вместе катились три диска, черные пятна разрослись на каждом из этих дисков и, перед тем, как диски разошлись, эти черные пятна успели частично совместиться. Наклонившись и прищурившись, Шимрод заглянул в совместившиеся «дыры», когда три диска катились прямо у него перед носом; к своему удивлению, он заметил нечто вроде мерцающих нитевидных сполохов, напоминавших далекие зарницы.
Черные пятна съежились и пропали; диски разошлись и продолжали катиться по отдельности, как прежде.
Шимрод стоял и размышлял, глядя на «Луканор». Несомненно, устройство должно было служить какой-то серьезной цели — но какой? В голову не приходило никакое разумное объяснение. Пожалуй, к этому прибору следовало привлечь внимание Мургена. Но Шимрод не торопился сдаваться, надеясь, что ему самому удастся разрешить загадку. Оставалось расшифровать еще три реестра Тамурелло — в одном из томов могла встретиться какая-то ссылка на предназначение «Луканора».
Шимрод вернулся к работе, но продолжал наблюдать за семью дисками; в конце концов необходимость постоянно прерываться стала его раздражать, и он поручил незначительному инкубу регистрировать необычные совпадения дисков, после чего перенес «Луканор» в отдаленный угол лаборатории.
Проходили дни; Шимрод не нашел в реестрах никакого упоминания о «Луканоре» и постепенно потерял интерес к радужным прозрачным дискам.
Однажды утром Шимрод, как обычно, зашел в лабораторию. Он не успел сесть за стол, как инкуб-регистратор подал предупреждающий сигнал: «Шимрод! Внимание! Пять дисков соединились и движутся вместе!»
Шимрод поспешно приблизился к прибору и взглянул на него, испытывая нечто вроде почтения. Действительно, пять дисков соединились и катились, как один, по ободу таблички. Кроме того, они, судя по всему, не собирались расходиться. Но что это? Шестой диск догонял пять соединившихся: когда до совпадения оставалось совсем немного, он толчком ускорился, будто притянутый неизвестной силой, и слился с пятью другими.
Шимрод смотрел во все глаза, уверенный в том, что наблюдает какое-то важное событие — или, скорее, отображение такого события. Теперь уже седьмой, последний диск, догнал шесть других: все семь дисков объединились, словно превратившись в один. Цвет этого единственного диска изменился — он напоминал красновато-коричневый искусственный мрамор с белыми прожилками, затем потемнел, становясь пурпурно-черным. В центре разрасталось сплошное черное пятно. Шимрод наклонился, чтобы заглянуть в эту «дыру». Он увидел пространство, усеянное черными объектами, очерченными золотистыми огненными контурами.
Резко выпрямившись, Шимрод подбежал к рабочему столу, ударил молоточком по маленькому серебряному гонгу и стал ждать, глядя в круглое зеркало на стене.
Мурген не отвечал на вызов.
Шимрод ударил в гонг еще раз, громче. Снова никакого ответа.
Шимрод отступил на шаг от зеркала, не на шутку встревоженный. Мурген иногда прогуливался по парапетам своего замка. Изредка он покидал Свер-Смод — по срочным делам или просто по прихоти. Но в большинстве случаев он извещал Шимрода о своих перемещениях.
Шимрод ударил в гонг третий раз. Результатом, как прежде, было молчание.
С тяжелым сердцем Шимрод отошел от зеркала и вернулся к наблюдению за «Луканором».
3
Вдоль хребта Тих-так-Тиха, от Троага на юге до расселины Гвир-Айг на севере, тянулась череда суровых пиков, один неприступнее и круче другого. Примерно в центре этой гряды возвышался трапецеидальный гранитный зуб горы Собх, рассекавший проносящиеся мимо облака. Соседний северный пик, Арра-Кау, мог поспорить дикостью и неприветливостью с горой Собх.
Там, где высокогорные луга подступали к основанию Арра-Кау, стояли пять высоких дольменов, Сыновья Арра-Кау, окружавшие площадку шагов сорок в диаметре. Западный дольмен в какой-то степени защищал от преобладающего ветра, и под ним была устроена примитивная каменная хижина, покрытая дерном. Тучи бежали по небу, закрывая солнце и отбрасывая гигантские тени, плывущие по серовато-коричневым лугам. Ветер дул через промежутки между пятью Сыновьями, производя тихие воющие звуки, временами дрожавшие, нараставшие и умолкавшие в зависимости от направления и силы ветра.
Перед хижиной порывисто горел небольшой костер; над огнем на шатком треножнике висел чугунный котелок. У костра стоял Торкваль, угрюмо глядевший на языки пламени. Меланкте — безразличная, хотя несколько изнуренная — сидела напротив Торкваля и перемешивала содержимое котелка, поджав под себя ноги и закутавшись в тяжелый бурый плащ. Она коротко подстригла волосы; теперь ее блестящие черные локоны почти закрывала мягкая кожаная шапочка, напоминавшая шлем.
Торквалю показалось, что он слышит какой-то голос. Он резко обернулся, прислушиваясь. Меланкте подняла голову. Торкваль спросил ее: «Ты слышала? Кто-то кричал».
«Может быть».
Торкваль подошел к промежутку между дольменами и присмотрелся вдаль. В десяти милях к северу темнел пик Танг-Фна, еще выше и круче, чем Арра-Кау. Между пиками простирались альпийские луга, казавшиеся пятнистыми из-за движущихся теней облаков. Торкваль заметил в небе парящего ястреба — ветер сносил птицу на восток. Через некоторое время ястреб издал резкий крик, едва слышный на таком расстоянии.
Торкваль позволил себе немного расслабиться, хотя выглядел так, словно он скорее не возражал бы, если бы кто-нибудь на него напал. Повернувшись спиной к костру, Торкваль застыл, удивленно нахмурившись. Меланкте, с восхищенно просветлевшим лицом, поднялась на ноги и медленно направилась к каменной хижине. В темноте за дверным проемом Торкваль неожиданно заметил женский силуэт. Торкваль не отрывал от него глаз. У него начались галлюцинации? Обнаженная женская фигура казалась искаженной, нематериальной, дымчатой, едва озаренной внутренним зеленоватым сиянием.
Меланкте зашла в хижину на негнущихся ногах. Торкваль последовал было за ней, но нерешительно остановился, не отходя от костра — он не был уверен в том, что действительно видел то, что видел. Он прислушался. На некоторое время ветер перестал выть в камнях; ему показалось, что он слышит доносящееся из хижины бормотание голосов.
Ситуацию больше нельзя было игнорировать. Торкваль направился к хижине, но успел сделать только три шага, когда Меланкте решительно вышла наружу, сжимая в руке какой-то инструмент из зеленовато-серебристого металла, с короткой ручкой. Торкваль никогда не видел ничего подобного. С его точки зрения, инструмент напоминал декоративный тесак или небольшую алебарду с лезвием сложного профиля с одной стороны и четырехдюймовым шипом с другой. Таким же шипом заканчивалось навершие инструмента.
Меланкте приблизилась к костру медленными размеренными шагами, с суровым сосредоточенным лицом. Торкваль наблюдал за ней с мрачным подозрением: это была не та Меланкте, которую он знал! Произошло нечто весьма нежелательное.
Торкваль сухо спросил: «Кто эта женщина, в хижине?»
«Там никого нет».
«Я слышал голоса, я видел женщину. Возможно, это была ведьма, так как ей не хватало одежды и четкости очертаний».
«Может быть».
«Ты несешь какой-то инструмент или какое-то оружие. Что это?»
Меланкте взглянула на инструмент так, словно впервые его заметила: «Это тесак».
Торкваль протянул руку: «Дай его мне».
Меланкте улыбнулась, покачав головой: «Одно прикосновение к нему тебя убьет».
«Я привык к зеленой магии».
Торкваль размашистыми шагами направился к хижине. Меланкте безразлично наблюдала за ним. Торкваль заглянул в темную глубину хижины, посмотрел направо, налево, вверх и вниз. В хижине никого не было. Он задумчиво вернулся к костру: «Женщина исчезла. О чем ты с ней говорила?»
«Подробности ты узнаешь потом. Сейчас могу сказать только одно: произошло нечто важное, ожидавшееся уже давно. Теперь нам придется пойти и сделать то, что нужно сделать».
«Выражайся яснее, если тебе не трудно! — резко сказал Торкваль. — Перестань говорить загадками!»
«Я выражусь ясно, яснее некуда! И ты услышишь не загадки, а точные приказы, — Меланкте говорила громко и повелительно, гордо запрокинув голову; в глазах ее мелькали зеленые отблески. — Вооружись и приведи лошадей. Мы немедленно выезжаем».
Лицо Торкваля, стоявшего с другой стороны костра, потемнело. Он с трудом сдерживался: «Я никому не подчиняюсь, мне никто не приказывает. Я уеду только туда, куда захочу, и только тогда, когда это потребуется».
«Это потребовалось».
«Ха! Потребовалось тебе, может быть, но не мне».
«Потребовалось от тебя. Ты обязан выполнять договор, заключенный с шайбальтом Загзигом».
Удивленный, Торкваль снова нахмурился, глядя в огонь. Наконец он сказал: «Это было давно. Причем то, что ты называешь «договором» — не более, чем болтовня за кружкой пива».
«Это не так! Загзиг предложил тебе самую прекрасную женщину в мире, обещая, что она будет выполнять любые твои пожелания, куда бы ты ни направился, с тем условием, что ты будешь ее охранять и действовать в ее интересах, когда это потребуется. Ты обязался соблюдать эти условия».
«Не вижу необходимости куда-то спешить», — ворчал Торкваль.
«Уверяю тебя, необходимость существует».
«Тогда объясни, в чем дело!»
«Сам увидишь. Мы едем в Свер-Смод — сделать то, что нужно сделать».
Торкваль в изумлении уставился на спутницу: «Это самоубийственная ошибка! Даже я боюсь Мургена, он непреодолим!»
«Не сейчас! Открылся путь, и теперь непреодолим некто иной! Но время не ждет! Мы должны действовать, пока путь не закрылся! Поедем, пока власть в наших руках! Или ты предпочитаешь прозябать до конца своих дней под холодным ветром на дождливых лугах?»
Торкваль повернулся на каблуках. Выйдя за пределы площадки, окруженной дольменами, он оседлал лошадей, и они покинули пятерых Сыновей Арра-Кау. Со всей возможной скоростью они мчались по лугам, иногда обгоняя тени облаков. Повстречав тропу, они повернули на восток и стали спускаться по склону горы зигзагами, пересекая оползни, трещины, расщелины. Наконец они остановились на вершине утеса, нависшего над Свер-Смодом. Здесь они спешились, спустились по крутой осыпи, оставив лошадей на утесе, и задержались в тени внешних стен цитадели.
Меланкте сняла с головы кожаную шлемовидную шапку и обернула ею навершие короткой магической алебарды. Голосом хриплым, как скрежет камня по камню, она произнесла: «Возьми тесак. Я больше не могу его нести. Не прикасайся к лезвию — оно высосет из тебя жизнь».
Торкваль осторожно взялся за черную деревянную рукоятку: «Что с ним делать?»
«Выполняй мои указания. Слушай, что я говорю, но теперь не оборачивайся, не смотри назад — что бы ни случилось! Подойди к парадному входу. Я следую за тобой. Не оглядывайся!»
Лицо Торкваля раздраженно кривилось — происходящее нравилось ему все меньше. Он направился ко входу вдоль стены. У него за спиной послышались тихие звуки: вздох, резкий выдох, похожий на восклицание, снова шаги Меланкте.
У ворот внешней стены Торкваль остановился, глядя на промежуточный двор, где Вус и Вувас, демоны-грифоны, охранявшие вход, устроили себе новое развлечение, чтобы скоротать время. Они обучили нескольких котов выполнять функции боевых коней. Коты были снабжены попонами из серой ткани, искусно изготовленными седлами и разнообразными эмблемами, чтобы они надлежащим образом служили наездникам, крысам-рыцарям, тоже тщательно обученным и одетым в блестящие доспехи и шлемы с развевающимися султанами. Крысы были вооружены деревянными мечами и турнирными копьями, притупленными набитыми песком набалдашниками. Понукаемые возбужденными восклицаниями грифонов, делавших ставки, крысы-рыцари пришпоривали котов и мчались навстречу друг другу по огороженным поручнями дорожкам, стремясь выбить друг друга из седел.
Меланкте прошла через ворота; Торкваль последовал за ней. У него за спиной раздался голос: «Иди потихоньку, не останавливайся. Грифоны заняты игрой. Может быть, мы успеем пройти, и они нас не заметят».
Торкваль резко остановился. Голос резко проскрипел: «Не оборачивайся! Меланкте делает то, что от нее требуется, и тем самым оправдывает всю свою жизнь!» Торкваль заметил, что Меланкте стала такой, как раньше: задумчивой девой, когда-то встретившей его в белокаменном дворце на берегу моря.
«Теперь иди, потихоньку! — понукал его голос. — Они смотрят в другую сторону».
Торкваль последовал за Меланкте — словно невидимые, они обходили промежуточный двор вдоль стены. В последний момент красный грифон Вувас, чья крыса свалилась с кота, с отвращением отвернулся от турнирного поля и заметил нарушителей. «Ого! — заорал он. — Кто тут крадется на цыпочках? Чую дьявольские козни!» Он ударил товарища по плечу: «Очнись, Вус! У нас есть дело!»
Меланкте сказала голосом холодным и звонким, как металл: «Возвращайтесь к играм, уважаемые стражи! Мы пришли помочь Мургену в его чародейских планах и уже опаздываем — так что пропустите нас!»
«Кого ты пытаешься обмануть? Приглашенные посетители приносят нам подарки! Так мы отличаем добрых людей от исчадий ада! Вы явно относитесь к последней категории».
«Вы ошибаетесь, — вежливо возразила Меланкте. — В следующий раз мы принесем вам по два подарка». Она повернулась к Торквалю: «Зайди к Мургену; попроси его выйти и удостоверить наши добрые намерения. А мы тут подождем и полюбуемся на крысиный турнир».
Торкваль продолжал потихоньку приближаться ко входу, пока Вус и Вувас соображали, что к чему.
«Начинайте новый поединок! — кричала им Меланкте. — Я сделаю ставки. Какая из ваших крыс — самый доблестный чемпион?»
«Минутку, минутку! — заорал Вус. — За вами плетется отвратительная зеленая тень! Это еще что такое?»
«Неважно, неважно!» — торопливо отмахнулся Торкваль. Ускорив шаги, он оказался перед высокой чугунной дверью. Голос у него за спиной сказал: «Обнажи лезвие тесака и разрежь петли. Будь осторожен, не повреди навершие — оно послужит другой цели!»
Со двора донесся вопль отчаяния и боли. «Не оглядывайся!» — скрежетал голос. Но Торкваль уже обернулся. Грифоны напали на Меланкте, гоняясь за ней взад и вперед по двору, пиная ее когтистыми лапами, нанося ей удары огромными ороговевшими кулаками. Торкваль стоял в нерешительности, почти готовый вмешаться. «Руби петли! — хрипел голос. — Скорее!»
Уголком глаза Торкваль заметил уродливую пародию на женскую фигуру, состоявшую из клубящегося бледно-зеленого газа. Торкваль отшатнулся, глаза его выпучились, он согнулся пополам в порыве рвоты.
«Руби петли!» — скрежетал голос.
Торкваль взорвался: «Ты заставила меня сюда явиться, пользуясь парой лишних слов, сказанных когда-то в разговоре за кружкой пива! Не стану отрицать, что я их произнес, потому что от моей чести не осталось ничего, кроме умения держать слово. Но договор с Загзигом относился к нуждам Меланкте, а теперь ей уже ничто не поможет. Я не стану тебе служить — таково мое слово, ты можешь на него положиться!»
«Но тебе придется! — прошипел голос. — Тебе нужна награда? Чего ты жаждешь? Власти? Хочешь, ты станешь королем Скагана или обеих Ульфляндий!»
«Я не хочу твоей власти».
«Тогда тебе придется подчиниться боли — хотя мне трудно ее причинять в этом мире, и ты дорого заплатишь за мои усилия, затраченные зря!»
Торкваль услышал тихое шипение зеленой тени, сосредоточенно собиравшейся с силами; острые и твердые, как клешни, пальцы схватили его за голову за ушами, вонзившись так глубоко, что у него потемнело в глазах от боли и сознание стало отрывочным: «Режь петли лезвием тесака. Будь осторожен, не повреди навершие!»
Торкваль снял кожаную шапку с кривого серебристо-зеленого лезвия и провел лезвием по чугунным петлям. Петли расплавились и разошлись, как сливочное масло под горячим ножом — дверь упала, проход открылся.
«Мы успеем! — со злорадным облегчением произнес голос. — Ступай вперед!»
В большом зале Свер-Смода Торкваль увидел любопытную сцену. Оцепеневший Мурген сидел в кресле, стиснутый шестью длинными тонкими руками, серыми, как замазка, поросшими редкими черными волосами. Руки заканчивались огромными ладонями; две ладони держали Мургена за щиколотки, еще две прижимали к ручкам кресла кисти его рук, а последняя пара обхватила его лицо так, что видны были только два серых глаза. Руки тянулись из щели или прорехи, открывшейся в другое пространство непосредственно за спинкой кресла. Из расщелины исходило, помимо шести рук, бледное зеленое зарево.
Голос произнес: «Теперь я избавлю тебя от боли. Неукоснительно выполняй приказы, и ты получишь щедрое вознаграждение! Меня зовут Десмёи, в моих руках огромная власть. Ты слышишь?»
«Слышу».
«Видишь стеклянный шар, висящий на цепи?»
«Вижу».
«В нем содержатся зеленая плазма и скелет горностая. Тебе придется встать на стул, разрезать цепь тесаком и чрезвычайно осторожно опустить шар на пол. Навершием тесака ты проткнешь этот шар, что позволит мне извлечь плазму и полностью восстановить силы. Я снова закупорю шар, а затем сожму Мургена и заключу его в такой же шар. Мои цели будут достигнуты, и ты получишь заслуженную награду. Я все это объясняю для того, чтобы ты не допускал никаких ошибок. Тебе все ясно?»
«Все ясно».
«Приступай к делу! Разрежь цепь, но будь осторожен!»
Торкваль взобрался на стул. Лицо его теперь находилось на одном уровне со скелетом горностая, скорчившимся в стеклянном шаре. Маленькие черные пуговки-глаза смотрели прямо в глаза Торкваля. Торкваль поднял тесак и, словно случайно, провел лезвием по стеклянному шару — из шара немедленно стала сочиться зеленая плазма. Снизу раздался яростный скрежет: «Ты повредил его!»
Торкваль разрезал цепь и позволил шару упасть на пол. Шар разбился на дюжину осколков — зеленая плазма брызнула во все стороны. Скрюченный скелет горностая с трудом распрямился и поспешно спрятался под стулом. Десмёи бросилась плашмя на пол, собирая столько зеленой плазмы, сколько могла уловить, и постепенно начала приобретать материальную форму: сначала появились очертания внутренних органов, затем наружный покров. Она ползала по полу туда-сюда, всасывая зеленые лужицы губами, лакая их языком.
В ушах Торкваля раздался звенящий голос: «Размахнись алебардой и проткни ее навершием! Делай, что я говорю — или все мы будем осуждены на вечные муки!»
Торкваль крепко обхватил рукоятку тесака и быстро шагнул в сторону Десмёи. Та заметила его приближение и в испуге закричала: «Нет, нет!» Откатившись по полу, она вскочила на ноги. Торкваль преследовал ее с тесаком наготове — отступая шаг за шагом, ведьма оказалась прижатой к стене: «Прочь, прочь! Я стану ничем! Ты меня убьешь!»
Торкваль пронзил шею Десмёи шипом навершия алебарды — все ее существо, казалось, впиталось этим магическим оружием, становившимся все длиннее и массивнее по мере того, как тело Десмёи сжималось и растворялось.
Десмёи исчезла. В руках у Торкваля была тяжелая алебарда с короткой рукояткой и фигурным лезвием из серебристо-зеленого металла. Торкваль повернулся и подошел к столу.
Тамурелло, в виде скелета горностая, выполз из-под стула; постепенно он начал расти и скоро уже не уступал ростом Торквалю. Из стенного шкафа Тамурелло достал доску в четыре локтя длиной и в два локтя шириной; на доске покоился симулякр странного существа, формой в целом напоминавшего человека, с блестящей серой кожей, короткой волосатой шеей, расплывчатыми чертами лица и затянутыми пленкой рыбьими глазами. Симулякр был привязан к доске сотней клейких лент, предотвращавших малейшее движение.
Тамурелло взглянул на Торкваля: «Ты знаешь, кого изображает эта кукла?»
«Нет».
«Я тебе скажу. Это Джоальд. Мурген положил всю жизнь на то, чтобы сдерживать это чудовище вопреки силам, стремящимся его освободить. Перед тем, как я убью Мургена, он увидит, как я уничтожаю плоды всех его усилий: Мурген будет знать, что Джоальд восстал! Мурген, ты меня слышишь?»
Сдавленный шестью волосатыми руками, Мурген издал гортанный звук.
«Времени мало: проход скоро закроется и руки спрячутся. Но времени хватит на все. Прежде всего будет освобождено чудовище! Торкваль!»
«Я здесь!»
«Как ты видишь, Джоальд опутан клейкими лентами».
«Вижу».
«Разруби мечом эти ленты, пока я произношу заклинание. Руби!»
Из-под ладоней, обхвативших лицо Мургена, послышался тихий стон. Охваченный сомнениями, Торкваль приложил руку ко лбу.
Тамурелло крякнул: «Делай, что я говорю! Ты разделишь со мной несметное богатство и магическую власть, клянусь тебе! Руби!»
Торкваль медленно подошел к симулякру. Тамурелло стал распевать односложные продолжительные звуки заклинания, оказывавшие мощное воздействие. Как невидимые стрелы, звуки эти проносились в воздухе и пронизывали Торкваля, принуждая его двигаться словно в гипнотическом полусне. Его рука поднялась — он высоко занес меч. Меч опустился! Отскочила лента, удерживавшая кисть правой руки Джоальда.
«Руби!» — кричал Тамурелло.
Торкваль снова опустил меч: ленты, крепившие локоть Джоальда к доске, порвались со звонким щелчком. Рука симулякра зашевелилась, повернулась.
«Руби!»
Торкваль разрубил ленту, сжимавшую шею Джоальда. Заклинание Тамурелло звенело, отражаясь отголосками от стен каменного зала — казалось, сами древние камни Свер-Смода пели и дрожали в унисон с голосом чародея.
«Руби! Руби! Руби! — лихорадочно вопил Тамурелло. — Мурген! О, Мурген! Взирай на мое торжество! Пусть горькие жаркие слезы катятся по твоему лицу — я повергну в прах все, что ты построил!»
Торкваль разрубил ленту, крепившую к доске лоб Джоальда, пока Тамурелло продолжал распевать грозное заклинание — заклинание, ужаснее которого еще не слышал этот мир. В глубине океана Джоальд постепенно почувствовал, что его путы ослабли. Гигант пытался освободиться от оставшихся пут, ворочаясь, размахивая рукой, поджимая и распрямляя ноги. При этом он случайно пнул подводные контрфорсы, удерживавшие Тих-так-Тих от сползания в море, и земля всколыхнулась. Джоальд поднял свободную руку — огромную черную руку — сжимая и разжимая чудовищные черные пальцы, грозившие сокрушить Старейшие острова. Рука поднялась над поверхностью океана, разбрасывая шипящие, обрушивающиеся с оглушительным громом стены зеленой воды. Напрягаясь изо всех сил, Джоальд смог приподнять голову над морем — в океане внезапно образовался новый остров с костистыми продольными хребтами посередине; во все стороны разбежались волны головокружительной высоты.
В Трильде Шимрод снова ударил в серебряный гонг, молча отвернулся от зеркала и подошел к ящичку, закрепленному на стене. Он открыл дверцы ящичка, произнес три слова и приложил глаз к хрустальной линзе. Несколько секунд Шимрод стоял, словно пораженный молнией, после чего отшатнулся, подбежал к стенному шкафу, пристегнул к ремню меч, натянул на голову шапку и встал на диск из черного камня. Проговорив заклинание срочного переноса, он мгновенно оказался в промежуточном дворе перед входом в Свер-Смод. Вус и Вувас все еще пинали окровавленные останки Меланкте. Подцепляя разорванное тело когтистыми лапами, они высоко подкидывали его в воздух и ловили, смеясь и выражая удивление неистощимой жизнеспособностью своей жертвы. Бросив на Шимрода подозрительные взгляды, они, по-видимому, узнали его — в любом случае, им явно надоело выполнять прямые обязанности, и они предпочитали развлекаться.
Наступив на упавшую дверь, Шимрод прошел в дверной проем и тут же почувствовал силу заклинания Тамурелло. Пробежав по галерее, Шимрод ворвался в большой зал. Мурген еще сидел в кресле, схваченный шестью руками из мира демонов, Ксабисте. Громадный скелет горностая, распевавший великое заклинание, постепенно изменялся, приобретая более человеческие черты. Торкваль, стоявший у стола, заметил прибытие Шимрода. Разбойник набычился и угрожающе занес меч.
Шимрод воскликнул: «Торкваль! Ты сошел с ума или Тамурелло заставляет тебя это делать?»
«Я делаю, что хочу!» — глухо ответил Торкваль.
«В таком случае ты хуже сумасшедшего — и ты умрешь».
Шимрод сделал несколько шагов вперед, обнажив меч. Одним махом он разрубил хрупкую тазовую кость скелета горностая. Заклинание внезапно оборвалось; Тамурелло превратился в неразборчивую груду дергающихся костных обломков.
Торкваль смотрел на симулякр Джоальда, извивавшийся в попытках избавиться от оставшихся пут. «Так вот в чем назначение моей жизни? — пробормотал Торкваль. — Поистине, я сошел с ума!»
Шимрод взмахнул мечом, сверкнувшим широкой дугой, и уже отделил бы голову Торкваля от торса, но разбойник успел пригнуться. Торкваля охватил приступ яростной энергии: он бросился на Шимрода с такой злобой, что волшебнику пришлось отступать и обороняться. Противники дрались, не уступая друг другу навыками и бешенством: мечи звенели, летели искры.
Лежавшая у стола груда костей смогла соорудить из себя случайную нелепую конструкцию с двумя блестящими черными глазами, один над другим. Образовалась длинная тонкая рука из разрозненных костей и суставов; рука схватила магическую алебарду и высоко подняла ее. Из глубины груды костей послышался хриплый голос, снова повторявший великое заклинание.
Шимрод быстро отступил от Торкваля, швырнул в него стул, чтобы на мгновение задержать, и отрубил руку, державшую алебарду. Рука разлетелась десятками обломков, алебарда упала. Шимрод подобрал магическое оружие и, когда Торкваль бросился на него, швырнул алебарду в лицо разбойника. Голова Торкваля съежилась и исчезла; его меч со звоном свалился на пол, а за ним с глухим стуком последовало его тело.
Шимрод повернулся к столу. Проход в Ксабисте закрывался — тем не менее, к ужасу Шимрода, волосатые серые руки не отпускали Мургена: они тащили Мургена, вместе с креслом, в озаренную зеленым заревом расщелину.
Шимрод стал рубить тонкие серые руки. Они падали на пол, сжимая и разжимая пальцы. Мурген освободился. Чародей выпрямился и, наклонившись над столом, первым делом взглянул на симулякр Джоальда и звучно произнес четыре слова. Голова симулякра откинулась и прижалась к доске, рука бессильно вытянулась вдоль тела, ноги судорожно распрямились.
В Атлантическом океане остров, образовавшийся при появлении гигантской лысины Джоальда, опустился под воду. Воздетая к небу рука упала, подняв огромную волну, покатившуюся к берегам Южной Ульфляндии. Стена воды, выше прибрежных холмов, надвинулась прямо на устье Эвандера. Древний город Исс погиб за несколько секунд.
Там, где гигант Джоальд сдвинул чудовищными ногами опоры Хайбраса, земля содрогнулась и осела; вся долина Эвандера, с дворцами и садами, превратилась в морской залив.
По берегу Ульфляндии, до самого Оэльдеса, прибрежные поселения были затоплены, все их население смыло в океан.
Когда воды улеглись, дивный Исс, Исс сказочных легенд, Исс тысячи дворцов покоился на морском дне. Впоследствии, в тихие солнечные дни, когда вода становилась достаточно прозрачной, моряки иногда замечали в далекой глубине очертания чудесных мраморных сооружений и снующие среди них серебристые стайки рыб.
4
В большом зале Свер-Смода наступила тяжелая тишина. Мурген неподвижно стоял у стола; Шимрод прислонился к стене. На столе, больше не шевелясь, лежал симулякр Джоальда. Обломки костей скелета горностая лежали грудой, не проявляя никаких признаков жизни, кроме поблескивания двух черных глаз. Лезвие оставленной на столе магической алебарды постепенно изменялось: оно вспухло, превратившись сначала в нечто вроде большого пузыря, а затем приобрело некоторое сходство с человеческим лицом.
Помолчав, Мурген повернулся к Шимроду и печально сказал: «Итак, трагедия свершилась. Не могу обвинять себя — но только потому, что слишком устал. По правде говоря, боюсь, что я был чрезмерно самодоволен, даже самонадеян, полагаясь на свои многочисленные способности и возможности, будучи убежден в том, что никто не посмеет бросить мне вызов. Я ошибался — и последовали неисправимые события. Тем не менее, я не могу позволить себе расточительную роскошь сожалений».
Шимрод подошел к столу: «Эти… твари, они все еще живы?»
«Они еще существуют: Тамурелло и Десмёи. Они отчаянно надеются выжить и строят дальнейшие планы. Но на этот раз мне не до шуток, и любым их замыслам будет положен конец». Мурген подошел к одному из шкафов и распахнул его дверцы. Он привел в действие какой-то быстро вращающийся механизм, разогнавшийся до прозрачности и через некоторое время озарившийся розовым светом; послы-шалея странный голос, одновременно свистящий и певучий, как флейта: «Мурген, я говорю с тобой из немыслимой дали!»
«Я делаю то же самое, — сухо сказал Мурген. — Как обстоят дела на войне с Ксабисте?»
«Неплохо. Мы привели в порядок Сирмиш и очистили от зеленых Фангусто. Тем не менее, они атаковали Манг-Мипс, объединив свои силы, и теперь вся планета заражена».
«Жаль! Не печалься, однако! Я вручаю тебе двух демонов-гибридов, Десмёи и Тамурелло. Оба нестерпимо воняют зеленой заразой».
«Рад слышать!»
«Рад оказать приятную услугу. Протяни ус, чтобы их забрать — кроме того, ликвидируй любые оставшиеся от них зеленые испражнения и мокроты».
На какое-то мгновение зал озарился розовым сиянием; когда оно пропало, вместе с ним пропали алебарда и груда костей.
Обращаясь к механизму, Мурген произнес: «Брось их в глубочайшие бездны Мирдаля, туда, где горит самое жаркое пламя. Уничтожь их полностью, чтобы даже следы их последних сожалений не вибрировали в струнах времени. Я подожду, чтобы получить подтверждение окончательной нейтрализации».
«Тебе придется проявить терпение! — отозвался эфферент. — Любое стоящее дело стоит того, чтобы оно было сделано хорошо! У меня на это уйдет как минимум десять секунд твоего времени, плюс две секунды на ритуальное очищение».
«Я подожду».
Прошло двенадцать секунд. Эфферент из Мирдаля снова заговорил: «Дело сделано. От двух демонов не осталось ни йоты, ни атома, ни дыхания, ни мысли, ни даже мельчайшей частицы, бесследно проникающей сквозь материю. В безднах Мирдаля горячо!»
«Превосходно! — сказал Мурген. — Желаю тебе дальнейших успехов в борьбе с зелеными фанатиками». Чародей закрыл шкаф и вернулся к столу, после чего наложил на симулякр Джоальда новые путы, предотвращавшие любое движение.
Шимрод неодобрительно наблюдал за последней операцией: «Джоальда тоже следует уничтожить».
«Он защищен, — тихо ответил Мурген. — Нам позволено только сдерживать его, и даже это позволение было очень трудно получить».
«Кто его защищает?»
«Слухи о гибели всех древних богов преувеличены».
«Атланта?»
Мурген долго молчал. Наконец он сказал: «Некоторые имена лучше не называть, и некоторые вопросы лучше не обсуждать».
Глава 12
Слухи о катастрофе на побережье Ульфляндии достигли Хайдиона через три дня. Король Казмир выслушал сообщения с большим интересом и нетерпеливо ждал более подробных отчетов.
Наконец прибыл курьер, лично наблюдавший масштабы разрушений, вызванных возмущением океана по берегам Южной Ульфляндии. Казмира интересовал главным образом ущерб, нанесенный армиям и военно-морскому флоту короля Эйласа: «Как далеко на север распространились гигантские волны?»
«Оэльдес избежал участи Исса. Волны разбились об острова, тянущиеся вдоль побережья. Скаган и Прибрежье Северной Ульфляндии также не пострадали».
«Что известно о Дун-Даррике?»
«Ульфская столица короля Эйласа находится высоко на горных лугах. Там не было никаких разрушений».
«Понесла ли какие-нибудь потери его армия?»
«Не могу сказать с уверенностью, государь. Несомненно, бойцы, находившиеся в отпуске на побережье, погибли. Сомневаюсь, однако, чтобы всей армии в целом был нанесен существенный ущерб».
Казмир крякнул: «И где нынче король Эйлас?»
«По-видимому, отплыл из Тройсинета и в настоящее время находится в открытом море».
«Хорошо. Можете идти».
Курьер откланялся. Король Казмир обвел взглядом лица советников: «Пришло время принимать решение. Наши армии обучены и готовы к выступлению. Быстрый марш-бросок позволит нанести сокрушительное поражение Даоту. Захватив Даот, мы сможем разобраться с Эйласом не торопясь, какие бы неприятности ни причинял его флот. Как вы думаете?»
Один за другим, каждый из советников Казмира сказал то, что хотел слышать король.
«Армии Лионесса сильны, многочисленны и непобедимы! Офицерский состав надежен, бойцы хорошо подготовлены».
«В арсеналах и на складах более чем достаточные запасы оружия и провианта; кроме того, оружейники трудятся не покладая рук, днем и ночью. Никаких нехваток или недостач не предвидится».
«Лионесские рыцари с нетерпением ждут возможности показать себя в бою; все они стремятся присоединить плодородные земли Даота к своим поместьям! Кавалерия ожидает вашего приказа».
Казмир фаталистически кивнул и ударил кулаком по столу: «Пора! Я объявляю войну!»
2
Армии Лионесса, сосредоточенные в различных районах, промаршировали как можно незаметнее, под прикрытием ночи, к Форт-Маэлю, где были окончательно сформированы батальоны, выступившие на север.
На помперольской границе авангард Казмира встретился с дюжиной рыцарей под командованием принца Скворца. Заметив приближение лионесской армии, принц поднял руку, повелевая наступающему полчищу остановиться.
Герольд галопом выехал вперед, доставив принцу сообщение: «Лионесское королевство вынуждено вступить в конфликт с Даотским королевством в связи с рядом провокаций и невозможностью мирного удовлетворения претензий. Для того, чтобы наша кампания могла быть развернута в кратчайшие сроки, нам необходимо получить право беспрепятственного прохода через Помпероль, причем мы не станем выражать протест, если, сохраняя нейтралитет, Помпероль предоставит такую же привилегию даотским войскам».
Принц Скворец решительно заявил: «Предоставить вам такое право означало бы нарушить наш нейтралитет — по существу, в таком случае мы стали бы вашими союзниками. Мы вынуждены отказать в удовлетворении вашего запроса. Направляйтесь на запад до Лаллис-брук-Дингла, после чего поверните на север по Поножовной дороге, и вы достигнете Даота, не пересекая нашу территорию».
Лионесский герольд сказал: «Я уполномочен дать следующий ответ: невозможно! Отступите и дайте нам пройти — или все вы падете, сраженные нашими мечами!»
Помперольские рыцари молча отъехали в сторону и наблюдали за тем, как армии Лионесса маршировали на север. Так лионесские войска вторглись в Даот.
Король Казмир ожидал лишь символического сопротивления пресловутых «серо-зеленых хлыщей», но вторжение и начавшиеся грабежи вызвали яростное возмущение как среди благородного сословия, так и в простонародье. Вместо одного формального столкновения, обещанного советниками Казмира, состоялись три кровопролитные битвы; Лионесс потерял много людей, материалов и времени. Под Частейном наспех сколоченная армия под предводительством принца Грейна, брата короля Одри, атаковала захватчиков с безудержным бешенством и была разбита с трудом, только через сутки. Второй раз Даот оказал сопротивление в полях у деревни Мальвании. Два дня противники наступали и отступали: звенела сталь, боевые кличи заглушались воплями боли. Вращая длинными мечами, группы рыцарей-всадников прорывались сквозь ряды пехотинцев, а те старались стащить их с седел алебардами и крюками, чтобы вспарывать ножами аристократические глотки.
Даотская армия наконец дрогнула и отступила к Аваллону. Снова Казмир мог претендовать на победу, но опять ему пришлось понести тяжелые потери и затратить слишком много времени — тщательно продуманное расписание завоевания срывалось.
Даотская армия, пополненная подкреплениями из Визрода, заняла позицию у замка Меунг близ ярмарочного городка Шантри, примерно в тридцати милях к юго-западу от Аваллона. Два дня король Казмир отвел на отдых и переформирование своих войск, и еще один день ожидал прибытия подкреплений из Форт-Маэля, после чего снова двинулся на даотов, намеренный окончательно их уничтожить.
Армии встретились на Ранеточном лугу у замка Меунг; даотами командовал сам король Одри. Оба противника выслали вперед отряды легковооруженной кавалерии, обстреливавшей врага из луков. Тяжеловооруженные рыцари, каждый со знаменосцем за спиной, выстроились противостоящими рядами, зловеще поблескивая стальными доспехами. Минуты проходили за минутами с судьбоносной неторопливостью.
Даотские герольды, в роскошных серых с зеленым униформах, поднесли к губам фанфары и протрубили пронзительный, но гармоничный сигнал. Даотские рыцари взяли копья наперевес и пустили лошадей тяжеловесным галопом; лионесские рыцари сделали то же самое. Посреди Ранеточного луга две вереницы рыцарей столкнулись с оглушительным металлическим бряцанием, и уже через мгновение упорядоченный строй превратился в орущий хаос опрокидывающихся тел, встающих на дыбы коней, сверкающей стали. Со стороны Лионесса атаку поддерживали отряды копейщиков и лучников, применявших дисциплинированную тактику; напротив, даотская пехота наступала разрозненными группами — ее встретили залпы поющих стрел.
Битва на Ранеточном лугу была короче двух предыдущих и завершилась решительнее, так как теперь даоты были деморализованы и не ожидали победить благодаря наступательному натиску. В конце концов им пришлось бежать во все стороны.
Король Одри и выжившие остатки его армии отступили со всей возможной быстротой и скрылись в Тантревальском лесу; оттуда они не могли угрожать Казмиру, и он мог расправиться с ними впоследствии, на досуге.
Казмир подступил к Аваллону и вошел в столицу, не встречая никакого сопротивления. Он тут же направился в Фалу-Файль, где ему предстояло наконец вступить во владение Круглым столом Карбра-ан-Медан и троном Эвандигом, чтобы вернуть их в замок Хайдион над столицей Лионесса.
Казмир зашел в притихший дворец без церемоний. Он сразу приказал провести себя в Зал героев, но не обнаружил там никаких признаков пресловутой мебели, занимавшей такое важное место в его воображении. Дородный помощник сенешаля сообщил ему, что Карбра-ан-Медан и Эвандиг были похищены два дня тому назад командой тройского военного корабля. Тройсы увезли круглый стол и трон на свой корабль, после чего подняли якорь и уплыли в неизвестном направлении.
Ярость Казмира не знала границ — у него чуть удар не случился. Лицо его желчно сморщилось, круглые голубые глаза выпучились так, что их стала окружать белая кайма. Широко расставив ноги и схватившись обеими руками за спинку кресла, Казмир слепо уставился в пространство. Наконец мысли его несколько упорядочились, и он разразился клятвами мести, ужаснувшими присутствовавшего Тибальта, помощника сенешаля.
Наконец Казмир заставил себя успокоиться, но преисполнился мрачной злобой пуще прежнего. Круглый стол и Эвандиг похитили в сговоре с даотами! Кто нес ответственность за этот сговор? Казмир обратился с этим вопросом к Тибальту — заикаясь, тот пробормотал, что все высшие должностные лица Фалу-Файля бежали из Аваллона, чтобы присоединиться к скрывающемуся в лесу королю Одри. Под рукой не было никаких подходящих жертв, кроме младшего дворцового персонала.
К дальнейшему разочарованию Казмира, на взмыленной лошади прибыл курьер с сообщениями из Лионесса: ульфские вооруженные отряды лавиной спустились по южным склонам Тих-так-Тиха в район Прощального мыса, где крепости Казмира остались почти без гарнизонов в связи с мобилизацией основной армии. Захватчики занимали один замок за другим без особого труда и уже осадили провинциальный центр, Паргетту.
Казмир оценил возникшую ситуацию. Он разбил даотские армии и по существу контролировал Даот, несмотря на то, что король Одри выжил и командовал немногочисленными, упавшими духом беглецами. Одри необходимо было выследить и захватить в плен или убить, прежде чем тот успеет собрать вокруг себя провинциальную знать и сформировать новую армию. По этой причине Казмир еще не мог ослабить экспедиционные силы, отправив к Прощальному мысу подразделения, достаточно многочисленные для изгнания ульфов. Вместо этого он приказал Баннуа, герцогу Трембланскому, отправиться в Форт-Маэль и там собрать новую армию из рекрутов, еще проходивших обучение, а также из ветеранов, служивших в гарнизонах прибрежных фортов. Эти отряды следовало также пополнить молодежью из числа местного сельского населения — в количестве, достаточном для сопротивления неизбежным набегам тройского военного флота.
Баннуа должен был отправиться с новой армией к Прощальному мысу и изгнать ульфских разбойников обратно в горные цитадели Троага. Тем временем основные силы Казмира должны были завершить завоевание Даота.
В Фалу-Файль прибыл гонец из Годелии с посланием для короля Казмира. Курьер церемонно засвидетельствовал почтение Казмиру, после чего развернул глянцевый пергамент из овечьей кожи, намотанный на березовый валик. Послание было написано ирландским унциальным шрифтом — никто из присутствующих, включая гонца, не мог его прочесть, в связи с чем пришлось вызвать ирландского монаха из близлежащего аббатства святого Джойи, сумевшего разобрать каллиграфический текст.
Во вступительной части король Дартвег приветствовал Казмира десятками цветистых выражений. Он поносил их общих врагов и заявлял, что он, Дартвег, непременно и вечно, с начала времен до последнего сполоха Солнца — вернейший союзник Казмира, готовый поддерживать его в совместной борьбе против двойни тиранов, Одри и Эйласа, вплоть до окончательной великой победы и раздела трофеев.
С тем, чтобы удостоверить свою преданность интересам Казмира, король Дартвег приказал непобедимым, хотя и несколько необузданным кельтским воякам переплыть Скайр и вступить в Северную Ульфляндию, где он надеялся захватить древнюю столицу, Ксунж, посредством лукавого потайного проникновения и неожиданных вылазок с окружающих приморских утесов. Добившись успеха в этом отношении, Дартвег намеревался развернуть свою орду в южном направлении, чтобы разбить в пух и прах наглых тройских чужеземцев. После того, как все они будут убиты, утоплены или обращены в бегство, годелийские кельты собирались взять на себя охрану обеих Ульфляндий к вящему удовлетворению короля Казмира. Так провозгласил король Дартвег, ближайший друг и доверенный союзник Казмира.
Казмир выслушал послание с мрачной усмешкой, после чего продиктовал вежливый ответ, благодаря короля Дартвега за его поддержку и желая ему крепкого здоровья. Казмир высоко ценил сотрудничество Дартвега, но в настоящее время еще не мог взять на себя никакие определенные обязательства.
Несколько обескураженный отношением Казмира, гонец откланялся и уехал, а Казмир вернулся к своим размышлениям.
Перво-наперво следовало организовать окончательное уничтожение рассредоточенных остатков даотской армии. В этом отношении Казмир не видел особых затруднений и поручил операцию принцу Кассандру.
Казмир вызвал Кассандра и сообщил ему о принятом решении. Он дополнил его строгим указанием, не вызвавшим у принца никакого энтузиазма: Кассандр должен был во всем руководствоваться рекомендациями сэра Эттарда Арквимбальского, изобретательного и опытного военачальника. Кроме того, Кассандр обязан был прислушиваться к полезным советам шести других пожилых рыцарей, также доказавших на практике свою компетенцию.
Принц Кассандр уверенно взял на себя руководство этой экспедицией — настолько уверенно, что король Казмир снова поставил непреложное условие: он должен был действовать только с одобрения сэра Эттарда. Кассандр скорчил гримасу и нахмурился, но возражать не стал.
Утром следующего дня Кассандр, верхом на ретивом вороном жеребце, в золоченых доспехах с алым килтом и в золоченом шлеме с алым плюмажем, повел свою армию на запад. Король Казмир занялся реорганизацией новоприобретенных земель. Прежде всего он приказал устроить дюжину новых корабельных верфей на побережье Камбермунда, чтобы у него был военный флот, не уступавший тройскому или даже превосходящий его.
Отряды Кассандра маршировали к северо-западным провинциям Даота. На протяжении длительного мирного правления короля Одри в сельской местности усадьбы и замки потеряли какое-либо военное значение, даже если раньше они могли выполнять соответствующие функции, и не оказывали сопротивления, каковое в любом случае оказалось бы самоубийственным.
По мере продвижения Кассандра Одри отступал — все время на запад, собирая по дороге все возможные подкрепления. Оказавшись в Западных топях, Одри отступил еще дальше, на Равнину Теней. Лионесская армия не отставала — Кассандра и Одри постоянно разделяло не больше одного дня пути.
Эскарп Дальний Данн препятствовал дальнейшему отступлению, и у Одри не оставалось никакого выхода. Его советники — в особенности Кларактус, герцог Даотских Топей — настаивали на контратаке, и в конце концов их мнение стало преобладать. Они тщательно выбрали место нападения и устроили засаду, притаившись в протянувшемся на север протуберанце Тантревальского леса.
Сэр Эттард, будучи главным советником командующего лионесской армией, подозревал о таком намерении и настоял на том, чтобы Кассандр остановился у рыночного поселка Вирдиха, получил сведения от местных жителей и разослал лазутчиков — требовалось точно определить местонахождение даотской армии. Ранее сэр Эттард уже несколько раз рекомендовал Кассандру проявлять осторожность, но его опасения ни разу не оправдались. Поэтому теперь Кассандр недолюбливал сэра Эттарда и не доверял ему, считая его повинным в том, что лионесским отрядам до сих пор не удалось схватиться с даотами. Кассандр был убежден, что король Одри собирался бежать в высокогорные просторы Ульфляндии, взобравшись на скалы Дальнего Данна. А там он вполне мог рассчитывать на поддержку ульфских армий. Кассандр настаивал на том, что следовало перехватить даотов перед тем, как они ускользнут в недоступные горы. Принц отказался задерживаться в Вирдихе и приказал своей армии двигаться вперед со всей возможной скоростью.
Когда Кассандр проезжал мимо продолговатой окраины Тантревальского леса, из-под прикрытия деревьев вырвалась вереница даотских рыцарей с копьями наперевес. Кассандр услышал барабанную дробь копыт; обернувшись, он с изумлением увидел рыцаря, несущегося на него с копьем, нацеленным прямо ему в голову. Кассандр попытался развернуть коня, но не успел — копье пронзило его правое плечо, и он тяжело повалился спиной на землю в неразберихе топчущихся копыт и стонущих от напряжения бойцов. Старый даотский воин, с лицом, искаженным боевым ражем, замахнулся на Кассандра топором. Кассандр вскрикнул и приподнялся: топор рассек гордый гребень его шлема. Даотский воин бешено закричал и снова ударил принца топором; на этот раз Кассандр успел откатиться в сторону, а один из его адъютантов разрубил мечом шею старика-даота: кровь хлынула струей на Кассандра, скорчившегося на земле.
Вперед вырвался король Одри, бешено вращая длинным мечом. Рядом скакал принц Джасвин, дравшийся с не меньшей энергией. За ними ехал молодой герольд на белой лошади, с развевающимся серым и зеленым знаменем. Все смешалось в суматохе битвы. Стрела вонзилась в глаз принца Джасвина; он схватился руками за лицо, медленно сползая с коня, и умер прежде, чем коснулся земли. Одри громко застонал. Голова его поникла, меч бессильно опустился. Ехавший за ним молодой герольд откинулся спиной на круп лошади, пронзенный стрелой в грудь; серое с зеленым знамя Даота пошатнулось и упало на землю. Король Одри объявил отступление — даоты помчались обратно в лес.
В связи с тем, что Кассандр был ранен, сэр Эттард взял на себя командование и приказал лионесским всадникам не преследовать дао-тов, опасаясь понести дальнейшие потери; он был уверен, что даоты припасли лучников в глубине леса. Кассандр сидел на трупе лошади, схватившись за плечо; побелевшее лицо его гримасничало, отражая десятки эмоций — боль, унижение, страх при виде такого количества крови и тошноту, заставившую его согнуться в порыве рвоты как раз тогда, когда к нему приблизился сэр Эттард.
Сэр Эттард стоял и смотрел на принца, презрительно подняв брови.
«Что теперь? — воскликнул Кассандр. — Почему мы не догнали и не перебили мерзавцев всех до единого?»
Сэр Эттард терпеливо объяснил: «Мы не можем передвигаться бесшумно и незаметно — в лесу мы потеряем двух человек в расчете на одного даота. Погоня бессмысленна, в ней нет необходимости».
«Ай-ай! — заорал от боли Кассандр, пока один из герольдов перевязывал ему рану. — Полегче, полегче! Я еще не оправился от удара». Морщась, он снова обратился к сэру Эттарду: «Но мы не можем здесь сидеть и ничего не делать! Если Одри сбежит, надо мной все будут смеяться при дворе! Преследуйте его в лесу!»
«Как прикажете».
Лионесские отряды осторожно вошли в лес, но не встретили никакого сопротивления. Недовольство Кассандра приумножалось пульсирующей болью в плече. Он начал вполголоса ругаться: «Где эти трусы? Почему не показываются?»
«Они не хотят умирать», — заметил сэр Эттард.
«Пусть так, но я хочу, чтобы они умерли! Они на деревья забрались, что ли?»
«Скорее всего, они направились туда, где, как я подозреваю, надеются спастись».
«Куда именно?»
Подъехал запыхавшийся лазутчик: «Ваше высочество, мы заметили даотов! Они скачут на запад — туда, где лес переходит в равнину».
«Что это значит? — в замешательстве спросил Кассандр. — Одри настолько обезумел от горя, что сам просится к нам в руки?»
«Думаю, что это не так, — сказал сэр Эттард. — Пока мы рыщем в лесу, заглядывая в дупла и вороша мечами кусты, Одри приобретает свободу!»
«Каким образом?» — проблеял Кассандр.
«Над равниной за лесом — крепость Поэлитетц! Нужны еще какие-нибудь объяснения?»
Кассандр зашипел от досады: «Боль в плече мешает мне думать. Я забыл про Поэлитетц! Тогда поехали на равнину, скорее!»
Снова оказавшись на просторах Равнины Теней, Кассандр и сэр Эттард разглядели остатки даотской армии, уже покрывшие половину расстояния до эскарпа. Сэр Эттард, его рыцари и прочая кавалерия пустились в погоню. Кассандр не мог скакать галопом и остался с пехотинцами.
Нижний вход в крепость Поэлитетц выглядел, как темное пятно в основании Дальнего Данна; остальные сооружения цитадели, встроенные в скалы, казались неотъемлемой частью эскарпа.
Сэр Эттард и его кавалерия нагнали даотов почти перед самым входом в Поэлитетц. В короткой бурной схватке погибли король Одри и дюжина его самых отважных рыцарей; другие рыцари пали под ударами мечей, защищая побежденных даотских бойцов, бегущих в крепость.
Наконец подъемные ворота упали. Лионесские всадники развернули коней и отступили под градом стрел, несущихся с парапетов. На равнине под эскарпом лежали, разбросанные в мрачном беспорядке, тела умерших и умирающих.
Решетчатые ворота крепости снова поднялись. Из-под них выехал герольд с белым флагом; за ним следовала дюжина солдат. Они разбрелись по полю битвы, нанося последние «удары сострадания» смертельно раненым — как союзникам, так и врагам — и перетаскивая в крепость тех, кого еще можно было спасти имеющимися примитивными средствами — как союзников, так и врагов.
Тем временем отставшие подразделения лионесской армии подтянулись и разбили лагерь на Равнине Теней неподалеку от крепости, на расстоянии чуть больше полета стрелы. Кассандр приказал установить шатер командования на холмике непосредственно напротив входа в цитадель. По настоянию сэра Эттарда, он созвал военачальников на совещание.
Во время продолжавшегося больше часа обсуждения, прерывавшегося стонами и проклятиями Кассандра, военный совет оценил создавшееся положение. Все согласились с тем, что они с честью выполнили задание и теперь могли вернуться на восток, если будет принято такое решение. Мертвый король Одри лежал на Равнине Теней, раскинув руки и глядя в небо невидящими глазами; от его армии осталась горстка беглецов и раненых. Но все еще открывалась возможность достигнуть большего успеха и заслужить большую славу. Рядом, соблазнительно уязвимая, находилась Северная Ульфляндия. Конечно, Дальний Данн преграждал путь, а единственный практически целесообразный проход охраняла крепость Поэлитетц.
Тем не менее, как отметил один из участников совещания, следовало принимать во внимание дополнительный факт. Годелийские кельты находились теперь в состоянии войны с королем Эйласом и фактически вторглись в Северную Ульфляндию. Поэтому можно было послать гонца к королю Дартвегу, настойчиво предлагая ему выступить на юг и атаковать Поэлитетц с уязвимого тыла. Если Поэлитетц падет, Северная и Южная Ульфляндии окажутся открытыми для вторжения лионесских армий.
Возможность казалась слишком выгодной для того, чтобы ее можно было игнорировать, и могла привести к победам, превосходившим все ожидания короля Казмира. В конце концов военачальники решили использовать такой шанс, но только после получения более надежных сведений.
Солдаты развели костры и варили в котелках вечерние рационы. Выставили часовых; армия приготовилась ко сну.
С восточной стороны Равнины Теней всходила полная луна. В шатре командования сэр Эттард и его боевые товарищи уже сняли доспехи, расстелили попоны и устроились настолько удобно, насколько это было возможно. Кассандр удалился в свой личный шатер, где он поглощал в больших количествах вино и ел растертую в порошок ивовую кору, чтобы притупить жгучую боль в искалеченном плече.
Утром сэр Геольм и три вооруженных всадника отправились на север, чтобы найти короля Дартвега и побудить его напасть на Поэлитетц. Во время их отсутствия лазутчики должны были исследовать эскарп Дальнего Данна в надежде обнаружить еще какой-нибудь подходящий проход на верхние луга.
В крепости Поэлитетц гарнизон оказывал, по мере возможности, помощь изнуренным и раненым даотским бойцам, в то же время бдительно наблюдая за действиями лионесских отрядов.
Прошло два дня. В полдень третьего дня прибыл король Эйлас с внушительным ульфским подразделением. Его приезд ознаменовался счастливым совпадением. Новости о вторжении короля Дартвега достигли его ушей в Дун-Даррике, и он собрал войско, чтобы отбросить кельтов. Сообщения о последних событиях он получил по пути, только вчера. Дартвег попытался взять приступом Ксунж, но знаменитые оборонные укрепления столицы Северной Ульфляндии оказались ему не по зубам, в связи с чем кельты повернули на запад, оставляя после себя разграбленные села и убивая скот. Наконец кельты спустились к Прибрежью, где они столкнулись с отрядами ска, также не преминувших воспользоваться изменением расстановки сил. Забыв о предусмотрительности и вопреки любым разумным соображениям, кельты бросились в атаку. Три батальона ска окружили бесформенную толпу кельтов и молниеносно устроили кошмарную мясорубку. Король Дартвег был убит; оставшиеся в живых кельты, гонимые всадниками ска, в ужасе бежали все выше по горным лугам Северной Ульфляндии, надеясь добраться до Скайра. Удовлетворенные успехом, ска вернулись в Прибрежье. Таким образом, когда Эйлас прибыл в Поэлитетц, угроза со стороны кельтов уже исчезла, и он мог сосредоточить внимание на лионесской армии, расположившейся лагерем прямо перед крепостью.
Эйлас прохаживался по парапетам, внимательно рассматривая стоянку лионесского войска, открывшуюся перед ним, как на ладони. Он оценивал количество тяжеловооруженных рыцарей, прочей кавалерии, копейщиков и лучников. Силы противника значительно превосходили его собственные не только численностью, но и вооружением, даже принимая во внимание находившиеся в крепости остатки даотской армии, и он никоим образом не мог позволить себе фронтальную атаку.
Эйлас задумался, крепко и надолго. Здесь, в Поэлитетце, он некогда провел много мрачных дней, будучи рабом ска; Эйлас вспомнил о туннеле, тянувшемся из подземелья крепости на равнину — как раз туда, где лионесские военачальники установили свой шатер.
С трудом вспоминая путь, Эйлас спустился в помещение под внутренним двором цитадели. Пользуясь факелом, он убедился в том, что туннель еще существовал и находился, судя по всему, в состоянии, не требовавшем ремонта.
Эйлас выбрал отряд видавших виды ульфских бойцов-ветеранов, пренебрегавших рыцарскими правилами ведения боя. В полночь они прошли по подземному туннелю и бесшумно выбрались на поверхность через крутой боковой ход в дальнем конце. Держась в тенях, подальше от лунного света, они проникли в шатер, где храпели лионесские военачальники, и зарезали их во сне — всех, включая сэра Эттарда.
Сразу за шатром, под холмиком, находился временный загон для армейских лошадей. Прикончив часовых и конюших, налетчики проломили ограды загона и выгнали лошадей на равнину. После этого они вернулись по подземному туннелю в крепость.
При первых признаках рассвета решетчатые ворота Поэлитетца поднялись и ульфская армия, подкрепленная остатками даотской, высыпала на равнину, где они построились и понеслись в атаку на лионесский лагерь. В отсутствие командования и лошадей лионесский лагерь превратился в мешанину заспанных солдат, не понимавших, что происходит. Большинство их полегло, даже не приготовившись обороняться. Оставшиеся в живых в беспорядке бежали на восток, преследуемые мстительными даотами, не знавшими жалости и изрубившими в куски всех, кого им удавалось догнать, в том числе принца Кассандра.
Пасущихся на воле лошадей собрали и привели обратно в загон. Пользуясь захваченными доспехами и оружием, Эйлас сформировал новое кавалерийское подразделение и, не теряя времени, двинулся на восток.
3
В Фалу-Файле король Казмир получал ежедневные отчеты со всех концов Старейших островов. На протяжении нескольких дней ничто не вызывало у него тревогу, и он спокойно спал. В некоторых отношениях — например, в том, что касалось вторжения ульфов на Прощальный мыс — ситуация продолжала оставаться неопределенной, но это были второстепенные неприятности, которые, несомненно, со временем можно было уладить.
С западных окраин Даота продолжали поступать хорошие новости. Король Годелии Дартвег вторгся в Северную Ульфляндию, что в какой-то мере уравновешивало действия ульфов в районе Прощального мыса. Огромная армия принца Кассандра гнала на запад разбитого в пух и прах короля Одри. Согласно последним сообщениям, даоты оказались в тупике, будучи прижаты к эскарпу Дальнего Данна, и больше не могли отступать; по-видимому, завоевание Даота подходило к успешному концу.
На следующее утро гонец примчался с юга, сообщив неприятные вести: тройские корабли вошли в гавань Балмер-Скима; тройские отряды высадились и захватили форт Мореблеск — теперь они контролировали одноименный городок. Кроме того, ходили слухи, что тройсы уже взяли Слют-Ским на южном конце Икнильдского пути, то есть, по сути дела, держали в своих руках все герцогство Фолизское.
Казмир ударил кулаком по столу. Возникало нестерпимое положение вещей, вынуждавшее его принимать неудобные решения. Но что поделаешь? Тройских захватчиков необходимо было вытеснить из Фолиза. Казмир выслал гонца к герцогу Баннуа, приказывая ему пополнить свою армию всеми рекрутами и ветеранами, каких можно было найти в Форт-Маэле. Все они должны были выступить на юг и очистить от врагов Фолизское герцогство.
В тот же день прибыл курьер с запада, сообщивший о поражении кельтов и о гибели короля Дартвега — это означало, что королю Эйласу с его ульфскими армиями больше не нужно было беспокоиться по поводу кельтского вторжения.
Прошел еще один день, и поздно вечером прибыл другой гонец с вестью, поразившей Казмира, как гром: в битве под Дальним Данном принц Кассандр погиб, а его огромная армия полностью разбита. От гордого войска остались едва ли несколько сот солдат, прятавшихся в придорожных канавах, искавших пропитание в лесу и пытавшихся вернуться домой, переодевшись в лохмотья деревенских старух. Тем временем король Эйлас, во главе армии ульфов и воспрянувших духом даотов, стремительно продвигался на восток, находя по пути все новые местные подкрепления.
Целый час Казмир сидел, безвольно поникнув головой, оглушенный масштабами катастрофы. Наконец он с громким стоном поднял голову и заставил себя делать самое необходимое. Еще не все было потеряно. Он выслал на юг, к герцогу Баннуа, еще одного гонца, приказывая ему вернуться из Фолиза и двинуться на север по Икнильдскому пути, набирая по дороге всех лионесских рыцарей, способных владеть мечом, всех рекрутов, проходивших обучение в Форт-Маэле, необученных рекрутов, отпущенных на пенсию ветеранов и фермерских сыновей, умеющих выпустить стрелу из лука. Баннуа должен был как можно скорее привести эту разношерстную армию на север, чтобы перехватить войско короля Эйласа, двигавшееся с запада, и нанести ему поражение.
Герцогу Баннуа, уже довольно далеко продвинувшемуся по Икнильдскому пути в направлении Слют-Скима, пришлось развернуть армию и возвращаться той же дорогой, при этом испытывая дополнительные трудности, так как тройсы и дассы, которых ему было приказано атаковать на юге, теперь следовали за ним на север, причем их легкая кавалерия не давала покоя его арьергарду. Поэтому Баннуа опаздывал на встречу с королем Казмиром, уже отступившему на юг из Аваллона, опасаясь приближения короля Эйласа.
Войско Казмира соединилось с армией Баннуа у городка Лумарта, и они разбили лагерь на окрестных лугах.
Король Эйлас решительно занял позицию у поселка Веночный Посад, в десяти милях к западу от Камбермунда и всего лишь в нескольких милях к северо-западу от Лумарта. Казалось, Эйлас не спешил меряться силами с Казмиром, что вполне устраивало последнего, так как давало ему время на переформирование лионесского войска. Тем не менее, спокойствие Эйласа вызывало у Казмира нарастающую тревогу: чего он ждал?
В конце концов поступили сообщения, объяснявшие медлительность Эйласа. Тройсы и дассы, захватившие герцогство Фолизское, подступали с юга, причем к ним присоединилось все помперольское войско, вся армия Блалока и даже отряды из бывшего королевства Кадуз, давно присвоенного Казмиром. Это было внушительное полчище, побуждаемое ненавистью; все эти люди были готовы драться, как одержимые — и Казмир это хорошо знал. Объединенные силы двигались на север со зловещей неторопливостью, в то время как армия Эйласа, состоявшая из ульфов и даотов, подступила к Лумарту.
Казмиру ничего не оставалось, как отступить, чтобы не оказаться в окружении двух армий. Он приказал двинуться на восток, к Камбермунду, но тут же узнал, что сорок тройских военных кораблей и двадцать транспортных судов вошли в устье Камбермунда и уже высадили многочисленную тяжеловооруженную пехоту из Тройсинета и Дассинета, подкрепленную четырьмястами лучниками из Сколы. Теперь вокруг Казмира сужалось кольцо трех армий!
В отчаянии Казмир приказал атаковать всеми силами ближайшую армию врага, то есть армию Эйласа. Казмир надеялся, что усталые даотские бойцы, уже отступавшие под его натиском по всей стране, дрогнут и обеспечат ему победу. Две армии столкнулись на каменистом поле, известном под наименованием Брикнокская Пустошь. Солдаты Казмира понимали, что для них все было потеряно, атаковали врага вяло, почти условно, и сразу были отброшены. Многие его неопытные рекруты были убиты на протяжении первых десяти минут; многие сдались; многие, в том числе сам король Казмир, бежали с поля боя. Окруженный небольшим отрядом высокопоставленных рыцарей, эсквайров и тяжеловооруженных всадников, Казмир прорвался через ряды противника и поскакал на юг. Его единственная надежда теперь заключалась в том, чтобы прибыть в столицу Лионесса, где он мог бы конфисковать рыбацкое судно и попытаться доплыть на нем до Аквитании.
Казмир и его спутники скакали быстрее преследователей и через некоторое время беспрепятственно спустились по Сфер-Аркту в город Лионесс.
Когда Казмир повернул на Королевский Плац перед входом в Хайдион, его ждал последний неприятный сюрприз: тройский гарнизон под командованием сэра Ейна. Несколько дней тому назад они преодолели сопротивление немногочисленных защитников столицы и захватили замок.
Казмира бесцеремонно заковали в кандалы и отвели в Пеньядор, где его посадили в самую глубокую и сырую темницу из тридцати трех имевшихся в наличии и оставили там размышлять о превратностях судьбы и непредсказуемых последствиях честолюбия.
4
На Старейших островах все затихло в оцепенении истощения, скорби и утоленной ненависти. Казмир томился в подземелье, откуда Эйлас не спешил его извлекать. Однажды, морозным зимним утром, Казмира должны были отвести на эшафот за Пеньядором, чтобы его голова была отделена от тела топором Зерлинга, собственного палача Казмира, который именно с этой целью занимал соседнюю темницу в той же тюрьме. Другие узники, в зависимости от характера предъявленных им обвинений, были освобождены или возвращены в Пеньядор, где им предстояло ждать повторного, более справедливого суда.
Королеву Соллас усадили на корабль и отправили в изгнание в Бенвик, в Арморику. Она увезла с собой древнюю голубую чашу с двумя ручками и выщербленным ободком, вызывавшую у нее чрезвычайное благоговение. Чаша оставалась в ее распоряжении несколько лет, после чего ее похитили — каковое обстоятельство причинило ей такое горе, что она отказывалась есть и пить и вскоре умерла.
Как только тройсы захватили столицу Лионесса, отец Умфред скрылся, используя в качестве убежища погреба под новым собором. После отъезда королевы Соллас он отчаялся и решил последовать за ней. Пасмурным ветреным утром жрец взошел на борт рыбацкого суденышка и заплатил его хозяину три золотых за перевоз в Аквитанию.
Ейн, по поручению Эйласа, приказал агентам круглосуточно следить за любыми признаками появления жреца, и ему сразу сообщили о поспешном отплытии Умфреда. Ейн известил Эйласа; оба они взошли на борт быстроходной галеры и отправились в погоню. В десяти милях от берега они догнали рыбацкую лодку; двух коренастых моряков послали арестовать Умфреда. Священник наблюдал за их приближением печально потухшими глазами, но сумел изобразить приветствие, нервно пошевелив пальцами в воздухе и улыбнувшись. «Какая приятная неожиданность!» — воскликнул он.
Моряки втащили Умфреда на борт галеры. «Помилуйте, зачем устраивать такие неприятности? — возражал Умфред. — Вы задерживаете меня в пути. Кроме того, вы и сами можете простудиться — сегодня очень прохладный ветер».
Эйлас и Ейн смотрели в сторону, пока Умфред многословно объяснял причину своего присутствия на рыбацком судне: «Мои труды на Старейших островах завершены! Мне посчастливилось стать вдохновителем многих замечательных свершений, но отныне истинная вера призывает меня к новым деяниям!»
Ейн привязал веревку к каменному якорю. Умфред заговорил быстрее, с проникновенным воодушевлением: «Мною руководили божественные откровения! Мне являлись чудесные знамения на небесах, смысл коих непостижим никому, кроме избранных! Со мной говорили ангельские голоса!»
Ейн изготовил из веревки петлю и проверил, свободно ли она затягивается.
Умфред продолжал: «Я известен многими благодеяниями! Часто вспоминаю, как тепло я относился к принцессе Сульдрун, как я ей помогал в трудные минуты!»
Ейн надел петлю на шею Умфреда.
Умфред спешил, язык его заплетался: «Мои труды не остались незамеченными! Знамения свыше указывали мне стезю, дабы я одерживал новые победы на ниве благовещения!»
Два моряка подняли тяжелый каменный якорь и понесли его к поручню. Умфред отчаянно возвысил голос: «Отныне я — паломник! Я буду жить, как вольная птица, в нищете и воздержании!»
Ейн задумчиво отрезал поясную сумку жреца и, заглянув в нее, обнаружил множество золотых монет и драгоценных камней: «Не могу точно сказать, куда именно ты направляешься, но там такое богатство тебе не понадобится».
Эйлас взглянул на бегущие над головой тучи: «Жрец, сегодня холодно плавать, но погоду мы не выбираем». Он отошел на шаг. Ейн столкнул якорь за борт. Веревка туго натянулась, заставив Умфреда бежать, спотыкаясь, по палубе. Священник вцепился в поручень, но пальцы его соскользнули — веревка стащила его за борт. Он с громким плеском упал в воду и пропал.
Эйлас и Ейн вернулись в столицу Лионесса и больше не говорили об Умфреде.
5
Эйлас созвал в Хайдион высшую знать Старейших островов. Поднявшись на возвышение в монументальном древнем Судейском зале, он обратился к собравшимся с прокламацией.
«Мне тяжело много говорить, — начал он, — я переполнен противоречивыми чувствами. Поэтому постараюсь выражаться кратко и просто, хотя мои слова и их последствия имеют большое значение.
Все мы заплатили неизмеримую цену кровью, страданиями и горем за восстановление мира на Старейших островах. Отныне, во всех практических отношениях, они объединены под моим управлением. Я постановляю, что такое положение вещей, а именно объединение всех Старейших островов под управлением одного государя, будет продолжаться и оставаться в силе вечно — по меньшей мере в обозримом будущем.
Теперь я — король Старейших островов. Отныне Кестрелю Помперольскому и Милону Блалокскому придется довольствоваться титулом «великих князей», как делали когда-то их предки. Годелия снова становится провинцией Фер-Акила; последует множество других территориальных перераспределений. Только Скаган останется независимым государством, в соответствии с заключенным договором.
Мы будем содержать одну армию, не слишком большую, так как мощный флот предохранит нас от чужеземных вторжений. На всех будут распространяться одни и те же законы, независимо от происхождения, родословной и богатства».
Эйлас обвел взглядом присутствующих: «Есть какие-нибудь возражения или жалобы? Пусть тот, кто недоволен моим решением, выскажется сейчас же. Предупреждаю однако, что любые аргументы в пользу прежнего порядка вещей будут отвергнуты».
Никто ничего не сказал.
Эйлас продолжал: «Я буду править не из Миральдры, слишком удаленной, не из Фалу-Файля, утопающего в чрезмерной роскоши, и не из Хайдиона, населенного мрачными призраками прошлого.
Я построю новый дворец там, где сейчас находится ферма Флеренси, в окрестностях городка Пышная Ива, на перекрестке Икнильдского пути и Старой дороги. Столица эта будет называться «Альцион», и там я буду сидеть на троне Эвандиге и пиршествовать с моими верными паладинами за Круглым столом Карбра-ан-Медан; то же сделает после меня мой сын Друн, а после него — его сын. Так воцарятся нерушимые мир и справедливость на всех Старейших островах, и никто, ни мужчины, ни женщины, никогда не смогут пожаловаться на то, что нанесенный им ущерб остался безвозмездным».
6
Замок Миральдра в Домрейсе больше не мог служить Эйласу центром управления. Хайдион, где он временно поселился, подавлял его печальными воспоминаниями. Эйлас решил переехать, как можно скорее, в замок Ронарт-Синквелон, рядом с местом строительства своего нового дворца, Альциона, на лугах фермы Флеренси.
С тем, чтобы способствовать формированию нового правительства, он приказал перевезти своих министров из Домрейса в Лионесс на галере «Флор Велас». Мэдук, чувствовавшая себя одинокой и всеми забытой в сырых древних стенах Миральдры, взошла без приглашения на борт галеры и прибыла в Лионесс вместе с министрами. Советников короля встретили кареты, готовые немедленно отвезти их в Ронарт-Синквелон. Мэдук осталась одна на пристани. «Раз так — ну что ж, пусть будет так!» — сказала себе Мэдук и отправилась на своих двоих вверх по Сфер-Аркту.
Над ней возвышался Хайдион: грузный, серый, безрадостный. Мэдук взошла по ступеням на террасу к парадному входу. Теперь на стражниках, стоявших у входа, была черная форма с охряной эмблемой Тройсинета, а не лавандовая форма с зеленой эмблемой Лионесса. Заметив подходящую Мэдук, стражники молча приветствовали ее, ударив древками алебард по каменным плитам террасы, и открыли перед ней тяжелую входную дверь.
В вестибюле было пусто. Хайдион казался опустевшей оболочкой прежнего замка, хотя дворцовый персонал, не получив никаких противоречащих этому указаний, ненавязчиво продолжал выполнять свои обязанности.
От проходившего мимо слуги Мэдук узнала, что Эйласа и Друна в Хайдионе не было — куда они уехали и как долго собирались там пробыть, он не имел представления.
Так как ей никто не предложил ничего лучшего, Мэдук поднялась в свои прежние апартаменты, где уже установился затхлый запах плесени — ими никто не пользовался. Мэдук широко распахнула ставни, чтобы впустить свет и воздух, и огляделась. Все здесь казалось ей воспоминанием давнего сна.
Мэдук не взяла с собой из Миральдры никакого багажа. В гардеробе она нашла старую одежду, но она уже была ей слишком мала. Мэдук печально рассмеялась, почувствовав какую-то горечь в горле. «Я стала другой! — сказала она себе. — О, как я изменилась!» Она вернулась в гостиную, озираясь по сторонам: «Что стало с длинноногой маленькой хулиганкой, которая здесь жила, смотрела в это окно, носила эти платья?»
Мэдук спустилась в вестибюль и позвала горничную — та ее узнала и сразу принялась жаловаться на трагические события, из-за которых во дворце все пошло кувырком. Мэдук скоро надоело выслушивать причитания: «Все это только к лучшему! Тебе повезло, что ты жива, что у тебя есть крыша над головой — тысячи людей погибли, по дорогам бродят тысячи бездомных! Иди, позови портних — мне нечего надеть. И еще я хочу выкупаться, так что приготовь мне теплой воды и принеси мыло!»
От портних Мэдук узнала, почему в Хайдионе не было ни Эйласа, ни Друна: они уехали в Тройсинет, в Родниковую Сень, где у Глинет начинались роды.
Дни проходили довольно приятно. Мэдук сшили дюжину красивых новых платьев. Она возобновила знакомство с библиотекарем Керсе, продолжавшим работать в Хайдионе, а также с теми немногими придворными и дамами, кому, по той или иной причине, разрешили жить во дворце; теперь им больше некуда было деться. Среди нынешних обитателей замка были три девицы, некогда назначенных фрейлинами Мэдук: Девонета с длинными золотистыми волосами, хорошенькая Идрента и Фелиция. Сперва все три с опаской держались поодаль от бывшей принцессы, но ходили слухи, что она стала фавориткой наследника всемогущего короля Старейших островов, в связи с чем возобновление знакомства с ней могло сулить какие-нибудь выгоды. Постепенно они стали вести себя все дружелюбнее — несмотря на отсутствие ответного сочувствия со стороны Мэдук.
Девонета была особенно настойчива и постоянно пыталась напомнить Мэдук о добрых старых временах: «Как чудесно мы проводили дни! Теперь всего этого уже нет».
«И что было такого «чудесного» в нашем времяпровождении?» — полюбопытствовала Мэдук.
«Разве вы не помните? Мы так веселились вместе!»
«Вы здорово веселились за мой счет, обзывая меня «бастардом», это я хорошо помню. Меня это нисколько не забавляло».
Девонета хихикнула и отвела глаза: «Это была всего лишь глупая игра, никто не принимал ее всерьез».
«Конечно, нет, потому что «бастардом» называли только меня, а я на вас, по большей части, не обращала внимания».
Девонета облегченно вздохнула: «Рада, что вы так говорите, потому что я надеюсь получить место при новом дворе».
«Думаю, твои надежды необоснованны, — сухо сказала Мэдук. — Но ты можешь продолжать обзывать меня «бастардом» столько, сколько тебе заблагорассудится».
Девонета зажала рот руками и широко раскрыла глаза: «Теперь я никогда не позволю себе ничего подобного — теперь я понимаю, как это было глупо!»
«Почему нет? — пожала плечами Мэдук. — Я — бастард, это сущая правда».
Девонета часто моргала, пытаясь уловить смысл не только слов Мэдук, но и тона, каким они были сказаны. Она осторожно спросила: «Вы так и не узнали, как зовут вашего отца?»
«Я узнала, как его зовут. Он представился моей матери как «сэр Пеллинор», но если свадебный обряд не был совершен сразу после того, как они встретились — а моя матушка не помнит такой церемонии — получается, что я все еще бастард».
«Какая жалость! Особенно учитывая то, как вы хотели приобрести родословную и достойное уважения происхождение!»
Мэдук вздохнула: «Я перестала беспокоиться о таких вещах. Зачем хотеть невозможного? «Сэр Пеллинор», может быть, еще жив, но я сомневаюсь, что когда-нибудь с ним встречусь».
«Не горюйте! — успокоила ее Девонета. — Я буду вашей лучшей подругой!»
«Прошу меня извинить, — сказала Мэдук. — Я вспомнила об одном неотложном деле».
Мэдук направилась в конюшню в поисках сэра Пом-Пома, но узнала, что молодой помощник конюшего, будучи завербован в армию, погиб в битве на Брикнокской Пустоши.
Мэдук медленно вернулась в замок, плачевно размышляя по пути: «В мире больше нет сэра Пом-Пома, со всеми его забавными иллюзиями! Хотела бы я знать, где он теперь? Или, может быть, его вообще нигде нет? Не быть нигде можно, но быть нигде, надо полагать, нельзя?» Она больше часа думала над этой проблемой, но не смогла придти к окончательному выводу.
Ближе к вечеру Мэдук узнала к своей радости, что в Хайдион прибыл Шимрод. Волшебник сопровождал Эйласа и Друна в Родниковую Сень и сообщил, что королева Глинет родила дочь, принцессу Серле. Он сообщил также, что Эйлас и Друн вернутся на корабле через пару дней, тогда как Глинет останется в Родниковой Сени еще на месяц.
«В последнее время мне не хватает терпения путешествовать на лошади или на корабле, — признался Шимрод. — Когда я узнал, что ты уехала в Хайдион, я тут же решил тебя навестить — и оказался здесь».
«Хорошо, что ты здесь, — сказала Мэдук. — Хотя, если признаться откровенно, мне уже почти понравилось проводить время в одиночестве».
«Чем ты здесь развлекаешься?»
«О, время проходит незаметно! Я хожу в библиотеку, там можно беседовать со старым Керсе и читать книги. Однажды я прогулялась по сводчатой галерее, спустилась в туннель под стеной Зольтры Лучезарного и вышла на Урквиал. Я подошла к самому Пеньядору и, глядя на землю, представила себе, что король Казмир сидит в темнице где-то у меня под ногами. Это странное ощущение! Я вернулась на другую сторону Урквиала и протиснулась через приоткрытую старую дверь в стене, чтобы взглянуть на сад принцессы Сульдрун, но не стала спускаться по тропе — в этом саду слишком тихо! А сегодня я ходила в конюшню и узнала, что бедного сэра Пом-Пома убили на войне в Дао-те, и теперь его больше не будет. Никак не могу в это поверить, потому что его жизнь только начиналась, у него в голове было столько глупостей, он даже не успел понять, что к чему!»
«Когда-то я жаловался на нечто подобное Мургену, — задумчиво сказал Шимрод. — Его ответ показался мне уклончивым, и я до сих пор — по меньшей мере, время от времени — пытаюсь понять, что он имел в виду».
«Что он ответил?»
«Сперва Мурген откинулся на спинку кресла и стал смотреть в огонь, горевший в камине. Потом он сказал: «Жизнь — своеобразная ценность, ее параметры не поддаются измерению общим аршином. Тем не менее, даже если бы человек жил миллион лет, непрерывно доставляя удовольствия уму, духу и телу, ежедневно открывая для себя новый источник наслаждения, решая древнюю проблему или преодолевая то или иное препятствие, один-единственный час, проведенный им в бездействии, в сонной прострации или в бесплодной подавленности, был бы настолько же достоин презрения и осуждения, как тот же проступок, допущенный обычным человеком, которому отмерена скупая горстка быстротечных лет»».
«Гм! — отозвалась Мэдук. — Насколько я понимаю, Мурген решил не обсуждать вопрос о справедливости или несправедливости преждевременной кончины».
«У меня тоже возникло такое впечатление, — согласился Шимрод, — хотя я не стал предъявлять Мургену свои возражения».
Мэдук слегка нахмурилась: «Может быть, он не совсем понял, о чем ты спросил, и ответил первое, что пришло на ум».
«Может быть. Ты проницательная девушка, Мэдук! Отныне я объявляю эту проблему неразрешимой и выкину ее из головы».
Мэдук вздохнула: «Хотела бы я научиться выкидывать проблемы из головы!»
«Какие проблемы вызывают у тебя такое беспокойство?»
«Прежде всего, непонятно, где я теперь буду жить. Я не хочу оставаться в Хайдионе. В Миральдре слишком холодно и сыро; кроме того, она слишком далеко. Родниковая Сень — приятное и красивое место, но там никогда ничего не происходит, и там мне скоро станет скучно и одиноко».
«В Трильде я часто чувствую себя одиноко, — признался Шимрод. — Поэтому приглашаю тебя навестить меня в Трильде, где ты можешь оставаться столько, сколько пожелаешь — в любом случае до тех пор, пока Эйлас не построит новый дворец в Альционе. Друн тоже будет часто нас навещать, и скучать тебе не придется».
Мэдук не смогла сдержать радостный возглас: «А ты научишь меня волшебству?»
«В той мере, в какой ты захочешь учиться. Это нелегко — по сути дела, большинство желающих стать чародеями скоро начинают понимать, что у них нет соответствующих способностей».
«Я буду стараться! Может быть, я даже смогу быть тебе полезной!»
«Кто знает? Возможно!»
Мэдук бросилась Шимроду на шею: «По крайней мере я смогу где-то жить!»
«Это решено».
На следующий день Эйлас и Друн вернулись в столицу Лионесса и немедленно выехали из Хайдиона. Шимрод и Мэдук собирались свернуть со Старой дороги в Тон-Твиллет и поехать на север в Трильду. Эйлас и Друн намеревались продолжать путь по Старой дороге до Пышной Ивы и дальше, до замка Ронарт-Синквелон.
По пути их отряд остановился в Саррисе, где Эйлас решил провести два-три дня, чтобы попировать, поговорить с друзьями и на какое-то время забыть о бесконечных заботах.
Друн и Мэдук вышли на газон, спускавшийся от летнего дворца к реке Глейм. В тени старого развесистого дуба они задержались. Друн спросил: «Помнишь, как ты пряталась за этим деревом, чтобы к тебе не приставал бедняга принц Биттерн?»
«Прекрасно помню. Представляю себе, что ты обо мне подумал — хорошо воспитанные девицы так себя не ведут».
Друн покачал головой: «Ты мне показалась забавной и достопримечательной во всех отношениях. Мне до сих пор так кажется».
«Больше, чем тогда — или меньше?»
Друн взял ее за руки: «Ты напрашиваешься на комплименты».
Мэдук заглянула ему в лицо: «Но ты мне не ответил — а мне нравятся комплименты».
Друн рассмеялся: «Больше, конечно! Когда ты так смотришь на меня голубыми глазами, у меня все внутри тает и голова кружится».
Лицо Мэдук приблизилось к лицу Друна: «В таком случае можешь меня поцеловать».
Друн поцеловал ее: «Благодарю за разрешение — хотя я собирался тебя поцеловать в любом случае».
«Друн! Ты меня пугаешь своей разнузданной похотью!»
«Неужели?» — Друн поцеловал ее еще раз — и еще раз. Мэдук отступила на шаг, тяжело дыша.
«Вот таким образом, — заключил Друн. — Что ты думаешь по этому поводу?»
«Не понимаю, почему я так странно себя чувствую».
«Кажется, я знаю, почему, — почесал в затылке Друн. — Но в данный момент объяснять нет времени, потому что идет лакей, чтобы нас позвать». Он уже повернулся, чтобы уйти, но задержался, так как Мэдук опустилась на колени перед дубом. «Что ты делаешь?» — поинтересовался Друн.
«Среди нас кого-то не хватает. Она должна быть здесь».
«Кто?»
«Моя мать, Твиск! Мой дочерний долг — пригласить ее на королевский пир!»
«Думаешь, она согласится?»
«Я ее позову». Мэдук сорвала травинку, сделала из нее травяной свисток, тихонько подула в свисток и пропела:
«Лирра-ла-лисса, я фея Мэдук! Ветры небесные, туч повелители! Пусть дуновенья волшебного звук Вызовет Твиск из Щекотной обители, Пусть ее ветер несет мне навстречу, Пусть она вспомнит о дочери вдруг, Пусть отзовется, и я ей отвечу, Лирра-ла-лисса, принцесса Мэдук!»В вихре тумана появилась Твиск. Ее изящное лицо выражало безмятежное спокойствие, она собрала голубые волосы в нечто вроде пушистого гребня над головой, скрепленного серебряной сеткой.
Мэдук радостно воскликнула: «Матушка, ты каждый раз становишься красивее! Как это у тебя получается?»
На губах Твиск появилась усмешка холодного самодовольства: «Рада, что заслужила твою похвалу. Друн, должна сказать, ты тоже выглядишь неплохо. Уроки раннего детства пошли тебе на пользу».
«Возможно, — вежливо отозвался Друн. — По меньшей мере, это были незабываемые уроки».
Твиск снова обратила внимание на дочь: «Ладно, мы обменялись комплиментами. А теперь: зачем ты меня позвала?»
«Я хотела, дорогая матушка, чтобы ты присоединилась к нам на королевском банкете, он вот-вот начнется. Соберется немногочисленная, но избранная компания, и все мы будем рады тебя видеть».
Твиск пожала плечами: «Почему нет? Мне все равно нечего делать».
«Хмф! — слегка обиделась Мэдук. — Даже если эта перспектива не вызывает у тебя энтузиазма, я все равно рада тебя видеть. Пойдем, нас уже зовут к столу!»
«Разумеется, я не могу поглощать в больших количествах вашу грубую пищу — у меня от нее заворот кишок случится. Тем не менее, попробую капельку вина и, может быть, кончик крылышка жареной куропатки. Кто этот господин приятной наружности?»
«Это король Эйлас. Пойдем, я тебя представлю».
Втроем они подошли к установленному на газоне столу, уже покрытому белоснежной скатертью и уставленному серебряными подносами с крышками. Поглощенный беседой с советником, Эйлас обернулся, заметив приближение необычной троицы.
Мэдук сказала: «Ваше величество, позвольте представить вам мою мать, фею Твиск. У нее, как вы можете видеть, голубые волосы. Я пригласила ее принять участие в нашем банкете».
Эйлас поклонился: «Леди Твиск, добро пожаловать!» Он переводил взгляд с лица Твиск на лицо Мэдук и обратно: «Кажется, я замечаю сходство, хотя это никак не относится к цвету волос!»
«Цвет волос Мэдук, по-видимому, объясняется наследием ее отца, некоего сэра Пеллинора, странствующего рыцаря с легкомысленными наклонностями».
К собравшимся подошел Шимрод. Мэдук воскликнула: «Матушка, я хотела бы познакомить тебя с другим человеком — он оказал мне неоценимую помощь!»
Твиск обернулась — ее голубые брови высоко взметнулись: «А, сэр Пеллинор! Наконец-то вы соизволили явиться! Если бы у вас было какое-нибудь представление о совести, вы давно уже избавили бы свою дочь от лишних беспокойств». Заговорщически наклонившись к уху Мэдук, фея Твиск пробормотала так, чтобы все слышали: «Советую тебе осторожнее выбирать знакомых. Это и есть таинственный сэр Пеллинор, твой отец!»
Мэдук громко возразила: «Я сама выбираю знакомых, матушка, но моего отца выбрала ты!»
«Верно, — благосклонно кивнула Твиск. — По сути дела, сэр Пеллинор научил меня той осторожности в выборе, которой я теперь пытаюсь научить тебя».
Мэдук повернулась к Шимроду: «Ты в самом деле «сэр Пеллинор»?»
Шимрод попытался отшутиться: «Когда-то, давным-давно, я бродяжничал, странствуя по островам. Действительно, время от времени я представлялся как «сэр Пеллинор», когда на меня находило настроение. И действительно, я помню идиллическую сцену в лесу, на берегу пруда, с участием некой прекрасной феи. Мне тогда казалось, что назваться сэром Пеллинором было гораздо романтичнее, чем просто Шимродом».
«Так это правда? Ты, Шимрод — мой отец?»
«Не могу возразить, если таково мнение леди Твиск. Существование такой дочери делает мне честь. Я так же удивлен, как и ты, но это чрезвычайно приятная неожиданность!»
Эйлас вмешался: «Занимайте места за столом! Бокалы переливаются через край! Мэдук нашла отца, Шимрод нашел свою дочь, в наличии вся счастливая семья!»
«Ненадолго, — предупредила Твиск. — Терпеть не могу оседлость и семейные дрязги».
«Тем больше оснований праздновать редкое стечение обстоятельств! К столу — отпразднуем неожиданное разоблачение Шимрода!
Но прежде всего я провозглашаю тост за здоровье отсутствующей королевы Глинет и новорожденной принцессы Серле!
Во-вторых, да здравствует леди Твиск, потрясающая нас красотой!
В-третьих, да здравствует Мэдук, некогда принцесса Лионесская, затем разжалованная в «безродную бродяжку Мэдук», а отныне, нашим королевским указом, восстановленная в правах! За здоровье Мэдук, принцессы Лионесской!»
УМИРАЮЩАЯ ЗЕМЛЯ (цикл)
Описанные в цикле события происходят в отдаленнейшем будущем под красным гигантом вместо современного нам Солнца, когда наука и магия совместились и вносят свой, чаще, деструктивный вклад в прозябание эклектичной цивилизации.
На фоне угасающей цивилизации неунывающие авантюристы не сидят на месте, позволяя и нам вместе с ними перемещаться по этому невероятно опасному, но такому притягательному миру; попадать в предельно острые ситуации и с честью (или с бесчестием) выходить из них.
КНИГА I Умирающая земля (новеллы)
Это сборник новелл о мире, в котором Солнце, освещающее древнюю Землю, медленно угасает, что, впрочем, не мешает людям наслаждаться жизнью, а страстям закипать с той же яростью, что и в дни молодости нашей планеты.
Туржан Миирский, волшебник Мазириан, прекрасная Саис и благородный Этарр, Лайан-Странник, Кандайв Золотой и Юлан Дор, Гвил из Сфиры… истории этих и многих других людей стали историей, быть может, последних дней Земли.
Туржан Миирский
Туржан Миирский увлечен выращиванием людей в чанах, вот только в своем хобби он не очень преуспел. Всем его созданиям далеко до совершенства и поделать с этим волшебник ничего не может. И только легендарному Панделуму известен интересующий Туржана секрет, узнать который можно отправившись в путешествие в неведомый Эмбелион…
Вытянув ноги, опираясь спиной и локтями о верстак, Туржан сидел посреди своей мастерской. Перед ним стояла клетка; с досадой и недоумением Туржан смотрел сквозь прутья. Обитатель клетки отвечал ему взглядом, не доступным для понимания.
Всем своим видом создание взывало к жалости — головастый заморыш со слезящимися глазенками и отвислым дряблым носом. Слюнявый рот вяло кривился, розоватая кожа поблескивала, как вощеная бумага. Но, несмотря на всю свою неприглядность, это было наиболее удачное порождение Туржановых чанов.
Туржан встал, отыскал чашечку с кашкой, длинной ложкой поднес пищу ко рту своего творения. Но тварь не соизволила раскрыть рот, и кашка потекла по ее безволосой рахитичной груди.
Туржан отставил чашку, медленно отошел от клетки и уселся на прежнее место. Тварь уже целую неделю не жрет. Неужели это безмозглое отродье все понимает? И действительно хочет умереть?
И тут он увидел, как бело-голубые глаза затянуло веками, а огромная голова поникла и стукнулась об пол клетки. Тварь умерла.
Туржан вздохнул и вышел из мастерской. По винтовой каменной лестнице он выбрался на крышу своего замка Миир, стоящего высоко над рекой Дерной. Солнце уже садилось. Его рубиновые лучи, тяжелые и густые, как вино, подкрашивали узловатые стволы древних деревьев и косо ложились на темный дерн.
Лес уже тонул в мягкой теплой тьме, а Туржан все не уходил, размышляя о смерти своего последнего создания.
Он вспомнил, кто у него получался раньше: существо, сплошь состоящее, из глаз; бескостная пакость с пульсирующими извилинами обнаженного мозга; прекрасное женское тело, внутренности которого тянулись в питательный раствор, как щупальца спрута; еще какая-то мерзость, вывернутая наизнанку… Маг мрачно вздохнул. Что бы он ни делал, все впустую: для полноценного акта творения не хватает главного — формулы, собирающей все составляющие воедино в нужных пропорциях.
Сидя без дела и мрачно глядя на меркнущую землю, он вспомнил одну давнюю ночь, когда рядом был Сейдж.
— В былые времена, — говорил Сейдж, уставившись на низкую звезду, — колдунам были ведомы тысячи заклинаний, посредством которых они воплощали свою волю… А теперь Земля умирает, и людям осталась едва лишь сотня заклинаний, да и те мы вычитали из книг… Говорят, где-то обитает некий Панделум… И вот он помнит все заклинания, все чары, все магические формулы, все руны… Все, посредством чего лепили и ваяли этот мир… — И он умолк, погрузившись в свои мысли.
— А где он обитает, этот Панделум? — немного погодя спросил Туржан.
— Колдун живет в Эмбелионе, — ответил Сейдж, — но никто не знает, где искать этот край.
— Как же тогда найти Панделума?
Сейдж еле заметно улыбнулся.
— Есть особое заклинание… На случай крайней нужды.
Оба помолчали. Затем Сейдж снова заговорил, не отводя глаз от леса:
— Панделуму можно задать любой вопрос — и он ответит. Только нужно непременно отплатить ему услугой за услугу. Но о пустяшных услугах этот колдун не просит.
И Сейдж показал Туржану заклинание, которое нашел в связке древних бумаг до сих пор и хранил в тайне от всего мира.
Вспомнив эту беседу, Туржан спустился в свой кабинет — длинный сводчатый зал, застланный толстым красновато-коричневым ковром. Фолианты, хранители Туржанова колдовства, лежали на длинном столе из черной стали и в беспорядке теснились на полках. Здесь были тома, собранные многими колдунами прошлого, растрепанные книги, оставшиеся от Сейджа… Кожаные переплеты вмещали сотни мощных заклинаний, по большей части таких сложных, что Туржан мог одновременно держать в памяти не более четырех.
Он отыскал пыльную подшивку и нашел в ней указанное Сейджем заклинание — Призыв Неистового Облака. Туржан смотрел на буквы: в них жила могучая сила, она рвалась со страниц, стремясь покинуть уединенную темноту книги.
Туржан захлопнул подшивку, вернув заклинание забвению. Он набросил короткий синий плащ, опоясался мечом и надел на запястье амулет с рунами Лаккоделя. Потом выбрал заклинания, необходимые в дороге. Он не знал, какие опасности могут его подстерегать, поэтому остановил свой выбор на Превосходном Призматическом Разбрызгивателе, Воровском Плаще Фандаала и Заговоре Медленного Часа — трех заклинаниях, которые защищали от большинства напастей.
Он взобрался на стену своего замка и постоял под высокими звездами, вдыхая воздух древней Земли… Сколько поколений вдыхали его прежде? Какие стоны боли пронизывали этот воздух? Какие признания, смех, боевые кличи, вздохи колебали и сотрясали его?
Ночь была на излете… В лесу блуждал голубой огонек. Несколько мгновений Туржан следил за ним, потом распрямился и произнес Призыв Неистового Облака.
Тишина; затем шелест воздушного движения, переросший в рев ураганных ветров. Пустота сгустилась в белое облако на столбе кипящего черного дыма. Из этого смерча исторгся глубочайший бас:
— Средство в твоей беспокойной власти; куда ты хочешь отправиться?
— Четыре пути, затем — единый, — сказал Туржан. — Живым и невредимым я должен быть доставлен в Эмбелион.
Облако подхватило его и, крутя, понесло, вверх и вдаль — как будто во все четыре стороны сразу. Наконец сильный удар выбросил Туржана из облака в далеком Эмбелионе. Он встал, покачиваясь, слегка оглушенный полетом. Постепенно колдун пришел в себя и огляделся.
Перед ним было прозрачное озерцо. Берег зарос синими цветами, а позади в отдалении виднелась роща сине-зеленых деревьев — их листва шелестела высоко в тумане. Земля ли это? Да, деревья походили на земные, цветы тоже имели привычный облик, таким же был воздух… Но чего-то определенно не хватало… Возможно, потому что отсутствовал горизонт — даль была размыта воздухом, изменчивым и блестящим, как вода. Самым необычным, однако, казалось покрытое рябью небо — тысячи цветных лучей преломлялись в нем, сверкая радужной сетью. Пока Туржан озирался, небесная высь вспыхивала винным золотом, блеском топаза, наполнялась фиолетовым сиянием и чистейшей зеленью изумруда. Теперь стало видно, что цветы и деревья меняют цвет вслед за небом. Огненно-розовый отлив лепестков и пурпур листвы поблекли до цвета красной меди, а тот сгустился в малиновый и темно-бордовый, посветлел до алого — и сменился цветом морской волны.
— И вот я Там, Неизвестно Где, — сказал самому себе Туржан. — Знать бы, что это за мир: тот, что был до нашего, или тот, что появится после? — Он обвел взглядом горизонт — как будто окутанный занавесом, уходящим высоко во тьму…
Послышался топот копыт; Туржан обернулся: мимо озерка летел огромный вороной конь. Он нес всадницу. Ее распущенные волосы были черны, как грива скакуна под ней. Белые, до колен, шальвары и желтый плащ бились в потоках ветра. Одной рукой она сжимала поводья, в другой был меч.
Туржан предусмотрительно попятился: рот всадницы был криво стиснут, как от ярости, глаза горели. Она осадила коня, подняв его на дыбы, — и ее клинок просвистел у Туржана над теменем.
Туржан рванул из ножен собственный меч. Он отбил выпад и даже оцарапал ей руку — при виде крови она отпрянула, а потом, не опуская меча, схватилась за лук. Туржан в прыжке увернулся от удара, ухватил задиру за талию и стащил с седла.
Сопротивление было яростным, и Туржан боролся с ней не самым благородным образом. Наконец он заломил ей руки за спину и прошипел, переводя дыхание:
— Тише, злюка, утихомирься или я потеряю терпение и побью тебя как следует.
— Делай, что хочешь, — выдохнула женщина. — Жизнь и смерть — родные сестры.
— Почему ты на меня напала? — спросил Туржан. — Я никак тебя не задел.
— Ты — зло, как и все в этом мире! — от гнева у нее перехватило дыхание. — Будь моя воля, я растерла бы этот мир в кровавую кашу, я бы всю вселенную утопила во тьме!
От удивления Туржан ослабил хватку, и пленница чуть не вырвалась. Но он схватил ее снова.
— Скажи, как найти Панделума?
Девушка перестала вырываться и с вызовом взглянула на Туржана.
— Обыщи Эмбелион. А от меня помощи не жди!
«Была бы она хоть самую малость поприветливей, — подумал Туржан, — ведь красавица, каких мало…»
— Или ты скажешь мне, как найти Панделума, — повторил Туржан, — или я найду тебе другое применение…
Женщина молчала. В глазах ее горело безумие. Потом дрогнувшим голосом она ответила:
— Панделум живет у ручья в нескольких шагах отсюда.
Туржан отпустил ее, предусмотрительно разоружив.
— Если я верну тебе оружие — ты пойдешь своей дорогой с миром?
Она некоторое время смотрела на него, потом, не сказав ни слова, села в седло и скрылась среди деревьев.
Туржан с минуту следил, как силуэт всадницы расплывается в разноцветных столбах света, потом зашагал в указанном направлении и вскоре оказался в саду перед длинным строением из камня.
— Войди! — послышался голос. — Войди, Туржан Миирский!
Переступив порог, удивленный Туржан оказался в увешанном коврами покое. Кроме маленького дивана, мебели здесь не было. Никто не вышел навстречу. В стене напротив виднелась еще одна дверь, и Туржан шагнул к ней.
— Остановись, Туржан, — вновь послышался голос. — Никто не может лицезреть Панделума. Таков закон.
Стоя посреди комнаты, Туржан обратился к незримому хозяину.
— Вот что привело меня к тебе, Панделум, — сказал он. — Уже давно я пытаюсь создать в своих чанах человека. Но каждый раз терплю неудачу. Я не знаю, как слить все составляющие в единое целое. Тебе должна быть известна эта главная формула, и я пришел к тебе за советом и помощью.
— Охотно помогу тебе в этом, — ответил Панделум. — Однако всякое действие должно быть уравновешено, ибо равновесие есть основа Вселенной, и всякому сущему в ней соответствует своя противоположность. И этот закон должно соблюдать даже в самом простом деле. Я согласен помочь тебе, но и ты, в свою очередь, должен оказать мне равноценную услугу. Если ты исполнишь одно мое поручение, я расскажу тебе, как сотворить полноценного человека.
— И что я должен сделать?
— На землях Асколэса, неподалеку от твоего замка Миир, живет человек. На шее он носит амулет из резного голубого камня. Его ты должен раздобыть и принести мне.
Туржан ненадолго задумался.
— Хорошо. Сделаю, что смогу. Кто этот человек?
— Принц Кандайв Золотой, — голос Панделума оказался неожиданно мягким, словно он хотел скрасить неприятную весть.
— Э-э, — уныло протянул Туржан. — Нелегкое же поручение ты для меня припас. Но я все же постараюсь его исполнить…
— Да будет так, — принял обещание Панделум. — Теперь послушай меня внимательно: Кандайв носит амулет под сорочкой. Едва появляется враг, принц вынимает его и держит на виду — это могучее оружие. Ни в коем случае не смотри на него, ни до, ни после того, как возьмешь, иначе последствия будут для тебя самыми печальными.
— Понял, — сказал Туржан. — А теперь я хотел бы задать вопрос — конечно, если в качестве платы за ответ мне не придется возвращать на небо Луну или выпаривать из океана случайно пролитый туда эликсир.
Панделум громко рассмеялся.
— Спрашивай, я отвечу.
— Когда я искал твое жилище, какая-то разъяренная женщина попыталась меня убить. Погибать мне не хотелось, поэтому она в гневе ускакала. Кто эта женщина и почему она так поступила?
На этот раз в голосе хозяина звучало удовольствие.
— У меня тоже есть чаны, — признался он, — и я порой создаю различных существ. Эта девушка, — Саис — одно из моих созданий. Правда, я в ходе творения отвлекся и допустил ошибку. Она вышла из чана со странным извращением в мозгу: все, что мы считаем прекрасным, кажется ей отвратительным и уродливым, а вида того, что уродливо и для нас, она вовсе не может вынести — ни ты, ни я даже представить себе не сможем подобного отвращения. Словом, для нее мир ужасен, а люди злобны и гнусны.
— Так вот оно что… — пробормотал Туржан. — Бедняга!
— А теперь, — сказал Панделум, — ты должен отправляться в Кайн; предзнаменования благоприятны… Открой эту дверь, войди и встань на руны, начертанные на полу.
Туржан исполнил указанное. Комната оказалась круглой, с высоким куполообразным потолком. Сквозь пробитые в нем окна сияло многоцветие эмбелионских небес. Когда он встал на очертания рун, раздался приказ Панделума:
— Теперь закрой глаза, потому что я должен войти и коснуться тебя. Закрой крепко, не пытайся подглядывать!
Туржан повиновался. Вскоре за спиной послышались шаги.
— Протяни руку, — велел Панделум. Туржан протянул и ощутил в ладони какой-то твердый предмет. — Когда завладеешь амулетом, нажми на этот кристалл, и ты сразу вернешься ко мне. — Холодная рука легла на его плечо.
— Через миг ты уснешь, — сказал Панделум. — И проснешься в стенах Кайна.
Рука исчезла. Вокруг Туржана все потускнело. Он ждал. Воздух вдруг наполнился лязгом, звоном мириада маленьких колокольчиков, музыкой, множеством голосов. Туржан нахмурился, сжав губы: странная суматоха для уединенного дома Панделума…
Рядом раздался женский голос:
— Гляди, Сантанил, человек-сова: мы веселимся, а он жмурится!
Мужчина рассмеялся, но быстро подавил смех:
— Пошли отсюда. Этот парень, похоже, не в себе. Идем.
Туржан осторожно открыл глаза. Ночь. Белые стены Кайна.
Празднество. Оранжевые фонари плыли в воздухе по воле ветра.
С балконов свисали цветочные гирлянды и клетки со светлячками. Улицы были полны хмельными людьми в пестрых одеяниях самого прихотливого кроя. Мелантинский моряк… Воин Валдаранского Зеленого легиона… Какой-то чудак в старинном шлеме. На маленькой площади украшенная цветами куртизанка с Каучикского побережья танцевала под звуки флейты танец Четырнадцати Шагов Нежности. В тени балкона юная варварка из Восточного Альмери обнимала черного, как лесной дух, человека в кожаной куртке с перевязью. Люди умирающей Земли лихорадочно веселились в преддверии бесконечной ночи, которая наступит, как только прощально вспыхнет и почернеет дряхлое красное солнце.
Туржан смешался с толпой. В таверне он подкрепился печеньем и вином, потом направился во дворец Кандайва Золотого.
Все окна и балконы дворца были освещены — лорды города тоже пировали и праздновали. «Если принц залил глаза вином, — подумал Туржан, — это облегчит мне задачу. Вот только меня могут узнать: в Кайне многие меня знают…» Поэтому он соткал заклинанием Воровскую Мантию Фандаала и исчез с глаз людей.
Через аркаду он проскользнул в большой зал. Лорды Кайна веселились так же безудержно, как и толпы на улицах. Он топтал радугу из шелков, бархата, атласа, с любопытством озираясь по сторонам. Толпа гостей глазела с высокой террасы, как в бассейне плещется пара ручных деодандов — их шкуры блестели, как намасленный агат. Другие гости метали дротики в распятое на стене тело молодой ведьмы с Кобальтовых гор. В альковах увитые цветами девушки дарили любовь сопящим старикам, и повсюду простерлись вялые тела одурманенных сонным порошком. Но принца Кандайва нигде не было. Туржан обыскивал покой за покоем, пока, наконец, в последнем не натолкнулся на принца: тот возлежал с зеленоглазой девушкой-ребенком, чье лицо скрывала маска, а волосы были окрашены в цвет весенней листвы.
Интуиция или магия предостерегли Кандайва; когда Туржан скользнул в комнату сквозь пурпурный занавес, принц вскочил на ноги.
— Уходи! — приказал он девушке. — Вон из комнаты! Где-то поблизости опасность, и я должен применить магию!
Девушка торопливо выбежала. Кандайв выдернул из-за ворота амулет.
Но Туржан заслонил глаза ладонью.
Хозяин дворца произнес мощное заклинание: под его действием любая магия в пределах покоя утрачивала силу. Туржан стал видимым.
— Туржан Миирский воровски пробрался в мой дом! — с недоброй усмешкой сказал Кандайв.
— На моих губах твоя гибель, — отозвался Туржан. — Повернись ко мне спиной, Кандайв, или я произнесу заклятие и нанижу тебя на меч!
Кандайв сделал вид, что повинуется, но неожиданно выкрикнул магическую формулу, и его окружила Всемогущая Сфера.
— Сейчас я призову стражей, Туржан, — презрительно захохотал он, — и тебя скормят деодандам.
Кандайв не знал, что лента на запястье Туржана исписана могучими рунами, уничтожающими всякое колдовство. Заслонясь от амулета рукой, Туржан шагнул сквозь Сферу. От неожиданности принц прикусил язык.
— Зови стражей, — спокойно сказал ему Туржан. — Она найдет здесь продырявленное тело.
— Твое тело, Туржан! — воскликнул Кандайв, и выговорил новое заклинание. Со всех сторон в Туржана ударили огненные струи Превосходного Призматического Разбрызгивателя. Кандайв с волчьей усмешкой следил за этим жгучим ливнем, но усмешка быстро сменилась гримасой ужаса. На расстоянии дюйма от кожи Туржана стрелы огня превращались в тысячи дымных облачков.
— Повернись спиной, Кандайв, — приказал Туржан. — Твое волшебство бессильно против рун Лаккоделя.
Кандайв потянулся к скрытой в стене пружине…
— Ни с места! — приказал Туржан. — Еще один шаг, и мой Разбрызгиватель разорвет тебя на тысячу кусков!
Кандайв замер в бессильном гневе, и Туржан сорвал с шеи принца амулет. Амулет, казалось, шевельнулся в его кулаке, сквозь пальцы просвечивало что-то голубое.
Мозг Туржана на миг затуманился, он уловил множество жадных голосов… Потом зрение прояснилось, и он попятился от принца, засовывая амулет в сумку.
— Могу я теперь обернуться? — поинтересовался Кандайв.
— Когда хочешь, — ответил Туржан, застегивая сумку… Он на долю секунды отвлекся, и Кандайв, метнувшись к стене, накрыл ладонью пружину.
— Туржан, ты проиграл. Прежде чем ты издашь хотя бы звук, я открою люк в полу и ты провалишься в глубокий колодец. Спасут ли тебя тогда твои заклинания?
Туржан застыл, не отводя глаз от красно-золотого лица Кандайва. Потом глуповато потупился.
— Ах, Кандайв, — залепетал он, — ты и впрямь перехитрил меня. Если я верну амулет, ты меня отпустишь?
— Брось амулет к моим ногам, — самодовольно приказал Кандайв. — И сними с запястья руны Лаккоделя. Тогда я подумаю, прощать тебя или нет.
— Снять руны? — Туржан подпустил в голос слезу.
— Руны или жизнь!
Туржан сунул руку в сумку, нащупал кристалл Панделума, выхватил его и поднес к рукояти своего меча.
— Нет, Кандайв. Я понял твою хитрость. Ты хочешь взять меня на испуг. Так я тебе и поддался!
Кандайв пожал плечами.
— Тогда умри, — и вдавил пружину. Пол разъехался, и Туржан исчез в пропасти. Но когда Кандайв сбежал вниз, он не нашел тела противника, и остаток ночи провел в дурном расположении духа, мрачно размышляя над стаканом вина.
…Туржан вновь оказался в круглой комнате Панделума. На его плечи сквозь высокие окна падали многоцветные лучи — сапфирово-синий, желтый, кроваво-красный. В доме было тихо. Туржан сошел с изображения руны, беспокойно посматривая на дверь: как бы не вошел хозяин.
— Панделум! — позвал он. — Я вернулся!
Ответа не последовало. В доме царила глубокая тишина. Туржан хотел бы оказаться на воздухе, где не так сильно пахнет колдовством. Он посмотрел на двери: одна точно вела к выходу, другая — неизвестно куда. Кажется, к выходу должна вести дверь справа. Он положил руку на затвор, но остановился. А если он столкнется с Панделумом? Не лучше ли подождать?
Тут ему пришло в голову, что можно открыть дверь, встав к ней спиной.
— Панделум! — позвал он.
Сзади послышался негромкий прерывистый звук, как будто затрудненное дыхание. Неожиданно испугавшись, Туржан вернулся в круглую комнату и закрыл дверь.
Он решил набраться терпения и уселся на пол.
— Туржан, ты здесь? — окликнули из-за двери.
Туржан вскочил.
— Да, я принес амулет.
— Быстро, — задыхаясь, приказал голос, — зажмурься, надень амулет и войди.
Нетерпение, прозвучавшее в голосе, заставило Туржана лихорадочно действовать: повесив на себя амулет, он закрыл глаза и на ощупь толкнул дверные створки.
Миг удушливой тишины. Затем вопль дикой злобы. Могучие крылья ударили по воздуху, послышался свист и скрежет металла, яростный рев, волна холодного воздуха ударила Туржана в лицо. Снова свист. И тишина.
— Благодарю тебя, — послышался спокойный голос Панделума. — Мне нечасто приходилось испытывать такое напряжение. Без твоей помощи мне не удалось бы прогнать это адское создание.
Рука сняла амулет с шеи Туржана. Через несколько секунд отдаленный голос Панделума сказал:
— Можешь открыть глаза.
Туржан находился в магической лаборатории Панделума. Среди прочей снасти там стояли и чаны, такие же, как у него.
— Не стану благодарить тебя, — сказал Панделум. — Но чтобы сохранить равновесие, тоже услужу тебе. Я не только научу тебя правильно работать с чанами, но и покажу многое другое.
Так Туржан стал учеником Панделума. Весь день и большую часть многоцветной эмбелионской ночи он трудился под невидимым руководством Панделума. Он познал тайну возвращения молодости, множество древних заговоров и странное отвлеченное учение, которое Панделум называл математикой.
— Формулы этой дисциплины, — говорил Панделум, — заключают в себе всю Вселенную. Сами по себе они не являются колдовством, но ими можно описать любую фазу бытия, все тайны времени и пространства. Основа твоих заговоров и рун — великая мозаика магии. Мы не можем осознать строение этой мозаики; наши знания — искажены, отрывочны и случайны. Великий маг Фандаал глубже других проник в это строение, и потому смог составить множество заклинаний, которые носят теперь его имя. Я много веков прилагал усилия к тому, чтобы постигнуть сокровенное, но пока мне это не удалось. Тот, кто в этом преуспеет, овладеет и всей магией. Он станет магом, могущество которого непредставимо.
Туржан продолжал свои занятия и постиг много простейших уравнений.
— Я нахожу в них удивительную красоту, — сказал он Панделуму. — Математика не наука, это искусство! Уравнения распадаются на элементы, расположенные в точной симметрии, многосложной, но всегда кристально ясной.
Но большую часть времени Туржан проводил у чанов и под руководством Панделума достиг мастерства, к которому стремился. Для забавы он создал необычного вида девушку, которую назвал Флориэль. В его память запали кудри той девочки, которую он видел ночью у Кандайва, и он дал своему созданию светло-зеленые волосы. Кожа у нее была цвета топленого молока, а глаза большие и зеленые. Туржан ощутил прилив радости, когда она, влажная и совершенная, поднялась из чана. Она быстро обучалась и скоро уже умела разговаривать с Туржаном. Она была склонна к задумчивости и мечтательности, ни о чем не заботилась, только бродила по лугам или молча сидела у реки. Флориэль была милым существом, и ее мягкие манеры развлекали ее создателя.
Но однажды из леса выехала Саис со стальными глазами, срубая мечом головки цветов. Ей на глаза попалось невинное создание Туржана, и с криком: «Зеленоглазая женщина, твой вид ужасен, умри!» — безумная зарубила Флориэль, словно цветок на обочине.
Туржан, услышав топот копыт, выскочил из мастерской и стал свидетелем убийства. Он побледнел от бешенства, и заклинание мучительной пытки чуть было не вырвалось из его груди. Наткнувшись на него взглядом, Саис громогласно прокляла его. По гримасе девушки понял, как она несчастна, и как сильна в ней воля к жизни, не смотря ни на что. Бешенство и сострадание боролось в его груди. В итоге он позволил Саис уехать. Он похоронил Флориэль на речном берегу и постарался забыться в трудах.
Через несколько дней он поднял голову от стола.
— Панделум, здесь ли ты?
— Что тебе нужно, Туржан?
— Ты упоминал, что когда создавал Саис, ошибка извратила ее мозг. Я хочу создать подобную, но Со здоровым разумом и духом.
— Как тебе угодно, — безучастно ответил Панделум и сообщил Туржану данные, необходимые для осуществления опыта.
И Туржан создал сестру Саис. День за днем он следил, как возникает по его воле то же стройное тело, те же гордые черты.
Когда по прошествии необходимого времени в чане села девушка с глазами, горящими радостью жизни, у Туржана перехватило дыхание, он помог ей выйти.
Она стояла перед ним, влажная и нагая, двойник Саис. Но если черты Саис были искажены ненавистью, то это лицо излучало мир и покой; если глаза Саис горели злобой, эти сияли, как звезды воображения.
Туржан стоял, дивясь совершенству своего создания.
— Твое имя будет Саин, — сказал он, — и я уже знаю, что ты станешь частью моей жизни.
Он отказался от всего, чтобы учить Саин, и она училась с поразительной быстротой.
— Скоро мы вернемся на Землю, — говорил он ей, — в мой дом у большой реки в зеленой стране Асколэс.
— А небо Земли тоже полно цветами? — спрашивала она.
— Нет, — отвечал он. — Небо Земли бездонно-голубое, и по нему ходит древнее красное солнце. Когда наступает ночь, загораются звезды; я научу тебя читать их рисунок. Эмбелион прекрасен, но Земля гораздо обширней, и ее дали простираются далеко в Неизведанное. Как только захочет Панделум, мы вернемся на Землю.
Саин любила плавать в реке, и Туржан иногда приходил с ней плескаться или пускать по воде камешки. Он рассказал ей о Саис, и девушка пообещала быть осторожной.
Но однажды, когда Туржан уже готовился к возвращению, она забрела далеко в луга, любуясь игрой лучей в небе, величавостью высоких деревьев, цветочным ковром под ногами; она смотрела на мир с тем удивлением, которое свойственно только недавно рожденным из чанов. Она миновала несколько невысоких холмов, прошла через темный лес, где протекал холодный ручей. Утолив жажду, она прогулялась по берегу — и наткнулась на неизвестное жилище.
Дверь была открыта, и Саин заглянула, желая узнать, кто здесь живет. Но дом был пуст, единственной мебелью оказался травяной матрац, стол и полка с корзиной орехов и несколькими предметами из дерева и олова.
Саин уже хотела уйти, но услышала зловещий гул копыт, приближавшийся, как судьба. У самого порога остановился черный скакун. Вспомнив предупреждение Туржана, Саин попятилась. Но Саис уже спешилась и шагнула к ней с мечом наготове. Она занесла его для удара, и тут их взгляды встретились. Саис в удивлении замерла.
Такое поистине может поразить и камень: прекрасные девушки в одинаковых одеяниях, с одинаковыми глазами и волосами, с одинаковыми стройными телами. Но на лице одной — ненависть к каждому атому во Вселенной, а в чертах другой — любовь ко всему миру.
Саис обрела дар речи.
— Кто ты, ведьма? У тебя мое лицо, но ты — не я. Или безумие осчастливило меня и затмило мир перед моими глазами?
Саин Покачала головой.
— Я Саин. Ты моя сестра, Саис. Потому я должна любить тебя, а ты должна любить меня.
— Любить? Я ничего не люблю. Я убью тебя и сделаю мир лучше, в нем на одно зло станет меньше, — она опять подняла свой меч.
— Нет! — с болью воскликнула Саин. — Почему ты хочешь погубить меня? Что я тебе сделала плохого?
— Ты приносишь зло самим своим существованием. Твой вид — насмешка над моей омерзительной внешностью.
Саин рассмеялась.
— Омерзительной? Да нет же! Я прекрасна, Туржан говорит так. Значит, прекрасна и ты.
Лицо Саис застыло, как мраморное.
— Ты смеешься надо мной.
— Нет. Ты на самом деле прекрасна.
Саис опустила свой меч. Лицо ее стало задумчиво.
— Красота? Что такое красота? Может, я слепа, может, враг исказил мое зрение? Скажи, как понять красоту?
— Не знаю, — ответила Саин. — Мне это кажется ясным. Разве игра цветов на небе не прекрасна?
Саис в изумлении подняла взгляд.
— Вот это слепящее мелькание? Все эти вспышки вызывают во мне лишь отвращение.
— Тогда посмотри на цветы. Они так хрупки и прекрасны.
— Эти-то паразиты с тошнотворным запахом?
Саин изумилась.
— Тогда я не знаю, как объяснить красоту. Ты, похоже, ни в чем не видишь радости. Разве тебе ничто не приносит удовлетворения?
— Только убийство и уничтожение. Только они действительно прекрасны.
Саин нахмурилась. «Я бы назвала это… злым взглядом на мир», — подумала она.
— И ты в это веришь?
— Я убеждена в этом.
Но, произнеся эти слова, Саис задумалась…
— Откуда мне знать, как действовать? — спросила она словно бы саму себя. — Я была уверена в своей правоте, а ты говоришь, что я приношу только зло.
Саин пожала плечами.
— Я мало жила, и у меня нет мудрости. Но я знаю, что все имеет право на жизнь. Туржан объяснил бы лучше…
— А кто такой Туржан? — поинтересовалась Саис.
— Он очень хороший человек, — пылко ответила Саин, — и я люблю его. Скоро мы отправимся на Землю, где небо глубокого синего цвета.
— Земля… А если я отправлюсь с вами на Землю, найду ли я там красоту и любовь?
— Быть может. У тебя есть разум, чтобы понять красоту, и красота, чтобы привлечь любовь.
— Тогда я постараюсь больше не убивать, как бы отвратительно мне ни было. И попрошу Панделума отпустить меня на Землю.
Саин сделала шаг вперед, обняла свою сестру и поцеловала ее.
— Я всегда буду любить тебя, — просто сказала она.
Лицо Саис застыло. «Рви, режь, руби», — билась в мозгу единственная мысль, но в ее теле, в каждой его частице разрасталось… наслаждение? Она неумело улыбнулась.
— Ну… я тоже люблю тебя, сестра. Больше я не отнимаю жизнь, и я найду и познаю на Земле красоту… или умру…
Саис поднялась в седло и умчалась с мыслями о путешествии на Землю в поисках любви и красоты.
Саин стояла в дверях, глядя, как растворяется в многоцветье ее сестра. Сзади послышался крик — к хижине спешил Туржан.
— Саин! Эта бешеная ведьма обидела тебя? — Он не дождался ответа. — Довольно! Я убью ее заклинанием, чтобы она больше никому не причинила боль.
И он собрался уже произнести Заклинание Огня, но Саин рукой зажала ему рот.
— Туржан, не надо! Она обещала больше не убивать. Она уйдет на Землю в поисках того, что не может найти в Эмбелионе.
Туржан и Саин вместе смотрели ей вслед.
— Туржан, — тихонько сказала Саин.
— Что?
— Когда мы будем на Земле, ты найдешь мне черного коня, как у Саис?
— Найду, — со смехом пообещал Туржан, и они отправились к дому Панделума.
Волшебник Мазириан
Вот уже в который раз загадочной незнакомке удается ускользнуть от Мазириана. Она приходит в его сад и наблюдает за волшебником, не позволяя к себе приблизиться, что просто сводит Мазириана с ума. Поймать незнакомку — таково его навязчивое желание, ради исполнения которого Мазириан готов применить все свои магические способности и даже рискнуть жизнью…
В глубокой задумчивости волшебник Мазириан брел по своему саду. Ветви деревьев, увешанные красивыми, но ядовитыми плодами, склонялись над ним, цветы раболепно опускали головки при его приближении. Тусклые, как агаты, глаза мандрагор следили с земли за его обутыми в черное ступнями. Сад Мазириана раскинулся на трех террасах — полный странной и удивительной жизнью. Некоторые растения непрерывно меняли расцветку; на других цветы пульсировали, как морские анемоны, пурпурные, зеленые, лиловые, розовые, желтые. Здесь росли деревья с кронами в виде перистых куполов, деревья, чьи прозрачные стволы были увиты красными и желтыми лианами, деревья с листвой как металлическая фольга: каждый лист из своего металла — меди, серебра, синего тантала, бронзы, зеленого иридия. Некоторые цветы, подобно воздушным шарам, тянулись вверх над блестящими зелеными листьями; один куст был покрыт тысячами цветов-флейт — каждый тихонько наигрывал музыку древней Земли, напоминавшую о рубиново-красном солнечном свете, о воде, сочащейся сквозь черную землю, о ленивых ветерках. А за живой изгородью стеной вставали загадочные заросли дикого леса.
Наставал последний час древней Земли, ни один человек не мог похвастать, что знает все ее лесные долины, прогалины, просеки, поляны, все лощины и впадины, все уединенные ущелья, руины, все сады и парки в солнечных пятнах, овраги и холмы, многочисленные ручьи и ручейки, пруды, луга, чащи, заросли и скалистые выступы.
Мазириан шел по саду, задумчиво хмурясь. Его поступь была медлительна, руки сцеплены на крестце. В его жизни появилось нечто, внушившее ему удивление, сомнение и великое желание, — прекрасная женщина, поселившаяся в лесу.
Настороженно улыбаясь, она подъезжала верхом на черной золотоглазой лошади. Мазириан много раз пытался поймать ее; но лошадь всегда уносила хозяйку от его приманок, засад и заклятий.
Сад огласился болезненным криком. Мазириан поспешил на звук и обнаружил крота, который жевал стебель зверя-цветка. Мазириан раздавил зверька, и крик сменился порывистым дыханием. Маг погладил пушистые листья, и растение засвистело красным устьем, так выражая свою радость.
Потом оно произнесло: «К-к-к-к-к-к-к». Мазириан наклонился, поднес тельце крота к красным губам. Чмокнуло, и тушка скользнула в подземный желудок. Растение булькнуло, отрыгнув.
Мазириан с удовольствием смотрел на него.
Солнце висело низко, такое болезненно тусклое, что видны были звезды. Мазириан ощутил, что на него смотрят. Должно быть, та женщина из леса: она всегда так делала. Он замер, пытаясь определить направление ее взгляда, и на одном дыхании выкрикнул обездвиживающее заклятие. У его ног неподвижно застыл зверь-цветок. Большой зеленый мотылек, прервав полет, заскользил кругами на траву. Волшебник огляделся. Вот и она — на самой опушке, ближе, чем всегда… Он двинулся к ней. Она не шевельнулась. Глаза Мазириана засверкали. Он приведет ее в свой дом и посадит в клеть из зеленого стекла. Он испытает ее мозг огнем, льдом, болью и радостью. Она будет подносить ему вино и исполнять восемнадцать соблазнительных движений при свете желтых ламп.
Наверное, она следит за ним; если это так, Мазириан немедленно выяснит. Ибо еще ни одного человека, он не называл своим другом и дорожил только своим садом.
До всадницы осталось не более двадцати шагов, когда она развернула свою вороную лошадь и унеслась в чащу.
Волшебник в гневе сорвал плащ. У нее была защита — заклятие или охранная руна! К тому же, она всегда появлялась, когда он меньше всего был готов к преследованию. Он всматривался в смутную лесную глубину, видел, как белый силуэт, оседлавший черную тень коня, скользнул сквозь столб солнечного света, и все исчезло…
Может, она ведьма? По своей воле сюда ходит, или ее действительно подослал неведомый враг? Если это так, то кто же? Принц Кандайв Золотой из Кайна, у которого Мазириан выманил тайну второй молодости? Или астролог Азван? А может, Туржан? Хотя Туржан вряд ли… Лицо Мазириана просветлело от приятных воспоминаний, и он отбросил эту мысль. А вот Азвана он может испытать. Волшебник направился в свою мастерскую, подошел к столу, на котором возвышался хрустальный куб, окруженный красно-голубым ореолом, извлек из ящика бронзовый гонг и серебряный молоток. Густой сочный звук поплыл по комнате. Он ударил снова. И еще раз. В голубизне хрусталя проступило лицо Азвана, покрытое испариной боли и ужаса.
— Не бей в гонг, Мазириан! — возопил Азван. — Пожалей мою жизнь, не бей!
Мазириан остановился, высоко занеся руку с молотком.
— Ты шпионишь за мной, Азван? Это ты послал женщину, чтобы украсть гонг?
— Не я, хозяин, не я! Я слишком боюсь тебя.
— Ты должен выдать мне эту женщину, Азван, я настаиваю.
— Как я могу, хозяин, если не знаю, кто она!
Мазириан сделал движение, как будто хотел ударить. Азван исторг такой фонтан униженных молений, что Мазириан с отвращением отбросил молоток и убрал гонг на место. Лицо Азвана медленно растаяло, и хрустальный куб снова опустел.
Мазириан погладил подбородок. Очевидно, он должен сам изловить девицу. Позже, когда на лес опустится темная ночь, он отыщет в книгах заклинания, которые защитят его от опасностей на лесных полянах. Это будут заклинания, полные отравы и разрушительной силы — такие могучие, что одно до потери памяти устрашит простого смертного, а два сведут его с ума. Мазириан, благодаря своему опыту, мог одновременно удерживать в голове четыре самых сильных или шесть менее действенных заклинаний.
Однако сейчас он направился к длинному чану, окутанному светом зеленых ламп. В прозрачном растворе вытянулось человеческое тело — зеленый свет придавал ему мертвенность, но не мог скрыть ни его спящей пока силы, ни совершенства. Ясное лицо с холодными жесткими чертами, золотистые волосы.
Мазириан взирал на существо, которое сам вырастил из единственной клетки. Его творению не хватало только разума, но как им наделяют, колдун не знал. Подобным знанием владел Туржан Миирский, но этот упрямец (Мазириан злобно сощурился, взглянув на люк в полу) отказывался разделить свою тайну.
И Мазириан все смотрел и смотрел на творение рук своих. Совершенное тело — разве не в таком следует обретаться упорядоченному и гибкому разуму? Сейчас он узнает это. Маг привел в действие устройство, выпускающее из чана жидкость, и вскоре тело уже покоилось на воздухе под зелеными лучами. Мазириан сделал завершающую инъекцию в шейную артерию. Тело дернулось, глаза открылись, моргнули. Мазириан отвел лампу.
Существо в чане слабо пошевелило руками и ногами, как будто не понимая их назначения. Мазириан следил предельно внимательно: возможно, ему все же случайно удалось создать полноценный мозг.
— Сядь! — приказал он.
Существо сосредоточило на нем взгляд, мышцы его напряглись, с хриплым ревом оно выпрыгнуло из чана и вцепилось Мазириану в горло.
Несмотря на всю силу Мазириана, существо легко удерживало его и трясло, как куклу.
Невзирая на все свое мастерство, Мазириан был беспомощен. Гипнотическое заклинание он истратил, и теперь в его голове не было и самого простенького заговора. Он не мог произнести ни звука в любом случае: безумец крепко сжимал его горло.
Ладонь Мазириана попала на свинцовую бутыль, и он ударил противника по голове. Безмозглое создание осело на пол.
Мазириан, еще на что-то надеясь, изучал тело у своих ног. Координация движений прекрасная… Он растворил в реторте белый порошок и, приподняв золотокудрую голову, влил жидкость в расслабленный рот. Человек зашевелился, открыл глаза, приподнялся на локте. Гримаса бешенства сошла с его лица, но Мазириан напрасно искал в его взгляде тень разума: глаза были пусты, как у ящерицы.
Волшебник раздраженно покачал головой. Он подошел к окну, его профиль четко зачернел в светлом овале переплета. Опять подступиться к Туржану? Даже под самыми страшными пытками Туржан не выдал своей тайны. Мазириан сухо скривил рот. Разве что вписать в ящик еще один поворот…
Солнце опустилось, и сад Мазириана потускнел. Распустились бледные ночные цветы, и серые мотыльки начали свое кружение от цветка к цветку. Мазириан поднял крышку люка в полу и зашагал по каменным ступеням. Вниз, вниз, вниз… Наконец лестницу пересек под прямым углом коридор, освещенный вечными желтыми лампами. Слева располагались грибные гряды, справа — крепкая дверь из дуба и железа, запертая на три замка. А каменные ступени продолжались, теряясь во тьме.
Мазириан отомкнул все три замка и широко распахнул дверь. Комната за нею была пуста, если не считать каменного пьедестала, на котором стоял ящик со стеклянной крышкой. В ящике по беговой дорожке-коридору с четырьмя поворотами носились два маленьких существа. Одно догоняло, другое убегало со всех ног. Охотником был маленький дракон с бешеными красными глазами и клыкастой пастью. Он, покачиваясь, двигался по коридору на шести плоских лапах, размахивая при этом хвостом. Жертва была вполовину меньше дракона — крошечный, но крепкий человек, совершенно обнаженный, только с медной лентой на голове поверх длинных черных волос. Он двигался чуть быстрее преследователя, который продолжал погоню, используя всю свою хитрость: поворачивал назад, поджидал за углом, когда покажется добыча. Но постоянно настороженный человек оставался вне досягаемости клыков. Этим человеком был Туржан, которого Мазириан предательски захватил несколько недель назад, уменьшил в размерах и заключил в эту тюрьму.
Мазириан с удовольствием смотрел, как рептилия метнулась к расслабившемуся на мгновение человеку; тот отпрыгнул, и когти скользнули на волосок от его тела. Маг подумал, что пора дать обоим пленникам передышку и покормить их. Он опустил перегородку, разделившую коридор надвое, обоим дал мяса и мисочки с водой.
Туржан без сил опустился на пол.
— Ах, — сказал Мазириан, — ты устал. Хочешь отдохнуть?
Туржан молчал, закрыв глаза. Им владела безнадежность.
Мир сузился до серого коридора, жизнь стала бесконечным бегством. Через невычислимые промежутки времени появлялась пища и возможность передохнуть несколько часов.
— Вспомни голубое небо, — сказал Мазириан, — ночные звезды, вспомни свой замок Миир на берегу Дерны; подумай о том, как приятно было бы побродить по лугу!
Лицо Туржана дернулось.
— Подумай, ведь ты мог бы растоптать этого дракона!
Туржан поднял голову.
— Я предпочел бы растоптать тебя, Мазириан!
Мазириан безмятежно продолжил:
— Лучше объясни, как ты наделяешь создания своих чанов разумом. Говори, и будешь свободен.
Туржан рассмеялся. В смехе его звучало безумие.
— Сказать, да? А что потом? Ты тут же сваришь меня во фритюре!
Тонкий рот Мазириана раздраженно скривился.
— Жалкий человек, я знаю, как развязать тебе язык! Даже если бы твой рот был набит камнями, залеплен воском и запечатан, ты все равно разговорился бы. Завтра я вытяну из твоей руки нерв и буду водить вдоль него наждаком!
Маленький Туржан, вытянув ноги вдоль коридора, глотнул воды и ничего не сказал.
— А сегодня вечером, — с рассчитанной злостью сообщи Мазириан, — я добавлю в коридор еще один поворот, и углов станет пять!
Туржан молча глядел через стеклянную перегородку на своего врага. Потом медленно сделал еще глоток. При пяти углах ему будет труднее увернуться от чудовища.
— Завтра, — сказал Мазириан, — тебе понадобится все твое проворство. Тут ему в голову пришла еще одна мысль. — Но я избавлю тебя от этого, если ты поможешь мне решить одну загадку.
— Что ввело тебя в затруднение, Мазириан?
— Мое воображение преследует образ женщины, и я поймаю ее. — Глаза Мазириана затуманились. — Ближе к вечеру она подъезжает к ограде моего сада на большой черной лошади. Ты знаешь ее, Туржан?
— Нет, Мазириан, — Туржан снова отпил воды.
Мазириан продолжал:
— Она достаточно сильна в колдовстве, чтобы отвратить Второй Сонный Заговор Фелоджина. А возможно, у нее есть какая-то защитная руна. Стоит мне приблизиться, как она исчезает в лесу.
— И что же? — спросил Туржан, отщипывая мясо, данное Мазирианом.
— Кто эта женщина? — спросил Мазириан, глядя поверх своего длинного носа на крошечного пленника.
— Откуда мне знать?
— Я должен поймать ее, — задумчиво сказал Мазириан. — Какие заклинания и чары могут мне помочь?
— Освободи меня, Мазириан. Даю тебе слово Избранного Иерарха Марам-Ора, я доставлю тебе эту девушку.
— Как ты это сделаешь? — подозрительно спросил Мазириан.
— Буду гоняться за ней по всему лесу со своими лучшими Живыми Башмаками и пригоршней заклятий.
— Тебе повезет не больше, чем мне, — возразил Мазириан, — Я освобожу тебя, когда узнаю все о том, как создавать совершенные существа в чанах. А за женщиной буду охотиться сам.
Туржан опустил голову, чтобы Мазириан не мог ничего прочесть в его глазах.
— А как же я, Мазириан? — спросил пленник спустя какое-то время.
— Тобой я займусь, когда вернусь.
— А если ты не вернешься?
Мазириан погладил подбородок и улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.
— Дракон уже давно сожрал бы тебя, если бы не твой проклятый секрет.
Волшебник поднялся по лестнице. Полночь застала его в кабинете, он рылся в крытых кожей фолиантах и пыльных подшивках… Некогда магам было известно больше тысячи рун, заговоров, заклинаний и проклятий. Просторы Великого Мотолама: Асколэс, Ид Каучикский, Южный Альмери, земля Падающей Стены на востоке, — кишели колдунами всех мастей. Верховодил ими Архинекромант Фандаал.
Сотню заклятий Фандаал составил самолично, хотя поговаривали, что когда он над ними трудился, ему помогали советами демоны. Понтецилла Благочестивый, правитель Великого Мотолама, подверг Фандаала пытке и после ужасной ночи мучений убил, объявив колдовство вне закона. Колдуны Великого Мотолама разбежались, как жуки из-под лампы; их знания были растеряны и забыты. Теперь, в смутные времена, когда солнце состарилось, варварство охватило Асколэс и белый город Кайн наполовину уже лежал в развалинах, в памяти людей сохранилось лишь немногим более ста заговоров. Из них Мазириан владел семьюдесятью тремя и постепенно, при помощи уловок и сделок, пытался овладеть остальными.
Мазириан сделал выбор и с большими усилиями вложил в свой мозг сразу пять заклятий: Волчок Фандаала, Второй Сонный Заговор Фелоджуна, Несравненный Призматический Разбрызгиватель, Чары Неиссякаемой жизни и Заклятие Всемогущей Сферы. Завершив работу, Мазириан выпил вина и отправился спать.
На склоне следующего дня Мазириан вышел в сад. Ждать пришлось недолго. Не успел он отряхнуть от земли корни лунной герани, как негромкий шум и топот подсказали ему, что предмет его вожделений рядом.
Блистательная молодость, горделивая посадка и великолепное тело. Мазириан медленно наклонился, чтобы не спугнуть ее, сунул ноги в Живые Башмаки, застегнул их над коленями, и распрямился.
— Эй, девушка, — крикнул он, — ты опять здесь. Что влечет тебя сюда по вечерам? Может быть, тебе нравятся розы? Они такие алые, потому что в их лепестках живая кровь. Если сегодня ты не убежишь от меня, я подарю тебе одну.
Мазириан сорвал розу с задрожавшего куста и направился к девушке, борясь со своими не в меру ретивыми Живыми Башмаками. Не успел он сделать и четырех шагов, как женщина сжала коленями бока лошади и понеслась в лес.
Мазириан дал волю своим Башмакам. Они сделали большой прыжок, другой, и охота началась.
Так Мазириан вошел в сказочный лес. Повсюду изгибались под тяжестью лиственных одеяний мшистые стволы. Бившее в просветы между ветвями солнце пятнало дерн алым. В тени росли цветы с длинными стеблями и хрупкие грибы; в эту эпоху увядания Земли природа стала мягкой и расслабленной.
Мазириан в своих Живых Башмаках был куда как скор, но черная лошадь без напряжения держала его на порядочном расстоянии.
Так они преодолели несколько лиг. Черные волосы летели за всадницей, как знамя. Она часто оглядывалась через плечо, и Мазириан видел, как во сне, ее лицо. Но вот она склонилась к спине лошади, та понеслась быстрее и скоро скрылась из виду. Мазириан продолжил погоню по следу, ясно видному на размякшей земле.
Жизнь начала уходить из Живых Башмаков: они слишком долго бежали изо всех сил. Огромные прыжки становились короче и тяжелее, но шаг лошади, судя по следу, тоже замедлился. Вскоре Мазириан оказался на лугу. Там щипала траву одинокая лошадь. Мазириан замер. Ему был ясно виден весь луг и отпечатки копыт, но человеческого следа, ведущего с луга, он не обнаружил. Значит, женщина спешилась где-то позади, но он не знал, где именно. Волшебник направился было к лошади, но та со ржанием ускакала в лес. Мазириан не пытался ее преследовать. Он почувствовал, что его Башмаки вяло и расслабленно висят на ногах. Они умерли.
Он отпихнул их в сторону, прокляв этот день и свою неудачу. Потрясая плащом, и корча гримасы, он двинулся назад по следу.
В этом районе леса часто встречались черные и зеленые базальтовые останцы, предвестники утесов над рекой Дерной. На одной из таких скал Мазириан увидел маленького зеленокожего человечка, оседлавшего стрекозу. Наездник был одет во что-то вроде полупрозрачного кафтана и вооружен копьем вдвое длиннее его самого.
Мазириан остановился. Твек флегматично уставился на него.
— Не встречал ли ты здесь женщину моей расы, твек-человек?
— Я видел такую женщину, — ответил твек после недолгого размышления.
— А где ее можно найти?
— А что я получу за сведения?
— Соль — столько, сколько сможешь унести.
Твек взмахнул своим копьем.
— Соль? Нет. Лайан-Странник дает вождям данданфлоров достаточно соли для всего племени.
Мазириан представлял себе услуги, за которые разбойник-трубадур платит солью. Твеки, всюду снующие на своих стрекозах, видят все, что происходит в лесу.
— Флакон масла из соцветий теланксиса.
— Хорошо, — ответил твек. — Покажи флакон.
Мазириан показал.
— Она свернула со следа возле разбитого молнией дуба и направилась прямо в речную долину, кратчайшим путем к озеру.
Мазириан положил флакон возле скалы и направился к дубу. Твек посмотрел ему вслед, затем спешился и привязал флакон под брюшко своей стрекозы рядом с мотком шерсти, которым женщина заплатила ему за то, чтобы он обманул волшебника.
Мазириан свернул у дуба и вскоре увидел на опавшей листве след. Длинная открытая прогалина лежала перед ним, отлого спускаясь к реке. По обе стороны возвышались деревья, и длинные солнечные лучи окрашивали одну сторону в кровь, оставляя другую в глубокой тени. Тень была так глубока, что Мазириан не заметил существо, сидевшее на упавшем дереве. Колдун почувствовал его присутствие, только когда тварь готова была прыгнуть ему на спину.
Маг резко развернулся лицом к нападающему. Это был деоданд — он смахивал бы на человека, мускулистый и видный, если бы не мертвенная чернота тусклой кожи и длинные узкие глаза.
— Ах, Мазириан, как далеко ты забрел в чащобу, — послышался негромкий голос черного существа.
Мазириан знал, что деоданд жаждет пожрать его. Он всегда хочет мяса.
Как же спаслась девушка? Ее след — прямо под ногами…
— Я кое-что ищу, деоданд. Дай ответ на мой вопрос, и получишь вдоволь мяса.
Глаза деоданда сверкнули, он плотоядно оглядел Мазириана.
— Ты можешь это сделать прямо сейчас, Мазириан. Или у тебя в запасе могучие заклинания?
— Да. Скажи, давно ли проходила здесь девушка? Торопилась она или нет? И был ли с ней кто-нибудь? Ответь мне, и я дам тебе столько мяса, сколько захочешь.
Губы деоданда насмешливо скривились.
— Слепой чудотворец! Она до сих пор здесь! — Он сделал указывающий жест, Мазириан повернулся было в ту сторону, и… успел отпрыгнуть, когда деоданд бросился на него. Изо рта у Мазириана словно помимо его воли раздались звуки заклятия под названием Волчок Фандаала. Деоданда сбило с ног и подбросило высоко в воздух: вертясь то быстрее, то медленнее, он оказывался то над вершинами деревьев, то над самой землей. Мазириан с легкой усмешкой следил за ним. Через некоторое время он опустил деоданда и замедлил вращение.
— Сразу будешь умирать или желаешь помучиться? — спросил Мазириан. — Если ты мне поможешь, я дарую тебе легкую смерть. А если нет, то окажешься там, где летают пельграны.
Деоданда трясло от ярости и страха.
— Чтоб темный Тиал проткнул тебе глаза! Чтобы Краан настоял на твоих мозгах кислоту! — Он разразился такими проклятиями, что Мазириан почувствовал необходимость защититься.
— Вверх, — бросил он; и взмахнул рукой. Черное тело взмыло над вершинами деревьев и медленно завертелось на фоне красного солнца. Через миг пятнистая тварь с клювастым рылом, похожая на нетопыря, пронеслась рядом и рванула черную ногу, прежде чем вопящий деоданд успел ее отпихнуть. Все новые и новые пельграны мелькали на фоне солнца.
— Опусти меня, Мазириан! — донесся слабый зов. — Я расскажу все, что знаю.
Мазириан опустил пленника к земле.
— Она прошла одна перед самым твоим появлением. Я напал на нее, но она отогнала меня пригоршней тайл-пыли. Она прошла По прогалине в сторону реки. Путь ведет мимо логова Транга. Я думаю, она погибла: Транг будет сосать ее кровь, пока она не умрет.
Колдун потер подбородок.
— Какие заклятия были с ней?
— Не знаю. Но ей потребуются сильные заклятия, чтобы спастись от Транга.
— У тебя есть еще что сказать?
— Нет….
— Тогда можешь умереть. — И Мазириан заклял существо, заставив его вращаться все быстрее, пока оно не превратилось в сплошное вертящееся пятно.
Послышался приглушенный вопль, и тело деоданда разорвалось на части. Голова камнем полетела вниз, руки, ноги, потроха — во всех направлениях.
Мазириан двинулся дальше. В конце прогалины след круто спускался уступами темно-зеленого серпантина к Дерне. Солнце садилось, и тень затопляла долину. Мазириан дошел до реки и направился вниз по течению к далекому сверкающему Санру, Озеру Сновидений.
Тяжелый запах гнили густел в воздухе. Мазириан стал продвигаться осторожнее: поблизости находилось логово медведя-упыря Транга, и в воздухе пахло колдовством — сильным грубым колдовством, которое Мазириановы более тонкие заклинания могли и не взять.
Вскоре до него донеслись звуки — хриплый рев Транга и женские вопли. Мазириан выглянул из-за скалы.
Логово Транга располагалось в расщелине. Грязная груда травы и шкур служила ему постелью. Рядом он соорудил грубый загон, в котором сейчас жались три женщины — их тела покрывали кровоподтеки, лица были искажены ужасом. Транг уволок их со стоянки племени, которое обитало на завешенных шелком плотах на озерном мелководье. Теперь они следили, как вампир пытается заломать еще одну, только что пойманную женщину. Уродливая и круглая, но человекоподобная морда Транга была перекошена, искажена, крепкими пальцами он рвал с женщины куртку. Но она с удивительным проворством вывертывалась из его хватки. Глаза Мазириана сузились. Магия, магия!..
Он лихорадочно соображал, как бы прикончить Транга, не причинив вреда женщине. Глянув через плечо Транга, она заметила неожиданного спасителя.
— Гляди! — выдохнула она. — Мазириан пришел убить тебя!
Транг обернулся. Увидев Мазириана, он бросился к нему на всех четырех лапах, испуская дикий рев. Мазириану показалось, что вурдалак применил какое-то заклятие: голова как будто опустела… А может, его просто ошарашил вид огромной морды Транга и его мощных лап?
Мазириан стряхнул с себя заклятие, если таковое было, и бросил собственное. Прогалина озарилась огненными стрелами, летящими в Транга со всех направлений. Это был Несравненный Призматический Разбрызгиватель: многоцветные режущие лучи. Транг погиб почти мгновенно, пурпурная кровь хлынула из бесчисленных ран, открывшихся там, где огненный дождь пронзил его тело.
Мазириан уже не видел этого. Девушка бежала вдоль реки к озеру, и волшебник кинулся за ней, не обращая внимания на мольбы женщин в клетке.
Вскоре перед ним открылась водная гладь, дальний край едва виднелся на горизонте. Мазириан спустился на песчаный берег и долго стоял, глядя на темные воды Озера Сновидений. Ночь уже вступила в свои права, на небе горели звезды. Вода была холодной и неподвижной, лишенная живого дыхания, как все воды на Земле с тех пор, как на небе не стало Луны.
Где девушка? Вот она — светлая фигура в тени речного берега. Мазириан встал у воды, высокий и могучий. Легкий ветерок развевал его плащ.
— Эй, девушка, — позвал он. — Это я, Мазириан, спас тебя от Транга. Подойди ближе, я хочу поговорить с тобой.
— Я слышу тебя и на таком расстоянии, волшебник, — раздалось в ответ. — Чем ближе я подойду, тем дальше потом придется убегать.
— Зачем тебе бежать? Иди ко мне, и ты станешь хозяйкой многих тайн, обладательницей великой власти.
Она засмеялась.
— Если бы я хотела этого, Мазириан, разве стала бы бегать от тебя так долго?
— Кто же ты, пренебрегшая тайнами магии?
— Для тебя, Мазириан, я безымянна, чтобы ты не смог проклясть меня. А теперь я удалюсь туда, куда ты не сможешь последовать. — Она подбежала к воде, медленно зашла в нее по пояс, нырнула и исчезла.
Мазириан в нерешительности задумался. Неразумно тратить столько заклинаний и тем самым лишать себя сил. Что может скрываться под гладью озера? Он чувствовал спокойную магию. Но, хотя у него и не было вражды с повелителем озера, другие обитатели вод могли возмутиться его проникновением. Однако поскольку голова девушки так и не появилась на поверхности, он наложил на себя Чары Неиссякаемой Жизни и ступил в холодную воду.
Глубоко нырнув, он встал на дне озера. Его легкие были защищены чарами, и, не ощущая даже легчайшего удушья, он озирал глубины. Его окутывало зеленоватое свечение. Вода была почти так же прозрачна, как воздух далеко над ней. Придонные водоросли тянулись по течению, вместе с ними двигались озерные цветы, красные, синие и желтые. Вокруг вяло плавали большеглазые рыбы всевозможных форм.
Скальные ступени вели к подводной равнине, заросшей высокими водяными деревьями: их стройные стволы поддерживали узорную листву и пурпурные соплодия. Вершины терялись в туманной дымке. Здесь колдун увидел свою добычу, подобную белой водяной нимфе. Волосы вздымались за ее спиной, как темное облако. Она полуплыла, полубежала по песчаному дну, изредка оглядываясь через плечо. Мазириан устремился за ней, вспенивая воду плащом.
Возбужденный колдун догонял ее. Он должен наказать непокорную за то, что она заманила его так далеко…
Одна из лестниц вела из мастерской вниз, и чем ниже, тем обширнее и темней были комнаты. В одной из них Мазириан нашел проржавевшую клетку. Неделя или две в темноте обуздают упрямство гордячки… А однажды — было дело! — он уменьшил женщину, как недавно — Туржана, и посадил в стеклянный флакон вместе с двумя назойливыми навозными мухами…
Сквозь текучую зелень белели развалины храма. Он был окружен колоннадой: частью она обрушилась, частью еще держала фронтон. Женщина вошла в большой портик. Может, она пытается сбить его со следа? Белая тень мелькнула в дальнем конце нефа, проплывая над алтарем, и растворилось в полукруглой нише за ним.
Мазириан как можно быстрее пустился за ней сквозь величавый сумрак. Путь лежал во мрак, туда, где малые колонны поддерживали купол, из которого выпал краеугольный камень. Неожиданно его охватило скверное предчувствие — почти сразу он уловил быстрое движение наверху, и со всех сторон на него повалились колонны и мраморные плиты. В панике колдун отпрыгнул…
Волнение прекратилось. Белая муть древней штукатурки расплылась в затихающих водах. Женщина стояла на коленях на кровле большого храма, взглядом ища внизу тело Мазириана.
Но он был жив и невредим. Две колонны по чистой случайности рухнули слева и справа от него, а легшая сверху сплошная плита укрыла от каменных обломков. Он с трудом повернул голову. Сквозь щель в мраморном завале он видел склонившуюся женщину. Стало быть, она хотела его смерти? Его, Мазириана, прожившего лет больше, чем он сам может припомнить? Тем сильнее будет она ненавидеть и бояться его впоследствии. Он произнес заклинание Всемогущей Сферы. Силовое поле окутало его, расталкивая обломки. Когда мраморные руины осели, колдун свернул Сферу, поднялся на ноги и осмотрелся в поисках женщины. Он едва смог ее разглядеть — она взбиралась на берег сквозь чащу длинных пурпурных водорослей. Мазириан бросился в погоню.
Саин выползла на берег. Колдун Мазириан по-прежнему преследовал ее, легко одолевая магией все ее уловки. Она представила себе его лицо и вздрогнула.
Усталость и отчаяние замедлили ее шаг. У нее было лишь два заклинания: Чары Неиссякаемой Жизни и заклятие, придающее силу рукам, которое помогло ей удержать Транга и обрушить храм на Мазириана. Но теперь оба истрачены, и она беззащитна. Правда, и у Мазириана вряд ли что-то осталось.
Может быть, он не знает о траве-вампире? Она побежала по склону и перескочила через полоску бледной, избитой ветром травы. Мазириан уже выбрался на берег: его тощая фигура была хорошо видна на фоне воды.
Девушка отступала, оставляя между собой и преследователем невинную полоску травы. А если и трава не спасет? Сердце ее пропустило удар при мысли о том, к чему ей придется тогда прибегнуть.
Мазириан ступил в траву. Чахлые на вид былинки превратились в цепкие пальцы. Одни мертвой хваткой обвили щиколотки колдуна, другие потянулись под одежду, ища беззащитную кожу.
И тогда Мазириан истратил свой последний заговор — заклятие обездвиживания. Трава-вампир расслабилась и вяло легла на землю. Саин впала в отчаяние. Враг был совсем близко, плащ развевался за его спиной. Что он, железный? Разве он не чувствует боли, разве у него не бывает одышки? Она бросилась по лугу к роще черных деревьев. Мрачная тень овеяла ее холодом. Прежде чем роща проснется, она должна убежать как можно дальше.
Хлясь! Ее хлестнуло, как плетью. Она продолжала бежать. Еще один удар. И еще. Она упала. И снова удар. И еще раз Шатаясь, она поднялась, прикрывая руками лицо. Живые плети со свистом разворачивались в воздухе. Последним ударом ее развернуло, и она увидела Мазириана.
Он боролся. Когда на него посыпались удары, он схватил хлысты и попытался их разорвать. Но они были слишком гибки и упруги, они выворачивались из рук и обрушивались на жертву снова и снова. Разозленные возней жертвы, все деревья набросились на злосчастного Мазириана, который сопротивлялся им с дикой яростью. Саин сумела уползти на край рощи и спастись.
Жизненная сила Мазириана была поразительна. Шатаясь под градом ударов, он пытался вырваться из зарослей, пока окончательно не ослаб и не упал. А удары все сыпались на его голову, плечи, на длинные ноги. Он отчаянно попытался встать, но снова рухнул на землю.
Тогда Саин устало закрыла глаза. Она чувствовала, как исходит кровью исхлестанное тело. Но самое главное еще не было сделано. Она поднялась и, покачиваясь, побрела прочь. А за спиной еще долго слышались тупые звуки ударов.
Сад Мазириана казался прекрасным царством ночи. Широко раскрылись цветы-звезды, каждый — совершенной формы, и мотыльки носились над ними взад и вперед. Фосфоресцирующие водяные лилии, как прекрасные лица, плыли по поверхности пруда, а куст, который Мазириан привез из далекого южного Альмери, наполнял воздух сладким фруктовым ароматом.
Саин, загнанно дыша, ощупью пробиралась сквозь заросли. Некоторые цветы проснулись и с любопытством разглядывали ее. Гибрид животного и растения сонно защебетал, приняв ее за Мазириана. Слышалась слабая музыка белых цветов-флейт, они пели о тех ночах, когда по небу еще ходила белая луна, а временами года правили бури, тучи и громы.
Но Саин ничто не трогало. Она вошла в дом Мазириана, по желтому свечению отыскала его мастерскую. Неожиданно в чане село золотоволосое создание, и окинуло гостью ясным бессмысленным взглядом.
В ящике нашлись ключи. Она открыла люк. Пришлось еще подождать, пока не рассеется сгустившийся перед глазами красный туман. Но вместо этого ей привиделся высокий и надменный Мазириан над издыхающим Трангом; Потом странно расцвеченные цветы озера; и снова Мазириан, растративший все волшебство под ударами древесных плетей… Из забытья ее вывело прикосновение — создание из чана робко трогало ее волосы.
Она сползла по лестнице, открыла три замка на двери и, последним усилием распахнув ее, вскарабкалась на помост, где стоял ящик с лабиринтом, по которому продолжал гоняться за Туржаном дракон. Разбив стекло, девушка мягко подхватила Туржана и поставила на пол.
От прикосновения руны на ее запястье чары рассеялись. Ошеломленный Туржан уставился на почти неузнаваемую Саин.
Она попыталась улыбнуться.
— Туржан… ты свободен…
— А… Мазириан?!
— Мертв, — девушка осела на каменный пол и затихла. Туржан осмотрел ее. Глаза его наполнял странный блеск.
— Саин, мое дорогое создание, — прошептал он, — ты более благородна, чем я. Ты отдала жизнь за мою свободу…
Он поднял ее на руки.
— Я воскрешу тебя в чане. Ты станешь такой же прекрасной, как прежде!
И он понес ее наверх по каменным ступеням.
Саис
Саис обречена воспринимать мир бесконечно уродливым. Такой ее создал волшебник Панделум, оказавшийся не в силах исправить свою ошибку. Только богу подвластно вернуть девушке чувство красоты и почему бы этим богом не оказаться богу справедливости? Ведь Его вмешательство помогло бы не только Саис, но и ее спутнику Этарру, несправедливо лишенному своего лица…
Саис выехала из рощи и в нерешительности натянула поводья. Она оглядела с седла луг, уходивший к реке… Затем толкнула лошадь коленями и двинулась дальше в глубокой задумчивости. Небо, покрытое облачной рябью, отбрасывало на равнину глубокие тени. Лившийся сверху многоцветный свет разукрашивал землю тысячами оттенков. На Саис упал зеленый луч, потом ультрамариновый, топазовый, рубиново-красный…
Она закрыла глаза, чтобы не видеть игру цветов. Их мелькание действовало ей на нервы, не давая рассмотреть окружающее. Красный слепил, зеленый душил, синий и пурпурный дразнили, как тайны, которых не разгадать. Как будто этот мир нарочно создали для того, чтобы подавить и разъярить ее. Бабочка с крыльями, подобными драгоценной вышивке, пролетела мимо, и Саис захотелось рассечь ее мечом. Девушка едва сдержалась: ее создали страстной и не приучили к самоограничению. Взгляд ее упал на цветы под копытами лошади — беленькие маргаритки, колокольчики, вьюнки, «золотые шары». Больше она не будет топтать и вырывать их с корнем. Потому что, возможно, ущербна не вселенная, а она, Саис. Совладав с ненавистью к бабочке, цветам и переменчивому свету небес, она продолжила путь по лугу.
Впереди поднялась роща высоких деревьев. Дальше виднелись заросли тростника, блестел ручей — его струи тоже меняли цвет в соответствии с цветом неба. Саис свернула и вдоль берега направилась к длинному низкому дому.
Она спешилась и медленно подошла к двери черного дымчатого дерева, на которой была вырезана насмешливая личина с длинным языком. Стоило потянуть за язык, как внутри зазвенел колокольчик.
Ответа не последовало.
— Панделум! — позвала она.
На этот раз ее услышали:
— Входи.
Девушка распахнула дверь и вошла в высокую комнату, увешанную коврами, но почти не обставленную — если не считать небольшого дивана.
— Что тебе угодно? — донеслось из-за стены. Голос, густой и сочный, был бесконечно печален.
— Панделум, сегодня я узнала, что убийство — зло, и что глаза обманывают меня: там, где я вижу кричащие краски и отвратительные пятна, на самом деле живет красота.
Панделум помолчал, прежде чем дать ответ на затаенную мольбу об истине.
— Это на самом деле так. Все живое имеет право на жизнь. Жизнь — их единственное подлинно драгоценное достояние, и лишение жизни есть злейшее преступление… Что же до остального, то твоей вины здесь нет. Красота есть во всем, и видна всем — кроме тебя. Это печалит меня, потому что ты — мое создание. Я вырастил тебя из первичной клетки; я дал звучание струнам жизни в твоем теле и сознании. Но при всех моих стараниях я допустил ошибку; когда ты вышла из чана, я обнаружил в твоем мозгу порок: вместо красоты ты видишь уродство, и вместо добра — зло. Подлинного уродства, подлинного зла ты не видела никогда — на Эмбелионе нет места ничему злому и мерзкому… Если бы тебе не повезло и ты столкнулась бы с чем-либо подобным, я опасался бы за твой разум.
— Разве ты не можешь изменить меня? — воскликнула Саис. — Ведь ты волшебник! Неужто я и впредь должна оставаться слепой к радости?
Отзвук вздоха донесся из-за стены.
— Да, я волшебник. Я знаю все когда-либо созданные заговоры, мне ведома хитрость рун, заклинаний, волшебных изображений, экзорцизма, талисманов. Я Владыка Математики, лучший после Фандаала, но я ничего не могу сделать с твоим мозгом, не убив твой разум, твою личность, твою душу — потому что я не бог. Бог может творить новые сущности, я же владею только магией — с ее помощью можно лишь перекраивать существующее пространство.
Надежда растаяла во взгляде Саис.
— Я хочу на Землю, — призналась она немного погодя. — Говорят, что небо там всегда голубое, и в нем царит красное солнце. Я устала от Эмбелиона, где нет иных голосов, кроме твоего.
— Земля, — задумчиво протянул Панделум, — угасающий мир… Его древность — за пределами всех летоисчислений. Некогда то был мир облачных гор и сверкающих рек, а солнце его — белым сияющим шаром. Но за века дожди и ветер избили и сгладили гранит, а солнце остыло и стало красным. Тонули и подымались из волн континенты. Миллионы городов возносили к небесам свои башни, чтобы рассыпаться в пыль. Теперь на месте прежних людей живут несколько тысяч странных созданий. На Земле гнездится зло, отцеженное временем… Земля умирает, она в сумерках… — колдун смолк.
Саис с сомнением возразила:
— Но я слышала, что Земля прекрасна. Я хочу постигнуть красоту, даже если ради этого придется умереть.
— Но как ты определишь, что — красиво?
— Все люди как-то определяют… Разве я не человек?
— Конечно, человек.
— Тогда я найду красоту, а может быть, даже и… — Саис запнулась перед следующим словом, настолько чуждо оно была ее разуму, но в то же время полно волнующих возможностей.
Панделум молчал. Наконец промолвил:
— Ты отправишься, куда хочешь. Я помогу тебе, чем смогу. Я дам тебе руны, которые спасут от злой магии. Я дам жизнь твоему мечу. И я дам тебе такой совет: берегись мужчин — они грабят красоту, чтобы насытить свою похоть. Не допускай ничьей близости… Я дам тебе мешочек с драгоценностями, на Земле — это большое богатство. С ними многое станет тебе доступно. Но — опять-таки — никому их не показывай, потому что для некоторых людей чужая жизнь — дешевле медной монеты.
Пало тяжелое молчание, воздух как будто опустел без голоса Панделума.
— Панделум, — негромко окликнула Саис. Ответа не было.
Спустя какое-то время Панделум вернулся, и присутствие его стало ощутимо.
— Через мгновение, — сказал он, — ты можешь войти в соседнюю комнату.
Ожидание и впрямь было недолгим. Вскоре Саис переступила порог.
— На скамье слева, — послышался голос Панделума, — ты найдешь амулет и маленький мешочек с драгоценностями. Надень амулет на правое запястье: он обратит любое направленное на тебя заклинание против того, кто его произнес. Это очень мощная руна, береги ее.
Саис послушно надела браслет, а мешочек спрятала в сумку.
— Положи на скамью свой меч, встань на руну, что начертана на полу, и крепко зажмурь глаза: я должен войти в комнату. Предупреждаю, что если ты хоть одним глазом посмотришь на меня — последствия будут ужасны.
Саис в точности выполнила приказ. Она услышала легкие шаги, звон металла, потом — высокий резкий крик.
— Теперь твой меч жив, — странно близко прозвучал голос Панделума. — Он будет убивать твоих врагов сознательно. Протяни руку и возьми его.
Саис вложила в ножны свой стройный клинок, теплый и дрожащий.
— Где на Земле хочешь ты оказаться? — спросил Панделум. — В местности, населенной людьми, или в великой разрушенной пустыне?
— В Асколэсе, — ответила Саис, — тот, кто говорил мне о красоте, упомянул только это название.
— Как тебе угодно, — сказал Панделум. — А теперь слушай! Если захочешь вернуться в Эмбелион…
— Нет! — быстро ответила Саис. — Лучше умереть.
— Подумай хорошенько.
Саис промолчала.
— Сейчас я коснусь тебя. У тебя на мгновение закружится голова — и ты откроешь глаза уже на Земле. Там наступает ночь, а под покровом тьмы скрываются ужасные твари. Поэтому побыстрее отыщи убежище.
Сквозь нарастающую дрожь возбуждения Саис ощутила прикосновение мага. Голову наполнила легкость, и опора на миг ушла из-под ног. Полет? Непривычная земля под пятками, чужой, странно пахнущий воздух. Можно открывать глаза.
Вид, открывшийся ей, поражал. Ровная темная голубизна небес, грузное древнее солнце. Она стояла на лугу. Обступившие его высокие деревья не были похожи на спокойных гигантов Эмбелиона: хмурые, с непроглядно густой листвой, дававшей почти черную тень. Казалось, что все вокруг: земля, деревья, каменный останец посреди луга, — сглажено, обкатано, смягчено потоками времени. А усталый свет солнца покрывал каждую былинку и каждый камешек патиной древности.
В ста шагах громоздились замшелые руины давно разрушенного замка. Его камни были черны; сквозь них пробивалась трава — все выглядело заброшенным и диким в наклонных красноватых лучах.
Саис медленно приблизилась. Кое-где стены еще держались, хотя известь давно вымыло, а камни — выветрились. Она удивленно обошла большую разрушенную статую, почти что ушедшую в землю; на мгновение помедлила перед письменами, высеченными на камне. Широко открытыми глазами она вглядывалась в то, что осталось от лица, — жестокие глаза, насмешливый рот, отбитый нос. Саис содрогнулась. Здесь ей искать нечего. Она повернулась, собираясь уйти.
И тут на поляне раздался чей-то счастливый заливистый смех. Девушка, помня предупреждение Панделума, спряталась. Невнятное движение среди деревьев; и на свет выбрались мужчина и женщина, а за ними — весело посвистывающий молодой человек. В руке у него был меч, которым он время от времени подталкивал жмущихся друг к другу спутников. И Саис разглядела, что эти двое были связаны.
Все остановились перед руинами, так что Саис не стоило труда их рассмотреть. Связанный мужчина — с худым лицом, клочковатой рыжей бородой и беспокойным, полным отчаянным взглядом. Женщина — полная, невысокого роста. Пленившим их — чего Саис еще не знала — был Лайан-Странник. Его каштановые волосы разметались, черты подвижного лица невольно привлекали взгляд своей соразмерностью. Красивые карие глаза зорко оглядывали поляну. На нем была обувь из красной кожи с загнутыми вверх острыми носками, краснозеленое одеяние, такой же плащ и остроконечная шляпа с алым пером.
Саис смотрела, не понимая, что происходит. Все трое были ей одинаково омерзительны — шевелящиеся комья мяса, пропитанного липкой кровью. Лайан, может быть, чуть менее мерзок — он все-таки грациознее и стройнее. Поэтому наблюдать за ним чуть приятнее.
Тем временем Лайан потянул веревки, затянутые на щиколотках пленников, и сдернул их с ног. У мужчины вырывался тихий стон, женщина заскулила.
Лайан весело помахал им шляпой и исчез среди руин. Не далее чем в двадцати футах от Саис он скользнул за древнюю каменную плиту, вернулся на поляну с огнивом и трутом, разжег костер. Из сумки извлек кусок мяса, испек на огне и с аппетитом съел, облизывая пальцы.
За все это время не было сказано ни слова. Наконец Лайан встал, потянулся и взглянул на небо. Солнце уходило за темную стену деревьев, по поляне тянулись синеватые тени.
— За дело! — воскликнул он. Голос прозвучал резко и ясно, как призыв флейты. — Но сперва, — он величаво поднял руку, — я должен убедиться, что мы ведем нашу беседу, будучи в здравом уме и твердой памяти.
Он снова полез в тайник под плитой и принес оттуда четыре крепких прута. Из них он соорудил странные устройства и нацепил на пленников. Легкое нажатие на торчащие концы прутьев заставляло тех кричать. Крики явно веселили Лайана — он смеялся, как ребенок.
Саис смотрела на все это в растерянности. Молодой человек явно собирался причинить своим пленникам боль. Неужели на Земле так принято? И что ей об этом думать, если она не способна отличить хорошее от дурного?
— Лайан! Лайан! — закричал мужчина. — Пощади мою жену! Она ничего не знает! Пощади ее! Возьми все, чем я владею! Я стану твоим рабом на всю жизнь!
— Ха! — рассмеялся Лайан, и перо на его шляпе затрепетало. — Я благодарен за предложение, но Лайану не нужны ни ваш хворост, ни ваша репа. Лайан любит шелк и золото, любит блеск кинжалов и страстные стоны дев на ложе любви. Поэтому благодарю тебя — но мне нужен брат твоей женушки, и вот когда она начнет визжать, ты расскажешь мне, где он прячется.
Саис начала понимать: пленники скрывали сведения, нужные молодому человеку по имени Лайан; и тот будет причинять им боль, пока они не расскажут все, что ему нужно. Хитро придумано, вряд ли ей пришло бы это в голову.
— А теперь, — продолжал Лайан, — хочу сказать вам, что ложь плохо уживается с правдой. Видите ли, когда человека подвергают пытке, он оказывается слишком занят, ему некогда что-либо выдумывать, потому он и говорит правду. — Молодой человек выхватил из огня головешку, сунул ее между связанными лодыжками мужчины и взялся за женщину.
— Я ничего не знаю, Лайан! — выл мужчина. — Я ничего не знаю, ничего…
Лайан разочарованно отошел от женщины — она потеряла сознание. Головешку, тлевшую между ног мужчины, он раздраженно швырнул обратно в костер.
— Что за напасть! — рявкнул он.
Но вскоре настроение у него поднялось. Он потер свой заостренный подбородок.
— А, ладно, у нас много времени… Может быть, ты и вправду не знаешь. — Рассуждения вслух явно доставляли ему не меньшее удовольствие, чем чужая боль. — Может быть, сведениями располагает твоя добрая жена?
Он привел женщину в себя несколькими пощечинами. Пленница тупо смотрела на него, лицо ее было искажено и черно от копоти.
— Будьте внимательны! — сказал Лайан. — Я начинаю спрашивать по новой. На основании моих мысленных рассуждений я могу заключить следующее: если муж не знает, куда бежал тот, кто мне нужен, то, может статься, знает жена?
Женщина шевельнула губами.
— Он мой брат… пожалуйста…
— Ага! Итак, ты знаешь! — торжествующе воскликнул Лайан и прошелся взад-вперед возле костра. — Ты знаешь! Что ж, возобновим испытание. Теперь будь внимательна. При помощи этого простого устройства я превращу ноги твоего мужа в кашу, а его хребет вылезет через пупок — если ты не заговоришь, конечно!
И он начал.
— Молчи… — выдохнул мужчина и потерял сознание от боли.
Женщина проклинала, вопила, умоляла. Наконец, ее силы иссякли:
— Я скажу, я все скажу! — закричала она. — Деллар уехал в Эфред!
Лайан ослабил усилия.
— Эфред. Так. Значит, он в стране Падающей Стены. — Лайан поджал губы. — Возможно, это правда. Но я не верю. Ты должна подтвердить это под действием другого средства для извлечения правды. — Он вынул из костра пылающее полено, прижал к лодыжкам женщины, и у нее на глазах занялся второй жертвой. Но женщина молчала.
— Говори, женщина! — тяжело дыша, рявкнул Лайан. — Я весь взмок от трудов праведных. — Она молчала. Ее широко раскрытые глаза неподвижно уставились в небо.
— Она умерла! — закричал муж. — Умерла! Моя жена умерла! Лайан, ты демон, ты само зло! Проклинаю тебя! Именем Тиала! Именем Краана! — голос его дрожал в исступлении.
Саис была взволнована. Женщина умерла. Разве убийство — не злое дело? Ведь так сказал Панделум. Если женщина хорошая, как считает этот бородатый человек, значит Лайан — злой. Конечно, все существа из плоти по природе своей мерзки. Но все же отнимать жизнь у живого — большое зло.
Она бесстрашно вышла из укрытия и приблизилась к костру. Лайан вскинул голову и вскочил. Перед ним стояла неизвестная девушка поразительной красоты. От удивления и облегчения он стал чуть ли не приплясывать.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать на огонек! — Он с отвращением покосился на распростертые тела. — Какая, однако, неприятность… Ладно, они не достойны нашего внимания.
Он одернул плащ, и, нежно поглядывая на Саис блестящими ореховыми глазами, он напыжился, как петушок, и направился к ней.
— Ты прекрасна, моя прелесть… а я — лучший из мужчин. Впрочем, ты сама это увидишь.
Саис положила руку на рукоять меча, и тот сам по себе вылетел из ножен. Лайан отшатнулся, напуганный видом стали и глубоким стальным блеском ее зрачков..
— Что это значит? Ну же, — раздраженно приказал он. — Убери свою сталь. Она слишком острая. Я — добрый человек, но угроз совершенно не выношу.
Пленники доброго человека лежали у Саис под ногами. Мужчина лихорадочно ее разглядывал. Женщина мертво смотрела в темное небо.
Лайан прыгнул вперед, попытавшись схватить девушку, едва та отвлеклась. Но ее меч сам собой метнулся вперед, пронзив в полете проворное тело.
Лайан-Странник осел на колени, захлебываясь кровью. Саис вытащила меч из его тела, вытерла о его зеленый плащ и с трудом убрала в ножны: клинку не терпелось рубить, пронзать, убивать.
Лайан лежал без сознания. Саис, чувствуя тошноту, отвернулась. Сбоку послышался слабый голос:
— Развяжи меня…
Саис подумала, потом разрезала путы. Мужчина заковылял к своей жене. Он гладил ее, звал, распутывая веревки. Она не отвечала. Обезумев, он вытянулся во весь рост и завыл. Потом, с трудом подняв обвисшее тело на руки, побежал в темноту, хромая, спотыкаясь, выкрикивая проклятия.
Саис вздрогнула и перевела взгляд с неподвижного Лайана на темный лес. Медленно, часто оглядываясь, она уходила прочь от руин. Истекающее кровью тело Лайана осталось возле угасающего костра.
Скоро блеск огня окончательно затерялся в темноте. Саис ощупью пробиралась между деревьями. В Эмбелионе никогда не бывает ночи — только светящиеся сумерки. Саис шагала и шагала. Подавленная и угнетенная увиденным, она и думать забыла о деодандах, пельгранах, рыщущих во тьме эрбах (все есть ни что иное, как смесь зверя, человека и демона в разных долях), о гидах, которые выпрыгивают из-под ног и впиваются в жертву.
Живая и невредимая, Саис вскоре оказалась на опушке леса. Местность поднималась, деревья становились тоньше, пока не расступились, открыв протяженную темную пустошь. Это был Модавна Мур, древний тракт, исхоженный множеством ног и обильно политый кровью. Во время знаменитой бойни Голикан Кодек — Завоеватель согнал сюда население двух больших городов: Гвасана и Баутику. Он вынудил толпу сбиться в круг в три мили шириной и постепенно со всех сторон теснил людей, наводя на них ужас своей дьявольской конницей, заставляя их толпиться все теснее, теснее, теснее, пока не вырос огромный колеблющийся курган из вопящей плоти. Рассказывают, что Голикан некоторое время наслаждался этим зрелищем, а потом повернулся и направился в Лайденур, землю, из которой явился.
Призраки древнего побоища давно рассеялись, и Модавна Мур выглядел не столь зловеще, как лес. Повсюду уродливыми пятнами темнели кусты. Ряд скалистых утесов черно впечатывался в свет заката. Саис шагала вперед, радуясь открытому небу над головой. Вскоре она набрела на древнюю дорогу из каменных плит, растрескавшихся и разбитых. Вдоль нее тянулась канава, заросшая светящимися, как звездочки, цветами. Ветер с болот освежил ее разгоряченное лицо. Она осторожно двинулась по мосткам. Никакого убежища не предвиделось, а между тем ощутимо холодало.
Настигающий сзади топот, несколько неясных теней сбоку — и Саис забилась в чьих-то крепких руках. Она попыталась выхватить меч, но руки уже не были свободны.
Кто-то высек огонь и зажег факел, чтобы осмотреть добычу. Саис увидела трех бородатых, покрытых шрамами разбойников с болот. На них были серые лохмотья, покрытые болотной грязью.
— Да ведь это девушка! — насмешливо воскликнул один из них.
— Сейчас поищу у нее серебро, — вызвался другой. Его руки бесстыдно зашарили по телу Саис. Нащупав мешочек с драгоценностями, он поднес их на ладони к огню. — Гляньте! Королевское богатство!
— Или колдовское! — возразил третий. В неожиданном страхе разбойники ослабили хватку. Но девушка по-прежнему не могла дотянуться до меча.
— Кто ты, женщина в ночи? — спросил один из них с некоторым уважением. — Не колдунья ли ты? Иначе откуда у тебя такие драгоценности, и с чего бы тебе одной идти по Модавна Муру.
У Саис не было ни хитрости, ни опыта, чтобы солгать.
— Я не колдунья! Отпустите меня, вонючие твари!
— Не колдунья? А кто? И откуда ты взялась?
— Я Саис из Эмбелиона! — гневно воскликнула она. — Меня создал Панделум, и я ищу на Земле любви и красоты. Уберите руки, мне нужно идти дальше!
Первый бродяга захохотал:
— Хо-хо-хо! Любви и красоты? Скажи на милость! Ну, кое-что ты уже нашла: конечно, мы не красавцы: Тагман покрыт коростой, у Лазарда недостача зубов и ушей, но у нас накопилось порядком неистраченной любви, верно, парни? Мы дадим тебе столько любви, сколько пожелаешь! Верно я говорю?!
И кричащую Саис поволокли по болоту к каменной хижине.
Когда вошли, один разжег огонь, остальные тем временем отобрали у Саис меч и швырнули его в угол. Пока большим железным ключом запирали дверь, девушка рванулась было к своему оружию, но грубым толчком ее отбросили в противоположный угол.
— Уймись, кошка! — выдохнул Тагман, — Сейчас мы тебя ублажим! — и они снова принялись насмехаться. — Да уж, да уж, красоты в нас немного — но любви хоть отбавляй. И мы отбавим тебе, сколько влезет!
Саис скорчилась в углу.
— Я не знаю, что такое любовь, — сказала она. — Но ваша мне не по нраву!
— Что вдруг? — ехидничали они. — Или ты девственница?.. — Саис, гневно сверкая глазами, выслушивала мерзости, под которыми они разумели «любовь».
Наконец, доведенная до бешенства, она выскочила из своего угла, пинаясь, кусаясь, колотя кулаками болотных людей. Скоро ее швырнули обратно, до полусмерти избитую, в синяках и ссадинах. На свет появилась большая фляга с медом — мужчины решили подкрепиться перед ночью любви.
Потом они бросали жребий, кому первому осчастливить девушку — и немедленно затеяли ссору: проигравшие утверждали, что выигравший мошенничал. Брань становилась все громче. Но страшнее всего стало, когда бродяги начали драться, как дикие лоси на Гоне. Саис из последних сил сумела дотянуться до своего меча, и, стоило его коснуться, клинок птицей прыгнул в воздух и бросился в бой, таща за собой хозяйку. Трое хрипло вскрикнули в один голос, в мгновение ока сверкнула сталь — вперед, назад. Крик оборвался стоном. На полу вытянулись три мертвеца с разинутыми ртами. Саис отыскала ключ, открыла дверь и выбежала в ночь.
Она бежала по темному болоту, не разбирая дороги, наконец, рухнула в канаву, выползла на холодную грязную обочину и опустилась на колени… И это Земля! Перед глазами встал Эмбелион, где самыми злыми созданиями были цветы и бабочки. Как она их ненавидела!
Эмбелион потерян. И Саис заплакала.
Шорох вереска. Испуганная, она подняла голову, прислушалась. Что за новая напасть? Снова зловещий шорох, потом осторожные шаги. Она в ужасе всматривалась во тьму.
И скоро тьма сгустилась в черную тварь, осторожно крадущуюся вдоль канавы. При свете светляков Саис разглядела деоданда: безволосый, во всем подобный человеку, с угольно-черной кожей красивого лица, которое портили два длинных и острых клыка, он был одет в кожаные доспехи. Его раскосые глаза алчно вперились в Саис… С возбужденным криком он набросился на добычу.
Саис вырвалась, упала, вскочила на ноги. С криком побежала через болото, забыв о ссадинах и ушибах. Деоданд с дикими воплями несся за ней.
Болото, луга, лесистые холмы, заросли, ручьи. Саис бежала, широко раскрыв невидящие глаза, преследователь гнал ее, не прекращая вопить.
Впереди забрезжил свет в чьем-то окне… Вместо выдоха из груди Саис вырвалось рыдание. Крыльцо. Дверь милосердно подалась. Саис ввалилась внутрь, захлопнула створку и задвинула засов. Деоданд всем своим весом ударился в доски.
Дверь оказалась крепкой, маленькие окна — зарешечены. Она была в безопасности. Саис сползла на пол. Воздух клокотал у нее в горле. Сознание почти сразу покинуло ее…
Из глубокого кресла у камина поднялся хозяин дома. Рослый, широкоплечий, он двигался с необычной медлительностью. Казалось, он был молод, впрочем, судить об этом с уверенностью было нельзя: его голову полностью скрывал черный капюшон, в разрезах которого виднелись спокойные голубые глаза.
Он постоял над Саис, которая, как кукла, лежала на красном кирпичном полу. Потом поднял ее на руки и перенес на широкую удобную скамью у огня. Он разул ее, отстегнул с пояса возбужденно дрожащий меч, снял грязный плащ. Потом смазал царапины и кровоподтеки на ее теле, укутал ее в мягкое войлочное одеяло, подсунул под голову подушку и, убедившись, что ей удобно лежать, снова сел и уставился в огонь.
Деоданд следил за ним сквозь окно. Потом постучался в дверь.
— Кто там? — спросил человек в черном капюшоне, поворачиваясь на стук.
— Мне нужна та, что вошла. Я жажду ее плоти, — пропел деоданд нежным голосом.
— Убирайся, или я сожгу тебя заклинанием. Убирайся и забудь сюда дорогу! — резко отозвался человек в капюшоне.
— Повинуюсь, — деоданд растворился в ночи. Любое упоминание о магии внушало ему ужас.
Человек снова вернулся к огню.
Саис ощутила во рту теплую ароматную жидкость и открыла глаза. Рядом с ней на коленях стоял высокий человек в черном капюшоне. Одной рукой он поддерживал ее голову, другой — подносил к губам серебряную ложку.
Саис отпрянула.
— Тише, — сказал человек. — Тебе нечего бояться.
Медленно, недоверчиво она откинулась на подушку и замерла.
В окна струились солнечные лучи, в доме было тепло. Золотистое резное дерево покрывало стены, карнизы были расписаны кармином, кобальтом и охрой. Человек снял с огня казанок с горячей похлебкой, вынул из хлебницы каравай и поставил перед ней. После недолгих раздумий Саис принялась за еду.
Неожиданно на нее нахлынули воспоминания; она задрожала и испуганно оглянулась. Человек заметил, как изменилось ее лицо. Он наклонился и положил руку ей на голову. Саис замерла, как зачарованная.
— Здесь ты в безопасности, — сказал человек. — Ничего не бойся.
Почти сразу ее окутала дрема. Веки отяжелели. Она погрузилась в сон.
Когда она проснулась, дом был пуст. На все лег багряный отблеск заката. Девушка потянулась и, заложив руки за голову, предалась размышлениям. Человек в черном капюшоне — кто он? Злой ли он? Все прочее на Земле оказалось недоступно ее разуму. Но незнакомец не сделал ей ничего дурного… На полу была сложена ее одежда. Она встала со скамьи, натянула ее на себя и распахнула входную дверь. Перед ней до самого горизонта тянулась болотистая равнина. Слева выдавался скалистый красный утес, испещренный темными тенями. Справа чернел край леса.
Можно ли назвать это прекрасным? Саис задумалась. Неподвижные разводья болот наводили на нее уныние, а резкие изломы утеса и сплошная чернота леса вызывали невнятный ужас.
Это ли — красота? В недоумении она повернула голову, сощурилась. Услышала шаги, вздрогнула, напряглась, расширила глаза, ко всему готовая… Но это был всего лишь хозяин в черном капюшоне.
Саис оперлась о косяк. Он остановился перед ней.
— Есть хочешь?
Она на мгновение задумалась.
— Да.
— Сейчас поедим.
Он пек в очаге мясо. Саис неуверенно мялась у него за спиной. До сих пор она всегда сама готовила себе еду.
Вскоре по комнате поплыл вкусный запах, и они уселись за стол.
— Расскажи мне о себе, — попросил незнакомец. Саис так и не научилась быть скрытной.
— Мое имя Саис. Я явилась на Землю из Эмбелиона, где меня создал волшебник Панделум.
— Эмбелион? Где это? И кто такой Панделум?
— Где Эмбелион? — переспросила она. — Не знаю. Это место расположено вне пределов Земли. Оно невелико, и небо его многоцветно. В Эмбелионе живет Панделум. Он величайший из живущих волшебников — так он сам мне говорил.
— Ага, — сказал человек. — Кажется, я понимаю…
— Панделум создал меня, — продолжала Саис, — но при сотворении была допущена ошибка. — Саис покосилась на огонь. — Я вижу мир, как обитель мерзости и ужаса, все звуки кажутся мне резкими, все живые существа — отвратительными и грязными — как внутри, так и снаружи. В начале своей жизни я думала только о том, чтобы уничтожать, разрушать, топтать. Я не знала ничего, кроме ненависти. Потом я встретила сестру-близнеца, которая внешне во всем подобна мне — но разум ее не помрачен. Она рассказала мне о любви, красоте и счастье. В поисках этого я явилась на Землю.
Под его изучающим взглядом она чувствовала себя неуверенно.
— Нашла ли ты то, что искала?
— Пока что, — голос Саис стал отстраненным, — я видела только зло. Такого мне даже в кошмарных снах не снилось… — Неторопливо она рассказала ему о своих злоключениях.
— Бедная, — вздохнул он, не сводя с нее глаз.
— Я думаю, мне нужно убить себя, — продолжила Саис тем же отстраненным голосом, — похоже, то, что я ищу, навсегда потеряно.
Ее собеседник следил, как солнечные лучи превратили ее кожу в медь, и словно в первый раз увидел пышные черные волосы и большие задумчивые глаза.
— Нет! — резко сказал он. Саис удивленно посмотрела на него. Разве человек — не хозяин своей жизни?
— Неужели ты не нашла на Земле ничего такого, — спросил он, — от чего тебе жаль было бы отказаться?
Саис наморщила лоб.
— Пожалуй, ничего — кроме этого мирного дома.
Человек рассмеялся.
— Считай его своим, пока он не надоест, а я постараюсь показать тебе, что в мире есть хорошего, хотя, по правде сказать, — голос его изменился, — сам я не уверен, что счастья много.
— Скажи мне, как тебя называть? И почему ты носишь этот капюшон?
— Имя?? Этарр, — слегка охрипшим голосом ответил он. — Этого достаточно. А маску я ношу по вине самой скверной женщины Асколэса. Да что Асколэса — Альмери, Каучика — всего мира! Она сотворила с моим лицом такое, что я сам не переношу его вида!
Он успокоился и сухо усмехнулся.
— Злиться бессмысленно.
— Она еще жива?
— Да, жива. И, несомненно, вредит каждому встречному. — Он сгорбился, глядя в огонь. — Было время — я не подозревал об этом. Она была молода, прекрасна, овеяна тысячью ароматов. Игривая шалунья… Я жил на берегу океана — в белой вилле среди тополей. У залива Тенеброза выдается далеко в океан мыс Печальных Воспоминаний, и когда солнце окрашивает небо в красный цвет, а горы в черный, мыс, кажется, спит на воде, как древнее божество… В таких местах я проводил свою жизнь и был ею доволен, если только можно получать удовольствие в последние дни жизни мира…
Однажды утром я отвлекся от своих звездных карт, чтобы увидеть в воротах Джаванну. Она была прекрасна и стройна, как ты. Но волосы — удивительного рыжего цвета, и пряди их золотым ливнем падали ей на плечи. Она была восхитительна, а белизна ее платья побеждала любые сомнения в ее чистоте.
Я полюбил ее. Она утверждала, что любит меня. Она подарила мне полоску черного металла, чтобы я носил ее в знак любви. В своей слепоте я замкнул полоску на запястье, не зная, что на ней злая руна. Миновали недели величайшего счастья. Но вскоре проявились темные желания Джаванны, которые не могла подавить никакая любовь. Однажды ночью я застал ее в объятиях обнаженного черного демона, и это зрелище чуть не свело меня с ума.
Ошеломленный, я застыл в дверях. Она не заметила меня, и я медленно ушел. Утром она прибежала на террасу, смеющаяся и счастливая, как ребенок. «Уходи, — сказал я ей. — Ибо ты беспредельно порочна». — Она произнесла заклинание, и руна на моей руке поработила меня. Мое сознание по прежнему принадлежало мне, но тело с той минуты оказалось в ее власти, и должно было ей повиноваться.
Она заставила меня выложить все, что я видел накануне, насмехалась и наслаждалась моими страданиями. Она мерзко унижала меня, она созвала сотни тварей из Калу, Фаувуна и Джелдреда, чтобы издеваться надо и терзать мое тело. Она заставила меня смотреть, как сама забавляется с этой нечистью, а когда я указал на самую отвратительную гадину, она при помощи магии сделал ее образину моим лицом.
— Да неужто бывают такие женщины? — не сдержала изумления Саис.
— Сам удивляюсь. — Он снова изучал ее взглядом. — …Наконец, однажды ночью, когда демоны таскали меня по утесам за холмами, острый камень случайно разрезал полоску с руной на моей руке. Я стал свободен, одним заклинанием отправил демонов в небо, вернулся на виллу, и в большом зале столкнулся лицом к лицу с рыжей Джаванной. Ее глаза были холодны и невинны. Я хотел было перерезать ей горло, но она хладнокровно сказала: «Подожди! Если ты убьешь меня, то навечно останешься страшилищем, потому что мне одной известно, как вернуть тебе лицо». И она убежала. А я не мог переносить вида моей виллы и ушел жить на болота. Теперь я всюду ищу ее, чтобы вернуть свое лицо.
— И где она сейчас? — спросила Саис, враз осознав, что ее злоключения — лишь мелкие неприятности рядом с несчастьем Этарра.
— Я знаю, где она будет завтра ночью. Это будет ночь Черного Шабаша, с детства Земли посвященная силам зла.
— И ты отправишься на шабаш?
— Не в качестве приглашенного — хотя, по правде говоря, — печально сказал Этарр, — без капюшона я вполне сошел бы за одно из страшилищ, и на меня никто не обратил бы внимания.
Девушка задрожала и прижалась к стене. Этарр увидел это движение и вздохнул.
Внезапно ей пришла в голову другая мысль.
— И после всего, что ты испытал, ты все еще можешь находить в этом мире прекрасное?
— Конечно, — ответил Этарр. — Посмотри, как широко и привольно расстилаются эти болота, как их разукрасило солнце. Посмотри, как великолепно возвышаются утесы — хребет нашего мира. А ты, — он заглянул ей в лицо, — ты прекраснее всего в этом мире.
— Даже прекраснее Джаванны? — спросила Саис, удивленно глядя на смеющегося под капюшоном Этарра.
— Сто крат прекраснее Джаванны, — заверил он.
Саис продолжала размышлять.
— Ты хочешь отомстить Джаванне?
— Нет, — ответил Этарр, глядя на болота. — Что такое месть? Зачем она мне? Скоро солнце погаснет, и люди уснут смертным сном в объятиях вечной ночи, а Земля понесет свои руины и горы, стершиеся до корней, в бесконечную тьму. К чему месть?
На закате они вышли из дома и зашагали по болотам. Этарр обращал ее внимание на красоту природы — на реку Скаум, неспешно текущую среди зеленых тростников, на облака, что грелись в тусклых лучах солнца над утесами, на птицу, парящую на широких крыльях над туманными просторами Модавна Мура. Саис старательно пыталась увидеть в этом красоту, но ей, как всегда, не удавалось. Уже то хорошо, что она научилась сдерживать дикий гнев, который вызывал в ней окружающий мир, ее желание убивать ослабело, а лицо стало спокойнее.
Так они брели, думая каждый о своем, осиянные печальным великолепием заката и безмолвным блеском расцветающих звезд.
— Разве звезды не прекрасны? — шептал Этарр из-под своего черного капюшона.
А на Саис закат нагонял тоску, звезды же виделись ей лишь бессмысленным узором крохотных искорок. Она ничего не могла ответить.
— На свете нет никого несчастнее нас, — сокрушалась она.
Этарр не отвечал. Путь продолжался в молчании. Неожиданно он схватил ее за руку и потянул в заросли утесника. Три больших шумных тени рассекли темные небеса.
— Пельграны!
Твари пронеслись над самой головой — их крылья скрежетали, словно держались на ржавых петлях. Саис мельком увидела: жесткое кожистое тело, большой, похожий на топор, клюв, жестокие глаза на сморщенной морде. Она прижалась к Этарру. Пельграны скрылись в лесу.
Этарр хрипло рассмеялся.
— Ты испугалась пельгранов! Вообрази себе, что если бы я снял капюшон, то пельграны шарахнулись бы от меня, как вороны — от пугала.
На следующее утро он опять повел ее в лес. Она нашла деревья, напомнившие ей Эмбелион. Однако домой они вернулись рано, и Этарр занялся своими книгами.
— Я не волшебник, — с сожалением подвел он итог своим занятиям. — Я знаю лишь несколько простейших заклинаний. Но иногда я пользуюсь магией. Сегодня ночью мне без нее не обойтись.
— Сегодня ночью? — рассеянно переспросила Саис.
— Сегодня ночь Черного Шабаша. Я должен отыскать Джаванну.
— Я пойду с тобой, — заявила Саис. — Хочу видеть Черный Шабаш. И посмотреть на Джаванну.
Этарр уверял, что вид и звуки Шабаша ужаснут ее и помутят рассудок. Но Саис настаивала, и, в конце концов, убедила Этарра взять ее с собой. Через два часа после захода солнца они направились в сторону утесов.
Путь лежал через заросли вереска и скальные осыпи во тьме кромешной. Стройная Саис следовала за Этарром, как тень. Они вышли на крутой откос, сквозь черную щель проникли на длинную каменную лестницу, вырубленную в скалах в незапамятные времена; по этой лестнице поднялись на утес. Модавна Мур черным океаном лежал далеко внизу.
Этарр жестом велел Саис молчать. Они крались вдоль скал, следя, что творится под обрывом.
Там был амфитеатр, освещенный двумя большими кострами. В центре возвышался каменный помост. У костров и вокруг помоста раскачивались два десятка фигур, облаченных в серые монашеские рясы. Лица их скрывали капюшоны.
Саис стало холодно. Она взглянула на Этарра.
— Даже в этом есть красота, — прошептал он. — Дикая и причудливая, но способная околдовать разум. — Саис покосилась вниз, уже смутно понимая, о чем речь.
Все больше и больше одетых в рясы фигур раскачивалось у костров. Было непонятно, откуда они появляются. Очевидно, праздник только что начался, и участники его занимали места, готовясь к таинству. Они скакали, смешивались в толпу, сплетая и расплетая объятия. Вскоре послышалось приглушенное пение.
Движения становились все более яростными, фигуры в рясах все теснее толпились у помоста. И вдруг кто-то решился, выпрыгнул на помост и сорвал одеяние. Это оказалась ведьма средних лет, приземистая, широкомордая, полностью нагая. Глаза ее сверкали, в бессмысленном возбуждении она шлепала губами, показывая язык, и мотала черными, жесткими, как хвоя утесника, патлами. В копотном свете пламени она отплясывает во славу похоти, зазывно поглядывая на остальных. Их пение взметнулось диким хором, над головами сгустились и уверенно спикировали вниз темные тени.
Рясы полетели во все стороны. Обнажились стар и млад: огненно-рыжие ведьмы с Кобальтовых гор, лесные колдуны Асколэса, седобородые волшебники из Заброшенных земель с маленькими дьяволицами-суккубами. Разодетый в великолепные шелка принц Датул Омаэт из Кансапара — Города Павших Колонн, что на берегу Мелантинского залива. Чешуйчатое создание с глазами на стебельках — человекоящер из песков Южного Альмери. Неразлучные девушки — сапониды, почти исчезнувшая раса равнин севера… Стройные темноглазые некрофаги из Земли Падающей Стены. Ведьма с мечтательным взором и голубыми кудрями — она обитает, на мысу Печальных Воспоминаний и ночами ждет на берегу тех, кто выходит из моря.
Обнаженная ведьма с отвисшими грудями все кривлялась на помосте, а к ней тянуло руки, извиваясь в сладострастных корчах, одуревшее от похоти сборище, в пляске изображая все извращения и непотребства, какие только могли прийти им на ум.
Бесновались все, кроме одного спокойного гостя, который, не сняв рясы, с удивительной грацией шел сквозь неистовую толпу. Вот он уже на помосте… Ряса соскользнула, и Саис увидела Джаванну в полупрозрачном облегающем платье, собранном у талии, свежую и целомудренную, как брызги утреннего моря. Сверкающие рыжие волосы водопадом спускались на плечи, их завитки парили над высокой грудью. Большие серые глаза ведьмы были скромно опущены, земляничный рот полураскрыт. Она молча озирала толпу. Все орали, тесня друг друга, и Джаванна с обдуманной дразнящей неторопливостью начала двигаться.
Она вскидывала и опускала руки, вилась всем телом… Ее лицо горело безрассудной страстью. Ее накрыло туманной тенью, прекрасное и зловещее создание соединилось с Джаванной в фантастическом объятии. Внизу вопили, скакали, катались по каменным плитам, сплетаясь в клубки и раскатываясь парами по углам.
На все это смотрела со скалы Саис. Ее сознание пребывало в предельном напряжении, но — странное дело — зрелище и звуки увлекли ее, проникли в глубину души, одолев порок разума, и затронули темные струны, до поры спящие в каждом человеке. Этарр впился в нее взглядом, его глаза горели голубым огнем, а она смотрела на него, раздираемая противоречивыми чувствами. Он моргнул и отвернулся; Саис снова засмотрелась на оргию — одуряющий сон, дикое торжество плоти в копоти и блеске. Амфитеатр был словно окутан испарениями порока. Демоны ястребами срывались вниз, и сливались с общим безумием. Их морды были до того отвратительны, что Саис едва сдерживала крик ужаса. Ей казалось, что вот сейчас она умрет, глядя на мешанину из выпученных глаз, раздутых брыл, синюшных тел, черных рыл со скрюченными носами, на копошение всего этого гнусного отродья. У одного на месте носа тройным кольцом свился белесый червь, рот провалился гнойной язвой, из которой торчали жвалы, черный лоб вздулся кособоким пузырем — при одном взгляде на него могло стошнить от ужаса. Этарр ткнул в него пальцем:
— Знакомься, — сказал он придушенным голосом, — Мой близнец… Таков я под капюшоном.
И Саис, взглянув на черный покров Этарра, отшатнулась.
Он горько рассмеялся… И вдруг ощутил прикосновение ее руки.
— Этарр…
— Да?
— Мой разум ущербен. Я ненавижу все вокруг, и не могу сдерживать свои чувства. Но все, что есть во мне, кроме разума, — кровь, тело, душа — любит тебя, даже такого, каков ты под маской.
Во взгляде Этарра было исступление…
— Как можешь ты любить то, что ненавидишь?
— Я ненавижу тебя той же ненавистью, что и весь мир. Эта ненависть — часть меня. Но другой частью себя я люблю тебя. Только тебя, никого больше. И не вижу в этом никакого противоречия.
Этарр отвернулся.
— Мы странная пара.
Накал сладострастия спадал. На помост взошел рослый мужчина в высокой остроконечной черной шапке. Запрокинув голову, он стал выкрикивать в небо заклятия, одновременно руками чертя в воздухе руны. Высоко над ним начала проявляться громадная призрачная фигура. Она была выше самых больших деревьев, даже выше самого неба. Постепенно ее очертания становились отчетливее, волны зеленой дымки сходились и расходились, облекая в туманную плоть образ прекрасной, строгой и величественной Женщины. Последняя дымка рассеялась, и видение наполнилось неземным зеленоватым свечением. У нее были золотистые волосы, убранные в старинную прическу, и одежда под стать.
Колдун возбужденно завопил, и начал выкрикивать ядовитые насмешки, разносившиеся над утесами.
— Она живая! — прошептала Саис. — Она… шевелится. Кто это?
— Это богиня милосердия из того времени, когда солнце еще было золотым.
Колдун вскинул руки. Стрела пурпурного огня пронеслась по небу и ударила в туманную зеленоватую фигуру. Спокойное лицо исказилось от боли. Следящие за представлением демоны, ведьмы и некрофаги радостно завопили. Снова вскинулись руки — и новые огненные стрелы поразили плененную богиню. Вопли и визг нельзя было слушать без содрогания.
И тут сумятицу бесовского многоголосья прорезал прозрачный ясный звук охотничьего рога. Веселье мгновенно стихло.
Рог пропел снова. Его легкий звук был настолько чужд происходящему, словно доносился из другого мира. И сразу на утесы, как прибой, хлынули воины в зеленом. На приступ они шли с фанатической решимостью.
— Валдаран! — завизжал волшебник на помосте, а зеленая фигура богини заколебалась и развеялась.
Амфитеатр охватила паника. Послышались хриплые крики, люди натыкались друг на друга, демоны облаками теней уносились вверх. Несколько колдунов, сохранивших самообладание, метали в наступавших пламя, сыпали заклятиями, несущими смерть и паралич, но защитная магия воинов в зеленом была мощнее, и они невредимыми ворвались в амфитеатр. Их мечи взлетали и падали, разя без удержу и милосердия.
— Зеленый легион Валдарана Справедливого, — прошептал Этарр. — Смотри, вот и он сам. — И он указал на человека в черном, который с жестоким удовольствием следил за битвой с одного из утесов.
Демоны погибли все до единого. Едва они взмыли в ночное небо, на них бросились большие птицы, выпущенные людьми в зеленом. Птицы несли трубы, извергавшие ослепительное пламя, и едва оно касалось демона, тот с ужасным криком падал наземь и разлетался облаком черной пыли.
Несколько колдунов укрылись в тени среди утесов. Саис и Этарру было слышно их загнанное дыхание. А наверх отчаянно карабкалась та, кого искал Этарр, — Джаванна. Ее рыжие волосы бились на ветру. Этарр броском настиг ее, схватил и стиснул сильными руками.
— Пошли, — бросил он Саис и, взвалив на плечи вырывающуюся Джаванну, заторопился сквозь мрак.
Наконец вокруг снова были болота. Шум битвы стих в отдалении. Этарр поставил добычу на ноги и отнял ладонь от ее рта. Увидев того, кто ее поймал, ведьма успокоилась и слегка улыбнулась. Потом пригладила свои длинные рыжие волосы, разбросав локоны по плечам, и стала разглядывать Этарра. Когда подошла Саис, Джаванна бросила на нее оценивающий взгляд и рассмеялась.
— Итак, Этарр, ты мне изменил: у тебя объявилась любовница.
— Тебе нет дела до нее, — ответил Этарр.
— Отошли девку, — сказала Джаванна, — и я снова стану твоей. Помнишь, как мы впервые поцеловались под тополями, на террасе твоей виллы?
Этарр коротко и резко рассмеялся.
— Мне нужно от тебя только одно.
Джаванна расхохоталась:
— Твое личико? А чем тебе не нравится то, которое на тебе? Оно тебе больше идет; к тому же твое прежнее лицо погибло.
— Погибло? Как?
— Тот, у которого оно было, сгорел сегодня в огне Зеленого легиона.
Этарр оглянулся на утесы.
— Так что твоя красота рассыпалась в пыль, вернее, в черный пепел, — продолжала Джаванна.
Этарр в слепом гневе ударил ее по прекрасному бесстыдному лицу. Джаванна стремительно отступила назад.
— Берегись, Этарр, или я заколдую тебя так, что и тело будет под стать.
Этарр взял себя в руки и отступил, глаза его горели.
— У меня тоже есть магия, но даже без ее помощи, одним кулаком я заставлю тебя замолчать при первых же звуках твоего заклятия.
— Посмотрим, — воскликнула Джаванна, отскакивая. — Мое заклятие удивительно короткое, — и она выкрикнула его прежде, чем Этарр успел броситься на нее. Он замер прямо в броске. Руки его безжизненно повисли, воля умерла, пораженная магией.
Однако и Джаванна застыла точно в такой же позе, тупо глядя перед собой. Только с Саис ничего не произошло — ее уберегла руна Панделума, которая и обратила магию на того, кто применил ее — на Джаванну.
Удивленная девушка стояла в темной ночи, как в пучине собственного сна — а рядом с ней замерли две фигуры. Саис подбежала к Этарру, потянула за руку. Тот перевел бессмысленный взгляд на нее.
— Этарр! Что с тобой?
И ее благодетель отозвался тусклым голосом:
— Ведьма произнесла заклятие, лишившее меня воли. Без приказа я не могу ни двигаться, ни говорить.
— Что же мне делать? Как спасти тебя? — спросила встревоженная девушка. Этарр не утратил памяти и ясности сознания. Но он мог дать ей только сведения, ничего больше.
— Ты должна приказать мне действовать так, чтобы победить ведьму.
— Но как я узнаю, что делать?
— Спрашивай меня, и я отвечу на любой вопрос.
— Но разве не лучше приказать тебе действовать так, будто ты — свободен?
— Да!
— Тогда действуй так, как стал бы действовать Этарр, будь он свободен от заклятия.
Так во тьме ночной было уничтожено заклятие Джаванны. Этарр опомнился и приблизился к неподвижной противнице.
— Ты боишься меня, ведьма?
— Да, — ответила Джаванна, — теперь боюсь.
— Правда ли, что лицо, которое ты украла у меня, превратилось в пепел?
— Да, твое лицо стало пеплом вместе с носившим его демоном.
Но голубые глаза спокойно смотрели на нее сквозь прорези в капюшоне.
— Как мне вернуть его?
— Потребуется мощная магия — ведь нужно проникнуть далеко в прошлое, ибо лишь там можно найти теперь твое лицо. Эта магия должна быть сильнее моей, и вообще сильнее той, которой располагают волшебники и демоны Земли. Я знаю только двоих, обладающих подобным могуществом. Одного зовут Панделум, он живет в многоцветном мире…
— Эмбелион, — невольно прошептала Саис.
— …но заклинание, переносящее в этот мир, забыто. Однако есть и другой, он не волшебник, потому что не нуждается в магии. Чтобы вернуть себе лицо, ты должен отыскать одного из них, — Джаванна замолкла, ответив на вопрос Этарра.
— Кто этот второй?
— Имени его я не знаю. Давным-давно, за пределами людской памяти, как гласит легенда, к востоку от Мауренронских гор, за Землей Падающей Стены, у берегов большого моря обитало племя справедливых людей. Они воздвигли город, украсили его шпилями и низкими стеклянными куполами и жили там в мире и спокойствии. У них не было бога, и вскоре они ощутили необходимость в нем. Тогда они построили роскошный храм из золота, стекла и гранита, шириной равный реке Скаум в том месте, где она течет по долине Резных Надгробий, и сравнимый с нею в длину. Он был выше деревьев севера. И весь народ справедливых собрался в храме и стал молиться. Их волей, как гласит легенда, был рожден Бог. Он был подобен своим творцам — и олицетворял совершенную справедливость.
Прошли века. Город исчез, его шпили и башни превратились в груды развалин, населявший его народ рассеялся. Но бог остался, навсегда обреченный обретать там, где ему поклонялись. Сила этого бога превосходит любую магию. Каждому, кто обращается к нему, бог дарует справедливость. И — пусть убоится зло! — бог не проявляет ни капли милосердия. Поэтому мало кто решается предстать перед ним.
— Мы отправимся к этому богу, — с мрачным удовлетворением сказал Этарр. — Отправимся втроем, и втроем будем просить у него справедливости.
Они вернулись по болотам в дом Этарра, и тот поискал в книгах заклинания, которые могли бы перенести их древний город. Тщетно: в его распоряжении такой магии не было. Он вновь обратился к Джаванне.
— Ты знаешь, как нам добраться до бога справедливости?
— Да.
— Как?
— Я призову крылатых существ с Железных гор, и они отнесут нас.
Этарр пристально взглянул в лицо Джаванне.
— А какую награду они требуют?
— Они убивают тех, кого переносят.
— Ага, ведьма, — воскликнул Этарр, — даже лишенная воли и вынужденная говорить правду, ты пытаешься повредить нам. — Он возвышался над прекрасным рыжеволосым злом. — Как нам невредимыми добраться до этого бога?
— Нужно заклясть крылатых существ.
— Вызывай их, — приказал Этарр, — и наложи на них крепкое заклятие, свяжи их всей властью, которую дает тебе магия.
Джаванна покорно призвала тварей; те опустились, хлопая большими кожистыми крыльями. Ведьма наложила на них заклятье безопасности, и они завыли и затопали от злости.
Все трое сели верхом, и чудища быстро понесли их по небу, уже полному дыханием утра.
На восток, все время на восток. Наступил рассвет, проложив путь тусклому красному солнцу. Внизу проплыл темный Мауреронский хребет; позади осталась туманная Земля Падающей Стены. На Юге раскинулись пустыни Альмери и дно древнего моря, заросшее джунглями; на севере — дикие леса.
Полет продолжался целый день — пески, утесы, еще один большой горный хребет… И только к вечеру крылатые твари тяжело приземлились на широкий песчаный пляж.
Перед ними сверкало море. Местность походила на обширный заброшенный сад. Джаванна связала крылатых заклятием неподвижности, чтобы те не улетели до их возвращения после божественного суда.
Ни на берегу, ни в саду не видно было ни следа древнего города. Лишь в полумиле от берега из воды поднималось несколько разбитых колонн.
— Море наступает, — пробормотал Этарр. — Город затоплен.
Он ступил в воду. Море было мелким и спокойным. Саис и Джаванна последовали за ним. В сумерках они дошагали до разбитых колонн древнего храма. Вода доходила им только до пояса.
Здесь явственно ощущалось чье-то присутствие — присутствующий был бесстрастен и обладал безграничной волей и властью.
Этарр встал среди колонн.
— Бог минувшего! — воззвал он. — Я не знаю, как к тебе обратиться, иначе я назвал бы тебя по имени. Мы трое пришли к тебе из далекой земли в поисках справедливости. Если ты слышишь нас и воздашь нам по справедливости, то дай знак!
Низкий звучный голос раскатился в воздухе:
— Слышу и каждому воздам по справедливости.
И все узрели золотую шестирукую статую с круглым спокойным лицом, неподвижно восседающую в нефе огромного храма.
— Меня обманом лишили лица, — сказал Этарр. — Если ты считаешь меня достойным, верни мне мое лицо.
Бог простер свои шесть рук.
— Я увидел тебя изнутри. Справедливость восстановлена. Можешь снять капюшон.
Этарр медленно снял маску. Провел рукой по лицу. Узнал себя на ощупь.
Саис ошеломленно уставилась на него.
— Этарр! — воскликнула она. — Мой мозг изменился! Я вижу — я вижу мир таким, какой он есть. Прекрасным!
— Каждому заслуженное, справедливость восстановлена, — произнес звучный голос.
Они услышали стон, и разом обернулись к Джаванне. Куда же пропало ее прекрасное лицо, земляничный рот, чистая кожа?
На месте носа извивался белесый червь, рот провалился и зиял, как гнойная язва, жвалы отвисли, лоб почернел и кособоко вздулся. От прежней Джаванны остались только разметавшиеся по плечам длинные рыжие кудри.
— Каждый приходящий получает по справедливости, — произнес голос, и видение поблекло. Трое стояли по пояс в холодной воде, и море играло отсветами дня, а лишенные капителей колонны вздымались к самому небу.
Медленно они вернулись к крылатым тварям.
Этарр обернулся к Джаванне.
— Сгинь, — приказал он. — Убирайся в свое логово. Завтра после заката ты вернешь себе свободу воли, И не смей приближаться к нам: я почую тебя и уничтожу.
Джаванна молча оседлала существо и взмыла в ночное небо.
Этарр повернулся к Саис и взял ее за руку. Он любовался ее лицом, гляделся в ее глаза, сиявшие такой радостью — словно в зрачках и впрямь были искры. Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. Потом вместе, рука об руку, они направились к своим крылатым существам и отправились назад, в Асколэс.
Лайан-Странник
Золотая ведьма Лит поселилась на лугу Тамбер. И надо же было Лайану-Страннику в нее влюбиться, да еще пообещать вернуть украденную Чаном Неминуемым половину гобелена, принадлежащего Лит. Многие смельчаки уже поплатились своими жизнями, пообещав ведьме вернуть недостающую часть гобелена, и теперь ее надежды связаны с Лайаном. Вот только насколько эти надежды обоснованы?
Лайан-Странник шел через лес. Его скользящая походка была легка, и тенистые поляны словно по доброй воле стлались ему под ноги. Он звонко насвистывал и весело напевал, явно пребывая в отличном расположении духа. На указательном пальце он то и дело вертел обруч из кованой бронзы, украшенный какими-то угловатыми буквами, уже совершенно черными от патины.
Вещица попалась ему на глаза случайно — она была насажана на корень древнего тиса. Сняв обруч, он заметил на его внутренней стороне надпись — ее грубые очертания выдавали какую-то могучую древнюю руну… Лучше всего отнести обруч к волшебнику и испытать колдовством.
Лайан сморщился — дала о себе знать едва зажившая рана. Не так-то просто устроить это испытание! Иногда вообще не отделаться от впечатления, что все живые существа норовят ему помешать! Сколько шума наделал сегодня утром торговец пряностями, погибший от его руки. И еще умудрился всю свою подлую кровь пролить ему, Лайану, на туфли! «И все-таки, — подумал Лайан, — каждая неприятность несет в себе приятность». Копая для торговца могилу, он и нашел обруч.
Настроение Лайана снова поднялось, весело напевая и пританцовывая, он продолжил путь. Откинутая на спину шляпа подпрыгивала, красное перышко на ней покачивалось и поблескивало… И тем не менее — Лайан на мгновение замедлил шаги — назначение обруча он узнает нескоро. Если оно вообще есть.
А что, если попробовать самому?
Найдя освещенную полянку, где рубиновые солнечные лучи широким потоком прорвались сквозь тяжелую листву, он осмотрел обруч и поскреб надпись ногтем. Всмотрелся повнимательней. Как будто какое-то мерцание… Сейчас он держал находку на вытянутой руке — и она походила на диадему. Примерить, что ли? Странно. Обруч соскользнул ему на уши. Сполз на глаза. Тьма. Лайан лихорадочно сдернул его с головы — и обруч оказался не больше браслета. Странно!
Он сделал новую попытку. Обруч скользнул по плечам. Голова оказалась в темном коконе. Движение обруча словно отсекало дневной свет.
Локти, поясница, колени… Обруч сполз к лодыжкам — когда Лайан в неожиданном страхе стащил его с себя через голову, и снова явился в бордово-красном сумраке леса.
В листве над его головой засверкали синие, с голубой искрой и зеленым отливом сполохи. Это был твек верхом на стрекозе, свет играл на крыльях насекомого.
— Сюда, любезный! — резко окликнул его Лайан.
Твек опустил свою верховую стрекозу на ветку.
— Что тебе угодно, Лайан?
— Смотри и запоминай, что увидишь. — Лайан напялил обруч на голову, опустил до лодыжек, снова поднял. Покосился на твека — тот спокойно жевал травинку. — Что ты видел?
— Я видел, как Лайан растаял в воздухе, и от него остались только его красные туфли, больше ничего.
— Ха! — воскликнул Лайан. — Подумать только! Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?
Но Твек только беззаботно поинтересовался:
— Есть ли у тебя соль? Мне нужна соль.
— А какие вести ты мне принес?
— Три эрба убили Флореджина-Снотворца и взорвали все его шары. Над его домом приключилась разноцветная буря из их обрывков!
— Грамм.
— Принц Кандайв Золотой построил высокую баржу из резного дерева и теперь плывет по реке Скаум на Регату. Баржа полна драгоценностей.
— Два грамма.
— Золотая ведьма по имени Лит поселилась на лугу Тамбер. Она — воплощение красоты и скромности.
— Три грамма.
— Довольно, — сказал твек и наклонился, следя, как Лайан отвешивает на крохотных весах соль. Он уложил соль в маленькие корзины, подвесил их по обе стороны ребристой стрекозьей груди, поднял стрекозу в воздух и исчез в листве.
Лайан опять надел бронзовый обруч, на этот раз переступил через него и вышел в окружившую его тьму. Что за удивительное укрытие — вход в него можно спрятать внутри! Он снова встал в кольцо, поднял его над плечами, снял и опять оказался в лесу с маленьким бронзовым браслетом в руке.
«Хо! А теперь на луг Тамбер — поглядеть на золотую ведьму!»
Ее домом был простой шалаш из тростника, купол с двумя круглыми окнами и низкой дверью. Хозяйка, стоя по колено в пруду, ловила себе на ужин лягушек. Белая юбка была высоко подвернута; девушка стояла почти неподвижно, только темная вода редкими кругами расходилась от ее стройных колен.
Она превзошла все ожидания Лайана: как будто один из лопнувших волшебных шаров Флореджина взорвался здесь над водой. Сливочная кожа, тронутая золотом; волосы — словно чистое, влажное золото. Глаза — точь-в-точь как у самого Лайана — большие, золотые, широко расставленные и слегка раскосые.
Лайан вышел на берег. Ведьма испуганно вздрогнула, приоткрыв спелые губки.
— Золотое чудо, не удостоишь ли ты вниманием Лайана? Он явился на Тамбер, чтобы засвидетельствовать тебе свое почтение; его дружба и любовь у твоих ног…
Лит резко наклонилась, зачерпнула пригоршню грязи и запустила ему в лицо.
Лайан разразился бранью; пока он отряхивался и промывал глаза, она скрылась в доме и захлопнула дверь.
Пришлось отбивать о дверь кулаки.
— Или ты покажешься, или я спалю твое гнездышко!
Дверь, приоткрылась, в щели мелькнула ее улыбка.
— Что еще угодно гостю?
Лайан ринулся в дом и бросился к ней, но двадцать острых лезвий изо всех углов взметнулись в воздух и уперлись ему в грудь. Он испуганно замер; брови поползли на лоб, губы задергались.
— Назад, сталь, — приказала Лит, и лезвия исчезли.
— Я легко могла бы отобрать у тебя жизнь. Если бы захотела, — спокойно сказала она.
Лайан нахмурился и как бы в раздумье потер подбородок.
— Послушай, — сказал он без улыбки, — ты ведешь себя безрассудно. Лайана сторонятся те, кого боится сам страх, и любят те, кого любит любовь. А ты, — он обласкал взглядом прелести ее золотого тела, — ты спела, как сладчайший плод. Ты нетерпелива, ты сверкаешь и дрожишь от страсти. Ты по нраву Лайану и достойна его.
— Нет-нет, — с легкой улыбкой ответила Лит. — Ты слишком спешишь.
Лайан удивленно взглянул на нее.
— Неужели?
— Я, Лит, — сказала она, — и вправду такова, какой тебе кажусь. Я волную, я воспламеняю, я томлю. Но полюбить я смогу лишь того, кто исполнит мое заветное желание. Для этого нужны смелость, ловкость и хитроумие.
— Все это мне свойственно в полной мере, — сказал Лайан, слегка прикусив губу. — И посему не вижу причин для промедления…
Она отшатнулась.
— Нет же! Помимо твоих, есть еще и мои желания! Своим хвастовством ты не заслужишь мою любовь!
— Вздор! — бушевал Лайан. — Взгляни же на меня. Приглядись хорошенько! Моя осанка совершенна, мое лицо соразмерно, мои глаза подобны твоим! Моя стать и сила не имеют равных! Это ты должна мне служить, а не я — бегать у тебя на посылках. Вот что, — он опустился на низкий диван, — принеси мне для начала вина.
Она покачала головой.
— В моем маленьком шалаше меня нельзя ни к чему принудить. Здесь не обширный луг Тамбер — здесь я под защитой двадцати стальных лезвий, послушных моему зову. Так что повиноваться будешь ты. Поэтому выбирай: либо уйти прочь и никогда не возвращаться, либо исполнить один мой каприз… И я исполню все твои к нашему обоюдному удовольствию.
Лайан сидел неподвижно. Поведение золотой ведьмы выбивало из колеи. Однако она стоила усилий. А за ее дерзость он с ней позднее расплатится сторицей.
— Хорошо, — учтиво согласился он. — Чего ты хочешь? Драгоценностей? Я засыплю тебя жемчугами, ослеплю бриллиантами. У меня есть два изумруда, такие большие, что их не сжать в кулаке. Это настоящие зеленые океаны, взгляд тонет в них и остается внутри навсегда, блуждая меж вертикальных зеленых граней…
— Нет….
— Стало быть, враг. Это совсем просто. Лайан прикончит ради тебя хоть десятерых. Два шага вперед, удар, и все. — Он сделал выпад. — И душа, стеная, летит вверх, как пузырек в кувшине хмельного меда.
— Нет. Мне не нужны убийства.
Он, нахмурившись, снова сел.
— Что же тогда?
Ведьма отошла к дальней стене и потянула уголок занавески. Открылся золотой гобелен: на нем была изображена долина под сенью гор; по долине мимо тихой деревушки текла и исчезала в роще медленная река. Река, горы, деревья искрились столь разными оттенками золота, что казалось, будто гобелен — многоцветный. Но эта красота была грубо разорвана пополам.
— Прелестно, как это прелестно!.. — выдохнул очарованный Лайан…
— Это волшебная долина Аривенты, — печально пояснила Лит. — Вторую половину гобелена у меня украли. Возвратить ее — вот о чем я хотела попросить.
— Где же вторая половина? — спросил Лайан. — И кто этот презренный дикарь?
Теперь она не сводила с него внимательных глаз.
— Ты когда-нибудь слышал о Чане? О Чане Неминуемом?
Лайан задумался.
— Нет.
— Он и украл половину моего ковра. Повесил в мраморном зале где-то среди руин, что к северу от Кайна.
— Ха! — пробормотал Лайан.
— Зал находится возле Владений Шепота и обозначен наклонной колонной с черным медальоном. На медальоне — феникс и двуглавая ящерица.
— Я иду, — сказал Лайан, вставая. — День — дорога до Кайна, другой — на то, чтобы добыть гобелен, еще один на обратный путь. Жди меня через три дня.
Лит проводила его до двери.
— Берегись Чана Неминуемого, — прошептала она.
Лайан, насвистывая, зашагал по лугу. Красное перо бодро покачивалось на его шляпе. Лит проводила его взглядом, потом вернулась в комнату и приблизилась к сокровищу.
— Золотая Аривента, — прошептала она, — мое сердце плачет и болит от тоски по тебе.
Река Дерна стремительнее и уже своего южного собрата Скаума. Там, где Скаум струится по широкой долине, пурпурной от цветов и усеянной белыми и серыми руинами замков, Дерна высекла узкий каньон, стиснутый лесистыми утесами.
Древняя каменная дорога когда-то проходила по берегу Дерны, но теперь ее то и дело пересекали широкие трещины, так что Лайану приходилось частенько продираться по обочине через заросли колючих кустарников и трубчатой травы, шелестевшей на ветру.
Красное солнце, медлительное, как доживающий последние дни старец, висело над самым горизонтом, когда Лайан, взобравшись на Рубец Порфириона, окинул взглядом белостенный Кайн и голубой, залив Санреаль за ним.
Прямо под Рубцом раскинулась торговая площадь: лабиринт лавок, торгующих фруктами, шматами бледного мяса, моллюсками с илистых берегов, тусклыми флаконами с вином. Жители Кайна неторопливо пробирались среди прилавков, покупая еду для ужина.
За торговой площадью обломанными клыками возвышались колоннады подвесной арены, которую двести лет назад приказал возвести над землей безумный король Шин. Еще дальше — в зелени лавров — блестел купол дворца, откуда Кандайв Золотой правил Кайном и той частью Асколэса, что видна с Рубца Порфириона.
Дерна здесь растекалась сетью мутных каналов, плутала в подземных трубах и, в конце концов, сквозь гниющие гавани просачивалась в море.
«Скорее найти ночлег, — подумал Лайан, — а утром — за дело».
Он прыжками сбежал по зигзагообразным ступеням на затихающее торжище. Здесь приходилось быть осторожным. Лайана-Странника в Кайне хорошо знали, и многие здесь хотели бы ему навредить.
Он осторожно прокрался в тени Паннонской стены, свернул в узкую мощеную улочку, застроенную старыми деревянными домами, густо-коричневыми в свете заката, и вышел на маленькую площадь, украшенную высоким каменным фасадом «Гостиницы Волшебников».
Хозяин гостиницы, кругленький толстяк с печальными глазами и маленьким толстым носом, похожим на его же туловище, выгребал угли из очага. При появлении постояльца он разогнулся и заторопился за стойку.
— Хорошо проветренная комната и ужин: грибы, вино, устрицы, — приказал Лайан.
Хозяин поклонился.
— Слушаюсь, господин… чем будете платить?
Лайан швырнул ему кожаный мешочек, отобранный сегодня утром у покойного торговца пряностями. Почувствовав аромат, хозяин зажмурился от удовольствия.
— Почки с корней спеса, товар с края света, — подтвердил Лайан догадку хозяина.
— Великолепно, великолепно… Ваша комната, господин, и ваш ужин — немедленно.
Пока Лайан утолял голод, объявились остальные постояльцы гостиницы. Все сели с вином у огня и завели разговор, который в основном касался магии и великих волшебников минувшего.
— …Великий Фандаал знал забытую ныне науку, — сказал старик с выкрашенными в оранжевый цвет волосами. — Он привязывал к ножкам воробьев белые и черные струны и отпускал пичуг на все четыре стороны. Там, где они вили гнезда, вырастали большие деревья, усеянные цветами, фруктами, орехами и вместилищами редчайших нектаров. Говорят, так он создал Великий Лес у вод Санры.
— Ха, — сказал угрюмый человек в коричневой с черным одежде, — этак и я могу. — Он вытащил обрезки струн, согнул их, связал, произнес негромкое слово, и струны обратились в языки красного и желтого пламени, которое плясало взад и вперед по столу, пока мрачный человек не погасил его жестом.
— А я могу вот что, — сказал человек в черном капюшоне с серебряными кругами. Он достал маленький поднос, поставил на стол и бросил на него горсть пепла из очага. Потом извлек свисток и выдул ясный звук. Над подносом вспорхнули сверкающие разноцветные мотыльки. Поднявшись на фут, они вспыхнули многоцветьем звезд. И каждая вспышка давала отзвук — чистейший и ясный. Когда почти все звезды померкли, волшебник выдул другую ноту, и над подносом снова взвилось сверкание. Еще раз — и еще один рой мотыльков. Наконец он убрал свисток, вытер поднос, спрятал его под плащ и снова замолк.
В состязание вступили другие колдуны, и воздух над столом заполнился видениями, и задрожал от заклинаний. Один сотворил девять цветков невыразимой красоты, другой умудрился отверзнуть во лбу хозяина рот, который, к большому неудовольствию маленького толстяка, начал поносить собравшихся, да еще его же голосом. Еще один показал зеленую бутылку, в которой гримасничал чертик; еще один — шар из чистого хрусталя, который по команде владельца катался по столу; гордый владелец утверждал, что это — серьга знаменитого мастера Санкаферрина.
Лайан внимательно следил за всем этим, досадуя, что мир полон жадинами: обладатель хрустального шара отказался расстаться со своей игрушкой, даже когда Лайан вытащил двенадцать пакетов с редкими пряностями.
— Я хочу только доставить удовольствие прелестной ведьме Лит, — чуть ли не канючил Лайан.
— Доставь ей удовольствие пряностями.
— Да обойдется она без пряностей и без этого мячика тоже! — вспылил, наконец, Лайан. — Ей нужно, чтобы я украл у Чана Неминуемого кусок гобелена.
Гости как по команде смолкли. Лайан переводил ошарашенный взгляд с одного волшебника на другого.
— Что это вы так внезапно протрезвели? Эй, хозяин, еще вина!
— Даже если бы пол по щиколотку был залит лучшим красным вином Танвилката, свинцовая тяжесть этого имени все равно висела бы в воздухе, — мрачно вздохнул владелец чудесного шара.
— Ха! — рассмеялся Лайан. — Да пусть только капля этого вина коснется твоих губ, и его испарения мигом заставят тебя забыть обо всех неприятностях!
— Взгляните на его глаза, — послышался откуда-то шепот. — Они большие и золотые…
— И хорошо видят к тому же, — разглагольствовал Лайан, — А эти ноги — быстро бегают… летят, как звездный свет по волнам. А эти руки — метко разят сталью. А моя магия даст мне убежище вне пределов всякого знания. Смотрите, вот подлинная магия древности. — Он глотнул вина прямо из кувшина, быстро надел на голову бронзовый обруч, который скользнул сквозь него и внес в темноту. Когда ему показалось, что прошло достаточно времени, он вернулся в видимый мир.
Огонь горел, за стойкой суетился хозяин. Вино Лайана стояло на столе. Волшебники исчезли.
Лайан удивленно осмотрелся.
— А где же мои друзья волшебники?
Хозяин повернул голову:
— Разошлись по своим комнатам. Имя, которое ты произнес, надолго лишило их радости.
И Лайан допил свое вино в хмуром молчании.
На следующее утро он покинул гостиницу и по окольной дороге направился в Старый Город — дикий каменный лабиринт из обрушенных опор, выветренных плит песчаника, упавших фронтонов с резьбой и надписями, террас, заросших ржавым мхом. Всюду ползали ящерицы, змеи, скорпионы. Больше ничего живого не было видно.
Пробираясь среди развалин, он чуть не споткнулся о труп. Мертвый юноша смотрел в небо пустыми глазницами.
Тут же Лайан ощутил чье-то присутствие и отпрыгнул, в развороте наполовину обнажив клинок. На него смотрел согбенный старик. Послышался его слабый дребезжащий голос:
— Что ты ищешь в Старом Городе?
Лайан убрал оружие.
— Я ищу Владения Шепота. Может, покажешь?
Старик испустил горловой хрип.
— Еще один? Когда это кончится?.. — Он указал на труп. — Этот пришел вчера. Он тоже искал Владения Шепота. Хотел обокрасть Чана Неминуемого. Видишь, что с ним стало? Ладно уж, следуй за мной. — Старик свернул за груду обломков. Лайан последовал за ним. Там обнаружился еще один труп с пустыми окровавленными глазницами.
— Этот пришел четыре дня назад. А вот здесь, за аркой, почивает великий воин в эмалевых латах. И здесь… и здесь… — Он все тыкал вокруг себя пальцем. — Здесь и здесь, как раздавленные мухи.
И вдруг устремил на Лайана взгляд своих водянистых голубых глаз.
— Уйди, юноша, уйди, иначе твое тело в зеленом саване плаща сгниет здесь на камнях.
Лайан вытащил клинок и сделал широкий взмах.
— Я Лайан-Странник. Пусть лучше боятся те, кто намерен меня оскорбить. Где Владения Шепота?
Но старик молчал, как обветрившийся столб, и Лайан ушел.
«А что, если он — прислужник Чана? — спросил себя Лайан. — И как раз сейчас пойдет его предупредить?.. Стоит позаботиться о безопасности…» Он кинулся назад, прячась за обломки колонн.
Вот и старик — он что-то бормочет, опираясь на палку. Прокравшись по руинам, Лайан сбросил на него сверху обломок гранита. Удар, вскрик. Теперь можно было приступать к делу.
Он миновал разбитый обелиск, и Владения Шепота оказались прямо перед ним: протяженный просторный зал, и впрямь обозначенный наклонной колонной, на которой выделялся черный медальон с Фениксом и двуглавой ящерицей.
Лайан укрылся в тени стены, высматривая, как волк, малейшее движение.
Но руины были недвижимы. Солнечный свет подчеркивал их зловещее великолепие. Всюду, насколько хватало глаз, тянулась каменная пустыня: дух человека покинул эти развалины так давно, что камни стали принадлежностью природы.
Солнце двигалось по темно-синему небу. Лайан покинул засаду и обошел зал. Никого.
Он подошел к строению с тыла и приложил ухо к камню. Все мертво, ни малейшего шевеления. Он осмотрелся снова. В кладке обнаружилась щель. Лайан заглянул внутрь. На дальней стене зала блестел гобелен. Больше в зале ничего не было.
Лайан огляделся по сторонам и продолжил обходить зал.
Сквозь другую щель он увидел то же самое — блеск гобелена на дальней стене, и — ни шороха, ни движения.
Он прислушивался, снова и снова заглядывал внутрь — все оставалось неподвижным, как прах.
Он уже рассмотрел в подробностях весь зал — всюду был голый камень — если не считать гобелена.
Тогда он вошел, ступая широкими мягкими шагами, и остановился посередине. Со всех сторон, кроме дальней стены, лился свет. Не менее дюжины проломов, в каждом — если что — спасение. И — ни звука, кроме тупого биения его собственного сердца.
Два шага вперед. Теперь до гобелена было рукой подать.
Еще один шаг — и он сорвал добычу со стены.
За гобеленом стоял Чан Неминуемый.
Лайан вскрикнул. Неуклюже повернулся — ноги, как во сне, отяжелели и отказывались повиноваться.
Чан неумолимо приближался. На его плечах была черная накидка, к шелку которой были во множестве пришиты… глаза!
Лайан побежал что было сил. Земля улетала из-под ног. Из зала через площадь в путаницу поверженных статуй и разбитых колонн… А за ним, как гончий пес, следовал неотступный Чан.
Вдоль большой стены — в разбитый фонтан. За ним — Чан.
В узкий проход, на груду мусора, на какую-то крышу, оттуда во двор. За ним — Чан.
По широкой улице мимо чахлых старых кипарисов — шаги Чана не отдалились. Он вбежал под арку, вытащил бронзовый обруч, надел на голову, опустил к ногам, переступил…. Спасен! Один-одинешенек в темном волшебном коконе, сокрытый ото всех земных взглядов, от всего земного знания. Близкое движение, выдох. Где-то возле локтя тихо сказали.
— Я — Чан Неминуемый.
Лит сидела под лампой на своем ложе и плела коврик из лягушечьих шкурок. Дверь заперта, на окнах ставни. За стенами в темноте — спящий луг Тамбер.
У двери заскребли, потом налегли на замок. Скрежет. Лит застыла, впившись глазами в дверь.
Из-за двери раздался голос:
— Сегодня, Лит, я принес тебе две длинных ярких нити. Две, потому что глаза были такие большие, такие золотые…
Лит не пошевелилась. Она прождала час; потом, прижавшись к двери, прислушалась. Никого. Только где-то поблизости заквакала лягушка.
Тогда она отперла дверь, подобрала с порога нити и снова заперлась. Подбежала к золотому гобелену и приладила нити на место.
Она смотрела на золотую долину, умирая от тоски по Аривенте. Слезы застилали мирную реку, тихий золотой лес.
— Гобелен все шире… В один прекрасный день он будет закончен, и я вернусь домой…
Юлан Дор
Рогол Домедонфорс, великий правитель Ампридатвира, проклял своих подданных, разделившихся на последователей враждующих культов Паншу и Газдала, но при этом оставил им шанс на спасение. Две части послания Домедонфорса, по одной у сторонников каждого из культов, столетиями не могли быть соединены, пока за дело не взялся Юлан Дор, лицо нейтральное, но обладающее собственными интересами…
— Давай же договоримся, что новые знания станут нашим общим достоянием.
Принц Кандайв Золотой вел серьезную беседу со своим племянником Юланом Дором. Юлан Дор, стройный бледный молодой человек с черными волосами, глазами и бровями, печально улыбнулся.
— Но ведь в Забытые Воды поплыву я один. И в одиночку буду отбиваться веслом от морских демонов…
Кандайв откинулся в кресле и потер кончик носа резным нефритовым набалдашником трости.
— А я сделал это путешествие возможным. Кроме того, поскольку я уже искусный колдун, то новые знания лишь умножат мое искусство, не более того. Зато ты, профан, сразу обретешь звание мага и войдешь в число волшебников Асколэса. И возвысишься по сравнению с нынешним твоим положением. Если смотреть с этой точки зрения, я приобретаю малое, ты — очень многое.
Юлан Дор поморщился.
— Верно, хотя я не согласен с твоей оценкой моего положения. Я знаю Фандаалово Заклятие Холода, я — признанный фехтовальщик, и мое положение среди восьми делафазиан…
— Фу ты! — насмешливо фыркнул Кандайв. — Как скучны эти мелкотравчатые людишки! На что они тратят жизнь? «Красивые» убийства, видите ли, их занимают! Изыски разврата! Безвкусица! Земля доживает последние часы, а ни один из этих гигантов духа не видел в своей жизни ничего, кроме Кайна!
Юлан Дор еле сдержался: его венценосный дядюшка также не чуждался вина, яств и любовных утех; а самое далекое его путешествие из крытого куполом дворца — к резной барже на реке Скаум и обратно.
Кандайв, успокоенный молчанием Юлана Дора, достал ящичек из слоновой кости.
— Ну, что ж. Если мы договорились, я сообщу тебе необходимые сведения.
Юлан Дор кивнул.
— Договорились.
— Хорошо. Ты направишься к забытому городу Ампридатвиру. — Он искоса наблюдал за Юланом Дором. Но лицо племянника осталось равнодушным.
— Я никогда не бывал там, — продолжал Кандайв. — Поррина Девятый называет его последним из островных олекнитских городов Северного Мелантина. — Он открыл шкатулку. — Этот рассказ я нашел в груде древних свитков. Он принадлежит перу поэта, который бежал из Ампридатвира после смерти Рогола Домедонфорса, их последнего великого правителя, волшебника, обладавшего огромной властью. Он сорок три раза упомянут в Энциклопедии…
Кандайв развернул хрупкий от времени пергамент и начал читать:
— Ампридатвир гибнет. Мой народ забыл учение силы и порядка и погрузился в суеверия и схоластику. Идут бесконечные споры: бог ли Паншу представляет верховный разум, а Газдал — предел разврата, или наоборот: Газдал — добродетельное божество, а Паншу — само зло.
Этот спор ведется посредством огня и стали. Я оставляю Ампридатвир упадку и отправляюсь в спокойную долину Мел-Палусас, где и проведу последние дни своей жизни.
Я еще застал прежний Ампридатвир; я помню его башни, испускающие по ночам удивительный блеск, их лучи в силах были затмить само солнце. Тогда Ампридатвир был прекрасен — и сердце мое болит, когда я думаю об этом древнем городе. Семирский виноград спускался по стенам тысячами свисающих гирлянд, голубая вода струилась в каменных ложах каналов. Металлические повозки сами собой мчались по улицам, металлические экипажи заполняли воздух густо, как пчелы возле улья — чудо из чудес, мы заставили плененный огонь преодолевать могучее тяготение Земли… Но избыток меда пресыщает язык; избыток вина разрушает мозг; избыток легкости лишает человека сил. Свет, тепло, вода, пища были доступны всем и доставались почти без усилий. И вот жители Ампридатвира, освобожденные от утомительного труда, предались фантазиям, извращениям и оккультизму.
Сколько я себя помню, городом правил Рогол Домедонфорс. Он знал все древние предания, все тайны огня и света, тяготения и невесомости, он постиг метафизику и сопутствующие ей дисциплины. Но при всей глубине знаний, он не замечал упадка духа в Ампридатвире. Слабость и вялость, которую он видел в своих подданных, он приписывал отсутствию образования. В последние годы своей жизни он трудился над созданием огромной машины, которая должна была вообще освободить человека от работы и тем самым дать ему возможность заниматься только размышлениями и науками.
И вот в то время, как Рогол Домедонфорс предавался трудам, город охватило религиозное безумие.
Соперничающие секты Паншу и Газдала существовали давно, но в споре участвовали только жрецы. И вдруг эти культы распространились повсеместно, и в народе произошел раскол. Жрецы, давние ревнивые соперники, опьяненные своей новой властью, призвали своих последователей к фанатичному служению. Разгорелись споры, поднялись мятежи, насилие. И в один из этих злых дней камень, пущенный чьей-то рукой, ударил Рогола Домедонфорса в висок, и тот упал с балкона.
Раненый, искалеченный, но сопротивляющийся смерти, Рогол Домедонфорс успел завершить свое детище. Но перед тем, как упокоиться на смертном одре, он отдал своей машине один-единственный приказ, и когда на следующее утро Ампридатвир проснулся, жители его обнаружили, что у них нет ни энергии, ни света; пищевые фабрики остановлены, каналы опустели.
В ужасе они бросились к Роголу Домедонфорсу, чтобы услышать его воистину последний завет:
— Я долго не замечал вашего упадка; теперь я вас презираю — вы принесли мне смерть.
— Но город умирает! Народ гибнет! — воскликнули они.
— Вы должны спасаться сами, — сказал им Рогол Домедонфорс. — Вы отвергли древнюю мудрость, вы были слишком ленивы, чтобы учиться, вы искали успокоения в религии, вместо того чтобы мужественно противостоять реальности. Я решил подвергнуть вас жестокому испытанию, которое, как я надеюсь, будет для вас целительным.
Он призвал соперничающих жрецов Паншу и Газдала и протянул каждому по табличке из прозрачного металла.
— По отдельности эти таблички бесполезны; но если их сложить вместе, можно прочесть заключенное в них послание. Тот, кто его прочтет, получит доступ к древним знаниям и будет владеть силами, которые я собирался использовать сам. Теперь идите.
Жрецы, пожирая друг друга глазами, попятились в разные стороны. Потом созвали своих приверженцев, и началась большая война.
Тело Рогола Домедонфорса так и не было найдено; некоторые утверждают, что его останки все еще лежат в катакомбах под городом. Таблички поместили в соперничающих храмах. По ночам начались убийства, а днем голодные умирали на улицах. Многие бежали на континент. Теперь и я следую за ними, оставляя Ампридатвир, последний дом моего народа. Я построю деревянную хижину на склоне горы Лью и проведу оставшиеся мне дни в долине Мел-Палусас.
Кандайв свернул свиток и вернул его в шкатулку.
— Твоя задача, — сказал он племяннику, — отправиться в Ампридатвир и раскрыть тайны Рогола Домедонфорса.
Юлан Дор задумчиво заметил:
— Что могло остаться тайной по прошествии тысяч лет?
— Ты прав, — согласился Кандайв. — Но с тех пор историки не упоминали имени Рогола Домедонфорса, и на этом основании я полагаю, что его мудрость все еще хранится под древним Ампридатвиром.
Три недели Юлан Дор провел в плавании по спокойному океану. Солнце озаряло горизонт кровавым багрянцем, и шествовало по небосклону; вода была неподвижна, если не считать ряби от ветерка и пенного следа за кормой.
Солнце садилось, бросая последний печальный взгляд на мир; наступали сумерки, за ними ночь. Древние звезды усеивали небо, и след за кормой корабля Юлана Дора переливался бледными отблесками далеких светил. Юлан Дор смотрел на безбрежные соленые воды, остро ощущая свое одиночество.
Три недели одиночества, пока однажды утром справа не показались темные очертания берега. Слева рассветной дымке виднелся остров.
Недалеко от его корабля переваливалась с волны на волну неуклюжая баржа под квадратным парусом, сплетенным из тростника.
Юлан Дор пригляделся и различил на ее палубе двух рыбаков в грубой зеленой одежде. У них были волосы цвета спелого овса и голубые глаза; и оба уставились на незнакомый корабль в крайнем ошеломлении.
Юлан Дор спустил парус и перекинул на баржу трап. Ни один из рыбаков не проронил ни слова.
Тогда Юлан Дор обратился к ним первым:
— Похоже, вид человека вам незнаком.
Старший завел заунывный распев — явно заклинание против демонов и злых духов. Мореход рассмеялся:
— Почему ты меня поносишь? Я такой же человек, как и ты.
Младший отозвался на береговом наречии:
— Мы полагаем, что ты демон. Во-первых, среди нас нет черноволосых и черноглазых. Во-вторых, учение Паншу отрицает существование в нашем мире других людей. Поэтому ты не можешь быть человеком.
Старший, прикрывшись рукой, предостерег младшего товарища:
— Подвяжи язык; не говори ни слова. Он проклянет твой голос…
— Вы ошибаетесь, уверяю вас, — вежливо успокаивал их Юлан Дор. — Вы сами когда-нибудь видели демонов?
— Нет, кроме гаунов.
— Я похож на гауна?
— Совсем не похож, — признал старший.
Его младший товарищ указал на темно-красный плащ и зеленые штаны Юлана Дора.
— Он, очевидно, разбойник; смотри, какая на нем одежда.
— Нет, я не разбойник и не демон. Я всего лишь человек…
— Кроме зеленых, людей нет — так говорит Паншу.
Юлан Дор со смехом тряхнул головой.
— Земля и в самом деле полна пустынь и развалин, но на ней еще много людей… Скажите, на этом ли острове стоит город Ампридатвир?
Младший кивнул.
— Не там ли вы живете?
Снова кивок.
Юлан Дор был несколько растерян:
— Я полагал, что Ампридатвир — покинутые руины, забытые и пустынные.
— А что ты ищешь в Ампридатвире? — подозрительно полюбопытствовал младший.
Юлан Дор подумал что надо бы упомянуть про таблички. «Стоит посмотреть, как они себя поведут. Хотя бы пойму, что им известно о табличках, и как здесь к этим реликвиям относятся».
— Мне хотелось бы изучить легендарные таблички Рогола Домендонфорса.
— Ага! — обрадовался старший. — Таблички! Он все-таки разбойник! Понятно! Глянь на его зеленые штаны. Разбойник за зеленых…
Юлан Дор, ожидавший открытой враждебности, был удивлен: лица рыбаков стали более дружелюбными, как будто исчезло беспокоившее их затруднение. Ну и ладно, подумал он, если они так считают, пусть так и будет.
Но младшему все-таки не хватало ясности.
— Это так? Ты носишь красное, потому что ты — разбойник за зеленых?
— Я еще ничего не решил окончательно, — осторожно ответил Юлан Дор.
— Но ты носишь красное! Это цвет разбойников!
Странный у них образ мыслей, подумал Юлан Дор. Как будто что-то мешает им делать выводы… Препятствует любой непредвзятой мысли.
— Там, откуда я пришел, люди носят любые цвета, какие захотят, — объяснил он.
— Но ты выбрал зеленый, значит ты — разбойник за зеленых, — серьезно рассудил Старший.
Юлан Дор пожал плечами, чувствуя, что косность их мышления непреодолима.
— Ну, допустим…. А кто еще здесь живет?
— Никого, кроме нас, — ответил старший. — Мы — зеленые из Ампридатвира.
— И кого же тогда грабят ваши разбойники?
Младший беспокойно задвигался и потянул леску.
— Они грабят разрушенный храм демона Газдала в поисках утраченной таблички Рогола Домедонфорса.
— В таком случае, — сказал Юлан Дор, — я согласен быть разбойником.
— Разбойником за зеленых? — неприятно покосился на него старик.
— Ну, хватит, — прервал разговор молодой. — Полдень миновал. Пора и домой.
— Да, да, — с неожиданным рвением поддержал старший. — Солнце садится.
Младший взглянул на Юлана Дора.
— Если ты собираешься на разбой, тебе лучше идти с нами.
Корабль пришвартовали к барже, Юлан Дор свернул свой парус, и оба судна направились к берегу.
В лучах послеполуденного солнца воды залива были прекрасны. Они обогнули восточный мыс и взгляду открылся Ампридатвир.
Ряды низких зданий огибали гавань, дальше высились башни; Юлан Дор даже не думал, что такое возможно; металлические шпили возносились в небо, сверкая в лучах заходящего солнца. Подобные города были легендой прошлого, сновидениями из того времени, когда Земля была молода.
Юлан Дор задумчиво оглядывал баржу и грубую зеленую одежду рыбаков. Какого они сословия? Не будут ли смеяться над таким, с позволения сказать, въездом в великолепный город? Он беспокойно повернулся к острову, закусил губу. Если верить Кандайву, Ампридатвир должен быть полон развалин и отбросов, как Старый Город за Кайном…
Солнце уже уходило за горизонт. В его свете взгляду предстали рухнувшие башни, руины домов: Кандайв прав, город заброшен. Однако следы разрушения придавали Ампридатвиру благородное величие забытого монумента.
Ветер стих, лодки тащились совсем медленно. Рыбаки беспокойно возились с парусом, пытаясь уловить порывы ослабевшего ветра. Но еще до того, как они оказались за волноломом, на город опустились пурпурные сумерки, и башни померкли, из алых они стали черными.
Почти в полной темноте люди привязали лодки к столбам среди других барж; одни посудины были зеленые, другие серые.
Юлан Дор спрыгнул на берег.
— Подожди-ка, — сказал младший рыбак, — Не стоит шляться в красном, даже ночью. — Он порылся в рундуке и вытащил зеленую накидку, рваную, грязную, насквозь провонявшую рыбой. — Надень. И волосы спрячь под капюшоном.
Юлан Дор повиновался, скрыв гримасу отвращения.
— Где можно поужинать и переночевать? Есть ли в Ампридатвире гостиницы?
Младший рыбак без особой радости ответил, что можно переночевать в его жилище.
Подняв на плечи дневной улов, рыбаки сошли на берег и беспокойно оглядели ближайшие груды обломков.
— Вы чего-то боитесь? — спросил Юлан Дор.
— Да, — отозвался младший, — ночью по улицам бродят гауны.
— Кто это?
— Демоны.
— Существует много разновидностей демонов, — легко сказал Юлан Дор. — А на что похожи эти?
— На страшных людей. У них длинные руки, которыми они рвут людей на части…
— Ого! — Юлан Дор, положил руку на рукоять меча. — А почему вы позволяете им здесь шататься?
— Мы не можем с ними справиться. Они слишком сильны и свирепы. К счастью, не очень проворны. Если повезет и если будешь осторожен…
Юлан Дор теперь осматривал развалины так же настороженно, как и рыбаки. Эти люди знакомы с местными опасностями; он будет следовать их советам, пока сам не разберется, что здесь к чему.
Они миновали первые груды развалин, и вступили в каньон переулка. С обеих сторон темнели высокие стены домов.
«Город лежит под покровом смерти», — думал Юлан Дор. Где миллионы жителей древнего Ампридатвира? Они мертвы, как пыль. Их плоть и кровь смешались с водой океана, с прахом всех остальных мужчин и женщин, когда-то живших на Земле.
Юлан Дор и двое рыбаков пробирались по узенькой улице — крошечные создания в городе, подобном сновидению. Принц Кандайв не солгал, когда говорил, что Ампридатвир — сама древность. Окна пусты и черны, камень раскрошился, балконы причудливо перекошены, террасы покрыты пылью. Мостовую покрывал мусор — куски упавшей лепнины, ржавые и погнутые обломки металла.
Но угасающая жизнь города продолжалась там, где его строители использовали не знающие износа материалы и таинственные силы. По обе стороны улицы, как потоки воды, струились темные блестящие дорожки — крайние медленнее, центральная — быстрее.
Рыбаки привычно ступили на первую дорожку, и Юлан Дор неохотно проследовал за ними до самой быстрой центральной.
— Я смотрю, дороги в Ампридатвире текут, как реки, — заметил он.
— Но это не магия, — пояснил младший рыбак. — Так всегда было в Ампридатвире.
На равных расстояниях друг от друга вдоль улицы стояли каменные строения примерно десяти футов в высоту. Казалось, они скрывали лестницы, уходящие под землю.
— Что там внизу? — спросил Юлан Дор.
Рыбаки пожали плечами.
— Двери закрыты наглухо. Ни один человек туда не входил. Легенды говорят, что там спрятано последнее творение Рогола Домедонфорса.
Юлан Дор прекратил расспросы, заметив растущее беспокойство рыбаков. Заразившись их опасениями, он не снимал руку с эфеса.
— В этой части Ампридатвира никто не живет, — хриплым шепотом сказал старший рыбак. — Она древнее всякого воображения и населена духами.
Стены расступились, и улица выплеснулась на площадь. Скользящая дорожка замедлила бег, как ручей, впадающий в пруд. Здесь Юлан Дор впервые увидел искусственный свет — с изогнутой опоры свисал яркий шар.
Его света хватало на всю площадь, через которую спешил одинокий прохожий в сером. И тут рыбаки, испуганно охнув, присели — к ним метнулось бледное, как труп, существо. Его руки, узловатые и длинные, свисали до колен; ноги заросли грязной шерстью. С заостренной белесой морды пялились огромные глаза; два клыка нависали над вялой губой. Существо набросилось на несчастного в серой одежде, схватило его, и метнуло на Юлана Дора и его спутников торжествующий злобный взгляд. И Юлан Дор разглядел, что его добычей стала женщина…
Он выхватил меч.
— Нет, нет! — зашептал старший рыбак. — Гаун сам уйдет!
— Но он схватил женщину! Мы можем спасти ее!
— Гаун никого не схватил! — старик сжал его плечо.
— Ты что, ослеп? — рявкнул Юлан Дор.
— В Ампридатвире нет никого, кроме зеленых, — сказал младший. — И ты должен быть с нами.
Юлан Дор колебался. Значит, женщина в сером — призрак? Но почему же рыбаки не скажут прямо?
Гаун с пренебрежительной неспешностью двинулся в сторону темной арки, ведущей в боковой переулок.
Юлан Дор бросился вдогонку через белую площадь древнего Ампридатвира.
Чудовище развернулось и потянуло к нему жилистую руку длиной в человеческий рост. На его пальцах топорщилась белая шерсть. Юлан Дор нанес страшный удар мечом — конечность гауна повисла на полоске кожи — и прыгнул в сторону, уклоняясь от брызг крови и от замаха второй руки. Еще один удар — и противник остался без рук. Юлан Дор подскочил ближе и погрузил лезвие в глаз чудовища. Сталь звякнула о череп.
Гаун издыхал в корчах.
Юлан Дор, борясь с тошнотой, посмотрел на спасенную женщину. Глаза ее были расширены, ноги подгибались. Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться, и заметил, что она стройна и молода, со светлыми волосами до плеч. «Однако очень миловидна… — не к месту подумал Юлан Дор, — открытое, ясноглазое лицо…»
Казалось, она не видит его. Отвернувшись, девушка куталась в свой серый плащ. Юлан Дор начал опасаться, что испуг повредил ее рассудок. Он придвинулся ближе и всмотрелся в ее лицо.
— Что с тобой? Эта тварь тебя ранила?
Выражение ее лица было таким, словно на месте Юлан Дора стоял еще один гаун. Взгляд метнулся по его зеленому плащу, по лицу, по черным волосам.
— Кто… кто ты? — прошептала она.
— Чужестранец, — ответил Юлан Дор, все более удивляясь порядкам Ампридатвира. Он оглянулся: рыбаков поблизости не было.
— Чужестранец? — переспросила девушка. — Но Трактат Газдала учит нас, что гауны уничтожили всех людей на земле, кроме серых в Ампридатвире.
— Газдал ошибается, как и Паншу, — возразил Юлан Дор. — На Земле обитает множество людей.
— Придется поверить, — протянула девушка. — Ты говоришь, ты существуешь… Стало быть, это правда.
Юлан Дор заметил, что она старается не смотреть на его зеленый плащ. Плащ вонял рыбой; без дальнейших колебаний Юлан Дор снял его и отбросил в сторону.
Под ним была красная одежда.
— Ты разбойник…
— Да нет же! — воскликнул Юлан Дор. — Как же меня утомили эти рассуждения о цветах! Я Юлан Дор из Кайна, племянник принца Кандайва Золотого, и мне нужно отыскать таблички Рогола Домедонфорса.
Девушка улыбнулась.
— Этим и занимаются разбойники. Потому они одеваются в красное. И все люди поднимают на них руку, потому что когда они в красном, никто не знает, за серых они или…
— Или что?
Девушка смутилась, как будто эта сторона вопроса ускользала от ее внимания.
— Или за этих призраков… демонов… В Ампридатвире много всякого… непонятного.
— Несомненно, — согласился Юлан Дор. Он оглядел площадь. — Если хочешь, я провожу тебя до твоего дома; может, там найдется угол, где я смог бы переночевать.
Ответ его удивил:
— Я обязана тебе жизнью и поэтому помогу. Но я не смею вести тебя в свой дом. — Она снова окинула взглядом его одежду, особенно зеленые штаны, — там будет смятение и бесконечные объяснения…
— Значит, у тебя есть сожитель? — с неожиданным для себя неудовольствием поинтересовался Юлан Дор.
Она бросила на него быстрый взгляд. До чего странное кокетство в тени древнего Ампридатвира: местная девушка в грубом сером плаще, головка склонена чуть набок, желтые пряди разметались по плечам, — и чужак Юлан Дор, грациозный, с орлиным профилем и непроницаемым лицом, на котором не прочесть его мыслей.
— Нет, — ответила она. — До сих пор не было. — Легкий шум встревожил ее; она дернулась, испуганно оглянувшись на площадь.
— Тут могут быть другие гауны. Я отведу тебя в безопасное место, а завтра мы поговорим…
Через арочный вход она привела его в одну из башен, на верхний этаж.
— Здесь ты в безопасности до утра. Утром, если дождешься меня, я принесу тебе еды…
— Дождусь.
Она вновь окинула странным пристальным взглядом его красный плащ, и едва взглянула на зеленое…
— Пожалуй, я еще принесу тебе плащ…
На этом они расстались. Юлан Дор проследил, как она спустилась по лестнице, вышла из башни, и исчезла.
Он опустился на пол, покрытый мягким, гибким, теплым на ощупь слоем… «Странный город, — размышлял он, — и странные люди… Совершенно непонятно, что ими движет. Может, они и в самом деле призраки?»
Ночью он много раз просыпался и снова засыпал. Окончательное пробуждение пришло, когда под арку начал проникать слабый розовый свет.
Юлан Дор поднялся, протер глаза и, недолго поколебавшись, вышел из своего убежища на улицу. Ребенок в сером платьишке увидел его красный плащ, потом зеленые штаны, в ужасе закричал и кинулся через площадь.
Юлан Дор с проклятием вернулся в башню. Враждебность, с которой всегда поначалу сталкивается чужак, его не пугала. Но этот необъяснимый страх перед определенными цветами делал его беспомощным.
У входа появилась вчерашняя девушка. Она искала его взглядом; на лице застыли напряжение и беспокойство. Юлан Дор шагнул ей навстречу. Она улыбнулась.
— Я принесла тебе поесть, — сказала она, — И добыла приличную одежду.
Завтрак состоял из хлеба, копченой рыбы и травяного чая.
За едой они все время наблюдали друг за другом. В ее поведении чувствовалось напряжение. Похоже, что создавшееся положение внушало ей беспокойство.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Юлан Дор. А тебя?
— Элаи.
— Элаи… И все?
— А зачем мне больше? Разве этого недостаточно?
— Достаточно.
Она сидела перед ним, скрестив ноги.
— Расскажи мне о земле, откуда ты пришел.
— Из Асколэса. Правда, этот край теперь большей частью зарос лесом, и туда мало кто отваживается ходить, — начал повествование Юлан Дор. — Я живу в Кайне, очень старом городе, таком же старом, как Ампридатвир. Но у нас нет башен и движущихся дорог. Мы живем в древних мраморных дворцах, даже самые бедные ремесленники. Некоторые прекрасные строения разрушаются, потому что в них уже некому жить.
— А каков ваш цвет? — спросила она напряженным голосом.
Юлан Дор нетерпеливо тряхнул головой:
— Да никаков! Мы носим любые цвета. Никто даже не задумывается… Почему тебя вообще так волнуют цвета? Например, почему ты носишь серое, а не зеленое?
Она отвернулась от него, беспокойно сжав кулаки.
— Зеленое? Это цвет демона Паншу. Никто в Ампридатвире не носит зеленое.
— Некоторые, несомненно, носят, — возразил Юлан Дор. — Вчера я встретил двух рыбаков. На них была зеленая одежда.
Она покачала головой, печально улыбнулась.
— Ты ошибаешься.
Юлан Дор замолчал. Спустя какое-то время он признался:
— Утром меня увидел ребенок и с криком убежал.
— Это из-за твоего красного плаща, — ответила Элаи. — Когда мужчина хочет добиться почестей, он надевает красный плащ и отправляется по городу в древний заброшенный храм Паншу за утраченной частью наследия Рогола Домедонфорса. Легенды говорят, что когда серые найдут утраченную табличку они снова станут могучим народом.
— Если храм покинут, — сухо спросил Юлан Дор, — почему до сих пор никто не принес табличку?
Она пожала плечами.
— Мы верим, что его стерегут призраки… Наверное, так и есть. Иногда люди в красном пытаются ограбить храм Раздала. Таких убивают. Человек в красном — общий враг, и все поднимают на него руку.
Юлан Дор встал и завернулся в серый плащ.
— Что ты собираешься делать? — спросила она, вставая.
— Хочу взглянуть на таблички Рогола Домедонфорса.
Она покачала головой.
— Это невозможно. Вход в храм Газдала запрещен всем, кроме почтенных жрецов, а храм Паншу охраняется призраками.
Юлан Дор улыбнулся.
— Если ты объяснишь мне, как добраться до этих храмов…
— Я пойду с тобой. Но не снимай плащ, иначе для нас обоих это кончится плохо.
Они вышли на солнечный свет. По всей площади медленно двигались группки мужчин и женщин. Одни из них были одеты в зеленое, другие — в серое. «Серые» и «зеленые» никогда не сталкивались. «Зеленые» останавливались у маленьких, окрашенных в зеленую же краску лавочек, где торговали снедью и всякими мелочами — кожей, посудой, корзинами. «Серые» покупали то же самое в лавочках серого цвета. Две ватаги детей — одни в зеленом, другие в сером — играли в десяти футах друг от друга, но не обменивались даже взглядом. Тряпичный мяч покатился от «серых» ребятишек к «зеленым». Мальчик в сером подбежал, поднял мяч из-под ног мальчика в зеленом — дети явно не заметили друг друга.
— Странно, — пробормотал Юлан Дор. — Очень странно.
— Что странно? — спросила Элаи. — Не вижу ничего странного…
— Посмотри на этот столб. Видишь возле него мужчину в зеленом плаще?
Она удивленно покосилась на него.
— Там нет никакого мужчины.
— Нет, есть.
Ей стало смешно.
— Ты шутишь… или ты можешь видеть призраки?
Признавая поражение, Юлан Дор покачал головой.
— Вы все — жертвы какой-то мощной магии.
Она повела его к одной из движущихся дорог. Когда их несло по городу, он заметил нечто вроде ладьи из блестящего металла, но на четырех колесах, и полностью накрытой полупрозрачным колпаком.
— Что это?
— Волшебная машина. Когда нажимаешь нужный рычаг, древнее колдовство несет ее с большой скоростью. Молодые смельчаки иногда ездят в них по улицам… Посмотри туда. — Она указала на другое устройство, лежащее в бассейне иссякшего фонтана. — Это еще одно древнее чудо — экипаж, который может летать по воздуху. Их много по всему городу — на башнях, на высоких террасах… Некоторые, как этот, упали на улицы.
— И никто ими не пользуется? — с любопытством спросил Юлан Дор.
— Все боятся.
Юлан Дор подумал, что хорошо было бы завладеть таким чудом, и сошел с движущейся дороги.
— Куда ты? — беспокойно спросила Элаи, следуя за ним.
— Хочу осмотреть одну из воздушных машин.
— Осторожнее! Говорят, они опасны…
Сквозь прозрачный верх было видно мягкое сидение, множество рычажков с непонятными надписями и большой шар с насечкой на металлическом стержне.
— Очевидно, это приборы, управляющие механизмом… — предположил он, — как в нее войти?
— Кажется, эта кнопка поднимает верх….
Она неуверенно нажала кнопку, колпак скользнул назад, выпустив застоявшийся воздух.
— Сейчас попробуем, — Юлан Дор просунул руку внутрь и повернул один из рычажков. Ничего не случилось.
— Осторожнее, Юлан Дор, — выдохнула девушка. — Берегись магии!
Он нажал какую-то кнопку. Машина задрожала. Ободренный, он повернул другой рычажок — лодка издала воющий звук, сотряслась, прозрачный колпак стал опускаться. Юлан Дор успел выдернуть из-под него руку, и потянул плащ, но машину снова тряхнуло, неожиданно она поднялась в воздух и потащила Юлана Дора за собой.
Элаи закричала, ухватив его за лодыжки. Он с руганью выпростался из плаща. Воздушная лодка резко развернулась, натолкнулась на стену башни и со звоном упала на плиты мостовой.
— В следующий раз… — начал Юлан Дор.
Вокруг что-то происходило… Он обернулся. Элаи смотрела на него, зажимая рукой рот, как будто сдерживала крик.
Люди, и серые, и зеленые, исчезли. Их окружала напряженная пустота.
— Элаи, — спросил Юлан Дор, — почему ты так на меня смотришь?
— Красное при свете дня… и цвет Паншу на твоих ногах… это смерть, наша смерть!
— Ни в коем случае, — бодро ответил Юлан Дор. — Пока со мной мой меч…
Камень, прилетевший непонятно откуда, упал у его ног. Он осмотрелся в поисках нападавших, гневно раздувая ноздри. Тщетно. Двери, аркады, окна домов были пусты.
Другой камень, величиной с кулак, ударил уже в спину. Он повернулся: обветшавшие фасады древнего Ампридатвира, пустые улицы, блеск бегущих мостовых…
Следующий камень, просвистев в шести дюймах от головы Элаи, угодил ему в бедро.
Юлан Дор признал свое поражение — мечом не отбиться от камней.
— Нам лучше уйти… — и едва увернулся от большого булыжника, летевшего ему в голову.
— Назад, на дорожки, — отозвалась девушка севшим, безжизненным голосом. Попробуем укрыться на другой стороне площади. — Камень ударил ее в щеку. Элаи, вскрикнув от боли, опустилась на колени.
У Юлана Дора вырвался звериный рык: он жаждал крови, Но вокруг по прежнему никого не было видно, хотя камни продолжали падать.
Он наклонился, подхватил Элаи и бросился на быструю центральную дорожку.
Каменный дождь вскоре утих. Девушка приоткрыла глаза, моргнула и снова опустила веки.
— Все кружится, — прошептала она. — Я сошла с ума. Я почти решилась…
Юлану Дору показалось, что он узнает башню, в которой провел ночь. Только сойдя с дорожки у самого входа, он понял, что ошибся: путь преграждала прозрачная дверь. Однако пока он стоял в нерешительности, преграда растаяла, открыв проход. Юлан Дор подозрительно хмыкнул. «Еще одно древнее волшебство…»
Волшебство оказалось безобидным. Стоило им пройти, как проход снова зарос, как будто не открывался.
Внутри был зал, пустой и холодный, сплошь изукрашенный разноцветными металлами и великолепной эмалью. Одну стену занимало панно — мужчины и женщины в воздушных одеждах ухаживают за цветами в ярком солнечном саду.
«Прекрасно, — подумал Юлан Дор, — но от нападения здесь не укрыться и не защититься». По обе стороны зала открывались гулкие пустые коридоры, а впереди виднелось небольшое помещение, пол в котором как будто светился. Едва он вошел туда, как его потянуло в воздух, и скоро он плыл вверх легче пушинки. Элаи у него на руках тоже ничего не весила. Он невольно вскрикнул, отчаянно пытаясь опуститься на пол, но его уносило все выше, как лист, гонимый ветром. Надо быть готовым к падению, когда волшебство кончится. Но этажи упорно пролетали мимо. «Что за колдовство? — мрачно думал Юлан Дор. — Надо же, лишить человека опоры. Стоит силе иссякнуть, и мы разобьемся…»
— Протяни руку, — слабым голосом произнесла Элаи, — возьмись за перила.
Он послушно ухватился, полет замедлился, и, не веря в спасение, Юлан Дор ощутил под ногами пол. На этаже было несколько помещений, заваленных пыльными обломками мебели.
Он опустил Элаи на мягкий пол; девушка поднесла руку к лицу и слабо улыбнулась.
— Больно.
Юлан Дор смотрел на нее, ощущая странное бессилие.
— Не знаю, куда теперь идти, — тихо сказала Элаи. — У меня больше нет дома. Мы умрем с голоду, потому что никто теперь не даст нам еды.
Юлан Дор горько рассмеялся.
— Пока в зеленых лавках не видят человека в сером, недостатка в пище у нас не будет… Но есть более важные вещи — таблички Рогола Домедонфорса. Похоже, до них не добраться.
— Тебя непременно убьют, — заявила девушка. — Человек в красном должен сражаться со всеми. Ты сам сегодня в этом убедился. Даже если ты доберешься до храма Паншу, тебе не спастись: там множество ловушек, отравленные стрелы и призраки на страже.
— Призраки? Ерунда. Это люди, точно такие же, как вы. Только они одеты в зеленую одежду… Я слышал о подобном — это называется внушение…
Элаи приняла это, как оскорбление:
— Ни один серый их не видит. Может быть, у тебя галлюцинации.
— Может быть, — с холодной улыбкой согласился Юлан Дор. Некоторое время они сидели в пыльной тишине старой башни. Потом Юлан Дор, хлопнув себя по коленям, нахмурился: бездеятельность была предвестником поражения. — Подумаем, как пробраться в храм Паншу.
— Мы погибнем, — повторила она.
Юлан Дор ощутил, что настроение улучшается.
— Можно смотреть на мир иначе… Где найти воздушную лодку?
— Ты сошел с ума.
Он встал.
— Где ее искать?
Девушка покачала головой.
— Ты решил умереть, так или иначе, — она тоже встала. — Мы поднимемся в колодце невесомости на самый верхний этаж башни.
Элаи без страха ступила в пустоту. Юлану Дору оставалось только последовать за ней. Их унесло в головокружительную высоту — там была терраса, открытая всем ветрам. Башня поднималась выше иной горы; улицы Ампридатвира превратились в тонкие серые ниточки, гавань казалась бассейном, а море в пепельной дымке уходило за горизонт.
На террасе стояли целых три воздушных лодки; ярко блестел металл, прозрачные колпаки искрились, а эмаль сияла так, будто машины только что приземлились после своего первого полета.
Подойдя к ближайшей, Юлан Дор нажал нужную кнопку, и прозрачный купол с негромким лязгом скользнул назад.
Внутреннее устройство оказалась таким же, как и у первой лодки: длинное мягкое сидение, рулевой шар, укрепленный на стержне, множество переключателей. От прикосновения ткань сидения затрещала. Воздух внутри кабины был затхлым. Он сел в лодку. Элаи за ним.
— Я пойду с тобой: гибель в падении куда легче голодной смерти…
— Надеюсь, мы не упадем и не умрем с голоду, — успокоил ее Юлан Дор. Он осторожно касался переключателей, готовый при малейшей опасности вернуть их в прежнее положение.
Купол над их головами закрылся, приборы, ожидавшие тысячи лет, ожили, стрелки задвигались, рукояти заняли нужное положение. Воздушная лодка дернулась и устремилась в красно-синее небо. Юлан Дор схватился за шар. Несколько движений — и он уже знал, как поворачивать лодку, как изменять высоту… Его охватила чистейшая, неведомая прежде радость полета. Все оказалось легче легкого, даже легче, чем ходить пешком. Он по очереди проверил все ручки и переключатели, научился зависать в воздухе, снижать скорость и приземляться. Скоро за оболочками лодки засвистел ветер. Они улетели далеко в море, и остров превратился в синюю туманную полоску на горизонте. Ниже, выше, над самыми верхушками волн и сквозь багровые клочья облаков…
От полноты чувств Элаи начала что-то напевать. Теперь чужак Юлан Дор казался ей ближе, чем родной Ампридатвир; прервалась какая-то тонкая нить, связывавшая ее с городом.
— Давай полетим дальше, — предложила она. — Все дальше и дальше, по всему миру, над лесами…
Юлан Дор искоса взглянул на нее. Она была прекрасна — чище, красивее, сильнее женщин, которых он знал в Кайне.
— Тогда-то мы уж точно умрем с голоду — с сожалением отозвался он, — в дикой местности нам не выжить. И потом, мне нужно отыскать таблички…
Она вздохнула.
— Хорошо. Нас убьют…. Правда, какая разница, если вся Земля умирает…
К вечеру они вернулись в Ампридатвир.
— Вон там, — махнула рукой Элаи, — храм Газдала, а здесь — храм Паншу.
Юлан Дор завис в лодке над храмом Паншу.
— А где вход?
— За аркой. Там очень опасно….
— Мы ведь не собираемся там гулять, — напомнил ей Юлан Дор.
Он снизился, и скользнул под арку: до земли было не больше десяти футов.
Впереди брезжил слабый свет. Темный проход, потом еще одна арка… Наконец, они оказались в под сводами храма.
Табличка хранилась на особом возвышении, превращенном в маленькую крепость: сперва широкий барьер из стекла, затем канава с серно-желтой жижей, за ней на парапете пятеро стражников. Юлан Дор, укрываясь в тени потолка, незаметно провел лодку до самого возвышения.
— Приготовься…
Лодка пошла вниз. Блестящая табличка оказалась совсем близко — оставалось только протянуть руку. Он откинул прозрачный колпак, и Элаи схватила добычу. Пятеро сторожей с гневным ревом ринулись вперед.
— Назад! — Юлан Дор, мечом отбил брошенное копье. Элаи с табличкой в руках выпрямилась на сидении. Колпак захлопнулся. Стражники прыгнули на обшивку. Они цеплялись за гладкий металл, колотили по нему кулаками. Корабль поднялся в воздух: один за другим стражники с воплями полетели на пол.
Снова — арка, длинный проход, еще одна арка. И темное небо. Позади кричали и трубили тревогу.
Юлан Дор осмотрел добычу — продолговатую полоску прозрачного материала с какими-то бессмысленными черточками.
— Мы победили! — восторженно воскликнула Элаи. — Ты повелитель Ампридатвира!
— Ровно наполовину! — Усмехнулся Юлан Дор. — Вторая табличка в храме Газдала.
— Но… Это безумие. Ты ведь уже…
— Добыть только одну табличку — бессмысленно. Две — или ни одной.
Возражения девушки стихли только когда они зависли перед порталом храма Газдала.
Проплывая под аркой, они задели рулями за сигнальную нить: с покатого настила загрохотали камни. Некоторые ударились в обшивку лодки и отскочили. Юлан Дор выругался. Теперь охранники будут настороже.
Он двигался под самым потолком, прячась во тьме. Вскоре два стражника с факелами пришли выяснить причину шума. Юлан Дор над их головами проплыл через арку в неф. Как и в храме Паншу, табличка покоилась под защитой воды и стекла.
Здесь стражники были настороже: они нервно косились в сторону входа.
— Теперь смелее! — Юлан Дор повел лодку вдоль стен, над ямами, рвом с кипящей слизью, посадил рядом с возвышением, и, выскочив, схватил табличку под крики бегущих с копьями стражников. В него снова метнули копье; выпад мечом, и Юлан Дор бросил табличку в лодку.
Но враги уже были рядом; если сейчас он попытается забраться в лодку, его проткнут. В прыжке Юлан Дор отбил второе копье, с разворота рассек плечо одному из стражников, а другого подтащил под удар меча, ухватив за древко его же пики. Несчастный рухнул с криками о помощи. Еще один стражник сунулся было в лодку, но был наколот на острие меча, и захлебнулся кровью. Щелкнул переключатель; лодка взмыла в воздух и понеслась к выходу.
Над охваченным паникой городом в унисон выли рога двух храмов.
Лодка медленно летела по небу.
— Смотри! — Элаи, схватила его за руку, указала вниз. На улицах при свете факелов толпились мужчины и женщины — серые и зеленые, поднятые тревожным ревом рогов.
— Юлан Дор! Я вижу! Вижу! Там люди в зеленом! Оказывается, они существуют… Неужели они были всегда? — Элаи не могла опомниться от изумления.
— Внушение снято, — сказал Юлан Дор, — и не у тебя одной. Те, внизу, тоже видят друг друга…
Серые и зеленые смотрели друг на друга впервые в жизни. Они тряслись от испуга и с отвращением шарахались друг от друга с криками:
— Демон!.. Демон!.. Серый призрак!.. Мерзкий зеленый демон!
Лицом к лицу оказались тысячи одержимых ненавистью и страхом. «Они все безумны, — мысленно ужаснулся Юлан Дор, — они все повредились в уме…»
И словно по чьему-то знаку на улицах закипела схватка. От воплей кровь стыла в жилах. Элаи с рыданием спрятала лицо. Внизу творился ужас кромешный — мужчины, женщины, дети набрасывались друг на друга, ничего не видя, кроме ненавистного цвета.
Поначалу в стороне от побоища, а потом все ближе послышался низкий рев — это были гауны. Возвышаясь над дерущимися, они выхватывали из давки и рвали на части всех без разбора. Ненависть сменилась страхом: горожане бросились спасаться, оставив улицы во власти тварей.
Юлан Дор схватился за голову.
— Неужели это я во всем виноват?!
— Рано или поздно это случилось бы… — безразлично сказала Элаи. — Если только Земля не погибла бы раньше…
Юлан Дор взял таблички.
— Вот и тайна Рогола Домендонфорса… И ради этого я проделал путь в тысячи лиг через Мелантин. Чтобы подержать в руках эти дурацкие куски стекла…
Они поднялись так высоко, что Ампридатвир казался друзой бледных кристаллов, озаренных сиянием звезд. При свете огоньков панели управления Юлан Дор сложил таблички. Черточки совместились, в буквы, а те сложились в строки древнего послания:
«О, неверные дети, Рогол Домедонфорс умирает и остается навечно в Ампридатвире, который любил и которому служил. Когда разум и добрая воля восстановят порядок в городе или когда кровь и сталь научат вас сдерживать жестокость и страсти, погубив всех, кроме самых сильных, — тогда будут прочитаны эти таблички. И тому, кто их читает, я говорю: отправляйся в башню Судьбы с желтым куполом, поднимись на верхний этаж, покажи красное левому глазу Рогола Домедонфорса, желтое — правому глазу, затем синее обоим глазам; сделай это, говорю я, и раздели власть с Роголом Домедонфорсом».
— Где находится башня Судьбы?
Элаи покачала головой.
— Я знаю башню Родейла, Красную башню, башню Кричащего Призрака, башню Горна, башню Птиц, башню Гаунов… Но я не слышала о башне Судьбы.
— Но у какой башни желтый купол?
— Не знаю.
— Утром поищем.
— Утром..;— повторила она, сонно прислонившись к нему. При свете состарившегося солнца они кружили над городом, жители которого еще не пресытились убийствами.
Прежней слепой ненависти уже не было. Группы мужчин таились в засадах, врывались в дома, истребляя женщин и детей.
— Скоро в Ампридатвире никого не останется, — пробормотал Юлан Дор. — Кем тогда будет править Рогол Домедонфорс? — Он повернулся к Элаи. — У тебя нет близких, за судьбу которых ты боишься?
Она покачала головой.
— Я всю жизнь жила с тупым самодуром-дядей.
Юлан Дор повернулся и увидел желтый купол башни Судьбы.
— Вот она, — он развернул лодку.
Они сели на площадке одного из верхних этажей. Пыльные коридоры и колодец невесомости привели их на самый верх, в маленькое помещение, украшенное яркими фресками. Роспись запечатлела двор древнего Ампридатвира. Мужчины и женщины в разноцветных шелковых одеяниях беседовали и пировали, а на центральной фреске — кланялись седобородому правителю с тяжелым взглядом блестящих глаз. Облаченный в черное и пурпур, он восседал на резном троне.
— Рогол Домедонфорс! — прошептала Элаи. Они затаили дыхание, боясь потревожить неподвижный воздух. А взгляд нарисованных глаз, казалось, проникал прямо в мозг…
— Красное к левому глазу, желтое к правому, затем синее к обоим, — повторил Юлан Дор указание с табличек. — Ну, что ж… вот синие плитки, а красное на мне.
Желтые плитки отыскались тут же. От плаща была отрезана полоска ткани. Красное к левому глазу, желтое к правому… Затем синее к обоим. Щелчок, скрежет, гудение — как будто в воздух поднялись сотни пчел.
Стены раздвинулись, открыв лестницу. Юлан Дор начал подниматься по ступеням. Элаи дышала ему в затылок.
Лестница выводила прямо под купол. Площадка была залита светом. В ее центре на возвышении покоился сверкающий черный цилиндр, похожий на стеклянный.
Гудение перешло в резкий вой. Цилиндр задрожал, осел, стал полупрозрачным. Внутри была расплывчатая светлая масса — мозг?
Творение волшебника ожило.
Цилиндр стремительно отрастил щупальца — они засновали в воздухе. Юлан Дор и Элаи замерли, прижавшись друг к другу. Гибкий конец одного из щупальцев набух, округлился и оказался глазом. На другом щупальце воронкой раскрылся рот. Глаз обвел их внимательным взглядом.
Рот весело произнес:
— Приветствую, приветствую вас через века. Наконец-то вы сподобились разбудить старика Рогола Домедонфорса. Я спал долго и крепко… кажется мне, что слишком долго. Сколько же я спал? Двадцать лет? Пятьдесят? Сейчас посмотрим…
Взор глаза обратился к трубке на стене, на четверть заполненной серым порошком.
Голос удивленно воскликнул:
— Энергия почти иссякла! Стало быть, сколько же я спал? Период полураспада тысяча двести лет — значит, больше пяти тысяч лет! — глаз снова повернулся к Юлану Дору и Элаи. — Кто же вы? Где мои враждующие подданные, приверженцы Паншу и Газдала? Должно быть, давным-давно перебили друг друга?
— Нет, — со слабой улыбкой ответил Юлан Дор. — Они все еще сражаются на улицах.
Щупальце с глазом метнулось к окну. Желеобразный мозг задрожал, наполняясь оранжевым светом. В голосе прорезалась резкая хрипотца — у Юлана Дора мурашки поползли по спине. Элаи лихорадочно вцепилась в его руку.
— Пять тысяч лет! — воскликнул голос. — Пять тысяч лет, а эти несчастные все еще враждуют! Время не научило их мудрости? Тогда следует использовать более действенные средства. Рогол Домедонфорс преподаст им урок мудрости. Смотрите!
Снизу послышался громовой звук, сотни мощных ударов. Юлан Дор и Элаи припали к окну. На улицах творилось нечто невообразимое:
Двери многочисленных строений, скрывавших входы в подземелья, распахнулись, давая дорогу огромным щупальцам — из черной прозрачной субстанции, подобной веществу движущихся дорожек.
Щупальца взметнулись в воздух, и выпустили сотни отростков, которые змеями набрасывались на бегущих в панике жителей Ампридатвира, и срывали с них одежду. Голых горожан швыряли на главную площадь: люди тряслись от ужаса и холода. Кто из них носил серое? Кто — зеленое?
— У Рогола Домедонфорса теперь большие сильные руки, — воскликнул громовой голос, — крепкие, как сталь, вездесущие, как воздух.
Голос доносился отовсюду и ниоткуда.
— Я Рогол Домедонфорс, последний правитель Ампридатвира. Как же низко вы пали! Обитатели‘лачуг, пожиратели грязи! Смотрите — я в один миг восстановлю все разрушенное за пять тысяч лет!
Черная субстанция отростков превращалась в жесткие роговые резаки, жерла, изрыгавшие голубое пламя, огромные черпаки — и каждое живое орудие имело свой глаз на тонком стебельке. Везде, где виднелись руины и чернели провалы, щупальца копали, резали, жгли, плавили, подтаскивая новые материалы. После них оставалась сверкающая гладь возведенных заново стен.
Одновременно щупальца сгребали ветхие обломки веков — груды мусора проносились над башнями и обрушивались далеко в море. Последние пятна серой и зеленой краски исчезали под радугой ярких цветов.
Буйная волна обновления захлестывала башню за башней, дом за домом, площадь за площадью, парк за парком — не оставляя камня на камне от прежнего ради сверкающих красот грядущего. Рогол Домедонфорс врос в Ампридатвир и овладел им, как дерево врастает корнями в землю.
В считанные мгновения на развалинах вознесся новый Ампридатвир, сверкающий, гордый, неустрашимый, своей юностью бросающий вызов красному солнцу.
Юлан Дор и Элаи, ошеломленные до потери дыхания, едва могли уследить за происходящим. Возможно ли это — уничтожить город и в мгновение ока возвести вместо него новый?
Между тем щупальца скользнули по пригородным холмам, нырнули в пещеры и выволокли оттуда сонных пресыщенных гаунов. Сотни тварей, точно омерзительные плоды древа зла, качались над замершим Ампридатвиром.
— Смотрите! — голос гремел хвастливо и дико. — Вот те, кого вы боялись! И вот как обойдется с ними Рогол Домедонфорс!
Щупальца хлыстами рассекли небо: извивающиеся гауны пронеслись над городом и упали в море.
— Он безумен, — шепнул Юлан Дор Элаи, — тысячелетний сон повредил его мозг.
— Смотрите на новый Ампридатвир! — гремел могучий голос. — Ибо вы видите его в первый и последний раз. Теперь вы умрете! Вы недостойны нового бога Рогола Домедонфорса. Только двое, те, что рядом со мной, останутся и дадут жизнь новой расе…
Юлан Дор беспомощно оглянулся. Что? Им предстоит остаться одним в пустом Ампридатвире под властью безумного сверхсознания?
— Нет!
Одним движением он выхватил меч и, вонзив его в цилиндр, рассек обезумевший мозг пополам.
Ужаснейший звук, никогда прежде не слышанный на Земле, потряс воздух. Многие из тех, кто был на площади, сошли с ума.
Щупальца Рогола Домедонфорса по всему городу забились в предсмертных судорогах. Великолепные башни рушились, пронзительные вопли жителей сливались с грохотом катастрофы.
Юлан Дор и Элаи бросились на террасу, где оставили воздушное судно. Им в спину несся душераздирающий шепот:
— Я… еще… не мертв. Если… все мои мечты… пошли прахом, то я… убью… и вас тоже…
Они прыгнули в лодку. Юлан Дор поднял ее в воздух. Невероятным усилием воли умирающий мозг бросил одно из щупальцев им наперерез. Юлан Дор увернулся. Щупальце устремилось вслед.
Все пределы скорости были превышены, ветер пел и свистел за дребезжащей обшивкой. А вслед летела дрожащая длань гибнущего бога, пытаясь раздавить мошку, причинившую ему такую боль.
— Быстрее! Быстрее! — молил Юлан Дор послушную машину.
— Выше, — шептала девушка, — выше — быстрее…
Нос лодки ввинчивался в небо почти вертикально, но черное щупальце настигало — черная радуга, подножие которой — в едва видимом уже Ампридатвире.
Однако смерть настигла Рогола Домедонфорса раньше. Щупальце темным облаком осело над морем.
Юлан Дор продолжал полет на полной скорости, пока остров не превратился в дымку и не растаял на горизонте. Только тут он замедлил скорость и перевел дыхание.
Элаи неожиданно упала ему на плечо и бурно разрыдалась.
— Тише, девочка, тише, — успокаивал ее Юлан Дор. — Мы спасены; мы навсегда покидаем этот проклятый город.
Она мало-помалу успокоилась.
— Куда же мы теперь полетим?
Юлан Дур расчетливо и с некоторым сомнением осмотрел летающую машину.
— Никакой магии Кандайв не получит. Он может рассчитывать разве что на мой рассказ. Возможно, он даже останется доволен… И, конечно, он захочет летающую лодку. Но мы еще посмотрим…
— А нельзя ли нам просто лететь на восток? — прошептала девушка. — Лететь, лететь, лететь, пока не найдем место, где встает солнце… Может быть, там найдется для нас лужайка с плодовыми деревьями…
Юлан Дор глядел на юг, и думал о Кайне с его тихими ночами и днями, окрашенными в цвет вина, о своем просторном доме-дворце, о широком ложе, с которого так хорошо любоваться водами залива Санреаль, старыми оливами и гуляньями на городских площадях….
— Элаи, тебе полюбится Кайн. — ласково сказал он.
Гвил из Сфиры
Гвил из Сфиры очень любознателен, вот только, к сожалению, на многие его вопросы никто не может дать ответа. Говорят, что только Хранителю ведомо всё, поэтому путь Гвила — в Музей Человека, где живёт Хранитель и живёт, как оказалось, не один…
Своей непохожестью на родителей и односельчан маленький Гвил с рождения вызывал у отца досаду. С виду совершенно непримечательный малыш испытывал непреодолимую тягу к необычному. Поговаривали, что кто-то сглазил его еще во чреве матери. Стоило мальчику хоть самую малость разволноваться, как он начинал странно хохотать. Это очень забавляло окружающих. А когда Гвилу исполнилось четыре года, пришла пора странных вопросов:
— Почему у квадрата четыре угла, а у треугольника — три?
— Как мы будем видеть, когда солнце погаснет?
— А в океане цветы бывают?
— А почему, когда ночью идет дождь, звезды не ширят?
На все это отец сердито отговаривался:
— Таковы законы мироздания, квадраты с треугольниками им подчиняются!
Или:
— Будем передвигаться на ощупь!
Или:
— Меня не волнует, что там, на дне, это одному Смотрителю ведомо!
Или:
— Звезды выше облаков, на них дождь не попадает!
Когда Гвил подрос, он стал очень вспыльчив, и быстро выходил из себя, однако жажда знаний брала верх над обидами.
— Почему человек умирает, если его убить?
— Куда исчезает красота?
— Как давно живут на земле люди?
— Что находится выше неба?
Отец сердился, но пытался ответить и на эти вопросы:
— Смерть — следствие жизни, — говорил он. — Жизнь человека — воздух в мыльном пузыре. Она ищет выхода, а между тем шар летит, как цветной причудливый сон.
— Красота — одна из уловок любви. Если в душе нет любви, красоты не увидеть.
— Одни говорят, что люди выросли из земли. Другие утверждают, что земля — творение человеческих рук. А что есть правда, один Смотритель и ведает.
— Выше неба лежит Бесконечность.
Гвил предавался размышлениям, пока ему не открылся тайный смысл явлений жизни. Соседи шептались, что при родах ему повредили мозг, и сейчас он пытается привести свой рассудок в равновесие.
Он часто бродил по травянистым холмам Сфиры, желая как можно лучше изучить окружающий мир.
Наконец он так утомил отца своими вопросами, что тот больше не мог их слышать, и отговаривался тем, что более ничего не знает.
Гвил к этому времени превратился в ладного стройного юношу. Он всматривался в жизнь широко распахнутыми глазами; однако жажда знаний не мешала ему слыть первостатейным щеголем. Но в уголках его губ таилось какое-то беспокойство.
Видя, что отец сердит на него, юноша попросил:
— Позволь мне задать последний вопрос!
— Задавай, — согласился отец, — но чтобы уж он и вправду был последний.
— Ты часто упоминал Смотрителя. Кто он? Где его искать?
Отец посмотрел на сына, как на сумасшедшего, и севшим голосом объяснил:
— Смотритель пребывает в Музее Человека. Согласно поверью, Музей находится в древней Земле Падающей Стены. Я не знаю точно, существует ли это место. Но многие полагают, что Смотритель знает ответы на все вопросы. К тому же он, несомненно, колдун, и тайны смерти открыты ему наравне с тайнами жизни.
— Я найду Смотрителя и Музей, чтобы до конца постичь суть всех вещей, — пылко сказал Гвил.
В ответ Отец тихо проговорил:
— Да будет так. Я отдам тебе моего любимого белого коня; волшебное облачение — оно укрывает от злых сил; светящийся кинжал, чтобы разгонять тьму, и — главное — подарю мое благословение, которое будет хранить тебя на всех дорогах и тропах, трактах и стежках. Помни об этом!
На языке Гвила вертелось множество новых вопросов, и первый — об источнике сведений и происхождении чудесных предметов, но… Он только поблагодарил его за чудесные дары и благословение — оно и впрямь не было лишним на сумрачных дорогах Асколэса.
Гвил оседлал коня, наточил кинжал, последний раз посмотрел на свой старый дом в Сфире и отправился на север: жажда знаний в нем росла с каждым вдохом.
На старой барже он переправился через Скаум. Предавшись мечтам о встрече со Смотрителем, он едва не стал жертвой речного грабителя — тот вынырнул из-под борта с сучковатой дубиной. Юноша не без труда отбился и столкнул злодея обратно в воду.
Впереди поднимался гористый северный берег, увенчанный Рубцом Порфириона. Темнели пирамидальные тополя, меж ними виднелись белые колоннады Кайна, в далекой дали простерлось тусклое зеркало залива Санреаль. Баржа причалила, Гвил сошел на берег и принялся за расспросы. Он исходил все кривые улочки прибрежного селения, пока один из жителей — одноглазый весельчак — не повел его к прорицателю. Одинокое жилище колдуна сверху донизу пестрело символами Омоклопеластиана. Хозяин оказался худым стариком с бронзовой кожей, воспаленными глазами и длинной седой бородой.
— Могу ли я задать тебе кое-какие вопросы? — отважно начал Гвил.
— На три из них я отвечу, — кивнул тот, — и начну говорить терцинами на внятном тебе наречии, но продолжу на языке движений и жестов, а далее разовью мысль притчами, которые ты волен толковать, как угодно, и подведу итоги на языке, которым ты не владеешь.
— Во-первых, я хочу знать, много ли тебе известно?
— Я знаю все, — гордо заявил прорицатель, — секреты красного и черного, тайны добра и зла, забытые чары Великого Мотолама, подводные пути рыб и воздушные тропы птах небесных.
— Где ты добыл эти знания?
Старик усмехнулся:
— Когда из дальних странствий я вернулся в свое жилище, то решил предаться самосозерцанию, хотя понимал, что таким образом постичь мир невозможно.
— Почему ты держишь свои знания при себе? — рискнул спросить Гвил. — Почему скрываешься в четырех стенах и живешь в небрежении и нищете?
Прорицатель едва сдержал гнев.
— Ну-ну, юнец! Я уже потратил впустую столько мудрости, что всех твоих денег не хватит возместить потерю. Если тебе нужны знания, за которые не надо платить, — усмехнулся он, — то ищи Смотрителя.
И мудрец скрылся в хижине.
Гвил нашел пристанище на ночь, а утром двинулся дальше на север — дорога вела мимо развалин Старого Города и сворачивала в Лес. Во время ночевок путешественник укрывал себя и коня волшебным облачением — оно защищало от злых духов, коварных хищников и пронизывающего холода. Под ним не страшны были ни колдовские козни, ни зловещее дыхание темноты.
Багровое солнце грело все слабее, дни стали сумрачными, ночи — промозглыми. Гвил упорно ехал вперед, пока горизонт не заслонили горные кряжи Фер Аквилы.
Лес стал ниже и реже. Все чаще попадались даобады с массивными круглыми стволами и тяжелыми ветвями, покрытыми красно-коричневой блестящей корой. Их непроглядно густые кроны огромными коконами окутывали стволы.
На одной из лесных полян расположилась деревушка из торфяных лачуг. Из жилищ с криками высыпали обитатели и обступили Гвила, с любопытством разглядывая его.
Гвила местные жители заинтересовали не меньше, но он молча дождался, пока к нему не подошел их предводитель — здоровенный косматый мужлан в меховой шапке и накидке. От него так несло нечистотами, что Гвил отстранился.
— Куда направляешься? — спросил атаман.
— Мне нужно в Музей Человека, — ответил Гвил, — не укажешь ли дорогу?
Атаман кивнул на север, где виднелись горы.
— Езжай через Осконское ущелье — так быстрее будет. Правда, дорог там нет. И где оно точно кончается, я понятия не имею. Впрочем, мое дело — сторона.
Неизвестность не смутила Гвила.
— Но ты ведь откуда-то знаешь, что дорога через Осконское ущелье ведет к Музею?
Атаман пожал плечами.
— Все так говорят.
Конь вдруг забеспокоился и стал всхрапывать. Гвил оглянулся: неподалеку оказался загон, где копошились несколько… человек? Во всяком случае, они выглядели неуклюжими верзилами — голые, бледные, желтоволосые, с неприятным блеском в голубых глазах и тупым выражением грубых лиц. На глазах у Гвила один принялся жадно и шумно лакать какое-то мутное пойло.
— Что это за бедолаги? — удивился юноша.
Атаман ухмыльнулся. Неведение Гвила его позабавило.
— Это же оусты, — он указал на коня Гвила. — В жизни не видал такого странного оуста, как у тебя. Наши-то куда смирнее будут. И мясо у них — пальчики оближешь. — Мужлан внимательно разглядывал сбрую Гвилова коня. Особенно его привлекла попона, расшитая красными и желтыми цветами: — Какое, однако, покрывало. Загляденье! Слушай-ка, не возьмешь ли моего оуста в обмен на твоего со снастью. Лучшего дам.
Гвил вежливо объяснил, почему он вынужден отказать. Атаман как будто равнодушно пожал плечами.
Загудел рожок.
— Хочешь есть? Еда поспела, — оглянувшись, предложил атаман.
Гвил невольно покосился на оустов. Потом ответил:
— Я не голоден. И мне надо спешить. Я благодарю за приглашение, но вынужден отказаться.
Он вскочил на коня и дал ему шпоры. Проезжая под огромным даобадом, Гвил бросил последний взгляд на селение. Возле лачуг поднялась подозрительная суета.
Вспомнив, как атаман ел глазами седло и попону, Гвил заторопился и подхлестнул коня. Скоро он был уже на опушке леса.
Дальше, насколько хватало глаз, лежала равнина. Под копытами коня захрустела сухая осока. Солнце, багровое, как перезревший гранат, закатывалось за облака на юго-западе, его косые лучи едва освещали безлюдный простор. Видневшиеся в дымке горы в этом свете выглядели неестественно.
Гвил покосился на солнце. Через час наступит ночь… Что-то тревожило его, и не напрасно: оглянувшись, он заметил четырех оустов с наездниками — они увидели его и припустили рысью, — но тут неожиданно хлынул дождь, и напуганный конь во всю прыть понесся к ущелью. Преследователи устремились за ним.
Когда солнце село, впереди снова показался лес, еще более мрачный. Его темные деревья склонялись до самой земли, Гвил то и дело задевал за корявые сучья.
Во что бы то ни стало надо оторваться от погони! Пожалуй, в лесу это удастся, если только оусты не идут по запаху. Гвил три раза менял направление. Наконец он натянул поводья, остановился, прислушался к треску бурелома, потом спешился и завел коня в заросшую густыми деревцами лощинку. Вскоре показалась погоня — четверо всадников явно злились. Учетверенный треск их шагов медленно затихал, пока не смолк совсем.
Конь зашевелился и зашуршал листьями. Воздух здесь был сырым и промозглым. Гвила начало знобить.
Темнота сгущалась, как будто в воздух лили чернила. Надо убираться от проклятой деревни. Чем скорее, тем лучше.
Он вывел коня и снова прислушался. Хриплые крики доносились издали. Гвил повернул в противоположную сторону и полностью доверился коню.
Сучковатые ветки сплетали в лиловом небе черную сеть. Отовсюду тянуло плесенью и гнилью. Конь ступал очень осторожно, настороженный седок чутко вслушивался в тишину. Зрение было бессильно — перед глазами уже все сливалось, но отовсюду на одинокого путника глядела незримая смерть.
Обливаясь холодным потом, боясь лишний раз пошевелиться, Гвил сполз с седла и развернул волшебное облачение. На этот раз даже оно оказалось бессильно против леденящего ужаса ночи, который поселился в душе.
Сквозь ветви проглядывал худосочный рассвет. Гвил вылез из своего укрытия — изо рта шел пар. Он пожевал сушеных фруктов, задал коню остатки овса… Дорога ждала, и вскоре он продолжил свой путь.
Лес кончался у подножия иззелена-черных гор, тянувшихся от Мелантина к Земле Падающей Стены — с мглистого ночного запада на алый утренний восток. Где же Осконское ущелье? — юноша тщетно всматривался вдаль, не находя ни малейших признаков того прогала, что был виден из разбойничьего поселка.
Моросило. Пологие склоны влажно блестели, редкие утесы щерились, как гнилые зубы. Гвил принял решение и двинулся в горы.
На исходе дня он понял, что заблудился в каменном лабиринте, снова позволил коню выбирать дорогу и приготовился всю ночь провести в седле. Привстав на стременах, юноша в очередной раз огляделся. Древний путь через Осконское ущелье, видимо, и в самом деле вел в северные земли. Но синюшные тучи скрывали солнце, и определить стороны света не представлялось возможным — всюду был только камень, голый и безотрадный, да кое-где — засохшие кусты. Конь и всадник мерзли под холодным свинцовым небом и мокли под нескончаемым дождем.
Тогда он в отчаянии погнал коня галопом. Уши наполнил свист. Горы закачались, как живые. Скачка внезапно окончилась у обрыва. Стало тихо. Внизу, в широкой долине, темнел заброшенный город. Над его улицами стлался туман. Отблеск заката лежал на почерневших кровлях домов.
Конь зафыркал и ступил на каменистый откос.
— Странный город, — Гвил за время своего путешествия привык разговаривать с понятливым конем, который как будто все понимал, — никого не видно, ничего не слышно, даже дымом не пахнет… По моему, тут уже давным-давно никто не живет.
Не объехать ли его стороной? Мало ли какая нечисть гнездится в развалинах… А если через город проходит дорога на север?
Он решился и въехал в город. Копыта звонко цокали по мостовой. Постройки из дикого известняка были большей частью разрушены. Редкие уцелевшие двери хлопали, болтаясь в заржавленных петлях. В стенах темнели провалы, хотя сам камень выглядел прочным. Перед угрюмыми домами разрослись цветы — все, что осталось от ухоженных некогда цветников.
И тут ветер принес долгожданную дымную горечь. — Хотя — мало ли кто разжег здесь костер?
— Э-эй! — крикнул он.
Тишина. Нигде не хлопнула дверь, не зажглось окно. Гвил осторожно поехал дальше. Улица поворачивала к большому дому… В его окнах мелькал свет.
Это было высокое здание с четырьмя окнами. Стекла давно вылетели, но сохранились бронзовые рельефы и маленькие балкончики. Мраморная балюстрада перед террасой и вовсе сияла белизной, придававшей фасаду отрешенное равнодушие. Слышалась тихая музыка.
Но Гвила привлекло нечто иное. Соскочив с коня, он отвесил поклон девушке, которая задумчиво сидела на перилах балюстрады. Несмотря на холод, на ней было только легкое желто-оранжевое платье. Золотистые волосы окутывали плечи, оттеняя задумчивое личико.
Гвил поздоровался. Девушка улыбнулась, кивнула в ответ, поправляя упавшие на глаза пряди.
— Скверная ночка для странников!
— А равно и для мечтателей, — в тон ей откликнулся Гвил.
Она снова улыбнулась:
— Мне не холодно. Я сижу и мечтаю… И слушаю музыку…
— Что это за место? — Гвил, оглядывал улицу, но взгляд его все время возвращался к девушке. — Здесь есть еще кто-нибудь, кроме тебя?
— Этот город называется Карчезель. Он был покинут десять веков назад. Я и мой старый дядюшка прячемся здесь от сапонидов.
Девушка казалась Гвилу все более очаровательной.
— Ты озяб? — воскликнула она. — А я-то держу тебя на улице! Входи же, будь как дома!
— Спасибо, но сначала надо позаботиться о коне.
— Его можно поставить вон в том сарае. Конюшни у нас, к сожалению, нет.
Там, куда она указала, стояло маленькое строение с настежь распахнутой дверью. Он расседлал коня и завел его внутрь.
Неожиданно его слухом завладела музыка — протяжные и таинственные созвучия, плывущие в темнеющем воздухе.
— Очень странно, — пробормотал он, поглаживая коня. — Дядюшка играет, девушка мечтает… Впрочем, излишняя подозрительность тоже до добра не доводит. Если даже она и ведьма, то взять с меня нечего… А если они и вправду беженцы, да еще любят музыку, стоит и мне сыграть пару-тройку мелодий… Надо же чем-то отблагодарить за гостеприимство… — Он достал из седельной сумки свою флейту и направился к девушке.
— Как твое имя? — спросила она. — А то я не знаю, как представить тебя дяде.
— Я Гвил из Сфиры. Это место за рекой Скаум в Асколэсе. А твое имя?
Она засмеялась. Входная дверь была приоткрыта. Мягкий желтый свет ложился на булыжную мостовую.
— У меня нет имени. Зачем оно? Кроме нас с дядей здесь никого нет, он может обратиться только ко мне.
Гвил удивился. Это действительно выглядело странно. Может, она считает его колдуном и боится порчи?
Едва они вошли в дом, как флейта заиграла громче.
— Если ты позволишь, я буду называть тебя Амис, — попросил Гвил. — Так называется южный цветок, такой же золотистый и нежный, как ты.
Она кивнула:
— Пожалуйста, если тебе так нравится.
Они вошли в комнату, украшенную гобеленами. Лица овеяло теплом. Здесь ярко пылал камин, возле него блестел приборами накрытый стол. В кресле сидел неопрятный лохматый старик — спутанные седые космы падали ему на плечи, всклокоченная грязно-желтая борода походила на паклю. Ноги были обуты в ободранные сандалии. Он продолжал играть на флейте, не замечая вошедших. Гвилу почудилось, что девушка пританцовывает на ходу.
— Дядюшка Людовик! — весело крикнула она. — Я привела гостя, господина Гвила из Сфиры.
Гвил присмотрелся к старику: поразительно — у него были проницательные молодые глаза, полные лихорадочным блеском. Больше того, глаза смеялись. Это обескураживало — потому что на морщинистом лице читалась целая повесть, полная страданий и утрат.
— Дядя — великий музыкант, в этот час он всегда играет. Он придерживается такого распорядка уже долгие годы…
Гвил вежливо поклонился.
Амис шагнула к столу.
— Угощайся, Гвил! Дай я налью тебе вина. А потом, быть может, ты тоже сыграешь нам на флейте.
— С радостью, — откликнулся юноша и увидел, что лицо старика просветлело, а уголки губ дрогнули.
Пока Гвил утолял голод, Амис все подливала ему вина, так что, наконец, комната поплыла у него перед глазами.
Дядя Людовик продолжал играть свою мелодию, нежную, как журчание ручейка. Ее переливы убаюкивали. Сквозь дрему юноша следил, как Амис кружится в танце.
«Странно, — думал Гвил, — эти одинокие люди совсем не ожесточились и сохранили любовь к прекрасному…»
Он очнулся и поднялся из-за стола. Людовик все еще что-то наигрывал, мелодия подражала пению птиц на восходе солнца. Амис танцевала, с каждым шагом приближаясь к Гвилу. Он уже ощущал тончайший аромат ее духов, и не мог отвести глаз от золотых волос и счастливого лица.
Людовик почему-то смотрел на нее сердито.
— Может быть, сейчас поиграешь ты? Ты так молод и так силен… — попросила Амис, перехватив его затуманенный взгляд. — Ты ведь не откажешься сыграть для дяди? Он будет очень доволен и скоро уйдет спать. А мы сможем беседовать хоть до утра.
— С удовольствием поиграю, — проговорил Гвил, с трудом шевеля губами — вино брало свое. — Мои домашние всегда слушали меня с удовольствием… Пусть моя музыка расскажет вам о Сфире.
Случайно взглянув на старика, Гвил удивился: лицо выражало чистейшую радость. Его любовь к музыке поистине достойна восхищения.
— Ну же, играй! — попросила Амис, подталкивая его.
— Не лучше ли подождать, пока дядя закончит. Мне не хотелось бы показаться невежей, — попытался возразить Гвил.
— Нет, чем раньше ты дашь ему понять, что хочешь играть, тем скорее он закончит. Просто возьми флейту. Он плохо слышит, — пояснила девушка.
— Ну ладно, — согласился Гвил, — только я лучше возьму свою флейту.
Его невинные слова произвели странное действие: в глазах Амис сверкнуло непонятное торжество, а на лице ее дяди проступило выражение безнадежной покорности.
Гвил отвернулся, смутившись.
— Вы не хотите меня слушать?
На мгновение в комнате стало тихо. Амис стояла перед ним, трогательная и прекрасная:
— Что ты! Я уверена, что твоя музыка приведет дядю в восторг. Просто он хотел бы услышать, как в твоих руках будет звучать его флейта.
Людовик кивнул, и его молодые глаза опять как-то странно сверкнули.
Его инструмент был восхитителен — серебристый металл, золотые инкрустации… И кажется, он не слишком-то хотел уступить его даже на время.
— Возьми флейту, — настаивала Амис, — он просто не может уловить, о чем речь.
Людовик затряс головой, то ли подтверждая, то ли отрицая что-то. Гвил поддержал его участливым взглядом.
— Я пока что сыграю на своей флейте — она почти что часть меня, и к тому же мне не хочется беспокоить твоего дядю. Слушайте! — И Гвил поднес мундштук к губам. — Это песня из Кайна, она называется «Опал, жемчужина и фазан».
Он заиграл — и впрямь с большим искусством. Старик следил за ходом мелодии и порой даже подхватывал ее переливы. Амис слушала, полузакрыв глаза и покачивая в такт рукой.
— Тебе понравилось? — спросил Гвил, закончив играть.
— Очень! Ты не мог бы повторить это на дядиной флейте? Ее звук мягче, и дыхание напрягать почти не нужно.
— Нет-нет, — заупрямился Гвил. — Я играю только на своем инструменте. — Следующим в его исполнении зазвучал праздничный танец — в комнате словно повеяло вихревым дыханием карнавала. Людовик вторил ему с замечательной точностью. Амис самозабвенно кружилась в танце собственного сочинения.
Гвил заиграл бешеную сельскую тарантеллу. Девушка кружилась все быстрее и быстрее, ее руки взлетали, волосы разметались.
Флейта Людовика рождала восхитительные серебристые рулады — они то сплетались с мелодией Гвила, то оттеняли ее другой тональностью, то подчеркивали низкими или высокими нотами ее сумасшедший ритм.
И вдруг Людовик закрыл глаза, не нуждаясь в видимом мире, и заиграл еще быстрее. Его музыка была ни на что не похожа. Рулады, трели, переборы флейты Гвила — а она пела, как никогда раньше — были слабым эхом этой феерии.
Глаза старика закатились, по лицу заструился пот. Воздух трепетал, полнясь созвучиями, едва выносимыми для человеческого слуха.
Амис танцевала, как одержимая. В неистовстве пляски она забыла о красоте и грациозности, казалось, она и себя забыла: ее метания завораживали, пугали. От натуги у Гвила темнело в глазах. Вдруг он увидел, как Амис оседает на пол и бьется в судорогах с пеной у рта. Дядя с усилием шагнул к ней, и… страстное многоголосье сменилось медлительными и величавыми звуками, которые неотвратимо слагались в Песнь Смерти.
Гвил из Сфиры бросился вон из комнаты с расширенными от ужаса глазами.
А Людовик играл, и каждая следующая нота вызывала у его жертвы новую жестокую судорогу.
Холодный воздух отрезвил Гвила — снаружи шел дождь со снегом. Юноша вбежал в сарай, бросил коню на спину седло, торопливо взнуздал его и поскакал прочь. Булыжник грозно звенел под копытами. Гвил мчался галопом. Вон из города! Когда он решился, наконец, оглянуться, то онемел от изумления: позади в утреннем полусвете расстилалась ровная каменистая равнина, лишь кое-где виднелись неузнаваемые руины… Кругом царила тишина — лишь иногда ее нарушал шорох осыпающихся камней. Гвил отвернулся и поехал своей дорогой. На север.
Впереди маячили серые гранитные утесы, почти сплошь покрытые алым и черным лишайником и голубой плесенью.
Копыта коня звонко цокали по камням дороги. Этот звук убаюкивал Гвила — он обессилел после бессонной безумной ночи. Дрема уносила его в страну сновидений, Гвил упорно старался стряхнуть с себя оцепенение и не заметил, как заснул и начал сползать с седла. Встрепенувшись, он решил, что скоро нужно будет устроить привал.
Солнце было в зените, когда дорога привела его к огромному утесу. Гвил задумался, и решил передохнуть сразу за поворотом.
И неожиданно скальные стены расступились, открыв неоглядный простор.
Это был край полутонов и полутеней, сливающихся в дымку на горизонте. Впереди виднелась пустынная возвышенность с рощицей темных деревьев. У ее подножия поблескивала вода и светлели пепельные руины, окутанные туманом.
Не это ли — Музей Человека?
Ближе к вечеру поднялся ветер. Казалось, он нес с собой сумерки, как облака. Гвил остановился на ночлег. В темноте ничего не стоило потерять дорогу. Странный печальный звук. Гвил замер, настороженно озираясь.
Вздох? Стон? Плач?
Звук раздался ближе. Он изменился, и больше всего походил на шелест одежд.
Гвил съежился в седле. Темнота подалась: на дороге стоял некто в белых одеждах, глаз его видно не было — только темные провалы, подобные пустым глазницам черепа.
С печальным воплем пришелец сгинул. Вокруг слышался только шум ветра. Гвил без сил сполз с седла наземь и стал разворачивать облачение. Очутившись в темноте и тепле, он погрузился в сон.
Поутру он снова пустился в путь. Дорога петляла по белому песку между пыльными кустами дрока, и вела как раз к холму с рощицей. Гвилу очень хотелось увидеть сквозь листву крыши и дымок над ними. Справа и слева были поля, заливные луга и яблоневые сады. Значит, где-то поблизости должны жить люди! На глаза ему попалась ограда из камней и черных бревен. Высеченные на камнях пятерни указывали на центральную колонну. Бревенчатые перила были украшены спиралями. За оградой зияла яма, выкопанная или выжженная каким-то ужасным орудием.
И тут он заметил троих — они явно спешили ему наперерез.
Конь забеспокоился. Приблизившись, незнакомцы внимательно оглядели Гвила и взяли его коня под уздцы. Это были рослые, хорошо сложенные люди, облаченные в тесные одеяния из черной кожи, их шапки, похожие на скорлупу каштанов, закрывали уши. Удлиненные лица имели цвет старой кости, глаза отливали золотом, черные волосы блестели на солнце.
Один из них, видимо, старший, выступил вперед. Его лицо было непроницаемо.
— Привет тебе, чужеземец!
— Здравствуйте, — осторожно ответил Гвил, — вы из Сапониса?
— Да, оттуда. — Старший с любопытством оглядел Гвила золотистыми глазами: — Судя по твоему виду, ты с юга?
— Я Гвил из Сфиры, что на реке Скаум в Асколэсе.
— Долог же был твой путь! — заметил сапонид. — И уж верно, ты всякого навидался.
— Путь кажется короче, когда ясно видишь цель, — ответил Гвил.
— Ты пересек Фер Аквилу? — вежливо поинтересовался сапонид.
— Да, на моем пути были какие-то скалы, — сапониды молчали, и Гвил продолжил: — еще вчера я ночевал в мрачном ущелье. Мне даже встретился призрак, но Думаю, он во мне не нуждался.
Его слова неожиданно взволновали сапонидов. Их продолговатые лица вытянулись, губы сжались. Старший попытался успокоить подчиненных, однако и сам со скрытым страхом косился на небо и по сторонам.
— Призрак? В белых одеждах? И растаял в воздухе?
— Ну да. Вы о нем слышали?
Все опять замолчали.
— Да, случалось, — наконец прервал молчание старший сапонид. — Но продолжай свой рассказ.
— Осталось немного. Я переночевал у выхода из ущелья, и утром спустился на равнину.
— И больше тебя никто не беспокоил? Не видел ли ты Кильбао — Шагающего Змея, который спускается с неба, предвещая беду?
— Нет, я не видел ни змей, ни других гадов; меня защищало благословение отца.
— Очень любопытно…
— Однако, — прервал Гвил, — раз уж зашла об этом речь, не скажете ли вы мне, что это за призрак и что ему было нужно?
— Этого я толком не знаю, — осторожно ответил сапонид. — Знаю только, что лучше его не поминать, чтобы не навлечь на себя беду.
— Хорошо, — согласился Гвил, — а не знаете ли вы… — Он не договорил, сообразив, что до того, как расспрашивать про Музей Человека, неплохо бы присмотреться к сапонидам и выяснить, какое значение этот Музей имеет для них. Ведь пока что они задавали больше вопросов, чем давали ответов.
— Вы хотели о чем-то спросить? — поинтересовался сапонид.
Гвил указал на опаленную рытвину за оградой из бревен и камней.
— Кто это выжег?
Сапонид коротко глянул туда и пожал плечами.
— Это очень древнее место. Над ним обитает злой дух, который все уничтожает. Никто не может пересечь пустошь. Здесь мы казним преступников. Впрочем, не будем о плохом. Ты, наверное, хотел бы отдохнуть. Мы тебя проводим.
Они двинулись по тропинке в город. Гвил молча ехал за ними. У подножья холма дорога превратилась в оживленный тракт. Справа раскинулось озеро, заросшее багряным камышом. За ними была видна пристань, рядом на воде покачивались лодки. Высокий причал был срублен из черных брусьев в виде серпа.
Наконец поднялись в город. Богато украшенные резьбой трехэтажные дома из золотисто-коричневых комлей, казалось, возводились на века. Гвил с любопытством разглядывал резные узоры: спирали, цветы, листья, ящериц и всякую всячину. Наличники также были украшены орнаментом: листьями, животными, звездами.
Было ясно, что эти дома принадлежат местным богачам. Узкая улочка поднималась все выше и выше. Постройки утопали в пышной листве садов. Сапониды шли впереди, тихо переговариваясь. Они выглядели весьма изысканно — Гвил никак не ожидал такого от северян.
Внезапно все остановились. Старший обернулся к гостю:
— Подожди меня здесь. Я должен предупредить о твоем приезде Воеводу, чтобы он приготовился к приему.
Гвилу и в голову не пришло, что это ловушка. Он кивнул, и продолжил любоваться гостеприимным городом.
Невдалеке остановилась стайка смеющихся девушек в полосатых шерстяных платьях: они без стеснения разглядывали чужеземца. Гвилу они понравились: гибкие, стройные и очень кокетливые.
Вернулся его провожатый:
— Ну что же, господин Гвил, пойдем дальше?
Юношу охватило нехорошее предчувствие:
— Отцовское благословение хранило меня в пути, и я готов идти по любой дороге, если она приведет меня к цели. Но если я уклонюсь, гибель ждет меня и тех, кто окажется рядом.
Сапонид понимающе кивнул.
— Конечно, ты волен идти, куда захочешь. Просто Воевода очень хотел бы повидать гостя с далекого юга.
Гвил дал согласие наклоном головы, и все двинулись дальше. По обе стороны дороги потянулись гряды, засаженные кустами с маленькими сердцевидными листочками — красными, зелеными, черными.
Сапонид обернулся к Гвилу:
— Я должен предупредить тебя, чужеземец. Это — одно из наших священных мест, и обычай требует строго наказать любого, кто наступит на эти листья.
— Я учту. Постараюсь не нарушать ваших законов.
Заросли стали гуще и выше, и вдруг с дикими воплями на дорогу выпрыгнули страшилища с горящими глазами. Конь Гвила шарахнулся в сторону и потоптал священные листья.
Откуда ни возьмись, налетели сапониды. Коня схватили под уздцы, а Гвила стащили с седла наземь.
— Стойте! Что все это значит? Объясните мне! — надрывался он.
Проводник укоризненно покачал головой:
— Ведь я только что тебя предупреждал!
— Но чудища напугали коня! — пытался возражать Гвил. — И моей вины в этом нет. Отпустите же меня с миром.
— Боюсь, что за осквернение священного места ты будешь наказан. Слова здесь не помогут. Эти чудовища — безобидные домашние животные, которые напугались не меньше твоего коня. Между тем, ты ехал верхом и мог удержать лошадь. Так что даже, если ты извинишься, то все равно будешь виноват в преступной неосторожности.
Выходит, что это твои действия непредсказуемы, и конь тут ни при чем. Нам теперь придется заново освятить оскверненную землю. Между тем, если бы ты, получив мое предупреждение, спешился, ничего подобного не случилось бы. Итак, сэр Гвил, я вынужден признать тебя виновным в дерзости и неуважении.
Как Старшина, отвечающий за охрану спокойствия и соблюдение законов, я вынужден арестовать тебя как правонарушителя. До того, как будет назначено наказание, тебя заключат в тюрьму.
— Вы что, издеваетесь? — взорвался Гвил. — Как можно так жестоко обращаться с путником!..
— Ничего не могу поделать, — ответил Старшина. — Мы милосердны, но свято чтим обычаи, завещанные предками. Для нас прошлое важнее настоящего. Таковы наши законы!
Гвил внезапно успокоился.
— И какое же наказание меня ждет?
— Для подобных преступлений предусмотрены три вида наказаний. Полагаю, что в твоем случае сам приговор будет свершен символически — однако при полном соблюдении сопутствующих обычаев.
— Уведите его! — приказал Старшина своим людям. — Только не вздумайте переходить проезжие дороги — на дорогах он под защитой благословения, которое для вас может обернуться проклятием.
Гвила заперли в темном прохладном подвале. Каменный пол был сухим, потолок и стены — чистыми, без потеков и клоповьих гнезд. Оставшись в одиночестве, Гвил чувствовал себя очень неуютно. Тем более что светящийся кинжал у него отобрали.
Улегшись на камышовую подстилку, он попытался разобраться в происшедшем; однако усталость взяла свое, и Гвил уснул.
Прошел еще один день. Пленнику исправно приносили еду и питье. Наконец к нему зашел Старшина.
— Ты воистину родился под счастливой звездой, — объявил сапонид. — Мы не нашли в твоем поступке злого умысла, и сочли его легкомыслием. Реши мы иначе, наказание могло быть очень суровым. Закон предписывает либо — отнять пальцы ног и забить горло перцем; либо три часа порки и проклятие за осквернение святыни; либо опустить виновного на дно озера в свинцовых башмаках и заставить найти утерянную Книгу Келлса. — Старшина благодушно поглядывал на Гвила.
— Что же будет со мной? — сухо осведомился тот.
Сапонид пошевелил кончиками пальцев.
— Согласно указу Воеводы ты просто должен будешь поклясться, что никогда больше не осквернишь наши святыни и не нарушишь обычаи.
— Клянусь, — сказал Гвил и замолчал.
— И еще, — продолжал старшина с легкой усмешкой, — ты должен разобраться, почему наши девушки никак не могут определить первую красавицу и выбрать среди них лучшую.
— Ужасно трудно, — пробормотал Гвил, сдерживая радость, — не слишком ли сурово наказание?
Сапонид принял глубокомысленный вид:
— Многие пытались выбрать красавицу… Но почему-то каждый горожанин неизменно находил таковую среди своих родственниц. Поэтому выбирать должен посторонний нам человек. Тебя же никто не сможет обвинить в предвзятости, и ты вполне можешь нам помочь.
Гвил верил в искренность сапонида, хотя такое решение суда его удивило.
— Что же будет, когда я все исполню? — спросил он.
— Узнаешь, когда выберешь красавицу! — старшина вышел, оставив дверь открытой.
Больше всего Гвила огорчал вид его одежды — после несколько дней в тюрьме и прочих напастей он выглядел не лучшим образом. Чистое лицо и причесанные волосы не поправили дела — оказавшись на улице, Гвил с грустью заключил, что вид его остался неприглядным.
Старшина повел его на вершину холма.
— Однако вы не боитесь идти со мной по дороге, — заметил Гвил, припомнив наставление Старшины стражникам.
Сапонид пожал плечами:
— Верно, но пока тебя освободили лишь временно, и есть тысяча способов задержать тебя, не причинив тебе ни малейшего вреда. Дорога не значит «свобода»: она иногда идет через мосты и плотины, которые можно разрушить, посредством заклинаний на ней можно воздвигнуть стены. Твое благословение может хранить тебя даже от голода, но что с того, если ты просидишь в каменном мешке до помрачения солнца!
Ответить на это было нечего.
С холма Гвил увидел на озере три полукруглые лодки, нос и корма которых уходили под воду. Это его удивило.
— Почему у вас такие странные лодки?
Старшина в свою очередь удивился вопросу:
— Разве у вас на юге не растут стручки оу?
— Ничего подобного я раньше не видел.
— Это плоды гигантской лозы. Видишь, они похожи на кривые сабли. Когда стручки созревают, мы их снимаем, делаем маленькую прорезь, вычищаем изнутри, потом стягиваем концы вместе, чтобы он сам раскрылся — ну а там уж вставляем внутрь распорки, сушим, полируем, украшаем резьбой, смолим, — и лодка готова.
Путь их закончился на площади, окруженной высокими домами из почерневшего дерева. Это было место гуляний и сходов, на которых решались городские дела.
Собравшаяся здесь толпа ожидала чего-то с непонятным унынием.
А посреди площади сбилась добрая сотня девушек.
Они были нарочито небрежно и безвкусно одеты, растрепаны, а на чумазых лицах застыло одинаковое мрачное выражение.
Гвил повернулся к своему проводнику:
— Этим девушкам, похоже, совсем не хочется быть красавицами?
Старшина криво усмехнулся:
— Скромность — главное украшение наших жен и дочерей.
В душу Гвила снова закрались подозрения.
— Как должен проходить выбор? Мне еще не приходилось этого делать, и я не хотел бы никого оскорбить…
— Ты никого ничем не оскорбишь. Чем скромнее обставлено состязание и чем быстрее оно проходит, тем лучше. Ты просто пройдешься перед ними и укажешь на ту, которая тебе больше понравится.
Гвил, наконец, понял, что от него требуется. Он чувствовал себя дураком: по собственной глупости нарушить глупейший запрет, и получить наиглупейшее наказание, какое только можно придумать. Вот уж точно, надо разделаться с этим побыстрее! Он шагнул к девицам. На него устремились беспокойные взгляды. Задача оказалась не из простых: многие девушки были настоящими красотками, как ни старались этого скрыть.
— Встаньте в ряд, — попросил он, — так мне и вам будет проще.
Девушки без желания подчинились.
Гвил начал приглядываться. Для начала он вывел из ряда самых неказистых — толстушек, коротышек, рябых и конопатых. Затем сказал как можно мягче:
— Никогда не видел столько очаровательных девушек сразу. Любая из вас достойна быть первой, и мне непросто сделать выбор. Но я постараюсь рассудить по справедливости…
Снова и снова разглядывал девушек, просил выйти из ряда то одну, то другую, в ком находил изъян. Перед ним, наконец, остались настоящие красавицы. Он отверг еще нескольких. Оставшиеся смотрели на него с откровенной неприязнью, даже со злостью — особенно, когда он заставлял их поворачиваться, проверяя осанку.
Последний взгляд. До чего же они все хороши… Ясноглазые, гибкие, как тростник, с шелковистыми локонами. Их прелести не могли скрыть никакие лохмотья. Все они чуть ли не тряслись от волнения… И Гвил указал на ту, которая, кажется, совсем не волновалась. Она была воплощением очарования: маленькое личико, огромные задумчивые глаза и прекрасные черные волосы с трогательной гривкой над чистым лбом. Ее нежная кожа цвета слоновой кости была почти прозрачна, стан безупречен, как стебель цветка. «Что тут думать!» — подбодрил сам себя Гвил и взял ее за руку.
Глаза девушки расширились — от ужаса.
Гвилу чуть ли не силой пришлось тащить ее к восседавшему в кресле Воеводе.
— Я выбрал эту, так как нахожу ее самой красивой.
Над площадью повисла мертвая тишина.
Из груди Старшины вырвался хриплый печальный стон.
Он, покачиваясь, шагнул вперед. Голова его поникла, плечи тряслись.
— Гвил из Сфиры, ты отомстил за мою хитрость. Та, которую ты выбрал — моя любимая дочь Шири. И теперь она должна умереть…
Гвил переводил недоуменный взгляд то на Старшину, то на Шири. Девушка была безучастна и глядела куда-то вдаль.
Заикаясь, он выговорил:
— Ничего не понимаю! Я же выбирал первую красавицу…
— Твой выбор безупречен, Гвил из Сфиры, — с горечью сказал Старшина.
— Тогда скажи, что я еще должен сделать, чтобы вы меня отпустили? — спросил Гвил.
— В трех милях к северу лежат развалины, которые мы называем Музеем Человека… — голос Старшины прервался.
— Ну, ну, я слушаю! — торопил Гвил.
— Ты должен проводить туда мою дочь. На воротах увидишь медный гонг, ударишь в него и скажешь: «Мы из Сапониса».
Гвил нахмурился:
— «Мы»?
— Это будет искуплением твоей вины! — закричал Старшина.
Гвил огляделся. Со всех сторон его окружили мрачные горожане.
— Когда я должен отправляться? — сухо спросил юноша.
— Сейчас Шири переоденется в желтое платье. Через час она будет готова, и вы отправитесь в Музей Человека, — прозвучал столь же сухой ответ.
— А дальше?
— Что будет дальше, никому не известно. До вас туда ушли тысячи, и никто не вернулся.
Уже спускаясь с вершины холма по усыпанной листьями тропе, рассерженный Гвил никак не мог унять гневную дрожь во всем теле.
Нарушение дурацких обычаев повлекло за собой жертвоприношение!
Старшина подтолкнул его.
— Вперед!
Жертвоприношение… Гвила колотило, ему хотелось то смеяться, то плакать. Но если он и боялся, то не за себя.
Позади оставались высокие деревья и украшенные резьбой дома.
Наконец перед ними легла равнина.
Внизу возле желтой шелковой палатки ждали восемь женщин в белых хламидах и венках из соломы.
Старший подвел Гвила к верховной жрице. Та откинула полог палатки, и оттуда медленно вышла Шири. В ее темных глазах стыл ужас. Казалось, что платье душит ее, как силок: высокий ворот упирался в подбородок, на спину сползал капюшон, а голые руки казались особенно беззащитными. Девушка походила на маленького пойманного зверька. Она смотрела на отца и Гвила, как на чужих.
Жрица мягко обняла ее за талию и подтолкнула вперед.
Шири робко сделала несколько шагов. Мальчик и девочка подошли к обреченным с чашами. Девушка равнодушно взяла свою; Гвил тоже. Содержимое ему не понравилось.
— Что это за зелье?
— Напиток, — ответил сапонид. — Выпей, дорога покажется короче, страх покинет тебя, и шаг твой будет тверд.
— Нет уж, — заявил Гвил, — я не стану пить, я хочу предстать перед Смотрителем с ясной головой. Не желаю выглядеть пьяницей, качаться и спотыкаться! — И он вернул чашу мальчику.
Шири все еще смотрела на свое зелье.
— Не пей тоже. Не стоит добавлять к числу потерь наше достоинство, — посоветовал Гвил.
Нерешительно она протянула девочке свою чашу.
Старшина помрачнел, но смолчал.
Одетый в черное старец вынес атласную подушку, на которой лежал кнут с резной ручкой.
Взяв кнут, Старшина легонько стегнул им Гвила и Шири.
— А сейчас уходите из Сапониса! У вас больше нет дома. Ищите его в Музее Человека. Не оборачивайтесь! Забудьте прошлое, не думайте о грядущем в Северных Садах. Вы свободны отныне от всего доброго и дурного, что связывало вас с Сапонисом и сапонидами. Заклинаю вас! Прочь! Прочь!
Шири закусила губу. Слезы ручьями текли по ее щекам, но она не издала ни звука. С высоко поднятой головой она пошла вперед. Гвил двинулся вдогонку.
Они не оглядывались, лишь прислушивались к звукам за спиной, пока те не поглотило дыхание равнины — безграничной и мрачной, но живой под жухлым покровом трав. Далеко впереди белели руины Музея. К ним вела едва заметная стежка.
Гвил попытался заговорить:
— Почему мы молчим?
— Говори, — отозвалась Шири.
— Почему мы должны были это сделать?
— Так делали всегда, вот и все объяснение.
— Для тебя — может быть, — проворчал Гвил, — но не для меня. Я хочу знать правду. Я всегда хочу знать правду обо всем, что можно увидеть и пережить! Полное познание мира — вот мечта моей жизни!
Шири взглянула на него с изумлением:
— Неужели у вас на юге все так жадны до знаний?
— Нет, не все, — ответил Гвил. — Гораздо больше тех, кто жаден до удовольствий. Многие говорили мне: «Зачем тебе знания? Земля остывает, людям осталось совсем немного! Так стоит ли отказываться от радостей жизни?»
— И вправду… — начала было Шири, — вот в Сапонисе…
— Ну да, разумеется, — оборвал Гвил. — В Сапонисе умеют радоваться жизни! Из меня тут же сделали одержимого и осудили на смерть! Может быть, я и одержим — знаниями!
Шири сочувственно смотрела на него:
— Скажи, может, я смогу облегчить твою тоску.
Гвил залюбовался ее милым личиком, ее чудными густыми волосами и огромными глазами, так похожими на сапфиры.
— Я счастлив, что ты рядом. Жаль только, что это — единственный повод для счастья.
— Говори, говори, — повторила Шири, — Музей Человека уже близок.
— Все-таки почему нас послали на смерть?
— Истинной причиной было то привидение, которое ты встретил на дороге. Когда оно появляется — это знак, что к Музею Человека надо отправить самых красивых юношу и девушку. Откуда взялся этот обычай, я не знаю. Но так будет продолжаться пока светит солнце…
— Но что будет с нами? И что от нас потребуется?
— Я ничего не знаю…
Гвил принялся рассуждать вслух:
— Едва ли нам обрадуются… Ты, конечно, первая красавица Сапониса — но я-то чужак, и с вашими юношами статью поспорить не могу…
Шири горько улыбнулась:
— Не ты первый… Не ты последний.
— Ну да, моя смерть для Сапониса — потеря невеликая, — мрачно подтвердил Гвил.
— Это так, — согласилась девушка.
Гвил посмотрел вперед:
— Давай не пойдем к Музею Человека, не будем испытывать судьбу! Уйдем в горы, а потом на юг, в Асколэс! Все знания мира не стоят погубленной жизни!
Девушка покачала головой:
— Ты считаешь, что можно перехитрить судьбу? Глаза сотен воинов следят за нами, пока мы не войдем в Музей. Если мы попытаемся убежать, с нас сдерут кожу или запрут в ящик со скорпионами. Таково наказание за трусость.
Гвил содрогнулся.
— Ну что ж… В конце-то концов, мне всегда хотелось найти Музей Человека. Ради этого я и покинул Сфиру.
— С тобой отцовское благословение, — сказала Шири. — И твое заветное желание может исполниться.
Гвил не нашелся, что сказать, и дальше они шли молча.
Вдруг он остановился:
— Шири! Как ты думаешь, нас не разлучат?
— Не знаю…
— Шири!
— Да?
— Мы все-таки встретились под счастливой звездой…
Дальше они шли молча. Музей Человека приближался. Внезапно Шири схватила его за руку.
— Гвил, я боюсь.
Он опустил глаза в землю.
— Посмотри, что это в лишайниках? Не дорога ли?..
Шири засомневалась.
— Это, несомненно, дорога! — Гвил едва сдерживал радость. — Стало быть, я и впрямь под защитой! Но ты… Ни на шаг не отходи от меня! Быть может, благословения хватит на двоих.
Но Шири не разделяла его радости:
— Давай не будем обманываться, Гвил.
Они пошли дальше. Тропа становилась все шире по мере того, как приближались руины.
Наконец, Гвил и Шири достигли цели. Под ногами заскрипел белый известняк, зашуршала осока. Если здесь и вправду средоточие знаний, то должен быть знак…
По углам высились полуразрушенные опоры. Когда-то они поддерживали фризы огромной кровли. Она давно провалилась, и теперь в трещинах камней читалась тоска о былом величии.
Юноша и девушка стояли среди развалин входного портика: холодное солнце подкрашивало столбы вековой пыли, взвихренные ледяными ветрами.
Те, кто строил Музей, тоже превратились в пыль и были забыты.
— Подумать только, — проговорил Гвил. — Сколько знаний должно было здесь храниться. Неужели Смотритель не сберег их, и мудрость всех времен смешалась с землей?
Шири понимающе кивнула.
— Я все пытаюсь понять, — продолжал Гвил, — что же будет дальше. Что нас ждет?
— Гвил, — прошептала девушка, — я очень боюсь. Наверное, нас разлучат, будут пытать и убьют. Меня всю трясет, когда я об этом думаю…
Во рту у Гвила стало горячо и сухо.
— Пока я жив и мои руки сильны, нам ничего не угрожает.
Шири тяжело вздохнула:
— Гвил, Гвил, зачем ты выбрал меня?
— Потому, что ты похожа на бабочку, — признался он, — и опьяняешь сладким соком прелести. Я просто глаз не мог от тебя отвести. Откуда мне было знать, что все закончится так печально.
Дрожащим голосом Шири еле слышно проговорила:
— Я должна быть смелой. На моем месте могла оказаться любая, и кто знает, каково бы ей пришлось. А вот и дверь.
Створка из черного металла была врезана в толщу ближайшей опоры.
Они подошли к ней. Гвил легонько постучал в маленький гонг.
Петли заскрипели. Из открывшегося проема пахнуло холодом подземелья. За дверью стояла непроглядная тьма.
— Кто здесь? — крикнул Гвил.
Ему отозвался тихий, дрожащий, полный невыплаканных слез, голос:
— Идите вперед. Вас ждут.
Гвил напряженно вглядывался в темноту, пытаясь различить хоть что-нибудь.
— Осветите нам путь, я ничего не вижу!
В ответ послышался шелест:
— Свет ни к чему. С каждым шагом вы будете ближе к цели, ваш путь сам выберет вас.
— Ну уж, нет, — заявил Гвил, — мы хотим видеть лицо хозяина. Раз уж он нас позвал, и мы — гости, то наши просьбы должны быть исполнены. Тем более, что наша цель — знания, а их не найти во тьме.
— Ах, знания, знания… — прошелестело в воздухе. — Что станется с вами, если вы слишком много будете знать о разных странных вещах? О, вы утонете в потоке знаний.
Гвил прервал этот стонущий глас:
— Так ты — не Смотритель? Я прошел сотни миль не ради того, чтобы беседовать с неизвестным голосом!
— Смотритель? Он так коварен и низок, что я не желаю даже слышать о нем!
— Хорошо, но хотя бы назови себя!
— Я никто и ничто. Я нечто отвлеченное, тайна страха, испарения ужаса, голос ушедших.
— Тем не менее, твой голос очень похож на человеческий.
— Почему бы и нет? Мой голос может звучать и в самых светлых, и в самых темных уголках человеческой души.
— Ты не причинишь нам вреда? — тихо спросил Гвил.
— Нет, нет! Не бойтесь темноты, в ней вас ждет отдых от всех сует.
— Однако войти мы хотели бы при свете!
— Здесь от века не видели света!
— В таком случае, — заявил Гвил, вынув свой кинжал, — я изменю вековой обычай! Да будет свет!
Вспышка исторгла из духа зловещий вопль. Он свился в мерцающую ленту и растаял — в воздухе витало лишь несколько светящихся пылинок. Путь был свободен.
Шири, боясь шевельнуться, стояла, как завороженная.
— Зачем ты так? — спросила она, тяжело дыша.
— Право, не знаю, — ответил Гвил. — Я не хочу унижаться перед чужой волей — я не затем сюда шел. Я верю в свою судьбу и не испытываю страха.
В свете клинка стала видна внутренняя дверь, пробитая прямо в скале. За ней было еще темнее.
Переступив порог, Гвил встал на колени и прислушался.
Кругом стояла тишина. Шири стояла позади, широко раскрыв испуганные глаза — глядя на нее, Гвил, чувствовал, как у него сжимается сердце от жалости к маленькому, нежному, беззащитному человечку.
За порогом обнаружилась лестница, уходившая вниз.
Свет играл их тенями, уродуя их очертания.
— Ты боишься? — прошептала Шири.
Гвил повернулся к ней:
— Мы — дети двух народов — пришли в Музей Человека по разным причинам. Но нельзя допустить, чтобы нам мешала всякая нечисть. Надо быть готовыми к встрече с любым врагом. Но если мы решили назло всему пойти вперед, будем обдумывать каждый шаг. Пока здесь нет другого пути, кроме как вниз по лестнице. Быть может, внизу мы найдем Смотрителя…
— Ты думаешь, он существует?
— Призрак не мог бы злиться на сказку.
— Ну что ж, пойдем, — решилась Шири. — Я готова.
— Мы идем навстречу неизведанному! — торжественно сказал Гвил. — Не нужно бояться, и призраки будут исчезать с нашего пути, а с ними — и ужас подземелья. Вперед!
Они стали спускаться. Лестница извивалась, то расширяясь, то сужаясь. Молодые люди, осторожно ступая, следовали ее изгибам. Их черные тени причудливо кривлялись на стенах.
Спуск закончился. Нижнее помещение, во всем было похоже на верхнее — кроме выхода на лестницу из него вела только одна дверь. На стенах висели латунные тарелки с непонятными письменами.
Гвил толкнул дверь, в лицо ударил поток холодного воздуха — он быстро ослабел и иссяк. Тогда Гвил распахнул дверь шире.
— Эй, люди!
Ответом был прерывистый треск — столь зловещий, что у Гвила волосы встали дыбом. Он сжал потной рукой ладошку Шири. Мерцание кинжала пригасло. Гвил и Шири одновременно шагнули в проем. Они очутились в большом зале, под сводами которого эхом отдавался все тот же мерзкий треск.
Гвил, обернувшись, осветил дверь. Какое-то упругое черное литье. Стены — из полированного камня. У дальней громоздился ящик с медными бляшками, рядом стоял поднос с битым стеклом: на его краю была выгравирована замысловатая эмблема.
Потом они разглядели другие такие же ящики, грузные и мрачные, расставленные на одинаковом расстоянии друг от друга.
Неприятный треск отдалился, стал глуше. Путники пробирались гуськом, на ощупь.
Стена закруглялась, за поворотом должна была быть дверь.
Гвил заколебался — похоже, трещало как раз за этой дверью. В затруднении он обратился к Шири, но та только пожала плечами:
— Не все ли равно, куда идти? Раньше или позже, но призраки нападут на нас.
— Пока у меня в руках светящийся кинжал, они не посмеют до нас дотронуться, — возразил Гвил. — А тот, кого мы ищем, может быть именно за этой дверью.
Он нажал плечом — створка легко отошла. В глаза изумленному Гвилу хлынул золотистый свет. Он распахнул дверь совсем. Шири крепко вцепилась в его руку.
— Это Музей! — восхищенно воскликнул Гвил. — И, кажется, здесь безопасно… Тот, кто живет среди такой красоты, должен быть добр…
Свет лился из невидимого источника и, казалось, был соткан из мельчайших частиц — в их потоке юноша и девушка ощутили прилив сил.
На полу играл всеми цветами радуги огромный ковер. Стены, отделанные драгоценным деревом, были украшены резьбой, покрыты эмалью, увешаны гобеленами, запечатлевшими жизнь людей прошлого. Все это радовало и вселяло надежду.
Еще бросались в глаза зеленые мерцающие диски, по которым метались красные и черные точки. Временами на них расцветали прекрасные цветы или появлялись сверкающие созвездия.
Здесь были собраны самые поразительные сокровища, когда-либо созданные человечеством.
Дверь бесшумно закрылась. Каждой клеточкой своего существа Гвил и Шири ощутили дыхание времени и поступь истории.
— Смотритель где-то близко, — прошептал Гвил. — Надо пробраться дальше.
Из зала вели уже две двери, в одной торчал ключ. Гвил тихо постучал, но ответа не дождался.
— Слишком тихо. Мне кажется, здесь жилые покои… В них не стоит врываться… — рука Шири как будто приросла к его руке.
Другая дверь выходила на галерею.
— Какое величие в этих сокровищах предков, — прошептал Гвил. — Какие мастера исчезли во тьме веков! Какую чудесную память о себе они оставили… Сейчас ничего подобного уже не найти.
Шири смотрела на него, как на Бога. В ее глазах мерцала влага. Гвил ощутил, как в его душе зарождается любовь. Почувствовав его дрожь, девушка шепнула:
— Гвил, я твоя и всегда буду с тобой…
Галерея завернула за угол. И опять раздался проклятый треск. Казалось, он идет из-под низкой арки.
Гвил решительно шагнул вперед и заглянул под свод…
У дальней стены расположилась огромная голова. Подбородок упирался в пол, волосы были закинуты назад.
Гвил отшатнулся. После красот его поразило уродство грубого и злобного лица. Бугристая кожа отливала сизым, глаза пронзительно сверкали из-под зеленоватых морщинистых век.
Гвил обернулся было к Шири:
— По моему, этой штуке тут не место…
И наткнулся взглядом на ее расширенные глаза. Лицо девушки было покрыто ледяной испариной. Дрожащими руками она схватила Гвила за плечо и потащила к выходу.
— Гвил! Пойдем отсюда! — Ее голос срывался. — Скорее пойдем!
— Что с тобой? — удивился Гвил. Противная голова раздосадовала его, но не больше.
— Здесь страшно!
— Но это же только чучело!
— Она живая!
— Да нет же.
— Живая, — пролепетала Шири чуть слышно. — Сначала она посмотрела на меня, потом на тебя… И губы шевельнулись… Тогда я тебя и потащила.
Гвил нежно взял девушку за руку и недоверчиво заглянул в залу.
— Ах… — выдохнул он.
Лицо задвигалось, глаза перекатились под веками, их взгляд уперся в Гвила, губы изогнулись, изо рта вырвалось шипение, и вдруг набух огромный серый язык, сплошь покрытый слизистыми серыми щупальцами. Одно из них стремительно вытянулось и вцепилось в щиколотку Гвила. Гвил вырвался. От страха подвело живот. Согнувшись, он выкатился в галерею. Мерзкий отросток уже тянулся к Шири, застывшей под взглядом чудовища.
А язык раздувался, выпуская все новые и новые отростки.
Шири судорожно дернулась, оступилась и упала без памяти. С диким воплем Гвил рубанул щупальце кинжалом — звякнув, клинок отскочил, как от металла. В отчаянии Гвил пустил в ход ногти и зубы — изо всех сил впившись в склизкий тяж, он ухитрился прижать его к полу и размозжить коленом.
Чудовищная личина перекосилась. Щупальца втянулись. Гвил подхватил Шири под руку, и они кинулись вон, все время оглядываясь и задыхаясь от ужаса и омерзения. За их спинами голова захлопнула рот, скорчив гримасу разочарования, и выдула из ноздри струю белого дыма, которая свилась в долговязую фигуру с вытянутым лицом и пустыми глазницами. Морщась от света и хныча, призрак нехотя потек в галерею.
Гвил остолбенел. Его мозг лихорадочно работал. Что сейчас будет? Может, пронзить призрак кинжалом?
— Держи! Держи! Держи! — раздался взволнованный голос. — Держи! Держи! Держи! Ох, мои чары и заклинания… недобрый день для Торсингола… Но твой дух вылетит из тела… Так говорю я! Иди, пока разрешаю… не злоупотребляй моим терпением. Таков приказ Ликургата из Торсингола. Убирайся!
Привидение заколебалось и… замерло в нерешительности, устремив пустые глазницы на старика, который, хромая, шел по галерее.
Еще мгновение, и привидение шмыгнуло обратно в ноздрю храпящего чудища. Голова зашлепала губами и разинула пасть, выпустив в сторону старика что-то подобное бледному пламени. Из жезла, закрепленного над дверью, метнулся искрящийся диск и рассек ленивые языки — они метнулись в пасть монстра, и черная слюна залила их, а темный пар поглотил искры.
Наступила мертвая тишина.
Первым ее нарушил старик:
— О, исчадие ада, ты опять хотело навредить мне, но мой верный жезл разрушил твое колдовство. Ничего, скоро тебе конец. Почему бы тебе ни убраться в Джелдред, не дожидаясь его?
Чудовище отверзло пещеру серого рта, сверкнуло глазами и возопило — оглушенный Гвил обмер, но тут жезл испустил серебряную молнию, и вой чудовища оборвался громоподобным ударом. Лицо вспухло, расползаясь по стене, как морская тварь.
— Вы — свидетели того, как был повержен мой враг. Но вы не оказали мне помощи, а равно и не воспрепятствовали — стало быть, ваши сердца чисты, но равнодушны к добру и злу. Довольно, жезл!
Голова мало помалу принимала свой прежний вид. Керлин — Смотритель звучно расхохотался и повернулся к пришельцам — те жались друг к другу, не решаясь войти под арку.
— Однако, что это значит? Почему вы еще здесь? Ведь часы учебы закончились. — Старик погрозил пальцем. — Музей не место для баловников. Ступайте домой в Торсингол. В другой раз вы будете умнее и не станете нарушать установленный порядок… — Он замолчал, бросив гневный взгляд через плечо: — День закончился скверно; Ночной Сторож опаздывает… Конечно, я подожду этого лентяя, но донесу Ликургату… Пожалуй, пора на покой. Не место старику возле этакой мерзости. Не задерживайте меня, уходите! — он жестом показал Гвилу и Шири на дверь и пошел вон.
— Мой господин, мне очень нужно поговорить с вами! — крикнул Гвил ему в спину.
Старик остановился и посмотрел на юношу.
— Ну что еще? Разве день не кончен? Вы нарушаете порядок, а этого никак нельзя допустить. Приходите ко мне завтра, и я выслушаю вас. А сейчас вон.
Гвил опешил. Его выручила Шири.
— Господин Смотритель, — она вдруг опустилась на колени. — Мы рады бы не тревожить вас, но нам некуда идти!
Керлин непонимающе уставился на нее:
— Некуда идти? Что за чушь вы несете? Ступайте к вашим родителям или в Общественный Дом, в храм или на Постоялый Двор! А Музей не кабак!
— Мой господин! — отчаянно воскликнул Гвил. — Выслушайте меня, прошу вас. Это очень важно… Мы здесь по воле случая…
— Что — важно?
— Вы кем-то околдованы, вам не кажется?
— Все может быть, — задумчиво проронил Смотритель.
— Торсингола нет! Здесь вокруг вообще нет жилья! Ваш город давно исчез!
Смотритель рассеянно улыбнулся:
— … Печальный случай. Беда с этой молодежью. Совсем засуетились, и посходили с ума, — и укоризненно покачал головой. — Я знаю, что нужно сделать. Вы должны хорошенько отдохнуть. С удовольствием вам в этом поспособствую. В любом случае Сторож — никудышный собеседник. — Старик поддержал собственное рассуждение кивком. — Пойдемте!
Гвил и Шири не без опаски последовали за ним.
Керлин отпер одну из дверей и вошел, ворча под нос что-то неразборчивое. Эта комната была квадратной. На стенах бугрились какие-то золоченые шишки. В центре возвышалось зачехленное кресло, а у стены — высокий сундук с резными кольцами.
— Это — мое кресло Разума, — пояснил Керлин. — Оно приводит рассудок в равновесие, избавляя человека от заблуждений и помешательства. Посредством его я могу и вас исцелить от помрачения. Хотя это и не входит в мои служебные обязанности.
— Господин Смотритель, откуда вы знаете, как оно подействует на меня? — встревожился Гвил.
— Видишь ли, у тебя в голове все перепуталось. Но это мудрое устройство — он указал на массивный щиток, укрепленный на спинке, — задумано таким образом, что никакое вмешательство в сознание невозможно без предварительного изучения. Только после этого твой рассудок будет приведен в равновесие, твои отрывочные знания будут восполнены знаниями из хранилищ, и ты станешь цельным и здравомыслящим человеком.
— Допустим, я сяду в кресло, — спросил Гвил, — и что вы будете делать?
— Замкну силовую цепь — поверну вот эту ручку, и перекину вот этот переключатель… Ты почувствуешь сильнейший, но безболезненный удар. Через полминуты красный огонек оповестит о том, что лечение успешно завершено. Потом я повторю все переключения в обратном порядке, и ты встанешь с кресла в добром здравии — как в душевном, так и телесном смысле.
Гвил украдкой переглянулся с Шири:
— Ты все запомнила?
— Да, Гвил, — шевельнула губами девушка.
— Хорошо, покажите, как мне сесть, — обратился Гвил к Смотрителю.
— Просто расслабь все мышцы. Теперь я прикрою тебе глаза щитком, чтобы ничто не отвлекало.
Но Гвил в замешательстве уставился на устройство.
— Я боюсь, что не совсем понял…
Смотритель подскочил.
— Но это же проще простого! Смотри! — И сел в кресло сам.
— А щиток?
— Тоже ничего сложного, — Керлин надвинул пластину на лицо, выдохнул и расслабился.
— Быстрее! — Шири метнулась к рукояткам. Керлин попытался отвести щиток, но Гвил не дал. Щелкнули переключатели. Смотритель обмяк.
Шири повела огромными глазами.
— Он не умер?
— Надеюсь, нет.
Они не сводили глаз с неподвижного тела. Ползли бесконечные секунды.
Внезапный нарастающий лязг, и почти сразу — многоголосый торжествующий вой. Гвил бросился к двери. Галерея стремительно заполнялась призраками — и среди их мельтешения выше и выше подымалась Голова. Уже показались уродливые уши и неохватная шея, вся в кольцах багровых складок. Стена зашаталась, сминаясь, как пергамент, и обвалилась под ударом громадной лапы. Шири зашлась от крика. Посеревший трясущийся Гвил захлопнул дверь, отбросив ею одного из призраков. Но нити белого дымка сочились во все щели, неотвязно, неотвратимо! «Только Керлин может совладать с ними… — сердце готово было выпрыгнуть, — только он…»
Гвил бросился к Смотрителю. Тот по прежнему был без памяти. «Гори же, гори, наконец!» — молил он, вперив отчаянный взгляд в тусклый кругляш, под которым должен зажечься огонек. Двери уже не видно было из-за белого дыма. — «Гори же, гори!»
Кругляш налился алым свечением. Вскрикнув, Гвил одновременно повернул рукоятки и отвел щиток. Смотритель медленно поднял веки и уперся взглядом в Гвила, за спиной которого уже вытянулась долговязая нежить — ее глазницы зияли, как дыры в ничто.
Керлин продолжал сидеть.
Призрак шевельнулся и выпростал руку, похожую на птичью лапу — и швырнул на пол какие-то комки. Они тут же разлетелись облаком черной пыли, эта пыль на глазах свивалась в рои гудящего гнуса, стремительно растущие и принимающие облик четвероногих тварей с обезьяньими мордами.
Смотритель зашевелился.
— Жезл… — прохрипел он и протянул руку.
Жезл лег в его ладонь. Алая вспышка. Искры. Призрак отшатнулся: каждая искра выросла в алого скорпиона. И волшебные сущности бросились в бой.
Поднялся пронзительный визг. Часть обезьяноголовых погибла тут же, другие убежали.
Призрак попытался снова высунуть лапу, но жезл ответил ударом луча, и нежить растаяла.
— Керлин! — закричал Гвил. — Демон ворвался в галерею!
Смотритель, не мешкая, кинулся к двери.
— Жезл! — воззвал он. — Делай свое дело!
Ответ из-за двери последовал немедленно:
— Не делай этого, Керлин, я ухожу, ухожу. Я думал, ты умер. — Грузно ворочая конечностями, демон убрался — только голова виднелась в дальнем конце галереи.
— Жезл! — повторил Керлин. — Не упусти его!
Жезл исчез из его рук.
Керлин обратился к своим невольным гостям:
— Я должен о многом вам рассказать, ибо моя смерть совсем близко, а без меня это место осиротеет. Поэтому нам надо спешить.
Смотритель с трудом подошел к двери и запер ее на засов.
Гвил и Шири, не вполне понимая, о чем речь, тихо стояли у стены.
— Подойдите, — нетерпеливо позвал их Керлин. — У меня нет сил даже повышать голос. Вы отняли их у меня.
Они приблизились — Гвил впереди, Шири — за ним. Своей вины они не ощущали — укоры были им безразличны. Керлин оглядел их с легкой усмешкой.
— Перестаньте дрожать и суетиться. Дрожать надо мне: я должен за оставшееся мне время успеть столько, сколько иному не успеть за две жизни. А сердце бьется все глуше, и дыхание все короче…
Старик с трудом поднял руку и поманил молодых людей за собой в следующую комнату. Там он бессильно опустился в кресло, а Гвил и Шири устроились у его ног, то и дело косясь на дверь.
Керлин снова усмехнулся:
— Не бойтесь, белые твари не войдут! Они заперты в галерее под охраной жезла. Жезл перестанет мне повиноваться, только когда я умру или полностью выживу из ума. Ибо силы, которыми я повелеваю, принадлежат не мне, но Музею — а он вечен. Мое сознание — не более, чем управляющий рычаг.
— Откуда взялся этот демон? Как он проникает сквозь стены?
Керлин помрачнел.
— Его имя — Бликдак, Повелитель мира демонов Джелдред. Бездна знаний, собранная в Музее, привлекла его внимание… Ведь чем больше знаний, тем тоньше грань, отделяющая добро от зла. Силой сознания он преодолел эту грань, воплотился здесь и ждет только моей смерти, чтобы вырваться в мир и вредить людям.
— Почему же нельзя изгнать его туда, откуда он явился?
Смотритель покачал головой:
— Мое оружие — огонь и свет — не имеет всей власти над стихиями Джелдреда, ибо сама вещественная основа этого мира — иная. Поэтому плоть Бликдака защищает его от напастей нашего мира не хуже иной брони. Но постойте, ведь я ничего не знаю о вас. Зачем вы здесь? И что нового в Торсинголе?
Гвил, запинаясь, проговорил:
— Торсингол исчез. Вокруг Музея ледяная равнина, да чуть поодаль — старый город Сапонис. Я пришел сюда с юга, чтобы попроситься к вам в ученики. Шири — из Сапониса, она жертва древнего обычая, согласно которому нужно посылать самых красивых девушек в Музей Человека на растерзание Бликдаку.
— Каким же я был слепцом! — выдохнул Керлин. — Я столько раз их видел… Бликдак забавлялся ими, и я был уверен, что эти милые существа — его рук дело, как и призраки. Я не обращал на них ни малейшего внимания — пусть Бликдак лучше развлекается, чем замышляет козни, думал я…
Шири недоуменно пожала плечами:
— Но зачем? Зачем ему люди?
Керлин без охоты разъяснил:
— Девочка, ты никогда не поймешь устремлений повелителя тьмы. Он наслаждается, оскверняя юность и чистоту. Он понуждает этих детей к омерзительному разврату, заставляет их издеваться друг над другом, потом наблюдает, как они мучаются от отвращения, и, наконец, медленно умерщвляет — в наказание за их грехи, как он говорит. И снова посылает призраков — требовать новых игрушек.
— Вот, значит, что меня ожидало… — прошептала Шири.
— Не понимаю, — начал Гвил. — Все эти мерзости, тем не менее, кажутся вполне человеческими — они заложены в человеческой природе. А между тем вы говорите, что Бликдак — демон из иного мира.
— Твое непонимание лежит рядом с истиной. Бликдак со всеми своими призраками, тварями и прочими созданиями, что воплощают конец света — есть порождение людского разума. Вся жестокость, все насилие, все извращения, все скотские прихоти — все зло, накопившееся в человечестве за тысячелетия его истории, воплощены в этом Демоне. Потому он и явился в хранилище знаний, равнодушных к добру и злу. Но хватит о Бликдаке. Я не желаю умирать с мыслью о нем! — Керлин, задыхаясь, откинулся на спинку кресла. — В глазах темнеет… Я устал от вечности! Я так долго жил наукой, что умертвил время! Вы воскресили его во мне! Проклятье, теперь я помню каждый год, каждый день, каждый час моей жизни — и все они сейчас мелькают передо мной, как вспышки света… Вы вернули мне рассудок, но его ясность убивает меня.
Шири, побледнев, отшатнулась:
— Что с нами будет, если вы умрете? Ведь Бликдак…
— Разве в Музее Человека нет знаний, которые позволят уничтожить демона? — на полуслове прервал ее Гвил.
— Уничтожить Бликдака необходимо, — подтвердил Керлин, — тогда я умру со спокойным сердцем. — Он облизнул пересохшие губы. — В древних рукописях говорится, что нужно воздействовать на демонову плоть. Но для этого нужно изучить ее свойства, — он поглядел на Гвила.
— Но как? — спросил юноша. — Бликдак не позволит нам даже приблизиться.
— Нужно улучить время… Изобрести какие-то приспособления.
— А… призраки — ведь они состоят из того же вещества, что и сам демон?
— Конечно.
— Может быть… Если заманить сюда одно из них, и испробовать разные способы воздействия…
— Я думаю, это вполне возможно, если заключить его в ловушку из четырех лучей. Надо попытаться. — Керлин приподнял голову: — Жезл! Впусти призрак!
У двери заскреблись и заскулили.
— Открой, — захныкал дрожащий голос. — Открой и отдай юных Бликдаку. Он ужасно скучает в одиночестве.
Керлин с трудом поднялся.
— Готово!
Голос за дверью тем же тоном заныл:
— Ах, я в плену неодолимого блеска лучей.
— Сейчас мы узнаем, что несет смерть Бликдаку, — Гвил шагнул к двери.
— Дерзайте, — кивнул Керлин.
— Почему не использовать свет? — спросила Шири. — Ведь лучи смертельны для призрака.
— Этого недостаточно. Бликдак не столь уязвим и может спастись в своем потустороннем логове.
Керлин задумался, потом махнул в сторону двери:
— Мы должны попытаться рассеять привидение на мельчайшие частицы — только тогда мы поймем, что представляет из себя его вещество, — он стал подниматься. — Гвил из Сфиры, будь добр, помоги мне… Мои мышцы жидки, как растопленный воск.
Старик чуть ли не повис на руке Гвила. Шири шла сзади. По галерее разносились страдальческие всхлипы призрака, заключенного в клетку из лучей.
Не обращая внимания на призрачные слезы, Керлин ковылял дальше, увлекая своих подопечных, и клетка из света двигалась за ним.
— Откройте двери в Хранилище Знаний! — не своим голосом приказал Смотритель.
Шири шагнула вперед, толкнула массивные створки и проскользнула за них. Трое вглядывались во мрак огромного зала: золотистый свет из галереи терялся в нем, слабея и сходя на нет.
— Кричите «Люмен!» — велел Керлин.
— Люмен! — послушно крикнул Гвил.
Вокруг словно рассвело. Зал был так велик, что высокие пилястры в дальнем его конце казались белыми стежками на стенах. Прогулка по нему могла утомить. На равных расстояниях друг от друга стояли знакомые черные сундуки с медными шишечками. Но над каждым из сундуков в свою очередь висело еще пять таких же. Они покачивались в воздухе, ни к чему не прикрепленные.
— Что это? — удивленно спросил Гвил.
— Мой бедный мозг хранит только сотую часть тех знаний, что заключены здесь, — отозвался Керлин. — Вот величайшее хранилище знаний ушедшего человечества. Здесь собраны все факты истории, легенды и сказания миллионов городов с начала их существования до гибели. Здесь записаны этапы развития человечества. В этом зале я провел годы и годы, но все равно мои знания отрывочны и поверхностны.
— И здесь мы найдем способ уничтожить Бликдака? — спросила Шири.
— Да-да, только нужно знать, где искать. Здесь есть разделы… Так-так… «Страна Демонов», «Умерщвление зла», «Толкование и уничтожение зла», «История Гранвилумдов» (в ней могут быть разъяснения, как прогнать демона), «Обряды Призывания и изгнания», «Избавление от мороков», «Сотворение призраков». Так… Еще о нашествии демонов — это в альманахе «Создание»… Еще какие-то обряды Смутных Времен… Ох, да тут добрая тысяча названий. И везде может оказаться то, что нам нужно. Увы, Главный Каталог утрачен. Остается надеяться на свою память… — он сокрушенно смолк, и вдруг, воодушевившись, воскликнул: — Вперед! Предпочтем действие! Применим инструменты познания!
Трое шли сквозь хранилище, подобно муравьям в лабиринте. За ними скользила клеть из света. Там, куда они пришли, ощутимо пахло старым металлом. И снова Керлин велел Гвилу крикнуть «Люмен!». Не дожидаясь света, они углубились в запутанную паутину проходов. Гвил крепился, хотя от накопившихся вопросов у него заболела голова.
Путь окончился возле высокого вертикального короба. Световая клеть замерла к нему вплотную. Одна из сторон короба сдвинулась, так что призраку пришлось перебраться в него.
— Смотрите внимательно! — Керлин взялся за рукояти управления.
Призрак утратил объем. Его личина расплылась, подглазья под пустыми глазницами стали вспухать и морщиться, потом распад охватил все — кожа сползала, обнажая бескровное и бескостное «мясо», похожее на вязь белесых волокон.
— Смотрите! — кричала Шири, — он… свалян!..
Гвил резко повернулся к Керлину. Тот поднял палец, велев молчать, и подвел всех к странного вида машине.
— Можно использовать скоростную намотку! Ее применяли для перемотки волокна, на котором сохраняли знания — этими мотками набиты сундуки… Так, если вытянуть одно волоконце плоти призрака… Вытягиваю, закрепляю на катушке мотальной машины, запускаю… Да! Сматывается! Не хуже деревенской вязки!
— Неужели призрак этого не видит? — забеспокоилась Шири.
— Мы скрыты от него боковой стеной короба, — успокоил Смотритель. — И вообще ему не до нас. А сейчас я его выпущу…
Нежить выбралась наружу, дрожа от смертоносного света.
— Прочь! — крикнул Керлин. — Сгинь отсюда!
Призрак попятился.
Керлин повернулся к Гвилу:
— Ступай следом и посмотри, что будет, когда Бликдак втянет призрак обратно.
Гвил тихонько последовал за призраком и проследил, как белая нежить исчезла в носу своего «родителя». Потом вернулся в хранилище. Керлин ждал его у мотального устройства.
— Привидение слилось с Бликдаком.
— Сейчас, — отозвался старик, — мы запустим вращение. И поглядим, что намотается на катушку.
Вращение было неразличимо для глаза. Только длинная катушка мало помалу обрастала прозрачным веществом — сперва синеватым, потом все более светлым.
Бликдак все тянулся и тянулся. Когда первая катушка была полностью намотана, Керлин замедлил вращение, Гвил сменил шелковистый скользкий цилиндр на новый, и все опять завертелось.
Три катушки, четыре, пять… Гвил издали следил за чудищем. Гигантская голова была неподвижна, только губы чавкали и чмокали.
Восьмая катушка: Бликдак открыл глаза и в замешательстве начал вращать ими, обшаривая взглядом комнату.
Двенадцатая катушка: на обвисшей щеке проступило бесцветное пятно, Бликдак задрожал.
Двадцатая катушка: бесцветное пятно разрослось на всю морду, губы обвисли. Монстр шипел от ужаса.
Тридцатая катушка: начался распад, и от посиневшей головы пошла трупная вонь.
Пятидесятая катушка: голова съежилась и стала оседать, глаза проваливались в морщины.
Шестидесятая катушка прикончила Бликдака, смотав последние остатки.
Шестьдесят первая катушка лежала на полу — тонкая и чистая. Она так и не понадобилась.
Чудовищное порождение человеческого зла, воплотившееся в хранилище бесстрастных знаний, было повержено.
Керлин прислонился к стене.
— Все кончено… Можно и умереть. Я все-таки сберег Музей. Мы одолели Бликдака. Теперь пришло ваше время. Музей Человека остается на вас…
— Зачем беречь его дальше? Все равно скоро всему наступит конец, — печально сказала Шири. Земля угасает, как и вы… Для чего теперь нужна наука?
— Сейчас она нужна нам даже больше, чем прежде, — задыхаясь, проговорил Керлин. — Посмотрите: в небе светят звезды. Они прекрасны… Возле них, быть может, зарождается жизнь… Наука может перенести вас туда, и ваша молодость не пропадет даром… А я ухожу, умираю…
— Подожди, — спохватился Гвил. — подожди же!
— Чего ждать? — прошептал Смотритель стынущими губами. — Я ухожу из этого мира? Зачем ты зовешь меня обратно?
— Как пользоваться Хранилищем?
— В моих комнатах… Есть ключ… Которым я пользовался… Он — ваш…
Керлин умер.
На исходе ночи Гвил и Шири выбрались наверх, и расположились у входа на древних каменных плитах.
Была ночь.
Под ногами слабо поблескивал мрамор. Обломанные колонны тянулись к звездам.
В ветвях деревьев сквозил свет огней Сапониса.
— Сапонис — твой дом. Ты хочешь вернуться к отцу? — спросил Гвил.
Девушка отрицательно покачала головой:
— Гвил, наши глаза уже видели слишком многое. Мы уже знаем, что до Торсингола был Шерит, а до него — Гловен Андра, а еще раньше — Фортикадес. Мы знаем о воинственном племени зеленолицых и об ученых Фариалах. Нам известно, что очень многие народы покинули Землю и улетели искать счастья на звездах. А когда видишь, как тонет и поднимается суша, как растут и рушатся горы, как меркнет солнце, из золотого становясь красным… Что мне делать после этого в Сапонисе?
Гвил оглянулся на развалины, потом поднял голову.
— Мы обладаем знанием! Шири — мы и вправду обладаем всеми возможными знаниями! Что мы будем делать?
Пока они вместе смотрели на звезды.
Что-то им предстоит?
КНИГА II Глаза другого мира (рассказы)
Попытка ограбления мага Юкоуну закончилась для Кугеля неудачно: он был пойман с поличным и во искупление своего проступка отправлен в опасное путешествие за линзой, позволяющей увидеть мир прекрасным. Причем в путешествие Кугель отправился не один, а в компании пренеприятного существа Фиркса, поселившегося в теле Кугеля и направляющего его действия. Поэтому Кугель просто обречен вернуться, чтобы не только выполнить свою миссию, но и, может быть, отомстить…
Верхний мир
Неудачливый торговец Кугель в надежде поправить свои дела забирается в дом к волшебнику Юкуну, собирателю различных редкостей. Но Юкуну поймал вора и в искупление его вины потребовал принести ему особую фиолетовую линзу из числа некогда принадлежавших демонам, вторгшимся на Землю. Кугель вынужден отправиться в далекую страну, где живут обладатели этих линз.
На высоком холмистом берегу реки Кзан, в том месте, где еще оставались следы древних развалин, Юкоуну, Смеющийся Маг, построил себе большой дом по собственному вкусу. Получилось хаотичное сооружение из крутых фронтонов, балконов, галерей и куполов, а над всем возвышались три спиральные башни из зеленого стекла. Алые лучи солнца пробивались сквозь стены этих спиральных строений, преломлялись и вспыхивали невероятными красками.
За домом, по всей долине вплоть до горизонта, тянулись похожие на дюны холмы. На солнце они отбрасывали движущиеся тени в форме черных полумесяцев; в остальном же ничуть не отличались от других таких же холмов, пустынных и одиноких. Кзан, выходящий из Старого Леса к востоку от Альмери, протекал внизу и через три лиги к западу соединялся с рекой Скаум. Здесь располагался Азеномай, город настолько древний, что никто не помнит, когда он возник. В настоящее время старый город известен только благодаря своей ярмарке, привлекающей население всего района. На Азеномайской ярмарке Кугель открыл киоск для продажи талисманов.
Кугель — человек, обладающий множеством способностей, с характером одновременно податливым и упрямым. У него были длинные ноги, ловкие руки, проворные пальцы и вкрадчивая речь. Его волосы, чернее самой черной шерсти, низко опускались на лоб, и только над бровями резко отступали назад. Острый взгляд, длинный любопытный нос, бойкий язык и смешливый рот придавали его худому, костлявому лицу живое, искреннее и приветливое выражение откровенности и дружелюбия. Он пережил немало злоключений и с годами приобрел хитрость и проворство, стал осторожен, научился действовать одновременно с показной смелостью и исподтишка. Однажды, заполучив в свое владение древний свинцовый гроб, Кугель выбросил то, что в нем находилось, и изготовил множество маленьких свинцовых ромбиков. Снабдив их соответствующими рунами и печатями, он теперь продавал их на Азеномайской ярмарке.
К несчастью для Кугеля, не далее чем в двадцати шагах от его киоска некто по имени Файностер открыл свою лавку, гораздо большего размера, где выставил на продажу множество более эффективных талисманов. Так что, когда Кугель останавливал прохожего и начинал расхваливать свой товар, тот быстро замечал больший выбор товаров у Файностера и уходил туда.
На третий день ярмарки Кугель продал всего четыре амулета по цене свинца, из которого они были сделаны, в то время как Файностер только успевал обслуживать своих покупателей. Охрипший от бесплодных попыток завлечь покупателей, Кугель закрыл киоск и направился к лавке Файностера, собираясь внимательнее рассмотреть ее конструкцию и запоры на двери.
Увидев это, Файностер поманил его к себе.
— Заходи, друг мой, заходи. Как идет твоя торговля? — доброжелательно спросил он.
— Откровенно говоря, не очень, — ответил Кугель, — Я озадачен и разочарован: ведь мои талисманы небесполезны, а их не желают даже смотреть.
— Я могу развеять твое недоумение, — сказал Файностер. — Дело в том, что твой киоск расположен на месте древней виселицы, а такие места всегда привлекают несчастливые сущности. Но я заметил: ты рассматривал места соединения балок, из которых сложена моя лавка. Заходи, изнутри ты сможешь лучше рассмотреть, только я должен укоротить цепь эрба, который охраняет лавку по ночам.
— Не нужно, — сказал Кугель. — Мой интерес был чисто поверхностным.
— А что касается твоих разочарований, — продолжал Файностер, — то они скоро кончатся. Взгляни на мои полки. Видишь: запасы почти истощились.
— А какое это имеет отношение ко мне? — спросил Кугель.
Файностер указал на человека в черной одежде, стоявшего на противоположной стороне улицы. Человек этот был маленького роста, с желтоватой кожей и лысый, как камень-голыш. Глаза его напоминали сучки в доске, а широкий рот кривился в постоянной улыбке.
— Там стоит Юкоуну, Смеющийся Маг, — сказал Файностер. — Вскоре он зайдет ко мне в лавку, чтобы купить некий красный фолиант — журнал для записей Дибаркаса, ученика Великого Фандаала. Моя цена гораздо выше той, которую он готов заплатить, но он терпеливый человек и будет торговаться не менее трех часов. На это время его дом остается без присмотра. А в нем огромное собрание чудесных предметов, редкостей, талисманов, амулетов и книг. Я был бы не прочь купить кое-что из этого собрания. Нужно ли мне продолжать?
— Прекрасно, — сказал быстро соображающий Кугель, — но разве Юкоуну оставляет свой дом без охраны или прислуги?
Файностер широко развел руки.
— Почему бы и нет? Кто же решится красть у Юкоуну, Смеющегося Мага?
— Именно эта мысль меня и удерживает, — мрачно ответил Кугель, — Я человек находчивый, но осторожный.
— Там огромное богатство, — продолжал соблазнять Файностер. — Бесценные чудеса, выставленные на показ предметы власти, амулеты, талисманы, волшебные эликсиры. Ко помни, я ничего тебе не советовал, никуда не направлял. Если тебя там поймают — ты слышал только, как я восхвалял богатство Юкоуну, Смеющегося Мага! Но вот он идет, — хозяин лавки понизил голос. — Быстрее: повернись спиной, чтоб он не увидел твоего лица. Три часа он здесь пробудет, это я гарантирую.
Юкоуну вошел в лавку, и Кугель наклонился, делая вид, что внимательно рассматривает бутылку с заспиртованным гомункулусом.
— Приветствую тебя, Юкоуну! — радушно воскликнул Файностер. — Почему ты задержался? Я отклонил множество заманчивых предложений относительно некоего красного фолианта — и все ради тебя. А кроме того, взгляни сюда, на эту шкатулку! Она была найдена в склепе на развалинах старого Каркода. Она запечатана, и кто знает, какие чудеса в ней сокрыты. Цена скромная — двенадцать тысяч терций.
— Интересно, — пробормотал Юкоуну. — Надпись… позволь-ка взглянуть… Гм-м… Да, действительно древняя. В шкатулке кальцинированная рыбья кость, которую по всему Великому Мотоламу использовали как слабительное. Этот раритет стоит от десяти до двенадцати терций. У меня-то есть шкатулки на много веков древнее, восходящие к Эпохе Сияния.
Кугель неторопливо направился к двери, вышел на улицу и начал прогуливаться, обдумывая предложение Файностера. На первый взгляд, предложение кажется разумным и легко осуществимым: вот Юкоуну, а вон там его дом, который ломится от собранного богатства. Кугель решил, что простая разведка вреда не принесет, и двинулся на восток вдоль берега Кзана.
Витые башни зеленого стекла возвышались на фоне темно-синего неба, алый солнечный свет, переливаясь, играл в их изгибах. Немного не доходя до дома Мага, Кугель остановился и внимательно оглядел местность. Мимо беззвучно протекал Кзан. Неподалеку, за рощей черных тополей, светло-зеленых лиственниц и свесивших ветви ив, стояла деревня — десяток каменных домов, где жили моряки, работающие на баржах, и крестьяне, возделывающие береговые террасы. Все эти люди заняты своими делами и совсем не любопытны.
Кугель изучил подход к дому — извивающуюся дорожку, выложенную темно-коричневыми плитами. Наконец он решил, что чем более открыто подойдет, тем меньше придется изворачиваться, если в доме все-таки кто-то окажется. Он начал подниматься по склону холма к нависающему над головой дому Юкоуну. Подойдя вплотную к жилищу волшебника, Кугель снова остановился и оглядел окрестности. За рекой, насколько хватал глаз, простирались холмы, теряясь в дымке у горизонта, и нигде ни одного человека.
Кугель быстро подошел к двери и постучал. Никакого ответа не последовало. Он задумался. Весь жизненный опыт Кугеля говорил, что дом мага не может оставаться без охраны, и если, подобно Файностеру, Юкоуну держит сторожевого зверя, то нужно постараться заставить его подать голос. Кугель постарался: он начал кричать разными голосами, выл, мяукал, рычал. Но все было безрезультатно — изнутри не доносилось ни звука.
Кугель осторожно продвинулся к окну и заглянул внутрь. В пустой прихожей, задрапированной светло-серой тканью, стоял одинокий табурет, на котором под стеклянным колпаком лежал дохлый грызун. Кугель обошел дом, внимательно исследуя по пути каждое окно, и, наконец, дошел до окон большого зала, вероятно, сохранившегося еще от древнего замка. Он легко взобрался по выветренным камням-ступеням, перепрыгнул на причудливый парапет и мгновенно оказался в доме.
Он находился в спальне. Шесть горгулий, поддерживающих полог кровати на помосте, повернули головы и свирепо глянули на пришельца, но с места не двинулись. Двумя осторожными шагами Кугель добрался до арки, ведущей в соседнее помещение. Здесь на фоне зеленых стен нелепо выделялась черная и розовая мебель. Кугель прошел через комнату на балкон, по периметру огибающий весь центральный зал. Через эркеры высоко в стенах пробивался дневной свет. Освещение было достаточным, чтобы рассмотреть стоящие под эркерами витрины, сундуки, полки, стеллажи со множеством различных предметов — знаменитая коллекция Юкоуну.
Кугель замер неподвижно, напряженный, как птица, и боялся дышать, но ничем не нарушаемая тишина пустого дома постепенно успокоила его. Как бы то ни было, он влез в дом Мага, и следовало соблюдать осторожность.
Вскоре внимание переключилось на богатства Юкоуну. Кугель спустился по изгибу винтовой лестницы в огромный зал и остолбенел, очарованный многообразием, представшим перед глазами, воздавая Юкоуну дань безмерного восхищения. Но времени на бесцельное любование у Кугеля было мало: нужно быстро брать то, что удастся утащить, и уносить ноги. Он достал мешок, пошел по залу, привередливо отбирая предметы малого объема, но большой ценности: маленький горшок с оленьими рогами, которые выпускали ароматные газы, когда дергаешь за отростки; рог слоновой кости, из которого звучали голоса прошлого; небольшая сцена, на которой костюмированные марионетки готовы были начать смешное представление; предмет, похожий на гроздь хрустальных ягод, а в каждой ягоде открывался вид на один из демонических миров; жезл, производивший сладости разнообразного вкуса; древнее кольцо, украшенное рунами; черный камень, окруженный девятью зонами неразличимых цветов; и многое, многое другое… Кугель проходил мимо сотни кувшинов с разнообразными порошками и жидкостями, не притронулся и к сосудам с заспиртованными головами. Наконец он добрался до полок, уставленных томами фолиантов, манускриптами, трактатами. Вот тут он задержался. Выбирая быстро, но тщательно, он отдавал преимущество книгам, переплетенным в пурпурный бархат — характерный цвет работ Фандаала. Он также отобрал папки с рисунками и древними картами, не обращая внимания на запах плесени, испускаемый потревоженной старинной кожей.
Мимо шкафа с десятками маленьких металлических шкатулок, закрытых проржавевшими древними лентами, он вернулся к месту, откуда начал. Наудачу выбрав три очень тяжелые шкатулки, Кугель, не останавливаясь, прошел мимо нескольких больших механизмов, назначение которых он бы с удовольствием попытался установить, но время поджимало, и пора было уходить обратно в Азеномай, в лавку Файностера…
Кугель нахмурился. Теперь эта перспектива не казалась ему удачной. Файностер вряд ли заплатит настоящую цену за его богатства, точнее, за богатства Юкоуну. Лучше закопать часть добычи в укромном месте и подождать лучших предложений… Неожиданно он увидел альков, который раньше не замечал. Мягкий свет струился в прозрачной перегородке, отделявшей альков от зала. В глубине алькова в нише стоял какой-то хитроумный и очень привлекательный предмет. Насколько Кугель мог рассмотреть, предмет представлял собой миниатюрную модель карусели, на которой помещалось с десяток искусно сделанных кукол, совсем как живых. Предмет, несомненно, был ценный, и Кугель обрадовался, увидев в перегородке входное отверстие.
Без раздумий Кугель шагнул туда, но в двух футах путь ему преградила вторая прозрачная перегородка; образовывая коридор, очевидно, ведущий к прекрасной карусели. Кугель уверенно двинулся по нему, но тут же был вынужден остановиться перед новым препятствием, которое заметил, только сильно ударившись о прозрачную стену. Он двинулся обратно и, к своей радости, нашел другой, несомненно, правильный ход всего в нескольких шагах от первого. Однако новый коридор после нескольких поворотов окончился перед еще одной перегородкой. Времени на блуждания не было, Кугель решил отказаться от карусели и покинуть дом. Он повернулся, но обнаружил, что не знает, в какую сторону двигаться. Пришел сюда он слева… или все-таки справа?
Он все еще искал выход, когда в дом вернулся Юкоуну.
Остановившись у алькова, Юкоуну бросил на Кугеля веселый взгляд.
— Так… И кто же у нас тут? Гость? Ай-ай-ай! Я был так неучтив, что заставил тебя ждать! Ну, я вижу, ты тут не скучал, поэтому мне нечего стыдиться. — Юкоуну хихикнул. Потом сделал вид, что впервые заметил мешок Кугеля. — Что это? Ты принес показать мне что-то новенькое? Великолепно! Я всегда готов пополнить свое собрание, чтобы восполнить разъедающее действие ускользающего времени. Ты был бы поражен, узнав, сколько мошенников пытались ограбить меня! Например, этот трескучий торговец в своей безвкусной маленькой лавчонке, — ты представить себе не можешь, какие он предпринимал усилия! Я терплю его только потому, что до сих пор он не набрался храбрости пробраться в мой дом. Но что же ты, давай, выходи в зал, и мы рассмотрим содержимое твоего мешка.
Несмотря на смущение, Кугель ловко поклонился.
— С радостью. Как ты и предположил, я действительно ждал твоего возвращения. Если я правильно помню, выход вот здесь… — Он сделал шаг вперед, но остановился и печально развел руками. — Похоже, я повернул не туда.
— Очевидно, — согласился Юкоуну. — Посмотри вверх. Видишь декоративный мотив на потолке? Двигайся по ряду лунок и выйдешь в зал.
— Премного благодарен! — И Кугель устремился вперед со всей возможной скоростью.
— Минутку! — остановил его Юкоуну. — Ты забыл свой мешок!
Кугель неохотно вернулся за мешком, потом снова пошел вперед и вскоре появился в зале.
Юкоуну сделал учтивый жест рукой.
— Если ты пройдешь вот сюда, я с радостью рассмотрю предложенный тобой товар.
Кугель невольно взглянул в сторону выхода.
— Было бы наглостью дольше отнимать у тебя время. Мои мелкие товары недостойны твоего внимания. С твоего позволения, я лучше пойду.
— Ни в коем случае! — пылко возразил Юкоуну. — У меня мало посетителей, да и те больше воры и мошенники. Уверяю тебя, я с ними расправляюсь решительно! Настоятельно прошу тебя отдохнуть и подкрепиться. Поставь мешок на пол.
Кугель осторожно опустил мешок и заявил.
— Недавно я кое-чему научился у морской ведьмы из Белого Олстера. Тебе это, наверное, будет интересно. Для демонстрации мне потребуется несколько эллов крепкой веревки.
— Ты возбуждаешь мое любопытство! — Юкоуну протянул руку; деревянная панель беззвучно отошла в сторону, и оттуда в руку Мага прыгнул моток веревки. Прикрывая лицо, чтобы скрыть улыбку, Юкоуну протянул веревку Кугелю, который с большой тщательностью развернул ее.
— Потребуется твоя помощь, — извиняющимся тоном сказал Кугель. — Вытяни одну руку и одну ногу.
— Да, конечно. — Юкоуну вытянул руку и выбросил указательный палец. Веревка мгновенно обернулась вокруг рук и ног Кугеля, так что он потерял способность шевелиться.
Широкая улыбка Юкоуну чуть не расколола его большую мягкую голову.
— Какое удивительное происшествие. Я по ошибке призвал Захватчика Воров. Для твоего же собственного удобства я бы посоветовал не шевелиться, поскольку Захватчик Воров соткан из осиных жал. А теперь я осмотрю содержимое твоего мешка. — Он всмотрелся в мешок и испустил отчаянный вопль. — Ты ограбил мое собрание! Я вижу свои наиболее ценные экспонаты!
Кугель скорчил гримасу.
— Конечно! Но я не вор; меня послал Файностер взять некоторые определенные предметы, поэтому…
Юкоуну поднял руку.
— Преступление слишком серьезно для легкомысленных отрицаний. Я уже высказал свое отвращение к грабителям и ворам и теперь должен вынести тебе наиболее суровый приговор — разумеется, если ты не сумеешь представить должную компенсацию.
— Конечно, какое-нибудь возмещение вполне возможно, — быстро заявил Кугель. — Но веревка рвет мне кожу, а в таком состоянии я не могу сообразить, что бы могло тебя заинтересовать.
— Неважно. Я решил применить к тебе Чары Одиночного Заключения: ты будешь помещен в полость в семидесяти пяти милях под поверхностью земли.
Кугель в отчаянии замигал.
— Но в таком случае ты никогда не получишь компенсации.
— Верно, — задумался Юкоуну. — По-моему, ты можешь оказать мне небольшую услугу.
— Считай, что негодяй уже мертв! — быстро воскликнул Кугель. — А теперь сними эти отвратительные путы.
— Вообще-то я имел в виду не убийство, — ответил Юкоуну. — Идем.
Веревка ослабла ровно настолько, чтобы Кугель мог ковылять вслед за хозяином дома. Они прошли в боковую комнату, увешанную вышитыми сложным узором шпалерами. Юкоуну достал из бюро небольшую шкатулку и положил ее на плавающий в воздухе хрустальный диск. Он открыл крышку и показал содержимое Кугелю. Внутри было два углубления, выложенные алым мехом, в одном из них находилась небольшая полусфера из дымчатого фиолетового стекла.
— Ты человек опытный, знающий, много путешествовал, — предположил Юкоуну, — и, несомненно, узнаешь этот предмет. Нет? Ты, конечно, знаком с историей войны Кутца в Восемнадцатой эпохе? Нет? — Юкоуну удивленно пожал плечами и продолжал: — Во время этих жестоких событий демон Унда-Храда — он значится под номером 16–04 в Зеленом Альманахе Трампа — хотел помочь своим хозяевам, с этой целью просунул некоторые из своих органов из нижнего демонического мира Лa-Эр. Для того, чтобы они могли воспринимать наш мир, демон снабдил их линзами; одну ты и видишь перед собой. Но дела пошли плохо, и демон вернулся в Ла-Эр. При этом линзы оказались разбросанными по всему Кутцу. Одной из них, как видишь, я владею. Ты должен раздобыть к ней пару и принести мне. Вот тогда твое проникновение в мой дом будет забыто.
Кугель задумался.
— Выбор между посещением демонического мира Ла-Эр и Чарами Одиночного Заключения не так уж прост. Откровенно говоря, я не знаю, что предпочесть.
Смех чуть не расколол большой желтый пузырь головы Мага.
— Ну, посещать мир Ла-Эр тебе, может, и не придется, если ты отыщешь линзу в земле, некогда известной как Кутц.
— Раз надо, значит надо, — проворчал Кугель, очень недовольный тем, как заканчивается день. — А кто охраняет фиолетовые полусферы? Как они действуют? Как я доберусь туда и как вернусь? Каким необходимым оружием, талисманами и прочими необходимыми принадлежностями ты собираешься меня снабдить?
— Все в свое время, — ответил Юкоуну. — Вначале нужно убедиться, что, оказавшись на свободе, ты проявишь неизменную верность, рвение и целеустремленность.
— Не бойся! — провозгласил Кугель. — Мое слово крепко.
— Чудесно! — воскликнул Юкоуну. — Это дает мне основную гарантию и уверенность. Поэтому-то действие, которое я сейчас совершу, будет, несомненно, излишне.
Он вышел из помещения и тут же вернулся с закрытым стеклянным сосудом, в котором находилось небольшое белое существо, состоящее сплошь из когтей, зубов, колючек и крючьев. Существо гневно извивалось.
— Это мой друг Фиркс, — заявил Юкоуну, — со звезды Ахернар, и он гораздо умнее, чем кажется. Сейчас Фиркс рассержен, потому что его разлучили с товарищем, с которым он делит чан в моей мастерской. Фиркс поможет тебе быстро исполнить свой долг.
Юкоуну быстро подошел и ловко прижал существо к животу Кугеля. Зверь мгновенно проник во внутренности и занял свой пост, бдительно обвившись вокруг печени.
Юкоуну отступил назад, заливаясь своим безудержным смехом, из-за которого и получил прозвище. Глаза Кугеля выпучились. Он открыл было рот, собираясь разразиться бранью, но вместо этого стиснул зубы и закатил глаза.
Веревка развернулась сама по себе. Кугель дрожал, каждая его мышца скрутилась в тугой узел.
Веселье Юкоуну сменилось задумчивой улыбкой.
— Ты говорил о волшебных приспособлениях. А как насчет тех талисманов, которые ты расхваливал в своей лавочке в Азеномае? Разве они не сковывают врагов, не растворяют железо, не возбуждают девственниц, не даруют бессмертие?
— На них нельзя полностью положиться, — признал Кугель. — Мне понадобятся более надежные гарантии.
— Они заключены в твоем мече, в твоей лукавой убедительности и проворстве твоих ног, — ответил Юкоуну. — Впрочем, ты заставил меня задуматься, и я помогу тебе до некоторого предела. — Он повесил на шею Кугелю маленькую квадратную дощечку. — Теперь можешь не опасаться умереть с голоду. Прикосновение этого мощного талисмана сделает съедобным дерево, кору, траву, даже старое платье. К тому же в присутствии яда дощечка начинает звенеть. А теперь — теперь нечего откладывать! Идем. Веревка! Где ты, веревка?
Веревка послушно обернулась вокруг шеи Кугеля и заставила его идти вслед за Юкоуну.
Они вышли на крышу старинного замка. Уже давно на землю спустилась тьма. Вдоль долины Кзана тут и там мелькали огни, а сама река казалась еще более темной полосой, чем сама темнота.
Юкоуну указал на клетку.
— Вот твоя повозка. Полезай внутрь!
Кугель колебался.
— Может, лучше как следует поесть, поспать, отдохнуть и выступить завтра утром со свежими силами.
— Что? — спросил Юкоуну голосом, подобным звуку рога. — Ты смеешь стоять тут передо мной и высказывать какие-то требования? Человек, который тайком пробрался ко мне в дом, украл самые ценные предметы моей коллекции, оставил все в беспорядке? Да понимаешь ли ты, как тебе повезло? Может, предпочитаешь Одиночное Заключение?
— Ни в коем случае! — нервно возразил Кугель. — Меня беспокоит только успех предприятия.
— В таком случае — в клетку!
Кугель тоскливо посмотрел на крышу замка, потом медленно подошел к клетке и вошел в нее.
— Я надеюсь, ты не страдаешь отсутствием памяти, — сказал Юкоуну. — Но даже если так, если забудешь о своей главной задаче — поисках второй линзы, — Фиркс всегда будет под рукой, чтобы напомнить.
Кугель сказал:
— Поскольку я вынужден отправиться в далекий путь, из которого, скорее всего, не вернусь, может, тебе интересно знать, как я оцениваю тебя и твой характер. Во-первых…
Но Юкоуну поднял руку.
— Не желаю слушать: оскорбления ранят мое чувство собственного достоинства, а к лести я отношусь скептически. Так что — в путь!
Он отступил назад, посмотрел во тьму и выкрикнул заклинание, известное как Перемещение Тасдрубала. Откуда-то сверху послышались глухие удары и приглушенный вопль ярости.
Юкоуну отступил еще на несколько шагов и выкрикнул слова на древнем языке; клетка со скорчившимся в ней Кугелем дернулась и рванулась в воздух.
Холодный ветер ударил Кугелю в лицо. Сверху слышалось хлопанье больших крыльев и жалобные стенания; клетка раскачивалась взад-вперед. Внизу было темно, как под черным покрывалом.
По расположению звезд Кугель заключил, что его путь лежит на север, и вскоре почувствовал присутствие внизу Мауренронских гор; потом они полетели над дикой местностью, известной как Земля Падающей Стены. Один или два раза Кугель замечал огни одиноких замков, а однажды увидел большой костер. Какое-то время рядом летел крылатый дух, вглядываясь в клетку. Казалось, положение Кугеля его забавляет, а когда Кугель попытался что-нибудь узнать о землях внизу, дух разразился хриплым хохотом. Вскоре дух устал и попытался ухватиться за клетку, но Кугель пинками отпихнул его, и он канул во тьму с криками зависти.
На востоке появилась полоска цвета старой крови, а следом за ней взошло солнце, дрожа, как простуженный старик. Из-за тумана, закрывшего землю, Кугель с трудом разглядел, что они пролетают над черными горами и мрачными ущельями. Вскоре туман рассеялся, и под ним открылось свинцовое море. Один или два раза Кугель смотрел вверх, но крыша клетки скрывала демона, видны были только концы кожистых крыльев.
Наконец демон достиг северного берега океана. Пикируя на берег, он испустил мстительный хриплый крик и уронил клетку на землю с высоты в пятнадцать футов.
Кугель выбрался из-под обломков, потирая ушибы и выкрикивая вслед улетающему демону проклятия, а потом побрел прочь по песку, влажному плавнику и буйным зарослям колючих сорняков, поднимаясь по пологому склону морского берега. К северу расстилались болотистые пустоши и далекие низкие холмы, на востоке — обширный океан и безрадостная песчаная полоса. Кугель посмотрел в сторону юга и погрозил кулаком. Когда-нибудь, как-нибудь, но он отомстит Смеющемуся Магу! Он поклялся себе в этом.
В нескольких сотнях ярдов к западу виднелись развалины древнего мола. Кугель захотел их осмотреть, но не сделал и трех шагов, как Фиркс вцепился когтями в печень. Кугель, закатывая глаза от боли, изменил направление и двинулся по берегу на восток.
Вскоре он проголодался и вспомнил о талисмане Юкоуну. Подобрав кусок плавника, он потер его дощечкой, надеясь, что тот превратится в жареную дичь или поднос со сладостями. Но дерево просто смягчилось до степени сыра, сохранив вкус дерева. Кугель с трудом, не жуя, проглотил немного неаппетитного обеда. Еще один зуб против Юкоуну. О, как заплатит Смеющийся Маг!
Алый шар солнца скользил по южной части неба. Приближалась ночь, когда Кугель увидел человеческое жилье — бедную деревушку у маленькой реки. Хижины были похожи на неопрятные птичьи гнезда из прутьев и грязи, ужасно пахло экскрементами и отбросами. Между лачугами бродили люди, такие же грязные и неуклюжие, как их дома. Низкорослые, полные, обрюзгшие и со спутанными волосами грязного светло-желтого цвета, с лицами, покрытыми шишками и буграми, они производили отталкивающее зрелище. Единственная примечательная особенность их внешности — и Кугель тут же проявил к ней острейший интерес — их глаза: слепые фиолетовые полушария, во всех отношениях подобные тому предмету, который ему необходим.
Кугель осторожно приблизился к деревне, но ее жители не обратили на него никакого внимания. Если полушарие, так необходимое Юкоуну, идентично фиолетовым глазам этих людей, тогда главное затруднение преодолено: теперь раздобыть линзу — вопрос тактики.
Кугель принялся рассматривать жителей деревни и нашел много удивительного. Прежде всего, они вели себя не как дурно пахнущие деревенщины, кем они на самом деле являлись, а с величием и достоинством, граничившими с надменностью. Кугель смотрел в полном недоумении: не могли же они все выжить из ума? Во всяком случае, они не казались опасными, и Кугель пошел прямо по главной улице поселка, осторожно обходя самые большие и вонючие кучи отбросов. Тут один из жителей, наконец, соизволил его заметить и обратился к нему глубоким гортанным голосом:
— Ну, сэр, что тебе нужно? Зачем бродишь по окраинам нашего прекрасного города Смолода?
— Я путник, — ответил Кугель. — Покажи мне только дорогу к постоялому двору, где бы я нашел еду и ночлег.
— У нас нет постоялого двора; путешественники и странники нам неизвестны. Но все же ты можешь разделить наше изобилие. Вот в том дворце ты найдешь все, что тебе необходимо. — Он указал на полуразвалившуюся хибару. — Есть можешь сколько угодно, загляни вон в тот ресторан и выбери, что пожелаешь. Мы в Смолоде ни в чем не скупимся.
— Покорнейше тебя благодарю, — ответил Кугель и хотел продолжить расспросы, но его собеседник уже удалился.
Кугель неохотно заглянул в предоставленную ему развалюху и после некоторых усилий расчистил место на лавке, где мог бы провести ночь. Солнце уже стояло на горизонте, когда он направился к мрачному складу, который ему показали как ресторан. Как и подозревал Кугель, доступные блага славного города Смолода были несколько преувеличены. На поверку изобилие оказалось грудой копченой рыбы, лежащей с одной стороны склада, и ларем, полным чечевицы, смешанной с различными хлебными злаками, — с другой. Кугель отнес немного к себе в хижину и мрачно поужинал.
Солнце село. Кугель отправился посмотреть, что предложит эта деревня в качестве развлечения, но улицы были совершенно пусты. В некоторых хижинах горели лампы; и Кугель, заглядывая в окна, видел местных жителей, ужинающих копченой рыбой или ведущих беседы. Он вернулся в свою развалюху, разжег небольшой костер, чтобы не замерзнуть ночью, и уснул.
На следующий день Кугель возобновил наблюдения за деревней Смолод и ее фиолетовоглазыми жителями. Он заметил, что никто не пошел работать, да и полей поблизости не было. Это наблюдение вызвало неудовольствие Кугеля. Чтобы получить фиолетовый глаз, он вынужден будет убить его обладателя, а для этого необходима свобода от навязчивого наблюдения.
Несколько раз он осторожно пытался заговаривать с жителями деревни, но на него смотрели так, будто они благородные лорды, а он дурно пахнущая деревенщина! В конце концов это начало действовать Кугелю на нервы.
После полудня он двинулся на юг и примерно через милю увидел на берегу другую деревню, жители которой очень напоминали обитателей Смолода, только глаза у них были обыкновенными. Здесь крестьяне оказались очень трудолюбивы: Кугель видел, как они ловят рыбу в океане и обрабатывают поля.
Он приблизился к двум рыбакам, возвращавшимся в деревню с уловом в корзинах, висевших у них на плечах. Мужчины остановились и недружелюбно разглядывали Кугеля. Он представился как путник и стал расспрашивать о землях к востоку, но рыбаки проявили полную неосведомленность, за исключением того, что земля дальше пустая, сухая и опасная.
— Я сейчас остановился в деревне Смолод, — сказал Кугель. — Ее жители приятный народ, но несколько странный. Например, почему у них такие необычные глаза? В чем причина этого бедствия? И почему они ведут себя с таким высокомерием?
— Глаза их — волшебные линзы, — ответил старший из рыбаков ворчливым голосом. — Благодаря им они видят Верхний мир, так почему бы их владельцам не вести себя, как лордам? И я буду таким, когда умрет Радкут Вомин, а я унаследую его глаза.
— Неужели? — удивленно воскликнул Кугель. — Значит, эти волшебные линзы можно снимать по желанию и передавать другим, как сочтет нужным владелец?
— Да, но кто же добровольно променяет Чужой мир на это? — рыбак рукой указал на унылую местность. — Я долго трудился, и настала моя очередь вкусить прелести Верхнего мира. После этого нечего опасаться, кроме смерти от излишка блаженства.
— Очень интересно! — заметил Кугель. — А как мне получить пару таких волшебных линз?
— Работай, как все остальные в Гродце; внеси свое имя в список и трудись, чтобы обеспечить лордов Смолода продовольствием. Тридцать один год я выращивал чечевицу и эммер, ловил рыбу и коптил ее на медленном огне, и вот теперь имя Бубача Анга стоит первым в списке, и ты можешь добиться того же самого.
— Тридцать один год, — размышлял Кугель. — Немалое время. — Фиркс пошевелился, причинив печени Кугеля большое неудобство.
Рыбаки направились в свою деревню Гродц, а Кугель вернулся в Смолод. Он нашел человека, с которым разговаривал накануне.
— Милорд, — сказал он ему, — как вы знаете, я путник из далекой земли, привлеченный сюда великолепием города Смолод.
— Это вполне понятно, — согласился тот. — Наши пышность и богатство повсюду вызывают зависть.
— Откуда же взялись эти волшебные линзы?
Старик обратил свои фиолетовые полусферы к Кугелю, словно увидел его впервые, и ворчливо заговорил неприветливым голосом:
— Мы не любим говорить на эту тему, но поскольку ты уже затронул ее, особого вреда не будет. В далекие времена демон Андерхерд раскинул свои щупальца, чтобы осмотреть Землю. Каждое щупальце оканчивалось такой линзой. Симбилис Шестнадцатый ранил чудовище, и оно рывком убрало щупальца восвояси, при этом линзы слетели. Четыреста двенадцать линз было собрано и принесено в Смолод, который и тогда был таким же великолепным, каким кажется сейчас. Да, я сознаю, что наблюдаемое мной — иллюзия, но и ты тоже видишь в какой-то мере иллюзию, и кто может сказать, какая из них реальней?
— Но я не смотрю через волшебные линзы, — заметил Кугель.
— Верно, — пожал плечами старик. — Предпочитаю не думать об этом. Я смутно припоминаю, что живу в свинарнике и ем черствый хлеб, но субъективная реальность такова, что я обитаю в роскошном дворце, питаюсь великолепными яствами вместе с равными мне принцами и принцессами. Объясняется это так: демон Андерхерд смотрел через линзы из своего Нижнего мира на наш; а мы из нашего смотрим на Верхний мир — средоточие человеческих надежд, фантастических желаний и прекрасных снов. Мы, населяющие этот мир, кем мы должны считать себя, если не величественными лордами? Мы такие и есть.
— Это весьма вдохновляет! — воскликнул Кугель. — А как мне приобрести пару таких линз?
— Есть два пути. Андерхерд потерял четыреста четырнадцать линз; в нашем распоряжении четыреста двенадцать. Две так и не были найдены; очевидно, они на дне океана. Можешь попытаться отыскать их. Второй путь — нужно стать жителем Гродца и снабжать лордов Смолода продовольствием, пока один из нас не умрет, что происходит нечасто.
— Я слышал, что некий лорд Радкут Вомин захворал.
— Да, вот он. — Собеседник указал на старика с большим животом и расслабленным слюнявым ртом, который сидел в грязи перед своей хижиной. — Ты видишь, он отдыхает перед своим роскошным дворцом. Лорд Радкут истощил себя в излишествах сладострастия, потому что наши принцессы — самые очаровательные создания человеческого воображения, точно так же, как я — благороднейший из принцев. Но лорд Радкут слишком безудержно предавался удовольствиям и заболел. Это урок для нас всех.
— Может, я смогу чем-то особенным заслужить его линзы? — отважился спросить Кугель.
— Боюсь, что нет. Тебе нужно идти в Гродц и трудиться, как остальные. Как делал и я в своем прежнем существовании, которое кажется мне теперь таким смутным и примитивным… И подумать только, как долго я страдал! Но ты молод; тридцать, сорок, пятьдесят лет — не слишком много, если ждешь такого величия.
Кугель прижал руку к животу, чтобы успокоить зашевелившегося Фиркса.
— Но за это время солнце может погаснуть. Смотри! — Он указал на черную дрожь, пробежавшую по поверхности солнца, и казалось, на мгновение покрывшего его коркой. — Оно гаснет даже сейчас!
— Не нужно тревожиться, — возразил старик. — Для нас, лордов Смолода, солнце по-прежнему посылает самые яркие лучи.
— В данный момент, может, и так, но когда солнце погаснет на самом деле, что тогда? Вы так же будете наслаждаться темнотой и холодом?
Но старик уже не слушал его. Радкут Вомин упал в грязь и казался мертвым.
Нерешительно поигрывая ножом, Кугель отправился взглянуть на труп. Один-два ловких надреза — работа одного мгновения, — и он достигнет своей цели. Он уже шагнул вперед, но момент был упущен. Приблизившиеся лорды деревни оттеснили Кугеля в сторону. Радкута Вомина подняли на руки и торжественно перенесли в его дурно пахнущую хижину.
Кугель задумчиво смотрел в открытый дверной проем, рассчитывая шансы той или иной уловки.
— Внесите лампы! — нараспев заговорил старец. — Пусть прощальное сияние окружит лорда Радкута в его усыпанном драгоценностями гробу! Пусть с башен звучит золотая труба; пусть принцессы наденут наряды из венецианской парчи; пусть пряди волос закроют их обольстительные лица, которые так любил лорд Радкут при жизни! А мы будем стоять в карауле у его тела! Кто вызовется охранять гроб?
Кугель выступил вперед.
— Я счел бы это великой честью.
Старик покачал головой.
— Это привилегия только для равных ему. Лорд Маулфаг, лорд Глас, займите почетный пост, — Двое жителей деревни приблизились к скамье, на которой лежал Радкут Вомин.
— Далее, — провозглашал старик, — должны состояться похороны, а волшебные линзы переданы Бубачу Ангу, самому достойному сквайру Гродца. Кто известит сквайра?
— Я снова предлагаю свои услуги, — сказал Кугель, — чтобы хоть в малой степени отплатить за гостеприимство, которым наслаждался в Смолоде.
— Хорошо сказано! — ответил старик. — Тогда торопись в Гродц; возвращайся со сквайром, который своим трудом и верой заслужил возвышение.
Кугель поклонился и пустился бегом через пустоши к Гродцу. Он осторожно приблизился к крайним полям, перебегая от рощицы к рощице, и вскоре нашел то, что искал: крестьянина, копавшегося мотыгой во влажной почве.
Кугель неслышно подкрался сзади и ударил деревенщину по голове суковатым корнем. Потом стащил с него одежду из мочала, кожаную шапку, обувь. Ножом отрезал бороду цвета соломы. Взяв это все и оставив крестьянина, голого и без чувств, в грязи, Кугель своими длинными шагами направился обратно в Смолод. В укромном месте он переоделся в украденную одежду. Некоторое затруднение вызвала отрезанная борода, но, привязав пучок к пучку, Кугель умудрился приготовить довольно сносную фальшивую бороду. Оставшиеся волосы он затолкал под края кожаной шапки.
Солнце село, землю затянул сумрак цвета сливы. Кугель вернулся в Смолод. Перед хижиной Радкута Вомина дрожали огоньки масляных ламп, плакали и стонали тучные и бесформенные женщины деревни.
Кугель осторожно подошел, гадая, что его может ожидать. Что касается маскировки, то она либо окажется эффективной, либо нет. Неизвестно, до какой степени фиолетовые полушария искажают восприятие; можно лишь рисковать и надеяться.
Кугель смело вошел в хижину. Как можно более низким голосом он провозгласил;
— Я здесь, почтеннейшие принцы Смолода: Бубач Анг из Гродца, который тридцать один год доставлял лучшие деликатесы в закрома Смолода. И вот я здесь с мольбой о возведении в благородное сословие.
— Это твое право, — ответил Старейшина. — Но ты не похож на Бубача Анга, который так долго служил принцам Смолода.
— Я преобразился — от горя из-за смерти принца Радкута Вомина и от радости от предстоящего возвышения.
— Ясно и понятно. Иди, подготовься к обряду.
— Я готов, — ответил Кугель. — Если вы передадите мне волшебные линзы, я спокойно отойду с ними и наслажусь.
Старейшина снисходительно покачал головой.
— Это не соответствует обычаям. Прежде всего, ты должен обнаженным встать в павильоне этого могучего замка, и прекраснейшие из красавиц умастят тебя благовониями. Затем будет произнесено заклинание Эддита Бран Маура. Затем…
— Почтеннейший, — прервал его Кугель, — окажи мне благодеяние. Прежде чем начнется церемония, приставь мне одну из линз, чтобы я мог созерцать церемонию в полном блеске.
Старейшина задумался.
— Просьба необычна, но разумна. Принесите линзы!
Последовало ожидание, во время которого Кугель стоял сначала на одной ноге, потом на другой. Тянулись минуты; тело под грубой одеждой и фальшивой бородой отчаянно чесалось. К тому же на окраине деревни появилась со стороны Гродца пара мужчин. Один из них, несомненно, был Бубач Анг, а другой, казалось, недавно лишился бороды.
Появился Старейшина, держа в каждой руке по фиолетовому полушарию.
— Подойди!
Кугель громко откликнулся:
— Я здесь, сэр!
— Налагаю на тебя мазь, которая освятит соединение волшебной линзы с твоим правым глазом.
В толпе послышался голос Бубача Анга.
— Подождите! Что происходит?
Кугель обернулся.
— Какой негодяй прерывает торжественный обряд? Убрать его немедленно!
— Правильно! — категорично подхватил Старейшина. — Ты унижаешь себя и величие нашей церемонии.
Бубач Анг вжал голову в плечи и отступил.
— Поскольку церемония прервана, — предложил Кугель, — я охотно возьму волшебные линзы на хранение, пока этих мошенников не удалят.
— Нет, — ответил Старейшина, — это невозможно. — Он помазал правый глаз Кугеля прогорклым жиром. Но теперь поднял крик крестьянин с отрезанной бородой:
— Моя шапка! Мой костюм! Моя борода! Есть ли здесь справедливость?
— Тише! — шептали в толпе. — Это торжественная церемония!
— Но я Бу…
Кугель сказал:
— Вставляй линзу, милорд; не будем обращать внимания на этих наглецов.
— Ты называешь меня наглецом? — взревел Бубач Анг. — Я узнал тебя, мошенник. Остановите церемонию!
Старейшина невозмутимо продолжал:
— Вставляю тебе правую линзу. Этот глаз временно держи закрытым, чтобы не перенапрячь мозг из-за разлада. Теперь левый глаз. — Он сделал шаг вперед с мазью, но Бубач Анг и безбородый крестьянин больше не желали сдерживаться.
— Остановите церемонию! Вы возводите в благородство самозванца! Я Бубач Анг, достойный сквайр. Тот, кто стоит перед вами, бродяга!
Старейшина удивленно разглядывал Бубача Анга.
— Ты на самом деле похож на крестьянина, который тридцать один год доставлял продовольствие в Смолод. Но если ты Бубач Анг, то кто это?
Вперед неуклюже вырвался безбородый крестьянин.
— Это бездушный негодяй. Он снял одежду с моего тела и бороду с моего лица. Он преступник, бандит, бродяга!..
— Подождите! — воскликнул Старейшина. — Это неподобающие слова. Вспомните, он только что провозглашен принцем Смолода.
— Еще не вполне! — кричал Бубач Анг. — У него только один мой глаз. Я требую себе другой!
— Неловкая ситуация, — пробормотал Старейшина. Он обратился с Кугелю: — Хоть ты и был бродягой и разбойником, теперь ты принц и ответственный человек. Каково твое мнение?
— Я предлагаю заточить этих шумливых негодяев. А потом…
Бубач Анг и безбородый крестьянин с гневными криками ринулись вперед. Кугель отскочил, но не смог удержать правый глаз закрытым. Глаз открылся, ему предстало такое поразительное зрелище, что у него захватило дыхание и чуть не остановилось сердце. Но одновременно левый глаз показывал реальный Смолод. Такое дикое несоответствие невозможно было вынести: Кугель пошатнулся и упал. Бубач Анг склонился к нему с высоко поднятой мотыгой, но его заслонил Старейшина.
— Ты в своем уме? Это человек — принц Смолода!
— Я его убью, у него мой глаз! Неужели я тридцать один год трудился ради этого негодяя?
— Успокойся, Бубач Анг, если таково твое имя, и помни, что вопрос еще не решен. Возможно, была допущена ошибка, несомненно, ошибка не преднамеренная, потому что теперь этот человек — принц Смолода, то есть воплощенная справедливость и благоразумие.
— Он не был таким, когда получал линзу, — возразил Бубач Анг, — и когда совершил преступление.
— Я не могу заниматься казуистическими спорами, — ответил Старейшина. — Во всяком случае, твое имя вверху списка и при следующем прискорбном событии…
— Еще десять или двенадцать лет? — закричал Бубач Анг. — Я должен еще трудиться и получить награду, когда солнце совсем потемнеет? Нет, нет, этого не может быть!
Безбородый крестьянин внес предложение:
— Возьми вторую линзу. Так ты получишь хотя бы половину своих прав и помешаешь этому самозванцу полностью обмануть тебя.
Бубач Анг подумал и согласился.
— Я возьму свою линзу, потом убью этого разбойника, отберу вторую, и все будет хорошо.
— Это еще что такое! — надменно сказал Старейшина. — Таким тоном нельзя говорить в присутствии принцев Смолода!
— Ба! — фыркнул Бубач Анг. — Вспомни, откуда ваша еда! Мы в Гродце не будем трудиться бесплатно!
— Ну, хорошо, — сказал Старейшина. — Я считаю твои грубые угрозы неподобающими, но не могу отрицать, что в них есть толика истины. Вот левая линза Радкута Вомина. Я преподнесу тебе мазь, а заклинание и поздравительный гимн мы опустим. Будь так добр, сделай шаг вперед и открой левый глаз… вот так.
Как перед этим Кугель, Бубач Анг посмотрел через оба глаза одновременно и пошатнулся. Но, закрыв рукой левый глаз, пришел в себя и приблизился к Кугелю.
— Ты видишь теперь, твоя хитрость бесполезна. Отдай мне линзу и иди своим путем, потому что обеих линз у тебя никогда не будет.
— Это неважно, — ответил Кугель. — Благодаря моему другу Фирксу, с меня вполне хватит одной.
Бубач Анг заскрежетал зубами.
— Ты думаешь снова обмануть меня? Твоя жизнь подошла к концу. Не только я, но весь Гродц об этом позаботится!
— Не в пределах Смолода! — предупредил Старейшина. — Среди принцев не может быть ссор: я провозглашаю согласие! Вы, разделившие линзы Радкута Вомина, разделите и его дворец, его наряды, все необходимые принадлежности, драгоценности и свиту, до того, надеюсь, отдаленного времени, когда один из вас умрет, а переживший получит все. Таково мое решение; больше говорить об этом нечего.
— К счастью, смерть этого самозванца близка, — проворчал Бубач Анг. — Мгновение, когда он ступит за пределы Смолода, окажется его последним! Если понадобится, жители Гродца будут караулить хоть сто лет!
От этой новости Фиркс зашевелился, и Кугель скривился от боли. Примирительным тоном он обратился к Бубачу Ангу:
— Можно договориться: тебе перейдут все владения Радкута Вомина, его дворец, свита, гардероб. А мне только линзы.
Но Бубач Анг не хотел ничего слушать.
— Если хоть немного ценишь свою жизнь, немедленно отдай мне линзу.
— Не могу, — ответил Кугель.
Бубач Анг повернулся и заговорил с безбородым крестьянином, который кивнул и удалился. Бубач Анг свирепо посмотрел на Кугеля, потом подошел к хижине Радкута Вомина и уселся перед входом на груду мусора. Он начал экспериментировать со своей линзой, осторожно закрывая правый глаз, открывая левый и с удивлением глядя на Верхний мир. Кугель решил воспользоваться его поглощенностью и осторожно направился на край поселка. Бубач Анг как будто этого не заметил. Ха! — подумал Кугель. Слишком легко получается! Еще два шага, и он затеряется в темноте!
Он бойко вытянул свои длинные ноги, делая эти два шага. Легкий шорох, шум, скрежет заставили его отскочить. В том месте, где только что находилась его голова, воздух прорезала тяжелая мотыга. В слабом свете фонарей Смолода Кугель разглядел мстительное лицо безбородого крестьянина. А сзади приближался Бубач Анг, выставив вперед, как бык, тяжелую голову. Кугель увернулся и быстро побежал назад, к центру Смолода.
Медленно и разочарованно вернулся Бубач Анг и сел на прежнее место.
— Ты не сбежишь, — сказал он Кугелю. — Отдай линзу, и сохранишь себе жизнь!
— Ни в коем случае, — решительно ответил Кугель. — Лучше бойся за свою жалкую жизнь, она тоже в большой опасности!
Из хижины Старейшины донесся укоризненный голос:
— Прекратите ссору! Я исполняю экзотические желания прекраснейшей принцессы и не хочу отвлекаться по пустякам.
Кугель, вспомнив жирные свисающие складки плоти, кривые фигуры с плоскими бедрами, спутанные волосы, кишащие паразитами, заплывшие лица с двойными подбородками, жировые шишки и дурной запах женщин Смолода, снова поразился мощи линз. Бубач Анг опять начал испытывать возможности своего левого глаза. Кугель присел на скамью и решил сам испытать свой правый глаз, вначале осторожно закрыв левый рукой…
На нем была рубашка Из тонких серебристых чешуек, облегающие алые брюки, а плечи обнимал темно-синий шелковый плащ. Он сидит на мраморной скамье перед спиральными мраморными колоннами, обвитыми темной зеленью плюща с белыми цветами. По обе стороны в ночи высились дворцы Смолода. Их арки и окна неярко светились в ночи. Небо мягкого темно-синего цвета было усеяно огромными яркими звездами; дворцы окружены садами с кипарисами, миртовыми деревьями, жасмином и тисом. В воздухе веял цветочный аромат, и где-то звенели серебряные переливы журчащей воды, звуки которой переплетались с доносящимся сверху негромким перебором струн, создавая прекрасную мелодию. Кугель глубоко вздохнул и встал. Он прошел по террасе, и перспектива дворцов и садов сместилась. На слабо освещенной лужайке перед дворцом три молодые девушки в платьях из белого газа разглядывали его через плечо.
Кугель невольно шагнул вперед, но вспомнил угрозу Бубача Анга и остановился, чтобы проверить свое местонахождение. По другую сторону площади возвышался семиярусный дворец. На каждой террасе был разбит свой висячий сад с цветами и лианами, свисающими вдоль стен здания. Сквозь окна Кугель увидел богатую мебель, яркие светильники и спокойные движения ливрейных лакеев. Перед дворцом стоял человек с орлиным профилем и коротко подстриженной золотой бородкой, облаченный в красно-черную одежду с золотыми эполетами и черные высокие сапоги. Он стоял, опершись одной ногой на каменного грифона, сложив руки на согнутой ноге, и смотрел на Кугеля с выражением ненависти. Кугель поразился: неужели это похожий лицом на свинью Бубач Анг? А этот семиэтажный дворец — лачуга Радкута Вомина?
Кугель медленно перешел площадь и оказался поблизости от освещенного канделябрами павильона. Внутри на столах были разложено мясо, фрукты, сладости всех сортов. Желудок Кугеля, заскучавший от плавника и копченой рыбы, заставил его шагнуть вперед. Он переходил от стола к столу, брал по кусочку с каждого блюда и нашел, что яства превосходного качества.
— Может, я по-прежнему ем чечевицу и копченую рыбу, — сказал себе Кугель, — но многое можно сказать о чарах, благодаря которым они превращаются в такие исключительные деликатесы. Да, можно представить себе гораздо худшую судьбу, чем жизнь в Смолоде.
Как будто уловив эту мысль, Фиркс вцепился когтями в печень Кугеля, и тот проклял Юкоуну, Смеющегося Мага, и повторил свою клятву мести.
Немного придя в себя, он прошел туда, где дворцовые сады сменялись парком. Оглянувшись через плечо, Кугель увидел, что к нему с явно враждебными намерениями приближается принц с орлиным профилем. В полутьме парка Кугель заметил какое-то движение, ему показалось, что он видит вооруженных воинов.
Он вернулся на площадь, Бубач Анг, шедший за ним, снова остановился перед дворцом Радкута Вомина, продолжая свирепо смотреть на Кугеля.
— Ясно, — сказал Кугель для Фиркса, — что сегодня выбраться из Смолода не удастся. Разумеется, я хочу как можно быстрее доставить линзу Юкоуну, но если меня убьют, ни линза, ни достойный восхищения Фиркс не вернутся в Альмери.
Фиркс никак на это не прореагировал. «А теперь, где же провести ночь?» — подумал Кугель. Семиэтажный дворец Радкута Вомина предлагал достаточно места и для него самого, и для Бубача Анга. На самом же деле им пришлось бы находиться в тесной однокомнатной хибарке с единственной грудой травы в качестве постели. Кугель с сожалением закрыл правый глаз, открыл левый.
Смолод был таким же, как раньше. Низкорослый Бубач Анг сидел перед хижиной Радкута Вомина. Кугель подошел к нему и ловко пнул. От удивления Бубач Анг открыл оба глаза, и столкнувшиеся в его мозгу противоположные импульсы вызвали паралич. Сзади, в темноте, взревел безбородый крестьянин и выскочил, высоко подняв мотыгу. Кугелю пришлось отказаться от плана тут же перерезать Бубачу Ангу горло. Он проскользнул в хижину и закрылся на все засовы.
Теперь он закрыл левый глаз и открыл правый. И оказался в великолепном холле замка Радкута Вомина, портик которого был перекрыт опускной решеткой из кованого железа. Снаружи золотоволосый принц в красно-черном, прижимая руку к глазу, с холодным достоинством поднимался с каменных плит, которыми была вымощена площадь. Взмахнув рукой в жесте благородного вызова, Бубач Анг перебросил плащ через плечо и отошел к своим воинам.
Кугель неторопливо побрел по дворцу, с интересом рассматривая обстановку. Если бы не назойливость Фиркса, можно бы и не торопиться в опасное путешествие назад к долине Кзана.
Кугель выбрал роскошную комнату, выходящую на юг, сменил свою богатую одежду на сатиновую пижаму, лег на диван, покрытый простыней из светло-синего шелка, и немедленно уснул.
Утром он с некоторым трудом припомнил, какой именно глаз нужно открыть, и решил, что хорошо бы смастерить повязку и носить ее на том глазу, который в данный момент не нужен.
При свете дня дворцы Смолода казались еще величественнее, а площадь заполняли принцы и принцессы необыкновенной красоты. Кугель оделся в прекрасный черный костюм, надел элегантную зеленую шляпу и зеленые сандалии. Он спустился в фойе, поднял решетку и вышел на площадь.
Бубача Анга не было видно. Остальные жители Смолода вежливо приветствовали Кугеля, а принцессы проявили необычную теплоту, как будто оценив его хорошие манеры. Кугель отвечал вежливо, но без жара: даже волшебная линза не могла изгнать из его памяти жир и грязь, из которых, казалось, целиком состояли женщины Смолода.
Он позавтракал в павильоне восхитительными яствами, потом вернулся на площадь, чтобы обдумать дальнейшие действия. Осмотр парка показал, что воины Гродца на страже. Значит, удрать немедленно не удастся.
Тем временем благородное сословие Смолода занялось развлечениями. Одни отправились на луга, другие поплыли на лодках к северу. Старейшина, принц с проницательным взглядом и благородной внешностью, в одиночестве сидел на ониксовой скамье, погрузившись в глубокие раздумья.
Кугель подошел к нему; Старейшина встал и с умеренной сердечностью приветствовал его.
— Я обеспокоен, — объявил он. — Несмотря на все здравомыслие, несмотря на твое неизбежное незнание наших обычаев, я чувствую, что совершилась несправедливость, и не знаю, как ее исправить.
— Мне кажется, — ответил Кугель, — что сквайр Бубач Анг, хоть, несомненно, и достойный человек, все же не обладает дисциплиной, соответствующей совершенству Смолода. По моему мнению, ему бы полезно еще несколько лет провести в Гродце.
— Что-то в твоих словах есть, — ответил старик. — Небольшие личные жертвы иногда необходимы для блага общества. Я уверен, что если бы возникла необходимость, ты бы с радостью вернул линзу и записался бы в Гродц. Что такое несколько лет? Пролетят, как бабочка.
Кугель сделал вежливый жест.
— Есть еще одно решение: можно всем жителям Смолода бросить жребий, и проигравший отдаст свою линзу Бубачу Ангу. Я, со своей стороны, доволен и одной.
Старик нахмурился.
— Ну, это маловероятный исход. А пока ты должен принять участие в нашем веселье. Если можно так сказать, ты недурно выглядишь, и некоторые принцессы уже нежно посматривают в твоем направлении. Вот, например, прекрасная Удела Наршаг… или Зококса, Лепесток Розы… а вон там резвая Ильву Ласмал. Не мешкай: мы в Смолоде не обращаем внимания на условности.
— Прелесть этих дам не ускользнула от моего внимания, — ответил Кугель. — К несчастью, я связан обетом воздержания.
— Несчастный! — воскликнул Старейшина. — Принцессы Смолода — верх совершенства! Кстати, обрати внимание — еще одна добивается твоего внимания!
— Но, по-моему, ее интересуете вы, — сказал Кугель, и старик отправился разговаривать с молодой женщиной, которая въехала на площадь в величественной повозке в форме лодки, двигавшейся на шести лебединых лапах. Принцесса возлежала, опираясь на подушку розового бархата, и была так хороша, что Кугель пожалел о навязчивости своих воспоминаний, которые заставляли видеть спутанные волосы, бородавки, свисающую нижнюю губу, потные морщины и складки тела. Принцесса и в самом деле была похожа на воплощение сна: стройная, изящная, с кожей цвета крема, изысканным носиком, большими задумчивыми глазами и очаровательным подвижным ртом. Кугеля заинтриговало выражение ее лица: оно казалось более многозначительным, чем у других принцесс, — задумчивым и печальным, пылким и неудовлетворенным.
На площади появился Бубач Анг, одетый по-военному: в латах, шлеме и с мечом. Старейшина пошел поговорить с ним; но тут, к досаде Кугеля, повозка принцессы направилась к нему.
Он пошел навстречу и учтиво поклонился.
— Да, принцесса. Мне показалось, ты ко мне?
Принцесса кивнула.
— Я раздумываю над тем, как ты оказался здесь, в северных землях, путник. — Она говорила негромким музыкальным голосом.
Кугель ответил:
— Я выполняю обет. Лишь ненадолго я останусь в Смолоде, а потом долг призовет меня отправляться дальше — на восток и юг.
— Неужели? — отозвалась принцесса. — И какое же у тебя дело?
— Откровенно говоря, меня перенесла сюда злоба одного Мага. Я тут совсем не по своему желанию.
Принцесса негромко рассмеялась.
— Я редко вижу незнакомых людей, но люблю новые лица и новые разговоры. Может, ты придешь в мой дворец, и мы поговорим о волшебстве и странных делах, творящихся на умирающей земле.
Кугель сдержанно поклонился.
— Ты очень добра. Но обрати внимание на кого-нибудь другого, ибо я связан обетом воздержания. И не проявляй неудовольствия, потому что так же я ответил и Уделе Наршаг, и Зококсе, и Ильву Ласмал.
Принцесса подняла брови, поглубже откинулась на сидение. Она слегка улыбнулась.
— Да, да. Ты суровый человек, строгий и безжалостный, если отказываешь стольким умоляющим женщинам.
— Так оно есть и так должно быть, — Кугель отвернулся и оказался лицом к лицу со Старейшиной, за которым виднелся Бубач Анг.
— Печальные обстоятельства, — беспокойным голосом сказал Старейшина. — Бубач Анг говорит от имени деревни Гродц. Он объявляет, что до восстановления справедливости больше не будут доставляться продукты. Жители Гродца требуют, чтобы ты отдал свою линзу Бубачу Ангу, а сам отправился в распоряжение карательного комитета, который ждет вон там.
Кугель с тяжелым сердцем рассмеялся.
— Что за нелепое требование! Ты, конечно, заверил их, что мы в Смолоде будем есть траву и разобьем свои линзы, прежде чем согласимся на такое мерзкое требование.
— Боюсь, что мы тянем время, — ответил Старейшина. — Мне кажется, что жители Смолода предпочтут более гибкий образ действий.
Что он имел в виду, было ясно, и Фиркс в раздражении ожил. Чтобы правильно оценить обстоятельства, Кугель закрыл правый глаз и открыл левый.
Несколько жителей Гродца, вооруженных серпами, мотыгами и дубинами, ждали в пятидесяти ярдах; очевидно, это и есть карательный комитет. По одну сторону видны хижины Смолода, по другую — шагающая лодка и принцесса… Кугель смотрел ошеломленно. Лодка такая же, как прежде, на шести птичьих лапах, а в ней на розовом бархатном сиденье устроилась принцесса — если это возможно, то еще более прекрасная. Но теперь она не улыбалась, на лице у нее было напряженное холодное выражение.
Кугель набрал полные легкие воздуха и побежал. Бубач Анг приказывал ему остановиться, но Кугель не обращал на это внимания. Он бежал по пустоши, а за ним — карательный комитет.
Кугель весело рассмеялся. Он легок на ноги, у него здоровые легкие, а крестьяне коренастые, неуклюжие, флегматичные. Он пробегает две мили, а они одну. Он остановился и обернулся, чтобы помахать им на прощание. К его отчаянию, две лапы отъединились от лодки и устремились к нему. Кугель побежал изо всех сил. Напрасно. Лапы догнали его, побежали по обе стороны и пинками заставили остановиться. Кугель мрачно пошел назад, лапы ковыляли за ним. Подходя к окраинам Смолода, он высвободил линзу и зажал ее в руке. Когда карательный комитет набросился на него, он высоко поднял руку.
— Не подходите, или я разобью линзу на кусочки!
— Подождите! Подождите! — кричал Бубач Анг. — Этого нельзя допустить! Послушай, отдай линзу и получи то, что заслужил.
— Еще ничего не решено, — напомнил ему Кугель. — Старейшина еще не сказал своего слова.
Девушка поднялась со своего сидения.
— Решать буду я. Я — Дерва Корема из дома Домбера. Отдай мне это фиолетовое стекло, чем бы оно ни было.
— Ни в коем случае, — ответил Кугель. — Возьми линзу у Бубача Анга.
— Ни за что! — воскликнул сквайр из Гродца.
— Что? У вас обоих по линзе и вы оба хотите две? Что же это за драгоценность? Вы носите их как глаза? Дайте их мне.
Кугель обнажил свой меч.
— Я предпочитаю убегать, но когда необходимо, я сражаюсь.
— Я не могу бегать, — сказал Бубач Анг. — И предпочитаю сражаться. — Он достал из глаза линзу. — А теперь, подлец, приготовься к смерти.
— Минутку, — сказала Дерва Корема. Две тонкие лапки отделились от кареты и схватили Кугеля и Бубача Анга за руки. Линзы упали на землю. При этом линза Бубача Анга ударилась о камень и разлетелась на кусочки. Он завопил и прыгнул на Кугеля, который отступил перед его неожиданным натиском.
Бубач Анг понятия не имел о фехтовании, он рубил и резал, как будто чистил рыбу. Ярость его атак, однако, вызывала тревогу, и Кугелю пришлось трудно в защите. Вдобавок к ударам и выпадам Бубача Анга свое недовольство утратой линзы активно проявил и Фиркс.
Дерва Корема утратила интерес к происходящему. Ее лодка заскользила по пустоши, двигаясь все быстрее и быстрее. Кугель отбил удары, отпрыгнул назад и вторично побежал через пустоши, а жители Смолода и Гродца выкрикивали проклятия ему вслед.
Лодка неторопливой рысью трусила впереди. Кугель, легкие которого разрывались от боли, из последних сил догнал ее, сделал большой прыжок, и, ухватившись за стенку, подтянулся и сел верхом на покрытый мехом борт.
Все произошло, как он и предполагал. Дерва Корема посмотрела через линзу и потеряла сознание. Фиолетовое полушарие лежало у нее на коленях.
Кугель схватил его, посмотрел на прекрасное лицо, думая: может, решиться на большее? Фиркс показал ему, что не стоит. Дерва Корема уже начинала вздыхать и шевелить головой.
Кугель как раз вовремя соскочил с лодки. Успела ли она его увидеть? Со всех ног он бросился к зарослям тростника вокруг пруда и бросился в воду. Отсюда он увидел, как ходячая лодка остановилась, и Дерва Корема поднялась на ноги. Она поискала линзу в лодке, ощупывая розовый пух, затем осмотрелась вокруг. Однако, когда она смотрела в сторону Кугеля, ее глаза слепило кроваво-красное закатное солнце, и она увидела только тростники и отражение солнца в воде.
Разгневанная и мрачная, как никогда раньше, она снова пустила лодку в ход. Та сначала пошла шагом, потом побежала рысью, а затем понеслась длинными прыжками и вскоре скрылась на юге.
Кугель вылез из воды, осмотрел волшебную линзу, спрятал ее в сумку и посмотрел в сторону Смолода. Потом он направился на юг, но остановился и вновь оглянулся. Он достал линзу, прижал ее к правому глазу и закрыл левый. Перед ним предстал Смолод во всем великолепии. Вот, ярус за ярусом, поднимаются дворцы, башни, сады, нависшие над террасами… Кугель мог смотреть еще очень долго, но Фиркс начал выражать беспокойство.
Кугель вернул линзу в сумку и снова повернулся лицом к югу, начиная долгий путь назад, в Альмери.
Сил
Добыв фиолетовую линзу, Кугель отправился в обратный путь, чтоб доставить её волшебнику Юкуну. По дороге он случайно находит старинный амулет, когда-то обеспечивавший роду Слейя власть над страной Сил. Кугель решает попытаться сам стать её правителем.
Заход солнца над северными пустошами — печальное зрелище, медлительное, как кровь, вытекающая из холодеющего тела мертвого животного. Сумерки застали Кугеля на соленом болоте. Темно-красный свет полуденного солнца обманул его: начав движение по низким пустошам, Кугель вначале обнаружил под ногами сырость, потом влажную мягкость, и теперь во все стороны расстилалась грязь, покрытая ряской. Жесткая трава покрывала редкие кочки, по пути попались несколько лиственниц и ив, а, в основном, под ногами были лужи и топи, в которых отражался свинцовый пурпур неба.
На востоке горбились низкие холмы. Именно туда направлялся Кугель, перепрыгивая с кочки на кочку, осторожно проходя по засохшей грязи. Временами он оступался, падал в грязь и гниющие тростники, и тогда угрозы и проклятия Юкоуну, Смеющемуся Магу, слетавшие с его губ, были особенно злобными.
В сумерках, спотыкаясь от усталости, Кугель достиг склонов восточных холмов. Но тут его положение не улучшилось, а, скорее, ухудшилось. Его приближение заметили разбойники-полулюди. Кугель сперва уловил зловоние, а уже потом звук их шагов. Забыв об усталости, он отскочил и побежал вверх по склону, преследуемый по пятам зловонной шайкой.
На фоне неба поднималась полуразрушенная башня. Кугель вскарабкался по покрытым влажным мхом и плесенью камням и встал в дыре, некогда служившей входной дверью. Он отступил в проем, повернулся лицом к преследователям и извлек свой меч. Внутри стояла тишина, запах пыли и мокрого камня. Кугель без сил опустился на одно колено и на фоне неба увидел три гротескные фигуры, остановившиеся на краю руин.
«Странно, — подумал он. — Очень кстати, хотя в то же время и зловеще. Эти существа, очевидно, боятся башни».
Последние остатки света исчезли, и сумерки сменились ночью. По некоторым признакам Кугель догадался, что башня может быть населена духами. И не ошибся. Около полуночи появился призрак в бледных одеждах и тонкой серебряной короне, с которой свисали двенадцать лунных камней на длинных серебряных стебельках. Кружащимися движениями он подплыл к Кугелю, глядя на него пустыми глазницами. Кугель похолодел от страха и, неспособный пошевелить и пальцем, прижался к стене с такой силой, что затрещали кости.
Призрак заговорил:
— Разрушь крепость. Пока камень соединен с камнем, я должен оставаться, хотя земля холодеет и погружается во тьму.
— Охотно, — прохрипел Кугель, — если бы не те, снаружи, которые хотят меня убить.
— В задней стене башни есть выход. Используй ум и силу, а потом исполни мое повеление.
— Считай, что крепости уже нет, — горячо ответил Кугель. — Но какие обстоятельства обрекли тебя на столь тягостное бдение?
— Они давно забыты, а я остался. Исполни мое повеление, или я прокляну тебя вечной тоской, подобной моей.
Кугель проснулся в темноте. Тело свело судорогой от холода и твердых камней. Призрак исчез. Сколько же времени он спал? Посмотрев в проем двери, он увидел, что восточный край неба посветлел от приближающегося восхода.
Через некоторое время появилось солнце, и его пылающие лучи осветили заднюю стенку помещения. В ней Кугель обнаружил каменную лестницу, спускающуюся в пыльный проход, который через пять минут вывел его на поверхность. Он осмотрелся из укрытия и увидел трех разбойников, каждый прятался за грудой камней.
Кугель обнажил меч и с величайшей осторожностью пополз вперед. Он незаметно подобрался к первому спрятавшемуся разбойнику и резко вонзил меч в его шею. Существо широко раскинуло руки, поскребло пальцами по земле и умерло.
Кугель вытер меч об одежду трупа. Неслышными шагами он ловко подкрался сзади ко второму разбойнику. Умирая, тот издал полный муки стон. Третий явился полюбопытствовать, что происходит.
Выпрыгнув из укрытия, Кугель пронзил его насквозь. Разбойник закричал, выхватил свой кинжал и сделал отчаянный выпад, но Кугель отскочил назад и бросил в противника тяжелый камень. Разбойник рухнул и остался лежать с лицом, перекошенным ненавистью.
Кугель осторожно подошел к нему.
— Поскольку ты смотришь в лицо смерти, скажи правду, что тебе известно о скрытых сокровищах.
— Ни о каких сокровищах я не знаю, — ответил разбойник. — А если бы и знал, то тебе сказал бы последнему, потому что ты убил меня.
— Это не моя вина, — покачал головой Кугель. — Вы преследовали меня, а не я вас. Зачем вы это делали?
— Чтобы есть, чтобы жить, хотя жизнь и смерть одинаково бессмысленны, я их одинаково презираю.
Кугель подумал.
— В таком случае ты не можешь сердиться на меня за то, что я приблизил твой переход от жизни к смерти. И снова встает вопрос о сокровищах. Может, скажешь последнее слово по этому поводу?
— Да, скажу. Сейчас покажу мое единственное сокровище. — Он порылся в сумке и вытащил круглый белый камешек. — Это черепной камень демона, и в настоящий момент он трепещет от наполняющей его силы. Я воспользуюсь этой силой, чтобы проклясть тебя, чтобы призвать к тебе немедленную мучительную смерть от язв.
Кугель торопливо убил разбойника, потом тяжело вздохнул. Ночь принесла одни неприятности.
— Юкоуну, если я выживу, ты расплатишься сполна за все!
Кугель повернулся, чтобы осмотреть крепость. Некоторые камни упадут от одного прикосновения, другие потребуют значительных усилий. Если начать разрушать форт сейчас, то он вполне может не дожить до конца этой работы. А каково проклятие бандита? Скорая мучительная смерть. Какая злоба! Проклятие короля-призрака не менее угнетающее. Как он сказал: вечная скука?
Кугель задумался, потер подбородок и серьезно кивнул. Громко крикнул:
— Господин призрак, я не могу остаться, чтобы исполнить твою просьбу. Разбойников я убил и теперь ухожу. Прощай, и пусть быстрее проходят века.
Из глубины крепости донесся стон, и Кугель почувствовал прикосновение неизвестной силы.
— Я привожу в действие свое проклятие! — глухо прозвучало у него в сознании.
Кугель быстро шел на юго-восток.
— Великолепно! Все идет просто прекрасно! «Вечная скука» точно уравновешивает «скорую мучительную смерть». Остается язва, но она в виде Фиркса у меня уже есть. Надо пользоваться головой, когда имеешь дело с проклятиями.
Он шел через пустоши, пока крепость не скрылась из вида, и вскоре вновь оказался на берегу моря. Поднявшись на пригорок, он повертел головой, осматривая берег, и на востоке увидел темный мыс, другой такой же мыс был на западе. Кугель спустился к морю и двинулся на восток. Море, ленивое и серое, посылало вялые волны на гладкий, без единого следа песок.
Впереди Кугель заметил черное пятно, чуть позже превратившееся в престарелого человека, стоявшего на коленях и занятого просеиванием песка через решето. Кугель остановился посмотреть. Старик с достоинством кивнул ему и продолжал свою работу.
Любопытство, наконец, заставило Кугеля заговорить.
— Что это ты ищешь так усердно?
Старик отложил сито и потер руки.
— Где-то на этом берегу отец моего прадеда потерял амулет. Всю жизнь он просеивал песок, надеясь найти утраченное. Его сын, а после него мой дед, потом мой отец и, наконец, я, последний в нашем роду, поступали так же. Мы просеяли весь песок от Сила и до Бенбадж Сталла, остается всего шесть лиг.
— Эти названия мне незнакомы, — сказал Кугель. — Что такое Бенбадж Сталл?
Старик указал на мыс на западе.
— Древний порт, в котором теперь можно увидеть только разрушенный волнолом, старый причал и один-два дома. Но некогда барки из Бенбадж Сталла бороздили море до Фалгунто и Meлла.
— Эти места мне тоже неизвестны. А что находится за Бенбадж Сталлом?
— Земля к северу сужается, а солнце низко висит над болотами. Там давно никто Не живет, кроме нескольких отверженных.
Кугель обратил свое внимание на восток.
— А что такое Сил?
— Вся эта земля называется Сил; мои предки лишились права владеть ею, и она перешла дому Домбера. Все величие иссякло; остаются только древний дворец и поселок. За ними темный и опасный лес. До такой степени сократилось наше королевство. — Старик покачал головой и возобновил свое занятие.
Кугель некоторое время смотрел на него, потом, лениво отбрасывая ногой песок, заметил блеск. Наклонившись, он поднял браслет из черного металла, отливающий пурпуром. По окружности браслета располагались тринадцать выступов, похожих на карбункулы; вокруг каждого выступа были выгравированы руны.
— Ха! — воскликнул Кугель, показывая браслет. — Какая красота! Настоящее сокровище!
Старик отложил решето и совок, медленно встал на колени, потом на ноги. Глаза его округлились, он качнулся вперед и протянул руку.
— Ты нашел амулет моих предков, дома Слейя. Дай его мне!
Кугель отступил.
— Ну, ну, твоя просьба неразумна и возмутительна!
— Нет! Нет! Амулет мой; ты не можешь взять его. Ты хочешь уничтожить работу всей моей жизни и жизни четверых, моих предков?
— Почему бы тебе просто не порадоваться, что амулет найден? — раздраженно спросил Кугель. — Тебе больше не нужно рыться в песке. Объясни мне, как действует амулет. От него прямо веет волшебством. Чем он может быть полезен владельцу?
— Владелец — это я, — простонал старик. — Прошу тебя, будь великодушен.
— Ты ставишь меня в неудобное положение, — ответил Кугель. — Я слишком бедный человек, чтобы проявлять щедрость, но не считаю себя жадным. Если бы ты нашел амулет, разве ты бы отдал его мне?
— Нет, он и так мой.
— Тут мы с тобой не согласимся. Представь себе, что твое убеждение неверно. Зрение подтвердит тебе, что амулет у меня в руках, в моей власти, короче, это моя собственность. Поэтому я высоко бы оценил информацию о свойствах этого амулета и способах его применения.
Старик взмахнул руками, пнул в сердцах решето с такой силой, что порвал его, и оно покатилось по берегу к самой воде. Волна подхватила его, и старик сделал невольное движение, чтобы вернуть решето на землю, потом снова отчаянно взмахнул руками и пошел по берегу. Кугель неодобрительно покачал головой и тоже пошел по берегу на восток.
Но тут началась неприятная ссора с Фирксом, который считал, что самый быстрый способ вернуться в Альмери — идти в порт Бенбадж Сталл. Кугель в отчаянии прижал руки к животу.
— Есть только один осуществимый маршрут! По землям, которые лежат к югу и востоку. Что с того, что по океану короче? Кораблей там нет; а просто так мне не переплыть океан.
Фиркс еще несколько раз в сомнении вонзился когтями в печень, но в конце концов позволил Кугелю идти по берегу на восток. Позади, на гребне дюны, неподвижно сидел старик, держа в руке совок, и смотрел в морскую даль невидящими глазами.
Довольный развитием событий, Кугель шел по берегу. Он долго рассматривал амулет, от которого сильно веяло волшебством. К тому же вещь была необычайно красива. К сожалению, руны, нанесенные с большим искусством и точностью, оставались непонятными Кугелю. Он осторожно надел браслет на руку и при этом случайно нажал один из карбункулов. Откуда-то послышался ужасный стон, в нем звучала страшная боль. Кугель остановился и осмотрел берег. Серое море, бледный песок, выше по берегу какие-то кусты. К западу Бенбадж Сталл, к востоку — Сил, серое небо над головой. Он один. Откуда же донесся стон?
Кугель осторожно коснулся карбункула и снова вызвал тот же отчаянный стон.
Заинтересованный, Кугель нажал другой карбункул, на этот раз послышался отчаянный вопль. Голос другой. Кугель очень удивился. Кто на этом мрачном берегу так легкомысленно его разыгрывает? Он нажимал каждый карбункул по очереди и произвел целый концерт криков во всех диапазонах боли и гнева. Кугель критически осмотрел амулет. Помимо этих стонов и воплей, браслет не проявлял заметной магической силы, и вскоре Кугелю это занятие наскучило.
Солнце достигло зенита. Кугель утолил голод водорослями, которые стали съедобными после того, как он потер их дощечкой Юкоуну. Во время еды ему послышались чьи-то голоса и беззаботный смех, но звук был такой неясный, что вполне мог сойти за шум волн. Неподалеку в океан выдавалась скалистая коса. Прислушавшись внимательнее, Кугель определил, что голоса доносятся с той стороны. Голоса ясные, какие-то детские, наполненные искренним весельем.
Кугель осторожно прошел по косе и заглянул за скалу. На дальнем ее конце, там, где океан с шумом накатывал темную воду, к камню прикрепились четыре большие раковины. Сейчас они были раскрыты и из них высовывались маленькие руки и головки на обнаженных плечах. Лица были круглые, миловидные, с мягкими щеками, серо-голубыми глазами и пучками светлых волос. Существа опускали пальцы в воду и ткали из нее красивую мягкую ткань. Когда тень Кугеля упала на воду, раковины немедленно захлопнулись.
— Что это? — весело воскликнул Кугель. — Вы всегда закрываетесь при виде незнакомого лица? Значит, вы так боязливы? Или просто нелюдимы?
Раковины оставались закрытыми. Темная вода струилась по их рифленой поверхности. Кугель подошел поближе, присел на корточки и наклонил голову.
— А может, вы слишком горды? И закрываетесь в пренебрежении? Или вам неизвестны приличия?
Ответа не последовало. Кугель начал насвистывать мелодию, которую слышал на Азеномайской ярмарке.
Вскоре в самой дальней раковине приоткрылась щелка, и на него уставились светлые глаза. Кугель просвистел еще один-два куплета и снова заговорил:
— Откройте свои раковины! Вас ожидает чужестранец, который хочет расспросить о дороге на Сил и других важных для него вещах.
Еще в одной раковине появилась щель: еще пара глаз рассматривала из своего убежища.
— Может, вы ничего не знаете, — насмехался Кугель. — Ничего, кроме цвета рыбы и мягкости воды.
Дальняя раковина открылась настолько, что стало видно негодующее лицо.
— Мы вовсе не невежи!
— И не ленивы, не презрительны, мы знаем приличия, — подхватило второе существо.
— И не робки! — добавило третье.
Кугель глубокомысленно кивнул.
— Вполне возможно. Но почему вы так быстро спрятались при моем появлении?
— Такова наша природа, — сказало существо из первой раковины. — Многие жители моря рады были бы застать нас врасплох, и с нашей стороны мудро сначала спрятаться, а потом выяснять обстановку.
Теперь раскрылись все четыре раковины, хотя ни одна так же широко, как до появления Кугеля.
— Ну, хорошо, — сказал он, — что вы можете рассказать мне о Силе? Как там принимают чужестранцев? Сердечно приветствуют или изгоняют прочь? Есть ли там гостиницы, или пришельцу придется спать в канаве?
— Такие проблемы за пределами наших знаний, — сказало первое существо. Оно полностью раскрыло раковину и выставило бледные руки и плечи. — Жители Сила, если в море говорят правду, замкнуты и подозрительны даже по отношению к своему правителю. Кстати, правит ими девушка из древнего дома Домбера.
— А вон идет старик Слейя, — сказало другое. — Что-то он сегодня рано возвращается в свою лачугу.
Третье захихикало.
— Слейя стар. Никогда ему не отыскать свой амулет, и поэтому дом Домбера будет править Силом, пока не погаснет солнце.
— О чем вы это? — невинно спросил Кугель. — О каком амулете вы говорите?
— Сколько мы помним, — объяснило одно существо, — старик Слейя всегда просеивал песок, и отец его тоже, и еще раньше другие Слейя копошились на берегу. Они ищут металлический обруч, с его помощью надеются вернуть свою власть.
— Замечательная легенда! — с энтузиазмом воскликнул Кугель. — А какова власть этого амулета, как его приводят в действие?
— Наверно, это знает Слейя, попробуй спросить у него, — с сомнением сказало одно существо.
— Ничего он не расскажет, потому что он мрачен и угрюм, — добавило другое. — Вспомни, как он раздражается каждый раз, когда ничего не находит в решете!
— Но разве никто другой не знает? — с беспокойством спросил Кугель. — Никаких слухов в море? Никакой древней таблички с надписью?
Существа в раковинах весело рассмеялись.
— Ты спрашиваешь так заинтересованно, будто ты сам Слейя! Мы ничего такого не знаем.
Скрывая разочарование, Кугель задал еще несколько вопросов, но существа оказались слишком простодушными и неспособными долго задерживать свое внимание на одном предмете. Пока Кугель слушал, они успели обсудить океанские течения, оттенки и вкус жемчуга, увертливый характер некоего морского создания, которое они накануне заметили поблизости. Через несколько минут Кугель вновь упомянул Слейя и амулет, но морские существа опять говорили неопределенно. Их разговор был по-детски непоследователен и перескакивал с предмета на предмет. Казалось, они забыли о существовании Кугеля, и окуная пальцы в воду, начали ткать из капель воды бледные нити. Некоторые раковины и моллюски вызвали их осуждение своим бесстыдством. Еще они упомянули большую урну, лежащую на дне океана недалеко от берега.
Наконец Кугелю надоели их разговоры, он встал, и тут же морские существа снова обратили на него внимание.
— Неужели тебе уже пора уходить? Мы как раз хотели узнать причину твоего появления. Прохожие так редки на Большом Песчаном Берегу, а ты выглядишь как человек, пришедший издалека.
— Верно, — согласился Кугель, — и предстоит идти еще дальше. Посмотрите на солнце: оно склоняется к западу, а я хочу переночевать сегодня в Силе.
Одно из существ подняло руки и показало прекрасную одежду, сотканную из водяных нитей.
— Мы дарим тебе эту одежду. Ты человек чувствительный и нуждаешься в защите от ветра и холода. — Оно бросило накидку Кугелю. Тот осмотрел наряд, удивляясь красоте ткани и ее блеску.
— Благодарю вас, — сказал он. — Ваша щедрость превзошла мои ожидания. — Он завернулся в подаренную накидку, но она тут же вновь превратилась в воду и промочила его насквозь. Четверо существ залились громким озорным смехом, а когда Кугель в гневе шагнул к ним, захлопнули свои раковины.
Кугель со злостью пнул раковину существа, которое дало ему одежду, ушиб ногу, и это еще усилило его ярость. Он схватил большой камень и с силой обрушил на раковину. Когда она треснула, Кугель выхватил из обломков кричащее существо и забросил его на песок. Оно лежало там, укоризненно глядя на человека; под головой и руками оказались бледные внутренности.
Слабым голосом существо спросило:
— Почему ты так поступил со мной? Из-за шутки ты отобрал у меня жизнь, а другой у меня нет.
— Зато ты больше не будешь шутить, — заявил Кугель. — Смотри, ты насквозь промочил меня.
— Это всего лишь озорство; совсем незначительная шалость, — голос маленького существа слабел с каждой секундой. — Мы, живущие в скалах, плохо владеем волшебством, однако мне дана сила проклятия, и вот что я провозглашаю: да не исполнится твое заветное желание, каким бы оно ни было. Ты лишишься надежды еще до конца дня.
— Еще одно проклятие? — Кугель недовольно покачал головой. — Два проклятия я сегодня уже уничтожил. И теперь еще одно?
— Это проклятие ты не уничтожишь, — прошептало существо. — Это последнее действие в моей жизни.
— Злоба — свойство, достойное всяческого осуждения, — беспокойно заметил Кугель. — Я сомневаюсь в эффективности твоего проклятия. Но все же, если ты откажешься от ненависти, я буду лучше о тебе думать.
Но морское существо молчало. Вскоре оно превратилось в слизь, которую быстро поглотил песок.
Кугель пустился в путь вдоль берега моря, размышляя, как предотвратить последствия проклятия странного существа.
— В борьбе с проклятиями нужно пользоваться головой, — вторично за короткое время напомнил себе Кугель. — Разве зря меня прозвали Кугель Хитрец? — Но никакая уловка в голову не приходила, и он продолжал идти дальше, всесторонне обдумывая возможные последствия.
Мыс на востоке приближался, и теперь можно было различить детали. Кугель увидел, что мыс покрыт темными высокими деревьями, сквозь которые там и тут просвечивают белые стены зданий. Снова показался Слейя, бегающий взад и вперед по берегу, как будто окончательно лишился разума. Подбежав к Кугелю, он упал на колени.
— Амулет, прошу тебя! Он принадлежит дому Слейя; он предоставляет нам правление Силом! Отдай его мне, и я выполню твое заветное желание!
Кугель застыл на месте. Какой парадокс! Если он отдаст амулет, Слейя, несомненно, обманет его или во всяком случае не сможет выполнить обещанное — учитывая силу проклятия. С другой стороны, если Кугель не отдаст амулет, он лишится своего заветного желания — опять-таки учитывая силу проклятия, — но зато амулет останется у него.
Слейя истолковал его колебания как знак слабости.
— Я сделаю тебя грандом королевства! — пылко воскликнул он. — Я подарю тебе корабль из слоновой кости, и двести прекраснейших девушек будут исполнять твои желания; твоих врагов я помещу во вращающийся котел — только отдай мне амулет!
— Амулет обладает такой властью? — удивился Кугель. — Он может все это сделать?
— Да! Да! — вскричал Слейя. — Если умеешь читать его руны!
— Хорошо, — сказал Кугель, — как же их прочесть?
Слейя со скорбной обидой смотрел на него.
— Этого я не могу сказать; мне нужен амулет.
Кугель презрительно махнул рукой.
— Раз ты отказываешься удовлетворить мое любопытство, я, в свою очередь, отвергаю твои высокомерные домогательства!
Слейя повернулся в сторону мыса, где сквозь деревья виднелись белые дома.
— Я все понял. Ты сам хочешь править Силом!
«Существуют и менее желательные перспективы», — подумал Кугель, и Фиркс, разделяя его мнение, сделал несколько предупредительных движений. Кугель с сожалением отказался от своих планов; тем не менее у него появилась возможность уничтожить проклятие морского существа.
— Если я должен быть лишен заветного желания, — подумал Кугель, — было бы мудро с моей стороны направить свои надежды, хотя бы на день, на новую цель. Поэтому я буду стремиться править Силом. Отныне это мое заветное желание. — И, чтобы не вызывать недовольства Фиркса, вслух добавил: — Я намерен использовать амулет для осуществления очень важных целей. Но среди них вполне может быть и власть над Силом, которую мне дает мой амулет.
Слейя хрипло сардонически рассмеялся.
— Вначале убеди Дерву Корему в твоей власти. Она из мрачного и жестокого рода Домбер. По виду она почти девочка, а по характеру, скорее, лесной демон. Берегись нынешней правительницы Сила: она прикажет выбросить тебя вместе с моим амулетом в морские глубины!
— Если ты опасаешься такого исхода, — грубо сказал Кугель, — расскажи, как действует амулет, и я предотвращу это несчастье.
Но Слейя упрямо покачал головой.
— Недостатки Дервы Коремы хорошо известны; к чему менять их на какого-то неизвестного разбойника?
За свою откровенность Слейя получил оплеуху, от которой, шатаясь, отлетел назад и упал. Кугель продолжил путь по берегу. Низко висящее над морем солнце заставляло поторапливаться, и он пошел быстрее, стремясь до темноты найти убежище.
Наконец он добрался до конца песчаной полосы. Мыс возвышался над ним, а темные высокие деревья устремлялись еще дальше в небо. Сквозь густую листву проглядывала балюстрада, окружающая сады; чуть ниже на юг, прямо над океаном, вырастала ротонда с колоннами. «В самом деле, величественно!» — подумал Кугель и с новым интересом осмотрел амулет. Его временное заветное желание — власть над Силом — теряло условность. Кугель подумал, не избрать ли ему новое: прекрасное знание скотоводства, например, или способность превзойти любого акробата… Но он неохотно отказался от этого плана. К тому же сила проклятия морского существа пока еще никак себя не проявляла, хотя день уже заканчивался.
Тропа покинула песчаный берег и начала извиваться среди душистых кустов и пахучих декоративных цветов: дафнии, гелиотропа, черной айвы, олеандра. На клумбах поднимались длинные стебли звездных капель, тенистой вербены и ярких, как экзотические цветы, мухоморов. Оставшаяся позади песчаная полоса берега превратилась в ленту, растворяющуюся в темно-бордовом закате. На противоположной стороне косы мыс Бенбадж Сталл исчез в дымке заката. Тропа перестала подниматься, пересекла густую рощу лавровых деревьев и привела Кугеля к овальной площадке, заросшей травой. Похоже, тут некогда был плац для парадов или учений.
Слева площадку ограничивала высокая каменная стена с большими церемониальными воротами, над которыми виднелся древний герб. От ворот отходила длинная, не меньше чем в милю, дорожка для прогулок, ведущая к дворцу — богато украшенному многоярусному зданию с бронзовой крышей. Весь фасад окружала терраса. Прогулочная аллея и терраса соединялись между собой пролетом широких каменных ступеней. Солнце к этому времени уже зашло, и на землю опускались сумерки. Не зная, где искать убежище, Кугель двинулся к дворцу.
Аллея некогда отличалась монументальной элегантностью, но теперь она находилась в запущенном состоянии, и сумерки наделяли ее меланхолической красотой. Справа и слева расстилался когда-то тщательно разбитый роскошный сад, теперь неухоженный и заросший. С двух сторон аллеи стояли каменные урны, украшенные сердоликом и гагатом, а по центру шел ряд пьедесталов выше человеческого роста. На каждом пьедестале возвышался бюст, а под ним руны, похожие на те, что Кугель видел на амулете. Пьедесталы располагались на расстоянии пяти шагов друг от друга и тянулись на целую милю, до самого дворца. Первые, вероятно, наиболее ранние бюсты долго подвергались воздействию ветра и воды, лица их были почти неразличимы; но чем ближе Кугель подходил к дворцу, тем отчетливее становились детали лиц. Постамент за постаментом, бюст за бюстом, каждое лицо несколько мгновений смотрело на пришельца. Последний в ряду бюст, почти не различимый в угаснувшем свете, изображал молодую женщину. Кугель замер: это лицо принадлежало девушке из ходячей лодки, которую он встретил на северных землях. Дерва Корема, из рода Домбера, нынешняя правительница Сила.
Одолеваемый дурными предчувствиями, Кугель остановился, рассматривая массивный портал. Он расстался с Дервой Коремой вовсе не дружелюбно; напротив, она могла затаить злобу. С другой стороны, во время их встречи она сама пригласила его к себе во дворец и говорила с большой теплотой; может, злоба рассеялась, а теплота осталась. И Кугель, вспомнив ее исключительную красоту, нашел перспективу второй встречи очень привлекательной.
Но что, если она все еще обижена на него? На нее должен произвести большое впечатление амулет, если она, конечно, не станет расспрашивать Кугеля о его свойствах. Если бы он только мог прочесть руны, все было бы просто. Но так как Слейя не пожелал поделиться этим знанием, придется поискать ответ на загадку в другом месте, в частности, в этом дворце.
Кугель остановился перед пролетом широкой лестницы, ведущей к террасе, Мраморные ступени потрескались, балюстрада заросла мхом и лишайником — упадок и запустение, которому полумрак придавал печальное величие. Стоящий поодаль дворец отсюда не казался разбитым, хотя с такого расстояния и в полумраке ничего нельзя было утверждать наверняка. С террасы поднималась очень высокая аркада с тонкими ребристыми колоннами и искусно вырезанным антаблементом, рисунок которого в темноте Кугель не смог разобрать. За аркадой виднелись тускло освещенные стрельчатые окна и большая дверь.
Обуреваемый вновь нахлынувшими сомнениями, Кугель медленно поднимался по ступеням. Дерва Корема может просто посмеяться над его претензиями и потребует показать могущество талисмана. Что тогда? Стонов и жалобных криков может оказаться недостаточно. Кугель задумчиво поднялся на террасу. По мере подъема его оптимизм все убывал, и к тому времени, когда он остановился под аркадой, в голову пришла мысль: «Может, все же разумнее поискать убежище где-нибудь в другом месте?» Но, оглянувшись через плечо, он увидел высокую темную фигуру среди пьедесталов. Кугель отказался от мысли искать другое убежище и быстро подошел к высокой двери: если он представится достаточно скромно, может вообще не увидеться с Дервой Коремой. За спиной на ступенях послышались вкрадчивые шаги. Кугель заколотил в дверь. Звук гулко отдавался внутри дворца.
Проходили минуты; Кугелю казалось, что шаги сзади приближаются. Он снова постучал, и снова звуки отдались внутри. Открылось окошечко, и чей-то глаз стал внимательно, не торопясь его разглядывать. Наконец глаз исчез, появился рот.
— Кто ты? — заговорил он. — Что тебе нужно? — Рот снова исчез, появилось ухо.
— Я путник, ищу убежища на ночь; и как можно быстрее, потому что сюда приближается какое-то страшное создание.
Снова появился глаз, тщательно осмотрел террасу и вернулся к Кугелю.
— Есть ли у тебя какое-нибудь удостоверение?
— Нет. — Кугель оглянулся через плечо. — Я предпочел бы обсудить этот вопрос внутри, потому что существо поднимается по лестнице.
Окошко захлопнулось. Кугель смотрел на немую дверь. Он снова заколотил, оглядываясь на темноту. Со скрипом дверь отворилась. Маленький коренастый человек в пурпурной ливрее поманил его.
— Входи, и побыстрее.
Кугель торопливо проскользнул в дверь, которую слуга тут же захлопнул и закрыл на три железных засова. Не успел он этого сделать, как дверь затрещала от тяжелого удара.
Слуга ударил по двери кулаком.
— Я опять утер нос этому существу, — с удовлетворением сказал он. — Промедли я чуть-чуть, и оно бы тебя схватило, к моему и к твоему тоже неудовольствию. В последнее время мое главное развлечение — лишать это чудовище удовольствия.
— Да. — Кугель перевел дыхание. — А что это такое?
Слуга развел руками.
— Ничего определенного неизвестно. Оно появилось недавно и прячется в темноте между статуями. Ведет себя как вампир, отличается необыкновенной похотью. Несколько моих товарищей могли сами в этом убедиться, и теперь все они мертвы из-за его гнусных действий. Ну а я дразню его, чтобы развлечься. — Слуга отступил, внимательно осмотрел Кугеля. — Ну, а ты? Твои манеры, наклон головы, то, что ты все время смотришь из стороны в стороны, — все это обозначает безрассудность и непредсказуемость. Надеюсь, ты будешь сдерживать эти свойства, если они у тебя действительно есть.
— В данный момент, — ответил Кугель, — мои желания просты: комната, кровать, и что-нибудь на ужин. Если я это получу, то ты убедишься — я сама воплощенная благовоспитанность. Более того, я готов помочь тебе в твоих удовольствиях; мы придумаем немало уловок, чтобы испортить жизнь этому вурдалаку.
Слуга поклонился.
— Твои потребности будут удовлетворены. Поскольку ты идешь издалека, наша правительница захочет поговорить с тобой, и, может, то, что ты получишь, намного превзойдет твои скромные запросы.
Кугель поспешил торопливо отказаться от подобной чести.
— Я простой человек; одежда моя грязна, я давно не мылся, и от меня дурно пахнет; говорить могу только о пустых вещах. Лучше не беспокоить правительницу Сила.
— Ну, эти недостатки мы исправим, — возразил слуга. — Следуй за мной.
Он провел его по коридорам, освещенным факелами, в какие-то покои.
— Здесь ты можешь умыться; я почищу твою верхнюю одежду и найду тебе свежее платье.
Кугель неохотно расстался со своей одеждой. Однако вымылся он с удовольствием. Затем позаботился о своем внешнем виде: подрезал мягкие черные волосы, подстриг бороду, смазал тело ароматным маслом. Слуга принес чистую одежду, и освеженный Кугель переоделся. Натягивая одежду, он случайно нажал один из карбункулов на амулете. Из-под пола донесся болезненный стон.
Слуга в ужасе отскочил и тут увидел амулет. Рот его раскрылся в изумлении, поведение стало подобострастным.
— Мой дорогой сэр, если бы я знал вашу истинную сущность, то сразу отвел бы в подобающие вам апартаменты и принес лучшую одежду.
— Я не жалуюсь, — ответил Кугель, — хотя, конечно, одежда старовата. — Он жизнерадостно коснулся карбункула. В ответ на послышавшийся вопль коленки слуги задрожали.
— Молю о прощении, — запинаясь, произнес он.
— Больше ничего не говори, — сказал Кугель. — Вообще-то я хотел посетить дворец инкогнито, так сказать, чтобы без помех познакомиться с состоянием дел.
— Это благоразумно, — согласился слуга. — Вы, несомненно, уволите с должности дворецкого Сармана и повара Бильбаба, когда вам станут известны их прегрешения. Что же касается меня, то если ваша светлость вернет Силу его древнее великолепие, может, найдется место и для Йодо, самого верного и добросовестного вашего слуги.
Кугель сделал великодушный жест.
— Если это произойдет — а таково мое заветное желание, — ты не будешь забыт. А пока я хотел бы незаметно оставаться в этих помещениях. Принеси мне соответствующий ужин и достаточное количество вина.
Йодо низко поклонился.
— Как пожелает ваша светлость. — И ушел.
Кугель развалился на самом удобном диване из тех, что стояли в комнате, и принялся изучать амулет, вызвавший такую преданность Йодо. Руны, как и раньше, оставались совершенно непонятны, карбункулы производили только стоны — это могло развлечь, но не имело никакой практической ценности. Кугель использовал все призывы, побуждения, приказания, какие смог извлечь из своего поверхностного знания магии. Но все напрасно.
Вернулся Йодо, однако без обещанного ужина.
— Ваша светлость, — начал он, — имею честь передать вам приглашение Дервы Коремы, прежней правительницы Сила, посетить ее вечерний банкет.
— Но как это стало возможно? — надменно спросил Кугель. — Она не должна была знать о моем появлении. Помнится, я на этом особо настаивал.
Йодо поклонился еще ниже.
— Естественно, я повиновался, ваша светлость. Хитрости Дервы Коремы превосходят мое понимание. Она каким-то образом узнала о вашем присутствии и передала приглашение, которое вы слышали.
— Ну, ладно, — мрачно вымолвил Кугель. — Будь добр, проводи меня. Ты рассказал ей о моем амулете?
— Дерва Корема все знает, — двусмысленно ответил Йодо. — Пожалуйте сюда, ваша светлость.
Он провел Кугеля по старинным коридорам и сквозь высокую узкую арку ввел в большой зал. По обе стороны помещения стояли ряды тяжеловооруженных воинов в латах и костяных шлемах. Кугель прикинул, что всего их было около сорока, но только шесть доспехов были заняты живыми людьми, а остальные пустые латы держались в вертикальном положении благодаря подпоркам. Прокопченные балки потолка поддерживались атлантами с неестественно вытянутыми телами и карикатурно искаженными лицами. Весь пол покрывал богатый ковер в зеленых концентрических кругах на черном фоне.
В конце зала за круглым столом сидела Дерва Корема. Стол был так велик, что за ним она казалась маленькой девочкой — девочкой удивительной меланхоличной красоты. Кугель уверенно подошел, остановился и коротко поклонился. Дерва Корема с мрачной покорностью осмотрела его, глаза ее задержались на амулете. Она глубоко вздохнула.
— К кому я имею честь обращаться?
— Мое имя не имеет значения, — ответил Кугель. — Можете называть меня Благородным.
Дерва Корема равнодушно пожала плечами.
— Как хотите. Мне знакомо ваше лицо. Вы напоминаете бродягу, которого я недавно приказала выпороть.
— Я и есть этот бродяга, — сказал Кугель. — Должен сказать, что ваше обращение вызвало у меня негодование, и теперь я намерен требовать объяснений. — И он коснулся карбункула, вызвав такой отчаянный и искренний стон, что вся посуда на столе задрожала.
Дерва Корема мигнула, рот ее провис.
— Похоже, я поступила необдуманно. Я не смогла разглядеть ваше истинное достоинство и сочла вас всего лишь дурно воспитанным повесой, каковым вы выглядите.
Кугель шагнул вперед, взял ее за изящный маленький подбородок и повернул к себе прекрасное лицо.
— Но вы пригласили меня навестить ваш дворец. Это вы помните?
Дерва Корема неохотно кивнула.
— Ну вот, — сказал Кугель, — я и пришел.
Дерва Корема улыбнулась и на короткий миг снова стала обаятельной.
— И вот вы, мошенник, плут, бродяга и кто там еще, владеете амулетом, благодаря которому род Слейя двести поколений правил Силом. Вы принадлежите к этому роду?
— В должное время вы меня хорошо узнаете, — сказал Кугель. — Я великодушный человек, хотя и обладаю некоторыми странностями, и если бы не некий Фиркс… Но как бы то ни было, я голоден и приглашаю вас разделить со мной ужин, который приказал подать верному Подо. Будьте добры, передвиньтесь на одно-два места, чтобы я мог сесть.
Дерва Корема заколебалась. При виде этого Кугель многозначительно поднес руку к амулету. Девушка живо подвинулась. Кугель сел во главе стола на оставленное ею место и постучал по столу.
— Йодо! Где Йодо?
— Я здесь, Благородный!
— Начинаем ужин: пусть будет все самое лучшее, что есть во дворце!
Йодо, поклонившись, заторопился прочь, и вскоре появилась целая вереница слуг с подносами и кувшинами, стол ломился от изобилия, какого Кугель никак не ожидал увидеть.
Он достал дощечку, которую дал ему Юкоуну, Смеющийся Маг: она не только всякое органическое вещество делала питательным, но и, начинала звенеть в присутствии яда. Первые несколько блюд оказались безвредными, и Кугель принялся есть с большим аппетитом. Старые вина Сила также не были отравлены, и Кугель пил вволю из кубка черного стекла, раскрашенного киноварью и слоновой костью, выложенного бирюзой и перламутром.
Дерва Корема почти не ела; время от времени она пригубляла вино, задумчиво поглядывая на Кугеля. Были принесены новые деликатесы. Дерва Корема наклонилась вперед.
— Вы хотите править Силом?
— Таково мое заветное желание! — с жаром заявил Кугель.
Дерва Корема придвинулась к нему.
— Возьмете меня в супруги? Соглашайтесь: будете более чем довольны.
— Посмотрим, посмотрим, — ответил Кугель. — Сегодня это сегодня, а завтра будет завтра. Можно не сомневаться, что многое переменится за ночь.
Дерва Корема слегка улыбнулась и кивнула Йодо.
— Принеси самое выдержанное наше вино — мы выпьем за здоровье нового правителя Сила.
Йодо с поклоном принес запыленную бутылку, всю в паутине, и осторожно разлил вино по хрустальным кубкам. Кугель поднял кубок: предупреждающе зазвенела дощечка. Кугель резко поставил кубок и смотрел, как Дерва Корема подносит к губам свой. Он взял у нее кубок, дощечка снова зазвенела. Яд в обоих? Странно. Может, она не собиралась пить. А может, уже приняла противоядие.
Кугель сделал знак Йодо.
— Еще один кубок, пожалуйста… и бутылку. — Кугель налил треть кубка, дощечка снова зазвенела. — Хоть я и недолго знаю этого верного слугу, назначаю его мажордомом дворца!
— Благородный, — запинаясь, начал Йодо, — какая великая честь!
— Выпей старого вина, чтобы отпраздновать это назначение!
Йодо низко поклонился.
— С величайшей благодарностью, Благородный. — Он поднял кубок и выпил. Дерва Корема смотрела равнодушно. Йодо поставил кубок, нахмурился, конвульсивно дернулся, посмотрел на Кугеля, упал на ковер, подергался и затих.
Кугель внимательно смотрел на Дерву Корему. Она казалась такой же удивленной, как и Йодо. Посмотрела на него.
— Зачем вы отравили Йодо?
— Это дело ваших рук, — возразил Кугель. — Разве не вы приказали отравить вино?
— Нет.
— Надо говорить «Нет, Благородный».
— Нет, Благородный.
— Если не вы, то кто?
— Я в затруднении. Вероятно, яд предназначался мне.
— Или нам обоим. — Кугель сделал знак одному из лакеев. — Уберите труп Йодо.
Лакей подозвал двух младших слуг, закутанных в плащи с капюшонами, они унесли несчастного мажордома.
Кугель взял хрустальный кубок и уставился на янтарную жидкость, но не стал сообщать своих мыслей. Дерва Корема откинулась в кресле и долго рассматривала его. Потом она заговорила:
— Я в недоумении, — сказала она, наконец. — Вы не вписываетесь в мой опыт и понимание. Не могу определить цвет вашей души.
Кугель был очарован причудливым построением этой фразы.
— Значит, вы видите цвет души?
— Да. Одна Магья при рождении наделила меня этим даром, она же подарила шагающую лодку. Она умерла, и я одинока, у меня нет больше друга, который думал бы обо мне с любовью. Признаться, правление Силом доставляло мне мало радости. И вот передо мной вы, и душа ваша светится многими цветами. Ни у одного человека я не видела такого!
Кугель воздержался от упоминания о Фирксе, чьи духовные выделения, смешиваясь с выделениями самого Кугеля, несомненно, и вызвали пестроту, которую заметила Дерва Корема.
— У этого есть причина, — заметил Кугель, — она откроется в должное время, во всяком случае, я надеюсь на это. А до того времени считайте мою душу сияющей самыми чистыми лучами.
— Я постараюсь не забыть об этом, Благородный.
Кугель нахмурился. В ответе Дервы Коремы, в наклоне ее головы он увидел еле скрываемое высокомерие и недопустимую дерзость. Однако у него будет достаточно времени заняться этим после того, как он узнает способности амулета — вот самое срочное дело. Кугель откинулся на подушки и заговорил, как праздно рассуждающий человек:
— Повсюду на умирающей земле встречаются необыкновенные происшествия. Недавно в доме Юкоуну, Смеющегося Мага, я видел большую книгу, в ней содержится перечень всех заклинаний и все стили волшебных рун. Может, в вашей библиотеке есть такая книга?
— Весьма вероятно, — ответила Дерва Корема. Гарт Хакет Слейя Шестнадцатый был усердным исследователем и оставил многотомный трактат на эту тему.
Кугель хлопнул в ладоши.
— Я хочу видеть это собрание немедленно!
Дерва Корема удивленно посмотрела на него.
— Неужели вы такой библиофил? Жаль, потому что Рубель Зафф Восьмой приказал эти книги потопить в заливе Хоризон.
Кугель скривил лицо.
— Ничего не сохранилось?
— Наверно, сохранилось. — ответила Дерва Корема. — Библиотека занимает все северное крыло дворца. Но не лучше ли заняться поисками завтра? — И, потянувшись, стала принимать одну соблазнительную позу за другой.
Кугель отпил из своего черного кубка.
— Да, особой спешки нет. А теперь… — Его прервала женщина средних лет в просторном коричневом платье, должно быть, одна из служанок, в этот момент она ворвалась в зал. Она истерически кричала, и несколько слуг бросились поддержать ее. Между истерическими всхлипами она рассказала о причине своего горя: призрак только что совершил ужасное надругательство над ее дочерью.
Дерва Корема грациозно указала на Кугеля.
— Вот новый правитель Сила. Он владеет волшебством и прикажет уничтожить злого духа. Не правда ли, Благородный?
Кугель — задумчиво потер подбородок. Действительно, это Дилемма. Служанка и все остальные слуги опустились на колени.
— Благородный, если вы обладаете волшебством, используйте его, чтобы уничтожить призрак!
Кугель мигнул, повернул голову и встретился с задумчивым взглядом Дервы Коремы. Он вскочил на ноги.
— Зачем нужно волшебство, если у меня есть меч? Я разрублю это создание на куски! — Он сделал знак шести воинам, стоявшим рядом в своих медных латах. — Идемте! Принесите факелы! Мы идем уничтожать вурдалака!
Воины повиновались без особого энтузиазма. Кугель собрал их вместе и погнал к выходу.
— Когда я распахну дверь, выбегайте вперед и ослепите это существо сиянием факелов. Держите мечи наготове, чтобы вы смогли добить чудовище, когда я швырну его вам.
Воины, каждый с факелом и обнаженным мечом, встали у выхода. Кугель отодвинул запоры и распахнул дверь.
— Наружу! Осветите чудовище в последний день его существования!
Воины отчаянно бросились вперед, Кугель осторожно двинулся за ними, размахивая своим мечом. Воины остановились в начале лестницы и неуверенно смотрели туда, откуда доносились ужасные звуки.
Кугель через плечо бросил взгляд на Дерву Корему, которая внимательно следила за ним.
— Вперед! — закричал он. — Окружите это жалкое создание, его ожидает смерть!
Воины неохотно начали спускаться, Кугель шел в тылу.
— Рубите его! — кричал он. — Вас всех ждет слава! Того, кто побоится нанести удар, я сожгу своим волшебством!
Дрожащий свет факелов падал на пьедесталы, смешивался с темнотой.
— Вперед! — кричал Кугель. — Где этот зверь? Почему он не приходит получить заслуженное? — И он напряженно всматривался в дрожащие тени, надеясь, что призрак испугался и убежал.
Сбоку послышался негромкий звук. Повернувшись, Кугель увидел неподвижную высокую бледную фигуру. Воины немедленно устремились вверх по широкой лестнице.
— Убей чудовище волшебством, Благородный! — закричал сержант. — Лучше всего самый быстрый способ!
Призрак двинулся вперед, Кугель — назад. Призрак быстрее, Кугель спрятался за пьедестал. Призрак вытянул руки, Кугель ударил мечом, отскочил за другой пьедестал и понесся к террасе. Дверь уже закрывалась, Кугель протиснулся в щель. Потом сам захлопнул дверь и закрыл засовы. Чудовище навалилось на дверь, болты заскрипели.
Кугель повернулся и встретился с оценивающим взглядом Дервы Коремы.
— Что случилось? — спросила она. — Почему вы не убили чудовище?
— Солдаты с факелами удрали, — ответил Кугель. — Мне не было видно, куда ударить.
— Странно, — сказала Дерва Корема. — А мне показалось, что для такого незначительного случая освещение вполне достаточное. А почему вы не воспользовались властью амулета, чтобы разорвать злого духа на части?
— Такая простая и быстрая смерть не годится, — с достоинством ответил Кугель. — Я должен подумать и решить, какое наказание выбрать чудовищу за его преступления.
— Да, — сказала Дерва Корема, — да.
Кугель вернулся в большой зал.
— Вернемся к ужину. Давайте еще вина! Все должны выпить за вступление на трон нового правителя Сила!
Шелковым голосом Дерва Корема сказала:
— Пожалуйста, Благородный, удовлетворите-мое любопытство, покажите силу амулета.
— Конечно! — И Кугель коснулся нескольких карбункулов, вызвав серию воплей и ужасных стонов.
— А еще что-нибудь можете сделать? — спросила Дерва Корема, улыбаясь улыбкой шаловливой девочки.
— Несомненно, если захочу. Но довольно! Пусть все выпьют!
Дерва Корема подозвала сержанта.
— Возьми меч и отруби этому дураку руку; амулет принеси мне.
— С удовольствием, благородная леди. — Сержант приблизился с обнаженным лезвием.
Кугель закричал:
— Остановись! Еще один шаг, и волшебство повернет все твои кости под прямым углом!
Сержант посмотрел на Дерву Корему, та рассмеялась.
— Делай, что я говорю, или опасайся моего гнева!
Сержант мигнул и снова двинулся вперед. Но тут к Кугелю бросился младший слуга, и под его капюшоном Кугель узнал морщинистое лицо старого Слейя.
— Я тебя спасу. Покажи мне амулет!
Кугель позволил старику коснуться амулета. Тот нажал один из карбункулов и что-то произнес резким возбужденным голосом. Что-то замигало, и в конце зала появилась огромная черная фигура.
— Кто мучит меня? — простонала она. — Кто прекратит мои муки?
— Я! — воскликнул Слейя. — Убей всех, кроме меня.
— Нет! — закричал Кугель. — Я хозяин амулета. Ты должен мне повиноваться! Убей всех, кроме меня!
Дерва Корема схватила Кугеля за руку, пытаясь рассмотреть амулет.
— Он не будет повиноваться, если не назовешь его по имени! Мы все погибли!
— Как его имя? — кричал Кугель. — Скажи мне!
— Отступите! — провозгласил Слейя. — Я решил…
Кугель ударил его и спрятался за стол. Демон приближался, останавливаясь, чтобы схватить воинов и швырнуть их о стены. Дерва Корема подбежала к Кугелю.
— Дай мне взглянуть на амулет, ты о нем вообще ничего не знаешь? Я прикажу демону!
— Сделай милость! — сказал Кугель. — Разве я зря прозываюсь Кугель Умник? Покажи мне, какой карбункул, назови имя!
Дерва Корема склонила голову, читая руны, протянула руку, чтобы нажать на карбункул, но Кугель отбросил ее руку.
— Имя! Или мы все умрем!
— Ванил! Нажми и позови Ванила!
Кугель нажал карбункул.
— Ванил! Прекрати этот спор!
Черный демон не обратил внимания. Но снова раздался громкий шум и появился второй демон. Дерва Корема в ужасе закричала.
— Это не Ванил; покажи мне снова амулет!
Но времени на это уже не было; черный демон стоял совсем близко.
— Ванил! — кричал Кугель. — Уничтожь черное чудовище!
Ванил оказался низким, широкоплечим, с зеленого цвета кожей, с глазами, сверкающими алым. Он бросился на первого демона, и от ужасных ударов заложило уши, глаза не в силах были уследить за страшной схваткой. Стены дрожали от могучих ударов. Стол раскололся от пинка мощной ноги. Кугель пополз за Дервой Коремой, которая отлетела в угол и почти без сознания прислонилась к стене. Кугель показал ей амулет.
— Читай руны! Называй имена; я все буду пробовать по очереди! Быстрей, если хочешь спасти наши жизни!
Но Дерва Корема лишь неслышно шевелила губами. За ее спиной черный демон оседлал Ванила и методично вырывал когтями куски его плоти и отбрасывал в сторону, а Ванил ревел, рычал, поворачивал туда и сюда голову, щелкая зубами, ударяя большими зелеными лапами. Черный демон просунул руки еще глубже, ухватился за что-то важное, и Ванил превратился в сверкающую зеленую слизь из множества частичек, все они впитались в камень.
Над Кугелем, улыбаясь, стоял Слейя.
— Хочешь спасти жизнь? Отдавай амулет, и я тебя пощажу. Задержишься на мгновение, и ты мертв.
Кугель снял амулет, но был не в состоянии отдать его. С неожиданной хитростью он сказал:
— Я могу отдать амулет демону.
— Тогда мы все умрем. Для меня это не имеет значения. Давай. Я тебе бросаю вызов. Если хочешь жить — отдай амулет.
Кугель взглянул на Дерву Корему.
— А она?
— Вы оба будете изгнаны. Амулет: демон уже рядом.
Черный демон возвышался над ними; Кугель торопливо протянул амулет Слейя, который резко крикнул и коснулся карбункула. Демон застонал, уменьшился и исчез.
Слейя отступил, торжествующе улыбаясь.
— А теперь убирайся вместе с девушкой. Я держу свое слово, но не больше. Свои жалкие жизни вы сохранили. Прочь!
— Позволь одно желание! — просил Кугель. — Перенеси нас в Альмери, в долину Кзана, чтобы я мог избавиться от рака по имени Фиркс!
— Нет! — резко ответил Слейя. — Я отказываю тебе в твоем заветном желании. Уходи немедленно.
Кугель поднял Дерву Корему. Все еще ошеломленная девушка не отрывала взгляда от полуразрушенного зала. Кугель повернулся к Слейю.
— На аллее нас поджидает призрак.
Слейя кивнул.
— Очень возможно. Завтра я накажу его. А сегодня я должен призвать из нижнего мира ремесленников, чтобы отремонтировать зал и восстановить славу Сила. Вон! Ты думаешь, мне интересно, что с вами сделает призрак? — Лицо его покраснело, рука легла на карбункулы амулета. — Вон немедленно!
Кугель знал, когда нужно прекратить спор. Он взял Дерву Корему за руку и повел ее к выходу. Слейя стоял в центре зала, широко расставив ноги, опустив плечи и наклонив голову, как бык перед атакой. Он подозрительно следил за каждым движением Кугеля. Тот открыл засовы, распахнул дверь и вышел на террасу.
На аллее стояла тишина. Кугель помог Дерве Кореме спуститься по лестнице и отвел в сторону к буйно разросшимся кустам старого сада. Здесь он остановился и прислушался. Из дворца доносились звуки бурной деятельности; что-то скрипело, падало, слышались крики, мелькали разноцветные огни. По центру аллеи приближалась высокая белая фигура, передвигаясь от тени одного пьедестала к тени другого. Вот она остановилась, чтобы в изумлении прислушиваться к звукам и посмотреть на мелькающие огоньки. Пока вурдалак занимался созерцанием дворца, Кугель незаметно провел Дерву Корему между темными кустами в ночь.
Горы Магнатца
Сбежав из Сила от гнева вновь обретшего власть владыки Слейя, Кугель держит путь дальше на юг. Дорогу ему преграждает горный хребет, на котором, по легенде, обитает непобедимое чудовище Магнатц. Добравшись до охотничьего селения Валл, Кугель соглашается на время стать местным Стражником, предупреждающим жителей о появлении Магнатца.
Вскоре после восхода солнца Кугель и Дерва Корема выбрались из старого коровника, в котором, съежившись и дрожа от ночной прохлады, пытались уснуть. Утро было холодное, воздух — пронизывающим, а солнце, прятавшееся за густым туманом, цвета вина, не давало тепла. Кугель размахивал руками, расхаживал, приплясывая на месте, а Дерва Корема с осунувшимся за ночь лицом неподвижно стояла возле коровника.
Вскоре Кугеля начало раздражать ее отрешенное поведение, в котором он чувствовал едва скрываемое пренебрежение к себе.
— Принеси дров, — коротко приказал он ей. — Я разожгу огонь, и мы позавтракаем с удобствами.
Не говоря ни слова, бывшая принцесса Сила отправилась собирать хворост. Кугель повернулся, осматривая едва различимое пространство на востоке и автоматически проклиная Юкоуну, Смеющегося Мага, чья злоба и мстительность забросили его так далеко на север.
Дерва Корема вернулась с охапкой веток. Кугель одобрительно кивнул. Некоторое время после изгнания она вела себя с неуместным высокомерием, которое Кугель спокойно терпел, усмехаясь про себя. Их первая ночь оказалась полной событий и испытаний. После нее поведение Дервы Коремы несколько изменилось. Ее изящное с тонкими чертами лицо утратило меланхолию и задумчивое выражение, теперь высокомерие приняло другой характер, молоко превратилось в сыр, и она по-новому, более обостренно воспринимала реальность.
Огонь весело трещал. Они плотно позавтракали корнями колокольчика-рапунцеля и черными мясистыми сочными орехами. За завтраком Кугель задавал вопросы о землях, расположенных к востоку и югу. Дерва Корема смогла предоставить очень немного информации, и ее сведения не внушали оптимизма.
— Говорят, этот лес бесконечен. Я слышала разные его названия: Большой Эрм, Великий Эрм, Восточный лес, Лиг Тиг. На юге ты видишь горы Магнатца, о которых рассказывают страшные вещи.
— Какие именно? — спросил Кугель. — Это очень важно: нам придется пересечь эти горы на пути в Альмери.
Дерва Корема покачала головой.
— Я слышала лишь намеки, да и на них не обращала внимания, потому что не думала когда-нибудь оказаться там.
— Я тоже не собирался в это путешествие, — проворчал Кугель. — Если бы не Юкоуну, я был бы сейчас совсем в другом месте.
Искра интереса осветила безжизненное лицо бывшей принцессы.
— А кто такой Юкоуну?
— Мерзкий Маг из Альмери. Вместо головы у него вареная тыква, и он постоянно щеголяет безмозглой улыбкой во весь рот. Он отвратителен во всех отношениях, а злобен, как стареющий евнух.
Губы Дервы Коремы слегка тронула холодная улыбка.
— Чем же ты вызвал гнев этого Мага?
— Ба! Сущий пустяк! За небольшое неуважение к себе он забросил меня на север с немыслимым поручением. Но меня не зря зовут Кугель Хитроумный! Поручение выполнено, и теперь я возвращаюсь в Альмери.
— А что, Альмери — приятное место?
— Довольно приятное, особенно если сравнить с этими дикими пустыми лесами и бесконечным туманом. Но, как и везде, там есть свои недостатки. Слишком уж много волшебников там поселилось, и справедливость часто нарушается по их прихоти, как я уже рассказал.
— Расскажи мне побольше об Альмери. Есть там города? Есть ли жители, кроме мошенников и Магов?
Кугель нахмурился.
— Города есть, но, в основном, они — печальная тень былой славы. Азеномай на месте слияния Кзана и Скаума, Кайн в Асколэсе и другие на противоположном берегу Каучика, где живет народ, славящийся своим хитроумием.
Дерва Корема задумчиво кивнула.
— Я пойду в Альмери. В твоем обществе, от которого, надеюсь, скоро сумею прийти в себя.
Кугель искоса посмотрел на нее, ее двусмысленное замечание ему не понравилось, было непонятно: то ли она считает, что его компания поможет ей пережить потерю трона, то ли — совместное путешествие унижает ее достоинство. Но он не стал выяснять подробности. Она живо поинтересовалась:
— А что за земли лежат между нами и Альмери?
— Они обширны и опасны. Нам предстоит перейти через огромные пустоши, населенные эрбами, и деодандами, а также лейкоморфами, вурдалаками и демонами. Больше я ничего не знаю. Если мы сумеем выжить, это будет настоящее чудо.
Дерва Корема задумчиво посмотрела в сторону Сила, потом пожала плечами и замолкла.
Невкусный, но обильный завтрак кончился. Кугель прислонился спиной к стене коровника, наслаждаясь теплом костра, но Фиркс не собирался позволять ему бездельничать, и Кугель с болезненной гримасой вскочил на ноги.
— Идем; пора в путь. Злоба Юкоуну не дает мне отдыхать.
Они спустились вниз по склону холма, следуя по изгибам того, что было остатками древней дороги. Характер местности изменился. Вереск, росший на пустошах, уступил место болотистой низине поймы. Вскоре путники вышли к лесу. Кугель недоверчиво рассматривал сумрачные тени, притаившиеся между стволов.
— Надо идти тихо. Надеюсь, нам удастся не потревожить зловещие силы. Я буду осматривать дорогу впереди, а ты поглядывай назад, чтобы никто внезапно не прыгнул нам на спину.
— Мы заблудимся.
— Солнце стоит на юге. Оно наш проводник.
Дерва Корема снова пожала плечами. Они вошли в лесную тень. Кроны высоких деревьев сомкнулись над головами путешественников, и солнечные лучи, изредка пробивавшиеся сквозь листву, лишь подчеркивали тревожный полумрак. Выйдя к какому-то ручью, они пошли по его течению и оказались на поляне, где текла полноводная река.
На берегу рядом с причаленным плотом сидели четыре человека в оборванной одежде. Кугель критически осмотрел Дерву Корему и сорвал с ее одежды пуговицы из драгоценных камней.
— Это, несомненно, разбойники, и не стоит пробуждать их алчность, хоть и выглядят они весьма жалко.
— Лучше бы нам с ними не связываться, — ответила Дерва Корема. — Это животные, а не люди.
Кугель возразил:
— Нам нужен их плот, а кроме того, мы должны потребовать, чтобы они рассказали о дороге. Если мы станем просить, они решат, что у них есть шанс поживиться за наш счет. — И он пошел вперед, а Дерве Кореме поневоле пришлось двинуться следом.
И при ближайшем рассмотрении внешность бродяг не улучшилась. Волосы у них были длинные и спутанные, лица в морщинах, глаза как жуки, а во рту виднелись желтые гнилые зубы. Выражение лиц у них было довольно мирным, и они смотрели на подходивших Кугеля и Дерву Корему, скорее, осторожно, чем воинственно. Один из четверых оказался женщиной, хотя по одежде, лицу или поведению заметить это было трудно. Кугель снисходительно их приветствовал, и они удивленно замигали.
— Кто вы такие? — спросил Кугель.
— Мы называем себя Бусиако, — ответил самый старший среди них. — Это и племя наше, и семья; у нас в этом нет разницы, потому что у нас многомужие.
— Вы живете в лесу, значит, знаете все лесные дороги?
— Это верно, — согласился мужчина, — хотя наши знания ограничены. Не забывайте, это Великий Эрм, он тянется бесконечно, лига за лигой без всяких перерывов.
— Неважно, — сказал Кугель, — нам нужно только переправиться через реку и узнать безопасную дорогу на юг.
Мужчина посовещался с остальными; все покачали головой.
— Такой дороги нет. Путь на юг преграждают горы Магнатца.
— Верно, — согласился Кугель.
— Если я перевезу вас через реку, — продолжал старший Бусиако, — вы погибнете, потому что местность там населена эрбами и демонами. Меч там бесполезен, а волшебство, которым ты владеешь, очень слабое: мы, Бусиако, ощущаем волшебство, как другие чувствуют запах мяса.
— Как же нам добраться до цели? — спросил Кугель.
Бусиако этот вопрос не интересовал. Но другой мужчина, помоложе, взглянув на Дерву Корему, перевел взгляд на реку и как будто о чем-то задумался. Очевидно, напряжение оказалось ему не под силу, и он в знак поражения потряс головой.
Кугель, заметив это, спросил:
— Что тебя привело в замешательство?
— Проблема не очень сложная, — ответил Бусиако. — Но у нас мало практики в логическом мышлении, и любая трудность ставит нас в тупик. Я только подумал, чем вы могли бы заплатить, если бы я провел вас через лес.
Кугель от всего сердца рассмеялся.
— Хороший вопрос. Но у меня есть только то, что на мне, а именно: одежда, обувь, шапка и меч, и все это мне необходимо. Впрочем, я знаю заклинание, при помощи которого могу произвести одну-две драгоценные пуговицы.
— Не очень интересно. Поблизости в склепе драгоценностей навалено мне по голову.
Кугель задумчиво потер подбородок.
— Щедрость Бусиако всем известна. Может, ты проведешь нас мимо этого склепа.
Бусиако сделал равнодушный жест.
— Как хочешь, хотя по соседству там логово большой самки гида, и у нее как раз период течки.
— Мы не будем отвлекаться и пойдем прямо на юг, — быстро сменил решение Кугель. — Пошли сейчас же.
Бусиако не тронулся с места.
— Тебе нечего предложить?
— Только мою благодарность, а это немало.
— А как насчет этой женщины? Она, конечно, тощая, но чем-то привлекательна. Тебе все равно придется умереть в горах Магнатца, так зачем напрасно терять женщину?
— Правильно, — согласился Кугель. Он повернулся к Дерве Кореме. — Возможно, мы сможем договориться?
— Что? — Принцесса чуть не задохнулась от возмущения. — Ты осмеливаешься делать мне такое предложение? Да я лучше утоплюсь в реке!
Кугель отвел ее в сторону.
— Меня не зря называют Кугелем Хитроумным, — прошипел он ей на ухо. — Неужели я не перехитрю этого слабоумного?
Дерва Корема с сомнением посмотрела на него и отвернулась, слезы горечи и гнева покатились по ее щекам. Кугель обратился к Бусиако.
— Твое предложение звучит мудро; идем.
— Женщина останется здесь, — сказал Бусиако, вставая. — Мы пойдем заколдованными тропами, и потребуется строгая дисциплина.
Дерва Корема сделала решительный шаг в сторону реки.
— Нет!. — торопливо воскликнул Кугель. — Она очень чувствительна и хочет сама убедиться, что я благополучно вышел на тропу, ведущую в горы Магнатца, хоть это и означает мою несомненную смерть.
Бусиако пожал плечами.
— Пожалуйста. — Он провел их к плоту, отвязал веревку и шестом начал передвигать плот через реку. Вода казалась мелкой, шест нигде не погружался больше чем на фут или два. Кугелю показалось, что перейти реку вброд было бы очень просто.
Бусиако, заметив это, сказал:
— Река кишит стеклянными рептилиями; они сразу набрасываются на неосторожного человека.
— Да ну! — воскликнул Кугель, с сомнением поглядывая на реку.
— Да. А теперь я должен вас предупредить насчет тропы. Вас могут соблазнять всяческими способами, но если вы цените свою жизнь, не делайте ни шага с тропы, по которой я вас поведу.
Плот уткнулся в противоположный берег, Бусиако ловко спрыгнул на твердую землю и привязал плот к дереву, несколько раз проверив надежность узлов.
— Идите за мной. — Он уверенно двинулся между деревьев. Дерва Корема пошла следом, а Кугель замыкал процессию. Тропа была настолько нехоженая, что Кугель не отличал ее от глухого леса, но Бусиако, тем не менее, ни разу не заколебался. Солнце, низко светившее из-за ветвей, виднелось только изредка, и Кугель не мог понять, в каком направлении они движутся. Так они шли вперед сквозь пустынный лес, где даже голоса птиц не нарушали тишины.
Солнце, пройдя зенит, начало спускаться, а тропа не стала заметней. Кугель, наконец, крикнул:
— Ты уверен, что идешь правильно? Мне кажется, мы наобум сворачиваем направо и налево.
Бусиако остановился и начал объяснять:
— Мы, жители леса, изобретательный народ, и есть у нас еще одно свойство. — Он многозначительно похлопал себя по носу. — Мы чувствуем волшебство. Тропа проложена в незапамятные времена, и она видна только таким, как мы.
— Может, и так, — упрямо сказал Кугель. — Но тропа кажется слишком извилистой, и где все те ужасные существа, о которых ты предупреждал? Я заметил только полевку, а острого запаха эрба нет и следа.
Бусиако в замешательстве покачал головой.
— Понятия не имею, куда они все ушли. Но ты ведь не жалеешь об этом? Пошли скорее, пока они не вернулись. — И он снова двинулся по тропе, не более различимой, чем прежде.
Солнце опустилось совсем низко. Лес слегка поредел, в проходах струились алые лучи, выхватывая из мрака изогнутые корни деревьев и золотя упавшую листву. Бусиако вышел на поляну и с торжествующим видом повернулся.
— Я успешно привел вас к цели!
— Как это? — удивился Кугель. — Вокруг все еще дремучий лес.
Бусиако указал на противоположную сторону поляны.
— Видишь там четыре тропы?
— Похоже, там действительно есть нечто похожее на тропы, — нехотя согласился Кугель.
— Одна из них ведет на юг. Остальные уходят в лесные глубины, извиваясь в пути.
Дерва Корема, всмотревшись сквозь ветви, громко воскликнула:
— Вон там, в пятидесяти шагах отсюда, река и плот, от которых мы ушли!
Кугель бросил на Бусиако зловещий взгляд.
— Что это значит?
Бусиако серьезно кивнул.
— Эти пятьдесят шагов не имеют защиты. Я бы недобросовестно отнесся к своим обязательствам, если бы повел вас сюда прямой дорогой. А теперь… — Он подошел к Дерве Кореме, взял ее за руку и повернулся к Кугелю. — Ты должен пересечь поляну, и тогда я сообщу тебе, какая тропа ведет на юг. — И он принялся обвязывать талию Дервы Коремы веревкой. Она яростно сопротивлялась и покорилась только после оплеухи. — Это чтобы помешать ей убежать, — с хитрой усмешкой объяснил Бусиако Кугелю. — Я не скор на ногу, и когда мне понадобится женщина, не хочу долго бегать за ней туда-сюда. Но почему ты не торопишься? Солнце заходит, а после наступления темноты появляются лейкоморфы.
— Ну, так какая же тропа ведет на юг? — спросил Кугель.
— Перейди поляну, и я тебе скажу. Конечно, если не веришь мне, можешь сам выбирать. Но помни, я очень старался ради этой тощей, плоской и анемичной женщины. Мы теперь в расчете.
Кугель с сомнением посмотрел на противоположную сторону поляны, потом на Дерву Корему, которая в отчаянии смотрела на него. Он оживленно сказал:
— Ну, все, кажется, к лучшему. Горы Магнатца, как известно, очень опасны. Ты в большей безопасности с этим неотесанным разбойником.
— Нет! — закричала она. — Отвяжи эту веревку! Он обманщик: тебя одурачили! Кугель Хитрец? Кугель Идиот!
— Какой вульгарный язык, — заявил Кугель. — Мы с Бусиако заключили сделку, которая, кстати, является священным договором, и надо его выполнять.
— Убей этого грубияна! — кричала Дерва Корема. — Доставай меч! Край леса рядом!
— Неправильная тропа может увести в самое сердце Великого Эрма, — возразил Кугель. Он в прощальном приветствии поднял руку. — По крайней мере, с этим лохматым грубияном тебе лучше, чем погибнуть в горах Магнатца!
Бусиако улыбнулся в знак согласия и по-хозяйски дернул за веревку, обвязанную вокруг пояса девушки. Кугель заторопился через поляну под проклятия Дервы Коремы, звеневшие у него в ушах, пока она не замолкла. Какое средство применил Бусиако, Кугель не видел. Бусиако крикнул:
— Ты случайно оказался на правильной тропе. Иди по ней и вскоре придешь в населенную местность.
Кугель с прощальным приветствием повернулся. Дерва Корема истерически захохотала:
— Он называет себя Кугель Хитроумный! Какая невероятная шутка!
Кугель, несколько встревоженный, быстро зашагал по тропе.
— Эта женщина просто истеричка, — успокаивал он себя. — Она ничего не понимает. Разве я мог поступить иначе? Я рациональный человек: поступать по-другому было бы неразумно.
Не прошел он и ста шагов, как тропа вынырнула из леса. Кугель застыл на месте. Всего сто шагов? Он поджал губы. По какому-то любопытному совпадению остальные три тропы тоже выходили из леса поблизости и сливались в одну дорогу, на которой он стоял.
— Интересно, — сказал Кугель. — Меня так и подмывает вернуться, отыскать Бусиако и потребовать у него некоторых объяснений…
Он задумчиво коснулся меча и даже сделал один-два шага в сторону леса. Но солнце стояло низко, тени уже плотно заполнили промежутки между искривленными стволами. Пока Кугель колебался, Фиркс нетерпеливо погладил его печень своими крючьями и когтями, и тот сразу отказался от мысли вернуться в лес.
Дорога вела через открытый участок местности, и на фоне закатного неба отчетливо выделялись горы. Кугель шел так быстро, как мог, чувствуя за собой темную тень леса. Он напряженно думал. Иногда при какой-нибудь особенно беспокойной мысли он шлепал себя по бедру. Но ведь это глупо! Совершенно ясно, что он вышел из положения наилучшим образом! Бусиако глуп и примитивен, он и надеяться не мог обмануть Кугеля! Сама эта мысль неприемлема. А что касается Дервы Коремы, то она, без сомнения, скоро приспособится к своей новой жизни… По зрелому размышлению она поймет, что для нее лучше иметь хоть какой-нибудь дом, чем подвергаться опасностям, скитаясь с Кугелем…
Когда солнце уже опустилось за горы Магнатца, он увидел небольшое селение, а на перекрестке дорог стояла таверна. Это было прочное сооружение из камня и бревен, с круглыми окнами, каждое из которых состояло из множества маленьких окошечек. Кугель приостановился у входа и провел инспекцию своих ресурсов. Ресурсы оказались весьма скудными. Тут, очень кстати, он вспомнил о драгоценных пуговицах, которые взял у Дервы Коремы, и поздравил себя с такой предусмотрительностью.
Войдя в дверь, он оказался в длинной комнате, увешанной старинными бронзовыми лампами. Хозяин стоял за возвышавшейся стойкой и наливал грог и пунш трем мужчинам, очевидно, постоянным посетителям. Когда Кугель вошел в таверну, все разом повернулись.
Хозяин заговорил достаточно вежливо:
— Добро пожаловать, путник; чего пожелаешь?
— Вначале чашу вина, затем ужин и ночлег, и, наконец, все сведения о дороге на юг, которые ты можешь сообщить.
Хозяин налил вина.
— Ужин и ночлег в должное время. А что касается дороги на юг, то она ведет в царство Магнатца, а большего знать не нужно.
— Значит Магнатц — страшное существо?
Хозяин мрачно кивнул.
— Люди, уходившие на юг, никогда не возвращались. На нашей памяти никто не приходил оттуда на север. Я могу поручиться только за это.
Трое за стойкой молча кивнули в знак согласия. Двое оказались местными крестьянами, на третьем же были высокие черные сапоги профессионального заклинателя духов. Первый крестьянин сделал знак хозяину:
— Налей этому несчастному вина за мой счет.
Кугель со смешанным чувством принял вино.
— Пью с благодарностью, но отвергаю слово «несчастный», чтобы это слово не сказалось на моей судьбе.
— Как хочешь, — равнодушно отозвался крестьянин, — хотя в наше печальное время кто счастлив? — И крестьяне погрузились в разговор о совместной починке каменной изгороди, разделявшей их земли.
— Работа тяжелая, но большие преимущества, — произнес один.
— Согласен, — заметил другой, — но я такой неудачник, что раньше чем мы закончим эту работу, солнце почернеет, и окажется, что весь наш труд напрасен.
Первый взмахнул руками в насмешливом отрицании аргумента.
— Существует риск, который все мы должны принимать. Смотри: я пью вино, хотя могу не дожить до того, чтобы напиться. Но разве это меня останавливает? Нет! Я отрицаю будущее; я пью сейчас и стану пьян, если обстоятельства позволят.
Хозяин рассмеялся и ударил кулаком по стойке.
— Ты хитер, как Бусиако. Я слышал, они тут недалеко разбили лагерь. Может, путник встречался с ними? — И он вопросительно взглянул на Кугеля, который неохотно кивнул.
— Я встретил такую группу; по моему мнению, они скорее глупые, чем хитрые. А что касается дороги на юг, может кто-нибудь дать более точные указания?
Заклинатель духов резко ответил:
— Я могу: избегай ее. Вначале за твоей плотью будут охотиться деоданды. А дальше начнутся владения Магнатца, рядом с которым деоданд все равно, что ангел милосердия, если истинна хотя бы десятая часть слухов.
— Обескураживающие новости, — заметил Кугель. — А другой дороги на юг нет?
— Есть, — сказал заклинатель духов, — и я советую тебе ею воспользоваться. Возвращайся по дороге в Великий Эрм и иди на, восток вдоль края леса, который становится все гуще и страшнее. Нет надобности говорить, что тебе понадобятся крепкая рука и быстрые ноги, а еще лучше крылья, чтобы спастись от вампиров, гру, эрбов и лейкоморфов. Пройдя до самого конца леса, ты должен свернуть на юг, в долину Дарада, где, по слухам, армия василисков осаждает древний город Мар. Если сумеешь миновать бушующее сражение, попадешь в Большую Центральную степь, где нет ни пищи, ни воды, и которая населена пельгранами. Пройдя степь, поворачивай на запад и переберись через серию отравленных болот. За ними местность, о которой я знаю только, что она называется Земля Злых Воспоминаний. Миновав эту местность, ты окажешься к югу от гор Магнатца.
Кугель на несколько мгновений задумался.
— Путь, который ты предлагаешь, может, и менее рискован и более безопасен, но он очень длинный. Я предпочитаю рискнуть и попытать счастья на пути через горы Магнатца.
Первый крестьянин посмотрел на него с благоговейным страхом.
— Ты, должно быть, знаменитый волшебник, полный заклинаний.
Кугель, улыбаясь, покачал головой.
— Я Кугель Хитроумный: не больше и не меньше. А теперь — вина!
Вскоре хозяин принес ужин: тушеных земляных крабов с чечевицей, приправленных диким рисом и черникой.
После ужина двое крестьян выпили по последней чашке вина и ушли, а Кугель, хозяин и заклинатель засиделись, обсуждая различные интересные проблемы. Через некоторое время заклинатель духов поднялся и удалился в свою комнату. Перед уходом он подошел к Кугелю и сказал добродушным тоном:
— Я заметил твой плащ; такое качество редко встретишь в нашем захолустье. Так как ты все равно погибнешь, почему бы не подарить этот плащ мне? Мне бы он очень пригодился.
Кугель насколько можно изысканней отклонил предложение и направился в свою комнату.
Ночью его разбудили какие-то скребущиеся звуки, доносящиеся от подножия кровати. Мгновенно проснувшись, Кугель вскочил и схватил человечка небольшого роста. Он подтащил его к свету. Незваный гость оказался мальчишкой, прислуживавшим в трактире. Он все еще сжимал в руках сапоги Кугеля, которые, очевидно, хотел украсть.
— Что это означает? — Спросил Кугель, отвешивая парню оплеуху. — Говори! Как ты только осмелился на это!
Слуга попросил Кугеля перестать драться и наивно объяснил:
— Какая тебе разница? Обреченному человеку не нужна такая элегантная обувь!
— Я сам буду судить об этом, — сказал Кугель. — Или ты думал, что я босиком пойду навстречу смерти в горах Магнатца? Убирайся! — И он швырнул воришку через весь коридор.
За завтраком он рассказал об этом происшествии хозяину, но тот не проявил особого интереса. Когда пришло время рассчитываться, Кугель бросил на стойку одну из драгоценных пуговиц Дервы Коремы.
— Пожалуйста, оцени эту драгоценность, вычти мой долг и дай сдачу золотыми монетами.
Хозяин осмотрел украшение, поджал губы и склонил голову набок.
— Полная стоимость твоего пребывания точно равна стоимости этой безделушки. Никакой сдачи.
— Что? — Разбушевался Кугель, — Чистый аквамарин, окруженный четырьмя изумрудами? За одну-две чашки плохого вина, похлебку и сон, прерванный злодейством твоего слуги? Это таверна или бандитское логово?
Хозяин пожал плечами.
— Конечно, цены несколько выше обычных, но деньги, которые сгниют в карманах трупа, никому не принесут пользы.
В конце концов Кугель все же получил несколько золотых монет и вдобавок кусок хлеба, сыра и немного вина. Хозяин подошел к двери и указал:
— Тут только одна дорога, ведущая на юг. Прямо перед тобой горы Магнатца. Прощай!
Не без дурных предчувствий двинулся Кугель на юг. Некоторое время дорога шла мимо полей местных крестьян. Затем, когда по обе стороны стали подниматься массивные предгорья, она превратилась сначала в тропу, потом в еле заметный след, вьющийся по дну сухого русла ручья среди колючих кустарников, тысячелистника и асфодели. На вершинах холмов параллельно тропе росли согнутые дубы, и Кугель, решив подольше оставаться незамеченным, взобрался наверх и продолжал путь под покровом листвы.
Воздух был чистым, небо — яркого темно-синего цвета. Когда солнце поднялось к зениту, Кугель вспомнил о провизии, которую нес в мешке. Он начал устраиваться на привал, но тут краем глаза уловил какую-то мелькнувшую тень. Кровь застыла у него в жилах. Неизвестное существо, без всякого сомнения, собиралось прыгнуть ему на спину.
Он сделал вид, что ничего не заметил, и вскоре тень снова двинулась вперед и Кугель смог ее рассмотреть. Это был деоданд, более высокий и тяжелый, чем Кугель, черный, как полночь, за исключением сверкающих белых глаз, белых зубов и когтей, одетый в короткую бархатную рубашку, которую поддерживали полоски кожи.
Кугель стал прикидывать наилучший способ действий. Лицом к лицу, грудь к груди, деоданд разорвет его на клочки. Кугель может мечом удерживать деоданда до тех пор, пока у того жажда крови не победит страх боли, а тогда он бросится вперед, не обращая внимания на сталь. Возможно, Кугель быстрее, поэтому сможет убежать от этого существа, но только после долгого и упорного преследования… Деоданд снова шагнул вперед и остановился за скальным выступом в двадцати шагах ниже по склону от того места, где сидел Кугель. Как только он исчез за скалой, Кугель вскочил, подбежал к скале и забрался на ее вершину. Тут он поднял тяжелый камень и, когда деоданд осторожно высунулся, бросил его на спину чудовищу. Камень удачно поразил цель: деоданд упал и лежал, дергая ногами, а Кугель спрыгнул вниз, чтобы нанести смертельный удар.
Деоданд прижался к скале и в ужасе зашипел при виде обнаженного лезвия Кугеля.
— Не бей, — сказал он. — Ты ничего не выиграешь от моей смерти.
— Только удовлетворения от того, что убью чудовище, которое собиралось меня сожрать.
— Пустое удовольствие!
— Почти все удовольствия таковы, — философски заметил Кугель. — Но пока ты жив, расскажи мне о горах Магнатца.
— Они такие, какими ты их видишь: безжизненные горы из древнего черного камня.
— А кто такой Магнатц?
— Не знаю я такого.
— Что? Люди к северу содрогаются от одного этого имени.
Деоданд слегка выпрямился.
— Может быть. Я слышал это имя, но считал его всего лишь древней легендой.
— А почему люди идут на юг, и никто не идет на север?
— А кому он нужен, этот север? Те, что шли на юг, давали пищу мне и моему племени. — Деоданд опять приподнялся. Кугель подобрал большой камень и, хорошо размахнувшись, обрушил его на деоданда. Тот снова упал и слабо задергался. Кугель подобрал другой камень.
— Подожди! — слабо сказал деоданд. — Пощади меня, и я помогу тебе выжить.
— Как это? — спросил Кугель.
— Ты хочешь идти на юг. Дальше в пещерах вдоль дороги обитают подобные мне. Как тебе спастись, если я не проведу тебя путем, который они не используют?
— Ты можешь это сделать?
— Если ты пообещаешь сохранить мне жизнь.
— Прекрасно. Но я должен принять меры предосторожности: в своей жажде крови ты можешь забыть о нашем соглашении.
— Ты меня искалечил; какие еще меры тебе нужны? — воскликнул деоданд. Тем не менее Кугель связал ему руки и привязал к толстой черной шее веревку.
Таким образом они и двинулись; деоданд, хромая и подпрыгивая, повел Кугеля кружным путем, минуя пещеры.
Горы поднялись выше, в глубоких каменных ущельях порывы ветра отзывались гудящим эхом. Кугель продолжал расспрашивать деоданда о Магнатце, но добился только слов, что Магнатц вымышленное создание.
Наконец они оказались на песчаном плато, возвышавшимся над низменностью. Деоданд объявил, что тут кончается территория его племени.
— А что находится дальше? — спросил Кугель.
— Не знаю: дальше я не заходил. А теперь освободи меня и иди своей дорогой, а я вернусь к своему племени.
Кугель покачал головой.
— Ночь уже близко. Что помешает тебе пойти за мной следом и снова напасть, пока я сплю? Лучше я тебя убью.
Деоданд печально рассмеялся.
— За нами идут трое моих сородичей. Они держатся на расстоянии только потому, что я подал им условный знак. Убей меня, и никогда не увидишь утреннего солнца.
— Мы пойдем дальше вместе, — сказал Кугель.
— Как хочешь.
Кугель направился в сторону юга. Деоданд тащился за ним, продолжая хромать и постоянно оглядываясь назад. Оборачиваясь, Кугель видел три черные фигуры, бесшумно передвигавшиеся в тени. Деоданд многозначительно улыбнулся.
— Тебе лучше остановиться здесь: зачем ждать темноты? Смерть менее ужасна при свете.
Кугель не ответил, но пошел так быстро, как мог. Тропа миновала долину и поднялась на высокогорный луг, овеваемый холодными потоками воздуха. По обе стороны росли лиственницы, баобабы, бальзаминовые кедры; в траве среди невысоких кустов журчал ручей. Деоданд начал проявлять беспокойство, дергать за веревку, к которой был привязан, хромал с преувеличенной слабостью. Кугель не видел причин для беспокойства: окружающая обстановка не таила в себе угрозы, кроме самих деодандов, конечно. Он начал терять терпение.
— Почему ты так тащишься? Я надеялся до наступления темноты найти убежище в горах. А ты меня задерживаешь.
— Тебе следовало подумать об этом до того, как ты искалечил меня камнем, — ответил деоданд. — В конце концов, я ведь иду с тобой не по собственной воле.
Кугель оглянулся. Три деоданда, раньше таившиеся среди скал, теперь открыто шли сзади.
— Ты не можешь укротить ужасный аппетит твоих соплеменников? — нервно спросил Кугель.
— Я и со своим не могу справиться, — ответил деоданд. — Только ранения мешают мне броситься на тебя и вцепиться в горло.
— Жить хочешь? — Кугель многозначительно положил руку на меч.
— Конечно, хотя и не так страстно, как люди.
— Если ты хоть на йоту ценишь свою жизнь, прикажи своим соплеменникам повернуть, отказаться от преследования.
— Напрасный труд. И в конце концов, для чего тебе жизнь? Посмотри, перед тобой горы Магнатца!
— Ха! — ответил Кугель. — Разве не ты утверждал, что все страшные рассказы об этой местности — выдумки?
— Конечно, но я не вдавался в подробности вымысла.
И тут послышался свист. Оглянувшись, Кугель увидел, что три деоданда упали, пронзенные стрелами. Из ближайшей рощи появились четверо молодых людей в коричневых охотничьих костюмах. Все они были прекрасно сложены, у всех каштановые волосы, все, казалось, находились в хорошем настроении.
Тот, что шел впереди, крикнул.
— Как это получилось, что ты идешь с ненаселенного севера? И почему путешествуешь ночью, да еще с этим ужасным существом?
— Я могу ответить на все твои вопросы, — ответил Кугель. — Во-первых, север населен: там еще живет несколько сотен людей. А этого гибрида демона и людоеда я нанял, чтобы он провел меня безопасно через горы, населенные его соплеменниками. Но я недоволен его службой.
— Я сделал все необходимое, — возразил деоданд. — Освободи меня в соответствии с нашим договором.
— Как хочешь, — сказал Кугель. Он развязал веревку, стягивающую шею чудовища, и деоданд захромал прочь, свирепо оглядываясь через плечо. Кугель сделал знак предводителю охотников; тот что-то сказал своим товарищам; они подняли луки и застрелили деоданда.
Кугель коротко кивнул в знак одобрения.
— А вы сами кто такие будете? И как насчет Магнатца, который, говорят, делает горы непригодными для жизни?
Охотники рассмеялись.
— Это всего лишь легенда. Некогда действительно существовало чудовище по имени Магнатц, и в уважение к традиции мы, жители деревни Валл, как в старые времена, назначаем одного человека Стражником. Но все это только дань древней легенде.
— Странно, — сказал Кугель, — что легенда так широко распространена и внушает такой страх.
Охотники равнодушно пожали плечами.
— Приближается ночь, пора возвращаться домой. Если хочешь, пойдем с нами, в Валле есть таверна, где ты сможешь переночевать.
— С радостью воспользуюсь вашим приглашением, — ответил Кугель.
Они пошли дальше. По дороге Кугель расспрашивал своих спутников о дороге на юг, но охотники мало чем могли помочь.
— Деревня Валл расположена на берегу озера Валл, плавание по которому невозможно из-за многочисленных водоворотов. Поэтому мало кто из нас бывал в горах к югу от него. Говорят, они безжизненны и спускаются в еще более бесплодную пустыню.
— Может, в горах за озером и бродит Магнатц? — осторожно спросил Кугель.
— Легенда об этом ничего не говорит, — ответил охотник.
Примерно через час они добрались до Валла, деревни, богатство которой поразило Кугеля. Прочные дома были выстроены из камня и бревен, улицы тщательно вымощены и подметены. В деревне была большая площадь, рынок, зернохранилище, ратуша, склад, несколько таверн, довольно много роскошных особняков. Когда охотники проходили по главной улице, кто-то окликнул их:
— Важная новость! Погиб Стражник!
— Неужели? — с живым интересом воскликнул предводитель охотников. — Кто же сейчас исполняет его обязанности?
— Лейфель, сын гетмана, кто же еще?
— Действительно, кто же еще? — ответил охотник, и они пошли дальше.
— Значит, должность Стражника окружена большим почетом? — спросил Кугель.
Охотник пожал плечами.
— Ее лучше описать как церемониальную синекуру. Постоянный исполнитель, несомненно, будет избран завтра. Но посмотри в сторону ратуши. — И он указал на коренастого широкоплечего человека в коричневой одежде, отороченной мехом, и в черной сдвоенной шляпе. — Это Хайлам Вискод, сам гетман. Эй, Вискод! Мы встретили странника с севера!
Хайлам Вискод приблизился и вежливо приветствовал Кугеля.
— Добро пожаловать! Странники редки в наше время; все наше гостеприимство в твоем распоряжении.
— Благодарю тебя, — ответил Кугель. — Не ожидал встретить в горах Магнатца такую любезность. Весь мир страшно боится ваших мест.
Гетман засмеялся.
— Повсюду встречаются неправильные суждения о соседях. Тебе, возможно, покажется, что многие наши обычаи архаичны и причудливы. Например, сохранение должности Стража Магнатца. Но идем! Вот наша лучшая таверна. После того, как ты устроишься, мы поужинаем вместе.
Кугелю отвели хорошую комнату со всеми удобствами, и вскоре, умытый и отдохнувший, он присоединился к Хайламу Вискоду в общем зале. Перед ним поставили аппетитный ужин и кувшин вина.
После еды гетман провел Кугеля по поселку, с улиц которого открывался прекрасный вид на озеро.
Казалось, сегодня вечером отмечается какое-то особое событие: повсюду с треском горели факелы, жители Валла высыпали на улицы и бродили от одной группы к другой, останавливаясь и разговаривая. Кугель поинтересовался причиной всеобщего волнения.
— Это из-за смерти вашего Стражника?
— Вот именно, — ответил гетман. — Мы серьезно относимся к своим традициям, и выборы нового Стражника вызывают споры в обществе. Но посмотри: это общественный склад, где хранятся наши богатства. Хочешь взглянуть?
— С удовольствием, — отозвался Кугель. — Если ты собираешься осмотреть общественное золото, я с радостью присоединюсь к тебе.
Гетман радушно распахнул двери.
— Тут хранится не только золото. Вот в этих ларях лежат драгоценности; в этом ящике древние монеты; в грудах — шелка и вышитая камка; вон в тех ящиках драгоценные пряности, а там еще более ценные напитки и различные дорогие мази. Но я не стану перед тобой хвастаться: ты бывалый человек, опытный путешественник и, конечно, видел настоящее богатство, не чета нашему.
Кугель ответил, что богатства Валла не следует преуменьшать. Гетман признательно поклонился, и они прошлись по дороге над озером — большим темным водным пространством, освещенным слабым звездным светом.
Гетман указал на купол, поддерживаемый на высоте в пятьсот футов стройным столбом.
— Можешь догадаться, что это такое?
— Вероятно, пост вашего Стражника.
— Верно! Ты проницательный человек. Жаль, что ты торопишься и не можешь задержаться в Валле.
Кугель, вспомнив свой пустой кошелек и богатства общественного склада, сделал вежливый жест.
— Я рад был бы немного задержаться, но, откровенно говоря, я путешествую без денег, и мне пришлось бы тогда искать какой-то временной службы. Кстати, о посте Стражника: я понял, что это значительная должность.
— Несомненно, — ответил гетман. — Сегодня стражу несет мой сын. Но нет никаких причин, почему бы тебе не быть кандидатом на этот пост. Обязанности нисколько не обременительны; вообще говоря, этот пост — просто синекура.
Кугель почувствовал беспокойство Фиркса.
— А каково жалованье?
— Очень хорошее. Стражник пользуется здесь, в Валле, огромным уважением, так как он, пусть чисто формально, защищает нас всех от опасностей.
— И все-таки, что он получает?
Гетман помолчал, подумал и начал загибать пальцы.
— Во-первых, он получает комфортабельную сторожевую башню, выложенную мягкими подушками, оптическое устройство, которое делает отдаленные предметы близкими, жаровню для тепла и совершенную систему связи. Далее, его еда и питье самого высокого качества и предоставляются бесплатно для его удовольствия и по его приказам. Далее, он получает дополнительно титул «Охранника общественных сокровищ» и становится распорядителем всех общественных богатств Валла. В-четвертых, он может выбрать себе в супруги девушку, которая покажется ему наиболее привлекательной. В-пятых, он получает титул «барона» и должен всеми приветствоваться с глубочайшим уважением.
— Вот это да! — сказал Кугель. — Стоит подумать. А каковы его обязанности?
— Они следуют из его должности. Стражник должен сторожить — это один из древних обычаев, которые мы соблюдаем. Обязанности вряд ли можно назвать обременительными, но пренебрегать ими нельзя, потому что это означало бы фарс, а мы народ серьезный даже в соблюдении наших причудливых обычаев.
Кугель рассудительно кивнул.
— Условия вполне справедливы. Стражник сторожит; трудно выразиться яснее. Но кто такой Магнатц, с какого направления следует его ожидать и как его можно узнать?
— Эти вопросы особого значения не имеют, — ответил гетман, — так как такого существа — теоретически — не существует.
Кугель взглянул на башню, на озеро, потом на хранилище.
— Я предлагаю свои услуги для выполнения этих обязанностей — если все тобой сказанное соответствует истине.
Фиркс немедленно вцепился когтями во внутренности Кугеля. Тот согнулся вдвое, приложил руки к животу и, извинившись перед удивленным гетманом, отошел в сторону.
— Терпение! — умолял он Фиркса. — Терпение! Ты что, не понимаешь, в каком мы положении? Кошелек мой пуст, а впереди долгие лиги! Чтобы продвигаться дальше, я должен передохнуть и пополнить свой кошелек. Я собираюсь исполнять эту должность, пока не выполню оба условия, и потом мы быстро направимся в Альмери!
Фиркс неохотно прекратил свои демонстрации, и Кугель вернулся к ожидавшему гетману.
— Ничего не изменилось, — сказал Кугель. — Я посовещался с самим собой и считаю, что смогу выполнять эти обязанности.
Гетман кивнул.
— Я рад слышать это. Ты увидишь, что мои обещания полностью соответствуют действительности. Я тоже пока размышлял и могу утверждать, что ни один человек в поселке лучше тебя не подходит к этому величественному положению, и потому провозглашаю тебя Стражником поселка! — Гетман извлек золотой воротник и надел на шею Кугелю.
Они вернулись в таверну; по дороге жители Валла, видя золотой воротник, одолевали гетмана вопросами.
— Да, — отвечал тот. — Этот джентльмен продемонстрировал свои возможности, и я провозгласил его Стражником поселка!
При этой новости все пришли в крайнее возбуждение и поздравляли Кугеля, как будто он всегда здесь жил.
Все направились в таверну; принесли вино и тушеное мясо с пряностями; появились музыканты, начались танцы и веселье.
Кугель приметил одну исключительно красивую девушку, танцевавшую с молодым охотником из группы, встретившей его в горах. Кугель подтолкнул гетмана и обратил его внимание на девушку.
— Ах, да; прекрасная Марлинка! Она танцует с парнем, с которым недавно обручилась.
— Вероятно, ей придется изменить свои планы? — со значением спросил Кугель.
Гетман хитро подмигнул.
— Она тебе понравилась?
— Да, и так как это привилегия моей должности, провозгласи эту девушку моей невестой. И пусть брачную церемонию совершат немедленно!
— Так быстро? А, понимаю, горячая кровь юности не терпит отлагательства. — Он подозвал девушку, и она весело подбежала к их столику. Кугель встал и низко поклонился. Гетман заговорил: — Марлинка, Стражник поселка находит тебя привлекательной и хочет, чтобы ты стала его супругой.
Марлинка вначале удивилась, потом что-то показалось ей забавным. Она проказливо взглянула на Кугеля и церемонно присела.
— Стражник оказывает мне большую честь.
— Далее, — продолжал гетман, — он требует, чтобы брачная церемония была совершена немедленно.
Марлинка с сомнением взглянула на Кугеля, потом через плечо — на молодого человека, с которым танцевала.
— Хорошо, — сказала она. — Как пожелает Стражник.
Тут же без затяжек совершили брачную церемонию, и Кугель оказался женат на Марлинке, которая при ближайшем рассмотрении оказалась еще прекрасней. Он обнял ее за талию.
— Идем, — прошептал он. — Ускользнем на некоторое время и отпразднуем это событие.
— Не так быстро, — прошептала в ответ Марлинка. — Я должна привести себя в порядок; я слишком возбуждена! — Она высвободилась и ускользнула.
Пир и веселье продолжались, и, к своему разочарованию, Кугель заметил, что Марлинка опять танцует с юношей, с которым была обручена. На его глазах она обняла юношу со всеми признаками страсти. Кугель прошел вперед, остановил танец и отвел свою жену в сторону.
— Такое поведение неприлично: ты ведь всего час как замужем!
Марлинка в замешательстве посмотрела на него и рассмеялась, потом нахмурилась, снова рассмеялась и пообещала вести себя с должным достоинством. Кугель попытался увести ее в комнату, однако она опять объявила, что момент неподходящий.
Кугель раздраженно вздохнул, но утешил себя воспоминаниями о других своих привилегиях: свободном доступе в сокровищницу, например. Он склонился к гетману.
— Поскольку я теперь официальный хранитель общественной сокровищницы, будет разумно в подробностях ознакомиться с ее содержимым. Если ты будешь так добр и отдашь мне ключи, я быстро все осмотрю.
— Я сделаю лучше, — ответил гетман, — я сам проведу тебя в сокровищницу и помогу, чем смогу.
Они направились в сокровищницу. Гетман открыл дверь и подержал свет. Кугель вошел и осмотрел ценности.
— Я вижу, все в порядке; вероятно, есть смысл подождать, пока в голове у меня прояснится, и тогда сделать подробный перечень. Но пока… — Кугель направился к ящику с драгоценностями, выбрал несколько дорогих камней и начал укладывать их себе в сумку.
— Минутку, — сказал гетман. — Боюсь, что ты доставляешь себе неудобство. Вскоре тебе принесут богатую одежду, достойную твоего нового титула. А сокровища удобнее держать тут; к чему отягощать себя и подвергать риску потерять их?
— В твоих словах есть смысл, — ответил Кугель, — но я хотел приказать начать строительство поместья с видом на озеро, и ценности мне понадобятся для оплаты.
— Все в свое время. Работу вряд ли начнут, пока ты не осмотришь местность и не выберешь самое подходящее место.
— Верно, — согласился Кугель. — Вижу, впереди у меня много работы. А теперь — назад в таверну! Моя супруга слишком скромна, и больше я не потерплю никаких отговорок!
Но когда они вернулись, Марлинки не было.
— Несомненно, отправилась переодеваться в соблазнительные наряды, — предположил гетман. — Потерпи немного!
Кугель недовольно поджал губы; отсутствие жены его рассердило, а исчезновение и молодого охотника породило подозрения.
Веселье вскоре закончилось. После множества тостов Кугель опьянел до беспамятства и был перенесен в свою комнату.
Рано утром в дверь постучал гетман и в ответ на приглашение Кугеля вошел.
— Теперь нужно осмотреть сторожевую башню, — сказал гетман. — Всю ночь Валл сторожил мой сын, так как традиция требует неослабной бдительности.
Кугель с трудом оделся и вслед за гетманом вышел на холодный утренний воздух. При приближении к сторожевой башне Кугеля поразили ее высота и элегантная простота конструкции: стройный столб поднимался на пятьсот футов, поддерживая купол.
Единственным способом подъема служила веревочная лестница. Гетман поднимался первым, Кугель за ним, лестница раскачивалась, так что у Кугеля закружилась голова.
Они благополучно добрались до купола, а уставший сын гетмана спустился. Помещение в куполе было обставлено совсем не так роскошно, как ожидал Кугель, и вообще казалось весьма аскетичным. Он обратил на это внимание гетмана, который объявил, что усовершенствование начнется немедленно.
— Только выскажи свои пожелания, они будут исполнены!
— Тогда вот что: на полу постелить толстый ковер, наиболее подходящие тона — зеленый и золотой. Мне необходим также более удобный диван большего размера, чем этот несчастный матрац у стены, потому что моя супруга Марлинка будет проводить тут много времени. Сюда поставить шкаф для драгоценностей, сюда буфет для сладостей, сюда столик с парфюмерией. А вот тут поставьте столик с приспособлениями для охлаждения вина.
Гетман с готовностью согласился на все.
— Все будет так, как ты сказал. А сейчас мы должны обсудить твои обязанности, которые так просты, что почти не нуждаются в объяснениях. Ты должен сторожить Магнатца.
— Это я понял, но мне пришла в голову одна мысль: чтобы работать с максимальной эффективностью, я должен знать, от кого сторожу. Магнатц может прокрасться по дороге между стеной и озером, а я его не узнаю. На что он похож?
Гетман покачал головой.
— Не могу сказать наверняка; эти сведения затерялись в веках. Легенда говорит только, что некий волшебник сумел обмануть и заколдовать Магнатца. — Гетман подошел к наблюдательному пункту. — Посмотри: вот оптическое устройство. Основанное на остроумном принципе, оно увеличивает все предметы, на которые ты его направляешь. Время от времени ты должен осматривать местность. Вон там гора Темус; внизу озеро Валл, в котором нельзя плавать из-за водоворотов. В том направлении тропа Падагар, она ведет на восток в местность Мерс. Вот там еле видна памятная пирамида, ее воздвиг Гузпа Великий, который во главе восьми армий напал на Магнатца. Сам Магнатц воздвиг другую пирамиду — видишь ту большую груду на севере? — чтобы покрыть искалеченные трупы нападавших. А вот эту вырубку Магнатц сделал, чтобы холодный ветер проникал в долину. У озера титанические руины на месте дворца Магнатца.
Кугель внимательно осмотрел все это с помощью оптического устройства.
— Да, Магнатц был могучим существом.
— Так утверждает легенда. А теперь последнее. Если Магнатц появится — смехотворное предположение, конечно, — ты должен потянуть этот жезл, он ударит в большой гонг. Наш закон строжайше запрещает ударять в гонг, если не появился Магнатц. Наказание за этот проступок чрезвычайно суровое; в сущности последний Стражник лишился своего поста из-за того, что позвонил в гонг. Нет необходимости говорить, что он был осужден, и после того как цепями его разорвали на клочья, эти останки были брошены в водовороты озера.
— Что за идиот! — заметил Кугель. — К чему отказываться от такого богатства, веселья и хорошей жизни из-за какой-то бессмысленной забавы?
— Мы тоже не понимаем его поступка, — согласился гетман.
Кугель нахмурился.
— Меня этот факт удивляет. Он был молод и поддался глупому случайному порыву?
— Нет, даже этим не объяснишь его поступок. Он был мудрец восьмидесяти лет, шестьдесят из которых служил Стражником на башне.
— Тогда его поведение вообще необъяснимо, — удивленно заметил Кугель.
— Весь Валл чувствует то же самое. — Гетман нервно потер руки. — Я думаю, все необходимое мы обсудили; теперь я тебя покину и оставлю наслаждаться твоими обязанностями.
— Минутку, — сказал Кугель. — Я настаиваю на немедленных усовершенствованиях: ковер, шкаф, подушки, поднос, диван.
— Конечно, — ответил гетман. Он перегнулся через перила, выкрикивая вниз распоряжения. Немедленного ответа не последовало, и гетман возмутился. — Что за задержки! — воскликнул он. — Похоже, мне самому придется этим заняться. — И он начал спускаться по веревочной лестнице.
Кугель крикнул ему вслед:
— Будь добр, пришли сюда мою супругу Марлинку; я кое-чем хочу тут с ней заняться.
— Я ее немедленно отыщу, — через плечо ответил гетман.
Несколько минут спустя заскрипел большой ворот, и крепкая веревка, поддерживавшая конец веревочной лестницы, начала опускаться. Глядя вниз, Кугель увидел приготовленные к подъему подушки. Прочная веревка проскрипела по вороту, и вместо нее появилась всего лишь бечевка, на которой и были подняты подушки. Кугель неодобрительно осмотрел щедрые дары жителей деревни: подушки оказались старые и пыльные, вовсе не того качества, что он ожидал. «Придется приказать заменить их лучшими», — подумал он. Возможно, гетман прислал это старье временно, пока не раздобудут достойные его предметы. Кугель кивнул: очевидно, так оно и есть.
Он осмотрел горизонт. Естественно, Магнатца нигде не видно. Кугель несколько раз развел руки, прошелся взад-вперед и снова посмотрел на площадь, где ожидал увидеть ремесленников, готовящих заказанные им усовершенствования. Но ничего подобного не наблюдалось: жители поселка занимались своими обычными делами, не обращая внимания на сторожевую вышку, словно забыли о ней. Кугель пожал плечами и перевел взгляд на горизонт. Как и раньше, Магнатца он не заметил.
Бросив взгляд на площадь, он нахмурился. Приглядевшись, Кугель понял, что не ошибся: его жена мило щебетала в обществе молодого человека. Для пущей уверенности он направил туда оптическое устройство: женщина действительно была Марлинкой, а молодой человек, нахально сжимающий ей локоть, тот самый охотник, с которым она была помолвлена. Кугель в гневе сжал зубы. Такое недопустимое поведение должно прекратиться! Когда Марлинка появится, он серьезно поговорит об этом.
Когда солнце достигло зенита, веревка дрогнула. Выглянув, Кугель увидел, что ему поднимают обед в корзине, и в предвкушении захлопал в ладоши. Но когда он снял ткань с корзины, его постигло острое разочарование: в ней оказались только полбуханки хлеба, кусок жесткого мяса и бутылка кислого вина. Он откашлялся и крикнул вниз. Никто не обратил на него внимания. Он крикнул громче. Один или два человека с легким любопытством подняли головы, не прерывая своих занятий. Кугель гневно подтянул тонкую веревку и завертел ворот, но лестница так и не появилась. Легкая веревка была устроена в виде петли и могла выдержать вес корзины с пищей, но не более того.
Кугель медленно сел и принялся обдумывать положение. Потом, снова направив оптическое устройство на площадь, стал искать гетмана, который мог бы ему все объяснить.
В тот же день, позднее, когда Кугель случайно перевел объектив на дверь таверны, оттуда, как раз в это время, пошатываясь, вышел гетман, очевидно, изрядно подкрепившийся вином. Кугель громко и повелительно крикнул. Гетман остановился, пошатываясь, повернулся из стороны в сторону, разыскивая источник голоса. Ничего не обнаружив, он в замешательстве покачал головой и двинулся через площадь.
Солнце опускалось к озеру Валл; водовороты превратились в багрово-черные спирали. Прибыл ужин Кугеля: тарелка вареного лука и похлебка. Он равнодушно посмотрел на это, потом подошел к перилам и крикнул вниз:
— Пришлите лестницу! Приближается темнота! В отсутствие света бесполезно караулить Магнатца или кого-нибудь другого!
Как и раньше, на его слова не обратили внимания. Фиркс, по-видимому, осознал ситуацию и несколько раз дернул Кугеля за внутренности.
Ночь прошла беспокойно. Когда последние посетители всей компанией покидали таверну, Кугель крикнул им, протестуя по поводу своего плачевного положения, но мог бы и поберечь дыхание.
Солнце взошло над горами. Завтрак был неплохого качества, но даже близко не соответствовал тому изысканному столу, что обещал Хайлам Вискод, лживый гетман Валла. В гневе Кугель выкрикивал вниз приказы, но на них обращали внимания не больше, чем вчера. Он перевел дыхание: похоже, рассчитывать следует только на себя. Ну и ладно! Зря что ли его прозывают Кугелем Хитроумным? И он начал обдумывать разнообразные способы спуска с башни.
Бечева, на которой поднимают пищу, слишком тонка и непрочна. Если сложить ее вчетверо, она, возможно, и выдержит его вес, но ее длина в сложенном виде позволит спуститься только на четверть расстояния до земли. Одежда и пояс, если их разорвать и связать, дадут еще двадцать футов, но после этого он повиснет в воздухе. На стержне башни не было никакой опоры для ног. Имея соответствующий инструмент, за достаточное время он смог бы вырубить лестницу в стержне башни или даже вообще срубить ее по кусочку, превратить в короткий обрубок, с которого можно спрыгнуть на землю… Этот проект был совершенно невыполним. Кугель в отчаянии опустился на подушки. Все стало ясно. Его одурачили. Он пленник. Как долго предыдущий Стражник находился на своем посту? Шестьдесят лет? Такая перспектива не вызывала радости.
Фиркс, придерживавшийся того же мнения, яростно вонзил свои колючки и когти, прибавив горя Кугелю.
Так проходили дни и ночи. Кугель мрачно и долго размышлял. С огромным отвращением он рассматривал жителей Валла. Иногда он подумывал о том, чтобы зазвонить в большой гонг, как сделал его предшественник, но, вспомнив наказание, сдерживался.
Кугель в подробностях изучил все особенности городка, озера и окружающей местности. По утрам озеро обычно затягивал густой туман, а через два часа его разгонял ветер. Водовороты крутились и стонали, возникая тут и там, а рыбаки Валла отваживались удаляться от берега едва ли на длину лодки. Вскоре Кугель узнал имена всех жителей поселка и выяснил их привычки. Марлинка, его вероломная жена, часто пересекала площадь, но редко взглядывала в его сторону. Кугель запомнил дом, в котором она живет, и постоянно рассматривал его в оптическое устройство. Если она и развлекалась с молодым охотником, то делала это украдкой, и мрачные подозрения Кугеля так и не нашли подтверждения.
Пища становилась все хуже, часто ее забывали поднять. Фиркс все чаще раздражался, и Кугель в ярости расхаживал по куполу. Однажды после захода солнца и особенно мучительного предупреждения со стороны Фиркса Кугель вдруг остановился. Да ведь спуститься с башни совсем просто! Почему же он так долго ждал? Вот так Кугель Хитроумный!
Он разорвал на полосы все, что мог найти в куполе, и сплел веревку в двадцать футов длиной. Теперь надо подождать, пока в поселке все стихнет — еще час или два.
Фиркс снова набросился на него, и Кугель воскликнул:
— Тихо, скорпион, сегодня мы покинем башню! Твои напоминания излишни!
Фиркс прекратил свои демонстрации, и Кугель принялся изучать площадь. Холодная и туманная ночь идеально подходила для его целей. Сегодня жители Валла рано улеглись в постели.
Кугель осторожно поднял веревку, на которой доставляли пищу, сложил ее вдвое, вчетверо, еще раз вдвое и таким образом приготовил канат, выдерживавший его вес. На одном его конце он сделал петлю, а другой прочно прикрепил к вороту. Последний раз взглянув на горизонт, он перебрался через перила и начал спуск. Он спустился до конца каната и сел в петлю, раскачиваясь на высоте четырехсот футов над землей. К одному концу двадцатифутовой веревки он для тяжести привязал свой сапог и после нескольких попыток перебросил его вокруг столба. Кугель притянул себя к опорному столбу башни и с величайшей осторожностью выскользнул из петли. Держась за охватывавшую столб веревку и все время тормозя ногами, он начал медленный спуск на землю. Коснувшись твердой поверхности, он быстро скользнул в тень и надел сапоги. В этот момент распахнулась дверь таверны, и оттуда вывалился пьяный в стельку Хайлам Вискод. Кугель неприятно улыбнулся и последовал за шатающимся гетманом.
Хватило одного удара по голове, чтобы гетман без звука свалился в канаву. Кугель набросился на него и искусными пальцами вытащил ключи. С ловкостью профессионального вора он бесшумно открыл дверь общественного хранилища и тихо, как тень, проскользнул внутрь. Там он до отказа набил свой мешок драгоценностями, монетами, фляжками с бесценными жидкостями, раритетами и тому подобным.
Вернувшись на улицу, Кугель отнес мешок к причалу на берегу озера и спрятал его под сетью. Затем двинулся к дому своей жены Марлинки. Скользя вдоль стены, он нашел открытое окно и, перебравшись через него, оказался в спальне.
Она проснулась оттого, что он сдавил ее горло. Марлинка попыталась крикнуть, но он сжал горло еще сильнее.
— Это я, — прошипел он, — Кугель, твой муж! Вставай и иди за мной! Твой первый же звук будет последним!
Перепуганная девушка повиновалась. По приказу Кугеля она набросила на себя плащ и надела сандалии.
— Куда мы идем? — прошептала она дрожащим голосом.
— Неважно. Выбирайся через окно. И ни звука!
Стоя снаружи, Марлинка бросила испуганный взгляд в сторону башни.
— А кто на страже? Кто охраняет Валл от Магнатца?
— Никто. Башня пуста!
Колени ее задрожали, и девушка без сил опустилась на землю.
— Вставай! — приказал Кугель. — Нам нужно идти!
— Но никто не сторожит, — лепетала она. — Это делает недействительным заклинание, наложенное волшебником, а Магнатц поклялся отомстить, когда вахта кончится!
Кугель грубым рывком поднял девушку на ноги.
— Меня это не касается. Я снимаю с себя ответственность. Разве вы меня не одурачили, чтобы принести в жертву? Где обещанная роскошь? Изысканная пища? А моя супруга — как насчет нее?
Девушка плакала, закрыв лицо руками, а Кугель тащил ее к причалу. Он подтянул рыбацкую лодку, бросил туда мешок с добычей и приказал девушке войти в нее.
Отвязав лодку, он сел за весла и поплыл по озеру. Марлинка впала в еще больший ужас.
— Водовороты затянут нас на дно! Ты окончательно сошел с ума?
— Вовсе нет. Я внимательно изучал водовороты и точно знаю расположение каждого.
Кугель двигался по озеру, считая каждый гребок и глядя на звезды.
— Двести шагов на восток… сто шагов на север… двести шагов снова на восток… пятьдесят шагов на юг…
Кугель греб, а справа и слева от них бушевала вода. Но вот спустился туман, закрыл звезды, и Кугель вынужден был бросить якорь.
— Пока достаточно, — сказал он. — Мы теперь в безопасности, и нам многое нужно решить.
Девушка отпрянула в конец лодки. Кугель пробрался к ней.
— Я твой муж. Разве ты не рада, что мы, наконец, одни? Конечно, комната в гостинице была бы гораздо удобнее, но эта лодка тоже подойдет.
— Нет, — плакал она. — Не трогай меня. Церемония делалась не всерьез, это только уловка, чтобы заманить тебя в башню.
— На шестьдесят лет, пока я в отчаянии не зазвоню в гонг?
— Это не моя вина! Я виновата только в шутке! Но что станет с Баллом? Никто не сторожит, и заклинание разрушено!
— Тем хуже для бесчестных жителей Валла! Они потеряли свои сокровища, свою самую красивую девушку, а когда рассветет, на них набросится Магнатц.
Марлинка отчаянно крикнула, но ее крик заглох в тумане.
— Никогда не произноси этого проклятого имени!
— А почему бы и нет? Я буду громко выкрикивать его. Я сообщу Магнатцу, что действие заклинания кончилось, что он может идти на Валл и отомстить!
— Нет, не нужно!
— Тогда веди себя так, как нужно мне.
Плача, девушка повиновалась, и вскоре тусклый красный свет, пробившись сквозь туман, свидетельствовал о наступлении дня. Кугель встал, но туман по-прежнему не позволял видеть берега.
Прошел еще час; поднялось солнце. Скоро жители Валла обнаружат исчезновение Стражника и поднимут тревогу. Кугель рассмеялся. Ветерок разредил туман, открыв ориентиры, которые он запомнил. Он прошел на корму и стал поднимать якорь, но, к его раздражению, якорь застрял.
Он начал дергать, и цепь слегка подалась. Кугель потянул изо всех сил. Снизу поднялся огромный пузырь.
— Водоворот! — в ужасе закричала Марлинка.
— Здесь нет никакого водоворота, — тяжело дыша, ответил Кугель и снова дернул. Цепь ослабла, и Кугель потянул за нее. Глядя вниз, он вдруг увидел огромное бледное лицо, в ноздре которого застрял якорь. И в этот миг глаза открылись.
Кугель бросил цепь, схватился за весла и лихорадочно начал грести к южному берегу.
Из воды поднялась рука размером в дом, ощупывая воздух. Марлинка истошно завопила. Вода поднялась гребнем, лодку подбросило и как щепку понесло к берегу. Магнатц поднялся со дна и сел в центре озера.
Из поселка послышались отчаянные звуки гонга.
Магнатц привстал на колени. Вода и грязь мутными потоками стекали с его огромного тела. Якорь, пронзивший ноздрю, все еще торчал из нее, из раны лилась густая темная жидкость. Он поднял огромную руку и хлопнул по воде. Волна поглотила лодку. Кугель, девушка и мешок с сокровищами оказались в глубинах озера.
Кугель с трудом вынырнул на поверхность. Магнатц встал на ноги и смотрел в сторону Валла.
Кугель поплыл к берегу и, пошатываясь, полуживой выбрался на твердую почву. Марлинка утонула, так же как и сокровища деревни. А Магнатц медленно побрел по озеру к Валлу.
Кугель не стал ждать, что случится дальше. Он повернулся и изо всех сил побежал в горы.
Волшебник Фарезм
Продолжая свой долгий путь на юг, Кугель попадает во владения могущественного мага Фарезма, слуги которого уже несколько сотен лет строят какое-то странное сооружение. Оказывается, Фарезм стремится заманить в ловушку таинственное существо, заключающее в себе Всеобщность, но Кугель, не зная этого, нарушает планы мага. За это Фарезм отправляет его в прошлое, чтоб вновь добыть Всеобщность.
Горы остались позади; темные ущелья, провалы, каменные вершины — все это превратилось в темную полосу на севере. Некоторое время Кугель брел по краю местности, состоящей из невысоких круглых холмов, напоминавших по цвету и текстуре старое дерево. По периметру эти холмики обрамляли рощицы сине-черных деревьев. Потом он наткнулся на еле заметную тропу, которая долгими изгибами и пологими спусками уходила на юг и вывела его, наконец, на обширную мрачную равнину. В полумиле справа вздымалась линия высоких утесов, которые сразу привлекли его внимание, вызвав болезненное deja vu. — Кугель уставился на них в недоумении. Когда-то в прошлом он определенно видел эти утесы. Но как? Когда? Память не давала ответа.
Он уселся передохнуть на поросший лишайниками камень, но Фрике испытывал нетерпение и стимулировал человека очередным болезненным спазмом. Кугель вскочил на ноги, стеная от усталости, и потряс кулаком в южную сторону — предполагаемое направление, в котором находился Альмери.
— Юкоуну, Юкоуну! Если я смогу отплатить тебе хотя бы за десятую часть моих страданий, мир сочтет меня слишком жестоким!
Он пошел по тропе вдоль утесов, вызвавших у него такое острое и в то же время смутное воспоминание. Заполняя три четверти горизонта, внизу расстилалась равнина, расцвеченная такими же красками, как и поросший лишайником камень, только что покинутый Кугелем. Черные полосы лесистой местности сменялись серой крошкой — ущельями, заполненными обломками скал; неразличимые пятна серо-зеленого, серо-коричневого цветов дополнял свинцовый блеск двух больших рек, исчезающий в дымке у горизонта.
После короткого отдыха суставы Кугеля почему-то еще больше онемели. Он сильно хромал, а сумка нещадно натирала бок. Голод, рвущий желудок, становился угнетающим. Еще одна зарубка против Юкоуну! Правда, Смеющийся Волшебник снабдил его амулетом, превращающим обычно несъедобнее вещества — стекло, дерево, рог, волосы, перегной и подобную дрянь в съедобную пасту. К несчастью — или в этом тоже проявлялся саркастический юмор Юкоуну, — паста сохраняла вкус исходного вещества, и за время перехода через горы лучшее, что попробовал Кугель, были некоторые съедобные растения и орехи. Был случай, когда за неимением лучшего ему даже пришлось довольствоваться отбросами, обнаруженными в пещере бородатого фавна. Кугель ел как можно меньше; его длинное стройное тело стало совсем худым и изможденным; скулы торчали, как жабры; черные брови, некогда изгибавшиеся так весело, теперь лежали уныло и безжизненно. Да, Юкоуну придется ответить за многое! И Кугель по дороге занимал свою голову тем, что обдумывал, какой именно должна быть его месть, если он когда-нибудь найдет обратный путь в Альмери.
Тропа свернула вниз на плоскую каменистую равнину, где ветер вырезал тысячи гротескных фигур. Осматривая их, Кугель подумал, что они уж слишком правильно расположены. Он остановился и задумчиво потер свой длинный подбородок. Неуловимый рисунок воспринимался с большим трудом, — Кугель даже подумал, не порождение ли это его собственного уставшего мозга. Подойдя поближе, он рассмотрел более мелкие детали: изгибы, шпили, завитки, диски, седловины, неправильные, скрученные и согнутые сферы, веретена, копьевидные выступы — сложнейшая, трудоемкая и замысловатая система изображений, которую вряд ли можно отнести к случайной игре стихий. Кугель озадаченно нахмурился — трудно понять, зачем кто-то затеял такое грандиозное предприятие.
Он пошел дальше и вскоре услышал голоса и перезвон инструментов. Он застыл на месте и осторожно прислушался. Потом снова пошел вперед и увидел группу примерно в пятьдесят человек, которые сильно разнились ростом: от трехдюймовых крошек до более чем двенадцатифутовых верзил. Кугель осторожно приблизился, но рабочие, бросив на него один взгляд, больше не обращали внимания, продолжая рубить, тесать, скрести, царапать, шлифовать, зондировать и полировать скалы с величайшей тщательностью.
Кугель несколько минут наблюдал за ними, потом подошел к стоявшему на помосте мастеру-надсмотрщику, человеку ростом в три фута, который, сверяясь с расстеленным перед ним чертежом, оценивал проделанную работу при помощи какого-то сложного приспособления. Казалось, он одновременно видит все, что происходит вокруг, и во все успевает вмешаться: выкрикнуть инструкции, выбранить лентяев, вовремя предостеречь от ошибки, проинструктировать новичков, как использовать инструменты. Чтобы подчеркивать свои замечания, он пользовался невероятным указательным пальцем, который вытягивался на тридцать футов, чтобы постучать по поверхности скалы или быстро начертить диаграмму, и так же быстро укорачивался до первоначальных размеров.
Мастер сделал один-два шага назад, на время удовлетворенный ходом работ. Кугель воспользовался удобным моментом и обратился к нему:
— Что за замысловатую работу вы выполняете?
— Нашу работу ты видишь, — пронзительным голосом ответил мастер. — Из скалы мы высекаем фигуры в соответствии с требованиями Мага Фарезма… Эй! Эй! — крик был адресован человеку фута на три выше Кугеля, который бил по скале заостренной кувалдой. — Ты слишком самоуверен! — Палец выбросился вперед. — Осторожней с этой щелью; смотри: тут скала легко раскалывается. Сюда наносишь удар шестой интенсивности по вертикали с полусжатием; а в этот пункт удар четвертой интенсивности на уровне паха; потом воспользуйся лентой четвертного размера и устрани поворот.
Работа снова пошла правильно, и десятник принялся изучать свой чертеж, с неудовольствием качая головой.
— Слишком медленно! Ремесленники работают, будто под действием наркотиков, и проявляют упрямую глупость. Только вчера Дадио Фессадил, вон тот, ростом в три фута и с зеленым платком на шее, использовал девятнадцатиразмерный замораживатель, чтобы сделать маленькую ямку в обращенном квартофойле.
Кугель удивленно покачал головой: он не мог себе представить такую вопиющую небрежность. И спросил:
— Но зачем нужны эти необыкновенные работы в скалах?
— Не могу сказать, — ответил мастер. — Работа ведется уже триста восемнадцать лет, но за все это время Фарезм ни разу не объяснял ее причины. Но причины должны быть очень важные, потому что он производит ежедневный осмотр и тут же замечает все ошибки. — Тут он повернулся, чтобы подсказать что-то человеку ростом по колено Кугелю, который проявил неуверенность при высечении завитка в спирали. Десятник, сверившись с чертежом, решил вопрос, потом снова повернулся к Кугелю, глядя на него откровенно оценивающе.
— Похоже, ты проницателен и искусен, хочешь поработать? Нам не хватает нескольких работников в категории пол-локтя, или, если ты предпочитаешь более тонкую работу, мы могли бы тебя использовать как подмастерье каменщика семнадцати локтей. Твой рост годится и для того, и для другого, и перед тобой большие возможности для продвижения. Я сам, как видишь, четырех локтей. За год я достиг положения отбойщика, через три года — формовщика, помощника главного каменщика за десять, и служу главным каменщиком уже девятнадцать лет. Мой предшественник был двух локтей, а главный каменщик перед ним — десяти. — И он начал перечислять преимущества работы, которые включают пропитание, жилище, выбор наркотиков, услуги нимфариума с нимфами, плату, начиная с десяти терций в день, различные другие привилегии, включая исполнение самим Фарезмом предсказаний и изгнания злых духов. — Вдобавок Фарезм содержит консерваторию, где каждый может обогатить свой интеллект. Я сам прохожу курс идентификации насекомых, изучаю геральдику королей Старого Гомаза, хоровое пение, практическую каталепсию и ортодоксальную доктрину. Нигде тебе не найти более щедрого хозяина, чем волшебник Фарезм!
Кугель сдержал улыбку при виде энтузиазма главного каменщика; но в его животе продолжалось голодное урчание, и он не стал сразу отвергать предложение.
— Я никогда не думал о такой карьере, — сказал он. — Ты перечислил привилегии, о которых я и не слыхал.
— Верно; о них вообще мало известно.
— Я не могу сразу сказать да или нет. Это такое решение, которое нужно предварительно всесторонне обдумать.
Главный каменщик глубокомысленно и одобрительно кивнул.
— Мы одобряем взвешенность в решениях наших рабочих: ведь любой неосторожный удар может вызвать самые губительные последствия. Чтобы исправить неточность размером в ширину пальца, приходится убирать целый блок, на его место ставить новый и все начинать заново. И до того времени, пока не будет достигнуто прежнее состояние, все наказываются лишением услуг нимфариума. Поэтому мы не хотим набирать неблагоразумных или несдержанных новичков.
Фиркс, внезапно осознавший задуманную Кугелем задержку, возразил самым болезненным образом. Схватившись за живот, Кугель отошел в сторону и, пока главный каменщик недоуменно смотрел на него, жарко заспорил с Фирксом.
— Я не могу дальше идти без пропитания. — В ответ Фиркс еще раз вцепился когтями. — Невозможно! — воскликнул Кугель. — Амулет Юкоуну должен теоретически накормить, но я больше такое питание выносить не могу, меня просто выворачивает! Помни, если я упаду мертвым, ты никогда не вернешься в чан Юкоуну к своему другу!
Фиркс признал справедливость этих доводов и неохотно успокоился. Кугель вернулся к помосту; тем временем главный каменщик отвлекся из-за открытия большого турмалина, мешавшего проведению сложной спирали. В конце концов Кугель сумел привлечь его внимание.
— Пока я буду взвешивать предложение работы и противоречащие друг другу преимущества увеличения или уменьшения, мне понадобится постель, на которой можно отдохнуть. И я хотел бы испробовать вашу пищу и описанные тобой привилегии в течение одного-двух дней.
— Твое благоразумие похвально, — объявил главный каменщик, одобрительно поглядывая на Кугеля. — Нынешнее поколение торопится и совершает действия, о которых потом жалеет. Не так было в дни моей юности, когда преобладали воздержанность и осторожность. Я распоряжусь, чтобы тебя поселили, и ты сам сможешь убедиться в истинности всех моих слов. Фарезм строг, но справедлив, и только тот, кто неосторожно рубит скалу, может на него пожаловаться. Но смотри: вот и сам волшебник Фарезм идет на свой ежедневный осмотр!
На тропе показалась величественная фигура человека в необъятных белых одеждах. Его ласковое лицо было обрамлено белыми волосами, напоминавшими пух, а обращенные вверх глаза, говорили, что он поглощен невыразимо сложными рассуждениями. Его руки были спокойно сложены на груди, а двигался он, не переставляя ноги. Рабочие почтительно его приветствовали, сняв головные уборы и кланяясь, а Фарезм отвечал им степенным наклоном головы. Увидев Кугеля, он остановился, быстро осмотрел законченную к этому времени работу, потом неторопливо заскользил к помосту.
— Сегодня все точно, — сказал он главному каменщику. — Мне кажется, полировка на нижней стороне эпи-проекции 56–16 не очень ровная, и я заметил маленький скол во вторичном поясе девятнадцатого шпиля. Но ни одно из этих нарушений не кажется серьезным, и никаких дисциплинарных акций не последует.
— Неисправности будут устранены, неосторожные рабочие наказаны! — в гневе и страсти воскликнул главный каменщик. — А теперь я хочу представить возможного новобранца. Он утверждает, что не обладает опытом такой работы и хотел бы подумать, прежде чем присоединиться к нам. Если он даст согласие, я думаю, начнет с обычного периода сбора осколков, прежде чем ему поручат заточку инструмента и предварительные раскопки.
— Да, это соответствовало бы нашей обычной практике. Однако… — Фарезм без всяких усилий скользнул вперед, взял левую руку Кугеля и произвел быстрое гадание по кончикам пальцев. Его ласковое выражение стало серьезным. — Я вижу противоречия четырех видов. И мне ясно, что твои способности лучше проявлять не в работе с камнем. Советую тебе поискать другое, более соответствующее твоему характеру занятие.
— Прекрасно сказано! — воскликнул главный каменщик. — Волшебник Фарезм демонстрирует свой непогрешимый альтруизм! И я соответственно беру назад свое предложение работы! Поэтому тебе незачем обдумывать мое предложение, больше нет смысла проверять постель и пищу, и ты можешь не тратить своего драгоценного времени.
У Кугеля вытянулось лицо.
— Такое беглое предсказание может оказаться неточным.
Главный каменщик вытянул вверх на тридцать футов указательный палец, чтобы выразить свой гневный протест, но Фарезм спокойно кивнул.
— Совершенно верно. И я с радостью выполню более Полное предсказание, хотя для этого потребуется от шести до восьми часов.
— Так долго? — удивленно спросил Кугель.
— Это только минимум. Прежде всего, тебе нужно будет с головы до ног обмазаться внутренностями только что убитых сов, потом принять ванну с добавлением некоторых органических веществ. Разумеется, я должен буду прижечь мизинец на твоей левой ноге и значительно расширить твой нос, чтобы туда смог пролезть жук-исследователь, который должен будет изучить входы и выходы в твои чувствительные органы. Пойдем в мою предсказательную и там совершим все необходимое.
Кугель потянул себя за подбородок, вправо, влево. Наконец он сказал:
— Я осторожный человек и должен подумать над необходимостью такого предсказания; поэтому мне потребуется несколько дней спокойной рассудительной сонливости. Ваш поселок и находящийся в нем нимфариум, как мне кажется, дают для этого все возможности; поэтому…
Фарезм снисходительно покачал головой.
— Осторожность, как и другие добродетели, может быть доведена до абсурда. Предсказание должно начаться немедленно.
Кугель пытался спорить и дальше, но Фарезм не уступал и вскоре уплыл по тропе.
Кугель мрачно отошел к скале, обдумывая возможные уловки. Солнце подходило к зениту, и рабочие начали обсуждать предстоящий обед. Наконец главный каменщик дал сигнал; все положили инструменты и собрались вокруг повозки, в которой привезли еду.
Кугель весело сказал, что с удовольствием присоединится к еде, но главный каменщик не желал об этом и слышать.
— Как и во всех прочих делах Фарезма, должна соблюдаться абсолютная точность. Немыслимое несоответствие, чтобы сорок четыре человека ели пищу, предназначенную для сорока трех.
Кугель не нашелся, что ответить, и молча сидел, пока рабочие поедали мясной пирог, сыр и соленую рыбу. Никто не обращал на него внимания, кроме одного, ростом в четверть элла, чье великодушие намного превосходило рост, и который хотел отдать Кугелю часть своей пищи. Кугель ответил, что он совсем не голоден, и, встав, отправился бродить среди работ, надеясь найти где-нибудь забытый запас пищи.
Он бродил там и тут, но сборщики осколков убрали все до последней крошки. С неутоленным голодом Кугель добрался до центра работ и тут на резном диске увидел очень необычное существо: желатиновый шар, в котором сверкали разноцветные частицы. От шара отходило множество прозрачных щупальцев, которые к концу сужались и как бы исчезали. Кугель нагнулся, осматривая существо, которое пульсировало в медленном внутреннем ритме. Он потрогал его пальцем, и от места прикосновения побежали яркие искорки. Интересно: существо с уникальными свойствами!
Достав из одежды булавку, он кольнул в щупальце, вызвав вспышку раздраженного свечения, а в шаре еще быстрее забегали золотые искорки. Сильно заинтересованный, Кугель придвинулся и занялся экспериментами, тыкая иголкой там и тут, и с удовольствием следя за гневными вспышками.
Ему в голову пришла новая мысль. Существо было похоже одновременно на кишечнополостное и иглокожее. Какая-нибудь мутация? Моллюск, лишившийся раковины? Самое главное: съедобно ли оно?
Кугель достал свой амулет и приложил к центральному шару и по очереди ко всем щупальцам. Звонка не было: существо не ядовито. Он раскрыл нож и попытался отрезать одно из щупальцев, но оно оказалось слишком упругим и ножу не поддавалось. Поблизости находилась жаровня, на которой рабочие калили и заостряли свои инструменты. Кугель поднял существо за два щупальца, отнес к жаровне и, подвесив над огнем, тщательно поджарил. Когда он решил, что обед готов, Кугель попытался его съесть. После нескольких неудачных попыток он затолкал существо в горло, обнаружив при этом, что оно безвкусно и совсем не питательно.
Резчики возвращались к работе. После многозначительного взгляда главного каменщика Кугель двинулся дальше по тропе.
Жилище волшебника Фарезма находилось поблизости — низкое длинное здание из расплавленного камня, покрытое восемью странной формы куполами из меди, слюды и яркого синего стекла. Сам Фарезм сидел перед своим домом, со спокойным великодушием глядя на долину. Увидев Кугеля, он поднял руку в приветствии.
— Желаю тебе приятного пути и успеха во всех делах.
— Естественно, я ценю пожелание, — с горечью ответил Кугель. — Но ты мог бы оказать мне большую услугу, предложив хотя бы пообедать.
Фарезм сохранял спокойное благодушие.
— Это было бы неправильное альтруистическое действие. Преувеличенное великодушие развращает реципиента и сводит на нет его собственные усилия.
Кугель горько рассмеялся.
— Я человек железных принципов и не жалуюсь, хотя вынужден был из-за отсутствия продовольствия пообедать жестким прозрачным насекомым, которое нашел в центре работ.
Фарезм развернулся и с неожиданным напряжением посмотрел на него.
— Ты говоришь, большое прозрачное насекомое?
— Насекомое, эпифит, моллюск — кто знает? Никогда такого не видел, и вкус у него, даже после того, как я его поджарил на жаровне, был незнакомый.
— Опиши существо в подробностях.
Удивленный строгостью Фарезма, Кугель повиновался.
Фарезм взлетел в воздух на семь футов и с яростью взглянул на Кугеля. Он заговорил низким хриплым голосом:
— Оно вот таких и таких размеров. — Он указал руками. — Прозрачное, похожее на желатин, но со множеством золотых искорок. Искорки движутся и пульсируют, когда существо встревожено. Щупальца к концу становятся полупрозрачными и, кажется, не заканчиваются, а просто исчезают. Переварить это существо нелегко.
Фарезм схватился за голову, впился пальцами в желтоватый пушок волос. Закатил глаза и испустил трагический вопль.
— Ах! Пятьсот лет я трудился, чтобы приманить это существо, отчаивался, сомневался, размышлял ночи напролет, но никогда не отказывался от надежды, что мои вычисления правильны и расчеты убедительны. И вот когда оно, наконец, появилось, ты используешь его, чтобы насытить свой аппетит!
Кугель, испуганный гневом Фарезма, заявил об отсутствии злых умыслов. Смягчить Фарезма не удалось. Он провозгласил, что Кугель вторгся в чужие владения, и потому не может утверждать, что злых намерений не было.
— Само твое существование приносит вред, и я сразу это заметил. Но моя доброта привела к попустительству, теперь я считаю это серьезной ошибкой.
— В таком случае, — с достоинством заявил Кугель, — я немедленно удаляюсь. Желаю тебе удачи в оставшуюся часть дня, а засим — прощай.
— Не так быстро, — холодным голосом возразил Фарезм. — Нарушено равновесие; причиненное зло требует противопоставить ему соответствующее действие и восстановить Закон Равновесия. Серьезность твоего проступка я могу объяснить так: если бы я раздробил тебя на мельчайшие частицы, искуплена была бы только одна десятимиллионная часть вреда. Необходимо более строгое наказание.
Кугель с большой тревогой заговорил:
— Я понимаю, что совершил проступок с серьезными последствиями, но вспомни: мое участие в этом чисто случайное. Я категорически заявляю, во-первых, о своем полном незнании, во-вторых, об отсутствии преступных целей и, в-третьих, приношу свои глубочайшие извинения. А сейчас, поскольку мне предстоит пройти многие лиги, я…
Фарезм сделал категорический жест. Кугель замолчал. Фарезм глубоко вздохнул.
— Ты не можешь даже представить, какое бедствие принес мне. Я объясню, чтобы тебя не удивили ожидающие строгости. Как я уже упоминал, появление этого существа — кульминация моих огромных усилий. Я определил его природу, изучив сорок две тысячи книг, написанных шифрованным языком, — на это потребовалось сто лет. Вторую сотню лет я готовил точный чертеж рисунка, который привлечет его, и описывал все необходимые приготовления. Потом я нанял каменщиков и в течение трехсот лет готовил свой рисунок. Поскольку подобное включает подобное, все вариации и интерсекции создают супраполяцию всех пространств, включая все промежутки и интервалы в криптохорроидный виток, совместно существующий в потенциации субубитального спуска. Сегодня произошла концентрация; «существо», как ты его называешь, проявилось; и ты в своей идиотской злобе пожрал его.
Кугель с ноткой высокомерия заметил, что «идиотская злоба», упомянутая рассерженным Магом, была обыкновенным голодом.
— Но что такого необыкновенного в этом существе? В сети любого рыбака можно найти множество еще более уродливых.
Фарезм выпрямился во весь свой рост, посмотрел на Кугеля сверху вниз.
— «Существо», — сказал он резким голосом, — есть ВСЕОБЩНОСТЬ. Центральный шар — это все пространство, видимое снаружи. Щупальца — это вихри, ведущие во все эпохи, и невозможно представить себе, какое ужасное действие ты совершил, когда трогал и пробовал, жарил и пожирал его.
— Но ведь я его переварю, — сказал Кугель. — И все эти разнообразные элементы пространства, времени и действительности сохранят свою сущность, пройдя через мой пищеварительный тракт.
— Ба! Это глупая мысль! Достаточно сказать, что ты причинил вред и создал серьезное напряжение в онтологической ткани. Тебе придется восстанавливать равновесие.
Кугель поднял руки.
— Но, может, произошла ошибка? Может, это «существо» всего лишь псевдоВСЕОБЩНОСТЬ? И нельзя ли еще раз привлечь это «существо»?
— Первые две теории непригодны. Что касается последней, должен признать, что в моем мозгу формируется мысль о некоем отчаянном средстве. — Фарезм сделал жест, и ноги Кугеля приросли к земле. — Я отправляюсь в предсказательскую, чтобы подумать обо всех последствиях этого ужасного происшествия. В свое время я вернусь.
— К этому времени я совсем ослабну от голода, — раздраженно сказал Кугель. — В сущности, корка хлеба и кусок сыра, которые я просил, предотвратили бы все эти неприятности, за которые меня теперь упрекают.
— Молчать! — прогремел Фарезм. — Не забудь, я еще должен решить вопрос о твоем наказании. Верх бесстыдства и безрассудности — укорять человека, который изо всех сил старается сохранить здравомыслие и спокойствие!
— Позволь мне сказать пару слов! — ответил Кугель. — Если, вернувшись после гадания, ты найдешь меня мертвым, стоит ли зря тратить время на обдумывание наказания?
— Оживление — это нетрудная задача, — сказал Фарезм. — Множество смертей в различных обстоятельствах от разнообразных причин, возможно, в какой-то степени соответствуют степени твоей вины и могут послужить наказанием. — Он двинулся было к предсказательской, но потом повернулся и сделал нетерпеливый жест. — Идем: проще накормить тебя, чем возвращаться за тобой на дорогу.
Ноги Кугеля снова стали свободны, и он прошел вслед за Фарезмом через широкую арку в предсказательскую. В большой комнате со скошенными стенами, освещенной трехцветными многогранниками, Кугель проглотил пищу, появившуюся перед ним по приказу Фарезма. Тем временем сам Фарезм уединился в своем кабинете и занялся процессом предсказания. Время шло, Кугель становился все беспокойнее, трижды он подходил к кабинету. И каждый раз его останавливало появление привидения: вначале в форме кровожадного зверя, затем в виде зигзагообразной молнии энергии и, наконец, в виде двух десятков блестящих пурпурных ос.
Обескураженный Кугель вернулся к скамье, оперся локтями на длинные ноги, положил голову на руки и стал ждать.
Наконец появился Фарезм в мятой одежде, желтый пушок на его голове встал дыбом и превратился в мешанину маленьких иголочек. Кугель медленно поднялся на ноги.
— Я установил местонахождение ВСЕОБЩНОСТИ, — сказал Фарезм, и голос его звучал, как удары большого гонга. — Освободившись из твоего живота, она, в негодовании, отпрыгнула на миллион лет в прошлое.
Кугель печально покачал головой.
— Позволь выразить свое сочувствие и дать совет: никогда не отчаивайся! Возможно, «существо» еще появится здесь.
— Перестань болтать! ВСЕОБЩНОСТЬ необходимо вернуть. Идем!
Кугель неохотно последовал за Фарезмом в маленькую комнатку, облицованную синей плиткой и накрытую куполом из голубого и оранжевого стекла. Фарезм указал на черный диск в центре комнаты.
— Становись туда!
Кугель мрачно повиновался.
— В некотором смысле я чувствую, что…
— Молчать! — Фарезм вышел вперед. — Видишь этот предмет? — Он указал на белый шар размером в два кулака, на котором было вырезано огромное количество мелких деталей непонятного назначения. — Это исходный рисунок, повторенный в моей гигантской работе. Он выражает символическое значение НИЧТО, к которому по необходимости стремится ВСЕОБЩНОСТЬ, в соответствии со Вторым законом криптохорроидного родства Кратинжа, с которым ты, вероятно, знаком.
— Даже не слыхал, — ответил Кугель. — Но могу ли я узнать твои намерения?
Губы Фарезма сложились в холодную улыбку.
— Я собираюсь произнести одно из самых мощных заклинаний. Это заклинание настолько нестабильно, мощно и связано с непредсказуемыми последствиями, что Фандаал, верховный волшебник Великого Мотолама, запретил его использование. Если я с ним справлюсь, ты будешь перенесен на миллион лет в прошлое. И там будешь жить, пока не выполнишь свою миссию. Потом сможешь вернуться.
Кугель быстро сошел с черного диска.
— Я для такого дела не подхожу. Горячо советую использовать для этой миссии кого-нибудь другого!
Фарезм не обратил внимания на его слова.
— Миссия, естественно, заключается в том, чтобы привести этот шар в контакт со ВСЕОБЩНОСТЬЮ. — Он достал клубок спутанного серого вещества. — Чтобы облегчить поиск, даю тебе этот инструмент. Он соотносит все существующие в мире слова с известной тебе системой значений. — Фарезм сунул комок в ухо Кугелю, и тот сейчас же присоединился к слуховым нервным окончаниям. — Теперь, — сказал Фарезм, — послушав незнакомый язык в течение трех минут, ты сможешь свободно им пользоваться. И еще один предмет, повышающий шансы на успех, — вот это кольцо. Видишь его камень: когда ты окажешься на расстоянии лиги от ВСЕОБЩНОСТИ, огонек в камне будет указателем пути. Ясно?
Кугель неохотно, кивнул.
— Нужно подумать еще об одном. Предположим, твои вычисления неверны и ВСЕОБЩНОСТЬ вернулась в прошлое только на девятьсот тысяч лет. Что тогда? Я должен окончить жизнь в этом предположительно варварском времени?
Фарезм недовольно нахмурился.
— Это предполагает ошибку в десять процентов. Моя система редко допускает ошибку больше одного процента.
Кугель начал подсчитывать, но Фарезм указал на черный диск.
— Назад! И не двигайся во избежание худшего!
Кугель, вспотевший, на дрожащих ногах, вернулся в указанное место.
Фарезм отошел в конец комнаты, где вступил внутрь кольца, свернутого из золотой трубки, кольцо тут же поднялось и спиралью охватило все его тело. Со стола он взял четыре черных диска и начал ловко жонглировать ими с такой фантастической скоростью, что они расплывались в глазах Кугеля и сливались в одно неясное пятно. Наконец Фарезм отбросил диски в сторону. Они повисли в воздухе, и, вращаясь, постепенно приближались к Кугелю.
Потом Фарезм достал белую трубку, прижал ее к губам и произнес заклинание. Трубка раздулась и превратилась в огромный шар. Фарезм закрыл ее конец и, произнося громогласное заклинание, бросил ее на вращающиеся диски. Все взорвалось. Кугеля подхватило, понесло одновременно в разных направлениях, в то же время его продолжало сжимать со всех сторон — толчок в противоположном направлении, эквивалентный давлению в миллион лет. И среди ослепительных вспышек и искаженных изображений Кугель потерял сознание.
Кугель проснулся в оранжево-золотом сиянии солнечного света — такого яркого солнца он раньше никогда не знал. Он лежал на спине, глядя в теплое голубое небо, более светлое и мягкое, чем небо цвета индиго, которое он знал в собственном времени.
Он пошевелил руками и ногами и, не обнаружив никаких повреждений, сначала сел, а потом медленно встал на ноги, мигая от непривычно яркого света.
Топография изменилась совсем немного. Горы на севере казались выше и круче, и Кугель не смог увидеть путь, по которому пришел (точнее, по которому придет). На месте приманки Фарезма росли деревья с легкой пушистой светло-зеленой листвой, на их ветвях висели гроздья красных ягод. Долина была такой же, но реки текли по другим руслам и в удалении видны были три больших города. От долины поднимался незнакомый терпкий запах, смешанный с запахами плесени и затхлости, и Кугелю показалось, что в воздухе висит какая-то печаль; в сущности, он решил, что слышит музыку — медлительную грустную мелодию, такую печальную, что на глаза наворачивались слезы. Он поискал источник этих звуков, но мелодия уже затихла, растворилась в воздухе, и только когда он перестал прислушиваться, вернулась снова.
Впервые Кугель взглянул на утесы, вздымавшиеся на западе, и на этот раз ощущение deja-vu стало еще сильнее. Кугель удивленно подергал себя за подбородок. Через миллион лет он вторично увидит эти утесы, значит, сейчас он их видит в первый раз. Но это также и второй раз, потому что он хорошо помнит предыдущую встречу с холмами. С другой стороны, нельзя нарушать логику времени, и в соответствии с этой логикой все-таки нынешний взгляд на утесы — первый. Парадокс, подумал Кугель, трудная задача! Но что за событие вызывало это странное пронизывающее чувство, которое он ощутил в обоих случаях?
…Кугель перестал обдумывать эту тему как не сулящую никакой выгоды и уже начал поворачиваться, когда его взгляд уловил какое-то движение. Он снова взглянул на утесы, и воздух вдруг заполнился уже слышанной им музыкой — музыкой боли и экзальтированного отчаяния. Кугель смотрел в удивлении. Большое крылатое существо в белом пролетело в воздухе над краем утесов. Его огромные крылья были длинными, с ребрами из черного хитина, соединенными серой перепонкой. Кугель в благоговейном страхе следил, как оно влетело в пещеру, расположенную у вершины одного из самых больших утесов.
Прозвенел гонг; Кугель не смог определить направления, откуда шел звук. Резонанс заставил воздух содрогнуться, а когда последние обертоны стихли, неслышная музыка снова стала почти ощутимой. Из долины появилось еще одно крылатое существо, оно несло человека, возраст и пол которого Кугель не смог определить на расстоянии. Существо повисло над утесами и выпустило свою ношу. Кугелю показалось, что он слышит слабый крик, музыка звучала печально, величественно, благородно. Тело, казалось, очень долго падало с большой высоты и, наконец, ударилось о землю у основания холмов. Крылатое существо, выронив человека, скользнуло на утес, сложило крылья и вытянулось, как часовой, глядя на долину.
Кугель быстро спрятался за скалой. Заметили ли его? Он не знал. Глубоко вздохнул. Этот печальный золотой мир прошлого ему не нравится. Чем скорее он отсюда уберется, тем лучше. Он осмотрел кольцо, которым снабдил его Фарезм, но камень был тусклым, как стекло, никакие искорки не указывали направление к ВСЕОБЩНОСТИ. Этого Кугель и боялся. Фарезм ошибся в своих расчетах, и Кугель никогда не сможет вернуться в свое время.
Звук хлопающих крыльев заставил его опять взглянуть в небо. Он отскочил назад и прижался в укрытии за скалой. Печальная музыка удалилась, крылатое существо пролетело на фоне солнца и бросило новую жертву к подножию утесов. Затем с хлопаньем крыльев приземлилось на выступе и вошло в пещеру. Кугель встал и, пригнувшись, побежал по тропе в янтарных сумерках.
Тропа вскоре привела в небольшую рощу, и здесь Кугель остановился, чтобы перевести дыхание. Дальше он продолжил путь осторожнее. Он пересек полосу обработанной земли, на которой стояла пустая хижина. Кугель хотел использовать ее в качестве убежища на ночь, но ему показалось, что изнутри на него смотрит какая-то черная фигура, и он прошел мимо.
Тропа уводила от утесов, через холмистую равнину, и как раз перед наступлением темноты Кугель подошел к деревне на берегу пруда.
Приближался он с большой опаской, но опрятность улиц и признаки хорошего ведения хозяйства подбодрили его. В парке у пруда стоял павильон, вероятно, предназначенный для представлений, даваемых музыкантами, мимами и декламаторами. Парк окружали аккуратные маленькие дома с высокими фронтонами, увенчанными декоративными гребнями. На противоположной стороне пруда находилось большое здание с красивым фасадом, выложенным эмалированными красными, желтыми и синими пластинками. Крыша здания представляла собой три высоких гребня. Центральный, самый высокий, конек поддерживал панель со сложным резным изображением, а на боковых были установлены многочисленные сферические фонари голубого цвета. Широкий навес перед зданием укрывал столики и скамьи на открытом воздухе. Все это освещалось красными и желтыми фонарями в форме шаров. За столиками отдыхали жители поселка. Старшие курили, пили вино, а юноши и девушки исполняли эксцентрический танец с высоким подбрасыванием ног под музыку труб и концертино.
Приободрившись мирным спокойствием этой сцены, Кугель подошел к навесу. Жители деревни относились к типу людей, никогда раньше не виденному Кугелем: сравнительно невысокие, с большими головами и длинными беспокойными руками. Кожа их была сочного оранжевого цвета, глаза и зубы черные, волосы, тоже черные, свисали у мужчин вокруг лиц, оканчиваясь голубыми нитями бусин, а у женщин были закручены вокруг колец и крючков, в результате чего получались немыслимо сложные прически. Тяжелые челюсти поддерживали широкие плоские скулы, а длинные раскосые глаза, внешние края которых были опущены, смешно выкачены. Длинные носы и уши легко шевелились, отчего лица этих людей становились очень живыми и подвижными. Мужчины были одеты в черные камзолы и коричневые плащи, а замысловатый головной убор представлял собой широкий диск, черный цилиндр и еще один диск меньшего размера, окруженный позолоченным шаром. Одежда женщин тоже не отличалась богатством красок. Они носили черные брюки, коричневые блузки с эмалированным диском на животе, а к каждой ягодице был подвешен искусственный хвост из зеленых или красных перьев, возможно, показатель их брачного статуса.
Когда Кугель вышел на свет фонарей, все разговоры смолкли. Носы застыли, взгляды устремились к нему, уши изогнулись в любопытстве. Кугель улыбался направо и налево, в вежливом приветствии взмахивал руками. Он присел у пустого столика.
Под навесом начались возбужденные разговоры, но слишком тихие, чтобы Кугель их услышал. Вскоре один из стариков подошел к столику Кугеля и произнес фразу, которую Кугель не понял, потому что устройство Фарезма еще не набрало достаточного материала для преобразования значений. Кугель вежливо улыбнулся, беспомощно развел руками. Старик сказал еще что-то, более резко, и снова Кугель показал, что не понимает. Старик неодобрительно резко кивнул и отвернулся. Кугель жестом подозвал хозяина, указал на хлеб и вино на соседнем столике и выразил желание, чтобы ему принесли то же самое.
Хозяин задал вопрос, который, несмотря на его непонятность, Кугель истолковал. Он показал золотую монету, и хозяин удалился.
Разговоры за столиками возобновились, и вскоре Кугель начал понимать их. Поев и напившись, он встал и направился к столику старика, который заговорил с ним первым. Тут он почтительно поклонился.
— Разрешите присесть за ваш столик?
— Конечно, если хочешь. Садись. — Старик указал на стул. — По твоему поведению я решил, что ты не только глух и нем, но еще и ограничен в умственном развитии. Теперь ясно, что ты, по крайней мере, можешь говорить и слышать.
— Я обладаю и разумом, — сказал Кугель. — Как путешественник издалека, незнакомый с вашими обычаями, я решил спокойно понаблюдать некоторое время, чтобы из-за своего незнания не нарушить приличий.
— Разумно, хотя и странно, — заметил старик. — Но твое поведение пока не противоречит правилам и нормам. Можно ли узнать, что привело тебя в Ферван?
Кугель взглянул на кольцо: камень тускл и безжизнен; ВСЕОБЩНОСТЬ находится где-то в другом месте.
— Я живу в отсталой местности; путешествую, чтобы узнать обычаи и стиль жизни более цивилизованных народов.
— Вот как! — Старик некоторое время обдумывал его слова, потом одобрительно кивнул. — Твоя одежда и тип лица мне незнакомы; где же твоя родина?
— Она так далеко, что до настоящего времени я никогда не слышал о Ферване.
Старик удивленно взмахнул ушами.
— Что, разве неизвестен знаменитый Ферван? Ты не слышал о больших городах — Импрегосе, Таруве, Равержанде? А как насчет великолепного Семберса? Неужели до тебя не дошла слава Семберса? Его жители изгнали звездных пиратов; они привели море в землю Платформ; а роскошный дворец Падагара ни с чем не сравним!
Кугель печально покачал головой.
— Даже слух об этом великолепии не дошел до меня.
Старик мрачно дернул носом. Ясно, что Кугель придурок. Он коротко заявил:
— Дела обстоят именно так, как я сказал.
— Нисколько не сомневаюсь, — ответил Кугель. — Наоборот, я признаю свое невежество. Но расскажи мне еще, потому что, возможно, мне придется надолго задержаться в этом месте. Например, что за крылатые существа живут в скалах? Кто они такие?
Старик указал на небо.
— Если у тебя зрение ночного титвита, то ты сможешь увидеть темную луну, вращающуюся вокруг Земли, иначе ты ее не заметишь, кроме, разве что, тех моментов, когда она отбрасывает свою тень на солнце. Крылатые существа — жители этого темного мира, и их подлинная природа неизвестна. Они служат великому богу Элессию следующим образом: когда мужчине или женщине приходит время умирать, крылатые существа узнают об этом по отчаянному сигналу Норны умирающего. Тогда они спускаются к несчастному и уносят его к пещерам, которые на самом деле представляют собой волшебный проход в благословенную землю Биссом.
Кугель откинулся на спинку стула и вопросительно поднял брови.
— Вот как! — произнес он голосом, который показался старцу недостаточно серьезным.
— Нет никакого сомнения в истинности изложенных мной фактов. Ортодоксальная религия основана на фундаменте аксиом, и две эти системы взаимно укрепляют друг друга; поэтому они вдвойне подтверждены.
Кугель нахмурился.
— Все, несомненно, обстоит именно так, как ты утверждаешь. Но соблюдают ли крылатые существа точность в выборе своих жертв?
Старик раздраженно постучал по столу.
— Доктрина неопровержима, потому что те, кого уносят крылатые существа, никогда не остаются в живых, даже если с виду у них отличное здоровье. Конечно, падение с большой высоты на камни вызывает смерть, но милость Элессия в том, что он предлагает быструю смерть вместо возможной медленной ужасной гибели от тяжелого заболевания. Система обладает высшим милосердием. Крылатые существа призывают к себе только умирающих, которые затем через волшебное отверстие проходят в благословенную землю Биссом. Бывает, что еретики возражают против ортодоксальной точки зрения, но я надеюсь, ты разделяешь ортодоксальный взгляд?
— От всего сердца, — подтвердил Кугель. — Догматы твоей веры поразительно доказательны. — И он отпил своего вина. Не успел он поставить свой кубок, как в воздухе зазвучала музыка: аккорд бесконечно сладкий, бесконечно печальный. Все сидящие под навесом смолкли, хотя Кугель не был уверен, что на самом деле слышал музыку.
Старик слегка съежился, отпил из своего кубка. Только потом он взглянул вверх.
— Как раз сейчас над нами пролетело крылатое существо.
Кугель задумчиво потянул себя за подбородок.
— А как защититься от крылатого существа?
Вопрос оказался неуместным; старик посмотрел на него сердито и при этом загнул вперед уши.
— Если человеку предназначено умереть, появляется крылатое существо. Если же нет, ему нечего бояться.
Кугель несколько раз кивнул.
— Ты разрешил мое затруднение. Завтра — поскольку у меня отличное здоровье — давай пойдем к холмам и прогуляемся взад-вперед.
— Нет, — ответил старик, — и вот по какой причине: воздух на такой высоте вреден для здоровья, и там можно надышаться ядовитых испарений, что может плохо сказаться на самочувствии.
— Я все понял, — сказал Кугель. — Давай оставим эту печальную тему. Пока что мы здоровы, и вино здесь отличное. Давай есть, пить и наблюдать за весельем. Молодые люди танцуют очень живо.
Старик осушил свой кубок и встал.
— Поступай, как знаешь, а у меня время ритуального унижения, поскольку этот акт представляет собой неотъемлемую часть нашей веры.
— Время от времени я тоже совершаю нечто подобное, — сказал Кугель. — Желаю тебе насладиться вашим обычаем.
Старик отошел от стола, и Кугель остался в одиночестве. Вскоре вокруг него собралась любопытная молодежь, и Кугель снова объяснил причину своего появления, хотя на этот раз не подчеркивал варварской сущности своей родины: среди подошедших было несколько девушек, которые привлекали Кугеля экзотическим цветом кожи и живостью поведения. Принесли еще вина, и Кугеля уговорили присоединиться к прыгающим жителям, подскакивающим в местном танце, вскоре он исполнял танцевальные па без всяких колебаний.
Танец сблизил его с особенно привлекательной, на его взгляд, девушкой, которая сказала, что ее зовут Зиамла Враз. После окончания танца она, обняв его за талию, отвела к столику и уселась ему на колени. Никто из окружающих не проявил неодобрения этим поступком, и Кугель приободрился еще больше.
— Я так и не договорился о комнате для ночлега. Может, стоит заняться этим, пока еще не поздно?
Девушка подозвала хозяина.
— Нет ли у тебя комнаты для этого незнакомца с вырубленным лицом?
— Есть. Сейчас покажу.
Он отвел Кугеля в приятную комнату на первом этаже, где находились кровать, комод, ковер и лампа. На одной стене висела шпалера с пурпурно-черной вышивкой, а на другой — изображение исключительно некрасивого ребенка, заключенного в прозрачный шар. Комната Кугелю понравилась, он поблагодарил хозяина и вернулся под навес. Веселящаяся молодежь начала расходиться. Девушка Зиамла Враз, однако, все еще была там и приветствовала Кугеля с теплотой, которая рассеяла его последние сомнения. Выпив еще вина, он склонился к ее уху.
— Может, я слишком поспешен; может, слишком тщеславен; возможно, нарушаю правила приличия — но почему бы нам не пойти в мою комнату и не позабавиться?
— Действительно, почему бы и нет? — ответила девушка. — Я не замужем, а до того времени по нашим обычаям я могу вести себя, как хочу.
— Прекрасно! — воскликнул Кугель. — Хочешь, чтобы я пошел вперед, а ты тайком за мной?
— Мы пойдем вместе. Нет никаких причин скрываться.
Они вместе прошли в комнату и предались эротическим упражнениям, после которых Кугель уснул в полном истощении сил. День выдался чересчур напряженный.
Среди ночи он проснулся и увидел, что девушки в комнате нет, но в сонном состоянии он не придал этому значения и снова уснул.
Его разбудил стук гневно распахнутой двери. Кугель сел на кровати и увидел, что солнце еще не встало, а на него с ужасом и отвращением смотрит группа людей, возглавляемая стариком, с которым он разговаривал накануне.
Старик дрожащим пальцем указал на него.
— Мне показалось, что я узнал еретика; теперь это несомненно. Он спит, не укрывая головы, и на его подбородке нет священной мази. И девушка Зиамла Враз сообщила мне, что во все время их свидания он ни разу не попросил благословения Элессия!
— Несомненно, ересь! — провозгласили остальные.
— А чего еще ждать от чужеземца? — презрительно спросил старик. — Смотрите: даже сейчас он не делает священного жеста.
— Я не знаю никакого священного жеста! — убеждал Кугель. — Не знаю ваших обрядов. Это не ересь, а простое невежество!
— Не могу в это поверить, — сказал старик. — Только вчера вечером я посвятил тебя в основы ортодоксии.
— Серьезная ситуация, — послышался чей-то зловещий голос. — Ересь существует только из-за гниения Мочки Праведности.
— Это непоправимое и непростительное преступление, — подхватил другой, не менее зловещий голос.
— Верно! Увы, верно! — вздохнул один из стоящих у двери. — Несчастный!
— Пошли! — сказал старик. — Придется заняться этим делом немедленно.
— Не беспокойтесь, — ответил Кугель. — Позвольте мне одеться, я покину ваш поселок и никогда не вернусь в него.
— Позволить тебе распространить повсюду твою еретическую доктрину? Ни в коем случае!
Кугеля схватили и, голого, потащили из комнаты. Его провели по парку к центральному павильону. В центре павильона соорудили загородку из деревянных стволов, куда и бросили Кугеля.
— Что вы делаете? — закричал он, — Я не желаю участвовать в ваших обрядах!
Больше на него никто не обращал внимания. Кугель стоял и смотрел, как жители деревни надувают горячим воздухом большой шар из зеленой бумаги, а потом запустили его в воздух с тремя прицепленными снизу маленькими зелеными фонарями.
На востоке показались бледные отблески зари. Жители деревни, устроив все к собственному удовлетворению, отошли к краю парка. Кугель попытался перебраться через загородку, но врытые в землю столбы были так гладко отесаны, что руки соскальзывали.
Небо посветлело. Высоко вверху горели зеленые фонари. Кугель, покрывшийся мурашками от утренней прохлады, ходил взад и вперед по своей клетке. Вдруг он застыл, сверху послышалась музыка. Она становилась все громче, доходя до самого порога слышимости. Высоко в небе появилось крылатое существо в белой, колышущейся на ветру одежде. Оно устремилось вниз, и конечности Кугеля обмякли.
Крылатое существо повисло над клеткой, ринулось вниз, завернуло Кугеля в свою белую одежду и попыталось подняться. Но Кугель ухватился за столб, и существо напрасно хлопало крыльями. Столб трещал, стонал, скрипел. Кугель пытался выпутаться из душивших его белых одежд и изо всех сил цеплялся за столб. Столб треснул и раскололся, Кугель схватил обломок и ударил крылатое существо. Острый осколок порвал белый плащ, и существо ударило Кугеля крылом. Кугель ухватился за одно хитиновое ребро и могучим усилием прогнул его назад, так что оно лопнуло, и крыло оказалось порвано. Крылатое существо в ужасе подпрыгнуло, вынеся Кугеля за пределы клетки, и поскакало через деревню, таща за собой сломанное крыло.
Кугель бежал сзади, колотя его подобранной по дороге дубиной. Он краем глаза видел, как на него в ужасе смотрят жители деревни. Рты у них были широко раскрыты, должно быть, они кричали, но он ничего не слышал. Крылатое существо запрыгало быстрее по тропе, ведущей к утесам, а Кугель продолжал дубасить его изо всех сил. Золотое солнце поднялось над далекими горами. Неожиданно крылатое существо повернулось лицом к Кугелю, и он увидел свирепый взгляд больших глаз, хотя все остальное лицо скрывалось под капюшоном плаща. Смущенный, тяжело дыша, Кугель отступил, — но тут ему пришло в голову, что он совершенно беззащитен от нападения сверху. Поэтому он выкрикнул проклятие, повернулся и бегом бросился обратно к деревне.
Все скрылись. Деревня опустела. Кугель громко рассмеялся. Он вошел в гостиницу, взял свою одежду, прицепил меч. Потом отправился в закусочную и, заглянув в денежный ящик, нашел там груду монет. Он спокойно пересыпал их в свою сумку, в которой уже лежал белый шар, представляющий НИЧТО. Потом вышел на улицу: лучше уйти, пока его никто не задерживает.
Его внимание привлек отблеск: в кольце на его пальце появилось множество искорок, и все они указывали на тропу, ведущую к утесам.
Кугель устало покачал головой, потом снова посмотрел на огоньки. Без всякого сомнения, они направляли его туда, откуда он только что пришел. Значит, расчеты Фарезма оказались, в конце концов, правильными. Надо действовать решительно, пока ВСЕОБЩНОСТЬ снова не удалилась куда-нибудь.
Он задержался, чтобы отыскать топор, и торопливо пошел по тропе, следуя за указателем кольца.
Недалеко от места, где его оставили, искалеченное крылатое существо сидело на камне, натянув на голову капюшон. Кугель подобрал камень и кинул его в тварь, которая от удара тут же рассыпалась пылью, о ее существовании теперь свидетельствовала только пустая белая одежда.
Кугель пошел дальше, стараясь держаться в укрытиях, которые предоставляла тропа, но это не помогло. Над ним парили крылатые существа. Кугель поиграл топором, пытаясь ударить их, но они только поднялись выше, продолжая кружить над ним.
Кугель сверился с кольцом и повернул, а крылатые существа продолжали виться над ним. Кольцо засверкало ярче: на скале сидела ВСЕОБЩНОСТЬ!
Кугель сдержал возбужденный крик. Он протянул вперед символ НИЧТО и прижал его к желатиновому шару. Как и утверждал Фарезм, результат последовал немедленно. Кугель почувствовал, что действие заклинания, привязывавшего его к этому времени, кончилось.
Удары больших крыльев! Кугеля сбили на землю. Белая одежда накрыла его; одной рукой удерживая НИЧТО, он не мог действовать топором. Крылатое существо схватило НИЧТО, к которому прикрепилась ВСЕОБЩНОСТЬ, и понесло их к пещере в утесах.
Огромные силы подхватили Кугеля, швырнули его в пространство. В ушах послышался рев, блеснули фиолетовые огни, и Кугель полетел на миллион лет в будущее.
Он пришел в себя в крытой синей плиткой комнате; на губах чувствовался вкус ароматной горячей жидкости. Фарезм, склонившись над ним, похлопал его по лицу и влил еще жидкости в рот.
— Просыпайся! Где ВСЕОБЩНОСТЬ? Как ты вернулся?
Кугель оттолкнул его и сел.
— ВСЕОБЩНОСТЬ! — взревел Фарезм. — Где она? Где мой талисман?
— Сейчас объясню, — хриплым голосом ответил Кугель. — Я уже схватил ее, но тут ее вырвало крылатое существо на службе у бога Эрессии.
— Расскажи, расскажи!
Кугель пересказал события, которые вначале привели его к обладанию, а потом к потере ВСЕОБЩНОСТИ. Лицо Фарезма стало влажным от горя, плечи его обвисли. Наконец он вывел Кугеля наружу, в тускло-красный свет второй половины дня. Вместе они осмотрели утесы, безжизненно и пусто возвышавшиеся перед ними.
— В какую пещеру улетело существо? — спросил Фарезм. — Покажи, если можешь!
Кугель показал.
— Кажется, в эту.
— Оставайся здесь. — Фарезм ушел в свой кабинет и скоро вернулся. — Вот тебе свет. — Он дал Кугелю холодный белый огонь на серебряной цепи. — Приготовься.
Он бросил к ногам Кугеля шарик, который превратился в вихрь, и Кугеля перенесло на раскрошившийся выступ, который он указал Фарезму. Поблизости находился темный вход в пещеру. Кугель просунул туда пламя. Он увидел пыльный проход шириной в три шага, а потолок располагался выше, чем он мог достать рукой. — Проход уводил в глубину утеса, слегка изгибаясь. Ничего живого не было видно.
Держа перед собой свет, Кугель медленно двинулся в глубь горы, сердце его билось от ужаса перед чем-то, что он сам не мог определить. Он остановился: музыка? Воспоминание о музыке? Прислушался, но ничего не услышал, но когда попытался сделать шаг, ужас сковал ему ноги. Он высоко поднял пламя и стал всматриваться в проход. Куда он ведет? Что там дальше? Пыльная пещера? Мир демонов? Благословенная земля Биссом? Кугель медленно двинулся дальше, напрягая все чувства. На выступе скалы он увидел сморщенный коричневый шар: талисман, который он унес в прошлое. ВСЕОБЩНОСТЬ давно отсоединилась от него и исчезла.
Кугель осторожно поднял хрупкий от прошедшего миллиона лет шар, и вернулся наружу. Вихрь по приказу Фарезма перенес его назад.
С ужасом ожидая гнева Фарезма, Кугель осторожно протянул высохший талисман.
Фарезм взял его.
— Это все?
— Больше ничего нет.
Фарезм выпустил шар. Он ударился о землю и превратился в пыль. Фарезм посмотрел на Кугеля, глубоко вздохнул, сделал жест крайнего раздражения и пошел в свою предсказательскую.
Кугель с облегчением двинулся вниз по тропе, прошел мимо рабочих, в беспокойстве ожидавших приказаний. Они мрачно смотрели на Кугеля, а человек в два локтя высотой бросил в него камнем. Кугель пожал плечами и продолжал идти по тропе на юг. Вскоре он прошел мимо того места, где миллион лет назад располагалась деревня; теперь это была пустошь, заросшая большими изогнутыми деревьями. Пруд исчез, земля была сухой и жесткой. В долине виднелись развалины, но совсем не в тех местах, где некогда находились древние города Импрегос, Тарув и Равержанд, о которых теперь никто не помнил.
Кугель шел на юг. За ним утесы растаяли в дымке и вскоре стали совсем не видны.
Пилигримы в гостинице
В придорожной гостинице Кугель натыкается на группу паломников, путешествующих к месту проведения божественного обряда. Рассчитывая, что путь вместе с ними окажется проще и легче, Кугель присоединяется к пилигримам.
Большую часть дня Кугель шел по пустыне, где не росло ничего, кроме солончаковой травы. Лишь за несколько минут до захода солнца он вышел на берег широкой реки, рядом с которой пролегала дорога. В полумиле справа виднелось высокое деревянное строение, покрытое снаружи штукатуркой коричневого цвета, очевидно, гостиница. При виде ее Кугель почувствовал большое удовлетворение, потому что весь день ничего не ел, а предыдущую ночь провел на дереве. Через десять минут он распахнул тяжелую, окованную железом дверь и вошел в гостиницу.
Он стоял в вестибюле. По обе стороны от него располагались створчатые окна, позеленевшие от времени, в которых заходящее солнце отражалось тысячами отблесков. Из общего зала доносился веселый гул голосов, звон посуды, запах старого дерева, навощенной плитки, кожи и булькающих котлов. Кугель прошел туда и увидел у огня два десятка человек, которые чинно потягивали вино и обменивались последними новостями.
Хозяин стоял за стойкой — коренастый человек едва ли по плечо Кугелю с высокой лысой головой и длинной черной бородой, свисающей на целый фут. Глаза у него были выпячены и прикрыты тяжелыми веками; выражение лица спокойное и мирное, как течение реки. Услышав просьбу Кугеля о ночлеге, он с сомнением взялся за нос.
— У меня все занято: в это время как раз пилигримы движутся в Эрзу Дамат. Те, что ты видишь здесь, составляют едва ли половину всех, кого я должен приютить на ночь. Если хочешь, я прикажу расстелить в зале матрац; больше ничего сделать не могу.
Кугель недовольно вздохнул.
— Я ожидал не этого. Мне нужна отдельная комната с хорошей постелью, с окном, выходящим на реку, с тяжелым ковром, чтобы приглушить звуки пения и выкрики в общем зале.
— Боюсь, ты будешь разочарован, — без особого сожаления сказал хозяин, — Единственная комната, подходящая к твоему описанию, уже занята, вон там сидит человек с рыжей бородой, это некто Лодермюльх, он тоже направляется в Эрзу Дамат.
— Может, если сказать, что мне очень нужно, он согласится уступить комнату и проведет ночь на матраце, — предложил Кугель.
— Сомневаюсь, чтобы он отказался от комнаты, — ответил хозяин. — Но почему бы тебе и не спросить самому? Я, откровенно говоря, не собираюсь обсуждать с ним этот вопрос.
Кугель, наблюдая резкие черты лица Лодермюльха, его мускулистые руки, слегка презрительное выражение, с каким он слушал разговоры других пилигримов, согласился с оценкой характера, которую тому дал хозяин, потому и не стал обращаться с просьбой.
— Похоже, придется спать на матраце. Теперь относительно ужина: мне нужна дичь, хорошо поджаренная, приправленная, с гарниром, и еще два-три блюда с твоей кухни.
— Кухня перегружена, и придется тебе вместе с остальными пилигримами есть чечевицу. Вся имеющаяся дичь заказана тем же Лодермюльхом на ужин.
Кугель раздраженно пожал плечами.
— Неважно. Я хочу смыть с лица пыль и выпить вина.
— Во дворе проточная вода и желоб, можешь воспользоваться. Мази, ароматные масла и горячие полотенца за дополнительную плату.
— Достаточно воды. — Кугель прошел за гостиницу и обнаружил там небольшой бассейн. Умывшись, он осмотрелся и увидел прочный сарай из бревен. Он пошел в сторону гостиницы, но потом остановился, снова посмотрел на сарай. Кугель подошел, открыл дверь и осторожно заглянул внутрь, после чего в задумчивости вернулся в общий зал. Хозяин принес ему кружку подогретого вина, и Кугель отошел к скамье подальше от остальных.
Лодермюльх высказывал свое мнение о так называемых фунамбулских евангелистах, которые, отказываясь ставить ноги на землю, всюду ходят по туго натянутым канатам. Лодермюльх остановился на ошибках их основной доктрины.
— Они считают, что возраст земли двадцать девять эпох, а не двадцать три, как обычно думают. Они утверждают, что на каждом квадратном локте земли умерло и превратилось в прах два с четвертью миллиона человек, создав таким образом повсеместный слой праха покойников, ходить по которому — святотатство. Внешне этот аргумент правдоподобен, но подумайте: прах одного трупа, рассеянный по квадратному локтю, создает слой в тридцать три дюйма толщиной. Таким образом получается, что всю землю покрывает прах умерших, и толщина его более мили. А этого не может быть.
Член этой секты, который, за отсутствием натянутых веревок, передвигался в неуклюжих церемониальных башмаках, возбужденно протестовал:
— Ты говоришь без логики и без понимания! Как можно так абсолютизировать!
Лодермюльх поднял свои пушистые брови в кислом неудовольствии.
— Неужели нужно распространяться дальше? Неужели на океанском берегу воду от земли отделяет утес толщиной в одну милю? Нет. Везде равновесие нарушается. Мысы вдаются в море; часто встречаются песчаные пляжи. Нигде нет массивных отложений серо-белого туфа, на котором основывается твоя доктрина.
— Нелогичная демагогия! — запинаясь, воскликнул фунамбулит.
— Как это? — спросил Лодермюльх, расправляя свою массивную грудь. — Я не привык к насмешкам!
— Не насмешка, а жесткое и холодное опровержение твоего догматизма. Мы утверждаем, что часть праха унесена в океан, часть взвешена в воздухе, часть сквозь щели проникла в подземные пустоты, еще какое-то количество поглощено деревьями, травами и насекомыми, так что землю покрывает только полмили отложений праха, ходить по которому — святотатство. Почему не видны повсюду утесы, о которых ты упомянул? Из-за влаги, которую выдыхали и выделяли бесчисленные поколения людей прошлого! Эта влага подняла уровень океана, так что нельзя заметить никаких утесов и пропастей. В этом твоя ошибка.
— Ба! — сказал Лодермюльх, отворачиваясь. — Где-то в твоей концепции все равно порок.
— Ни в коем случае! — ответил евангелист с жаром, который всегда отличает эту секту. — Поэтому из уважения к мертвым мы ходим не по поверхности, а на веревках, а когда приходится путешествовать, делаем это в специально освященной обуви.
Во время этого спора Кугель вышел из комнаты. Круглолицый юноша в одежде носильщика подошел к спорщикам.
— Кто здесь достойный Лодермюльх? — спросил он у самого Лодермюльха.
Тот выпрямился.
— Это я.
— Я принес сообщение от человека, доставившего некоторую сумму денег. Он ждет в сарае за гостиницей.
Лодермюльх недоверчиво нахмурился.
— Ты уверен, что этому человеку нужен именно Лодермюльх, профос поселка Барлиг?
— Да, сэр, именно так он и сказал.
— И что это за человек?
— Высокий, в просторном капюшоне. Он сказал о себе, что является вашим близким другом.
— Возможно, — задумался Лодермюльх. — Может быть, Тайзог? Или Креднип?.. Но почему они не подошли ко мне прямо? Несомненно, для этого есть какая-то причина. — Он тяжело встал. — Придется пойти разузнать.
Он вышел из общего зала, обогнул гостиницу и в сумерках посмотрел в сторону сарая.
— Эй, там! — крикнул он. — Тайзог! Креднип! Выходите!
Ответа не было. Лодермюльх подошел к сараю. Как только он вошел в него, Кугель выбежал из-за сарая, захлопнул дверь и запер ее на наружные засовы.
Не обращая внимания на удары и гневные крики, он вернулся в гостиницу. Поискал хозяина.
— Изменение в расположении: Лодермюльха вызвали по важному делу. Ему не потребуется ни комната, ни ужин, и он был так добр, что передал это все мне.
Хозяин потянул себя за бороду, подошел к двери и осмотрел дорогу. Медленно вернулся.
— Весьма необычно! Он заплатил и за комнату, и за дичь и не отдавал никаких распоряжений о возврате.
— Мы с ним договорились к взаимному удовольствию. А чтобы компенсировать твои усилия, я дополнительно заплачу три терции.
Хозяин пожал плечами и взял монеты.
— Мне все равно. Пойдем, я отведу тебя в комнату.
Кугель осмотрел комнату и остался доволен. Вскоре принесли ужин. Жареная дичь была превосходна, так же как и добавочные блюда, заказанные Лодермюльхом, которые хозяин включил в ужин.
Прежде чем лечь, Кугель прогулялся вокруг гостиницы и убедился, что затворы на двери сарая в порядке и хриплые крики Лодермюльха вряд ли привлекут внимание. Он постучал в дверь.
— Тише, Лодермюльх! — строго сказал он. — Это я, хозяин. Не ори так громко: ты тревожишь сон моих гостей.
Не дожидаясь ответа, Кугель вернулся в общий зал и поговорил с предводителем группы пилигримов. Предводитель по имени Гарстанг, человек тощий и жилистый, с бледной кожей, вытянутым черепом, темными глазами и носом педанта, таким тонким, что он был почти прозрачным, когда Гарстанг подставлял его свету. Обратившись к нему как к человеку образованному и опытному, Кугель спросил у него о дороге в Альмери, но Гарстанг считал этот район вымышленным.
Кугель сказал:
— Альмери действительно существует: я в этом клянусь!
— Значит, твои познания глубже моих, — ответил Гарстанг. — Эта река называется Аск, земля по эту сторону Судун, по ту — Лейас. Южнее находится Эрза Дамат, куда тебе стоит отправиться, а уже оттуда через Серебряную пустыню и Сонганское море. Выдерживай направление — на юг. Там ты сможешь кого-нибудь расспросить.
— Я воспользуюсь твоим советом, — сказал Кугель.
— Мы все, благочестивые гилфигиты, направляемся в Эрзу Дамат для участия в Светлом обряде у Черного Обелиска, — сказал Гарстанг. — Дорога пролегает через безводные, опасные пустыни, и, чтобы уберечься от эрбов и гидов, мы собираемся группами. Если хочешь присоединиться к нашей группе, разделить с нами трудности, преимущества и ограничения, добро пожаловать.
— Преимущества понятны, — сказал Кугель. — А что за ограничения?
— Подчиняться приказам предводителя; кстати, предводитель — это я, и участвовать в общих тратах.
— Согласен без всяких оговорок, — сказал Кугель.
— Прекрасно! Мы выходим завтра на рассвете, — Гарстанг указал на других членов группы: всего в ней насчитывалось сорок семь человек. — Вот это Витц, он следит за порядком в нашей маленькой группе, а там сидит Гасмайр, теоретик. Человек с железными зубами — Арло, а тот, в синей шляпе с серебряной пряжкой, Войонд, известный волшебник. В данный момент отсутствует почтенный, хотя иногда, непостижимый Лодермюльх, а также известный своей набожностью Субукул. Может, они как раз сейчас испытывают убеждения друг друга. Двое играющие в кости — Парсо и Саланав. Вот это Хант, а вот это Грей. — Гарстанг назвал остальных, рассказал об их особенностях. Наконец Кугель, сославшись на усталость, отправился в свою комнату. Он лег в постель и сразу уснул.
Ранним утром он проснулся от выкриков. Лодермюльх выкопал яму в полу сарая, потом подкопался под стену и выбрался наружу. Он сразу отправился в гостиницу, и перво-наперво попробовал попасть в комнату Кугеля, но тот не забыл закрыть дверь на засов.
— Кто там? — спросил Кугель.
— Открывай! Это я, Лодермюльх! Я хочу спать в этой комнате!
— Ни в коем случае! — объявил Кугель. — Я по-королевски заплатил за отдельную комнату и даже вынужден был ждать, пока хозяин выпроводит предыдущего постояльца. Теперь уходи; я думаю, ты пьян; если хочешь еще выпить, разбуди слугу.
Лодермюльх ушел. Кугель снова лег.
Вскоре он услышал звуки ударов и крики хозяина, которого Лодермюльх схватил за бороду. Очевидно, Лодермюльха выбросили из гостиницы совместными усилиями хозяина, его жены, носильщика, слуги и остальных, а Кугель тем временем с благодарностью вернулся ко сну.
До рассвета пилигримы и вместе с ними Кугель встали и позавтракали. Хозяин почему-то был в дурном настроении и показывал ушибы, но не задал никаких вопросов Кугелю, который, в свою очередь, тоже помалкивал.
После завтрака пилигримы собрались у порога, где к ним присоединился Лодермюльх, который всю ночь расхаживал по дороге.
Гарстанг пересчитал группу и засвистел в свой свисток. Пилигримы двинулись вперед, через мост и по южному берегу Аска к Эрзе Дамат.
1
Плот на реке
Три дня пилигримы шли вдоль реки Аска, ночи проводили за баррикадой возводимого волшебником Войондом магического круга, составленного из осколков слоновой кости. Предосторожность необходимая, потому что за баррикадой, еле видные в отблесках костра, бродили существа, жаждущие присоединиться к обществу: негромко умоляющие деоданды, эрбы, меняющие свой рост от двух до четырех футов и никогда не чувствующие себя удобно. Однажды гид попытался перескочить через баррикаду, в другой раз три гуна объединенными усилиями пытались ее прорвать, они разбегались и бились о столбы, а изнутри пилигримы в страхе смотрели на их усилия.
Кугель подошел поближе и ткнул горящей веткой одну из налегающих фигур. Она взревела от боли, и сквозь баррикаду просунулась огромная серая рука. Кугель отпрыгнул назад. Баррикада выдержала, звери скоро начали ссориться и ушли.
Вечером третьего дня пилигримы подошли к слиянию Аска с большой медленной рекой, которую Гарстанг назвал Скамандер. Поблизости росли большие бальдамы, сосны и дубы. С помощью местных дровосеков пилигримы срубили несколько деревьев, обрубили их ветви и стащили к воде, где соорудили вполне приличный плот. Когда все путники взошли на него, плот шестами оттолкнули от берега и направили к центру реки, где он спокойно и молча поплыл вниз по течению.
Пять дней плот плыл по Скамандеру, иногда такому широкому, что берегов почти не было, видно, а иногда плот проходил мимо зарослей тростника вблизи берега. Делать было нечего, и пилигримы затевали долгие споры, благо различие мнений по любому вопросу было значительным. Часто разговор касался метафизических тайн или тонкостей принципов гилфигизма.
Субукул, наиболее ревностный пилигрим, в подробностях объяснял свое кредо. В основном он разделял ортодоксальную гилфигитскую теософию, в которой Зо Зам, восьмиголовый бог, создав космос, отрубил себе палец на ноге, из него возник Гилфиг, а из капель крови произошли восемь рас человечества. Родемаунд, скептик, нападал на эту доктрину:
— А кто создал этого твоего предполагаемого «создателя»? Другой «создатель»? Гораздо проще предполагать конечный продукт: в данном случае гаснущее солнце и умирающую землю.
На что Субукул в сокрушительном опровержении цитировал гилфигитский текст.
Некто по имени Бланер стойко проповедовал свою собственную веру. Он считал, что солнце — это клетка в теле гигантского божества, которое создало космос в процессе, аналогичном росту лишайника на камне.
Субукул считал это положение слишком усложненным.
— Если солнце клетка, то какова тогда природа земли?
— Крошечное животное, извлекающее пропитание, — ответил Бланер. — Такие взаимоотношения известны повсюду и не должны вызывать удивления.
— Но что тогда нападает на солнце? — презрительно спросил Витц. — Другое маленькое животное?
Бланер начал подробное объяснение своей веры, но вскоре был прерван Праликсусом, высоким худым человеком с пронзительными зелеными глазами.
— Послушайте меня: я все знаю. Моя доктрина — сама простота. Возможно огромное количество условий, а возможностей существует и еще больше. Наш космос — это возможное состояние: он существует. Почему? Время бесконечно, и поэтому любое возможное состояние должно осуществиться. Поскольку мы живем в данной возможности и о других ничего не знаем, то дерзко и высокомерно приписываем себе свойства исключительности. По правде говоря, любая возможная вселенная существует, и не единожды.
— Я склоняюсь к аналогичной доктрине, хотя и являюсь убежденным гилфигитом, — заявил теоретик Гасмайр. — Моя философия предполагает последовательность создателей, причем каждый абсолютен в пределах своих прав. Перефразируя ученого собрата Праликсуса, если божество возможно, оно должно существовать! Только невозможные божества не существуют! Восьмиголовый Зо Зам, отрубивший Свой Божественный Мизинец, возможен, следовательно, он существует, что и подтверждается гилфигитским текстом!
Субукул замигал, открыл рот, собираясь возразить, но снова закрыл. Скептик Родемаунд отвернулся и стал смотреть на воды Скамандера.
Гарстанг, сидя в стороне, задумчиво улыбнулся.
— А ты, Кугель-Хитрец, на этот раз ты что-то молчалив. Какова твоя вера?
— Я новичок, — признался Кугель. — Я усвоил множество точек зрения, и каждая по-своему истинна: у жрецов в Храме Теологии, у волшебной птицы, достающей сообщение из ящика, у постящегося отшельника, который выпил бутылку розового эликсира, которую я ему дал в шутку. В результате получились противоречивые версии, но все исключительной глубины. Мой взгляд на мир, таким образом, синкретичен.
— Интересно, — сказал Гарстанг. — Лодермюльх, а ты?
— Ха! — проворчал Лодермюльх. — Видишь дыру в моей одежде? Я не могу объяснить, как она появилась. Еще меньше я могу объяснить существование вселенной.
Заговорили другие. Маг Войонд определил известный космос как тень мира, которым правят призраки, сами в своем существовании зависящие от психической энергии людей. Набожный Субукул отверг эту схему, как противоречащую Протоколам Гилфига.
Спор продолжался бесконечно. Кугель и еще несколько человек, включая Лодермюльха, соскучились и начали играть на деньги, используя кости, карты и фишки. Ставки, вначале номинальные, начали расти. Лодермюльх сначала немного выигрывал, потом проиграл гораздо большую сумму, а Кугель между тем выигрывал ставку за ставкой. Вскоре Лодермюльх бросил кости, схватил Кугеля за руку, потряс ее, и из рукава вывалилось несколько аналогичных костей.
— Ну, — взревел Лодермюльх, — что у нас здесь? Я заметил мошенничество, и вот доказательство! Немедленно верни мои деньги!
— Как ты можешь так говорить? — возмутился Кугель. — Почему ты ко мне придираешься? Я ношу кости — ну и что? Или мне нужно было бросить свою собственность в Скамандер, прежде чем приниматься за игру? Ты унижаешь мою репутацию.
— Что мне до этого? — возразил Лодермюльх. — Я хочу вернуть свои деньги.
— Невозможно, — ответил Кугель. — Несмотря на всю твою болтовню, ты ничего не доказал.
— Доказательства? — взревел Лодермюльх. — А разве нужны еще доказательства? Посмотрите на эти кости, на одних одинаковые обозначения на трех сторонах, другие катятся с большим усилием, потому что отяжелены с одного конца.
— Всего лишь любопытные редкости, — объяснил Кугель. Он указал на Мага Войонда, который внимательно слушал. — Вот человек с острым глазом и умом; спроси у него, видел ли он какие-нибудь незаконные действия.
— Ничего не видел, — объявил Войонд. — По моему мнению, Лодермюльх поторопился со своими обвинениями.
Гарстанг, слушавший спор, вышел вперед. Он заговорил голосом, одновременно рассудительным и умиротворяющим:
— В такой группе, как наша, очень важно взаимное доверие, мы ведь все гилфигиты. Не может быть и речи о злобе и обмане. Разумеется, друг Лодермюльх, ты неправильно оценил действия нашего друга Кугеля.
Лодермюльх хрипло рассмеялся.
— Если такое поведение отличает особо набожных, я рад, что не отношусь к таким! — С этими словами он отошел в угол плота, сел и оттуда продолжал с отвращением и злобой смотреть на Кугеля.
Гарстанг расстроенно покачал головой.
— Боюсь, Лодермюльх чувствует себя оскорбленным. Вероятно, Кугель, чтобы восстановить дружеские отношения между вами, ты вернешь золото…
Кугель резко отказался.
— Это вопрос принципа. Лодермюльх покусился на самое ценное мое достояние — на мою честь.
— Такое отношение похвально, — сказал Гарстанг, — а Лодермюльх повел себя бестактно. Но ради дружбы… нет? Ну, что ж, не могу спорить. Гм-м. Всегда возникают какие-нибудь неприятности. — Качая головой, он удалился.
Кугель собрал свой выигрыш, подобрал кости, которые Лодермюльх вытряс у него из рукава.
— Неприятный инцидент, — сказал он Войонду. — Деревенщина этот Лодермюльх! Всех оскорбил; все прекратили игру.
— Вероятно, потому, что к тебе перешли все деньги, — предположил Войонд.
Кугель с удивленным видом рассматривал свой выигрыш.
— Никогда не думал, что выиграю так много! Может, примешь часть суммы, чтобы мне было легче нести?
Войонд согласился, и деньги перешли из рук в руки.
Вскоре после этого, когда плот спокойно плыл по реке, солнце тревожно вздрогнуло. Пурпурная пленка, похожая на тусклое пятно, возникла на его поверхности, потом исчезла. Некоторые пилигримы в тревоге и страхе с криками забегали по плоту.
— Солнце темнеет! Готовьтесь к холоду!
Гарстанг, однако, успокаивающе поднял руки.
— Успокойтесь все! Дрожь прошла, солнце прежнее!
— Подумайте! — с жаром сказал Субукул. — Неужели Гилфиг позволит совершиться катастрофе как раз в то время, как мы плывем на поклонение Черному Обелиску?
Все успокоились, хотя каждый по-своему интерпретировал это событие. Смотритель Витц увидел в этом аналогию с временным отказом зрения — проходит, когда несколько раз мигнешь. Войонд объявил:
— Если мы благополучно доберемся до Эрзы Дамат, я обещаю следующие четыре года посвятить планам восстановления прежней силы солнца! — Лодермюльх мрачно заметил, что ему все равно: пусть солнце темнеет, и пилигримы ощупью добираются на Светлый обряд.
Но солнце светило, как и прежде. Плот спокойно плыл по великому Скамандеру, берега которого стали такими низкими и лишенными растительности, что выглядели темными линиями на горизонте. День прошел, и солнце, опускающееся прямо в реку, испускало темно-багровый свет, который постепенно тускнел и темнел по мере исчезновения солнца.
В сумерках пилигримы разожгли костер и собрались вокруг него на ужин. Они оживленно обсуждали потемнение солнца, много было рассуждений эсхатологического характера. Субукул считал, что вся ответственность за жизнь, смерть и будущее принадлежит Гилфигу. Хакет, однако, заявил, что чувствовал бы себя спокойнее, если бы Гилфиг проявлял бы больше искусства в управлении делами мира. На какое-то время разговор стал возбужденнее. Субукул обвинил Хакета в поверхностности, а Хакет использовал такие слова, как «слепая вера» и «унижение». Гарстанг вмешался, заявив, что никому не известны все факты, но Светлый обряд у Черного Обелиска может прояснить ситуацию.
На следующее утро пилигримы заметили впереди большую плотину — ряд прочных столбов надежно перегораживал реку и не давал плыть дальше. Имелся проход, но его перекрывала тяжелая железная цепь. Пилигримы подвели плот к цепи и бросили камень, который служил якорем. Из расположенной поблизости хижины появился фанатик, тощий, длинноволосый, в изорванной черной одежде; он размахивал железным посохом. С плотины он угрожающе посмотрел на пилигримов.
— Возвращайтесь! — закричал он. — Проход по реке в моей власти: я никому не позволяю пройти!
Вперед выступил Гарстанг.
— Прошу о снисходительности! Мы пилигримы, направляемся на Светлый обряд в Эрзу Дамат. Если необходимо, мы заплатим за право прохода, хотя надеемся на твое великодушие.
Фанатик хрипло рассмеялся и взмахнул своим железным посохом.
— Мою плату нельзя уменьшить! Я требую жизни самого злого в вашем обществе, и вы все должны продемонстрировать свои достоинства! — Расставив ноги, в развевающемся на ветру плаще, он сверху вниз смотрел на плот.
Пилигримы забеспокоились, украдкой поглядывали друг на друга. Поднялся ропот, превратившийся в смесь заявлений и требований. Громче всех слышался скрипучий голос Гасмайра:
— Я не могу быть самым злым! Жизнь моя полна милосердия и аскетизма, и во время игры я не участвовал в этом низком развлечении.
Другой голос:
— Я еще более добродетелен, я питаюсь только сухими бобами, чтобы не отнимать ни у кого жизнь.
Третий:
— Я еще более благочестив, я ем только кожуру от бобов и упавшую с деревьев кору, чтобы не уничтожать даже растительную жизнь.
Еще один:
— Мой желудок отказывается принимать овощи, но я провозглашаю те же благородные идеи и позволяю только мясу погибших животных касаться своих губ.
Еще:
— Я однажды переплыл огненное озеро, чтобы известить старуху о том, что злодеяние, которого она опасалась, не произошло.
Кугель заявил:
— Моя жизнь — беспрестанное унижение, и я неколебим в своем служении справедливости и равновесию, хотя это причиняет мне жестокую боль.
Войонд был менее решителен:
— Я Маг, правда, но своим искусством я способствую коренному улучшению общественных нравов.
Наступила очередь Гарстанга.
— Моя добродетель исключительна, она получена путем изучения мудрости прошедших столетий. Я не могу не быть добродетельным. Обычные мотивы, движущие человеком, для меня не существуют.
Наконец высказались все, кроме Лодермюльха, который стоял в стороне с угрюмым выражением лица. Войонд указал на него пальцем.
— Говори, Лодермюльх! Докажи свою добродетель, или будешь признан самым злым, что будет означать конец твоей жизни!
Лодермюльх рассмеялся. Он большим прыжком поднялся на плотину. Тут он выхватил меч и принялся угрожать фанатику.
— Мы оба злые, ты и я, раз ты ставишь такое нелепое условие. Опусти цепь или встречай мой меч!
Фанатик развел руками.
— Мое условие выполнено! Ты, Лодермюльх, продемонстрировал свою добродетель. Плот может проплыть. Вдобавок, поскольку ты обнажил меч в защиту чести, я даю тебе эту мазь — если потрешь ею лезвие, оно разрежет железо и камень так же легко, как масло. А теперь в путь, и пусть благоприятным для вас будет Светлый обряд!
Лодермюльх принял мазь и вернулся на плот. Цепь опустили, и плот без препятствий проплыл мимо плотины.
Гарстанг осторожно похвалил поведение Лодермюльха. Но добавил:
— На этот раз импульсивное, нарушающее все порядки действие привело к хорошему концу. Но если в будущем возникнут аналогичные обстоятельства, лучше бы сначала посоветоваться с остальными, доказавшими свою набожность и мудрость: со мной, с Войондом, с Субукулом.
Лодермюльх равнодушно ответил:
— Как хочешь, если только это не приведет к задержкам и неприятностям для меня. — И Гарстанг вынужден был удовлетвориться этим.
Остальные пилигримы с неудовольствием поглядывали на Лодермюльха и не поддерживали с ним общения, так что тот сидел в одиночестве в передней части плота.
Наступил полдень, потом вечер и ночь. Когда пришло утро, оказалось, что Лодермюльх исчез.
Все были удивлены. Гарстанг начал расспросы, но никто не смог пролить свет на эту тайну, и не было согласия в вопросе о том, что означает его исчезновение.
Как ни странно, исчезновение непопулярного Лодермюльха не помогло восстановить первоначальную бодрую и товарищескую атмосферу в группе. Отныне каждый пилигрим предпочитал сидеть в одиночестве, бросая мрачные взгляды направо и налево. Игр больше не было, не было и философских дискуссий, даже объявление Гарстанга, что до Эрзы Дамат остался только день пути, не вызвало энтузиазма.
2
Эрза Дамат
В последнюю ночь перед прибытием в Эрзу Дамат на борту плота воцарилось подобие прежнего товарищества. Смотритель Витц исполнил несколько вокальных упражнений, а Кугель показал несколько па танца с высокими подпрыгиваниями, который исполняют ловцы омаров в Каучике, где прошла его юность. Войонд, в свою очередь, произвел несколько простых превращений, а потом показал небольшое серебряное кольцо. Он подозвал Хакета.
— Коснись языком, потом прижми кольцо ко лбу и посмотри вокруг.
— Я вижу процессию! — воскликнул Хакет. — Мимо идут мужчины и женщины, их сотни, тысячи! Впереди мои отец и мать, затем дедушки и бабушки… но кто остальные?
— Твои предки, — объявил Войонд, — каждый в характерном для его времени костюме, вплоть до первобытного троглодита, от которого произошли мы все. — Он спрятал кольцо и достал из мешка тусклый сине-зеленый камень.
— Смотрите, сейчас я брошу этот камень в Скамандер! — И он бросил его за борт. Камень пролетел в воздухе и погрузился в темную воду. — Теперь я просто протяну руку, и камень вернется. — И действительно, все увидели, как в свете костра блеснула влажная искра, и на ладони Войонда снова лежал камень. — С этим камнем человек может не бояться бедности. Конечно, он не очень ценен, но его можно продавать много раз…
— Что еще вам показать? Может, этот маленький амулет. Это эротическая принадлежность, он вызывает сильные любовные эмоции у того, на кого направлен. Но с ним нужно обращаться осторожно. Есть у меня и еще неоценимое вспомогательное средство — амулет в форме головы барана, сделанный по приказу императора Далмациуса Нежного, чтобы он не обижал чувствительность всех своих десяти тысяч наложниц… Что еще показать? Вот посох, который мгновенно прикрепляет один предмет к другому, я постоянно ношу его в чехле, чтобы случайно не прилепить брюки к ягодице или сумку к пальцам. Этот посох можно использовать во многих случаях. Что еще? Посмотрим… А, вот оно! Рог удивительных свойств. Если всунуть его в рот трупа, труп произнесет двадцать последних прижизненных слов. Если сунуть его покойнику в ухо, можно передать информацию в лишенный жизни мозг… А что у нас тут? Да, небольшое устройство, которое приносит много удовольствия. — И Войонд продемонстрировал куклу, продекламировавшую героические стихи, спевшую непристойную песню и затеявшую обмен остроумными репликами с Кугелем, который сидел впереди и внимательно на все смотрел.
Наконец Войонд устал от своего представления, и пилигримы один за другим улеглись спать.
Кугель не спал, он лежал, заложив руки за голову, смотрел на звезды и думал о неожиданно большой коллекции амулетов и волшебных предметов, принадлежавшей Войонду.
Убедившись, что все уснули, он встал и посмотрел на спящего Войонда. Мешок завязан и лежит под рукой Войонда, как и ожидал Кугель. Пройдя в небольшую кладовую, где пилигримы держали продукты, Кугель набрал жира, смешал его с мукой и изготовил белую мазь. Из плотной бумаги он сделал небольшой ящичек и наполнил его мазью. Потом вернулся на свое место.
На следующее утро он как бы невзначай дал Войонду увидеть, как натирает мазью свой меч.
Войонд пришел в ужас.
— Не может быть! Я поражен! Увы, бедный Лодермюльх!
Кугель знаком попросил его замолчать.
— О чем ты говоришь? — спросил он. — Я просто предохраняю свой меч от ржавчины.
Войонд с печальной уверенностью покачал головой.
— Все ясно. Из-за наживы ты убил Лодермюльха. У меня нет другого выбора, как сообщить об этом ловцам воров в Эрзе Дамат!
— Не торопись! Ты ошибаешься: я не виноват!
Войонд, высокий мрачный человек, с темными мешками под глазами, с длинным подбородком и высоким сморщенным лбом, поднял руку.
— Я никогда не оправдывал убийства. И в этом случае должен быть применен принцип равновесия, и необходимо применение жестокого наказания. Как минимум, причинивший зло не должен пользоваться его плодами.
— Ты имеешь в виду мазь? — спросил Кугель.
— Совершенно верно, — ответил Войонд. — Справедливость требует не меньшего.
— Ты строгий человек! — расстроено сказал Кугель. — У меня нет выбора, нужно подчиниться твоему решению.
Войонд протянул руку.
— Давай мазь, и поскольку ясно, что ты раскаиваешься, я больше не буду говорить об этом.
Кугель задумчиво поджал губы.
— Да будет так. Я уже смазал свой меч. Поэтому я отдам тебе остальную мазь в обмен на эротическое приспособление, ну и еще за несколько талисманов.
— Правильно ли я слышу? — возмутился Войонд. — Твоя наглость превосходит все границы! Эти предметы не имеют цены!
Кугель пожал плечами.
— Мазь тоже не совсем обычный товар.
После небольшого спора Кугель отдал мазь в обмен на трубку, выбрасывающую синий концентрат на расстояние в пятьдесят шагов, и папирус, в котором перечислялись восемнадцать фаз Лаганетического цикла. Пришлось ему удовлетвориться этими предметами.
Вскоре на западном берегу появились окраинные руины Эрзы Дамат — древние виллы, теперь рухнувшие и забытые посреди разросшихся садов.
Пилигримы, отчаянно работая шестами, подогнали плот к берегу. Вдали появилась вершина Черного Обелиска, при виде которой все испустили радостный крик. Плот наискосок пересек течение Скамандера и вскоре пристал к одному из растрескавшихся старых причалов.
Пилигримы быстро выбрались на берег и собрались вокруг Гарстанга, который обратился к группе:
— С огромным удовлетворением я слагаю с себя ответственность. Смотрите! Перед вами священный город, в котором Гилфиг объявил Гностическую догму! Где он покарал Казуя и разоблачил ведьму Энксис! Вполне возможно, что его священные ноги топтали эту самую почву! — Гарстанг драматичным жестом указал на землю, и пилигримы, глядя вниз, неуверенно зашевелились, неловко переступая с ноги на ногу. — Как бы то ни было, мы здесь, и каждый из нас испытывает большое облегчение. Путь был труден и опасен. Нас пятьдесят девять выступило из долины Фолгус. Бамиш и Рандоль были схвачены гру на Сагмийском поле. У моста через Аск к нам присоединился Кугель. На Скамандере мы потеряли Лодермюльха. Теперь нас пятьдесят семь, мы все испытанные и верные товарищи, и печально, что кончается наше товарищество. Но мы будем всегда о нем помнить!
— Через два дня начнется Светлый обряд. Мы пришли вовремя. Те, кто не истратил все свои сбережения в игре, — тут Гарстанг обернулся и бросил взгляд на Кугеля, — могут поселиться в удобных гостиницах. Обедневшие пусть живут, как смогут. Наше путешествие кончилось! Теперь мы расходимся и идем каждый своим путем, хотя по необходимости через два дня все встретимся у Черного Обелиска. А до того времени прощайте!
Пилигримы разошлись, некоторые пошли вдоль берега Скамандера, направляясь к ближайшей гостинице, остальные сразу вошли в город.
Кугель подошел к Войонду.
— Я никогда не бывал здесь, как ты знаешь. Может, посоветуешь гостиницу, где удобства хороши, а цена невелика.
— В самом деле, — ответил Войонд, — я как раз направляюсь в такую гостиницу — отель «Империя Дастрик». В прошлый раз я там останавливался. Если ничего не изменилось, там удобно и хорошая пища, а стоит недорого.
Кугель одобрительно отнесся к этому предложению, и они вдвоем пошли по улицам древнего Эрзы Дамат. Вначале им пришлось миновать множество оштукатуренных домиков, потом пройти через район, где отдельно стоящие дома образовывали гигантскую шахматную доску. Наконец они прибыли в район больших имений, в которых еще жили люди. В этом районе роскошные дома стояли в глубине улицы среди богатых садов. Жители Эрзы Дамат оказались красивыми людьми, хотя их кожа была смуглее, чем у народа, живущего в Альмери. Мужчины одевались только в черное — обтягивающие брюки и куртки с большими помпонами; а женщины были великолепны в желтых, красных и синих платьях, причем платья покрывали блестки, переливающиеся оранжевым и черным. Зеленый цвет считался несчастливым и встречался редко, а пурпурный еще того реже, так как символизировал смерть.
В высокие женские прически были вставлены цветные перья, а мужчины носили на головах элегантные черные диски, через отверстие в центре которых высовывались макушки. В моде был смолистый бальзам, и отовсюду до Кугеля доносился запах мирры и алоэ. В целом жители Эрзы Дамат казались не менее цивилизованными, чем народ Каучика, и гораздо более оживленными, чем вялые и апатичные азеномайцы.
Гостиница «Империя Дастрик» располагалась недалеко от Черного Обелиска. К разочарованию Кугеля и Войонда, все номера были заняты, и служитель отказал им в ночлеге.
— Светлый обряд привлекает множество набожных людей, — объяснил он. — Вы будете счастливы, если вообще сумеете найти жилье.
Он оказался прав: Кугель и Войонд переходили от гостиницы к гостинице и нигде не могли устроиться. Наконец на западной окраине города, на самом краю Серебряной пустыни, они нашли свободное место в большой таверне, не внушающей доверия — в гостинице «Зеленая Лампа».
— Десять минут назад и я не смог бы поселить вас, — заявил хозяин, — но ловцы воров арестовали двух поселившихся здесь, назвав их разбойниками и прирожденными мошенниками.
— Надеюсь, остальные ваши поселенцы не таковы? — спросил Войонд.
— Кто знает? — ответил хозяин. — Мое дело — предоставить пищу, питье и ночлег, не больше. И разбойники, и мошенники должны есть, пить и спать не меньше, чем набожные и ученые люди. Все находят у меня приют. И, в конце концов, что я знаю о вас?
Приближалась ночь, и без дальнейших хлопот Кугель и Войонд поселились в «Зеленой Лампе». Умывшись, они спустились в общий зал на ужин. Зал оказался большим помещением с изрезанными и потрескавшимися столбами, увешенными светильниками. Потолочные балки потемнели от времени, а пол покрывали темные плиты. Как отметил хозяин, постояльцы представляли собой довольно пестрое общество, разнообразного телосложения и цвета кожи, в костюмах десятков всевозможных стилей. С одной стороны сидели люди пустыни, гибкие, как змеи, в кожаных плащах, наброшенных на одно плечо; с другой — четверо бледнолицых людей с рыжими волосами, не произносивших ни слова. У стойки мирно сидела группа наемных убийц в коричневых брюках, кожаных беретах, и у каждого из уха на золотой цепочке свисал шарик из драгоценного камня. Кугель и Войонд получили ужин приличного качества, хотя общество оставляло желать лучшего, и сидели, попивая вино и обдумывая, как провести вечер. Войонд решил прорепетировать страстные крики и позы, которые необходимы для Светлого обряда. Тогда Кугель стал просить у него одолжить на время талисман эротической стимуляции.
— Женщины Эрзы Дамат кажутся мне привлекательными, и с помощью этого талисмана я лучше постигну их способности.
— Ни в коем случае, — ответил Войонд, прижимая к себе мешок. — И я не обязан объяснять причины.
Кугель молча скорчил гримасу. Помпезность и самомнение Войонда показалась ему особенно нелепыми и отвратительными из-за его мрачной одутловатой и нездоровой внешности.
Войонд осушил свою кружку с педантичной бережливостью, которую Кугель также находил раздражающей, и встал.
— Я пойду в свою комнату.
В тот момент, когда он поворачивался, проходивший мимо бандит толкнул его. Войонд выпалил язвительное замечание. Бандит не захотел его игнорировать.
— Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Защищайся, или я отрежу твой нос! — И бандит выхватил свой меч.
— Как пожелаешь, — ответил Войонд. — Подожди, я возьму меч. — Подмигнув Кугелю, он натер лезвие мазью и повернулся к бандиту. — Приготовься к смерти, мой дорогой друг! — И он величественно шагнул вперед. Бандит, заметивший приготовления Войонда и понявший, что перед ним волшебник, оцепенел от ужаса. Войонд театрально пронзил его и вытер лезвие о шляпу бандита.
Товарищи бандита, сидевшие у стойки, начали подниматься, но остановились, когда Войонд с апломбом повернулся к ним.
— Берегитесь, петухи с навозной кучи! Видели судьбу вашего товарища? Он умер от моего волшебного лезвия, которое рассекает металл и камень, как масло. Смотрите! — И Войонд ударил по столбу. Лезвие, ударившись о железную скобу, разлетелось на десяток кусков. Войонд стоял в замешательстве, но товарищи бандита не растерялись и устремились вперед.
— Где же твое волшебное лезвие? Наши лезвия из обычной стали, но жалят глубоко! — И через мгновение Войонд был разрублен на куски.
Бандиты повернулись к Кугелю.
— А ты? Хочешь разделить судьбу своего товарища?
— Ни в коем случае! — заявил Кугель. — Это всего лишь мой слуга, он нес мой мешок. Я волшебник; посмотрите на эту трубку! Первый же человек, который станет мне угрожать, попадет под ее действие!
Бандиты пожали плечами и отвернулись. Кугель подобрал мешок Войонда, потом подозвал хозяина.
— Будь добр, пусть уберут трупы, а мне принесут приправленного вина.
— А как же счет твоего товарища? — с беспокойством спросил хозяин.
— Не бойся, я за все заплачу.
Трупы унесли, Кугель выпил еще чашку вина, потом ушел в комнату, где разложил на столе содержимое мешка Войонда, доставшееся ему в наследство. Деньги он переложил к себе в кошелек, талисманы, амулеты и инструменты спрятал в своей сумке, мазь выбросил. Довольный проведенным днем, он лег и скоро уснул спокойным крепким сном.
На следующий день, прохаживаясь по городу, Кугель поднялся на самый высокий из его восьми холмов. Перед ним открылось величественное и унылое зрелище. Справа и слева протекал великий Скамандер. На улицах города перемежались древние руины, обширные пустоты, оштукатуренные домишки бедняков и виллы богачей. Эрза Дамат оказался самым большим городом, какой приходилось видеть Кугелю, хотя теперь значительная его часть лежит в развалинах, он все равно гораздо больше Альмери или Асколайса.
Вернувшись в центральный район, Кугель отыскал будку профессионального географа и, отдав требуемую плату, стал расспрашивать о наиболее безопасном и коротком пути в Альмери.
Ученый не стал давать торопливого или необдуманного ответа, он достал четыре различных карты и указателя. Внимательно изучив их, он повернулся к Кугелю.
— Вот мой совет. Двигайся вверх по течению Скамандера до реки Аск, затем вдоль Аска до моста с шестью пролетами. Отсюда поверни на север, иди вдоль гор Магнатца, пока не дойдешь до леса, известного как Великий Эрм. Через этот лес иди на запад до берега Северного моря. Там тебе нужно построить лодку и довериться ветру и течениям. Если тебе повезет, и ты доберешься до Земли Падающей Стены, оттуда уже сравнительно легко, двигаясь на юг, добраться до Альмери.
Кугель сделал нетерпеливый жест.
— В основном, это путь, которым я добрался сюда. Другого пути нет?
— Есть. Безрассудный человек может предпочесть риск и двинуться через Серебряную пустыню. За ней находится Сонганское море, а за ним обширные пустоши, почти непреодолимые, а уж дальше Восточный Альмери.
— Что ж, это кажется осуществимым. А как пересечь Серебряную пустыню? Есть ли там караваны?
— Зачем? Никаких товаров там не добудешь; там только разбойники, нападающие на неосторожных. Чтоб отпугнуть их, нужен отряд не меньше сорока человек.
Кугель вышел из будки. В ближайшей таверне он заказал вина и стал обдумывать, как собрать отряд в сорок человек. Пилигримов, конечно, пятьдесят шесть — вернее, после смерти Войонда пятьдесят пять. Неплохо бы их собрать…
Кугель выпил еще вина и стал думать дальше.
Наконец он заплатил по счету и направился к Черному Обелиску. Название не очень соответствовало внешнему виду монолита. Это был, скорее, большой клык сплошного черного камня, на сто футов поднимавшийся над городом. У его основания были вырезаны пять статуй, все смотрели в разных направлениях и представляли основателей пяти различных религий. Гилфиг смотрел на юг, его четыре руки поддерживали символы религии, ноги покоились на головах преданных верующих, пальцы ног — длинные и изогнутые, подчеркивали их изящество.
Кугель обратился за сведениями к проходившему мимо служителю:
— Кто главный жрец Черного Обелиска и где его можно найти?
— Это Предтеча Халм, — ответил служитель и указал на великолепное здание поблизости. — В этом богатом дворце находится его святилище.
Кугель подошел к роскошному зданию, и после множества горячих споров был допущен лицезреть Предтечу Халма, человека средних лет, приземистого и круглолицего. Кугель указал на младшего священника, который так неохотно привел его сюда.
— Можешь идти. Мое сообщение лично Предтече, — повелительно произнес он.
Предтеча сделал знак, и священник удалился. Кугель подошел ближе.
— Я могу говорить, не боясь, что нас подслушают?
— Да.
— Прежде всего, — сказал Кугель, — знай, что я могущественный Маг. Смотри: трубка, выбрасывающая концентрат. А здесь свиток, перечисляющий восемнадцать фаз Лаганетического цикла! А вот инструмент: рог, который позволяет говорить мертвым, а, использованный по-другому, доставляет информацию в мертвый мозг! У меня есть и другие чудеса!
— Интересно, — согласился Предтеча.
— Второе мое откровение таково: некогда я служил разносчиком ладана в храме Теологии в далекой земле. И там я узнал, что некоторые священные изображения сооружены таким образом, что жрецы в случае необходимости могут выступать от лица самого божества.
— И это возможно, — благожелательно согласился Предтеча. — Божества контролируют все стороны действительности, следовательно, они руководят и такими действиями.
Кугель высказал предположение:
— Значит, можно полагать, что статуи, вырезанные у основания Черного Обелиска, тоже обладают такой способностью?
Предтеча улыбнулся.
— Какую именно из статуй ты имеешь в виду?
— Ту, которая изображает Гилфига.
Предтеча, казалось, задумался.
Кугель указал на различные талисманы и амулеты.
— В благодарность за услугу я пожертвую некоторые из этих устройств храму.
— Какая именно услуга?
Кугель подробно объяснил, и Предтеча задумчиво кивнул.
— Не покажешь ли еще раз твои волшебные предметы?
Кугель показал.
— Это все, что у тебя есть?
Кугель неохотно продемонстрировал эротический стимулятор и объяснил его действие. Предтеча кивнул, на этот раз решительно.
— Думаю, мы договоримся: все в руках всемогущего Гилфига.
— Договорились?
— Договорились!
На следующее утро группа из пятидесяти пяти пилигримов собралась у подножия Черного Обелиска. Они простерлись перед изображением Гилфига и приготовились к обряду. И вдруг глаза статуи блеснули огнем, рот раскрылся.
— Пилигримы! — прогремел пронзительный голос. — Выполните мое повеление! Вы должны пересечь Серебряную пустыню и дойти до берега Сонганского моря! Там вы найдете храм, перед которым должны поклониться! Идите! Через Серебряную пустыню со всей возможной скоростью!
Голос стих. Гарстанг заговорил дрожащим голосом:
— Слышим, о Гилфиг! Мы повинуемся!
В этот момент вперед вышел Кугель.
— Я тоже слышал это чудо! Я тоже отправлюсь в путь! Идемте немедленно!
— Не так быстро, — сказал Гарстанг. — Мы не можем идти, как дервиши. Потребуются средства. Кто пожертвует?
— Я предлагаю двести терций.
— А я шестьдесят, это все, что у меня есть!
— Я проиграл Кугелю девяносто терций, у меня осталось только сорок, я их жертвую.
Так продолжалось, и даже Кугель внес в общий фонд шестьдесят пять терций.
— Хорошо, — сказал Гарстанг. — Завтра я начну подготовку, а на следующий день, если все пойдет хорошо, мы покинем Эрзу Дамат через Старые Западные ворота.
3
Серебряная пустыня и сонганское море
На следующее утро Гарстанг в сопровождении Кугеля и Гасмайра отправился приобретать необходимую экипировку. Их направили в специально оборудованный двор, расположенный на пустынной площади между бульварами старого города. Площадь окружала стена из кирпича, смешанного с обломками старых облицовочных плит. Из-за нее доносился громкий разноголосый шум: крики, плач, глубокий рев, лай, ржание, а также сильный неприятный запах, смесь аммиака, силоса, десятков сортов навоза, тухлого мяса и едкий аромат каких-то снадобий.
Пройдя через ворота, путешественники миновали контору, двери которой выходили на двор. На территории самого двора в загонах, клетках и загородках, огражденных частоколом, находились такие разнообразные животные, что Кугель был просто поражен. Появился владелец двора, высокий желтокожий человек с отсутствующими носом и одним ухом. Одежда из серой кожи, перевязанная по талии, смотрелась, как с чужого плеча, а высокая коническая черная шапка с болтающимися ушами все время съезжала на бок.
Гарстанг объяснил цель их визита.
— Мы пилигримы и должны пересечь Серебряную пустыню. Мы хотим нанять вьючных животных. Нас больше пятидесяти, и мы предполагаем, что путешествие в один конец займет двадцать дней, столько же обратно, да еще пять дней проведем у нашей цели: пусть эта информация поможет тебе обдумать наши потребности. Естественно, нам нужны самые крепкие, трудолюбивые и послушные животные, какие только у тебя есть.
— Всё это хорошо, — сказал хозяин, — но плата за наем такая же, как за продажу, так что за свои деньги можете получить животных в собственность.
— А какова цена? — спросил Гасмайр.
— Зависит от вашего выбора: у каждого животного своя цена.
Гарстанг, осматривавший двор, печально покачал головой.
— Признаюсь, я в замешательстве: тут все животные разного вида, и ни одно не похоже на те, что мне известны.
Хозяин согласился с этим.
— Если вы готовы слушать, я вам все объясню. Это интересная история, и она поможет вам в выборе.
— Значит, мы получим двойную выгоду, слушая тебя, — вежливо сказал Гарстанг, хотя Кугель делал нетерпеливые жесты.
Хозяин подошел к полке и достал переплетенный в кожу том.
— В прошлую эпоху король Катт Безумный приказал соорудить такой зверинец для собственного развлечения, каких не бывало раньше, чтобы поразить остальной мир. Его волшебник Фолиненс, повинуясь воле короля, вывел уникальных животных, сочетая множество различных кровей. Результат вы видите перед собой.
— Зверинец прожил так долго? — спросил Гарстанг.
— Нет. От короля Катта Безумного ничего не сохранилось, кроме легенды и книги его волшебника Фолиненса, — хозяин похлопал по книге, — в которой содержится системология его сумасшедших созданий. Например… — он раскрыл книгу. — Ну… гм-м… Вот место, в котором он менее подробно, чем в других случаях, описывает полулюдей, это всего лишь отрывочные заметки:
Гид: гибрид человека, горгульи, ворла, прыгающего насекомого.
Деоданд: росомаха, василиск, человек.
Эрб: медведь, человек, ящерица, демон.
Гру: человек, летучая мышь, необычный гун.
Лейкоморф: неизвестно.
Василиск: фелинодор, человек (оса?).
Гасмайр удивленно всплеснул руками.
— Неужели все эти животные созданы Фолиненсом — на несчастье всего человечества?
— Конечно, нет, — сказал Гарстанг. — Похоже, это отвлеченное рассуждение. Дважды он признается, что не знает.
— Таково и мое мнение относительно данного случая, — согласился хозяин, — хотя в других местах он говорит увереннее.
— А как эти животные, что находятся перед нами, связаны со зверинцем? — спросил Гасмайр.
Хозяин пожал плечами.
— Еще одна шутка Безумного короля. Он выпустил всех животных на свободу, вызвав всеобщую панику. Эти животные наделены исключительной плодовитостью, и теперь они во множестве населяют равнины Опарона и Бланвальтский лес.
— Что нам с того? — спросил Кугель. — Нам нужны вьючные животные, послушные и умеренные, нам не нужны выродки, сколь бы они ни были поучительны.
— Некоторые животные вполне соответствуют вашим требованиям, — с достоинством ответил хозяин. — Но они и стоят дорого. С другой стороны, за одну терцию вы можете приобрести вон то длинношеее существо с огромным животом, и удивительной прожорливостью.
— Цена подходящая, — с сожалением сказал Гарстанг. — К несчастью, нам нужны животные, чтобы нести пищу и воду через Серебряную пустыню.
— В таком случае вы должны более точно выражать свои желания. — Хозяин принялся осматривать свои владения. — Высокий зверь на двух лапах не так свиреп, как кажется…
Наконец отобрали пятнадцать животных, договорились о цене. Хозяин подвел их к выходу; Гарстанг, Гасмайр и Кугель повели процессию ни на что не похожих животных по улицам Эрзы Дамат к Западным воротам. Здесь животных оставили с Кугелем, а Гарстанг и Гасмайр отправились покупать продукты и прочие необходимые вещи.
К ночи все приготовления были завершены, и на следующее утро, когда багровые лучи солнца осветили Черный Обелиск, пилигримы выступили в путь. Животные несли корзины с продуктами и мехи с водой; у всех пилигримов была новая обувь и широкополые шляпы. Гарстанг не смог нанять проводника, но купил у географа карту; впрочем, на карте был только маленький кружок с надписью «Эрза Дамат» и большое пространство, обозначенное: «Серебряная пустыня».
Кугелю поручили вести в поводу передовое животное, двенадцатиногое создание длиной в двадцать футов с маленькой глупо улыбающейся детской головкой и рыжевато-коричневой шерстью. Кугеля это задание раздражало, потому что животное постоянно дышало на него зловонием и несколько раз пыталось наступить на ноги.
Из пятидесяти семи пилигримов, высадившихся с плота, к храму на берегу Сонганского озера выступило сорок девять. Впрочем, это число почти тут же сократилось до сорока восьми. Некто Токарин сошел с тропы, отвечая на призыв природы, и его ужалил чудовищный скорпион. Обезумев от боли, Токарин большими прыжками понесся на север, хрипло крича, и скоро скрылся из виду.
Остальная часть дня прошла без инцидентов. Пилигримы двигались по сухой безжизненной пустыне, усеянной кремневыми осколками. Здесь изредка росла только железная трава. К югу виднелись низкие холмы, и Кугелю показалось, что он видит две фигуры, неподвижно стоящие на вершине, но он никому не сказал об этом, посчитав видение миражем и не желая без надобности пугать спутников. На заходе караван остановился, и Кугель, вспомнив, что, по слухам, тут иногда нападают разбойники, уговорил Гарстанга выставить двоих часовых: Липпельта и Мирч-Мазена.
Наутро часовые бесследно исчезли. Это событие испугало и обеспокоило пилигримов. Они стояли, прижавшись друг к другу, как стайка детей, нервно поглядывая по сторонам. Вокруг лежала гладкая темная пустыня, еще более угрожающая в сумерках раннего рассвета. К югу, где находились холмы, высвечивались только их круглые вершины, по всем другим направлениям до самого горизонта тянулась плоская равнина.
Когда утром караван снова двинулся, их осталось сорок шесть. Кугель, как и накануне, повел многоногое животное, которое теперь занялось тем, что все время толкало улыбающейся мордой Кугеля в спину.
День прошел без происшествий. Миля за милей оставались позади. Первым шел с посохом Гарстанг, за ним Витц и Гасмайр, дальше еще несколько пилигримов. Потом следовали вьючные животные, и каждое отличалось своим собственным силуэтом. Первое — приземистое и мускулистое, второе — высокое и на двух ногах с почти человеческой фигурой, если не считать голову, маленькую и угловатую, как раковина мечехвоста. Третье — с выпуклой спиной, оно подпрыгивало на шести лапах; четвертое — было похоже на лошадь с белыми перьями. За вьючными животными брели остальные пилигримы; последним — Бланер с характерной униженностью, о которой он всегда объявлял. Вечером Кугель обнес лагерь прочной изгородью, некогда принадлежавшей Войонду.
На следующий день пилигримы пересекли низкий горный хребет, и тут подверглись нападению разбойников, которое, скорее всего, было засадой разведки. Единственным пострадавшим оказался Хакет, раненный в ногу. Но два часа спустя произошла более серьезная неприятность. Они проходили мимо холма, когда оттуда сорвался камень и, прокатившись через караван, убил одно животное, а также фунамбулского евангелиста Эндла и скептика Родемаунда. Ночью умер Хакет. Очевидно, его рана была плохо обработана и воспалилась.
На следующее утро пилигримы двинулись в путь с мрачными лицами, и почти тут же на них напали разбойники. К счастью, пилигримы были начеку, и разбойники, потерявшие свыше десяти человек, были отброшены; сами же пилигримы потеряли только Грея и Магастена.
Теперь слышалось постоянное ворчание; все подолгу смотрели на восток в сторону Эрзы Дамат. Гарстанг пытался поддержать падающий дух:
— Мы гилфигиты, Гилфиг сказал: «На берегах Сонганского моря мы отыщем священный храм!» Гилфиг всеведущ и всемилостив: те, кто погиб на службе ему, уже наслаждаются в раю Гамамере. Пилигримы! На запад!
Приободрившись таким образом, караван снова двинулся в путь, и день прошел без дальнейших неприятностей. Однако ночью три вьючных животных оборвали свою привязь и убежали вместе с изрядными запасами провизии и воды. Гарстанг вынужден был сократить порции.
На седьмой день пути Тилфокс съел горсть ядовитых ягод и умер в муках, а его брат, смотритель Витц, сошел с ума: он бегал вдоль линии вьючных животных, проклиная Гилфига, и резал ножом мехи с водой. Кугель убил его.
Два дня спустя оборванные люди увидели ручей. Несмотря на предупреждение Гарстанга, Саланав и Арло бросились к нему и стали пить большими глотками. Почти сразу же они схватились за животы, начали давиться, губы их приобрели цвет песка, и вскоре они умерли в мучениях.
Неделю спустя пятнадцать человек и четыре животных поднялись на очередной холм и увидели перед собой спокойные воды Сонганского моря. Кугель выжил, выжили Гарстанг, Гасмайр и Субукул. Перед ними расстилалось болото, питаемое большим ручьем. Кугель при помощи амулета Юкоуну проверил его и объявил, что воду можно пить. Впервые за время перехода все вдоволь напились, поели тростника, сделавшегося съедобным благодаря тому же амулету, а потом беззаботно уснули.
Кугеля разбудило чувство опасности, он вскочил и заметил зловещее шевеление в камышах. Он громким криком разбудил товарищей, все приготовили оружие, но то, что вызвало движение, исчезло. Время приближалось к полудню. Пилигримы прошли на низкий берег, чтобы обсудить положение. Они смотрели во все стороны, но никакого храма не видели. Вспыхнули споры, началась ссора, которую Гарстанг смог прекратить только с помощью самых горячих убеждений.
Балч, который ушел дальше по берегу, вернулся в большом возбуждении:
— Деревня!
Все с надеждой и оживлением двинулись туда, но деревня оказалась всего лишь горсточкой тростниковых хижин, населенных людьми-ящерами, которые оскалили зубы и начали бить мощными хвостами при виде пришельцев. Пилигримы прошли дальше по берегу и сели на бугор, глядя на низкий прибой Сонганского моря.
Гарстанг, похудевший и согбенный от испытанных лишений, заговорил первым. Он пытался влить в свой голос бодрость.
— Мы пришли, мы победили ужасную Серебряную пустыню! Теперь нам нужно только отыскать храм и исполнить свое поклонение. Тогда мы, благословенные, вернемся в Эрзу Дамат!
— Прекрасно, — проворчал Балч, — но где же найти этот храм? Справа и слева все тот же пустой берег!
— Нужно довериться руководству Гилфига! — объявил Субукул. Он вырезал из куска дерева стрелу и коснулся ею священной ленты. Воззвал: — Гилфиг! О Гилфиг! Отведи нас к храму! Бросаю этот указатель! — И бросил стрелку высоко в воздух. Она упала острием на юг.
— Мы должны идти на юг! — провозгласил Гарстанг. — Храм на юге!
Но Балч и другие отказались.
— Ты разве не видишь, что мы до смерти устали? По моему мнению, Гилфигу следовало бы самому направить нас в храм, а не оставлять в неуверенности!
— Гилфиг и так нас привел! — ответил Субукул. — Разве ты не видел направления стрелы?
Балч сардонически рассмеялся.
— Любая палка, которую бросаешь в воздух, неизменно падает на землю, и при этом указывает на юг с такой же легкостью, как на север.
Субукул в ужасе отступил.
— Ты богохульствуешь!
— Вовсе нет. Я не уверен, что Гилфиг услышал твое обращение, а может, у него не было времени, чтобы отреагировать. Брось стрелу сто раз; если во всех случаях она покажет на юг, я тут же отправлюсь туда.
— Хорошо, — сказал Субукул. Он снова воззвал к Гилфигу и бросил стрелу, которая на этот раз указала на север.
Балч ничего не сказал. Субукул замигал, потом покраснел.
— Гилфиг не играет в игры. Он указывает один раз, и нужно выполнять.
— Я не убежден, — сказал Балч.
— И я.
— И я.
Гарстанг умоляюще поднял руки.
— Мы прошли так далеко, мы страдали вместе, радовались вместе, трудились и сражались вместе — давайте теперь не ссориться!
Балч и один из несогласных только пожали плечами.
— Мы не пойдем слепо на юг.
— Что же вы будете делать? Пойдете на север? Или вернетесь в Эрзу Дамат?
— Эрза Дамат? Без продовольствия и всего с четырьмя вьючными животными? Ба!
— Тогда идем на юг в поисках храма!
Балч еще раз упрямо пожал плечами, отчего Субукул рассердился.
— Да будет так! Те, кто идет на юг, в эту сторону, те, кто с Балчем, в ту!
Гарстанг, Кугель и Гасмайр присоединились к Субукулу, остальные, одиннадцать человек, остались с Балчем, они принялись перешептываться, а четыре верных пилигрима с опаской смотрели на них.
Одиннадцать вскочили на ноги.
— Прощайте!
— Куда вы идете? — спросил Гарстанг.
— Неважно. Ищите свой храм, мы займемся своими делами. — И с этим коротким прощанием они отправились к деревне ящеролюдей. Как потом стало известно, они убили там всех мужчин, подпилили клыки женщинам, одели их в тростниковую одежду и стали жить как повелители деревни.
Гарстанг, Субукул, Гасмайр и Кугель тем временем шли по берегу на юг. Вечером они разбили лагерь и поели моллюсков и крабов. Утром оказалось, что оставшиеся четыре вьючных животных сбежали.
— Такова воля Гилфига, — провозгласил Субукул. — Нам остается только найти храм и умереть.
— Смелее! — сказал Гарстанг. — Не нужно предаваться отчаянию!
— А что нам остается? Увидим ли мы вновь долину Фолгус?
— Кто знает? Сначала нужно исполнить поклонение перед алтарем храма.
С этими словами они двинулись дальше и шли на юг весь остаток дня. К ночи они так устали, что смогли только лечь на песок.
Перед ними расстилалось море, плоское, как стол, и такое тихое, что заходящее солнце отражалось в нем безо всякой дорожки. Ужин снова состоял из моллюсков и крабов, после чего они улеглись спать на песок.
В начале ночи Кугель проснулся от звуков музыки. Приподнявшись, он увидел, что над водой появился призрачный город. Стройные башни вздымались в небо, освещенные сверкающими белыми огоньками, которые сновали в воздухе вверх и вниз, вперед и назад. На аллеях толпились веселые люди в бледных светящихся одеждах, играла музыка. Проплыла барка, выложенная шелковыми подушками, ее двигал огромный парус из василькового шелка. Фонари на носу и корме освещали веселящиеся толпы; одни танцевали, другие играли на лютнях, третьи пили из кубков.
Кугель стремился разделить их веселье. Он приподнялся на колени и позвал. Веселящиеся отложили свои инструменты и уставились на него, но вскоре барка проплыла мимо, уносимая большим синим парусом. Вскоре и сам город побледнел и исчез, осталось только темное ночное небо.
Кугель тупо смотрел в ночь, а горло сжималось от неведомой печали. К собственному удивлению, он обнаружил, что стоит на самом краю воды. Рядом стояли Гарстанг, Гасмайр и Субукул. Все смотрели друг на друга и молчали. Потом вернулись на берег и снова легли спать на жесткий песок.
На следующий день они почти не разговаривали и даже избегали друг друга: каждый хотел остаться наедине со своими мыслями. Время от времени то один, то другой с надеждой смотрели на юг, но никто не пытался продолжить путь, об этом даже не заговаривали.
День проходил, и пилигримы оставались все в том же полуоцепенении. Садилось солнце, наступила ночь, но никто не желал ложиться спать, боясь пропустить дивное видение.
Их ожидание было вознаграждено. Над морем снова появился призрачный город, и опять там был праздник. В небе расцветали удивительно сложные фейерверки: копья, сети, звездные взрывы красного, зеленого, синего, серебряного цветов. На аллее проходил парад, впереди легко шли юные девушки в радужной одежде, за ними призрачные музыканты в просторных красных и оранжевых одеяниях, а следом акробаты показывали свое мастерство. Часами звуки веселья плыли над водой. Кугель по колено погрузился в воду и смотрел, как зачарованный, пока праздник ни стих, а город расплылся. Тогда он повернулся, и остальные поднялись за ним на берег.
На следующий день все ослабли от голода и жажды. Хриплым голосом Кугель сказал, что им нужно идти. Гарстанг кивнул и тоже хрипло добавил:
— К храму, к храму Гилфига!
Субукул кивнул. Щеки его некогда полного лица обвисли, глаза воспалились.
— Да, — просвистел он, — мы отдохнули. Нужно идти!
Гасмайр тупо кивнул:
— К храму!
Но никто не пошевелился. Кугель кое-как поднялся выше по берегу и сел в ожидании прихода ночи. Посмотрев вправо, он вздрогнул. Там сидел человеческий скелет в той же позе, в какой сидел он сам. Передернувшись, Кугель повернулся налево, там был второй скелет, этот от времени и непогоды превратился в груду костей.
Кугель встал и направился к остальным.
— Быстрее! — позвал он. — Пока у нас еще остаются силы! На юг! Идемте, пока мы не умерли, как те, чьи кости лежат там, вверху!
— Да, да, — пробормотал Гарстанг. — К храму. — Он с трудом встал. — Идемте! — обратился он к остальным. — Мы идем на юг!
Субукул поднялся, но Гасмайр после нескольких попыток остался сидеть на песке.
— Я останусь, — сказал он. — Когда доберетесь до храма, замолвите за меня слово перед Гилфигом, объясните, что волшебное очарование лишило мое тело сил.
Гарстанг хотел остаться с ним и попытаться уговорить, но Кугель указал на заходящее солнце.
— Если мы дождемся темноты, мы погибнем. Завтра у нас совсем не останется сил!
Субукул взял Гарстанга за руку.
— Мы должны уйти до наступления ночи.
Гарстанг в последний раз обратился к Гасмайру.
— Друг мой и сподвижник, наберись сил. Мы пришли вместе — от самой долины Фолгус, на плоту по Скамандеру и через эту ужасную пустыню. Неужели мы должны расстаться на самом пороге храма?
— Идем к храму! — хрипел Кугель.
Но Гасмайр отвернулся. Кугель и Субукул увели Гарстанга, по высохшим щекам которого бежали слезы. Пошатываясь, они побрели по берегу на юг, отворачиваясь от спокойной глади моря.
Старое солнце село, веером разбрасывая цветные лучи. На спокойном высоком небе желтовато-бронзового оттенка образовались небольшие облачка. Со стороны моря вновь появился призрачный город. Никогда он не казался величественнее, чем в тот момент, когда его шпили уловили огни заката. По аллеям прогуливались юноши и девушки с цветами в волосах, иногда они останавливались и с сожалением смотрели на троих людей, бредущих по песку. Закат потемнел, белые огни осветили город, придавая ему колдовское очарование, музыка поплыла над водой. Долгое время следовала она за тремя пилигримами и, наконец, стихла вдали. Пустое море расстилалось на запад, отражая последние отблески заката.
Примерно в это время пилигримы набрели на ручей с пресной водой, поблизости от которого росли ягоды и дикие сливы. Здесь они провели ночь. Утром Кугель поймал рыбу и нескольких крабов на берегу. Подкрепившись, трое снова двинулись на юг, все время надеясь увидеть храм. Даже Кугель почти поверил в него, настолько неистовой была вера Гарстанга и Субукула. Но проходили дни, и Субукул начал отчаиваться, сомневаться в приказании Гилфига, сомневаться в добродетельности самого Гилфига.
— Чего мы добились этим мучительным путешествием? Разве Гилфиг сомневался в нашей преданности? Мы доказали ее своим присутствием На Светлом обряде. Зачем он послал нас так далеко?
— Пути Гилфига неисповедимы, — отвечал Гарстанг. — Мы пришли так далеко, но нужно идти дальше!
Субукул остановился и посмотрел назад, туда, откуда они пришли.
— Вот мое предложение. На этом месте воздвигнем каменный алтарь, который станет нашим храмом; исполним перед ним обряд. Удовлетворив требования Гилфига, мы сможем повернуться лицом на север, к деревне, где остались наши товарищи. Там мы отыщем вьючных животных, возобновим припасы и направимся в пустыню. И, может быть, сумеем вернуться в Эрзу Дамат.
Гарстанг колебался.
— Твое предложение весьма здраво. И все же…
— Лодка! — воскликнул Кугель. Он указал на море, где в полумиле плыла рыбачья лодка под квадратным парусом на длинной гибкой рее. Она прошла мимо мыса в миле к югу от того места, где стояли пилигримы, и Кугель указал на деревню дальше по берегу.
— Прекрасно! — объявил Гарстанг. — Там должны жить гилфигиты, а деревня находится вблизи храма! Идемте!
Но Субукул не решался.
— Неужели знание священных текстов распространилось так далеко?
— Осторожность — наш девиз, — проговорил Кугель. — Нужно очень осторожно провести разведку. — И он провел их через лес тамариска и лиственницы в такое место, откуда сверху они могли рассмотреть деревню. Хижины были грубо сложены из камня, и жил в них народ, выглядевший довольно свирепо. Их черные, жесткие волосы обрамляли круглые, цвета глины, плоские лица. На плечах росла жесткая щетина, издали выглядящая как меховые эполеты. Изо рта и у мужчин, и у женщин торчали крупные клыки, а низкие, хриплые голоса не располагали к знакомству. Кугель, Гарстанг и Субукул отступили с величайшей осторожностью и, спрятавшись среди деревьев, стали негромко совещаться.
Гарстанг, наконец, упал духом и потерял всякую надежду.
— Я истощен духовно и физически. Наверное, здесь я и умру.
Субукул посмотрел на север.
— Я попробую перебраться через Серебряную пустыню. Если все пройдет хорошо, вернусь в Эрзу Дамат или даже в долину Флогус.
Гарстанг повернулся к Кугелю.
— А ты? Мы ведь не нашли храма Гилфига.
Кугель указал на пристань, где было причалено несколько лодок.
— Я направляюсь в Альмери через Сонганское море. Предлагаю конфисковать лодку и плыть на запад.
— Тогда прощай, — сказал Субукул. — Гарстанг, идешь со мной?
Гарстанг покачал головой.
— Слишком далеко. Я, несомненно, умру в пустыне. Я пересеку море вместе с Кугелем и понесу Слово Гилфига народу Альмери.
— Ну, тогда прощай и ты, — сказал Субукул. Он быстро повернулся, чтобы скрыть выражение лица, и двинулся на север.
Кугель и Гарстанг смотрели, как его крепкая фигура уменьшается на расстоянии и исчезает. Потом повернулись и принялись рассматривать причал. Гарстанг сомневался.
— Лодки кажутся пригодными для моря, но «конфисковать» значит «украсть» — это действие особенно осуждается Гилфигом.
— Никаких затруднений, — ответил Кугель. — Я положу на причал несколько золотых монет, это больше стоимости лодки.
Гарстанг, наконец, неуверенно согласился.
— А как же пища и вода?
— Взяв лодку, мы поплывем вдоль берега, пока не припасем достаточно, а потом двинемся на запад.
Гарстанг согласился, и они снова принялись рассматривать лодки, сравнивая их друг с другом. Наконец выбрали прочное судно десяти или двенадцати шагов длиной с небольшой каютой.
В сумерках они двинулись к пристани. Вокруг все было тихо, рыбаки вернулись в деревню. Гарстанг поднялся на борт и сообщил, что лодка в порядке. Кугель начал отвязывать чалку, но в это время с пристани послышался свирепый крик, и появился десяток крепких рыбаков.
— Мы пропали! — крикнул Кугель. — Спасайся, беги, а еще лучше плыви!
— Невозможно! — провозгласил Гарстанг. — Если это смерть, я встречу ее с достоинством. — И он встал на палубе.
Вскоре их окружили жители деревни всех возрастов, привлеченные шумом. Один из них, старшина деревни, спросил строгим голосом:
— Что вы делаете на нашем причале и зачем собираетесь украсть лодку?
— Наша причина проста, — ответил Кугель, — мы хотим пересечь море.
— Что? — взревел старшина. — Как это возможно? На лодке нет ни пищи, ни воды, она плохо оборудована. Почему вы просто не обратились к нам и не сказали, что вам нужно?
Кугель замигал и обменялся взглядом с Гарстангом.
— Буду откровенен. Ваша внешность внушила нам такой страх, что мы не решились.
Его слова вызвали большое веселье и удивление в толпе. Старшина сказал:
— Мы все удивлены: объяснись.
— Хорошо, — ответил Кугель. — Могу ли я быть абсолютно откровенным?
— Конечно!
— Некоторые особенности вашей внешности кажутся нам грубыми и варварскими: ваши выступающие клыки, черная грива, окружающая лица, какофония вашей речи — это еще не все.
Жители деревни недоверчиво рассмеялись.
— Что за странные у вас представления! — восклицали они. — У нас длинные зубы, чтобы мы могли разрывать рыбу — нашу основную пищу. Волосы мы носим так, чтобы защититься от ядовитых насекомых. И так как мы глуховаты, то, очевидно, кричим. А вообще-то мы добрый и мягкий народ.
— Совершенно верно, — сказал старейшина. — И чтобы продемонстрировать это, завтра мы снабдим продовольствием нашу лучшую лодку и отправим вас с нашими добрыми пожеланиями. А сегодня в вашу честь будет пир!
— Вот истинно святая деревня! — провозгласил Гарстанг. — Вы случайно не приверженцы Гилфига?
— Нет, мы поклоняемся богу-рыбе Иобу, который кажется нам не менее действенным, чем другие. Но идемте в деревню. Надо подготовиться к пиру.
Они поднялись по лестнице, высеченной в скале утеса, и оказались на площадке, освещенной десятками горящих факелов. Старшина указал на хижину, более просторную, чем остальные.
— Это мой дом. Здесь вы проведете ночь, а я буду спать в другом месте.
Гарстанг снова начал хвалить святость и милосердие жителей деревни, на что старшина наклонил голову.
— Мы стараемся добиться духовного единства. Его символизирует главное блюдо наших церемониальных пиров. — Он повернулся и крикнул, сложив руки: — Готовьтесь!
На треножнике повесили большой котел, приготовили блок и подъемник, и каждый житель деревни подходил, отрезал себе палец и бросал в котел.
Старшина объяснил:
— Этим простым обычаем, к которому вы, несомненно, присоединитесь, мы демонстрируем наше общее наследие и взаимную доверенность. Давайте встанем в ряд. — И Кугелю и Гарстангу ничего не оставалось, как тоже отрубить по пальцу и бросить в котел.
Пир продолжался почти всю ночь. Утром жители деревни выполнили свое слово. Особенно пригодную для морских путешествий лодку снабдили большим запасом продовольствия и воды, включая то, что осталось от ночного пира.
Все собрались на пристани. Кугель и Гарстанг высказали свою благодарность, затем Кугель поднял парус, а Гарстанг отвязал лодку от причала. Ветер наполнил парус, и лодка легко двинулась по поверхности Сонганского моря. Постепенно берег растаял вдали и два человека остались одни, со всех сторон окруженные только черным металлическим блеском воды.
Наступил полдень. Лодка продолжала двигаться в пустоте: вода внизу, воздух вверху, тишина во всех направлениях. День был долгим и вялым, нереальным, как сновидение. За печальным величием сумерек последовала темнота цвета разведенного вина.
Ветер усилился, и всю ночь они двигались на запад. На рассвете стихнувший ветер не мог наполнить парус, и Кугель с Гарстангом уснули.
Восемь дней повторялся этот цикл. На утро девятого дня впереди появилась береговая линия. К середине дня через невысокий прибой они направили лодку к берегу.
— Это Альмери? — спросил Гарстанг.
— Я так считаю, — ответил Кугель, — но не знаю, какая именно часть. Азеномай может лежать на севере, востоке и юге. Если вон тот лес окружает Восточный Альмери, нам придется пройти через него, а живущие там медведи пользуются ужасной репутацией.
Гарстанг указал вниз по берегу.
— Смотри: еще одна деревня. Если тут такой же народ, что и на том берегу, нам помогут. Идем, расскажем им, что нам нужно.
Кугель задержался.
— Может, разумнее разведать сначала?
— Зачем? — спросил Гарстанг. — В прошлый раз это привело только к недоразумению. — Он пошел по берегу к деревне. Когда они приблизились, им стали видны люди на центральной площади: прекрасные золотоволосые люди, голоса которых были подобны музыке.
Гарстанг весело приблизился к ним, ожидая еще более радушного приема, чем на том берегу. Однако жители деревни, не долго думая, набросили на них сети.
— Зачем вы это делаете? — спросил Гарстанг. — Мы путники и не причиним вам вреда!
— Вы чужаки, вот и все, — ответил самый высокий из золотоволосых. — Мы поклоняемся неумолимому богу Данготту. Чужаки — это всегда еретики, и их полагается скармливать священным обезьянам. — И с этими словами они потащили Кугеля и Гарстанга по острым камням берега, а прекрасные дети радостно плясали вокруг.
Кугель умудрился достать трубку, взятую у Войонда, и направить на жителей деревни синий концентрат. В ужасе они попадали на землю, и Кугель смог выпутаться из сети. Обнажив меч, он освободил Гарстанга, но жители быстро пришли в себя. Еще один выстрел из трубки заставил их в страхе бежать.
— Беги, Кугель, — заговорил Гарстанг. — Я старик, во мне не осталось сил. Торопись, ищи спасения, желаю тебе добра.
— Обычно я так и поступаю, — признался Кугель. — Но эти люди вызвали у меня приступ донкихотства. Выбирайся из сети, пойдем вместе, — Он снова внес в ряды противников замешательство трубкой, а Гарстанг в это время высвободился, и они побежали по берегу.
Жители деревни преследовали их, бросая гарпуны. Первый же гарпун попал в спину Гарстангу. Он упал без звука. Кугель повернулся, нацелил трубку, но волшебство истощилось, и появилось только несколько капель прозрачной жидкости. Жители деревни приготовились ко второму залпу; Кугель выкрикнул проклятие, увернулся, и гарпуны пролетели мимо, безопасно вонзившись в береговой песок.
Кугель в последний раз погрозил негостеприимным жителям кулаком и убежал в лес.
Пещера в лесу
Продолжая путь на юг, Кугель попадается в ловушку крысолюдей.
Кугель шел через Старый Лес. Он двигался крайне осторожно, часто останавливался и прислушивался, ожидая услышать треск ветки, звуки шагов или даже шум дыхания. Его настороженность хотя и замедляла продвижение, вызывалась не теоретическими соображениями, а была насущной необходимостью: другие существа бродили по лесу, и их стремления противоречили желанию Кугеля остаться целым и невредимым. Весь вечер он бежал и, наконец, едва ускользнул от пары деодандов; в другой раз ему повезло, и он, оставшись незамеченным, остановился на самом краю поляны, на которой стоял размышляющий лейкоморф. С тех пор Кугель стал еще осторожнее, шел от дерева к дереву, всматривался и вслушивался в лесные шорохи, легкой походкой перебегал открытые пространства, как будто прикосновение к земле жгло ему ноги.
В середине дня он оказался на небольшой влажной поляне, окруженной высокими и мрачными, как монахи в капюшонах, черными деревьями. Несколько косых красных лучей, пробившись на поляну, освещали изогнутое айвовое дерево, на котором висел кусок пергамента. Оставаясь в тени, Кугель тщательно осмотрел поляну, потом осторожно подошел к дереву. На листке витиеватыми буквами было написано:
«Мудрец Зараидес делает щедрое предложение! Тот, кто найдет и прочтет это послание, может бесплатно получить час консультаций. В ближайшем холме — вход в пещеру; мудрец находится внутри».
Кугель удивленно рассматривал пергамент. Большой вопрос повис в воздухе: зачем Зараидесу отдавать свои знания с такой необычной щедростью? Вряд ли можно рассчитывать на истинное бескорыстие: в той или иной форме обязательно проявится закон равновесия. Если Зараидес предлагает совет — мысль об абсолютном альтруизме нужно отбросить, — значит, он ожидает чего-то в обмен: благодарность и словесную оценку своего благородства или рассказ о каких-нибудь событиях в отдаленных местностях, или вежливое прослушивание каких-нибудь прозаических текстов и од, или какая-нибудь другая служба. Когда Кугель перечел послание, его скептицизм еще усилился. Он бы отбросил пергамент, если бы не срочная и настоятельная потребность в информации, особенно ему требовалось знание наиболее безопасного и быстрого пути к дому Юкоуну, а также способа сделать Смеющегося Мага беспомощным.
Кугель осмотрелся, отыскивая холм, упоминаемый Зараидесом. Напротив, по другую сторону поляны, местность поднималась, и, подняв голову, Кугель заметил искривленные ветви и спутанную листву нескольких даобадов.
С величайшей осторожностью Кугель двинулся по лесу и вскоре остановился у скалы, поросшей деревьями и вьющимися растениями. Несомненно, это тот холм, который упоминается в послании.
Кугель стоял, держась за подбородок, оскалив зубы в выражении сомнения. Он прислушался: тишина была абсолютная и полная. Держась в тени, он двинулся вокруг холма и вскоре подошел к входу в пещеру — круглому отверстию в скале высотой с человека и шириной с расставленные руки. Над ним висела надпись тем же почерком:
ВХОДИТЕ: ВСЕМ ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
Кугель покрутил головой направо и налево. Ни звука, ни движения в лесу. Он сделал вперед несколько осторожных шагов, вгляделся в проем пещеры и увидел только темноту.
Кугель отступил. Несмотря на искренность надписи, он не чувствовал желания идти туда и, присев на корточки, принялся внимательно разглядывать пещеру.
Прошло пятнадцать минут. Кугель переменил положение, и тут справа он увидел человека, приближавшегося не менее осторожно, чем он сам. Вновь прибывший был среднего роста, в грубой крестьянской одежде: серых брюках, рубашке цвета ржавчины, шапке с козырьком. У него оказалось грубое круглое лицо с коротким носом, маленькими широко расставленными глазами и тяжелым подбородком, заросшим темной щетиной. В его руке был зажат пергамент, подобный тому, что прочитал Кугель.
Кугель встал. Вновь прибывший остановился, потом подошел.
— Ты Зараидес? Если так, то я Фабельн, травник. Ищу заросли дикого лука. Там дальше моя дочь; она вянет, бродит как во сне и не носит больше корзин, поэтому…
Кугель поднял руку.
— Ты ошибаешься. Зараидес находится в пещере.
Фабельн хитро сузил глаза.
— А кто же ты?
— Я Кугель; подобно тебе, я ищу знаний.
Фабельн кивнул.
— Ты посоветовался с Зараидесом? Он достоин доверия? И действительно не берет платы, как говорится в надписи?
— Верно во всех подробностях, — ответил Кугель. — Зараидес, по-видимому, всеведущ и испытывает радость, передавая знания. Все мои затруднения разрешены.
Фабельн искоса посмотрел на него.
— А чего же ты тогда ждешь у пещеры?
— Я тоже травник и формулирую новые вопросы, особенно относительно находящихся поблизости богатых зарослей дикого лука.
— Вот как? — воскликнул Фабельн, возбужденно щелкая пальцами. — Формулируй тщательно, а пока ты составляешь фразы, я пройду внутрь и спрошу о причине апатии моей дочери.
— Как хочешь, — ответил Кугель. — Но если подождешь немного, я скоро кончу формулировать свой вопрос.
Фабельн сделал жизнерадостный жест.
— Скоро я выйду из пещеры, потому что я человек быстрый и решительный, вплоть до бесцеремонности.
Кугель поклонился.
— В таком случае, проходи.
— Я скоро. — И Фабельн скрылся в пещере. — Зараидес? — позвал он. — Где мудрец Зараидес? Я Фабельн; хочу задать несколько вопросов. Зараидес? Будь добр, выходи. — Голос Фабельна звучал глухо. Кугель, внимательно прислушиваясь, услышал, как открылась и закрылась дверь, потом наступила тишина. Он приготовился терпеливо ждать.
Проходили минуты… прошел час. Красное солнце передвинулось по небу и скрылось за холмом. Кугель начал беспокоиться. Где Фабельн? Он наклонил голову: снова открылась и закрылась дверь? Да, это Фабельн: все в порядке!
Фабельн выглянул из пещеры.
— Где травник Кугель? — Он говорил резким хриплым голосом. — Зараидес сидит за накрытым столом и не желает обсуждать местоположение дикого лука, пока ты не присоединишься к нему.
— Банкет? — с интересом спросил Кугель. — Неужели так далеко простирается щедрость Зараидеса?
— Да. Ты разве не видел украшенный шпалерами зал, резные кубки, серебряную супницу? — Фабельн говорил мрачно, и это удивило Кугеля. — Но идем: я тороплюсь и не хочу ждать. Если ты уже пообедал, я так и скажу Зараидесу.
— Ни в коем случае, — с достоинством ответил Кугель. — Я сгорел бы от стыда, если бы пренебрег приглашением Зараидеса. Иди вперед: я за тобой!
— Тогда пошли. — Фабельн повернулся; Кугель прошел за ним и ощутил отвратительный запах. Он остановился. — Мне кажется, я чувствую вонь; она очень неприятно на меня действует.
— Я тоже заметил, — отозвался Фабельн. — Но за дверью никакого запаха нет.
— Поверю на слово, — раздраженно сказал Кугель. — Такой запах испортил бы мне аппетит. Где же…
И в этот момент на него обрушился поток маленьких быстрых тел, холодных и скользких, тощих и испускающих именно такое зловоние. Послышалось множество высоких голосов, кто-то выхватил у него меч и дорожный мешок. Дверь открылась и Кугеля втолкнули в низкую нору. В колеблющемся желтом свете он рассмотрел своих похитителей: ростом они были ему по пояс, с бледной кожей, заостренными мордочками и ушами, расположенными наверху головы. При ходьбе они слегка сутулились и наклонялись вперед, как будто коленные суставы у них сгибались в противоположном направлении, не как у настоящих людей. Их ножки в сандалиях казались очень мягкими и тонкими.
Кугель удивленно смотрел на них. Поблизости присел Фабельн, глядя на него со смесью злорадства и удовлетворения. Теперь Кугель рассмотрел, что на шее Фабельна надето металлическое кольцо, а от него отходит тонкая цепочка. У дальней стены норы сидел старик с длинными седыми волосами, тоже с кольцом и цепочкой. В это время крысиные люди надели такое же кольцо на шею Кугелю.
— Подождите! — в ужасе воскликнул Кугель. — Что это значит? Я отвергаю такое обращение!
Крысолюди подтолкнули его и убежали. Кугель увидел, что с их острых задов свисали длинные чешуйчатые хвосты, нелепо высовывающиеся из черных комбинезонов.
Дверь закрылась, три человека остались одни.
Кугель гневно повернулся к Фабельну.
— Ты меня обманул; ты заманил меня в ловушку! Это серьезное преступление!
Фабельн горько рассмеялся.
— Не более серьезное, чем то, что ты совершил, обманывая меня! Меня захватили из-за твоего мошеннического трюка, поэтому я позаботился, чтобы и ты не ушел.
— Это бесчеловечная злоба! — взревел Кугель — Я позабочусь, чтобы ты получил то, что заслуживаешь!
— Ба! — отозвался Фабельн. — Не раздражай меня своими жалобами; во всяком случае, я заманил тебя в пещеру не из-за одной злобы.
— Нет? У тебя были еще какие-то причины?
— Очень просто: крысолюди умны! Тот, кто завлечет в пещеру двух других, обретает свободу. Ты номер один на моем счету. Мне осталось заманить еще одного, и я свободен. Разве я не прав, Зараидес?
— Только в широком смысле, — ответил старик. — Ты не можешь засчитывать этого человека на свой счет; если бы существовала абсолютная справедливость, вы оба были бы на моем счету. Разве не мой пергамент привлек вас к пещере?
— Но не в нее! — заявил Фабельн. — Вот тут-то и разница! Так считают крысолюди, и значит, ты не свободен.
— В таком случае, — сказал Кугель, — я считаю тебя номером один на своем счету, потому что именно я послал тебя в пещеру для проверки того, что там находится.
Фабельн пожал плечами.
— Этот вопрос ты должен решить с крысолюдьми. — Он нахмурился и замигал маленькими глазками. — А почему я не должен засчитывать тебя на свой счет? Это нужно обсудить.
— Не так, не так! — послышался резкий голос из-за решетки. — Мы засчитываем только тех, кто привлечен после заключения сделки. Фабельна нельзя относить ни на чей счет. У него самого на счету есть один — а именно Кугель. У Зараидеса на счету нуль.
Кугель потрогал кольцо на шее.
— А что, если я не смогу раздобыть двоих?
— Тебе дается месяц. Если не справишься, тебя сожрут.
Фабельн заговорил трезвым расчетливым голосом.
— Считайте, что я уже свободен. Поблизости ждет моя дочь. У нее страсть к дикому луку, она больше не приносит пользы в моем хозяйстве. С ее помощью я освобожусь. — И Фабельн удовлетворенно кивнул.
— Интересно было бы рассмотреть твои методы, — заметил Кугель. — А именно: где она находится и как ее позвать.
Выражение лица Фабельна стало хитрым и злым.
— Я тебе ничего не скажу! Если хочешь привлекать людей, сам изобретай способ!
Зараидес указал на стол, где лежали обрывки пергамента.
— Я привязываю привлекательные послания к крылатым семенам, и потом их выпускают в лесу. Таким образом, я могу привлечь прохожих к входу в пещеру, но не дальше. Боюсь, что мне осталось прожить только пять дней. Если бы у меня были мои книги, мои фолианты, мои руководства! Какие заклинания, какие заклинания! Я разрыл бы этот муравейник из конца в конец; я превратил бы каждую крысу в язык зеленого пламени. Я наказал бы Фабельна за то, что он меня обманул… Гм… Вращатель? Отчаянная Чесотка Люгвилера?
— Чары Одиночного Заключения имеют свои преимущества, — предложил Кугель.
Зараидес кивнул.
— Да, в этом что-то есть… Но это все пустые мечты: у меня отобрали заклинания и унесли в какое-то тайное место.
Фабельн фыркнул и отвернулся. Из-за решетки послышалось резкое предостережение:
— Сожаления и извинения не заменят вашего счета. Соревнуйтесь с Фабельном! У него уже есть один на счету, и он собирается завтра получить второй. А ведь мы захватили его случайно!
— Я его привлек! — возразил Кугель. — Разве вы не знаете честности? Я послал его в пещеру, он должен быть занесен на мой счет!
— Все остается, как прежде! — последовал строгий ответ.
Зараидес развел руками и принялся лихорадочно писать на пергаменте. Фабельн скорчился в углу на стуле и сидел неподвижно. Проползая мимо, Кугель пнул ножку стула, и Фабельн упал на пол. Он поднялся и бросился на Кугеля, который швырнул в него стул.
— Порядок! — послышался резкий голос. — Порядок, или будете наказаны!
— Кугель выбил стул, я из-за него упал, — жаловался Фабельн. — Почему его не наказывают?
— Чистая случайность, — заявил Кугель. — По моему мнению, вспыльчивый Фабельн должен содержаться в одиночке в течение двух, а еще лучше трех недель.
Фабельн начал плеваться, но резкий голос из-за решетки потребовал тишины.
Вскоре принесли пищу — грубую похлебку с неприятным запахом. После еды всем приказали проползти в нору на нижнем уровне, там их приковали к стене. Кугель спал беспокойным сном и проснулся от голоса из-за двери, обращенного к Фабельну:
— Послание доставлено, оно прочитано с большим вниманием.
— Хорошая новость! — послышался голос Фабельна. — Завтра я выйду в лес свободным человеком!
— Молчание! — прохрипел в темноте Зараидес. — Неужели целыми днями я должен писать пергаменты, а по ночам слушать ваше подлое злорадство?
— Ха-ха! — насмехался Фабельн. — Слушайте, что говорит бессильный волшебник!
— Увы мне! Где мои книги? — простонал Зараидес. — Ты пел бы тогда по-другому!
— А где можно найти эти книги? — осторожно спросил Кугель.
— Спроси этих грязных мюридов: они захватили меня врасплох.
Теперь Фабельн поднял голову и начал жаловаться:
— Вы собираетесь всю ночь обмениваться воспоминаниями? Я хочу спать.
Разъяренный Зараидес начал так яростно бранить Фабельна, что вбежали крысолюди и утащили его куда-то, оставив Фабельна и Кугеля одних.
Утром Фабельн быстро съел свою похлебку.
— Эй, — крикнул он за решетку, — скорее одевайте мне воротник, чтобы я мог выйти и завершить свой счет. Первый на моем счету Кугель.
— Ба! — сказал Кугель. — Какой позор!
Крысолюди, не обращая внимания на протесты Фабельна, еще более плотно закрепили на нем ошейник, прикрепили цепь и вытащили его на четвереньках, и Кугель остался один.
Он попытался сесть прямо, но прижался шеей к влажной грязи и соскользнул на локтях.
— Проклятые крысы! Все равно я обману их! В отличие от Фабельна, у меня нет семьи, чтобы кого-нибудь привлечь… Эффективность пергаментов Зараидеса под вопросом… Но, возможно, кто-нибудь случайно окажется поблизости, как я и Фабельн. — Он повернулся к решетке, за которой сидел остроглазый надсмотрщик. — Чтобы привлечь двух необходимых людей на свой счет, я должен ждать снаружи пещеры.
— Это позволено, — провозгласил надзиратель. — Конечно, должен быть тщательный присмотр.
— Это понятно, — согласился Кугель. — Но я прошу, чтобы ошейник и цепь с меня сняли. При столь очевидном принуждении даже самые доверчивые уйдут.
— В том, что ты говоришь, что-то есть, — согласился надзиратель. — Но что в таком случае помешает тебе убежать?
Кугель принужденно рассмеялся.
— Разве я похож на обманщика? И к чему мне это делать, если я легко пополню свой счет?
— Мы примем меры предосторожности. — Через мгновение в норе появилось множество крысолюдей. Ошейник с Кугеля сняли, но икру правой ноги проткнули серебряной булавкой; Кугель закричал от боли, тем временем к булавке прикрепили цепь.
— Теперь цепь незаметна, — заявил один из его похитителей. — Можешь стоять перед пещерой и привлекать проходящих.
Продолжая стонать от боли, Кугель выполз из норы и пещеры; у входа в пещеру сидел Фабельн, с цепью у шеи, ожидая появления дочери.
— Куда ты идешь? — подозрительно спросил он.
— Буду ходить перед пещерой и привлекать к ней прохожих.
Фабельн скорчил кислую гримасу и стал всматриваться в деревья.
Кугель остановился у входа в пещеру. Он посмотрел во все стороны, потом крикнул:
— Есть ли кто поблизости?
Ответа он не получил и стал расхаживать взад и вперед, цепь позванивала при его шагах.
Движение среди деревьев, всплеск желтой и зеленой ткани, и появилась дочь Фабельна, неся корзину и топор. Увидев Кугеля, она остановилась, потом неуверенно подошла.
— Я ищу Фабельна, который попросил принести кое-какие вещи.
— Я возьму их, — сказал Кугель и протянул руку к топору, но крысолюди были начеку и утащили его за цепь к пещере. — Она должна положить топор на ту скалу, — просвистели ему в ухо. — Иди и скажи ей об этом.
Кугель снова захромал вперед. Девушка удивленно смотрела на него.
— Почему ты так поскакал назад?
— Я тебе расскажу, и это действительно странная история, — ответил Кугель, — но сначала ты должна положить топор и корзину вон на ту скалу; туда вскоре подойдет Фабельн.
Из пещеры послышался приглушенный гневный протест, быстро стихший.
— Что это за звук? — спросила девушка.
— Сделай, как я прошу, и все будешь знать.
Удивленная девушка отнесла топор и корзину в указанное место, потом вернулась.
— Ну, где же Фабельн?
— Фабельн умер, — сказал Кугель. — Его телом овладел злой дух; остерегайся его: это мое предупреждение.
При этих словах Фабельн испустил громкий вопль и крикнул из пещеры:
— Он лжет, он лжет! Иди сюда, в пещеру!
Кугель поднял руку.
— Ни в коем случае. Будь осторожна!
Девушка в удивлении и страхе посмотрела в сторону пещеры, там теперь появился Фабельн, он яростно жестикулировал. Девушка отступила назад.
— Иди, иди! — кричал Фабельн. — Войди в пещеру!
Девушка покачала головой, и Фабельн яростно дернул цепь.
Крысолюди утащили его назад в тень, но он так отчаянно сопротивлялся, что они вынуждены были убить его и утащить тело в нору.
Кугель внимательно слушал, потом кивнул головой и сказал девушке:
— Теперь все в порядке. Фабельн оставил мне некоторые ценности; в пещере я их тебе передам.
Девушка удивленно покачала головой.
— У Фабельна не было никаких ценностей.
— Будь добра, осмотри сама. — Кугель вежливо подталкивал ее к пещере. Она пошла вперед, всмотрелась внутрь, и тут же крысолюди схватили ее и утащили в нору.
— Один на моем счете, — сказал Кугель. — Не забудьте записать!
— Счет зарегистрирован, — послышался изнутри голос, — Еще один, и ты свободен.
Остаток дня Кугель ходил взад и вперед перед пещерой, посматривал во все стороны, но никого не увидел. Вечером его втащили в пещеру и приковали в той же норе, в которой он провел предыдущую ночь. Теперь там находилась дочь Фабельна. Обнаженная, в синяках, с пустыми глазами, она в упор смотрела на него. Кугель попытался поговорить с ней, но она, казалось, утратила дар речи.
Принесли вечернюю похлебку. За едой Кугель тайком поглядывал на девушку. Грязная и избитая, она, тем не менее, оставалась хорошенькой. Кугель придвинулся ближе, но вонь от крысолюдей стояла такая сильная, что подавила его похоть, и он отполз назад.
Ночью в норе слышались приглушенные звуки: кто-то царапался, скребся, урчал. Кугель, проснувшись, приподнялся на локте и увидел, как часть пола скользнула в сторону, блеснул тусклый желтый свет и упал на девушку. Кугель крикнул; в нору ворвались крысолюди с трезубцами, но было поздно: девушку украли.
Крысолюди страшно рассердились. Они подняли камень, кричали в дыру проклятия и оскорбления. Появились другие с корзинами грязи; эту грязь с руганью стали лить в дыру. Один обиженно объяснил ситуацию Кугелю:
— Там живут другие существа; они все время нас обманывают. Но мы отомстим: наше терпение не безгранично! Сегодня ночью будешь спать в другом месте, чтобы больше не было вылазок. — Он ослабил цепь на Кугеле, но тут его отозвали цементировавшие отверстие в полу.
Кугель осторожно подошел к выходу и, когда внимание всех было отвлечено, незаметно выскользнул в коридор. Прихватив цепь, он пополз в том направлении, где, как ему казалось, находится выход, но встретил множество боковых туннелей и вскоре заблудился. Туннель повел вниз и сузился, так что плечами Кугель задевал за стены; потом уменьшилась и высота туннеля, и Кугель вынужден был протискиваться вперед ползком, подтягиваясь на локтях.
Вскоре его отсутствие обнаружили. Сзади послышались гневные крики и топот маленьких ног: крысолюди забегали туда и сюда.
Проход резко повернул под таким углом, что Кугель не смог протиснуться. Дергаясь и извиваясь, он перевернулся на бок, но обнаружил, что теперь вообще не может двигаться. Он выдохнул, закрыл глаза и начал извиваться, пока, наконец, не умудрился протиснуться в более широкий туннель. Неожиданно он обнаружил фонарь в нише нового туннеля и прихватил его с собой.
Сзади все громче звучали выкрики и приказы. Крысолюди приближались. Кугель быстро прополз в боковой туннель, который кончился кладовой. Первое, что он увидел, были его меч и сумка.
В ту же минуту в кладовую ворвались крысолюди с трезубцами на перевес; Кугель рубил и колол мечом, пока не вытеснил их в коридор. Одни сгрудились у входа, не решаясь на новое нападение, другие бегали взад и вперед, выкрикивая угрозы. Иногда кто-нибудь из них показывался в проеме, оскалив зубы и размахивая трезубцем, но после того как Кугель убил двоих смельчаков, остальные отошли подальше и стали негромко совещаться.
Кугель воспользовался временной передышкой и нагромоздил у входа тяжелые ящики, найденные в кладовой. Потом уселся у баррикады, ожидая развития событий.
Крысолюди приблизились и нажали так, что ящики зашатались. Кугель резко просунул в щель меч. В ответ послышался крик боли.
Один из крысолюдей заговорил:
— Кугель, выходи! Мы добрый народ и не таим зла. У тебя на счету один человек, вскоре ты, несомненно, получишь второго и освободишься. К чему причинять неудобства нам всем? Нет причины, по которой мы не могли бы со временем не подружиться. Выходи, и мы дадим тебе мясо вместо утренней похлебки.
Кугель вежливо ответил:
— В данный момент я слишком смущен, чтобы думать основательно. Я правильно услышал, что вы хотите меня выпустить без всяких условий?
В коридоре послышался шепот, потом ответ:
— Действительно, мы так сказали. Ты объявляешься свободным и можешь уйти, когда захочешь. Открой вход, выброси меч и выходи!
— А какие гарантии я получу? — спросил Кугель, внимательно прислушиваясь.
Снова послышался шепот, потом ответ:
— Никакие гарантии не нужны, мы сейчас уходим. Выходи и иди по коридору на свободу.
Кугель не ответил. Высоко подняв фонарь, он начал осматривать кладовую, в которой находилось множество одежды, оружия и инструментов. В одном из ящиков, которые он придвинул ко входу, Кугель увидел переплетенный в кожу том. На переплете было напечатано:
ВОЛШЕБНИК ЗАРАИДЕС ЕГО РАБОЧАЯ КНИГА: БЕРЕГИСЬ!
Снова послышались вежливые голоса крысолюдей:
— Кугель, дорогой Кугель, почему ты не выходишь?
— Отдыхаю, собираюсь с силами, — сказал Кугель. Он взял книгу и, быстро перелистав страницы, нашел содержание.
— Выходи, Кугель! — послышался более строгий приказ. — Мы сейчас введем в кладовую, где ты так упрямо закрылся, ядовитый газ. Выходи, или тебе будет хуже!
— Терпение! — отозвался Кугель. — Позвольте мне собраться с мыслями!
— Пока ты собираешься с мыслями, мы готовим котел с кислотой. Туда мы поместим твою голову.
— Сейчас, сейчас! — воскликнул Кугель, погруженный в чтение. Послышался скрип, и в помещение просунули трубу. Кугель ухватился за нее и согнул трубу так, что она снова высунулась в коридор.
— Говори, Кугель! — послышался зловещий приказ. — Выйдешь, или мы посылаем к тебе ядовитый газ?
— Вы не сможете это сделать, — ответил Кугель. — Я отказываюсь выходить.
— Посмотришь! Пускайте газ!
В трубе засвистело; из коридора послышались отчаянные крики. Свист прекратился.
Кугель, не найдя в рабочей книге нужного, взял другой большой том. На нем было написано:
ВОЛШЕБНИК ЗАРАИДЕС ЕГО СОБРАНИЕ ЗАКЛИНАНИЙ: БЕРЕГИСЬ!
Кугель открыл том и стал лихорадочно читать. Он нашел подходящее заклинание и поднес книгу к фонарю, чтобы лучше видеть начертанные знаки. Четыре строчки, всего тридцать один слог. Кугель впихивал их в мозг, где они ложились, как камни.
Звук сзади? Через только что прорытый вход в помещение кладовой входили крысолюди. Оскалив зубы, опустив уши, они ползли вперед, размахивая трезубцами.
Кугель погрозил им мечом и начал произносить заклинание, известное как Шиворот-Навыворот. Крысиный народ в ужасе смотрел на него. Послышался громкий резкий звук: коридоры выворачивались наизнанку, выбрасывая свое содержимое в лес. Под деревьями с писком носились крысолюди, и среди них оказались какие-то другие белые существа, которых Кугель при свете звезд не смог узнать. Завидев друг друга, крысолюди и белые существа яростно схватились и начали драться, забыв про все на свете. Лес заполнился писком и воем, резкими криками и болезненными воплями.
Кугель незаметно отошел и затаился в зарослях черники.
Когда рассвело, он вернулся на холм, надеясь отыскать Собрание заклинаний и рабочую книгу Зараидеса. Все было засыпано мусором, повсюду валялись маленькие тела, но того, что искал, Кугель не нашел. С сожалением он отвернулся и пошел прочь и вскоре набрел на дочь Фабельна, сидящую среди папоротников. Когда он приблизился к ней, она дико завизжала. Кугель поджал губы и неодобрительно покачал головой. Он повел ее к протекающему неподалеку ручью и попытался вымыть, но при первой же возможности она вырвалась и спряталась под скалой.
Дом Юкоуну
Избавившись от грызущего его печень Фиркса Кугель возвращается домой и находит способ отомстить Юкоуну.
Происхождение заклинания, известного как Шиворот-Навыворот, уходило своими корнями в такое глубокое прошлое, что о его происхождении никто ничего не помнил. Некий Гонитель Облаков из двадцать первой эпохи истолковал древнейшую версию, полулегендарный Базиль Черная Сеть усовершенствовал его содержание, и этот процесс был продолжен Веронифером Ласковым, который добавил усиливающий резонанс. Архимаг Глер перечислил четырнадцать его вариантов, Фандаал поместил его в списке А — «Совершенные» — своего монументального каталога. В таком виде оно и оказалось в книге мудреца Зараидеса. Кугель, заключенный под землей, нашел его и произнес.
Теперь, еще раз роясь в обломках, появившихся в поле применения заклинания, Кугель обнаруживал множество самых разнообразных предметов: одежду новую и старую — камзолы, плащи и куртки, древние одеяния, брюки в стиле Каучика или снабженные кисточками по экстравагантной моде Андромахи. Встречались туфли, сапоги, шляпы самых различных форм и размеров; плюмажи, султаны, эмблемы, значки; старые инструменты и разбитое оружие; браслеты и цепочки; потемневшая филигрань оправ без камней, треснувшие камеи; украшения, которые Кугель не смог выкопать и которые, вероятно, и задержали его, не дав найти то, из-за чего он начал свои поиски, а именно: рабочие книги Зараидеса, которые оказались разбросаны по лесу вместе с остальным содержимым подземных галерей.
Кугель искал долго. Он нашел серебряные чаши, ложки слоновой кости, фарфоровые вазы, отшлифованные кости и сверкающие зубы множества разновидностей животных: они блестели, как жемчуга, среди листьев, но нигде он не смог найти тома и фолианты, которые помогли бы ему одолеть Смеющегося Мага Юкоуну. Он продолжал поиски до тех пор, пока Фиркс, навязанное Юкоуну средство принуждения, вонзил свои колючие конечности в печень Кугеля. Кугель в раздражении воскликнул:
— Я ищу самый короткий путь в Азеномай: скоро ты воссоединишься со своим товарищем в чане Юкоуну! Успокойся, неужели ты так торопишься? — И Фиркс угрюмо ослабил свое давление.
Кугель безутешно бродил взад и вперед, заглядывая между ветвей и под корни, вглядываясь в проходы между деревьями, в сердцах пиная ногами папоротник и мох. И вдруг у пня увидел то, что искал: груду книг, собранных в аккуратную стопку. На пне сидел Зараидес.
Кугель шагнул вперед, разочарованно поджав губы. Зараидес безмятежно разглядывал его.
— Похоже, ты что-то ищешь. Надеюсь, потеря не очень серьезна?
Кугель коротко кивнул.
— Потерялось несколько безделушек. Пусть гниют среди листвы.
— Ни в коем случае! — заявил Зараидес. — Опиши потерю, я пошлю разыскивающую вибрацию. Через несколько мгновений пропажа отыщется!
— Не стану утруждать тебя таким мелким делом. Обдумаем другие вопросы. — Он указал на стопку, на которую Зараидес теперь поставил ногу. — К счастью, твоя собственность в безопасности.
Зараидес довольно кивнул.
— Теперь все хорошо. Я обеспокоен только нарушением равновесия в наших отношениях. — Кугель отступил, но Зараидес поднял руку. — Тебе не о чем беспокоиться — наоборот. Твои действия предотвратили мою смерть, Закон Равновесия нарушен, и я должен проявить взаимность, — Он расчесал пальцами бороду. — Вознаграждение, к несчастью, будет чисто символическим. Я мог бы исполнить все твои желания, и все равно не сдвинуть чашу весов против того, что ты, пусть несознательно, сделал для меня.
Кугель подбодрился, но Фиркс снова проявил нетерпение и произвел новую демонстрацию. Схватившись за живот, Кугель воскликнул:
— Прежде всего, будь добр, извлеки существо, которое раздирает мне внутренности, некоего Фиркса.
Зараидес поднял брови.
— Что это за существо?
— Отвратительное создание с далекой звезды. Напоминает спутанный клубок, чащобу, сеть из булавок, колючек, крючьев и когтей.
— Ну, это дело нетрудное, — ответил Зараидес. — Эти существа поддаются примитивным методам искоренения. Пойдем: мое жилище близко.
Зараидес встал с пня, собрал свои книги и бросил их в воздух: они легко поднялись над вершинами деревьев и быстро исчезли вдали. Кугель печально смотрел им вслед.
— Удивляешься? — спросил Зараидес. — Это пустяк: простейшая процедура и предосторожность против воров и мошенников. Пойдем: надо изгнать существо, которое причиняет тебе беспокойство.
Он быстро пошел между деревьями. Кугель направился за ним, но теперь Фиркс, с опозданием ощутивший угрозу, начал активно протестовать. Кугель, согнувшись вдвое и прыгая приставными шагами, вынужден был сначала потрусить, а потом побежать за Зараидесом, чтобы не отстать от Мага, который шел, не оглядываясь.
Свой дом Зараидес устроил под толстыми ветвями огромного баобаба. К простым воротам вела лестница, перекинутая через разросшийся куст. Кугель поднялся по ступенькам, продрался сквозь ветви куста и оказался в большой квадратной комнате. Мебель была в одно и то же время простая и роскошная. Окна во всех направлениях выходили в лес; толстый ковер желтого, черного и зеленого цвета устилал пол.
Зараидес знаком поманил Кугеля в свою рабочую мастерскую.
— Мы сейчас же избавимся от этого неудобства.
Кугель, сгибаясь и спотыкаясь, побрел за ним и, повинуясь жесту волшебника, сел на стеклянный пьедестал.
Зараидес извлек экран из цинковых полосок и прижал его к спине Кугеля.
— Это сообщит Фирксу, что им занялся опытный волшебник: существа такого рода совершенно не выносят цинк. Теперь очень простой состав: сера, аквастель, раствор зайха; некоторые травы: бурнада, хилп, кассея… впрочем, последняя не обязательна. Пей… Фиркс, выходи! Пошел вон, ты, внеземной паразит! Изыди! Или я осыплю все внутренности Кугеля серой и проткну его цинковыми стержнями! Выходи! Что? Я должен прижечь тебя аквастелем? Выходи; возвращайся на Ахернар как можно быстрее!
Фиркс с гневом разжал свои когти и выбрался из груди Кугеля — клубок белых нервов и щупальцев, каждое с крючком или когтем. Зараидес поймал существо в цинковый сосуд, который накрыл цинковой сетью.
Кугель, потерявший сознание, пришел в себя и увидел, что Зараидес вежливо ждет, пока он оправится.
— Тебе повезло, — сказал ему Зараидес. — Средство было применено в самый последний момент. Преступные инкубы стараются просунуть свои щупальца по всему телу, пока не захватывают мозг. Еще немного, и ты с Фирксом превратились бы в одно целое. Как к тебе попало это существо?
Кугель скорчил гримасу отвращения.
— Это дело рук Юкоуну, Смеющегося Мага. Ты его знаешь? — Брови Зараидеса взлетели высоко.
— Главным образом, по его репутации смешливого и причудливого волшебника, — ответил мудрец.
— Он шут гороховый! — воскликнул Кугель. — За воображаемую обиду он забросил меня на север мира, где солнце висит низко и светит не ярче ночного фонаря у сельского постоялого двора. Юкоуну повеселился вволю, но теперь шутить буду я! Ты объявил, что благодарен мне. Для восстановления равновесия я хочу, чтобы прежде чем приступить к моим главным желаниям, мы выработали подходящую месть Юкоуну.
Зараидес задумчиво кивнул и пробежал пальцами по бороде.
— Я дам тебе совет. Юкоуну тщеславный и чувствительный человек. Наиболее уязвимое его место — самомнение. Повернись к нему спиной, не старайся с ним встретиться! Такое презрение причинит ему гораздо большую боль, чем все, что ты сможешь придумать.
Кугель нахмурился.
— Такая месть кажется мне слишком абстрактной. Если ты призовешь демона, я дам ему указания относительно Юкоуну. Дело тогда будет кончено, и мы сможем обсудить другие дела.
Зараидес покачал головой.
— Все не так просто, Юкоуну очень изобретателен, его нелегко застать врасплох. Он сразу узнает, кто осуществил нападение, и наши поверхностно сердечные взаимоотношения тут же кончатся.
— Ба! — фыркнул Кугель. — Мудрец Зараидес боится показать себя справедливым мстителем? Неужели он робко потупится и отойдет подальше от такого слабого и нерешительного Мага, как Юкоуну?
— В общем… да, — сказал Зараидес. — В любое мгновение солнце может погаснуть, и мне бы не хотелось последние часы провести, обмениваясь шутками с Юкоуну: его юмор гораздо изобретательнее моего. Так что внимание! Через минуту я должен буду заняться очень важными делами. Как последний знак благодарности, я перемещу тебя туда, куда ты захочешь. Куда тебе нужно?
— Если это все, что ты можешь, доставь меня в Азеномай, на слиянии Кзана и Скаума!
— Как хочешь. Будь добр встань на этот помост. Сложи руки вот так… Глубоко вдохни и во время перелета не выдыхай и не вдыхай… Ты готов?
Кугель подчинился. Зараидес отошел и произнес заклинание. Кугеля подхватило и понесло вверх. Через мгновение его ноги коснулись земли, и он обнаружил, что стоит на главном перекрестке Азеномая.
Он перевел дыхание.
— После всех испытаний, после всех злоключений я снова вернулся в Азеномай! — И, качая в удивлении головой, осмотрелся. Древние здания, террасы, выходящие на реку, рынок: все как прежде. Неподалеку лавка Файностера. Повернувшись спиной, чтобы его не узнали, Кугель пошел прочь.
— Ну, и что теперь? — спросил он себя. — Во-первых, мне необходима новая одежда, потом удобная гостиница, где можно всесторонне обдумать свое положение. Если хочешь посмеяться над Юкоуну, за это дело нужно браться с большой осторожностью.
Два часа спустя, умывшись, постригшись, отдохнув, в новой черно-зелено-красной одежде Кугель сидел в общем зале гостиницы «Речная» перед тарелкой острых сосисок и бутылкой зеленого вина.
— Дело представляется крайне деликатным, — рассуждал он. — Действовать нужно с величайшей осторожностью.
Он налил себе вина и съел несколько сосисок, показавшихся невероятно вкусными. Потом раскрыл сумку и достал небольшой предмет, тщательно завернутый в мягкую ткань, — фиолетовую линзу, которую Юкоуну хотел получить в пару к той, что была у него в собрании. Он поднес было линзу к глазам, но остановился. Он уже испытывал на себе действие этой линзы и знал, что вместо окружающего увидит такую великолепную иллюзию, что не захочет отнимать линзу от глаз. И тут, когда он глядел на полушарие, в его мозгу возник план, такой изобретательный, такой теоретически эффективный и в то же время связанный с такой малой опасностью, что он немедленно отказался от поисков лучшего.
В сущности, план был очень прост. Он явится к Юкоуну и даст ему волшебную линзу, точнее, линзу такой же внешности. Юкоуну будет сравнивать ее с той, что у него уже есть, чтобы проверить ее эффективность, и неизбежно посмотрит одновременно через обе. Несоответствие между реальным и иллюзорным поразит его мозг и вызовет ступор, что сделает его беспомощным на какое-то время, и Кугель успеет принять те меры, какие сочтет безопасными.
Есть ли недостатки в его плане? Кугель их не видел. Если Юкоуну обнаружит подмену, Кугелю придется извиниться, отдать подлинную линзу и тем усыпить подозрения Юкоуну. В целом же вероятность успеха казалась очень большой.
Кугель неторопливо прикончил сосиски, заказал вторую бутылку вина и с удовольствием принялся смотреть на Кзан. Торопиться некуда: когда имеешь дело с Юкоуну, импульсивность — серьезнейшая ошибка, как он уже сумел узнать на собственной шкуре.
На следующий день, все еще не обнаружив недостатков в своем плане, он навестил стеклодува, чья мастерская располагалась на берегу Скаума в миле к востоку от Азеномая, в роще пушистых желтых билибобов.
Стеклодув осмотрел линзу.
— Точный дубликат, той же формы и цвета? Нелегкая задача, тут очень редкий и богатый оттенок фиолетового цвета. Такой цвет трудно придать стеклу; нет специальной краски; все придется делать путем проб и догадок. Но… я все же приготовлю расплав. Посмотрим, посмотрим.
После нескольких попыток он получил стекло нужного оттенка, из которого изготовил линзу, внешне неотличимую от подлинной.
— Великолепно! — заявил Кугель. — Теперь — какова цена?
— Такую линзу из фиолетового стекла я оцениваю в сто терций, — спокойно ответил стеклодув.
— Что? — в гневе воскликнул Кугель. — Я похож на легковерного? Цена чрезмерна.
Стеклодув убирал свои инструменты, трубки и сосуды, не обращая внимания на негодование Кугеля.
— Во вселенной не существует подлинного постоянства. Все меняется, течет, пульсирует, увеличивается и уменьшается; все подвержено изменчивости. Моя цена имманентна космосу, она подчиняется тем же законам и определяется необходимостью клиента.
Кугель в неудовольствии отошел, а стекольщик протянул руку и взял обе линзы. Кугель воскликнул:
— Что ты собираешься делать?
— Стекло верну в тигель, что еще?
— А что с линзой, которая принадлежит мне?
— Я сохраню ее на память о нашей беседе.
— Подожди! — Кугель перевел дыхание. — Я заплачу тебе эту невероятную цену, если новая линза так же прозрачна и совершенна, как старая.
Стеклодув осмотрел сначала одну, потом другую.
— На мой взгляд, они одинаковы.
— А как же фокус? — спросил Кугель. — Поднеси обе к глазам, посмотри через обе и сравни!
Стеклодув поднес обе линзы к глазам. Одна позволила ему взглянуть на Верхний мир, вторая показала реальность. Пораженный контрастом, стеклодув покачнулся и упал бы, если бы Кугель, опасаясь за линзы, не поддержал его и не посадил на скамью.
Взяв линзы, Кугель бросил на рабочий стол три терции.
— Все подвержено изменениям, и вот твои сто терций превратились в три.
Стеклодув, слишком потрясенный, чтобы ответить, что-то пробормотал и попытался поднять руку, но Кугель уже вышел из мастерской.
Он вернулся в гостиницу. Здесь надел свою старую одежду, выпачканную и порванную в долгом пути, и пошел по берегу Кзана.
По дороге он репетировал предстоящий разговор, стараясь заранее предусмотреть все возможности. Впереди солнце играло яркими отсветами сквозь стеклянные спиральные башни — дом Юкоуну!
Кугель остановился, рассматривая это эксцентрическое сооружение. Сколько раз за время своего путешествия представлял он себе, как будет стоять здесь, где до Юкоуну, Смеющегося Мага, рукой подать!
Он поднимался по извилистой дорожке, выложенной темно-коричневой плиткой, и каждый шаг усиливал напряжение нервов. Подойдя к передней двери, он увидел то, чего не заметил в свой первый визит: вырезанное в древнем дереве изображение аскетического лица с худыми щеками. А в глазах барельефа застыло выражение ужаса, рот широко раскрыт в крике отчаяния.
Уже подняв руку, чтобы постучать, Кугель почувствовал, как душу его охватывает холод. Он отступил от резного лица и посмотрел в ту сторону, куда были устремлен его взгляд, — через Кзан, на туманные голые холмы, которые вздымались бесконечно далеко, насколько хватал глаз. Он снова вспомнил план операции. Есть ли недостатки? Опасность для него самого? Нет. Если Юкоуну обнаружит подмену, Кугель извинится, скажет, что ошибся, и отдаст подлинную линзу. Достичь можно очень многого, а риск так мал! Кугель снова повернулся к двери и постучал в тяжелую панель.
Прошли минуты. Дверь медленно раскрылась. Навстречу ударил поток холодного воздуха, несущий в себе острый запах, незнакомый Кугелю. Солнечный свет через его плечо ворвался в дверь и упал на каменный пол. Кугель неуверенно всмотрелся в вестибюль, не желая входить без ясно выраженного приглашения.
— Юкоуну! — позвал он. — Покажись, чтобы я мог войти в твой дом! Я не хочу больше несправедливых обвинений!
Что-то шевельнулось, послышался звук медленных шагов. Из боковой комнаты вышел Юкоуну, и Кугелю показалось, что он заметил перемены в его наружности. Большая мягкая желтая голова казалась расслабленней, чем раньше: щеки ввалились, нос повис, как сталактит, подбородок выглядел всего лишь прыщом под большим дергающимся ртом.
На Юкоуну была надета квадратная коричневая шляпа, каждый угол которой приподнят, блуза из темно-коричневой узорчатой ткани, свободные брюки, тоже коричневые и с черной вышивкой — прекрасный костюм, который на Юкоуну сидел очень неловко. Казалось, это костюм чужой, и ему в нем неудобно. Юкоуну приветствовал Кугеля очень странно:
— Ну, приятель, что тебе нужно? Ты никогда не научишься ходить по потолку, стоя на руках. — И Юкоуну прикрыл рот рукой, чтобы спрятать смех.
Кугель в удивлении и сомнении поднял брови.
— Моя цель не в этом. Я пришел с очень важным делом — сообщить, что поручение, по которому я был послан, успешно выполнено.
— Прекрасно! — воскликнул Юкоуну. — Значит, ты можешь передать мне ключи от хлебного ящика.
— От хлебного ящика? — Кугель смотрел удивленно. Юкоуну сошел с ума? — Я Кугель, которого ты отправил с поручением на север. Я вернулся с волшебной линзой, позволяющей смотреть на Верхний мир.
— Конечно, конечно! — воскликнул Юкоуну. — Брзм-сззст. Боюсь, что от множества дел я слегка запутался: все меняется. Но теперь я тебя приветствую, конечно, Кугель! Все ясно. Ты ушел, ты вернулся! Как поживает друг Фиркс? Хорошо, я надеюсь? Мне не хватало его общества. Прекрасный парень этот Фиркс!
Кугель согласился без особого жара.
— Да, Фиркс оказался хорошим спутником и непрестанным источником развлечений.
— Прекрасно! Входи! Сейчас принесу выпить. Ты что предпочитаешь: сз-мзсм или сзк-зсм?
Кугель искоса посмотрел на Юкоуну.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, и потому вынужден с благодарностью отказаться. Но посмотри! Волшебная фиолетовая линза! — И Кугель продемонстрировал подделку, изготовленную несколько часов назад.
— Прекрасно! — заявил Юкоуну. — Ты хорошо потрудился. Теперь я все вспомнил, твой случай затерялся среди множества происшествий, но теперь могу с уверенностью сказать, что твой проступок отныне объявляется прощенным. Но дай мне линзу. Я должен испытать ее!
— Конечно, — сказал Кугель. — Я почтительно советую: чтобы полностью воспринять великолепие Верхнего мира, принеси твою линзу и посмотри через обе одновременно. Это единственный подходящий метод.
— Верно, совершенно верно! Моя линза; где же этот упрямый мошенник ее спрятал?
— Упрямый мошенник? — переспросил Кугель. — Кто-то рылся в твоих ценностях?
— В некотором смысле. — Юкоуну дико рассмеялся, подпрыгнул, расставив ноги в стороны, и тяжело упал на пол, откуда обратился к изумленному Кугелю:
— Теперь это все равно, и не имеет никакого значения, так как должно перейти в схему мнз. Да. Я лучше проконсультируюсь с Фирксом.
— В прошлый раз, — терпеливо сказал Кугель, — линза находилась в шкафу вон в той комнате.
— Молчать! — неожиданно раздраженно заявил Юкоуну. Он встал. — Сзсз! Я прекрасно знаю, где хранится линза. Все под контролем. Следуй за мной! Мы немедленно познакомимся с сущностью Верхнего мира! — Он опять дико рассмеялся; Кугель изумленно смотрел на него.
Юкоуну протопал в соседнее помещение и вернулся со шкатулкой, в которой находилась волшебная линза. Он сделал повелительный жест.
— Стой на месте. Не шевелись, если тебе дорог Фиркс!
Кугель покорно поклонился. Юкоуну достал свою линзу.
— Теперь — новую!
Кугель протянул стеклянное полушарие.
— К глазам, обе одновременно, чтобы ты мог насладиться Верхним миром полностью!
— Да! Так оно и будет! — Юкоуну поднял обе линзы и поднес к глазам. Кугель, ожидая, что он упадет, парализованный несоответствием, потянулся к веревке, которую принес, чтобы связать неосторожного волшебника; но Юкоуну не проявлял ни следа беспомощности. Он всматривался так и этак, приговаривая при этом:
— Великолепно! Превосходно! Необыкновенно прекрасный вид! — Он отнял линзы от глаз и осторожно поместил их в шкатулку. Кугель мрачно смотрел на него.
— Я очень доволен, — сказал Юкоуну, сделав при этом волнообразный жест руками, что еще больше удивило Кугеля. — Да, — продолжал Юкоуну, — ты хорошо поработал, и потому твой злой поступок забыт. Осталось только вернуть несравненного Фиркса; для этого я должен тебя самого поместить в чан. Ты погрузишься в соответствующую жидкость примерно на двадцать шесть часов, этого хватит, чтобы привлечь Фиркса наружу.
Лицо Кугеля вытянулось. Как спорить с волшебником, не только странным и смешным, но и ограбленным?
— Такое погружение может вредно на мне отразиться, — осторожно заметил он. — Не лучше ли предоставить Фирксу возможность дальнейших прогулок?
Казалось, что Юкоуну это предложение понравилось. Но свое удовольствие он выразил довольно оригинально: при помощи чрезвычайно сложной джиги, которую старец исполнил весьма живо, несмотря на короткие руки, ноги и тучное тело. Демонстрацию он заключил высоким прыжком с переворотом, после которого приземлился на шею и плечи. При этом его руки и ноги дергались, как у перевернутого жука. Кугель пораженно смотрел, гадая, не умер ли Юкоуну.
Но Юкоуну, помигав, снова встал.
— Надо больше упражняться, — сказал он. — Иначе можно удариться. Здесь все по-другому, чем в ссз-пнтз. — Он снова захохотал, откинув назад голову, и, заглянув ему в рот, Кугель увидел не язык, а белый коготь. И тут же понял причину странного поведения Юкоуну. Каким-то образом существо, подобное Фирксу, проникло в тело Юкоуну и овладело его мозгом.
Кугель заинтересованно потер подбородок. Удивительная ситуация! Он напряженно думал. Важно знать, владеет ли это существо волшебством Юкоуну. Кугель сказал:
— Твоя мудрость поражает меня! Я полон восхищения! Есть ли у тебя пополнение коллекции волшебных вещей?
— Нет. У меня уже есть все необходимое, — ответило существо через Юкоуну. — Но теперь мне нужно отдохнуть. После того, что я только что проделал, необходимо спокойствие.
— Дело простое, — сказал Кугель. — Для этого наиболее эффективный способ — применение Закона Прямой Воли.
— Правда? — спросило существо. — Попробуем. Посмотрим. Закон Антитезиса здесь… Свертывание Сублиминальной Конфигурации… Сззм. Здесь меня многое удивляет. На Ахернаре все по-другому. — Существо бросило на Кугеля быстрый пристальный взгляд: заметил ли он оговорку? Но Кугель сохранял вид скучающего и апатичного человека, которому все безразлично. Существо продолжало рыться в уголках мозга Юкоуну. Ага, вот Закон Прямой Воли. Ну, что ж, неожиданное сильное давление.
Лицо Юкоуну напряглось, потом мышцы расслабились, и тучное тело упало на пол. Кугель прыгнул вперед, молниеносно связал руки и ноги тому, что раньше было Юкоуну, веревкой, а рот закрыл липкой лентой.
После этого настала очередь Кугеля несколько раз весело подпрыгнуть. Все прекрасно! Юкоуну, его дом, его огромная коллекция волшебных предметов — все в его распоряжении! Кугель посмотрел на неподвижное тело, собираясь вытащить его за ноги наружу и там отрубить большую желтую голову, но воспоминание о многочисленных унижениях, неудобствах и тяготах, которые он испытал из-за Юкоуну, заставило его остановиться. Неужели Юкоуну так быстро получит забвение, ничего не испытав, не зная угрызений совести? Ни в коем случае!
Кугель втащил неподвижное тело в зал и присел поблизости на скамье, чтобы подумать.
Вскоре неподвижное тело зашевелилось, раскрыло глаза и сделало попытку встать. Обнаружив, что это невозможно, оно стало рассматривать Кугеля вначале удивленно, потом гневно. Изо рта доносились неразборчивые звуки, на которые Кугель ответил уклончивым жестом.
Вскоре он встал, осмотрел веревки на руках и ногах, ленту на рту, сделал все вдвое прочнее и начал осторожно обследовать дом, все время ожидая ловушек, препятствий и потайных люков, которые изобретательный Юкоуну мог установить, чтобы перехитрить и обмануть воров. Особенно он был бдителен при осмотре мастерской Юкоуну, тыкая всюду длинным шестом, но если Юкоуну и установил где-то свои ловушки, Кугель их не обнаружил.
Рассматривая полки в мастерской, Кугель нашел серу, аквастель, раствор зайха и травы, из которых приготовил вязкий желтый эликсир. Втащил вялое тело в мастерскую, влил средство, начал выкрикивать приказания, и, наконец, Юкоуну еще более пожелтел от серы, из его ушей показались пары аквастеля. Кугель тяжело дышал и вспотел от усилий — наконец-то существо с Ахернара выползло из тела. Кугель поймал его в большую каменную ступу, истолок железным пестом, растворил в спирте и купоросе, добавил ароматических веществ и вылил получившуюся слизь в канализацию.
Юкоуну, пришедший в себя, смотрел на Кугеля беспокойно напряженным взглядом. Кугель применил пары раптогена, и Смеющийся Волшебник, закатив глаза, погрузился в состояние апатии.
Кугель сел передохнуть. Возникла проблема: как удержать под контролем Юкоуну, пока он не завершит все приготовления. В конце концов, просмотрев несколько книг, Кугель залепил рот Юкоуну цементирующей мазью, обеспечив ее надежность при помощи несложного заклинания, потом поместил Мага в высокую стеклянную трубу, которую подвесил на цепи в вестибюле.
Завершив это дело, Кугель отошел с довольной улыбкой.
Через некоторое время Юкоуну пришел в себя.
— Ну, Юкоуну, наконец-то все приходит в порядок. Помнишь ли ты, что ты меня заставил делать? Сколько мне пришлось пережить! Я поклялся, что ты об этом пожалеешь! Теперь я начинаю выполнять свою клятву. Я высказался ясно?
Выражение искаженного лица Юкоуну подтвердило это.
Кугель сел с кубком лучшего желтого вина Юкоуну.
— Дальше я поступлю таким образом: я определю сумму трудностей, которые пережил, включая холод, ветры, оскорбления, боль, тяжелые предчувствия, неуверенность, черное отчаяние, ужасы, отвращение и другие нежелательные испытания, не последним из которых была помощь со стороны незабываемого Фиркса. Из полученной суммы я вычту свой первоначальный обман и, может, одно-два достоинства путешествия, и полученный результат и будет необходимым возмездием. К счастью, Юкоуну, ты Смеющийся Маг: в такой ситуации ты найдешь немало забавного, если сможешь отвлечься от личных неудобств. — Кугель бросил на Юкоуну вопросительный взгляд, но полученный ответ нельзя было назвать веселым.
— Последний вопрос, — сказал Кугель. — Подготовил ли ты ловушки, в которых я мог бы быть уничтожен или обезврежен? Мигни один раз — да, два раза — нет.
Юкоуну продолжал презрительно смотреть из трубы.
Кугель вздохнул.
— Вижу, что должен вести себя осторожно.
Захватив с собой вино в большой зал, Кугель принялся знакомиться с коллекцией магических инструментов, предметов, талисманов и редкостей: теперь знакомство было практическим — это все его собственность. Взгляд Юкоуну всюду следовал за ним: в нем было беспокойство, которое немало успокаивало Кугеля.
День проходил за днем, а ловушки Юкоуну, если таковые и существовали, никак себя не обнаруживали, и Кугель, наконец, поверил, что их не существует. За это время он успел ознакомиться с томами и фолиантами Юкоуну, но с обескураживающим результатом. Некоторые книги были написаны на архаических языках, которых он не знал, некоторые — зашифрованным шрифтом или тайной терминологией; в других описывались феномены, выходившие за пределы его понимания; от третьих исходило такое сильное ощущение опасности, что Кугель немедленно захлопнул переплет.
Одну-две книги он сумел понять. Он изучал их с большим усердием, вбивая один за другим слоги в свой мозг, где они сталкивались, сжимались и раздували его виски. Вскоре он смог произносить несколько простейших, самых примитивных заклинаний, которые испробовал на Юкоуну. В частности, Отчаянную Чесотку Люгвилера. Но по большей части он испытывал разочарование от своей врожденной неспособности понять колдовство. Опытные волшебники могут запомнить одновременно три или даже четыре заклинания; для Кугеля запоминание даже простейшего заговора представляло собой труднейшую задачу. Однажды, добиваясь пространственного перемещения подушки, он добился обратного и был переброшен в вестибюль. Раздраженный усмешкой Юкоуну, он вытащил трубу с ним наружу и подвесил на скобки над дверью, на которых висели фонари, освещавшие ночью вход.
Прошел месяц, и Кугель почувствовал себя в доме увереннее. Крестьяне из ближайшей деревни приносили ему продукты, в обмен Кугель оказывал им мелкие услуги, какие мог. Однажды отец Джинсы, девушки, которая услуживала ему в спальне, потерял в глубокой цистерне ценную брошь и нанял Кугеля, чтобы вернуть потерянное. Кугель с готовностью согласился и опустил трубу с Юкоуну в цистерну. Юкоуну указал местонахождение броши, которую потом достали крюком.
Этот эпизод заставил Кугеля задуматься о том, как еще использовать Юкоуну. На Азеномайской ярмарке проводился конкурс уродов. Кугель записал Юкоуну в состав участников конкурса, и хоть ему не удалось получить первой премии, гримасы Юкоуну оказались незабываемы и вызвали множество восторгов и комментариев.
На ярмарке Кугель встретился с Файностером, продавцом талисманов и магических предметов, который и послал Кугеля в дом Юкоуну. Файностер с комическим удивлением переводил взгляд с Кугеля на трубу с Юкоуну, которую Кугель вез назад домой в тележке.
— Кугель! Кугель Хитрец! — воскликнул Файностер. — Слухи оказались верными! Ты теперь хозяин дома Юкоуну и его большой коллекции инструментов и редкостей!
Кугель вначале сделал вид, что не узнает Файностера, потом холодным голосом сказал:
— Совершенно верно. Как видишь, Юкоуну принял решение менее активно участвовать в делах мира. Тем не менее, дом его полон ловушек; по ночам вокруг прогуливаются голодные звери, и к тому же я устроил особенно сильное заклинание, охраняющее вход.
Файностер, казалось, не заметил холодности Кугеля. Потирая пухлые руки, он спросил:
— Поскольку ты теперь владеешь большой коллекцией редкостей, не хочешь ли продать некоторые?
— Никогда не имел такого намерения, — ответил Кугель. — В сундуках Юкоуну столько золота, что хватит до тех пор, пока не погаснет солнце. — И по привычке того времени оба посмотрели вверх, чтобы оценить цвет угасающего светила.
Файностер сделал грациозный жест.
— В таком случае желаю тебе доброго дня, и тебе также, — последнее было адресовано Юкоуну, который ответил только угрюмым взглядом.
Вернувшись в дом, Кугель внес Юкоуну в вестибюль, а затем, поднявшись на крышу, облокотился на парапет и принялся смотреть на окружающие холмы, которые, как морские волны, катились до самого горизонта. В сотый раз думал он о странной неспособности Юкоуну предвидеть будущее. Сам он, Кугель, не должен впадать в подобную ошибку. И он осмотрелся в поисках защиты.
Над ним вздымались зеленые стеклянные спиральные башни, ниже опускались фронтоны и уступы, которые Юкоуну считал эстетически совершенными. Только спереди легко было подняться к дому. Вдоль наклонных внешних контрфорсов Кугель устроил прослойки мыльного камня, так что любой поднявшийся на парапет должен был ступить на них и покатиться вниз. Если бы Юкоуну додумался до такой предосторожности, вместо того чтобы устраивать свой хитрый хрустальный лабиринт, то теперь не смотрел бы из стеклянной трубы.
Но Кугель решил, что нужно еще усилить защиту, а для этого следует внимательно порыться на полках Юкоуну.
Вернувшись в большой зал, он пообедал — обед подавали две хорошенькие служанки Джинса и Скивва — и вернулся к своим занятиям. Сегодня вечером он попытался овладеть Чарами Одиночного Заключения, это заклинание чаще использовали в прошлые эпохи, и Заговором Далекой Доставки — именно, этим заклинанием воспользовался Юкоуну, когда переправил его на север. И то, и другое — заклинания большой силы, оба требовали полной сосредоточенности и точности, и Кугель вначале боялся, что не сумеет ими овладеть. Тем не менее, он продолжал прилагать усилия и, наконец, запомнил и то, и другое.
Два дня спустя произошло то, чего ожидал Кугель: постучали в дверь. Кугель распахнул ее и увидел Файностера.
— Добрый день, — неприветливо сказал он. — Я не расположен к разговору и вынужден попросить тебя немедленно удалиться.
Файностер сделал вежливый жест.
— До меня дошли сообщения о твоей тяжелой болезни, и я так забеспокоился, что поторопился доставить лекарство. Позволь мне пройти… — он попытался протиснуться мимо Кугеля… — и я подготовлю нужную дозу.
— Я страдаю духовным недомоганием, — многозначительно сказал Кугель, — которое проявляется во вспышках необузданного гнева. Предлагаю тебе удалиться, иначе в неконтролируемом припадке я разрублю тебя на части своим мечом или, что еще хуже, использую волшебство.
Файностер беспокойно замигал, но продолжал голосом, полным оптимизма:
— У меня есть лекарство и от этой болезни. — Он достал плоскую фляжку. — Сделай один глоток, и все твои беды пройдут.
Кугель схватился за рукоять меча.
— Похоже, придется говорить без двусмысленностей. Приказываю тебе: уходи и никогда не возвращайся! Я понимаю цель твоего прихода и предупреждаю, что я менее снисходителен, чем Юкоуну! Поэтому убирайся! Иначе я применю Заклинание Макропальца, в результате которого твой мизинец станет размером с дом.
— Вот как! — в ярости воскликнул Файностер. — Маски сброшены! Кугель Хитрец показывает свою неблагодарность! Спроси себя: кто посоветовал тебе ограбить дом Юкоуну? Я, и по всем законам честности мне принадлежит часть богатства Юкоуну!
Кугель выхватил меч.
— Я слышал достаточно: начинаю действовать.
— Подожди! — крикнул Файностер, высоко поднимая фляжку. — Мне достаточно бросить это на пол, и ты весь покроешься гноем, а я останусь невредим. Держись от меня подальше!
Но разъяренный Кугель сделал выпад и проткнул протянутую руку. Файностер закричал от боли и бросил фляжку. Кугель ловко подпрыгнул, чтобы поймать ее в воздухе, но Файностер в это время прыгнул вперед и ударил его, Кугель пошатнулся и столкнулся с трубой, в которой томился Юкоуну. Она упала на камень и со звоном разбилась, Юкоуну осторожно выполз из осколков.
— Ха-ха! — рассмеялся Файностер. — Дела пошли по-другому.
— Ни в коем случае! — отозвался Кугель, поднимая трубку с синим концентратом, которую отыскал среди вещей Юкоуну.
Юкоуну при помощи осколка стекла пытался сорвать ленту со рта. Кугель выпустил струю концентрата, и Юкоуну испустил разочарованный стон.
— Брось стекло! — приказал Кугель. — Повернись к стене. — Он угрожающе обратился к Файностеру. — И ты тоже!
Он тщательно связал руки своим врагам, потом прошел в большой зал и взял книгу, которую изучал сегодня.
— А теперь — оба наружу! — приказал он. — И побыстрее! Сейчас события будут развиваться быстро!
Он заставил обоих пройти на ровную площадку за домом и поставил их на расстоянии друг от друга.
— Файностер, твоя судьба решена. За обман, алчность и гнусные манеры я предаю тебя Чарам Одиночного Заключения!
Файностер жалобно завыл и упал на колени. Кугель не обратил на это внимания. Сверяясь с книгой, он восстановил в памяти заклинание, потом, указывая на Файностера и называя его имя, произнес ужасные слоги.
Но Файностер не провалился сквозь землю, он продолжал стоять, как раньше. Кугель быстро просмотрел текст и обнаружил ошибку: он произнес слоги не в том порядке, и тем самым заклинание подействовало наоборот. И действительно, в тот момент как он понял свою ошибку, отовсюду начали доноситься звуки, жертвы предыдущих эпох начали подниматься с глубины сорока пяти миль и выскакивать на поверхность. Так они лежали, изумленно мигая; некоторые не могли пошевелиться. Одежда на них превратилась в пыль, хотя на тех, кто попал в заключение недавно, еще сохранились одна-две тряпки. Вскоре все, кроме самых ошеломленных, начали шевелиться, принюхиваться, посматривать на небо, удивляясь солнцу.
Кугель хрипло рассмеялся.
— Похоже, я допустил ошибку. Неважно. Вторично этого не будет. Юкоуну, твое наказание соразмерно злодеяниям, не больше и не меньше! Ты перебросил меня на север, в пустыню, где солнце стоит на небе низко. Я поступлю с тобой так же. Ты заразил меня Фирксом, я заражу тебя Файностером. Вместе вам придется брести по тундре, пересечь Великий Эрм, пробраться через горы Магнатца. Не умоляй, не пытайся объясниться; я ожесточен. Стой спокойно, или я снова напущу на тебя синее разрушение!
И Кугель занялся Заговором Далекой Доставки; он тщательно поместил необходимые слоги в мозг.
— Приготовьтесь, — сказал он, — и прощайте!
И произнес заклинание; но в одном месте он усомнился. Однако все прошло хорошо. Сверху послышался гортанный крик, демон остановился над ними в воздухе.
— Появись! — воскликнул Кугель. — Цель прежняя: берег северного моря, груз должен быть доставлен туда живым и невредимым. Появись! Хватай этих людей и неси их в соответствии с приказом!
Огромные крылья забили в воздухе, гоня потоки пыли, вниз глянула черная тень с отвратительной мордой. Тень опустила когтистую лапу. Кугеля подхватили и понесли на север. Его вторично подвела ошибка в произнесении заклинания — он опять перепутал какую-то мелочь.
День и ночь летел демон. Со стонами и рычанием он мерно размахивал огромными крыльями. Где-то после рассвета второго дня он бросил Кугеля на берег и с грохотом улетел прочь.
Наступила тишина. Справа и слева расстилался серый пляж. Сзади поднимался берег, поросший чахлым кустарником. В нескольких ярдах лежала разбитая клетка, в которой Кугеля принесли на это самое место в прошлый раз. Склонив голову, охватив руками колени, Кугель сидел и смотрел в морскую даль.
КНИГА III Сага о Кугеле (рассказы)
Приключения Кугеля продолжаются. Ему вновь предстоит предпринять путешествие в Альмери, чтобы наконец-то отомстить Смеющемуся Магу…
От Шенгльстоун-Стрэнд в Саскервой
1
Флютик
И снова Кугель у разбитого корыта… то есть, пардон, без ничего на берегу океана. Долгий путь в Альмери начинается сначала — и первым пунктом остановки Кугеля становится небольшая ферма «Флютик», хозяин которой добывает нечто крайне ценное для Смеющегося Мага.
Юкоуну, известный по всей Альмери как Смеющийся Маг, сыграл над Кугелем одну из своих самых злых шуток. Уже во второй раз Кугеля подхватило течением, понесло к северу через весь Океан Вздохов и выбросило на унылый берег, называемый Шенгльстоун-стрэнд.
Поднявшись на ноги, Кугель отряхнул песок с плаща и поправил шляпу. Он был не более чем в двадцати ярдах от места, куда его выбросило в прошлый раз, и тоже по воле Юкоуну. Меча у него при себе не было, и кошелек был совершенно пуст.
Одиночество было абсолютным. До Кугеля не доносилось ни звука, кроме заунывных вздохов ветра в дюнах. Далеко на востоке смутно видимый мыс уходил в воду, точно так же, как и другой, столь же удаленный, на западе. На юге расстилалось море, совершенно пустынное, если не считать отражавшегося в нем стареющего красного солнца.
Все заледеневшие чувства Кугеля начали оттаивать, и волны эмоций, одна за другой, нахлынули на него, но ярость затмила их всех.
Юкоуну, должно быть, живот надорвал от смеха. Кугель поднял кулак и погрозил им куда-то к югу.
Ну, Юкоуну, на этот раз ты превзошел самого себя! Ты мне за это заплатишь! Я, Кугель, воздам тебе по заслугам!
Некоторое время Кугель шагал по берегу туда и обратно, бранясь и проклиная все на свете: длинноногий и длиннорукий, с прямыми черными волосами, впалыми щеками и изогнутым ртом, который с легкостью принимал любое выражение. День клонился к вечеру, и солнце, уже наполовину опустившееся к западу, брело по небу, точно изнуренное больное животное. Кугель, которого никто не упрекнул бы в недостатке прагматизма, решил приберечь на потом свою злобу, ибо сейчас куда важней было найти ночлег. Он выплюнул последнее проклятие в адрес Юкоуну, пожелав тому с ног до головы покрыться фурункулами, а затем пересек покрытый галькой берег и, забравшись на вершину песчаной дюны, оглядел окрестности.
На севере тянулась нескончаемая череда болот и уходили в темнеющую даль жмущиеся друг к другу черные лиственницы.
На восток Кугель взглянул лишь мельком. Там лежали деревушки Смолод и Гродц, а жители страны Кутц славились своей злопамятностью.
На юге, безжизненный и блеклый, до самого горизонта простирался океан.
На западе побережье смыкалось с цепочкой невысоких холмов, которые, вдаваясь в море, образовывали мыс…
Внезапно где-то в отдалении мелькнул красный проблеск, мгновенно привлекший к себе внимание Кугеля. Так сверкать мог лишь отраженный от стекла солнечный луч!
Кугель отметил место, откуда доносился блеск, померкший, когда луч переместился. Он скатился по склону дюны и как можно быстрее поспешил по пляжу в том направлении.
Солнце заходило за мыс, и на побережье начала наползать серо-лиловая мгла. На севере маячил рукав бескрайнего леса, известного как Великий Эрм, наводящий на зловещие мысли, и Кугель увеличил скорость, перейдя на огромные скачки.
На фоне неба выделялись темные холмы, но не было видно ни намека на жилье. Кугель упал духом. Он немного замедлил свою бешеную скачку, внимательно оглядывая окрестности, и наконец, к своему огромному облегчению, увидел большой красивый дом старомодного вида, спрятавшийся за деревьями запущенного сада. Нижние окна сияли янтарным светом — отрадное зрелище для застигнутого тьмой путника.
Кугель проворно свернул с дороги и приблизился к дому, временно забыв о своей обычной осторожности и заглядывая в окна, чему немало поспособствовали две белые тени на краю леса, бесшумно нырнувшие обратно во мрак, когда он обернулся, чтобы посмотреть на них.
Кугель подбежал к двери и рванул цепочку звонка. Изнутри донесся далекий звук гонга. Прошел миг. Кугель нервно оглянулся через плечо и снова дернул цепочку. После томительного ожидания наконец он услышал за дверью медленные приближающиеся шаги.
Дверь приоткрылась, и в щелочку выглянул вороватого вида согбенный старик, тощий и бледный.
Кугель постарался придать своей речи аристократическую учтивость:
— Добрый вечер! Могу ли я узнать, что это за чудесное место?
Старик неприветливо ответил:
— Это Флютик, сударь, поместье господина Тванго. А вы кто такой?
— Да, в сущности, никто, — беспечно сказал Кугель. — Я путешественник и, кажется, заблудился. Поэтому я хотел бы воспользоваться гостеприимством господина Тванго и переночевать под его кровом, если мне будет дозволено.
— Это невозможно. Откуда вы пришли?
— С востока.
— Тогда идите дальше по дороге, через лес и по холму, в Саскервой. Там вы найдете ночлег на постоялом дворе «У голубых ламп».
— Но это слишком далеко; кроме того, воры украли все мои деньги.
— Вряд ли вы найдете здесь поддержку — у господина Тванго с попрошайками разговор короткий. — С этими словами старик попытался захлопнуть дверь, но Кугель просунул в щель ногу.
— Погодите! Я заметил на краю леса две белые тени и ни за что не отважусь сегодня продолжать путь!
— Ну, могу дать вам вот какой совет, — смилостивился упрямый старик. — Эти создания, скорее всего, ростгоблеры, или гиперборейские ленивцы, если вам так больше понравится. Возвращайтесь на берег и зайдите на десять футов в море, тогда они ничего вам не сделают. А завтра сможете продолжить свой путь в Саскервой.
Дверь закрылась. Кугель с беспокойством оглянулся. На обсаженной с обеих сторон тисами аллее у входа в сад он увидел пару неподвижных белых фигур. Повернувшись назад к двери, он отчаянно затряс цепочку звонка.
Медленные шаги прошаркали по полу, и дверь открылась во второй раз. Оттуда выглянул все тот же старик.
— Сударь?
— Эти твари уже в саду! Они преградили дорогу к берегу!
Старик уже открыл рот, намереваясь что-то сказать, затем прищурился, точно обдумывая какую-то только что пришедшую ему в голову мысль. Нагнув голову, он хитро спросил:
— Так вы говорите, у вас нет средств?
— Нет ни гроша.
— Ну, хорошо, а не хотите ли наняться на службу?
— Разумеется, хочу, если только мне удастся пережить эту ночь!
— Тогда считайте, что вам повезло! Господин Тванго будет рад нанять усердного работника.
Старик распахнул дверь, и Кугель с благодарностью вошел в дом.
С исключительной любезностью старый слуга закрыл за ним дверь.
— Пойдемте, я отведу вас к господину Тванго, чтобы вы могли обсудить подробности вашей службы. Как мне о вас доложить?
— Меня зовут Кугель.
— Вот сюда! Вам понравятся условия, я уверен!.. Вы идете? Мы во Флютике не любим копуш!
Несмотря на сложные обстоятельства, Кугель остановился.
— Расскажите мне хотя бы что-нибудь об этой службе. Я все-таки не прощелыга какой-нибудь, за что попало не берусь.
— Ну, не трусьте! Господин Тванго разъяснит вам все до мельчайших подробностей. Ах, Кугель, какой вы счастливчик! Мне бы ваши годы! Сюда, пожалуйста.
Кугель все еще стоял на месте.
— Нет, постойте! Я ужасно устал от своего путешествия. Я хотел бы освежиться и, пожалуй, перекусить перед тем, как предстану перед господином Тванго. В самом деле, давайте подождем до завтрашнего утра, когда я смогу произвести гораздо лучшее впечатление.
Но старик воспротивился этому в высшей степени разумному предложению.
— У нас во Флютике все точно, и любая мелочь записывается так, как надлежит. На чей счет, позвольте спросить, я должен заносить ваш отдых? На счет Гарка? Или Гукина? Или, может быть, самого господина Тванго? Это же нелепо! Разумеется, все издержки окажутся на счету Вемиша, а это, кстати сказать, ваш покорный слуга. Ни за что! Мой счет наконец-то чист, и я намереваюсь удалиться на покой.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Кугель.
— Не беда, вы скоро поймете все. Идемте же к Тванго.
Без особой охоты Кугель проследовал за Вемишем в комнату, завешанную многочисленными полками и заставленную объемистыми сундуками: хранилище диковин, судя по тому, что было выставлено на обозрение.
— Подождите здесь минуточку! — воскликнул Вемиш и поковылял на своих тощих ногах прочь из комнаты.
Кугель начал расхаживать туда-сюда, разглядывая разложенные повсюду диковины. Меньше всего он ожидал увидеть такие вещи в этом захолустье. Он нагнулся, чтобы хорошенечко рассмотреть пару квазичеловеческих уродцев, воспроизведенных со всей точностью. «Мастерство во всем его великолепии», — одобрительно подумал Кугель.
Вернулся Вемиш.
— Тванго скоро вас примет. Тем временем он предлагает вам персональное угощение — чашечку вербенового чаю с двумя этими в высшей степени питательными вафлями, и, заметьте, совершенно безвозмездно.
Кугель выпил чай и с жадностью проглотил вафли.
— Это проявление радушия со стороны господина Тванго, хотя и чисто символическое, делает ему честь.
Указав на шкатулки, он спросил:
— Это все личное собрание Тванго?
— Совершенно верно. Перед тем как заняться своим нынешним ремеслом, он торговал такими вещами, и весьма успешно.
— Да, вкус у него своеобразный, чтобы не сказать — экстравагантный.
Вемиш поднял седые брови.
— Ничего не могу сказать по этому поводу. Все эти вещи кажутся мне достаточно обыкновенными.
— Ну, не совсем, — возразил Кугель, указав на двоих уродцев. — К примеру, мне редко доводилось видеть вещи столь вызывающе отталкивающие, как эта парочка безделушек. Согласен, сделано мастерски! Посмотрите только на подробности этих ужасных маленьких ушек! А эти носы — ни дать ни взять клювы! А клыки? А эта злоба — она же почти реальна! И все-таки это, несомненно, плод больного воображения.
Фигурки вдруг встали в полный рост. Одна из них заговорила противным скрипучим голоском:
— Кугель, конечно, имеет все основания для своих недобрых высказываний, но ни Гарку, ни мне не слишком приятно их выслушивать.
К ней присоединилась и другая:
— Такие замечания очень больно ранят! Да у Кугеля просто язык без костей.
И оба уродца выбежали прочь из комнаты.
— Ты обидел и Гарка, и Гукина! — укорил юношу Вемиш. — А они пришли сюда, чтобы охранять от воришек ценности Тванго. Ну ладно, что сделано, то сделано. Пойдем, нам пора к хозяину.
Вемиш привел Кугеля в большую мастерскую, уставленную дюжиной столов, заваленных огромными фолиантами, ящиками и прочим хламом. Гарк и Гукин в нарядных кепках с длинными козырьками, красного и синего цвета соответственно, уставились на Кугеля со скамьи, где они сидели. За огромным столом восседал сам господин Тванго, низкорослый и тучный, с маленьким подбородком, поджатыми губами и плешивой макушкой, окруженной блестящими черными кудрями. Его подбородок был украшен модной козлиной бородкой.
Как только Кугель и Вемиш появились на пороге, Тванго вдруг повернулся на своем стуле и произнес:
— Ага, Вемиш! А этот джентльмен, насколько мне известно, Кугель. Добро пожаловать, Кугель, во Флютик!
Кугель снял шляпу и поклонился:
— Сударь, я очень благодарен вам за гостеприимство в такую темную ночь.
Тванго поправил бумаги на своем столе и искоса взглянул на Кугеля. Указав ему на стул, он предложил:
— Не угодно ли сесть? Вемиш сказал мне, что ты не прочь наняться ко мне на службу, если условия тебя устроят.
Кугель любезно кивнул:
— Я был бы рад занять любую должность, которая мне по силам и за которую мне будет предложено достойное вознаграждение.
Вемиш подал голос из своего угла:
— Все именно так. Условия во Флютике всегда самые лучшие и уж, по меньшей мере, все указано в мельчайших подробностях.
Тванго прокашлялся и рассмеялся.
— Милый старый Вемиш! Мы так долго работали вместе! Но теперь все счета подведены, и он хочет уйти на покой! Верно, Вемиш?
— О да, до последней буквы!
Кугель сделал осторожное предположение:
— Возможно, вы расскажете мне, какие работники вам нужны и какое жалованье предполагаете им платить. Тогда, поразмыслив, я решу, в качестве кого смогу наилучшим образом служить вам.
— Какое мудрое требование! — вскричал Вемиш. — Славно придумано, Кугель! Ручаюсь, у вас хорошо пойдут дела во Флютике.
Тванго снова переложил бумаги на своем столе.
— Мой бизнес, в основе своей, совсем не сложен. Я выкапываю и привожу в порядок сокровища древности. Затем я исследую их, упаковываю и продаю перевозчику в Саскервое, который доставляет их окончательному покупателю. Это, насколько я понимаю, известный волшебник из Альмери. Если я провожу каждый этап операции с наибольшей эффективностью — Вемиш в шутку использует слово «дотошностью», — мне иногда удается получить скромную прибыль.
— Мне приходилось бывать в Альмери, — промолвил Кугель. — Кто этот волшебник?
Тванго снова рассмеялся.
Сольдинк, перевозчик, отказывается поделиться со мной этими сведениями, чтобы я не мог продавать свои товары напрямую и получать двойную выгоду. Но из других источников мне удалось узнать, что этот покупатель — некий Юкоуну из Перголо…. Ты что-то сказал, Кугель?
Кугель с улыбкой потер живот.
— Да нет, просто в желудке заурчало. Я обычно ужинаю в это время. А вы? Не продолжить ли нам беседу после трапезы?
— Всему свое время, — осадил его Тванго. — Вернемся к нашему разговору. Вемиш долгое время руководил моими археологическими работами, а теперь его место свободно. Говорит ли тебе о чем-нибудь имя «Садларк»?
— По правде говоря, нет.
— Тогда я должен ненадолго отклониться от темы. Во время войны в Кутце, в восемнадцатой эре, демон Андерхерд вмешивался в дела верхнего мира, поэтому Садларк спустился туда, чтобы навести порядок. По неясным причинам — я лично подозреваю простое головокружение — Садларк нырнул в болото, отчего образовалась огромная яма — она сейчас находится на моем собственном заднем дворе. Чешуя Садларка сохранилась до наших дней, она и есть то самое сокровище, которое мы вытаскиваем из ила.
— Повезло вам, что яма так близко к вашему жилищу, — заметил Кугель. — Экое увеличение эффективности!
Тванго попробовал вникнуть в рассуждения Кугеля, но быстро отбросил эти попытки.
— И правда, — Неопределенно заметил он и указал на ближайший стол. — Вот макет Садларка в миниатюре.
Кугель приблизился к столу, чтобы поближе разглядеть модель, которая была сделана из множества серебряных чешуек, укрепленных на каркасе из серебряной же проволоки. Гладкое туловище держалось на двух коротких ногах, заканчивавшихся круглыми перепончатыми лапами. Головы у него не было; туловище плавно переходило в похожую на нос корабля башенку, украшенную спереди особенно сложной чешуей с красным утолщением посередине. От верхней части тела отходили четыре руки; но ни органов чувств, ни пищеварительного тракта не было видно, и Кугель обратил внимание Тванго на этот любопытный факт.
— О да, несомненно, — ответил тот, — в верхнем мире все по-другому. Как и макет, Садларк состоял из чешуек, но они не были скреплены каркасом из серебряной проволоки, а держались посредством неких сил. Когда Садларк ухнул в трясину, влага уничтожила эти силы; чешуйки рассыпались, и Садларк распался, что в верхнем мире равносильно смерти.
— Жаль, — отозвался Кугель, вернувшись к своему стулу. — Его поведение с самого начала показалось мне донкихотским.
— Возможно, ты и прав, — пожал плечами Тванго. — Трудно оценить, что им двигало. Однако вернемся к нашим собственным делам: Вемиш покидает наше маленькое братство, и его должность управляющего работами становится вакантной. Ты смог бы занять его место?
— Убежден, что смог бы, — заверил Кугель. — Зарытые сокровища всегда меня привлекали.
— Ну что ж, тогда эта должность подойдет тебе как нельзя лучше!
— А мое жалование?
— Оно будет точно таким же, как и у Вемиша, несмотря на то, что Вемиш умелый и талантливый работник, который многие годы провел с нами. В таких случаях я не завожу себе любимчиков.
— Ну, хотя бы приблизительно, сколько терциев зарабатывает Вемиш?
— Вообще-то, я предпочитаю держать такие вопросы в тайне, — сказал Тванго, — но думаю, что Вемиш позволит мне ее открыть: за прошлую неделю он заработал почти триста терциев, как и за позапрошлую.
— И это правда с первого до последнего слова! — горячо подтвердил Вемиш.
Кугель задумчиво потер подбородок.
— Пожалуй, такая сумма будет вполне достаточной.
— Вот именно, — согласился Тванго. — Когда ты сможешь приступить к своим обязанностям?
Кугель лишь на миг помедлил с ответом.
— Прямо сейчас, чтобы облегчить вам расчет моего заработка. Однако я хотел бы в течение нескольких дней изучить вашу деятельность. Надеюсь, вы предоставите мне кров и стол на этот период?
— Такая возможность предусмотрена — за плату согласно номиналу. — Тванго поднялся на ноги. — Но я занимаю тебя своей болтовней, а ты, несомненно, устал и проголодался. Вемиш в качестве своей прощальной служебной обязанности отведет тебя в столовую, где ты можешь есть все, чего тебе захочется. Потом можешь отдохнуть в любой комнате, которая покажется тебе подходящей. Кугель, добро пожаловать к нам на службу! Утром мы обсудим подробности твоего вознаграждения.
— Пойдем! — воскликнул Вемиш. — В столовую!
Прихрамывая, он подбежал к двери, где остановился и поманил Кугеля пальцем.
— Ну же, Кугель! Во Флютике не приходится медлить!
Кугель взглянул на Тванго и задал вопрос:
— Почему Вемиш так оживлен и почему здесь нельзя медлить?
Тванго покачал головой в дружеском удивлении:
— Вемиш — единственный в своем роде! Даже не пытайся с ним состязаться. Я не надеюсь, что мне когда-нибудь удастся найти второго такого.
— Пойдем, Кугель, — снова позвал старик. — Или вы собираетесь стоять здесь до тех пор, пока не взойдет солнце?
— Да иду, иду, но только я отказываюсь пробираться вслепую по этому длинному темному коридору!
— Ну, тогда иди за мной!
Кугель подчинился и пошел вслед за Вемишем в столовую — большой зал, с одной стороны которого стояли столы, а с другой ломился от всяческих яств буфет. За столом сидели двое мужчин, поглощавших свой ужин. Первый, рослый угрюмый детина, с толстой шеей и красным лицом, обрамленным спутанной копной светлых кудрей, ел бобы с хлебом. Второй, худой, точно ящерица, с темной продубленной кожей, узким вытянутым лицом и жесткими черными волосами, довольствовался не менее аскетической пищей, состоявшей из овощного супа, который он закусывал перышком лука.
Внимание Кугеля, однако, полностью сконцентрировалось на уставленном деликатесами буфете. В изумлении он повернулся к Вемишу:
— Тванго всегда так щедр?
— Да, как правило, — безучастно ответил тот.
— А те двое, кто они?
— Слева сидит Йеллег, справа — Малзер. Это та рабочая сила, за которой вы будете надзирать.
— Всего-то двое? Я ожидал, что их будет больше.
— Вот увидите, этих двоих вполне достаточно.
— Должен заметить, что для рабочих у них замечательно скромный аппетит.
Вемиш безразлично взглянул на своих бывших подопечных.
— Да, так кажется. А вы сами? Что вы хотите на ужин?
Кугель подошел поближе к буфету, чтобы поподробнее изучить все представленное в нем разнообразие блюд.
— Пожалуй, я начну с этой копченой рыбки и салата из перечных листьев. Вон та жареная утка тоже выглядит в высшей степени аппетитно, и я попробую не слишком зажаренный кусочек ножки… Да и гарниры неплохо смотрятся. А на десерт — немного тех пирожков и фляжку Фиолетового Мендолесийского. Этого должно хватить. Вне всякого сомнения, господин Тванго достойно обращается со своими работниками!
Кугель заставил поднос изысканными яствами, тогда как Вемиш взял лишь маленькое блюдо с отварными листьями лопуха.
Пораженный, Кугель спросил его:
— Неужели такая скудная еда может утолить ваш голод?
Вемиш сморщился при взгляде на свою тарелку.
— О, это не слишком большая строгость. Я обнаружил, что чересчур обильная пища снижает мое рвение.
Кугель снисходительно рассмеялся.
— Я намерен ввести новый план рациональной работы, так что это ваше неистовое торопливое рвение, все это мельтешение, будет совершенно ненужным.
Вемиш поджал губы.
— Со временем вы обнаружите, что работаете точно так же усердно, как и ваши подчиненные. Таков характер должности управляющего.
— Никогда! — горячо провозгласил Кугель. — Я настаиваю на строгом разделении обязанностей. Работник не должен управлять, а управляющий не должен работать. Но, что касается вашей вечерней трапезы… Вы же уволились — ешьте и пейте все, что душе угодно!
— Мой счет закрыт, — объяснил Вемиш. — Не хочу опять открывать книгу.
— Какие пустяки, — махнул рукой Кугель. — Но если уж это вас так заботит, то можете есть и пить все, что захотите, за мой счет!
— О, это в высшей степени щедро!
С этими словами Вемиш вскочил и с предельной для себя скоростью поковылял к буфету. Вернулся он с изрядной порцией различных яств, консервированных фруктов, сладостей, большой головкой сыра и флягой вина, на которую накинулся с поразительным удовольствием.
Внимание Кугеля привлек какой-то звук, доносившийся сверху. Он поднял глаза и увидел скорчившихся на полке Гарка и Гукина. Гарк держал дощечку, на которой Гукин неимоверно длинным стилом делал какие-то записи.
Уродец внимательно осмотрел тарелку Кугеля.
— Итак: рыба, копченная с чесноком и одним стеблем лука-порея, четыре терция. Затем: один кусок утки хорошего качества, большого размера, политый чашкой соуса, с семью различными гарнирами — одиннадцать терциев. Пункт третий: три пирожка с фаршем и травами, по три терция каждый, итого — девять терциев. Салат из различных составляющих: еще шесть терциев. Пункт пятый: три рубца по два терция, итого — шесть терциев. Кроме того: большая порция консервированной айвы за три терция. Вино — девять терциев. Посуда и салфетки — еще один терций.
Тут подал голос его товарищ:
— Записано и подсчитано, — возвестил он. — Кугель, распишись вот здесь.
— Эй, не так быстро! — решительно оборвал его Вемиш. — Мой ужин тоже оплачивает Кугель. Внесите все издержки на его счет.
— Это правда, Кугель? — спросил Гарк.
— Я действительно его пригласил, — подтвердил Кугель. — Однако я ужинаю здесь по своему праву управляющего. Таким образом, я считаю, что ничего не должен за питание. А Вемиш, как почтенный бывший служащий, также ест без оплаты.
Гарк и Гукин разразились пронзительным хохотом, и даже Вемиш выдавил из себя вымученную улыбку.
— Во Флютике, — объяснил он, — ничто не дается просто так. Тванго тщательно отделяет работу от чувств. Если бы он владел воздухом, нам пришлось бы выкладывать денежки за каждый вдох.
Кугель с достоинством проговорил:
— Это несправедливые порядки, и их необходимо немедленно пересмотреть. Иначе я откажусь от должности. Должен также заметить, что утка была недожаренной, а чеснок — совершенно безвкусным.
Гарк и Гукин не обратили на него никакого внимания. Гукин подсчитал стоимость ужина Вемиша.
— Замечательно, Кугель, подпишись вот здесь еще раз.
Кугель внимательно изучил записи на дощечке и заявил:
— Эти каракули ничего для меня не значат!
— В самом деле? — спокойно спросил его Гукин, взяв дощечку. — Ага, я вижу упущение. Добавь-ка еще три терция за пастилки Вемиша.
— Постой-ка! — взревел Кугель. — Сколько сейчас у меня на счету?
— Сто шестнадцать терциев. А еще нам часто дают чаевые за наши услуги.
— Сегодня вы ничего не заслужили! — Кугель выхватил у него дощечку и нацарапал свою подпись. — А теперь убирайтесь! Я не могу ужинать с достоинством, когда парочка таких омерзительных маленьких тварей все время заглядывает мне в рот!
Гарк и Гукин в ярости убрались прочь. Вемиш заметил:
— Последнее высказывание попало не в бровь, а в глаз. Помните, что Гарк и Гукин готовят еду, и тот, кто их сердит, может в один прекрасный день обнаружить в своей тарелке яд.
Кугель был непреклонен:
— Пускай они сами меня боятся! Я управляющий — важная персона. Если Тванго не будет выполнять мои указания, я откажусь от должности!
— Вы, разумеется, можете сделать такой выбор — как только расплатитесь по своему счету.
— Не вижу в этом особой проблемы. Если управляющий зарабатывает три сотни терциев в неделю, я очень быстро погашу долг.
Вемиш залпом осушил свой кубок. Казалось, вино развязало его язык. Наклонившись к Кугелю, он хрипло прошептал:
— Триста терциев в неделю, да? Для меня такое было неслыханной удачей! Иеллег и Малзер — илолазы, как мы их называв ем. Они получают от трех до двадцати терциев за каждую найденную чешую, в зависимости от ее качества. «Бедренный лист клевера» приносит десять терциев, как и «Двойная спинная блестка». «Сцепленный Секвалион» с башни или груди стоит двадцать терциев. «Боковые светлячки» очень редки и поэтому тоже стоят двадцать терциев. А если кто-то найдет «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк», он получит целую сотню терциев.
Кугель плеснул в бокал Вемиша еще вина.
— Я внимаю вам, затаив дыхание.
Вемиш выпил налитое вино, но в остальном, казалось, едва замечал присутствие Кугеля.
— Йеллег и Малзер работают с утра до ночи. Они зарабатывают в среднем от десяти до пятнадцати терциев в день, из которых вычитается плата за комнату, еду и еще всякие мелкие поборы. Как управляющий вы будете заботиться об их безопасности и удобстве, получая за это плату десять терциев в день. Кроме того, вам будет доставаться премия в один терций за каждую чешуйку, выловленную в иле Йеллегом и Малзером, вне зависимости от ее вида. Пока Йеллег и Малзер греются у костра или пьют свой чай, вы сами можете нырять за чешуйками.
— Нырять? — переспросил Кугель недоуменно.
— Ну да, в яму, которая образовалась от удара Садларка о болото. Это очень утомительно, и нырять приходится глубоко. Недавно, — тут Вемиш одним глотком допил содержимое бокала, — я выкопал целое гнездо первоклассных чешуек, среди них было немало «особых», и на следующую неделю мне выпала такая же удача. Таким образом, мне удалось погасить свой долг, и я в тот же момент решил уволиться.
Еда внезапно показалась Кугелю безвкусной.
— А ваши предыдущие заработки?
— В хорошие дни я мог заработать столько же, как Йеллег и Малзер.
Кугель поднял глаза к потолку.
— Но как можно получить какой-то доход, когда зарабатываешь двенадцать терциев в день, а тратишь в десять раз больше?
— Хороший вопрос. Во-первых, приходится нырять без ссылки на должность. Во-вторых, когда вечером валишься с ног от усталости, то не замечаешь, в какой комнате ты спишь.
— Ну нет, как управляющий, я наведу здесь порядок, — но в голосе Кугеля не было уверенности в том, что он говорил.
Вемиш, уже несколько опьяневший, воздел кверху длинный белый палец.
— Кроме того, не упускайте своих возможностей! А они существуют, уверяю вас, и в самых неожиданных местах. — Наклонившись вперед, Вемиш одарил Кугеля непонятно значительным взглядом.
— Продолжайте, — потребовал Кугель. — Я слушаю!
Икнув, залив в себя изрядную порцию вина и оглянувшись через плечо, Вемиш пробормотал:
— Могу лишь намекнуть: чтобы обмануть такого хитреца, как Тванго, нужна немалая ловкость.
— Как интересно, — сказал Кугель. — Могу я наполнить ваш бокал?
— С удовольствием. — Вемиш жадно выпил, затем снова наклонился к Кугелю. — Не хотите ли услышать забавную шутку?
— Буду рад.
Вемиш заговорил доверительным шепотом:
— Тванго считает, что я выжил из ума!
Кугель подождал еще немного, но шутка Вемиша заключалась именно в этом. Кугель вежливо засмеялся:
— Какая нелепость!
— Правда? Это я-то, который таким хитроумным способом разобрался со своими счетами! Завтра я уеду из Флютика и несколько лет проведу, путешествуя с одного модного курорта на другой. Вот тогда и посмотрим, кто выжил из ума — Тванго или я.
— Ну, относительно этого у меня нет никаких сомнений. В сущности, мне все ясно, за исключением подробностей вашего хитроумного способа.
Вемиш подмигнул Кугелю и облизнул губы, как будто тщеславие и хвастовство боролись в его душе с последними пошатнувшимися остатками осторожности. Он уже раскрыл рот, чтобы говорить. Но тут раздался звук гонга, точно кто-то изо всех сил дергал за веревку дверного звонка.
Вемиш начал подниматься, а затем с беспечным смешком опустился на стул.
— Кугель, теперь ваша обязанность — встречать поздних гостей, впрочем, так же, как и ранних.
— Я — управляющий работами, а не лакей, — воспротивился Кугель.
— Блаженная надежда, — сказал Вемиш тоскливо. — Сначала вам придется выдержать битву с Гарком и Гукином, которые следят за тем, чтобы все правила исполнялись в точности.
— Они у меня живо научатся вести себя тише воды и ниже травы!
На стол упала тень круглой головы, одетой в щеголеватую кепку с длинным козырьком.
— Кто это научится вести себя тише воды и ниже травы? — раздался противный голосок.
Кугель поднял голову и обнаружил сидящего на краю полки Гукина, дерзко глядящего на него.
Вновь раздался звук тонга. Гукин выкрикнул:
— Кугель, встать! Марш к двери! Вемиш сообщит тебе о распорядке.
— Как управляющий, — спокойно заявил Кугель, — я поручаю тебе эту задачу. Поторапливайся!
В ответ Гукин погрозил маленькой треххвостой плеткой, каждый ремень которой заканчивался желтым шипом.
Кугель с такой силой ударил по полке, что Гукин вверх тормашками взлетел в воздух и приземлился прямо на блюдо с разложенными на нем сырами, стоявшее на буфете. Кугель подобрал плетку и взял ее, будто собираясь ударить.
— Ну, ты собираешься наконец заняться своими обязанностями? Или мне придется хорошенько отколотить тебя, а потом бросить вместе с твоей мерзкой кепкой в этот горшок с рубцами?
В столовую вбежал запыхавшийся Тванго, на плече которого сидел Гарк с выпученными глазами.
— Что за шум? Гукин, почему ты лежишь в тарелке с сыром?
Ему ответил Кугель, сказав:
— Поскольку я управляющий, вам следовало бы обратиться ко мне. Обстоятельства дела таковы: я приказал Гукину открыть дверь. Он ответил мне вопиющей дерзостью, и я собирался выпороть его.
Лицо Тванго порозовело от раздражения.
— Кугель, у нас другие правила! До сих пор управляющий открывал дверь.
— Так вот, пришла пора изменить правила! Управляющий освобождается от исполнения обязанностей лакея. Он будет зарабатывать втрое больше, чем раньше, а комната и питание ему будут предоставляться бесплатно.
Гонг прозвучал еще раз. Тванго чертыхнулся себе под нос.
— Вемиш! Открой дверь! Вемиш! Где ты?
Вемиш вышел из столовой.
Кугель отдал строгий приказ:
— Гарк! Ответь на гонг!
Гарк разъяренно зашипел. Кугель указал на дверь.
— Гарк, ты уволен за неповиновение. То же относится и к Гукину. Немедленно покиньте дом и убирайтесь в свое родное болото.
Гарк, к которому теперь присоединился и Гукин, ответили ему лишь вызывающим шипением.
Кугель повернулся к Тванго.
— Боюсь, если вы не поддержите мой авторитет, мне придется уволиться.
Тванго раздраженно взмахнул руками.
— Хватит уже этих глупостей! Пока мы все тут стоим, гонг надрывается! — Он направился по коридору к входной двери, а Гарк и Гукин поспешили вслед за ним.
Кугель последовал за ними, но более медленным шагом. Тванго распахнул дверь и впустил в дом крепкого мужчину средних лет в коричневом плаще с капюшоном. За ним вошли еще двое в таких же одеждах.
Тванго дружески и одновременно почтительно поприветствовал гостей.
— Господин Сольдинк! Уже очень поздно! Что заставило вас в такой час пуститься в столь дальнее путешествие?
Сольдинк заговорил басом:
— Я принес важную и срочную весть, которая не могла ждать ни минуты.
Тванго отшатнулся, пораженный.
— Неужели умер Меркантайдес?
— Нет, это трагедия лжи и воровства!
— Что украли? — нетерпеливо спросил Тванго. — Кого обманули?
— Сейчас все расскажу. Четыре дня тому назад, ровно в полдень, я прибыл сюда с повозкой-сейфом. Я ехал вместе с Ринкзом и Джорнулком, двумя людьми почтенного возраста и неподкупной честности.
— На их репутации нет ни единого пятна, насколько мне известно. Почему вы теперь ставите ее под сомнение?
— Терпение, вы все услышите.
— Продолжайте же! Кугель, ты — человек опытный, послушай и выскажи свое мнение. А это, кстати, господин Сольдинк, из фирмы «Сольдинк и Меркантайдес», агентство перевозок.
Кугель выступил вперед, и Сольдинк продолжил свои объяснения.
— Вместе с Ринкзом и Джорнулком я вошел в вашу мастерскую. Затем в нашем присутствии вы отсчитали, а мы упаковали шестьсот восемьдесят чешуек в четыре ящика.
— Верно. Там было четыреста «обычных», двести «особых» и восемьдесят «особых-премиум» необыкновенной ценности.
— Вот именно. Все вместе, в присутствии Вемиша, мы запаковали ящики, запечатали их, перевязали и прикрепили жетоны. Предлагаю вызвать Вемиша, чтобы он с присущей ему мудростью помог нам разрешить эту загадку.
— Гарк! Гукин! Будьте так любезны, позовите Вемиша! Господин Сольдинк, вы еще не раскрыли нам, что это за загадка.
— Сейчас объясню. В присутствии вас, Вемиша, Ринкза, Джорнулка и меня лично чешуи были упакованы в ящики, как обычно, в вашей мастерской. Затем Вемиш поставил ящики на тележку, чтобы мы могли осмотреть их, и мы похвалили его за то, как он украсил тележку, и за его заботу о том, чтобы ящики не упали на пол. А потом за нами с Ринкзом и перед вами и Джорнулком Вемиш осторожно покатил ящики по коридору, остановившись, насколько я помню, только на миг, чтобы поправить свой башмак и пожаловаться мне на холодную не по сезону погоду.
— Все было именно так. Продолжайте.
— Вемиш подкатил тележку к повозке, и ящики переставили в сейф, который немедленно закрыли. Я написал вам расписку, которую Ринкз и Джорнулк заверили своими подписями и где Вемиш также расписался как свидетель. Наконец, я расплатился с вами, и вы отдали мне счет. Мы погнали повозку прямо в Саскервой, где с соблюдением всех формальностей перегрузили ящики в подвал, там они должны были дожидаться отправки в Альмери.
— И что потом?
— Сегодня Меркантайдес решил проверить качество чешуек. Я открыл ящик, который мы так тщательно осматривали все вместе, и что же там оказалось? Ничего, кроме комков грязи и гальки! В связи с этим нам пришлось вскрыть все ящики, и в каждом из них была лишь ничего не стоящая земля. Вот где загадка! Надеемся, что вы или Вемиш сможете помочь нам разрешить это скандальное дело или же, в противном случае, вернете наши деньги.
— Последняя возможность полностью исключена. Я ничего не могу добавить к тому, что вы рассказали. Все было в точности так, как вы описали. Возможно, Вемиш заметил что-нибудь странное, но он бы непременно сказал об этом мне.
— И все-таки его свидетельство может пролить хоть какой-то свет на эту тайну, если только он соблаговолит явиться сюда.
В комнату ворвался Гарк с вытаращенными от возбуждения глазами и заверещал:
— Вемиш на крыше! Он как-то странно себя ведет!
Тванго скорбно всплеснул руками:
— Да, он уже в преклонном возрасте, но чтобы так быстро утратить рассудок? Он же только что уволился!
— Что? — точно не веря своим ушам, воскликнул Сольдинк. — Вемиш уволился? Вот уж не ожидал!
— Как и все мы, смею вас заверить! Он погасил свой счет до последнего терция, а потом объявил, что уходит.
— В высшей степени странно, — задумчиво сказал Сольдинк. — Мы должны спустить Вемиша с крыши, и немедленно!
Вслед за Гарком Тванго выбежал в сад, а за ними потрусили Сольдинк, Ринкз, Джорнулк и Кугель.
Ночь была совершенно темной, и черную мглу рассеивали лишь несколько тусклых звезд. Пробивавшийся между черепицами свет из дома позволял видеть Вемиша, рискованно разгуливавшего по крыше вдоль конька.
— Вемиш, что ты делаешь на такой высоте? Сейчас же спускайся! — закричал Тванго.
Старик завертел головой, пытаясь определить, откуда доносится звук. Заметив внизу Тванго и Сольдинка, он издал дикий крик, в котором, казалось, смешались неповиновение и неприкрытое торжество.
— Да это, в лучшем случае, двусмысленный ответ, — протянул Сольдинк.
Тванго закричал снова:
— Вемиш, пропали чешуйки, и мы хотели бы задать пару вопросов!
— Да, пожалуйста, задавайте свои вопросы, где угодно и хоть ночь напролет, только не здесь — я гуляю по крыше и не желаю, чтобы меня беспокоили.
— Да, но… Вемиш, ведь это тебя мы хотели спросить! Спускайся, и поживее!
— Я закрыл свои счета! Где хочу, там и гуляю!
Тванго в ярости сжал кулаки.
— Господин Сольдинк озадачен и встревожен! Пропавшие чешуйки невосполнимы!
— Ничуть не больше, чем я сам, вот увидите! — Вемиш снова издал странный смешок.
Сольдинк кисло проговорил:
— Похоже, Вемиш сошел с ума.
— Работа была смыслом его жизни, — объяснил Тванго. — Он нырял в ил и где-то в глубине нашел целое гнездо чешуек, поэтому и смог выплатить все свои долги. С тех самых пор он вел себя очень странно.
— Когда он нашел чешуйки? — подозрительно спросил Сольдинк.
— Всего два дня назад. — Вемиш снова повысил голос. — Вемиш! А ну-ка спускайся! Нам нужна твоя помощь!
— Вемиш нашел свои чешуйки уже после того, как мы получили последнюю партию товара? — продолжал наседать Сольдинк.
— Совершенно правильно. Собственно говоря, это произошло на следующий день.
— Любопытное совпадение.
Тванго тупо уставился на него.
— Но не можете же вы подозревать Вемиша?
— Факты указывают на него.
Тванго круто обернулся.
— Гарк, Гукин, Кугель! Марш на крышу! Спустить вниз этого болвана!
Кугель надменно проговорил:
— Гарк и Гукин — мои подчиненные. Сообщите мне о ваших желаниях, и я отдам необходимые приказания.
— Кугель, твое поведение становится невыносимым! Считай, что ты понижен в должности! А сейчас живо на крышу! Я хочу, чтобы Вемиша немедленно спустили вниз!
— Я боюсь высоты, — ответил Кугель. — И отказываюсь от должности.
— Ты не можешь это сделать, пока не закрыты твои счета. Кстати, туда включены и те прекрасные сыры, в тарелку с которыми ты сбросил Гукина.
Кугель начал возражать, но Тванго уже переключил все свое внимание на крышу и отказался слушать.
Вемиш бродил туда-сюда вдоль конька, но рядом с ним появились Гарк и Гукин. Тванго закричал:
— Вемиш, будь осторожен! Гарк и Гукин поведут тебя!
Старик издал дикий крик и, пробежав вдоль конька, бросился с крыши, упав головой вниз на плиты двора. Гарк и Гукин подползли к краю крыши и выпученными глазами уставились на распростертую внизу фигуру.
После короткого осмотра Тванго обернулся к Сольдинку со словами:
— Боюсь, что он мертв.
— А что с пропавшими чешуйками?
— Поищите где-нибудь еще, — пожал плечами Тванго. — Во Флютике кража произойти не могла.
— Не уверен в этом, — возразил Сольдинк. — В сущности, я подозреваю прямо противоположное.
— Вас ввели в заблуждение простые совпадения, — ответил Тванго. — Ночь холодна, давайте вернемся в дом. Кугель, переправь тело к сторожке на задворках сада. Могила для Вемиша уже готова, утром сможешь похоронить его.
— Если вы вспомните, — заметил Кугель, — я отказался от места. Я больше не считаю себя работающим во Флютике, если только вы не предоставите значительно лучшие условия.
Тванго топнул ногой.
— Как ты смеешь в такой печальный момент докучать мне своими глупостями? Ты выводишь меня из терпения! Гарк! Гукин! Кугель решил увильнуть от своих обязанностей!
Гарк и Гукин выползли вперед. Гукин швырнул веревку, опутавшую лодыжки Кугеля, а Гарк накинул ему на голову сеть. Кугель мешком рухнул на землю, и два уродца начали бить его короткими палками.
Через некоторое время Тванго направился к двери.
— Хватит! — прокричал он. — Его вопли оскорбляют наш слух! Если Кугель изменил свое мнение, пусть идет и принимается за работу.
Кугель посчитал, что лучше подчиниться приказам Тванго. Чертыхаясь себе под нос, он потащил тело бедного Вемиша к сторожке. Затем он поковылял к хижине, в которой раньше жил Вемиш, где и провел бессонную ночь, ибо ему не давали покоя ушибы, синяки и шишки.
Солнце еще не встало, когда Гарк и Гукин забарабанили в его дверь.
— Выходи и принимайся за работу! — велел Гукин. — Тванго желает осмотреть эту хижину.
Несмотря на то, что все его тело болело и ныло, Кугель уже успел произвести такой осмотр, впрочем, безрезультатно. Он отряхнулся, поправил шляпу, медленно отошел от лачуги и стоял поодаль, пока Гарк и Гукин под руководством Тванго обыскивали помещения. Сольдинк, который, очевидно, провел ночь во Флютике, бдительно наблюдал за ними от двери.
Тванго закончил обыск.
— Здесь ничего нет, — сказал он Сольдинку. — Вемиш вне подозрений!
— Но он мог спрятать чешуйки где-нибудь в другом месте!
— Вряд ли! Чешуйки были упакованы на ваших глазах. В повозку их доставили под надежной охраной. Вы сами вместе с Ринкзом и Джорнулком перенесли их. У Вемиша было не больше возможностей украсть чешуйки, чем у меня самого.
— А как вы тогда объясните неожиданное богатство Вемиша?
— Он нашел гнездо чешуек, что в этом такого странного?
Сольдинку было нечего возразить. Не солоно хлебавши он покинул Флютик и поехал через холм назад в Саскервой.
Тванго созвал своих служащих на собрание в столовой. Весь штат состоял из Йеллега, Малзера, Кугеля и Бильберда, слабоумного садовника. Гарк и Гукин скорчились на своей полке, наблюдая за происходящим.
Тванго печально заговорил:
— Сегодня я стою здесь, перед вами, и душа моя полна скорби! С бедным Вемишем, гулявшим в темноте, произошел несчастный случай, и его больше нет с нами. Как ни грустно, ему не пришлось насладиться своим заслуженным отдыхом. Эта идея должна навести нас всех на размышления!
Есть и еще одна новость, не менее тревожная. Четыре ящика с чешуйками, представляющими огромную ценность, были подменены или украдены. Обладает ли кто-нибудь сведениями, пусть даже и самыми незначительными, относительно этого гнусного деяния? — Тванго заглянул в лица своих работников. — Нет? В таком случае мне больше нечего сказать. Все за работу, и пусть счастливая находка Вемиша вдохновляет всех на упорный труд!
И еще немного в заключение! Поскольку Кугель не знаком с порядком своей работы, прошу всех протянуть ему руку товарищеской помощи и научить всему, что понадобится. Всем работать быстро и эффективно!
Тванго отозвал Кугеля в сторону.
— Прошлой ночью, кажется, у нас вышло недоразумение касательно значения слова «управляющий». У нас во Флютике это слово обозначает человека, который заботится о безопасности и удобстве своих товарищей, включая меня, но ни в коей мере не распоряжается ими.
— Эту тонкость мы уже прояснили, — коротко сказал Кугель.
— Вот именно. А теперь в качестве своей первой обязанности ты похоронишь Вемиша. Его могила вон там, за черничным кустом. Потом можешь выбрать место и вырыть могилу для себя самого на тот случай, если вдруг умрешь во время службы во Флютике.
— Об этом пока рано думать, — заупрямился Кугель. — У меня другие планы на будущее.
— Вот и Вемиш говорил почти так же, — грустно заметил Тванго. — Но он мертв! А его товарищам теперь не нужно выполнять эту скорбную миссию, ибо он сам вырыл, выровнял и украсил отличную могилу. — Тванго невесело засмеялся. — Вемиш, должно быть, чувствовал приближение смерти! Всего лишь два дня назад я застал его за чисткой и уборкой своей могилы. Он все привел в порядок!
— Два дня? — Кугель задумался. — Это уже после того, как он нашел чешуйки.
— Верно! Он был очень преданным работником, очень! Надеюсь, что ты, Кугель, живя и работая во Флютике, будешь равняться на него!
— Именно таковы мои намерения, — ответил Кугель.
— Ну, теперь иди и похорони Вемиша. Его тележка вон там, в сарае. Он сам смастерил эту тачку, и замечательно, что ты используешь именно ее, чтобы отвезти его тело в могилу.
— Достойная мысль. — Без дальнейших слов Кугель направился к сараю и вывез оттуда тележку — дощечку на четырех колесах. Обуреваемый, как казалось, желанием украсить свое изделие, Вемиш прикрепил к доске юбку из темно-синей материи, свисавшую, словно бахрома.
Кугель погрузил тело Вемиша на тачку и покатил к саду за домом. Тележка катилась безо всяких усилий, хотя, казалось, доска очень ненадежно держалась на раме. Кугель подумал, что это довольно странно для приспособления, на котором возят ящики с чешуйками, имеющими огромную ценность. Осмотрев тачку, он обнаружил, что доска крепится на раме при помощи деревянного гвоздя. Когда он вытащил гвоздь, доска перевернулась и непременно сбросила бы тело, не будь Кугель настороже.
Он изучил еще кое-какие подробности устройства тележки, а затем покатил труп к уединенному участку к северу от дома, который Вемиш выбрал для места своего упокоения.
Кугель критическим взглядом оглядел окрестности. Мирхадионовые деревья склоняли над могилой пурпурные гирлянды цветов. Просветы в листве открывали взгляду вид на побережье и море. Слева заросший кустарником склон спускался к пруду, затянутому черным илом.
Йеллег и Малзер уже начали работу. Съежившись и дрожа от пронизывающего холода, они ныряли с помоста прямо в ил. Пробиваясь как можно глубже при помощи грузов и веревок, они на ощупь искали чешуйки, время от времени выныривая на поверхность, задыхаясь и хватая ртом воздух, с них капал липкий ил.
Кугель замотал головой от отвращения, а затем пронзительно вскрикнул, когда что-то острое впилось в его правую ягодицу.
Резко обернувшись, он увидел, что из-под листа марены выглядывает Гарк. В его руках была маленькая рогатка, которую он, очевидно, использовал для того, чтобы обстрелять камнями Кугеля. Уродец поправил козырек своей кепки и поковылял вперед.
— Пошевеливайся, Кугель! У тебя еще много работы!
Кугель не удостоил его ответом. Со всем возможным достоинством он сгрузил тело Вемиша на землю, и Гарк удалился.
Вемиш действительно поддерживал свою могилу в великолепном состоянии. Яма пяти футов в глубину была правильной квадратной формы, хотя на дне около стен земля казалась рыхлой и неутоптанной. Кугель удовлетворенно кивнул.
— Вполне возможно, — сказал он себе. — Более чем вполне.
С лопатой в руке он прыгнул на дно могилы и начал разрывать землю. Уголком глаза Кугель заметил приближение маленькой фигурки в красной кепке. Гарк вернулся, рассчитывая застать Кугеля врасплох и запустить в него еще одним метко нацеленным камнем. Кугель зачерпнул лопатой землю и выкинул ее наверх, через край могилы, услышав отрадный его сердцу изумленный вопль.
Юноша выбрался из могилы. Гарк сидел на корточках в некотором отдалении, пытаясь стряхнуть грязь со своей кепки.
— Мог бы и посмотреть, куда кидаешь свою землю!
Кугель, опершись на лопату, расхохотался:
— Как я могу тебя увидеть, когда ты прячешься по кустам?
— Все равно это ты виноват. Моя обязанность — следить за твоей работой.
— Тогда прыгай в могилу, чтобы проследить за всем с близкого расстояния!
Гарк выпучил глаза от возмущения и заскрежетал зубами:
— Ты меня что, за дурака держишь? Поторапливайся! Тванго не за то тебе платит, чтобы ты часами ворон считал!
— Гарк, ты неумолим! — сказал Кугель. — Ну ладно, надо, значит надо.
Без дальнейших церемоний он скатил тело Вемиша в могилу, прикрыл его и засыпал землей.
Так прошло утро. В полдень Кугель отлично пообедал тушеным угрем с репой, экзотическими консервированными фруктами и запил все флягой белого вина. Йеллег и Малзер, закусывавшие черствым хлебом с маринованными желудями, искоса поглядывали на него с удивлением, перемешанным с завистью.
После обеда Кугель пошел на пруд, чтобы помочь ныряльщикам, когда они заканчивали свою дневную работу. Малзер показался из пруда, его руки выглядели точь-в-точь Как клешни; за ним выбрался Йеллег. Кугель водой из трубы, ведущей от ручья, смыл с них ил, затем ныряльщики направились в сарай, чтобы переодеться, съеженные и фиолетовые от холода. Поскольку Кугель не догадался развести костер, поток их жалоб остановил лишь стук их собственных зубов.
Кугель поспешил исправить свое упущение, а ныряльщики тем временем обсуждали дневной улов. Йеллег вытащил из-под скалы три обычных чешуйки, тогда как Малзер, обыскавший расселину, отыскал четыре таких же.
Йеллег сказал Кугелю:
— Теперь ты можешь нырнуть, если хочешь, только уже скоро совсем стемнеет.
— Вемиш всегда нырял в это время, — добавил Малзер. — Он и утренние часы частенько захватывал. Но вне зависимости от своей усталости он никогда не забывал развести костер, чтобы мы могли погреться.
— Да, я допустил оплошность, — покаянно согласился Кугель. — Я еще не успел привыкнуть к распорядку.
Йеллег и Малзер еще немного поворчали, а потом ушли в столовую, где их ждал ужин из вареной тины. Кугель же для начала взял себе горшок охотничьего гуляша со сморчками и запеченными яблоками. На второе он выбрал сочный кусок жареной баранины с пикантным соусом с различными гарнирами и пряное красное вино, а на десерт — большой бисквит с ягодами.
На обратном пути Йеллег и Малзер остановились, чтобы дать Кугелю совет.
— Ты ешь кушанья отличного качества, но они тебе не по карману! Ты до конца жизни не рассчитаешься с Тванго.
Кугель только пренебрежительно рассмеялся и махнул рукой.
— Сядьте и позвольте мне загладить сегодняшнюю неловкость. Гарк! Еще два бокала и флягу вина, да поживее!
Йеллег и Малзер не заставили себя долго упрашивать. Кугель щедрой рукой разлил вино, не обделив и себя, и удобно откинулся на спинку стула.
— Естественно, мысль о непомерных расходах приходила мне в голову. Но поскольку я не намерен платить, мне наплевать на то, сколько это все стоит.
Ныряльщики изумленно пробурчали:
— Удивительно дерзкая позиция!
— Совсем нет. В любой момент солнце может уйти в небытие. И если к тому времени я задолжаю Тванго десять тысяч терциев за множество великолепных обедов, я умру счастливым!
Подобная логика впечатлила и Йеллега, и Малзера, которым никогда раньше не приходила в голову мысль посмотреть на все происходящее под таким углом.
— Так ты считаешь, что если все равно постоянно должен Тванго тридцать или сорок терциев, можно с таким же успехом задолжать и десять тысяч, — удивился Йеллег.
Малзер сказал задумчиво:
— Двадцать или даже тридцать тысяч в таком свете покажутся еще более стоящей суммой.
— Вот это планы воистину великого масштаба! — восхитился Йеллег. — А пока, думаю, мне стоит попробовать хороший кусок вон той жареной баранины!
— И я тоже хочу! — не отстал от товарища Малзер. — Пускай у Тванго голова болит об их стоимости! Кугель, твое здоровье!
Вдруг Тванго выскочил из соседней кабинки, где он все это время сидел, никем не замеченный.
— Я слышал ваш низкий разговор от первого до последнего слова! Кугель, твои убеждения не делают тебе чести! Гарк! Гукин! В будущем выдавать Кугелю только блюда Пятого Сорта, которые раньше ел Вемиш!
Кугель лишь пожал плечами:
— Если так будет нужно, я вполне смогу расплатиться со своими счетами.
— Это не может не радовать, — заявил Тванго. — А где ты возьмешь терции?
— Это мой маленький секрет, — обрезал его Кугель. — Могу лишь сказать, что я планирую замечательные нововведения в процедуре добывания чешуек.
Тванго недоверчиво фыркнул:
— Пожалуйста, все чудеса — в свое свободное время. Сегодня ты не соизволил стереть пыль с моих реликвий; не натер воском и не начистил паркет. Кроме того, ты не успел вырыть себе могилу и не вынес помои.
— Гарк и Гукин должны выносить мусор, — воспротивился Кугель. — Пока я еще здесь управляющий, я перераспределил обязанности.
Два жабоподобных уродца протестующе завопили с верхней полки.
— Все обязанности остаются прежними, — распорядился Тванго. — Кугель, ты должен подчиняться заведенному распорядку. — С этими словами он вышел из комнаты, оставив Кугеля, Йеллега и Малзера допивать вино.
Кугель проснулся до рассвета и вышел в сад, где воздух был сырым и холодным, а тишина казалась ощутимо тяжелой. Зазубренные силуэты пирамидальных тисов и лиственниц вырисовывались на фоне багрово-серого неба; над прудом нависли низкие клочья тумана.
Кугель направился к сторожке, где днем спрятал крепкую лопату. Немного в стороне, под пышными зарослями лопухов, он заметил железную бадью, или корыто, десяти футов в длину и трех в ширину, установленную здесь для целей, ныне непонятных. Кугель тщательно осмотрел корыто, затем пошел в глубь сада. Под мирхадионовым деревом он принялся копать могилу, как ему предписал Тванго.
Несмотря на печальный характер задачи, Кугель копал с большим проворством.
Его работу прервало появление самого Тванго, заботливо обходившего сад в своем черном плаще и двурогой шапке из темного меха, предназначенной защитить его голову от утреннего морозца.
Тванго остановился перед могилой.
— Я вижу, ты прислушался к моему замечанию. Ты неплохо потрудился, но зачем, позволь спросить, ты роешь так близко от могилы бедного Вемиша? Вы будете лежать бок о бок.
— О да. Думаю, будь Вемишу дозволен один последний взгляд, он утешился бы этим зрелищем.
Тванго поджал губы.
— Это достойное чувство, хотя, возможно, и несколько напыщенно выраженное. — Он поднял глаза к солнцу. — Время не ждет! Твое усердие в этом отдельном вопросе заслуживает всяческих похвал, но оно идет в ущерб распорядку. Сейчас ты должен выносить помойные ведра!
— Эта работа больше пристала Гарку и Гукину.
— Ну уж нет! У ведер слишком высокие ручки.
— Так пускай они используют меньшие ведра! У меня уйма более срочной работы, например, эффективный и быстрый подъем чешуй Садларка.
Тванго быстро оглянулся по сторонам.
— Что тебе известно об этом?
— Ну, как и Вемиш, я несу с собой свежий взгляд на вещи. Как вам известно, Вемиш добился значительного успеха.
— Точно… Да, именно так. Но все-таки мы не можем поставить Флютик с ног на голову ради, возможно, неосуществимых прожектов.
— Как вам будет угодно, — пожал плечами Кугель.
Он выбрался из могилы и все утро выполнял обязанности слуги, смеясь и распевая песни с такой живостью, что Гарк и Гукин доложили об этом Тванго.
В конце дня Кугелю был дарован час на личные нужды. Положив ветку лилий на могилу Вемиша, он возобновил рытье своей собственной. Через несколько минут из зарослей мальвы неподалеку от могилы мелькнула голубая кепка скорчившегося под листом в три погибели Гукина.
Кугель притворился, что ничего не заметил, и продолжил копать с удвоенным рвением. Очень скоро он наткнулся на ящики, которые Вемиш спрятал у края своей могилы.
Сделав вид, что отдыхает, Кугель осмотрел окрестности. Гукин, все так же скорчившись, сидел под листом. Кугель вновь вернулся к своей работе.
Один из ящиков был взломан, вероятнее всего, Вемишем, и почти пуст, за исключением пакетика с двадцатью не слишком ценными «особыми» чешуйками, которые, возможно, он по оплошности забыл вынуть. Кугель засунул пакетик в карман, а затем засыпал ящик землей, закончив с этим делом как раз, когда к краю могилы приковылял Гукин.
— Кугель, твое время вышло! Неплохо бы тебе выучиться точности!
— Если ты еще не заметил, я рою себе могилу, — с достоинством ответил Кугель.
— Ну и что! Йеллегу и Малзеру пора пить чай.
— Всему свое время, — сказал Кугель.
Выскочив из могилы, он пошел к сторожке, где уже стояли съежившиеся и окоченевшие Йеллег и Малзер. Йеллег возмущенно завопил:
— Чай — то немногое, что мы получаем от Тванго бесплатно! Мы весь день барахтались в ледяном иле, предвкушая момент, когда сможем выпить горячего чаю и погреться у костра!
— Я не вижу ни чая, ни костра! — поддержал товарища Малзер. — Вемиш был куда более усердным!
— Тише, тише, — успокоительно проговорил Кугель. — Я еще не освоился с распорядком.
Кугель разжег огонь и заварил чай. Йеллег и Малзер все еще недовольно роптали, но Кугель пообещал, что в будущем постарается быть более расторопным, и ныряльщики утихомирились. Они обогрелись и выпили свой чай, затем снова побежали к пруду и нырнули в ил.
Незадолго до заката Гукин позвал Кугеля в кладовую. Он указал на поднос, на котором стоял серебряный кубок, со словами:
— Это тоник господина Тванго, который ты должен каждый день в это время подавать ему.
— Что? — вскричал Кугель. — Будет ли конец моим обязанностям?
Ответом ему было лишь равнодушное кваканье Гукина. Кугель схватил поднос и понес его в мастерскую, застав Тванго за сортировкой чешуек. Толстяк внимательно изучал каждую через лупу и клал в одну из нескольких коробочек. На его руках были мягкие кожаные перчатки.
Кугель поставил поднос на стол.
— Тванго, можно вас на два слова?
Тот, не вынимая из глаза лупы, раздраженно бросил:
— Ты что, не видишь, я сейчас занят.
— Я принес этот тоник против своей воли! Я должен еще раз напомнить вам условия соглашения, по которому я служу во Флютике управляющим работами. Эта должность не включает обязанности лакея, повара, рабочего на все руки и мальчика на побегушках. Если бы я только знал о расплывчатости ваших определений…
— Замолкни, Кугель! — раздраженно замахал на него руками Тванго. — Твоя сварливость действует мне на нервы.
— И все-таки как насчет нашего соглашения?
— Твоя должность претерпела изменения. Но оплата осталась той же, так что тебе не на что жаловаться. — Тванго выпил тоник. — Не желаю больше ничего об этом слышать. Хотел бы упомянуть еще и о том, что Вемиш имел обыкновение надевать белую куртку, перед тем как подавать мне тоник. Это было очень мило.
Тванго вернулся к своему занятию, время от времени сверяясь с большой книгой в кожаном переплете с медными застежками, украшенной медным же филигранным узором. Кугель недовольно смотрел на него сбоку. Через некоторое время он спросил:
— А что вы будете делать, когда чешуи кончатся?
— Я не собираюсь задумываться над этим раньше времени, — поджав губы, ответил Тванго.
— А что это за книга?
— Это научная работа и мой основной справочник — «Внутреннее строение некоторых особ Верхнего мира», написанная Харувиотом. Я использую его для того, чтобы распознавать чешуйки, в этом отношении этой книге нет цены.
— Очень интересно, — проговорил Кугель. — И сколько видов вы нашли?
— Ну, я не могу точно определить. — Тванго указал на кучку нерассортированных чешуй. — Эти серо-зеленые «обычные» типичны для спинной области; розовые и алые — из подбрюшья. У каждой свое звучание. — Тванго поднес одну серо-зеленую «обычную» к уху и постучал по ней маленьким металлическим прутиком, с полузакрытыми глазами прислушиваясь к звуку. — Безукоризненный тон! Люблю иметь дело с такими чешуйками.
— Но зачем тогда на вас перчатки?
— Ага! Многое из того, что мы делаем, сбивает дилетантов с толку! Не забывай, мы имеем дело с веществами из верхнего мира! Когда чешуйки сырые, они мягкие, но когда высыхают, часто раздражают кожу!
Тванго взглянул на свой чертеж и выбрал одну из «особых».
— Протяни руку. Ну, давай, Кугель, не трусь! Уверяю, она не заставит тебя в мгновение ока превратиться в демона из верхнего мира!
Кугель робко протянул руку. Тванго положил «особую» ему на ладонь. Кугель почувствовал, как по коже забегали мурашки, и ее защипало, как будто на руку попала едкая слизь миноги. Он тут же отдернул руку.
Тванго расхохотался и вернул чешуйку на место.
— Вот поэтому я и надеваю перчатки, когда работаю с сухими чешуйками.
Кугель, сморщившись, оглядел стол.
— Они все такие едкие?
— Ты познакомился с «Передней укороченной башенной», они всегда жгучие. Эти «Перекрещенные пики» немного получше. «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк», как я подозреваю, окажется самым сильным, поскольку именно такие чешуи контролировали всю систему сил Садларка. «Обычные» же безобидны, если их не держать долго.
— Поразительно, что эти силы сохранились в течение целых эпох!
— Что такое время для верхнего мира! Возможно, у них и слова-то такого нет. Кстати, о времени: Вемиш в этот час обычно нырял за чешуйками, а частенько и ночью работал. Его пример поистине воодушевляет! Сила духа, настойчивость и полное хладнокровие — вот что помогло ему погасить свой долг!
— У меня другие методы, — усмехнулся Кугель. — А результаты вполне могут оказаться точно такими же. Возможно, когда-нибудь вы еще будете ставить меня в пример своим работникам.
— Нет ничего невозможного, — кивнул Тванго, заканчивая разговор.
Кугель вышел в сад. Солнце уже зашло, и пруд в сумерках казался черным и матовым. Кугель принялся за работу с таким пылом, которому позавидовал бы даже сам Вемиш. Он притащил на берег пруда старое железное корыто, затем принес несколько мотков веревки.
Вечерняя заря уже померкла, и ее последние проблески виднелись лишь там, где уходил к горизонту бескрайний океан, над поверхностью которого мелькали металлические баклажаны. Кугель внимательно осмотрел пруд, в который в это время имел обыкновение нырять Вемиш, довольствуясь мерцанием единственного светильника на берегу.
Он сардонически покачал головой и медленно побрел назад к дому.
Ранним утром Кугель вернулся к пруду. Связав вместе несколько мотков веревки, он получил длинный канат, который привязал к чахлому можжевельнику с одной стороны пруда и к кусту акации с другой стороны, так что веревка протянулась точно через центр пруда.
Кугель принес на берег ведро и большую деревянную бадью, спустил на воду корыто, погрузил в этот самодельный ялик и ведро, и бадью, сам залез туда же и, потянув за веревку, отчалил от берега.
Йеллег и Малзер, подходившие к пруду, резко остановились, чтобы посмотреть. Кугель также заметил красную и голубую кепки Гарка с Гукином за гелиотропом на газоне, где они по своему обыкновению прятались.
Кугель погрузил ведро глубоко в ил, вытащил его и вылил содержимое в бадью. Шесть раз он наполнял и осушал свое ведро, а потом, все так же ухватившись за веревку, потянул ялик назад к берегу.
Он понес полное ила ведро к ручью, а затем процедил сквозь большое сито его содержимое.
К его собственному изумлению, когда вода смыла ил, в сите остались две чешуйки: одна «обычная» и еще одна замечательной величины с причудливым радиальным рисунком и тусклым красным утолщением посередине.
Вдруг к ситу стремительным движением протянулась цепкая маленькая ручонка. Кугель ухватился за великолепную новую чешуйку, но было слишком поздно. Гукин со всех ног бросился улепетывать. Кугель, точно огромная кошка, прыгнул на воришку и повалил его на землю. Вырвав чешуйку, он от души наподдал Гукину по тощему заду, отчего тот отлетел на десять футов.
Приземлившись, уродец вспрыгнул на ноги и, грозя кулачком, разразился пронзительной бранью. Кугель запустил в него увесистым комком грязи. Ловко увернувшись, Гукин со всех ног помчался к дому.
Кугель немного поразмыслил, потом выкопал ямку в земле под темно-синим миртовым кустом и закопал свою находку. «Обычную» же он засунул в карман и, вернувшись назад к корыту, понес к ручью еще одно ведро ила.
Через пять минут в саду показался Тванго, величавой походкой направившийся к пруду. Остановившись, чтобы посмотреть на то, как Кугель процеживает из ведра сквозь сито, он похвалил:
— Остроумное приспособление. Неглупо придумано, хотя ты мог бы спросить разрешения, прежде чем использовать мои вещи в личных целях.
— Моя главная забота — собирать чешуйки к нашей общей выгоде, — холодно ответил Кугель.
— Хм. Гукин доложил мне, что ты уже нашел замечательную «особую».
— «Особую»? Это всего лишь «обычная», — в доказательство своих слов Кугель вытащил из кармана чешую.
С поджатыми губами Тванго осмотрел находку.
— Гукин дал достаточно подробное описание.
— Да у него же на лбу написано, что он — жулик. Ему просто нельзя верить. А сейчас прошу меня извинить, я хотел бы вернуться к работе. У меня каждая минута на счету.
Тванго подозрительно стоял в стороне и смотрел, как Кугель процеживает третье ведро ила.
— И все-таки в этом деле с Гукином что-то не так. Как он мог вообразить «Фейерверк» в таких подробностях?
— Ба! — воскликнул Кугель. — Я не могу тратить время на размышления о фантазиях Гукина.
— Хватит, Кугель! Меня не интересует твое мнение. Ровно через семь минут ты должен убирать прачечную.
В середине дня во Флютик прибыл господин Сольдинк из фирмы «Сольдинк и Меркантайдес». Кугель провел его в мастерскую Тванго, а затем занялся чем-то неподалеку, пока Сольдинк и Тванго обсуждали пропавшие чешуи.
Как и в прошлый раз, Сольдинк заявил, что на самом деле ему их не передавали, на основании чего потребовал полного возврата платежа.
Тванго с негодованием отверг подобное предположение.
— Это очень запутанное дело, — признал он. — В будущем нам стоит использовать раз и навсегда установленные процедуры.
— Все это замечательно, но в настоящее время меня заботит не будущее, а прошлое. Где мои чешуйки?
— Могу лишь еще раз повторить, что вы дали расписку, произвели платеж и забрали их в свою повозку. Это неопровержимо! Вемиш подтвердил бы это, будь он жив!
— Но Вемиш мертв, и его свидетельство ничего не стоит!
— Факты остаются фактами. Если вы хотите возместить свои убытки, вам остается классический способ, который еще никого не подводил: поднимите цену для вашего покупателя. Переложите это бремя на него.
— Вот это, по крайней мере, конструктивное предложение, — заметил Сольдинк. — Я обговорю это с Меркантайдесом. Между тем, мы вскоре собираемся отправить на юг смешанный груз на «Таланте» и хотели бы включить в него партию чешуй. Сможете ли вы подготовить еще один заказ из четырех ящиков за день-два?
Тванго побарабанил пухлым пальцем по подбородку:
— Мне придется работать сверхурочно, сортируя их и составляя описи; тем не менее, полагаю, что, используя все свои резервы, я смогу выполнить этот заказ за такое короткое время.
— Нас это вполне устроит. Так и передам Меркантайдесу.
Через два дня Кугель положил сто десять чешуек, большей частью «обычных», на рабочий стол Тванго.
Тот в полном изумлении взглянул на своего управляющего:
— Где ты это нашел?
— Кажется, я наткнулся на гнездо, откуда Вемиш добыл свои чешуйки. Этого, несомненно, хватит, чтобы закрыть мой счет.
Тванго, прищурившись, поглядел на добычу.
— Минуточку, я взгляну на записи. Кугель, я вижу, ты все еще должен мне тридцать пять терциев. Ты изрядно поиздержался в столовой, и я выявил дополнительные расходы, которые, возможно, ты забыл учесть.
— Ну-ка, позвольте мне взглянуть в счета… Ничего не понимаю в этих записях.
— Некоторые из них были сделаны Гарком и Гукином. Они, возможно, и вправду немного неразборчивы.
Кугель с омерзением швырнул на пол счета.
— Я настаиваю на тщательном, точном и разборчивом учете!
— Ты, Кугель, наглец и циник, — сквозь зубы процедил Тванго. — Это производит на меня не лучшее впечатление.
— Давайте сменим тему, — как ни в чем не бывало сказал Кугель. — Когда вы планируете в следующий раз встретиться с господином Сольдинком?
— В ближайшем будущем. А что?
— Мне было бы любопытно узнать о его методах торговли. Например, какую цену он запросил бы с Юкоуну за поистине редкую «особую», допустим, за «Разбивающий небеса фейерверк»?
— Сомневаюсь, что господин Сольдинг передаст тебе такие сведения, — мрачно ответил Тванго. — Позволь узнать, чем вызван подобный интерес?
— Да так, ничем особенным. Во время одной из наших бесед Вемиш теоретически предположил, что Сольдинк вполне мог бы предпочесть покупать дорогие «особые» прямо у ныряльщиков, освободив вас тем самым от значительной части нудной работы.
Некоторое время Тванго шевелил губами-, не в состоянии вымолвить ни слова. Наконец он проговорил:
— Это совершенно нелепая идея, от начала до конца. Господин Сольдинк отказался бы покупать какие угодно чешуйки у таких сомнительных продавцов. Единственный уполномоченный посредник — это я, и лишь моя печать гарантирует подлинность. Каждая чешуйка должна быть аккуратно распознана и правильно занесена в опись.
— А расходы ваших служащих? Они тоже аккуратно и правильно занесены в опись? Или мне все же стоит — только из совершенно праздного любопытства, разумеется, — задать этот вопрос господину Сольдинку?
Тванго с сердитым выражением лица снова взялся за счет Кугеля.
— Естественно, нельзя никуда деться от небольших ошибок в ту или другую сторону. В конце концов, они уравновешивают друг друга…. Да, я действительно вижу здесь ошибку — Гарк не туда поставил десятичную запятую. Придется велеть ему быть более точным. А тебе пора бы готовить чай Йеллегу и Малзеру. Отучайся от своей медлительности! Мы во Флютике не любим копуш!
Кугель неторопливо направился к пруду. Была середина необычайно морозного дня, и странные черно-пурпурные облака скрывали раздутое красное солнце. Северный ветер покрывал рябью поверхность ила; Кугель поежился и поплотнее запахнул плащ.
Гладь пруда разошлась, оттуда вынырнул Йеллег со скрюченными руками и начал пробиваться к берегу сквозь липкий ил. Он рассмотрел свою добычу, но обнаружил лишь гальку, тут же с омерзением отброшенную прочь. Малзер на четвереньках выкарабкался на берег и присоединился к Йеллегу; оба побежали к сараю, но лишь для того, чтобы вновь выбежать оттуда в дикой ярости.
— Кугель? Где наш чай? Костер давно потух! Есть у тебя совесть или нет?
Кугель побрел к хижине, куда его угрожающе теснили ныряльщики. Йеллег потряс увесистым кулаком прямо перед носом Кугеля:
— В последнее время ты совсем распустился! Пожалуй, стоит поколотить тебя и бросить в пруд!
— Минуточку, — сказал Кугель. — Позвольте, я разожгу костер, поскольку я и сам замерз. Малзер, займись чаем, если ты, конечно, не против.
Потеряв дар речи от ярости, два ныряльщика стояли позади, пока Кугель разводил огонь.
— А теперь, — объявил Кугель, — вы, думаю, обрадуетесь, узнав, что я наткнулся на богатое гнездо чешуек. Я погасил свой счет, и теперь Бильберд-садовник будет подавать вам чай и разжигать костер.
Йеллег спросил сквозь зубы:
— А ты что же, оставляешь свою должность?
— Вовсе нет. Я собираюсь продолжать службу, по крайней мере, еще немного, в качестве консультанта.
— Я озадачен, — проговорил Малзер. — Как тебе удалось найти так много чешуек за такое короткое время?
Кугель с улыбкой пожал плечами.
— Ловкость, ну и капелька везения.
— Но все же больше везения, не правда ли? Вемишу точно так же повезло.
— Ах, бедняга Вемиш! Он долго и упорно работал на свою удачу! Моя пришла быстрее. Я — счастливчик.
Йеллег задумчиво проговорил:
— Любопытное стечение обстоятельств! Пропадает четыре ящика чешуек. Потом Вемиш погашает свой долг. Потом приходят Гарк и Гукин со своими кривыми руками, и Вемиш прыгает с крыши. Затем честный и усердный Кугель расплачивается со своими счетами, хотя он ловит чешуйки всего лишь по часу в день.
— И вправду любопытно, — поддакнул Малзер. — Интересно, где могут быть пропавшие чешуйки.
— Вот и мне тоже интересно, — не преминул вставить Йеллег.
Кугель сказал с мягким укором:
— Возможно, у вас есть время ловить ворон, а мне надо вылавливать чешую.
Кугель вернулся к своему ялику и процедил еще несколько ведер ила. Йеллег и Малзер решили больше не работать, поскольку каждый из них и так выловил по три чешуйки. Одевшись, они остались на берегу пруда и стали смотреть, как работает Кугель, о чем-то перешептываясь между собой.
После ужина Йеллег и Малзер продолжили свой разговор, время от времени бросая взгляды на Кугеля. Через некоторое время Йеллег стукнул кулаком по ладони другой руки, как будто ему в голову неожиданно пришла новая мысль, которую он немедленно сообщил Малзеру. Затем оба многозначительно кивнули и снова взглянули на Кугеля.
На следующее утро, когда Кугель трудился над своим ситом, ныряльщики направились в сад. Каждый нес по лилии, которую затем положил на могилу Вемиша. Кугель настороженно следил за ними уголком глаза. Ни Малзер, ни Йеллег не обратили особого внимания на его собственную могилу, если не считать того, что Малзер по пути назад упал в яму. Йеллег помог товарищу выбраться, и оба вернулись к пруду, чтобы заняться своей работой.
Кугель побежал к могиле и глянул вниз. Земля осыпалась с боковой стороны, и не исключено, что внимательный взгляд смог бы разглядеть там обнажившийся угол ящика.
Кугель в задумчивости дернул себя за подбородок. Ящик не особенно бросался в глаза. Малзер, сконфуженный своим неловким падением, по всей вероятности, не заметил его. По меньшей мере, это было вполне разумное предположение. Тем не менее, было бы предусмотрительным перепрятать чешуи куда-нибудь в другое место. Да, именно так он и поступит при первой же возможности.
Выйдя в своем ялике на середину пруда, Кугель наполнил бадью; затем, вернувшись на берег, процедил грязь, обнаружив в решете пару «обычных».
Тванго вызвал Кугеля в свой кабинет.
— Кугель, завтра ровно в полдень мы отгружаем четыре ящика лучших чешуек. Пойди в плотницкую и сколоти четыре крепких ящика. Потом вычисти тележку, смажь колеса, ну и вообще приведи ее в порядок, чтобы все было в лучшем виде. На этот раз мы не должны допустить ни единой оплошности.
— Не волнуйтесь, — заверил хозяина Кугель, — Все будет в порядке.
В полдень Сольдинк со своими компаньонами Ринкзом и Джорнулком остановили повозку у ворот Флютика. Кугель вежливо поприветствовал их и провел в мастерскую.
Тванго, несколько уязвленный тем, с какой внимательностью Сольдинк оглядел пол, стены и потолок, резко проговорил:
— Джентльмены, на столе вы можете видеть чешуи в количестве шестисот двадцати штук, как «обычные», так и «особые», что соответствует указанному в этом счете. Первым делом осмотрим, проверим и упакуем «особые».
Сольдинк указал на Гарка и Гукина.
— Я не буду ничего делать, пока здесь околачиваются эти черти. Полагаю, что они каким-то образом наложили проклятье не только на бедного Вемиша, но и на всех нас. А потом были таковы с нашими чешуйками.
— Мне кажется, точка зрения Сольдинка не лишена здравого смысла, — заявил Кугель. — Гарк, Гукин, вон отсюда! Марш в сад — лягушек разгонять!
— Это глупо и чересчур сурово, — возразил Тванго. — И все-таки если вы не можете без этого обойтись, мы будем очень признательны Гарку и Гукину, если они выйдут.
Испепелив Кугеля взглядами, два уродца метнулись прочь из комнаты.
Тванго принялся считать «особые» чешуйки, Сольдинк сверял их со счетом, а Кугель одну за другой укладывал их в ящик под бдительным взором Ринкза и Джорнулка. Затем точно таким же образом были уложены «обычные». Под пристальными взглядами всех остальных Кугель установил крышки на ящики, плотно закрепил их и поставил груз на тележку.
— А теперь, — возвестил Кугель, — пока я везу ящики отсюда до повозки, главная ответственность за них лежит на мне, и я должен настоять на том, чтобы при свидетелях запечатать их воском, на котором я поставлю свою подпись. Таким образом, я и все остальные могут быть уверены в том, что ящики, которые мы здесь упаковали и поставили на тележку, в целости и сохранности будут доставлены к повозке.
— Благоразумная предосторожность, — согласился Тванго. — Мы все будем свидетелями.
Кугель запечатал ящики, нацарапал свою подпись на твердеющем воске и ремнями привязал коробки, объяснив:
— Необходимо принять меры, чтобы вибрация или непредвиденный толчок не сдвинули с места один из ящиков, что может повредить содержимое.
— Молодец, Кугель! Все готовы?
— Так точно. Ринкз и Джорнулк, идите первыми, чтобы убедиться, что на дороге нет препятствий. Сольдинк, вы пойдете на пять шагов впереди тележки. Я буду толкать тележку, а Тванго пойдет на пять шагов позади. Так мы сможем совершенно безопасно доставить чешуйки к повозке.
— Очень хорошо, — сказал Сольдинк. — Так и сделаем. Ринкз, Джорнулк! Идите первыми и будьте настороже!
Процессия покинула мастерскую и прошла по темному коридору длиной в пятнадцать ярдов, остановившись лишь на миг, когда Кугель крикнул шедшему впереди Сольдинку:
— Все чисто?
— Все чисто, — уверил его Сольдинк. — Можете идти вперед!
Больше не задерживаясь, Кугель подкатил тележку к повозке.
— Все видели? Ящики доставлены к повозке в количестве четырех штук, каждый запечатан моей печатью. Сольдинк, тем самым я передаю вам ответственность за эти ценности. Теперь я положу еще слой воска, а вы поставите на него свою печать… Вот так; я свое дело сделал.
Тванго поздравил Кугеля:
— Все было замечательно, Кугель! Точно и эффективно. А как чисто и аккуратно выглядела тележка со слоем лака и полостью, подвешенной Вемишем! Теперь, Сольдинк, если вы передадите мне расписку и мои деньги, сделка будет завершена.
Сольдинк, все еще в немного мрачном расположении духа, выдал расписку и отсчитал требуемую сумму; затем вместе с Ринкзом и Джорнулком погнал повозку назад в Саскервой.
Кугель тем временем покатил тележку в мастерскую. Там он вытащил потайной стержень, и доска перевернулась, обнаружив четыре привязанных ремнями ящика. Кугель снял крышки, вытащил пакеты, бросил разбитые ящики в огонь и спрятал чешуйки в мешок.
Его внимание привлекло какое-то молниеносное движение. Кугель посмотрел по сторонам и заметил за окном щегольскую красную кепку, стремительно исчезающую из вида.
Секунд десять он не мог сдвинуться с места, а потом лихорадочно заспешил. Он выбежал из мастерской, но не увидел ни Гарка с Гукином, ни даже Йеллега с Малзером, которые, вероятно, работали на пруду.
Вернувшись в мастерскую, Кугель схватил мешок с чешуйками и со всех ног помчался к лачуге, в которой жил слабоумный садовник Бильберд. Зарыв мешок под кучей мусора в углу, он бегом вернулся назад в мастерскую. В другой мешок он насыпал гвоздей, болтов, гаек, шурупов и всякой разрозненной скобяной мелочи, запихнув мешок на полку. Затем, перемешав кочергой огонь вокруг горящих ящиков, он занялся лакированием верхней поверхности тележки.
Через три минуты в мастерскую влетел Тванго, по пятам за которым бежали Гарк и Гукин. Последний нес крючья с длинными ручками.
Кугель предостерегающе поднял руку:
— Осторожно, Тванго! Лак еще не высох!
— Кугель, давай не будем ходить вокруг да около, — гнусавым голосом завопил Тванго. — Где чешуйки?
— Чешуйки? А зачем они вам сейчас?
— Кугель, будь так добр, чешуйки!
Кугель пожал плечами.
— Как хотите. — Он принес лоток. — Утро было довольно-таки урожайным. Шесть «обычных» и отменнейшая «особая». Только посмотрите на этот выдающийся экземпляр!
— Да, это «Скуловой Астрангал», который расположен на локтевой части третьей руки. Чрезвычайно редкий экземпляр. А где остальные, которых, насколько я понял, были сотни?
Кугель посмотрел на него в крайнем изумлении.
— Откуда вы взяли такую чушь?
— Это совершенно не важно! Покажи мне чешуи, или я буду вынужден просить Гарка и Гукина найти их!
— Да, пожалуйста, просите, — с достоинством ответил Кугель. — Но сперва позвольте мне защитить свою собственность. Он положил шесть «обычных» и «Скуловой Астрангал» в карман. В этот самый момент Гарк, неуклюже забравшись на скамью, издал торжествующий хриплый крик и стащил с полки тот самый мешок, который Кугель только что туда водрузил.
— Вот этот мешок! Там полно чешуй!
Тванго высыпал содержимое мешка на пол.
— Несколько минут назад, — сказал Кугель, — я искал в этом мешке скобу, чтобы установить ее на тележку. Возможно, Гарк принял этот хлам за чешуйки. — С этими словами Кугель направился к двери. — Оставляю вас за вашим приятным занятием.
Приближался тот час, когда Йеллег и Малзер обычно пили свой чай. Кугель заглянул в сторожку, но костер погас, а ныряльщиков нигде не было видно.
Ну и замечательно, подумал Кугель. Настала пора вытащить из могилы чешуйки, доставшиеся в наследство от Вемиша.
Он вернулся назад в сад, где в тени мирхадианового дерева был похоронен Вемиш и зияла его собственная могила.
Поблизости не было видно непрошеных наблюдателей. Кугель собрался прыгнуть на дно своей могилы, но вдруг резко остановился, пораженный представшим ему зрелищем. В яме валялись четыре взломанных и пустых ящика.
Вернувшись в дом, он прошел в столовую, где нашел Бильберда-садовника.
— Я ищу Йеллега и Малзера, — сказал ему Кугель. — Не видел ли ты их в последнее время?
Бильберд глупо заулыбался и замигал.
— Да, я их видел. Примерно два часа назад. Они собирались в Саскервой. Они сказали, что больше не будут нырять за чешуйками.
— Неожиданный поворот событий, — проговорил Кугель, чувствуя, что ему не хватает воздуха.
— Верно, — ухмыльнулся Бильберд. — И все-таки нужно время от времени сменять обстановку, а не то рискуешь засидеться на одном месте. Я вот уже двадцать три года как садовником во Флютике и чувствую, что начинаю терять интерес к работе. Я и сам решил, что пора бы начать новую карьеру, например, в мире моды, несмотря на все финансовые риски.
— Превосходная идея! — одобрил его Кугель. — Будь я богат, ни минуты не задумываясь, ссудил бы тебе необходимый капитал.
— Я очень тебе признателен, — тепло пробормотал Бильберд. — Ты такой щедрый, Кугель!
Прозвучал гонг, означавший приход посетителей. Кугель встал, чтобы подойти к двери, но затем снова сел на свое место: пускай Гарк с Гукином или сам Тванго открывают чертову дверь!
Гонг все звенел и звенел, и наконец Кугель только лишь из одного раздражения пошел открывать.
Перед дверью стоял Сольдинк с неизменными Ринкзом и Джорнулком. Лицо Сольдинка было мрачнее тучи.
— Где Тванго? — прорычал он. — Мне нужно немедленно его видеть.
— Может быть, вы лучше придете завтра? — любезно предложил Кугель. — Тванго пообедал и теперь спит.
— Плевать! Буди его, да поживее! Дело не терпит отлагательства!
— Не думаю, чтобы он захотел сегодня с вами встретиться. Он сказал мне, что крайне утомлен.
— Что? — взревел Сольдинк. — Да он, небось, пляшет от радости! В конце концов, он заполучил мои денежки, а мне взамен подсунул ящики с высохшей грязью!
— Быть того не может, — отрезал Кугель. — Мы приняли все меры предосторожности.
— Я не желаю слушать твои разглагольствования, — заявил Сольдинк. — Сию же минуту отведи меня к Тванго!
— Я не могу тревожить его по пустякам. Всего доброго! — Кугель попытался захлопнуть дверь, но Сольдинк поднял такой крик, что появился сам Тванго.
— Что за дикие вопли? — спросил он недовольно. — Кугель, ты же знаешь, как я чувствителен к шуму!
— Разумеется, — с невинным видом ответил Кугель, — но господин Сольдинк, кажется, настаивает на демонстрации.
Тванго обернулся к Сольдинку:
— Что случилось? На сегодня мы закончили дела.
Кугель не стал дожидаться ответа Сольдинка. Как метко заметил Бильберд, настало время перемен. Он уже и так потерял целую уйму чешуй из-за этих двух мошенников, Йеллега и Малзера, но не беда. Еще больше чешуй ждало его в хижине Бильберда, и он должен быть вполне этим доволен.
Кугель поспешил в дом. Он заглянул в столовую, где Гарк с Гукином трудились над приготовлением ужина.
Очень хорошо, думал Кугель, просто отлично! Теперь ему нужно только отделаться от Бильберда, забрать мешок с чешуйками и смыться. Он вышел в сад, но Бильберда, против обыкновения, там не было.
Кугель подошел к его хижине и просунул голову в дверь.
— Бильберд?
Ему никто не ответил. Луч красноватого света, пробивавшийся сквозь дверь, осветил соломенный тюфяк садовника. В рассеянном свете Кугель увидел, что убогая хижина была пуста.
Оглянувшись через плечо, Кугель вошел внутрь и бросился к углу, где он спрятал свой мешок.
Мусор был разбросан по полу. Мешок исчез.
Из дома донесся шум голосов. Тванго позвал его:
— Кугель? Ты где? Подойди немедленно!
Стремительный и безмолвный, точно дух, Кугель выскользнул из лачуги Бильберда и спрятался в зарослях можжевельника. Тайком перебегая от одного укрытия к другому, он обогнул дом и вышел на дорогу. Он взглянул направо и налево, затем, не обнаружив никакой опасности, широким размашистым шагом направился на запад. Миновав лес и перейдя через холм, Кугель вскоре прибыл в Саскервой.
* * *
Несколько дней спустя, прогуливаясь по площади, Кугель случайно наткнулся на старую таверну «Железный Василиск». Когда он подошел ближе, дверь открылась, и на улицу вышли двое: один крепкий, с желтыми кудрями и массивной челюстью, другой — худой, со впалыми щеками, черными волосами и крючковатым носом. Оба были в богатых одеждах, двухъярусных шляпах, подпоясаны красными атласными кушаками и обуты в башмаки из тонко выделанной кожи.
Кугель, взглянув на них сначала один раз, потом другой, узнал Йеллега и Малзера. Каждый из них явно осушил бутылку-другую вина. Йеллег распевал балладу о море, а Малзер горланил припев «Тра-ля-ля-ля, плывем мы к земле, где маргаритки цветут по весне». Всецело занятые тем, чтобы не сфальшивить, они прошмыгнули мимо Кугеля и, не глядя ни налево, ни направо, побрели по площади в направлении следующей таверны, под названием «Звезда Севера».
Кугель пошел за ними, но отскочил, напуганный грохотом приближающихся колес. Великолепная карета, запряженная парой горячих скакунов, повернула в сторону в дюйме от него и укатилась по площади. На седоке был черный бархатный костюм с серебряными эполетами и огромная шляпа с изогнутым черным пером. С огромным трудом Кугель узнал в этом важном господине Бильберда, бывшего садовника из Флютика. Кугель мрачно пробормотал себе под нос:
— Да, новая карьера Бильберда, которую я так щедро обещал профинансировать, обошлась мне гораздо дороже, чем я предполагал.
На следующий день рано утром Кугель вышел из Саскервоя по восточной дороге. Он переправился через холмы и спустился к Шенгльстоун-стрэнд.
Рядом в свете первых солнечных лучей возвышались причудливые башни Флютика, отчетливо вырисовывавшиеся на фоне еще темного севера. Кугель окольным путем приблизился к дому, прячась за кустами и прижимаясь к ограде, постоянно останавливаясь, чтобы прислушаться. До него не донеслось ни звука; в воздухе висело ощущение полной заброшенности.
Кугель осторожно обошел дом. Вдалеке замаячил пруд. В его центре в железном ялике, ссутулившись и опустив голову, сидел Тванго. Кугель смотрел, как он потянул за веревку; из глубины показался Гарк с небольшим ведерком ила, которое Тванго вылил в бадью.
Затем он вернул ведро Гарку, и тот, вздрогнув, снова нырнул в ил; Тванго потянул за вторую веревку и выудил Гукина с другим ведром.
Кугель отступил к темно-синему кусту дикого винограда. Он разрыл землю под ним и, используя сложенную в несколько раз тряпку, чтобы защитить руки, вытащил «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк».
Затем он вернулся, чтобы в последний раз взглянуть на пруд. Бадья была полна до краев. Гарк и Гукин, две маленькие уродливые фигурки, облепленные грязью, сидели на разных концах ялика, а Тванго дергал за натянутую над прудом веревку. Кугель еще немного посмотрел, затем повернулся и пошел назад в Саскервой.
2
Постоялый двор «У голубых ламп»
Кугель хочет попасть на судно «Галанте», как раз отплывающее на юг, но необходимой суммы у него в наличии нет. Единственная возможность — попасть в состав экипажа, что затруднительно: имеющаяся вакансия — должность суперкарго — уже предложена другому, некоему Бандервалю. Дабы раз и навсегда в честном споре решить, кто же из двоих отправится в плавание, соперники будут дергать судьбу за хвост и даже бороду на постоялом дворе «У голубых ламп».
Когда господин Сольдинк вернулся во Флютик за пропавшими чешуями, Кугель решил не принимать участия в расследовании. Он немедленно покинул Флютик и направился на запад к Саскервою.
Через некоторое время Кугель остановился, чтобы прийти в себя. Горько было у него на сердце. Благодаря вероломству его собственных подчиненных у него остался не мешок с чешуйками, за которые он мог бы выручить уйму денег, но всего лишь жалкая горстка «обычных» и одна «особая», правда, совершенно исключительного качества: «Скуловой Астрангал». Самая ценная чешуйка из всех, «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк», осталась лежать в надежном месте в саду Флютика, но Кугель надеялся сохранить ее только потому, что она была так нужна Юкоуну, Смеющемуся Магу.
Кугель снова пошел по дороге: через сырой лес, заросший тамбер-дубами, тисами и гоблиновыми деревьями. Тусклые красные солнечные лучи пробивались сквозь густую листву; тени, по какой-то игре восприятия, казались окрашенными в темно-голубой цвет.
Кугель продолжал тревожно оглядываться по сторонам, что было весьма благоразумным в такое беспокойное время. Он видел много такого, что было странным и прекрасным одновременно: белые цветы, вздымающиеся над блестками прямых листьев на усиках; прекрасные замки из грибов, растущих на уступах, террасах и башенках над трухлявыми пнями; побеги черного и оранжевого папоротника. Однажды Кугелю показалось, что он видит плохо различимую на расстоянии высокую фигуру в фиолетовом камзоле, похожую на мужскую. У Кугеля не было никакого оружия, и он вздохнул с облегчением, когда дорога, поднявшаяся по склону холма, вывела его на яркий дневной свет.
В этот момент до слуха Кугеля донесся шум повозки Сольдинка, возвращающегося из Флютика. Он сошел с дороги и притаился в тени скалы. Повозка проехала, и мрачное выражение на лице Сольдинка говорило о том, что его разговор с Тванго не привел ни к чему хорошему.
Стук колес затих, и Кугель возобновил прерванное путешествие. Дорога пересекала открытый всем ветрам гребень, спускавшийся вниз полосой горизонтальных уступов, а потом отвесно закруглявшийся, откуда Кугелю открылся вид на Саскервой.
Кугель едва ли ожидал увидеть что-то большее, чем деревеньку. Саскервой превзошел его ожидания своим размером, а также и духом древней респектабельности. Высокие узкие дома жались друг к другу, их камни казались выветренными веками дыма, тумана и лишайников. В красном солнечном свете блестели окна и сияли ярко начищенные медные ручки. Таков был путь в Саскервой.
Кугель прошел по дороге, ведущей в город, и проследовал в гавань. Чужестранцы, очевидно, были в диковинку жителям этого славного городка. Когда Кугель вошел в город, все останавливались, чтобы поглядеть на него; было и немало таких, кто перешел улицу. Они показались Кугелю людьми устаревших привычек и, пожалуй, консервативных взглядов. Мужчины носили черные фрачные костюмы с широкими штанами и черными же туфлями с пряжками, тогда как женщины в своих бесформенных платьях и круглых, похожих на горшки, низко натянутых шляпах напоминали пышки.
Кугель добрался до площади перед гаванью. Вдоль причала стояло несколько кораблей внушительного размера, любой из них мог уплывать на юг, вероятно, даже в Альмери.
Кугель присел на скамейку и изучил содержимое своих карманов, состоявшее из шестнадцати «обычных», двух «особых», впрочем, не очень высокой ценности, и «Скулового Астрангала». Эти чешуйки, в зависимости от расценок Сольдинка, могут покрыть, а могут и не покрыть стоимость морского путешествия.
Почти напротив площади Кугель заметил вывеску на фасаде внушительного каменного здания:
«Сольдинк и Меркантайдес.
Экспортеры и импортеры качественных товаров.
Перевозчики»
Кугель перебрал в уме несколько линий поведения, одна другой искуснее. Но все они основывались на жестокой и приземленной действительности: чтобы оплатить ночлег на постоялом дворе, он должен продать чешуи.
День клонился к закату. Кугель поднялся на ноги, пересек площадь и вошел в контору Сольдинка и Меркантайдеса.
Помещения прямо-таки дышали достоинством и незыблемыми традициями; в воздухе вместе с запахами лака и старого дерева витал кисло-сладкий аромат приличий. Нарушив тишину приемной с высокими потолками, Кугель приблизился к конторке из полированного коричневого мрамора. По другую ее сторону сидел старый клерк. Нахмурившись, он глядел в гроссбух и не замечал присутствия Кугеля.
Кугель повелительно постучал по конторке.
— Минуточку! Пожалуйста, капельку терпения! — не отрываясь от книги, пробормотал клерк и вновь занялся своим делом, не обращая внимания на раздраженный стук Кугеля, повторившийся уже во второй раз.
Наконец, покорившись неизбежности, Кугель присел и стал дожидаться, когда клерк соизволит обратить на него внимание.
Входная дверь открылась; в приемную вошел человек одного с Кугелем возраста в коричневой фетровой шляпе с высокой тульей и измятом костюме из синего бархата. Его лицо было круглым и добродушным, а пучки бесцветных волос, точно сено, свисали из-под шляпы. Его объемистый живот выпирал из-под плаща, а обширные ягодицы переходили в две длинные журавлиные ноги.
Пришелец подошел к конторке, и клерк тут же вскочил на ноги с такой прытью, которую трудно было бы подозревать в его тщедушном теле.
— Чем могу служить, сударь?
Кугель в раздражении шагнул вперед и поднял вверх палец.
— Минуточку! А как же я?
Те не обратили на него никакого внимания. Пришелец представился:
— Меня зовут Бандерваль, и я хотел бы видеть Сольдинка.
— Прошу, сударь, пройдите сюда! Рад сообщить, что господин Сольдинк как раз сейчас свободен!
Они вышли из приемной, оставив Кугеля кипеть от злости.
Клерк вернулся и чуть было не уселся опять за свой гроссбух, но тут заметил Кугеля.
— Вы чего-то хотели?
— Мне тоже необходимо переговорить с Сольдинком, — высокомерно ответил Кугель, — У вас неправильные методы. Поскольку я первым вошел в приемную, вам следовало сначала решить мое дело.
Клерк прищурился.
— Должен заметить, что эта идея не лишена здравого смысла. Что вам надо от Сольдинка?
— Мне необходимо в кратчайшие сроки и с максимальным удобством добраться в Альмери.
Клерк начал внимательно изучать маленькую карту, висящую на стене.
— Что-то я не могу найти такого места.
— Альмери находится за нижней границей вашей карты.
Клерк бросил на Кугеля недоумевающий взгляд.
— Это очень далеко. Ладно, пойдем; возможно, Сольдинк вас примет.
— Вам стоит лишь назвать мое имя. Кугель — так меня зовут.
Клерк прошел в конец зала и просунул голову за занавески.
— Тут вас хочет видеть некий Кугель.
Повисла напряженная тишина, затем голос Сольдинка ответил:
— Ну хорошо, Диффин, что ему надо?
— Судно в, возможно, воображаемую страну, насколько я смог понять.
— Хм… Проводи его ко мне.
Диффин отдернул занавеску, пропуская Кугеля внутрь, а затем прошаркал на свое место. Кугель очутился в восьмиугольной комнате, обставленной с суровой роскошью. Сольдинк, седовласый человек со строгим выражением лица, стоял у восьмиугольного стола, а Бандерваль сидел на софе, обитой малиновым плюшем. Алый солнечный свет, проходивший сквозь высокие окна, освещал пару варварских шпалер, сотканных где-то в глуши Дальнего Кутца. С потолка на чугунной цепи свисала массивная черная железная люстра.
Кугель официально поприветствовал Сольдинка, что тот воспринял безо всякой теплоты.
— Что у вас, Кугель? У нас с Бандервалем крайне важный разговор, и я могу уделить вам лишь пару минут.
— Буду краток, — холодно ответил Кугель. — Не ошибаюсь ли я в своих предположениях, что вы поставляете чешуйки в Альмери по распоряжению волшебника Юкоуну?
— Не совсем так, — поправил его Сольдинк. — Мы переправляем их в Порт-Пергуш нашему представителю, который затем организует перегрузку товара на другое судно.
— А почему, позвольте спросить, вы не плаваете прямо в Альмери?
— Нам невыгодно забираться так далеко на юг.
Кугель раздраженно поморщился.
— Когда отходит ближайшее судно в Порт-Пергуш?
— «Таланте» должна отплыть еще до конца этой недели.
— И сколько же стоит путешествие до Порт-Пергуша?
— Мы возим только избранных пассажиров. Цена, насколько я знаю, триста терциев, сумма, — тут Сольдинк несколько возвысил голос, — которая, возможно, будет вам не по карману.
— Вовсе нет. У меня при себе несколько чешуек, которые стоят значительно дороже.
Кугель заметил в глазах Сольдинка искорку интереса.
— Я хотел бы, по крайней мере, взглянуть на них.
Кугель продемонстрировал ему чешуи.
— Обратите внимание на этот исключительно ценный «Скуловой Астрангал»!
— Это неплохой экземпляр, несмотря на его зеленоватый оттенок, — Сольдинк наметанным взглядом оценил чешуйки. — Так и быть, могу дать вам за все приблизительно сто восемьдесят три терция.
Это было на двадцать терциев больше, чем та сумма, на которую надеялся Кугель. Он по привычке начал было возражать, затем одумался.
— По рукам! Они ваши.
— Отнесите их Диффину, он выдаст вам ваши деньги. — Сольдинк махнул рукой в направлении занавесок.
— Еще один вопрос. Любопытно было бы узнать, во сколько бы вы оценили «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк»?
Сольдинк проницательно взглянул на него.
— А он у вас есть?
— В настоящий момент я предпочел бы говорить гипотетически.
Сольдинк возвел глаза к потолку.
— Если бы он был в идеальном состоянии, я вполне мог бы дать за него сотни две терциев.
Кугель кивнул.
— А почему бы и нет, если Юкоуну заплатит за него две тысячи или даже больше?
— Я предложил бы вам продать этот гипотетический товар прямо самому Юкоуну. Могу даже подсказать удобный маршрут. Если идти на восток по Шенгльстоун-стрэнд, то вы придете к мысу Ведьм и замку Силь. Там повернете на юг, чтобы не идти по Великому Эрму, который, как говорят, кишит эрбами и лейкоморфами. Перед вами окажутся Магнатцкие горы; они чрезвычайно опасны, но если вы решите обходить их, придется рискнуть и углубиться в пустыню Обелисков. О землях, лежащих за ней, мне известно очень мало.
— Зато я кое-что о них знаю, — заметил Кугель. — Я предпочитаю путешествовать на борту «Таланте».
— Меркантайдес настаивает на том, что мы должны перевозить лишь тех, кто состоит у нас в штате. Мы опасаемся красноречивых пассажиров, которые по условному знаку превращаются в безжалостных пиратов.
— Я был бы рад поступить на работу в вашу фирму, — не растерялся Кугель. — У меня уйма разнообразных талантов. Вот увидите, я буду вам очень кстати.
Сольдинк холодно улыбнулся.
— К сожалению, единственная доступная на данный момент вакансия — это должность суперкарго на «Таланте», но на нее у меня уже есть подходящий претендент, а именно — достойный Бандерваль.
Кугель с ног до головы оглядел соперника.
— Он производит впечатление скромного, порядочного и непритязательного человека, но никак не подходит на должность суперкарго.
— Это еще почему?
— Как вы можете видеть, — объяснил Кугель, — у Бандерваля косые ноздри, что безошибочно указывает на склонность к морской болезни.
— Кугель — человек проницательный, — объявил Бандерваль. — Я бы счел его в высшей степени подходящим кандидатом на эту должность и заклинаю вас не обращать никакого внимания на его длинные пальцы, какие я в последний раз видел у Ларкина, похитителя детей. Но между ними есть существенное различие: Ларкина повесили, а Кугеля — нет.
Кугель примиряюще сказал:
— По-моему, мы ввели бедного Сольдинка в большое затруднение, а у него и без нас хватает неприятностей. Давайте будем тактичными. Предлагаю доверить нашу судьбу трехглазой Мандинго, богине удачи. — И с этими словами он извлек из кармана колоду карт.
— Достойная идея, — одобрил его Бандерваль. — Только давайте будем играть моими картами, которые новее и ярче. Сольдинку будет легче их разобрать.
Кугель нахмурился. Решительно покачав головой, он положил свои карты обратно в карман.
— Проанализировав эту ситуацию, я вижу, что, несмотря на ваши предпочтения — мне очень жаль произносить эти слова, Бандерваль, — не дело решать столь важный для господина Сольдинка вопрос таким легкомысленным способом. Я предложил это только ради проверки. Достойный человек непременно отверг бы подобную идею!
Эти слова явно произвели на Сольдинка благоприятное впечатление.
— Браво, Кугель! — воскликнул он.
— Позвольте мне предложить план, который устроил бы всех, — продолжал Кугель. — В силу моего огромного опыта и большего такта я займу должность суперкарго. Бандерваль же, по моему глубокому убеждению, может стать отличной заменой вашему клерку, Диффину.
Сольдинк повернулся к Бандервалю.
— Что вы на это скажете?
— Качества Кугеля действительно впечатляют, — признал Бандерваль. — Я же могу противопоставить им лишь свою неподкупную честность, мастерство, преданность и неустанное усердие. Вдобавок я достойный гражданин нашего края, а не хитрый бродяга в супермодной шляпе.
Кугель повернулся к Сольдинку.
— Да, последнее замечание — и покончим с этим. Манера поведения Бандерваля, его злословие и недоброжелательность так не похожи на мои добросердечность и сдержанность! Кроме того, я должен обратить ваше внимание на его сальную кожу и чересчур развитые ягодицы; все это указывает на его тягу к роскошной жизни и даже склонность к казнокрадству. Если мы и вправду наймем его на должность младшего клерка, предлагаю усилить все замки, чтобы обезопасить ваши ценности.
Бандерваль прочистил горло и собирался что-то ответить, но Сольдинк успокаивающе поднял вверх обе руки.
— Джентльмены, довольно! Я намерен обсудить вашу пригодность с Меркантайдесом, который вполне может пожелать лично побеседовать с вами обоими. Приходите завтра в полдень, и я сообщу вам все новости.
Кугель кивнул.
— Благодарю вас, сударь. — Повернувшись к Бандервалю, он повелительным жестом указал на занавески. — Можете идти, Бандерваль. Мне нужно поговорить с Сольдинком наедине.
Бандерваль начал возражать, но Кугель непререкаемым тоном добавил:
— Я должен обсудить продажу высокоценных чешуй.
Бандерваль с явной неохотой вышел. Кугель повернулся к Сольдинку.
— Во время нашей беседы мы упоминали о «Фейерверке».
— Совершенно верно. Но вы так и не дали понять, какое отношение вы имеете к этой чешуе.
— Я и сейчас не собираюсь этого делать. Подчеркну лишь то обстоятельство, что она спрятана в надежном месте. Если бы на меня напали грабители, они ничего бы не нашли. Я говорю об этом единственно для того, чтобы уберечь нас обоих от ненужных неприятностей.
Сольдинк угрюмо улыбнулся.
— Ваши заявления о «разностороннем опыте» кажутся мне вполне обоснованными.
Кугель забрал свои сто восемьдесят три терция у Диффина, который трижды пересчитал монеты и с очень большой неохотой подвинул их по коричневой мраморной столешнице к Кугелю. Заботливо положив деньги в карман, тот покинул контору Сольдинка.
Вспомнив совет Вемиша, Кугель остановился на ночлег на постоялом дворе «У голубых ламп». На ужин он заказал большое блюдо рыбы с гарниром. Когда подали вино и сыр, он откинулся назад и оглядел собравшееся общество.
У камина в противоположном конце комнаты двое затеяли игру в карты. Первый был высокий и тощий, как скелет, с плохими зубами, лошадиным лицом с набрякшими веками и сальными волосами. Второй отличался могучей статью, массивным носом и челюстью, его рыжие волосы были собраны в хвост на макушке, а подбородок был украшен роскошной рыжей бородой.
Чтобы поднять ставки, они смотрели по сторонам в поисках новых игроков. Высокий позвал:
— Эй, Ферск! Как насчет партии в скакс? Не хочешь?
Рыжебородый тоже закричал:
— Я вижу почтенного Сабтила, который никогда не отказывается поиграть! Сабтил, иди сюда, с твоим толстым кошельком и постоянным невезением мы всегда тебе рады! Замечательно.
— Ну, кто еще? Эй ты, длинноносый в дурацкой шляпе! Будешь с нами?
Кугель робко приблизился к столу.
— А в какую игру вы играете? Предупреждаю, в картах я полный невежда.
— Это скакс, и нам все равно, как ты играешь, пока у тебя есть денежки.
Кугель любезно улыбнулся.
— Так и быть, сыграю за компанию пару партий, но вам придется объяснить мне правила.
— Не трусь! Ты в два счета освоишься с ними! Меня зовут Вагмунд, это — Сабтил, а этот мрачный головорез — Коймен, он бальзамирует покойников Саскервоя, и он — самый уважаемый гражданин в этом городишке. Ну, начали! А правила у скакса вот какие.
И Вагмунд принялся объяснять метод игры, подкрепляя свои высказывания постукиванием корявого указательного пальца по столу.
— Ну, Кугель, все ясно? Как думаешь, справишься? Не забудь, все ставки будем делать в звонких монетах! Нельзя держать карты под столом и передвигать туда-сюда.
— Я столь же неопытен, сколь и осторожен, — сказал Кугель. — И все-таки мне кажется, я понял правила и рискну двумя, нет, тремя терциями. Таким образом, на первый кон ставлю один терций!
— Вот это смелость, Кугель! — одобрительно хлопнул его по спине Вагмунд. — Коймен, раздай карты, будь так добр!
— Сперва, — напомнил Сабтил, — сделайте свои ставки.
— Верно, — согласился Вагмунд. — И ты тоже смотри не забудь.
— Не беспокойтесь, моя быстрая и искусная игра известна всем.
— Меньше бахвальства, больше денег! — поторопил Коймен. — Я жду ваших ставок!
— А как насчет твоей собственной ставки, мой милый воришка украшений покойников, которых поручают твоим заботам?
— Всего лишь промашка, и ничего больше.
Игра продолжилась. Кугель проиграл одиннадцать терциев и выпил две кружки местного пива — едкой жидкости, сваренной из желудей и горького мха. Через некоторое время Кугель ухитрился подменить те карты, которыми они играли, своей колодой, после чего удача повернулась к нему лицом, и он быстро выиграл тридцать восемь терциев, а Вагмунд, Коймен и Сабтил разразились сердитыми криками и начали хлопать себя по лбу, не веря такому неблагоприятному исходу игры.
В зале появился Бандерваль. Он заказал пива и некоторое время стоял, наблюдая за игрой, время от времени приподнимаясь на цыпочки и куря длинную глиняную трубку, набитую сухими травами. Он отпускал комментарии по ходу игры, периодически то выкрикивая одобрительные слова, то подшучивая над проигравшими за их промахи.
— Елки-палки, Коймен, почему ты не выложил свою красную двойку и не забрал все ставки, прежде чем Кугель не побил тебя зеленым валетом?
— Потому что когда я в прошлый раз так пошел, — взорвался Коймен, — Кугель вытащил королеву дьяволов и разбил меня в пух и прах.
Он поднялся на ноги.
— Все, я пуст. Кугель, хотя бы угости меня пивом со своего выигрыша.
— С удовольствием! — Кугель подозвал мальчишку-подавальщика. — Пиво Коймену и Бандервалю!
— Спасибо! — Коймен поманил Бандерваля на свое место. — Ты можешь попробовать сыграть с Кугелем. Он прямо волшебник какой-то!
— Попробую сыграть с ним на терций-другой. Эй, мальчик! Принеси новую колоду карт и выкини эту рвань!
— Разумеется, нужны новые карты, — с воодушевлением вскричал Кугель. — Но я все-таки возьму эти старые и потренируюсь на них. Бандерваль, твоя ставка?
Бандерваль поставил терций и раздал новые карты. Его пальцы мелькали так стремительно, что Кугель даже замигал.
Они сыграли несколько партий, но удача оставила Кугеля. Он уступил свое место другому желающему и встал позади Бандерваля, чтобы присмотреться к тому, как тот играет.
Выиграв десять терциев, Бандерваль объявил, что больше играть не намерен. Он повернулся к Кугелю:
— Позвольте мне употребить часть моего выигрыша на благое дело — угостить вас кружечкой доброго пива! Сюда, я вижу пару свободных стульев у стены. Мальчик! Две кружки лучшего Таттербласса!
— Сию минуту, сударь! — Мальчик поклонился и побежал в погреб.
Бандерваль вытащил свою трубку.
— Ну, Кугель, и как вам нравится Саскервой?
— Мне кажется, здесь очень мило, и какое поле деятельности для серьезного человека!
— Вот именно, и как раз по этому поводу я и хотел высказаться. Но сперва выпьем за ваше благоденствие!
— Я хочу выпить за благоденствие в целом, — осторожно поправил его Кугель. — Мне же самому не слишком везло.
— Что? А ваша ловкость в игре в скакс? У меня в глазах зарябило, когда я попытался следить за вашими движениями.
— Дурацкая привычка пускать пыль в глаза, — махнул рукой Кугель. — Пора бы мне научиться играть не так хвастливо.
— Это не так уж и важно, — сказал Бандерваль. — Гораздо важнее предложенная Сольдинком должность, которая уже вызвала несколько прискорбных столкновений.
— Действительно, — согласился Кугель. — Позвольте мне внести предложение.
— Я всегда с радостью воспринимаю новые идеи.
— Суперкарго, вполне вероятно, управляет другими служащими на борту «Таланте». Если вы…
Бандерваль поднял руку.
— Будем смотреть на вещи трезво. Я чувствую, что вы человек слова. Давайте испытаем судьбу, и пусть Мандинго решит, кто из нас займет эту должность, а кто останется ни с чем.
Кугель вынул свои карты.
— Предпочитаете играть в скакс или в рамполио?
— Ни то, ни другое, — отверг его предложение Бандерваль. — Надо устроить испытание, исход которого не известен заранее. Видите вон ту стекляшку, в которой папаша Краснарк, хозяин этого заведения, держит своих сфигалов? — указал Бандерваль на котел со стеклянными стенами, где копошилось множество ракообразных, которые в жареном виде считались непревзойденным лакомством. Длина обычного сфигала — примерно восемь дюймов, у него пара сильных клешней и жало на хвосте.
— У этих созданий разные характеры, — продолжал свое объяснение Бандерваль. — Некоторые из них бегают быстро, другие медленно. Мы выберем по одному сфигалу каждый и отпустим их на пол. Тот, кто первым добежит до противоположной стены, выиграет испытание.
Кугель внимательно посмотрел на сфигалов.
— Они храбрые ребята, ничего не могу сказать.
Одно из этих созданий в красную, желтую и противную бледно-голубую полоску чем-то привлекло его взгляд.
— Ну хорошо, я выбрал своего бегуна.
— Вытаскивайте его щипцами, только осторожно! Они могут пустить в ход и клешни, и жало.
Стараясь действовать как можно более незаметно, чтобы не привлекать внимание, Кугель вытащил щипцами своего бегуна и поставил его на линию; Бандерваль сделал то же самое.
Потом он обратился к своему сфигалу:
— Милый сфигал, беги изо всех сил! Мое будущее зависит от твоей скорости. На старт! Внимание! Марш!
Оба подняли свои щипцы и потихоньку отошли от стеклянного чана. Сфигалы побежали по полу. Бегун Бандерваля, заметив открытую дверь, повернул в сторону и был таков. Сфигал Кугеля нашел прибежище в башмаке Вагмунда, который тот снял, чтобы обогреть ноги у камина.
— Объявляю обоих противников дисквалифицированными! — возвестил Бандерваль. — Придется провести испытание каким-нибудь другим способом.
Кугель и Бандерваль заняли свои места. Через некоторое время Бандерваль предложил новый план.
— За этой стеной на пол этажа ниже находится кладовая. Чтобы избежать столкновения, подавальщики спускаются по правой лестнице, а поднимаются с подносами по левой. В нерабочее время каждый проход заперт одной из этих тяжелых выдвижных ставен. Как вы можете убедиться, ставни держатся на цепи. Смотрите дальше. Эта цепь вот здесь управляет ставней, которая закрывает левую лестницу, по которой подавальщики поднимаются вверх с пивом и прочей снедью. Третье. Каждый из подавальщиков обязан носить круглый колпак, чтобы в еду не попадали волосы. Вот что мы сделаем. Каждый из нас по очереди будет отпускать цепь, чтобы ставня опускалось на одно или более звеньев. Через некоторое время какой-нибудь подавальщик собьет свой колпак о нижнюю планку ставни. Когда это произойдет, тот из нас, кто последним прикоснулся к цепи, проиграет пари и должен будет оставить все претензии на должность суперкарго.
Кугель рассмотрел цепь, ставню, которая поднималась и опускалась, закрывая проход, и внимательно взглянул на подавальщиков.
— Мальчики несколько различаются по росту, — заметил Бандерваль, — и, пожалуй, разница между самым высоким и самым низким около трех дюймов. С другой стороны, полагаю, что самый высокий мальчик привык наклонять голову. Это прибавит интереса игре.
Кугель сказал:
— Я должен поставить условием, чтобы ни один из нас не подавал никаких сигналов, не кричал и не строил помех, рассчитанных на то, чтобы нарушить простую логику игры.
— По рукам! — воскликнул Бандерваль. — Мы должны играть, как джентльмены. Кроме того, чтобы избежать тактики намеренной задержки, условимся, что ход делается прежде, чем появится второй подавальщик. Например, вы опустили ставню, а я рассчитал, что следующим должен появиться самый высокий мальчик. Я могу подождать, но могу и не ждать, пока пройдет один мальчик, но потом мне все равно придется опустить цепь, прежде чем появится второй.
— Это мудрое правило, и я поддерживаю его. Хотите сделать первый ход?
Бандерваль отклонил это преимущество.
— Вы все-таки, в некотором смысле, гость здесь, в Саскервое, поэтому вам должна принадлежать честь первого хода.
— Благодарю вас. — Кугель снял цепь с колышка и опустил ставню на два звена. — Ваша очередь, Бандерваль. Можете подождать, пока пройдет один мальчик, если хотите, а я ускорю процесс, заказав нам еще пива.
— Отлично. А теперь я должен отдать все свои силы игре. Вижу, что придется очень точно рассчитывать время. Поэтому я опущу цепь еще на два звена.
Кугель подождал, и на лестнице появился высокий мальчик с подносом, на котором стояли четыре кувшина с пивом. По оценке Кугеля, он не достал до ставни примерно на тринадцать звеньев цепи. Кугель тут же выпустил еще четыре звена.
— Ага! — заметил Бандерваль. — Вы вошли во вкус! Вот увидите, я не менее решителен, чем вы! Еще четыре звена!
Кугель, прищурившись, оценил высоту ставни. Еще шесть звеньев, и колпак высокого мальчика как пить дать слетит с его головы. Если мальчики обслуживают заказчиков по очереди, самый высокий пойдет третьим. Кугель подождал, пока пройдет следующий мальчик, среднего роста, и опустил цепь на целых пять звеньев.
Бандерваль втянул в себя воздух, а затем торжествующе защебетал:
— Хорошо придумано, Кугель! Но я сейчас быстренько опущу цепь еще на два звена и пропущу низенького мальчика, который как раз сейчас поднимается по ступеням.
Невысокий мальчик прошел под ставней, не задев ее лишь на одно-два звена, и Кугель должен был сделать свой ход или сдаться. Он хмуро выпустил еще одно звено цепи, и тут из кладовой вышел самый высокий подавальщик. Но, как нарочно, поднимаясь по лестнице, он склонил голову, чтобы вытереть рукавом нос, и таким образом ему удалось сохранить свой колпак в целости и невредимости. Теперь настала очередь Кугеля ликовать.
— Ходите, Бандерваль, если не хотите сдаться.
Бандерваль печально отпустил еще одно звено.
— Теперь мне остается лишь молиться, чтобы произошло чудо!
На лестнице показался папаша Краснарк, мужчина с мрачным лицом, выше самого высокого из мальчиков, с мощными руками и нависшими черными бровями. Он нес поднос, на котором стояла полная горячего варева супница, кусок жареного петуха и объемистая плошка с пудингом. Он врезался головой в нижнюю планку ставни, упал назад и исчез из вида. Из кладовой донесся грохот бьющейся посуды и почти одновременно с ним разъяренный вопль.
Бандерваль и Кугель быстро подняли ставню в первоначальное положение и бросились на свои места. Кугель сказал:
— Думаю, что следует объявить меня победителем пари, ибо вы опустили цепь последним.
— Ни в коем случае! — горячо возразил Бандерваль. — Целью игры, как мы договорились, было сбить колпак с головы одного из троих мальчиков. Этого не случилось, ибо Краснарк захотел прервать игру.
— А вот и он, — объявил Кугель. — Он осматривает ставню с недоуменным видом.
— Не вижу никакого смысла продолжать эту затею, — сказал Бандерваль. — Насколько я понимаю, игра кончена.
— За исключением такого маленького обстоятельства, как присуждение победы. Победитель, безусловно, я, с какой стороны ни взгляни.
Но Бандерваль был непоколебим.
— На Краснарке не было колпака, хоть вы меня режьте. Позвольте предложить другое испытание, в которой случайность имеет более решающую роль.
— А вот и мальчик с нашим пивом. Маленький негодник, ты поразительно нетороплив, — напустился на подавальщика Кугель.
— Прошу прощения, сударь. Краснарк завалился в кладовую и устроил настоящий трамтарарам.
— Замечательно, можешь больше ничего не объяснить. Бандерваль, объясните мне, что за игру вы придумали.
— Она проста до смешного. Вон та дверь ведет в туалет. Оглядите комнату и выберите вашего кандидата. Я сделаю то же самое. Чей избранник последним посетит это заведение, тот и выиграет пари.
— Состязание кажется честным, — согласился Кугель. — Вы уже выбрали вашего кандидата?.
— Да, выбрал. А вы?
— Я избрал своего, не задумываясь. Я полагаю, что он будет непобедимым в состязании такого рода. Это вон тот пожилой господин с острым носом и поджатыми губами, который сидит слева от меня. Он не слишком велик, но мне нравится та воздержанность, с которой он прикладывается к своему стакану.
— Неплохой выбор, — одобрил Бандерваль. — А я по совпадению выбрал его товарища, господина в серой одежде, который потягивает пиво как будто с отвращением.
Кугель подозвал подавальщика и, прикрываясь рукой, чтобы не услышал Бандерваль, спросил:
— Те два джентльмена слева от меня — почему они так медленно пьют?
Мальчик пожал плечами.
— Если вы хотите знать правду, они страшные скряги и ненавидят расставаться со своими денежками, хотя денег у обоих куры не клюют. И все равно они по часу сосут четверть пинты[65] нашего самого дрянного пива.
— В таком случае, — предложил Кугель, — принесите господину в сером плаще двойную кварту[66] самого лучшего эля за мой счет, но ни в коем случае не упоминайте меня.
— Хорошо, сударь.
В этот момент Бандерваль знаком подозвал подавальщика и тоже о чем-то неслышно с ним договорился. Мальчик поклонился и побежал вниз по лестнице в кладовую. Через некоторое время он вернулся и принес обоим кандидатам одинаково большие кружки с элем, которые после объяснений мальчика были приняты с угрюмой благосклонностью, хотя старики и были явно озадачены таким щедрым даром.
Кугель был очень недоволен тем пылом, с каким его кандидат принялся за пиво.
— Боюсь, я сделал плохой выбор, — заволновался он. — Он пьет, будто только что вернулся из пустыни, где блуждал целый день.
Бандерваль точно так же поносил своего кандидата.
— Он уже утонул в своей кружке. Ваша уловка, Кугель, была просто нечестной. Я был вынужден защищать свои интересы любой ценой.
Кугель решил отвлечь своего кандидата от пива, заняв его беседой. Он наклонился и спросил:
— Сударь, вы ведь живете в Саскервое, я прав?
— Да, я здешний житель, — важно подтвердил пожилой джентльмен. — И мы, местные, известны своим нежеланием разговаривать с незнакомцами в чужеземной одежде.
— Кроме того, обитатели вашего города славятся своей трезвостью, — осторожно намекнул Кугель.
— В жизни не слыхивал подобной чепухи! — пренебрежительно отмахнулся его избранник. — Посмотрите только на людей в этом зале. Они же все галлонами[67] пиво глотают. Прошу прощения, я собираюсь последовать их примеру.
— Должен предупредить, что пиво, которое варят в ваших краях, вызывает закупорку сосудов, — как можно более убедительно проговорил Кугель, — У вас будут спазмы!
— Вздор! Пиво очищает кровь! Можете сами не пить пива, если так боитесь, а меня оставьте в покое, — И, подняв кружку, кандидат Кугеля сделал внушительный глоток.
Бандерваль, раздраженный маневром Кугеля, попытался отвлечь своего собственного избранника, наступив ему на ногу и затеяв перебранку, которая грозила затянуться весьма надолго, если бы не вмешался Кугель, вернувший Бандерваля на место.
— Давайте играть честно, или я выхожу из соревнования!
— Ваша собственная тактика тоже не слишком добросовестна, — проворчал Бандерваль.
— Замечательно! — сказал Кугель. — Давайте больше не будем строить никаких помех.
— Согласен, но дело, похоже, продвигается, ибо ваш кандидат начинает проявлять беспокойство. Он уже почти встал на ноги, а в этом случае я победил.
— Эй, полегче! Проигрывает тот, кто первый войдет в туалет! Заметьте, что ваш собственный кандидат тоже поднимается. Они идут вместе!
— Тогда первый, кто выйдет из зала, будет признан проигравшим, поскольку почти наверняка первым подойдет к туалету.
— Ага, мой кандидат идет первым! Нет уж! Проиграет тот, кто первым воспользуется писсуаром.
— Тогда пойдемте, с такого расстояния невозможно разобрать точно, кто победил.
Два кандидата приготовились облегчиться. Избранник Кугеля, взглянув в сторону, заметил, с каким напряженным вниманием смотрит на него Кугель, и мгновенно вышел из себя:
— Эй, на что это вы уставились? Хозяин! Немедленно убирайтесь! Стража!
Кугель пустился в сбивчивые объяснения.
— Сударь, все не так, как вы подумали! Бандерваль может подтвердить! Бандерваль?
Тот, однако, уже вернулся в зал. Появился папаша Краснарк с перевязанной головой.
— Пожалуйста, господа, минутку тишины! Господин Черниц, будьте так добры, возьмите себя в руки! Что случилось?
— Ничего! — зашипел Черниц. — Возмутительный случай, вот что! Я пришел сюда облегчиться, а этот субъект встал за мной и вел себя в высшей степени возмутительно. Я немедленно поднял тревогу!
Его товарищ, избранник Бандерваля, процедил сквозь сжатые зубы:
— Я поддерживаю обвинение! Его нужно выгнать с постоялого двора и вообще из города!
Краснарк повернулся к Кугелю.
— Это серьезные обвинения! Что вы на это скажете?
— Господин Черниц ошибся! Я тоже пришел сюда облегчиться. Взглянув в направлении стены, я заметил моего друга Бацдерваля и замахал ему, а господин Черниц вдруг устроил такой шум и стал делать гнусные намеки! Лучше прогоните отсюда двух этих старых хорьков!
— Что? — воскликнул разъяренный Черниц. — Да я приличный человек!
Краснарк воздел руки к небу.
— Джентльмены, будьте благоразумны! Это в высшей степени незначительное дело. Согласен, Кугелю не стоило делать знаки своему другу в туалете. А господин Черниц мог быть более благородным в своих предположениях. Предлагаю господину Черницу взять назад определение «моральный урод», а Кугелю извиниться за «хорьков», и на этом будем считать дело исчерпанным.
— Я не привык к таким оскорблениям, — обиженно заявил Кугель. — Пока господин Черниц не принесет свои извинения, определение останется в силе.
Кугель вернулся в зал и занял свое место рядом с Бандервалем.
— Вы довольно неожиданно покинули туалет, — заметил он. — Я подождал, чтобы удостовериться в результатах состязания. Ваш избранник проиграл моему несколько секунд.
— Только из-за того, что вы отвлекли своего кандидата. Пари недействительно.
Господин Черниц со своим приятелем вернулись на свои места. Бросив холодный презрительный взгляд на Кугеля, они отвернулись и тихо о чем-то заговорили.
По знаку Кугеля мальчик принес две полные кружки Таттербласса, и они с Бандервалем немного подкрепились. Через несколько секунд Бандерваль задумчиво сказал:
— Несмотря на все наши усилия, мы так и не разрешили нашу маленькую проблему.
— И почему же? Потому что все состязания такого рода отдают все на волю случая! Поэтому они совершенно несовместимы с моим характером. Я не из тех, кто покорно склоняет голову в ожидании пинка или улыбки Фортуны! Я Кугель! Бесстрашный и неукротимый, я смотрю в лицо всем неприятностям! Силой своего духа я…
Бандерваль сделал нетерпеливый жест.
— Тише, Кугель! Я уже наслушался вашего бахвальства! Вы слишком много выпили, и думаю, что уже пьяны.
Кугель с недоверием поглядел на Бандерваля.
— Я? Пьян? От трех глотков этого слабенького Таттербласса? Даже дождевая вода крепче! Мальчик! Еще пива! А вы, Бандерваль?
— С удовольствием присоединюсь к вам. Ну, коль скоро вы отказались от дальнейшего состязания, не хотите ли признать поражение?
— Никогда! Давайте пить пиво кварта за квартой, а потом танцевать двойную копполу! Кто первый свалится под стол, тот проиграл.
Бандерваль покачал головой.
— Нет, наши возможности поистине велики, о таких даже складывают легенды. Мы вполне можем протанцевать всю ночь напролет до обоюдного изнеможения и лишь обогатим Краснарка.
— Ну хорошо, а у вас есть лучшая мысль?
— Действительно, есть! Если взглянете налево, то увидите, что Черниц со своим приятелем клюют носами. Заметьте, как торчат их бороды! Вот ножницы для резки водорослей. Отрежьте бороду одному или другому, все равно, и я признаю вашу победу.
Кугель искоса поглядел на дремлющих стариков.
— Они не слишком крепко спят. Я испытываю судьбу, да, но я не лезу в пасть ко льву.
— Великолепно, — сказал Бандерваль. — Дайте мне ножницы. Если я отрежу бороду, вы проиграете.
Подавальщик принес еще пива. Кугель в задумчивости отхлебнул глоток.
— Здесь все не так-то просто, как может показаться на первый взгляд. Предположим, я выберу Черница. Ему стоит лишь открыть глаза и заорать: «Кугель, зачем вы режете мою бороду?» А после мне придется понести такое наказание, какое предписано законом Саскервоя за подобное оскорбление.
— Ко мне это тоже относится, — пожал плечами Бандерваль. — Но я продумал все на шаг вперед. Обдумайте вот что: сможет Черниц или еще кто-нибудь увидеть ваше лицо или мое, если погаснет свет?
— Если погасить свет, затея становится выполнимой, — согласился Кугель. — Три шага по полу, схватить бороду, щелкнуть ножницами, три шага назад — и готово, а вон там я вижу выключатель.
— Именно таков и был ход моих мыслей, — сказал Бандерваль. — Ну хорошо, кто за это возьмется — вы или я?
Чтобы собраться с мыслями, Кугель отхлебнул еще глоток пива.
— Позвольте попробовать ножницы… Они достаточно острые. Ну что ж, такие дела надо делать, пока не передумал.
— Я встану у выключателя, — сказал Бандерваль. — Как только свет погаснет, не мешкая, принимайтесь за дело.
— Подождите, — остановил его Кугель. — Мне нужно выбрать жертву. Борода Черница выглядит довольно заманчиво, но у его приятеля она торчит под более удобным углом. Так-так… Ну все, я готов.
Бандерваль поднялся и неторопливо направился в сторону выключателя.
Кугель приготовился.
Свет погас. Комната погрузилась во тьму, нарушаемую лишь тусклым мерцанием огня в камине. Кугель большими шагами пересек расстояние, отделявшее его от стола его жертвы, схватил старика за бороду и проворно заработал ножницами… Через миг рука Бандерваля скользнула на выключателе, а может быть, в трубах просто остался пузырек газа. Как бы то ни было, через долю секунды комнату вновь залил яркий свет, и теперь уже безбородый джентльмен, изумленно оглядываясь, на один леденящий миг глаза в глаза впился взглядом в Кугеля. Потом свет вновь погас, и джентльмену осталось лишь вспоминать представшее ему на миг длинноносое видение с блестящими черными волосами, выбивающимися из-под роскошной шляпы.
Старик в замешательстве закричал:
— Эй, Краснарк! Да у вас тут одни плуты и мошенники! Где моя борода?
Один из мальчиков-подавальщиков, пробравшись через темный зал на ощупь, повернул выключатель, и свет снова полился из ламп.
Краснарк в сбившейся повязке бросился разбираться, что случилось. Безбородый джентльмен указал на Кугеля, как ни в чем не бывало откинувшегося на спинку своего стула с кружкой в руке, притворяясь дремлющим.
— Вот он, этот негодяй! Я видел, как он резал мою бороду и при этом скалился, как волк!
— Да он бредит, не обращайте на его слова никакого внимания! — выкрикнул Кугель. — Я и с места не сдвинулся, когда отрезали его бороду. Этот человек пьян!
— Нет уж! Я видел тебя собственными глазами, мерзавец!
— Зачем мне было отрезать вашу бороду? — страдальческим тоном вопросил Кугель. — Она что, такое бесценное сокровище? Можете обыскать меня, если хотите. Ни волосинки не найдете!
— То, что говорит Кугель, звучит вполне логично, — озадаченно сказал Краснарк. — И вправду, зачем ему могла понадобиться ваша борода?
Старый джентльмен, уже побагровевший от гнева, заорал:
— Зачем вообще кому-то могла понадобиться моя борода? Однако кто-то ее отрезал, поглядите сами!
Краснарк покачал головой и отвернулся.
— Это уже переходит всякие границы! Мальчик, принеси господину Меркантайдесу кружку лучшего Таттербласса бесплатно, чтобы он мог успокоить свои нервы.
Кугель повернулся к Бандервалю.
— Дело сделано.
— Дело действительно сделано, и очень неплохо, — великодушно признал Бандерваль. — Вы победили! Завтра в полдень мы вместе пойдем в контору к Сольдинку и Меркантайдесу, и я лично рекомендую вас на должность суперкарго.
— Меркантайдес, — ошеломленно пробормотал Кугель. — Разве не так папаша Краснарк обратился к господину, чью бороду я только что отрезал?
— Теперь, когда вы упомянули об этом, я думаю, что именно так и было, — согласился Бандерваль.
На противоположном конце комнаты Вагмунд зевнул во весь рот.
— Пожалуй, на сегодняшний вечер хватит волнений! Я устал и хочу спать. Мои ноги согрелись, а башмаки просохли; пойду-ка я отсюда. Но сперва мои башмаки.
В полдень Кугель и Бандерваль встретились на площади перед гаванью. Они прошествовали в контору Сольдинка и Меркантайдеса и вошли в приемную.
Все тот же Диффин провел их в кабинет Сольдинка, который указал им на софу, обитую малиновым плюшем.
— Садитесь, пожалуйста. Сейчас придет Меркантайдес, и мы обсудим наше дело.
Через пять минут в кабинет вошел Меркантайдес. Не глядя по сторонам, он сел рядом с Сольдинком за восьмиугольным столом. Затем, подняв глаза, он увидел Кугеля и Бандерваля и прошипел:
— А вам двоим что здесь нужно?
Кугель спокойно объяснил:
— Вчера мы с Бандервалем подали прошения на должность суперкарго «Таланте». Бандерваль решил отказаться от своих притязаний, поэтому…
Меркантайдес угрожающе нагнул голову, как будто собрался боднуть Кугеля.
— Кугель, ваше прошение отклонено по нескольким причинам. Бандерваль, вы не хотите изменить свое решение?
— Разумеется, хочу, если кандидатура Кугеля больше не обсуждается.
— Она не обсуждается. Таким образом, вы назначаетесь на эту должность. Сольдинк, вы согласны с моим решением?
— Да, я вполне доволен рекомендациями, данными Бандервалю.
— Тогда с этим все, — постановил Меркантайдес. — Сольдинк, у меня раскалывается голова. Если понадоблюсь, я буду у себя дома.
Меркантайдес вышел из комнаты, и почти сразу же туда зашел Вагмунд, правой рукой опираясь на костыль.
Сольдинк смерил его взглядом с ног до головы.
— Ну что еще, Вагмунд? Что с вами стряслось?
— Сударь, прошлой ночью со мной произошел несчастный случай. Я сожалею, но не смогу выйти в следующий рейс на «Таланте».
Сольдинк раздраженно откинулся на спинку стула.
— Ну, спасибо, удружил! Где я теперь буду искать червевода, тем более квалифицированного?
Бандерваль поднялся на ноги.
— Как только что назначенный суперкарго «Таланте» прошу разрешить мне внести предложение. Предлагаю временно нанять на эту должность Кугеля.
Сольдинк безо всякого энтузиазма взглянул на Кугеля.
— Есть ли у вас опыт работы в этой области?
— В последние годы мне не приходилось этим заниматься, — сказал Кугель. — Однако я непременно проконсультируюсь с Вагмундом по поводу новых тенденций в червеведении.
— Ну, хорошо, нам не приходится быть чересчур разборчивыми, поскольку «Таланте» должна отплыть через три дня. Бандерваль, вы должны немедленно отправиться на корабль. Необходимо уложить груз и припасы, и надлежащим образом! Вагмунд, будьте так любезны, покажите Кугелю ваших червей и расскажите об их маленьких особенностях. Вопросы есть? Если нет, всем немедленно приступить к своим обязанностям! «Таланте» отходит через три дня!
От Саскервоя до Туствольда (Грязевые равнины)
1
На борту «Галанте»
Кугель все же попадает на борт «Галанте», в должности младшего помощника червевода. Что есть черви и с чем их есть, и предстоит ему выяснить. Задача осложняется тем фактом, что главный червевод в первом же порту собирается нанять нового помощника, а значит, либо Кугель, либо его напарник Ланквайлер будет высажен на берег.
Первое впечатление Кугеля от «Таланте» оказалось в общем благоприятным. Очертания корпуса обладали хорошими пропорциями, а на вид были плавучими и правильными. Со вкусом и в изобилии подобранные декоративные мелочи указывали как на роскошь, так и на комфорт нижних палуб. На единственной мачте была поставлена рея, к которой был прикреплен парус из темно-синего шелка. На носу корабля, сделанном в форме шеи лебедя, качался железный фонарь, а другой, более массивный, свисал с кронштейна на квартердеке.
Эти предметы Кугель одобрил, так как они способствовали движению корабля вперед и создавали удобства для экипажа. Но, с другой стороны, он никак не мог понять, зачем вдоль обоих, левого и правого, бортов бегут нескладные подвесные дорожки, висящие всего в нескольких дюймах от воды. Каково их назначение? Кугель сделал несколько шагов вдоль дока, чтобы получше рассмотреть странные приспособления. Может быть, это задумано, как прогулочные дорожки для пассажиров? Но они казались слишком узкими и ненадежными, к тому же были слишком открыты для волн и брызг. Конечно, возможно, что их использовали как опору, облегчающую купанье и стирку одежды во время стоянки корабля. А может, они служили приспособлением, которое помогало экипажу чинить корпус?
Кугель выбросил из головы эти вопросы. Зачем придираться к мелочам, если «Таланте» с комфортом доставит его в Порт-Пергуш? Главной и безотлагательной заботой было сейчас определить свои обязанности смотрителя червей, о которых он не имел ни малейшего понятия.
У Вагмунда, занимавшего до него эту должность, болела нога, и он напрочь отказался помочь. Грубоватым голосом он заявил:
— Начинай с самого начала. Поднимись на борт, посмотри на свою каюту, разложи пожитки: капитан Баунт любит порядок и не потерпит, если вещи разбросаны. А вот когда ты обустроишься, то иди к Дрофо, главному червеводу, пусть он и определяет твои обязанности. На твое счастье, черви сейчас находятся в отличном состоянии.
«Пожитки» Кугеля состояли из того, что было на нем. Но вот в кошелке у него лежал предмет огромной ценности: чешуйка Садларка, которая называлась «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк». Теперь, когда Кугель стоял уже около корабля, в его голове созрел хитрый план, как уберечь «Фейерверк» от воришек.
Стоя в укромном уголке за штабелем ящиков, Кугель снял свою прекрасную треуголку. Он отцепил довольно яркую пряжку, которая скрепляла поля шляпы, и осторожно, чтобы избежать укуса «Фейерверка», прикрепил чешуйку на его место. Теперь украшение выглядело, как обычная пряжка, а старую Кугель спрятал в карман.
Он вернулся обратно к «Таланте», забрался по сходням и вышел на среднюю палубу. Справа от него размещались каюты и проход, ведущий на квартердек. Прямо перед ним, вертикально покачиваясь, лежал форпик с кают-компанией, под которой размещались каюты экипажа.
В поле зрения Кугеля попали три персонажа. Первым был кок, который вышел на палубу для того, чтобы сплюнуть за борт. Второй, высокий и сухопарый, с длинным худым лицом печального поэта, стоял, держась за леер, и о чем-то размышлял, глядя на море. У него на подбородке ерошилась редкая бороденка цвета красного дерева, его волосы такого же цвета были повязаны черным платком. Вцепившись грубыми белыми руками в леер, он бросил косой взгляд на Кугеля.
Третьим был мужчина с корзинкой, содержимое которой он только что выбросил за борт. У него был густые и белые, коротко подстриженные волосы, его рот казался тонкой щелочкой на красном лице с квадратными челюстями. Это, должно быть, стюард, подумал Кугель; должность, которая никак не вязалась с грубоватой, даже несколько дикой внешностью человека.
Из всей троицы только он обратил внимание на Кугеля.
— Эй ты, раскосый бродяга! Убирайся отсюда! — резко крикнул он. — Нам не требуются ни мази, ни талисманы, ни молитвенники, ни сексуальные игрушки!
— Лучше сбавь-ка тон, — холодно сказал Кугель. — Меня зовут Кугель, и я здесь по настоятельной просьбе Сольдинка. Так что можешь показать мне мою каюту, но постарайся при этом говорить повежливей.
Стюард окинул его тяжелым оценивающим взглядом, как будто призвал для этого бесконечное терпенье. Затем крикнул в коридор:
— Борк! На палубу!
Низенький толстенький человечек с круглым лицом выскочил откуда-то снизу.
— Что прикажите, сэр?
— Покажи этому парню его каюту, он сказал, что он гость Сольдинка. Забыл, как его имя; то ли Фуге ль, то ли Кунгель, в общем, что-то в этом роде.
Борк озадаченно скривил нос.
— Мне никто ничего о нем не говорил. Где мне найти каюту, когда на борту и сам господин Сольдинк, и вся его семья? Разве что этот джентльмен воспользуется вашей каютой, а вы поселитесь с Дрофо.
— Мне не по душе такая идея.
— А вы можете предложить что-то лучшее? — плаксиво поинтересовался Борк.
Мужчина только развел рунами и пошел куда-то по палубе.
— И кто этот самоуверенный парень? — поглядел ему вслед Кугель.
— Это капитан Баунт. Он очень недоволен, что вы займете его каюту.
Кугель потер подбородок.
— Вообще-то, я бы предпочел просто одиночную каюту.
— В нашем рейсе это невозможно. Господина Сольдинка сопровождают мадам Сольдинк и три его дочери, так что с помещениями у нас нынче туго.
— Мне неудобно доставлять неудобства капитану Баунту, — сказал Кугель. — Может, мне следует…
— Не надо ничего говорить, сэр! Храп Дрофо не слишком побеспокоит капитана Баунта. Смею вас заверить, что мы как-нибудь разберемся. Сюда, пожалуйста, я покажу вам вашу каюту.
Стюард отвел Кугеля в удобную каюту, которую до этого занимал капитан Баунт. Кугель одобрительно осмотрел все углы.
— Здесь очень мило. Особенно мне понравился вид из окна.
В дверях появился капитан Баунт.
— Надеюсь, вы удовлетворены?
— Вне всякого сомнения. Мне здесь будет очень удобно. — Потом он обернулся к Борку. — Можете, если не возражаете, принести мне что-нибудь перекусить, я завтракаю очень рано.
— Конечно, сэр, никаких вопросов.
— Единственное, что я прошу, так это не трогать мои полки, — грубо сказал капитан Баунт. — Моя коллекция ракушек невосполнима, и мне не хотелось бы, чтобы вы навели бардак в моих антикварных книгах.
— Не беспокойтесь! Ваши вещи здесь будут в такой же безопасности, как мои собственные. А сейчас прошу меня извинить. Мне бы хотелось несколько часов отдохнуть, прежде чем приступить к своим обязанностям.
— Обязанностям? — озадаченно нахмурился капитан Баунт. — Какие у вас могут быть обязанности?
— Сольдинк просил меня во время нашего путешествия выполнить несколько простых заданий, — с достоинством ответил Кугель.
— Странно. Он ничего мне об этом не говорил. Бандерваль — новый суперкарго, а какой-то колченогий будет заниматься червями.
— Я согласился на пост червевода, — важно сказал Кугель.
Капитан Баунт с отпавшей челюстью уставился на Кугеля.
— Ты червевод?
— Как я понимаю, да, — ответил Кугель.
Новое жилище Кугеля помещалось в носовой части трюма, там, где встречаются штевень и киль. Обстановка была очень простой: узкая койка с набитым сухими водорослями тюфяком и чулан, в котором висело несколько оставленных Вагмундом засаленных предметов туалета.
При свете свечи он осмотрел свои синяки и ссадины, они оказались неопасными, хотя поведение капитана Баунта превзошло все границы.
До его ушей долетел гнусавый голос:
— Кугель, ты где? На палубу! Да поживей!
Кугель застонал и заковылял на палубу. Его ждал высокий и плотный молодой человек с густыми черными лохмами и близко посаженными черными глазками. Он с нескрываемым любопытством осмотрел Кугеля.
— Меня зовут Ланквайлер, полноправный смотритель червей, и таким образом твой начальник. Но оба мы находимся в распоряжении Главного червевода Дрофо. Сейчас он хочет прочитать нам вступительную лекцию. Хочешь себе добра — слушай внимательно. Пошли за мной.
Дрофо стоял около мачты. Это оказался тот сухопарый мужчина с черной бородкой, которого Кугель видел, когда взошел на борт.
— Садитесь, — указал Дрофо на скамейку.
Наклонив голову вперед и заложив руки за спину, Дрофо рассматривал своих подсобников. Через какое-то мгновение он заговорил густым безразличным голосом:
— Я могу рассказать вам очень много! Слушайте, и вы приобретете мудрость, которая удивит этих профессоров в институтах с их гармонией и парадигмами! Но не ошибитесь во мне! Вес моих слов не больше веса дождевой капли! Для того чтобы знать, надо работать! После ста червей и десяти тысяч лиг вы с полной справедливостью сможете сказать: «Я мудр!» — или, что будет более точно: «Я — червевод!» Но тогда, когда вы будете мудры и станете настоящими червеводами, вам уже не захочется хвастаться! Тогда вы выберете молчание, так как будете знать цену своим словам! — Дрофо перевел взгляд с одного лица на другое. — Это ясно?
— Не совсем, — озадачено сказал Ланквайлер, — профессора в институтах тщательно взвешивают каждую дождевую капельку. На ваш взгляд, это хорошо или плохо?
— Мы не собираемся делать те же исследования, что и профессора в институтах, — вежливо ответил Дрофо. — Скорее, мы обсуждаем обязанности червевода.
— А! Теперь все понятно!
— Именно так, — сказал Кугель. — Продолжайте, Дрофо, ваши мысли очень интересны.
Продолжая держать руки за спиной, Дрофо сделал шаг в сторону левого борта, потом правого.
— Наша профессия очень уважаема! Дилетанты, неженки, дураки — все проявляют себя здесь в истинном свете. Когда путешествие проходит хорошо, тогда оба рожка луны ярки и веселы; червеводы тогда могут плясать жигу и играть на концертино, а все окружающие говорят: «Ах, нам бы стать червеводами!» Но тут налетают неприятности! Черная оспа свирепствует без пощады; удары следуют, как звук гонга Судьбы; черви встают на дыбы и ныряют в воду; и тут появляется зеленый дятел, или, скорее, не появляется, а просто обнаруживается в темном углу!
Кугель и Ланквайлер принялись обдумывать услышанное, в то время как Дрофо продолжал вышагивать от правого борта к левому и обратно.
— Мы движемся вон туда, где небо и океан соединяются, — объявил Дрофо, указывая вперед своим длинным белым указательным пальцем. — Туда, где во мраке спрятана тайна всех времен, в темноте, которая становится абсолютной, когда садится солнце.
Как бы подтверждая его слова, солнце вдруг затянулось мутной пеленой, похожей на бельмо на глазу старика. Дрогнув и подмигнув, дневной свет, к явному облегчению Ланквайлера, вернулся, но Дрофо даже не заметил этого происшествия. Он поднял палец.
— Черви к морю привычны! Но разумно думать только о шести составляющих: солнце, волна, ветер, горизонт, темнота, глубина, верный курс, насыщение… Да, Ланквайлер? Что ты там считаешь на пальцах?
— Это — не имеет значения, сэр.
— Червей нельзя назвать умными, — продолжил Дрофо. — Они не умеют выкидывать фокусов и шутить. Хороший червевод, как и его черви, должен быть простым человеком. Ему наплевать, что он ест, ему наплевать на то, спит ли он в сухом месте или в сыром, ему даже наплевать на то, спит ли он вообще. Когда черви пробуждаются вовремя, когда они правильно себя ведут, когда пища у них острая, а пойло нормальное, то и червевод чувствует себя спокойно. Ему больше ничего от мира не надо: ни здоровья, ни легкой жизни, ни чувствительных ласк продажных женщин, ни побрякушек, вроде той пижонской бляхи, которая сверкает у Кугеля на шляпе. Он парит в водянистой бездне.
— Чрезвычайно завлекательно! — воскликнул Ланквайлер. — Я горжусь, что я червевод! А ты как, Кугель?
— Не меньше тебя, — заявил Кугель. — Очень ценная профессия, а что касается украшения на шляпе, так пока оно не имеет особой ценности, это просто фамильная реликвия.
Дрофо безразлично кивнул.
— А сейчас я открою вам шесть аксиом нашей профессии, которые вполне можно расширить до вселенского применения. Итак: человек может красоваться перед вами и заявлять: «Я — червевод», — а червевод может стоять в сторонке, не говоря ни слова. Как узнать, где правда? Ее скажут черви!
Объясняю подробнее. Если мы видим желтых болезненных червей рядом с отъевшимся уродом, у которого слоями свисает жирный подбородок и который одет в великолепные одежды, кто здесь виноват? Черви, которые, кроме воды и пространства, ничего не знают? Или тот, кто должен был заботиться о них? Можем мы назвать его червеводом?
Судите сами. А вот другой червь, сильный, упорный, розовый как свет зари! Именно по червю только и можно судить о том, хороший ли у него хозяин. Настоящий червевод без устали драит сегменты, регулярно очищает сочленения от грязи, скребет и вычесывает плавники до тех пор, пока они не начинают сверкать, как чистое серебро! Он пребывает в некоем мистическом единении с приливом и морем, и в душе его царит безмятежный покой, ведомый лишь настоящим червеводам!
Да, и вот еще что. Ты, Кугель, пока еще мало знаком с этим ремеслом, но сдается мне, что ты поступил очень правильно, придя ко мне за наукой, поскольку у меня очень суровая школа. Либо ты научишься плавать, либо утонешь, будешь убит ударом хвоста или, что куда хуже, вызовешь мое неудовольствие. Но начал ты хорошо, и обещаю, что и учить тебя я буду на совесть. Ты не подумай, что я человек грубый или жестокий — нет. Думая так, ты впал бы в глубокое заблуждение! Верно, я человек жесткий, пусть даже суровый, но в конце концов, когда я решу, что ты наконец стал настоящим червеводом, ты еще поблагодаришь меня.
— Вот уж порадовал, так порадовал, — пробормотал себе под нос Кугель.
Дрофо не обратил на это ни малейшего внимания.
— А тебе, Ланквайлер, может, и недостает упорства Кугеля, зато у тебя есть серьезное преимущество. Ведь ты уже совершил путешествие бок о бок с Вагмундом с его больной ногой. Я ведь уже указывал на некоторые твои ошибки и недочеты. Надеюсь, мои замечания все еще свежи в твоей памяти, да?
— Ну, еще бы! — льстиво улыбаясь, отозвался Ланквайлер.
— Вот и отлично. Тогда покажешь Кугелю, где у нас что, и снабдишь его хорошим инструментом. Скажи-ка мне, Кугель, а нет ли у тебя с собой парочки добрых стремян?
Кугель отрицательно помотал головой.
— Я так торопился, что забыл прихватить их с собой.
— Жаль, жаль… Ладно, можешь пока пользоваться превосходным снаряжением Вагмунда, да только смотри, ухаживай за ним как следует.
— Не извольте беспокоиться.
— Тогда иди и приготовь все необходимое. Скоро нужно будет выводить червей. «Таланте» отходит сразу же, как только Сольдинк отдаст приказ.
Ланквайлер отвел Кугеля на нос в кладовую под форпиком. Там он порылся в сваленном на полу снаряжении, отбирая все самое лучшее для себя, а на долю Кугеля оставляя то, что посчитал негодным.
По ходу дела Ланквайлер поучал Кугеля:
— На старика Дрофо можешь особо внимания не обращать. Уж больно он просолился за долгие годы в море, да к тому же я сильно подозреваю, что он балуется червячьей ушной серой — порой ведет себя как-то странно.
Ободренный таким любезным к себе отношением, Кугель осторожно спросил:
— Если мы имеем дело всего лишь с червями, зачем нам столь грубое и тяжелое снаряжение?
Ланквайлер непонимающе взглянул на него, и Кугель поспешно добавил:
— Насколько я понимаю, мы работаем с нашими червями за столом, в крайнем случае — на скамье. Вот я никак в толк и не возьму, с чего это Дрофо то и дело поминает разные тяготы и разгул стихий. Мы что же — должны полоскать червей в соленой воде или выкапывать их по ночам из болота?
Ланквайлер усмехнулся.
— Так ты, значит, никогда прежде не имел дела с червями?
— Честно говоря, совсем немного.
— Тогда нам следует расставить все точки над «і». Не будем лицемерить и теоретизировать, а уж тем более — понапрасну тратить время на пустую болтовню; я, как и Дрофо, предпочитаю дела, а не словеса.
— Я тоже, — холодно заметил Кугель.
Лукаво улыбаясь, Ланквайлер заметил:
— Судя по своеобразному фасону твоей шляпы, ты выходец из какой-то далекой и экзотической страны.
— Верно, — подтвердил Кугель.
— И как тебе нравится Страна Кутц?
— Тут много интересного, и все же я хотел бы как можно скорее вернуться к цивилизации.
Ланквайлер фыркнул:
— Сам я родом из Тугерсбира, что в шестидесяти милях к северу отсюда, там цивилизация тоже хоть куда. Ладно, к делу: вот вагмундовы стремена. Я, наверное, возьму себе этот набор с серебряными раковинами, а ты выбирай из остальных. Но будь осторожен! Вагмунд — мужик ужасно гордый и тщеславный, ну прямо как лысый в меховой шапке, и буквально по-детски ревниво относится к своим вещам. А теперь, если не хочешь, чтобы тебе на голову вылился еще ушат поучений Дрофо, поспеши.
Они взяли отобранное снаряжение и вернулись с ним на палубу. Под водительством Дрофо они сошли с «Таланте» и отправились вдоль доков на север, в конце концов добравшись до длинного загона, где в воде лениво плавало несколько огромных созданий цилиндрической формы диаметром от семи до девяти футов и почти столь же длинных, как сам «Таланте».
Дрофо, указывая на них пальцем, сказал:
— Вон, видишь, Ланквайлер, тех, с желтыми шишками? Они поступают в твое распоряжение. Думаю, ты и сам понимаешь, что они нуждаются в уходе. А тебе, Кугель, я поручаю вон тех двоих, слева, с синими шишками. Это отличные черви Вагмунда, и теперь они твои.
Ланквайлер задумчиво предложил:
— Может, лучше поручить Кугелю тех, что с желтыми шишками, а я бы взял себе синих. Чем мой план хорош, так тем, что в этом случае Кугель обретет просто бесценный опыт обращения с червями на самой заре своей карьеры.
Дрофо пораскинул мозгами.
— Может, оно и так, может быть. Но сейчас у нас просто нет времени всесторонне обмозговать твое предложение; поэтому остановимся на первоначальном плане.
— Верное рассуждение, — подхватил Кугель. — И оно полностью созвучно со второй аксиомой нашего ремесла: «Если червевод А по небрежению наносит вред, здоровью своих питомцев, то и выхаживать их надлежит упомянутому червеводу А, а не безупречному трудолюбивому червеводу Б».
Ланквайлер явно был сломлен.
— Может, Кугель и зазубрил тридцать разных аксиом из учебника, но, как указывает сам Дрофо, ничто не может быть ценнее практического опыта, — расстроенно пробормотал он.
— Будем следовать первоначальному плану, — повторил Дрофо. — А теперь отведите своих животных к кораблю и наденьте на них упряжь. Кугель, ты своих впрягай по левому борту, а ты, Ланквайлер, — по правому.
Ланквайлер уже оправился от поражения.
— Есть, сэр! — с подъемом воскликнул он. — Пошли, Кугель, шевели задницей! Мы их вмиг запряжем, по-нашему, по-тугерсбирски!
— Только смотри, не вздумай снова навязать своих тугерсбирских узлов, — заметил Дрофо. — А то в прошлом плавании мы с капитаном Баунтом полчаса не могли их распутать!
Ланквайлер с Кугелем спустились в загон, где находилось около дюжины червей. Некоторые неподвижно лежали в воде, другие же медленно плавали взад-вперед, лениво шевеля хвостовыми плавниками. Среди червей попадались и розовые, и даже почти алые, но были здесь и особи цвета слоновой кости, и ядовито-желтые. Те их части, что служили головой, были устроены довольно сложно: короткий толстый хоботок, зрительный бугор с одним-единственным крохотным глазом, сразу за которым торчали две шишки на коротких стебельках. Именно по этим-то окрашенным в разные цвета шишкам, служащим червю для определения направления, и можно было определить владельца.
— Давай, пошевеливайся, Кугель! — прикрикнул Ланквайлер. — Пришло время воспользоваться твоими теоремами! Старик Дрофо любит, когда бегают так, чтобы фалды развевались! Накидывай стремена и садись на одного из своих червей!
— Откровенно говоря, — явно нервничая, отозвался Кугель, — сдается мне, что я слишком давно этим не занимался и много позабыл.
— Да чего тут забывать-то? — воскликнул Ланквайлер. — Смотри! Вскакиваешь на червя и накидываешь ему на глаз колпак. Потом хватаешься руками за шишки, и червь везет тебя куда надо. Смотри и учись!
Ланквайлер запрыгнул на одного из червей, пробежал по нему и перескочил на следующего, потом на следующего и в конце концов оседлал червя с желтыми шишками. Накинув на единственный глаз животного колпак, он схватился за шишки. Червь тут же заработал плавниками, выплыл из загона через заранее открытые Дрофо ворота и направился к «Таланте».
Кугелю отчаянно хотелось, чтобы у него все получилось так же ловко, но, когда он наконец оседлал червя и взялся руками за шишки, тот тут же стал уходить под воду. Кугель в отчаянии потянул шишки на себя, и червь тут же вынырнул на поверхность, взметнулся футов на пятнадцать в воздух, сбросив со спины седока, который шумно плюхнулся в воду.
Кугель с трудом выбрался на берег. У ворот стоял Дрофо и задумчиво глядел на него.
Черви все так же лениво колыхались на поверхности воды. Кугель глубоко вздохнул, снова прыгнул на червя и оседлал его. Он накинул колпак на глаз и уже куда более осторожно взялся за синие шишки управления. Червь никак на это не отреагировал. Кугель осторожно двинул шишки вперед, что, по-видимому, немало удивило животное, и червь медленно двинулся вперед. Кугель продолжал экспериментировать, и в конце концов, двигаясь рывками и толчками, гигант приблизился к воротам загона, где их уже поджидал Дрофо. То ли по чистой случайности, то ли назло наезднику червь устремился в ворота, Дрофо широко распахнул их, и Кугель со своим питомцем с высоко поднятой головой легко скользнули мимо старика.
— Ну вот! — облегченно заметил Кугель. — А теперь, к «Галанте»!
Но червь, не обращая ни малейшего внимания на приказ, уходил все дальше и дальше в открытое море. Стоящий у ворот Дрофо печально кивнул, как будто в подтверждение каких-то своих опасений. Он вытащил из кармана серебряный свисток и трижды пронзительно в него свистнул.
Червь развернулся и подплыл к шлюзу. Дрофо прыгнул на бугристую розовую спину и небрежно пнул ногой шишки.
— Смотри и запоминай! Шишки работают вот так. Направо, налево. Всплыть, нырнуть. Стоять, вперед. Понятно?
— Еще разочек, пожалуйста, — попросил Кугель. — Очень хочется изучить ваш метод.
Дрофо повторил свои действия, затем, направив червя к «Галанте», в меланхоличном раздумье застыл на его спине, пока червь не подплыл к кораблю, и тут-то Кугель наконец понял предназначение так удививших его мостков — они представляли собой быстрый и удобный проход к червям.
— Смотри, — сказал Дрофо. — Сейчас покажу, как его привязывать. Так, так и вот так. Сюда и сюда накладывают мазь, чтобы предотвратить появление ссадин. С этим ясно?
— Яснее некуда!
— Тогда приведи второго червя.
Воспользовавшись этой инструкцией, Кугель довел червя до его места около корабля и должным образом привязал его. Затем он наложил мазь, как показывал Дрофо. Вскоре, к немалому удовлетворению, Кугель услышал, как Дрофо распекает Ланквайлера, пренебрегшего мазью. Оправдания Ланквайлера, объяснявшего, что ему не нравится запах мази, нисколько не смягчили старика.
Через несколько минут Дрофо снова вдалбливал вытянувшимся перед ним в струнку Кугелю и Ланквайлеру, чего он ожидает от младших червеводов.
— В последнем рейсе червеводами были Вагмунд и Ланквайлер. Меня не было, а главным червеводом был Гизельман. Я вижу, что он был слишком нерадив. Вагмунд обращался с червями в высшей степени профессионально, но Ланквайлер, по невежеству и лености, совершенно запустил своих червей. Посмотрите на этих животных! Они желтые, точно айва. Их жабры черны от налета. Уж можете быть уверены, Ланквайлер у меня возьмется за ум! Что же касается Кугеля, его выучка далека от образцовой. Но на «Галанте» его недостатки исправятся почти магическим образом, точно так же, как и безобразное поведение Ланквайлера.
— А теперь — внимание! Мы выходим из Саскервоя в открытое море через два часа. Сейчас вы накормите своих червей половиной мерки корма, затем подготовите приманку. После этого ты, Кугель, почистишь своих животных и проверишь их на предмет тимпа. Ланквайлер, ты сейчас же начнешь отскребать налет, а потом проверишь червей на тимп, пуст и клещей-двуусток. Кроме того, твой пристяжной выказывает признаки закупорки; дашь ему лекарство.
— Червеводы, за дело!
Вооруженный щеткой, скребком, долотом и расширителем, банками с бальзамом, тонером и мазью, Кугель по наказу Дрофо принялся за чистку своих червей. Время от времени волна омывала червей и скатывалась по мосткам. Дрофо, свесившись через ограждение, сверху наставлял Кугеля:
— Не обращай внимания на сырость! Это искусственно надуманное ощущение. С обратной стороны кожи ты постоянно влажный от разного рода жидкостей, многие из которых весьма неприятного происхождения. К чему же тогда пищать от капли доброй соленой воды снаружи? Не обращай внимания на любую сырость — это естественное состояние червевода.
В середине дня на пристань прибыл господин Сольдинк с семейством. Капитан Баунт собрал всех матросов на среднюю палубу встречать гостей.
Первым на трап ступил сам Сольдинк рука об руку с госпожой Сольдинк, а за ними прошествовали их дочери Мидре, Салассер и Табазинт.
Капитан Баунт, подтянутый, в безупречно сидящем парадном мундире, произнес короткую речь:
— Сольдинк, команда «Галанте» приветствует вас и ваше очаровательное семейство на борту! Поскольку нам придется несколько недель жить бок о бок, позвольте мне представить вам команду.
Я — капитан Баунт; а это — наш суперкарго, Бандерваль. Рядом с ним стоит Спарвин, наш уважаемый боцман, у которого в подчинении находятся Тиллитц — вон тот, со светлой бородой — и Пармеле. Нашего кока зовут Ангсхотт, а плотника — Киннольде.
Тут стоят стюарды. Это верный Борк, отлично разбирающийся в морских птицах и водяных бабочках. Ему помогают Клаудио и Вилип и время от времени, когда его можно отыскать и когда он в настроении, юнга Кодникс.
У ограждения, в стороне от простых смертных, мы видим наших червеводов! Заметный в любой компании главный червевод Дрофо, который управляется с загадками природы с такой же легкостью, как наш кок Ангсхотт — со своими бобами и чесноком. За его спиной, быстрые и проворные, стоят Ланквайлер и Кугель. Согласен, они кажутся до нитки промокшими и унылыми, да и пахнут червями, но так и должно быть. Вот любимое изречение Дрофо: «Сухой и хорошо пахнущий червевод — ленивый червевод». Поэтому не доверяйте первому впечатлению; это отважные моряки, готовые на все!
Ну что ж: превосходный корабль, крепкая команда, а теперь еще, точно по волшебству, компания очаровательных девушек, способных украсить любой морской пейзаж! Хорошее предзнаменование, хотя нам и предстоит долгое путешествие! Мы держим курс на юго-восток через Океан Вздохов. В положенный срок мы поднимемся по дельте реки Великий Ченг, ведущей в страну Падающих Стен, и там, в Порт-Пергуше, наше путешествие будет окончено. Итак, близится миг нашего отплытия! Господин Сольдинк, что скажете?
— Все в порядке. Можете отдать команду об отплытии, когда захотите.
— Отлично, сэр! Тиллитц, Пармеле! Отдать швартовы вдоль всего судна! Дрофо, подготовить червей! Спарвин, курс наклонно по азимуту, пока не преодолеем отмель Брэкнока! Море спокойно, ветер слабый. Сегодня мы будем ужинать при свете фонарей на юте, в то время как наши гигантские черви, управляемые Кугелем и Ланквайлером, помчат нас сквозь тьму!
* * *
Прошло три дня, за которые Кугель в полной мере овладел азами ремесла червевода. Дрофо в своих замечаниях высказывал множество ценных теоретических сведений.
Для червевода, — поучал Дрофо, — день и ночь, вода, воздух и морская пена — лишь едва отличающиеся друг от друга аспекты окружающей среды, чьи параметры определяются величием моря и темпом червя. Позвольте задать вопрос, — вмешался Кугель. — А когда же мне спать?
Спать? Когда умрешь, тогда и выспишься всласть. А до этого прискорбного события надо беречь каждую крупицу сознательного существования; это единственная вещь, достойная упоминания. Кто знает, когда потухнет солнце? Даже черви, которые обыкновенно фаталистичны и непостижимы, подают тревожные знаки. Как раз сегодня утром на рассвете я видел, как солнце задрожало над горизонтом и качнулось назад, точно в бессилии. Потом оно сильно и странно запульсировало и только после этого смогло подняться на небо. Однажды утром мы будем в ожидании глядеть на восток, но солнце не взойдет. Тогда ты сможешь спать сколько душе угодно.
Кугель научился применять шестнадцать инструментов и узнал много нового о психологии червей. Тимп, клещи-двуустки, пуст и налет стали его самыми ненавистными врагами; а закупорки — главной неприятностью, требующей подводного использования расширителя, лекарств и шланга. Почему-то всякий раз, как закупорка бывала устранена, он оказывался как раз на пути извержения.
Дрофо проводил много времени на носу корабля, глядя на море. Время от времени Сольдинк или госпожа Сольдинк подходили к нему, чтобы поговорить; иногда Мидре, Салассер и Табазинт, поодиночке или все вместе, присоединялись к главному червеводу, чтобы почтительно выслушать его мнение. По лукавому совету капитана Баунта они уговорили Дрофо сыграть на флейте.
— Ложная скромность не пристала червеводу, — сказал Дрофо. Он сыграл и одновременно сплясал три хорнпайпа и сальтарелло.
Казалось, Дрофо совершенно не обращал внимания ни на червей, ни на червеводов, но эта невнимательность была обманчивой. Однажды Ланквайлер совершенно забыл положить приманку в корзины, висевшие в восьми футах впереди от его червей; в результате они ослабили тягу, тогда как черви Кугеля, в корзины которых приманка, как и следовало, была положена, плыли весьма усердно, так что «Галанте» начала медленно поворачивать к западу по большой дуге, несмотря на все усилия рулевого.
Дрофо, вызванный с носа, вмиг догадался, в чем проблема, и обнаружил Ланквайлера мирно спящим в укромном уголке за камбузом.
Дрофо ткнул Ланквайлера носком своего ботинка.
— Будь столь любезен, встань. Ты не положил своим червям приманки, и из-за этого корабль сбился с курса.
Ланквайлер смущенно поднял взгляд; его черные волосы были всклокочены, а глаза отчаянно косили.
— Ах, да, — пробормотал он. — Приманка! Это совершенно вылетело у меня из головы, и боюсь, что я задремал.
— Я удивлен, что ты можешь так крепко спать, в то время как твои черви замедляют ход! — загремел Дрофо. — Хороший червевод все время начеку. Он должен уметь почувствовать малейшее нарушение и мгновенно определить его причину.
— Да-да, — залепетал Ланквайлер. — Теперь я понимаю свою ошибку. «Почувствовать нарушение», «определить причину». Я запишу, чтобы не забыть.
— Более того, — продолжил Дрофо. — Я заметил опасный случай тимпа у твоего пристяжного, и ты должен приложить все усилия к тому, чтобы вылечить его.
— Разумеется, сэр! Я сделаю все сейчас же; нет, даже еще быстрее!
Ланквайлер с трудом поднялся, широко зевая и прикрывая рот ладонью, и поплелся к своим червям.
В тот же день Кугель случайно подслушал разговор Дрофо с капитаном Баунтом.
— Завтра днем, — сказал Дрофо, — мы попробуем ветра. Это будет полезно для червей — они еще не вошли в полную силу, и я не вижу причины подгонять их.
— Верно, верно, — согласился капитан. — Как вам нравятся ваши червеводы?
— В наше время никто не заслуживает отличной оценки, — фыркнул Дрофо. — Ланквайлер — тупица и копуша. Кугелю не хватает опыта; кроме того, он растрачивает энергию на то, чтобы красоваться перед девушками. Он работает по минимуму и ненавидит воду с пылом кота-гидрофоба.
— Но его черви кажутся — вполне ухоженными.
Дрофо пренебрежительно покачал головой.
— Кугель делает правильные вещи из неправильных побуждений. Из-за своей лени он никогда не перекармливает животных и не кладет лишнего количества приманки; его черви не слишком-то жиреют. Он так не переносит возню с тимпом и налетом, что искореняет их первые же проявления.
— Но в таком случае его работа кажется вполне удовлетворительной.
— Только на взгляд непрофессионала! Для червевода стиль и гармония — это все!
— Да, у вас свои проблемы, у меня — свои.
— Почему? Я думал, все идет гладко.
— До некоторой степени. Как вы, возможно, знаете, госпожа Сольдинк — женщина сильной и непоколебимой воли.
— Я предполагал что-то в этом роде.
— Сегодня за обедом я упомянул, что мы находимся в двух-трех днях пути к северо-востоку от Лаусикаа.
— Я сам сказал бы точно так же, судя по морю, — кивнул Дрофо. — Это занятный остров. Червевод Пулк живет в Помподуросе.
— Вы знакомы с Пафниссианскими Ваннами?
— Не лично. Я знаю, что женщины купаются в этих источниках, чтобы вернуть себе утраченную молодость и красоту.
— Совершенно верно. Госпожа Сольдинк, вне всякого сомнения, достойная женщина.
— Во всех отношениях. Она строга в своих принципах, непреклонна в добродетели и ни за что не потерпит несправедливости.
— Борк называет ее упрямой, твердолобой и вздорной, но это не совсем одно и то же.
— Язык Борка, по крайней мере, обладает достоинством краткости, — заметил Дрофо.
— В любом случае, госпожа Сольдинк немолода и некрасива. На самом деле она низенькая и толстая. У нее выдающаяся челюсть и черные усики. Она, несомненно, благородная дама, и у нее сильный характер, поэтому Сольдинк подчиняется ей. Теперь, поскольку госпожа Сольдинк пожелала искупаться в Пафниссианских источниках, нам волей-неволей придется отправиться на Лаусикаа.
— Это в моих интересах, — обрадовался Дрофо. — В Помподуросе я найму червевода Пулка и уволю кого-нибудь — либо Кугеля, либо Ланквайлера, и пускай тогда он, как хочет, так и добирается до континента.
— Неплохая идея, если только Пулк все еще живет в Помподуросе.
— Он действительно сейчас там и с большим удовольствием вернется к работе.
— В этом случае половина ваших проблем решена. Кого вы высадите на берег — Кугеля или Ланквайлера?
— Я еще не решил. Это будет зависеть от червей.
Двоица удалилась, оставив Кугеля размышлять об услышанном. Получалось, что, по крайней мере, до тех пор, пока «Галанте» не покинет Лаусикаа, ему придется не только работать в полную силу, но и умерить свое внимание к дочерям Сольдинка.
Кугель немедленно отыскал скребки и удалил со своих червей все следы налета, затем начистил их жабры так, что они засияли серебристо-розовым.
Ланквайлер тем временем осмотрел своего пристяжного червя, у которого тимп развился уже гораздо сильнее. Ночью он выкрасил его шишки синей краской, а затем, пока Кугель дремал, провел своего пристяжного вокруг судна и заменил его на отличного пристяжного Кугеля, которого привязал на положенное место со своей стороны. Ланквайлер покрасил его шишки желтым и поздравил себя с тем, что так удачно избежал утомительной работы.
Утром Кугель с изумлением обнаружил внезапное ухудшение своего червя.
Проходивший мимо Дрофо крикнул Кугелю:
— Взгляни, до чего ты довел своего червя! У него такая запущенная инвазия тимпа, что смотреть противно! Кроме того, если я не слишком ошибаюсь, вон та припухлость указывает на сильную закупорку, которую нужно немедленно устранить.
Кугель, вспомнив подслушанный разговор, рьяно принялся за работу. Нырнув под воду, он начал орудовать расширителем, гант-крюком и шлангом, и через три часа напряженной работы закупорка была излечена. Червь немедленно утратил свой болезненно-желтый цвет и с новой силой потянулся за приманкой.
Когда Кугель наконец вернулся на палубу, он услышал, как Дрофо кричит Ланквайлеру:
— Твой пристяжной червь выглядит намного лучше! Молодец, так держать!
Кугель взглянул на пристяжного червя Ланквайлера… Очень странно, что страдающий закупоркой желтый червь Ланквайлера, кишащий тимпом, в одну ночь стал настолько явно здоровым, тогда как за то же самое время здоровый розовый червь Кугеля пришел в такое исключительно плачевное состояние.
Кугель тщательно обдумал это обстоятельство. Он спустился на воду и, потерев шишки червя, обнаружил под голубой краской проблески желтого цвета. Кугель еще подумал, а затем поменял местами своих червей, поставив здорового на место пристяжного.
За ужином Кугель поделился с Ланквайлером своими переживаниями.
— Поразительно, насколько быстро они подхватывают тимп и закупорки! Я сегодня весь день возился с одним, а вечером забрал его на корабль, чтобы было удобнее ухаживать за ним.
— Стоящая мысль, — сказал Ланквайлер. — А я наконец-то вылечил одного, и второй идет на поправку. Кстати, ты уже слышал? Мы идем к острову Лаусикаа, чтобы госпожа Сольдинк могла нырнуть в Пафниссианские воды и вылезти оттуда девственницей.
— Я кое-что скажу тебе, но только под строжайшим секретом, — Сказал Кугель. — Юнга рассказал мне, что Дрофо намерен нанять в Помподуросе опытного червевода по имени Пулк.
Ланквайлер пожевал губами.
— Ну и зачем ему это делать? У него уже есть два первоклассных червевода.
— Я не могу поверить в то, что он собирается уволить тебя или даже меня, — продолжал Кугель. — И, тем не менее, это кажется единственно вероятным предположением.
Ланквайлер нахмурился и закончил ужин в молчании.
Кугель дождался, пока Ланквайлер удалится, чтобы вздремнуть, затем прокрался на мостки у правого борта «Галанте» и сделал на шишках больного червя Ланквайлера глубокие надрезы, затем, вернувшись на свои собственные мостки, изобразил со всей возможной шумихой, как будто борется с тимпом.
Уголком глаза он заметил, как к ограждению подошел Дрофо, немного посмотрел, а потом пошел своей дорогой.
В полночь приманки убрали из корзин, чтобы черви могли отдохнуть. «Галанте» тихо дрейфовал по спокойному морю. Рулевой закрепил штурвал; юнга дремал на носу под огромным передним фонарем, где ему полагалось зорко нести вахту. С небес мерцали еще не потухшие звезды: Ачернар, Алгол, Канопус и Кансаспара.
Из своей щели выполз Ланквайлер. Точно гигантская черная крыса, он пересек палубу и соскочил на мостки у правого борта. Отвязав больного червя, он погнал его прочь.
Червь поплыл. Ланквайлер сел верхом и потянул за шишки, но нервы были перерезаны, и этот сигнал вызвал у животного только боль. Червь заколотил плавниками и поплыл к северо-западу, унося на спине отчаянно дергающего за шишки Ланквайлера.
Утром исчезновение Ланквайлера было на языке у всех. Главный червевод Дрофо, капитан Баунт и Сольдинк собрались в кают-компании, чтобы обсудить это дело, и через некоторое время Кугеля вызвали к ним.
Сольдинк, сидя в кресле с высокой спинкой, вырезанном из скиля, прочистил горло.
— Кугель, как ты знаешь, Ланквайлер сбежал вместе с дорогостоящим червем. Можешь ли ты пролить свет на это происшествие?
— Как и все остальные, я могу лишь строить догадки.
— Мы были бы рады услышать твои соображения по этому поводу, — настаивал Сольдинк.
— Я полагаю, что Ланквайлер отчаялся стать квалифицированным червеводом, — рассудительным тоном начал Кугель. — Его черви заболели, и Ланквайлер не смог противостоять трудностям. Я пытался помочь ему и даже позволил взять одного из моих здоровых червей, чтобы я мог привести в порядок его больного червя, что Дрофо, несомненно, не мог не заметить, хотя и был необычно скрытным в этом отношении.
Сольдинк повернулся к Дрофо.
— Это правда? Если так, это делает Кугелю огромную честь.
— Вчера утром Кугель посоветовался со мной относительно этого, — мрачно подтвердил старик.
Сольдинк вновь обернулся к Кугелю.
— Продолжай, пожалуйста.
— Я могу лишь предположить, что уныние побудило Ланквайлера совершить этот акт отчаяния.
— Но это неразумно! — воскликнул капитан Баунт. — Если он так пал духом, почему он просто не прыгнул в море? Зачем надо было использовать в своих личных целях нашего ценного червя?
Кугель на миг задумался.
— Я полагаю, он хотел совершить по этому поводу некую церемонию.
Сольдинк надул щеки.
— Как бы то ни было, поступок Ланквайлера причинил нам огромное неудобство. Дрофо, как мы обойдемся всего тремя червями?
— О, у нас не возникнет особых проблем. Кугель без труда управится с обеими упряжками. Чтобы облегчить работу рулевому, мы используем двойную приманку с правого борта, а с левого — половинную, и таким образом доберемся до Лаусикаа, где сможем внести коррективы.
Капитан Баунт уже внес исправления в курс «Галанте», чтобы госпожа Сольдинк могла насладиться купанием в Пафниссийских источниках. Баунт, рассчитывавший быстро завершить рейс, был недоволен задержкой и пристально наблюдал за Кугелем, чтобы убедиться в том, что черви используются с максимальной эффективностью.
— Кугель! — кричал капитан Баунт. — Поправь ремень на том пристяжном — он тянет нас в сторону!
— Есть, сэр!
И снова:
— Кугель! Вон тот червь с правого борта ничего не делает, он просто плещется в воде. Замени его приманку!
— Там и так двойная приманка! — пробурчал Кугель. — Я менял ее час назад.
— Тогда используй восьмушку пинты Хайлингерского Аллюра, да поживей! Я хочу завтра до захода солнца быть в Помподуросе!
Ночью червь с правого борта, раскапризничавшись, начал хлопать по воде плавниками. Дрофо, разбуженный плеском, вышел из своей каюты. Перегнувшись через ограждение, он увидел, как Кугель носится туда-сюда по мосткам, пытаясь накинуть узду на плавники непокорного червя.
Немного понаблюдав происходящее, Дрофо определил проблему.
— Всегда поднимай приманку, прежде чем набросить узду, — прогнусавил он. — Ну, а теперь в чем дело?
Кугель угрюмо ответил:
— Червь хочет плыть вверх, вниз и в сторону.
— Чем ты кормил его?
— Чем обычно: половиной Чалкорекса и половиной Иллемского Лучшего.
— Можешь давать ему немного меньше Чалкорекса следующие день-два. Вон та шишка у головки — верный знак. А что с приманкой?
— Я использовал двойную, как мне велели. А капитан приказал добавить еще восьмушку пинты Хайдингерского Аллюра.
— Вот в чем проблема. Ты дал ему лишнюю приманку, а это проявление глупости.
— По приказу капитана Баунта!
— Это даже худшее оправдание, чем отсутствие всякого оправдания! Кто червевод — ты или капитан Баунт? Ты знаешь своих червей; ты должен работать с ними, повинуясь велению своего опыта и здравого смысла. Если Баунт будет вмешиваться, попроси его спуститься вниз и дать тебе совет относительно налета на жабрах. Вот как должен поступать червевод! Немедленно смени приманку и дай червю Елагинского Мульчента.
— Хорошо, сэр, — сквозь зубы проговорил Кугель.
Дрофо быстро осмотрел небо и горизонт, после чего вернулся в свою кабину, а Кугель взялся за лекарства.
Капитан Баунт приказал поставить парус, надеясь поймать попутный ветер. Через два часа после полуночи поднялся поперечный ветер, заставивший парус зловеще захлопать о мачту. Шум разбудил капитана Баунта, и тот побрел на палубу.
— Где караул? Эй, червевод! Эй, вы там! Что, никого нет?
Кугель, вскарабкавшись на палубу с подмостков, отозвался:
— Только вахтенный, который спит под фонарем.
— Ну, а ты-то что? Почему ты не свернул парус? Ты глухой?
— Я был под водой, вливал в червя Благинский Мульчент.
— Ну ладно, бегом на корму и уйми это проклятое хлопанье!
Кугель поспешил повиноваться, а капитан Баунт пошел к ограждению на правом борту, где немедленно обнаружил новый источник недовольства.
— Червевод, а где приманка? Я приказал положить двойную приманку, с ароматом Аллюра!
— Сэр, нельзя вливать лекарство, когда червь тянется за приманкой!
— Так зачем ты делаешь вливание? Я не приказывал давать ему Мульчент!
Кугель выпрямился.
— Сэр, я делаю это, подчиняясь велению своего здравого смысла и опыта.
Капитан Баунт, утратив дар речи, уставился на него, всплеснул руками, развернулся и отправился обратно в постель.
2
Лаусикаа
По требованию госпожи Сольдинк «Галанте» заворачивает в Лаусикаа, где мужчины скрывают свои лица под капюшонами от необузданных нравом женщин. Кугелю предстоит решить важнейшую задачу по охране своей должности от посягательств, ради чего и начинается многоходовая игра.
Заходящее солнце опустилось за край низких облаков, и наступили ранние сумерки. Воздух был тих; поверхность океана, гладкая, точно плотный атлас, отражала вечернее небо, так что казалось, будто «Таланте» плывет сквозь бездну, охваченную сверхъестественным лиловатый сиянием. Только лиловая зыбь да небольшие волны, расходящиеся в разные стороны от острого носа корабля, обозначали границу между водой и воздухом.
За час до заката на горизонте возникла Лаусикаа — неясная тень, едва виднеющаяся в фиолетовой мгле.
Как только на море опустилась темнота, город Помподурос засиял множеством огней, отражающихся в водах залива и облегчавших капитану Баунту приближение к берегу.
Городская пристань вырисовывалась заслонявшим отражения мрачным пятном, темнее, чем сама темнота. В незнакомых водах, к тому же в темноте, капитан Баунт благоразумно предпочел бросить якорь в бухте, а не пытаться причалить к пристани.
Капитан Баунт позвал с юта:
— Дрофо! Поднять приманки!
— Приманки наверх! — отозвался Дрофо, а затем совершенно другим голосом обратился к Кугелю:
— Кугель! Убрать приманки у всех червей!
Кугель сорвал приманки у двух червей по левому борту, метнулся через палубу, спрыгнул на мостки вдоль правого борта и забрал приманки у червя по правому борту. «Таланте» дрейфовал по темной воде, отзываясь на ленивые движения плавников червей.
Капитан Баунт снова закричал:
— Дрофо, остановите своих червей!
— Остановить червей! — пришел отзыв Дрофо, после чего послышалось:
— Кугель, останови всех червей! Живо!
Кугель успокоил червя с правого борта, но упал в воду и замешкался с левым бортом, вызвав недовольство капитана Баунта.
— Дрофо, поторопитесь! Вы что, заупокойную служите? Боцман, подготовить якорь!
— Остановка идет! — пропел Дрофо. — Пошевеливайся, Кугель!
— Якорь готов, сэр!
— Отдать якорь! — приказал капитан Баунт.
— Якорь в воде, сэр. Дно в шести саженях!
«Таланте» безмятежно стоял на якоре. Кугель немного ослабил ремни, привязывавшие червей, наложил мазь и выдал каждому животному мерку корма.
После ужина капитан Баунт собрал команду и пассажиров на средней палубе. Встав на ступеньку межпалубной лестницы, он сказал несколько слов относительно острова Лаусикаа и города Помподуроса.
— Те из вас, кто уже успел побывать здесь, кстати, сомневаюсь, чтобы таких среди нас было много, поймут, почему я хочу сделать предупреждение. В двух словах: вы обнаружите, что некоторые обычаи этих людей отличаются от наших. Что бы ни произошло, мы должны принять их к сведению и подчиняться им, поскольку народ Лаусикаа определенно не станет менять свои привычки на наши.
Капитан Баунт с улыбкой кивнул присутствующим здесь же госпоже Сольдинк и трем ее дочерям.
— Мои замечания практически полностью относятся к джентльменам, и если я затрону темы, которые могут показаться вам бестактными, оправданием мне послужит лишь крайняя необходимость; поэтому я прошу вас быть снисходительными.
Сольдинк добродушно воскликнул:
— Да хватит уже каяться, Баунт! Говорите! Мы все здесь разумные люди, включая и госпожу Сольдинк!
Капитан Баунт подождал, пока не утихли раскаты смеха.
— Ну хорошо! Посмотрите на причал: вы заметите под фонарем троих. Все они мужчины. Их лица скрыты под капюшонами и покрывалами. Такие предосторожности имеют вескую причину — это крайняя несдержанность местных женщин. У них такой горячий нрав, что мужчины не осмеливаются показывать свои лица из страха вызвать у них неконтролируемые импульсы. Эти вуайеристки доходят даже до того, что тайком подглядывают в окна клуба, где мужчины собираются, чтобы выпить пива, иногда с чуть-чуть приоткрытыми лицами.
При этих словах госпожа Сольдинк и ее дочери нервно рассмеялись.
— Удивительно! — сказала госпожа Сольдинк. — И женщины всех социальных классов ведут себя подобным образом?
— Абсолютно всех!
Мидре спросила недоверчиво:
— И что, мужчины даже предложение женщинам делают с закрытым лицом?
Капитан Баунт немного подумал.
— Насколько я знаю, такая идея никогда никому даже в голову не приходила.
— И как в такой нездоровой атмосфере воспитывать детей? — покачала головой госпожа Сольдинк.
— По всей видимости, дети серьезно не страдают, — ответил капитан Баунт. — До десяти лет мальчиков еще можно увидеть с открытыми лицами, но даже в эти нежные годы они защищены от опасных юных женщин. В возрасте десяти лет они, пользуясь местной идиомой, «накрываются вуалью».
— Как скучно, должно быть, девушкам! — вздохнула Салассер.
— И неудобно! — с жаром поддержала сестру Табазинт. — Представь, что я заметила мужчину, который показался мне молодым и красивым, начала обхаживать и наконец добилась своего. И тогда, стянув с него капюшон, обнаружила под ним торчащие желтые зубы, огромный нос и узкий покатый лоб. И что дальше? Просто встать и уйти? Я бы чувствовала себя полной дурой.
Мидре предложила:
— Ну, ты могла бы сказать этому джентльмену, что всего лишь хотела узнать, как вернуться на корабль.
— Как бы то ни было, — продолжил капитан Баунт, — женщины с Лаусикаа нашли способы, как восстановить равновесие, и вот каким образом.
Мужчины неравнодушны к спралингу, который представляет собой маленьких нежных бидектилов. Ранним утром они плавают по поверхности моря. Поэтому женщины встают в предрассветные часы, заходят в море, ловят там как можно больше спралинга, а потом возвращаются в свои хижины.
Женщины, у которых был хороший улов, разжигают очаги и вывешивают таблички с надписями, примерно в таком духе: «Здесь сегодня отличный спралинг» или «Вкусный спралинг на заказ».
Потом встают мужчины и выходят прогуляться по городу. Когда наконец они нагуливают аппетит, то останавливаются у хижины, где вывеска предлагает закуски по их вкусу. Часто, если спралинг свежий, а общество приятное, они могут остаться и на обед.
Госпожа Сольдинк фыркнула и что-то проворчала своим дочерям, которые лишь пожали плечами и покачали головами.
Господин Сольдинк поднялся на две ступеньки вверх по межпалубной лестнице.
— Предупреждения капитана Баунта должны быть приняты всерьез! Когда будете выходить на берег, надевайте покрывало или свободный плащ и чем-нибудь прикрывайте лицо, так чтобы не допустить какого-нибудь непристойного или некрасивого происшествия. Понятно?
Капитан Баунт сказал:
— Утром мы подойдем к причалу и займемся различными делами. Дрофо, предлагаю вам с пользой использовать это время. Хорошенько смажьте своих животных и залечите все ссадины, болячки и язвы. Ежедневно тренируйте их в бухте, поскольку праздность приводит к закупоркам. Вылечите всех паразитов и приведите в порядок жабры. Часы стоянки в порту стоят дорого, и надо использовать каждый как можно полнее, невзирая на то, день или ночь.
— Точь-в-точь мои мысли, — кивнул Дрофо. — Я сейчас же дам Кугелю все необходимые указания.
— Последнее слово! — воскликнул Сольдинк. — Бегство Ланквайлера вместе с нашим червем могло бы причинить нам серьезные неприятности, если бы не находчивость нашего главного червевода. Ура нашему достойному Дрофо!
Дрофо коротко кивнул в ответ на одобрительные восклицания и ушел инструктировать Кугеля, после чего вернулся на нос корабля и, опершись на бортик, вперился взглядом в воды залива.
Кугель до полуночи орудовал резцами и расширителем, до блеска полировал своих червей, затем боролся с налетом, пустом и тимпом. Дрофо уже давно покинул свой пост на носу «Таланте», и капитан Баунт тоже лег спать рано. Кугель, крадучись, бросил работу и пробрался вниз к своей койке.
Почти тут же, как ему показалось, его разбудил юнга Кодникс. Жмурясь и позевывая, Кугель побрел на палубу, обнаружив, что уже светает, а капитан Баунт нетерпеливо расхаживает туда-сюда.
При виде Кугеля капитан быстро остановился.
— Ура! Ты наконец-то решил почтить нас своим присутствием! Разумеется, наши важные дела на берегу могут подождать, пока ты всласть не выспишься. Ты наконец готов встретить наступающий день?
— Да, сэр!
— Благодарю тебя, Кугель! Дрофо, вот ваш долгожданный червевод!
— Отлично, капитан. Кугель, ты должен научиться быть на месте, когда это необходимо. А теперь возвращайся к своим червям. Мы готовы преодолеть расстояние до пристани. Держи наготове заглушки. Приманку использовать не надо.
С капитаном Баунтом на шканцах, бдительным Дрофо на носу и Кугелем, погоняющим червей с правого и с левого бортов, «Таланте» поплыла через бухту в порт. Портовые рабочие в длинных черных плащах и высоких шляпах с вуалями, скрывающими их лица, поймали швартовы и закрепили их на кнехтах. Кугель заглушками остановил червей, ослабил ремни и задал всем корма.
Капитан Баунт поставил Кугеля с юнгой вахтенными у сходен; все остальные, должным образом одетые и с закрытыми лицами, сошли на берег. Кугель тут же облачился в плащ и импровизированную чадру и тоже сошел с корабля, юнга Кодникс немедленно последовал его примеру.
Много лет назад Кугель побывал в древнем городе Каиин, в Асколэсе, к северу от Альмери. Обветшалая роскошь Помподуроса навязчиво напоминала ему Каиин в основном своими разоренными и разрушенными дворцами на склонах холмов, заросшими наперстянкой, бурьяном и маленькими, точно выгравированными на фоне голубого неба кипарисами.
Помподурос был расположен в бесплодной низине, окруженной невысокими холмами. Нынешние обитатели разобрали крошащиеся камни из развалин на свои собственные нужды: хижины, мужской клуб, здание рынка, лазарет для мужчин и еще один для женщин, скотобойню, две школы, шесть храмов, несколько крохотных мастерских и пивоварню. На площади дюжина белых доломитовых статуй, уже довольно-таки разрушенных, отбрасывала совершенно черные тени под лучами тусклого красного солнца. Казалось, в Помподуросе совсем не было улиц, лишь пустыри да расчищенные проходы между камнями, служившие дорожками. По этим тропинкам по своим делам спешили мужчины и женщины города. Из-за своих длинных одеяний и покрывал, свисающих со шляп, мужчины казались высокими и худыми. Женщины были одеты в юбки из дрока, выкрашенные в темно-зеленые, темно-красные, серые или фиолетово-серые цвета, аляповатые шали и украшенные бисером чепцы, в которые самые кокетливые втыкали перья морских птиц.
По городу курсировало некоторое количество маленьких экипажей, запряженных приземистыми толстоногими созданиями, известными под названием «дроггеры»; другие в ожидании пассажиров выстроились в ряд перед зданием мужского клуба.
Бандервалю поручили сопровождать госпожу Сольдинк с дочерьми на экскурсию по близлежащим достопримечательностям; они наняли коляску и отправились в поездку. Капитан Баунт и Сольдинк были встречены несколькими местными сановниками и с почетом препровождены в мужской клуб.
Со скрытым под чадрой лицом Кугель также вошел в клуб. У прилавка он купил оловянную кружку с пивом и уселся в кабинку рядом, с той, в которой капитан Баунт, Сольдинк и еще несколько человек пили пиво и обсуждали морские путешествия.
Прижавшись ухом к стенке кабинки и вслушиваясь изо всех сил, Кугель смог уловить смысл разговора.
— …у этого пива исключительно необычный привкус, — донесся до него голос Сольдинка. — Похоже на деготь.
— Думаю, что его сварили из смоляника, — ответил капитан Баунт. — Говорят, что оно очень питательно, но горло дерет, как будто когтями… А вот и Дрофо!
Сольдинк поднял свое покрывало, чтобы поглядеть.
— А как вы узнали, ведь у него закрыто лицо?
— Очень просто. На нем желтые башмаки червевода.
— Ясно. А кто второй?
— Я предполагаю, что этот джентльмен — его приятель Пулк. Эй, Дрофо! Сюда!
Пришедшие присоединились к капитану Баунту и Сольдинку.
Дрофо сказал:
— Представляю вам червевода Пулка, о котором вы наслышаны. Я намекнул ему на наши затруднения, и он был так добр, что занялся этим делом.
— Хорошо! — сказал капитан Баунт. — Надеюсь, что вы упомянули также и о том, что нам необходим червь, предпочтительно «Движенец» или «Великий Плавник».
— Ну, Пулк, — спросил Дрофо. — Как насчет червя?
Пулк неторопливо заговорил:
— Я полагаю, что червя требуемого качества можно достать у моего племянника Фускуле, особенно если нанять его на «Галанте» в качестве червевода.
Сольдинк переводил глаза с одного на другого.
— Но тогда у нас на судне окажется три червевода, не считая Дрофо. Это непрактично.
— Совершенно верно, — согласился Дрофо. — Если расставить червеводов по степени их необходимости, первым буду я сам, затем Пулк, затем Фускуле и наконец… — Дрофо замолчал.
— Кугель?
— Именно так.
— Вы предлагаете уволить Кугеля на этом жалком островке?
— Это один из вариантов.
— Но как он вернется на материк?
— Вне всякого сомнения, найдутся какие-нибудь способы.
— В конце концов, Лаусикаа — не худшее место на земле, — вмешался Пулк. — Спралинг — совершенно бесподобное блюдо.
— Ах да, спралинг, — с теплотой в голосе спохватился Сольдинк. — Как достать этот деликатес?
— Нет ничего легче, — ответил Пулк. — Мы просто идем в женский квартал и ищем там вывеску, которая нам подходит, а потом дотягиваемся до вывески, снимаем ее и несем в дом.
— А вы стучитесь? — предусмотрительно осведомился Сольдинк.
— Иногда. Стук — это для тех, кто мнит себя аристократами.
— Еще один вопрос. А как вы отличаете хозяйку, перед тем как, так сказать, поручить себя ее заботам?
— О, тут существует несколько способов. Случайному посетителю, как вы, очень разумно действовать по подсказке местного жителя, поскольку после того, как открываешь дверь и входишь в дом, довольно трудно, если не невозможно, выйти оттуда с достоинством. Если хотите, я попрошу Фускуле дать вам совет.
— Но только конфиденциально. Госпожа Сольдинк не обрадуется, узнав о моем интересе к местной кухне.
— Вот увидите, Фускуле все устроит как нельзя лучше.
— И еще. Госпожа Сольдинк хочет посетить Пафниссианские Ванны, о которых она слышала множество замечательных отзывов.
Пулк сделал любезный жест.
— Я почел бы за честь лично сопровождать госпожу Сольдинк, но, к сожалению, я буду очень занят в следующие несколько дней. Предлагаю эту обязанность также возложить на Фускуле.
— Госпожа Сольдинк будет очень этому рада. Ну, Дрофо, рискнем выпить еще по бокалу этого пойла? По крайней мере, крепости ему не занимать.
— Сэр, у меня очень скромные вкусы!
— А вы, капитан?
Капитан Баунт отрицательно помотал головой.
— Я должен возвратиться на корабль и освободить Кугеля с должности, поскольку именно таковы были ваши намерения.
Он поднялся на ноги и вышел из клуба, сопровождаемый Дрофо.
Сольдинк отпил из оловянной кружки и скривился.
— Нет, стоило бы выкрасить этим зельем днище «Таланте», чтобы на нем не росли морские паразиты. И все же придется его допить.
Он одним движением опрокинул в себя бокал и со стуком опустил его на стол.
— Пулк, пожалуй, сейчас ничуть не худший момент, чем любой другой, чтобы отведать местного спралинга. Фускуле не занят?
— Он, наверное, отдыхает или полирует своего червя, но в любом случае он будет рад помочь вам. Мальчик! Беги к Фускуле и попроси его прийти сюда к господину Сольдинку. Объясни ему, что это я, Пулк, дал тебе это поручение и сказал, что это срочно. А сейчас, сэр, — Пулк поднялся на ноги, — я оставляю вас на попечение Фускуле, который скоро подойдет.
Кугель выскочил из кабинки, поспешил на улицу и стал ждать в тенечке у клуба. Пулк и мальчик-слуга вышли из двери и разошлись в разных направлениях. Кугель пошел за мальчиком и окликнул его.
— Минуточку! Сольдинк изменил свои планы. Вот тебе флорин за труды.
— Спасибо, сэр!
Мальчик повернулся, чтобы бежать назад в клуб. Кугель еще раз окликнул его.
— Ты, несомненно, знаком с женщинами Помподуроса?
— Только в лицо. Они не дадут мне спралинга; на самом деле они довольно-таки грубо надо мной насмехаются.
— Жаль! Но, несомненно, настанет и твой час. Расскажи мне обо всех женщинах, которых считают наиболее уродливыми.
Мальчик задумался.
— Мне трудно выбрать. Крислен? Оттлея? Терлулия? По справедливости говоря, я должен выбрать Терлулию. Шутят, что когда она идет ловить спралинг, морские птицы от страха улетают на другой конец острова. Она высокая и толстая, с цыпками на руках и огромными зубами. Она вечно всеми командует, и говорят, что она три шкуры дерет за свой спралинг.
— А где живет эта особа?
Мальчик показал пальцем.
— Видите вон ту хижину с двумя окнами? Она живет там.
— А где мне найти Фускуле?
— Дальше по этой улице, на ферме для червей.
— Хорошо. Вот тебе еще флорин. Когда вернешься в клуб, скажи господину Сольдинку только, что Фускуле скоро придет.
— Как прикажете, сэр!
Кугель быстро зашагал по дорожке и через несколько минут подошел к дому Фускуле, прилепившемуся к загону для червей, построенному из камней и вдающемуся в море. У верстака, ремонтируя полировальный инструмент, стоял Фускуле, высокий и очень тощий долговязый мужчина с выпирающими локтями и коленками.
Кугель принял надменный вид и приблизился.
— Ты, голубчик, должно быть, Фускуле?
— И что с того? — спросил тот неприветливо, едва оторвавшись от своей работы. — А вы кто такой?
— Можешь называть меня господином Сольдинком, хозяином судна «Галанте». Насколько я понимаю, ты — кто-то вроде червевода?
Фускуле на миг поднял глаза от работы.
— Понимайте как угодно.
— Эй, приятель, полюбезней! Я — важная птица! Я пришел купить у тебя червя, если ты не запросишь слишком много.
Фускуле положил инструменты и окинул Кугеля холодным изучающим взглядом из-под покрывала.
— Разумеется, я продам червя. Вне всякого сомнения, он очень вам нужен, иначе вы не стали бы покупать его в Лаусикаа. Моя цена при сложившихся обстоятельствах, специально для вашей щедрой персоны, пять тысяч терциев. Хотите берите, не хотите — не надо.
Кугель возмущенно завопил:
— Только законченный скупердяй мог заломить такую несусветную цену! Я изъездил этот умирающий мир вдоль и поперек, но никогда не встречал такой неумеренной жадности! Фускуле, ты просто грабитель, да к тому же физически уродливый!
Холодная усмешка Фускуле угадывалась даже под покрывалом.
— Подобное оскорбление ни за что не убедит меня снизить цену.
— Это ужасно, но мне ничего не остается, кроме как принять ее, — страдальчески проговорил Кугель. — Фускуле, ты заключаешь невыгодную сделку!
Фускуле пожал плечами.
— Мне плевать на ваше мнение. Где деньги? Гоните монеты, все до единой! Потом заберете червя, и по рукам.
— Терпение! — твердо сказал Кугель. — Ты думаешь, я ношу такие суммы при себе? Мне нужно принести деньги с корабля. Ты подождешь здесь?
— Не задерживайтесь! Хотя, говоря по чести, — Фускуле хрипло усмехнулся, — за пять тысяч я могу и подождать.
Кугель взял один из инструментов Фускуле и небрежно бросил его в загон с червями. Разинув рот от изумления, тот бросился искать инструмент. Подойдя к Фускуле, Кугель столкнул его в воду и стал злорадно наблюдать, как он барахтается в загоне.
— Это тебе за твою наглость, — сказал Кугель. — Запомни, я господин Сольдинк, и я — важная птица. Скоро вернусь с деньгами.
Широкими шагами Кугель вернулся в клуб и зашел в кабинку, в которой ожидал Сольдинк.
— Я — Фускуле, — представился Кугель, изменив голос. — Как я понимаю, вы нагуляли аппетит и хотите попробовать спралинга?
— Точно! — Сольдинк уставился на покрывало Кугеля и по-приятельски лукаво подмигнул ему. — Но мы должны действовать тайком! Это существенно!
— Разумеется! Я целиком и полностью вас понимаю!
Кугель и Сольдинк вышли из клуба и очутились на площади.
— Должен признать, что я несколько брезглив, возможно, даже чересчур брезглив, — начал Сольдинк. — Пулк сказал, что ты — человек редкой разборчивости в таких делах.
Кугель глубокомысленно кивнул.
— Могу не без основания утверждать, что разбираюсь, где у меня правая нога, а где — левая.
Кугель задумчиво продолжил:
— Я люблю обедать в приятной обстановке, важной частью которой является очарование хозяйки. Она должна обладать прекрасной или даже совершенной внешностью, быть не толстой и не худой. У нее должен быть плоский живот, округлые бедра и стройные, как у антилопы, ножки. Еще она должна быть достаточно чистой и не пахнуть рыбой, а если у нее будет поэтичная душа и романтический характер, это придется весьма кстати. Это элитный класс, — объяснил Кугель. — К таким относятся Крислен, Оттлея и, вне всякого сомнения, Терлулия.
— Тогда не будем тратить времени. Доставь меня к дому Терлулии, только в экипаже, пожалуйста. Я почти иду ко дну под грузом принятого на борт пива.
— Все будет так, как вы скажете, не будь я Фускуле!.
Кугель подозвал экипаж. Подсадив Сольдинка на пассажирское сиденье, Кугель пошел поговорить с возницей.
— Ты знаешь дом Терлулии?
Тот с явным удивлением оглянулся, но вуаль скрывала выражение его лица.
— Разумеется, сэр!
— Можешь отвезти нас туда.
Кугель забрался на сиденье рядом с Сольдинком. Возница нажал на педаль, соединенную с рычагом, который, в свою очередь, с силой опустил гибкую хворостину на зад дроггера. Животное потрусило через площадь; возница правил им при помощи руля, который, когда его поворачивали, дергал за веревки, привязанные к узким длинным ушам дроггера.
Пока они ехали, Сольдинк разглагольствовал о «Таланте» и их путешествии.
— Червеводы — непредсказуемый народ. Я понял это по Ланквайлеру, который прыгнул на червя и уплыл на север, и по Кугелю, чье поведение чуть менее эксцентрично. Кугеля, разумеется, мы высадим на берег здесь, в Помподуросе, а ты, надеюсь, примешь на себя его обязанности. — в особенности, голубчик, если ты продашь мне хорошего червя по цене, которая устроит нас обоих.
— Не вижу никаких препятствий, — ответил Кугель. — Какую цену вы имели в виду?
Сольдинк задумчиво нахмурился под своей чадрой.
— В Саскервое такой червь обойдется в семьсот или даже восемьсот терциев. Если учесть соответствующие скидки, получим примерно шестьсот терциев, что очень даже неплохо.
— Такая цифра кажется несколько заниженной, — нерешительно проговорил Кугель. — Я рассчитывал на большую сумму, хотя бы на сотню больше.
Сольдинк полез в кошелек и отсчитал шесть золотых сотенных монет.
— Боюсь, что это все, что я сейчас могу заплатить.
Кугель взял деньги.
— Червь ваш.
— Вот это манера вести дела, вот это я понимаю! — обрадовался Сольдинк. — Быстро и без пререканий. Фускуле, ты редкий умница и прирожденный делец! Ты далеко пойдешь!
— Рад слышать, что вы обо мне хорошего мнения, — ответил Кугель. — А теперь взгляните вон туда — это дом Терлулии. Возница, останови коляску!
Возница, потянув за длинный рычаг, сжал скобами копыта дроггера, заставив животное остановиться как вкопанное.
Сольдинк сошел на землю и оглядел строение, на которое указал Кугель.
— И это дом Терлулии?
— Совершенно верно. Вы увидите ее знак.
Сольдинк с сомнением осмотрел объявление, которое Терлулия прикрепила к двери.
— Вряд ли скромнице пристало делать его красной краской и со вспыхивающими оранжевыми огнями.
— О, это всего лишь маскировка! — беспечно отмахнулся Кугель. — Подойдите к двери, снимите вывеску и внесите ее в хижину.
Сольдинк сделал глубокий вдох.
— Так и быть. Не забудь: ни звука госпоже Сольдинк! На самом деле сейчас было бы самое время показать ей Пафниссианские Ванны, если Бандерваль уже привел ее обратно на корабль.
Кугель вежливо поклонился.
— Я сейчас же займусь этим. Возница, вези меня к «Таланте».
Коляска покатилась назад к гавани. Оглянувшись, Кугель увидел, как Сольдинк подходит к хижине Терлулии. Как только он приблизился, дверь распахнулась; Сольдинк, казалось, застыл на месте, а потом споткнулся на непослушных ногах. Что-то, не видное Кугелю, схватило его и затащило в дом.
Когда экипаж подъехал к пристани, Кугель спросил возницу:
— Расскажи мне что-нибудь о Пафниссийских Ваннах. Приносят ли они заметную пользу?
— Я слышал противоречивые отзывы, — ответил возница. — Говорят, что Пафнис, тогдашняя богиня красоты и женской силы, остановилась отдохнуть на вершине горы Дейн. Там она нашла источники, в котором омыла свои ноги, наделив воду целебной силой. Позже Космея Пандалектская основала на этом месте нимфариум и построила чудесную купальню из зеленого стекла и перламутра, и таким образом легенды получили дальнейшее распространение.
— А сейчас?
— Ключ бьет, как и раньше. Иногда ночью дух Космеи бродит по развалинам. Временами можно услышать тихое пение, не больше, чем шепот, по-видимому, отголосок песен, которые пели нимфы.
— Если бы эти воды были действительно чудодейственными, — пробормотал Кугель, — можно было бы подумать, что Крислен, Оттлея и даже почтенная Терлулия прибегли бы к их волшебству. Почему они не сделали этого?
— Они утверждают, что мужчины Помподуроса любят их за их духовные качества. Возможно, это чистое упрямство, или же все они испробовали на себе действие вод источника, но безрезультатно. Эта одна из великих женских тайн.
— А спралинг?
— Всем нужно есть.
Коляска въехала на площадь, и Кугель велел вознице остановиться.
— Какая из этих дорог ведет к Пафниссийским Ваннам?
Возница махнул рукой.
— Вон туда, а потом еще пять миль в гору.
— А сколько ты берешь за поездку туда?
— Обычно я прошу три терция, но для важных персон плата иногда повышается.
— Ну хорошо, Сольдинк попросил меня сопровождать госпожу Сольдинк к Ваннам, а она предпочитает, чтобы мы с ней отправились вдвоем — так она будет меньше смущаться. Поэтому я найму твой экипаж за десять терциев и заплачу тебе еще пять терциев сверху, чтобы ты в мое отсутствие купил себе пива. Сольдинк рассчитается с тобой после возвращения от Терлулии.
— Если у него еще останутся силы поднять руку, — хмыкнул возница. — Деньги вперед.
— Ну вот, по крайней мере, тебе на пиво, — сказал Кугель. — Остальное возьмешь с Сольдинка.
— Это не по правилам, но, думаю, так пойдет. Вот смотрите. Этой педалью разгоняют экипаж. Этим рычагом его останавливают. Если захотите повернуть, крутите руль. Если дроггер уляжется на землю, этот рычаг хорошенько всадит шпору ему в пах, и он помчится вперед с новым пылом.
— Яснее ясного, — сказал Кугель. — Я верну твою коляску к клубу.
Кугель подогнал коляску к пристани и остановился у «Таланте». Госпожа Сольдинк с дочерьми сидели в шезлонгах на юте, глядя на площадь и обсуждая необычные городские виды.
— Госпожа Сольдинк! — закричал Кугель. — Это я, Фускуле! Я пришел, чтобы проводить вас к Ваннам Пафнис. Вы готовы? Надо торопиться, ибо день близится к вечеру.
— Я вполне готова. Там хватит места для нас всех?
— Боюсь, что нет. Дроггер не сможет втащить нас всех на гору. Вашим дочерям придется остаться.
Госпожа Сольдинк сошла вниз по трапу, и Кугель спрыгнул на землю.
— Фускуле? — проворчала госпожа Сольдинк. — Я слышала ваше имя, но не могу вас вспомнить.
— Я — племянник червевода Пулка. Я продал господину Сольдинку червя и надеюсь получить место червевода на вашем корабле.
— Понятно. Как бы то ни было, очень любезно с вашей стороны отвезти меня на эту экскурсию. Нужно взять с собой какой-нибудь купальный костюм?
— Нет, ничего не надо. Это очень уединенное место, а одежда уменьшает эффект воды.
— Да, это кажется разумным.
Кугель помог госпоже Сольдинк сесть в экипаж, затем забрался на облучок. Он нажал на педаль, и коляска покатилась по площади.
Кугель поехал по дороге, ведущей на гору. Помподурос остался внизу, затем исчез за каменистыми холмами. Густая черная осока по обеим сторонам дороги издавала сильный аромат, и Кугель понял, где жители острова добывали сырье для пива.
Наконец дорога повернула в унылую маленькую ложбину. Кугель остановил коляску, чтобы дать дроггеру отдохнуть.
Госпожа Сольдинк спросила слабым голосом:
— Мы уже почти у фонтана? А где храм, который покровительствует ваннам?
— Надо еще немного проехать, — ответил Кугель.
— Правда? Фускуле, вам стоило найти более удобный экипаж. Этот драндулет подпрыгивает и трясется, точно доска, которую тянут по камням, а пыль летит во все стороны.
Повернувшись на своем месте, Кугель строго проговорил:
— Госпожа Сольдинк, пожалуйста, прекратите свои жалобы, они действуют мне на нервы. На самом деле я еще не все сказал и буду беспристрастно откровенен, как настоящий червевод. Несмотря на все ваши достоинства, вы избалованы и изнежены излишней роскошью и, разумеется, перееданием. Вы живете в декадентском сне! Применительно к нашему экипажу: наслаждайтесь комфортом, пока можете, ибо, когда дорога станет чересчур крутой, вам придется идти пешком.
Госпожа Сольдинк, утратив дар речи, только хлопала глазами.
— Кроме того, в этом месте я обычно собираю плату за проезд, — продолжил Кугель. — Сколько у вас при себе?
Госпожа Сольдинк наконец вновь обрела способность говорить. Ее голос был ледяным.
— Вы, разумеется, сможете потерпеть, пока мы не вернемся в Помподурос. Господин Сольдинк по справедливости расплатится с вами в положенное время.
— Я предпочту звонкую монету сейчас справедливости потом. Здесь я могу взять наибольшую плату. В Помподуросе мне придется пойти на уступки скупости Сольдинка.
— Какая бесчувственность!
— Это всего лишь голос классической логики, которой нас учили в школе червеводов. Вы можете заплатить сейчас хотя бы сорок пять терциев.
— Нелепо! Я не ношу с собой такие деньги.
— Тогда можете отдать мне опал, который вы носите на плече.
— Ни за что! Это очень ценный камень! Вот восемнадцать терциев, это все, что у меня сейчас при себе. А теперь сейчас же везите меня к ваннам, и чтобы я больше не слышала ваших дерзостей!
— Не слишком-то хорошее начало, госпожа Сольдинк! Я намерен наняться червеводом на «Таланте», и плевать мне на Кугеля. Он может болтаться здесь хоть до скончания веков, мне-то что! В любом случае, вам придется часто меня видеть, и за радушие я отплачу тем же, так что вы можете представить меня и своим славным дочуркам тоже.
Госпожа Сольдинк вновь почувствовала, что не в состоянии вымолвить ни слова. Наконец она промолвила:
— Везите меня к ваннам.
— Да, пора продолжать путь, — согласился Кугель. — Подозреваю, что если спросить дроггера, он ответит, что уже постарался на восемнадцать терциев. Мы, лаусикаанцы, весим гораздо меньше, чем всякие иностранцы.
Госпожа Сольдинк сухо произнесла:
— Я вас не понимаю.
— Берегите дыхание, оно может вам понадобиться, когда дроггер ослабеет.
Госпожа Сольдинк снова не нашлась, что ответить.
Склон и впрямь стал более крутым, и дорога поднималась вверх и вновь опускалась вниз, до тех пор, пока, взобравшись на невысокий хребет, не вышла к поляне, осененной желто-зелеными имбирными деревьями и одиноким высоченным ланцеладом с гладким темно-красным стволом и пушистой черной кроной.
Кугель остановил коляску у ручья, струящегося по поляне.
— Приехали, госпожа Сольдинк. Можете искупаться в ручье, а я посмотрю на результаты.
Госпожа Сольдинк без энтузиазма оглядела ручей.
— Разве это ванны? А где храм? А упавшая статуя? А где беседка Космеи?
— Собственно ванны на горе выше, — равнодушно пояснил Кугель. — Здесь точно такая же вода, которая в любом случае не дает большого эффекта, особенно в таких запущенных случаях.
Мадам Сольдинк побагровела.
— Можете немедленно везти меня вниз. Господин Сольдинк найдет мне другого провожатого.
— Как хотите. Однако я хотел бы получить свои чаевые сейчас, если не возражаете.
— Можете обратиться за чаевыми к господину Сольдинку. Я уверена, он найдет, что вам сказать.
Кугель развернул экипаж и пустился в обратный путь по склону, приговаривая:
— Нет, мне никогда не понять женщин.
Госпожа Сольдинк всю дорогу до города натянуто молчала, и в положенное время коляска была в Помподуросе. Кугель привез госпожу Сольдинк на «Таланте»; не удостоив его даже взглядом на прощание, почтенная дама прошествовала по трапу на корабль.
Кугель вернул экипаж на площадь, затем вошел в клуб и уселся в укромном уголке. Он перевесил свое покрывало, прикрепив его изнутри к полям своей шляпы, чтобы никто не смог больше принять его за Фускуле.
Прошел час. Капитан Баунт и главный червевод Дрофо, завершив различные дела, прогулялись по площади и остановились, беседуя, перед клубом, где к ним через некоторое время присоединился Пулк.
— А где Сольдинк? — спросил тот. — Он, верно, к этому часу должен был съесть весь понравившийся ему спралинг.
— И я так думаю, — сказал капитан Баунт. — Вряд ли с ним произошел какой-нибудь несчастный случай.
— Ну нет, только не на попечении у моего племянника, — сказал Пулк. — Они, наверное, стоят у загона и обсуждают червя Фускуле.
Капитан Баунт показал наверх, на холм.
— Вот, Сольдинк уже идет! Он, кажется, нездоров! Да он едва ноги волочит!
Съежившись и шагая с преувеличенной осторожностью, Сольдинк зигзагами пересек площадь и наконец смог присоединиться к стоящей перед клубом компании. Капитан Баунт шагнул ему навстречу.
— Вы в порядке? Что-то не так?
Слабым и хриплым голосом Сольдинк прошептал:
— Это было ужасно.
— Что случилось? По крайней мере, вы остались в живых!
— Едва-едва. Эти несколько часов я не забуду до самой смерти. Во всем виноват Фускуле. Он просто дух противоречия! Одно хорошо — я купил у него червя. Дрофо, сходите и привезите его на корабль; мы немедленно покидаем эту дыру!
— Но мы все же наймем Фускуле червеводом на «Таланте»? — отважился спросить Пулк.
— Ха! — свирепо воскликнул Сольдинк. — Он не будет управлять червями на моем корабле. На этой должности останется Кугель.
Госпожа Сольдинк, увидев идущего по площади мужа, больше не могла сдерживать свою ярость. Она спустилась на причал и направилась к клубу. Лишь только достигнув пределов слышимости Сольдинка, она раскричалась:
— Ну, наконец-то ты появился! Где же ты был, пока я терпела дерзости и насмешки от этого мерзкого Фускуле? Ноги его не будет на «Таланте», или я в тот же миг сойду на берег! Да Кугель в сравнении с ним просто ангел небесный! Кугель должен остаться червеводом!
— Я сам, дорогая, думаю точно так же.
Пулк попытался вставить слово:
— Не верю, что Фускуле смог бы поступить невежливо! Здесь, несомненно, закралась какая-то ошибка или недоразумение…
— Недоразумение? Это когда он потребовал за поездку сорок пять терциев и взял восемнадцать, но лишь потому, что больше у меня не было? Когда он пожелал получить взамен мой опал, а потом принялся говорить мне такие гадости, о которых даже подумать страшно? И он хвастался, если вы можете в такое поверить, тем, что он будет работать червеводом на «Таланте»! Да не бывать этому, даже если мне самой придется караулить сходни!
Капитан Баунт сказал:
— Все, решение принято! Фускуле, должно быть, безумец какой-то!..
— Безумец или даже еще хуже! Да его порочность даже описать трудно! И все-таки все это время я чувствовала что-то знакомое, как будто где-то, в предыдущей жизни или в кошмаре, я знала его.
— Наш разум играет с нами странные шутки, — заметил капитан Баунт. — Любопытно было бы увидеть этого необыкновенного человека.
— Вот он идет сюда вместе с Дрофо! — воскликнул Пулк. — Наконец-то мы получим объяснение и, возможно, даже какое-то оправдание!
— Я не желаю ни того, ни другого! — завопила госпожа Сольдинк. — Я хочу лишь убраться с этого отвратительного острова!
Круто развернувшись, она гордо прошествовала через площадь и поднялась обратно на «Таланте».
Энергично шагая, Фускуле приблизился к стоящим, опередив Дрофо на шаг или два. Фускуле остановился и, подняв свою чадру, оглядел группу.
— Где Сольдинк?
Обуздав свою ярость, Сольдинк холодно произнес:
— Ты очень хорошо знаешь, где я! И я тоже тебя знаю, ты, негодяй и подлец! Я ни слова не скажу о твоей глупой шутке, равно как и о гнусном поведении по отношению к госпоже Сольдинк. Я предпочту заключить сделку на полностью формальных основаниях. Дрофо, почему вы не доставили нашего червя на «Таланте»?
— Я отвечу на этот вопрос, — сказал Фускуле. — Дрофо получит червя лишь после того, как вы заплатите мои пять тысяч терциев, плюс одиннадцать терциев сверх того за мой двояковыпуклый плавникошлифователь, который вы выкинули с такой надменной легкостью, и еще двадцать за нападение на меня. Таким образом, ваш счет составляет в совокупности пять тысяч тридцать один терций. Можете заплатить прямо сейчас.
Кугель, смешавшись с другими посетителями, вышел из клуба и, встав чуть поодаль, следил за перебранкой.
Сольдинк воинственно сделал два шага в направлении Фускуле.
— Ты в своем уме? Я купил у тебя червя за хорошую цену и расплатился наличными на месте. Давай больше не будем ходить вокруг да около! Немедленно передай червя Дрофо, а не то мы примем немедленные и радикальные меры!
— Тьфу! — в бешенстве закричал Фускуле. — Вы не получите моего червя ни за пять тысяч, ни за десять! А что касается оставшихся пунктов вашего счета… — тут, сделав шаг, он залепил Сольдинку увесистую оплеуху по одной щеке, — это пойдет за плавникошлифователь, а это, — он отвесил противнику еще одну затрещину, — за все остальное.
Сольдинк рванулся вперед, чтобы расплатиться по своим счетам; капитан Баунт попытался вмешаться, но его намерения были неверно истолкованы Пулком, который одним мощным ударом уложил моряка на землю.
Наконец сумятицу унял Дрофо, вклинившийся между противными сторонами и поднявший руки, призывая драчунов утихомириться.
— Спокойно, спокойно! В этом деле есть некоторые странные обстоятельства, которые необходимо прояснить. Фускуле, ты утверждаешь, что Сольдинк обещал тебе пять тысяч терциев за твоего червя, а потом швырнул твой плавникошлифователь в воду?
— Да, именно так я и говорил! — в ярости завопил Фускуле.
— Разве это правдоподобно? Сольдинк славится своей бережливостью! Он ни за что бы не предложил пять тысяч терциев за червя, который стоит самое большее две тысячи! Как ты объяснишь такой парадокс?
— Я червевод, а не специалист по непонятным психологическим загадками, — пробурчал Фускуле. — Хотя теперь, по размышлении, мне кажется, что человек, назвавшийся Сольдинком, был на голову выше этого низкорослого поганца. На нем еще была странная шляпа в несколько слоев, и ходил он с полусогнутыми коленями.
Сольдинк возбужденно проговорил:
— Это описание подходит тому мерзавцу, который посоветовал мне пойти к Терлулии! У него была крадущаяся походка, и он назвался Фускуле!
— Ага! — обрадовался Пулк. — Обстоятельства начинают проясняться! Давайте найдем в клубе кабинку и займемся как следует нашим расследованием с кружечкой доброго черного пива!
— Неплохая идея, только в этом случае совершенно не нужная, — сказал Дрофо. — Я уже могу назвать имя виновника.
— У меня тоже есть догадка на этот счет, — присоединился к нему капитан Баунт.
Сольдинк обиженно переводил взгляд с одного на другого.
— Я что, один здесь такой недогадливый? Кто он?
— А что, есть еще сомнения? Его имя — Кугель.
Сольдинк прищурился, потом хлопнул в ладоши.
— Разумный вывод!
Пулк с мягким укором проговорил:
— Теперь, когда виновный найден, кажется, вы должны извиниться перед Фускуле.
Но Сольдинка все еще терзали воспоминания об оплеухах Фускуле.
— Когда он вернет мне шестьсот терциев, которые я заплатил ему за червя, тогда я подумаю. И не забывайте, это ведь он обвинил меня в том, что я выбросил его плавникошлифователь. Это он должен извиняться.
— Вы все еще в плену заблуждения, — покачал головой Пулк. — Эти шестьсот терциев получил Кугель.
— Возможно, и так. И все-таки я считаю, что необходимо провести тщательное расследование.
Капитан Баунт повернулся к собеседникам.
— Мне показалось, что я видел его несколько минут назад. Но он, похоже, уже ускользнул.
В действительности, как только Кугель сообразил, в какую сторону ветер дует, он тут же поспешил на «Таланте». Госпожа Сольдинк была в своей каюте, рассказывала дочерям обо всех событиях этого дня. Поблизости не было никого, кто мог бы помешать Кугелю сновать туда-сюда по кораблю. Он сбросил трап, снял швартовы с кнехтов, стянул заглушки с червей и положил в их корзины тройную приманку, после чего взбежал на шканцы и изо всех сил повернул штурвал.
В клубе Сольдинк жаловался:
— Я с самого начала не доверял ему! И все-таки кто мог бы вообразить такую всеобъемлющую порочность?
Бандерваль, суперкарго, согласился с этим суждением.
— Кугель, хотя с виду и кажется честным, на деле не кто иной, как мошенник.
— Теперь придется призвать его к ответу, — сказал капитан Баунт. — А это всегда неприятная задача.
— Вовсе не неприятная, — пробормотал Фускуле.
— Мы должны дать ему возможность оправдаться, и чем скорее, тем лучше. Я полагаю, что клуб подойдет для нашего собрания точно так же, как и любое другое помещение.
— Сперва нужно его найти, — заметил Сольдинк. — Интересно, где мог укрыться этот жулик? Дрофо, возьмите Пулка и поищите его на «Таланте». Фускуле, погляди в клубе. Не делайте и не говорите ничего, что могло бы спугнуть его, просто скажите, что я хочу задать ему несколько общих вопросов… Да, Дрофо? Почему вы еще не отправились выполнять мое поручение?
Дрофо указал в направлении моря. Его голос был, по обыкновению, грустным.
— Сэр, вы можете взглянуть на это сами!
3
Океан вздохов
Кугель по-прежнему на «Галанте» — теперь уже в роли капитана и с новой командой — госпожой Сольдинк и ее тремя дочерьми. Предаваясь отдыху, он не замечает, что продвигаясь днем на юг, к утру следующего дня судно непременно оказывается гораздо севернее, чем ему следует быть.
Красное утреннее солнце точной копией отражалось от темной морской воды.
Черви лениво перебирали плавниками — в их корзинах была положена половинная приманка; «Таланте» плавно, точно легкая лодка, скользил по поверхности воды.
Кугель проспал несколько дольше обыкновенного в кровати, в которой раньше нежился Сольдинк.
Команда «Таланте» бесшумно и споро работала на своих местах.
Кугеля пробудил стук в дверь. Зевая и потягиваясь, Кугель певуче отозвался:
— Войдите!
Дверь открылась; в каюту вошла Табазинт, младшая и, пожалуй, самая миловидная из дочерей госпожи Сольдинк, хотя Кугель, если бы ему пришлось высказывать свое мнение, твердо стоял бы на том, что у каждой из них были свои несомненные достоинства.
Табазинт, которую природа наделила пышной грудью и крепкими округлыми бедрами, а так же до поры до времени стройной и гибкой талией, являла миру обрамленное копной темных кудрей круглое личико, а ее розовые губки были постоянно сжаты, точно силясь сдержать улыбку. Она принесла с собой поднос, который поставила на столик у кровати. Застенчиво оглянувшись, девушка уже собралась выйти из комнаты, когда Кугель окликнул ее:
— Табазинт, милая! Сегодня такое чудесное утро; я позавтракаю на свежем воздухе. Можешь передать госпоже Сольдинк, чтобы застопорила руль и немного передохнула.
— Как прикажете, сэр.
Табазинт забрала поднос и вышла из каюты.
Кугель встал с постели, смазал лицо душистым лосьоном, прополоскал рот одним из изысканных бальзамов Сольдинка, затем облачился в легкий халат из бледно-голубого шелка. Он прислушался… С межпалубной лестницы донесся топот госпожи Сольдинк. Через иллюминатор Кугель видел, как она прошла в свою каюту, которую прежде занимал главный червевод Дрофо. Как только она пропала из вида, Кугель вышел на среднюю палубу. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, наслаждаясь прохладным утренним воздухом, затем поднялся на ют.
Перед тем как сесть за свой завтрак, Кугель подошел к гакаборту, чтобы взглянуть на состояние моря и оценить, как далеко продвинулся корабль. Со всех сторон от горизонта до горизонта была спокойная вода, в которой виднелось лишь отражение солнца.
След, тянущийся за кормой «Таланте», казался достаточно прямым — свидетельство того, что госпожа Сольдинк на совесть управляла кораблем, а нос смотрел точно на юг.
Кугель одобрительно кивнул; из госпожи Сольдинк вполне мог получиться неплохой кормчий. С другой стороны, она не выказала никаких способностей к ремеслу червевода, да и ее дочери были едва ли лучше.
Кугель принялся за завтрак. Он одну за другой поднял серебряные крышки и заглянул в блюда. Там обнаружился компот из пряных фруктов, приготовленная на пару печень морских птиц, каша с изюмом, маринованные луковицы лилий и маленькие круглые грибочки с несколькими различными сортами пирожных — более чем обильный завтрак, в котором он признал творение Мидре, старшей и самой трудолюбивой из всех дочерей. Госпожа Сольдинк в тот единственный раз, когда ее заставили заняться стряпней, приготовила столь неаппетитную еду, что Кугель зарекся когда-либо снова подпускать ее к камбузу.
Кугель не спеша позавтракал. Он чувствовал, что находится с миром в исключительно приятной гармонии. Это ощущение следовало удержать как можно дольше, холить его и лелеять и насладиться до последней капли. Чтобы увековечить это особое состояние, Кугель поднял изящную чашку из тончайшего фарфора и стал неторопливо потягивать прозрачный нектар, заваренный из смеси самых отборных трав господина Сольдинка.
— Замечательно! — сказал Кугель. Прошлое безвозвратно ушло, будущее вполне могло закончиться и завтра, если потухнет солнце. Сейчас было настоящее, и следовало прожить его соответствующим образом.
— Именно так! — сказал Кугель.
И все-таки… Кугель тревожно оглянулся. Было совершенно справедливым и правильным воспользоваться всеми благами настоящего момента, но все же, когда достигаешь наивысшей точки чего-либо, остается лишь один путь — вниз.
И даже сейчас, без каких-либо видимых причин, Кугель чувствовал в атмосфере какую-то зловещую напряженность, как будто, несмотря на все принятые им меры, что-то пошло не так.
Кугель вскочил на ноги и выглянул за борт. Черви при половинной приманке работали без особого напряжения. Казалось, все было в порядке. То же самое было и с червем с правого борта. Кугель медленно вернулся к своему завтраку.
Он подключил к решению этой проблемы всю мощь своего разума. Что же могло вызвать его беспокойство? Корабль был крепким, еды и провизии было вдосталь, госпожа Сольдинк с дочерьми, по всей видимости, примирились со своим новым положением, и Кугель поздравил себя с мудрым и справедливым, но твердым ведением дел.
Некоторое время сразу после отплытия корабля госпожа Сольдинк изрыгала яростный поток проклятий, который Кугель наконец решил пресечь, хотя бы в интересах морального духа на корабле.
— Мадам, — сказал Кугель, — ваши вопли мешают нам всем. Вы должны успокоиться.
— Деспот! Изувер! Лагарк, или даже кик[68]!
— Если не уйметесь, я велю посадить вас в трюм! — пообещал Кугель.
— Ха! — ответила госпожа Сольдинк. — Кто тогда будет исполнять ваши приказания!
— Если понадобится, я сам буду это делать. На корабле должна быть строгая дисциплина. Теперь я капитан этого судна, и вот что я вам приказываю. Во-первых, придержите ваш язык. Во-вторых, соберите всех на средней палубе — я собираюсь произнести обращение.
С упавшим сердцем госпожа Сольдинк с дочерьми собрались там, где велел новоявленный капитан.
Кугель забрался до половины межпалубной лестницы и встал на ступеньке.
— Дамы! Я был бы признателен за ваше внимание!
Кугель с улыбкой обвел обращенные к нему лица.
— Итак, начнем! Я отдаю себе отчет в том, что сегодняшний день принес нам не самое лучшее. Однако настоящее есть настоящее, и мы должны примириться с обстоятельствами. Могу предложить по этому поводу несколько советов.
Наша первая забота — судовой устав, который предписывает быстрое и точное выполнение приказов капитана. Корабельные работы будут поделены поровну. Я уже принял на себя обязанность управления. От вас, своей команды, я ожидаю доброжелательности, сотрудничества и усердия, при условии чего вы найдете во мне снисходительного, понимающего и даже нежного капитана.
Госпожа Сольдинк пронзительно закричала:
— Не нужны нам ни ваша снисходительность, ни нежность! Везите нас назад, в Помподурос!
— Тише, мама! — грустно сказала Мидре, старшая дочь. — Будь же реалисткой! Кугель не захочет возвращаться в Помподурос, так что давай выясним, куда он собирается везти нас.
— Сейчас я поделюсь с вами этой информацией, — сказал Кугель. — Порт нашего назначения — Валь-Омбрио, на побережье Альмери, довольно далеко к югу.
Госпожа Сольдинк, шокированная этим известием, раскричалась:
— Да вы шутите! Путь туда смертельно опасен! Все это знают!
— Предлагаю вам, мадам, — холодно проговорил Кугель, — поверить мне, а не домохозяйкам из вашего окружения.
— В любом случае, Кугель поступит, как захочет, — посоветовала матери Салассер. — К чему сопротивляться его желаниям? Это только его рассердит.
— Здравая мысль! — похвалил ее Кугель. — А теперь относительно работ по кораблю. Каждая из вас под моим руководством должна стать умелым червеводом. Поскольку у нас много времени, мы будем давать червям половинную приманку, что пойдет им на пользу. Кроме того, мы больше не сможем пользоваться услугами кока Ангсхотта; и все же у нас полно запасов, и я не вижу причин в чем-то себя ограничивать. Призываю всех вас дать полную свободу своим кулинарным талантам.
— Сегодня я составлю пробный график работ. В течение дня я буду держать вахту и управлять корабельными делами. Наверное, стоит сейчас упомянуть о том, что госпоже Сольдинк, в силу ее возраста и социального положения, не придется исполнять обязанности ночной горничной. Теперь о…
— Минуточку! — выскочила вперед госпожа Сольдинк. — Что входит в обязанности ночной горничной, и почему это меня признали не годной?
Кугель посмотрел на море.
— Обязанности ночной горничной вполне самоочевидны. Она прикрепляется к заднему салону, где следит за удобством капитана. Это почетная обязанность, и только справедливо, что ее разделят между собой Мидре, Салассер и Табазинт.
Госпожа Сольдинк снова пришла в неописуемое волнение.
— Я этого и боялась! Я, Кугель, буду ночной горничной. И не пытайтесь разубедить меня!
— Все это замечательно, мадам, но ваши навыки будут необходимы у штурвала.
— Успокойся, мама, — вмешалась Мидре, — мы вовсе не такие слабые и наивные, как ты думаешь.
— Это тебе, мама, нужно особое обращение, а не нам, — со смехом поддержала сестру Табазинт. — Мы отлично справимся с Кугелем.
— Мы должны предоставить Кугелю право принимать решения, поскольку вся ответственность лежит на нем, — присоединилась к сестрам Салассер.
Тут заговорил Кугель:
— Предлагаю оставить этот вопрос в покое. Сейчас я хочу раз и навсегда разобраться с одной довольно мрачной проблемой. Предположим, что кто-нибудь на корабле — назовем ее Зитой, в честь богини непостижимого — так вот, предположим, что Зита решила удалить Кугеля из царства живых. Она обдумывает, как бы подсыпать ему яду в еду, воткнуть нож ему в глотку, ударить или толкнуть его так, чтобы он свалился в воду.
Маловероятно, что благовоспитанные люди будут вести себя подобным образом, — продолжил Кугель. — И все же я придумал план, как свести подобную вероятность к нулю. Я установлю в глубине носового трюма взрывное устройство из некоторого количества взрывчатки, свечи и предохранителя. Каждый день я буду отпирать неприступную железную дверь и переставлять свечу. Если я не сделаю этого, свеча сгорит и подожжет фитиль. Взрыв пробьет брешь в корпусе, и корабль камнем пойдет ко дну. Госпожа Сольдинк, вы, кажется, не слишком внимательны; вы хорошо меня слушали?
— Я все отлично слышала!
— В таком случае, это все, что я хотел сказать. Госпожа Сольдинк, можете отправляться к штурвалу, где я обучу вас основным принципам управления кораблем. Девушки, вы сначала приготовите обед, затем позаботитесь о порядке в каютах.
У штурвала госпожа Сольдинк вновь продолжила вещать об опасностях пути на юг.
— Там орудуют кровожадные пираты! В глубине поджидают морские чудища: голубые кодорфины, трифиды, сорокафутовые водяные! Со всех сторон налетают бури; они играют с кораблями, как с пробками!
— А как же пираты вообще выживают среди таких ужасных опасностей?
— Кого интересует, как они выживают? Я от всей души надеюсь, что эти опасности их погубят!
Кугель рассмеялся.
— Ваши предположения противоречат фактам! Мы везем груз для Юкоуну, который должен быть доставлен через Валь-Омбрио к берегу Альмери.
— Да нет, это вы не знаете фактов! Груз перегружают в Порт-Пергуше, где наши представители делают специальные приготовления. Нам надо в Порт-Пергуш!
Кугель снова расхохотался.
— Вы что, за дурака меня держите? Как только корабль войдет в порт, вы начнете во всю глотку звать стражу! Правьте, как прежде, на юг.
И Кугель отправился обедать, оставив госпожу Сольдинк злобно смотреть на эскалабру.
На следующее утро Кугель каким-то шестым чувством ощутил: что-то не так. Как он ни старался, какое-то противоречие, какое-то мимолетное несоответствие ускользало от его восприятия. Корабль функционировал нормально, хотя черви, которым наполовину урезали приманку, казалось, стали чуть более вялыми, как будто после тяжелой работы, и Кугель мысленно положил себе дать им тонизирующую микстуру.
Стая облаков в вышине, на западном краю неба, обещала ветер, и если он окажется попутным, то черви снова смогут отдохнуть… Кугель озадаченно нахмурился. Дрофо что-то объяснял ему насчет изменения цвета океана, его характера и прозрачности. Казалось, что океан сейчас был в точности таким же, как и вчера. Нелепица, сказал себе Кугель, нельзя давать волю воображению.
Вечером Кугель, взглянув за корму, заметил маленькую шхуну, на всех парах приближавшуюся к кораблю. Кугель вытащил подзорную трубу и осмотрел корабль, который тащили четыре барахтающихся и явно неопытных червя, загнанных до предела. На одной палубе Кугель, как ему показалось, разглядел Сольдинка, капитана Баунта, Пулка и остальных, а на носу, оглядывая море, стояла высокая печальная фигура, по всей видимости, принадлежащая Дрофо.
Кугель оглядел небо. До ночи оставалось еще часа два. Кугель безо всякой спешки приказал положить всем червям двойную приманку и по восьмушке пинты бодрящего тоника. «Таланте» легко оторвалась от корабля преследователей.
Госпожа Сольдинк с интересом следила за всем происходящим. Наконец она поинтересовалась:
— Кто был на том корабле?
— Мне показалось, что это торговцы с острова Сарпент, — ответил Кугель. — Неотесанный народ, во всех отношениях. В будущем обходите такие корабли подальше.
Госпожа Сольдинк промолчала, а Кугель принялся обдумывать новую загадку: как Сольдинк ухитрился столь быстро их догнать?
С наступлением темноты Кугель сменил курс, и корабль преследователей исчез за кормой. Кугель сказал госпоже Сольдинк:
— Утром они будут на десять лиг в стороне от нашего курса.
Он собрался спуститься вниз…. Тут его внимание привлек луч света от черного железного фонаря на корме.
Кугель издал недовольный возглас и потушил свет, сердито повернувшись к госпоже Сольдинк.
— Почему вы не сказали, что зажгли фонарь?
Госпожа Сольдинк равнодушно пожала плечами.
— Ну, во-первых, вы и не спрашивали.
— А во-вторых?
— Очень благоразумно зажигать фонарь, когда находишься в море. Это правило осторожного моряка.
— На борту «Таланте» не стоит зажигать никаких огней, кроме тех, которые я прикажу зажечь.
— Как скажете.
Кугель побарабанил по эскалабре.
— Держите теперешний курс еще час, а потом поверните на юг.
— Неблагоразумно! Катастрофически неблагоразумно!
Кугель спустился на среднюю палубу и стоял там, опершись об ограждение, до тех пор, пока нежный звон серебряных колокольчиков не позвал его на ужин, который в тот вечер был накрыт в заднем салоне на столе, застеленном белой льняной скатертью.
Еда не обманула ожиданий Кугеля, о чем он и сказал Табазинт, которая сегодня исполняла обязанности ночной горничной.
— Пожалуй, в рыбном соусе было многовато фенхеля, — заметил он. — Да и вторую перемену вина — я имею в виду Бледное Монтрахийское — совершенно явно следовало выдерживать еще год, чтобы оно наилучшим образом проявило свой букет. Тем не менее, было почти не к чему придраться, и я надеюсь, что ты скажешь об этом поварихе.
— Прямо сейчас? — робко спросила Табазинт.
— Не обязательно, — сказал Кугель. — Почему бы не завтра?
— Думаю, это действительно потерпит до завтра.
— Вот именно. Нам надо обсудить наши собственные дела. Но сперва… — Кугель выглянул в иллюминатор, — как я и ожидал, эта коварная старушенция снова зажгла кормовой фонарь. Понятия не имею, что у нее на уме. Что ей проку в огне на корме? Она же ведет корабль не назад.
— Возможно, она хочет предостеречь тот, другой корабль, который идет за нами след в след.
— Возможность столкновения не так уж велика. Я хочу избежать лишнего внимания, а не привлечь его.
— Все хорошо, Кугель. Не надо беспокоиться. — Табазинт приблизилась и положила руки Кугелю на плечи. — Тебе нравится моя прическа? Я надушилась сегодня особенными духами; они называются «Танженс», в честь мифологической красавицы.
— У тебя очень красивые волосы, просто до неприличия; а духи великолепны, но я должен подняться и разобраться с твоей матерью.
Табазинт попыталась удержать его, то надувая губки, то улыбаясь.
— Ну же, Кугель, разве я могу поверить твоей лести, если ты под первым же предлогом сбегаешь от меня? Останься со мной, докажи, что ты действительно интересуешься мной! Пусть бедная старушка спокойно стоит на руле.
Кугель отстранил ее.
— Держи себя в руках, моя пылкая крошка! Я уйду только на миг, а потом уж докажу тебе все, что пожелаешь!
Кугель выбежал из каюты и поднялся на ют. Как он и опасался, фонарь горел с ужасающей яркостью. Не остановившись, чтобы выбранить госпожу Сольдинк, Кугель не только погасил свет, но и снял с фонаря колпак, горелку и фитиль и выбросил их в море.
Затем он сказал, обращаясь к госпоже Сольдинк:
— Моей снисходительности пришел конец. Если я еще раз увижу на корабле свет, вам не поздоровится.
Госпожа Сольдинк высокомерно промолчала, и, бросив последний взгляд на эскалабру, Кугель вернулся в каюту. Выпив еще вина и несколько часов прорезвившись с Табазинт, он крепко заснул и в ту ночь больше не возвращался на ют.
Утром, когда Кугель сидел, жмурясь на солнце, его вновь посетило то странное ощущение какого-то несоответствия, которое уже беспокоило его раньше. Он поднялся на ют, где за штурвалом стояла Салассер. Кугель подошел взглянуть на эскалабру; стрелка показывала точно на юг.
Он вернулся на среднюю палубу и осмотрел червей; они лениво бултыхались в воде при половинной приманке, явно здоровые, если не считать того, что казалось утомлением, и признаков тимпа у червя, плывшего рядом с левым бортом.
Да, сегодня червеводам предстояла большая работа, уклониться от которой могла надеяться лишь ночная горничная.
Прошел день, за ним еще один — для Кугеля безмятежное время покоя, желанного отдыха на морском воздухе, наслаждения прекрасной кухней и нескончаемого внимания ночных горничных. Единственным источником беспокойства были те странные несоответствия во времени и пространстве, которые сейчас он считал всего лишь приступами дежа вю.
В то самое утро, когда Табазинт накрыла ему завтрак на воздухе, он был прерван появлением маленькой рыбачьей лодки. Позади нее, к юго-западу, Кугель различил смутные очертания острова, которые оглядел в полном замешательстве. Снова дежа вю?
Кугель взялся за штурвал и подвел «Таланте» к лодке, в которой был мужчина с двумя мальчиками. Подойдя с траверза, Кугель вышел к ограждению и окликнул рыбака:
— Эй! Что за остров лежит вон там?
Рыбак взглянул на Кугеля, как на полоумного.
— Это Лаусикаа, как вам должно быть известно. На вашем месте я держался бы от этого места подальше.
Кугель в изумлений уставился на остров. Лаусикаа? Разве такое было возможно, если только дело не обошлось без колдовства?
Кугель в смятении подошел к эскалабре; на вид все было в порядке. Поразительно! Он отправлялся на юг, а теперь вернулся с севера, и ему придется либо сменить курс, либо столкнуться с большими неприятностями в том месте, с которого он начал!
Кугель повернул корабль к востоку, и Лаусикаа скрылась за горизонтом. Затем он снова сменил курс и еще раз направил «Таланте» на юг.
Госпожа Сольдинк, безучастно наблюдавшая за всем происходящим, раздраженно скривила губы.
— Опять на юг? Разве я не предупреждала вас обо всех опасностях такого курса?
— Следуйте на юг! Ни на йоту на восток, ни на долю йоты на запад! Заданное направление — юг! Север должен остаться за кормой, а нос должен быть повернут к югу!
— Безумие! — пробормотала госпожа Сольдинк.
— Безумие? Да я не больше безумен, чем вы сами! Это путешествие меня доконает! Я понятия не имею, как мы умудрились подойти к Лаусикаа с севера. Можно подумать, что мы совершили кругосветное плавание!
— Волшебник Юкоуну наложил на корабль заклятие, чтобы защитить свой груз. Это наиболее разумное предположение и дополнительная причина направиться в Порт-Пергуш.
— Об этом не может быть и речи, — заявил Кугель. — Я пойду к себе и подумаю. Докладывайте обо всех необычных обстоятельствах.
— Поднимается ветер, — предупредила госпожа Сольдинк. — Мы можем даже попасть в шторм.
Кугель подошел к ограждению и увидел, что и в самом деле на северо-западе легкая зыбь колышет морскую гладь.
— Ветер даст отдохнуть червям, — сказал Кугель. — Представления не имею, почему они такие вялые. Дрофо стал бы настаивать на том, что они переутомились, но мне-то лучше знать.
Спустившись на среднюю палубу, Кугель поднял голубой шелковый грот. Парус наполнился ветром, и под килем запела вода.
Кугель устроился в удобном кресле, закинув ноги на перила и время от времени прикладываясь к бутылочке Янтарной Розпаньолы, принялся наблюдать за тем, как Табазинт и Мидре борются с начальными признаками налета у червя с левого борта.
День шел, и Кугель задремал, убаюканный мерными движениями корабля. Проснувшись, он обнаружил, что зыбь превратилась в легкий бриз, вздымающий судно вверх и вниз, волны бьются о борт корабля, а за кормой ревут буруны.
Салассер, ночная горничная, принесла чай в серебряном чайнике и блюдо с маленькими пирожными, которые Кугель проглотил в необычно задумчивом состоянии духа.
Поднявшись с кресла, Кугель поднялся на ют. Госпожа Сольдинк была не в духе.
— Мне не нравится ветер, — сказала она ему. — Лучше спустить парус.
— Ветер несет нас точно по курсу, и черви могут передохнуть, — воспротивился Кугель.
— Незачем им отдыхать, — огрызнулась госпожа Сольдинк. — Когда корабль идет под парусами, я не могу держать курс туда, куда мне нужно.
Кугель указал на эскалабру.
— Держите курс на юг! Туда вам нужно держать курс! Стрелка указывает туда!
Госпоже Сольдинк было нечего сказать, и Кугель ушел с юта.
Солнце заходило за горизонт. Кугель вышел на нос и встал под фонарем, как, бывало, стоял Дрофо. Сегодняшним вечером закатное небо выглядело особенно впечатляюще — алые перистые облака на темно-синем небосводе. У горизонта солнце замешкалось и как будто заколебалось, точно нехотя покидая мир дневного света. Мрачный сине-зеленый ореол окружил огненный шар — феномен, которого Кугель никогда раньше не замечал. Фиолетовый кровоподтек на поверхности солнца начал пульсировать, словно устье полипа. Что это было такое — знамение?
Кугель собрался уйти, затем, точно озаренный внезапной догадкой, поднял взгляд на фонарь. Колпака, фитиля и горелки, которые Кугель снял с фонаря на корме, не было и здесь.
Казалось, подумалось Кугелю, на «Таланте» действовали какие-то изобретательные духи.
— Однако, — сказал себе Кугель, — они имеют дело со мной, а меня не просто так называют Кугелем Сообразительным.
Он еще несколько минут постоял на носу. На юте госпожа Сольдинк и три девушки пили чай, искоса поглядывая на Кугеля. Тот положил руку на фонарный столб, образовав живописную картину, четко вырисовывавшуюся на закатном небе. Высокие облака приобрели теперь цвет запекшейся крови, безошибочно предвещая ветер. Похоже, стоило взять парус на рифы.
Отгорел закат. Кугель задумался над всеми странностями путешествия. Весь день плыть на юг, а утром проснуться далеко к северу от того места, с которого отправлялись в путь прошлым утром, — неестественная последовательность событий… Существовало ли этому какое-нибудь разумное объяснение, кроме волшебства? Океанский водоворот? Испорченная эскалабра?
В мозгу Кугеля одна догадка сменялась другой, еще более невероятной, чем предыдущая. Одна, наиболее абсурдная, мысль заставила его сардонически усмехнуться, перед тем как отбросить ее вместе с более правдоподобными теориями.
…Он резко остановился и вновь вернулся к этой идее, поскольку, как ни странно, она отлично объясняла все факты.
За исключением одного ключевого момента.
Теория основывалась на предпосылке, что умственные способности Кугеля были не на высоте.
Кугель усмехнулся еще раз, но с меньшей уверенностью, а через некоторое время и вовсе перестал усмехаться.
Все загадки и парадоксы этого путешествия наконец раскрылись. Оказалось, что злодейки сыграли на врожденном рыцарстве Кугеля и его чувстве такта, а его доверчивость обернулась против него же. Ну ничего, теперь он покажет им, кто умнее!
Звон серебряного колокольчика возвестил, что ужин подан. Кугель немного задержался, чтобы в последний раз окинуть взглядом горизонт. Бриз посвежел, нагоняя маленькие волны, с плеском разбивающиеся о крутые борта «Таланте».
Кугель медленно пошел на корму. Он поднялся на ют, где только что заступила на вахту госпожа Сольдинк. Кугель поприветствовал ее кивком, на который она не ответила. Он взглянул на эскалабру; стрелка указывала на юг. Кугель подошел к гакаборту и ненароком взглянул на фонарь. Колпака не было, что, впрочем, ничего не доказывало. Кугель сказал госпоже Сольдинк:
— Хороший бриз даст червям отдых.
— Вполне возможно.
— Курс на юг, точно и не отклоняясь.
Почтенная дама не удостоила его ответом. Кугель приступил к ужину, который во всех отношениях отвечал его строгим требованиям. Еду подавала ночная горничная, Салассер, которую Кугель считал ничуть не менее очаровательной, чем ее сестер. Она сделала прическу в стиле Спанссианских Корибант и облачилась в простое белое платье, перехваченное на талии золотой лентой. Этот костюм как нельзя более выгодно обрисовывал ее стройную фигуру. Из всех троих девушек Салассер, пожалуй, обладала наиболее утонченным умом, и ее речь, хотя по временам и причудливая, привлекала Кугеля своей свежестью и изяществом.
Салассер подала Кугелю десерт — торт с пятью ароматами, и пока Кугель поглощал этот деликатес, девушка начала снимать с него туфли.
Кугель отдернул ногу.
— Я пока останусь в туфлях.
Салассер удивленно подняла брови. Кугель обычно переходил к постельным утехам сразу же, как только доедал десерт.
Сегодня вечером Кугель отставил недоеденный торт в сторону. Он вскочил на ноги, выбежал из каюты и поднялся на ют, где застал госпожу Сольдинк за разжиганием огня в фонаре.
— Полагаю, я ясно выразился на эту тему! — сердито начал Кугель. Он бросился к фонарю и, несмотря на протестующие крики госпожи Сольдинк, снял его и выкинул далеко во тьму.
Он спустился в свою каюту.
— Вот теперь, — сказал он Салассер, — можешь снять с меня туфли.
Через час Кугель выскочил из кровати и завернулся в халат. Салассер встала на колени.
— Куда ты? Я придумала кое-что новенькое.
— Я вернусь через миг.
На юте Кугель снова обнаружил госпожу Сольдинк зажигающей несколько свечей, которые она укрепила на фонарном столбе. Кугель сорвал свечи и швырнул их в море.
— Что вы делаете? — запротестовала госпожа Сольдинк. — Я не могу править кораблем в темноте!
— Придется вам удовольствоваться светом от эскалабры! Это последнее предупреждение!
Госпожа Сольдинк, что-то бормоча себе под нос, согнулась над штурвалом. Кугель вернулся в каюту.
— А теперь, — сказал он Салассер, — займемся твоим новшеством. Хотя я подозреваю, что за двадцать-то эр немного камней осталось неперевернутыми.
— Возможно и так, — с чарующей простотой согласилась Салассер. — Но это же не значит, что нам нельзя попробовать.
— Разумеется, нет, — ответил Кугель.
Новшество было опробовано, затем Кугель предложил небольшое изменение, которое также было признано удачным. После этого Кугель снова вскочил на ноги и собрался выбежать из каюты, но Салассер поймала его и потянула назад в постель.
— Ты сегодня неугомонный, точно тонквил! Что тебя так встревожило?
— Ветер крепчает! Слышишь, как хлопает парус? Я должен все проверить.
— Зачем ты будешь утруждаться? — промурлыкала Салассер. — Пусть мама занимается такими вещами.
— Если она пойдет к парусу, ей придется оставить штурвал. А кто занимается червями?
— Черви отдыхают… Кугель! Ну куда же ты?
Но Кугель уже выбежал на среднюю палубу и обнаружил, что парус перекрутился и бешено хлещет по шкотам. Он поднялся на ют и обнаружил, что обескураженная госпожа Сольдинк покинула свой пост и ушла в свою каюту.
Кугель проверил эскалабру. Стрелка указывала в северном направлении, а корабль кренился, вращался во все стороны, точно щепка, и дрейфовал назад. Кугель повернул штурвал, нос резко опустился; ветер с оглушительным хлопком завладел парусом, так что Кугель испугался за шкоты. Черви, раздраженные толчками, выпрыгнули из воды, нырнули, оборвали ремни и уплыли прочь.
Кугель закричал:
— Свистать всех наверх!
Но никто не отозвался. Он закрепил штурвал и в полной тьме взял парус на гитовы, получив несколько чувствительных ударов болтающимися шкотами.
Корабль теперь шел точно по ветру, в восточном направлении. Кугель пошел разыскивать свою команду, но обнаружил, что все заперлись в своих каютах и молчаливо игнорируют его строгие приказания.
Кугель бешено заколотил башмаком в дверь, но только ушиб ногу. Он медленно поковылял назад и постарался все закрепить.
Ветер с воем гулял в такелаже, и корабль начал терять ветер. Кугель еще раз побежал в нос корабля и прорычал приказы своей команде. Ответа он добился лишь от госпожи Сольдинк, которая простонала:
— Дайте нам умереть с миром! Нас всех тошнит!
Кугель в последний раз пнул дверь и, прихрамывая, отправился к штурвалу, где с огромным трудом ему удалось заставить «Таланте», не отклоняясь, идти по ветру.
Всю ночь Кугель стоял у руля, а ветер пронзительно завывал, и волны вздымались все выше и выше, иногда разбиваясь о транец белой пеной. В один из таких моментов Кугель оглянулся через плечо и заметил сияние отраженного света.
Свет? Откуда?
Совершенно очевидно, что свет лился из окон заднего салона. Кугель не зажигал ламп, что означало, что это сделал кто-то другой, в нарушение его строгого приказа.
Кугель не решился оставить штурвал, чтобы погасить свет… Невелика важность, сказал он себе; в такую ночь он мог бы зажечь над морем не то что лампу, а даже целый маяк, и не нашлось бы никого, кто увидел бы его.
Часы шли, шторм гнал суденышко на восток; Кугель, едва живой, съежился у штурвала. Ночь тянулась нескончаемо долго, но наконец и она прошла, и небо окрасилось тусклым багрянцем. Наконец взошедшее солнце осветило безбрежный океан, по которому катились черные волны, увенчанные белыми барашками.
Ветер утих. Кугель обнаружил, что судно снова может идти своим курсом. Он распрямил свое мучительно затекшее тело, вытянул руки и подвигал оцепеневшими пальцами.
Спустившись в задний салон, Кугель обнаружил, что кто-то поставил у кормового иллюминатора две лампы.
Кугель потушил свет и сменил бледно-голубой шелковый халат на свою собственную одежду. Он натянул на голову трехъярусную шляпу с приколотым к ней «Фейерверком», приладил ее под наилучшим углом и отправился на нос. Он обнаружил госпожу Сольдинк с дочерьми на камбузе, завтракающими чаем со сладким пирогом. Ни одна не выказывала никаких следов вчерашней морской болезни; все они казались по-настоящему отдохнувшими и безмятежными.
Госпожа Сольдинк, повернув голову, смерила Кугеля взглядом.
— Ну, что вам здесь нужно?
Кугель с ледяной вежливостью проговорил:
— Мадам, ставлю вас в известность о том, что мне известно о ваших кознях.
— В самом деле? Вы знаете обо всех?
— Я знаю обо всем, что хочу знать. Это не делает вам чести.
— Ну и что это за козни? Будьте так добры, просветите меня.
— Как скажете, — ответил Кугель. — Согласен, что ваш план, до некоторой степени, был остроумным. Днем мы по вашей просьбе плыли на юг с половинной приманкой, чтобы черви могли отдохнуть. Ночью, когда я уходил спать, вы изменяли курс и вели «Таланте» на север.
— Если быть более точным, — на северо-запад.
Кугель сделал знак, что это не имеет значения.
— Затем, держа червей на тонизирующих микстурах и двойной приманке, вы пытались удержать корабль в окрестностях Лаусикаа. Но я поймал вас.
Госпожа Сольдинк презрительно рассмеялась.
— Мы уже по горло сыты морскими путешествиями. Мы возвращались в Саскервой.
Это признание застигло Кугеля врасплох. План оказался гораздо более дерзким, чем он подозревал. С деланной небрежностью он проговорил:
— Невелика разница. Я с самого начала чувствовал, что мы плывем по той же самой воде, и это озадачило меня на минуту-другую, до тех пор, пока я не заметил плачевное состояние червей, и тогда все стало ясно. И все же я терпел ваши проказы; эти мелодраматические усилия забавляли меня. А я тем временем наслаждался отдыхом, океанским воздухом, первоклассной едой…
— Мы с Табазинт и Салассер плевали в каждое блюдо, — злорадно вставила Мидре. — Мама иногда тоже заходила на камбуз. Я не знаю, что она там делала.
Кугель усилием воли вновь вернул себе свой апломб.
— По ночам меня ублажали и развлекали, и, по крайней мере, в этом отношении у меня нет никаких претензий.
— Жаль, что мы не можем сказать того же, — заметила Салассер. — Твоя возня и лапанье вечно холодными руками нагоняли на нас всех невероятную скуку.
— Вообще-то, невежливость мне не свойственна, но придется сказать правду, — присоединилась к сестрам Табазинт. — Твои физические характеристики оставляют желать много лучшего, и, кроме того, тебе следовало бы избавиться от дурацкой привычки насвистывать сквозь зубы.
Мидре начала хихикать.
— Кугель с такой первобытной гордостью относится к своим новшествам, но мне приходилось слышать, как маленькие дети обменивались куда более интересными теориями.
Кугель сухо проговорил:
— Ваши замечания не имеют никакого значения. Как только представится удобный случай, вы можете быть уверены, что…
— Какой еще случай? — спросила госпожа Сольдинк. — Больше не будет никаких случаев. Хватит уже вашей глупости.
— Путешествие еще не кончено, — заносчиво сказал Кугель. — Когда ветер усилится, мы возобновим наш путь на юг.
Госпожа Сольдинк громко расхохоталась.
— Это не просто ветер. Это муссон. Он переменится через три месяца. Когда я поняла, что Саскервой недостижим, я привела корабль туда, откуда ветер понесет нас в дельту реки Великий Ченг. Я подала господину Сольдинку и капитану Баунту знак, что все в порядке, и велела им не приближаться к нам до тех пор, пока я не приведу нас в Порт-Пергуш.
Кугель беспечно рассмеялся.
— Как жаль, госпожа Сольдинк, что столь изощренный план должен пропасть зря.
Он чопорно поклонился и вышел из камбуза.
Кугель направился вверх, в штурманскую рубку, и сверился с атласом. Дельта Великого Ченга узкой расселиной врезалась в область, известную как Страна Падающей Стены. К северу в океан вдавался тупой полуостров, отмеченный как Гадор Поррада, по всей вероятности, совершенно необитаемый, за исключением единственной деревушки Туствольд. К северу от Ченга другой полуостров, Драконья Шея, длиннее и уже, чем Гадор Поррада, простирался на значительное расстояние в глубь океана, заканчиваясь цепью скал, рифов и маленьких островков — Драконьими Клыками. Кугель подробно изучил карту, затем с обреченным стуком закрыл атлас.
— Так тому и быть, — сказал Кугель. — Сколько еще, ох, сколько еще мне придется питать пустые надежды и тщетные мечты? И все-таки все будет хорошо… Посмотрим-ка, где там земля.
Кугель взошел на ют. На горизонте он заметил корабль, который при рассмотрении в подзорную трубу оказался той самой неуклюжей шхуной, от которой он так просто ушел несколько дней назад. Даже без червей, используя умную тактику, он с легкостью оторвался бы от такой калоши.
Кугель поставил парус вдоль правого борта, затем, вскочив на ют, повернул руль, чтобы развернуть судно к гавани, стараясь держать курс как можно точнее на север.
Команда шхуны, заметив его тактику, сменила курс, чтобы перерезать ему дорогу и загнать назад на юг, в дельту, но Кугель не испугался и продолжал держать тот же курс.
Справа теперь виднелся низкий берег Гадор Поррада; слева важно рассекала воду шхуна.
При помощи подзорной трубы Кугель различил на носу тощую фигуру Дрофо, делающего знаки положить червям тройную приманку.
Из камбуза посмотреть на шхуну вышли госпожа Сольдинк с тремя дочерьми, и почтенная дама разразилась в адрес Кугеля потоком назойливых указаний, которые ветер унес прочь. «Таланте», корпус которой был плохо приспособлен к плаванию под парусами, очень сильно сносило в сторону. Чтобы увеличить скорость, Кугель отошел на несколько румбов к востоку, приблизившись к низкому берегу, а шхуна неумолимо прижимала его. Кугель отчаянно крутанул штурвал, надеясь сделать знаменитый поворот через фордевинд, который одним махом разрушил бы все планы его преследователей на шхуне, не говоря уж о госпоже Сольдинк. Для лучшего эффекта он спрыгнул вниз на палубу, чтобы подправить шкоты, но прежде чем он успел вернуться к штурвалу, корабль потерял ветер.
Кугель взобрался назад на ют и рванул штурвал в надежде повернуть «Таланте» на правый борт. Глядя на близкое побережье Гадор Поррада, Кугель заметил любопытную сценку: группа морских птиц вышагивала, казалось, по поверхности воды. Кугель в изумлении глядел на то, как птицы бродили туда-сюда, время от времени наклоняя головы, чтобы клюнуть поверхность.
«Таланте» медленно заскользил, останавливаясь. Кугель решил, что он посадил корабль на Туствольдские илистые отмели.
Судя по птицам, расхаживавшим по воде.
В четверти мили от них шхуна бросила якорь и начала спускать лодку. Госпожа Сольдинк и девушки возбужденно махали руками. Кугель решил не тратить времени на прощания. Он перелез через борт и начал пробираться к берегу.
Ил был глубоким, вязким и пах хуже некуда. Из ила, чтобы посмотреть на Кугеля, поднялся высокий стебель, оканчивающийся круглым глазом, и еще дважды на него нападали клешнеящерицы, которых, к счастью, он смог обойти.
Наконец Кугель вышел на берег. Поднявшись на ноги, он обнаружил, что компания со шхуны уже добралась до «Таланте». В одной из фигур Кугель узнал Сольдинка, который указал на Кугеля и погрозил ему кулаком. В тот же миг Кугель сообразил, что все его терции остались на «Таланте», включая шесть золотых монет по сто терциев, вырученных им от продажи Сольдинку червя Фускуле.
Это был серьезный удар. К Сольдинку теперь присоединилась и госпожа Сольдинк, тоже делавшая Кугелю оскорбительные знаки.
Не опустившись до ответа, Кугель развернулся и побрел вдоль берега.
Из Туствольда в Порт-Пергуш
1
Колонны
Счастливо избежав встречи с господином Сольдинком, капитаном «Галанте» и прочими малоприятными его взгляду личностями, Кугель попадает в Туствольд, где мужчины от рассвета и до заката восседают на колоннах, впитывая живительные лучи умирающего Солнца. И чем выше колонна сидящего, тем более высокий общественный статус он занимает. Наращиванием колонн занимается старик Нисбет, в помощники к которому и устраивается Кугель.
Кугель шел вдоль берега, дрожа на пронизывающем ветру. Местность была безлюдной и унылой; слева темные волны размеренно набегали на илистые отмели; справа цепь невысоких холмов преграждала дорогу в глубь побережья.
Кугель совершенно пал духом. У него не было при себе ни денег, ни даже дубинки, чтобы в случае нападения отбиться от разбойников; в башмаках хлюпала грязь, а промокшая одежда противно пахла тиной.
Наткнувшись на ямку, которую набегающая волна время от времени наполняла водой, Кугель выполоскал свои ботинки и после этого почувствовал себя несколько лучше, хотя прилипшая к костюму тина и свела на нет все его попытки выглядеть достойно и со вкусом. Кугель, бредущий вдоль берега, напоминал огромную перепачканную птицу.
Рядом с устьем неторопливой реки, впадавшей в море, он увидел старую дорогу, которая вполне могла вести в деревеньку Туствольд, означавшую для Кугеля пищу и кров на ночь. Он свернул с берега и направился вглубь.
Чтобы согреться, Кугель пустился бежать, высоко задирая колени. Так он пробежал милю или две, и холмы сменились странным пейзажем, в котором возделанные поля перемежались с пустынными пятачками. Вдали, точно разбросанные там и сям в море воздуха островки, возвышались холмы с крутыми склонами.
Никакого селения не было видно, но на полях группки женщин пропалывали просо и кормовые бобы. Когда Кугель протрусил мимо них, они бросили работу и все как одна уставились на него. Тот счел такое внимание оскорбительным и гордо побежал дальше, не глядя ни направо, ни налево.
Облака, через холмы подползавшие с запада, наполняли воздух прохладой и предвещали скорый дождь. Кугель, вытянув голову, попытался отыскать впереди селение Туствольд, но ничего не увидел. Тучи наползали на солнце, заслоняя и без того тусклый свет, и местность приобрела сходство с древними картинами в коричневых тонах, с плоскими перспективами и выделяющимися деревьями пангко, напоминающими чернильный набросок.
Сквозь облака вдруг пробился солнечный луч и заиграл на скоплении белых колонн, возвышавшихся приблизительно на расстоянии мили. Кугель резко остановился, чтобы разглядеть странное сооружение. Храм? Мавзолей? Развалины огромного дворца? Он пошел по дороге дальше и через некоторое время вновь остановился. Колонны различались по высоте, от совсем невысоких до более чем стофутовых, и казались примерно десяти футов в обхвате.
Кугель снова возобновил свой путь. Подойдя ближе, он разглядел, что на верхушках этих странных колонн полулежат мужчины, нежащиеся в остатках лучей умирающего солнца.
Разрыв в облаках затянуло, и солнечный свет окончательно померк. Мужчины сели, перекликаясь друг с другом, и наконец спустились с колонн по лестницам, прикрепленным к камням. Очутившись на земле, они поспешно удалились в направлении деревни, полускрытой за зарослями шрековых деревьев. Кугель решил, что эта деревенька, примерно в миле от колонн, и есть Туствольд.
За колоннами в одном из бугров, замеченных ранее Кугелем, зияла яма каменоломни. Оттуда появился седовласый старик с ссутуленными плечами, мускулистыми руками и медленной походкой человека, привыкшего точно рассчитывать каждое свое движение. На нем была белая блуза, свободные серые штаны и стоптанные башмаки из грубой кожи. На его груди на плетеном кожаном шнуре висел пятигранный амулет. Заметив Кугеля, старик остановился, ожидая его приближения.
Кугель постарался придать своему голосу все возможное изящество:
— Сударь, не торопитесь с выводами! Я — не бродяга и не попрошайка, а моряк, добравшийся до берега по илистым отмелям.
— Какой необычный маршрут, — удивился старик. — Опытные мореходы предпочитают использовать пристани Порт-Пергуша.
— Несомненно. А вон та деревушка, случайно, не Туствольд?
— Собственно говоря, Туствольд — эти развалины, где я добываю белокамень. Местное население называет так же и деревню, и, честно говоря, я не вижу в этом ничего предосудительного. А что вам нужно в Туствольде?
— Еда и ночлег. Но я не могу заплатить ни гроша, поскольку все мои пожитки остались на корабле.
Старик пренебрежительно тряхнул головой.
— В Туствольде вы ничего не получите без денег. Они — скаредный народ и раскошеливаются только ради того, чтобы сидеть повыше. Если вы удовольствуетесь соломенным тюфяком и миской супа на ужин, я смогу приютить вас, и вам не придется ничего платить.
— Это поистине великодушное предложение! — воскликнул Кугель. — Я принимаю его с удовольствием. Разрешите представиться: меня зовут Кугель.
Старик поклонился.
— Я — Нисбет, сын Нисвангеля, который добывал камень на этом месте до меня, и внук Раунса, который занимался тем же ремеслом. Но пойдемте же! Зачем дрожать здесь на ветру, когда в доме ожидает теплый очаг!
Они направились к жилищу Нисбета, кучке обветшалых лачуг, прилепившихся друг к другу, построенных из камней и кусков корабельной обшивки. Несомненно, эти разномастные пристройки возводились в течение многих лет, а возможно, даже и столетий. Внутренняя обстановка этого сооружения, хотя и уютная, была ничуть не менее беспорядочной. Каждая комната была забита диковинками и древностями, собранными Нисбетом и его предшественниками во время работ на развалинах Старого Туствольда или где-то еще.
Нисбет налил для Кугеля ванну и снабдил его ветхим старомодным одеянием, которое тот мог носить, пока его собственная одежда не была приведена в порядок.
— Эту задачу лучше поручить деревенским женщинам, — сказал Нисбет.
— Если вы помните, я остался совсем без средств, — напомнил своему радушному хозяину Кугель. — Я с большим удовольствием воспользовался вашим гостеприимством, но не могу навязывать вам еще и финансовое бремя.
— Никакое это не бремя, — засмеялся Нисбет. — Они наперебой пытаются оказать мне какую-нибудь услугу, чтобы я за это сделал работу для них в первую очередь.
— В таком случае я с благодарностью приму эту помощь.
Кугель с наслаждением выкупался и закутался в старый халат, затем принялся за обильный ужин, состоявший из супа из рыбы-свечи, хлеба и маринованных рампов, которыми, как сказал Нисбет, особенно славился этот край. Они ели из разрозненных старинных тарелок и использовали посуду, среди которой не нашлось бы и двух одинаковых вещей, даже по тому материалу, из которого они были сделаны: серебро, глоссольд, чугун, золото, зеленый сплав из меди, мышьяка и каких-то других вещество. Нисбет охарактеризовал эти вещи в абсолютно непринужденной манере:
— Каждая насыпь, возвышающаяся на этой равнине, представляет собой древний город, ныне разрушенный и покрытый пылью времен. Когда мне выпадает часок-другой досуга, я частенько хожу раскапывать какой-нибудь новый курган и нередко нахожу что-нибудь интересненькое. Вот этот поднос, к примеру, я обнаружил на одиннадцатой стадии города Челопсика, и он сделан из корфума, инкрустированного окаменевшими светляками. Моих знаний не хватает, чтобы прочесть эти руны, но, похоже, здесь записана какая-то детская песенка. А этот нож еще старше, я нашел его в подземельях под городом, который назвал Арадом, хотя его подлинное имя давно забыто.
— Как интересно! — восхитился Кугель. — А вам когда-нибудь удавалось отыскать клад или драгоценные камни?
Нисбет пожал плечами.
— Каждый из этих предметов бесценен — как уникальное воспоминание. Но теперь, когда солнце вот-вот потухнет, кто даст за них хорошую цену? Бутылка доброго вина и та полезней. К слову говоря, я предлагаю, чтобы мы, как знатные вельможи, направились в гостиную, где я откупорю бутылочку выдержанного вина, и мы сможем погреть косточки у очага.
— Здравая мысль! — объявил Кугель. Он последовал за Нисбетом в комнату, заставленную разномастными стульями, диванами, столами, на которых громоздились бесчисленные диковины.
Нисбет налил вино из глиняной бутыли, которая, судя по покрывавшему ее радужному налету, была немыслимо древней. Кугель осторожно пригубил вино, обнаружив, что оно густое и крепкое и благоухает странными ароматами.
— Замечательное вино! — заявил Кугель.
— У вас неплохой вкус, — одобрил его Нисбет. — Это вино из погреба виноторговца на четвертом уровне Зей-Кембеля. Пей от души; ибо там еще пылятся тысячи таких бутылок.
— Ваше здоровье! — Кугель опрокинул свой кубок. — При такой работе вам никакого приработка и желать не приходиться, это ясно. У вас ведь нет сыновей, которым вы могли бы передать свои знания?
— Нет. Моя жена умерла много лет назад от укуса голубой фантикулы, и я больше не захотел ни на ком жениться. — Хмыкнув, Нисбет поднялся и подкинул дров в очаг. Затем он вернулся в свое кресло и уставился в огонь. — И все-таки по ночам я часто сижу здесь, размышляя, что будет, когда я умру.
— Возможно, вам стоит взять ученика, — осторожно заметил Кугель.
Нисбет издал короткий глухой смешок.
— Это не так-то просто. Местные мальчишки начинают грезить о высоких колоннах еще прежде, чем выучиваются плеваться как следует. Нет, я предпочел бы общество человека, который повидал мир. Каково, кстати, ваше собственное ремесло?
Кугель сделал неопределенный жест.
— Я еще не определился с родом деятельности. Я успел поработать червеводом, а недавно даже командовал морским судном.
— О, это очень престижная должность, — уважительно кивнул старик.
— Верно, но козни подчиненных заставили меня покинуть ее.
— По илистым отмелям?
— Совершенно верно.
— Таковы превратности судьбы, — философски заметил Нисбет. — И все же у вас впереди большая часть жизни и множество свершений, тогда как, оглядываясь на собственную, уже прожитую жизнь и дела, которые совершил, я вижу, что ни одно из них нельзя назвать поистине значительным.
— Когда солнце потухнет, — пожал плечами Кугель, — все дела — и значительные, и не очень — уйдут в небытие.
Нисбет поднялся и откупорил еще одну бутылку. Наполнив бокалы, он вернулся в свое кресло.
— Два часа пустой болтовни никогда не перевесят стоимость одного хорошего столба. Ибо я сейчас — Нисбет, добывающий камни, которому еще надо воздвигнуть чересчур много колонн и выполнить слишком много заказов.
Они сидели в тишине, глядя на пламя. Наконец Нисбет промолвил:
— Я вижу, вы устали. Несомненно, денек сегодня выдался не из легких. — Он с усилием поднялся и указал на кушетку. — Можете лечь вон там.
Утром Нисбет и Кугель позавтракали лепешками с вареньем, принесенными деревенскими женщинами, после чего Нисбет повел Кугеля в каменоломню. Он показал на яму, обнажавшую огромную расселину в одном из склонов кургана.
— Старый Туствольд был городом тринадцати стадий, как вы сами можете убедиться. Люди четвертого уровня построили храм в честь Миаматты, их Верховного Бога Богов. В этих развалинах я беру белокамень для своих нужд… Но солнце уже высоко. Скоро мужчины из деревни пойдут на свои колонны; в самом деле, вот и они.
Мужчины подходили, по двое и по трое. Кугель наблюдал, как они взбирались на колонны и устраивались на солнце.
Кугель удивленно обернулся к Нисбету.
— Зачем они так старательно сидят на своих колоннах?
— Они впитывают целительную энергию солнечных лучей, — пояснил Нисбет. — Чем выше колонна, тем чище и мощнее энергия и больше — престижность места. Женщины в особенности одержимы стремлением увеличить высоту колонн, на которых сидят их мужья. Принося деньги за новый кусок камня, они хотят получить его немедленно и нещадно подгоняют меня до тех пор, пока я не выполню работу, а если уж при этом я должен помочь им опередить какого-нибудь из их соперников, то все еще хуже.
— Странно, что у вас нет конкурентов, ведь ваше дело кажется вполне прибыльным.
— Это не так странно, если оценить ту работу, которую необходимо сделать. Камень нужно спустить из храма, обтесать, отполировать, очистить от старых надписей, дать ему новый номер и поднять его на вершину колонны. Это довольно-таки значительная работа, которая была бы невозможной без этого, — Нисбет дотронулся до пятигранного амулета, висевшего на его груди. — Его прикосновение уничтожает силу земного притяжения, и самый тяжелый предмет поднимается в воздух.
— Поразительно! — воскликнул Кугель. — Так значит, амулет — ценная принадлежность вашего ремесла.
— Незаменимая — так будет правильней… Ба! Сюда направляется госпожа Кроульскс, чтобы побранить меня за недостаточное усердие.
Дородная женщина средних лет, с хмурым круглым лицом и рыжими курчавыми волосами, типичными для деревенских жителей, приблизилась к ним. Нисбет поприветствовал ее со всей возможной любезностью, которую она пресекла решительным жестом.
— Нисбет, я должна снова выразить тебе свое недовольство! С тех пор, как я выложила свои терции, ты сначала установил новый камень Тоберску, потом Джиллинсксу. Теперь мой муж сидит в их тени, а их женушки вдвоем радуются моему унижению! Чем тебе не угодили мои деньги? Ты что, забыл мои подарки — хлеб и сыр, которые я прислала тебе со своей дочерью, Турголой? Что ты на это скажешь?
— Госпожа Кроульскс, позвольте мне хотя бы слово вставить! Ваш «двадцатый» уже готов, и я даже собирался уведомить об этом вашего мужа.
— Вот это хорошая новость! Ты же понимаешь мое беспокойство.
— Разумеется, но чтобы избежать недопонимания в будущем, должен сообщить вам, что как госпожа Тоберск, так и госпожа Джилинскс сделали заказы на «двадцать первые».
У госпожи Кроульскс отвисла челюсть.
— Так скоро? Вот змеюки! В таком случае, мне тоже нужен «двадцать первый», и ты должен пообещать мне, что первым делом примешься за мой заказ.
Нисбет издал умоляющий стон и ухватился за свою седую бороду.
— Помилуйте, госпожа Кроульскс! У меня всего две руки, а ноги уже не так проворны, как в былые времена. Я сделаю все, что возможно; большего обещать не могу.
Госпожа Кроульскс пыхтела еще минут пять, а потом в крайнем раздражении собралась уходить, но Нисбет окликнул ее.
— Госпожа Кроульскс, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу. Моему другу Кугелю необходимо хорошенько выстирать, вычистить и заштопать одежду, чтобы все было в лучшем виде. Могу я возложить эту задачу на вас?
— Ну конечно же! Только попросите! Где вещи?
Кугель вытащил испачканную одежду, и госпожа Кроульскс вернулась в деревню.
— Вот как это делается, — сказал Нисбет с печальной улыбкой. — Чтобы продолжать дело, нужны новые сильные руки. Что вы об этом думаете?
— У этого дела масса достоинств, — ответил Кугель. — Позвольте мне узнать вот что: госпожа Кроульскс упомянула о своей дочери Турголе. Намного ли она красивее своей матушки? И еще: местные девушки стараются угодить вам с таким же рвением, как и их родительницы?
Нисбет ответил скучным голосом:
— Что касается твоего первого вопроса: жители деревни — племя керамианцев, беженцы из Рхаб-Фаага, и ни один из них не может похвастаться выдающейся внешностью. Тургола, например, низенькая и толстая, непропорционально сложенная, с торчащими зубами. Что же до твоего второго вопроса, возможно, я неверно истолковываю их знаки. Госпожа Петиш частенько предлагала мне помассировать спину, хотя я никогда не жаловался на боль. Госпожа Гежкс временами бывает до странного чересчур фамильярна… Хм… Ну да ладно, не будем об этом. Если, как я надеюсь, ты станешь моим компаньоном, то сможешь толковать эти маленькие любезности так, как тебе будет угодно, хотя я верю, что ты не запятнаешь скандалом предприятие, которое до сих пор основывалось на строгой честности.
Кугель со смехом отверг такую возможность.
— Я склоняюсь к тому, чтобы принять ваше предложение, ибо сейчас у меня все равно нет средств, чтобы продолжить путешествие. Поэтому я возьму на себя, по меньшей мере, временное обязательство работать на вас за такую плату, которую вы сочтете достаточной.
— Великолепно! — обрадовался Нисбет. — Такие подробности мы обговорим позже. А теперь за работу! Мы должны поднять «двадцатый» Кроульскса.
Нисбет показал дорогу к мастерской на дне каменоломни, где на соломенной подстилке «двадцатый» уже ожидал своей очереди: цилиндр из доломита пяти футов высотой и десяти футов в диаметре.
Нисбет привязал к камню несколько длинных веревок. Посмотрев по углам мастерской, Кугель изумленно спросил:
— Я не вижу ни катков, ни лебедок, ни кранов; каким образом вы собираетесь в одиночку сдвинуть эту каменную махину?
— Забыл про мой амулет? Смотри! Я дотрагиваюсь им до камня, и он теряет все исконные свойства. Если я легонько его стукну — вот так, не больше, — магия будет кратковременной и продлится лишь столько, чтобы перенести камень на его место. Если бы я ударил с силой, камень не чувствовал бы притяжения целый месяц, а то и дольше.
Кугель с уважением рассмотрел амулет.
— Как вы обзавелись этой штучкой?
Нисбет вывел Кугеля наружу и показал утес, возвышающийся над равниной.
— Видишь, где деревья спускаются со скалы? В том месте великий волшебник по имени Макке-Отвращенец построил дворец и правил страной при помощи своего отвращательного волшебства. Он отвращал восток и запад, север и юг; люди могли поднять на него глаза лишь однажды или, через силу, дважды, но никогда трижды, так сильно было его отвращение.
Макке разбил квадратный сад и посадил в каждом его углу волшебные деревья. Дерево оссип дожило до наших дней, и нет лучшего средства для обуви, чем воск, которым покрыты его ягоды. Я пропитываю свои башмаки только воском оссипа, и острые камни в каменоломне не могут их повредить. Так меня научил мой отец, который выучился этому у своего отца, и так далее в глубь веков, начиная с некоего Нисвонта, который первым пришел в сад Макке-Отвращенца за ягодами оссипа. Там он обнаружил амулет и узнал о его могуществе.
Нисвонт сначала занялся перевозками и с легкостью переносил любые грузы на большие расстояния. Потом он устал от пыли и опасностей путешествий и обосновался в этом месте, добывая камень, и я последний в его роду.
Кугель и Нисбет вернулись к рабочему навесу. Под руководством старика Кугель взялся за веревки и потянул «двадцатый», который медленно поднялся в воздух и поплыл в направлении колонн.
Нисбет остановился у подножия колонны, помеченной табличкой, гласившей:
Величественная колонна КРОУЛЬСКСА
Мы радуемся только на самой большой высоте!
Нисбет поднял голову и закричал:
— Кроульскс! Слезайте с колонны! Мы сейчас будем устанавливать ваш новый камень!
Голова Кроульскса, свесившегося с края колонны, отчетливо вырисовывалась на фоне неба. Довольный, что этот зов относился к нему, он спустился на землю.
— Не слишком-то быстро ты работаешь, — грубо сказал он Нисбету. — Мне слишком долго пришлось довольствоваться худшей энергией.
Нисбет не обратил внимания на его жалобы.
— «Сейчас» есть «сейчас», и в настоящий момент, который и есть «сейчас», ваш камень готов, и «сейчас» вы можете наслаждаться лучшим излучением.
— Тебе-то легко говорить «сейчас», — загремел Кроульскс, — На ущерб моему здоровью тебе наплевать!
— Я могу работать лишь так быстро, как могу, — ответил Нисбет, — Кстати, позвольте мне представить моего нового компаньона, Кугеля. Я полагаю, что теперь работа закипит, благодаря его силам и опыту.
— Если это действительно так, я немедленно сделаю заказ на пять новых камней. Госпожа Кроульскс внесет залог.
— Я не могу немедленно принять ваш заказ, — покачал головой Нисбет. — Однако я приму его к сведению. Кугель, ты готов? Тогда, если ты не против, забирайся на колонну Зиппина и аккуратно поднимай камень вверх. Кроульскс и я будем направлять его снизу.
Камень был быстро водружен на свое место, Кроульскс незамедлительно забрался на вершину и поудобнее устроился в лучах красного солнца. Нисбет и Кугель вернулись к навесу, где Кугель получил подробнейшие сведения об обтесывании, закруглении и полировке белокамня.
Кугель вскоре понял, почему Нисбет постоянно опаздывал с выполнением заказов. Во-первых, возраст замедлил его движения до такой степени, что весь его опыт не мог этого компенсировать. Во-вторых, его почти ежечасно отрывали от работы деревенские женщины со своими заказами, требованиями, жалобами, подарками и уговорами.
На третий день работы Кугеля рядом с жилищем Нисбета остановилась группа бродячих торговцев. Они принадлежали к темнокожей расе, отличавшейся янтарными глазами, орлиными чертами лица и гордой осанкой. Их одежды были не менее примечательны: панталоны, подпоясанные кушаками, рубахи со стоячими воротниками, жилетки и плащи с разрезами черного, рыжего, малинового и коричневого цветов. Они носили черные широкополые шляпы с обвислыми тульями, которые Кугель счел великолепными. С собой торговцы привезли телегу с высокими колесами, груженную непонятными предметами, накрытыми брезентом. Как только старшина кочевников начал совещаться о чем-то с Нисбетом, остальные сняли покрывало, под которым обнаружилось множество уложенных штабелями трупов.
Нисбет и старшина пришли к какому-то соглашению, и четверо маотов — так старик назвал их Кугелю — начали разгружать телегу. Нисбет отвел Кугеля в сторонку и указал на дальний курган.
— Это — Старый Ква-Хр, который когда-то властвовал над землями от Падающей Стены до Шелковых Поясов. Во время своего расцвета народ Ква-Хра исповедовал странную религию, которая, я полагаю, не более абсурдна, чем любая другая. Они верят, что люди после смерти уходят в вечную жизнь в таком физическом состоянии, в котором они покинули этот свет, после чего проводят вечность в пирах, веселье и прочих наслаждениях, упоминать которые запрещают правила приличия. Поэтому считалось исключительно мудрым умереть в расцвете лет, поскольку, например, рахитичный старец, беззубый, страдающий одышкой и поносом, никогда не смог бы в полной мере наслаждаться пиршествами, песнями и райскими нимфами. Поэтому народ Ква-Хр умирал в молодом возрасте, а тела бальзамировались с таким искусством, что они и до сих пор кажутся полными жизни. Маоты вынули эти трупы из мавзолея Ква-Хр и везут их через Дикую Пустыню в Туническое Хранилище в Новале, где, насколько я понял, их используют в каких-то обрядах.
Пока он говорил, торговцы выгрузили тела, сложили их в ряд и связали друг с другом. Старшина сделал знак Нисбету, который пошел вдоль ряда трупов, прикасаясь к каждому своим амулетом. Затем он пошел обратно, давая каждому трупу активирующий пинок. Старшина маотов заплатил Нисбету, они обменялись выражениями благодарности; затем маоты отправились на северо-восток, а трупы поплыли за ними на высоте пятидесяти футов.
Такие происшествия, хотя и занимательные и поучительные, приводили к задержке заказов, выполнения которых все более настоятельно требовали как мужчины, жаждущие вкусить излучения в высших слоях воздуха, так и их жены, которые финансировали возведение колонн не только в интересах здоровья своих мужей, но и с целью повышения престижа всей семьи в глазах соседей.
Чтобы ускорить работу, Кугель ввел несколько рационализаторских методов, чем заслужил горячее одобрение Нисбета.
— Кугель, да ты далеко пойдешь! Это очень остроумные нововведения!
— Я обдумываю и другие, еще более оригинальные, — не без гордости заявил Кугель. — Нам необходимо отслеживать спрос, хотя бы только для того, чтобы максимизировать нашу прибыль.
— В этом нет никаких сомнений, но как?
— Я уделю этой проблеме все свое внимание.
— Превосходно! Тогда можно считать, что вопрос решен.
С этими словами Нисбет отправился готовить праздничный ужин, который включал три бутылки драгоценного зеленого вина из подвалов Зей-Кембельского виноторговца. Нисбет на радостях так напился, что уснул прямо на кушетке в гостиной.
Кугель воспользовался так удачно подвернувшейся ему возможностью провести один эксперимент. Он снял со шнурка на шее Нисбета пятигранный амулет и потер им ручку массивного кресла. Затем, подражая неоднократно виденным действиям Нисбета, он дал по креслу активирующий пинок.
Кресло осталось таким же тяжелым, как и раньше.
Кугель стоял, точно громом пораженный. Он, наверное, неправильно применил силу амулета. Или волшебство подчинялось лишь Нисбету, и никому иному?
Вряд ли. Все-таки амулет есть амулет.
Чем тогда действия Нисбета отличались от его собственных?
Нисбет, чтобы обогреть ноги у очага, снял башмаки. Кугель скинул свои туфли, изодранные почти в лохмотья, и просунул ноги в башмаки Нисбета.
Он вновь потер кресло пятигранным амулетом и пнул его носком башмака Нисбета. Кресло неожиданно утратило вес и взмыло в воздух.
Очень интересно, подумал Кугель. Он вернул амулет на шею Нисбета и поставил башмаки туда, откуда взял их.
На следующее утро Кугель заявил Нисбету:
— Я понял, что мне нужны башмаки из грубой кожи, такие же, как у вас, защищающие от острых камней в каменоломне. Где бы мне достать такие?
— Такие вещи включаются в принадлежности нашего ремесла, — ответил Нисбет. — Сегодня я пошлю гонца в деревню и приглашу госпожу Тадоук, сапожницу, — Нисбет приложил палец к своему крючковатому носу и озорно подмигнул Кугелю. — Я научился управлять женщинами деревни Туствольд, или, коли на то пошло, женщинами в общем! Никогда не давай им всего, чего им хочется! Вот секрет моего успеха! В этом случае муж госпожи Тадоук сидит на колонне из всего лишь четырнадцати камней, обходясь тенью и низкокачественной энергией, а сама госпожа Тадоук сносит насмешки своих соседей. Поэтому во всей деревне не найдешь более усердной женщины, кроме, пожалуй, госпожи Кайлас, которая рубит деревья и делает из них бревна и доски. Как бы то ни было, за час с тебя снимут мерки, и, полагаю, уже завтра у тебя будут новые башмаки.
Как и предсказал Нисбет, госпожа Тадоук бегом примчалась из деревни и спросила Нисбета, какие у него будут требования.
— Тем временем, господин Нисбет, я надеюсь, что вы обратите самое пристальное внимание на мой заказ на три новых камня. Бедный Тадоук заработал кашель, и ему совершенно необходимо более насыщенное излучение для поправки здоровья.
— Госпожа Тадоук, башмаки нужны моему помощнику Кугелю, чьи старые туфли уже давно просят каши, так что его пальцы скребут по земле.
— Какой ужас!
— Что касается ваших камней, полагаю, что первый из трех по плану будет доставлен вам приблизительно через недельку, а два других чуть погодя.
— Вот это действительно хорошая новость! А сейчас, господин Кугель, что там с вашими башмаками?
— Я давно восхищаюсь теми, которые носит Нисбет. Пожалуйста, сделайте мне точно такие же.
Госпожа Тадоук озадаченно взглянула на него.
— Но ступни господина Нисбета на два дюйма длиннее ваших, чуть более узкие и к тому же плоские, точно камбалы!
Кугель на минуту призадумался. Положение было поистине затруднительным. Если волшебство скрывалось в башмаках Нисбета, то лишь их точные копии могли подойти для выполнения плана Кугеля.
Нисбет разрешил это затруднение, сказав:
— Разумеется, госпожа Тадоук, сделайте башмаки по мерке Кугеля. Зачем ему делать заказ на тесные ботинки?
— Да, некоторое время я была в недоумении, — призналась госпожа Тадоук. — А сейчас я должна бежать домой, чтобы раскроить кожу. У меня есть отличная шкура со спины старого буйвола, и я сошью вам такие башмаки, которые вы не сносите до конца жизни, или пока не потухнет солнце — что произойдет раньше. В любом случае, вам не понадобится других башмаков. Ну хорошо, побегу работать.
На следующий день Кугель получил свои туфли, и, как он и заказывал, они во всем, за исключением размера, точь-в-точь походили на башмаки Нисбета.
Нисбет одобрительно осмотрел обнову.
— Госпожа Тадоук нанесла на них пропитку, которая была бы достаточно хороша для обычных людей, но как только она сотрется и кожа почувствует жажду, мы наложим воск оссипа, и твои башмаки будут такими же крепкими, как и мои.
Кугель с воодушевлением хлопнул в ладоши.
— Я предлагаю отметить доставку этих башмаков еще одним торжественным ужином!
— Почему бы и нет? Пара превосходных башмаков — это то, что, вне всякого сомнения, стоит отпраздновать!
Они пообедали бобами с беконом, болотными куропатками, фаршированными грибами, кислой капустой, оливками и головкой сыра. Эти яства они запили тремя бутылками Зей-Кембельского вина, известного под именем «Серебристый Иссоп». Так сказал Нисбет, который как собиратель древностей изучил множество старинных манускриптов. Осушая свои кубки, они поднимали тосты не только за госпожу Тадоук, но и за давно мертвого виноторговца, чьими запасами они сейчас наслаждались, хотя и казалось, что вино уже немного утратило свой несравненный вкус.
Как и в прошлый раз, Нисбет опьянел и лег вздремнуть на кушетку в гостиной. Кугель отстегнул пятигранный амулет и вернулся к своим экспериментам.
Его новые башмаки, несмотря на все их внешнее сходство с башмаками Нисбета, были лишены всех полезных свойств, за исключением тех, на которые они были рассчитаны, тогда как туфли Нисбета, сами по себе или в сочетании с амулетом, с легкостью уничтожали действие силы тяжести.
«Очень странно, — думал Кугель, возвращая амулет на свое место на кожаном шнурке на шее Нисбета. — Единственная разница между двумя парами башмаков — в покрытии воском оссипа, с ягод, собранных в саду Макке-Отвращенца».
Поиск коробочки с воском в беспорядке, который создавался поколениями, представлялся Кугелю не самой легкой задачей. Кугель отправился на свою кушетку.
Утром Кугель сказал Нисбету:
— Мы славно потрудились, и пришла пора устроить маленький выходной. Предлагаю прогуляться к тому утесу и исследовать сады Макке-Отвращенца. Мы также можем набрать ягод оссипа для смазки башмаков, и — кто знает — можем даже случайно найти еще один амулет.
— Неплохая идея, — согласился Нисбет. — Я и сам сегодня не чувствую желания работать.
Они направились через долину к утесу; им предстояло пройти около мили. Кугель тянул мешок со всем необходимым, к которому Нисбет прикоснулся своим амулетом и пнул, чтобы лишить его веса. Путь до утеса был нетрудным, они взобрались на него и вошли в сад Макке.
— Ничего не осталось, — грустно промолвил Нисбет. — Только одно дерево оссип, которое, кажется, цветет, несмотря на заброшенность. Вон та куча булыжников — это все, что осталось от дворца Макке, который был построен в форме пятигранника, как и амулет.
Кугель приблизился к груде камней, и ему показалось, что он заметил облачко пара, поднимающегося сквозь трещины. Он подошел поближе и, опустившись на колени, передвинул несколько камней. До него донесся звук чьего-то голоса, затем второй, которые, казалось, о чем-то оживленно спорили между собой. Голоса были такими слабыми и неотчетливыми, что нельзя было разобрать ни слова, и Нисбет, когда Кугель подозвал его к расселине, вообще ничего не услышал.
Кугель отошел от кучи. Если сдвинуть камни, то можно найти волшебные сокровища или, что более вероятно, навлечь на свою голову невообразимые несчастья. Нисбет был того же мнения, и они оба отошли немного назад от разрушенного здания. Сидя на плоском выщербленном камне, они перекусили хлебом, сыром, пряной колбасой и луком и запили их деревенским пивом.
В нескольких ярдах от них серебристо-серый искривленный оссип, ствол которого был около пяти футов в диаметре, тянул к ним свои тяжелые ветви. Серебристо-зеленые ягоды гроздьями свисали с кончика каждой ветки — восковые шарики, каждый диаметром в полдюйма.
После того, как Кугель с Нисбетом насытились, они нарвали ягод и набили ими четыре мешка, которые Нисбет прикосновением своего амулета заставил подняться в воздух. Волоча за собой свою добычу, они вернулись в каменоломню.
Нисбет достал большой котел и вскипятил воду, затем добавил туда ягоды. Через некоторое время на поверхности воды появилась пена.
— Это воск, — пояснил Нисбет, собирая его в миску.
Процедуру повторили четырежды, до тех пор, пока все ягоды не были сварены и миска не наполнилась воском.
— Сегодня мы проделали неплохую работу, — объявил Нисбет. — Почему бы нам хорошенько не пообедать? В кладовой есть парочка отличных филе, присланных госпожой Петиш, — она деревенский мясник. Если ты будешь так добр разжечь огонь в очаге, я поищу в погребе подходящее вино.
И снова Кугель и Нисбет принялись за обильную трапезу, но как раз, когда Нисбет начал открывать вторую флягу вина, до их ушей донесся шум хлопнувшей двери и тяжелые шаги. Через миг высокая полная женщина с толстыми руками и ногами, запавшими щеками, сломанным носом и всклокоченными красно-рыжими волосами вошла в комнату.
Нисбет с трудом поднялся на ноги.
— Госпожа Секворс! Вот уж не ожидал увидеть вас здесь в такое время!
Госпожа Секворс неодобрительно оглядела стол.
— Почему вы не обтесываете мои камни? Они уже давно должны быть готовы!
— Сегодня мы с Кугелем занимались важным делом, — с холодной надменностью ответил Кугель, — а теперь, как у нас заведено, мы обедаем. Приходите завтра с утра.
Госпожа Секворс и ухом не повела.
— Вы завтракаете слишком поздно, а ужинаете слишком рано. Кроме того, вы пьете чересчур много вина. А мой муж тем временем должен ютиться в тени мужей госпожи Петиш, госпожи Гексель, госпожи Кроульскс и всех остальных. Поскольку моя доброта ни к чему не привела, я решила испробовать новую тактику, для которой я использую определение «страх». В двух словах: если вы немедленно не исполните мой заказ, я приведу сюда своих сестер, и мы разнесем здесь все в щепки!
Нисбет попытался придать своему голосу всю возможную любезность и воззвать к благоразумию неожиданной посетительницы:
— Если я подчинюсь вашему требованию…
— Не требованию, а угрозе!
— Другие женщины могут также попробовать запугать меня, и тогда мое упорядоченное дело пойдет прахом.
— Мне наплевать на ваши проблемы! Мне нужны мои камни, и немедленно!
Кугель поднялся на ноги.
— Госпожа Секворс, вы ведете себя до странности грубо! Раз и навсегда говорю вам: не смейте давить на Нисбета! Он сделает вам ваши камни, когда придет время. А теперь он требует, чтобы вы немедленно покинули помещение, и без лишнего шума!
— Что, теперь Нисбет ставит свои условия? — Шагнув вперед, разъяренная госпожа Секворс схватила старика за бороду. — Я не за тем сюда пришла, чтобы слушать ваше бахвальство! — Резко дернув за бороду, она отступила назад. — Я ухожу, но лишь потому, что я сказала все, что хотела, и надеюсь, что вы воспримете мои слова всерьез!
Госпожа Секворс удалилась, и повисло тяжелое молчание. Наконец Нисбет проговорил деланно веселым голосом:
— Впечатляющее вторжение, нечего сказать. Я должен напомнить госпоже Викско взглянуть на мои замки. Пойдем, Кугель! Вернемся к нашему ужину!
Они вновь принялись за еду, но праздничное настроение безвозвратно ушло. Наконец Кугель сказал:
— Что нам нужно, так это запас, или склад, камней, готовых к установке, чтобы мы могли вовремя удовлетворять требования этих спесивых куриц.
— Вне всякого сомнения. Но как это сделать?
Кугель склонил голову набок.
— Готовы ли вы к нетрадиционным методам?
С бравадой, вызванной частично выпитым вином, частично неделикатным обращением госпожи Секворс с его бородой, Нисбет провозгласил:
— Я — человек, который ни перед чем не остановится, если обстоятельства велят действовать решительно!
— В таком случае давайте примемся за работу! У нас целая ночь! Мы разделаемся со всеми своими проблемами раз и навсегда! Несите лампы.
Несмотря на свое решительное заявление, Нисбет последовал за Кугелем не слишком уверенными шагами.
— И все-таки, что конкретно у тебя на уме?
Но Кугель отказался обсуждать свой план, пока они не пришли к колоннам. Там он сделал знак замешкавшемуся Нисбету идти быстрее.
— Нельзя терять времени! Поднесите лампу к этой колонне.
— Это колонна Фидикса.
— Не имеет значения. Ставьте лампу, дотроньтесь своим амулетом до колонны и пните ее, только очень легонько. Но сначала позвольте мне перевязать колонну вот этой веревкой… Вот так. Замечательно. А теперь приложите амулет и пинайте!
Нисбет подчинился; колонна мгновенно стала невесомой, и Кугель вытащил «единицу», оттолкнув камень в сторону. Через несколько секунд волшебство утратило силу, и колонна вернулась в прежнее положение.
— Вот! — воскликнул Кугель. — Этот камень мы перенумеруем и продадим госпоже Секворс. И конец ее глупостям!
Нисбет решительно возразил:
— Фидикс, несомненно, заметит пропажу!
Кугель с улыбкой покачал головой.
— Вряд ли. Я наблюдал за тем, как мужчины взбираются на колонны. Они выходят из домов, зажмурившись и в полудреме, и не замечают ничего, за исключением состояния погоды и ступенек своей лестницы.
Нисбет с сомнением потянул себя за бороду.
— Завтра, когда Фидикс заберется на свою колонну, он обнаружит, что она необъяснимым образом стала ниже на один камень.
— Вот почему необходимо убрать «единицу» из каждой колонны. Так что за работу! Нам придется убрать много камней.
Когда небо осветила первая утренняя заря, Кугель и Нисбет притащили последний камень в тайник за грудой булыжников на дне каменоломни. Нисбет был охвачен робкой радостью.
— В первый раз за всю мою жизнь у меня под рукой достаточное количество камней, и почти без труда! Теперь наша жизнь потечет более гладко. Кугель, у тебя острый и изобретательный ум!
— Сегодня нам придется работать как всегда. Тогда, если паче чаяния они заметят понижение, мы просто будем отрицать, что что-нибудь об этом знаем, или вообще свалим все на маотов.
— А еще можно сказать, что под тяжестью колонны нижний камень ушел в землю.
— Верно. Нисбет, этой ночью мы превзошли себя!
На небе взошло солнце, и показалась первая группа мужчин, бредущих из деревни. Как Кугель и предсказал, каждый забрался на вершину своей колонны и устроился там, не обнаруживая никаких признаков сомнения или недоумения, и Нисбет с облегчением рассмеялся.
За следующие несколько недель Кугель и Нисбет выполнили огромное количество заказов, хотя и не настолько чрезмерное, чтобы вызвать толки. Госпоже Секворс досталось два камня вместо трех, которые она требовала, но она не выказала неудовольствия.
— Я знала, что могу получить то, чего захочу! Чтобы добиться удовлетворения своих желаний, нужно только намекнуть о неприятных альтернативах. Через некоторое время я закажу еще два камня, за которые могу дать совершенно немыслимую цену. Вы даже можете начать работу над ними прямо сейчас, чтобы мне не пришлось ждать. Что, Нисбет? Помнишь, как я оттаскала тебя за бороду?
Нисбет ответил с официальной вежливостью:
— Я зарегистрирую ваш заказ, и он будет выполнен в надлежащем порядке.
Госпожа Секворс лишь хрипло расхохоталась в ответ и удалилась.
Нисбет печально вздохнул.
— Я надеялся, что такой поток камней заставит наших клиентов успокоиться, но, пожалуй, мы только подстегнули их аппетиты. Госпожа Петиш, например, раздражена тем, что муж госпожи Джиллинскс теперь сидит на такой же высоте, как сам Петиш. Госпожа Вайберл воображает себя главой деревни и настаивает, что Вайберл должен быть на два камня выше, чем те, кто ниже его по положению.
Кугель пожал плечами:
— Мы можем сделать лишь то, что возможно.
Но камни из кучи в тайнике неожиданно быстро закончились, и деревенские женщины снова стали докучать Нисбету с Кугелем своими притязаниями. Те подробно обсудили ситуацию и решили отвечать на неумеренные требования полной непреклонностью.
Некоторые женщины, однако, обратив внимание на то, каким образом госпожа Секворс добилась успеха, начали предъявлять еще более категорические требования. В конце концов Кугелю с Нисбетом пришлось примириться с неизбежностью и однажды ночью выйти к колоннам, чтобы убрать все «двойки». Как и прежде, никто ничего не заметил. Кугель и Нисбет попытались рассчитаться со всей задолженностью по заказам, и старинная урна, в которой Нисбет хранил свои терции, вскоре наполнилась до краев и даже переполнилась.
Однажды к Нисбету пришла поговорить молодая женщина.
— Я — госпожа Мупо; я замужем только неделю, но пришло время начать строить колонну для Мупо, который довольно слаб здоровьем и нуждается в энергии верхнего уровня. Я осмотрела территорию и выбрала место, но когда я проходила рядом с колоннами, то заметила одно странное обстоятельство. На всех нижних камнях стоят номера «три» вместо «один», что казалось бы более правильным. В чем причина?
Нисбет начал лепетать что-то бессвязное, но в разговор быстро вмешался Кугель.
— Это нововведение, изобретенное для того, чтобы помочь таким же молодым семьям, как ваша. Например, Вайберл наслаждается чистым и не рассеявшимся излучением на своем «двадцать четвертом». Если вы начнете с «трех» вместо «одного», то будете лишь на двадцать один камень ниже его, а не на двадцать три.
Госпожа Мупо понимающе кивнула.
— Это действительно очень полезное нововведение!
— Мы не разглашаем эти сведения, поскольку не сможем угодить всем. Можете считать эту услугу любезным подарком Нисбета лично вам, и так как бедняга Мупо не слишком крепкого здоровья, мы предоставим вам не только «три», но и «четыре». Но только вы не должны никому об этом рассказывать, даже Мупо, ибо мы не можем делать такие подарки всем подряд.
— О, я все понимаю! Об этом никто не узнает!
На следующее утро в каменоломне появилась госпожа Петиш.
— Нисбет, моя племянница, та, что недавно вышла замуж за Мупо, рассказывает мне какие-то странные и нелепые истории о «тройке» и «четверке», которые, откровенно говоря, я не могу понять. Она клянется, что ваш помощник, Кугель, пообещал ей один камень бесплатно, как подарок молодой семье. Я заинтересовалась потому, что на следующей неделе еще одна моя племянница выходит замуж, и если вы продаете всяким молокососам два камня по цене одного, то будет только справедливо, если вы поступите так же со старым и ценным клиентом, таким, как я.
— Мое объяснение ввело госпожу Мупо в заблуждение, — вежливо объяснил Кугель. — Недавно мы заметили у колонн бродяг и кочевников. Мы велели им убираться, а потом, чтобы обмануть возможных воров, внесли изменения в нашу систему нумерации. На деле ничего не изменилось, и вам не о чем беспокоиться.
Госпожа Петиш удалилась, с недоверием качая головой. Остановившись у колонн, она несколько минут разглядывала их сверху донизу, а затем вернулась в деревню.
Нисбет нервно проговорил:
— Надеюсь, больше никто не будет приставать к нам с вопросами. Ваши ответы поразительны и заморочили голову даже мне, но другие могут быть более проницательными.
— Я думаю, что это был последний подобный вопрос, — заверил его Кугель, и оба вернулись к работе.
Около полудня из деревни вышла госпожа Секворс в сопровождении своих сестер. Они несколько минут потоптались около колонн, а потом направились к каменоломне.
Нисбет прошептал дрожащим голосом:
— Кугель, я назначаю тебя ответственным за это дело. Постарайся умаслить этих дам.
— Я сделаю все возможное, — ответил ему Кугель и вышел навстречу госпоже Секворс. — Ваши камни еще не готовы. Приходите через неделю.
Госпожа Секворс как будто и не слышала его слов. Она обвела каменоломню своими водянисто-голубыми глазами.
— Где Нисбет?
— Он неважно себя чувствует. Еще раз повторяю: срок заказа — месяц или больше, поскольку нам приходится добывать очень много белокамня. Я очень сожалею, но мы не сможем обслужить вас хоть сколько-нибудь раньше.
Госпожа Секворс вперила ледяной взгляд в Кугеля.
— Где «единицы» и «двойки»? Почему они исчезли и первыми идут «тройки»?
Кугель притворился искренне удивленным.
— Неужели это действительно так? Очень странно. И все же ничто не вечно, и «единицы» с «двойками» могли раскрошиться в пыль.
— У основания колонн нет никакого следа этой пыли.
Кугель пожал плечами.
— Поскольку колонны остались на той же относительной высоте, не вижу в этом большого вреда.
Из другого конца каменоломни, запыхавшись, прибежала одна из сестер госпожи Секворс.
— Мы нашли спрятанную под осколками кучу камней, и на каждом из них выбито «два»!
Госпожа Секворс бросила на Кугеля косой взгляд, затем развернулась и зашагала назад к деревне в сопровождении своих сестер.
Кугель мрачно отправился к дому Нисбета. Тот подслушивал из-за двери.
— Все изменилось, — объявил Кугель. — Пора смываться.
Нисбет подскочил, пораженный до глубины души.
— Смываться? А мой чудесный дом? Мои древности и мои замечательные безделушки! Это немыслимо!
— Боюсь, что госпожа Секворс не ограничится простой критикой. Помните, как она обошлась с вашей бородой?
— Разумеется, помню, но в этот раз я буду защищаться! — Нисбет подошел к шкафу и выбрал меч. — Это самая лучшая сталь из Древнего Харая! Сюда, Кугель! Еще одно такое же лезвие! Носи его достойно!
Кугель прицепил старинный меч к поясу.
— Сопротивление — это замечательно, но целая шкура много лучше. Предлагаю подготовиться ко всем возможным случаям.
— Ни за что! — гневно воскликнул Нисбет. — Я встану на пороге своего дома, и первый, кто осмелится сюда сунуться, отведает моего меча!
— Они будут держаться на расстоянии и швырять камни, — предостерег старика Кугель.
Нисбет не обратил на его слова никакого внимания и пошел к двери. Кугель немного поразмыслил, потом понес разные вещи к повозке, оставленной маотскими торговцами: провизию, вино, ковры, одежду. Затем он спрятал в свой мешок коробочку с воском из ягод оссипа, предварительно намазав им свои башмаки, и пару пригоршней терциев из заветной урны Нисбета. Вторую коробочку с воском он бросил в повозку.
Работу Кугеля прервал возбужденный крик Нисбета:
— Кугель! Они идут, и очень быстро! Как будто полчище разъяренных зверей!
Кугель подбежал к двери и оглядел приближающихся женщин.
— Вы с вашим геройским мечом можете, конечно, отогнать эту орду от парадной двери, но они просто войдут с черного входа. Я предлагаю бегство. Повозка ждет нас.
Нисбет неохотно подошел к повозке и оглядел приготовления Кугеля.
— А где мои терции? Ты погрузил воск для обуви, но не взял терции! Это неразумно!
— Воск для обуви я нашел, но у меня нет вашего амулета, уничтожающего силу притяжения. Урна слишком тяжелая, я не смог ее дотащить.
Нисбет все же побежал в дом и, сгибаясь под тяжестью урны, вытащил ее во двор, рассыпая монеты.
Женщины между тем были уже совсем близко. Заметив повозку, они издали громогласное яростное рычание.
— Стойте, мошенники! — завопила госпожа Секворс.
Ни Кугель, ни Нисбет не обратили никакого внимания на ее призыв.
Нисбет дотащил свою урну до повозки и взвалил ее к остальным вещам, но, попытавшись взобраться туда сам, упал, и Кугелю пришлось затаскивать его на повозку. Кугель пнул телегу и с такой силой толкнул ее, что она взмыла в воздух, но когда он попытался запрыгнуть на нее, то потерял опору и рухнул на землю.
У него не осталось времени на вторую попытку; женщины были уже совсем близко. Держа меч и мешок так, чтобы они не мешали бежать, Кугель помчался со всех ног, преследуемый самыми быстрыми из разъяренных женщин.
Через полмили преследовательницы прекратили погоню, и Кугель остановился перевести дух. Над домом Нисбета уже поднимался дым — злобствующая толпа устроила запоздалую месть. Мужчины стояли в полный рост на верхушках своих колонн, чтобы лучше видеть все происходящее. Высоко в небе повозка плыла на восток, подгоняемая ветром, и Нисбет свешивался с ее края, стараясь разглядеть на земле Кугеля.
Кугель тяжело вздохнул. Перебросив мешок через плечо, он пошел на юг в направлении Порт-Пергуша.
2
Фонсельм
Кугель остается на ночевку в доме Фосельма, колдуна с сомнительной репутацией. По совету мермеланта он старается не поворачиваться к нему спиной, да и вообще не терять бдительности.
Определяя направление по огромному красному солнцу, Кугель шел на юг через безводную пустыню. Небольшие валуны отбрасывали черные тени; редкие кусты «отойди-ка», с мясистыми листьями, похожими на розовые мочки уха, кровожадно тянули колючки к проходившему мимо них Кугелю.
Горизонт туманила дымка цвета размытого кармина. Не было видно ни следов человеческой деятельности, ни единого живого существа, за исключением единственного случая, когда далеко на юге Кугель заметил пельграна внушительных размеров, неторопливо летевшего на огромных крыльях с запада на восток. Кугель ничком бросился на землю и лежал неподвижно до тех пор, пока дымка на восточном краю неба не скрыла крылатое чудище. Тогда он поднялся, отряхнул одежду и продолжил свой путь на юг.
Бледная земля отражала тепло. Кугель остановился и начал обмахивать шляпой вспотевшее лицо. При этом он задел запястьем за «Фейерверк», чешуйку, которую он теперь использовал в качестве украшения на шляпе. Прикосновение вызвало мгновенную жгучую боль и какое-то сосущее ощущение, как будто «Фейерверк» хотел поглотить всю руку Кугеля, а может быть, даже и больше. Кугель искоса взглянул на украшение: он ведь едва-едва задел его запястьем! Да, «Фейерверк» был вовсе не тем предметом, с которым можно было обойтись походя.
Кугель осторожно водрузил шляпу назад на голову и во всю прыть отправился на юг, надеясь найти приют до наступления ночи. Он шел такой стремительной походкой, что почти перелетел через край промоины в пятьдесят ярдов шириной, но резко остановился, на одной ноге балансируя над бездной, а в ста футах под ним поблескивало черное подземное озеро. Несколько напряженных секунд Кугель, шатаясь, пытался обрести равновесие, затем его качнуло назад, на твердую землю.
Переведя дух, Кугель пошел вперед с огромной осторожностью. Еще через несколько миль он наткнулся на другие промоины, больших или меньших размеров, и почти ничто не предвещало их присутствия: кромка — и далекий всплеск темной воды под ногами.
Через края больших промоин свешивались плакучие ивы, полускрывая вереницы странных строений. Они были узкими и высокими, точно составленные одна на другую ящики. Казалось, они были выстроены безо всякой логики, и части конструкций покоились на ветвях ив.
Народец, построивший эти древесные башенки, было трудно разглядеть в тенистой листве. Кугель заметил их, когда они бросились к необычным маленьким окнам; несколько раз ему показалось, что он видел, как они ныряли внутрь промоины на салазках, выточенных из местного известняка. Фигурами они походили на маленьких человечков или мальчиков, хотя их лица наводили на мысли о своеобразном гибриде ящерицы, жука-рогача и маленького джида. Поверх своих серо-зеленых шкур они надевали сборчатые набрюшники из каких-то тусклых волокон и шапки с черными наушниками, по всей видимости, сделанные из человеческих черепов.
Внешность этих созданий оставила Кугелю очень мало надежд на радушный прием и побудила его уйти, подобру-поздорову, прежде чем они пустились за ним в погоню.
Чем ниже садилось солнце, тем больше Кугель начинал нервничать. Если он попытается продолжать свой путь в темноте, то, вне всякого сомнения, угодит в промоину. Если же решит переночевать под открытым небом, завернувшись в свой плащ, то наверняка станет добычей виспов, которые стояли, выпрямившись во весь свой девятифутовый рост, и сверкающими розовыми глазами вглядывались во тьму, вынюхивая запах плоти двумя гибкими хоботами, растущими с каждой стороны гребешков на их головах.
Нижний край солнца уже коснулся горизонта. В отчаянии Кугель наломал веток хрупокуста, которые очень хорошо горели и могли с успехом заменить факел. Приблизившись к окаймленной плакучими ивами промоине, он выбрал древесную башенку, стоявшую несколько обособленно от остальных. Подобравшись ближе, он заметил юркие тени, мелькавшие туда-сюда перед окнами.
Кугель вытащил меч и забарабанил им по дощатой стене.
— Это я, Кугель, — загремел он. — Я — король этой жалкой пустыни! Почему никто из вас не платит мне дань?
Внутри раздался хор пронзительных ругательств, а из окон полетел мусор. Кугель отошел назад и зажег одну из своих веток. Из окон понеслись яростные вопли, и несколько обитателей башенки вылезло на ветви плакучей ивы и скользнуло в темную воду промоины.
Кугель подозрительно осмотрел свой тыл, чтобы никто из обитателей древесных башенок не мог подобраться сзади и запрыгнуть ему на спину. Он еще раз постучал по стене.
— Ну, хватит уже помоев и мусора! Немедленно выкладывайте тысячу терциев или освободите помещение!
Из башенки доносилось лишь шипение и шепот. Поглядывая по сторонам, Кугель обошел строение. Найдя дверь, он просунул внутрь факел, осветивший мастерскую с полированной скамьей из известняка вдоль стены, на которой стояло несколько алебастровых кувшинов, чашек и подносов. Ни очага, ни печки не было — по всей видимости, древесный народец не использовал огня; не было и сообщения с верхними уровнями — ни приставных, ни подвесных лестниц, ни обычных ступеней.
Кугель положил свои ветки хрупокуста и горящий факел на грязный пол и вышел наружу, чтобы принести еще дров. В фиолетовом свете зари он набрал четыре охапки хвороста и притащил их в древесную башенку; во время своего последнего захода он услышал в пугающей близости от себя тоскливый крик виспа.
Кугель поспешно вернулся в древесную башенку. Ее жители еще раз разразились гневными протестующими воплями, и эхо, мечущееся туда-сюда внутри промоины, отразило их пронзительные крики.
— Уймитесь, негодяи! — закричал Кугель. — Я уже почти заснул!
Его приказ остался незамеченным. Кугель принес из мастерской свой факел и принялся размахивать им во все стороны. Гвалт мгновенно затих.
Кугель вернулся в мастерскую и заложил дверь известняковой плитой, которую подпер багром; затем развел огонь таким образом, чтобы он горел медленно, по одной головне за раз. Завернувшись в плащ, он погрузился в сон.
За ночь он несколько раз просыпался, чтобы подбросить хвороста в костер, прислушаться и осмотреть промоину через щель в стене, но тишину нарушали лишь крики виспов.
Утром Кугель поднялся с первыми лучами солнца. Сквозь трещины он внимательно оглядел окрестности древесной башенки, но не заметил ничего подозрительного и не услышал ни звука.
Кугель задумчиво скривил губы. Он чувствовал бы себя уверенней, если бы заметил более или менее явное проявление враждебности со стороны древесного народца. Тишина была слишком уж невинной.
Кугель спросил себя:
— Как в подобном случае я сам наказал бы незваного гостя, столь же дерзкого, как я?
Затем:
— К чему рисковать, попробовав воспользоваться огнем или мечом?
И наконец:
— Логика подсказывает мысль о ловушке. Так что надо глянуть, что там видно.
Кугель отодвинул известняковую плиту от двери. Все было тихо, даже еще тише, чем раньше. Вся промоина как будто затаила дыхание. Кугель изучил землю перед древесной башенкой. Поглядев по сторонам, он заметил веревки, свисающие с ветвей ивы. На площадке перед дверью было насыпано подозрительно много земли, которая, тем не менее, совсем не могла скрыть очертания замаскированной под ней сети. Кугель поднял кусок известняка и швырнул его в заднюю стену. Доски, скрепленные деревянными гвоздями и ивовой лозой, разлетелись в стороны; Кугель выскочил через дырку и был таков, а в спину ему полетели крики ярости и разочарования.
Кугель все так же шел на юг, к дальним холмам, которые, точно тени, вырисовывались в дымке на горизонте. В полдень он наткнулся на заброшенную усадьбу на берегу небольшой речушки, где с удовольствием утолил жажду. В заросшем саду ему попалась дикая яблоня, ломившаяся под тяжестью спелых плодов. Наевшись до отвала, Кугель набил яблоками свой мешок.
Он уже собрался возобновить свой путь, когда заметил каменную плиту с полустершейся надписью:
ЗЛЫЕ ДЕЯНИЯ БЫЛИ СОВЕРШЕНЫ НА ЭТОМ МЕСТЕ
* * *
ДА ПОЗНАЕТ ФОСЕЛЬМ, ЧТО ТАКОЕ БОЛЬ, ДО ТОГО, КАК ПОГАСНЕТ СОЛНЦЕ
* * *
И ПОТОМ
По спине у Кугеля побежали мурашки, и он беспокойно оглянулся через плечо.
— Лучше поскорее убраться отсюда, — сказал он себе и зашагал прочь во всю прыть своих длинных ног.
Через час Кугель проходил мимо леса, где приметил маленькую восьмиугольную часовню с обвалившейся крышей. Он осторожно заглянул внутрь, обнаружив, что в спертом воздухе висит омерзительный запах виспа. Кугель попятился, но тут его внимание привлекла бронзовая пластинка, вся в зеленых разводах. Выгравированные на ней письмена гласили:
ДА НЕ ВЛАСТВУЮТ ЗДЕСЬ БОГИ ГНИЕННА,
* * *
ДЕМОНЫ ГНАРРЫ ПЕКУТСЯ О НАС
* * *
ОТ ЯРОСТИ ФОСЕЛЬМА
Кугель тихонько вздохнул и вышел из часовни. В этом краю и прошлое, и настоящее были угнетающими; Кугель сможет вздохнуть спокойно, лишь оказавшись в Порт-Пергуше! Он вновь направился на юг с еще большей скоростью, чем раньше.
Когда день померк, местность превратилась в череду возвышенностей и болотистых низин, предвещая первый подъем на холмы, которые теперь уже подступали с юга, вздымаясь ввысь. У их подножий росли деревья, отбившиеся от росших на более высоком уровне лесов: милаксы с черной корой и широкими розовыми листьями; бочковые кипарисы, густые и непроходимые; бледно-серые парменты, роняющие бусы сферических черных орешков; кладбищенские дубы, сучковатые и толстые, с искривленными раскидистыми ветками.
Как и прошлым вечером, Кугель встречал наступление сумерек с дурным предчувствием. Когда солнце закатилось за дальние холмы, он выбрался на дорогу, шедшую почти параллельно холмам, которая, возможно, так или иначе должна была привести его в Порт-Пергуш.
Широко шагая по дороге, Кугель смотрел направо и налево, и, к своей великой радости, увидел остановившуюся в полумиле к востоку от него крестьянскую телегу, у задка которой стояли трое мужчин.
Чтобы не произвести впечатление крайней спешки, Кугель замедлил свои шаги, как будто всего лишь неторопливо прогуливался, словно обычный путник, но ни один из людей у телеги, казалось, ничего не заметил или не придал этому никакого значения.
Подойдя ближе, Кугель увидел, что у телеги, запряженной четырьмя мермелантами, отвалилось заднее колесо. Мермеланты делали вид, что это происшествие совершенно их не интересует, и отводили глаза от трех крестьян, которых они предпочитали считать кем-то вроде своих слуг. Телега была нагружена вязанками дров, и в каждом углу возвышался трезубый гарпун, призванный служить средством устрашения в случае нежданного нападения пельграна.
Когда Кугель приблизился, фермеры, которые, очевидно, были братьями, оглянулись на него, а потом хмуро вернулись к созерцанию отвалившегося колеса.
Кугель подошел к повозке. Крестьяне искоса наблюдали за ним с таким полным отсутствием интереса, что лицо Кугеля, на котором уже была готова расцвести любезная улыбка, застыло.
Кугель прочистил горло.
— Кажется, что-то случилось с вашим колесом?
Самый старший из братьев угрюмо пробурчал:
— Нам не «кажется», что с нашим колесом что-то случилось. Ты что, принимаешь нас за дураков? Что-то определенно и действительно не так. Потерялось стопорное кольцо и вывалился подшипник. Это серьезная проблема, так что иди-ка своей дорогой и не мешай нам думать.
Кугель с лукавым упреком поднял вверх палец.
— Эй, дружище, никогда не стоит быть таким самоуверенным! Возможно, я смогу вам помочь.
— Ба! А ты-то что знаешь о таких вещах?
Второй брат пренебрежительно спросил:
— Откуда у тебя такая дурацкая шляпа?
Третий брат отпустил тяжеловесную шуточку:
— Если ты потащишь телегу за ось, а мы будем катить колесо, тогда ты, конечно, сможешь нам помочь. А если нет, так проваливай!
— Вы, разумеется, можете смеяться, но не исключено, что я в действительности могу сделать что-то в таком духе, — обиженно сказал Кугель. Он на глаз оценил телегу, которая, несомненно, весила много меньше, чем любая из колонн Нисбета. Его башмаки были натерты воском оссипа, и все было в порядке. Он шагнул к повозке и пнул ее. — Вот, теперь можете проверить, что и телега, и колесо не тяжелее пушинки. Попробуйте поднять и сами убедиться.
Младший из братьев ухватился за колесо и поднял его с такой силой, что потерявший вес диск выскользнул из его рук и взмыл высоко в воздух, где его подхватил налетевший ветер и унес на восток. Повозка же, с подставленным под ось валуном, не Поддалась действию волшебства и осталась такой же тяжелой, как и была.
Колесо уплывало по небу вдаль. Вдруг, откуда ни возьмись, появился пельгран и, бросившись на колесо, унес его прочь.
Кугель и три крестьянина проводили взглядом летающее чудище, исчезнувшее в горах вместе с колесом.
— Ну, — спросил старший, — и что теперь?
Кугель с сожалением покачал головой.
— Я не рискну сделать еще одну попытку.
— Новое колесо стоит десять терциев, — сказал старший. — А ну плати нам немедленно! И поскольку я никого никогда не пугаю, не буду рассказывать тебе о том, что будет, если ты откажешься!
Кугель выпрямился:
— Я не из тех, кого можно испугать пустыми угрозами!
— А как насчет хорошей дубины или вил?
Кугель предусмотрительно отступил назад и положил руку на рукоятку меча.
— Если по дороге потечет кровь, она будет вашей, а не моей!
Крестьяне стояли на месте, собираясь с мыслями. Кугель возвысил голос.
— За такое колесо, как ваше, отвалившееся, сломанное и сношенное почти до спиц, дадут не больше двух терциев. Требовать больше может только человек, который смотрит на мир нереалистично.
Старший брат напыщенно заявил:
— Мы пойдем на компромисс! Я упомянул десять терциев, ты говорил о двух. Если вычесть из десяти два, получится восемь. Заплати нам восемь терциев, и дело с концом!
Кугель все еще колебался.
— Я чую во всем этом какой-то подвох. Восемь терциев — это слишком много! Не забывайте, я действовал из чистого альтруизма! Неужели мне придется заплатить за доброе дело?
— Так ты считаешь, что отправить наше колесо кувыркаться в воздухе — это доброе дело? Если такова твоя доброта, пощади нас от чего-нибудь более худшего!
— Давайте взглянем на проблему под другим углом, — предложил Кугель. — Мне нужен ночлег. Далеко ли ваша усадьба?
— В четырех милях, но нам сегодня не придется спать в своих постелях — мы останемся здесь и будем стеречь наше имущество.
— Есть другой выход, — сказал Кугель. — Я могу сделать так, что вся телега потеряет вес.
— Что? — вскричал старший брат. — Чтобы мы потеряли нашу повозку точно так же, как и колесо?
— Мы вовсе не такие болваны, за которых ты нас принимаешь! — провозгласил средний.
— Отдай рам наши деньги и иди своей дорогой! — присоединился к ним младший. — Если тебе негде переночевать, попросись в дом к Фосельму, это в миле отсюда по дороге.
— Великолепная идея! — воскликнул старший с широкой ухмылкой. — И почему она не пришла мне в голову? Но сначала — наши десять терциев!
— Десять терциев? Ну и шутки у вас! Прежде чем расстаться хотя бы с грошом, я желаю узнать, где можно спокойно провести ночь.
— А мы тебе разве не сказали? Обратись к Фосельму! Он, как и ты, альтруист и с радостью принимает в своем доме всяких бродяг.
— В модных шляпах или без них, — хихикнул младший.
— В давние времена, кажется, Фосельм опустошил весь этот край. А ваш Фосельм — его тезка? Не пошел ли он по стопам своего прототипа?
— Я ничего не знаю ни о самом Фосельме, ни о его предках, — пожал плечами старший брат.
— У него большой дом, — добавил средний. — Он никому не дает от ворот поворот.
— Даже сейчас из его трубы идет дым, — сказал младший. — Отдай нам деньги и можешь идти куда хочешь. Наступает ночь, а нам надо еще приготовиться защищаться от виспов.
Кугель полез в свою сумку и, покопавшись в яблоках, извлек оттуда пять терциев.
— Я расстаюсь с этими деньгами не затем, чтобы угодить вам, а чтобы наказать себя за попытку помочь невежественным крестьянам.
На него вновь обрушился поток брани, но наконец деньги были приняты, и Кугель ушел. Чуть-чуть удалившись от повозки, он услышал, как братья залились хриплым хохотом.
Мермеланты развалились в грязи, выискивая своими длинными языками в придорожных лопухах что-нибудь съедобное. Когда Кугель подошел к ним, вожак заговорил, но слов было почти не разобрать из-за того, что у него во рту было полно травы.
— Почему эти дуралеи смеются?
Кугель пожал плечами.
— Я помог им своим волшебством, и их колесо улетело, так что мне пришлось дать им пять терциев, чтобы унять их вопли.
— Шутка, глупая и нахальная, — прошамкал мермелант. — Еще час назад они послали мальчика в деревню за новым колесом. Они уже собрались закатить сломанное колесо в канаву, когда увидели тебя.
— Я не придаю значения таким пустякам, — отмахнулся Кугель. — Они посоветовали мне переночевать в доме Фосельма. С другой стороны, я сомневаюсь в их честности.
— Ох уж эти злокозненные конюхи![69] Они думают, что могут обдурить любого! Они же послали тебя к колдуну с сомнительной репутацией!
Кугель с беспокойством оглядел окрестности.
— А нет ли поблизости какого-нибудь другого убежища?
— Наши конюхи когда-то приютили нескольких путников и убили их в собственных постелях, но никто из них не захотел хоронить тела, так что они бросили это занятие. А другое ближайшее жилье в двадцати милях.
— Это плохая новость, — приуныл Кугель. — А как надо вести себя с Фосельмом?
Мермеланты зачавкали травой. Один из них осведомился:
— А у тебя есть с собой пиво? Мы знатные пивохлёбы и всем показываем свои животы.
— У меня нет ничего, кроме диких яблок, и я с удовольствием поделюсь ими с вами.
— Да, было бы неплохо, — согласился мермелант, и Кугель раздал все плоды, которые нес в сумке.
— Если пойдешь к Фосельму, остерегайся его хитростей! Толстый торговец выжил потому, что всю ночь распевал непристойные песни и ни разу не повернулся к колдуну спиной.
Один из крестьян обошел телегу и раздраженно остановился при виде Кугеля.
— Что ты здесь делаешь? Прекрати докучать нашим мермелантам и проваливай отсюда!
Не удостоив его ответом, Кугель пошел по дороге. Он дошел до жилища Фосельма, когда солнце уже коснулось лесистого горизонта. Это было беспорядочно построенное деревянное сооружение в несколько этажей, с множеством пролетов, низкими квадратными башнями, в которых тут и там были понатыканы окна, с балконами, козырьками, высокими фронтонами и дюжиной высоких тонких труб.
Спрятавшись за деревом, Кугель рассмотрел дом. В нескольких окнах горел свет, но Кугель не заметил внутри ни одного движения. Кугелю показалось, что это был очень милый дом., и вряд ли кто-то мог подумать, что в нем жил злодей-обманщик.
Пригибаясь и прячась в тени деревьев и кустарников, Кугель подошел к зданию. Украдкой, точно огромный кот, он подобрался к окну и заглянул внутрь.
За столом, читая какую-то книгу с желтыми листами, сидел мужчина неопределенного возраста, сутулый и практически лысый, если не считать каштановой с проседью челки. Длинный крючковатый нос странно выделялся на довольно плоском лице с близко посаженными выпуклыми молочно-золотистыми глазами. Его руки и ноги были длинными и тощими; он был одет в черный бархатный костюм, на каждом его пальце блестело по перстню, а на указательных — целых три. Лицо колдуна казалось спокойным и безмятежным, и Кугель напрасно искал на нем хоть какой-нибудь знак, намекавший на порочность.
Кугель оглядел комнату и ее обстановку. На серванте вперемешку были сложены всякие диковины и редкости: пирамида из черного камня, моток веревки, стеклянные бутылки, маленькие маски, висящие на полке, кипы книг, цитра, бронзовый инструмент, состоящий из множества дуг и перекладин, и выточенный из камня букет цветов.
Кугель проворно подбежал к парадной двери, где нашел тяжелый медный молоток в форме свисающего из пасти горгульи языка. Он стукнул молотком по двери и закричал:
— Откройте! Честному путнику нужен ночлег, и он щедро заплатит за гостеприимство!
Затем он подбежал назад к окну и увидел, что Фосельм поднялся на ноги, постоял так некоторое время со склоненной набок головой, а затем вышел из комнаты. Кугель мгновенно открыл окно и забрался внутрь. Потом закрыл окно, схватил с серванта веревку и затаился в темноте.
Фосельм вернулся, изумленно качая головой. Он уселся в кресло и вернулся к своей книге. Кугель подошел к нему сзади и накинул петлю вокруг его груди, потом еще и еще, и казалось, что веревка в мотке никогда не закончится. Очень скоро Фосельм был весь замотан в кокон из веревки.
Наконец Кугель обошел кресло и показался колдуну. Тот оглядел его с ног до головы, скорее, с любопытством, чем со злостью, а потом спросил:
— Могу я осведомиться о причинах этого визита?
— Это всего лишь сильный страх, — ответил Кугель. — Я не осмелился провести ночь под открытым небом, поэтому пришел к вашему дому в надежде найти ночлег.
— А веревка? — Фосельм взглянул на паутину, привязавшую его к креслу.
— Я не могу оскорбить вас объяснениями, — сказал Кугель.
— Ты думаешь, что объяснения оскорбят меня сильнее, чем эти веревки?
Кугель нахмурился и побарабанил пальцами по подбородку.
— Ваш вопрос куда более глубок, чем это может показаться на первый взгляд, и смыкается с древним исследованием противостояния воображаемого действительному.
Фосельм вздохнул.
— Сегодня я что-то не в настроении философствовать. Можешь ответить на мой вопрос в терминах, которые приближаются к действительному.
— По правде говоря, я позабыл вопрос, — заюлил Кугель.
— Я перефразирую его простыми словами. Зачем ты привязал меня к креслу, вместо того чтобы войти в дом через дверь?
— Если вы так на этом настаиваете, я буду вынужден открыть нелицеприятную правду. У вас репутация коварного и непредсказуемого злодея с непреодолимой склонностью к патологическим шуткам.
Фосельм скорчил скорбную мину.
— В таком случае простое отрицание с моей стороны не будет иметь в твоих глазах никакого веса. А кто пытался так меня очернить?
Кугель с улыбкой покачал головой:
— Как человек чести я должен унести эту тайну с собой в могилу.
— Вот как! — воскликнул Фосельм и, погрузившись в размышления, замолчал.
Кугель, краем глаза следя за пленником, воспользовался случаем оглядеть комнату. Кроме уже замеченного им серванта, обстановка комнаты состояла из ковра, сотканного в темно-красных, синих и черных тонах, открытого книжного шкафа и табурета.
Маленькая мошка, летавшая по комнате, приземлилась на лоб Фосельма. Тот вытянул из-под пут руку и смахнул незваного гостя, вновь вернув руку под веревки.
Кугель обернулся и застыл с открытым ртом в изумления. Неужели он плохо завязал веревку? Казалось, Фосельм обезврежен так же надежно, как муха в паутине.
Но тут внимание Кугеля привлекло чучело птицы четырех футов в высоту, с лицом женщины, обрамленным копной вьющихся черных волос. На ее лбу возвышался двухдюймовый гребень из прозрачной пленки.
— Это гарпия с Зардунского моря, — раздался голос из-за его плеча. — Их осталось очень немного. Они неравнодушны к плоти утонувших моряков, и когда корабль обречен, они собираются вокруг него в ожидании добычи. Обрати внимание на уши, — палец Фосельма протянулся над плечом Кугеля и отодвинул волосы, — которые совершенно такие же, как у русалок. Осторожней с гребнем! — палец уперся в основание зубцов. — Острия ядовитые!
Кугель потрясенно оглянулся и увидел, что палец удалился, остановившись по пути, чтобы почесать нос Фосельма, а затем снова исчез под веревками.
Кугель быстро пересек комнату и проверил путы, которые, казалось, были туго натянуты. Шляпа Кугеля оказалась перед самым носом у волшебника, и тот, заметив прикрепленное к ней украшение, тихонько присвистнул сквозь зубы.
— А у тебя исключительно нарядная шляпа, — заметил он. — Потрясающий фасон, хотя в таком краю, как этот, ты с тем же успехом мог бы натянуть себе на голову кожаный чулок. — С этими словами он взглянул в свою книгу.
— Вполне возможно, — согласился Кугель. — Но когда солнце потухнет, обыкновенный балахон будет соответствовать всем требованиям скромности.
— Ха-ха! Тогда все фасоны станут бессмысленными! Забавное замечание! — Фосельм украдкой заглянул в книгу. — А эта милая безделушка: где ты взял такую прелестную вещицу? — И Фосельм снова метнул взгляд в книгу.
— Эту мишуру я подобрал по пути, — беспечно отмахнулся Кугель. — А что это за книга, от которой вы не можете оторваться? — Он поднял книгу. — Хм. «Рецепты деликатесов мадам Мильгрим».
— Верно, и я вспомнил, что нужно помешать морковный пудинг. Возможно, ты присоединишься к моей скромной трапезе? Тзат! — бросил Фосельм через плечо.
Веревки упали на пол, свернувшись в маленький свободный моток, и волшебник поднялся на ноги.
— Я не ждал гостей, поэтому сегодня мы поужинаем на кухне. Но я должен поспешить, а не то пудинг пригорит!
На своих длинных ногах, с выступающими коленями он прошествовал на кухню вместе с Кугелем, который нерешительно плелся позади него. Фосельм указал ему на стул:
— Садись, а я соберу нам небольшую закуску — ничего перченого или тяжелого, не возражаешь? Ни мяса и ни вина, поскольку они воспламеняют кровь и, согласно мадам Мильгрим, вызывают флактомию! Вот отличный сок из ягод джингл — очень рекомендую! Затем мы займемся чудесным травяным рагу и нашим морковным пудингом.
Кугель уселся за стол и с неприкрытой настороженностью стал наблюдать за тем, как Фосельм сновал туда-сюда, собирая небольшие плошки с пирогами, консервами, компотами и овощными пастами.
— У нас будет настоящий пир! Я редко потакаю своим желаниям, но сегодня, с таким изысканным гостем, весь порядок можно оставить побоку! — Он на минуту оторвался от своих дел. — Ты назвал мне свое имя? С каждым годом я становлюсь все более рассеянным!
— Меня зовут Кугель, я родом из Альмери, куда сейчас и возвращаюсь.
— Альмери! Путь туда не близок, и на каждом шагу поджидают удивительные зрелища, точно так же как и множество опасностей! Завидую твоей непоколебимости! Ну что, примемся за ужин?
Кугель ел только те блюда, которые пробовал сам Фосельм, и, казалось, не замечал никаких вредных воздействий. Фосельм, аккуратно отщипывая по кусочку оттуда и отсюда, пространно рассказывал:
— …имени много неудачных тезок в этом краю. Вероятно, в девятнадцатой эре был такой «Фосельм», действительно вспыльчивого нрава, и еще могло быть множество Фосельмов спустя многие столетия, хотя через такое время жизни отдельных людей сливаются в одну. Меня бросает в дрожь при одной мысли об их деяниях… Теперь наши местные злодеи — клан фермеров. Они, конечно, в сравнении с древними Фосельмами, просто ангелы милосердия, но, тем не менее, у них есть несколько скверных привычек. Они поят своих мермелантов пивом, а потом посылают их пугать путешественников. Однажды они осмелились прийти сюда, стуча копытами по крыльцу и демонстрируя свои животы. Они кричали: «Пива! Дайте нам хорошего пива!» Разумеется, я не держу в доме подобной гадости. Я сжалился над ними и подробно разъяснил общие черты опьянения, но они отказались слушать и осыпали меня бранью. Представляешь? «Ты, старый лживый трезвенник, мы уже наслушались твоего глупого кваканья, а теперь хотим получить за это пива!» Это их собственные слова! Тогда я сказал: «Замечательно; вы получите ваше пиво». Я приготовил настой из прогоркшего пивного сусла и нуксиума, остудил его и заставил пениться, на манер пива. Я объявил: «Это единственное пиво, которое у меня есть», и разлил его в кувшины. Они окунули туда свои носы и выхлебали все в один присест. В тот же миг они сморщились, как мокрицы, и упали, точно мертвые, и лежали так полтора дня. Наконец они распрямились, поднялись на ноги, самым непринужденным образом загадили мне весь двор и были таковы. Они больше никогда не вернулись, и, надеюсь, мое маленькое наставление научило их умеренности.
Кугель склонил голову набок и поджал губы.
— Любопытная история.
— Спасибо. — Фосельм кивнул и улыбнулся, точно погрузившись в приятные воспоминания. — Кугель, ты замечательный слушатель; кроме того, ты не вылизываешь всю еду на тарелке, а потом не выпрашиваешь жадным взглядом добавки. Мне нравятся утонченность и чувство стиля. На самом деле, Кугель, ты мне приглянулся. Давай подумаем, что можно сделать, чтобы облегчить твой жизненный путь. Чай будем пить в гостиной: лучший сорт «Янтарного крыла мотылька» для уважаемого гостя! Пойдешь первым?
— Я подожду и пойду вместе с вами, — отказался Кугель. — Было бы невежливым поступить иначе.
Фосельм сердечно проговорил:
— У тебя не такие манеры, как у всех этих теперешних юнцов, которые только о себе и думают, а, скорее, как у людей старого поколения.
Под бдительным оком Кугеля Фосельм приготовил чай и разлил его по изящным чашечкам из очень тонкого фарфора. Кивнув, он сделал знак Кугелю:
— А теперь — в гостиную.
— Идите первым, если вы не против.
На лице Фосельма отразилось странное изумление, затем он пожал плечами и отправился в гостиную.
— Садись, Кугель. Вон то зеленое бархатное кресло — очень удобное.
— Мне как-то тревожно, — ответил Кугель. — Я лучше постою.
— Ну тогда хотя бы сними свою шляпу, — сказал Фосельм, и в его голосе промелькнули раздраженные нотки.
— Разумеется, — отозвался Кугель.
Фосельм с любопытством наблюдал за действиями Кугеля.
— Что ты делаешь?
— Снимаю украшение. — Кугель взял чешую через сложенный платок, чтобы защитить руки, и положил ее в мешок. — Оно тяжелое и острое, и, боюсь, как бы оно не повредило вашу чудесную мебель.
— Ты очень деликатный молодой человек и заслуживаешь маленького подарка. Например, я могу подарить тебе вот эту веревку: она принадлежала Лажнасценту Лемурианскому и обладает магическими свойствами. Например, она подчиняется приказаниям; она растягивается и удлиняется, не теряя при этом своей прочности, на такую длину, которая тебе понадобится. Я вижу, что у тебя при себе великолепный старинный меч. Эта филигрань на эфесе выдает руку Харая из восемнадцатой эры. Сталь, должно быть, отменного качества, но острый ли он?
— Ну конечно, — ответил Кугель. — Я мог бы побриться его лезвием, если бы мне так вздумалось.
— Тогда отрежь себе сколько хочешь от этой веревки, ну, скажем, десять футов. Она как раз поместится в твой мешок, и, тем не менее, по твоему приказу сможет растянуться и на десять миль!
— Вот это истинная щедрость! — воскликнул Кугель, отмеряя обусловленную длину. Взмахнув мечом, он ударил по веревке, но безо всякого эффекта. — Очень странно.
— Ах ты, какая досада! И все это время ты считал, что у тебя острый меч, — озорно ухмыльнулся Фосельм. — Возможно, нам удастся поправить эту беду.
Он вынул из шкафа длинную коробку, в которой обнаружился сверкающий серебристый порошок.
— Опусти меч в глиммистер, — велел Фосельм. — Но ни в коем случае не прикасайся к порошку, а то твои пальцы превратятся в жесткие серебряные прутья.
Кугель подчинился. Когда он вытащил меч, с него мелким дождем посыпался блестящий глиммистер.
— Отряхни его хорошенечко, — посоветовал Фосельм. — Избыток только поцарапает ножны.
Кугель тряс мечом, пока весь порошок не осыпался. Лезвие замерцало маленькими искорками, а сам клинок, казалось, засветился.
— Ну же! — поторопил Фосельм. — Режь!
Меч разрубил веревку с такой легкостью, как будто это была обычная водоросль.
Кугель осторожно смотал веревку.
— А как ей приказывать?
Фосельм поднял оставшуюся веревку.
— Если хочешь, чтобы она обмоталась вокруг чего-нибудь, подбрось ее вниз и используй заклинание «Тзип!», вот так.
— Стоп! — воскликнул Кугель, взмахнув мечом. — Демонстрации не нужно!
Фосельм рассмеялся.
— Кугель, ты проворен, как пташка. И все же я, тем не менее, думаю о тебе. В этом сумасшедшем мире живчики погибают молодыми. Не бойся веревки; я не буду действовать в полную силу. Взгляни, пожалуйста! Чтобы развязать веревку, крикни «Тзат!», и она вернется к тебе в руки. Вот так.
Фосельм отступил и поднял руки, как человек, которому нечего скрывать.
— Похоже ли мое поведение на поведение «коварного и непредсказуемого злодея»?
— Вне всякого сомнения, в том случае, если злодей в целях своего обмана решит притвориться альтруистом.
— А как тогда отличить злодея от альтруиста?
Кугель пожал плечами:
— Это не слишком важное отличие.
Фосельм, казалось, не обратил на его слова никакого внимания; его деятельный ум уже перескочил на новую тему:
— Меня воспитывали в старых традициях! Мы черпаем силу в основных истинах, под которыми ты, как аристократ, несомненно, подпишешься! Я прав?
— Совершенно верно, во всех отношениях! — горячо воскликнул Кугель. — Разумеется, сознавая, что эти фундаментальные истины отличаются для разных краев и даже для разных людей.
— И все же некоторые истины всемирны, — возразил Фосельм. — К примеру, древний обряд обмена подарками между хозяином и гостем. Как альтруист, я угостил тебя прекрасной и питательной едой, подарил волшебную веревку и продлил жизнь твоему мечу. Ты от всего сердца спросишь, что мог бы подарить мне взамен, но я попрошу у тебя лишь уважения…
Кугель с великодушной непосредственностью перебил его:
— Оно навеки ваше и не знает границ, так что основные истины соблюдены. А сейчас, Фосельм, я чувствую, что несколько утомлен, и поэтому…
— Кугель, как ты великодушен! Случайно, одиноко бредя по жизненному пути, мы встречаем человека, который внезапно, или так это кажется, становится дорогим и верным другом. Мне будет жаль расставаться с тобой! Ты непременно должен оставить мне какой-нибудь маленький сувенир, и на самом деле я не согласен взять у тебя что-либо большее, чем этот кусочек мишуры, который ты носишь на своей шляпе. Пустячок, символ, не более, но он будет напоминать мне о тебе, до того счастливого дня, когда ты вернешься! Ты можешь отдать мне его прямо сейчас.
— С удовольствием, — ответил Кугель. С огромной осторожностью он пошарил в сумке и извлек оттуда украшение, которое первоначально было приколото к шляпе. — С самыми теплыми пожеланиями вручаю вам эту безделушку.
Фосельм несколько секунд смотрел на украшение, затем поднял на Кугеля исполненный благодарности взгляд своих молочно-золотистых глаз.
— Кугель, ты дал мне слишком много! Это ценный предмет — нет, не возражай мне! — а я хочу получить то довольно вульгарное украшение с фальшивым красным камнем в центре, которое я заметил у тебя раньше. Ну же, я настаиваю! Оно всегда будет висеть на почетном месте в моей гостиной.
Кугель мрачно улыбнулся.
— В Альмери живет Юкоуну, Смеющийся Маг.
Фосельм невольно сморщился.
— Когда мы встретимся, — продолжал Кугель, — он спросит меня: «Кугель, где мой «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк», который был вверен твоим заботам?» И что я отвечу ему? Что я не смог отказать некоему Фосельму из страны Падающей Стены?
— Необходимо поразмыслить над этим вопросом, — пробормотал Фосельм. — Одно решение прямо-таки напрашивается. Если бы, например, ты решил не возвращаться в Альмери, тогда Юкоуну никогда не узнал бы об этом. Или если, допустим… — Фосельм внезапно замолчал.
Прошел миг, и он вновь заговорил голосом, исполненным любезности:
— Ты, должно быть, утомлен и валишься с ног. Но сначала глотни моей ароматической настойки, которая успокаивает желудок и укрепляет нервы!
Кугель попытался отклонить это предложение, но колдун отказался слушать. Он принес маленькую черную бутылочку и два хрустальных кубка. В бокал Кугеля он налил на пол дюйма бледной жидкости.
— Я сам перегонял ее, — с гордостью пояснил Фосельм. — Посмотрим, придется ли она тебе по вкусу.
Небольшой мотылек подлетел к кубку Кугеля и внезапно замертво упал на стол.
Кугель вскочил на ноги.
— Сегодня мне не понадобится такой тоник, — сказал он. — Где я буду спать?
— Пойдем. — Фосельм повел Кугеля вверх по лестнице и распахнул дверь в комнату. — Это уютная спаленка, где ты отлично отдохнешь.
Кугель отошел от двери.
— Там нет окон! Мне будет душно.
— Да? Ладно, давай заглянем в другую комнату… Как насчет этой? Здесь замечательная мягкая постель.
— А что это за тяжелая решетка над кроватью? — с сомнением в голосе спросил Кугель. — Вдруг она свалится прямо мне на голову?
— Кугель, что за пессимизм! Всегда надо стараться найти в жизни что-нибудь хорошее! Заметил ли ты, например, чудесную вазу с цветами у кровати?
— Она прелестна! Давайте посмотрим другую комнату!
— Сон есть сон! — раздраженно заявил Фосельм. — Ты всегда такой привередливый? Ну хорошо, а как тебе нравится эта прекрасная спальня? Здесь замечательная кровать и широкое окно. Могу только надеяться, что у тебя не закружится голова от высоты.
— Это мне вполне подойдет, — кивнул Кугель. — Фосельм, я желаю вам спокойной ночи.
Фосельм гордо прошествовал назад по коридору. Кугель запер дверь и распахнул окно. На фоне звездного неба вырисовывались тонкие высокие трубы и одинокий кипарис, возвышающийся над домом. Кугель привязал конец подаренной ему веревки к ножке кровати и пнул ее, и кровать в мгновение ока утратила вес, взмыв в воздух. Кугель подтащил ее к окну и вытолкнул наружу. Он потушил лампу, взобрался на кровать и подтолкнул ее к кипарису, к ветке которого привязал другой конец веревки. Затем скомандовал:
— Веревка, вытянись!
Веревка растянулась, и Кугель всплыл к темному небу. Здание приобрело очертание несимметричной массы, чернее черного, с желтыми четырехугольниками, отмечавшими освещенные комнаты.
Кугель подождал, пока веревка не растянулась на сотню ярдов, затем приказал:
— Веревка, прекрати тянуться!
Кровать с мягким толчком остановилась. Кугель устроился поудобнее и стал наблюдать за домом.
Прошло полчаса. Кровать покачивалась на переменчивом ночном ветру, и Кугель задремал под пуховым одеялом. Его веки отяжелели… Вдруг из окна комнаты, в которой он должен был ночевать, вырвалась беззвучная вспышка. Кугель заморгал и сел, увидев, как пузыри блестящего бледного газа вырываются из окна.
В комнате стало так же темно, как и раньше. Через миг в окне замерцал свет лампы, и на фоне желтого прямоугольника показалась угловатая фигура Фосельма с прижатыми к бокам локтями. Он туда-сюда завертел головой, вглядываясь во тьму.
Наконец он ушел, и комната погрузилась во мрак.
Кугелю стало очень неуютно от близости здания. Он вцепился в веревку и произнес: «Тзат!»
Веревка развязалась и повисла в его руках.
Кугель приказал:
— Веревка, укоротись!
Веревка снова стала десяти футов в длину.
Кугель оглянулся на дом.
— Фосельм, каковы бы ни были твои деяния или злодеяния, я благодарен тебе за эту веревку и постель, несмотря даже на то, что из страха мне придется спать на воздухе.
Он свесился с края кровати и в звездном свете разглядел на земле дорогу. Ночь была совершенно тихой. Его понесло потоком воздуха, если он вообще куда-то двигался, на запад.
Кугель повесил свою шляпу на спинку кровати, лег на спину, натянул одеяло на голову и уснул.
* * *
Ночь шла своим чередом. Звезды медленно пересекали небо. Из пустыни донесся унылый крик виспа: один, затем другой. Потом все затихло.
Кугель проснулся на рассвете и довольно долго не мог определить, где находится. Он опустил было ногу с кровати, затем вновь втянул ее назад резким рывком.
На солнце вырисовывалась черная тень; тяжелый черный предмет спикировал на кровать Кугеля. Это был пельгран, судя по шелковистой серой шерсти на брюшке, среднего возраста. Его двухфутовую голову венчал черный рог, похожий на рог жука-оленя, а жуткая морда скалилась белыми клыками. Усевшись на спинку кровати, точно на насест, чудище разглядывало Кугеля с кровожадным и одновременно изумленным видом.
— Сегодня я позавтракаю в постели, — сказал пельгран. — Нечасто мне доводится так себя побаловать.
Он потянулся и схватил Кугеля за щиколотку, но тот вырвался. Кугель схватился за эфес меча, но не сумел вытащить его из ножен. Отчаянно пытаясь освободить оружие, он задел кончиком ножен свою шляпу; пельгран, привлеченный красным отблеском, потянулся к ней. Кугель изо всех сил швырнул «Фейерверк» прямо ему в морду.
Широкие поля шляпы и собственный ужас помешали Кугелю следить за ходом событий. Кровать подлетела вверх, как будто освободившись от груза; пельгран пропал.
Кугель в недоумении огляделся по сторонам.
Пельгран исчез, как будто сквозь землю провалился.
Кугель бросил взгляд на «Фейерверк», который, казалось, засиял несколько более ярким светом.
Очень аккуратно Кугель примостил шляпу у себя на голове. Взглянув вниз, он заметил, что по дороге катится маленькая двухколесная тачка, которую толкал толстый мальчишка лет двенадцати-тринадцати.
Кугель бросил вниз веревку так, что она закрепилась на пне, и подтянул кровать к земле. Когда мальчик покатил свою тележку мимо него, Кугель выпрыгнул на дорогу с криком:
— Стой! А ну-ка, что у нас здесь?
Перепуганный мальчишка отскочил.
— Это новое колесо от телеги и завтрак для моих братьев: горшок рагу, коврига хлеба и кувшин вина. Если вы грабитель, то вряд ли сможете здесь чем-нибудь поживиться.
— А это уж мне решать! — сказал Кугель.
Он пнул колесо, чтобы сделать его невесомым, и одним ударом послал его в небо, заставив мальчишку застыть в изумлении с разинутым ртом. Затем Кугель вытащил из тачки горшок с рагу, хлеб и вино.
— Можешь идти дальше, — сказал он мальчику. — Если твои братья спросят, куда делись колесо и их завтрак, назови им имя «Кугель» и скажи «пять терциев».
Мальчишка пустился бежать со своей тележкой. Кугель принес горшок, хлеб и вино на кровать и, отвязав веревку, взмыл высоко в воздух. По дороге прибежали три запыхавшихся фермера, а за ними следом трусил мальчишка. Они остановились и закричали:
— Кугель! Ты где? Нам надо перекинуться с тобой парой слов!
А один из них коварно добавил:
— Мы хотим вернуть тебе твои пять терциев!
Кугель не снизошел до ответа. Мальчик, пытавшийся отыскать взглядом летящее в небе колесо, заметил кровать и показал на нее братьям, и фермеры, малиновые от злости, яростно потрясая кулаками, разразились бранью. Несколько минут Кугель безмятежно слушал их ругательства, точно забавляясь всем происходящим, пока ветер, крепчая, не понес его к холмам и Порт-Пергушу.
Из Порт-Пергуша в Каспар-Витатус
1
На пристани
Прибыв в Порт-Пергуш, Кугель приобретает билет на «Аввентуру», единственное судно, способное доставить его в Альмери. Впрочем, как выясняется, с билетом надули его самого, так что ему приходится вступить в переговоры с Вармусом, погонщиком каравана, направляющегося в Каспара-Витатус. Мест в караване больше нет, и хитроумность Кугеля снова приходится как нельзя к месту.
Попутный ветер с комфортом нес Кугеля на его кровати над холмами. Когда последняя вершина осталась позади, глазам Кугеля предстала безбрежная панорама, и огромным разливом жидкого металла с запада до востока раскинулась дельта реки Ченг.
На западе Кугель заметил на берегу россыпь обветшалых серых строений — Порт-Пергуш. У причала стояло на якоре около полудюжины кораблей; на таком огромном расстоянии их было не отличить друг от друга.
Кугель заставил кровать снизиться, свесив с одной стороны меч, а с другой — башмаки, так чтобы они были захвачены силой притяжения. Подгоняемую порывами переменчивого ветра кровать с беспомощным Кугелем швыряло туда-сюда, пока наконец она не рухнула в заросли болотного тульсифера в нескольких ярдах от того места, где начиналась вода.
С большой неохотой покинув мягкую и удобную кровать, Кугель направился к идущей вдоль реки дороге по болотистому торфянику, буйно заросшему дюжиной видов более или менее ядовитых растений: черными и красновато-коричневыми лопухами, волдыряником, хёрзом, покрытым коричневыми цветами, брезгливым виноградом, который при приближении Кугеля с отвращением шарахнулся. Голубые ящерицы сердито зашипели на него, и тот, в скверном настроении, которым был обязан прикосновению к жгучему волдырянику, огрызнулся:
— Заткнитесь, паразиты! Я и не ожидал ничего другого от таких поганых тварей!
Ящерицы, уловив суть злобного высказывания Кугеля, начали наскакивать на него, шипя и плюясь, пока Кугель не схватил с земли сухую ветку и, стуча ею по земле, не отогнал их прочь.
Наконец ему удалось выбраться на дорогу. Он почистил свою одежду, похлопал шляпой по ноге, стараясь не задеть «Фейерверк». Затем, перевесив меч под таким углом, чтобы он выглядел как можно более щегольски, Кугель направился к Порт-Пергушу.
Была середина дня. Дорогу с каждой стороны обрамлял ряд высоких кедров, и Кугель то выходил из черной тени на красный солнечный свет, то снова нырял в тень. На склоне холма он заметил одинокую хижину, а на берегу реки — гниющие баржи. Дорога прошла мимо древнего кладбища, осененного беспорядочными рядами кипарисов, затем повернула к реке, обегая отвесный утес, на котором притулился разрушенный дворец.
Войдя в город, дорога обогнула главную городскую площадь, после чего прошла перед большим полукруглым зданием, некогда служившим театром или концертным залом, но теперь превращенным в трактир. После этого дорога вернулась к береговой линии и пошла мимо тех кораблей, которые Кугель заметил с высоты. В мозгу Кугеля неотступно вертелся вопрос: могла ли «Таланте» еще быть в порту?
Маловероятно, но не исключено.
Кугелю совсем не улыбалось встретиться лицом к лицу с капитаном Баунтом, Дрофо, госпожой Сольдинк или даже с самим господином Сольдинком.
Остановившись, Кугель прорепетировал несколько приветствий, которые можно было бы использовать, чтобы сгладить возможную напряженность. Через некоторое время он признался себе, что ни одно из них не увенчалось бы успехом, так что обычный поклон или простой и неопределенный кивок головой вполне сойдут.
Продолжая держать ухо востро, Кугель неторопливо зашел на один из обветшалых причалов. Там он обнаружил три больших корабля и еще два небольших каботажных судна в придачу к паромам на противоположной стороне.
К величайшему облегчению Кугеля, «Таланте» среди них не было.
Первое и самое дальнее по течению реки судно было тяжелой безымянной баржей, очевидно, предназначенной для торговли на реке. Второе, большой каррак[70] под названием «Лейкидион», казалось, был на ремонте. Третий, ближайший к площади, носивший имя «Аввентура», нарядная яхта, немного уступавшая размером своим соседям, стоял под погрузкой.
На пристани было сравнительно оживленно — проезжали туда-сюда телеги, перекликались и переругивались грузчики, а с баржи доносилась веселая песня гармоники.
Небольшой человечек, толстенький и румяный, в форме мелкого чиновника, остановился, окидывая Кугеля оценивающим взглядом, и ушел в один из близлежащих пакгаузов.
На палубе «Лейкидиона», облокотившись на поручни, стоял полный мужчина в костюме цвета индиго в белую полоску, конической черной шляпе со свисающей у правого уха золотой цепочкой и вставленной в левую щеку золотой втулкой — наряде жителей Кастиллионского Побережья[71].
Кугель уверенным шагом приблизился к «Лейкидиону» и, придав своему лицу добродушное выражение, приветственно помахал рукой.
Капитан корабля бесстрастно взглянул на него и никак не отреагировал на приветствие.
— Прекрасный корабль, — крикнул ему Кугель. — Я вижу, он немного неисправен.
Капитан наконец снизошел до ответа:
— Меня уже уведомили об этом.
— Куда вы пойдете, когда закончится ремонт?
— Куда и обычно.
— То есть?
— В Литтикут и Три Сестры или в Вой, если будет груз.
— Мне нужен корабль на Альмери, — сказал Кугель.
— Вы его здесь не найдете, — с угрюмой ухмылкой ответил капитан. — Я не трус, но голова на плечах у меня есть.
Кугель упрямо возразил:
— Ну кто-то же здесь должен плавать на юг от Порт-Пергуша! Это всего лишь логично!
Капитан пожал плечами и взглянул на небо.
— Если у вас есть основания так полагать, то это, несомненно, правильно.
Кугель нетерпеливо сжал эфес своего меча.
— Как вы посоветуете мне отправиться на юг?
— Морем! — Капитан ткнул пальцем в направлении «Аввентуры», — Поговорите с Вискишем, он дилк и настоящий безумец. Если щедро заплатите, он повезет вас хоть в пасть к самому Джихану.
— Я точно знаю вот что, — сказал Кугель. — В Порт-Пергуш из Саскервоя доставляют ценные грузы, которые затем переправляются в Альмери.
Капитан слушал его без особого интереса.
— Вероятней всего, их перевозят караваном, например, Ядкомо или Вармус. Или разве что Вискиш везет их на юг на «Аввентуре». Все дилки сумасшедшие. Они думают, что будут жить вечно, и плюют на опасности. На мачтах их кораблей привязаны фонари, чтобы, когда потухнет солнце, они могли найти обратный путь по морю в свою Дилклюзу.
Кугель открыл рот, чтобы задать еще один вопрос, но капитан уже ушел в свою каюту.
Пока они разговаривали, из пакгауза вышел тот самый маленький толстенький человечек, который встретился Кугелю на пристани. Он несколько минут прислушивался к разговору, затем проворно направился к «Аввентуре». Взбежав по трапу, он исчез в одной из кают и почти тут же вернулся к трапу, где немного задержался, а затем, не обращая на Кугеля никакого внимания, исполненной достоинства походкой пошел назад в пакгауз.
Кугель отправился на «Аввентуру», надеясь, по меньшей мере, узнать, куда Вискиш собирается плыть. У основания трапа было вывешено объявление, которое Кугель прочитал с величайшим интересом.
ПАССАЖИРЫ, ОТПРАВЛЯЮЩИЕСЯ НА ЮГ, ВНИМАНИЕ!
ПОРТЫ ЗАХОДА ОПРЕДЕЛЕНЫ. СРЕДИ НИХ:
МАХЕИЗ И ТУМАННЫЙ ОСТРОВ, ЛАВРРАКИ-РЕАЛ, ОКТОРУС, КАИИН, РАЗЛИЧНЫЕ ПОРТЫ АЛЬМЕРИ.
ВХОД НА КОРАБЛЬ БЕЗ БИЛЕТА ЗАПРЕЩЕН!
ПРИОБРЕТАЙТЕ БИЛЕТЫ У БИЛЕТНОГО КАССИРА В СЕРОМ ПАКГАУЗЕ НА ПРОТИВОПОЛОЖНОМ КОНЦЕ ПРИСТАНИ.
Кугель широкими шагами пересек пристань и вошел в пакгауз. На крайней двери красовалась старая вывеска:
БИЛЕТНАЯ КАССА
Кугель вступил в помещение, где обнаружил того же самого маленького толстенького человечка в темной форме, сидящего за обшарпанным столом и делающего какие-то записи в гроссбухе.
Чиновник оторвался от своей работы.
— Сэр, что вам угодно?
— Я хочу взять билет на «Аввентуру» до Альмери.
Кассир перевернул страницу гроссбуха и нерешительно взглянул на группу записей.
— Очень сожалею, но все билеты уже проданы. Жаль… Минуточку! Кто-то мог отказаться от билета! Если так, вам очень повезло, поскольку в этом году другого рейса не будет… Посмотрим. Да! Иерарх Хоппл заболел.
— Превосходно! Сколько стоит билет?
— Оставшийся билет — в каюту первого класса, с улучшенным питанием, и стоит он двести терциев.
— Что? — не веря своим ушам, воскликнул Кугель. — Это же совершенно возмутительная цена! У меня в кармане всего сорок пять терциев, и ни грошом больше.
Кассир согласно кивнул.
— Вам снова повезло. Иерарх внес за билет сто пятьдесят терциев задатка, каковая сумма не возвращается. Не вижу, почему бы нам не добавить ваши сорок пять терциев к этим деньгам? Хотя в целом это составляет лишь сто девяносто пять терциев, вы получите ваш билет, а я немножечко подчищу нашу бухгалтерию.
— Это исключительно любезно с вашей стороны! — воскликнул Кугель. Вынув из кошелька деньги, он расплатился с кассиром, который выдал ему клочок бумаги с нацарапанными на нем значками, которые были Кугелю совершенно непонятны.
— Ваш билет, пожалуйста.
Кугель бережно сложил билет и положил его в кошелек.
— Надеюсь, что я сейчас же смогу отправиться на корабль, поскольку теперь у меня нет денег, чтобы расплатиться за кров и еду где-либо в другом месте.
— Уверен, что никаких препятствий не возникнет, — замахал руками маленький кассир. — Но если вы минуточку подождете здесь, я сбегаю на корабль и переговорю с капитаном.
— Как это мило, — сказал Кугель, устраиваясь в кресле.
Кассир вышел из помещения.
Прошло десять минут, затем двадцать, потом полчаса. Кугель начал тревожиться и, подойдя к двери, оглядел пристань, но кассира нигде не было видно.
— Странно, — сказал Кугель.
Он заметил, что объявление, висевшее раньше у трапа «Аввентуры», исчезло.
— Ну, это естественно! — сказал себе Кугель. — Теперь все билеты распроданы, и реклама больше не нужна.
В это время на пристани появился высокий рыжеволосый мужчина с мускулистыми руками и ногами, который, по всей видимости, немного перебрал в трактире. Шатаясь, он взобрался по трапу и ввалился в каюту.
— Ага! — сказал Кугель, — Вот в чем дело. Это капитан Вискиш, а кассир ждал его возвращения. Сейчас он спустится сюда.
Прошло еще десять минут. Солнце уже погрузилось в воды дельты Великого Ченга, и на Порт-Пергуш опустилась темная розовая мгла.
Капитан снова появился на палубе, чтобы проследить за перегрузкой провизии с телеги на яхту. Кугель решил не ждать больше. Он поправил шляпу, надев ее под должным углом, перешел дорогу, взошел по сходням и представился капитану Вискишу.
— Сэр, я Кугель, один из пассажиров первого класса на вашем судне.
— На моем судне все пассажиры едут первым классом! — заявил капитан Вискиш. — На «Аввентуре» нет всего этого крючкотворства!
Кугель открыл рот, чтобы обговорить условия своего билета, затем снова закрыл его; возражать — значит высказать аргумент в пользу крючкотворства. Он понаблюдал за тем, как съестные припасы начали перегружать на корабль; провиант, казалось, был наилучшего качества.
— Провизия выглядит более чем достойно. Кажется, у ваших пассажиров неплохой стол!
Капитан Вискиш разразился хриплым отрывистым смехом.
— На борту «Аввентуры» первым делом заботятся о деле! Провизия действительно отборная; она предназначена для меня и для команды. Пассажиры едят бобы и манку, а если доплачивают, то им позволяется еще немного кангола.
Кугель разочарованно вздохнул.
— Могу я узнать, сколько плыть отсюда до Альмери?
Капитан Вискиш посмотрел на Кугеля в пьяном изумлении.
— Альмери? Чего ради кому-то плыть в Альмери? Сперва ты вляпываешься в болото из вонючей тины на сотню миль. Корабль зарастает водорослями и кишит тьмой насекомых. Дальше находится залив Водоворотов, потом Тихое море, которое сейчас терроризируют пираты с Йхардинского Берега. Потом, если не делать большой крюк на запад вокруг островов Облака, придется пройти через Сельюн и целую уйму опасностей.
Кугель пришел в бешенство.
— Как прикажете это понимать? Вы что, не плывете на юг, в Альмери?
Капитан Вискиш хлопнул себя по груди огромной красной ручищей.
— Я — дилк, и мне неведом страх! И все-таки, когда смерть входит через дверь, я убегаю от нее через окно. Мой корабль пойдет безопасным курсом на Литтикут, оттуда в Аль-Халамбар, затем в Ведьмин Нос и к Трем Сестрам, а оттуда тем же путем назад в Порт-Пергуш. Если хотите плыть, заплатите мне и получите в свое полное распоряжение гамак.
— Я уже купил билет! — разбушевался Кугель. — На юг, до Альмери, через Махейз!
— В эту мерзкую дыру? Никогда. Дайте мне взглянуть на ваш билет.
Кугель показал документ, выданный ему мнимым кассиром. Капитан Вискиш повертел его и так, и этак.
— Мне ничего об этом не известно. Я даже не могу его прочитать. А вы?
— Это несущественно. Вы должны доставить меня в Альмери или вернуть мне мои деньги в сумме сорока пяти терциев.
Капитан Вискиш в изумлении покачал головой.
— В Порт-Пергуше полно плутов и мошенников; но вы своей фантазией и изобретательностью превзошли всех. Но ничего не выйдет. Немедленно убирайтесь с моего корабля!
— Не уберусь, пока вы не заплатите мне мои сорок пять терциев! — Кугель многозначительно положил руку на рукоятку меча.
Капитан Вискиш схватил Кугеля за ворот и за штаны, поволок его по палубе и спустил с трапа.
— И не возвращайтесь больше — у меня дел невпроворот. Э гей, перевозчик! Вы должны привезти мне еще одну партию! Мне пора в путь!
— Всему свое время. Мне еще нужно отвезти партию Вармусу для его каравана. А теперь заплатите мне за уже доставленную партию; я веду дела только так, и к тому же за наличные.
— Тогда выставите мне счет, и мы проверим все пункты.
— Это излишне. Все товары уже на борту.
— Они будут на борту, когда я скажу, что они на борту. А до того момента ни терция не получите.
— Вы только задерживаете свою последнюю партию, а мне еще нужно доставить груз Вармусу.
— Тогда я сделаю свою собственную опись и заплачу по этому счету.
— Ни за что!
Ворча по поводу задержки, перевозчик зашел на «Аввентуру».
Кугель пересек причал и обратился к грузчику.
— Минуточку вашего драгоценного времени, пожалуйста! Сегодня днем мне пришлось иметь дело с маленьким толстым человеком в темной форме. Где я могу его найти?
— Похоже, вы говорите о бедном старом мастере Саббасе. У него очень трагическая история. Когда-то он владел и управлял перевозным бизнесом. Но он выжил из ума и теперь называет себя «Саб-жулик», всем на потеху. У него есть сын, мастер Йодер, это он сейчас зашел на «Аввентуру» к капитану Вискишу. Если вы по глупости отдали ему ваши терции, можете считать, что сделали доброе дело, ибо вы наполнили радостью день бедного слабоумного мастера Саббаса.
— Возможно, и так, но я отдал деньги в шутку, а теперь хочу забрать их.
Грузчик покачал головой.
— Они исчезли, как луны древней Земли.
— Но мастер Йодер должен возместить убытки жертвам мании его отца!
Грузчик только расхохотался и пошел по своим делам.
Йодер вскоре спустился по трапу. Кугель шагнул вперед.
— Сэр, я должен пожаловаться вам на действия вашего отца. Он продал мне билет на несуществующий рейс «Аввентуры», а теперь….
— Вы сказали, на «Аввентуру»?
— Совершенно верно, и поэтому…
— В таком случае обращайтесь к капитану Вискишу!
С этими словами Йодер отправился по своим делам.
Кугель угрюмо пошел к главной площади. Во дворике рядом с трактиром Вармус готовил к путешествию свой караван. Кугель насчитал три коляски, каждая вмещала дюжину пассажиров, и четыре повозки, нагруженные багажом, оборудованием и продовольствием. Вармус так и бросался в глаза: крупный мужчина с могучими плечами, руками и ногами, завитками желтых волос, кроткими голубыми глазами и решительным выражением честного лица.
Кугель несколько минут понаблюдал за Вармусом, затем подошел ближе и представился.
— Сэр, меня зовут Кугель. А вы, кажется, Вармус, руководитель этого каравана.
— Верно, сэр.
— А могу ли я спросить, когда ваш караван выходит из Порт-Пергуша?
— Завтра, в случае, если я все-таки получу все мои запасы от этого нерадивого перевозчика.
— Могу я узнать ваш маршрут?
— Разумеется. Пункт нашего назначения — Торкваль, куда мы прибудем к Фестивалю Раздачи Чинов. Мы следуем через Каспара-Витатус — это узловой пункт для путешествий во многих направлениях. Однако должен вам сказать, что наш список полон. Мы больше не принимаем заявки на переезд.
— Возможно, вы собираетесь нанять еще одного возчика, или сопровождающего, или охранника?
— У меня достаточно работников, — сказал Вармус. — Тем не менее благодарю за интерес.
Кугель понуро вошел в трактир, который, как он обнаружил, переоборудовали из театра. Сцена теперь служила обеденным залом первого класса для особ с утонченным вкусом, а оркестровая яма использовалась как общий зал. Спальни были сделаны вдоль балкона, и постояльцы могли обозревать как обеденный зал первого класса, так и общий зал, просто выглянув из своих дверей.
Кугель направился в контору, где за окошечком сидела полная женщина.
— Я только что прибыл в ваш город, — официально начал Кугель. — У меня — здесь важное дело, которое займет большую часть недели. На протяжении моего пребывания здесь мне потребуется еда и жилье отличного качества.
— Замечательно, сэр! Будем рады служить вам. Ваше имя?
— Меня зовут Кугель.
— Теперь можете внести задаток в пятьдесят терциев в счет издержек.
Кугель сухо проговорил:
— Я предпочитаю платить в конце своего пребывания, когда можно проверить все подробности счета.
— Сэр, таково наше непреложное правило. Вы поразились бы, узнав, сколько здесь мерзких бродяг, которые всеми мыслимыми и немыслимыми способами пытаются обдурить нас.
— В таком случае пойду поищу слугу, который несет мои деньги.
Кугель вышел из трактира. Думая, что может случайно наткнуться на мастера Саббаса, он вернулся к пристани.
Солнце уже зашло; Порт-Пергуш погрузился в бордовую тьму. Оживление немного улеглось, но телеги все еще сновали туда-сюда между пакгаузами, развозя грузы.
Саба-жулика нигде не было видно, но Кугель уже выбросил его из головы, воодушевленной новой и куда более дельной мыслью. Он подошел к пакгаузу, в котором Йодер хранил свой провиант, и затаился в темноте.
Из пакгауза выехала телега, на которой сидел не Йодер, а другой мужчина — с ежиком рыжеватых волос и длинными щетинистыми усами с навощенными кончиками. Одет он был с большим вкусом — в широкополую шляпу с высоким зеленым пером, ботинки с раздвоенными носами и розовато-лиловое полупальто, расшитое желтыми птицами. Кугель снял свою шляпу — наиболее примечательную деталь собственного костюма — и заткнул за пояс.
Как только телега проехала несколько ярдов вдоль причала, Кугель выскочил вперед и окликнул возницу:
— Это последняя партия для «Аввентуры»? Если так, капитан Вискиш будет не в восторге от такой задержки.
Возница встретил это обвинение неожиданно решительно:
— Я действительно везу груз на «Аввентуру». Что же касается задержки, мне ничего о ней неизвестно. Это провизия высочайшего качества, и отбор имеет огромное значение.
— Вполне разумно; больше это не обсуждаем. У вас есть счет?
— Да, он у меня есть! Капитану Вискишу придется выплатить все до последнего терция до того, как я выгружу хотя бы один анчоус. Таковы строжайшие указания.
Кугель поднял руку.
— Тише! Все пройдет гладко. Капитан Вискиш занят делами здесь, в этом пакгаузе. Пойдемте, отдадите ваш счет.
Кугель прошел в старый мрачный пакгауз, еле виднеющийся в сумерках, и сделал вознице знак заходить в комнату, на которой висела табличка «Билетный кассир».
Возница стал вглядываться в глубь комнаты.
— Капитан Вискиш? Почему вы сидите в темноте?
Кугель набросил плащ на голову возницы и крепко связал его волшебной растягивающейся веревкой, затем заткнул ему рот своим носовым платком.
Потом он взял счет и нарядную широкополую шляпу.
— Я быстро вернусь, а ты пока наслаждайся отдыхом.
Кугель подогнал телегу к «Аввентуре» и остановился. До него донеслась брань — капитан Вискиш во всю глотку распекал кого-то на полубаке. Кугель печально покачал головой. Риск не шел ни в какое сравнение с возможной выгодой. Пусть капитан Вискиш пока подождет.
Кугель поехал дальше вдоль причала и, переехав площадь, приблизился к тому месту, где Вармус не покладая рук работал у повозок своего каравана.
Кугель низко натянул позаимствованную у возницы широкополую шляпу и спрятал меч под плащом. Со счетом в руке он подошел к Вармусу.
— Сэр, я доставил вашу партию продовольствия, а вот счет, причитающийся нам и подлежащий выплате.
Вармус, взяв счет, взглянул на итог.
— Триста тридцать терциев? Это продовольствие высокого качества! Мой заказ был куда более скромным, и мне сказали, что он будет стоить двести терциев!
Кугель сделал любезный жест.
— В таком случае вы должны выплатить лишь двести терциев, — сказал он великодушно. Нас волнует лишь удовлетворение наших клиентов.
Вармус еще раз взглянул на счет.
— Это странная сделка! Но зачем мне с вами спорить? — Он вручил Кугелю деньги. — Пересчитайте, пожалуйста, но я заверяю вас, что здесь точная сумма.
— Меня вполне удовлетворит ваше слово, — сказал Кугель. — Я оставлю телегу, и вы сможете разгрузить ее когда вам удобно.
И он с поклоном удалился.
Вернувшись в пакгауз, Кугель обнаружил возницу точно там же, где его и оставил. Он произнес «Тзат!» и нахлобучил широкополую шляпу пленнику на голову.
— Не двигайся еще пять минут! Я буду стоять прямо за дверью, и если ты только высунешь свою глупую голову, я вмиг отрублю ее мечом. Понятно?
— Вполне понятно, — пролепетал возница.
— В таком случае прощай.
Кугель покинул пристань и вернулся в трактир, где внес залог и получил комнату на балконе.
Поужинав хлебом с колбасой, он вышел во дворик. Его внимание привлекла возникшая рядом с караваном Вармуса перебранка. Приглядевшись, Кугель обнаружил, что Вармус сердито спорит с Йодером и капитаном Вискишем. Вармус отказался отдавать свой провиант, пока капитан Вискиш не заплатит ему двести терциев и еще пятьдесят за погрузку и разгрузку. Капитан Вискиш в бешенстве замахнулся на Вармуса, который отступил в сторону, а затем ударил Вискиша с такой силой, что тот упал навзничь. Команда «Аввентуры» оказалась неподалеку и тут же поспешила на помощь своему капитану, но была встречена работниками Вармуса, вооруженными палками, так что морякам изрядно досталось.
Капитан Вискиш вместе со своей командой ретировались в трактир, чтобы обдумать там новую стратегию. Но вместо этого выпили море вина и устроили такой дебош, что городские констебли забрали их и заперли в старой крепости на склоне холма, где команда должна была просидеть три дня.
Когда капитана Вискиша с матросами уволокли прочь, Кугель долго и тщательно все обдумывал, после чего вышел из трактира и еще раз поговорил с Вармусом.
— Сегодня вечером, если помните, я просил места в вашем караване.
— Условия не изменились, — отрезал Вармус. — Все места заняты.
— Давайте предположим, — не смутился Кугель, — что у вас есть еще одна большая и роскошная коляска, способная с комфортом вместить двенадцать человек. Вы смогли бы найти клиентов на эти места?
— Несомненно! Сейчас им придется ждать следующего каравана и пропустить фестиваль. Но я выхожу утром, и у меня не будет времени запастись продовольствием.
— Это тоже можно уладить, если мы сможем прийти к соглашению.
— Что вы предлагаете?
— Я обеспечиваю коляску и припасы. Вы набираете еще двенадцать путешественников и назначаете высокую цену. Я поеду бесплатно. Прибыль разделим между собой.
Вармус закусил губу.
— Не вижу в этом ничего предосудительного. Где ваша повозка?
— Пойдем; сейчас она будет.
Безо всякого энтузиазма Вармус пошел за Кугелем вдоль причала, где наконец-то все затихли. Кугель взобрался на «Аввентуру» и привязал свою волшебную веревку к кольцу под носом, а конец кинул Вармусу. Он пнул корпус своим намазанным воском оссипа башмаком, и корабль вмиг стал невесомым. Спустившись на причал, Кугель развязал швартовы, и корабль взмыл в воздух к полному изумлению Вармуса.
— Тянись, веревка, тянись! — закричал Кугель, и «Аввентура» поднялась в темную высь.
Вармус и Кугель вдвоем потащили корабль по дороге за пределы города, где спрятали его за кипарисами на кладбище, затем вернулись в трактир.
Кугель хлопнул Вармуса по плечу.
— Мы славно потрудились, и не без пользы для нас обоих!
— Я не привык к волшебству! — пробормотал Вармус. — Сверхъестественное меня пугает.
Кугель отмел его опасения.
— Ну, теперь по последнему бокалу вина, чтобы скрепить нашу сделку, и спать. А завтра мы отправимся в путешествие!
2
Караван
Кугель путешествует с караваном Вармуса в качестве капитана «Аввентуры» в компании доктора Лаланка и его троих странных подопечных, ученого Гольфа Раби и прочих интересных личностей. По совместительству же он исполняет обязанности дозорного, хотя даже за своим кораблем уследить не может: каждую ночь кто-нибудь из пассажиров бесследно пропадает.
В предрассветной тишине Вармус выстроил свой караван, расставив повозки и коляски, проводил пассажиров на отведенные им места, спокойными замечаниями и простодушными взглядами утихомирил всех жалобщиков. Казалось, он был во всех местах сразу — массивная фигура в черных башмаках, блузе навыпуск и мешковатых панталонах, с покрытыми плоской широкополой шляпой белокурыми кудрями.
Время от времени он подводил к Кугелю одного из своих пассажиров, говоря:
— Еще один пассажир в класс люкс!
Один за другим набралось шесть таких пассажиров, включая двух женщин, Эрмолде и Ниссифер. Обе они были, предположительно, средних лет, ибо Ниссифер с головы до ног укуталась в балахон из порыжевшего коричневого атласа, а на голове ее красовалась неизящная шляпа с плотной вуалью. Ниссифер была сухощавой и молчаливой и, казалось, при ходьбе поскрипывала, а Эрмолде — полной и болтливой, с крупными влажными чертами лица и тысячей медных локонов.
Кроме Ниссифер и Эрмолде, еще четверо мужчин решили насладиться преимуществами путешествия в классе люкс — разномастная группа, начиная от Гольфа Раби, экклезиарха и пантолога, затем Перруквил и, наконец, Иванелло, красивый молодой человек, носивший свои роскошные одежды с завидной элегантностью. Его манеры колебались в несколько ограниченном диапазоне от легкой снисходительности до презрительности.
Последним к группе присоединился Клиссум, осанистый джентльмен с хорошей фигурой и неописуемым маньеризмом вышколенного эстета. Кугель кивнул в ответ на его приветствие, а затем отвел Вармуса в сторонку.
— У нас сейчас шесть пассажиров привилегированного класса — сказал Кугель. — Для пассажиров предназначены каюты номер один, два, три и четыре. Мы можем также занять двухместную каюту, которую раньше делили кок и стюард, что означает, что наши собственные кок и стюард будут вынуждены разместиться на полубаке. Я, как капитан этого судна, естественно, займу задний салон. Короче говоря, судно уже набито битком.
Вармус поскреб щеку, и на его лице отразилось тупое непонимание.
— Да нет же! Это судно больше, чем три коляски, вместе взятые!
— Возможно, и так, но большую часть места занимает груз.
Вармус нерешительно хмыкнул.
— Придется как-то исправлять ситуацию.
— Я лично не вижу в этой ситуации никаких изъянов, — заупрямился Кугель. — Если вы сами хотите ехать на корабле, можете придержать себе койку на форпике.
Вармус покачал головой.
— Это не проблема. Мы должны освободить место еще для нескольких пассажиров. Я действительно имел виды на задний салон, но не для себя и не для вас — в конце концов, мы с вами бывалые путешественники и не нуждаемся в скучном комфорте…
Кугель протестующе поднял руку.
— Эй, полегче! Именно потому, что мне довелось познать трудности и лишения, теперь я так ценю комфорт. «Аввентура» заполнена. Мы больше не можем предлагать каюты класса люкс.
Но Вармус вдруг проявил ослиное упрямство.
— Во-первых, я не могу позволить себе нанять еще кока и стюарда для удовольствия шестерых пассажиров и вас лично. Я рассчитывал, что вы возьмете на себя выполнение этой обязанности.
— Что?! — воскликнул Кугель. — Пересмотрите, пожалуйста, условия нашего соглашения! Я капитан, и никто иной!
Вармус глубоко вздохнул.
— Кроме того, я уже продал билеты в класс люкс еще четверым пассажирам. Ага! Вот и они! Доктор Лаланк и его свита.
Обернувшись, Кугель увидел высокого джентльмена с несколько болезненным и угрюмым выражением лица, густыми черными волосами, вопросительно поднятыми темными бровями и черной бородкой клинышком.
Вармус представил прибывших.
— Кугель, это доктор Лаланк, выдающийся и знаменитый ученый.
— Фу, — сказал Лаланк. — Вы положительно преувеличиваете.
Позади, двигаясь в ряд медленными шагами с выпрямленными и прижатыми к узким бедрам руками, точно механические куклы или сомнамбулы, шли три девушки с короткими и черными, как ночь, волосами. Они выглядели еще бледнее, чем сам доктор Лаланк.
Кугель переводил взгляд с одной на другую; они были очень, если не сказать, как две капли воды, похожи друг на друга, с одинаковыми серыми глазами, высокими скулами и плоскими щеками, плавно сужавшимися к маленьким подбородкам с ямочками. Белые шаровары плотно облегали их бедра и ноги — единственная деталь в облике, в которой имелся хоть какой-то намек на женственность; мягкие бледно-зеленые жакеты были схвачены поясами на их талиях. Они остановились позади доктора Лаланка и стояли, глядя на реку, ничего не говоря и не проявляя никакого интереса к окружавшим людям.
Пленительные создания, подумал Кугель.
Доктор Лаланк заговорил, обращаясь к Вармусу:
— Это члены моей маленькой семьи — мимы, если вам так будет угодно. Их зовут Саш, Сказья и Рлайс, хотя я не знаю, какое имя кому из них принадлежит, им, кажется, до этого нет дела. Я считаю их своими подопечными. Они застенчивы и чувствительны, и уединение в большой каюте, о которой вы упомянули, как раз то, что им нужно.
Кугель мгновенно вышел вперед.
— Минуточку! Задний салон на «Аввентуре» занимает капитан, которым, к слову, являюсь я. В классе люкс есть каюты для шести человек. Здесь присутствует десять. Вармус, вы должны немедленно исправить ошибку!
Вармус потер подбородок и возвел глаза к небу.
— День уже в самом разгаре, а мы должны до темноты прибыть к Фиркльскому Фонтану. Предлагаю осмотреть класс люкс и решить, что можно сделать.
Компания направилась к кипарисовой роще, где скрывалась «Аввентура». По пути Вармус попытался переубедить Кугеля:
— В таком деле, как наше, иногда приходится приносить маленькие жертвы ради общего блага. Поэтому…
— Хватит подлизываться! Я тверд, как алмаз!
Вармус грустно покачал головой.
— Кугель, я в вас разочарован. Не забудьте, что я тоже участвовал в приобретении этого судна, и не без риска для своей репутации.
— Мой план и мое волшебство сыграли решающую роль. Вы всего лишь тянули веревку. Вспомните также, что в Каспара-Витатусе мы разойдемся. Вы пойдете дальше в Торкваль, а я отправлюсь на моем корабле на юг.
Вармус пожал плечами.
— Я не предвижу никаких других затруднений, кроме тех, которые нам придется преодолеть в следующие несколько минут. Мы должны определить, кто из наших пассажиров действительно скандальный, а кого можно убедить ехать в колясках.
— Разумно, — согласился Кугель. — Я вижу, в этом деле есть свои хитрости, которым я постараюсь обучиться.
— Именно так. Теперь — что касается тактики. Мы должны казаться всегда и во всем единодушными, иначе пассажиры натравят нас друг на друга, и мы потеряем всякий контроль. Поскольку мы не можем спорить по каждому поводу, давайте обозначать свое мнение таким образом: кашель будет означать яхту, а сопение — коляску.
— Согласен!
Прибыв на судно, пассажиры скептически остановились. Перруквил, маленький, тощий, с горящими глазами, состоящий, казалось, из одних нервов, намотанных прямо на кости, зашел так далеко, что даже обвинил Кугеля с Вармусом в лживости.
— Вармус, каков ваш план? Вы берете наши денежки, сажаете нас в каюты на разрушенном судне, а затем преспокойно уходите с вашим караваном. Так? Берегитесь — я не вчера родился!
— Корабли обычно не плавают по суше, — пробормотал эстет Клиссум.
— Вполне правильно, — согласился Вармус. — Но при помощи волшебства Кугеля это судно благополучно и беспрепятственно поплывет по воздуху.
Кугель заговорил серьезным голосом.
— По прискорбному недоразумению билеты на «Аввентуру» были проданы слишком большому числу пассажиров, и четверым из них придется ехать в нашей коляске класса люкс во главе колонны, где они смогут насладиться видом местных пейзажей. Позвольте в этой связи задать вопрос: кто из вас страдает головокружениями или навязчивым страхом высоты?
Перруквил прямо заплясал, снедаемый своими эмоциями.
— Я не согласен на худшее помещение! Я заплатил свои терции, и Вармус гарантировал мне, что я в первую очередь получу каюту! Если понадобится, я приведу констебля, который засвидетельствовал сделку, он подтвердит.
Вармус многозначительно кашлянул, и Кугель тоже кашлянул ему в ответ.
Эрмолде отвела Вармуса в сторонку и прошептала ему несколько слов на ухо, после чего тот развел руками и схватился за свои золотистые кудри. Он взглянул на Кугеля и пронзительно кашлянул.
Клиссум сказал:
— Я руководствуюсь не сознательным выбором, а строгой необходимостью. Я не переношу дорожную пыль; я начну хрипеть и задыхаться, а потом свалюсь с приступом астмы.
Перруквил, казалось, счел высокопарную речь и эпикурейскую манерность Клиссума оскорбительной для себя.
— Если вы и в самом деле столь слабы, не слишком ли безрассудно отваживаться на такое долгое путешествие с караваном?
Клиссум, закатив глаза, заговорил низким голосом:
— Если я вынужден проводить секунды своей жизни в этом умирающем мире, я никогда не жалуюсь и не предаюсь унынию! Слишком много красоты, слишком много удивительного. Я всего лишь пилигрим в поиске длиною в жизнь; я ищу здесь и там, повсюду это ускользающее качество.
— Ну и какое отношение это имеет к вашей астме? — нетерпеливо спросил Перруквил.
— Эта связь одновременно и скрытая, и явная. Я поклялся: будь что будет, но я должен спеть свои гимны на Фестивале, даже если мое лицо будет искажено приступом астмы. Когда я узнал, что смогу путешествовать вверху, на свежем воздухе, моему восторгу не было предела!
— Пфф! — пробормотал Перруквил. — Может быть, мы все здесь астматики; Вармус не позаботился спросить об этом.
Во время этой дискуссии Вармус прошептал на ухо Кугелю:
— Эрмолде призналась, что беременна! Она боится, что если ей в пути придется терпеть вибрацию и толчки, может произойти непоправимое. Делать нечего — она должна с комфортом путешествовать на «Аввентуре».
— Я согласен, целиком и полностью, — прошептал ему в ответ Кугель.
Их внимание привлек веселый смех Иванелло.
— Я всецело доверяю Вармусу! Поскольку я заплатил двойную цену за самую лучшую каюту, он заверил меня, что я смогу выбрать сам. Поэтому я выбираю задний салон. А Кугель может спать внизу вместе с остальными возчиками.
Кугель как можно более отчетливо засопел и язвительно ответил:
— В этом случае Вармус имел в виду только коляски. Парень вроде вас с удовольствием будет подпрыгивать вверх и вниз и собирать по пути ягоды. «Аввентура» была предназначена для особ со вкусом и воспитанием, таких как Клиссум и Эрмолде.
— А как же я? — вскричал экклезиарх Гольф Раби. — Я сведущ в четырех бесконечностях и заседаю в Коллегии, как полноправный член. Я привык к особому обращению. Мне нужно спокойное место для медитаций, и каюта очень хорошо для этого подойдет.
Ниссифер с шорохом сделала два шага вперед, распространяя кисловатый запах.
— Я поеду на корабле, — странно хриплым шепотом заговорила она. — Если кто-нибудь помешает мне, я заражу его.
Иванелло откинул голову назад и оглядел женщину из-под полуприкрытых век.
— Заразите? Что вы имеете в виду?
— Ты действительно хочешь узнать? — раздался хриплый шепот.
Кугель, внезапно забеспокоившись, огляделся вокруг. Куда подевались доктор Лаланк с его подопечными? Во внезапном наитии он подбежал к трапу и взлетел на палубу.
Его опасения оправдались. Три мима укрылись в его каюте. Доктор Лаланк стоял на пороге, отчаянно жестикулируя. При виде Кугеля он с раздражением закричал:
— Маленькие негодницы! Стоит им только вбить себе в голову какой-нибудь каприз, они становятся неуправляемыми. Иногда они просто выводят меня из себя — признаю это открыто!
— Тем не менее, они должны покинуть мою каюту!
Лаланк слабо улыбнулся.
— Я ничего не могу сделать. Убеждайте их выйти, как хотите.
Кугель зашел в каюту. Три девушки сидели на койке, глядя на него огромными серыми глазами. Кугель указал им на дверь.
— Вон отсюда! Это капитанская каюта, а я — капитан.
Девушки все как одна вытянули ноги и сложили руки на коленях.
— Да, да, поистине очаровательно, — сказал Кугель. — Я не уверен, нравятся мне или нет такие бесполые создания, как вы… В подходящих обстоятельствах я не прочь бы поэкспериментировать, но не со всеми тремя сразу — это смущало бы меня. Так что давайте, поднимайте свои маленькие хрупкие попки, а не то мне придется выставить вас отсюда.
Девушки сидели неподвижно, точно совы.
Кугель глубоко вздохнул.
— Значит, этого не миновать.
Он направился к койке, но был остановлен нетерпеливым окликом Вармуса.
— Кугель? Вы где? Нам нужно принять решение.
Выйдя на палубу, Кугель обнаружил, что пассажиры класса люкс взошли по трапу и спорят, кому какая каюта достанется. Вармус сказал Кугелю:
— Мы не можем больше тянуть! Я приведу караван, и мы привяжем судно к первой коляске.
Кугель разъяренно завопил:
— На корабле слишком много пассажиров! Четверо должны ехать в колясках! А доктор Лаланк со своей ордой тем временем заняли мою каюту!
Вармус пожал мощными плечами.
— Поскольку вы капитан, вам достаточно лишь отдать соответствующий приказ. А пока отвяжите корабль и приготовьте свое волшебство.
Вармус сошел на землю.
— Погодите! — крикнул Кугель. — А где кок и стюард, чтобы готовить и подавать нам пищу?
— Всему свое время, — ответил Вармус. — Вы будете готовить обед, поскольку вам все равно нечего делать. А теперь поднимите сходни! Приготовиться к отходу!
Кипя от раздражения, Кугель привязал свою веревку к стволу кипариса и кольцу на носу корабля, затем затащил на палубу все остальные канаты. С помощью доктора Лаланка и Клиссума трап также был поднят на борт.
На дороге показался караван. Вармус отвязал веревку от кипариса, и судно взмыло в воздух. Вармус привязал веревку к задку первой коляски, запряженной двумя фарлоками могучей гангхорнской породы. Без дальнейших препятствий Вармус взобрался в коляску, и караван тронулся по дороге вдоль реки.
Кугель оглядел палубу. Пассажиры облепили ограждение, глядя на представшую им с высоты картину и поздравляя себя с таким удачным видом транспорта. Уже воцарилось какое-то подобие дружеской атмосферы, охватившей всех, за исключением Ниссифер, которая, съежившись, стояла в довольно-таки странной позе у своей каюты. Доктор Лаланк также встал поодаль от всех.
Кугель подошел к нему.
— Вы уже выдворили своих подопечных из моей каюты?
Доктор Лаланк серьезно покачал головой.
— Они странные маленькие создания, невинные и простодушные, побуждаемые лишь собственными желаниями.
— Но вашим-то приказаниям они должны подчиняться!
В силу какой-то гибкости чёрт лица доктор Лаланк ухитрился выглядеть одновременно извиняющимся и довольным.
— Обычно все так думают. Я часто размышляю, кем они считают меня. Уж точно не своим хозяином.
— Очень странно! Как они оказались на вашем попечении?
— Должен сказать вам, что я очень состоятельный человек. Я живу у реки Сцонглей, неподалеку от Старого Ромарта. Мой дом построен из редкостных сортов древесины — тирринча, дымчатого дифона, скиля, пурпурного транка, камфарного дерева и еще дюжины других.
Моя жизнь вполне могла бы протекать в неге и роскоши, но, чтобы оправдать факт своего существования, я занялся изучением жизни и работ великих волшебников. У меня замечательная коллекция бесценных реликвий и любопытных принадлежностей, которых касались руки великих.
В то время как он произносил эти слова, его глаза были прикованы к «Фейерверку», который Кугель приколол к своей шляпе вместо украшения.
Кугель осторожно спросил:
— А вы сами, случайно, не волшебник?
— Увы! Мне не хватает силы. Я могу справиться с пустяковым заклинанием против кусачих насекомых и с другим, которое помогает усмирить лающую собаку, но магия вроде вашей, которая поднимает в воздух корабль, мне не по зубам. Кстати, о магии: что это за предмет на вашей шляпе? Он испускает энергию, которую ни с чем нельзя спутать.
— У этой вещицы очень любопытная история, к которой я вернусь в более подходяще время, — увернулся от ответа Кугель. — А сейчас…
— Разумеется! Вам больше интересны мимы, как я их называю, и таково, вероятно, предназначение, для которого они были созданы.
— Больше всего я заинтересован в том, чтобы убрать их из моей каюты.
— Я буду краток, хотя мне придется вернуться к временам Великого Мотолама, в конце восемнадцатой эпохи. Величайший волшебник Моэль Лель Лао жил во дворце, вырезанном из целой глыбы лунного камня. Даже сегодня, если пройти по долине Серых Теней, можно найти несколько его осколков. Когда я раскапывал старые саркофаги, я нашел выпуклую коробочку с тремя статуэтками из потрескавшейся и выцветшей слоновой кости, каждая не больше моего пальца. Я взял их домой и хотел смыть грязь, но они впитывали воду быстрее, чем я успевал снова их намочить, и наконец я решил на ночь положить их в бассейн. С утра я нашел этих троих в таком виде, как вы видите их сейчас. Я дал им имена Саш, Сказья и Рлайс в честь трех Трацинтийских граций и попытался научить их говорить. Но они ни разу не промолвили ни звука, даже между собой.
Они необыкновенные создания, странно милые, и я мог бы часами рассказывать вам про их поведение. Я зову их мимами, потому что когда на них находит настроение, они принимают различные позы, прихорашиваются и разыгрывают тысячи сценок, ни одной из которых я не понимаю. Я привык позволять им делать то, что хочется; взамен они разрешают мне заботиться о них.
— Все это замечательно, — проворчал Кугель. — Но теперь мимам конца восемнадцатой эпохи придется столкнуться с реальностью сегодняшнего дня в лице Кугеля. Предупреждаю, я буду вынужден собственноручно выставить их прочь из каюты!
Доктор. Лаланк печально пожал плечами.
— Уверен, что вы будете обращаться с ними как можно более мягко. Каковы ваши планы?
— Время планирования прошло!
Кугель направился к двери каюты и распахнул ее настежь. Троица сидела точно так же, как и раньше, уставившись на Кугеля изумленными глазами.
Кугель встал сбоку и указал на дверь.
— Вон! Давайте! Уходите! Выметайтесь отсюда! Я собираюсь лечь на свою койку и отдохнуть.
Ни одна из трех даже не шелохнулась. Кугель подошел поближе и взял за руку ту девушку, которая была справа от него. В тот же момент комната задрожала и завибрировала, и прежде чем Кугель успел сообразить, что происходит, он вылетел из каюты.
Он сердито вернулся в каюту и попытался схватить ближайшую к нему девушку. Та с серьезным лицом выскользнула из его рук, и комната снова, казалось, наполнилась трепещущими фигурами, летящими вниз, вверх, по кругу, точно мириады мотыльков. Наконец Кугелю удалось поймать одну из них сзади и, дотащив до двери, выкинуть на палубу. В тот же миг его бросило вперед, и выгнанная девушка вновь оказалась в каюте.
Другие пассажиры пришли посмотреть на это представление. Все они хохотали и отпускали шутливые замечания, за исключением Ниссифер, которая не обращала на всю суету никакого внимания. Доктор Лаланк заговорил, точно оправдываясь:
— Видите, что происходит? Чем суровее вы себя ведете, тем более решительно они вам отвечают.
Кугель процедил сквозь зубы:
— Они выйдут, чтобы поесть; вот тогда и посмотрим.
Доктор Лаланк покачал головой.
— Не стоит на это надеяться. У них очень скромный аппетит; все, что им нужно, — немного фруктов, пирожное или глоточек вина, да и то изредка.
— Стыдитесь, Кугель! — вмешалась Эрмолде. — Неужели вы заморите этих бедняжек голодом? Они и так бледные и изможденные!
— Если они не хотят голодать, то могут просто уйти из моей каюты!
Экклезиарх поднял вверх поразительно длинный белый палец с распухшими суставами и желтым ногтем.
— Кугель, вы так лелеете свои чувства, точно они — оранжерейные растения. Почему бы раз и навсегда не покончить с тиранией ваших внутренних органов? Я дам вам почитать трактат. В конечном счете, удобство пассажиров должно превалировать над вашим собственным. И еще. Вармус гарантировал нам превосходное питание из пяти или шести перемен блюд. Солнце уже поднялось высоко, и пора бы вам заняться приготовлением завтрака.
Наконец Кугель вымолвил:
— Если Вармус давал вам такие гарантии, пусть он и готовит.
Перруквил возмущенно раскричался, но Кугель не сдавался.
— Мои собственные проблемы важнее!
— А как насчет наших помещений? — спросил Перруквил.
Кугель указал на планшир.
— Можете спуститься вниз по веревке и пожаловаться Вармусу! В любом случае, не приставайте ко мне!
Перруквил подошел к планширу и поднял страшный шум.
Вармус задрал голову, показывая свое широкое лицо.
— Какие-то затруднения?
— Да, это Кугель! Вы должны немедленно разобраться с этой проблемой.
Вармус терпеливо остановил караван, спустил вниз корабль и забрался на палубу.
— Ну что там еще у вас?
Перруквил, Клиссум и Кугель разом заговорили и болтали, пока Вармус не поднял вверх руки.
— По одному, пожалуйста. Перруквил, какие у вас жалобы?
Перруквил указал дрожащим пальцем на Кугеля.
— Он точно каменный. Он не обращает внимания на наши просьбы подать еду и не освобождает помещения тем, кто так дорого за них заплатил!
— Ну что, Кугель? — со вздохом спросил Вармус. — Как вы объясните свое поведение?
— А никак. Уберите этих полоумных девиц из моей каюты, или «Аввентура» больше не пойдет вместе с караваном, а самым прекрасным образом поплывет по ветру.
Вармус повернулся к доктору Лаланку.
— Ничего не поделаешь. Придется выполнить требование Кугеля. Велите им выйти.
— А где же мы будем спать?
— В матросском кубрике найдется три койки для девушек. Есть еще одна койка в плотницкой, на форпике, где очень тихо. Она отлично подойдет Его Преподобию Гольфу Раби. Эрмолде и Ниссифер мы поместим в каюты на левом борту, Перруквила и Иванелло — на правом, а вы с Клиссумом поселитесь в двухместной каюте. Таким образом, все проблемы решены, поэтому пусть девушки выйдут.
— Да в этом-то и соль! — нерешительно сказал доктор Лаланк. — Они не выйдут! Кугель дважды пытался вытащить их оттуда, и дважды они выставляли его самого.
Иванелло, прислонившись к корабельному борту, добавил:
— Да, это был целый спектакль! Кугель вылетел оттуда, как будто пытался перепрыгнуть широкую канаву.
Доктор Лаланк продолжил:
— Возможно, они неправильно поняли намерения Кугеля. Предлагаю, чтобы мы вошли туда втроем. Вармус, идите первым, затем пойду я, а Кугель будет замыкающим. Позвольте мне сделать им несколько знаков.
Все трое вошли в каюту, обнаружив девушек мирно сидящими на койке. Доктор Лаланк сделал несколько жестов, и троица покорно выпорхнула из каюты.
Вармус изумленно покачал головой.
— Не могу понять, из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Кугель, это все, на что вы жаловались?
— Я скажу следующее: «Аввентура» пойдет дальше вместе с караваном.
Клиссум почесал свой пухлый подбородок.
— Поскольку Кугель отказался готовить, где и как мы можем отведать те превосходные блюда, которые вы так превозносили?
— Кугель сказал, что вам самому придется готовить, — злорадно вмешался Перруквил.
— У меня более серьезные обязанности, что хорошо известно Кугелю, — сухо ответил Вармус. — Похоже, придется послать вам повара.
Перегнувшись через планшир, он закричал:
— Пришлите на корабль Поррига!
Три девушки внезапно закружились в неистовом хороводе, затем начали выпрыгивать и припадать к земле, замирая в причудливых позах, сопровождая этот странный танец насмешливыми взглядами и дерзкими жестами в направлении Кугеля. Доктор Лаланк объяснил их движения.
— Они выражают свои чувства или, вернее говоря, свое отношение. Я не отважусь попытаться перевести его.
Кугель возмущенно отвернулся от них как раз в тот момент, когда перед его глазами мелькнул подол бесформенного коричневого атласного платья, и дверь его каюты захлопнулась.
Кугель в ярости закричал Вармусу:
— Теперь эта мерзавка Ниссифер заняла мою каюту!
— Нет, пора прекратить это безобразие! — сказал Вармус. Он постучал в дверь. — Госпожа Ниссифер, вы должны удалиться в свою каюту.
Из-за двери донесся едва слышный хриплый шепот:
— Я останусь здесь, поскольку мне необходима темнота.
— Но это невозможно! Эта каюта уже отведена Кугелю.
— Кугелю придется отправиться куда-нибудь в другое место.
— Мадам, я сожалею, но нам с Кугелем придется войти в каюту и отвести вас в отведенное вам помещение.
— Я напущу на вас вонь.
Вармус взглянул на Кугеля удивленными голубыми глазами.
— Что она подразумевает под этим?
— Мне не вполне ясно, — ответил Кугель. — Но это неважно. Устав каравана нужно выполнять. Это наша главная забота.
— Совершенно верно! Иначе мы навлечем на себя хаос.
— Ну, хоть здесь мы единодушны! Заходите в каюту, а я буду стеной стоять у вас за спиной!
Вармус одернул блузу, поправил шляпу на голове, настежь распахнул дверь и шагнул в каюту, за ним по пятам последовал Кугель. Внезапно Вармус издал сдавленный крик и попятился назад на Кугеля, но еще до этого сам Кугель почувствовал резкую вонь, такую омерзительную и невыносимую, что у него чуть глаза из орбит не вылезли.
Вармус, спотыкаясь, добрел до ограждения, оперся на него локтями и откинулся назад, помутневшим взором оглядывая палубу. Затем с выражением крайней усталости он перебрался через планшир и спустился на землю. Он сказал несколько слов стюарду Порригу, после чего тот перешел на корабль. Вармус ослабил веревку, и «Аввентура» снова взмыла вверх.
После минутного размышления Кугель подошел к доктору Лаланку.
— Я поражен вашим благородством и хочу отплатить вам тем же. Я уступаю вам и вашим подопечным капитанскую каюту.
Доктор Лаланк еще больше помрачнел.
— Мои подопечные будут смущены. При всем своем легкомыслии они очень чувствительны и уязвимы. Кубрик, как оказалось, вполне удобен.
— Как вам будет угодно.
Кугель прогулялся по палубе и обнаружил, что каюту, первоначально предназначенную для Ниссифер, занял экклезиарх Гольф Раби, а стюард Порриг устроился в плотницкой.
Кугель присвистнул сквозь зубы. Отыскав старую подушку и кусок ветхого брезента, он соорудил на баке какое-то подобие палатки и поселился в ней.
Река Ченг широкими изгибами струилась по широкой равнине, разгороженной на поля и пастбища древними каменными стенами, в тени черных перодревов и индигодубов укрывались фермы. Купающиеся в лучах красного солнечного света выветренные холмы отбрасывали в ложбины изогнутые черные тени.
Весь день караван шел по берегу реки мимо деревушек Гулярд, Трунаш и Склив. На закате в низине у реки разбили лагерь.
Когда солнце уже скрылось за холмами, развели огромный костер, и путешественники кольцом окружили его, ища защиты от пронизывающей вечерней прохлады.
Пассажиры класса люкс вместе поужинали грубой, но обильной пищей, которую даже Клиссум нашел вполне сносной — все, кроме Ниссифер, оставшейся в своей каюте, и мимов, сидевших по-турецки рядом с корпусом корабля и зачарованно смотревших на пламя. Иванелло появился в роскошнейшем наряде: свободных штанах из золотой, янтарной и черной бархатистой саржи, подходящих к ним черных башмаках, просторной рубахе цвета слоновой кости с красноватым оттенком, расшитой золотыми цветочками. Из его правого уха на трехдюймовой цепочке свисал шарик из молочного опала, диаметром почти в дюйм — камень, очаровавший трех мимов почти до состояния транса.
Вармус щедрой рукой разливал вино, и компания стала дружеской. Один из обычных пассажиров, некий Анск-Давеска, воскликнул:
— Вот мы сидим тут, незнакомцы, волей-неволей вынужденные находиться в обществе друг друга! Предлагаю, чтобы каждый из нас по очереди представился и рассказал свою историю, кто он таков, и немного о своих достижениях.
Вармус хлопнул руками.
— Почему бы и нет? Я начну. Мадлик, налей мне еще вина… Моя история очень проста; Мой отец держал птичник под Бледноводьем, на той стороне дельты, и поставлял отличных птиц на весь край. Я хотел пойти по его стопам, пока он не взял себе новую жену, которая не выносила запаха паленых перьев. Чтобы угодить этой бабе, отец бросил птицеводство и хотел заняться разведением рыб в мелких прудах. Но совы собирались на деревьях и до такой степени раздражали его жену, что она сбежала с торговцем редкими благовониями. Тогда мы занялись паромной переправой из Бледноводья в Порт-Пергуш, но отец как-то раз перебрал вина и, уснув прямо на пароме, уплыл в открытое море. Тогда я занялся караванным делом, а остальное вы знаете.
Очередь перешла к Гольфу Раби, который сказал:
— Надеюсь, что моя жизнь, в отличие от жизни Вармуса, покажется вдохновляющей, в особенности присутствующим здесь молодым людям, или даже тем, кто почти вышел из этого возраста, как Кугель и Иванелло.
Иванелло, который отошел в сторону и сел рядом с мимами, обиделся:
— Эй, полегче! Можете оскорблять меня, как хотите, но не равняйте меня с Кугелем!
Кугель не обратил на это замечание своего внимания, а Гольф Раби ответил лишь легкой холодной улыбкой.
— Я прожил жизнь, подчиненную строгой дисциплине, и преимущества моего образа жизни должны быть очевидны всем. Будучи еще неофитом, я прославился безукоризненностью своей логики. Как Главный Член Коллегии я сочинил трактат, доказывающий, что излишнее обжорство поражает дух, как сухая гниль — дерево. Даже сейчас, когда я пью вино, я подмешал в него три капли аспергантиума, придавшего ему горький вкус. В настоящее время я заседаю в Совете и являюсь пантологом Последнего Откровения.
— Завидные достижения! — подвел итог Вармус. — Пью за ваш непрекращающийся успех, и вот вам бокал вина без аспергантиума, чтобы вы могли присоединиться к нашему тосту без отвращения к его мерзкому вкусу.
— Благодарю вас, — сказал Гольф Раби. — Это допустимо.
Теперь к обществу обратился Кугель:
— Я — вельможа из Альмери, где являюсь наследником огромного древнего состояния. Борясь с несправедливостью, я перешел дорогу злому волшебнику, который послал меня на север на верную смерть. Но он не учел, что покорность не в моем характере. — Кугель обвел глазами группу. Иванелло соломинкой щекотал мимов. Клиссум и Гольф Раби вполголоса спорили о воделевской доктрине изоптогенеза. Доктор Лаланк с Перруквилом обсуждали пивные Торкваля.
Надувшись, Кугель вернулся на свое место. Вармус, который разрабатывал маршрут вместе с Анском-Давеской, наконец заметил это и воскликнул:
— Молодец, Кугель! Очень интересно! Мадлик, полагаю, что еще два кувшина вина экономического сорта мы можем себе позволить, все-таки не часто мы устраиваем такие праздники по пути. Лаланк, не хотите ли представить одну из своих сценок?
Доктор Лаланк взмахнул руками; девушки, поглощенные той чепухой, что нес им Иванелло, не сразу, но все-таки заметили его знаки. Они вскочили на ноги и несколько минут демонстрировали какую-то головокружительную пляску.
Иванелло подошел к доктору Лаланку и задал ему на ухо какой-то вопрос.
Доктор Лаланк нахмурился.
— Вопрос, конечно, бестактный или, по меньшей мере, чересчур откровенный, но ответ — «да».
Иванелло задал еще один неслышный вопрос, на который доктор Лаланк ответил явно холодно:
— Сомневаюсь, чтобы подобные мысли когда-либо приходили им в голову.
Он отвернулся и возобновил беседу с Перруквил ом.
Анск-Давеска вытащил гармонику и заиграл веселую мелодию. Эрмолде, несмотря на испуганные увещевания Вармуса, вскочила на ноги и пустилась плясать зажигательную джигу.
Закончив свой танец, она отвела Вармуса в сторонку и пояснила:
— Оказалось, что у меня просто болел живот от газов; конечно, мне следовало успокоить вас, но это как-то вылетело у меня из головы.
— У меня просто камень с души свалился, — ответил Вармус. — Кугель тоже обрадуется, поскольку, как капитану «Аввентуры», ему пришлось бы исполнять обязанности акушера.
Вечер был в полном разгаре. У каждого нашлась история, которой он хотел бы поделиться, или какая-то концепция, которую он желал донести до остальных, и все сидели до тех пор, когда от костра остались одни головешки.
Клиссум, как оказалось, сочинил несколько од и под напором Эрмолде с выражением продекламировал шесть строф из длинного творения, озаглавленного «0 время, жалкий негодяй, что бьет из-за угла», перемежая строфы вокальными каденциями.
Кугель достал свою колоду карт и предложил научить Вармуса и Анска-Давеску игре в скакс, основанной лишь на удаче. Но и тот, и другой предпочли слушать, как Гольф Раби отвечает на ленивые вопросы Иванелло:
— …вовсе никакой путаницы! Коллегию часто называют «Конвергенцией» или даже «Ступицей», в шутку, разумеется. Но это одно и то же.
— Боюсь, вы разбираетесь в этом куда лучше, чем я, — сказал Иванелло. — Я заблудился в джунглях терминологии.
— Ага! Вот что значит непрофессионал! Я объясню попроще.
— Да, пожалуйста.
— Представьте себе несколько воображаемых спиц, представляющих от двадцати до тридцати бесконечностей — их точное число до сих пор неизвестно. Они сходятся — конвергируют — в центре, обладающем абсолютной чувствительностью; они смешиваются, а затем расходятся в противоположном направлении. Местонахождение этой «Ступицы» точно известно — она расположена на территории Коллегии.
Вармус выкрикнул вопрос:
— А на что это похоже?
Гольф Раби довольно долго смотрел на затухающее пламя.
— Думаю, я не стану отвечать на этот вопрос, — промолвил он. — Я создал бы ровно столько ложных представлений, сколько здесь ушей, которые меня слышат.
— Вдвое меньше, если быть точным, — вежливо поправил его Клиссум.
Иванелло лениво улыбнулся ночному небу, на котором уже взошел Одинокий Альфард.
— Могло бы показаться, что одной бесконечности вполне хватило бы для ваших исследований. Не чересчур ли роскошно занимать так много сразу?
Гольф Раби повернул к нему свое длинное узкое лицо.
— А почему бы вам не поучиться семестр-другой в Коллегии и не узнать это самому?
— Я подумаю об этом.
Второй день был очень похож на предыдущий. Фарлоки монотонно трусили по дороге, а легкий западный ветерок относил «Аввентуру» в сторону от головной коляски.
Стюард Порриг приготовил обильный завтрак из сваренных без скорлупы устриц, кумкватов в сахарной глазури и пшеничных лепешек с красной икрой сухопутных крабов.
Ниссифер так и оставалась в добровольном заточении в своей каюте. Порриг принес поднос к двери и постучался.
— Ваш завтрак, госпожа Ниссифер!
— Унесите его, — раздался хриплый шепот из каюты. — Я не хочу завтракать.
Порриг пожал плечами и как можно быстрее убрался из-под дверей каюты вместе с подносом, ибо вонь Ниссифер до сих пор ощущалась на корабле.
В обед повторилось то же самое, и Кугель приказал Порригу больше не приносить Ниссифер еды до тех пор, пока она не появится в столовой.
Днем Иванелло вытащил лютню с длинным грифом, украшенным бледно-голубым бантом, и принялся в такт нежным аккордам распевать сентиментальную балладу. Изумленные мимы пришли посмотреть на это, что послужило поводом для всеобщего обсуждения, слышат ли они музыку и понимают ли вообще, чем занят Иванелло. Как бы то ни было, они улеглись на живот, положив подбородки на сложенные пальцы, и уставились на Иванелло серьезными серыми глазами, в которых отражалось, как могло показаться, немое восхищение. Иванелло настолько осмелел, что решился погладить короткие черные волосы Сказьи. В тот же миг Саш и Рлайс пододвинулись поближе, и ему пришлось погладить их тоже.
Довольный своим успехом, улыбающийся Иванелло заиграл и запел новую балладу, а Кугелю оставалось лишь угрюмо смотреть из своей палатки на баке.
В тот день караван миновал лишь одну деревню, Порт-Титус, и местность сделалась ощутимо более дикой. Впереди возвышался массивный каменный обрыв, в котором вода проточила узкое ущелье, по нему, тесно прижавшись к берегу реки, змеилась дорога.
В середине дня караван наткнулся на артель лесорубов, занятых погрузкой леса на баржу. Вармус остановил караван. Спрыгнув из коляски на землю, он пошел, чтобы навести справки, и узнал тревожную новость: часть горы обрушилась в ущелье, сделав дорогу вдоль реки непроходимой.
Лесорубы вышли на дорогу и указали на холмы на севере.
— Через милю будет проселочная дорога. Она ведет к проходу Тюнера и дальше через Илдишскую Пустошь. Через две мили дорога разветвляется, и вам будет нужно повернуть направо, обогнуть ущелье, а потом спуститься к озеру Заол и Каспара-Витатус.
Вармус обернулся и оглядел проход.
— А как дорога, опасна она или нет?
Самый старый лесоруб ответил:
— Мы не знаем наверняка, потому как в последнее время никто не спускался по проходу Тюнера. Это само по себе может быть дурным знаком.
В разговор вступил другой:
— В трактире «У переправы» я слыхал толки о банде кочевников за Карстом. Говорят, они жестокие и коварные, но поскольку боятся темноты, то по ночам не разбойничают. Вас много, и вряд ли что-то угрожает, разве что нападут из засады. Но вам надо быть начеку.
Самый молодой лесоруб тоже не остался в стороне.
— А как же горные гоблины? Разве они не серьезная угроза?
— Ба! — сказал старик. — Все это россказни, на вроде ветряных чертей за каждым кустом, которыми пугают младенцев.
— И все-таки они существуют! — упрямо заявил юный лесоруб. — Так, по крайней мере, мне говорили.
— Ба! — воскликнул старый лесоруб во второй раз. — Они там, в трактире «У переправы», пиво хлещут галлонами, а потом по пути домой видят гоблинов и чертей за каждым кустом.
Второй лесоруб задумчиво сказал:
— Я поясню свою философию. Лучше остерегаться горных гоблинов и ветряных чертей и никогда не увидеть, чем не бояться и позволить им застать тебя врасплох.
Старый лесоруб сделал повелительный знак.
— Возвращайтесь к работе! Ваши сплетни задерживают этот важный караван.
Затем добавил, обращаясь к Вармусу:
— Ступайте по проходу Тюнера. Через восемь дней вы должны быть в Каспара-Витатусе.
Вармус вернулся в экипаж. Караван двинулся в путь. Через милю показалась проселочная дорога, ведущая к проходу Тюнера, и Вармус неохотно повернул туда.
Проселочная дорога вилась то вверх, то вниз по холмам, по проходу Тюнера, затем вышла на плоскую равнину.
Время уже подходило к закату. Вармус решил остановиться на ночлег там, где из рощи черных деодаров вытекал ручеек. Он тщательно расставил повозки и коляски, затем установил защитную изгородь из металлических прутьев, которые, будучи активированы, стреляли полосами пурпурного света в каждого, кто дерзнул бы покуситься на лагерь. Изгородь защищала караван от ночных хунов, эрбов и зелесиней.
Снова разожгли огромный костер, наломав дров в роще деодаров. Привилегированные пассажиры отведали три предварительных блюда, поданных Порригом на «Аввентуре», затем присоединились к обычным пассажирам, ужинавшим хлебом, рагу и соленой зеленью.
Вармус подал вина, правда, чуть менее щедро, чем накануне.
После ужина Вармус обратился к обществу:
— Как всем вам известно, мы сделали крюк, который не должен ни причинить нам неудобств, ни, как я надеюсь, задержать нас в пути. Однако сейчас мы путешествуем по Илдишской Пустоши, которая мне не знакома. Я считаю себя обязанным принять особые меры безопасности. Вы заметите нашу защитную изгородь, которая должна отпугивать незваных гостей.
Иванелло не удержался от шутливого замечания:
— А вдруг они запрыгнут на изгородь?
Вармус не обратил на него никакого внимания.
— Изгородь опасна! Не приближайтесь к ней. Доктор Лаланк, вы должны как можно более понятно объяснить вашим подопечным об этой опасности.
— Я это сделаю.
— Илдишская Пустошь — дикое место. Мы можем столкнуться с кочевниками за Карстом или даже с самим Великим Эрмом. Этот народ, люди и полулюди, совершенно непредсказуемы. Поэтому я устанавливаю постоянное дежурство. Кугель, который путешествует на «Аввентуре» и живет на носу, будет нашим главным дозорным. Он проницателен, остроглаз и подозрителен; кроме того, он ничем не занят. Я буду караулить со своего места в головном экипаже, а Славой из последней повозки будет нашим арьергардом. Но именно в Кугеле, у которого будет обзор на равнину, мы будем искать нашу защиту. Это все, что я хотел вам сказать. Можете продолжать веселиться.
Клиссум прочистил горло и вышел вперед, но прежде чем успел продекламировать хотя бы слог, Иванелло взял лютню и, с силой ударяя по струнам, запел довольно пошлую балладу. Клиссум так и остался стоять с застывшей на лице страдальческой улыбкой, затем повернулся и пошел на свое место.
С севера задул ветер, раздувший пламя и вызвавший клубы дыма. Иванелло беспечно выругался. Он отложил лютню и начал играть с мимами, которые, как и прежде, были буквально загипнотизированы музыкой. Сегодня он еще больше осмелел в своих ласках, но не встретил никакого сопротивления, пока поровну распределял свои ухаживания между всеми тремя.
Кугель смотрел на это с явным неодобрением. Он проворчал доктору Лаланку:
— Иванелло совращает ваших подопечных.
— Вполне возможно, что его намерения именно таковы, — согласился доктор Лаланк.
— И вас это не заботит?
— Нисколько.
Клиссум снова вышел вперед и, держа перед собой свиток с рукописью, с улыбкой обвел попутчиков взглядом.
Иванелло, отклонившись назад в объятия Саш, с Рлайс, прижавшейся к нему с одного бока, и Сказьей — с другого, взялся за лютню и извлек из нее несколько заунывных аккордов.
Клиссум, казалось, чуть было не разразился гневными жалобами, но тут ветер швырнул клуб дыма прямо ему в лицо, и он, кашляя, удалился. Иванелло, усевшись так, что его каштановые кудри ярко блестели в свете костра, улыбнулся и заиграл на лютне глиссандос.
Эрмолде возмущенно обошла костер и остановилась, презрительно глядя на Иванелло. Срывающимся голосом он сказала:
— Клиссум намеревается прочитать одну из своих од. Предлагаю, чтобы вы отложили свою лютню и послушали.
— С удовольствием, — ответил Иванелло.
Эрмолде развернулась и пошла назад. Мимы вскочили на ноги и важно зашагали за ней, раздувая щеки, с растопыренными локтями, выпяченными вперед животами, высоко задирая колени. Эрмолде, почувствовав, что что-то происходит, обернулась, и мимы, пританцовывая, отошли от нее, чтобы тут же закружиться, точно менады, в неистовом танце, прежде чем снова сесть на землю рядом с Иванелло.
Эрмолде с застывшей улыбкой на лице удалилась и принялась что-то говорить Клиссуму; оба время от времени кидали косые взгляды в сторону Иванелло, который, отложив свою лютню, дал себе полную волю и начал бесстыдно ласкать мимов. Даже и не думая возмущаться таким обращением, они прижались к нему еще ближе. Иванелло наклонил голову и поцеловал Рлайс прямо в губы; Саш и Сказья немедленно тоже подставили личики.
Кугель передернулся от отвращения.
— Этот хлыщ невыносим!
Доктор Лаланк покачал головой.
— Откровенно говоря, я поражен их уступчивостью. Они ни разу не позволили мне дотронуться до них. Ах да, я вижу, что Вармус начал тревожиться; вечер подходит к концу.
Вармус, поднявшись на ноги, стоял, вслушиваясь в ночную тьму. Он сходил и проверил защитную изгородь, затем обратился к путешественникам:
— Не теряйте бдительности! Не ходите во сне! Не назначайте свиданий в лесу! Я иду спать и предлагаю всем сделать то же самое, поскольку завтра нам предстоит длинный день и придется пройти большое расстояние по Илдишской Пустоши.
Но Клиссум не пожелал оставаться в тени. Собрав все свое достоинство, он выступил вперед:
— Я слышал несколько просьб прочитать еще какие-нибудь мои сочинения, которые я сейчас хочу исполнить.
Эрмолде захлопала в ладоши, но большинство компании отправилось спать.
Клиссум прикусил губу, скрывая досаду.
— Сейчас я прочту мою Тринадцатую оду, озаглавленную «Страждущие — столпы души моей».
Он принял подходящую позу, но тут налетел бешеный порыв ветра, заставивший пламя вспыхнуть и затрепетать. Дым окутал все плотными клубами, и те, кто еще оставался у костра, поспешили уйти. Клиссум в отчаянии воздел руки к небу и удалился со сцены.
Кугель провел бессонную ночь. Несколько раз до него доносился далекий унылый крик, а однажды он расслышал в лесу улюлюкающую перекличку.
Вармус поднял караван в ранний час, когда предрассветные облака все еще отливали пурпуром. Стюард Порриг подал на завтрак чай, лепешки и аппетитные рубленые котлеты из моллюсков, ячменя, кангола и щитолистника. Как обычно, Ниссифер не вышла к завтраку, но этим утром не было видно еще и Иванелло.
Порриг окликнул Вармуса, предложив тому найти Иванелло и позвать его на корабль завтракать, но осмотр лагеря ничего не дал. Пожитки Иванелло остались на своих местах; казалось, не пропало ничего, кроме самого Иванелло.
Вармус, сидя за столом, затеял нудное расследование, но никто не мог ничего сказать. Вармус изучил землю рядом с защитной изгородью, но не обнаружил никаких следов вторжения. Наконец он объявил:
— По всем признакам, Иванелло растворился в воздухе. Я не обнаружил никаких следов преступления, и все же я не могу поверить в то, что он исчез по своей воле. Единственным объяснением может служить губительное волшебство. По правде говоря, у меня нет лучшего объяснения. Если у кого-то имеются какие-либо мысли или хотя бы подозрения, пожалуйста, сообщите о них мне. А для нас не имеет никакого смысла оставаться здесь. Мы должны придерживаться графика, и караван сейчас отправится в путь. Возницы, поднимайте своих фарлоков! Кугель, займите свой пост на носу!
Караван тронулся в путь по Илдишской Пустоши, а судьба Иванелло так и осталась покрытой пеленой мрака.
Дорога, теперь лишь чуть больше, чем простая тропинка, шла на север до развилки; там караван свернул на восток и направился мимо холмов, которые простирались, докуда хватало глаз. Местность была унылой и засушливой, и путникам лишь изредка попадалось то несколько чахлых гонговых деревьев, то одинокая кактусовая рощица, то печальный дендрон, черный, пурпурный или красный.
В разгаре утра Вармус крикнул Кугелю наверх:
— Кугель, вы внимательно следите?
Кугель взглянул через планшир вниз.
— Я мог бы следить гораздо лучше, если бы знал, за чем слежу.
— Вы ищете кочевников, особенно затаившихся в засаде.
Кугель оглядел окрестности.
— Я не вижу никого, соответствующего вашему описанию, — только холмы и пустошь, хотя далеко впереди различаю темную линию леса, или, возможно, это всего лишь река, окаймленная деревьями.
— Отлично, Кугель. Держите ухо востро.
День шел своим чередом, и линия темных деревьев, казалось, все время отступала вдаль, и на закате пришлось разбить лагерь прямо на песке, под открытым небом.
Как обычно, разожгли костер, но исчезновение Иванелло камнем лежало у всех на душе, и, несмотря на то, что Вармус опять раздал всем вина, ужин прошел в печальном настроении и даже разговоры велись полушепотом.
Как и прежде, Вармус установил защитную изгородь. Он снова обратился к путешественникам.
— Загадка так и осталась нераскрытой. Поскольку у нас даже нет ключа к разгадке, я призываю всех к предельной осторожности. Разумеется, даже и не приближайтесь к защитной изгороди!
Ночь прошла без происшествий. Утром караван отправился в путь в положенное время. Кугель опять стоял в дозоре.
С течением времени местность стала менее засушливой. Теперь можно было различить, что дальние деревья росли вдоль реки, стекающей вниз по холму и следующей через пустошь.
Достигнув берега, дорога резко повернула на юг вдоль реки до пятиарочного каменного моста. Вармус объявил привал, чтобы возницы могли напоить своих фарлоков. Кугель приказал веревке укоротиться и таким образом опустил «Аввентуру» на землю. Привилегированные пассажиры спустились и бродили туда-сюда, разминая ноги.
У входа на мост стоял памятник десяти футов высотой, поддерживавший бронзовую табличку так, чтобы ее заметили проходящие по мосту. Кугель не смог разобрать письмена. Гольф Раби приблизил свой длинный нос почти к самой табличке, затем пожал плечами и отвернулся. Доктор Лаланк, однако, объявил, что текст на одном из вариантов сарсунианского. Этот диалект был очень распространен в девятнадцатой эпохе, в общеупотребительных терминах — четыре тысячи лет назад.
— Текст безоговорочно официальный, — сказал доктор Лаланк. — Он гласит:
ПУТНИКИ!
ТОЧНО ПОСУХУ ПЕРЕХОДИТЕ ВЫ РЕВУЩИЙ ПОТОК РЕКИ САЙК.
НЕ ЗАБЫВАЙТЕ, ЧТО ПОМОГЛА ВАМ МИЛОСТЬ ХЕЙВЕ, ЛОРДА-ПРАВИТЕЛЯ ХАРАДА И ЗАЩИТНИКА ВСЕЛЕННОЙ.
— Как все мы можем видеть, река Сайк давно уже не ревущий поток, но мы до сих пор благодарим щедрость короля Хейве; действительно, разумно последовать его совету.
— Предрассудок! — фыркнул Гольф Раби. — В Коллегии мы загибаем уши лишь в знак почтения к Безымянному Синкрезису в сердце Ступицы.
— Возможно, — безразлично ответил доктор Лаланк и пошел прочь. Кугель переводил взгляд с Гольфа Раби на доктора Лаланка, затем быстро преклонил колени перед памятником.
— Что? — вскричал тощий экклезиарх. — И вы, Кугель? А я-то считал вас рассудительным человеком.
— Именно поэтому я и выказываю почтение этому памятнику. Я рассудил, что церемония не причинит никакого вреда, а мне это ничего не стоит.
Вармус нерешительно почесал нос, затем в своей неуклюжей манере отдал памятнику честь к явному отвращению Гольфа Раби.
Фарлоков привели назад к дороге, Кугель поднял «Аввентуру» в воздух, и караван отправился через мост.
В середине дня Кугель почувствовал, что его неодолимо клонит в сон, и, уронив голову на руки, погрузился в легкую дремоту… Прошло некоторое время, и Кугелю стало неудобно. Щурясь и зевая, он оглядел окрестности, и его внимание привлекло едва заметное движение в зарослях дымоягодных кустов, окаймлявших дорогу. Кугель наклонился вперед и заметил несколько дюжин невысоких смуглых людей в мешковатых штанах, грязных разноцветных жилетках и черных платках, повязанных на головы. В руках у них были дротики и боевые крюки, и, судя по всему, они собирались напасть на караван.
Кугель закричал вниз Вармусу:
— Стойте! Готовьте оружие! Бандиты затаились в засаде вон там, в зарослях!
Вармус остановил караван и затрубил в сигнальный рожок. Возницы схватили оружие, точно так же, как и многие из пассажиров, и приготовились отражать нападение. Кугель спустил корабль так, чтобы пассажиры класса люкс тоже могли присоединиться к борьбе.
Вармус подошел к кораблю.
— Где точно находится засада? Сколько их там?
Кугель указал на заросли.
— Они спрятались за дымоягодными кустами, бандитов около двадцати трех. У них дротики и крюки.
— Молодчина, Кугель! Вы спасли караван!
Вармус изучил местность, затем, прихватив с собой десяток мужчин, вооруженных мечами, арбалетами и отравленными ножами, он вышел на рекогносцировку.
Прошло полчаса. Вармус, взмыленный, пыльный и недовольный, вернулся назад вместе со своей командой. Он спросил Кугеля:
— Так где, вы говорите, была та засада?
— Где я и показывал — вон за теми зарослями.
— Мы прочесали их вдоль и поперек и не нашли ни бандитов, ни даже намека на их присутствие.
Кугель, нахмурясь, смотрел на заросли.
— Они ускользнули, когда увидели, что мы предупреждены.
— Не оставив никаких следов? Вы уверены в том, что видели? Или это была галлюцинация?
— Естественно, я уверен в том, что их видел! — возмущенно заявил Кугель. — Вы принимаете меня за дурака?
— Разумеется, нет, — успокаивающе заверил его Вармус. — Продолжайте хорошо работать! Даже если ваши дикари были всего лишь фантомами, береженого Бог бережет. Но в следующий раз смотрите дважды и удостоверьтесь в том, что видите, прежде чем поднимать тревогу.
Кугелю пришлось согласиться, и он вернулся на «Аввентуру».
Караван снова тронулся в путь, прошел теперь уже спокойные заросли кустов, а Кугель не прекращал бдительный дозор.
Ночь прошла спокойно, но утром, когда подали завтрак, не появилась Эрмолде.
Как и в прошлый раз, Вармус обыскал корабль и территорию, заключенную внутри защитной изгороди, но Эрмолде словно растворилась в воздухе, точно так же, как и Иванелло. Вармус дошел даже до того, что постучал в дверь каюты Ниссифер, чтобы убедиться, что она все еще на борту.
— Кто там? — раздался хриплый шепот.
— Это Вармус. У вас все в порядке?
— Да, все. Мне ничего не нужно.
Вармус повернулся к Кугелю, его широкое лицо излучало тревогу.
— В моем караване никогда не было таких ужасных случаев! Что происходит?
Кугель начал задумчиво:
— И Иванелло, и Эрмолде ушли отсюда не по собственному желанию, это ясно. Оба они путешествовали на «Аввентуре», что, кажется, указывает, что убийца тоже живет на корабле.
— Что? В классе люкс?
— Такова вероятность.
Вармус сжал свои внушительные кулачищи.
— Этого злодея необходимо найти и призвать к ответу!
— Согласен! Но как?
— Бдительность и осторожность — вот что нам поможет. Ночью никому нельзя выходить из своих кают, за исключением ответа на зов природы.
— Чтобы угодить как раз в руки злодею, который будет поджидать в уборной? Это не выход.
— Тем не менее мы не можем задержать караван, — пробормотал Вармус. — Кугель, займите свой пост! Используйте всю вашу бдительность и проницательность!
Караван снова направился на восток. Дорога шла у подножия холмов, на которых теперь можно было различить вкрапления острых камней и заросли искривленных акаций.
Доктор Лаланк, прогуливаясь по кораблю, присоединился к Кугелю, и их разговор свернул на странные исчезновения. Доктор Лаланк заявил, что точно так же недоумевает, как и все остальные.
— Существует тысяча возможностей, но ни одна из них не выглядит убедительной. Например, могу предположить, что сам корабль есть некая враждебная сущность, которая ночью открывает свой трюм и поглощает беспечных пассажиров.
— Мы искали в трюме, — возразил Кугель, — и нашли там лишь запасы, багаж и тараканов.
— Я и не рассчитывал, что вы примете эту теорию всерьез. И все-таки, если мы выдвинем десять тысяч догадок, все явно абсурдные, одна из них окажется практически верной.
Три мима вышли на нос и начали забавляться, расхаживая туда-сюда широкими шагами, слегка согнув колени.
Кугель взглянул на них с неприязнью.
— Какой ерундой они занимаются?
Три девушки наморщили носы, свели глаза к переносице и заносчиво округлили губы, точно беззвучно посмеиваясь, и начали бросать на Кугеля косые взгляды, все так же важно прохаживаясь назад и вперед.
Доктор Лаланк рассмеялся.
— Это их маленькая шутка; они думают, что изображают вас, насколько я понимаю.
Кугель холодно удалился, и три мима побежали назад на корму. Доктор Лаланк указал на стаю облаков, нависших над горизонтом.
— Они поднимаются с озера Заол, у Каспара-Витатуса, где дорога поворачивает на север к Торквалю.
— Мне туда не нужно! Я путешествую на юг, в Альмери.
— Совершенно верно.
Доктор Лаланк удалился, и Кугель остался на вахте в одиночестве. Он оглянулся в поисках мимов, против воли желая, чтобы они вернулись и немного разогнали томительную скуку, но они занялись новой забавной игрой, бросая какие-то маленькие предметы вниз, на фарлоков, которые, получив очередной удар, высоко взмахивали хвостами.
Кугель вновь занялся своим дозором. С юга подступали скалистые склоны, все более и более крутые. На севере Илдишская Пустошь, бескрайняя ширь, полосами окрашенная в едва различимые цвета — темно-розовый, дымчатый черно-серый, малиновый, была кое-где тронута самыми прозрачными оттенками темно-синего и зеленого.
Время шло. Мимы все продолжали свою игру, которой, казалось, возницы и даже пассажиры наслаждались ничуть не меньше: как только девушки сбрасывали вниз очередной предмет, пассажиры спрыгивали из колясок, чтобы найти и подобрать его.
Странно, подумал Кугель. И что все они нашли в такой дурацкой игре?.. Один из предметов, упав, засиял металлическим блеском. Кугелю показалось, что размерами и формой он напоминал монету. Но мимы же, разумеется, не стали бы швырять терциями в возчиков? Да и откуда они взяли бы такое богатство?
Девушки закончили свою игру. Возницы закричали им снизу:
— Еще! Продолжайте! Почему вы остановились?
Мимы замахали руками, как сумасшедшие, и сбросили вниз пустой кошелек, затем ушли отдыхать.
Странно, подумалось Кугелю. Уж очень кошелек напоминал его собственный, который, вне всякого сомнения, был надежно спрятан в его палатке. Он бегло глянул в палатку, затем посмотрел еще раз, но уже более пристально.
Кошелька нигде не было.
Взбешенный Кугель помчался к доктору Лаланку, беседовавшему с Клиссумом. Кугель воскликнул:
— Ваши подопечные удрали с моим кошельком! Они выбросили все мои терции вниз, возчикам, и все остальные мои вещи тоже, включая ценную коробочку с мазью для ботинок, и, наконец, сам кошелек!
Доктор Лаланк поднял черные брови.
— Правда? Вот разбойницы! А я-то удивлялся, что могло занять их на такое долгое время!
— Пожалуйста, отнеситесь к этому вопросу серьезно! Я считаю вас лично ответственным за это! Вы должны возместить мои убытки.
Доктор Лаланк с улыбкой Покачал головой.
— Сожалею о том, что вам так не повезло, но я не могу исправить всю мировую несправедливость.
— Но они же ваши подопечные!
— Да, но этому нет никаких доказательств. В списке пассажиров каравана они указаны под своими собственными именами, что возлагает ответственность за их деяния на Вармуса. Можете обсудить этот вопрос с ним или даже с самими мимами. Если они взяли кошелек, пусть они и возвращают ваши терции.
— Это неосуществимая идея!
— Так вот вам более осуществимая: возвращайтесь на нос, пока мы не попали в беду!
С этими словами доктор Лаланк отвернулся и возобновил прерванную беседу с Клиссумом.
Кугель вернулся на нос. Он смотрел вперед, на унылый пейзаж, прикидывая, как бы вернуть свои потери… Его взгляд вновь привлекла какая-то зловещая возня.
Кугель рванулся вперед и сосредоточил свой взгляд на склоне холма, где множество приземистых серых существ наваливали груду тяжелых камней в том месте, где склон холма нависал над дорогой.
Кугель пристально смотрел на них еще несколько секунд. Он видел их так же ясно, как и свои ладони, — перекошенных полулюдей-полуамлоидов, с заостренными скальпами и головами без шей, так что их рты открывались у самой груди.
Кугель бросил на них последний взгляд и наконец забил тревогу:
— Вармус! На склоне холма горные гоблины! Остановите караван и дуйте в рожок!
Вармус остановил свою коляску и закричал в ответ:
— Что вы видите? Где опасность?
Кугель взмахнул руками и указал на склон.
— На этом утесе я вижу горных гоблинов! Они складывают камни, чтобы наброситься на караван!
Вармус повернул шею и взглянул туда, куда показывал Кугель.
— Я ничего не вижу.
— Они серые, как скалы! Они кривые и бегают, наклонившись, вон там и вот тут.
Вармус поднялся на сиденье и подал своим возницам сигнал тревоги, затем спустил корабль на дорогу.
— Мы устроим им большой сюрприз! — сказал он Кугелю.
После этого Вармус закричал пассажирам:
— Выходите, пожалуйста! Я намерен атаковать гоблинов с воздуха!
Он привел десяток мужчин, вооруженных стрел ометами и огнедротиками, на «Аввентуру», потом привязал канат к крепкому фарлоку.
— Теперь, Кугель, растяните веревку так, чтобы мы поднялись над утесом, тогда мы пошлем им наш горячий привет сверху.
Кугель подчинился приказу; корабль вместе с вооруженной до зубов командой взлетел высоко в воздух и повис над утесом.
Вармус стоял на носу.
— А теперь к точному месту засады.
Кугель показал пальцем.
— Вон там, в том нагромождении камней.
Вармус оглядел склон.
— В данный момент я не вижу гоблинов.
Кугель тщательно осмотрел склон, но гоблины исчезли.
— Все к лучшему! Они заметили наши приготовления и отказались от своих планов.
Вармус угрюмо хмыкнул.
— А вы уверены в своих словах? Вы действительно видели горных гоблинов? Возможно, вас ввели в заблуждение тени между скалами.
— Это невозможно! Я видел их так же ясно, как вижу вас!
Вармус посмотрел на Кугеля задумчивыми голубыми глазами.
— Не думайте, что я сержусь на вас. Вы почувствовали опасность и, совершенно правильно, забили тревогу, хотя, очевидно, по ошибке. Я не буду обсуждать этот вопрос, разве что для того, чтобы подчеркнуть, что недостаток хладнокровия приводит к потере драгоценного времени.
Кугель не нашелся, что ответить на это обвинение. Вармус подошел к планширу и крикнул вниз вознице головной коляски:
— Веди караван вперед мимо утеса! Мы будем на страже, чтобы обеспечить абсолютную безопасность.
Караван прошел мимо утеса без каких-либо досадных происшествий, после чего «Аввентура» снизилась, чтобы привилегированные пассажиры смогли снова сесть на корабль.
Вармус отвел Кугеля в сторону.
— Ваша работа безукоризненна; но все-таки я решил увеличить дозор. Шилко, которого вы видите вон там, очень здравомыслящий человек. Он будет стоять рядом с вами, и каждый из вас сможет подтвердить то, что видит другой. Шилко, иди сюда, пожалуйста. Вы с Кугелем будете работать в паре.
— Я с удовольствием, — отозвался Шилко, круглолицый коренастый мужчина с песочными волосами и кудрявыми бачками. — Так и предвкушаю, как мы славно заработаем вместе.
Кугель хмуро повел его на корабль, и, как только караван двинулся вперед, двоица отправилась на нос и заняла свои посты. Шилко, добродушный и разговорчивый малый, болтал обо всем, что видел, упоминая мельчайшие подробности пейзажа. Ответы Кугеля были односложными, что очень удивляло Шилко.
Тот заявил обиженным голосом:
— Когда я занимаюсь такой работой, я не прочь перекинуться словечком, чтобы убить время. А иначе невыносимо скучно стоять здесь и выглядывать непонятно что. Иначе начинаешь видеть мысленные образы и принимать их за действительность.
Тут он подмигнул и ухмыльнулся.
— Не правда ли, Кугель?
Кугель счел шутку напарника низкопробной и отвернулся.
— Да ладно, — сказал Шилко. — Такова жизнь.
В полдень Шилко отлучился в столовую, чтобы пообедать. Он явно переусердствовал как с едой, так и с вином, поэтому после обеда начал клевать носом. Он оглядел местность и сказал Кугелю:
— Ничего не видать, кроме пары-тройки ящериц. Это мое твердое мнение, а теперь я предлагаю немножко вздремнуть. Если увидишь что-нибудь, буди меня.
Он забрался в палатку Кугеля и удобно устроился там, а Кугель оказался вновь предоставлен горьким размышлениям о своих потерянных терциях и выброшенном воске для обуви.
Когда караван остановился на ночлег, Кугель направился прямиком к Вармусу. Он рассказал ему о легкомысленном поведении мимов и пожаловался на понесенные им убытки.
Вармус слушал со спокойным, но несколько отстраненным интересом.
— Но доктор Лаланк, разумеется, уладит это дело?
— В этом-то суть проблемы! Он целиком и полностью отказывается от ответственности! Он заявляет, что вы, как хозяин каравана, должны возместить все потери.
Вармус, чьи мысли витали где-то в облаках, вмиг насторожился.
— Он возложил уплату всех издержек на меня?
— Именно так. Теперь я предъявляю этот счет вам.
Вармус сложил руки на груди и быстро отступил назад.
— Идея доктора Лаланка совершенно нелепа.
Кугель возмущенно потряс счетом прямо перед носом Вармуса.
— Вы отказываетесь выполнять ваши обязательства?
— Я здесь ни при чем! Это действие произошло на борту вашего судна «Аввентура».
Кугель снова ткнул в Вармуса счетом.
— В таком случае вы должны, по меньшей мере, передать этот счет доктору Лаланку и взыскать с него платеж.
Вармус потянул себя за подбородок.
— Это неправильная процедура. Капитан «Аввентуры» — вы. Следовательно, по праву своей должности, вы должны вызвать доктора Лаланка на слушание этого дела и там взыскать с него такую сумму, которая кажется вам справедливой.
Кугель с сомнением взглянул на доктора Лаланка, все еще разговаривающего с Клиссумом.
— Предлагаю подойти к доктору Лаланку вдвоем и объединить наши полномочия, чтобы восстановить справедливость.
Вармус отступил еще на один шаг.
— Не приплетайте меня к этому делу! Я всего лишь возчик Вармус, скромно ездящий по земле.
Кугель приводил и другие доводы, но Вармус с маской изощренного упрямства стоял на своем. Наконец Кугель пошел к столу и начал пить вино, угрюмо глядя в огонь.
Медленно шел вечер. Все путники пребывали в мрачном настроении; сегодня не было ни декламаций, ни песен, ни шуток, и компания сидела вокруг костра, полушепотом перекидываясь отрывочными словами. Все умы занимал невысказанный вопрос: кто исчезнет следующим?
Пламя костра ослабело, и путники неохотно разошлись по своим постелям, боязливо оглядываясь назад и обмениваясь нервными замечаниями.
Так прошла ночь. Звезда Ачернар прошла восточный квадрант и склонилась к западу. Фарлоки сопели и бормотали во сне. Далеко в пустоши несколько секунд мерцал синий свет, затем он погас и больше не появлялся. Восточный край горизонта загорелся первым пурпуром, затем кроваво-красным цветом. После нескольких бесплодных попыток солнце все-таки выбралось из-за горизонта и взошло на небо.
Вновь развели костер, и в караване закипела жизнь. Накрыли завтрак; запрягли фарлоков и начали готовиться к отъезду.
На «Аввентуре» начали появляться заспанные пассажиры. Каждый по очереди переводил взгляд с одного лица на другое, точно ожидая нового исчезновения. Стюард Порриг подал завтрак, затем понес поднос в задний салон. Он постучался.
— Госпожа Ниссифер, я принес ваш завтрак. Мы беспокоимся о вашем здоровье.
— Я в порядке, — раздался шепот;— Я ничего не желаю. Можете уходить.
После завтрака Кугель отвел доктора Лаланка в сторону.
— Я посоветовался с Вармусом, — сказал Кугель. — Он заверил меня в том, что как капитан «Аввентуры» я могу предъявить вам иск за ущерб, причиненный мне в результате вашей халатности. Вот счет. Можете расплатиться прямо сейчас.
Доктор Лаланк быстро пробежал глазами счет. Его черные брови поднялись еще выше, чем обычно.
— Вот этот пункт — поразительно! «Мазь для обуви, одна коробочка. Цена: тысяча терциев». Вы серьезно?
— Естественно. Эта мазь содержит редкий воск.
Доктор Лаланк вернул счет.
— Вам придется представить этот счет виновницам, а именно, Саш, Сказье и Рлайс.
— Ну и что это даст?
— Даже не рискую предположить. Тем не менее, раз и навсегда заявляю, что я никак не причастен к этому делу.
Он поклонился и зашагал прочь, чтобы присоединиться к Клиссуму, в котором он нашел качества, совместимые с его собственными.
Кугель пошел на нос, где уже дежурил Шилко. Тот снова проявил желание поговорить; Кугель, как и прежде, отвечал немногословно, и Шилко наконец умолк. Тем временем караван пошел по местности, где с обеих сторон возвышались холмы, а дорога бежала по узкой долине между ними.
Шилко смотрел на голые склоны холмов.
— Я не вижу в этом краю ничего, что могло бы нас встревожить. А ты, Кугель?
— В данный момент я тоже не вижу ничего.
Шилко в последний раз окинул взглядом расстилавшийся перед ними пейзаж.
— Я отойду на минуточку — у меня тут дело к Порригу.
Он ушел, и вскоре из камбуза до Кугеля донесся шум веселой попойки.
Немного позже Шилко вернулся, шатаясь от выпитого вина, и весело крикнул:
— Эге-гей, капитан Кугель! Как поживают галлюцинации?
— Я не понимаю ваших намеков, — холодно ответил Кугель.
— Не беда! Такое с любым может случиться. — Шилко оглядел холмы. — У тебя есть о чем сообщить?
— Нет.
— Отлично! Вот как делается эта работа! Глянешь туда-сюда, а потом быстренько в камбуз, глотнуть винца.
Кугель ничего не ответил, и заскучавший Шилко принялся хрустеть пальцами.
За обедом Шилко снова перебрал вина и опять начал клевать носом.
— Пойду-ка я ухо придавлю на часок-другой, чтобы нервишки успокоить, — сказал он Кугелю. — А ты хорошенько присматривай за ящерицами и зови меня, если появится что-нибудь более важное.
Он залез в палатку Кугеля, и вскоре оттуда донесся заливистый храп.
Кугель склонился на планшир, строя разнообразные планы, как бы поправить свое состояние. Ни один из них не казался выполнимым, в особенности потому, что Лаланк владел несколькими магическими заклинаниями… Странно, что это за темные фигуры на холме? Что заставило их прыгать и дергаться, подобным образом? Как будто высокие черные тени взлетали высоко вверх, чтобы взглянуть на караван, а затем снова ускользали из вида.
Кугель присел и подергал Шилко за ногу.
— Проснитесь!
Шилко, жмурясь и почесывая голову, вылез из палатки.
— Ну, что теперь? Порриг принес мне на полдник вина?
Кугель указал на вершину холма.
— Что вы видите?
Шилко своими красными глазами обвел линию горизонта, но тени уже затаились за холмами. Он бросил на Кугеля насмешливый взгляд.
— Что тебе померещилось? Гоблины, переодетые розовыми крысами? Или сороконожки, отплясывающие краковяк?
— Ни то, ни другое, — коротко ответил Кугель. — Я видел то, что считаю бандой ветряных чертей. Сейчас они скрываются на дальней стороне холма.
Шилко внимательно посмотрел на Кугеля и отодвинулся.
— Очень интересно! И сколько их было?
— Я не смог сосчитать, но надо скорее предупредить Вармуса.
Шилко снова посмотрел на линию горизонта.
— Я ничего не вижу. Может быть, у тебя шалят нервишки?
— Разумеется, нет!
— Знаешь что, в следующий раз убедись хорошенько в том, что ты видишь, прежде чем звать меня.
Шилко плюхнулся на четвереньки и забрался в палатку. Кугель посмотрел вниз на Вармуса, мирно ехавшего в передней коляске. Он открыл было рот, чтобы подать сигнал тревоги, затем мрачно решил, что этого делать не стоит, и возобновил свое дежурство.
Прошло несколько минут, и Кугель опять начал подозревать что-то неладное.
Дорога прошла мимо длинного узкого пруда, наполненного зеленой водой, питавшего несколько рощиц колючих кустов соляника. Кугель склонился вперед и сфокусировал свой взгляд на кустах, но их длинные и тонкие ветки ничего не прикрывали. А как насчет самого озерца? Оно казалось чересчур мелководным, чтобы таить какую-либо существенную опасность.
Кугель с чувством выполненного долга потянулся. Взглянув на вершину холма, он обнаружил, что ветряные черти вновь появились в еще большем количестве, чем раньше. Они высоко вытягивали шеи, чтобы посмотреть на караван, затем быстро втягивали головы.
Кугель потянул за ногу Шилко.
— Ветряные дьяволы вернулись с подкреплением!
Шилко, пятясь, выполз из палатки и выпрямился.
— Что на этот раз?
Кугель указал на гребень.
— Взгляните сами!
Ветряные дьяволы, однако, уже закончили свой осмотр, и Шилко опять ничего не увидел. На этот раз он просто устало пожал плечами и приготовился продолжить свой прерванный отдых. Кугель, однако, подошел к планширу и крикнул вниз, обращаясь к Вармусу:
— Ветряные дьяволы! Их здесь десятки! Они собираются на другой стороне холма!
Вармус остановил коляску.
— Ветряные дьяволы? А где Шилко?
— Я здесь, в дозоре, глаз не спускаю с дороги. Где же мне еще быть?
— Что это за ветряные дьяволы? Ты заметил их?
— По правде, при всем моем уважении к Кугелю, должен сказать, что я их не видел.
Вармус обратился к Кугелю, осторожно подбирая слова:
— Кугель, я крайне признателен вам за сигнал тревоги, но в этот раз думаю, что мы пойдем дальше. Шилко, так держать!
Караван пошел дальше по дороге. Шилко зевнул и собрался снова залезть в палатку.
— Что? — раздраженно воскликнул Кугель. — Видите вон ту щель? Если черти решат напасть на нас, им придется перепрыгнуть через нее, и вы непременно их увидите.
Шилко нехотя остался ждать.
— Эти видения, Кугель, очень опасный симптом. Подумай, к каким печальным последствиям они могут привести! Ради себя же самого, возьми себя в руки… А вот и щель! Мы поравнялись с ней. Смотри очень внимательно и скажи мне, когда увидишь, что вокруг скачут черти.
— А вот и они! — сказал Кугель.
Один леденящий миг Шилко стоял с мелко дрожащей челюстью, затем гаркнул Вармусу вниз:
— Берегитесь! Ветряные черти наступают!
Вармус плохо расслышал и взглянул вверх на корабль. Он увидел клубок несущихся темных теней, но защита уже была невозможна. Черти сновали туда-сюда между повозками, пока возницы и пассажиры выпрыгивали в прохладные воды пруда.
Черти в щепки разнесли караван, перевернув повозки и коляски, разломав колеса, разбросав запасы и багаж. Затем их внимание привлекла «Аввентура», но Кугель приказал веревке удлиниться, и судно взмыло ввысь. Черти подпрыгивали, пытаясь дотянуться до корпуса, но корабль находился на высоте пятидесяти футов. Прекратив попытки, они схватили всех фарлоков, засунув их под мышки, затем перепрыгнули через холм И были таковы.
Пока возчики и пассажиры выбирались из пруда, Кугель спустил корабль. Вармуса накрыло перевернувшейся коляской, и понадобились много рук, чтобы извлечь его оттуда.
Вармус с трудом поднялся на свои ушибленные ноги. Он оглядел разрушения и застонал от отчаяния.
— Это уму непостижимо! Что за проклятие лежит на нас? — Он оглядел своих измазанных людей. — Где дозорные?.. Кугель? Шилко? Будьте так добры выйти сюда!
Кугель и Шилко робко показались.
Шилко облизал губы и заговорил как можно более убедительно:
— Я поднял тревогу; все могут это засвидетельствовать! Если бы не я, могла случиться куда более страшная беда!
— Ты опоздал; черти уже напали на нас! Как ты это объяснишь?
Шилко обвел глазами небо.
— Это может показаться странным, но Кугель хотел подождать, пока черти не перепрыгнут через щель.
Вармус повернулся к Кугелю.
— Я ничего не понимаю? Почему вы не предупредили нас об опасности?
— Именно это я и сделал, если вы припомните! Когда я увидел чертей в первый раз, я хотел поднять тревогу, но…
— Вот что самое непонятное, — сказал Вармус. — Вы видели чертей до того, как сделали ваше предупреждение?
— Конечно, но…
Вармус, морщась от боли, поднял руку.
— Хватит! Кугель, вы вели себя неразумно, и это еще мягко сказано!
— Это несправедливое решение! — горячо воскликнул Кугель.
Вармус сделал слабый жест.
— А не все ли вам равно? Караван погублен! Мы совершенно беспомощны в этой Илдишской Пустоши! Еще через месяц наши кости занесет песком.
Кугель взглянул на свои башмаки. Они износились и утратили блеск, но еще сохранили свои волшебные свойства. Он придал своему голосу как можно больше достоинства.
— Караван сможет продолжить путь благодаря развенчанному и несправедливо осужденному Кугелю.
Вармус резко сказал:
— Пожалуйста, поясните, что вы имеете в виду!
— Возможно, что в моих башмаках еще осталась магия. Подготовьте ваши повозки и экипажи. Я подниму их в воздух, и мы отправимся в путь, как и прежде.
Вармус вмиг стал энергичным. Он дал указания возчикам, которые постарались привести в порядок свои повозки и коляски. К каждой из них привязали веревки, и пассажиры заняли свои места. Кугель, переходя от повозки к повозке, пинал каждую носком башмака — они действительно еще сохранили свою силу. Повозки и экипажи взмыли в воздух; возчики взяли веревки и замерли в ожидании сигнала. Вармус, чьи ушибы и вывихи помешали ему идти, решил ехать на «Аввентуре». Кугель пошел было за ним, но Вармус остановил его.
— Нам нужен только один дозорный, человек, который доказал свое хладнокровие, и это Шилко. Если бы я не хромал, то с радостью потащил бы корабль, но эта обязанность теперь должна лечь на вас. Возьмите веревку, Кугель, и ведите караван по дороге, и как можно быстрее.
Сознавая бесполезность возражений, Кугель схватил веревку и зашагал по дороге, таща за собой «Аввентуру».
На закате все повозки и коляски спустили вниз и разбили лагерь. Славой, главный возчик, под руководством Вармуса установил защитную изгородь; разожгли костер, и Вармус приказал раздать вина, чтобы подбодрить упавшую духом компанию.
Вармус произнес краткое обращение:
— Произошла серьезная неприятность, и нашему каравану нанесен огромный урон. И все же не имеет смысла указывать обвиняющим перстом. Я сделал расчеты и посоветовался с доктором Лаланком. Полагаю, что через четыре дня мы дойдем в Каспара-Витатуса, где можно будет сделать ремонт. А до тех пор я надеюсь, что никто не терпит чрезмерного неудобства. Последнее замечание. Сегодняшние события уже в прошлом, но на нас тяжелым камнем лежат еще две загадки — исчезновение Иванелло и Эрмолде. Пока эти тайны не будут раскрыты, все должны быть осторожны! Никуда не ходите в одиночку! Если заметите какое-нибудь подозрительное обстоятельство, немедленно ставьте меня в известность.
Накрыли ужин, и компанию охватила атмосфера какого-то почти неистового веселья. Саш, Сказья и Рлайс продемонстрировали странный танец, состоявший из прыжков и скачков, и через некоторое время стало ясно, что они изображали ветряных дьяволов.
Клиссума вино привело в приподнятое настроение.
— Разве не чудесно? — воскликнул он. — Это превосходное вино стимулирует деятельность всех трех частей моего разума, так что пока одна из них смотрит на это пламя и Илдишскую Пустошь за ним, другая сочиняет восхитительные оды, тогда как третья сплетает гирлянды из воображаемых цветов, чтобы прикрыть наготу пробегающих мимо нимф, также воображаемых!
Экклезиарх Гольф Раби выслушал слова Клиссума с очевидным неодобрением и влил в свое собственное вино четыре, а не три, как обычно, капли аспергантиума.
— Неужели необходимо вдаваться в такие неумеренные крайности?
Клиссум поднял трясущийся палец.
— Если цветы самые что ни на есть свежие, а нимфы уступчивые, то ответ — решительное да!
Гольф Раби строго сказал:
— В Коллегии мы полагаем, что созерцание даже небольшого числа бесконечностей — само по себе достаточная стимуляция, по меньшей мере, для культурного и тактичного человека.
Он отвернулся и возобновил свой разговор с Перруквилом. Клиссум озорно посыпал спину Гольфа Раби какими-то сильно пахнущими сухими духами, что вызвало у аскетического экклезиарха огромное замешательство.
Но по мере того, как затухали угли, настроение всей компании снова стало падать, и спать они отправились с большой неохотой.
Вармус и Шилко теперь занимали на «Аввентуре» койки исчезнувших Иванелло и Эрмолде, а Кугель так и остался в своей палатке.
Ночь была тиха. Кугель, несмотря на всю свою усталость, не мог уснуть. Наконец наступила полночь, отмеченная приглушенным боем корабельных часов.
Кугель задремал. Прошло некоторое время.
Кугель проснулся от какого-то звука, сразу же заставившего его насторожиться. Минуту он пролежал, вглядываясь в ночную тьму; затем, сжав меч, пополз к выходу из палатки.
Топовые огни едва освещали палубу. Кугель не увидел ничего необычного. До него не доносилось ни звука. Что же его разбудило?
Еще десять минут Кугель, скорчившись, сидел у выхода из палатки, затем медленно улегся на подушку.
Он не спал… Едва слышный звук коснулся его ушей: щелчок, скрип, скрежет… Кугель снова выполз из палатки.
Топовый огонь отбрасывал множество теней. Одна из них шевельнулась и украдкой проскользнула по палубе. Кугелю показалось, что тень несет какой-то тюк.
При виде этого Кугель почувствовал, что по его шее ползет зловещий холодок. Тень метнулась к ограждению и очень странным движением выкинула свою ношу за борт. Кугель на ощупь забрался в свою палатку за мечом, затем выполз на бак.
Он услышал царапанье. Тень слилась с другими тенями и сделалась неразличимой. Кугель сжался в темноте, и через некоторое время ему показалось, что он различил слабый крик, резко оборвавшийся.
Звук больше не повторился.
Через некоторое время Кугель забился обратно в свою палатку и бодрствовал в ней, не решаясь шевельнуться и страдая от холода… Он заснул с открытыми глазами. Малиновый луч восходящего солнца ударил прямо в его открытые глаза, заставив резко очнуться.
Постанывая от боли в затекших мышцах, Кугель выпрямился, облачился в свой плащ и шляпу, привесил к поясу меч и поковылял вниз на главную палубу.
Вармус только что слез со своей койки, когда в его дверь заглянул Кугель.
— Что вам нужно? — буркнул Вармус. — Неужели мне не дадут времени даже поправить одежду?
Кугель сказал:
— Прошлой ночью я кое-что видел и слышал. Боюсь, что мы можем обнаружить еще одну пропажу.
Вармус издал стон и чертыхнулся.
— Кто?
— Не знаю.
Вармус натянул башмаки.
— Что вы видели и слышали?
— Я видел тень. Она бросила в заросли какой-то тюк. Я слышал какой-то щелчок и скрежет двери. Потом раздался крик.
Вармус надел свою грубую накидку, затем нахлобучил поверх золотистых кудрей плоскую широкополую шляпу и похромал на палубу.
— Полагаю, что прежде всего надо пересчитать присутствующих.
— Всему свое время, — сказал Кугель. — Давайте сначала заглянем в тюк, который может сказать нам многое или ничто.
— Как хотите.
Двое спустились на землю.
— Ну, где же те заросли?
— Вот здесь, за корпусом. Если бы я не увидел этого броска, мы бы ни о чем не узнали.
Они обогнули корабль, и Кугель, раздвигая черные ветки, углубился в заросли. Почти сразу же он обнаружил тюк и осторожно вытащил его на открытое место. Они стояли, глядя на предмет, завернутый в мягкую голубую материю. Кугель тронул его носком башмака.
— Узнаете материал?
— Да. Это любимый плащ Перруквила.
Они молча глядели на сверток. Кугель промолвил:
— Теперь мы знаем, кто пропал.
— Разверните сверток, — проворчал Вармус.
— Разверните сами, если хотите, — ответил Кугель.
— Ну же, Кугель, — возразил Вармус. — Вы ведь знаете, что ходьба причиняет мне боль.
Кугель поморщился. Пригнувшись, он дернул за узел. Складки плаща распахнулись, обнажая два человеческих скелета, переплетенных так, чтобы они занимали как можно меньше места.
— Поразительно! — прошептал Вармус. — Здесь или магия, или явный парадокс. Как иначе можно было сцепить череп с тазом таким замысловатым образом?
Кугель был несколько более критичен.
— Не слишком-то это безупречно! Заметьте, череп Иванелло вставлен в таз Эрмолде; точно так же с черепом Эрмолде и тазом Иванелло. Уж Иванелло особенно был бы недоволен такой небрежностью.
Вармус пробормотал:
— Теперь мы знаем худшее. Мы должны принять меры.
Они оба разом посмотрели на корпус корабля. В иллюминаторе заднего салона что-то мелькнуло, как будто подняли занавес, и на миг на них уставился горящий глаз. Затем занавес подняли, и все стало, как прежде.
Вармус с Кугелем пошли назад вокруг корабля. Вармус мрачно сказал:
— Вы как капитан «Аввентуры», несомненно, захотите произвести решительные действия. Я, разумеется, буду всячески содействовать вам.
Кугель задумался.
— Сначала нужно удалить всех пассажиров с корабля. Затем вы приведете на корабль команду вооруженных мужчин и поставите ее у двери, где предъявите ультиматум. Я буду стоять наготове неподалеку.
Вармус поднял руку.
— По причине больных ног я не могу предъявить такой ультиматум.
— Ну и что же вы предлагаете?
Вармус подумал минуту-другую, затем выдвинул план, по которому Кугель, используя все полномочия своего чина, должен подобраться к двери и даже, при необходимости, ворваться в нее — план, который Кугель отклонил по техническим причинам.
Наконец они вдвоем разработали схему, которую оба сочли приемлемой. Кугель пошел отдать пассажирам приказ сойти на землю. Как он и ожидал, Перруквила среди них не было.
Вармус собрал команду и отдал ей приказания. Шилко, вооруженного мечом, поставили сторожить дверь, пока Кугель добирался до кормы. Пара обученных плотников забралась на столы и залезла в иллюминаторы, а остальные заколотили дверь досками, перекрыв выход.
В озере черпали ведра воды, которые по цепочке передавали на корму, откуда воду через отдушину заливали в каюту.
В каюте царила тишина. Через некоторое время послышалось негромкое шипение и щелчки, а за ними яростный шепот:
— Что за безобразие! Уберите воду!
Шилко перед тем, как встать в караул, наведался в камбуз и приложился к бутылке, чтобы разогреть кровь. Выпятив грудь и размахивая перед дверью мечом, он воскликнул:
— Черная ведьма, твое время пришло! Ты утонешь, как крыса в мешке!
На некоторое время звуки внутри затихли, и, кроме плеска воды, ничего не было слышно. Затем снова раздалось зловещее шипение, щелчки и какие-то скрежещущие звуки.
Шилко, которому вино и доски, перекрывавшие выход, придали смелости, закричал:
— Вонючая колдунья! Тони потише, а не то я, Шилко, отрежу оба твоих языка!
Он взмахнул мечом и принялся изображать, как он будет исполнять свою угрозу. Все это время в отдушину заливали все новые и новые ведра воды.
Изнутри каюты что-то налегло на дверь, но доски держали надежно. Снова донесся сильный удар; доски затрещали, и сквозь трещины начала сочиться вода. Затем последовал третий толчок, и доски разлетелись в щепки. Омерзительно пахнущая вода хлынула на палубу; за ней появилась Ниссифер. На ней не было ни платья, ни вуали, и оказалось, что под ними скрывалось толстое черное создание с пучком темного меха между глаз, странная помесь — наполовину сим, наполовину базиль. Из-под рыжевато-черной грудной клетки свисало кольчатое осиное брюшко, на спине виднелась хитиноподобная оболочка черных надкрыльев. Четыре тоненькие черные руки заканчивались длинными и худыми человеческими ладонями; тощие голени из черного хитина и странно раздутые ступни поддерживали грудную клетку со свисающим вниз брюшком.
Странное существо шагнуло вперед. Шилко испустил сдавленный вопль и, попятившись назад, споткнулся и упал на палубу. Создание в один прыжок наступило ему на руку, затем, присев, вонзило свое жало ему в грудь. Шилко пронзительно вскрикнул, никем не остановленный, он покатился по палубе, сделал несколько сумасшедших кульбитов в воздухе, упал на землю, слепо нырнул в пруд и начал там метаться туда-сюда. Наконец он затих, и практически сразу же его тело начало распухать.
На «Аввентуре» существо, называвшее себя Ниссифер, развернулось и направилось обратно в каюту, довольное тем отпором, которое оказало своим неприятелям. Кугель, стоявший на корме, ударил мечом, и лезвие, оставив за собой облако из тысячи золотистых пылинок, вонзилось в левый глаз Ниссифер и застряло в груди. Ниссифер зашипела от изумления и боли и отступила назад, чтобы получше разглядеть своего обидчика. Она прохрипела:
— Ах, это Кугель! Ты сделал мне больно; ты умрешь от вони!
С шумом хлопая надкрыльями, Ниссифер вспрыгнула на корму. Кугель в панике отступил за нактоуз[72]. Ниссифер приближалась, ее кольчатое брюшко изогнулось вперед и вверх между тонкими черными ногами, обнажая длинное желтое жало.
Кугель схватил одно из пустых ведер и швырнул его в лицо Ниссифер; затем, пока она боролась с ведром, Кугель прыгнул вперед и, размахнувшись, рассек перемычку, отрубив брюшко от груди.
Брюшко, упав на палубу, начало дергаться, извиваться и вскоре покатилось вниз по межпалубной лестнице на палубу.
Ниссифер, точно не заметив увечья, продолжала неумолимо двигаться вперед, истекая густой желтой жидкостью. Она, шатаясь, дошла до нактоуза и вытянула длинные черные руки. Кугель отскочил, перерубив ей руки. Ниссифер вскрикнула и, бросившись вперед, выбила меч у Кугеля из руки.
Пощелкивая надкрыльями, она шагнула вперед и, схватив Кугеля, подтащила его поближе.
— А теперь, Кугель, ты узнаешь, что такое зловоние.
Кугель нагнул голову и ткнул приколотым к шляпе «Фейерверком» прямо в грудь Ниссифер.
Когда Вармус с мечом в руке взобрался по межпалубной лестнице, он обнаружил Кугеля, бессильно прислонившегося к гакаборту.
Вармус оглядел корму.
— А где Ниссифер?
— Ниссифер больше нет.
Через четыре дня караван спустился с холмов к берегам озера Заол. За его мерцающими водами восемь белых башен, полускрытых в розовой дымке, указывали местоположение Каспара-Витатуса, иногда известного как «Город памятников».
Караван обошел озеро и приблизился к городу по аллее Династий. Пройдя мимо больше чем сотни памятников, караван добрался до центра города. Вармус показал дорогу к тому месту, где он обычно останавливался — трактиру Канбо, и изнуренные путешественники приготовились восстановить свои силы.
Приводя в порядок каюту Ниссифер, Кугель наткнулся на кожаный мешок с сотней терциев, который он взял себе. Вармус, однако, настоял на том, чтобы помочь Кугелю разобрать пожитки Иванелло, Эрмолде и Перруквила. Они нашли еще триста терциев, которые поделили пополам. Вармус завладел гардеробом Иванелло, а Кугелю досталась та самая серьга с молочным опалом, на который он с самого начала положил глаз.
Кугель также предложил уступить Вармусу за пятьсот терциев все права на «Аввентуру».
— Это небывало выгодная сделка! Где еще вы найдете крепкое судно, полностью снаряженное и хорошо оборудованное, за такую цену?
Вармус лишь рассмеялся.
— Если бы вы предложили мне зоб огромного размера за десять терциев, была бы это выгодная сделка или нет?
— Это предложение совершенно иного рода, — заметил Кугель.
— Ба! Магия ослабевает. Каждый день корабль все более сильно оседает к земле. Зачем мне посередине пустыни корабль, который и по воздуху не летит, и по песку не плывет? Нет уж, даже при всей моей отчаянности могу предложить всего сто терциев, не больше.
— Какая нелепость! — фыркнул Кугель, и тем дело и закончилось.
Вармус вышел проследить за тем, как продвигается ремонт повозок. Он обнаружил пару рыбаков, с большим интересом разглядывающих «Аввентуру». Вармусу удалось добиться от них твердого заказа на судно за шестьсот двадцать пять терциев.
Кугель тем временем попивал пиво в трактире Канбо. Он сидел, задумавшись, и в этот момент в общий зал вошла группа из семи человек с суровыми лицами и грубыми голосами. Кугель взглянул на их предводителя дважды, затем в третий раз и наконец узнал капитана Вискиша, прежнего владельца «Аввентуры». Капитан Вискиш, очевидно, напал на след судна и пустился в погоню за своей собственностью.
Кугель спокойно вышел из общего зала и отправился на поиски Вармуса, который по совпадению тоже искал Кугеля. Они встретились перед трактиром. Вармус хотел выпить пива в общем зале, но Кугель убедил его присесть на скамейке на противоположной стороне аллеи, откуда они могли видеть, как солнце садится в озеро Заол.
Через некоторое время речь зашла об «Аввентуре», и с ошеломляющей легкостью согласие было достигнуто. Вармус заплатил двести пятьдесят терциев за полные права на «Аввентуру». Они расстались, как нельзя более довольные друг другом. Вармус отправился разыскивать рыбаков, а Кугель, переодевшись в плащ с капюшоном и наклеив фальшивую бороду, поселился в гостинице «Зеленая звезда» под именем Тиченора, поставщика могильных плит.
Вечером посетители «Зеленой звезды» услышали громкий шум и крики, доносившиеся сперва откуда-то от доков, затем от трактира Канбо. В бузотерах признали группу местных рыбаков, подравшихся с шайкой приезжих путешественников. В стычку случайно оказались замешаны Вармус со своими возчиками.
Наконец порядок был восстановлен. Вскоре после этого в общий зал «Зеленой звезды» заглянули двое мужчин. Один крикнул грубым голосом:
— Есть здесь кто-нибудь по имени Кугель?
Другой сказал более сдержанно:
— Нам срочно нужен Кугель. Если он здесь, пусть выйдет вперед.
Утром Кугель пошел в ближайшую конюшню, где купил скакуна для путешествия на юг. Мальчишка-конюх проводил Кугеля в магазин, где тот купил новый кошелек и пару седельных сумок. В них он упаковал все, что требовалось для путешествия. Элегантная шляпа Кугеля уже обтрепалась и, кроме того, ужасно воняла после соприкосновения с Ниссифер.
Кугель снял «Фейерверк», завернул его в плотный материал и спрятал в свой новенький кошелек. После этого он купил себе темно-зеленую бархатную кепку с коротким козырьком. Хотя далеко не шикарная, она все же пленила Кугеля своей строгой элегантностью.
Он расплатился терциями из кожаного мешка, найденного в каюте Ниссифер; мешок тоже издавал нестерпимую вонь. Кугель собрался было купить еще и новый мешок, но его остановил мальчишка-конюх.
— Зачем тратить ваши терции? У меня есть почти в точности такой же мешок, который я отдам вам совершенно бесплатно.
— Это очень любезно, — сказал Кугель, и они вернулись на конюшню, где Кугель переложил свои терции в новый мешок.
Привели скакуна. Кугель уселся на него, а мальчик приладил на место седельные сумки. В этот момент в конюшню вошли двое мужчин устрашающего вида и быстрыми шагами приблизились к ним.
Тебя зовут Кугель?
— Определенно нет! — заявил Кугель. — Ни в коем случае! Я — Тиченор! А что вы хотите от этого Кугеля?
— Не твое дело. Пойдем-ка с нами, ты что-то подозрительно себя ведешь.
— У меня нет времени на ваши шутки, — сказал Кугель. — Мальчик, передай мой мешок.
Мальчик повиновался, и Кугель прикрепил кожаный мешок к седлу. Он приготовился выезжать из конюшни, но мужчины преградили ему дорогу.
— Тебе придется пойти с нами.
— Это невозможно, — сказал Кугель. — Я еду в Торкваль.
Он пнул одного из них в нос, а другого — в живот, и во весь опор поскакал по аллее Династий, ведущей прочь из Каспара-Витатуса.
Через некоторое время он остановился, чтобы посмотреть, что предприняла погоня, если таковая вообще была.
Его ноздрей коснулся неприятный запах, исходящий от кожаного мешка. К недоумению Кугеля, мешок оказался тем же самым, который он взял в каюте Ниссифер.
Кугель с беспокойством заглянул внутрь и обнаружил там вместо своих терциев пригоршню маленьких ржавых железяк.
Кугель изумленно охнул и, развернув своего скакуна, собрался вернуться в Каспара-Витатус, но в этот миг заметил дюжину мужчин, пригнувшихся к шеям своих коней, скакавших за ним по пятам.
Кугель издал еще один сумасшедший крик досады и ярости. Он швырнул вонючий кожаный мешок в канаву и, снова развернув своего скакуна, во весь дух помчался на юг.
Из Каспара-Витатуса в Кёрниф
1
Семнадцать девственниц
Продолжая свой путь в Альмери, Кугель добирается до небольшого городка Гундар. И вот удача — очень скоро оттуда уходит караван, везущий в город Лумарт семнадцать прекрасных дев для участия в каком-то ритуале. Денег на проезд у Кугеля, конечно же нет, но получить место в караване он намерен со всей твердостью.
Погоня длилась долго и загнала Кугеля в край мрачных холмов цвета слоновой кости, известных как Бледные Морщины. Наконец Кугель хитроумным трюком сбил с толку своих преследователей, соскользнув с коня и укрывшись в скалах, в то время как его враги продолжили погоню за скакуном, на котором больше не было седока.
Кугель лежал, затаившись в своем убежище, до тех пор, пока рассерженная шайка не проскакала назад к Каспару-Витатусу, переругиваясь друг с другом. Он вышел на открытое пространство; затем, погрозив кулаком и посылая проклятия в адрес уже удалившихся на безопасное расстояние фигур, повернулся и пошел дальше на юг через Бледные Морщины.
Окрестности были голыми и зловещими, словно поверхность мертвого солнца, поэтому всякие опасные создания вроде синдиков, шамбов, эрбов и виспов предпочитали обходить эти места стороной, что было единственным греющим душу Кугеля обстоятельством.
Шаг за шагом Кугель продвигался вперед, нога за ногу: вверх по очередному склону, открывавшему обзор на бесконечную череду бесплодных холмов, и вновь вниз, в ложбину, с пробивающимися кое-где ручейками, питавшими скудную растительность. Там Кугель время от времени находил рамп, лопухи, скволликсы и даже иногда какого-нибудь случайного тритона, которые хотя и не насыщали его, но все же заставляли на время умолкнуть голодное урчание в его животе.
Шли дни. Восходящее солнце, бледное и неяркое, всплывало на темно-синее небо, время от времени будто бы окутанное колышущейся и мерцающей иссиня-черной дымкой, чтобы наконец, словно громадная пурпурная жемчужина, опуститься на западе. Когда темнота делала дальнейшее продвижение невозможным, Кугель заворачивался в свой плащ и пытался по мере возможностей поспать.
В полдень седьмого дня Кугель, спустившись по склону, набрел на заброшенный сад. Там он нашел несколько сморщенных ведьминых яблок, которые умял в один миг, после чего отправился в путь по старой дороге.
Через милю дорога привела его к почти отвесному берегу реки, открывавшему вид на огромную равнину. Прямо у реки притулился маленький городишко, изгибавшийся к юго-западу и исчезавший в тумане.
Кугель с живейшим вниманием оглядел представший его глазам пейзаж. На равнине он увидел заботливо возделанные огороды, все правильной квадратной формы и одинакового размера; по реке плыла рыбачья шаланда. «Какая безмятежная картина», подумал Кугель. С другой стороны, город был выстроен в странном и старомодном стиле, и скрупулезная правильность, с которой дома окружали площадь, говорила о том, что его обитатели должны были быть столь же негибкими. Сами дома были не менее схожими, и каждый из них представлял собой строение из двух, трех или даже четырех приземистых луковиц, уменьшающихся в размере одна за другой, причем самая низкая из них всегда была окрашена в голубой, вторая — в темно-красный, третья и четвертая — соответственно в тусклые тона охры и черного; и все дома заканчивались шпилем из причудливо переплетенных железных прутьев большей или меньшей высоты. Трактир на берегу реки представлял образец более простого и свободного стиля и был окружен чудесным садом. Внезапно Кугель заметил, что с востока по реке приближается караван из шести повозок с высокими колесами, и его нерешительность как рукой сняло; городок, очевидно, вполне терпимо относился к чужестранцам, и Кугель решительно зашагал вниз по холму.
На окраине города он остановился и вытащил свой старый кошелек, который все еще сохранил, несмотря на то, что тот совсем обвис и истрепался. Кугель изучил его содержимое, состоявшее из пяти терциев — суммы, едва ли способной удовлетворить его потребности. Он немного поразмыслил, затем набрал пригоршню камешков и высыпал их в кошелек, чтобы придать ему приятную округлость.
Кугель отряхнул от пыли штаны, поправил зеленую охотничью шапку и продолжил свой путь.
В город он вошел совершенно беспрепятственно — на него попросту не обратили никакого внимания. Перейдя площадь, он остановился, чтобы рассмотреть устройство еще более чудное, чем старомодная городская архитектура: каменный очаг, в котором ярко пылали несколько поленьев, окаймленный пятью светильниками на железных стойках, каждый с пятью фитилями, а поверх всего — замысловатое сооружение из линз и зеркал. Назначение этой странной конструкции было выше понимания Кугеля. Двое молодых людей старательно обслуживали машину, подрезая все двадцать пять фитилей, раздувая огонь, подкручивая винты и рычаги, которые, в свою очередь, контролировали положение линз и зеркал. Они были одеты в костюмы, которые казались местной одеждой: пышные синие панталоны до колен, красные рубахи, черные жилетки с бронзовыми пуговицами и широкополые шляпы; скользнув по Кугелю равнодушными взглядами, они больше не замечали его, и он направился в трактир.
В саду, примыкающем к зданию, за столами сидели дюжины две горожан, с большим удовольствием евших и пивших. Кугель пару минут понаблюдал за ними; их изящные манеры и безупречное соблюдение правил этикета точно вышли из далекого прошлого. Как и их дома, они казались видавшему виды Кугелю чем-то уникальным — бледные и хрупкие, яйцеголовые, длинноносые, с темными выразительными глазами и купированными на всевозможные лады ушами. Все мужчины были одинаково лысыми, и их макушки сияли в свете красного солнца. Женщины расчесывали свои черные волосы на прямой пробор и коротко, в полудюйме над ушами, обрезали их, что Кугель счел совершенно безвкусным. Глядя, как горожане ели и пили, Кугель с болью вспомнил о том рационе, которым был вынужден довольствоваться он сам, пока шел через Бледные Морщины, и судьба его терциев была предрешена. Он вошел в сад и уселся за стол. Подошел осанистый мужчина в синем фартуке, слегка поморщившийся при взгляде на растрепанный вид Кугеля. Тот немедленно вынул из кошелька два терция и протянул их мужчине.
— Это вам, любезный, чтобы поощрить такое молниеносное обслуживание. Я только что завершил свое нелегкое путешествие и умираю с голоду. Можете принести мне то же блюдо, которым так наслаждается вон тот господин, и побольше гарниров, а также бутылочку вина. А потом будьте так добры попросить хозяина приготовить мне удобную комнату.
Кугель непринужденно вытащил свой кошелек и бросил его на стол, где его размеры и вес производили весьма внушительное впечатление.
— Мне также понадобятся ванна, свежее белье и парикмахер.
— Я и есть трактирщик, Майер, — сказал осанистый мужчина любезным голосом. — Я немедленно займусь вашими пожеланиями.
— Великолепно, — ответил Кугель. — Ваше заведение произвело на меня благоприятное впечатление, и, возможно, я остановлюсь здесь на несколько дней.
Трактирщик довольно поклонился и поспешил проследить за тем, как готовился обед Кугеля.
Кугель отлично пообедал, несмотря на то, что второе блюдо — фаршированного мангонелевой стружкой лангуста — счел немного жирным. Жареный петух, однако, был выше всяких похвал, а вино понравилось ему до такой степени, что он заказал вторую бутылку. Папаша Майер сам принес ему заказ и принял похвалы Кугеля с едва уловимым самодовольством.
— Во всем Гундаре вы не найдете лучшего вина! Разумеется, оно дорогое, но вы — такой человек, который может оценить самые лучшие вещи по достоинству.
— Совершенно верно, — кивнул Кугель. — Присядьте и выпейте стаканчик вместе со мной. Должен признаться, мне любопытно было бы узнать кое-что об этом замечательном городе.
Трактирщик с охотой принял предложение Кугеля.
— Странно, что вы находите Гундар замечательным. Я прожил здесь всю жизнь и считаю его довольно обыкновенным.
— Я приведу вам три обстоятельства, которые нахожу достойными упоминания, — разгорячился Кугель, ставший более откровенным после бутылки вина. — Первое: ваши дома в форме луковиц. Второе: устройство из линз над очагом, которое должно, по меньшей мере, возбуждать любопытство приезжих. И третье: тот факт, что все мужчины Гундара совершенно лысые.
Трактирщик глубокомысленно закивал.
— Ну, архитектуру-то объяснить нетрудно. Древние гунды жили в огромных тыквах. Когда часть стены начинала разрушаться, ее заменяли доской, до тех пор, пока в один прекрасный момент все жилища не оказались полностью построенными из дерева, но сохранившими форму тыквы. Что же касается огня и прожекторов, слыхали ли вы о всемирном Ордене солнцеподдержателей? Мы стимулируем солнечную энергию; пока наш пучок симпатических вибраций регулирует горение солнца, оно никогда не угаснет. Подобные станции есть и в других местах: в Синем Азоре, на острове Вразеле, в крепости Мунт и в обсерватории Великого Звездочета в Вир-Вассилисе.
Кугель печально покачал головой.
— Я слышал, что условия изменились. Бразель уже давно поглотили океанские волны. Мунт тысячелетия назад была разрушена дистропами. И мне никогда не приходилось слышать ни о Голубом Азоре, ни о Вир-Вассилисе, хотя я много путешествовал. Возможно, вы, гундарцы, единственные оставшиеся на Земле солнцеподдержатели.
— Какая печальная весть! — воскликнул Майер. — Так вот чем объясняется заметное ослабление солнца… Возможно, нам стоило вдвое увеличить огонь под нашим регулятором.
Кугель подлил собеседнику еще вина.
— Тогда напрашивается вот какой вопрос. Если вы, как я подозреваю, единственная все еще действующая станция солнцеподдержания, кто или что регулирует солнце, когда оно заходит за горизонт?
Трактирщик покачал лысой головой.
— Я не могу дать этому никакого объяснения. Возможно, в ночные часы солнце само расслабляется и как бы спит, хотя это, конечно же, чистейшая догадка.
— Позвольте предложить другую гипотезу, — сказал Кугель. — Вероятно, солнце ослабло до такой степени, когда не осталось уже никакой возможности регуляции, так что ваши попытки, несомненно, исключительно полезные в прошлом, теперь неэффективны.
Майер в замешательстве воздел вверх руки.
— Такие тонкости выше моего понимания, но вон там стоит запрещатель Хуруска, — обратил он внимание Кугеля на стоящего у входа крупного мужчину со впалой грудью и щетинистой черной бородой. — Погодите минуточку.
Он вскочил на ноги и, подойдя к запрещателю, несколько минут с ним разговаривал, время от времени указывая на Кугеля. Наконец запрещатель резко развернулся и направился через сад, чтобы возразить Кугелю.
— Как я понимаю, вы заявляете, что, кроме нас, больше не существует солнцеподдержателей? — угрожающим голосом начал он.
— Я ничего не утверждаю столь безапелляционно, — ответил, защищаясь, Кугель. — Я заметил только, что много путешествовал, но никогда не слышал ни о никакой другой организации «Солнцеподдержателей», вот я всего лишь и высказал невинное предположение, что, возможно, ни одна из них больше не действует.
— Мы в Гундаре считаем «невинность» положительным качеством, а не просто отсутствием вины, — заявил запрещатель. — Мы вовсе не дураки, как могут предположить некоторые неряшливые бродяги.
Кугель проглотил язвительную реплику, вот-вот готовую сорваться с его языка, и удовольствовался тем, что пожал плечами. Майер ушел вместе с запрещателем, и они некоторое время о чем-то спорили, поминутно кидая взгляды на Кугеля. Потом запрещатель удалился, а трактирщик вернулся за стол Кугеля.
— Наш запрещатель несколько резковат, но, тем не менее, он очень знающий человек, — сказал он Кугелю.
— С моей стороны было бы самонадеянным высказывать о нем свое мнение, — ответил тот. — А каковы, кстати, его обязанности?
— Мы в Гундаре придаем огромное значение точности и методичности, — пояснил Майер. — Мы полагаем, что отсутствие порядка ведет к беспорядку; а запрещатель и есть ответственный за подавление капризов и отклонений… О чем бишь мы говорили до этого? Ах, да, вы интересовались нашим всеобщим отсутствием волос. Я не могу дать этому точного объяснения. Как говорят наши ученые, это означает окончательную ступень совершенства человеческой расы. Другие же верят в старинную легенду. Два волшебника, Астерлин и Молдред, соперничали за благоволение гундов. Астерлин пообещал им повышенную волосатость, такую, чтобы народу Гундара никогда не понадобилась одежда. Молдред, напротив, предложил гундам полное отсутствие волос, со всеми вытекающими из этого преимуществами, и без труда выиграл состязание; на самом деле Молдред стал первым запретителем Гундара; этот пост, как вы знаете, сейчас занимает Хуруска.
Папаша Майер поджал губы и оглядел сад.
— Хуруска, этот недоверчивый тип, напомнил мне о моем строго установленном правиле для временных жильцов, согласно которому они должны каждый день оплачивать свои счета. Я, разумеется, заверил его в вашей полной надежности, но просто для того, чтобы утихомирить Хуруску, завтра с утра выставлю вам счет.
— Я расцениваю это как оскорбление, — высокомерно заявил Кугель. — Неужели мы будем раболепно подчиняться всем капризам Хуруски? Только не я, смею вас заверить! Я заплачу по счетам в обычном порядке.
Трактирщик заморгал.
— Могу я осведомиться, как долго вы намереваетесь прожить в Гундаре?
— Мой путь лежит на юг, и я отправлюсь самым быстрым транспортом, который смогу найти, скорее всего, по реке на лодке.
— В десяти днях пути караваном через Лиррх Аинг лежит город Лумарт. Река Иск тоже течет мимо Лумарта, но путь по воде считается неудобным благодаря некоторым особенностям трех промежуточных селений. Топь Лалло кишит кусачими насекомыми; древесные гномы из Леса Сантальба швыряют в проплывающие мимо лодки мусором, а Безысходные Пороги одинаково равнодушно разбивают как кости, так и лодки.
— В таком случае я отправлюсь с караваном, — решил Кугель. — А пока остановлюсь здесь, если Хуруска не будет слишком мне докучать.
Майер облизал пересохшие губы и оглянулся через плечо.
— Я заверил Хуруску, что буду строжайше придерживаться своих правил. Он, разумеется, устроит из этого дела большой шум, если только не…
Кугель сделал снисходительный жест.
— Принесите мне печати. Я запечатаю свой кошелек, в котором опалов и квасцов на целое состояние. Мы поместим его в сейф, и вы можете взять его в качестве гарантии. Даже Хуруска не сможет ничего возразить против этого!
Майер воздел кверху руки в священном ужасе:
— Что вы, что вы, я не могу взять на себя такую огромную ответственность!
— Забудьте все ваши страхи, — заявил Кугель, — Я наложил на кошелек защитное заклятие; если какой-нибудь коварный злоумышленник взломает печать, драгоценные камни в тот же миг превратятся в обыкновенную гальку.
На этих условиях Майер согласился принять кошелек Кугеля, правда, все-таки не слишком уверенно. Они вместе запечатали кошелек, и он перекочевал в сейф Майера.
После этого Кугель отправился в отведенную ему комнату, где принял ванну, воспользовался услугами парикмахера и надел чистую одежду. Затем, водрузив на голову шляпу под должным углом, он вышел прогуляться по площади.
Ноги сами принесли его к станции солнцеподдержания. Как и в прошлый раз, около установки хлопотали двое молодых людей: один поддерживал пламя и настраивал пять светильников, а другой следил за тем, чтобы регулирующий пучок лучей был направлен на заходящее солнце.
Кугель принялся осматривать устройство со всех сторон, и через некоторое время ответственный за пламя окликнул его:
— Не вы ли тот самый замечательный путешественник, который сегодня выразил сомнения относительно действенности системы солнцеподдержания?
— Вот что я сказал Майеру и Хуруске, — осмотрительно начал Кугель. — Я сказал, что Бразель теперь находится под водами Мелантинского залива, и о нем почти никто не помнит; что крепость Мунт давным-давно разрушена; что я не слышал ни о Голубом Азоре, ни о Вир-Вассилисе. Вот и все, что я позволил себе высказать.
Молодой кочегар сердито отправил в топку охапку дров.
— Тем не менее, нам было сказано, что вы находите наши усилия бесполезными.
— Я ни за что не осмелился бы утверждать что-то подобное, — вежливо возразил Кугель. — Даже если прочие станции солнцеподдержания и прекратили работу, возможно, что гундарского регулятора вполне достаточно, кто знает?
— Вот что я скажу вам, — объявил кочегар. — Мы работаем безвозмездно, а в свое свободное время должны рубить дрова и доставлять их сюда. Это Очень утомительно.
Оператор прицельного устройства присоединился к жалобам товарища.
— Хуруска и старшины ничего не делают, а только приказывают нам работать, а это, конечно же, самая легкая часть проекта. Янред и я принадлежим к утонченному новому поколению; в принципе, мы отрицаем все догматические доктрины. Я, например, считаю систему солнцеподдержания пустой тратой времени и сил.
— Если другие станции больше не работают, — возразил кочегару Янред, — то кто или что в таком случае управляет солнцем, когда оно заходит за горизонт? Вся эта система — вздор чистейшей воды.
Его товарищ объявил:
— Я собираюсь кое-что показать вам и освободить нас всех от этого неблагодарного занятия! — Он сдвинул рычаг. — Заметили, что я убрал регулирующий пучок лучей с солнца? Смотрите! Оно светит ничуть не хуже, чем раньше, и без малейшего внимания с нашей стороны!
Кугель внимательно осмотрел солнце, и точно — казалось, оно сияло совершенно так же, как и раньше, время от времени мерцая и дрожа, как старик в лихорадке. Два молодых человека смотрели с тем же интересом, и по мере того, как шло время, они принялись довольно приговаривать:
— Мы оказались правы! Солнце не потухло!
Но как раз в этот самый момент солнце, возможно, совершенно случайно, мигнув, несколько потускнело и угрожающе накренилось к горизонту.
Позади них раздался яростный вопль, и появился запрещатель Хуруска.
— Это еще что за безответственность? — гремел он. — А ну-ка направьте регулятор куда следует, и немедленно! Хотите, чтобы мы все до конца своих дней блуждали в темноте?
Кочегар возмущенно ткнул пальцем в Кугеля.
— Он убедил нас в том, что система не нужна, а вся наша работа бесполезна.
— Что? — Хуруска повернул свою тушу так, что оказался лицом к лицу с Кугелем. — Ты вошел в Гундар лишь несколько часов назад и уже подрываешь основу нашего существования! Предупреждаю, наше терпение не безгранично! Вон отсюда, и не смей никогда больше приближаться к станции солнцеподдержания!
Задыхаясь от гнева, Кугель повернулся на каблуках и пошагал прочь через площадь.
В караван-сарае он осведомился, когда будет ближайший транспорт на юг, но караван, прибывший в полдень, на следующее утро должен был отправиться на восток.
Кугель вернулся на постоялый двор и вошел в трактир. Он заметил, что трое затеяли игру в карты, и начал наблюдать за играющими. Игра оказалась простым видом Замполио, и через некоторое время Кугель спросил, нельзя ли ему тоже присоединиться к играющим.
— Но только если ставки не очень высоки, — предупредил он. — Я не слишком искусен и не хочу проиграть больше, чем пару терциев.
— Ба! — воскликнул один из игроков. — Что такое деньги? Кто потратит их, когда мы умрем?
— Если мы выиграем все твое золото, тебе не придется тащить его дальше, — шутливо заметил другой.
— Нам всем приходится чему-то учиться, — ободрил Кугеля третий. — Тебе повезло получить в учителя троих главных мастеров Гундара.
Кугель в смятении отпрянул.
— Я отказываюсь расставаться больше чем с одним терцием!
— Да ну же! Не будь болваном!
— Ладно, — согласился Кугель, — я рискну. Но эти карты грязные и затрепанные. К счастью, у меня в сумке есть новая колода.
— Замечательно! Игра продолжается!
Тремя часами позже три гунда бросили свои карты, пристально посмотрели на Кугеля и все как один, поднявшись, вышли из трактира. Подсчитав свой выигрыш, Кугель обнаружил, что стал богаче на тридцать два терция с мелочью. В самом радужном расположении духа он удалился в свою комнату и улегся спать.
Утром, с аппетитом поглощая завтрак, он увидел, что в трактире появился запрещатель Хуруска, немедленно завязавший разговор с папашей Майером. Через несколько минут Хуруска подошел к столу Кугеля и уставился на него с какой-то зловещей ухмылкой, а папаша Майер с беспокойством остановился в нескольких шагах позади.
— Ну, что на этот раз? — с напускной вежливостью спросил Кугель. — Солнце благополучно встало, что доказывает мою невиновность в деле с регулирующим пучком.
— Теперь я пришел по другому поводу. Известно ли тебе, какое наказание полагается за мошенничество?
— Меня это совершенно не интересует, — пожал плечами Кугель.
— А оно строгое, и я вскоре вернусь к этому вопросу. Сначала же позволь мне осведомиться: ты отдал Майеру кошелек, в котором, по твоему заявлению, были драгоценные камни?
— Да, это так. Ценности защищены специальным заклинанием, могу я добавить; и если печать будет сломана, камни превратятся в обычную гальку.
— Вот, смотри — печать цела. — Хуруска ткнул ему в нос кошелек. Я разрезал кожу и заглянул внутрь. Там были — и остаются, — Хуруска демонстративно вывернул кошелек на стол, — голыши, каких полным-полно валяется на любой дороге!
— Теперь мои бесценные камни превратились в ничего не стоящие булыжники! — возмущенно завопил Кугель. — Это ваша вина, и вам придется возместить мне ущерб!
Хуруска оскорбительно расхохотался.
— Если ты смог превратить драгоценные камни в гальку, то сможешь превратить и гальку в драгоценные камни. А сейчас Майер выставит тебе счет. Если откажешься платить, я велю приколотить тебя гвоздями к виселице и держать до тех пор, пока не передумаешь.
— Баши инсинуации столь же омерзительны, сколь и абсурдны! — заявил Кугель. — Хозяин, давайте сюда ваш счет! Покончим с этим безобразием раз и навсегда.
Майер вышел вперед с листком бумаги.
— Я подсчитал, что итоговая сумма составляет одиннадцать терциев, плюс чаевые, сколько вы сочтете нужным.
— Чаевых не будет! — отрезал Кугель. — Вы всех своих постояльцев изводите подобным образом? — Он швырнул на стол одиннадцать терциев. — Заберите ваши деньги и оставьте наконец меня в покое!
Майер робко собрал монеты; Хуруска издал какой-то нечленораздельный звук и удалился. Кугель, закончив завтракать, отправился еще раз прогуляться по площади. Там ему повстречался мальчик, в котором Кугель узнал слугу из трактира. Кугель знаком велел парнишке остановиться.
— Ты производишь впечатление проворного и смышленого малого, — начал Кугель. — Могу я узнать твое имя?
— Ну, вообще-то меня зовут Зеллер.
— Бьюсь об заклад, что ты знаешь всех в этом городишке.
— Да, думаю, что я неплохо осведомлен. А почему вы спрашиваете?
— Во-первых, — сказал Кугель, — позволь спросить, не хочешь ли обратить свои знания в доход?
— Ну, разумеется, но только при условии, что я не попадусь на глаза запретителю.
— Очень хорошо. Я заметил вон там пустой балаган, который послужит нашим целям. Через час мы введем наше предприятие в действие!
Кугель вернулся в трактир, где по его требованию Майер принес ему дощечку, кисть и краску. Через некоторое время Кугель уже любовался вышедшей из-под его рук вывеской:
ЗНАМЕНИТЫЙ ПРОРИЦАТЕЛЬ КУГЕЛЬ СОВЕТЫ, ТОЛКОВАНИЯ, ПРЕДСКАЗАНИЯ
СПРОСИТЕ, И ВЫ ПОЛУЧИТЕ ОТВЕТЫ НА ВСЕ ВАШИ ВОПРОСЫ!
КОНСУЛЬТАЦИИ: ТРИ ТЕРЦИЯ
Кугель водрузил эту замечательную вывеску над балаганом, приладил занавес и принялся ожидать клиентов. Тем временем мальчик незаметно спрятался за занавесом.
Почти немедленно горожане, пересекавшие площадь, начали останавливаться, чтобы прочитать вывеску. Через некоторое время вперед вышла женщина средних лет.
— Три терция — большая сумма. Какие результаты вы гарантируете?
— Вовсе никаких, в силу самой природы вещей. Я — искусный провидец, я знаком с искусством магии, но знание приходит ко мне из неведомых и неконтролируемых источников.
Женщина расплатилась.
— Три терция — это совсем дешево, если вы сможете развеять мои тревоги. Моя дочь всю жизнь отличалась завидным здоровьем, но сейчас она захворала и все время находится в подавленном состоянии. И все мои средства не помогают. Что мне делать?
— Подождите минутку, мадам, я должен войти в транс. — Кугель закрыл занавес и наклонился так, чтобы слышать то, что шепотом говорил ему мальчик, а затем вновь раздвинул занавес.
— Я слился с космосом! — возвестил он. — В мой разум проникло знание! Ваша дочь Дилиан беременна. Еще три терция, и я назову имя отца ребенка.
— Вот уж за что я заплачу с удовольствием, — мрачно процедила женщина.
Она заплатила, получила информацию и решительно отправилась прочь.
Подошла другая женщина, заплатила три терция, и Кугель занялся ее проблемой.
— Мой муж уверял меня, что отложил на будущее достаточно золотых монет, но после его смерти я не нашла ни гроша. Где он спрятал золото?
Кугель задернул занавес, посоветовался с мальчиком и снова предстал перед женщиной.
— У меня для вас плохая новость. Ваш муж Финистер большую часть своих сбережений оставил в таверне, а на оставшиеся деньги приобрел аметистовую брошь для женщины по имени Варлетта.
Новость о выдающихся способностях Кугеля как на крыльях облетела весь город, и дело пошло. Незадолго до полудня к балагану приблизилась крупная женщина, вся закутанная и под вуалью; заплатила три терция и попросила пронзительным, если не сиплым голосом:
— Откройте мне мою судьбу!
Кугель закрыл занавес и обратился к мальчику, который был в полном недоумении.
— Я ее не знаю. Не могу ничего вам сказать.
— Ладно, — махнул рукой Кугель. — Мои подозрения подтвердились.
Он раздвинул занавес.
— Космос не сказал мне ничего определенного, и я отказываюсь брать ваши деньги. — Кугель вернул три терция. — Все, что я могу сказать вам: вы личность деспотического нрава и не слишком большого ума. Что вас ждет впереди? Почести? Долгое путешествие по воде? Месть вашим врагам? Богатство? Видение слишком расплывчато; возможно, я всего лишь читаю свое собственное будущее.
Женщина сорвала вуаль, под которой обнаружилось злорадное лицо запрещателя Хуруски.
— Господин Кугель, ваше счастье, что вы вернули мои деньги, а не то я арестовал бы вас за мошенничество. В любом случае, я полагаю вашу деятельность крайне вредной и противоречащей общественным интересам. Гундар шумит, как разворошенный улей, и все благодаря вашим разоблачениям, и я не допущу больше ни одного! Снимайте вашу вывеску и скажите спасибо, что так легко отделались.
— Я буду рад свернуть свое предприятие, — сказал Кугель с достоинством. — Налоги нынче непомерно высоки.
Хуруска, надувшись, ретировался. Кугель разделил заработанные деньги с мальчишкой, и, весьма довольные друг другом, они покинули балаган.
На обед Кугель заказал лучшие блюда, которые были доступны на постоялом дворе, но позже, зайдя в трактир, он заметил неприкрытое недружелюбие всех посетителей и счел за лучшее уйти в свою комнату.
На следующее утро, когда Кугель позавтракал, в город прибыл караван из десяти повозок. Основным грузом оказалась стайка из семнадцати юных красавиц, которые ехали в двух повозках. Еще в трех каретах разместились спальни, тогда как пять оставшихся были нагружены припасами, сундуками, тюками и коробками. Караванщик, спокойный на вид полный мужчина с гладкими каштановыми волосами и шелковистой бородой, помог своим очаровательным подопечным сойти на землю и повел их на постоялый двор, где Майер подал им обильный завтрак из каши с пряностями, консервированной айвы и чая.
Кугель поглядел на эту поглощенную своим завтраком группу и подумал, что в такой компании путешествие практически в любое место стало бы воистину дорогой в рай.
Появился запрещатель Хуруска, тут же подошедший засвидетельствовать караванщику свое почтение. Они дружелюбно поболтали некоторое время, а Кугель нетерпеливо ожидал, когда же они наконец разойдутся.
В конце концов Хуруска ушел. Девушки, закончив еду, вышли прогуляться по площади. Кугель направился к столу, за которым сидел караванщик.
— Сударь, меня зовут Кугель, и я хотел бы поговорить с вами.
— Разумеется! Садитесь, пожалуйста. Не хотите ли стаканчик этого превосходного чаю?
— Благодарю вас! Во-первых, могу ли я узнать, куда направляется ваш караван?
Караванщик был явно удивлен неведением Кугеля.
— Мы направляемся в Лумарт — это же семнадцать девственниц Симнатис, которые по традиции являются украшением Великого Карнавала.
— Я чужестранец, — объяснил Кугель, — и поэтому не знаю местных обычаев. Как бы то ни было, я и сам направляюсь в Лумарт и с удовольствием присоединился бы к вашему каравану.
Караванщик любезно согласился.
— Я буду рад, если вы сможете путешествовать вместе с нами.
— Замечательно! — с воодушевлением воскликнул Кугель. — Значит, по рукам!
Караванщик коснулся своей шелковистой каштановой бороды.
— Должен предупредить вас, что оплата у нас несколько выше обычной, благодаря тем дорогостоящим удовольствиям, которые я обязан предоставлять этим семнадцати утонченным девушкам.
— Неужели? — спросил Кугель. — И сколько же вы просите?
— Путешествие занимает добрых десять дней, а мои минимальные издержки составляют двадцать терциев в день, итого двести терциев, плюс дополнительный взнос за вино.
— Это намного больше, чем я могу позволить, — приуныл Кугель. — В настоящее время я располагаю лишь третью этой суммы. А нельзя ли каким-нибудь способом отработать свой проезд?
— К сожалению, нет, — ответил караванщик. — Еще с утра у нас было свободно место вооруженного охранника, которое даже приносило небольшой доход, но запрещатель Хуруска, который хочет посетить Лумарт, согласился поработать на этой должности, так что это место уже занято.
Кугель издал возглас разочарования и поднял глаза к небу. Когда наконец он смог говорить, то спросил:
— Когда вы намерены отправиться в путь?
— Завтра на рассвете, секунда в секунду. Я очень сожалею, что мы не будем иметь удовольствия путешествовать в вашем обществе.
— Я разделяю ваши сожаления, — промолвил Кугель.
Он вернулся за свой стол и сел, понурившись. Через некоторое время он вошел в трактир, где в самом разгаре было сразу несколько карточных игр. Кугель несколько раз попытался присоединиться к, игре, но ему каждый раз отказывали. В мрачном состоянии духа он подошел к стойке, где папаша Майер распаковывал ящик с глиняными бокалами. Кугель попытался завязать разговор, но на сей раз трактирщику было не до него.
— Запрещатель Хуруска отправляется в путешествие, и сегодня его друзья отмечают это событие прощальной вечеринкой, к которой я должен как следует подготовиться.
Кугель взял кружку пива, сел за крайний столик и погрузился в размышления. Через несколько минут он вышел через черный вход и изучил выходящий на реку Иск вид. Кугель прошелся по краю воды и обнаружил причал, у которого рыбаки привязывали свои лодки и сушили сети. Кугель несколько раз взглянул на реку, затем вновь вернулся на постоялый двор и посвятил остаток дня созерцанию того, как семнадцать девственниц прогуливались по площади и потягивали в саду у гостиницы сладкий чай с лаймом.
Солнце зашло; сумерки цвета выдержанного вина сгустились, превратившись в ночь. Кугель принялся за свои приготовления, которые были очень быстро закончены ввиду того, что сущность плана заключалась в его простоте.
Караванщик, которого, как узнал Кугель, звали Шимилко, собрал свою утонченную компанию на ужин, затем заботливо проводил их к повозкам-спальням, несмотря на все недовольные гримасы и возражения тех, кто хотел остаться на постоялом дворе и насладиться праздничным весельем.
В трактире уже началась прощальная вечеринка в честь Хуруски. Кугель забился в темный угол, но через некоторое время подозвал запыхавшегося Майера и извлек из кармана десять терциев.
— Признаю, что питал к Хуруске недобрые чувства, — сказал он. — А теперь я хочу выразить ему мои лучшие пожелания, но, однако, совершенно анонимно! Я хочу, чтобы вы каждый раз, когда он примется за кружку эля, ставили перед ним новую. Пусть в этот вечер он непрестанно веселится. Если он спросит, кто заплатил за выпивку, вы должны ответить: «Один из ваших друзей хочет сделать вам подарок». Ясно?
— Яснее некуда! Я сделаю все, как вы велите. Это широкий и великодушный жест, за который Хуруска будет признателен.
Вечер шел. Друзья Хуруски горланили веселые песенки и дюжинами провозглашали тосты, к каждому из которых виновник торжества охотно присоединялся. Как и потребовал Кугель, лишь только Хуруска отпивал из своей кружки, у него под рукой тут же появлялась новая, и Кугель был безмерно удивлен бездонности внутренних резервуаров запрещателя.
Наконец Хуруска собрался покинуть компанию. Шатаясь, он добрался до заднего выхода и направился к каменной стене с установленным за ней корытом, служившей посетителям уборной.
Как только Хуруска уткнулся в стену, Кугель рванул за ним, накинул на голову запрещателя рыбачью сеть, а затем ловко накинул петлю на мощные плечи Хуруски, несколько раз обмотав его веревкой и завязав концы. Вопли жертвы полностью заглушила песня, которую как раз в этот момент пели в таверне в его честь.
Кугель поволок бранящуюся и брыкающуюся тушу по тропинке, ведущей к причалу, и закатил ее в лодку. Отвязав лодку, Кугель оттолкнул ее от берега, и ее подхватило течением.
— По меньшей мере, — сказал себе Кугель, — хотя бы две части моего пророчества были точными: Хуруску чествовали в таверне, а теперь он отправляется в путешествие по воде.
Он вернулся в трактир, где наконец-то заметили отсутствие запрещателя. Майер выразил мнение, что в связи с намеченным на раннее утро отбытием, до которого осталось совсем немного времени, Хуруска благоразумно отправился в постель, и все сошлись во мнении, что, несомненно, именно так все и было.
На следующее утро Кугель поднялся за час до рассвета. Он наскоро позавтракал, заплатил Майеру за постой И пошел туда, где Шимилко готовил к отходу свой караван.
— Я принес новость от Хуруски, — сказал Кугель. — Благодаря неудачному стечению личных обстоятельств он счел, что не может отправиться в путешествие, и рекомендовал меня на ту должность, которую вы обещали ему.
Шимилко в изумлении покачал головой.
— Какая жалость! Вчера он казался полным решимости! Ну что ж, надо быть гибкими, и поскольку Хуруска не сможет присоединиться к нам, я с радостью приму вас на его место. Как только мы тронемся в путь, я расскажу вам о ваших обязанностях, которые совсем просты. Вы должны стоять на часах ночью, а днем можете отдыхать, хотя в случае опасности я, естественно, ожидаю, что вы присоединитесь к защитникам каравана.
— Ну, такие обязанности мне по плечу, — улыбнулся Кугель. — Я готов отправиться в путь, когда вам будет удобно.
— А вот и солнце восходит, — возвестил Шимилко. — Выезжаем в Лумарт!
Через десять дней караван Шимилко прошел через Метунову щель, и перед ними открылась великая долина Корам. Полноводная река Иск петляла туда и сюда, отражая слепящее сияние солнца; в отдалении возвышалась длинная темная масса Дравийского леса. Немного ближе пять куполов из мерцающего и переливающегося глянцевита обозначали положение Лумарта.
Шимилко обратился к товарищам:
— Дальше лежит то, что осталось от древнего города Лумарта. Пусть вас не обманывают купола — они принадлежат храмам, некогда посвященным пяти демонам: Йаунту, Джастенаву, Фампоуну, Адельмару и Суулу и поэтому сохранившимся во времена Сампатических войн.
Население Лумарта отличается от всех, кого вам приходилось видеть. Многие из них — презренные колдуны, хотя Великий Отыскатель Каладет и запретил магию в городских стенах. Вы можете счесть этих людей вялыми и болезненными, а также чрезмерно эмоциональными, и вы будете правы. Они фанатично непоколебимы в том, что касается ритуалов, и все до одного разделяют Доктрину абсолютного альтруизма, которая предписывает им жить в добродетели и благожелательности. За это они известны как «Добрый народ». И последнее слово относительно нашего путешествия, которое, к счастью, прошло без единого неприятного происшествия. Возчики правили со знанием дела; Кугель бдительно охранял нас по ночам, и я очень доволен. Итак, вперед к Лумарту, и пусть нашим лозунгом будет «абсолютное благоразумие»!
Караван по узкой дороге спустился в долину, затем продолжил свой путь по аллее, вымощенной выщербленными камнями, под сводами огромных черных мимоз.
У разрушающихся ворот, ведущих на торговую площадь, караван встретили пять высоких мужчин в вышитых шелковых одеждах. Их великолепные, напоминающие сдвоенные короны головные уборы Корамских тхуристов придавали им полный величественного достоинства вид. Все пятеро были очень схожи между собой, с прозрачной кожей, острыми носами с высокими переносицами, тонкими руками и ногами и печальными серыми глазами. Один из них, в роскошном плаще горчично-желтого, алого и черного цвета, поднял два пальца в спокойном приветствии.
— Друг мой Шимилко, вы с вашим благословенным грузом прибыли в целости и сохранности. Вы замечательно нам послужили, и мы очень довольны.
— В Лиррх-Аинге было так тихо, что мы чуть было не заскучали, — сказал Шимилко. — По правде говоря, мне очень повезло, что нашей охраной занимался Кугель, который так хорошо стерег нас по ночам, что нам ни разу не пришлось просыпаться.
— Молодчина, Кугель! — похвалил его первый тхурист. — Теперь мы возьмем на себя заботу о драгоценных девушках. Завтра можете получить у казначея свои деньги. Гостиница «Одинокий Путник» находится вон там, и я очень рекомендую вам воспользоваться ее удобствами и хорошенечко отдохнуть.
— Ваша правда! Нам всем не помешало бы отдохнуть несколько дней.
Однако Кугель решил не расслабляться. У двери гостиницы он сказал Шимилко:
— Здесь мы расстанемся, ибо я собираюсь продолжить путь. Меня зовут дела, а Альмери лежит далеко на западе.
— Но ваше жалованье, Кугель! Подождите хотя бы до завтра, когда я получу у казначея некоторую сумму. А до тех пор у меня нет денег.
Кугель поколебался, но все-таки решил задержаться.
Часом позже в гостиницу вошел гонец.
— Господин Шимилко, вас и ваших товарищей просят немедленно предстать перед Великим Отыскателем по делу крайней важности.
— А в чем дело? — переполошился Шимилко.
— Я не могу сообщить вам ничего более.
С вытянувшимся лицом Шимилко повел своих людей через площадь в лоджию перед старинным дворцом, где в массивном кресле восседал Каладет. По обеим сторонам от него стояли члены корпорации тхуристов, взиравшие на Шимилко с выражением, не предвещавшим ничего хорошего.
— Что означает этот вызов? — осведомился Шимилко. — Почему вы так серьезно на меня смотрите?
Великий Отыскатель заговорил проникновенным голосом:
— Шимилко, мы проверили семнадцать девушек, которых вы доставили из Симнатиса в Лумарт, и я вынужден с прискорбием сообщить, что лишь две из них могут быть признаны таковыми. Остальные пятнадцать утратили девственность.
Шимилко от ужаса чуть не лишился дара речи.
— Это невозможно! — залепетал он. — В Симнатисе я принял самые тщательные меры предосторожности. Могу предъявить три независимых документа, удостоверяющих непорочность каждой из них. В этом не может быть сомнений! Вы ошиблись!
— Да нет, мы не ошиблись, господин Шимилко. Все обстоит именно так, как мы описали, и может с легкостью быть перепроверено.
— «Невозможно» и «невероятно» — вот единственные слова, которые приходят мне в голову! — воскликнул Шимилко. — А вы спрашивали самих девушек?
— Разумеется. Они просто поднимают глаза к потолку и насвистывают сквозь зубы. Шимилко, как вы объясните это гнусное оскорбление?
— Я в полном замешательстве! Девушки начинали путешествие столь же непорочными, как и в день своего появления на свет. Это неоспоримый факт! С утра до вечера каждый день я ни на миг не спускал с них глаз. Это тоже факт.
— А когда вы спали?
— Нет, это ничуть не менее невероятно. Возчики неизменно уходили спать все вместе. Я делил свою повозку со старшим возчиком, и каждый из нас может поручиться за другого. А Кугель в это время сторожил весь лагерь.
— Один?
— Одного охранника вполне достаточно, даже несмотря на то, что ночные часы скучны и долго тянутся. Кугель, однако, никогда не жаловался.
— Тогда виновник, несомненно, Кугель!
Шимилко с улыбкой покачал головой.
— Обязанности Кугеля не оставляли ему времени на противозаконную деятельность.
— А что, если Кугель пренебрег своими обязанностями?
Шимилко терпеливо ответил:
— Не забывайте, каждая из девушек спокойно спала в отдельной кабинке с закрытой дверью.
— Ну, хорошо; а что, если Кугель открыл эту дверь и тихонько вошел в кабинку?
Шимилко на миг заколебался и дернул свою шелковистую бороду.
— В таком случае, я предполагаю, что подобная возможность не исключена.
Великий Отыскатель вперил взгляд в Кугеля.
— Я настаиваю на том, чтобы вы написали четкое заявление об этом прискорбном случае.
— Расследование подтасовано! — с негодованием воскликнул Кугель. — Моей чести нанесен урон!
Каладет доброжелательно, хотя и несколько прохладно, посмотрел на Кугеля.
— Вам будет позволено искупить свою вину. Тхуристы, я поручаю этого человека вам. Позаботьтесь о том, чтобы он получил все возможности восстановить свое доброе имя и чувство собственного достоинства!
Кугель разразился протестующими криками, на которые Великий Отыскатель не обратил никакого внимания. Со своего возвышения он задумчиво оглядывал площадь.
— У нас сейчас третий или четвертый месяц?
— Только что закончился месяц Иаунта, и началось время Фампоуна.
— Так и быть. Этот распущенный негодяй своим усердием еще может заработать нашу любовь и уважение.
Двое тхуристов подхватили Кугеля под руки и повели его через площадь. Кугель попытался вырваться, но у него ничего не вышло.
— Куда вы ведете меня? Что это за чепуха?
Один из тхуристов ответил любезным голосом:
— Мы ведем тебя в храм Фампоуна, и это вовсе не чепуха.
— Да мне плевать на это все, — рассердился Кугель. — Сейчас же уберите ваши руки: я намерен немедленно покинуть Лумарт.
— Тебе в этом помогут.
Компания поднялась по выщербленным ступеням и сквозь высокие сводчатые ворота прошла в зал, где каждый их шаг отдавался гулким эхом, отражавшимся от высокого потолка; в дальнем конце смутно виднелось что-то вроде алтаря или святилища. Кугеля провели в примыкающее к залу помещение, освещенное льющимися из высоких круглых окон лучами красного солнца;, стены были обиты темно-синими деревянными панелями. В комнату вошел старик в белой рясе и спросил:
— Ну, что у нас здесь? Человек, которого постигла беда?
— Да, Кугель совершил несколько гнусных преступлений и теперь желает искупить свою вину.
— Это заявление целиком и полностью не соответствует истине! — возмущенно воскликнул Кугель. — Не было представлено никаких доказательств, и в любом случае меня заманили сюда против моего желания.
Тхуристы, не поведя даже бровью, удалились, и Кугель остался один на один со стариком, который доковылял до скамьи и уселся на нее. Кугель попытался заговорить, но старик жестом прервал его.
— Успокойся! Не забывай, что мы — милостивые люди, чуждые всякой злобы и недоброжелательности. Мы существуем лишь для того, чтобы помогать другим сознательным существам! Если человек совершает преступление, мы мучаемся жалостью к преступнику, который, по нашему убеждению, и является истинной жертвой, и мы работаем лишь для того, чтобы он мог возродиться.
— Какая просвещенная точка зрения! — провозгласил Кугель. — Я уже чувствую нравственное обновление!
— Великолепно! Твои замечания подтверждают нашу философию; ты, несомненно, уже преодолел то, что я отношу к Первой Фазе программы.
— А что, будут и другие? — нахмурился Кугель. — Неужели они действительно необходимы?
— Безусловно; это Вторая и Третья Фазы. Пожалуй, стоит объяснить, что Лумарт не всегда придерживался такой политики. В годы расцвета Великой Магии город попал под влияние Ясбана Устранителя, который пробил отверстия в пять царств демонов и построил пять храмов Лумарта. Мы сейчас находимся в Храме Фампоуна.
— Странно, — заметил Кугель, — столь милостивый народ — и такие рьяные демонисты.
— Это так далеко от истины, что дальше и не придумаешь. Добрый Народ Лумарта изгнал. Ясбана и провозгласил Эру Любви, которая должна просуществовать до тех пор, пока солнце совсем не погаснет. Наша любовь распространяется на всех, даже на пятерых демонов Ясбана, которых мы надеемся отвратить от столь губительного для них зла. Ты будешь самым последним в череде выдающихся личностей, работавших в этом направлении, и в этом заключается Вторая Фаза программы.
Кугель обессилел от ужаса.
— Эта задача выше моих сил!
— Все испытывают подобные чувства, — ободрил его старик. — Тем не менее, Фампоуна следует обучить доброте, вежливости и правилам хорошего тона; попытавшись сделать это, ты познаешь счастливое чувство освобождения.
— А Третья Фаза? — прохрипел Кугель. — Что насчет нее?
— Когда ты исполнишь свою миссию, то будешь с почестями принят в наше братство! — Старик не обратил внимания на стон ужаса, вырвавшийся из горла Кугеля. — Ну-ка, посмотрим: месяц Иаунта только что завершился, и мы входим в месяц Фампоуна, который, пожалуй, самый вспыльчивый из всех пяти демонов из-за своих чувствительных глаз. Он приходит в бешенство от малейшего проблеска, и тебе придется пытаться перевоспитать его в абсолютной темноте. Дальнейшие вопросы будут?
— Еще как будут! Предположим, что Фампоун откажется менять свое поведение?
— Вот образец негативистического мышления, которое мы, Добрый Народ, не признаем. Не обращай внимания на все то, что ты мог слышать о жутких привычках Фампоуна! Ты должен быть уверен в успехе!
— Но как я вернусь, чтобы насладиться заслуженными почестями и наградами? — с тоской воскликнул Кугель.
— Фампоун, когда осознает всю низость своего поведения, несомненно, поднимет тебя наверх. А теперь я должен проститься с тобой.
— Минуточку! А где мои еда и питье? Я же не выживу!
— Мы снова оставляем этот вопрос на усмотрение Фампоуна.
Старик нажал на кнопку; пол под ногами Кугеля расступился, и он с головокружительной стремительностью покатился вниз по спиральному желобу. Воздух постепенно сделался липким, как сироп; Кугель пробил пленку невидимого препятствия, которая лопнула с таким звуком, точно пробка вылетела из бутылки, и Кугель очутился в средней величины комнате, освещенной мерцанием единственной лампы.
Кугель оцепенел, едва отваживаясь дышать. На помосте в противоположном конце комнаты в массивном кресле сидел спящий Фампоун, чьи глаза были закрыты от света двумя черными полусферами. Серое тело размерами могло почти сравниться с длиной помоста; толстые косолапые ноги были вытянуты во всю длину. Руки, ничуть не меньше в обхвате, чем сам Кугель, заканчивались трехфутовыми пальцами, унизанными сотней перстней. Голова демона была размером с тачку, с гигантским носом и огромным вислогубым ртом. Два глаза, каждый размером с плошку, Кугель не смог разглядеть из-за защитных полусфер.
Кугель, задерживая дыхание не только от страха, но и от нестерпимого зловония, висевшего в воздухе, осторожно оглядел комнату. От лампы по потолку отходил шнур, свисавший рядом с пальцами Фампоуна; Кугель практически машинально отсоединил шнур от лампы. Он обнаружил, что из комнаты можно было выбраться только через маленькую железную дверцу прямо за креслом Фампоуна. Желоб, по которому он попал сюда, теперь стал невидимым.
Складки у губ Фампоуна задергались и поднялись; из его рта выглянул гомункул, росший из конца языка демона. Он взглянул на Кугеля черными глазами-бусинками.
— Ха, неужели время прошло так быстро? — Странное создание, нагнувшись, сверилось с отметками на стене. — И правда; а я проспал, и Фампоун будет зол. Как твое имя, и какие преступления ты совершил? Такие подробности очень интересуют Фампоуна, а это, кстати говоря, я сам, хотя из прихоти я обычно предпочитаю зваться Пульсифером, как если бы был отдельным существом.
Кугель смело заговорил:
— Я — Кугель, инспектор нового режима, который теперь установился в Лумарте. Я спустился сюда проверить, удобно ли Фампоуну, а поскольку я вижу, что все в порядке, то, пожалуй, вернусь наверх. Где здесь выход?
— Как, ты не совершил никаких преступлений, о которых мог бы нам рассказать? — жалобно спросил Пульсифер. — Это обидная новость. Мы с Фампоуном любим злодеяния. Не так давно некий купец, чье имя я, к сожалению, забыл, целый час развлекал нас рассказами.
— А что произошло потом?
— Ой, лучше не спрашивай. — Пульсифер принялся чистить один из клыков Фампоуна маленькой щеточкой. Он вытянул голову и начал рассматривать пятнистое лицо великана. — Фампоун крепко спит; он очень плотно поел перед тем, как отойти ко сну. Подожди минуточку, я проверю, как переваривается пища. — Пульсифер нырнул в рот к Фампоуну и обнаружил себя лишь дрожанием серого жилистого горла. Через некоторое время он снова предстал перед Кугелем. — Он, бедняга, проголодался, по крайней мере, так кажется. Я лучше его разбужу, ведь он захочет поговорить с тобой перед тем, как…
— Перед тем как что?
— Неважно.
— Минуточку, — сказал Кугель. — Мне больше хотелось бы поговорить с тобой, а не с Фампоуном.
— Правда? — польщенно спросил Пульсифер и начал начищать клык Фампоуна с еще большим усердием. — Приятно слышать; мне не так часто говорят комплименты.
— Странно! Я вижу, что в тебе очень многое заслуживает похвалы. Твоя карьера поневоле идет рука об руку с карьерой Фампоуна, но у тебя ведь, наверное, есть и свои собственные цели и стремления?
Пульсифер подпер губу Фампоуна щеткой и оперся на образовавшийся уступ.
— Иногда я чувствую, что хотел бы взглянуть на внешний мир. Мы несколько раз поднимались на поверхность, но только ночью, когда звезды скрыты за густыми тучами, и даже тогда Фампоун жаловался на чересчур яркий свет и быстро возвращался сюда.
— Жаль, — заметил Кугель. — Днем есть на что посмотреть. Окружающий Лумарт пейзаж очень симпатичный. А Добрый Народ вот-вот начнет свой Великий Карнавал Полных Противоположностей, который, как говорят, представляет собой весьма живописное зрелище.
Пульсифер тоскливо покачал головой.
— Сомневаюсь, что мне когда-нибудь удастся увидеть такие события. А ты видел много ужасных преступлений?
— Да, мне многое довелось повидать. Например, я помню одного гнома из Батварского леса, который оседлал пельграна…
Пульсифер жестом прервал его.
— Погоди. Фампоун захочет это услышать. — Он опасно высунулся из разинутого рта и взглянул на прикрытые глазные яблоки. — Интересно, он, или, если быть более точным, я проснулся? Мне показалось, что я почувствовал шевеление. В любом случае, несмотря на то, что я получил удовольствие от нашего разговора, мы должны вернуться к своим обязанностям. Хм, шнур отключен от лампы. Не будешь ли ты так добр погасить свет?
— К чему спешить? — уклонился Кугель. — Фампоун мирно спит; позволь ему отдохнуть. А я тем временем хотел кое-что показать тебе. Азартную игру. Ты когда-нибудь играл в замболио?
Пульсифер ответил отрицательно, и Кугель вытащил из кармана карты.
— Смотри внимательно! Я раздаю каждому из нас по четыре карты, которые мы не должны показывать друг другу. — Кугель объяснил правила игры. — Мы обязательно играем на золотые монеты или что-то подобное, чтобы игра была интересной. Поэтому я ставлю пять терциев, и ты должен поставить столько же.
— Вон в тех двух мешках — золото Фампоуна, или, что в равной степени правомерно, мое золото, поскольку я — неотъемлемый придаток к этой огромной туше. Вынь оттуда столько золота, сколько соответствует твоим пяти терциям.
Игра началась. Пульсифер к своему огромному удовольствию выиграл первый кон, затем проиграл следующий, что заставило его разразиться плаксивыми жалобами; потом он выиграл снова и снова, и так до тех пор, пока Кугель не объявил, что у него больше не осталось денег.
— Ты умный и искусный игрок; помериться с тобой силами — большое удовольствие! И все же, я думаю, что смог бы побить тебя, если бы у меня были деньги, которые я оставил наверху, в храме.
Пульсифер, несколько запыхавшийся и страшно гордый своей победой, с насмешкой отнесся к словам Кугеля.
— Я думаю, что чересчур умен для тебя! Вот, забери свои терции, и сыграем еще раз.
— Нет, это нечестно! Я слишком горд, чтобы принять твои деньги. Позволь мне предложить другое решение проблемы. Наверху в храме остался мой мешок с терциями и еще один мешок, с леденцами. Возможно, ты захочешь подкрепиться, когда мы продолжим игру. Давай пойдем туда и принесем их, а потом я докажу тебе, что те твои выигрыши были случайными!
Пульсифер высунулся как можно дальше, чтобы взглянуть на лицо Фампоуна.
— Кажется, он вполне спокоен, хотя в животе у него бурчит от голода.
— Он спит так же крепко, как и всегда, — объявил Кугель. — Надо спешить. Если он проснется, нам придется закончить игру.
Пульсифер заколебался.
— А что будет с золотом Фампоуна? Не можем же мы бросить его здесь без присмотра!
— Мы возьмем его с собой и глаз с него не спустим.
— Замечательно; ставь его сюда, на помост.
— Вот так, я готов. А как мы поднимемся наверх?
— Просто нажми вон ту серую кнопку рядом с ручкой кресла, только, пожалуйста, без лишнего шума. Фампоун вполне может впасть в ярость, если проснется в незнакомой обстановке.
— Да он никогда не спал более безмятежно! Поднимаемся!
Кугель нажал кнопку; помост задрожал, заскрипел и поплыл вверх по темной шахте, открывшейся перед ним. Через некоторое время они прорвались через клапан сдерживающего вещества, сквозь которое Кугелю пришлось пройти, когда он скатывался вниз по желобу.
Через некоторое время в шахту просочился проблеск красного света, и через миг помост остановился вровень с алтарем в Храме Фампоуна.
— Так, а теперь мне нужно найти мой мешок с деньгами, — сказал Кугель. — Только где же я его оставил? Думаю, как раз вон там. Смотри! Через эти арки можно разглядеть главную площадь Лумарта, а это — Добрый Народ, занятый своими обычными делами. Что ты обо всем этом думаешь?
— Очень интересно, хотя мне и не приходилось видеть такие огромные пространства. На самом деле у меня почти кружится голова. А откуда идет этот мерзкий красный свет?
— Это свет нашего древнего солнца, которое сейчас как раз заходит.
— Оно мне не нравится. Пожалуйста, поскорее заканчивай со своими делами; мне что-то очень не по себе.
— Я поспешу, — заверил его Кугель.
Солнце, опускаясь к горизонту, послало сквозь открытую дверь прощальный луч, ярким бликом заигравший на алтаре. Кугель, быстро шагнув к креслу Фампоуна, сорвал ставни, прикрывавшие глаза великана, и молочно-белые шары заблестели в солнечном свете.
Еще миг Фампоун был спокоен; затем его мышцы забугрились, ноги задергались, рот широко раскрылся, и он разразился оглушительными воплями, отчего Пульсифер вылетел вперед и заколыхался, точно флаг на ветру. Фампоун ринулся прочь с алтаря, завалился и принялся кататься по полу храма, ни на минуту не прекращая своих жутких криков. Затем он поднялся и, топоча по каменному полу своими огромными ногами, начал метаться по залу, пока наконец не проломил каменные стены с такой легкостью, словно они были бумажными. Добрый Народ на площади застыл в оцепенении.
Кугель, прихватив оба мешка с золотом, через боковую дверь вышел из храма. Он немного посмотрел, как Фампоун носится по площади, крича и закрываясь от солнца. Пульсифер, отчаянно вцепившись в его клыки, пытался управлять взбесившимся демоном, который, не обращая внимания на препятствия, несся по городу на восток, вытаптывая деревья и прорываясь сквозь дома, как будто их и не было вовсе.
Кугель проворно направился к реке Иск и отыскал там пристань. Он выбрал ялик подходящих размеров, на котором были установлены мачта, парус и весла, и приготовился забраться на него, когда увидел, что по реке к пристани плывет лодка. Полный мужчина в изорванной одежде яростно работал веслами. Кугель отвернулся, пытаясь изобразить не более чём случайный интерес, чтобы без помех и не привлекая лишнего внимания сесть в ялик.
Лодка причалила к пристани; гребец начал подниматься по лестнице.
Кугель продолжал смотреть на воду, притворяясь полностью безразличным ко всему, кроме вида на реку.
Мужчина, задыхаясь и хрипя, внезапно остановился. Кугель ощутил на себе его пристальный взгляд и, обернувшись, обнаружил, что смотрит в налитое кровью лицо Хуруски, запрещателя Гундара, его почти до неузнаваемости обезобразили укусы насекомых, которым Хуруска подвергся, проплывая мимо Топи Лалло.
Хуруска долгим тяжелым взглядом уставился на Кугеля.
— Какая приятная встреча! — хрипло прорычал он. — А я боялся, что мы больше никогда не увидимся! Что в этих кожаных мешках? — Он вырвал сумку из рук Кугеля. — Судя по весу, золото. Твое пророчество целиком и полностью подтвердилось. Сначала почести и долгое путешествие по воде, а теперь богатство и месть! Готовься к смерти!
— Минуточку! — воскликнул Кугель. — Вы забыли как следует привязать лодку! Такое поведение противоречит правилам общественного порядка!
Хуруска обернулся, чтобы посмотреть, и Кугель сбросил его с причала в воду.
Ругаясь и неистовствуя, Хуруска поплыл к берегу, в то время как Кугель отчаянно пытался распутать узлы на швартовочном тросе ялика. Наконец веревка поддалась; Кугель подтянул ялик ближе, но в этот самый момент на причале показался приготовившийся к бою, точно бык, Хуруска. Кугелю не осталось ничего другого, как бросить мешок с золотом, прыгнуть в ялик, оттолкнуться от берега и налечь на весла, оставив Хуруску в ярости потрясать кулаками на берегу.
Кугель печально поднял парус; ветер понес его вниз по реке, вдоль излучины. Последнее, что в угасающем свете дня увидел Кугель, оглянувшись назад, на Лумарт, были низкие блестящие купола храмов пяти демонов и темный силуэт Хуруски, стоящего на причале. Издалека все еще доносились яростные вопли Фампоуна, время от времени перемежаемые грохотом падающих стен.
2
Мешок снов
Герцог Орбаль, правитель города Кёрниф, устраивает выставку, на которой любой желающий может представить найденное или созданное им чудо. Случайный знакомый Кугеля, Йоло, хочет показать герцогу мешок снов — коллекцию великолепнейших концентрированных сновидений. Однако, несправедливо поступив с Кугелем, Йоло вызывает у него желание отомстить обидчику.
За Лумартом река Иск, петляя по Равнине Красных Цветов, несла свои воды к югу. Семь безмятежных дней Кугель плыл в своем ялике по полноводной реке, останавливаясь на ночь на том или ином прибрежном постоялом дворе.
На седьмой день река повернула на запад и, все так же причудливо петляя, по плесам потекла через край скалистых пиков и лесистых холмов, носивший название Чейм-Пурпур. Ветер дул, если вообще дул, непредсказуемыми порывами, и Кугель, опустив парус, отдался на волю течения, время от времени лишь выравнивая свою лодку несколькими ударами весел.
Равнинные деревеньки остались позади; местность была необитаемой. Видя разрушенные надгробия, тянущиеся вдоль берега, кипарисовые и тисовые рощи, а также слыша тихие разговоры, доносившиеся до него по ночам, Кугель благодарил судьбу за то, что путешествует на лодке, а не пешком, и, благополучно миновав Чейм-Пурпур, вздохнул с огромным облегчением.
У городка Трун река впадала в Тсомбольское болото, и Кугель продал свой ялик за десять терциев. Чтобы поправить свои денежные дела, он нанялся в помощники к городскому мяснику, выполняя самые неприятные работы, присущие этому ремеслу. Плата, однако, была достойной, и Кугель скрепя сердце исполнял свои малопочтенные обязанности. Он так хорошо работал, что его пригласили на подготовку пира, устраиваемого в честь важного религиозного праздника.
По недосмотру или же под давлением обстоятельств Кугель пустил на свое фирменное рагу двух священных быков. В самый разгар торжественного обеда ошибка раскрылась, и Кугелю снова пришлось покинуть город, поскольку над его головой опять сгустились тучи. Он провел ночь, спрятавшись на бойне, чтобы избежать впавшей в неистовство толпы, и на следующее утро пустился в путь по Тсомбольскому болоту со всей скоростью, на которую был способен.
Дорога петляла, огибая топкие места и стоячие пруды, повторяя изгибы древнего тракта, в два раза удлиняя путь. Северный ветер разогнал все облака, так что пейзаж предстал глазам Кугеля с замечательной ясностью. Тот, однако, без особого удовольствия созерцал открывающиеся ему виды, в особенности, когда, глядя вперед, заметил вдали парящего по ветру пельграна.
День шел своим чередом, ветер утих, и на болоте воцарилась неестественная тишина. Из-за кочек, обращаясь к Кугелю нежными и печальными девичьими голосами, кричали кикиморы:
— Кугель, а Кугель! Отчего ты так спешишь? Приходи в мое жилище и расчеши мои чудесные волосы!
— Кугель, милый Кугель! День близится к закату; год подходит к концу. Приходи ко мне за кочку, и мы утешим друг друга безо всяких помех!
Но Кугель лишь зашагал быстрее, с одним желанием — найти приют на ночь.
Когда солнце затрепетало на краю Тсомбольского болота, Кугель наткнулся на небольшой трактир, стоящий в сени пяти вековых дубов. Кугель с удовольствием остановился на ночлег, и трактирщик подал ему отменный ужин из тушеной зелени, жаренных на вертеле перепелов, кекса с тмином и густого лопухового пива.
Пока Кугель насыщался, трактирщик стоял рядом с ним, подбоченившись.
— По вашему поведению я вижу, что вы джентльмен высокого полета, хотя и бредете по Тсомбольскому болоту пешком, точно какой-то простолюдин. Я поражен таким несоответствием.
— О, этому есть очень простое объяснение, — беспечно отмахнулся Кугель. — Я считаю себя единственным честным человеком в этом мире негодяев и мошенников. Присутствующие, разумеется, не в счет. В таких условиях трудно разбогатеть.
Трактирщик почесал в голове и ушел. Когда он появился снова, чтобы подать Кугелю смородиновый пирог на десерт, то задержался и сказал:
— Ваши трудности возбудили во мне сочувствие. Я обдумаю этот вопрос.
Трактирщик сдержал свое слово. Утром, после того, как Кугель закончил завтракать, хозяин повел его на конюшню и показал большого мышастого скакуна с мощными задними ногами и всклокоченным хвостом, уже взнузданного и оседланного.
— По крайней мере, это я могу для вас сделать, — сказал трактирщик. — Я продам вам его за чисто символическую цену. Согласен, он не слишком изящен, и на самом деле это помесь донжа и фелухария. Зато он очень легок на ногу, питается недорогими помоями, а еще славится своей непоколебимой преданностью.
Кугель вежливо отказался.
— Я очень ценю ваш альтруизм, но за такое создание любая цена покажется непомерно высокой. Посмотрите на эти болячки у основания хвоста, на экзему вдоль спины. К тому же, если я не ошибаюсь, у него недостает глаза! Да и запах у него… Фу!
— Пустяки! — решительно воскликнул трактирщик. — Вам нужен надежный скакун, который повезет вас по Равнине Стоячих Камней, или объект для удовлетворения вашего тщеславия? Это животное станет вашим всего-то за тридцать терциев.
Кугель в шоке отскочил.
— Это когда чистокровный Камбалезский вериот продается за двадцать? Милейший, ваша щедрость превышает размеры моего кошелька!
На лице трактирщика было написано лишь безграничное терпение.
— Здесь, в сердце Томбольского болота, вы не купите даже запаха дохлого вериота.
— Давайте оставим эвфемизмы, — сказал Кугель. — Ваша цена — просто грабительство.
Лицо трактирщика на миг утратило доброжелательное выражение, и он проворчал:
— Ну, надо же, буквально все, кому я продаю эту скотину, так и норовят воспользоваться моей добротой.
Это замечание очень удивило Кугеля. Тем не менее, чувствуя неуверенность хозяина, он продолжал упорствовать.
— Несмотря на дюжину недостатков, я предлагаю вам щедрую цену — двенадцать терциев.
— По рукам! — воскликнул трактирщик еще до того, как Кугель закончил говорить. — Еще раз повторяю, вы найдете этого скакуна абсолютно преданным, даже сверх ваших ожиданий.
Кугель заплатил двенадцать терциев и осторожно взобрался на свое приобретение. Хозяин любезно попрощался с ним:
— Желаю вам безопасного и приятного путешествия!
Кугель ответил ему в тон:
— Желаю вашему заведению процветания!
Желая отбыть со всей возможной эффектностью, Кугель попытался заставить животное подняться и обернуться кругом, но оно просто присело, а затем потрусило по дороге.
Кугель с комфортом проскакал одну милю, затем другую и в конце концов решил, что доволен своей покупкой.
— Замечательно, а теперь посмотрим, сможет ли он бежать с большей скоростью.
Кугель ударил каблуками вздымающиеся бока животного.
— А ну, живей! Проверим-ка твою выносливость!
Скакун энергично бросился вперед, так, что плащ Кугеля, хлопая, развевался у него за плечами.
У поворота дороги показался толстый мрачный дуб, который скакун, по всей видимости, принял за дорожную веху. Он ускорил свой галоп, но лишь затем, чтобы, задрав задние ноги, сбросить Кугеля в яму.
Когда ему наконец удалось выбраться назад на дорогу, он обнаружил, что животное во всю прыть скачет по болоту в направлении трактира.
— Вот уж действительно преданное создание! — проворчал Кугель. — Оно непоколебимо верно уюту своего стойла!
Он отыскал свою зеленую бархатную шляпу, натянул ее на голову и вновь побрел по дороге на юг.
В конце дня Кугель подошел к селению, состоявшему из дюжины глинобитных хижин, населенных приземистыми длиннорукими людьми, отличающимися огромными копнами выбеленных известкой волос.
Кугель оценил высоту солнца, изучил лежащую перед ним местность, простиравшуюся, на сколько хватало глаз, унылой чередой поросших травой кочек и прудов. Отбросив все сомнения, он подошел к самой большой и нарядной хижине.
Хозяин дома сидел в стороне на скамеечке, намазывая известкой волосы одного из своих многочисленных чад так, что они блестящими пучками торчали в разные стороны, напоминая лепестки белой хризантемы, а неподалеку другие его отпрыски играли в грязи.
— Добрый день, — поздоровался Кугель. — Не могли бы вы предоставить мне пищу и кров на ночь? Естественно, я щедро заплачу за это.
— Почту за честь, — ответил хозяин. — Это самое просторное жилище в Самсетиске, а я известен своим неистощимым запасом анекдотов. Не хотите ли осмотреть помещение?
— Я хотел бы часок отдохнуть в своей комнате, перед тем как понежиться в горячей ванне.
Хозяин раздул щеки и, вытирая руки от известки, провел Кугеля в хижину. Указав на кучу камышовых стеблей в углу комнаты, он сказал:
— Вот ваша постель; можете отдыхать, сколько захотите. Что же касается ванны, в прудах на болоте кишмя кишат трелкоиды и пиявки, и я не советую вам купаться в такой воде.
— В таком случае придется обойтись без ванны, — вздохнул Кугель. — Однако у меня с самого утра во рту маковой росинки не было, и я хотел бы как можно скорее поужинать.
— Моя жена пошла на болото проверять силки, — сказал хозяин. — Опрометчиво обсуждать ужин до тех пор, пока мы не узнаем, что ей удалось поймать.
В положенное время женщина вернулась с мешком и плетеной корзиной в руках. Она разожгла очаг и начала готовить еду, а Эрвиг, хозяин, тем временем вытащил двухструнную гитару и принялся развлекать Кугеля местными балладами.
Наконец хозяйка позвала Кугеля и Эрвига в хижину, где уже были расставлены миски с жидкой кашей, блюда с жареным мхом и ганионами и ломти черствого черного хлеба.
После ужина Эрвиг вытолкал супругу и детей прочь из хижины, прямо в ночь, объяснив:
— То, о чем мы будем говорить, не для непосвященных ушей. Кугель — важный путешественник, и он не хочет следить за каждым своим словом.
Принеся небольшой глиняный кувшин, Эрвиг разлил арак в две рюмки, одну из которых поставил перед Кугелем, и начал разговор.
— Откуда вы идете и куда направляетесь?
Кугель пригубил арак, и всю его глотку мгновенно охватило пламя.
— Я родом из Альмери, куда сейчас и возвращаюсь.
Эрвиг озадаченно почесал голову.
— Удивляюсь, зачем вы так далеко забрались лишь затем, чтобы пройти назад той же дорогой.
— Мои враги сыграли со мной злую шутку, — объяснил Кугель. — Но когда вернусь, я достойно им отомщу!
— Такие деяния как никакие другие умиротворяют дух, — согласился Эрвиг. — Но ближайшая помеха вашим планам — Равнина Стоячих Камней, по причине азмов, которые обитают в этом краю. Могу также добавить, что и пельгранов здесь хватает.
Кугель нервозно погладил рукоятку своего меча.
— Какова протяженность Равнины Стоячих Камней?
— В четырех милях к югу земля повышается, и начинается Равнина. Тропа идет от сарсена[73] к сарсену, и так — пятнадцать миль. Выносливый путешественник может пересечь равнину за четыре-пять часов, при условии, что его ничто не задержит и никто не сожрет. Город Кёрниф находится еще в двух часах пути от равнины.
— Дюйм предвидения стоит десяти миль запоздалого сожаления…
— Метко сказано! — воскликнул Эрвиг, отхлебнув глоток арака. — Точь-в-точь мое собственное мнение. Кугель, вы мудры!
— И могу я в этом смысле узнать ваше мнение о Кёрнифе?
— Ну, тамошний народ во многих отношениях странный, — сказал Эрвиг. — Они кичатся своими аристократическими обычаями, но не белят волос, да и религию не слишком чтут. Например, они кланяются богу Виулио с правой рукой не на ягодице, а на животе, что мы здесь считаем отвратительной привычкой. А вы как думаете?
— Церемония должна проводиться в точности так, как вы описываете, — сказал Кугель, — Никакой другой метод не подходит.
Эрвиг вновь наполнил рюмку Кугеля.
— Я считаю это существенной поддержкой наших взглядов!
Дверь приоткрылась, и в хижину робко заглянула жена Эрвига.
— Там темно, с севера дует сильный ветер, а на краю болота рыщет черный зверь.
— Стойте в темноте; Виулио защитит тех, кто ему поклоняется. Совершенно недопустимо, чтобы ты и твои шалопаи докучали нашему гостю.
Женщина нехотя закрыла дверь и вернулась в темноту. Эрвиг подвинулся ближе на своем стуле и отхлебнул еще арака.
— Народ Кёрнифа, скажу я вам, довольно чудной, но их правитель, герцог Орбаль, во всем их превосходит. Он с головой ушел в изучение всяких чудес, и любого захудалого волшебника, который и двух заклинаний-то запомнить не в состоянии, в его столице превозносят до небес и носятся с ним как с писаной торбой.
— Очень странно! — заявил Кугель.
Вновь открылась дверь, и женщина заглянула в дом. Эрвиг поставил свой стакан и нахмурился через плечо.
— Ну, что теперь?
— Зверь уже бродит у хижин. А вдруг он тоже почитает Виулио?
Эрвиг попробовал возразить, но лицо женщины приняло упрямое выражение.
— Твой гость с тем же успехом может отбросить свою щепетильность сейчас, как и потом, ведь нам все равно придется спать всем вместе на куче камыша.
Она распахнула дверь и приказала своим чадам заходить в дом. Эрвиг, понявший, что продолжить беседу не удастся, бросился на камышовое ложе, и вскоре Кугель последовал его примеру.
С утра Кугель перекусил пирогом из золы с травяным чаем и приготовился отправиться в путь. Эрвиг пошел провожать его.
— Ты произвел на меня благоприятное впечатление, и я помогу тебе пройти по Равнине Стоячих Камней. При первой же возможности подбери булыжник размером со свой кулак и нацарапай на нем тройной знак. Если на тебя нападут, подними булыжник и кричи: «Прочь! У меня священный предмет!» У первого сарсена положи камень и выбери из кучи другой, снова сделай знак и неси камень до второго сарсена, и так далее, пока не перейдешь равнину.
— Все ясно, — сказал Кугель. — Но, возможно, ты покажешь мне наиболее могущественный вид знака, чтобы освежить мою память.
Эрвиг начертил в грязи рисунок.
— Просто, точно, верно! В Кёрнифе пропускают этот круг и царапают как бог на душу положит.
— Опять расхлябанность! — покачал головой Кугель.
— Ну что, Кугель, прощай! Когда в следующий раз будешь в наших краях, можешь рассчитывать на мою хижину! А у моего кувшина с араком крышка никогда не закрывается!
— Я не упустил бы такую возможность даже за тысячу терциев! — заверил его Кугель. — А теперь, что касается моей задолженности…
Эрвиг поднял руку.
— Я не беру денег с моих гостей. — Тут он дернулся и вытаращил глаза, потому что его жена, незаметно подойдя к нему, наградила его чувствительным тычком в ребра. — Ну ладно. Дай этой курице пару терциев; это приободрит ее.
Кугель отдал женщине целых пять терциев, к ее огромной радости, и покинул деревню.
Через четыре мили дорога пошла вверх, выйдя на серую равнину, утыканную там и сям двенадцатифутовыми колоннами из серого камня. Кугель отыскал большой булыжник и, поместив правую руку на свой зад, почтительно поприветствовал его. Затем он нацарапал на камне знак, несколько схожий с тем, который показал ему Эрвиг, и начал речитативом приговаривать:
— Я представляю этот булыжник вниманию Виулио! Требую, чтобы он защитил меня на моем пути по этой зловещей равнине!
Он внимательно оглядел местность, но не нашел ничего заслуживающего внимания, за исключением безмолвных сарсенов и длинных черных теней, отбрасываемых ими в лучах красного солнца, и с облегчением зашагал по дороге.
Он прошел не больше сотни ярдов, когда вдруг ощутил чье-то присутствие, и, обернувшись, обнаружил почти у себя за спиной восьмиклыкового азма. Кугель поднял свой булыжник и крикнул:
— Марш отсюда! Я несу священный предмет, поэтому не смей досаждать мне!
— Неправда! — издевательски промурлыкал азм. — У тебя в руках самый обыкновенный булыжник. Я видел, как ты чертил знак. Так вот — ты схалтурил. Беги, если хочешь! Я хочу поразмяться.
Азм наступал. Кугель что было сил запустил в него камнем, попав точно между двумя мохнатыми щупальцами на черном лбу. Азм рухнул как подкошенный; прежде чем он сумел встать на ноги, Кугель отрубил ему голову.
Он пошел дальше, потом вернулся и поднял булыжник.
— Кто знает, чья рука так точно направила этот бросок? Виулио заслуживает второй попытки.
У первого сарсена он поменял камень, как и советовал Эрвиг. В этот раз он постарался нацарапать тройной знак со всей возможной тщательностью и точностью.
До следующего сарсена он дошел без каких-либо помех.
Солнце добралось до зенита, немного задержалось там, а затем начало спуск к западу. Никем не преследуемый, Кугель переходил от сарсена к сарсену. Несколько раз он замечал парящего по небу пельграна и каждый раз бросался навзничь, чтобы остаться незамеченным.
Равнина Стоячих Камней оканчивалась у края обрыва, выходящего на широкую долину. Видя так близко конец своего опасного пути, Кугель несколько утратил бдительность, и тут же с небес раздался торжествующий вопль. Кугель метнул через плечо перепуганный взгляд и прыгнул через край обрыва в овраг, где забился в укромное местечко между большими валунами.
Пельгран спикировал вниз мимо убежища Кугеля. Издав торжествующую трель, он приземлился на дне оврага, откуда мгновенно донеслись чьи-то крики и брань.
Стараясь остаться незамеченным, Кугель спустился по склону, обнаружив, что пельгран преследует новую жертву — полного черноволосого мужчину в костюме в черно-белую клетку. Тот наконец сообразил укрыться за толстым стволом олофара, а пельгран и так, и этак пытался до него добраться, щелкая клыками и хватая воздух когтистыми лапами.
При всей своей полноте мужчина проявлял замечательное проворство, и пельгран начал недовольно кричать. Он прекратил вглядываться в листву и клацать своей длинной пастью.
Поддавшись необъяснимому импульсу, Кугель прокрался на выступающую скалу; затем, улучив момент, прыгнул обеими ногами на голову чудища, уткнув ее в ветви олофара. Он закричал пораженному мужчине:
— Быстрее! Несите толстую веревку! Мы привяжем это крылатое страшилище!
Толстяк в клетчатом закричал ему в ответ:
— К чему проявлять жалость? Надо немедленно его прикончить! Уберите ногу, чтобы я мог отрубить ему голову.
— Эй, полегче, — охладил его пыл Кугель. — Несмотря на все его недостатки, это ценный экземпляр, за который я надеюсь выручить хорошую сумму.
— Хорошую сумму? — Такая идея не приходила в голову пухлому господину. — Эй, я хочу первым заявить свои права на него! Я уже почти оглушил его, когда появились вы!
— Отлично, в таком случае я слезаю с его шеи и удаляюсь.
Клетчатый раздраженно замахал руками:
— Ну надо же, на какие крайности некоторые способны пойти лишь для того, чтобы победить в чисто риторическом споре! Тогда держите крепче! У меня есть подходящая веревка, вон там.
Они вместе опустили ветку на шею пельграну и надежно привязали ее. Толстый господин, который назвался Йоло — Собирателем Снов, спросил:
— А в какую конкретно сумму вы оцениваете это ужасающее создание, и почему?
— До меня дошли сведения, — сказал Кугель, — что Орбаль, Герцог Омбаликский, большой любитель всяческих диковин. Он непременно заплатит мне за такое чудище, возможно даже, сотню терциев.
— Звучит разумно, — признал Йоло. — А вы уверены, что он надежно связан?
Кугель поспешил проверить крепость веревок и в этот момент заметил украшение в виде голубого стеклянного яйца на золотой цепочке, прикрепленной к гребню этого существа. Однако стоило ему только снять украшение, как к нему тут же протянулась рука Йоло, но Кугель плечом отпихнул его. Он отцепил амулет, но Йоло ухватился за цепочку, и двое впились друг в друга глазами.
— Немедленно отпустите мою собственность, — ледяным голосом проговорил Кугель.
— Вещица моя, поскольку я заметил ее первым, — горячо возразил Йоло.
— Чушь! Я снял ее с гребня, а вы попытались вырвать ее у меня из рук.
Йоло топнул ногой.
— Я не позволю обойти себя! — Он попытался силой вырвать голубое яйцо из рук Кугеля. Тот разжал кулак, и амулет упал на склон холма, разбившись с ярко-голубым взрывом, сделавшим в склоне яму. В тот же миг из ямы протянулось золотисто-серое щупальце и ухватило Кугеля за ногу.
Йоло отскочил и с безопасного расстояния наблюдал за попытками Кугеля сопротивляться щупальцу, затягивавшему его в яму. В последний момент ему удалось спастись, вцепившись в пень. Он отчаянно закричал:
— Йоло, скорее! Неси веревку и привяжи щупальце к этому пню, иначе оно утащит меня внутрь холма!
Йоло сложил руки и проговорил размеренным голосом:
— Аварис послал тебе это испытание. Это может быть божьей карой, и я отказываюсь вмешиваться.
— Что? И это когда ты зубами и когтями пытался вырвать эту штуку у меня из рук?
Йоло нахмурился и поджал губы.
— В любом случае, у меня только одна веревка: та, которой связан мой пельгран.
— Убей пельграна! — прохрипел Кугель. — Веревка нужна для более важного дела!
— Ты сам оценил пельграна в сто терциев. А веревка стоит еще десять.
— Отлично! — прошипел Кугель. — Десять терциев за веревку, но сотню за пельграна я заплатить не смогу, поскольку у меня с собой только сорок пять.
— Так уж и быть. Давай сюда твои сорок пять терциев. А какие гарантии ты можешь предложить на оставшиеся пятьдесят пять?
Кугель ухитрился вытащить свой кошелек. Там обнаружилась опаловая серьга, которую Йоло немедленно пожелал получить, но Кугель отказался отдавать ее до тех пор, пока щупальце не будет привязано к пню.
С тяжелым сердцем Йоло отрубил пельграну голову, принес веревку и привязал щупальце, ослабив тем самым нагрузку на ногу Кугеля.
— Серьгу, пожалуйста! — сказал толстяк, приставив нож к самой веревке.
Кугель вытащил украшение.
— Получи! Это все, что у меня было. А теперь, пожалуйста, освободи меня от этого щупальца.
— Я — человек осторожный, — сказал Йоло. — Я должен обдумать этот вопрос со всех сторон.
И он принялся разбивать лагерь для ночлега.
Кугель печально попытался воззвать к его совести:
— Помнишь, как я спас тебя от пельграна?
— Конечно, помню! Тем самым ты поднял философский вопрос. Ты нарушил равновесие, а теперь в твою ногу вцепилось щупальце, что в каком-то смысле является новым равновесием. Я тщательно обдумаю этот вопрос.
Все увещевания Кугеля ни к чему не привели. Йоло развел костер, приготовил овощное рагу с травами, которое тут же и съел, закусив его половинкой холодного цыпленка и запив вином из кожаной фляги.
Откинувшись назад, опираясь на дерево, он наконец обратил внимание на Кугеля.
— Ты, вне всякого сомнения, идешь на Великую Выставку Чудес герцога Орбаля?
— Я всего лишь путешественник, не больше, — скромно ответил Кугель. — А что это за «Великая Выставка»?
Пораженный глупостью Кугеля, Йоло бросил на него жалостливый взгляд.
— Каждый год герцог Орбаль председательствует на состязании чудотворцев. В этом году призом будет тысяча терциев, которую я намереваюсь выиграть с моим «мешком снов».
— Я предполагаю, что твой «мешок снов» — просто шутка или что-то вроде романтической метафоры?
— Ничего подобного! — высокомерно заявил Йоло.
— Калейдоскопическое отображение? Программа подражаний? Галлюцинаторный газ?
— А вот и нет! У меня с собой множество подлинных сновидений, объединенных вместе и кристаллизованных.
Йоло вытащил из своей сумки мешок из мягкой коричневой кожи, откуда извлек предмет, напоминающий бледно-голубую снежинку диаметром в дюйм. Он поднес ее к огню, чтобы продемонстрировать Кугелю ее переливчатый блеск.
— Я засыплю герцога Орбаля своими сновидениями, и тогда победа точно будет моей!
— Кажется, у тебя неплохие шансы. А как ты собираешь эти сны?
— Я держу процесс в секрете, но все-таки могу описать его тебе в общих чертах. Я живу у озера Лельт в стране Дай-Пассант. В тихие ночи на поверхности воды образуется пленка, в которой маленькими сияющими шариками отражаются звезды. Используя особое заклинание, я могу поднять неосязаемые нити, состоящие из чистейшего звездного света и водяной пряжи. Я сплетаю из этих нитей сети и с ними иду за сновидениями. Я прячусь под балдахинами и среди листвы, увивающей беседки в садах; я, скорчившись, караулю на крышах; я брожу по уснувшим домам. Я всегда готов поймать в свои сети плывущий мимо сон. Каждое утро я несу эти чудесные обрывки в свою лабораторию и там рассортировываю их и провожу над ними специальные процедуры. Через некоторое время я получаю кристалл из сотен слов, и вот этими-то крошками я и рассчитываю очаровать герцога Орбаля.
— Я принес бы тебе свои поздравления, если бы не это мерзкое щупальце, вцепившееся мне в ногу.
— Это великодушное чувство, — похвалил его Йоло. Он подбросил в костер несколько поленьев, пробормотал охранное заклинание против ночных тварей и погрузился в сон.
Прошел час. Как только Кугель ни пытался хотя бы немного ослабить хватку щупальца, но все было напрасно. Не смог он также ни вытащить свой меч, ни достать «Фейерверк» из кармана.
Наконец он откинулся назад и стал искать новые подходы к решению своей проблемы. Вытянувшись и дотянувшись так далеко, как он только мог, Кугель добыл маленький прутик, которым подтащил поближе длинный сухой сук, позволивший ему достать и второй такой же. Связав их один с другим при помощи ремня от своей сумки, он получил шест точь-в-точь такой длины, чтобы дотянуться до лежащей фигуры Йоло.
Действуя очень осторожно, Кугель потащил к себе сумку Йоло, пока, наконец, она не оказалась в пределах досягаемости его пальцев. Первым делом он вытащил бумажник толстяка, в котором обнаружилось двести терциев, тут же перекочевавших в кошелек Кугеля; затем опаловую серьгу, которую он бросил в карман своей рубахи; потом мешок со снами.
В сумке больше не было ничего ценного, за исключением половинки холодного цыпленка, которую Йоло приберег себе на завтрак, и кожаной фляги с вином. Кугель отложил их в сторону. Затем он вернул сумку туда, откуда ее взял, отвязал друг от друга сучья и отбросил их прочь. Не придумав никакого лучшего тайника для мешка со снами, Кугель привязал к нему ремешок и опустил его в загадочную дыру. Он съел цыпленка и выпил вино, после чего постарался устроиться как можно удобнее.
Ночь тянулась медленно. Кугель слышал вдалеке жалобный зов ночного верезгуна и стоны шестиногого шамба.
В положенный час небо подернулось пурпурной дымкой и взошло солнце. Йоло поднялся, зевнул, расчесал пятерней свои взъерошенные волосы, раздул огонь и вежливо поприветствовал Кугеля:
— Ну, как прошла ночь?
— Настолько хорошо, как я и ожидал. В конце концов, бесполезно жаловаться на неизбежную реальность.
— Именно так. Я хорошенько обдумал твой случай и пришел к заключению, которое тебя обрадует. Вот мой план. Я пойду дальше, в Кёрниф, и попытаюсь сбыть серьгу. После того, как твой долг будет погашен, я вернусь и отдам тебе то, что останется.
Кугель предложил альтернативный проект:
— Давай пойдем в Кёрниф вместе, тогда ты сможешь избежать неудобства возвращения назад.
Йоло покачал головой.
— Я отдам предпочтение своему плану. — Он подошел к сумке, чтобы вынуть из нее свой завтрак, и обнаружил пропажу. Издав горестный вопль, он взглянул на Кугеля.
— Мои терции, мои сны! Они пропали, все пропало! Как ты объяснишь причину?
— Очень просто. Приблизительно через четыре минуты после полуночи из леса вышел грабитель и унес содержимое твоей сумки.
Йоло обеими руками вцепился в свою бороду.
— Мои драгоценные сны! Почему ты не поднял тревогу?
Кугель почесал в голове.
— По правде говоря, я не осмеливался нарушить равновесие.
Иоло вскочил На ноги и во всех направлениях оглядел лес, затем повернулся к Кугелю.
— Что за человек был этот грабитель?
— В некоторых отношениях он показался мне неплохим человеком; завладев твоим имуществом, он подарил мне половинку цыпленка и флягу вина, которыми я с благодарностью подкрепился.
— Ты съел мой завтрак!
— Но я же не знал, — пожал плечами Кугель, — и, на самом деле, я не просил его об этом. Мы немного поговорили, и я узнал, что он, как и мы, направляется в Кёрниф на Выставку Чудес.
— Ах, вот как! Ты узнаешь его, если увидишь еще раз?
— Несомненно.
Йоло мгновенно развил бурную деятельность.
— Так, давай поглядим на это щупальце. Возможно, нам удастся освободить тебя. — Он схватил кончик золотисто-серого отростка и, опоясавшись им, принялся отрывать его от ноги Кугеля. Несколько минут он, пыхтя, пытался сбить или приподнять щупальце, не обращая ни малейшего внимания на вопящего от боли Кугеля. Наконец щупальце ослабло, и Кугель отполз в безопасное место.
Йоло с величайшей осторожностью приблизился к дыре и заглянул в ее глубины.
— Я вижу лишь мерцание дальних огней. Здесь какая-то тайна!.. А что это за кусок ремня, который свисает в дыру?
— Я привязал к ремню булыжник и попытался измерить глубину ямы, — объяснил Кугель. — Это ни к чему не привело.
Йоло потянул за ремень, который сперва подался, потом застрял и оборвался, оставив Йоло беспомощно смотреть на изношенный конец.
— Странно! Ремень разъело, как будто он подвергся действию какого-то едкого вещества!
— В высшей степени странно! — согласился Кугель.
Йоло швырнул ремень обратно в дыру.
— Пойдем, нам нельзя терять ни минуты! Давай поспешим в Кёрниф и отыщем мерзавца, который украл мои ценности.
Дорога вышла из леса и пошла по краю полей и садов. Крестьяне пораженно смотрели вслед странной двоице: дородному Йоло в клетчатом костюме и тощему Кугелю в черном плаще, свисающем с костлявых плеч, и изящной темно-зеленой шляпе, несколько смягчавшей его мрачный облик.
По дороге Йоло задавал все новые и новые испытующие вопросы относительно грабителя. Кугель, казалось, утратил интерес к этой теме и давал двусмысленные, даже противоречивые, ответы, отчего вопросы Йоло становились еще более испытующими.
Войдя в Кёрниф, Кугель заметил гостиницу, которая, казалось, была вполне удобной. Он сказал Йоло:
— Здесь наши пути расходятся, поскольку я намерен остановиться вон в той гостинице.
— В «Пяти филинах»? Да это же самая дорогая гостиница во всем Кёрнифе! Как ты заплатишь за постой?
— А главный приз на выставке разве не тысяча терциев? — самоуверенно отмахнулся Кугель.
— Разумеется, но какое чудо ты собираешься показать? Предупреждаю, герцог не церемонится с шарлатанами.
— Я не из тех, кто сразу раскрывает все свои карты, — сказал Кугель. — Пока предпочитаю все свои планы держать при себе.
— А как же грабитель? — закричал Йоло. — Разве мы не собирались обыскать Кёрниф вдоль и поперек?
— «Пять филинов» — место ничуть не хуже других, ведь грабитель наверняка наведается в общий зал, чтобы похвастаться своими деяниями и промотать твои терции на выпивку. А пока желаю тебе безопасных крыш и удобных сновидений. — Кугель вежливо поклонился и распрощался с Йоло.
В «Пяти Филинах» Кугель выбрал подходящую комнату, где освежился и заказал себе нарядную одежду. Затем, направившись в общий зал, он неторопливо пообедал лучшими яствами, какие только могли предложить в гостинице.
Хозяин остановился узнать, все ли в порядке, и Кугель из-за своего стола похвалил его.
— Надо сказать, что к Кёрнифу, очевидно, благоволят сами стихии. Вид прекрасный, воздух бодрящий, а герцог Орбаль, как кажется, милостивый правитель.
Хозяин, хотя и несколько уклончиво, согласился.
— Как вы подметили, герцог Орбаль никогда не гневается, не бывает ни грубым, ни подозрительным, ни даже суровым, если только в своей мудрости он не считает это необходимым, и тогда в интересах справедливости он укрощает свою мягкость. Взгляните-ка на вершину вон того холма. Что вы видите?
— Пять труб или водонапорных башен, приблизительно тридцати ярдов в высоту и одного ярда диаметром.
— У вас зоркие глаза. В эти трубы бросают непокорных членов общества, вне зависимости от того, кто находится внизу и кого могут кинуть туда следующим. Следовательно, поскольку вы можете вступить с герцогом Орбалем в беседу или даже отважиться на благопристойную шутку, никогда не отказывайтесь выполнить его приказ. С преступниками, разумеется, разговор и вовсе короткий.
Кугель по привычке тревожно оглянулся через плечо.
— Ну, такие строгости едва ли применят ко мне, чужаку в этом городе.
Хозяин скептически хмыкнул.
— Предполагаю, что вы приехали сюда посмотреть на Выставку Чудес?
— Совершенно верно! Возможно, я даже попытаюсь сразиться за главный приз. Кстати, не порекомендуете ли вы мне заслуживающего доверия каретника?
— Конечно. — И хозяин выдал Кугелю исчерпывающие указания.
— И еще я хотел бы нанять артель сильных и усердных работников, — добавил Кугель. — Где я могу таких набрать?
Хозяин указал на запущенного вида таверну на другой стороне площади.
— Вся чернь собирается во дворе «Воющей собаки». Там вы сможете найти достаточно рабочих.
— Будьте так добры, пока я хожу к каретнику, пошлите туда мальчика, пусть наберет дюжину крепких парней.
— Как пожелаете.
У каретника Кугель нанял большую шестиколесную повозку и упряжку сильных фарлоков. Вернувшись вместе с повозкой к «Пяти филинам», он обнаружил ожидающую его там бригаду из двенадцати самых разнообразных персон, среди которых был один не только дряхлый, но вдобавок еще и одноногий. Другой, в стельку пьяный, отмахивался от каких-то воображаемых насекомых. Этих двоих Кугель тут же уволил. Кроме того, в бригаде оказался и Йоло — Собиратель Снов, уставившийся на Кугеля с величайшим подозрением.
— А ты, любезный, что делаешь в такой убогой компании? — поинтересовался Кугель.
— Я нанялся на работу, чтобы заработать себе на пропитание, — ответил тот. — Могу я спросить, как ты достал деньги, чтобы оплатить столько опытных работников? Кроме того, я вижу, что из твоего уха свисает тот самый камень, который еще прошлой ночью был моей собственностью!
— Это второй из пары, — сказал Кугель. — Как ты знаешь, грабитель унес первый вместе с остальными твоими вещами.
Йоло презрительно скривил губы.
— Я более чем когда-либо жажду встретить этого благородного грабителя, который взял мой камень, но твой оставил тебе.
— Он был действительно замечательным человеком. Мне кажется, я заметил его не более часа назад. Он выезжал из города.
Йоло снова скорчил презрительную гримасу.
— А что ты намереваешься делать с этой повозкой?
— Если ты собираешься заработать, то сам скоро все узнаешь.
Кугель погнал повозку с рабочими из Кёрнифа по дороге, ведущей к загадочной дыре в склоне холма, где нашел все совершенно таким же, каким он его покинул. Он приказал прорыть в склоне канавы и установить подъемный блок; затем глыбу земли вместе с дырой, пнем и щупальцем вытянули и водрузили на повозку.
В середине работы поведение Йоло изменилось. Он начал раздавать рабочим приказы и сердечно обратился к Кугелю:
— Замечательная идея, Кугель! Мы отлично заработаем!
— Я действительно надеюсь выиграть главный приз, — поднял брови Кугель. — А вот твой заработок будет сравнительно скромным, даже скудным, если ты не будешь пошевеливаться!
— Что? — разбушевался Йоло. — Ты же не станешь возражать, что половина этой ямы принадлежит мне!
— Еще как стану. Больше ни слова об этом, а не то я уволю тебя в два счета!
Пыхтя и брюзжа, Йоло вернулся к работе. Через некоторое время Кугель привез глыбу земли с дыркой, пнем и щупальцем обратно в Кёрниф. По пути он приобрел старое брезентовое полотнище, которым накрыл дыру, чтобы усилить возможный эффект своего шоу.
У Великой Выставки Кугель перетащил свой экспонат из вагона в шатер, после чего расплатился со своими людьми, к жестокому разочарованию тех, кто питал неумеренные надежды.
— Я достаточно вам заплатил! — отмахнулся от недовольных Кугель. — Даже если бы вы получили в десять раз больше, все равно все до последнего терции очутились бы в кассе «Воющей собаки».
— Минуточку! — воскликнул Йоло. — Мы с тобой должны прийти к согласию!
Кугель просто запрыгнул на повозку и погнал ее назад к гостинице. Несколько человек попытались пуститься за ним в погоню, другие начали кидать вслед камни, но все было напрасно.
На следующий день трубы и горны возвестили официальное открытие выставки. На площадь прибыл герцог Орбаль в роскошной мантии из лилового плюша, украшенной белыми перьями, и в шляпе из бледно-голубого вельвета, диаметром в три фута, с серебряными кистями вокруг полей и кокардой из серебряного пуха.
Взобравшись на трибуну, герцог Орбаль обратился к толпе:
— Как все вы знаете, меня считают эксцентричным человеком, причиной чему моя любовь к чудесам и диковинам, но в конце концов, когда предрассудок проанализирован, продолжает ли он казаться столь же нелепым? Оглянитесь назад, в глубины веков; вспомните времена Вапуриалов, Зеленую и Пурпурную Коллегии, могущественных волшебников, к которым мы относим Амберлена, второго Чидуля Порфиринкосского, Морреона, Каланктуса Смирного и, конечно же, Великого Фандааля. Это были времена могущества, и вряд ли они вновь вернутся к нам, разве что в ностальгических воспоминаниях. Объявляю открытой мою Великую Выставку Чудес, хотя бы она и была лишь бледным воспоминанием о былых временах.
И все же, как я вижу в своем списке, у нас сегодня весьма возбуждающая программа, и мне, несомненно, нелегко будет присудить главный приз.
Герцог Орбаль заглянул в шпаргалку.
— Мы осмотрим «Летучий эскадрон» Царафлама, «Невероятных музыкантов» Баззарда, «Справочник универсальных знаний» Заллопса. Йоло раскроет свой «Мешок снов», и, наконец, Кугель представит нашему восторженному вниманию то, чему он дал манящее название «Нигде». В высшей степени соблазнительная программа! А теперь без дальнейшей помпы мы приступим к рассмотрению «Летучих эскадронов» Царафлама.
Вокруг первого шатра забурлила возбужденная толпа, и Царафлам продемонстрировал свой «Летучий эскадрон»: процессию тараканов, облаченных в элегантную красную, белую и черную униформу. Сержанты размахивали саблями; пехотинцы несли мушкеты; эскадрон маршировал и контрмаршировал в причудливом порядке.
— Стой! — гаркнул Царафлам.
Тараканы резко остановились.
— На караул!
Тараканы повиновались.
— Салют в честь герцога Орбаля!
Сержанты взмахнули своими саблями; пехотинцы подняли мушкеты, из которых показались крошечные клубы белого дыма.
— Превосходно! — объявил герцог Орбаль. — Царафлам, я хвалю твою доскональную точность!
— Тысяча благодарностей, ваша Светлость! Я выиграл главный приз?
— Ну, еще слишком рано строить предположения. А теперь к Баззарду с его «Невероятными музыкантами»!
Зрители хлынули ко второму шатру, где через некоторое время появился убитый горем Баззард.
— Ваша Светлость и благородные жители Кёрнифа! Моими «Невероятными музыкантами» были рыбы из Кантикского моря, и я был уверен, что выиграю главный приз, когда привез их в Кёрниф. Однако этой ночью аквариум треснул, и вся вода вытекла. Рыбы умерли, а их музыка навсегда потеряна! Но я все-таки хочу бороться за приз, и поэтому я воспроизведу для вас музыку моей бывшей труппы. Пожалуйста, оценивайте музыку, исходя из этих фактов.
Герцог Орбаль решительно взмахнул рукой.
— Невозможно. Экспонат Баззарда таким образом объявляется недействительным. А мы переходим к Заллопсу и его замечательному «Справочнику».
Заллопс вышел из своего шатра.
— Ваша Светлость, дамы и господа Кёрнифа! Мое выступление на этой выставке поистине уникально; однако, в отличие от Царафлама и Баззарда, мне не принадлежит честь собственноручного создания этой уникальной вещи. По профессии я грабитель древних гробниц; в нашем деле риск велик, а прибыли почти никакой. По очень счастливой случайности мне довелось набрести на тот склеп, в котором несколько эпох назад был погребен колдун Зинкзин. Из этой темницы я и освободил тот фолиант, который сейчас представляю вашим изумленным взорам.
Заллопс сорвал покрывало, обнажив огромную книгу в черном кожаном переплете.
— По приказу эта книга раскрывает всевозможные сведения; ей известно все до мельчайших подробностей, с тех времен, когда впервые зажглись звезды, до настоящего момента. Спрашивайте, и получите ответ на все ваши вопросы.
— Замечательно! — возвестил герцог Орбаль. — Покажи нам Утраченную Оду Псайрма!
— Непременно, — скрипучим голосом ответила книга. Обложка раскрылась, обнаружив страницу, покрытую вязью неразборчивых значков.
Герцог Орбаль озадаченно пробормотал:
— Это выше моего понимания; ты могла бы показать и перевод.
— Требование отклонено, — отрезала книга. — Такая поэзия чересчур сладкозвучна для посредственных слушателей.
Герцог Орбаль взглянул на Заллопса, который быстро велел книге:
— Покажи нам сцены из далекого прошлого.
— Как вам будет угодно. Вернувшись к Девятнадцатой Эпохе пятьдесят второго цикла, я покажу вид на Линксфэйдскую долину до Кольфутовой Башни Заледеневшей Крови.
— Эта деталь великолепна и точна! — провозгласил герцог Орбаль. — Мне не терпится взглянуть на облик самого Кольфута.
— Нет ничего легче. Вот терраса Храма Танутры. Кольфут стоит у цветущего куста кричавника. В кресле сидит императрица Ноксон, в расцвете своих ста сорока лет. За всю свою жизнь она ни разу не попробовала воды, а питается одними только горькими цветами и лишь изредка позволяет себе кусочек вареного угря.
— Ба! — сказал герцог Орбаль. — Какая омерзительная старая жаба! А кто эти господа, выстроившиеся за ней?
— Они составляют свиту ее любовников. Каждый месяц одного из них казнят, а На его место берут нового смельчака. За нежное внимание императрицы ведется жестокая борьба.
— М-да, — пробормотал герцог. — Покажи нам лучше прекрасных придворных дам Желтой Эпохи.
Книга раздраженно издала какой-то звук на непонятном языке. Страница перевернулась, показав вымощенную белым известняком площадку для прогулок.
— Этот вид в выгодном свете представляет искусство стрижки садовых деревьев того времени. Взгляните сюда и вот сюда! — Книга светящимися стрелочками указала на ряд больших деревьев, обкорнанных в форме шаров. Это ириксы, сок которых можно использовать как эффективное глистогонное средство. Сейчас этот вид утрачен. На площадке вы можете видеть множество людей. Вон те, в черных чулках и с длинными белыми бородами — алулийские невольники, чьи предки прибыли с Канопуса. Они также вымерли. Посередине стоит красавица по имени Дзяо Джаро. Она помечена красной точкой над головой, хотя ее лицо повернуто к реке.
— Это вряд ли можно назвать удовлетворительным, — проворчал герцог Орбаль. — Заллопс, ты что, не можешь умерить строптивость твоей книги?
— Боюсь, что нет, ваша Светлость.
Герцог Орбаль недовольно фыркнул.
— Последний вопрос! Кто из людей, ныне живущих в Кёрнифе, представляет наибольшую угрозу процветанию моих владений?
— Я хранилище информации, а не оракул, — нахально заявила книга. — Однако я замечу, что среди присутствующих стоит бродяга с лисьим лицом, с хитрым видом, чьи склонности вогнали бы в краску саму императрицу Ноксон. Его имя…
Кугель выскочил вперед и показал пальцем на противоположную сторону площади.
— Грабитель! Вот он! Вызовите констеблей! Бейте в гонг!
Пока все обернулись, чтобы посмотреть, Кугель захлопнул книгу и впился костяшками в ее обложку. Книга недовольно забурчала.
Герцог Орбаль, недоуменно нахмурившись, вернулся на свое место.
— Я не видел никакого грабителя.
— В таком случае я, несомненно, ошибся. Но там ждет Йоло со своим знаменитым «Мешком снов»!
Герцог перешел к шатру Йоло, ведя за собой восхищенных зрителей.
— Йоло — Собиратель Снов! — сказал герцог Орбаль. — Твоя слава обогнала тебя на твоем пути из Дай-Пассанта! В связи с этим официально приветствую тебя!
— Ваша Светлость! — ответил Йоло страдальческим голосом. — У меня для вас печальная новость. Целый год я готовился к этому дню, надеясь завоевать главный приз. Порывы полуночного ветра, злоба домовладельцев, ужасающее внимание привидений, шрий, крышеходов и ферминов — все они причиняли мне неудобства! Я скитался ночи напролет в погоне за моими снами! Я бродил под окнами, ползал по чердакам, реял над кроватями; меня награждали синяками и шишками, но я никогда не считался с издержками, если в своих блужданиях мне удавалось выловить несколько отборных экземпляров.
Каждое сновидение, угодившее ко мне в сеть, я тщательно изучал, — продолжал Йоло, — на каждый отобранный и сохраненный экземпляр приходилась дюжина никчемных, и, наконец, из запаса шедевров я создал мои несравненные кристаллы, которые вместе со мной отправились в дальний путь из Дай-Пассанта в Кёрниф. А потом, всего лишь прошлой ночью, при в высшей степени загадочных обстоятельствах, мои ценные вещи были, украдены грабителем, которого, по его заверениям, видел один только Кугель.
Я обращаю ваше внимание, что сны, где бы они ни были, представляют собой чудо истинно превосходного качества, и полагаю, что доскональное описание каждого…
Герцог Орбаль поднял руку.
— Я должен повторить заключение, вынесенное относительно Баззарда. Строгое правило гласит, что ни воображаемые, ни подразумеваемые чудеса не могут принимать участие в состязании. Возможно, нам представится возможность оценить твои сны когда-нибудь в другой раз. А сейчас мы должны перейти к шатру Кугеля и исследовать его манящее «Нигде».
Кугель поднялся на помост перед своим экспонатом.
— Ваша Светлость, я выношу на ваш суд подлинное чудо: не кучку букашек, не педантичный сборник, но неподдельное чудо. — Кугель сорвал брезент. — Смотрите же!
Герцог озадаченно хмыкнул.
— Куча грязи? Пень? А что это за странный отросток, торчащий из дырки?
— Ваша Светлость, это брешь в неизвестное пространство и рука одного из его обитателей. Посмотрите на это щупальце! В нем пульсирует жизнь неведомого нам космоса! Обратите внимание на золотистый блеск тыльной поверхности, зелень и лазурь этих вкраплений. На оборотной стороне вы обнаружите три цвета, каких никто никогда доселе не видел!
Герцог Орбаль в замешательстве ухватился за подбородок.
— Все это замечательно, но где остальная часть этого создания? Ты показал не чудо, а кусок чуда! Я не могу вынести суждение на основании хвоста, или ляжки, или хобота — чем бы там ни был этот отросток. К тому же ты объявил, что дыра ведет в дальний космос; а я вижу всего лишь дыру, напоминающую не более чем нору хорька.
Йоло рванулся вперед.
— Можно мне высказать свое мнение? Поразмыслив над происшедшим, я пришел к убеждению, что Кугель и украл мои сны!
— Твои высказывания никого не интересуют, — хладнокровно заявил Кугель. — Будь так добр, придержи свой язык, пока я не закончу свой показ.
Но Йоло было не так-то легко заткнуть рот. Он повернулся к герцогу Орбалю и пронзительно заверещал:
— Выслушайте меня, пожалуйста! Я убежден, что грабитель — не более чем плод воображения Кугеля. Он взял мои сны и спрятал их, и где же еще, если не в этой самой дыре? В доказательство я приведу тот обрывок ремня, который болтается в дырке.
Герцог Орбаль, нахмурившись, оглядел Кугеля.
— Правдивы ли эти обвинения? Отвечай честно, ибо все можно проверить.
— Я могу лишь подтвердить то, что знаю сам, — тщательно выбирая слова, начал Кугель. — Возможно, грабитель действительно спрятал сны Йоло в дырке, когда я отвлекся. Зачем? Кто может сказать?
Герцог Орбаль спокойным голосом спросил:
— Хотел ли кто-нибудь поискать в дыре этот неуловимый «Мешок снов»?
Кугель безразлично пожал плечами.
— Йоло может влезть туда сейчас и искать, сколько его душе будет угодно.
— Ты потребовал эту дыру! — парировал Йоло. — Следовательно, это в твои обязанности входит защищать общественность!
Завязался оживленный спор, длившийся до тех пор, пока не вмешался герцог Орбаль.
— Обе стороны выдвинули убедительные аргументы; но думаю, однако, что я должен указать на Кугеля. Следовательно, повелеваю, чтобы он обыскал свою недвижимость на предмет пропавших снов и вернул их, если это представится возможным.
Кугель с таким жаром воспротивился этому решению, что герцог Орбаль обернулся и взглянул на горизонт, после чего Кугель несколько присмирел.
— Разумеется, решение Вашей Светлости должно быть выполнено, и если я должен, я поищу пропавшие сны Йоло, хотя его теории — нелепость чистейшей воды.
— Пожалуйста, сделай это, и немедленно.
Кугель нашел длинный шест, к которому прикрепил крюк. Осторожно засунув свое приспособление в отверстие, он принялся тыкать им туда-сюда, но, однако, преуспел лишь в том, что раздразнил щупальце, судорожно заколотившееся из стороны в сторону.
Йоло внезапно завопил от возбуждения.
— Я заметил странный факт! Этот кусок земли в лучшем случае шесть футов в толщину, но Кугель запихнул туда жердь длиной в двенадцать футов? Какое мошенничество он теперь затеял?
Кугель спокойно ответил:
— Я обещал герцогу Орбалю чудо, достойное изумления, и полагаю, что выполнил свое обещание.
Герцог Орбаль согласно кивнул.
— Неплохо сказано, Кугель! Твой экспонат поистине провокационный. И все-таки ты предлагаешь нам лишь дразнящий проблеск: бездонную яму, кусок щупальца, странный цвет, далекий свет — все это производит впечатление кустарщины и импровизации. Сравни, пожалуйста, с аккуратностью тараканов Царафлама! — Он поднял руку, утихомиривая вновь начавшего возражать Кугеля. — Ты показал нам дыру, согласен, и это прекрасная дыра. Но чем она отличается от любой другой? Как я могу на этом основании присудить приз?
— Вопрос может быть разрешен таким образом, который устроит нас всех, — предложил Кугель. — Пусть Йоло залезет в дыру, чтобы убедиться в том, что его сновидения в самом деле находятся в другом месте. А потом по возвращении он засвидетельствует подлинно чудесную природу моего экспоната.
Йоло мгновенно возразил:
— Кугель заявил экспонат, пусть он и проводит исследование!
Герцог Орбаль поднял руку, призывая к тишине.
— Я выношу решение, чтобы Кугель немедленно залез в свой экспонат и отыскал там имущество Йоло, а также провел тщательное изучение обстановки, на благо всем нам.
— Ваша Светлость! — возразил Кугель. — Это не так-то просто. Щупальце заполняет почти всю яму!
Герцог Орбаль снова взглянул на трубы, стоявшие в ряд вдоль горизонта, и через плечо обратился к крепкому мужчине в малиново-черной форме:
— Какую трубу лучше использовать на этот раз?
— Вторую справа, Ваша Светлость, она всего на четверть занята.
Кугель объявил дрожащим голосом:
— Я боюсь, но я поборол свой страх! Я поищу пропавшие сновидения Йоло.
— Прекрасно, — с ухмылкой процедил герцог Орбаль. — Пожалуйста, не задерживайся — мое терпение подходит к концу.
Кугель попробовал просунуть ногу в дыру, но движение щупальца заставило его вновь отдернуть ее. Герцог Орбаль что-то тихо приказал своему констеблю, и тот притащил лебедку. Щупальце вытащили из дыры на добрых пять ярдов.
Герцог Орбаль посоветовал Кугелю:
— Перешагни щупальце, ухватись за него руками и ногами, и оно затащит тебя назад в отверстие.
Кугель в отчаянии взобрался на щупальце. Лебедку отпустили, и Кугеля затянуло в дыру.
Солнечный свет искривлялся у отверстия и не мог проникнуть внутрь; Кугель оказался погруженным практически в полную тьму, где, однако, каким-то парадоксальным образом смог точно оценить размеры своего нового окружения.
Он стоял на поверхности плоской и все же одновременно неровной, с возвышениями, впадинами и холмами, напоминающими поверхность бурного моря. Черное ноздреватое вещество под его ногами обнаруживало небольшие полости и туннели, в которых Кугель ощущал копошение множества практически невидимых светящихся точек. Там, где пористая поверхность вздымалась ввысь, гребень искривлялся, точно разбивающаяся о берег волна, или стоял торчком, зазубренный и жесткий; в обоих случаях края мерцали красным, бледно-голубым и еще несколькими цветами, которых Кугель никогда раньше не видел. Горизонт был неразличим, а местные представления о расстоянии, пропорциях и размерах шли вразрез с понятиями Кугеля.
Над его головой нависало мертвое Ничто. Единственное подобие какого-то знака, большой диск цвета дождя, парил в зените, такой неотчетливый, что почти не видимый глазом. На неопределенном расстоянии — миля? — десять миль? — сто ярдов? — возвышавшаяся масса закрывала весь обзор. При более близком рассмотрении Кугель обнаружил, что это возвышение было громадной кучей студенистой плоти, внутри которой плавал шаровидный орган, очевидно, аналогичный глазу. От основания этого существа отходила сотня щупальцев, простирающихся далеко по черной губчатой поверхности. Одно из этих щупальцев прошмыгнуло рядом с ногой Кугеля, нырнуло во внутрикосмическую дыру и оказалось на земной почве.
Кугель отыскал мешок снов Йоло, менее чем в трех футах от него. Черная губка, поврежденная ударом, истекала жидкостью, проевшей в коже дырку, сквозь которую звездчатые сны высыпались на губку. Ощупывая поверхность шестом, Кугель повредил поросль коричневых щупальцев. Выступившая сукровица закапала сновидения, и, подняв одну из хрупких снежинок, Кугель обнаружил, что ее края сияют причудливой цветной бахромой. Сочетание жидкостей, пропитавших снежинку, заставило его ощутить в пальцах зуд и покалывание.
Несколько десятков маленьких сверкающих узелков обступило его голову, и тихий голос назвал его по имени:
— Кугель, как мило, что ты пришел навестить нас! Что ты думаешь о нашей чудесной стране?
Кугель в изумлении оглянулся по сторонам. Откуда жители этого места могли узнать его имя? На расстоянии десяти ярдов он заметил небольшой холмик протоплазмы, ничем не отличающийся от чудовищной туши с плавающим глазом.
Светящиеся узелки начали кружиться вокруг него, и голос зазвучал прямо в ушах у Кугеля.
— Ты озадачен, но не забудь, здесь все по-другому. Мы передаем свои мысли маленькими модулями; если ты присмотришься, то заметишь, как они проносятся сквозь поток — изящные крошечные оживикулы, жаждущие освободиться от груза своего знания. Вот! Смотри! Прямо перед твоими глазами висит великолепный экземпляр. Это твоя собственная мысль, в отношении которой ты не уверен; поэтому она колеблется и ожидает твоего решения.
— А если я заговорю? — спросил Кугель. — Это не поможет?
— Наоборот! Звуки считаются оскорбительными, и все стараются не издать ни малейшего шороха.
— Все это очень здорово, — проворчал Кугель, — но…
— Молчи, пожалуйста! Посылай только оживикулы.
Кугель разразился целым облаком светящихся сущностей.
— Я буду стараться, как могу. Возможно, вы сможете сказать мне, как далеко простирается эта страна?
— Не очень точно. Иногда я отправляю оживикулы, чтобы исследовать далекие места; они сообщают о бескрайних видах, подобных тому, который видишь ты.
— Герцог Орбаль Омбаликский приказал мне собрать сведения, и ему будут интересны твои наблюдения. Есть ли здесь какие-нибудь ценные вещества?
— В определенной степени. Просцедель, дифаний и случайные вкрапления замандеров.
— Моя главная забота, разумеется, сбор сведений для герцога Орбаля, кроме того, я должен вернуть сны Йоло; но все-таки я хотел бы обзавестись парой-тройкой ценных безделушек, только для того, чтобы помнить о нашем приятном общении.
— Понятно! Я сочувствую твоим стремлениям.
— В таком случае как бы мне раздобыть несколько подобных вещиц?
— Очень просто. Всего лишь пошли оживикулы собрать то, что ты хочешь. — Создание выпустило целую тучу бледной плазмы, разлетевшейся во все стороны и через некоторое время вернувшейся с несколькими дюжинами маленьких шариков, блестевших льдистым голубым светом. — Это замандеры чистой воды, — продолжило существо. — Прими их с моими наилучшими пожеланиями.
Кугель высыпал камни в сумку.
— Это самая удобная система добычи ценностей. Я хотел бы еще получить некоторое количество дифания.
— Пошли оживикулы! К чему без нужды напрягаться?
— Мы думаем примерно в том же направлении. — Кугель испустил несколько сотен оживикул, которые быстро возвратились с двадцатью маленькими слитками драгоценного металла.
Кугель осмотрел свою сумку.
— У меня еще хватит места на немного просцеделя. С вашего позволения, я запущу нужные оживикулы.
— Я и не подумал бы помешать, — заявило существо.
Оживикулы понеслись вперед и очень скоро принесли как раз столько просцеделя, чтобы до отказа заполнить сумку Кугеля. Существо задумчиво сказало:
— Это, по меньшей мере, половина сокровищ Утау, однако он, кажется, не заметил их отсутствия.
— Утау? — вопросил Кугель — Вы имеете в виду ту чудовищную тушу?
— Да, это Утау, который иногда бывает груб и несдержан.
Глаза Утау повернулись к Кугелю и выпятились сквозь наружную мембрану. До Кугеля докатилась волна оживикул, пульсирующих от важности.
— Я заметил, что Кугель украл мои сокровища, что объявляю оскорблением моего гостеприимства! В наказание он должен выкопать двадцать два замандера из-под Разбивающихся Волнищ. Затем ему придется просеять восемь фунтов лучшего просцеделя от Пыли Времен. Под конец он должен будет наскрести восемь акров стружки дифания с поверхности Высокого Диска.
Кугель выпустил оживикулы.
— Лорд Утау, наказание строгое, но справедливое. Подождите минутку, пока я схожу за необходимыми инструментами. — Он собрал сны и рванулся к отверстию.
Ухватившись за щупальце, он закричал в дыру:
— Тяните щупальце! Включайте лебедку! Я нашел сны!
Щупальце задрожало и заметалось, надежно перекрыв дыру.
Кугель повернулся и, засунув в рот пальцы, издал пронзительный свист. Глаза Утау закатились, и щупальце стало дряблым.
Лебедка потянула щупальце, и Кугеля вытащили из дырки. Утау, придя в чувство, так сильно дернул щупальце, что веревка мгновенно треснула; лебедка полетела в воздух, и нескольких человек сбило с ног. Утау втянул свое щупальце, и отверстие немедленно закрылось.
Кугель пренебрежительно швырнул мешок со снами-снежинками к ногам Йоло.
— Вот тебе, бессовестный! Забирай свои скучные галлюцинации и убирайся, чтобы тебя не видели!
Кугель повернулся к герцогу Орбалю.
— Теперь я могу представить отчет о другой вселенной. Земля там состоит из черного губчатого вещества и мерцает триллионами немыслимо крошечных проблесков. Мое исследование не обнаружило пределов этой страны. Четверть неба покрыта бледным диском, едва-едва видимым. Жители: во-первых и в самых главных — злобная туша по имени Утау, ну и прочие, более или менее на него похожие. Издавать звуки не разрешается, и мысли передаются посредством оживикул, которые также обеспечивают жизненные потребности. Вот таковы в основных чертах мои открытия, и теперь, с величайшим уважением, я требую главный приз в тысячу терциев.
Из-за своей спины Кугель услышал насмешливое хихиканье Йоло. Герцог Орбаль покачал головой.
— Мой дорогой Кугель, то, на что ты намекаешь, невыполнимо. Какой экспонат ты имеешь в виду? Тот комок грязи? Да в нем нет ни намека на необычность.
— Но вы же видели дыру! Вы вытащили лебедкой щупальце! В соответствии с вашим приказом я влез в отверстие и исследовал местность!
— Верно, но и дыра, и щупальце исчезли. Я ни на минуту не допускаю лжи, но твой доклад не так-то легко проверить. Едва ли я могу присудить награду вещи столь эфемерной, как память о несуществующей дыре! Боюсь, что в этом случае я вынужден обойти тебя. Призом награждается Царафлам и его замечательные тараканы!
— Минуточку, Ваша Светлость! — воскликнул Йоло. — Не забывайте, ведь я тоже участвую в состязании. В конце концов, я могу показать свои изделия! Вот самый отборный экземпляр, дистиллированный из сотен грез, пойманных рано утром в компании прелестных девушек, заснувших в увитой благоухающим виноградом беседке.
— Великолепно, — сказал герцог Орбаль. — Я отложу награждение до тех пор, пока не проверю качество твоих видений. И какова же процедура? Мне придется погрузиться в сон?
— Вовсе нет! Прием сна во время бодрствования вызывает не галлюцинацию, а настроение: ощущение свежее, новое и сладостное, очарование всех чувств, неописуемую радость. И все же почему бы вам не устроиться поудобнее, пока вы наслаждаетесь моими сновидениями? Эй вы там! Тащите кушетку! А вы — подушки для благородной головы Его Светлости. Вы! Будьте любезны взять шляпу Его Светлости.
Кугель не видел никакого смысла в том, чтобы оставаться долее, и начал пробираться к краю толпы.
Йоло вытащил свой сон и, казалось, на миг был озадачен липкой жидкостью, все еще стекавшей с кристалла, но затем решил не придавать этому обстоятельству большого значения. Он так и поступил, только протер свои пальцы, клейкие, точно после контакта с каким-то липким веществом.
Со множеством исполненных самомнения жестов Иоло подошел к просторному креслу, в котором непринужденно сидел герцог Орбаль.
— Я приготовлю сон, чтобы вы могли как можно более удобно принять его, — сказал Йоло. — Я помещаю некоторое количество кристаллов в каждое ухо; затем вставляю несколько в каждую ноздрю; теперь я устанавливаю балансир под прославленным языком Вашей Светлости. Теперь, если Ваша Светлость расслабится, через полминуты вашему вниманию предстанет квинтэссенция сотен наилучших снов.
Герцог Орбаль вдруг оцепенел. Его пальцы вцепились в подлокотники кресла. Его спина выгнулась, а глаза вылезли из орбит. Он обернулся назад, завертелся, задергался, подпрыгнул и заскакал по площади перед изумленными взорами своих подданных.
Йоло закричал металлическим голосом:
— Где Кугель? Поймайте этого негодяя Кугеля!
Но Кугель уже покинул Кёрниф, и все попытки отыскать его были напрасны.
Из Кернифа в Перголо
1
Четверо чародеев
Кугель заводит близкое знакомство с Баззардом, еще одним неудачливым участником выставки герцога Орбаля. Как выясняется, у Баззарда четыре отца, и на всех у них одно ухо, один глаз и одна рука — последствия еще одной шутки Смеющегося Мага. Вместе они разрабатывают план долгожданной мести.
Пребывание Кугеля в Кёрнифе было омрачено несколькими досадными происшествиями, и ему пришлось покинуть город скорее поспешно, чем с достоинством. Наконец он пробрался сквозь заросли ольхи, перепрыгнул ров и выбрался на Старый Фергазский тракт. Остановившись, чтобы оглядеться и прислушаться, и обнаружив, что погоню, по всей видимости, прекратили, он во весь дух пустился на запад.
Дорога шла через необозримые голубые торфяники с разбросанными там и сям лесистыми пятачками. Местность была сверхъестественно безмолвной; оглядев торфяник, Кугель обнаружил лишь даль, безбрежное небо и одиночество, и ни единого следа хижины или хоть какого-нибудь жилья.
Кугеля обогнала двуколка, запряженная однорогим вериотом. Возницей был Баззард, который, как и Кугель, участвовал в Выставке Чудес. Экспонат Баззарда, подобно «Нигде» Кугеля, был дисквалифицирован по техническим причинам.
Баззард остановил двуколку.
— Что, Кугель, насколько я вижу, вы решили оставить ваш экспонат в Кёрнифе?
— В действительности у меня не было выбора, — пожал плечами Кугель. — Когда дыра исчезла, «Нигде» превратилось в увесистый ком земли, который я с удовольствием оставил на попечение герцога Орбаля.
— Я точно так же поступил со своими дохлыми рыбами, — сказал Баззард. Он оглядел торфяник. — Мрачное место, где в каждом лесу поджидают азмы-грабители. Куда вы направляетесь?
— Вообще-то, в Азеномай, в Альмери. А сейчас я был бы счастлив найти приют на ночь.
— В таком случае почему бы вам не поехать вместе со мной? Я буду признателен за компанию. Этой ночью мы остановимся на постоялом дворе «Железный человек», а завтра доберемся до Ллайло, где я живу вместе с четырьмя своими отцами.
— Это очень радушное предложение, — сказал Кугель. Он забрался на сиденье; Баззард подстегнул вериота, и двуколка быстро покатилась по дороге.
Через некоторое время Баззард сказал:
— Если не ошибаюсь, Юкоуну, или, как его еще называют, Смеющийся Маг, живет в Перголо, который находится неподалеку от Азеномая. Возможно, вы знакомы с ним?
— Мы действительно знакомы, — подтвердил Кугель. — Он сыграл со мной несколько своих остроумнейших шуток.
— Ах, вот как! Я пришел к заключению, что он не относится к числу ваших закадычных друзей.
Кугель оглянулся и довольно громко произнес:
— Если вдруг нас слушают какие-нибудь нечаянные уши, пусть знают, что я очень хорошо отношусь к Юкоуну.
Баззард понимающе кивнул.
— В любом случае, зачем вы возвращаетесь в Азеномай?
И снова Кугель оглянулся по сторонам.
— Все еще в связи с Юкоуну: его многочисленные друзья часто докладывают о подслушанных разговорах, причем иногда в искаженном виде; поэтому я стараюсь избегать неосторожных разговоров.
— Это правильное поведение! — одобрил его Баззард. — В Ллайло мои четыре отца столь же предусмотрительны.
Через миг Кугель спросил:
— Знавал я многих отцов, у которых было четыре сына, но никогда прежде не приходилось мне видеть сына четверых отцов. Каково объяснение такому странному факту?
Баззард озадаченно почесал голову.
— Мне никогда не приходило в голову спросить, — ответил он. — Но я сделаю это при первой же возможности.
Их путешествие продолжалось без происшествий, и ближе к вечеру второго дня они прибыли в Ллайло, огромный дом с шестнадцатью фронтонами.
Двуколку поручили заботам конюха; Баззард провел Кугеля через высокую обитую железом дверь и через гостиную в кабинет. Высокие окна, из двенадцати фиолетовых створок каждое, затемняли вечерний свет; тусклые пурпурные лучи, косо падавшие из окон, золотили темную дубовую обивку стен. На темно-зеленом ковре стоял длинный стол. Сгрудившись, спинами к камину, за столом сидели четверо мужчин очень необычного вида. Странность их облика заключалась в том, что на всех четверых у них был один-единственный глаз, единственное ухо, одна рука и одна нога. В остальном же они были очень похожи между собой: небольшого роста и худощавые, с круглыми серьезными лицами и коротко подстриженными черными волосами.
Баззард представил их Кугелю. Пока он говорил, мужчины проворно передавали друг другу руку, глаз и ухо, чтобы каждый мог в полной мере оценить все достоинства гостя.
— Этого господина зовут Кугель, — сказал Баззард. — Он мелкий аристократ из долины реки Твиш, натерпевшийся от шуток некоего лица, имени которого я предпочту не называть. Кугель, позвольте мне представить своих четырех отцов! Их зовут Диссерл, Васкер, Пелейсиас и Архимбауст. Когда-то они были знаменитыми колдунами, пока тоже не перешли дорожку некоему шутнику-волшебнику.
Пелейсиас, у которого в тот момент оказались и глаз, и ухо, сказал:
— Можете рассчитывать на наше гостеприимство! В Ллайло не так часто заезжают гости. А как вы встретились с нашим сыном Баззардом?
— Наши шатры на Выставке были по соседству, — объяснил Кугель. — При всем моем уважении к герцогу Орбалю я думаю, что его решения были деспотическими, и приз не достался ни Баззарду, ни мне.
— Кугель не преувеличивает, — подтвердил Баззард. — Мне даже не разрешили изобразить пение моих несчастных рыбок.
— Как жаль! — огорчился Пелейсиас. — И все-таки Выставка, несомненно, дала вам обоим незабываемый опыт, так что время было потрачено не зря. Я прав, Баззард?
— Совершенно верно, сэр, и пока не забыл, я хотел бы прояснить один вопрос. Один отец часто может похвастаться четырьмя сыновьями, но как может быть, чтобы у одного сына было четыре отца?
Диссерл, Васкер и Архимбауст быстро забарабанили по столу, и глаз, ухо и рука поменяли хозяев. Наконец Васкер сделал отрывистый жест.
— Это долго объяснять.
Архимбауст, получив глаз и ухо, внимательно осмотрел Кугеля. В особенности, казалось, его заинтересовала шляпа Кугеля, которую он снова украсил «Фейерверком».
— Какое замечательное украшение, — заметил Архимбауст.
— Я считаю его великолепным, — вежливо поклонился Кугель.
— Не могли бы вы рассказать нам что-нибудь о его происхождении?
Кугель с улыбкой покачал головой.
— Давайте поговорим о чем-нибудь более интересном. Баззард сказал мне, что у нас есть некоторое количество общих друзей, включая благородного и знаменитого Юкоуну.
Архимбауст изумленно заморгал своим глазом.
— Вы о том трусливом, безнравственном и омерзительном Юкоуну, которого иногда называют Смеющимся Магом?
Кугель вздрогнул и поморщился.
— Я никогда не стал бы называть так дорогого Юкоуну, в особенности, если бы думал, что он сам или один из его приспешников могут это подслушать.
— Ах, вот оно что! — спохватился Архимбауст. — Теперь я понял, откуда такое недоверие. Не беспокойтесь! У нас есть оповещающее устройство. Можете говорить все, что вздумается.
— В таком случае должен признать, что моя дружба с Юкоуну не так уж крепка. Недавно по его приказу крылатый демон перенес меня через Океан Вздохов и выкинул на пустынном берегу, который называется Шенгльстоун-стрэнд.
— Если это шутка, то довольно-таки неудачная! — воскликнул Баззард.
— И я так думаю, — согласился Кугель. — Что же касается этого украшения, в самом деле, это чешуйка, называемая «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк», с носа демиурга Садларка. Она обладает силой, которую, откровенно говоря, я не понимаю, и ее опасно трогать, если не намочены руки.
— Замечательно, — сказал Баззард, — но почему вы не пожелали сказать это раньше?
— По причине очень интересного факта: все остальные чешуи — у Юкоуну! Поэтому он желает получить «Фейерверк» со всей той страстью, которую мы связываем с Юкоуну.
— Очень интересно! — сказал Архимбауст.
Он и его братья разразились шквалом сообщений, с мгновенной четкостью обмениваясь друг с другом своим единственным глазом, ухом и рукой. Наблюдая за ними, Кугель наконец смог отважиться предположить, каким образом четыре отца умудрились произвести на свет общего сына.
Через некоторое время Васкер спросил:
— Каковы ваши планы в связи с Юкоуну и этой необыкновенной чешуйкой?
— Я еще не решил и, честно говоря, обеспокоен, — признался Кугель. — Да, Юкоуну жаждет получить «Фейерверк». Он подойдет ко мне и скажет: «Ах, милый Кугель, как любезно с твоей стороны было принести мне «Фейерверк»! Отдавай его мне или приготовься к шутке!» Ну и что я буду делать? У меня нет перед ним никакого преимущества. Когда имеешь дело с Юкоуну, надо быть готовым к чему угодно. У меня острый ум и быстрые ноги, но достаточно ли этого?
— Очевидно, нет, — отозвался Васкер. — И все-таки…
Послышался свистящий шум. Васкер тут же придал своему голосу дрожь сладкого воспоминания:
— Да, этот милый Юкоуну! Как странно, Кугель, что вы тоже в дружбе с ним.
Заметив тайный знак Баззарда, Кугель заговорил столь же медовым тоном:
— Да, его повсюду считают отличным малым.
— Именно так. Да, у нас были маленькие разногласия, но у кого их не бывает? Теперь же все давно забыто, я уверен.
— Если вам посчастливится встретиться с ним в Альмери, пожалуйста, передайте ему наши самые теплые пожелания, — вступил в разговор Баззард.
— Я не увижусь с Юкоуну, — сказал Кугель. — Я намереваюсь удалиться в укромную маленькую хижину на реке Сьюн и, возможно, выучиться какому-нибудь полезному ремеслу.
— В общем и целом это, кажется, вполне разумный план, — сказал Архимбауст. — А теперь, Баззард, расскажи-ка нам еще что-нибудь про Выставку.
— Она была великолепно задумана, — сказал Баззард. — В этом нет никаких сомнений! Кугель показал замечательную дыру, но герцог Орбаль отверг ее на основании недолговечности. Заллопс выставил «Справочник универсальных знаний», который произвел впечатление на всех. На обложке был Гностический Девиз, что-то в таком роде…
Взяв стило и бумагу, Баззард нацарапал: «Сейчас не смотри, но шпион Юкоуну висит над нами, в клубе дыма».
— Взгляните, Кугель! Я не ошибся?
— Да, примерно так, хотя вы пропустили несколько существенных росчерков.
— Память частенько меня подводит, — сказал Баззард. Скомкав бумагу, он бросил ее в огонь.
Васкер снова заговорил:
— Дружище Кугель, не хотите ли насладиться глоточком диссака? Или вы предпочитаете вино?
— Я буду рад и тому, и другому, — сказал Кугель.
— В таком случае я рекомендую диссак. Мы сами делаем его из местных трав. Баззард, будь так добр.
Пока Баззард разливал напиток, Кугель будто бы случайно оглядел комнату. Высоко под потолком в полумраке он заметил облачко дыма, из которого выглядывала пара маленьких красных глазок.
Васкер гулким голосом заговорил о курятнике в Ллайло и о высоких ценах на корм. Шпиону наконец стало скучно, и дым сполз по стене и исчез в дымоходе.
Пелейсиас своим единственным глазом взглянул на Баззарда.
— Тревога улеглась?
— Совершенно верно.
— Тогда мы опять можем говорить свободно. Кугель, я буду предельно ясен. Когда-то давно мы были известными колдунами, но Юкоуну сыграл с нами шутку, которая отдается до сих пор. Наша магия большей частью забыта; ничего не осталось, кроме нескольких ростков надежды и, конечно же, нашей неизменной ненависти к Юкоуну.
— Сама ясность! И что вы намереваетесь делать?
— Более верным будет спросить, каковы твои собственные планы. Юкоуну без сожаления отберет твою чешуйку, при этом смеясь и отпуская шуточки. Как ты предотвратишь это?
Кугель взволнованно потянул себя за подбородок.
— Я это обдумал.
— И к какому выводу пришел?
— Я думал, возможно, стоит спрятать «Фейерверк» и сбить Юкоуну с толку намеками и иносказаниями. Но меня уже терзают сомнения. Юкоуну может просто плюнуть на мои загадки в пользу Победоносных Дисплазм Пангира. Несомненно, я успею сказать: «Юкоуну, у тебя замечательные шутки, и ты заслужил эту чешуйку». Возможно, стоит лицом к лицу преподнести чешуйку Юкоуну, как намеренный акт великодушия.
— И как же в этом случае ты достигнешь своих целей?
Кугель оглянулся вокруг.
— Мы в безопасности?
— Абсолютно.
— Тогда я открою вам важный факт. Чешуйка поглощает каждого, кто бы к ней ни прикоснулся, если только рядом нет воды, которая уменьшает ее прожорливость.
Пелейсиас посмотрел на Кугеля с еще большим уважением.
— Должен сказать, что ты с апломбом носишь эту смертоносную безделушку.
— Я всегда сознаю ее присутствие. Она уже засосала пельграна и женщину, помесь базила с зелесинем.
— Вот оно как! — сказал Пелейсиас. — Давай испытаем эту чешуйку. В курятнике мы поймали хорька, который как раз ждет наказания. Так почему бы и не при помощи твоей чешуйки?
— Как хотите, — согласился Кугель.
Баззард принес пойманного хищника, который непокорно рычал и шипел. Намочив руки, Кугель привязал чешую к палке и поднес ее к хорьку, который моментально исчез. Украшение с новой силой засверкало красным светом, завибрировав с таким явным пылом, что Кугель не отважился приколоть чешую назад на шляпу. Он завернул ее в несколько слоев плотной ткани и засунул в сумку.
Теперь глаз и ухо были у Диссерла.
— Твоя чешуйка доказала свою силу. Тем не менее, ей не хватает масштабности. Тебе понадобится наша помощь, хотя и ее может быть недостаточно. Тогда, если у тебя все получится, ты, возможно, вернешь нам наши недостающие члены.
— Но они могут быть уже в никуда не годном состоянии, — нерешительно сказал Кугель.
— Не стоит волноваться на этот счет, — ответил Диссерл. — Органы, полностью здоровые и дееспособные, находятся в погребе у Юкоуну.
— Хорошая новость, — сказал Кугель. — Я согласен с вашими условиями и хочу поскорее узнать, как вы можете мне помочь.
— Во-первых и в самых главных, мы должны устроить так, чтобы Юкоуну не мог забрать чешуйку ни силой, ни угрозами, ни посредством Секвестрирующей Дигиталии Арнхоульта, ни остановкой времени, например Бесконечным Мигом. Если мы помешаем ему это сделать, Юкоуну придется играть по твоим правилам, и победа будет у тебя в руках.
Глаз и ухо перешли к Васкеру.
— Я уже воспрял духом! В лице Кугеля мы имеем человека, который может лицом к лицу столкнуться с Юкоуну и ни за что не отступить!
Кугель вскочил и принялся нервно мерить шагами комнату.
— Вызывающая позиция может быть не самым выигрышным подходом. Юкоуну все-таки знает тысячи уловок. Как мы удержим его от использования магии? Вот в чем суть проблемы.
— Я посовещаюсь с братьями, — сказал Васкер. — Баззард, вы с Кугелем можете пообедать в Зале Трофеев. Только не забывайте о шпионах.
После роскошного обеда Кугель с Баззардом вернулись в кабинет, где четыре колдуна по очереди потягивали чай из огромной чашки. Пелейсиас, в тот момент бывший обладателем уха, глаза и руки, заговорил:
— Мы посмотрели в «Пандемониуме» Боберга и в Вапуриальном каталоге. Теперь мы убеждены, что у тебя в руках нечто большее, чем просто хорошенькая чешуйка. Точнее, это само мозговое ядро Садларка. Она проглотила несколько созданий с сильным характером, включая нашего милого хорька, и теперь проявляет признаки жизни, словно проснувшись от спячки.
Органы перекочевали к Архимбаусту.
— Мы размышляем строго логически. Утверждение первое: чтобы достичь наших целей, Кугелю придется встретиться с Юкоуну лицом к лицу. Утверждение второе: Юкоуну необходимо удержать от того, чтобы он сразу же отобрал чешуйку.
Кугель нахмурился.
— Ваши утверждения вполне верны, но я представляю себе более тонкую игру. Чешуйка послужит приманкой, Юкоуну клюнет на нее и попадется!
— Не получится, по трем причинам. Во-первых, за тобой будут наблюдать шпионы или даже сам Юкоуну. Во-вторых, Юкоуну издали чует подвох и пошлет в ловушку или тебя, или случайного прохожего. В-третьих, предпочитая переговоры, Юкоуну использует Старомодное Заклинание Рифмоплета, и ты обнаружишь, что со всех ног мчишься из Перголо, чтобы принести эту чешуйку Юкоуну.
Кугель поднял руку.
— Давайте вернемся к строго логическим утверждениям. Насколько я помню, нельзя позволить Юкоуну сразу же завладеть чешуйкой. Что из этого следует?
— Отсюда вытекает несколько следствий. Чтобы несколько замедлить его жадную хватку, тебе придется притвориться, что во всем подчиняешься ему, точно дрессированный пес. Юкоуну в своем тщеславии с готовностью примет такую позицию. Затем нам понадобится момент путаницы, чтобы было из чего выбирать. Поэтому завтра Баззард сделает точно такую же чешуйку из чистого золота, с утолщением из отличного красного хиполита. Потом он прикрепит фальшивую чешуйку к твоей шляпе на слой взрывчатого диамброида.
— И мне придется носить шляпу? — спросил Кугель.
— Разумеется! Тогда у тебя будет три выхода. Если Юкоуну попробует прибегнуть к какому-либо из своих фокусов, все взлетит в воздух. Или ты можешь отдать Юкоуну свою шляпу, а затем отойти куда-нибудь и там ждать взрыва. Или, если Юкоуну обнаружит диамброид, появятся другие пути. Например, ты можешь потянуть время, а потом ввести в игру подлинную чешуйку.
Кугель почесал подбородок.
— Утверждения и следствия — это, конечно, замечательно, но я вовсе не жажду носить на своей шляпе взрывчатку.
Архимбауст начал защищать свой план, но Кугель все еще пребывал в нерешительности. Слегка надувшись, Архимбауст передал органы Васкеру, который сказал:
— Я предлагаю несколько сходный план. Как и прежде, Кугель, ты без лишнего шума войдешь в Альмери и тихонько пойдешь по обочине дороги, закрыв лицо плащом и назвавшись любым другим именем, кроме своего собственного. Юкоуну будет заинтригован и отправится тебя искать. Тут ты будешь сдержанно любезен. Ты вежливо отклонишь все его предложения и пойдешь своей дорогой. Такое поведение, несомненно, толкнет Юкоуну на какую-нибудь неразумную выходку. Тогда ты сможешь действовать!
— Совершенно верно, — сказал Кугель. — А что, если он просто схватит шляпу и чешуйку, фальшивую или настоящую, и воспользуется ею сам?
— Вот в этом и заключается достоинство плана Архимбауста, — заметил Васкер.
Кугель закусил губу.
— Каждому из этих планов не хватает изящества.
Архимбауст, забрав у Васкера органы, начал настойчиво убеждать Кугеля:
— Мой план самый лучший! Ты предпочитаешь Одиночную Камеру на глубине сорока пяти миль унции-другой диамброида?
Баззард, который до этого почти ничего не говорил, выдвинул идею:
— Мы используем лишь ничтожное количество диамброида, чтобы рассеять худшие опасения Кугеля. Трех миним хватит, чтобы оторвать Юкоуну ладонь, руку и плечо, в том случае, если он выкинет что-нибудь.
Васкер сказал:
— Превосходный компромисс! Баззард, а у тебя есть голова на плечах! В конце концов, не обязательно же взрывать диамброид. Я уверен, что Кугель расправится с Юкоуну, как кошка с мышкой.
— Всего лишь притворись покорным, — повторил мысль брата Диссерл. — Его тщеславие сыграет тебе на руку.
— Самое главное, — сказал Пелейсиас, — не принимай от него никаких подарков. А не то мигом окажешься у него в долгу, а это все равно, что в бездонной яме. Один раз…
Раздался внезапный свист сигнализации, обнаружившей шпиона.
— …тебе пакет с сухофруктами и изюмом, — забубнил Пелейсиас. — Дорога длинная и трудная, особенно если ты пойдешь по Старому Фергазскому тракту, который повторяет каждый изгиб реки Сьюн. Почему бы не отправиться в Таун-Тассель-на-Блесководье?
— Замечательная идея! Путь далекий, а лес Да темен, но я надеюсь избежать даже малейшей огласки, равно как и всех моих старых друзей.
— А твои окончательные планы?
Кугель мечтательно засмеялся.
— Я построю маленькую хижину на берегу реки, где и буду доживать свои дни. Возможно, буду потихоньку торговать орехами и диким медом.
— Домашний хлеб тоже всегда хорошо продается, — посоветовал Баззард.
— Неплохая мысль! Опять-таки, я могу разбирать обрывки старинных письмен или просто предаваться медитации и смотреть, как течет река. Такова, по крайней мере, моя скромная надежда.
— Это достойное стремление! Ах, если бы мы только могли помочь тебе! Но наша магия слаба, и мы знаем одно-единственное полезное заклинание: Двенадцатикратный подарок Брассмана, который из одного терция делает дюжину. Мы научили ему Баззарда, чтобы ему никогда не пришлось нуждаться; возможно, он поделится этой хитростью с тобой.
— С удовольствием, — сказал Баззард. — Вот увидишь, это очень удобно.
— Вы все очень добры, — сказал Кугель. — С вашим пакетом фруктов и орехов я не пропаду в пути.
— Именно так! Возможно, ты оставишь нам на память украшение со своей шляпы, чтобы мы могли смотреть на него и вспоминать о тебе.
Кугель с огорчением покачал головой.
— Можете взять все, что угодно! Но я ни за что не расстанусь со своим счастливым талисманом!
— Ничего страшного! Мы и так будем тебя помнить. Баззард, разведи огонь! Сегодня что-то ужасно холодно.
Беседа шла примерно в таком духе до тех пор, пока шпион не убрался, после чего Баззард по просьбе Кугеля обучил его заклинанию Двенадцатикратного подарка. Потом вдруг Баззарду в голову пришла внезапная мысль, и он обратился к Васкеру, у которого в тот момент были глаз, ухо и рука:
— А ведь есть еще одно заклинание, которое может помочь Кугелю в пути: Заклятие неутомимых ног!
— Как тебе только такое в голову пришло! — хихикнул Васкер. — Кугель не захочет подвергнуться заклинанию, которое мы обычно приберегаем для наших вериотов! Это не сочетается с его достоинством.
— Я всегда ставлю достоинство на второе место после целесообразности, — пожал плечами Кугель. — Что это за заклинание?
— Оно помогает без устали прошагать целый день, — извиняющимся тоном объяснил Баззард, — и, как и сказал Васкер, мы в основном используем его, чтобы поддержать наших вериотов.
— Я подумаю об этом, — пообещал Кугель, и на этом вопрос был исчерпан.
Утром Баззард повел Кугеля в мастерскую, где, натянув влажные перчатки, он сделал из золота чешуйку, точь-в-точь походившую на чешуйку Кугеля, с утолщением из сверкающего красного хиполита посередине.
— А теперь, — сказал Баззард, — три минимы диамброида или, пожалуй, четыре, и судьба Юкоуну в твоих руках!
Кугель угрюмо глядел, как Баззард укрепляет взрывчатку на украшение и потайной булавкой прикалывает его к шляпе.
— Вот увидишь, это очень удобно, — пообещал Баззард.
Кугель боязливо надел шляпу.
— Я не вижу явной пользы от этой, пусть даже и взрывающейся, чешуйки, за исключением того факта, что лживость сама по себе ценная вещь. — Он сложил «Фейерверк» в полость специальной перчатки, подаренной ему четырьмя чародеями.
— Я дам тебе пакетик с орехами и фруктами, и тогда ты сможешь отправляться в путь, — сказал Баззард. — Если пойдешь быстро, то доберешься до Таун-Тасселя-на-Блесководье еще до наступления темноты.
— Когда я представляю, сколько мне придется пройти, — задумчиво промолвил Кугель, — я все больше склоняюсь к мысли о Заклятии неутомимых ног.
— Это минутное дело, — сказал Баззард. — Я только посоветуюсь со своими отцами.
Двое отправились в кабинет, где Архимбауст проглядывал каталог заклятий. С напряжением проговаривая слова, он направил благотворную силу на Кугеля.
Ко всеобщему изумлению, заклинание ударилось о ноги Кугеля, отскочило, снова стукнулось безо всякого эффекта, затем удалилось, отражаясь от стены к стене, и наконец затихло, разбившись на группки дробных звуков.
Четверка колдунов некоторое время совещалась. Наконец Диссерл повернулся к Кугелю со словами:
— Это в высшей степени необычное происшествие! Его можно объяснить только тем фактом, что у тебя с собой «Фейерверк», чья чуждая нашему миру сила действует как щит против земной магии!
Баззард закричал, волнуясь:
— Попробуйте на Кугеле Заклинание вечного возбуждения; если попытка окажется бесплодной, тогда мы будем знать правду!
— А если оно подействует? — холодно спросил Диссерл. — Хорошенькое же у тебя понятие о гостеприимстве!
— Приношу свои извинения! — смущенно пробормотал Баззард. — Я не подумал.
— Кажется, мне придется обойтись без «неутомимых ног», — сказал Кугель. — Но ничего, я привык к ходьбе и сейчас отправлюсь в путь.
— С тобой будут наши надежды, — напутствовал его Васкер. — Храбрость и осторожность: пускай они никогда тебя не покидают.
— Благодарю вас за мудрый совет, — сказал Кугель. — Теперь все зависит от Юкоуну. Если его жадность возобладает над благоразумием, вы скоро получите назад свои утраченные органы. Баззард, наше случайное знакомство принесло пользу, насколько я надеюсь, всем здесь присутствующим.
И Кугель покинул гостеприимный Ллайло.
2
«Фейерверк»
После всего пережитого Кугель наконец лицом к лицу встречается со своим врагом. Смеющийся Маг рад бы прямо на месте избавиться от противника, но ему не дает покоя необычная бляха на шляпе Кугеля, которая на поверку оказывается «Нагрудным взрывающим небеса фейерверком» — последней чешуйкой, необходимой для воскрешения древнего демона Садларка.
У черного стеклянного моста через реку Сьюн Кугель увидел указатель, гласящий, что он снова вошел в страну Альмери.
Дорога разветвилась. Старый Фергазский путь шел вдоль Сьюн, тогда как тракт на королевство Канг, повернув на юг, пересекал Висячие Холмы и углублялся в долину реки Твиш.
Кугель повернул направо и двинулся на запад через край крошечных усадьб, отделенных одна от другой рядами высоких мальгоновых деревьев.
Из леса Да выходил ручей, впадавший в Сьюн; через реку был перекинут трехарочный мост. На противоположной стороне, опершись о дамсоновое дерево и жуя травинку, стоял Юкоуну.
Кугель остановился, чтобы приглядеться, и наконец решил, что его глазам предстало не видение, не желтолицая галлюцинация с обвислыми щеками, а Юкоуну собственной персоной. Его грушевидное тело было закутано в плащ; тощие ноги облегали брюки в розовую и черную полоску.
Кугель не рассчитывал встретить Юкоуну столь скоро. Он подался вперед и вгляделся, точно не веря своим глазам.
— Неужто это Юкоуну?
— Совершенно верно, — подтвердил Смеющийся Маг, поворачивая глаза куда угодно, только не на Кугеля.
— Вот уж сюрприз так сюрприз!
Юкоуну поднес ладонь ко рту, скрывая невольную улыбку.
— Приятный, я надеюсь?
— Само собой разумеется! Ни за что не ожидал встретить тебя бродящим вдоль обочины, и ты удивил меня! Да ты никак рыбачил с моста? Но я не вижу ни сети, ни наживки.
Юкоуну медленно повернул голову и внимательно посмотрел на Кугеля из-под набрякших век.
— Я тоже не ожидал, что ты уже возвратился из своих странствий. А почему ты идешь таким окольным путем? Раньше ты рыскал вдоль реки Твиш.
— Я намеренно избегаю своих старых мест, равно как и своих прежних привычек, — ответил Кугель. — Они не привели ни к чему хорошему.
— В каждой жизни наступает время меняться, — кивнул Юкоуну. — И со мной произошла метаморфоза, до такой степени, что ты, пожалуй, удивишься. — Он выплюнул изо рта соломинку и с живостью проговорил: — Кугель, ты замечательно выглядишь! Твоя одежда удивительно идет тебе, а твоя шляпа превыше всяких похвал! А где ты взял такое восхитительное украшение?
Кугель протянул руку и потрогал фальшивую чешуйку.
— Эту вещицу? Она — мой счастливый талисман. Я отыскал ее в болоте у Шенгльстоун-стрэнд.
— Надеюсь, ты принес мне другую такую же, как сувенир?
Кугель в притворном сожалении покачал головой.
— Мне попался лишь один такой экземпляр.
— Та-ак. Я разочарован. Что ты собираешься делать?
— Я хочу простой жизни в хижине на берегах Сьюн, с верандой, нависающей над водой, где я смогу посвятить себя каллиграфии и медитациями. Возможно, я прочту «Полное исследование всех эпох» Стафдайка, трактат, на который все ссылаются, но никто не читал, за исключением, возможно, лишь тебя.
— Да, я хорошо его знаю. Так твои странствования принесли тебе средства, благодаря которым ты можешь удовлетворить свои желания?
Кугель с улыбкой покачал головой.
— У меня не так много денег. Я планирую жить совсем скромной жизнью.
— Украшение на твоей шляпе очень броское. Ядро, или утолщение, блестит так ярко, как превосходный хиполит.
Кугель снова покачал головой.
— Это простое стекло, преломляющее красный солнечный свет.
Юкоуну недоверчиво хмыкнул.
— На этой дороге полно разбойников. Они первым делом накинутся на твое бесценное украшение.
— Тем хуже для них, — усмехнулся Кугель.
— Как так? — встрепенулся Юкоуну.
— Любого, кто попытается силой отобрать у меня украшение, — любовно погладил камень Кугель, — разорвет в мелкие кусочки вместе с ним.
— Грубо, но эффективно, — признал Юкоуну. — Мне пора по своим делам.
Юкоуну, или его призрак, исчез. Кугель, уверенный в том, что шпионы наблюдают за каждым его движением, пожал плечами и пошел своей дорогой.
За час до заката Кугель прибыл в деревушку Флэт-Фойри, где остановился на ночлег на постоялом дворе «Пять Флагов». Ужиная в общем зале, он познакомился с Лорганом, торговцем модными вышивками. Лорган был явно настроен поговорить и от души выпить. Кугель не был склонен ни к тому, ни к другому и, сославшись на усталость, довольно рано ушел в свою комнату, оставив Лоргана предаваться пьяным разговорам с несколькими городскими купцами.
Войдя в свою комнату, Кугель запер дверь, а затем, взяв лампу, тщательно осмотрел всю комнату. Постель была чистой; окна выходили на огород; песни и возгласы из общего зала сюда почти не доносились. С удовлетворенным видом Кугель погасил лампу и лег в кровать.
Как только он приготовился задремать, ему послышался странный звук. Он поднялся, чтобы прислушаться, но звук больше не повторился. Кугель снова расслабился. Странный звук раздался опять, немного громче, и из мрака вылетела дюжина шелестящих тварей, похожих на летучих мышей. Они метнулись Кугелю прямо в лицо и вцепились когтями ему в шею, рассчитывая отвлечь его внимание, в то время как черный угорь длинными дрожащими руками пытался стащить шляпу Кугеля.
Кугель отодрал мышеобразных тварей и прикоснулся к угрю «Фейерверком», вызвав мгновенное исчезновение. Крылатые создания с визгом и шелестом вылетели из комнаты.
Кугель разжег лампу. С виду все было в порядке. Он немного подумал, затем, выйдя в коридор, исследовал соседнюю со своей комнату. Она оказалась свободной, и Кугель немедленно перебрался туда.
Через час его сон снова прервали, на этот раз Лорган, уже изрядно навеселе. Увидев Кугеля, он удивленно заморгал.
— Кугель, почему ты спишь в моей комнате?
— Вы ошиблись, — заявил Кугель. — Ваша дверь — следующая по коридору.
— А, все понятно! Мои глубочайшие извинения!
— Пустяки, — сказал Кугель. — Доброй вам ночи.
— Спасибо.
Лорган, шатаясь, поплелся спать. Кугель, заперев дверь, снова бросился на кровать и отлично выспался, не обращая внимания на шум и вопли из соседней комнаты.
Наутро, когда Кугель завтракал, по лестнице нетвердой походкой спустился Лорган и принялся расписывать ему события прошедшей ночи:
— Я так сладко заснул, и тут в комнату через окно ворвались два огромных мадлока с сильными руками, горящими зелеными глазами и вообще без шей. Они надавали мне тумаков, несмотря на мои мольбы о пощаде, а потом схватили мою шляпу и направились к окну, как будто собираясь уходить, но вернулись и снова отколотили меня, приговаривая: «Это тебе за то, что нам пришлось так повозиться». Потом они наконец ушли. Вам приходилось слышать что-либо подобное?
— Никогда! — заверил его Кугель. — Это возмутительно.
— В жизни иногда случаются странные вещи, — задумчиво проговорил Лорган. — И все-таки я больше ни за что не остановлюсь на этом постоялом дворе.
— Разумное решение, — одобрил Кугель. — А теперь прошу меня простить, но мне пора в путь.
Он расплатился по счету и отправился в дорогу, и утро прошло без происшествий.
В полдень Кугель подошел к розовому шелковому шатру, раскинутому на поросшем травой пятачке у дороги. За столом, обильно заставленном прекрасными яствами и напитками, сидел Юкоуну, при виде Кугеля подскочивший от удивления.
— Кугель! Какое счастливое совпадение! Ты просто обязан присоединиться к моей трапезе!
Кугель оценил расстояние между Юкоуну и тем местом, где ему пришлось бы сидеть; это расстояние не позволило бы ему дотянуться до Юкоуну рукой в перчатке, где был спрятан «Фейерверк».
Кугель покачал головой.
— Я уже перекусил орехами и изюмом. А ты выбрал для своего пикника прелестное местечко. Желаю приятного аппетита и удачного дня.
— Погоди, Кугель! Минуточку, пожалуйста! Попробуй бокал этой чудесной «Фазолы». Она сразу прибавит тебе сил!
— Она, скорее всего, заставит меня прикорнуть где-нибудь в придорожной канаве. А теперь…
Губы Юкоуну исказила гримаса. Но через миг он уже вновь был сама любезность.
— Кугель, я приглашаю тебя навестить меня в Перголо. Ведь ты не забыл, как там замечательно? Мы будем каждую ночь закатывать огромный пир, а я открыл новый аспект магии, при помощи которого могу вызвать знаменитых людей из любых эпох. В Перголо столько великолепных развлечений!
Кугель сделал страдальческий жест.
— Ты так сладко зазываешь меня, прямо как сирена! Один глоток такой роскоши может разбить всю мою решимость! Я уже не тот старый повеса Кугель, которым ты меня помнишь!
Юкоуну изо всех сил старался говорить ровным голосом.
— Все чересчур ясно.
Откинувшись назад в своем кресле, он мрачно уставился на шляпу Кугеля. Внезапно сделав нетерпеливый жест, он пробормотал заклинание из одиннадцати слогов, так что воздух между ним и Кугелем исказился и загустел. Силы заметались к Кугелю и обратно, с грохотом расходясь во всех направлениях, оставляя на траве бурые и черные полосы.
Юкоуну, выпятив желтые глаза, смотрел на все происходящее, но Кугель, казалось, совершенно не обратил на это внимание. Он вежливо попрощался с Юкоуну и продолжил свой путь.
Около часа Кугель шагал той самой размашистой с полусогнутыми коленями походкой, которой оставил позади столько бесконечных лиг. Справа от него на холмах начинался лес Да, более спокойный и тихий, чем Великий Эрм далеко к северу от этих мест. Река и дорога погрузились в тень, и все звуки стихли. В рыхлой земле росли цветы на длинных стеблях: делиции, голубые колокольчики, розетки, камышинки. Коралловые грибы изящными фестонами свисали с трухлявых пней. Косые лучи малинового солнца пробивались сквозь просветы в лесу, создавая полумрак, насыщенный множеством мрачных тонов. Все было неподвижно, и до Кугеля не доносилось ни звука, кроме трелей какой-то далекой птицы.
Несмотря на мнимое одиночество, Кугель развязал свои ножны и старался ступать как можно более тихо, ибо невнимательного путника в лесу могло поджидать множество неприятных сюрпризов.
Через несколько миль лес поредел и остался на севере. Кугель вышел к перекрестку, где стоял отличный двухрессорный экипаж, запряженный четырьмя вериотами. Высоко на облучке сидели две девицы с длинными рыжими волосами, смугло-коричневой кожей и изумрудно-зелеными глазами, в коричневой и серовато-белой ливреях. Искоса украдкой взглянув на Кугеля, они высокомерно уставились перед собой.
Юкоуну открыл дверцу.
— О-ля-ля, Кугель! Я совершенно случайно здесь проезжал, и гляди-ка! Я вижу моего друга Кугеля, со всех ног спешащего по дороге! Я не ожидал встретить тебя так далеко на этой дороге.
— Мне нравятся открытые дороги, — сказал Кугель. — А спешил я так потому, что хочу до темноты успеть в Таун-Тассель. Прости меня, но я снова должен прекратить наш разговор.
— Это не обязательно! Таун-Тассель как раз мне по дороге. Садись в экипаж, мы поговорим по пути.
Кугель заколебался, посмотрев сначала в одну сторону, потом в другую, и Юкоуну потерял терпение.
— Ну? — рявкнул он. — Что теперь?
Кугель выдавил извиняющуюся улыбку.
— Я никогда не беру, не отдав чего-нибудь взамен. Такая политика предотвращает недоразумения.
Глаза Юкоуну укоризненно блеснули.
— Давай не будем спорить по пустякам! Садись-ка в экипаж, Кугель; ты можешь поделиться со мной своими тревогами по дороге.
— Прекрасно, — сказал Кугель. — Я поеду с тобой в Таун-Тассель, но тебе придется принять эти три терция как полную, точную, окончательную и всеобъемлющую плату за проезд и все прочие аспекты, приложения, побочные продукты и последствия, прямые или косвенные, вышеуказанной поездки, отказавшись от всех других притязаний, сейчас или когда-либо еще, включая все времена в прошлом и будущем, без исключения, и освободив меня, целиком и полностью, от всех любых дальнейших обязательств.
Юкоуну поднял свои маленькие круглые кулачки и сжал зубы.
— Я не признаю всю твою мелочную философию! Отдавая, я испытываю радость! В настоящий момент я предлагаю в твое полное и безоговорочное распоряжение этот превосходный экипаж, включая колеса, рессоры и обивку, четверку вериотов с двадцатью шестью мерками золотой цепи и парой прилагающихся девиц. Все это твое! Езжай, куда пожелаешь!
— Я ошеломлен твоим великодушием! — воскликнул Кугель. — А что, смею спросить, ты хочешь взамен?
— Ба! Да какой-нибудь пустяк, просто в знак обмена. Та безделушка, которую ты носишь на шляпе, вполне подойдет.
Кугель изобразил сожаление.
— Ты просишь о единственной вещи, которой я дорожу. Я нашел этот талисман у Шенгльстоун-стрэнд. Я прошел с ней через огонь и воду, и теперь ни за что не смогу с ней расстаться. Возможно, она даже обладает волшебной силой.
— Чепуха! — фыркнул Юкоуну. — Я магию за милю чую. Эта штуковина скучна, как прокисшее пиво.
— Ее блеск, подбадривал меня в часы уныния; я никогда с ней не расстанусь.
У Юкоуну вытянулось лицо.
— Да ты стал чересчур сентиментален!
Взглянув за плечо Кугеля, Юкоуну пронзительно вскрикнул:
— Берегись! На нас налетела стая таспов!
Обернувшись, Кугель обнаружил на крыше экипажа все увеличивающуюся орду зеленых существ, похожих на скорпионов, но размером с ласку.
— Быстро! — воскликнул Юкоуну. — В экипаж! Возницы, поехали!
Поколебавшись лишь мгновение, Кугель запрыгнул в экипаж. Юкоуну вздохнул с огромным облегчением.
— Очень вовремя! Кугель, я спас твою жизнь!
Кугель посмотрел в заднее окошко.
— Таспы исчезли! Растаяли в воздухе! Разве такое возможно?
— Не все ли равно? Мы в безопасности, и это главное. Скажи спасибо, что я со своим экипажем оказался поблизости! Разве ты мне не признателен? Возможно, теперь ты уступишь моему капризу и отдашь украшение со шляпы?
Кугель обдумал ситуацию. С того места, где он сидел, было не так-то легко коснуться чешуйкой лица Юкоуну. Он решил попытаться выиграть время.
— И зачем тебе понадобилась такая безделица?
— По правде сказать, я коллекционирую подобные вещи. Твоя будет жемчужиной моей коллекции. Будь так добр, дай ее мне, хотя бы только посмотреть.
— Это не так-то легко. Если ты присмотришься, то увидишь, что она прикреплена к моей шляпе слоем диамброида.
Юкоуну досадливо прищелкнул языком.
— Зачем ты на это пошел?
— Чтобы отпугнуть воров, зачем же еще?
— А ты сможешь безопасно ее открепить?
— Это когда мы трясемся и раскачиваемся в едущем экипаже? Я не отважусь попробовать.
Юкоуну бросил на Кугеля косой взгляд лимонно-желтых глаз.
— Кугель, ты что, пытаешься, как это говорится, водить меня за нос?
— Конечно, нет.
— Именно так.
Двое сидели молча, пока мимо них мелькали сменяющие один другой пейзажи. В общем, думал Кугель, довольно рискованная ситуация, хотя его планы и требовали именно такого развития событий. Кроме того, ему ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы Юкоуну рассмотрел чешуйку с близкого расстояния; бугристый нос Юкоуну действительно мог учуять магию, ну, или ее отсутствие.
Кугель убедился, что экипаж пересекает не лес, а открытую местность. Он повернулся к Юкоуну.
— Эта дорога ведет не в Таун-Тассель! Куда мы едем?
— В Перголо, — ответил Юкоуну. — Я настаиваю на том, чтобы оказать тебе свое гостеприимство.
— Твоему приглашению трудно воспротивиться, — заметил Кугель.
Экипаж пересек ряд холмов и спустился в долину, которую Кугель очень хорошо помнил. Впереди он заметил воды реки Твиш, на которых играли красные солнечные блики; затем на уступе показался Перголо, дом Юкоуну, и через миг экипаж въехал под портик.
— Мы приехали, — сказал Юкоуну. — Кугель, рад снова приветствовать тебя в Перголо. Хочешь выйти?
— С удовольствием, — согласился Кугель.
Юкоуну провел Кугеля в переднюю.
— Сначала, Кугель, давай промочим пересохшие от дорожной пыли горла бокалом вина. Затем закрепим ослабевшие узы нашего сотрудничества, которое простирается несколько дальше в прошлое, чем ты, возможно, помнишь.
Этими словами Юкоуну намекал, на время, когда Кугель взял над ним верх.
— Эти дни скрыты во тьме времен, — пожал плечами Кугель. — Теперь все забыто.
Юкоуну фальшиво улыбнулся.
— Немного попозже мы предадимся воспоминаниям, к нашему обоюдному удовольствию! А сейчас почему бы тебе не снять шляпу, плащ и перчатки?
— Да мне и так неплохо, — ответил Кугель, оценивая расстояние от него до Юкоуну. Один широкий шаг, взмах рукой — и дело будет сделано.
Юкоуну, казалось, почувствовал, какие мысли обуревают Кугеля, и сделал шаг назад.
— Первым делом — наше вино! Пойдем в маленькую столовую!
Юкоуну проводил Кугеля в зал, стены которого были обиты превосходным красным деревом, где его весьма бурно встретило какое-то маленькое круглое животное с длинным мехом, короткими ножками и черными глазками-пуговицами. Странное создание принялось скакать туда-сюда, время от времени разражаясь пронзительным лаем. Юкоуну похлопал зверя.
— Ну, ну, Эттис, как твои дела? Я рад услышать такие замечательные новости, поскольку, если не считать Кугеля, ты мой лучший друг. Ну же, уймись! Мне нужно побеседовать с Кугелем.
Юкоуну сделал Кугелю знак сесть за стол, а сам уселся напротив. Животное с громким лаем носилось туда и обратно, прерываясь лишь для того, чтобы цапнуть Кугеля за лодыжки.
Пара юных сильфов[74] вплыла в комнату с серебряными подносами, которые они поставили перед Кугелем и Юкоуну, а затем вновь удалились туда, откуда появились.
Юкоуну, потирая руки, сказал:
— Как тебе известно, Кугель, я подаю только самое лучшее. Вино — Ангелиус из Квантика, а бисквиты сделаны из пыльцы красного клевера.
— У тебя всегда был превосходный вкус, — сказал Кугель.
— Меня удовлетворяют лишь утонченные и изысканные вещи, — подтвердил Юкоуну, пригубливая вино. — Бесподобно!
Он отхлебнул еще глоток.
— Крепкое, терпкое, с привкусом высокомерия! М-м!
Он взглянул на сидящего напротив него Кугеля.
— А ты что думаешь?
Кугель печально покачал головой:
— Лишь один глоток этого божественного эликсира, и я никогда больше не смогу пить обычные напитки.
Обмакнув бисквит в вино, он предложил его Эттису, который вновь вцепился в его ногу.
— Уж Эттис разбирается в этом куда лучше меня.
Юкоуну протестующе вскочил на ноги, но животное уже проглотило кусок, после чего странно скрючилось и упало на спину, задрав вверх окостеневшие лапы.
Кугель вопросительно взглянул на Юкоуну.
— А ты неплохо выдрессировал его притворяться мертвым. Умная животина.
Юкоуну медленно опустился в кресло. В комнату вплыли два сильфа и унесли Эттиса прочь на серебряном подносе.
Юкоуну сквозь зубы проговорил:
— Давай вернемся к нашим делам. Бродя по Шенгльстоун-стрэнд, не приходилось ли тебе встречаться с неким Тванго?
— Да, я действительно встречался с ним, — кивнул Кугель. — Необыкновенная личность. Он возмутился, когда я отказался продать ему мою маленькую безделушку.
Юкоуну впился в Кугеля взглядом.
— Он объяснил тебе, почему?
— Он говорил что-то о демиурге Садларке, но в такой туманной манере, что я утратил к этому всякий интерес.
Юкоуну поднялся на ноги.
— Я покажу тебе Садларка. Пойдем! В кабинет, который, разумеется, дорог твоей памяти.
— Кабинет? Ну что ты. Эти события остались в прошлом.
— А я очень отчетливо их помню, — беспечно сказал Юкоуну. — Все до единого.
По пути в кабинет Кугель попытался подобраться к Юкоуну, но безуспешно; Смеющийся Маг, казалось, всегда был примерно в ярде от облаченной в перчатку руки Кугеля, в которой он держал наготове свой «Фейерверк».
Они вошли в кабинет.
— Сейчас ты увидишь мою коллекцию, — сказал Юкоуну. — Тебя больше не будет удивлять Мой интерес к твоему талисману.
Он взмахнул рукой; темно-красное покрывало упало на пол, обнажив чешуи Садларка, укрепленные на каркасе из тонкой серебряной проволоки. Судя по этой реконструкции, Садларк был созданием довольно скромных размеров, стоящим на двух коротких и толстых ходулях, с двумя парами шарнирных рук, каждая из которых заканчивалась десятком цепких пальцев. Голова, если, конечно, такой термин вообще был применим, была не более чем башенкой, венчавшей великолепное упругое туловище. Чешуйки на животе были бело-зеленого цвета, с темно-зеленым килем, отливающим багрянцем, оканчивавшимся у лобовой башни белой, режущей глаз пустотой.
Юкоуну сделал исполненный достоинства жест.
— Перед тобой Садларк, знаменитое существо из верхнего мира, чьи самые контуры выдают мощь и стремительность. Его облик поражает воображение. Ты согласен, Кугель?
— Не вполне, — возразил Кугель. — И все же, в общем и целом, ты воссоздал замечательно изящный экземпляр, и я приношу тебе свои поздравления.
Он обошел вокруг сооружения, будто бы в восхищении, тем временем надеясь подойти на расстояние вытянутой руки к Юкоуну, но как только Кугель делал шаг, Смеющийся Маг делал то же самое, расстраивая все планы Кугеля.
— Садларк — больше чем простой экземпляр, — почти благоговейно произнес Юкоуну. — А теперь взгляни на чешуйки, каждая из которых установлена на надлежащем месте, за исключением той, которая должна быть на верхушке киля, где зияющая дыра оскорбляет взор. Не хватает одной-единственной чешуйки, самой важной из всех: ядра, или, как его еще называют, «Нагрудного разбивающего небеса фейерверка». Долгие годы, к моему невыразимому отчаянию, я считал его потерянным. Кугель, ты можешь представить, как я был счастлив, как радостно пело мое сердце, как клокотал восторг в моей груди, когда, взглянув на тебя, я обнаружил на твоей шляпе эту чешуйку? Я ликовал, словно нашему солнцу добавили еще сто лет жизни! Я чуть не подпрыгивал от абсолютного счастья. Кугель, ты можешь понять мои чувства?
— В той степени, в которой ты описал их, — да, могу. Что же касается источника этих чувств, я в недоумении.
И Кугель приблизился к каркасу в надежде, что Юкоуну в своем неумеренном энтузиазме окажется в пределах досягаемости.
Юкоуну, отодвинувшись, коснулся каркаса, заставив чешуйки зазвенеть.
— Кугель, в некоторых отношениях ты недогадлив и бесчувственен; твои мозги — как чуть теплая каша, и я говорю это без гнева. Ты способен понять лишь то, что видишь, а ведь это только крошечная часть.
Юкоуну рассмеялся, и Кугель вопросительно взглянул на него.
— Взгляни на Садларка! — велел Юкоуну, — Что ты видишь?
— Проволочный каркас и уйму чешуй в предполагаемой форме Садларка.
— А что, если убрать каркас?
— Чешуйки свалятся в кучу.
— Вот именно. Ты прав. А ядро — это тот узловой пункт, который связывает другие чешуйки силовыми линиями. Этот узел — душа и сила Садларка. Если поставить его на место, Садларк вновь оживет; ведь в действительности он никогда не умирал, а всего лишь распался.
— А как насчет, скажем, его внутренних органов?
— В верхнем мире такие части тела считаются излишними и даже несколько пошлыми. Короче говоря, у него нет внутренних органов. Какие еще есть вопросы или замечания?
— Я осмелился бы вежливо намекнуть, что день заканчивается, а я хочу до темноты попасть в Таун-Тассель.
— И ты там будешь! — сердечно пообещал Юкоуну. — Но сначала будь столь любезен положить на стол «Нагрудный разбивающий небеса фейерверк», и чтобы на нем не было никаких следов диамброида. Тебе ничего другого не остается.
— Ну почему же, — сказал Кугель. — Я предпочитаю оставить чешуйку себе. Она приносит мне удачу и отражает недобрые чары, как ты уже заметил.
Глаза Юкоуну сверкнули желтым огнем.
— Кугель, твое упрямство просто поразительно. Чешуйка действительно образует защитный слой между тобой и враждебными чарами обычного вида. Но она не влияет на магию верхнего мира, и я владею некоторыми заклинаниями. А пока, пожалуйста, прекрати подбираться ко мне, пытаясь приблизиться на длину своего меча. Я уже устал шарахаться от тебя каждый раз, когда ты делаешь шаг в мою сторону.
— Такое гнусное деяние никогда даже не приходило мне в голову, — надменно ответил Кугель.
Он вытащил меч из ножен и бросил его на скамью.
— Вот! Смотри сам, как плохо ты обо мне думал!
Юкоуну, прищурившись, взглянул на меч.
— И все же держись от меня подальше. Я не из тех, кто приветствует излишнюю близость.
— Ты можешь рассчитывать на мое абсолютное содействие, — с достоинством сказал Кугель.
— Я буду откровенным! Твои деяния уже давно требуют воздаяния по заслугам, и как человек совестливый, я вынужден действовать. И все же тебе не стоит усложнять мою задачу.
— Какие суровые речи! — сказал Кугель. — Ты предложил подвезти меня в Таун-Тассель. Я не ожидал вероломства.
Юкоуну и ухом не повел.
— В последний раз требую — сейчас же отдавай чешую!
— Ничем не могу тебе помочь, — отозвался Кугель. — Поскольку ты требовал в последний раз, мы можем выехать в Таун-Тассель.
— Чешую, пожалуйста!
— Возьми ее с моей шляпы, если тебе так хочется. Я не буду тебе помогать.
— А диамброид?
— Садларк меня защитит. Тебе придется рискнуть.
Юкоуну пронзительно расхохотался.
— Вот увидишь, Садларк защитит и меня!
Он сорвал свою одежду и мгновенным движением прыгнул в центр каркаса, так что его ноги совпали с ходулями Садларка, а его лицо показалось в отверстии башни. Проволока и чешуи стянулись вокруг его приземистого тела; чешуйки облегли его, как собственная кожа.
Голос Юкоуну зазвучал хором медных труб:
— Ну что, Кугель, что ты теперь думаешь?
Кугель раскрыл рот от изумления. Наконец он произнес:
— Чешуя Садларка на удивление хорошо на тебе сидит.
— И это не случайное совпадение, я уверен!
— А почему нет?
— Я — воплощение Садларка; я часть его сущности! Таково мое предназначение, но прежде чем я обрету полную силу, я должен стать целым! Ты можешь без дальнейших уверток вставить «Фейерверк» на место. Помни, Садларк больше не будет защищать тебя от моей магии, поскольку она станет и его магией.
Дрожь, пробежавшая под перчаткой Кугеля, означала, что «Фейерверк» подтверждает это замечание.
— Так и должно быть, — согласился Кугель.
Он осторожно отсоединил украшение от своей шляпы и удалил диаброид. Он на мгновение задержал его в руке, потом приложил ко лбу.
— Что ты делаешь? — воскликнул Юкоуну.
— Возобновляю напоследок свои жизненные силы. Эта чешуя частенько выводила меня из всяческих передряг.
— Сейчас же прекрати! Мне понадобится вся сила до последней йоты для моих собственных целей. Давай сюда чешуйку!
Кугель позволил подлинной чешуйке под перчаткой скользнуть в его ладонь и спрятал фальшивое украшение. С тоской в голосе он произнес:
— Я с кровью отрываю от сердца мое сокровище. Могу я на несколько последних секунд приложить его к своему лбу?
— Ни в коем случае! — заявил Юкоуну. — Я намерен приложить чешую к своему собственному лбу. Положи ее на скамью и отойди прочь!
— Как скажешь, — вздохнул Кугель. Он оставил «Фейерверк» на скамье, затем, забрав свой меч, печально вышел из комнаты.
Довольно хмыкнув, Юкоуну приложил чешуйку ко лбу.
Кугель остановился у фонтана в фойе, поставив ногу на край бассейна. В таком положении он бесстрастно слушал ужасные вопли, вырывающиеся из горла Юкоуну.
В кабинете вновь воцарилась тишина.
Прошло несколько секунд.
До Кугеля донесся глухой стук.
Садларк неуклюжими скачками пытался прорваться в фойе, используя свои ходули, как ноги, но только тяжело падал время от времени, беспомощно барахтаясь и катаясь на полу, оглушительно брякая чешуями.
Послеполуденный свет лился сквозь распахнутую дверь; Кугель не двигался, надеясь, что Садларк рухнет в проем и вернется в Верхний мир.
Садларк остановился и просипел:
— Кугель! Где Кугель? Все силы, которые я поглотил, включая угря и хорька, требуют, чтобы к ним присоединился Кугель! Где ты? Кугель, отзовись! Я ничего не вижу в этом странном земном свете. Вот почему я рухнул в болото!
Кугель хранил молчание, едва отваживаясь дышать. Садларк медленно обвел красным утолщением на. «Фейерверке» вокруг фойе.
— Ага, Кугель, вот ты где! Стой смирно!
Садларк, шатаясь, двинулся вперед. Не подчинившись приказанию, Кугель помчался на дальний конец фонтана. Разъяренный непослушанием Кугеля, Садларк сделал громадный прыжок. Кугель схватил таз, зачерпнул воды и выплеснул ее на Садларка, который недооценил разделяющее их расстояние и навзничь рухнул в фонтан.
Вода зашипела и запузырилась, истощая силы Садларка. Чешуйки распались и лениво заплясали на дне фонтана.
Кугель пошарил в воде, разыскивая «Фейерверк». Он завернул чешуйку в несколько слоев плотной ткани и, принеся ее в кабинет, положил в кувшин с водой, который запечатал и спрятал.
В Перголо воцарилась тишина, но Кугель не мог успокоиться; присутствие Юкоуну висело в воздухе. Казалось, Смеющийся Маг подглядывает из какого-нибудь укромного места, обдумывая парочку новых забавных шуток и изо всех сил стараясь сдержать смех.
Кугель обыскал Перголо сверху донизу, но не обнаружил никаких следов Юкоуну, за исключением черного опалового перстня, найденного им в фонтане среди чешуек, и только тогда убедился в том, что Юкоуну больше нет.
На одном конце стола сидел Кугель; на другом — Баззард, Диссерл, Пелейсиас, Архимбауст и Васкер. Отнятые у них давным-давно части тела были благополучно извлечены из подвала, рассортированы и возвращены владельцам, ко всеобщему удовлетворению.
Шесть сильфов подали роскошный обед, которому, несмотря на то, что он не мог похвалиться диковинными приправами и немыслимыми сочетаниями «новой кухни» Юкоуну, веселая компания воздала должное.
Каких только тостов не было провозглашено; за изобретательность Баззарда, за стойкость четырех колдунов, за храбрые хитрости и уловки Кугеля. Кугеля спрашивали, и не раз, куда теперь поведут его планы, и каждый раз он мрачно качал головой.
— Юкоуну больше нет, и тот кнут, который подгонял меня, исчез. Мои глаза не смотрят никуда, и у меня нет никаких планов.
Осушив бокал, Васкер провозгласил философски;
— Жизнь без цели скучна!
Диссерл тоже опрокинул свой кубок, после чего ответил брату:
— Думаю, что эта мысль не нова. Язвительный критик мог бы даже употребить слово «банальность».
Васкер отреагировал на эту колкость вполне спокойно.
— Есть идеи, которые подлинно незаурядный ум открывает вновь на благо человечества. Я настаиваю на своем замечании! Кугель, ты согласен?
Кугель сделал знак сильфам, чтобы проворнее опорожняли свои графины.
— Интеллектуальное взаимодействие сбивает меня с толку; я довольно-таки растерян. Обе точки зрения не лишены убедительности.
Васкер предложил:
— Возможно, ты вернешься вместе с нами в Ллайло, и мы во всех подробностях разъясним тебе свою философию?
— Я буду помнить о вашем приглашении. Но в следующие несколько месяцев я буду очень занят здесь, в Перголо, разбираясь с делами Юкоуну. Многие его шпионы уже выдвинули требования и счета, которые почти наверняка подделаны. Я немедленно их уволил.
— А когда все будет в порядке? — спросил Баззард. — Что тогда? Настанет время для простой хижины у реки?
— Такая хижина и жизнь, полная лишь созерцания играющего на воде солнечного света, кажутся весьма заманчивыми. Но боюсь, что за эти годы я стал непоседой.
— В мире есть еще много далеких мест, которых ты не видел, — осмелился посоветовать Баззард. — Говорят, плавучий город Джехаз совершенно великолепен. Возможно, тебе также захочется исследовать Страну Бледных Дам. Или ты хочешь провести свою жизнь в Альмери?
— Будущее покрыто неясной дымкой.
— Это верно для всех нас, — заявил Пелейсиас. — К чему строить планы? Солнце вполне может потухнуть завтра.
Кугель легкомысленно отмахнулся.
— Вот эту мысль нужно выкинуть из головы! Сегодня мы сидим здесь и пьем пурпурное вино! Пусть сегодня длится вечно!
— Я думаю совершенно так же! — воскликнул Архимбауст. — Сейчас есть сейчас. Никогда нельзя пережить что-то большее, чем это единственное «сейчас», которое длится ровно секунду.
Баззард нахмурил брови.
— А как насчет первого «сейчас» и последнего «сейчас»? Следует ли рассматривать их как единую суть?
— Баззард, твои вопросы чересчур серьезны для такого мероприятия. Песни твоих музыкальных рыб подошли бы больше.
— Они слишком медленно учатся, — вздохнул Баззард. — Я подготовил солиста и хор контральто, но они еще не спелись.
— Не страшно, — улыбнулся Кугель. — Обойдемся сегодня без них. Юкоуну, где бы ты ни был: в нижнем ли мире, в верхнем ли или вообще ни в одном из миров — мы пьем за твою память твое собственное вино! Это последняя шутка, хотя, возможно, и ничтожная, но шутка над тобой, и, следовательно, она по душе всей компании! Сильфы, не забывайте про графины! Наполните-ка наши бокалы! Баззард, ты попробовал этот превосходный сыр? Васкер, еще анчоусов? Праздник продолжается!
КНИГА IV Риалто Великолепный (сборник)
Вы читаете сказания эпохи 21-го Зона, когда Земля уже состарилась, и солнце вот-вот должно было погаснуть. В Асколэсе и Альмери — землях, лежащих к западу от Падающей Стены, — находилось пристанище группы магов, создавших ассоциацию для защиты собственных интересов. Число их на протяжении многих лет неоднократно менялось, но на сегодняшний день в ассоциацию входят:
Айделфонс Наставник;
Риалто Великолепный;
Хуртианкц, толстый коротышка, печально известный своим свирепым нравом;
Херард Вестник, строгий и педантичный;
Шру, чернокнижник, чьи остроты часто озадачивают коллег по ассоциации и иногда лишают их спокойного сна;
Гилгэд, маленький человечек с огромными серыми глазами, всегда одетый в розовое. Ладони пухлые, всегда холодные и влажные. Окружающие стремятся избегать его рукопожатий;
Вермулиан Путешествующий По Сновидениям, чрезвычайно высокий, худой мужчина с величественной походкой;
Мун Философ, очень немногословен, имеет четырех жен.
Зилифант, человек внушительного телосложения, с длинными каштановыми волосами и волнистой бородой;
Дарвик Миаантер, по непостижимым причинам до самозабвения влюблен в домино;
Пэргастин, миниатюрный блондин, не имеющий друзей. Обожает все мистическое и таинственное. Редко открывает свое действительное место пребывания;
Эо Хозяин Опалов, мрачен, имеет остроконечную черную бороду, язвителен в общении;
Эшмаил, почти с детской непосредственностью восхищается собственным черно-белым обличьем;
Барбаникос, низкорослый крепыш с копной белых волос.
Туман Зачарованной Воды, человекопобное существо с горящими глазами, зеленой кожей и оранжевой листвой вместо волос;
Пандерлу, собиратель редких и изумительных артефактов из всех доступных измерений;
Бизант Некромант;
Неженка Лоло, пухлый эпикуреец;
Тчамаст, угрюм, общепризнанный аскет. В своем недоверии к женщинам доходит до того, что допускает за ограду своих владений насекомых только мужского пола;
Тейч, редко говорит вслух, предпочитая замысловатый способ разговора с помощью выщелкивания слов кончиками пальцев. Как Старейший во Вселенной имеет право надзора за собственной бесконечностью;
Закулик-Кнутц, чьи бронзовые ногти на руках и ногах испещрены таинственными символами;
Нафареддин, ученый из Древнего Ромара.
Занзель Меланктон;
Эйч-Монкур, чье тщеславие и маньеризм превосходят аналогичные качества самого Риалто.
Магия есть практическая наука, или, если быть точным, ремесло, поскольку во главу угла поставлена, скорее, приносимая от нее польза, нежели базовые знания. Это лишь общее определение, поскольку на безграничных просторах поля деятельности магии каждый практик обретает собственную индивидуальность, стиль, и на протяжении славных времен Большого Мотолэма многие маги-философы пытались уловить принципы, управляющие сферой магии.
В конце концов настойчивые исследователи, в число которых входили величайшие колдуны своего времени, узнали достаточно лишь для того, чтобы осознать — полное и всеобъемлющее знание не существует в природе. Желаемого эффекта можно было достичь множеством способов, каждый из которых, впрочем, требовал ежедневных тренировок и извлечения энергии из враждебной среды.
Великие маги Большого Мотолэма в достаточной степени осознавали границы человеческих возможностей и большую часть времени занимались решением практических задач, разыскивая абстрактные принципы лишь в свободные минуты. По этой причине магия сохранила многочисленные особенности, свойственные человеческой расе, хотя действующая сила никогда не имела человеческой природы. Случайный взгляд в любой из основных каталогов магических заклинаний позволил бы убедиться в их направленности на людей; перечень чародейских заклятий, хоть и немного архаичный, приятно удивил бы читающего. Заглянув (лишь на мгновение) в четвертую главу учебника по практической магии Килликлоу, мы обнаружили бы написанные светло-фиолетовыми чернилами строки:
Нанесение физического вреда по Ксарфаджио,
Лишение пальцев по Арнгульту,
Необычайная щедрость по Лютару Брасснозу,
Заклинание замурованного отшельника,
Кольцо холода по Тинклеру,
Абсолютный контроль нервной системы по Кламбарду,
Зеленая и Фиолетовая степени веселья,
Нейтрализация дурного глаза по Пангайру,
Непроходящая чесотка по Лагвайлеру,
Удлинение носа по Кхалипу,
Фальшивые аккорды по Рэдлу.
Заклинание, по существу, соответствует коду или набору инструкций, направляемых на сенсорную оболочку объекта, который способен изменяться в соответствии с условиями заклинания и не противится этому. Объекты не обязательно должны быть существами разумными или просто чувствующими, а поведение их, с точки зрения новичка, будет казаться непредсказуемым, лишенным всякой логики и даже опасным.
Наиболее сговорчивы и послушны существа низшего порядка, самыми совершенными из которых являются Слуги. Капризнейшие творения известны благодаря Темучину, как дайхаки. Демоны и Боги относятся именно к этой группе. Могущество мага определяется широтой способностей созданного им существа. Начинающий маг просто не в состоянии контролировать дайхаков. Каждый более-менее влиятельный чародей имеет в услужении одного или нескольких Слуг. Немногие архимаги Большого Мотолэма осмеливаются использовать дайхаков низшего порядка. Перечисление их имен вызывает благоговейный трепет, ибо в самих именах заключена невероятная сила. Вот некоторые величайшие и могущественнейшие маги Большого Мотолэма:
Фандаал Великий.
Амберлин Первый.
Амберлин Второй.
Дибаркак Маор (ученик Фандаала).
Архимаг Маэль Лель Лэо (он жил во дворце, высеченном из огромного лунного камня).
Вапуриалы.
Зеленый и фиолетовый компаньоны.
Зинкзин Энциклопедист.
Кироль Порфироносный.
Калантус Спокойный.
Ллорио Насылающая Наваждения.
Маги эпохи 21-го Зона отличались разобщенностью и отсутствием согласия в своих рядах.
* * *
Маг Риалто по прозвищу Великолепный ведет беспокойную жизнь: вместе с коллегами из магического конклава борется с ведьмой по имени Насылающая Наваждения, странствует в прошлое в поисках утраченного Персиплекса — артефакта, содержащего кодекс магического сообщества, и даже отправляется в путешествие на край вселенной, чтобы спасти давно пропавшего Морреона — пропавшего не без его, Риалто, участия…
Насылающая наваждения (рассказ)
Приключения в лесу.
Глава 1
На дворе была середина последней эпохи 21-го Эона. Ранним прохладным утром Риалто завтракал в восточном куполе своего имения Фалу. В тот день солнце с трудом поднималось из-за пелены тумана, тускло освещая зеленые просторы Нижних Лугов.
По совершенно необъяснимым причинам Риалто вдруг потерял всякий аппетит и лишь попробовал восхитительные блюда из водяных крессов, печеной хурмы и сосисок, отдав предпочтение крепкому чаю с сухарями. Затем, словно забыв о множестве дел, требующих его присутствия в кабинете, он откинулся в кресле у окна, задумчиво глядя в сторону Зачарованного Леса.
Несмотря на рассеянность, восприятие окружающего оставалось на удивление острым. Какое-то насекомое уселось на лист росшей у окна осины; Риалто обратил пристальное внимание на то, под каким углом насекомое согнуло лапки, и отметил мириады красных бликов в его выпуклых глазах. «Любопытно и познавательно», — подумал он.
Уделив должное внимание насекомому, Риалто принялся рассматривать ландшафт в целом. Он заметил степень наклона поверхности луга, плавно спускавшегося к Тэссе, разновидности растущих там трав. Изучению подверглись изогнутые стволы деревьев на окраине леса, красноватые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь густую листву, синие и зеленые оттенки листьев. Примечательно, что зрение Риалто отличалось чрезвычайной ясностью. Впрочем, слух не уступал ему по остроте… Он обернулся назад, чтобы прислушаться — к чему? Вздохи или еле слышная музыка?
Ничего. Риалто расслабился, посмеявшись над собственными фантазиями, и вылил остывший чай. Подчиняясь непонятному влиянию, маг поднялся на ноги и пошел в гостиную. Там он накинул плащ, надел охотничью шапку и взял жезл, известный как «Проклятье Малфезара». Собравшись, Риалто вызвал своего управляющего и доверенного слугу Ладанка.
— Ладанк, я, пожалуй, прогуляюсь по лесу. Проследи, чтобы Пятый Ват постоянно взбалтывали. Если понадобится, перелей содержимое большого голубого перегонного куба во флягу с пробкой. Только делай это при низких температурах и постарайся не вдыхать пар, иначе все лицо покроется гнойной сыпью.
— Я понял, хозяин. А что делать с клевеном?
— Не обращай на него внимания и не приближайся к сундуку. Не забывай, что его обещания сделать тебя богатым или подарить столько девственниц, сколько ты захочешь, — иллюзии. Я сомневаюсь, знает ли он, что такое богатство или девственность.
— Хорошо, хозяин.
Риалто покинул имение. Он отправился по тропинке, пересекающей луг и приводящей к Тэссе, добрался до моста, перешел через реку и оказался в лесу. Тропинка, протоптанная когда-то тварями, выходящими по ночам из леса, теперь почти совсем заросла травой. Риалто продолжал идти, пробираясь между деревьями, пересекая поляны, где душистые розовые димфинии яркими брызгами оживляли траву. Позади оставались белые березы и темные осины; из трещин между древними валунами били родники; слышалось журчание ручьев.
Если кто-то разумный и находился поблизости, то он тщательно скрывал свое присутствие. Выйдя на поляну, посреди которой стояла одна-единственная береза, Риалто остановился и прислушался… Вокруг была только тишина.
Прошла минута — Риалто не шелохнулся.
Тишина. Была ли она абсолютной?
Музыка, если таковая звучала, раздавалась словно в голове мага.
«Забавно», — подумал Риалто.
Он вышел на открытое место, где стояла одинокая белая береза, казавшаяся хрупкой на фоне гигантских гималайских кедров. Стоило ему остановиться, как снова послышалась музыка.
Беззвучная музыка? Забавное противоречие!
«Странно», — подумал Риалто. Тем более что музыка словно бы исходила у него изнутри… Вот она снова зазвучала: вибрация неопределенных аккордов, создававшая ощущение чего-то сладостного, меланхолического и вдохновенного, — одновременно ясная и неразличимая мелодия.
Риалто осмотрелся по сторонам. Музыка, или нечто похожее на нее, казалось, исходила откуда-то поблизости. Осторожность требовала немедленно развернуться и отправиться обратно в Фалу, не оглядываясь… Маг сделал несколько шагов вперед, и очутился на берегу тихого лесного озера. В воде, словно в зеркале, отражались стоящие вокруг деревья. Несколько секунд Риалто стоял, не двигаясь, а затем увидел в воде отражение женщины — очень бледной, с серебристыми волосами, завязанными черной лентой. На женщине была белая тога длиной чуть ниже колена, позволявшая видеть обнаженные руки и босые ноги.
Риалто посмотрел в сторону, где должна была стоять реальная женщина, отражавшаяся в воде. На берегу никого не было — ни человека, ни какого бы то ни было живого существа. Маг опустил взгляд на зеркальную поверхность озера — отражение незнакомки не исчезало.
Несколько долгих минут Риалто изучал изображение. Женщина выглядела довольно высокой, у нее была маленькая грудь и узкая талия, придававшие ей сходство с юной девушкой. Лицо незнакомки, не отличавшееся ни утонченностью, ни классическими пропорциями, выражало абсолютное спокойствие — в нем не было ни намека на легкомысленность.
Риалто, который за пристрастие к разного рода внешним эффектам получил прозвище Великолепного, нашел незнакомку красивой, но строгой и даже, возможно, недоступной, тем более что она не пожелала явиться во плоти… Может, и не только поэтому, думал Риалто, заподозрив в женщине нечто знакомое.
Маг заговорил:
— Мадам, не ваша ли музыка привела меня сюда? Если да, то объясните, чем я могу вам помочь. Не обещаю, однако, что сделаю это.
Незнакомка холодно улыбнулась — ее улыбка не понравилась магу. Он чопорно кивнул головой и продолжил:
— Если вам нечего мне сказать, то я не намерен далее нарушать ваше уединение. — Он еще раз слегка склонил голову, собираясь немедленно вернуться в Фалу, как вдруг что-то словно вытолкнуло его вперед, и Риалто упал в озеро.
Вода оказалась нестерпимо холодной. Маг поплыл к берегу и выбрался на сушу. Нечто или некто, толкнувшее его в озеро, не давало о себе знать.
Постепенно водная гладь вновь стала ровной, как до падения Риалто, но изображение женщины исчезло.
Маг мрачно побрел обратно в Фалу, где позволил себе горячую ванну и чашку чая с вербеной.
Некоторое время Риалто сидел в своем кабинете, изучая книги эпохи Восемнадцатого Эона. Приключение в лесу никак не выходило у него из головы — маг не мог избавиться от странного возбуждения и легкого звона в ушах. Наконец он приготовил себе профилактический тоник, но, выпив его, почувствовал себя еще хуже. Отчаявшись, Риалто отправился в постель, принял снотворное и уснул тревожным сном.
Недомогание продолжалось целых трое суток. На четвертый день, проснувшись утром, Риалто связался с Айделфонсом, жившим в поместье Бумергарф у реки Скаум.
Айделфонс очень серьезно отнесся ко всему произошедшему, и мгновенно прибыл в Фалу в одной, из своих многочисленных вертушек. Риалто в деталях поведал ему о событиях, имевших место на берегу лесного озера.
— Ну вот, теперь ты все знаешь, и я сгораю от нетерпения услышать твое мнение.
Айделфонс нахмурил брови и посмотрел в сторону деревьев на горизонте. Сегодня Наставник выглядел, как обычно: возле Риалто сидел пухлый мужчина средних лет с тонкими светлыми усами, лысеющей макушкой и оживленными манерами. Оба мага сидели под фиолетовым сливовым деревом неподалеку от дома. На стоявшем возле них столике Ладанк водрузил море сладостей, три сорта чая и графин легкого белого вина.
Немного поразмыслив, Айделфонс произнес:
— Все это весьма и весьма необычно, особенно если учитывать то, что недавно произошло со мной самим.
Риалто быстро взглянул на мага и воскликнул:
— С тобой сыграли похожую шутку?
Выдержав паузу, Айделфонс произнес:
— Ответ может быть и да, и нет.
— Любопытно.
Айделфонс тщательно выбирал слова.
— Пока я не развил свою мысль, позволь спросить, ты когда-нибудь раньше уже слышал это, скажем так, эхо музыки?
— Нет, никогда.
— А звуки, которые ты услышал, были похожи на?..
— Боюсь, они не поддаются описанию. Ни грустные, ни веселые; приятные, хотя противоречивые и резкие.
— Тебе удалось уловить мелодию, или тему, или даже последовательность, которые могли бы послужить нам ключом?
— Лишь намек. Если ты позволишь мне выразиться утонченно, то музыка наполняла меня стремлением к утраченному и недостижимому.
— Вот как! А женщина? Что-нибудь указывало на то, что перед тобой Насылающая Наваждения? — поинтересовался Айделфонс.
Риалто ненадолго задумался.
— Ее бледность и серебристые волосы выдавали дриаду в обличье античной нимфы. Хотя она была красива, у меня не возникало желания обнять ее. Осмелюсь предположить, что при ближайшем знакомстве все могло бы измениться.
— Хм-м. Твои элегантные манеры вряд ли впечатлили бы Насылающую Наваждения… Когда ты заподозрил, что перед тобой именно она?
— Вернувшись домой в сапогах, полных воды, я был в этом абсолютно уверен. Настроение ни к черту — возможно, заклятье начинало действовать. В любом случае, образ женщины и музыкальный мотив слились воедино, и тогда я понял, с кем довелось повстречаться. Дома я сразу открыл книгу Калантуса в поисках совета. Судя по всему, заклятье набирало силу. Только сегодня я оказался в состоянии вызвать тебя.
— Лучше бы ты сделал это раньше, хотя у меня были те же проблемы… Что это за надоедливый шум?
Риалто взглянул на дорогу.
— Кто-то приближается к нам… Похоже, это Занзель Меланктон.
— Что это за странное скачущее существо перед ним?
Риалто вытянул шею, чтобы получше разглядеть.
— Никак не пойму… Подождем, пока они подъедут поближе.
По дороге на четырех огромных колесах мчался роскошный двуспальный диван с пятнадцатью золотистыми подушками. Человекоподобное существо, прикованное цепью к дивану, бежало перед ним, поднимая клубы пыли.
Встав на ноги, Айделфонс приветственно поднял руку.
— Хэлло, Занзель! Это я, Айделфонс! Куда это ты так спешишь, и что за странная тварь бежит рядом с тобой?
Занзель остановился и радостно воскликнул:
— Айделфонс! Риалто! Друзья мои, как я рад вас видеть! Совсем забыл, что дорога проходит мимо Фалу! Впрочем, это приятный сюрприз.
Занзель посмотрел на стоявшую возле дивана тварь и заявил:
— Я недавно отловил этого подлеца и намерен казнить его там, откуда его призрак не сможет накликать на меня беду. Как насчет вон того луга? Кажется, он достаточно далеко от моих владений.
— Зато совсем рядом с моими. Найди лучше место, подходящее нам обоим, — проворчал Риалто.
Тут пленник подал голос:
— А как же я? Мне нельзя выразить свою точку зрения?
— А ты можешь предложить что-то, подходящее нам троим?
— Секундочку! Пока вы не казнили его, расскажи-ка мне поподробнее об этом существе! — Айделфонс в ожидании смотрел на Занзеля.
Да тут особенно нечего говорить. Я совершенно случайно изобличил его — он расколол яйцо с тупого конца. Как видите, у него по шесть пальцев на ногах, обнаженный череп и пучки перьев на плечах. Думаю, он пришел из Восемнадцатого или даже конца Семнадцатого Зона. Сам он называет себя Лекустер.
— Интересно! Похоже, он живое ископаемое! Лекустер, ты осознаешь собственную уникальность? — Айделфонс обратился к запыхавшейся твари.
Занзель не позволил ему ответить.
— Доброго дня вам обоим! Риалто, ты как-то болезненно выглядишь! Тебе следовало бы выпить горячего молока и отдохнуть — вот мой совет.
— Спасибо. Заезжай еще, когда будет свободное время, только впредь не забывай, что мой домен простирается до того горного хребта. Можешь казнить Лекустера за ним, — ответил Риалто.
— Минуточку! Подождите! Неужели в Двадцать Первом Зоне нет ни одного разумного существа? Разве вам не интересно, зачем я пришел в вашу мерзкую эпоху? Я готов выкупить свою жизнь за ценную информацию! — в отчаянии воскликнул Лекустер.
— Нежели! Что же за информацию ты можешь нам предложить? — поинтересовался Айделфонс.
— Я сделаю предложение только конклаву высших магов, где все будет официально записано, и мне гарантируют жизнь, — ответил Лекустер.
Вспыльчивый Занзель заерзал на диване.
— Что такое? Ты хочешь ко всему прочему очернить мою репутацию?
Айделфонс поднял руку и спокойно возразил:
— Будь терпеливым, Занзель! Кто знает, что это ископаемое с шестью пальцами может нам поведать? Лекустер, скажи, о чем ты готов рассказать?
— Среди вас на свободе разгуливает Насылающая Наваждения, накладывая заклятья направо и налево. Больше я не скажу ни слова, пока мне не гарантируют безопасность.
— Ба-а! Так ты решил запудрить нам мозги своими сказками? Джентльмены, удачного вам дня. Мне надо спешить по своим делам, — заявил возмущенный Занзель.
Айделфонс медленно возразил:
— Случай очень опасный! Занзель, ты не имеешь права казнить его, поскольку не знаешь многих фактов. Как Наставник я должен приказать тебе привезти Лекустера живым и невредимым на срочный конклав в Бумергарфе, где мы подробно разберем это дело. Риалто, думаю, ты уже в состоянии присоединиться к нам?
— Разумеется! Все слишком серьезно, чтобы я мог позволить себе и дальше валяться в постели.
— Очень хорошо! Тогда поспешим в Бумергарф!
Лекустер, почувствовав надежду на спасение, поинтересовался:
— А нельзя ли мне не бежать всю дорогу? На конклаве я буду еле жив от усталости…
Айделфонс обратился к Занзелю:
— Принимая во внимание сложность ситуации, я беру на себя опеку над Лекустером. Занзель, будь так добр, расстегни цепь.
Занзель недоуменно прорычал:
— Безрассудство и глупость! Подлеца надо немедленно казнить, пока он не затуманил мозги всем нам!
Риалто, удивленный горячностью Занзеля, решительно возразил:
— Айделфонс прав! Надо вникнуть в суть дела, прежде чем сделать то, что мы всегда успеем.
Глава 2
Конклав, собравшийся в Бумергарфе выслушать предложения Лекустера, насчитывал только пятнадцать членов ассоциации магов, в которой к тому времени состояло приблизительно двадцать пять человек. На конклаве присутствовали Айделфонс, Риалто, Занзель, чернокнижник Шру, Бизант Некромант, Тейч, как Старейший во Вселенной, имеющий право надзора за собственной бесконечностью; Мун Философ, хладнокровный и умный Пэргастин, Тчамаст, претендовавший на знание источника всех камней Иона; Барбаникос, Туман Зачарованной Воды, Эо Хозяин Опалов, Пандерлу, чья коллекция артефактов вызывала всеобщую зависть, и Гилгэд.
Не церемонясь, Айделфонс призвал конклав к порядку:
— Я весьма огорчен, что не все соизволили явиться на собрание, потому что нам предстоит решить дело чрезвычайной важности. Позвольте мне для начала описать случай с нашим коллегой Риалто. Совсем недавно его завлекли в Зачарованный Лес неким подобием музыки. Блуждая по лесу, он встретил женщину, которая толкнула его в озеро с очень холодной водой… Джентльмены, прошу внимания! Я не вижу тут повода для смеха! Дело чрезвычайно серьезное, и не стоит легкомысленно относиться к злоключениям Риалто! Скажу вам больше — дальнейшие поиски и размышления вывели нас на Насылающую Наваждения. — Айделфонс молча переводил взгляд с одного побледневшего лица на другое. — Да, вы не ослышались.
Когда возгласы и бормотание, вызванные удивительной новостью, стихли, Айделфонс продолжил рассказ:
— Совершенно случайно, вне всякой связи с лесным приключением Риалто, Занзель недавно повстречал присутствующего здесь Лекустера, обитателя Восемнадцатого Зона. Лекустер утверждает, что у него имеется ценная информация и относится она также к Насылающей Наваждения. Он был так добр, что согласился поделиться знаниями с нами, и сейчас я прошу Лекустера выйти вперед и сообщить все, что ему известно. Лекустер, мы слушаем тебя!
Лекустер не пошевелился.
— Я не скажу ни слова до тех пор, пока не получу надежных гарантий безопасности. Я не заслужил наказания, поскольку не совершил никакого преступления.
Занзель возмущенно воскликнул:
— Ты забыл, что я лично был свидетелем твоего возмутительного поведения!
— Я лишь слегка нарушил приличия, не более того. Айделфонс, ты можешь гарантировать мне безопасность?
— Можешь довериться мне. А теперь, говори!
Занзель вскочил на ноги.
— Это абсурд! Что же нам теперь принимать в свой круг всяких подлецов, одаривать их всевозможными благами, и таким образом пренебрегать собственными обычаями?
Вспыльчивый толстяк Хуртианкц не выдержал:
— Я согласен с Занзелем! Лекустер может оказаться одним из первых в потоке всякого сброда, отступников и еретиков, решивших проникнуть в наши мирные края!
Айделфонс примирительно заговорил:
— Если новости Лекустера окажутся действительно полезными, мы будем вынуждены сохранить ему жизнь. Говори, Лекустер! Мы готовы простить тебе как нарушение этикета, так и эти оскорбительные вульгарные перья на плечах. Лично я сгораю от нетерпения услышать твои новости.
Лекустер выступил вперед.
— Я, пожалуй, начну с исторической перспективы. Мое время — это поздняя Первая Эпоха Восемнадцатого Зона, перед самым Большим Мотолэмом, когда Высшие Маги и Великие Ведьмы вступили в противоборство. Случай схожий с Одиннадцатой Эпохой Семнадцатого Эона, когда маги и колдуньи пытались подчинить друг друга и ускорили Войну Волшебников и Ведьм. Ведьмы одержали победу в той великой войне; многие маги навсегда исчезли, а колдуньи под главенством Белой Ведьмы Ллорио управляли Вселенной. На протяжении одной эпохи они процветали. Ллорио стала Насылающей Наваждения и перенесла свою резиденцию в храм. Там, словно живой идол, содержащий в себе одновременно тело женщины и абстрактную женскую силу, она стала предметом поклонения всех женщин человеческой расы.
Лишь три мага пережили Великую Войну: Теус Тревиолуе, Шлиман Шабат и Фунурус Орфо. Они объединились и вместе, с помощью смелости, хитрости и коварства, по воле случая, захватили Насылающую Наваждения, уменьшили ее до размеров точки и похитили из храма. Женщины практически обезумели — их сила убывала день ото дня, тогда как маги возрождали свое могущество. Долгие эпохи они жили в мире и покое, и то были славные времена!
Но однажды Насылающая Наваждения освободилась и вновь собрала своих ведьм. Тогда Калантус Спокойный, которому я служил, ответил на ее вызов. Он одержал победу над ведьмами и прогнал их на север, к самому краю Великого Эрма, где до сих пор некоторые из выживших трясутся от страха в пещерах при каждом шорохе, опасаясь, что это шаги Калантуса.
Что же до Насылающей Наваждения, то Калантус поступил с ней благородно, позволив продолжить существование на отдаленной звезде в полном уединении. Мне же было приказано присматривать за ней. Но приказ его дошел до меня слишком поздно. Она не отправилась ни на Наос, ни на Садал Сууд. Я не оставил поиски и недавно обнаружил след временного света, ведущий в Двадцать Первый Эон. Так что здесь у вас и находится цель моих поисков.
Я уверен, что Насылающая Наваждения жива, и представляет собой огромную опасность. Откровенно говоря, она уже среди вас. Что же касается меня, Лекустера Бенефера, то я нахожусь здесь по одной-единственной причине: призвать магов к союзу, ибо только таким образом можно контролировать возрождающуюся женскую силу и сохранить спокойствие. Действовать надо незамедлительно!
Лекустер отошел в сторону и скрестил руки на груди, отчего яркие красные перья, торчавшие у него на плечах, улеглись подобно эполетам.
Айделфонс прочистил горло и заговорил:
— Лекустер сообщил нам очень подробные сведения. Занзель, ты согласен, что он честно заслужил жизнь и свободу?
— Ба-а! Да он всего-навсего придумал рассказ о якобы произошедшей войне. Меня так просто не проведешь! — пробормотал Занзель.
Айделфонс нахмурился, потеребил свою пожелтевшую бороду и повернулся к Лекустеру.
— Ты слышал, что сказал Занзель. Можешь ли ты подтвердить свои слова?
— Заклятье Насылающей Наваждения докажет мою правоту, но тогда будет слишком поздно.
Вермулиан Путешествующий По Сновидениям решил обратиться к собравшимся. Он поднялся на ноги и заговорил:
— По своим нуждам мне приходилось бывать в различных снах и наваждениях. Не так давно — всего две ночи назад — я очутился в очень неподатливом наваждении, таком, где путешествующий слабо контролирует ситуацию, и даже подвергается серьезной опасности. Странно, но Насылающая Наваждения тоже была там… Я подумал, что вам следует знать об этом в свете текущих событий.
Хуртианкц, раздраженно взмахнув рукой, вскочил на ноги.
— Мы собрались тут, побросав все свои дела, чтобы осудить и казнить подлеца Лекустера, и нет никакой нужды морочить нам голову своими сновидениями.
Вермулиан раздраженно воскликнул:
— Замолчи, Хуртианкц! Сейчас моя очередь выступать на собрании, и я ознакомлю присутствующих со своим мнением, осветив столько подробностей, сколько сочту нужным.
— Я требую передать управление Наставнику! — выкрикнул Хуртианкц.
Айделфонс вынужден был вмешаться:
— Вермулиан, если твой сон действительно имеет отношение к сегодняшним событиям, то ты можешь продолжить. Только, пожалуйста, говори по возможности о деле.
Вермулиан ответил с чувством собственного достоинства:
— Само собой! Чтобы быть кратким, я расскажу вам следующее: пытаясь путешествовать по сну, идентифицированному как AXR-11 GG7, Том Седьмой Большого Указателя, я очутился в еще не классифицированном сне из серии не поддающихся контролю. Вокруг меня простирался довольно приятный глазу ландшафт, путешествуя по которому, я повстречал группу мужчин — воспитанных, прекрасно одетых, с утонченными манерами. Некоторые из них носили небольшие ухоженные бородки каштанового цвета, другие же имели коротко остриженные и со вкусом завитые волосы. Все они очень сердечно отнеслись ко мне.
Я остановлюсь только на самом существенном. Вся собственность находится в общественном владении, и людям незнакома жадность. Само время является эпохой обогащения личности; тяжелый труд сведен к минимуму, и им занимаются все в равной степени. «Мир» — основной их лозунг. Никто не ударит другого человека, не поднимет голоса в гневе, не станет жестко критиковать подобного себе. Оружие? Само это слово вызывает у них дрожь и священный ужас.
Один из мужчин особенно симпатизировал мне и рассказал очень многое. «Мы обедаем питательными орехами, зерном и спелыми сочными фруктами; мы пьем только чистейшую и натуральную воду из источников. По вечерам мы собираемся возле костров и поем старинные баллады. По особым случаям мы готовим пунш — по-нашему он называется «опо» — из свежих фруктов, натурального меда и сладкого кунжута. Каждому достается по хорошему глотку. Но и у нас случаются минуты грусти. Смотри! Вон там сидит молодой Пальмер, лучший прыгун и танцор. Вчера он попытался перепрыгнуть ручей, но упал прямо в воду. Мы все бросились утешать его, и вскоре он снова стал счастливым».
Тогда я спросил:
— А где же ваши женщины?
«А! Женщины! Мы боготворим их за доброту, силу, мудрость и терпение, так же как и за утонченность мыслей. Иногда они даже присоединяются к нам у костров, и тогда мы устраиваем веселые игры. Женщины всегда наблюдают за тем, чтобы никто не выходил за рамки приличий и все вели себя пристойно».
«Какая высокая мораль царит в вашем обществе! А как же вы производите потомство?»
«О! Мы обнаружили, что если во всем соглашаться с женщинами, то они иногда будут позволять нам кое-что большее… Ах!
А теперь приготовься! Сюда идет сама Великая Леди!»
Через луг к нам приближалась Ллорио Насылающая Наваждения — женщина безупречной красоты, и к тому же очень сильная. Все мужчины вскочили на ноги, принявшись махать ей руками и выкрикивать приветствия. Ллорио обратилась ко мне: «Вермулиан, ты пришел помочь нам? Великолепно! Способности, подобные твоим, очень пригодятся здесь! Я приветствую тебя!»
Восхищенный ее непревзойденной красотой, я сделал шаг вперед, чтобы обнять ее в знак дружбы, но стоило мне протянуть к ней руки, как она выпустила пузырь прямо мне в лицо. Прежде чем я успел спросить, в чем провинился, я очнулся в своей кровати, сбитый с толку и не знающий, что подумать.
— Твое смущение легко объяснимо — Ллорио наложила на тебя свое заклятье, — заявил Лекустер.
— Во время сна? Я не могу поверить в возможность подобного нонсенса, — ответил Вермулиан.
Айделфонс обеспокоенно заметил:
— Лекустер, будь так добр, расскажи нам, каким образом можно распознать, наложено ли заклятье?
— С удовольствием! На последних стадиях это становится очевидно — жертва превращается в женщину. На ранней стадии наложение заклятья можно заметить по привычке молниеносно высовывать кончик языка. Вы еще не заметили ничего такого за своими друзьями?
— Занзель делает так… Но он из самых уважаемых членов ассоциации, не может быть, чтобы…
— Когда имеешь дело с Насылающей Наваждения, все невероятное становится обыкновенным, и репутация Занзеля значит не больше, чем прошлогодний снег.
Кулак Занзеля тяжело опустился на стол.
— Я возмущен до крайности! Мне уже нельзя смочить пересохшие губы, не вызывая абсурдных подозрений?
Айделфонс строгим голосом обратился к Лекустеру:
— Слова Занзеля значат для нас многое. Ты должен либо привести неопровержимые доказательства своих обвинений, либо попридержать свой язык.
Лекустер почтительно склонил голову.
— Я сделаю лишь краткое заявление. По существу Насылающая Наваждения потеряет свои силы, если не наступит конечный триумф женской расы. Мы должны сформировать сильный и могущественный союз! Ллорио не из тех, кто непобедим! Всего три зона тому назад Калантус одержал над ней верх, и прошлое по-прежнему довлеет над ведьмой.
Айделфонс медленно произнес:
— Если то, что ты рассказал нам, правда, то следует немедленно предпринять чрезвычайные меры, чтобы обезопасить будущее нашей планеты.
— Настоящее сейчас гораздо важнее! Ведьма уже принялась за дело!
— Вздор! Вопиющий и дикий вздор! Лекустер, у тебя не осталось даже совести! — воскликнул побагровевший Занзель.
— Мне не нравится вся эта загадочность. Почему Насылающая Наваждения должна выбрать именно наше время для своих козней? — спросил Айделфонс.
— Здесь и сейчас ее заклятья не встретят противодействия. Я внимательно осмотрел вашу комнату и увидел лишь пятнадцать увальней, собравшихся с намерением как можно быстрее покончить с непонятным происшествием. Кто здесь собрался? Педанты, вроде Тчамаста; мистики, вроде Эо; фигляры-, вроде Хуртинкца и Занзеля. Вермулиан исследует незарегистрированные сновидения с блокнотом, кронциркулем и склянками для проб. Тейч занят исключительно подробностями собственной бесконечности. Риалто из кожи вон лезет, чтобы очаровывать достигших половой зрелости девственниц. И все же, наложив заклятье на вашу веселую компанию, Насылающая Наваждения получит шайку весьма могущественных ведьм. Именно поэтому ее следует остановить.
Айделфонс спросил:
— Лекустер, это и есть твой ответ на мой вопрос? Сначала слухи, потом безосновательные предположения, и, наконец, гадости и скандал?
— Ради предельной ясности я, возможно, немного сгустил краски. К тому же — если быть честным — я забыл твой вопрос, — ответил Лекустер.
— Я просил тебя привести неопровержимые доказательства того, что на одного из нас наложено заклятье.
Лекустер всмотрелся в лица присутствующих. Все вокруг еле заметным движением высовывали на мгновение кончик языка.
— Увы. Боюсь, что мне следует подождать более подходящего случая для дальнейшего рассказа.
Комната наполнилась множеством вспыхивающих огоньков и всхлипов. Когда воцарилась тишина, Лекустер исчез, словно его и не было.
Темная ночь опустилась на Высокие и Нижние Луга. В рабочем кабинете в Фалу сидели Айделфонс и Риалто. Хозяин угостил гостя четвертью пинты отличного джина и усадил его в мягкое кресло. Некоторое время оба мага внимательно изучали друг друга, потом Айделфонс тяжело вздохнул.
— Прискорбно, когда старые друзья должны предъявлять доказательства собственной подлинности, прежде чем расслабиться за стаканчиком хорошего джина!
— Сначала разберемся с взаимным недоверием. Я создам сеть вокруг комнаты, так что никто не будет знать, что здесь происходит… Готово. Теперь вот что! Мне удалось избежать наваждения; остается убедиться лишь в том, что с тобой тоже все в порядке, — сказал Риалто.
— Не так быстро! Мы оба должны пройти проверку, иначе доверие не будет полным, — возразил Айделфонс.
Риалто вяло кивнул.
— Как хочешь, хотя тест довольно унизителен.
— Неважно, Его надо пройти.
Наконец с тестами было покончено, и между собеседниками восстановилось былое доверие. Айделфонс с легкой усмешкой заметил:
— Честно говоря, я почувствовал легкое беспокойство, когда увидел у тебя на столе «Догму и Дикту» Калантуса.
Риалто ответил ему несколько официально:
— Когда я встретил Ллорио в лесу, она изо всех сил старалась одурманить меня своей красотой. Галантность не позволяет мне вдаваться в подробности. Но ее уловки ни к чему не привели — я сразу узнал ведьму, и даже прославленное тщеславие Риалто не допускало возможности любовной интрижки с Насылающей Наваждения. Только столкнув меня в воду и, тем самым, застигнув врасплох, она смогла наложить на меня свое заклятье. Вернувшись в Фалу, я соблюдал терапию, предписанную Калантусом, и заклятье потеряло силу.
Подняв бокал, Айделфонс одним глотком осушил его.
— Она являлась и мне тоже, только на другом уровне. Я видел Ллорио во сне, на широкой равнине с каким-то абстрактным пейзажем — я не помню деталей. Она стояла на расстоянии пятидесяти ярдов от меня, великолепная в своем бледно-серебристом обличье, вызывая мое восхищение. Ведьма была огромного роста и возвышалась надо мной, словно я был ребенком. Этот психологический трюк тогда очень насмешил меня.
Я громким голосом произнес: «Ллорио Насылающая Наваждения, я отлично вижу тебя, так что нет нужды прибавлять в росте». Она ответила достаточно вежливо: «Айделфонс, мой рост не должен тебя беспокоить; все, что будет сказано мной, одинаково важно, независимо от того, с какой высоты прозвучат слова».
Я возразил: «Охотно верю, но зачем же подвергаться риску головокружения? Твои естественные пропорции гораздо приятнее для глаза. Я могу разглядеть каждую пору на твоей коже. Впрочем, ладно. Зачем ты вторгаешься в мои размышления?»
«Айделфонс, среди живущих людей ты — самый мудрый. Сейчас уже поздно, но еще не слишком поздно! Женская раса все еще может отвоевать Вселенную! Во-первых, я намерена возглавить поход на Садал Сууд; через Семнадцать Лун мы изменим судьбу человечества. Твоя положительная сила, добродетель и нравственное величие послужат вкладом в наше дело. Тебе суждено сыграть очень важную роль».
Слова ведьмы мне не понравились, и я ответил: «Ллорио, ты необыкновенно красивая женщина, хотя и утратила ту провоцирующую теплоту, которая тянет мужчину к женщине и придает особое очарование вашей расе».
Насылающая Наваждения кратко заметила: «Качество, о котором ты говоришь, является причиной похотливого раболепия мужчины перед женщиной, и сейчас оно, к счастью, отмирает. Что же до «необыкновенной красоты», то она генерируется внутренней музыкой женской души, которую ты, по своей глупости, воспринимаешь как набор приятных для глаза форм».
На что я ответил: «Глуп я или нет, но я вполне доволен тем, что вижу. А что касается походов в разные отдаленные места, то я предлагаю тебе вместо них триумфальное шествие в мою спальню в Бумергарфе — она как раз недалеко. Вот там и убедимся во взаимной смелости. Идем! Только уменьши, пожалуйста, свои размеры, чтобы я мог взять тебя за руку; боюсь, кровать не выдержит твоего теперешнего веса, а самое главное — наше совокупление вряд ли будет замечено как мной, так и тобой».
Ллорио ответила мне с большим презрением: «Айделфонс, ты отвратительный престарелый сатир, и я вижу, что ошибалась, приписывая тебе слишком много хороших качеств. Тем не менее ты будешь служить нам с полной отдачей».
Затем ведьма величественно удалилась, затерявшись в абстрактных деталях пейзажа, и с каждым шагом уменьшалась в размерах. Она шла задумчиво, медленно, и я даже подумал, а не приглашают ли меня за собой. Поддавшись импульсу, я пошел вслед за ней, сначала размеренными шагами, потом все быстрее и быстрее, и, наконец, побежал, пока не упал на землю от усталости. Тогда Ллорио повернулась и произнесла: «Видишь, к чему привела твоя вульгарность? Ты просто смешон».
Она подняла руку и высекла заклятье, ударившее меня, словно камень, прямо в лоб. «А теперь можешь возвращаться в свою усадьбу». С этими словами она исчезла. Я очнулся на софе в своем рабочем кабинете, сразу же разыскал том Калантуса и предпринял все рекомендованные там меры.
— Странно! Каким образом Калантус общался с ней и победил? — задумчиво произнес Риалто.
— Так же, как и мы, — создав сильный и безжалостный союз магов.
— Наверное. Но где и как? Занзель уже попал под влияние заклятья, и я уверен, что он не один.
— Но кто-то тоже должен был воспротивиться ее чарам. Давай узнаем худшее — неси свой экран.
Риалто принес из огромного сундука старую, почерневшую от частого вощения и покрытую причудливым орнаментом табуретку.
— Кого ты хочешь видеть первым?
— Давай-ка проверим на прочность нашего мистика Гилгэда. Он достаточно проницателен и не должен был попасться на удочку Ллорио.
— Боюсь, мы можем разочароваться. Когда я в последний раз смотрел на него, он нервно облизнул губы…
Риалто прикоснулся к одной из резных завитушек, украшавших края табурета, и произнес заклинание. На поверхности табурета появилось миниатюрное изображение: Гилгэд стоял на кухне в своем поместье Трум и был явно увлечен приготовлением чего-то необыкновенного. Вместо своего обычного сливовокрасного костюма маг был одет в розово-красные штаны, подвязанные на талии и лодыжках кокетливыми черными ленточками. На черной блузе Гилгэда были совершенно безвкусно вышиты не менее двенадцати красных и зеленых птиц. Прическа мага также изменилась: пышные завитки волос были уложены вокруг каждого уха и удерживались парой рубиновых заколок, а венчало все это великолепие огромное белое перо.
Риалто заметил:
— А Гилгэд довольно быстро уловил новые веяния в моде…
— Слушай! — Айделфонс нервно поднял руку.
До них донесся писклявый голос Гилгэда:
— Грязи и песка вдоволь! Может быть, я мирился с таким положением в своем прежнем состоянии, но с некоторых пор все изменилось, и отныне я вижу мир — а в том числе и неубранную кухню — в ином свете. Я требую абсолютной чистоты! Все вокруг должно сверкать! Чистота и порядок — вот два ключевых слова! И поторопитесь! Может, некоторым из вас покажется странным мое поведение, и они начнут отпускать шутки в мой адрес… Так пусть не забывают — у меня чуткий слух, и я тоже могу отпустить пару шуток! Стоит вспомнить одного только Канни, который по своим делам бегает на мышиных лапах и с хвостом позади, пища при приближении кошки!
Риалто снова коснулся деревянной завитушки, и изображение Гилгэда исчезло.
— Печально. Гилгэд всегда был щеголем, а характер его не отличался постоянством… Заклятье явно не облагородило свою жертву. Тем не менее оно действует. Кто следующий?
— Давай-ка взглянем на Эшмаила. Уж он-то наверняка нашел в себе силы воспротивиться чарам Ллорио.
Риалто коснулся завитушки, и на поверхности табурета появился Эшмаил в гардеробной комнате своей усадьбы Сил Соум. Прежнее обличье Эшмаила отличалось четким контрастом: правая половина тела была белой, левая — черной. Одежда отвечала тому же принципу, хотя ее покрой зачастую казался странным и даже фривольным.
Попав под влияние заклятья, Эшмаил не изменил своим вкусам, но теперь он, кажется, колебался в выборе:, по всей комнате стояли манекены, раскрашенные в бело-красный, желто-оранжевый, розово-коричневый цвета. Сам Эшмаил ходил взад-вперед от одного манекена к другому и, похоже, ни один не казался ему достаточно хорошим — на лице мага застыло выражение досады.
Айделфонс глубоко вздохнул.
— Эшмаил тоже пропал. Давай-ка возьмем себя в руки и посмотрим, как обстоят дела у Хуртианкца и Неженки Лоло.
Так, один за другим маги появлялись на поверхности табурета, и к концу сеанса стало ясно, что ни один из них не избежал заклятья.
Риалто мрачно констатировал:
— Ни один из них не повержен горем! Они ведут себя так, словно их облагодетельствовали! Думаешь, мы с тобой выглядели бы так же?
Айделфонс вздрогнул и принялся теребить свою седую бороду.
— У меня кровь в жилах стынет… — медленно проговорил он.
— Итак, мы остались одни. Теперь нам принимать решение…
— Не так-то просто что-либо решить сейчас. Нам нанесли жестокий удар — ответим ли мы достойным образом? Если да, то как? Или даже зачем? Мир гибнет у нас на глазах, — ответил Наставник после некоторого раздумья.
— Но я не гибну! Меня зовут Риалто, и подобное обращение просто оскорбительно!
Айделфонс задумчиво кивнул.
— Это очень важно. В конце концов я все-таки Айделфонс!
— Более того, ты — Наставник! Пришла пора воспользоваться своими законными правами!
Айделфонс смерил Риалто долгим взглядом из-под полуприкрытых век.
— Согласен! И ты станешь исполнителем моих эдиктов!
Риалто сделал вид, что не заметил иронии.
— Я думаю о том, что станет теперь с камнями Иона?
Айделфонс поднялся из кресла и спросил:
— Что конкретно ты предлагаешь?
— Ты должен издать декрет о конфискации всех камней Иона у пораженных заклятьем ведьм. Это мое мнение. Затем мы ненадолго остановим время и разошлем Слуг собрать камни.
— Отличная идея. Однако наши друзья часто слишком рьяно прячут свои сокровища.
— Я должен сознаться в пристрастии к одной странной забаве — нечто вроде интеллектуальной игры, скажем так. Уже несколько лет я собираю сведения о том, где хранят свои камни Иона все члены ассоциации. Ты, например, в данный момент держишь их в резервуаре с водой, который находится в уборной позади рабочего кабинета.
— Это довольно гнусное увлечение, Риалто! Как бы то ни было, сейчас не время рассуждать о морали. Я намерен конфисковать все находящиеся во владении околдованных членов ассоциации камни Иона. Будь так любезен, наложи заклинание на континуум, а я вызову своих Слуг — Ошерла, Ссиска и Вольфинга.
— Мои твари Топо и Беллум тоже могут нам пригодиться.
Конфискация прошла на удивление легко. Айделфонс заявил:
— Мы нанесли ощутимый удар ведьмам. Теперь все точки над «і» расставлены — мы бросили им вызов.
Риалто, нахмурив брови, рассматривал камни.
— Мы нанесли удар, мы бросили вызов — что дальше?
Айделфонс надул щеки.
— Самое разумное — спрятаться и подождать, пока Насылающая Наваждения уйдет прочь.
Риалто кисло усмехнулся.
— Стоит ей найти нас и выгнать из нор, и мы лишимся остатков собственного достоинства. Нет, не таким путем шел Калантус.
— Хорошо, давай поразмыслим о том, что бы он сделал на нашем месте. Принеси-ка «Абсолюты» Поггиара — он посвятил целую главу Ллорио. Захвати заодно «Декреталии» Калантуса, и если у тебя есть — «Калантус: Средства и Методы».
Уже рассветало. Небо над Зачарованной Водой пестрело мазками сливового, аквамаринового и темно-розового цветов. Риалто со стуком захлопнул обитые металлическими пластинками корки старинного фолианта «Декреталий».
— Я не нашел ничего, что могло бы нам помочь. Калантус со смаком описывает всевозможные достоинства, которыми наделена женская раса, но не дает никаких сведений о том, как защититься от ведьм.
Айделфонс, внимательно просматривая «Доктрины Калантуса», произнес:
— Я напал на интересный отрывок. Калантус сравнивает женщину с Сиэйским Океаном, который успешно преодолевает мощные потоки Противоположного Течения, когда оно омывает собой Мыс Спрэнг, — но лишь в спокойную погоду. Стоит ветру лишь немного усилиться, как спокойный с виду океан вздымается десятками гигантских волн, до двадцати футов высотой каждая, вокруг мыса, поглощая все на своем пути. Когда же спокойствие восстановлено и давление преодолено, океан вновь замирает, мирно принимая воды течения. Риалто, ты согласен с подобным толкованием сущности женской расы?
— Не совсем. По-моему, Калантус преувеличивает. Может, в его времена это казалось естественным. К тому же он не дает никаких советов как побороть мощь этого океана, — мрачно заметил Риалто.
— Мне кажется, он предлагает не наносить поспешных ударов ради немедленной победы, но выждать и бороться с врагом его же методами.
Риалто вздрогнул.
— Может, и так. Впрочем, мне всегда не хватало терпения. К тому же сравнение Калантуса кажется мне бесполезным.
Айделфонс задумался.
— По-моему, вместо того, чтобы применять силу против силы, нам следует плыть на волне ее бешеной энергии, пока она не истощится, и тогда мы в безопасности доберемся до дома.
— Замечательная картинка, но ограниченная. Насылающая Наваждения пока что проявляет неистощимую энергию.
Айделфонс принялся теребить бороду, задумчиво глядя в пространство перед собой.
— Да, невольно начинаешь задумываться, а достаточно ли у нас могущества, мудрости и стойкости, чтобы справиться с ней, затронуть сферу…
— Твоя мысль мне ясна. По-моему, ты углубился в философские размышления.
Айделфонс кивнул головой в знак согласия.
— Ты прав. Следует заняться нашим планом и предпринять что-то реальное, а не раздумывать над сравнениями Калантуса.
Золотистое насекомое появилось из темного угла комнаты, покружилось у горевшей лампы и снова исчезло в темноте. Риалто резко выпрямился в кресле и с тревогой произнес:
— Кто-то пробрался в Фалу и сейчас прячется в гостиной.
Маг подошел к двери и властным голосом позвал:
— Кто здесь? Отвечай или будешь танцевать тарантеллу на горящих углях!
— Попридержи свое заклинание! Это я, Лекустер! — раздался поспешный возглас.
— Тогда выходи на свет.
В рабочий кабинет вошел Лекустер. Вид его оставлял желать лучшего — он хромал, с ног до головы его покрывали грязь и слой дорожной пыли. В руках он держал тяжелую сумку, которую с облегчением бросил на кожаную кушетку возле окна.
Айделфонс мрачно наблюдал за действиями Слуги.
— Лекустер, неужели ты наконец соизволил вернуться? Как раз когда мы нуждались в помощи, тебя нигде нельзя было найти! Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Риалто протянул Слуге бокал с волшебной жидкостью и произнес:
— Это снимет твою усталость. Пей, а затем рассказывай все по порядку.
Лекустер одним глотком осушил содержимое бокала.
— О! Превосходный напиток!.. Так вот, мне практически нечем порадовать вас, хотя я и провел безумную ночь, выполняя бесчисленные задания. Под влияние заклятья попали все, кроме вас двоих. Насылающая Наваждения тем не менее уверена, что держит под контролем всю ассоциацию.
— Что? Она вот так просто захватила нас врасплох? — вскрикнул Риалто.
Лекустер поставил на стол пустой бокал и ответил:
— Это не так уж важно. Слушайте! Птица плохо летает на одном крыле… К тому же Ллорио захватила все камни Иона…
— О нет! Мы предусмотрительно собрали их у себя, — усмехнулся Айделфонс.
— Вы собрали кучку бесполезных стекляшек, а настоящие камни — включая те, что принадлежат тебе и Риалто, — хранятся у ведьмы. Она просто заменила их фальшивками.
Риалто рванулся к корзине, в которой лежали конфискованные у других магов камни Иона, и громко застонал:
— Эта хитрая лисица хладнокровно обокрала нас!
Лекустер махнул рукой в сторону сумки, брошенной им на кушетку.
— Ну на этот раз мы обхитрили ее. Я принес с собой камни — выкрал их, пока она принимала ванну. Думаю, не помешает послать одного из ваших Слуг заменить их фальшивками. Время еще есть, так что поторопитесь. Ллорио уже заканчивает свой туалет. Надо спрятать камни в надежном месте, так, чтобы она не выкрала их снова.
Риалто вызвал Слугу Беллума и дал ему указания насчет камней.
Айделфонс повернулся к Лекустеру и спросил:
— Каким образом Калантусу удалось победить такую могущественную и коварную ведьму?
— Никто не знает, в чем секрет его успеха. Возможно, Калантус использовал свое природное могущество и загнал ведьму в угол.
— Хм-м. Нам следовало бы разузнать побольше о Калантусе. Хроники не упоминают о его смерти — может, он все еще жив и находится где-нибудь в Стране Кутц!
— Насылающую Наваждения тоже мучает этот вопрос. Быть может, нам удастся обмануть ее и заставить отступить…
— Каким образом?
— Нельзя терять время на поиски Калантуса. Ты и Риалто должны создать его двойника — здесь и сейчас. Я помогу вам. Создание может не быть долговечным, но должно казаться как можно натуральнее, так, чтобы Ллорио поверила в возвращение Калантуса и оставила свои коварные замыслы.
Айделфонс задумчиво теребил бороду.
— Это очень серьезное дело.
— Мы попросту теряем время! Не забывай, что, похитив камни Иона, мы бросили ведьме вызов, который она не сможет проигнорировать!
Риалто вскочил на ноги.
— Тогда за дело! Пусть будет так, как сказал Лекустер! У нас почти не осталось времени.
— Хм-м. Я не боюсь этой подлой интриганки. Разве нет более простого пути? — проворчал Айделфонс.
— Есть! Убраться отсюда на какую-нибудь отдаленную звезду!
— Ты хорошо меня знаешь! За работу! — согласился Наставник. — Мы заставим ведьму уносить ноги, подобрав юбки!
— Отличное решение! За работу! — поддакнул Лекустер.
Маги занялись созданием существа, в точности походившего на Калантуса.
Для начала из серебра и тантала создали подвижный позвоночник и каркас будущего тела, затем способность к восприятию и анализу происходящего, затем череп, вмещавший все, что должен помнить настоящий Калантус. К его знаниям добавили сотню других научных трактатов, различных каталогов, энциклопедий и всего прочего, пока Лекустер не прервал увлекшихся магов:
— Он и так уже знает в двадцать раз больше оригинала! Интересно, как он справится с таким количеством информации?
Маги и Слуга создали и натянули на каркас прочные мускулы, покрыли их кожей. На черепе нарастили коротко остриженные черные волосы. Лекустер долго и тщательно работал над чертами лица, оттачивая выступ нижней челюсти, контуры прямого короткого носа, ширину лба и точную форму бровей и линии волос.
Наконец были созданы уши и налажены слуховые каналы. Лекустер громко произнес:
— Ты — Калантус, первый герой Восемнадцатого Эона.
Глаза творения открылись и задумчиво уставились на Слугу.
— Я твой друг. Калантус, встань! Иди и садись вон в то кресло! — продолжил Лекустер.
Двойник Калантуса поднялся со стола, опустил сильные ноги на пол и пошел к креслу.
Лекустер повернулся к Айделфонсу и Риалто.
— Будет лучше, если вы ненадолго выйдете в гостиную — на пару минут. Я должен восстановить в его сознании память и ассоциации, чтобы придать двойнику наибольшую схожесть с оригиналом.
— Все жизненные воспоминания за столь короткий срок? Но это же невозможно! — заметил Айделфонс.
— Это будет нечто вроде «сжатия времени». Мне надо еще научить его музыке и поэзии — он должен во всем походить на настоящего Калантуса. Моим инструментом будет сухая цветочная пыльца — ее аромат обладает магическим действием.
Наставник и Риалто неохотно покинули кабинет и отправились в гостиную. Только открыв шторы, маги заметили, что над Нижними Лугами уже наступало утро.
Наконец Лекустер позвал их обратно в кабинет.
— Перед вами сидит Калантус. Его мозг вмещает множество знаний — даже больше, чем у оригинала. Калантус, это Риалто и Айделфонс. Они тоже твои друзья.
Калантус внимательно посмотрел сначала на одного, потом на другого мага немигающими голубыми глазами.
— Рад слышать! Из того, что я здесь увидел, стало ясно, что этот мир явно нуждается в дружбе.
Лекустер прошептал в сторону магов:
— Он, конечно, Калантус, но с небольшой разницей. Пришлось дать ему немного моей крови… может, ее было недостаточно… Впрочем, посмотрим…
Айделфонс спросил:
— А как насчет могущества? Он способен подкрепить свои знания делом?
Лекустер повернулся к новому созданию.
— Я обогатил его сознание камнями Иона. Он никогда не знал, что такое вред, он добр и мягок, несмотря на природные силы.
— Что ему известно о Насылающей Наваждения?
— Все, что необходимо. Но он не подаст вида, что он — ненастоящий Калантус.
Риалто и Айделфонс скептически осмотрели свое творение.
— Значит, Калантус так и останется абстракцией и не будет проявлять инициативы? Может, стоит придать ему большую схожесть с характером настоящего Калантуса? А заодно и одеть во что-нибудь подходящее? — произнес Риалто.
Лекустер явно колебался.
— Да… У Калантуса на запястье всегда был скарабей. Оденьте его в соответствии с эпохой, а потом я достану скарабея.
Десятью минутами позже маги вышли в гостиную вместе с Калантусом, одетым в черный шлем, такого же цвета накидку, брюки и сапоги с серебряными пряжками, на груди его сверкала полированная металлическая пластина.
Лекустер удовлетворенно кивнул.
— Вот таким он и должен быть. Калантус, дай мне свою руку — я надену тебе браслет со скарабеем, который носил твой предшественник. Вот так! Теперь браслет твой. Носи его всегда на правом запястье.
Калантус ответил:
— Я чувствую, как во мне прибывают силы! О! Как я силен! Я Калантус!
Риалто поинтересовался:
— Достаточно ли ты силен, чтобы воспринять магические знания? Обычный человек должен обучаться сорок лет только для того, чтобы стать подмастерьем мага.
— У меня достаточно сил, чтобы усвоить магию.
— Ну, тогда идем! Тебе предстоит освоить за раз Энциклопедию, потом Три Книги Фандаала, и если после этого ты не умрешь и не сойдешь с ума, я назову тебя самым сильным человеком, которого я когда-либо видел. Идем в мой кабинет!
Айделфонс остался ждать в гостиной… Шли минуты. До слуха Наставника донеслись громкие вскрики, быстро затихшие.
Калантус уверенным шагом вошел в гостиную. Следом на подгибающихся ногах и с позеленевшим лицом появился Риалто.
Калантус мрачно обратился к Айделфонсу:
— Я усвоил магию. Мой мозг переполнен заклинаниями. Они с трудом поддаются контролю, но я держу их в своей власти. Скарабей дает мне силы.
Лекустер прервал его:
— Уже пора. Ведьмы собираются на лугу: Занзель, Эо Хозяин Опалов, Барбаникос и остальные. Они раздражены и взволнованы… Вот подходит Занзель…
Риалто обернулся к Наставнику.
— Мы воспользуемся случаем?
— Глупо было бы упустить такую возможность!
— Я тоже так думаю. Не переместишься ли ты вон к тому дереву?..
Риалто вышел на главную террасу, где повстречался с Занзелем, заявившим громкий протест по поводу конфискации своих камней Иона.
— Абсолютно согласен с тобой! Этот подлый акт бы совершен по приказанию Айделфонса. Пройди, пожалуйста, вон к тому дереву, и мы восстановим справедливость. — заявил Риалто.
Занзель отправилась к дереву, где Айделфонс нейтрализовал ее заклинанием Внутреннего Одиночества. Ладанк, камергер Риалто, поднял ведьму на носилки и отнес под навес в саду. Риалто, ободренный своим успехом, снова вышел на террасу и подал сигнал Барбаникосу, также проследовавшему к дереву, под которым его ожидал Айделфонс, повторивший заклинание.
Та же история повторилась с Эо Хозяином Опалов, Неженкой Лоло, Хуртианкцом и остальными. Единственными исключениями стали околдованные Вермулиан и Тчамаст Поучающий, проигнорировавшие сигнал Риалто.
Ллорио Насылающая Наваждения спустилась на луг в клубах белого дыма… Ведьма была одета в белое с серебряным поясом платье, доходившее ей до щиколоток, и серебристые сандалии. В волосах — черная лента. Она что-то спросила у Вермулиана, и он в ответ указал ей на Риалто, все еще стоявшего на главной террасе Фалу.
Ллорио медленно приблизилась. Айделфонс, выходя из-за дерева, храбро направил против нее двойной удар заклинания Внутреннего Одиночества. Удар отразился от ведьмы и поразил самого Наставника, заставив его упасть навзничь.
Ллорио остановилась.
— Риалто! Ты обвинил меня в дурных помыслах! Ты украл мои волшебные камни и теперь отправишься в Садал Сууд не ведьмой, а слугой низшего сорта — это будет твоим наказанием. Айделфонс разделит твою участь.
Но вот из-за дверей Фалу вышел Калантус и остановился возле Риалто. Глаза Ллорио вышли из орбит от удивления, рот непроизвольно открылся.
Прерывающимся голосом ведьма заговорила:
— Как ты здесь оказался? Как тебе удалось ускользнуть из треугольника? Как… — слова застревали в ее горле. — Почему ты так на меня смотришь? Я не обманула твоего доверия и вскоре отправляюсь в Садал Сууд! Здесь я просто завершаю то, что должно быть сделано! А вот ты оказался вероломным!
— Я тоже делал то, что должен был, и, видимо, мне придется повторить это, коль скоро ты вновь принялась обращать мужчин в ведьм. Ты нарушила Великий Закон, который гласит, что мужчина должен оставаться мужчиной, а женщина женщиной.
— Когда Необходимость сталкивается с Законом, Закон уступает — это написал ты сам в своих «Декреталиях»!
— Не имеет значения. Иди, куда собиралась, — в Садал Сууд! Иди прямо сейчас, одна и забудь о своих заклятьях.
Ллорио заметила:
— От этой кучки ведьм все равно нет никакого толка. Впрочем, волшебники из них тоже посредственные. Я хотела взять их с собой для декора своего дворца.
— Уходи, Насылающая Наваждения!
Но ведьма продолжала внимательно изучать Калантуса. На лице ее было странное выражение — замешательство смешивалось с недовольством. Она явно не собиралась уходить, и это выглядело одновременно насмешкой и вызовом.
— Зоны сурово обошлись с тобой — ты стал похож на увальня из теста. Помнишь, как ты угрожал разделаться со мной, если нам суждено будет встретиться снова? Ты боишься меня? Похоже так! Где же теперь твои грязные шуточки и похвальбы в неистощимой сексуальной энергии? — Ллорио приблизилась к магу с холодной усмешкой на губах.
— Я мирный человек и предпочитаю хранить согласие и покой в душе. Я оставил все былые амбиции и теперь не угрожаю никому и ничем.
Ллорио подошла на шаг ближе и пристально вглядывалась в лицо Калантуса, а затем мягко произнесла:
— А! Да ты просто марионетка! Ты не настоящий Калантус! Готов ли ты вкусить сладость смерти?
— Я Калантус.
Ллорио произнесла заклинание Юлы, но Калантус отразил его, и обратил на нее заклинание давления с семи сторон. Застигнутая врасплох ведьма упала на колени. Жалея ее, Калантус склонился, чтобы помочь ей встать, но ведьма вспыхнула голубоватым пламенем, и он обжег руки, когда подхватывал Ллорио за талию.
Ведьма оттолкнула Калантуса и с искаженным от гнева лицом выкрикнула:
— Ты не Калантус, а просто размазня!
Пока она говорила, скарабей на браслете оцарапал ее щеку, и из горла ведьмы непроизвольно вырвалось сильнейшее заклятье — взрыв энергии был слишком силен для тканей ее тела, и у Ллорио пошла кровь изо рта и носа. Ведьма откинулась назад, чтобы прислониться к дереву, а Калантус медленно повалился на спину, раздавленный и поверженный навсегда.
Тяжело дыша от напряжения, Ллорио молча смотрела на распростертого у ее ног гиганта. Из ноздрей Калантуса исходили тонкие струйки черного дыма, лениво клубившегося вокруг головы и тела. Двигаясь подобно находящемуся в трансе человеку, Лекустер медленно вошел в облако дыма. Внезапно раздался странный звон, в воздухе засверкали многочисленные яркие вспышки, а на месте Лекустера оказался мужчина массивного телосложения. Кожа его светилась внутренним светом. На мужчине были надеты короткие черные брюки и сандалии, ноги и грудь его были обнажены. Густые черные волосы были коротко острижены. Прямой короткий нос и выдающаяся нижняя челюсть украшали почти квадратное лицо. Мужчина склонился к лежащему на земле телу, снял браслет со скарабеем и надел его на свое правое запястье.
Новый Калантус обратился к Ллорио:
— Вот все мои проблемы и решились! На этот раз я пришел в образе Лекустера, надеясь оставить в прошлом былые обиды и оскорбления. Теперь я вижу, что это невозможно, и между нами все по-прежнему. Я есть я, и мы вновь встретились врагами! Ллорио стояла молча, грудь ее высоко вздымалась от волнения. Калантус продолжал:
— Как насчет других твоих заклятий, с помощью которых ты разрушала волю многих мужчин, превращая их в ведьм? Почему ты не хочешь опробовать их на мне? Я уже не бедный добряк Калантус, надеявшийся примириться с тобой, но встретивший такой жестокий прием.
— Надежда… Когда мир живет сам по себе, а я прозябаю в изгнании! Что у меня осталось? Ничего. Ни надежды, ни чести, ни злости, ни боли. Все ушло! Лишь пепел кружится над пустыней. Все утеряно или забыто. Самое близкое и дорогое не существует более. Кто эти жалкие существа с испуганными гримасами на лицах? Айделфонс? Риалто? Лишь призрачные тени! Надежда! Ничего не осталось. Все ушло, все исчезло. Даже смерть уже в прошлом! — кричала Ллорио в отчаянии. Кровь все еще капала из ее ноздрей. Калантус спокойно ждал, пока она выговорится.
— Я отправлюсь в Садал Сууд. Я проиграла и вернусь в изгнание, оставив мир врагам моей расы.
Калантус, подойдя к ведьме, коснулся ее лица.
— Можешь называть меня своим врагом, если тебе так нравится! И все же, я по-прежнему люблю твои прекрасные черты. Я ценю твои добродетели и недостатки и не хотел бы, чтобы ты менялась. Впрочем, не стану возражать, если ты станешь немного добрее.
Ллорио отступила на шаг назад.
— Я не уступлю тебе. Ничего не изменится.
— Что ж, я просто немного увлекся в своих размышлениях. Откуда у тебя кровь?
— Мой мозг кровоточит. Я использовала всю свою силу, чтобы уничтожить твое подобие. Я тоже умираю — я уже ощущаю вкус смерти. Калантус, теперь ты действительно победил!
— Ты, как всегда, преувеличиваешь. Я не одержал победу, а тебе нет нужды возвращаться в Садал Сууд, это зловонное болото, кишащее совами, москитами и грызунами. Не совсем подходящее место для утонченной особы вроде тебя. Кто будет стирать твою одежду, дорогая?
— Ты не позволишь мне ни умереть, ни отправиться в другой мир! Разве это не поражение?
— Лишь пустые слова. Иди сюда. Возьми мою руку, и мы заключим перемирие.
— Никогда! Это будет означать абсолютную покорность, а я никогда не покорюсь тебе! — выкрикнула Ллорио.
— Я был бы очень рад, если бы ты согласилась. Тогда я предоставлю тебе возможность убедиться, что мои рассказы о сексуальной энергии — не пустое бахвальство.
— Никогда! Я не пожертвую собой, чтобы доставить удовольствие мужчине.
— Может, ты согласишься хотя бы посидеть со мной на террасе в воздушном замке, выпить вина и поговорить? Оттуда открывается замечательная панорама…
— Ни за что!
— Минутку! — вмешался Айделфонс. — Пока ты еще здесь, будь так любезна — сними заклятье с этой кучки ведьм — избавь нас от излишних усилий.
— О! Это же элементарно — зачитай Второй Ретротропик, а затем закрепи результат. Минутное дело.
— Конечно. Я и сам подумывал об этом, — пробормотал Айделфонс.
Риалто повернулся к Ладанку.
— Приведи ведьм и построй их на лугу.
— А как насчет тела?
Риалто произнес заклинание растворения, и безжизненное тело двойника Калантуса исчезло.
Ллорио явно колебалась. Она посмотрела на север, потом на юг, словно не в силах принять решение, затем задумчиво побрела по траве. Калантус последовал за ней. Через несколько шагов они оба остановились и посмотрели друг на друга, одновременно повернулись на восток и исчезли.
Священная реликвия (повесть)
Самое дерзкое покушение на Голубые Принципы. В происшествие вовлечен Риалто, известный под прозвищем Великолепный…
Глава 1
Днем солнце тускло освещало зеленые равнины, ночью повсюду царили тишина и покой, лишь немногочисленные звезды по-прежнему озаряли небо над головой. Время текло лениво и безмятежно, а люди от скуки строили долговременные планы.
Большой Мотолэм завершился три зона тому назад, и великие мастера магии давно вымерли по самым разнообразным причинам. Кто-то из-за предательства лучшего друга, кто-то от любовного дурмана или коварного заговора, или просто из-за непредвиденных катастроф.
Маги теперешнего Двадцать Первого Зона большей частью селились в мирных речных долинах Альмери и Асколэса, хотя немногочисленные затворники остались в Стране Кутц на севере, или в Стране Падающей Стены, и даже в Степях Швонга на дальнем востоке. По непонятным, на первый взгляд, причинам все они сильно отличались друг от друга. Когда маги собирались вместе, они походили на стаю прекрасных экзотических птиц, каждая из которых заботилась прежде всего о собственном оперении. Хотя, в целом, утратив блистательное великолепие магов Большого Мотолэма, они не стали менее капризными и самовольными. Лишь после того, как произошло несколько несчастных случаев, маги согласились упорядочить свое поведение особым кодексом. Этот кодекс, известный как «Монстрамент», или менее формально — «Голубые принципы», был выгравирован на голубой призме, спрятанной в секретном месте. Ассоциация включала наиболее могущественных магов данной области. После анонимного голосования Айделфонс был объявлен Наставником и получил широчайшие полномочия.
Айделфонс поселился в Бумергарфе, древнем замке с четырьмя величественными башнями на берегу реки Скаум. Он был избран Наставником не только за глубочайшую преданность Голубым Принципам, но и за уравновешенный темперамент, иногда наводивший на мысли о слабости своего обладателя. Терпимость Айделфонса стала почти легендарной. С одной стороны, он мог от души хохотать над скабрезными шуточками Неженки Лоло, а спустя некоторое время сосредоточенно внимать рассуждениям аскета Тчамаста, отличавшегося особым недоверием к женской расе.
Айделфонс обычно представал перед посетителями в облике добродушного мыслителя с мигающими голубыми глазами, лысеющей макушкой и растрепанной седой бородой. Такая внешность обычно вызывала у окружающих доверие, которым маг частенько пользовался в личных интересах, так что определение «оригинальный» применительно к Айделфонсу было не совсем верным.
В настоящее время двадцать два мага добровольно подчинялись статьям Голубых Принципов. Несмотря на явные преимущества упорядоченного законодательства, некоторые беспокойные умы не могли удержаться от нарушения статей, под которыми в свое время подписались. Наиболее любопытно самое дерзкое покушение на Голубые Принципы.
В происшествие на этот раз оказался вовлечен Риалто, известный под прозвищем Великолепный. Он проживал в Фалу, неподалеку от Зачарованной Воды, в районе нижних холмов и дремучих лесов восточной окраины Асколэса. Среди своих знакомых Риалто считался излишне высокомерным и не пользовался большой популярностью. Обычно он походил на гордого вельможу с огромным чувством собственного достоинства. Риалто обладал короткими черными волосами, строгими чертами лица и манерами беззаботного лентяя. Он не был лишен тщеславия, которое в сочетании с высокомерием частенько раздражало соратников по ассоциации. Некоторые маги многозначительно отворачивались, когда Риалто появлялся на общих собраниях. Впрочем, он отвечал им подчеркнутым безразличием.
Эйч-Монкур был одним из тех, кто боготворил Риалто. Он сделал из себя подобие Ктарионского бога природы с бронзовыми кудрями, утонченными чертами лица, которые немного портили (по мнению некоторых магов) слишком полные губы и глаза, излишне круглые и прозрачные. Побуждаемый, вероятнее всего, завистью, иногда он попросту подражал Риалто и копировал его манеры.
Сам по себе Эйч-Монкур от природы обладал многочисленными вредными привычками. Например, когда он о чем-то напряженно размышлял, то имел обыкновение косить глазами и теребить уши; будучи в замешательстве, он принимался яростно почесывать под мышками. Подобные привычки, от которых маг никак не мог избавиться, наносили значительной ущерб той репутации, что он пытался создать о себе. Эйч-Монкур подозревал, что Риалто посмеивается над его ляпсусами, и зависть все сильнее точила мага, пока не привела к настоящим преступлениям.
После завершения банкета, состоявшегося в резиденции Муна Философа, маги готовились разъезжаться по домам. Выходя в фойе, они разбирали свои накидки и шляпы. Риалто, как всегда щепетильный в вопросах вежливости, протянул Хуртианкцу сначала его плащ, затем шляпу. Хуртианкц, маг с грубоватыми чертами лица и почти лишенный шеи, так что голова практически покоилась на его плечах, принял помощь Риалто с недовольным ворчанием. Эйч-Монкур, стоявший неподалеку, воспользовался представившейся возможностью и прошептал заклинание, увеличившее шляпу Хуртианкца в несколько раз. Когда ворчливый маг надвинул ее себе на макушку, шляпа упала ему почти до плеч, так что остался виден лишь луковицеобразный кончик носа.
Хуртианкц рывком снял шляпу и принялся изучать ее со всех сторон, но Эйч-Монкур уже снял заклинание, и со шляпой все было в полном порядке. Хуртианкц снова попробовал надеть ее, и на этот раз казус не повторился.
Инцидент не привлек бы ничьего внимания, если бы Эйч-Монкур не сделал многочисленные иллюстрации сцены, которые впоследствии распространил среди магов и других знатных особ, чьим мнением о себе дорожил Хуртианкц. На картинке был изображен сам Хуртианкц с надвинутой шляпой и торчавшим из-под нее красным кончиком носа, а в стороне Риалто с издевательской ухмылкой на губах.
Один лишь Риалто не получил копии рисунка, и никто не подумал упомянуть ему об этом, а меньше всех сам Хуртианкц, оскорбленный до глубины души. После всего случившегося он не мог спокойно говорить даже при упоминании одного только имени Риалто.
Эйч-Монкур пришел в восторг от успеха своей выходки. Любое пятно на безупречной репутации Риалто обеляло его в собственных глазах. Кроме того, он обнаружил, что получает массу удовольствия, придумывая различные козни против хозяина Фалу. С тех пор Эйч-Монкур инициировал целую серию интриг, ставших для него самой настоящей страстью. Цель была простой — как можно сильнее унизить гордеца Риалто.
Разузнав, что Риалто решил обновить гостевые комнаты в Фалу, Эйч-Монкур выкрал лучший драгоценный камень у Эо Хозяина Опалов и подвесил его к цепочке спуска над унитазом в Фалу. Естественно, Эо узнал, какую роль отвели его великолепному двухдюймовому опалу, и едва смог прийти в себя от гнева. Однако сдерживаемый Статьей Четвертой Голубых Принципов, он был вынужден оставить свое возмущение при себе.
В другой раз, кода Риалто экспериментировал со светящимися плазменными шарами, Эйч-Монкур отправил подобный шар в сторону уникального дерева, которое Зилифант привез из Канопуса и выращивал денно и нощно с отеческой заботой. Попав в дерево, плазма взорвалась, превратив хрупкую стеклянную листву в кучку осколков и наполнив воздух отвратительным и на редкость устойчивым смрадом. Зилифант немедленно обрушился на Риалто, еле сдерживая клокочущий гнев. Риалто обратился к логическим доводам и привел шесть неопровержимых доказательств, почему ни один из его плазменных шаров не мог попасть в дерево, и, выразив свое сожаление, отказался каким бы то ни было образом возместить убытки. Но Эйч-Монкур приложил все силы к тому, чтобы Зилифант продолжал подозревать Риалто. Он заявил, что сам слышал, как Риалто хвастался своей точностью и намеревался избрать целью именно дерево Зилифанта. «Больше того, я сам свидетель — он заявил, что Зилифант так своеобразно пахнет, что зловоние плазмы в сравнении с его естественным запахом покажется просто райским ароматом», — добавил Эйч-Монкур.
Так все и продолжалось. У Гилгэда была любимая зверушка — симиод, к которой он испытывал особенную привязанность. В сумерках Эйч-Монкур, надев черное домино, похитил животное и перенес его в Фалу. Там маг хорошенько избил бедняжку и привязал на короткой веревке между двумя безлиственными деревьями в зарослях крапивы, отчего симиод совсем пал духом. Гилгэд, расспрашивая крестьян о своем питомце, добрался до границ Фалу. Там он обнаружил симиода, освободил его и выслушал сбивчивые жалобы зверька, после чего обратился к Риалто с требованием объяснить произошедшее.
Риалто категорически отрицал свою причастность к происшествию, но Гилгэд, подверженный приступам ярости, не удовлетворился простым отказом. Он гневно выкрикивал: «Буудис узнал тебя! Он рассказал обо всем, что ты натворил. Разве ты не грозился избить бедную зверушку «по-настоящему»? Это ли не жестокость!»
На что Риалто ответил: «Тебе следует решить, кому верить — мне или своему отвратительному симиоду». Он отвесил Гилгэду пренебрежительный поклон и, хлопнув дверью, отправился на прогулку. Гилгэд выкрикнул ему вслед очередное обвинение, а затем отвез Буудиса домой на повозке с шелковыми подушками. После этого инцидента Риалто мог смело вписать Гилгэда в список своих недоброжелателей.
В следующий раз Риалто попал в неприятную историю без помощи Эйч-Монкура. Впрочем, последний не упустил шанса добавить трудностей соратнику по ассоциации.
Все начиналось довольно безобидно.
Одним из наиболее уважаемых вельмож Асколэса являлся герцог Тамбаско, человек с огромным чувством собственного достоинства и безупречной родословной, уходящей в глубь веков. Каждый год герцог устраивал у себя грандиозный бал, посвященный отчаянным попыткам солнца выжить. Среди гостей были только избранные лица, и потому список приглашенных во дворец герцога Кванорк включал Айделфонса, Риалто и Бизанта Некроманта.
Айделфонс и Бизант встретились в Бумергарфе и за бутылочкой превосходного вина из запасов Наставника поздравили друг друга с блестящим выбором внешности. Кроме того, маги заключили любовное пари, ибо каждый был уверен, что произведет Фурор среди красавиц на балу.
По случаю праздника Айделфонс остановил свой выбор на внешности энергичного молодого человека с золотистыми локонами, великолепными пшеничного цвета усами и манерами одновременно дружелюбными и немного напыщенными. В довершение избранного имиджа он надел костюм из зеленого бархата, темно-зеленый пояс, расшитый золотом, и франтоватую широкополую шляпу с белым пером.
Бизант, стараясь не уступить Айделфонсу, выбрал для себя внешность грациозного молодого эстета, чувствительного к каждой ноте, звучавшей в голосе собеседника, и преклоняющегося перед любым проявлением прекрасного. К утонченным манерам он добавил изумрудно-зеленые глаза, медно-рыжие волосы и мраморный цвет лица — все вместе должно было вызвать восхищение красивейшей женщины на балу. Бизант в предвкушении фурора говорил Айделфонсу:
— Я разыщу самую восхитительную красотку! Я очарую ее своей внешностью и покорю глубиной чувств. Она непременно упадет в любовный обморок, которым я беззастенчиво воспользуюсь.
Айделфонс усмехнулся и возразил:
— По-моему, ты кое-что упустил из виду. Когда тебе наконец удастся обнаружить свою восхитительную красавицу, она уже будет рядом со мной, безразличная ко всему остальному.
— Айделфонс, вечно ты хвастаешься своими любовными подвигами! Представляется случай выяснить, кто из нас настоящий адепт! Разрешим наш спор сегодня в Кванорке!
— Да будет так!
Опрокинув по последнему бокалу вина, оба красавца отправились в Фалу, где к своему изумлению обнаружили, что Риалто совсем забыл о приглашении на бал. Так как Айделфонс и Бизант сгорали от нетерпения и не позволили бы Риалто долгих сборов, он просто надел шляпу с кисточками и заявил, что готов ехать.
Бизант застыл на месте от удивления.
— Но ты же не предпринял никаких приготовлений! Где праздничные одежды? Ты даже не омыл ноги и не надушил волосы!
— Какая разница. Я сяду где-нибудь в тени в полном одиночестве и буду завидовать вашему успеху. По крайней мере, можно будет наслаждаться музыкой и зрелищем, — ответил Риалто.
Бизант самодовольно усмехнулся.
— Ну что ж, Риалто, просто сегодня ветер будет дуть не в твои паруса. Этим вечером мы с Айделфонсом станем гвоздем программы. Ты же сможешь наблюдать за нашим фурором.
— Бизант немного не договаривает. Ты уже получил свою долю триумфа; на балу тебе доведется стоять в стороне и наблюдать, как пара экспертов заставит красивейшую женщину праздника пасть к своим ногам! — заявил Айделфонс.
— Что ж, видно такая у меня судьба. Я немного беспокоюсь о сердечных ранах ваших жертв. Неужели у вас нет жалости? — спросил Риалто.
— Нисколько! Мы поведем любовную кампанию изо всех сил — никакой пощады и досрочного освобождения! — ответил Айделфонс.
Риалто мрачно кивнул головой.
— И почему никто вовремя не напомнил мне о бале? — простонал он.
— Идем же, Риалто! Нет худа без добра, а твое хныканье, не принесет никакой пользы, — усмехнулся Бизант.
Не имея больше сил стоять на месте, Айделфонс вскричал:
— Время поджимает! Может, мы наконец поедем на бал?
Прибыв в Кванорк, все трое выразили свое почтение герцогу Тамбаско и поздравили его с великолепным устройством праздника. Герцог ответил на их комплименты вежливым кивком, и маги отправились к гостям.
Некоторое время они изумленно оглядывались по сторонам — на этот раз герцог превзошел сам себя. Гранды и их очаровательные спутницы заполняли холлы и галереи, а четыре буфета ломились от изобилия блюд и отличных ликеров. Немного осмотревшись по сторонам, маги отправились в фойе огромного бального зала, где, встав в сторонке, принялись разыскивать красивейшую женщину среди гостей. Они с жаром обсуждали всех проходивших мимо девушек, оценивая их достоинства и недостатки. В конце концов все они сошлись во мнении, что, несмотря на присутствие огромного количества восхитительных девственниц, ни одна из них не может соперничать с божественной красотой Леди Шаники с Лэйк Айленд.
Айделфонс расправил свои шикарные усы и ринулся в бой. Бизант также покинул Риалто, и тот обосновался в затененном алькове, откуда можно было наблюдать за всем происходящим в зале. Айделфонс воспользовался случаем произвести впечатление на признанную королеву бала. Подойдя к Леди Шанике, он велеречиво поприветствовал ее, и предложил составить пару в следующей паване.
— В исполнении этого танца мне нет равных. Я со своими дерзкими кудрями, и вы с вашей красотой и грацией составим восхитительную пару. Мы привлечем всеобщее внимание! А затем і после танца, я провожу вас в буфет, где мы выпьем по бокалу вина. Вы обнаружите, что я чрезвычайно интересная личность! Более того, я прямо сейчас готов выразить вам свое глубочайшее почтение и преданность! — ворковал Айделфонс.
— Очень мило с вашей стороны. Я глубоко тронута. Тем не менее мне сейчас совсем не хочется танцевать, и тем более я не выпью ни капли вина, иначе не смогу удержать себя в руках, что, несомненно, разочарует вас.
Айделфонс поклонился в знак согласия и приготовился удвоить влияние своего шарма на несговорчивую красавицу, но, подняв глаза, он обнаружил, что Леди Шаника исчезла.
Маг проворчал что-то в знак разочарования, поправил усы и отправился на поиски более сговорчивой девственницы.
Совершенно случайно Леди Шаника почти сразу же повстречалась с Бизантом. Чтобы привлечь ее внимание и вызвать восхищение, Бизант обратился к девушке с четверостишием на архаичном языке, известном как Старый Наотический. Однако Леди Шаника испугалась и застыла от изумления. Бизант с улыбкой перевел ей стихи и объяснил некоторые особенности наотической филологии.
— В конце концов подобные мелочи не должны становиться препятствием в наших взаимоотношениях. Я чувствую, что вы ощущаете красоту стихов так же сильно, как я, — заявил Бизант.
Леди Шаника холодно ответила:
— Возможно, не так уж сильно. Я совершенно нечувствительна к подобным тонкостям и вовсе не уверена, что между нами существуют какие бы то ни было взаимоотношения.
— О, они, несомненно, будут! У меня редкий дар — видеть человеческие души в мерцании их цветов. Ваши и мои очень близки! Идемте же на террасу! Я открою вам один секрет, — маг приблизился, чтобы взять девушку под руку.
Леди Шаника, удивленная экспансивностью Бизанта, отступила на шаг назад.
— Вообще-то я не выслушиваю секретов от посторонних.
— Ну это не совсем секрет — скорее, предложение. Кроме того, что означает длительность? Я знаю вас не более получаса, а уже сочинил два стихотворения и одну оду, посвященные вашей красоте! Идемте же! Скорее на террасу! Подальше отсюда! Под свет звезд, под шелест листвы! Мы сбросим свои одежды и побежим в безгрешной наготе, словно лесные боги!
Леди Шаника сделала еще один шаг назад.
— Благодарю вас, но я пока в своем уме. Что, если мы побежим так быстро, что не сможем найти дорогу назад, и утром крестьяне обнаружат нас, голышом бегущих по дороге? Как мы объясним свое поведение? Нет, ваше предложение определенно не прельщает меня.
Бизант, воздев, руки над головой и закатив глаза, вцепился в свои рыжие локоны, надеясь, что Леди Шаника почувствует всю глубину его отчаяния и проникнется жалостью, но девушка поспешила затеряться в толпе гостей. Кипя от гнева, Бизант отправился в буфет, где выпил подряд несколько бокалов крепкого вина.
Несколькими минутами позже Леди Шаника, проходя через фойе, встретила одну из своих знакомых, Леди Дуальтиметту. Во время беседы она случайно бросила взгляд на ближайший альков, где на кушетке, обитой бордовой парчой, в одиночестве восседал Риалто. Девушка шепотом обратилась к подруге:
— Посмотри-ка вон в тот альков: кто это сидит там в полном одиночестве?
Леди Дуальтиметта обернулась, чтобы посмотреть, и ответила:
— Я слышала его имя. Это Риалто, или «Риалто Великолепный». Он кажется тебе элегантным? Лично я нахожу его слишком строгим и даже устрашающим!
— Правда? Ну, уж только не устрашающим. Разве он не мужчина?
— Конечно же! Но почему он сидит один, словно презирает всех собравшихся?
— Всех? — проворковала Леди Шаника, обращаясь к самой себе.
Леди Дуальтиметта немного отстранилась от подруги.
— Прости, дорогая, но я тороплюсь. У меня важная роль в сегодняшнем представлении, — с этими словами она удалилась.
Леди Шаника немного поколебалась, а затем с очаровательной улыбкой направилась к алькову.
— Сэр, могу ли я присоединиться к вам и нарушить ваше уединение?
Риалто поднялся на ноги.
— Леди Шаника, можете быть уверены, что я всегда рад вашему обществу.
— Благодарю вас, — девушка села на кушетку, и Риалто вновь занял свое место. Все еще храня на губах таинственную полуулыбку, Леди Шаника спросила:
— Вам не интересно, почему я решила составить вам компанию?
— Такая мысль не пришла мне в голову, — Риалто помолчал с минуту, затем продолжил:
— Могу лишь предположить, что вы назначили встречу с другом в фойе и ожидали найти его в этом алькове.
— Ответ настоящего джентльмена. Если быть честной, то мне стало любопытно, почему мужчина вроде вас сидит здесь совсем один. Быть может, вы узнали какие-нибудь печальные новости? Или вы презираете собравшихся и их жалкие попытки покрасоваться в новом имидже? — спросила девушка.
Риалто улыбнулся.
— Я не узнал никаких трагических новостей. Что же до нового имиджа Леди Шаники, то он очаровывает и восхищает меня.
— Тогда вы, вероятно, сами назначили здесь встречу?
— Никоим образом.
— Но почему же вы сидите тут один и не вступаете ни с кем в беседу?
— Мои мотивы слишком сложны. А ваши? Ведь вы тоже сидите в тени алькова, вместо того чтобы танцевать и наслаждаться вниманием мужчин.
Леди Шаника рассмеялась.
— Я лечу подобно перу туда, куда подует ветер моих желаний. Возможно, меня задела ваша сдержанность или отстраненность, или безразличие — неважно, как это называется. Любой другой мужчина на балу набросился бы на меня, подобно стервятнику на падаль. Ваше же поведение кажется мне просто провокационным, — девушка смерила Риалто долгим взглядом.
Маг помолчал с минуту, затем ответил:
— Мы могли бы обмениваться не только словами, если, конечно, продолжить знакомство.
Леди Шаника сделала легкомысленный жест и воскликнула:
— У меня нет серьезных возражений.
Риалто осмотрелся по сторонам.
— Тогда, мне кажется, нам следует разыскать более подходящее место для общения, такое, где можно было бы поговорить наедине. Здесь мы уподобляемся двум курицам, сидящим на насесте.
Леди Шаника весело заметила:
— Я как раз знаю одно подходящее местечко. Герцог выделил мне личные апартаменты во дворце на случай, если я захочу задержаться на несколько дней. Я закажу туда легкий ужин, пару бутылок Мэнесса, и мы продолжим беседу в полном уединении.
— Ваше предложение невозможно отвергнуть, — проворковал Риалто, поднимаясь и подав руку Леди Шанике, чтобы помочь ей встать. — Я по-прежнему похож на человека, сраженного трагической новостью?
— Нет. Позвольте мне задать один вопрос: почему вас называют Риалто Великолепный?
— О, это старая шутка! Я и сам толком не знаю, кто дал мне это прозвище.
Когда Риалто под руку с Леди Шаникой пересекали главную галерею, они прошли мимо Айделфонса и Бизанта, которые подпирали стенку возле одной из мраморных статуй. Риалто отвесил им почтительный поклон и сделал потайной знак, с помощью которого предупредил друзей, что они могут возвращаться домой без него.
Леди Шаника теснее прижалась к магу и тихонько захихикала.
— Что за странная парочка! Один похож на завзятого гуляку с усами длиною в целый фут, а второй — на поэта с глазами больной ящерицы. Вы знакомы с ними?
— Был представлен. В любом случае, сейчас меня интересуете только вы, и я безумно рад, что мне довелось вызвать ваше любопытство.
Леди Шаника еще теснее прижалась к магу.
— Теперь я начинаю понимать, за что вы получили свое прозвище.
Айделфонс и Бизант, кусая губы от ярости, вернулись в фойе, где Айделфонсу удалось наконец познакомиться с полной матроной в отделанном тесьмой чепце, от которой несносно пахло мускусом. Она повела мага в бальный зал, где заставила протанцевать с собой три галопа, тройную польку и нечто вроде кекуока, в котором Айделфонс, по правилам танца, вынужден был высоко поднимать одну ногу, судорожно дергать локтями, откинув голову, а затем повторять все то же самое, подняв другую ногу.
Что же до Бизанта, то герцог Тамбаско представил ему высокую поэтессу с вульгарными желтыми волосами, одетую в подобие свободного балахона. Надеясь обнаружить родственную душу, она увлекла мага в сад, где возле цветущих гортензий продекламировала ему оду из двадцати девяти строф.
С большим трудом оба мага освободились от своих спутниц, но ночь уже была на исходе и бал подходил к концу. С кислыми минами они разошлись по домам, и каждый, по каким-то непостижимым причинам, винил Риалто в своем провале.
Глава 2
Риалто, одолеваемый по непонятным причинам странным беспокойством, заперся в Фалу и долгое время ни с кем не общался.
Наконец одиночество начало приедаться. Маг вызвал своего мажордома.
— Фроло, я буду отсутствовать некоторое время, а ты останешься за главного. Вот подробный список инструкций — смотри, выполняй все в точности, как написано. Я хочу по возвращении найти все в полнейшем порядке. Главное — я запрещаю тебе устраивать в доме или на террасе вечеринки. Не смей приближаться к рабочему кабинету и копаться в моих вещах — это очень опасно. Я ясно выражаюсь?
— Яснее не бывает. Как долго вы намерены отсутствовать, и присутствие скольких человек можно назвать вечеринкой? — спросил Фроло.
— Отвечаю на первый вопрос: я намерен отсутствовать неопределенное время. Отвечаю на второй: не желаю, чтобы хоть один чужой человек появлялся в Фалу, пока меня нет. Это все. Ты можешь быть свободен.
Дав наставления мажордому, Риалто отправился на Соленое Побережье, что в отдаленном уголке Южного Альмери, где воздух свеж и мягок, спелые овощи окрашены в приглушенные тона, а деревья вырастают необычайной высоты. Местный народ, низкорослые люди с бледной кожей, темными волосами и спокойными миндалевидными глазами, использовали слово «Скси-зискзиикс» — «Цивилизованные люди» — для самоназвания и очень серьезно относились к значению слова. Их культура состояла из огромного комплекса самых разнообразных наставлений, знание которых говорило о социальном статусе. Наиболее амбициозные граждане проводили часы за изучением жестов пальцев, правил украшения ушей, точных узелков, которыми надлежало завязывать тюрбан, пояс, шнурки; изучалась манера завязывать узелки деду своего товарища; точное расположение соленых огурцов на блюдах с моллюсками, улитками, жареными каштанами и тушеным мясом; изучались строго подходящие для определенных случаев ругательства — если вдруг наступил на колючку, увидел привидение, упал с низкой лестницы, с дерева и так далее, и так далее.
Риалто поселился в спокойной гостинице и устроился в отдельных комнатах, возведенных на деревянных сваях прямо над водой. Стулья, кровать, стол и сундук были сделаны из лакированного черного дерева, а бледно-зеленые циновки на полу предохраняли от проникновения брызг. Риалто заказывал обеды и ужины из десяти блюд в небольшой забегаловке на побережье, освещенной ароматизированными горящими палочками.
Время тянулось медленно, завершаясь прекрасными закатами, бередящими душу. Ночью свет редких звезд отражался от поверхности моря, а с берега доносились звуки скрипок. Болезненное напряжение, мучившее Риалто, постепенно спало, и разочарования в долине Скаум почти стерлись из памяти. Одевшись в местный наряд, состоявший из белой тоги, сандалий и широкого тюрбана со свисающими кисточками, маг бродил по пляжам, разыскивал на деревенских базарах морских устриц, сидел в тени деревьев, попивая фруктовый пунш и наблюдая за проходящими девушками.
Однажды Риалто выстроил на берегу песочный замок. Чтобы повеселить местных ребятишек, маг сделал замок невосприимчивым к действию ветра и воды, затем населил его людьми, одетыми подобно захариотам из Четырнадцатого Зона. Каждый день группа рыцарей и солдат строем выходила из замка для тренировок, иногда устраивались шуточные бои, сопровождавшиеся громкими воинственными возгласами. Фуражиры собирали крабов, морских ежей и моллюсков в скалах. Все это приводило в восторг местных детишек.
Однажды банда юных хулиганов пришла на пляж с несколькими терьерами, которых натравили на гарнизон замка. Риалто, наблюдая за происходящим со стороны, создал из населения замка эскадрон солдат, восседающих на необыкновенных птицах. Они раз за разом атаковали напавших собак огненными дротиками, повергнув их в бегство. Покончив с собаками, они принялись за мальчишек, бежавших с поля боя с горящими ягодицами.
Когда мальчишки вернулись с делегацией местной администрации, то обнаружили на берегу лишь овеваемый ветром песочный холм и Риалто, беззаботно дремавшего в тени ближайшего дерева. Эпизод с нападением вызвал массу домыслов, и Риалто на некоторое время стал объектом пристального внимания. Однако на Соленом Побережье страсти быстро улеглись, и все пошло по-прежнему.
В это же время в Долине Скаум Эйч-Монкур решил извлечь максимум выгоды из отсутствия Риалто. По его предложению Айделфонс созвал «Совет Почтения», чтобы воздать почести достижениям Великого Фандаала, непревзойденного гения Большого Мотолэма, который систематизировал правила контроля над Слугами. Когда все маги собрались, Эйч-Монкур перевел дискуссию на обсуждение якобы совершенных Риалто проступков.
Маг с видимым возмущением заговорил:
— Лично я считаю Риалто своим близким другом и вовсе не собирался упоминать здесь его имя, разве что по возможности защитить его от нападок некоторых из присутствующих.
— Очень благородно с твоей стороны. Должен ли я считать, что Риалто и его поведение стало формальной темой нашей дискуссии? — поинтересовался Айделфонс.
— А почему бы и нет? Его деяния нельзя назвать иначе как преступными! — проворчал Гилгэд.
— Ну-ка, ну-ка! Нечего бормотать себе под нос и хныкать! Или громко скажи, в чем ты обвиняешь Риалто, или я, в качестве его защитника, выдвину предложение проголосовать за одобрение действий моего друга Риалто Великолепного! — вскричал Эйч-Монкур.
Гилгэд вскочил на ноги.
— Что?! Ты хочешь обвинить меня в хныканье? Меня, Гилгэда, разработавшего десять заклинаний против Кейно, Морского демона?
Эйч-Монкур спокойно возразил:
— Это лишь форма обращения. Защищая Риалто, я обязан использовать своеобразные термины. Если я нанес тебе непростительное оскорбление или уличил в чем-то недостойном, ты должен рассматривать мои слова, как слова самого Риалто, а не твоего друга Эйч-Монкура, который лишь стремится восстановить справедливость. Итак, раз Гилгэду не хватает храбрости выразить жалобу по всем правилам, может, кто-то еще имеет претензии к Риалто?
Гилгэд возмущенно взревел:
— Ба-а! Даже в роли защитника Риалто ты оскорбляешь меня с явным удовольствием! Чтобы снять твои обвинения, я открыто обвиняю Риалто в нарушении этикета и избиении симиода и требую возмещения ущерба.
Айделфонс внес предложение:
— Ради краткости и ясности стоило бы включить избиение в понятие нарушения этикета. Ты согласен?
Гилгэд неохотно пошел на компромисс.
Айделфонс обратился с воззванием к остальным членам ассоциации:
— Есть ли еще добавления по делу Риалто?
Эйч-Монкур обвел взглядом присутствующих.
— Что за сборище жалких нытиков! Если необходимо, то я, в качестве заместителя Риалто, сам добавлю кое-что по его делу!
— Молчание! У меня есть что сказать! — прогремел Зилифант.
— Очень хорошо. Тема открыта для дискуссии, — заявил Айделфонс.
— Я предлагаю отмести все обвинения разом как недоказуемые. Несмотря даже на то, что Риалто все-таки хвастался своим успехом на Большом Балу и с иронией рассказывал об ужимках Айделфонса в компании толстой матроны и комических попытках Бизанта соблазнить тощую поэтессу в желтом парике, — заявил Эйч-Монкур.
— Твое предложение отклоняется. Мы намерены разобрать все жалобы в деталях, — промычал Айделфонс сквозь зубы.
— Я вижу, что мое заступничество не приносит пользы. Тогда позвольте и мне огласить обвинения в адрес Риалто, чтобы по завершении обсуждения получить часть добычи из конфискованного имущества, — заявил Эйч-Монкур.
В течение нескольких минут собравшиеся занялись обсуждением имущества Риалто, выражая свою заинтересованность в той или иной вещи.
Эо Хозяин Опалов тяжеловесно произнес:
— К сожалению, Риалто нанес нам слишком много оскорблений! Они включают поступки и поведение, которые трудно назвать определенными словами, но они ранят мое сердце словно нож. Я обвиняю Риалто в жадности, надменности и намеренной вульгарности.
— Твои обвинения не подкреплены фактами, тем не менее мы учтем и их, — промолвил Айделфонс.
Зилифант нарочито высоко поднял палец.
— С жестоким коварством Риалто уничтожил мое редкое дерево, привезенное из Канопуса, — последнее, обнаруженное мной в этом умирающем мире! Когда я выразил Риалто свое возмущение, он лживо отрицал мои обвинения, а под конец заявил: «Посмотри лучше в сторону Зачарованного Леса на темнеющую листву дубов! Когда солнце скроется, их не отличишь от твоего стеклянного дерева». Разве это не насмешка над приличиями?
Эйч-Монкур печально кивнул головой.
— У меня нет слов. Прошу прощения от имени Риалто за содеянное, хотя он сам, вероятно, лишь посмеялся бы над моими попытками спасти его репутацию. Тем не менее разве не можем мы проявить милосердие к сбившемуся с пути истинного?
— Конечно. Точно такое же, с которым он отнесся к моему деревцу! Я официально обвиняю Риалто в уголовном преступлении! — ответил Зилифант.
И снова Эйч-Монкур покачал головой.
— С трудом могу в это поверить.
Зилифант побагровел от возмущения.
— Поостерегись! Несмотря на то, что ты здесь защищаешь подлеца Риалто, я не потерплю недоверия к моим словам! — прогремел он.
— Ты неправильно меня понял! Я сказал это сам себе, ибо никак не могу поверить, что Риалто был способен совершить такое злодеяние! — поспешил объяснить Эйч-Монкур.
— Что ж! Тогда беру назад свои слова.
Поочередно все члены ассоциации высказали свои жалобы, которые были записаны Айделфонсом на отдельном листе. Когда церемония закончилась, Наставник пробежал глазами весь список и в недоумении нахмурил, брови.
— Забавно, как человек, подобный Риалто, мог так долго жить среди нас и не проявлять своих дурных наклонностей! Эйч-Монкур, тебе есть что добавить?
— Только апелляцию о помиловании ради проформы.
— Апелляция была услышана. А теперь мы проведем голосование. Итак, поднимите руки те, кто считает поведение Риалто удовлетворительным и не видит за ним никакой вины, — обратился Наставник к собравшимся.
Ни одна рука не поднялась.
— Кто считает Риалто виновным?
Все руки разом оказались поднятыми.
Айделфонс прокашлялся и продолжил:
— После голосования я обязан определить сумму налагаемого штрафа. Должен заметить, что отсутствие Риалто некоторым образом облегчает наши печальные обязанности. Есть ли какие-то предложения со стороны собравшихся?
Заговорил Бизант:
— Мне кажется, следует пронумеровать всех сидящих за столом, начиная с меня. Затем мы отправимся в Фалу и там, в порядке очередности, выберем из имущества Риалто компенсацию.
Эо Хозяин Опалов поддержал идею Бизанта, но внес некоторое дополнение:
— В целом, идея неплохая. Однако я предлагаю, чтобы нумерация производилась по жребию, а комнату защитили от любых заклинаний замораживания времени.
Все согласились с предложением Эо, и жребий был брошен. Когда каждый получил номер, маги отправились в Фалу. Мажордом Фроло вышел им навстречу и официальным тоном поинтересовался, что явилось причиной прибытия столь большой компании в поместье его хозяина.
— Вы знаете, что Риалто сейчас отсутствует! Приходите позднее, когда он сможет оказать вам должные почести.
Айделфонс начал было разъяснять мажордому юридические тонкости происходящего, но Гилгэд, нетерпеливый по натуре, наложил на Фроло заклинание оцепенения, и маги, войдя в Фалу, принялись выбирать себе компенсацию из имущества Риалто.
Вспыльчивый Хуртианкц страстно желал найти принадлежащие Риалто камни Иона, искал их повсюду, но так и не нашел. Зато на стене он обнаружил документ, написанный голубыми чернилами на голубой бумаге, вставленной в рамку из голубого золота. Решив, что обнаружил тайник Риалто, Хуртианкц нетерпеливо сорвал документ со стены и бросил в сторону. Однако под ним не оказалось никакого тайника, а камни Иона нашел Айделфонс — они были подвешены на люстре среди обыкновенных кристаллов.
Наконец штраф был взят в полном объеме, хотя те из магов, кто получил последние номера, все равно остались недовольны. Айделфонс позаботился о том, чтобы споры как можно скорее прекратились, и настоял, чтобы камни Иона, ранее принадлежавшие Риалто, остались у него самого.
Постепенно маги разошлись по домам, удовлетворенные тем, что правосудие свершилось.
Глава 3
Через некоторое время Риалто вернулся в Фалу. Первое, что попалось ему на глаза, был Фроло, неподвижно стоявший в увещевательной позе на пороге имения. Войдя внутрь, Риалто пришел в ярость, обнаружив, что в его отсутствие дом ограбили.
Вернувшись на порог, он снял заклинание, удерживавшее Фроло без движения день и ночь, под дождем и палящим солнцем.
Фроло выпил чашку чая, съел ломтик смородинового кекса, после чего обрел способность доложить Риалто об обстоятельствах, при которых его обокрали.
Маг навел относительный порядок в доме, затем подсчитал убытки и потери. Недостаток многочисленных артефактов значительно снизил уровень могущества Риалто.
Некоторое время маг молча ходил взад-вперед возле Зачарованной Воды. Наконец, не видя другого решения, он надел старые сапоги-скороходы, очевидно не замеченные грабителями, и отправился в Бумергарф.
Приффвид, камергер Айделфонса, встретил его в дверях.
— Что вам угодно, сэр?
— Доложи Айделфонсу, что прибыл Риалто и желает посоветоваться с ним.
— Сэр, лорд Айделфонс занят чрезвычайно важными делами и не сможет вас принять ни сегодня, ни в ближайшем будущем.
Риалто вытянул вперед руку с маленьким красным диском и принялся издавать ритмические напевы. Обеспокоенный Приффвид спросил:
— Что вы делаете, сэр?
— Приффвид, твое зрение затуманивается, ты не признаешь меня за Риалто. Я намерен поместить твои глазные яблоки на стебельки длиной в фут, и скоро ты сможешь видеть сразу во всех направлениях.
Голос Приффвида внезапно изменился:
— А! Достопочтенный лорд Риалто! Теперь я отлично вижу вас со всех сторон! Сюда, пожалуйста! Лорд Айделфонс медитирует в саду.
Риалто обнаружил Айделфонса дремлющим под косыми лучами послеполуденного солнца. Громко хлопнув в ладоши, маг воскликнул:
— Айделфонс, сколько можно спать! Подлое дело было совершено в Фалу, и вот я здесь, чтобы услышать твои объяснения! Вставай же!
Айделфонс бросил на Приффвида укоризненный взгляд, но слуга лишь весело кивнул и спросил:
— Будут ли какие-нибудь указания, сэр?
Наставник глубоко вздохнул и ответил:
— Принеси что-нибудь освежающее, легкое на закуску — дело Риалто не займет много времени, и он вскоре покинет нас.
— Напротив! Я намерен оставаться здесь неопределенное время. Приффвид, неси все самое лучшее, что найдешь в кладовой! — воскликнул Риалто.
Айделфонс приподнялся в кресле.
— Риалто, ты слишком вольно распоряжаешься моим слугой! Ладно, Приффвид, все равно захвати что-нибудь освежающее!
Слуга ушел, и Риалто обратился к Наставнику:
— Я хочу знать, по какому праву меня подло обокрали. Фроло сказал, что ты прибыл во главе шайки грабителей!
Айделфонс с силой стукнул кулаком по столу.
— Наглая ложь! Фроло неправильно толкует факты!
— Хорошо, я готов выслушать твою версию событий, которые, несомненно, будут рассмотрены по моей просьбе Вершителем.
Айделфонс моргнул и обиженно надул щеки.
— Конечно, ты волен поступать по-своему. И все же знай — юридические тонкости были соблюдены. Тебя обвинили в многочисленных оскорблениях членов ассоциации, дело рассматривалось на общем собрании, и тебя признали виновным лишь после того, как все детали произошедшего были учтены. Благодаря нашим с Эйч-Монкуром усилиям, ты отделался лишь символическим имущественным штрафом.
— Символическим? Да вы обчистили меня гораздо хуже профессиональных грабителей! — вскричал Риалто.
Айделфонс поджал губы.
— Признаю, что ущерб действительно велик, и лично я предлагал ограничиться определенным количеством имущества.
Риалто, откинувшись в кресле, смерил Наставника долгим недоуменным взглядом, а затем мягким голосом поинтересовался:
— Кем были предъявлены обвинения против меня?
Айделфонс задумчиво нахмурился.
— Многими. Гилгэд заявил, что ты избил его симиода.
— Ага. Продолжай.
— Зилифант возмущался, что во время экспериментов с плазменными шарами ты уничтожил его драгоценное дерево.
— Дальше.
— Жалоб слишком много, чтобы перечислять их все. Почти каждый из присутствовавших на собрании — кроме меня и Эйч-Монкура — выдвинул против тебя обвинения. Затем конклав почти единодушно признал тебя виновным во всех злодеяниях.
— А кто украл мои камни Иона?
— Вообще-то, я сам взял их под свой надзор.
— И все произошедшее находится в рамках закона?
Айделфонс осушил бокал вина, принесенного Приффвидом.
— Ах да, твой вопрос… По-моему, все было вполне легально и соответствовало тяжести твоих преступлений.
— И грабеж проводился согласно статьям Монстрамента?
— Да, конечно. А разве нет? А теперь…
— Почему меня не известили о случившемся и не предоставили возможности оправдаться?
— Думаю, это можно обсудить. Насколько я помню, никто не захотел мешать тебе наслаждаться отдыхом, тем более что твоя виновность не вызывала сомнений.
Риалто встал на ноги.
— Тогда я предлагаю прямо сейчас посетить Священную Реликвию.
Айделфонс дружелюбно поднял руку, словно желая удержать мага.
— Сядь, Риалто, успокойся. Вон идет Приффвид с освежающими напитками и закусками. Давай выпьем вина и спокойно обсудим твое дело. Разве нет другого решения?
— После того, как меня подло оклеветали и ограбили те, кто ранее распространял на меня сияние лучей своей бессмертной дружбы? Я никогда…
Айделфонс прервал излияния Риалто:
— Да-да! Возможно, мы и допустили кое-какие недочеты в процедуре осуждения, но не забывай, что все могло завершиться гораздо хуже, если бы не мы с Эйч-Монкуром.
— В самом деле? Ты знаком с Голубыми Принципами? — холодно поинтересовался Риалто.
— Я, в общем, осведомлен об их содержании, — резким тоном заявил Наставник. — Что же до подробностей, то всего не может помнить никто. В любом случае они тут совершенно ни при чем.
Риалто вынул из-за пазухи потрепанный голубой документ.
— Я зачитаю тебе параграф Ц из Предварительного Манифеста:
«Монстрамент, как вечная доктрина, зиждется на фундаменте равнозначных блоков мудрости. Тот, кто завышает значение одних параграфов и принижает значение других ради собственной выгоды, повинен в нарушении статей кодекса и должен понести наказание согласно Статье В, Секция 3».
Айделфонс быстро моргнул.
— Мои замечания в действительности не более чем шутка.
— В таком случае почему ты не дал показания, что в тот момент, когда избили симиода Гилгэда, мы с тобой гуляли на берегу Скаума?
— Хороший вопрос. Собственно говоря, я действовал согласно процедуре обвинения.
— Как же это?
— Да очень просто! Никто не спрашивал, гулял ли я с тобой, на берегу Скаума, когда избили симиода Гилгэда. По правилам юриспруденции, я не мог сам сказать об этом. Кроме того, тебя обвиняли еще по стольким статьям, что мои слова не поправили бы дела.
— Значит, можно замалчивать правду? Разве тебя самого не интересует, кто избил симиода Гилгэда и почему он представился как Риалто?
Айделфонс прокашлялся.
— В сложившихся обстоятельствах подобные вопросы не задаются.
Риалто вновь обратился к помятой копии Голубых Принципов.
— Параграф К, Секция 2 определяет твое поведение как «сильное упущение». За это назначено наказание, возможно, и слишком суровое. Однако Вершитель не станет смягчать справедливое наказание…
Айделфонс поднял руки вверх.
— Ты хочешь обратиться из-за такого мелочного дела к Священной Реликвии? Ведь последствия никому не известны…
— Я приведу в качестве обвинения еще одно нанесенное мне оскорбление. Во время ограбления Фалу моя копия Голубых Принципов была сорвана со стены, измята и брошена на пол. А это подробно описано в Параграфе А: «Вероломные действия», согласно которому все участники злодеяния делят вину поровну и обязаны уплатить мне компенсацию. А это уже далеко не мелочное дело! Я думал, ты разделишь мое негодование и инициируешь возвращение похищенного имущества и наказание виновных, но…
— Твои надежды вполне обоснованны! Я намерен созвать новый конклав, чтобы исправить все допущенные ошибки, которые явно были совершены в пылу страсти. Будь же терпелив! Вершителя не стоит выводить из состояния спокойствия! — вскричал Айделфонс.
— Тогда немедленно созывай конклав! Сообщи, что я невиновен по всем пунктам обвинения, что мне нанесен непоправимый урон, и я требую не только возвращения украденного, но компенсации морального ущерба…
Айделфонс удивленно воскликнул:
— Но это не рационально!
Риалто безапелляционным тоном ответил:
— Как Наставник, ты сам принимаешь решение. Иначе Вершитель лично назначит сумму штрафа.
Айделфонс глубоко вздохнул.
— Я соберу конклав.
— Объяви, что будут рассмотрены только два пункта: возмещение убытков и наложение штрафов в размере от трех до пятикратного увеличения украденного. Я не потерплю возражений и клеветы. Кроме того, я намерен найти того, кто совершил вмененные мне в вину преступления.
Айделфонс простонал что-то себе под нос, но Риалто не обратил на это внимания.
— Собирай конклав! Не принимай никаких возражений! Должны присутствовать все, ибо я очень рассержен!
Айделфонс еще раз вздохнул и произнес:
— Надеюсь, все будет хорошо. Сначала я свяжусь с твоим единственным настоящим другом, кроме меня самого.
— Кого ты имеешь в виду?
— Эйч-Монкура, конечно же! Сначала мы посоветуемся с ним.
Айделфонс подошел к столу, где поместил подобие лица Эйч-Монкура с двумя отверстиями вместо уха и рта.
— Эйч-Монкур! Айделфонс обращается к тебе! У меня есть важные новости! Ответь, слышишь ли ты меня?
— Айделфонс, я слышу тебя! Что за новости ты хочешь мне сообщить?
— Риалто Великолепный прибыл в Бумергарф! Он взбешен и полон решимости отстаивать свою невиновность. Он доказал, что конклав допустил несколько юридических неточностей, и требует тройного возмещения ущерба. В противном случае Риалто грозится обратиться к Вершителю.
— Это большая ошибка. Бездумный акт отчаяния, — сказал рот.
— Я говорил ему о том же, но он слишком упрям и не хочет ничего слушать.
Рот снова заговорил:
— Ты никак не можешь повлиять на него, Айделфонс?
— Он не уступит ни на йоту, а твердит только о статьях Монстрамента и возмещении убытков. Кроме того, Риалто абсолютно уверен, что некий злоумышленник намеренно…
Риалто прервал его:
— Говори короче, пожалуйста. Мне дорого время! Надо лишь собрать конклав, и тебе вовсе нет нужды описывать мое состояние в деталях.
Айделфонс раздраженно бросил на стол девятнадцать подобий лиц. Он наложил заклятье на рты, в знак того, что не принимает отговорок и вопросов, а затем, обращаясь сразу ко всем девятнадцати, приказал им немедленно явиться на конклав в Бумергарф.
Глава 4
Маги один за другим занимали места в Большом Зале. Последним прибыл Эйч-Монкур. Прежде чем сесть, он перекинулся парой слов с Херардом Вестником, с которым его связывали почти дружеские отношения.
Риалто, прислонившись к обитой деревянными панелями стене, мрачно наблюдал за прибытием бывших соратников по ассоциации. Никто, кроме Эйч-Монкура, отвесившего ему поклон, даже не посмотрел в сторону Риалто.
Айделфонс призвал собравшихся к порядку, затем многозначительно посмотрел на хранившего молчание Риалто. Наставник прокашлялся и заговорил:
— Я перейду прямо к делу. Риалто жалуется на несправедливое изъятие его собственности и требует ее возврата и наказания виновных. Если ему будет отказано в удовлетворении, он направит свое дело на рассмотрение Вершителя. Такова в общих чертах причина сегодняшнего собрания.
Гилгэд с побагровевшим от гнева лицом вскочил на ноги.
— Требования Риалто возмутительны! Как он смеет отрицать содеянное? Ведь он избил несчастного Буудиса, да еще привязал его в зарослях крапивы! Какое бессердечие! Я по-прежнему обвиняю его в этом преступлении и не намерен отзывать обвинения!
— Я не бил твое чудовище, — спокойно ответил Риалто.
— Ха! Легко сказать! А как ты докажешь свои слова?
— Очень просто. Во время инцидента мы с Айделфонсом гуляли по берегу Скаума.
Гилгэд недоуменно уставился на Наставника.
— Это правда?
Айделфонс сморщил кислую гримасу и ответил:
— Абсолютная правда.
— Тогда почему ты не сказал об этом раньше?
— Мне не хотелось запутывать и без того сложное дело.
— Странно… — с застывшим лицом Гилгэд занял свое место, но в тот же миг вскочил Зилифант.
— Но ты не сможешь отрицать, что уничтожил плазменными шарами мое драгоценное дерево и напустил на мои владения жуткое зловоние. Больше того, ходят слухи, что ты еще похвалялся своей точностью и приписывал источник зловония мне, Зилифанту!
— Я не делал ничего подобного, — возразил Риалто.
— Ба-а! Тут все ясно как божий день! У тебя нет доказательств обратного.
— В самом деле? Мун Философ и Пэргастин присутствовали в Фалу во время эксперимента. Они видели, как я создал четыре плазменных шара. Один попал в лесные заросли и не причинил никакого вреда. Мун стоял совсем рядом и не чувствовал никакого зловония. Мы наблюдали за всеми четырьмя шарами и видели, как они разлетелись на осколки и исчезли. Ни один не покинул пределов Фалу.
Зилифант неуверенно переводил взгляд с Муна на Пэргастина.
— Правдивы ли его доводы?
— Если быть кратким — да, — ответил Мун.
— Тогда почему же вы не информировали меня раньше?
— Поскольку Риалто признали виновным в других преступлениях, наше свидетельство казалось бессмысленным.
— Только не для меня, — вставил Риалто.
— Возможно.
— А кто рассказал тебе о моем хвастовстве и грязных намеках на твой запах?
Зилифант неуверенно посмотрел в сторону Эйч-Монкура.
— Боюсь, я не помню этого…
Риалто повернулся к Айделфонсу:
— В каких еще преступлениях меня обвиняют?
Хуртианкц отозвался на его вызов:
— Ты наложил заклинание на мою шляпу! Ты разослал всем оскорбительные для меня картинки!
— Я не делал ничего подобного.
— Тогда докажи!
— Ты и сам мог бы догадаться. Ведь ясно, что это было сделано тем же человеком, который избил симиода Гилгэда и уничтожил дерево Зилифанта. Я ни в чем не виноват.
Хуртианкц сделал кислую мину.
— Похоже, в твоих словах есть рациональное зерно. Что ж, я отзываю обвинение.
Риалто вышел вперед.
— А теперь: какие еще преступления я якобы совершил?
Никто не произнес ни слова.
— В таком случае, выдвигаю обратные обвинения. Я обвиняю членов ассоциации, каждого в отдельности и всех вместе, кроме себя самого, в нескольких тяжких преступлениях.
Маг подал Айделфонсу список своих претензий.
С недовольной гримасой Наставник принял его.
— Риалто, ты уверен, что хочешь зайти так далеко? Да, некоторые ошибки имели место, мы признаем это! Так давай же проявим добродетель милосердия и смирения и без всяких обид войдем в будущее! Все твои друзья всегда помогут тебе словом и делом, и вскоре взаимное доверие восстановится! Разве это не наилучший выход?
Риалто задумчиво сцепил пальцы рук.
— Айделфонс, твоя мудрость, как всегда, велика! В самом деле, зачем нам перебирать все подробности этого подлого дела? Каждому члену ассоциации надо лишь принести свои извинения, вернуть мою собственность и возместить ущерб в трехкратном размере — и все будет, как прежде. Эйч-Монкур, почему бы тебе не подать пример?
— Охотно. Но тогда я скомпрометирую остальных. Каково бы ни было мое лично решение, я предпочел бы дождаться голосования, — ответил маг.
Риалто продолжил:
— А как насчет тебя, Хуртианкц? Ты согласен выйти и извиниться?
Хуртианкц пробормотал что-то невнятное.
Риалто повернулся к Айделфонсу:
— А ты сам, Наставник?
Айделфонс прочистил горло и заговорил:
— Сейчас я зачитаю принесенный Риалто список обвинений, направленных против членов ассоциации. Полный перечень занимает восемнадцать страниц. Для начала я зачитаю названия статей:
Статья один: Вторжение.
Статья два: Грабеж в крупных размерах.
Статья три: Мелкое воровство.
Статья четыре: Вандализм.
Статья пять: Использование магии в злостных целях против слуги Фроло.
Статья шесть: Клевета
Статья семь: Оскорбление Монстрамента, включая намеренную порчу сертифицированной копии документа.
Статья восемь: Заговор с целью совершения описанных выше преступлений.
Статья девять: Намеренное удерживание украденной собственности.
Статья десять: Непочтение Голубых Принципов, и, как следствие, нарушение статей Монстрамента.
Айделфонс положил список на стол перед собой.
— Я дочитаю список целиком, но позволь спросить, Риалто, не преувеличиваешь ли ты?
Риалто передернул плечами.
— Здесь описано большинство совершенных против меня преступлений, но не все.
— Разве? По-моему, список достаточно полный.
— Разве ты забыл саму суть преступления? Кто разослал оскорбляющие Хуртианкца картинки? Кто привязал опал Эо к цепочке слива в моей уборной? Кто избил симиода Гилгэда? Кто уничтожил дерево Зилифанта? Разве все эти вопросы не требуют разрешения?
— Все и в самом деле очень загадочно. Возможно, виной всему простое совпадение, а? Тебя не устраивает моя теория? Что ж, может, я и не прав. И все же вопрос о виновнике не включен тобой в список, а, значит, отпадает сам собой, — заявил Айделфонс.
— Как тебе будет угодно. Однако все, что приключилось с Хуртианкцом, Эо, Гилгэдом и Зилифантом, требует расследования, — произнес Риалто.
— Всему свое время. А теперь я зачитаю «Список Обвинений» полностью.
— В этом нет нужды. Члены ассоциации уже знакомы с основными статьями. Лично я предлагаю три варианта развития событий. Первый: с единодушного одобрения я получаю требуемое возмещение убытков. Второй: Наставник, используя свои чрезвычайные полномочия, налагает размер штрафов. Третий: мы отошлем список Вершителю, и он, согласно букве закона, вынесет окончательное решение. Айделфонс, не будешь ли ты так добр выбрать наилучший вариант?
Наставник издал странный утробный звук.
— Чему быть, того не миновать. Я предлагаю признать требования Риалто, хотя они и влекут за собой некоторый ущерб. Так что, выбираем второе?
Барбаникос вскочил на ноги:
— Подождите! Я хочу заметить, что наложенное на Риалто взыскание частично было вызвано неприязнью к его одиозной личности! Так что он не имеет права требовать полного возмещения убытков!
— Точно! Точно! — зашумели Туман Зачарованной Воды и другие.
Получив одобрение товарищей, Барбаникос продолжил:
— Любой чуткий человек принял бы осуждение, как должное, смиренно вернулся бы в нашу группу, думая только о том, как оправдаться в наших глазах. Что же мы видим вместо этого? Злобное лицо, вызывающие манеры, оскорбления и угрозы! Разве так надлежит вести себя человеку, недавно наказанному товарищами?
Барбаникос сделал передышку и выпил немного освежающего тоника, после чего продолжил:
— Риалто не вынес никаких уроков для себя! Он выказывает прежнюю наглость и дерзость! Поэтому я настоятельно рекомендую проигнорировать нападки Риалто. Если же он будет настаивать, предлагаю приказать лакею вышвырнуть его за дверь. Риалто, больше мне нечего тебе сказать. Поостерегись! Будь осторожнее! Ты и сам почувствуешь облегчение. Это — во-первых. А теперь…
Айделфонс прервал его:
— Все это очень любопытно! Барбаникос, мы благодарим тебя за выступление.
Барбаникос неохотно сел на место. Айделфонс спросил:
— Есть ли какие-либо дополнения?
— Да, есть. Давайте посмотрим, кто сейчас проголосует за и против Голубых Принципов, — заявил Риалто.
Эйч-Монкур вышел вперед.
— Следует обсудить еще кое-что. В нашей дискуссии мы часто обращались к Монстраменту. Могу ли я спросить, кто может снабдить нас подлинной и неповрежденной копией текста? Айделфонс, у тебя, конечно же, есть документ?
Айделфонс тяжело вздохнул и поднял глаза к потолку.
— Не припомню, где я его оставил. Однако Риалто принес сюда Монстрамент в качестве доказательства…
— К сожалению, копия Риалто, каково бы ни было ее содержание, сильно повреждена и не имеет теперь ценности. Мы же нуждаемся в абсолютной полноте и точности, а значит, должны обратиться непосредственно к Персиплексу. Оставим в покое документ Риалто и обратимся к Монстраменту, начертанному непосредственно на Священной Реликвии. Только после этого мы сможем голосовать справедливо.
Айделфонс поинтересовался:
— Ты выносишь свою идею как официальное предложение?
— Да.
Херард Вестник воскликнул:
— Я согласен!
Голосование по вопросу завершилось почти единодушно — промолчали лишь Айделфонс и Риалто.
Херард встал на ноги.
— Уже поздно, и у нас мало времени. Каждый из нас должен посетить Священную Реликвию и проконсультироваться с точнейшим текстом Персиплекса. Затем Айделфонс, убедившись, что все выполнили предписанное, снова соберет конклав, и мы завершим рассмотрение дела в более мирной атмосфере.
Риалто криво усмехнулся и поднялся на возвышение рядом с Айделфонсом.
— Те, кто хочет, могут отправляться к Священной Реликвии и проверить теорию Эйч-Монкура, если им больше нечем заняться. Лично я намерен обратиться к Вершителю. И не вздумайте использовать против меня свою магию! Я не оставил свои заклинания в Фалу и надежно защищен.
Бизант Некромант возразил:
— Риалто, ты слишком уж придирчив! Разве стоит тревожить Вершителя из-за каждой украденной ложки? Смотри на это проще!
— Хороший совет! Я попрошу для тебя милосердия у Вершителя. Айделфонс, верни мне «Список Обвинений», пожалуйста. Вершителю пригодится перечень имен, — попросил Риалто.
Эйч-Монкур вежливо заметил:
— Поскольку Риалто отказывается внять голосу разума, я вынужден предупредить об опасности, которая подстерегает его у Священной Реликвии…
— О чем это ты? Откуда Риалто угрожает опасность? — удивленно произнес Айделфонс.
— Разве не ясно? Монстрамент утверждает, что всякий, кто владеет поврежденной копией Голубых Принципов и использует ее с целью доказать что-либо в судебной процедуре, виновен в преступлении, обозначенном в Статье Н, и подлежит вычеркиванию из списков членов ассоциации. Мне больно это говорить, но Риалто как раз сегодня совершил подобное преступление, перечеркивающее все его прежнее дело. Так что, идя к Вершителю, он рискует жизнью.
Риалто нахмурился и уставился в копию Монстрамента.
— Я не вижу здесь такой статьи. Не мог бы ты указать параграф, который цитируешь?
Эйч-Монкур сделал стремительный шаг назад.
— Если бы я указал его, то также оказался бы повинен в преступлении. Вполне возможно, что параграф пострадал от повреждений.
— Очень странно… — протянул Риалто.
Заговорил Херард:
— Риалто, твои обвинения сводятся к нулю новым преступлением, а значит, можно поставить на этом точку, не так ли, Айделфонс?
— Не так быстро. Мы теперь имеем дело с куда более серьезным проступком. Ввиду замечания Эйч-Монкура я предлагаю отправить специальную комиссию к Священной Реликвии. Она будет состоять, ну, скажем, из меня, Эшмаила, Барбаникоса и Эйч-Монкура. Комиссия тщательно ознакомится с содержанием Монстрамента безотносительно нашего разбирательства, — заметил Айделфонс.
— Я также последую туда. Даже если замечание Эйч-Монкура правомерно, в чем я сомневаюсь, я все-таки не цитировал из поврежденной копии, а значит, невиновен, — заявил Риалто.
— Как же так? Ты вот только недавно изучал свой поддельный документ и пытался оспорить мое заявление! Преступление имело место, и тебя вычеркнут из списков до того, как ты успеешь предъявить свои требования о возмещении ущерба. Возвращайся прямо сейчас в Фалу! Мы припишем твое поведение временному затемнению рассудка, — предложил Эйч-Монкур.
Айделфонс медленно произнес:
— Твой совет не пригодится Риалто. Я как Наставник приказываю всем присутствующим немедленно отправиться к Священной Реликвии, чтобы проконсультироваться с Монстраментом. Мы пойдем туда лишь с целью получения информации и не станем беспокоить Вершителя. Вперед! Все к Священной Реликвии! Поедем на моей вертушке.
Глава 5[75]
Волшебная вертушка Айделфонса полетела на юг в сторону низких зеленых холмов на южных окраинах Асколэса. Некоторые маги разместились на верхнем этаже, намереваясь воспользоваться прогулкой и подумать о своем. Другие выбрали нижний этаж, откуда можно было наслаждаться пейзажем. Большинство же предпочло всему комфорт и мягкие подушки салона.
Близился вечер. Садящееся солнце окрашивало ландшафт в черно-красные тона. Впереди неясно вырисовывалась Священная Реликвия — холмик немногим выше соседних.
Вертушка опустилась на вершину холма, пустынную и каменистую из-за постоянно дующего здесь западного ветра. Выбираясь на землю, маги проходили через овальную террасу к шестиугольному строению, покрытому черепицей из голубого золота.
Риалто уже бывал здесь однажды из чистого любопытства. Западный ветер трепал полы его накидки. Приблизившись к храму, маг постоял некоторое время на пороге, а затем вошел внутрь. В вестибюле царил полумрак, и около минуты глаза привыкали к темноте. Затем Риалто решительно двинулся к центральной комнате.
Специальный пьедестал поддерживал Яйцо: сфероид трех футов в поперечнике. Оконце на одном его конце позволяло видеть Персиплекс, голубую призму высотой в четыре дюйма, изнутри покрытую выгравированным текстом Монстрамента. Через окошко Персиплекс отражал разборчивую картинку текста на вертикально установленную доломитовую пластину. Магическая защита предохраняла Персиплекс от падения даже во время землетрясения или любого другого несчастного случая. Едва сдвинувшись с изначальной позиции, Персиплекс немедленно принимал прежнюю позицию, дабы не вывести на пластину неверную картинку и не ввести в заблуждение того, кто пришел посоветоваться с Монстраментом.
Таков он был раньше, таков он был теперь.
Айделфонс возглавлял процессию. С одной стороны шел Эйч-Монкур, сдержанный и молчаливый, с другой — Хуртианкц, эмоционально жестикулировавший. Вслед за ними кучно шли остальные, оставив Риалто плестись в хвосте.
Маги вошли в вестибюль, затем направились в центральную комнату. До Риалто, идущего последним, вдруг донесся изумленный и испуганный вскрик Эйч-Монкура, а затем и недоуменные возгласы остальных магов. Пробравшись ближе, Риалто увидел, что в комнате ничего не изменилось со времен его последнего визита: пьедестал поддерживал Яйцо, Персиплекс отливал яркой голубизной, а текст Монстрамента отражался на доломитовой пластине. Тем не менее кое-что было не так: текст документа на пластине был изображен в зеркальном отражении.
Риалто ощутил легкий укол где-то под ложечкой, и почти в тот же миг услышал голос Айделфонса:
— Что за наглое нарушение приличий! Кто посмел наложить на нас заклятье Остановки времени?!
— Это возмутительно! Кто бы это ни был, пусть он выйдет и объяснит свое поведение! — вскричал Эйч-Монкур.
Никто не отозвался на его вызов, но Мун Философ воскликнул:
— Монстрамент! Разве он не был показан нам в зеркальном отражении? А теперь он в полном порядке!
— Странно! Очень странно! — пробормотал Айделфонс.
Эйч-Монкур мрачным взором обвел всех собравшихся.
— Подобные подлые трюки просто оскорбительны! Они унижают достоинство каждого из нас! Я лично намерен разобраться во всем происходящем, но позднее, поскольку сейчас мы собрались здесь по делу Риалто. Давайте обратимся к Монстраменту.
Риалто ледяным тоном произнес:
— А почему ты игнорируешь столь вопиющее нарушение приличий? Ведь Монстрамент только что отражался задом наперед.
Эйч-Монкур недоуменно обратил свой взор к доломитовой пластине.
— По-моему, он стоит прочнее прочного! Похоже, у тебя был обман зрения. Такое бывает, когда глаза еще не привыкли к темноте. Что ж, с огромным сожалением я вынужден теперь обратиться к отрывку в Секции 3, Параграфа Д, который гласит…
— Минуточку. Я тоже видел обратное отражение Монстрамента. Что же это было в действительности? — спросил Айделфонс.
Эйч-Монкур криво усмехнулся.
— Ну, всякое бывает. Возможно, ты просто объелся маринованных слив за обедом или выпил слишком много своего замечательного эля! Ха! Расстройством желудка страдают многие! Так мы продолжим разбирательство?
— Ни в коем случае! Мы отправимся в Бумергарф для дальнейшего расследования всех деталей, ибо дело все больше усложняется, — отрывистым голосом заявил Айделфонс.
Продолжая обсуждать странное положение Монстрамента, маги покинули храм. Риалто, задержавшийся осмотреть Яйцо, отвел Наставника в сторону и произнес:
— Может, тебя заинтересует тот факт, что там не подлинный Персиплекс? В храме лежит подделка.
— Что! Этого не может быть! — вскричал Айделфонс.
— Взгляни сам. Призма слишком мала для гнезда. Грубо сработано. А самое главное то, что настоящий Персиплекс не мог бы показывать текст в зеркальном отражении. Смотри! Я раскачаю Яйцо и сдвину призму с места. Подлинный Персиплекс немедленно примет прежнее положение.
Риалто так качнул Яйцо, что Персиплекс упал на бок и остался лежать.
Айделфонс недоуменно изучал Яйцо.
— Вершитель! Говори! Айделфонс Наставник приказывает тебе!
Не послышалось никакого ответа.
Снова Айделфонс воззвал:
— Вершитель! Сарсем! Приказываю тебе — говори!
Снова тишина.
Наставник отвернулся.
— Возвращаемся в Бумергарф. Тут все слишком запутанно. Дело перестает быть тривиальным.
— Оно и не было таковым, — вставил Риалто.
— Не имеет значения. Оно приобрело совершенно иное значение. Скорее в Бумергарф!
Глава 6
Собравшись в Большом Зале, маги открыли коллоквиум. Поначалу Айделфонс, никого не перебивая, выслушивал мнения собравшихся. Взгляд его бледно-голубых глаз скользил по лицам коллег по ассоциации, а пальцы Наставника нервно теребили седую бороду.
Страсти накалялись. Больше всех бушевал Туман Зачарованной Воды: маленький сгусток плоти, покрытый зеленой кожей, с пожелтевшей ивовой листвой вместо волос. Он уже перестал контролировать свои движения, перебегал из одного угла комнаты в другой, выкрикивая бессвязные фразы.
— Так или иначе, какая разница! Голубые Принципы есть Голубые Принципы! Как нам уже сообщил Эйч-Монкур, в тексте говорится о том, что Риалто совершил преступление — а чего еще надо знать? Я с удовольствием встану с ног на голову, чтобы услышать что-то новенькое, или посмотрю сквозь зеркало!
Туман все говорил и говорил, глаза его загорелись безумным огнем, и маги уже начали опасаться, что с ним может случиться припадок, или, не дай бог, он выкрикнет бессознательно какое-нибудь страшное заклинание. Потеряв терпение, Айделфонс наложил на разошедшегося члена ассоциации заклятье Ласкающей Тишины. Забавно было наблюдать, как Туман продолжал метаться по комнате, а его голос уже не был слышен ни собравшимся, ни ему самому. В конце концов он успокоился и сел на свое место.
Пухлый Неженка Лоло вспомнил о странном положении призмы в святилище:
— Я подозреваю, что Сарсем Вершитель недосмотрел, и Персиплекс отражал текст Монстрамента наоборот. Увидев же наше замешательство, он воспользовался заклинанием остановки времени и исправил положение призмы.
Айделфонс степенно поднялся на кафедру.
— Я должен сделать важное заявление. Призма, которую мы все сегодня видели, — подделка, и не более. Поэтому вопрос о зеркальном отражении текста теряет свою актуальность.
Дарвик Миаантер, обычно молчаливый, издал возмущенный вопль:
— Тогда почему же ты заставил нас попусту ездить к Священной Реликвии, зная, что Персиплекс не настоящий?!
Шру добавил:
— Вопрос Миаантера заслуживает внимания! Айделфонс, твое поведение оскорбительно!
Айделфонс высоко поднял руки.
— Вы не услышали то, что я хотел донести до вас! Повторяю еще раз: Монстрамент, фундамент нашей ассоциации, исчез из Яйца! Нас оставили без законодательства, и теперь мы беззащитны перед лицом таинственного злоумышленника, устроившего козни против Риалто. Мы не можем заниматься ничем иным, пока не выработаем стратегию поведения и защиты.
Эйч-Монкур с мягкой улыбкой произнес:
— Айделфонс, дорогой друг! Стоит ли впадать в такое отчаяние? Наша ассоциация базируется на мудрости своих членов!
Вермулиан Путешествующий По Сновидениям медленно протянул:
— У меня есть предположение, возможно, объясняющее сегодняшнее происшествие. Наверняка это Сарсем решил почистить призму и на время поставил в Яйцо копию. В любом случае, копия содержит ту же информацию, что и оригинал, а значит, может служить доказательством.
Хуртианкц сразу же одобрил слова Вермулиана:
— Я тоже так думаю! Не забывайте, что мы обнаружили в Персиплексе — копии или оригинале — сведения, которые позволяют осудить возмутительное поведение Риалто! Теперь его требования о возмещении убытков безосновательны!
Айделфонс постучал по кафедре молоточком, пытаясь восстановить тишину.
— Хуртианкц, твои замечания не относятся к делу. Если ты помнишь, Риалто с абсолютной достоверностью доказал нам свою невиновность, а там, где не нашлось прямых доказательств, просто отрицает свою причастность.
Хуртианкц пробормотал:
— Я лишь хочу прийти к консенсусу.
— Твои рассуждения несвоевременны. Риалто, ты не сказал ни слова — каково твое мнение?
— Я пока не готов выступить.
— А что скажешь ты, Шру?
— Только одно: потеряв Монстрамент, мы должны сохранить хотя бы статус-кво и не натворить никаких глупостей.
— Нафареддин, у тебя есть что сказать нам?
Нафареддин, известный в Старом Ромаре как Полосатый Страдалец, уже обдумывал планы на будущее:
— Если Персиплекс действительно исчез, то, взяв копию за основу, мы должны создать новый Монстрамент, назвав его Оранжевыми Принципами.
— Или Бледно-зелеными, или даже Розово-фиолетовыми, чтобы сочетать блеск и торжественность! — с энтузиазмом предложил Неженка Лоло.
Айделфонс мрачно возразил:
— Твое предложение бессмысленно. Зачем создавать новый документ неизвестного цвета, когда Голубые Принципы так долго служили нам верой и правдой? Документ Риалто, хотя и немного потрепанный, может послужить нам точкой опоры.
Хуртианкц снова возмутился:
— Если мы примем образец Риалто, то он восторжествует над нами! С новым же Персиплексом, созданным на основе копии, все предыдущие обвинения, включая требования Риалто о трехкратном возмещении ущерба, будут отвергнуты. Думаю, тогда Риалто придется отвечать за свои злодеяния.
— Это очень важно! Хуртианкц указал нам, оказавшимся в тупике, верный путь — он, скажем так, вонзил свои великолепные зубы в самое сердце проблемы! — вскричал Тчамаст, указывая на отличные белые протезы, замещающие во рту Хуртианкца природные зубы. Хуртианкц вежливо кивнул, принимая комплимент.
Вермулиан Путешествующий По Сновидениям, высокий и худой, словно шест, мужчина, с торчавшими в разные стороны густыми черными волосами, никогда не отличался болтливостью. Его выпуклые глаза, ни на чем не сосредотачиваясь, смотрели, казалось, на кончик его носа и часто бывали полуприкрыты веками — необходимое условие для путешествия по снам. В карательной фазе обвинений, выдвинутых против Риалто, он пользовался столь непонятной для других лексикой, что магам приходилось подолгу задумываться о смысле его фраз. Теперь же, словно очнувшись ото сна, Вермулиан выпрямился и резко заговорил, избегая цветистых метафор:
— Я облекаю идею Хуртианкца в форму официального заявления.
— Все не так просто, как вам кажется, друзья мои. Наша задача заключается, во-первых, в том, чтобы разузнать все возможное о судьбе Персиплекса! Нельзя отклоняться от главного! — возразил Айделфонс.
Эйч-Монкур выступил вперед.
— Я полностью согласен с Айделфонсом! Я лично предприму все возможное, чтобы подробно расследовать все произошедшее с Персиплексом. Остальным же предлагаю заняться повседневными вопросами, а значит, можно обсудить предложение Вермулиана.
Риалто пристально посмотрел на Наставника. Он поднес руку к губам, словно намереваясь прикрыть зевок, но вместо этого подал секретный знак. Айделфонс сморщил недовольную гримасу, но тем не менее сотворил заклинание Остановки Времени.
Глава 7
Риалто и Наставник молча осмотрели комнату, в которой в неподвижных позах сидели их коллеги по ассоциации.
— Это нонсенс! Каждый в группе держит при себе монитор, чтобы не быть обманутым соседом. Надо бы теперь собрать все мониторы и проверить, кто среди нас жульничает! — прогремел Айделфонс.
— Неважно. Я изобрел новую технику, которая с легкостью вводит монитор в заблуждение. Для этого надо лишь пару квампов и одного красноглазого Слугу.
Айделфонс сделал особый жест рукой, и в воздухе появилось отверстие, похожее на дверь. Из двери высунулась мордочка с ярко-красными глазами.
— Это Ошерл. Он не так ловок, как Слуги, но достаточно умен и быстр, правда, иногда подвержен депрессии. Его достоинства сводятся к пяти очкам, — произнес Айделфонс.
— Счет слишком уж велик. Тут явно закралась ошибка… — пробормотал Ошерл.
— А по-моему, это правильно. Впрочем, я проверю записи.
Риалто спросил Ошерла:
— Ты способен понижать свои очки?
— Конечно.
— Достаточно было бы простого да или нет.
— Как вам угодно. Мне-то все едино.
Риалто продолжил:
— Сегодня Айделфонс и я в хорошем настроении. Если ты исполнишь несколько несложных поручений, то можешь заработать целое очко…
— Что? Риалто, ты так запросто обещаешь очки моим Слугам? — прорычал Наставник.
— Я действую из здравых побуждений. Помни, мне позволено получить трехкратный размер потерянной собственности и провести как минимум одну конфискацию… Пока я согласен с тем, что ты не украл, а лишь взял на сохранение мои камни Иона, и не намерен выдвигать требований вернуть их втрое больше… — мягко произнес Риалто.
Айделфонс заговорил значительно спокойнее:
— Тогда пользуйся на здоровье. Можешь поступать с Ошерлом по своему усмотрению.
Ошерл задумчиво протянул:
— Одно очко — не больно уж лакомый кусок…
Риалто повернулся к Айделфонсу:
— По-моему, твой Ошерл переутомился, да и выглядит как-то апатично. Давай воспользуемся услугами более расторопного Слуги.
Ошерл встрепенулся и поспешно возразил:
— Может, я просто немного поторопился. Какие будут указания?
— Для начала подойди к каждому магу в комнате и сделай так, чтобы их мониторы не отразили заклинания Остановки Времени.
— Ну, это не так уж сложно.
Серая тень скользнула вдоль сидящих членов ассоциации.
— Все готово. Где честно заработанное мной очко?
— Не торопись. Очко станет твоим, когда ты выполнишь все мои указания, — ответил Риалто.
Ошерл скорчил кислую гримасу и недовольно протянул:
— Так я и знал…
— Тем не менее начал ты хорошо. Разве не ясно, что чем усерднее ты будешь, тем больше выгоды для себя извлечешь? — заметил Айделфонс.
— Ну чем щедрее ты будешь, тем большее усердие я готов проявить. Так что еще я должен сделать? — спросил Ошерл.
Риалто продолжил давать указания:
— Теперь ты подойдешь к каждому магу по очереди. Очень тщательно собери образцы пыли, грязи и мельчайших частичек с их обуви, исключая мою и Айделфонса. Помести образцы в отдельные банки и обозначь на них имена владельцев.
— Но я не знаю ваших имен — для меня вы все выглядите одинаково, — заметил Ошерл.
— Хорошо. Ты можешь просто пометить банки, а я назову тебе имена магов. Сначала Херард Вестник… Эо Хозяин Опалов… Пэргастин… Неженка Лоло… Шру… — Риалто поочередно назвал всех сидящих в комнате, и Ошерл выставил перед ним шеренгу стеклянных баночек, содержащих образцы пыли и грязи с обуви членов ассоциации.
— Проще простого. Что еще от меня требуется? — поинтересовался Ошерл.
— Следующее задание может потребовать от тебя покинуть Бумергарф. В любом случае, не слоняйся без дела и не отвлекайся на пустяки — наше время ограничено, — произнес Риалто.
— Для навозного жука помет бронтотабуса — дело первостепенной важности, — заметил Ошерл.
Риалто нахмурил брови.
— Мы с Айделфонсом несколько удивлены твоим намеком. Не потрудишься ли ты пояснить свои слова?
— Сравнение абстрактно. Так в чем состоит задание? — Ошерл поспешил сменить тему.
— Вершитель, состоящий на страже Священной Реликвии, которого мы называем Сарсемом, отсутствует на своем посту. Приведи его сюда для консультации.
— И это всего за одно очко? По-моему, оплата несколько занижена.
— Это почему же? Я лишь попросил тебя привести сюда Слугу.
— Да, но задание довольно утомительное. Сначала мне предстоит отправиться в Ла, чтобы разузнать, где ошиваются десять тысяч Слуг, потом запомнить характеристики Сарсема.
— Неважно. Ради целого очка можно и потрудиться. Выполнив задание, ты честно его заработаешь, — возразил Айделфонс.
Риалто добавил:
— Я скажу вот что: если ты все сделаешь хорошо, то не пожалеешь о затраченных усилиях. Учти, я больше ничего не обещал!
— Прекрасно. Но вы должны снять заклятье Остановки Времени. Я полечу на волне времени, как корабль, чьи паруса наполняет ветер.
— Последнее слово! Время пойдет своим чередом, но вот для тебя секунда мало отличается от столетия. Мы же гораздо чувствительнее к бегу минут, так что поторопись!
Риалто, увидев, что Айделфонс готовится снять действие заклинания, вскричал:
— Подожди! Надо сначала спрятать банки с образцами. У Хуртианкца глаза совы, и он может заинтересоваться банкой со своим именем. Поставь их под полку с ретортами!.. Хорошо. Айделфонс, не забудь, мы должны не допустить вынесения мне обвинительного приговора!
— Я помню. Ты готов?
— Не совсем. Осталось еще кое-что, — Риалто забрал себе словарь, который Вермулиан прихватил в Фалу. Затем вместе с Айделфонсом, торопясь и хихикая, словно школьники, Риалто создал копию словаря, содержащую массу абсурдных выражений, забавных оговорок и неточностей. Эту копию они и вложили в руки застывшему Вермулиану.
— Вот теперь я готов! — радостно воскликнул Риалто. Айделфонс снял действие заклинания, и собрание продолжилось, словно никогда и не было прервано.
Слова Эйч-Монкура повисли в воздухе:
— …и поэтому предложение Вермулиана может быть принято к обсуждению.
Риалто подскочил на своем месте.
— Я настаиваю, чтобы собрание было продолжено после того, как Эйч-Монкур проведет свое расследование. Только тогда мы будем обладать всей полнотой информации.
Вермулиан проворчал что-то в знак протеста; Айделфонс быстро перебил его и заявил:
— Вермулиан поддерживает предложение. Все согласны? Похоже, никто не против. Предложение принято, и собрание откладывается до момента завершения расследования. Солнце уже садится, и я порядком устал. Всем спокойной ночи.
Участники коллоквиума мрачно покосились в сторону Риалто, а затем маги неохотно разъехались по домам.
Глава 8
Риалто и Айделфонс немного расслабились. Наставник выставил двойную стражу снаружи особняка, и некоторое время маги потягивали глинтвейн, вытянув ноги к камину.
— Грязное дельце! Оно оставляет на душе неприятный осадок! — заговорил Айделфонс. — Будем надеяться, что удастся найти ориентир в банках с пылью или извлечь пользу из разговора с Сарсемом. Если же нет — мы окажемся в тупике.
Риалто ухватился за подлокотники кресла, словно приготовившись встать.
— Может, займемся образцами? Или ты хочешь немного отдохнуть?
Наставник поднялся на ноги и бодро ответил:
— Я не знаю усталости! Идем в кабинет. Мы изучим каждую крупинку и пылинку, рассмотрим образцы со всех сторон и под всеми углами зрения, пока не выясним истину. А после этого займемся Сарсемом.
Маги отправились в рабочий кабинет.
— Так-так! Вот и наши банки!
Изучив содержимое нескольких сосудов, Наставник разочарованно протянул:
— Тут нет ничего ценного…
— Не делай поспешных выводов. Нам понадобятся лучшие линзы и последнее издание «Характеристики веществ: Пыль и Частицы Последних Эонов», — заметил Риалто.
— Я так и думал. Все у нас под рукой. Я также приказал принести автоматический классификатор, чтобы сократить рутинную работу.
— Превосходно.
Дальнейшие исследования пошли гораздо быстрее. Одна за другой банки подверглись опустошению, а их содержимое — тщательнейшему анализу. Уже светало, когда маги закончили изучение образцов, и, изнуренные бессонной ночью, вышли на террасу подышать свежим воздухом.
По мнению Айделфонса, поиски мало к чему привели, и Наставник пребывал в мрачном расположении духа. После недолгого молчания он произнес:
— В основном, мы практически ничего не выяснили. Ничего не доказали и не опровергли. Непонятного слишком много: особенно любопытна пыль с ботинок Вермулиана, Хуртианкца, Эйч-Монкура, Неженки Лоло и Бизанта. Кроме того, непонятное на самом-то деле может оказаться вполне объяснимым.
Риалто кивнул.
— Частично ты прав. И все же я не разделяю твоего пессимизма. Каждая неясность кое-что говорит о себе, кроме одного-единственного примера.
— Ага! Ты имеешь в виду Вермулиана — частички с его обуви имеют уникальную форму, цвет и состав. Они отличаются от всех других образцов.
Риалто, улыбаясь, отрицательно покачал головой.
— Я имел в виду совсем не Вермулиана. В его случае частички принесены из путешествий по сновидениям, а там, как известно, свой, неповторимый ландшафт. Просто наши каталоги отличаются неполнотой. Что же до Хуртианкца, то он использует медицинскую пудру для уничтожения грибка на ногах, так что его пыль можно отнести к разряду обычных. На ботинках Бизанта содержатся остатки фосфорической извести, ведущие свое происхождение из вполне естественных для него областей. Каталоги просто обходят эту тему молчанием. У Неженки Лоло обнаружились многочисленные разноцветные частицы. Помнится, когда он участвовал в Шараде Безумств, ему выпал фант нарисовать на лице разноцветные физиономии.
— Как тогда можно объяснить наличие частиц на ногах? — удивленно спросил Айделфонс.
— Его роль в спектакле состояла в том, чтобы, высоко задирая ноги, петь на два голоса — фальцетом и басом. Частицы красок могли попасть на его обувь. Так что его образец тоже можно причислить к разряду обычного.
— А Эйч-Монкур?
— Его пыль, хотя и необыкновенная, вряд ли может дать нам какую-либо информацию. Мы страдаем от недостатка сведений: любит ли Эйч-Монкур посещать пещеры и катакомбы?
Айделфонс принялся теребить бороду.
— Насколько я знаю — нет. Но это еще ни о чем не говорит. Только на прошлой неделе я узнал, что Закулик-Кнутц — старейший в Хубе и сам контролирует продолжительность своего существования.
— Странно, но любопытно! Так вот, возвращаясь к Эйч-Монкуру — его обувь хранит частицы грязи, которая существует лишь в нескольких подземных укрытиях мира.
— Хм. И что бы это значило?
— Точно не знаю, но я склонен подозревать именно Эйч-Монкура.
Айделфонс вяло усмехнулся.
— Чтобы доказать его вину, нам надо сначала переговорить с Сарсемом.
— Само собой. Надеюсь, Ошерл проинформирует нас, как только узнает новости.
— Я тоже надеюсь на его сознательность, — Айделфонс задумчиво перевел взгляд в сторону рабочего кабинета. — Я отлучусь на минуту.
Наставник покинул террасу и почти тотчас же возглас удовлетворения послышался из кабинета. Маг снова вышел на улицу в сопровождении Ошерла и второго Слуги, в облике голубой птицеподобной твари около шести футов ростом. Айделфонс с возмущением заявил:
— Ты только посмотри на эту парочку! Они могут обойти десять Эонов с той же легкостью, с какой мы обходим обеденный стол, и тем не менее ни один из них и не подумал сообщить о своем прибытии. Я нашел Ошерла спящим в скорлупе, а Сарсем уселся на балку под потолком!
— Не стоит унижать нас! В общении с существами, подобными вам, следует соблюдать точность. Я не привык действовать без подробных инструкций. Стоит проявить инициативу, и ты набросишься на меня с массой обвинений. Меня отправили на задание из кабинета; выполнив поручение, я вернулся в кабинет. Если ты хотел, чтобы я потревожил вас за столь вульгарным занятием, как прием пищи, следовало сказать об этом заранее, — проворчал Ошерл.
Айделфонс возмущенно надул щеки.
— По-моему, наглость в твоих словах бьет через край!
— Неважно! Главное, что он привел Сарсема и выполнил задание. Ошерл, ты неплохо потрудился! — заметил Риалто.
— Как насчет моего заработанного очка?
— Это зависит от разговора с Сарсемом. Сарсем, ты не хочешь присесть?
— В моем настоящем обличье удобнее разговаривать стоя.
— А почему бы тебе тогда не принять человеческие формы, и не присоединиться к нам за столом?
— Хорошая идея, — почти мгновенно Слуга превратился в обнаженное бесполое существо с лиловой кожей и розовыми полосками на позвоночнике, отдаленно напоминающее человека. Он уселся за стол, но отказался от угощений.
— В конце концов человеческое обличье — лишь форма. Если я начну отправлять внутрь всякую дрянь, то наверняка заболею.
— Как хочешь. А теперь перейдем к делу. Где Голубой Персиплекс, который тебе поручено охранять?
Сарсем осторожно спросил:
— Ты говоришь о голубой призме, стоящей на пьедестале? Этот объект можно найти на том же месте — он не лишился ни капли заключенной внутри мудрости.
— А почему ты покинул свой пост?
— Святая простота! Один из магов прислал новый официальный Персиплекс для замены старой версии, утратившей значимость.
Риалто усмехнулся.
— Откуда ты узнал, что он говорит правду?
— Благодаря показаниям вашего представителя, — Сарсем откинулся в кресле. — Мне думается, если солнце погаснет, новый Персиплекс будет излишней роскошью…
— Рассказывай дальше.
— Я обратил внимание мага на тот факт, что отныне мне предстоит охранять целых два священных предмета. Он ответил, что новый Персиплекс займет место старого, который отправится на хранение в надежное место. Туда его должен был доставить ваш представитель. В любом случае мои услуги более не требовались.
Риалто подался вперед.
— Обсуждался ли вопрос о твоих очках?
— Припоминаю, что такой разговор действительно состоялся.
— Какое же количество было у тебя изъято в связи с понижением в должности?
— Собственно говоря, все.
— Как такое возможно, если твой чаг[76] всегда находится в моем рабочем кабинете?
Сарсем нахмурился и вяло протянул:
— Не знаю, не знаю…
Пораженный внезапной догадкой, Айделфонс встал на ноги и вышел на террасу. Через минуту он вернулся и упал в кресло. С обреченным видом Наставник обратился к Риалто:
— Чаг Сарсема исчез. Ты когда-нибудь слышал о подобном?
Риалто задумчиво спросил:
— Когда это могло случиться?
— Наверняка в момент действия заклинания Остановки Времени.
Айделфонс повернулся к Сарсему.
— Мы оба стали жертвами обстоятельств! Конфискация твоих очков не санкционирована! Сарсем, над тобой жестоко подшутили. Конфискация недействительна! А мы потеряли Персиплекс… Я не одобряю твоего поведения, Сарсем!
— Ха! — вскричал Сарсем, отрицательно помахав бледным лиловым пальцем с серебряным ногтем у себя перед носом. — Я не так глуп, как вы думаете!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я принадлежу к тем редким индивидуумам, которые могут одновременно проанализировать все стороны происходящего! Неважно, что мною тогда двигало, но я решил оставить старый Персиплекс у себя.
— Ха-ха! Браво, Сарсем!..
— Тем не менее ваш представитель…
— Выражайся точнее, Сарсем — он не являлся нашим представителем.
— Хотя он выглядел разочарованным, я припрятал старую призму в надежном месте. Думаю, он мог проследить за мной…
— С чего ты взял?
— Потому что, как и я сам, он заинтересован в сохранности старого Персиплекса и не успокоится, пока не обнаружит, куда я его спрятал.
Риалто усмехнулся.
— Ты спрятал его в пещере?
— Да. Но как ты узнал?
— Ну, мы тоже не лыком шиты. В общем, ты передал Персиплекс преступнику.
— Вовсе нет. Я положил призму в известное мне одному место, куда может проникнуть только очень маленькое существо. Чтобы удвоить надежность укрытия, я отправил призму в Шестнадцатый Эон.
— А как ты узнал, что преступник не отправился за тобой и туда и не забрал Персиплекс?
— Разве он может проникнуть в расщелину, куда вам не просунуть даже руку? Кроме того, я присматриваю за пещерой с той же легкостью, с которой вы сейчас можете наблюдать за поверхностью своего стола. Ничто не появлялось и не исчезало оттуда. Из этого я делаю вывод, что Персиплекс лежит на месте в целости и сохранности.
Риалто поднялся на ноги.
— Идем. Надо еще раз посетить Священную Реликвию! Ты отправишься в Шестнадцатый Эон и вернешь настоящий Персиплекс на место. Айделфонс, ты готов? Мы поедем на твоей воздушной карете.
Глава 9
Риалто, Айделфонс и Сарсем с кислыми минами стояли на вершине холма Священной Реликвии. Сарсем разочарованно говорил:
— Очень сложная дилемма! Я обыскал пещеру — но безуспешно. Готов поклясться, что Персиплекс не могли вынести тем же путем, которым я спрятал его там. Странно!
Риалто выдвинул предположение:
— Возможно, есть еще один вход в пещеру. Как ты думаешь, Сарсем?
— Вероятно… Я сделаю обход по Зонам, — ответил Слуга.
Почти мгновенно он вернулся с отчетом.
— Пещера была открыта для входа на протяжении короткого времени в Шестнадцатом Зоне. Сейчас вход не виден. Это хорошая новость — если я немного сбит с толку, то преступник должен сходить с ума от безысходности.
— Вовсе не обязательно, — заметил Риалто.
Сарсем снова принялся за поиски.
— В Шестнадцатом Зоне, как мне запомнилось, три черных утеса рухнули вниз, и река потекла в долину… В то время этот холм едва высовывался из-под воды… Теперь я абсолютно уверен — нам надо спуститься в долину.
Сарсем первым направился вниз по каменистому холму в сторону узкого ущелья, заваленного камнями.
— Многое изменилось. Скала в форме бычьего рога обрушилась вниз. Другая — вон туда, еще одна — туда, где сейчас виднеются округлые холмики. Быть может, между теми камнями?.. Вот это место, хотя вход завален детритом. Стойте в стороне, пока я обыщу заваленное ущелье.
Сарсем создал мощный поток воздуха, переворачивавший каменные завалы и расчищавший вход внутрь пещеры. Затем все трое подошли. Айделфонс направил сгусток света в проход и направился к пещере, но Риалто удержал его.
— Минуту! — он указал на двойную цепочку следов, оставшуюся на песочном полу пещеры.
— Сарсем, это твои следы?
— Конечно, нет! Когда я покидал пещеру, на песке не было никаких следов.
— Тогда можно предположить, что кто-то приходил сюда после тебя. Этим кем-то вполне мог быть Эйч-Монкур, если принимать во внимание образец пыли с его ботинок.
Сарсем вошел внутрь пещеры, не оставляя за собой следов, и почти сразу же вернулся.
— Персиплекса нет на месте.
Риалто и Айделфонс застыли от неожиданности.
— Плохие новости. Ты не справился со своим заданием, Сарсем, — медленно произнес Айделфонс.
— Ближе к делу. Где сейчас Персиплекс? — спросил Риалто. — В прошлом или в настоящем? А может, он был уничтожен?
— Кто мог отважиться на дерзость уничтожить призму? Даже Демону не придет в голову такое преступление. Я уверен — Персиплекс цел, — заявил Айделфонс.
— Я склонен согласиться с тобой. Сарсем, судя по направлению следов, их оставили тогда, когда вход в пещеру еще не был завален, — предположил Риалто.
— Точно. Я могу добавить: если следы оставил некто, рассчитывающий найти Персиплекс, то ему это не удалось. Следы начинаются у входа, минуют нишу, в которой я спрятал призму, удаляются в глубь пещеры, а потом возвращаются назад. Оставивший их явно был разочарован своей неудачей. Персиплекс вынесли отсюда раньше.
Риалто повернулся к Айделфонсу.
— Если ты помнишь, Эйч-Монкур прибыл в Бумергарф с остатками подземной пыли на ботинках. Похоже, ему не удалось разыскать призму.
— Ты прав. Тогда кто же забрал Персиплекс? — задумчиво произнес Айделфонс.
Риалто жестко заявил:
— Сарсем, твое поведение привело к ужасным последствиям. Должен ли я напоминать тебе об этом?
— Не стоит! Я осознаю свою вину и готов понести наказание. Можете лишить меня звания Слуги.
— Мы не настолько жестоки. Лучше приложи все силы к тому, чтобы помочь нам отыскать Персиплекс, — заявил Айделфонс.
Лиловое лицо Сарсема уныло вытянулось.
— Должен еще раз огорчить вас. Я не могу вернуться в Шестнадцатый Эон, потому что, по сути, я уже там.
— Что? Не понимаю тебя! — воскликнул изумленный Айделфонс.
— Неважно. Но я действительно не могу вернуться туда, — ответил Сарсем.
— Хм-м… Похоже, у нас появилась еще одна проблема, — вяло протянул Айделфонс.
Риалто спокойно произнес:
— Я вижу лишь одно решение. Наставник должен отправиться в Шестнадцатый Эон и разыскать Персиплекс. Приготовься, Айделфонс. А теперь…
— Подожди! С каких пор ты распрощался со своим пресловутым благоразумием? Я не могу бросить ассоциацию в столь сложном положении! Ты с твоим острым зрением и редким умом — самая подходящая кандидатура для поисков призмы. Сарсем, ты разделяешь мое мнение? — поинтересовался Айделфонс.
— В настоящий момент мои выводы не имеют большого значения. Тем не менее мне ясно одно: тот, кто хочет вернуть Персиплекс на место, должен отправиться за ним в прошлое.
Риалто глубоко вздохнул.
— Сарсем, хотя временами ты ведешь себя как слабоумный, сейчас, похоже, ты действительно прав. Что ж, если я должен ехать, я поеду.
Все трое вернулись в Бумергарф. Риалто тщательно подготовился, упаковал в дорожный рюкзак словарь наречий, самоприумножающиеся монеты, каталог простейших заклинаний, а заодно Ошерла в его скорлупе.
Айделфонс дал коллеге последние инструкции:
— В конце концов, ты даже получишь удовольствие от своего путешествия. Ты посетишь страну Шир-Шан — в то время она считалась центром Вселенной. Большой Географический справочник называет лишь шесть могущественных магов, живущих там. Один — далеко на севере, где сейчас находится страна Кутц. Летающее существо, известное как диволт, управляет облаками. Оно похоже на пельграна с длинным рогом на носу и говорит человеческим голосом. Ты должен помнить три правила хорошего тона: кушак завязывается на левом боку; только акробаты, актеры и продавцы сосисок носят желтые кушаки; виноград едят с помощью ножа и вилки.
Риалто раздраженно отмахнулся.
— Я не планирую более одного обеда в Шир-Шан. Наверняка было бы лучше, если бы ты сам отправился туда.
— Но это невозможно! Ты просто создан для такой работы! Надо лишь сходить в прошлое, взять Персиплекс и вернуться в настоящее. Итак, Риалто! Ты готов?
— Не совсем! Каким образом я смогу вернуться обратно?
— Хороший вопрос! Какова процедура возвращения? — обратился Наставник к Сарсему.
— Это не в моей компетенции. Я могу отправить Риалто в любой из Эонов прошлого, но возвращаться он должен самостоятельно, — ответил Слуга.
— Риалто, имей терпение! Сарсем, скажи нам наконец, как Риалто сможет вернуться?
— Думаю, ему придется положиться на Ошерла.
— Прекрасно! Ошерлу можно доверять — или я ничего не понимаю, — заявил Айделфонс.
Приготовления шли своим чередом. Риалто сменил желтый кушак, завязанный на правом боку, на отличный черный, завязав его слева. Ошерл расположился в своей скорлупе, и оба они отправились в прошлое.
Глава 10
Риалто очутился в теплом облаке тумана, казавшимся то персиково-оранжевым, то красноватым, то розовым. Маг стоял в центре зеленой долины, окруженной скалистыми уступами высотой в милю. Вершина, которой суждено было стать прибежищем Священной Реликвии, поднималась выше всех и терялась в пелене облаков.
Вид на долину поражал своим величием и умиротворенностью. Казалось, она была необитаема, хотя Риалто заметил плантации дынь и голубые виноградники: их кусты отягощали крупные фиолетовые ягоды.
К своему глубокому удовлетворению, Риалто обнаружил оставленный Сарсемом знак, сообщавший о близости места хранения Персиплекса — кучка обнаженной каменистой породы поблескивала на солнце возле трех молодых кипарисов. Правда, молодые кипарисы на деле оказались гигантскими деревьями с шишковатыми и поросшими мхом стволами. Все же маг знал, куда предстоит идти.
По точнейшим расчетам Сарсема, Риалто должен был попасть точно в тот промежуток времени, когда сам Слуга посещал пещеру. Айделфонс тщетно старался определить границы временного интервала:
— Секунда? Минута? Час?
Риалто тогда отвлек Ошерл, требовавший заработанное очко, и он расслышал лишь обрывок из объяснений Сарсема:
— …высочайшая точность! — и… случайный поворот, и мгновенное выпадение в межэоновые слои…
Айделфонс спросил еще что-то, и снова Ошерл отвлек Риалто, и маг услышал нечто, напоминавшее математическую теорию:
— …часто ближе, чем тысячная частичка процента, плюс-минус, которая нуждается в вычислении.
Риалто повернулся, чтобы принять участие в беседе, но алчный Ошерл снова задал какой-то вопрос, и маг расслышал только слова Айделфонса:
— … пять эонов: огромный период времени!
Ответом Сарсема послужило лишь своеобразное хмыканье, свойственное Слугам.
Вход в пещеру располагался не очень близко. Сарсем оказался не совсем точен в своих инструкциях; пришлось довольно долго идти, пока показалось квадратное отверстие пяти футов шириной и чуть превосходившее по высоте рост Риалто. Над головой была нарисована розовая раковина, а пол внутри расщелины покрывала белая глина.
Риалто недовольно поморщился: что-то явно было не так. Войдя внутрь пещеры, маг обнаружил слева, на уровне своего плеча, небольшое отверстие в стене — туда Сарсем в свое время положил Персиплекс.
Сейчас в углублении было пусто, что, в общем, не очень удивило Риалто. Странный запах, вероятно, органического происхождения, стоял в пещере. Казалось, здесь не было ни одного живого существа.
Риалто вышел наружу и уселся на плоский валун, чтобы поразмыслить. Вдалеке он увидел идущего к горам старика: худощавый, небольшого роста, с пышной копной седых волос и узким сизым лицом, на котором особенно выделялся нос. Старик был одет в черный балахон с белыми полосами, подвязанный черным кушаком, и кожаные сандалии, закрепленные ремешками едва ли не на икрах. Манера двигаться показалась Риалто странной и даже нелепой, но старик явно был из богатого люда.
Спрыгнув с камня, Риалто пошел ему навстречу, и коснулся пальцем словаря — этого было достаточно, чтобы заговорить на любом наречии.
Старик заметил приближение незнакомца, но не свернул со своего пути и продолжал спокойно шагать своей подпрыгивающей походкой. Риалто позвал его:
— Сэр, подождите минутку! Вы так быстро идете! В вашем возрасте человек должен заботиться о себе!
Старик остановился.
— Ничего страшного! Если бы все были одинаково добрыми, я бы жил, как король!
— Вы совершенно правы. И все же надо быть снисходительнее к себе. Что вынудило вас идти пешком так далеко?
— Да уж лучше быть здесь, чем вне пределов долины, где царит хаос. А вы сами? Я полагаю, вы прибыли издалека, судя по тому, как неуклюже завязан ваш пояс.
— Моды меняются. Вообще-то я ученый, и прислан сюда на поиски важного артефакта, — вывернулся Риалто.
Старик с подозрением осмотрел мага с ног до головы.
— Серьезно? Я не знаю ни о чем, что подходило бы под ваше описание на протяжении сотни миль, кроме, может быть, скелета моего двухголового козла.
— Я имел в виду голубую призму, которую оставили на хранение вон в той пещере и которой теперь там нет.
Старик сделал отрицательный жест рукой.
— О призмах — исторических и не очень — я знаю немного. А о пещерах — до прихода твастиков здесь не было ничего, кроме хаотических каменных джунглей.
— Как давно это было?
Старик задумчиво потер кончик носа.
— Дайте-ка, сосчитаю… Неддл тогда все еще покупал мой ячмень… Гарлер еще не женился в третий раз, но уже построил новый амбар… Пожалуй, лет тридцать тому назад.
Риалто заскрежетал зубами от злости на Сарсема.
— А эти ваши твастики — что о них известно?
— Большинство вернулись в Канопус — там для них климат более подходящий. Хотя парочка осталась, и они вполне довольны своим жилищем и вовремя платят по счетам, чего я не могу сказать о собственном зяте, хотя я не выбрал бы твастика в женихи дочери… О, да я их слышу! Они возвращаются домой из клуба.
Ушей Риалто коснулись странные переливчатые звуки, напоминавшие звон десятков маленьких колокольчиков. По дороге двигалась пара двадцатиногих существ восьми футов в длину и четырех в высоту с огромными круглыми головами, усеянными шишками, хохолками и усиками. Нечто, напоминающее хвосты, было приподнято и закручивалось в виде элегантной спирали вверх и вперед, словно у скорпионов, а с кончиков спиралей свисало по небольшому гонгу. Маленькие колокольчики и просто вибрирующие кусочки металла украшали коленные сгибы каждой из двадцати ног твастика. Один из них был одет в темно-зеленое бархатное платье, второй — в вишнево-розовое из плюша.
— Вон идут твастики. Что же до содержимого пещер, то они знают это лучше меня, — заметил старик.
Риалто с сомнением приглядывался к увешанным колокольчиками существам.
— Отлично, но как к ним следует обращаться?
— О, они не заносчивы — простого «сэр» или «ваша честь» вполне достаточно.
Пересекая долину, Риалто подошел к пещере до того, как твастики вошли внутрь, и позвал:
— Сэры! Не могу ли я задать вам один вопрос? Я здесь по очень важному делу!
Твастик, одетый в темно-зеленое платье, ответил шипящим голосом, видимо, используя звуки, производимые нижней челюстью:
— Сейчас не очень подходяще время для работы. Если вы хотите нанять наших рабочих для разгрузки чего-либо, то минимальная стоимость услуг — один гросс.
— Нет, меня интересует другой вопрос. Я понял, что вы обитаете в этой пещере вот уже тридцать лет.
— Вы сплетничали со стариком Тиффетом! Слишком уж — он болтлив! Но вы правы, мы живем здесь уже тридцать лет.
— А когда вы только прибыли, не находили ли в пещере голубой кристалл, спрятанный в нише у входа? Я бы очень оценил, если бы вы были откровенны со мной.
— Нет причин, по которым я не должен быть с вами откровенным. Я лично обнаружил голубой кристалл и немедленно выбросил его. В Канопусе голубой цвет считается несчастливым.
Риалто схватился за голову.
— А что случилось с ним потом?
— Спросите лучше Тиффета. Он нашел кристалл среди мусора и подобрал его, — на этом твастики скрылись в глубине пещеры.
Риалто поспешил назад, догонять быстро удаляющегося старика.
— Подождите, сэр! Еще пара вопросов! — крикнул он.
Тиффет остановился.
— Что теперь?
— Как вы знаете, я прибыл издалека в поисках голубой призмы. Твастики выбросили ее из пещеры, и, похоже, именно вы вытащили ее из мусорной кучи. Где она теперь? Верните мне ее, и я сделаю вас богатым человеком!
Тиффет моргнул и потер свой длинный нос.
— Голубая призма? Да! Я совсем забыл про нее. Точно! Я вытащил ее из кучи хлама и выставил на стойку в лавке. Через неделю пришли сборщики налогов от Короля всех Королей и забрали кристалл в уплату моих долгов, отменив даже обычное битье палками, чему я был очень рад.
— А призма?
— Ее увезли в королевскую сокровищницу в Баск Тахор, думаю. А теперь, сэр, я должен идти. Сегодня у нас на ужин тыквенный суп с сыром, и мне надо поторопиться, чтобы получить свою порцию.
Риалто снова уселся на камень и наблюдал, как Тиффет шустро удаляется в сторону своего жилища. Порывшись в сумке, маг извлек оттуда скорлупу и выпустил из нее Ошерла. По одному ему известной причине Ошерл на этот раз явился в облике лисицы.
— Итак, Риалто! Ты готов вернуться домой с Персиплексом?
Риалто заподозрил иронические нотки в голосе Слуги и холодно поинтересовался:
— Могу я узнать причину твоего веселья?
— Мне не нужна причина для веселья. Я от природы беспечен.
— Как бы я ни старался — мне не найти ничего забавного в сложившейся ситуации. Я хочу поговорить с Сарсемом.
— Как тебе будет угодно.
На дороге появился Сарсем, все в том же обличье бесполого человекоподобного существа с лиловой кожей.
— Риалто, ты хотел меня видеть?
— Я очень недоволен твоей работой. Ты ошибся в подсчетах на целых тридцать лет.
— Всего каких-то тридцать лет в промежутке в пять эонов? Это более чем точно.
— Не в данном случае. Персиплекса нет в пещере. Какие-то торговцы из Канопуса увезли его. Тебе поручили охранять Персиплекс, а теперь он исчез!
Сарсем помолчал с минуту, затем ответил:
— Я не выполнил свой долг. Ничего более говорить не стоит.
— Кроме одного: раз уж ты совершил ошибку, то должен помочь мне найти Персиплекс.
Сарсем имел собственный взгляд на вещи:
— Риалто, ты утратил логику! Да, я не выполнил свой долг. А какая связь между моим провалом и поисками реликвии? Надеюсь, ты понимаешь, что ее нет? Так что у тебя не может быть больше претензий ко мне.
— Связь — не прямая, так косвенная — все же существует. Совершив оплошность, ты подвергся суровому наказанию. Помогая мне найти призму, ты можешь вернуть себе несколько очков.
Сарсем подумал немного, потом ответил:
— Я не уверен. Тут что-то не так. Например, кто даст мне очки? Ты в пяти зонах от реального времени, и, по сути, даже не существуешь.
— Айделфонс, мой верный союзник.1 Он защитит мои интересы.
Сарсем издал странный звук, который среди подобных ему существ означал усмешку.
— Риалто, твоя наивность просто смешна. Ты до сих пор не понял, что Айделфонс возглавляет заговор против тебя?
— Это не так! Ты опираешься на тот факт, что он забрал себе мои камни Иона.
Сарсем взглянул на Ошерла.
— Где же правда?
Ошерл подумал и сказал:
— Сейчас Айделфонс видит для себя единственного врага — Эйч-Монкура.
Сарсем почесал фиолетовый нос своим серебряным ногтем.
— Ага, значит, у Риалто есть шансы вернуться обратно… Риалто, возьми эту подзорную трубу: она показывает голубую точку в небе прямо над тем местом, где находится Персиплекс. Запомни, если ты хочешь что-то спросить — у Эйч-Монкура, например, — обращайся к Ошерлу, а не ко мне. Ты понял?
— Конечно. Эйч-Монкур забил твою голову чепухой. Если ты так стремишься разделить его участь в погоне за очками, тебе придется столкнуться с Виихом.
Сарсем издал тонкий визг, означавший сильную степень испуга, а затем вызывающе выкрикнул:
— Ты совсем заговариваешься! Не тревожь меня больше, я устал от Персиплекса — новая версия Монстрамента будет действительной до скончания веков. Что же до тебя, то Айделфонс даже не заметит, если ты не вернешься. Эйч-Монкур почти сравнялся с ним в могуществе.
— А что будет с Эйч-Монкуром, когда я вернуть в Двадцать первый эон с Персиплексом?
Сарсем усмехнулся.
— Риалто, разве я неясно выразился? Найди Персиплекс, если хочешь, радуйся своей находке… и наслаждайся прелестями Шестнадцатого Эона — вряд ли тебе придется встретиться со своими врагами.
— А как насчет Ошерла? Он не сможет вернуть меня назад в Бумергарф? — вяло поинтересовался Риалто.
— Спроси его сам.
— Ну, Ошерл? Ты тоже окажешься вероломным предателем?
— Риалто, я искренне верю, что тебе понравится в этом безмятежном эоне. Ты сможешь начать новую жизнь свободного человека и наслаждаться ее маленькими радостями. Ты не способен ограничивать мои очки.
Риалто улыбнулся той отрешенной, почти что угрожающей улыбкой, которая так часто раздражала его коллег. Из сумки мага выскользнул черно-красный предмет, напоминающий змею.
— Чаг! — вскричал Сарсем, затрепетав от ужаса.
Чаг обвился вокруг Ошерла, ловко проник ему в голову через одно ухо, и, выскользнув из второго, завязался узлом вокруг головы Слуги. Затем Ошерла словно подбросило к ближайшему дереву, и он оказался подвешенным на ветку.
Риалто повернулся к Сарсему:
— Я поступил с Ошерл ом так, как он того заслуживает. Думаю, он изо всех сил будет помогать мне. Ошерл, я прав? Или мы предпримем дальнейшие шаги в борьбе друг с другом?
Ошерл нервно облизал языком свою лисью мордочку.
— Риалто, ты слишком жестоко отреагировал на мою невинную шутку. Очень непросто вот так висеть в воздухе…
— Я никому не угрожаю… Честно говоря, я ошарашен откровенностью Сарсема. Он, видимо, недооценил гнев Айделфонса, да и мое недовольство тоже. Что ж, он заплатит за вероломство ужасную цену. Это не угроза, а лишь констатация факта.
Сарсем, фальшиво улыбаясь, сделал глубокий вздох. Ошерл судорожно забил ногами в воздухе, выкрикнув:
— Твои заявления напугали беднягу Сарсема! Я был бы ужасно рад, если бы…
— Тихо! Меня интересует только Персиплекс! — заявил Риалто, поднеся к глазам подзорную трубу. К его неудовольствию, большая часть неба была затянута тучами.
Маг достал из сумки сапоги с заклинанием Легкости, позволявшие ходить по воздуху. Ошерл наблюдал за ним с все возрастающим беспокойством. Наконец, не выдержав, он вскричал:
— А как насчет меня? Долго еще мне наслаждаться падающим птичьим пометом?
Риалто сделал удивленное лицо:
— Да я уже забыл о тебе… Да. Очень неприятно, когда тебя предают помощники.
— Конечно же, нет! Как ты мог поверить моей глупой шутке? — с энтузиазмом вопрошал Ошерл.
— Что ж, Ошерл, я принимаю твои объяснения. Возможно, ты мне еще пригодишься, в конце концов, ведь надо будет возвращаться в Бумергарф.
— Само собой! Естественно, я помогу тебе!
— Тогда забудем пока о твоей шутке.
Чаг выскользнул из ушей Ошерла и исчез в сумке мага. Слуга скорчил недовольную гримасу, но послушно отправился в свою скорлупу.
Риалто поднялся в воздух на высоту двадцати футов и отправился прочь от холма Священной Реликвии.
Глава 11
Перед Риалто открывались широкие просторы долин, лесов и полей. Поблизости можно было различить несколько маленьких ферм, каждая из которых имела свою силосную башню, выкрашенный белой краской амбар и сад с остриженными в шарообразную форму деревьями. В миле или двух маг различил деревню. Домики в ней радовали глаз нежно-розовыми красками, кругом росли зонтичные пальмы. Дальше за деревней клубы пыли мешали различить детали ландшафта.
Риалто присел на край утеса и, достав подзорную трубу, осмотрел небо над головой. К его удовлетворению, темно-голубое пятнышко обнаружилось на горизонте.
Маг положил трубу обратно в сумку, и вдруг в сотне ярдов от себя, на поляне, заметил трех юных девушек, собиравших ягоды.
Каждая из них была одета в черную куртку поверх полосатой блузки, черные панталоны, подвязанные у колен черными бантиками, черные чулки и черные туфли, украшенные белыми помпонами. Все как одна были круглолицыми; прямые черные волосы коротко острижены надо лбом. Риалто счел их некрасивыми, похожими на странных маленьких кукол.
Маг подошел к ним поближе и остановился в десяти ярдах. Всегда расположенный производить хорошее впечатление на юных особ женского пола, он оперся одной рукой о ствол дерева, а второй поправил свою шляпу так, чтобы выглядеть внушительнее.
Девушки, увлеченные болтовней, не обратили внимания на его присутствие. Маг заговорил мелодичным голосом:
— Юные создания, позвольте мне привлечь ваше внимание хотя бы на минуту. Я удивлен, обнаружив столь прекрасных девушек за таким нудным занятием, как сбор ежевики.
У девушек от удивления вытянулись лица, затем все трое вскрикнули от ужаса и замерли на местах, слишком испуганные, чтобы бежать.
Риалто нахмурился.
— Почему вы дрожите? Я что, похож на монстра или чудовище?
Одна из девушек произнесла дрожащим голосом:
— Сэр Вурдалак, ваша жуткая внешность очень впечатляюща! Пожалуйста, подарите нам жизнь, чтобы мы могли рассказать о вас людям!
Риалто холодно произнес:
— Я не вурдалак и не демон, так что ваш испуг неуместен.
Та же девушка, осмелев, спросила:
— В таком случае, что вы за странное существо?
Вторая с благоговейным трепетом предположила:
— Он Пуунер, или, может быть, Бохул, и мы все равно что покойники теперь!
Риалто еле сдерживал свое раздражение.
— Что за ерунду вы говорите? Я всего лишь путешественник из далекой страны, а вовсе не Пуунер и не Бохул. Я не причиню вам никакого вреда. Разве вы никогда раньше не видели чужеземцев?
— Конечно, видели, но ни один из них не был столь же суров на вид и не носил такой смешной шляпы.
Риалто сдержанно кивнул.
— Я не намерен менять свое лицо, но с удовольствием выслушаю ваши замечания насчет шляпы — что у вас в моде?
Первая девушка сказала:
— В этом году все носят фетровые шляпы в форме «котелка» — так они называются — и обязательно красного цвета. Можно добавить один голубой наушник в качестве скромного украшения или фаянсовый значок, говорящий о принадлежности к определенной касте, если вы франт.
Риалто вытащил из сумки скорлупу и позвал:
— Ошерл, принеси мне шляпу, отвечающую данному описанию. Еще накрой здесь стол с подходящей по времени едой.
Почти мгновенно появилась шляпа. Риалто повесил свою на ветку, затем надел и поправил на себе новую. Девушки тотчас захлопали в ладоши в знак одобрения.
В это время Ошерл накрыл замечательный стол на ближайшей поляне.
Риалто жестом пригласил девушек проследовать туда.
— Даже юные леди самого строгого воспитания способны оттаять при виде столь аппетитных блюд. Посмотрите, сколько сластей — со сливками, фруктовым желе — на любой вкус. Мои дорогие юные леди, я приглашаю вас принять участие в моей скромной трапезе.
Самая острожная из девушек спросила:
— А что вы попросите у нас потом?
Вторая зашикала на нее:
— Тс-с! Тихо! Джентльмен всего лишь пригласил нас разделить его трапезу. Мы должны ответить столь же учтиво.
Третья захихикала:
— Сначала пообедай — беспокоиться будешь потом! В конце концов ему не обязательно сначала кормить нас — ведь он может заставить нас сделать что угодно. Твоя осторожность тут излишня.
— Может, ты и права. Вообще-то, в новой шляпе он выглядит уже не так ужасно, как раньше, а я очень люблю паштет из морских лисиц, — ответила первая.
Риалто с достоинством произнес:
— Вы можете наслаждаться едой без всяких задних мыслей.
Девушки подошли к столу, и, не обращая внимания на Риалто, принялись жадно поглощать стоявшие на нем блюда.
Маг поинтересовался:
— Откуда взялись вон те странные тучи, закрывающие небо на горизонте?
Девушки одновременно повернулись в указанную Риалто сторону, словно раньше не видели там ничего необычного.
— Это направление к Баск Тахору. Пыль поднимается из-за военных действий.
Риалто нахмурил брови и спросил:
— Разве у вас идет война?
Девушки посмеялись над его неосведомленностью и ответили:
— Войну начали герцоги Бохулика из Восточной Эттаки. Они привезли с собой множество боевых снарядов и запускают их без перебоя на Васк Тахор. Но они никогда не смогут победить Короля всех Королей и его Тысячу Рыцарей.
— Похоже, что так. А теперь, простите меня, дамы, я вынужден вас покинуть, — заявил маг.
Девушки медленно вернулись к зарослям ежевики, но желание собирать ягоды у них явно пропало. Продолжая лениво обрывать фиолетово-черные ягоды, все трое попеременно оборачивались и через плечо наблюдали за удаляющимся силуэтом Риалто. Маг отправился на север.
Прошагав около мили, он поднялся над поверхностью земли и побежал по ветрам в сторону Васк Тахора.
К тому времени, как он добрался до места сражения, исход битвы был ясен. Боевые машины герцогов Бохулика, включая огромные катапульты и повозки-платформы, совершили невозможное; в Финнейской Долине к востоку от Васк Тахора Двадцать Армий Последнего Королевства были уничтожены; Васк Тахор не мог более отказать в гостеприимстве герцогам Бохулика.
Персиково-розовый полуденный свет сливался с тучами пыли, летающего мусора, освещал поверженные машины и мертвые тела. Легионы, состоящие из солдат с древнейшими родословными, потерпели поражение. Тысяча Рыцарей, представлявших собой полуживые, полуметаллические летучие существа из Канопуса, бросились на военные платформы Бохулика, но большая часть погибла от огненных лучей, так и не достигнув цели.
Военные платформы заполнили собой Долину: черные, устрашающего вида сооружения шестидесяти футов в высоту, оснащенные одновременно длинными шиповатыми палицами и Красными Бойницами. В первых рядах на них ехали отряды солдат из Восточной Эттаки. Они не внушали доверия; люди не отличались ни красотой, ни выправкой. Несомненно, они представляли собой ветеранов разных войн, и объединяли их только грязь, пот, и жуткий язык. На первый взгляд они казались разношерстным сбродом, не знающим дисциплины и морали. Некоторые были уже в возрасте, заросшие нечесаными бородами; попадались среди них и плешивые толстяки, кривоногие и дистрофики. Все они выглядели ужасно неряшливыми, лица выражали, скорее, дерзость, чем злость. Никакой общей униформы не было и в помине; одни носили кожаные шлемы, другие металлические, но украшенные перьями, некоторые привязывали к поясам отрезанные головы врагов из числа Тысячи Рыцарей. Таковыми были отряды, победившие Двадцать Легионов: прячущиеся, передвигавшиеся резкими бросками, притворявшиеся убитыми и снова бегущие в битву, сеющие смерть, кричащие от боли и никогда — от страха. Железные Герцоги давно приучили их к страху — очерствевшие души этого сброда давно уже не знали его.
В стороне от платформ рядами маршировали мемрилы: грациозные существа, руки и ноги которых были вооружены коричневыми читинами. Мемрилы обладали маленькими, треугольной формы головами, возвышавшимися на двадцать футов над землей. Говорили, что волшебник Пикаркас, сам наполовину насекомое, создал мемрилов, соединив пчел с какими-то неизвестными тварями.
Тэм Тол, Король Последнего Королевства, целый день стоял на парапетах Васк Тахора, наблюдая за Финнейской Долиной. Он видел, как элита его войска, Рыцари, стали жертвами огненных лучей. Он видел, как погибало его воинство. Его Двадцать Легионов, его Неукротимые полегли под собственными штандартами. Тех, кому удалось выжить, сопровождали эскадроны черных воздушных львов, каждый в двадцать футов длиной, вооруженный огнем, струями ядовитого газа и устрашающим ревом.
Тэм Тол неподвижно наблюдал, как бохуликские боевые машины, яростно скрипя, уничтожали его храбрых солдат, он стоял и тогда, когда всякая надежда на победу исчезла. Король не обращал внимания на крики и предостережения спасавшейся свиты. Его придворные один за другим покидали своего суверена, и Тэм Тол остался один: полное ли оцепенение мешало ему бежать или то была королевская гордость…
Преодолев парапеты, толпы вражеских солдат ворвались в город, собирая на пути все мало-мальски ценное, что можно унести с собой. Они уходили через Врата Заката, сооруженные для священного города Луид Шаг, в пятидесяти милях к западу через Джохемскую Долину.
Риалто, передвигаясь по небу, время от времени останавливался, доставал подзорную трубу и искал голубую точку, отмечавшую путь Персиплекса. На этот раз точка появилась над западным районом города, и Риалто последовал туда. Не так-то просто определить точное местонахождение реликвии в такой суматохе. Маг беспокоился за Тэм Тола, в одиночестве стоявшего на парапете: в его сторону двигалась огромная платформа. Вот ее острая ось, словно серп, срезала голову последнего короля, и тело его медленно и беззвучно упало с парапета на землю.
Шум, доносившийся из Финнейской долины, постепенно стихал, превращаясь в подобие отдаленного рокота волн. Все летающие существа покинули небо, и Риалто смог немного приблизиться к погибающему городу. Останавливаясь, он все так же разыскивал маленькое голубое пятнышко, но вдруг, к своему удивлению, обнаружил, что оно исчезло и вновь появилось. Вероятно, Персиплекс стал военным трофеем одного из вражеских солдат, потому что теперь точка появилась над Джохемской Долиной.
Риалто подобрался к ней как можно ближе и испытал новое разочарование: кто бы ни обладал сейчас Священной Реликвией, его невозможно было разыскать среди сотен грязных оборванцев, устало бредущих прочь от города.
Солнце начало подниматься над долиной, и голубую точку уже невозможно стало различить в свете наступающего дня. Риалто недовольно спрятал подзорную трубу обратно в сумку. Маг пересек Джохемскую Долину, затем перешел через какую-то извилистую реку. Он спустился на землю только на окраине небольшого городка Виля, известного своими десятью колокольнями. Поиски жилья привели Риалто в небольшую гостиницу, спрятавшуюся в глубине старого сада.
В общем зале беседа велась о войне, сокрушительной мощи бохуликских военных машин. Как всегда, из уст в уста передавалась масса слухов и преувеличений, одно удивительнее другого. Люди мрачно покачивали головами, размышляя о трагическом конце Последнего Королевства.
Риалто сидел в уголке, слушая, но не принимая участия в разговоре, а затем тихо удалился в свою комнату.
Глава 12
Утром маг позавтракал дыней, жареными моллюсками и клецками в розовом сиропе. Оплатив счет в гостинице, он покинул город и снова повернул на север.
Люди все продолжали идти через Джохемскую Долину. Множество бродяг уже достигло ворот священного города, и, не будучи допущенными внутрь, словно водный поток огибали стены святилища. Надо всем этим сверкала голубая точка, отмечавшая путь Персиплекса.
Луид Шаг стал священным местом на заре Шестнадцатого Зона благодаря легендарному Гулкуду Другу Богов. Когда он проходил по кратеру маленького умершего вулкана, на Гулкуда двадцать раз снизошло озарение, и он узнал, каким образом следует разместить двадцать храмов вокруг центрального жерла вулкана. Бани, фонтаны и гостиницы для пилигримов располагались на днище кратера; узкая улочка окружала постройки. Снаружи по периферии города стояли двадцать гигантских статуй богов в двадцати нишах, выдолбленных в стенах кратера. Каждая статуя посвящалась одному из городских храмов.
Риалто опустился на землю. У одного из беженцев где-то среди ревущих у городских стен людей находился Персиплекс. Голубая точка постоянно перемещалась, хотя Риалто и старался держать ее постоянно на виду. Все его усилия обнаружить владельца реликвии пропали даром.
В центре города, на самой вершине вулканического жерла, находился финиал из серебра и розового кварца. Архиепископ взошел на высокую платформу и, высоко подняв руки, обратился к беженцам. Голос его звучал громогласно благодаря шести огромным спиралевидным раковинам.
— Ко всем жертвам и обделенным судьбой обращаю я глас свой! На них простирается благословение богов! Если вы вознамерились проникнуть в священный город — оставьте свои надежды. У нас нет еды, чтобы накормить алчущих, нет воды, чтобы напоить жаждущих. Более того, я даже не могу порадовать вас хорошими знамениями! Великолепие мира исчезло; оно не вернется до тех пор, пока не пройдет двадцать мрачных веков! А затем надежда и великолепие возродятся на нашей земле. Тогда эра добра продолжится до тех пор, пока земля не столкнется наконец с Гвеннартом Мягким Покрывалом. Чтобы приготовиться к отдаленным временам, мы должны сейчас отобрать избраннейших и достойнейших числом пять тысяч, шесть сотен и сорок два, ибо это есть Священное и Мистическое Число.
Половина из них станут «Лучшими из Лучших»; героями с древней генеалогией. Половина будет избрана из добродетельных и красивых девственниц, не менее отважных и благородных, чем лучшие из мужчин. Вместе они станут «Избранниками»: цветом нашей расы и последней надеждой королевства. Заклинанием Ста Веков мы усыпим их, и они переживут Темную Эпоху, ожидающую нас впереди. Затем заклинание рассеется, и с началом Великой Эпохи избранные станут жителями Королевства Света!
Остальным я скажу вот что: продолжайте свой путь. Идите на юг в страну Кабанолы и Эйо, или — если вы не найдете там облегчения — в страну Фарвана или через Лютический Океан на Скадакские Острова. Время не ждет! Нам следует отделить «Избранных». Позвольте свите короля и их семьям выйти вперед, а также выжившим рыцарям и девственницам из Института Глеена и Цветочных Песен, и также Пены Нефримы, и всем остальным, кто благодаря своей гордости и достоинству может быть назван «Избранным»!
Чтобы ускорить дело, я хочу сказать всем, кто принадлежит к низшим кастам: рассказчикам, шутам, актерам; глупцам и дурно воспитанным; преступникам и контрабандистам; тем, у кого короткие уши и длинные ногти на ногах: можете уходить прочь. То же самое относится к более достойным кастам, представители которых, несмотря на свою добродетель, не будут включены в ряды «Избранных». А теперь все, кто стремится попасть в Золотой Век: выйдите вперед! Мы приступим!
Риалто старался держаться как можно ближе к голубой точке, не теряя надежды обнаружить владельца Персиплекса, но безуспешно.
То ли из-за тщеславия, то ли лелея слабую надежду на спасение, мало кто внял совету Архиепископа. Среди вышедших вперед и вознамерившихся стать избранным были отнюдь не только знатные и красивые люди, но и множество беззубых, толстяков, жертв постоянной икоты, известных преступников и певцов популярных песен, а также несколько человек на смертном одре.
Столпотворение мешало процессу отбора, и время проходило зря. К полудню некоторые наиболее реалистичные индивидуумы утратили надежду найти убежище в Луид Шаге и начали постепенно покидать долину. Риалто внимательно наблюдал за голубой точкой, но она по-прежнему висела над городом, пока ночь не опустилась на долину и не скрыла точку от глаз мага. В мрачном настроении Риалто вернулся в гостиницу в Виле Десяти Колоколен и провел еще одну беспокойную ночь.
Утром он вновь отправился на север в Луид Шаг и обнаружил, что священники работали всю ночь напролет, отбирая Лучших из Лучших, и теперь «Избранные» уже вошли в город. Ворота вновь были закрыты.
Две бохуликские армии, медленно двигаясь через долину, соединились под Луид Шагом и все еще не оставили своих лагерей. Город же замер на долгие сто веков.
Темное голубое пятнышко висело прямо над ним. Риалто, опустившись на землю, подошел к задней двери возле западных ворот. Ему отказали в просьбе открыть ворота. Голос из-за двери произнес:
— Иди своей дорогой, незнакомец; сто веков пройдут, прежде чем Луид Шаг вновь откроется для посторонних. Заклинание Остановившегося Времени нависло над нами. Иди прочь и не оглядывайся, ибо ты увидишь лишь спящих богов.
Бохуликские армии были совсем близко. Риалто поднялся в воздух и взобрался на огромное кучевое облако.
Зловещая тишина нависла над долиной. Город замер. С медлительностью, более пугающей, чем быстрота, военные платформы приближались к восточным воротам Луид Шага. Бохуликские солдаты, ворча и ругаясь, шли вслед за ними.
Из спиралевидных раковин, многократно усиливающих звук, раздался повелительный голос:
— Воины, идите прочь! Не пытайтесь нарушить наше спокойствие! Луид Шаг уже не подчиняется земным законам.
Не обращая внимания на предупреждение, командиры приготовились снести городские ворота. Пять гигантских статуй богов вышли из своих ниш и подняли руки. Воздух вибрировал вокруг них, и в мгновение ока платформы превратились в кучи обуглившихся бревен. Ревущие толпы солдат превратились в груды выжженных изнутри трупов. Над Джохемской Долиной вновь воцарилась тишина.
Риалто развернулся и задумчиво зашагал с тучи на тучу на юг. Когда вдали показались холмы, а до Священного Холма оставалось двадцать или тридцать миль, Риалто опустился на поросший зеленой травой пригорок и прислонился к стволу одинокого дерева, листва которого отбрасывала вокруг густую тень.
Время близилось к полудню. Теплый ветерок доносил до обоняния мага аромат трав. Вдалеке, на северо-востоке, над руинами Васк Тахора поднимался столб дыма.
Жуя соломинку, Риалто раздумывал над тем, что ему делать дальше. Обстоятельства были отнюдь не благоприятными, хотя местонахождение Персиплекса стало более-менее ясным. Ошерл мало чем мог помочь, да ему и нельзя было полностью доверять. Айделфонс? Конечно, его интересы совпадали скорее с интересами Риалто, чем вероломного Эйч-Монкура. И все же Айделфонс славился своей гибкостью и стремлением из всего извлечь пользу. Как Наставник, Айделфонс, даже не имея чага, способен призвать Сарсема к послушанию; если рассуждать здраво, то от Слуги можно ожидать только предательства, а значит, он еще менее полезен, чем Ошерл.
Риалто поднес к глазам подзорную трубу и отыскал темное голубое пятнышко над Луид Шагом. Отложив трубу, он достал из сумки скорлупу с Ошерл ом.
На этот раз Слуга предстал перед ним в образе бесформенного существа четырех футов высотой с голубой кожей и зелеными волосами. Он заговорил чрезмерно вежливо:
— Риалто! Мои наилучшие пожелания! Я смотрю, у нас тут отличный денек Шестнадцатого Зона! Ветерок ласкает кожу, ты жуешь соломинку, словно праздный пастушок с фермы. Я счастлив, что ты наслаждаешься временем и местом.
Маг не обратил внимания на любезность Ошерла.
— Я все еще не получил Персиплекс, а за его исчезновение отвечаете вы с Сарсемом.
Слуга, беззвучно смеясь, лениво пропускал зеленые пряди волос сквозь пальцы.
— Мой друг! Тебе не идет подобная манера выражаться!
— Неважно. Иди в Священный город и принеси мне Персиплекс.
Ошерл истерически хихикнул.
— Дорогой Риалто, твои остроты великолепны! Как ты представляешь себе беднягу Ошерла — пойманного, избитого, разорванного на куски, загнанного в угол, растерзанного двадцатью ужасными богами — забавная картинка!
— Я вовсе не шутил. Там лежит Персиплекс — тот Персиплекс, который должен быть у меня, — ответил Риалто.
Ошерл сорвал длинную травину и принялся размахивать ею, чтобы усилить эффект от произносимых слов.
— Возможно, тебе следует пересмотреть свои цели. По многим параметрам Шестнадцатый Эон намного лучше Двадцать Первого. Ты жуешь травинку так, словно создан для этого. Это твое время, Риалто! Так было предопределено голосами тех, кто сильнее тебя и меня.
— Мой голос достаточно силен! А также я хозяин чага и расточаю очки щедрой рукой, — заметил Риалто.
— Это злой юмор, — проворчал Ошерл.
— Ты отказываешься идти в Луид Шаг за Священной Реликвией?
— Пока боги стоят на страже города, туда невозможно проникнуть.
— Тогда ты должен перенести нас на сотню веков вперед, когда город пробудится ото сна и наступит Золотая Эпоха. Тут-то мы и возьмем свою собственность.
Ошерл хотел было обсудить, что он получит за работу, но Риалто не собирался слушать.
— Всему свое время. Когда мы снова будем в Бумергарфе с Персиплексом в руках, тогда и поговорим о твоих очках.
— Персиплекс? Неужели это все, чего ты хочешь? Почему же не сказал об этом в самом начале? — с притворной сердечностью спросил Слуга. — Ты готов?
— Давно. Будь аккуратен.
Глава 13
Пригорок и одинокое дерево исчезли, и теперь Риалто стоял на каменистом склоне у медленно текущей реки.
Казалось, сейчас утро, хотя тяжелые темные тучи нависали над головой. Воздух был влажен и прохладен — по коже мага побежали мурашки. На востоке виднелась пелена дождя над далеким лесом.
Риалто осмотрелся по сторонам и не нашел никаких признаков жизни: ни хижины, ни фермы, ни дороги, ни тропинки. Он явно остался в полном одиночестве. Где же Ошерл? Раздраженный маг посмотрел по сторонам. Не найдя Слугу, он позвал:
— Ошерл! Явись немедленно!
Ошерл вышел, словно из воздуха — он еще не изменил внешности.
— Я здесь.
Риалто обвел рукой унылый пейзаж.
— Что-то не похоже, чтобы мы попали в Золотую Эру. Ты перенес нас точно на сто веков вперед? Где же тогда Луид Шаг?
Ошерл указал куда-то на север:
— Луид Шаг там, на краю леса.
Маг достал подзорную трубу и посмотрел в нее, но не нашел в небе синей точки.
— Давай-ка подойдем поближе.
Слуга и маг отправились на север, в сторону Священного города, но обнаружили лишь руины на его месте. Риалто недоуменно произнес:
— Хорошая перспективка! Интересно, куда делись боги, охранявшие город?
— Я схожу в Серую Долину и наведу справки. Подожди меня здесь — я скоро вернусь с новостями, — пробормотал Ошерл.
— Остановись! Не двигайся! Я не настолько заинтересован в исчезновении богов. Сначала найди мне Персиплекс, а потом можешь сколько угодно искать их! — воскликнул Риалто.
Ошерл тяжело вздохнул.
— Ты бездельничал сотню веков, а если я захочу провести всего лишь годик в Серой Долине, то выслушаю от тебя массу угроз и ругательств. Ну разве это справедливо?
— Хватит болтать. Меня волнует только судьба Персиплекса! — прервал его Риалто.
Оба они приблизились к руинам Луид Шага. Ветер и дожди почти не оставили следов от бывших улиц и построек города. Храмы превратились в груды булыжников; двадцать статуй богов, высеченных из мрамора, сильно пострадали от времени, и сила их медленно, но верно покинула защитников города.
Риалто и Ошерл медленно шли по бывшим улицам некогда Священного Луид Шага. Время от времени маг доставал подзорную трубу, но нигде в небе не появилась голубая точка. Севернее деревья возвышались над старыми парапетами, и ветер приносил оттуда аромат леса. На лесной опушке виднелась небольшая деревушка из двадцати убогих хижин.
— Пойдем туда и спросим у местных жителей о судьбе «Избранных». Тебе бы стоило изменить внешность, а то люди черт знает что о нас подумают, — заметил Риалто.
— Да и тебе не помешало бы кое-что изменить. Вряд ли нынче в моде шляпа в форме суповой плошки и красные ботинки.
— Может, ты и прав, — согласился маг.
Оба решили воспользоваться внешностью Отважных Лаурентинов и оказались в сверкающем снаряжении, отделанном металлическими шипами, с великолепными шлемами. Затем маг и Слуга приблизились к деревушке, имевшей довольно плачевный вид.
Риалто вооружился словарем и громко крикнул:
— Жители деревни! Два Лаурентинских гранда посетили вас. Выходите и окажите нам достойный прием.
Один за другим жители выходили из хижин, зевая и потягиваясь: приземистый народец с длинными руками и коричневой кожей. Селяне явно не придавали значения таким мелочам, как гостеприимство. Зато все они выглядели довольно упитанными. Увидев Риалто и Ошерла, некоторые мужчины издали радостные возгласы и, вооружившись длинными сетями, стали окружать их с явным намерением поймать.
Риалто крикнул:
— Назад! Мы маги! Только подойдите ближе, и на вас обрушится заклинание огромной разрушительной силы. Не стоит рисковать!
Мужчины не обратили внимания на предупреждение и высоко подняли сети. Риалто сделал знак Ошерлу. Сети упали и опутали собой самих ловцов, превратившись постепенно в туго натянутые шарики. Ошерл щелкнул по ним указательным пальцем, и ловцы улетели далеко на север, постепенно скрывшись из виду.
Риалто обвел взглядом жителей деревни и обратился к женщине с плоским лицом:
— Кто является вождем вашей общины?
Женщина указала пальцем на одного из стоявших:
— Дулка — вон он стоит. Он мясник и перевозчик. Нам не нужен вождь — вожди обычно забирают себе слишком большую долю еды.
Толстопузый старик с серыми бакенбардами сделал несколько шагов навстречу магу и заговорил льстивым носовым голосом:
— Разве обязательно быть такими ужасными? Ну да, мы антропофаги. Да, мы несколько своеобразно используем незнакомцев. Но разве это повод для злости? Мир таков, каков он есть, и каждый из нас должен стремиться приносить пользу ближним, хотя бы и став для них обедом или ужином.
— Наши интересы лежат в другой сфере. Если я увижу еще хоть одну сеть, ты первым отправишься на небо, — ответил Риалто.
— О, само собой! Ведь теперь мы знаем о ваших преимуществах. Что вам угодно? Может быть, вы голодны?
— Мы удивлены состоянием Луид Шага, который сейчас должен пробудиться ото сна для начала Золотой Эры. Вместо города мы обнаружили лишь руины, песок и вашу деревню поблизости. Что произошло со Священным городом?
Дулка довольно быстро пришел в себя и с радостной улыбкой посмотрел на Риалто. Затем, словно повинуясь давней привычке, он сложил ладони вместе, и принялся описывать вращательные движения большими пальцами. Проворство, с которым толстяку удавалось это занятие, показалось Риалто любопытным, даже удивительным. Отвечая на вопрос мага, Дулка заговорил монотонным носовым голосом:
— Тайна, окружающая руины города, скорее выдумка, нежели реальность, — пока мясник говорил, пальцы его продолжали двигаться. — Столетия проходили одно за другим, а боги все стояли на страже, днем и ночью. В конце концов они стали жертвами дождей и ветра, превратившись в пыль, и могущество их иссякло, — пальцы мясника стали двигаться в обратном направлении. — Земля лежала опустошенной, и руины города никто не посещал. «Избранные» спали долгим сном в алебастровых коконах. Юноши и девушки, лучшие из лучших, спали на шелковых кроватях, не тревожась ни о чем!
Пальцы Дулки начали выписывать странные фигуры. Риалто внезапно почувствовал приятную усталость, но приписал ее своему тяжелому дню.
— Мой дорогой друг! Я вижу, вы устали. Это я совсем заболтал вас всякой ерундой.
Откуда-то вынесли три плетеных из ивовых прутьев кресла, спинки которых украшали изображения искаженных человеческих лиц.
— Присаживайтесь. Отдохните, — вкрадчивым голосом бормотал мясник.
Дулка сам тяжело рухнул в одно из кресел, заскрипевшее под его солидным весом. Риалто присел, чтобы дать отдых уставшим ногам. Почувствовав неладное, он повернулся к Ошерлу и заговорил с ним на языке Двадцать Первого Эона:
— Что этот старый прохиндей делает со мной — я едва могу пошевелиться?
Ошерл, не раздумывая, ответил:
— Он призвал четырех Слуг низшего порядка — мы называем их мэдлингами. Сейчас они плетут сеть усталости вокруг тебя и неплохо справляются. Дулка уже отдал указания относительно пира.
Риалто с негодованием спросил:
— А почему ты не потрудился помешать им? Где обещанная лояльность?
Ошерл попытался скрыть свою неловкость за приступом кашля.
Маг строго приказал ему:
— Заставь мэдлингов вытянуть нос Дулки на два фута вперед и поместить на кончике большущую язву, а заодно по болезненному карбункулу на каждую ягодицу.
— Как прикажешь.
К великому удовлетворению Риалто, Ошерл отлично выполнил свою работу.
— А теперь — и даже не пытайся возражать — прикажи мэдлингам никогда больше не причинять мне вреда, — сказал маг.
— Ты абсолютно прав — надо застраховаться от штучек этого мясника, — ответил Ошерл.
— А потом ты освободишь мэдлингов и позволишь им идти на все четыре стороны, наказав не служить Дулке.
— Какое благородство! Могу ли я отнести подобные инструкции на свой счет? — с долей иронии спросил Слуга.
— Ошерл, не зли меня. Надо еще кое-что узнать у Дулки.
Риалто повернулся к возбужденному мяснику и заговорил с ним на языке деревни:
— Ты получил урок честности. Поскольку ты еще жив, то можешь убедиться в моем безграничном милосердии. А теперь — продолжим беседу?
Дулка угрюмо ответил:
— И почему ты такой раздражительный? Я вовсе не намеревался причинить вам вред. Ну что я еще могу сказать?
— Вы ведь исследовали развалины города?
— Нас не интересуют кучи камней. Мы лишь использовали алебастровые яйца по-своему…
— Понятно. Сколько именно яиц вы разбили?
— Ну, за долгие годы их набралось пять тысяч, шесть сотен и сорок одно. Осталось мало.
— Мало? Если ты не обсчитался, то всего один «Избранный» остался ожидать Золотой эры. Вы съели всех остальных! — воскликнул Риалто.
Дулка мгновенно забыл о своем носе и ягодицах.
— Остался только один? Это ужасная новость! Наши пиры подходят к концу!
— А как насчет сокровищ? Вы забрали драгоценные камни и кристаллы из городских домов? — спросил маг.
— Ну да, конечно. Нам доставляют удовольствие подобные штуки, особенно красного, розового и желтого цветов. Голубые и зеленые приносят несчастье, и мы используем их для развлечений.
— Каким образом?
— Мы привязываем их к хвостам богадилов, или скачущих медведей, или даже мэнков, и это заставляет их ужасно смешно гоняться по лесу.
— Хм-м. А не попадался ли вам сверкающий голубой кристалл в форме призмы? Подумай, как следует, — это важно.
Дулка внезапно вновь ощутил длину своего носа.
— Я припоминаю нечто подобное в не столь далеком прошлом.
Риалто, сама доброта, спросил:
— Неужели нос причиняет тебе такое неудобство?
— О, да! Несомненно!
— А ягодицы?
— Они жутко болят.
— Тогда принеси мне этот кристалл, и я избавлю тебя от неприятностей.
— Это не так-то просто, — угрюмо проворчал Дулка.
Риалто больше нечего было сказать и вместе с Ошерлом он отправился прочь из деревни, туда, где Слуга приготовил для него удобный шатер из синего шелка. На красно-синем ковре неопределенной формы Ошерл установил массивный деревянный стол, вокруг которого поставил четыре низких стульчика. На каждом стуле лежала темно-красная бархатная подушка. Снаружи стоял второй стол, на случай, если погода будет хорошей и маг захочет позавтракать или пообедать на воздухе. В шатре располагалось удобное канапе, а по углам стояли высокие железные стержни, удерживавшие лампы в форме причудливых многогранников.
Оставив Ошерла в шатре, Риалто поднялся в небо. Тучи рассеялись, и маг отлично видел во всех направлениях. Поднеся подзорную трубу к глазам, он, к своему удовольствию, обнаружил на северо-востоке темное голубое пятнышко.
Разогнавшись изо все сил, Риалто вскоре оказался возле самого пятна, опустился вниз, в лесную чащу, некоторое время искал, но так и не нашел кристалл.
Вернувшись в шатер, он обнаружил Ошерла сидящим все в той же позе и рассказал ему о своих поисках.
— Мне определенно не хватает точности. Завтра ты поднимешься так высоко, как сможешь, захватив трубу, и встанешь точно под синим пятном. Из этой точки ты будешь опускать веревку с грузом вниз — там, в лесу, должен находиться Персиплекс… Что там за вопли и визг?
Ошерл выглянул наружу.
— Жители деревни очень возбуждены и кричат от радости.
— Странно. Может быть, Дулка решил не дожидаться нашей милости и отрезал свой длинный нос… Ну, тогда я не вижу причин для радости. Меня озадачило вот что: почему голубое пятно находится так высоко в воздухе?
— Ничего необычного: чтобы его можно было увидеть издалека.
— Замечательно, но тогда не лучше ли использовать другой сигнал: например, луч голубого света, поднимающийся издалека и одним концом указывающий на Персиплекс.
— Откровенно говоря, я не совсем понимаю мотивы Сарсема, если только он не принимает всерьез указания Эйч-Монкура.
— Что? О каких указаниях речь?
— Просто небольшое подшучивание, так я полагаю. Эйч-Монкур приказал, чтобы пятно указывало местонахождение Персиплекса так неточно, что ты никогда не сможешь найти его и вернуться домой. Тогда ты будешь ходить туда-сюда в его поисках бесконечно.
— Понятно. А почему ты не сказал мне об этом раньше? Неважно; придет день, когда ты поймешь, кто контролирует твои очки: я или Эйч-Монкур… Этот жуткий визг становится все сильнее! Дулка точно отрезал себе нос! Ошерл, прикажи им успокоиться.
— По-моему, это просто безобидное веселье — люди готовятся к пиршеству.
Риалто встрепенулся.
— К пиршеству? Какому еще пиршеству?
— Последняя из «Избранных»: девственница, которую только что извлекли из алебастрового яйца. Так что шум продолжится.
Риалто вскочил на ноги.
— Ошерл, немедленно идем туда как можно быстрее.
Прибежав в деревню, Риалто обнаружил Дулку сидящим возле хижины на двух огромных подушках с припаркой на носу. Приготовления к пиру шли полным ходом: женщины резали ароматные коренья, доставали специи, овощи и зелень.
В клетке стояла последняя из «Избранных»: девственница, которую мясник мог бы описать как «ниже среднего», «на любителя» или «постное мясо без жирка». Одежда девушки истлела от времени, и на ней не было ничего, кроме ожерелья из меди и бирюзы. Окаменев от ужаса, она наблюдала за приготовлениями сквозь прутья клетки. Тем временем два помощника мясника принесли большой стол и принялись точить ножи.
Дулка нахмурился, увидев приближающихся Риалто и Ошерла.
— Что на этот раз? Мы готовимся устроить себе последний — пир. Ваше дело может подождать, если только вы не пришли облегчить мои страдания.
Риалто ответил:
— Никакого пира не будет, если только ты сам не захочешь полезть в котел. Ошерл, приведи мне леди из клетки и снабди ее соответствующими одеждами.
Ошерл разбил клетку на миллион частиц и одел девушку в бледно-голубое платье. Дулка издал нечленораздельный крик, а жители деревни принялись доставать оружие. К счастью, Ошерл разбудил четырех огромных гоблинов, каждый восьми футов высотой. Проворно двигаясь и издавая жуткое рычание, гоблины повергли в ужас население деревни, и люди побежали прятаться в лес.
Риалто, Ошерл и ошарашенная девушка вернулись в шатер, где маг мягким голосом рассказал ей о происходящем. Она внимательно слушала и, возможно, даже понимала часть его слов, потому что из глаз ее покатились блестящие слезинки. Риалто добавил в стимулирующий напиток успокоительное, и горе девушки превратилось в полусонное состояние, в котором все тревоги отступили на задний план. Девушке было приятно сидеть возле Риалто и слушать его голос.
Ошерл цинично заметил:
— Риалто, ты все-таки странное существо, загадочное и непонятное.
— Это почему же?
— Бедный Дулка всеми покинут; его народ заблудился в лесу, боясь вернуться домой из-за гоблинов; а ты преспокойно сидишь, и утешаешь глупую женщину.
Риалто ответил с чувством собственного достоинства:
— Мною руководят правила хорошего тона — это выше твоего понимания.
— Ба-а! Ты тщеславен, как петух, и уже планируешь подходящие позы для занятий любовью с маленькой девственницей, которой сейчас наговоришь с три короба. А в это время Дулка голодает, а мои очки все еще на прежней отметке.
Риалто поразмыслил с минуту.
— Ошерл, ты умен, но недостаточно. Меня не так просто отвлечь от дела, как тебе могло показаться. Так что давай-ка продолжим прерванную беседу. Что еще ты знаешь о планах Сарсема и Эйч-Монкура?
— Я не наблюдал за ними постоянно. Уточни свой вопрос.
— Как так? Я не могу задать уточняющего вопроса, пока не знаю сути дела.
— Честно говоря, я знаю чуть больше тебя. Эйч-Монкур надеется извлечь выгоду с помощью Сарсема. Но это не новость.
— Сарсем играет в опасную игру. В конечном итоге он будет наказан за свою двуличность. Что ж, зато другие научатся на его примере.
— Ну, кто знает, как пойдет игра? — протянул Ошерл.
— Что ты хочешь этим сказать?
Ошерл не произнес ни слова, и Риалто с явным неудовольствием отослал его на улицу, охранять шатер. Слуга упростил свою задачу, усевшись на головы четырех огромных гоблинов, сверкавших жутким голубым светом. Риалто вздрогнул от неожиданности, когда вышел посмотреть, все ли в порядке. Вернувшись внутрь, он постелил кровать для девушки, где она и заснула почти мгновенно от эмоционального перенапряжения. Через некоторое время маг и сам отправился спать.
Утром девушка проснулась спокойной, но апатичной. Риалто устроил ей ароматизированную ванну, а Ошерл в обличье служанки выложил перед ней новую одежду: белые парусиновые брюки, алый плащ с золотыми пуговицами, отделанный черной тесьмой, черные ботинки с аппликациями из красного шелка. Девушка приняла ванну, оделась, расчесала короткие черные волосы и вышла в комнату, где Риалто присоединился к ней за завтраком. Благодаря помощи словаря он заговорил с девушкой на ее родном языке.
— Вы пережили ужасную трагедию, и я очень сочувствую вам. Меня зовут Риалто. Как и вы, я чужак в этой мрачной эпохе. Могу я узнать ваше имя?
Сначала девушка не была расположена отвечать, но потом решительно сказала:
— Мои тайны больше не имеют ценности. В мыслях я называла себя Фуруд Утренняя Заря, а в школе получила прозвище Шалук, и так меня называли друзья.
— По-моему, отличное имя. Если вы не против, я тоже буду называть вас так.
Девушка мрачно улыбнулась.
— У меня больше нет привилегии указывать кому бы то ни было что делать.
Риалто подыскал подходящие слова по такому случаю:
— Действительно, «врожденное совершенство» и прочие убеждения вашей касты отныне не имеют значения. Однако вы станете известны как Шалук Выжившая. Разве это не звучит гордо?
— Вовсе нет, поскольку лишь ваша помощь спасла мою жизнь.
Ошерл, услышавший ее замечание, вставил комментарий:
— Тем не менее твоя инстинктивная тактика верна. Когда имеешь дело с Риалто Великолепным, я имею в виду своего хозяина и блюстителя моих очков, надо неустанно питать его тщеславие. Надо восхвалять его совершенную внешность; прославлять его мудрость. Только тогда он станет воском в твоих руках.
Риалто заметил ровным голосом:
— Ошерл часто бывает в плохом настроении. Несмотря на его сарказм, мне будет приятно заслужить ваше одобрение.
Шалук Утренняя Заря не могла сдержать улыбки.
— Вы уже заслужили его, сэр Риалто! И я благодарна Ошерлу за помощь.
— Ба-а! Да он больше беспокоился о том, что Дулка останется голодным! — заметил маг.
— Неправда! Я просто пошутил! — вскричал Слуга.
— И все же, простите мне мое любопытство, но что будет со мной?
— Когда мы закончим все дела здесь, то вернемся в Альмери, там и обсудим подробности. А пока считайте себя моим подчиненным и получите задание: присматривать за Ошерлом. Смотрите, чтобы он всегда был чистым, проворным и дружелюбным.
Шалук снова улыбнулась, окинув его оценивающим взглядом.
— Как же я смогу присматривать за таким умницей?
— Да это проще простого! Если он начнет увиливать, просто скажите «вспомни об очках».
Ошерл нервно рассмеялся.
— Вот уже Риалто Великолепный расставляет свои сети.
Риалто не удостоил его ответом. Он взял девушку за руку и подтолкнул ее вперед.
— А теперь за работу! Вы уже пришли в себя?
— О да! Риалто, я благодарю вас за доброту.
— Шалук Выжившая, или Утренняя Заря, или как там вы еще себя называли — мне приятно видеть вашу улыбку.
Ошерл заговорил на языке Двадцать Первого Зона:
— Физический контакт налажен, и программа вступает в следующую фазу… Маленькая глупышка, разве может она сопротивляться Риалто?
— Твой сексуальный опыт не отличается богатством. Вопрос звучит скорее: «Как может Риалто сопротивляться такой маленькой глупышке?»
Девушка переводила взгляд с одного на другого, пытаясь уловить смысл сказанного. Риалто воскликнул:
— А теперь за дело! Ошерл, возьми подзорную трубу, — он передал ее Слуге, — и поднимайся вверх. Найди там голубую точку и с того самого места будешь опускать вниз шнур с тяжелым фонарем на конце, пока он не укажет прямо туда, где лежит Персиплекс.
Ошерл сегодня выглядел, как Вальвунский лавочник, одетый в черные мешковатые штаны, орехово-горчичную куртку и широкополую шляпу. Он взял трубу пухлой рукой и поднялся в небо.
— В любом случае, мое утомительное дело близится к завершению, и скоро мы вернемся в спокойный Двадцать Первый Эон… Что такое? Ошерл возвращается так быстро?
Ошерл спрыгнул на землю у самого шатра. Он сделал отрицательный сигнал, и Риалто резко крикнул:
— Почему ты не определил место, где находится Персиплекс?
Ошерл изобразил на круглом лице лавочника скорбную мину.
— Голубая точка скрылась в тумане, и ее невозможно найти. Труба не помогает.
Риалто выхватил у него трубу и сам поднялся в небо. Поднеся трубу к глазам, маг убедился в честности Ошерла — нигде нельзя было разглядеть голубого пятнышка.
Некоторое время Риалто молча стоял на белом облаке, отбрасывая длинную голубоватую тень, затем, нахмурившись, поискал точку еще раз.
Что-то было не так. Задумчиво разглядывая пушистые облака, маг перебирал возможные варианты. Неужели Персиплекс кто-то унес? Или труба потеряла волшебную способность находить его?..
Ни с чем маг вернулся в шатер.
Ошерл стоял в отдалении, рассматривая руины города, и Риалто позвал его:
— Ошерл! Удели мне минуту своего драгоценного времени!
Ошерл неторопливо приблизился и застыл на месте, засунув руки в карманы. Риалто наблюдал за ним, перекидывая трубу из одной руки в другую.
— Итак, Риалто: что еще ты от меня хочешь? — спросил Ошерл, старясь выглядеть как можно более непринужденно.
— Ошерл, кто предложил тебе скрыть точку такой облачностью?
Ошерл удивленно вскинул вверх правую руку.
— Что только ни придет в голову хитрецу!
— Да. Но ты утратил даже хитрость. Кто пытается навредить мне?
— О, я знаю многих, способных доставить тебе неприятности. Не могу же я уследить за всеми.
— Позволь мне восстановить последовательность событий. Ошерл, ты внимательно слушаешь?
— А разве у меня есть выбор? — мрачно заметил Слуга.
Маг отметил, что челюсти его напряглись, а взгляд затуманился.
— Тогда слушай. Ты поднимаешься над облаками, и там тебя встречает Сарсем. Ваша беседа течет примерно следующим образом:
Сарсем: Ну что, Ошерл? Каково теперь твое задание?
Ошерл: Бессердечный Риалто хочет, чтобы я отыскал в небе точку, обозначающую близость к Персиплексу.
Сарсем: В самом деле? Дай-ка я взгляну на твою трубу… Что-то я ничего не вижу.
Ошерл: Не видишь? Странно! Что же мне сказать Риалто?
Сарсем: Ну, его несложно одурачить. Скажи, что точка затерялась в тумане. Труба бесполезна — можешь взять ее обратно.
Ошерл: Но это не та труба, которую ты у меня брал! Это всего лишь бесполезная стекляшка!
Сарсем: Ну и что? От них обеих никакого толка. Возьми ее и отнеси дурачку Риалто — все равно он не заметит разницы.
Ошерл: Хм-м. Риалто, конечно, дурак, но очень дотошный.
Сарсем: Он жутко мешает нашему другу Эйч-Монкуру, который столько всего пообещал нам… Вот тебе мой совет: найди уловку, чтобы Риалто лишил тебя всех очков, и оставь его прозябать в этой жуткой эпохе.
Ошерл: Хороший совет.
Потом вы радостно улыбнулись друг другу, ты оставил Сарсема на небе, а сам спустился сюда с фальшивой трубой, которая не показывает точки.
Челюсти Ошерла затряслись, и он вскричал:
— Разве это не правдоподобно? У тебя нет причин не верить в подлинность трубы и советы Сарсема!
— Прежде всего: почему ты не доложил о своей беседе с Сарсемом?
Ошерл вздрогнул.
— Ты меня не спрашивал.
— Объясни, если можешь, почему голубая точка была отлично вида в прошлую ночь, хотя облаков было не меньше.
— Меня ввели в заблуждение.
— То есть, Персиплекс не передвигали, а трубу никто не заменял фальшивкой?
— Я предполагаю, что можно было обойтись и без таких ухищрений.
— Именно так, Ошерл. Игра окончена! Я лишаю тебя трех очков за ложь и вероломное поведение.
Ошерл издал дикий крик. Риалто поднял руку, требуя тишины.
— А сейчас я задам тебе очень серьезный вопрос — постарайся сказать правду и дать мне все необходимые уточнения, ради своей же пользы. Сарсем забрал у тебя подзорную трубу. Он также взял, спрятал, перенес, уничтожил, отправил в другое измерение времени или просто в другое измерение, или произвел еще какие-либо манипуляции с Персиплексом? Здесь я имею в виду тот настоящий Персиплекс, который он охранял на холме Священной Реликвии. Я не сторонник многословия, но с тобой это просто необходимо.
— Нет.
— Нет? Что значит — нет? Ты меня озадачил.
— Сарсем, несмотря на увещевания Эйч-Монкура, не посмел прикоснуться к Персиплексу.
— Приведи Сарсема сюда.
Выслушав желчное замечание Ошерла, Риалто все-таки дождался прибытия Сарсема все в том же обличье бесполого лилового существа. Когда Вершитель появился возле шатра, маг потребовал:
— Сарсем, верни мне настоящую трубу.
— Это невозможно! По приказу нового Наставника я ее уничтожил.
— Кто же новый Наставник?
— Эйч-Монкур, разумеется.
— А как ты узнал, что это правда?
— Он лично убедил меня, по крайней мере в том, что это вскоре произойдет.
— Он ввел тебя в заблуждение. Надо было уточнить все у Айделфонса. Я лишаю тебя трех очков!
Как и Ошерл, Сарсем издал вопль отчаяния.
— Ты не имеешь права лишать меня очков!
— Тебя ведь не смущало отсутствие полномочий у Эйч-Монкура, когда ты выполнял его приказ.
— Это разные вещи.
— А теперь я приказываю вам с Ошерлом обыскать лес и принести мне Персиплекс как можно скорее.
— Я не могу — мне даны другие указания. Пусть Ошерл ищет — его специально дали тебе в помощники.
— Слушай меня внимательно, Сарсем! Ошерл, а ты будешь свидетелем! Я сомневаюсь, стоит ли называть вслух имя Величайшего по таким пустякам, но вы все больше раздражаете меня своими трюками. Если ты снова помешаешь мне в поисках Персиплекса, я буду взывать к…
Но Ошерл и Сарсем в один голос закричали:
— Не называй имя, он может услышать тебя!
— Сарсем, ты понял, чего я от тебя хочу?
— Вполне, — поспешно пробормотал Слуга.
— И как ты намерен отныне вести себя?
— Хм-м… Мне придется воспользоваться тактикой уклонения, служа Эйч-Монкуру, чтобы угодить вам обоим.
— Предупреждаю — отныне любая промашка может очень дорого обойтись тебе. Ты только что отработал свои три очка. Не дразни меня больше.
Сарсем издал неопределенный звук и исчез.
Глава 14
Риалто вновь обратился к Ошерлу.
— Вчера мне показалось, что Персиплекс находится где-то в районе вон той опушки. Так что у нас есть работа.
— И делать ее должен, как всегда, я, — мрачно пробормотал Ошерл.
— Если бы ты был честен, работа давно уже была бы сделана, мы сейчас сидели бы в Бумергарфе, получая штраф с Эйч-Монкура; ты мог бы заработать два очка, вместо того, чтобы потерять три: все-таки разница в целых пять очков!
— К сожалению, я не властен над тем, чтобы поправить случившуюся трагедию.
Риалто не обратил внимания на скрытый намек.
— Итак, руки в ноги! Ты должен искать как можно лучше.
— Я буду работать один? Задание не простое…
— Да, придется постараться. Сначала собери перед шатром по порядку всех богадилов, прыгающих медведей, мэнков и флантиков, а также других более-менее сознательных существ.
Ошерл причмокнул липкими губами лавочника и спросил:
— Включая и антропофагов?
— Почему нет? Нами движет терпимость! Но для начала подними шатер на пьедестале футов в двадцать, чтобы обезопасить нас, и призови всех тварей к цивилизованному поведению.
Выполняя приказ, Ошерл собрал указанных существ перед шатром. Выйдя вперед, Риалто обратился к ним, используя словарь, стараясь быть кратким и говорить быстро, чтобы объяснить собравшимся, что от них требуется.
— Существа, люди, полулюди и твари! Я желаю вам всего наилучшего и выражаю свою глубочайшую симпатию тому, как дружно вы сосуществуете. Поскольку вы в большинстве своем не отличаетесь большим интеллектом, я буду краток. Где-то в лесу, вероятно, в районе вон той опушки, лежит голубой кристалл, который мне нужен. Всем вам приказываю искать его. Тот, кто найдет и принесет мне кристалл, получит щедрое вознаграждение. Чтобы стимулировать ваше рвение и ускорить поиски, каждый из вас через определенные промежутки времени будет ощущать неприятное покалывание — до тех пор, пока я не получу кристалл. Ищите повсюду: в листве, на ветвях, подо мхом и лишайником, под камнями… Антропофаги не так давно привязывали одному из вас к хвосту как раз тот самый кристалл. Напрягите память — может, вы вспомните, где именно обронили его. А теперь идите на опушку — начните поиск оттуда. Ищите как следует, потому что покалывание будет усиливаться, пока я не получу кристалл. Ошерл, инициируй первую вспышку неприятных ощущений.
Существа вскрикнули от боли и разбежались в стороны на поиски Персиплекса.
Уже через несколько секунд прыгающий медведь вернулся с осколком голубого фарфора и потребовал вознаграждения. Риалто наградил его воротником из красных перьев и отправил на дальнейшие поиски.
В течение утра огромное количество голубых предметов предлагалось вниманию Риалто. Он отвергал их все, увеличивая силу и частоту неприятных покалываний.
Где-то около полудня маг заметил, что Ошерл как-то странно ведет себя, и поинтересовался:
— Ошерл, что бы ты хотел мне сказать?
Слуга напрягся и мрачно ответил:
— Вообще-то это не мое дело, но если я решу дать тебе совет, ты все равно не дослушаешь его до конца и начнешь угрожать лишением очков…
Риалто вскричал:
— Что ты хочешь мне сказать?
— Дело касается Персиплекса, и раз ты прикладываешь столько усилий, чтобы найти его…
— Ошерл! Я приказываю тебе быть кратким! Так что с Персиплексом?
— Чтобы сократить рассказ, скажу лишь, что кристалл, похоже, нашел флантик. Сначала он хотел принести его тебе, но потом получил заманчивое предложение от того, чье имя мне неизвестно, Теперь флантик мечется туда-сюда в нерешительности… Вон! Смотри, он идет! Идет сюда с Персиплексом в лапе… Нет! Он колеблется… Флантик передумал. Точно, он решил не отдавать кристалл тебе.
— Тогда скорее! За ним! Ударь его молнией! Верни его назад или отними Персиплекс! Ошерл, поторопись же!
Ошерл не двинулся с места.
— Это ваш с Эйч-Монкуром спор. Мне не позволено вмешиваться в такие дела, и здесь даже Айделфонс поддержал бы меня.
Риалто разразился проклятиями.
— Тогда идем со мной. Я сам поохочусь на эту тварь. Он получит больше страданий, чем способен осознать своим тупым умом. Заложи полный запас скорости в мои сапоги.
Риалто поднялся в воздух и огромными шагами побежал за улепетывающим флантиком, который то и дело поворачивал назад серую голову, чтобы посмотреть на своего преследователя. Вместо того чтобы остановиться от страха, флантик летел все быстрее.
Охота завела мага на юго-запад: через горные хребты, дремучие леса, топкие болота, шумные водопады и густые заросли тростника. В отдалении показалось Сантунское море, над которым нависали свинцовые облака.
Флантик начал уставать, крылья его поднимались и опускались все медленнее, и Риалто вот-вот должен был догнать его.
Оказавшись в тупике у самого моря, флантик неожиданно развернулся и атаковал Риалто острыми когтями и хлопающими крыльями. Маг не ожидал такого поворота событий и едва успел увернуться. Все же плечо его попало под удар мощного когтя. Риалто начал падать, флантик полетел вслед за ним, но уже над землей маг увернулся от прямого удара.
Ошерл, наблюдавший в сторонке, сделал ему комплимент:
— А ты куда проворнее, чем я думал. Молодец!
Риалто поднялся в воздух, но когти флантика разорвали ему плащ, и маг снова стал падать вниз. Ему удалось прокричать заклинание Успеха в бою и выбросить пригоршню Голубых Лезвий в сторону парящего существа. Маленькие сверкающие лезвия пронзили тело и крылья флантика. Тварь откинула голову назад и издала жуткий вопль страха и боли.
— Человек, ты убил меня! Ты забрал мою драгоценную жизнь, а другой у меня уже не будет! Я проклинаю тебя и забираю голубой кристалл туда, где ты его никогда не найдешь — в Царство Смерти!
Крылья флантика вздрогнули в последний раз, и он рухнул в море, быстро скрывшись из виду в толще воды.
Риалто возбужденно воскликнул:
— Ошерл! Быстро вниз! Достань Персиплекс!
Ошерл опустился и неуверенно посмотрел на воду.
— Где упал флантик?
— Точно там, где ты сейчас стоишь. Ныряй глубже, Ошерл. Из-за твоего каприза мы оказались в этой дыре.
Ошерл что-то прошипел в ответ и опустил в воду специальный орган. Через некоторое время Риалто услышал отчет Слуги:
— Его невозможно найти. Внизу слишком темно и глубоко. Я натыкаюсь только на тину.
— Я не приму твоих извинений! Ныряй сам и не возвращайся, пока не найдешь Персиплекс! — в ярости вскричал Риалто.
Ошерл нахмурил брови и неохотно нырнул в воду. Он отсутствовал довольно долго. Наконец Слуга вынырнул на поверхность.
— Ты достал его? Давай сюда немедленно! — потребовал маг.
— Все не так просто. Кристалл затерялся в тине. Он не светится и не подает никаких признаков жизни. Короче говоря, Персиплекс можно считать утерянным.
— Я более оптимистично смотрю на вещи. Оставайся здесь и ни в коем случае не позволяй Эйч-Монкуру или Сарсему совать сюда свой нос. Я скоро вернусь, — сказал Риалто.
— Поторопись! Вода темная и очень холодная. Какие-то неизвестные твари плавают вокруг меня.
— Будь терпелив! Самое главное — не высовывайся на поверхность больше чем на дюйм; теперь ты нечто вроде буя, обозначающего место расположения Персиплекса.
Риалто вернулся в шатер у развалин Луид Шага. Прежде всего он объявил о прекращении поисков и снял стимулирующее болевое покалывание к всеобщей радости.
Устало опустившись в кресло, он обратил внимание на Шалук, «Избранную» из Васк Тахора, которая задумчиво сидела на кушетке. Девушка почти полностью восстановила самообладание и темными печальными глазами смотрела на Риалто. Маг подумал, что она вполне осознала всю тяжесть своего положения и не видит ничего оптимистичного в своем будущем.
Вслух он сказал:
— Наша главная задача сейчас — выбраться из этого мрачного зона. А потом…
— Что потом?
— Мы займемся вашим будущим. Может быть, оно не настолько радужно, как вам обещали, но уж, конечно, не так плохо, как вы себе наверняка вообразили.
Шалук недоуменно покачала головой.
— Почему вы беспокоитесь обо мне и тратите на меня свое время? У меня нет денег; я лишилась сословных преимуществ. Я не обучена никакой профессии и не особенно умна. Все, что я умею — лазить по деревьям, собирать стручки и плоды и отжимать иссоп. Еще я могу рассказать Мечту Непослушных Девочек о Царстве Вседозволенности — и ничего более. Однако… мы незнакомы друг другу, и вы даже не обязаны оказывать мне соответствующее касте почтение, — девушка вздрогнула и мило улыбнулась.
Риалто, радуясь, что его не видит циничный Ошерл, подошел к Шалук и уселся рядом с ней на кушетку.
— Разве вы бы не спасли беспомощного человека от ужасной участи быть съеденным каннибалами?.
— Конечно.
— Я сделал то же самое. А потом, вполне естественно, что меня заинтересовала ваша дальнейшая судьба, сначала — как бездомной и покинутой девушки, а потом как Шалук Выжившей, очаровательной и печальной. Такое сочетание в моих глазах — глазах тщеславного и гордого человека — делает вас неотразимой. С другой стороны, как честный и порядочный мужчина, я никогда не сделаю попытки воспользоваться вашим положением; если у вас были хоть малейшие опасения по этому поводу — забудьте о них. Я, прежде всего, человек чести.
Уголки губ Шалук поползли вверх.
— А также мастер на экстравагантные изречения, некоторые из них я сам не принимаю всерьез.
Риалто встал на ноги.
— Моя дорогая юная леди, здесь вы должны полагаться на собственные инстинкты. Можете рассчитывать на мою помощь и защиту, и вообще на все, что вам будет угодно.
Шалук рассмеялась.
— Самое главное, Риалто, вы смогли рассмешить меня.
Риалто вздохнул и отвернулся.
— А теперь нам надо возвращаться к Ошерлу, Подозреваю, что он может спеться с моими врагами. Вряд ли я потерплю такое положение вещей. Сейчас мы полетим прямо в шатре через Горы Мэг над Сантунским морем — Ошерл ждет нас там. На месте и обсудим дальнейшие планы.
Риалто произнес заклинание переноса вещей, чтобы отправить шатер в нужном направлении к тому самому месту, где упал флантик. Ошерл для своего удобства принял форму буйка, раскрашенного красным и черным, согласно морским правилам. Человеческая голова из ковкой стали высовывалась из буя, увенчанная навигационным огнем.
— Риалто, ты вернулся! Не слишком-то быстро! У меня вовсе нет желания поселиться тут навеки! — зазвучал металлический голос Ошерла.
— У меня тоже, представь себе. Как только мы найдем Персиплекс, можно будет возвращаться в Бумергарф.
Ошерл издал резкий металлический звук, похожий на крик морской птицы.
— Разве я плохо объяснил тебе, что Персиплекс затерялся в глубинах? Выброси из, головы безумную мысль достать недостижимое!
— Не я, а ты должен достать недостижимое. Пока я не буду держать призму в руках, ты будешь качаться на морских волнах, — заявил Риалто.
Ошерл зазвенел предупредительным колокольчиком.
— Почему ты не воспользуешься своей магией и не передвинешь море? Тогда поиски заметно упростятся.
— Я больше не властен над подобными заклинаниями; лучшие из них украл Эйч-Монкур и его товарищи. И все же ты подал неплохую идею… Как называется это море?
— Что за бессмысленный вопрос?
— Вовсе не бессмысленный! Я никогда не задаю глупых вопросов, к твоему сведению.
Ошерл ненадолго задумался, потом ответил:
— В настоящую эпоху оно является частью Аккического Океана: Сантунским морем. Во времена Семнадцатого Зона на него наступала суша, море постепенно пересыхало, а потом и вовсе исчезло. В последнюю эпоху Семнадцатого Зона старое морское ложе было известно как Тчаксматарская Степь. Во вторую эпоху Восемнадцатого Эона Балтанк с Высокими Башнями поднимается в пяти милях от того места, где мы сейчас находимся. Он просуществовал до тех пор, пока не был завоеван демоном Изил Скилтом. Позднее, в том же эоне, море возродилось. Надеюсь, твое любопытство относительно средневековой географии удовлетворено?
— Вполне. Теперь слушай мои указания — ты выполнишь все в точности, как я скажу. Без всяких пререканий ты перенесешь меня и Шалук в подходящую эпоху Семнадцатого Эона, когда морское ложе уже высохло и ничто не препятствует поискам Персиплекса. Ты же останешься точно на этом месте и не будешь вступать в переговоры с любыми посланниками Эйч-Монкура, в особенности с Сарсемом.
Ошерл издал странный звук, но Риалто не обратил на него внимания.
— В данный момент Персиплекс находится прямо у тебя под ногами. Если мы не принесем его с собой из Семнадцатого Эона, то виноват будешь ты. Так что охраняй его как следует, со всем старанием. Не позволяй ни Сарсему, ни Эйч-Монкуру, ни кому-либо еще отвлечь себя от задания. А теперь мы готовы отправиться в Семнадцатый Эон. Смотри не ошибись! Нахождение настоящего Персиплекса и наше возвращение на твоей совести. Кстати, ты, вероятно, заработаешь много очков… А теперь в Семнадцатый Эон!
Глава 15
Внезапно шатер оказался залит розовым светом. На небе не было ни одного облака до самого горизонта; теплый сухой воздух хранил аромат душистых черных лишайников, росших под ногами. На западе еще виднелась кромка Сантунского моря, или того, что от него осталось. На берегу располагалась деревушка, состоящая из побеленных домиков, окруженных низкими деревьями. В остальных направлениях кругом виднелась лишь бескрайняя степь.
Футах в ста от шатра стоял маленький белый домик, возле которого росло массивное шайрское дерево. На пороге сидел Ошерл в обличье бродяги из низших сословий. Слезящиеся глаза, выгоревшие волосы, верхние зубы по-дурацки торчали изо рта — таков был его теперешний облик. Из одежды Ошерл выбрал грязно-белое тряпье и шляпу с низкими полями.
Заметив Риалто, он вяло помахал ему рукой.
— А, Риалто! После столь продолжительного одиночества приятно видеть даже твое лицо…
Риалто довольно холодно ответил на приветствие Слуги и осмотрел домик.
— Похоже, ты тут с комфортом устроился. Надеюсь, заботясь об удобствах, ты не забывал присматривать за Персиплексом?
Ошерл спокойно ответил;
— Мой «комфорт», как ты это называешь, довольно примитивен. Большую часть времени приходится защищаться от грабителей и проходимцев. У меня нет ни шелковых подушек, ни хорошеньких наложниц.
— А Персиплекс?
Ошерл указал грязным пальцем на железный столб в пятидесяти ярдах от дома.
— Прямо под ним на неизвестной глубине лежит Персиплекс.
Риалто, оглядывая окрестности, заметил возле коттеджа огромную кучу пустых канистр.
— Ошерл, я не имею намерений посмеяться над тобой или оскорбить, но разве ты способен принять внутрь такое количество жидкости?
— А если и так? Что тут такого? Мое уединение слишком затянулось, и чтобы скрасить одиночество, я смешивал тоники разных вкусов и продавал их жителям деревни, — проворчал Ошерл.
— А почему ты не начал копать тоннель в поисках Персиплекса?
— Разве тебе не понятно? Я побоялся, что если не смогу найти его, ты обвинишь меня в очередном преступлении, и не стал проявлять инициативу.
— А как насчет наших конкурентов?
— Мне никто не мешал.
Чуткое ухо Риалто уловило своеобразие ответами маг резко произнес:
— Сарсем или Эйч-Монкур появлялись здесь?
— Если и появлялись, то незаметно. Они понимают всю важность нашего дела и не собираются препятствовать.
— Хорошо. А не могут они вырыть тоннель, скажем, в десяти милях отсюда и сделать подкоп к Персиплексу без твоего ведома?
— Это невозможно. Меня не так просто одурачить. Я соорудил предупреждающие об опасности незаконного вторжения сети. Теперь никто без моего ведома не способен приблизиться к кристаллу даже с помощью заклинаний.
— Замечательно. Можешь начинать копать.
Но Ошерл лишь поудобнее устроился в кресле.
— Не так быстро! Эта земля принадлежит некоему Ум-Фоду, который проживает в деревне Аз-Кхав, которую ты можешь увидеть отсюда. Его следует предупредить до того, как хотя бы один камень будет сдвинут с места. Я предлагаю тебе посетить его и все устроить. Но для начала оденься так же, как я, чтобы не выглядеть глупо.
Одевшись в соответствии с рекомендациями Ошерла, Риалто и Шалук отправились в Аз-Кхав.
Их взглядам предстала аккуратная деревушка, состоящая из белых домиков, тонувших в зарослях гигантских красных подсолнухов. Риалто навел справки и отыскал дом с окнами из голубого стекла, покрытый голубой черепицей. Стоя на улице, маг принялся выкрикивать имя хозяина, пока Ум-Фод не вышел на порог. Он оказался маленьким человечком с седыми волосами, проницательным взглядом и огромными усами, который ворчливо спросил прибывших:
— Кто там зовет Ум-Фода и зачем? Может, он дома, а может, и нет.
— Меня зовут Риалто. Я изучаю древности. А это моя помощница Шалук. Быть может, вы выйдете к нам, или мы подойдем ближе, чтобы не кричать на всю улицу?
— Можете кричать, сколько захотите. Я и отсюда послушаю.
Риалто заговорил спокойным голосом:
— Я хочу поговорить о деньгах.
Ум-Фод, покачиваясь, подошел ближе.
— Говорите громче, сэр! Вы упомянули деньги?
— Вы не ослышались. Я хочу вырыть яму в вашей земле.
— В таком случае, сколько я получу за это?
— Ближе к делу: сколько вы нам заплатите? Мы собираемся отыскать здесь клад, — заявил Риалто.
Ум-Фод презрительно усмехнулся.
— Чтобы я вышел ночью, упал в яму и сломал шею? Если вы собираетесь копать — платите. А часть денег я хочу получить прямо сейчас за разрешение. Таково мое первое условие.
— А второе?
Ум-Фод улыбнулся и потер кончик носа.
— Вы что, считаете меня дураком? Я отлично знаю, что в моей земле полно сокровищ. Все, что вы найдете — принадлежит мне. Если вы копаете, то получаете право только на дыру.
— Это абсурд! Есть еще и третье условие?
— Конечно! Контракт на раскопки должен быть заключен с моим братом Ум-Зуиком. Я лично буду наблюдать за процессом. Кроме того, все выплаты должны производиться в золотых зикко или монетах последнего выпуска.
Риалто попытался возражать, но Ум-Фод оказался торговцем со стажем и не собирался упустить выгоды ни в чем.
Когда маг и Шалук вернулись в шатер, девушка сказала:
— Ты очень щедр и благороден, так мне кажется. Ум-Фод ужасно жаден.
Риалто согласился с ней.
— Когда дело касается денег, Ум-Фод становится похож на голодную акулу. Хотя почему бы не доставить человеку малую толику удовольствия? Ведь не сложно пообещать хоть сотню, хоть две золотых зикко.
— Риалто, ты очень добр, — повторила девушка.
Ум-Фод вместе с братом Ум-Зуиком привели к хижине Ошерла группу работников, собранных для раскопок. Предполагалось вырыть яму пятидесяти футов в диаметре вокруг точки, указанной Ошерлом. Выносимая на поверхность грязь и камни тщательно просеивались под наблюдением Ошерла, Риалто и Ум-Фода.
Дюйм за дюймом, фут за футом дыра разрасталась на месте морского ложа, но Риалто раздражала медлительность рабочих. Наконец, не выдержав, он спросил:
— Что с твоей рабочей силой? Они болтаются туда-сюда, смотрят по сторонам. Тот старик еле шевелится — я уже начал опасаться за его жизнь.
Ум-Фод бесхитростно ответил:
— Спокойно, Риалто! Не стоит ворчать по пустякам. Люди получают почасовую оплату и поэтому вовсе не торопятся заканчивать работу. А тот старик — мой дядя Йа-Йимп, и его мучают ужасные боли в спине, а еще он туговат на ухо. Стоит ли винить старика? Пусть заработает немного денег.
Риалто пожал плечами.
— Как тебе будет угодно. Наш контракт предусматривает и такое…
— Ты это о чем?
— Вот об этом пункте: «Риалто по своему усмотрению может оплачивать работы относительно количеству земли, выкопанной из ямы. Сумма будет зависеть от скорости, с которой Риалто, стоя возле кучи с землей, сможет с помощью крепкой лопаты перенести десять кубических футов земли в другую кучу».
Ум-Фод вскрикнул от неожиданности и уставился в контракт.
— Я не припомню такого условия!
— Я добавил его позднее. Вероятно, ты не заметил, — спокойно ответил маг.
Ум-Фод побежал торопить работников. С непостижимой энергией они принялись копать, и даже старый Йя-Йимп время от времени передвигался с места на место.
Чем глубже становилась яма, тем большее количество разнообразных предметов извлекалось оттуда. Каждый из предметов Ум-Фод пропускал через свои руки, а потом пытался продать Риалто.
— Посмотри-ка сюда, Риалто! Да это же настоящее сокровище! Отличный глиняный кувшин! Подумаешь, ручка отвалилась — таких больше не сыщешь днем с огнем.
Риалто согласился.
— Хороший кувшин. Он украсит интерьер твоего дома и принесет тебе немало счастливых минут.
Ум-Фод возбужденно цокал языком.
— Значит, ты ищешь что-то другое?
— Да. Но все же положи кувшин вместе с остальными находками, и быть может, когда-нибудь я куплю его у тебя.
— Будь так любезен, опиши мне то, что хочешь найти. Если мы будем знать это наверняка, то поиски заметно облегчатся, — медовым голосом попросил Ум-Фод.
— А ты тогда назначишь огромную цену на этот предмет? — с усмешкой спросил маг.
Ум-Фод хищно улыбнулся и заявил:
— Есть и другой выход. Я назначу высокие цены на все, что ты найдешь.
Риалто подумал с минуту и ответил:
— В таком случае, я тоже изменю тактику.
Во время полуденного перерыва маг обратился к работникам.
— Мне очень приятно видеть, что яма углубляется на глазах. Предмет, который мне нужен, должен вот-вот появиться на поверхности, и настало время разъяснить вам, что он из себя представляет. Смотрите внимательно: тот, кто найдет интересующий меня предмет, получит дополнительно десять золотых зикко, помимо платы за работу.
Ум-Фод вставил небольшое замечание:
— Золотые зикко, само собой, заплатит сам Риалто.
— Естественно. Итак, слушайте! Вы готовы?
Маг осмотрел всю группу копателей — казалось, даже глухой Йя-Йимп осознает важность происходящего.
— Мы разыскиваем Священный Фонарь, некогда украшавший прогулочную лодку Короля Туч. Во время ужасного шторма фонарь был сбит дротиком из голубого хрусталя и затонул в море. Итак, тому, кто найдет фонарь, — десять золотых зикко! Тому, кто найдет фрагмент, осколок или хотя бы маленькую призму голубого хрусталя, я заплачу один зикко настоящей монетой, ибо он укажет, что Священный Фонарь где-то рядом. Этот фрагмент, или осколок, или призма отличаются ярким голубым цветом, их надо немедленно принести мне для осмотра. Итак, за работу, и не прозевайте голубой хрусталь — он укажет, что наша цель близка!
Ум-Фод подал работникам сигнал возобновить раскопки.
— Все за лопаты! Шевелитесь! Да не забудьте указания Риалто!
Через несколько минут Ум-Фод отвел Риалто в сторонку и сказал:
— Поскольку мы выяснили, что именно тебя интересует, не мог бы ты уплатить мне очередной взнос в десять золотых зикко, согласно сегодняшним расценкам, и еще пять зикко за работу смотрителя? Всего двадцать зикко, скажем так.
— По-моему, пяти вполне достаточно.
В конце концов, Ум-Фод согласился взять предложенные монеты.
— Я озадачен одной твоей фразой. Ты сказал рабочим, что заплатишь «один зикко настоящей монетой». Что ты имел в виду под словом «настоящей»?
Риалто сделал небрежный жест рукой.
— Это всего лишь манера говорить, своего рода гипербола, если хочешь, чтобы усилить значимость платы.
— Любопытная манера. Тем не менее очень доходчиво… Что такое? Что это там за старик прогуливается по моей земле словно Пулулиас, Друг Дубовой Рощи?
Риалто повернул голову и увидел высокого красивого мужчину с вьющимися волосами орехового цвета, который внимательно наблюдал за раскопками со стороны. Риалто коротко ответил:
— Похоже, я знаю этого джентльмена. Возможно, он зашел выразить нам свое уважение. Эйч-Монкур! Не далеко ли ты зашел от своих владений?
— В некоторой степени, — Эйч-Монкур отвлекся от наблюдений и приблизился к Риалто.
— Дружище Сарсем упомянул, что ты развлекаешься, разыскивая древности в этих краях, а поскольку у меня на сегодня не запланировано никаких серьезных дел, я решил выразить тебе свое почтение. Я смотрю, ты вырыл неплохую яму! Только вот не пойму, украшает ли она здешний ландшафт?
Ум-Фод ворчливо заметил:
— Риалто — знаменитый ученый и занимается древностями. Что же до ландшафта, то все они принадлежат мне.
— Тогда простите мне невольное вторжение. Я по-хорошему завидую вашему богатству! А Риалто и в самом деле известный ученый… Что ж, я, пожалуй, пойду. Приятно было побеседовать с вами обоими.
Эйч-Монкур обогнул домик Ошерла и исчез из вида.
— Что за странный тип! Уж конечно, он не входит в число твоих друзей? — поинтересовался Ум-Фод.
— Просто знакомый.
Из-за деревьев, окружавших дом Ошерла, вдруг поднялся почти невидимый пузырь. Риалто, нахмурившись, наблюдал, как пузырь плавно приблизился к яме и завис над ней.
— И все же Эйч-Монкур — человек, тонко чувствующий и обладающий многими талантами, — пробормотал Риалто.
— Быстро же он исчез! А я только хотел потребовать плату за проход через свои владения. Что там у нас? — один из рабочих подошел к ним с глиняной чашей.
— Риалто, вот твой фонарь! А я требую свое вознаграждение.
Риалто внимательно осмотрел предмет.
— Это не фонарь, а детская плошка для каши. Должно быть, ее смыло волной во время шторма. Обратите внимание на причудливые картинки, изображенные на плошке. Зажав в когтях маленькую девочку, по небу летит флантик. Да… А хозяйку этой чашки, должно быть, сожрало морское чудовище. А вот лангомир рвет на части другого ребенка прямо на борту корабля. Любопытная находка, но это не фонарь, не голубой хрусталь.
Риалто вручил чашку Ум-Фоду, а затем, подняв взгляд, заметил, что пузырь завис прямо над его головой.
Через час после захода солнца, когда вечерняя заря цвета спелой хурмы еще освещала темнеющее небо, Риалто отвел Ошерла в сторону.
— Кто там наблюдает за нами из летающего пузыря? Это Сарсем?
— Всего лишь мэдлинг, который переносит изображение происходящего Эйч-Монкуру, чтобы он мог быть в курсе наших дел.
— Поймай пузырь в сеть и помести в банку — пусть Эйч-Монкур поспит спокойно.
— Как скажешь… Все готово.
— А кто теперь наблюдает за нами и слушает наш разговор?
— Никого. Мы совсем одни.
— Ошерл, почему ты упорствуешь в своем обмане?
Ошерл испуганно спросил:
— Что на этот раз?
— Сегодня в яме нашли глиняную чашку. Ее уронили в Сантунское море эпохой раньше Персиплекса. Я узнал это по строению изображенного на ней корабля, оснастке и анималистическим сюжетам. Это значит, что напластование, в котором должен находиться Персиплекс, уже пройдено, а призмы у нас до сих пор нет! Как ты объяснишь происходящее?
— Странно… Согласен с тобой. Давай-ка заглянем в яму, — предложил Ошерл.
— Принеси фонарь.
Ошерл и Риалто подошли к месту раскопок и уставились вниз, освещая фонарями днище ямы. Ошерл произнес:
— Видишь, вон там? — он указал лучом света на сектор ямы возле самого края, который был выкопан на два фута глубже, чем центральная часть. — В этом секторе нашли чашку. Теперь ты доволен?
— Пока нет. Если этот уровень предшествует Персиплексу, а другие уровни не принесут плодов, то Священная реликвия должна находиться где-то в районе вон той кучки грязи, в самом центре ямы.
— Посмотрим.
— Чего ты ждешь, Ошерл? Спускайся в яму, бери лопату и копай. А я пока подержу фонарь.
Внезапно из темноты возникла фигура человека.
— Ошерл? Риалто? Чего это вы светите своими фонарями в мою яму? Разве это включено в наш контракт? Почему именно в эту ночь вы решили прийти сюда?
— Одна ночь всегда похожа на другую. А тебе что, жалко нескольких глотков свежего воздуха?
— Конечно, нет! А почему это вы вооружились такими яркими фонарями?
— Как почему? Да на твоей земле все кругом раскопано — тут недолго и шею свернуть. Вот фонари и пригодятся. Будь осторожнее, Ошерл! Свети перед собой! Там поблизости здоровая кочка.
— Осторожность никогда не бывает излишней. Риалто, ты достаточно подышал свежим воздухом?
— Вполне. Спокойной ночи, Ум-Фод.
— Одну минутку! Я хочу получить еще один взнос.
— Ум-Фод, ты всегда так жаден? Вот, возьми. Тут еще пять золотых зикко. Только успокойся.
С утра пораньше Риалто отправился на раскопки и внимательно рассматривал каждую пригоршню поднимаемой из ямы земли. Ум-Фод, заметив, что Риалто стал слишком придирчив, тоже боялся упустить свой гонорар, и когда рабочие доставали очередной предмет, отталкивал Риалто от ямы, чтобы взглянуть первым. Работники, отметив раздражительность Ум-Фода, стали копать все медленнее, и партии грязи доставлялись на поверхность все реже… Ум-Фод, не выдержав, подбежал к краю ямы и хорошенько отругал копателей за нерадивость. Но рабочие уже отчаялись найти что-либо. Йа-Йимп, жалуясь на озноб и боли в спине, вылез из ямы и отправился в деревню, отказавшись работать на скупого Риалто.
Через некоторое время из деревни прибежал молодой человек и обратился к Риалто:
— Йа-Йимп туговат на ухо и не слышал, что вы обещали золотой зикко за голубой хрусталь. А сегодня он как раз нашел хрустальную призму. Можете отдать вознаграждение мне, его внуку. Йа-Йимп слишком устал, чтобы идти сюда самому, да к тому же занят устройством пира, — внук старика широко улыбнулся и протянул руку.
Риалто строго ответил:
— Я должен осмотреть этот предмет, чтобы удостовериться в его подлинности. Отведи меня к Йа-Йимпу.
— Вряд ли он захочет разговаривать с вами. Дайте мне монету, я отнесу ее деду.
— Ни слова больше! Немедленно в деревню!
Молодой человек неохотно привел Риалто к дому Йа-Йимпа, где подготовка к пиру в честь вознаграждения шла полным ходом. Куски мяса поджаривались над огнем, на столах стояли кувшины с вином. В стороне, на особой платформе, шесть музыкантов играли разнообразные мелодии, развлекая гостей.
Когда Риалто приблизился к дому, Йа-Йимп, одетый лишь в узкие брюки, как раз собрался танцевать. Гости зааплодировали, и музыканты начали играть квикстеп. Йа-Йимп вышел вперед и принялся танцевать салтареллу, исполняя головокружительные прыжки вперед и назад. В пылу старик запрыгнул на стол и принялся играть на волынке, весело подпрыгивая. На шее у него, обвязанный кожаным ремешком, висел Персиплекс.
Внезапно Йа-Йимп заметил Риалто и спрыгнул на землю.
Риалто вежливо обратился к старику:
— Я рад, что ваша спина больше не болит.
— Ваша правда! А теперь дайте мне двадцать золотых зикко!
— Обязательно. Позвольте мне сначала осмотреть призму.
Откуда ни возьмись появился Эйч-Монкур.
— Одну минутку! Лучше я возьму этот предмет себе. Вот, сэр, ваши двадцать золотых зикко, — Эйч-Монкур сунул Йа-Йимпу в руки монеты и сорвал у него с шеи Персиплекс, тут же отскочив в сторону.
Риалто собрался погнаться за ним, но маг остановился и воскликнул:
— Стой на месте, Риалто! Я должен удостовериться в подлинности этого объекта! — он поднес призму глазам и заявил:
— Так я и знал: грубая подделка! Риалто, нас опять обманули! — Эйч-Монкур бросил призму на землю и указал на нее своим пальцем; призма разлетелась на сотню голубых осколков…
Риалто в оцепенении уставился на обожженную землю. Эйч-Монкур мягко произнес:
— Ищи хорошенько, Риалто! У тебя неплохо получается! Если найдешь еще одну подделку, обращайся ко мне за советом. Всего хорошего.
На этом Эйч-Монкур исчез так же внезапно, как появился, оставив Йа-Йимпа и его гостей охать от удивления.
Риалто медленно вернулся к раскопкам. Ошерл стоял возле своей хижины, задумчиво глядя на небо. Шалук, скрестив ноги, сидела на коврике возле шатра, поедая виноград. Ум-Фод вприпрыжку бежал к магу.
— Риалто, что там за слухи?
— У меня нет времени на слухи. И все же можешь прекращать работы, — ответил маг.
— Так быстро? А как же Священный Фонарь?
— Я начинаю думать, что это всего лишь миф. Пора возвращаться к серьезным делам.
— В таком случае, я требую полной оплаты.
— Конечно же. Где твой счет? — ответил Риалто.
— Я не приготовил специального документа. Но всего получается пятьдесят два золотых зикко.
— Что-то слишком много. Ты, часом, не обсчитался?
— Я включил в оплату возможности наслаждаться красотами моей земли днем и ночью; зарплату рабочим за копку и сортировку земли; изменение ландшафта; мой гонорар как наблюдателя и консультанта; а еще…
Риалто поднял руку, прося слова.
— Ты уже сказал достаточно. Со своей стороны я прошу лишь плошку для каши в качестве сувенира.
Мускулы Ум-Фода напряглись.
— Что за шутки? Это же ценный антикварный предмет, и стоит он, по крайней мере, десять золотых зикко!
— Ну, как скажешь.
Ум-Фод разыскал чашку и отдал ее Риалто.
— А теперь давай мои деньги, да не ошибись.
Риалто достал из рюкзака деньги и передал их Ум-Фоду, который с удовлетворением пересчитал монеты и ссыпал в свой кошель. Поднявшись на ноги, он строго спросил:
— Я понимаю, ты готов освободить помещение и покинуть мою землю?
— Почти немедленно.
— Что ж, прощай, — Ум-Фод подал знак рабочим, и все они отправились в деревню.
Ярко-красное солнце плавно заходило на западе. Когда работы прекратились, земля вокруг казалась опустошенной. Риалто молча созерцал пейзаж. Шалук Выжившая лениво растянулась на кушетке возле шатра. Ошерл стоял на пороге своего жилища, апатично глядя куда-то вдаль.
Риалто глубоко вздохнул и повернулся к Слуге.
— Итак, я жду. Что ты можешь мне сказать?
Глаза Ошерла приобрели осмысленное выражение.
— Ах, да… Я рад, что Йа-Йимп больше не мучается от болей в спине.
— И это все? Я говорю абсолютно серьезно. Тебе что, нечего сказать о Персиплексе?
Ошерл почесал подбородок.
— Разве ты не пришел к соглашению с Йа-Йимпом?
— Какая тебе разница, если он нашел подделку?
— В самом деле? Откуда ты узнал, что призма не настоящая, если даже не держал ее в руках?
Риалто печально покачал головой.
— Мой дорогой друг, ты сам косвенно назвал ее подделкой, когда позволил рабочим найти ее в том же пласте, что и чашку для каши.
— Вовсе нет! Ты же видел, что сектор, в котором нашли чашку, находится на два фута глубже, чем центральная часть ямы, в которой потом отыскали Персиплекс.
— Точно. Это тот же уровень, потому что разные уровни имеют разницу в шесть футов.
— Хм-м. Ты где-то ошибся. Нельзя же, в самом деле, строить теории на одной только чашке.
— Вы с Сарсемом допустили небольшую неточность, хотя я уверен, что вы получили массу удовольствия от своих трюков, посмеиваясь над простачком Риалто и предвкушая его огорчение.
Ошерл, уязвленный, воскликнул:
— Ты снова ошибаешься! Все приготовления совершались, как положено. Чаша могла долго храниться у кого-нибудь, и одновременно с Персиплексом упасть в море. Как ты докажешь мою вину?
— Ошерл, ты говоришь абсурдные вещи. Моя так называемая теория стоит на двух ногах: сначала логические измышления; потом простая наблюдательность. Объект, который ты позволил Йа-Йимпу найти в яме, достаточно похож на Персиплекс, чтобы ввести в заблуждение Эйч-Монкура, но не меня.
Ошерл удивленно моргнул.
— Почему же у тебя такое острое зрение, а Эйч-Монкур так слеп?
— Я не только мудр и беспристрастен; я умен. Эйч-Монкур же может похвалиться лишь животным коварством, едва ли превосходящим твое собственное.
— Я не понимаю тебя.
— Разве у тебя нет глаз? Ведь призма, привязанная ремнем, висела на шее Йа-Йимпа в горизонтальном положении, тогда как настоящий Персиплекс всегда находится в вертикальном положении, чтобы каждый мог свериться с текстом. Эйч-Монкур не обратил на это внимания, и я рад, что он поторопился. Что ты скажешь теперь?
— Я должен подумать.
— Еще два вопроса: первый — у кого настоящий Персиплекс, у тебя или у Сарсема? Второй — каким образом вы с Сарсемом сможете одновременно получить вознаграждение и быть наказанными за вероломство?
— В моем случае первое заметно превосходит второе. Что же до Сарсема, столь преданного Эйч-Монкуру, то я не имею никаких сведений на его счет.
— А Персиплекс?
— А! Такое важное дело я не могу обсуждать с человеком, не имеющим полномочий.
— Что? Ты включаешь меня в эту категорию, когда сам Айделфонс поручил тебе помогать мне? — вскричал Риалто.
— Остаюсь при своем мнении.
— Отлично! Мы изложим факты перед Айделфонсом в Бумергарфе, и я докажу свою правоту… А заодно отмечу твое нежелание помогать мне в поисках Персиплекса, так что зоны пройдут, прежде чем ты получишь еще хоть одно очко.
Ошерл сразу встрепенулся и поспешно заметил:
— Неужели все так серьезно? Тогда я дам тебе намек. Эйч-Монкур и Сарсем разработали план, как подшутить над тобой. Я же, осознав всю серьезность ситуации, позволил Йа-Йимпу найти фальшивый кристалл. Конечно, настоящая призма находится у Сарсема, и потому его вина гораздо больше моей, — Ошерл издал нервный смешок.
Вдруг из шатра выскочила Шалук Утренняя Заря и взволнованно произнесла:
— Я слышу странный шум со стороны деревни… Похоже, люди чем-то сильно разгневаны и двигаются в нашу сторону.
Риалто прислушался и ответил:
— Думаю, золотые зикко Эйч-Монкура превратились в лягушек или желуди, или монеты, которые я заплатил Ум-Фоду, изменились раньше времени… В любом случае нам пора уходить отсюда. Ошерл, мы должны вернуться в Бумергарф минутой позже того момента, когда покинули его.
Глава 16
По срочному вызову Айделфонса члены ассоциации магов собрались в Большом Зале Бумергарфа. Отсутствовал лишь Риалто, но никто не упомянул его имени.
Наставник молча восседал в массивном кресле возле кафедры, низко склонив голову, так, что борода падала на лежащие на коленях руки. Остальные маги переговаривались вполголоса, время от времени поглядывая на Айделфонса и размышляя о причине собрания.
Минуты проходили одна за другой, а Наставник все еще не произнес ни слова. Двусторонние беседы в комнате постепенно смолкли, и все уставились на Айделфонса, ожидая объяснений. Наконец он, словно получив чей-то сигнал, заговорил строгим голосом:
— Почтенные маги! Мы собрались здесь по чрезвычайно важному поводу! Вооружившись разумом и мудростью, нам предстоит рассмотреть необычное дело. Причина, по которой я созвал вас на конклав, беспрецедентна. Чтобы предотвратить возможные вторжения в Бумергарф, я создал непроницаемую сеть вокруг Большого Зала. Тут, конечно, есть свои неудобства, но зато никто не сможет помешать нам, никто не сможет также и покинуть собрание — ни отсюда, ни сюда доступа нет.
Хуртианкц со свойственной ему несдержанностью воскликнул:
— К чему такие предосторожности? Я не люблю, чтобы кто-то ограничивал мои передвижения, и требую объяснить, ради чего я должен находиться на положении пленника?
— Я уже сообщил о своих мотивах. Вкратце же — я не желаю, чтобы кто бы то ни было пришел сюда, либо покинул зал до завершения конклава, — спокойно ответил Айделфонс.
— Хорошо, продолжай. Я постараюсь сдержать нетерпение.
— Предваряя суть дела, я хотел бы обратиться к авторитету Фандаала, Великого Магистра нашего искусства. Его указаниями и предостережениям мы будем пользоваться в рассмотрении сложнейшего вопроса сегодня. Я имею в виду, главным образом, Голубые Принципы.
Эйч-Монкур перебил его:
— Айделфонс, ты, конечно, прав, но не слишком ли затянулась вступительная речь? Пора перейти к сути дела. Я полагаю, ты собрал нас, чтобы заняться перераспределением собственности Риалто. Хотелось бы узнать, что за новые ценности удалось обнаружить, и каково их количество?
— Ты забегаешь далеко вперед, Эйч-Монкур! Но раз уж сделано подобное предположение, вероятно, все присутствующие принесли с собой список имеющихся у них в наличии предметов, ранее принадлежавших Риалто? Все принесли? Нет? Честно говоря, я и не ожидал ничего подобного… Тогда… о чем это я? Ах да, я выразил свое глубочайшее почтение Фандаалу.
— Да! А теперь расскажи нам о новых находках — будь так любезен. Где, кстати говоря, они были спрятаны? — снова вставил Эйч-Монкур.
Айделфонс поднял руку, требуя тишины.
— Терпение, Эйч-Монкур! Я надеюсь, ты помнишь всю цепочку событий, начиная с того, что Хуртианкц в спешке порвал копию Голубых Принципов Риалто, чем и спровоцировал его апелляцию? — спросил Наставник.
— Я отлично помню. Риалто, как всегда, устроил бурю в стакане воды.
Высокая фигура в черных брюках, узкой черной блузе и низко надвинутой на лоб черной шляпе вышла из тени.
— Мне так не кажется, — произнес человек в черном и снова отошел в тень.
Айделфонс не обратил на него никакого внимания.
— С теоретической точки зрения дело очень интересное. Риалто являлся истцом, а все собравшиеся в этом зале — ответчиками. Риалто выдвинул четкое обвинение: он заявил, что в Голубых Принципах содержится статья, в которой говорится, что любое намеренное уничтожение или повреждение Монстрамента или его заверенной копии является преступлением. За подобное преступление назначено наказание: трехкратное возмещение убытков от конфискации как минимум и полная конфискация имущества виновных как максимум. Таково было требование Риалто, и он принес поврежденную копию как свидетельство преступления и кодекс одновременно.
Ответчики, возглавляемые Эйч-Монкуром, Хуртианкцом, Гилгэдом и другими, отвергли претензии Риалто и обвинили его самого в совершении преступления, которое также могло повлечь за собой тяжкие последствия. Чтобы доказать свою правоту и вину Риалто, Эйч-Монкур и остальные отправились на холм Священной Реликвии, где изучили подлинный Монстрамент.
Эйч-Монкур утверждал — и якобы нашел подобную статью в законе, — что любая попытка представить свидетелям поврежденную копию Монстрамента, либо ссылаться на содержащиеся в ней статьи, является преступлением.
Таким образом, Эйч-Монкур и его сторонники заявили, что, предъявив на собрании поврежденную копию и ссылаясь на нее, Риалто совершил преступление, должен подвергнуться суду, а его претензии на незаконность конфискации отметаются сами собой. Они утверждали, что вина Риалто заслуживает исключения его из списков членов ассоциации магов.
Айделфонс сделал паузу и обвел взглядом всех присутствующих.
— Я правильно излагаю события?
— Вполне. Сомневаюсь, что кто-то станет возражать. Риалто давно был у нас как кость в горле, — ответил Гилгэд.
Вермулиан добавил:
— Я не требую для Риалто Заброшенной Капсулы[77]. Пусть он доживает свой век в теле саламандры или ящерицы где-нибудь на реке Ганг.
Айделфонс прокашлялся.
— Прежде чем выносить Риалто обвинительный приговор, следует разобраться в некоторых чрезвычайно странных обстоятельствах. Прежде всего позвольте мне спросить: кто из вас сверился с собственной копией Голубых Принципов в связи с делом Риалто? Как? Никто?
Неженка Лоло весело хихикнул.
— А разве это так уж необходимо? В конце концов не с этой ли целью мы зря слетали на холм Священной Реликвии.
— Совершенно верно. Но я не могу оставить без внимания инцидент с порванной копией Риалто, и она интересует меня не меньше, чем наша поездка на холм, — ответил Айделфонс.
— Это все же твои личные впечатления. А теперь, Айделфонс, надо бы покончить с…
— Одну минуту! Во-первых, я хочу сказать, что сверился с собственной копией Монстрамента, и она в точности совпадает с копией Риалто, — перебил его Наставник.
В комнате воцарилась тишина. Маги пребывали в недоумении. Внезапно Хуртианкц сделал нетерпеливый жест и воскликнул:
— К чему все эти тонкости? Риалто, несомненно, совершил преступление и должен быть наказан. Персиплекс лишь подтверждает его вину. Что еще можно сказать?
— Только одно! Как заметил наш уважаемый коллега Эйч-Монкур, остались еще мои личные впечатления. Возможно ли, что Прошлой ночью все мы стали жертвами галлюцинации? Как вы, возможно, помните, на холме Священной Реликвии мы обнаружили, что текст Монстрамента проецировался на экран в зеркальном отражении. Все мы хорошо знаем, что настоящий Персиплекс всегда находится в одном положении и не может искажать начертанные на нем статьи документа.
Снова фигура человека в черном вышла из тени.
— Настоящий Персиплекс не может находиться в иной позиции! Не забывайте этого!
Призрак опять ушел в тень, и снова на его реплику никто не обратил внимания.
Эйч-Монкур заметил:
— Возможно ли, чтобы целая группа опытных магов стала жертвой галлюцинации? Я вынужден не согласиться с тобой.
— Я тоже! Никакой галлюцинации не было! — вскричал Хуртианкц.
Наставник возразил:
— Тем не менее, пользуясь своими правами Наставника, я приказываю всем занять места в моей вертушке, также защищенной от проникновения извне, и мы отправимся на холм Священной Реликвии, чтобы раз и навсегда покончить с этим делом.
— Как тебе будет угодно. Но к чему все эти уловки с сетями и экранами? А что, если кому-то из нас срочно понадобится отправиться домой по неотложному делу? — спросил Неженка Лоло.
— Придется потерпеть некоторое время. Сюда, пожалуйста.
Глава 17
Вертушка легко взмыла в воздух и полетела на юг через Асколэс к изумрудным холмам, держа курс к самому высокому из них. После плавного приземления от нее отделилась шестигранная сеть, предотвращающая возможное проникновение посторонних существ, не позволявшая даже магам покинуть холм по своему усмотрению.
— Не стоит давать демонам возможности ввести нас в заблуждение, — пояснил Айделфонс.
Окруженные сетью маги вошли в святилище. Персиплекс, как всегда, стоял на подушке из черного шелка. Возле него в кресле сидело человекообразное существо с белой кожей и прозрачными глазами. Вместо волос у него на голове росли розовые перья.
— А! Сарсем! Как служба? Никто не беспокоил? — сердечно поинтересовался Айделфонс.
— Все в полном порядке, — мрачно ответил Слуга.
— Никаких сложностей? Никто тебя не беспокоил с тех пор, как мы виделись в последний раз? Ты уверен?
— Я абсолютно уверен, что все идет хорошо.
— Что ж, я рад это слышать! А теперь давайте-ка обратим внимание на проекцию Персиплекса. Возможно, в прошлый раз мы были невнимательны, так что теперь надо постараться не сделать ошибок. Сарсем, покажи нам текст документа!
На экране вспыхнула проекция Голубых Принципов. Айделфонс удовлетворенно хмыкнул.
— Отлично! Как я и говорил, в прошлый раз мы все пали жертвами заблуждения — даже уверенный в себе Хуртианкц, который сейчас читает Монстрамент в третий раз. Хуртианкц! Будь так добр, прочти этот отрывок вслух!
Хуртианкц бесстрастно произнес:
— Всякий, кто по злому умыслу намеренно уничтожит, внесет изменения либо по-своему истолкует статьи Монстрамента, повинен в преступлении, равно как и его возможные сообщники. Все они понесут наказание согласно Статье Д. Статья гласит, что за подобное преступление виновному грозит кара, подробно описанная в Разделе Г.
Айделфонс повернулся к Эйч-Монкуру, стоявшему с выпученными глазами и отвисшей челюстью.
— Итак, ты был прав, Эйч-Монкур! Теперь мы все смогли убедиться в истинности твоих слов.
Эйч-Монкур неуверенно пробормотал:
— Да, похоже, что так.
Нахмурив брови, он смерил Сарсема долгим пронзительным взглядом, но Слуга не поднял глаз.
— Теперь, когда все ясно, мы можем вернуться в Бумергарф и продолжить рассмотрение дела, — заявил Айделфонс.
Эйч-Монкур попытался возразить:
— Я плохо себя чувствую. Убери, пожалуйста, сеть, чтобы я мог вернуться в свое имение.
— Это невозможно. Все должны присутствовать на собрании. Как ты знаешь, мы пытаемся разобраться с делом Риалто, — ответил Наставник.
— Но дело Риалто можно считать завершенным! Продолжение уже бессмысленно. Нам надо отправиться по домам и заняться собственными делами! — воскликнул Бизант.
— Все в Бумергарф! Я не потерплю дальнейшего неповиновения! — прогремел Айделфонс.
Сдерживая возмущение, маги вновь заняли свои места в вертушке, и весь обратный путь никто не проронил ни слова. Трижды Эйч-Монкур поднимал палец, желая обратиться к Наставнику, но каждый раз что-то мешало ему сделать это.
В Бумергарфе маги неохотно вошли в Большой Зал и расселись по местам. В тени по-прежнему стоял человек в черном.
Айделфонс заговорил:
— А теперь мы рассмотрим сведения, добытые Риалто, и его возражения по делу. У кого-нибудь есть возражения?
Ответом ему была тишина.
Наставник повернулся к человеку в черном.
— Риалто, что ты можешь нам поведать?
— Я вынес встречное обвинение Хуртианкцу и его компании и теперь ожидаю решения.
Наставник произнес:
— Присутствующие разделились на две группы: Риалто, истец, и ответчики — все остальные. В таком случае мы можем лишь обратиться за помощью к Голубым Принципам, содержание которых не подлежит обсуждению. Риалто, как Наставник я заявляю, что ты полностью доказал свою невиновность и теперь имеешь право требовать возвращения имущества и справедливой компенсации морального ущерба.
Риалто вышел вперед и взошел на кафедру.
— Я одержал тяжелую и безрадостную победу, ибо сражался с людьми, которых считал в большей или меньшей степени своими друзьями.
Маг обвел взглядом комнату. Немногие встретились с ним глазами. Ровным голосом он продолжил:
— Победа далась мне нелегко. На пути к ней пришлось тяжело потрудиться, познать горечь разочарований. Тем не менее я не намерен злорадствовать. Есть лишь одно требование — вернуть мне всю собственность, конфискованную в Фалу, и по одному камню Иона от каждого члена ассоциации в качестве компенсации морального ущерба. Все выше сказанное не относится лишь к одному человеку.
Эо Хозяин Опалов произнес:
— Риалто, ты мудр и благороден. Действительно, своей победой ты не приобрел всеобщей любви. Как я заметил, Хуртианкц и Зилифант скрежещут зубами от злости. И все же ты не нажил новых врагов. Я признаю свою ошибку и готов вернуть тебе все имущество и один камень Иона в качестве компенсации. Надеюсь, остальные последуют моему примеру.
Эшмаил воскликнул:
— Отличная речь, Эо! Я полностью разделяю твое мнение. Риалто, а кто тот единственный человек, которого ты имел в виду, говоря, что не примешь его извинений?
— Я говорил об Эйч-Монкуре, ибо его поступки невозможно простить. Посягнув на Монстрамент, он нанес всем нам серьезное оскорбление. Вы стали его жертвами, равно как и я.
Эйч-Монкура следует лишить изученной им магии, а также способностей к ее постижению. Этот акт осуществит Айделфонс, наш Наставник. Эйч-Монкур, которого вы видите сейчас, уже не тот человек, что стоял здесь час назад, а Айделфонс уже призвал своих Слуг. Они отправят провинившегося мага в местную кожевенную мастерскую, где ему подыщут занятие по способностям. Я же намерен завтра вернуться в Фалу, где постараюсь скорее забыть о пережитом.
Глава 18
Шалук Утренняя Заря сидела на берегу реки Тэссы под сенью одной из многочисленных осин, росших тут и там и затенявших дом Риалто. Маг, приведя в порядок хозяйство, вышел на улицу и присоединился к девушке.
Он сел возле нее на траву, потом улегся на спину и молча наблюдал за плывущими над головой облаками. Незаметно повернув голову, он изучал сначала тонкий профиль Шалук, потом нежные изгибы ее фигуры. Сегодня на девушке были надеты песочного цвета брюки, подвязанные ленточками, на икрах, черные тапочки, белая блузка и черная накидка. Блестящие черные волосы обвивала шелковая красная лента. Риалто подумал, что в свое время она была «Избранной», Лучшей из Лучших. А теперь?
Девушка почувствовала на себе его взгляд и обернулась.
Маг произнес:
— Шалук Выжившая, Утренняя Заря, что же мне с тобой делать?
«Избранная» снова погрузилась в созерцание темной речной воды.
— Я тоже хотела бы знать, что мне с собой делать.
Риалто изумленно поднял брови:
— Наша эра — последняя из известных на земле, может быть, и не самая безоблачная. И все же, ты ничего не хочешь; у тебя нет врагов; ты вольна идти, куда заблагорассудится. Что же тебя тревожит?
Шалук вздрогнула.
— Я не хочу показаться придирчивой, однако… Ты обращался со мной очень благородно, был щедр и внимателен. Но я здесь совсем одна. Наблюдая за вашим коллоквиумом, я представила себе стаю крокодилов, греющихся на солнышке у берегов Киука.
Риалто поморщился:
— Я тоже походил на крокодила?
Шалук, погрузившаяся в свои мысли, оставила его замечание без внимания.
— При дворе Восходящей на Востоке Луны я была «Избранной», Лучшей из Лучших! Самые благородные мужчины оспаривали честь поцеловать мою руку. Когда я проходила мимо, запах моих духов вызывал у них страстные вздохи и восторженные восклицания. Здесь меня воспринимают как Худшую из Худших. Никому нет дела, пахну ли я духами или коровьим навозом. Я стала мрачной и преисполнилась сомнений. Неужели я так слаба, скучна и некрасива, что сею безразличие повсюду, куда бы ни пошла?
Риалто снова улегся на спину и смотрел на небо.
— Абсурд! Мираж! Сумасшествие!
На лице Шалук появилась грустная полуулыбка.
— Если бы ты относился ко мне недостойно и заставлял исполнять свои капризы, у меня оставалась хотя бы гордость. А твое благородное обхождение не оставляет мне даже этого.
Риалто наконец обрел дар речи.
— Ты самая недогадливая из всех девушек! Сколько раз мои руки тянулись к тебе, сколько раз я дрожал от желания заключить тебя в объятия, но всегда сдерживал себя, чтобы ты могла чувствовать себя в безопасности! А теперь ты обвиняешь меня в бессердечности и называешь крокодилом! Мое любовное томление ты принимала за старческое бессилие. Это я должен обижаться на тебя.
Вскочив на ноги, Риалто подошел ближе к Шалуки, сев возле нее, взял девушку за руки.
— Самые красивые женщины обычно бывают и самыми жестокими! Даже сейчас ты подвергаешь меня изощренной пытке.
— Да? Скажи мне, каким образом, чтобы я могла сделать это снова.
— Ты расстраивалась, что на меня не действуют твои чары. Но, если разобраться, не меньше ли пострадала бы твоя гордость, если на моем месте оказался бы Неженка Лоло, Зилифант или хотя бы Бизант? Но то был я, Риалто, казавшийся преступно безразличным. Я сам теперь страдаю от собственного тщеславия. Ну, разве тебе не жаль меня? Неужели ты не осчастливишь бедного Риалто даже взглядом?
Шалук, наконец, не выдержала и улыбнулась.
— Риалто, вот что я тебе скажу: если бы на твоем месте оказался Неженка Лоло, Зилифант, Бизант или кто-либо другой, я не сидела бы с ним на берегу, прижавшись так тесно.
Риалто с облегчением вздохнул. Он притянул девушку ближе, глядя в глаза.
— Теперь, когда ты знаешь причину моего безразличия, не кажется ли Двадцать Первый Эон менее мрачным?
Шалук медленно повернула голову в сторону садящегося за Тэссой солнца и ответила:
— Если только чуть-чуть. А что, если солнце потухнет прямо сейчас?
Риалто встал на ноги и помог подняться Шалук.
— Кто знает? Оно вполне может просветить еще добрую сотню лет!
Девушка вздохнула и произнесла:
— Посмотри, как оно мигает! По-моему, солнце порядком устало. А может, оно просто радуется предстоящей бессонной ночи.
Риалто прошептал ей на ухо, что их ночь тоже будет бессонной. В ответ Шалук мягко, но настойчиво потянула его за руку, и оба они медленно зашагали обратно в Фалу.
Морреон (повесть)
Много лет назад доблестный волшебник Морреон отправился в странствие с целью обнаружить источник камней Иона, необходимых магам для их заклинаний. Но до сих пор он не вернулся, и даже весточки о его судьбе до конклава магов не дошло. Но когда волшебники вдруг начинают получать анонимные послания о таинственной угрозе Морреону, они наконец решают отправиться на его поиски.
Глава 1
Демон Ксексамед, выкапывая корни, содержащие драгоценные камни, в Зачарованном Лесу, скинул плащ, разогревшись от усилий. Однако сверкание голубых чешуек на теле демона не осталось без внимания Херарда Вестника и чернокнижника Шру. Украдкой приблизившись к демону, они изготовились поймать его. Создав пару прочных сетей, они пленили демона.
С большими трудностями, постоянно подвергаясь угрозам, выпадам и попыткам нападения со стороны Ксексамеда, маги доставили его во дворец Айделфонса, где уже собрались остальные члены ассоциации магов.
Айделфонс долгое время исполнял роль Наставника, и теперь именно он начал допрашивать плененного демона. Прежде всего маг решил узнать его имя.
— Меня зовут Ксексамед, как ты отлично знаешь, старина Айделфонс!
— Да. Теперь я узнаю тебя, хотя в последний раз созерцал твой зад, когда мы отправили тебя на Джанк. Осознаешь ли ты, что, вернувшись на землю, подвергнешься казни?
— Ты не прав, Айделфонс, поскольку я больше не демон. Заявляю, что вернулся к состоянию обыкновенного человека. Даже бывшие друзья теперь презирают меня.
— Очень хорошо. Тем не менее запрет был нарушен. Где же ты теперь проживаешь?
Ксексамед почувствовал, что Наставника не особенно интересует ответ на данный вопрос, и уклончиво сказал:
— То здесь, то там. Я наслаждаюсь сладким воздухом Земли, таким приятным после химических испарений Джанка.
Айделфонсу нелегко было заговорить зубы.
— Что же ты привез с собой? В особенности, как много камней Иона?
— Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я собираюсь влиться в круг местной знати и, как будущий товарищ всем присутствующим, нахожу эти сети унизительными, — заметил Ксексамед.
Импульсивный Хуртианкц прорычал:
— Хватит пустой болтовни! Говори о камнях Иона!
— Ну я привез с собой несколько таких побрякушек, — с достоинством ответил демон.
— И где же они?
Ксексамед обратился к Айделфонсу:
— Прежде чем я отвечу, могу ли я узнать ваши намерения относительно моего будущего?
Айделфонс принялся теребить бороду, устремив взгляд на огонек свечи.
— Твоя судьба зависит от многих факторов. А пока я предлагаю тебе предъявить нам камни Иона.
— Они спрятаны в подвале моего дома, — неохотно сознался демон.
— Который находится?..
— На дальней окраине Зачарованного Леса.
Риалто Великолепный вскочил на ноги и воскликнул:
— Ждите здесь! Я проверю, не лжет ли он!
Колдун Гилгэд поднял обе руки в знак протеста.
— Не так быстро, Риалто! Я отлично знаю эти места! Лучше пойду я!
Айделфонс нейтральным тоном сказал:
— Я предлагаю послать комиссию, состоящую из Риалто, Гилгэда, Муна Философа, Хуртианкца, Килгаса, Эо Хозяина Опалов и Барбаникоса. Они отправятся к дому демона и принесут сюда контрабанду. Мы не будем продолжать расследование до их возвращения.
Глава 2
Все добро, найденное в доме Ксексамеда, включая тридцать два камня Иона, разложили на огромном столе в Большом Зале дворца Айделфонса: сферы, эллипсоиды, веретенца, каждый предмет размером с маленькое перышко издавал внутреннее свечение. Сеть не позволяла им разлететься в стороны подобно пузырям иллюзий.
— Вот теперь у нас есть база для дальнейшего расследования. Ксексамед, каков источник всех найденных у тебя вещей? — спросил Наставник.
Ксексамед в недоумении поднял свои длинные черные перья, словно и сам не знал, откуда что взялось. Туман Зачарованной Воды и Барбаникос держали концы сети, сдерживающей демона, и не позволяли ослабнуть петле аркана. Ксексамед поинтересовался:
— Так что же случилось с неукротимым Морреоном? Он не восстановил свои знания?
Айделфонс удивленно поднял брови.
— Морреон? Я почти забыл это имя… Каковы были обстоятельства дела?
Херард Вестник, знавший легенды двадцати эонов, ответил:
— После того как демоны были повержены, с ними заключили договор. Им сохранили жизни в обмен на разглашение источника камней Иона. Доблестный Морреон получил задание узнать местонахождение камней, и с тех пор никто ничего не слышал о нем.
— Его детально проинструктировали. Хотите убедиться — найдите и спросите у самого Морреона! — обиженно заявил Ксексамед.
— Почему он не вернулся? — спросил Наставник.
— Не могу сказать. Кто-нибудь еще стремится узнать источник камней? Я с удовольствием снабжу его всеми инструкциями.
На мгновение в комнате воцарилась тишина. Затем Айделфонс предложил:
— Гилгэд, что ты скажешь по этому поводу? Ксексамед согласен повторить процедуру.
Гилгэд поджал свои коричневые губы и заявил:
— Для начала я хотел бы услышать описание процедуры.
— Охотно. Только позвольте мне свериться со статьями договора, — демон подошел ближе к столу, на котором лежали конфискованные у него предметы, притянув за концы сетей Барбаникоса и Туман Зачарованной Воды. Внезапно он отскочил назад и, воспользовавшись ослаблением веревок, схватил Барбаникоса за руку, сотворив гальванический импульс. Из ушей мага посыпались искры, он подпрыгнул и упал в обморок. Ксексамед резким движением вырвал второй конец сети из рук Тумана и, прежде чем кто-либо успел помешать, вылетел из Большого Зала.
— За ним! Он не должен уйти! — взревел Айделфонс.
Маги отправились в погоню за демоном. Они летели через холмы Скаума, вдоль Зачарованного Леса, словно гончие псы за лисицей. Ксексамед скрылся в Зачарованном Лесу и сразу же выскочил обратно, но маги, ожидавшие подобной уловки, не попались на его трюк.
Покинув лес, Ксексамед приблизился к усадьбе Риалто и укрылся где-то возле авиария. Женщина-птица забила тревогу, и слуга Риалто, старый Фанк, отправился разузнать, в чем дело.
Гилгэд выследил Ксексамеда и воспользовался чрезвычайно сильным заклинанием Мгновенного Электрического Разряда. Оно не только настигло демона, но и разрушило заодно авиарий Риалто, разбило антикварные ворота и заставило беднягу Фанка отплясывать на газоне замысловатый танец, выбивая из-под ног голубые искры.
Глава 3
Риалто обнаружил на двери своей усадьбы приколотый шипом липовый лист. Маг подумал, что это проделки ветра, и отбросил лист в сторону. Новый слуга, Пуирас, случайно поднял его с земли и хриплым голосом прочитал надпись:
«Ничто угрожает Морреону».
— Что там говорил Херард относительно Морреона? — пробормотал Риалто. Он взял листок у слуги и некоторое время молча изучал его.
— Безвозмездное предупреждение.
Выбросив лист, маг отдал Пуирасу последние указания:
— В полдень приготовь еду для Минускулов — бобы и чай. На закате подашь паштет из моллюсков. Отполируй кафель в большом зале — не пользуйся песком, а то опять поцарапаешь плитки. Затем очисти от мусора газон у развалин авиария. Можешь взять эолы, но будь осторожен; дуй только в желтую свирель. Черная вызывает ураган, а у нас и так достаточно разрушений. Приберись в авиарии; собери отдельно все, что еще может пригодиться; будь осторожен с найденными трупами. Все понятно?
Пуирас, худощавый мужчина с костлявым лицом и длинными черными волосами, мрачно кивнул.
— Все, кроме одного. Когда я покончу с этими делами, что еще предстоит сделать?
Риалто, завязывая золотые латные рукавицы, пристально посмотрел на слугу. Глупость? Усердие? Нахальство? На лице Пуираса не было ключа к разгадке, и Риалто ответил ровным голосом:
— Когда ты закончишь со всеми делами, можешь распоряжаться временем по своему усмотрению. Не притрагивайся к магическим предметам; ради собственной безопасности не листай книги, тетради и не заглядывай в свитки. Если сказать коротко — будь осторожен.
— Хорошо.
Риалто водрузил на голову черную шелковую шляпу, накинул на плечи один из тех роскошных плащей, благодаря которым его прозвали Великолепным.
— Я собираюсь посетить Айделфонса. Как только я выйду за ворота, произнеси пограничное заклинание и не снимай его до моего прихода. Если я задержусь — снимешь на закате солнца, если все будет в порядке.
Даже не пытаясь выяснить, что означает хмыканье Пуираса, Риалто отправился к северному порталу, стараясь не смотреть в сторону некогда прекрасного авиария. Когда он проходил под северными воротами, Пуирас произнес заклинание, заставив Риалто рвануться вперед, едва не потеряв шляпу. Тупость Пуираса казалась логическим звеном в цепи обрушившихся на мага неприятностей, причиной которых был Ксексамед. Авиарий разрушен, антикварные ворота разбиты, старина Фанк мертв! Что-то же должно компенсировать такое количество неприятностей!
Глава 4
Айделфонс проживал во дворце у реки Скаум: дворец представлял собой огромное и сложное архитектурное сооружение с сотней башенок, балкончиков, висячих садов и террас. В последние годы Двадцать Первого Эона, когда Айделфонс занимал пост Наставника, во дворце кипели страсти. Сейчас только одно крыло гигантского здания было жилым, остальные помещения оставили вековой пыли, клопам и привидениям.
Айделфонс встретил Риалто у бронзового портала.
— Мой дорогой коллега, ты, как всегда, великолепно выглядишь! Даже в такой торжественный день, как сегодня! Я же чувствую себя так, будто одет в обноски! — Наставник отступил на шаг назад, чтобы лучше рассмотреть точеные черты лица Риалто, отличный черный плащ и штаны из розового бархата, блестящие сапоги мага. Сам Наставник, как и в большинстве случаев, предстал в облике мудрого доброго старика с лысеющей головой, бледно-голубыми глазами, желтой нечесаной бородой и полной фигурой — облик, который ему не позволяло изменить тщеславие.
— Входи же! Ты, как всегда, пришел последним! — заметил Айделфонс.
Маги проследовали в Большой Зал, где уже собрались четырнадцать волшебников: Зилифант, Пэргастин, Херард Вестник, Туман Зачарованной Воды, Эо Хозяин Опалов, Эшмаил, Килгас, Бизант Некромант, Гилгэд, Вермулиан Путешествующий По Сновидениям, Барбаникос, чернокнижник Шру, Мун Философ, Хуртианкц. Наставник произнес:
— Последний участник нашей ассоциации прибыл: Риалто Великолепный, в чьих владениях пытался укрыться демон!
Риалто снял шляпу, поприветствовав собравшихся. Некоторые ответили на его приветствие; другие — Гилгэд, Бизант Некромант, Мун Философ, Килгас — просто холодно посмотрели на прибывшего мага через плечо.
Айделфонс взял Риалто под руку и отвел в буфет. Риалто принял бокал отличного вина, предварительно проверив его с помощью своего амулета.
Поморщившись, Наставник недовольно произнес:
— С вином все в порядке. Разве тебя хоть раз отравили в моем доме?
— Нет, но обстоятельства редко складывались столь неблагоприятно для меня, как сегодня.
Айделфонс удивленно воскликнул:
— Обстоятельства благоприятствуют нам! Мы победили врага, его камни Иона принадлежат нам!
— Верно, но не забывай, что я понес серьезный ущерб! Теперь я требую возмещения убытков, хотя мои недруги наверняка будут рады лишить меня компенсации.
— Спокойно, Риалто! Давай поговорим без колкостей. Как идет отстройка новых ворот? Как там Минускулы?
— Строительство продвигается. Что до Минускулов, то их вкусы несколько вульгарны. Только за эту неделю их повар потребовал две унции меда, четверть пинты Мизерико, полторы драхмы солодового напитка, и все это вдобавок к бисквиту, маслу и ежедневному рациону, включающему мой лучший паштет из моллюсков.
Айделфонс сочувственно покачал головой.
— Они становятся все более расточительными, а кому оплачивать счет? Нам с тобой. Так устроен мир…
Наставник отвернулся, чтобы наполнить бокал толстяка Хуртианкца.
— Я провел расследование и обнаружил, что Ксексамед годами жил у нас под носом. Похоже, он стал ренегатом, и так же нежеланен на Джанке, как и на Земле, — мрачно произнес Хуртианкц.
— Он и сейчас может быть поблизости. Кто-нибудь нашел его тело? Никто! Туман утверждает, что электричество для демона все равно что вода для рыбы, — заметил Айделфонс.
— Совершенно верно, — поддакнул Туман Зачарованной Воды, человекоподобный сгусток тумана с горящими глазами-бусинами.
— В таком случае ущерб, нанесенный моей собственности, и вовсе не оправдан! Я требую компенсации до того, как мы продолжим обсуждение! — вскричал Риалто.
Хуртианкц нахмурил брови.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Все очень просто. Я понес серьезные убытки; необходимо восстановить баланс. Я намерен требовать камни Иона.
— Вряд ли кто-то поддержит твои требования, — заметил Хуртианкц.
— Но требуй, если хочешь, — язвительно заметил Туман Зачарованной Воды.
Мун Философ выступил вперед.
— Демон наверняка еще жив, и нам не стоит ссориться по пустякам.
Эшмаил спросил:
— Мы действительно не знаем, мертв ли демон. Вот, взгляните! — он вынул из кармана липовый листок. — Я обнаружил его дома на диване. Тут написано: «Ничто угрожает Морреону».
— Я тоже нашел такой лист! — заявил Туман.
— И я! — добавил Хуртианкц.
— Как же быстро проносятся века! Один за другим, один за другим! То были славные дни — мы отправили демонов, словно стаю летучих мышей, на Джанк! Бедняга Морреон! Я частенько размышлял, что же с ним сталось, — пробормотал Айделфонс.
Эшмаил уставился на липовый листок.
— «Ничто угрожает Морреону» — написано здесь. Возможно, ему действительно грозит какая-нибудь опасность?
— Это же ясно как день. Морреон отправился на поиски источника камней Иона; он нашел его, а теперь ему ничто не угрожает, — проворчал Гилгэд.
— Может и так. Мы не можем знать наверняка, — заявил Айделфонс.
— Во всяком случае, не думаю, что это повод для беспокойства. Я хочу снова обратить ваше внимание на понесенный мною ущерб и требую возмещения в камнях Иона. Это официальное заявление, — произнес Риалто.
— Твое заявление вполне рационально. Хотя, вообще-то, каждый должен внести свой вклад соответственно нанесенному Риалто ущербу. Я не вношу свое предложение официально лишь потому, что именно мое заклинание попало в демона и разрушило авиарий Риалто, — заметил Гилгэд.
Эо Хозяин Опалов резко заметил:
— Это всего лишь казуистическое предположение, на которое не стоит обращать внимания. Тем более что некие благоприятствующие силы позволили Ксексамеду спастись!
Дискуссия продолжалась целый час. Наконец формула, предложенная Айделфонсом, была выдвинута на голосование и одобрена пятнадцатью голосами против одного. Имущество, принадлежавшее демону Ксексамеду, подверглось детальному осмотру. Каждый маг писал на листочке названия предметов, которые хотел бы получить. Затем предполагалось, что в порядке лотереи Айделфонс, собрав листы, станет вытаскивать их по одному и распределять имущество демона. Риалто, в качестве компенсации за нанесенный ущерб, разрешалось после пятого листа самому выбрать что угодно. Ту же привилегию получил Гилгэд, но после десятого.
Риалто попытался возражать:
— Какая мне польза от свободного выбора после пяти листов? У демона нет ничего ценного, кроме камней Иона, корней, трав и пары безделушек.
Никто не обратил внимания на его жалобы. Айделфонс раздал листы бумаги; каждый маг написал, что именно он хотел бы получить; Айделфонс собрал листы и прочитал написанное.
— Похоже, что все присутствующие остановили свой выбор на камнях Иона.
Глаза магов были прикованы к лежащим на столе камням; драгоценности поблескивали и мерцали бледным молочным светом.
— Таким образом, решение будет принято в порядке лотереи.
Наставник поставил перед собой глиняный горшочек и положил рядом шестнадцать дисков из слоновой кости.
— Каждый сделает пометку на одном из дисков, после чего опустит его в горшок. Вот таким образом, — Айделфонс пометил один диск и кинул его в посудину. — Когда все сделают то же самое, я позову слугу, и он вытащит один диск наугад.
— Одну минуту! Я чувствую что-то неладное. Оно среди нас! — воскликнул Бизант.
Айделфонс повернулся к чувствительному Бизанту и вопросительно посмотрел на него, недовольный тем, что его отвлекли.
— Что ты имеешь в виду?
— Я ощущаю некое противоречие, дисгармонию; нечто странное находится среди нас; нечто, чего не должно быть.
— Кто-то невидимый расхаживает здесь! Айделфонс, смотри за камнями! — вскричал Мун Философ.
Айделфонс внимательно вглядывался в затененные углы старого зала, затем сделал секретный знак и указал пальцем в один из углов.
— Призрак, ты здесь?
Мягкий печальный голос ответил:
— Я здесь.
— Отвечай, что за невидимка расхаживает среди нас?
— Забытые тени прошлого. Я вижу их лица: это даже не призраки, это призраки умерших духов… Они мелькают тут и там, смотрят и идут дальше.
— А как насчет живых существ?
— Я не вижу живой плоти, пульсирующей крови или бьющегося сердца.
— Будь на страже и смотри внимательно.
Айделфонс повернулся к Бизанту:
— Что теперь?
Бизант ответил мягким голосом, чтобы выразить всю деликатность своего предложения:
— Среди всех присутствующих я один обладаю повышенной чувствительностью, а значит, больше других заслуживаю чести хранить у себя камни Иона.
— Продолжим жеребьевку! Бизант не может претендовать на камни! — воскликнул Хуртианкц, присоединившись к всеобщему возгласу возмущения.
Айделфонс позвал девушку из прислуги.
— Не волнуйся. Ты должна перемешать диски в горшочке, а потом вытащить один наугад и положить его на стол. Ты поняла?
— Да, Лорд Маг.
— Тогда приступай.
Девушка подошла к столу и протянула руку к горшочку. В этот самый момент Риалто задействовал заклинание Остановки Времени, которое заранее заготовил на такой случай.
Время остановилось для всех, кроме Риалто. Он осмотрел сидящих в комнате магов, застывших в различных позах, девушку, склонившуюся над столом, Айделфонса, смотрящего на ее руку.
Не торопясь, Риалто пересек зал и приблизился к камням Иона. Можно было прямо сейчас завладеть ими, но тогда все маги ополчились бы против него, и возник большой скандал. Имелся менее опасный вариант. Внезапно что-то шелохнулось в дальнем углу комнаты, хотя заклинание исключало такую возможность.
— Кто двигается? — спросил Риалто.
— Я, — прозвучал голос призрака.
— Время остановлено. Ты не должен двигаться, говорить, смотреть и понимать.
— Есть время, нет времени — мне все равно. Я осознаю каждое мгновение.
Риалто пожал плечами и повернулся к урне с дисками. Перевернув горшок, маг с удивлением обнаружил, что на всех дисках стоит метка Айделфонса.
— Ага! Хитрый обманщик выбрал предыдущее мгновение для замены надписей! Что ж, когда все завершится, мы будем лучше знать друг друга! — воскликнул Риалто.
Он поочередно стер значки Айделфонса с дисков и написал на всех свое имя, после чего вернул диски в урну.
Заняв свое место, Риалто снял заклинание.
Звуки мягко заполнили комнату. Девушка опустила руку в горшочек, перемешала диски и вытащила один, положив его на стол. Риалто и Айделфонс склонились над ним. Возникла еле заметная вспышка, надпись на диске задрожала и изменилась на глазах.
Айделфонс поднял диск и удивленно произнес:
— Гилгэд!
Риалто кинул на Гилгэда возмущенный взгляд, но тот сделал вид, что не понял намека. Гилгэд тоже остановил время, но сделал это в тот момент, когда девушка уже положила диск на стол.
Айделфонс неестественно громко сказал ей:
— Ты можешь идти.
Когда она покинула комнату, Наставник выложил все диски на стол: на каждом стояло по имени одного из присутствующих. Айделфонс принялся нервно теребить бороду, потом нерешительно произнес:
— Похоже, Гилгэд выиграл камни Иона.
Гилгэд вдруг подскочил к столу и издал ужасный крик.
— Камни! Что с ними случилось? — он недоуменно смотрел на лежащие драгоценности. Исчез бледный молочный свет — теперь камни просто вульгарно блестели. Гилгэд взял один из них и с силой бросил на пол. Камень разлетелся на мелкие осколки.
— Это не камни Иона! Возмутительное коварство!
— Похоже, ты прав. Очень странно… — протянул Айделфонс.
— Я требую свои камни! Отдайте их мне немедленно, или я обрушу на всех присутствующих заклинание Неимоверной Боли! — взревел Гилгэд.
— Одну минуту. Подожди со своим заклинанием. Айделфонс, позови призрака и спроси у него, что случилось, — попросил Хуртианкц.
Наставник поправил бороду, потом вытянул указательный палец в сторону одного из углов и произнес:
— Призрак, ты здесь?
— Да.
— Что происходило в комнате, пока мы вынимали диск из урны?
— Было движение. Кто-то двигался, кто-то нет. Когда наконец диск положили на стол, странная тень прошла в комнату. Она взяла камни и исчезла.
— Что еще за странная тень?
— Ее кожу покрывали голубые чешуйки; на голове росли черные перья, но душа ее принадлежит человеку.
— Демон! Думаю, Это Ксексамед! — воскликнул Хуртианкц.
Гилгэд вскричал:
— Что же тогда будет с камнями, с моими прекрасными камешками? Как я верну свою собственность? Неужели меня всегда будут обманывать?
— Перестань хныкать! Надо еще распределить оставшееся имущество. Айделфонс, зачитай содержимое остальных листов, — попросил чернокнижник Шру.
Айделфонс взял бумаги со стола.
— Поскольку Гилгэд уже выиграл свою часть, он не участвует в следующем выборе. Вторым…
— Я протестую! Это несправедливо! Я выиграл лишь кучку дешевых побрякушек! — вскричал уязвленный Гилгэд.
Айделфонс пожал плечами.
— Можешь пожаловаться на это демону, укравшему твои камни, тем более что жеребьевка происходила при довольно странных обстоятельствах, о которых я не стану подробно распространяться.
Гилгэд вскинул руки вверх; его мрачное лицо побагровело от обуревавших мага эмоций. Коллеги с безразличием отнеслись к его состоянию.
— Продолжай, Айделфонс! — произнес Вермулиан Путешествующий По Сновидениям.
Наставник разложил перед собой листы бумаги.
— Похоже, один только Риалто выразил желание получить странный предмет, напоминающий Записки Хуларта Претерита. Риалто, отныне ты хозяин этой вещи, и я кладу твой лист вместе с листом Гилгэда. Пэргастин, Эо Хозяин Опалов, Барбаникос и я выбрали для себя Шлем Шестидесяти Направлений. Сейчас мы проведем жеребьевку и выясним, кому будет принадлежать шлем. Вот четыре диска…
— На этот раз пусть девушка придет немедленно. Она положит руку на горлышко горшка, а мы бросим туда диски между ее пальцев. Так мы застрахуемся от возможных уловок, — заявил Пэргастин.
Айделфонс потеребил свои бакенбарды, но не смог ничего возразить Пэргастину.
Таким же образом провели лотерею и по остальным предметам. Настала очередь Риалто выбрать одну вещь по своему усмотрению.
— Итак, Риалто, что ты выбираешь? — спросил Наставник.
Негодование клокотало в горле Риалто.
— В качестве возмещения за семнадцать уничтоженных женщин-птиц, разрушенные ворота, которым было около тысячи лет, мне предложено довольствовать мешком Одурманивающей Пыли?
Айделфонс примирительно сказал:
— Отношения между людьми всегда страдали от дисбаланса. Даже при самых благоприятных обстоятельствах одна сторона — осознает она это или нет — идет на уступки.
— Я согласен с тобой, и все же…
Зилифант внезапно издал удивленный крик.
— Смотрите! — он указал на большой стол в центре комнаты.
Там лежал липовый лист. Дрожащими пальцами Айделфонс взял его и прочитал надпись:
«Морреон живет мечтами Ничто уже близко».
— Еще более странно. Ксексамед пытается убедить нас, что с Морреоном все хорошо? Довольно необычная манера убеждения, — пробормотал Хуртианкц.
— Нельзя забывать, что Ксексамед — ренегат. Для всех он враг, — заметил Туман Зачарованной Воды.
Херард Вестник поднял вверх указательный палец, ноготь которого покрывала черная эмаль, и произнес.
— Я не привык закрывать глаза на странности. Первое послание гласило «Ничто угрожает Морреону», что можно понять и как «Ничто не угрожает Морреону»; а теперь вот «Ничто представляет опасность для Морреона».
— Да это пустые слова! — заявил практичный Хуртианкц.
— Не надо делать поспешных выводов! Херард прав! «Ничто» можно рассматривать как небытие или смерть. Тогда смысл фразы становится ясен, — предположил Зилифант.
— Был ли Ксексамед известен утонченными манерами? Не припомню! Как и я, когда он хочет сказать «смерть», то и говорит «смерть», — саркастично заметил Хуртианкц.
— Частично ты прав. Но я задаюсь вопросом: что есть «ничто»? Шру, у тебя есть варианты?
Шру передернул узкими плечами.
— Среди демонов его нет.
— Вермулиан, ты путешествуешь дальше всех из нас. Где находится это «Ничто»?
Вермулиан Путешествующий По Сновидениям задумчиво произнес:
— Я никогда не попадал в подобное место.
— Мун Философ, что или где это «Ничто»?
Мун Философ, подумав, ответил:
— Где-то я уже встречался с понятием «Ничто», но никак не могу вспомнить, где именно.
— Айделфонс, открой-ка Великий Словарь, — предложил Херард.
Наставник снял том с книжной полки, откинул тяжелую крышку и отыскал нужное слово.
— «Ничто». Тут есть различные тематические ссылки… метафизическое описание… место? «Ничто: несуществующее место на самой границе космоса».
Хуртианкц предложил:
— На всякий случай открой заодно раздел «Морреон».
Почему-то неохотно Айделфонс повиновался и прочел следующее:
— «Морреон: легендарный герой Двадцать Первого Эона, победивший демонов и отославший их на Джанк. В отместку демоны поместили его так далеко, как только могли, туда, где находятся сверкающие поля, на которых демоны добывали камни Иона. Былые соратники Морреона, давшие обет защищать его, попросту забыли о нем, и больше по этому поводу сказать нечего». Пристрастное замечание, хотя довольно любопытное.
Вермулиан Путешествующий По Сновидениям встал на ноги.
— Я намеревался отбыть домой, но теперь готов отправиться на поиски Морреона.
Гилгэд злобно выкрикнул:
— Ты надеешься отыскать «сверкающие поля», друг мой? Но у меня больше прав, если уж быть точным.
Вермулиан, высокий полный мужчина с бледным непроницаемым лицом, заявил:
— Я собирался спасти героя Морреона; мысль о камнях Иона даже не пришла мне в голову.
— Отлично сказано! Только вот, думаю, будет гораздо проще помочь Морреону, если с тобой отправится кто-то, облеченный доверием коллег. Например, я, — заявил Айделфонс.
— Ты абсолютно прав! Но необходимо присутствие третьего человека на случай опасности. Я разделю с вами все трудности спасения Морреона, иначе совесть не даст мне покоя, — добавил Риалто.
Хуртианкц пылко воскликнул:
— Я никогда не укрывался от трудной работы. Вы можете рассчитывать на меня!
— Присутствие некроманта просто необходимо, так что я составлю вам компанию, — произнес Бизант.
Вермулиан излагал доводы, согласно которым ему лучше было бы путешествовать одному, но никто не слушал.
Наконец Вермулиан сдался, но заявил следующее:
— Я отправляюсь прямо сейчас. Если через час не все желающие соберутся в моем летающем дворце, я буду считать, что они передумали.
— Что значит, передумали? Мне надо три с половиной часа только на то, чтобы проинструктировать прислугу! Необходимо отложить полет!
— Но послание ясно гласит: «Ничто уже близко». Нам надо торопиться, — возразил Вермулиан.
— Не забывай, что Морреон находится в теперешнем положении уже несколько эонов. Слово «близко» может означать период времени в пять веков.
Поддавшись уговорам, Вермулиан согласился отложить путешествие до завтрашнего утра.
Глава 5
Усталое солнце садилось за холмами Скаума; черные тучи медленно плыли в багровых лучах заката. Риалто добрался наконец до внешних ворот своей усадьбы. Маг подал сигнал и стал ждать, пока Пуирас снимет с ворот Пограничное Заклятье.
Со стороны дома не было никакого движения.
Риалто подал второй знак, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Из близлежащих зарослей акаций послышалось жалобное пение ночной птицы. Риалто в третий раз просигналил: где же Пуирас? Светло-зеленая черепица на крыше Фалу казалась бледной в сумерках. Никакого ответного знака из дома не последовало. Лесная птица вновь жалобно запела, словно прося утешения. Устав ждать, Риалто взял ветку и проверил вход через ворота. Оказалось, что вход не защищен никаким Заклятьем — любой желающий мог войти внутрь.
Отбросив ветку, маг быстрым шагом направился к дому. Казалось, все было в порядке, однако Пуирас отсутствовал. Если он и занимался уборкой зала, то Риалто не заметил его усилий. Неодобрительно покачав головой, маг отправился посмотреть, как идет реставрация античных ворот, которой занимались Минускулы. Суперинтендант сразу же пожаловался, что Пуирас не удосужился подать им ужин. Риалто снабдил интенданта провизией и добавил от себя унцию хорошего эля.
Налив себе драхму «Голубых Развалин», Риалто внимательно рассмотрел изогнутые бронзовые трубки, принесенные из дворца Айделфонса, — так называемые Записи Претерита. Манипуляции с ними ни к чему не привели. Маг осторожно сжал одну из трубок, заставив ее издать свистящий звук. Дотронувшись до второй, Риалто услышал отдаленное гортанное пение. Звук исходил не из трубы, а со стороны тропинки, и минуту спустя Пуирас неверным шагом вошел в дверь. Он недобрым взглядом покосился на Риалто и направился было в свою комнату.
Риалто резко позвал:
— Пуирас!
Слуга нехотя оглянулся.
— Что еще?
— Ты, кажется, выпил слишком много. Да ты просто пьян!
Пуирас нагло усмехнулся и заявил:
— Вы чрезвычайно проницательны и очень точно выражаетесь. Никак не могу возразить на ваше замечание.
Риалто ответил:
— В моем доме нет места безответственным людям или алкоголикам. С этого момента можешь считать себя уволенным.
— Вы этого не сделаете! — выкрикнул Пуирас хриплым голосом, сопровождая свои слова пьяной отрыжкой. — Мне сказали, что здесь отличное место, и я получу работу, если буду воровать не больше старика Фанка и расточать вам комплименты. И что же? Сегодня я очень скромно запустил руку в вашу казну, и вы не услышали от меня ни одного бранного слова. Тай где же оно — это отличное место? И какое отличное место может быть, если не имеешь возможности прогуляться в деревню?
— Пуирас, ты невероятно пьян и являешь собой отвратительное зрелище, — заявил Риалто.
— Не стоит комплиментов! Не можем же мы все быть магами и добывать себе модную одежду щелчком пальцев! — проревел Пуирас.
Возмущенный Риалто вскочил на ноги.
— Довольно! Иди в свою комнату, пока я не наслал на тебя ураган!
— Именно это я и собирался сделать, когда вы позвали меня обратно, — угрюмо ответил слуга.
Риалто решил, что дальнейшие препирательства ниже его достоинства. Пуирас удалился, что-то бормоча себе под нос.
Глава 6
Прекрасный летающий дворец Вермулиана со всеми его лоджиями, садами и вестибюлем представлял собой восьмиугольник протяженностью около трех акров. Все это великолепие парило над землей. В плане дворец выглядел подобно пятиугольной звезде с кристальными спиралевидными башнями на каждом окончании. В центре располагалась башня повыше, где находились личные апартаменты Вермулиана. Мраморная балюстрада окружала небольшой внутренний павильончик. В центре павильона бил великолепный фонтан, возле которого росли лимоны с серебряными соцветиями и плодами. Справа и слева от павильона располагались квадраты садов; земля позади была засажена травами и салатами для домашней кухни.
Гостям Вермулиана отводились комнаты в крыльях дворца; под центральной башней располагались разнообразные салоны, комнаты для проведения утренних и полуденных часов, библиотека, музыкальная гостиная, столовая и большая комната отдыха.
Спустя час после восхода солнца начали прибывать гости Вермулиана. Первым появился Гилгэд, последним — Айделфонс. Вермулиан, уже успокоившийся после вчерашнего бурного обсуждения, приветствовал каждого мага со скрупулезно отмеренным количеством радушия. Ознакомившись со своими комнатами, гости собрались в большом салоне. Вермулиан обратился ко всем присутствующим:
— Для меня огромное удовольствие принимать у себя столь достойную компанию! Наша цель: спасти героя Морреона! Все собравшиеся отличаются умом и мудростью, но все ли понимают, что нам предстоит очень долгое путешествие? — Вермулиан переводил бесстрастный взгляд с одного лица на другое. — Все ли готовы к скуке, неудобствам и опасности? Те, кто готов, могут рискнуть. Те же, кто охотится за камнями Иона, имеют последнюю возможность вернуться к себе домой, во дворец, пещеру, гнездо. Есть желающие? Нет? Тогда мы отправляемся.
Вермулиан кивнул задумавшимся над предстоящим путешествием гостям и поднялся в особый бельведер, откуда наложил на дворец Заклятье Плавучести. Дворец начал двигаться в воздухе, словно остроконечное облако. Вермулиан сверился с Небесным Альманахом и отметил несколько символов. Отобранные символы маг начертил на диске штурвала и запустил его. Начертанные символы автоматически направляли дворец в нужную точку Вселенной. Вермулиан зажег тонкую свечку и поставил ее в своеобразную кадильницу. Дворец поплыл в воздухе, оставив позади старушку Землю и гревшее ее солнце.
Риалто стоял возле мраморной балюстрады. Айделфонс вскоре присоединился к нему. Оба мага наблюдали за тем, как родная планета становилась едва различимой точкой. Айделфонс меланхолично произнес:
— Когда предпринимаешь столь длительное путешествие, окончание которого скрыто в неизвестности, в голову начинают приходить странные мысли. Надеюсь, ты оставил дела в порядке?
— Хозяйство еще не восстановлено. Пуирас оказался закоренелым пьяницей; напившись, он совершенно забывает о своих обязанностях и правилах хорошего тона. Этим утром я понизил его в должность Минускула, — мрачно ответил Риалто.
Айделфонс безучастно кивнул.
— Я опасаюсь размолвок среди наших коллег, хотя сейчас они настроены довольно дружелюбно.
— Ты хочешь сказать, что могут возникнуть распри из-за камней Иона? — осторожно предположил Риалто.
— Да. Как правильно выразился Вермулиан, наша задача — спасти Морреона. Камни Иона лишь будут отвлекать нас от главного. Если мы все же отыщем камни, то наверняка начнутся споры, и Гилгэд заявит, что они по праву должны принадлежать именно ему.
— Да уж, Гилгэд-то своего не упустит. Но как инициатор путешествия Вермулиан должен получить свою долю, — заметил Риалто.
— Само собой.
В этот момент Вермулиан спустился в павильон, где к нему подошел Мун Философ, Хуртианкц и другие. Мун задал интересующий всех вопрос о дальнейшей судьбе членов ассоциации.
— Проблема завершения нашего путешествия становится все более важной. Вермулиан, откуда ты знаешь, что именно это направление приведет нас к Морреону?
— Хороший вопрос. Чтобы ответить вам, я процитирую внутреннее правило Вселенной. Мы можем выбрать любое направление, которое покажется удобным, и оно приведет нас к тому же самому месту — концу Вселенной, — сказал Вермулиан.
— Любопытно! В таком случае мы неизбежно наткнемся на Морреона. Что ж, перспектива обнадеживающая! — заявил Зилифант.
Гилгэд казался неудовлетворенным.
— А что со «сверкающими полями» камней Иона? Где они находятся? — спросил он.
— Поиск полей — вторичная, а то и третичная задача. Сейчас надо думать лишь о герое Морреоне, — напомнил ему Айделфонс.
— Твоя решительность запоздала на несколько эонов. Морреон уже давно сгорает от нетерпения, — ядовито заметил Гилгэд.
— Обстоятельства помешали нам заняться его спасением раньше. Я уверен, Морреон поймет нас, — нахмурив брови, раздраженно ответил Айделфонс.
Зилифант заметил:
— Поведение Ксексамеда не перестает удивлять меня! Как демон и ренегат, он не имеет никаких видимых причин помогать Морреону, нам или своим бывшим друзьям демонам.
— Думаю, вскоре мы узнаем разгадку, — произнес Херард Вестник.
Глава 7
Путешествие продолжалось. Дворец проплывал мимо звезд, туч раскаленного газа, через темные просторы Вселенной. Маги медитировали в беседках, обменивались мнениями в салонах за бокалами отличного ликера, дремали на мраморных скамьях в павильоне, выходили на балюстраду полюбоваться на все новые и новые галактики. Завтраки подавались каждому в его собственные покои, ланч обычно устраивался в павильоне, а роскошные обеды проводились очень торжественно и продолжались до глубокой ночи.
Чтобы оживить вечеринки, Вермулиан переносил в зал самых очаровательных, умных и красивых женщин из разных эонов, каждую в наряде своей эпохи. Женщины находили чужеземный дворец не менее удивительным, чем факт своего присутствия в нем. Некоторые думали, что видят его во сне, другие считали себя умершими, и лишь немногие наиболее умные дамы догадывались о реальном положении вещей. Чтобы облегчить процесс общения, Вермулиан вызвал заклинание, благодаря которому женщины могли говорить на языке Двадцать Первого Зона, и вечера во дворце проходили весьма оживленно. Риалто почти влюбился в Мереею из страны Миф, давным-давно покоящуюся под толщами воды Шанского океана. Хрупкая брюнетка Мерсея обладала удивительным шармом, ее серьезное бледное лицо хранило выражение величественного спокойствия, и невозможно было догадаться, о чем она думает. Риалто призвал на помощь всю свою галантность и обаяние, но не добился взаимности. Девушка молча смотрела на него без всякого интереса. В итоге Риалто подумал, что она либо глупа, либо еще более утонченная особа, чем он сам. Тем не менее провал на любовном фронте огорчил мага, и он очень расстроился, когда Вермулиан вернул женщин в свои эпохи.
Дворец плыл сквозь тучи звездной пыли, яркие галактики и извилистые звездные течения; через миры, где звезды издавали фиолетовое свечение, окутанные клубами бледно-зеленого газа; через темные уголки Вселенной, где виднелись одни лишь светящиеся тучи пыли. Наконец маги прибыли в новый район, где сверкающие белые звезды устремлялись в воронки розового, голубого и белого газа, и члены ассоциации высыпали к балюстраде, чтобы насладиться необыкновенным зрелищем.
Затем звезды стали уменьшаться, их стремительные течения остались позади. Пространство вокруг сделалось темнее и плотнее. Наконец настало время, когда все звезды исчезли из вида, и впереди лежала лишь пустота. Вермулиан сделал важное заявление:
— Мы уже близки к краю Вселенной! Теперь следует двигаться очень осторожно. Впереди лежит «Ничто».
— Где же тогда Морреон? Уж конечно, его не может быть в такой тьме, — заметил Хуртианкц.
— Вокруг нас не просто тьма. Здесь, там, повсюду находятся мертвые звезды. По сути дела, мы пересекаем «помойку» Вселенной, где угасшие звезды ожидают своей окончательной участи; обратите внимание на отдаленную одинокую звезду, последнюю, оставшуюся во Вселенной. Нам следует двигаться осторожно, ибо впереди находится «Ничто», — произнес Вермулиан.
— Но «Ничто» пока неразличимо, — заметил Эо Хозяин Опалов.
— Смотри внимательнее! Видишь вон ту темную стену? Это и есть «Ничто», — отозвался Вермулиан.
— Тогда встает вопрос: где находится Морреон? Во дворце Айделфонса, когда мы строили планы путешествия, конец Вселенной казался определенной точкой. А теперь, когда мы добрались до него, перед нами огромные пространства, — заявил Пэргастин.
Гилгэд пробормотал себе под нос:
— Вся эта экспедиция — сплошной фарс. Я лично не вижу ни «сверкающих», ни каких-либо других полей.
— Последняя оставшаяся звезда и есть цель нашего путешествия. Мы приближаемся слишком быстро — надо снизить скорость, — сказал Вермулиан.
Маги стояли возле балюстрады, наблюдая за одинокой звездой. Вермулиан некоторое время изучал звезду и обнаружил одинокую планету, она вращалась вокруг солнца.
— Существует огромная вероятность того, что именно здесь мы обнаружим Морреона, — произнес Мун Философ.
Глава 8
Дворец приближался к одинокой планете, и вскоре она предстала перед магами в виде диска цвета ночной бабочки. На некотором расстоянии от нее в бледном солнечном свете хорошо виднелась огромная темная стена. Хуртианкц, присмотревшись к ней, произнес:
— Теперь понятно, почему Ксексамед так беспокоился. Если, конечно, Морреон действительно живет на этой заброшенной планете.
Поверхность планеты все приближалась, и теперь можно было разглядеть, что местный ландшафт довольно однообразен и мрачен. Едва различимые холмы возвышались над долинами; моря тускло поблескивали вдалеке. Единственное, что представляло интерес, — развалины некогда оживленных городов. Немногие здания сохранились вопреки времени, и по ним можно было судить, что постройки местных жителей отличались небольшой высотой.
Дворец опустился ниже, чтобы маги могли в деталях рассмотреть руины города. Группка мелких грызунов скрылась в близлежащем кустарнике. Больше никаких признаков жизни не было заметно. Дворец продолжил огибать планету. Вермулиан крикнул магам из бельведера:
— Обратите внимания на кучку камней — это древний тракт.
Похожие нагромождения валунов появлялись через каждые три мили и отмечали линию экватора.
Возле руин очередного города Вермулиан, осматривавший окрестности, заставил дворец снизиться и приземлиться, чтобы можно было выйти и внимательно исследовать развалины.
Маги разошлись в разных направлениях, чтобы охватить сразу большую площадь. Гилгэд направился к заброшенной площади, Пэргастин и Зилифант к городскому амфитеатру, Хуртианкц — в странное сооружение из плит песчаника. Айделфонс, Риалто, Мун Философ и Херард Вестник просто шли и глазели по сторонам и вдруг услышали заунывное пение.
— Странно! Это, похоже, голос Хуртианкца, достойнейшего из людей! — воскликнул Херард.
Маги вошли в расщелину среди руин, приведшую их в просторную комнату, защищенную от проникновения песка каменными плитами. Свет проникал внутрь сквозь многочленные трещины в стенах. По центру комнаты были выложены шесть длинных плит. В дальнем конце сидел Хуртианкц, безмятежно наблюдая за входящими. На плите перед ним стоял шар из темно-коричневого стекла или полированного камня. На полке позади него располагались другие геометрические тела из тех же материалов.
— Кажется, Хуртианкц наткнулся на развалины древней таверны, — произнес Айделфонс.
— Хуртианкц! Мы услышали твое пение и пришли узнать, что случилось. Ты нашел что-нибудь? — спросил Риалто.
Хуртианкц закашлялся и упал на пол.
— Хуртианкц! Ты меня слышишь? Или ты выпил слишком много древнего эликсира, чтобы произнести хоть слово? — крикнул Риалто.
Хуртианкц ответил громко и четко:
— С одной стороны, я выпил слишком много, с другой — недостаточно.
Мун Философ поднял один из коричневых шаров, оказавшихся бутылками, вынул пробку и понюхал.
— Что-то вяжущее, терпкое, растительное, — маг попробовал жидкость. — Довольно освежающий напиток.
Айделфонс и Херард Вестник взяли по бутылке с полки и вынули пробки. Риалто присоединился к дегустаторам.
Айделфонс, когда выпил достаточно, стал чересчур болтлив и испытывал непреодолимое желание порассуждать о судьбе погибшего города.
— Как опытный палеонтолог по виду одной-единственной косточки способен восстановить весь скелет, так и хороший ученый может по одному артефакту судить об особенностях вымершей расы. Пробуя этот ликер, рассматривая бутыль, я спрашиваю себя, каковы же были люди, изготовившие и пившие подобный напиток?
Хуртианкц, хорошенько выпив, стал резким и угрюмым. Выслушав Айделфонса, он заявил бескомпромиссным тоном:
— Не вижу особой важности в определении особенностей местных жителей.
Но Айделфонса не так-то просто было сбить с толку.
— Тут я расхожусь с прагматиком Хуртианкцом. Я склонен пойти дальше, и обязательно сделаю это благодаря стимулирующему действию старинного ликера. Я предположу, что настоящий ученый, определив структуру одного-единственного атома, способен будет восстановить строение и историю целой Вселенной! — произнес Наставник.
— Ба-а! Пользуясь твоей же логикой, скажу, что понимающему человеку достаточно услышать одно твое слово, чтобы понять, что и остальные ничего не значат, — ответил Хуртианкц.
Айделфонс, поглощенный своей теорией, не обратил внимания на грубость. Херард осторожно заметил, что, по его мнению, необходимо исследовать объект не одного, а, по крайней мере, двух, а лучше трех, классов, чтобы дать точное определение чему бы то ни было.
— Здесь я обращаюсь к математике, где прямую определяют двумя точками.
— Охотно готов предоставить ученому три атома, хотя считаю, что и двух уже чересчур много, — произнес Айделфонс.
Риалто, поднимаясь с плиты, решил заглянуть в затянутое паутиной отверстие в стене и обнаружил там коридор с широкими ступенями, ведущими вниз. Обзаведясь светильником, маг начал спускаться по ступеням. Пришлось сделать один поворот, затем второй, и наконец взору Риалто открылась большая комната, пол которой состоял из выбитых в форме прямоугольников камней. Стены комнаты содержали множество ниш, каждая шести футов в длину, двух в высоту и трех в глубину. Заглянув в одну из ниш, Риалто обнаружил скелет непонятного существа, настолько хрупкий, что от одного взгляда мага он рассыпался в пыль.
Риалто задумчиво потер подбородок. Заглянув во вторую нишу, он увидел похожий скелет. Отойдя назад, маг некоторое время размышлял, потом вернулся к ступеням, куда доносился голос Айделфонса:
— …в той же форме вопроса: почему Вселенная кончается именно здесь, а не милей позже? Из всех вопросов «почему?» — самый настойчивый. Он возникает чаще всего, и редко ответ полностью удовлетворяет спрашивающего, — Айделфонс остановился, чтобы немного передохнуть, и Риалто получил возможность сообщить магам о своей находке.
— Похоже, мы попали в древний храм. В стенах выдолблены ниши, и каждая из них содержит по скелету, — заявил маг.
— Точно! Наверняка ты прав! — пробормотал Хуртианкц и сделал еще один хороший глоток ликера.
— Мы ошиблись, приняв это место за таверну. Жидкость в бутылках — не просто спиртное. Думаю, там бальзамирующий настой.
Айделфонса оказалось не так-то просто отвлечь от его теории.
— А сейчас я предлагаю обсудить еще одну истину. Что такое сущность? Тут вы можете обратиться к основной аксиоме магии. Какой маг спросит «почему?»? Он скорее спросит «как?» «Почему?» выставляет его в смешном положении. Каждый ответ на такой вопрос влечет за собой следующий, и еще. Выглядит это примерно таким образом:
Вопрос: Почему Риалто носит черную шляпу с золотыми кисточками и малиновым пером?
Ответ: Потому что так он кажется себе привлекательнее.
Вопрос: А зачем ему казаться привлекательным?
Ответ: Потому что он хочет вызывать восхищение и зависть коллег.
Вопрос: А зачем ему вызывать их восхищение?
Ответ: Потому что, будучи человеком, он является социальным существом.
Вопрос: А почему человек — существо социальное?
Вот так каждый новый ответ порождает все новые и новые вопросы, доходя до бесконечности. В то время как…
Хуртианкц в нетерпении вскочил на ноги. Подняв высоко над головой бутыль с ликером, маг бросил ее на землю, разбив на множество осколков.
— Твоя пустая болтовня просто невыносима! Она выходит за всякие рамки приличий! — вскричал маг.
— Хорошая точка зрения. Что ты ответишь на это, Айделфонс? — поинтересовался Херард.
— Я склоняюсь к тому, чтобы обвинить Хуртианкца в тупости. Однако сейчас он симулирует глупость, дабы избежать моего гнева, — ответил Айделфонс.
— Полная чепуха! Я ничего не симулирую! — взревел Хуртианкц.
Айделфонс пожал плечами.
— Несмотря на многочисленные недостатки как полемиста и мага, Хуртианкц, по крайней мере, откровенен.
Хуртианкц сдержал ярость и сказал:
— Кто может соперничать с твоей болтливостью? Как маг, я намного превосхожу твои способности вытворять нелепые фокусы. Так же, как Риалто Великолепный затмевает твой образ дряхлого старца.
Настала очередь Айделфонса разъяриться.
— Пари! — маг вскинул вверх руку, и массивные каменные блоки, из которых состояли стены помещения, разлетелись в стороны. Теперь маги стояли на залитой солнечным светом площадке. — Ну и как?
— Тривиально, — ответил Хуртианкц. — Посмотри-ка сюда! — он вытянул перед собой руки, и из растопыренных пальцев пошли разноцветные струйки дыма.
— Ты уподобляешься площадному шарлатану! — заявил Наставник. — Смотри и учись! Я произношу слово «крыша», — слово, сорвавшись с губ мага, некоторое время в виде символа колебалось в воздухе. Затем символ медленно поплыл к крыше одного из сохранившихся строений, завис над ней и исчез. Крыша вдруг засветилась ярким оранжевым светом, и от нее отделилась тысяча символов, которые начали подниматься вверх. Наконец их уже невозможно стало различать, как вдруг из-за облаков раздался голос Айделфонса, подобный грому:
— КРЫША!
Хуртианкц заявил:
— Не велика сложность. А сейчас…
— Тихо! Прекратите свою пьяную ссору. Посмотрите-ка туда! — сказал Мун Философ.
Из строения, над которым зависал символ слова «крыша», вышел человек.
Глава 9
Мужчина остановился в дверях. Он впечатлял высоким ростом. Длинная седая борода свисала ему на грудь; белые волосы росли из ушей; черные глаза странно блестели. На человеке был надет элегантный наряд, совмещавший отделку из бордового, коричневого, черного и голубого бархата. Мужчина подошел ближе к магам, и стало видно, что вокруг его головы в воздухе висит множество сверкающих предметов. Гилгэд, только что вернувшийся с площади, мгновенно издал громкий крик:
— Камни Иона!
Человек с тележкой приблизился. Лицо его выражало легкое любопытство. Айделфонс пробормотал:
— Это Морреон! Нет никаких сомнений — его манера двигаться, его фигура — их невозможно не узнать!
Риалто согласился:
— Это Морреон. Но почему он так спокоен, словно каждую неделю чужеземцы устраивают эксперименты с его крышей, а «Ничто» угрожает кому-то другому.
— Должно быть, его сознание затуманилось. Обратите внимание: он не реагирует на наше появление, — заметил Херард.
Морреон медленно шел в сторону магов. Камни Иона вокруг него переливались различными цветами. Маги собрались возле мраморных ступеней дворца Вермулиана. Сам Вермулиан вышел вперед и поднял руку в знак приветствия.
— Здравствуй, Морреон! Мы пришли, чтобы освободить тебя из многолетнего заточения на этой мрачной планете! — воскликнул он.
Морреон переводил взгляд темных глаз с одного лица на другое, потом издал странный горловой звук, откашлялся, словно пытаясь заставить работать органы, о существовании которых давно забыл.
Настала очередь Айделфонса представиться:
— Морреон, друг мой! Это я, Айделфонс; помнишь ли ты добрые старые деньки в Каммербранде? Ответь же нам!
— Я слышу, — прохрипел Морреон. — Я говорю, но не помню.
Вермулиан указал на мраморные ступени дворца и произнес:
— Присоединяйся к нам, будь любезен, и мы немедленно покинем этот угрюмый мир.
Морреон не сдвинулся с места. Он нахмурился и осмотрел дворец в изумлении.
— Вы поместили свою летающую хижину прямо над тем местом, где я сушу пряжу, — произнес он..
Айделфонс указал в сторону черной стены, которая из-за паров атмосферы казалась зловещей тенью.
— «Ничто» приближается. Оно вот-вот накроет этот мир, и ты вместе с ним перестанешь существовать. По сути, ты умрешь.
— Мне не совсем понятно, о чем ты говоришь. Простите, но я должен идти. У меня еще много дел, — произнес Морреон.
— Небольшой вопрос перед тем, как ты уйдешь. Где спрятаны камни Иона? — не выдержал Гилгэд.
Морреон смотрел на мага, явно не понимая, о чем речь. Наконец он обратил внимание на камни, которые светились и поблескивали, тогда как подделки Ксексамеда лишь тускло мерцали. Камни Морреона переливались всеми цветами радуги. Те, что лежали в центре, были бледно-лилового и бледно-зеленого цветов, и явно представляли наибольшую ценность. Некоторые обладали сразу двумя оттенками — розовым и зеленым; дальше располагались красные и карминовые; потом красные и голубые, а у самых краев тележки лежали камни ярко-голубого цвета.
Маги заметили странную особенность: когда Морреон задумался, те из лиловых камней, что лежали прямо в центре, утратили блеск и стали такими же тусклыми, как подделки Ксексамеда.
Морреон медленно задумчиво кивнул.
— Странно! Я, похоже, очень многое забыл… Я не всегда жил на этой планете. Когда-то все вокруг было совсем другим. Память неохотно отвечает на мои вопросы.
Вермулиан заявил:
— Раньше ты жил на Земле! Мы прибыли сюда, чтобы вернуть тебя домой.
Морреон, улыбаясь, отрицательно покачал головой.
— Я намерен отправиться в очень важное путешествие.
— Действительно ли оно необходимо? У нас не так много времени, и если говорить начистоту, совсем не хотелось бы оказаться во власти «Ничего», — заявил Мун Философ.
— Я обязательно должен осмотреть свои пирамиды из камней, — ответил Морреон мягким, но безапелляционным тоном.
На мгновение воцарилась тишина, затем Айделфонс спросил:
— Для чего служат эти пирамиды?
Морреон, словно неразумному ребенку, объяснил:
— Они указывают самый короткий путь вокруг моего мира. Без пирамид здесь легко заблудиться.
— Но, друг мой, больше нет нужды в указателях. Ведь ты вернешься с нами на Землю, разве нет? — удивленно спросил Эо из Опала.
Морреон не сдержался, чтобы не усмехнуться над глупой настойчивостью пришельцев.
— А кто будет присматривать за моей собственностью? Как я смогу путешествовать, если пирамиды разрушатся, ткацкие станки сгниют, печи для обжига засорятся, и все имущество лишится систематического ухода? — спросил он.
Вермулиан вежливо предложил:
— Хотя бы прими участие в сегодняшнем ужине с нами.
— С удовольствием, — ответил Морреон. Он поднялся по мраморным ступеням и с удивлением осмотрел павильон.
— Очаровательно. Надо соорудить нечто подобное возле нового дома.
— Вряд ли на это хватит времени, — заметил Риалто.
— Времени? — Морреон нахмурился, словно слово не было ему знакомо. Еще один лиловый камень внезапно поблек.
— Ну, конечно же! Время! Но время необходимо для выполнения определенной работы! Например, этого наряда, — Морреон указал на свое причудливое одеяние. — На его изготовление ушло четыре года. До этого я десять лет собирал шкурки животных, затем два года отбеливал, сушил и прял. Одновременно я отстраивал пирамиды, путешествуя по миру. Потом страсть к путешествиям иссякла, но время от времени приходится поправлять камни, а заодно и отмечать, изменился ли ландшафт. Вот и теперь пора идти.
Риалто указал на солнце и спросил:
— Ты знаешь, что это такое?
Морреон нахмурился и ответил:
— Я называю его «солнце», хотя не знаю, почему выбрал именно это слово.
— Таких солнц много. Вокруг одного из них вращается тот древний и удивительный мир, где ты родился. Ты помнишь Землю? — снова заговорил маг.
Морреон с сомнением посмотрел на небо.
— Я никогда не видел ни одного другого солнца. Ночью мое небо довольно темное; ниоткуда не доходит ни лучика света, кроме моих костров и светильников. Это мирная планета… Кажется, я начинаю вспоминать прежние времена, — последний из лиловых камней и один зеленый погасли. Взгляд Морреона становился все более осмысленным. Он подошел поближе к фонтану, чтобы рассмотреть статуи нимф.
— А что это за странные маленькие существа? Они довольно милые.
— Они очень хрупкие, и служат лишь украшениями. Идем же, Морреон, мой слуга поможет тебе приготовиться к ужину, — позвал Вермулиан.
— Ты очень гостеприимен, — ответил Морреон.
Глава 10
Маги ожидали своего гостя в большом салоне.
У каждого сложилось свое мнение относительно происходящего. Риалто предложил:
— Было бы неплохо прямо сейчас поднять дворец и улететь прочь отсюда. Морреон позлится некоторое время, но если примет во внимание реальные факты, то согласится, что мы были правы.
Осторожный Пэргастин возразил:
— В этом человеке чувствуется энергия! Когда-то его магии завидовали многие; что, если в гневе он сотворит какое-нибудь ужасное заклинание?
Гилгэд разделял его мнение.
— Все видели, сколько у Морреона камней? Где он их взял? Быть может, их источник находится в этом мире?
— Конечно, нельзя отрицать такой возможности. Завтра, когда неизбежность «Ничего» станет явной, Морреон сам согласится отправиться с нами на Землю, — заявил Айделфонс.
На том и порешили. Маги принялись обсуждать странную планету в самом конце Вселенной, куда демоны отправили Морреона.
Херард Вестник, известный своим даром ясновидения, попытался узнать, как выглядели люди, некогда населявшие эту планету.
— Они исчезли очень давно. Я вижу существ с тонкими белыми ногами и большими зелеными глазами… Я слышу звуки их музыки, звон колокольчиков, протяжный стон свирели… Они не знали магии. Сомневаюсь, что они понимали ценность камней Иона, если таковые существовали тогда на их планете.
— А где же еще быть их источнику? — спросил Гилгэд.
— «Сверкающие поля» пока еще не попадались никому из нас, — заметил Туман Зачарованной Воды.
Морреон вошел в зал. Его внешность претерпела существенные изменения. Огромная белая борода канула в небытие; волосы острижены и уложены по последней моде. Вместо разноцветного самодельного одеяния на Морреоне шелковые одежды цвета слоновой кости, голубая накидка и малиновые туфли. Сверкающие черные глаза резко выделялись на лице героя, отличавшемся гладкой кожей, массивной челюстью, строгими линиями губ. Летаргия и усталость многих эонов словно спала с него. Морреон двигался легко, а вокруг него, вращаясь и сверкая, переливались камни Иона.
Морреон поприветствовал всех присутствующих наклоном головы и обратил внимание на интерьер салона.
— Великолепно и восхитительно! Но мне придется использовать кварц вместо мрамора, и вряд ли я найду достаточно серебра; сагарцы разворовали всю поверхностную руду. Когда мне нужен металл, приходится копать глубокие тоннели.
— Тебе приходилось вести трудное существование. А кто такие сагарцы? — поинтересовался Айделфонс.
— Раса, оставившая повсюду руины своих городов. Легкомысленный и безответственный народ, хотя их поэтические сочинения довольно забавны, — ответил Морреон.
— Они все еще существуют?!
— Нет, конечно. Они вымерли много лет назад. Однако осталось множество высеченных на бронзе надписей, и я увлекался их переводом.
— Кропотливая работа! Как ты справился с таким сложным делом? — спросил Зилифант.
— Методом исключения. Я долго экспериментировал, и однажды мои эксперименты увенчались успехом. Конечно, это заняло много времени, зато теперь я могу наслаждаться хрониками сагарцев. Хотелось бы еще сыграть их музыкальные опусы, но это дело будущего. Еще предстоит закончить новый дом, а его строительство только началось.
Айделфонс произнес серьезным тоном:
— Морреон, нам необходимо кое-что узнать у тебя. Действительно ли ты не занимался изучением неба?
— Совсем немного. Отсюда мало что видно, кроме солнца, и, при хорошей погоде, огромной стены непроницаемого черного цвета, — ответил Морреон.
— Эта черная стена — «Ничто», и твоя планета неизбежно движется прямо к ней. Любая деятельность здесь просто бессмысленна.
Черные глаза Морреона поблескивали от недоверия и подозрений.
— А как вы можете доказать свои слова?
— Достаточно уже того, что мы прибыли сюда с Земли, чтобы спасти тебя.
Морреон нахмурился. Несколько зеленых камней внезапно обесцветились.
— Почему же вы так задержались?
Эо Хозяин Опалов не удержался и издал нервный смешок. Айделфонс бросил на него злобный взгляд.
— Мы лишь недавно узнали доподлинно о твоей судьбе и тотчас заставили Вермулиана перенести нас сюда в своем летучем дворце, — пояснил Риалто.
Бесстрастное лицо Вермулиана скривилось от неудовольствия.
— Заставили — не совсем точное слово. Я уже собирался отправиться в путь, когда остальные настояли на своем участии. А теперь, прошу нас извинить, но мне необходимо переговорить с Морреоном наедине, — сказал Вермулиан.
— Не так быстро! Я не меньше тебя хочу узнать источник камней Иона! — воскликнул Гилгэд.
— Я задам вопрос прилюдно! Морреон, где ты взял свои камни Иона? — вмешался Айделфонс.
Морреон посмотрел на камни.
— Если быть откровенным, то мне и самому не все ясно. Я припоминаю обширную сверкающую поверхность… А почему вы спрашиваете меня о них? От камней немного толку. Во мне проснулось столько воспоминаний! Кажется, когда-то у меня были враги и неверные друзья. Необходимо вспомнить все.
Айделфонс поспешил заверить его:
— Здесь ты находишься среди самых преданных друзей, магов Земли. Если я не ошибаюсь, достойный Вермулиан собирается угостить нас самым шикарным обедом в нашей жизни!
Морреон, кисло улыбаясь, заметил:
— Вы, наверное, думаете, что я жил словно дикарь. Не совсем! Я изучил рецепты кухни сагарцев и улучшил кое-что. Из одного только лишайника, покрывающего просторы долин, можно приготовить сто семьдесят различных блюд. В торфе живет масса сочных червей. Несмотря на кажущееся однообразие, мой мир довольно щедр. Если то, что вы рассказали, правда, мне будет жаль покидать эту планету.
— Нельзя не обращать внимания на факты. Камни Иона, я полагаю, найдены в северном полушарии планеты?
— Вряд ли.
— Тогда в южном?
— Я редко посещаю это место. Лишайник там чахлый, а черви худосочные.
Прозвучал удар гонга. Вермулиан проводил магов в столовую, где огромный стол сверкал от обилия серебра и хрусталя. Маги расселись под пятью большими светильниками. Из уважения к своему гостю, так долго прожившему в полном одиночестве, Вермулиан воздержался от приглашения красавиц прошлого.
Морреон ел не спеша, пробуя понемногу все блюда и сравнивая их с различными кушаньями из лишайника, которыми ему обычно приходилось довольствоваться.
— Я почти забыл о существовании подобной пищи. Смутно припоминаю о пирах, в которых мне доводилось участвовать, — так давно, так бесконечно давно… Куда ушли те годы? Какая часть моей жизни сон? — пока Морреон размышлял, несколько розовых и зеленых камней утратили свой блеск. Морреон вздохнул. — Слишком многое предстоит узнать, слишком многое вспомнить. Некоторые из вас вызывают у меня такое чувство, словно я знал вас раньше.
— Всему свое время. Ты обязательно вспомнишь свою жизнь на Земле. А теперь, коль скоро мы удостоверились, что на этой планете нет камней Иона… — произнес чернокнижник Шру.
— Но мы не уверены! Надо искать, надо прикладывать усилия. Нельзя так быстро сдаваться! — воскликнул Гилгэд.
— Если мы обнаружим камни, первая доля по праву принадлежит мне. Я говорю так во избежание возможных разногласий, — заявил Риалто.
Гилгэд повернул к нему свою хитрую физиономию.
— Что еще за штучки? Твои запросы были удовлетворены из имущества демона Ксексамеда!
Морреон, услышав имя демона, встрепенулся.
— Ксексамед! Я знаю это имя… Откуда? Где? Давным-давно я знал его. Он был моим врагом, кажется… Мысли переполняют мою голову! — после его слов все оставшиеся зеленые камни потускнели. Морреон вздохнул и обхватил голову руками. — Пока вы не появились, мой мир был тих и спокоен. Вы принесли мне сомнения и любопытство.
— Сомнения и любопытство свойственны многим людям, — сказал Айделфонс.
— Маги не являются исключением. Ты готов покинуть планету Сагар?
Морреон молча смотрел в бокал с вином.
— Мне надо собрать книги. Только их я хотел бы взять с собой.
Глава 11
Морреон препроводил магов в свои владения. Строения, которые казались случайно уцелевшими остатками древнего города, на самом деле были возведены самим Морреоном по сохранившимся чертежам сагарцев. Победитель демонов показал магам три станка для изготовления одежды. Первый служил для тканья больших полотен; второй для сшивания раскроенных деталей; третий — для изготовления меховой одежды. В одном помещении со станками находилось множество склянок с отбеливателями, красками, закрепителями. В соседнем домике располагалась печь для обжига — здесь Морреон изготавливал глиняные горшки, тарелки, светильники и черепицу. Кузница неподалеку выглядела заброшенной.
— Я кую для себя лишь самые необходимые вещи, без которых невозможно обойтись. Сагарцы практически не оставили на поверхности планеты ни капли руды, — объяснил Морреон.
Затем маги прошли в библиотеку, где сохранилось множество сочинений сагарцев в оригинале; рядом с ними на полках стояли труды самого Морреона: переводы сагарских классиков, энциклопедия истории, размышления, описательная география планеты с (рисованными картами. Вермулиан приказал своим слугам перенести все книги во дворец.
Морреон бросил прощальный взгляд на унылый ландшафт, который столько эонов верой и правдой служил ему домом, и он успел его полюбить. Не сказав ни слова, он подошел к дворцу и стал подниматься по мраморным ступеням. Вздохнув с облегчением, маги последовали за ним. Вермулиан сразу же отправился в бельведер, где наметил курс на обратный путь к Земле. Дворец плавно поднялся в воздух и полетел.
Через несколько минут Айделфонс удивленно воскликнул:
— «Ничто» совсем рядом! Оно гораздо ближе, чем мы предполагали!
Черная стена почти вплотную приблизилась к планете Сагар.
— Будущее последней звезды предрешено. Похоже, не более чем через час «Ничто» поглотит мир Морреона, — произнес Наставник.
— Давайте подождем и посмотрим! Заодно Морреон убедится в правдивости наших слов, — предложил Херард.
Дворец завис в воздухе. Бледные лучи солнца отражались от хрустальных башен и делали огромными тени магов, стоявших возле балюстрады.
Мир сагарцев встретился со стеной небытия раньше, чем его солнце. Он задел удивительное темное образование, слегка вздрогнул и мягко влился в черную стену, навеки исчезнув в ней. Затем настала очередь солнца. Оно приблизилось к стене, коснулось ее, стало наполовину оранжевым, а затем исчезло, подобно обогреваемой им планете. Тьма окутала дворец магов.
Вермулиан начертил на диске новые символы, вставил его в подобие штурвала, установил двойную скорость, и дворец поплыл назад к звездным галактикам.
Морреон отвернулся от балюстрады и отправился в большой зал, где уселся в кресло и глубоко задумался.
Гилгэд, мягко ступая, приблизился к нему и спросил:
— Быть может, ты вспомнил источник камней Иона?
Морреон встал и пристально посмотрел в глаза Гилгэду, который от неожиданности отступил на шаг назад. Все розовые и зеленые камни утратили молочный блеск. Лицо Морреона стало жестким и даже суровым.
— Я очень многое вспомнил! Я вспомнил о существовании заговора против меня, заговора врагов, по вине которых я оказался на планете Сагар. Но воспоминания еще не очень отчетливы, я вижу все словно в тумане. Каким-то образом камни тоже замешаны во всем, что произошло. А почему ты проявляешь к ним такой интерес? Не был ли ты одним из моих врагов? Не были ли вы все в их числе? Если так — берегитесь! Я добрый человек, пока никто не встанет на моем пути.
Чернокнижник Шру мягко произнес:
— Мы никогда не были твоими врагами! Если бы мы не спасли тебя с планеты Сагар, ты бы сейчас уже канул в небытие. Разве это недостаточное доказательство?
Морреон мрачно кивнул, однако больше он не казался магам добродушным и приветливым, как при первой встрече.
Чтобы восстановить благодушную атмосферу, Вермулиан поспешил в комнату с волшебными зеркалами, где хранил обширную коллекцию прекраснейших женщин в виде своеобразных матриц. Их можно было оживить с помощью простейшего заклинания. И вот из комнаты одна за другой стали выходить прекраснейшие женщины прошедших эонов. Каждое их появление во дворце воспринималось красавицами как первое, и неважно, сколько раз до этого Вермулиан уже оживлял их.
Среди тех, кого маг решил пригласить на сегодняшний вечер, оказалась и грациозная Мерсея. Она вошла в большой зал, широко раскрыв глаза от удивления и восхищения, подобно остальным девушкам. Остановившись в замешательстве, она вдруг побежала вперед с криком:
— Морреон! Что ты здесь делаешь? Мне сказали, ты отправился воевать с демонами, и они убили тебя! Слава Священному Лучу, ты жив и здоров!
Морреон в недоумении смотрел на молодую женщину. Розовые и красные камни кружились возле его головы.
— Я уже где-то видел тебя. Когда-то мы были знакомы, — пробормотал он.
— Я Мерсея! Разве ты не помнишь? Ты подарил мне красную розу, растущую в фарфоровой вазе. О, где же я ее оставила? Она всегда была рядом… Но где это я? Впрочем, неважно. Я там же, где и ты.
Айделфонс пробормотал Вермулиану:
— По-моему, ты поступил необдуманно. Следовало осторожнее выбирать девушек.
Вермулиан недовольно поджал губы.
— Она родилась в начале Двадцать Первого Эона, но я не ожидал ничего подобного!
— Прелагаю тебе отвести, ее назад в комнату с матрицами и отправить домой. Морреон сейчас переживает период нестабильности, он нуждается в мире и спокойствии. Лучше не подвергать его столь волнующим экспериментам.
Вермулиан пересек комнату и подошел к Морреону.
— Мерсея, дорогая, не будешь ли ты так любезна пойти со мной?
Мерсея с подозрением посмотрела на мага и дрожащим голосом обратилась к Морреону:
— Неужели ты до сих пор не узнаешь меня? Все так странно. Я ничего не понимаю, словно во сне. Морреон, я сплю?
— Идем, Мерсея. Мне надо поговорить с тобой, — вежливо, но настойчиво повторил Вермулиан.
— Стой! Маг, не приближайся к ней! Когда-то очень давно я любил; это прекрасное существо.
Девушка удивленно вскрикнула:
— Когда-то давно? Это было всего лишь вчера! Я вдыхала аромат розы, смотрела на небо. Демоны отослали тебя на планету Джанк возле красной звезды Керкажу, глаз созвездия Полярной Обезьяны. А теперь мы оба здесь. Что это означает?
— Ах, как неразумно! — пробормотал Айделфонс. — Морреон, не подойдешь ли ты ко мне? Я вижу необычное сцепление галактик. Не сюда ли переселились сагарцы?
Морреон положил руку на плечо девушки и посмотрел ей в глаза.
— Красная роза цветет, и так будет всегда. Мы находимся среди магов, и необычные дела творятся вокруг, — он взглянул сначала на Вермулиана, потом на Мереею. — Иди вместе с Вермулианом Путешествующим По Сновидениям. Он покажет твою комнату.
— Да, дорогой Морреон, но когда я снова увижу тебя? Ты выглядишь так странно — откуда эти морщины? Ты сильно постарел и говоришь на необычном языке…
— Иди же, Мерсея. Мне необходимо переговорить с Айделфонсом.
Вермулиан отвел Мереею в комнату с матрицами. В дверях девушка заколебалась, обернулась назад, но Морреон уже направился к Айделфонсу. Мерсея последовала за Вермулианом, и дверь комнаты захлопнулась за ними.
Морреон вошел в павильон, прошел мимо темных лимонных деревьев с серебряными плодами и остановился у балюстрады. Небо все еще оставалось темным, хотя впереди можно было различить светящиеся галактики. Морреон приложил ладонь ко лбу; розовые камни и несколько красных постепенно поблекли.
Победитель демонов подошел ближе к Айделфонсу и вышедшим на террасу магам. Он сделал шаг вперед, и камни Иона плавно двинулась за ним. Некоторые все еще оставались ярко-красными, некоторые поблескивали голубым или синим. Все остальные приобрели жемчужный цвет. Один из таких камней завис прямо перед глазами Морреона. Он взял камень в руку, некоторое время мрачно рассматривал его, потом отпустил… Блестя и переливаясь, камень мгновенно обрел прежний цвет и присоединился к остальным.
— Воспоминания приходят и уходят. Я никак не могу прийти в себя. Перед глазами возникают лица, потом вновь исчезают. Кое-что я помню наверняка. Демоны и камни Иона… я знаю кое-что о них, но все так неопределенно, что лучше я попридержу язык…
— Не стоит! Нам интересно каждое твое воспоминание! — воскликнул Эо Хозяин Опалов.
— Безусловно! — поддакнул Гилгэд.
Губы Морреона растянулись в улыбке, одновременно сардонической, жестокой и меланхоличной.
— Хорошо, я расскажу то, что смог вспомнить, даже если это всего лишь сон. Похоже, меня послали на Джанк с миссией — кажется, узнать источник камней Иона. Я прибыл на Джанк. До сих пор отлично помню ландшафт планеты демонов… Передо мной стоял огромный дворец из розового жемчуга. Во дворце я встретился с демонами. Они тряслись от страха при виде меня и не посмели возразить, когда я потребовал открыть источник камней Иона. Демоны убедили меня, что мы отправимся собирать камни, и мы действительно сели в странный экипаж и оправились в путь. Демоны молчали и искоса поглядывали в мою сторону. Потом вдруг они стали чересчур вежливыми и веселыми, и я заподозрил неладное. Однако нельзя сказать, что мне стало страшно. Их магия мне отлично известна, да и все противоядия были с собой — в любой момент можно уничтожить их всех. Демоны стали слишком болтливыми, постоянно шутили, и я приказал им остановиться. Они мгновенно остановили экипаж и молча уставились на меня. Мы прибыли на самый край вселенной, в ужасное и пугающее место. Там скопились залежи космического мусора, чернели мертвые планеты и погасшие солнца. Я помню множество белых карликов, состоящих из столь плотной субстанции, что их песчинка весила больше, чем земные горы. Демоны заявили, что внутри мертвых звезд и добываются камни Иона. Я спросил, каким образом их достают на поверхность, роют ли для этого тоннели. Демоны только посмеялись над моим незнанием. Я разозлился, и они сразу же прекратили всякие шутки. Заговорил Ксексамед. От него я узнал, что ни человек, ни маг не в силах проникнуть в глубины этих звезд. Необходимо подождать.
Вдалеке появилось «Ничто». Заброшенные спутники и планеты иногда попадали в поле черной стены и исчезали в ней. Демоны принялись что-то подсчитывать, спорить и ругаться. Наконец они посадили экипаж на странную плоскую поверхность, и дальше мы двигались очень осторожно, внимательно осматривая дорогу, прежде чем сделать очередной шаг. На поверхности человек не был защищен от действия законов гравитации и без специальных приспособлений просто не смог бы сдвинуться с места. Он лежал бы, прикованный к земле. Демоны снабдили меня особыми пластинами, невосприимчивыми к гравитации, и с их помощью я смог ходить по поверхности.
Пейзаж был довольно странным. «Ничто» темнело вдалеке. Зеркальная долина, в которой мы находились, простиралась на пятнадцать миль. Лишь в самом центре ее виднелись какие-то возвышения. Здесь-то и находился источник камней Иона, лежавших в гнездах черной грязи.
Добыть камень не так-то просто. Черная грязь, как и пластины для ходьбы, не подпадает под действие гравитации. Приходилось на шаг отходить от пластины и вставать прямо на грязь. Но тут необходимо соблюдать одно правило. Грязь, когда вынимаешь из нее камень, всасывает другой объект поблизости, поэтому необходимо уравновешивать себя чем-то вроде якоря, чтобы устоять на месте. Демоны кидали небольшие крюки в грязь и привязывали себя к ним веревкой. Так поступил и я. С помощью специального инструмента грязь прощупывалась — довольно трудное занятие, скажу я вам. Дело в том, что по своей структуре слои грязи очень плотные и тяжелые. Тем не менее, приложив массу усилий, я достал свой первый камень Иона. На радостях я поднял его высоко над головой и обнаружил, что демоны исчезли. Пока я работал, они украдкой вернулись в экипаж! Я огляделся в поисках пластин для ходьбы, но они тоже пропали!
Я зашатался и едва не увяз в грязи. В гневе я выкрикнул страшное заклятье на предателей, но демоны вытянули перед собой только что добытые камни Иона, и магия впиталась в них, словно вода в губку.
Демоны не сказали ни слова, даже не подали виду, что рады победе надо мной, исходящую от меня угрозу они считали незначительной. На планете, которая находилась в опасном соседстве со стеной мрака, моя судьба была предрешена. Так думали и демоны.
Пока Морреон говорил, камни продолжали по очереди тускнеть; голос героя дрожал от волнения, ибо он вспоминал не лучшие дни своей жизни.
— Я остался совсем один. Я не мог умереть, ибо на мне лежало заклинание Защиты от Голода. Но нельзя было сделать ни шагу по поверхности черной грязи, иначе я превратился бы в контур человека на поверхности сверкающих полей.
Пришлось стоять неподвижно. Как долго — я не знаю. Года? Десятилетия? Я не помню. Тот период кажется мне дурным сном. Я пытался найти выход и поседел от отчаяния. От скуки стал добывать камни Иона, и отыскал те, что теперь сопровождают меня повсюду. Они стали моими друзьями и принесли утешение. Камни поддерживали меня в трудную минуту, когда, сходя с ума от отчаяния, я придумал способ спасения. Я брал частицы грязи, смачивал их своей кровью, чтобы получалась тестообразная масса, и лепил из нее нечто вроде плоской тарелки четырех футов в диаметре.
Наконец тарелка была готова. Я встал на нее, привязал к поясу веревку от якоря. И полетел прочь от ужасной полузвезды, которая так долго была мне тюрьмой.
Я свободен! В полном одиночестве я плыл на своей тарелке в космическом пространстве. Вы не представляете, что чувствует человек-, стоящий посреди Вселенной и не знающий, куда ему идти. Вдалеке виднелась одинокая звезда — не оставалось другого выбора, кроме как направиться к ней.
Сколько времени заняло путешествие — не могу сказать. Когда половина пути оказалась позади, я чуть замедлил скорость. Я плохо помню то путешествие. Я разговаривал с камнями, делился с ними своими мыслями. Беседы принесли мне спокойствие, а первые сто лет на пути к звезде прошли в разработке планов отмщения. Во мне клокотала жгучая ненависть к врагам. О, одной лишь ее капли хватило бы на всех! Какие только пытки я ни придумывал для демонов! Ненависть питала меня и делала сильнее в те далекие годы. Иногда на меря находила жуткая меланхолия — пока все люди наслаждались прелестями жизни, устраивали пиры, радовались дружбе, превозносили любимых, я стоял один среди тьмы и пустоты. Справедливость еще восторжествует, убеждал я себя. Мои враги будут страдать так же, как страдаю я, и еще сильнее! Однако со временем чувства притуплялись, а чем лучше камни узнавали меня, тем более интенсивную окраску приобретали и тем ярче сверкали. У каждого есть имя; каждый неповторим; я узнаю камни по манере движения. Демоны считали камни вместилищами разума огненного народа, жившего внутри звезд. Кто знает, быть может, они недалеки от истины.
Наконец я прибыл в свой мир. Там я похоронил ненависть, стал спокойным и безмятежным, таким, каким вы меня знаете. Моя душа жаждала иной жизни. Так, зон за эоном, я стал строить дом, кузницу, мастерские, каменные пирамиды.
Затем мое внимание привлекли сагарцы. Я читал их книги, изучал накопленные ими знания… Похоже, я создал сон и жил в нем. Прежняя жизнь осталась безумно далеко, и я почти перестал вспоминать ее. Забавно, что я так легко заговорил на прежнем языке. Вероятно, камни хранили мои знания и вернули их, когда возникла необходимость. Ах, мои драгоценные камешки, чем бы я стал без вас? А теперь я снова среди людей и вспомнил, какой была моя жизнь. Откровенно говоря, я вспомнил почти все.
Морреон задумался на некоторое время, и несколько голубых и алых камней мгновенно угасли.
Морреон вздрогнул, словно его ударило электрическим импульсом, и волосы у него на голове встали дыбом от воспоминаний.
Морреон медленно шагнул вперед, и некоторые маги от неожиданности подскочили на своих местах.
Морреон заговорил иным голосом, не осталось и следа от прежнего, задумчивого. Теперь голос героя стал хриплым и резким.
— Вот теперь я могу быть откровенным с вами, — он переводил взгляд сверкающих черных глаз с одного мага на другого. — Я сказал, что ярость и ненависть угасли с годами; это правда. Вздохи, терзавшие мое горло, скрежет, разрушавший зубы, злость, затуманивавшая рассудок, — все поблекло; мне нечем стало питать чувства. После горьких размышлений пришла меланхолия, потом умиротворение, которое вы нарушили.
Теперь я чувствую себя совсем иначе! Прошлое встает перед глазами, но я сильно изменился за эти годы. Я стал хладнокровным человеком; возможно, никогда уже не смогу ощутить той силы эмоций, которая овладевала мною раньше. С другой стороны, кое-что из прошлого все еще неопределенно, — еще один алый камень утратил яркий блеск. Морреон весь напрягся, голос его обрел новую силу. — Преступление, совершенное надо мной, взывает к мести! Демоны Джанка заплатят самую высокую цену за то, что сотворили со мной! Вермулиан, начерти новые знаки на своем диске! Мы должны отправиться на Джанк немедленно!
Вермулиан посмотрел на коллег, чтобы узнать их мнение.
Айделфонс откашлялся и произнес:
— Я предлагаю нашему гостеприимному хозяину сначала остановиться на Земле, чтобы те из нас, у кого есть неотложные дела, смогли вернуться домой. Остальные же могут продолжить путешествие и отправиться вместе с Вермулианом и Морреоном на Джанк. По-моему, лучшего выхода не найти.
Морреон абсолютно спокойным тоном произнес:
— Нет более неотложного дела, чем мое. Оно и так слишком долго ожидало решения. Вермулиан, пусть дворец летит быстрее! На Джанк!
Туман Зачарованной Воды неуверенно пробормотал:
— Было бы нехорошо не напомнить тебе, что демоны довольно могущественные маги. Как и ты, они обладают камнями Иона.
Морреон сделал резкое движение, рассекая рукой воздух, в котором появились десятки искр.
— Магия питается личной силой человека! Одной моей ненависти достаточно, чтобы уничтожить всех демонов. Победа будет за мной! Они еще пожалеют о своем злодеянии!
— Сдержанность признана лучшей из добродетелей. Демоны давным-давно забыли даже о твоем существовании, и месть покажется им несправедливым наказанием, — заметил Айделфонс.
Морреон снова окинул магов взглядом сверкающих глаз.
— Я не согласен с твоей концепцией. Вермулиан, подчиняйся!
— Хорошо, мы отправляемся на Джанк, — произнес Вермулиан.
Глава 12
Айделфонс восседал на мраморной скамье между двумя лимонными деревьями с серебряными плодами. Риалто стоял возле него, манерно поставив одну ногу на край скамьи. Такая поза придавала некий драматизм его новой розовой накидке с белыми полосами. Маги плыли мимо тысяч звезд чужих галактик; самые близкие звезды освещали дворец то сверху, то снизу, то сбоку; хрустальные башни отражали миллионы лучей.
Риалто уже выразил свои опасения относительно развития событий. Теперь он снова заговорил, еще более обеспокоенный.
— Все говорит о том, что Морреон утратил всякую гибкость. С ним просто невозможно договориться.
Айделфонс раздраженно заметил:
— Его сила порождена истерией, она распыляется без пользы и не имеет четкой цели.
— Вот в том-то и заключается опасность! Что, если в один прекрасный момент он решит направить свой гнев на нас?
— Ба-а! Ну и что? Ты сомневаешься в моем могуществе? Или в своем? — спросил Айделфонс.
— Осторожный человек должен предусматривать случайности. Помни: кое-что из прежней жизни Морреон еще не вспомнил, — с достоинством ответил Риалто.
Айделфонс принялся задумчиво теребить бороду.
— Зоны изменили всех нас; Морреон не является исключением.
— Вот об этом я и думаю последнее время. Всего час назад я решил провести небольшой эксперимент. Морреон прогуливался по третьему балкону, наблюдая за звездами. Он не обращал внимания ни на что вокруг, и я воспользовался удобным случаем, чтобы проверить, как действует на него магия. Сначала я сотворил слабое заклятье раздражительности — Внутреннее Беспокойство по Хуларту — без всякого видимого эффекта. Потом я попробовал низшую версию Настойчивого Зуда по Лугвайлеру, и снова безуспешно. Зато я заметил, что камни Иона вокруг него засветились, поглощая магию. Тогда я сотворил свою собственную Зеленую Суматоху; камни сверкнули слишком ярко, и тут Морреон заподозрил неладное. К счастью, мимо проходил Бизант Некромант, и Морреон обвинил его в случившемся. Бизант отрицал свое вмешательство, и я оставил их ссорящимися. Каковы же выводы? Во-первых, камни Морреона защищают его от вражеской магии; во-вторых, он бдителен и полон подозрений; в-третьих, он не тот человек, который прощает оскорбления.
Айделфонс серьезно кивнул.
— Необходимо иметь это в виду. Теперь я начинаю понимать план Ксексамеда: он знал, что Морреон чрезвычайно опасен и для нас тоже. Однако взгляни, что это там впереди? Похоже на созвездие Электы. Значит, мы уже недалеко от дома. Где-то поблизости находится Керкажу и Джанк.
Оба мага вышли к балюстраде.
— Ты прав! Это Керкажу; я узнаю ее алое свечение! — воскликнул Риалто.
В поле зрения появилась планета Джанк: планета, обладающая необычным темным сиянием.
Слушая указания Морреона, Вермулиан направил дворец вниз к скалам Танцующих В Темноте на южном побережье Серебряного Океана. Предохраняясь от ядовитых испарений, маги спустились по мраморным ступеням и сошли на землю. На несколько сотен ярдов вокруг простирались грязевые бассейны. Неподалеку маги увидели так называемых «драконов» Джанка — странных существ шести футов в диаметре, пасшихся на поросшей мхом поляне. К востоку, у самого берега моря, располагался город Калеш.
Морреон, стоя по щиколотку в грязи, вдыхал вредные пары с таким наслаждением, словно это были духи любимой женщины.
— Моя память возвращается. Я помню этот пейзаж, как будто лишь вчера покинул Джанк. Кое-что здесь изменилось. Вон тот горный пик разрушился почти наполовину; грязевое поле тоже уменьшилось в размерах. Неужели все происходило так давно? Пока я строил свои мастерские и корпел над книгами, прошли эоны. А сколько лет я добирался до планеты Сагар на диске из собственной крови и звездной пыли? Идемте в Калеш. Раньше там любил бывать демон Персейн.
— А когда ты встретишься со своими врагами, что будет? Ты уже приготовил карательные заклинания? — осторожно поинтересовался Риалто.
— Разве есть нужда в заклинаниях? Смотрите! — он вытянул вперед руку и из пальцев вылился поток энергии, расколовший огромный валун на сотню частей. Маг сжал кулаки; раздался громкий хруст, словно кто-то скомкал кусок пергамента. Быстрым шагом Морреон направился в Калеш.
Жители города видели, как неподалеку опустился странный дворец, и многие собрались на вершине холма. Будучи демонами, все они обладали голубой чешуей вместо кожи. Осмиевые веревки поддерживали черные перья у мужчин; зеленое оперение женщин свободно колыхалось при ходьбе. Все демоны были не меньше восьми футов ростом, худые, словно ящерицы.
Морреон воскликнул:
— Персейн, выходи вперед!
Один из мужчин ответил:
— В нашем городе нет Персейна.
— Что? Нет демона Персейна?
— Нет никого с таким именем. Местного управителя зовут Эворикс, но он в спешке отбыл куда-то, едва завидев ваш необычный дворец.
— Кто хранит хроники города?
Еще один мужчина вышел вперед и ответил:
— Я выполняю эту функцию.
— Был ли ты знаком с демоном Персейном?
— Я слышал о некоем Персейне, которого проглотила гарпия в последнем периоде Двадцать Первого Эона.
Морреон громко застонал.
— Он избежал кары! А как насчет Ксексамеда?
— Он покинул Джанк. Никто не знает о его дальнейшей судьбе.
— Джорин?
— Он живет в розовом жемчужном дворце посреди океана.
— Ага! А Оспро?
— Мертв.
Морреон снова заскрежетал зубами.
— Вексель?
— Мертв.
Так, имя за именем, Морреон вспоминал всех своих врагов. Лишь четверо из них выжили.
Когда герой повернулся к магам, лицо его стало еще мрачнее и серьезнее. Казалось, он не видел наблюдавших за ним магов Земли. Все алые и голубые камни утратили былой блеск.
— Только четверо выжили… Лишь четверым достанется вся моя ненависть… Этого недостаточно! Нет, недостаточно! Все остальные освободились! Избежали справедливой кары! Идем же! Идем во дворец Джорина! — Морреон сделал широкий жест рукой.
На летучем дворце Вермулиана они добрались до центра океана. Солнечные лучи отражались от какой-то блестящей поверхности. На плавучем острове посреди океана стоял замок в форме гигантской розовой раковины.
Дворец Вермулиана снизился и завис возле замка. Морреон спустился по ступеням и приблизился к жилищу Джорина. Круглая осмиевая дверь отворилась, и навстречу магам вышел девятифутовый демон с черными перьями трех футов в длину, которые колыхались над головой.
Морреон обратился к нему:
— Позови Джорина. У меня к нему дело.
— Джорин в замке! У нас было предчувствие! Ты земляная обезьяна Морреон из далекого прошлого. Берегись, мы готовы к встрече с тобой.
— Джорин! Выходи! — воскликнул Морреон.
— Джорин не выйдет, как и Арвианид, Инфикс, Геркламон и другие демоны Джанка, прибывшие сюда объединить усилия в борьбе с тобой. Если ты жаждешь мести, то обрати свой гнев на настоящих врагов и не занимай наше время, — с этими словами демон вошел в замок и закрыл за собой дверь.
Морреон окаменел от возмущения. Мун Философ вышел вперед и сказал:
— Я выманю их наружу Голубым Извлечением по Хуларту! — он выкрикнул заклинание в сторону замка, но ничего не произошло. Риалто испытал свое заклятье, и тоже безрезультатно. Затем Гилгэд направил на стены замка Мгновенный Гальванический Луч. Удар не нанес вреда даже гладкой поверхности стен.
— Бесполезно. Их камни Иона поглощают магию, — произнес Айделфонс.
Настала очередь демонов проявить активность. В стене открылось сразу три окна, и три заклятья одновременно исторглись оттуда. Камни Морреона приняли удар на себя и лишь ярче засверкали.
Морреон сделал три шага в сторону замка, вытянул руку вперед и направил указательный палец на осмиевую дверь. Дверь пошатнулась, заскрипела, но осталась стоять на месте.
Морреон направил руку на хрупкий перламутр, покрывавший стены замка, но энергия его заклятья отразилась и рассеялась в воздухе.
Тогда на очереди оказались сваи, поддерживающие замок над водой. Они взорвались, замок накренился, перевернулся и стал падать вниз со скал. Время от времени от него отлетали башенки и балконы, остатки здания рухнули в Серебряный океан. Течение понесло их прочь от острова. Через окна и трещины наружу выбирались демоны, карабкаясь по скалам. Почти все стремились в одному и тому же утесу, который, не выдержав веса собравшихся, рухнул в воду. Многие демоны утонули, другие пытались выбраться на берег, некоторые, уже мертвые, лежали на поверхности воды, раскинув руки. Порывы ветра несли остатки замка по волнам. Группа гарпий Джанка заметила тонущих, и чудища не замедлили прилететь на пиршество.
Морреон повернулся к магам Земли. Лицо его посерело.
— Фиаско. Я ничего не добился, — пробормотал он.
Неуверенным шагом герой направился ко дворцу Вермулиана.
На мраморных ступенях Морреон вдруг остановился и спросил:
— Что они имели в виду под «истинными врагами»?
Ему ответил Айделфонс:
— Образное выражение. Идем в павильон. Не помешает освежиться вином. Твоя месть состоялась, а теперь… — голос его замирал по мере того, как Морреон поднимался по ступеням. Один из голубых камней вдруг утратил свой свет, и Морреон замер, словно окаменев от внезапной боли. Он обернулся и пристально всматривался в лица магов.
— Я помню одно лицо, лицо человека с лысой головой, черными бакенбардами. Он довольно полный… Как же его звали?
— Все это дела давно минувших дней. Лучше выброси их из головы, — произнес чернокнижник Шру.
Еще несколько голубых камней потускнели: глаза Морреона заблестели еще ярче.
— Демоны прибыли на Землю. Мы победили их. Они молили оставить им жизни. Так мне кажется… Главный маг спросил у них об источнике камней Иона. Ах! Как же его звали? У него была привычка теребить бакенбарды… Красивый мужчина, большой щеголь — я почти вижу его лицо — он сделал предложение главному магу. А! Теперь все проясняется! — оставшиеся голубые камни погасли один за другим. Лицо Морреона пылало. Вот погас последний камень.
Морреон заговорил мягким вкрадчивым голосом, тщательно отбирая слова:
— Главного мага звали Айделфонс. Щеголем был Риалто. Я помню каждую минуту. Риалто предложил, чтобы я отправился на поиски источника камней Иона; Айделфонс поклялся защищать мою жизнь как свою собственную. Я доверял им. Я доверял всем магам в той комнате. Там были Гилгэд, Хуртианкц, Мун Философ, Пэргастин. Все мои дорогие друзья, присоединившиеся к клятве оберегать мою жизнь. Теперь я знаю врагов в лицо. Демоны обращались со мной как с врагом. Друзья отправили меня в путешествие, и ни разу не задумались о том, что со мной сталось. Айделфонс, что ты можешь сказать в свое оправдание, прежде чем я отправлю тебя на двадцать эонов в такое место, которое известно мне одному?
Айделфонс неуверенно произнес:
— Остынь, не стоит принимать все так близко к сердцу. Все хорошо, что хорошо кончается. Мы успешно воссоединились и знаем источник камней Иона!
— За каждое мое страдание ты заплатишь двадцатикратную цену. То же относится к Риалто, Гилгэду, Муну Философу, Херарду и всем присутствующим. Вермулиан, покинь дворец. Мы вернемся туда, откуда пришли. Удвой скорость.
Риалто посмотрел на Айделфонса, но тот лишь пожал плечами в ответ.
— Неизбежно, — произнес Риалто и сотворил заклинание Остановки Времени. Тишина опустилась на комнату. Маги стояли неподвижно, словно статуи.
Риалто связал тесьмой руки Морреона, затем проделал то же самое с ногами, вставил кляп в рот, чтобы маг не смог выкрикнуть заклинание. Отыскав сеть, Риалто собрал в нее камни Иона, окружавшие голову Морреона. Немного подумав, он повязал на глаза героя повязку.
Все возможное было сделано. Риалто снял заклинание. Айделфонс быстро шел по павильону, Морреон пытался двигаться, не веря в происходящее. Вместе с Риалто Наставник повалил Морреона на мраморный пол.
— Вермулиан, позови своих слуг. Пусть они привезут тележку. Надо отвезти Морреона в темную комнату. Его ожидает заклятье, — произнес Айделфонс.
Глава 13
Риалто обнаружил свою усадьбу в том же состоянии, в котором покинул ее — только древние ворота, разрушенные разрядом Гилгэда, были восстановлены. Вполне удовлетворенный их видом, маг вошел в одну из дальних комнат. Там он приоткрыл дверцу между измерениями и спрятал сеть с камнями Иона, когда-то принадлежавшими Морреону. Некоторые из них отливали ярко-голубым цветом, другие поражали глубоким алым цветом; некоторые были розовыми, бледно-зелеными, фиолетовыми.
Риалто печально покачал головой и закрыл дверцу. Вернувшись в рабочий кабинет, он застал Пуираса среди Минускулов и вернул ему прежнее обличье.
— Раз и навсегда говорю тебе, Пуирас, что больше не нуждаюсь в твоих услугах. Ты можешь снова присоединиться к Минускулам, или взять деньги и уйти.
Пуирас протестующе взревел:
— Я стер пальцы до костей за работой, но вот что слышу в благодарность!
— Я не намерен спорить с тобой. По сути, я уже присмотрел тебе замену.
Пуирас увидел высокого человека с рассеянным взглядом, вошедшего в комнату.
— Речь о нем? Удачи ему во всем, а мне отдайте деньги — только настоящее золото, а не монеты, которые превращаются в лягушек или черепки.
Пуирас взял деньги и ушел. Риалто заговорил с новым слугой:
— На первый раз вычисти авиарий. Если обнаружишь мертвые тела, относи их в сторону. Затем отполируй паркет в большом зале…
ПЕСНИ УМИРАЮЩЕЙ ЗЕМЛИ (сборник рассказов, составители Джордж Р. Р. Мартин и Гарднер Дозуа)
Посвящается мэтру, ДЖЕКУ ВЭНСУ. Спасибо за Ваши великие произведения и за то, что позволили нам поиграть с Вашими игрушками
Более полувека назад Джек Вэнс создал удивительный, таинственный мир Умирающей Земли, покоривший читателей и оказавший огромное влияние на творчество самых ярких современных писателей-фантастов. И теперь, спустя годы, мэтр предоставляет нам уникальную возможность вернуться в знакомые декорации к полюбившимся героям. Джек Вэнс распахнул двери придуманного им мира перед другими авторами, позволив написать собственные оригинальные произведения. Черпая вдохновение в его работах, двадцать два именитых писателя дали волю своей фантазии и подарили персонажам Вэнса новую жизнь, по-прежнему полную захватывающих приключений.
БЛАГОДАРЮ ВАС, МИСТЕР ВЭНС
В 1966 году, едва окончив колледж, в свой двадцать один год я мог с полным правом считаться глупцом, пожалуй даже немного сумасшедшим (впрочем, неопасным), однако глупцом начитанным, особенно в области фантастики. На протяжении двенадцати лет я проглатывал в день по меньшей мере одну книгу в этом жанре и чувствовал, что принадлежу к какому-то иному миру или далекому будущему из прочитанных историй в гораздо большей степени, чем пространству и времени, в которых был рожден. Скорее, не потому, что я переживал романтический период, а потому, что имел низкую самооценку и стремился избавиться от последствий происхождения из семейки алкоголиков.
В течение первых пяти лет, во время которых я писал, чтобы прокормиться, я создавал по большей части фантастику. И не был в этом хорош. Я продал написанное — двадцать романов, двадцать восемь рассказов, — но мало что из созданного мной в тот период было запоминающимся, а некоторые вещи казались просто отвратительными. За все последующие годы только два из тех романов и четыре или пять рассказов при прочтении не вызывали у меня страстного желания покончить с собой.
Как читатель я мог сказать, чем отличается отличный фантастический роман от посредственной лабуды, и равнялся на лучшие образцы жанра, которые часто перечитывал. Вдохновляясь качеством, я не должен был выдавать столько кошмарных произведений. Но я вынужден был писать быстро из финансовых соображений: мы с Гердой поженились, имея всего 150 долларов и старую машину, и, хотя кредиторы не ломились в нашу дверь, меня преследовал призрак нищеты. Впрочем, я не считаю нужду оправданием.
В ноябре 1971 года, уйдя от научной фантастики к саспенсу и комедии, я открыл для себя Джека Вэнса. Учитывая сколько сотен фантастических романов я прочел, удивительно, как я раньше не наткнулся на его работы. С твердым намерением прочесть все от корки до корки я купил множество его книг в мягком переплете, но так и не открыл ни одной — отчасти потому, что обложки внушали неверное представление о содержании книг. У меня на полке сегодня стоит роман «Глаза чужого мира» («The Eyes of the Overworld»), выпущенный «Ace» и стоивший 45 центов, на его обложке изображен Кугель Хитроумный в пылающей розовой кепке на фоне нарисованных грибов, больше похожих на гигантские гениталии. Там же красуется издание «Большой планеты» («Big Planet») за 50 центов, где мускулистые мужики, вооруженные лучевыми пушками, скачут на плохо нарисованных инопланетных тварях с сомнительной анатомией. Первой книгой Вэнса, которую я прочел в ноябре 1971 года, был «Эмфирион» («Emphyrio»), купленный за разрушительную для бюджета сумму 75 центов. Иллюстрация на обложке, возможно созданная Джеффом Джонсом, казалась мне изысканной и мистической.
У каждого автора есть небольшой список произведений, которые вдохновляют его, побуждают овладевать новыми приемами и техниками, свежими стилистическими средствами. Для меня такими книгами стали «Эмфирион» и «Умирающая Земля». Покоренный первым романом, я проглотил его целиком, не отрываясь от кресла, и в тот же день прочитал второй. С ноября 1971 по март 1972 года я прочел все выпущенные на тот момент романы Джека Вэнса и его рассказы. И хотя многие произведения тогда еще не увидели свет, у него уже имелась внушительная библиография. Всего два автора настолько же покорили меня в то время — я предпочитал их работы остальным книгам: это был Джон Д. Макдональд, тридцать четыре романа которого я проглотил за тридцать дней, и Чарльз Диккенс — после упрямого игнорирования его творчества в школе и университете в 1974 году я прочел «Историю двух городов», а за следующие три месяца — все остальное, что создал великий английский классик.
В творчестве Вэнса меня особенно восхищают три вещи. Во-первых, яркие описания места действия. Далекие планеты и будущее Земли настолько детально прорисованы, что воспринимаются как реальные перспективы. Это достигается многими средствами, но в основном с помощью подробного описания архитектуры (под этим словом я подразумеваю и внутренние декорации), прежде всего архитектуры зданий. Первые главы «Последнего замка» («The Last Castle») или «Хозяев драконов» («The Dragon Masters») содержат отличные тому примеры. Далее, когда Вэнс описывает природу, он делает это не в манере геолога или натуралиста и даже не языком поэта, а вновь смотрит взглядом знатока архитектуры природы, причем обращает внимание не только на геологические особенности, но и на флору с фауной. Внешний вид вещей интересует его в меньшей степени, чем их структура. Поэтому их описания обладают глубиной и сложностью, от которых в сознании читателя складываются образы, по сути дела являющиеся поэтическими. Это очарование структурами видно в каждом аспекте его творчества, будь то лингвистическая система в «Языках Пао» («The Languages of Pao») или система магии в «Умирающей Земле»; в каждом романе и рассказе, которые написал Вэнс, инопланетные культуры и необычные человеческие общества кажутся настоящими, потому что автор дает нам форму и пространственную сетку, основу и обрамление того, на чем стоят или висят реальные стены.
Второе достоинство творчества мистера Вэнса, которое околдовывает меня, — это мастерская передача настроения. В каждой его работе присутствуют специфические синтаксические конструкции, система образов и взаимосвязанный набор фигур речи, характерные только для одного конкретного произведения. Они не всегда точно отражают смысл, но обязательно передают настроение, которое неизменно проистекает из подтекста, как и должно быть. Я большой поклонник такого подхода и потому могу простить автору многие ошибки, если у него есть способность от страницы к странице до конца истории передавать хитросплетения эмоций. Одна из замечательных черт творчества Джека Вэнса такова, что читатель погружается в настроение каждого отрывка, совершенно не замечая недостатков.
В-третьих, хотя люди в фантастических романах Вэнса менее реальны, чем в нескольких его мистических историях, и связаны законами жанра, где на протяжении десятилетий краски, действие и любопытные идеи ценились куда выше, чем глубина характеров, они запоминаемы. Очевидно, что автор многим героям придает свои черты. Тогда, в 1971–1972 годах, я во многих ключевых персонажах узнавал самого писателя, и именно это было главной причиной частых неудач моих собственных фантастических произведений: я вырос в бедности, в постоянном страхе насилия и потому читал фантастику по большей части для того, чтобы убежать от реальности; как автор я должен был использовать в творчестве значительную часть собственного опыта, а вместо этого писал чистой воды эскапистские тексты.
Несмотря на экзотичную и многоцветную природу творчества Джека Вэнса, прочтение столь многих его работ за столь короткое время привело меня к осознанию того, что я не вкладывал душу в произведения, которые писал. Останься я в научной фантастике после того момента откровения, то написал бы книги, радикально отличающиеся от выпущенных между 1967 и 1971 годами. Но я с головой окунулся во вселенную Вэнса, двигаясь к таким романам в жанре саспенс, как «Чейз» («Chase»), и к комедийным произведениям вроде «Hanging On»; в результате усвоенный урок пригодился мне во всем, что я создал, покинув любимый жанр.
Я ничего не знаю о жизни Джека Вэнса, я лишь читал его романы. Однако на протяжении тех пяти месяцев в 1971–1972 годах и всякий раз потом, когда брал в руки произведения Вэнса, я понимал, что читаю сочинения человека со счастливым, возможно даже идеальным, детством. Если я ошибаюсь, то не хочу знать этого. Погружаясь в истории Вэнса, я ощущаю присутствие чуда, а также уверенность и широту души человека, чьи детство и юность были избавлены от нужды и страха, человека, использовавшего это время, чтобы исследовать мир, и нашедшего множество бесценных сокровищ. Хотя мой путь к счастливой взрослой жизни был мрачным и иногда полным отчаяния, я не завидую Джеку Вэнсу, если его дорога оказалась более солнечной; напротив, я восхищен чудесными мирами, созданными благодаря его опыту, — и не только той вселенной, что ожидает своего конца под затухающим солнцем.
«Умирающая Земля» и ее сиквелы воплощают в себе одну из самых могущественных фантастических и научных концепций в истории жанра. Эти произведения богаты не только приключениями, но и идеями. Созерцание неисчислимых человеческих цивилизаций, водруженных одна на другую, словно в слоеном пироге, потрясает и внушает восторг — в прямом смысле этого слова, — неописуемый крик ума, столкнувшегося с чем-то масштабным и едва ли познаваемым во всех гранях, что тем не менее неизбежно остается в душе читателя, создав свою тайную заводь. Хрупкость и мимолетность всего на свете, благородство борьбы человечества против определенности энтропийных решений делают «Умирающую Землю» столь редким явлением среди романов в жанре фантастики.
Спасибо Вам, мистер Вэнс, за массу удовольствия, растянувшегося на многие годы, и за момент просветления, благодаря которому мои работы стали лучше, чем они могли бы быть, не прочитай я однажды «Эмфирион», «Умирающую Землю» и другие ваши замечательные произведения.
Дин КунцПРЕДИСЛОВИЕ
Я был безмерно удивлен и счастлив, когда узнал, что столько известных писателей решились создать серию рассказов, основанных на одной из моих ранних работ. Кое-кто может принять это высказывание за стандартную любезность. Ни в коем случае! На самом деле мне действительно очень льстит такое признание.
Я написал «Умирающую Землю», когда работал матросом на грузовых судах, ходивших главным образом по Тихому океану. Выносил на палубу свой планшет и авторучку, находил место, где можно было посидеть, и начинал разглядывать длинные катящиеся волны — идеальные условия, чтобы заставить воображение работать.
Идеи этих произведений зародились, когда мне было десять или одиннадцать лет и я выписывал журнал «Weird Tales». Больше всех прочих авторов я любил К. Л. Мур, в те дни я ее просто обожал. Моя мать увлекалась романтическим фэнтези и коллекционировала книги эдвардианского автора по имени Роберт Чамберс, ныне всеми забытого. Он написал такие произведения, как «Король в желтом» («The King in Yellow»), «Создатель лун» («The Maker of Moons»), «Искатель потерянных душ» («The Tracer of Lost Persons») и многие другие. Также на наших книжных полках были романы о стране Оз Лаймена Фрэнка Баума, «Тарзан» и серия Эдгара Райса Берроуза о Барсуме. Примерно в это же самое время Хьюго Гернсбек начал публиковать «Amazing Stories Monthly» и «Amazing Stories Quarterly»; я обожал обе серии и постоянно их читал. Сказки лорда Дансени, ирландского пэра, тоже оказали заметное влияние на меня; кроме того, я должен упомянуть о великом Джеффри Фарноле, еще одном забытом авторе, который писал о романтичных бандитах. Можно сказать, что почти все, прочитанное мной в детстве, так или иначе повлияло на мой стиль.
Много лет спустя после первой публикации «Умирающей Земли» я решил сделать тот же мир местом приключений Кугеля и Риальто, хотя эти книги заметно отличаются от оригинальных историй по настроению и атмосфере. Очень приятно слышать, что мои ранние сочинения продолжают жить в умах как читателей, так и писателей. Перед всеми, кто заинтересован в выпуске этого сборника, я снимаю шляпу в знак благодарности. И, обращаясь к читателю, обещаю, что он, перевернув эту страницу, будет сполна вознагражден.
Джек Вэнс, Окленд, 2008 г.ИСТИННОЕ ВИНО ЭРЗУИНА ТЕЙЛА Роберт Сильверберг
В представленном ниже рассказе автор уведет нас на юг от Альмери к томному Гиузу на полуострове Кларитант, омываемом Клорпентинским морем, — в благоуханный край, дарующий успокоение, насколько оно возможно на Умирающей Земле. Здесь мы встретимся с поэтом и философом, принимающим слишком близко к сердцу мудрое древнее изречение: «Ешь, пей и веселись, ведь завтра мы все умрем».
В особенности — «пей».
Пуилейн из Гиуза был одним из тех счастливцев, кто с рождения пользуется всеми мыслимыми жизненными благами. Его отец владел обширным поместьем в южной, наиболее плодородной части полуострова Кларитант, а мать происходила из древнего рода чародеев, в котором из поколения в поколение передавались секреты великой магии. Кроме того, он унаследовал от родителей крепкое здоровье, стройное, мускулистое тело и незаурядный ум.
Однако, несмотря на все подарки судьбы, Пуилейн отличался необъяснимой и неискоренимой склонностью к меланхолии. Он жил на берегу Клорпентинского моря в огромном доме с изящными лоджиями и пилястрами, защищенном сторожевыми башнями с узкими бойницами и подъемным мостом. Лишь немногим позволялось нарушать уединение Пуилейна. Время от времени его душа погружалась в темные пучины депрессии, смягчить которую удавалось лишь одним способом — поглощая неумеренное количество крепких напитков. Мир одряхлел и приближался к неизбежной гибели, даже скалы истерлись и сгладились от старости. Каждая былинка несла в себе воспоминания о давних веках, и сам Пуилейн с детских лет отчетливо понимал, что будущее являет собой пустой сосуд и только необозримое прошлое еще способно поддерживать зыбкость настоящего. В этом знании и заключался источник его неизбывной печали.
Лишь с усердием налегая на вино, он получал возможность на время отбросить мрачные мысли. Вино открывало ему дорогу к высокому искусству поэзии, сладкозвучные строки лились из уст Пуилейна нескончаемым потоком, позволяя ему освободиться из пут уныния. Он в совершенстве владел всеми формами стихосложения, будь то сонет или секстина,[78] вилланелла[79] или фривольная шансонетка, так почитаемая презирающими рифму поэтами из Шептон-Ома. Его стихи были превосходны, но даже в самом веселом из них звучала нотка черного отчаяния. На дне чаши с вином он видел все ту же беспощадную истину, утверждавшую, что дни этого мира сочтены, что солнце — всего лишь остывающий красный уголек в бескрайнем черном небе, что все людские надежды и усилия тщетны. Эта насмешка судьбы отравляла даже самые светлые его чувства.
И тогда, сидя в добровольном затворничестве в своем прекрасном доме, возвышающемся над Гиузом — столицей благословенного Клаританта, наслаждаясь самыми изысканными винами или любуясь диковинками из своей коллекции и экзотическими растениями в саду, он радовал немногочисленных друзей такими, к примеру, стихами:
Промозглая темная ночь за окном, Но ярко сверкает мой кубок с вином. И прежде чем пить, я о том вам спою, Что радость покинула душу мою, Что солнце тускнеет, увы, с каждым днем И я вижу свет только в кубке моем. Что толку рыдать над увядшим листом? Что толку оплакивать рухнувший дом? Вот кубок с вином! Как знать, может, это последний закат, И солнце уже не вернется назад. И будет лишь тьма до конца бытия. Конец уже близок, так выпьем, друзья! Промозглая темная ночь за окном, Но ярко сверкает мой кубок с вином. Так выпьем друзья!— Как восхитительны эти стихи! — воскликнул Джимбитер Солиптан, стройный и веселый мужчина в зеленых дамастовых[80] брюках и алой рубашке из морского шелка.[81] Пожалуй, его можно было назвать самым близким другом Пуилейна, несмотря на полную противоположность их характеров. — Они вызывают у меня желание петь, танцевать и еще…
Джимбитер не договорил, но бросил многозначительный взгляд на буфет в дальнем углу комнаты.
— Да, я знаю — и еще выпить вина.
Пуилейн поднялся из-за стола и подошел к буфету из черного сандалового дерева, расписанного ярко-голубым и золотистым орнаментом, где он держал недельный запас вина. На мгновение он задумался над выстроенными в ряд бутылями, затем обхватил горлышко одной из них. Багровый напиток радостно сверкал сквозь бледно-лиловое стекло.
— Одно из лучших, — объявил Пуилейн. — Кларет с виноградников долины Скома в Асколезе. Он ждал этого вечера сорок лет. Чего еще дожидаться? А ну как другого случая не представится?
— Пуилейн, ты же сам только что сказал: «Как знать, может, это последний закат». Зачем же ты прячешь от меня Истинное вино Эрзуина Тейла? Мы должны попробовать его, пока есть возможность. Или ты против?
Пуилейн печально усмехнулся и посмотрел на украшенную узором дверь в дальней стене зала, где под защитой сильных заклинаний хранились самые лучшие его вина.
— Возможно, сегодня еще не конец света. По крайней мере, я не вижу никаких очевидных его признаков. А Истинное вино подобает пить только по особым случаям. Я пока не стану открывать его. Но и то вино, что сейчас у меня в руках, тоже недурно. Убедись сам.
Он прошептал заклинание, снимающее печать, и наклонил горлышко бутыли, наливая вино в прозрачные бокалы с пурпурно-золотой каймой. Напиток удивительным образом начал менять цвет: сперва с багрового на густо-малиновый, затем стал пунцовым, сиреневым, лиловым с топазовыми искорками и завершил спектр превращений великолепным медно-золотым оттенком.
— Идем.
Он провел друга на смотровую площадку, обращенную к заливу. Они уселись в кресла по обе стороны от большой вазы из черного фарфора, над которой величественно парила в воздухе такая же черная фарфоровая рыбка. Это была одна из самых любимых вещей в коллекции Пуилейна.
Ночь опускалась на Гиуз. Красное солнце обессиленно повисло над морем. Звезды, слепящие глаза, уже заблестели на потемневшей части небосвода, выстраиваясь в знакомые созвездия: Древний Нимб, Перекрещенные Мечи, Плащ Кантенакса, Клешня. Воздух с каждой минутой становился все холодней. Даже здесь, на далеком юге, защищенном от пронизывающих ветров, что гуляют по просторам Альмери и всего Великого Мотолама, высокими Келпусарскими горами, было не скрыться от ночных холодов. Даже здесь то скудное дневное тепло, которое еще могло дать остывающее солнце, с наступлением темноты улетало в пустоту сквозь истончившуюся атмосферу.
Друзья молча наслаждались живительной силой вина, постепенно проникающей во все уголки души и наконец достигающей сердца. Для Пуилейна это была пятая за день бутыль, он уже давно миновал границу умеренности, зато и обычная мрачность теперь оставила его. Восхитительное круговращение мира туманило разум. Он начал с серебристого вина из Каучике, сверкающего золотыми искрами, затем перешел к легкому рубиновому с вересковых пустошей, следом — к бодрящему и крепкому, словно гранит, напитку с мыса Таумисса. Мягкое, пленительное сухое из Харпундия служило лишь прелюдией к достойному высшей похвалы вину, которым он сейчас угощал друга. Такая последовательность вошла у него в привычку. С ранней юности он и двух часов кряду не мог провести без бокала в руке.
— Как восхитительно это вино! — произнес наконец Джимбитер.
— Как темна эта ночь! — отозвался Пуилейн. Даже теперь он не мог совладать с мрачными мыслями.
— Забудь о темноте, дорогой друг, и наслаждайся этим превосходным вкусом. Но для тебя ночь и вино неразрывно связаны, не так ли? Одно следует за другим в бесконечной погоне.
Здесь, на юге, солнце быстро уходило за горизонт, сменяясь безжалостными иглами звезд. Друзья задумчиво прихлебывали из бокалов, затем Джимбитер нарушил тишину:
— Ты слышал о чужаках, недавно появившихся в городе и справлявшихся о тебе?
— Вот как, чужаки? И они спрашивали обо мне?
— Трое мужчин с севера. На вид — неотесанные деревенщины. Мой садовник говорит, что они интересовались твоим садовником.
— Вот как? — повторил Пуилейн без особого интереса.
— Эти садовники — все как один прохвосты. Шпионят за нами и продают наши секреты любому, кто готов хорошо заплатить.
— Меня это ничуть не интересует, Джимбитер.
— Неужели тебе совсем не любопытно, зачем они спрашивали о тебе?
Пуилейн пожал плечами.
— А вдруг это грабители, узнавшие о твоем легендарном богатстве?
— Возможно. Но пусть они сначала послушают мои стихи, прежде чем грабить мой дом.
— Ты слишком легкомыслен, Пуилейн.
— Мой друг, само солнце умирает на наших глазах. Так неужели же я потеряю сон и аппетит при мысли, что какие-то чужаки решили выкрасть из моего дома всякие безделушки? За бестолковым разговором мы совсем забыли о вине. Умоляю тебя, Джимбитер, пей и выбрось из головы этих людей.
— Я-то выброшу, но сначала я хочу убедиться, что ты сам не сделаешь того же, — ответил Джимбитер, но тут же понял, что настаивать бесполезно.
Его друг был по-своему беспечным человеком. Глубокое уныние, завладевшее всем существом Пуилейна, лишило его присущей другим людям осторожности. Он жил без надежды на будущее и потому мог позволить себе ни о чем не беспокоиться. А сейчас, как догадался Джимбитер, Пуилейн и вовсе отгородился от проблем за несокрушимой стеной винных бутылок.
Самого же Джимбитера троица чужаков весьма беспокоила. Еще днем он постарался отыскать их. Садовник сказал, что незнакомцы остановились в старой гостинице «Голубая виверна», расположенной между бывшим скобяным базаром и рынком, где торговали тканями и пряностями. Поэтому Джимбитер без труда отыскал их на бульваре, проходящем через весь торговый квартал. Первый из чужаков, невысокий, но крепкий, кутался в тяжелую бурую шубу, на ногах у него были лиловые рейтузы и такие же башмаки, а на голове — шапка из меха черного медведя. Второй, высокий и худой, носил феску из леопардовой шкуры, желтую муслиновую[82] блузу и красные сапоги, украшенные шпорами из длинных игл морского ежа. Третий был одет скромнее — в простую серую тунику и зеленую рубаху из грубой ткани. Этот человек среднего роста казался незаметным на фоне своих разряженных приятелей — но лишь до того момента, пока Джимбитер не увидел его глаза, глубоко посаженные, решительные, горящие змеиной злобой. Они, словно два черных обсидиана, выделялись на бледном как мел лице чужака.
Джимбитер попытался разузнать о незнакомцах в гостинице, но выяснил лишь, что они назвались купцами то ли из Альмери, то ли из какой-то другой северной страны, направляющимися на юг по торговым делам. Кроме того, хозяин гостиницы подтвердил слухи о том, что чужакам откуда-то известно имя лучшего поэта столицы и они настойчиво ищут встречи с ним. Джимбитер поспешил предупредить друга, но с горечью убедился, что большего сделать не в силах.
При этом беспечность Пуилейна вовсе не была наигранной. Того, кто посетил отравленные берега моря Забвения и сумел вернуться обратно, уже ничто не могло обеспокоить. Он доподлинно знал, что окружающий мир — всего лишь иллюзия, созданная туманом и ветром, и было бы сущим безумием поверить во что-либо иное. В трезвом состоянии Пуилейн из Гиуза оказался бы не менее подверженным тревогам и отчаянию, чем любой другой человек. Но он старался как можно быстрее принять свое излюбленное противоядие, пока отравленные щупальца реальности не нарушили его покой. Без вина он не смог бы справиться с неотвязными мрачными мыслями.
Два последующих дня Пуилейн провел в одиночестве в своем полном сокровищ доме. Просыпался на рассвете, купался в ручье, бегущем через сад, затем завтракал с привычной умеренностью и после долгого раздумья над выбором открывал первую бутыль.
К полудню, не позволяя погаснуть огню, зажженному вином в его сердце, он доставал вторую бутыль и какой-нибудь том из собрания своих стихов. Всего в нем насчитывалось пятьдесят или шестьдесят толстых тетрадей в одинаковых черных переплетах из кожи ужасного деодана, за которую охотник получил щедрую награду. Здесь были записаны лишь те из бесчисленного множества стихов Пуилейна, которые он сам посчитал достойными того, чтобы запомнить и сохранить. Он то и дело перечитывал их со щемящим наслаждением. Скромно держащийся на людях, наедине с собой Пуилейн откровенно восхищался собственными стихами, и вторая бутыль лишь усиливала это чувство.
Затем, прежде чем благодатное действие вина успевало закончиться, он обычно отправлялся на прогулку по залам своего дома, с непреходящим восторгом осматривая сокровища и диковинки, собранные им в пору юношеских путешествий по миру. Он успел побывать и на далеком севере, в мрачных пустынях за горами Фер-Аквила, и на столь же отдаленном востоке, за землей Падающей Стены, где обитали полчища смертоносных гулей[83] и гру, и на крайнем западе, в разрушенном городе Ампридатвире, а также в суровом Ацедерахе на берегу темного Супостимонского моря.
Повсюду юный Пуилейн собирал сувениры для будущей коллекции, но не потому, что ему так уж сильно нравилось это занятие. Просто оно на время отвлекало его, точно так же как и вино, от неотвязных мрачных мыслей, с детских лет одолевавших его разум. Теперь он старался продлить минуты забвения, любовно касаясь этих вещей. Воспоминания о путешествиях по прекрасным, полным очарования землям, равно как и по тем, где пришлось испытать трудности и лишения, вероятно, не были бы для него так важны, если б не позволяли ненадолго отрешиться от дня сегодняшнего.
Затем Пуилейн обедал, так же умеренно, как и завтракал, непременно выпивая за трапезой третью бутыль, выбранную на этот раз по усыпляющим свойствам вина. Подремав после обеда, он снова купался в холодном ручье. Уже ближе к вечеру Пуилейн торжественно откупоривал четвертую бутыль, пробуждавшую его поэтический дух. Он торопливо записывал родившиеся стихи, не останавливаясь и не перечитывая, пока порыв вдохновения не угасал. Тогда он снова принимался за книги или же произносил несложное заклинание, наполнявшее музыкой зал, что выходил окнами к морю. Наступало время ужина, более основательного, нежели обед или завтрак, и Пуилейн позволял себе насладиться пятой бутылью с самым изысканным вином, к выбору которого он подходил с особой тщательностью. После чего, в надежде, что на этот раз умирающее солнце наконец-то погаснет и избавит его от неотвязных мучительных дум, он забывался сном, не приносящим облегчения и лишенным сновидений.
Так повторялось все три дня после беседы с Джимбитером Солиптаном, пока однажды у ворот усадьбы не появились три чужака, о которых предупреждал Пуилейна его друг.
Они выбрали для посещения время второй бутыли, когда Пуилейн только взял с полки томик своих стихов. Он не любил живую прислугу и содержал для работы по дому нескольких бестелесных духов и призраков, один из которых и сообщил хозяину о неожиданном визите.
Пуилейн равнодушно взглянул на висевшее в воздухе прозрачное, почти невидимое существо, которое словно пыталось разделить с ним его страдание.
— Пусть войдут. Передай, что я приму их через полчаса.
Не в его обычае было принимать посетителей по утрам. Даже призрак удивился подобному отступлению от правил.
— Господин, если мне будет позволено высказать свое мнение…
— Не будет. Я сказал, что приму их через полчаса.
До прихода гостей Пуилейн успел переодеться в тонкую тунику светлого тона, лиловую рубашку, кружевные брюки того же цвета поверх нижних темно-красных и ослепительно белый камзол. Он уже выбрал для себя охлажденное игристое вино из бухты Санреале, имеющее металлически-серый оттенок, а теперь поставил рядом и вторую бутыль.
Призрак-слуга вернулся ровно через полчаса в сопровождении таинственных гостей. Как и предупреждал Джимбитер Солептан, все они выглядели неотесанными простолюдинами.
— Мое имя Кештрел Тсайе, — объявил самый низкорослый из троицы.
Вероятно, он был у них за старшего: широкоплечий мужчина, облаченный в пушистую шубу из меха неизвестного животного и шапку из другого, более гладкого меха, украшенную золотой каймой. Широкая густая борода почти полностью закрывала его грубое некрасивое лицо, словно еще одна звериная шкура.
— Это Унтан Виорн. — Старший кивнул в сторону высокого спутника в желтой блузе, безвкусно ярких красных сапогах и нелепом головном уборе с кисточками, пятнистом, словно шкура леопарда. — А это Малион Гейнтраст. — Он посмотрел на третьего гостя, бледнокожего и скромно одетого, с безразличным выражением лица и холодными внимательными глазами. — Мы все — большие поклонники вашего таланта и специально прибыли сюда от далеких гор Мауренрона, чтобы выразить вам свое восхищение.
— Трудно найти подходящие слова, чтобы описать восторг, который я испытываю, стоя рядом с самим Пуилейном из Гиуза, — добавил долговязый Унтан Виорн преувеличенно мягким, бархатистым голосом, немного напоминающим змеиное шипение.
— Мне кажется, что вы достаточно легко находите слова, — заметил Пуилейн. — Но возможно, это просто фигура речи. Вы не откажетесь выпить со мной? В утренние часы я обычно выбираю что-нибудь незамысловатое, наподобие вина из Санреале.
Он указал рукой на пару округлых серых бутылей. Однако Кештрел Тсайе вытащил из-под шубы два зеленых сосуда сферической формы и также поставил их на стол.
— Не сомневаюсь, что ваш выбор превосходен, мастер. Но мы наслышаны о вашем пристрастии к виноградному вину и принесли вам в подарок эти бутыли с настоящим старинным вином, знаменитой голубой амброзией Мауренрона. Возможно, здесь о ней и не слышали, но я уверен, что эта новинка вам понравится.
Пуилейн и в самом деле никогда прежде не пробовал амброзию Мауренрона, но сразу определил, что это грубый и простой напиток, годный лишь для того, чтобы растирать им усталые ноги. Однако он сохранил приветливое выражение лица, внимательно разглядывая оплетенные бутыли, поднося их к свету и взвешивая на руке.
— Добрая слава о вашем вине еще не достигла наших краев, — дипломатично ответил он. — Но я предлагаю попробовать его позже, а перед обедом, как вы уже слышали, я предпочитаю легкое вино, которое, возможно, придется по вкусу и вам.
Пуилейн вопросительно взглянул на гостей. Они никак не выразили несогласия, и он произнес заклинание, открывающее бутыли санреале, и наполнил бокалы.
Вместо тоста Унтан Виорн процитировал одно из самых известных стихотворений Пуилейна:
Кто в этом мире я? Лишь крошечная лодка, Что проплывает на закате к морю, Не оставляя на воде следа.Он читал с отвратительной интонацией и неправильным ритмом, но, по крайней мере, не перепутал слова, и Пуилейн пришел к выводу, что гость все же хотел сделать ему приятное. Потягивая вино, он с интересом рассматривал странную троицу. Они походили на отъявленных бандитов, но, возможно, их грубые манеры были обычными для жителей Мауренрона, куда он так ни разу и не добрался за время своих дальних путешествий. Судя по всему, в своей северной стране они занимали высокое положение: были герцогами, или принцами, или, на худой конец, министрами. Пуилейн с едва теплящимся интересом размышлял над тем, чего эти люди хотят от него. Не проделали же они столь долгий путь лишь для того, чтобы почитать ему его собственные стихи?
Джимбитер был уверен, что они явились сюда с недобрыми намерениями. И вполне могло оказаться, что этот проницательный знаток человеческой души не ошибся в своих выводах. Однако бокал вина на время умерил беспокойство Пуилейна. Теперь гости казались ему лишь новой забавной головоломкой. Он решил подождать, что произойдет дальше.
— Надеюсь, ваше путешествие было не слишком трудным? — вежливо поинтересовался он.
— Мы немного знакомы с магией, и прихватили с собой несколько полезных заклинаний, которые и вывели нас к цели, — объяснил Унтан Виорн. — Только переход через Келпусар оказался по-настоящему трудным. В том месте, где его пересекают горы Одиннадцати Сомнений.
— О, я хаживал через те края, — оживился Пуилейн. Это было удивительное нагромождение неотличимых друг от друга по виду скал, и все дороги там казались одинаковыми, хотя лишь единственная из них вела в нужном направлении, а остальные сулили путникам множество неприятностей. — Но вы, очевидно, отыскали верное направление, а также с неменьшей ловкостью одолели Ворота Призраков и миновали смертельно опасные Столбы Ян Сфоу.
— Надежда попасть в то место, где мы сейчас находимся, провела нас через все препятствия, — произнес Унтан Виорн еще более елейным голосом. И снова процитировал Пуилейна:
Мы карабкались в горы высотою как тысяча башен, Мы сплавлялись по рекам, чей рев беспрерывен и страшен, В этом дьявольском грохоте таяли возгласы наши. Мы ломились сквозь дебри, путь себе расчищая мечами. А потом золотое сияние моря в туманной дали замечали, И как будто и не было дальней дороги у нас за плечами.Как варварски произносил он эти изысканные стихи! Сколь бесцветно звучал его голос, когда он дошел до восхитительной финальной строки! Однако Пуилейн постарался скрыть свое возмущение. Эти чужеземцы оказались его гостями — пусть даже незваными, — и по законам гостеприимства он должен был развлекать их непринужденной беседой. Кроме того, они в какой-то мере и сами развлекали его. В последние годы жизнь Пуилейна протекала в строгом и нерушимом порядке. Появление северных варваров, читающих стихи, внесло в нее некоторое разнообразие. Он все более сомневался в справедливости подозрений Джимбитера.
Ничего опасного в гостях он не видел, за исключением разве что холодных глаз того из них, который пока еще не произнес ни слова. Джимбитер, очевидно, принял за дурные намерения самоуверенность и скверные манеры чужаков.
— Еще мы слышали, что вы коллекционируете всякие диковинки. Позвольте нам в знак восхищения вашим талантом вручить вам скромный подарок, — сказал закутанный в шубу Кештрел Тсайе и тоже процитировал короткий отрывок:
Я должен взять от жизни все сполна, Ведь дальше — темнота и тишина.— Малион Гейнтраст, если тебя не затруднит…
Кештрел Тсайе кивнул спутнику с холодными как лед глазами. Тот достал не замеченный ранее Пуилейном мешок и вытащил оттуда барабан из красного сандалового дерева с туго натянутой шкурой таупина. Девять красноглазых человечков исполняли на ней непристойный танец. Следом появилась небольшая прозрачная сфера из зеленого халцедона, внутри которой бился и кричал пойманный в ловушку демон. А за ней — крохотный флакон, заполненный приятно пахнущей желтой жидкостью, которая то выливалась на пол, то снова возвращалась в сосуд. Гость продолжал вынимать из мешка подарки, пока на столе перед Пуилейном не выстроилась дюжина подобных безделушек.
Тем временем хозяин уже почти допил вино из своей бутыли, и у него начала кружиться голова. Гости же, которым досталось лишь по трети бутыли, едва пригубили из своих бокалов. Неужели они были настолько воздержаны в питии? Или это искрящееся вино санреале оказалось слишком изысканным для их неприхотливого вкуса?
Дождавшись, когда Малион Гейнтраст закончит выставлять подарки, Пуилейн сказал:
— Если вас не устраивает мой выбор вина, я могу подыскать что-нибудь более привычное для вас или открыть то, что вы принесли в подарок мне.
— Вино превосходно, мастер, — ответил Унтан Виорн. — Иначе и быть не могло. Мы знаем, что в ваших кладовых хранятся самые ценные напитки на свете — и даже непревзойденное Истинное вино Эрзуина Тейла. Это санреале, которым ты угощаешь нас, разумеется, не может с ним сравниться. Но и оно в своем роде также изысканно, и мы пьем медленно лишь потому, что смакуем каждый глоток. Пить вино, выбранное Пуилейном из Гиуза в его собственном доме, — это такая честь, что у нас перехватывает горло от восторга. Вот почему еще мы пьем медленней, чем могли бы.
— Значит, вы знаете об Истинном вине?
— Кто же о нем не знает? Легендарное вино Нолвейнов, правивших Гаммелькором в те времена, когда солнце еще не утратило своего золотого блеска. Вино волшебства, вино, дарующее высшее наслаждение, какое только возможно представить. Вино, открывающее все двери мира. — Теперь в глазах долговязого сверкала ничем не сдерживаемая алчность. — Ах, если бы нам посчастливилось отведать всего один глоток! Или хотя бы посмотреть на сосуд, в котором хранится этот удивительный эликсир!
— Я очень редко достаю его, даже для того чтобы просто полюбоваться им, — объяснил Пуилейн. — Боюсь, что, если я принесу вино из хранилища, у меня возникнет непреодолимое желание попробовать его. А для этого еще не пришло время.
— Какая железная выдержка! — поразился Кештрел Тсайе. — Обладать Истинным вином Эрзуина Тейла и даже не попробовать его! Позвольте узнать, почему вы отказываете себе в таком наслаждении?
Этот вопрос Пуилейн уже много раз слышал от друзей, потому что не делал тайны из того, что хранит Истинное вино в своем подвале.
— Я всего лишь экстравагантный сочинитель грустных посредственных стишков. Да-да, — остановил он протесты гостей, — посредственных стишков, которые льются из меня таким потоком, что давно бы заполнили весь дом, если б я записывал каждую пришедшую в голову строчку. Я сохранил лишь небольшую часть из них. — Пуилейн небрежным жестом указал на полку с полусотней томов в переплете из кожи деодана. — Но где-то в глубинах моей души скрывается одна истинная, великая поэма, в которой отразится вся история Земли и которая станет итогом моей жизни и моим завещанием. Нашим завещанием — всех тех, кто живет в последние дни мира. Когда-нибудь я почувствую, что строки уже созрели во мне, переполняют меня и просятся наружу. Думаю, это случится в тот момент, когда солнце испустит последний луч света и Земля погрузится в вечную темноту. Вот тогда, и только тогда, я вскрою печать бутыли с Истинным вином и выпью его. Если оно действительно открывает все двери, то и дверь творчества также отворится, выпуская на волю истинного поэта, томящегося в моем теле. И я в приливе хмельного вдохновения сочиню ту великую поэму, о которой мечтал всю жизнь.
— Мастер, если вы напишете такую поэму лишь накануне гибели мира, это будет несправедливо по отношению к нам, — заметил Унтан Виорн. — Как мы сможем прочитать ее, когда Землю поглотит мрак? Некому будет передать нам ваши последние стихи, все умрут от холода. Вы лишаете нас этого великолепия, отказываете в последнем подарке!
— Если и так, — рассудил Пуилейн, — все равно время откупорить эту бутыль еще не пришло. Но я могу предложить вам другой напиток.
Он достал из буфета большую округлую бутыль с древним фалернским вином. Этикетка на ней стерлась и пожелтела от времени, печать была сорвана, и все прекрасно видели, что внутри нет ничего, кроме засохшего осадка на самом дне. Гости в замешательстве уставились на Пуилейна.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Один знакомый чародей произнес над некоторыми бутылями из моей коллекции заклинание восстанавливающей эманации. Теперь вино в них может появляться вновь.
Он наклонил голову, прошептал что-то, и через мгновение бутыль удивительным образом начала заполняться. Затем он разлил напиток по бокалам.
— Удивительное вино, — произнес Кештрел Тсайе, сделав пару глотков. — Ваше гостеприимство превосходит все наши ожидания, мастер.
Его лицо под густой бородой разрумянилось, с Унтаном Виорном произошло то же самое, и даже мрачный взгляд Малиона Гейнтраста, сидевшего поодаль и как будто случайно оказавшегося в этом зале, несколько смягчился.
Пуилейн улыбнулся и умиротворенно откинулся на спинку кресла. Он не собирался сегодня пить фалернское, к тому же это было слишком крепкое вино для столь раннего часа. Однако и особого вреда в том, чтобы опьянеть к полудню немного больше обычного, он тоже не видел. К тому же Пуилейн мог теперь чуть раньше сочинить какое-нибудь стихотворение. Его неотесанные поклонники, безусловно, придут в восторг, оказавшись свидетелями творческого акта.
Между тем, неторопливо потягивая вино, он почувствовал, что стены зала начали раскачиваться и заскользили по кругу. А сам он словно бы медленно поднялся в воздух и теперь наблюдал сверху за самим собой сквозь приятную дымку, окутавшую разум.
К некоторому его удивлению, гости собрались вокруг него и завязали философскую беседу о природе преступлений.
Кештрел Тсайе заявил, что близкая погибель мира освободила людей от всех ограничений, навязанных законом, и теперь не имеет большого значения, чем каждый из них занимается, поскольку смерть вскорости уравняет все счета.
— Не могу согласиться, — возразил ему Унтан Виорн. — Мы по-прежнему должны нести ответственность за свои поступки, нарушающие традиции и жизненные устои и тем самым, возможно, приближающие ужасный конец, который нам всем грозит.
— В каком смысле? — сквозь дрему поинтересовался Пуилейн.
— Преступление является не столько нарушением людских законов, — пояснил Унтан Виорн, — сколько повреждением причинно-следственных связей между человечеством и окружающим миром. Я полагаю, что именно наша жесткость, наши грехи и преступления истощили силы умирающего солнца.
Малион Гейнтраст беспокойно шевельнулся, словно решился наконец заговорить, но справился с собой и снова принял отстраненный вид.
— Интересная теория, — признал Пуилейн. — Значит, вы считаете, что совокупные грехи и преступления рода человеческого за многие тысячелетия привели к угасанию солнца и, таким образом, мы сами виновны в своей погибели?
— Да, похоже на то.
— Стало быть, уже бесполезно хранить добродетель, — печально сказал Пуилейн. — Свои ужасными пороками мы безвозвратно погубили себя. Принесенный ущерб невозможно восполнить в последние дни существования мира.
Он безутешно вздохнул и с испугом осознал, что действие вина ослабло, стены перестали вращаться, а туман рассеялся. Он снова оказался почти трезвым и ощутил полную беззащитность перед непроглядным мраком собственных мыслей. Такое уже случалось с ним прежде. Теперь, сколько ни пей, отогнать тьму уже не получится.
— Вы чем-то обеспокоены, мастер, — заметил Кештрел Тсайе. — Я чувствую, что, несмотря на чудесный вкус этого вина или, может быть, именно из-за него, ваше настроение внезапно изменилось.
— Я вспомнил о близкой смерти. Наше солнце остыло и утратило яркость… впереди лишь неизбежное забвение…
— Полагаю, мастер, вам следовало бы радостно приветствовать приближение катастрофы, а не впадать в уныние.
— Радостно приветствовать?
— Вне всякого сомнения. Каждому из нас суждено в свой черед умереть — таков закон природы, — и было бы так больно сознавать, что я лежу при смерти, а все прочие остались жить дальше, уже без меня. Но если все погибнут одновременно, у меня не останется причин для зависти и обиды и я с радостью встречу общий, уравнивающий всех конец.
Пуилейн упрямо покачал головой.
— В вашем доводе есть смысл, но мало причин для радости. Я в любом случае не стал бы завидовать тем, кто выживет. Вместе со мной умрет весь мой мир, и смерть нашего солнца лишь прибавит скорби к этому и без того невероятно печальному событию.
— Вы слишком углубились в бесплодные размышления, мастер, — беззаботно сказал Унтан Виорн. — А ведь перед вами стоит бокал с вином.
— Да, эти жалкие и унылые мысли не делают мне чести. Даже в пору расцвета мира, когда солнце сияло вдвое ярче, каждый взрослый человек сталкивался со смертью и лишь малодушные и глупые люди страшились и проклинали ее, вместо того чтобы принять с философским смирением. Бессмысленно сожалеть о неизбежном. Но я должен с прискорбием признать, что не способен справиться со своими чувствами. Только вино позволяет мне на время унять их. Впрочем, и оно не всегда приносит облегчение.
Он потянулся к бокалу с фалернским, но тут в разговор вмешался Кештрел Тсайе:
— Именно это вино так расстроило вас, мастер. Давайте лучше выпьем то вино, которое мы принесли вам в подарок. Возможно, вы не слышали, но оно славится способностью отгонять печаль.
Он взглянул на Малиона Гейнтраста, и тот мгновенно поднялся и ловко распечатал обе бутыли с амброзией Мауренрона. Затем взял новую посуду из буфета и налил бледно-голубой напиток почти до краев в бокал Пуилейна из одной бутыли и втрое меньше — себе и своим спутникам из другой.
— За ваше здоровье, мастер. За вновь обретенную радость. Многая лета.
Вино чужаков оказалось свежим и бодрящим, без малейшего намека на грубый кисловатый вкус, которого Пуилейн в глубине души ожидал. За первым осторожным глотком он сделал более уверенный второй, а затем и третий. Вино и вправду действовало успокаивающе, быстро вызволив Пуилейна из трясины уныния, в которой он по неосторожности едва не увяз.
Однако еще через мгновение он почувствовал неприятный осадок на языке и обнаружил, что под внешним радостным и открытым вкусом вина скрывается другой, почти щелочной, поднимающийся все выше по нёбу и уничтожающий первоначальное ощущение. Голова вдруг отяжелела, руки и ноги сделались ватными. Пуилейн отчетливо вспомнил, что гости наливали ему из одной бутыли, а сами пили из другой. Затем, когда он понял, что не может даже пошевелиться, стало окончательно ясно, что в вино подмешано какое-то зелье. Малион Гейнтраст подошел к нему и пронзительным жестким взглядом посмотрел в глаза. Затем что-то пробормотал нараспев, и Пуилейн даже в своем нынешнем плачевном состоянии без труда угадал в этих словах простенькое обездвиживающее заклинание.
Как и любой состоятельный человек, Пуилейн защитил свой дом различными охранными чарами, которые, по уверениям семейного мага, должны были уберечь его от любых неприятностей. Например, от воровства, поскольку в доме хранились немалые ценности, которыми многие хотели бы завладеть. Дом также следовало оберегать от пожара, землетрясения, падения небесных камней и других превратностей природы. Кроме того, принимая во внимание свое пристрастие к вину, которое могло привести к необдуманным или неосторожным действиям, Пуилейн установил и защиту от чрезмерного опьянения.
Оказавшись теперь в опасности, он решил, что Бдительный страж Цитразанды как нельзя более подходит к этому случаю, и непослушными губами начал произносить заклинание. Однако в последние годы Пуилейн пренебрегал осторожностью и регулярно забывал вовремя подкреплять энергию домашнего стража, ослабевшего в результате настолько, что заклинание не произвело никакого эффекта. Даже призрачная прислуга была не в силах помочь ему в этом затруднительном положении. Едва осязаемая телесная форма призраков не устояла бы под напором злоумышленников. Из всех слуг Пуилейна живым был только садовник. Но даже если бы он находился сейчас в доме, то все равно не расслышал бы слабый призыв хозяина. Пуилейн внезапно осознал, что он совершенно беззащитен.
Гости, оказавшиеся грабителями, осторожно подняли его с кресла.
— Будьте добры составить нам компанию в экскурсии по вашему знаменитому собранию драгоценных диковинок, — сказал Кештрел Тсайе.
Пуилейн потерял всякую способность к сопротивлению. Хотя он мог передвигаться самостоятельно, руки его были связаны невидимыми крепкими путами, а разум лишь выполнял чужие желания. Он просто позволил злоумышленникам водить себя, шатающегося от опьянения, из одного зала в другой. Когда его спрашивали о том или ином предмете, у Пуилейна не оставалось другого выбора, кроме как подробно рассказать о нем. Любую вещь, чем-то поражающую воображение грабителей, они снимали с полок, а затем Малион Гейнтраст относил добычу в большой зал и бросал в кучу, которая росла на глазах.
Так они забрали Хрустальную пластину Карсефона Зорна, на которой можно было наблюдать картины обыденной жизни любого из семи уровней реальности. Они взяли и нижнюю рубашку одного из давно позабытых царей фарьялов: стоило час походить в этой одежде — и мужская сила увеличивалась в двадцать раз. И еще Ключ Сарпанигондара — хирургический инструмент, позволяющий излечить любой больной орган, не разрезая кожу и другие ткани тела. Они взяли также Неистощимую нефритовую шкатулку — реликвию племени разбойников с холодных равнин Нижнего Галура. И Несравненного феникса Сангаала, с крыльев которого при каждом движении осыпалась золотая пыль. И Семицветный ковер Кипарда Сеганга, и инкрустированную алмазами шкатулку с Фимиамом изумрудного неба, и множество других удивительных предметов из коллекции Пуилейна, о которой давно ходили легенды по всем окрестным землям.
Он наблюдал за разбоем со все возрастающим отчаянием.
— Значит, вы проделали такой долгий путь лишь для того, чтобы ограбить меня?
— Не совсем так, — ответил Кештрел Тсайе. — Можете не сомневаться, мы действительно высоко ценим ваши стихи, и надежда встретиться с вами во многом помогла нам вынести все трудности и опасности нашего путешествия.
— Однако вы выбрали довольно странный способ продемонстрировать свое уважение, лишив меня тех вещей, которыми я дорожу.
— Какая разница, кто теперь будет владеть этими вещами? — заявил бородач. — Скоро само понятие собственности потеряет смысл. Лично вы неоднократно высказывали эту мысль в своих стихах.
Пуилейн не мог не признать, что в словах грабителя присутствует определенная логика. Он попытался утешить себя доводами Кештрела Тсайе — гора награбленного между тем продолжала расти. В самом деле, Солнце скоро погаснет окончательно и погрузит Землю в вечную тьму, похоронив самого Пуилейна и все его сокровища под слоем льда толщиной в двадцать марасангов. Так ли важно теперь, что грабители лишили его нескольких любимых безделушек? Он потерял бы вскоре все это, даже если бы не открыл опрометчиво двери перед троицей негодяев.
Но подобная софистика не принесла облегчения. Если рассуждать здраво, подумал Пуилейн, то солнце может погибнуть и через тысячу лет или даже позже. Это неизбежно, но реальная опасность отнюдь не бесспорна. В конечном счете Пуилейн будет лишен всего того, что имеет, как и любой другой человек, включая трех грабителей. Однако теперь он ясно осознал, что при прочих равных условиях предпочел бы дожидаться конца света в окружении собранной собственными руками коллекции, а не без нее.
Он решил принять меры для защиты своего имущества и попытался еще раз вызвать Бдительного стража Цитразанды, отчетливо произнося каждый звук, что, как он надеялся, должно было усилить действие заклинания. Но грабители оказались настолько уверены в тщетности усилий Пуилейна, что даже не попытались помешать, а лишь стали смеяться над его магическими словами. И они оказались правы — страж, как и прежде, не пришел на помощь. Пуилейн вдруг отчетливо понял, что рискует не только потерять все то, что злоумышленники уже забрали, но и лишиться самой жизни, если срочно не придумает что-либо более эффективное. И теперь, когда над ним нависла реальная опасность, он увидел, что его многолетние заигрывания со смертью были всего лишь красивой позой, а на деле он вовсе не готов расстаться с жизнью.
Однако у него был еще один шанс на спасение.
— Если вы освободите меня… — начал он и тут же умолк, дожидаясь, когда грабители обратят на него внимание. — Я найду Истинное вино Эрзуина Тейла и выпью его вместе с вами.
Злоумышленники отреагировали мгновенно и вполне предсказуемо. Глаза их засверкали, лица раскраснелись. Они обменялись взглядами, в которых читалось неудержимое желание отведать чудесный напиток.
Пуилейн надеялся, что верно истолковал их смятение. Как только грабители поняли, что хозяин дома находится в полной их власти и они могут забрать из богатейшей коллекции все, что только пожелают, их обуяла самая обыкновенная жадность. Они забыли, что в доме находятся не только разнообразные безделушки вроде Семицветного ковра и Неистощимой шкатулки, но и нечто несравнимо более ценное — скрытое в подвале среди множества прочих редких напитков Истинное вино Эрзуина Тейла, источник неописуемого наслаждения, эликсир блаженства. Теперь они вспомнили о нем и возжелали его с неодолимой страстью.
— Превосходная идея. — Внезапно охрипший голос Унтана Виорна выдал его жгучее нетерпение. — Скажите, где оно хранится, и мы с радостью его попробуем.
— Эта бутыль не дастся в руки никому постороннему, — объявил Пуилейн. — Я должен принести ее сам.
— Так принесите.
— Сначала вы должны меня освободить.
— Вы ведь можете идти, не так ли? Проводите нас в хранилище, а дальше мы все сделаем сами.
— Ничего не получится, — ответил Пуилейн. — Как вы думаете, почему это вино сохранилось до сих пор? Оно защищено целой сетью заклинаний, таких как чары полной безопасности Тампирона. Таким образом, бутыль может открыться только по желанию законного владельца, каковым в данный момент являюсь я. А если заклинание определит, что мою волю контролирует кто-то другой, то вино попросту испортится.
— Так что же вы предлагаете?
— Развяжите мне руки. Тогда я принесу бутыль из хранилища, откупорю ее, и вы сможете насладиться этим непревзойденным вином.
— А потом?
— Вы испытаете ни с чем не сравнимые ощущения, а я лишусь возможности когда-либо написать великую поэму, которую вы, по вашим словам, так жаждали услышать. Затем, надеюсь, мы попрощаемся, вы оставите мне немного моих безделушек и вернетесь в свои унылые северные пещеры. Договорились?
Грабители переглянулись и быстро пришли к согласию. Кештрел Тсайе, одобрительно крякнув, дал знак Малиону Гейнтрасту, и тот прочитал заклинание, отменяющее прежние чары. Пуилейн почувствовал, как исчезают путы, стягивавшие его руки. Он размял затекшие суставы, пошевелил пальцами и выжидающе посмотрел на грабителей.
— Несите свое знаменитое вино, — велел Кештрел Тсайе.
Пуилейн повел грабителей через все залы, пока не достиг кладовой, в которой хранились самые ценные вина. Здесь он сделал вид, будто разыскивает нужную бутыль, что-то бормоча себе под нос и покачивая головой.
— Видите ли, я слишком надежно спрятал это вино, — сообщил он чуть погодя. — Не столько даже опасаясь похитителей, а скорее для того, чтобы помешать самому себе добраться до него в порыве хмельного нетерпения.
— Мы поняли, — отозвался Унтан Виорн. — Однако отыщите его поскорее. Нам тоже не терпится.
— Позвольте мне подумать. Если бы я решил спрятать такое необыкновенное вино от себя, куда бы я его положил? В Кабинет заслуженного отдохновения? Вряд ли. В Киноварный холл? В Хризолитовую гостиную? В табуларий?[84] В Трогоновый зал?[85]
Пуилейн следил за тем, как алчность грабителей разгорается с каждым мгновением. Как они упираются кулаками в бока, как переминаются с ноги на ногу, как тянутся их руки к отсутствующему оружию. Но он продолжал рассеянно бормотать.
— Ах да, конечно же! — внезапно просиял он, после чего пересек комнату и подошел к двери, ведущей в пыльную, темную кладовую. — Вот оно! — торжественно объявил Пуилейн. — Истинное вино Эрзуина Тейла!
— Это? — с недоверием спросил Кештрел Тсайе.
Пуилейн держал в руках ничем не примечательную серую узкую бутыль, покрытую слоем пыли. На крошечной этикетке едва проступали выцветшие буквы. Все трое подошли ближе, громко сопя, словно терзаемые жаждой василиски, и безуспешно пытаясь прочитать надпись.
— Что это за язык? — не выдержал Унтан Виорн.
— Руны Нолвейнов, — объяснил Пуилейн. — Взгляните, вот имя производителя, знаменитого винодела Эрзуина Тейла. А это дата изготовления, но, боюсь, она ничего вам не скажет, поскольку вы незнакомы с их системой летосчисления. А это печать короля Гаммелькора, правившего в то время.
— Вы нас не обманываете? — нахмурился Кештрел Тсайе. — Вдруг вы задумали всучить нам менее ценное вино, пользуясь тем, что мы не можем разобрать эти каракули?
— Отбросьте свои подозрения! — беспечно рассмеялся Пуилейн. — Не стану скрывать, что я зол на вас из-за совершенного надо мной насилия. Но я не могу опозорить ложью тридцать поколений моих славных предков. Вам, конечно же, известно, что по отцовской линии я — Восемнадцатый магада Наланды и на меня как на наследственного главу этого священного ордена наложено заклятье, запрещающее говорить неправду. Уверяю вас, перед вами не что иное, как Истинное вино Эрзуина Тейла. Отойдите чуть в сторону, чтобы я мог открыть бутыль, не потревожив Чары Тампирона. Как я уже предупреждал, достаточно малейшего намека на то, что я действую не по своей воле, и вино испортится. Было бы прискорбно убедиться, что оно хранилось так долго лишь для того, чтобы превратиться в бесполезный уксус.
— Но вы действуете сейчас по собственной доброй воле, — заметил Унтан Виорн. — Вы сами предложили нам попробовать это вино без всякого насилия с нашей стороны.
— Это правда, — согласился Пуилейн. Он расставил четыре бокала, задумчиво посмотрел на бутыль и произнес распечатывающее заклинание.
— Достаточно трех бокалов, — поправил его Кештрел Тсайе.
— Вы не позволите мне попробовать?
— Тогда нам достанется меньше.
— Вы поступаете жестоко, лишая меня даже четвертой доли вина, которое я приобрел за такие огромные деньги и после столь долгих переговоров, что даже не хочется вспоминать об этом. Но будь по-вашему. Мне не достанется ничего. Какая разница, кто выпьет вино, если час наступления вечной ночи уже близок?
Он отставил в сторону один из бокалов и разлил вино по трем другим. Малион Гейнтраст первым ухватился за свой бокал и жадно осушил его. Его холодные глаза мгновенно засверкали. Два его спутника не стали спешить — они нахмурились при первом глотке, словно ожидали более быстрого действия, затем пригубили снова, теперь уже дрожа от нетерпения. Пуилейн еще раз наполнил бокалы.
— Пейте большими глотками, — посоветовал он. — Как же я завидую вам, испытавшим блаженство из блаженств!
Внезапно Малион Гейнтраст повалился на пол и отчаянно забился, а через мгновение вслед за ним рухнул и Кештрел Тсайе, разбросав руки в стороны, словно внезапно пораженный параличом.
Длинноногий Унтан Виорн смертельно побледнел, зашатался и, схватившись за горло, прохрипел:
— Это яд? Великий Тодиарх, вы обманули нас!
— Именно так, — тихим голосом признал Пуилейн, когда Унтан Виорн присоединился к корчившимся на полу спутникам. — Вместо Истинного вина Эрзуина Тейла я дал вам Совершенный растворитель Гибрака Лахинна. Заклятия Восемнадцатого магады Наланды не распространяются на те случаи, когда он вынужден защищать себя. Полагаю, ваши кости уже начали распадаться. Внутренние органы также, вне всякого сомнения, поражены. Скоро вы потеряете сознание, и это, надеюсь, избавит вас от испытываемых сейчас мучений. Вы удивлены, что я так жестоко поступил с вами? Вы считали меня беспомощным жалким дураком и, вполне вероятно, были правы в столь пренебрежительной оценке. Но в то мгновение, когда вы попытались лишить меня тех вещей, которыми я дорожу, во мне проснулась любовь к жизни, давным-давно, казалось, покинувшая меня. Грядущая гибель мира перестала сковывать мой разум. Я решил сопротивляться дерзкому грабежу — и вот…
Он замолчал, поскольку не было никакого смысла в дальнейших объяснениях. Грабители превратились в лужицы желтой слизи, оставив после себя только шапки, обувь и одежду, которые Пуилейн решил присоединить к своей коллекции. Теперь можно было приказать призрачным слугам прибраться в комнате, а затем с ясным умом вернуться к обычным делам.
— Ну а теперь ты наконец позволишь себе насладиться Истинным вином? — спросил Джимбитер Солептан несколько дней спустя, когда Пуилейн с небольшой компанией его близких друзей собрались на праздничный обед в саду поэта под навесом из небесно-голубого шелка. Воздух благоухал опьяняющими ароматами цветов калавиндры и сладкого наргиса. — Ты едва не лишился его, и как знать, не добьется ли какой-нибудь другой злодей большего успеха? Я хочу сказать, что лучше выпить вино сейчас, чем вовсе упустить такую возможность. Да, давай выпьем его!
— Нет, все-таки не сейчас, — упрямо возразил Пуилейн. — Мне понятен ход твоих мыслей: нельзя упускать благоприятный случай, который позже может уже не представиться. Если так рассуждать, я должен был с жадностью выпить это вино, как только грабители свалились замертво. Но ты должен помнить, что я хранил его ради высокой цели. И время еще не пришло.
— Да, — согласился Иммитер из Глоша, седовласый мудрец, лучше всех в окружении Пуилейна знакомый с его стихами. — Великая поэма, которую ты хочешь сочинить в тот миг, когда солнце угаснет…
— Именно так. И когда придет этот час, в моей руке должен быть бокал с Истинным вином. Однако у меня есть много других вин, пусть не настолько известных, но все же достойных нашего внимания. Я предлагаю выпить сегодня больше, чем обычно. — Пуилейн указал на шеренгу бутылей и призвал друзей помочь справиться с ними. — А пока вы пьете, — добавил он, вытаскивая из рукава кусок пергамента, — я прочитаю вам стихи, написанные сегодня.
Пришедшая ночь не пугает меня. Я счастлив, я весел, я полон огня. Не мучает боль, не страшна темнота, Пока моя фляга еще не пуста! Прекрасные девы ведут хоровод, И вьется над ними крылатый народ. Со смехом беспечным я выпью до дна День этот чудесный и кубок вина. Мы только в начале цветущей весны, А смерть — это просто нелепые сны, И фляга моя не пуста!ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я купил первое издание «Умирающей Земли» в конце 1950 года. Отыскать его было непростым делом, поскольку малоизвестное издательство выпустило книгу в мягкой обложке и безо всякой рекламы. Я влюбился в это произведение с первого прочтения, не раз перечитывал в последующие десятилетия и даже написал несколько эссе, восхваляющих его. Но я и подумать не мог, что когда-нибудь получу почетное право сочинить собственную историю о мире «Умирающей Земли» Вэнса. И вот теперь я сделал это. С огромным сожалением я добрался до последней страницы и был вынужден расстаться с удивительным миром. С каким удовольствием я продолжил бы серию, но, увы, приходится считаться с тем фактом, что «Умирающая Земля» принадлежит не мне. Однако я с восторгом отозвался на предложение стать ее частью, хотя бы на недолгое время.
Роберт СильвербергГРОЛИОН ИЗ АЛЬМЕРИ Мэтью Хьюз
Опасно впускать в свой дом странника, попросившего убежища от крадущихся за ним в ночи демонов. В такой момент рискуют оба: и хозяин, и гость. В особенности — если это происходит на Умирающей Земле, где каждый может оказаться не тем, за кого себя выдает.
Когда я наконец пробрался в дом, нынешний мастер уже разговаривал со странником. Я нашел место, где меня никто не заметит: в верхнем углу прихожей, там, где потолочная балка соединяется с каменной стеной, — и приготовился смотреть и слушать. Хозяин редко кого впускал, за исключением надзирателя — человека с вечно недовольной физиономией, огромным животом и висящим на поясе ножом для стигла. Обычно я не обращаю внимания на его визиты, сохраняя силы для решающего мгновения, которое когда-нибудь наступит. Но нынешний чужак был совсем другим. Он беспокойно кружил по комнате своей особой походкой — на полусогнутых ногах, ставя ступни носками наружу, — поминутно оборачивался к окну и тревожно вглядывался в темноту. Время от времени он подходил к двери и проверял, надежно ли заперт засов.
— Эта тварь не сможет сюда войти, — сказал мастер. — Окна и дверь, а также весь дом и сад защищены распознающим барьером Фандааля. Ты знаешь это заклинание?
— Мне известен тот его вариант, которым пользуются в Альмери, — рассеянно отозвался странник. — Он может отличаться от здешнего.
— В любом случае заклинание не пустит тех, кого не нужно пропускать. Как только твой преследователь попытается пересечь барьер, он будет жестоко наказан.
— Но знает ли гуль об этом? — спросил гость и снова посмотрел в окно.
Хозяин также уставился в темноту.
— Видишь, как вздрагивают ноздри на его бледной морде, — заметил он. — Тварь чует запах магии и не решается подойти ближе.
— Но и далеко не отходит.
Свисающая на глаза странника прядь черных волос дергалась вместе с кожей в ответ на каждую гримасу его подвижного лица.
— Он увязался за мной, когда я проходил мимо деревни. Но решился напасть лишь после того, как солнце скрылось за холмами. Если ты не откроешь…
— Здесь ты в безопасности, — успокоил мастер. — В конце концов гуль уйдет искать другую добычу.
Он пригласил странника в гостиную и усадил возле камина. Я полетел вслед за ними и устроился на верхней полке буфета.
— Ты что-нибудь ел сегодня?
— Только то, что собирал в лесу по дороге, — ответил гость, усаживаясь в кресло.
Он больше не бродил из угла в угол, зато глаза его рыскали по заполненным посудой полкам буфета, словно гость решил составить опись имущества, одновременно оценивая стоимость каждого предмета и всех их вместе.
— Могу предложить тушеные сморчки — я их выращиваю прямо в саду — и остатки вчерашнего стигла, — сказал мастер. — А еще половинку хлебной лепешки и небольшой бочонок темного эля.
Странник гордо вскинул острый подбородок.
— Выбирать не приходится.
Они уселись у огня, держа миски на коленях. Очевидно, гость успел представиться до моего появления в доме, потому что хозяин обратился к нему по имени:
— А теперь, Гролион, поведай мне свою историю.
Гость постарался придать своему лисьему лицу выражение аристократа, испытывающего нелегкие времена.
— Я должен был унаследовать титул и владения в Альмери, но в результате подлых интриг лишился всего имущества. Сейчас я странствую по свету и ожидаю подходящего момента, чтобы вернуться и силой восстановить справедливость.
— Говорят, — задумчиво произнес мастер, — что в мире, каким мы его знаем, все устроено правильно, поскольку мудрый творец никогда не допустит нарушения равновесия.
Гролиона такое суждение оставило равнодушным.
— На мой взгляд, мир — это арена, на которой деятельные и смелые люди способны управлять ходом событий.
— И ты один из таких людей?
— Да, — согласился странник, отправляя в рот кусок стигла. На мгновение он замер, оценивая вкус, а затем принялся энергично жевать, зажмурив глаза от удовольствия.
Обдумывая услышанное, я пришел к двум заключениям. Во-первых, если этот парень и жил какое-то время в Альмери, он все же не мог быть отпрыском знатной семьи. Альмериийские аристократы произносят звуки «д» и «т» с двойным придыханием, словно заикаясь, а в его речи я ничего похожего не заметил. Во-вторых, на самом деле его зовут не Гролионом. Иначе я просто не сумел бы удержать в памяти его имя, как не могу запомнить имена нынешнего мастера и надзирателя. В моем теперешнем облике мне не по силам справиться с магией истинных имен — как и с любой другой магией, требующей хорошей памяти. Если бы я был на это способен, то давно бы отомстил, быстро и безжалостно.
Мастер наклонил миску, чтобы зачерпнуть последнюю ложку тушеных сморчков, и вдруг оглянулся в мою сторону. Я тут же спрятался, но было поздно. Он поднес к губам висевший на шее деревянный свисток. Послышался резкий высокий звук, а вслед за ним из коридора донеслось хлопанье кожистых крыльев. Я взметнулся в воздух в отчаянной попытке уйти от погони. Отвратительная мелкая тварь, охраняющая спальню — комнату, в которой некогда жил я сам, — тут же вцепилась в меня обеими когтистыми лапами. С хищной, почти человеческой усмешкой она оторвала мне крыло, затем перелетела на выступ над дверью в спальню и раскрыла ужасную пасть. Но я успел покинуть позаимствованное на время тело за мгновение до того, как острые, покрытые пятнами зубы вонзились в него.
Когда я смог вернуться, уже наступило утро. Солнечные лучи, проглядывая в щель между занавесками, окрашивали румянцем серый каменный пол. Я осматривал одну комнату за другой, стараясь, однако, держаться подальше от спальни. Гролион отыскался в мастерской на первом этаже, где я сам некогда трудился от рассвета до заката вместе со своим коварным помощником. Странник разглядывал сложный звездообразный узор на огромном постаменте, занимающем почти всю ширину комнаты. Он переливался яркими и в то же время нежными цветами. Я замер с наружной стороны окна, выходящего в сад; узор был близок к завершению.
Гролион опустился на колени и протянул руку к звезде, сложенной с ювелирной точностью из множества деталей различных цветов и оттенков. Парные арабески, украшенные орнаментом из стилизованных листьев акараньи и зигзагообразных молний, причудливо переплетались между собой. Каждая частичка сверкала собственной аурой — зеленой и золотой, сапфировой и аметистовой, алыми и оранжевыми блестками пламени. Прежде чем грубые пальцы Гролиона с ломаными ногтями успели нарушить это великолепие, за спиной раздалось тяжелое дыхание, заставившее гостя отдернуть руку.
— Назад! — резко выкрикнул мастер. — Прикасаться к незавершенному узору смертельно опасно.
Гролион отшатнулся и быстро поднялся на ноги. Глаза странника лихорадочно бегали по узору, безуспешно пытаясь охватить его целиком.
— Для чего он нужен? — задал вопрос потрясенный гость.
Хозяин зашел в комнату, ухватил Гролиона за руку и вытащил за дверь.
— Узор начал создавать еще прежний мастер. К сожалению, он так до конца и не понял, что делает. Этот узор способен вызывать возмущение в слоях реальности. Судя по всему, дом построен в точке пересечения нескольких измерений. Поэтому барьер между ними здесь слабее, чем в любом другом месте.
— А где теперь этот прежний мастер? Почему он оставил работу незаконченной?
Хозяин небрежно отмахнулся.
— Это очень давняя история. С тех пор на старушке Земле многое переменилось. Не стоит сейчас вспоминать о прошлом.
— Это правильно, нас всех интересует только то, что происходит сейчас, — заметил Гролион. — Но каждое «сейчас» связано с определенным «потом», и благоразумный человек обязан учитывать эту связь.
Однако хозяин молча направился прочь от мастерской. Странник догнал его в трапезной, но разговор здесь зашел уже о другом.
— Благоразумный человек с такой интуицией, как у тебя, — начал мастер, — не мог не догадаться, что мои запасы довольно скудны. Как ни приятно находиться в твоем обществе, гостеприимство не может продолжаться вечно. Я и так превысил свои полномочия, приютив тебя этой ночью.
Гролион осмотрелся. Обстановка вовсе не казалось бедной: комната была хорошо освещена, на стенах висели картины, пол устилали мягкие ковры.
— Не очень-то похоже на келью отшельника.
— Здесь нет ничего, что принадлежало бы мне, — объяснил мастер. — Я всего лишь скромный слуга деревенского совета, нанятый присматривать за домом, пока работа не будет благополучно завершена. Моего жалования едва хватает, чтобы заплатить за еду и эль.
Странник в ответ беззаботно махнул рукой.
— Я дам тебе долговую расписку на приличную сумму, — пообещал он. — С обязательством расплатиться, как только восстановлю свою права.
— Я ничуть не сомневаюсь, что удача когда-нибудь повернется к тебе лицом. Но не уверен, что это произойдет прежде, чем погаснет солнце.
Гролион собирался сказать что-то еще, но хозяин опередил его:
— Скоро придет надзиратель. Он каждый день приносит мне еду. Я попрошу разрешения взять тебя в подмастерья.
Лицо странника просияло от неожиданной идеи.
— Лучше я притворюсь, будто приехал с проверкой, — предложил он. — Я обладаю даром внушать людям все, что только захочу.
Мастер недоверчиво взглянул на него и холодно возразил:
— Обойдемся без внушений. Мне просто нужен помощник. Осталось только уговорить надзирателя, а это трудная задача. Он удавится за лишнюю монету.
— Меня возбуждают трудные задачи, — заявил Гролион, энергично потирая руки. — А пока давай позавтракаем. На сытый желудок я нахожу более убедительные аргументы.
— У меня осталась корка от вчерашней лепешки и полчашки крепкого чая, — усмехнулся мастер. — А потом мы приступим к работе.
— Может быть, сначала обговорим условия? Не хотелось бы нарушать местные законы.
— Насчет этого не беспокойся. Деревня ценит хороших работников. Если надзиратель увидит, как ты стараешься, считай, что наполовину ты его уже убедил.
Гролион недовольно скривился, но хозяин настоял на своем, поскольку прекрасно понимал: на что бы ни надеялся гость — получит он в любом случае лишь кусок лепешки и глоток невкусного чая.
Мне было хорошо известно, как мастер обычно использует новичков. Поэтому я вернулся в сад и спрятался в трещине ограды, где никто не смог бы меня обнаружить. Спустя недолгое время хозяин и гость закончили скудную трапезу и тоже появились в саду.
Как я и предполагал, первым делом гостю показали острошип, разросшийся на весь дальний угол сада. Бесчисленные ветки дерева, усеянные крупным иглами, непрерывно двигались, словно ощупывая воздух. Некоторые уже вытянулись в сторону людей, почуяв их через весь сад.
Из моего укрытия трудно было расслышать разговор, но я и так догадался о его содержании по недовольному лицу и протестующим жестам Гролиона. Однако мастера его возражения не убедили. Понурив голову и опустив плечи, странник поплелся к дереву, с каждым шагом двигаясь все нерешительней. Он отмахнулся от парочки побегов, тут же потянувшихся к нему, а затем остановился, выискивая в переплетении колючих ветвей самый безопасный путь наверх. Хозяин тем временем направился в мастерскую, откуда мог через окно следить за успехами нового подмастерья, не прекращая работы над звездой.
Я выскочил из щели и полетел вдоль забора, рассчитывая сесть на плечо странника до того момента, как он заберется на дерево. Судя по тому, как Гролион осматривал гостиную, он был неглупым, но жадным малым, так что договориться с ним не составило бы труда. Однако я так стремился поскорей достичь цели, что вылетел на освещенное красным солнцем пространство, позабыв про всякую осторожность. Толстобрюхий паук тут же спикировал на меня из засады и ловко оплел клейкой паутиной крылья. Затем он опрокинул меня и впился острыми хелицерами в мое мягкое брюшко. Я почувствовал, как во внутренности начал поступать пищеварительный сок, и поспешил покинуть тело, вернувшись в убежище, бывшее одновременно и моей тюрьмой.
Когда я смог возобновить наблюдение, хозяина и Гролиона в мастерской не оказалось. Они беседовали в прихожей с надзирателем. Мастер уверял, что небольшое увеличение платы, необходимое для того, чтобы Гролион не умер от голода, с лихвой окупится тем, что работа пойдет быстрее. Надсмотрщик вяло возражал, ссылаясь на то, что прежние помощники все как один оказались лентяями и неумехами.
В конце концов хозяин неохотно признал его правоту, но тут же добавил:
— Все прежние подмастерья были проходимцами и бродягами без рода и племени. А Гролион — отличный работник, потомок древнего альмерийского рода.
Пока продолжался спор, странник пододвинулся к приоткрытой двери и теперь внимательно осматривал дорогу и окружающий ее лес. Надзиратель развернул свой огромный живот в его сторону и спросил:
— Ты правда аристократ?
— Что? Ах да, правда. Ты не видел притаившегося в зарослях гуля, когда шел сюда?
— Мы заметили его еще утром и прогнали с помощью собак и факелов, — ответил надзиратель.
— Точно? — переспросил Гролион, незаметно приоткрывая дверь чуть шире. На его подвижном лице явно читалось недоверие.
— Давайте теперь обговорим условия, — предложил надзиратель.
Гролион обернулся, словно собираясь выслушать его предложение. Но едва надзиратель заговорил, странник распахнул дверь и рванулся прочь из дома. Однако тут же отлетел назад. Затем сел с ошеломленным видом на пол прихожей, застонал и обхватил руками голову, раскалывающуюся от невыносимой боли.
— Распознающий барьер Фандааля не впускает в дом того, кого не нужно впускать, — объяснил надзиратель. — Но и не выпускает тоже.
— Сними заклятье, — попросил Гролион искаженным от боли голосом. — Ведь гуль уже ушел.
— Он не может, — сказал надзиратель. — Заклятье способен снять только тот, кто его наложил.
— Прежний мастер?
— Вот именно.
— Значит, я попал в западню?
— Так же как и я, — признался хозяин. — До тех пор, пока не закончу работу. Энергетический вихрь, который при этом возникнет, уничтожит всю магию.
— Но ведь он, — странник показал на надзирателя, — приходит и уходит.
— Заклинание само распознает, кого следует впускать или выпускать. Отсюда и его название.
— Вставай, — приказал надзиратель, подталкивая Гролиона концом своего посоха. — Вставай и слушай.
Обсуждение продолжилось. В конце концов просьбу мастера удовлетворили: Гролион будет получать свою порцию эля, лепешек и стигла, пока они не закончат работу. Если он станет лениться или совершит оплошность — порцию сократят. За грубую ошибку могут посадить в сырой и зловонный подвал.
Гролион несколько раз пытался возразить, но безуспешно. Покончив с делами, надзиратель достал из ножен кривой нож с лезвием из черного камня. Провел острием над обеденным столом, словно разрезая невидимую ткань, и в воздухе в самом деле образовался разрез. Из него на стол выпал кусок стигла. Надзиратель снова махнул лезвием, и появился второй кусок. Гролион заметил, что из разрезов, словно из кровоточащих ран, закапала густая бледно-розовая жидкость. Но через мгновение они затянулись, и трапезная приняла обычный вид.
Надзиратель ушел. Хозяин объяснил Гролиону, как готовить стигл, и отправился в мастерскую. У меня появилась возможность поговорить со странником. Он стоял у кухонного стола и отбивал кусок стигла деревянным молотком. Мясо оказалось очень жестким и к тому же пахло плесенью. Гролион, не прекращая работы, бормотал проклятия. Я замельтешил перед его носом, для начала пытаясь привлечь внимание, а затем и завязать разговор.
Гролион поднял голову и заметил меня. Я взлетел выше, затем опустился и снова поднялся под углом, рисуя в воздухе первый значок альмерийской слоговой азбуки. Он с кислым видом следил за мной, продолжая вполголоса проклинать хозяина. Я перешел ко второму знаку, но в этот момент Гролион резко откинул голову назад, а затем плюнул в меня. Слюна склеила мои крылья, и мне пришлось опуститься на кухонный стол, рядом с недоотбитым куском стигла. Я увидел опускающийся прямо на меня молоток и поспешил оставить обреченное тело.
Чтобы найти нового подходящего носителя — толстого шмеля, — мне потребовалось несколько часов. Хозяин трудился в мастерской, подправляя детали узора с помощью щипцов и лекала. Осталось доделать последний луч звезды, а затем расположить в центре тройную спираль — и работа будет закончена.
Гролион снова забрался на дерево. Обхватив ногами ствол и уцепившись одной рукой за толстый сук, новый подмастерье осторожно вытягивал другую вперед, стараясь не касаться усеянной шипами ветки. На многих из них виднелись засохшие тельца крохотных птиц и летучих ящериц, опрометчиво решивших полакомиться гусеницами, ползающими в листве. Странник даже не замечал, что тонкая зеленая трубочка с усеянным острыми иглами открытым концом подобралась к его руке и готова вцепиться в плоть между расставленными пальцами. Все внимание Гролиона было приковано к золотисто-пурпурному альмиранту, только что вылупившемуся из кокона. Бабочка сушила прозрачные крылышки в тусклых лучах красного солнца, едва пробивающихся сквозь переплетение веток.
Гролион нежно подул на крохотное создание, чтобы крылья быстрее высохли. Как только альмирант согнул лапки, готовясь к первому в жизни полету, странник ловко поймал его, посадил в бутылочку с широким горлом, висевшую на шее, и закрыл пробкой, которую все это время держал в зубах. Затем он начал осторожно спускаться и вырвал искусанную руку из зубов зеленой трубки. Острошип почувствовал, что пища ускользает, и потянулся к Гролиону ветвями, пытаясь удержать его на месте. Странник то и дело цеплялся одеждой за колючие ветки, пару раз ему даже пришлось остановиться, чтобы вытащить глубоко впившиеся в кожу шипы.
При этом Гролион непрерывно жаловался на свою судьбу и обещал в будущем много приятного виноватым в его несчастьях. Помимо мастера и надзирателя, занимавших главное место в этих планах, там упоминались и другие имена — как я понял, его недругов из Альмери. Он с такой увлеченностью изливал желчь, что я не нашел ни единой возможности привлечь его внимание. Мне пришлось вернуться в щель в ограде сада, чтобы оттуда продолжить наблюдение за хозяином через окно мастерской.
Мастер стоял на коленях перед незаконченным лучом звезды и покрывал краской орнамент из переплетенных лазурно-голубых колец, слегка ударяя пальцем по тонкой полой тростинке, наполненной серебряным порошком. Высыпав все без остатка, он смахнул крошечной щеткой ворсинку с поверхности луча и поправил выбившуюся из линии крупинку.
На пороге появился Гролион и с недовольным видом протянул мастеру бутылочку с бабочкой. Тот испуганно махнул рукой, останавливая помощника, чтобы капли крови с его расцарапанного локтя случайно не упали на узор. Затем поднялся, обошел вокруг постамента и забрал у странника сосуд.
— Смотри и запоминай, — сказал он, опуская бутылочку на верстак и кивком подзывая к себе Гролиона. — Когда я назначу тебя старшим подмастерьем, эту работу придется выполнять тебе.
— Ты хочешь сказать, что забираться на дерево будет кто-то другой?
Хозяин свысока посмотрел на него.
— Обязанности старшего подмастерья включают в себя и то, что делает младший.
— Значит, у меня просто прибавится работы.
— Взгляни на это с другой стороны, и поймешь, что тебе будут оказывать больше доверия, станут больше ценить твой труд.
— Но ведь я только и слышу: «Подай, принеси», а питаться приходится одними грибами и стиглом.
— Ты должен признать, что эль совсем не плох, — возразил хозяин.
— Но элем сыт не будешь.
— Эх! — вздохнул мастер. — Я так надеялся на тебя, а ты оказался не лучше других!
— А что случилось с другими?
Вопрос Гролиона остался без ответа.
— Хватит болтать! Смотри и учись.
Мастер откупорил бутылочку, двумя пальцами ухватил бабочку за лапку и вытащил отчаянно бьющееся насекомое. Затем положил добычу на подставку из губчатого дерева, взял скальпель с тонким полукруглым лезвием и отсек ловким, точным движением треугольную головку альмиранта.
Бабочка последний раз дернулась в предсмертной агонии. Мастер натянул на лицо маску из тонкой марли и приказал Гролиону сделать то же самое.
— Один неосторожный вздох обойдется нам в десятки чешуек, — объяснил он.
Затем взял крохотную щеточку и принялся осторожно счищать пыльцу с крыльев, собирая чешуйки в две кучки: золотистые — слева, а пурпурные — справа. Вычистив все четыре крыла до бледной полупрозрачной пленки, он собрал со стола чешуйки, медленно и аккуратно всосав их в две полые тростинки.
— День начался неплохо, Гролион, — объявил хозяин. — Думаю, ты честно заработал свою кружку эля и кусок стигла.
Гролион не ответил. Он уже давно не следил за движениями мастера, его больше интересовала полка с манускриптами и гримуарами[86] у дальней стены. У одного из них переплет был из голубой замши — верный признак трудов Фандааля. Мастер перехватил взгляд ученика и прикрикнул на него:
— А ну, живо за работу! Видишь вон ту ветку, что свисает, словно перебитая рука? Нет, слева, рядом с вершиной. Я заметил там кокон зелено-оранжевой расцветки. Не сомневаюсь, что он обещает нам превосходную ноктуиду!
— Я должен заняться своими ранами. Они могут загноиться, — пожаловался Гролион.
— Ерунда! У меня есть целебный бальзам, я дам тебе его сегодня вечером. А теперь полезай на дерево. Если упустишь ноктуиду — не видать тебе сегодня ни эля, ни стигла.
— Слишком быстро у тебя все меняется, — проворчал подмастерье. — Только что ты меня хвалил и обещал повысить в должности.
— Такой уж характер, — усмехнулся хозяин. — Многие пытались исправить меня, но ничего не добились. Тебе тоже придется привыкнуть к перепадам моего настроения. А теперь ступай.
Подмастерье, всей сгорбленной фигурой выражая немой упрек, поплелся обратно к острошипу. Хозяин не спускал с него глаз, и я решил, что нет смысла сейчас следовать за ним. Однако Гролион не стал забираться на дерево. Он замер у подножия, там, где в землю уходили толстые корни, а затем отступил назад, словно дорогу ему преградила неожиданная опасность.
Мастер заметил нерешительность ученика.
— Что там у тебя?
Гролион продолжал завороженно смотреть в переплетение корней со смешанным чувством страха и восхищения.
— Не знаю, — ответил он и осторожно шагнул вперед. — Я никогда не видел ничего похожего.
Мастер подошел ближе, но встал за спиной у странника.
— Покажи где.
Тонкий побег вытянулся к Гролиону, но тот отбросил ветку в сторону и присел, наклонив голову.
— Оно прячется среди корней. Что-то круглое.
Хозяин пододвинулся еще на шаг.
— Ничего не вижу.
— Смотри, — крикнул Гролион, — оно шевелится!
Мастер согнулся пополам, внимательно разглядывая корни.
— Я все еще ничего…
Странник внезапно распрямился и ухватил мастера за горло оцарапанными пальцами, одновременно зажимая ему рот другой рукой. Затем развернул и прижал к стволу возле самой нижней ветки, где шипы были особенно толстыми и длинными.
Один из отростков тут же впился Глориону в запястье, но тот словно не замечал боли и все сильнее прижимал мастера к дереву. Со всех сторон к тому потянулись толстые побеги, почуяв свежую плоть сквозь ворсистую кору. Вскоре они охватили хозяина крепче, чем Гролион. Подмастерье убрал пальцы с горла и губ пленника, но по-прежнему не сводил с него взгляда.
— Только начни читать заклинание, я тут же забью тебе рот землей и оставлю на съедение дереву.
— Здесь нельзя пользоваться магией, — прохрипел пленник. — Барьер между измерениями слишком слаб, очень много случайных возмущений, поэтому даже самое простое заклинание может сработать неправильно.
— Отлично, — сказал Гролион. — А теперь рассказывай. Все по порядку.
Разговор предстоял долгий, и Гролион предусмотрительно высвободил оцарапанного мастера из ветвей и побегов, но продолжал удерживать его на месте. Хоть я и знал эту историю не хуже самого рассказчика, но все-таки заставил себя еще раз выслушать повесть о гнусном предательстве ученика, заручившегося поддержкой деревенского совета. Заговорщики решили воспользоваться плодами моих бескорыстных исследований и с крайней жестокостью отняли у меня труд всей жизни.
— Он всегда мечтал увидеть краски Верхнего мира, — объяснял хозяин. — А я служил у него старшим подмастерьем, командуя двумя младшими. Мы были простыми деревенскими парнями, но быстро набирались ума. Он говорил, что выбрал это место из-за благоприятного расположения. Здесь сходятся лепестки сразу четырех пластов реальности. Из точки их соединения можно попасть в два смежных верхних мира и в один нижний.
Усыпанный зубами побег, чувствуя человеческое дыхание, снова потянулся к губам мастера, но Гролион опять отшвырнул его. Пленник продолжил рассказ:
— Он хотел получить цвет, известный в Верхнем мире как «радужное сияние». В нашем измерении ничего подобного не существует. То, что мы видим здесь, — лишь жалкая имитация красок Верхнего мира. Наша деревня расположена в пределах Сферы Фаллума Искусного — великого мага из Семнадцатой эры. Он повелевал такими могучими силами, что барьер между измерениями в этом месте истончился. Исследования моего учителя подсказали, что именно здесь, и только здесь, можно создать точное подобие Верхнего мира и сохранять его бесконечно долго. Находясь внутри сферы, он стал бы наслаждаться радужным сиянием и другими волшебными красками. Это была мечта всей его жизни.
Далее шли подробности. Подобие Верхнего мира внутри сферы начало бы само воссоздавать и поддерживать себя, если бы получилось составить сложный узор из уникального материала: цветных чешуек четырех видов бабочек. Их личинки живут лишь на ветвях удивительного дерева острошипа и находятся с ним в своеобразном симбиозе. Птицы и летучие ящерицы, охотясь за ними в сплетении ветвей, натыкаются на шипы и становятся пищей для дерева, а гусеницы, в свою очередь, питаются его соком.
Это дерево обладает уникальной способностью существовать сразу в нескольких слоях реальности, хотя в каждом из них имеет особую форму. В верхнем его можно считать животным. Там оно охотится за блуждающими душами мелких существ, оставивших наш мир. В нижнем дерево превращается в покрытого шипами змея. Способ его питания отвратителен и не совсем понятен. Сок острошипа содержит компоненты из всех трех миров. Затем они попадают в организм гусеницы, преобразуются в нем, пока сама гусеница превращается в бабочку, и в конце концов выделяются в виде цветных чешуек на ее переливчатых крылышках. Если собрать эти чешуйки и расположить их в определенном порядке, получится узор, способный создать подобие Верхнего мира. И тогда можно будет своими глазами увидеть радужное сияние.
Гролион, слушавший мастера с напряженным лицом, обдумывая каждое слово, задал давно ожидаемый мною вопрос:
— Насколько ценно это радужное сияние?
— Оно бесценно, — ответил хозяин, и алчное пламя вспыхнуло в глазах подмастерья. — И совершенно бесполезно.
Гролион нахмурил густые брови.
— Как это?
— Оно способно существовать только в подобии Верхнего мира, а это подобие можно создать только здесь, в точке соединения слоев реальности.
Гролион оглянулся на мастерскую.
— Значит, эту звезду нельзя унести отсюда или разобрать, а потом соединить снова в другом месте?
— Стоит сдвинуть хоть одну крупинку — и узор разрушится, а заодно уничтожит и тебя, и меня, и этот дом, и, возможно, всю деревню.
Лисье лицо странника сделалось совсем мрачным.
— Рассказывай дальше.
— Прежний мастер построил этот дом и посадил в саду острошип. Деревенский совет был рад появлению нового человека. В последние годы по дороге почти никто не ездил, и наша торговля пришла в упадок. Они договорились с мастером о том, что дадут ему помощников и обеспечат всем необходимым, а он за это позволит всей деревне лакомиться стиглом.
— Кто такой этот стигл?
— Огромное чудище, плавающее в безбрежном океане соседнего измерения, хотя и «океан», и «плавающее» — неточные слова, лишь приблизительно описывающие то, что там происходит. Мастер отдал совету свой нож, которым можно резать стигла: просто проводишь лезвием в воздухе — и кусок сам падает тебе в тарелку. И так повторяется при каждом движении. С тех пор мы не знаем голода.
— Полезный инструмент.
— Увы, — вздохнул хозяин, — он тоже действует только здесь, где барьер между измерениями тоньше, чем в других местах. Достаточно отойти на милю в сторону — и пользы от него будет не больше, чем от обычного ножа.
Гролион поскреб щетину на подбородке.
— А стигл не сердится, когда от него отрезают куски плоти?
— Мы никогда не задумывались над этим. Совет заключил договор, и поначалу все шло хорошо, за исключением того, что дерево разрослось слишком буйно. Ему требовалось все больше пищи. К птицам и ящерицам добавились сбившиеся с дороги путники. Но и это еще не все. Толстые побеги стали тянуться по ночам через всю деревню, они залезали в окна и даже выламывали хлипкие двери. А утром жители деревни находили свой скот мертвым. Дерево высасывало из животных всю кровь до последней капли. А затем оно принялось и за детей. Совет пожаловался мастеру, но тот был слишком занят своей работой. В конце концов, что значат несколько погибших детей — вместо которых всегда можно родить новых — в сравнении с исполнением его возвышенной мечты? Он порекомендовал совету укрепить двери. Однако совет пригрозил забрать у него помощников и лишить всякой поддержки. Тогда мастер установил распознающий барьер Фандааля, не пускающий дерево за пределы сада. Но и нам он тоже не давал выходить наружу.
Я с горечью подумал о том, как недальновидно поступил совет, не позволив мне завершить работу. Дальнейшую часть рассказа я старался не слушать: слишком неприятно было вспоминать, как подмастерья, пока я спал, напоили моего хранителя отравленным медом, а затем, вооружившись ножами, прокрались ко мне в спальню.
Эти трусы одновременно набросились на меня с трех сторон, решив взять сонным. Я попытался защищаться, но без помощи волшебства мало что мог им противопоставить. Однако тот, кто постиг тайны Трех Цветов Магии, никогда не забывает об осторожности. Как только я понял, что обречен, то тут же скрылся в заранее подготовленном убежище в четвертом измерении, чем немало удивил этих подлых предателей. К несчастью, они слишком изувечили мое тело, так что барьер между мирами преодолела только моя духовная сущность.
— Он оставил нам лишь свое тело, — рассказывал мой бывший помощник Гролиону. — Мы положили его в свинцовый гроб, покрытый изнутри сурьмой. Он не может восстановить прежний облик, но часто переносит сюда свой дух из тайного убежища, вселяется в тело какого-нибудь насекомого и шпионит за мной. — Мастер сглотнул и пожаловался: — Что-то укололо мою лодыжку. Избавь меня от этого мерзкого дерева. Клянусь, что не причиню тебе вреда.
Гролион отбросил побег, впившийся в ногу мастера, и сбил палкой другой, пытавшийся заползти ему в ухо. Затем освободил пленника от сжимавших его толстых веток и оттащил подальше от дерева. Бедняга едва не задохнулся от боли. Пятна крови, пропитавшие одежду на спине и ягодицах, отмечали те места, где острые шипы добрались до его плоти.
Гролион разорвал рубашку мастера на полосы и связал ими его руки и ноги. Затем отправился в мастерскую и еще раз осмотрел звезду. Тут его внимание привлек манускрипт Фандааля. Странник потянулся к синему переплету и почти коснулся его, когда из книги с резким щелчком вылетела ослепительно белая искра. Взвизгнув, Гролион отдернул руку и затряс ею, а потом сунул обожженные пальцы в рот. Он вышел из мастерской и уселся на садовой скамейке, расположенной на полпути от двери к дереву. Закинув ногу на ногу и обхватив большим и указательным пальцем острый подбородок, он задумался. Время от времени он оборачивался и смотрел то на окна мастерской, то на дерево, а иногда и на связанного хозяина.
Несколько минут спустя он окликнул пленника:
— Ты сказал, вас было трое. Где же остальные?
Косой взгляд мастера в сторону острошипа показался красноречивей любого ответа.
— Понятно, — сказал Гролион. — И со мной в конце концов случилось бы то же самое?
Глаза мастера беспокойно забегали.
— Понятно, — повторил странник и снова задумался. — А где этот свинцовый гроб?
— В склепе, — ответил хозяин. — В саду, за фонтаном с поющей рыбой. Но если ты откроешь гроб, прежний мастер оживет. И первым делом скормит тебя дереву. Он и раньше не заботился ни о чем, кроме своего радужного сияния, а сейчас наверняка еще больше ожесточился, после того как мы убили его, а также тех насекомых, в телах которых он пытался сюда вернуться.
Гролион отправился взглянуть на склеп. Вход загораживала тяжелая квадратная каменная плита с металлическим кольцом у одного края. Странник ухватился за кольцо и потянул. Где-то внизу пришли в движение невидимые механизмы, и с противным скрежетом гранита о гранит плита отошла в сторону, открывая ведущие вниз ступени.
Я не полетел за ним. Надписи на крышке моего гроба причинили бы мне страшную боль, для этого их и нанесли. Я укрылся в трещине стены над головой у мастера и ждал, что произойдет дальше.
Мне прекрасно было известно, что увидит Гролион: потрескавшиеся стены и сырой шершавый пол погруженного во мрак склепа. Свет проникал туда только сквозь две небольшие зарешеченные отдушины, выходящие к ограде сада. Возле нижней ступеньки лежали обернутые в плотную ткань останки двух моих подмастерьев, а также случайных путников, которые, спасаясь от прирученного надзирателем гуля, попросили убежища в этом доме, после чего вынуждены были остаться здесь навсегда. Одну из стен раскололи корни острошипа, зарывающиеся все глубже в землю.
А на возвышении у дальней стены склепа покоился гроб с моим телом. Оно не было ни мертвым, ни живым, а находилось в состоянии, которое принято называть неопределенным. Я не рассчитывал, что Гролион отважится приподнять крышку и заглянуть внутрь. Он был не настолько глуп, чтобы позволить любопытству взять верх над осторожностью в этом темном зловонном склепе.
Он выбрался наружу, навстречу лучам красного солнца, и посмотрел на мастера, нахмурив брови.
— Сегодня работать не будем, — объявил он. — Мне нужно все обдумать.
Хотя стояло полное безветрие, ветви острошипа вновь зашевелились. Дерево все еще ощущало запах человека. Толстый побег с усеянной зубами трубкой потянулся к нему по траве. Хозяин, по-прежнему связанный, в отчаянии попытался отодвинуться подальше. Гролион наступил каблуком на побег, отшвырнул его обратно и оттащил хозяина к стене мастерской. Затем бросил быстрый взгляд на дерево и снова отправился полюбоваться звездой. Полагая, что за ним никто не наблюдает, странник не следил за выражением своего лица, и все его мысли были видны мне как на ладони. Дерево оставалось неразрешимой проблемой; узор, даже если его удастся закончить, не принесет никакой пользы, поскольку его нельзя забрать отсюда; книга Фандааля обладает большой ценностью, но не дается в руки.
Он вернулся к мастеру.
— Что произойдет, когда узор будет закончен?
— Он создаст подобие Верхнего мира и сам растворится в нем.
— А мы сможем войти туда?
Связанный хозяин отрицательно покачал головой.
— Энергия Верхнего мира слишком мощна даже в его подобии. Мы или расплавимся, или сгорим в ней.
— Но прежний мастер собирался в него войти.
— Он многие годы тренировал свое тело, чтобы вынести любую жару. Именно поэтому нам было так трудно его убить.
Гролион беспокойно зашагал вокруг.
— Значит, мы заперты в этом доме с растением-вампиром в саду и волшебным узором, который уничтожит нас, если мы что-то сделаем неправильно. Только прежний мастер до конца понимал, что он создает. Но если я воскрешу его, он, скорее всего, скормит меня дереву, чтобы получить материалы для завершения работы.
— Да, именно так все и будет.
— Я справлюсь с этим! — воскликнул Гролион, гневно потрясая кулаком. — Даже из самой безнадежной ситуации можно выбраться, проявив хитрость и изворотливость. Я найду выход.
— И что ты собираешься делать?
— Для начала я избавлюсь от посредника.
Пленник хотел спросить, что означают эти слова, но тут из дома послышался голос надзирателя, а через мгновение его живот показался в арке двери. Он сразу заметил связанного мастера, но лишь поинтересовался с невозмутимым видом:
— Как продвигается работа?
Хозяин уже открыл рот, чтобы ответить, но Гролион опередил его.
— Теперь я здесь распоряжаюсь, и меня не устраивают прежние условия. Я собираюсь их изменить.
Он с угрожающим видом шагнул к надзирателю.
— Что ты задумал? — закричал толстяк, и его заплывшие жиром щеки испуганно затряслись.
Он поднял пухлые руки, чтобы защититься, но Гролион просто отбросил их в сторону, как отбрасывал отростки дерева. Затем открыл клапан ножен и схватился за нож для стигла. Нажал на кнопку, и острое лезвие выскочило из рукояти.
— От него тебе не будет никакой пользы, — предупредил надзиратель. — Им можно только резать стигла.
— Вот и хорошо, — ответил Гролион.
И он направился к дереву своей особой походкой на полусогнутых ногах. Надзиратель опустился на колени и развязал путы мастера. Оба они остались на месте, не решаясь приблизиться к острошипу.
Мой шмель выбился из сил, но я заставил его полететь за странником.
Гролион подошел к стволу дерева. Извивающиеся отростки тут же потянулись к нему, дерево не кормили по-настоящему уже много дней. Странник быстро провел черным лезвием горизонтальную черту в воздухе на уровне своей головы. Из разреза закапала кровь, покрывая его волосатые руки розовыми пятнами. Не обращая на них внимания, Гролион сделал еще два надреза, проводя ножом вниз от каждого из краев первого. Затем провел еще одну горизонтальную линию на уровне колена. Потом зажал нож зубами и погрузил обе руки в разрез по углам получившегося четырехугольника. Потянул на себя и оторвал огромный, размером со спальный матрас, кусок стигла, тут же упавший на выложенную камнем дорожку.
Гролион отступил на шаг. Отростки острошипа ощупали воздух над капающей из разреза кровью, затем дружно устремились вниз и впились в мясо тысячами зубов. Еще один кусок рухнул на дорожку, и дерево протянуло к нему новые побеги.
Странник на мгновение замер, наблюдая за этой картиной, а потом снова взялся за нож, повторив те же действия. Третий кусок со шлепком свалился к корням дерева, которое тут же принялось его жадно высасывать.
— Теперь займемся узором, — объявил Гролион.
Он сложил нож, сунул его в карман и полез на дерево, занятое едой. Странник забирался все выше, не обращая внимания на порезы и царапины от шипов, и методически снимал с ветвей коконы, как уже готовые раскрыться, так и недавно появившиеся. Добычу он складывал себе в рубашку, пока та не раздулась. Собрав все коконы до единого, он начал спускаться. Оказавшись внизу, вырезал еще один кусок стигла, а затем направился к мастерской.
— Ступайте за мной! — бросил он через плечо.
Надзиратель и хозяин, обменявшись растерянными взглядами, поплелись за ним. Я выбрал место, откуда мог проследить за дальнейшими событиями. Гролион подошел к столу и высыпал на него коконы. Взял скальпель и разрезал один из них, пока мастер с открытым от удивления ртом наблюдал за его действиями.
Сквозь разрез я увидел почти созревшего альмиранта. Гролион с удивительной ловкостью вытащил его, положил слегка подрагивающее существо на стол и расправил ему пинцетом крылышки. Подышал на влажную пленку, помогая ей высохнуть, затем повернулся к мастеру и скомандовал:
— Собирай чешуйки!
Не найдя что возразить, мастер принялся за работу. Тем временем Гролион сообщил надзирателю, что тот должен отделить друг от друга коконы разных бабочек, а затем отсортировать их по степени созревания. Губы толстяка удивленно свернулись в трубочку, и он хмуро проговорил:
— Я не стану…
Гролион молча засадил ему кулаком в челюсть, и надзиратель повалился на пол. Странник снова приблизился, занес ногу для удара в живот и вопросительно посмотрел на поверженного противника. Надзиратель тут же изменил решение, поднялся на ноги и, вздрагивая от страха, принялся выполнять приказание.
Шло время. Дерево продолжало насыщаться, мужчины не прекращали работать. Чешуек становилось все больше. Гролион извлек последнюю почти созревшую бабочку и обернулся к мастеру.
— Этого хватит?
Тот посмотрел на заполненные чешуйками тростинки и удивлено пробормотал:
— Думаю, что хватит.
— Тогда начинай. А ты, — Гролион обернулся к бывшему надзирателю, — станешь ему помогать и подавать тростинки, когда он попросит.
Они взялись за дело, а новый начальник вернулся к дереву. Острошип, наконец-то получивший достаточно пищи, взамен прежних маленьких отростков теперь вытянул к стиглу самый крупный — толщиной с ногу Гролиона, усыпанный шипами величиной с его большой палец. Массивная трубка впилась в один из двух еще не съеденных кусков и начала высасывать его, громко причмокивая и отвратительно подрагивая. Громадная пластина мяса за несколько мгновений превратилась в высохший коврик.
— Нужно, чтобы ты не отвлекался, — произнес Гролион, доставая из кармана нож с черным лезвием.
Странник вырезал из воздуха новый кусок стигла, вдвое больше прежних, и бросил его рядом с уже высосанным. Тонкие трубочки тут же потянулись к нему, а мгновением позже и толстая также впилась зубами в новую добычу. Дерево задрожало, и откуда-то из переплетения ветвей донесся стон наслаждения.
Гролион вернулся в мастерскую. Оба работника, стоявшие на коленях возле узора, встревоженно обернулись, но он лишь махнул рукой.
— Все в порядке, — сказал он почти добродушно. — Скоро мы забудем обо всех неприятностях. Продолжайте работу, а я пока осмотрю другие комнаты.
Странник вышел из зоны видимости, и теперь я слышал лишь звон и стук падающих на пол предметов. Вскоре он появился в саду с туго набитым полотняным мешком. Оставив свою ношу возле двери мастерской, Гролион снова подошел к дереву, уже расправившемуся с последним куском. Трубочки опять принялись ощупывать воздух. На лисьем лице странника появилось удивленное выражение. Он снова вынул нож, встал на цыпочки и сделал новый надрез, затем наклонился почти до земли и провел последнюю линию. На дорожку упала огромная пластина стигла, окатив Гролиона вязкой розоватой жидкостью. Он отряхнулся, а потом отправился умываться к фонтану с поющей рыбой, тут же зазвучавшей громче, почувствовав, что вкус воды изменился. Тем временем дерево закорчилось в экстазе, разбросав отростки во все стороны.
Мастер и надзиратель уже заканчивали составлять звезду. Первый из них выложил цепочку из пунцовых чешуек напротив сверкающего треугольника из белого перламутра и протянул руку за тростинкой, наполненной угольно-черной пыльцой. Затем привычным движением вывел спираль в середине узора, вытряхивая по нескольку чешуек за один раз.
Закончив с черными, он вернулся к золотым и зеленым, как глаз василиска, — самым редким из всей палитры острошипа. Надзиратель как раз протягивал ему очередную тростинку, когда в дверях появился Гролион, мокрый с головы до ног, сгибающийся под тяжестью мешка с награбленным.
— Как дела? — спросил он, свободной рукой указывая на узор.
— Скоро закончим, — ответил мастер, сам удивленный собственными словами.
— Так заканчивай, — проворчал Гролион. — Я и так потратил здесь впустую уйму времени.
Я понял, что настало мое время, и подлетел ближе. Но Гролион услышал мое жужжание и самым бесцеремонным образом отмахнулся от меня. Отброшенный к двери, я упал на пол с поврежденным крылом. Странник наклонился и с хмурым видом уставился на меня, а затем занес надо мной огромный каблук.
— Смотрите! — закричал вдруг надзиратель.
Смертельный удар каблуком так и не состоялся. Все замерли, вперив взоры в одну точку над центром звезды, где, едва мастер уложил последние чешуйки, вспыхнула яркая искра. Она разрасталась, питаясь как будто самим воздухом, и через мгновение превратилась в пламенеющий шар величиной сначала с горошину, потом с кулак, с голову и еще больше. Старательно выложенная на подставке звезда, как в зеркале, отразила переливающееся сияние немыслимых оттенков шара, теперь уже достигшего размеров винной бочки, и слилась с ним.
Трое мужчин восхищенно смотрели на игру красок, какие мало кому из смертных посчастливилось видеть. Но я перестал думать о них, несмотря на подлое предательство и все мучения, которые за ним последовали. Я поджал измятое крыло, согнул лапки и оттолкнулся ими, устремляясь навстречу свету, убеждая себя, что три здоровых крыла сумеют выдержать шмелиный вес.
И все-таки меня сносило в сторону от цели. К тому же я попался на глаза хозяину. И он сразу понял, что это не простой шмель. Обошел вокруг подставки, где чешуйки причудливого узора одна за другой вливались в сверкающий шар, и замахнулся на меня рукой, все еще сжимавшей последнюю тростинку. Я неуклюже вильнул в сторону, последние перламутровые чешуйки коснулись моей спины, но сам удар прошел мимо. Теперь я оказался возле Гролиона, и он снова отмахнулся от меня, как и в прошлый раз, задев мои крылья кончиками пальцев. Я завертелся в воздухе, потерявший ориентацию и беспомощный, — но теперь меня отбросило прямо в светящийся шар!
Я пролетел сквозь огненную стену и услышал жалкий предсмертный писк шмеля, чья плоть расплавилась в этом маленьком подобии совершенного мира, появившемся в нашей реальности. Освобожденный от телесной оболочки, я ощутил полный, невыразимый восторг соприкосновения с Верхним миром, восхитительные краски которого излечили мои душевные раны. Я наконец-то увидел радужное сияние и еще десять тысяч других цветов и оттенков, которыми, возможно, не любовался еще ни один из смертных. Я испытал невероятное, мучительное, лишающее сил чувство восторга.
Где-то там, за стеной света, мастер, надзиратель и странник думали о своих приземленных делах. Но сейчас меня не заботили ни они сами, ни их жестокие замыслы, ни даже жалкий набор костей и плоти, в котором когда-то была заключена моя душа и который сам теперь оказался заперт в свинцовом гробу, покрытом изнутри сурьмой.
Они боялись моей мести, но я не собирался никому мстить. Что было, то прошло, а я обитал теперь в Верхнем мире. Я изнемогал от восхищения, растворялся в невыразимом блаженстве.
Человек, назвавшийся Гролионом, ошеломленно смотрел на разноцветный шар, прекративший расти, как только в него влетел шмель. Звезда полностью растворилась в его сиянии, и теперь шар завис в воздухе над пустой подставкой. Странник с любопытством протянул к нему руку, но Шалметц — человек, завершивший узор, — одернул его.
Гролион развернулся со свирепым видом и сжал кулак, но тут же успокоился, когда Шалметц сказал:
— Стоит коснуться его — и ты растаешь быстрее, чем льдинка, брошенная в костер.
Гробленс, бывший надзиратель, тоже опустил руку, поначалу потянувшуюся навстречу сияющему шару. Затем с кряхтением поднялся на ноги.
— Все кончилось? — спросил он.
— Похоже на то, — согласился Шалметц, не сводя глаз с шара.
— Проверь ее. — Странник кивнул на голубой манускрипт, стоящий на полке.
Шалметц провел пальцами по корешку книги.
— Никаких искр.
Гролион властно протянул к ней руку. Шалметц не посмел возразить, лишь жалко скривил губы.
— Можешь забрать ее. А я снова займусь разведением рыб.
— Верни мне нож, — произнес толстяк. — От него нет пользы нигде, кроме точки пересечения миров.
— Я сохраню его на память, — усмехнулся человек с лисьим лицом.
Шалметц посмотрел в окно.
— Он нужен нам, чтобы кормить дерево. Похоже, стигл пришелся ему по вкусу.
И не просто по вкусу. Острошип стал теперь в полтора раза выше, чем был утром, и намного толще. Да к тому же агрессивнее.
— Я отрежу ему еще один кусок, — сказал Гролион, — чтобы отвлечь его, когда мы пойдем отсюда прочь. А когда все это останется в прошлом, мне будет все равно, как вы с ним поступите. Хотя я бы посоветовал сжечь его.
Шалметцу и Гробленсу такой план не понравился, но прежде, чем они успели что-то возразить, странник приблизился к дереву. Он снова сделал несколько глубоких и длинных надрезов, и еще один огромный кусок стигла упал перед беспокойно ощупывающими окрестности отростками. Дерево набросилось на новую добычу с пугающей жадностью.
Закончилось все весьма отвратительно: в то время как маленькие трубочки присосались к мясу, длинный побег, разросшийся до ширины человеческих плеч, устремился к разрезу в воздухе, из которого капала розовая кровь. Прежде чем рана затянулась, он успел нырнуть внутрь.
Конец трубки пропал из вида, но он каким-то образом по-прежнему соединялся с отростком. Через мгновение он завибрировал, пропуская сквозь себя кровь и большие куски мяса, словно змея, заглатывающая одного за другим целый выводок поросят.
Дерево низко, протяжно загудело, и в этом звуке одновременно слышались удовольствие и неутолимый голод. Ствол вытянулся и раздулся еще больше, а с самых крупных ветвей свесились новые зубастые отростки. Человек с ножом едва успел отбежать, когда корни дерева, растущие с такой же скоростью, как и ствол, начали разрушать садовую ограду и разрывать выложенные камнем дорожки. Затем они перевернули фонтан, поющая рыба взлетела в воздух и, задыхаясь, прохрипела свою последнюю песню.
Странник развернулся и побежал, спотыкаясь об извивающиеся корни и вывороченные из земли камни. Шалметц и Гробленс выскочили из мастерской, как только побеги дерева застучали по ближней к саду стене. Мгновением позже она треснула от пола до потолка. Перекрытия обрушились, за ними посыпались обломки второго этажа. Однако переливающийся всеми красками Верхнего мира шар с блаженствующим в нем прежним хозяином дома остался невредим. Он все так же сверкал сквозь клубы пыли.
Мешок с награбленным завалило рухнувшей крышей, но странник быстро отыскал его. Он ухватился за конец балки и нечеловеческим усилием сумел приподнять и сдвинуть ее в сторону. Но едва Гролион ухватился за мешок, как раздался вибрирующий от ужаса крик Шалметца.
Странник обернулся и увидел, что дерево, выросшее уже до угрожающих размеров, нависает над разоренным садом, словно грозовая туча. Побег, раздувшийся настолько, что теперь в него поместилась бы целая лошадь, продолжал выкачивать из другого измерения плоть стигла. Тяжелый гул висел в воздухе, земля под ногами непрерывно сотрясалась под натиском корней, тянущихся все дальше за пределы сада.
Однако вовсе не дерево испугало Шалметца и заставило его вместе с надзирателем рвануться по коридору к прихожей и наружной двери. От того места, сквозь которое толстый побег проник в другое измерение, теперь расходилась вверх и вниз широкая трещина в реальности. Она уже достигла земли и разрывала камни с такой же легкостью, как и воздух. И за ней смутно угадывались очертания чего-то темного и огромного.
Странник в оцепенении наблюдал за этим зрелищем, судорожно вцепившись в мешок с добычей. Гигантская звериная морда со щупальцами разной длины на кончике носа протиснулась в щель между мирами, разбрасывая во все стороны комья земли и обломки камней. Она приближалась с каждым мгновением, и теперь уже стал заметен побег острошипа, присосавшийся к мягкой плоти под ее нижней челюстью. Вокруг этого места кожу чудовища покрывало множество шрамов, три из которых до сих пор сочились густой розовой кровью.
Оно уже просунуло в щель голову, за ней показалось длинное туловище, которое то сжималось, то раздувалось. Похожие на толстые лапы плавники без устали молотили воздух. У этого существа не было глаз, но оно вытянуло щупальца прямо к дереву, как будто чуяло, где находится враг.
Затем два самых крупных из них ухватились за трубку побега и с громким треском вырвали его вместе с куском собственной плоти. Из глубокой раны хлынула кровь, но еще одно щупальце поменьше тут же прикрыло ее своим плоским, словно лист, концом.
Когда непрерывный поток пищи прекратился, дерево взревело густым низким голосом, подобным звукам органа. Сдавленный щупальцами побег отчаянно задергался, и все ветви и побеги острошипа устремились навстречу чудовищу, оказавшемуся не только источником питания, но и угрозой. Стигл отбил атаку, разинул гигантскую пасть, до этого прятавшуюся в переплетении щупалец, и выпустил шипящую струю пара. Затем из пасти высунулся длинный толстый язык, усеянный изогнутыми шипами и трехгранными зубьями.
Щупальца ухватились за ствол дерева и потянули его к пасти чудовища. Острошип вцепился в них всей массой своих колючих ветвей и побегов. До странника донеслись звуки борьбы: треск, скрип, стоны, рычание и шипение.
Земля под ногами у Гролиона вновь затряслась, когда стигл вырвал дерево из почвы вместе с корнями.
«Пора уходить», — решил странник и повернулся к двери. Но тут он обнаружил, что прямо перед ним мельтешат и изгибаются корни острошипа, осыпая все вокруг комьями земли и мелкими камнями. Один из булыжников попал в голову Гролиона. Он осторожно двинулся вперед, тщательно выбирая место для каждого шага, но все равно с трудом находя опору. Земля все еще ходила ходуном, к тому же мелкие корни то и дело хлестали Гролиона по ногам, словно плети. Сначала он получил чувствительный удар по ноге, отбросивший его в сторону, затем другой корень, толщиной с палец, рубанул по запястью.
Рука онемела от удара, и мешок упал на землю между двумя корнями. Опасаясь, как бы они не сомкнулись, зажав его руку, Гролион все же потянулся за добычей. Однако он так и не успел коснуться мешка. Стены склепа, над которым стоял странник, наконец-то рухнули, и земля осыпалась, увлекая за собой и его добро. Гролион сам едва удержался на краю глубокой ямы.
Он бросился прочь, уворачиваясь от ударов корней, хлещущих со всех сторон, заскочил в дом и помчался по коридору к двери. «Я еще вернусь за мешком», — убеждал он себя.
За спиной у Гролиона из щели между мирами выплывал длинный гибкий хвост стигла, заканчивающийся парой острых шипов. Теперь чудовище могло использовать его для атаки на дерево, и это преимущество оказалось решающим. Хотя колючие ветки и побеги продолжали вырываться из щупалец стигла и вгрызаться в него, разбрызгивая кровь и вырывая куски плоти, неравная битва близилась к завершению.
Щупальца отрывали одну за другой ветви дерева, обламывали корни и бросали все это в яму, образовавшуюся на месте склепа. Яростный рев острошипа перешел в отчаянный вопль, а затем в жалобные стоны.
Вскоре все кончилось. Стигл разорвал огромное дерево на куски и побросал их в яму. Затем задрал хвост и, вероятно выражая презрение, оросил обломки розовой жидкостью. Дерево и листва неожиданно вспыхнули пламенем ярко-алого цвета, и густой столб дыма поднялся высоко в небо.
Стигл, так и не опустившись на землю, облетел вокруг костра, как будто осматривая его с разных сторон. Затем остановился возле светящегося подобия Верхнего мира, которое неподвижно висело в воздухе, ничуть не потревоженное жестокой битвой. Казалось, что безглазое чудовище любуется игрой постоянно меняющихся цветов и оттенков. Одно из маленьких щупалец вытянулось в сторону шара, прикоснулось к нему, замерло на мгновение, словно обдумывая, какова на вкус эта красота, потом обвилось вокруг него и целиком засунуло в пасть.
Чудище развернулось и исчезло в щели между мирами. Разрез в воздухе мгновенно затянулся, и только горящие останки дерева и развороченный сад напоминали теперь о том, что здесь произошло. Человек, назвавшийся Гролионом, наблюдал последнее действие драмы с холма возле дороги. Там же оказались и Шалметц с Гробленсом. Второй из них до сих пор не пришел в себя от поспешного бегства и мог сейчас думать только о любимых пирожках с вареньем. Зато первый бодро поприветствовал бывшего помощника:
— Итак, Гролион, — если, конечно, это твое настоящее имя — ты должен признать, что ситуация изменилась.
Странник не был расположен к долгому спору и молча врезал Шалметцу в челюсть, отчего тот отлетел к дороге и больше не решился что-либо возразить. Вместе с Гробленсом он направился обратно в деревню. А странник остался ждать, когда догорит жуткий костер. К вечеру, когда пламя наконец погасло, он вернулся к дому мастера.
От дома остались одни развалины. Яма на месте склепа была заполнена отвратительно пахнущими головешками. Ни мешка, ни его содержимого странник так и не нашел. Один лишь свинцовый гроб ничуть не пострадал. Выгравированные на крышке символы защитили его от иномирового огня. Он даже не нагрелся.
С помощью каната и блока странник вытащил гроб из ямы. В сарае, где хранился инструмент, он нашел старую тачку, погрузил на нее свинцовый ящик и покатил прочь от покрытого копотью пепелища. Странника заинтересовали знаки на крышке, он надеялся, что это были сильные заклинания.
Выбравшись на дорогу, он остановился и снял крышку с гроба. К его разочарованию, ни золота, ни драгоценных камней внутри не оказалось. Только разложившаяся плоть и гнилые кости. Ему не досталось даже перстня или украшения из слоновой кости. Бормоча проклятия, странник вывалил мощи в придорожную канаву. Оставался еще сам гроб. Вырезанные на крышке символы могли оказаться полезны. Однако через мгновение странник заметил, что надпись исчезла с опустевшего гроба.
И все же человек решил, что хорошо запомнил большую часть из них. Завтра он снова выгравирует символы на свинцовой крышке, затем разрежет мягкий металл на броши и амулеты, которые позже продаст на ярмарке в Азеномее. И кто знает, как все дальше повернется?
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В начале 1960-х, когда я был еще непоседливым подростком, мой брат увлекся фантастикой. Он вечно разбрасывал журналы и книги в мягких обложках по всему дому, и я поневоле поднимал и читал их. В одном из номеров «Galaxy» был напечатан рассказ «Хозяева драконов», написанный неким Джеком Вэнсом. Я прочел его и пришел в полный восторг.
Когда мне исполнилось двадцать, я уже экономил на чем только мог, чтобы купить новую фантастическую книгу и прочитать, — я делал это с бешеной скоростью. Если получалось найти томик Вэнса или журнал с его рассказом, я полагал, что день особенно удался.
К тридцати годам я охладел к фантастике и стал отдавать предпочтение детективам. Но если мне встречалась книга Вэнса, я непременно ее покупал. Однажды, будучи в отпуске, я весь день пролежал на кровати в гостинице, читая «Suldrun's Garden», первый роман цикла «Lyonesse». Теперь, спустя сорок пять лет после знакомства с книгами Джека Вэнса, он остается единственным автором, которого я перечитываю с прежним восторгом, снова попадая под его чары.
Было бы справедливо, если бы его именем назвали новые города, величественные площади и живописные бульвары.
Мэтью ХьюзДВЕРЬ КОПСИ Терри Доулинг
В нижеследующем остроумном рассказе автор проведет нас через загадочную дверь в места по ту сторону пространства и времени и покажет, что не всегда гонку выигрывает быстрейший, а битву — сильнейший…
Войдя в лабораторию тем весенним утром, Амберлин Малый застал своего слугу Диффина пялящимся в Умное Окно. Лаборатория располагалась на самом верху восточной башни замка Фарнесс и выходила на серебристые воды Скома, за которым до дальнего Асколеза тянулся Разбойничий лес. И здесь, более или менее покончив с домашними делами, неизменно оказывался Диффин, любующийся старым багровым солнцем, которому свойства стекла возвращали золотое сияние молодости. Амберлин не в первый раз за утро задумался, не нашел ли этот тощий верзила нового способа выскользнуть из-под связующего заклятия.
— Диффин, я же объяснил тебе все в подробностях. Ты должен был обсудить с братьями Анто состояние двери Копси и немедленно вернуться с докладом.
Долговязое тело с тощими болтающимися конечностями содрогнулось — старый волшебник понадеялся, что в подобострастном трепете, хоть и подозревал иную причину: сдерживаемое веселье. Затем длинное лицо слуги неохотно отвернулось от окна.
— Нет, хозяин. Там была еще одна подробность. Видишь, я все записал на грифельной дощечке. Ты сказал: немедленно вернуться с докладом сюда. Поскольку «сюда» было здесь, я выполнил приказ и тотчас поспешил назад.
— Но я находился в саду! Кое-кто опять не полил лиллобеи и квентины. Ты что, не слышал, как они плачут?
— Вовсе не слышал. Я думал только о твоем поручении. А поскольку тебя здесь не было…
Амберлин вскинул ладонь.
— Понятно. Что ж, теперь я здесь и перебираю в уме наказания. Что поведали братья?
— Что дверь Копси и вправду, как ты предсказывал, вполне оформилась и что она наверняка продержится целый день, прежде чем снова ускользнуть. Братья, согласно твоему совету, скрыли ее за ложной ширмой и впредь намерены соблюдать договор во всех отношениях. Когда ты найдешь способ войти, им причитается полная четверть от всего, что обнаружится за дверью.
— И как они к этому относятся?
— Радостно улыбаются, хозяин, и, между прочим, они заметили, что третья часть сделала бы тебя истинным благодетелем стражи. Они в самом деле надежные, добродушные парни, вопреки всему тому, что болтают люди, знающие их не так хорошо, как ты.
— Право! Ты им сказал, что я осведомлен об их пресловутых хитростях?
— Именно так и сказал, хозяин. Они вряд ли поняли «осведомлен» в том его смысле, в котором это слово употребляешь ты, но сказали, что им всегда приятно, когда их искусство ценят в полной мере.
— Больше ты им ничего не говорил?
Диффин помотал головой — плохо закрепленная челюсть вздрогнула.
— Только — что меня зовут Диффин, — на случай, если они запамятуют, кого следует благодарить.
— А они ничего больше не добавили?
— Ничего. Я бы записал на дощечке. А, постойте, вспомнил. Они надеются увидеть вас за два часа до полудня.
— Что? Уже сейчас? Диффин, как ты медлителен!
Слуга, изображая задумчивость, выставил вперед длинный подбородок.
— Может, запись на дощечке стерлась? Это бы многое объяснило.
— А может, тебе стоит сходить за моей Связующей Книгой, чтобы мы освежили тебе память о самых поучительных аспектах истинного послушания?
— Так ведь некогда уже, хозяин! Я, пока прибирался, заодно перенес самые недобрые книги в библиотеку западной башни — чтобы они насладились разнообразием. К тому же, вы знаете, книга эта тяжелая и сейчас стоит на самой верхней полке. Не лучше ли вам избавить себя от беспокойства — а я бы в наказание посидел здесь, усердно бы понаблюдал, не идут ли чужаки и бродяги?
Амберлин, отвернувшись, взглянул через окно на золотое солнце в чистых голубых небесах минувших эпох.
— А наблюдать ты, конечно, будешь через Умное Окно?
— О да, хозяин! Долинное дерево сказало, что в округе эрбы. Если они осмелятся подойти к замку, то под желтым солнцем будут выглядеть не так страшно.
Почти у слияния Скома с рекой Тайви архимаг Эвнефеос Темный выстроил некогда шикарный сумрачный замок Вента-Валу с хитроумными пятиугольными камерами и переходами, скрытыми под шестью уютными опочивальнями, снабженными отпугивателями призраков в классическом стиле Великого Мотолама.
Столетия в целом пощадили здание, но, когда Эвнефеос безвременно пропал в Эстервойде, погибнув, вероятно, от руки своего великого соперника Шастермона, скрепляющие заклятия распались и Вента-Валу обратился в руины. Сложные теневые образы растащили адепты, посещавшие свою святыню, а то, что они не тронули, высосали теневики и прочие создания, которых влечет полная тьма, так что к Двадцать первой эре от замка осталась лишь горстка уныльников и пустотников, разбросанных по речным берегам. Они были бестелесны и не заслуживали внимания.
И еще что-то скрывалось за дверью Копси. Эвнефеос не уступал своим собратьям в коварстве и устроил помещение — с виду обычный погреб или подвал — вполне материальное и в то же время сопротивляющееся любым попыткам в него проникнуть. Дверь Копси, запечатанная замком «пришел-ушел», откалиброванным в ритме любимого реквиема своего создателя, была установлена высоко над Скомом, словно специально для того, чтобы дразнить алчных и любопытных.
Амберлин полагал, что наконец отыскал способ ее открыть.
Перед выходом окинув взглядом собственное отражение в Безопасном Зеркале, волшебник остался вполне доволен. Несомненно, он, как и солнце над его головой, достиг преклонных лет, но все еще был внушительно высок и, бесспорно, грозен в своем темно-зеленом одеянии, отделанном шевронами цвета старого золота, вышитыми вручную змейками и спиралями. В его длинных седых волосах и бороде, расчесанной по тогдашней моде на три пряди, схваченные опаловыми зажимами, еще мелькали черные нити, а глаза, как внушал себе волшебник, сверкали решимостью и мудростью старого мира, а вовсе не слезились от излишних возлияний и ночных бдений у камина над книгами. Он был вполне готов к встрече с дверью и с хитроумными братьями.
Амберлин знал, что одна только дверь Копси не покончит со всеми его бедами, но последние десятилетия его питала лишь надежда. Если не она, что же ему остается? Почти столетие назад, в самом расцвете сил, он знал более пятидесяти заклятий и песнопений. Он мог повторить их по памяти — точно выговаривая сложные звуки и интонации с самыми трудными конволюциями, глиссандо и скороговорками, не заглядывая в книги и записи, не полагаясь на часто обрывочные, а иногда и обманчивые подсказки служивших ему пересмешников. Но ослабевшая с годами память свела эту полусотню заклятий к трепетно хранимой дюжине.
Амберлин переживал худшие времена. Из-за старинной вражды, начавшейся со спора за отменное дерево госсавари из Разбойничьего леса, презренный выскочка Сариманс Рассеянный навел на него словесную порчу, от чего еще не забытые Амберлином заклятия стали искажаться, растягиваться и фальшивить при произношении: гласные удлинялись, согласные проглатывались, ни с того ни сего возникали осечки или вопросительные интонации. Даже такая мелочь, как освежение истинного послушания на Диффине — дело нескольких секунд, — требовала теперь целого часа тщательного сосредоточения, причем не всякий раз оказывала нужное действие.
Однажды случилась неловкая ситуация, когда, ввязавшись в перепалку с Тралкесом в гостинице «Железная звезда» и произнеся величайшее свое заклятье — любовное возвращение Аспалина, — Амберлин вынужден был потом объяснять, отчего на зрелищный фокус выскочки — стайку серебристых дриад — он ответил всего лишь презренным глиняным чайником, цитирующим сельские баллады земли Падающей Стены. А что за мука — спасаться бегством от деодана в закоулках Вейли и смотреть с качающейся вершины фонарного дерева, как солнечный взрыв покрывает склон холма желтыми цветами с тихо позванивающими колокольчиками. Деодан, залюбовавшись невиданным зрелищем, забыл о погоне и лениво убрел прочь, зато Амберлину пришлось оправдываться перед соседями и случайными прохожими, почему он, вместо того чтобы сразу проклясть чудище, четыре часа качался на ветру. С того случая Амберлин волей-неволей приобрел репутацию эксцентричного, капризного и на редкость аскетичного волшебника. Кое-кто даже называл его, почти не шутя, Амберлином-философом и сравнивал с легендарными тезками — Амберлином Первым и Вторым, — могущественнейшими после Фандааля за всю долгую историю Великого Мотолама. Не самый плохой результат.
Но Амберлин понимал: рано или поздно презренный Сариманс, выскочка Тралкес и братья Анто сведут воедино то, что известно каждому, да еще этот своевольный созерцатель Диффин кое-что добавит, и тогда он, Амберлин, станет посмешищем Альмери, Асколеза и окрестных стран, самой забавной шуткой года.
Амберлин взглянул на старинный хронометр, висящий над столом. Давно пора было выходить. К счастью, хозяйственное и охранное заклятье для Фарнесса требовало единственного односложного слова, и в этот раз волшебнику удалось аккуратно наложить его всего с пятнадцатой попытки. Амберлин быстро прошагал по тропинке, бросил короткий взгляд на Диффина, глазеющего на ушедшее солнце, покрепче ухватил свой посох и двинулся через заливные луга к розовеющему в утреннем свете Вента-Валу.
Немногочисленные сохранившиеся у Амберлина заклятия требовали теперь мучительных трудов, даже текст базового звукового заклятия из «Справочного руководства по практической магии для начинающих» Килликло — и тот ему не давался, зато за свою долгую жизнь волшебник нахватался (прикупил или позаимствовал) других полезных штучек, вовсе не требовавших произношения вслух. При должной осторожности он еще мог делать вид, что представляет собой опасную, требующую осторожного подхода персону.
Среди таких приобретений числилась и древняя ложная ширма, за которой братья Анто прятались сами и скрывали созданное некогда Эвнефеосом подземелье. Шагая по речному берегу, Амберлин приложил к левому глазу монетку из ключевого стекла и увидел братьев и дверь в окружении наиболее осязаемых фрагментов фундамента.
Чувство юмора этих коварных самовлюбленных личностей было непостижимым для Амберлина. Кажется, они, затаившись, надеялись унизить волшебника, вынудив его просить, чтобы они показались.
— Итак, к делу, — окликнул их Амберлин, по очереди окинув взглядом каждого из играющих в прятки братьев, и с удовольствием отметил, как быстро растаяли ухмылки на их ошеломленных, круглых как луны лицах. Оба вскочили и застыли перед ним: коренастые, меднокожие, почти лысые, в скромных деревенских рабочих кафтанах с толстыми кожаными фартуками. Затем их физиономии снова расплылись в дурацких ухмылках.
— Мы тут стерегли, твое великолепие, — заговорил Джоанто, смахивая с фартука травинки. — Все точно как ты велел.
Боанто утер ладонью подбородок.
— Готовы и жаждем увидеть, что там внутри, твое великолепие.
Дверь Копси являла собой гладкий люк из молочного стекла, вставленный в склон холма под углом в сорок пять градусов. Ее окружали вросшие в травянистую землю обломки стены и воротных столбов, превратившихся, прежде чем окончательно уйти в землю, в подпорки для плюща и вьюков. Сквозь арку светило дряхлое красное солнце, и от его багрового света день казался очень далеким. Амберлин не в первый раз подивился, что подвигло Эвнефеоса на создание сумрачного замка. Как будто миру в нынешние времена недостает теней и уныния!
Засучив рукава — ни один волшебник не упустит случая произвести впечатление на низших, — он притворился, будто изучает матовое стекло.
— Джоанто, возьми ведро и принеси чистой воды… смотри только, без всяких нечистот. Боанто, найди на том лугу пять красных полевых цветов. Безупречных, понял? Малейший изъян испортит дело.
Братья переглянулись, явно недовольные тем, что упустят часть колдовства, но спорить не осмелились и, ворча и крутя головами, отправились исполнять поручения. Амберлин проводил их взглядом и, дождавшись, пока Джоанто склонится над водой, а Боанто станет отбрасывать цветок за цветком, выбирая безупречный, взял в одну руку зеленый рабочий кружок с ширмы, а в другую — желтый глазной и ударил их друг о друга. Результатом оказалась вполне зрелищная и достойная вспышка, сопровождаемая раскатившимся по холмам грохотом. Над камышовыми зарослями Скома взвились птицы.
Братья, конечно, увидели в этом истинное колдовство, а не пиротехнический эффект, издавна сопровождающий работу волшебников. Едва замер гром, оба бросились назад. Джоанто уронил ведро, Боанто отшвырнул в сторону букетик цветов.
— Ничего-ничего, — крикнул им Амберлин. — Дверь Эвнефеоса открыло простейшее из моих взрывных заклятий. Зажгите факелы, и приступим.
Боанто, утирая подбородок, разглядывал идеально круглое отверстие на месте двери. Дыра была абсолютно черной.
— Пожалуй, не помешало бы немножко волшебного сияния, а, твое великолепие?
— Пожалуй, не помешало бы, — высокомерно ответствовал Амберлин. — Но подумай сам, Боанто, — должны же такие крепкие ребята, как вы, сделать хоть что-то, чтобы заслужить свою четверть?
Боанто хитро скосил глаза.
— Да ведь это же мы нашли старый манускрипт с реквиемом в том сундуке на чердаке Солвера, когда навещали его бедную больную… гм, теперь уже покойную матушку, — и тут же принесли рукопись тебе.
— Верно, но вы знали, что я люблю старые рукописи и нотные записи, и надеялись ее продать — не более того. Я же потратил не один час, изучая наследие Эвнефеоса, и открыл, как использовать мелодию для управления его прекрасной дверью, чтобы вызывать и скрывать ее, когда нам угодно.
— Верно говоришь, хозяин, — признал Джоанто, — и слово «нам» мне нравится. Оно звучит куда дружелюбнее, чем «мне».
— Чувствуется, что вы поболтали с Диффином. Пока что будьте довольны щедрой четвертью, о которой мы договорились.
Боанто потер подбородок.
— А если там, в дырке, пусто? Четверть от ничего — это совсем ничего.
— Действительно. Но как знать? Если вы желаете стать подмастерьями в Фарнессе, не упускайте случая показать свое искусство.
Братья опять переглянулись, задумавшись о доступе в солидный замок с непыльной работой, которой давно хвастал их осведомитель Диффин.
Джоанто поспешно принялся зажигать факелы.
— Ты прав, хозяин. Побереги свою тонкую магию, а мы с Бо осветим путь к твоей неизменной щедрости и открытой душе.
— Осветите хотя бы дно этой таинственной ямы на речном берегу. Впрочем, ты хорошо сказал, Джоанто. На удивление хорошо сказал. Из тебя со временем выйдет толковый подмастерье. Вперед, храбрецы!
Один за другим братья боязливо и неохотно пролезли в дыру. Амберлин последовал за ними и с облегчением обнаружил обычные каменные ступени, ведущие в выложенный камнем проход, пробитый в теле холма. Что бы ни представляла собой надземная часть Вента-Валу, здесь, внизу, использовались общепринятые методы. Что еще важнее, обычные коридоры, как правило, вели к обычным целям с классическими трофеями в виде груды сокровищ или отборных коллекций. И если братья, конечно, грезили о золоте и самоцветах, возможно, с добавкой нескольких облегчающих жизнь чар, Амберлин надеялся на книги заклятий и еще на подсказку, что и где поможет ему избавиться от превратившей его в идиота словесной порчи.
Конечно, он молчал об этом, шагая за светом факелов по мощеному коридору со стенами, искусно облицованными терракотовыми плитками. Впереди простиралась тьма, и еще более тревожная тьма смыкалась позади. Амберлин размышлял о том, что могло быть здесь раньше. Явно не гробница. Многие волшебники предпочитали испепелить себя молнией перед достойными зрителями в назначенный заранее день и час, словно отзываясь на призыв свыше. Другие выбирали уход в погоне за чудесами, каковыми, по их собственным словам, они собирались поразить мир и войти в легенды. Амберлин, как ни давно он впал в нынешнее жалкое состояние, ни на минуту не забывал, что репутация адепта на одну пятую зависит от магии и на четыре пятых — от умения произвести впечатление. По слухам, сам великий Фандааль говаривал: «Хороший уход много значит!»
Пускай ему после проклятия Сариманса приходится полагаться в первую очередь на производимое впечатление — это тоже требует немалого искусства.
Коридор наконец вывел в большую каменную камеру-толос, совершенно пустую, если не считать вделанного в дальнюю стену черного зеркала. Стекло в узорчатой золоченой раме было размером почти с дверь. Амберлину не требовалось изрядного опыта обращения с зеркалами, чтоб определить: темнота в глубинах стекла не сулит добра. Братья явно держались того же мнения. Убедившись, что толос пуст, они принялись перешептываться. Амберлин не успел успокоить спутников, потому что за спиной у него прозвучал голос:
— Прими нашу сердечную благодарность, Амберлин. Мы с Тралкесом так и думали, что именно ты проведешь нас сюда.
Обернувшись, Амберлин с трудом сдержал бессильную ярость. В проеме коридора, подсвечивая себе шариком на конце посоха, стоял его давний противник Сариманс Рассеянный.
Грозный маг в своем алом повседневном одеянии выглядел самоуверенным и самодовольным, на его обрамленном черными кудрями лице сияла сводящая Амберлина с ума и памятная по недоброму прошлому ухмылка. Рядом, высоко подняв обычный фонарь, стоял Тралкес, ехидный выскочка из гостиницы «Железная звезда», тощий и дерганый. Его нервозность отличалась от самоуверенности Сариманса не меньше, чем темно-синяя дорожная мантия — от ослепительно красной хламиды спутника.
— Ты доставил мне много неприятных часов, — только и нашелся с ответом Амберлин. Он понимал, что допустил промах и никаким оборонительным заклятием этого уже не исправишь.
— Не спорю, мой старый друг, — ответил Сариманс, откровенно наслаждаясь моментом. — Но и ты, сложись обстоятельства по-иному, так же хладнокровно причинил бы неудобства мне. Кажется, ты удивлен, что наши чудные парни так охотно пригласили нас присоединиться к компании?
Амберлин прибегнул к откровенной браваде.
— Джоанто, Боанто, вы можете забыть о том, чтобы получить место в Фарнессе. Все предложения с этого момента отзываются, считайте, что их не было.
Братья захихикали. Джоанто пошел еще дальше — он плюнул на пол.
— Как видишь, твое великолепие, три четверти от ничего тоже легко превращаются в ничто.
Амберлин собрал весь апломб, на какой был способен:
— Кроме того, известите Диффина, что я более не нуждаюсь в его услугах. Он может вместе с вами становиться в очередь безработных в Азеномее.
— Ну-ну, Амберлин, — вмешался Сариманс, сделав шаг в толос, — не стоит винить омара в том, что он омар. Или, вернее сказать, вспомни, что иные мужья не ограничиваются одной женой и успевают достойно обслужить каждую. Смирись с тем фактом, что твоего работника кое-кто нанял прежде тебя и он просто нашел способ служить двум господам. Ну, раз уж мы, отважные первопроходцы, все собрались здесь — что будем делать с этим зеркалом?
На языке у Амберлина вертелся не один колкий ответ, но он понимал, что затевать перепалку бесполезно.
— Это, разумеется, дверь. Записано, что в лучшие дни Эвнефеос Темный устроил в Венту-Валу несколько зеркальных дверей.
Сариманс, подойдя ближе, осмотрел зловещее темное стекло.
— А как ее открыть, в твоих книгах не сказано?
Из-за его спины в блестящую темноту заглянул Тралкес.
— Вопрос в том, имеет ли смысл ее открывать.
— Спокойно, Тралкес, — не переставая улыбаться, возразил Сариманс. — У нашего почтенного коллеги в распоряжении немало трюков и уловок. Главное, конечно, чтобы не требовалось произносить ни слова.
Тралкес и братья ехидно захихикали. Амберлин притворился, что не слышит.
— Я предлагаю вот что: пусть Джоанто с Боанто отработают свою награду, для начала протерев зеркало. Пыль и грязь покрывают его поверхность и могут нарушить процесс, как некая неуместная шутка нарушает сейчас мои заклинания.
Сариманс улыбнулся, зато братья запротестовали.
— Мы держим факелы! — возмутился Джоанто. — Эта важнейшая миссия поглощает все наше внимание — скажи, брат Бо!
Боанто усердно закивал.
— Более того, с нашей стороны стекло выглядит чрезвычайно чистым и гладким.
Амберлин нетерпеливо хмыкнул.
— А вы подойдите ближе. Отдайте факелы Тралкесу, он будет нашим светочем, а вы пока отполируйте зеркало носовыми платками.
— Нет у нас платков! — выкрикнул Джоанто.
Боанто задумчиво протянул:
— Но мы, пожалуй, могли бы купить их на ярмарке в Азеномее и быстренько бы вернулись.
Сариманс, сделав короткий жест, провозгласил:
— Не трудитесь. В карманах ваших фартуков уже лежат превосходные носовые платки.
— Но у нас и карманов нет! — продолжал отпираться Боанто. — Может, мы лучше сходим… — Тут он обнаружил на фартуке карманы, а в них — платки, причем с запасом, по полдюжины того и другого. Джоанто также обзавелся носовыми платками.
— Ба, — воскликнул Джоанто, разглядывая тонкое кружево, — с большим человеком торговаться — никакого удовольствия!
Братьям ничего не оставалось, как нехотя подойти к черному зеркалу. Джоанто нерешительно коснулся стекла платком. Ничего особенного не случилось, и Боанто решился помочь брату.
— Для волшебного зеркала оно ведет себя очень прилично, — заметил Боанто.
— Точно, Бо, — согласился его брат. — Может, оно оценит заботу и вознаградит нас за хорошее обращение.
Вдохновившись, братья принялись тереть и чистить уже всерьез. Волшебники наблюдали за ними. Джоанто совсем разошелся и поплевал на стекло, чтобы оттереть особенно упорное пятнышко.
Зеркало шумно вздохнуло, его блистающая тьма вспучилась и выпустила из себя длинный язык, который ухватил братьев и утащил их в глубины за рамой. С той стороны донесся отдаленный вопль — и стало тихо.
Волшебники не успели обменяться впечатлениями о случившемся — из золотой рамы выступила недурная собой молодая женщина в обтягивающем костюме из черных и желтых ромбов. Открытым было только ее лицо, на котором сияли голубые глаза и улыбка. Женщина поманила магов к зеркальной двери.
— Прошу вас, господа, Эвнефеос ждет.
— Эвнефеос! — вскричал Тралкес. При всем своем честолюбии молодой маг выбился наверх только через покровительство Ильдефонса Наставника и не привык еще соблюдать внешнюю невозмутимость.
— Так веди нас к нему сейчас же, — потребовал Сариманс. — Мы — важные особы и с нетерпением ждем встречи с ним.
Амберлин промолчал.
Привратница зеркала — будь, она человеком, призраком или каким-нибудь более редким волшебным существом — встала рядом с рамой и жестом пригласила гостей входить.
Сариманс, подумав, замялся.
— Амберлин, строго говоря, это твоя инициатива, так что, будь добр, проходи вперед.
— Охотно, — кивнул Амберлин и приблизился к раме. Что ему было терять? Ведь Эвнефеос вполне мог обойтись с ними так же, как с братьями. Медлить не стоило. Шагнув сквозь раму, он на мгновение ощутил покалывание во всем теле и тут же очутился в огромном многоколонном зале, освещенном мягким золотистым сиянием. Над головой блестели миллионы светлячков, но в проемах колоннады стояли тени. Тьма заполняла и высокие окна.
Амберлин догадывался, в чем дело. Если Вента-Валу под меркнущим светом старой Земли являл собой царство теней, то здесь была его оборотная сторона: жилище густого солнечного света и ярких красок среди вечной тени.
Сариманс, Тралкес и служанка быстро догнали его. Братьев Анто нигде не было видно.
— Подойдите, — прогремело с возвышения в дальнем конце зала, и волшебники двинулись навстречу хозяину.
Им представилось потрясающее зрелище. На возвышении, на огромном троне, восседал длинноногий седовласый старец в черном с золотом одеянии. Он обратил к пришельцам острое лицо с ястребиным взором. У подножия трона были собраны диковинные представители геральдики Великого Мотолама: херидинки и плаймасы, блестящие скарликсы и чешуйчатые холиморы — существа, родившиеся в пространствах нижнего и верхнего миров либо выведенные в сосудах, чанах и самодельных вивариях. Сказочная свита шевелилась, бормотала, чистилась и вылизывалась.
Амберлин, Сариманс и Тралкес вслед за прекрасной проводницей приблизились и остановились перед троном.
— Великий Эвнефеос, — заговорила красавица, наполнив своим голосом золотой зал, — я привела к тебе Амберлина Малого, первого из трех славных искателей подземного мира, и с ним Сариманса Рассеянного из Азеномея и Тралкеса Железную Звезду, незаконного сына Ильдефонса Слышащего. Никому, кроме них, не хватило искусства и проницательности, чтобы справиться с дверью Копси, оставленной тобою в Вента-Валу, и тем принять твое приглашение, а затем, презрев доводы благоразумия, набраться храбрости и вторгнуться в твой заветный толос под холмом.
Эвнефеос поочередно устремлял взгляд на каждого из названных.
— Благодарю тебя, прекрасная Азари, — проговорил он. — Ты можешь занять свое место.
Дождавшись, пока дева, одетая в черное и желтое, поклонившись, встанет между двумя покрытыми голубой эмалью херидинками, он вновь обратил черные глаза к гостям.
— Я рад, господа, что вы решили ответить на мое приглашение, и польщен вашим вниманием. Вы были очень любезны.
Амберлин отметил прозвучавшее весьма многозначительно слово «были», но промолчал. Сариманс же не удержался:
— Великий Эвнефеос, позволю себе внести процедурную поправку. Должен заметить, что мой спутник Тралкес и я сам не вполне принадлежим к экспедиции нашего коллеги Амберлина. Это была его инициатива: именно он, усердствуя в науках, изобрел способ справиться с твоей дверью Копси, и он же, не посоветовавшись с доброжелательными коллегами, решился на вторжение в твои владения. Мы же с Тралкесом, тревожась за его безопасность в столь неизведанных, таинственных местах, сочли нужным присмотреть за ним и, возможно, убедить его отказаться от рискованного предприятия. Наша причастность к случившему скорее мнимая, нежели действительная.
— Я всецело понимаю смысл твоей речи, — ответил Эвнефеос. — И сердце мое неизменно радуется при виде товарищей, спешащих на помощь друг другу в подобных обстоятельствах. Однако вы здесь, и, поскольку три волшебника удовлетворяют минимальным требованиям, можно начать состязание.
— Состязание, благородный Эвнефеос? — переспросил Тралкес.
— Вы все узнаете. Но прежде позвольте представить вам судей.
Повинуясь движению руки Эвнефеоса, в стене над троном открылись три огромные ниши. В каждой помещался стеклянный короб в рост человека. Два из них светились серебром с прожилками цвета темной розы и искрами индиго. Короб, расположенный между ними, маслянисто блестел золотом с проблесками красного и жаркого оранжевого цветов. Открывшиеся короба поначалу звенели скрытой энергией, но вскоре успокоились, перейдя к тихой, почти хищной настороженности.
— Перед вами, господа, — продолжал Эвнефеос, — камеры памяти величайших из нас. В центре несравненный, вечно первый Фандааль Великий. Слева и справа сверкают серебром Амберлин Первый и Амберлин Второй. Они будут вашими судьями.
Эвнефеос выдержал драматическую паузу, но Тралкес, не утерпев, нарушил ее:
— Но их тел здесь, конечно, нет?
— Не мне судить, — с прежней любезностью возразил Эвнефеос. — Кто знает, куда удаляются великие, покинувшие нас в давние времена? Что есть смерть и угасание для наших великих предков? Тебе довольно знать, что между нашим и их мирами существует неразрывная связь, живое соединение, пронизывающее века, и что они с превеликим удовольствием наблюдали, как я устанавливаю свою маленькую ловушку в Вента-Валу. Подумайте, как приятно им видеть, что я испытываю их далеких потомков — среди которых есть мудрые и великодушные, подобно вам, а есть и суетные, алчные, думающие лишь о собственном возвышении. Вообразите их радость, когда я заманил к себе вас, их законных наследников — достаточно изобретательных, отважных и решительных, чтобы шагнуть сквозь темное стекло в Дессингу и вступить в состязание. Не столь возвышенный человек, быть может, увидел бы в этом прополку сорняков, удаление шлака, но бриллианты, подобные вам, распознают, конечно, надлежащую заботу во исполнение долга.
Тралкес шагнул вперед.
— Как уже объяснил мой просвещенный друг и коллега, мы с Саримансом, о великий Эвнефеос, лишь дополнили собой первоначальную группу, собранную Амберлином.
— И слушать не желаю, почтенный Тралкес, — перебил его Эвнефеос. — Ты слишком скромен, и это делает тебе честь. Не сомневаюсь, что ты не уступишь Амберлину в решимости. Состязание в магии пройдет здесь, в зале. Каждый из вас по очереди покажет все, на что способен. Три раунда, три попытки — каждая ограничивается двумя минутами. Я жду от вас зрелища, достойного великих судей. Три раунда, три шанса на победу. Выигравший состязание, разумеется, уйдет отсюда свободно. Дверь Копси откроется перед ним и только перед ним. Прочие останутся здесь и вольют в Дессингу свою тончайшую энергию, помогая тем поддерживать ее золотое сияние.
— Я заявляю протест, — сказал Сариманс. — Условия неравны. Наш друг Амберлин — тезка двоих из трех судей, и они, несомненно, будут пристрастны к нему. Я предлагаю отложить состязание до времени, когда представится возможность пригласить двух других судей. Тралкес, Амберлин и я вернемся, скажем, через год…
Эвнефеос вскинул руку.
— Слушай меня, Сариманс. Ты и вообразить не в силах, какой стыд, презрение и отвращение испытывают наши благородные серебряные адепты, если их имя носит жалкий самозванец. Ты ведь не знаешь среди современников нового Фандааля? Как и самозваных Ллорио, и притворных Дибаркасов? Кто бы осмелился? Кто готов подвергнуть себя риску снискать их месть? Но глава вашей экспедиции настолько смел, что без колебаний и сожалений принял имя великого предшественника. Он, конечно, скажет, что сделал это не из гордости и самомнения, а из почтения к предку или что виноваты его беспечные родители. Пусть будет так. Мы скоро узнаем истину. Однако если суд и окажется пристрастен, то не в его пользу, а в вашу. Так начнем же состязание. Тралкес, эта прекрасная синяя мантия придает тебе такое достоинство… ты будешь первым, затем ты, Сариманс, и, наконец, глава экспедиции, Амберлин.
Тралкес, не медля больше, выступил на середину зала и, развернувшись, сделал широкий величественный жест.
— Великий Эвнефеос, просвещенные судьи, почтенные зрители и братья-волшебники, я приветствую вас и сейчас продемонстрирую вам в развлечение и поучение совершенно самостоятельного человека!
Последовала короткая пауза, а затем перед Тралкесом возникла в воздухе голова: полная луна лица дружески улыбалась, поглядывала по сторонам, принимая окружающее с явным удовольствием и удивлением. Секунд двадцать голова разглядывала возвышение, три мерцающих ящика памяти, волшебников и свиту, затем под ее подбородком проявилось тело, вытянулись ноги, и создание наконец встало на пол. Едва его ступни коснулись пола, как надо лбом проросли оленьи рожки со светящимся красным пузырьком на каждом ответвлении. Видение удивленно воздело глаза к возникающим на рогах все новым пузырькам, которые между тем надувались и отваливались, как созревшие плоды. Создание, подхватив несколько из них, принялось жонглировать. Руки его от быстрого движения слились в сплошное пятно, а в воздухе замелькали десятки, а потом и сотни цветных шариков. Наконец они, взлетев все разом, преобразились в пышно окрашенных птиц, которые, испустив заунывный крик, взорвались разноцветными вспышками.
Когда к ослепленным зрителям вернулось зрение, они не увидели ни головы, ни тела, ни всего прочего. Один только Тралкес раскланивался перед судьями.
Эвнефеос, Сариманс и Амберлин довольно зааплодировали, а свита замерла в безмолвном внимании, словно не определившись, одобрять или нет. Три сияющих ящика молчали.
— Превосходно, Тралкес! — воскликнул Сариманс. — Приятно видеть, как ловко ты выполняешь этот старый трюк.
— В самом деле, превосходно, — согласился Эвнефеос. — Весьма впечатляюще, Тралкес Железная Звезда. Сариманс, твоя очередь!
Сариманс выступил вперед, подобно кровавому демону древности, на конце его посоха вспыхнул ослепительный свет. Он тоже раскланялся на все четыре стороны, раскидывая руки так, словно встречал аплодисменты — которых пока не слышалось. Сариманс, отметил Амберлин, не меньше его самого ценит драматические эффекты.
— Великий Эвнефеос, могущественные воспоминания, коллеги и друзья, я вызову для вас предпоследний Редут Каллестина, каким его исполняли в далекой Саримантике перед Девятью.
Волны голубого сияния, подобно океанскому приливу, нахлынули сквозь арки по сторонам зала и столкнулись, набегая друг на друга, посередине. Закричали чайки, воздух наполнился запахом морской соли, затем из брызг и сияющей пены поднялся трехмачтовый галеас. Весла его разбивали воду, флаги хлопали на ветру, команда перекликалась.
На глазах у волшебников корабль закружился, словно в огромном водовороте, все быстрее и быстрее, и наконец пропал под водой. Но едва над ним сомкнулись волны, на месте злосчастного судна выросла огромная башня, мощный и неприступный маяк, украшенный геральдическими цветами Великого Мотолама. Лучи его рассекли гневное море.
Затем все исчезло: и маяк, и волны, и ветер. Тишина, сменившая их, потрясла зрителей.
— Никогда не видел, чтобы Редут исполняли лучше, — признался Эвнефеос. — Ты, Сариманс, бесспорно, первоклассный мастер. Не смею даже гадать, чем еще ты нас угостишь.
— Благодарю, великий, — ответил Красный Волшебник и вернулся к соперникам.
— Теперь ты, благородный Амберлин, — пригласил Эвнефеос. — Ты, у кого хватило искусства и отваги сразится с моей дверью Копси. Ты, дерзнувший, вопреки опасностям, вторгнуться в Дессингу и смело принимающий последствия своего поступка. Твое первое предложение — прошу!
Амберлин шагнул вперед, изображая уверенность, которой не было в его душе. Он величественно раскланялся и взмахнул посохом, уверяя себя, что изумил до глубины души всех плимайсов, херединков и холимомров — если их простые умы способны изумляться.
Но что же им показать? Какое заклинание не будет искажено Порчей? Попробовать Абсолютный тройник Тардантина? Интонации в нем простые, слова большей частью односложные. Главное — не медлить. Едва начав декламацию, Амберлин решил в любом случае не выдавать замешательства. Что бы у него ни получилось, притворится, что так и было задумано.
Договорив заклинание, он сделал величественный жест.
На большом алазинском ковре сидели, моргая и выклевывая соринки, тридцать шесть цыплят. В зале стало тихо. Кто-то нерешительно хихикнул. Среди адептов и свиты, вероятно, имелись ценители благородного узора старинного ковра, другие могли бы оценить тот занимательный факт, что ровно треть цыплят страдали косоглазием или вообще были одноглазыми. Несомненно, над этим стоило бы поразмыслить.
Сам Амберлин испытал потрясение от глубокомысленной простоты того, что у него получилось, однако заставил себя улыбнуться, будто заметил некую тонкость, неуловимую для других. Затем он хмыкнул и, отчаянно импровизируя, погрозил пальцем ближайшему цыпленку, словно тот отпустил какое-то неуместное, а может быть, и неприличное замечание.
Цыпленок моргнул единственным глазом и снова стал клевать пылинки в плетении ковра.
Спустя сорок две секунды после появления ковер с цыплятами, хлопнув, растворился в воздухе и все стало как было. Амберлин, собрав всю решимость, вернулся на свое место перед троном.
— Весьма неожиданно, — отметил Эвнефеос. — Либо тут имеется какая-то тонкость, доступная лишь взгляду знатока, либо ты столь уверен в последней попытке, что решил пока отделываться шутками.
— Хотя ковер был хорош, — признал Тралкес, на которого зрелище в целом явно не произвело впечатления.
— И цыплята весьма необычны, — отметил Сариманс, едва сдерживая смех.
— Действительно, — согласился Эвнефеос. — Да и контраст всегда производит впечатление. Но продолжим. Тралкес, прошу!
— Великий властитель, — Тралкес решил потянуть время, — разве не полагалось бы предложить всем немного подкрепиться? Я наверняка знаю, что гостиница Железной Звезды отличается лучшим…
— Чепуха, почтенный Тралкес. Мы только начали. Прошу-прошу. После первых чудес вашим судьям не терпится увидеть продолжение!
Тралкес снова выступил на середину зала и без лишних слов вскинул вверх руки, декламируя еще одно заклинание из своего репертуара.
На плитках пола раскинулся во сне гигантский младенец. На его широкой спине стояли двадцать серебряных дриад, играющих на музыкальных инструментах: фантифонах и аспонадах, жужжащих рожках, флейтах и барабанчиках. Под самую веселую джигу, какую слышали холмы Каспара-Витатуса, детские сны свивались в затейливые спирали, в которых мелькали замки и хижины, монархи, джинны и драконьи крылья. Через минуту с четвертью элементы видения, мельтешившие в мнимом хаосе, сложились воедино, образуя лицо — лицо самого Эвнефеоса с благосклонной улыбкой на устах.
— Хорошо то, что хорошо сделано, — загадочно произнесло видение, и весь обворожительный ансамбль исчез, оставив Тралкеса почтительно раскланиваться.
На сей раз геральдическая свита присоединилась к рукоплесканиям волшебников дробным стуком чешуи, оружия, цепей и драгоценностей, украшавших каждого из них согласно положению в иерархии Дессинги.
— Элегантно и грандиозно, — с нескрываемым одобрением воскликнул Эвнефеос.
— Серебряная канитель, — подхватил Сариманс. — У меня с ней связаны сладостные воспоминания. И ни единый цыпленок — ни одноглазый, ни косой — не испортил представления.
Амберлин тоже улыбнулся и похлопал, но из осторожности промолчал, хоть и отметил про себя, что Тралкес с их прошлой встречи в гостинице Железной Звезды значительно отточил навыки. Видимо, он учился оформлению и внешним эффектам у Сариманса.
Мысли Амберлина вернулись к оставшимся у него одиннадцати заклинаниям. Он перебирал их одно за другим в надежде подобрать пару, которая поможет ему исправить впечатление при следующих попытках. Три карающих заклятия автоматически исключались, выбор сужался до восьми, из которых только два кое-как подходили для представления. С другой стороны, как знать, — Порча могла сыграть ему на руку, исказив заклинание воистину чудесным образом. Это был шанс.
Тем временем истинный хозяин положения, Эвнефеос, уже приглашал Сариманса занять свое место.
— Сариманс, мы ждем от тебя новых чудес.
— С позволения великого Эвнефеоса я хотел бы пригласить в помощницы прекрасную Азари.
Хозяин обернулся к своей свите и кивнул деве в пестром одеянии, которая тут же двинулась к Красному Волшебнику.
Едва она обернулась к помосту, одетый в алое маг взмахнул рукой. Азари тотчас взмыла в воздух. Движение было плавным и грациозным. Глаза ее чуть округлились, но больше дева, зависшая в двадцати футах над полом, ничем не выдала своего изумления. Из посоха Сариманса ударил белый луч. Пройдя сквозь тело девушки, свет преломился, как в призме, на множество цветов. Красочные блики над спиной Азари дрожали, меняли форму, становились плотнее и наконец сложились в крылья огромной бабочки, простершиеся от стены до стены. На цветных переливчатых полукружиях вдруг проступили лица и фигуры, известные по летописям и легендам. Они сквозь прозрачные крылья смотрели на собравшихся внизу. Эвнефеос ахнул, поймав устремленные на него с нежной заботой взгляды отца и матери.
Видение продержалось минуту с третью, а затем крылья начали смыкаться вокруг Азари и обернули ее светящимся коконом. К концу второй минуты свет полностью погас, а девушка плавно опустилась на пол, ничуть не пострадав от временного преображения. Волшебники восторженно рукоплескали.
— Впечатляюще и со вкусом, — похвалил Эвнефеос. Неподдельное удовольствие смягчило его острые черты.
Ни Тралкес, ни Амберлин не снизошли до похвалы. Кончался второй раунд, и сознание, что обратно сквозь дверь Копси пройдет лишь один из них, отрезвляло каждого.
— Амберлин Малый! — воскликнул Эвнефеос. В формальном призыве проскользнула нотка суховатого юмора. — Просим порадовать нас новым аттракционом!
— С радостью, благородные господа, — отозвался Амберлин, с новой решимостью выступая на середину. Перебрав оставшиеся в его распоряжении средства, он пришел к выводу, что любые фокусы Порчи произведут большее впечатление, нежели точное исполнение заклятий.
Обернувшись, он изобразил на лице усмешку, в которую постарался вложить озорство и предвкушение шутки, и, вполголоса пробормотав заклинание, поднял руку.
Красный воздушный шарик поплыл над полом под звон невидимой музыкальной шкатулки. Он парил секунд сорок — пока длилась нехитрая мелодия, а затем нить, стягивающая отверстие, вдруг распустилась, и шар, сдуваясь, зигзагами заметался по залу, тихонько присвистывая в полете. Не успев коснуться пола, он исчез, явственно фыркнув на прощанье.
Тралкес скрючился от смеха. По щекам Сариманса катились слезы.
Эвнефеос сидел, удивленно и озадаченно усмехаясь.
Первым заговорил Тралкес Железная Звезда:
— Может, карнавальное шествие осталось по ту сторону зеркальной двери и не знает пароля? — Он опять сложился вдвое от хохота.
Сариманс взял себя в руки.
— Ты, милейший Амберлин, по крайней мере сэкономил на ковре и цыплятах! Но хоть музыкальную шкатулку мог бы показать. Прятать ее за сценой — явная скаредность с твоей стороны, да и мелодия была несколько надоедливой.
— Довольно! — вскричал Эвнефеос. — Мы принимаем доброе и дурное, великое и малое. Возможно, кому-то здесь больше других хочется задержаться в Дессинге? Тралкес, будь добр, почти нас финальным представлением.
— С радостью, великий, — ответил Тралкес, которому серьезность положения помогла наконец справиться с весельем. Выступив вперед, он забормотал слова нового заклятия.
В зале потемнело, а в стене над зеркалом-дверью открылся огромный глаз. Глаз моргал, и с каждым движением его века в зале возникали накрытые к обеду столики, за которыми сидели нежно болтающие юнцы и юницы. Мало-помалу глаз стал выдавать пары постарше, к обедающим людям присоединились сказочные существа: крылатые, рогатые, в геральдических плащах, из древних бестиариев. Огромный зал наполнился гулом дружеских бесед, слова человеческих и нечеловеческих языков взлетали к потолку цветными струйками и свивались в сложнейшем узоре. Плетенка начала вращаться, втягивая в себя струйки, которые сложись в единый столб, нарядный, как майское дерево, зазвучала прекрасная музыка, торжественная и до боли трогательная. Мелодия пела об отсутствующих друзьях, об утраченных драгоценностях, о незапамятных временах.
Ровно за десять секунд до истечения двухминутного срока глаз закрылся и зал опустел.
— Узел Байата, — безмятежно улыбнулся Сариманс, — причем в безупречном исполнении!
— Потрясающе! Ошеломляюще! Восхитительно! — восклицал Эвнефеос. — Тралкес, ты, несомненно, восходящая звезда! А теперь, Сариманс, покажи, на что способен ты!
Сариманс взлетел по спирали, взвившись алым факелом, и медленно опустился на пол — Амберлин счел такую прелюдию излишней роскошью, граничащей с бахвальством.
Повинуясь жесту Сариманса, слева и справа проявились две огромные арки. Через левую в зал вливалась процессия прославленных волшебников Великого Мотолама. Первым шел Каланктус Мирный в пышной пурпурной мантии с зеленым и оранжевым узором — в ней он выступал на празднестве Аланктоне, где посрамил Конамаса Софиста. Маг с улыбкой прошествовал мимо тронного возвышения, склонил голову в любезном приветствии. За ним проследовал Дибаркас Майор в пестротканой огненной мантии, прославившей его по всей земле, и на его плечах отплясывали два огненных демона. Он приветственно поднял руку и двинулся дальше, скрывшись за порталом, распахнувшимся справа. Зинкзин Энциклопедист, явившийся за ним, держал в руках чудо-книги, обеспечившие ему место в анналах среди величайших. Он тоже поклонился собравшимся и скрылся за дверью.
Далее в зал вступил Амберлин Первый в изумрудном одеянии с золотыми прожилками, а за ним — Амберлин Второй, в светящейся желтой мантии и в маске. В сравнении с прочими эти двое казались суровыми: они уважительно кивнули Эвнефеосу и его коллегам, но держались несколько надменно. Оба, один за другим, шагнули за правую дверь и пропали.
Следующими вошли Вапуриалы — все трое смеялись и приветствовали зрителей, поднимая в тостах неиссякающие кубки с вином далекого Перголо. Достигнув правого выхода, они подбросили кубки в воздух, и те взорвались вспышками кобальтово-синего, шафранного и янтарного цветов.
Колдунью Ллорио внесли в зал в портшезе, покоившемся на головах ливрейных ящеров. Эти носильщики, если верить слухам, были ее поклонниками, отдавшими жизнь за одну ночь в году с прекрасной госпожой. Ллорио улыбалась и посматривала на окаменевших волшебников так, словно подумывала, достойны ли они занять место в ее свите. Этот взгляд несколько нервировал.
Члены Зеленой и Пурпурной Коллегий — трое ослепительных магов и три прекрасные волшебницы — вступили в зал в легендарных тюрбанах и регалиях своих школ. Они махали зрителям и явно были довольны собой. Едва эти шестеро миновали трон и приблизились к выходу, в левой арке показался архимаг Маэль Лель Лайо. Он пронесся через зал, кивнув Эвнефеосу и судьям так коротко, словно спешил куда-то. За ним явился Кайрол Порфиринсос, который, как сперва показалось, завершал шествие, поскольку, когда этот могущественный чернокожий колдун в серебряном одеянии миновал зал, последовала пауза. Затем в воздух взметнулся звук фанфар, зал озарило бело-голубое сияние, и явился первый среди лучших, Фандааль Великий, с улыбкой на губах. Он соблаговолил задержаться перед тронным возвышением и вскинул руки в братском приветствии, после чего продолжил свой путь под трубные звуки. Проходя в правую арку, маг взмахнул рукой, и портал, сверкнув напоследок, закрылся за ним.
Как восторгались хозяева Дессинги! Несомненно, они узнали каждого из этой легендарной процессии.
— Ты воистину оказал нам честь, мастер Сариманс, — произнес Эвнефеос. — Великие известны приверженностью протоколу и сознанием своего высокого места, так что даже их образы, явленные нам сегодня, не часто удается собрать вместе. Ты, учитывая обстоятельства, сумел порадовать нас гармоничным и благопристойным зрелищем. Я ценю это и благодарю тебя.
— Моя единственная цель — угодить зрителям, — скромно ответствовал Сариманс и возвратился на свое место.
— А теперь, Амберлин, — воскликнул Эвнефеос, — покажи, что ты нам приготовил напоследок. Лично мне не терпится посмотреть!
Амберлин склонился в изящном полупоклоне, вышел на середину и развернулся. У него остался последний шанс. Придется рискнуть всем. Не раздумывая больше, он произнес любовное возвращение Аспалина — самое зрелищное свое заклинание — в надежде, что на сей раз все гласные и согласные прозвучат как надо, а если Порча все же исказит их, то лишь в лучшую сторону, усилив и придав новый блеск старинному волшебству.
Прозвучал громовой удар, мощный световой луч пронзил темноту, и в зале с ревом закрутился прекрасный, совершенно неожиданный смерч. «Добрый знак», — с надеждой подумал Амберлин, глядя, как воздушная воронка сужается и стягивается в одно светящееся пятно. И вот с новым раскатом грома вихрь пропал, оставив после себя мертвую тишину.
На каменной плите стоял глиняный чайник. Он надтреснутым, гортанным голоском выговорил: «Ой-ой-ой!» — и запел вульгарную балладу земли Падающей Стены. Чайник успел исполнить припев и перешел было ко второй строфе, когда отпущенное время истекло, и кухонная посудина вместе с песней испарилась красноватым дымком.
— Великий Эвнефеос, я все объясню… — начал Амберлин, но волшебник перебил его.
— Состязание окончено, — провозгласил он, поднимаясь с трона. — Никаких объяснений. Сейчас судьи огласят свое решение. Благородные маги, прошу вас снова занять свои места, чтобы встретить жюри.
Трое волшебников послушно замерли, глядя, как стеклянные короба за спиной Эвнефеоса жужжат и потрескивают энергией. Наконец дискуссия разрешилась, и нить силы ударила из каждого ящика в тело Эвнефеоса. Глаза его засветились белым сиянием, а в голосе, когда он заговорил, слились три тембра.
— Мы будем оценивать в порядке выступлений, — произнес триединый голос. Эвнефеос Темный застыл как статуя, двигались лишь губы и подбородок. — Тралкес Железная Звезда, поразительное исполнение. Ты прибег к магии, заимствованной у мастеров, однако наследование магии дается нелегко, а ты превосходно овладел им.
Тралкес поклонился.
— Спасибо, благородные господа. Уверен, ваш пример вдохновит меня на новые достижения.
Эвнефеос словно не услышал благодарности.
— Сариманс Рассеянный, в своих заклинаниях ты выказал изобретательность и истинное почтение к тем, кто лучше тебя. Ты искусен, ты хороший стратег и действуешь вдохновенно, хотя и несколько беспощадно.
Сариманс поклонился.
— Великие, к беспощадности меня подвиг ваш пример и преданность вам. Мы можем лишь мечтать о временах, когда вы были среди нас, и благодарны за дарованную нам встречу с вами.
И снова ни Эвнефеос, ни короба памяти не отозвались на благодарность.
— Амберлин Малый, — продолжал тройной голос, — ты поразил нас сегодня своим выбором чудес для столь серьезного состязания. В твоем решении видна новизна и свобода, нам по нраву твое беспечное озорство. Коротко говоря, помни, что для нас, волшебников великой силы, пусть и оставшихся лишь в воспоминаниях, волшебство и волшебные зрелища — вторая натура: они для нас ничего не стоят. А вот чего нам недостает, так это элемента абсурда и неожиданности. Именно им ты одарил нас сполна, и потому мы объявляем тебя победителем!
Сариманс немедля вскричал:
— Что? Великие, я протес…
И превратился в дымное облачко.
Тралкес решился бежать, но не сделал и двух шагов, как тоже исчез, только не в дыму, а в яркой вспышке.
Среди тысяч светлячков на потолке зала засветились два новых.
Онемевший было Амберлин собрался благодарить, но обнаружил, что уже стоит на речном берегу перед дверью Копси, а рядом с ним трясется крупной дрожью в страхе, смешанном с облегчением, Диффин.
— Ох, хозяин, как же я рад тебя видеть! — выговорил долговязый слуга.
Амберлин овладел собой.
— Диффин, что ты здесь делаешь?
— Хозяин, я, как и обещал, смотрел в Умное Окно, и вдруг оно этак потемнело, и в нем появилось острое, очень страшное лицо. Оно сказало, что вы победили в великом магическом турнире, что братьев Анто никто больше не увидит и что на волшебников Сариманса и Тралкеса как на нанимателей тоже впредь рассчитывать не стоит.
— Понятно. Что-то еще?
— Ничего, о великий. Могу только добавить, что лиллобеи и квентины недавно политы, а Связующая Книга вернулась в восточную башню и выглядит очень довольной — насколько книга может выглядеть довольной — тем, как ведет себя новый Диффин.
— Прекрасно. — Амберлин оправил мантию. — Подождем день-другой, посмотрим, как поведет себя новый Диффин.
И они вместе направились к башням замка Фарнесс, блестящим в свете старого красного солнца.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Работы Джека здорово потрясли меня, когда я был мальчишкой. Впервые я столкнулся с ними в пятнадцать лет, начав с «Хозяев драконов» из выпуска «Galaxy magazine» 1962 года, после чего постарался поскорее отыскать все книги этого автора, какие только было возможно. Он сразу попал в мой личный топ выдающихся голосов НФ и фэнтези, которые я в то время открывал для себя: среди них были Рэй Бредбери, Дж. Г. Баллард, Кордвейнер Смит и Филип Дик. Джек, как мне казалось, создавал нечто очень необычное — или, точнее говоря, делал привычные вещи необыкновенным образом. «Умирающая Земля» попалась мне лишь десятью годами позже, и в этой серии рассказов нашлось все то, за что я успел полюбить работы Джека: элегантность и благозвучность стиля, отчетливые каденции и ритмы, изобретательность с привкусом старины, умение сказать много, недоговаривая, и превращение классического писательского девиза «Показывай, а не рассказывай!» в «Не показывай, а намекай».
Когда Тим Андервуд в конце 1980-х познакомил меня с Джеком и его семьей, для меня это значило несказанно много и привело к очень необычной дружбе, из которой я неизменно извлекал массу удовольствия.
Совсем недавно я, рядовой, сидя на ступеньках армейской базы, читал «Звездного короля» («Star King») и «Машину смерти» («The Killing Machine») — и вот уже прошло тридцать лет, а я засыпаю под «Лампу ночи» («Night Lamp»), «Ports of Call» и «Lurulu», доносящиеся из-за стены: Джек начитывает свои новые работы компьютерной программе. Только что я был его верным поклонником, неоперившимся автором, оттачивавшим мастерство в далеком Сиднее и пытавшимся хоть что-нибудь опубликовать, — и вот я уже Контрабандист и один из близких друзей Джека, каждый год бываю в его чудесном доме в холмах Окленда, включаю навигационные огни бара, когда он объявляет, что солнце поднялось над реями, проверяю, чтобы в еде не попалось ни кусочка гадких цукини, и изо всех сил стараюсь, чтобы ансамбль из Джековых банджо, укелеле и казу заканчивал игру одновременно. Как иногда говаривает Джек (обычно после нескольких стопочек): «Вэнс предполагает, Доулинг располагает». Ни он, ни я толком не знаем, как это понимать, но получается отменный тост.
Среди множества незабываемых приключений, которые мы с Джеком и Нормой пережили за эти годы, было потрясающее путешествие на Три Реки в январе 1984 года. Мы тогда посетили дом с настоящими (уверяю вас) привидениями, по многу часов обсуждали новые идеи и искусство рассказывать истории как таковое. «Дверь Копси» родилась из сочного и насыщенного питания книгами Джека и многочасовых разговоров у костра, из работы с печью для обжига, из прослушивания джаз-банда «Black Eagle» и споров, кого из друзей и знаменитостей удастся подвигнуть на воображаемое путешествие от Окленда до Сиднея на прекрасном Джековом кече «Хианано».
Уточню еще одно обстоятельство: как-то раз я нечаянно позаимствовал имя Амберлин из Джекова «Риальто Великолепного» («Rhialto the Marvelous»), превратив его в название кафе в рассказах о Томе Риноссеросе. Джек в ответ утащил словцо моей чеканки «Шаттеррак» («трясовержение» или «извертрясение»), назвав Шатораком потухший вулкан в романе «Исс и Старая Земля» («Ecce and Old Earth»), — он уверяет, что не нарочно. Я счел, что внес достаточный вклад в его книгу, чтобы позволить себе волшебника по имени Амберлин.
Как получился этот рассказ? Собственно, перед вами одно из тех творений, где пририсовываешь себя в уголке. Амберлин просто вошел однажды утром в лабораторию, чтобы поработать над чем-то, под названием «дверь Копси». Мне только и оставалось, что подсматривать за ним. Мне нравится думать, что Джек — и не только в прямом смысле — помогал мне писать этот рассказ.
Терри ДоулингКОЛК, ОХОТНИК НА ВЕДЬМ Лиз Уильямс
В представленном ниже рассказе мы последуем вместе с охотником на ведьм прочь из Азеномея по реке Ском в открытое море, направимся из Альмери к суровым берегам Альстера — и путь этот, к добру или к худу, приведет к смене профессии…
Колк, охотник на ведьм, покинул Альмери, воспользовавшись приливом; сперва он направился к близлежащему Кзану, а потом вдоль побережья к Скому. Время от времени охотник вынимал из кармана невесомый волосок и рассматривал его, серебрящийся на ладони, будто свет давно закатившейся луны, зная, что под лучами солнца тонкая нить станет тускло-красной, словно запекшаяся кровь. В очередной раз подумав так, Колк слегка улыбнулся, откинул полу и поправил сначала все свои тридцать девять кинжалов, а затем и скальпы. Повеяло запахом Скома, солоноватым, пьяняще-ядовитым.
К полуночи Колк достиг устья. Бросив якорь, охотник остановился на несколько минут, чтобы закинуть в море бечевку с привязанным на конце куском камбалы и тут же извлечь ее, уже отягощенную извивающимися стеклянными угрями. Сварив жирную похлебку, он рассеянно опустошил котелок — и двинулся в открытое море.
Все началось в Азеномее месяц назад, когда Колк впервые встретил ловца сов. Вообще-то, как правило, он не связывался с подобными личностями: будучи довольно разборчив, Колк предъявлял к людям определенные требования, которым ловец сов, к сожалению, не отвечал. Этот человек — лысеющий коротышка с огромными мутными глазами — налетел на него в таверне, обдав брызгами дешевого эля высокие черные сапоги Колка. Охотник раздраженно фыркнул, и ловец сов хитренько покосился на него.
— Не слишком ли ты брезглив для человека, пьющего в таком гадюшнике?
— Я здесь по делу, — холодно отрезал Колк, пытаясь обтереть залитые пивом сапоги.
— А я что, нет? — хихикнул ловец сов и вдруг подпрыгнул, проделав ногами замысловатое антраша, так что оперенные шкурки на его поясе непотребно закачались. Колк моргнул — и тут ловец сов исчез. Махнув рукой на это незначительное происшествие, Колк принялся ждать назначенной встречи, которая, увы, так и не состоялась. Досадуя на то, что уже полночь и возвращаться из Азеномея слишком поздно, Колк заказал луковую похлебку, снял в таверне комнату и поднялся по лестнице в свою новую обитель: каморку с деревянными желтовато-коричневыми стенами и низким потолком, поддерживаемым черными балками. Впрочем, Колк счел обстановку довольно сносной, хотя матрас был бугристым и, как показал осмотр, усеянным блеклыми пятнами подозрительного происхождения. Колк завернулся в грубое одеяло и провалился в беспокойную дрему, перемежающуюся пованивающими луком снами.
Пробуждение было весьма неприятным. Хриплый крик ворвался в уши, что-то грубо хлестнуло по лицу. Отбросив одеяло, Колк выхватил из-под подушки один из своих кинжалов и метнул его в сторону нападающего.
Он не промахнулся; раздался резкий короткий клекот, и на пол шлепнулась мертвая сова с разинутым желтым клювом. Колк зашипел от досады; он был уверен, что не открывал окон. Удостовериться, что это действительно так, много времени не потребовалось.
Сова, верно, пряталась на стропилах.
Секунду спустя кто-то постучал в дверь.
— Потише там! — прорычал Колк. — Хочешь перебудить всю таверну?
— Впусти меня! — дерзко заявил смутно знакомый голос. — Ты вторгся в мою область, и я требую компенсации!
Разъяренный Колк распахнул дверь, держа кинжалы наготове, но мгновенная желтовато-зеленая вспышка на секунду ослепила его, лишив силы. Кинжалы со звоном упали на пол. Колк открыл было рот, но слова заклинания застряли в горле. Ему оставалось лишь злобно смотреть на ловца сов, который, ворвавшись в комнату, подобрал пернатый трупик и сунул его в суму.
— А теперь, — ловец сов зыркнул на Колка, — как насчет компенсации?
Колк, приведенный в замешательство столь очевидной наглой провокацией, обнаружил, что может наконец говорить.
— Это случайность!
— И тем не менее.
— Я не хотел причинить вреда! Она напала на меня!
— Ты, несомненно, напугал птичку.
— Я спал!
— Власти Азеномея косо смотрят на тех, кто вторгается на чужую территорию, — многозначительно заметил ловец сов. — Знаю я одного типа, которого выпороли на площади буквально на прошлой неделе под одобрительные крики и свист зрителей, после чего отвезли в Старый лес, предоставив возможность самому искать дорогу домой. И насколько мне известно, бедняга оттуда пока не вернулся.
— Но…
— А еще, видишь ли, есть и такая незадача: братец мой, Парду Мотт, возглавляет азеномейский Совет честной торговли. Человек он самый что ни на есть прямой и порядочный — настолько, что собственную дочь выставил в Зале укора, безо всякой одежды, притом предварительно заклеймив ее.
— Я…
— Я, однако, тоже человек порядочный, — рассудительно продолжил ловец сов Мотт. — Я готов допустить, что действия твои были в определенной степени неумышленными.
— Это очень…
— Так что, вместо того чтобы волочь тебя в кандалах к моему родичу, что принесло бы мне весьма скромное личное удовлетворение, я потребую иное возмещение. Видишь ли, — проникновенно проговорил ловец сов, — мне нужна одна определенная сова…
Оставляя позади плавные изгибы далеких береговых песчаных дюн, Колк вспоминал недавние злоключения, все больше и больше мрачнея. Белый Альстер считался унылым местом, и делать там было особо нечего, если только ты не ценитель голых скал, руин и черных ненасытных трясин. К тому же Мотт весьма неопределенно описал возможное местонахождение добычи, что тоже отнюдь не утешало.
— Послушай, — запротестовал тогда Колк, все еще обессиленный заклятьем, — я ведь охотник на ведьм, а не искатель сов. Уж это-то — наверняка твой круг обязанностей.
Ловец сов по-птичьи моргнул.
— Ну да, я, естественно, знаю, что у тебя за профессия. Высокие сапоги, загнутые поля шляпы, кайма на плаще — все это говорит само за себя. Однако прискорбные обстоятельства таковы, что если я ступлю на берега Белого Альстера, то приведу в действие следящие чары и дикий визг предупредит тварей о моем присутствии. Кроме того, то, с чем ты, по всей вероятности, встретишься, находится в основном в сфере твоей компетенции. Сирены и кикиморы как-никак ведьмы, не говоря уже об оборотнях.
Колк скрепя сердце признал, что это правда.
— Я помогу тебе кое-чем — глянь, вот волос совы-ведьмы. Следи за ним внимательно. Он направит тебя в нужную сторону.
Укради волос ведьмы — и похитишь толику ее силы. Это было известно даже новичку. Колк вгляделся в тонкий завиток и спросил:
— А если я откажусь?
Вспоминать унизительные корчи, вызванные сковавшим его заклятием, не хотелось.
Веселый смех Мотта все еще звенел в ушах Колка. И вот он тут, плывет, подгоняемый попутным ветром, к Белому Альстеру, оставляя позади земли Альмери. Уколы чужой волшбы — нет, более чем волшбы — гнали его вперед.
Он плыл несколько дней, изнывая от скуки в окружении унылых просторов неспокойного моря. Иногда из глубин поднималась рыба-шар, пялила на него свои пустые белые глаза, и Колку приходилось творить леденящее заклятье, отгоняя ее. Как-то раз какая-то огромная птица, хлопая крыльями, пересекла небо, скрывшись за горизонтом, но иных признаков жизни не наблюдалось. Так что, заметив вдалеке поднимающиеся из моря изломы берегов, Колк ощутил некоторое облегчение пополам с дурными предчувствиями.
Неясным оставалось только, как найти мало-мальски подходящий клочок земли, к которому можно было бы причалить, — если таковой вообще существовал. То, что вначале представилось цепью разрушенных укреплений, на деле обернулось голой скалой; приземистый каменный цилиндр оказался простым обнажением породы с дырами-окнами на одной из сторон, впрочем, ни мола, ни пристани Колк не разглядел, а обернувшись, обнаружил, что и окна в скале исчезли.
Суровое местечко, нечего сказать, еще более зловещим оно представлялось в багряных лучах заходящего солнца. Колк, конечно, видал и кое-что похуже, но и получше тоже видывал. С содроганием он вспомнил песчаные пустыни земли Падающей Стены и их обитателей, хищных лейкомансов. Но, по слухам, в Белом Альстере имелись леса — и кто мог знать, что они скрывают? Жутко захотелось вернуться в Альмери — но цепкое заклятье вновь скрутило все нервы, и Колк скривился от боли.
Наконец, когда ему уже стало казаться, что придется вечно дрейфовать вдоль берега, впереди замаячила покрытая скользкой черной тиной пологая скала, служащая основанием замку-обрубку. Преисполнившись воодушевления, Колк направил туда лодку и кинул моток бечевы с петлей на конце, которая надежно закрепилась вокруг поросшего водорослями камня. Медленно, осторожно Колк подтянул свое суденышко к берегу, привязал лодку к древнему бронзовому кольцу и ступил наконец на каменистую сушу.
На берегу Белого Альстера Колка охватило странное чувство легкой тоски пополам с нетерпением. Низкое хмурое небо, переливающееся всеми оттенками серого и розового, и пенящиеся у скал волны уже не казались ему отвратительными, они были даже отчасти… привлекательны. Он повернулся к замку и обнаружил, что за ним следят.
Колк невольно сделал шаг назад — и едва не кувыркнулся с причала в море. Лицо наблюдателя — бледный овал с черными щелками глаз — растворилось в тенях замка. Морская ведьма? Как знать, как знать… Колокольный звон поплыл в воздухе, и Колк шагнул вперед.
Нет, нужно уходить немедля. Достаточно было вспомнить нору той твари в Водопаде — он уже встречался с такими существами прежде. Колк пробормотал заклинание, и все стало как прежде: холодный берег и бурное море. Но скоро заклятье утекло, как вода в сливное отверстие ванны, и Колка опять потянуло вперед.
Достигнув дальнего от моря края причала, он обнаружил полуразрушенную лестницу, ведущую наверх. Колокол запел снова, сладостно и протяжно среди грохота пенных волн. Колк моргнул, пытаясь вспомнить, зачем он пришел. Что-то там насчет сов… Но колокол ударил еще раз — и охотник, пошатываясь, побрел наверх, не в силах сопротивляться звону в голове.
Близилась ночь. Сиреневые сумерки нависли над берегом, и в мире вдруг воцарились спокойствие и тишь — каменные стены, между которыми оказался Колк, приглушили даже шум прибоя. Снова раздался звон, только это был не колокол — не совсем колокол, в звоне различался какой-то ускользающий древний напев. Колк улыбнулся и нетерпеливо зашагал дальше по лестнице.
Она сидела посреди своих покоев, облаченная в лиловое и серое. Черные, перехваченные серебряной лентой волосы падали на спину.
Белое лицо было тем самым лицом, и долгий взгляд был тем самым. Она сидела перед каким-то сложным эбеновым инструментом, почти заслонявшим ее, изобилующим множеством подвесов и планок, по которым она ударяла маленьким молоточком.
Колк заколебался, но было уже слишком поздно. Песнь добралась до него, опутала пришельца серебристой паутиной звука. Охотник потянулся к кинжалу, но рука отяжелела и упала. Морская колдунья — сирена — начала свистеть, все громче и громче, свист ее вплелся в мелодию, выводимую инструментом, и Колк рухнул на пол.
Сирена встала и толкнула его носочком.
— Так-так-так, — произнесла она. — Охотник на ведьм, значит? Из Альмери, судя по шляпе. — Она облизнула белые губы. — Похоже, пора подавать чай.
Колк лежал, оплетенный кольцами извивающегося звука. Думать не получалось. Он лишь проклинал себя за то, что попался на приманку морской колдуньи.
А сирена стояла чуть в стороне, в компании своих сестер. Их было три — похожих, точно вырезанных по единому лекалу, только у одной волосы отливали тускло-серебристой зеленью ивовых листьев, а лишенные белков глаза другой казались целиком вырезанными из нефрита.
Они бормотали, и улыбались, и шептались, прикрывая рты длинными ладонями и поглядывая в сторону Колка. Но главным образом они с восхищением рассматривали кинжалы охотника.
На ближайшем столике рядом с любопытным инструментом стоял чайный сервиз. Тонкие, украшенные розами фарфоровые чашечки просвечивали — Колк видел сквозь них свет лампы. Он попытался разорвать узы звука, но они оказались крепче каната, и усилие лишь сковало его еще прочнее. Морские колдуньи тоненько захихикали.
— Уже недолго, — сказала одна из них, наклонилась и провела ногтем по щеке Колка. Теплая струйка побежала по коже, и охотник почувствовал знакомый — слишком знакомый — запах меди.
— Мы хотим, чтобы ты выбрал, — произнесла другая сирена, — кто из нас прекраснее всех? Та, которую ты назовешь, возьмет самый длинный нож.
Касаться кинжалов охотника за ведьмами не позволялось никому, кроме хозяина. Придется очищать их, если он, конечно, выберется отсюда. Колк вдохнул поглубже, набрав в грудь воздуха про запас.
— Приступим? — ухмыльнулась колдунья с ивовыми волосами.
Сестры уселись за стол, тщательно расправив свои лохмотья. Черноволосая разлила напиток — он хлынул в чашки дымящимся темным потоком. «Не чай они там пьют, — подумал Колк, наблюдавший искоса, снизу вверх. — И пахнет по-другому». Улучив момент, он вздохнул еще раз. Звук обвился вокруг него, крепко сковав по рукам и ногам.
— Итак, — брюнетка откусила кусочек поросшего мхом кексика, — которая же из нас?
Колк стиснул покрепче губы, не отрывая взгляда от сирены.
— Ох, — прошептала зеленоволосая, — он не хочет играть!
— Мы заставим его играть! — Чернявая колдунья вскочила, выхватив из ножен один из кинжалов Колка, тонкий, как иголка.
Колк снова вдохнул.
— Говори!
Но Колк промолчал. Он решил, что пора. Закусив губу, он свистнул, издав высокий пронзительный звук, и услышал, как его свист смешался с удерживавшими его оковами — смешался и растянул их. Сирены закричали и вскинули руки, чтобы зажать уши. Колк лихорадочно втянул еще воздуха и свистнул громче, чувствуя, как краснеет от напряжения, но цепи еще держались, держались… То, что паутина готова лопнуть, он ощутил за миг до того, как это случилось, уловив перемену музыкального тона. Затем оковы пали. Доля секунды — и Колк был уже на ногах, с кинжалом, тонким как игла, в левой руке и кинжалом, белым как кость, — в правой. Две морские колдуньи рухнули, заливая чашки зеленой кровью, хлеставшей из рассеченных шейных артерий. Третью, с ивовыми волосами, Колк прикончил черным кинжалом, вонзив его под ребра. Она прокляла его, умирая, но охотник лишь рассмеялся и свистнул, отгоняя брань.
Он привалился к стене, отдуваясь и восстанавливая дыхание. Рука легла на грубый сырой камень. В противоположном конце комнаты на стене виднелось маленькое полукруглое оконце, за которым чернела ночь. Колк вгляделся, различив вдалеке слабый блеск бурного моря. Соленая вода — всегда сила: последним обрывком чар Колк призвал к себе пену и омыл в ней кинжалы. Тела сирен уже гнили, превращаясь в слизкие водоросли.
В голове слегка прояснилось, и Колк припомнил наставления ловца сов.
«Они часто бывают у горного озера Ллантоу, того, что на севере, между двух холмов, неподалеку от берега. Карты у меня нет. Придется тебе следить за волосом».
«Не слишком-то ценные указания», — подумал тогда Колк, в голове которого билось жестокое заклятье боли. Та же мысль мелькнула у него и сейчас — но, возможно, в крепости морских ведьм найдется карта? Он осторожно подошел к двери, коснулся ее — а затем резко распахнул. За дверью оказался мрачный коридор, продуваемый тоненько и зловеще посвистывающим морским ветром. Колк посмотрел налево, потом направо. Коридор выглядел пустым. Пройдет еще не меньше часа, прежде чем удастся магией вызвать свет. Колк скользнул в проход, вслушиваясь в рокот бьющихся о развалины волн. Он бежал по лабиринту коридоров, не видя ничего, кроме гигантских бледных мотыльков, порхающих подобно призракам. Глаза сирен? Возможно. Но они, казалось, не обращали на него никакого внимания.
Охотник кинулся по лестнице вниз, слыша эхо собственных шагов, проникающее в боковые комнаты: топ-топ-топ — словно кто-то выстукивал ритм на костяном ксилофоне. Но тут никого не было и ничего не происходило. Мир снаружи как будто стал чище, просторнее. Во всяком случае, Колк оказал кому-то услугу, избавив Белый Альстер от этого гнезда морских колдуний. Оставалось надеяться, что сирены не успели расплодиться, разметав икру по непересыхающим лужам в ожидании созревания потомства. Однако охотник не питал иллюзий: другие сирены учуют запах смерти и двинутся к развалинам. Много времени им не потребуется, так что Колк, ненадолго лишившийся магии, решил держаться подальше от этого места. Он осторожно пересек болото, отойдя от берега, и устроился на ночлег под кустом. Над трясиной расплывчатой громадой возвышался силуэт кромлеха, к нему лучше было не подходить, поскольку в таких местах обычно селились виспы и прочие кровососы вроде лейкомансов.
Рассвет следующего дня окрасил небеса мертвенно-серым. Колк обвел взглядом черные торфяники, круглые озерца, подобные обсидиановым глазам, низкие холмы. Серое утро, хмурый пейзаж… Колк вздохнул и занялся приготовлением скудного завтрака.
Подкрепившись поссетом, он принялся изучать волос: тот подергивался в руке, показывая на север. Охотник направился в ту сторону, надеясь, что приближается к озеру Ллантоу.
За всю ночь он ни разу не услышал совиного уханья и сейчас не знал, радоваться этому или нет. Если здесь и есть совы-ведьмы, возможно, они держатся своих охотничьих угодий — района Ллантоу. Или, не исключено, сведения ловца сов устарели, и здесь нет никаких сов-ведьм. Колк снова вздохнул, на этот раз от досады. Он не надеялся, что оправдание: «Я никого не нашел» — будет удовлетворительным объяснением, — в таком случае охотнику в Альмери путь заказан, если только допустить, что наведенное заклятье позволит ему не вернуться. А Колка как-то не тянуло проверять границы возможностей чар.
Он продолжал идти, следуя указаниям волоска, дергавшегося и извивающегося, как червь. Давно перевалило за полдень, когда впереди показалась поблескивающая черная гладь, расположившаяся под суровой скалистой грядой, которая могла быть — а могла и не быть — озером Ллантоу. В темных глубинах сверкала радуга, водовороты отливали розовым и зеленым, и Колк тут же насторожился: он уже видел подобное прежде, на Водопаде. Так болотные и озерные духи заманивали своих жертв; Колк благоразумно отвернулся.
Вокруг горного озера теснились группками невысокие деревца с белыми стволами и темно-зеленой листвой. Едкий перечный запах витал в воздухе, — возможно, в Белом Альстере это считалось признаком весны. У Колка зачесался нос — не слишком радостное событие, если желаешь подкрасться куда-то тайком. Он вдохнул поглубже и двинулся к озеру кружным путем.
Если здесь и было обиталище сов-ведьм, оно, скорее, располагалось на скалистых склонах, а не возле озера — где, кроме деревьев, отсутствовало какое-либо приличное укрытие. Скорчившись за кустами можжевельника, Колк пообедал все тем же поссетом и стал дожидаться сумерек.
Ничего… Только что не было ничего — и вдруг, когда небо окропили первые бледные капли звезд, в воздухе раздался шорох крыльев и над зыбкой поверхностью озера скользнул силуэт парящей совы. Колк, совсем окоченевший без движения в зарослях можжевельника, благодаря увеличительным очкам заметил под совиными крыльями красноречивые свидетельства: маленькие чахлые руки и ноги, которые при превращении должны были обрести форму человеческих конечностей.
Чувство восторга и облегчения охватило охотника, адреналин хлынул в кровь, переполняя душу азартом. Сова-ведьма действительно существовала, оставалось только обдумать, как ее поймать, — и тогда не придется возвращаться в Альмери с рассказом о провале. С другой стороны, неудачное пленение ведьмы могло привести к тому, что никакого возвращения в Альмери не состоялось бы вовсе. Борясь с опасениями, Колк наблюдал за тем, как сова-ведьма спикировала на что-то в дальнем конце озера. Тонкий визг вспорол сумерки, а потом захрустели кости. Колк внимательно осмотрел небеса и, ничего не заметив, вновь переключил внимание на косогор.
Ведьм лучше всего было ловить при свете дня, но на данный момент Колк находился слишком близко к району охоты.
Он подполз к груде валунов и затаился. Со скал слетало все больше сов. Охотник насчитал пять, включая первую. Он так сосредоточился на них, что не учуял лейкоманса, пока тот не подобрался почти вплотную.
Колк обернулся в последний миг, заметив узкую голову, горящие глаза, оскаленные зубы. Хищник припал к земле и взвыл на такой высокой ноте, что у Колка из ушей потекла кровь. Охотник метнул кинжал, но лейкоманс вскочил на один из валунов и уселся наверху, ухмыляясь. Колк выругался, а кровопийца, оскалившись еще шире, задрал лапу и почесал заостренное ухо. Его гениталии омерзительно подергивались, и Колк метнул еще один кинжал, просто от злости. Лейкоманс высоко подпрыгнул, но тут в темноте захлопали крылья — и хищник исчез, успев лишь пронзительно взвизгнуть. Это было очень кстати, только вот заварушка привлекла внимание других ведьм — теперь они расселись на камне, как куры на жердочке, следя за Колком сверкающими любопытными глазами.
— Не двигаться! — рявкнул Колк, когда последняя сова приземлилась, небрежно уронив на землю мертвого лейкоманса. — Я Колк, охотник на ведьм! — Он взмахнул двумя кинжалами и распахнул плащ, демонстрируя остальное оружие. — Я уничтожил гнездо сирен на берегу Белого Альстера! Я преследовал кикимор на Тсомбольском болоте и ласок-оборотней в торфяниках Таума! — Охотник рванул полу плаща, показывая скальпы. — Вот, видите?
— Слишком ясно видим, — ответила одна из сов.
Тело ее затрепетало, крохотные конечности вытянулись и налились плотью, круглая голова удлинилась — и перед Колком предстала женщина, облаченная лишь в сотканный из перьев плащ, — с недоразвитой грудью, крючковатым носом и сероватой кожей, на которой дрожали зыбкие тусклые отблески света, испускаемого фосфоресцирующими лишайниками. Она улыбнулась, демонстрируя зубы, острые, как у лейкоманса, и принялась прихорашиваться по-птичьи, чистя перья, так что Колка на миг охватило невольное восхищение.
— Столько мертвых сестер, — проговорила сова-ведьма. Сидящие рядом с ней тоже преобразились. Две явственно были старше остальных, но, как и морские колдуньи, все женщины-совы отличались разительным сходством.
«Еще одно чертово гнездо», — подумал Колк, но восторженного выражения лица не изменил.
— Не пытайся заставить меня почувствовать себя виноватым, — сказал охотник. — Ведьмы друг дружку не любят.
— Но охотников на ведьм мы любим еще меньше, — ответила женщина, улыбаясь.
Он не мог расправиться со всеми сразу и понимал это.
— А как вы относитесь к ловцам сов? — поинтересовался Колк.
Яростное, бешеное шипение стало ему ответом — охотник поспешно отступил, потянувшись к ножам подлиннее. В горле первой ведьмы что-то заклокотало, и она сплюнула прямо под ноги Колка какой-то твердый темный комок.
— К чему это ты?
— Один из них попросил — нет, вынудил — меня явиться сюда, — сообщил ведьме Колк. — Ловец сов из Альмери, по имени Мотт.
Совы опять зашипели, и охотник отпрянул еще дальше.
— Мы знаем Мотта, — заговорила одна из старших ведьм, и ее маленький рот скривился от отвращения. — Он негодяй.
— Не спорю, — поспешно откликнулся Колк.
— Мотту нет пути в Белый Альстер, — сказала старая ведьма и пожала плечами, так что перья ее плаща встопорщились. — Он умрет. Он украл мой волос.
— Ага! — воскликнул охотник, раскрыл ладонь, демонстрируя лежащую на ней тонкую нить, и быстро отдернул руку, едва сова потянулась к волоску. — Это, случаем, не он?
— Мой волос! — Ведьма явно жаждала получить похищенное обратно.
— Ты говорил о принуждении, — пробормотала другая женщина-сова.
Колк рассмеялся:
— А какая мне выгода убивать сов-ведьм? — Он поднял волос повыше, так чтобы женщины не могли дотянуться до него. — Ваши шкурки на рынке не ценятся. Ваша красота… — тут Колк слегка кивнул, — тоже не самый желанный предмет среди южного изобилия. Так зачем мне утруждать себя и плыть сюда, если не из-за наложенного на меня заклятья?
— Я убью тебя, — заявила, подумав, старшая ведьма. — Но мне еще нужно свести счеты с Моттом.
Колк посмотрел на мох и сотворил маленькую огненную стрелу. Лишайник зашипел, вспыхивая.
— Жалит не сильнее крапивы, — ухмыльнулась ведьма.
— Может, и так. Но чтобы спалить волосок — вполне достаточно, — откликнулся Колк.
На миг воцарилось молчание.
— Охотник на ведьм — не лучший союзник, — произнесла молодая ведьма.
Старшая наклонила голову к плечу, разглядывая Колка.
— Даже за вознаграждение?
— Какое вознаграждение? — очень осторожно поинтересовался Колк.
— Скажи, — обратилась к нему старуха, — счастлив ли ты в своей жизни?
Колк задумался. Напрашивался ответ: «Не слишком». Он гонялся за ведьмами по всему Старому Свету, зарабатывая себе на жизнь, — но и только. К этому следовало прибавить постоянные помехи, исходящие от таких, как Мотт. Когда Колк был моложе, работа приносила ему некоторое удовольствие, но в последнее время охота начала сильно надоедать.
Молодая ведьма поворошила свой плащ; участки голой кожи, мелькнувшие меж перьев, уже выглядели более привлекательно.
— Тогда у меня есть идея… — начала старая сова.
Лодка Колка вошла в гавань Азеномея вместе с приливом. Он шагнул на пристань, другими глазами глядя на древний город, на его бесчисленные башенки, крыши и трубы. Охотник рассеянно потер саднящую грудь: старая ведьма не слишком церемонилась, но таковы уж совы — кто-кто, а Колк имел возможность оценить их по достоинству. Да, цена за избавление от заклятья, которое больше не ворочалось в его голове, оказалась вполне приемлемой.
Ему было велено послать известие Мотту, передав с курьером бумагу с определенной комбинацией цифр и букв, которую, как заверил его ловец сов, поймет любая уважаемая почтовая компания. Колк нашел посыльного в гостинице и стал ждать в той же самой мансарде, где уже встречался с Моттом, — это вызвало не самые приятные воспоминания. И все же кое-какие любопытные перемены были неизбежны…
Раздался стук в дверь; Колк открыл, обнаружив на пороге горящего нетерпением Мотта.
— Ну, ты нашел мою совушку, Колк?
— Да.
— И где она?
— Здесь.
Колк обратил внимание, что Мотт старается держаться так, чтобы его нельзя было ударить кинжалом, но это не имело значения. Охотник дотронулся до места укуса на своей груди. Ловец сов нетерпеливо осматривал комнату.
— Пусто. Не вижу ни шкурки, ни перьев. Где же моя сова?
— Здесь, — повторил Колк и почувствовал рывок, когда кости, кожа и душа его принялись изменяться. Мощные черные крылья вознесли его к потолку, а потом бросили вниз, навстречу распахнувшимся в последний раз мутным глазам Мотта.
Чуть позже Колк выхаркнул твердый катышек на то, что осталось от тела Мотта, и покинул комнату. Он воспарил над крышами Азеномея, направившись сперва к Кзану, а потом к открытому морю вдоль Скома. Нужно было сказать девочкам, что неподалеку от них с недавних пор пустует замок — куда симпатичнее валунов Ллантоу — с кучей комнат и прекрасным видом из окон. Этот замок — думал он во время полета — станет отличным новым домом для них.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мне было одиннадцать. Тогда, в середине 1970-х, я жила в маленьком пасторальном городке на западе Англии. Я жаждала путешествий — в пустыню Гоби, в Сибирь, в Южную Америку, — но возможности отправиться туда были… скажем так, ограничены. Так что вместо настоящих странствий я путешествовала по книгам и к одиннадцати годам уже побывала и в Нарнии, и в Прайдене, и в Грин-Ноу, и на острове принца Эдуарда. А однажды моей матери наскучили готические романы, и она принесла из местной библиотеки нечто иное — книгу под названием «Город кешей» («City of the Chasch»). Я прочла ее очень быстро. А потом перечитала еще раз. После чего мы отправились в библиотеку и вернулись с «Планетой приключений» («Planet of Adventure»), «Властителями Зла» («Demon Princes») и «Умирающей Землей».
Прошло немало лет, я посетила и Гоби, и Сибирь. Правда, ни ракета, ни машина времени так и не смогли доставить меня в Чай или на Умирающую Землю, но я знаю, что эти места реальны, — как-никак, я побывала и там тоже. Так вот, когда мне было одиннадцать, я начала писать роман, который годы спустя стал «Ghost Sister». За него несколько лет назад в Сиэтле меня номинировали на премию Филипа Дика. Во время того конвента я побеседовала с Джеком Вэнсом. Я сказала ему, что именно он во всем виноват.
«Проклятье! — прорычал он. — С этой писаниной нужно быть предельно осторожным».
Лиз УильямсНЕИЗБЕЖНЫЙ Майк Резник
Иногда если до предмета желаний не дотянуться — вам же лучше.
Звали его Пелмундо, и был он сыном Рило, главного куратора Великого Архива в далеком городе Зуле. Рило, как любой отец, мечтал, что сын пойдет по его стопам, однако Пелмундо, подобно многим сыновьям, выбрал в жизни собственный путь.
Он стал солдатом, затем наемником и, наконец, стражником в городе Малот, угнездившемся над рекой Ском. Он с радостью и гордостью носил блестящую серебряную бляху добрых пяти дюймов в поперечнике — знак должности, — а в потертых ножнах у него на боку покоился простой меч, которому не раз случалось испробовать крови.
На кожаном одеянии Пелмундо, кроме служебной бляхи, красовался рогатый нетопырь — знак благорасположения истинного защитника города, Амбассарио Светлоглазого.
В обязанности Пелмундо входило оберегать улицы от пьяных, а дома — от воров. От серьезных опасностей верхних и нижних миров город защищал Амбассарио.
«Взаимовыгодные отношения, — рассуждал Пелмундо. — Амбассарио отгоняет от города созданий чужой магии, а город в ответ не замечает его собственных тварей».
Впрочем, не Амбассарио с его существами занимали мысли Пелмундо. Нет, в них царила, приводя в смятение его сны и грезы, золотая красавица по имени Лит, совершенная обликом и движениями, с золотистой кожей и золотыми волосами, — юная ведьма, не прожившая на свете и двадцати лет, но уже достигшая расцвета женственности и околдовывавшая мужчин без посредства магии.
Юная золотая ведьма пленила Пелмундо. Она покинула родное селение и никогда не вспоминала о родителях, проводя время то у себя — Лит поселилась в полом стволе дерева в Старом лесу, — то, когда у нее случались дела в городе, в Доме золотых цветов Лэхи. Из всех цветов, промышлявших древним ремеслом в этом месте, Лит была прекраснейшим.
Иной раз Пелмундо набирался смелости, чтобы с трепетом, немея перед ее призывной красой, выказать свои чувства. И снова и снова Лит встречала его признания смехом.
— Ты всего лишь стражник, — говорила она. — Чем бы ты мог отблагодарить меня за любовь?
Он думал о чести, а она — о блестящих игрушках. Он клялся любить ее вечно, а она напоминала, что даже простенький самоцвет переживет самую великую любовь. Он молил позволения хотя бы находиться при ней, а золотая ведьма исчезала, оставляя в воздухе отзвук смеха.
В конце концов Пелмундо отыскал Амбассарио, обитавшего за пределами Малота в кишевшей змеями дыре под скалой. Пещеру освещали черные свечи, их мерцающие огоньки играли на крыльях тысячи нетопырей, спавших день напролет, повиснув вниз головой среди сталактитов, и набиравшихся сил для ночных недобрых дел.
— Я пришел… — начал Пелмундо.
— Мне известно, зачем ты пришел, стражник, — ответил маг. — Или я не Амбассарио Светлоглазый?
— Значит, ты мне поможешь? — спросил Пелмундо. — Околдуешь ее, чтобы она видела только меня?
— И ослепла к остальному миру? — усмехнулся Амбассарио. — Пожалуй, она этого заслуживает.
— Нет, я не это имел в виду, — спохватился стражник. — Но я сгораю от желания. Не мог бы ты и в ней разжечь такое же пламя?
— Оно горит в ней.
— Но она дразнит меня, не замечает!
— Огонь горит в ней, но не для тебя, сын Рило, — продолжал маг. — Она любит только себя. Она совершенна и ищет лишь совершенства — в драгоценностях, в одеждах, в мужчинах.
— Но ты мог бы ее изменить, — упрашивал Пелмундо. — Ты — величайший из мастеров волшебного ремесла на берегах Скома. Ты мог бы вынудить ее полюбить меня!
— Мог бы, — признал Амбассарио, — но не стану. Жила некогда женщина, почти такая же юная и почти такая же совершенная, как ведьма, к которой рвется твое сердце. Я, будучи молод и глуп, с помощью магии добился того, чтобы она влюбилась в меня. Что ни ночь — она была нежна на шелковых простынях, как ни одна из женщин прошлого и настоящего, и я верил в ее любовь. Но всякий раз, заглядывая ей в глаза, когда тело ее извивалось в экстазе, я видел отвращение, загнанное моими чарами в глубину ее существа, и вкус любви обращался в пыль на моих губах. В конце концов я снял с нее чары, и в тот же час она меня покинула. Того ли ты хочешь от Лит?
— Право, не знаю, — ответил Пелмундо. — Я уверен: будь у меня шанс, я сумел бы добиться ее любви.
Старый маг вздохнул.
— Ты, как видно, не услышал ни слова из сказанного мной. Золотая ведьма любит только себя.
— Она полюбит меня, с помощью твоих чар или без них, — твердо поклялся Пелмундо.
— Значит, без них, — ответил Амбассарио, и стражник покинул его пещеру.
Всякий мог видеть, как он мрачен. Люди на улицах Малота избегали его взгляда, даже подбиравшие объедки дворняги прятались, когда стражник проходил мимо. Наконец он вошел во Дворец семи нектаров, хлестнул взглядом трактирщика, заказал несуществующий Восьмой нектар — и тут же получил флягу, полную до краев. На вкус напиток был точь-в-точь как Седьмой нектар, однако, промочив горло и согревшись, Пелмундо смягчился и не стал спорить.
Выйдя из таверны, он перешел через улицу к Дому золотых цветов и наткнулся на разглядывавшего входную дверь Тая Дезертира.
— Привет, — бросил Тай. — Сразу видно, что она сегодня здесь. Мужчины слетаются, как пчелы на мед.
— Ты это о ком? — с невинным видом спросил Пелмундо.
— Да о золотой ведьме, конечно, — ответил Тай. — Мужчины словно ловят тайный призыв в воздухе — меня всякий раз влечет сюда, стоит ей прийти в Малот из Старого леса. Признайся, друг Пелмундо, — дезертир подмигнул стражнику, — она и тебя приманила?
Стражник сверкнул глазами и не ответил.
— Хотел бы я знать, — продолжал Тай, — что она вообще здесь делает? Может, еще не навострилась зарабатывать на жизнь ведьмовским искусством? — Он опять подмигнул. — Или она преуспевает именно в этом виде чар и колдовства? Ведь я люблю и почитаю свою жену во всякий день, кроме тех, когда Лит в городе, а ты, как я заметил, вовсе не смотришь на других женщин.
— Слишком много болтаешь, — раздраженно буркнул Пелмундо, которому не понравилось, что неприятная правда так легко слетает у Тая с языка.
— А я уже заканчиваю болтать, — отозвался Тай, — ведь сейчас Лэха выведет следующего и придет моя очередь платить дань почтения — и просто дань — Лит.
Едва он договорил, дряхлая морщинистая Лэха, лет двести назад почти не уступавшая по красоте золотой ведьме, вывела к дверям торговца шелком Метокса и пожелала ему счастливого пути. И тут ожидавшие мужчины заметили Лит, стоявшую за спиной Лэхи, — тоненькую, по-звериному грациозную, со спелыми, полными грудями, с золотистой кожей и волосами, словно золотая пряжа, с алыми пухлыми губами, с глазами, искрящимися смехом.
— Готовься, золотая, — обратился к ней Тай. — Ты сейчас встретишь настоящего мужчину, а не потасканный пустой мешок вроде этого жалкого Метокса.
Лэха, дотянувшись клюкой, стукнула Тая по ляжке.
— За что? — удивлено возопил тот.
— Выражайся поосторожней, когда говоришь о нас, стариках, — ответила карга.
— Идем! — Тай грубо взял Лит за голое плечо. — Оставим здесь эту сумасшедшую старуху. Пиршество глаз ждет меня.
— Твои глаза опухли от пиршеств, — возразила Лит. — Опухшие глаза не в моем вкусе. — Она повернулась к Пелмундо. — Эй, стражник! Этот человек мне мешает.
— Он бахвал и грубиян, но здесь он в своем праве, — мрачно ответил Пелмундо. — Ведь это, как-никак, Дом золотых цветов.
— Избавься от него — получишь поцелуй, — сказала Лит.
— Он мой друг, — вмешался Тай, — он смеется над твоим предложением.
— Взгляни на него, — ехидно ответила Лит. — Разве он смеется?
Тай повернулся к Пелмундо, который и не думал смеяться.
— Иди-ка ты отсюда, — велел стражник.
— Нет! — рявкнул Тай. — Я могу заплатить, и сейчас моя очередь!
— Ты занял не ту очередь и не к тому цветку, — ответил Пелмундо. — Иди своей дорогой.
Он взялся за рукоять меча. Тай взглянул на лезвие. Меч был не новым, он не блестел и не сверкал украшениями, не щеголял таинственными надписями — рабочий инструмент мужчины, не отличающегося добротой.
— Мы больше не друзья, сын Рило, — отчеканил Тай и двинулся прочь.
— И никогда не были, — сказал ему в спину Пелмундо.
Дождавшись, пока Тай отойдет на сотню шагов, он вновь обернулся к двери. Лэха скрылась в полумраке внутренних помещений, но Лит стояла на прежнем месте.
— Ты можешь получить свою награду, — тихо сказала она.
Пелмундо шагнул к ней.
— Ты еще ни разу не позволяла мне тебя коснуться, — напомнил он.
— Ты и теперь меня не коснешься, — ответила Лит. — Я тебя коснусь.
— Но…
— Молчи. Подойди и получи заслуженное, — велела Лит.
Пелмундо, весь напрягшись от волнения, с разрывавшимися от желания чреслами шагнул к ней.
— Вот твоя плата, — сказала Лит, целомудренно целуя его в лоб.
Стражник отступил и покачал головой, не веря себе. Лит лукаво улыбнулась.
— Это все? — тупо спросил он.
— Тай большего не стоит, — ответила она, насмешливо блеснув глазами. — Ради большей награды надо и совершить большее.
— Какую же большую награду ты можешь предложить? — жадно спросил Пелмундо.
— Прежде соверши великое деяние, — с озорной усмешкой проговорила золотая ведьма.
— Назови какое, и я исполню!
— Когда я ухожу отсюда, то живу в дупле старого дерева в Старом лесу, — начала Лит.
— Знаю. Я искал твое дерево, но не смог найти.
— Его защищает магия, — улыбнулась ведьма. — Думаю, отыскать его не сумел бы и сам Амбассарио Светлоглазый.
— Деяние! — страстно выкрикнул Пелмундо. — Назови деяние, которое я должен совершить!
— На пути в Малот или по дороге обратно к лесу мне приходится миновать пустошь Модавна Мур, — продолжала Лит.
У Пелмундо сжались мышцы на животе — стражник предугадал следующие слова ведьмы.
— На этой пустоши обитает нечто злое и опасное — оно пугает меня и угрожает мне. Это создание иного мира известно под именем Грэб Неминуемый. Избавь землю от Грэба — и получишь величайшую из наград, стражник.
— Грэб Неминуемый, — тупо повторил Пелмундо.
Лит изогнулась, подставив лунному свет грудь и обнаженное бедро, и рассмеялась его замешательству:
— Разве награда того не стоит? Отправь его в ад, из которого он вышел, и я вознесу тебя на небеса, каких ты не достигнешь ни с кем другим.
Пелмундо бросил на нее короткий взгляд.
— Считай, что он мертв.
Пелмундо понимал, что без защитных чар он не устоит перед чудовищем, поэтому отправился к скале над Малотом и нашел в освещенной свечами пещере Амбассарио.
— Приветствую тебя, всевидящий маг, — заговорил он, представ перед стариком.
— И тебе привет, сын Рило.
— Я пришел… — начал Пелмундо.
— Мне известно, зачем ты пришел. Разве я не величайший из магов этого мира?
— Кроме Лукону, — прошипела длинная зеленая змея.
Амбассарио указал на нее костлявой рукой. Молния, сорвавшись с пальца, обратила змею в пепел.
— Еще кто-нибудь хочет высказаться? — кротко спросил маг, оглядывая свой зверинец. Змеи расползлись по темным углам, летучие мыши зажмурились. — Тогда с вашего любезного соизволения я поговорю с этим безумным молодым стражником.
— Не безумным, — поправил Пелмундо, — а одержимым страстью.
Амбассарио глубоко вздохнул.
— Почему меня не желают слышать даже в моей собственной пещере? — вопросил он и устремил горящий взгляд на Пелмундо. — Слушай меня, сын Рило! Золотая ведьма околдовала тебя не волшебством, а чарами, какие женщины налагают на мужчин от начала времен.
— Каковы бы ни были эти чары, я не могу без нее, — ответил Пелмундо. — А против существа, подобного Грэбу Неминуемому, мне понадобится защита.
— Грэб мой! — выкрикнул волшебник. — Не тронь его!
— Он твой? — изумился Пелмундо. — Эта тварь?
— Ты обороняешь город от воров и злодеев. Я защищаю его от большего зла, и Грэб — мое оружие.
— Но ведь он своими липкими губами высасывает и пожирает людские души!
— Он высасывает больные души, от которых людей следует избавлять.
— Но он заживо расчленяет жертву!
— Ты добиваешься награды, не так ли? — заметил волшебник. — А расчленение — это его награда.
— Он угрожал золотой ведьме!
Амбассарио улыбнулся.
— Если так, почему она еще жива? Грэба не зря зовут Неминуемым.
Пелмундо насупился — к этому вопросу он не был готов.
— А я тебе скажу, — ответил за него Амбассарио. — Если бы ты проник в полое дерево, где живет Лит, то увидел бы там золотой ткацкий стан, на котором ведьма плетет ковры с изображениями волшебной долины Аривенты. — Маг выдержал паузу. — Ковры ткет она, но станок принадлежит Грэбу, он сделан из костей золотой твари, убитой им в нижнем мире. Твоей ведьме не нужно от тебя подвигов, доказательств любви и чести. Она хочет избавиться от создания, которое пытается вернуть свое имущество. И будь Лит так беспомощна, какой ты ее считаешь, Грэб давно получил бы станок.
— Почему же он не получил, если он — Неминуемый? — спросил Пелмундо.
— Потому что его, как мотылька к огню, влекут души, а у Лит нет души.
— Не смей так говорить о ней! — возмутился Пелмундо.
— Недорого же ты ценишь свою любовь и жизнь, если дерзаешь поднимать на меня голос в моей пещере, — бросил Амбассарио. — Или ты не видел, что сталось с моей любимицей-змеей?
— Я не хотел тебя обидеть, — поспешно принялся оправдываться Пелмундо, однако вновь разгорячился. — Но я должен получить золотую ведьму, и если для этого придется убить чудовище — я его убью.
— Несмотря на все, что я тебе рассказал? — спросил волшебник.
— Я не могу иначе, — ответил Пелмундо. — Она — все, чего я желаю, все, о чем мечтаю.
— Остерегайся своих желаний и грез, — с затаенной улыбкой посоветовал волшебник.
— Я сожалею, что все так сложилось, — сказал Пелмундо. — Не хотел бы, чтобы мы стали врагами.
— Мы никогда не станем врагами, сын Рило, — заверил его Амбассарио. — Мы всего лишь не будем друзьями. — И с улыбкой заключил: — Делай, что должен, если сумеешь, — и помни: тебя предупреждали.
— Предупреждали? — нахмурился Пелмундо. — Но ты ничего не сказал о Грэбе Неминуемом.
— Я говорю не о Грэбе, — ответил Амбассарио.
Пелмундо вышел из пещеры и полез вниз по скалистому склону. Оказавшись наконец на ровной земле, он задумался, не обратиться ли к меньшему по силе магу, но рассудил, что если Грэб принадлежит Амбассарио, то только равный ему волшебник сумел бы снабдить охотника нужными чарами и заклятьями.
— Значит, придется мне справляться с тобой, как я справлялся с другими врагами, — бормотал Пелмундо, направляясь к пустоши Модавна Мур, лежавшей между Малотом и Старым лесом. — Берегись, чудовище: Пелмундо, сын Рило, идет по твоему следу!
С этими словами он, обойдя деревню, двинулся к грозной и темной пустоши. Болотистая земля хватала его за пятки, пыталась удержать, словно говорила:
«Глупец, ты думаешь убежать от Грэба Неминуемого?»
Вдруг Пелмундо заметил человечка-твк, оседлавшего стрекозу. Насекомое, повертев головкой, легко опустилось на травинку.
— Ты далеко ушел от своих мест, стражник, — заговорил твк. — Потерялся?
— Нет, — ответил Пелмундо.
— Берегись, как бы тебя не нашли, — предостерег твк, — потому что неподалеку рыщет Грэб Неминуемый.
— Ты его видел? — встрепенулся Пелмундо. — Он близко?
— Нет, иначе меня бы здесь не было, — возразил твк. — Он все ищет свой станок и ведьму, укравшую его.
— Тогда тебе нечего бояться, — сказал Пелмундо.
— У меня есть жизнь и душа, и расставаться с ними я не спешу, — сказал твк. — И ты бы поберег свои, пока не поздно.
— Но ты сам сказал, что ему нужна Лит.
— Я сказал, что он ее ищет, — поправил твк, — но душу Грэб высасывает из всякого, кто попадется ему на пути.
— Лети вперед, твк, — попросил Пелмундо. — Скажи Грэбу, что смерть идет к нему.
— К Грэбу Неминуемому? — ахнул твк, не веря своим ушам.
— Тогда лети прочь — и знай, что с сегодняшнего дня тебе нечего будет бояться.
Твк поднял стрекозу в воздух и дважды облетел вокруг Пелмундо.
— Впервые вижу столь самоубийственное безумие, — объявил он. — Я должен запечатлеть это в памяти, потому что не сыщется другого, кто вышел бы на Грэба Неминуемого.
— Не сыщется, потому что я сражу Грэба, — кивнул Пелмундо.
— Странное дело, — заметил твк, — ты не похож на человека, который стремится в зияющую пасть смерти.
— Или навстречу счастью, — ответил Пелмундо, у которого перед глазами плясала золотистая фигурка Лит.
— Должно быть, она много тебе посулила, стражник, — сказал твк.
— Она?
— Ты и в самом деле думаешь, что ты первый? — рассмеялся твк и скрылся, а Пелмундо вновь остался один.
— Отец, — негромко проговорил он, — я посвящаю грядущую битву тебе, потому что, сразив кошмарного питомца Амбассарио, я буду достоин песен и легенд, и настанет день, когда главный куратор внесет запись обо мне в скрижали славы Великого Архива Зулы. — И, устремив взор вперед, он твердо добавил: — Берегись, тварь, судьба твоя близка!
Он все дальше углублялся в пустоши, земля хватала его за ноги, пот тек по спине ручьями.
— Я здесь, тварь! — снова и снова повторял Пелмундо. — Выходи, все равно не спрячешься!
Но Грэб Неминуемый не показывался.
Целый час бродил Пелмундо по болотистой пустоши, где не было ничего живого, кроме него самого.
— Твк ошибся, — вслух сказал он наконец. — Сегодня чудовища здесь нет. Придется раздобыть у какого-нибудь мага заклятие, чтобы приманить его, — иначе не видать мне награды от золотой ведьмы.
Он побрел напрямик и наконец вышел на край пустоши. Деревья немного расступились, сквозь их густую листву теперь проникали узкие лучи солнца. Здесь пели птицы, трещали кузнечики и даже лягушки урчали, никого не опасаясь.
А затем вдруг стало тихо — тихо до дрожи. Пелмундо взялся за рукоять меча и прищурился, но ничего не увидел: ни тени, ни движения — совсем ничего.
Он повернулся направо, налево. Пусто. Рука потянулась к бляхе не груди — тронуть на счастье — и невольно прикрыла сердце.
— Не бойтесь, лесные звери, — заговорил он наконец. — Моя добыча сбежала.
— Но от судьбы тебе не уйти, — прорычал у него за спиной нечеловеческий голос.
Развернувшись, Пелмундо оказался лицом к лицу с тварью, какой не видал и в самых страшных снах. На заостренной к макушке голове блестели угольно черные глаза, сощуренные, как у кошки в полдень. Ноздри на этом лице созданы были, чтобы вынюхивать души. Толстые уродливые губы только и умели, что высасывать их из жертв. Тело твари поросло грубой черной шерстью, руки ее были способны лишь хватать души и подтягивать их к губам. Ноги служили единственной цели: догонять жертву — не важно, на сухой земле, в болоте или в воде.
— Я — Грэб Неминуемый, — проворчало чудовище, подступая к пятившемуся шаг за шагом Пелмундо. Грязь под ногами, словно руки Грэба, втягивала в себя ступни и хватала стражника за лодыжки.
— Нет, — сказал Пелмундо, — это ты станешь моей данью Лит, золотой ведьме.
— Она взяла то, что ей не принадлежит, — отозвался Грэб. — И искушала тебя тем, что не принадлежит тебе.
— Я ничего не имею против тебя, чудище, — сказал Пелмундо, — но ты стоишь между мною и мечтой, к которой стремится мое сердце, поэтому мне придется убить тебя.
— Не сердцем ты желаешь Лит, — презрительно бросил Грэб и вдруг улыбнулся. — Какая удачная встреча. Я целый день не ел.
Пелмундо попытался отступить от надвигавшегося Грэба, но грязь засосала его ноги, и стражник понял, что перевести сражение на твердую землю не удастся. Он вынул меч, двумя ладонями сжал рукоять, поднял перед собой клинок, изготовившись нанести удар в любую сторону… и в этот миг солнечный луч упал на бляху стражника.
Грэб с застывшей на уродливых, жадных до душ губах усмешкой уставился в сверкающий металлический кружок. Из пасти вырвался болезненный вопль, он эхом разнесся по пустоши, и тварь вскинула руку, прикрывая глаза от представшего ему видения.
Помедлив, Грэб опустил руку и снова вперил взгляд в свое отражение.
— Неужели это я? — с ужасом прошептал он.
Озадаченный Пелмундо так и стоял с мечом в руках.
— Я бы человеком, — тем же еле слышным шепотом продолжал Грэб. — Я заключил договор, но… не на такое. Этого мне не вынести.
— Разве ты никогда не видел своего отражения? — удивился Пелмундо.
— Видел, очень давно. Когда был… как ты. — Грэб завороженно разглядывал свое лицо в бляхе. — Остальное у меня, — спросил он, — такое же?
— Хуже, — ответил Пелмундо.
— Тогда делай свое дело, — сказал Грэб и опустил свои страшные лапы. — Я больше не выдержу. Делай свое черное дело, зарабатывай свой золотой трофей, как ни мало он принесет тебе радости.
Чудовище опустило голову и закрыло глаза. Пелмундо поднял меч и нанес короткий удар.
Голова Неминуемого покатилась по земле, но когда Пелмундо взглянул на нее, то увидел человеческую голову: это был не красавец и не урод, обычный мужчина, а вовсе не создание ужаса и тьмы.
Пелмундо, нахмурившись, присел на корточки над отрубленной головой. Он не сожалел об убийстве, не сопереживал и той твари, в которую превратился Грэб Неминуемый. Он не видел своей вины в преображении чудовища в человека. Другая мысль вызывала в нем ярость — мысль о том, что теперь он не сумеет доказать Лит свою победу над обитателем пустоши, когда станет требовать желанной награды.
— Это проделки Амбассарио, — проворчал стражник и решил, что потребует от мага обратного превращения человеческой головы в ужасную морду Грэба. На худой конец, пусть волшебник заверит Лит, что он, Пелмундо, справился с заданием.
Выпрямившись и собравшись вернуться к волшебнику, Пелмундо вдруг почувствовал себя странно: не так, как бывало, когда он перебирал с нектарами во Дворце, а словно что-то в нем неуловимо переменилось.
Краски потемнели, голоса птиц и насекомых зазвучали громче, грязь стала мягче, словно раздумала держать его ноги, к тому же Пелмундо теперь ощутил невидимое присутствие твк: двое парили на стрекозах, третий примостился на высокой ветке.
Он отправился в путь — к пещере Амбассарио — и заметил, что подъем по скалистому склону дается ему на удивление тяжело. Задохнувшись, Пелмундо протянул руку, чтобы опереться об уступ, и увидел на ней когти.
— Игра света, — проворчал он, часто моргая, но рука не изменилась.
— Войди, — прозвучал из пещеры голос Амбассарио, и он вошел.
— Я явился… — начал Пелмундо.
— Я знаю, зачем ты шел, — ответил Амбассарио Светлоглазый, — но здесь ты оказался, потому что я тебя позвал.
— Я ничего не слышал, — возразил Пелмундо.
— Не слышал ушами, — согласился волшебник. — Ты убил моего питомца, слугу, исполнявшего мою волю, — и я требую возмещения.
— Ты же знаешь, у меня нет денег.
— Я сказал «возмещения», а не «платы», — ответил Амбассарио. — И ты возместишь мне потерю. Я просил тебя не вредить моему созданию, а ты не послушался. Мне нужен новый слуга. Ты им и станешь.
— Не могу, — сказал Пелмундо, — я уже служу стражником… и еще должен получить свою награду.
— Ты никогда ее не получишь, — возразил Амбассарио. — Золотая ведьма отшатнется от тебя. Ты для нее отвратительнее любого другого. Что до тебя, бывший стражник, твоя служба уже началась и продлится, пока солнце не выгорит до конца. Рассмотри хорошенько свои руки и ноги. Тронь пальцами лицо — лицо, которое напугало бы даже Грэба. Ты теперь мой.
Пелмундо ощупал свое лицо. Черты были странными, нечеловеческими. Он вскрикнул, но услышал чудовищный вой.
— А золотая ведьма, из-за которой ты ослушался меня и убил моего слугу, станет подчиняться тебе, как ты — мне. Ты никогда не коснешься ее, но станешь ее использовать. Ее красота, столь желанная для мужчин, будет привлекать к ней бесконечную череду поклонников. Они, чтобы полюбоваться на нее, станут приходить издалека, из самого Эрзе Дамата, Силя и Сферры, и я дарую тебе единственную свободу, единственное счастье — в ревностной ярости ты сможешь убивать привлеченных ею мужчин. Их ослепшие глаза ты будешь нашивать на плащ, и когда он заполнится, когда на нем больше не уместится ни одного глазного яблока — тогда мы, возможно, поговорим о возвращении тебе прежнего облика. — Маг коварно усмехнулся. — Впрочем, подозреваю, что к тому времени ты не захочешь возвращаться к слабости и беспомощности прежнего создания из плоти и крови.
Пелмундо попытался заговорить, но слова застряли в горле.
— Догадываюсь, что прежнее имя оставляет у тебя на языке вкус вины и стыда, — кивнул Амбассарио. — Тебе нужна новая кличка.
— Я… я… — Он хотел выговорить: «Пелмундо», но имя замерло на языке. — Я… — Он с трудом выталкивал из себя слова. — Я… Чын Ри… — Он снова смолк.
— Еще раз, — посоветовал волшебник.
— Я… — Язык стал толстым и непослушным. — Я Чун…
— Да будет так, — ответил Амбассарио, который с самого начал знал имя своего создания. — Ты — Чун.
— Чун, — повторил он.
— Ты — Чун Неизбежный. Даю тебе один день, чтобы привести в порядок дела. Затем ты будешь выполнять, что я велю. А сейчас — пошел вон!
В следующий момент Чун очутился на улице между Дворцом семи нектаров и Домом золотых цветов Лэхи.
Спускались сумерки, и он не сразу узнал место. На улице показалась пошатывающаяся фигура. Чун понял, что его работа над плащом начинается.
Тай Дезертир очень скоро поравнялся с ним.
— Я — Чун Неизбежный, — прозвучал из сумрака низкий нечеловеческий голос, — и мне от тебя кое-что нужно.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Одной из первых фантастических книг, купленных мною в детстве, была «Умирающая Земля» Джека Вэнса в мягкой обложке издания «Hillman». Книга обошлась мне в четвертак — сегодня на «eBay» она ушла бы за сто с лишним долларов. Я сразу стал фанатом Вэнса, раздобыл «Большую планету» и другие его книги — но тогда, как и теперь, особую любовь я испытывал к Умирающей Земле в одряхлевшей Солнечной системе. Я был не один такой — многие авторы, и не только те, чьи рассказы вы можете прочесть в этой книге, переняли стиль Вэнса и позаимствовали некоторые идеи, что отнюдь не плагиат, но дань любви к его искусству и признание его огромного влияния на данную область литературы.
Когда мы с Кэрол в 1970-х годах решили поучаствовать в маскараде на конвенте «Worldcon», то сразу задумали нарядиться Чуном Неизбежным и его приманкой — золотой ведьмой. Мы взяли первый приз на «Torcon» — конвенте, проходившем в 1973 году в Торонто… И сейчас, тридцать шесть лет спустя, мне приятно было вернуться назад, чтобы поблагодарить Чуна и Лит — двух самых колоритных персонажей Вэнса.
Майк РезникАБРИЗОНД Уолтер Йон Уильямс
В представленной ниже динамичной и напряженной истории мы отправимся в путь вместе со школяром-архитектором, который, намереваясь преодолеть затерянную среди гор Абризондскую теснину и попасть в одну из школ далекого Оккула, против собственной воли оказывается замешан в войну между протостратором Абризонда и правителями Пекса и Калабранда и по ходу дела узнаёт, что удача приходит иной раз в самый неожиданный момент — и лучше ее не упускать!
Веспанус из Роэ, школяр-архитектор, желая посетить город Оккул в стране под названием Калабранд, покинул Эскани в начале года и отправился вверх по течению Димвера, глубокой реки, несущей свои воды через Абризондскую теснину к заливным лугам Пекса — той земли, где Веспанусу пришлось просидеть среди скучных плешивых пустошей всю студеную зиму, ожидая, пока откроется перевал.
Местные баржевики заявили, что раннее путешествие таит в себе слишком большую опасность для их судов, поэтому Веспанус пустился в путь по берегу реки верхом на муле по кличке Твест, спокойном создании кремовой масти. Ледяной Димвер с ревом несся слева от Твеста, который с умиротворенным видом шел вперед. В тени скал еще лежал снег, но тропа была вполне проходимой. По мутным водам проплывали большие куски льда, и Веспанусу пришлось признать, что они и в самом деле представляли угрозу для барж.
Морозными ночами Веспанус упражнялся в архитектурном мастерстве, и, повинуясь приказам хозяина, его мэдлинг Хегадиль каждый вечер строил теплый уютный домик с конюшней для мула и каждое утро разбирал и то и другое. Таким образом, Веспанус проводил ночи в относительном комфорте, развалившись на узорчатых простынях, покуривая флюм и листая какой-нибудь гримуар в те моменты, когда наркотический дым не навевал ему приятные фантазии.
На третий день своего восхождения Веспанус заметил на горизонте укрепленный замок с башнями и понял, что добрался до земель, принадлежавших протостратору Абризонда. Об этом властителе его предупреждали баржевики: «Грабитель, грубый и алчный, питающий странную слабость к красивым нарядам и склонный взимать немыслимые пошлины с каждого путешественника, чей путь лежит через теснину». Веспанус спросил, нет ли маршрутов, которые вели бы в обход владений грозного протостратора, но таковые означали лишние недели в пути, и поэтому Веспанус смирился с неизбежной утратой значительной части своих наличных средств.
Так или иначе, протостратор его приятно удивил. У Амбиуса — так протостратора звали на самом деле — была лысеющая круглолицая голова, а вокруг шеи экстравагантный воротник из паутинного кружева, и за несколько ночей приятного гостеприимства он не попросил ни гроша. Его интересовали только новости из Пекса и слухи про эсканийских воевод, о чьих делишках он, похоже, был весьма осведомлен. Он также хотел знать, что сейчас носят, какие песни поют, какие пьесы и театральные представления посещают и какие стихи сочиняют. Веспанус изо всех сил старался угодить хозяину: он пел мягким тенором, аккомпанируя себе на осмианде; он рассуждал о запретных любовных интригах воевод, изображая глубокие познания, коих на самом деле не имел; он также описал роскошный гардероб Деспуэны из Шозе, которую мельком увидел во время шествия к Эсканийской гильдии черных магов, ибо древний обычай обязывал ее принимать в этом шествии участие каждые девятьсот девяносто девять дней.
— Увы, — сказал Амбиус, — я образованный человек. Будь я обычным грабителем и дикарем, сидел бы себе с радостью тут, в своем гнезде над Димвером, и наслаждался тем, что блеск моих сокровищниц становится все ярче. Но теснина вынуждает меня тосковать по утонченным благам цивилизации — по шелкам, песням и городам. Ни единого города не видел я за последние тринадцать лет, с того самого дня, как занял свое нынешнее положение, — ведь если я отправлюсь в Пекс или Калабранд, то мгновенно лишусь головы за то, что покусился на несправедливую и неразумную государственную монополию по взиманию налогов. Поэтому мне приходится утешаться теми признаками культуры, которые удается добыть. — Он деликатным жестом указал на картины, висевшие на стене, на пологи из шкуры манка и на свое роскошное, хотя и достаточно эксцентричное одеяние. — Таким образом, я обречен пребывать здесь, взимая дань с путешественников тем же самым образом, который применяли другие протостраторы до меня, а о далеких городах мне остается лишь мечтать.
Веспанус, у которого дилемма протостратора не вызывала большого сочувствия, пробормотал несколько слов утешения.
Амбиус просветлел.
— И все же, — продолжил он, — я известен своим гостеприимством. Любой поэт, артист или целая труппа найдут здесь сердечный прием. С них я дань не беру — при условии, что они станут посланцами цивилизации и с охотой возьмутся меня развлекать. А благородным господам вроде вас, — он кивком указал на Веспануса, — я, без сомнения, всегда рад.
Веспанус поблагодарил хозяина, но не преминул заметить, что утром уезжает в Калабранд. Амбиус хитро прищурился в ответ.
— Я так не думаю, — сказал он. — Надвигается буря.
Буря пришла, как и было предсказано; внутренний двор засыпало снегом, а по крыше то и дело оглушительно стучали градины, вследствие чего Веспанус провел еще две не лишенные приятности ночи в гостях у протостратора. На третий день, вновь поблагодарив хозяина, он оседлал Твеста и продолжил свой путь через теснину.
Полдня спустя, изучая простиравшуюся впереди тропу, он заметил в просвете между зубцами горного хребта красный отблеск солнечных лучей на металле. Приглядевшись, он убедился, что блестело там многое — уздечки и стремена, наконечники копий, хрустальные кончики огненных стрел и знамена, на которых виднелась эмблема экзарха Калабрандской марки.
Веспанус развернул Твеста и погнал его обратно к замку протостратора так быстро, как только позволяла неровная местность. Прибыв на место, он сообщил изумленному Амбиусу, что экзарх продвигается к теснине вместе с большим войском.
Амбиус прикусил верхнюю губу.
— Не думаю, — сказал он, — что вы соблаговолите остаться и почтить меня участием в обороне.
— Хотя смерть под знаменами протостратора Абризонда немало прославила бы мое имя, — произнес Веспанус, — боюсь, я оказался бы бесполезен во время осады. Увы, я стал бы всего лишь еще одним голодным ртом.
— В этом случае, — продолжил Амбиус, — вы не могли бы передать моему агенту в Пексе послание, согласно которому ему следует нанять отряд воинов? Должен признаться, что в данный момент под моим командованием не так много людей.
— Я заметил, — отозвался Веспанус, — но счел невежливым обращать на это внимание.
— Я обычно набираю полный гарнизон весной, — сказал Амбиус, — и распускаю большую его часть поздней осенью. Помимо сложностей, связанных с довольствием для солдат в зимний период, всегда есть опасность, что воины, вынужденные проводить в казармах скучные и монотонные зимние дни, вознамерятся развеять свою тоску посредством мятежа, в ходе которого я буду убит, а один из их капитанов станет новым властителем. По этой причине зимой я держу при себе только тех солдат, отсутствие амбиций у которых проверено годами скучной службы, не отмеченной блестящими успехами.
— Рад, что вы проявили такое благоразумие, — ответил Веспанус, — хотя в нынешних обстоятельствах оно и кажется мне несвоевременным.
Амбиус опять прикусил верхнюю губу.
— Мне пришлось прибегнуть к таким мерам из-за сложного жизненного опыта, — пояснил он, — ибо тринадцать лет назад именно я был тем амбициозным капитаном, который убил предыдущего протостратора в канун Нового года и бросил его тело в Димвер с вершины Ониксовой башни.
— Не сомневаюсь, что перемены были к лучшему, — тактично произнес Веспанус. — Но если вы хотите, чтобы я передал ваше письмо, всячески рекомендую предоставить его сейчас, ибо я не испытываю никакого желания встречаться с армией экзарха.
Амбиус дал ему письмо; Веспанус вновь пустился в дорогу, оседлав Твеста, и не поручал мэдлингу строить убежище, пока не стало совсем темно и на востоке не взошло бледное созвездие Лейкоморфа. Утром он осторожно выглянул из окна, опасаясь летающих шпионов, и лишь потом вышел из дома, чтобы подготовить Твеста к новому дневному переходу. Однако ему удалось проехать лишь сотню ярдов, а затем в тумане, поднявшемся над Димвером, показались очертания войска, похожего на змею, ползущую по тропе в каких-то двух лигах от него. Посреди блистающего оружия он разглядел цыплячье-желтые с голубым знамена Пекса.
Проклиная свою злосчастную судьбу и неудачливость, Веспанус вновь погнал мула вверх по склону холма и сумел добраться до Абризондского замка как раз в тот момент, когда по другую сторону от него появились разведчики Калабранда. Его пустили внутрь, и там он сразу заметил, что крепость подготовилась к военным действиям. Тут и там лежали взрывокамни, предназначавшиеся для сбрасывания на головы атакующим. На стенах виднелись солдаты, вооруженные стрелометами и огненными жезлами и выглядевшие знатоками своего дела, хотя им не хватало воодушевления и были они большей частью среднего возраста. Шпили на крышах и башнях заново смазали ядами, чтобы защититься от нападения летающих врагов. Слуги, получившие отличное снаряжение из обширных дворцовых хранилищ, слушали торопливые указания о том, как следует применять оружие.
Веспанус нашел Амбиуса на наблюдательном посту в Ониксовой башне и увидел, что протостратор облачился в искусный полный доспех темно-голубого цвета со шлемом, увенчанным поднявшимся на дыбы клыкастым ящером. Веспанус сообщил о появлении второго войска и стал наблюдать, как Амбиус задумчиво ходит по комнате из угла в угол.
— Предположим, Пекс и Калабранд могли начать войну друг с другом, — сказал он, — и каждая сторона вознамерилась захватить противника, перейдя через теснину, таким образом, они оказались здесь исключительно случайно.
— Думаете, такое возможно? — с надеждой спросил Веспанус.
— Нет, — ответил Амбиус. — Не думаю. — Он внимательно посмотрел на Веспануса. — Я так понял, вы сведущи в тавматургии? — спросил он.
— Мне знакомо только кое-что из низшей магии, — сказал Веспанус, — и я намеревался попасть в Оккул, чтобы продолжить свое обучение, но армия Калабранда преградила мне дорогу.
— Знаете ли вы какие-нибудь заклинания или чары, которые могли бы пригодиться в нынешних обстоятельствах?
— Я позаботился о заклинаниях, при помощи которых можно справиться с каким-нибудь разбойником или деоданом, но мне и в голову не пришло, что сражаться нужно будет с целыми армиями. И в любом случае я уже сказал вам, когда наслаждался вашим сердечным гостеприимством, что моя главная специальность — архитектура.
Амбиус нахмурился.
— Архитектура, — мрачно повторил он.
— Я создаю здания фантастической природы: сначала, следуя желаниям клиента, я проецирую призрачный образ, в точности повторяющий то, каким должно выглядеть законченное здание. Затем при помощи одного из малых сандестинов — тех, которых называют мэдлингами, — на протяжении нескольких часов идет строительство, материалы для которого берутся в любых подходящих частях хроносферы. Клиенту остается лишь обставить дом, но даже это я могу устроить за умеренную плату.
Амбиус прищурился.
— А может ли ваш мэдлинг разрушать постройки? Осадные сооружения, к примеру?
— Любой сандестин это сможет. Но я боюсь, что если послать Хегадиля против столь хорошо вооруженного войска, то любой толковый чародей сумеет изгнать или убить существо, прежде чем оно успеет выполнить задание.
Амбиус кивнул.
— В моем кабинете есть маленькая коллекция гримуаров, собранная протостраторами, которые жили и умерли здесь до меня. В них содержатся заклинания и чары, которые могут оказаться полезными для того, кто ведет войну, хотя должен признаться, что смысл большей их части от меня ускользает. Я не очень сведущ в вопросах магии и полагаюсь в значительной степени на противозаклятия, амулеты и прочие защитные инкунабулы.
— Вероятно, мне следует ознакомиться с этими гримуарами, — сказал Веспанус.
— Вы в точности предвосхитили мою просьбу, — ответил Амбиус.
Амбиус привел Веспануса в свои личные покои, для чего пришлось обезвредить некоторое количество ловушек — лишь теперь Веспанус начал понимать истинные причины паранойи своего хозяина, — а затем они оказались в маленькой уютной комнате с ковром из шкуры медвепрыгуна и книжными полками вдоль стен.
Веспанус с интересом посмотрел на узкий подоконник, где стояла хрустальная колба, в которой находилась отчаянно жестикулировавшая темноволосая женщина миниатюрного размера.
— У вас есть миникин? — спросил он. — Она умеет показывать фокусы?
— Это моя жена, — сказал Амбиус с весьма преувеличенной небрежностью. — Шесть лет назад она попыталась занять мое место, уменьшив меня, но я сумел заманить ее в ловушку первым. До тех пор пока колба цела, она сохраняет свой нынешний размер, а ее впечатляющие чародейские силы полностью подавлены.
— Помогите! — тонким голосом прокричала маленькая женщина.
— Гримуары, — произнес Амбиус, взмахнув рукой, — покоятся вон на той полке.
Веспанус притворился, что не заметил трех нимф на полке перед рядом гримуаров, — эти бронзовые статуи, изображавшие соблазнительных дам, способны были превращаться в настоящих, веселых и нежных женщин, что в значительной степени объясняло, как Амбиус утешается в отсутствие жены или, точнее, в ее весьма сокращенном присутствии. Веспанус изучил гримуары, большинство из которых претендовали на авторство великого Фандааля, но были написаны, несомненно, кем-то менее известным. Он бегло просмотрел содержание нескольких томов и выбрал три.
— Вы позволите?.. — спросил он.
— Разумеется, — ответил Амбиус.
Они покинули личные покои протостратора — Амбиус при этом вновь привел в действие ловушки — и направились через внутренний двор к Ониксовой башне. Именно в этот момент над замком вспыхнуло блистающее желтое зарево, чье сияние напомнило о солнце в эпоху его бурной молодости. Веспанус ладонью заслонил глаза от света и мысленно перебрал весь свой маленький запас заклинаний в надежде отыскать то, что можно было бы применить в такой ситуации.
Солдаты, охранявшие замок, тотчас же вскинули оружие и открыли огонь; полыхающие дротики со свистом проносились сквозь разлившееся над их головами сияние и, летя по высокой дуге, падали где-то далеко за крепостными стенами.
— Прекратить огонь, недоумки! — рявкнул Амбиус. — Прекратить огонь! Это иллюзия, а не враг, которому можно прострелить сердце!
Веспанус изумленно взглянул на хозяина. Несмотря на свой изысканный гардероб и культурные пристрастия, Амбиус выкрикивал приказы, словно прирожденный командир. Веспанус напомнил себе, что Амбиус был профессиональным воином, пока не возвысился до нынешнего положения.
Повинуясь ему, солдаты на укреплениях один за другим умерили свою жажду насилия. Интенсивность сияния уменьшилась в достаточной степени, чтобы можно было разглядеть очертания двух мужчин, которые парили в чем-то похожем на блистающую хрустальную сферу. Решительный седоволосый человек, судя по имевшимся на его одеянии желто-голубым цветам Пекса и красно-белым цветам правящей семьи, был, как предположил Веспанус, базилевсом-отцом этой страны. Он и впрямь слегка напоминал собственный профиль на монетах. Другой человек, более худощавый и в плаще, на котором виднелась знакомая Веспанусу эмблема, был, по всей видимости, экзархом.
Оба смотрели на Амбиуса сверху вниз, самодовольно и презрительно.
— Амбиус Узурпатор, — произнес экзарх, — тебя признали преступником. Если ты не сдашь свою крепость, свою собственную персону и свой бестолковый гарнизон, готовый с радостью палить во все стороны, на тебя обрушится гнев наших объединенных армий.
— Не вижу причин, по которым я должен предоставить вам все перечисленное, — ответил Амбиус, — но взамен с удовольствием могу предложить: придите и возьмите.
Базилевс-отец Пекса улыбнулся.
— Я догадывался, что ты поведешь себя именно так.
Амбиус изобразил поклон.
— Я стремлюсь доставлять удовольствие своим гостям, — сказал он и снова поклонился. — Возможно, ваши величества почтили бы меня своим присутствием на ужине здесь, в замке. Осмелюсь заявить, что мои застолья весьма хороши.
— Из чувства разумной предосторожности, — отозвался базилевс-отец, — боюсь, мы вынуждены отклонить приглашение. Ты добился нынешнего положения, предав человека, который властвовал над тобой, и мы не можем рассчитывать на то, что моральный облик узурпатора за прошедшее время улучшился.
Амбиус пожал плечами.
— Вам так нравился мой предшественник, что на подготовку мести за него ушло тринадцать лет?
Экзарх склонил бритую голову.
— Мы предполагали, что ты продержишься не дольше своих предшественников, — произнес он. — Хотя мы осуждаем то рвение, с которым ты собираешь дань, по праву принадлежащую нам, мы не можем не оценить твое упорство по достоинству.
— В связи с упомянутой вами данью возникает интересный вопрос, — сказал Амбиус. — Предположим, вам удастся захватить мою крепость — и кто же из вас двоих ее займет? Кто будет взимать налоги, а кто уйдет домой с пустыми руками? Короче говоря, кто из вас займет мое место?
Веспанус понял, что Амбиус нащупал больное место. Тот, кто захватит замок, сможет грести деньги из теснины, а остальным придется с этим смириться. Хотя нельзя было исключать, что командующие войсками договорились о совместном владении и разделе богатств, Веспанус не мог себе представить, что два таких амбициозных правителя сумеют сколько-нибудь долго соблюдать подобное соглашение.
Когда Амбиус задал свой вопрос, базилевс-отец и экзарх обменялись взглядами, а потом посмотрели на протостратора, и на их лицах вновь появились раздражающе высокомерные улыбки.
— Крепость не достанется никому, — заявил экзарх.
— Вы выберете третью сторону? — спросил Амбиус. — Как же вы гарантируете ее верность?
— Нет никакой третьей стороны, — сказал экзарх. — Когда мы захватим замок, то разрушим его до основания. Каждый из нас сосредоточит свое внимание на заставах, расположенных по обеим сторонам теснины, а местность будет патрулироваться, чтобы какой-нибудь новый выскочка не отстроил замок Абризонд заново.
Амбиус ничего не сказал в ответ, но Веспанус догадался по тому, как он прикусил верхнюю губу, что это заявление было одновременно неожиданным и до крайности неприятным. Не оставалось никаких сомнений в том, что Амбиус понял: он, его крепость и его сокровища обречены.
С учетом всего перечисленного Веспанус решил воспользоваться шансом обеспечить собственную безопасность.
— Господа! — крикнул он. — Могу ли я обратиться к вам?
Правители повернули к нему каменные лица и ничего не сказали.
— Я Веспанус из Роэ, школяр-архитектор, — произнес Веспанус. — Я направлялся в Оккул, чтобы продолжить свое обучение, и заехал сюда переночевать, а теперь по стечению обстоятельств оказался среди осажденных. Поскольку я никоим образом не связан с этой войной, хотелось бы узнать, нельзя ли мне миновать расположение войск и отправиться по своим делам, предоставив сторонам решать свой спор, как они сочтут нужным.
Соратники по войне выглядели совершенно не заинтересованными в проблемах людей вроде Веспануса.
— Ты можешь уйти, — ответил экзарх, — если согласишься предоставить нам подробные сведения о замке и его защитниках.
Веспануса охватило горькое отчаяние.
— Едва ли я смогу предать того, кто оказал мне гостеприимство, — возразил он. — Не так открыто! У протостратора тогда будут все основания не отпускать меня или причинить мне вред.
Безразличие обоих правителей раздражало его сверх всякой меры.
— Сомневаюсь, что это наша проблема, — сказал базилевс-отец.
Веспануса переполнила кипучая ярость. Ему захотелось плюнуть на властителей, и он этого не сделал лишь потому, что определенно не смог бы плюнуть так высоко.
Они сбросили его со счетов! Уделив ему лишь одно мгновение, оба решили, что от него не стоит ждать ничего особенного: ни угрозы их власти, ни помощи протостратору — ничего такого, что заслуживало бы их внимания. Еще никогда в жизни его так не оскорбляли.
Парящие властители вновь обратились к Амбиусу.
— Ты не воспользовался предложением сдаться, — произнес базилевс-отец. — Следовательно, мы немедленно начнем развлекаться.
В тот же момент голубая молния ударила с неба, целясь прямо в Амбиуса. Он без малейшего удивления поднял руку, на которой был браслет с выгравированной идеограммой, и молния, отразившись, ударила в землю возле Веспануса. Того отбросило на пятнадцать футов, и приземлился он самым недостойным образом, но в остальном не пострадал. Он вскочил на ноги, отряхнул с одежды грязь и устремил яростный взгляд на двух спокойных властителей.
— Замечу исключительно ради приличия, — начал Амбиус, — что вы сами обвинили меня в предательстве и сами же первыми прибегли к вероломству. Также не могу умолчать относительно того, что призыв воздушного убийцы, снабженного эфирными ботинками и заклятием лазурного свертывания, едва ли повернется язык назвать неожиданным ходом.
Экзарх нахмурился.
— Прощай, — сказал он. — Полагаю, у нас не будет другой возможности побеседовать.
— Я должен согласиться с тем, что дальнейшие переговоры представляются излишними, — ответил Амбиус.
Иллюзорная сфера вновь засияла, сделавшись ярче тусклого красного солнца Старой Земли, и исчезла без следа. Амбиус недолго вглядывался в небо, вероятно ожидая еще одного нападения воздушного убийцы, потом пожал плечами и направился к Ониксовой башне. Веспанус ринулся за ним, горя желанием вновь обрести утраченное достоинство…
— Надеюсь, вы не в обиде, — сказал он, — что я попытался самоустраниться с поля боя.
Амбиус удостоил его беглым взглядом.
— В нашем мире царят разложение и смерть, — заявил он, — вследствие чего от людей нельзя ожидать поступков, мотивированных чем-то иным, нежели личные интересы.
— Вы правильно поняли, что мною движет, — отозвался Веспанус. — Я намереваюсь остаться в живых и отплатить болванам за пренебрежение моей персоной. Вследствие этого я немедленно брошу все свои усилия на оборону крепости.
— Я с замиранием сердца ожидаю ваших дальнейших действий, — сказал Амбиус, и они поднялись на башню.
В тот день нападений больше не было. Окна в башне могли увеличивать и уменьшать изображение, и с их помощью Амбиус и Веспанус наблюдали, как каждая из армий занимается обустройством лагеря. Вражеские солдаты не приближались к замку на расстояние выстрела, и большинство из них фактически находились вне поля зрения, скрытые пиками и зубцами ближайших скалистых возвышенностей. Веспанус полдня пытался запихнуть полезные заклинания в свою память, но обнаружил, что большинство из них значительно превосходят его возможности.
Когда громадное, покрытое пятнами солнце направилось к западному краю горизонта, а на востоке несмело замерцали первые звезды Левкоморфа, Веспанус отвернул в сторону камень на перстне, который он носил на большом пальце, и призвал своего мэдлинга Хегадиля.
Хегадиль явился в виде карликовой версии Амбиуса, одетый в такой же экстравагантный голубой доспех и с тем же круглым, скучным лицом, видневшимся под украшенным гребнем шлемом. Веспанус тотчас же извинился.
— У Хегадиля есть склонность к неуместным насмешкам, — подытожил он.
— Вообще-то, — произнес Амбиус, — я и не думал, что так уж хорошо выгляжу в этом облачении. — Он окинул существо критическим взглядом. — Вы пошлете его сражаться с врагами?
— Хегадиль не воинственное создание, — сказал Веспанус. — Он занимается строительством и, разумеется, его противоположностью — разрушением.
— Но если войска охраняются чародеями?..
— Хегадиль нападет не на самих солдат, — объяснил Веспанус, — а, скорее, на их окружение.
— Я хочу увидеть, как это произойдет, — заявил Амбиус.
Первым делом Веспанус поручил Хегадилю быстренько осмотреть вражеские лагеря, и через час мэдлинг — на этот раз он явился в виде пародии на базилевса-отца Пекса, миниатюрного седоволосого человека, казавшегося карликом в своих объемных одеяниях с многочисленными гербами, — предоставил полный отчет относительно численности противников и их расположения. Обе армии оказались больше, чем предполагал Амбиус, и, когда он предложил следующее задание для Хегадиля, лицо у него было обреченное и расстроенное.
Так вышло, что вскоре после полуночи уступ, нависавший над частью армии экзарха, будучи лишенным опоры, рухнул и похоронил несколько отрядов под оползнем. Солдаты схватились за оружие и начали стрелять во всех направлениях — демонстрация огневой мощи получилась воистину впечатляющей, и защитники замка, совершившие нечто подобное утром, были посрамлены.
По тревоге армия Пекса тоже стала готовиться к бою, но вела себя тихо — до тех пор, пока через несколько часов не осыпался берег реки, низвергнув часть обоза с продовольствием в ледяную воду вместе со всеми мемрилами, которые и приволокли его на место. После этого в лагере Пекса также воцарился беспорядок, поскольку солдаты всячески пытались переместить оставшиеся припасы и самих себя как можно дальше от реки. Многие заблудились в темноте и попадали в скрытые ямы и ущелья, а кое-кто — даже в саму реку.
Удовлетворенный результатами, Веспанус поблагодарил Хегадиля и пообещал ему скостить три месяца кабальной службы.
Утром осаждающие попытались взять реванш, и чародеи обеих армий принялись бросать на замок одно смертельное заклинание за другим. Воздух наполнился огненными кольцами, голубовато-зелеными лучами, алыми иглами и грохотом призматических крыльев. Ничто не возымело эффекта.
— Каждая частица этого места пропитана противозаклятиями, — удовлетворенно проговорил Амбиус, а потом — вне всяких сомнений, подумав о Хегадиле и подобных ему, — прибавил: — В том числе и скала, на которой все держится.
Следующая ночная вылазка Хегадиля оказалась менее удачной. Враги приняли меры предосторожности и расставили магические сигнальные устройства в самых уязвимых местах, так что вражеские чародеи оказались предупреждены о появлении Хегадиля. Нескольким часовым мэдлинг размозжил головы при помощи камней, добытых из иного времени и брошенных сверху, но в целом вечернее предприятие оказалось провальным. Расстроенный Веспанус отправился в свои покои, чтобы отдохнуть.
Он проснулся после полудня, перекусил и разыскал Амбиуса в Ониксовой башне. Там он увидел, что протостратор беседует с зеленым человечком-твк — даже меньше размером, чем миниатюрная супруга Амбиуса, — прилетевшим в замок верхом на стрекозе.
— Мой друг принес новость: армия Пекса направляется сюда, чтобы атаковать замок, — сообщил Амбиус.
— Новость кажется слегка устаревшей.
— Она была доставлена со скоростью полета стрекозы, — заявил Амбиус. — Насекомые неважно себя чувствуют на большой высоте, к тому же весна холодная.
— Я хотел бы получить соль прямо сейчас, — произнес твк тоном, не допускающим возражений.
Амбиус предоставил ему желаемое.
— Летом, — сказал он, — здесь всегда обретается не меньше десятка твк. Я даю им все необходимое, а они служат прекрасными разведчиками, когда дело доходит до передвижения войск и барж на Димвере.
И, как подумал Веспанус, до слухов о воеводах Эскани и Деспуэне из Шозе.
— Наши враги, похоже, их опередили, — заметил Веспанус.
— Истинно так. Они пришли раньше, чем прилетели стрекозы с новостями.
— Но позже меня, — сердито пробормотал Веспанус.
Веспанус выглянул из окна башни и увидел, что расположение вражеских войск не изменилось.
— Они чего-то ждут, — произнес Амбиус. — Хотел бы я знать чего.
Веспанус почесал небритый подбородок.
— Оба правителя страдают гордыней. Как вам кажется, не могли бы мы внести раздор в их содружество?
— В этом, — сказал Амбиус, — заключается наша главная надежда.
— Позвольте мне усилить их соперничество.
На закате он вызвал Хегадиля из убежища в перстне. Мэдлингу поручили срезать верхушку небольшого холма к востоку от замка, за пределами досягаемости любого из его орудий и на равном расстоянии от обеих армий. Там была воздвигнута небольшая крепость. А потом, когда красное солнце лениво выползло из-за горизонта, оно осветило не только укрепления и миниатюрные башенки, но и длинное знамя, извивавшееся на ветру, словно раздвоенный змеиный язык, на котором было написано: «Храбрейшему».
Со своей башни Веспанус заметил оживление среди осаждающих солдат, которые махали руками и переговаривались между собой. Солдаты вызвали офицеров. Офицеры вызвали знаменосцев. Знаменосцы вызвали генералов. И в конце концов экзарх и базилевс-отец Пекса принялись изучать крепость при помощи дальноглядных приспособлений, расположившись на подходящих возвышенностях.
После этого со стороны Калабранда к крепости направился отряд дозорных. Еще один был тотчас же выслан армией Пекса. Дозорные окружили крепость и послали внутрь разведчиков. Те вернулись с донесением, что внутри крепости оказалась лишь длинная кушетка, на которой хватало места только для одного человека.
Дозорные вернулись к своим войскам. На протяжении нескольких часов ничего не происходило. Офицеры приступили к трапезе. Часовые вернулись к своим скучным обязанностям. Тусклое красное солнце ползло по темному небосводу, словно паук, раздувшийся от выпитой крови.
Веспанус проклял свою бесполезную затею и отправился спать.
Прямо перед наступлением темноты от каждой армии снова было выслано по отряду; солдат сопровождали заклинатели, и они разбили лагеря у подножия холма, в тени крепости. Два храбрых воина, вооруженные до зубов, вошли внутрь и, предположительно, провели ночь, угнездившись на противоположных сторонах кушетки, словно робкие девственники.
Разумеется, они ждали нападения. Но оно и не планировалось — у защитников замка не было сил на подобное. Утром храбрецы с важным видом вышли из крепости под звуки вежливых аплодисментов своих сторонников и вернулись каждый в свое войско.
— Начало положено, — произнес Веспанус.
— Сомневаюсь, — отозвался Амбиус.
У него было утреннее совещание с твк. Явились еще четверо, и получилась маленькая эскадрилья, на которую он возложил обязанность передавать сообщения и наблюдать за противником.
— Мой друг говорит, что по Димверу из Калабранда идут пять барж, — сказал Амбиус. — В каждой находится какой-то большой предмет, завернутый в парусину.
— Не нравится мне такая скрытность, — заметил Веспанус.
— Мне тоже, — ответил Амбиус. — Я также припоминаю — и от этого меня охватывают дурные предчувствия — наши предположения относительно того, что вражеские силы чего-то ждут, и задаюсь вопросом: уж не является ли прибытие этих самых предметов тем, что повлечет за собой масштабное нападение? Я прикажу одному из твк рассмотреть эти баржи в подробностях.
Твк, посланный на разведку, к обеду не вернулся. Амбиус прикусил губу.
— Пожалуй, — сказал он, — Хегадиль мог бы нам помочь.
Хегадиль был послан к баржам и возвратился через несколько секунд. Он сообщил, что в каждой барже находится люлька, в которой покоится предмет в форме бутыли примерно восьми шагов в длину, сделанный из темного металла, изукрашенный замысловатым орнаментом в стиле Цветок-и-Шип. Кое-что из этих узоров он нарисовал на стене башни пальцем.
— Метатели взрывной безмятежности! — воскликнул Амбиус. — Мы погибли!
Веспанус попытался успокоить его тревогу.
— Как же так? — произнес он. — Вы ведь говорили, что эта крепость защищена от любых видов магии?
— Магии — да! — отозвался Амбиус. — Но Метатели задействуют не магию, а нечто вроде древней формы механики, в которой магии не больше, чем в огненной стреле. Взрывная безмятежность разнесет наши стены на кусочки!
Веспанус повернулся к Хегадилю.
— Сколько еще ждать, пока баржи прибудут в лагерь противника?
Мэдлинг — на этот раз он явился в облике Остери-Прэнца, одного из преподавателей Веспануса в Роэ, грозного человека с внушительным глубоким прикусом и привычкой закатывать свои выпученные глаза, — поразмыслил над вопросом.
— Вероятно, два дня, — сказал он наконец.
— Два дня! — повторил Амбиус, словно эхо. — А потом мы покойники!
— Не надо отчаиваться, — произнес Веспанус, ощущая, что говорит это самому себе, а не своему товарищу. — Я прикажу Хегадилю потопить баржи!
— Они будут готовы к такой попытке, — ответил Амбиус.
— И тем не менее… — Веспанус повернулся к Хегадилю.
— Могу ли я дополнить свой отчет? — спросил Хегадиль.
— Да. Есть чем?
— На каждом судне от семи до десяти баржевиков. Также на каждом — десяток солдат, один командир и один заклинатель. К носу первой баржи серебряной иглой приколот труп человечка-твк.
— Когда будешь топить их, — сказал Веспанус, — позаботься о том, чтобы тебя не проткнули иглой или чем-то в этом духе.
Мэдлинг, все еще в облике Остери-Прэнца, закатил глаза.
— Как прикажете действовать? — спросил он.
— Оторви у баржи дно. Подрой берег реки и обрушь на них. Закидай большими камнями сверху. Делай все в рамках своих талантов и воображения.
— Очень хорошо, — с сомнением отозвался мэдлинг и исчез, только чтобы снова появиться через несколько секунд. — На баржах магическая защита, — доложил он. — Я не смог их потопить или сбросить на них что-то. Они идут посередине реки, и обрушение берегов не причинит им никакого вреда.
— Сооруди насыпь в центре речного русла, под водой, — сказал Веспанус. — Пусть она будет достаточно высокой, чтобы баржи не смогли пройти, не касаясь ее. Потом возьми несколько пик из тех, которыми утыканы крыши замка, и водрузи их в насыпь. — Он с воодушевлением посмотрел на Амбиуса. — Мы оторвем днища баржам.
Амбиус отмахнулся.
— Пусть сначала попытается.
Хегадиль снова отправился на дело, но в результате баржи лишь аккуратно обогнули препятствие. Повторная попытка увенчалась тем же.
Амбиус уныло посмотрел в окно.
— Продолжайте сеять раздор среди врагов, — велел он. — Это все, на что мы можем надеяться.
— Я тут подумал, — сказал Веспанус, — а не станет ли обещание свободы весомым поводом, чтобы ваша супруга приложила свои усилия к обороне Абризонда?
Амбиус недолго поразмыслил над этим, потом покачал головой.
— Не сейчас, — решил он.
Той ночью Хегадиль разрушил крепость, в которой побывали вражеские храбрецы, и взамен соорудил здание с золотым куполом, украшенное с четырех сторон фигурами, аллегорически представлявшими Знание, Истину, Рассудительность и Проницательность. Знамя над зданием гласило: «Мудрейшему».
И вновь выступили разведчики, вновь на закате армии выслали отряды. Два чародея с великолепными бородами, одетые соответственно в цвета меди и полуночи, приблизились к строению, сопровождаемые охранниками, и скрылись внутри.
Утром они вышли. Их бороды по-прежнему были гладко причесаны, а на лицах читалось легкое удивление.
— Что дальше? — спросил Амбиус. — Чистейшему? Стильнейшему?
— Вы увидите, — сказал Веспанус.
День ушел на то, чтобы перебрать обширный арсенал изобретательных уловок, преследовавших целью уничтожение барж, но все оказалось безуспешно. Баржи и их смертоносный груз должны были добраться до места в течение суток. Хегадиль доложил, что вражеские чародеи, сопровождавшие суда, теперь ходили с одинаково высокомерными ухмылками.
Ночью мэдлинг разрушил магический особняк и построил взамен дворец с фасадом из узорчатого мрамора, увенчанный башенками и большим флагом, провозглашавшим: «Величайшему правителю». Амбиус в тревожном молчании ходил из угла в угол по комнате на вершине башни и кусал губы. Веспанус изо всех сил старался уснуть.
Незадолго до наступления темноты экзарх и базилевс-отец в сопровождении отрядов из лучших воинов прошествовали во дворец и заняли свои места там, где, как они считали, была устроена ловушка. Веспанус воспрянул духом: тщеславие не позволило им подумать о чем-то ином.
И вновь Веспанус не стал атаковать тех, кто проник во дворец. У него, как и у защитников Абризонда, не было для этого никаких средств.
Взамен он поручил Хегадилю запереть дворец снаружи и покрыть его металлическими пластинами, прочными как алмаз. Раз уж Веспанус не мог убить тех, кто был внутри, он намеревался их там запереть, а потом заполнить помещения дворца ядовитым дымом.
Отправив Хегадиля на задание, Веспанус принялся ходить туда-сюда по крепостной стене в ожидании результата своей затеи. Вокруг царили тишина и ночной холод. Веспанус вообразил, как стены далекого дворца потихоньку обрастают огромными броневыми пластинами.
И тут внезапный проблеск осветил мраморные башни дворца, а за ним последовал раскат грома. Новые вспышки не заставили себя ждать — красные, желтые и ярко-оранжевые, — и вскоре воздух заполнился воплями, боевыми возгласами и биением невидимых крыльев.
Веспанус проклял свою судьбу, предков и все живое на сорок лиг вокруг. Он еще не успел закончить, как рядом появился Хегадиль — снова в облике Остери-Прэнца, что само по себе вызывало тревогу, не говоря уже о его дымящейся, обугленной одежде и подпаленной бороде.
— Увы, — хрипло каркнул Хегадиль, — они были готовы. Я едва избежал уничтожения.
Крайне недовольный таким оборотом дела, Веспанус открыл перстень и позволил Хегадилю отдохнуть и исцелиться, а сам пошел спать.
Утром он проснулся от шума, с которым солдаты приветствовали своих повелителей, выходивших из дворца. Веспанус посвятил весь свой разум мыслям о побеге. Он задумался о том, что в суматохе финального столкновения ему, возможно, удастся переплыть реку, не без помощи Хегадиля, а потом спрятаться в убежище, которое построит мэдлинг, и дождаться, пока вражеские армии разберутся друг с другом…
Это был дрянной, опасный план, но ничего другого ему в голову не пришло.
Он поднялся, перекусил и отправился в Ониксовую башню. Вокруг головы протостратора беззаботно летали два человечка-твк, чье присутствие было столь же неуместным, как легкомысленный красный колпак на статуе деодана. Амбиус, на лице которого застыло выражение вселенской скорби, взмахом руки указал на войско Калабранда. Выглянув из окна, Веспанус увидел, что верхняя часть скалистой гряды, расположенной за пределами досягаемости всех орудий замка, сделалась совершенно ровной.
— Платформа для Метателей взрывной безмятежности, — сказал Амбиус. — Твк проинформировали меня, что баржи прибудут во вражеский лагерь на исходе утра. После этого солдатам понадобится весь день или большая его часть, чтобы перетащить орудия от пристани до нужного места. Нам следует ждать атаки завтра на рассвете.
— Чтобы разровнять местность за ночь, понадобился бы сандестин или мэдлинг вроде Хегадиля, — заметил Веспанус.
Амбиус пожал плечами.
— И что с того? Они превосходят нас в количестве сандестинов, как и во всем остальном, — ответил он.
— Возможно, в этом следует разобраться.
Веспанус открыл свой перстень и призвал Хегадиля. Создание возникло перед ним в виде мертвого человечка-твк с серой кожей и иглой, которая пронзала его живот, словно копье.
— Убери эту гадостную форму, — приказал Веспанус. — Отправляйся вон к тому хребту и проверь, не можешь ли ты подрыть его основание, чтобы сбросить Метатели в специально подготовленную тобой яму.
Хегадиля не было три или четыре минуты, а потом он вернулся в облике карликового экзарха, чья привычная высокомерная улыбка уступила место гримасе, которая больше подходила умалишенному.
— Платформу охраняет сандестин по имени Кваад, — доложил он. — Он намного сильнее меня и заявил, что разорвет меня на части, если я попытаюсь ее подкопать.
Веспанус открыл перстень.
— Можешь возобновить отдых.
Когда Хегадиль ушел в свое вместилище, Веспанус приблизился к окну и настроил его таким образом, чтобы увидеть горный хребет в деталях.
— Там работают инженеры, — сказал он. — У них те же самые инструменты, которые используются в архитектуре и землемерном деле: треноги и угломеры, цепи и брусы, альтазимуты и делительные механизмы. Они собираются там что-то строить?
— Напротив, — ответил Амбиус. — Они замыслили разрушение. Они измеряют точное расстояние и угол расположения замка, чтобы лучше нацелить Метатели и разнести нас в пух и прах.
Веспанус ненадолго замолчал, осмысливая грустную иллюстрацию этого известия. Внезапно прыжок в Димвер показался ему не таким уж страшным планом. Амбиус, который как будто стал меньше ростом, несмотря на свое боевое облачение, медленно поднялся.
— Боюсь, мне придется навестить свою супругу, — произнес он.
Веспанус из любопытства последовал за Амбиусом в его покои. Амбиус то ли не возражал против его присутствия, то ли не заметил, что не один. Протостратор отключил многочисленные ловушки на двери, и Веспанус снова оказался в его кабинете.
Сегодня он лучше рассмотрел протостратиссу — это была пышногрудая женщина с жесткими волосами и, даже с учетом ее нынешних размеров, пронзительным голосом. Из попыток протостратора поговорить с ней Веспанус выловил ее имя — Амэй.
Амэй начала сыпать обвинениями в адрес Амбиуса, стоило тому лишь войти в комнату, и не замолкала на протяжении всей беседы. Суть ее речей — если опустить высказывания личного характера об Амбиусе, его персоне и привычках — сводилась к тому, что она с радостью встретит уничтожение замка и не станет ничем препятствовать, даже если сможет.
Осознав бессмысленность своих уговоров, Амбиус пожал плечами и взял с одной из полок флакон с жидкостью янтарного цвета. Вытащив пробку, он налил единственную каплю в горлышко хрустальной колбы, вследствие чего Амэй зашаталась, фыркнула и рухнула без чувств.
— Иногда требуется поразмыслить в тишине, — сказал он, возвращая флакон на прежнее место, — а этот наркотик гарантирует мне покой на несколько часов.
— Очень эффективно, — заметил Веспанус.
Амбиус устремил задумчивый взгляд на неподвижную фигуру жены.
— Боюсь, шесть лет в хрустальном сосуде наградили ее непоколебимым предубеждением в мой адрес, — произнес он.
— Очень на то похоже, — ответил Веспанус. — Может, мне поговорить с ней наедине?
Амбиус скорбно посмотрел на него.
— Думаете, это поможет? — спросил он.
Веспанус беспомощно пожал плечами.
— По правде говоря, я думаю, что нет.
Веспанус навестил кладовую и раздобыл там хлеб, сыр и выпивку. Он никак не мог решить, удастся ли ему прямо этим вечером броситься в Димвер с Ониксовой башни, выжить — возможно, при помощи Хегадиля — и унестись к свободе вместе с течением реки.
Сомнительно, подумал он. Защитники замка первыми в него выстрелят.
Он вспомнил о калабрандских инженерах с их угломерами и делителями и о самодовольных ухмылках на лицах магов экзарха, о которых ему было рассказано. Он подумал о том, как базилевс-отец и экзарх сочли его мелкой сошкой и как все его планы по защите замка обернулись ничем.
— Даже их сандестины сильнее, чем мой, — пробормотал он и невольно принялся размышлять о природе сандестинов, их способности свободно путешествовать по хроносфере, посещая Землю в любой момент от ее появления в огне и до дремотного сна под бледными звездами у мертвого Солнца. Потом он подумал о том, как эта способность к путешествиям во времени повлияла на их душевное устройство, сделав сандестинов и их младших родственников, мэдлингов необыкновенно восприимчивыми к среде, в которой им случалось оказываться. Такими разными, такими беспредельно непохожими были места, которые могли посещать сандестины за время своей жизни, что, как предположил Веспанус, у них не оставалось иного выбора, кроме как относиться к миру с прямолинейностью, являвшей собой, с человеческой точки зрения, серьезный изъян…
Посреди всех этих раздумий, перемежавшихся мыслями об инженерах и самодовольных ухмылках заклинателей, в мозгу Веспануса вспыхнула идея, от которой он вздрогнул и сел. Выплюнув недожеванный сыр, он выпустил Хегадиля из кольца.
— Я хочу, чтобы ты снова посетил сандестина, сидящего под платформой, — сказал он, — и спросил, не было ли ему поручено препятствовать твоему строительству в той же степени, что и разрушению.
— Я спрошу, — ответил Хегадиль.
Он вернулся спустя секунду.
— Квааду такого не поручали, — сообщил Хегадиль.
— Отправляйся в кольцо, быстрее! — велел Веспанус. — Мне надо увидеть протостратора.
С вершины Ониксовой башни Амбиус наблюдал за тем, как на платформу затаскивали первый Метатель, все еще в люльке.
— У меня есть идея, — заявил Веспанус.
Хегадиль, действуя согласно его указаниям, медленно стал достраивать платформу, приподнимая ту ее сторону, что была обращена к замку, до тех пор, пока не образовался небольшой уклон, а дула Метателей не оказались направлены под большим углом, чем было запланировано. Сандестин Кваад наблюдал за его действиями и — поскольку Хегадиль ничего не ломал — не вмешивался.
Когда бледное солнце начало свой обычный медленный путь через восточную часть небосвода, Веспанус и Амбиус увидели, что оба войска приведены в боевую готовность и намереваются начать штурм замка, едва тот будет в достаточной степени разрушен. Знамя экзарха парило над платформой, над величественными Метателями. По другую сторону замка возле белого как снег шатра стоял базилевс-отец Пекса, перед которым выстроились лучшие воины.
— В любую секунду… — начал Амбиус, и не успел он договорить, как Метатели выстрелили, и взрывная безмятежность, пролетев над башнями замка, обрушилась на союзников экзарха. Шатер базилевса-отца исчез посреди вихря из огня и пыли. Залпы следовали один за другим, и грохот взрывов не прекращался. Армия базилевса-отца растаяла посреди ослепительных вспышек, похожих на огненные цветы.
Но экзарх и его люди этого не заметили, поскольку Веспанус, используя свою архитектурную магию, создал иллюзорную крепостную стену перед настоящей, неотличимую от оригинала. Когда Метатели выпускали один снаряд за другим, Веспанус создавал иллюзорные взрывы и впечатляющие потоки осколков. Для экзарха все выглядело так, словно он медленно и верно разносил замок Абризонд в пыль.
Веспанус наслаждался грандиозной демонстрацией своего искусства. «Пусть они теперь попробуют не обратить на меня внимание, — думал он, — и тотчас же получат по заслугам!»
Прошло почти полчаса, пока экзарху наконец не сообщили, что его план потерпел крах. Метатели прекратили огонь. Было видно, как экзарх носится по платформе, бранит своих чародеев и лупит инженеров жезлом власти.
Со стороны армии Пекса слышались только крики и стоны.
Так продолжалось до полудня. Во второй половине дня к Амбиусу прилетел твк.
— У меня послание от логофета Терринура, который теперь командует армией Пекса, — заявил прибывший. — Логофет и армия Пекса горят желанием отомстить за своего повелителя, погибшего по вине изменника из Калабранда.
— Я охотно выслушаю предложения логофета, — ответил Амбиус.
— Логофет предлагает атаковать экзарха в полночь, — произнес твк, — но для этого ему придется провести свою армию под стенами замка. Вы позволите ему это сделать?
Амбиус не сумел скрыть выражение мрачного триумфа.
— Позволю, — сказал он. — Но в случае измены мы будем защищаться.
Твк, получив порцию соли, полетел обратно к логофету. Так и вышло, что в полночь Амбиус и Веспанус наблюдали за тем, как армия Пекса тихо продвигается мимо замка, маршируя по направлению к войскам Калабранда. У калабрандцев разведчики и дозорные стояли по всему периметру лагеря, так что они не были столь уж плохо осведомлены о происходящем, но солдат Пекса переполняла ярость из-за гибели их владыки, и, проникнув за укрепления противника, они сумели продвинуться далеко. Ночь заполнилась яростным звоном мечей и яркими вспышками смертоносных заклинаний.
— Глядите! — воскликнул Амбиус. — Они увозят Метатели!
Атакующие позаботились о солдатах и тягловых животных, которым поручено было перетащить Метатели с платформы в собственный лагерь. Громадные устройства требовали больших усилий для своего перемещения, а в это время армию Пекса медленно оттесняли от укреплений противника. И в тот момент когда величественные орудия проходили мимо замка, контратака калабрандцев заставила войско Пекса отступить, так что битва разыгралась прямо перед воротами Абризонда.
— Стреляйте! — приказал Амбиус своим солдатам. Он выхватил меч. — Отгоните их! Если на наших стенах окажутся Метатели, мы будем неуязвимы!
Солдаты протостратора открыли огонь с крепостных стен по толпе воинов внизу, обрушили на головы врагам, сцепившимся в отчаянной схватке, дождь из взрывокамней и отравленных стрел. Ряды захватчиков дрогнули.
— За мной, солдаты! — закричал Амбиус, воздев меч. — Мы наступаем!
Вновь Веспанус удивился воинской доблести Амбиуса. Его приказы были четкими, решительными, действенными — и им подчинялись. Ворота замка распахнулись, и протостратор повел большую часть своего гарнизона наружу. Эта неожиданная атака заставила силы Пекса и Калабранда отступить, бросив Метатели на поле боя. Амбиус изо всех сил старался организовать своих людей так, чтобы затащить в крепость хотя бы один Метатель, но и Калабранд, и Пекс постоянно нападали, из-за чего сражение у крепостных стен то затихало, то разгоралось с новой силой. Веспанус, не обладавший полезными умениями, наблюдал за происходящим с укреплений и наконец услышал смятенные крики защитников Абризонда.
Сквозь ворота возвращался гарнизон, чья численность значительно уменьшилась, и с ними было тело тяжело раненного протостратора Амбиуса. Теперь уже Веспанус за неимением другого командира принялся отдавать приказы. Солдаты на стенах открыли огонь, очистивший равнину.
Постепенно битва утихла. Утром оказалось, что под стенами замка валяются пять брошенных и опрокинутых Метателей, чьи дула указывали во все стороны. Не было сомнений в том, что защитники замка в состоянии помешать какой угодно армии забрать такой трофей.
На исходе утра Веспанус увидел с вершины Ониксовой башни, как два войска, теперь враждующие друг с другом, начали позорный путь в родные края.
В полдень к нему пришел солдат.
— Протостратор умер, — сообщил он.
— Отнюдь, — сказал Веспанус. — Протостратор жив, ибо он — это я.
Солдат — один из тех, как припомнил Веспанус, кого выбрали за отсутствие амбиций и склонность к покорности, — просто поклонился, а затем ушел.
Веспанус некоторое время созерцал крепостные стены, обдумывая свой следующий шаг, а потом спустился во внутренний двор и направился в личные покои протостратора. Весть о его возвышении бежала впереди, и Веспанус с удовлетворением видел, как солдаты, встретившиеся по пути, отдают ему честь, как командиру. У дверей Амбиуса Веспанус попытался обезвредить оставленные им ловушки — и лишь в последний момент сумел уклониться от стрелы оранжевого пламени. Открыв дверь ценой подпаленного рукава, он вошел в кабинет протостратора и приблизился к хрустальной колбе, в которой содержалась протостратисса. Он поставил напротив нее стул и присел. Некоторое время они с Амэй созерцали друг друга сквозь мерцающий хрусталь. В конце концов он заговорил.
— Уверен, ты порадуешься вместе со мной тому, что враг, угрожавший безопасности этого замка, побежден, — сказал он, — а также оплачешь смерть твоего супруга.
Она склонила голову, потом вздернула подбородок и произнесла:
— Хотя истерический смех и горькие слезы в данном случае выглядят одинаково подходящими вариантами, думаю, я откажусь и от того и от другого.
— Как пожелаешь, — мрачно отозвался Веспанус.
— Не могу ли я попросить тебя об услуге? Будь так добр, возьми одну из бронзовых нимф вон с той полки и хорошенько стукни по этой колбе.
— Зачем?
— Разве не ясно? Я желаю освободиться.
— Я нахожу это проблематичным. — Он внимательно смотрел на нее. — Заполучив свободу, ты попытаешься стать правительницей Абризонда, а в связи с тем, что я недавно провозгласил себя новым протостратором, это неизбежно приведет нас к конфронтации.
Амэй удивилась таким новостям. Ее миниатюрное личико кривилось, пока она обдумывала ответ.
— Как раз наоборот, — заявила она. — Я буду твоей помощницей, поддержкой и опорой. Тебе понадобятся мои советы, чтобы по-настоящему сделаться новым правителем теснины.
— Я предпочитаю действовать с предельной осмотрительностью, — ответил Веспанус, и, когда Амэй отвела душу, обругав его в той же манере, что и своего бывшего мужа, он поднял руку. — Покойный Амбиус говорил мне о здешнем уединении, о нехватке светской жизни и искусства. Можно предположить, он жалел о том, что сделался повелителем.
— Не верь ему, — отозвалась Амэй. — У него были большие амбиции.
— А у меня их нет, — признался Веспанус. — Хотя я желаю материального благополучия, у меня нет стремления сидеть в одинокой крепости посреди пустоши всю свою молодость, а также сражаться с целыми государствами.
— В таком случае, — сказала Амэй, — ты должен освободить меня и сделать правительницей, а я вознагражу тебя сторицей за услуги.
— У меня другой план, — произнес Веспанус. — Я останусь правителем только на один сезон и сниму сливки с баржевиков и торговцев, путешествующих по Димверу. После этого я опять превращусь в обычного школяра и удалюсь вместе со своими сбережениями на арендованной барже. Как только я окажусь на безопасном расстоянии, тебя освободит солдат, действующий согласно моему приказу, и ты тотчас же займешь свое место и станешь величайшей женщиной в истории Абризонда.
Амэй, моргая, некоторое время размышляла над услышанным.
— Думаю, это справедливо, — рассудила она. — Однако мне не хотелось бы провести в колбе ни одной лишней секунды.
Веспанус вежливо ей кивнул.
— Что несправедливо, — сказал он, — так это то, что я должен буду платить солдатам, нанимать летний отряд, в то время как у меня нет средств. Следовательно, мне нужно попасть в сокровищницу покойного лорда — и, поскольку в ходе нашего знакомства я не упустил из вида подозрительность протостратора вкупе с его блестящими познаниями в устройстве ловушек, одна из которых только что стоила мне рукава, будет не лишним предположить, что сокровищница под защитой. Таким образом, я обращаюсь к тебе с просьбой поделиться сведениями об имеющихся ловушках и о том, как их можно обезвредить.
Амэй подозрительно прищурилась.
— Вне всяких сомнений, ты можешь расплатиться с наемниками из тех денег, что получишь от торговцев.
— Случившаяся война может повлечь за собой неблагоприятный год для торговли на Димвере, и в этом случае я останусь ни с чем. И как бы там ни было, мне бы хотелось вознаградить нынешний гарнизон за их отвагу во время обороны.
— Деньги в том хранилище должны принадлежать мне! — заявила Амэй. — Я расплатилась за них шестью годами, которые провела сидя в этом шарике, словно кукла!
— Подумай о том, сколько лет ты проведешь в Абризонде, — сказал Веспанус. — О бесконечном потоке денег и товаров, идущем вверх и вниз по Димверу, и о громадном состоянии, которое ты сможешь собрать. В то время как мне придется всю жизнь довольствоваться теми деньгами, которые я сумею отсюда унести.
— Ты никогда не получишь моих денег! Никогда!
И Амэй, потрясая кулаками, начала ругать Веспануса почти теми же словами, которые ранее были адресованы ее мужу.
— Ну что ж, — произнес Веспанус. — Возможно, освобождать тебя мне все же не придется.
Он взял с полки флакон, который Амбиус использовал в его присутствии, вытащил пробку и налил одну каплю в горлышко колбы. Выплюнув еще несколько проклятий, Амэй погрузилась в глубокий сон.
Проснувшись, она обнаружила, что лежит на покрывале из тусклой парчи, на уютном ложе из черного дерева. Комната была маленькая, но изысканно обставленная, с множеством зеркал, мебелью с перламутровыми инкрустациями, коврами замысловатых узоров и ярких цветов. Она изумленно огляделась и села. Перед ней с ленивым видом устроился на диванчике Веспанус из Роэ.
— Это моя комната! — воскликнула Амэй.
— Твой покойный супруг сохранил ее в неизменном виде, — отозвался ее собеседник. — Если хочешь, можешь считать это доказательством привязанности, которой он не утратил до конца.
— Или отсутствия воображения! — сказала Амэй. Она огляделась по сторонам. — Так меня, похоже, выпустили на свободу.
Фигура Веспануса ответила торжественным кивком.
— Я пересмотрел свое мнение. Гарнизон, опьяненный победой, не желает выполнять мои приказы, твк сообщают, что армия экзарха готовится предпринять новый поход, и в нынешних обстоятельствах пойменные луга Пекса кажутся мне до странности привлекательными.
Он поднялся.
— Я оплатил проезд на первой же барже, которая появилась тут, — произнес он, — и позволил себе разместить на ее борту половину содержимого сокровищницы протостратора, что, я надеюсь, ты сочтешь справедливым. Я задержался лишь ради того, чтобы узнать, не пожелаешь ли ты передать с моей помощью какое-нибудь письмо и, быть может, доверить мне некоторую сумму денег, предназначенную для найма солдат в твой гарнизон.
Амэй спустила ноги с кровати и с опаской встала.
— Половина? — переспросила она. — Ты забрал половину?
— Несомненно, я заслуживаю награды за то, что сохранил это место и освободил тебя.
Глаза Амэй блеснули.
— Награды, да… но половина?
Он прочистил горло.
— Если у тебя нет для меня писем, то не смею больше занимать твое внимание.
Он поклонился и поспешно направился к двери.
— Постой! — крикнула она. Он поколебался, и она уверенно шагнула к нему. — Было само по себе плохо, — сказала Амэй, — что я провела шесть лет в этом гадком шаре, униженная и лишенная своих чародейских способностей. Было плохо уже то, что мне пришлось выносить присутствие мужа и наблюдать, как он развлекается с теми бронзовыми нимфами, — и плохо, что я могла видеть, как он день за днем становится все богаче, считает отнятые у баржевиков монеты и драгоценные камни, перед тем как отнести их в хранилище. — Она устремила на Веспануса пылающий взгляд и продемонстрировала в улыбке ровные белые зубы. — Так зачем же мне вдобавок ко всему прочему терпеть вора, который отнимает у меня половину состояния и взамен предлагает передать письмо!
Он снова поклонился и приложил руку к груди.
— Осмелюсь напомнить, — начал он, — что я тебя освободил. Разве я не заслуживаю за это чего-нибудь?
— Несомненно, заслуживаешь, — согласилась Амэй. — Я убью тебя прямо сейчас, и быстро, а не подвешу за пятки на Ониксовой башне!
Решительно взмахнув рукой, она произнесла слова, которые должны были задействовать заклятие лазурного свертывания.
Ничего не произошло.
Амэй уставилась на Веспануса, а тот уставился на нее в ответ, и у них обоих на лицах застыло выражение сильного удивления.
— Так у тебя есть амулет против этого заклятия, — сказала Амэй. — Но ничто не может защитить от превосходного призматического спрея!
И опять она произнесла слова заклятия, усиливая его действие энергичными жестами. Снова ничего не случилось, и ее противник растерянно моргнул.
— Кажется, мы видели достаточно, — произнес голос Веспануса, и Амэй встревоженно огляделась — звук как будто раздавался сверху, а не оттуда, где находился ее противник. Потом она посмотрела на него и отпрянула: фигура Веспануса расплылась и превратилась в ухмыляющегося человека с выпученными глазами, большой бородой и неправильным прикусом.
Потом воцарилась суматоха, поскольку ухмыляющийся человек принялся носиться по комнате с неимоверной скоростью. Он хватался за что попало и рвал саму комнату на части, кусок за куском, и ему понадобилось лишь несколько секунд, чтобы все уничтожить, оставив лишь собственную ухмыляющуюся персону и прозрачные хрустальные стены.
— Позволь мне, — проговорил Веспанус, глядя сквозь хрусталь, — представить своего мэдлинга Хегадиля.
Хегадиль отвесил ей изысканный поклон. Амэй вперила взгляд сначала в мэдлинга, потом — в Веспануса, который стоял в кабинете ее мужа.
— Я решил, что будет лучше проверить, стоит ли иметь с тобой дело, — сказал Веспанус. — Пока ты спала, я поручил Хегадилю построить внутри колбы точную копию твоей спальни. Поскольку у него талант к лицедейству, я также приказал ему принять мой облик и проверить, не нападешь ли ты на меня, оказавшись на свободе. Увы, моя госпожа, испытание провалено…
— Ты вразумил меня! — быстро ответила Амэй. — Я изменюсь!
— Я не так глуп, чтобы снова тебе поверить, — заявил Веспанус. — Идем, Хегадиль!
Хегадиль прошел сквозь хрустальную стену колбы и залетел в перстень на пальце Веспануса.
— Прощай, моя госпожа, — произнес Веспанус. — Я позволю тебе поразмыслить над своим долгим и, вне всяких сомнений, скучным будущим.
Он вышел из кабинета до того, как к ней вернулся дар речи. На самом деле он и не рассчитывал на везение с госпожой Амэй, но идею все же стоило опробовать. В любом случае у него было целое лето, чтобы обезвредить все ловушки на дверях сокровищницы, — и, конечно, он мог рассчитывать на весьма существенную помощь Хегадиля.
Обдумывая открывшиеся перспективы, протостратор Веспанус взошел на вершину Ониксовой башни и оттуда принялся обозревать свои новые владения.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я полюбил прозу Джека Вэнса в зрелом возрасте и этим, похоже, в значительной степени отличаюсь от многих.
Большинство читателей Вэнса познакомились с его произведениями будучи подростками. Я тоже читал его работы в юности, но, наверное, сделал неправильный выбор, был невнимателен или просто ничего не понял.
Однако мои друзья-литераторы все время говорили о том, какой Джек Вэнс восхитительный писатель, и о том, как сильно они любят его творчество. Вкусам этих людей я доверял.
Поэтому я принялся читать серию «Властители Зла». За ней последовали циклы «Аластор» («Alastor»), «Планета приключений» («Tschai»), «Большая планета» и вскоре пришла очередь «Умирающей Земли».
Таким образом, я, лишь будучи взрослым, сумел оценить изысканное великолепие стиля, свойственное Вэнсу, его точность в описании характеров и широту воображения.
В романах и рассказах из цикла «Умирающая Земля» меня необычайно привлекли интриги вэнсовских хитроумных и аморальных волшебников, склонных к политесу и одержимых приобретательством и престижем, поэтому я задумал историю о человеке, который еще не заслужил места среди элиты. Веспанус молод, недостаточно образован, и, пожалуй, он посредственный волшебник. Чтобы войти в число властелинов Умирающей Земли, он должен применять свои ограниченные способности искусно и ловко.
Абризонд, Пекс и Калабранд — страны, которые я выдумал сам, но надеюсь, что они вышли достаточно вэнсовскими с точки зрения стиля. Их населяют сущности, созданные воображением Вэнса: сандестины, человечки-твк и уменьшенные волшебники — а также мои собственные изобретения вроде взрывной безмятежности.
Я с удовольствием включил в историю такие вэнсовские штуки, как алидады, альтазимуты и делительные механизмы, которые, хоть и входят в инвентарь инженеров из Калабранда, на самом деле являются настоящими приспособлениями, используемыми в настоящем мире настоящими топографами.
Возможно, у реальной жизни есть с миром Джека Вэнса больше общего, чем кажется.
Уолтер Йон УильямсТРАДИЦИИ КАРЖА Пола Волски
Перед вами история ленивого и праздного наследника, который получил основательный стимул приступить к занятиям — угрозу неизбежной смерти.
Дражен Каржский, давно ставший фактическим хозяином замка, устремил долгий взор на племянника. Он видел перед собой худощавого юношу в элегантном костюме, его черные волосы обрамляли бледное узкое лицо, а взгляд темных глаз был беспечным. Вероятно, Дражен остался доволен увиденным. Его круглое лицо порозовело от удовольствия, в глазах появилось выражение благосклонности.
— Фарнол, — приветствовал его Дражен, — я желаю тебе счастья в день рождения. Сегодня тебе исполнился двадцать один год. Выпьем за это!
— С радостью, дядюшка, — пристойно поклонился Фарнол Каржский.
Родственники ударили кубками и выпили.
— По вкусу ли тебе вино? — с беспокойством осведомился Дражен.
— Оно превосходно!
— Я рад, ведь с этого дня оно твое. Весь замок со всем его содержимым со дня совершеннолетия принадлежит тебе. Скажи, племянник, что ты намерен делать, став хозяином?
— Делать? Ну, займусь управлением поместьем, наверное, и все такое. В Каиине нет недостатка в занятиях. В фехтовании я еще не достиг совершенства — надо отрабатывать атаки. Театр вечно нуждается в меценатах, а еще конкурс декламаторов, кулачные бои, горные восхождения, гонки по Скому, проект по возвращению солнцу древнего золотого сияния…
— Занятия? — оттопырил губу Дражен. — Скажи лучше: развлечения, безделье. Племянник, ты транжиришь силы на пустяки. Ты вечно уклоняешься от дел первостепенной важности. Ты не упомянул магию, наследие нашего рода. Все патриархи Каржа в той или иной степени владели магией. А ты?
— О, к магии я не чувствую призвания. Простейшие заклинания не держатся у меня в голове, разлетаются пугливыми птахами. — Фарнол беззаботно передернул плечами. — Ну что ж, хватает других, не менее почтенных занятий.
— Ох, племянник, племянник, племянник! — Дражен с шутливым отчаянием покачал головой. — Я далек от мысли упрекать тебя, и все же — ты отказываешься признать главную истину: хозяин замка должен хоть немного владеть искусством тавматургии. Это в традициях Каржа. Ты много лет пренебрегал учением, а я… — позор на мою голову — я потакал твоей лени. Но теперь, когда ты стал взрослым, все пойдет по-другому.
— Поздновато что-либо менять. Умоляю, дядюшка, не волнуйся, — легко возразил Фарнол, — я не так уж плохо удался, и, без сомнений, все к лучшему.
— Смелая точка зрения. Однако я не теряю надежды тебе переубедить. — С этими словами Дражен ударил в маленький гонг, стоявший рядом с ним на столе, и медь зазвенела. В комнату вошел Гвиллис, служивший в замке с незапамятных времен, иссохший и хрупкий, как прошлогодний хризалис. — Неси, — распорядился Дражен.
Гвиллис с поклоном вышел и тут же вернулся, часто перебирая ногами под грузом немаленького предмета. Слуга водрузил его на середину стола.
Фарнол нагнулся вперед. Он видел витки и сплетения стеклистых жилок — большей частью бесцветных, с редкими проблесками алого. На первый взгляд стеклянный клубок показался юноше бесформенным, но при ближайшем рассмотрении в нем стали проступать элементы узора: здесь блестящая чешуя, там подобие когтя, наметившаяся пасть, блеск клыка. И в самом сердце сияющего шара — маленькое темное ядро, о природе которого оставалось только гадать.
— Интригует, не правда ли?
— Еще как! — Племянник устремил на дядю счастливый взгляд, и вдруг что-то сжало ему сердце.
— Обрати внимание на свинцовый ящичек, скрытый за стеклянными нитями. Его содержимое должно тебя заинтересовать, но добраться до него без помощи волшебного искусства невозможно. Я предлагаю тебе открыть шкатулку.
— Колдовство — это совсем не для меня. Мне лучше послужит хороший молоток, способный разбить стекло, — легкомысленно отшутился Фарнол, в душе которого почему-то нарастала тревога.
— Едва ли. Удары молотка только насторожат и разозлят защитников.
— Защитников?
— Стеклянных ящеров, племянник. Они представляются безжизненными, но не дай себя обмануть. Их переполняет праведная решимость охранять сокровище. Пробуждаясь, они не бывают склонны к терпению, а яд их действует быстро.
— Вот как? — Фарнол внимательней всмотрелся в сложное прозрачное переплетение жил. Алые блестки обозначали глаза, когти и вздувшиеся от яда железы. Сосчитать ящеров не удавалось. — Ну, они выглядят верными стражами. Пусть себе хранят свое таинственное сокровище. Я не стану их тревожить.
— Советую тебе подумать еще. Шкатулка в центре узла достойна твоего внимания: в ней содержится единственное известное противоядие.
— Противоядие?
— От проклятия, которое ты недавно проглотил вместе с этим превосходным вином. Я опасался, что ты заметишь примесь, но твои мысли были заняты другим. Горными восхождениями, надо полагать. Или гонками по Скому.
— Яд! Ты убил меня, дядя?
— Милый мой мальчик, даже не думай об этом. Разве я чудовище? В моих действиях проявилась чистая родственная любовь. Я дал тебе повод почтить традиции Каржа. Если условия испытания кажутся несколько суровыми, то лишь от моей неколебимой уверенности в твоих способностях. Выслушай меня, прошу. Действие выпитого тобой напитка сказывается слабо, проявляясь в чуть заметном неудобстве. Три или четыре дня ты будешь ощущать разве что мимолетную слабость. Спустя два или три дня она сменится лихорадкой, но лишь через добрых десять дней внутренний огонь начнет пожирать сердце, разум и жизнь. Впрочем, зачем думать о таких ужасах? Конечно, до них не дойдет. Тебе нужно самое простое волшебное заклинание, которое развяжет узел, чтобы открыть шкатулку и проглотить противоядие. Ты справишься с этим за несколько часов, если не минут. Это легчайшая задача для законного хозяина замка. Племянник, я еще буду гордиться тобой!
Дражен, поднявшись с кресла, похлопал племянника по плечу и удалился.
Несколько секунд Фарнол Каржский сидел, неподвижно уставившись на клубок затем, не поворачивая головы, бросил:
— Гвиллис, принеси мне молоток, топор или лом.
— Бесполезно, господин Фарнол, — дрожащим, срывающимся голосом ответил дряхлый слуга. — Будьте уверены: ничто, кроме магии, вам не поможет. Так распорядился господин Дражен.
— Я вызову волшебника из города.
— Адепты не ответят на приглашение — так приказал господин Дражен.
— Тогда я сам отнесу стеклянный узел в Каиин.
— Узел нельзя выносить из замка. Так приказал…
— А я приказываю иначе, и слуги должны мне повиноваться. Я теперь совершеннолетний.
— Быть может, глупые слуги не заметили перемены статуса.
— Ах, Гвилл… дядя все предусмотрел. Боюсь, я покойник. Остается одно: надо убить Дражена прежде, чем яд начнет действовать. Какое-никакое, а утешение.
— Позвольте мне предложить другое средство. Признаю, мотивы и методы вашего дяди несколько сомнительны, но в его словах сомневаться не приходится. Весьма вероятно, что вы в некоторой степени наделены колдовскими способностями. Вам дали веский мотив отыскать их. Испытайте себя.
— Пустое дело. Голова у меня так устроена, что магия в ней не держится. Объем моих способностей выражается отрицательным числом.
— Для отрицаний сейчас не время и не место. Что же касается устройства вашей головы, а также количества и качества ума, все это не столь неизменно, как вы думаете. Тчерук Вивисектор, живущий среди ульев на краю морены Ксенс, как раз тот человек, который мог бы выцедить из вашего ума потаенные таланты.
— Вивисектор?
— Это почетный титул. Тчерук — маг большой эрудиции, сочетающейся в нем с неизменным и непредсказуемым в своих проявлениях человеколюбием. Если ваша беда его заинтересует — а я бы посоветовал очень постараться его заинтересовать, — он, возможно, исправит все недостатки. Отправляйтесь к Тчеруку, господин, не медлите.
Фарол кивнул. Где-то в глубине его организма понемногу разгорался жар.
Солнце стояло в своем невысоком зените, когда Фарнол выехал из замка Карж. Утомленная старостью звезда просвечивала сквозь пурпурную вуаль тонких облаков. У горизонта теплые цвета блекли, и индиговое небо становилось густым, как чернила. На юге вздымались белые стены Каиина, слегка подсвеченные лиловым сиянием воздуха. Блестящий купол золотого дворца принца Кандива словно проминал горизонт, а за ним поблескивали воды бухты Санреале.
Узкая дорога огибала северную окраину города, вилась между тихих деревушек и лениво спускалась к Старому Городу — безмолвному лабиринту руин, обрушенных стен и опрокинутых колонн, обломанных башенок и башен, до блеска выглаженных бессчетными веками. Фарнол проехал мимо упавшего обелиска. Дальше его путь оказался завален безглазыми трупами — среди них виднелись то павший воин в эмалевом доспехе, то подросток в зеленом плаще и многие, многие другие. Их пустые взгляды до костей пронимали холодом, но не могли загасить разгоравшийся в животе огонек. Фарнол пришпорил коня и проехал мимо.
Престарелое солнце ползло по небу. Старый Город остался позади. Тропа пошла круче, на земле то и дело попадались рытвины и колдобины. Косматые поля Фоуна облекли холмы и лощины старой бронзой, в ее темной зелени кое-где мерцали золотисто-розовые листья вессила. Еще час в седле — и он выехал на край морены Ксенс.
Натянув поводья, Фарнол осмотрелся. Земля плавно бугрилась, словно застывшие морские волны. Повсюду громоздились валуны и груды обломков, скопившихся за минувшие эпохи, — и все это было отполировано до шелкового блеска. Длинные лучи заходящего солнца подкрашивали многозубчатые венцы и вершины теплым багряным светом. Лиловые и черные как уголь тени заливали низины. Меж холмами извивался медлительный бурый поток. Равномерно покрывавшие его берега крутые курганы четкостью своих форм наводили на мысль о творении разума. Фарнол довольно долго всматривался в них, но не заметил ни движения, ни иных признаков жизни. Наконец он тронул коня и осторожно приблизился. Заброшенные курганы поднимались вдвое выше человеческого роста. Всмотревшись, юноша понял, что они выстроены из камешков, скрепленных блестящим клеем, и покрыты снаружи черным, гладким, как фарфор, веществом. Облицовка большей частью уцелела, но то здесь, то там какой-то враг сумел отбить куски стен, и за ними открывались многоугольные камеры, нанизанные, подобно бусам, на узкие коридоры и галереи. Фарнолу очень хотелось задержаться, чтобы исследовать странные постройки, но он преодолел искушение. Солнце почти касалось горизонта, и призрачные тени поднимались из глубин древней земли.
Он поехал дальше вдоль излучин равнодушного потока и вскоре увидел перед собой гигантский курган, вздымающийся над другими и более чем впятеро превышающий рост человека. Гладкий конус отличался особой тяжеловесностью, и что-то подсказало Фарнолу подойти ближе. Юноша дважды обогнул курган, не увидев ни блика света, ни иной приметы жизни внутри.
Спешившись, он подошел и постучал по гладкой поверхности. Ответа не последовало, зато проявился первый признак жизни. На краю зрения скользнуло что-то длинное и гибкое, как щупальце, — и скрылось, когда Фарнол обернулся. Ветер с сожалением вздохнул.
Сердце у юноши колотилось, горячая точка в низу живота, казалось, разрасталась. Фарнол набрал воздуха в грудь, облизнул сухие губы и еще раз постучал.
В ответ дрогнул густой куст лощинника. Колючие стебли раздвинулись, открыв отверстие. В меркнущем свете показалась голова, за ней плечи и тощее туловище. Фарнол отметил серый цвет одежд, маску с выпуклыми фасетчатыми глазами, скрывшую часть узкого лица, костистые белые руки с длинными кривыми ногтями и плащ из прозрачной просвечивающей материи.
— Ну и что ты здесь ищешь? — спросил человек.
— Ищу Тчерука Вивисектора.
— Зачем тебе Тчерук?
— Мне нужна его помощь, и я готов хорошо заплатить.
— Зачем ему твои терции? Он закопает их на морене Ксенс и станет ждать, пока прорастут?
— Я могу угостить его любопытной историей — историей о глупом молодом наследнике, коварном дяде и медленном убийстве, растянутом на десять дней.
— С уверенностью скажу, что Тчерук захочет ее услышать, — ведь я и есть он. Входи.
Голова и плечи скрылись в дыре.
Фарнол заколебался. Щупальце снова мелькнуло рядом — или ему показалось? Обернувшись, он ничего не увидел.
Не мешкая больше, он стреножил коня и ногами вперед сполз в отверстие, оказавшись в бочкообразном проходе. Закругленные стены были выложены тщательно обтесанным камнем, низкий свод позволял перемещаться только ползком. Фарнол опустился на четвереньки и двинулся к свету, мерцающему впереди.
Совершено неожиданно ход открылся в шестиугольную камеру со сходящимся в центре граненым потолком, позволявшим выпрямиться в полный рост. Комната была обставлена аскетически: тюфяк, низкий столик и плетенные из травы циновки на полу. В очаге потрескивал огонь. В открытом шкафу на множестве полок виднелись книги, свитки и всяческие диковинки. Пучки сухих трав, хрустальные волчки и слабо светящиеся кости свисали с потолка.
Тчерук Вивисектор развернулся и оглядел гостя фасетчатыми глазами.
— А, дивишься природе моего жилища? — заметил он. — Знай — я выстроил его во вкусе Ксенс Ксордов, обитавших здесь в древности. Раса, в которой смешались черты человека и белого крылатого муравья, строила ульи, отличавшиеся простой и функциональной красотой, слагала оды чудесам природы и записывала их на восковых табличках. Ей удалось развить тончайший в мире эстетический вкус и под конец разрешить глубочайшие тайны философии и морали. Величайшие свои писания они заключали в сферы и хранили в одной из бесчисленных пустот между мирами. Затем Ксенс Ксорды вымерли: возможно, не вынесли груза собственного совершенства. Восковые таблички истаяли, а местонахождение межмирного хранилища забылось. Но сокровища их философии существуют и все еще ждут открывателя. Для того Тчерук и поселился здесь, переняв обычаи Ксенс Ксордов и заманивая к себе их маленькие крылатые души в надежде, что они вернутся и просветят его.
— И что, просветили?
— Однажды, лет десять назад, прозрачная фигурка — нечто среднее между грызуном и термитом — проникла в этот улей и осветила его своим огоньком. Я воззвал к ней с мольбой, но она исчезла. Не теряю надежды, что она вернется, и постоянно пребываю в готовности.
— Мудрая предосторожность, — кивнул Фарнол.
— Я рассказал о себе — теперь твоя очередь. Назовись, юноша, и рассказывай. Если я не заскучаю, можешь рассчитывать на ужин.
— Меня зовут Фарнол Каржский, и от Тчерука мне нужна не просто пища. Вот что со мной случилось…
Фарнол вкратце, хотя и с воодушевлением, изложил свою историю.
Тчерук слушал молча. Выражение его лица, если оно и было, скрывала маска, наклон головы выказывал внимание. Дослушав до конца, Тчерук простоял в задумчивости целую минуту и лишь потом заговорил:
— Твоя история не обманула моих ожиданий. Если бы Ксенс Ксорды были здесь и слышали тебя, они непременно предложили бы помощь. По совести, я не могу поступить иначе. Что ты хотел бы получить?
— Средство от яда, разъедающего мне внутренности.
— Найти его несложно, стоит только определить, какой это яд. Насколько я помню, в мире насчитывается девятьсот шестьдесят восемь тысяч четыреста семь элементов и декоктов, чья токсичность доказана. Возможно, девятьсот шестьдесят восемь тысяч четыреста восемь, но я не стал бы включать в список гризамин. Какой из этих ядов ты принял?
— Понятия не имею.
— Жаль. Можно безотлагательно приступить к анализам, но результатов, вероятно, придется ждать несколько лет.
— У меня не больше десяти суток. Нет, осталось уже девять с половиной! Не мог бы ты снабдить меня талисманом или руной, которая развяжет узел стеклянных ящеров?
— Никак не могу. Такие сплетения распускаются только посредством заклинания, и в моей библиотеке их множество. Я отыщу подходящее, ты заучишь его, и все будет прекрасно, как могли бы пожелать Ксенс Ксорды. Сядь, подожди, пока я просмотрю записи.
— Я пока займусь своим конем.
Фарнол прополз обратно к выходу, протиснулся через колючий куст и оказался на воле. Солнце уже истекало последними лучами. Окинув взглядом затихшие окрестности, юноша не увидел коня. Он оставил стреноженного скакуна у отверстия, ведущего в улей, набросив поводья на толстый стебель высокого болотника. Болотник был на месте — Фарнол опасливо приблизился к растению. Обрывок кожаного повода застрял на шипастом стволе, в ветвях виднелась прядь гнедых волосков, на листьях остались пятна крови.
Воздух вдруг сильно похолодел. Фарнол поспешно вернулся в шестиугольную келью, где застал хозяина на циновке перед низким столом. Тчерук листал толстый заплесневелый фолиант.
— Мой конь пропал, — доложил Фарнол, — и я подозреваю худшее.
— У тебя есть к тому все основания. Гигантские черви, обитающие в этих местах, прожорливы и совершенно безнравственны. Не оплакивай потерю, развивай в себе философский подход. Логическими аргументами можно доказать, что животное твое никогда и не существовало в природе. А теперь — внимание! Ты хорошо сделал, что обратился ко мне за советом. Я уже отыскал нужное средство: сложнейшее вербальное заклинание, известное как мгновенное взаимное отвращение. Заучи эти слоги, повтори их в нужный момент — тщательно избегая ошибок в произношении, соблюдая все ударения, интонации и перемены тона, — и твоим бедам конец. Вот, слова перед тобой, учи.
— Благодарю тебя.
Фарнол тоже уселся и принялся разглядывать пожелтевший том, раскрытый на взаимном отвращении. Рукописные строки выцвели, но ясный отчетливый курсив читался без труда. Заклинание было длинным, но отнюдь не необъятным. Представлялось вполне возможным окинуть его единым взглядом. Много ли значили прошлые тщетные попытки Фарнола овладеть колдовством? Он был ленивым юнцом, шалопаем. На сей раз он проявит прилежность, как никогда прежде, и добьется успеха.
Фарнол сосредоточенно принялся за работу. Минуты проходили в тишине. Углубившись в зубрежку, юноша не заметил, как хозяин куда-то исчез. Могущественные слоги, казалось, сопротивлялись усилиям — словно отплясывали на странице, выскакивая из поля зрения, — явление было знакомым, но обескураживающим. Прежде такие фокусы букв заставляли его признать поражение, но сегодня Фарнол упрямо пытался уложить фразы в памяти — одну за другой. Наконец за спиной у него прозвучал голос:
— Ты, конечно, давно закончил и теперь сидишь скучаешь. Прошу твоего внимания. Пора проверить, хорошо ли ты запомнил.
Фарнол, моргнув, поднял голову. Тчерук вернулся в камеру с небольшим шаром в руках. Он положил этот предмет, размером не больше кулака, на стол.
— Обрати внимание, — взмахнул рукой волшебник, — я предлагаю тебе испытать себя на несложном пятерном узле с двойным плетением нитей. Ты, конечно, легко расплел бы его, и не прибегая к магии, но давай представим, что время, опущенное на эту задачу, ограничено. Ты произнесешь мгновенное взаимное отвращение — и пять нитей, проникшись острой нетерпимостью друг к другу, с превеликой поспешностью разделятся, тем самым распустив узел. Ты готов?
— Готов.
Фарнолу очень хотелось верить, что он не солгал. Он так долго бился над этими строками, наверняка они остались при нем! Ободрившись, юноша пропел слова заклинания, и тотчас тяжеловесные объемные строки, вбитые им в мозг, истаяли, не оставив и следа. Минуту он просидел в растерянности, потом, опомнившись, принялся разглядывать узел.
Тот остался на столе, крепкий и плотный, как прежде.
Тчерук Вивисектор удивленно хмыкнул и вздрогнул под своим плащом, прозрачным и упруго трепещущим, как крылышки насекомого.
— Удивительно, — заметил маг, — впервые наблюдаю такую беспомощность. Я поражен.
— А… — Фарнол с грустью ощутил пустоту на месте еще недавно теснившихся в голове знаний. — Я слишком грубо произнес?
— Ничуть. Это и есть самое удивительное. В твоем исполнении сказывается неопытность, но ошибок и явных промахов я не заметил. Необходимо продолжить наблюдения. Попробуй еще раз.
— Хорошо.
Проглотив разочарование, Фарнол вернулся к зубрежке. На сей раз заклинание далось ему легче, и через час он полагал себя полным хозяином быстрого взаимного отвращения. Вторая попытка исполнить заклятие доказала, как он ошибся. Нити узла и не подумали расплетаться, шар лежал неподвижно, как неживой.
— И опять я не заметил ошибки. Интересно-интересно… — Тчерук задумчиво поцокал ногтями по выпуклым глазницам маски. — Мне надо поразмыслить. Отложи этот том, молодой человек, от него тебе никакой пользы. Может быть, позднее… Ну-ну, посмотрим.
Затем этом волшебник замолчал, не слыша ни вопросов, ни восклицаний.
Фарнол послушался совета, отложил книгу, но слоги быстрого взаимного отвращения продолжали бешеную пляску в мозгу. Куда идти, если Тчерук Вивисектор не сумеет помочь? Словно в ответ на этот вопрос, огонек у него внутри стал разгораться. Фарнол стиснул зубы, прижал ладонь к животу. Слоги силы улетучились из головы синим дымком.
В тишине истекали минуты. Наконец хозяин дома стал накрывать на стол — простой ужин из тушеных кореньев с соусом из пряных семечек, дикого геруфиона и жареных травяных пирожков. Ели тоже молча. Только покончив со своим геруфионом, Тчерук заговорил:
— Я долго размышлял и готов выдвинуть гипотезу. Корень твоего затруднения — в неком врожденном дефекте.
— Вряд ли. Пока неизвестный яд не очутился у меня в животе, я отличался отменным здоровьем.
— Дефект столь мелок, что ты мог его не заметить. Вероятно, всего лишь незначительная дисфункция желез. Невидимая опухоль, ползучий склероз, провисшая связка. Когда я обнаружу причину, лечение определится само собой. Мне понадобится указательный палец с твоей правой руки для исследования и анализа. Пойдем, проведем ампутацию. Увидишь, что я не даром ношу свой титул.
Фарнол моргнул.
— А других способов нет?
Тчерук задумался.
— Я мог бы обойтись полугиллом твоей крови, но тогда пострадает эффективность. В этом случае результат задержится на два часа, если не более.
— Лучше я пожертвую часами!
— Как хочешь.
Позволив магу взять его кровь на анализ, Фарнол залез в узкую, как гроб, нишу в стене. Огонек внутри долго не давал ему уснуть.
Пробудившись утром, он увидел, что хозяин дома, поджав ноги, сидит все за тем же низким столом.
— А, молодой человек, могу тебя обрадовать. — Тчерук лучился сдержанным торжеством. — Я нашел разгадку, и твоим бедам конец.
— Правда? — с надеждой спросил Фарнол.
— Все, как я и предполагал. Усвоению заклятий препятствовал нарушенный баланс состава крови. Это легко исправить — существует эликсир, излечивающий подобные дефекты, и я могу его приготовить, потому что иду по пути Ксенс Ксордов. Твоя помощь мне понадобится только в одном: добыть последний из недостающих ингредиентов. Остальные у меня есть.
— Назови его, и я восполню недостачу.
— Мне нужен камень из головы пельграна.
— Пельграна… — Фарнол сдержал дрожь. — Понятно. И где его можно купить?
— На этой земле нигде, насколько я знаю.
— Пельграна можно убить, но только с помощью магии или хотя бы эскадрона латников. У меня нет ни того ни другого.
— Гони прочь уныние! Есть и другой способ. Зачем сражаться с живым пельграном, когда достаточно отыскать мертвого?
— Непростая задача. Если я не ошибаюсь, считается, что пельграны пожирают своих мертвецов?
— Это не доказано, да и несущественно. Камень из головы пельграна не переваривается. Проглоченный, он рано или поздно выйдет наружу.
— Значит, я должен незаметно обследовать места обитания этих крылатых прожор…
— Весьма незаметно, смею добавить. Скромность и неприметность приличествуют в любых обстоятельствах. Для этой цели я снабжу тебя магическим амулетом, использование коего не требует искусства, — маской хамелеона, превосходным средством для приобретения защитной окраски.
— А как я узнаю нужный камень?
— Он величиной с боб, пестрит ультрамарином и охрой с черными звездочками, непрестанно плавающими по поверхности. Известно, что колония пельгранов населяет северную область Порфиронового Шрама, — туда я и предложил бы тебе направиться.
— Такое расстояние быстро не одолеешь. — По незаметно приобретенной в последнее время привычке Фарнол прижал руку к животу и ладонью ощутил тепло.
— А… — Тчерук Вивисектор сочувственно задрожал крылышками плаща. — И в этом я сумею тебе помочь. Дам склянку Краденого Покоя. Один глоток сонного эфира ужмет восьмичасовой сон в двадцать минут. Но остерегайся — после двух глотков ты проспишь месяц. Это средство поможет тебе намного продлить часы бодрствования в пути.
— Но если тело получит за это время восемь часов сна, не окажется ли, что и яд успел подействовать, как за восемь часов?
— Интересная проблема. Поэкспериментируй и сообщи мне результаты. А теперь — время не ждет.
Фарнол позавтракал пареной фасолью, вчерашними травяными пирожками и тартинками с вареньем из тетевицы. Хозяин принес и помог уложить в большой кошель обещанные магические предметы и немного провизии. Груз вышел легким — большая часть припасов Фарнола осталась в переметных сумах и пропала вместе с конем. Наконец юноша с запинкой обратился к волшебнику:
— Я постараюсь вернуться как можно скорее. Если поиски окажутся напрасными, мы больше не встретимся, а потому позволь принести тебе благодарность за щедрость и гостеприимство. Ты достоин благородных Ксенс Ксордов.
— Благодарности излишни. Я в восторге от возможности получить головной камень пельграна. Сказать по правде, я много лет о нем мечтал.
Фарнол прополз по коридору, раздвинул куст и выбрался на открытое место. Светало, и восточный горизонт окрасился густым багрянцем, растворяющимся в лиловых чернилах. Над головой небеса оставались еще темно-синими, почти черными, а ульи исчезнувших с лица земли Ксенс Ксордов светились слабым румянцем. Округлые гребни морены окрасились розовым туманом, низины терялись во тьме.
Вдали, еще невидимый, угадывался массив Порфиронового Шрама.
Оглядевшись, молодой человек не заметил ничего похожего на щупальца. Как видно, здешние гигантские черви скрывались с восходом солнца. Глубоко вдохнув прохладный утренний воздух, Фарнол пустился в путь через морену.
Он шел к северу много часов, сделав привал только в полдень, чтобы подкрепиться травяными пирожками, сушеными ягодами тетевицы и черными колбасками, жесткими и сморщенными, как нянюшкины пальцы. Ему не встречались ни люди, ни хищники, да и вообще из живых существ он видел только редкую птицу или крылатую ящерицу, парившую в вышине. Никакая случайность, никакое препятствие не замедляли его перехода через морену, зато о движении времени говорили внутренние перемены. Жар ширился. С каждым часом и с каждой милей искорка разгоралась, заливая внутренности неприятным теплом, не причинявшим, правда, пока боли. Может быть, Фарнол бы так не тревожился, не знай он, что предвещает это тепло.
Чтобы не мучить себя бесполезными страхами, юноша переключился на окрестности, разглядывая плавные изгибы земли со скалами, причудливыми, как дворцовые скульптуры, в окружении темных зарослей лощинника. Впереди земля понемногу поднималась к дальнему хребту, поросшему густым лесом и оттого черному на фоне индигового неба. Этот горный лес Боскаж покрывал крутой склон над рекой Дерной. К лесу Фарнол и направил свои стопы.
Он шел весь день, останавливаясь лишь по нужде. К закату лес Боскаж заметно приблизился. Стемнело, идти дальше не представлялось возможным. Фарнол поел, позволив мыслям вернуться к прошлым радостям Каиина, но глаза и уши его были настороже.
Он не уловил никаких зловещих признаков, однако на всякий случай надел маску хамелеона. От ее плотной ткани исходил явственный запах. Юноша ощутил, как метаморфозы охватывают все его тело. Местность скрывалась в темноте, но он уловил перемены и вокруг себя, так что уже не сомневался, что спрятан надежно. Он уснул.
Наутро его разбудила непривычная тяжесть маски. Поднявшись, Фарнол осмотрелся. В утреннем свете морена Ксенс выглядела туманной и тихой. Ничего опасного на ней не объявилось, и юноша с облегчением сорвал с себя маску.
Путь его лежал дальше. К полудню он вступил под тихие своды Боскажа и мало-помалу поднялся на крутой гребень, с которого открывались бурные, окрашенные в цвет ржавчины воды реки Дерны.
Двигаясь по краю обрыва над руслом, он ощутил, как натянулись нервы, и понял, что цель близка. «Известно, что колония пельгранов населяет северную область Порфиронового Шрама», — сказал Тчерук. Здесь повсюду можно было встретить этих тварей. На ходу Фарнол опасливо поглядывал в небо, не забывая осматривать и землю в надежде на костяк или останки, в которых мог обнаружиться искомый камень.
В поисках прошло несколько часов. Только перед закатом мелькнувшая в воздухе тень заставила путника ничком упасть наземь. Скорчившись во впадине, Фарнол счел себя в безопасности и поднял голову. Над ним парило на перепончатых крыльях крючконосое существо — несомненно, пельгран. Холодный ужас на миг погасил огонь от дядюшкина снадобья.
Пельгран пересек солнечный диск и скрылся. Фарнол перевел дыхание. В нем шевельнулась надежда. Место он нашел. Здесь живут пельграны, здесь же, надо думать, они и умирают. А там, где умер пельгран, должен остаться его головной камень.
Дотемна Фарнол обшаривал землю под деревьями — тщетно. Он заснул на лесной подстилке, ощущая тяжесть маски на лице и тлеющий внутри жар, который и разбудил его на рассвете. Небо кишело парящими пельгранами. Фарнол в страхе и очаровании наблюдал за их полетом, пока стая не рассеялась. Тогда он двинулся дальше через лес, осторожно ступая и стреляя глазами по сторонам. Один раз под кустом блеснул аквамарин, но это оказался просто осколок старинной эмали. Позже он обнаружил плесневеющие под кустом кости, но рогатый трехрогий череп относился не к тому виду, который искал Фарнол.
Юноша бродил по узким тропкам, и с каждым шагом жар в животе разгорался, захватывая все новые органы. Наконец ему попался труп — разложившийся, наполовину объеденный. Сердце зачастило. Осторожно приблизившись, Фарнол рассмотрел огромные кожистые крылья, продолговатую голову с черными рогом, костяное рыло, чудовищную морду. Мертвый пельгран — возможно, в нем был скрыт ключ к спасению.
Достав нож, Фарнол опустился на колени. Жесткая черная плоть головы оказалась неподатливой, но можно было начать с глазниц или разбить череп камнем. Фарнол упорно орудовал ножом и так увлекся, что почти не заметил скользнувшей над ним тени и дуновения. Шершавый голос у него за спиной шепнул:
— Мой муж, моя пища.
Развернувшись как ужаленный, он встретил злобный взгляд второго пельграна. Черное крыло ударило его по голове, в глазах помутилось, но сознания Фарнол не потерял. Понимая все происходящее, но не в силах сопротивляться, он чувствовал, как его хватают и уносят ввысь. Холодный ветер в лицо оживил пленника. Он услышал ржавый хруст крыльев пельграна, различил далеко внизу лес и реку — последнее, что ему предстояло увидеть в этом мире. Вскоре зверюга сбросит его на камни и сожрет в свое удовольствие. Но пельгран не отпускал добычу, а летел дальше и дальше над Дерной, обрывистый берег которой становился все выше и круче, между тем как поросль на камнях редела. На голых уступах виднелись основательные гнезда из сучьев, речного тростника и костей, скрепленных глиной. К одному из таких гнезд поднесли Фарнола — и посадили на уступ рядом. Не слушая протестов, хищник ловко сорвал с добычи одежду и зашвырнул юношу в гнездо. Кроме него, в гнезде обнаружились три жутких голых птенца. Все они спали. Фарнол, не теряя времени, попытался выбраться за край, но мощный толчок острого, как топорик, клюва затолкнул его обратно.
— Сидеть! — Голос, хоть и шершавый и низкий, был, несомненно, женским.
— Госпожа моя, делай что хочешь, я презираю тебя.
— Ага, мясо не пресное. — Тварь склонила уродливую голову. — Как раз как я люблю.
— Позволь мне уйти невредимым, или я причиню непоправимый ущерб твоим детям.
— Отлично! Попробуй, я этого и жду. — Пельграниха резко каркнула, и ее отвратительное потомство зашевелилось, развернув три пары кожистых крылышек. Три пары красных глаз уставились на Фарнола Каржского. — Смотрите, дети, — тоном учителя проговорила мать, — я принесла вам образец, на котором вы можете упражняться. Это существо называется «человек». Повторяйте за мной. «Человек».
— Человек, — хором пропищали птенцы.
— Не дайте убаюкать себя его забавной внешностью. Эти двуногие наделены низким коварством, а некоторые из них владеют магией. Итак, кто покажет, как с ним управиться?
— Я! Я! Я! — наперебой вызывались птенцы.
— Попробуй ты. — Мать указала крылом.
Широко растопырив крылышки, названный ею птенец вприпрыжку протащился через гнездо. Фарнол ударом кулака отбил нападение. Маленький пельгран ударился о край гнезда и слетел на его дно, развеселив сверстников и откровенно позабавив мамашу.
— Ты сумеешь лучше? — указала она на другого.
Второй юнец нацелился Фарнолу в ногу. Юноша отбросил его пинком, и чудовища снова разразились хохотом. Попытка третьего младенца тоже была отбита.
— Дети, вы меня огорчаете, — с наигранной грустью произнесла содрогающаяся от скрытого смеха родительница. — Вам еще учиться и учиться, прежде чем вас можно будет назвать хищниками. Смотрите внимательно. Жертву всегда лучше заставать врасплох, если же это никак не получается, надо отыскать ее слабые места. — Уцепившись когтями за край гнезда, мамаша кончиком крыла принялась указывать: — Вот шея. Здесь — живот. Пах. И наконец, нельзя недооценивать пользы коленей, к которым следует заходить сзади. Вот так — и вот так.
Ее мощные крылья ударили Фарнола под колени, и он опрокинулся на спину. Трое младенцев тут же насели на него, навалились тройным весом. В нос Фарнолу ударило их мерзкое зловоние. Он тщетно пытался сбросить птенцов. Младенческие коготки царапали тело, он почувствовал на коже влажное тепло крови. Птенцы восторженно завизжали.
Фарнол отчаянным взглядом отыскал мать, сидевшую безмятежно, как довольная клуша.
— Предупреждаю, почтенная! — вскричал он. — Имей в виду, я проглотил сильный яд, которые наверняка опасен для вашего рода не меньше, чем для меня. Ты хочешь накормить отпрысков отравленной пищей? Одумайся!
— В самом деле, это неслыханно. Как радостно, что наш старый мир не устает удивлять нас все новыми чудесами. Впрочем, ты правильно заметил, что за детьми нужно присматривать. — Она хриплым голосом выкрикнула: — Малыши, бросьте! Не ешьте его пока, он может пригодиться для другого. Бросьте, я сказала.
Птенцы подняли возмущенный вопль.
— Мама, вкусно!
Мамаша была непоколебима, и все трое, бурча себе под нос, отступили. Тяжесть свалилась с груди Фарнола, дышать стало легче, и он потихоньку сел. По коже протянулись перекрещивающиеся царапины, живот жгло огнем, а мысли леденил страх.
— Еще раз, — велела пельграниха.
На этот раз тройка действовала слаженно, одновременно вцепившись в лицо, живот и шею добычи. Фарнол отбился ценой больших усилий, пролив немало собственной крови. Он в изнеможении привалился к стенке гнезда. Неутомимые юнцы, снова бросившись в дружную атаку, легко свалили его с ног и наверняка тут бы и расправились, если бы не вмешательство матери.
— Рано, дети, — одернула она. — Но долго ждать вам не придется, вы заметно продвинулись. Мать вами гордится!
Спустилась ночь, и птенцы задремали, сбившись в вонючую груду. Мать, кажется, тоже спала, но бдительности не теряла. Фарнол трижды за ночь пробовал выбраться из гнезда, и каждый раз она, встрепенувшись, сталкивала его обратно. Наконец юноша впал в беспокойное, чуткое забытье, и снился ему пожирающий изнутри огонь. Утром выяснилось, что сны не обманывали. Жар из туловища распространился уже на конечности.
Пельграны тоже проснулись. Детишки подскакивали, мать разминала широкие крылья.
— Я лечу за едой, — сообщила она выводку. — Сегодня долго искать не придется — на вашем добром отце осталось довольно мяса.
— Мяса! Мяса! Мяса! — в восторге заорали младенцы.
— Как, вы кормитесь членами семьи? — вырвалось у изумленного Фарнола.
— Не пропадать же хорошей еде. Неужто я выкажу неблагодарность и невежество, отказавшись от самой прекрасной жертвы, какую самец может принести своей подруге и детям?
— А эта прекрасная жертва… она всегда добровольная?
— Вопрос я рассматриваю как неуместный и неприличный, — холодно отрезала мать и вновь обратилась к выводку: — Пока я оставляю вас наедине… с кем, милые?
— С человеком, — хором отозвались птенцы.
— Именно так. Можете с ним поиграть, но обращайтесь бережно, найти другого будет непросто. Вернувшись, я надеюсь застать этого…
— ЧЕЛОВЕКА!
— …живым и без серьезных повреждений. Иначе я рассержусь.
С этими словами она прыгнула со скалы и, хрустя крыльями, полетела прочь.
Едва мать скрылась, Фарнол принялся карабкаться на стенку гнезда. Один из маленьких пельгранов вцепился ему в лодыжку, но получил пинка, и человек, оседлав кромку, окинул взглядом свои вещи: одежду, кошель, меч и ножны, — разбросанные по уступу. Он свесил ногу на внешнюю сторону, но тут на него набросилась троица пельгранов. Их умение и согласованность действий совершенствовались с каждым часом. Фарнол усердно отбивался, но птенцы стянули его вниз, повалили и расселись — один у него на груди, другой на животе, третий на бедрах. Острый клюв оторвал кусочек кожи с плеча. Птенец проглотил и пискнул от удовольствия. Другой выклевал такой же кусочек с ляжки.
— Хватит, обжоры! — в отчаянии выкрикнул Фарнол. — Себе же делаете хуже — я ядовитый!
— Фу, мы не боимся!
— Мы пельграны, мы все переварим!
— Сам увидишь! — последний выклевал кусок мяса со спины.
— Ваша мать рассердится, — выдавил Фарнол между болезненными стонами.
Эти слова заставили птенцов призадуматься. Поспорив между собой, они пришли к выводу, озвученному самым крупным:
— Сейчас поиграем, потом поедим. Пусть человек бегает туда-сюда, а мы будем его сбивать.
— Игра, игра!
Выводок спрыгнул с тела Фарнола. Тот лежал неподвижно.
— Ну же, вставай, бегай, — торопили его.
— Не буду! — Он так и не шевельнулся. — Вы все равно меня повалите.
— Да, для того и надо, чтобы ты бегал. Давай, играй!
— Не буду. Хотите знать почему? Ваша игра слишком простая, она для сопливых младенцев. Таким сильным, ловким ребятам, как вы, тут и делать нечего. Хотите сыграть в игру, которая требует умения? В игру, достойную будущих охотников? Взрослые пельграны славятся искусством бросать вниз камни, убивая добычу издалека. Это требует острого глаза, твердого когтя и точного броска. Интересно, вы трое так можете?
— Можем, можем. МОЖЕМ!
— Тогда так: вы бросайте в меня чем-нибудь, а я буду увертываться. Бросать надо легкими предметами, потому что, если меня раздавит, ваша благородная мать останется недовольна. Я заметил у вашего гнезда много подходящего мусора.
— Сейчас принесем — а ты приготовься к тщетным попыткам уклониться.
Юнцы уже могли немного продержаться в воздухе. Хлопая крыльями, они легко слетели с гнезда на уступ. Их голоса послышались из-за стенки, а потом они вернулись с добычей, среди которой был один камень, один его башмак и кошель. Зависнув над гнездом, они одновременно сбросили ношу. Фарнол особенно постарался увернуться от камня. Башмак в падении ободрал ему плечо, а кошель свалился прямо на голову.
— Выиграл, выиграл! — победоносно заорал один юнец.
— А сейчас выиграю я!
— Нет, я!
Они скрылись и тут же появились снова. На голову Фарнолу градом обрушились два камня и второй башмак. Он увернулся от всех трех.
За камнями последовали комки сравнительно мягкой грязи, и он рассудил, что благоразумнее будет подставиться. Грязь расплескалась по голове и плечам, и в воздухе зазвенели писклявые победные кличи.
— Сдаюсь. — Фарнол вскинул обе руки, добродушно признавая поражение. — Будь это камни, мне конец. Вы доказали свою ловкость. — Подтянув к себе мешок, он нашел внутри склянку с краденым покоем Тчерука, вытащил пробку и натер голое тело маслянистой жидкостью.
— Что ты делаешь? — заинтересовались птенцы, глядевшие на него блестящими глазами с кромки гнезда.
— Готовлюсь к новой игре. Я стану бегать туда-сюда, а вы попытайтесь меня свалить. Только теперь это будет не так-то просто. Смотрите, я намазался скользкой мазью и теперь выскользну у вас из когтей, как монета из пальцев транжиры. Вы меня не удержите.
— Удержим, удержим!
— Докажите!
Птенцы бросились на него. Фарнол бойко пригибался и уворачивался, но в конце концов оказался лежащим ничком, а птенцы расселись у него на спине.
— Опять мы победили! — Щипок острым как бритва клювом заверил это утверждение. За первым последовали еще четыре или пять щипков. Пельграны радостно заворковали.
— Сладкое мясо!
— И новый соус мне нравится!
— Соус вкусный, объеденье!
Фарнол ощутил на себе жадные язычки, вытерпел еще пару укусов, после чего птенцы стали вялыми и прекратили болтать.
Краденый покой оказал свое действие. Один за другим молодые пельграны валились на подстилку гнезда и засыпали. Фарнол поднялся, бешено соображая, что делать. Он выбросил из гнезда свои башмаки и мешок, затем повернулся к ближайшему птенцу, нагнулся и с усилием взвалил его на плечо. С этим грузом он вскарабкался на стену гнезда, свалил пельграна на ту сторону и сам благополучно приземлился на скальный уступ. Его вещи все так же валялись кругом.
Отыскав взглядом меч, он подобрал оружие и с удовольствием отрубил голову спящему младенцу. Череп птенца еще не окреп, и несколько ударов камнем раздробили его. Копаться в содержимом было омерзительно, но Фарнол почувствовал себя вознагражденным, обнаружив у основания черепа камень: не больше горошины, твердый, как гранит, пестревший голубым и охрой и подернутый черными блестками.
Дочиста вытерев камень, юноша спрятал его в кошель и очень поспешно оделся, предчувствуя, что мать убитого пельграна вот-вот вернется.
Спустившись с уступа, он поспешил вниз по осыпи, надеясь скрыться в лесу Боскаж. Он старался не приближаться к многочисленным в этой местности гнездам других пельгранов и на ходу то и дело поглядывал в небо. Казалось, прошла целая вечность, пока беглеца наконец не скрыла долгожданная лесная тень. Из-под сводов старых деревьев Фарнол снова взглянул на небо и увидел, как крылатый силуэт спускается к гнезду.
Мать вернулась к своему поредевшему выводку.
Приземлившись, она несколько мгновений молчала, а потом раздался вопль, прозвучавший тем ужаснее, что эхо его заметалось среди утесов, — стихийный взрыв горя и бесконечной ярости. Фарнол Каржский скорчился от этого звука и не раздумывая прижал к лицу маску хамелеона, после чего замер неподвижно, сливаясь с окружением.
Крики раздавались над землей, уносили страстные проклятия к реке Дерне. Когда замер последний, замолчавшая мать снялась с уступа и полетела расширяющимися кругами, как опытная охотница. Фарнол стоял, обратившись в камень, пока усилившееся ощущение жара не напомнило ему о цели похода. Он поднял лицо к пустому лиловеющему небу. Матери пока что не было видно. Юноша снял маску. Она невыносимо стягивала кожу, а защитить могла, лишь пока он сохранял неподвижность. Под надежным укрытием ветвей Фарнол зашагал вниз.
В лесу стоял полумрак, отчетливая тропа ложилась под ноги, но путь его не был легок. Разрушительное действие снадобья все настойчивей напоминало о себе. Губительный жар горел в каждом нерве, нагло оповещая о продвижении яда. Боль, как и предсказывал дядюшка Дражен, усиливалась с каждым днем.
От боли Фарнола немного отвлекало чувство голода — провиант, полученный от Тчерука, пропал, а в лесу Боскаж нечем было подкрепиться. Еще сильнее занимала его мысли черная тень, временами мелькавшая в просветах ветвей. Широкие крылья, круглое брюхо, острый профиль. Пельгран продолжал охоту.
Фарнол спешил, насколько возможно спешить в незнакомом лесу, — его, как видно, занесли далеко от тропы, по которой он шел сюда. Стволы в этой части леса изгибались, подобно лукам, и были увенчаны пучками длинных, прозрачных, сетчатых листьев. Землю устилал черный ковер ренуллты, питаемой слезами тягучей плаксивицы. На ветках плаксивицы селились колонии светящихся большеголовых букашек, рыдавших сладкими женскими голосами. Воздух дрожал от тихих стонов и причитаний.
Терзаемый голодом, Фарнол оторвал одно насекомое от ветки и внимательно рассмотрел. Тяжелую, как молоток, голову украшали перышки антенн и выпуклые багровые глазки, а три отдела тощего тельца покрывал хитин. Общий вид не вызывал аппетита, но поесть было необходимо.
Словно уловив его намерения, плененная букашка возвысила мелодичный голосок в унылой невнятной жалобе. Сестры подхватили ее крик, и горестный хор принялся упрекать похитителя под аккомпанемент частого трепета крылышек. Дрогнули деревья и кусты. Крошечные голоса слились в гармонии. Их звук привлек внимание темной фигуры, кружившей над лесом на распростертых крыльях.
Порыв ветра, упавшая тень — мать — рванулась к земле. Фарнол едва успел выхватить маску хамелеона и приложить ее к лицу. Он лежал, прижавшись к влажной земле, упругой от поросли ренуллты и палой листвы. Должно быть, и его тело выглядело со стороны черным, упругим, пестрым от листьев. Мать обошла рощицу, поворачивая голову из стороны в сторону. Взгляд ее красных глаз разил копьем. Фарнол не решался смотреть прямо на пельграна, опасаясь, что тварь ощутит тяжесть взгляда, и следил только за ее ногами, расхаживавшими взад-вперед.
Горящий взгляд ее не проник сквозь защиту маски, а понять отчаянные призывы букашек она, как видно, не умела.
Трижды она замирала, словно принюхиваясь, но запах тягучей плаксивицы забивал все, и несчастная мать только щелкала в досаде клювом.
Обиженно ухнув, тварь поднялась на крыло.
Фарнол полежал еще несколько минут, потом, решив, что небо вполне очистилось, встал и пошел своей дорогой. На ходу он осматривал небо, но за час с лишним не заметил ничего нежелательного. Затем пельгран вернулся — прошел низко над вершинами, так близко, что Фарнол заметил блеск самоцветного узора у нее на груди; так близко, что тварь вполне могла бы уловить движение. Скорее всего, и уловила, потому что заскользила по сужающейся спирали над местом, где прятался человек, полдюжины раз прошла у него над самой головой и наконец, раздраженно дернув крылом, улетела.
Когда она растаяла в солнечном сиянии, Фарнол двинулся дальше. За несколько часов он ушел недалеко — стал медлителен от голода, жажды и жжения внутри. Около полудня путник задержался, чтобы подкрепиться горстью жемчужных грибов, ободранных с упавшего ствола. Огонь у него в животе от этого словно разгорелся ярче, — как видно, грибы не желали перевариваться. Еще через час он добрался до просеки горного Боскажа — широкой полосы земли, где ничего не росло, а земля почернела от давно забытой катастрофы. Посреди просеки возвышался гладкий купол, на его черных стенах переливались блики, подобные игре света на мыльном пузыре. Обычная осторожность требовала обойти его подальше, но сегодня Фарнолом правил голод. Короткий взгляд в небо не обнаружил угрозы. Шагнув из-под защиты деревьев, юноша быстрым шагом пошел к куполу. Он не покрыл и половины расстояния, когда над головой возник черный силуэт. Лезть за маской было поздно: мать высмотрела добычу и устремилась к ней, как метко нацеленное пушечное ядро.
Удар кожистого крыла сбил юношу наземь. Мать встала над ним.
— Ну, бездушный детоубийца, моя месть нашла тебя, — возвестила она.
— Лжешь, прожорливая гарпия! — Фарнол увернулся от удара смертоносного клюва и, обнажив меч, ткнул вверх. На груди твари появилось кровавое пятно. Она с жалобным криком отпрыгнула. Вскочив, Фарнол метнулся к куполу, мать бросилась следом.
Он подбежал к блестящему строению. Чуть заметный шов на полированной поверхности купола намекал на дверь. Фарнол что было сил ударил по ней. Открылся округлый вход, и он нырнул внутрь. Позади раздались вопли ярости и отчаяния. Закрывшаяся дверь приглушила их.
Фарнол моргнул. Его окружала непроглядная темнота и жестокий холод. Вложив меч в ножны, он прислушался, но ничего не услышал. Выждав, юноша самым любезным тоном осведомился:
— Здесь кто-нибудь есть? Или я разговариваю сам с собой?
— Ты не один, — медленно проговорил тихий голос совсем рядом. Определить, к какому полу и виду принадлежит говорящий, не удалось. — Не надо никому быть одному. Мы — семья. Я Нефан. Мы рады тебе.
— Благодарю тебя. Я — Фарнол Каржский, путник. Меня загнал сюда пельгран, и я очень благодарен вам за укрытие.
— Пельгран идет путем заблуждений. Его поведение отражает простое невежество. Возможно, в будущем великий Васкв дарует ему прозрение.
— Великий Васкв?
— Наше божество, слепой бог грядущего, обучающий своих последователей жить в мире, когда солнце постигнет неизбежная смерть. Этот мир будет царством безграничной тьмы. — В тоне Нефана прорезались и становились все яснее нотки благоговейного восторга. — Бесконечной тьмы, неизмеримого холода. Мы, дети Васква, готовим себя к реальности будущего. Для этого мы живем во мраке. Вещество, из которого выстроено наше жилище, отвергает вульгарный свет и преходящее тепло обреченного солнца. Если у нас возникает необходимость выйти наружу, мы лишаем себя зрения согласно заветам Васква. Лучшие среди нас вынимают наши глазные яблоки и сокрушают их на алтаре. Принесших такую жертву мы считаем благословенными.
— Это достойно восхищения. — Фарнол поклонился в темноте. — Итак, ваша слепота дает вам прозрение. Недурной парадокс, однако…
Речь его прервал глухой удар, сотрясший купол. За ним последовали другие, перемежавшиеся дикими криками.
— Это пельгран, — с беспокойством заметил Фарнол. — Испытывает силу на вашем доме.
— Несчастное, жалкое создание. Оно напрасно тратит время и силы жизни. Наш дом укреплен благословением Васква. Ты здесь в безопасности, Фарнол Каржский, и можешь оставаться, сколько пожелаешь. Я даже буду склонять тебя задержаться среди нас, чтобы изучить путь Васква.
— Останься. Останься. Останься.
Голоса — множество голосов, он не сумел сосчитать их — тихо шипели из темноты. Невидимые руки трепали его по плечам, гладили по спине. От легких, мертвенно-холодных, почти ласковых прикосновений кожа у него пошла мурашками. Фарнол не позволил себе отстраниться.
— Но постой, мы забыли о гостеприимстве, — прозвучал голос Нефана. — Ты, несомненно, голоден и утомлен, Фарнол Каржский. Желаешь ли разделить с нами трапезу?
— Желаю и благодарю вас, — с чувством ответил Фарнол.
— Так идем же к столу, где мы сможем подкрепить наши силы и восславить величие Васква. Нам сюда.
Взяв гостя за руку, Нефан повел его вперед. Фарнол ничего не видел, но слышал рядом легкие шаги других и часто ощущал на своем лице и плечах их холодные прикосновения. Идти пришлось довольно долго, их путь через ледяную пустоту был извилист.
— Ваш дом обилен простором, — заметил Фарнол.
— А, у тьмы свои способы расширения пространства. Великая вещь — темнота, она утешает, дает опору. Она свята. Взыскующие путей грядущего скоро признают, как прекрасно избранное ими бытие.
— Великая тьма! — прошептали окружавшие их верующие.
— Приносящие дар получают взамен величайшую из наград, — продолжал Нефар. — Великий Васкв радуется каждому принесенному в жертву глазу. Это достойно размышления, Фарнол Каржский. А вот и стол. Ты можешь сесть.
Фарнол повиновался. Шаря на ощупь, он скоро убедился, что стол — всего лишь грубо сплетенная циновка, расстеленная на полу. Никакой посуды он не нащупал.
— Протяни руку и прибегни к изобилию Васква, — торопил Нефар. — Это его дар своим слугам.
Протянув руку, Фарнол наткнулся на металлический бок миски, в которой лежала густая холодная каша. Осторожно попробовав, он нашел пищу совершенно безвкусной. В ней была тяжесть, объем, исключительная плотность и холод — более ничего. Но от голода он пожирал кашу горсть за горстью, и ее холод на время затушил горевший внутри огонь.
Кругом все было темно, слышалось деликатное причмокивание и глотки. Еще отовсюду раздавалось множество молитв, славословий, восхвалений и восторженных благодарностей — последние Фарнол счел сильно преувеличенными.
Когда трапеза подошла к концу, Нефан снова заговорил:
— Фарнол Каржский, мы, верные, идем теперь к алтарю, чтобы исполнить обряд омовения и принести дары Васкву. Владыка темного будущего в своем величии презирает те дары, что приносятся не от полноты сердца. Пойдешь ли ты к алтарю? Там ты сможешь изведать и осязать его размер и очертания и так принять его.
— Благодарю, но откажусь, — вежливо возразил Фарнол. — Вы приняли меня со всей добротой, но теперь мне пора уходить. У меня есть дело, и отпущенное мне время истекает.
— Уходить? Ни в коем случае! — с пылом воскликнул Нефан. — Рассуди сам! Пельгран, конечно, поджидает снаружи. Отдашься ли ты ему на съедение по собственной воле?
Фарнол не нашел ответа.
— Много лучше для тебя побыть среди нас. Послушай, близится час вечернего отдыха. Проспи здесь ночь, и, возможно, ниспосланные Васквом сны тронут твое сердце.
— Здесь… Ночь… — зашептали голоса из темноты.
— Хорошо. Ночь — здесь. — Фарнол постарался скрыть отвращение. — Последователи великого Васква гостеприимны.
Холодные невесомые ладони снова коснулись его и направили к циновке, слишком тонкой и плоской, чтобы называться тюфяком. Растянувшись на ней, Фарнол решил, что всю ночь не сомкнет глаз на неуютном ложе, но сон одолел его мгновенно.
Проснулся он слепым и продрогшим до костей. Он не представлял, долго ли спал, день сейчас или ночь в мире над куполом: в этой темноте все смешалось. Холодное пространство кругом него безмолвствовало, но все же он уловил тихое шипящее дыхание, шорох и исходящую откуда-то дрожь — более ничего. Очень осторожно, почти беззвучно Фарнол поднялся, вытянул перед собой руки и, неуверенно переставляя ноги, начал нащупывать закругляющуюся наружную стену. Пройдя вдоль нее по кругу, он найдет выход. Ждал или не ждал снаружи пельгран, ему было уже все равно. Все его инстинкты молили немедля покинуть дом верных учеников Васква.
Однажды его нога наткнулась на что-то твердое, дернувшееся от удара. В другой раз под ногами вдруг стало скользко, а в третий он смахнул с лица нечто дряблое и податливое, тихонько булькнувшее под его рукой. Потом ладони легли на гладкую как стекло преграду, и юноша понял, что добрался до стены. Тихо ступая вдоль ее закругляющегося изгиба, он нащупывал пальцами шов или впадину, которые могли бы обозначать дверь.
Темнота задышала, и десятки легких холодных ладоней сомкнулись на нем. Тихие голоса заговорили:
— А, это наш новый брат, Фарнол Каржский.
— Он еще не привык к темному пути. Он в смятении.
— Вероятно, он желает принести дар божественному Васкву. Он ищет алтарь, но не может найти.
— Направим его. Не страшись, Фарнол Каржский, мы подведем тебя к алтарю, где ждут перемены. Мы счастливы способствовать обращению.
— Это недоразумение, — объяснил им Фарнол. — Я искал всего лишь выход. Я хочу продолжить путь.
— Сейчас мы идем к алтарю.
Напрасно Фарнол отбивался и спорил. Его любовно волокли и тянули сквозь мрак, пока он не ударился коленями обо что-то массивное, с плоскими боками, а руки не легли на ровную поверхность, на которой запеклось нечто, напоминающее кусочки желе. Отдернув ладони, он воскликнул:
— Поймите, мой темперамент не подходит для монашеской жизни! Отпустите меня!
— Успокойся, Фарнол Каржский. Знай, что божественный Васкв о тебе позаботится.
Отчаянные протесты Фарнола пропали втуне. Сверху раздался грохот, весь купол содрогнулся. Подняв голову, он увидел светящийся теплым светом волосок — как видно, в своде только что образовалась трещина. На его глазах она расширилась, стала щелью. Когда в куполе посветлело, со всех сторон вознеслись крики боли. Новые бешеные удары обрушились сверху, и в провале свода стала видна тень пельграна, колотившего по куполу тяжелым острым камнем.
Вывернувшись из рук ошеломленных васквунитов, Фарнол второпях огляделся. Он увидел множество бледных, как грибница, безволосых существ. На их тонких личиках выделялись огромные выпуклые глаза ночных жителей. Многие острые мордочки таращились пустыми глазницами. Все они окаменели, в изумлении уставившись на рушащуюся крышу. Скользнув взглядом по стене, Фарнол нашел очертания двери и, сбивая безволосых, ринулся к выходу. Когда он добрался туда, от купола отвалилась большая плита, и пельгран с визгом спикировал в проем.
За дверь, в румяный утренний свет: в первый миг — слепящий, потом неописуемо желанный! Фарнол рванулся к дальнему краю прогалины. Он оглядывался на бегу и видел, как перепуганные васквуниты на шатких ножках спасаются из купола. За их спинами из распахнутой двери неслись звуки бойни.
Юноша скрылся за деревьями. Вопли позади затихали, вскоре он перестал их слышать.
Часы пешего хода привели его к утесу, откуда он несколько дней назад начинал путь. Дальше дорога шла под уклон, и Фарнол неплохо продвигался, несмотря на нарастающую слабость и жжение, от которого словно корчились в огне внутренности. Он шел целый день, так что закат застал его уже на марене Ксенс. Спал на открытом месте, маска хамелеона тяжело давила на лицо. Ночь стояла холодная, но Фарнол пылал. Он не поужинал — есть было нечего, — но голода не чувствовал. Весь следующий день он, едва волоча ноги, преодолевал маренные гребни. Мысли стали такими же вялыми, как тело. Он почти не обращал внимания на места, которыми проходил, но еще заставлял себя поглядывать в небо. Дважды он замечал в вышине черную точку и пережидал опасность под маской.
Когда солнце упало за горизонт, Фарнол с тупым удивлением понял, что шагает уже вдоль унылого потока, мимо знакомых ульев. А выделяющееся своей высотой строение впереди — жилище Тчерука Вивисектора.
При виде желанной цели туман в мозгу расступился. Припомнив, где расположен тайный вход, Фарнол раздвинул куст лощинника, скрывавший отверстие, — и обнаружил, что проход загорожен тяжелым камнем. Возможно, Тчерука не было дома. Или он умер. Фарнол встревожился. Подойдя к безмолвному улью, он выкрикнул:
— Тчерук, выходи! Фарнол Каржский вернулся и принес тебе камень из головы пельграна, добытый немалой ценой! Выходи!
Позади щелкнул замок, скрипнули петли, и, обернувшись, путник увидел голову под капюшоном и тощую фигуру волшебника, торчащую из дыры.
— Кто взывает так упорно? — Фасетчатые глаза блеснули в красных лучах заката. — Ты, Фарнол Каржский? Заходи, заходи! Ты что-то плохо выглядишь.
— Яд моего дядюшки делает свое дело. Мне немного осталось, но я еще не потерял надежды.
— Так расстанься же с ней отныне! — Шорох кожистых крыл — и перед ним возник пельгран. Его сверкающий взор перебегал от человека к человеку. — А, двойная добыча!
Тчерук Вивисектор немедля принялся выпевать слоги грозного заклятия, известного как превосходный призматический спрей. Пельгран без особой спешки и без видимого усилия сбил волшебника наземь и поставил когтистую ногу ему на загривок, вжав лицом в землю, так что маг подавился словами.
— В ожидании своей очереди можешь полюбоваться, как я покончу с этим, — посоветовала мать Фарнолу, — а можешь позабавить меня попыткой к бегству. Третьего не дано.
— Есть и третье, госпожа! — Фарнол выхватил меч и нанес удар.
Она шутя отбила атаку, поймала клинок клювом, вырвала у него из руки и отбросила в сторону.
— Выжившие птенцы требуют твоего мяса, — доверительно сообщила она. — Целыми днями клянчат. Сегодняшний ужин придется им по вкусу!
Фарнол, задыхаясь, уставился на нее. Можно было попытаться, пока тварь расправляется с Тчеруком, укрыться в улье — и там дожидаться, пока яд дядюшки Дражена сделает свое дело. Других вариантов он не видел. Тчерук, прижатый тяжелой лапой, беспомощно извивался и, не в силах выговорить ни слова, выражал свои чувства тонким, почти осиным жужжанием. В пронзительных нотах слышалась мольба. Мать не отличалась сентиментальностью, однако призыв мага не остался без ответа.
Темнеющий воздух запел, в нем повис рой призрачных крылатых существ. Эти малютки напоминали одновременно грызунов и термитов. Прозрачные и невесомые, они сияли холодным светом. Жужжа и перекликаясь, крылатый рой обрушился на голову пельграна. Тварь защелкала огромным клювом, но светящиеся бестелесные призраки проходили сквозь него. Раздраженно каркнув, она отступила на шаг, завертела увенчанной гребнем головой, зазвенела когтями. Тчерук, избавившись от ее тяжести, сел, растирая загривок. При виде призрачного роя лицо его просияло восторгом.
— Заклятие! — поторопил Фарнол.
Эфирные гости были далеко не бессильны. Они с головы до ног облепили огромную тварь сверкающим одеянием, на миг замерли в таком положении, затем свет усилился, вспыхнул так, что Фарнол невольно прикрыл глаза рукой. Когда же он убрал ладонь, пельграна не было видно. Заморгав, он поспешно огляделся во все стороны. Тварь пропала. Еще несколько секунд маленькие призраки, гудя, висели перед лицом Тчерука Вивисектора, их холодные огоньки бросали отблески на его лицо. Затем летуны удалились, затерялись среди ульев.
— О! Ксенс Ксорды заметили меня! — Тчерук, сам светясь от восхищения, вскочил на ноги. — Я узрел их во всем совершенстве! Сбылась надежда, которую я лелеял всю жизнь!
— Возможно, они еще вернутся к тебе и откроют, где та пустота между мирами?
— Я буду взывать об этом без устали. Их снисхождение к нашим нуждам наполнило меня новой решимостью. Они еще услышат мой голос! А ты, Фарнол Каржский, входи в дом. Солнце село, скоро выползут черви.
Тчерук скрылся под землей, и Фарнол последовал за ним. Оказавшись внутри, он предал хозяину камень пельграна, и маг тотчас принялся толочь, отмерять и смешивать. Пока волшебник трудился, Фарнол глотал прохладный горький чай, силясь залить пожар, бушевавший в теле. Твердой пищи он не мог взять в рот.
Время шло, и наконец Тчерук вручил ему чашку со злобным на вид и недобрым на запах составом. В чашке бурлили маленькие водоворотики. Фарнол не раздумывая выпил почувствовал, как завязываются узлами все нервы и жилы, — и потерял сознание.
Он проснулся утром, больной и слабый, но с ясной головой. Выпил холодного чая, от еды отказался.
— А теперь, юный Фарнол, пора испытать твой разум, — посоветовал Тчерук Вивисектор.
— Твой эликсир меня преобразил? Я теперь смогу учиться?
— Увидим. Книга на столе, открыта на заклятии мгновенного взаимного отвращения. Испытай себя.
Фарнол повиновался. Действие яда мешало сосредоточиться, но юноша упорствовал и понемногу впитал в себя слоги, которые наконец, щелкнув, улеглись у него в голове.
— А теперь узел? — спросил он, приготовившись проверять действие тошнотворного магического лекарства.
— Нет. Прости мне мой пессимизм, но я вынужден отметить, что твое нынешнее состояние не позволяет медлить. Короче, у тебя нет времени на эксперименты. Ты должен поспешить в Карж и добыть противоядие в надежде, что оно окажется действенным. Я сам готов перенести тебя из благодарности за твою роль в моей встрече с Ксенс Ксордами. Итак!.. — Тчерук хлопнул в ладоши. — Встань здесь, на глиняном квадрате. Руки в стороны, глубоко вдохни и… не дыши! Прощай, юноша, желаю тебе счастливой судьбы.
Отступив назад, Тчерук запел заклинание. Фарнола подхватил эфирный вихрь. Миг спустя его ноги снова коснулись земли. Он покачнулся, но устоял. Перед ним был замок Карж, древние стены из светлого камня, одетые пышно разросшимся сине-зеленым плющом, со шпилями и башенками, окрашенными временем в мягкий бежевый оттенок. Минуту Фарнол стоял опешив, затем смахнул с глаз красноватую слизь — недавно появившееся последствие яда — и на подгибающихся ногах двинулся к дому.
Его перехватил озабоченный слуга.
— Скажи дяде, что я немедленно жду его в обеденной зале, — распорядился молодой наследник. Слуга с поклоном удалился. До столовой Фарнол добирался словно сквозь пламя. Большой стеклянный узел по-прежнему лежал на столе, и в центре его виднелась свинцовая шкатулка, скрывающая в себе жизнь, — если дядя не солгал. На этот счет с дядюшкой Драженом никогда нельзя было знать наверняка.
Едва Фарнол помянул про себя дядюшку, тот вошел в зал в сопровождении старика Гвиллиса. При виде племянника Дражен Каржский чуть не споткнулся, а на лице его заиграла благосклонная улыбка.
— Милый мой мальчик, какое радостное событие! Ты снова дома и так прекрасно выглядишь!
Мрачная улыбка искривила губы Фарнола. Он промолчал.
— Ты, конечно, вернулся во всеоружии и готов с честью нести колдовские традиции рода Карж, племянник?
— Да, — сказал Фарнол.
— Вот как!.. — На лице дядюшки отразилось неприятное удивление, быстро растворившееся в отеческой любви. — Я иного и не ожидал. Покажи, что я в тебе не ошибся, племянник. Прояви колдовское искусство.
— Проявлю, — пообещал Фарнол, упрямо цепляясь за надежду. Собрав остатки сил, он глубоко вздохнул и выкрикнул мгновенное взаимное отвращение. Звуки летели подобно стрелам, а в душе воцарилась незнакомая доселе уверенность. Фарнол в ожидании уставился на узел.
Стеклянные витки зашевелились. Голоса ящеров слились в дружном шипении, выражавшем невыразимое отвращение. Они корчились все быстрее, шипение перешло в истерическое крещендо — и вот узел распался, а пять составлявших его рептилий, спрыгнув со стола, метнулись в разные стороны. Фарнол едва глянул на стеклянистых ящерок.
Развернувшись, они оставили перед ним свинцовую шкатулку. Фарнол открыл ее, вынул флакон, вытащил пробку и разом проглотил содержимое. Голова закружилась, все тело охватили слабость и глубокий холод. Юноша, дрожа, упал в ближайшее кресло. Он не в силах был шевельнуться, зрение помутилось, но не померкло совсем.
Он видел, как пять прозрачных ящериц в отчаянном стремлении бежать друг от друга мечутся по залу столовой. Они опрокидывали мебель, налетали на стены, царапали деревянную резьбу, брызгали ядом и злобно шипели, превращая комнату в арену. Гвиллис с отработанной годами ловкостью вскочил на стол. Внушительная фигура Дражена Каржского не допускала такого способа спасения. Когда один из ящеров с пылающими багрянцем глазами, хлеща хвостом, метнулся к нему, Дражен схватил стул и с силой обрушил на стеклянную рептилию.
Ящерка, легко увернувшись, упруго подскочила, снарядом катапульты ударила Дражена в грудь, сбила на пол и вцепилась ему в шею ядовитыми клыками.
Дражен Каржский начал дергаться, корчиться и содрогаться. Спина его выгнулась, задники домашних туфель забарабанили по полу, на губах выступила пена. Лицо покрылось зеленоватой бледностью, а затем он испустил дух. Фарнол с интересом наблюдал за происходящим. Угрызения совести его не слишком мучили.
Огонь у него внутри погас. Жар и боль отступали, и по жилам растекалась свежая прохлада. Юноша чувствовал себя обновленным. Силы вернулись, он без труда поднялся, поймал взгляд Гвиллиса, махнул рукой — и старый слуга понял приказ без слов. Неловко спустившись со стола, он вдвоем с хозяином распахнул настежь ставни.
Ящеры, почуяв свободу, сбегались к открытым окнам. Один за другим они спрыгивали со второго этажа и разбивались вдребезги на мраморе нижней террасы.
— Вы поправились, хозяин Фарнол? — тонким голосом спросил Гвиллис.
— Да, — подумав, ответил юноша, — кажется, поправился. Как видно, дядя Дражен не солгал насчет противоядия. А ты, Гвиллис, когда обретешь обычное хладнокровие, будь добр, займись его проводами.
— С радостью. А потом, хозяин? Смею ли я спросить, чем вы планируете заниматься дальше?
— Заниматься? — Ответ явился легко, словно Фарнол всю жизнь ждал этого вопроса. — Я продолжу совершенствоваться в магических искусствах. Кажется, я приобрел к ним вкус, и к тому же это, как-никак, в традициях Каржа.
— Добро пожаловать домой, хозяин Фарнол.
— Спасибо, Гвиллис.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Много лет назад, когда я росла в Нью-Джерси, мои родители часто обменивались с друзьями-единомышленниками бумажными пакетами, полными прочитанных книг в мягких обложках. Когда в доме появлялся новый пакет, я просеивала содержимое в поисках чего-нибудь интересного. Однажды мне попался выпуск «Fantasy and Science Fiction». Прежде я об этом журнале не знала. Просматривая его, я увлеклась рассказом автора, с которым тоже еще не была знакома. Рассказ назывался «Другой мир» («The Overworld»), а автора звали Джек Вэнс. Едва я начала читать, мое нежное юное воображение попалось в медвежий капкан. Что это оказался за мир — Умирающая Земля Джека Вэнса! Меня заворожили экзотика, колорит, блеск, магия, приключения и опасности. Я влюбилась в его изумительный язык, несравненные описания, эксцентричных героев, причудливые диалоги, ум, стиль, фантазию и, прежде всего, в злой юмор писателя.
Разумеется, вскоре я узнала, что «Другой мир» — только первое из приключений плута по имени Кугель — и что есть другие. Следующий выпуск «Fantasy and Science Fiction» в бумажном пакете принес мне еще одну часть. В поисках остальных я много месяцев обшаривала букинистические магазины. Только через несколько лет мне попались «Глаза Чужого мира», и я наконец собрала всю историю о Кугеле, которая существовала к тому времени.
Прошло много времени. Я с удовольствием узнавала других авторов, работающих в жанре фэнтези и научной фантастики, восхищалась ими, завидовала. Я стала опытнее в суждениях, но восторг и радость от рассказов Вэнса были такими же, как десятки лет назад. И когда меня спрашивали (а об этом спрашивают каждого писателя), кто на меня повлиял, я называла несколько имен, и первым всегда вспоминался Джек Вэнс.
Пола ВолскиПОСЛЕДНЕЕ ПОРУЧЕНИЕ САРНОДА Джефф Вандермеер
В ниже следующем причудливом рассказе чародей Сарнод, который не одно столетие живет в одинокой каменной башне на острове посреди озера Бакил, отправляет двух самых могущественных слуг с жуткой миссией в мифическое Подземное царство, причем шансы на успех у них ничтожно малы. Однако никто не в силах предугадать, какая развязка последует даже в случае благополучного исхода и победы посланников волшебника.
В то утро, когда Носяра Памяти явился нарушить покой чародея Сарнода, волшебник пробудился ото сна точно так же, как и во все прочие дни на закате времен Умирающей Земли. Он облачился в сине-зеленые одежды из чешуи чудовищной рыбы и выглянул в окно, расположенное на самом верху башни. Скоро он спустится, чтобы, как всегда, позавтракать саламандрами: одну ему подавали холодной, для памяти, другую — горячей, для сердца, а третью — живой, для ума. Но первым делом ему хотелось обрести желанный покой и осмотреть свои владения.
Башня возвышалась на острове посреди озера Бакил, которое питал длинный палец реки Дерны. За озером простирались густые дебри лесов и зловещие луга, по которым без позволения чародея не мог пройти незамеченным никто, даже эрб или деодан. И все же Сарнод поймал себя на том, что уже больше года каждое новое утро его терзает беспокойство, будто в сердце вонзается острый крюк, и накатывает странная жажда. Возникало чувство, что он вечно обезвожен и его туго натянутая кожа зудит. В покоях у него стояла чаша с водой, но это не помогало. Свежее и влажное дыхание озера врывалось в окно как нечто физическое и более грозное и пугающее, чем та громадная рыба, что ходит под его темной гладью.
Сарнод одиноко жил в башне с двумя слугами, которых заколдовал в соответствии с собственными нуждами, воспользовавшись для их создания своей кровью. Одного звали Бесшумная Птаха, это существо незримым стражем всегда присутствовало там, где находился чародей. Сарнод не мог постичь безмолвной поэтики существования Птахи. Тот жил невидимо, отчужденно, а Сарнод общался с ним мысленно и лаконично.
В то утро Бесшумная Птаха всполошил его, возвестив прямо в ухо:
— На золотом помосте под Устами Нижнего мира явилось существо.
— Существо из Низовья? Невозможно, — отмахнулся Сарнод.
— И все же… это правда, — ответил Бесшумная Птаха.
Точно так же как существовал Верхний мир, внизу располагались Подземные миры, один из которых, безымянный и невыразительный, Сарнод обнаружил и подчинил своей воле. Намеренно принижая значимость этого места, он называл его просто Низовьем, ибо мир тот был крохотным, и там, среди сот узких туннелей и крошечных пещер, сполна осознавая чудовищность своего положения, как нравилось думать Сарноду, жили все его враги, в наказание изрядно уменьшенные им в размерах.
— Я разберусь с этим, — пообещал Сарнод, и как бы в ответ Бесшумная Птаха одновременно теплой и студеной волной скользнул прямо сквозь чародея к двери, заставив Сарнода содрогнуться: что за дух, что за существо он усмирил?
Человек из плоти и крови и невидимое существо вдвоем отправились взглянуть, что нарушило их каждодневный ритуал.
Каждое утро вторая прислуга чародея, Т'сейс, готовила господину завтрак из саламандр. Однако этим утром саламандры Сарнода, блестяще-зеленые, выловленные в жирном озерном иле, лежали на кухонном столе позабытые, с выколотыми глазами (Сарноду не нравилось, когда еда глядит на него). Из расположенного внизу Зала встреч, где находились Уста и золотой помост, доносились звуки дыхания.
Уста существовали в башне задолго до того, как в ней поселился Сарнод. Он лично создал два немигающих глаза над загадочными губами — каждый из них был порталом в один из участков Низовья. Точно так же как и глядящая на него еда, Сарноду не нравились безглазые рты. Чародей заколдовал Уста таким образом, чтобы они работали в качестве тайного портала из Низовья.
До сего дня Уста вещали лишь трижды.
В первый раз они изрекли: «Остерегайся ложных воспоминаний».
Во второй: «Кому знать, как не тебе?»
В третий раз Уста молвили: «Рыба гниет с головы».
Больше они ничего не издавали, разве что запахи, приятные или смрадные. До сих пор.
В дальнем конце древнего Зала встреч располагались Уста и золотой помост. Через большой круг высеченного в белом мраморе мерцающего окна бесчисленными оттенками синего отражалось озеро и небо.
Замерев возле помоста, Т'сейс взирала на вторгшегося. Стоило Сарноду увидеть бледную темноволосую Т'сейс, как незримый крюк отпустил его сердце, которое словно нырнуло вглубь. Сложив руки, она отсутствующим взглядом взирала на помост. Т'сейс была двойником женщины, созданной в котле из сказок и зелий далекого Эмбелиона. Ничто в ней не принадлежало Сарноду: она его не желала, а ему не хотелось принуждать ее и сообщать об истинной ее природе. Казалось, она была лишена всех страстей и пыла оригинала — ему не удалось справиться с какой-то составляющей формулы, которая по-прежнему ускользала от него. По-своему осторожная и сдержанная, как Бесшумная Птаха, Т'сейс лишь подняла бровь, когда Сарнод подошел. Чародея огорчало это ее выражение лица — отчасти тоскливое, отчасти угрюмое. Она была последним порождением теперь уже остывших котлов: разочарованный неудачами, Сарнод занялся другими делами.
— Что это к нам пожаловало? — спросил он.
— Оно безголово, но все же наделено жизнью, — проговорила Т'сейс. — Но почему?
— Оно явилось со струей холодного и в то же время горячего воздуха, — заметил откуда-то слева Бесшумная Птаха.
Сарнод подошел ближе. На золотом помосте под большим стеклянным колпаком лежало то, что поймала Т'сейс.
Он достал увеличительное стекло, которое нашел в башне, — там все вещи обладали собственным разумом. Пока чародей наводил лупу на неведомое существо, овал линзы стал мутным, затем прояснился, а ручка внезапно нагрелась. Действительно, у существа отсутствовала голова. И глаза тоже. И рот. Хотя Сарнод смотрел прямо на него, оно словно было не в фокусе и норовило ускользнуть на периферию зрения. Сначала казалось, будто оно сморщилось, потом вытянулось, как потягивающаяся кошка.
Неожиданное, словно внушенное, воспоминание дохнуло на Сарнода вестью из давно позабытого прошлого: пыльная книга, раскрытая на вполне определенной странице.
Сарнод вслух озвучил незваную мысль:
— Это же Носяра Памяти, он приносит какое-либо послание.
— Уничтожим его? — тихонько предложил Бесшумная Птаха, который сперва находился поблизости от Сарнода, затем отдалился от него.
Чародей остановил его взмахом руки и проговорил:
— Давайте сначала посмотрим, что оно хочет нам предложить. Я смогу нас защитить, если оно решит навредить. — Поселившееся в сердце Сарнода беспокойство не стихало, к тому же ему передалась тревога Т'сейс. Нежданное вторжение разожгло его любопытство.
— Готов, Бесшумная Птаха? — Как полагал Сарнод, Птаху оживляла первооснова одновременно совы и цапли — одна настороженная, другая недвижимая, и обе, когда надо, смертоносные.
Т'сейс отступила назад, а Птаха из-за левого плеча чародея прошипел:
— Да-а-а!
На этот раз Сарнод не вздрогнул. Он убрал увеличительное стекло и наложил на прозрачный колпак заклятье истинного размера.
Все больше, и больше, и больше во всем своем безголовом величии разрастался Носяра Памяти, пока не начал свисать с помоста. Он сделался размером со среднюю собаку, приземистый, серый и неподвижный, а стеклянный колпак пошатывался на нем сверху, наподобие нескладной шапчонки. От него пахло молоком, травами и рассолом.
Теперь стало ясно, что Носяра Памяти не зря так зовется: это был здоровенный нос с пятью ноздрями, и теперь он недурно дополнял физиономию на стене. Он лежал на постаменте некоторое время, так что Сарнод успел сделать шаг вперед. И тут Носяра громогласно всхрапнул — чародей даже вздрогнул от этого звука.
— Птаха, не нужно ничего делать, — приказал Сарнод и на всякий случай приготовился наложить заклятье тщетности на то, что могло последовать.
Сначала одна ноздря, потом вторая, затем третья, четвертая — и наконец все пять отверстий Носяры Памяти начали выпускать послания в виде тонких спиралек голубого дыма с буквами, которые, стоило их учуять, превращались в мозгу Сарнода в изображения. Завитки дыма удлинялись, сливались воедино и становились облаками, а Носяра Памяти тем временем все уменьшался и уменьшался, пока не достиг своего исходного размера, а затем превратился в обмякший безжизненный мешочек.
Дым навеял такие тяжкие воспоминания, что Сарнод позабыл заготовленное заклятье и зарыдал, хотя выражение лица у него осталось прежним. Ему привиделась Вендра, созданная для того, чтобы быть его возлюбленной, и его брат Гандрил, который согрешил с ней, предав Сарнода. Воспоминание отозвалось кислым привкусом во рту, отчетливым, ярким, но быстро угасающим.
Сарнод нежно любил их обоих, он охотно пригласил Гандрила в башню после долгой службы у царя ящериц Раткара, а спустя несколько недель обнаружил их вдвоем в роще на берегу озера, прильнувших друг к другу в чувственных объятиях. Чародея обуял такой гнев, что поверхность озера вспыхнула огнем. Затем охватившая его печаль сковала воду льдом, после чего сердце его оцепенело и все стало как прежде.
Несмотря на слезы и мольбы, Сарнод изгнал обоих в Низовье. Он поступил с ними точно так же, как со всеми своими врагами: наложил заклятья, чтобы те стали маленькими и ощутили себя ничтожными, на время позабыв о прошлом. Они очутились в Низовье и пробыли там долгие годы.
Внезапные вспышки ненависти оставляли глубокие шрамы на сердце чародея, они тревожили его сон и побуждали бросаться на все живое, бродившее средь равнин и лесов; немало путешественников вдруг в ужасе обнаруживали, что их схватила громадная невидимая рука, которая затем швыряла их прочь на несколько лиг, обычно изрядно при этом помяв.
Но теперь, когда видение прошлого столь ярко оживило остроту прежней любви и былой радости, к терзавшему сердце крюку присоединились, усугубляя страдания, еще два беспокойства. Вестницей смерти являлась физическая боль. Душевные страдания предвещали расплату, ибо за свою жизнь Сарнод совершил немало ужасных поступков, продиктованных чувством мести, пусть даже некоторые из них содеяло его второе «я».
Он вдруг понял, что провел без Вендры и Гандрила очень много времени, будучи одинок и окружен холодом и пустотой, со странным и опасным миром, простирающимся окрест. Одновременно со стремлением к брату и любовью к женщине он вновь почувствовал, что пересыхает, что ему отчаянно нужны очищающие воды озера. На миг ему ужасно захотелось выскочить из огромного окна Зала встреч и нырнуть в волны, обретя свободу.
— Ты — Сарнод, могущественный волшебник! Не пристало тебе так поступать, — вслух проговорил он.
— И вот что мы слышим, — сказал на это Бесшумная Птаха с ноткой предостережения в голосе, — после долгих минут странной тишины.
— Кто мог это прислать? — спросил Сарнод. Стоило ему озвучить вопрос, как на него навалилось чувство беспомощности.
— Господин, может, не стоит посвящать нас, как далеко простирается твое неведение? — несколько сконфуженно предложил Бесшумная Птаха.
— Мне пора ткать гобелен, работа ждет меня, — со вздохом сказала Т'сейс. — Можно я пойду?
— Довольно! — воскликнул Сарнод, дабы подвести итог происшествию. — Не имеет значения, как и для чего это сюда прислали, важно то, что мы сами отправим в Низовье.
— И что же мы можем туда отправить? — вяло поинтересовалась Т'сейс.
— Тебя. — Он ткнул в нее пальцем. — И тебя, — продолжал чародей, указывая туда, где, как он полагал, мог таиться Птаха. — Вас обоих я отправлю в место, которое наилучшим образом отвечает вашей натуре. Вы разыщете и приведете сюда женщину по имени Вендра и мужчину Гандрила, моего брата, давным-давно изгнанных в Низовье. — Затем он предостерег слуг: — Только этих двоих, любой другой погибнет по пути назад! В Низовье находится тюрьма, таковой она и останется впредь.
— Тебе придется нас уменьшить, — только и сказал Бесшумная Птаха.
— Мне всегда нравился мой рост, — заявила Т'сейс, — и моя работа тоже.
Сарнод знал, что она ткет исключительно гобелены, и лишь потому, что он наложил на нее заклятье утонченного увлечения.
Бесшумная Птаха что-то смиренно пробормотал на языке настолько древнем, что Сарнод не понял его, но прозвучало это словно скрип ворот посреди безлюдной равнины.
Чародей проигнорировал обоих и с помощью древних механизмов, установленных в толще башенных стен, показал им изображения Вендры и Гандрила, сосланных задолго до того, как он сотворил Т'сейс и околдовал Птаху. Затем он наделил посланцев способностью проецировать эти изображения непосредственно в разум тех, кого они встретят по пути. Наконец он уменьшил Т'сейс, а Птаха стал маленьким сам, при этом он сделался почти что видимым — солнечным зайчиком, парящим где-то на периферии зрения.
Крошечные, они стояли на золотом помосте и смотрели на чародея, который тем временем наделил каждого из них способностью пользоваться тремя заклинаниями.
— Берегитесь моего брата Гандрила, — предостерег он. — Он некогда тоже был волшебником, хоть и нельзя сказать, что могущественным, но он найдет способ подчинить своей воле окружающих. Что касается Вендры, остерегайтесь ее коварства. Учтите, время в Низовье течет по-другому. То, что здесь может уложиться в полчаса, для вас там окажется годом, и вы, вернувшись после долгих приключений, обнаружите, что тут прошел всего лишь день. Уменьшение размеров — магия капризная, тут возможны неожиданные выкрутасы времени.
Сарнод по очереди поднял обоих в воздух и отправил каждого в один из двух распахнутых глаз — то есть в Низовье.
Когда они исчезли, Уста скривились и изрекли:
— В поисках можно многое потерять.
Впившийся в сердце Сарнода крюк вонзился еще глубже.
Носяра Памяти, теперь похожий на мешок с костями, испустил последний вздох.
Бесшумная Птаха не почувствовал — впрочем, он и не стремился ощутить — зловонную близость уровня под названием Низовье, известного также как Область тишины и грибов. Это была протяженная пещера с безобразными белесыми, словно кости, омарами, поджидавшими неосторожных в холодной илистой воде. Сизые, зеленые и серые грибы образовывали здесь густой покров, они прислушивались и смотрели по сторонам. Тут селились летучие мыши, крысы и слепые плотоядные кабаны, а также похожие на бескрылых драконов громадные прожорливые черви. Все это бурлило средь вездесущего смрада разложения в бледно-изумрудном свечении, более уместном для морского дна.
Практически невидимый, Бесшумная Птаха передвигался все же не совсем беззвучно и обладал запахом, поэтому нервы его были напряжены до предела. Даже сама его незримость являлась иллюзией, следствием наложенного заклятья, которое лишило его человеческого вида и обрекло существовать не только на Умирающей Земле, но в то же самое время и в далеком Эмбелионе, так что он скитался одновременно в двух местах, не тут и не там, и тело его было словно отражением в зеркалах по обе стороны длиннющего коридора. Даже сейчас, когда он в Низовье разыскивал мужчину и женщину, безжалостно изгнанных Сарнодом из своей жизни, вторая половина Бесшумной Птахи бродила по лесам и равнинам Эмбелиона.
Вокруг него прислушивалось столько настороженных ушей на весьма опасных телах, что Бесшумная Птаха умерил бег мыслей и постарался усугубить страх, настолько слабый, что он едва его ощущал. С такой поддержкой он продвигался вперед, пока наконец с тревогой не обратил внимание на все возрастающий рокот — сотрясавший землю отдаленный гул, разносимый жутким шепотом здешних существ. Рокот приближался и усиливался, складываясь в слово «Дутожаба», которое постоянно повторялось — то ли как предостережение, то ли как молитвенное песнопение.
Теперь мимо него проплывали большие делянки бледных грибов, тянувшихся, словно ряды медуз, и ловивших неосторожных или раненых существ. Тьма-тьмущая колышущихся усиков грибов. Пирамида вопящей плоти. В пределах досягаемости их ядовитых отростков невредимыми перемещались отвратительные трупно-белесые сгустки — подвижные, крепкие и клыкастые, они крались сквозь вечную ночь.
Воспользовавшись первым заклятьем, литанией бессловесного обуздания Фандааля, Бесшумная Птаха заставил приблизиться один сгусток и мысленно продемонстрировал ему изображения Гандрила и Вендры.
«Видел кого-нибудь из них?»
Птаха содрогнулся, когда прочел ответные мысли существа, похожие на пауков с крохотными мокрыми телами и длинными, усеянными колючками ногами: Раздеру-ка я тебя на части. Созову братьев и сестер, станем есть твою плоть.
Бесшумная Птаха повторил вопрос и почувствовал, как от силы заклятья мозг сгустка сжался.
«Ты найдешь то, что ищешь, за этой пещерой, а потом дальше за туннелем и за Дутожабой. В деревне».
«Что такое Дутожаба?» — спросил Бесшумная Птаха.
«Это тебе и загадка, и ответ», — сказал сгусток.
«Что это значит?»
Но существо лишь захохотало в ответ, и Бесшумная Птаха, не желая дожидаться его быстро приближавшихся сородичей, продолжил путь во тьме, внушив существу мысль размозжить себя о стену.
Теперь он ощущал вокруг вибрацию нестройного хора, слепленного из бормотания мыслей, отчетливо взывавших в темноте: Дутожаба… Дутожаба… Дутожаба…
Если Птахе приходилось передвигаться медленно и бесшумно, Т'сейс надлежало действовать проворно и быстро — жаль, что она была не птицей. После «наступления ночи» она попала в Низовье на уровень под названием Область сводящего с ума стекла, где только далекое зеленоватое сияние над головой обозначало потолок: свет просачивался с верхнего уровня, где Бесшумная Птаха проводил поиски так же, как она — здесь. Ее окружали сотни тысяч сверкающих острых зубцов — светящихся зеркальных осколков, отражавших такую путаницу картин, что Т'сейс не могла понять, какие из них настоящие, а какие — нет.
На ее запах быстро примчались медведи-вурдалаки и деоданы. Т'сейс не была создана для рукопашной схватки, а потому задействовала первое заклинание путешествия по воздуху и вызвала человечков-твк. Они спустились сверху на стрекозах, которые здесь казались размером с небольшого дракончика.
Четверо человечков понесли ее вверх в гамаке из переплетенных ветвей. Между трепещущими в танце полета крылышками стрекоз места было так мало, что Т'сейс опасалась, не перехлестнутся ли они и, сбившись с ритма, не упадут ли на острые зубцы. Но ничего такого не случилось.
Твк показались ей настолько заботливыми и доброжелательными, что она даже вслух поинтересовалась, за что их сюда изгнали.
— Я дерзнул попросить чуточку больше сахара за то, что добывал Сарноду информацию о его врагах, — ответил один.
— Я посмел пролететь над озером тогда, когда он смотрел на него, — рассказал второй. — Дело было летом, меня разморило, захотелось скользнуть над водой и смочить стрекозьи крылышки.
— Не могу припомнить, за что меня изгнали сюда, — призадумался третий. — Но мне кажется, что жизнь здесь не сильно отличается от той, что была наверху. Мы умираем тут и умираем там, и хотя мы не можем увидеть солнце, но знаем, что оно тоже умрет.
Четвертый, предводитель, не ответил, а спросил сам:
— Куда ты держишь путь и зачем? И найдется ли у тебя для нас щепотка соли?
— Я ищу двух изгнанников, — ответила Т'сейс, проецируя всем четырем человечкам изображения Вендры и Гандрила, отчего те, по обыкновению своего народа, принялись быстро-быстро тараторить между собой.
— Один изгнанник нам известен. Женщина, — заявил предводитель. — Сколько соли ты нам дашь, если мы отнесем тебя к ней?
У Т'сейс радостно екнуло сердце, ибо ей вовсе не хотелось торчать здесь дольше, чем было нужно.
— Щепотка соли здесь оказалась бы с гору камней или же, если б я принесла ее с собой, стала бы ничтожно мала для обмена с вами, — ответила Т'сейс. — Придется вам довольствоваться принуждением в виде заклятья.
— Что ж, логично, — согласился предводитель, хотя голос его прозвучал не очень-то радостно, и стрекозьи крылья зажужжали громче.
— Так где мне ее найти?
Он рассмеялся и ответил:
— Она лежит в гамаке, который несут по воздуху четверо несчастных твк.
— Что за дурацкая шутка?
— Шутку, похоже, сыграли с тобой, — мрачно заметил предводитель. — Может, тебе следует искать не то, о чем ты думаешь.
— Последи-ка за полетом и доставь меня в безопасное место, иначе придется мне пустить в ход еще одно заклятье, — пригрозила Т'сейс, хотя ей не мешало бы приберечь дары Сарнода.
Свирепо улыбаясь, твк повернулся в седле и поднес к лицу Т'сейс зеркало со словами:
— В этом мире, куда изгнал нас Сарнод, мы повсюду видим лица друг друга. Может, в своем мире ты не удосужилась взглянуть на себя?
Услышанное было правдой, в чем немедленно убедилась потрясенная Т'сейс, — и как только она раньше не догадалась? — прежняя возлюбленная Сарнода оказалась как две капли воды похожа на нее саму. В таком случае выходило, что ее саму обманом отправили в забвение? Или поиски Вендры и Гандрила были взаправду?
— Не нравятся мне твои фокусы, твк, совсем не нравятся.
— Ночка-то темная, — заметил твк, — время идет, и, когда мы оставим тебя, заклятье ослабеет.
Слова злополучного сгустка оказались верными. Дутожаба была размером не больше человеческого кулака и восседала посреди обширной пустой пещеры, заляпанной темно-красными пятнами. Попахивало тухлятиной. Воображение Бесшумной Птахи рисовало ему существо огромное, как бронтозавр, и смертельно опасное. На самом же деле, если не считать светящихся золотистых глаз и сине-зеленой призмы на пупырчатой коже, Дутожаба выглядела вполне безобидно.
Бесшумная Птаха стоял прямо перед этим существом в своего рода храме пыли и сухого воздуха — невидимая тень против незлобивого врага.
Враг уставился на него.
Неужели он увеличился в размерах?
Или Бесшумная Птаха стал меньше?
Птаха шагнул в сторону от Дутожабы, но стоило ноге его опуститься…
КРА-А-А О-ОК!
…как его ударило и подбросило в воздух телом амфибии, которая вдруг стала совершенно громадной, и швырнуло об стену пещеры. В хрупкой груди Птахи перехватило дыханье. Да, он существовал одновременно в двух мирах, но все же ему было больно так, словно его пронзила сотня кинжалов. Упругая и при этом рыхлая плоть Дутожабы, воняющая застоявшейся болотной жижей, на несколько жутких мгновений удерживала его в этом положении.
Потом давление ослабло. Бесшумная Птаха бессильно шмякнулся наземь.
Очнувшись, он обнаружил, что Дутожаба восседает посреди пещеры. Амфибия снова уменьшилась и переливалась сине-зеленым и зеленовато-синим.
Теперь Бесшумная Птаха понял, откуда взялись на стенах пятна. Если б он существовал только в одном этом мире, он уже был бы мертв.
Как следует поразмыслив и придя в себя, он еще дважды попробовал миновать Дутожабу: один раз пытался тихонько прокрасться, второй — быстро промчаться без оглядки. И дважды амфибия, на которую не действовали заклинания, с победоносным кваканьем заполняла собой пещеру и давила Бесшумную Птаху. Он чувствовал себя словно мешок с песком, высыпающимся в дырку.
Согнувшись в три погибели, охромевший и потрясенный, он еще раз встал перед Дутожабой.
Терзаемый болью Птаха постарался максимально сконцентрироваться на втором своем «я», находящемся в Эмбелионе: ощутил себя средь лесов и волнующихся полей, меняющих цвет, подстраиваясь под небо. Там его жена и малолетний сын жили в домике на поляне в глубине леса, выращивали себе пропитание на огороде и считали себя счастливчиками, потому что ими не интересовались могущественные правители и колдуны, борющиеся за власть. Им не хотелось думать о том, что Земля умирает, они радовались, что живы. Кто мог сказать, сколько сейчас лет его сыну, появилась ли седина в волосах жены? Никто бы не признал в нем сейчас человека.
Не исключено, что когда-нибудь Бесшумная Птаха станет единым целым и воссоединится с семьей, но сперва ему надо было пережить этот миг.
Бесшумная Птаха все смотрел на Дутожабу, а Дутожаба таращилась на него.
— Интересно, ты можешь говорить, Дутожаба? Безмозглая ты или разумная? Неужели нет ничего, что способно сдвинуть тебя с места? — спрашивал Бесшумная Птаха, до дрожи боясь, что его слова вынудят жабу действовать.
Только Дутожабе до слов дела было не больше, чем до обстоятельств кабалы Птахи. Она смотрела на него снизу вверх и самодовольно квакала. Кра-а-о-ок…
Существо более прямодушное попыталось бы уничтожить Дутожабу молотом и сплясать на ее расплющенных останках. Но у Бесшумной Птахи такого оружия не было; он располагал только своей призрачной раздвоенностью.
Это навело его на мысль, что вполне реально по желанию расщепить себя снова, и это возможно благодаря тому, что знание о его Основном Разъединении всегда было с ним, словно незаживающая рана.
Приняв решение, Птаха застыл перед Дутожабой, а затем прыгнул сразу в две разные стороны — словно взметнулись два одинаковых крыла, между которыми не было тела. Как будто он решил умереть.
Дутожаба с невероятной скоростью увеличилась в размерах, недоуменно квакнула — каждым глазом она следила за разными Птахами — и вдруг исчезла.
Всадники-твк несли Т'сейс над равниной, покрытой битым стеклом. Вскоре она поняла истинную природу зеркал и то, почему давным-давно поблизости никто не живет. Каждый осколок запечатлел и теперь отражал события прошлого, игравшие и преломлявшиеся во множестве призм. За время путешествия Т'сейс видела простиравшиеся под ней сады Мазириана (об этом ей сказали человечки-твк), невозможно огромного и свирепого медведя-вурдалака Тхранга, а также Садларка, сражающегося с демоном Ундерхердом. Она узрела короля Кутта Сумасшедшего с войском волшебных монстров, башню Замороженной крови Колгхута и, что самое ужасное, вечно воспроизводимую на протяжении многих лиг сцену позорного грабежа Голиканом Кодеком Завоевателем народа Баутику и последующего возведения корчащейся пирамиды из человеческой плоти высотой в пять футов. Кроме того, сумасшедшее стекло внизу пестрело многочисленными отражениями ее самой: крохотными, а также громадными и жуткими. Она решила не обращать на них внимания. Через некоторое время обуявший Т'сейс ужас стал настолько сильным, что она уже не осмеливалась смотреть вниз, словно интерес был чем-то опасным для здоровья.
— Что происходит с теми, кто оказывается там? — спросила она у твк. Они направлялись туда, где на горизонте громоздилась полоса унылых и странных облаков.
— Сходят с ума, — ответил один из них.
— Становятся тем, что они видят, — сказал другой.
— Забывают есть и пить.
— Они умирают, полагая, что пируют в залах Золотого Кандива или шепчут на ухо колдуна Туржана.
— Как же Сарнод создал это стекло?
Предводитель неприятно рассмеялся:
— Такое ему не под силу. Стекло — это все, что осталось от всевидящего Ока Парассиса, разрушенного во времена войны Нижних миров. Сарноду просто повезло, что его тюрьма оказалась усыпана осколками, ведь это делает жизнь побежденных им врагов куда хуже.
— И все же, — ответила Т'сейс, — стекло освещает Низовье.
В мире без солнца день и ночь не имеют значения. В зависимости от того, насколько ярко сверкали осколки, здесь была вечная заря или сумерки. Стекла ярко вспыхивали и сияли золотым и зеленым, когда в них отображались древние войны, блистали балы минувших времен и плыли по безбрежным высохшим океанам призрачные галеры. Тогда Низовье освещало слабое подобие восхода солнца.
Вскоре Т'сейс увидела, что громоздящиеся впереди облака превратились в движущиеся странные, продолговатые пульсирующие шары; то тут, то там виднелись руки и головы, которые на таком расстоянии казались крохотными точками.
— Парящие мермеланты, — пояснили твк. К шарам с помощью веревок, тросов и шкивов крепились каркасы кораблей, коробы, висячие платформы и корзины. Еще более неожиданным выглядело обширное переплетение цветов, виноградных лоз и овощей, свисавших с сырых и мшистых корпусов воздушных кораблей.
— Кто они, те, которые там живут? — спросила Т'сейс.
— Налетчики, строители и садоводы, — ответил предводитель. — Душегубы, разбойники, фермеры и воздухоплаватели.
— Как им удается все это?
Твк мрачно усмехнулся:
— Чтобы попасть сюда, надо быть приличным мерзавцем, но, чтобы здесь жить, следует стать кем-то еще.
— А что, если я не желаю оказаться у них? — Несмотря на чары, ее вдруг обуяло чувство беспомощности. Ее тяготило быть обязанной народцу твк, но еще хуже казалась зависимость от незнакомцев, которые не подчинялись ее воле.
— Выбора у тебя нет. Мы не станем таскать тебя на воздушном плоту по всему здешнему миру; если ты не освободишь нас, мы рискнем воспротивиться твоему слабеющему заклинанию. К тому же эти люди бывают повсюду.
Сказав так, они увеличили скорость и вскоре бросили Т'сейс на палубе одного из кораблей. Живой шар наверху фыркал и выпускал газы, которые пахли сильно, но приятно.
Ее ожидал капитан корабля, головорезы его экипажа попятились то ли из соображений безопасности, то ли из уважения — Т'сейс не поняла.
Левый глаз капитана прятался под двумя повязками сразу, словно одной было недостаточно. Правый, светло-голубой, так задорно сиял, что капитан казался моложе своих лет. Густая черная борода скрывала большую часть лица. Он обладал могучим телосложением, которое Т'сейс ценила в мужчинах, а еще от него приятно пахло табаком.
Точно так же как Т'сейс не могла позабыть о том, что от падения на осколки стекла летательный корабль удерживало лишь живое существо над ее головой, ей никак не удавалось выкинуть из головы мысль о том, что в ее мире капитан оказался бы меньше наперстка.
— Добро пожаловать в ад, — сказал мужчина без тени улыбки.
— Добро пожаловать под заклинание, — парировала Т'сейс, причем с таким жаром, что сама удивилась, и наслала на капитана ликующее заклятье, благодаря которому он должен был к ней привязаться.
Но тот лишь усмехнулся, сорвал с глаза одну повязку, и заклинание отскочило обратно к ней. Т'сейс почувствовала всепоглощающее желание подчиняться каждому слову капитана.
— Не заставляй меня снимать вторую повязку, — чуть шутливо предупредил он.
Глядя прямо в глаз капитану и пытаясь сопротивляться заклинанию, которое уже одолело ее, Т'сейс спросила:
— Почему же? Я умру?
— Нет, но тебя так возмутит то, что живет у меня в глазу, что ты откажешься сесть со мной за стол и отобедать.
Из пещеры, которую прежде охраняла необъяснимо исчезнувшая Дутожаба, Бесшумная Птаха вышел к окраине деревни, где, как сказал давешний сгусток, он мог найти то, что искал. Каменный свод над головой светился зеленым из-за беспорядочно разросшихся там лишайников и находился настолько высоко, что почти казался фантазией. Но было видно, как там, в вышине, движется что-то, беспокоившее Птаху.
Сначала ему показалось, что деревня притулилась среди старых-престарых костей давно почивших чудовищ. Но вскоре стало ясно, что она была выстроена из этих самых костей. Ибо здесь явно не обошлось без жутких кровопролитий, хоть и давным-давно. Среди шатких домишек бродили немногие осмелившиеся выбраться из укрытий жители. Они были ужасно бледные и в большинстве своем жили здесь так долго, что за несколько поколений ослепли, глазницы у них запали, уши стали похожи на крылья летучих мышей, а ноздри разрослись от постоянной привычки принюхиваться. Эти люди передвигались медленно и совершенно бесшумно, а дрожали при каждом шаге так сильно, что Птаха никак не мог понять, отчего это: то ли от вырождения, то ли от ужаса перед неведомым хищником.
Посреди деревенской площади на черепе какого-то фантастического трехглазого клыкастого зверя восседал старик-слепец. Борода у него была из бледно-лилового лишайника, а волосы на голове — из колышущихся усиков тонких белых грибов. Одежды старца тоже шевелились, Птаха не мог смотреть долго, его начинало трясти.
Бесшумная Птаха подошел к старцу и сказал:
— Не бойся. Я разыскиваю одного мужчину и женщину, только и всего. — Тут он мысленно передал их изображения. — Знаешь ли ты их?
Тот рассмеялся в ответ:
— Известно ли тебе, кто я и что? Я могу убить тебя, щелкнув пальцами. Стоит мне только захотеть, как жизнь покинет тебя.
— Что ж, действуй, если таково твое желание, — проговорил Бесшумная Птаха. — Коль скоро мы обмениваемся бесцельными угрозами, спешу сообщить: я могу с легкостью избавить тебя от тяжкой ноши, которую ты зовешь жизнью, и мне это ничуть не сложнее, чем повторить вопрос: тебе знаком этот мужчина или эта женщина?
— Тварь, я прекрасно ощущаю невидимое, — проигнорировав вопрос, ответил старец. — Твои очертания отпечатались у меня в мозгу, и я знаю: ты не человек и не птица, а нечто среднее.
— Не называй меня тварью, — запретил Бесшумная Птаха.
— Хорошо, тогда буду звать тебя нежитью. Известно ли тебе, что ты — портал?
— Так меня тоже не нужно называть, — отмахнулся Птаха. Он утомился. Тело его питал солнечный свет, который остался в другом мире. Здесь же были тусклые сумерки, похожие на густой наваристый суп. Теперь половина его сущности соображала медленно и вполсилы, мысли путались, зато вторая часть думала остро и быстро.
— Ты же, нежить, самый настоящий портал, — рассмеялся старик. — Ты позабыл об этом. Даже без глаз я вижу сквозь тебя сияние Эмбелиона. Туда отправилась Дутожаба, до недавнего времени бывшая стражем деревни.
— Ты знаешь о Дутожабе? — удивился Бесшумная Птаха.
— Мудрец бы догадался, что именно я посадил ее там в качестве сторожевого пса, охраняющего нас от врагов.
— Не очень-то я тебе верю, — заявил Птаха, — что бы ты ни говорил.
Старец, по-прежнему игнорируя его слова, продолжал:
— Ежели тебе удастся продержаться здесь некоторое время, я смогу с твоей помощью выбраться отсюда. Скакну через тебя на другую сторону и вдохну воздух Эмбелиона.
— Даже если ты, старец, говоришь правду, то окажешься там ростом с муравья и участь твоя будет соответствующей. Ты готов сбежать отсюда только для того, чтобы тебя раздавила первая попавшаяся мышь?
Старик опять рассмеялся.
— Твоя правда. Но ради того, чтобы взглянуть на солнечный свет и на землю, может, мне хватит несколько мгновений!
— Долго мне здесь не продержаться, это я тебе обещаю, — сказал Птаха. То, что его могут использовать в качестве портала, ужасно его тревожило.
— Тягостно так жить? — спросил старик.
— Если ты не будешь осторожен, то скоро узришь, как твое сердце пронзают острые перья.
Старик зашелся неистовым смехом.
— Ты подстрекаешь меня такими нелюбезными речами; что же мне остается, кроме как использовать тебя в качестве двери, а потом захлопнуть?
Бесшумная Птаха почувствовал давление в своей голове, звон и эхо, и, хотя ни он, ни старик не двигались, между их сознаниями разыгралось великое сражение. Сильнее обычного Птаха соединил две расходящиеся стороны барьера, который против его воли вынуждали раздвинуться. На темных равнинах сошлись и бушевали армии мысли, меж ними клокотал очистительный огонь войны.
Обед не очень-то оправдал ожидания Т'сейс. Она по-прежнему пребывала под действием заклинания и чувствовала полнейшую покорность капитану. Два лейтенанта провели ее в каюту, в которой стояли стеллажи с древними пергаментами и томами. Книги были из числа недоброго наследия и изначально принадлежали ссыльным путешественникам — плененным, сошедшим с ума и погибшим средь осколков стекла внизу (гораздо позже она ему скажет: «Тебе должно быть известно множество заклинаний», на что он ответит: «Не все книги полны ими, любовь моя. Кроме того, человек мудрый не станет слишком сильно полагаться на заклятья»).
Сквозь толстые круглые окна по левой стороне каюты виднелось небо, все испещренное темно-зелеными, синими и пурпурными вспышками. От мха, покрывавшего весь корпус, шел слабый пряный аромат. Сверху постоянно раздавался, разносясь по древесине, неспешный спокойный звук: ритмичный рокот — дыхание мермеланта.
Посредине каюты стояли потертые, видавшие виды столы и стулья. На одном из них лежала карта Умирающей Земли, а рядом с ней — другая, большая часть которой была пуста, а за рамкой карты пестрели примечания и записи. (Позже Т'сейс узнает, что это карта Нижнего мира — такого, каким его знал капитан.)
На третьем столе были расставлены наглядные подтверждения изрядного усердия и тщательных приготовлений в виде праздничного угощения из странной дичи, а также овощи и грибы, которые выращивали на корабле. Аппетитный запах чуть не отвлек ее от объекта противоестественного обожания.
Когда они вдвоем уселись за накрытый стол, а два лейтенанта удалились в овальную деревянную дверь, капитан избавил Т'сейс от влияния отскочившего на нее заклинания. Сердце у нее унялось, и она смогла смотреть на книги, стулья и окна без постоянного желания вновь и вновь возвращаться взглядом к капитану.
Скрыв глаз под второй дополнительной повязкой, капитан проговорил:
— Я не сниму ее до тех пор, пока тебе не вздумается воспользоваться очередным заклятьем. Если нарушишь правило, придется вышвырнуть тебя за борт. Лететь вниз очень далеко.
— Ясно. — Т'сейс была совершенно побеждена. — Спасибо тебе за доброту.
Капитан кивнул ей в ответ и добавил:
— Я же благодарен тебе за то, что ты согласилась разделить со мной эту немудреную трапезу, которая теперь требует полного моего внимания.
Заправив за ворот салфетку, капитан больше не произнес ни слова и принялся наслаждаться сочными ножками дичи с хрустящей корочкой, а также испускающей пар картошкой и отварными грибами. Т'сейс пришлось признать, что пища была очень вкусной, хоть и не изысканной.
Относительно всего прочего Т'сейс не чувствовала уверенности. Она понятия не имела, стоит ли ей считать себя пленницей, или отчасти пленницей, отчасти гостьей, или же просто гостьей, а также не знала, насколько ей можно откровенничать насчет возложенного на нее задания, особенно принимая во внимание тот факт, что в запасе у нее осталось одно-единственное заклятье. А потому она попивала горьковатое вкусное вино и наблюдала за тем, как капитан с энтузиазмом поглощает обед. Невозможно было представить себе человека, более непохожего на Сарнода, которого ей на протяжении многих лет доводилось видеть, поэтому капитан приводил ее в замешательство и в восхищение одновременно. Не подлежало сомнению то, что команда уважала своего предводителя, а ведь он явно не был склонен браниться и распускать кулаки.
Капитан с удовольствием закончил трапезу, вытер губы и разрешил убрать тарелки.
— Редко к нам забредает какой-нибудь незнакомец, — сказал капитан. — Новичков сюда отправляет чародей Сарнод, обычно они сходят с ума, насмотревшись в осколки стекла, задолго до того, как мы их находим. Поэтому мне любопытно, кто ты такая, называющая себя Т'сейс, и зачем к нам пожаловала? Вооруженная заклинаниями, на воздушном плоту и с эскортом четырех человечков-твк. Признаюсь, я изрядно озадачен. Загадки меня порой забавляют, но я не стану терпеть те из них, что угрожают моему флоту. Следует ли мне беспокоиться?
Во время монолога капитан смотрел ей в глаза долгим взглядом, и ее охватило желание. В этот миг во время самого первого обеда она почувствовала, что ее берут штурмом. Стоило ли ей солгать? Если она скроет правду сейчас, что ее ждет?
Глядя в глаз капитану, она сказала:
— Я разыскиваю Вендру, женщину, с которой мы похожи как две капли воды, и мужчину по имени Гандрил. Я покажу их тебе, мысленно отправив картинку, только ты не подумай, что я таким образом насылаю на тебя заклятье.
Улыбка — капитан явно желал утаить большую радость.
— Твоя правда — я бы наверняка принял столь странное вторжение за заклятье. Давай отложим на потом вопрос о предмете твоих поисков. Почему ты ищешь? Кто вынудил тебя пуститься в путь, если этот кто-то, конечно, существует?
Теперь он был настолько серьезен, что Т'сейс, даже освобожденная от заклятья, выдала всю правду.
— Сарнод, — призналась она.
Помрачнел ли он? Она не поняла.
— Что ты сделаешь, когда найдешь кого-то из названных людей или обоих?
— Я должна буду взять их с собой и вернуться.
— А если я попрошу тебя вернуться со мной?
Вид сидящего напротив нее за столом капитана вдруг словно стал более весомым, более целеустремленным, она даже испугалась.
— Я не смогу это сделать, даже если захочу, — ответила она. — Любой другой во время пути погибнет. Так сказал Сарнод.
Что он теперь с ней сделает? Однако капитан не стал ничего предпринимать, только, заметно ослабев, немного откинулся в кресле. И вздохнул.
— Не важно. Не могу же я бросить команду. Теперь я с ними чуть ли не узами брака связан.
Обуявший ее страх Т'сейс сочла полнейшей глупостью и рассердилась, а затем спросила:
— Интересно, как ты потерял глаз?
— А? — переспросил капитан. — Я не терял его, а лишился.
— Что у тебя вместо него?
Не отвечая на последний вопрос, он продолжил:
— Это Сарнод забрал у меня глаз. И изгнал меня сюда вместе с командой. За долгие годы, проведенные здесь, у нас появились новые мермеланты, мы добавили их к нашему флоту. Пытались спастись. Только нам это пока не удалось. — На миг он показался ей совсем старым.
Однако у Т'сейс было свое мнение на этот счет. Или ей казалось, что оно есть.
— Значит, теперь я ваша пленница.
Капитан немного устало ответил ей:
— Месть — орудие дураков, а желание отомстить посредством доверенных лиц — еще большая гнусность. Т'сейс, ты же просто орудие. Меня, скорее, беспокоит мысль, что это может значить. Жизнь и без того опасна, нам неизвестно, где мы находимся и когда такому существованию придет конец, и я поклялся провести остаток отпущенного мне срока в поисках ответа. Возможно, отчасти ответом являешься ты… или же ты просто довесок к хитрым козням Сарнода.
Т'сейс чуть не расплакалась от этих слов, но все же сдержала слезы.
— Я не хотел расстраивать тебя без серьезных оснований, — заверил капитан.
— Причина моих страданий — здесь! Разве ты не видел все мои личины в битом стекле?
— Сложно их не заметить.
— Они тревожат меня. Я лишена собственного «я», я просто отражение отражения!
— И все же, — неожиданно мягко проговорил капитан, и голос его был подобен шелковой перчатке, — именно они разожгли мое любопытство и нетерпение встретить это самое изображение во плоти.
— Твоя любезность не умеряет моей тревоги, — сказала Т'сейс. — Но знание, вероятно, поможет. Известно ли тебе мое происхождение?
— Так вышло, что да, — начал капитан. — Из книг, которые нас окружают.
Он поведал ей о Т'сейс и Т'сейн и обо всем том, что с ними произошло, а также о Туржане и его поисках. Капитан рассказывал очень хорошо, на ее вкус, повествование ужасало и очаровывало ее, хотелось узнать, что было дальше, — и одновременно не знать вовсе.
Когда капитан замолчал и они вновь оказались за столом друг напротив друга, вернувшись из вызванного в воображении древнего таинственного мира Эмбелиона, Т'сейс почувствовала, как в ней нарастает протест, и воскликнула:
— Но в твоем описании нет ничего похожего на меня!
— Уверена? — Казалось, взгляд светло-голубого глаза проникает в самую ее суть.
— Вполне.
Между тем капитан достал из голенища сапога кинжал и метнул его так, чтобы он пролетел мимо левого уха Т'сейс. К вящему своему удивлению, она поймала оружие за рукоять, словно с рождения только этим и занималась.
— Случайность, — пожала плечами она.
Тогда он швырнул в нее яблоко, и Т'сейс поймала его на острие, чувствуя на кинжале вес пронзенного красного плода.
— Ага, — усмехнулся капитан, — случайность. Только если этот мир обладает неким неизвестным мне смыслом.
Т'сейс нахмурилась.
— Не надо мне такого. Это не я, — начала было отпираться она, но, убедившись, что сказанное — правда, выронила из рук кинжал, и яблоко покатилось по полу.
Капитан протянул через стол руку и обхватил пальцы Т'сейс своими. Кожа у него была жесткой, грубой, и ей нравилось его прикосновение.
— Иногда, — проговорил он, — достаточно знать, что в тебе сокрыто. Чтобы извлекать выгоду, совсем не обязательно этим пользоваться.
Т'сейс смотрела на него так, словно он открыл ей ценнейшую истину мира.
Капитан поднялся и выпустил ее пальцы.
— Завтра, — сказал он, — ты станешь членом нашей команды, и я помогу тебе с поисками. А ты поможешь нам в наших. Ибо я, увы, знаю, где находится один из тех, кого тебе надо найти.
Битва бушевала, то ослабевая, то разгораясь вновь, и давление в мозгу Бесшумной Птахи сделалось нестерпимым, где-то внутри у него начало разгораться то, что никогда даже и не теплилось, и тогда он швырнул свой голос в пустоту, взвыл от муки и рывком сбросил навалившуюся на него волю старца.
— Никакая я не дверь! Ни для кого!
Голос Бесшумной Птахи был таким громким, что находившийся поблизости медлительный народец бросился искать убежище среди белых костей.
Старик сгорбился, вздохнул и признал свое поражение:
— Я много учился, долго, ибо чем здесь еще заниматься. И все же этого, полагаю, оказалось недостаточно.
Тут Бесшумная Птаха обратил внимание на то, что за время сражения у мужчины сгорела борода. Глазами, очистившимися от мутной пелены, он посмотрел прямо на Птаху — и тот лишь в этот момент осознал, какой маскарад устроил мнимый старец.
— Как же я раньше не догадался? — воскликнул Бесшумная Птаха.
— Даже ты иногда видишь только то, что зримо.
— Вероятно. Или же я сам не свой.
— Как там, в башне? — спросил Гандрил. — Я храню о ней счастливые воспоминания. Когда Сарнод уезжал навестить дальние пределы своих владений, мы с Вендрой пировали с жителями ближних деревень. Башня представляется мне нескончаемым потоком вина и еды. И музыка там звучала такая радостная!
— Там все как обычно.
— Как брат?
— Чувства твоего брата изменились. Он желает, чтобы ты вернулся со мной.
— Ха, вот так шутка! — воскликнул Гандрил. — Из-за него я потерял Вендру, был изгнан в эти печальные земли. Брат мой мстителен, и изгнание — наименьшее из его беззаконий, совершенных по отношению к Умирающей Земле. Я пытался найти способ выбраться отсюда, но почему я должен возвращаться с тобой?
Бесшумная Птаха вздохнул и сказал:
— Я всего лишь вынужден служить, не питая особого расположения к Сарноду, и стремлюсь вернуться в Эмбелион, стать целым и воссоединиться с семьей.
— Узнают ли тебя теперь родные? — прошептал Гандрил, хотя всевозможные попытки схитрить после того вопля Бесшумной Птахи казались глупыми.
— Я заставлю их признать меня, — сказал Птаха и пожал плечами, потому что понял: они могут никогда его не узнать так, как ему хотелось бы, или же их уже вовсе нет в живых.
Гандрил отвел взгляд, словно Птаха сказал что-то невозможно печальное.
— Я отправлюсь с тобой, — принял решение он. — И мы вместе пойдем навстречу судьбе. Я вижу портал, который ведет назад, к Сарноду, но могу только что-то через него отправить, самому же мне туда дороги нет. И это останется неизменным.
— Значит, Носяру Памяти послал ты? — спросил Бесшумная Птаха.
— Да, — кивнул Гандрил. — В надежде на то, что Сарнод одумается. И мне кажется, я преуспел, — по крайней мере, если верить твоим словам.
— Как бы там ни было, теперь нам нужно отправляться без промедлений, — сказал Птаха, уже уловивший быстро приближающиеся тревожные звуки. — Я словно пробудился от дремы.
— Да, бесспорно, задерживаться у нас причин нет.
С высоты к ним устремились все смертоносные существа здешних мест, которым вопль Бесшумной Птахи показался оглушительным, словно грохот обрушившегося в море утеса.
Птаха произнес заклятье сверхбыстрого передвижения, чтобы поскорей убраться вместе с Гандрилом.
Целых три месяца, два из которых они были любовниками, Т'сейс вместе с капитаном, который как-то раз ночью шепнул ей свое истинное имя, путешествовали над Областью сводящего с ума стекла. На протяжении трех месяцев они искали женщину по имени Вендра и не нашли никаких следов, зато сущностей самой Т'сейс здесь имелось преизрядно: чтобы увидеть призраков, достаточно было просто бросить взгляд вниз. На протяжении трех месяцев она даже не догадывалась о том, что капитан просто откладывает прибытие в нужное ей место. Многое отвлекало ее.
Лежа в постели после бурной ночи, Т'сейс опускала голову на поросший густыми волосами живот капитана и спрашивала:
— Почему ты выбрал именно меня, если существует великое множество других таких же?
И он шептал еще тише, чем Бесшумная Птаха:
— Потому что ты единственная Т'сейс. Только у тебя есть этот нежный пушок на затылке, который мне так нравится целовать. Только у тебя на лице отражается такое милое удивленное замешательство. И вот это. И это… — И через некоторое время, утолив вновь разгоравшуюся страсть, она погружалась в глубокий сон, удовлетворенная правдивыми ответами.
И все же они путешествовали так далеко и так долго, что Т'сейс, которую ежедневно отвлекали многочисленные опасности, все-таки не могла не обратить внимание вот на что: каждый раз, когда они начинали приближаться к скалам на восточном краю этого мира, капитан что-то шептал своему первому помощнику — и на следующий день горы оказывались уже дальше. Каждый раз.
Итак, в конце концов она задала один-единственный важнейший вопрос: почему? И по выражению глаза капитана поняла, что теперь он доставит ее туда, не рискнув снова солгать.
Через неделю они вдвоем на небольшом корабле, который нес малютка-мермелант, прилетели в то место, где осколки стекла внизу вплотную подходили к скале, выдававшейся вперед к ним навстречу. На крошащемся камне, заросшем ползучими растениями, было высечено лицо — точь-в-точь как собственное лицо Т'сейс.
— Что это значит? — спросила она, оборачиваясь к капитану.
— Та, которую ты ищешь, живет здесь в каменных хоромах на вершине скалы. Различай истинное и ложное, — сказал капитан.
— Почему ты говоришь так? — спросила Т'сейс, обнимая его.
— Некоторые жизни иллюзорны. Некоторые места реальнее других, — произнес капитан, затем снял вторую повязку с глаза и надел на Т'сейс. — Используй ее так, как пожелаешь.
Она поняла: капитан говорил о том, что будет после утеса, после каменного дома.
— На твоей спине двадцать семь родинок, — печально сказал капитан, когда она спускалась с корабля на скалу. — Твое левое запястье пересекает шрам там, где ты сломала руку, когда упала с взбрыкнувшей лошади. По утрам твои волосы пахнут лавандой. Тебе не нравится жужжание пчел, но мед ты любишь.
В каменном доме Т'сейс нашла женщину, похожую на нее саму как две капли воды, только волосы у той были с проседью. Дама восседала на растрескавшемся позолоченном троне посреди громадного мраморного зала. Вокруг нее замерли истлевшие скелеты и многочисленные черепа, на некоторых еще сохранились остатки плоти. В помещении пахло так приторно, словно тут упорно пытались избавиться от какого-то другого запаха.
Т'сейс осторожно пошла по направлению к трону.
Дама посмотрела на нее и нехорошо улыбнулась.
— Вижу, как приближаюсь я сама, — сказала она. — Интересно, отчего это зеркало движется, когда я хочу, чтобы оно оставалось на месте?
— Ты Вендра? — спросила Т'сейс, пробираясь сквозь груды костей.
— Вот чудеса, зеркало разговаривает, — проговорила женщина. — Оно назвало избранное мною имя, а не то, которое мне дали, хотя на самом деле я — вечное отражение самой себя. От этого не избавиться.
— Почему здесь столько костей? — спросила Вендру Т'сейс, которой была очень не по душе удушающая тишина и чувство, что она сама оказалась здесь после какой-то катастрофы.
— Эти? — спросила Вендра, махнув унизанной кольцами рукой. — Они спаслись от разбитого стекла, чтобы молиться мне, — взобрались на скалу, но принесли с собой в мыслях осколки, позабыли о еде и питье и потому все равно умерли.
— Но почему? — продолжала недоумевать Т'сейс.
Ей ответом сперва была голодная нехорошая ухмылка, затем последовало объяснение:
— Потому что смотреть на меня — все равно, что глядеть на само стекло, ибо я — воспоминание об Умирающей Земле, живое отражение, совсем как ты. Впрочем, не важно, что они умерли. Придут другие. Таков путь теней.
— Заклятье?
Вендра пожала плечами.
— Я не могу оставить эту преисподнюю собственной воли, зато я выучилась нескольким заклинаниям от тех, кто преклонялся предо мною. Каменные хоромы выстроены с помощью магии. Она же сотворила лицо на скале — это путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк…
За сладким нектаром слов Т'сейс почудилось жало, она сдернула повязку с глаза и через несколько мгновений сумела побороть желание лечь и уснуть средь трупов.
Вендра вздохнула, голос и интонации у нее вновь стали нормальными, взгляд с противоестественным напряжением впился в Т'сейс.
— Я освобождаю тебя от твоего собственного заклятья, причем добровольно, — сказала Т'сейс. — Но если ты предпримешь еще одну попытку, клянусь, что скину тебя вниз со скалы. Лететь придется долго.
Вендра вздохнула глубоко, с дрожью.
— Не могу сказать, чтобы я хотела погубить человека по собственной воле, — как ни в чем не бывало продолжила она, не в силах поднять на Т'сейс взгляд. — Явно ты пришла сюда не просто так. Зачем ты здесь?
— Меня послал Сарнод, чтобы вернуть тебя, — ответила Т'сейс, хотя на самом деле Вендра пугала ее почти так же, как мысль о том, чтобы возвратиться к Сарноду и снова стать его слугой.
Вендра горько рассмеялась, изумление ее казалось солью, сыплющейся на рану. Она сказала:
— Сарнод — жестокий человек, но, полагаю, одно доброе дело он себе все же позволил: дал мне возможность избрать такое имя, которое не напоминало бы мне, что я — всего-то лишь отражение, пусть даже из соображений честолюбия мне лучше не пользоваться этим именем.
— И все же, создав меня, — возразила Т'сейс, — он сделал и меня отражением. Однако он ничего не рассказал о моем происхождении, так что я считала себя первообразом.
— Только одно доброе дело, — повторила Вендра. — Одно-единственное среди всего прочего.
— Он очень опечален тем, что тебя нет рядом с ним, — добавила Т'сейс, хотя не знала, правда ли это. На самом деле они с Вендрой были не очень-то и похожи. Такое наблюдение заставило сердце Т'сейс биться сильнее, навело на размышления о капитане, который ждал на корабле. «Что ты будешь делать?» — задал он вопрос, и она ответила: «Не знаю».
Тут глаза Вендры сузились, и она спросила:
— А Гандрил? — На миг она показалась молодой и совсем бесхитростной.
— Сарнод готов все простить. Я здесь для того, чтобы вернуть тебя. Гандрила тоже ищут.
Словно возвращаясь к жизни, Вендра шевельнулась на истлевшем троне.
— Я согласна, — сказала она голосом одновременно усталым и полным надежды. — Даже если это неправда.
— Мне дана власть отправить тебя назад, — проговорила Т'сейс. — Но я с тобой не вернусь. Можешь передать Сарноду, что сначала ему придется меня убить.
Вендра рассмеялась:
— О мое унылое отражение! Он не станет тебя убивать, он накажет тебя, отправив сюда.
Когда Вендра исчезла, Т'сейс с помощью последнего оставшегося в ее арсенале заклинания подчистую разрушила каменный дом и собственное лицо на обрыве скалы, предав все это забвению среди битого стекла внизу.
Затем она вернулась к капитану на корабль.
— Как это понимать? — удивился он.
Т'сейс улыбнулась и, возвращая ему повязку на глаз, сказала:
— У тебя семнадцать шрамов: четыре на левой руке, три на правой, два на груди, три на спине, прочие на ногах. Семь из них от кинжалов, остальные — от всевозможных заклятий и другого оружия. Ты носишь бороду, чтобы скрыть небольшой подбородок. Во сне ты всхрапываешь. Ты настолько же верен и хорош, насколько упрям и уперт. За второй повязкой на глазу у тебя ничего нет, только морщинистый шрам.
Выслушав ответ, капитан почувствовал глубокое удовлетворение.
Уста вопили так, что разбудили и встревожили Сарнода, дремавшего на тахте на самом верху башни. Ему снилась глубокая прохлада озера — видение, навеянное и усиленное тем, что одну сухую руку он опустил в чашу с водой, постоянно находившуюся рядом на столике.
— Они возвращаются из Низовья! Они возвращаются!
Сердце взволнованно затрепыхалось, Сарнод вскочил, подхватил свои сине-зеленые одеяния и спустился в Зал встреч, где предстал перед двумя глазами и на время замолчавшими Устами. Сквозь овал окна солнце изливало на мраморный пол столь нежеланный жар. Огромный зал казался крохотным и душным, словно западня.
— Скоро все это кончится, — изрекли Уста, что никоим образом не успокоило Сарнода.
Раздался такой звук, как будто по всему миру разнесся пронзительный крик.
Неожиданно появился брат Сарнода, Гандрил, причем в своих белых одеждах он выглядел вполне живым и здоровым, таким же, как прежде, если не считать запачканных рук и морщинок в углах глаз.
Гандрил в замешательстве уставился на него, и Сарнод понял, что точно такое же выражение лица у него самого. Глядя на брата, он не испытывал ни родственных чувств, ни облегчения, а впившийся в сердце крюк по-прежнему терзал. Даже наоборот — Сарноду стало хуже и тревожней.
И все же, подумал он, виной тому могло быть замешательство первой встречи, усугубленное воспоминаниями о том, как они расстались. Так, успокаивая себя, Сарнод шагнул вперед и приветствовал Гандрила:
— Дорогой брат, добро пожаловать домой после всех печалей, сумятиц и долгого изгнания.
Гандрил нахмурился пуще прежнего и уклонился от объятий брата, сказав:
— Непросто мне сейчас встретиться с человеком, который некогда был моим братом. Теперь ты даже не Сарнод. Кто ты такой? — Он говорил жестко, а на лице его не было даже намека на дружеское расположение. — По какому праву ты находишься здесь?
Слева от Сарнода послышался голос Бесшумной Птахи, неожиданно исполненный волнения:
— Если не Сарноду, то кому я тогда служил все эти годы?
— Вы что, оба свихнулись? — воскликнул Сарнод. — У вас в Низовье разум помрачился? Сарнод — это я! Ты — Гандрил, мой брат, которого я по ошибке сослал. А ты, Бесшумная Птаха, обязан слушаться меня, если не хочешь неприятностей, ибо я твой хозяин.
— Я готов служить. Что прикажешь мне сделать? — неожиданно близко раздался голос Птахи.
Не успел чародей ответить, как Уста изрекли:
— Иногда отражения становятся тенями.
— Возможно, так оно и есть, — согласился Бесшумная Птаха. — Только какое это имеет значение сейчас?
Вновь послышался вопль. Уста явили Вендру, такую же постаревшую, как Гандрил, но вместе с тем почему-то совсем юную.
— Теперь служить я буду вдвойне старательней, — сказал Бесшумная Птаха Сарноду. Тот при виде Вендры проигнорировал его слова и оставил постепенно затухающую обиду на оскорбление Гандрила.
— Прекрасная, восхитительная Вендра, — сказал он, для того чтобы проверить действие сорвавшихся с губ слов. Паника затопила его: он ничего не чувствовал, совершенно ничего. Ни страсти. Ни ненависти.
Вендра же смотрела только на Гандрила, а тот — на нее, и взгляд его, в отличие от взгляда Сарнода, был глубоким и любящим. Он обнял Вендру, повернувшись спиной к брату, они словно заново знакомились друг с другом, а Сарнод тем временем наблюдал за ними и колебался, не зная, что же предпринять дальше.
— Ты еще прекрасней, чем прежде! — сказал Вендре Гандрил.
— О тебе теперь такого не скажешь, — признала Вендра. — Хотя ты, как всегда, гораздо симпатичнее братца. Что мы будем делать теперь, когда мы свободны?
— Я могу играть на лютне, — ответил Гандрил, озорно сверкая глазами. — Ты будешь петь. Мы вернемся ко двору короля ящериц, если он еще жив.
Вендра рассмеялась, хотя шутки не поняла. И решила уточнить:
— Любовь моя, что ты предпочитаешь: выступать ради нескольких грошей или обрести могущество с помощью нашего колдовства? В Низовье я многому научилась и собираюсь найти своим знаниям достойное применение здесь.
Гандрил некоторое время внимательно на нее смотрел, словно размышляя, как ее следует понимать, затем сказал:
— Какая разница, ведь мы живы, мы вместе и для нас открыт весь мир!
Хотя Вендра не возражала, «Сарнод» интуитивно почувствовал, что она недовольна услышанным.
Затем женщина обратила внимание на Сарнода, губы ее насмешливо скривились, и она впилась в него глазами, глядя из-за плеча Гандрила, обвив возлюбленного руками и явно не собираясь впредь никогда с ним разлучаться.
— Сарнодова служанка мне не говорила, что теперь в башне правит чужак, — заметила она. — Кто ты? Ты явно не Сарнод.
Сарнод ужаснулся, услышав такое из уст Вендры, хотя он почему-то совершенно ничего по отношению к ней не испытывал. Он закричал на нее и на Гандрила, который тоже повернулся, чтобы взглянуть на него:
— Я — Сарнод! Вы в моей башне и потому обязаны мне повиноваться!
Но при этом он чувствовал себя, словно актер в театре, а гнев его был порожден странным и неясным замешательством. Словно каждый раз, когда он претендовал на имя «Сарнод», оно все больше и больше переставало быть его собственным.
Он подумал, что неплохо бы наложить заклятье на этих двух, но тут Уста изрекли:
— Мало толку спорить с тем, кто уже все решил.
— А также служить тому, кто не определился с принятием решения, — добавил, к досаде Сарнода, Бесшумная Птаха.
О третьем прибытии возвестил новый вопль.
В клубах дыма стоял некто высокий и мрачный. Когда он шагнул вперед, дым рассеялся, и его лицо оказалось… лицом самого Сарнода!
Чародей в замешательстве содрогнулся.
— Что за обман? Бесшумная Птаха, это твоих рук дело?
— Во мне лишь один обман: двойная жизнь, которую я веду, — ответил Птаха. — А к происходящему здесь я отношения не имею.
— Обман? — переспросил Гандрил. — Это еще хуже — когда тебя заманивают обещаниями того, кто не может соблюдать их!
Новый Сарнод блеснул глазами на Гандрила, затем обратил горящий взгляд на прежнего Сарнода, неприятно сверкнув острыми белоснежными зубами.
— О, никакого обмана здесь нет! Сарнод — это я, а он — просто гигантская рыба, которую я поймал, заколдовал и оставил здесь вместо себя, вооружив почти всеми известными мне заклинаниями и воспоминаниями, чтобы никто не мог извлечь из моего отсутствия преимущество. Рыба. Не более того. Но и не менее.
— Держи язык за зубами! — вскричал Сарнод. — Ты самозванец!
Однако новый Сарнод остановил его, подняв руку, и рявкнул:
— Пусть твой собственный язык умолкнет, рыба, а заодно и ты весь! Полагаешь, я позволю собственному колдовству обратиться против себя самого? Или ты надеешься сохранить полномочия после моего возвращения? Теперь, когда ты не оправдал моих надежд в качестве хранителя и стража, я провозглашаю пустой год скверного рыбьего правления завершенным!
В горле прежнего Сарнода замерли звуки, и он застыл, недвижим и бессловесен, перед всеми собравшимися, оставшись лишь наблюдателем и наблюдаемым. Охватившая его паника не имела голоса, выразить страдания он никак не мог. В нем всколыхнулось не находившее выхода безумие. Он отчаянно пытался сообразить, какие воспоминания реальны, а какие навязаны ему.
— Теперь я не знаю, кому служить и зачем, — проговорил Бесшумная Птаха.
Новый Сарнод повернулся к настороженным Гандрилу и Вендре и содрогнулся от муки, не имевшей никакого отношения к физической боли.
— Стоило мне уехать, чтобы обсудить с коллегами ошибки созидания и устранение дефектов и отклонений, приводящих, например, к такому, — он показал на Вендру, — как мне тут же пришлось вернуться, оттого что вы вторглись в мои владения. Я опять вижу двух давным-давно изгнанных негодяев. Предателя-брата. Неверную возлюбленную. По какому праву вы надеялись избежать изгнания?
— Только попробуй наложить заклятье, — пригрозила Вендра, — и, клянусь, я приговорю тебя к кое-чему похуже. Я освободилась не для того, чтобы вновь туда вернуться.
— Тщетная угроза бестолкового умишки, — глумливо ухмыльнулся Сарнод.
— Брат, — вмешался Гандрил, — давай не будем продолжать в том же духе.
— Не тебе решать. — Сарнод угрожающе шагнул вперед.
— Гандрил, забудь жалость! Придется убить Сарнода ради нашей свободы, — сказала Вендра. — Их обоих.
Даже сквозь снедавшую его тревогу лже-Сарнод заметил, как Гандрил посмотрел на нее, словно видел впервые.
— Мы не можем их убить, — сказал он. — Даже такой Сарнод — мой брат.
— Порой в этом заключается высшее милосердие, — заметила Вендра.
— Довольно! — сказал Сарнод. — Совершенное вами предательство по-прежнему свежо у меня в памяти, словно это случилось вчера. Рыбу терзает один вонзившийся в сердце крюк, а у меня их целых два. Наказание за измену, — теперь Сарнод обратил внимание всецело на Гандрила и Вендру, тогда как лже-Сарнод оставался беспомощным наблюдателем, — смерть, ибо изгнания вам явно оказалось мало.
Сказав так, Сарнод проговорил заклятье вращающей разрушительной силы и попытался с огромной скоростью поднять Гандрила в воздух. Но тот встретил магию брата четырьмя словами, приложив к ним такое усилие, что на шее у него вздулись вены. Мощь заклятья утекла в Уста и высвободилась где-то в другом месте. Гандрил упал с изрядной высоты.
— С помощью такого ничтожного колдовства недолго ты сможешь спасать свою шкуру, — пообещал Сарнод Гандрилу, посеревшему, опустившемуся на одно колено.
На сей раз чародей приготовил заклятие внутреннего разложения, желая заставить биться в агонии сразу обоих, Гандрила и Вендру.
Но, даже терзаемая муками, Вендра все же нашла в себе силы сделать некий знак и проговорила несколько слов на незнакомом лже-Сарноду языке, отразив с их помощью злую магию настоящего Сарнода. Толчок швырнул женщину и ударил ее о колонну. Шатаясь, она поднялась на ноги, из рассеченного лба текла кровь.
— Остановись, брат, — взмолился Гандрил. — Во имя милосердия!
— Милосердие? Да чтоб Краан потопил ваши живые мозги в кислоте! — возопил Сарнод. — Пусть темный Тиал выколет вам глаза! — Если обычно выражение лица у него было властным, теперь оно стало более чем величественным. — Милосердием с моей стороны является уже то, что вы станете гнить вместе, а не порознь и звери придут пожрать вашу плоть. — Если в обращенном на Гандрила взгляде Сарнода светилась хоть какая-то печаль, то рыба ее не приметила.
Сказав так, Сарнод наслал на них третье и самое жуткое заклятье призматического спрея — в них должны были полететь многоцветные острые стрелы, предавая их мучительной смерти. Повинуясь взмаху правой руки Сарнода, над головой у него закружили острые копья, засветились, заблестели; Гандрил и Вендра в отчаянии попытались противостоять заклятьями куда менее сильными, но сообща смогли лишь ослабить, а не прекратить появление этих копий.
Чародей захохотал как сумасшедший.
— Увы! У вас здесь нет союзников. Ибо Бесшумная Птаха принадлежит мне, равно как и рыба. И пока вы пытаетесь парировать мое заклятье, я пошлю их обоих против вас.
Сказав так, Сарнод обернулся к лже-Сарноду и вскричал, одновременно делая быстрое круговое движение левой рукой:
— Да обернется сия глупая рыба тем, чем была когда-то!
Крюк перестал терзать сердце лже-Сарнода, и он испытал неизъяснимое облегчение. Он почувствовал, как тает его человеческая плоть, а на ее месте нарастает другая, укрепляясь и разрастаясь все больше и больше. Лже-Сарнод превратился в прежнюю гигантскую рыбину с сине-зеленой чешуей. Он балансировал на хвосте и плавниках, а его жабры, терзаемые воздухом, жаждали воды. Постепенно угасающие человеческие мысли встречались с его прежними ощущениями. Задыхаясь, он ловил воздух ртом, бился и пытался заговорить, а все остальные в изумлении взирали на него.
— А теперь, рыба, сожри врагов! — приказал Сарнод. — Ты же, Бесшумная Птаха, обрати против них свое невидимое оружие. Вы оба, доведите мою борьбу до конца!
— Как пожелаешь, Сарнод, — сказал Бесшумная Птаха, — только мне понадобится некоторое время, чтобы дойти от рыбины до врага.
Тем временем рыба-Сарнод, побуждаемая затухающими мыслями о том, что она — могущественный чародей, пребывала в смущении, чувствовала испуг и гнев и в конце концов взревела:
— Я — Сарнод!
Всех до единого в Зале встреч поразил этот вопль, даже самого Сарнода. Дрогнули светящиеся копья над его головой. Гандрил уставился на рыбу, опустившись на одно колено. Тусклый страдальческий взгляд Вендры обратился в том же направлении.
— Рыба полагает, что она — это ты, брат мой, — хмыкнул Гандрил. — Так, может статься, ты действительно самозванец?
— Возможно, эти мысли поддаются усилению, — проговорила Вендра, сосредоточившись на рыбе.
Между тем рыба, глядя на окружающие ее видения, сопровождаемые странными звуками, напоследок еще раз выдала утверждение:
— Я — Сарнод! — хотя она уже не понимала значения этих слов и, сказав так, подвела черту под всеми спорами: мощным рывком она метнулась к смутно осознаваемому источнику своих страданий и в два счета проглотила застигнутого врасплох Сарнода. Беспорядочно замелькали наполовину оформившиеся острые копья. Рыба бросилась к огромному окну, выскочила наружу и нырнула в прохладные печально-темные воды озера; родная стихия обласкала ее. Все заклятья Сарнода улетучились вместе с его последним придушенным воплем: Бесшумная Птаха с тяжким вздохом устремился в Эмбелион, и где-то очень далеко Т'сейс ощутила кардинальные изменения в мире. Исходящие из Уст мудрые изречения затихали по мере того, как рыба уходила все глубже и глубже, погружалась в мутный ил на дне озера. И поскольку последнее поручение Сарнода подошло к своему логическому завершению, ей осталось только беспамятство и безмыслие, никакой чужой власти и много вкусных саламандр там, куда свет умирающего солнца проникает лишь бледным и быстро затухающим воспоминанием.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Первым произведением Джека Вэнса, которое я прочитал, стала повесть «Хозяева драконов». Когда мне было двенадцать лет, нас, школьников, повели на экскурсию в библиотеку, где я и нашел эту книгу. Она так меня поразила, что я разыскал рассказы Вэнса об Умирающей Земле. В детстве мне очень нравились приключения и диковинные истории.
Взрослея, я полюбил Вэнса еще больше, потому что находил в его книгах много того, чего не замечал раньше. Например, Кугель — это такой человек, который делает все, чтобы выжить в очень и очень жестоком мире. И его можно назвать скорее антигероем, чем героем, потому что его действия в нравственном отношении подчас весьма сомнительны. Иногда он даже излишне жесток. Что же помогает ему при этом не выглядеть отвратительным? Прочие негодяи. Всегда есть кто-то хуже него, против кого мы готовы выступить.
Также, уже будучи взрослым, я оценил гениальность фантазии Вэнса. Подростком этого не замечаешь — торопишься скорее прочесть, чтобы узнать, что там дальше, а не наслаждаешься чтением и к стилистическим изъянам относишься гораздо снисходительнее, а к языковым изыскам — проще. Поэтому в юности я не считал Вэнса более выдающимся писателем, нежели другие. А теперь, возвращаясь к его книгам, я в самом деле нахожу в них и глубоко ценю высочайшее качество письма и удивительный, но довольно-таки черный юмор.
Что касается моего собственного творчества, замечу, что у меня всегда находила отклик идея о том, что Вэнс творит в жанре «научного фэнтези», или научной фантастики, повествующей о далеком будущем, которая при этом читается совсем как фэнтези. Хотя у меня нет серьезного научного образования, мне нравится думать, что читатель так толкует написанное: он сквозь пальцы смотрит на все «заклятья», полагая, что это некая высокоразвитая форма нанотехнологий, сегодня для нас непостижимая. Таким образом, Вэнс, а еще Кордвейнер Смит оказали колоссальное влияние на мой роман «Veniss Underground» и относящиеся к тому же циклу рассказы. Без Вэнса и Смита я никогда не взялся бы писать научную фантастику.
Всеобъемлющие влияние Вэнса на меня трудно переоценить. Карьера некоторых писателей оказывается длительной и продуктивной, за свою долгую жизнь они становятся культовыми. С Вэнсом дело обстоит иначе. Он был новатором и в конечном итоге повел за собой всех. Сомневаюсь, что без Вэнса могли бы воплотиться некоторые концепции в моем творчестве, а также в работах других авторов. Еще мне кажется важным то, что его влияние широко распространилось на разные направления художественной литературы. Это оттого, что читатель может по-разному трактовать сказания Умирающей Земли: читать их как чисто фэнтезийные истории, видеть в них реальность далекого будущего или рассматривать их в качестве постмодернистской игры, ведь в них столько подтекста. Вот что, на мой взгляд, делает эти рассказы классикой и объясняет неослабевающий интерес к ним как писателей, так и читателей.
Джефф ВандермеерЗЕЛЕНАЯ ПТИЦА Кейдж Бейкер
В представленном ниже рассказе писательница следит за приключениями знаменитого Кугеля Хитроумного, попавшего в белокаменный Каиин и выстраивающего неслыханный план похищения одного необычного домашнего животного… План, который приведет всех участников истории к плачевным последствиям.
Судье Рабдайну из Каиина нравилось избавляться от преступников, сбрасывая их в глубокое ущелье, что граничило с его дворцовым садом.
Да, пропасть была глубока, с отвесными стенами, но дно ее устилал мягкий песок, так что частенько объекты недовольства Рабдайна выживали после падения. И судью это вполне устраивало — ведь веселье переходило в новую стадию. Багряными летними вечерами его кресло выносили на балкон, который нависал над садами и с которого открывался прекрасный вид — в том числе и на пропасть. Отсюда судья с улыбкой наблюдал за забавными кривляньями наказанных злоумышленников, бесплодно пытавшихся выбраться из ущелья или дравшихся друг с другом. Чтобы раздразнить этих бедолаг еще сильнее, Рабдайн поощрял разведение на краю пропасти вьюнков из Саскервоя, растений с длинными черными побегами и алыми листьями, формой и свойствами напоминающими бритвы, — они могли самостоятельно двигаться, и над каждым черенком располагались маленькие прожорливые ротики. Почти каждый новичок, сброшенный в ущелье, пытался спастись, хватаясь за лозы и карабкаясь по ним — обычно это стоило ему пальца или носа, — но никому никогда не удавалось одолеть и первой трети пути: несчастный неизменно выдыхался и шлепался обратно.
Садовники Рабдайна ограничивали подкормку вьюнков ради поддержания остроты их листьев; нехватка пищи со временем начинала сказываться — заключенные быстро отучались хвататься за лозы, и голодные растения принимались охотиться сами, ловя любую пташку или летучую мышь, неблагоразумно оказавшуюся в зоне досягаемости жадной листвы.
Преступники в пропасти плели из ремешков собственных сандалий пращи и метали в гущу лоз маленькие камешки, вынуждая растения ронять пойманные жертвы, после чего жадно бросались на изорванные клочья мяса и уносили их в свои шалаши, сооруженные в наиболее глубоких нишах стен ущелья. Так люди обеспечивали себя продовольствием.
Как-то раз судье Рабдайну чем-то не угодил горный инженер из Эрзе Дамата; его, перед тем как сбросить в пропасть, обыскали не слишком тщательно. Инженер загодя припрятал в сапогах кое-какие инструменты; оказавшись в неволе, он укрылся под нависающим скальным выступом и принялся терпеливо вгрызаться в пористые пласты, вырубая себе глубокую пещеру, чтобы прятаться там от зимнего града и тоскливого багрянца солнечных лучей.
Со временем труды обеспечили инженера и прочих заключенных водой, поскольку удалось наткнуться на подземный родник, избавивший людей от необходимости собирать кровавую росу, падавшую с лоз на заре. Вскрытая инженером золотая жила снабдила заключенных платежными средствами — они понаделали драгоценных кругляшей и стали обменивать их на определенные блага.
Так что на дне пропасти выросло своего рода общество с собственными обычаями и развлечениями — при этом оставшись незамеченным судьей Рабдайном, чье зрение ослабло с годами. Он все еще сиживал на балконе теплыми пурпурными вечерами, отвечая хихиканьем на редкие вопли отчаяния, долетающие до его слуха из ущелья.
Некто Кугель, известный также как Кугель Хитроумный, стал узником пропасти в первый день весны, — кувыркаясь, он полетел вниз, в то время как эхо ледохода на реке Ском металось меж каменных стен ущелья.
Он сильно ударился о песчаное дно и долгое время лежал, оглушенный, — достаточно долгое, чтобы другие обитатели сего печального места успели подкрасться поближе, желая узнать, жив новичок или нет, и, если нет, проверить, вел ли он на свободе сидячий образ жизни — другими словами, достаточно ли он упитан. Увы — Кугель расслышал осторожные шаги и резко сел.
Увидев, что новенький жив и здоров, первый из заключенных улыбнулся Кугелю:
— Добро пожаловать, незнакомец! Что ты совершил, чтобы оказаться здесь?
Кугель поднялся на ноги и огляделся. Его окружало с пару десятков бедолаг — одни в лохмотьях прежней одежды, другие в облачениях из шкурок землероек и летучих мышей, сшитых ценой долгих страданий при помощи иголок из птичьих костей и коротких полосок высушенных кишок.
— Совершил? — переспросил Кугель. — Ничего. Произошло пустячное недоразумение, которое, к сожалению, ревностный истец раздул сверх всякой меры. Мой адвокат даже поразился, что дело дошло до Помоста правосудия. «Дружище Кугель, — сказал он мне как раз перед тем, как меня швырнули сюда, — не вздумай падать духом! Я подам апелляцию, и все необоснованные обвинения растают, как лед на великом Скоме». Так он обещал, и я уверен в его словах.
— Несомненно, — кивнул ближайший заключенный, кривоногий тип с копной спутанных рыжих волос, свисающих до самых плеч. — И как же зовут твоего славного друга?
— Пестари Йолосс из Курца, — ответил Кугель.
Обитатели ущелья заулыбались, переглядываясь.
— Ха, Пестари был и моим адвокатом, — заявил рыжий.
— И моим, — кивнул смуглый выходец из Сферры.
— И моим, — отозвалось множество голосов.
Люди стали смеяться при виде побледневшего лица Кугеля, а затем большинство вернулось к своим делам. Но рыжеволосый придвинулся ближе, вытащил из складок набедренной повязки кошель, растянул двумя пальцами горловину и вытряс на ладонь три сплющенных самородка, больше напоминающих навозные лепешки, чем золотые монеты. Кругляши он предложил Кугелю — буде тот предоставит рыжему определенные привилегии относительно его, Кугеля, персоны. Кугель от сделки отказался, но на золото посмотрел задумчиво.
Потом он отряхнулся и принялся медленно кружить по дну пропасти, разглядывая плети саскервойского вьюнка, подмечая, как они дергаются следом за юркими птицами и иногда, делая стремительный бросок, ловят добычу на лету.
Еще он увидел, как ловко его товарищи по несчастью сбивают тушки жертв вьюнка. Трезвым взглядом понаблюдав за жизнью сообщества, Кугель сел, привалившись спиной к стене ущелья и вытянув длинные ноги. В пропасть его сбросили в колпаке, расшитом узором из чередующихся красных и зеленых ромбов, и теперь Кугель, сняв свой головной убор, запустил в него руку, нашаривая что-то в заостренном конце колпака. Рука скрылась уже по самое плечо, когда Хитроумный наконец нашел то, что искал, — и его гибкие пальцы извлекли на свет пару игральных костей.
Впоследствии Кугель заполучил много сочных ящериц и вьюрков, а также скопил немало золота, ведя азартные игры с другими заключенными. Понимая, однако, что не пользующийся особой любовью человек долго в тесной общине не протянет, Хитроумный щедро раздавал мозговые кости и шкурки оборванным пленникам и старался казаться приятным в иных областях жизни — в первую очередь это касалось бесед. К своему неудовольствию, он убедился, что людей не слишком-то интересуют его рассказы о путешествиях; но каждый, кого Хитроумный подводил к разговору о его собственной жизни, выкладывал все в малейших подробностях и, похоже, испытывал облегчение, найдя внимательного слушателя.
Встречались здесь и придворные подхалимы, которых подвела лесть, и обычные убийцы, и должники, осужденные за неуплату. Крошод, инженер из Эрзе Дамата, пострадал из-за незнания местных обычаев: он не удосужился перед сном трижды обернуть красной нитью ручку двери в своей гостиничной комнате.
Все откровения Кугель выслушивал, наловчившись отлично скрывать скуку, кивая, постукивая порой пальцем по своему длинному носу и бормоча: «Ха! Ну и правосудие!» или «Чудовищно! Как я вам сочувствую!»
Наконец он свел знакомство с одним стариком в бархатных лохмотьях, который всегда сидел в одиночестве, погрузившись в глубины тоски. Кугель приблизился к нему и приветливо предложил метнуть разок кости. Старик искоса посмотрел на него и, прежде чем ответить, пожевал желтоватый ус.
— Благодарю, господин, но — нет. Я никогда не был игроком, и, к несчастью, меня научили не выходить за границы области моих познаний.
— Умоляю, поведайте, что же с вами случилось, — попросил Кугель, присаживаясь рядом со старцем.
— Вы видите перед собой Метерналиса, ученого мужа, бывшего хозяина тысяч книг и старинных рукописей. Если б я довольствовался тем, что имел, я и поныне бы жил безмятежно в далеком Силе; но я поддался жадности и любопытству — и видите, к чему привели меня поиски сокровищ!
— Пролейте же свет на эту историю, — попросил Кугель, почуяв, что здесь можно будет поживиться полезной информацией. Метерналис закатил увлажнившиеся глаза.
— Слыхали ли вы когда-нибудь о Дарателло Пситтике? Он был магом, учеником самого Фандааля Великого. Обладая безграничной силой, он применял ее осторожно и рассудительно; и все же смерть настигла его — по причинам, которые он должен был предвидеть.
— Кажется, это имя мне смутно знакомо. Его что, зарезали грабители, да? Но, наверное, заполучить его богатство им не удалось? И оно до сих пор лежит где-нибудь в ожидании удачливого путника? — Кугель придвинулся чуть ближе к Метерналису в надежде, что тот понизит голос и их никто больше не услышит.
— Примерно так и было, — подтвердил Метерналис. — Но его богатство, что бы вы ни думали, отнюдь не хранилось в окованных медью сундуках или тюках из водонепроницаемого шелка. Богатством Дарателло были его заклинания. Я сам некогда владел свитком, содержавшим сто шесть заклятий, что пережили Фандааля. А Дарателло, по слухам, сохранил вдвое большее число формул в томах, похищенных из Великого Мотолама. И все же Дарателло был лишь человеком, как вы или я, человеком, хотя и премудрым. Всю жизнь я провел в учебе и суровой простоте, но не могу вызвать в памяти более пяти заклинаний умеренной силы единовременно. Говорят, Дарателло был способен вспомнить столько же — не больше. Его гений заключался в том, что он разработал способ обойти ограниченность человеческого разума.
Как-то один торговец, идущий из земли Падающей Стены, привез пару птенцов с ярким оперением. Он утверждал, что их можно научить человеческой речи. Дарателло купил птиц, унес в свою уединенную цитадель и там тайно вдолбил каждой по половине сохраненных им заклятий.
Нашему человеческому разуму не вместить столько. Свои пять заклинаний я удержал лишь благодаря тренировке длиной в жизнь; любая попытка запомнить больше скрутит мой мозг, повергая его в пучину безумия. Обычный человек обнаружит, что нос его убегает, а глаза косеют, едва попробует заполнить свой череп более чем одним заклинанием, три же наверняка сломают отказавшееся повиноваться разуму тело страшными судорогами. Но разум птицы пуст и не замутнен, он лишен человеческих опасений и амбиций; зеленым птичкам просто нравится запоминать и хранить услышанное.
Дарателло носил по птице на каждом плече. Ему стоило только подтолкнуть одну из них, и птаха бормотала ему в ухо то или другое необходимое ему заклятье.
Появление Дарателло где бы то ни было возбуждало зависть. После нескольких попыток украсть его зеленых птиц он скрылся в удаленном поместье. Караваны просителей-чудотворцев тянулись к его дверям, ему предлагали сундуки драгоценностей и волшебные редкости в обмен на птиц. Однако все было тщетно — маг отказывался не только впустить чужаков, но даже поднять решетку ворот.
А посетители становились все назойливее, все докучливее — и Дарателло пришлось отправиться со своими пташками еще дальше; за ним гонялись по всему Асколезу, преследовали и в Альмери, и в море, и в Серебряной пустыне — и окружили наконец, загнав в высокую бревенчатую башню, которую преследователи по неразумению подожгли. Так Дарателло и его птицы погибли. И все же… кое-кто утверждал, что видел, как одной птице удалось спастись, вылететь из клубящегося дыма.
Прочитав об этом в древнем труде из Помподуроса, я стал рыться в других книгах и узнал, что есть люди, утверждавшие, что видели выжившего питомца Дарателло — и даже короткое время владели им. Я отследил перемещения зеленой птицы сквозь пять веков, на пяти землях. Когда упоминания о ней перестали встречаться в книгах, я отправился в дорогу сам, хотя я всего лишь ученый и не привычен к путешествиям; я искал слухи о чудесной птице в тех местах, названия которых попадались мне в последних записях. Не стану говорить, сколько я потратил на подкуп запретных оракулов, с которыми хотел посоветоваться, или с какой болью вырывались рассекречиваемые слоги у тех, кто занимался разоблачением двусмысленностей.
Достаточно сказать, что мне уже перевалило за девяносто, когда я пришел сюда, к белокаменному Каиину, и увидел желтоглазых дочерей Девиатикуса Лерта.
— А кто это? — спросил Кугель, выгнув дугой бровь. — Цветущие сирены? Экзотические красотки из шатров наслаждения принца Кандива?
— Ни в коем разе, — вздохнул Метерналис. — Хотя Вайсса, говорят, в молодости слыла красавицей. Они богатые и уважаемые старые дамы, сестры, непохожие друг на друга, как только могут быть непохожи дети одного отца, по слухам, горячо ненавидящие друг друга. Говорят также, что Девиатикус Лерт часто ругал их за ссоры и навел наконец порядок, лишь вставив в завещание оговорку о «мертвой руке» — владении без права передачи, — так что они получали наследство, лишь живя вместе в фамильном доме, и ни одна из них ни при каких обстоятельствах не могла выехать оттуда под страхом лишения отцовского богатства. Так что сестры заключили перемирие. Лерт-Холл — приземистый дом, увенчанный двумя башнями — на восточном углу и на западном. Западную башню заняла Вайсса со своими драгоценностями, платьями и редкими духами. В восточной поселилась Трунадора — с ее книгами, перегонными кубами, пробирками и алхимическими печами.
— Гм-м! Она ведьма?
— Они обе колдуньи, хотя ни та ни другая не склонны к практической деятельности. Трунадора от природы застенчива и прилежна, она любит уединение и питает страсть к наукам, а Вайсса некогда применяла свои чары, чтобы обзаводиться мужчинами, — пока еще могла хоть чем-то привлекать их. Сейчас она распространяет придворные сплетни и ввязывается в любовные дела молодых, раздавая приворотные зелья и советы. А Трунадора все так же живет взаперти в своей башне. Жизненные интересы сестер пересекаются лишь в одной точке, и точка эта — их привязанность к одной зеленой птичке. Как она попала к ним, я так и не выяснил, но все исследования убедили меня в том, что птица эта — тот самый выживший питомец Дарателло. Я пытался купить его у дочерей Лерта, однако предложение мое было отклонено недвусмысленно и резко.
— Могу представить! — Кугель огладил свой длинный подбородок. — Птаха, конечно, жутко ценная, если и впрямь является вместилищем древних заклинаний, сестры наверняка пользуются ею на всю катушку.
— Напротив! — мучимый воспоминаниями Метерналис стиснул кулаки. — Они ни в коей мере не подозревают, чем владеют, и зеленая птица — за которую, возможно, кое-кто заплатил жизнью, — очевидно, не склонна просвещать их! Птица им как родное дитя. Они любят ее горячо и безрассудно, как только пара старух может любить домашнее животное. Если дом Лерта охватит пламя, Вайсса со спокойной душой бросит Трунадору поджариваться на углях, но запросто расшвыряет горящие балки, чтобы спасти Пиппи; нетрудно представить, что и сестра ее поступит так же.
— Пиппи? — переспросил Кугель.
— Такое имя они дали птице, — с горечью подтвердил Метерналис. — Так вот. Расстроенный крахом своих надежд выкупить птицу, я решил похитить ее. Но грабитель из меня, увы, никакой; я был пойман, когда пытался взобраться по стене дома. Городская стража доставила меня к судье Рабдайну, а об остальном нетрудно догадаться.
— Как это все печально! — вздохнул Кугель. — Знаешь, тебе следовало нанять профессионала.
— Я думал об этом. — Метерналис раздраженно подергал свою бороду. — Задним числом.
С этого времени люди стали часто замечать, как Кугель разглядывает высокие стены пропасти, шагая туда-сюда по дну ущелья и решая на песке какие-то задачи. Узники даже решили, что он спятил, когда Хитроумный начал обменивать золото на их лохмотья и играть в кости на те же рваные тряпки, но безумие в пропасти считалось чем-то вполне обычным, и никто из-за этого не стал думать о Кугеле хуже.
Накопив огромную груду ветоши, Хитроумный принялся распускать тряпье и своими ловкими пальцами сплетать нити в прочный канат. Изготовив веревку во много локтей длиной, он одним ясным утром обмотал ее вокруг руки и поднялся, обратившись с речью к своим товарищам.
— Господа! Кто из вас хочет бежать из этого мрачного заточения?
Ответ был столь очевиден, что слушатели лишь разинули рты, и только крепыш с рыжими кудрями проворчал:
— Тут каждый бедолага жаждет свободы. Но как ее получить?
— У меня есть, — Кугель ослепительно улыбнулся, — план! Мы все, кроме этого почтенного старца, тонки, как веревки, а значит, вполне годимся для дела, ибо единственное преимущество нашего пребывания в этом адском месте — избавление от вредных излишеств. Имели ли вы когда-либо счастье наблюдать за акробатами, выстроившимися в живую пирамиду? Давайте сделаем так же! Посмотрите, какой отличный трос я сплел! По моим расчетам, если вы сумеете образовать пирамиду в тридцать футов высотой, я взберусь по вашим спинам, раскручу веревку и закину петлю на руку статуи богини Эфодеи, которую вы, верно, замечали на краю сада судьи Рабдайна. Я влезу по канату, не коснувшись вьюнков, натяну и закреплю его, а вы последуете за мной на свободу. Что скажете?
Звонкий голос Кугеля, подобно фанфарам, вдохновил заключенных.
— И как мы не додумались до этого раньше! — воскликнул рыжий. — Ох, мы снова будем свободны!
— Требуется только одно, — добавил Кугель. — Какая-нибудь железка, чтобы утяжелить мой конец троса, — он должен точно зацепиться за руку богини. Есть у кого-нибудь из вас такая штука?
Все головы повернулись к инженеру Крошоду, прихватившему с собой зубило. Он с сомнением приподнял инструмент.
— Это хорошее железо, — пробормотал инженер. — Но если оно потеряется…
Нетерпение узников не позволило ему закончить фразу. Зубило выхватили из рук хозяина и передали Кугелю.
А потом те заключенные, что покрепче, принялись под руководством Кугеля перекрещивать руки, выстраивая первый ярус пирамиды. Другие мужчины сбросили сандалии и вскарабкались на плечи первым, тоже поддерживая друг друга, — так выросли второй, а за ним и третий ярусы. Четвертый образовали всего двое узников. Они пошатывались, дрожали, истекали потом, но стояли, пока Кугель взбирался им на плечи. Свои башмаки он аккуратно повесил себе на шею.
— Скорее! — крикнул с самого низа рыжий тип.
— А как же! — хмыкнул Кугель, развернул трос и принялся раскручивать над головой утяжеленный конец веревки.
Зубило описывало все более и более широкие круги. Раз, другой, третий — и железный брус полетел прямиком к богине милосердия. Кугель не промахнулся — трос, как и было задумано, закрутился точнехонько вокруг сгиба локтя статуи. Подергав канат и затянув его потуже, Хитроумный подпрыгнул, тело его описало короткую дугу — и оказалось прямо среди лоз Саскервоя, но уже оставив позади три четверти пути к свободе. Спасаясь от впивающейся в плоть листвы, Кугель лихорадочно полез вверх по тросу. До того как перевалиться через край пропасти, он успел потерять большой палец на ноге — и тем не менее, прихрамывая, побежал к подножию статуи. Здесь он остановил кровотечение с помощью пучка сухой травы — и наконец надел башмаки. Потом он подтянул к себе канат и снял с локтя статуи зубило. Пару секунд Кугель рассматривал инструмент и, решив, что железка эта будет весьма полезна в дальнейшем, сунул зубило за пояс — после чего двинулся прямиком через сад судьи Рабдайна, насвистывая сквозь зубы.
За две недели игры в кости Кугель приобрел достаточно средств, чтобы теперь позволить себе прилично питаться, кроме того, он приоделся и провел несколько часов в отдельном кабинете цирюльни. Прихорошившись перед зеркалом брадобрея, он с удовлетворением подумал, что всякий, кто встретит Кугеля теперь, сочтет его жизнерадостным, любезным молодым человеком, удалым, слегка франтоватым и тем не менее в высшей степени заслуживающим доверия.
Потом Кугель отправился прогуляться по тем местам, где находилась резиденция желтоглазых дочерей Девиатикуса Лерта. Найти их дом оказалось довольно легко — две башни маячили на фоне неба, как рога вдовьего чепца. Он снял комнату в гостинице напротив и несколько дней внимательно наблюдал, кто входит в ворота дома сестер и выходит оттуда. Двери их охранял огромный старый гогмагог с кожей песчаного цвета, почти сливающейся со стеной, так что страж походил на древнюю статую.
По вечерам четверо пошатывающихся и отдувающихся слуг регулярно проносили мимо него открытый паланкин, в котором восседала чудовищно жирная старуха, задрапированная в белые и голубые шелка, с подведенными синим цветом яркими медно-желтыми глазами, зорко следящими за всем вокруг.
Привычки ее отличались неизменностью. Следуя за паланкином на почтительном расстоянии, Кугель узнал, что госпожа Вайсса ежедневно посещает окрестности дворца принца Кандива, где — как удалось выяснить Кугелю — проводит время в пьяном веселье, неуклюжем флирте и улаживании раздоров юных влюбленных.
Домой ее приносили обычно ранним утром, когда — что с радостью отметил Кугель — на улицах Каиина было еще темно: лучшее время для грабителей и всяких черных замыслов.
В ту ночь, когда Кугель, поджидавший в глубоких тенях проулка, в очередной раз услышал шаркающие неверные шаги носильщиков госпожи Вайссы, возвращающейся в дом Лерта, в небе тускло мерцали три бледные звездочки. Хитроумный вытащил из кармана белый платок и коротко взмахнул им — этот знак ясно увидели притаившиеся у дома напротив нанятые им громилы.
Когда паланкин поравнялся с засадой, разбойники ринулись вперед, размахивая дубинками и намереваясь раздробить коленные чашечки носильщиков госпожи Вайссы. Несчастные жертвы, вопя от боли, рухнули на землю, не в силах ничем помочь вывалившейся из паланкина на мостовую госпоже, чей пронзительный визг тут же заглушил крики слуг.
— Эй! Бандиты! Убийцы! Прочь! — взревел Кугель, вырываясь из теней с обнаженным мечом. — Как вы посмели! Бегите, недостойные сыны деодана! Ох, трусы, как вы посмели напасть на беспомощную женщину! — Он шлепнул ближайшего громилу мечом плашмя, куда сильнее, чем было оговорено, так что наемник зарычал и двинулся на Хитроумного с дубинкой наперевес. Дешевый клинок Кугеля сломался от первого же удара. И не миновать бы ему гибели, если б госпожа Вайсса не встала тяжеловесно на четвереньки и не вскинула руку с унизанными перстнями пальцами. Она пробормотала короткое заклинание, и грабители тут же превратились в пылающие факелы; в мгновение ока, не успев даже вскрикнуть, они рассыпались пеплом. Опаленный жаром Кугель отпрянул.
— Благородная госпожа! — воскликнул он, размышляя, уцелели ли у него брови. — Не молчите, скажите, эти негодяи не ранили вас? Позвольте же!
Он поспешно протянул руку госпоже Вайссе и не без труда поднял ее на ноги. Кугель даже поморщился от боли, поскольку вес дамы едва не вывихнул ему плечо, а ее ногти глубоко впились в его кожу; к счастью, темнота скрыла гримасу Хитроумного.
— Спасибо, славный кавалер, я всего лишь слегка ушиблась, — хрипло отдуваясь, ответила госпожа Вайсса. — Но увы! Ваш меч сломан!
— Меч отца, — горестно вздохнул хитрый Кугель. — Но ничего! Лучшей гибели не пожелаешь ни одному клинку! Ох, госпожа моя, здесь нельзя задерживаться; мало ли кто еще бродит во мраке. Позвольте мне проводить вас. Я вернусь с кем-нибудь из ваших домашних, чтобы подобрать носильщиков. Где вы живете?
Госпожа Вайсса, покачивающаяся на четырехдюймовых каблуках, разрешила подвести себя к дому Лерта, благоразумно сопротивляясь обмороку до тех пор, пока не были сняты наложенные на двери защитные заклинания, а она сама не устроилась поудобнее в кресле в собственной гостиной. Ожила она ненадолго, лишь для того чтобы произнести формулу, предназначенную для ушей гогмагога, — дабы тот позволил Кугелю выйти; повинуясь сковывающим его чарам, охранник впускал чужаков с большой неохотой, а выпускать их склонен был еще меньше. Хитроумный в сопровождении садовника и поваренка вернулся к раненым носильщикам, до сих пор стонавшим на улице. Оставив слуг заботиться о своих товарищах, он, не теряя времени, бросился обратно в дом Лерта и с ухмылкой кинул гогмагогу пароль.
Подкрепившаяся поссетом из молока и бренди госпожа Вайсса чуть приподнялась, приветствуя возвращение Кугеля. Она одарила «спасителя» ворохом кокетливых благодарностей, а также набитым золотом кошельком, который искушенный в имитации рыцарского благородства Хитроумный, естественно, отверг. Проводив его до двери и вновь заговорив охранника, госпожа попросила Кугеля вернуться днем, чтобы «провести в беседе с ним долгие приятные часы», — и Кугель с радостью принял приглашение. Удаляясь, он заметил лестницу слева от гостиной и такой же пролет — справа. Взгляд хитреца метнулся вверх, надеясь наткнуться на клетку, но увы — ничего подобного Кугель не увидел. Напротив, сверху вниз на него запавшими желтыми глазами взирало тощее привидение — костлявая ведьма в старом халате, с папильотками на голове.
Поклонившись и поцеловав пухлую руку госпожи Вайссы, Кугель покинул дом Лерта.
— В наши дни редко встретишь столь храброго и отзывчивого молодого человека. — Госпожа Вайсса налила в бокал разбавленного вина из Силя. Кугель с улыбкой принял угощение. Сегодня дама облачилась в платье горчичного цвета, расшитое золотыми узорами, надела колье и серьги из черного стекляруса, а также обильно напудрилась и нарумянилась.
— Госпожа, я просто поступил так, как поступил бы любой настоящий мужчина. Жалею лишь, что не действовал более решительно! И вчера, и тогда, когда не сумел отвести угрозу от наших имений в Каучике, перед тем как меня отправили в ссылку! Увы, фортуна отвернулась от меня, оставив лишь возможность защитить честь прекрасной госпоже.
— О, вы льстите старушке, — хихикнула госпожа Вайсса. — Права ли я, предполагая, что в настоящее время вы не имеете работы?
— Знатный человек никогда не работает, милая госпожа. У него может быть только хобби. — Кугель надменно фыркнул. — И тем не менее не стану отрицать, что сейчас я не имею ни средств, ни планов на будущее. Да.
— Тогда, надеюсь, вы позволите мне предложить вам место в моем доме. — Госпожа Вайсса подалась вперед и положила ладонь на колено Кугеля. — Обязанности, конечно, будут чисто символические. И вы окажете такую любезность бедной напуганной старушке, живущей в одиночестве!
— О, моя госпожа, вы ставите меня в неловкое положение, ибо это касается моей чести. — Кугель дернул рукой, словно желая стиснуть рукоять меча, — и тут же опустил хорошо отработанный горестный взгляд, будто только что вспомнив об утрате оружия. — Как я могу отказать в защите одинокой женщине? Хотя, как я слышал, у вас есть сестра.
— Ах, сестра! — Госпожа Вайсса небрежно отмахнулась. — Жалкая затворница. Она никогда не выезжала в общество, а сейчас и вовсе наполовину обезумела. Живет наверху среди своих книг. У меня, например, крепкий организм и здоровый аппетит, а она иссохла, как старый паук. Уверяю, знакомиться с ней вам ни к чему. Однако, — янтарные глаза госпожи посветлели, — с одним существом вам имеет смысл встретиться, если вы решите остаться здесь с нами. Помогите мне подняться, любезный господин.
Она жеманно приподняла руку, и Кугель вытащил даму из шезлонга, обитого лиловым плюшем, — привычного места отдыха госпожи. Она сделала три неверных шага, пошатнулась и выдохнула заклятье парящей платформы Фандааля. В тот же миг перед колдуньей появился диск около ярда в диаметре, зависший в трех дюймах над полом. Над диском поднимался черный стержень, сделанный, похоже, из оникса и изгибающийся на конце, наподобие румпеля. Госпожа Вайсса шагнула на диск, и тот по ее приказу поплыл вперед.
— Вот так гораздо удобнее. Пойдемте, милый Кугель.
Она парила перед ним, точно гигантский воздушный шар, — вверх по лестнице и дальше, в оранжерею на втором этаже главного здания. Едва войдя туда, Кугель ощутил, как на лбу у него выступает пот, — тяжелая, неприятная жара царила здесь. Верхние части стен и купол-потолок были стеклянными, они пропускали тусклый красноватый солнечный свет, но ни малейшего дуновения ветерка. Хитроумный увидел множество разнообразнейших фруктовых деревьев, растущих в бесчисленных горшках, а также папоротники, орхидеи и цветущие лозы, украшающие стены, будто гобелены. В центре помещения тихо журчал фонтан — статуя мочащегося деодана, — делающий воздух еще более влажным.
Возле фонтана висело железное кольцо, удерживаемое прикрепленной к потолку цепью, — кольцо с водруженными на обод маленькими чашечками. А между ними восседала зеленая птица с длинным алым хвостом и сильным крючковатым клювом. При приближении Кугеля она наклонила голову, разглядывая гостя круглым глазом древней рептилии, после чего переключила внимание на женщину, тоже древнюю и наводящую на мысли о змеях, — та протягивала питомцу ломтик какого-то розового плода.
— А кто у нас хочет сладенький спелый кусочек? Гляди-ка! Еще только самое начало сезона, а Трунадора сорвала его для своего драгоценного маленького Пиппи. Хочешь вкусненького? — Женщина взяла дольку морщинистыми губами, наклонилась ближе к птице, и та осторожно взяла угощение.
— Что ты здесь делаешь? — гневно осведомилась госпожа Вайсса.
Трунадора возмущенно обернулась, и Кугель узнал старуху, взиравшую на него вчера с лестницы. Сейчас она была в плиссированном сером бархатном платье, с шеи свисала длинная нить белых кораллов. Суровое лицо, похоже, никогда не знало ни пудры, ни красок для бровей и ресниц; однако, хотя эти орлиные кости и не были хорошенько подбиты жиром, а выпирали из кожи, как рифы из песка во время отлива, Кугель все же уловил сходство сестер.
— Что я здесь делаю? Что ты здесь делаешь? Почему ты не в своем будуаре, не отсыпаешься после ночи омерзительных излишеств, как обычно в этот час дня? Я — единственная, кто заботится о том, чтобы милый Пиппи получал свой завтрак. Если его кормление поручить тебе, он умрет с голоду! А это кто? Ты снова начала таскать свои увлечения в дом? И как тебе не стыдно, в твоем-то возрасте!
— Ты бессердечная старая доска! — Госпожа Вайсса в гневе стиснула руль своей летающей платформы. — В тебе нет ни капли чувств, ни капли! К твоему сведению, вчера ночью на меня напала шайка убийц и насильников, и, если бы не своевременное появление этого достойного добродетельного господина, случиться могло все что угодно! И как ты смеешь намекать, что я пренебрегаю моим маленьким Пиппи!
— Это правда! — На сей раз Трунадора обращалась к Кугелю. — Она вечно забывает сменить воду в его чашечках!
— Грязная старая лгунья!
— И взгляните сюда! — Трунадора жестом указала на зеленоватый иссохший сталагмит высотой семь или восемь дюймов — кучку птичьего помета прямо под кольцом. — Вот ее обязанность! Сколько дней я ждала, только чтобы посмотреть, заметит ли она, что здесь не чищено! Но ты ведь никогда не делала это сама, да, ленивая неженка? Ты поручала уборку слуге, так? Тому самому, которого я поймала на воровстве ложек.
Госпожа Вайсса открыла рот — и тут же захлопнула его. Ярость ее была так велика, что слова застревали в горле. Кугель, отметивший про себя, что Метерналис ничего не преуменьшил, погрузился в размышления о том, как сыграть на взаимной ненависти сестер.
— Она была такой всю свою жизнь, — пожаловалась госпожа Трунадора Кугелю. — Вечная беспечность, вечное небрежение своими обязанностями. Она не любит нашего милого крошку так, как люблю его я.
— Люблю! — У госпожи Вайссы наконец-то прорезался голос. — Разве виновата я, что хрупкость моего здоровья не позволяет становиться на карачки и скрести пол? И если б ты действительно любила драгоценнейшего Пиппи, то сама бы и убрала грязь, не позволяла бы ей копиться из принципа. Смотри! Его маленькие глазки слезятся от вредных испарений! А бедный Леодопольф никогда не крал ложек. Ты прогнала его, поскольку завидовала тому, как он привязан ко мне! Но так или иначе, милый Кугель из Каучике любезно согласился поступить ко мне на службу. И он с радостью будет следить за тем, чтобы пол под Пиппи блестел, как новехонькая парча!
— Конечно, моя дорогая госпожа, я просто жажду приступить к своим обязанностям, — заявил Кугель, осчастливленный возможностью вставить в разговор хоть словечко. — В поместье моего отца был большой птичник, и я не раз помогал смотрителю ухаживать за нашими пернатыми подопечными.
Он поклонился госпоже Трунадоре, подражая почтительности царедворцев принца Кандива. Госпожа Трунадора наградила его ледяным лимонным взглядом и фыркнула:
— Охотно верю. Что ж, коли так, можешь приступать немедленно. Видел шкафчик, вон там, под цветущей сиспитолой? В нем ты найдешь стальную щетку и совок для мусора. Убери помет и выброси его в компостную кучу. Потом вымой пол душистой водой и протри все насухо замшей.
— Всенепременно. — Кугель снова поклонился. — Пожалуйста, больше ни о чем не тревожьтесь! Просто оставьте меня здесь, чтобы я, работая, мог получше познакомиться с маленьким Пиппи.
— Ну уж нет! — Госпожа Трунадора вскинула руку, тонкую, как палка от метлы. Зеленая птица наклонилась и, помогая себе внушительным клювом, перебралась на запястье хозяйки. — Оставить наше обожаемое дитя наедине с чужаком? Право, Вайсса, о чем ты вообще думаешь?
Госпожа Вайсса недовольно скривила напомаженные губы.
— Посмотрите на эти бедные маленькие коготки! Ты, очевидно, не подрезала их целый месяц. Ничего, дорогой Пиппи. Сейчас ты пойдешь со мной, и я покажу милому Кугелю, как мы стрижем наши пальчики.
Она тоже протянула руку, и зеленая птица с готовностью перебралась на более мягкий насест. Скривившись, дама махнула Кугелю:
— Поднимите руку, господин. Ступай, Пиппи! Ну вот! Видишь, Трунадора? Пиппи сразу узнает порядочного человека.
— Вы слишком добры, моя госпожа. — Кугель едва не охнул, когда острые как иглы коготки, проткнув рукав, впились ему в кожу. А зеленая птица перебралась меж тем на плечо Кугеля, предоставив ему возможность любоваться своим мощным изогнутым клювом.
Хитроумный по достоинству оценил этот клюв еще трижды или четырежды в процессе обучения стрижке, когда пташка клевала его. Для подравнивания коготков использовались серебряные ножнички и пилочка с алмазной крошкой, а после процедуры кожистые ножки птицы натирались специальной мазью. Госпожа Вайсса сидела, спрятав руки в рукава, и терпеливо инструктировала Кугеля, хотя он едва слышал ее наставления из-за оглушительных криков пернатого питомца. Время от времени хозяйка увещевала Пиппи — мягко, как корят любвеобильные мамаши расшалившихся детишек, — когда пташка оставляла очередную полукруглую рану на костяшках, ладони или ухе Кугеля.
— Похоже, давненько вы не держали в руках птиц, — заметила госпожа Вайсса, подняв указательный палец. Она громко чмокнула, будто целуя кого-то, и Пиппи спрыгнул с плеча Кугеля, оставив после себя кучку зеленоватых экскрементов и ощутимо шлепнув Хитроумного крылом по голове. Устроившись на пальце госпожи Вайссы, птица продолжила прихорашиваться, а Кугель, ощупав кровоточащую зарубку на левом ухе, улыбнулся, стиснув зубы.
— Несколько лет, моя госпожа. И конечно, он еще не привык ко мне. Полагаю, мы станем добрыми друзьями, если мне будет позволено провести какое-то время с ним наедине.
— Несомненно, — зевнув, ответила госпожа Вайсса. — Так! К чему сидеть сложа руки? Пожалуйста, вычистите все под шестком нашей милой крошки, ладно? А когда закончите, сходите в агентство и наймите мне новых носильщиков. Скажите, я предпочитаю рослых мускулистых парней, желательно с каштановыми волосами. Неплохо также, если на них будут кожаные ремни, вот так, крест-накрест, и защитные наголенники. И полагаю, вы захотите перевезти сюда свои вещи — где вы там поселились, в меблированных комнатах? Можете занять старое помещение Леодопольфа, оно очень мило обставлено. О, и еще — будьте так добры, заскочите по пути в лавку госпожи Витронеллы и попросите ее приготовить пять флаконов моего личного одеколона. И пусть доставит прямо сюда. Да, и, конечно, я требую, чтобы вы сопровождали меня нынче вечером. Милый принц назначил меня главным судьей в конкурсе начинающих творцов любовной поэзии! Это так занятно!
— Нудная старушенция! — буркнул Кугель, бросившись на застеленную для него узкую кровать.
Он вытянул длинные ноги и скрестил руки за головой. Уже перевалило за полночь, а он большую часть дня провел на ногах, прислуживая госпоже Вайссе. Во-первых, он выполнял тысячи мелких поручений, придуманных ею для него, каждое из которых уводило его все дальше от дома и зеленой птицы, и хотя он что было сил напрягал слух, стараясь разобрать заклятье, с помощью которого госпожа Вайсса проводила его мимо гогмагога, до сих пор Хитроумному не удалось уловить ни одного внятного слога. Во-вторых, ему пришлось сопровождать даму ко двору принца Кандива Золотого. Последнее также не приближало Кугеля к цели, но тем не менее он с удовольствием предвкушал, как станет форсить перед придворными дамами. Каково же было его разочарование, когда оказалось, что ему положено ждать на переднем дворе со слугами и лакеями других аристократов, вкушая апельсиновую водицу, маленькие пирожные и слушая кухонные сплетни.
— И все равно, — сказал он себе, — я — Кугель Хитроумный! Я уже добился большего, чем Метерналис, чья мудрость вне всяких сомнений. Но он не зашел так далеко, как я. Разве я не проник в дом и не завоевал доверие сестер? Я знаю, где держат птицу. Теперь мне нужен лишь шанс, возможность остаться наедине с Пиппи и какое-то средство заткнуть ему клюв, чтобы тихонько вынести эту тварь из дома, а еще — разузнать заклинание ухода, чтобы обойти охранника.
Хмурясь, Кугель принялся размышлять о первом необходимом условии. Не было никакой надежды провернуть дельце в те часы, когда ему приходилось бегать на задних лапках перед госпожой Вайссой, — то есть все время, пока старуха бодрствовала. Вставала она обычно перед обедом. А до этого за зеленой птицей присматривала госпожа Трунадора — и следила она весьма пристально.
Кугель помрачнел еще больше, представив сомнительные «прелести» госпожи Трунадоры. Потом пожал плечами.
— Ну и что из того, Кугель? Разве не приходилось тебе работать с женским полом? Если не сумеешь снискать расположение старой ведьмы, ты не сын своего отца!
Итак, когда госпожа легла спать, Кугель отправился в оранжерею. Приблизившись к двери, он заметил тащившуюся впереди кухонную прислугу с парой ведер, над которыми клубился пар.
— Эй, ты! Что несешь?
Служанка повернулась и тупо уставилась на Кугеля.
— Горячую воду из кухни. Мой господин должен принять ванну.
— Твой господин? Ты имеешь в виду зеленую птицу?
— Ну да. Моя хозяйка требует приносить свежую воду каждое утро. Меня побьют, если я опоздаю, — многозначительно добавила девушка.
Отчаявшись отыскать в фигуре служанки мало-мальски соблазнительный изгиб плоти, который можно было бы ущипнуть — или по которому можно бы было похлопать, — он решительно забрал у девицы ведра.
— Сегодня я сам отнесу воду. Возвращайся к мытью посуды!
Бормоча что-то, служанка ушла. Кугель толкнул плечом дверь, вошел в оранжерею — и сразу увидел госпожу Трунадору с зеленой птицей на плече; старая женщина, лепеча какую-то нежную чушь, кормила любимца засахаренными шариками из тапиоки.
— Доброе утро, милая госпожа, — поздоровался Кугель, опуская ведра. — Смотрите! Я принес свежую воду для ванны маленького Пиппи.
— По чьему приказу? — осведомилась госпожа Трунадора.
— Ну, как бы это сказать — ваша досточтимая сестра пожелала, чтобы я обеспечил птице комфорт во всех отношениях. И вот я здесь, готов служить и исполнять любые ваши требования.
Желтые глаза госпожи Трунадоры сузились. Нетерпеливым жестом она указала на широкую серебряную чашу, стоящую рядом с высоким серебряным кувшином на столике из зеленого серпентина:
— Тогда лей воду сюда!
Кугель повиновался покорно и почтительно, как положено слуге.
— Что мне делать дальше, госпожа?
— Готовь ванну, дурак.
Трунадора сама подхватила кувшин и плеснула в лохань охлажденную воду, облагороженную цветочными ароматами. Потом добавила пригоршню розовых лепестков.
— Сунь руку в воду! Проверь, комфортная ли температура; вода должна быть не холодной, чтобы наш птенчик не простудился, но и не горячей, чтобы не ошпарить его.
— Тогда, думаю, лучше добавить еще холодной, — сказал Кугель, подавляя желание немедленно сунуть обожженные пальцы в рот.
Температуру воды довели до приемлемой; только после этого госпожа Трунадора посадила зеленую птицу на обод серебряной чаши. Пиппи с готовностью прыгнул в ванну и принялся плескаться, разбрызгивая воду во все стороны, — больше всего, естественно, досталось Кугелю.
— Внимательно следи за Пиппи, — велела госпожа Трунадора. — Нельзя, чтобы вода попала ему в его сладенькие маленькие ноздри.
— Конечно, госпожа.
Госпожа Трунадора проследовала к стенному шкафу, открыла его — и за дверцами обнаружилась маска Шандалуна, бога южного ветра, которому поклоняется народ Фалганто. Женщина вскинула руки, прошептала молитву, и тут же из приоткрытого рта маски бога заструился теплый воздух. Тем временем Кугель не отрывал глаз от зеленой птицы, мокрое оперение которой некрасиво съежилось и посерело, так что сейчас Пиппи походил на какую-то нездоровую помесь вороны и утонувшей крысы. А размышлял Хитроумный о том, как ему расположить к себе госпожу Трунадору, поскольку его персона, похоже, ее все-таки не устраивала.
— Госпожа, — произнес наконец Кугель, — я обеспокоен.
— Что-то с моей обожаемой крошкой? — Трунадора мигом обернулась, чтобы убедиться, что с зеленой птицей все в порядке.
— Нет, госпожа, это касается меня лично.
— А при чем тут я?
— Я подумал, вероятно, вы можете дать мне совет, поскольку лучше знаете свою сестру. — Лицо Кугеля изображало при этом огорчение человека, который, однако, не в силах побороть своих рыцарских порывов, — Хитроумный весьма неплохо справился с этим выражением.
— Что ты такое несешь, парень? В Вайссе нет ничего сложного: сплошное тщеславие и потворство собственным слабостям. — Госпожа Трунадора издала резкий смешок. — А в дни молодости ее мог отлично узнать любой привлекательный мужчина, который выказывал желание подойти к ней.
— В этом-то и причина моего беспокойства. — Кугель опустил глаза, как бы в смущении.
Брызги вновь окропили его лицо, и он украдкой, из-под ладони, которой смахивал воду, недобро взглянул на зеленую птицу.
— Она — дама преклонных лет. Когда она попала в беду, я кинулся к ней на помощь, как кинулся бы на помощь собственной матери. Она предложила мне службу — как я решил, из чистой благодарности. Но…
— Да?
Кугель прикусил губу.
— Как же мне сказать это, никого не оскорбив? Вчера вечером она сделала мне определенные… предложения, весьма нескромные.
Госпожа Трунадора оглядела его с головы до пят.
— Что?! Тебе?
— Мне, госпожа.
Она рассмеялась, искренне и весело.
— Видят боги, она воистину отчаялась!
— Нет нужды говорить, я в растерянности, — продолжил Кугель, приметив мягкий огонек в глазах старой женщины, напоминающий отблеск только что отчеканенной золотой монеты, и сочтя это за добрый признак. — Я не отказал бы госпоже в любой разумной просьбе, выполнить которую в человеческих силах, — но тут на кону стоит честное имя дамы.
Госпожа Трунадора захлебнулась смехом:
— Репутация ее вот уже много лет как запятнана! При дворе Кандива есть таверна, открытая круглосуточно, она называется «Руки принцессы», но придворная молодежь нарекла сие заведение «Ногами Вайссы»!
— Боюсь, сейчас они высказываются еще менее уважительно, — с весьма правдоподобной горечью вздохнул Кугель.
— О, и как? Говори же! — воскликнула госпожа Трунадора и взяла со столика, расположенного под струей теплого воздуха, ворсистое полотенце. — И вытащи моего драгоценного крошку из ванны.
Зеленая птица явно не была расположена покидать теплую ароматную воду, и Кугель заработал три мелкие и две глубокие рваные раны, нанесенные клювом, прежде чем ухитрился ухватить жутковато выглядящую тварь.
Сопротивляясь сильному желанию вышибить птичке мозги, он завернул питомца сестер в полотенце и опустил на столик.
— Говорят, что госпожа Вайсса — жалкая старуха, давным-давно утратившая красоту, а теперь потерявшая еще и ум.
— Неужто? — Госпожа Трунадора, улыбаясь, склонилась над высунувшимся из полотенца Пиппи, который бил крыльями, суша перья. — А еще?
— Ну, говорят, что и прежде она не блистала красотой. Что она была такой жадной и ненасытной, что юноши зачастую бежали из ее спальни через окно, считая риск сломать ногу разумной платой за спасение, — сымпровизировал Кугель, оборачивая пальцы полой жилета в надежде остановить кровотечение.
— Так они и делали. — Госпожа Трунадора протянула Пиппи сахарную палочку. Клюв птицы перекусил лакомство пополам. — Какой смышленый малыш! Так они и делали, пока я не показала им тайный ход из винного погреба, ведущий к реке. Они предлагали спуститься за бутылочкой доброго старого Горного кобальта, чтобы прибавить сладости и без того сладким утехам, и видел бы ты, как они бежали, едва она выпускала их из виду! Через три часа она все еще задыхалась от нетерпения, а они уже мчались в Восточную Альмери, попытать счастья с прекрасными варварками.
— Вот так так! — Кугель поверить не мог своей удаче. — При всем уважении, моя госпожа, если бы я не был в долгу у вашей сестры за место здесь — и за предоставленный шанс свести столь приятное знакомство с Пиппи, — госпожа Вайсса несколько упала бы в моих глазах.
— Называй ее жуткой старой лахудрой, если хочешь, — весело предложила госпожа Трунадора. Она наблюдала за кровавыми пятнами, расползающимися на жилете Кугеля. — Что, Пиппи ущипнул тебя? Умывальня дальше по коридору, через две двери, слева. Бинт, вата и мази в красном сундучке в углу.
— Вы милосердны и добродетельны за двоих, госпожа; ваша сестра этими качествами, как ни прискорбно, не обладает. Но, возвращаясь к тому, о чем я говорил; что мне делать, если госпожа Вайсса вновь проявит настойчивость? Я боюсь отказать ей, поскольку, как ни стыдно в этом признаться, я не могу позволить себе потерять место в вашем доме, и все же одна лишь мысль…
— Ничего, откажи ей, парень. — Потрескавшиеся, бесцветные губы госпожи Трунадоры сложились в ухмылку. — А я восстановлю тебя на службе. Ее от злости кондрашка хватит.
Всю следующую неделю Кугель спал очень мало, тщательно взращивая свое знакомство с госпожой Трунадорой днем и выплясывая под дудку госпожи Вайссы ночью. И хотя жирная карга вовсе не мыслила покушаться на добродетель Кугеля — что, как ни странно, уязвляло его гордость, — она, однако, изнуряла его постоянными поручениями, посылая в сотни адских местечек, изобилующих кружевами и розовым цветом, чтобы забрать новые туфли на семидюймовых каблуках, или сласти, или притирания, или парики. В раздражении он придумывал для госпожи Трунадоры все более злобные дворцовые сплетни, которыми щедро потчевал старушку, убирая вонючие испражнения Пиппи, или готовя птице деликатесные закуски, или играя на цитре (что выходило плоховато — забинтованными-то пальцами), дабы навеять Пиппи приятные сны нежными мелодиями.
Но хотя Кугель и завоевал расположение госпожи Трунадоры, мнения Пиппи, похоже, не могли поколебать никакие ухищрения Хитроумного. Птица продолжала свирепо клевать его, едва только представлялся случай. Не проявляла она и никаких волшебных способностей, не произнесла даже самого короткого заклинания; вокальный репертуар Пиппи ограничивался ушераздирающими воплями и единственным внятным словом «привет», которое он мог повторять часами на разные лады с маниакальным упорством, так что Кугелю хотелось биться головой о стену — если бы не его великая цель.
Не успевал Кугель вздремнуть и в три свободных часа перерыва между Вайссой и Трунадорой; в это время он исследовал винный погреб в поисках тайного хода. Три дня подряд, по три часа, при свете воскового огарка — и цель оказалась достигнута; Кугель нашел затянутую паутиной дверь за кучей пустых ящиков и древний, весь в завитушках, кованый ключ, висящий на стене рядом. Еще час ушел на смазку замка и петель топленым салом, добытым у служанки, и еще час — на то, чтобы убедить замок открыться. Вглядевшись во мрак сырого туннеля и втянув носом влажный речной запах, Хитроумный поздравил себя.
На следующий день, покупая для госпожи Вайссы три локтя клетчатого бомбазина из Сапонса, Кугель несколько уклонился от своих обязанностей — ровно настолько, чтобы успеть посетить речную пристань, куда, как он решил, должен был выходить туннель. Там он заметил много лежащих без присмотра маленьких лодок и украдкой улыбнулся. Узнав все, что ему было нужно, он быстренько заглянул в палатку мелкого колдуна на рынке, где среди сомнительных снадобий и откровенных подделок нашел то, что искал, и расплатился за покупку серебром госпожи Вайссы.
— Дорогу! Дорогу для самой досточтимой и милостивой дочери Девиатикуса Лерта! — ревел Кугель, шагая перед спотыкающимися и отдувающимися носильщиками. Госпожа Вайсса, развалившись в высоком паланкине, самодовольно ухмылялась и грациозно махала прочим аристократам, что двигались ко дворцу принца Кандива по длинной аллее, озаренной светом расставленных между кипарисовых деревьев факелов. Арку, ведущую в передний двор, украшали две цветущие магнолии, осыпающие розовыми лепестками всех входящих в огромные ворота с искусно выгравированным на створках гербом принца.
Апельсиновый свет струился из высоких окон дворца, превращая белый гравий двора в россыпь тлеющих углей. Черные тени проталкивающихся сквозь толпу носильщиков скользили по камням. Кугель, вскочив на одну из ближайших плит, предназначенных для помощи спешивающимся всадникам, с поклоном протянул руку госпоже Вайссе. Упершись покрепче пятками, он выволок старуху из паланкина, и носильщики застонали от облегчения.
Пока что этот вечер ничем не отличался от любого другого из тех, что провел Кугель на службе у Вайссы, но сегодня, когда его хозяйка, повиснув на руке Хитроумного, направилась к главной лестнице, вдруг раздался слабый, но отчетливый звук, похожий на треск забытого над огнем железного котелка. Госпожа Вайсса оступилась, покачнулась — и упала бы, если б не заботливая рука Кугеля.
— Ох, что это? — воскликнула она. — Что-то случилось с моей туфлей!
— Позвольте верному Кугелю взглянуть, миледи, — откликнулся хитрец и подсадил хозяйку на спину одного из охраняющих жилище принца Кандива каменных волков. — Увы! Кажется, на левой туфельке сломан каблук.
Впрочем, какое тут «кажется» — каблук действительно был сломан, ведь не зря же Кугель четверть часа тщательно подпиливал его под нужным углом!
Госпожа Вайсса крякнула от досады.
— И это в ту ночь, когда Скайланд Косой должен предстать пред судом Любви и Красоты! Теперь я опоздаю. О, какая несправедливость!
— Слишком несправедливо, чтобы случиться, — понимающе улыбнулся Кугель. — Посмотрите, драгоценная госпожа, что я прихватил на случай подобной неприятности. Вторую пару ваших лучших праздничных туфель. Наденьте их, и вы не пропустите ни секунды веселья.
— Но, милый Кугель, они же не того цвета, — оскорбилась госпожа Вайсса. — Они алые и совершенно не подходят к моему платью.
Это было воистину так: сегодня дама облачилась в бирюзово-зеленое платье, отделанное по кромке лунными камнями. Кугель, подготовившийся и к этому возражению, ответил:
— О, наденьте их всего лишь на час, а ваш преданный раб сбегает и принесет что-нибудь более подходящее. Не стоит пропускать развлечение. У вас ведь есть зеленая пара с алмазными пряжками, так?
— Точно! — воскликнула госпожа Вайсса. — Да, Кугель, будь так добр, принеси их мне. Разбуди Трунадору. Они выпустит тебя. — И старуха, хихикнув, добавила: — Никаких ее особо сладких снов ты не прервешь, ручаюсь.
Кугель с усилием втиснул отекшие ноги госпожи Вайссы в красные туфли и помог ей взойти по главной лестнице, после чего бросился сквозь безлунную ночь с испорченными туфлями под мышкой и радостью в сердце.
Гогмагог у дверей угрюмо оглядел его, но без препятствий впустил в дом Лерта, услышав входной пароль. Едва оказавшись внутри, Кугель швырнул опостылевшую обувь на диван в холле. Одна туфля, ударившись об атласную подушку, скатилась на пол.
— Кто там? — воскликнул резкий голос. На верхней площадке лестницы стояла Трунадора, стиснув края распахивающейся на груди ночной рубашки.
— Всего лишь я, моя госпожа, бедный Кугель. У меня заболела голова, и ваша сестра по доброте своей разрешила мне уйти пораньше.
— Что ж, хорошо. — Подозрения исчезли из голоса Трунадоры. — Доброй ночи, славный Кугель.
— Приятных снов, моя госпожа.
Кугель углубился в дом, но подниматься по лестнице в башню госпожи Вайссы он отнюдь не собирался; нет, он направился прямиком в оранжерею, задержавшись только затем, чтобы заглянуть в умывальню и забрать оттуда заранее припрятанный прочный мешок.
В оранжерее было темно и тихо, поскольку дочери Лерта не желали, чтобы свет ламп тревожил сон Пиппи. Однако Кугель без труда нашел путь между горшков с орхидеями и хмыкнул про себя, различив темный силуэт птицы на фоне стеклянной стены.
— Итак, дражайший Пиппи, — прошептал он, доставая путы покорности, купленные в лавке колдуна, — попрощайся со своей изнеженной жизнью. С этого момента у тебя новый хозяин, и ты увидишь, как он воздает за личные оскорбления!
Завязав на волшебной веревке петлю, Кугель накинул ее на голову зеленой птицы и крепко затянул.
— Ну же! Иди ко мне, послушный кроха!
Он поднял одну руку, подставляя ее птице, а другой встряхнул мешок, который намеревался накинуть на пленника, чтобы тот не упорхнул, пока Хитроумный будет бежать по туннелю к реке. Пиппи поднял голову, открыл горящие глаза и секунду удивленно разглядывал Кугеля. Потом перья его встопорщились — это был верный признак дурного настроения.
— Я приказываю тебе идти…
Кугель осекся на полуслове от ужаса, увидев, что оперение птицы продолжает подниматься, заметно увеличивая ее в размерах. Потом Пиппи спрыгнул с железного кольца и опустился на выложенный плитками пол перед Кугелем, который поспешно отпрянул, насколько позволила длина пут. Он дернул веревку — тщетно.
— Я сказал, что приказываю…
Существо вскинуло руку — руку! — и несколько неуверенным движением сбросило петлю на пол. Теперь оно было на голову выше Кугеля, и его глаза горели, как два жарких костра. В мерцающем свете тающего заклятья перед Кугелем предстала обнаженная фигура моложавого крепкого мужчины.
Тут бы Кугелю и удрать, но резкий жест мага сковал Хитроумного льдом, он почти не мог дышать. Свет залил помещение. Волшебник заговорил, и голос его был подобен грому:
— Вор, ты жестоко оскорбил меня! Ты хотел лишить меня сладкой жизни на покое. Может, отнять за это твою жизнь? Или изобрести иное наказание, пострашнее?
Пурпурный балахон окутал фигуру мага. Затем мужчина хлопнул в ладоши и издал резкий призывный клич, и другой вопль, прилетевший откуда-то из глубины дома, стал ему ответом; звук этот раздавался все ближе и ближе, и вдруг дверь оранжереи распахнулась. В помещение влетела птица, зеленая птица с желтой головой и золотыми глазами. Она опустилась на левое плечо мага. А секунду спустя раздался еще один крик — жалобный клекот в ночи. Стекло осыпалось лавиной осколков, впуская вторую птицу, в точности похожую на первую, только с ожерельем из лунных камней на шее. Дрожа и задыхаясь от напряжения, она уселась на правое плечо мага.
— Мои дорогие, мои бедные маленькие крошки, нам нужно уходить, — произнес Дарателло Пситтик голосом, полным искреннего сожаления. — Здесь было отличное укрытие, а вы, маленькие девочки, вели себя весьма храбро, но этот двуногий проныра вторгся в наше убежище. Что же нам сделать с ним? Позволить вам выклевать ему глаза? Но у него останется еще язык, которым можно рассказать, что он здесь видел. А просить вас вырвать ему язык я не буду, мои милые, а то вдруг грязное существо укусит одну из вас. Нет… Папочка сам разберется с ним.
Дарателло вскинул руку.
— Заклятье иллюзии Фелоджуна, маленькая Вайсса, пожалуйста.
Последним, что услышал Кугель, был хриплый металлический голос одной из зеленых птиц, произносящий грозные слова, и голос Дарателло, повторяющий их, — а потом вселенная раскололась, обернувшись хаосом бессмысленных цветов и звуков.
Кухонная прислуга больше часа ждала, когда же Кугель придет за горячей водой, после чего решила, что лучше уж отнести ведра самой. Едва войдя в оранжерею, девушка замерла с разинутым ртом при виде Кугеля Хитроумного, втиснутого в железное кольцо Пиппи, с коленями над ушами и завернутыми за спину локтями. Он наклонил голову, разглядывая девушку пустыми нечеловеческими глазами; потом неуклюже подался вперед и принялся рыться в кормушке с просяными семечками своим длинным носом.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В начале 1960-х, сразу после первого бума, вызванного появившимися на американском рынке книгами Толкина, засуетились составители антологий, жаждущие поживиться за счет возродившегося интереса к фантастическим историям. Я не ходила в школу, сидела дома с бронхитом, и вот мама принесла для меня из аптеки Фергюсона сборник в мягкой обложке «The Young Magicians» под редакцией Лина Картера. В напечатанном сзади тексте говорилось: «Если вы любите Толкина, то полюбите и эту антологию, поскольку она полным-полна таких же отличных историй». На деле содержимое оказалось взятым в основном из американских журналов; там был рассказ Роберта Говарда, пара историй Лавкрафта, какое-то творение Кларка Эштона Смита и «Туржан Миирский» («Turjan of Miir») Джека Вэнса. Именно рассказ Вэнса произвел на меня самое сильное впечатление — со всеми его выспренними описаниями двора принца Кандива Золотого и непреодолимой яростью отрицательной героини Т'сейс. Мне понравился язык Вэнса, понравилось, как он вплетает в текст архаичные слова, точно виноградные грозди, как без объяснений разбрасывает тут и там ссылки на другие события и персонажей Умирающей Земли, так что мое воображение лихорадочно пытается нарисовать их.
Много лет спустя я столкнулась с рассказами о Кугеле Хитроумном, лжеце и воре в обреченном мире лжецов и воров, незадачливом, как Хитрый Койот,[87] человеке, на порядок более аморальном, чем Гарри Флэшмен.[88] Он, вероятно, являлся самым непривлекательным героем, которого только можно найти, бродя по вселенной, схожей с картинами Иеронима Босха, и все же истории о Кугеле показались мне ужасно забавными.
Если бы я создавала рассказ для этого сборника, будучи гораздо моложе, то написала бы о Т'сейс, девушке, постоянно гневающейся на несовершенство своего мира. Но сейчас я дама средних лет, я знаю цену хорошей оплошности, и потому мой рассказ — о Кугеле.
Кейдж БейкерПОСЛЕДНЯЯ ЗОЛОТАЯ НИТЬ Филлис Эйзенштейн
Даже тому, кто родился в богатой и успешной семье, жизнь торговца грибами может показаться не особо привлекательной. Если наследник такой семьи решит променять грибное дело на трудную и опасную долю волшебника, ему придется быть очень смелым, очень сообразительным… Ну и без некоторого количества грибов ему, конечно, никак не обойтись!
Поскольку Боск Септентрион был старшим сыном — старше своего брата на целых полчаса, — именно ему досталась привилегия сидеть за обедом рядом с отцом. Он предпочитал ею не пользоваться, ибо давным-давно утратил интерес к бесконечному потоку отцовских советов, но этим вечером у них был гость, и правила приличия требовали разделить трапезу с путешественником, направлявшимся домой, в Асколез. Боск знал, что его отца волнует лишь возможность наладить новые торговые связи с югом; его же собственной заботой стало молодое деревце, которое выросло на их обеденном столе по приказу Туржана Миирского.
— Очаровательный подарок, — сказал отец Боска, передавая Туржану очередную порцию сочного рагу из трех разновидностей грибов.
— Всего лишь безделица, — ответил Туржан. — Подкармливайте его объедками, и через год у вас будут плоды.
Боск не мог оторвать взгляда от деревца с его грациозным стволом и склоненными ветвями, так похожего на танцовщицу в облаке пушистых волос, застывшую в ожидании, пока зазвучит музыка. Он никогда не желал стать торговцем, хотя на протяжении десяти поколений именно такая судьба ждала каждого сына Септентрионов. И вот теперь, прожив пятнадцать зим, он наконец-то понял, чего хочет. Он посмотрел на отца, который увлеченно беседовал с Туржаном о торговых делах. Он посмотрел на младшего брата Флувио, который сидел за другим концом стола и нанизывал тушеные грибы на вилку с таким видом, словно это зверьки, которые могут сбежать. Боск знал, что Флувио любит сидеть рядом с отцом; Флувио был истинным наследником рода Септентрионов.
Боск протянул руку и коснулся дерева. Бледная кора оказалась такой же гладкой на ощупь, как отполированная за долгие годы поверхность, из которой выросло дерево. Под столом отцовский ботинок на толстой подошве пнул Боска в лодыжку, и юноша, отпрянув, схватил свой хрустальный бокал, чтобы отпить ароматной грибной настойки, которая являла собой завершение трапезы, а также тему продолжавшейся беседы.
— Видимо, к ней нужно привыкнуть, — произнес Туржан.
— Как и ко многим другим вещам, — согласился отец Боска. Он высоко поднял свой бокал, демонстрируя теплый бронзовый цвет настойки. — Мы также обнаружили, что она хорошо помогает от головных болей, наступающих вследствие чрезмерных возлияний. — Он улыбнулся Туржану. — Я дам вам с собой целую флягу.
Туржан поставил бокал на стол и откинулся на спинку стула.
— Вы и так уже нагрузили меня подарками, мастер Септентрион.
Отец Боска отмахнулся от этого замечания.
— Сушеные грибы почти ничего не весят. Я лишь хочу, чтобы у вас осталось напоминание о нашей дружбе. — Он кивком указал на Боска, не сводя при этом глаз с Туржана. — Вы произвели на моих мальчиков впечатление, которое не скоро рассеется.
Боск заметил, что на Флувио отец даже не взглянул.
После недолгой паузы отец продолжил:
— Мой старший мог бы показать вам окрестности нашего имения. Здесь есть красивые места, заслуживающие внимания. В первую очередь — ущелье, разумеется.
— Разумеется, — сказал Туржан. — И, возможно, сами шахты?
Отец Боска с нескрываемым сожалением покачал головой.
— Боюсь, такая поездка может оказаться слишком длинной для второй половины дня, да и шахтовики не очень-то привечают чужаков. Они и нас-то с трудом переносят.
— Какая жалость, — пробормотал Туржан. — Ну что ж, юный Боск, пусть будет ущелье? — Он повернулся к юноше. — Думаю, мне не помешает немного размяться после столь обильной трапезы.
Он отодвинул стул, поднялся и отвесил короткий поклон хозяину.
Выйдя из дома, они пустились в длинную прогулку по тщательно ухоженным окрестностям, и Туржан вознес хвалу лужайкам, живым изгородям и даже декоративным валунам, которые обрамляли длинную тропу, что заворачивала на восток.
— Шахтовики заботятся обо всем, что на земле, — поведал ему Боск. — Это часть нашего с ними соглашения.
Туржан кивнул.
— Я полагаю, они хорошо живут на свою долю прибыли. На юге ваши деликатесы, вне всяких сомнений, стоят весьма дорого.
— Они живут хорошо, — сказал Боск. — Лучше нас в каком-то смысле. Их чертоги так полны, что эху негде разгуляться в ночи, а их очаги куда лучше наших согревают комнаты.
Туржан бросил взгляд через плечо на огромный особняк с многочисленными флигелями, который распростерся сразу на нескольких возвышенностях.
— Ваши чертоги поражают воображение. Семья Септентрионов обладает богатством, которому многие бы позавидовали.
Боск заложил руки за спину.
— Мы добились этого, угождая своим клиентам, — сказал он и услышал в своем голосе отцовские интонации.
— Слова настоящего торговца, — заметил Туржан.
Они прошли через редкие заросли деревьев и неожиданно очутились на краю ущелья, по дну которого — на глубине почти в милю — протекала река Дерна. С высоты она казалась узкой бронзовой лентой, тускло светящейся красным в лучах заходящего солнца.
— Ох! — выдохнул Туржан и, как все прочие посетители этого места, застыл в нерешительности, выставив в сторону обрыва согнутую в колене ногу, готовый в любой момент отпрыгнуть назад. — И в Миире река течет между высоких скал, но они не чета этим. — Он заглянул в пропасть. — Зрелище не для слабых духом.
Боск был в шаге от края. Он не помнил, когда перестал бояться ущелья, поскольку отец привел его сюда еще совсем малышом. Он смотрел, как Туржан, чей страх выдавали только выступившие на лбу капли пота, заигрывает с обрывом, и не улыбался, как непременно поступил бы на его месте Флувио.
— Неужели здесь никогда не было моста? — спросил Туржан.
Боск указал на юг.
— Говорят, что мост стоял там давным-давно и по нему все время перевозили немалые грузы. Когда мой отец был мальчишкой, на нашей стороне еще встречались отдельные камни в том месте, где располагалось начало моста, но с тех пор они успели рассыпаться.
Туржан отошел от края пропасти достаточно далеко и перевел дух. Он жестом предложил Боску подойти к нему ближе.
— Кому-нибудь случалось отсюда упасть?
Отец всегда настаивал, что ответ на этот вопрос должен быть отрицательным, но Боск решил, что не станет лгать Туржану.
— Моя мать, — сказал он. — Она упала или, возможно, прыгнула.
Туржан положил руку на плечо юноши.
— Я не должен был задавать столь болезненный вопрос. Умоляю простить меня.
Боск покачал головой.
— Я ее не помню. Это случилось вскоре после того, как мы с Флувио появились на свет.
— Трудно расти без матери, — негромко проговорил Туржан.
Боск тяжело вздохнул.
— Трудно расти Септентрионом. — Осведомленный лишь о двух способах просить что-либо — отца нужно было умолять, а с шахтовиками приходилось торговаться, — Боск решил обратиться к мольбе. Он опустился на одно колено. — Господин, я от всей души заверяю вас в своей готовности исполнить любое ваше желание. Только позвольте мне стать вашим учеником и освоить премудрости волшебства.
Туржан скрестил руки на груди и устремил на юношу долгий, пристальный взгляд.
— Это ведь оно тебя увлекло, не так ли? Деревце, выросшее на столе?
— Я знаю, что есть много всего другого, — сказал Боск. — Знания, не имеющие границ, тысяча еще не сотворенных чудес. Разве торговля грибами может с этим сравниться?
Туржан покачал головой.
— Никто из ныне живущих волшебников не обладает и малой долей того, что когда-то было известно Фандаалю. Наши жизни наполнены разочарованиями, потому что мы тратим их в попытках восстановить утерянное. Лучше сделаться странствующим акробатом, юный Боск, чем посвятить себя поискам тех знаний, что мы ищем.
Боск с усилием сглотнул.
— Мне нужна лишь малая часть от целого, господин. Не смею даже думать, что заслуживаю чего-то большего.
Туржан посмотрел в сторону особняка.
— Почему ты хочешь бросить уютную жизнь и ясное будущее ради мира бесконечных вопросов?
— Господин…
— Боск, — Туржан снова повернулся к юноше, — ты слишком молод, чтобы принимать столь важное решение.
— Значит, ваш ответ — нет?
— Твой отец, несомненно, так бы и сказал. Я рискну предположить, что ты с ним не советовался.
Юноша покачал головой.
— Тогда сделай это, — велел Туржан. — И если он согласится, мы однажды вернемся к сегодняшнему разговору. Возможно, через год — после того как ты все основательно обдумаешь.
Боск поник.
— Вы сомневаетесь, что он согласится.
— Как и ты, ведь иначе ты бы не спросил меня первым. — Туржан взял юношу за плечо и вынудил встать. — Давай-ка пойдем обратно домой и поговорим о грибах. Уж эта-то премудрость тебе хорошо знакома.
Боск со вздохом кивнул.
На протяжении десяти поколений Септентрионы из Северного Предела занимались торговлей грибами, и их познания в этой области были такими же глубокими, как само ущелье. Боск бесчисленное множество раз отправлялся с отцом и братом в дневное путешествие на север — туда, где западную сторону ущелья усеивали входы в туннели, к которым вели опасные крутые тропы из зеленого серпентина, столетия назад высеченные шахтовиками. В туннелях шахтовики выращивали свои тусклые сокровища и сушили с десяток сортов, которые в свежем виде невозможно было отправить на юг. Дважды в год Септентрионы везли туда партии товара и возвращались с золотыми монетами и продуктами, которые южанам доставались чуть ли не даром, а на севере считались деликатесами, — мукой, сушеными фруктами и овощами, законсервированными в масле.
Боск чувствовал себя запертым в торговом круговороте.
Прошел месяц после отбытия Туржана, когда юноша наконец-то осмелился заговорить о волшебстве.
— Это что еще за глупости? — пророкотал отец. Семья обедала за новым столом — тот, посреди которого росло деревце, переставили в отдаленную нишу, где имелось окно. — Ты будешь заниматься тем же, чем занимались все мы, и хватит об этом!
Боск оттолкнул тарелку с обжаренными до золотистой корочки грибами.
— Прошу тебя, отец. Флувио не хуже меня мог бы служить интересам семьи.
— Отпусти его, отец, — сказал Флувио.
— Тихо! — услышали они в ответ. — Я больше не хочу об этом разговаривать.
Спустя две ночи, когда хозяева дома и слуги уснули, Боск спрятал несколько монет в своем поясе, уложил в седельные сумки одежду, провизию, немного свежих грибов для себя и мешок сухих на продажу, после чего осторожно выбрался из особняка. В конюшне, седлая любимую лошадь, он услышал позади шаги и ощутил, как по спине пробежал холодок. Он повернулся, ожидая увидеть разгневанного отца, но то был лишь его брат в халате и тапочках.
— Он никогда не передумает, — произнес Боск.
— Я скажу ему, что ты отправился в шахты. Этого должно хватить дня на три.
Боск кивнул.
— Теперь здесь все твое, наслаждайся.
Губы Флувио медленно растянулись в улыбке.
— Я все ждал, когда ты наконец-то это скажешь.
— Он будет с тобой крут, как прежде со мной.
— Сомневаюсь. Теперь у него нет еще одного ребенка, который ждет своей очереди.
Боск повернулся к лошади и закрепил седельную сумку.
— Мне жаль, что все так вышло.
— В этом я тоже сомневаюсь. Но какая разница, раз ты все равно уходишь?
Не говоря больше ни слова, Флувио повернулся и вышел из конюшни.
При свете звезд Боск отправился на юг, следуя знакомым маршрутом, который вел к рынкам Асколеза. Он продвигался по некоему подобию дороги, чье частично сохранившееся покрытие на рассвете проступило сквозь буйную растительность. Боск знал этот маршрут, знал уединенные жилища, попадавшиеся тут и там на пути, — некоторые из них лежали в руинах, другие все еще были обитаемы. В последних он иногда останавливался, расплачиваясь грибами за гостеприимство, согласно старой традиции. Хозяева потом наверняка расскажут о случившемся его отцу, но это не имело значения, потому что отец и так догадался бы о цели его путешествия без особого труда. Удивительное дело, но последний полуразрушенный дом, в воспоминаниях Боска запечатлевшийся как рассыпающаяся лачуга, почти утонувшая в зарослях высокой травы, оказался преображенным. Его отстроили заново, а траву на широком лугу скосили.
Дверь была приоткрыта на ширину ладони, и сквозь щель кто-то смотрел на него.
— Добрый день! — крикнул Боск.
Дверь закрылась.
Боск взглянул на заходящее солнце. В этих развалинах он хотел переночевать. Поблизости протекал ручей, в котором он планировал наполнить флягу и поймать рыбу на ужин, а в десятке шагов от дороги можно было набрать сколько угодно сухих веток. Боск надеялся, что у него все-таки получится здесь остаться, расположиться на скошенном лугу и провести под открытым небом ночь, которая обещала быть ясной. Он подвел лошадь к воде, после чего привязал поводья к низкой ветке на почтительном расстоянии от хижины и снял седло, намереваясь использовать его в качестве подушки.
Дверь снова открылась — недостаточно, чтобы можно было что-то увидеть внутри, — и женский голос прокричал:
— Уходи!
Боск вытащил из седельной сумки рыболовную леску, соорудил наживку из остатков вчерашнего ужина и вскоре поймал рыбу, которую разделал кинжалом и отложил, занявшись разведением огня. Для рыбы у него имелись лоснящаяся от масла сковорода и последний запас свежих грибов; вскоре запахло ужином. Когда все было готово, Боск вместе со сковородой прошествовал к хижине, коротко постучался и громко проговорил;
— Можешь присоединиться ко мне, если хочешь.
Внезапно у него вырвали сковороду, а потом чьи-то грубые руки схватили его, сбили с ног и перекинули через какую-то преграду, словно через забор, причем с изрядной силой. Судорожно хватая воздух ртом, Боск осознал, что висит вниз головой на плече голого мускулистого деодана. Кинжал в ножнах оказался зажат между телами его и противника, и вытащить его не представлялось возможным; однако шахтовики, которые частенько дрались ради развлечения, научили Боска кое-каким штукам, и он сумел, для равновесия упершись одной рукой в подмышку твари, другой обхватить ее за шею. Последовал яростный рывок. Деодан испустил сдавленный крик и вцепился когтями ему в ноги, а Боск, упершись коленями в грудь противника, еще сильнее сдавил ему голову. Тварь была могучей, однако желание Боска избежать съедения оказалось не менее сильным, и их состязание продолжалось до тех пор, пока оба вдруг не оказались на траве. Хватка деодана ослабла, и Боск, высвободившись, вытащил свой кинжал.
В спине чудовища торчала золотая стрела.
— Не беги, — произнес женский голос. — Он мертв.
Боск поднял голову, увидел в дверях хижины фигуру с золотым луком в руках, и на мгновение дар речи покинул его. Он впервые в жизни повстречал такую женщину — красивую, стройную и грациозную, с волосами и глазами цвета золотых монет — таких же, что были спрятаны в его поясе, — и кремово-золотистой кожей. По-прежнему тяжело дыша, он сказал:
— Я и не собирался убегать.
И вложил кинжал в ножны.
— Я так и поняла, — отозвалась женщина. Потом прибавила чуть мягче: — Да ты же совсем дитя!
Боск выпрямился, чувствуя, как болят от напряжения руки, плечи и бедра.
— Я наследник Северного Предела, — заявил он и лишь потом вспомнил, что это уже не совсем так.
— Я не знаю, где это.
— На севере. — Он широким жестом указал куда-то в сторону. Потом посмотрел на собственную руку и с удивлением понял, что та дрожит. Его слегка повело.
— Ты ранен, — сказала женщина.
— Мне досталось, — признался он.
Незнакомка ненадолго задумалась.
— Входи, — проговорила она наконец. — Ты же собирался разделить со мной ужин. — Она наклонилась, чтобы подобрать его сковороду. Рыбы нигде не было видно. — Моего хватит на двоих.
— Очень мило с твоей стороны. Но сначала я должен что-то сделать с этим. — Он кивком указал на деодана. — Иначе сюда придут падальщики.
— Я сама разберусь.
Он покачал головой и указал на дорогу.
— Я выкопаю для него яму вон там.
Она обошла труп и схватила Боска за руку.
— Идем со мной.
От прикосновения по его телу волной прошла дрожь. Женщина была ростом немного ниже Боска, ее большие, слегка раскосые глаза смотрели на него снизу вверх, а блистающая шевелюра казалась шелковой. Он позволил завести себя в хижину.
Внутри обнаружилась комната, которую освещали четыре стоящие по углам шарообразные лампы; их желтый свет падал на круглый стол и два стула без подлокотников возле него, маленький шкаф для посуды возле ближайшей стены и узкую кушетку чуть подальше. Незнакомка вынудила Боска сесть на стул и положила его сковороду и свой лук на стол перед ним. Она достала из шкафа маленькую банку и вышла наружу, где рассыпала над телом деодана щепотку густой черной пыли. Пыль превратилась в облако, которое целиком окутало труп, и через несколько ударов сердца тот растворился, оставив после себя лишь слегка примятую траву и золотую стрелу.
Когда незнакомка вернулась в хижину, Боск все еще сидел с открытым ртом.
— На живых это не действует, — сказала она. Убрав банку на прежнее место, она взяла с полки повыше буханку хлеба и тарелку с нарезанным сыром и поставила все на стол. — Ты боишься ужинать со мной?
Он покачал головой и с почтением в голосе произнес:
— Это было могущественное волшебство.
Женщина кивнула:
— Я кое-что в этом смыслю.
Она заняла свободный стул и отломила себе кусок хлеба.
— Я Боск, — представился он.
— А я Лит.
Она еле заметно улыбнулась и воздела указательный палец перед своим лицом. Нижняя дверца посудного шкафа отворилась сама собой, и оттуда выплыли графин и два золотых кубка, которые разместились рядом с буханкой хлеба. Лит согнула палец, и графин наполнил кубки прозрачным золотистым вином.
Боск взял ближайший кубок.
— Я направляюсь в Асколез, чтобы стать учеником волшебника, — заявил он. — Надеюсь, меня и такому научат.
Вино источало аромат фруктов, легкий и притягательный. И все же Боск хотел, чтобы женщина выпила первой, а также дожидался, пока она попробует еду, не отваживаясь взять что-то с тарелки для себя. Он вовсе не думал, что она желает ему зла, но он был сыном своего отца-торговца и понимал, что бесплатных подарков не существует. Он хотел обменять возможность провести ночь на ее лугу на ужин из жареной рыбы. Теперь он был ей обязан не только угощением, но и жизнью и помнил об этом, несмотря на золотое сияние ее красоты.
— Еда и вино не отравлены, — сообщила она и отпила из своего кубка. — Но подозрительность иногда бывает качеством, полезным для здоровья. Тебе стоило бы вести себя повнимательнее там, снаружи.
— Это место было достаточно безопасным несколько месяцев назад.
— По-настоящему безопасных мест нынче очень мало, — сказала Лит и бросила взгляд через плечо на дальнюю стену хижины.
Он посмотрел туда же. Над кушеткой висел гобелен, поблескивающий в свете ламп, — гобелен, изготовленный из нитей всевозможных оттенков золота, от самых темных до самых нежных, на котором были изображены окруженные горами широкая речная долина и небольшой поселок; все казалось таким настоящим, словно и впрямь существовало где-то в лучах немыслимо золотого солнца. Нижняя часть гобелена выглядела так, будто кто-то сорвал его с ткацкого станка непосредственно перед завершением работы. Наверное, подумал Боск, она просто его еще не закончила.
Лит отвернулась от гобелена и снова глотнула вина из кубка.
— Очень красиво, — сказал Боск. — Это твоя работа?
Она кивнула.
— Это очень могущественный волшебный предмет.
— Волшебный предмет, — с интересом повторил он. — А для чего?
— Это дверь в Аривенту. Точнее, поврежденная и неработающая дверь.
— В Аривенту?
— Там мой дом. — Лит несколько раз моргнула, и он увидел слезы на золотых ресницах. Она тяжело вздохнула. — Но он остался в прошлом, как и многие другие вещи.
Она выпила еще.
— Дверь? — спросил Боск.
Лит опустила глаза.
— Когда я была молода, меня обуревала жажда странствий. Искусство, которое я долго изучала, позволило создать гобелен, способный перенести меня в те отдаленные места, куда ты сам сумел бы добраться только верхом. И я стала путешествовать. О, я насладилась странствиями сполна! А потом кто-то испортил гобелен и украл завершающую нить, и Аривента стала от меня слишком далека… — Теперь слезы потекли по щекам женщины, и она вытерла их тыльной стороной ладони. — Извини, — прошептала она. — Я просто слишком давно не была дома.
Боск снова посмотрел на гобелен.
— Нет ли другого способа попасть туда?
Лит тяжело вздохнула.
— Я о таком не знаю. Тем, с кем я здесь встречалась, тоже ничего не известно.
Боску захотелось протянуть руку и утешить женщину, погладив по волосам.
— Если исправить гобелен, ты сможешь вернуться?
— Только если нить будет настоящая.
— А вор… ты что-то о нем знаешь?
— О да. — Она поставила локти на стол и спрятала лицо в ладонях. — Это Чун Неизбежный.
Боск нахмурился.
— Кто он такой?
— Он живет в развалинах к северу от Каиина и хранит последнюю нить, обернув ее вокруг горлышка древней турмалиновой вазы. Его забавляет мое бессилие. Мы ведь совсем не друзья, видишь ли. Он… неприятное существо.
Боск нерешительно коснулся ее руки.
— Могу ли я каким-то образом вернуть ее тебе? Если он любит грибы, то у меня есть отборные северные, они стоят дороже, чем любая нить из золота.
Она покачала головой.
— У него другие пристрастия в еде. Я предпочитаю о них не думать.
Боск глубоко вздохнул, черпая силу в осязаемой гладкости ее кожи под своими пальцами.
— Я разыщу мощное оружие и вызову на бой этого Чуна.
Она снова покачала головой и отстранилась.
— Ты мечтатель, юный Боск. Чун гораздо опаснее любого деодана. Ты даже не сумеешь войти в его чертоги. Сильные заклинания преграждают дорогу туда для всех, кроме золотоглазых, а у тебя глаза синие, словно небо.
— Я найму отряд золотоглазых головорезов, и они все сделают за меня.
Лит чуть-чуть приподняла бровь.
— Ты везешь с собой больше грибов, чем мне показалось вначале.
Боск подумал о своем поясе, своих седельных сумках и понял, что обладает прискорбно малыми средствами для воплощения подобного плана в жизнь.
— Ну, возможно, и нет, — пробормотал он.
— Не бери в голову. Когда ты уйдешь, я буду жить не хуже, чем жила до сих пор. — Она откинулась на спинку стула. — Тебе предстоит долгий путь. Ты должен отдохнуть. Под моей кушеткой лежит вполне удобный тюфяк, а ночь будет ясная. Хлеб и сыр можешь забрать с собой.
В ее словах он явственно расслышал приказ убираться. Снаружи уже сгустилась тьма, но Боск отыскал свою лошадь по приветственному ржанию и соорудил себе постель из тюфяка Лит и собственного одеяла вместе с седлом. Закрыв глаза, он подумал о шелковистой коже женщины, о блеске ее волос, а перед самым пробуждением увидел, как она склоняется над ним, едва заметно улыбаясь.
В свете утра его взгляду открылись руины, вновь занявшие место хижины, и вокруг не было ни следа Лит — исчез даже тюфяк, на котором юноша провел ночь. Только скошенная трава на лугу напоминала о том, что совсем недавно здесь кто-то жил. Его сковорода, начищенная до блеска, лежала рядом с седлом.
Боск часто вспоминал о Лит, пока продолжал свой путь, — и когда четыре ночи спустя остановился в трактире, предвестнике более густонаселенных земель, и когда спросил на какой-то ферме, где находится Миир, и когда ехал по мощеной дороге к воротам замка. Сердце учащенно забилось в груди юноши — ворота в ответ на стук отворились сами, и в тот же момент Боск понял: волшебная наука может дать ему то, что позволит помочь Лит.
Под аркой входа стоял Туржан собственной персоной.
— Я все думал, когда же ты отправишься в путь.
Боск спешился.
— Отец мне это запретил.
— Он тебя простит, когда ты вернешься домой.
— А я вернусь?
— Мы все когда-нибудь возвращаемся, — сказал Туржан. — Осталось дождаться того самого момента, когда ты сам примешь решение.
Он жестом предложил Боску войти.
В конюшне поблизости от ворот оказались несколько прекрасных скакунов и конюх, который принял лошадь Боска.
— Путешествие прошло без происшествий, я надеюсь?
Туржан провел гостя через маленький внутренний двор в главный зал — комнату с высокими потолками, мраморными полами и богатыми гобеленами на стенах; там были столы с инкрустациями из дорогих пород дерева и стулья, обитые темно-красным бархатом.
— Кое-что случилось, — сказал юноша. — Достаточно бурная встреча с деоданом, за которой последовала приятная трапеза с красивой золотоволосой колдуньей по имени Лит. У нее волшебное обиталище, которое исчезло ночью. Быть может, вы знаете эту даму?
Туржан изучал лицо юноши, словно впервые его увидел.
— Тебе повезло, что ты голубоглазый. Будь у тебя золотые глаза, сомневаюсь, что мы бы сейчас разговаривали. У Лит есть привычка посылать золотоглазых мужчин навстречу ужасной участи, что поджидает их в доме Чуна Неизбежного. Я полагаю, она изрядно уменьшила золотоглазое население Асколеза.
Боск сопоставил новые сведения с собственными впечатлениями.
— Она показалась мне очень несчастной.
— Она несчастна уже долгое время. Мудрый человек не захочет иметь с ней ничего общего. А вот тут у нас дама куда счастливее, да к тому же милее.
В проеме одной из дверей, выходивших в зал, появился ребенок — девочка лет девяти с длинными косами цвета воронова крыла, одетая в тунику и облегающие штаны, похожие кроем на одежду Туржана. Девочка устремилась к Боску с доброй улыбкой и протянула ему руку. Ее макушка едва доставала ему до талии.
— Добро пожаловать в Миир, мастер Боск. Я Рианна.
— Моя дочь, — пояснил Туржан.
Боск вежливо поклонился и поцеловал ее руку.
— Мы будем учиться вместе, — сказала Рианна.
— Я сочту это за честь, — ответил Боск.
— С ее матерью ты познакомишься за ужином, — произнес Туржан. — Но сначала мы покажем тебе твою комнату.
Поднявшись по расположенной в дальнем конце зала широкой лестнице, они попали в комнату, которая оказалась почти такой же большой, как его спальня в Северном Пределе, с роскошным ковром, уютной кроватью и окном, выходящим во внутренний двор. Его пожитки уже принесли — все вещи обнаружились в углу у платяного шкафа, который занимал большую часть стены. Новая одежда была разложена на кровати, а в алькове поджидала предназначенная лично для Боска ванна, наполненная горячей водой.
— Слуга проводит тебя, когда придет время ужинать, — сказала Рианна, и они с отцом ушли, закрыв за собой дверь.
Было весьма приятно принять горячую ванну после стольких дней, на протяжении которых ему приходилось довольствоваться холодной водой из ручья или вовсе обходиться без таковой. Он старался не терять время попусту, но едва успел одеться к тому моменту, когда постучался слуга. В главном зале был накрыт стол для четверых, три места оказались заняты. Женщина, сидевшая напротив Туржана, очевидно, приходилась матерью девочке.
— Дорогая, вот мой новый ученик, — сказал ей Туржан. — Боск, это Т'сейн, моя жена.
Она была темноволосой и бледной, в каком-то смысле такой же красивой, как Лит, но одновременно совсем другой, потому что на ее лице после слов мужа тотчас же появилась широкая улыбка. Туржан и Рианна тоже улыбались, и Боск им всем кивнул, ощутив укол ревности из-за того, что в Северном Пределе за обеденным столом улыбались очень редко. Среди блюд не было грибов ни в каком виде, и все кушанья показались Боску замечательными, а разговор легко переходил от одной темы к другой, включая садоводство, волшебство и последние новинки в кукольном домике Рианны.
— Ты потом его увидишь. Он тебя не разочарует, — пообещала она.
Из Боска вытянули историю про деодана, с женской половины стола при этом то и дело раздавались восклицания.
— Она про него знала, — сказала Рианна возмущенно, с грубоватой прямотой. — Она должна была его убить до того, как он напал на ни в чем не повинного путешественника. Я бы поступила именно так.
Туржан похлопал ее по руке.
— Я не сомневаюсь, что ты бы попыталась. Но эти твари опасны. Думаю, женщина решила, что ни в чем не повинный путешественник сумеет в достаточной степени отвлечь деодана, чтобы она могла выстрелить из лука.
— Это был магический лук, не так ли, отец?
— Вероятно. Но деодан — сильный противник, даже волшебнику с ним справиться непросто. — Он посмотрел на Боска. — Вот и твой первый урок: не каждый раз удается спастись, не получив при этом ни единой царапины.
— Я все запомнил, — сказал юноша и почувствовал, что вот-вот начнет зевать. Он попытался подавить зевоту, но не преуспел.
Туржан отодвинул свой стул.
— Второй урок будет завтра. — Он взмахом руки призвал слугу, и тот поспешно принялся убирать со стола. — Это подождет. Проводи мастера Боска в его спальню.
Утром за тем же самым столом Боск позавтракал кашей с фруктами, а потом Туржан отвел его в библиотеку, где ему предстояло начать свое обучение. Рианна была уже там — сидела за длинным столом и читала книгу толщиной с ее собственный кулак. Она аккуратно копировала какую-то схему в блокнот из веленевой бумаги. В книжных шкафах, стоящих вдоль стен, было множество томов, а на столе лежали разнообразные блокноты и письменные принадлежности.
— В этой комнате собрана мудрость, достойная уважения, — сказал Туржан. — Отныне ты каждое утро будешь посвящать ее изучению, и каждый день после обеда мы станем проверять, что ты усвоил, и определять, какими еще способами следует обогатить твои знания. Коллекция распределена так, что ты можешь начать с простейших основ, вот отсюда. — Он указал на верхнюю полку шкафа, стоящего у самой двери. — Ты будешь продвигаться слева направо, а когда одолеешь первую полку в этом шкафу, перейдешь к той, которая под ней. Первого шкафа тебе должно хватить примерно на год.
Боск в смятении окинул взглядом комнату. Он насчитал двенадцать шкафов.
— Уж не думал ли ты, юный Боск, что волшебству можно обучиться быстро? — спросил Туржан.
Боск расправил плечи и подошел к первой полке, чтобы взять книгу. Она оказалась тяжелой. Боск положил ее на стол.
— Судя по пустому месту на полке, ваша дочь опережает меня больше чем на год.
— Это верно. Таково одно из преимуществ прирожденного волшебника.
— Тогда, с вашего позволения, я бы хотел обучаться не только у вас, но и у нее.
Рианна вскинула на них глаза, но ничего не сказала.
Туржан улыбнулся.
— Что ж, посмотрим, какой из нее учитель. — Уже у двери он прибавил: — Обед будет в башенном саду. Рианна покажет тебе дорогу. И, Боск… книги написаны множеством разных авторов, и через некоторое время ты заметишь, что кое-какие вещи в них повторяются с незначительными отличиями. Это также будет важной частью твоего обучения.
Сказав так, он ушел.
Боск устроился за противоположным от Рианны концом стола и погладил тиснение на кожаной обложке своей книги. Шрифт был такой замысловатый, что юноша сначала не смог ничего прочесть; лишь проследив за каждым изгибом при помощи пальца, он сумел сложить из букв слово «Лаккодель». Он открыл книгу на первой странице. Текст был написан от руки, но вполне разборчиво; это оказался рассказ о попытках Лаккоделя воспроизвести работу более старого мага — отчасти дневник, отчасти журнал опытов. Боск выбрал для себя блокнот и стило, потом сделал несколько заметок относительно мест, смысл которых от него полностью ускользнул. Через какое-то время он посмотрел на Рианну, которая дополняла свои схемы печатями загадочного вида, постоянно меняя цвет чернил. Она трудилась так усердно, что ему расхотелось ее отвлекать. Вскоре, однако, девочка сама на него посмотрела, и Боск подумал, что настал подходящий момент для вежливой беседы.
— Что ты изучаешь? — спросил он.
Она добавила еще один штрих к верхней части рисунка.
— Третью эволюцию мазириановского уменьшения.
— Понятно, — проговорил он, не зная, что тут еще можно сказать.
— Я решила, что к своему десятому дню рождения доведу его до совершенства.
— И это случится…
— Уже скоро. Лаккодель тебе так быстро наскучил? У него неимоверно напыщенный стиль.
— Не наскучил. Скорее, озадачил, — сказал Боск.
Она улыбнулась, не разжимая губ.
— Он стоит у истоков волшебства. Он знал самого Фандааля.
— Твой отец говорил о Фандаале, когда был в Северном Пределе. Кто это такой?
— Нельзя изучить волшебство, не изучив Фандааля. — Она снова уставилась в книгу. — Ты все про него узнаешь, равно как и про других великих, если продолжишь читать.
Боск глубоко вздохнул и вернулся к началу своей книги. На этот раз он не делал заметок, а записывал в блокнот вопросы. Исписав три страницы, он услышал хлопок — Рианна закрыла книгу. Он поднял глаза и увидел, что она внимательно смотрит на него, подперев рукой подбородок.
— Ты не голоден? — спросила девочка.
Лишь в этот момент Боск осознал, что его желудок требует еды.
Башенный сад располагался на самой вершине замка и утопал в пестрых цветах, которые тянули лепестки к проходившему мимо Боску, словно заинтересовавшись новым посетителем. Вид из этого цветочного царства открывался впечатляющий: зеленая Дерна между крутыми берегами, раскинувшийся на северо-западе лес, мерцающий бледный мираж башен Каиина с южной стороны горизонта. Деревянный стол уже был накрыт; обед включал холодные закуски, заливное и овощи, приготовленные на пару с четырьмя видами специй. Боск все попробовал и остался доволен тем, что в блюдах не обнаружилось ни единого гриба.
— Вообще-то мы едим грибы, — сказала Рианна, — просто отец подумал, что они наскучили тебе еще сильней, чем Лаккодель.
Туржан появился, когда они уже закончили обедать, и спросил Боска, что ему удалось выучить этим утром. Боск предъявил свои вопросы, и все трое провели вторую половину дня, обсуждая их; Туржан с легкостью разъяснил Боску все непонятные места, то и дело предлагая Рианне добавить что-нибудь от себя. Боск чувствовал, как растет в нем жажда знаний, — ведь каждый ответ порождал новые вопросы о волшебстве. Он не замечал, как красноватое солнце клонится к закату, пока оно не стало светить ему прямо в глаза.
Туржан отодвинулся от стола.
— У тебя все получится, юный Боск. Ты хочешь учиться — а без этого учеба превращается в пустое заучивание формул. — Он окинул взглядом пейзаж, погруженный в сумерки. — Полагаю, на сегодня хватит.
Боск подумал о том, сколько можно успеть за вечер.
— Если позволите, я бы перед ужином еще раз заглянул в книгу.
Туржан улыбнулся ему.
— Думаю, прямо сейчас тебе требуется кое-что другое. — Он повернулся к дочери. — Ты горела желанием показать ему свой кукольный домик.
Девочка тотчас же вскочила.
— Только не переусердствуй, — попросил ее отец. — Помни, о чем мы с тобой договорились.
Она уже вела Боска за собой.
Этажом ниже располагалась занимавшая всю ширину башни комната с высоким потолком и мерцающими светильниками возле каждого окна. В центре комнаты обнаружился замок Миир, воссозданный в деталях вплоть до миниатюрных цветочков в саду на крыше. Боск был с первого взгляда поражен архитектурной точностью копии, и его потрясение лишь усилилось, когда наружная стена замка, повинуясь прикосновению Рианны, разделилась надвое и открыла внутреннее убранство, исполненное с той же тщательностью, что и наружное. Он опустился на колени, разглядывая богато обставленные комнатки, висевшие на стенах гобелены размером с носовой платок, изысканные люстры на потолках. Он нашел свою спальню, в которой были кровать, шкаф и даже ванна кукольной величины, а также стоявший у двери человечек ростом с его мизинец.
— Два года работы, — сказала Рианна с гордостью в голосе. — Все детали до единой сделаны моими руками. Я даже соткала простыни. А теперь смотри внимательно!
Она произнесла фразу, которую Боск толком не расслышал, и занавески сами собой опустились, а светильники погасли — комната погрузилась в такую глубокую тьму, что он замер, опасаясь что-нибудь повредить или пораниться. Она произнесла другую фразу, и сотня желтовато-зеленых огоньков, точно рой светлячков, зажглась по всему кукольному домику — в люстрах и канделябрах, в фонарях на воротах, во внутреннем дворе и вдоль зубчатых стен. Света оказалось достаточно, чтобы Боск смог подняться и обойти всю конструкцию без опаски.
— Как красиво! — восхитился он. — А что будет, когда ты его закончишь?..
Она скрестила руки на груди и улыбнулась.
— Тогда я научусь делать кукол, способных двигаться. И возможно, даже говорить.
Она взяла человечка из комнаты Боска и продемонстрировала ему. Кукла обладала мягкой кожей, руки-ноги сгибались; ее можно было усадить на маленький стул, согнув нужным образом. Рианна так и сделала, поместив человечка в главный зал, где за обеденным столом, похожим на тот, за которым он ужинал прошлым вечером, уже сидели три другие куклы. Одна была поменьше, с длинными черными косами. Рианна взяла эту куколку, выпрямила и уложила в кровать в другой комнате.
— Я пыталась уговорить кого-нибудь из твк поселиться здесь. Тут ведь удобнее, чем в сушеной тыкве. — Она взяла двух кукол побольше и усадила на постель в комнате, расположенной в другой части замка. — Но они отказались.
— Твк?
— Ты с ними еще встретишься.
Она шагнула назад, коснулась ворот, и миниатюрный замок закрылся.
— Я остался за столом в одиночестве, — заметил Боск.
Рианна тихонько рассмеялась.
— Это ведь просто куклы, Боск.
Одной фразой она заставила светильники на стенах вспыхнуть, другой — погасила миниатюрные огни.
Юноша спустился следом за ней ужинать и ни в одном блюде снова не нашел грибов.
Над книгой Лаккоделя Боск корпел много дней, после чего наступила очередь второго тома того же Лаккоделя, а за ним — третьего. Прочитав все и бесчисленное множество раз обсудив содержание с Туржаном и Рианной, он уверился в том, что теперь сможет узнать ненавистный стиль Лаккоделя с первого взгляда. Однако именно с Лаккоделем был связан его первый магический опыт, которым стало превращение цитриновой пыли в аметистовую, — и он с трудом удержался от бурного ликования, когда цвет порошка переменился с желтого на пурпурный.
— Неплохо, — произнес Туржан. — А теперь верни все как было.
Боску понадобилось на это две недели.
— Иногда отменить трансмутацию сложнее, чем совершить ее, — сказал Туржан.
— Пурпурный цвет мне больше нравится, — заявил Боск. Он снова изменил пыль и пересыпал ее во флакон, который оставил себе в качестве напоминания о том, что чему-то научился. Прошло уже много недель, и собственные успехи казались ему весьма незначительными.
На следующий день во время обеда появился твк верхом на стрекозе. Он оказался миниатюрным существом, не больше мизинца Боска; кожа у него была зеленоватая, а одежда представляла собой просторную полупрозрачную рубаху. Мать Рианны, как уже бывало раньше, присоединилась к ученикам в саду на крыше, и все цветы повернулись к ней, но твк заставил их обратить все внимание на себя. Т'сейн протянула руку, на которую тут же уселась стрекоза, а потом поднесла ее к уху и кивнула, выслушав то, что сказал ей всадник тихим жужжащим голосом. Потом маленький человечек погнал своего крылатого скакуна к цветам, где набрал из десятка венчиков пыльцы в два мешка, закрепленных у его ног.
— Данданфлорес, — объяснила Т'сейн Боску. — Вождь племени твк. Им известно все, что происходит в Асколезе.
— В прошлый раз, — сказала Рианна, — он предупредил нас о твоем приближении.
Вождь облетел вокруг головы Боска и был таков.
— А на север они летают? — спросил Боск.
— Не до Северного Предела, — ответила Т'сейн.
— А-а!
— Твоя семья слишком далеко, Боск.
— Да я просто так спросил.
На самом-то деле он ощутил укол разочарования.
— Если тебе и впрямь понадобятся когда-нибудь новости от племени твк, — сказала Рианна, — за это придется заплатить.
Т'сейн кивнула.
— Они торговцы, как и твои родственники, хотя торгуют куда менее ощутимыми вещами.
Он призадумался.
— И о какой же плате может попросить такое маленькое существо?
— Они любят нашу пыльцу, — ответила Т'сейн, — ты и сам это видел.
— А я делаю для них одежду из паутинного шелка, самого мягкого на свете, — сказала ее дочь и нахмурилась. — Теперь, когда ты увидел одного из них, скажи — разве мой кукольный домик им не подойдет?
— Будь я таким, как они, поселился бы в нем с радостью.
— Мы это уже обсуждали, — произнесла мать Рианны, обращаясь скорее к Боску, чем к собственной дочери. — Племя твк живет своей жизнью, и их выбор надо уважать. Они не игрушки и не рабы.
Рианна уставилась в свою тарелку.
— Ты права, конечно. Просто… живые куклы такие сложные.
Позже, в библиотеке, где они проводили не только утренние часы, как велел Туржан, а намного больше времени, Рианна спросила Боска:
— Ты бы хотел еще раз посетить мой кукольный домик?
— Может быть, сегодня вечером. Пока что я пытаюсь разобраться в одном из простых заклинаний Фандааля.
— Это в каком же? — Она вытянула шею, заглядывая в его книгу.
— Пронырливое око.
— Для тебя это еще слишком сложно.
— Я читаю наперед, пытаюсь понять, что за структура лежит в основе всего волшебства.
— Отец говорит, никакой структуры нет, всем управляет случай.
— Фандааль считал, что структура есть.
— Нет, Лаккодель утверждает, будто Фандааль считал, что структура есть, а это совсем не одно и то же.
Боск вздохнул.
— Но принципы-то существуют.
— Я не вижу между ними важных связей.
— Да ведь тебе еще десяти лет не исполнилось! — воскликнул Боск. На лице девочки появилось обиженное выражение, и он прибавил: — Прости меня. Мы оба еще совсем неопытные волшебники. Что мы можем знать?
— Ты неопытнее меня, — негромко проговорила она, захлопнула книгу и вышла из библиотеки.
Не дождавшись ее возвращения, Боск спустился в комнату с кукольным домиком и нашел девочку сидящей на полу, скрестив ноги, перед открытым замком. Она расставляла тарелочки на полках миниатюрного буфета. В его сторону она даже не взглянула.
Он сел рядом.
— Честное слово, мне очень жаль.
Рианна ничего не сказала.
Он встал на одно колено.
— Умоляю о прощении, госпожа Рианна.
Выдержав долгую паузу, она проговорила:
— Я знаю намного больше, чем ты.
— Конечно. Поэтому мне постоянно приходится обращаться к тебе за помощью. — Он сел поудобнее и взмахом руки указал на буфет. — А тебе с этим помощь не нужна?
Она покачала головой.
— У тебя слишком грубые руки.
— Хотел бы я, чтобы они были другими.
Она задвинула последний ящичек кончиком пальца.
— Ты и в самом деле хочешь что-нибудь для меня сделать?
— Я сделаю все, о чем ты попросишь.
Рианна перестала дуться и посмотрела на Боска.
— Я научу тебя одному заклинанию, если ты пообещаешь ничего не говорить отцу. Он решит, что ты еще не готов к такому.
— Даю слово, — сказал Боск.
— Это мазириановское уменьшение.
— То самое, которое ты изучаешь?
— Да. Я научу тебя первой и второй эволюциям, и ты вызубришь их наизусть. Обе.
— И все это для чего?
На ее губах мелькнуло подобие улыбки.
— Для посещения моего кукольного домика.
— А-а, — произнес он. — Ну конечно.
— Ты сделаешь это?
Он подумал об аметистовой пыли, созданием которой так гордился. Теперь она казалась пустяком.
— Да!
Заклинания были сложные, требующие пауз, особых интонаций и произнесения нескольких не вполне человеческих звуков. Запомнить их оказалось совсем непросто. Но, потратив на зубрежку час с небольшим, Боск решил, что справился с заданием. Уверенности ради он записал заклинания на обрывке велени, подражая слоговому письму Лаккоделя, и сунул обрывок в карман.
— Сначала я, — сказала Рианна и в мгновение ока уменьшилась до размера твк.
Боск охнул. Знать о действии заклинания было совсем не то же самое, что видеть собственными глазами.
Тоненький голосок Рианны — Боск знал, что на самом деле она кричит, — позвал его:
— Ну, давай же!
Он глубоко вздохнул и произнес заклинание. Ему стало дурно. Стены комнаты рванулись вверх, он упал на колени, силясь справиться с желудком, так и норовившим вывернуться наизнанку. Но миновала всего секунда — и комната успокоилась, тошнота прошла, а Рианна оказалась рядом и помогла ему подняться. Миниатюрный замок теперь был огромным, а потолок комнаты казался далеким, словно небо. Боск сделал несколько шагов на подгибающихся ногах и рассмеялся от радости — у него получилось! Когда они с Рианной вошли в кукольную версию замка Миир, он двигался так же уверенно, как всегда.
Их вылазка необыкновенно увлекла Боска. Все вокруг, одновременно знакомое и незнакомое, казалось восхитительным. Он бы затерялся во дворце, чтобы дождаться темноты и посмотреть, как зажгутся огни, но Рианна, обеспокоенная тем, что кто-то из родителей может прийти за ними перед ужином, почти что насильно заставила его выйти наружу. Тогда-то он и порадовался тому, что припас обрывок велени: часть обратного заклинания забылась. Рианна предупредила его, что надо сначала отойти как можно дальше от ворот, и сама отбежала совсем далеко. Когда она вдруг выросла, словно какое-то невероятное растение, он раз пять мысленно повторил заклинание, проверяя каждое слово.
— Боск, нам пора на ужин, — сказала Рианна, и ее голос был таким громким, что ему пришлось закрыть уши ладонями.
Только с третьей попытки ему удалось произнести заклинание правильно, и он увидел, как двойник замка Миир уменьшается, а потолок комнаты стремительно летит вниз. Он снова потерял равновесие, и Рианне пришлось схватить его обеими руками и потянуть в сторону, чтобы он не свалился прямо на ее творение.
— Дурнота будет слабее с каждым разом, — успокоила она. — Теперь скажи мне, ученик Боск, что ты на самом деле думаешь о моем кукольном домике?
— Рианна, — сказал он, — ты и твой домик изумительны.
Ответ ей понравился, и Боск понял, что наконец-то прощен за свою глупую выходку. Он отправился на ужин с улыбкой и, когда Туржан спросил, в чем причина такого хорошего настроения, ответил: лишь в том, что обучение продвигается как надо.
Мазириановское уменьшение понравилось Боску — оно стало его первым серьезным заклинанием, и на протяжении нескольких недель он упражнялся, совершенствуя обе эволюции, сначала только в присутствии Рианны, но в конце концов и самостоятельно, в своей спальне. Он также продолжал работу над заклинанием пронырливого ока. Об этом Туржану было известно, и он не возражал, хотя и выдвинул условие — не забывать о том, что предшествующим книгам также следует уделять должное внимание. Пронырливое око едва ли могло причинить вред неопытному волшебнику; оно просто позволяло увидеть вещи, расположенные далеко.
Со стороны наблюдателя око представляло собой ониксовое кольцо размером с круг, который образовывали соединенные указательный и большой пальцы, а на дальней стороне оно походило на размытую петлю, парящую в воздухе. Первые попытки совладать с заклинанием привели к головокружительно быстрой смене образов, увиденных в лесу, возле реки и в небе. Однако вскоре Боск научился держать око уверенно, с какой бы скоростью оно ни двигалось, и с точностью определять расстояние и направление. В большинстве случаев на дымчатый круг никто не обращал внимания. По крайней мере, когда юноша попробовал шпионить за Северным Пределом, ни его отец, ни Флувио ничего не заподозрили.
Боск вынудил Туржана поверить, что именно тоска по дому заставила его изучить око, но истинной целью были чертоги Чуна Неизбежного. Руины к северу от Каиина Боск отыскал без труда, и посреди них обнаружилось всего одно неповрежденное строение. Он летал вокруг, ожидая, пока появится Чун, и дважды замечал тварь издалека; в обоих случаях он тотчас же прерывал заклинание и потом ждал несколько дней, прежде чем взяться за дело опять. В третий раз Боск увидел Чуна — одинокую гротескную фигуру в плаще, расшитом глазными яблоками с золотыми радужками, — удаляющегося в сторону города, и лишь после этого осмелился загнать око внутрь.
Замок Чуна оказался на удивление просторным обиталищем с алебастрово-белыми чистыми стенами и колоннами, на которых держалась крыша. Внутри не было ни кровати, ни очага, ни хранилища с диковинками; из всех предметов интерьера обнаружился только круглый столик в нише прямо напротив входа. На столике стояла изящная турмалиновая ваза с зеленой нижней половиной и пурпурной верхней. Но на ее тонком горлышке не было никакой золотой нити.
Борясь с жестоким разочарованием, Боск обыскал все вокруг, но ничего не нашел.
Тем же вечером во время ужина Туржан устремил на Боска долгий молчаливый взгляд, от которого юноша начал ерзать на стуле.
— Я сделал что-то плохое, господин?
— Сегодня днем у меня был посетитель, — сказал Туржан.
Боск терпеливо ждал, сгорая от любопытства.
— Думаю, ты его знаешь. Это был Чун Неизбежный.
У Боска перехватило дыхание.
— Он попросил, чтобы ты прекратил за ним шпионить. Он изъяснялся в куда более сильных выражениях, но суть я передал верно. Мы говорили о Чуне сразу же после твоего прибытия, и теперь я понимаю, что моих предупреждений оказалось недостаточно. К счастью, за этими стенами ты в безопасности. Однако ему понадобилась плата за причиненное неудобство. Дыши, мальчик, иначе ты потеряешь сознание.
Боск судорожно вздохнул.
— Господин… вы собираетесь выгнать меня?
— Мы все иногда совершаем глупые поступки. Остается лишь надеяться, что их цена не превысит золотого глаза, выращенного в чане. — Туржан криво улыбнулся. — Подходящая плата за использование тобой другого глаза.
— Так вы… не станете меня выгонять?
Туржан откинулся на спинку стула.
— Как раз наоборот, я доволен, что ты столь мастерски управляешься с оком. Все не так плохо, как тебе кажется. Но скажи, что же тебе понадобилось в замке Чуна?
— Ничего, — сказал Боск. — Я просто экспериментировал.
Туржан вздохнул.
— Ты рановато начал лгать своему учителю. Уловки меня не удивляют. — Он бросил взгляд на дочь, и она тотчас же уставилась в свою тарелку. — Но откровенная ложь — плохая основа для отношений между учителем и учеником.
Боск выпрямился.
— Господин, я искал золотую нить, вырванную из гобелена.
— А-а, Лит.
Боск кивнул.
— Но у Чуна этой нити не оказалось.
— Кажется, я предупредил, что Лит — дама, с которой лучше не встречаться.
— Я обязан ей жизнью, господин. Я бы предпочел вернуть долг.
— Быть может, ради этого она тебя и спасла?
Боск позволил такой мысли войти в свой разум и не испытал негодования. Даже если все так и было, он не мог забыть, какими печальными стали глаза Лит, когда она заговорила про Аривенту.
— В любом случае, — негромко проговорил он, — я больше ничего не могу для нее сделать. Нить исчезла, и вряд ли Чуна удастся разговорить, чтобы узнать, куда она подевалась. — Боск устремил на Туржана взгляд, полный надежды. — Может, еще один искусственный золотой глаз?
— Я предпочел бы избежать новых встреч с Чуном, юный Боск.
— Твк должны знать, где нить, — сказала Рианна.
Боск повернулся к ней.
— Конечно, им придется заплатить.
Юноша снова посмотрел на Туржана.
— Вы знаете, что они хотели бы получить в качестве платы. Я все возмещу, даю слово.
— Ты сам все это начал, юный Боск, — произнес Туржан. — Продолжай учиться. Возможно, когда-нибудь ты поймешь, как достичь цели.
— Возможно, — сказал Боск. Все было безнадежно.
Той ночью он думал о Лит, как уже случалось не раз. Но, вспоминая страх, охвативший его при мысли об изгнании, он также думал о своем доме. Неужели его и в самом деле приняли бы назад, как когда-то уверял Туржан, или же на самом деле отец, как и Флувио, рад был от него избавиться? Когда стареющее солнце заглянуло в его спальню, он решил послать пронырливое око в Северный Предел, чтобы разобраться, какое из двух предположений верно. В утреннем свете его старая комната выглядела такой же, какой он ее оставил; даже пыли не было видно, точно кто-то держал помещение наготове к его возвращению. На мгновение это воодушевило Боска, но потом он вспомнил, что слуги ни за что бы не позволили ни одной части дома покрыться пылью.
И вот в этот момент юношу и охватила тоска по родным местам. В его комнате хранились памятные вещицы из детства: горсть зеленых серпентиновых камешков, собранных во время первого путешествия в шахты; несколько хрупких птичьих черепов, обнаруженных под кустом в саду; чашка, которую он вылепил из глины и обжег в самодельной печи. Посудина была черная, покрытая трещинами — не чашка даже, а то, что от нее осталось, после того как печь взорвалась и уничтожила флигель, служивший Боску мастерской. Отец этому совсем не обрадовался.
Юноша придвинул око к камешкам. Какая жалость, что он не взял ни одного с собой. Такая мелочь легко поместилась бы в кармане. Из-за ока казалось, что они совсем рядом — только руку протяни. Боск осторожно приблизил кончик пальца к ониксовому кольцу, ожидая почувствовать какое-то сопротивление, но ничего не ощутил. Он сунул палец поглубже, а потом вытащил и убедился, что тот невредим; осмелев, он попытался прикоснуться к камешкам, но они были дальше, чем казалось. Затем он достал нож и сунул его в кольцо — и все равно не смог дотянуться даже острием. Боск ринулся на кухню, где сонная повариха только начинала раскатывать тесто для завтрака, и без особых сложностей выпросил у нее кухонные щипцы и вертел, длинный как меч. И то и другое влезло в кольцо, но только вертел оказался достаточно длинным; обращаться с ним было так трудно, что несколько камешков полетели на пол. Боск вытащил вертел наружу и задумался о том, не стоит ли приделать к острию мешочек или намазать его чем-то вроде клея. Оба трюка вряд ли сработали бы. И тогда ему в голову пришла одна толковая мысль.
Он прислонил ониксовое кольцо к своей подушке и сунул в карман копию второй эволюции мазириановского уменьшения. Потом он изменил свой размер до кукольного и вошел в кольцо. Для этого пришлось лишь чуть-чуть наклонить голову.
Всего один шаг — и он оказался в прохладном и темном туннеле со скользкими стенами из полированного металла. В дальнем конце туннеля уже не представлялось возможным разглядеть комнату, которую Боск видел, когда был большим; там маячило пятнышко света, где-то очень далеко. Он двинулся вперед, касаясь руками стен. Идти по изогнутому полу в темноте было не так уж просто. Пятнышко медленно увеличивалось, и через некоторое время юноша увидел что-то размыто-зеленое — вероятно, те самые камешки. Он ускорил шаг, а потом побежал. Свет обрушился на него, и, вывалившись из противоположного конца туннеля, Боск упал прямиком на один из камешков, который теперь выглядел сущим валуном. Переведя дух, он попытался ухватить камень. Тот не пошевельнулся, и стало понятно: не хватит сил, чтобы забрать в Миир даже самый маленький камешек. Но это уже не имело значения. Случившееся само по себе было поводом для торжества. Он стал волшебником. Взобравшись на валун, Боск окинул задумчивым взглядом свою старую комнату, казавшуюся теперь такой огромной.
Тихий шум заставил его вздрогнуть. Где-то открылась дверь — возможно, приближался слуга, чтобы заняться уборкой. Не дожидаясь, пока причина звука прояснится, юноша повернулся к бледно-серому кольцу ока, нырнул в него и побежал. Он несколько раз поскользнулся на изогнутом полу и стукнулся головой о потолок, но в конце концов сумел вернуться в Миир. Прислонившись к подушке, он сунул руку в карман за второй эволюцией.
В кармане было пусто.
Наверное, лист бумаги выпал в туннеле или остался где-то посреди камней в Северном Пределе — там, где никто уже не смог бы его отыскать. Это не очень обеспокоило Боска, потому что заклинание хранилось в его памяти. Он произнес нужные слова.
Ничего не произошло.
Он попытался еще несколько раз и лишь потом признался самому себе, что не справится без шпаргалки. Вздохнув, он запихнул ониксовое кольцо под подушку и сел на нее, надеясь, что первой в комнату войдет Рианна. Надеждам не суждено было осуществиться. В итоге Туржан сам прочитал четвертую эволюцию по книге заклинаний и восстановил обычный размер Боска.
— Эти заклинания сложны, — сказал Туржан, закрывая книгу. — Даже самые великие из нас не могут запомнить больше трех или четырех одновременно. Для новичка вроде тебя и два — это уже много.
— Потому я и записал вторую эволюцию.
— Наверное, надо было записать ее на руке, а не на бумаге.
Боск просиял.
— В следующий раз я так и сделаю.
Туржан рассмеялся.
— Как пожелаешь, юный Боск. Тогда ты с легкостью сможешь восстановить свой истинный размер по любую сторону ока. — Увидев, как изменилось выражение лица Боска, он прибавил: — Ох, ну хватит… Неужели ты думаешь, что я мог не заметить волшебства, которое творится в этих стенах? И кстати, если уж ты надумал уменьшать себя до размеров гусеницы, тебе следует выучить еще одно заклинание ради собственной безопасности. Я не хочу потом объяснять твоему отцу, как так вышло, что его сына съела кошка.
Боск сглотнул.
Остаток дня они с Туржаном не выходили из приемной волшебника, где Боск осваивал заклинание всемогущей сферы. Когда ему казалось, что дело сделано, Туржан проверял — снова и снова. В конце концов Боску пришлось записать заклинание на руке несмываемыми чернилами.
— Пиши и переписывай, — сказал Туржан, — пока не убедишься, что по-настоящему его запомнил и уже никогда не забудешь.
Боск кивнул.
— Я иногда буду устраивать тебе проверки.
Боск снова кивнул.
— А теперь иди к племени твк и спроси, где можно отыскать твою золотую нить.
— Но, господин, мне нечем им заплатить.
Туржан улыбнулся ему.
— Ты совершенно уверен в этом?
Боск растерянно развел руками.
— Что ж, юный Боск, возможно, тебя заинтересует тот факт, что племя твк очень любит грибы.
— Но у меня их нет, — сказал Боск.
— В самом деле? Какая жалость.
А потом пришло время ужинать, и грибов снова не подали.
Вечером у себя в спальне Боск перерыл седельные сумки, но, как он и думал, все грибы оказались съедены и растрачены по пути в Асколез. Он забрался в постель, сунул руку под подушку, чтобы взбить ее, и нащупал ониксовое кольцо пронырливого ока.
И тут до него дошло, что грибы, даже свежие, весят куда меньше, чем камни.
Когда солнце зашло, он был уже в холодной кладовой Северного Предела, где хранились запасы свежих грибов, предназначенные для семьи. Он мог переносить грибы только по одному, и оттого пришлось совершить полдесятка путешествий туда и обратно в спальню в Миире.
Утром он спросил, как можно призвать кого-нибудь из твк.
— Они приходят, когда захотят, — сказала Т'сейн. — Звать их бесполезно.
— Тогда я сам к ним пойду, — заявил Боск. — Кто-нибудь может указать мне направление?
Он посмотрел на Туржана.
Туржан посмотрел на Рианну.
— Я была в городе племени твк, — призналась девочка.
В библиотеке она нарисовала карту. Твк жили в лесу, где не стояло дорожных указателей, но все же имелись приметные россыпи валунов и деревья, самое большое из которых и было целью путешествия.
— Когда окажешься внизу, позови Данданфлореса, и он придет, — посоветовала девочка. — Скажи, что тебя послала Рианна.
Днем, сидя в своей спальне, он отправил око в город племени твк, представлявший собой скопище выдолбленных тыкв-горлянок — их была добрая сотня — на ветвях высоченного дерева. Некоторое время он наблюдал, как человечки-твк верхом на стрекозах снуют между домами, которые им казались такими же просторными, какой для него самого была его собственная комната. Он заглянул в несколько тыкв и обнаружил твк, занятых домашними делами: семьи собирались за столиками, располагаясь на стульчиках, кто-то рылся в сундучках и шкафчиках, кто-то дремал в гамаках из шелковистой паутины, размером не превышавших пальцы от перчатки. Увидев их в такой обстановке, Боск понял, отчего Рианна так хочет, чтобы человечки-твк поселились в ее кукольном домике.
Он остановил дальний конец ока возле круглого входа в одну из самых больших тыкв, уменьшил себя до размера твк и вскоре уже сидел на краю туннеля, болтая ногами над пропастью. Тотчас же из тыквы вылетела стрекоза и повисла перед ним; сильный ветер от ее крыльев вынудил Боска покрепче ухватиться за дымчатое кольцо. Теперь, когда они были одинакового размера, голос всадника казался таким же глубоким, как обычный человеческий.
— Ты кто такой? — спросил твк.
— Меня послала Рианна. Я Боск, и я хочу увидеть Данданфлореса.
Стрекоза улетела прочь. Вскоре появился другой всадник.
— Я тебя помню, — сказал он. — Только ты был больше.
— Это все заклинание Рианны, — ответил Боск.
— О, так она засунула тебя в свой кукольный домик?
— Я в нем бывал.
— Ужасное место, — произнес вождь. — Ни один из нас никогда не согласится там жить.
— Я так и понял. Но я не за этим сюда пришел. Мне очень нужно кое-что узнать.
— Не тебе одному. А что ты можешь предложить взамен?
— Я Боск Септентрион. Ты, наверное, слышал о моей семье.
— Слышал, — ответил твк.
Боск протянул руку назад в туннель и вытащил гриб, который был больше его собственной головы.
— Вот отличный образец нашего товара, — сказал он. — Свежий, не высушенный, и все оттенки его вкуса сохранены в неприкосновенности. Приготовленный на пару, обжаренный в масле или даже сырой, с соусом из горчицы, он представляет собой королевское блюдо. Это мой подарок тебе, вождь. — Он протянул гриб. — Я смогу предложить кое-что еще, если мы придем к соглашению.
Данданфлорес схватил гриб, отломил кусочек и сунул в рот. Прожевал с задумчивым видом. Через некоторое время он сказал:
— И чего же хочет от меня создание, явившееся из пустоты и сидящее на самом ее краю?
— Мне нужно узнать, где находится золотая нить, — ответил Боск, — которой ранее владел Чун Неизбежный, но которая при этом принадлежала женщине по имени Лит, колдунье с золотыми волосами и глазами.
— Ах, вот что! — сказал Данданфлорес.
Боск кивнул.
— Я желаю вернуть ее хозяйке.
Твк поместил гриб в сеть, прикрепленную у его левого бедра.
— Нить поменяла владельца, став предметом справедливой сделки.
— Но она была украдена.
— Тот, кто владеет ею сейчас, ее не воровал. Вина лежит на Чуне.
— Если новый хозяин не отдаст ее во имя справедливости, я ее выкуплю. Кому я должен сделать предложение?
Вождь посмотрел на него, склонив голову набок.
— Давай обсудим это поподробнее. Мой дом совсем близко, и мой скакун достаточно силен, чтобы нести двоих.
Домом вождю служила одна из самых больших тыкв. Внутри она была такой же, как жилища остальных твк, — свет падал из окон, вырезанных в стенах, а предметы интерьера располагались на платформах, похожих на полки. Внутри оказались женщины-твк и несколько детей. Данданфлорес и Боск спешились на нижней платформе и преодолели несколько лестниц, чтобы попасть на верхнюю. Оттуда было рукой подать до семейной спальни: у каждого имелся свой подвешенный к круглому потолку гамак, сплетенный из толстых нитей и набитый одуванчиковым пухом. Самый большой гамак был украшен витым золотым шнуром.
— Красиво, не так ли? — спросил вождь.
Боск не ответил. Он понимал, что именно видит перед собой.
— Частью моей сделки с Чуном было то, что я никогда не верну нить Лит. Теперь ты понимаешь мои сомнения.
— Я не Лит, — сказал Боск. — Вообще-то нить мне так понравилась, что я решил оставить ее себе. Из нее можно сделать отличное украшение для моей шляпы.
— Я не вижу на тебе шляпы, — заметил твк.
— Это нетрудно исправить. Так на что ты согласен обменять нить?
Данданфлорес задумчиво разглядывал гамак.
— Мне не хочется с ней расставаться.
— Я могу предложить огромное количество свежих грибов нескольких разновидностей.
— И как много грибов моя семья успеет съесть, прежде чем они испортятся?
— Я могу устроить так, что они будут приходить на протяжении нескольких недель или месяцев.
— И что с того? Через некоторое время мы точно ими насытимся.
Боск вынужден был признать, что это правда. Перед его мысленным взором предстал отец, сидящий за обеденным столом, охотно поедающий свою порцию грибов и уговаривающий сыновей сделать то же самое. Интересно, подумал он, знает ли отец о пропавших грибах? Вряд ли кто-то это заметил — исчезло совсем небольшое количество. Но если брать их постоянно, скрыть недостачу уже не удастся, и кого-то из слуг в Северном Пределе обвинят в воровстве. Боска начала мучить совесть за то, что он столь опрометчиво предложил грибы, которых не имел, в качестве средства оплаты. Волшебник он или нет, он все же оставался сыном торговца и с ранних лет знал, что семью обманывать нельзя.
И тут сын торговца проснулся в нем по-настоящему. Человечки-твк, достаточно маленькие, чтобы жить в доме Рианны, были способны проходить и сквозь пронырливое око.
— У меня есть идея, — заявил он и в общих чертах описал партнерство между домом Септентрион и племенем твк. Используя око в качестве дороги, твк могли перевозить свежие грибы с севера в Каиин, где Боск стал бы снабжать ими пресыщенных богачей. Племя получало бы долю за труды, Боск брал бы часть для обустройства своего дела, а семья Септентрион открыла бы новый для себя рынок.
Данданфлорес уставился на него с сомнением.
— Сушеные грибы великолепны, — произнес Боск, — но, как ты и сам недавно понял, они не сравнятся со свежими. Свежие будут стоить дороже, но продажи сушеных из-за них не должны так уж сильно пострадать, если ограничить объем и делать поставку, допустим, только раз в месяц.
— Меня больше беспокоит твой магический туннель, — признался Данданфлорес. — Магия опасна, и с ней, как правило, лучше не связываться.
— Мне она не навредила, — сказал Боск.
— Так ведь ты волшебник.
Боск подумал о заклинаниях, написанных у него на руках и спрятанных под широкими рукавами.
— Я всего лишь ученик. Если бы там было опасно, я бы непременно это испытал на своей шкуре. — Когда Данданфлорес не ответил, Боск продолжил настаивать: — Я думал, что вождь племени твк поведет себя мудро и смело ради блага собственного народа. Разве ты не понимаешь, что доход позволил бы вам всем жить лучше?
Данданфлорес скрестил руки на груди и посмотрел куда-то мимо Боска. Дети вскарабкались на одну из нижних платформ и слушали их разговор. Один из них крикнул:
— Возьми меня с собой, папа!
Отец одарил его пристальным взглядом.
— Мальчишки!.. — пробормотал тот и посмотрел на Боска. — Все вы одинаковые.
Боск пожал плечами.
— Ну ведь кто-то же должен быть смелее.
— Ладно, — сказал вождь племени твк. — Покажи мне это око, и я приму решение.
Они оседлали стрекозу и вернулись к кольцу из дыма, парившему среди ветвей. Боск спешился первым, сойдя прямо в туннель. Он прижался спиной к стене и протянул руку человечку-твк. Данданфлорес не принял ее, а начал ощупывать край кольца, чтобы убедиться в его твердости. Потом он осторожно проверил пол ногой. Боск отодвинулся, освобождая ему место в туннеле.
— Войдя в кольцо, ты стал едва различимым призраком из тумана, — проговорил вождь. — Видимо, то же самое случилось со мной.
— Это снаружи так кажется, — ответил Боск.
— Разумеется, — сказал Данданфлорес. — Что ж, давай продолжим наше приключение.
Они достигли противоположного конца ока и оказались в спальне Боска.
— Туннель можно расположить так, что его начало и конец будут именно в тех местах, которые мне нужны, — произнес Боск.
Твк размял руки и оглядел себя.
— Со мной все в порядке, — сказал он. — Значит, мы пришли к согласию. И когда же начнется торговля?
— Как только я договорюсь обо всем со своим отцом. Могу ли я предложить, чтобы ты внес свою плату после того, как первая партия грибов будет продана в Каиине?
— Это меня вполне устроит.
Боск провел его обратно в город племени твк.
…Отец Боска и Флувио ужинали, когда Боск спустился по главной лестнице Северного Предела. Флувио сидел на месте, которое раньше занимал Боск, и слушал отцовскую тираду, которая вдруг оборвалась на полуслове. Они оба уставились на Боска, который приближался к столу.
— Добрый вечер, отец, Флувио. — Он отодвинул стул и уселся. — Надеюсь, у вас тут все в порядке. А-а, я вижу, на ужин снова грибы.
Отец первым обрел дар речи.
— Приказать, чтобы тебе тоже принесли?
— Не нужно, отец. Я поужинаю в Миире. — Он кивнул. — Да, я теперь путешествую магическим образом. Пребывание в Миире пошло мне на пользу, и я рассчитываю еще много всего узнать за те годы, что собираюсь провести там.
Отец откашлялся.
— Мастер Туржан прислал нам письмо. Он рад твоим успехам. Я все еще сердит, но у тебя, похоже, и в самом деле есть нужные способности.
— Чистая правда, — сказал Боск, опуская на стол руки с переплетенными пальцами, — однако твои уроки я тоже не забыл.
Он изложил план сотрудничества с твк, не вдаваясь в подробности относительно сущности ока и отзываясь о нем как о неопределенном «волшебном средстве».
— Семья получит от этого прибыль. Все, что нужно для начала, — небольшое количество серебра, чтобы арендовать магазинчик в самом центре города, и достаточная партия товара, который мы предложим первым покупателям, — выбор будет скромный, но качество отменное. Когда богачи Каиина ознакомятся с тем, что мы предлагаем, у нас появятся верные клиенты. Возможно, мы сделаем подарок принцу, учитывая его склонность становиться законодателем моды. Что ты об этом думаешь, отец?
— Цена должна быть высокая, — произнес его отец. — Соответствующая трудностям перевозки товара.
— Я тоже так считаю.
Отец взглянул на него, прищурившись.
— Я не ожидал, что ты применишь волшебство ради нашей выгоды.
Боск встретил его взгляд.
— Я ведь Септентрион.
Его отец кивнул.
— Это хороший план. Мы им займемся. — Он повернулся к Флувио. — Ты сделаешь для брата все, что понадобится. Я займусь серебром.
Флувио проследил за тем, как отец уходит.
— Нам надо поговорить, — сказал он. — Пойдем туда, где нас никто не сможет подслушать.
— Как пожелаешь, — отозвался Боск.
Снаружи Флувио заговорил, понизив голос:
— У нас двое новых слуг. Все, что ты сказал, они тотчас же сообщат шахтовикам, и шахтовики повысят цену на свой товар. Отец должен был об этом подумать. Возможно, возраст начинает сказываться.
— Отец еще совсем не старый. И почему бы шахтовикам в самом деле не получить свою долю в этом новом предприятии?
Флувио покачал головой.
— За ту же самую работу, что всегда? Вот еще!
Боск пожал плечами.
— Пусть отец решит.
— Мы должны вместе сказать ему. Тогда он согласится.
— Возможно, — ответил Боск, хотя на самом деле он в этом сомневался.
— Мы новое поколение Септентрионов, — заявил Флувио. — Семейное дело будет нашим.
Боск негромко рассмеялся.
— Твоим, — сказал он. — Я выбрал для себя другую дорогу.
— Так зачем же ты вернулся? Зачем придумал этот план?
— На то есть причины.
Некоторое время они шли в молчании; Флувио глядел на траву, а Боск все ждал, когда брат заговорит, потому что чувствовал недосказанность.
Но Флувио без единого слова повернулся и ударил его. Удар был такой сильный, что Боск даже не почувствовал, как падает. Придя в себя, он ощутил головокружение и горькую слюну, заполнившую рот; он висел на чем-то, и оно двигалось — неужели его снова сцапал деодан? Боск сглотнул горечь и схватился за спину похитителя. Тот был одет, — значит, деодан ни при чем, ведь те ходят голыми. Потом воспоминания вернулись, и Боск понял, что его несет Флувио.
Заклинание всемогущей сферы было записано на руке несмываемыми чернилами, но у Боска все плыло перед глазами. Однако в результате бесчисленных повторений нужные слова все-таки врезались ему в память. Он начал шепотом произносить заклинание и к тому моменту, когда Флувио сделал именно то, чего следовало ожидать, сфера уже формировалась вокруг тела Боска, поэтому он не упал, а опустился в бурные воды Дерны плавно, как пушинка одуванчика, и успел даже мягко отпрыгнуть от ближайшего склона, поскольку сфера отталкивала все, что могло причинить ему вред. Несколько секунд Боск видел, как Флувио смотрит вниз, стоя на краю пропасти, а потом вокруг были только скалы и небо.
Дурнота прошла, когда Боск оказался на берегу реки. К тому моменту его челюсть начала сильно болеть, и ему пришлось прижать рукав к прокушенному языку, чтобы остановить кровотечение. Он открыл сферу и на коленях подполз к реке, чтобы ополоснуть рот. Возвращение в Северный Предел казалось весьма нелегким делом. Но выше по течению реки, возле шахт, по крайней мере одна зеленая серпентиновая тропа шла до самого низа. Дорога туда должна была занять два дня.
Боск добрался до шахт таким уставшим и голодным, что с радостью набросился на грибы. Через несколько дней три шахтовика сопроводили его в Северный Предел, где он сказал отцу, что просто решил их навестить перед возвращением в Миир. Он даже не намекнул на недоразумение, приключившееся по вине Флувио, и никак не объяснил заметный синяк на своей челюсти. Флувио, в свою очередь, держался на почтительном расстоянии от брата и почти не говорил, хотя Боску казалось, что он видит страх в его глазах каждый раз, когда они встречались взглядом. Боску это очень понравилось.
Его отец приготовил и серебро, и предложения по поводу того, где стоило открывать магазинчик в Каиине. Как и следовало ожидать, заклинание Мазириана сработало на монетах не менее успешно, чем на Боске, и он вернулся в Миир богаче, чем уходил. Никто не спросил, где он пропадал все это время, хотя Рианна и пялилась на его синяк, и никто не поставил под сомнение его затею.
— Я думал, сделка окажется попроще, — сказал Туржан, — но ты, как бы там ни было, Септентрион. Следует понимать, твоя учеба окончена?
— Я о таком и не помышлял, — ответил Боск.
— Выходит, это компромисс. Ты будешь служить и своему отцу, и мне.
— Надеюсь, у меня получится.
Туржан покачал головой.
— Она такого не заслуживает.
— Я это делаю ради себя и своей семьи, а не ради нее.
Выражение лица у Туржана было достаточно красноречивым, чтобы выдать его сомнение.
Когда с магазинчиком все уладилось, с десяток человечков-твк занялись переноской грибов. Боск уже отправил принцу партию свежих грибов в яркой упаковке и поместил над входом объявление о скором начале торговли. В назначенный день, когда он явился в свои владения и снова сделался большим, за дверью обнаружилась толпа, размеры которой радовали глаз. Множество монет перешло из рук в руки, пока склад не опустел; Боск все записывал в маленькую бухгалтерскую книгу. Он закрыл пустой магазин в полдень, запер дверь и вернулся в Миир, где пообедал с Туржаном, Рианной и Т'сейн.
На следующее утро каждый твк-грузчик унес по одной серебряной монете, а Боск помог Данданфлоресу вытащить золотую нить из плетения его гамака.
— Я знаю, что ты не собираешься ее навещать, — сказал вождь, — но, возможно, тебе будет интересно узнать, что Лит сейчас поселилась на лугу Тамбер.
Он как бы случайно объяснил, куда Боску следует направиться.
— Вряд ли мы с ней снова встретимся, — согласился Боск. Он свернул золотую нить и перебросил через плечо. Она оказалась довольно тяжелой. Он подумал, не применить ли к ней уменьшающее заклинание Мазириана, но потом решил, что лучше не рисковать, сочетая одну магию с другой.
В Миире он вернул себе истинный размер, и золотой канат превратился в блестящую нитку. Он обернул ее вокруг шеи и спрятал под рубашкой.
У ворот его поджидала оседланная лошадь. «Это ненадолго», — сказал он учителю и его родным, хотя по лицам было видно, что они ему не поверили. Он оставил на подушке запечатанный конверт с инструкциями для отца, Флувио и Туржана, позволяющими продолжать торговлю вместе с твк в его отсутствие. Уезжая, он несколько раз обернулся и заметил Рианну, которая следила за ним из башенного сада. В последний раз из-за большого расстояния она показалась ему очень маленькой — под стать ее собственному кукольному домику, — и Боску захотелось вернуться, чтобы сказать ей, что без ее помощи ничего бы не получилось. Он подавил это желание.
Он нашел луг Тамбер без труда, на закате второго дня своего путешествия. Там был маленький дом с крышей из соломы и стенами, затянутыми плющом; рядом с домом протекал ручей. Лит в подоткнутой юбке, стоявшая по колено в воде, как раз в момент его появления выловила рыбу и угомонила ее отчаянные трепыхания одним ударом кулака.
Женщина следила за Боском, пока он спешивался, и казалась еще прекраснее, чем он ее запомнил.
— Мальчик с севера, — проговорила она.
— Я принес тебе подарки. — Он вытащил из седельной сумки мешочек с грибами. — Лучшее, что растет на севере. А вот тут свежий хлеб, испеченный в замке Миир.
— Ты такой добрый. Теперь я буду невежливой, если не разделю с тобой ужин. Тебя зовут Боск, верно?
Он кивнул, чувствуя, как колотится сердце оттого, что она произносит его имя.
Пока он помогал женщине готовить рыбу, они обменивались скупыми репликами: он начал учиться, она успела немного попутешествовать, но все это не имело значения. Когда с ужином было покончено, он не стал дожидаться, пока Лит уберет со стола, и показал свой главный подарок.
При виде нити она закрыла рот ладонью и побледнела. Потом приняла подарок дрожащими пальцами и прошептала:
— Как?
— Слишком долгая история, — сказал он. — Хватит и того, что нить вернулась к тебе.
Голова Лит опустилась, плечи задрожали от рыданий.
Он потянулся через стол и нежно коснулся ее руки.
— Ты сейчас должна радоваться.
Она спрятала лицо в ладонях.
— Ты не понимаешь. Оставь меня, пожалуйста. Прошу тебя.
Он поднялся — растерянный, забывший все слова. Она на него не посмотрела. Наконец он вышел, отвел лошадь подальше от дома и привязал там, где в изобилии росла трава. Подложив под голову седло и завернувшись в одеяло, он принялся смотреть на звезды, пока не уснул.
Утром домик все еще стоял на лугу Тамбер, но, когда Боск позвал Лит, никто не ответил. Он толкнул дверь — та была не заперта — и вошел. Тарелки, так и не вымытые после ужина, все еще стояли на столе, он отнес их к ручью, вымыл и насухо вытер тряпкой, после чего сложил в буфет. Боск увидел, что золотой гобелен закончен, и наклонился, чтобы лучше разглядеть деревню, горы и реку. Под определенным углом поверхность воды блестела на солнце так, словно сотканная река и в самом деле текла.
Он сложил все лежавшие на кушетке подушки одну на другую и придвинул их к гобелену — к изображенной на нем тропе, едва различимой посреди золотого мерцания. Сел, упираясь коленями в подушки, и произнес первую эволюцию мазириановского уменьшения — однако, даже сделавшись размером с куклу, он оказался слишком велик и поэтому применил заклинание во второй раз. Теперь подушка стала громадной равниной, простершейся перед ним, и с ее края он перепрыгнул на тропу, преодолев мембрану, похожую на стенку мыльного пузыря.
Вокруг него была Аривента, залитая золотым сиянием. Деревня оказалась дальше, чем он рассчитывал, но все-таки он до нее добрался и с изумлением принялся разглядывать дома — такие же маленькие, как жилище Лит, но сделанные из драгоценного металла, который отражал золотые лучи с потрясающей яркостью.
Посреди закрытых дверей и окон не было ни души.
Он нашел Лит на центральной площади, где она сидела на золотой скамье, уронив руки на колени. Боск опустился рядом.
— Их нет, — сказала она. — Все, кого я знала, вся моя семья. Все, кто здесь жил. Все исчезли.
Она уставилась на свои руки.
— Может быть, они где-то ниже по течению реки или в горах? — предположил Боск.
Она покачала головой.
— Почему ты так уверена?
— Это моя земля. Я совершенно уверена.
— Тогда, госпожа Лит… возвращайтесь в мой мир.
Лит медленно повернула голову и посмотрела на него огромными золотыми глазами. Она вдруг стала старше, возле уголков ее глаз появились тонкие морщины, а под глазами залегли темные круги. Может быть, подумал он, это все из-за того, что она не спала всю ночь.
— Аривента моя, — сказала она. — Я ее не покину.
— Но ведь здесь никого нет…
— Я ее не покину! — закричала Лит и ударила его по лицу, оцарапав щеку так, словно у нее была не рука, а лапа с когтями. — Уходи! Аривента моя!
Он вскочил, прижимая ладонь к кровоточащей щеке.
— Я лишь хотел помочь тебе.
— Уходи, мальчишка!
Он без лишних слов отступил, а оказавшись на краю деревни, повернулся и побежал прочь по золотой тропе. Вырвавшись из гобелена, он почувствовал себя так, словно наглотался огня, и упал на колени посреди подушечной равнины. Два повторения Второй эволюции вернули ему истинный размер, и он кубарем скатился с кушетки на пол. Гобелен к этому моменту был величиной с большой палец и продолжал уменьшаться, а через мгновение и вовсе исчез. Дом вокруг Боска зашатался, словно оказавшись во власти урагана, и едва он успел выбраться наружу, как все рухнуло, превратившись в кучу мусора.
Две ночи спустя он вернулся в Миир, и на этот раз у ворот его ждала Рианна.
— Все закончилось? — спросила она, когда он передал поводья конюху.
— Да, — пробормотал Боск.
— Правда-правда закончилось?
Он кивнул.
— Хорошо. Значит, тебе осталось лишь дождаться.
— Дождаться чего?
Она положила ладонь на его согнутую в локте руку.
— Пока я вырасту, конечно. — Она улыбнулась уголком рта. — Пойдем со мной. Мы оставили тебе кое-что на ужин. И никаких грибов!
Он глубоко вздохнул и улыбнулся ей в ответ. Они вошли в замок Миир вдвоем.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я познакомилась с прозой Джека Вэнса, когда мне было лет десять. Я перебирала принадлежавшую старшему брату коллекцию научной фантастики, выискивая что-нибудь интересное, и обнаружила его запас палп-журналов: несколько оставшихся без обложек экземпляров «Planet», «Space» и «Startling». Произведения, опубликованные в них, мгновенно захватили меня: что-то из Брэкетт, что-то из Уильямсона… и «Planet of the Damned» Вэнса, мрачная космическая опера, в числе персонажей которой фигурировала одна из его знаменитых загадочных и властных женщин. Я поняла, что хочу прочитать еще много историй, похожих на эту. Но тогда отыскать книги Вэнса было не так уж просто. К тому моменту, когда я перешла в старшие классы, мне удалось прочитать лишь парочку его романов и несколько рассказов. А потом я обнаружила «Умирающую Землю».
Несмотря на то что это была легендарная книга, известная каждому фанату, я о ней никогда не слышала. Однако имени автора мне оказалось достаточно, чтобы наскрести в карманах 75 центов за книгу издательства «Lancer» со странной обложкой. Лишь много лет спустя я узнала, что это было первое переиздание с 1950 года, когда книга впервые вышла в издательстве «Hillman». Не могу сказать, что я ее прочитала, — я впитала ее в себя. Это было фэнтези, это была научная фантастика, это была восхитительная смесь того и другого. Тогда, в свои шестнадцать, я уже начала собирать отказы из журналов, и вот теперь передо мной появилась цель, к которой стоило стремиться. Конечно, я не могла воспроизвести то, что создавал Вэнс. Но когда через пять-шесть лет я наконец-то написала первую историю из цикла об Аларике, моей мантрой стала фраза: «Думай как Джек Вэнс», и я повторяла ее, пока работала над другими рассказами. Отголоски «Умирающей Земли» слышатся тут и там во всех моих произведениях. Иногда я с удивлением обнаруживаю их годы спустя и вновь понимаю, насколько сильным оказалось влияние Вэнса на мое становление как писателя.
Вот почему, когда мне предложили присоединиться к путешествию по Умирающей Земле, я никак не могла ответить отказом. Не потому что это казалось чем-то простым — плащ Мастера позволительно примерять на себя лишь с трепетом. Возвращение в эзотерический закатный мир, сотворенный Джеком Вэнсом полвека назад, показалось мне особым вызовом, который в конечном итоге принес прекрасные плоды. Все дело было в том, что этот мир — полный опасностей, чудес и очарования — оставил в моем воображении след, с каким немногое может сравниться.
Филлис ЭйзенштейнСЛУЧАЙ В УСКВОСКЕ Элизабет Мун
В этом рассказе писательница выделяет нам лучшие места на скачках в будоражащий день — как раз в духе «Умирающей Земли».
Когда-то на берегу глубокого залива океана Вздохов возвышался могущественный город. Его корабли бороздили водную гладь, перевозя бесчисленные товары, а великолепие его зданий демонстрировало неслыханное богатство… Теперь от него остался лишь пыльный городишко с обшарпанными постройками, залатанными обломками прошлого величия. Нынче это был небольшой порт, уже не играющий важной роли, — просто остановка на пути сухопутных караванов. Усквоск съежился и померк в холодную эпоху солнечного заката, но его жители с удивительной цепкостью продолжали держаться за множество причудливых верований.
Полдень в сухой сезон, когда раздувшееся солнце угрюмо висит над городом, а большинству жителей не остается ничего другого, кроме как захлопнуть ставни и смотреть на проезжающих мимо путников, был не лучшим временем для встречи. Однако только в это время Петри, известный всем мальчик на побегушках из «Днища-и-брюха» — так местные коротко называли заведение под вывеской «Первоклассная выпивка Геримара, обеды и прекрасные комнаты с видом на море», — мог быть уверен, что выбранная им постройка пуста.
В сезон караванов конюшня всегда оказывалась забитой и шумной, но с сезона минула уже четверть года. Нынче стойла, предназначенные для раздельного размещения животных, служили приватными уголками и, на взгляд Петри, вполне подходили для общения с одной дамочкой для удовольствий, понравившейся ему больше прочих. Он скопил достаточно, чтобы заплатить ей, — насобирал потертых медяков под кроватями пьяных купцов, пока выносил их вонючие ночные горшки. Девушка должна была освободиться к этому часу. Уж точно она предпочтет лечь с ним, приятным и невинным парнем, нежели с теми мужланами, что приходили в «Днище-и-брюхо», прежде чем направиться в «Дом услад» тетушки Меридель — обнесенное высокой стеной здание, в котором коротали вечера прекраснейшие из городских жриц любви.
И вот Эмеральдина уже показалась в дверях — пухлые губки, зрелое тело, золотые завитки на округлых плечах — и нахмурилась, вместо того чтобы улыбнуться. Ее глаза сузились до щелочек. Надув губки, красавица сжала кулачки.
— Что это? Конюшня? И где мой сюрприз?
— Здесь, — сказал Петри, сняв шляпу и взмахнув ею, словно рассказчик историй. — Плата в десять медяков, честное слово.
Он раскрыл ладонь, чтобы она могла увидеть деньги.
Девушка чуть расслабилась, но не приблизилась к Петри, несмотря на его поклон и еще один взмах шляпой.
— Петри, ты хороший парень, но, боюсь, ты неправильно меня понял. Я проститутка и останусь таковой до смерти. Но я не сплю с детьми. Ты еще не вырос, парень. Подойди ко мне через год или два, когда подрастешь, и мы оба сможем получить от этого удовольствие.
— Но… я вполне взрослый. — Петри старался изо всех сил, чтобы его голос звучал достаточно низко для мальчишки.
Глаза Эмеральдины сузились вновь.
— Если это так, Петри, значит ты — гном. Если с детьми я не сплю, заботясь о них самих, то с гномами не ложусь из соображений гордости. Как ты наверняка знаешь, это наши обычные требования. Ну что, ты вправду гном, притворяющийся мальчишкой? Уверена, что мастер Геримар, давший тебе работу из жалости, как сироте, с интересом узнает…
Петри почувствовал раздражение. Такая новость стала бы катастрофой. Кроме того, он был не гномом, а всего лишь очень невысоким мужчиной.
— Нет! Я не гном! Я просто… Один парень в доках сказал, что спал с женщиной, а он всего на полгода старше меня! — Тот был старше лишь внешне, поскольку на самом деле в прошлый сезон засухи Петри исполнилось тридцать.
Девушка фыркнула.
— Если ты имеешь в виду Кательберта, то ему пятнадцать, просто он очень молодо выглядит. И все время врет по поводу своего возраста. Но ты, юный Петри, — она подошла ближе, поднесла руку к его лицу и провела пальцами по щеке, остававшейся мальчишески гладкой благодаря удалению волос, — ты, парень, еще слишком юн. Я понимаю твое любопытство и ценю стремление заплатить мне. Вот что я скажу тебе: ты можешь посмотреть на все, что хочешь, на все, что ждет тебя, когда ты подрастешь, чтобы впоследствии первый взгляд на женское тело не отпугнул тебя.
Девушка вплыла в конюшню; Петри ввалился следом, не смея даже прикоснуться к ее бедру и к ложу, которое он приготовил из краденой соломы и позаимствованных простыней. Чуть меньшее, чем стойло для бегового таракана, оно могло стать уютным гнездышком для любовников.
— Садись здесь, — велела она, указав на дальний угол постели. — И будь хорошим мальчиком, даже не думай распускать руки. Это образование, а не развлечение.
Петри сел там, где она велела, проклиная суеверие, заставлявшее его притворяться мальчишкой. Не медля более, девица подняла полосатые юбки, обнажив сначала колени в ямочках, затем пышные белые бедра, затем — он вздохнул, когда она отвела юбки одной рукой и нащупала в корсаже ключ, открывавший доступ к заветным секретам.
— ПЕТРИ! Ленивое грязное отродье! Горшки все еще немытые!
При реве Геримара Эмеральдина поморщилась, дернула плечами и уронила юбки, а Петри вскочил на ноги.
— Лучше иди, мальчик, или потеряешь свою…
— Проклятье, ПЕТРИ! Если я найду тебя бездельничающим в теньке, то так наподдам твою тощую задницу, что будешь лететь до самых доков…
Петри в порыве вожделения бросился вперед, но Эмеральдина схватила его за руку, с силой разжала ладонь и вынула медяки, словно семечки из дыни.
— Ты ведь не собирался лишить меня заработка, — приторно молвила она, опуская монеты в карман в просторном рукаве.
Петри вырвался; ее смешок преследовал его в жарком воздухе, когда Геримар, огромный и пурпурный от ярости, схватил его за ухо, отлупил по спине поленом и швырнул в руки повара. Тот настучал Петри ложкой по голове и вскоре уже наблюдал, как парень отчищает самые грязные котелки, да так, что кожа слезает с пальцев. Петри отнюдь не обрадовался, услышав, что Эмеральдина и Геримар разговаривают. Скажет ли она хозяину про солому и простыни? Если да, то он точно покойник.
Солнце село, мягко источая насыщенный алый свет, но Петри работал до самой глубокой ночи, когда он, к удовлетворению повара, дочистил последний обеденный котелок. Геримар поймал его у двери.
— Ты бездельничал все утро. За это не будешь спать. Сиди до рассвета здесь или где-нибудь еще.
Петри нашел удобное место под кучей мусора через две улицы, но неудачи преследовали его и там: посреди ночи по улице пробежал карманник, за которым гнался один из городских ночных стражников, тяжелым топотом будя горожан. Петри проснулся, когда вор наступил на него и, споткнувшись, упал. Парень громко вскрикнул; карманник с проклятьями вскочил и бросился бежать. Петри с трудом поднялся, слыша более тяжелые шаги, и одной рукой нащупал что-то мягкое и комковатое. Полусонный, он не сообразил быстро отшвырнуть эту вещь в сторону, а схватил как раз в тот момент, когда из-за угла выбежал стражник.
Очень скоро он стоял перед сержантом стражи со связанными руками, а свидетельство грабежа лежало на столе. Богатый мешочек из бархата — женская сумочка, щедро украшенная вышитыми цветами и благоухающая духами, теперь была пуста: когда сержант ее открыл, на стол с мелодичным, но грозным звоном посыпались золотые терции и серебряные монеты местной чеканки.
— Ну что, парень, — начал сержант. Он был высок, грузен и явно с трудом застегивал пуговицы своей ярко-желтой формы. У стены позади него стояли двое мужчин, один сжимал рукоять плети. — Ты ведь маленький воришка, не так ли? Я видел тебя в «Днище-и-брюхе», шарившим в поисках медяков, — и это твоя работа, не сомневаюсь.
— Я не… это не…
— Ты хочешь, чтобы я поверил, что кто-то просто прошел мимо и уронил красивую женскую сумочку с золотыми и серебряными монетами тебе на голову, пока ты невинно… Что ты делал в том переулке, кстати?
— Спал, — ответил Петри.
— Спал! — повторил сержант таким тоном, что сразу стало ясно, как мало он верит в сказанное. — На куче мусора! Ну конечно! Когда все знают, что ты должен спать в конюшне «Днища-и-брюха». Если только Геримар не застукал тебя за воровством и не выгнал…
— Нет! — Петри попытался было придумать объяснение, которое спасло бы его от неприятностей, но затем сдержался, предположив, что стражники могли уже поговорить с его хозяином. — Он не выгонял меня. Просто сказал, что я не буду спать у него и должен вернуться только утром…
— Почему ты не можешь спать на работе? У него забиты все места?
— Я не знаю, — ответил Петри. — То есть я не знаю, все ли у него занято. Он просто сказал…
— И вот ты здесь с кошельком, полным золота и серебра. Если бы у тебя не было постоянного места работы у Геримара, парень, расплата оказалась бы мгновенной. Например… публичная порка и день в колодках.
Петри пытался выглядеть юным и жалким. Публичная порка обнажила бы правду — что он вовсе не юный мальчик, а очень маленький мужчина; некоторые назвали бы его гномом, уродом и закидали бы камнями. Всего ночь и день без средства для удаления волос, которое он с таким трудом и смекалкой раздобыл у ведьм с пустошей, — и появится щетина. А затем полетят камни… и он умрет, мучительно и верно. Так что выглядеть жалким и виноватым ему было совсем нетрудно. Правда, это не сработало — на лицах громил вокруг него симпатии не появилось.
Затем сержант поморщился и вздохнул.
— С другой стороны…
— С другой стороны? — пискнул Петри.
— Видишь ли, это все бега.
Петри ничего не видел, но был готов услышать что угодно, что вытащило бы его из этой передряги.
— Тараканьи бега, парень. Всего через несколько дней, на ежегодной встрече южного побережья. Мы думали, что у нас есть шанс в этом году. Старый Магготори, бывший стражник — наш человек, — принялся выращивать тараканов для бегов, когда вышел на пенсию. Сейчас у него есть отличный экземпляр, уже выигравший несколько бегов за городом, здоровый, хорошо натренированный. Он точно возьмет Кубок в нынешнем году… То есть мы так думали, когда поставили на это весь пенсионный фонд против тех тупых торгашей, которые полагают, что раз их лодчонки быстро плавают по морю, то сами они могут разбираться в скорости тараканов.
Петри уже понял, к чему все шло.
— Но?..
— Но теперь стало известно, что герцог Малакендра, никогда не удосуживавшийся послать сюда какую-нибудь из своих лучших тварей, соблазнился размером выигрыша и отправляет чемпиона, непобедимого лидера сотни забегов. И это именно тот таракан, которого купцы видели в другом месте и на которого ставят теперь.
— Почему вы говорите это мне?
— Потому что, как ты наверняка знаешь, у каждого таракана есть чистильщики — ты как раз работаешь на конюшне. Наверняка видел их, скребущихся в щелях, собирающихся стаями. И ты, может, заметил, что, если кто-то за обедом насыплет крошек, они придут, поедят, но все равно вернутся к одной и той же твари, так?
— Ну… да, так и есть.
— Мы посоветовались с магом Керсандаром, и он тайными средствами — запросив сумму, которую я тебе называть не стану, — выяснил и сообщил нам, что таракан герцога обязан своим проворством особой разновидности чистильщиков, неизвестной в этой местности. Герцог заполучил их яйца и поместил в свои конюшни, чистильщики теперь селятся на каждом из его собственных тараканов… и вот он послал чемпиона, чтобы уничтожить нас.
Петри посмотрел на руку, словно загипнотизированный полоской под ногтями.
— Умоляю, объясните…
— Не понимаешь? Беговой таракан использует чистильщиков, чтобы содержать шкуру в чистоте и убирать патоку, которую он производит по своей природе. Она накапливается и вызывает раздражение, из-за чего тараканы двигаются медленно. Но если мы возьмем у чемпиона герцога Малакендры его чистильщиков и отдадим их Магготори, то герцогский таракан уже не побежит — наш станет быстрее. И наш фонд будет спасен. Если нет — мы потеряем все. Никто из нас не способен найти повод, чтобы приблизиться к таракану герцога, нет ни малейшей возможности попасть в конюшни незамеченными. Но ты, мой мальчик, именно тот, кто нас спасет.
— Как?
— Известно, что таракан герцога с завтрашнего или с послезавтрашнего дня будет жить у Геримара. Ты точно получишь к нему доступ — у Геримара больше некому чистить конюшни. Если справишься с задачей, мы забудем о твоем воровстве, ведь ты так юн и можешь перевоспитаться…
Петри подумал, что точно умрет в случае неудачи, и потому быстро согласился сделать все, что в его силах. Сержант подержал его в здании стражи до тех пор, пока не пришло время возвращаться к Геримару.
— Ты свободен, — сказал сержант. — Ступай домой. Уверен, что ты не сказал нам всей правды, но это не имеет значения, если ты справишься со своей задачей.
Перед рассветом Петри скорчился у главной двери «Днища-и-брюха» — с вымытым лицом, причесанными волосами и шапкой, щегольски сдвинутой набекрень. Когда Геримар распахнул дверь, Петри вскочил и поклонился — раз, другой, третий, то и дело роняя шапку в пыль.
— А, это ты, шельмец! — прогудел хозяин. — Значит, хочешь работать?
— Всем сердцем, — ответил Петри.
— Мне нужны твои руки. На работе. Можешь начать с чистки конюшен — к нам едет ценное животное.
Он провел Петри через главную залу на первом этаже гостиницы, и тот не смог улучить ни секунды, чтобы стащить хоть крошку из бара.
Продолжая говорить, хозяин шел к конюшне:
— Знаменитый беговой таракан герцога Малакендры здесь — и высокая плата за исключительное пользование всей конюшней. Каждое стойло следует вычистить, подмести и выскоблить. Не должно остаться ни навоза, ни паутины, никакой грязи. Вот сюда накидай соломы. Чуть позже я проверю твою работу. Разумеется, эта тварь выиграет. Так что, по обычаю, мне придется поставить все свое имущество, включая гостиницу. Ты можешь заработать себе на хлеб с сыром, если справишься.
Когда Геримар удалился, Петри прокрался в конец ряда, откопал маленький горшочек со средством для удаления волос и нанес его на лицо и тело. Колючие волоски, уже выросшие на коже, тотчас отпали. Затем он приступил к работе, хотя живот прилипал к спине от голода. Но выбора не оставалось. Он мысленно произнес множество проклятий в адрес Геримара. Впрочем, если бы тот заболел или умер до прибытия герцогского таракана, полицейские расправились бы с Петри.
Когда Геримар вернулся, слуга очистил все конюшни и на высоту локтя заполнил соломой стойло, на которое указал хозяин. Петри поклонился, сняв шляпу и махнув ею.
— Видите, добрый хозяин, я сделал все, что вы сказали, до последней мелочи. Прошу, господин, можно мне хоть что-нибудь съесть?
Геримар сунул руку в солому.
— Глубже, — сказал он, — в два раза. Я имел в виду по локоть не мальчишки, а мужчины. Ты так же туп, как и ленив? Сделай это и ступай себе на кухню. По крайней мере, можно будет считать, что ты поработал.
Бормоча что-то себе под нос, но не громче, чем урчало у него в животе, Петри добавил соломы, пока не зарылся в нее по плечо, а потом пошел к кухне, где повар, не глядя, вручил ему половину ломтя хлеба и кусок твердого сыра с каемкой плесени.
Слуга уже съел изрядную часть своего ланча, когда прибыл таракан герцога, окруженный облаченными в ливреи погонщиками. Каждый держал по веревке из паутины песчаного паука, которые опутывали тварь. Их черно-белые ливреи и красные гольфы оттеняли блестящие алые надкрылья таракана, покрытые серебряным орнаментом. Личный главный хранитель тараканов герцога двигался впереди, на нем была широкая шляпа с черными и белыми перьями, белый плащ с черной окантовкой и белым мехом песчаного паука, алая рубашка с длинными рукавами и мешковатые черные штаны, заправленные в алые ботинки. Он вел вьючное животное, нагруженное кулями с тараканьей приманкой, которая заставляла тварь идти следом.
Геримар, кланяясь и расшаркиваясь изо всех сил, провел их в конюшни; хранитель велел помощникам следовать за ним, и большой таракан протиснулся через двери в приготовленное для него стойло.
— Нам нужен сборщик экскрементов, — сказал хранитель тоном, предполагавшим, что Геримар должен представить целую толпу таковых на выбор.
Хозяин схватил Петри за плечо и вытолкнул вперед.
— Вот, добрый господин. Его зовут Петри. Умный парень, сделает все в точности, как вы скажете.
Хранитель уставился на Петри так, словно тот был грязью на башмаках.
— Ну… если это лучшее, что у тебя есть… Ты, парень, станешь делать в точности то, что тебе скажут, и ничего больше, понял? И чтоб никаких сплетен о Великолепном в городе!
— Никаких, господин, — ответил Петри.
— И никаких подслушиваний!
Петри попытался изобразить ужас, который вроде бы удовлетворил хранителя. Тот повернулся к Геримару.
— Мне нужна лучшая комната. Мои погонщики останутся с чемпионом и будут спать в конюшне. Кормить их нужно тут же.
— Конечно, — откликнулся Геримар. — Сюда, добрый господин.
Остаток дня погонщики помыкали Петри, словно персональным слугой. Ему пришлось заполнить стойло напротив таракана соломой, постелить простыни, принести ведра с водой; они велели достать блюда, которых не было в меню, и пожаловались на качество посуды. Все это время у Петри не возникало особой необходимости подслушивать, потому что погонщики болтали так, словно у слуги вовсе не было ушей. Он узнал массу сплетен о дворе герцога: с какими девушками кто переспал, кому кто симпатизировал, когда герцогиня должна была родить следующего ребенка и какие слуги обманывали дворецкого. Единственное, что показалось интересным Петри, так это история о недавней болезни и смерти придворного шута-карлика.
— Такая простая жизнь, — сказал один. — Кормиться со стола самого герцога, пить эля столько, сколько влезет, — и все за разыгрывание из себя дурака и за позволение людям смеяться над собой.
— Мне бы такое не понравилось, — ответил другой.
— За еду каждый день и эль? Да они могли бы хохотать над чем угодно, и я посмеялся бы вместе с ними.
Петри был полностью согласен с последней репликой, но не видел для себя возможности попасть на службу к герцогу. Его знали как безбородого юнца без особых талантов, способного лишь убирать солому, навоз и горшки. Как он мог проявить себя, не рискуя при этом оказаться убитым?
Следующим утром, когда погонщики вывели таракана из города на тренировку и Петри понадеялся немного поспать, один из стражников вошел в гостиницу и потребовал отослать эля в здание стражи. Геримар подозвал слугу.
— Возьми тачку и постарайся не повредить ни ее, ни бочонок, не то дорого поплатишься.
В сопровождении стражника Петри дотолкал тачку до стражницкой.
— Расскажи мне все, — велел сержант, когда бочонок был поставлен на стол и откупорен. Командир принялся тянуть эль через усы. Никто не предложил Петри ни глотка.
Парень рассказал то немногое, что знал: продемонстрировал размеры существа, назвал его кличку и описал, как за ним ухаживали.
— Что ж, ладно. Сначала нам потребуется катышек его фекалий. Затем мы дадим тебе приманку для чистильщиков и кувшин, куда их можно будет спрятать. Положи приманку на горлышко, и они сбегутся на запах.
— Да погонщики не дадут мне и прикоснуться к твари… как я должен достать ее чистильщиков?
— Ну, ты же собираешь ее дерьмо… И для этого наверняка приближаешься.
— Нет. Сперва они выводят ее на тренировку — и только затем мне разрешают заходить в стойло. И погонщики спят в конюшне вместе с тварью, она все время под охраной.
Сержант обменялся взглядом со своими людьми.
— Все равно может сработать. Мы возьмем фекалии, сделаем наживку — и тогда… Ты приносишь им еду, так ведь?
Петри кивнул.
— Тогда тебе придется опоить их. — Сержант вытащил из-под стола ящичек, порылся в нем и достал плоскую бутылку с притертой пробкой. Этикетки на ней не было. — Смотри, этим вечером нальешь по глотку в еду или питье каждому погонщику. Даггарт заберет образец фекалий на утреннем обходе. Когда закончишь свою работу и гостиница закроется, один из нас будет стоять у конюшни на страже с банкой приманки.
— А что если погонщики заподозрят неладное?
— Не заподозрят. Волшебник Керсандар состряпал нам это мощное снотворное, его не сможет обнаружить никто, кроме другого мага. Очень полезно для случаев, когда… — Сержант резко замолчал, вспыхнув. — Не важно. Воспользуйся им сегодня; бега назначены на послезавтра, времени хватает, чтобы избавить таракана от его чистильщиков, но недостаточно, чтобы герцог что-нибудь пронюхал из своей твердыни.
Петри положил бутыль в карман куртки, побежал обратно в гостиницу и вернул тачку ворчащему Геримару.
— Тащи сюда свою задницу. Иди проверь, чистое ли стойло, — велел хозяин. — Они скоро вернутся с пробежки.
Петри нашел всего два катышка фекалий и вынес их аккурат в тот момент, когда погонщики ввели таракана в ворота.
— Как раз вовремя, добрые господа, — сказал Петри, кланяясь. — Я принесу вам ваш ужин.
— Плохая мысль, — сказал один из погонщиков. — Слишком уж ты грязный. И повару скажи, чтобы не трогал наши подносы, понял?
Главный хранитель к тому времени уже вошел внутрь; погонщики ввели Великолепного в стойло. Петри, пока нес катышки через двор к навозной куче, мысленно пожелал, чтобы у них на ногах, руках и яйцах вскочили волдыри. Затем он побежал на кухню. Даггарт вошел в гостиницу, подтягивая пояс и вертя палкой так же, как делали все стражники каждый день. Петри не обратил на него внимания. Повар ставил на подносы миски с нарезанным мясом в подливке, чашки с прожаренными насекомыми, вареные овощи и куски горячего хлеба.
— А вот и ты наконец, — сказал он.
— Господин повар, погонщики хотят, чтобы их обслуживала девушка, а не я.
— Неудивительно. Мальчишки всегда грязные, — отозвался тот. — Твой вид и запах у любого отобьет аппетит.
Петри тяжело вздохнул.
— Мне нужно найти одну из девчонок… — Повар отвернулся, ругаясь.
Петри вытащил бутылку, влил по два глотка жидкости в каждую из порций мяса и овощей, а затем с большой осторожностью плюнул туда же и размешал все грязным пальцем. Если их затошнит… никто его не заподозрит. Оставшееся зелье парень вылил в кувшин с элем.
Петри шел по двору со связкой колючего хвороста для кухонной печи, когда наконец появилась одна из девушек, жалуясь, что не может тащить за раз столько подносов. Повар стал кричать, служанка заорала в ответ, в результате появилась еще одна девица. Вдвоем они отнесли еду в конюшню.
Дело уже близилось к вечеру, когда Петри почистил последний из горшков, достал скудный ужин, в котором не было ни мяса, ни подливки, и услышал, как звякнула за спиной щеколда на кухонной двери. Он отправился через двор к прачечной, откусывая от ломтя черствого хлеба и добавляя проклятий к уже накопившейся груде, которую он хотел бы обрушить на голову повара, разжившись достаточной суммой, чтобы заплатить волшебнику. Со стороны конюшни Петри услышал дружное сопение: по крайней мере, двое погонщиков спали, а остальные, возможно, просто не храпели.
В прачечной слуга ослабил рейки и открыл окошко, якобы защищенное от воров, после чего бесшумно двинулся вдоль стены к дальней части конюшни, где и обнаружил сержанта и нескольких стражников с глиняным горшком. Чистильщики должны были клюнуть на наживку, так что сосуд сверху закрывала ткань, а на ручке для удобства висела веревка. Петри обвязал ее вокруг пояса.
Двое мужчин подняли его, чтобы он смог достать руками до края крыши. Петри подтянулся и залез на скат, покрытый обшарпанными досками, черепицей, кровельной дранкой, ветками и колючим хворостом. Геримар, не желавший тратить ни медяка без крайней необходимости, настоял, чтобы крыша его конюшни таким образом вентилировалась, делая здоровее ночевавших внутри существ. Петри отвязал от пояса веревку и, обернув петлю вокруг доски, заранее отодранной от крыши, вернул ту на место, чтобы никто ничего не заметил.
Медленно и осторожно он двинулся вперед, проверяя каждый участок пути, казавшийся ненадежным, избегая малейшего шума, который могли бы услышать погонщики внизу — на случай, если кто-то из них не напился снотворного. К счастью, фосфоресцирующие сферы, используемые против воров, давали достаточно света, чтобы сделать видимой крышу, так что Петри не провалился.
Что-то прошуршало внизу. Петри посмотрел через одну из многочисленных щелей на огромного таракана, неустанно двигавшегося в своей клети. Серебряные письмена виднелись на изящных надкрыльях там, где должен был сидеть наездник. Таракан поднял их, высвободив прозрачные нижние крылья, взмахнул ими — и странный, жутковатый запах, тяжелый и одновременно соблазнительный, добрался до ноздрей Петри. И тут в первый раз парень увидел блеск чего-то, двигающегося по телу большой твари. Вероятно, это и были чистильщики. Он подобрался как можно ближе к таракану. Длинные чувствительные антенны шевельнулись, одна почти достала до крыши.
Петри передвинул кусок дранки рядом с собой — теперь он мог видеть погонщиков в ливреях, спящих в стойлах напротив большого таракана. Зелье сработало, или, по крайней мере, было похоже на то. Петри неуклюже заскользил по склону крыши, отвязав веревку, на которой висел кувшин с приманкой. После опасного спуска он взял кувшин, вытащил пропитанную приманкой тряпку, уже завязанную жгутом, и понюхал ее, но ничего не ощутил, кроме слабого тараканьего запаха, хотя сержант клялся, что средство привлечет чистильщиков лучше, чем сама тварь.
Он стал опускать приманку через проделанную между двумя досками дыру, пока та не коснулась тела Великолепного прямо там, где на скачках располагался наездник. Переднеспинка — вот как это называлось, по словам сержанта. Нервы там были перерезаны, чтобы таракан рефлекторно не раскрывал крылья при ощущении веса наездника.
Антенны существа шевелились, но больше оно никак не реагировало. Петри стало интересно, мог ли таракан почуять наживку так же, как чистильщики. Он начал считать, как ему и велели. Сперва ничего не происходило, затем по всему телу таракана прошла легкая рябь. Вероятно, это были чистильщики. Шнур начал дергаться в руке, пока существа заползали на ткань. Нижний конец оказался весь покрыт ими, пытавшимися залезть наверх и добраться до приманки. Когда Петри наловил достаточно, он потянул шнур вверх, ровно и не слишком быстро.
Самой трудной задачей было протащить тряпку с добычей через дыру в крыше так, чтобы чистильщики не свалились вниз. Как только все получилось, он палкой затолкал жгут в кувшин, закрыл его тканью, привязал кувшин к поясу и пополз обратно по крыше к задней стене конюшни, где и спустил добычу сержанту. Когда он приземлился в переулке, сержант и его люди уже были далеко; слуга безо всяких проблем вернулся в прачечную и, прежде чем растянуться на полу, поставил на место рейки на окне.
На следующее утро Петри проснулся от криков, полных беспокойства и гнева. Кто-то пинком распахнул дверь прачечной.
— Нет, он здесь! — Это оказался один из погонщиков. — Тоже дрыхнет. Вставай, тараканье дерьмо! Выходи. Мы ищем свидетельства.
— Свидетельства?
Что-то зачесалось у Петри в волосах, и он мгновенно уверился, что это чистильщик, который докажет его виновность. Он постарался не чесаться.
— Это ты отравил еду, которой нас вчера кормили? — спросил погонщик, встряхнув его за плечо. — Ничего нельзя было заметить в той отвратительной жидкости, которую тут называют элем…
— Постойте-ка, — вмешался Геримар. Петри заметил, что хозяин опять стал пунцовым. — Господин, это оскорбление. С моим элем все в порядке. Мы сами варим его, он отличного качества…
— Варите из грязных носков и ночных горшков, судя по вкусу, — отозвался погонщик, все еще держа Петри. — Если в нем было не снотворное, значит яд. Никто из нас не уснул бы на страже без…
Погонщик встретился глазами с герцогским главным хранителем, который, в соответствии со своим положением, спал в лучшей комнате гостиницы.
— Давайте рассмотрим все возможности, — сказал главный хранитель. — Наш хозяин не имел счастья сравнить свой эль с тем, что варят при дворе герцога, но, хоть он и хуже герцогского, я нашел, что его вполне можно пить, — в нем есть действительно интересная нотка ягод делукина и легкий привкус униолы.
На лице Геримара сменилось несколько выражений, и наконец оно скривилось в нервной ухмылке, которая, как посчитал Петри, имела отношение к отряду главного хранителя, его оружию… и толстому кошельку на поясе.
— Теперь по поводу мальчишки, — произнес хранитель. — Мальчик, ты приносил прошлой ночью еду, как всегда?
— Н-нет, — ответил Петри. — Они — погонщики — попросили, чтобы их обслуживала девушка…
— Ах, они попросили! — Главный хранитель одарил своих людей взглядом, полным презрения. — Они не уточняли, что девушка должна быть симпатичной?
— Нет, нет, — встрял один из погонщиков. — От мальчишки несет дерьмом, и мы просто не хотели, чтобы его грязные пальцы касались нашей еды. Девушки, что работают внутри, они чистые. А мы были голодны и не хотели ждать.
— Вы хоть мылись перед едой?
— Да, хранитель…
— Конечно, хранитель…
— И где был мальчишка, когда служанка принесла вам ужин?
Погонщики этого не знали, но, когда опросили всех слуг, свидетельство повара оказалось решающим: Петри пришел сказать ему, что мужчины пожелали тем вечером заменить его служанкой, повар согласился, что парень воняет тараканьим дерьмом, и отправил его собирать дрова для утренней готовки. Затем он поймал Пекантию, та заявила, что работа слишком тяжела для нее, и потому ей стала помогать Скиллинта. Обе девчонки вернулись чуть позже, красные и хихикающие… Да, он видел, как Петри складывал хворост у печи.
— Они… — Хранитель вновь воззрился на своих людей, и те нервно заерзали. — Так, отпусти мальчика, Джост. Предположим, кто-то действительно подсыпал снадобье в вашу еду — если, конечно, вы не свалились от слишком большой дозы уникального эля мастера Геримара и не веселились с девушками, — но это явно не мальчишка.
Погонщик отпустил плечо Петри и оттолкнул того в сторону. Геримар указал на парня:
— Отправляйся подметать. Если, конечно, добрые господа не хотят, чтобы стойло таракана было вычищено немедленно…
— Нет! — одновременно выпалили все погонщики.
Главный хранитель тут же продолжил:
— Чемпион не в себе этим утром — возможно, немного раздражен, и лучше некоторое время не пускать к нему незнакомцев.
— Он заболел? — спросил Геримар. — А как же бега?..
Его лицо заметно побледнело. Петри знал, что хозяин думал о сделанной им ставке.
— К забегу он будет в порядке, — уверил Хранитель. — Спортивные тараканы всегда доставляют некоторые проблемы. Единственное, чего мы боимся, — это саботажа. Я подозреваю, что мои погонщики просто напились прошлой ночью и алкогольные пары воздействовали на дыхательные отверстия таракана. Сегодня, — он взглянул на своих людей, — не подавайте им ничего, кроме простой воды и хлеба. Это прочистит им головы.
Остаток утра Петри подметал и убирался, выносил ночные горшки, чистил их — и все это время слушал. Две девушки разрыдались, когда их обвинили, и принялись отрицать даже очевидное: на обеих были следы вчерашнего свидания — всё выдававшие маленькие синяки и ожидаемые покраснения, а также обнаружившееся в нарукавных карманах серебро, которого Геримар им, разумеется, не платил.
Хозяин был в ярости. Как подозревал Петри, не потому, что девушки решили подработать в стенах его гостиницы, а потому что они не поделились с ним. Он забрал у обеих деньги, чтобы проучить их. Служанки сверлили взглядами спину толстяка и о чем-то шептались. Геримар велел принести бочонок эля, из которого наливали погонщикам, но Петри его уже как следует ополоснул.
— Повар сказал помыть всю посуду, — заявил он.
Геримар свирепо воззрился на него.
— Не строй из себя святую невинность, парень. Ты кое в чем виноват, не думай, что я этого не знаю! Крадя сахар из кухни или лапая за моей спиной девчонку… следи за собой.
Петри решил, что будет лучше ретироваться, и домыл все комнаты наверху, не присвоив ни одного медяка тамошних постояльцев.
До конца дня он наблюдал, как погонщики входят в конюшни и выходят наружу. По их зову он приближался к дверям, принося воду или унося мокрые полотенца, чтобы высушить их на солнце.
— У чемпиона лихорадка? — спросил Геримар у одного из мужчин, когда сам в очередной раз появился у конюшни. — Не будет ли ему лучше на открытом воздухе двора?
— Нет, — ответил хранитель. — Ему просто немного неудобно, и мы разминаем ему спину… в том месте, где надевается седло.
Петри слышал, как изнутри доносилось шуршание, словно таракан скребся в соломе, а не стоял, как обычно.
Место, куда надевается седло? То самое, которого так долго касался жгут с приманкой? Было ли дело в приманке или в том, что Петри собрал слишком много чистильщиков?
Позднее в тот же день Петри вышел еще раз с большим кувшином эля для отряда стражников — те снова обратились в «Днище-и-брюхо», заказав доставку, — и рассказал сержанту обо всем, что видел и слышал.
— Хороший доклад, парень, — похвалил сержант. — Ты не думал стать стражником, когда вырастешь?
— Э… нет, господин…
— Это хорошо, поскольку ты пока слишком юн и к тому же подворовываешь. Но для тебя может теперь найтись работа, раз ты продемонстрировал свои таланты. Если таракан герцога проиграет и Геримар обанкротится, тебе придется искать себе другое занятие, а я не хочу, чтобы парень с такими способностями стал чистить карманы.
Другими словами, понял Петри, даже после всего сделанного ему не удастся избавиться от внимания сержанта.
Наконец наступил долгожданный день забега, и население города столпилось вдоль древней дороги, когда-то построенной для соревнований колесниц, но теперь приспособленной для бегов гигантских тараканов. Геримар ушел рано, чтобы занять места в ложе купцов. Петри попытался вновь улизнуть через окно прачечной с парой деревянных жетонов в кармане, которые стащил и надеялся выменять по дороге на выпивку. Но снаружи оказался ухмылявшийся стражник, который крепко взял Петри за воротник и всю дорогу вел его.
Тараканы, в отличие от других животных, на которых тысячелетиями ездили люди, никогда не испытывали желания ни бегать, ни преследовать добычу. Напротив, они бежали, только если преследовали их. На небольших скачках в качестве таких погонщиков использовали менее дорогих существ, так что самые медленные беговые тараканы доходили до финиша. Но на более важных мероприятиях — вроде нынешнего — владельцам приходилось нанимать гигантскую землеройку и обеспечивать нужное количество тараканов для ее пропитания. Это была вынужденная мера, поскольку землеройки могли напасть и на людей. Только наевшись тараканов, они становились спокойнее и позволяли надеть на себя намордник.
Тараканы бежали по заданному маршруту потому, что им подрезали крылья и они не могли летать, а еще потому, что вогнутые заборы давали их жокеям преимущество, если твари пытались забраться наверх. Несколько лебедок, закрепленных на седле, позволяли наездникам контролировать передние лапы тараканов.
На параде перед бегами команды погонщиков проводили тараканов мимо клетки на колесах, в которой сидела землеройка, чтобы те почувствовали ее запах и поняли опасность. Зверь Магготори, по кличке Арест, сверкавший, как золотая монета, прошествовал мимо бесновавшейся землеройки, высоко поднимая лапы и дергая антеннами. На ставках его оценивали как второго. Петри никогда его раньше не видел. Таракан был длиннее и тоньше, чем Великолепный, но двигался плавно, несмотря на волнение. Дальше вышел темно-коричневый скакун управляющего гаванью — надкрылья этого таракана были бирюзового цвета.
— Никакой угрозы, — сказал сержант. — Существовала бы некоторая опасность, будь это бег на короткую дистанцию. Но на длинной ему не выдержать. Хотя на него тоже ставят деньги.
Следующим шел тусклый рыжевато-коричневый таракан. Его жокей нервно смотрел на землеройку.
— Этому придется бежать очень быстро, когда тварь поймают, — ухмыльнулся сержант. — Он знает, что едет на самом медленном таракане из всех. Спорю, он пытался разорвать контракт.
Главный хранитель герцога появился, ведя Великолепного, чьи угольно-черные надкрылья сияли на солнце серебряными завитками. Следом шли погонщики в официальных ливреях. Таракан, которого приходилось толкать, остановился, поднял одну лапу и согнул ее. Надкрылья поднялись, насколько возможно, и выпустили прозрачные крылья; голова качнулась из стороны в сторону. Жокей, тоже одетый в ливрею герцога, перебирал веревки.
— Они заставляют его это сделать, чтобы он побольше испугался и побежал быстрей, — сказал кто-то за спиной Петри.
— Ну не знаю… — прозвучал ответ. — По мне, так выглядит жалко.
Рука сержанта еще крепче сжалась на воротнике Петри; он ничего не сказал.
Пятый таракан, светло-коричневый с зелеными полосками, просто нарисованными, а не вырезанными, проковылял мимо клетки с землеройкой — его тащили погонщики.
Теперь, стоя на исходных позициях, тараканы яростно шевелили антеннами и пытались рвануть с места, но мешали путы на лапах. Когда взмахнул флаг, погонщики отпустили веревки, а в двух сотнях шагов от них открылась клетка с землеройкой.
Толпа взревела. Таракан управляющего гаванью рванул вперед и возглавил гонку. Арест шел прямо за ним. Великолепный, сначала бежавший на одном уровне с Арестом, несмотря на бешеные усилия погонщика, быстро начал сдавать вбок и тереться об ограждение, словно собака, пытающаяся унять зуд. Он бежал быстро, но по более длинной дистанции, чем остальные. К тому времени, когда жокей сумел вернуть таракана на середину тропы, было поздно — землеройка оказалась уже совсем близко. Испуганный, он все равно несся вперед, ему даже удалось обогнать самого последнего таракана, тускло-коричневого, а затем перед очередным поворотом — еще одного. Далеко впереди таракан управляющего гаванью уступил лидерство Аресту. Великолепный продолжал его настигать, он обошел таракана управляющего гаванью, но даже со своего места Петри видел, что Арест идет спокойнее, не тратя сил на взмахи надкрыльями. Более быстрый Арест приник к земле, двигаясь рядом с Великолепным, и вновь вырвался вперед. Герцогский таракан еще раз попробовал его обогнать, когда твари приблизились к следующему повороту.
Голова к голове неслись они, перебирая лапами так быстро, что их почти невозможно было разглядеть. То красный, то золотой вырывался вперед. Далеко позади оставшиеся три таракана явно сошли с дистанции, и землеройка отхватила лапу одному, прежде чем настичь другого. Жокей спрыгнул и изо всех сил понесся за защитную ограду — успел, к разочарованию зрителей.
Петри смотрел на все это с интересом, а сержант ни на секунду не ослаблял хватку. Парень прекрасно знал, какая судьба ждала его в случае проигрыша Ареста. Он сделал все, о чем его просили, но этого оказалось недостаточно для спасения. А в ложе купцов сидел его наниматель — он разгневается, если проиграет Великолепный. Не важно, что Геримар понятия не имел об истинной вине Петри; в любом случае он будет достаточно зол, чтобы превратить жизнь парня в ад.
— Убери его, — пробормотал сержант над головой Петри. — Убери его от этой твари…
— Господин, от землеройки? — спросил Петри. — Они довольно далеко…
— Нет, дурак, от Великолепного! Плохо, что они так близко…
А на трассе тем временем два таракана неслись во весь опор, и Арест медленно вырывался вперед… на ладонь… на локоть…
Жокей Великолепного нагнулся вперед, подхлестывая таракана… и вдруг блестящее облако поднялось с Ареста и осело на его противнике. Наездник замахал руками, словно человек, отмахивающийся от роя пчел, и чуть не свалился на землю.
— Пусть его заберут все демоны в аду! — сказал сержант. — Мы его предупреждали!
— Кого предупреждали? — спросил Петри. — Что случилось?
Но прежде чем сержант успел объяснить, он и сам все понял. Чистильщики, перенесенные на Ареста, почувствовали рядом запах своего хозяина — из-за бега выделение секрета усилилось — и попрыгали обратно. В следующее мгновение они как будто исчезли, зарывшись в щели в панцире Великолепного, чтобы почистить его. Таракан замедлился, а затем и вовсе остановился, в то время как Арест продолжил гонку и вскоре пересек финишную черту. Несмотря на все старания жокея, герцогский таракан замер на трассе, вытянув антенны. Петри представил, какое облегчение испытывала тварь… все эти чистильщики делали свою работу, и чувство блаженства пересилило страх.
Таракан управляющего гаванью, едва-едва опережавший землеройку, но уже изрядно удалившийся от тех тварей, которых сожрала преследовательница, пронесся мимо Великолепного. Слишком поздно чемпион почувствовал опасность; слишком поздно он собрал свои длинные лапы и попытался бежать… слишком поздно и слишком медленно.
Радостные крики толпы в честь победителя смолкли, пока люди созерцали немыслимое… Лапа за лапой лучший герцогский таракан исчезал в пасти землеройки; жокей храбро попытался отбить его, но разъярившаяся землеройка оторвала ему ногу. Дюжина мужчин с оружием бросились спасать жокея, но тот умер прежде, чем успели найти целителя. А здоровенный таракан был сожран целиком. Герцогский главный хранитель швырнул на землю украшенную перьями шляпу и принялся топтать ее с яростными криками; погонщики сгрудились в кучу, горестно завывая.
— Ну что, — сказал сержант, наконец ослабляя хватку, — как я и сказал, парень, пришло время уладить дела с Геримаром и обдумать свои возможности. Если придешь к нам, работа будет не тяжелее, а у тебя появятся шансы стать стражником, когда подрастешь.
А когда он не подрастет, они начнут интересоваться почему; а выяснив…
Петри нацепил на лицо улыбку.
— Правда? Но мне нужно забрать свои вещи у мастера Геримара, прежде чем…
— Прежде чем он придет в себя и достанется всем, — отозвался сержант. — Хорошо. Иди. Я побуду здесь — на случай, если хранитель решит подать официальный протест, это на него похоже. Впрочем, он не сможет ничего доказать. Приходи к зданию стражи после заката… Вот тебе несколько монет в доказательство честности моего предложения. Больше не кради кошельки… — И он отсчитал пять медных кругляшков.
— Нет, мой господин! Я и не думал о таком! — Петри взял деньги, повернулся и локтями стал проталкиваться через толпу. Этого было недостаточно для ночлега или хорошего ужина, но больше, чем у него появлялось с тех пор, как Эмеральдина забрала все сбережения. И… ни Геримар, ни сержант не были сейчас на своих местах.
Вот и представился случай надуть их обоих. Пришло время покинуть город: один год без внешних изменений еще возможен для мальчишки, а вот два — уже многовато. К тому же он хотел бы найти место, где не зависел бы от магического зелья.
Наверняка вся стража сейчас вышла на улицы, оставив свое помещение запертым, но без охраны. Запертым — но уязвимым перед мужчиной ростом с мальчишку, обладающим определенными навыками. В столе сержанта в ящике лежал бархатный кошелек и его драгоценное содержимое. Петри спрятал его в карман куртки, нацарапал инициалы Геримара на одном из деревянных жетонов и уронил его на пол, слегка подтолкнув под стол рядом с бронированным ящиком. Он оставил царапины вокруг замка, словно безуспешно пытаясь открыть его. Затем он вновь запер здание стражи и отправился к «Днищу-и-брюху».
Главную залу заполнил народ, вернувшийся с бегов, — люди прихлебывали эль и обсуждали увиденное и услышанное. Служанки носились туда-сюда, тут же была половина дамочек из «Дома услад» тетушки Меридель, включая Эмеральдину — источник всех сегодняшних проблем Петри.
Геримар, однако, отсутствовал. Наверняка спорил с букмекерами по поводу своих потерь и всего того, что ему некогда принадлежало. Он также мог поругаться с главным хранителем и отсутствовать еще не один час.
Петри скользнул в личные комнаты хозяина и оставил кошелек под матрасом, забрав из него лишь две золотые монеты. Затем наверху, в комнате хранителя, он обнаружил — как и ожидал, — что мужчина спрятал запас монет в своем ночном горшке и пометил их обычным дилетантским способом, нацарапав инициалы между головой принца и девизом. Их было достаточно просто стереть, но у Петри имелась идея получше. Он забрал все монеты, кроме одной, завернул половину из них в тряпку, чтобы не звенели, и убрал под рубашку, на спину, закрепив веревкой. Одну монету, серебряную, Петри зажал в руке. Другую половину парень присоединил к остальным деньгам, спрятав в куртке.
Спустившись вниз с горшками в руках, словно он, как прежде, работал, Петри посмотрел, не вернулся ли Геримар. Еще нет… и это было очень хорошо. Тряпка с монетами хранителя отправилась под подушку хозяина; Петри вышел из комнаты Геримара с тремя ночными горшками на случай, если кто-нибудь заметил его там, и покинул здание через заднюю дверь, чтобы вылить нечистоты в яму. Затем он соскреб инициалы хранителя с монет и запачкал их, чтобы те не слишком блестели.
Главный хранитель тоже еще не вернулся. Петри представил, как он и его погонщики спорят с сержантом, и улыбнулся. Не пришел еще и Геримар. Улыбка Петри стала шире. Ему нужно было совсем немного времени… Зайдя обратно в гостиницу, он опустил серебряную монетку с инициалами хранителя в нарукавный карман Эмеральдины, пока та вовсю целовалась с каким-то купцом, а потом направился в конюшню и достал горшочек с зельем.
Теперь пора было двигать к герцогу — попытаться получить работу шута. Петри пробрался через переполненную городскую площадь, остановившись лишь для того, чтобы купить себе фруктов в дорогу, продать горшок с зельем под видом средства для роста волос и наполнить пустую бутылку из горшка красильщика, а затем вышел через неохраняемые западные ворота. Когда воры будут обнаружены, его не окажется поблизости. Кто-нибудь сможет что-то заподозрить и обвинить его — но жетоны обнаружат у Геримара, и все свидетельства вины укажут на него же. Жадность и алчность трактирщика давно стали притчей во языцех. Впрочем, даже если все пойдет не так, мальчишку Петри никто больше не увидит.
К тому времени, как главный хранитель и его погонщики осмелятся вернуться ко двору герцога — лишь для того, чтобы тут же получить расчет, — один очень волосатый гном, известный благородным лордам как Отокар Петроски, будет уже вовсю шутить в зале герцога, каждую ночь выступая в шутовском костюме и колпаке с колокольчиками. С выкрашенными в голубой цвет волосами, подвязанными лентами и заплетенными в косы, с рыжей бородой, в которой звенит колокольчик, когда за нее дергает герцог, Петри ничем не будет напоминать того безбородого тощего мальчишку из «Днища-и-брюха». А его маленький рост никоим образом не помешает удовлетворению известных желаний… ведь отнюдь не все в Петри — маленькое.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я открыла для себя Джека Вэнса в старших классах, в те годы, когда запоем читала любую фантастику, какую только могла отыскать. В сравнении с прочими книгами произведения Вэнса, как и Старджона, показались мне экзотичными: его выдуманные миры настолько отличались от маленького городка на юге Техаса, насколько вообще можно вообразить. Позднее другие авторы отвлекли мое внимание от Вэнса, но именно его творчество стало красной нитью в гобелене прочитанной мной литературы. Мне кажется, именно из-за него однажды я потратила целое лето в попытках писать красными чернилами очень скверные истории.
Элизабет МунМАНИФЕСТ СИЛЬГАРМО Люциус Шепард
Одним из древнейших и главных мотивов, управляющих людьми, является месть. В следующем стремительно разворачивающемся рассказе вы узнаете, как она привела покрытого боевыми шрамами воителя к краю Умирающей Земли… А заодно подтолкнула к краю и саму Умирающую Землю!
Из окна второго этажа таверны «Кампау», что стоит неподалеку от центра Каспара-Витатуса, за восходом солнца наблюдал Тьяго Алвес — манера подобным образом встречать рассвет стала просто массовым помешательством в эти самые последние из последних дней. Вначале появился слабый розовый лучик, нерешительно коснувшийся аметистового неба над горами Магнаца; затем вверх устремился клинок багрового света, словно окровавленный палец кого-то пытающегося выбраться из пропасти и цепляющегося за щели в камнях. И вот наконец показался солнечный диск, который как будто решил угнездиться между двух пиков, — раздутый и дрожащий, точно до половины наполненный водой воздушный шарик. Его цвет потускнел до светло-малинового.
Тьяго поморщился, увидев столь плачевное зрелище, и повернулся к окну спиной. Он был человеком могучего телосложения, на его руках, торсе и ногах вздувались бугры мышц, но при этом он двигался почти бесшумно и с ошеломительной ловкостью. И хотя внешностью он обладал весьма внушительной (если не сказать пугающей), от него разило этакой простецкой добродушностью, так что не слишком проницательные люди принимали его за недотепу. Каскад припорошенных сединой черных волос ниспадал на его лоб, резко обрываясь прямо над глазами — это была фамильная черта. Тщеславие побудило Тьяго выправить сломанные уши, но на его лице красовались все прочие вмятины и уродства, оставшиеся как память о долгих годах, проведенных на арене. Глазницы Тьяго пересекали многочисленные шрамы, а неоднократно сломанный за время карьеры нос приобрел вид забавного корнеплода; детишкам очень нравилось дергать за него и хохотать.
Облачившись в кожаные штаны и зеленую, как листва, рубаху, Тьяго спустился на нижний этаж таверны и вышел на бульвар Династий, лежащий в тени огромных монументов, а затем свернул в переулок, выходящий к воротам в городских стенах. Над водами Кзана кружили и дрались стрижи, вниз по течению резво шел двухмачтовик, направляющийся к устью реки. Энергичной походкой Тьяго зашагал по берегу, время от времени останавливаясь, чтобы размять мускулатуру; наконец, усмирив боль и ломоту в суставах интенсивной физической нагрузкой, он повернул обратно к воротам. Даже сиреневого цвета облака не казались чем-то примечательным на фоне причудливых городских шпилей — одни были увенчаны куполами, отделанными золотом и ониксом и украшенными декоративными навершиями; другие — башенками из витражного стекла, выложенного в виде полос либо завихрений; остальные же окутывало пламя, туман или скрывала завеса пространственных искажений, что указывало на основной род занятий живущего там волшебника.
Тьяго позавтракал оладьями со стридляничным джемом, расположившись в «Зеленой звезде», общем зале «Кампау» — освещенном лампами пыльном помещении, почти безлюдном в столь ранний час, с обшитыми резными панелями стенами, со скамьями, столиками и расписными окнами, изображающими картины прекрасных минувших дней и разные забавные сценки. Краска была нанесена на стекло столь густым слоем, что через нее едва просачивался свет немощного солнца. Тьяго как раз подумывал заказать себе еще и порцию жареного гляса,[89] чтобы окончательно заморить червячка, но тут распахнулась дверь и в зал вошли четверо в замысловато закрученных тюрбанах. Новоприбывшие тут же проковыляли к его столику. «Волшебники», — догадался Тьяго, окинув взглядом отличительные украшения, прикрепленные к их головным уборам. За исключением одежд, все они были похожи, точно фасолины: одинаково низкорослые и худощавые, с бледными, одутловатыми угрюмыми лицами и коротко остриженными черными волосами. Ростом они отличались ну разве что на дюйм или два. Чуть запоздав, вошел и пятый, затворивший за собой дверь и прислонившийся к ней спиной, — сделав так, он серьезно ограничил Тьяго в выборе тактики и заставил насторожиться. Этот последний отличался от своих товарищей тем, что не шаркал ногами, а передвигался с юношеской проворностью, а еще он носил свободные черные штаны, куртку с высоким воротником, щегольскую широкополую шляпу (следует заметить: тоже черную, скрывающую лицо).
— Имею ли я удовольствие разговаривать с Тьяго Алвесом? — поинтересовался один из волшебников — мужчина, чьи глаза постоянно метались из стороны в сторону, не задерживаясь ни на одном предмете, словно пытались вырваться из плена его глазниц.
— Да, это я, — ответил Тьяго. — Но вот что касается того, получите ли вы удовольствие, сильно зависит от поведения младшего из ваших спутников. Он что, планирует помешать мне удалиться?
— Разумеется, нет!
Волшебник махнул молодому сопровождающему, и тот отошел от двери. Впрочем, Тьяго заметил, что с пояса щеголя свисает несколько ножей, а потому вовсе не спешил расслабляться.
— Я Васкер, — произнес волшебник. — А сей достойный муж слева от меня — Диссерл. — С этими словами он указал на человечка, чьи руки ни на секунду не останавливались и все время ощупывали тело, словно он пытался вспомнить, куда засунул свой кошелек. — Рядом с ним — Архимбауст. — Архимбауст кивнул и возвратился к прерванному занятию — то есть принялся неистово чесать свою ляжку. — И, разумеется, Пелейсиас. — Названный вдруг испустил горловой рык, становившийся все громче и громче, пока человеку все-таки не удалось, изрядно подергав головой и судорожно сглотнув, замолчать. — Если разрешите присесть, — добавил Васкер, — то, думаю, нам найдется что предложить вам для нашей общей выгоды.
— Садитесь, если вам так хочется, — отозвался Тьяго. — Я как раз собирался заказать тарелку гляса и, наверное, еще чаю с мятой. Можете тратить мое время сколько угодно, пока я буду есть. Но мне поручено довольно-таки срочное задание, и я не имею права от него отвлекаться, сколь бы многообещающими ни оказались ваши предложения.
— Скажите, разве может вас отвлечь тот факт… — Архимбауст перестал старательно скрести ногтями собственный локоть, — что наше предложение касается вашего родственника? Того самого, кого вы разыскиваете.
— Кугеля? — Тьяго вытер губы. — Он-то тут при чем?
— Вы же его ищете, верно? — заметил Диссерл. — Вот и мы тоже.
— К тому же мы на шаг впереди, — добавил Васкер. — Мы способны точно назвать его местонахождение.
Тьяго еще раз промокнул губы платком и посмотрел волшебнику прямо в глаза:
— И где же он?
— Великий Эрм. Деревушка под названием Йоко Анвар. Мы бы могли и сами отправиться туда и задержать его, но, как вы видите, нам несколько не хватает для этого физической силы. Тут нужен человек крепкий, как вы, например.
При этих словах он издал какой-то звук — с точки зрения Тьяго, выражающий презрение — и отвернулся.
— Мы можем перенести вас почти к самому Йоко Анвару за считаные минуты, — сказал Архимбауст. — Какой смысл предпринимать рискованное путешествие через Дикие пустоши, а затем еще терпеть неудобства и невзгоды при переправе через Ксандурское море?
— К тому же, избрав традиционные способы перемещения, вы можете не успеть выполнить работу, — добавил Диссерл. — Если Сильгармо не ошибся в своих последних вычислениях, у нас, вероятно, осталось лишь несколько дней до того, как солнце окончательно покинет небосвод.
Волшебники принялись оживленно обсуждать достоинства и недостатки манифеста Сильгармо. Васкер придерживался оптимистичного прогноза в два с половиной столетия, настаивая на том, что вычисления Сильгармо определенно свидетельствуют о значительном событии, которое произойдет на поверхности солнца, но вовсе не обязательно катастрофическом. Архимбауст оспаривал использованную методику предсказания, Диссерл оказался сторонником пессимистичного варианта, а Пелейсиас разразился целой гаммой скорбных стонов и хрипов.
Дабы прекратить их перепалку, Тьяго грохнул кулаком по столу — тем самым он заодно и подозвал служанку. И, только сделав заказ, он поинтересовался у волшебников, зачем те разыскивают Кугеля.
— Вопрос сложный, я бы даже сказал — мутный, — ответил Васкер. — Если вкратце, Юкоуну, Смеющийся Маг, похитил кое-какие из наших органов и конечностей. Мы поручили Кугелю возвратить их, а заодно и вооружили его знанием о том, как навсегда покончить с Юкоуну. Да, утраченное вернулось к нам, но в состоянии весьма далеком от идеального. Потому-то мы и хромаем, чешемся да трясемся, а бедолаге Пелейсиасу и вовсе выразить свое возмущение не проще, чем шелудивому псу.
Как подумалось Тьяго, Васкер изложил суть проблемы несколько размыто.
— И вы вините в этом Кугеля? А почему не Юкоуну или кого-то из его слуг? Может ведь быть так, что причина в условиях, в которых хранились органы. Например, консервант оказался не очищенным должным образом. Мне кажется, что вы чего-то недоговариваете.
— Боюсь, вы просто не до конца представляете всю степень грехопадения Кугеля. Я могу…
— Я знаю его не хуже, чем любой другой, — прервал Тьяго. — Это коварный и жадный тип, и он без всякого зазрения совести использует людей. И все же никогда и ничего не делает просто так. Вы должны были действительно изрядно насолить ему, чтобы удостоиться подобного возмездия.
Пелейсиас создал мычащий аккомпанемент дружному хору возмущенных волшебников, с пеной у рта доказывающих всю несправедливость этого утверждения. Наибольшее красноречие проявил Архимбауст:
— В последний наш совместный вечер мы пили вино из погребка Юкоуну, поднимали друг за друга тосты и наслаждались жареной гусятиной, — заявил он. — Вместе пели похабные песни и травили пошлые анекдоты. А Пелейсиас даже исполнил «Пять милых суждений», дабы освятить торжество и связать нашу дружбу.
— В таком случае я вынужден посоветовать вам одуматься, пока вы не продолжили разваливаться дальше. — Служанка принесла заказ, и Тьяго втянул носом ароматный пар, поднимающийся над чайником. — Я и обычных обманщиков-то не слишком люблю, не говоря уж о двуличных волшебниках.
Четверка стариков ретировалась к двери и принялась там что-то оживленно обсуждать (Пелейсиас то и дело дополнял разговор скорбными стонами). Послушав этот спор с минуту или около того, их молодой спутник что-то прошипел с явной досадой. Он отбросил свою шляпу, выпустив на свободу облако темных волос, и внезапно оказался юной и условно миловидной дамой: острый подбородок, жгучие черные глаза и очаровательный маленький ротик, изображавший сейчас явное недовольство. Ее даже можно было бы назвать красавицей, не окажись ее лицо изуродовано шрамами настолько, что напоминало лоскутное одеяло. Самый длинный рубец тянулся от скулы и вдоль всей шеи; кроме того, он был еще и шире остальных и выглядел определенно так, словно нанесший его собирался не изуродовать женщину, а убить. Она подошла к Тьяго и обратилась к нему напряженным хриплым шепотом — это было последствие той самой раны, не иначе.
— Они утверждают, что, перебирая вещички в жилище Юкоуну, Кугель наткнулся на карту, которую создал волшебник Пандельюм, живущий на планете, что обращается вокруг далекой звезды, — сказала она. — На карте этой отмечено местоположение башни. Внутри нее хранятся заклятья, и тот, кто сумеет их изучить, переживет гибель Солнца.
— Вот теперь поступок Кугеля обретает смысл, — ответил Тьяго. — Он пытался оградить себя от преследования.
Волшебники отошли от двери, и Васкер недовольно покосился на женщину.
— Раз так, слушайте, что мы предлагаем, — обратился он к Тьяго. — Мы перенесем вас с Дерве к точке неподалеку от Йоко Анвара, туда, где располагается башня Пандельюма. Там вы…
— Что еще за Дерве?
— Дерве Корим из дома Домбер, — представилась женщина. — Я правила Силем, пока меня не одурачил твой двоюродный братец.
В последнем слове определенно прозвучала ненависть.
— Это Кугель тебя так?
— Он не носит кинжалов. Так развлекаются бузиаки — уродливый душой и телом народец, населяющий Великий Эрм. И все же Кугель повинен и в моих шрамах, и много в чем еще. В обмен на информацию он передал меня в руки бузиаков, словно какой-то мешок тиффля.
— Вернемся к делу, — не терпящим пререканий голосом произнес Васкер. — Оказавшись на месте, вы должны будете проникнуть в башню и обездвижить Кугеля. Не позволяйте ему сдохнуть, пока мы его не допросим. Справитесь — и мы поделимся с вами всем, что сумеем от него узнать.
Прислужница принесла гляс, и Тьяго окинул тарелку довольным взглядом.
— Когда мы закончим с ним, — продолжал тем временем Васкер, — вы можете вдосталь насладиться, истязая его любыми способами. — Волшебник выдержал паузу. — Надеюсь, мы договорились?
— Договорились? — Тьяго повел плечами, и его суставы издали довольно отчетливый хруст. — Наша беседа еще только началась. Уж не детектор ли магии я наблюдаю на шее Архимбауста? А амулет, прицепленный к шляпе Диссерла, если не ошибаюсь, способен мгновенно погружать в сон? Подобные погремушки не помешают в предложенном вами предприятии. И еще мы не обсудили мой гонорар. Присаживайтесь, господа. Если желаете, можете даже приложиться к моему глясу. И давайте уповать на то, что к тому моменту, как наша трапеза подойдет к концу, вы согласитесь на мои условия.
Лес, известный как Великий Эрм, производил впечатление гигантского собора, лежащего в руинах. Огромные, подобные контрфорсам стволы тонули в тени древесного свода, откуда свисали обросшие мхами ветви, казавшиеся сломанными в какой-то давней катастрофе стропилами, которые обмотали сорванными со стен гобеленами. Порой до Дерве Корим и Тьяго доносились отчаянный топот или же вопль, какой определенно не могла произвести человеческая глотка; один раз они даже заметили, как из гущи листвы рухнула на землю неуклюжая белая тварь, тут же поспешившая скрыться в тени деревьев, — она становилась все меньше и меньше, пока не превратилась просто в белую точку, словно отдалилась от путников на расстояние, которое взгляд в столь плотном лесу определенно не мог пронзить. Казалось, это существо прорвало брешь в самой ткани реальности и теперь удирало к неведомому логову где-то за гранью мира.
Холмистая местность, по которой они только что шли, внезапно сменилась глубокими оврагами и провалами. Все вокруг заросло мхами и лишайником, превращавшими здоровенный пень в оранжево-черную цитадель людоеда, а поваленный ствол — в построенный феями мост, перекинувшийся от мерцающего зеленым светом валуна к зарослям папоротника, где длинноногие, размером с дверную ручку пауки плели свои почти невидимые тенета, готовя западню для ирликсов — серых человекоподобных созданий росточком не более бельевой прищепки. Малыши отчаянно пытались вырваться из шелкового плена, пищали и старались пронзить своими крошечными копьями волосатое брюхо пленителя, уже спускавшегося, чтобы их ужалить.
Дерве первой приметила башню Пандельюма — изящную иглу из желтоватого камня, чья средняя треть проглядывала сквозь разрыв в густой листве. Поднявшись на вершину очередного склона, путники увидели, что прямо за башней открывается змеящаяся лощина — скорее даже, неглубокий овраг между холмов, где на излучине реки расположились несколько десятков хижин с красными крышами; сразу за лощиной вновь начинался Великий Эрм. Дерве и Тьяго прибавили шагу, направившись прямо к башне, но внезапно дорогу им преградила глубокая расщелина, ранее скрытая от глаз густыми зарослями. Добрых полчаса путники брели вдоль нее, но так и не нашли места, где она оказалась бы достаточно узкой, чтобы можно было осмелиться ее перепрыгнуть. Расщелина обладала отвесными стенами, а дно скрывалось во мраке, так что и речи не шло о том, чтобы спуститься, а затем взобраться на противоположный край.
— Это дурачье только зря тратило время, отправляя нас сюда, — проворчала Дерве Корим.
— Терпение укажет нам путь, — отозвался Тьяго. — Скоро начнет смеркаться. Предлагаю разбить стоянку возле той речки, что мы перешли минут пять назад, и переждать ночь.
— Да ты хоть знаешь, что означает ночь в Великом Эрме? Жуки-баркасы. Гиды и фиремы. Чудовища всех видов и сортов. Весь последний час за нами идет деодан. Ты уверен, что тебе хочется разделить с ним свою постель?
— И где же он? Покажи мне его!
Она удивленно посмотрела на спутника.
— Он стоит вон там, позади того дуба с дуплом над самыми корнями.
Тьяго решительно направился к указанному дереву.
Не предвидевший такого нахальства деодан, увидев Тьяго, отступил на пару шагов назад, и серебряные глаза твари изумленно расширились. От неожиданности миловидный черный дьявол даже рот разинул, на лишний дюйм обнажая клыки, сверкавшие в уголках его губ. Тьяго же толкнул чудовище сразу обеими руками, вкладывая в удар всю набранную инерцию, — и деодан полетел на землю. Воин успел схватить одну из ног удивленного соперника, шагнул вперед, повалился на спину и, притянув пойманную ногу к своему животу, вначале налег на тело существа, а затем резко перекатился, выдергивая колено из сустава, и — хотя плоть чудовища по прочности напоминала выдержанную древесину — сломал ему лодыжку. Деодан испустил истошный вопль, вскоре повторившийся вновь, когда Тьяго обрушил удар сапога на второе колено твари. Воин продолжал бить, пока не раздался хруст. Не в силах уже подняться, деодан пополз к своему мучителю, сипло дыша. Но Тьяго ловко вывернулся из его лап и резкими ударами переломал дьяволу обе руки в локтях. Какое-то время воин без видимого результата избивал ногами голову деодана. В конце концов один из серебряных глаз вспыхнул, пошел трещинами, словно лед по весне, и начал сочиться влагой.
Деодан задергался, лицо его исказила недоуменная гримаса.
— Как такое могло случиться? Как ты, человек, сумел победить меня?
Это было последнее, что он успел сказать, поскольку Дерве Корим опустилась рядом на колени и перерезала ему глотку тонким кинжалом. Чудовище захрипело, распахнув пасть, и тогда женщина отрезала деодану язык и запихала обрубок ему же в горло. Через несколько секунд тварь испустила дух, захлебнувшись собственной кровью.
— Я сама могла справиться с деоданом, — заявила Дерве Корим, когда они направились к речке, — и куда быстрее.
Тьяго ехидно поцокал языком.
— Вот только я что-то не заметил, чтобы ты хотя бы попыталась.
— Я просто ждала подходящего случая.
— И продолжала бы ждать, пока он не прыгнул бы на нас.
Она остановилась на полушаге и положила ладонь на рукоять кинжала.
— Может, ты и умеешь неплохо сражаться, но твои манеры не позволят тебе долго протянуть в Великом Эрме. А я выживала здесь целых три года.
— Под защитой бузиаков.
Ее ладонь сжалась на рукояти.
— Ошибаешься. Мне удалось сбежать всего через восемь месяцев. И все остальное время я охотилась на них. — Дерве сменила позу, чуть отодвинув левую ногу назад и перенеся на нее весь свой вес. — Знаешь, зачем ты понадобился Васкеру? Они рассчитывают, что ты сможешь контролировать меня. Они боятся, что когда я увижу Кугеля, то не сумею сдержать эмоций и просто покончу с мерзавцем, а заодно и со всеми знаниями, способными сохранить им жизнь.
— И как, их сомнения обоснованны?
— Только в том, что я и в самом деле могу не сдержаться. — Она легко взмахнула рукой, изящным жестом убирая выбившуюся прядку волос за ухо. — Никто не в силах заглянуть в глубины своего сердца. А потому я не знаю, что сделаю, доведись мне снова встретиться с Кугелем. Так что, если планируешь меня остановить, сейчас, возможно, самое время.
Тьяго ощущал ее гнев; казалось, он даже мог слышать тяжелые удары ее сердца.
— Я лучше подожду более удобного случая.
Он отвернулся и продолжил путь; спустя пару секунд Дерве нагнала его.
— А что ты собираешься делать с Кугелем? — спросила женщина. — Я ведь имею полное право разделаться с ним.
— Прорицатель, обладающий безупречной репутацией, заверил меня, что Кугелю суждено умереть не от моей руки, а от своей собственной.
— Прямо так и сказал? Тогда твой прорицатель — тупица. Никогда Кугель не лишит себя жизни! Он цепляется за нее, точно свинья за последний трюфель.
— Тот прорицатель очень редко ошибается, — пожал плечами Тьяго.
Дерве Корим задумчиво нахмурилась.
— Впрочем, может, я и сумею заставить его совершить самоубийство. К примеру, если после долгих пыток предложу ему выбирать между новой невыносимой болью и тем, чтобы покончить с собой одним из моих кинжалов… Это ли не наслаждение? Наблюдать за тем, как он, обессиленный, трясущимися ручонками пытается вскрыть себе вены и выпустить дарующую жизнь кровь.
— Это было бы логично, — кивнул Тьяго.
Потупив взор, Дерве прошла еще несколько шагов, а затем добавила:
— Знаешь, чем дольше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что твой прорицатель был весьма проницателен.
Когда начало смеркаться, Тьяго развел костер, озаривший своим светом неровный круг поляны диаметром в добрых пятнадцать ярдов. На самом краю освещенной территории шумела река, и Дерве Корим, несколько минут понаблюдав за игрой воды, поднялась и сбросила куртку.
— Искупаюсь, пожалуй, пока вода еще хранит дневное тепло, — произнесла она. — Шрамы покрывают мое тело так же, как и мое лицо, если тебе вдруг захочется посмотреть, как я моюсь, не стану препятствовать. Но должна предостеречь от сопутствующих позывов. Кинжалы я всегда держу под рукой.
Тьяго, в этот момент жевавший обжаренный кукурузный початок с гарниром из сушеных яблок, что-то пробурчал, подавая знак, что она ему совершенно не интересна. И все же, хоть он и не собирался подглядывать, но устоять перед соблазном таки не смог. С расстояния шрамы скорее напоминали татуировки. Опустившаяся на колени в игривом потоке, с водой, пенящейся вокруг ее талии, Дерве выглядела очаровательной и влекущей, словно сошедшей со страниц древних легенд нимфой, не подозревающей о том, что за ней наблюдает великан. Оставалось только гадать, что за алхимия оказалась способна превратить ее в столь переполненное злобой существо… впрочем, Тьяго за свою жизнь не раз имел возможность видеть, на какие мерзости порой готовы пойти люди. Сложив лодочкой ладонь, женщина зачерпнула воду и пустила ее ручейком между лопаток. Тьяго подумалось, что на свете нет ничего чище и прекрасней вида женской спины.
На землю опустилась ночная мгла. Дерве выбралась из воды и принялась вытираться, бросая на воина косые взгляды, словно пыталась понять, что у него сейчас на уме. Затем она обернулась полотенцем и присела подле костра. Тьяго мужественно сдерживал свои желания, и ему даже вдруг показалось, что его спутница несколько обижена проявленным к ее наготе равнодушием. Шрамы, покрывающие тело женщины, посинели от холодной воды, но теперь они скорее казались причудливым рисунком, совершенно никак не портящим ее красоту.
О чем-то, потрескивая и искрясь, шептал костер. Какая-то ночная птаха переругивалась с собственным эхом, возвращавшимся к ней чуть более приглушенными уханьями и трелями.
И тут Дерве спросила Тьяго, что заставило его избрать своей профессией войну.
— Я просто любил драться, — ответил он. — И все еще люблю. В Каиине есть арена Син-сю, где никогда не иссякает спрос на новых бойцов. В отличие от многих, я не испытываю радости, причиняя своим соперникам боль. Во всяком случае, так было вначале. Позднее… возможно, что-то такое и случалось. Целых шесть лет я обладал титулом великого чемпиона Каиина.
— А потом что-то случилось? — поинтересовалась она. — Что-то, сделавшее тебя еще более сильным или злым?
— Кугель.
Дерве помолчала, дожидаясь, пока он продолжит.
— Долго рассказывать. — Воин сплюнул в костер. — Если вкратце, все дело в одной женщине.
Поскольку Тьяго явно не собирался тратить свое время на подробности, Дерве поинтересовалась, почему он до сих пор не отплатил брату.
— Вначале сам источник проблемы перестал попадаться на глаза, — ответил он. — И были другие женщины. А еще — неплохие деньги, большой дом и много друзей, чтобы тот не казался пустым. Но манифест Сильгармо заставил меня задуматься о том, что время-то у нас на исходе. Я снова затосковал по той женщине и вспомнил, что кое-что задолжал своему братцу.
Они немного посидели молча, каждый погруженный в собственные думы. Что-то зашебуршало в кустах, раздался дикий рев, яростно затряслась листва и ветви — затем все стихло. Дерве Корим придвинулась поближе к Тьяго, нерешительно протянула руку и коснулась ноготком шрама, рассекавшего его бровь. Обрамлявшие рубец волоски были седыми.
— Мои глубже… но у тебя шрамов больше, — задумчиво произнесла она.
Впервые на ее лице появилось что-то, отличающееся от привычной, с трудом сдерживаемой злобы. Дерве помедлила, прежде чем коснуться ладонью щеки Тьяго, и в неровном свете пляшущего огня ее глаза вдруг озарились теплотой и надеждой. Но затем она резко отдернула руку и, словно дряхлое солнце, на мгновение вспыхнувшее юным огнем и тут же утратившее свою силу, вновь окинула своего спутника взором, в котором, казалось, отражалось погребальное пламя.
Силой воображения Тьяго лесные тропы, разбегающиеся от поляны, вдруг наполнились зловещими темными силуэтами с пылающими огнем глазами. Мрачные, колеблющиеся фигуры размерами с водную тень свисали с древесных крон. Воин моргнул, стараясь отогнать наваждение и справиться с усталостью. Спустя некоторое время его, тряся за плечи, разбудила Дерве Корим. Тьяго был ошарашен и не знал, куда деться от стыда. Он что-то пробормотал, пытаясь извиниться за то, что вот так позволил себе уснуть.
— Умолкни! — отрезала женщина.
Он все еще продолжал извиняться, и тогда она хлопнула его по щеке — недостаточно сильно, чтобы это можно было счесть пощечиной, — и произнесла:
— Слушай!
Звуки доносились со стороны расщелины. Первая ассоциация, посетившая Тьяго, заставила его вообразить огромное животное, с аппетитом перемалывающее листву, жадно чавкающее и в перерывах издающее удовлетворенное урчание. Но шум постепенно нарастал, становясь громче и отчетливее, и начинал скорее напоминать о толпе, где множество людей пытаются говорить одновременно. Чем отчетливее он звучал, тем меньше у Тьяго оставалось предположений о его источнике.
Расщелина окуталась ночным туманом. Три бледных огонька, благодаря этой влажной пелене обрамленных неровным ореолом, светили с высоты огромной фигуры, медленно и тяжко, с характерным хлюпаньем передвигавшей ноги одна за другой, точно человек, пытающийся выбраться из трясины. Вглядывавшийся во мрак Тьяго слышал теперь смех и неразборчивую болтовню, словно доносившиеся с городской ярмарки. Затем его ушей достиг пронзительный свист. Существо что-то проворчало в явном расстройстве и подняло свою голову над туманом. При виде бронзового, сфинксоподобного лица, изящного, но лишенного всяких человеческих эмоций, в сердце Тьяго зародился ужас. Это был джид![90]
Стоявшая рядом Дерве Корим испуганно вскрикнула. Джид замер на полушаге, и его пустые, невыразительные глазницы устремились туда, где прятались путники. Ноздри его носа — небольшого обрубка с двумя зияющими провалами — были узкими, точно у амфибии. Огоньки — отростки на висках и на лбу — придавали его лицу совершенно сюрреалистический облик. Туман прятал крылья и горбатое мускулистое тело.
— Покажитесь! — прогремел раскатистый голос. — К вам обращается Мелорий! Предлагаю вам безопасный проход через Великий Эрм!
Это заявление заглушило хор голосов, но вскоре тот зазвучал вновь, обрушившись на Мелория градом пьяных шуточек и весьма нелестных комментариев. Джид вновь поднял голову и потянулся вверх, пытаясь преодолеть завесу тумана, но безуспешно; ему следовало бы быть на полголовы выше ростом. Тьяго смотрел на джида сверху и сквозь туман видел стальные корзины, закрепленные у чудовища по бокам. Эти корзины делились на четыре части, в каждой из которых находилось порядка сорока или даже пятидесяти мужчин и женщин. По подсчету Тьяго, джид нес на себе несколько сотен человек, но вели они себя вовсе не как пленники, а как пассажиры на круизном судне. Внизу тискались влюбленные парочки; разогревался оркестр, состоящий из флейтистов, квинтсептаккордий и носовых фанфар.
— Вам незачем бояться этого джида, — пророкотал Мелорий. — Я сковал его могущественным заклятьем, сделавшим тварь не опасней ручного фрейла. Путешествуйте через Великий Эрм в полной безопасности! Наслаждайтесь обществом прекрасных дам, не страдающих какими бы то ни было моральными предрассудками! Вам выбирать, куда отправиться — в Силь или в Саскервой… но вначале мы заглянем в мой подземный дворец ради пиршества, способного утолить любой голод.
Джид вновь заурчал, пытаясь поднять голову повыше, над краем расщелины; его остановил пронзительный свист. Дерве Корим испуганно посмотрела на своего спутника и отчаянно замотала головой, а губы ее отчетливо изобразили одно слово: «нет».
— Гражданская сознательность не позволяет мне бросить вас в этом опасном лесу. — На шее джида показался привязавшийся страховочной веревкой лысый мужчина с кожей цвета меда, облаченный в китель и брюки темно-синего шелка. Говорил он через небольшое устройство в своей руке. Рядом с ним, цепляясь за складки на коже джида, возникли еще несколько силуэтов. — Покажитесь сейчас, и я отправлю за вами своих слуг. Лесовики и деоданы, предостерегаю вас! Плоть моих людей содержит смертельно опасную инъекцию, поражающую демоническими клещами всякого, кто осмелится ею полакомиться.
Тьяго выбежал из подлеска, наполовину волоча за собой Дерве Корим. Поначалу она сопротивлялась, но, осознав, что обратного пути уже точно нет, даже обогнала своего спутника у края расщелины и прыгнула, приземлившись на голову джида, расположенную на пару футов ниже края расщелины, а затем по его брови побежала к противоположному краю. Прыгнул следом и Тьяго — но только не туда, куда собирался.
Джид, потревоженный знакомством с ногами Дерве, решил разобраться, что это его ударило, и задрал голову к небу… и тут ему прямо в левый глаз влетел Тьяго. Воин уже приготовился к тому, что сейчас пробьет мембрану и утонет в лимфе, но, вместо этого, заскользил по склизкой поверхности, изо всех сил пытаясь найти хоть что-нибудь, за что можно было бы зацепиться. Взревев от боли, джид отчаянно замотал огромной башкой, отправив Тьяго в полет, который закончился в кустах лоскутного терновника. В воздухе повис испуганный визг людей, путешествовавших в стальных корзинах, но воин едва ли мог расслышать их голоса за звоном в собственных ушах. Оглушенный, не понимающий толком, где оказался, Тьяго начал выбираться из кустов и обнаружил, что те нависают над расщелиной. Крошечная медовокожая букашечка в темно-синем шелковом камзоле — Мелорий — болталась на страховке прямо перед огромной, ничего не выражающей мордой джида. Насколько мог видеть Тьяго, бедняга Мелорий старался раскачаться, отталкиваясь от щеки чудовища, и забраться обратно на плечо, но с каждым разом все ближе и ближе подлетал к навечно застывшей в недовольной гримасе пасти. Устройство свое он выронил, а потому его голоса не было слышно (равно как и свиста). Тьяго даже показалось, что джид посмотрел на Мелория несколько меланхолично, словно осознав, что детство его вот-вот закончится, и пытаясь противиться самой мысли о взрослении и связанном с ним жутковатом ритуале. Мелорий оттолкнулся от носа существа и уже полетел было прочь, когда джид повернул голову и неторопливо схрумкал своего погонщика.
Не обращая внимания на свои раны, Тьяго вскочил на ноги и кинулся бежать, отбрасывая в сторону ветви, перепрыгивая выступающие над землей корни, спотыкаясь, но делая все мыслимое и немыслимое, чтобы только оказаться подальше от джида. Чудовище взревело где-то позади, и, хотя его крик и не стал менее громким, показалось, что он исходит теперь из более узкого горла — он приобрел хрипловатое, надтреснутое звучание, сопровождаемое подозрительным жужжанием. Дерве Корим нигде не было видно. Попытки Тьяго припомнить, успела ли она добежать до противоположного (точнее, уже этого) края расщелины, успехом не увенчались. Он начал задыхаться от усталости и спустя пару секунд нырнул под похожее на клубок змей переплетение корней мандура и принялся старательно закапываться, пока его полностью не скрыла черная грязь. Буквально минутой позднее его окатило волной жара, словно нечто огненное пролетело прямо над ним. Он вжался лицом в землю и лежал так еще какое-то время. Потом рискнул сесть и, выдергивая терновые шипы из своей кожи, принялся вглядываться в небо. Он изрядно перепугался и дергался сейчас от каждого звука.
Завеса проливного дождя, казалось, была готова потушить первые лучи солнца — пульсирующего красноватого зарева на востоке. Да и после небо осталось все таким же хмурым. Ветер гнал по нему черно-серебряные тучи под аккомпанемент грозовых раскатов.
Тьяго пошарил вокруг, пытаясь отыскать свой рюкзак. Тот сгинул, унеся с собой их запас провианта, а также разнообразные руны и устройства, которые удалось перед походом выбить из Васкера. Над вершиной высокого холма виднелась макушка башни, но стоило воину направиться к ней, как вновь зарядил косой дождь, тут же промочивший его до нитки. Немного не дойдя до вершины холма, Тьяго наткнулся на руины часовни. Каменный притвор сохранил некоторое подобие целостности, и теперь в нем, скрестив ноги, сидела перед огнем женщина в черном костюме. Дерве Корим. Рядом с ней на земле валялся обглоданный до костей скелетик какого-то небольшого животного. Женщина бросила на воина равнодушный взгляд и облизала измазанные в жиру пальцы.
Тьяго, грязнее самой грязи, опустился возле костра. Шип, который ему так и не удалось извлечь из своей спины, вновь попытался впиться еще глубже.
— Пожрать есть? — поинтересовался воин.
— А твой рюкзак где? Хочешь сказать, что вся наша еда на дне той расщелины? — Дерве удрученно вздохнула, порылась в карманах и извлекла тряпицу, в которую были завернуты несколько съедобных корешков и орехов.
На вкус коренья изрядно горчили, и, пытаясь разжевать один из них, Тьяго скривился от боли.
Женщина немного понаблюдала за тем, как он шарит во рту пальцем, а потом произнесла:
— Когда мы повстречались в Каспара-Витатусе, мне показалось, что ты очень похож на Кугеля. То, как ты разговаривал с Васкером и остальной компанией, напомнило мне о нем. Но когда ты разделался с деоданом, я поняла, что ты совсем другой. Ему не хватает твоей отваги, и хоть твоя манера боя далека от совершенства, зато отражает прямолинейность характера. На тот момент мне даже подумалось, что ты искренний и честный человек. А вот теперь, после того как ты загубил несколько сотен жизней единственной безрассудной выходкой, я сижу и гадаю, не приняла ли я за честность и прямолинейность банальное отсутствие ума? И пришлось спросить себя, так ли уж отличается непонимание последствий своих поступков от продуманного преступления? Результат-то один: гибнут безвинные.
— Неужели ты настолько наивна, что полагаешь, будто Мелорий и впрямь собирался устроить для тех людей в клетках неделю курортного отдыха? Их заставляли двигаться его заклинания… они были уже мертвы. Или ты скорбишь о его собственной жизни?
Дерве явно собиралась выдать в ответ что-то довольно резкое, но вовремя прикусила язык.
— И все же, — наконец произнесла она, — ты заставил меня прыгнуть в бездонную пропасть и пробежать по лбу джида. Тебе самому-то, если оглянуться назад, это не кажется плохим решением?
— Рискованным — да. Но цель достигнута, так что я не соглашусь, что оно оказалось плохим.
— Помнится, ты говорил: «Терпение укажет нам путь». Я так понимаю, это был пример того, что ты подразумеваешь под терпением?
— Важно вовремя понять, когда терпение более не приносит пользы. И я принял решение.
— Смиренно прошу впредь заранее посвящать меня в детали своих будущих решений. — Дерве отряхнула грязь со своих брюк.
Ближе к полудню небо расчистилось и длинные тени протянулись на солнце от огромных валунов, украшавших поле у подножия башни; само строение тени почему-то не имело, и этот факт заставил Тьяго помедлить — как, впрочем, и вид пельграна, слетевшего с вершины и, прежде чем вернуться в свое гнездо, описавшего над путниками круг. Это явно была самка и, судя по неуверенному, неуклюжему полету, еще ко всему прочему и беременная — а уж в таком состоянии они были особенно злобными и непредсказуемыми.
Впрочем, на Дерве Корим ничто из этого не произвело ровным счетом никакого впечатления. Ее нетерпение только нарастало с каждым шагом. Когда они приблизились к зданию, Дерве разве что не побежала, не в силах сдерживать овладевшее ею воодушевление. Однако к тому моменту, когда Тьяго добрался до подножия башни, его спутница уже всем своим видом выражала отчаяние. Она бегала вдоль стены, ощупывая ее руками и издавая скорбные стоны.
— Входа нет! — заявила она. — Никакого. Вообще ничего!
Башня, казалось, была вырезана из цельного куска камня — огромный, без единой трещинки монолит высотой в сотню футов, лишь наверху расширявшийся в некое подобие луковицы, где загадочным изящным узором были прорезаны оконца, позволявшие обитателям наблюдать за окрестностями и при этом самим оставаться невидимками.
Оставив Дерве Корим беситься от ненависти, Тьяго направился в обход вокруг башни, исследуя каждое, даже самое незначительное, углубление или выступ в надежде, что нажатие на них откроет потайную дверь. Примерно часом позднее, когда он еще не успел проверить свою гипотезу и на треть, с противоположной стороны башни донеслись раздраженные чем-то голоса, и громче всех орала Дерве Корим. Приняв оборонительную стойку и сжимая в обеих руках кинжалы, она отбивалась разом от пятерых. Шестой уже валялся на земле, из порезов на его груди и руках текла кровь.
Завидев Тьяго, незнакомцы отступили от женщины и прекратили сыпать угрозами. Компания была довольно разношерстной даже в том, что касалось возраста. Младший лишь недавно обрел право называться юношей, а старший оказался пожилым мужчиной с обветренным лицом и носил коническую, нахлобученную по самые седые брови красную шляпу, напоминающую крыши домов той деревушки внизу. Чужаки были вооружены вилами и носили грубые белые платья, перехваченные в талии зелеными поясами. С шей свисали свинцовые амулеты с примитивным изображением какой-то антропоморфной фигуры.
— Ого! Это еще что такое? — произнес Тьяго и многозначительно сжал кулаки, что заставило незнакомцев отодвинуться подальше от Дерве Корим. — Извольте объясниться, и побыстрее.
Вперед вышел старик.
— Меня зовут Идо. Я духовный наставник деревни Йоко Анвар. Во имя Яндо, мы намеревались задать несколько вопросов этой женщине, но она вдруг зашипела, словно демоница, и напала на нас. Бедняга Стеллиг тяжело ранен.
— Лжецы! Они начали лапать меня! — Дерве бросилась на мужчин, и Тьяго пришлось преградить ей путь.
— Просветите меня насчет того, кто такой этот Яндо?
— Бог Йоко Анвара, — ответил Идо. — Воистину сказано, что он бог всех покинутых мест.
— И кем же это сказано?
— Как «кем»? Самим Яндо!
Одутловатый мужчина с клочковатой бороденкой наклонился к уху старика и что-то прошептал.
— Чтобы вам было понятнее, — добавил Идо, — обычно Яндо является в виде человека, чья плоть — горящее серебро. И в этом обличье он не разговаривает. Но с недавних пор он стал присылать к нам свой аватар, внушивший нам веру в правду Яндо.
Дерве Корим, успевшая немного расслабиться и опустить оружие, вдруг откровенно издевательски засмеялась и уже открыла было рот, чтобы что-то сказать, но ее перебил Тьяго:
— Вы говорите, с недавних пор? Аватар появился до оглашения манифеста Сильгармо?
— Напротив, — ответил Идо. — Он появился вскоре после того, как мы услышали про манифест, и провозгласил, что Яндо прислал его спасти нас силой изобретений своего ученика — Пандельюма.
Тьяго покатал в голове полученные сведения.
— А этот аватар… он случайно не похож на меня? Волосы у него не падают на лоб вот так?
Идо изучил прическу своего собеседника.
— Отдаленное сходство есть, но у аватара волосы черные и обладают великолепным блеском.
Дерве Корим выругалась сквозь зубы. Тьяго опустил руку на ее плечо.
— Вы не могли бы рассказать мне о наставлениях аватара?
Мужчины немного пошептались, после чего Идо спросил:
— Я так понимаю, в ваши намерения входит пройти ритуал очищения?
Тьяго замешкался, и Дерве Корим прыгнула вперед, приставив острие кинжала к горлу Идо.
— В наши намерения входит попасть в башню, — сказала она.
— Святотатство! — закричал одутловатый мужчина. — Напали на Красную Шляпу! Скорее — известите деревню!
Двое его товарищей со всех ног помчались к домам, встревоженно крича. Дерве Корим сильнее прижала кинжал к шее старика, и по лезвию скатилась капля крови.
— Немедленно впусти нас, — произнесла женщина. — Или умрешь.
Идо закрыл глаза.
— Лишь очищение откроет врата в башню и лежащий к спасению путь за ними.
Дерве бы точно порезала его на лоскуты, но Тьяго вовремя перехватил и сжал ее запястье, вынуждая выронить оружие. Идо отшатнулся назад, потирая шею.
Тьяго попытался примириться со стариком и его страдающим от избыточного веса спутником, но те оставались безучастными к его словам — селяне расположились рядышком и принялись, беззвучно шевеля губами, посылать небесам довольно выразительные, но все же непонятные жесты. Наконец, устав взывать к голосу разума, Тьяго повернулся к Дерве Корим.
— Не могла бы ты убедить их раскрыть нам тайну этого ритуала очищения?
Она уже успела подобрать свой кинжал и сейчас проверяла пальцем остроту лезвия, задумчиво поглядывая на своего спутника.
— Я понял, — продолжил он. — Так ты можешь или нет? Желательно без летальных исходов. И я буду премного тебе обязан, если мы избежим сражения с местными.
Дерве шагнула к Идо и поднесла к его глазам испачканный в крови клинок. Старик вдруг издал жалобный писк и еще сильнее прижался к толстяку.
— Когда мне не мешают, я могу творить чудеса, — заметила Дерве Корим.
В тот миг, когда закат перетекает в ночь, Дерве Корим и Тьяго абсолютно одни стояли и тряслись от холода посреди украшенного каменными валунами поля неподалеку от башни. На них застегнули спаренную деревянную упряжь с проходящим через нее сплетенным из прутьев кольцом, возвышающимся над головами, — если верить Идо, только так крылатый вестник Яндо мог поднять их ввысь, к спасению. Если не считать мягких тканых подгузников, не дающих дереву натереть тело, оба были нагими, а их тела украшали многочисленные рисунки, назначение которых старик разъяснил в самых утомительных подробностях.
Хотя верования этих крестьян в своей смехотворности не сильно выделялись на фоне всех прочих религий, но все же откровения и ритуалы, явленные Яндо через его аватара, отличались завуалированным, злым сарказмом. И Тьяго нисколько не сомневался, что все это проделки его двоюродного братца.
«Обратите внимание на зеленое пятно, которое я сейчас наношу, — вещал Идо. — Выбранное для него место никак нельзя назвать случайным. Когда Яндо был призван из Несотворения, дабы оберегать нас, он, проснувшись, обнаружил, что нечаянно раздавил левой ягодицей целый выводок копиропитов. Пятно символизирует след, оставленный на его коже одним из этих существ».
Последние лиловые всполохи угасли на горизонте. Тьяго изо всех сил старался не обращать внимания на прижимающуюся к нему, чтобы согреться, Дерве Корим. Он прокашлялся и запел гимн во славу Яндо, но умолк, заметив, что его спутница молчит.
— Давай же, — сказал он. — Мы должны петь.
— Не буду, — угрюмо отозвалась она.
— Тогда может не появиться крылатый вестник.
— Если под этим словом подразумевается пельгран, его и так приведет к нам голод. Я не собираюсь паясничать на потеху Кугелю.
— Начнем с того, что предположение, будто пельгран и крылатый вестник суть одно и то же, — всего лишь моя ничем не подтвержденная догадка. Согласен, именно эта версия представляется мне наиболее правдоподобной, но ведь он может оказаться и кем-то другим, обладающим довольно специфическим чувством прекрасного. Кроме того, если мы все же правы и пельгран действительно является крылатым вестником, он может обратить внимание на тот факт, что мы не очень-то добросовестно следуем установленному церемониалу… а это, в свою очередь, пробудит в нем сомнения и спровоцирует отклониться от исполнения порученных обязательств. Мне почему-то кажется, что ни к чему хорошему для нас это не приведет.
Дерве Корим промолчала.
— Ты со мной не согласна?
— Согласна, — неохотно выдавила из себя женщина.
— Вот и славно. Тогда, надеюсь, на счет «три» ты присоединишься ко мне и постараешься изобразить радость, когда запоешь «Лишь прихотью Яндо веселье и счастье мы обретем».
Они едва успели приступить ко второму куплету, как в нос Тьяго ударил сальный, отвратительный запах пельграна. Захлопали по воздуху огромные кожистые крылья, и земля начала уходить вниз. Деревянная упряжь раскачивалась, словно колокол в руках пьяного звонаря, мешая петь, но все же Тьяго и Дерве не умолкли даже тогда, когда раздался голос твари.
— О, неужто обед пожаловал? — весело прокричала она. — Скоро один из вас удобно устроится в моем животе. Но кто… кто же, кто же, кто же?
Тьяго запел с еще пущей набожностью в голосе. На раздувшемся брюхе самки пельграна заметно выделялась белесым пятном зреющая кладка яиц. Когда он указал на нее Дерве Корим, та потянулась к своему подгузнику, но воин яростно замотал головой и особенно выразительно пропел «рано» в строчке «Пусть и рано узреть нам высоты». Бросив на него сердитый взгляд, женщина убрала руку.
Над навершием башни расцвел нимб бледного света. Они еще не успели приземлиться, когда Дерве отстегнулась. Держась одной рукой за плетеное кольцо, она вспорола пельграну брюхо кинжалом, который прятала в своем подгузнике, и яйца полетели вниз, исчезая во тьме. Тварь испустила истошный вопль. Тогда отстегнулся и Тьяго. Едва его ноги коснулись каменной кладки, он прыгнул, ухватил существо за основание крыла и ударил по нему одним из ножей Дерве Корим. Когда крыло, почти отделившись от остального тела, беспомощно повисло, пельгран потерял равновесие и завалился набок. Он едва не сорвался в темную бездну, отчаянно лязгая жвалами и мотая огромной, напоминающей жучиную, башкой. Тварь повисла на самом краю, беспомощно хлопая единственным крылом и скребя когтями по камню.
Стараясь отдышаться, Тьяго уселся посреди костей, устилавших верхнюю площадку башни, и принялся наблюдать за мучениями пельграна.
— Почему только один из нас? — поинтересовался Тьяго.
Тварь продолжала бороться за жизнь.
— Ты обречена, — сказал воин. — Твои лапы не могут долго удерживать такой вес, и скоро ты сорвешься. Так почему бы не ответить на мой вопрос? Ты сказала, что один из нас окажется у тебя в брюхе. Но почему только один?
Вонзив коготь в трещину в одном из камней, пельгран сумел временно обрести хоть какую-то опору.
— Ему была нужна только женщина. Тому человеку, что снабжает меня едой.
— Под «тем человеком» ты подразумеваешь Кугеля?
С клыков пельграна закапала слюна.
— Срок уже подходил, и мне стало трудно охотиться. Я заключила сделку с самим дьяволом!
— Это был Кугель? Скажи мне!
Тварь обожгла его взглядом, коготь выскользнул из трещины, и она, не произнеся более ни звука, сорвалась в темноту.
Свет, исходивший из незримого источника, озарял проход к винтовой лестнице, убегавшей вглубь башни. Теперь, когда цель была столь близка, Дерве Корим стало окончательно плевать на все условности. Она сорвала с себя подгузник и, сжимая в каждой руке по кинжалу, начала спускаться. Пару раз зацепившись за перила, Тьяго тоже предпочел избавиться от лишней одежды.
Лестница привела их к круглой зале, где в стенах были прорезаны те самые оконца, на которые Тьяго обратил внимание еще внизу. Она оказалась лишена какой-либо меблировки и была освещена все тем же бледным, лишенным источника светом. Вторая лестница сбегала к еще более просторному пятиугольному помещению; стены из серого мрамора покрывала затейливая вязь и барельефы, изображающие фантастических зверей. В воздухе повис кисловатый запах чего-то вроде застарелого пота. На полу (опять же из серого мрамора) был вырезан сложный абстрактный узор. От залы отходили пять извилистых коридоров, удаляясь на расстояние, показавшееся Тьяго абсолютно невозможным, учитывая внешние размеры башни; впрочем, напомнил он себе, это же жилище волшебника, не отбрасывающее тени и, скорее всего, подчиняющееся совсем иным правилам, нежели те, к которым привык он сам.
Они с Дерве принялись осторожно осматривать первый из коридоров, обследуя каждую встреченную дверь, но те все были заперты, кроме последней, выходящей в некое помещение, всем своим видом напоминающее какую-то лабораторию. Дерве Корим уже шагнула было внутрь, но рука Тьяго преградила ей путь.
— Оглядеться бы для начала, — заметил он.
Его спутница нахмурилась, но возражать не стала.
Панели под потолком излучали свет всех цветов радуги — от тускло-оранжевого до лавандового. На полках вдоль стен выстроились ряды древних фолиантов. На длинном столе побулькивали над горелками колбы и лежал еще не собранный загадочный механизм, а вокруг него в полном беспорядке были разбросаны запчасти из начищенной до блеска стали и кристаллы. Рядом стояла огромная стеклянная реторта, где в подозрительной красной жидкости плавали какие-то темные штуковины. В комнате было еще несколько похожих реторт, содержащих предметы, которые Тьяго не удалось идентифицировать, и более того, ему показалось, будто какие-то из них шевелятся.
И вдруг все странным образом изменилось. Нет, они по-прежнему стояли в той же самой комнате, но почему-то оказались значительно ближе к столу. В реторте, как теперь мог видеть Тьяго, плавали обломки затонувшего судна. По ним, словно в поисках чего-то, ползали серые твари с похожими на хоботки ртами, длинными руками и перепончатыми ногами. Другая посудина хранила миниатюрный город удивительно однообразной архитектуры. Две высочайшие его башни были объяты огнем. Под самым большим стеклянным колпаком стадо четвероногих зверей с развевающимися светлыми гривами и грудями как у женщин бежало по заболоченному полю, удирая от целой армии деревьев (а может, и одного, имеющего несколько стволов), вытягивающих свои подобные щупальцам корни из земли, чтобы ползти.
Охваченные тревогой, Тьяго и Дерве Корим предпочли возвратиться в комнату из серого мрамора и обследовать следующий коридор. И вновь они шли, пока не достигли двери на противоположном его конце. За ней простирались золотые нивы, ковром покрывающие холмы. Кое-где виднелись изъеденные стихией черные каменные валуны, вполне возможно являвшие собой обломки некогда грандиозной статуи, разрушившейся до полной неузнаваемости под действием времени. Путники не наблюдали никаких признаков жизни, ни малейшего намека на движение. И именно это отсутствие хотя бы какого-то шевеления породило в душе Тьяго нежелание заходить внутрь.
В конце третьего коридора им открылся вид на пейзаж, характерный для Сузанесского побережья к югу от Валь-Омбрио: стоящее почти в зените красноватое солнце, лысые холмы, полоска леса и берег, сбегающий к морю с мерцающими водами насыщенного синего цвета. И все было хорошо, пока мимо не промчались крылатые ящеры, каждый размером с баркас. В глазах одного из зверей, летевшего прямо на дверь и свернувшего лишь в последнюю секунду, Тьяго увидел собственное испуганное отражение.
Им надоело проверять закрытые двери, но, когда они уже почти вернулись в мраморную залу, Тьяго от скуки повернул одну из ручек, и ему послышалось, будто кто-то судорожно всхлипнул.
— Есть кто? — Воин подергал ручку.
Ему не ответили. Тогда он снова затряс дверь и крикнул:
— Мы пришли вас спасти. Откройте!
Спустя пару секунд отозвался женский голос:
— Умоляю, помогите! У нас нет ключа.
Дерве Корим зашагала дальше; когда же Тьяго попытался ее окликнуть, она ответила:
— Кем бы она ни оказалась, это может подождать. Надо осмотреть еще два коридора.
Прежде чем воин успел сказать что-либо еще, она уже свернула за поворот. Будучи оставлен Дерве, Тьяго почувствовал себя униженным, что удивило и разозлило его. Он оценил дверные петли. Втулки глубоко уходили в стальной кожух, и вряд ли представлялось возможным выковырять их при помощи ножа. Тогда он привалился к двери плечом и для пробы попытался толкнуть. Слишком прочная. Впрочем, коридор был достаточно узким, чтобы иметь возможность опереться спиной о противоположную стену и вложить все свои силы в удар ногами. Так Тьяго и поступил — наградой ему стало то, что замок хоть и немного, но поддался. Грохот он, конечно, производил просто невообразимый, но все равно продолжал молотить по двери, пока от нее не начали отлетать щепки. Еще пара ударов — и она распахнулась. В центре комнаты, всю меблировку которой составляли кровать, большой шкаф и зеркало, стояли, разглядывая его, две прекрасные черноволосые женщины, облаченные в платья из настолько тонкой ткани, что воображению практически и не требовалось что-либо дорисовывать. Тьяго непроизвольно постарался прикрыться, насколько это было возможно.
Более молодая из женщин, еще почти совсем ребенок, упала в обморок. Та же, что была постарше, окинула своего спасителя взглядом, в котором одновременно читались надменность и подозрительность; затем она подошла ближе и наклонилась так, что ее лицо оказалось почти вплотную к лицу воина. Она была очень ухоженной, с великолепной осанкой, присущей женщинам знатного рода, с которыми он водил знакомство в Каиине. Волосы ее скрепляла заколка, изготовленная из инкрустированной изумрудами кости. Кого-кого, а эту даму невозможно было представить варящей пельмени на деревенской кухне Йоко Анвара.
— Кто ты такой? — спросила она строго.
— Тьяго Алвес из Каиина.
— Мое имя Дилетта Ордай. Я держала путь к…
— Нет времени обмениваться воспоминаниями. Найдете, где спрятаться? Я не могу одновременно сражаться и присматривать за вами.
Взгляд Дилетты метнулся в сторону.
— Нам негде укрыться, покуда жив аватар. — Девушка, лежавшая на полу, застонала, и Дилетта вызывающе добавила: — Рускана полагает, что вы собираетесь нас изнасиловать.
— Это не входит в мои намерения. — Тьяго изучил тени в углах комнаты. — Если не ошибаюсь, кроме вас двоих имелись и другие?
— Всего нас было девятнадцать. Но семнадцать уже увел аватар. И ни одна не вернулась. Он утверждает, что теперь они вместе с Яндо.
Кугель, как догадывался Тьяго, отправлял женщин через проходы, которыми завершались коридоры, и наблюдал за тем, что произойдет. Судя по всему, ничем хорошим это не заканчивалось.
— Никакой он не аватар, — сказал Тьяго.
— Я не дура. Понимаю, кто он такой. — Она вдруг указала пальцем на здоровенный шкаф. — Раз уж ты собираешься драться, твои руки должны быть свободны. Он держит там свою одежду. Возможно, что-то на тебя и налезет.
Внутри шкафа было полно предметов мужского гардероба. Вот только все рубашки оказались слишком маленькими и сковывающими движения. Впрочем, Тьяго удалось подобрать себе штаны, в которые он сумел втиснуться.
— Вы знаете, где он сейчас? — поинтересовался воин.
— Ох, поверьте, вы встретитесь очень скоро.
Встревоженный тем, как прозвучали последние слова, он обернулся — и тут же почувствовал резкий укол в шею, а затем увидел, как Дилетта, не скрывая триумфа, отступает подальше. Перед глазами все поплыло, и, охваченный внезапной слабостью, воин опустился на одно колено. Кто-то пнул его сзади, вынуждая завалиться набок. Следующий удар заставил перевернуться на спину. Та девчонка, Рускана, избивала его ногами, смеясь словно безумная. Он попытался посмотреть на Дилетту, но зрение затуманилось. Ее голос теперь казался затухающим эхом, утратив даже намек на осмысленность и интонации, превратившись просто в какой-то фоновый шум… и удары, благодаря воздействию наркотика, более не причиняли боли; просто с каждым следующим реальность отступала от него все дальше и дальше.
Тьяго разбудил разговор. Какая-то женщина чем-то возмущалась… Рускана? Вторая, чей тембр был более низким, спрашивала, что теперь делать. Дилетта. А затем зазвучал знакомый мужской голос, от которого Тьяго окончательно пришел в себя. Он лежал на спине, со связанными сзади руками, — осознав это, он, еще не открыв глаза, уже начал пытаться высвободиться из пут.
— С ним должна быть женщина, — с некоторого расстояния донеслись слова Кугеля. — Иначе пельгран не поднял бы его на башню.
— Голод мог и притупить чувство долга твари, — заметила Рускана.
— Я бы не стал вообще применять такое понятие, как «чувство долга», к пельграну, — раздраженно ответил Кугель. — Вот только осмелюсь предположить, что, заявись Тьяго на то поле в одиночестве, тварь не стала бы утруждаться и тащить его на башню. Она бы сожрала его на месте.
— Мы искали почти всю ночь, — сказала Дилетта. — Если с ним и была какая-то женщина, сейчас ее здесь нет. Возможно, она попыталась воспользоваться одним из проходов в коридорах, и тогда нам вообще не о чем волноваться.
Ответа Кугеля Тьяго не разобрал. Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит в небольшой, практически пустой комнате с серыми мраморными стенами, а рядом возвышается опирающееся на треногу синеватое металлическое яйцо пятнадцати футов в длину и десяти в ширину. За ним располагались ступени, и на нижней сейчас стояла Рускана. Лестничный марш тянулся к потолку из все того же серого мрамора, и Тьяго предположил, что где-то выше находится потайной люк, открывающийся в залу, от которой расходились пять коридоров. Он с удвоенным старанием возобновил свои попытки ослабить веревку.
— Все готово? — спросила Дилетта, появляясь в поле зрения.
— Надо свериться с записями Юкоуну. Возможно, придется немного повозиться с настройками.
Кугель вышел из-за яйца. Он был одет в черный плащ с высоким воротником, серые штаны и бархатную тунику с сиреневыми и черными полосами. На большом пальце правой руки красовалось кольцо, вырезанное из черного камня. Острое лицо казалось карикатурой на облик самого Тьяго. Черты, ранее выдававшие в его брате жулика и отражавшие живой ум и мятежный дух, были безвозвратно стерты прошедшими годами, взамен наградившими Кугеля внешностью подлого и своенравного человека. Тьяго застыл, увидев его таким. Ему показалось, будто сама картина происходящего с миром была неполной без этой придающей ей завершенность худощавой фигуры. Теперь, когда Тьяго видел своего врага во плоти, ненависть к Кугелю обрела такой вес, что стала едва ли не материальной, и воин осознал, что все это время это была даже не ненависть, а одна только ее тень. Омерзение настолько переполнило его, что он уже не мог более притворяться спящим; он уставился на своего родственника, точно коршун, дожидающийся, пока жертва покажется из норы. Кугель бросил в его сторону взгляд.
— Братец! — Лицо Кугеля исказилось в улыбке, не затронувшей, впрочем, глаза. — А я бы и не узнал тебя, не представься ты Дилетте. Ты вырос таким могучим! Наверное, много над собой работал, да? Все эти шрамы, и так много седых волос! Похоже, не очень-то любезно обошлась с тобой жизнь.
Тьяго просто утратил дар речи.
— И что же вынудило тебя отправиться на мои поиски после стольких лет? — поинтересовался Кугель. — Желание возродить ту связь, что объединяла нас в детстве? Это вряд ли, если судить по выражению твоего лица. Быть может, старая обида? Но какая? Не припоминаю, чтобы я когда-либо причинил тебе вред. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы вынудить тебя столь безрассудно отправиться в опасный путь.
Тьяго заставил себя прорычать одно-единственное слово:
— Сиэль!
Присев рядом на корточки, Кугель слегка наклонил голову набок.
— Сиэль? Признаюсь, звучит знакомо, но… — Он постучал пальцем по своему лбу. — Неужто все дело в той куколке-блондиночке, за которую ты так бился в наши юные годы? Сладенькая, словно яблочко. Сейчас-то она, должно быть, уже внуков нянчит. У нее все в порядке?
— Ты прекрасно знаешь, что нет. — Тьяго продолжал высвобождать руки.
— Ах, да. Припоминаю. Какая жалость, что ты не успел ее спасти, ведь у тебя в те дни были иные приоритеты. Ты так увлекся своим жестоким спортом и пирушками! Винить меня в смерти Сиэль… все равно что винить пчелу за собирание нектара.
Тьяго попытался неожиданно выбросить ноги из-под себя и нанести удар, но Кугель, все такой же проворный, увернулся и схватил его за голень. А затем протащил его по полу и бросил валяться возле самой машины.
— У меня есть занятие поважнее, чем слушать, как ты скулишь о девчонке, умершей четверть века назад. — Кугель распахнул прозрачную дверцу, ведущую внутрь машины, и указал рукой на находящееся там небольшое яйцевидное помещение. Там стояли два мягких кресла. — Еще несколько минут — и мы будем наслаждаться отдыхом в уютном мире далеко-далеко от этой гнилой планетки и ее испускающего дух солнца.
— Манифест Сильгармо еще не доказан! — отозвался Тьяго.
— Правда?
Ухмыляясь, Кугель подошел к стене и надавил на выступающий камень. Панель со скрежетом отошла в сторону, открывая большое, округлое окно.
— Позвольте представить последнее утро этого мира, — произнес Кугель.
За окном было темно. Не то чтобы совсем хоть глаз выколи — с мраком пыталось спорить болезненное зарево, чей источник повис точно посередке окна: солнце. Хотя сейчас было где-то около десяти утра, но Тьяго мог смотреть на светило, не щурясь… и некоторое время ничем иным он и не занимался. Бледно-оранжевый ореол колыхался вокруг сферы, напоминающей своим видом вынутый из костра уголек — гигантский потрескавшийся черный шар, охваченный огнем. По разные стороны от нее вздымались огромные багряные протуберанцы, столбы солнечной материи, похожие на два несимметричных рога или на клешню, которая вот-вот сомкнется на планете. Это было жуткое, повергающее в трепет зрелище. Всем телом Тьяго вдруг овладела слабость. Рускана испуганно прижала к губам ладонь, а Дилетта, чтобы не упасть, оперлась о стену. Кугеля же, казалось, эта сцена только позабавила.
— Рускана! Проверь тут все напоследок, — крикнул он, потирая руки. — Мы же не хотим, чтобы нам помешали? Быстрей, девочка! Дилетта, загружай провиант!
Голос Кугеля вновь пробудил ненависть Тьяго. Воин уже почти справился со своими путами, но ему было нужно выиграть еще хоть капельку времени.
— Рускана! — закричал он, когда девушка направилась к лестнице. — В машине только два кресла. Неужели ты думаешь, что он дождется, когда ты вернешься? Ни одна женщина еще не могла похвастаться, что он был с ней честен.
— Рускана поедет у меня на коленях, — сказал Кугель. — Мы это уже обсудили. Иди уже! — Он махнул ей рукой.
— У него была уже тысяча таких Рускан, — произнес Тьяго. — Начать хотя бы с моей Сиэль. Мы с ней как-то повздорили. Кугель же заманил ее в уединенное местечко на окраине Каиина, прикрываясь обещанием дать совет, как ей восстановить наши отношения. Там он опоил ее наркотиками, и она умерла… а он сбежал. Поверь, не стоит ждать от этого человека большего.
Рускана застыла, занеся ногу над первой ступенькой, всем своим видом выражая тревогу.
— А ты думал, я буду спокойно дожидаться, пока ты собираешь толпу? — Кугель насмешливо фыркнул. — И твоя вина в этом есть. Выбрал себе того, кого считал слабым, на роль козла отпущения и начал разогревать народный гнев. Вот только здесь нет никакой толпы, лишь эти две преданные мне дамы. Я проделал слишком долгий путь и перенес чрезвычайно много страданий, чтобы мои планы срывали такие, как ты. — Он поднес к лицу Тьяго сжатый кулак, демонстрируя перстень из черного камня. — Это кольцо Юкоуну. Я расправился с ним его же волшебством. Я побеждал демонов, великанов и таких тварей, один вид которых поверг бы тебя в дрожь. Как смеешь ты выступать против меня?
Кугель навис над Тьяго, сохраняя на лице равнодушную маску, и извлек из складок плаща какой-то свиток, который бросил на грудь своего двоюродного брата.
— Это подарок, — произнес Кугель. — Заклятье безнадежного заточения. Возможно, тебе захочется его попробовать. Только, прежде чем использовать его, задай себе вопрос: стоит ли жизнь вечного заточения? Впрочем, выбор, прямо скажем, невелик. — Он опять повернулся к лестнице. — Быстрее же, Рускана!
Девушка взбежала по ступеням и нажала на рычаг — участок потолка начал подниматься.
— Она порвала с тобой, Тьяго, — произнес Кугель. — Она исполняла каждую мою прихоть.
Рускана встревоженно вскрикнула. В открывшийся проем скользнула Дерве Корим, успевшая переодеться в мужские штаны и рубашку. В результате краткого поединка Рускана слетела с лестницы и ударилась головой о мраморный пол. Затем Дерве увидела Кугеля и с перекошенным от ярости лицом направилась к нему, сжимая в руке кинжал. Кугель метнулся к яйцу, и спутница Тьяго испустила крик, подобный воплю хищной птицы, — казалось, он разорвет ей грудь. Дерве метнула кинжал, но Дилетта успела оттолкнуть Кугеля. Клинок вонзился в ее горло, и кончик его вышел с противоположной стороны шеи. Черноволосая женщина упала. Дерве Корим метнула второй кинжал, но тот отскочил от дверцы яйца, и Кугель успел благополучно скрыться внутри. Брызги крови Дилетты испачкали его лицо, сделав его немного похожим на клоуна.
Дерве Корим стремительно сбежала по лестнице и, не переставая орать, замолотила кулаками по дверце. Кугель всем своим видом выражал недоумение. Казалось, будто он спрашивает: «Кто эта изуродованная шрамами фурия?» Он заканчивал последние приготовления, не обращая внимания на ее вопли, — если, конечно, вообще их слышал.
Тьяго все-таки разорвал удерживавшие его путы.
Яйцо начало издавать равномерный гул; Кугель, закрыв глаза, читал активирующее заклинание. Вскочив на ноги, Тьяго встал рядом с Дерве Корим и посмотрел на двоюродного брата сквозь дверь. Завершив заклятье, Кугель открыл глаза, и на лице его возникла сладкая и безмятежная улыбка человека, ускользнувшего от правосудия. Гул продолжал нарастать.
Тьяго попробовал толкнуть яйцо. Затем он отодвинул Дерве Корим от двери, отошел на несколько шагов и с разбегу ударил механизм плечом.
Улыбка Кугеля погасла. Тьяго снова разбежался, и на этот раз яйцо слегка сдвинулось. Плечо налилось болью, но воин предпринял третью попытку. На лице Кугеля появилось беспокойство, но тут гул сменился воем, и яйцо окутала искрящаяся аура, прозрачная пелена, вибрировавшая над металлической поверхностью. Кугель опять улыбался. Тьяго вновь кинулся к механизму, но был безжалостно отброшен и рухнул на спину. Яйцо подернулось рябью и начало словно бы погружаться во тьму. Вскоре оно стало утрачивать материальность и в конце концов исчезло, оставив после себя лишь призрачный контур.
Тьяго вглядывался в растворяющийся силуэт. Уж не след отчаяния ли читался в улыбке его двоюродного брата? Не зачатки ли страха? Была ли она искренней или же просто гримасой, свидетельствующей о том, что в конце Кугель испытал адские муки? Возможно, попытки Тьяго решить проблему грубой силой все же увенчались успехом, или яйцо Пандельюма перенесло Кугеля в куда менее приятный мир, нежели планировалось, и такое выражение на его лице возникло от того, что он увидел. Гадать было бессмысленно. Оставалось только надеяться. Тьяго опустился на пол возле Дерве Корим, сидевшей, закрыв руками лицо.
— Он не узнал меня, — со скорбью в голосе произнесла она.
Тьяго и рад был бы подбодрить ее, но он и сам чувствовал себя опустошенным. Спустя некоторое время он положил ладонь на плечо Дерве Корим. Женщина вздрогнула, но отстраняться не стала.
— А с тобой что случилось? — спросил он. — Ты отсутствовала целую ночь.
— Это было странно, — ответила Дерве. — Они искали меня, а в руках держали какие-то склянки с голубой жидкостью. Одну бы я убила, но не обеих сразу, а потому решила спрятаться в комнате в конце первого из осмотренных нами коридоров.
— В том кабинете… похожем на лабораторию?
— Да. Я встретила там кое-кого. Я… полагаю, это был пожилой мужчина. Он дал мне одежду, и мы с ним долго общались. И все же я не могу ни описать его внешность, ни вспомнить хоть слово из того, что он говорил.
— Пандельюм, — произнес Тьяго.
— Если это и был он, я все равно не помню.
По поверхности солнца прокатилось волной странное белое мерцание, что-то вроде электрического разряда. Они в надежде посмотрели на него, но увидели все тот же оплавленный ужас, напоминающий герб на флаге какого-нибудь злодея. Часть трещин в черной корке закрылась, и аура оранжевой плазмы, как показалось, уменьшилась, но в остальном все было по-прежнему.
— Надо уходить! — Дерве Корим вскочила на ноги.
— Предложение интересное, но как?
Она подошла к стене и надавила на углубление рядом с тем, на которое ранее нажимал Кугель. Широкий участок пола с громким скрежетом отошел в сторону. Из открывшейся дыры ударил столб света. Вниз сбегала спираль еще одной лестницы. Тьяго поинтересовался, откуда его спутнице известно про этот проход. Она только покачала головой и наклонилась подобрать кинжалы. Чтобы извлечь один из них из горла Дилетты, ей пришлось несколько раз провернуть его в ране и подергать, прижимая плечо трупа к полу ногой. Наконец с влажным звуком лезвие высвободилось. Дерве обтерла его о штаны и направилась к лестнице. Тьяго не видел в ее поступке повода для возмущений. Для него это была всего лишь еще одна смерть на его пути.
— Идите. Иди-и-ите-е-е… — прозвучал шепот, который, казалось, издавала сама башня. Они словно находились в глубине огромной глотки.
Стены комнаты подернулись дрожащей дымкой, и у Тьяго вдруг возникло ощущение, что Пандельюм повсюду вокруг них, что голос принадлежит именно ему и что его присутствие наполняет стены и полы, — это место было не домом волшебника… а им самим. Рассудив, что перспектива спуска по уходящей в бездонную бездну лестнице все же более привлекательна, чем попытка выяснить, что его ждет, рискни он остаться, Тьяго тяжело поднялся на ноги.
Путь вниз оказался долгим — более долгим, нежели можно было предположить, исходя из высоты башни, и несколько раз приходилось останавливаться на отдых. Во время одного из таких привалов Дерве Корим произнесла:
— И как только эти женщины могли его выносить?
— Ты и сама когда-то была с ним.
— Да, но сбежала бы при первой же возможности. Наши отношения строились исключительно на необходимости.
— Возможно, эти женщины не так уж и отличаются от тебя. Кугель славится талантом навязывать свою волю людям, даже если им нет до него никакого дела.
— Думаешь, он выжил?
— Как тут узнаешь? — Тьяго пожал плечами.
Внизу башни они нашли приоткрытую дверь. Пройдя сквозь нее, путники оказались на поле, усеянном валунами. Солнце находилось в зените, освещая землю красноватым светом, и хотя было сегодня чуть тусклей обычного, но вполне в пределах своего нормального состояния. Молча, ничего не понимающие, они смотрели на него из-под ладоней.
— Я беспокоюсь, — произнесла Дерве Корим, когда они направились к границе Великого Эрма. — Солнце решило передумать, пока мы спускались? Или мы вышли в иной версии реальности? За нас вступился Пандельюм? В жизни и так было не много вещей, в которых я чувствовала уверенность, а теперь их стало и того меньше.
Высоко в небе солнце посылало свои лучи сквозь темно-зеленые кроны деревьев, заставляя их выглядеть так, словно они сочатся кровью. Дерве Корим шагнула под полог леса и направилась по тропе, проходящей между двух мандуаров. Тьяго оглянулся и увидел, как башня распадается, становясь призрачным вихрем; тот, в свою очередь, превратился в нечто новое — в огромное существо, которое можно было описать лишь как пустоту, облаченную в рясу с капюшоном. Лицо у него отсутствовало, а тело вроде бы и было и не было одновременно. На мгновение в непроницаемой тьме под рясой что-то сверкнуло — голубоватый овал, с такого расстояния кажущийся не больше светлячка. Такой же голубоватый, отметил Тьяго, как яйцо, в котором удрал Кугель, и пульсирующий тем же живым светом, мерцающий, подобно далекой звезде. Несколько раз сверкнув, овал исчез, поглощенный пустотой.
Вначале Тьяго даже расстроился, осознав, что Кугель, возможно, все еще жив, но затем он прикинул вероятность того, что бедолага будет вечно скитаться в пустоте, или окажется навсегда заточен в каком-то из дьявольских изобретений Пандельюма, или попадет в один из тех миров, куда вели коридоры, или, скажем, обнаружит себя на столе в той лаборатории под одним из стеклянных колпаков в качестве экзотической зверушки… Нельзя было сказать наверняка, что именно произойдет, но такие размышления и предположения развеяли грусть Тьяго.
Пандельюм начал растворяться в воздухе, все более и более теряя материальность, пока в небе не остались лишь немощное красное солнце да несколько пушистых облаков. Тьяго прибавил шагу, чтобы нагнать Дерве Корим. Глядя на ее ладную фигурку, скользящую в тени, он вдруг осознал, что, оставшись прежним, все в то же самое время изменилось. Солнце (или же его подобие) продолжало светить, судьбы мира, как и раньше, решали волшебники и их колдовство, а ими самими управляли чары сомнений и неуверенности в будущем — и все же понимание это не только не давило на него больше, но даже придавало сил. Тьяго словно вышел из мрака на свет, на его душе стало легче на одну обиду, и когда Дерве Корим задала очередной из своих неопределенных вопросов, касающихся судьбы, рока или чего-то подобного, Тьяго подумал: раз уж момент настолько благоприятный, ему следует дать ей весьма определенный ответ.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я познакомился с книгами Джека Вэнса еще в средней школе, прочитав «Умирающую Землю» в мягком переплете. Я прятал эту книгу то за одним учебником, то за другим (я терпеть не мог математику, а потому во время урока, как правило, читал). Я сразу же попался на крючок и стал регулярно наведываться в газетный киоск за новыми книгами мистера Вэнса — помню, в какой восторг меня привели «Языки Пао». Позднее, уже в институте, я наткнулся на первые три романа из серии «Властители Зла» и вновь принялся читать, пряча книги за учебниками. Думаю, чтение работ Вэнса у меня даже стало ассоциироваться с неподобающим на занятиях поведением, а в том конкретном случае — еще и с ненавистью к одному преподавателю истории, произносившему слово «феодализм» как «фиа-даа-лызм».
Из многочисленных книг Джека Вэнса (а я, думаю, читал их все) именно «Умирающая Земля», как мне кажется, оказала наибольшее влияние на мой стиль. Именно она познакомила меня с вэнсовскими правилами литературной речи. Благодаря усилиям отца на тот момент я уже вступил на путь к усложненному синтаксису и выдержанности стиля, но Вэнс стал моим личным открытием, и я прислушивался к нему куда охотнее, чем к советам старших. Если не считать одного странного фильма, именно Вэнс открыл для меня мир научной фантастики — отец запрещал мне читать такое — и потому оказался для меня настоящим откровением. Тот факт, что можно писать про угасающее Солнце и удивительных людей, живущих под ним, поверг меня в шок, от которого я так никогда и не оправился. Да, действие почти всех написанных мной произведений происходит в современности, но если бы не Вэнс, я мог бы стать одним из тех писателей, что повествуют о психологических нюансах своих неудавшихся браков. Не то чтобы я их осуждал, но в моем случае — куда веселее…
Спасибо вам, Дж. В.
Люциус ШепардПЕЧАЛЬНАЯ КОМИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ (ИЛИ ЗАБАВНАЯ ТРАГИЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ) ЛИКСАЛЯ ЛАКАВИ Тэд Уильямс
Есть такое избитое современное утверждение: главное не победа, а участие. Но в грядущем, миллионы лет спустя, на Умирающей Земле, — как станет видно из нижеследующей комической трагедии (или трагической комедии) — будет очень даже важно, победил ты или проиграл. По правде говоря, важнее этого ничего и нет…
— Я не маг, — сообщил Ликсаль Лакави хозяину лавки, вышедшему ему навстречу на звон колокольчика над прилавком, — но я играю такового в передвижном шоу.
— Тогда вы попали как раз в нужное место, господин, — отозвался мужчина, улыбаясь и кивая. — Торговый дом Твиттерела славится по всей Альмери несравненным выбором эффектов, чудес и усилителей доверия.
— А вы и есть Твиттерел? — поинтересовался Ликсаль. — Тот самый, чье имя красуется над дверями этого заведения?
— Честь имею, — сообщил маленький усатый человечек, смахивая пылинку со своей бархатной мантии. — Но давайте не будем терять время на такие пустяки, как мое имя. Чем могу служить, мой господин? Не угодно ли искрящего порошка? Он создает впечатление мощного выброса магической энергии, не причиняя при этом никакого вреда тому, кто его использует. — Твиттерел сунул руку в глиняный кувшин, стоящий на изрезанном и обожженном прилавке, извлек пригоршню серебристого порошка и одним мановением руки рассыпал по полу. Порошок взорвался с оглушительным грохотом, образовав изрядное облако белого дыма. Лавочник принялся старательно разгонять дым рукой, пока они с Ликсалем снова не начали видеть друг друга. — Как вы наверняка поняли, он также прекрасно отвлекает внимание на случай заранее задуманного исчезновения или ловкого трюка.
Ликсаль задумчиво кивнул.
— Да, полагаю, порция-другая искрящего порошка может очень пригодиться, хотя он никоим образом не решит всех моих проблем.
— А! — Твиттерел улыбнулся, демонстрируя немногочисленные зубы — слишком немногочисленные даже для его возраста. — Господин, желающий, чтобы его обман оказался одновременно и правдоподобным, и захватывающим. Смею сказать, что публика будет благодарна вам за заботу. Возможно, вон тот кусок веревки? При правильном показе он выглядит настоящей живой змеей. Или же вот этот Ящик Бенаракса, в котором может с удобством разместиться стройная ассистентка, — ее соблазнительные формы и вы, угрожающий им вот этими хитроумно сконструированными саблями, в особенности возбудят ваших зрителей…
— Нет-нет, — отмахнулся Ликсаль. — Вы неправильно меня поняли. Я не хочу прибегать к обычным фокусам, особенно к их дорогостоящей разновидности, чьим олицетворением является этот чудовищный зеркальный саркофаг. — Он щелкнул пальцем по лакированной поверхности Ящика Бенаракса. — Труппа, с которой я кочую, небольшая, привычная к проселочным дорогам Альмери, и у нас всего одна повозка для всех наших пожитков. К тому же, и это куда важнее, в тех местах, которые мы часто посещаем, различие между играть роль мага и быть магом нередко весьма расплывчато.
Лавочник Твиттерел помедлил. Он вытряхнул из бороды крошки от завтрака (во всяком случае, Ликсаль надеялся, что не от более ранних трапез). Казалось, старика странным образом встревожили слова покупателя.
— Не уверен, что понял весь смысл ваших слов, господин, — сказал Твиттерел. — Поясните, пожалуйста, чтобы я мог лучше угодить вам.
Ликсаль нахмурился.
— Вы принуждаете меня к большей грубости, нежели мне бы хотелось. Однако я постараюсь как можно лучше пояснить, чего хочу. — Он прочистил горло. — Я путешествую с труппой актеров, развлекая, вразумляя, а порой даже даруя надежду тем, у кого ее почти не осталось. Не все воспринимают нас в этом качестве — на самом деле некоторые низкие душонки полагают, что я и мои партнеры ничем не лучше продажных мошенников, что я решительно отвергаю. В ходе наших просветительских представлений мы предлагаем публике некие лекарства и тонизирующие целебные напитки. Несмотря на пренебрежительное непонимание, наших достижений в исцелении не смогла превзойти ни одна из аналогичных организаций, и они даже вполне сравнимы с наиболее обычными врачебными рекомендациями, предлагаемыми той медициной, что доступна обыкновенно нашей сельской публике. Улавливаете смысл?
— Вы продаете крестьянам сомнительные снадобья.
— В самую точку, мой добрый лавочник, в самую точку, хотя я бы и возразил против слова «сомнительные». В некотором смысле жизнь сама по себе сомнительна. В целом, однако, ваша проницательность достойна восхищения. Итак, поскольку моя роль в этих выступлениях — изображение магии, ко мне порой подходят представители публики, отличающиеся от остальных, покупатели, верящие, что увиденные ими иллюзии — реальность. Многие из них хотят лишь знать, в самом ли деле серебряная монета, которую я сотворил, прежде была у них в ухе, а если так, то не должна ли она принадлежать им. — Ликсаль печально покачал головой. — Другие, однако, требуют более тонкой магической помощи, обычно касающейся всяких незначительных проблем в их жизни — чаще всего неполадок в работе некоего человеческого органа самого интимного свойства. Наконец, есть и такие, кто хотел бы видеть, как член их семейства поскорее упокоится с миром, дабы как можно быстрее поделить его или ее наследство. — Ликсаль воздел к небу палец. — Такие заказы я не принял бы, спешу вас уверить, даже обладай я соответствующими возможностями, и не только из-за своей врожденной морали. Наш сельский люд имеет склонность к жадности и использованию острых ручных орудий труда, так что у меня нет ни малейшего желания возбуждать в нем злобу. — Он прочистил горло. — Иные просители желали бы обрести утерянные предметы, засадить в тюрьму неприятных им людей или родственников, ну и так далее — короче, великое множество пожеланий, большую часть которых я не способен исполнить, а значит, изрядная сумма остается рассеянной по карманам поселян, вместо того чтобы собраться в моем собственном кармане, где она могла бы стать основой будущего процветания. — Ликсаль печально покачал головой. — Я уже утомился от столь прискорбно неправильного положения дел. Поэтому я пришел к вам, мой добрый лавочник.
Твиттерел глянул на Ликсаля с куда большим страхом, чем мог бы ожидать случайный наблюдатель.
— Я все-таки не улавливаю до конца ваших пожеланий, господин, — нервно произнес старик. — Быть может, вам лучше посетить лавку моего доброго друга и коллеги Декионаса Крона, расположенную всего-то в четырех лигах отсюда, в славной деревушке у плотины в Бликсингби, — он тоже специализируется на всяческих приспособлениях для изображения магии перед проницательной публикой…
— Да вы издеваетесь надо мной, господин, — сурово заявил Ликсаль. — Вы должны были уже понять, что меня не интересуют ни приспособления для магического искусства, ни даже горшки и трубки алхимиков или прочие ученые, но не подходящие мне вещи. Я хочу купить настоящие заклинания. Вот так — яснее некуда. Немного, причем отобранных для таких, как я, не имеющих магической подготовки, — хотя, следует отметить, я обладаю замечательным твердым голосом, которому может позавидовать любой маг, и наружностью, подходящей настоящему волшебнику, как вы, должно быть, сами заметили. — Ликсаль Лакави медленно пригладил свою окладистую коричневую бороду, словно сравнивая ее пышность с редкой пожелтелой порослью, украшавшей скошенный подбородок лавочника.
— Откуда у меня, простого торговца, такие вещи? — почти взвизгнул Твиттерел. — И почему, даже обладай я подобным могущественным знанием, я должен делиться им с кем-то, предъявляющим свои права на кусок магического пирога лишь потому, что у него есть бархатная мантия и окладистая борода? Да я бы скорее вложил пылающий факел в руки ребенка, сидящего в шалаше из веток и сухих листьев!
— Вы снова меня не понимаете, мой славный Твиттерел, — парировал Ликсаль. — Утверждаете, будто вы простой торговец, тем не менее, если я не ошибаюсь, имя, выгравированное над дверью, не соответствует вашей истинной личности. Иными словами, я полагаю, что на самом деле вы вовсе не Твиттерел, а скорее Элиастри из Окторуса, известный некогда в самых могущественных кругах как Багряный Маг, — кстати, приятное сценическое имя, я быстро приспособил бы его для своих собственных выступлений, если б темные цвета не шли мне больше — вроде черного или тусклых ночных оттенков синего. — Ликсаль улыбнулся. — Видите ли, так получилось, что по чистой случайности я изучил вашу карьеру, когда оттачивал свое перевоплощение в ваше подобие. Вот почему я узнал вас, увидев, как вы вчера выпивали в придорожной таверне. Такая удача!
— Я… я не понимаю. — Твиттерел, или Элиастри, если это действительно было его имя, чуть-чуть отступил от прилавка, за которым находился. — Почему такое неправдоподобное стечение обстоятельств означает для вас удачу?
— Вернитесь на место, пожалуйста. Не вздумайте сбежать от меня, — предупредил Ликсаль. — А также не стоит пытаться обмануть меня при помощи тех сил, которыми вы некогда столь превосходно владели. Я прекрасно знаю, что после провала вашей попытки захватить лидерство среди коллег Совет практикующих магов лишил вас вышеупомянутых сил и наложил запрет на попытки вернуть их или любым другим способом заниматься магией под страхом унизительной, мучительной и медленной смерти. Пожалуйста, поймите, что, если вы будете упорствовать, я охотно проинформирую Совет о вашем местонахождении и теперешнем роде занятий. Склонен полагать, что ваша нынешняя профессия, вся эта торговля дистилляторами и искрящимся порошком, вполне может подпадать под действие данного запрета.
В доли секунды Твиттерел, казалось, постарел лет на двадцать — на десятилетия, которые он с трудом мог себе позволить присоединить к своим годам.
— Я не сумел найти иного способа заработать на жизнь, — печально признался он. — Это единственное умение, которым я владею. Вот чего Совет не принял в расчет. Лучше бы они сразу казнили меня, а не обрекали бы на голодную смерть. В конце концов, я хотел лишь исправить некоторые недостатки в надзоре за преобразованиями — то, что когда-то было просто мерой профилактики, превратилось в ужасный, мучительный бюрократизм…
Ликсаль выставил перед собой руку.
— Увольте. Меня интересуют не подробности вашего бунта, а лишь то, что вы сделаете дальше — а именно: снабдите меня несколькими несложными заклинаниями, которые позволят мне пополнить доход от выступлений, оказывая содействие обращающимся ко мне за помощью крестьянам. Я человек не жадный и не хочу воскрешать мертвых или делать золото из сухих листьев и речного ила. Напротив, я прошу лишь несколько простеньких патентованных рецептов, которые позволили бы мне добиться благосклонности поселян, — возможно, заклинание для розыска скотины… — Он задумался. — И наверняка есть какое-нибудь малое проклятие, позволяющее наслать чирьи на неприятных соседей. Множество раз меня просили именно об этом, но до сих пор у меня не было возможности откликнуться на такие призывы.
Элиастри, или же Твиттерел, потер руки, похоже, в неподдельной тревоге.
— Но даже такие малые заклинания могут быть опасны при неправильном применении — не говоря уже об их стоимости!
— Не беспокойтесь, — заявил Ликсаль с достоинством истинного дворянина. — Когда я начну получать деньги благодаря использованию этих заклинаний, я непременно вернусь и уплачу вам за них сполна.
— Значит, с помощью угроз вы грабите меня, — с горечью заметил лавочник.
— Вовсе нет. — Ликсаль покачал головой. — Но дабы подобное необдуманное мнение не побудило вас к вынашиванию замысла каким-либо образом покарать меня всего лишь за попытку улучшить свое положение в этом шатком мире, позвольте показать вам этот оберег — браслет на моем запястье, предмет истинной силы. — Он продемонстрировал витую медную полоску на своей руке, от которой, казалось, в самом деле исходило свечение более яркое, нежели обычный отблеск металла. Его дала Ликсалю одна юная особа из труппы в упоительно интимный момент — амулет, который, как она клялась, защитит его от безвременной смерти, унаследованный ею от тетки после вполне своевременной кончины престарелой дамы. — О, и кстати, — продолжал Ликсаль, обеспокоенный тем, как пристально Элиастри рассматривает его украшение, — если в своей не по адресу направленной обиде вы решите, что при помощи неких известных вам уловок сможете превзойти силу этого узора, то я хотел бы сообщить вам, что браслет — не единственная моя защита. Если со мной случится какая-нибудь неприятность, мой товарищ, которого вы не знаете, немедленно отошлет в Совет практикующих магов подготовленное мною письмо с подробным описанием ваших недавних преступлений и текущего местонахождения. Помните об этом, пока я буду выбирать заклинания, а вы — наставлять меня в их рекомендуемом применении.
Старик долго смотрел на него, и взгляд этот сложно было бы назвать дружелюбным или снисходительным.
— А, ладно, — произнес наконец Элиастри. — Похоже, руки у меня все равно, так сказать, связаны, и чем дольше я сопротивляюсь, тем глубже впиваются узы. Приступим.
Завершив, к своему удовольствию, сделку с бывшим магом, Ликсаль забрал рукописные листы с новыми заклинаниями и распрощался с Элиастри.
— Кстати говоря, я не одобряю слова «вымогательство», — бросил напоследок Ликсаль старику, испепелявшему его взором из дверей лавки. — Особенно после того, как я дал вам слово чести, что вернусь, когда карманы мои наполнятся, и заплачу вам по рыночной цене. Судя по выражению вашего лица, я полагаю, что вы либо не доверяете моему обещанию, либо же в каких-то иных отношениях недовольны нашим обменом, который мне видится более чем честным. В любом случае мне это не нравится. Надеюсь, к тому радостному дню, когда мы вновь встретимся, вы сумеете стать гораздо сдержаннее.
Ликсаль направился прочь из города Катечумия к лесной опушке, где раскинула лагерь его передвижная труппа. Он бы охотно заставил старика прочесть заклинания лично в доказательство того, что это — не заранее подготовленные ловушки, способные обратиться против произносящего их, причинить ему серьезный вред или даже убить. Но поскольку Совет практикующих магов насильно лишил Элиастри возможности заниматься магией, Ликсаль понимал, что смысла в этом не было: никаких дефектов обнаружить не удастся, поскольку сами заклинания попросту не сработают. Приходилось положиться на сдерживающее действие угрозы, будто в случае каких-либо неприятностей с Ликсалем его коллега обо всем известит Совет. Того, что этот коллега был чистой выдумкой, созданной под влиянием момента — Ликсаль обладал богатым опытом импровизации, — Элиастри знать не мог, а значит, вымышленный сообщник должен был сработать не хуже настоящего.
Большинство актеров еще не вернулись из города, но Ферлаш, неприятный коренастый малый в сутане служителя Церкви приближающегося горизонта, сидел у костра и жарил на огне краюшку хлеба. При появлении Ликсаля он поднял глаза.
— Эге! — кисло воскликнул он. — У тебя веселый вид. Принес чего-нибудь пожевать? Такого, что, если поделиться этим с достойным жрецом, поможет тебе снискать благорасположение богов в загробной жизни? Я не сомневаюсь, что положение твоей души за горизонтом просто необходимо немножко улучшить.
Ликсаль раздраженно тряхнул головой.
— Ферлаш, все наши знают, что ты уже не священник с хорошей репутацией с тех пор, как давным-давно тебя отлучили за чудовищное совращение прихожан. Так что давай оставим обсуждение моей личной загробной жизни. Твои умствования насчет благополучия моей души интересуют меня не больше, чем советы от куска хлеба, который ты жаришь.
— Ты брюзгливый юнец, — заявил Ферлаш, — и чересчур самодовольный. Вообще-то, должен сказать, что сегодня ты выглядишь даже более довольным собой, чем всегда.
— Если и так, то вполне заслуженно. Сегодня я сделал изрядный вклад в свое будущее благополучие и, опосредованно, в ваше тоже, поскольку распространение славы обо мне как о волшебнике пойдет на пользу всей труппе.
Ферлаш нахмурился. Наряду с Ликсалем и еще одним человеком, именовавшим себя Кверионом — аптекарем, бывший жрец играл в труппе роль властной фигуры, поясняя сельской публике вопросы религии и то, как они согласуются с коммерцией.
— Из тебя еще худший маг, чем из меня жрец, — заявил он теперь Ликсалю. — Я, по крайней мере, когда-то по праву носил мантию священника. А какое отношение к истинной магии имеешь ты?
— На сегодняшний день — самое прямое. — И поскольку Ликсаль был и в самом деле доволен собой, он рассказал Ферлашу, что проделал. — И вот плоды моего ума и честолюбия, — закончил он, помахивая пачкой заклинаний. — Выучив это, я стану в некотором роде магом, а уж дальше буду быстро совершенствоваться.
Ферлаш медленно кивнул.
— Вижу, ты и впрямь нынче преуспел, Ликсаль Лаками, и извиняюсь, что равнял тебя со всеми нами, жалкими позерами и лицемерами. Раз ты собираешься вскоре стать столь искусным чудодеем, то, полагаю, тебе больше совершенно ни к чему этот браслет, что ты носишь, этот славный талисман против преждевременной смерти? Во время наших странствий случается, что из-за своего агностицизма зрители переходят от сомнений в моей искренности к воистину ужасной раздражительности — в особенности те из них, кому проданные мною молитвы и священные артефакты помогли не так хорошо, как они рассчитывали. Я бы очень оценил наличие у себя на руке подобной защиты от наиболее активно отрицающих мои методы.
Ликсаль недовольно отодвинулся.
— Ничего не выйдет, Ферлаш. Браслет мой, и только мой, его дала мне женщина, нежно любившая меня, хоть она и предпочла благополучие романтике и вышла в прошлом году замуж за того владельца конюшни, похожего на жабу. Сама мысль о том, что достаточно просто поклянчить — и ты тут же получишь в награду столь могущественный дар, смешна. — Он фыркнул. — А теперь я пошел учить свои заклинания. Когда мы увидимся снова, тебе уже не придет в голову не принимать меня всерьез.
И будущий маг оставил Ферлаша сидеть у костра и глядеть ему вслед, недовольно и завистливо.
Ликсаль Лакави тщательно отбирал заклинания, поскольку без десятилетий упорных тренировок, которые большинство магов отдавали своему делу — а это был слишком тяжкий путь, чтобы привлечь Ликсаля, знавшего о существовании множества куда более приятных способов провести время, — запросто можно было оговориться или перепутать жесты и очутиться в очень опасном положении — не важно, с браслетом-талисманом или без. Также в силу неопытности представлялось сомнительным, что Ликсаль Лакави сумеет осилить более одного заклинания за раз, и, разумеется, после каждого использования ему придется разучивать его заново, прежде чем применить еще раз. Поэтому Ликсаль отобрал у Твиттерела, оказавшегося на самом деле Элиастри, всего четыре заклинания — те, что должны были, как он полагал, оказаться универсальными и несложными в исполнении.
Первым стало проклятие ринократии, позволявшее владеющему им злоумышленнику изменить нос кому угодно самым забавным или ужасным образом, а потом по желанию снова сделать все как было. Второе, чары смыслового преуменьшения, позволяло сделать так, чтобы некая идея или точка зрения стала казаться менее важной или значимой тем, на кого оно направлено, причем продолжительность воздействия зависела от численности подвергнувшихся заклинанию. Третье представляло собой любовный заговор, именуемый псевдоприворотным зельем и имеющий свойство порождать страсть даже тогда, когда на самом деле таковой не существовало, или же усиливать ее наислабейшие проявления, пока намеченная жертва в конце концов не оскандалится в попытках унять свой любовный зуд.
Последним же, наиболее сложным для запоминания, но также, без сомнения, и самым могущественным из всех выбранных Ликсалем заклинаний, стал громовой выдох изгнания — оружие, мгновенно перемещающее нежелательную персону или существо в точку, наиболее удаленную от места применения заклятия, и удерживающее там жертву навсегда. Разгневанный муж или голодный лейкоморф просто исчезали из Альмери и в мгновение ока переносились к заснеженным пределам неведомых земель на самом краю мира и оставались там до конца своей жизни.
Это заклинание забирало у творящего его столько сил, что имело смысл пользоваться им лишь по особым поводам, но, поскольку в таких случаях, скорее всего, речь идет о жизни или смерти, Ликсаль не сомневался, что это разумный и полезный выбор. Между прочим, то, что он остановился на громовом выдохе, похоже, особенно рассердило старика Элиастри, поскольку тот что-то непрерывно бубнил, пока будущий маг переписывал заклинание, что лишь убедило Ликсаля в правильности своего выбора.
Действительно, на протяжении следующих месяцев Ликсаль и его новообретенные магические таланты имели большой успех. Он придавал живости бесчисленным местным междоусобицам, то навешивая на их участников несуразные носы, то убирая их, и достиг вершины мастерства, прицепив к носу одной пожилой женщины морскую звезду, так что старушка живо переписала завещание в пользу своего племянника, которого прежде недолюбливала, а тот с готовностью поделился деньгами с Ликсалем, после чего «маг» вернул длинному носу образумившейся дамы былую форму (немногим менее противную).
В особых случаях Ликсаль пользовался выдохом — чтобы изгнать прочь трех бешеных собак, одну устрашающе крупную и агрессивную древесную ласку, а также двух мужей и отца, категорически несогласных с тем, что Ликсаль воздействовал псевдозельем на их жен и дочерей соответственно. (Двух жен и двух дочерей, если точнее, поскольку у одного из мужей-рогоносцев имелась также прехорошенькая дочка, едва вошедшая в брачный возраст. В последнем Ликсаль удостоверился отдельно: он тщательно следил, чтобы его любовные чары применялись только к взрослым, — это была еще одна из множества его особенностей, заслуживавших, как он сам считал, большого восхищения.) А чары смыслового преуменьшения пригодились в нескольких случаях, когда другие методы не сумели помочь, и позволили Ликсалю улизнуть и даже получить вознаграждение там, где в ином случае ему не удалось бы ни то ни другое. Он начал приобретать изрядную репутацию в окрестностях тех мест, по которым кочевала его труппа.
Так, однажды ночью после окончания вечернего представления в городишке, именуемом Саэпия, к нему заявилась компания местных чиновников с олдермэром во главе и попросила о помощи. Он предложил им выпить с ним по стаканчику вина и обсудить их проблему. После череды успехов в соседних городах Ликсаль точно знал, что способен предложить, а значит, и за что именно он в состоянии взяться.
— Мы не можем не восхищаться вашим сегодняшним выступлением, — начал мэр, тиская в руках свою остроконечную церемониальную рогатую шляпу из шерсти, как послушный школяр. — Также на нас глубокое впечатление произвели доводы ваших коллег, Квериона и преподобного Ферлаша, показывающие, насколько важно для города вроде нашего мыслить прогрессивно, пользуясь плодами вашего просвещенного знания.
— Кстати, к слову о прогрессивной помощи, а эти аптекарские снадобья вправду позволят мне удовлетворить жену? — робко поинтересовался один из чиновников. — Если да, то я бы хотел прикупить немножко у вашего коллеги Квериона. У моей супруги просто ненасытный аппетит, если вы понимаете, о чем речь, и я нередко просто теряю надежду удержать ее от поиска пропитания на стороне.
— О, снадобье Квериона, несомненно, в силах помочь, — заверил его Ликсаль. — Но если вы пришлете вашу жену ко мне на осмотр, в качестве личной любезности дам ей кое-что для укрощения… голода — и не возьму с вас ни единого терция! Итак, это все, чего вы хотели, добрые люди? — поинтересовался он, пока чиновник, запинаясь, бормотал свои благодарности.
— По правде говоря, есть еще одно дельце, — заговорил олдермэр. — Мелкое и незначительное для великого и могущественного Ликсаля Лакави, но серьезное и губительное для таких, как мы, и для ресурсов нашего маленького захолустья. В местной каменоломне завелся деодан, и мы больше не можем добывать там хрусталь, главнейший источник нашего дохода. Мало того что присутствие чудовища остановило работу каменоломни, так еще оно время от времени вылезает оттуда, ворует из кроваток наших детишек или хватает неосторожных горожан, поздно возвращающихся домой. Деодан утаскивает этих несчастных в свою пещеру и пожирает. Мы выставляли против него нескольких отважных охотников, но он победил и съел их. Все это почти свело на нет городскую жизнь в Саэпии, обыкновенно довольно оживленную.
— И вы хотели бы, чтоб я избавил вас от этого ужасного существа? — уточнил Ликсаль, радостно думая о громовом выдохе изгнания. — Запросто, но, учитывая, что дело это опасное даже для столь подготовленного и опытного мастера магических искусств, как я, стоить оно будет немало. — И он назвал им сумму золотом, от которой отцы города побледнели, а мэр от расстройства оторвал один из войлочных рогов от своей церемониальной шляпы.
После долгого торга они сговорились на сумму чуть меньшую, хотя все равно получилось больше, нежели при обычном ходе событий Ликсаль сумел бы заработать за следующие полгода. Чтобы получить возможность перечитать и заново разучить изгоняющее заклинание, он сослался на сильную усталость этим вечером и пожелал гостям спокойной ночи, пообещав встретиться вновь завтра утром и разрешить их проблему.
На другой день после неспешного завтрака с женой чиновника, чей визит к целителю затянулся надолго, Ликсаль вышел из своего фургончика — теперь у него был свой собственный — и направился к дому мэра, скромному, но добротному куполообразному сооружению в местном стиле. Сам господин уже ждал его на улице в компании горожан, еще большей, нежели сопровождала его прошлой ночью. Ликсаль поприветствовал их с небрежной беспечностью и позволил отвести себя за город, к горе с каменоломней.
Его оставили у входа, без провожатых, но с указаниями, как пройти к пещере деодана. Ликсаль двинулся через затихшую каменоломню, с интересом отмечая разбросанные инструменты, словно те, кто ими пользовался, вдруг убежали прочь и больше не вернулись, — так, по-видимому, и было. Вперемешку с брошенными орудиями труда валялись кости людей и животных, в большинстве своем разгрызенные, — кто-то очень хотел добраться до костного мозга. Каменоломню затягивал легкий утренний туман, почти скрывающий солнце и мешающий Ликсалю видеть, что происходит вокруг; и менее уверенный в себе человек мог бы занервничать, но он знал, что в долю секунды способен выкрикнуть одно-единственное отрывистое слово, запускающее громовое проклятие. В конце концов, разве он не был застигнут врасплох мужем-рогоносцем в Таудисе, когда он только начал произносить заклинание, а в голову ему уже полетел топор? И все же вот он, Ликсаль, все еще тут, тогда как владелец топора, без сомнения, трясется от холода в снегах далекой Ультрамондии, жалея, что не подумал дважды, прежде чем оскорблять Ужасного Мага Лакави.
— Эгей! — позвал он, устав идти. — Есть тут кто-нибудь? Я заблудившийся путник, толстый и неуклюжий, беспомощно плутаю по вашей заброшенной каменоломне.
Как он и ожидал, перед ним из тумана неспешно возникла темная фигура, привлеченная обещанием столь легкой добычи. Деодан, как и все его сородичи, был весьма похож на человека, за исключением абсолютно черной, будто сажа, кожи и ярко сверкающих когтей и зубов. Существо остановилось, разглядывая Ликсаля глазами цвета желчи с узкими щелками зрачков.
— Ты преувеличиваешь свою полноту, путник, — неодобрительно заявило оно. — Если не считать незначительной жировой складки на талии, я бы вообще не назвал тебя толстым.
— Твои глаза не только не похожи на людские, они еще и плохо видят, — воскликнул Ликсаль. — Нет там никакой складки. Я описал себя так, просто чтобы выманить тебя наружу, дабы я мог избавиться от тебя, не тратя все утро на поиски.
Деодан взглянул на него с любопытством.
— А, так ты воин? Должен признаться, на воина ты не похож. Вообще-то ты выглядишь рыхлым упитанным торговцем. Ты хочешь покончить с моим террором здесь, в Саэпии, предложив мне лучшие условия где-то в другом месте? Признаюсь, мне охота побывать в новых землях и отведать других, более экзотических людишек.
Ликсаль презрительно рассмеялся.
— Не наглей. Я не просто торговец, а Ликсаль Лакави, Ужасный Маг в Одеяниях Цвета Ночи. Если имя мое тебе еще неведомо, у тебя будет достаточно времени пожалеть об этом среди холодной пустыни, куда я тебя отправлю.
Деодан придвинулся поближе, остановившись, лишь когда Ликсаль предостерегающе поднял руку.
— Странно. Я никогда не слышал про такого мага и за исключением этого маленького талисмана на запястье не вижу в тебе признаков силы. Если я не прав, прошу прощения, но ты вообще не кажешься мне магом. Может, это ты сам ошибаешься?
— Ошибаюсь? А вот это — тоже ошибка? — Ликсаль, чье раздражение теперь больше походило на слепую ярость, взмахнул рукой и выкрикнул громовой выдох изгнания насколько мог отчетливо и выразительно. По небу прокатился гром, будто от ужаса перед высвобожденной великой силой, и деодан окутался сиянием, словно молнии ударили изо всех его угольно-черных пор. Однако в следующее мгновение, вместо того чтобы начать уменьшаться вплоть до полного исчезновения, подобно человеку, падающему в бездонный колодец, как это случалось со всеми прежними жертвами выдоха, деодан вдруг скользнул к Ликсалю — да так стремительно, словно мерзкое создание было баржей, которую тащит подгоняемый магией осел. Ликсаль успел лишь закрыть лицо руками и коротко пискнуть от ужаса, как деодан вдруг остановился в двух шагах от него, издав странный хлопок — как если бы налетел на мягкую, но непроницаемую и невидимую стену.
Ликсаль глянул сквозь пальцы на чудовище, чей жуткий вид вблизи ничуть не улучшился. Деодан в ответ уставился на него, на свирепом безжалостном лице застыло изумление.
— Странный вид изгнания, — сказало существо, отступив на шаг. В следующий миг оно прыгнуло на Ликсаля, оскалив клыки. Нечто, не давшее ему добраться до мага в первый раз, остановило его и теперь: деодана мягко отбросило прочь. — Хм-м, — проворчало существо, — похоже, твое заклинание сработало прямо противоположно тому, чего ты хотел: притянув меня к тебе, вместо того чтобы изгнать прочь. — Деодан развернулся и попытался уйти, но сумел сделать не более шага, как его снова притянуло обратно. — Я на привязи, как луна, летающая вокруг планеты, и не могу оторваться от тебя, — с досадой сообщил он. — Но этот талисман на запястье, видимо, не дает мне добраться до тебя и осуществить свое изначальное намерение, а именно — убить тебя и съесть. — Создание нахмурилось, пряча устрашающе острые зубы под пухлой нижней губой. — Я не в восторге от такого положения дел, маг. Освободи меня, и я пойду своей дорогой и не буду больше надоедать тебе. Даю слово.
Ликсаль смотрел на существо, стоящее так близко, что чувствовалось исходящее от него резкое зловоние, запах костей и гниющей плоти, витающий над деоданом, словно утренний туман над каменоломней.
— Я… я не могу, — сказал он наконец. — Я не способен отменить заклинание.
Деодан раздраженно фыркнул.
— Значит, грош тебе цена и как магу, и как победителю деоданов. И что нам теперь делать? — В его желтых глазах промелькнула мысль. — Если не можешь освободить меня обычным путем, ты должен подумать о том, чтобы снять браслет и позволить мне убить тебя. Таким образом по крайней мере один из нас сможет жить своей жизнью так, как этого хотели духи пустоты.
— Ничего подобного! — возразил уязвленный Ликсаль. — Почему это я должен позволять тебе убить меня? С тем же успехом ты можешь убить и себя — полагаю, что эти острые когти справятся с твоим собственным горлом так же эффективно, как и с моим. И тогда я смогу и дальше жить своей собственной жизнью, куда более похвальной, чем твое существование похитителя детей и пожирателя падали.
— Очевидно, здесь нам нелегко будет прийти к соглашению, — признал деодан. — Мне в голову пришла мысль. Не обидел ли ты в последнее время какого-нибудь мага?
Ликсаль сразу же подумал об Элиастри: каким тот выглядел недовольным, когда они расставались, — но ему не хотелось рассказывать об этом деодану после столь недолгого знакомства.
— Все возможно в тех утонченных, но вспыльчивых кругах, в которых я вращаюсь. Почему ты спрашиваешь?
— Потому что если так, то, вполне вероятно, даже смерть не освободит нас. Если эта осечка твоего заклинания есть результат злого умысла мага, она вполне может быть задумана так, что даже если один из нас умрет, другому от этого не станет легче. Например, я вынужден находиться рядом с тобой. Если ты умрешь и превратишься в груду недвижимых костей, вполне логично, что я буду вынужден оставаться там, где ты умер. Точно так же, если тебе, что маловероятно, каким-то образом удастся убить меня, мой труп, вероятно, прилипнет к тебе, куда бы ты ни направлялся. Телесные оболочки моего племени разлагаются исключительно медленно и выглядят при этом отвратительно. Короче говоря, остаток своей жизни ты будешь повсюду таскать за собой мой гниющий труп.
От ужаса и отвращения Ликсаль зажмурился.
— Элиастри! — выдавил он, и в голосе его звучало горькое проклятие. — Я знаю, это его рук дело. Он подло одурачил меня, и я уж как-нибудь отомщу ему!
Деодан уставился на него.
— Что это за имя?
— Имя того, кого нам, по-видимому, придется навестить, — ответил Ликсаль. — Это наша единственная надежда избежать неприятной участи. Пошли со мной. — Он состроил грустную гримасу. — Думаю, когда мы уйдем отсюда, надо будет потихоньку убираться из Саэпии. У горожан теперь есть несколько причин не любить меня, а о тебе, скажу честно, они никогда особо не волновались.
Словно два альпиниста, связанные веревкой, Ликсаль и деодан пробрались через лес к лагерю за городской чертой, где расположилась труппа. При других обстоятельствах актеры остались бы в худшем случае безразличными к появлению Ликсаля, но его спутник переполошил весь лагерь.
— Не двигайся! — завопил аптекарь Кверион. — За тобой гонится ужасное чудовище! Падай на землю, мы постараемся убить его!
— Пожалуйста, не причиняйте ему вреда, — попросил Ликсаль. — Иначе, если вы убьете его, хотя это вряд ли возможно, я буду обречен таскать за собой его вонючий гниющий труп до скончания своих дней под умирающим солнцем.
Когда Ликсаль объяснил, что произошло, остальные члены труппы испытали крайнее изумление.
— Ты должен отыскать более сильного мага, чтобы он помог тебе, — сказал Кверион.
— Или какого-нибудь симпатичного бога, — предложил Ферлаш, с трудом пытаясь скрыть свое довольство.
— Конечно же, такой умница, как ты, найдет выход, — заявила девушка по имени Минка, заменившая ту юную особу, что дала Ликсалю браслет, в роли главной исполнительницы обучающих танцев. В последнее время Минка выказывала явное благорасположение к Ликсалю и, хоть ее явно разочаровал последний поворот событий, похоже, решила оставить за собой свободу выбора. — И тогда ты снова отыщешь нас.
— В любом случае, — авторитетно объявил Кверион, — ты должен отправляться на поиски спасения немедленно!
— Я бы предпочел остаться с вами — ведь труппа вскоре направится обратно в сторону Катечумии, — сказал Ликсаль. — Я бы обеспечивал безопасность. Я найду способ задействовать деодана в наших представлениях. Это же будет сенсация! Какая другая труппа может похвалиться тем же?
— Ну, труппа, где актеры больны желтой чумой, тоже никогда еще не давала представлений, — парировал Ферлаш. — Одной новизны для сборов мало, особенно когда эта новизна заключается в ужасной, смертельной опасности и сопровождается столь омерзительным и всепроникающим запахом разлагающегося мяса.
Остальные, даже Минка, похоже, были согласны с доводами мнимого жреца, и, несмотря на все споры и мольбы Ликсаля, им с деоданом пришлось в конце концов самим отправиться в далекую Катечумию, имея при себе из пожитков лишь то, что они смогли унести, поскольку труппа решила отобрать у Ликсаля ранее подаренный ему фургон, сочтя это излишней роскошью для того, кто более не появляется в их ежевечерних выступлениях, сеющих познания среди достойной публики.
Первая ночевка Ликсаля Лакави в лесной чаще оказалась весьма некомфортной, а мысль о том, что он спит рядом с ужасным существом, которое с радостью прикончило бы его, если б могло, отнюдь не делала его сон крепче. Наконец в холодный предрассветный час он поднялся.
Деодан, похоже, даже не пытался спать. Во тьме виднелись лишь его горящие глаза.
— Ты рано проснулся. Ты решился позволить мне забрать твою жизнь и тебе не терпится начать захватывающее путешествие к Тому, Что Лежит По Ту Сторону?
— Определенно нет. — Ликсаль снова разжег костер, раздувая пламя, пока оно не наполнило лес красноватым светом, хотя и тогда деодан остался не более чем тенью. Ликсаль не очень-то горел желанием беседовать с призрачным существом, но ему не хотелось также и молча сидеть рядом с ним в ожидании рассвета. Наконец Ликсаль полез в рюкзак, где лежала большая часть его уцелевшего имущества, и вытащил коробочку, раскладывающуюся в игральную доску из полированного дерева, покрытую небольшими отверстиями. Потом он вытряхнул из мешка, лежавшего внутри коробочки, горсть палочек из слоновой кости в виде гвоздиков и начал втыкать их в отверстия вдоль дальнего края доски.
— Что это? — спросил Деодан. — Алтарь твоего бога? Что-то вроде религиозного обряда?
— Нет, это гораздо важнее, — ответил Ликсаль. — Ты когда-нибудь играл в «Королевский компас»?
Горящие глаза медленно моргнули — раз, другой, третий.
— Играл в «Королевский компас»? Что означают эти слова?
— Это состязание — игра. В доме моего детства на Туманных островах мы играли в нее для развлечения или для проверки мастерства. Потом стали играть на деньги. Хочешь научиться играть?
— У меня нет денег. Мне не нужны деньги.
— Тогда будем играть просто на интерес. — Ликсаль взял доску и поставил ее посередине между собой и деоданом. — Что касается расстояния, то оно всегда должно разделять нас, поэтому, когда ты захочешь протянуть руку и сделать ход, я отклонюсь назад, позволяя тебе передвинуть спинары.
Деодан воззрился на него, недоверчиво прищурившись.
— Что такое «спинары»?
— Не «спинары» — это множественное число. Одна штука называется «спинар». Это такие вот острые палочки. Каждый раз, когда ты двигаешь одну вправо, другую ты должен переставить влево. Или можешь передвинуть две в одном направлении. Понимаешь?
Деодан долго молчал.
— Передвинуть одну вправо… Какой в этом смысл?
Ликсаль улыбнулся.
— Я тебе покажу. Ты мигом научишься — на Островах в нее играют даже грудные дети!
Ко времени прихода в Катечумию они путешествовали вместе уже почти месяц и сыграли несколько сотен партий в «Королевский компас», каждую из которых выиграл ловкий Ликсаль. Деодан несколько буквально применял стратегию и с трудом воспринимал более спонтанные решения человека. Также понятия блефа и хитрости нисколько не запечатлелись в сознании существа. И все-таки деодан достиг того уровня, когда игра велась уже по-настоящему, пусть и не на равных, и хотя бы по этой причине Ликсаль чувствовал благодарность к чудовищу. Жизнь человека, привязанного к живому деодану, просто обречена быть одинокой, что его пример и подтверждал все последние недели. Путники бежали от них, не желая даже остановиться, чтобы обсудить новизну положения Ликсаля. Компании побольше часто пытались убить деодана — у его соплеменников была заслуженно скверная репутация, — и едва ли лучшие намерения они имели насчет Ликсаля, полагая его предателем рода человеческого: не раз ему приходилось удирать вместе с чудовищем под градом камней размером с кулак. Дважды сараи, в которых они находили пристанище на ночь, поджигали, и оба раза они выбирались с трудом.
— Признаюсь, я не до конца понимал, насколько безрадостно твое существование, — сказал Ликсаль деодану. — Все и каждый ведут на тебя охоту, и помощи ждать неоткуда.
Существо наградило его взглядом, в котором удивление смешивалось с презрением.
— Напротив, при обычном ходе вещей это я охочусь на всех и каждого. При всякой обычной встрече даже с тремя-четырьмя вашими преимущество оказывается за мной благодаря моей исключительной быстроте и силе. Наше теперешнее скверное положение необычно — ни один деодан в здравом уме не полез бы в самую гущу своих врагов при свете дня, когда природная окраска не защищает его от обнаружения. Лишь потому, что я связан с тобой из-за заклинания, я оказался в столь уязвимом положении. Не говоря уже о том, как это нарушает мою диету.
Эта последняя претензия из многих касалась настоятельного требования Ликсаля, чтобы существо, с которым он был связан, не употребляло в пищу человеческого мяса, пока они находятся в обществе друг друга, что означало в силу сложившихся обстоятельств — никогда. Деодан воспринял это безо всякой радости и лишь после того, как Ликсаль подчеркнул, что может с легкостью предостеречь всех, кроме самых глухих и слепых потенциальных жертв. Когда он сопроводил свой запрет проклятием ринократии, продемонстрировав существу, что может заставить его нос вырасти настолько, чтобы полностью заслонить ему глаза, деодан наконец подчинился.
Однако пища требовалась им обоим, так что Ликсаль получил возможность собственными глазами увидеть, насколько остры и практичны когти и зубы деодана, когда они на пару с чудовищем занимались ловлей птиц или зверей. Поскольку дистанция между ними все время должна была оставаться примерно одной и той же, это означало, что Ликсалю тоже пришлось научиться кое-каким из умений деодана, позволяющим бесшумно охотиться и стремительно нападать. Однако подобное сотрудничество между представителями двух разных видов, пусть интересное и необычное, лишь вынудило Ликсаля Лакави еще лучше понять, насколько сильно он желает избавиться от присутствия твари.
Поскольку громовой выдох изгнания применительно к деоданам показал себя не просто бесполезным, а даже хуже — и это, как подозревал Ликсаль, было истинной целью смертоносной хитрости Элиастри, — лишь браслет-талисман на его запястье удерживал существо на расстоянии. Ликсаль больше не питал иллюзий, будто сумел бы отразить нападение чудовища каким-либо иным способом: проклятие ринократии задержало бы его не более чем на миг, псевдозелье было для этого до смешного неподходящим средством, и даже чары смыслового преуменьшения, к которым Ликсаль уже прибегал за время вынужденного сотрудничества с монстром, лишь незначительно ослабили одержимость деодана мечтой дождаться наконец дня, когда он обретет свободу от человека (и — подтекст был ясен — в равной степени и свободу убить Ликсаля). Вероятно, он мог бы применить заклинание к себе самому, чтобы понизить собственный уровень тревожности, но боялся перестать замечать грозящую опасность.
Интересным сопутствующим фактором в такой ситуации оказалось то, что успокоенный посредством чар деодан с течением дней становился все более общительным. Бывали вечера, когда они, подобно гребцам, раскачивались взад и вперед, дотягиваясь до игровой доски «Королевского компаса», и существо становилось чуть ли не болтливым, повествуя, как росло безымянным детенышем в переполненном гнезде, выживая в борьбе с себе подобными лишь благодаря вот этим впечатляющим клыкам и когтям, как стало вполне взрослым, чтобы покинуть гнездо и начать убивать существ, отличающихся от его братьев и сестер.
— Мы не строим городов, как ваша раса, — пояснял деодан. — Мы обитаем на одной территории, но на расстоянии друг от друга, за исключением поры, когда нас тянет друг к другу для спаривания и разрешения конфликтов, — последние мы решаем с помощью силы, что неизбежно оканчивается оправданием одной стороны и гибелью другой. Лично я пережил с дюжину споров. Вот, взгляни, этот глубокий шрам остался после почетного завершения одной из таких ссор. — Существо подняло руку, демонстрируя Ликсалю шрам, но при свете костра тот ничего не смог увидеть на угольной черноте кожи. — В нашей природе никогда не было стремления сбиваться вместе, свойственного твоей расе, или строить. Мы всегда довольствовались любым найденным убежищем. Однако, играя с тобой в эту игру, я начинаю видеть преимущества в вашем образе мыслей. Мы, деоданы, редко планируем наперед, дальше успешного окончания конкретной охоты, но теперь я вижу, что одно из преимуществ твоего народа над моим заключается в этом самом продумывании наперед. Также я начинаю понимать, насколько полезными могут быть недомолвки и даже прямая ложь, позволяющие запросто застать осторожного путника врасплох. — Деодан резко передвинул два спинара в одну сторону, демонстрируя подготовленную ловушку, прятавшуюся за ними. — Вот, смотри сам, — добавил он, скаля клыки, что было у него эквивалентно самодовольной улыбке.
Несмотря на необычную тактику существа, Ликсаль снова выиграл той ночью. Однако он отметил: деодан учится и придется прикладывать больше усилий в игре, чтобы и дальше подтверждать свое превосходство и не давать побить собственный рекорд. Он поймал себя на сожалении, далеко не в первый раз, что сотни побед в игре не принесли ему ровным счетом ничего в денежном выражении. Это было куда мучительнее, чем любая месть, придуманная для него Элиастри.
Наконец они добрались до маленькой столицы Катечумии, давшей приют Торговому дому Твиттерела. Ликсаль и деодан дождались наступления темноты на поляне в окрестностях города, неподалеку от места, где когда-то был лагерь труппы.
— Когда мы встретимся с Элиастри, не утруждай себя речами, — предупредил он деодана. — Разговор пойдет напряженный, и лучше его вести по плану, подвластному лишь мне. Вообще-то, — добавил он, немного подумав, — может, лучше будет, если ты останешься за дверью, когда я зайду внутрь, чтобы вероломный маг ничего не знал о твоем присутствии и не смог заранее подготовить защиту, если я сочту необходимым позвать тебя.
— Ты уже пытался однажды оставить меня по ту сторону двери, Лакави, — кисло ответил деодан. — И не простой, а церковной, ты думал, что так твой замысел окажется более успешным. И что в итоге вышло?
— Ты меня обижаешь! Это было несколько недель назад, и здесь я ничего такого не собираюсь!..
— Ты обнаружил, что не можешь идти дальше, когда я стою за дверью, — напомнило ему существо. — Как звенья золотой цепочки на обшлаге магистра, мы связаны, волей-неволей один не может без другого.
— Что касается нашего сегодняшнего плана, я хотел лишь сохранить твое присутствие в тайне, — угрюмо буркнул Ликсаль. — Поступай как знаешь.
— Так я и сделаю, — пообещал деодан. — И тебе лучше помнить об этом.
Когда настала полночь, они пересекли город, быстро и почти бесшумно, хотя Ликсаль был вынужден жестко поспорить с деоданом, захотевшим съесть спящего пьяницу, обнаруженного в кустах возле таверны с закрытыми ставнями.
— Он не представляет интереса ни для кого, кроме меня, — возмущалось существо. — Как ты можешь мне препятствовать, когда сам столько времени морил меня голодом, держа без нормального человеческого мяса?
— Если нас обнаружат, дела окажутся плохи у обоих. Если люди найдут обглоданные кости пусть даже наипоследнего из горожан, разве не будет тут же сделан вывод, что в Катечумии завелся кто-то вроде тебя?
— Они могли бы предположить, что в город пробрался волк, — парировал деодан. — Почему ты вечно мешаешь мне? Ты даже не позволяешь мне есть трупы твоих сородичей, которых ваш народ презирает настолько, что закапывает в землю подальше от жилищ!
— Я не разрешаю тебе поедать мертвецов, потому что мне это отвратительно, — холодно ответил Ликсаль. — Такое поведение доказывает, что, как бы ты ни пытался стать другим, ты и тебе подобные ничем не лучше зверей.
— Как и те, кого ты называешь зверьми, мы не даем пропадать вполне съедобным вещам. Под конец своих дней мы вполне счастливы вернуться в желудки наших собратьев.
Ликсаля передернуло.
— Хватит. Вот эта улица.
К великому горю Ликсаля, когда он подошел к двери, за которой некогда находился Торговый дом Твиттерела, то с первого взгляда понял, что помещение давно покинуто.
— Ну вот! — вскричал Ликсаль. — Воистину ужасно! Этот трус сбежал. Давай войдем и посмотрим, нет ли там какого-нибудь намека на то, где он теперь находится.
Деодан легко, может лишь чуть шумно, сломал дверной засов, и они вошли в большую темную комнату, прежде битком набитую товарами, которыми торговал Твиттерел-Элиастри. Теперь на полках не было ничего, кроме паутины, да и та выглядела давным-давно покинутой. Крыса, потревоженная, возможно, необычным запахом деодана, прошмыгнула к норе в углу и исчезла.
— Кажется, он оставил тебе записку, Лакави, — заметил деодан, взмахнув рукой. — Тут твое имя.
Ликсалю, чье зрение было не столь острым, как у существа, пришлось на ощупь искать сложенный лист пергамента, пригвожденный к стене, а потом выходить из дома под мерцающий свет уличного фонаря, чтобы прочесть его.
«Ликсалю Лакави, вымогателю и фальшивому магу» — так начиналось послание.
«Раз ты читаешь это, значит случилось одно из двух. Если ты явился заплатить мне долг, я удивлен и рад. В таком случае можешь отдать тринадцать тысяч терциев хозяину этого дома (он живет по соседству), и я получу их от него в дальнейшем способом, известным мне одному. В знак прощения я также предупреждаю, чтобы ты ни в коем случае не пытался пробовать громовой выдох изгнания на деодане.
Если ты вернулся не для того, чтобы отдать долг, что кажется мне более вероятным, значит ты-таки применил выдох к одному из этих темных существ, но по какой-то причине мое намерение преподать тебе урок потерпело неудачу, и ты решил выразить мне свой протест. (Возможно, из-за спешки эффект от перестановки двух ключевых слов оказался не столь вредоносным, как я надеялся. Отчасти я допускаю даже, что оберег, который ты носишь на запястье, оказался полезнее, чем я думал, в таком случае мне остается винить лишь собственную самонадеянность.) Если причиной твоего возвращения стало что-либо из вышеназванного, все мои проклятия в твой адрес остаются в силе, а заодно я сообщаю, что перенес свой бизнес в другой город и взял другое имя, так что все твои попытки причинить мне неприятности через Совет практикующих магов будут обречены на провал.
Желаю тебе гнить в аду с моего полного благословения».
Подпись: «Тот, кто был Твиттерелом».
Ликсаль скомкал листок в кулаке.
— Отдать ему долг? — прорычал он. — Да я ему такой долг отдам, что в его кубышки не влезет! Заплачу по всем счетам!
— Твои метафоры неточны, — заметил деодан. — Я так понимаю, нам не удастся расстаться так скоро, как мы оба надеялись.
Будто узники, обреченные делить одну камеру, Ликсаль и деодан все больше уставали от компании друг друга за недели и месяцы, проходившие после их ухода из Катечумии. Ликсаль без особого энтузиазма выискивал новости о бывшем маге Элиастри, но его связывало присутствие деодана, что всячески мешало переговорам с большинством людей, так что пришлось почти оставить надежду найти виновника этой трудной ситуации: тот мог открыть свою лавчонку в любом из сотен сел и городов по всему Альмери или даже в еще более далеких краях.
В то время как люди повсеместно шарахались от них, иногда они вступали в контакт с другими деоданами, которые смотрели на Ликсаля без страха или любопытства, скорее — как на потенциальный источник пищи. Когда эти новые деоданы убеждались, что им не преодолеть силу браслета, они присаживались поболтать со своим плененным товарищем. Ликсаль вынужден был выслушивать долгие споры и критику казавшихся смехотворными всем, кроме него, возражений против поедания человечины, живой или мертвой. Деодан, прикованный к нему громовым выдохом, после таких бесед с единомышленниками неизбежно чувствовал прилив сил и с еще большей энергией предавался ежевечерним играм в «Королевский компас». Временами Ликсалю бывало непросто удержать свой рекордный победный счет, но все же ему это удавалось, и поскольку упреки деодана в ханжестве уязвляли его, он не колеблясь напоминал своему противнику так часто, как было возможно, о тщетности всех его усилий.
— Да, критиковать легко, — часто говаривал Ликсаль, убрав доску. — Но достаточно лишь взглянуть на наши спортивные результаты, чтобы понять, чей подход к жизни правильнее. — Он даже начал привыкать к такому существованию, несмотря на то что деодан был не самым подходящим собеседником или партнером по игре.
Спустя почти год после их первой встречи наступил день, когда браслет, дар поклонницы, столь долго хранивший жизнь Ликсаля Лакави, вдруг перестал действовать.
Ликсаль обнаружил, что чары больше не работают, самым внезапным и крайне неприятным образом. Только что он спал и видел волшебный сон: как он разукрашивает костлявый нос Элиастри карбункулами размером побольше самого бывшего мага и смеется, а старик вопит и молит пощадить его. В следующее мгновение он проснулся и ощутил зловонное дыхание деодана на своем лице и увидел дьявольские желтые глаза в дюйме от своих собственных.
Ликсаль успел лишь придушенно пискнуть, и когтистая рука сомкнулась вокруг его шеи.
— О, да ты мягонький, мой человечек, — прошептало существо, похоже, вовсе не потому, что не хотело лишнего шума, но просто наслаждаясь моментом, словно громкий голос мог внести диссонирующую ноту в совершенную в остальном мелодию. — Мои когти войдут в твое горло, как в масло. Конечно же, мне надо будет выбрать самый медленный и подходящий способ расчленения тебя.
— М-мой б-б-браслет, — заикаясь, выдавил Ликсаль. — Что ты с ним сделал?
— Я? — Деодан фыркнул. — Я не делал ничего. Насколько я помню, он должен был хранить тебя от преждевременной смерти. Очевидно, каким-то образом все оказалось где-то сосчитано, и пришло твое время умирать. Возможно, при другом развитии событий, в какой-нибудь параллельной реальности тебя бы насмерть зашибло слетевшим с крыши кровельным листом или ты убился бы, выпав из перегруженного фургона, чей возница упустил вожжи из рук. Но не бойся! На этом уровне реальности тебе не придется искать свою смерть, Лакави, поскольку, ко всеобщему удобству, я тут и готов проследить, чтобы с тобой все произошло так, как угодно судьбе.
— Но почему? Разве я так уж плохо обращался с тобой? Мы странствовали вместе целый год. — Ликсаль поднял дрожащую руку, намереваясь ободряюще и по-братски похлопать деодана по плечу, но при виде оскаленных клыков существа живо отдернул ее. — Мы ближе между собой, чем когда-либо оказывались другие представители наших рас, — мы понимаем друг друга, как никто. Безусловно, было бы просто позором взять и отбросить все это!
Деодан издал звук, исполненный саркастического удивления.
— Что это означает? Неужели ты предполагаешь, что, будучи целый год прикованным против своей воли к ходячему ростбифу, ты сам, когда узы вдруг исчезнут, захочешь сохранить свою дружбу с ним? Ты моя добыча, Лакави. Обстоятельства свели нас. Теперь обстоятельства позволяют мне убить тебя!
Хватка на шее усилилась.
— Постой, постой! — вскрикнул Ликсаль. — Разве ты не помнишь, что сам предположил? Если я умру, ты будешь прикован к месту, где останутся мои кости!
— Я размышлял об этом всю долгую ночь, поскольку первым понял, что твой магический браслет больше не препятствует мне. Мое решение элегантно: я съем тебя вместе с костями. Таким образом, я буду прикован только к своему собственному желудку, а это и так уже имеет место. — Деодан довольно улыбнулся. — В конце концов, Лакави, ты же рассуждал тут о близости нашего знакомства — безусловно, большей близости, чем оказаться у меня в брюхе, ты не можешь и желать!
Одного зловонного дыхания существа почти хватало, чтобы лишить Ликсаля немногих еще имевшихся остатков затуманенного сознания. Он закрыл глаза, чтобы не видеть ужасного взгляда деодана, когда тот начнет убивать его.
— Что ж, прекрасно, — произнес он со всем апломбом, на который еще был способен, хотя каждая частичка его тела дрожала, словно в лихорадке. — По крайней мере, я умру, с удовлетворением сознавая, что деодан так и не победил человека в «Королевский компас» и уже не победит никогда.
Он ждал.
Ждал.
Ликсалю невольно вспомнились слова деодана о смерти медленной и более приятной, нежели просто от порванного горла, — приятной, без сомнения, для свирепого существа, а не для него самого. Не потому ли оно теперь колеблется?
Наконец он вновь открыл глаза. В горящем взгляде чудовища к злобе подмешивалось какое-то иное непонятное чувство.
— Ты попал в самую точку, — сказал деодан. — По моим подсчетам, ты выиграл трижды по сто и еще сорок четыре раза из такого же количества возможных. И все же я временами чувствовал, что нахожусь на волосок от того, чтобы закончить игру и победить тебя. Ты и сам должен признать, что мы во все большей степени играем на равных.
— По правде говоря, я должен согласиться с тобой, — признал Ликсаль. — Ты заметно улучшил защиту и двойной маневр в центре.
Деодан встал, продолжая сжимать лапой шею Ликсаля Лакави и вынуждая того тоже подняться.
— Вот мое решение, — объявило ему существо. — Мы продолжим играть. Пока ты сможешь побеждать меня, я позволю тебе жить, ибо я должен знать, что, когда выиграю — а я уверен, что в конце концов выиграю, — это случится лишь благодаря моему собственному возросшему мастерству.
Ликсалю чуть полегчало — его смерть откладывалась, по крайней мере на данный момент, — но осознание этого не пробудило в нем особой надежды, как случилось бы в иных обстоятельствах после подобной отсрочки смертного приговора. Деодан не спал, в то время как Ликсаль испытывал потребность в сне — каждый день и по многу часов. Деодан был силен и проворен, в то время как он, Ликсаль, многократно уступал ему в этом. И ни один человек, сохранивший хоть каплю разума, не попытается прийти к нему на помощь.
И все же могло произойти нечто непредвиденное, что позволило бы ему одолеть чудовище или убежать. Жизнь научила Ликсаля, что обстоятельства просто обязаны меняться, и иногда — к лучшему.
— Ты должен сделать так, чтобы я был сытым и здоровым, — сказал он деодану. — Если я ослабею от голода или болезни, это обесценит твою победу.
— Справедливо. — Теперь существо железной хваткой вцепилось ему в руку, а затем без лишних разговоров двинулось в путь. Оно развило изрядную скорость по лесу, вынуждая Ликсаля поспешать, чтобы конечность его не оказалась выдернутой из ключицы.
— Куда мы идем? — спросил он, задыхаясь. — Чем тебе не понравилось прежнее место? У нас был костер, и мы могли бы на досуге начать партию, после того как ты изловил бы нам чего-нибудь на обед.
— Этим я как раз и занимаюсь, но такой обед, какой я ищу, не так-то просто добыть возле нашего прежнего лагеря.
Спустя некоторое время после этого пугающего заявления, как раз к тому моменту, когда утреннее солнце начало наполнять лес светом, деодан выволок Ликсаля из чащи на открытое, заросшее травой пространство, усеянное кусками обработанного камня — часть из них стояла вертикально, но многие другие были повалены и расколоты, и все без исключения поросли мхом.
— Зачем мы сюда пришли? — спросил Ликсаль. — Это же какое-то древнее кладбище.
— Вот именно, — ответил деодан. — Но не такое уж и древнее — здесь сравнительно недавние захоронения. Ты долго запрещал мне есть то, что мне нравится, питаться мясом, которое я предпочитаю. Теперь меня больше не связывают твои абсурдные и жестокие ограничения. И все же я не хочу, чтобы твое беспокойство за судьбы соплеменников повлияло на исход нашей борьбы, поэтому, вместо того чтобы делать вылазки за живым человеческим мясом, мы расположимся здесь, где всего лишь в нескольких дюймах под землей нас ждут должным образом выдержанные, созревшие консервы. — Существо широко ухмыльнулось. — Признаюсь, я мечтал о подобных деликатесах на всем протяжении нашего досадного и нежелательного партнерства.
— Но как же я? — спросил Ликсаль. — Что буду есть я? Ты станешь охотиться для меня?
— Похоже, ты все еще считаешь себя хозяином положения, Лакави. — Деодан говорил сурово, как разочарованный отец. — Никто из твоих собратьев не поможет тебе, а я в один миг способен вырвать тебе горло своими когтями. Охотиться для тебя? Чушь. — Деодан покачал головой и бросил Ликсаля на колени. — Будешь есть то же, что и я. Научишься бережливости, как деоданы! А теперь доставай доску и готовься защищать честь своей расы, Ликсаль Лакави! А я пока пойду, накопаю поесть.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Если честно, я не могу сказать точно, когда открыл для себя Умирающую Землю. Поскольку это случилось в пору расцвета моей любви к научной фантастике, где-то между одиннадцатью и четырнадцатью годами, подозреваю, что первое, с чем я познакомился, это «Глаза Чужого мира», начало истории про Кугеля Хитроумного. Что я запомнил — так это наслаждение от первой встречи с чудесными плодами воображения Джека Вэнса и ликующую радость, с которой я следовал за искусно выстроенными, многоречивыми диалогами между его восхитительно аморальными героями во множестве разных необычайных ситуаций. Диккенс и Вудхаус подготовили меня к подобному упоению словом, но я никогда не встречал ничего подобного в научной фантастике (да и много лет спустя не нашел ничего столь же изысканного).
Я определенно влюбился и остаюсь влюбленным поныне — не только в Умирающую Землю, но во все произведения Вэнса. Я очень надеюсь, что свидетельство того, как он повлиял на многих лучших писателей наших дней (и на меня в том числе!), привлечет к его работам новых читателей. Не только потому, что они того стоят — хотя они стоят, стоят, стоят, — но и потому еще, что люди, ценящие остроумие и выдумку, можно сказать, толком и не жили, если не внимали благоговейно словам мастера, смеясь и восхищаясь.
Вам повезло — тем, у кого это открытие еще впереди!
Тэд УильямсГАЙЯЛ ХРАНИТЕЛЬ Джон Райт
В представленном ниже рассказе автор знакомит читателей с историей жизни последнего Хранителя порядка Старого Ромарта, который успешно поддерживает покой на улицах города с помощью мистического оружия, именуемого Беспощадным жезлом темного металла Квордаала. Однако Хранителю приходится столкнуться лицом к лицу с невероятно суровыми опасностями, исходящими от демонов, злых колдунов и огромных великанов. К счастью, необходимая ему — и магическому жезлу — помощь вовремя появляется, откуда ее и не ждали…
В СТАРОМ РОМАРТЕ
Манксолио Квинк, гранд Старого Ромарта, жил в Антикварном квартале, наслаждаясь неспешностью бытия.
Ввиду уникальности природных особенностей Антикварной Впадины весь квартал был обнесен стеной из темно-красного камня один фатом[91] толщиной и пять элей[92] высотой. Вдоль всей стены на одинаковом расстоянии друг от друга возвышались остроконечные башни, на которых были установлены огромные фонари из особого стекла, оснащенные специальными усиливающими линзами, которые, потратив немалые средства, привезли из Каиина. Посылаемые ими лучи определенной частоты и проникающей силы были способны остановить любые миазмы, испарения, а также праздных лентяев, меланхоликов, монстров и призраков, которые только могли появиться, а также выхватить из тьмы беглецов. Благодаря яркому освещению жители спокойно и уверенно чувствовали себя на улице в ночное время, не опасаясь нападений и внезапных столкновений с уличными бандами. Убийства, кражи и случаи нанесения тяжких повреждений стали очень редки в этом квартале.
Свет не достигал Впадины, огромной бездонной расщелины в самом центре Квартала на площади Магистратов, которая разверзлась в тени возвышающегося остова буровой вышки. Крики и стоны, доносившиеся из земных глубин, напоминали прохожим о строгости законов, принятых в Антикварном квартале.
В других районах города не было такого жесткого порядка. Преступники и контрабандисты часто появлялись на пристанях Морского квартала, а неведомый голос, доносившийся с вод залива в безлунные ночи, отдавал приказы об организации хулиганских шаек. Банда деоданов захватила пустующие особняки Древнего квартала и яростно отражала любые попытки выдворить их оттуда. Кочевники, прибывшие из земли Падающей Стены, стали хозяевами опустевших зданий и магазинов квартала Развалин Делвера: они разместили животных в пустом одеоне, поселили своих оустов в заброшенных галереях, принялись разбирать на дрова возвышающиеся здания, а непрошеных гостей — Стражей — отгонять острыми стрелами со стеклянными наконечникам, выпуская их из небольших изогнутых луков. Каждый раз, убив Стража, они исполняли ритуальный танец на крышах домов, прикрывая лица оскорбительным образом разрисованными масками.
Стражи непрестанно стерегли ворота Антикварного квартала от желающих проникнуть за возведенную стену. И только Манксолио Квинк бесстрашно выходил за пределы охраняемой территории, сделав частью своей повседневной жизни прогулки в дальних частях города, где не действовали общепринятые законы. Он шел по тем же маршрутам, какими следовали его отец и дед, находясь в должности Хранителя общественного порядка. Ликторы, обязанностью которых было сопровождать Хранителя порядка во время обхода улиц города и нести впереди идущего пики, полыхающие ядовитым пламенем, часто увиливали от своих обязанностей, объясняя это тем, что Хранитель порядка не нуждается в защите.
Манксолио Квинк был хорошо известен среди населения всего города благодаря своему магическому оружию, происхождение которого скрывалось покровом древней неведомой тайны. Беспощадный жезл темного металла Квордаала — верный помощник Манксолио Квинка — всегда был в руках Хранителя порядка, и временами звуки едва слышного шепота, зловещего и предостерегающего, волнами расходились от магического жезла.
И даже охваченные яростью деоданы отступали, не смея поднять руку на Манксолио, когда каждый день на рассвете он поднимался на самую вершину разрушенной цитадели в Антикварном квартале.
Отсюда казалось, что полуразрушенные улицы и руины отдаленных частей города, окутанные плотной дымкой кроваво-красного цвета, складываются в затейливые диорамы, выстроенные по велению колдуна.
От невероятных просторов и видов, открывающихся взору, захватывало дух. На севере возвышались горы с вершинами, словно окрашенными в светло-вишневые тона из-за постоянно находящихся в движении потоков воздуха. На юге, подгоняемые волнами величественной реки Сцонглей, спешили к городу фелуки со скошенными парусами и многовесельные гальярды, на бортах которых доставляли шелк и специи из Альмери, области Нефтлинг и Ближнего Жизо. В обратный путь суда отправлялись нагруженные поднятыми из земных недр в Антикварном квартале бесценными ископаемыми: рукописями и фолиантами, обложки которых были выделаны из кожи давно вымерших животных, а застежки инкрустированы аметистами, цитринами или аметринами. Каждый корабль с берега провожали взглядами, полными тоски и отчаяния: отданные сокровища ничем нельзя было заменить.
На востоке пустынные склоны горы Тандербрейк временами освещались вспышками неведомых огней, призрачный свет которых окутывал башню из оникса — владения колдуна Исцмагна. На западе причудливые тени леса Неизбежности медленно удлинялись и наползали на полуразрушенные здания и забытые участки, заполненные сорняками. Густая лесная поросль покрыла заброшенные земли по ту сторону холма, которые, как было известно, стали теперь обиталищем титана Магнаца, после того как он недавно вернулся, разрушив великий город, столицу Перламутровой Андоламеи, — когда-то там в сладостном блаженстве правили три принцессы Айвори. Если верить в истинность слухов, с той стороны часто можно было услышать призрачное эхо великих волнений, о происхождении которых не догадывался ни один из антикваров Старого Ромарта.
Было известно, что колдун Исцмагн отправил к Главе Стражей города поверенного ворона с определенным предложением: своим великим колдовским искусством помочь справиться с непреодолимой трудностью — титаном Магнацем. Но цена магической помощи была заоблачной: шестьсот великолепных светящихся фолиантов, инкрустированных множеством драгоценных камней, вынутых из земных недр Старого Ромарта; двенадцать самых прекрасных светловолосых юных дев, а также две тысячи золотых талантов и священную белую обезьяну из пагоды звероподобного бога Аууха. Глава Стражей долго обдумывал свое решения, советуясь и с теми, кто наблюдает за птицами, и с астрологами, изучающими звезды на небосклоне.
Возвышаясь над городом, Манксолио Квинк окидывал пытливым взором просторы и отмечал строгий порядок во вверенном ему пространстве: величественный город с красными черепичными крышами, башнями зеленого стекла, резными трубами, из которых поднимался голубоватый дым, в безмолвии лежал у его ног, и Хранитель порядка испытывал великое чувство удовлетворения. Бесспорно, здесь жили и колдуны, и титаны, и контрабандисты с кочевниками, встречались и деоданы, и обитатели темных лесов. Ну так что ж? Какой вред они могли успеть причинить за то короткое время, что осталось существовать вселенной? История привнесла свою гармонию и вечный покой. Больше не будет никаких войн, экспериментов и несвершенных деяний. Закончится эпоха не более сложная и насыщенная, чем выпитый залпом горячий ромовый пунш, прежде чем Земля сомкнет веки и погрузится в вечный сон и покой.
НАСТОЙЧИВОСТЬ
Все изменилось однажды утром, когда он спустился по городской лестнице из Цитадели и направился к Антикварному кварталу, туда, где жили люди. Третья площадка, именуемая Площадкой Прыгунов, с двух сторон была украшена статуями известных самоубийц, застывших в позах сброшенных с высоты людей. В тот день тусклый, хмурый рассвет и пятна на солнце смазывали очевидную картину: в призрачном освещении казалось, будто среди застывших скульптур появилась еще одна фигура.
Манксолио решил, что неведомый человек задумал покончить жизнь самоубийством, прыгнув с высоты, поскольку все в его позе — опущенные плечи и склоненная голова — говорило о том, что он готовится к прыжку. Хранителя это совершенно не касалось, он должен был поддерживать порядок в городе. Однако вдруг Манксолио осознал, что неведомая фигура стоит лицом к нему, и ощутил исходящую от нее необъяснимую угрозу.
Из-под капюшона раздался глухой мужской голос:
— Вы Манксолио Квинк? Я давно ищу вас.
— Да, это я. — Манксолио не задумываясь поднял Беспощадный жезл темного металла и выставил перед собой. — Взгляните на мой жезл! Он был создан в Девятнадцатой эре, в эпоху Знающих Фарьялов. Ему подвластны восемь источников энергии, три категорий видимого излучения и четыре — ныне невидимого, а также особый принцип антивиталистической проекции.
Мужчина подошел ближе. Манксолио несколько раз постучал торцом жезла о каменные плиты площадки, чем вызвал появление едва различимого звука. Мгновение спустя тусклый металл жезла озарился темным сиянием.
— С его помощью, — продолжал Манксолио, — Квордаал Безжалостный победил левиафана Амфадранга, одним ударом не оставив от зверя и следа! Видите? Потусторонняя сила уже поднимается из глубин его неспокойного воинственного сердца!
— Нет, — произнес человек.
Манксолио немного подождал, но больше ничего не услышал, человек в плаще стоял в полной задумчивости.
— Нет? Что вы имеете в виду?
Мужчина вздохнул и заговорил:
— Я хотел сказать, что ваши сведения неверны. Жезл относится к Восемнадцатой эре — его внешний вид соответствует всем основным принципам торсинголианских инженеров. Энергетических сил, которыми он управляет, — всего двадцать одна. Легкие удары Беспощадным жезлом темного металла по земле просто активируют его восстановительный цикл, который проходит беззвучно, если элементы не были иссушены излияниями. Только когда он опустошен, то гремит подобным образом. Связь с основным источником энергии была утрачена, поэтому действующими остались только вторичные функции. Кроме того, левиафан не исчез бесследно, как вы сказали. Не подвергшееся никаким изменениям тело убитого змея опустилось на дно реки Сцонглей, перекрыв доступ в гавань Ромарта более чем на три с половиной века, так что на протяжении нескольких благостных десятилетий в тех местах добывали кости, чешую, хрящи и другие ценные материалы.
Пытаясь скрыть охвативший его ужас, Манксолио вновь несколько раз ударил жезлом о землю, прекращая едва различимые звуки. Его мучило любопытство, что же будет дальше, но незнакомец в капюшоне стоял неподвижно и безмолвно.
Тогда с нарочитой небрежностью в голосе Манксолио произнес:
— Этот жезл подобен тому, каким владеет Хранитель человечества. Однажды много веков назад антиквары получили возможность ознакомиться с его архивами. Во времена моего деда с помощью этого оружия удалось проделать отверстие в северном склоне горы Скагг, имеющее выход с другой стороны. Тоннель существует до сих пор. Мой отец был последним из Хранителей порядка, кто мог сбросить с седла воина в полном вооружении с помощью одного удара жезлом. Когда я был молод, в нем все еще хватало мощи для излучения звуковой волны, способной отбросить даже взрослых лесных великанов. Кроме того, это крепкая дубинка, и я знаю, как с ее помощью переломать кости любому, а крюк, закрепленный на одном из торцов, позволяет использовать жезл как якорь или багор. В случае необходимости я могу пробить им самый крепкий череп.
Он отогнул прикрепленное острие, которое теперь поблескивало над древком, подобно указателю-гномону, придавая жезлу несомненное сходство с киркой на длинной ручке.
Человек в капюшоне спросил:
— В чем же основные особенности вашей работы?
— Странный вопрос! Вы знаете секреты величайшей реликвии рода Квинк, знаете мое имя, искали меня — и не представляете, кто я в этом городе и чем занимаюсь в великолепном Старом Ромарте?
— Ваше имя я узнал от помощника трактирщика, я долго докучал ему расспросами, пока хозяин не набросился на меня.
— Почему он напал на вас?
— Совершенно того не желая, я обманул его: ваши деньги отличаются от тех, что есть у меня. Для изготовления ваших византинов используются чешуйки, добываемые из чрева представителей морской фауны.
Манксолио опешил, не зная, что ответить незнакомцу. Могло ли так быть на самом деле? Запустив руку в карман, он вынул оттуда два больших голубых византина и один поменьше, розового цвета. Они представляли собой полукруглые пластины из твердого как сталь вещества. Эмаль? Панцирь? В тусклом розоватом свете Манксолио вынужден был прищуриться, он разглядывал монеты так, будто видел их впервые. Чешуя Амфадранга, скорее всего. Осознание новой истины лишило его прежнего мужества и уверенности.
В конце концов Манксолио спрятал монеты в карман.
— Я — Хранитель порядка, исполнитель воли закона, последний на всей Древней Земле. За более чем достойное вознаграждение я устраняю правовые трудности, собираю ценную информацию, препятствую распространению бесстыдства и наглости, уточняю детали и по мере необходимости применяю действенные меры по устрашению преступников.
— Способны ли вы раскрывать тайны?
— А! Вы ищете Исполнителя? Могу предположить, что ваша возлюбленная проводит время в объятиях другого. Ваше возмущение понятно. С помощью крюка и крепкой веревки я могу оказаться в самых труднодоступных местах — на крыше или на стене — и заглянуть через дымоход или окна дома, используя приспособление, которое я называю Взгляд исподтишка.
— Мною движут отнюдь не подозрения в неверности.
— Вы невероятно простодушны! Лучше знать наверняка. Бесшумно, как взгляд, скользящий по снежному покрову, я могу проследить даже за очень осторожной женщиной и раскрыть причины ее необъяснимых отлучек или нередких провалов в памяти.
— Я высоко ценю ваши незаурядные способности, но возникшие у меня трудности немного из другой области. Вы ищете пропавших людей? Утраченную информацию?
— Без ложной скромности могу заверить, что это часть моей профессии. Что у вас пропало? Позвольте узнать ваше имя и откуда вы родом. Кто тот человек, которого вы хотите поручить мне найти?
— Я хотел бы воспользоваться вашими услугами, — заявил молодой человек. — Я утратил свою сущность, свое «я». Поэтому я не могу назвать вам своего имени: я его не знаю. Пропавший человек — я сам.
Незнакомец откинул с головы капюшон. Все его лицо было в кровоподтеках, искривленные очертания рта свидетельствовали о сильном повреждении челюсти или зубов. Невысокого роста, он был крепок и хорошо сложен, в его ясных глазах светилось такое достоинство, что Манксолио сначала не понял, что тяжелая накидка скрывает ужасные старые лохмотья, в которые был одет незнакомец.
ВОПРОС ПАМЯТИ
Даже такой беспристрастный и уравновешенный человек, как Манксолио, едва мог держать себя в руках, продолжая общаться с незнакомцем. Весь их разговор состоял из бесконечной череды вопросов, незначительных и самых общих, по-детски наивных и глубоко философских, что повергало Хранителя в состояние полного недоумения. Незнакомец вел себя довольно эксцентрично: наклонялся, внимательно изучая на улице различные предметы, вытягивал шею, пытаясь разглядеть отдельные детали крыш.
Вскоре они подошли к дому Манксолио Квинка. Стены небольшой гостиной были выдержаны в зеленоватых тонах и отделаны золотом, возвышающиеся опоры-колонны украшали вырезанные замысловатые узоры — изображения невиданных птиц и вьющихся растений.
В камине уютно потрескивали дрова, а единственный слуга в доме, Биттерн, принес ароматный горячий напиток в красивых фарфоровых пиалах. Молодой человек снял свои лохмотья и облачился в подходящие по размеру одежды, некогда принадлежавшие отцу Манксолио, которые обнаружились в старом сундуке. Манксолио решил, что прежние лохмотья недостойны человека, который обратился за помощью к самому Исполнителю Закона.
Манксолио едва удалось остановить юного гостя, когда тот, опустившись на ковер, начал осматривать стены из бруса и изучать опоры крыши, испещренные замысловатыми рисунками. Все это сопровождалось бесконечными вопросами о художнике, его школе ремесел, инструментах, используемых для такой тонкой работы по дереву. Наконец гостя удалось усадить в кресло с высокой спинкой поближе к камину.
Манксолио задумчиво произнес:
— Прежде чем я начну говорить, позвольте мне, прожившему долгие годы, поделиться с вами, человеком юным, своей мудростью.
— Я слушаю вас. Мой разум открыт новым знаниям.
— Я только хотел сказать, как важно все тщательно взвесить, прежде чем принимать решение: на одной чаше весов — трудности в дальнейшем поиске своей утраченной самобытности, своего «я», на другой же — несомненные преимущества в случае прекращения поиска.
Юный гость удивленно приподнял брови.
— О каких преимуществах идет речь?
— Багряное Солнце охвачено дрожью, вскоре оно погаснет, жизнь Земли погрузится во мрак и холод. Перед лицом надвигающейся действительности вы должны осознать, что утраченная сущность вашего «я» когда-то была счастлива и наслаждалась этой жизнью, попытки восстановить ее приведут к возвращению к тому счастливому времени. А теперь аргументы против: на другой чаше весов — то беззаботное одиночество, которым вы можете насладиться сейчас, вы, человек, не знающий ни долговых обязательств, ни родительских тягот. Подумайте! Что, если, восстановив утраченное «я», вы поймете, что весь долгий путь был пройден только затем, чтобы вернуть себя в исходную точку, на прежнее место? Солнце может погаснуть до того, как ваш путь завершится. Или вы вернетесь домой, а там вас ждут невыгодный брак, тяготы военной службы или завершение обременительного религиозного обета, связанного с исключительными актами самопожертвования, целомудрия или умеренности во всем. Нет, лучше не пытаться вернуться к прерванной жизни. Великая мудрость состоит в том, чтобы принять произошедшее с вами со спокойствием и самообладанием, присущими философам.
Молодой человек сделал жест, выражающий несогласие.
— Моя душа страстно стремится к знаниям, словно желая заполнить незримую пустоту.
Манксолио покачал головой.
— Вы рассуждаете как хорошо начитанный человек — более того, как человек, чьи знания лежат за гранью возможного, — но в вас нет ничего, что указывало бы на вашу магическую сущность: во взгляде ваших глаз слишком много здравомыслия и рациональности, что не присуще человеку, чья память хранит многомерные руны древней магии, а ваши пальцы не пожелтели и не покрылись пятнами от постоянной работы с алхимическими реактивами. Следовательно, вы не чародей. А кто еще может столько всего знать? Вы и не антиквар. Но, несмотря на это, цвет вашей кожи и акцент указывают на то, что вы местный. Вы родом из этих земель.
— Тогда кто я? Что случилось со мной?
— Нарушение работы центров памяти в коре головного мозга иногда может быть следствием сильного удара по голове, что приводит к расстройству и неправильному функционированию человеческого сознания. Но на вашей голове нет специфических ран, подтверждающих данное предположение. Второй вариант — непереносимые психологические переживания или душевные потрясения, они тоже могут стать причиной потери памяти. И вновь мы не находим свидетельств этого — вы человек много знающий, имеющий в жизни определенные неоспоримые ориентиры, вы не можете страдать душевными болезнями или безумием. Единственный оставшийся вариант — это магия.
— Существует ли возможность вновь обрести утраченные воспоминания с помощью теургии и долгих молитв?
— Да, такое делают, но вам этот вариант не подходит. Нет. Я чувствую, что здесь задействованы силы более древние, первобытные, а не обыкновенная фармакопея. Камни-иоун, жеоды затвердевшего первозданного илема, отколовшиеся под собственной тяжестью в сердцах погасших мертвых звезд и извлеченные оттуда более чем диковинным способом, — именно они помогают раскрыть тайный смысл бытия: известно, что они способны впитывать вибрации чародея, подобно тому как пьяница выпивает вино до последней капли, вбирая в себя душевную и жизненную квинтэссенцию человека. Я полагаю, что только с помощью камней-иоун возможно извлечь все воспоминания из человеческого разума!
— Но кто владеет этими уникальными потрясающими реликтами?
— Насколько я знаю, никто. Чародеи из самых разных мест попусту растрачивали свои знания, получая взамен болезненное наваждение и отравляющие душу губительные грезы наяву; хитростью и обманом они принижали друг друга или создавали гомункулов. Любой чародей, управляя той непревзойденной силой, что даруют камни-иоун, незамедлительно стал бы величайшим магом среди себе подобных.
Молодой человек кивнул.
— Следовательно, меня околдовал, лишив памяти, чародей, который не так давно стал обладателем этих камней. Тот, у кого еще не хватило времени — или способностей — навязать свою волю миру.
Манксолио не спеша пил чай.
— Вы, кажется, способны на логические умозаключения, что вновь противоречит вашему умственному и психическому состоянию на данный момент. Откуда вам известны такие тайны, как, например, специфические особенности Жезла темного металла?
— Откровение, яркая вспышка — словно отголоски прошлого озарили мой разум. Но в следующий момент все погасло. — На лице гостя проступило выражение испуга и безысходности. — Мне показалось, будто перед моим внутренним взором появилась знакомая картина: бескрайние просторы, то тут, то там яркие пятна золотых, рыжевато-коричневых, серебристо-белых, изумрудных и аквамариновых тонов, неясные очертания, принимающие форму человека или зверя, даты и места, сложнейшая математическая конструкция, более массивная, чем любая башня. А сразу затем — вновь наступило помутнение рассудка, и все исчезло.
Манксолио встревожился. Среди его друзей одного с ним возраста было немало тех, кто пострадал от старческого расстройства памяти.
— В любом случае существует еще одна совершенно очевидная подсказка к разгадке тайны вашего происхождения. Возникает вопрос: как долго лишенный памяти человек без гроша в кармане и без оружия способен странствовать по просторам Умирающей Земли? По вам не скажешь, что вам пришлось долгое время терпеть голод и жажду; на вашем теле нет глубоких царапин и шрамов, значит, вам посчастливилось избежать опасных столкновений с лесными деоданами, ужасными волками, жаждущими свежей плоти антропофагами и одноглазым Аримаспианом. И борода отросла не сильно. Каковы ваши самые первые воспоминания?
— Я увидел звезду. Я стоял у высокой каменной стелы, покрытой рыжеватым мхом, и плакал.
— С какой стороны вы подошли к городу?
— Я точно не знаю. Мне казалось, что звезды расположены на небосклоне иначе, будто все они переместились со своих привычных мест.
— Любопытно. Не понимаю, чем это можно объяснить.
— Я помню, как шел вдоль высохшего русла реки.
Манксолио развел руки в стороны, широко улыбаясь.
— Это река Ском, воды которой до последней капли выпил титан Магнац. Ходят слухи, что он бродит по западным землям, выкорчевывая с корнем деревья, круша горы и разрушая башни. Если вы пришли пешком, то нет ничего проще, чем оседлать хорошо подкованных скакунов, взять с собой ищеек и пуститься по следу, проследив весь ваш путь в обратном порядке. Это не займет много времени, но, возможно, нам посчастливиться понять, что с вами произошло и где вы лишились памяти и своего «я».
Молодой человек вскочил на ноги.
— Путем логических умозаключений вы пришли к превосходному решению моей проблемы! Когда мы отправимся в путь?
— О! Я бы не хотел сталкиваться с чародеем, во власти которого находятся всемогущие камни-иоун. Кроме того, в мои планы не входило подвергать свою жизнь неминуемым опасностям. Кто знает, вдруг этот чародей обладает даром ясновидения? Его соглядатаи могут быть повсюду. Не исключено, что уже сейчас магическая субстанция, зародившаяся в недрах тайного обиталища демонического существа, покроет расстояние, отделяющее ее от колдовской лаборатории, чтобы в конце концов разрушить двери моего дома, ворваться в комнату и уничтожить меня на месте. Нет! Нам необходимо сперва решить вопрос о достойном вознаграждении.
И осторожным движением он извлек Беспощадный жезл темного металла из чехла и положил его на колени юному незнакомцу.
ВОПРОС ДОСТОЙНОГО ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ
Манксолио Квинк задумчиво произнес:
— Несмотря на то что теоретически достойным вознаграждением за мой опыт и мастерство, благодаря которым я сумею помочь вам, должно было стать моральное удовлетворение и возможность еще раз продемонстрировать свой профессионализм, на самом деле Законом Равновесия пренебречь нельзя. Ученые, исследовав космические законы, установили, что все в мире стремится к равновесию и требует ответной реакции: каждый долг подлежит оплате; приложенные усилия требуют достойного вознаграждения, а за любую несправедливость непременно следует мстить! Если все противостоящие друг другу силы будут уравновешены, напряжение момента снято, а в мире возьмут верх беспристрастность и покой, тогда истощенная противоборствами Вселенная погрузится в состояние мирного забвения.
— Мрачная гипотеза. Предположим, что это действительно так, но что тогда получили в обмен на свое изобретение ее создатели? Если они действовали во имя бескорыстной любви к истине, то их предположение не выдерживает критики, оно несостоятельно.
Манксолио в замешательстве нахмурился.
— Сначала скажите мне, возможно ли каким-то образом восстановить силу жезла?
Юный незнакомец взглянул на него, прищурив глаза.
— Вы могли быть стать более могущественным, чем маги Великого Мотолама. Вы хотите такой оплаты?
Манксолио покачал головой:
— Я не настолько амбициозен. Я мечтаю о том, чтобы вернуть Беспощадному жезлу темного металла его былое величие и мощь, чтобы защитить себя.
— У вас много врагов?
— Мои-то не настолько беспощадны. Меня беспокоят ваши враги.
Без лишних слов юный незнакомец стремительным движением пальцев коснулся вертикальной щели на жезле и надавил на нее. К великому изумлению Манксолио, Беспощадный жезл темного металла раскрылся с неясным звуком, напоминающим звон монет.
То, что увидел Манксолио внутри жезла, напоминало туго скрученный столб многочисленных разноцветных проводов и изогнутых стеклянных, металлических и огненных волокон, к которым были прикреплены черные металлические диски, кварцевые пластины, шипящие сферы поражающего ничто и световые точки ярко-синего цвета по размеру меньше светлячков.
— Как вам удалось его открыть? — спросил Манксолио хриплым голосом.
— Вручную. Соединения, улавливающие мысли, — с их помощью Жезл обычно реагирует на мысленные команды — находятся в нерабочем состоянии. К сожалению, эти два карбункула выступают в роли молекулярного фиксатора.
— Эти два… Немыслимо!!! — Охваченный необъяснимым чувством, Манксолио, инстинктивно подался вперед. Но, желая сохранить лицо и не показать своей неосведомленности, он откинулся на спинку кресла и небрежно произнес: — Ни мой отец, ни мой дед, передавая мне жезл, не упоминали о существовании подобного фиксатора. Очевидно, в этом не было необходимости.
Молодой человек пристально посмотрел на него:
— Вы столько лет владели этим жезлом и ни разу внимательно не изучили его?
Пока Манксолио решал, что ответить, молодой человек вернулся к прерванной работе.
— Что вы сейчас делаете?
— Я хочу настроить внутреннее считывающее устройство на собственную запрограммированную волну, чтобы получить возможность переместить диагностируемые показатели в когнитивную долю своего сознания. Я надеюсь, что остаточного заряда нервных импульсов хватит для этого, иначе я не смогу изучить показания прибора.
Внезапно крошечные синие точки, светящиеся внутри жезла, мигнули и потускнели. Молодой человек в смятении взглянул на прибор.
Что за невезение! Даже попытка добавить немного мысленной энергии спровоцировала полное обесточивание основного механизма! Он закрыл полуцилиндрическую крышку и вновь собрал жезл. Черный металл не издал ни звука.
— Он утратил свои возможности! Вы убили его! — воскликнул Манксолио, вскочив на ноги. — Этот артефакт был знаком мне с детства! Убийца!
— Не увлекайтесь антропоморфизмом. Я все еще стараюсь его отремонтировать. — С этими словами молодой человек неторопливо поднялся на ноги, вновь открыл жезл и резко ударил одним его концом о ковер. К своему величайшему облегчению, Манксолио услышал знакомый низкий гул, с которым жезл тихо выдал энергетический импульс.
И вдруг незнакомец совершил нечто необъяснимое. Посмотрев в одну сторону, затем в другую, он стал медленно перемещать жезл назад и вперед, описывая в воздухе дугу. Легкий при этом шорох то усиливался, то затихал, меняя высоту тона.
— Что означают ваши загадочные действия? — спросил Манксолио, удивленно взирая на незнакомца.
И вновь молодой человек бросил на Манксолио удивленный взгляд.
— Вы никогда не замечали, что звук, издаваемый во время восстановительного цикла, меняется по высоте тона и насыщенности?
Манксолио небрежно кивнул:
— Конечно! Или я не последний на Земле Хранитель порядка, Исполнитель, человек, обладающий редкой прозорливостью и точным восприятием даже незначительных деталей! Нередко я одним взмахом менял тональность звучания жезла. Это вселяло страх в подозреваемых, предупреждая ложь и обман на допросах.
— Но разве вам не было интересно, в чем причина этих изменений? — спросил молодой человек. — Вы никогда не пробовали нанести звуковые колебания на бумагу и вычертить графики? Не интересовались источником звуковых изменений?
Манксолио непонимающе взглянул на него:
— Я предполагал, что вы имеете в виду резкие удары жезлом о твердую поверхность, но сейчас смысл ваших слов ускользает от меня.
Незнакомец обратился к нему, едва заметно улыбаясь:
— Осторожно возьмите жезл. Тональность звучания изменится, как только мы приблизимся к источнику сигнала, способному обеспечить необходимое энергоснабжение. Неподалеку может располагаться мощный источник энергии, с помощью которого мы восстановим силу жезла.
ВОПРОС ПРОИСХОЖДЕНИЯ
В самом центре огромной площади, вымощенной чередующимися плитами черного и коричневого цветов, возвышалась буровая вышка, в тени которой скрылись два человека. Кольцо из белых камней высотой чуть выше колена окружало пропасть. Мужчины переступили через него и застыли на краю, вглядываясь вглубь Впадины.
Край ее был неровный, и отколотые части плиток опасно нависли над зияющей черной дырой. Солнце, словно розоватый шар, стояло в зените, и косые лучи цвета ржавчины тускло освещали пропасть. Наблюдательному взору открывалось необозримое пространство с колоннадами и коридорами, уходящими в стороны от центра.
Плитка, которой была вымощена улица, оказалась не чем иным, как черепицей крыши великолепного дома, погребенного в толще земли. Тот город, что позже люди возвели поверх этой крыши, казался не более значимым, чем гнезда грачей, находимые под крышами амбаров.
Архитектура подземного здания была старинной, ее отличали та изящная красота и внимание к деталям, которые так редко встречаются в новых домах, возведенных на поверхности земли; впечатление, впрочем, портили возвышающиеся по сторонам кучи мусора и битого камня, пятна плесени и грибов на старинных стенах. Из мрачных глубин доносились отзвуки капающей воды.
Отряд солдат, впереди которого выступали два офицера в прямоугольных шлемах с плюмажем и плотной броне из круглых твердых разноцветных пластин, напоминающих чешую, миновал кованые железные ворота и остановился у здания Магистрата. В руках солдаты сжимали копья с заостренными стеклянными наконечниками и большие круглые щиты из прозрачного вещества.
Понизив голос, Манксолио произнес:
— Нас обнаружили. Это элитный отряд уланов, тайная гвардия Ордена Стражей. Такова цена неуемного любопытства. Если они проявят уважение ко мне и моей должности, возможно, нам удастся избежать неприятностей. Не раздражайте их лишними вопросами!
Молодой человек поднял глаза и увидел солдат.
— Обратите внимание на золотисто-алые, серебристо-фиолетовые, розовые и сиреневые пластины, из которых изготовлена их броня. Это чешуя левиафана. А щиты сделаны из роговицы его глаз. — Казалось, он ничуть не обеспокоен приближением солдат. — Беспощадный жезл темного металла указывает вниз и на юг или юго-запад. Дальний, третий, уровень — видите тусклые отсветы радиевых ламп? Источник энергии находится именно там, в глубине, скрытый обломками потрескавшихся оконных наличников.
Вооруженный отряд приблизился. Солдаты отдали честь, взмахнув копьями со стеклянными наконечниками и прищелкнув сапогами, офицеры вежливо приветствовали Манксолио.
В ответ Манксолио с важным видом произнес:
— Позвольте представить вам Стражей, благодаря стараниям и доблести которых Старый Ромарт процветает в благости и спокойствии. Это Ульфард из рода Улиримов, сын Оотбарда; а это его правая рука — лейтенант Ммамнерон из рода Мм, сын Ммаэла, дидакт и антиквар. Большая часть богатств его семьи добыта из Впадины, поэтому, следуя по стопам своих предков, он занимается ее изучением. — После чего, обратившись к Стражам, Манксолио продолжил: — А это… ммм… зовите его Безымянным. Он помогает мне в одном сложном деле. Вопрос очень деликатный, поэтому позволю себе не заострять внимание на деталях. Надеюсь, больше ничего не нужно говорить? — И он улыбнулся в поисках поддержки и понимания.
Не повышая голоса, Ульфард произнес:
— Благородные господа, к сожалению, я должен заметить, что вы переступили установленные демаркационные границы, полностью совпадающие с кругом из белых камней, окружающим спуск во Впадину. Это прямое нарушение Первого Распоряжения в отношении гражданских полномочий. Несмотря на мое уважение к вашей профессии, я приказываю вам немедленно покинуть это место.
В то время как он говорил, из котлована сначала донесся чей-то голос, больше похожий на едва различимый шепот, после чего послышался гомон толпы. В тусклом свете виднелось несколько фигур: худые, бледные, с безумными глазами, они были одеты в какие-то лохмотья. Эти странные люди вглядывались из темноты, сгрудившись около насыпей отработанной горной породы, возвышающихся в конце каждого коридора. Впадина представляла собой огромную воронку, так что сверху была возможность внимательно рассмотреть все уровни, каждый из которых все дальше уходил вглубь земли. Оборванцы, видневшиеся среди колонн и разрушенных стен первого уровня, вполне могли оказаться людьми; в темноте далеких подземных глубин просматривались худые фигуры, принадлежавшие, вероятно, Ска, или Приезжим, или иным существам, таким, как зверолюди.
Безымянный (так его теперь называли) заговорил:
— Господа! Там внизу я вижу детские лица, худые и обезображенные болезнями. Если здесь вы содержите преступников, то как там оказались дети?
Манксолио поморщился.
Ульфард вежливо ответил:
— В условиях обычной жизни, как только женщина совершает тяжкое преступление: убивает человека, уклоняется от уплаты штрафов, сквернословит, нарушает указы или становится блудницей, — ее незамедлительно направляют сюда. Во Впадине осужденные женщины выходят замуж или там, во тьме, вступают в отношения без брачных уз и производят на свет свои отродья, чьи крошечные лица вы видите внизу.
— Но почему вы не спустите платформу буровой вышки и не заберете оттуда детей? — удивленно спросил Безымянный. — Ведь они не совершили ни единого преступления!
Ульфард улыбнулся в ответ:
— В принципе все верно, но, согласно современной правовой теории, только дети, выросшие на земле, в лучах солнца, могут считаться настоящими людьми, поскольку наша раса, как известно, именуется «дневной». Эти существа ведут ночной образ жизни. Несмотря на то что биологически они являются детьми, с правовой точки зрения они относятся к менее значимой категории. Кроме того, кто знает, какие ужасные преступления могли совершить эти порождения тьмы в отношении друг друга, обитая в сыром и смрадном подземелье? В чем-то они безусловно виновны! В любом случае, боюсь, я вынужден настаивать на том, чтобы вы, уважаемые господа, покинули вверенную мне территорию. Никто не имеет права приближаться к Впадине.
Из-под земли раздался чей-то голос:
— Ульфард, Ульфард из рода Улиримов! Мы умираем от голода! Опусти вниз платформу, дай нам еды и хорошего темного пива! Мы умираем от жажды! Нас тошнит от постоянно употребления грибов! Это я, Чомд, начальник Северо-западного подземного коридора, обращаюсь к тебе!
Ульфард ударил копьем по прозрачному щиту, отчего раздался на удивление громкий звон.
— Молчать, черви преисподней! Я разговариваю с высокопоставленными благородными людьми! Всем отступить назад! Время, когда вам разрешено выходить из глубин земли, чтобы увидеть солнце, еще не наступило! Всем назад, или я позову лучников. Они не раздумывая выпустят в вас свои стрелы — острые иглы кактусов, — которые вы со слезами и стонами будете вырывать из своей плоти! Всем отойти назад!
И вновь раздался голос:
— Благороднейший и добрейший Ульфард из рода Улимиров! У нас важные новости! Один из рабочих обнаружил в буровой грязи на втором уровне затопленный люк, ведущий в сокровищницу третьего уровня. Там оказался совершенно сухой нетронутый ранее коридор, вдоль стен — чьи-то мумифицированные останки, они пребывают в тех позах, которые приняли еще при жизни. Возвышаясь среди разрушенного великолепия, они хранят свои библиотеки и реликтовые залы! В одной из усыпальниц мы нашли необычайные редкие кристаллы и церемониальные одеяния праматери — главы рода в Девятнадцатой эре, а также бесценные рукописи и фолианты. Найденные раритеты стоят нескольких кувшинов вина и упитанных курочек! Книги написаны искусной рукой, прописные буквы выведены красными чернилами и украшены крошечными кусочками малахита. Опусти вниз платформу, благословенную платформу, на глубину в сорок девять футов. Дай нам еды, мы умираем от голода, иначе мы начнем жечь книги и эти уникальные фолианты никогда не появятся на ваших ярмарках и в торговых домах!
Тут же раздался другой голос, звучал он приглушенно, будто кричали издалека:
— Не обращай внимания на его слова, Ульфард! К тебе взываю я, Большой Гвард, гетман Третьего подземелья! Законные права собственности на эти книги принадлежат нам, раритеты были найдены на нашем уровне. Опусти платформу на глубину в девяносто один фут, и мы незамедлительно нагрузим ее фолиантами и жеодами, прославляющими величие Старого Ромарта! Дай нам больше ламп, масляных ламп, и ты получишь еще больше богатств! Дай нам оружие, ножи и пистолеты, взрывчатку, протазаны, алебарды и гизармы с острыми железными наконечниками, чтобы мы могли прогнать прочь бессовестных нарушителей со второго уровня! Мы трудимся в поте лица, чтобы добыть для вас как можно больше бесценных реликвий для продажи!
Ульфард вновь ударил копьем по щиту.
— Молчать! Всем отойти назад! Или я прикажу открыть шлюзы!
Ммамнерон Мм, заметно нервничая, сказал Безымянному:
— Высказывания обитателей подземелья часто бывают абсурдными, полными аллюзий, их нелегко понять! Когда они говорят о продаже бесценных археологических сокровищ Старого Ромарта, их слова ни в коем случае нельзя воспринимать буквально. В действительности, все добытые раритеты помещены в музеи антикваров для их дальнейшего научного исследования.
Безымянный обратился к Стражам:
— Нам необходимо спуститься в глубины Впадины, исследовать определенные коридоры и шахты погребенного города, после чего мы вернемся. Если мы не поспешим, то сигнал исчезнет. Что мы должны сделать, чтобы попасть туда?
Ульфард ответил вкрадчивым голосом:
— От вас ничего не зависит. Никто не имеет права спускаться в глубины Впадины без разрешения Магистрата. Но требуемая бумага может быть выдана только после официального рассмотрения дела, тщательного дознания и совещания с предсказателями. А сейчас, оказавшись настолько близко от Впадины, вы нарушаете закон и должны немедленно отойти назад. Закон суров, но это закон.
— Каково наказание для тех, кто нарушит его? — спросил Безымянный.
Ульфард надул щеки.
— В случае категорического неподчинения приказу и открытого сопротивления при условии, что возникла необходимость в дополнительной рабочей силе, не подчинившихся закону отправляют в подземелья Впадины.
— Получается, что за незаконную попытку попасть в подземелья Впадины нарушивших запрет как раз и отправляют туда?
Запинаясь, Манксолио Квинк произнес:
— Безымянный, это бесполезно. Мы не вправе нарушить древние законы. Если бы Магистрат был здесь… Но даже если и так, нет никаких причин отправлять невиновных людей в Подземелье. Возможно, нам лучше пройти вон к той юридической библиотеке. Внимательно изучив Указы, мы, вероятно, найдем варианты исключений из общепринятых правил.
Не говоря ни слова, Безымянный выхватил Беспощадный жезл темного металла из рук Манксолио и подбросил его в воздух. Жезл исчез в глубинах Впадины, звонко ударяясь о разрушенные колонны и каменные глыбы, и остался лежать, мерцая в розоватых отблесках рассвета. Внезапно удары топоров смолкли. Жезл издал едва слышное зловещее шипение.
Испугавшись внезапного шума, обитатели Подземелья, чьи бледные лица мелькали во тьме среди колонн, бросились врассыпную.
Безымянный произнес:
— Вы видите! Я виновен в совершении двух преступлений: моя дерзкая выходка не имеет оправдания, равно как и кража бесценной реликвии. И чтобы не тревожить вашего Магистрата по пустякам, я сам осуждаю себя. Вы должны опустить меня в глубины подземелья. В противном случае наследие Дома Квинков будет утеряно навсегда.
Стражи, не двигаясь, в недоумении уставились на Безымянного.
ВВЕРХ ПО РЕКЕ СКОМ
Полуденное небо было затянуто облаками. Манксолио Квинк ехал верхом на оусте, беспокойном двуногом человекоподобном существе, которым он управлял с помощью поводьев, продетых через нос. Безымянный возвышался на более привычной человеческому взгляду лошади с голубым оперением.
Мужчины двигались вдоль высохшего русла безжизненной реки Ском. По обеим сторонам возвышались бесплодные земляные насыпи. Искривленные полузасохшие деревья гинкго и эвкалипты, склонив свои ветви, все еще росли на том месте, где в давние времена были прекрасные берега реки. Окружающий пейзаж не радовал глаз путников: склоны покрывала высокая сизая сухая трава да глыбы гранита и кремня.
Наконец река, превратившись в небольшой спокойный ручеек, который мог бы перейти вброд даже ребенок, бесшумно устремилась вперед, преодолевая воронки, заполненные грязью, груды камней и омывая многочисленные кости разнообразных рыб. Цветы лотоса и лилий, покачиваясь на желтоватой водной глади, слегка окрашивали ее в зеленый цвет. На протяжении всего пути Манксолио вертел в руках жезл. Цвет его стал более темным и насыщенным, чем прежде, теперь он отливал магическим сияющим блеском. Когда Манксолио, каждый раз не скрывая своего изумления, щурился и украдкой посматривал на жезл, один его конец вспыхивал зеленовато-белым ацетиленовым светом. Как только раздавался довольный смех Манксолио, искра тотчас же исчезала. Впрочем, мгновение спустя, когда он вновь, охваченный наивной детской радостью, прикрывал глаза, искра разгоралась.
— Необходимо сохранить заряд! — предупредил его Безымянный. — Я уже говорил, что смог активизировать только две второстепенные функции: одна из них — защитное поле первичного затемнения, благодаря ей спектр источника света темнеет на всех этапах; вторая — функция многозначного великого торжества. Она представляет собой комплексные вибрации симпатических импульсов, которые позволят частично увеличить стороннюю силу или ослабить ее, кроме того, следование ее вектору и конфигурации впоследствии приведет к преумножению силы. Что касается основных функций, я исследовал жезл с помощью шунтирования, но они еще слишком ослаблены. Во флогистоновых камерах достаточный заряд, чтобы производить единичные выбросы огня в пирокондуктивном режиме. Я не смог восстановить вариативную систему управления, поскольку регулирующий клапан потерян; заряженный элемент будет тратить весь запас энергии единовременно.
Манксолио ограничился тем, что продолжил молча открывать и закрывать прикрепленное к одному из торцов жезла острие. Он подсознательно чувствовал силу и власть жезла над ним, легкую, ненавязчивую, словно едва слышный шепот из темной гардеробной в залитой солнечным светом комнате.
— Как вы выжили в подземельях Впадины? Что случилось под землей?
— Я обнаружил узел электрической цепи, погребенный под обломками в одном из затопленных музейных залов; он все еще искрился, обладая достаточной мощностью, так что я зарядил вспомогательные функции. Трижды, задержав дыхание, я погружался в мрачные ледяные воды, покрывающие пол в мавзолее. Единственным инструментом, с помощью которого я мог работать, был сам жезл, временами он затвердевал в закаленном воздухе. Я не сумел восстановить основные элементы. Тем не менее, соприкасаясь с электрическим узлом, жезл уловил другой, очень слабый сигнал — «шепот власти». Он поступает вон оттуда. Вот что вы должны обнаружить с помощью жезла, и только поэтому вы все еще держите его в руках.
— Конечно! Я просто… Ох!.. И все-таки почему обитатели Подземелья не разорвали вас на куски и не сварили в котле ваши руки и ноги?
— Как только я зарядил светящиеся элементы, они отступили и предпочли не появляться в поле моего зрения, пока я договаривался с вами о том, чтобы мне спустили вниз прочную цепь. Я пообещал им добиться для них освобождения.
— И ваша угроза спалить все в огненном пламени была, я полагаю, небольшим обманом? Если жезл все еще слабо заряжен, как вы утверждаете, значит с его помощью нельзя разрушить монолитные породы и каменные плиты, чтобы сжечь до основания здание Магистрата!
Безымянный удивленно посмотрел на него.
— Я даже несколько преуменьшил то, что могло произойти. Как я уже сказал, я не сумел заменить регулирующий клапан в основном лучевом эмиттере.
Манксолио хмыкнул:
— Вам просто повезло! Если бы я не вспомнил, что древнейшей привилегией Хранителя порядка является возможность смягчить наказание осужденному, уланы не стали бы опускать платформу, чтобы помочь вам выбраться из Впадины.
— Но, по закону, я не был осужден, — вкрадчиво заметил Безымянный.
— Простая формальность. Ваш поступок сам по себе можно было расценить как эксцентричное оскорбление устоев и традиций. Впрочем, не важно, взгляните-ка! — Он указал наверх, туда, где кусты и травы, росшие по берегу реки, были примяты. — В расследовании грядут определенные перемены. Ваши следы спускаются к руслу реки.
МЕРТВЫЙ ГОРОД СФЕРРА
На глиняных откосах высохшего русла реки были явно видны отпечатки босых ног.
— Итак, ваши следы сохранились в виде отпечатков в подсохшей глине. Посмотрите на оборванные листья эвкалиптов, равномерно лежащие на земле, и на сломанные ветки деревьев. Два дня назад шел дождь, — несомненно, вода сгладила бы края отпечатков или просто смыла бы их, превратив в грязевые потоки. Теперь мы знаем верхний временной предел. Вспомните, не пробирались ли вы здесь через заросли кустарника?
Безымянный закрыл глаза и покачал головой.
— Я помню, как летел кувырком. Возможно, именно с этого склона.
— А что еще вы помните?
— Была ночь. Как я уже говорил, звезды, казалось, расположились иначе на небе. Я скатился вниз со склона — не думал, что тропинка пойдет под откос.
— Почему вы не дождались рассвета?
— Я не знал, как долго длятся ночи в этом мире.
Манксолио удивленно приподнял брови.
— Невероятное объяснение, даже немного эксцентричное. Ваш ответ наводит на определенные размышления.
С большим трудом, то верхом, то ведя под уздцы двуногого оуста и лошадь, мужчины взбирались вверх по глиняному склону. Они миновали заросли кустарников и эвкалиптов. Сжимая в руке фонарь, сделанный из наростов светящихся рыб, Манксолио тщательно изучал землю под ногами. В течение часа они следовали, ориентируясь по едва различимым следам: оторванному листу дерева, перевернутым камням, утоптанной траве.
Они долго решали, что делать дальше, не вернуться ли в Старый Ромарт, чтобы нанять поисковую группу ахульфов или предложить в качестве вознаграждения сахар для человечков-твк, как вдруг сильный порыв ветра разорвал мрачные кучевые покровы неба, давая возможность красноватым, розовым и оранжевым лучам устремиться вниз и озарить лежащие вокруг путников просторы. В красных отблесках они увидели вдалеке нагромождение светящихся камней.
Перед ними раскинулась бескрайняя равнина, разделенная пополам руслом реки. Нижнюю часть долины затопило, поскольку Ском был перегорожен. Огромные камни образовывали покрытую илом плотину, за которой разлилось озеро. Из воды поднимались полуразрушенные колонны, покрытые мхом башни, разломанные арочные своды и зияющие пустотой некогда прекрасные окна. Судя по форме образующих плотину камней, не оставалось сомнения, что когда-то это были дома и башни, крепости и оборонительные стены того, что в древние времена являлось небольшим городком, возведенным некой невообразимой силой и разрушенным до основания, превращенным в огромную плотину.
Невдалеке от того места, где путники остановились, чтобы осмотреть мрачные руины древнего города, возвышалась одинокая каменная стела, испещренная узорами потемневшего мха. Здесь и там, с трудом преодолевая преграды из зарослей травы и кустарников, тянулись к небу статуи изящных дев; некогда прекрасные, сейчас они были полуразрушены, время и дожди не пощадили их тонкие черты. Среди скульптур лентой вилась дорога из белых камней, позеленевших и потрескавшихся от времени. Остовы городских стен все еще возвышались над землей, разрушенные, заостренные, словно обломки чьих-то огромных клыков; дома стояли без крыш и дверей, заросшие сорной травой, но многие из них не затопило водой.
— Первое что я помню, — эта каменная стела, — произнес Безымянный.
Манксолио приблизился к ней и, свесившись с седла, закрепленного на плечах оуста, счистил немного мха широким лезвием своего кинжала.
— «Это город Сферра, основанный в третий год правления Короля-Героя Сферрендура. Он пребывает под покровительством девяти богинь Удачи, Долголетия и Спокойствия…» На другой стороне начертаны слова проклятия, которое постигнет каждого, посмевшего нарушить их покой. Осмелюсь высказать свое мнение… — Испытывая благоговейный страх, Манксолио еще раз пристально осмотрел невероятные по объему разрушения, постигшие весь город. — Вся сила проклятия обрушилась на этот город. — Он развернулся в седле и посмотрел на Безымянного. — Если здесь был ваш дом, вы чудом избежали неминуемой катастрофы.
Безымянный с любопытством осматривал возвышающиеся вокруг них руины древнего города. Белые камни сияли в солнечном свете. Прямоугольники фундамента исчезнувших зданий располагались ровными рядами, подобно кладбищенским надгробиям. Среди разрушенных колонн мирно паслись овцы.
У подножия склона, частично скрытые водами озера, угадывались очертания домов и башен. На месте древнего амфитеатра виднелись ряды каменных скамеек, наполовину погребенные в грязи, водорослях и иле.
— Совершенно никаких чувств. Одна лишь пустота, — произнес Безымянный. — Если б это был мой дом, я непременно испытал бы горечь утраты и щемящее чувство потери.
— Ваши следы обрываются в этом месте, — сказал Манксолио. — Больше мы здесь ничего не найдем.
Казалось, Безымянный не слышит его. Поглощенный своими мыслями, он бесстрастно смотрел вдаль.
Внезапно, словно волной, на Манксолио накатило необъяснимое чувство сострадания к этому несчастному.
— Поехали! Вернемся вместе в Старый Ромарт! Несмотря на свой возраст, я, так и быть, сделаю вас своим учеником! Вы познаете все секреты моего мастерства, начнете вести расследования, станете осторожным, как кот, верным, как пес, и опасным, словно дикий зверь! Вы будете уважаемым человеком! Мы можем начать с изучения удушающих захватов, применяемых к заключенным: они причиняют боль, но не оставляют следов, или только небольшие синяки, которым можно найти и другое объяснение.
— Я не собираюсь отступать, — произнес в ответ Безымянный. — Что бы ни похитило мою сущность, это произошло не в то время, когда на город обрушилась катастрофа. Когда высохла река Ском?
— Семь лет назад, не больше.
— Если ваши знания и мастерство Исполнителя воли закона больше ничем не способны нам помочь, — ответил Безымянный, — тогда я, как ученый, вынужден поступить иначе. Еще раз вытяните руку с Беспощадным жезлом вперед. Вопрос с происхождением сигнала так нами и не решен, — значит, сейчас мы начнем поиски источника невидимого импульса энергии, на который нам указывает жезл.
Манксолио и Безымянный спешились, ступив на пожухлую траву. Вскоре они вышли на широкую площадку, выложенную цветной керамической плиткой, местами потрескавшейся и потускневшей от времени; среди зарослей вездесущей травы она появилась, подобно островку, на пару дюймов погруженная в затхлую, стоячую воду. В самом центре площадки виднелись обломки камней, некогда служивших верхней частью колодца; сейчас он был засыпан ветками деревьев и плавающим на поверхности мусором, и статуи речных богинь, которых не пощадило время, по-прежнему держали над ним пустые кувшины.
Дожди, прошедшие два дня назад, переполнили колодец: местами вода переливалась через край и стекала вниз тоненькими быстрыми струйками. Прозрачные насекомые с длинными лапками танцевали на застывшей поверхности, отчего по воде расходились небольшие круги. Запустение и разорение охватили все вокруг.
— Источник близко, — сообщил Манксолио.
Безымянный смахнул с поверхности воды насекомых, тотчас раздраженно закружившихся в воздухе, и погрузил руку вглубь замусоренного устья колодца. Манксолио заметил блеск металла. Мгновение — и Безымянный достал из воды некий предмет, по форме и размерам напоминающий тамбурин.
— Это Трансмногоугольный перипатетический аналепт, заброшенный в колодец вместе с другим мусором. Совершенно случайно он упал на кучу веток и благодаря обильным дождям вновь оказался на поверхности. Но кто так необдуманно распорядился этой удивительной вещью?
Предмет в руках молодого человека представлял собой витой зеркальный кристалл с латунными накладками, но неуловимый визуальный эффект не позволил Манксолио отчетливо представить себе форму находки. Когда он смотрел на него с одной стороны, предмет напоминал треугольник Пенроуза с непонятным углублением в самом центре; но стоило Безымянному развернуть его, как тот приобрел форму ленты Мебиуса — плоского, наполовину скрученного круга.
— Кажется, он изготовлен совсем недавно, — задумчиво произнес Безымянный. — Ни один из элементов не пострадал от элюирования. Кристаллы не пожелтели, не наблюдается эффекта Доплера, не расширены микроические венулы.
Манксолио горько усмехнулся.
— Он ваш.
— В каком смысле? Я бы не стал выбрасывать такое в колодец.
— И тем не менее он ваш, — тяжело вздохнул Манксолио. — С помощью этого предмета можно открыть врата в мир демонов, лежащий за пределами зримого космического пространства, или портал в трансплутоновые миры, пронизывающие насквозь высшие пределы.
— Это конечная опорная точка Синего пути мгновенного движения, — ответил Безымянный, — основной элемент, с помощью которого возможно осуществить сверхсветовое прохождение энергии и вещества через любые расстояния. Для правильного проложения пути необходимо, чтобы он был активирован и закреплен с обеих сторон: здесь нет жесткого фиксатора. Но вы-то откуда знаете?
— Дедукция. Кроме того, внешне вы похожи на человека: у вас такой же цвет кожи и акцент, как у жителей Старого Ромарта. С помощью этого элемента вы перенеслись сюда. Вы… — Внезапно он замолчал. Жезл темного металла завибрировал в его руке. — Что это значит? — удивился Манксолио.
И сам жезл ответил на вопрос, беззвучно вложив прямо в его сознание понимание того, что напряжение во временном пространстве достигло того предела, за которым законы природы больше не действуют.
Солнце скрылось за облаками, и в его тусклом свете далеко на востоке отчетливо проступили очертания полной луны, окруженной звездами. И насекомые, стрекочущие во мраке ночи, и птицы, поющие при свете дня, молчали. Стих даже ветер.
— Происходит что-то сверхъестественное! — воскликнул Манксолио.
ПОЧИВШИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ СФЕРРЫ
Из-под воды послышался звон колоколов и глухие удары гонга. Возвышающиеся на той стороне озера полуразрушенные дома теперь казались восстановленными, их позолоченные крыши были покрытые замысловатыми узорами, свет, проникая через витражные стекла окон, окрашивал подземные воды в нежные тона.
Пока мужчины, охваченные благоговейным трепетом, взирали на происходящее, оуст и лошадь с голубым опереньем взревели от ужаса и умчались прочь.
Клубы белого тумана, сверкающие, словно рой светлячков, сгустились над озером и постепенно преобразовались в прозрачную фигуру человека, облаченную в мерцающий иридий и увенчанную короной из тринадцати лунных камней.
Он заговорил, и, хотя вслух не было произнесено ни слова, оба мужчины поняли смысл его обращения.
«Взгляни на меня, на тень из прошлого, на отголосок могущества минувших времен, на то, что осталось от великого Сферрендура, благодаря жертвоприношению которого был основан этот город».
Безымянный преклонил колени и обратился к бесплотной тени:
— Достопочтенный призрак, кто я и откуда я прибыл? Как мне вернуть свою утерянную сущность?
И вновь они услышали беззвучный ответ, необъяснимым способом вложенный в их головы.
«Ты Гайял из Сферры, сын Гилла, последний из моего рода и из всего моего народа, подло уничтоженного семь лет назад. Но я дам тебе новое имя: Гайял из Сферренделума. Ты — Хранитель Музея человечества, сумевший благодаря своему искусству и мастерству возвысить его; огромный и невесомый, подобно грозовому облаку, он объял небесные просторы и незримые дали».
Безымянный, или Гайял, напряженно вслушивался в слова, в то время как Манксолио замер словно громом пораженный.
— Хранитель! — шептал он, охваченный благоговейным трепетом.
«Страстно желая познать звездный путь небес и храня в памяти все накопленные знания о происходящем в мире на протяжении долгих эр, ты решился пойти по стопам фарьялов и амбициозных кламов, покинувших Землю, так же как за несколько веков до них поступил гордый Мерионет, дети которого были превращены в безжалостных звездных богов за пределами Антареса. А Серые Маги еще раньше тайно оставили Землю. В созвездии Плеяд в знак сыновней почтительности ты дал мое имя нетронутому сияющему миру — нарек его Сферренделумом.
В силу того что Земля движется по своей орбите долгие столетия, нити, пронизывающие пространство и время, заметно ослабли, что привело к вторжению посланцев тьмы, появившихся из недр нижних миров. Тяжесть времен покрыла сущность Вселенной налетом человеческой боли и страхов, накопленных за многие тысячелетия. Разительный контраст представляет лазурная планета Сферренделум, свежая и нетронутая; огромное солнце Альсион ослепительно сияет голубовато-белым ярким светом, а небольшие спутники окутывают планету великолепием алых, голубых и золотых оттенков. Там никогда не слышали ни о королевстве демонов Ла-Эр, ни о страшном непрекращающемся голоде, охватившем Бликдака из низших миров.
Ты обратился к знаниям, полученным в Музее человечества, использовал специально созданные инструменты и взял помощников, умеющих ими пользоваться. Ты призвал всех властителей утраченной звезды от представителей скопления Гиады до Магелланова Облака: жрецов с забытой Аэрлиты, Пнумекина, который усиленно трудился в подземных государствах на раздираемой войнами планете в Арго Нэвис. Ты освободил и вернул их человеческий род.
Когда все было готово для погибающих народов Земли, включая золотые дома, способные принять их, ты спустился в этот мир».
Призрак поднял голову, и Гайял увидел, что его бесплотное лицо искажено обуревавшими его чувствами.
«Из сострадания к своему отцу, девяти братьям и двенадцати дядьям ты пришел в свой первый дом в Сферре, чтобы позвать их за собой на этот берег полночных морей. Ты должен отомстить за их смерть — я накладываю на тебя такую обязанность. Чтобы найти убийцу и вернуть свои утраченные воспоминания, дождись чудовища. Разъяренное моим появлением, оно скоро будет здесь. Оно уже близко». И, набросив на голову капюшон, призрак испарился, лишь потревоженные озерные воды теперь напоминали о его появлении.
Через мгновение смолкли звуки гонгов, а мрачные стены затопленного города, как и прежде, стояли полуразрушенные и безликие.
ТИТАН
Манксолио заговорил первым:
— Существует легенда о Гайяле из Сферры, мальчике, от рождения наделенном острым и пытливым умом, какового не было у его сверстников. Родители считали его жажду познания досадной помехой. В наказание за бесконечные вопросы и желание разобраться в сути вещей его отправили на поиски мифического Музея человечества, расположенного за пределами земель сапонидов. Нашел ли он там что-то — никто не знает.
Молодой мужчина, имя которого было теперь известно — Гайял из Сферренделума, Хранитель Музея человечества, обратился к Манксолио Квинку с вопросом:
— Очевидно, что Гайял из Сферы — если это действительно я — нашел Хранителя Музея и стал его преемником.
— Никак иначе не объяснить ваши обширные познания. Призрак произнес очень важные вещи. Имя повинного в том, что с вами случилось, — титан Магнац. Он разрушил здесь дом ваших предков, и, несомненно, к нам сейчас приближается именно он.
— Почему вы так думаете?
— Во-первых, многочисленные рытвины, усеивающие долину, подозрительно похожи на следы, оставленные огромными ступнями. Во-вторых, в моем городе появились слухи о том, что колдун Исцмагн стремится заполучить несметные сокровища Ромарта, разжигая в нас страх перед ужасным Магнацем. А в-третьих, там вдалеке, между двумя горными пиками, я вижу нечто подобное третьему пику, но вершина его покрыта волосами, а не деревьями, а два озера удивительно похожи на глаза. Магнац приближается к нам!
— Поскольку не в наших силах что-либо изменить, нам остается только ждать на месте, а затем попробовать договориться и удержать его от дальнейших необдуманных поступков.
Грохот шагов, подобно раскатам грома, разносился над долиной. Словно полная луна, появилась голова Магнаца в пространстве между двух горных хребтов, огромная и бледная.
Манксолио поднялся во весь рост.
— Есть ли нам смысл вести переговоры или же лучше бежать? Разве это чудовище не угрожает также и Ромарту? Значит, оно — и мой враг тоже! Разве вы не починили смертельное оружие, Беспощадный жезл темного металла? Вы сказали, остался один разряд! Ха-ха-ха! А двух мне и не нужно!
Манксолио разложил жезл на всю длину и направил его в сторону монстра, чье туловище и плечи теперь возвышались над горными вершинами. Огненная вспышка вырвалась вовсе не из того конца жезла, из которого ожидалась, и слегка опалила лицо Манксолио. Затем вместо сокрушительного луча мощной разрушительной силы из глубины жезла раздался жалобный крик, на миг он стал пронзительным и тут же растворился в воздухе.
— Ох! — воскликнул Гайял. — Этого не может быть.
Взревев от ярости, Магнац отломил вершину скалы, намереваясь обрушить ее на своих врагов. Пока титан примеривался, размахивая в воздухе каменной глыбой, Манксолио активировал жезл и создал вокруг себя защитное поле, подобное плотному облаку, где оба мужчины тотчас же укрылись. Земля содрогалась; казалось, наступил конец света — тонны камней и грязи, деревья и комья земли летели в их сторону и, не достигнув цели, с грохотом падали вокруг. Мелкий гравий, подобно жалящим насекомым, прорывался сквозь защитную пелену тумана, причиняя беспокойство.
Манксолио переместил защитное поле первичного затемнения так, что, застыв над их головами, оно теперь оберегало, подобно прочному навесу. Между тем титан уже переходил озеро вброд.
Манксолио передал жезл Гайялу.
— Посмотрите, что там не так.
Гайял внимательно начал осматривать металлический стержень жезла.
— Все в порядке. Активизировалась система обеспечения безопасности. Прицельный считывающий анализатор определил, что титан неуязвим: он не восприимчив к огню, страхам, металлу и боли, даже мощные потоки направленной энергии не причинят ему ни малейшего вреда. Магнац не боится голода, его невозможно утопить и задушить, поскольку его окружает особая защитная система рунических импульсов, которая обеспечивает его жизнеспособность в девяти направлениях. Жезл не сможет выпустить заряд, иначе тот просто вернется обратно и убьет вас.
— А что если заманить его в яму глубиной восемьдесят сажен?
— Теоретически ваш план великолепен, но практически — бесполезен.
Подумав, Манксолио воскликнул:
— Ваш Аналепт! Посмотрите, его переполняют таинственные многомерные энергии. Способен ли он уничтожить Магнаца с помощью сильной огненной вспышки или, если это невозможно, открыть врата в далекий неведомый мир, где мы дожили бы свои жизни несчастных изгнанников, утешая себя прекрасными молодыми девами и неземными винами, до самого конца, то есть в течение многих-многих лет, вместо того чтобы погибнуть здесь через несколько минут?
Гайял начал медленно поворачивать светящийся предмет, поочередно придавая ему форму четырехугольника, креста и наконец треугольника, так что между латунными элементами появилось свечение далеких звезд, застывших в пустоте.
— Боюсь, что нет. Излучения шипящего ничто не закреплены на этой стороне, и ближайший источник энергии, с помощью которого было бы возможно закрепить его, находится в Ромарте. Если я установлю показатель напряжения на позицию «Сквозь космическое пространство», может получиться так, что мы с вами просто притянемся к ближайшему телу, двигающему под воздействием силы тяжести. Сейчас с помощью Аналепта мы не сможем переместиться в Сферренделум.
— Бесполезная вещица! Что же нам делать?
— Сам по себе он обладает достаточной силой, чтобы поднять человека в высшие космические пространства.
Времени продолжать дискуссию больше не осталось. Невероятные по своим размерам, подобные раструбам двух движущихся рядом разрушительных торнадо, появились ноги пробирающегося к ним титана; часть тела выше пояса исчезала в непроглядной туманной мгле. За Магнацем вихрем вздымались клубы пыли, ветки и трава, щебень и битый камень.
Вдруг со страшным завыванием, разрывая воздух, из непроглядной темноты, окутавшей титана, появились вырванные с корнем стволы деревьев, и невероятный по силе удар сотряс землю при их падении. К счастью, своей цели они не достигли — в ста футах восточнее того места, где укрылись мужчины и куда приземлились деревья, произошло невероятное: земля разверзлась, исторгнув из себя фонтан подземных вод, так что всю маленькую бесплодную долину, шириной не более полдюжины шагов, заволокло паром.
Манксолио взглянул на Жезл темного металла.
— Что ж, возможно, нам стоило начать именно с переговоров. Но почему не дать жезлу второй шанс?
Гайял не успел ничего ему ответить, поскольку в этот момент оба мужчины услышали свист летящей в них дубинки титана и бросились наутек. Они выскользнули из-под защитного покрова, под которым скрывались какое-то время, и теперь были вынуждены, не останавливаясь ни на минуту, с невероятной скоростью мчаться вперед, совершая обманные маневры и огромные прыжки, чтобы уклониться от громовых ударов дубинки Магнаца.
Сквозь грохот падающих камней Манксолио едва расслышал слова Гайяла:
— Задержите его! Отвлеките, чтобы он не заметил меня! — И тотчас же он бросился к огромным скрипящим ногам гиганта.
Манксолио, бледный от ужаса, никак не мог заставить себя произнести хотя бы слово. Вдруг он заметил свою шляпу из лакированной кожи, которая слетела с головы в пылу погони и теперь одиноко лежала в дымящейся воронке. Это печальное зрелище придало Манксолио мужества. Он громко крикнул:
— Магнац! Послушайте меня! Остановитесь! У меня есть для вас важное известие!
Манксолио увидел, как дубинка исчезла за тучей, занесенная для нового удара, но внезапно воздух сотряс низкий, глубокий голос, словно заговорил сам вулкан:
— Какие известия от мелких людишек могут касаться меня? Я неуязвим! Меня невозможно уничтожить! С каждым годом я становлюсь все больше и больше. Я легко перешагиваю через самые высокие горы, мои испражнения заполняют бескрайние дикие долины. Я велик и ужасен, подобно морским пучинам.
Манксолио с трудом справился с колотившей его дрожью, стиснул зубы и продолжил:
— Вы правы, великий Магнац! Но все-таки у меня для вас печальные вести! Колдун Исцмагн обманывает вас!
— Мой брат? Как же он может меня обмануть?
— Исцмагн обещает, что вы беспрепятственно войдете в охваченные ужасом и страхом города и силой захватите их неисчислимые богатства, плените очаровательных девушек, будете купаться в золоте. Разве он делится с вами этими богатствами? Он нежится в порфировой ванне, наполненной парным молоком, в то время как прекрасные девы угощают его восхитительным виноградом и напевают любовные мелодии. Он проводит ночи в блаженном отдыхе. А где ваше золото, Магнац?
В ответ раздался дикий хохот, подобный порывам шквального ветра.
— Нет, это я обманываю его! Он многого добился в науке черной магии, но, несмотря на это, растрачивает время попусту в погоне за волшебными сферами, которые он ловит в живые линзы. По моему приказу он требует у людей, охваченных ужасом только от слухов о моем появлении, такие сокровища, достойным которых мог бы быть сам император. Золото и женщин я забираю себе, развлекаюсь или уничтожаю в свое удовольствие. А ему не достается ничего, кроме сфер и прочего мусора! Только вчера, например, следуя неведомым магическим знакам, мы встретили звездного странника и ограбили его — но Исцмагн не взял ничего, кроме никчемных камней, парящих вокруг головы странника. Бесполезная вещица! Они никого бы не смогли защитить от силы моих рук! Странника мы пощадили скорее из любопытства, чтобы узнать, как долго он будет мучиться, полностью потеряв память. Мы надеялись, что стражники Ромарта схватят его и бросят в подземелья Впадины за бродяжничество.
В этот момент Манксолио показалось, что Гайял скатился под ноги Магнаца, — по крайней мере, молодой человек пропал из виду. А затем вдруг раздался его голос:
— Вторая восстановленная функция — великое затемнение! Используйте ее на Аналепте!
Манксолио прищурился. Металл пульсировал в его руке. Затем пространство вокруг начало погружаться во тьму. На один короткий ужасающий миг титан возвысился над ним во весь свой огромный рост. И в то же самое мгновение из-под его большого пальца раздался странный, пронзительный, в три тона, звук. Какое-то неясное движение, словно окутанное пеленой клубящейся пыли, — и Манксолио, моргнув, бросил последний взгляд на титана Магнаца, подобно мельчайшей песчинке исчезнувшего в темно-синих космических просторах.
Возможно, минуту спустя на бледном диске полной луны появился еще один кратер, больше, чем Тихо, и потоки пыли разнеслись далеко за пределы безвоздушного пространства, образуя астероиды. Кратер раскалился добела в момент столкновения с огромным телом, но вскоре свечение начало угасать, постепенно переходя в желтый, розовый и темно-красный тона.
ПРИЗЫВ БЕСПОЩАДНОГО ОБЛАКА
Гайял поднялся из углубления, которое осталось от брошенного титаном обломка скалы — молодой человек лежал там все это время, — и тяжело побрел в сторону Манксолио.
— Как вам удалось выдержать давление огромной ступни титана? — спросил Манксолио.
— Аналепт способен излучать потоки отталкивающей силы, под которыми я и прятался, подобно черепахе в панцире. Так я лежал до тех пор, пока вы не активировали функцию многозначного великого затемнения, после чего подъемная сила Аналепта увеличилась настолько, что стало возможно забросить чудовище в неведомые космические дали. К сожалению, мне не хватило сил, и звездная нить, соединяющая Аналепт со Сферренделумом в скоплении Плеяды, вырвала его, забросив неизвестно куда. Магнац не погибнет, поскольку неуязвим и не может задохнуться в безвоздушном пространстве; кроме того, даже старость не принесет ему облегчения и смерти; ему суждено вечно страдать от окружающего вакуума, приводящего к кровотечениям из глаз, носа, ушей и рта, — так будет продолжаться, пока Вселенная не прекратит свое существование. Откуда вам стало известно, что Магнац и Исцмагн действуют заодно?
— Я Исполнитель закона, у меня отлично развита интуиция. Кроме того, некоторая схожесть имен. Я подумал, что уникальная способность быть неуязвимым не могла появиться сама собой — кто-то наделил ею титана; а то, что он достиг таких невероятных размеров, подтолкнуло меня к мысли о чародее. Я задался вопросом, почему Исцмагну на руку бесчинства Магнаца, почему там, где есть несомненная выгода, не может быть и союза?
— Верное предположение. Я доволен, что сумел исполнить свой долг перед предками, но сам я ни на шаг не приблизился к достижению цели — обрести свое утраченное «я».
Манксолио недоверчиво посмотрел на него.
— Разве вы не слышали? Титан сам рассказал о краже и назвал того, кто ее совершил.
— Я пытался незаметно подобраться к нему, потому часть вашей беседы, к сожалению, прошла мимо меня, — сказал Гайял.
— Колдун Исцмагн одержал над вами верх и забрал ваши камни-иоун и ваши воспоминания, оставив вас в живых, чтобы посмотреть, к чему приведет его эксперимент с кражей разума. Ваше страстное желание отомстить неосуществимо, поскольку невозможно победить такого сильного соперника.
— Но разве не вы сегодня утром говорили о Законе Равновесия, согласно которому за каждым преступлением неминуемо следует отмщение?
— А вы отрицали эти очевидные истины.
Гайял посмотрел в небо и глубоко вздохнул.
Манксолио произнес:
— Вы решили отказаться от мысли довести начатое до конца и разгадать эту головоломку? Возвращайтесь со мной в Ромарт, заживем спокойно и легко.
— Нет, я вздыхаю, потому что мы должны идти навстречу нашим судьбам, а времени подготовиться у нас нет: колдун использует призыв беспощадного облака, чтобы заманить нас в ловушку.
В воздухе раздался шум, подобный реву множества голосов. Внезапно столп бурлящего черного дыма низвергся с небес на землю. Манксолио вновь активировал функцию защитного поля первичного затемнения — все вокруг тут же заволокло непроглядной пеленой тумана, но ничто не могло остановить беспощадное облако. Обоих мужчин подхватил мощный поток воздуха, закружил в неистовом вихре, дергая во все стороны, после чего со всего размаху безжалостно швырнул на землю.
По-прежнему было темно хоть глаз выколи. Гайял необычайно удивился, обнаружив себя не в кратере вулкана и не в ледяной морской воде, что, на его взгляд, было бы самым надежным способом лишить их жизни. Вместо этого он лежал на тротуаре и стонал, ощущая каждый ушиб и синяк, появившийся на теле. С трудом поднявшись на ноги, он услышал подозрительное шипение, как будто раскаленные добела провода поместили в шипучее вино. И тут же он ощутил нестерпимый запах гари, нагретого камня и расплавленного металла.
— Не убирайте защитное поле, Манксолио! — предупредил Гайял, надеясь, что его спутник начеку. — Кто-то использует против нас превосходный призматический спрей, — до тех пор пока визуальная составляющая реальности остается в покое, фотонные выбросы не ошпарят нас.
Через мгновение шум стих. Манксолио убрал защитное поле затемнения, и свет озарил пространство вокруг них.
МЕЧТАЮЩИЙ МАГ
Они стояли перед прекрасной башней из оникса и темного базальта в стиле рококо, искусно украшенной высеченными узорами и надежно поддерживаемой массивными колоннами. Во внутреннем дворике виднелось множество дымящихся клумб, полных обожженных и обуглившихся цветов; с десяток потрескавшихся статуй времен Первой эры и серебряный фонтан с чашей были окутаны бурлящим обжигающим паром. На каменных плитах виднелись крошечные темные пятнышки — очевидно, следы недавнего раскаленного дождя.
Сотни крошечных струек дыма поднимались вверх от каменных плит внутреннего двора к высокому балкону, на котором стоял колдун Исцмагн. Руки его по-прежнему были подняты над головой, а кончики пальцев, раскаленные докрасна, все еще пылали; мрачное удовлетворение, светившееся в глубине его темных глаз, начало постепенно сменяться удивлением.
На нем была укороченная накидка, длиной до колена, с зелеными отворотами, в центре каждого из которых вспыхивали линзы, переливаясь удивительными цветами, каких не встретишь в реальной жизни. Кроме того, линзы моргали и тревожно всматривались вдаль, всем своим видом показывая, что они — ожившие элементы, и продолжали шевелиться, словно в насмешку над самой жизнью. А во лбу колдуна мерцал Глаз Арчвильта Сириуса, корень которого, несомненно, проник глубоко в головной мозг.
В воздухе вокруг головы Исцмагна кружились разноцветные многоугольные камни-иоун — сферы, эллипсоиды, цилиндры размером с небольшую сливу, — и внутри каждого из них мерцали переливающиеся всеми цветами всполохи.
Охваченный на долю секунды сомнениями, колдун вновь воздел руки к небу и начал выкрикивать отрывистые слова заклинания мгновенного электрического разряда. Разящие стрелы молний устремились на землю, где стояли нежданные гости, но Манксолио успел создать в воздухе над их головами мощное защитное поле затемнения, и смертельные вспышки не причинили никакого вреда.
Пока защитное поле парило вверху, скрывая их действия от глаз колдуна, Гайял указал на обитую железом дубовую дверь, ведущую в башню. Манксолио, установив жезл одним концом на каменные плиты, а другим подперев снизу декоративный выступ замка, раскрыл жезл и с помощью заклинания великого затемнения настолько увеличил его силу, что замок отлетел в сторону и массивные двери распахнулись перед незваными гостями.
БАШНЯ ИЗ ОНИКСА
Манксолио и Гайял прокрались в темный холл. Чудесные стены и потолок башни колдуна скрывало темное защитное поле, создаваемое Манксолио, но пол был прекрасно виден: он состоял из полых стеклянных блоков, в каждом из которых плавали неведомые разноцветные рыбы. С одной стороны виднелись несколько ступеней витой и хрупкой, словно паутина, лестницы.
Внезапно вспышка света озарила все вокруг, и защитное поле исчезло.
Гайял пробормотал едва слышно:
— Неожиданно! Исцмагн понял, как противостоять заклинанию первичного затемнения.
Манксолио прошептал в ответ:
— Скорее всего, ему это удалось благодаря камням-иоун. Нам придется отступить и спокойно разработать более хитрый план. Возможно, после стаканчика доброго вина «Древнее золото», которым нас угостят в таверне «Рассеянный свет», у нас это получится лучше.
— Маловероятно, что нам удастся отступить, — не согласился Гайял. — Башня окутана неведомой синей дымкой. — Он стоял около высокого арочного окна с массивными резными ставнями. Все пространство внутреннего двора, казалось, погрузилось в непроглядный туман насыщенного аквамаринового цвета, поверхность которого время от времени вздымалась, подобно морским волнам, отчего становилось на редкость неуютно.
Поднявшись по лестнице, они миновали алхимическую лабораторию, где что-то бурлило в перегонных кубах и булькало в многочисленных ретортах, и оказались в удивительном помещении, где вместо стен были невероятных размеров зеркала, каждое из которых отражало притягивающие взгляд пейзажи, каких не увидишь на Земле.
В следующей комнате, находящейся под самым куполом башни, в обители астролога, они совершенно неожиданно для себя увидели Исцмагна, безмятежно возлежащего на розовой кушетке с блюдом засахаренного инжира в одной руке и кальяном в другой. За его спиной сверкали огромные кристаллические окна, через которые в комнату вливался багряный свет заходящего солнца и виднелось темно-синее небо и далекая полная луна, где немногим ранее появился новый кратер. Камни-иоун парили под стеклянным куполом, словно пчелиный рой.
— Ступайте прочь, вы, невоспитанные создания недремлющего мира! — воскликнул Исцмагн. — Мне ничего не нужно. Я лишь мечтаю прожить остаток своей жизни на Земле безмятежно и спокойно, коллекционируя линзы-сновидения. Они — мои друзья, они нашептывают мне любовные песни, пока я сплю!
Слова Гайяла раздались под сводами башни, подобно гласу беспощадного рока:
— Колдун Исцмагн, вы виновны в гибели народов Сферры, Вулля, Андоломеи и многих других мест, а также в убийстве моего отца и братьев! Признайте свою вину — и вы сохраните себе жизнь! Здесь находится Хранитель порядка и Исполнитель закона Старого Ромарта — вы будете взяты под стражу и доставлены в Магистрат, где решится ваша судьба.
— Что? И меня отправят на работы в подземелья Впадины, где я буду в поте лица трудиться за кусок хлеба и глоток несвежей воды? — выкрикнул в ответ Исцмагн. Голос его прозвучал резко и пронзительно. Он расхохотался и полуприкрыл глаза, казалось, ему это все безразлично, и только третий глаз, око неземного существа с далекого Сириуса, изучающе всматривался в непрошеных гостей, словно колдун что-то замышлял.
Гайял настойчиво повторил:
— Вы сдаетесь? Жизнь бесценна — во всей Вселенной она даруется человеку один-единственный раз. Лучше трудиться в поте лица, чем увидеть лик смерти!
— Итак, вы утверждаете, что я убил вашего отца и всех ваших близких! И что дальше? Я сделал все, чтобы лишить вас памяти, и вы не можете страдать слишком сильно. Кроме того, вы ничего не докажете, ваши обвинения в мой адрес безосновательны, если не абсурдны.
Манксолио в отчаянии выступил вперед и произнес:
— Смотрите, в моих руках Беспощадный жезл темного металла Квордаала!
Переливающиеся линзы на отворотах накидки Исцмагна заискрились, охваченные волнением: образы сновидений вспыхнули и погасли. Колдун поднялся на ноги, резко бросив в лицо гостям:
— Я не хотел допускать этого, но вы слишком упрямы! Хватит! — И под сводами просторной комнаты раздались слова заклинания призыва разительного удара.
Сокрушающий поток воздуха устремился в сторону Манксолио. Заметив это, Гайял кинулся вперед, принимая удар на себя. Словно тряпичную куклу, молодого человека подбросило вверх, и неведомая сила швырнула его со всего размаха в возвышающуюся у стены стойку с золотыми и серебряными блюдами; все это великолепие со звоном упало на каменный пол.
Манксолио активировал жезл: мощный поток сияющей энергии вырвался из его глубины. Хранитель порядка никак не мог уменьшить силу белого пламени.
Когда наступила тишина, Манксолио с трудом открыл глаза, перед его взором мелькали пурпурные точки. Жезл лежал на каменном полу тусклый и безжизненный.
Исцмагн не был ранен, а в комнате царил совершенный порядок: вокруг головы колдуна кружились многогранные элементы, сияющие ярче прежнего. Он довольно расхохотался, даже переливающиеся линзы на отворотах его накидки, казалось, посмеивались.
— Мои камни-иоун поглощают все магические колебания! Я неуязвим! Кроме того, теперь я знаю, как противостоять вашему защитному полю затемнения. А Беспощадный жезл темного металла бессилен против меня!
Гайял поднялся на ноги. В его накидке зияла прожженная дыра, но тело было нетронуто огнем.
— Вы не знаете, на что я способен, — произнес он.
В ту же минуту солнце погасло, блеснуло несколько раз, подобно вспышкам молний, — и мир погрузился в непроглядный мрак. И только бронзово-красный лик луны мерцал в черном небе еще несколько мгновений.
Маг закрыл все три глаза и в ужасе закричал:
— Солнце! Смерть всему живому!
Из окна послышался шум: под сводами темного неба через поля и моря прокатилась волна безудержных стенаний и плача: все живое — люди и иные создания, говорящие животные и оборотни — все, кто понимал значение солнечного света и знал, к чему ведет наступивший мрак, разразились криками и рыданиями. Едва слышные звуки долетали до башни, расположенной очень далеко от городов и поселений, но раздавались они со всех сторон.
К счастью, солнце погасло ненадолго. Сбросив оковы светонепроницаемости, охватившей его, оно задрожало с новой силой. Тлеющие красноватые отсветы стали просачиваться из недр небесного светила, и яркие сияющие всполохи принялись вырываться на поверхность, подобно извержениям вулкана. Через несколько минут большая часть солнечного диска вновь засияла на небосклоне, освещая все живое почти как прежде.
Когда свет озарил помещение под самым куполом башни, присутствующим предстало невероятное зрелище — колдун Исцмагн был мертв: металлическое острие Беспощадного жезла насквозь пронзило его череп. Ручейки крови и мозгового вещества колдуна стекали вниз по шее, исчезая за воротником накидки. Переливающиеся линзы почернели, жизненная сила покинула их: все скрупулезно собранные мечты-сновидения колдуна были мертвы.
ВОЗРОЖДЕНИЕ ГАЙЯЛА ИЗ СФЕРРЫ
Манксолио, крепко сжимая древко жезла обеими руками, в ужасе смотрел на мертвое тело. Он медленно выпрямился, вздохнул, и самообладание вернулось к этому сильному человеку. Когда он убрал острие жезла, тело колдуна, тяжело соскользнув со смертельного наконечника, коснулось пола и тут же начало растворяться в воздухе. Все стало ясно: камни-иоун не могли уберечь тело человека от простого физического воздействия.
Манксолио повернулся к Гайялу, целому и невредимому, и с трудом произнес:
— Мне, Исполнителю закона, нелегко в этом признаваться, но я не понимаю, как вы смогли противостоять колдовскому заклинанию, от которого закаленная сталь разлетается на куски, и выжить?
Гайял улыбнулся и поднял вверх крепко сжатый кулак. Сквозь пальцы просачивался мягкий сияющий свет. Он раскрыл ладонь, и небольшой камешек-иоун метнулся, словно выпущенная на свободу рыбка, и занял свое место в ореоле над головой молодого человека.
— Это мои камни, — по крайней мере, мы так решили. Я схватил один из парящих в воздухе элементов, когда прыгнул, принимая на себя удар колдовского заклятия.
Один за другим камни прекращали свое движение возле мертвого тела и вслед за первым элементом перемещались вверх в сияющий ореол вокруг головы Гайяла. Камни-иоун изменили цвет, приобрели спокойные матовые оттенки, словно все они друг за другом — сначала эллипсоиды, затем сферы и цилиндры — раскрывали наконец свою сущность. Гайял из Сферренделума возвышался посередине комнаты, и лицо его дышало благородством и величием.
Даже голос его сейчас казался более звучным и сильным, словно окрашенным неземной мудростью.
— Теперь я вспомнил предначертанную мне судьбу и мой рок. Исцмагн оказался глупее, чем я предполагал. Сила и влияние Музея человечества на Сферренделум в созвездии Плеяд, расположенном на расстоянии четырехсот сорока световых лет от Земли, настигло меня и здесь, и, подобно вашему жезлу, эта мощь оказалась подвластна лишь силе мыслей. Если бы я только знал раньше, что одно мое желание способно выпустить на свободу ни с чем не сравнимые силы. Смотрите!
Гайял оставался неподвижен — не взмахивал руками, не произносил никаких слов, — но Манксолио внезапно почувствовал, что пол под ним начал раскачиваться, подобно палубе корабля. Когда движение прекратилось, Манксолио взглянул в высокие окна и увидел, что башня из оникса теперь возвышается в самом сердце древних развалин Сферры.
Невидимая сила поднимала одну за другой каменные глыбы, перегородившие реку, и серебристые струи воды постепенно начали вновь заполнять сухое русло реки Ском.
— С помощью камней-иоун я могу найти в бесконечном космическом пространстве свой Аналепт, вернуть его на землю и закрепить здесь. Сказано — сделано! Пусть первая опорная точка будет тут, в Сферре. Река Ском оживет: по ее водам вновь поплывут лодки и плоты многочисленных паломников. Синий путь мгновенного движения откроется для всех, кто захочет покинуть Умирающую Землю, он уведет их далеко-далеко в счастливый Сферренделум!
Манксолио почувствовал, как Беспощадный жезл начал вибрировать в его руке, становясь тяжелым, словно был сделан из свинца.
— Как я и обещал, жезл восстанавливается. — Звонким голосом Гайял из Сферренделума продолжал: — Манксолио, я повелеваю вам вернуться в Старый Ромарт и передать всем эту великую весть, которую я принес. Конец Земли не должен стать концом человечества.
— Я полагаю, народы всех стран и континентов Земли согласятся последовать за вами, и ваш разрушенный город вновь станет богатым и процветающим благодаря умениям и знаниям людей самых разных профессий — и паломников, которые покидают умирающий мир, и ученых, прибывающих со звезд в непреодолимом стремлении найти и сохранить тайны и реликвии Земли и поднимающих наверх из морских пучин погребенные под темными водами города. Несомненно, практические знания антикваров Ромарта станут выдающимися научными учениями, и сокровища вашего древнего города не будут больше бездумно разбазариваться и покидать пределы города, все их нужно надлежащим образом собрать, занести в указатель и отдать на изучение специалистам.
— Сейчас я должен покинуть вас, пока камни-иоун не потеряли своей силы, и отправиться в свой новый мир. Я надеялся, что мой отец будет сопровождать меня, но, к великому сожалению, этот путь я пройду один. Расскажите всем людям о том, что, оставаясь на Земле, они подвергают себя опасности и что я хочу подарить им возможность начать новую жизнь на чудесных просторах иного далекого мира. Но и предупредите их, что, если во всем мире на найдется таких людей, как я, желающих открывать неизведанное, путешествовать в поисках звезд, я не вернусь сюда и путь закроется навсегда. Мой народ погиб, что ждет меня здесь? У меня много других обязанностей, и там, за пределами созвездия Плеяд, остались те, кого я люблю. Я слышу серебряный голос Ширл, она зовет меня к звездам. Ах, Ширл! Я возвращаюсь к тебе!
ХРАНИТЕЛЬ ПОРЯДКА СТАРОГО РОМАРТА
Манксолио слушал его со всевозрастающим беспокойством, но ничего не говорил. Затем своды башни распахнулись, Гайял поднялся в небо, и яркая вспышка синего цвета поглотила его.
Как только исчез Гайял Хранитель, раздался странный, в три тона перезвон Аналепта, хотя этого предмета нигде не было видно.
Оставшись один, Манксолио целый день провел изучая необычайные колдовские вещицы и амулеты в башне Исцмагна. Он обнаружил удивительное свойство линз, расположенных на отворотах изумрудно-зеленой накидки колдуна: несмотря на то что они были мертвы, небольшие смысловые волны, исходящие от Беспощадного жезла, приводили к тому, что сокрытые в линзах образы оживали — кошмары, нечто, прорвавшееся из темных глубин человеческого подсознания, несущее тревогу и беспокойство.
Манксолио отобрал самые отвратительные из линз и закопал их одну за другой вокруг долины Сферры. Больше всего линз оказалось похоронено у реки и в тех местах, где легче всего можно было подобраться к древнему городу. С помощью своего жезла он пробудил линзы от вечного сна, и в тот же миг вереницы призраков, едва различимых, но наводящих страх, встали на стражу.
Он потратил больше часа, высекая предупреждающие знаки на всех известных ему языках, — покрыл ими каменные глыбы, возвышающиеся стены города и даже начертал их на пустынном склоне холма, который прежде расколол надвое с помощью Жезла темного металла. Ужасные последствия разрушений и кровавые следы битвы, произошедшей здесь, — все предупреждало о необходимости держаться в стороне от этого места; зловещие знаки указывали на Синий путь смерти.
Затем стремительный вихрь, вызванный силами Беспощадного жезла, закружил его в неистовом водовороте, и Манксолио Квинк вновь оказался в Старом Ромарте, перед колоннами Адмонастических ворот.
Он не спеша двинулся вверх по узким улочкам Антикварного квартала в направлении дома. Чувство бесконечного удовлетворения от того, к чему привели произошедшие с ним события, захлестнуло его.
— Древние магические силы Беспощадного жезла темного металла, принадлежавшего моим предкам, восстановлены. Теперь в моих руках, в руках одного человека, власть и могущество отряда воинов, нет, целого легиона. Я победил колдуна и убил титана, не пролив ни капли собственной крови, оставшись целым и невредимым, не получив ни шрамов, ни смертельных ран. И самое главное, я вновь возвращаюсь к своей прежней размеренной жизни, где все предсказуемо и нет места неприятным неожиданностям! К счастью, удалось предотвратить появление в моем прекрасном городе десяти тысяч паломников со всеми сопутствующими такой толпе преступлениями, болезнями и незнакомой едой. Звездные знания, ниспосланные сюда, могут растревожить умы людей, так что пусть они остаются неведомыми для Земли, а репутация антикваров по-прежнему будет нерушима и непререкаема. И почему кто-то может мечтать покинуть Землю? Избранные рождены здесь, чтобы править, — это наша святая обязанность и в то же время непосильная ноша. Большинство же появились на свет, чтобы в поте лица, превозмогая боль и страдания, упорно трудиться всю жизнь. Покинуть Землю только потому, что она погибает, — это нечестно, нет, это настоящее предательство! Каким же нужно быть подлецом, чтобы отказаться от больной умирающей матери? И здесь все точно так же, моральные принципы незыблемы.
Манксолио не спеша бродил вблизи Впадины по центральной площади квартала, как вдруг неведомый свет, льющийся снизу, заставил его замереть. Он прислушался к звукам, доносившимся из недр земли, из разрушенного и погребенного мира, над которым возвышались здания современного города, в том числе и его собственный дом, — и вместо стонов и мольбы обитателей подземелья, хныканья детей, страдающих без хлеба, он услышал торжественное песнопение. Трудно было понять слова, но мелодия казалась волнующей и вселяющей великую радость.
Внезапно каким-то неведомым внутренним слухом он услышал неземной, в три тона перезвон и понял, что Гайял создал вовсе не одну опорную точку для своего Аналепта.
И в тот же миг первый из бесчисленного множества воспаривших в воздух мужчин, женщин и детей показался из недр Впадины. Раскинув руки-крылья, подобно птице, он поднимался все выше и выше, устремляясь в бескрайние просторы. Затем ярко-синяя вспышка озарила небо, и он исчез навсегда.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В моей давно ушедшей юности свободного времени имелось в достатке, а книги стоили так дорого, что каждую я был вынужден читать и перечитывать много раз, пока не заучивал ее содержание почти наизусть.
Книги в мягких обложках, стоимость которых (в то время) составляла менее 2 долларов, родители дарили мне с той же частотой, с какой утомленному путнику в бескрайней пустыне встречаются долгожданные оазисы. Эти книги стали для меня тем благодатным зеленеющим садом, где воспаленное воображение могло укрыться от палящего солнца реальности и передохнуть.
Я помню, в каком порядке появились мои первые три книги жанра фэнтези: прежде прочих я купил роман «В поисках Кадата неведомого» («Dream-Quest of Unknown Kadath») Говарда Лавкрафта под редакцией Лина Картера, второй книгой стал «Последний Единорог» («The Last Unicorn») Питера Сойера Бигла, а третьей — небольшой сборник рассказов о неведомом мире, где умирало Солнце, а всесильные колдуны и эксцентричные жулики беззаботно проводили дни в ожидании, когда все погрузится в вечную тьму. Это была «Умирающая Земля» Джека Вэнса.
Я прожил так много лет, что помню времена, когда еще не появились «Подземелья и драконы» («Dungeons and Dragons»), когда книги жанра фэнтези были настолько редкими и никому не известными, что не существовало двух похожих произведений. «Горменгаст» («Gormenghast») соседствовал с книгой «Змей Уроборос» («The Worm Ororboros»), а «The Well at the World's End» стоял рядом с циклом «Ксиккарф» («Xiccarph»). В то время мир еще не знал о Мече Шанарры, а книги о драконах появились спустя десятилетия.
И самым выдающимся, непохожим на другие произведения было фэнтези Вэнса, где причудливым образом переплетались магия и супернаука. Человеческая природа в этих книгах беспощадно обнажалась и демонстрировала все свои пороки и изъяны, но делалось это с помощью удивительно изящных и в меру ироничных речевых оборотов. Незабываемое сочетание!
В те далекие времена элементы фэнтези нельзя было встретить в журналистской прозе Хемингуэя, в прямолинейных произведения Хайнлайна, Кларка и Азимова. У Кларка Эштона Смита была иная лексика и манера написания, нежели у Уильяма Морриса, Э. Р. Эддисона или Мервина Пика. Эти люди творили симфонии, арпеджио, арии и арабески, пользуясь средствами английского языка. Наиболее выдающимся среди прочих я считаю Джека Вэнса.
В тех старых книгах жанра фэнтези было так много удивительных, гениальных идей! Основная проблема, с которой сталкивается автор волшебных мистических историй: как правдоподобно и убедительно раскрыть драматургию произведения, чтобы все эффектные сложные конфликты не решались только с помощью колдовства, быстро и легко. Для этого Вэнс находит уникальный и, откровенно говоря, блестящий выход: колдуны могли запомнить в течение дня лишь определенное количество неточных, искажающих реальность слогов магического заклинания, и стоило только произнести его — как оно мгновенно забывалось. Несомненно, сегодня эта уловка кажется банальной из-за Гарри Гайгэкса, позаимствовавшего идею у Вэнса (а кроме нее, и наименования нескольких заклинаний), но сама эта идея отнюдь не проста. Она по-прежнему удивительна и восхитительна, как и все, что делает Вэнс.
Даже теперь, когда жанр фэнтези стал так популярен, что потеснил научную фантастику, и каждая новая книга кажется все менее выразительной и все больше похожей на предыдущую, работы Вэнса, написанные почти полвека назад, до сих пор выделяются на общем фоне, подобно благостному оазису для страждущего воображения — они словно божественный зеленеющий сад среди топкого болота обыденности.
С возрастом мои вкусы кардинально изменились. Немногие книги, которыми я восхищался в юности, я способен читать сейчас с прежним удовольствием. Джек Вэнс — принципиальное исключение. И теперь, когда денег на покупку книг у меня хватает, а время, наоборот, очень подорожало и стало некогда предаваться праздности, Джек Вэнс остается тем автором, для которого я всегда найду время, чтобы вновь и вновь перечитывать его произведения.
«Умирающая Земля» для меня вечно будет жить в сияющей сокровищнице воображения — в моей памяти этот оазис останется вечнозеленым.
Джон РайтДОБРЫЙ ВОЛШЕБНИК Глен Кук
В этом рассказе перед глазами читателя проносится мимолетное виденье: над рекой Ском летит чародей Альфаро по прозванию Рассветная Акула, и к нему присоединяется разношерстное сборище других магов и волшебников. Все они отправляются в опасный путь — на поиски легендарного затерянного города, который, как выясняется в самом скором времени, лучше было и не находить.
1
Альфаро Мораг, который самолично присвоил себе прозвище Длинная Рассветная Акула, плыл на своем вихрелете высоко над лесом. Впереди маячило кровавое зарево над рекой Ском. Целью путешествия Альфаро был Баумергарт. Там он рассчитывал заполучить защитные чары из могущественного магического тома, который ныне находился в коллекции Ильдефонса. Существовала, однако, вероятность, что Ильдефонс Наставник не пожелает уступить Альфаро книгу. Поэтому предусмотрительный Альфаро заблаговременно облекся надежными чарами — воровской мантией Фандааля. Предмет его желаний именовался «Книгой перемен» и имел подзаголовок «Даже прекраснейшие обречены умереть». Этот увесистый том содержал все возможные заклинания и чары, дарующие вечную молодость и неиссякаемое здоровье. Экземпляр, которым владел Ильдефонс Наставник, был последним и единственным в мире. Ильдефонс категорически не желал им ни с кем делиться: не соглашался одолжить книгу, не позволял снять с нее копию — словом, вел себя необъяснимо скаредно. Альфаро полагал, что имеет полное и неоспоримое право воспользоваться «Книгой перемен» и ознакомиться с чарами — в особенности его интересовали рецепты мощных эликсиров молодости.
Вот каковы были размышления волшебника Альфаро Морага, пока он трюхал по небу, более чем когда-либо недовольный упорством и жадностью Ильдефонса и сплоченным кругом его зашоренных приспешников. В большинстве своем это были дряхлые старики, ходячие замшелые древности, исполненные высокомерия и задиравшие нос чуть ли не до самого солнца. В их старчески мутных глазах Альфаро был молодым да ранним, наглым выскочкой, молокососом, который ведет себя до неприличия нахально и так и норовит нагло заграбастать все, что ему приглянется, а о дипломатии и вежливости даже не слыхивал. Ха! Да это старичье просто-напросто боится беженца с неведомого юга, из краев столь далеких, что они даже и на местных картах не обозначены.
Альфаро задумчиво маневрировал на вихрелете то вверх, то вниз, то левее, то правее, стараясь лечь на верный курс. Вдалеке показался силуэт, заслонивший солнце, но он возник лишь на краткое мгновение и, возможно, был не более чем миражом из прошлого. И все-таки очертания показались Альфаро знакомыми. Он сдал назад, ловя воздушный поток. Силуэт всплыл в небе еще на несколько мгновений. Альфаро пришлось подняться повыше, чтобы поймать нужный угол, — туда, где вскоре замаячат рукоклювы, высматривая на дороге внизу неосторожных странников, осмелившихся путешествовать после того, как угасли лучи кровавого заката. Впрочем, рукоклювы охотились и на пернатых — на стервогрифятников и совонарыл. А также на простенькие вихрелеты, которые были слишком малы, чтобы поставить на них больше одного защитного заклятия, а потому служили легкой добычей.
Вихрелет, на котором путешествовал Альфаро, оставался невидимкой, но шумел, рассекая воздух, и потому тоже мог привлечь внимание. Волшебник самолично навел защитные чары, замаскировав от хищников все запахи, выдававшие аппетитную, с их точки зрения, добычу.
Альфаро повернул к Баумергарту. Сбросив высоту, он взял курс на конечную цель своего путешествия — Явелланский каскад, расположенный в притоке реки. Ему удалось приземлиться в считаных шагах от бурного потока и аккуратно припарковать вихрелет на причал. Здесь он задержался ровно на несколько минут — проверил, надежно ли его вихрелет встал на якорь и не унесет ли его порывом коварного ветра. После этого Альфаро поднялся по лестнице, постучал в дверь своего дома и закричал:
— Тихомир! Я прибыл! Принеси в гостиную мой вививидео. Потом собери что-нибудь перекусить.
Тихомир тотчас возник на пороге — хлипкий человечек со скверным цветом лица, весь в перхоти и угрях. На макушку сплющенной головы были начесаны жиденькие пряди белых волос, а в затылке виднелась вмятина. Больше всего Тихомир напоминал неудачно сработанного двойника Альфаро, а на самом деле был не кем иным, как хворым братом-близнецом волшебника.
Он помог Альфаро сойти, потом спросил:
— Лестницу поднять?
— Так будет лучше, — рассудил Альфаро. — Чую я, ночка выдастся бурная. Поднимешь — тащи вививидео, не забудь.
Тихомир склонил голову. Интересно, подумал Альфаро, что творится под этой кривой черепушкой? Наверняка ничего особенно сложного.
Башня Альфаро не шла ни в какое сравнение с роскошными обиталищами магов-старейшин Асколеза. Выглядела она скромно, зато обходилась недорого. Когда Альфаро отыскал ее, строение стояло совсем заброшенное и запущенное. Теперь он рассчитывал в течение года закончить ремонт.
Гостиная располагалась на третьем этаже и служила заодно и библиотекой. Библиотекой, в которой не хватало «Книги перемен», написанной Латангом Казарангом. Альфаро снял с полки несколько внушительных томов в одинаковых переплетах из винно-красной кожи, четырнадцать дюймов на двадцать два, с золотым тиснением на обложке и корешке. Чепуха, дешевые копии с подлинников. Все книги Альфаро, за вычетом нескольких, приобретенных весьма сомнительными способами, были копиями, выполненными в лавчонках на восточной окраине города. Те, которые Альфаро сейчас держал в руках, представляли собой истинные произведения искусства — первые тома из начала четырнадцатитомного собрания «Знаменитые изображения современных эр». Пока что Альфаро мог позволить себе только первые шесть томов и только копии. Шестого недоставало — он так и не вышел. Альфаро как раз отыскал на полке весь комплект, когда вошел Тихомир и принес вививидео.
— Эксперименты идут как надо?
— Все отлично. Только карлики-минискулы просят еще соли.
— Грабители, — сказал Альфаро, имея в виду буквальный смысл этого слова. С тех пор как он поселился в Асколезе, поток путешественников и разбойников заметно поредел. Ведь Альфаро превращал их в карликов. Альфаро этим достижением не хвалился — он вообще сомневался, что кто-нибудь заметил происходящее. — Утром выдашь им еще драм, — велел он Тихомиру.
— Они и бренди просят.
— Кстати, и я бы не прочь. У нас еще осталось? Если есть, подай бутылку, когда будешь накрывать на стол.
Тихомир вышел, а Альфаро погрузился в изучение иллюстраций. Память слегка подвела его: нужная картинка после долгих поисков обнаружилась там, где он меньше всего ожидал ее найти, — на последней странице третьего тома.
— Так я и думал, — удовлетворенно сказал Альфаро. — Будь солнце у меня за спиной, вид оказался бы один в один. И конечно, эры тому назад.
Он включил вививидео на разогрев. Однако поглаживания деревянной ложечкой эффекта не возымели. Альфаро пустил в ход металлическую лопатку — опять без толку. Впору было решить, что Ильдефонс Наставник попросту не желает откликаться. Или, возможно, он слишком погружен в свои услады. Разозлившись, Альфаро выбрал из инструментов для настройки серебряную вилку. Он раз шесть ткнул ею в экран дальновизора, провозглашая:
— Госпожа Плавнотекущих Сумерек уступает место Великой Госпоже Ночи.
Экран вививидео засиял, и на нем возник Ильдефонс Наставник. У него было лицо человека жизнерадостного от природы, но изборожденное неумолимыми следами времени. Впрочем, изображение все равно оставалось мутным и подстройке не поддавалось. И неудивительно — дряхлое вививидео Альфаро купил не то что из третьих, а из десятых рук.
— Говори, Мораг, — произнес наставник.
Очень уж лаконично, что для него было совсем не характерно.
— Посмотрите на иллюстрацию. — Альфаро поднес раскрытую книгу к экрану. — Знаете это место?
— Да. Ближе к делу, Мораг, — отрывисто ответил наставник.
— Я проветривался нынче вечером над Скомом и видел его.
— Это невозможно, оно разрушено много эр тому назад.
— Как бы то ни было, а оно проступило на пустоши. Там, куда никто не суется, потому что все боятся призраков.
Повисло напряженное молчание. Затем с экрана прошелестело:
— Это не дальновизорный разговор. Обсудим с глазу на глаз. Завтра. Я велю, чтобы твой вихрелет пропустили на нашу территорию. При условии, что он будет видим.
— Я в точности выполню ваши инструкции, наставник, — ответил Альфаро.
Пока он это говорил, ему подумалось, что его видение было редкостной удачей. Вот почему всем Ильдефонсам уходящих времен удалось выжить.
Альфаро еще раз внимательно вгляделся в картинку, которую показывал собеседнику. Пояснительного текста под ней не было. Лишь одно слово: «Моадель». Волшебник перерыл всю свою скромную библиотеку, пытаясь найти хоть какие-нибудь сведения о Моаделе. Тщетно.
2
Альфаро спешился со своего вихрелета и отвесил Ильдефонсу Наставнику поклон, а сам в то же время отметил, что на широкой лужайке Баумергарта скопилось больше десятка транспортных средств. Альфаро удивился, что наставник вышел встретить его самолично, но еще поразительнее было то, сколько гостей опередило Альфаро — и все, все волшебники, кто из Альмери, кто из Асколеза. Вон Пандерлеу, который явно только что прибыл, разглагольствует перед Барбаникосом и Ао Опаловым — расписывает, что недавно приобрел потрепанный экземпляр «Дня котлов».
— Вы только послушайте. Это из второй главы: «И умертвили они вора, и скормили самые лакомые части Вальмуру, дабы придать ему сил в пути».
Кроме этой троицы, Альфаро углядел на лужайке Герарка Предвестника, Вермулиана Сноходца, Дарвилка Миапыльника в неизменном черном домино, а также Гильгеда, как всегда в красном, Пергустина, Византа Некропа и Мглу-над-Устлой-Водой в новеньком зеленом плаще и с каскадом ивовой листвы вместо шевелюры. Были здесь и другие — они вели себя потише и потому не сразу привлекли внимание Альфаро: Мун Волхв появился следом за Альфаро, пока тот оглядывал присутствующих. Через несколько мгновений прибыл щеголеватый Риальто Великолепный, а вслед за ним пришел Заулик-Хантце. Эта компания являла собой фундамент магического сообщества Альмери и Асколеза. Альфаро едва не поежился, чувствуя на себе множество пристальных взоров. Он не слишком стремился сдружиться с этим кругом. Да и не нуждался в друзьях. По крайней мере, раньше.
Что тут творилось? Что за странное явление? Это скопище с трудом можно было назвать дружным и спаянным коллективом — здесь собрались самые необщительные, сварливые и мятежные изо всех местных волшебников. Кое-кто из них десятки лет не открывал рта. Теперь волшебники настороженно оглядывали друг друга — не менее враждебно, чем чужака Альфаро.
Ильдефонс поднялся на возвышение и воздел руки. Установилось подобие тишины.
— Сомневаюсь, что прибудет кто-то еще, — провозгласил он. — Предлагаю обществу перейти на веранду. Там нас ждет легкая закуска и неплохой выбор вина, эля и светлого пива. Откушаем и выслушаем новости юного Альфаро.
Волшебники просветлели и оживились. Распихивая друг друга локтями, они наперебой ринулись к столу. Знали, что Ильдефонс гордится своим хлебосольством и потому не поскупится на угощение.
Альфаро напрягся и покраснел. Лощеный щеголь Риальто шагал на веранду под ручку с Ильдефонсом. Оба поглядывали на Альфаро косо.
В буфет он поспел последним и обнаружил на столе лишь косточки, шкурки, огрызки, перья и кожуру. А на роскошнейших нарядах Двадцать первой эры теперь красовались пятна соусов, подливы и вина.
Хитрец этот Ильдефонс! На сытое брюхо и нетрезвую голову волшебники разнежились и перестали ерепениться. В толпе гостей сновали слуги и то и дело подливали каждому понравившийся ему напиток.
Ильдефонс призвал гостей к молчанию.
— Не столь давно юный Альфаро, прогуливаясь по воздуху, узрел нечто такое, что никак не может существовать в нашу эру, если только это не мираж из прошлого. Амальдар.
Волшебники зашептались, но Альфаро не уловил ни единого внятного слова — разговор шел на тайном жаргоне.
— Юный Альфаро не понял, что именно узрел. Он не смекнул, что перед ним нечто из иных эр. Но он неглупый паренек и собрал библиотеку из дешевых копий шедевров. В одной из книг он по чистой случайности обнаружил иллюстрацию, на коей было изображено недавно увиденное им. У юного Альфаро зародилось смутное подозрение, что его открытие может быть весьма значимым, и он связался со мной по дальновизору. — Ильдефонс воздел левую руку и широким жестом начертил в воздухе знак — наискось, затем вверх, затем раскрытая ладонь. На западной стене появилась увеличенная иллюстрация из книги, которую ему показывал Альфаро.
Альфаро окинул собравшихся быстрым взглядом. Скучающие осоловелые лица. Похоже, увиденное их не впечатлило.
— Это еще до меня было, — пробурчал обыкновенно молчаливый Визант Некроп. — А с учетом истории, явно мираж из прошлого.
У Мглы-над-Устлой-Водой вся листва вздыбилась, словно шерсть у рассерженного кота.
— Да будь это даже чистейшей правдой, нам-то что с того? — заявил он.
Посыпались вопросы, гипотезы, названия. Волшебники наперебой перечисляли исторические факты и выдвигали версии. Поднялся гвалт. Вскоре он перерос в спор, а затем в свару — начались взаимные оскорбления.
Следовательно, картинка все-таки для некоторых кое-что значила.
Когда спорщики раззадорились до того, что вот-вот были готовы подкрепить свои аргументы заклятиями, хозяин дома возгласил: «Тише!» — и тем спас веранду от разрушений. Волшебники не привыкли лезть в карман за чарами, поэтому запросто могли разнести весь дом.
К Альфаро приблизился Риальто. С точки зрения Морага, своего прозвища «Великолепный» этот тип не заслуживал и к тому же при ближайшем рассмотрении даже вполовину не оправдывал славу надменного франта.
— Альфаро, что подвигло вас заварить всю эту кутерьму? — спросил Риальто.
— Я и в мыслях ничего подобного не допускал. По чистейшей случайности я заметил это таинственное и зловещее сооружение там, где полагается быть пустоте. В изумлении я поспешил домой, предпринял кое-какие изыскания, случайно же наткнулся на иллюстрацию, которая отображена вон там, на стене. О зловещем видении я сообщил Ильдефонсу Наставнику. — Альфаро старался излагать все отчетливо и внятно, поскольку покамест никто не допрашивал его, а что он, собственно, делал там, где углядел Моадель.
Не дожидаясь ответа Риальто, Альфаро сам пошел в атаку:
— Скажите, а отчего все так взволновались? Я и не ожидал, что на мою новость соберется все братство.
— Если допустить, что вы и в самом деле видели… то строение… это может повлиять на жизнь многих волшебников. — И Риальто отошел, забыв о своей изящной жестикуляции и изысканных манерах. Он тут же ввязался в бурный диспут между Византом и Науредзином, уже успевшим изрядно отведать тонких вин. Науредзин страдал старческим маразмом и, судя по всему, воображал, будто ссорится с кем-то из врагов времен своей далекой юности.
Волшебники то и дело наведывались в погреб Ильдефонса, и настроение собравшихся приметно менялось. Старшее поколение, набравшись вина, делалось все раздражительнее, обидчивее и вспыльчивее.
Поскольку Риальто не изъявил желания продолжить беседу, Альфаро остался в одиночестве — похоже, прочие волшебники его игнорировали. Но он отыскал в создавшейся ситуации свои преимущества и не замедлил ими воспользоваться: едва челядь Ильдефонса внесла следующую перемену блюд, как Альфаро принялся основательно знакомиться с меню. Он явился в гости облаченный в длинный и просторный серый плащ — его любимый, — в котором имелось немало потайных карманов, как и подобает плащу волшебника. Карманы были весьма вместительные, но вскоре они переполнились, и тогда Альфаро потихоньку ретировался на лужайку. Когда он вскарабкался на седло своего вихрелета, тот даже просел под его тяжестью. Он сделал три попытки взлететь, и все неудачные. На третий раз Альфаро осознал, что судьба распахнула перед ним врата уникальной возможности, а он едва не упустил свой шанс.
Он находился внутри Баумергарта, среди подвыпившей толпы, в которой каждый окажется в равной степени на подозрении, если сегодня «Книга перемен» исчезнет из дома Ильдефонса.
3
Среди прочих талантов Альфаро Мораг был одарен и едва ли не идеальной памятью. Впервые попав в библиотеку Ильдефонса, Альфаро и пальцем не притронулся к книгам — он ходил вдоль полок, изучал корешки, читал заглавия — те, что были на понятных ему языках. Поэтому, когда хозяин дома застукал его в библиотеке, Альфаро, держа руки за спиной, изучал ряд тоненьких книжиц, предположительно написанных Фандаалем из Великого Мотолама.
— Мораг?
— Наставник? Простите, я зашел сюда без спросу, но не могу сдержать восхищения. Подозреваю, ваша библиотека — самая дорогая на свете. Я уже заметил по меньшей мере три книги, про которые мои учителя утверждали, будто они безвозвратно утрачены.
— Напрасно подозреваешь, Мораг. Впрочем, как и всегда, пока что без особого вреда для себя. Существуют библиотеки и побогаче, но и охрана там еще посильнее моей. — Ильдефонс пребывал в скверном расположении духа. — Вернись-ка на веранду и не разгуливай по дому в одиночку. Даже я не помню все ловушки и западни от чужаков, которые у меня тут расставлены.
Альфаро нимало не усомнился в услышанном. Но волшебник не сомневался и в том, что уж кто-кто, а он, Альфаро Мораг, справится с любой ловушкой от воров.
Он послушно проследовал за хозяином в гостиную, где кучковались по трое-четверо занятые беседой волшебники. Они то сбивались в группки, то расходились и снова собирались. Завидев Альфаро, волшебники принялись многозначительно усмехаться, глядя в его сторону. Физиономии у них были как нельзя лучше приспособлены для усмешек и ухмылок.
В гостиную вошел слуга, облаченный в цветастую ливрею: несколько оттенков оранжевого на темном фиолетово-синем.
— Осмелюсь доложить их достопочтенствам, что на горизонте наблюдается исторический солярный эффект, который может быть им небезынтересен. Наилучший вид на него открывается с верхней террасы.
Услышав столь требовательный призыв, волшебники выхлебали остатки из своих бокалов и заторопились на террасу.
Старое толстое солнце проделало уже треть своего закатного пути и клонилось к горизонту. Солнечный диск покрывала обильная сыпь, а по широким щекам вихрились и мелькали крупные пятна — с дюжину, не меньше. Некоторые сталкивались и сливались в пятна покрупнее, а в это время с другого края наливались новые угри. Вскоре добрая четверть красного лица скрылась под темной маской.
— Это оно самое и есть? — спросил кто-то из гостей. — Настал конец света?
Солнце мигнуло, разрослось на одну десятую, затем содрогнулось и стряхнуло с себя всю тьму. Теперь оно сделалось обычного размера. Пятна рассосались. Самые мелкие сгорели в темно-красном огне.
Миновали часы, прежде чем волшебники сбросили оцепенение, в которое впали, созерцая небывалое действо. Ильдефонс очнулся первым и принялся сыпать распоряжениями. Прислуга засуетилась, забегала. Ильдефонс провозгласил:
— Нижняя часть солнечного диска достигнет горизонта в течение часа. Я велел выкатить самый большой и вместительный из моих вихрелетов. Отправляемся в путь! Пусть юный Мораг укажет нам то место, где наблюдал чудесный мираж.
Вдруг подал голос волшебник Гильгед:
— У солнца вырос зеленый хохолок! И хвост!
Углядеть такое мог только он, способный видеть сокрытое от других. Гильгед быстро стушевался и умолк.
4
Самый большой и вместительный из вихрелетов Ильдефонса представлял собой сооружение размером с летающий дворец. Альфаро с трудом подавил лютую зависть. Между тем он до сих пор не мог взять в толк, почему волшебники заинтересовались вестью о мираже Моаделя. На вопросы Альфаро никто из них ответить не соизволил. Радости насчет миража они тоже не изъявили. Наоборот, приметно нервничали, а кое-кто и вовсе перепугался. Некоторые — да что там, многие — косились на Альфаро мрачно, грозно и недовольно, подозревая, что он наглый лжец, который лелеет таинственные планы и строит коварные козни. До разговора с Альфаро снизошел только Ильдефонс, да и то с нескрываемым отвращением.
— Солнце скоро скроется за Амальдаром. Куда держать курс?
— Амальдар? — смешался Альфаро. — Я думал, мы летим в Моадель.
— Амальдар — это место. А Моадель — так звали творца.
— А-а, ясно… — Альфаро приложил некоторые усилия, чтобы придумать, как бы увильнуть и не признаваться, что он побывал неподалеку от Баумергарта. И ничего не придумал. Да и едва ли его оправдания стали бы слушать.
Ильдефонс был весьма щедр на намеки. Альфаро прикинул курс вихрелета. Он подумал, что должен постараться, чтобы у волшебников создалось впечатление, будто он честнейший малый и готов помочь чем получится. Впоследствии это пригодится — ему, Альфаро, такая готовность обязательно зачтется.
— С этой точки судить трудновато, но я бы взял на сто ярдов в сторону от Скома и поднялся ярдов на шесть.
Роскошный летательный аппарат развернулся и лег на курс, — похоже, Ильдефонс управлял им силой мысли.
— Вот-вот, теперь почти точно…
— Превосходно, — уронил Ильдефонс. В голосе его послышался намек на благоволение — мол, юный Мораг заслужил право пребывать в обществе старших и мудрых.
С тех пор как Альфаро прибыл в Асколез, он почти не общался со старыми волшебниками. Теперь он заподозрил, что они куда затейливее, чем прикидываются. А уж как искусно умеют унизить чужака!
5
Острия шпилей и купола-луковицы Амальдара выделялись на фоне солнца отчетливыми черными силуэтами. Казалось, они стараются взобраться на солнце.
Если раньше волшебники держались безразлично, теперь они наконец-то оживились и проявили интерес к цели путешествия — некоторые даже весьма бурный.
Ильдефонс и Риальто стояли на палубе, опираясь на перила. Альфаро устроился рядом.
— Возможно, мы недооценили нашего нового собрата, — задумчиво произнес Риальто.
— Не исключено, — с сомнением в голосе отозвался Ильдефонс.
— Я, например, доволен. Не исключено, что перед нами открываются великие возможности. Альфаро, поведайте нам подробности.
— Да я уже рассказал все, что знаю, — ответил Альфаро.
— В самом деле? Отчего же тогда вы поспешили к Ильдефонсу, а не отправились исследовать мираж сами?
— Потому что соображаю медленно и не отличаюсь храбростью, когда сталкиваюсь с небывалым, — объяснил Альфаро.
— Любой из этих таких-растаких стариков ринулся бы туда, рассчитывая на скорую поживу, — сказал Ильдефонс.
Альфаро заметил, что Заулик-Хантце и Герарк Предвестник как-то жмутся и нервничают. Да и Ильдефонс с Риальто утратили обычное присутствие духа.
К беседующим приблизился Пандерлеу:
— Ильдефонс, я совсем позабыл! У меня в лаборатории полным ходом идет эксперимент. Там все раскочегарено! Вернемся в Баумергарт! Мне срочно надо домой!
— И куда же вы направите свои стопы оттуда? — осведомился Риальто.
— Не время насмешничать, Риальто! Ильдефонс, я настаиваю, поворачиваем!
— Дражайший Пандерлеу, соратник моих юных лет, ты совершенно свободен — ступай, коли желаешь.
— Чрезвычайно заманчивая перспектива, но ты лично сделал ее невозможной.
Солнце уже склонилось за Азур. В лучах, еще струившихся из-за горизонта, не просматривалось ни малейшего признака Амальдара. Лишь стая рукоклювов кружила в вышине в поисках добычи.
Не рассчитывая услышать вразумительный ответ, Альфаро все же поинтересовался:
— Может, кто-нибудь наконец объяснит мне, в чем дело? Хотя бы что-то?
Ильдефонс ответствовал:
— Мы уважим просьбу собрата Пандерлеу. Я поворачиваю обратно к Баумергарту. Подкрепив силы, мы проследуем в библиотеку и, после необходимых изысканий, порешим, что предпринять завтра. Или же не предпринять.
Огромный вихрелет понесся, рассекая сумерки. Сотни цветастых знамен, украшавших его борта, громко хлопали на ветру.
6
Едва вихрелет опустился на лужайку, как поднялась суматоха. Большинство волшебников ринулось к накрытым столам, намереваясь еще основательнее опустошить хозяйские кладовые. Кое-кто разбежался по своим вихрелетам, но эти немногие тотчас вернулись — и все как один клокоча от ярости и изрыгая брань.
Ильдефонс заявил:
— Я погрузился в глубины собственной души, поразмыслил, и намерения мои совершенно переменились. Благоразумие требует от нас держаться вместе, составить четкий план, наметить ясную цель и уже тогда устремляться в будущее — сплоченно, локоть к локтю.
Мун Волхв, набивший рот крокетами из печенок жаворонка, невнятно высказался:
— Благоразумнее всего было бы сохранить верность тому принципу, которого мы держались со времен похода Фритьофа. Игнорировать Амальдар, и все тут.
Но с Муном согласилось лишь меньшинство.
Герарк Предвестник отчеканил:
— Скажу так. Пусть кому-то и помстилось, будто Амальдар необъяснимым образом уцелел, но со времен Великого Мотолама он никак не давал о себе знать. А потому — не буди лихо, пока оно тихо, — вот вам мое мнение.
Герарк до сих пор не пришел в себя и сидел белее мела. Альфаро опасался, что провидец учуял какое-то смертоносное дуновение из будущего.
Тут подал голос Риальто:
— Прекрасная идея, только вот есть у нее один прокол. Когда Альфаро заметил Амальдар, то и сам Амальдар заметил Альфаро.
Старцы снова принялись метать в Альфаро грозные взоры. Голосу разума они явно внимали очень редко.
— Когда мы только что летали проверять, истинно ли было видение, посетившее Альфаро, Амальдар унюхал нас. Те Радье знает, что мы знаем.
— Невозможно! — горячо возразил Пандерлеу.
Герарк возгласил:
— Я призываю вас, собратья, изгнать Альфаро Морага из наших рядов и конфисковать все его имущество!
Но его прервал Ильдефонс:
— Возьми себя в руки, собрат. Альфаро — всего-навсего гонец. В любом случае, даже если у него и имелось что-нибудь ценное, кто-то уже взял эти ценности на хранение.
По спине у Альфаро пробежала ледяная дрожь. Ему подумалось, что сейчас самое время набить карманы съестным (если в них еще осталось место) и бежать отсюда без оглядки — чем дальше, тем лучше, например в пустыню, что за землей Падающей Стены.
Герарк ворчливо вопросил:
— Что, ни одна живая душа не поддержит мое предложение?
Молчание. Затем Мгла-над-Устлой-Водой, снова сердито взъерошив лиственную гриву, сказал:
— А мое предложение таково: пусть Ильдефонс Наставник, Риальто и все прочие, кто располагает необходимыми нам познаниями относительно Амальдара, просветят тех, кто недостаточно осведомлен, и пусть не утаивают они ни слова, дабы все мы в равной мере имели представление об этом предмете.
— Верно! Верно! — завопило с десяток голосов. Волшебники помоложе желали знать, во что их втягивают старшие.
Альфаро не услышал, чтобы кто-нибудь с кем-нибудь согласился, и объявил:
— Я поддерживаю предложение достопочтенного Мглы.
Хор голосов, кричавший: «Верно, верно!», сменил речовку и начал обвинять Альфаро в дерзости и самонадеянности.
— Тише! — призвал Ильдефонс. — Есть еще кое-что, что хочет сказать Визант.
Визант Некроп неохотно оторвался от трапезы и сердито глянул на Ильдефонса.
— Пандерлеу, в походе Фритьофа ты был в первых рядах. И язык у тебя хорошо подвешен, вот ты и рассказывай, да смотри мне, не криви! Раз такое дело, скромничать неуместно, но и бахвалиться ни к чему. Говори правду.
Пандерлеу воспротивился:
— Риальто тоже был в первых рядах. К тому же, как нам всем прекрасно известно, Риальто так самовлюблен, что навряд ли сможет точно пересказать историю, в которой участвовал, — будет вещать главным образом о себе.
Альфаро улыбнулся. Даже закадычный дружок Риальто — и тот его недолюбливал.
Пандерлеу надулся и пробурчал:
— Ладно, так уж и быть. Устраивайтесь поближе. Расскажу, но вкратце и самое основное.
Волшебники собрались в кружок. Те, кто имел всего две руки, с трудом удерживали на весу еду и питье. А Ильдефонс был из тех негостеприимных хозяев, которые категорически против чужих чар у себя в доме. Не исключено, что именно поэтому он до сих пор в столь преклонные годы был так крепок здоровьем.
Пандерлеу повел свой рассказ:
— Было это в Шестнадцатую эру. В те годы вошел в силу первый Великий Волшебник, Те Радье из Агаджино, и, судя по всему, могуществом он превосходил самого Фандааля. Его давно уж нет на свете, и известен он лишь по примечаниям в самых древних книгах, где его имя неизбежно искажают и пишут как Шинарамп, Вришакис или Теравачи.
Ильдефонс откашлялся:
— Пандерлеу, слишком уж сжато твое повествование, помни о тех, кто ничего не знает о Те Радье и Амальдаре.
Пандерлеу проворчал:
— А это все нынешнее образование, будь оно неладно! Одни невежи кругом. Ну хорошо. В свое время Те Радье был известен как Добрый Волшебник. По его словам, магия — это дар, который надлежит использовать во благо человечества, и никак иначе. Лицемерие Те Радье во сто крат превосходило эгоизм нашего Риальто. Самодовольного, властолюбивого, невыносимого — Те Радье было слишком много. Немудрено, что прочие волшебники порешили принять меры и объяснить ему, как он не прав. В результате их вмешательства большая часть обитаемых земель стала необитаемой и была выжжена дотла. Беженцы в основном переселились на звезды. Их потомки иногда возвращаются, но там, на звездах, они переменились так, что в наших глазах уже и на людей не похожи.
Альфаро обвел взглядом лица слушателей. Никто из волшебников на последнюю фразу не возразил ни слова.
— То было в эпоху Великого Мотолама. С тех пор многие волшебники удивлялись, как это Вальдарану Праведному удалось повергнуть волшебников Великого Мотолама. Ответ прост: благодаря Те Радье, Доброму Волшебнику. В конечном итоге и сам Те Радье, и его Блуждающий Город оказались уничтожены. Или изгнаны в измерения демонов. Вальдаран окончил свою жизнь. Земля стала такой же, какой была прежде, разве что недосчиталась нескольких миллионов людей.
— И так было до недавнего времени, — произнес Ильдефонс.
Он сделал причудливый жест — и на стене вновь появилось изображение Амальдара.
— Моадель нарисовал это после того, как Те Радье исчез. Утверждал, что это привиделось ему во сне. Но, по словам Вермулиана, то был не сон, а мираж из прошлого, преследовавший спящих, когда они попадали в страну снов.
Вермулиан Сноходец перестал жевать зубочистку.
— Я говорил тебе, что не нашел в стране снов и следа подобных сновидений, когда Моадель заявил, будто видел город во сне.
— Да, ты так и сказал. А я из вежливости согласился. Те Радье больше не желал покоряться. Твое свидетельство было лучшим доказательством того, что проблема решена.
Альфаро старался думать так, чтобы Ильдефонс не мог прочитать его мысли. Еще немного, и волшебники втянут его в ссору — в застарелый конфликт между яростной добродетелью и снисходительным отношением к пороку.
Прошлое может вернуться.
Альфаро опасался, что на пути обратно прошлое раздавит его.
7
Некогда Баумергарт представлял собой необъятный дворец. Бесчисленные покои и башни — некоторые даже располагались в иных измерениях — ныне ветшали, по мере того как дряхлел их хозяин. Невзирая на тайны, почерпнутые из «Книги перемен» Казаранга, Ильдефонс постепенно впадал в старческое слабоумие. Или же он просто утратил вкус к пышности и размаху. Когда в его палаты не наведывались гости, он вместе с челядью обитал в одном из флигелей и вел умеренную жизнь, примерно как средней руки купец. А когда приключалось такое нашествие гостей, как нынче, Ильдефонсу это вставало в огромные траты.
И все же разгуливать по Баумергарту без сопровождения хозяина или кого-то из опытных слуг было рискованной затеей. Ильдефонс порой и сам оказывался жертвой какого-нибудь позабытого магического капкана или западни.
Все это Альфаро узнал от прислуги Ильдефонса: ночью никому не спалось, всех гостей снедала досада.
Ильдефонсу предстояло вступить в сражение с Амальдаром наутро, как только дневной свет разгонит по пещерам, лесам и прочим убежищам опасности более обыкновенные.
Завтрак волшебникам подали сытный, но простой: так сказать, топливо для напряженного дня и никаких услад для гурманов. К тому же стоило ли тратиться на обреченных?
Чтобы подбодрить собравшихся, Ильдефонс объявил:
— Ночью я привел в действие невидемонов. Настройтесь на то, что увидите не намного больше миража из прошлого, — скорее всего, нам предстанет мертвый город. Если б Те Радье нас засек, он бы уже предпринял какие-то действия. Он будет вспоминать о нас не так тепло, как мы о нем. Итак, допивайте вино — и в путь!
Волшебники, как и вчера, повалили на лужайку ворчливой толпой, и там их снова ожидало разочарование. Транспорт для экспедиции Ильдефонс, как и обещал, приготовил, но вот везли своих пассажиров эти средства передвижения по строго определенному маршруту — лишь туда, куда сказал сам хозяин дома. К прискорбию волшебников, большинство вихрелетов управлялись невидемонами — мелкими духами-невидимками. Демонов этих Ильдефонс заполучил отчасти угрозами, отчасти обманными посулами, заболтал и туманно наобещал им частичное освобождение, после того как невидемоны выполнят свою роль, — словом, предпринял то, что было в его силах.
— Вы вместе с юным Альфаро пойдете в авангарде, поведете экспедицию, — обратился Ильдефонс к Риальто. — А я — замыкающим, заодно буду подбирать отстающих и тех, кто попытается сбежать.
Альфаро показалось, что нынешним утром пыла у Риальто значительно поубавилось и теперь он рвался в путь примерно так же, как Пандерлеу или Заулик-Хантце, которые хором настырно твердили, что у них неотложные дела дома.
Ильдефонс, уже занявший позицию в арьергарде, гаркнул:
— Каждый из вас явился ко мне в Баумергарт, вооруженный несколькими заклятиями. Думаю, в сумме мы вооружены целым арсеналом, а?
— Заклятия? — Услышав это, Альфаро аж поперхнулся. — Я не… с какой бы стати мне?..
Риальто покосился на него с неким подобием жалости. А то и с презрением. Впрочем, может быть, ему просто било ветром в глаза.
8
Волшебники добрались до Азара. Ильдефонс перестал подгонять отстающих и следить, чтобы никто не сбежал.
Альфаро держался поближе к Риальто и старался прятаться за него, как за щит, потому что впереди открылась та самая заколдованная местность.
Летучий караван, круживший в небе, как стая гигантских комаров, привлек внимание сначала тех, кто двигался внизу, по дороге, тянущейся по дальнему берегу реки Ском, а потом и тех, кто летел еще выше в небе. С земли на караван с интересом таращились путники, а из поднебесья — рукоклювы, летучие чудовища, некогда произошедшие от рода людского. Рукоклювы соображали туго и пока что лишь почуяли, что под ними летит много сочного сладкого мяса, но скопление это таит какой-то подвох, а то и смертельную опасность. Один из волшебников, а именно Ао Опаловый, запустил в рукоклювов заклятием первостатейно острых воздушных копий. Когда сотня сверкающих лучей пронзила особенно ретивую тварь насквозь, путники внизу на дороге разноголосо загалдели и заухали, выражая одобрение. Туша чудовища, дымясь, рухнула в воды Скома.
Караван волшебников направился к своей конечной цели — каменистому мысу, заваленному сухостоем и заросшему жесткой травой.
Ильдефонс приложил руки ко рту и окликнул Риальто:
— Сейчас самое время пустить в ход чары абсолютной ясности!
— Чтобы проверить, нужно было всего-навсего заклинание… Абсолютное-то оно абсолютное, однако же на мишень таких гигантских масштабов, как Амальдар, может и не подействовать.
Ильдефонс оглядел летучий караван. Он зорко стерег собратьев, чтобы никто не улизнул. Потом он прошептал заклинание, и его вихрелет помчался вперед, туда, где на Азар наступал лес. Сделав круг над верхушками деревьев, Ильдефонс метнул чары абсолютной ясности вперед. Альфаро никогда прежде не видел это заклинание в действии. Лишь немногие волшебники рисковали прибегать к нему — оно сметало все иллюзии в непосредственной близости, а не только те, в которые метил заклинатель.
В воздухе сверкнуло. Вместо лесной чащи перед взорами волшебников предстал прозрачный купол, возвышающийся на голой скале. Лес был всего лишь иллюзией, надежно укрывавшей город.
Волшебники на вихрелетах поспешно сбились в кучу. Ильдефонс приосанился.
Риальто между тем шепнул на ухо Альфаро:
— Ты погляди на него, сразу лет на сто помолодел!
Но Альфаро Морага куда больше интересовал таинственный город — теперь уже не мираж из прошлого.
Город расстилался перед ними, неподвижный и заброшенный. Следов разрушений волшебники не различили, но казалось, что город давно покинут и властвуют в нем только пыль да паразиты. «Он стоит так уже несколько эр, — напомнил себе Альфаро. — А это означает, что тут работают могущественные чары и они ничуть не выветрились».
Старшие волшебники, которые еще недавно рвались домой, теперь оживленно судили и рядили, что бы такого интересненького мог таить заброшенный город. Страхи были позабыты — возобладала жадность. Волшебники еще и насмехались над теми, кто не откликнулся на зов Ильдефонса: дескать, им же хуже, останутся без богатой добычи!
— И снова осторожность пала под натиском алчности, — философски заметил Ильдефонс.
— Смотрите! Вон там! Видели? — Альфаро вскинулся.
— Что?
— Голубой мотылек. Но огромный.
— Хм, — глубокомысленно отозвался Ильдефонс. — Голубой? Не самый любимый цвет Те Радье.
— Это еще мягко сказано, — добавил Риальто. — Похоже, у Те Радье вот-вот лопнет терпение. Он уже прямо рвется в бой.
Вихрелет Ильдефонса взмыл вверх и стремительно метнулся прочь. Альфаро и Риальто пустились следом. И вовремя: внизу волшебник Барбаникос со всей силы запустил в прозрачный купол заклятием. Результаты не заставили себя ждать: ослепительная вспышка, треск, мощная волна отдачи — и в нее попался сам Барбаникос. Его седая грива встала дыбом. Волшебник растрепанным одуванчиком полетел вниз. Его вихрелет дымился и разваливался на куски, а прикованный к вихрелету мелкий невидемон-двигатель отчаянно верещал. На склон Азара посыпались пылающие обломки. Деревья загорались, но тотчас гасли.
— Барбаникос своего добился, — заметил Риальто.
Теперь в куполе черным ртом зияла дыра в добрую дюжину футов диаметром. Края ее подрагивали. В этот черный колодец решительно спикировал Мгла-над-Устлой-Водой. Купол тотчас сбил его. За Мглой ринулся Мун Волхв, за ним прочие волшебники.
— Если не последуем за всеми, плакало наше доброе имя, — сказал Риальто.
У Альфаро промелькнула в голове заманчивая мысль: если сейчас этот черный рот купола сомкнется (а он и так постепенно сужается), то не меньше десятка дворцов останутся бесхозными.
— Научись продумывать все как следует, — сказал Ильдефонс, глядя на Альфаро в упор и явно читая его мысли.
Альфаро открыл было рот, чтобы возразить.
— Если бы ты раньше этому научился, тебе не пришлось бы так поспешно менять место жительства, — добавил Риальто. — Ты тугодум, но ты небезнадежен. Кроме того, у тебя, как и полагается юным, острый глаз.
Юный обладатель острого глаза потупился, не в силах больше выносить свирепый взор престарелого Ильдефонса. Потом он глянул на рукоклювов, которые кружили над проезжей дорогой, высматривая добычу. Затем на тусклое солнце.
— Гильгед был прав. На солнце виднеется зеленый хохолок. И что-то вроде не то бороды, не то хвоста, — заметил Альфаро.
Риальто и Ильдефонс прищурились и согласились. Риальто вгляделся пристальнее.
— Больше того, от солнца к земле тянется ниточка — не толще шелковинки.
Ильдефонс сказал:
— Надо бы зарисовать Моадель с натуры.
— Могу послать за братом, — вызвался Альфаро. — Он сумеет, у него талант. — Тихомир и вправду был отменным рисовальщиком.
— Прямо сейчас не стоит — солнце продержится еще несколько дней, спешить с рисунком некуда. Риальто, веди. Я подтяну тылы, — распорядился Ильдефонс.
Риальто направил свой инкрустированный драгоценными камнями вихрелет прямиком в черную дыру в куполе. Сердитому Альфаро ничего не оставалось, как последовать за ним.
9
— Здесь же все серое! Никаких других цветов! — воскликнул пораженный Альфаро.
— Они есть, — возразил Риальто. — Множество оттенков серого, сотни, тысячи. Это любимый цвет Те Радье — цвет нравственной безупречности.
— Скверные новости, — сказал, подлетев к ним, Ильдефонс. — Дыра, которую пробил Барбаникос, почти закрылась.
Дыра и правда превратилась в маленький черный кружок, который парил в воздухе. И огромный участок, который расчистили было чары абсолютной ясности, тоже превратился в крошечный пятачок — уже в этом, ином измерении.
— Я здесь раньше не бывал, — озираясь, сказал Риальто.
— Я-то бывал, но так давно, что почти ничего уже не помню, — признался Ильдефонс. — Восстановить воспоминания можно, но на это потребуются недели. Альфаро был прав. Здесь летает голубой мотылек. Но я и без воскрешенных воспоминаний знаю, что вот эта улица внизу ведет в самое сердце Амальдара.
Именно туда уже устремились все остальные волшебники — только пыль взвилась столбом. Но больше ничего в городе не шелохнулось. Казалось, Амальдар — самый тусклый и унылый город на свете. Тут не было зданий выше трехэтажных, не было конструкций сложнее обычного каменного куба, не было цветов, кроме серого. Совершенно утилитарные постройки.
— А где башни? Где минареты и купола-луковки? — вопросил Альфаро.
— Тот силуэт с башнями — всего лишь игра воображения Те Радье: Добрый Волшебник полагал, будто именно такой город и возводит, — растолковал ему Ильдефонс. — А сейчас мы внутри того, что получилось из его видения.
— И Вальдаран Праведный уничтожил волшебников Великого Мотолама ради этого? — Альфаро не верил своим глазам и ушам.
Риальто хмыкнул, но не ответил, а Ильдефонс просто промолчал.
Тут Альфаро вскрикнул: мимо, задев его по лицу крылышком, метнулся голубой мотылек.
Старшие волшебники притормозили свои вихрелеты.
— А теперь осторожнее! — Риальто многозначительно указал на груду обломков — полированное дерево и плетение из прутьев, — которая еще недавно была вихрелетом.
Ильдефонс прищурился.
— Это повозка Муна. Трупа нет, значит, сам он уцелел.
Мимо них порхнуло еще несколько огромных мотыльков, а может бабочек, — от темно-бирюзовых до бледно-аквамариновых.
— По-моему, у них на крыльях какие-то надписи, — сказал Альфаро, присмотревшись.
— Это заклинания, записанные тайнописью Те Радье, — пояснил Ильдефонс, уклоняясь от мелькнувшего мимо мотылька размером с мужскую ладонь. — Один из его вкладов в магию. Даже Те Радье не под силу было выполнить больше четырех заклинаний одновременно. Поэтому он создал такие летающие подсказки: захочет — читает заклинание, записанное шифром, который понятен лишь ему, захочет — пошлет мотылька, и тот нанесет магический удар наобум. Вот как сейчас.
Риальто отколупнул с руля своего вихрелета крошечный лиловый камушек, нашептал на него и запустил в самого увесистого из мотыльков. Насекомое перевернулось брюшком кверху и шлепнулось наземь.
— Это было заклятие зловещего зуда, — констатировал Ильдефонс.
— Да они все — из заклинаний-надоед, — сказал Риальто. Рука его так и плясала в воздухе, и в такт ее движениям лиловый камушек летал в воздухе и метко сшибал мотылька за мотыльком. Сыпалась пыльца, сочилась сукровица, летели клочья крыльев.
Наконец Ильдефонс и его спутники приземлились туда же, куда до них опустились прочие волшебники. Вскоре они нагнали Муна Волхва — он хромал впереди, и его разноцветный плащ полыхал на сером фоне Амальдара, словно северное сияние. Мун оставлял в пыли светящиеся следы, но они быстро угасали.
— Да он взбодрился, какой молодец! Вперед, Мун, смелее, веселее!
Мун в ответ показал Ильдефонсу грубый жест — все равно что обложил бранью.
Но Риальто снизился и перемолвился с волшебником словом-другим. Потом вернулся и доложил:
— Цел и невредим, только самолюбие задето. Но, как следовало ожидать, уже вовсю бурчит про возмещение морального ущерба.
Альфаро приглушенно сказал:
— Там впереди что-то есть.
Они сбавили ход.
В самой сердцевине Амальдара трепетали разноцветные переливы на сером фоне — словно умирающий цветок под голым валуном. Но этот радужный трепет казался каким-то выцветшим и линялым — призраком былой красоты. Здесь же возвышались те самые купола и башни, который Альфаро видел, когда ему впервые предстал мираж Амальдара. На деле они оказались куда скромнее размером. Башни и шпили окружали просторную площадь, а посреди нее выстроились покинутые вихрелеты.
Ильдефонс что-то подсчитал и сказал:
— Здесь все, кроме Муна и Барбаникоса.
Троица опустилась на серую поверхность площади. Спешиваясь, каждый заметил, что, едва его нога касалась камня, серое начинало переливаться радужным — и тающий разноцветный след еще какое-то время держался в воздухе.
Альфаро осенило: разноцветье, пусть и слабое, проступило здесь потому, что в Амальдар проникли они, чужаки из другого измерения. Они принесли с собой цвета своего мира.
10
Мертвые мотыльки устилали пусть к самому серому и унылому зданию на площади. Сюда не проникал свет.
Альфаро вытащил из-под плаща короткий меч. Заговоренный лунный камень в рукоятке голубоватым мерцанием освещал пространство футов на двадцать в диаметре.
Риальто и Ильдефонс посмотрели на меч с почтительным интересом.
— Наследный, — небрежно сказал Альфаро. Собственно, обретение этого меча и породило ту цепочку событий, которая в итоге привела братьев Мораг в Асколез.
— Потрясающе, — оценил Ильдефонс. — Но нам нужно кое-что посильнее.
Волшебники очутились в бескрайнем зале — глаз различал только ту стену, через которую они сюда пробрались, все прочее терялось в сером сумраке. Но, судя по далекому эху и смутным вспышкам, все остальные участники вылазки тоже были где-то здесь.
— Что это за место? — спросил Альфаро.
— Попробуй угадай, — откликнулся Ильдефонс. — Кто же знает…
Раздался мощный лязг какого-то механизма. Каменный пол дрогнул. Что-то загудело — все громче и громче, — и сумрак стал медленно рассеиваться.
Далекие голоса волшебников растаяли.
Альфаро пригасил лунный камень и медленно повернулся.
На стене, через которую они только что проникли в здание, теперь появились ряды книг, тянувшиеся в бесконечность — влево и вправо.
— Наставник…
— Я говорил тебе — есть на свете библиотеки побогаче моей! — произнес Ильдефонс. — Вперед!
Альфаро последовал за ним. Сейчас ему решительно не хотелось оставаться одному. В воздухе витала опасность. Риальто тоже это почувствовал — он припустил за коллегами и утратил свою обычную уравновешенность.
Ильдефонс двинулся по следам, оставленным в пыли волшебниками, которые пробежали тут раньше, еще вслепую. Бесконечный зал, заполненный пыльными столами и стульями, все тянулся и тянулся.
— Призраки, — заметил Альфаро на ходу.
И верно — над головами у волшебников парили два создания. Эти полуобнаженные девушки, однако, были не совсем прозрачными. Риальто оглядел их и одобрительно замурлыкал. О нем шла громкая слава, которую, правда, никто до сих пор толком не подтвердил.
— Поосторожнее: они не такие безобидные, как кажутся, — предупредил Ильдефонс.
Риальто, глядя вверх, добавил:
— Подозреваю, это какой-то хитроумный поворот истории с мотыльками. Вон та слева мне вроде бы знакома.
— Она тебе показывает, какую именно тайну хочет увидеть Риальто, — объяснил Ильдефонс. — Ловушка подобного рода строится на выборе. Ты будешь вынужден выбрать прикосновение. Но если решишься, времени пожалеть о сделанном она тебе уже не оставит.
— Очень в стиле Те Радье. Повергнуть противника, использовав его слабость, — определил Риальто.
Призраков над головами волшебников все прибывало. Видимо, до этого они вели остальных магов. Далеко не все призраки выглядели как молодые красавицы.
Вдруг вдалеке разнесся пронзительный крик. Что-то ослепительно вспыхнуло. Минуту-другую царила полнейшая тишина, и призраки висели в воздухе недвижимо.
Затем раздался тяжкий скрежет, будто одновременно заворочалась сотня каменных жерновов.
Ильдефонс отважно шагал вперед. Альфаро опасливо держался в тылу. Риальто шел рядом с ним и что-то бормотал на ходу, сражаясь с искушениями, витавшими в воздухе.
11
Как выяснилось, кричал волшебник Пергустин. Гильгед, свидетель случившегося, рассказал вот что:
— Пергустин прикоснулся к призрачной деве. Мгла-над-Устлой-Водой пытался его остановить и кинулся наперерез.
Пергустин валялся на полу, обожженный, но живой. Здесь целый акр каменных плит почему-то оставался незапыленным, а в потолке высоко над головами волшебников зияло отверстие, и в нем синело небо.
— А что стало с девой? — спросил Ильдефонс.
— Она рассыпалась. — Рука в алой перчатке указала на клочья бумаги, усыпавшие пол. — Увы, все эти девушки теперь выглядят совсем призрачно.
— Они все равно не более чем иллюзия, — заметил Мгла-над-Устлой-Водой, прежде чем изложить свою версию событий.
По периметру площади выстроились гигантские запыленные механизмы неведомого назначения.
— Откуда все это взялось? — спросил Альфаро. — Нам они раньше не попадались.
Гильгед пожал плечами.
— В Амальдаре все не так, как в привычном мире, — дрожащим от страха голосом сказал он. Впрочем, от страха трясся не только Гильгед.
— А это еще что такое? — Альфаро ткнул вверх, в небо, где мерцали россыпи звезд, складываясь в неведомые созвездия. На ночной синеве неба чернели и колыхались тонкие линии. Если присмотреться, они напоминали огромного кракена, который собирается пожрать звезды.
— Спроси у Те Радье при встрече — он тебе все объяснит, — сказал кто-то из волшебников.
Чародеи внимательно вглядывались в небо, изучая зеленоватый волнистый хвост, который оставило за собой закатившееся солнце.
Ильдефонс опустился на колени возле Пергустина. Риальто подошел поближе и тоже склонился над раненым. Прочие волшебники, невзирая на страх, ворчали — бранились, что им пока не удалось обнаружить здесь ничего ценного.
Альфаро оглянулся назад, туда, где смутно вырисовывались книжные полки. А книги что, не ценность? Но он ничего не сказал и снова поднял голову к небу.
За плечом у него проплыли в воздухе шафранно-желтые буквы.
«Перед вами эволюция звезд. За три минуты вашего созерцания в небе проходит миллион галактических лет».
Альфаро вздрогнул, вперился взглядом в черные щупальца небесного кракена, но ничего не разобрал, повернулся — и увидел перед собой крошечного ветхого дедка. Лысина да и все лицо у его были обсыпаны обычным старческим крапом — коричневыми мелкими пятнышками. Левое веко не поднималось, левый уголок рта висел. Морщины, казалось, копили вековую пыль. Старичок опирался на плечо прелестной юной нимфы и шел подволакивая ноги.
Эти двое были никакими не призраками. Альфаро ощутил, как от них исходит волна живого тепла. Люди из плоти и крови! Они не рассыплются клочками бумаги.
И тут вокруг началось такое, что Альфаро с трудом поверил своим глазам: волшебники Альмери и Асколеза, которые так хвалились своим бесстрашием, заверещали от страха. Кое-кто обмочился, а Науредзин и вовсе рухнул в обморок. Хотя, конечно, он-то мог потерять сознание и от усталости и пережитых ужасов. Впрочем, появление старичка подкосило не всех магов — многие устояли на ногах и даже не очень испугались, в том числе Ильдефонс и Риальто.
12
— Те Радье? — осведомился Риальто.
Старичок кивнул. Но не сразу. Казалось, он не вполне уверен, кто он такой. Откуда-то слетелось еще несколько девушек, спеша поддержать его под локоток. В отличие от Пергустина, старичку их прикосновение не причинило ни малейшего вреда.
— Занятно, как они вокруг него суетятся, — отметил Ильдефонс. — Ведь их существование зависит от его воли. А он слаб и немощен.
Риальто усмехнулся.
— Даже мои немалые силы быстро иссякли бы, случись мне развлекать такое множество прелестниц.
— Но кто они? — спросил Альфаро. — Такие необычайные красавицы! Он что, сам их сотворил? — Когда Альфаро пытался создать что-нибудь подобное, обычно получались сущие уродки.
— Нет, дело было иначе. Когда-то Те Радье путешествовал во времени и собрал облики лучших красавиц и признанных куртизанок, причем ловил именно тот момент, когда каждая из них еще не перешагнула порог женской зрелости и была в расцвете юных лет. Вот эти подобия Те Радье и выпускает, когда ему нужно.
Ильдефонс добавил:
— Любит помоложе.
— Барышни не вполне понимают, каков их статус, — сказал Риальто, — зато соображают, что их выудили где-то в глубине веков, и знают, что участь и само их бессмертие зависят от расположения Те Радье и его здоровья.
— Но почему он так дряхл? — поразился Альфаро. Собственно, он подразумевал другое: если Те Радье столь могучий маг, отчего он позволил себя так распуститься, постареть и оказаться в столь позорном виде?
Риальто объяснил:
— У Те Радье голова устроена не так, как у обычных магов. К тому же весьма вероятно, что это лишь иллюзия старости, — как иллюзорна внешность у Ильдефонса, Мглы-над-Устлой-Водой или, скажем, расписные железные ногти у Заулик-Хантце.
Альфаро внимательно оглядел Ильдефонса Наставника. Тот, как всегда, производил впечатление дородного, румяного, благодушного златобородого дедули. А каков он был на самом деле?
Между тем Добрый Волшебник, Те Радье, неприметным образом утратил дряхлость — он выпрямился, помолодел, и перед незваными гостями оказался крепкий, стройный, высокий и очень мрачный пожилой мужчина. Но глаза его не изменились — они остались старческими и полуслепыми. Те Радье по-прежнему безмолвствовал. Потом он вдруг ткнул в воздух указательным пальцем левой руки. Ноготь его блеснул, и Те Радье начертал в воздухе:
«Добро пожаловать всем вам. Альфаро Мораг, Орудие Судьбы, долго же ты собирался сюда».
Длинные строки завивались на концах и постепенно таяли в воздухе, словно струйки желтого дыма.
— Он всегда был пижоном! — фыркнув, сказал Герарк.
«Время предало меня. Вам непременно надо снова причинить вред моему величайшему творению?» — написал Те Радье.
Риальто скептически процедил:
— Что-то я не вижу тут никаких признаков творения — ни великого, ни обыкновенного, ни злокозненного. Вообще никаких. Я вижу только пыль забвения. Это место заброшено и запущено.
«Я прекратил всякие попытки облагородить род людской. Люди — пустые, себялюбивые, порочные, коварные и неблагодарные существа. Пусть и дальше развлекаются саморазрушением. Я всецело сосредоточил свои помыслы и усилия на том, чтобы хранить знания, и на работе солнца».
Начертав эту длинную тираду, Те Радье повел рукой. Между ним и волшебниками возникла полупрозрачная стена шесть футов шириной и три высотой. На ней появилось объемное изображение — макет того зала, где сейчас пребывали все участники истории. Волшебники увидели свои собственные фигурки, увидели и призрачных девушек в миниатюре.
Палец Те Радье вдруг вытянулся и превратился в длинную светящуюся указку с желто-зеленым огоньком на кончике.
«Библиотека. Здесь все книги мира, написанные с Тринадцатой эры», — объяснил Те Радье.
Ильдефонс быстро подмигнул Альфаро Морагу.
«Вот здесь машины. Они настроены так, чтобы выискивать, где и в каких эрах создается нечто новое. Как только работа завершается, набор чар останавливает время. В прошлое отправляется гонец и приносит точную копию созданного. Таким образом, мимо меня не проходит ни одно стихотворение, песня, роман, магический или исторический трактат».
У Альфонсо голова пошла кругом. Он ощутил, что сходит с ума.
Его сотоварищи по экспедиции оставили библиотеку Те Радье без внимания, промчались мимо нее в поисках каких-то других сокровищ! Но что может быть драгоценнее, чем библиотека, где собраны все книги за восемь эр? В том числе и утраченные гримуары Фандааля, а также сочинения Амберлинов, Вапуриалов и Зинкзина? Это же три четверти всей магической мудрости, погибшей со времен Великого Мотолама!
Даже слепой бы учуял, как в воздухе повеяло жадностью.
Интересно, Те Радье нарочно провоцирует незваных гостей или как?
Внутри полупрозрачной картины несколько механизмов засветились сиренево-розовым.
«Здесь бьется сердце Амальдара. Вот эти машины ведут великую работу времени. А вон те дотягиваются до самых звезд и черпают энергию, столь необходимую нашему солнцу».
Высказавшись, Те Радье снова махнул рукой, и в воздухе возникла новая картина: космическое пространство, посреди которого алой грушей висело солнце. Пропорции и масштаб были искажены — по краям схему окаймляли тусклые угасающие звезды. От них шли черные нити, прошивая пустоты между звездами. Каждая такая нить служила проводом, по которому нечто невидимое накачивалось в солнце — точнее, в зеленоватый хохолок и хвост, отходившие от дряхлого светила на его полюсах.
«Точно так же как я дарую жизнь моим ангелам, я дарую ее и всему, что живет на земле под этим солнцем. Ступай за мной», — пригласил Те Радье.
— Я? — выдавил Альфаро.
«Да, ты. Ибо ты единственный из всех, кто невинен душой».
У Альфаро перехватило дыхание. Он ощутил себя проказливым мальчишкой, которого застукали за воровством из чужого кошелька. Надо сказать, в такое положение он попадал не единожды, и ощущение было знакомое. Альфаро быстро обвел взглядом спутников — и оказалось, что все они замерли на месте и даже не видят его.
— Стазис? — уточнил Альфаро у Доброго Волшебника. — Избирательный? Меня не затрагивает, хотя не я его навел? Вот это да!
«Именно. — Те Радье коварно усмехнулся. Он молодел и крепчал на глазах. — Здесь почти нечем заняться, остается лишь присматривать за машинами, учиться и вести научные исследования». — Он ухмыльнулся еще шире. Две юные гурии скользнули у него под руками. Еще одна, темноволосая красавица, наряженная в некое подобие пажеского костюмчика — о, она с самого начала покорила сердце Альфаро — грациозно переместилась поближе к молодому волшебнику. Глаза ее многозначительно поблескивали — прелестница осознавала свою власть над гостем.
«Когда под рукой все великие магические трактаты, а времени вдосталь, то даже неопытный новичок придумает новые заклинания и чары», — сообщил Те Радье.
Альфаро был так увлечен темноволосой прелестницей и откликом собственного организма, что слушал Те Радье вполуха.
То, что рассказывал Добрый Волшебник, звучало неправдоподобно даже для наивного юноши, который начал понимать, что ему отчаянно необходимо обуздать свои природные наклонности, если он не хочет, чтобы его ждала участь, очень похожая на ту, что постигла его предшественников, которых местные волшебники обратили в карликов-минискулов, по сути дела в рабов. Ведь Альфаро уже успел поймать несколько взглядов Византа Некропа и чуял: ничего хорошего от магов ему лучше не ждать.
13
Темноволосая нимфа терлась об Альфаро, ластилась, словно кошечка.
— Обязательно надо меня отвлекать? — спросил он.
«Я не властен над их чувствами», — объяснил Те Радье.
Альфаро и не заметил, как они перенеслись с площади, окруженной машинами, в уютную, роскошно обставленную маленькую библиотеку. Вокруг тянулись книжные корешки и поблескивало полированное дерево. Вряд ли здесь собраны все книги, написанные за восемь эр, подумал Альфаро. Два мага и три девушки и то еле помещаются.
«Какую книгу ты бы хотел увидеть?» — поинтересовался Добрый Волшебник.
Альфаро не колебался. В конце концов, разве не отчаянная жажда обладать заветным томом привела его к этой авантюре?
— «Книгу перемен» Латанга Казаранга, — твердо ответил он.
Рука Те Радье растянулась, пересекла библиотеку по диагонали, сняла с верхней полки книгу. Волшебник вручил ее Альфаро. Новехонький экземпляр, его явно ни разу не открывали! Альфаро бережно положил драгоценный том на столик тикового дерева, отполированный до такого блеска, что казалось — книга вот-вот утонет в темной глади воды. Дрожа от волнения, Альфаро спросил:
— Что вы со мной творите?
«Я хочу, чтобы ты пошел ко мне в ученики», — засветились желтые буквы.
— Почему?! — выпалил Мораг.
«Потому что ты первый за многие эры смог узреть и найти Амальдар. Ты пришел сюда не отягощенный жадностью или предрассудками прошлого. Тебе мешает лишь презренная слабость, которую усугубляет твой талант».
— Но зачем самому Те Радье ученик? — удивился Альфаро.
«Потому что даже прекраснейшие обречены умереть», — был ответ.
Альфаро пришел в замешательство и сконфузился. В те редкие минуты, когда он бывал честен с собой, Альфаро Мораг признавал — он не образец добродетели, а просто мастер самооправданий, вот и все. Куда ему до Доброго Волшебника! Он, Альфаро, устроен совсем иначе.
Во всем этом чувствовался подвох. Наверняка имелась какая-нибудь ловушка.
«Будет день — будет и человек. Испытания закаляют. Веками старался я сохранить знания и продлить жизнь солнца. Страдания, которые претерпел я в Восемнадцатой эре, стоили мне потери магического могущества и нанесли неисцелимые раны, терзающие меня и поныне», — поведал Те Радье.
Может ли ловушка строиться на эмоциях?
«Но, даже укрывшись в убежище, даже располагая всеми накопленными за века знаниями, я не мог вернуть себе то, что утратил. И вот теперь судьба дает мне шанс подготовить себе преемника».
Альфаро собрал все свои запасы цинизма. Он не верил Доброму Волшебнику. Он воспринимал реальность сквозь призму собственного характера. Те Радье он видел как еще одного Альфаро Морага, двуличного, хитрого, только еще коварнее и искуснее, — ведь он на много веков старше и набрался опыта.
Но даже теперь Альфаро постарался ответить честно:
— Я не тот, кто вам нужен. В лучшем случае меня можно назвать негодяем и жуликом.
Кроме того, над Альфаро тяготели кое-какие обязанности.
«Твой брат. Конечно, я помню. Но у меня здесь, как видишь, хватит на всех — в моем распоряжении десять тысяч сладких красавиц в самом расцвете нетронутой красы, каждый день ты можешь иметь другую, и так хоть сто лет. В моем распоряжении мир, где ради чудесных машин Те Радье готовы даже загасить усталый свет дряхлого солнца».
— Вы читаете мысли? — спросил Альфаро.
«Иногда получается, но не у всех. Твой разум открыт. У моих врагов в былые времена, у этих порождений хаоса, воплощений эгоизма, — не получалось. Но я понимал их резоны. И машины понимали. Итак, решено. Альфаро Мораг будет учиться, чтобы стать новым Добрым Волшебником».
Темноволосая прелестница придвинулась еще ближе к Альфаро и сладострастно мурлыкнула.
14
В библиотеку вошел Ильдефонс. Девушки вскрикнули от неожиданности. Добрый Волшебник заколыхался, словно дымка тумана.
— В чем дело, Мораг? Что это? — спросил Ильдефонс.
— Что случилось? — выпалил Альфаро. — Как вы освободи…
— Подоспел Мун Волхв, он снял с нас чары стасиса. Но, подозреваю, лишь после того, как прибрал к рукам все сокровища. А теперь отвечай — что тут происходит?
— Те Радье хочет, чтобы я стал его учеником.
Ильдефонс неприятно засмеялся, и смех его подхватили прочие волшебники, толпившиеся за порогом библиотеки.
Ильдефонс повернулся к дверям.
— Сегодня я растратил недельный запас чар абсолютной ясности. У кого-нибудь есть заклинания, рассеивающие иллюзию?
Сквозь ряды волшебников протолкался Вермулиан Сноходец.
— У меня есть; правда, это не то чтобы полноценное заклятие, но помогает отличить иллюзию от сна.
— Пусти-ка ее в ход. Юному Альфаро необходимо увидеть, как далеко его заманили.
— К чему такая расточительность! — буркнул Вермулиан.
— Все мы когда-то были молоды.
— Хорошо. Да и чары эти потом можно подзарядить. — Вермулиан начертал в воздухе какой-то знак и произнес несколько слов.
— Что делают эти чары? Высвобождают время? — осведомился Ильдефонс. — Ничего не произошло.
— Действуют незамедлительно.
— Но ничего же не изменилось!
Строго говоря, Ильдефонс заблуждался. Те иллюзии, видимость которых он хотел сохранить, так и не развеялись. Но сам Ильдефонс вернулся в свое природное состояние. Правда, перемены были не очень-то драматичными: он слегка полысел, потолстел и утратил общую ауру благодушия. А за порогом библиотеки начался взволнованный гомон: волшебники впервые увидели друг друга в истинном обличье.
Библиотека совсем не изменилась. Не подействовала магия и на трех красавиц. Но вот запах разнесся такой, что хуже некуда.
Альфаро ахнул.
— Те Радье!
Под воздействием чар Добрый Волшебник перестал молодеть — он одряхлел обратно, скукожился в морщинистого гнома, а затем и вовсе замер в неподвижности.
Альфаро стоял ближе всех к нему.
— Мертв! Давным-давно мертв! — объявил он. — Это же мумия. С кем мы разговаривали? С призраком?
Вокруг останков соткалась мерцающая дымка, и голос в голове Альфаро отчетливо произнес: «Я — воспоминание, что хранится внутри машин. Оно же вызывает к жизни и привидения красавиц. Даже прекраснейшие обречены умереть. Но идея, мечта живет в Амальдаре вечно. И машины будут трудиться, когда угаснет последняя звезда».
— Это не сон, это кошмар наяву, — высказался Вермулиан.
Ильдефонс кивнул.
Альфаро с трудом сосредоточился. Кошечка-брюнетка льнула к нему все теснее и покусывала ему мочку левого уха. Он растерянно сказал:
— Я не знаю главного. Те Радье ни разу не упомянул о прежних междоусобицах.
Ему это представлялось важным лишь постольку, поскольку могло помешать жизни в Амальдаре.
— Те Радье был зашоренным фанатиком, готовым порушить целые цивилизации, лишь бы воплотить в жизнь свои понятия о «хорошо» и «плохо». Тот серый город, который вы все видели, — вот какой подарочек готовил нам Добрый Волшебник! — пылко сказал Ильдефонс.
— Да, но после уничтожения Великого Мотолама Те Радье оборвал все связи с человечеством. Он сосредоточил свои усилия на том, чтобы не дать солнцу погаснуть.
— Разумеется, за это мы должны быть ему благодарны, — неохотно кивнул Ильдефонс. — И тем не менее…
Шаловливая ладошка нимфы скользнула под рубашку Альфаро. Соображал он со скрипом.
Добрый Волшебник — или же машина, внутри которой все еще жил упрямый дух Те Радье, — прочла его разбегающиеся мысли. «Правда остается правдой, в каком бы обличье она ни являлась».
— У каждого своя правда! — возразил Альфаро. — В некоторых обстоятельствах даже законы природы — и те меняются. — Он вытащил игривую ладошку из-под рубашки и мягко отстранил красотку на безопасное расстояние — чтобы тепло ее тела больше не горячило ему кровь. — Силы магии пытаются овладеть мной, кто посулами, кто угрозами. Почему?
Ильдефонс не смог сдержать удивленной гримасы, но тут же сделал невозмутимое лицо.
— Искусителя легко понять. Он обещает исполнить все мои желания и фантазии. Но Наставник, со своей стороны… — Сказав это, Альфаро увидел, как Ильдефонс прикусил язык.
«Правда остается правдой. В ход уже пущены чары, и потому никто не может сейчас солгать — разве что промолчать. Однако правда проникнет в их мысли. Ильдефонс Наставник жаждет разграбить Амальдар, а потом разрушить его окончательно, сровнять с землей. Вот до чего ему отвратительны идеи Доброго Волшебника».
— И он готов на это даже ценой уничтожения солнца?
«Даже прекраснейшие обречены умереть. Есть и другие солнца. Волшебники Асколеза вполне могут перебраться во дворец Вермулиана Сноходца».
— Но почему волшебники так ненавидят идеи Те Радье?
Машины показали ему тот мир, который хотел бы создать Те Радье: сначала таким, каким его видел сам Добрый Волшебник, затем — бесстрастным взором машин, способных высчитать, сколь сильному давлению подвергнется мир, если будет переделан согласно идеям Те Радье. Картины выходили совершенно разные.
Альфаро внимательно изучал все, что было записано в памяти машин, постигая факты, мелочи, истории, читая между строк.
15
Время истекло. Ильдефонс вновь замер на месте — так и остался с открытым ртом, не успев запротестовать, обездвиженный заклятием стасиса. Замерли красавицы, замерла мумия, которая вовсе не была Те Радье. Настоящий Добрый Волшебник давным-давно пал в сражении. Его заменили преемником, магом куда более слабым. А затем на смену ему нашли нового.
«Теперь сними чары стасиса».
Как только чары спали, Ильдефонс снова шумно запротестовал — испустил тот самый вопль, который был прерван заклятием.
— Что происходит?
«Машины тенью следовали за мной на протяжении всей истории человечества».
Ильдефонс промолчал, прочие волшебники, так и толпившиеся за порогом библиотеки, — тоже.
— Ильдефонс Наставник, подлинный Те Радье пал в битве во время Похода Фритьофа. А Добрый Волшебник, обитавший здесь, был всего-навсего его преемником, который спас Амальдар и тщательно сохранил его тайну. Он приложил все усилия, чтобы, пока наша Вселенная цела, машины работали. Амальдар не представляет для вас ни малейшей опасности, — объяснил Альфаро. — Амальдар будет поддерживать свет солнца, чтобы то не угасло. Амальдар будет оберегать любимых дочерей Те Радье. Он защитит себя сам.
Ильдефонсу, к которому так и не вернулось иллюзорное благодушие и обличье доброго дедули, теперь никак не удавалось утаить свои подлинные чувства. И скрыться от Амальдара, продолжавшего посылать информацию в сознание Альфаро, старому волшебнику тоже не удавалось.
Альфаро твердо сказал:
— Поймите вы все наконец: ваши планы здесь не сработают. Ни один из них. Довольствуйтесь нынешним положением вещей.
— Это каким же? — спросил Вермулиан.
— Мы — гости Амальдара. И будем ими, пока ему это угодно. — Альфаро постарался передать свою мысль машинам. — Столы уже накрыты. Следуйте за красавицами туда, где горит свет. Но придержите свою похоть. Вермулиан, ступайте. Ильдефонс, а вас я попрошу остаться. И вас, Риальто, тоже. — Усилием мысли Альфаро отдал распоряжение, машины повиновались, и мумия Доброго Волшебника уплыла прочь. Альфаро даже не проводил ее взглядом. Он опасался, что мумия, покидая комнату, будет смотреть на него.
Стены библиотеки заколебались, затуманились и раздвинулись. Стало просторнее — теперь здесь без труда помещались трое волшебников в удобных кожаных креслах, а вокруг них хлопотали три очаровательные красотки. Альфаро воскресил в памяти свою собственную печальную историю. Ему не давало покоя лишь одно: увечье брата.
Между тем в библиотеку явилось еще несколько девушек. Они принесли вино и изысканные яства.
Альфаро признался:
— Меня укусила змея, чей яд управлял и Те Радье. Я сделаю все, что он ни попросит. Поэтому теперь я спрашиваю: как мне быть с вами?
— Отпустите нас, — рассеянно предложил Риальто. На каждом колене у него восседало по юной прелестнице.
— Я спросил машины, они полагают, что это опасно. Машины читают ваши помыслы. Они знают, кто вы и что затевали. Поэтому отпускать вас обратно в Асколез или нет — решать мне, — сказал Альфаро.
Сказал — и сам удивился тому, как властно и решительно он говорит.
— Кому из отряда можно доверять? — спросил он.
Риальто и Ильдефонс тут же хором откликнулись: «Мне!»
— Понятно. Но машины с таким вариантом не согласны. Мне нужно послать кого-нибудь в Асколез с поручением. Но кого бы я ни отправил из вашей братии, он ограбит оставшихся. Исключение — разве что Науредзин, но у него такая скверная память, что он забудет суть поручения. Да. Прекрасная и взаимовыгодная идея. Так. Готово.
— Что готово? С кем ты… вы разговариваете? — нервно и опасливо спросил Ильдефонс.
— С невидемонами, впряженными в вихрелеты. Они выполнят мое поручение, а взамен я освобожу их, — спокойно ответил Альфаро.
— Вот так; между прочим, Те Радье и настроил окружающих против себя — он слишком уж бойко распоряжался чужой собственностью, — проворчал Ильдефонс.
— Прислужников из другого мира слишком мало, поэтому любые выступления против Амальдара — глупая затея. Вкушайте вино и угощение. Наслаждайтесь приятным обществом. — Альфаро наклонился поближе к Ильдефонсу и Риальто и прошептал: — Я делаю все возможное, чтобы вытащить вас отсюда живыми!
16
Тихомир рассматривал одинаковые кубы зданий серого города с детским любопытством. Невидемоны доставили его и все имущество из дома у Явелланского каскада на центральную площадь. Альфаро поспешил навстречу брату. За ним торопливо семенили прелестные фаворитки. Молодой волшебник с восторгом и трепетом думал о том, что ему еще предстоит знакомство с десятью тысячами красавиц. Десять тысяч девушек!
Ни волшебников, ни вихрелетов на площади не было.
Обняв Тихомира, Альфаро принялся за трудоемкое и долгое дело: надо было объяснить брату, что они переехали. Но беспокоился он напрасно: Тихомир удовлетворился мыслью, что снова будет рядом с Альфаро, а все прочее его мало волновало. Был он напуган и встревожен лишь потому, что Альфаро куда-то надолго пропадал, а потом за Тихомиром явились незнакомые невидемоны и унесли его с собой.
«Альфаро Мораг, внимание! Скверные волшебники обратились в бегство».
«Как им это удалось?» — поразился Альфаро. Правда, он заметил, что все вихрелеты исчезли, даже его собственный.
«Именуемый Барбаникосом проложил дорогу, когда невидемоны вернулись. Демоны не поверили твоему обещанию освободить их и предпочли помочь волшебникам и впрячься в вихрелеты. Ильдефонс и Риальто сладкими речами усыпили их сомнения и уговорили повиноваться. Невидемонов скорее поработили, чем наняли, и тому есть своя причина».
Альфаро пожал плечами: ему пришлось не по нраву, что волшебники умыкнули и его вихрелет, — наверняка это сделал Мун Волхв. Но зато с глаз долой — из сердца вон. Одной морокой меньше, и задачка решилась сама собой, так что не пришлось оскорблять Амальдар. Чудесно. Теперь он, Альфаро, свободен и может стать новым Добрым Волшебником и вылечить Тихомира.
На площадь прибежало еще с десяток девушек — помочь Альфаро перенести имущество в роскошное новое жилище. Машины прочитали все фантазии и заветные мечты Альфаро и создали для него просторные и богатые покои. С их великолепным убранством не сравнился бы и Баумергарт — жилище Ильдефонса.
Альфаро попал в настоящий рай.
Рай, похожий на сверкающий клинок с острым лезвием.
На протяжении последующих веков была предпринята не одна дерзкая попытка проникнуть в Амальдар и поживиться его сокровищами. Пробовали и маги-одиночки, и целые компании злоумышленников. Но никто из них не преуспел. Кроме Вермулиана Сноходца. Лишь он сумел пробраться в сны Альфаро, вплоть до самого кошмарного, какой только снился Доброму Волшебнику. Ибо Альфаро Мораг, как и все его предшественники на посту Доброго Волшебника, обнаружил, что тысячелетие-другое в раю заставило его по горло пресытиться красотой и роскошью. И, подобно своим предшественникам, Альфаро возмечтал о побеге.
Преемником его стал Тихомир Мораг — человек более приземленный, он совершенно довольствовался жизнью в раю.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я записался на службу во флот в 1962 году, прямо со школьной скамьи, движимый явным синдромом дефицита амбиций в острой форме. Однако, когда Военно-морские силы предложили отправить меня в колледж на четыре года, я вскричал: «Йо-хо-хо!» — и радостно помчался в Миссурийский университет. Неуклюжий, нелепый первокурсник, я ходил хвостом за старшим товарищем, чью фамилию давно позабыл, но которому до сих пор благодарен, — он изменил мою жизнь. Узнав, что я неравнодушен к научной фантастике, этот добрый человек отвел меня в книжный магазинчик, помещавшийся по соседству с кабаком, где мы проводили вечера, готовясь стать моряками. Затем он предложил мне вскладчину купить за невероятную сумму (75 центов с налогом!) коллекционное карманное издание книги Джека Вэнса «Умирающая Земля». Я был ошарашен. В те времена издания в мягких обложках стоили 50, от силы 60 центов. Книгу мы купили, и она давно уже развалилась, зачитанная мною до дыр, — равно как и продолжения.
С первых же страниц я попался на крючок. Это оказалось подобие интеллектуального наркотика. С тех пор я пребываю в глубокой зависимости от подобной литературы, а также страдаю от жажды написать что-нибудь похожее. Словом, я отношусь к этой книге так, как всякий писатель относится к своему любимцу, озарившему его жизнь и указавшему новые пути на истоптанных литературных просторах. Приглашение поучаствовать в данной антологии стало одним из самых приятных потрясений в моей писательской карьере. Поэтому я впервые за двадцать пять лет написал рассказ — посвятив его тем, кто завлек меня в фантастику.
Описываемые события разворачиваются в Двадцать первой эре, в остальном же — в довольно унылой эпохе через несколько веков после истории, показанной в романе «Риальто Великолепный».
Глен КукВОЗВРАЩЕНИЕ ОГНЕННОЙ ВЕДЬМЫ Элизабет Хэнд
Порой излишняя беспечность может принести ощутимые проблемы.
Грибы, вызывавшие безразличие, меланхолию, умственное и эмоциональное оскудение, обычное душевное смятение и более изощренные физические муки (в частности, бойлс, разновидность трипсов, которая оставляла на коже неверного возлюбленного сильную сыпь цвета лиловой мальвы), — Салуна Морн взращивала их все в своем садике в тени Кобальтовых гор. Жизнь в наполненном спорами воздухе лишила ее и обычной человеческой хрупкости, и тысячи других недостатков. Вот уже двенадцать лет как чародейка не чувствовала ни малейшего признака тоски или сожаления, и минуло двадцать зим с той поры, как она в последний раз страдала от отчаяния или тревоги. Салуна никогда не знала робости и детской беззаботности. Некоторые, например ее ближайшая соседка, огненная ведьма Пайтим Норингал, утверждали, что она никогда и не была ребенком, — но Пайтим ошибалась.
Точно так же в характере Салуны отсутствовали безрассудство, оптимизм и меньшие, но в равной степени досаждающие качества, способные нарушить сон: страх путешествовать в чужом климате, а также стеснение, что сопровождает долгие сумерки, наступающие вместе с осенью. Отчаяние и его кузина страсть не знали тропинки к сердцу Салуны. Заглянув в ее спокойные, похожие на льдинки глаза, можно было подумать, что ведьма счастлива. Но счастье не оставило ни единого следа на ее гладкой коже.
Создать и взрастить невозмутимость оказалось просто. Удивительно, но клиентам нравилось. Вот, наверное, почему Салуна вдохнула изрядное количество спор спокойствия: потому что это было единственное качество, которым она могла бы обладать. Не считая, разумеется, красоты — если и не совершенной, то по крайней мере вполне заметной.
Этим утром Салуна пыталась унюхать отличия в шеренге великолепных фиолетовых рядовок, грибов, похожих на выпачканные в чернилах пальцы. Рядовки были сапрофитами, а их любимыми хозяевами — плотоядные деоданы, которых Салуна наловила, купаясь в ближайшей речке. Она обезоружила хищников пригоршней спор аметистового плута, а затем подтащила их по склону к своему домику. Там она топором раскрыла блестящие, черные как угорь грудины и сыпала споры до тех пор, пока сердца вновь не забились. Пройдет семь или восемь дней, пока небесно-голубые мешочки не лопнут, явив великолепные боевитцы и высвободив их затхлый запах сырости и куркумы.
Через неделю Салуна уже сможет собрать споры. Они были частью сложной, но постоянно применяемой формулы, которую любили люди с устремлениями, свойственными для голубых кровей, — в данном случае тупой аристократ средних лет, жаждущий впечатлить своего гораздо более молодого любовника, мелкого землевладельца, предпочитавшего оселекс пантолон, которые ему не льстили.
Салуну не заботило, что ее клиенты были тщеславны, глупы или просто измучены постоянной тоской, окрашивавшей их суждения, подобно лучам солнца, розовящим небо. Ей просто нужно было есть. И аристократы хорошо платили за фальшивое великолепие. Так что высокомерие и поддельная скромность, приступ раболепия в попытке забить вонь самолюбия… всего несколько семян великолепных боевитцев — и дело будет сделано.
Однако что-то пошло не так.
Вчера вечером ведьма развернула сети из сырого льна, похожие на водоросли, разложив ткань под пальцами цвета индиго, чтобы поймать споры, которые они выбрасывали ночью. Утром споры должны были уже появиться, их похожий на порох поток окрасил бы сети, словно пыльца.
Но вместо этого в сетях витал лишь запах фиалок и цитрусовых. Салуна наклонилась, осматривая ткань и придерживая длинные волосы цвета календулы так, чтобы они не касались сетки.
— Не трудись.
Она посмотрела в сторону, на зависшую рядом с ее головой миниатюрную женщину-твк верхом на бабочке-сатурнии.
— Отчего же? — спросила Салуна.
Магическое создание дернуло за усик бабочки. Та порхнула вниз и приземлилась на одно из карликовых хвойных деревьев, дававшее тень грибному саду.
— Дай мне соли, — попросила твк.
Салуна дотянулась до сумки с травами и вручила женщине мешочек, дожидаясь, пока та пристроит его к груди бабочки. Собеседница выпрямилась, поправила шляпку, а затем приняла горделивую позу, словно какой-нибудь Паолина Второй на своем самом знаменитом изображении казни.
— Пайтим Норингал приходила сюда при луне и собрала твои споры, не заметив меня. Я все видела. Поднявшееся облако заставило меня закашляться, но я клянусь, что даже утром я была более заметной.
Салуна склонила голову.
— И зачем Пайтим сделала это?
— Я больше ничего не могу сказать.
Сатурния поднялась в воздух и упорхнула, ее яркие крылышки затерялись среди ряби изумрудных и яшмовых деревьев, заполонивших склон горы. Салуна скатала сеть и положила к тем, что нужно было постирать. Она не чувствовала ни беспокойства, ни гнева относительно поступка Пайтим, ни даже любопытства.
Но ей все же нужно было есть.
Она пообещала аристократу приготовить зелье через два дня. Если она поймает еще одного деодана этим вечером, придется ждать неделю, прежде чем споры созреют. Она спрятала сети от дождя или воров и зашагала к загону рядом с домиком, где подозвала призматическую лодку.
— Я навещу Пайтим Норингал, — сказала она.
Какое-то мгновение лишь солнечный свет играл на мягких волнах ковра из пихт и елей — затем осенний воздух задрожал от жара. Появился резкий запах озона и опаленного метала, и перед ведьмой зависла призматическая лодка. Прозрачные лепестки были раскрыты так, чтобы женщина могла запрыгнуть внутрь.
— Пайтим Норингал — шлюха и воровка, — промолвила призматическая лодка капризным тоном.
— Теперь она, похоже, стала еще и вандалом, — ответила Салуна, опускаясь на подушку так, чтобы не помять свою сумку с травами. — Возможно, она приготовит ланч. Еще ведь не слишком рано, не так ли?
— Пайтим Норингал отравит тебя во сне. — Лодка поднималась в воздух, пока не зависла над склоном, словно переливающийся всеми цветами радуги пузырь. — Если ты голодна, у второго водопада водится лосось. А еще можно нарвать айвы, она как раз созрела.
Салуна уставилась вниз, на свою маленькую ферму, шахматную доску на склоне — местами небесно-голубую, местами розовато-лиловую, кремово-желтую, красновато-коричневую, лавандовую и еще дюжины оттенков, которые Салуна изобрела, но не придумала имен.
— Пайтим отлично готовит, — сказала она ничего не выражающим тоном. — Надеюсь, она сделает желе из сливок. Или студень из саранчи. Как думаешь, сделает?
— Понятия не имею.
Лодка резко остановилась. Салуна положила руку на штурвал и успокоила судно:
— Ну-ну, тебе не нужно беспокоиться. У меня есть универсальное противоядие. Это было желе из саранчи, состряпанное Пайтим двадцать семь лет назад. Она поступила очень щедро, прислав мне немного.
— Она хочет навредить тебе.
Салуна зевнула, прикрыв рот маленькой рукой, усыпанной веснушками.
— Лодка, я посплю. Разбуди меня, когда доберемся до ее участка.
Великолепные ели и закованные в гранит глыбы Кобальтовых гор остались позади, невидимые для Салуны Морн и проигнорированные призматической лодкой, которая мало понимала в том, что люди называют красивым.
Гнездо огненной ведьмы расположилось в маленькой долине близ пещер Гондера. Строение явно видало лучшие дни. Оно служило гаремом для Хайланда Страйфа, лютниста Багрового Двора, чья нескончаемая болтовня вынудила трех из его обиженных любовниц (Пайтим Норингал была одной из них) сначала соблазнить, а затем подвергнуть его пытке, известной как Красная бездна. Когда через семнадцать дней лютнист истек кровью, огненная ведьма приготовила праздничный пир для своих приятельниц-мучительниц, для жаркого взяв вертела из олеандра. Обе женщины скончались в судорогах еще до наступления заката. За прошедшие с тех пор десятилетия гарем изрядно пострадал от землетрясений, метелей и однажды даже от непродуманной атаки печально известного Хрустального эскадрона воздушного генерала Ша.
И конечно, собственные магические выходки Пайтим покрыли сажей мраморные стены и волнистые колонны, а знаменитые портьеры, испорченные огнем и дымом, уже не поддавались реставрации. Теперь она шла мимо останков гобелена, известного как «Преследование Винке» и изображавшего безголовых гекконов и желтых лемуров, которые карабкались на заднем плане одного из наиболее заметных эротических приключений красавицы.
Пайтим презирала магию в любовных делах, хотя много лет подряд использовала заклинание поразительной регенерации, чтобы сохранять молодость. Она оставалась удивительно красивой. Как и соседка, Пайтим была рыжей, но ее волосы больше напоминали тигровые лилии, тогда как локоны Салуны походили на бледные бархатцы. Ее глаза были зелеными, молочной белизны кожа, покрытая множеством шрамов там, где ведьма обжигалась во время заклинаний, ремонта пушки или просто неосторожно достав горшок из печи. Шрамы были предметом ее гордости, а не стыда, а также предостережением против чрезмерной уверенности, особенно в обращении с суфле или василисками.
Сегодня ее мысли бродили по обычной дорожке: изобретение рецепта для сбора щедрого урожая айвы; оценивание, когда ее юный василиск успешно спарится; вспоминание старых ран и обид. Она остановилась, вытащила сияющий сосуд, похожий на рубиновую каплю, из кармана штанов и, нахмурившись, посмотрела на него.
Плотная красная тень, темная почти до черноты, сворачивалась и шевелилась внутри сосуда. Время от времени ее очертания становились образом гизарта в пурпурных и шафрановых тонах; в один из таких моментов он протянул руки — то ли в радости, то ли в гневе, — а затем воззвал к ведьме голоском пронзительным, как у летучей мыши:
— Пайтим Норингал, Огненная и Непокорная! Твое изгнание закончилось вслед за неожиданной и несчастной смертью ее величества Паолины Двадцать Восьмой. Его величество Паолина Двадцать Девятый, таким образом, требует твоего присутствия на балу в честь его коронации. Лишь сожаления должны быть выражены…
Тут фигляр сложился пополам в спазме и опять стал извиваться.
Хмурая мина Пайтим превратилась в легкую улыбку, что было тревожным знаком для тех, кто ее знал. Она прошла по комнате к низкому столику, нажала на кнопку, и с пола поднялась стальная клетка цилиндрической формы. Внутри спал юный василиск. Небольшие всполохи пламени появлялись вокруг его ноздрей при выдохе, в воздухе чувствовался легкий запах серы.
Сосуд сообщил приказ, а не просьбу. Ссылка Пайтим была добровольной, хотя, по правде говоря, она питала отвращение ко всем Паолинам вплоть до их прародителя, придворного плясуна, который утверждал, что именно он изобрел гавот.
Его новое величество, Паолина Двадцать Девятый, имел склонность к вульгарной демонстрации власти, уже ставшей традиционной. Побывав при дворе, Пайтим заметила похотливые взгляды, которые он на нее кидал. В то время их легко удавалось игнорировать, ведь тогдашний Паолина был всего лишь мальчишкой с тощей шеей. Теперь же избежать его внимания окажется намного сложнее.
Несмотря на все это, ведьма уже решила присутствовать на балу в честь коронации. Какое-то время она не выбиралась никуда за пределы гор. А недавно она сделала открытие: нашла древнее и необычное заклинание и надеялась его применить, хотя его успех зависел от некоторой сторонней помощи.
Однако это была отнюдь не помощь глупого гизарта. Ведьма подняла руку и бесстрастно взглянула на сосуд, затем слегка толкнула ногой стальную клетку. Василиск заворчал. Мягко заскрипев, он открыл пасть и зевнул, продемонстрировав пламенеющий язык и расплавленную глотку.
— Сообщите его величеству, что я буду счастлива присутствовать, — сказала Пайтим. — Могу я взять гостя?
Тело в сосуде перестало извиваться и вперило в ведьму взгляд маленьких ярких глазок. Вспышки фосфоресцирующего серебра сменились алыми и агатово-черными завитками. Существо вздрогнуло, затем кивнуло.
— В этом случае, — промолвила Пайтим, — прошу сообщить его величеству, что я прибуду в компании Салуны Морн.
— Ваш ответ зарегистрирован придворным, ведающим приглашениями. Вас позвали в обществе одного гостя. Дальнейшие инструкции будут…
Глаза Пайтим сузились. Длинным пальцем она щелкнула по клетке василиска, открыв в ней отверстие. Ее обитатель поднялся на лапы и ожидающе вытянул шею, пока ведьма держала над отверстием рубиновый сосуд. Когда виал упал в пасть василиска и исчез, испустив волну пара, по комнате пронесся почти неслышимый вопль — он напугал гекконов, которые тут же скользнули за гобелены.
С воздуха усадьба Пайтим напоминала игрушку, которую попинал ногами нетерпеливый ребенок. Плющ и мох покрывали груды упавшей с крыши черепицы ручной работы. Все восточное крыло обрушилось, погребя под собой террасу и пруд. Коллекция музыкальных свитков, которые Хайланд Страйф усердно собирал в те периоды, когда не волочился за очередной прекрасной куртизанкой, превратилась в пепел, уничтоженная попавшей в башню библиотеки молнией. Остов и теперь возвышался над северным крылом, словно почерневшая виселица. Паутина окутывала знаменитый самшитовый лабиринт, а сады гранатовых деревьев и кассии разрослись и превратились в дикие кущи. Салуна заметила гнездо пересмешника на верхушке айвы — белые косточки нескольких несчастных птиц застряли в кроне, словно сломанные воздушные змеи.
Нетронутым стояло только крыло с кухней. Из пяти труб струился дым, светились окна. Тройлерсы крутились в траве и овощах, собирая капусту, сладкий базилик и ямс. Салуна посмотрела на овощи, и рот наполнился слюной.
— Яд, — прошипела призматическая лодка. — Спорынья, черемуха, воронец, пижма!
Салуна махнула рукой, командуя снижаться.
— Оставайся в саду и попытайся не настроить ее против себя. Я чую тушеную тыкву.
Другие, менее притягательные запахи нахлынули на нее при приближении к обшарпанному дому — запахи, которые ассоциировались с ремеслом огненной ведьмы: сера, сгоревшая ткань, паленые волосы, порох, странноватый и сладкий запах василисков, а также ароматы поджаренных персиков и рыбы. Пайтим стояла у входа в кухонное крыло, ее непослушную шевелюру едва ли усмиряла сияющая сеть черных гранатов, на брюках красовались пятна тыквенной мякоти и сажи.
— Любимое дитя сестры матери, — Пайтим использовала семейное, даже архаичное приветствие, которое предпочитали ведьмы четвертой касты, — присоединишься ли ты ко мне за ланчем? Моченая тыква, заливные языки жаворонков, я только что собрала несколько птенцов. И припасла немного студня из саранчи. Помню, как сильно ты его любишь.
Салуна кивнула.
— Только кусочек. И только если ты ко мне присоединишься.
— Разумеется, — улыбнулась Пайтим, обнажив коронку, которую вырезала из фаланги лютниста и вставила на место собственного правого верхнего клыка. — Прошу, входи.
За ланчем они вежливо беседовали. Салуна поинтересовалась новым пометом василисков и изобразила беспокойство относительно того, что выжил всего один детеныш. Пайтим невинно спросила, не конфисковали ли призматическую лодку во время недавней волны усиленных проверок транспортных средств.
Когда блюда опустели и последняя ложка заливного из саранчи была съедена, Пайтим разлила янтарное виски. Она принесла с кухонного атанора две раскаленные кочерги, окунула их в каждую порцию напитка, затем положила в раковину — и вручила дымящийся бокал Салуне, тут же безо всяких колебаний опустошив собственный.
Салуна уставилась на свое отражение в кипящей жидкости и, когда та остыла, сделала глоток.
— Какой же ты замечательный повар! — сказала она. — Все просто восхитительно. И заливное из язычков выше всяких похвал. Зачем ты ходила к моим гнездам спор прошлой ночью?
Пайтим неубедительно улыбнулась.
— Мне нужна была компания. Я хотела пригласить тебя на ланч, но боялась, что ты отклонишь любое приглашение.
Салуна обдумала ее слова.
— Вероятно, я так и сделала бы, — признала она. — Но твое приглашение стоило мне недельного урожая спор, которые нужны для заказа клиенту. Я не могу позволить…
— Твои чары — просто детская игра! — воскликнула Пайтим. Она была способна сдерживать свое обычное нетерпение на час, не дольше. — Я нашла заклинание безмерной мощи, ради обладания которым Геста Рестилль убила бы собственное дитя! Восемь магов и вдвое больше ведьм умерли в попытках отыскать это заклинание. Не думай, что можешь помешать мне, Салуна Морн!
— Я впервые услышала об этом заклинании от тебя только сейчас. — Салуна поставила недопитый бокал на стол. — И не хочу мешать тебе.
— Тогда ты согласишься мне помочь?
Салуна изогнула бровь цвета бархатцев.
— Я простой фермер, выращивающий психоактивные грибы, а не огненная ведьма. Я ничем не сумею помочь тебе.
— Это не зажигательное заклинание. Но куда более летальное.
Салуна легонько выдохнула:
— Я принесла клятву никому намеренно не причинять смерти.
— Ни одна смерть не будет намеренной.
— Я принесла клятву, — повторила Салуна.
— У меня нет транспорта, и мне нужна твоя призматическая лодка.
— Ее не может использовать никто, кроме меня.
— Заливное, которое ты только что хвалила, было сделано из молочая и клещевины. Я приняла маленькую дозу два дня назад.
Снаружи призматическая лодка издала резкий звук. Салуна начала расстегивать ребра своей сумки с травами.
— У меня есть универсальное противоядие…
— Противоядия нет. Сохрани это…
Пайтим раскрыла ладонь. В центре ее подрагивало нечто похожее на каплю воды.
— Это может быть простая дождевая вода, — промолвила Салуна. — Думаю, ты лжешь.
— Нет. Ты выпьешь свое лекарство и все равно умрешь в конвульсиях.
Лодка снаружи завыла так громко, что забренчали блюда в раковине. Салуна вздохнула.
— О, отлично! — Она высунула язык и потянулась к ладони Пайтим. Капля сперва показалась ей холодной, но тут же стала горячей. Ведьма сморщилась. — Что за заклинание?
Пайтим сопроводила ее к руинам библиотеки в башне.
— Я нашла его здесь, — притихшим от волнения голосом сообщила ведьма. — Не тревожила его, боялась, что кто-нибудь приедет неожиданно и почувствует мое открытие. Целые кланы дрались и умирали за этот амулет. Моя прапрапрабабушка перепилила горло одного певца бельканто, едва прослышала, что тот обладал им.
— Он хранил его в горле?
Пайтим поднялась на носочки, чтобы не наступить в зеленую грязь.
— Никто не знал, где могло храниться заклинание. Перерезали горло, давили позолоченные цимбалы, обтягивали кожей юношей и девушек литавры. Хайланд Страйф клялся, что его отец задушил его мать во сне, а потом натянул ее волосы на свою лютню вместо струн. Все ради заклинания — и все тщетно.
Она остановилась у подножия осыпающейся лестницы, ввинчивающейся все выше и выше в недра скелета башни-библиотеки. Быстро, почти по-детски Пайтим схватила Салуну за руку и повела по шатким ступеням. Строение вокруг них дрожало и раскачивалось, повсюду на стенах виднелись побеги граба и клыков мускала.
Холодный ветер трепал волосы Салуны, неся с собой запахи забродившей айвы и жженой бумаги. По мере того как они поднимались на верхний этаж, все начинало перебивать резкое амбре дыма и озона. Верхушка башни сотрясалась, словно одинокое дерево в шторм. Наконец ведьмы вышли на маленькую платформу, которую совсем не защищали самодельные панели из промасленного шелка.
Огненная ведьма отпустила руку Салуны и осторожно пересекла широкое пространство. Единственная стена чудом уцелела в давней борьбе с молнией и покрылась трещинами. Опаленная и накренившаяся, она была испещрена рядами небольших круглых отверстий и напоминала здоровенный улей.
— Хайланд держал здесь свои музыкальные свитки, — объяснила Пайтим Норингал. — Иногда я разжигала ими печь. Заклинание я нашла совершенно случайно, благодаря удаче. Или наоборот, неудаче.
Она легко ступала меж иссушенных свитков, разбросанных по неровному полу. Некоторые лежали развернутыми, и на них до сих пор можно было прочесть ноты. От других остались лишь кучки пыли и пергамента. Много свитков торчало из отверстий в стене рядом с кучей схем, стекла, колышков, свернутых в кольца струн, лютневых ключей из слоновой кости и стопок хрустальных дисков, разбитым гамеланом.
Добравшись до стены, Пайтим помедлила. Щеки ее зарумянились, на нижней губе выступила капля крови, так сильно ведьма ее закусила. Она набрала воздуха в грудь к резко засунула руку в одно из отверстий. Салуне это напомнило другое время, когда она с возлюбленным коротала день, ловя филилсов на мелководье рифа Гаспар. В тот раз молодой человек добрался до расщелины, гонясь за увиливающей добычей и намереваясь ее схватить. Однако вместо этого он неосторожно столкнулся с луреем. По крайней мере, так подумала Салуна, когда фонтан крови и расщепленных костей взлетел над ущельем, и девушка бросилась обратно к ждущей каравелле.
Сейчас, конечно, не появилось никакого лурея, хотя все равно было мгновение, когда чернота расползлась по руке Пайтим, словно укус пересмешника. Огненная ведьма со вздохом вытащила руку обратно. Пятно исчезло — если оно вообще было. Ее пальцы крепко сжимали сияющий серебряный жезл, тонкий, словно прутик, и в полтора раза длиннее ее руки. Он был исчерчен светящимися формулами и цифрами, неизвестными Салуне, которые сама огненная ведьма, похоже, тоже узнавала с большим трудом.
— Это и есть заклинание, которое так жаждала заполучить Геста Рестилль? — спросила Салуна.
Огненная ведьма кивнула.
— Да. Семнадцатая вариация безжизненного ноктюрна Блейза, известная некоторым как черная жемчужина.
С губ Пайтим едва успело сорваться последнее слово, как ледяной ветер прорвался сквозь тонкие стены, раздирая шелковые панели и разбрасывая вокруг свитки и сломанные инструменты. В тот же самый момент воздух заполнил странный звук, который Салуна ощутила не только ушами, но даже костями: низкая и протяжная вибрация, словно зазвучала теорба со слишком туго натянутыми струнами.
— Быстрей! — выдохнула Пайтим Норингал, бросившись к спиральной лестнице.
Салуна пригнулась, чтобы ей не снесло голову бронзовым гонгом, и последовала за ведьмой. С каждым шагом ступени за женщинами вздрагивали и проваливались вниз. То, что оставалось от башенных стен, начало распадаться кусками слоновой кости и облаками древесной пыли. Сверху сыпался град из обугленных свитков и обрывков почерневшего шелка. Наконец ведьмы добрались до земли и выбежали из башни за секунду до того, как здание обрушилось.
Как только они попали в коридор, тот тоже начал разваливаться. Мраморные колонны и мозаичный пол крошились так, словно по постройке катился гигантский невидимый точильный круг. Салуна выскочила через узкую дверь, выходящую в сад при кухне. Пайтим Норингал вывалилась следом, все еще сжимая светящийся серебряный жезл.
— Мудрость подсказывает мне, что тебе следовало обезопасить себя от этого! — прокричала Салуна в грохоте трескавшегося камня и кирпичей.
Она побежала туда, где зависла призматическая лодка, капля, переливавшаяся всеми цветами радуги, чьи лепестки раскрылись при появлении ведьмы.
— Катастрофа! — воскликнула лодка. Салуна нежно коснулась ее, усаживаясь на место; но судно продолжило выражать тревогу, особенно когда Пайтим Норингал приземлилась рядом с Салуной.
— Мой бедный василиск!.. — выдохнула огненная ведьма, уставившись на руины собственного дома. Одна-единственная слеза блеснула в уголке ее глаз, прежде чем испариться облачком пара.
— Возможно, ему удалось убежать, — утешила ее Салуна, когда призматическая лодка взмыла вверх. По правде говоря, она гораздо больше жалела о потере кухни Пайтим, особенно последнего оставшегося блюда с желе из саранчи. — Он вполне может последовать за нами.
Она кинула взгляд на серебряный жезл в руке огненной ведьмы. Сияние цифр померкло, но время от времени по поверхности пробегала яркая волна. От этого зрелища Салуну затрясло. Казалось, она услышала эхо того странного звука и даже вздрогнула, словно кто-то ударил в гонг рядом с ее ухом. Она пожалела, что не послушалась предупреждений призматической лодки и не осталась дома среди своих грибов.
Теперь же было не важно, какая опасность грозит ей самой, — Салуна оказалась связана древними законами гостеприимства. Она не имела права отказать огненной ведьме в убежище. Такая мысль даже представлялась глупой, учитывая мощь заклинания, которое держала Пайтим.
Когда призматическая лодка отплыла на безопасное расстояние от развалин дома огненной ведьмы, скользя над бесконечным полем из крон зелено-голубых елей и пихт, Салуна вежливо прочистила горло.
— Мне интересно, зачем могло понадобиться музыкальное заклинание тому, кто изучает огненные искусства, тебе например.
Пайтим уставилась на жезл, лежавший у нее на коленях. Она нахмурилась, затем потерла пальцы, словно те были мокрыми. В воздухе материализовался язычок пламени, тут же обратившийся в клуб дыма, но оставивший дрожащий клочок пурпурного бархата на колене Пайтим. Ведьма быстро обернула им серебряный жезл — и тот исчез.
— Вот так, — сказала она, и Салуна услышала облегчение в ее голосе. — В течение одного дня и ночи мы сможем говорить о нем безнаказанно.
Она вздохнула, уставившись вниз, на подножие Кобальтовых гор.
— Меня призвали ко двору Паолины, чтобы присутствовать на балу в честь коронации.
— Я не знала, что королева была больна.
— Королева тоже об этом не знала, — ответила Пайтим. — Ее брат отравил ее и захватил власть в Алом дворце. И сразу же я получила приглашение посетить коронацию Паолины Двадцать Девятого.
— Коронация. Значит, заклинание будет ему подарком?
— Лишь в той же мере, в какой смерть можно считать милостью, дарованной человечеству завистливыми богами. Я намерена уничтожить весь род Паолины, чтобы никогда больше не сталкиваться с их отвратительным пониманием веселья.
— Кажется, это несколько чересчур, — заметила Салуна.
— Все потому, что ты никогда с ними не ела.
Несколько минут они сидели молча. Призматическая лодка летела высоко над деревьями, подчиняясь заклинанию, возвращавшему ее домой. Окрашенный кровью туман спустился с небес, когда умирающее солнце коснулось горизонта, и первый зловредный певун начал причитать далеко внизу.
Наконец Салуна повернулась к огненной ведьме, глядя на нее простодушными серыми глазами.
— И ты чувствуешь, что это заклинание будет лучше, чем твоя собственная огненная магия?
— Я ничего не чувствую. Я знаю, что это заклинание обладает огромной мощью и действует посредством неких тонких гармонических, а не пиротехнических манипуляций. Это окажется важно в том маловероятном случае, если выживем не только мы, — при дознании я не буду очевидным подозреваемым.
— А что насчет моей невиновности?
Целый шквал искр засверкал в воздухе, когда Пайтим махнула рукой и многозначительно отвернулась от Салуны.
— Ты всего лишь скромный грибной фермер, падающий ниц при одном только упоминании Алого дворца и тамошней отвратительной династии. Твоя невиновность неопровержима.
Вопли певуна превратились в пронзительный визг, когда призматическая лодка начала долгий спуск к ферме Салуны, и скромный грибной фермер задумчиво уставился в сгущающуюся тьму.
Пайтим явно была рассержена из-за того, что ее дом оказался разрушен, и, к досаде Салуны, не проявила особого интереса ни к приготовлению завтрака следующим утром, ни даже к помощи хозяйке, когда та металась по маленькой кухне в поисках чистых или хотя бы не очень грязных котелков и бутылки витринового масла, которое последний раз использовала года три назад.
— Похоже, твои кулинарные способности атрофировались, — заметила Пайтим. Она сидела за маленьким плетеным столом, окруженная корзинками сушеных грибов и блестящим собранием перегонных кубов, пипеток, тигелей и тому подобных емкостей вперемешку со сломанными дисками и системными платами для призматической лодки. Тут же валялся ссохшийся трупик мыши. Светящиеся письмена завивались на панели рядом со столом — детали и сроки исполнения различных заклинаний, а также рецепты, часть из этого всего требовалось сделать к следующему утру. — Я потеряла своего василиска.
— Мои способности никогда и рядом не стояли с твоими. По-моему, пытаться их улучшить — просто тратить время попусту.
Салуна отыскала бутылку витринового масла, налила немного в ржавую кастрюлю и включила нагревательную спираль. Когда масло зашкворчало, она высыпала в него несколько больших горстей голубиных трихломасов и немного свежих рампсов, затем помешала их ложкой.
— Ты еще должна мне посоветовать, что делать с покупателем, чей заказ ты помешала мне выполнить.
Пайтим поморщилась. Изумительный жезл лежал на столе перед ней, все еще обернутый в бархатный покров невидимости. Она осторожно провела над ним рукой, подождала, пока исчезнут появившиеся серебряные искры, и затем ответила:
— Тот мягкотелый болван? Я позаботилась о нем.
— Каким образом?
— Обугливающее заклинание, направленное на ванную залу его любовника. Богач обратился в пепел. Таким образом, необходимость поддерживать те отношения отпала сама собой.
Ноздри Салуны затрепетали.
— Это было жестоко и неуместно, — сказала она, швырнув еще одну горсть рампсов в котелок.
— Ха! У аристократа уже завелся другой любовник. Ты типично сентиментальна.
Салуна резко втянула воздух, затем повернулась обратно к плите. Пайтим была права: она уже многие десятилетия не выказывала таких эмоций.
Осознание этого факта ее беспокоило. И ее недовольство не успокаивала мысль, что столь непривычная вспышка чувствительности имела место после того, как Пайтим произнесла слова гармонического заклинания, в данный момент скрытого бархатным покровом.
Салуна встряхнула кастрюльку сильнее, чем требовалось. С того самого момента в башне она продолжала слышать низкое, немелодичное жужжание в ушах, такое мягкое, что его можно было спутать с гудением пчел или ночным ветром, гладящим еловые ветви за окном ее спальни.
Но сейчас был белый день. И никакого ветра на улице. И никаких пчел — ведь грибы не нужно опылять.
А шум никуда не исчезал. Салуна почти убедила себя, что жужжание становится более интенсивным, почти грозным.
— Ты это слышишь? — спросила она Пайтим. — Звук, похожий на гудение шершня под крышей.
Огненная ведьма одарила ее таким презрительным взглядом, что Салуна опять отвернулась к плите.
Но было слишком поздно: рампсы уже пригорели. Она торопливо вытряхнула их на оловянное блюдо и поставила его на плетеный столик.
— Это… заклинание. — Салуна вытащила стул, поставила рядом с Пайтим и приступила к еде. — Его мощь кажется громадной. Я не понимаю, зачем тебе нужны мои скромные силы, чтобы доставить его в Алый дворец.
Пайтим с отвращением попробовала грибы.
— Твоя притворная скромность неуместна, Салуна. Кроме того, мне нужна твоя лодка. — Она выглянула в окно, где малиновое сияние предвещало наступление зари. — Алый дворец относится ко мне с величайшим подозрением, как тебе хорошо известно. Но при этом династия постоянно стремится заполучить меня в свою свиту в качестве придворного огненного мага. Кроме того, у меня мучительная история отношений с этим конкретным нынешним Паолиной. Много лет назад он сделал мне предложение, я его отвергла, и он стал угрюмым и затаил обиду. Уверена, что это его приглашение — ловушка.
— Тогда почему ты не отказалась?
— Встречу просто перенесли бы на другой раз. Он даже может попытаться взять меня силой. Салуна, я устала от их игр. Я хочу закончить все сейчас и посвятить себя более приятным занятиям. Моему василиску… — По щеке пробежала и быстро испарилась слеза. — И моей кулинарии…
Косой взгляд на Салуну, затем многозначительный — на подгоревшую кастрюльку. Салуна проглотила трихломас.
— Я все еще не…
Пайтим грохнула кулаком по столу.
— Ты будешь моим бархатным покровом! Ты нужна мне, чтобы распылить облака невежества, восторга, невнимательности, желания и так далее. Всего, что захочешь, всего, что сможешь выжать из этого…
Она вихрем промчалась через комнату к окну и ткнула пальцем в сторону тесных рядов грибниц, озаренных первыми утренними лучами.
— Разоружи Паолин и их свиту, чтобы мы пришли ко двору желанными — и с черной жемчужиной. Во время вечернего мероприятия я задействую заклинание — и их порочная династия наконец падет!
Салуна выразила сомнение:
— А что поможет нам не погибнуть?
— Это тоже будет твоей заботой. — Огненная ведьма хитро глянула на сумку со снадобьями, висевшую на поясе Салуны. — У тебя ведь есть универсальное противоядие?
Ведьма провела пальцами по кожаной сумке и нащупала внутри знакомые очертания хрустального сосуда.
— Да. Но совсем немного, осталось от прошлогоднего урожая. И мне придется подождать еще месяц, прежде чем я смогу собрать споры, чтобы изготовить больше.
Пайтим фыркнула.
Салуна расправилась с последними грибами и отодвинула в сторону тарелку. Желудок наполнился, но слабые покалывания эмоций не утихли. Стало даже хуже, теперь она чувствовала себя еще более расстроенной и не имела никакого желания впутываться в эту сомнительную авантюру. Заклинание Пайтим, по всей видимости, было очень мощным, раз ему удалось так быстро смести десятилетия сдержанности. Опасно, если огненная ведьма знает о том, что Салуна неожиданно утратила самоконтроль.
— Ты хочешь воспользоваться моей призматической лодкой и моим грибным электуарием. Но я не уверена, что вижу выгоду для себя.
— Неблагодарная шлюха! Я спасла тебе жизнь!
— После того как сама попыталась отнять ее у меня!
Пайтим побарабанила пальцами по окну. Стекло расплавилось, затем снова застыло и теперь было мутным.
— Все богатства Алого дворца окажутся нашими.
— Мне и здесь хорошо.
— О кухне Алого дворца ходят легенды. Ты слишком долго томилась здесь, среди своих поганок, Салуна Морн! Навлекая на себя большую опасность, я сделала тебе предложение, и скоро в твоем распоряжении окажется пена медуз Паолин и их прекрасные кушанья. А их погреб славится по всем Метариновым горам своими винами, столь же редкими, сколь и пьянящими. Ты по-прежнему сомневаешься в том, что я говорю?
Салуна встала и подошла к огненной ведьме. Маленькие трещинки теперь змеились по окну, словно крошечные кратеры или вихри. Запах грибов в соусе и горелых рампсов сменился нотками озона и горячего песка. Волосы Пайтим встали дыбом, наэлектризовавшись. Если Салуна откажет огненной ведьме, та вполне сможет вынудить ее передумать.
— Я сделаю все, что смогу. — Салуна прижала ладонь к стеклу. — Я слышала, что кухня Паолин богата и изысканна, а меню шеф-повара прекрасны, если не уникальны. Но если у меня не получится…
— Если у тебя не получится, ты умрешь, зная, что попробовала пену медуз — субстанцию более изысканную, чем желе из саранчи. И что услышала семнадцатую вариацию безжизненного ноктюрна Блейза. Некоторые утверждают, что смерть — это малая цена за возможность услышать такую серенаду.
— Я никогда не была ценителем музыки.
— Как и я, — признала Пайтим и положила руку на плечо Салуны. — Пойдем. Пора приготовить нормальный завтрак.
К утру Салуна подготовила полдюжины заклинаний и средств различной мощности. Огненная ведьма хотела, чтобы ничто не мешало черной жемчужине, поэтому план заключался в том, чтобы наполнить воздух спорами и чарами, которые лишат силы или сведут на нет любые попытки задержать их, когда они окажутся при дворе. Самым жестоким было заклинание спонтанного разъедания, вызываемое спорами леопардовиков, розовых мицен и хрупких эльфийских шляпок, смешанными с медом азалии и каладиумом. Последние усиливали действие грибов, вызывая судороги, временный паралич, галлюцинации, различные превращения, спазмы, конвульсии и помутнения ума.
Салуна отказалась творить любые заклинания с летальным исходом. Впрочем, многие годы ее любимым развлечением было исследование и составление средств, позволяющих сделать безлюдными обширные пространства окружающих гор. Она выращивала ядовитые грибы рядом с их безобидными и иногда почти неотличимыми собратьями и гордилась тем, что могла безошибочно различить, скажем, дьявольский боровик и его кузена с медовым ароматом — летний боровик. Со своей обычной невозмутимостью она извлекала из этого жуткое, хотя и невинное удовольствие. Ей никогда не приходило в голову, что однажды ей придется собирать споры, ножки и шляпки этих ядовитых грибов.
Однако сейчас она не находила радости в приготовлении ядов. Более того, она испытывала вину. Все это Салуна связывала с долгим эхом черной жемчужины. Вероятно, чары были чрезвычайно могущественными, раз им удалось преодолеть эмоциональную закрытость, которую она взращивала в себе, столь долго имея дело с психотропными веществами.
— Неуместно сеять такое среди невинных гостей, — поделилась она сомнениями с огненной ведьмой.
— Уверяю тебя, среди присутствующих в Алом дворце не будет ни одного невинного человека.
— Я невинна!
Пайтим взяла смертоносную галерину, ядовитый гриб, который, как утверждала Салуна, обладал изысканным вкусом.
— Сомнительное заявление. Невинна? Ты применяешь это слово слишком часто и не по поводу. «Наивна» подошло бы куда более. Или «лицемерна».
— Лицемерна я или нет, но мы будем целиком зависеть от универсального противоядия, — сказала Салуна, чьи попытки сотворить чары временной глухоты пока что не давали результата. — Если это заклинание так могущественно, как кажется…
— Мало какие заклинания нельзя отменить при помощи твоего чудесного средства, — ответила Пайтим мягким голосом. — Ты уверена, что его хватит, чтобы защитить нас обеих?
Салуна вытащила из сумки хрустальный сосуд. Серовато-голубой жидкости оставалось совсем немного, и огненная ведьма воззрилась на нее с сомнением.
— Этого хватит, чтобы уберечь нас, если черная жемчужина не сведет на нет силу противоядия. Мощь эликсира такова, что хватает самого малого количества. Да, этого достаточно — но не больше. Мы должны быть очень точны и не тратить понапрасну ни единой капли.
— Если понадобится, можем заткнуть уши воском.
— Если такая мера сработает, значит заклинание куда слабее, чем мы думаем, — произнесла Салуна и убрала сосуд.
Пайтим Норингал ничего не ответила; она стояла в глубокой оконной нише и угрюмо глядела на темную линию елей, отмечавшую горизонт.
Она искала взглядом своего василиска. Салуна сильно сомневалась, что он вернется.
Впрочем, жалость заставляла ее молчать, равно как и мысль о том, что лучше не злить огненную ведьму, известную своим взрывным характером. Салуна никогда не видела, чтобы ее соседка питала нежность к другим людям. То, как Пайтим поступила со своим бывшим возлюбленным, придворным лютнистом, не являлось исключением.
Однако она выказывала большую, даже, можно сказать, трепетную привязанность к выращенным ею василискам. Они были красивыми грациозными созданиями размером с выдру, с блестящей, резко очерченной чешуей разных оттенков: кораллового, киноварного, шоколадно-коричневого и оранжевого. Хвосты их походили на плети, а когти казались достаточно острыми, чтобы содрать кору с айвы. У василисков были прекрасные фасетчатые глаза, чистые и ясные, как желтые топазы. В отличие от мифологических собратьев, взгляд василисков Пайтим не нес смерти. А вот дыхание, подобное пламени в атаноре, с трех шагов превращало песок в стекло.
Их почти невозможно было приручить. Насколько знала Салуна, только огненная ведьма преуспела в этом. Ее питомцы выказывали по отношению к ней ответную искреннюю привязанность. Питались они всем, что им предлагалось: и живыми существами, и мертвыми субстанциями, — но всему явно предпочитали хорошо выдержанную древесину твердых пород деревьев. Салуна подумала, что именно поэтому взгляд Пайтим возвращался к ближайшему лесу, несмотря на то что василиски не очень-то жаловали ели и пихты.
— Возможно, он найдет путь сюда. — Салуна смахнула крошки грибов с пальцев. — Ты всегда говорила, что у них хорошо развит инстинкт поиска дома.
— Возможно, — вздохнула Пайтим. — Но это не его дом. И через несколько часов мы уйдем отсюда.
Салуна коснулась ее руки. Она надеялась, что жест получился обнадеживающим, — она давно не практиковалась в таких вещах. Ей очень нужно было присутствие огненной ведьмы во время последней стадии сбора каждого заклинания. После завтрака они работали бок о бок в маленькой, набитой стеклом и сталью лаборатории, которая помещалась в самом темном углу фермы Салуны, глубоко в дебрях леса, среди высоченных древних елей.
Там, под светящимися трубками из светочей и неона, Салуна запустила древний ионный пульверизатор, способный превратить споры и ядовитые компоненты в почти невидимую пыль. Огненная ведьма при помощи телескопических щитков вводила яды в сосуды. Пайтим нанизывала эти похожие на драгоценные камни бусины на цепь из отличной платины, которая должна была украшать Салуну, когда та прибудет на бал. Обе ведьмы приняли по минимальной дозе каждого из ядов.
Заполнив последнюю бусину, они вернулись в домик. Там Салуна перелила половину оставшегося универсального противоядия в сосуд и отдала его огненной ведьме. Затем Пайтим приготовила ланч. Салуна продолжала пререкаться вплоть до наступления ночи.
— Я не получала личного приглашения на это празднество. Наверняка они меня не ожидают.
Пайтим стояла рядом плитой, готовя два превосходных омлета с добавлением вывалянных в соусе рампсов и бекона из антилопы.
— Мой ответ двору был четким: ты явишься в качестве моей спутницы.
— Я девять лет не покидала это место.
— Давно пора было выбраться куда-нибудь. — Пайтим положила омлет на медную тарелку и поставила перед Салуной рядом с лимонной тарталеткой размером с наперсток и стаканом свежего киселя из перца. — Вот. Ешь, пока горячее.
— Мне нечего надеть.
Струйка белого дыма вырвалась из левой ноздри огненной ведьмы.
— Печальным будет тот день, когда ведьма Кобальтовых гор не сможет сотворить наряд, достойный появления при дворе такого легендарно некомпетентного правителя, как Паолина Двадцать Девятый.
— А если моя некомпетентность окажется больше его? — Салуна раздраженно потыкала вилкой в омлет. — Что тогда?
— Этот момент будет столь кратким, что только ты и сможешь его заметить. Если, конечно, твои заклинания замешательства не подведут и универсальное противоядие не сработает против черной жемчужины. В противном случае…
Голос Пайтим сменился неприятной тишиной. Две ведьмы посмотрели друг на друга, обдумывая неутешительную перспективу. Неожиданно Салуна вздрогнула и с силой зажала уши.
— Ты это слышала? — вскрикнула она.
Огненная ведьма побледнела.
— Я ничего не слышала, — ответила она, а затем добавила: — Но подозреваю, что бархатный покров исчезает. Мы больше не должны говорить о музыкальном заклинании. И даже думать о нем.
Салуна закусила губу. Она попробовала омлет и с грустью подумала о том, как мало радости в последние полтора дня ей приносит стряпня Пайтим.
И это тоже благодаря злополучному заклинанию. Не дожидаясь, пока ее снова скрутит судорогой, ведьма начала есть, но с гораздо меньшим аппетитом, чем заслуживало блюдо.
С наступлением сумерек небеса и тени смешались в пурпурном тумане. На краю леса призматическая лодка уже несколько часов выводила пронзительную литанию предупреждений, прерываемую душераздирающим плачем. С тех пор как Салуна вновь обрела способность чувствовать, стенания лодки нервировали ее до крайности, а огненную ведьму наполняли гневом. Дважды Салуне приходилось хватать Пайтим за руку, чтобы та не превратила лодку в кусок дымящегося металла и обугленных проводов.
— Тогда сама заставь ее замолчать! — велела Пайтим.
— Я не могу. Нервные волокна, дающие ей разум, также приводят ее в движение и управляют навигацией.
Глаза Пайтим опасно сузились.
— Тогда мы пойдем пешком.
— И придем только завтра, — с нетерпением возразила Салуна. — Возможно, это наилучший момент, чтобы опробовать твои восковые затычки для ушей.
Огненная ведьма выдохнула с такой силой, что кайма ближайшей занавески превратилась в горстку серого пепла. Салуна проигнорировала этот факт и вернулась в спальню.
Там повсюду валялась одежда. Запятнанные туники для работы в лаборатории; уродливые кринолины, украшенные тонкими листами теллура, засвистевшими, когда она откинула их в сторону; древние, расшитые бесполезными знаками шелковые кимоно — она ни разу их не надевала; резиновые сапоги и садовые платья; кроме того, там был балахон, который Салуна сшила себе из шкуры деоданов и от которого все еще разило тухлым мясом и грибами.
Салуна запихнула все это в шкаф и несколько мгновений размышляла, усевшись на край маленькой кровати, богато украшенной резьбой. Она жила здесь в одиночестве, много лет не заводила любовников, совсем не интересовалась модой. Правда, у нее все еще имелось портновское заклинание.
Но какой толк был от чар, если отсутствовала не только склонность, но даже малейший интерес к моде? А если у нее получится неэлегантный наряд, даже оскорбительный? Подобное представлялось крайне неуместным для такого роскошного события, как бал в честь коронации.
Салуна действительно чувствовала себя наивной. Она разделяла общее для провинции презрение к правящей династии, но никогда не бывала при дворе и даже не планировала там появляться. Поэтому ее тревоги не знали предела. Она еще раз открыла дверь шкафа, проверяя только что отвергнутые одеяния, и вновь признала их негодными.
Прошла почти четверть часа, а она все еще была одета в выцветшую рабочую тунику.
— Ты готова? — послышался резкий голос Пайтим.
— Подожди минуту.
Салуна закусила нижнюю губу. Она торопливо разделась, оставшись в одной льняной сорочке и алых чулках, цвет которых, как она думала, может быть воспринят как знак восхищения. Потом натянула просторные сатиновые брюки насыщенного розовато-лилового оттенка и воздушный шелковый блузон, белый, но изысканно украшенный крошечными глазками, которые открывались, демонстрируя пурпурные радужки всякий раз, когда на ткань падал свет.
— Салуна! — Голос огненной ведьмы прозвучал почти неистово. — Пора!
Салуна испустила безмолвный крик, собрала прекрасные волосы в не слишком тугой шиньон, украшенный парой золотых богомолов, чьи лапы зарылись до самых корней волос. Последний раз посмотрев в зеркало, Салуна обнаружила, что выглядит даже хуже, чем предполагала. Тонкое светящееся ожерелье из сосудов с ядом казалось явно неуместным, его фальшивый блеск напоминал визянский адамант. Не украшали ее и потертые кожаные шлепанцы с длинными закругленными носами с оранжевыми кисточками.
Но времени менять обувь не оставалось. Когда в коридоре раздался звук шагов Пайтим, Салуна схватила шелковое кимоно и выскочила из комнаты.
— Я готова, — выпалила она, заворачиваясь в нежные складки.
Огненная ведьма едва ли взглянула на нее, просто схватила за локоть и повела через входную дверь к загону.
— Твоя лодка знает дорогу?
Ответный резкий звук, похожий на нечто среднее между ревом турбины и криком роженицы, провозгласил, что призматическая лодка понимает, куда они направляются.
Салуна кивнула и расширившимися глазами воззрилась на свою спутницу. Огненная ведьма одарила ее сдержанной улыбкой.
— Столько лет не надевала. Удивительно, что оно все еще впору.
От белых плеч до тонких лодыжек Пайтим была завернута в тогу из гибкой кожи ифта цвета берилла, морской пены и лунного камня. Там, где свет касался ложбинки между грудей, танцевали дрожащие и сверкающие опаловые искорки. Тяжелые золотые браслеты, вырезанные в форме гадюк и филилсов, оттягивали руки. Гребень из меди, отлитый в виде головы василиска, венчал сияющие волосы, скалывая их так, что лишь несколько золотых прядей дерзко падали на щеки.
— Наряд тебе идет, — выдохнула Салуна.
— Да.
Огненная ведьма безрадостно улыбнулась, обнажив коронку, вырезанную из пальца бывшего любовника, затем подняла руку. Жезл, который принес смерть даже Гесте Гестилль, сиял, словно слиток, только что вынутый из пламени, да так ярко, что Салуна моргнула и отвела взгляд.
Однако куда неприятнее были звуки, испускаемые жезлом. Тонкий, чистый, но пронзительный каскад нот, одновременно похожий на колокольный звон, только сильнее — словно играли на барабане, кожей для которого служила сама земля. Ноты сотрясали ближайшие скалы и пики, бились внутри головы Салуны так, что она стала задыхаться.
Впрочем, прежде чем она смогла вдохнуть снова, звук исчез. Это зловещее молчание показалось Салуне еще неприятнее прежней музыки.
У нее не было времени выразить свое недовольство. Мягкой командой Пайтим поторопила ее. Когда они приблизились к загону, воздух стал крайне беспокойным. Тяжелые ветви елей дрожали. Сухая хвоя и папоротники кружились в миниатюрных вихрях. Ограда изогнулась, затем взорвалась фонтаном щепок. Стайка зловещих певунов вспорхнула с верхних веток самой высокой ели и с воплями исчезла в темнеющем небе.
— Ты что, не можешь ее контролировать? — закричала Пайтим.
Салуна заслонила глаза от залпа фиолетовой плазмы.
— Думаю, она не хочет лететь.
При ее словах воздух стал сгущаться, пока не показались очертания лодки, то и дело перечеркиваемые молниями.
— ПРЕДАТЕЛЬСТВО ПОРОЧНОСТЬ РАЗЛОЖЕНИЕ ОТЧАЯНИЕ, — прогромыхала лодка. — БЕЗЗАКОНИЕ КАТАСТРОФА РОК РОК РОК.
— Я поговорю с ней. — Салуна проскользнула мимо огненной ведьмы, заставив лодку открыться. Прозрачные лепестки появились из воздуха, и женщина скользнула внутрь. — Ты должна без задержки отнести нас в Алый дворец. — Салуна прижала ладонь к навигационной мембране. — Мы… я — гостья его величества Паолины Двадцать Девятого.
— ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОГО, — прогрохотала лодка, но, как с удовольствием отметила Салуна, ярость поутихла, и голос превратился в скрежет: — Хаотичная гетерархия. Их линия проклята!
— Я должна идти. — Салуна взглянула сквозь подвижную пелену плазмы туда, где стояла огненная ведьма со сжатыми губами и взглядом, устремленным на запад, на кровавое небо. — Пайтим Норингал обладает чудовищным заклинанием. Я боюсь перечить ей.
— Что за заклинание?
Салуна пригнулась, пока ее губы не коснулись теплой плазменной мембраны лодки, и выдохнула ответ:
— Пайтим Норингал утверждает, что это черная жемчужина. Семнадцатая вариация безжизненного ноктюрна Блейза, ради обладания которым Геста Рестилль совершила многочисленные злодеяния. Впрочем, тщетно, — добавила она и бросила взгляд на огненную ведьму.
— Гармоническое заклинание, несомненно, большой силы, — отметила лодка после краткого раздумья. — Лучше я убью тебя сейчас, безболезненно.
— Нет! — Салуна рывком оторвала руку от навигационной мембраны. — Вероятно, от него можно защититься. Если нет, я попробую сбежать, и ты отнесешь меня обратно домой.
Ее тон выдавал чувства, но силовое поле лодки успокоилось и из ярко-пурпурного стало красновато-коричневым.
— Так она знает дорогу? — вопросила Пайтим Норингал, когда лепестки открылись вновь, чтобы впустить ее внутрь.
— Да, разумеется, — ответила Салуна. — Пожалуйста, присядь сюда, в кресло. Я должна направлять лодку первую часть пути, но потом присоединюсь к тебе.
Не говоря больше ни слова, они заняли места в кабине. Салуна закрыла глаза и вновь положила руку на эластичную мембрану.
— Отнеси нас в Алый дворец, — велела она низким голосом.
Призматическая лодка задрожала, но после недолгого колебания легко оторвалась от земли и поднялась в воздух, направившись в сторону севера. Молнии заструились из сгущавшихся облаков, когда судно помчалось над горами. Его полет сопровождался яркими вспышками голубоватого пламени и пульсацией свечения, похожего на огни святого Эльма.
Те немногие люди, что видели лодку с земли, спешили в укрытие, боясь очередного яростного приступа непогоды, каковые время от времени сотрясали горы. Но даже когда люди зарывались в сено и спускались в подземные убежища, кожа их все равно покрывалась мурашками от едва различимой музыки, прокрадывающейся в сознание, от звука одновременно болезненного и прекрасного. Слышавшие ее не могли заснуть ни той ночью, ни следующими. Спящие же вскрикивали от этой музыки во сне, моля, чтобы пришедшие видения оставили их в покое. Даже мимолетное действие заклинания было очень мощным.
Алый дворец появился на горизонте, подобно сияющему скоплению упавших звезд, алых, золотых и пурпурных, собравшихся на узком мысе среди острозубых Метариновых гор. Как только призматическая лодка начала снижаться, Салуна разглядела очертания похожих на моллюсков башен и колоколен, внешних ворот с зубчатыми укреплениями из мягкой осыпающейся киновари и просторных садов-лабиринтов, где бродили огромные маскелоны с бивнями, питавшиеся, как поговаривали, бастардами Паолин.
— Это оно? — вслух поинтересовалась она.
— Да, — ответила Пайтим Норингал. До настоящего момента она сидела молча, всеми силами творя и поддерживая маскирующее заклинание, которое должно было прятать жезл, пока они не окажутся на балу. — Когда-то здесь высился громадный пик из ломкого красного камня. Амбициозный предшественник нынешнего короля давным-давно начал возводить дворец. Двенадцать сотен рабов потратили пятнадцать лет на вырубку леса и уборку камней с вершины. Еще полстолетия прошло, прежде чем была высечена из пурпурного камня эта постройка. Пришлось использовать громадных туннельных жуков, чтобы создать внутренние башни и залы.
— Должно быть, множество рабов погибло во время строительства.
— Да, хотя их костей нет ни здесь, ни где-либо еще. Эти жуки чудовищно прожорливы, хотя мне говорили, что один издох от обжорства и его панцирь валяется в каком-то забытом коридоре в сотнях элей под нами.
— Ты многое знаешь об этой крепости, — заметила Салуна.
— Хайланд любил изучать здешние места. Лучше бы он развлекался чем-нибудь другим.
Тон огненной ведьмы свидетельствовал о том, что она забыла, кто пригласил ее любовника в суровые объятия Красной Бездны.
Салуна была слишком подавлена, чтобы прояснить этот момент.
— Я могла бы остаться в лодке и подождать, пока ты вернешься, когда веселье закончится, — сказала она, после того как призматическая лодка нависла над поросшей травой ложбинкой рядом со скоплением людей и транспорта. — Это позволило бы нам безопасно вернуться на ферму.
— Наше безопасное возвращение не гарантировано и совершенно не обязательно желаемо, — отмахнулась огненная ведьма. — Куда более благородная мысль — свергнуть с трона тирана! Чего стоят наши жалкие жизни по сравнению со столь высокой целью?
Лодка с толчком приземлилась.
— Чего стоят? — повернулась к Пайтим разгневанная Салуна. — Я не разделяю твоих самоубийственных идей, и мое присутствие явно не обязательно для их воплощения. Зачем ты вовлекла меня в эту опрометчивую авантюру?
Пайтим откинулась на спинку кресла. Она прижимала к груди черную жемчужину, которая теперь выглядела как букетик цветов.
— А почему бы нет? — ответила она. — Тебе самой это нравится и хочется узнать больше. Пошли, кресло ужасно неудобное, у меня нога затекла.
Лепестки лодки раскрылись, и огненная ведьма вывалилась наружу, прихрамывая. Салуна вышла следом. Лодка дрожала, и она похлопала судно, успокаивая:
— Ну не надо, не бойся, я вернусь. Жди здесь. Я ненадолго.
Лодка в последний раз печально вздрогнула. Ее фиолетовые плазменные поля потускнели и приняли металлический оттенок. Затем судно зарылось в траву, и теперь его можно было заметить только по тусклому поблескиванию, как на панцире улитки.
— Оставь свою летающую лодку, — велела огненная ведьма. — Если выживем, сможем выбрать что угодно из всего этого транспорта.
Она указала на ожидавшие кабриолеты и крылатые караваны, на привязанных лошадей и спящих горгозавров, выстроившихся вдоль длинной извилистой дороги. Салуна бросила последний скорбный взгляд на свою лодку и пошла за Пайтим.
На сердце у нее было тяжело. Она больше не могла притворяться, что ее накопленное годами самообладание вовсе не испарилось без следа, причем вполне вероятно, что безвозвратно, после недавней встречи с жезлом, который содержал черную жемчужину. Впервые в жизни она поймала себя на том, что думает о прежних, более добрых временах и событиях, которые, хоть ведьма этого и не понимала, были по-настоящему счастливыми. Зеленая трава, усыпанная сотнями крошечных молочно-белых зонтиков, первые богатые спорами плоды после теплого летнего дождя; песня дроздов и розовогрудых дубоносов; пурпурное облако, летящее прочь от заходящего солнца и расплывающееся фиолетовыми завивающимися нитями, предвестник последних дней Земли. Салуна видела все это — и еще в тысячу раз больше; но она никогда не делила ни один момент радости с другим человеком.
«К сожалению», — прошептал голос в голове. Это и означает прожить жизнь в одиночестве.
— Быстрей, Салуна Морн, мы опаздываем. — Огненная ведьма сцапала ее за руку. — Сюда…
Пайтим схватила пакетик и поспешила к огромной пещере, которая плавно перетекала в зал громаднее любого, что Салуне приходилось когда-либо видеть. Янычары в ливреях вытянулись вдоль стен крепости, у входа маячили несколько гостей: бородатая девица, тучный мужчина с усами, похожими на складки лишайника, гиганты из Трилла со стеклянной кожей, чьи лица были окутаны белым туманом, скрывавшим черты, но не уменьшавшим их красоту.
Салуна с недовольством осмотрела собственный наряд: безнадежно измятые брюки, промокшие от росы нелепые шлепанцы с загнутыми носами, бесформенное кимоно на плечах. Только ядовитое ожерелье казалось более-менее подходящим предметом для Алого дворца. Она с обидой взглянула на огненную ведьму, и та пожала плечами.
— Ты со мной, — сказала Пайтим и направилась к вратам.
Салуна сжала кулак, сминая пакет, данный ей Пайтим. Его содержимое не пострадало, как она убедилась, когда открыла его и обнаружила внутри две желтоватые пробки — затычки из пчелиного воска, которые должны были защитить их от черной жемчужины. В ярости Салуна захотела бросить их в грязь, но побоялась еще больше заляпать тапочки.
— Ваше приглашение?
Чародейка подняла глаза и увидела, что огненная ведьма стоит перед молодым мужчиной в костюме арлекина.
Пайтим поняла руку.
— Мое приглашение?
Одна из змей-браслетов приподнялась, готовая к броску, а затем открыла пасть и выплюнула блестящую рубиновую бусину, которая зависла в воздухе. Из нее раздался призрачный пронзительный голос:
— Пайтим Норингал, Огненная и Непокорная! Твоя ссылка закончилась вслед за неожиданной и несчастной смертью ее величества Паолины Двадцать Восьмой. Его величество Паолина Двадцать Девятый требует твоего присутствия на балу, следующем за коронацией.
Огненная ведьма опустила руку. Змея спряталась, призрак исчез во вспышке золотого пламени.
Арлекин склонил голову.
— Пайтим Норингал. Простите меня.
— Моя гостья, Салуна Морн, прославленная ведьма Кобальтовых гор, — промолвила Пайтим и взмахнула фальшивым букетиком. — А теперь впусти нас.
Они двинулись по узкому коридору, высеченному в мягком красном камне. Вокруг слышалась странная музыка, витали ароматы горелого иссопа, сладкой клистры, кожуры мандаринов. Неподалеку, в атриуме, Салуна заметила празднующих в роскошных одеждах, с гирляндами из цветов сальи и гранатов. Когда они отошли от входа, огненная ведьма остановилась и схватила Салуну за руку.
— Думаю, твой наряд совершенно не подходит для столь роскошного праздника. Боюсь, твое присутствие привлечет ненужное внимание к нам обеим и помешает нашему заклинанию.
Салуна кивнула и поспешно повернулась к выходу.
— Совершенно с тобой согласна, я лучше подожду снаружи.
— В этом нет необходимости. Простой покров обеспечит тебе модный наряд. Закрой глаза, иначе сияние тебя ослепит.
Салуна помедлила, разочарованная, но согласилась. Даже с закрытыми глазами она почувствовала слабое дыхание огненного заклинания и услышала, как ее одежда тихо зашуршала, изменяясь.
— Ну вот, — довольно промолвила Пайтим.
Салуна открыла глаза и обнаружила, что неуместный наряд сменился складками белоснежного шелка, а волосы туго стягивает сеточка из тафты в форме изящных кораблей. Вместо нелепых тапок на ногах красовались туфельки с серебряными носами, отделанные живыми сияющими муравьями, — необычные и очень модные. Ядовитое ожерелье теперь как нельзя лучше подходило к наряду. Ее рука инстинктивно поднялась к поясу и тут же нащупала мешок с травами, превращенный в сумочку из шкуры ифта; Салуна провела пальцами по знакомым очертаниям хрустального сосуда с универсальным противоядием.
— А теперь пойдем, — сказала Пайтим. — Возможно, сам король захочет пригласить тебя на гавот.
Салуна побледнела при такой мысли, но ее спутница уже вплыла в атриум. Последовав за ней, Салуна окунулась в новые ароматы и феромоны, а также в вездесущий запах пота, услышала смех и веселую музыку. Над головами в фиолетово-зеленых сумерках сияли великолепные лампы.
Танцоры выстроились в сложных фигурах; другие присутствующие парами отдыхали в альковах, где потягивали ликер из икры и алый лагер.
— Ты видишь короля? — спросила Салуна.
Пайтим едва заметно указала на позолоченное возвышение.
— Он развлекается вон там. На нем церемониальные штаны, которые служат отличительным признаком его положения. Как Земля скатилась к старости, болезням и упадку, так и Паолины измельчали. Он последний из развратной династии, никто не будет оплакивать его смерть.
Салуна воззрилась на бочкообразную фигуру, державшую большую бутыль пенящейся жидкости. Грязные желтые перья свисали с рыхлого торса. Остатки кружевных складок застряли среди перекрученных веток Алого Венца с тускло поблескивающими драгоценными камнями, а церемониальные штаны были заляпаны.
При этом король пританцовывал и пронзительно смеялся. Он стоял между такими же выпивохами-гостями, которые перебрасывали его назад и вперед, словно он был мячом для игры.
— Пренеприятное зрелище, — заметила Салуна. — Но точно ли все собравшиеся не обладают добродетелями и заслуживают уничтожения?
— Думаешь, нет? Смотри! Лалула Линдини, в равной степени порочная и хорошенькая, вырезала всю свою семью, когда та спала, а затем скормила тела гру. Вон там — молочно-белое лицо Ванфредо дела Руиза, он делил постель с глосом. А вот — сросшиеся близнецы Дил и Дорла Клаксен-Хау, любящие использовать в своих сексуальных развлечениях плачущих детей и плазменную пилу. Здесь нет ни одного человека, которого бы Зандоггит Справедливая не приговорила бы к бесконечным пыткам, окажись она сейчас среди нас.
— Тогда как мы избегнем наказания? — спросила Салуна. — Ты должна поведать свой план нашего спасения.
— К счастью, никто не знает, что мы исполним роль Зандоггит. — Огненная ведьма провела пальцами по фальшивому украшению на шее Салуны и посмотрела на поддельный букетик в собственной руке. Затем она одарила спутницу лукавым взглядом и указала в другой конец переполненного зала. — Уверена, ты сможешь освежиться вон на той банкетке. Подкрепись пеной медуз, а затем посей грибные чары среди самодовольной толпы. Я тем временем осмотрю тут все и проверю выходы. А потом запоет черная жемчужина, и мы с тобой очень быстро уйдем.
Прежде чем Салуна успела возразить, Пайтим растворилась в толпе и исчезла из виду. Чародейка несколько минут тщетно искала ее взглядом, а затем решила посвятить себя прославленным угощениям Паолин.
Однако те ее разочаровали. Подгоревшая морская свинья, вымоченная в настойке из айвы и можжевельника, оказалась пресной и безвкусной, а бланманже из саранчи не шло ни в какое сравнение с желе Пайтим Норингал.
Только пена медуз оправдала ожидания — розоватая жидкость восхитительной чистоты, с вяжущим вкусом.
Три бокала успокоили ее, и Салуна моментально забыла причину своего присутствия на празднике; она принялась безразлично бродить среди толпы, наслаждаясь отражением собственного шелкового одеяния в высоких полированных стенах и восхищенными взглядами опьяневших кавалеров и дам.
Когда один из мужчин сделал ей крайне непристойное предложение, Салуна опечалилась, расстегнула ожерелье и, пробормотав активирующее заклинание, раздавила первую ядовитую бусину у самых ноздрей гостя.
— Роскошный аромат, — плотоядно прожурчал аристократ. Внезапно он издал вопль и рухнул на спину, засучил руками и ногами, а потом внезапно погрузился в глубокий сон.
Салуна начала прокладывать себе путь сквозь заполненный двор. Через каждые несколько шагов она снимала очередную бусину, произнося соответствующее заклинание, и давила пальцами похожий на драгоценный камень сосуд. Она не останавливалась, чтобы оглянуться, пока не сделала круг по комнате, задействовав при этом все грибные заклинания. Только тогда она посмотрела назад с довольной улыбкой, замечая испуганные движения в толпе гостей.
То тут, то там веселившиеся люди подпрыгивали, метались и крутились, как в пляске святого Витта, и так же быстро падали на пол без чувств. Другие замирали на месте, словно разодетые статуи. Третьи начинали хохотать с нездоровой веселостью, а затем с сумасшедшими глазами сдирали с себя одежду и носились по атриуму, кукарекая, словно петухи, и курлыкая, как голуби.
— Клянусь бедрами Сладкой Бенты, их постигло безумие короля! — воскликнул один из придворных.
Салуна привстала на носочки и увидела высокую фигуру, стремительно двигавшуюся к королевскому помосту. Огненная ведьма ворвалась на него, не обращая внимания на танцоров, музыкантов и янычар, и встала перед королем, который пронзительно захохотал, увидев ее.
— А вот кого мы сейчас пощекочем! — воскликнул он и попытался схватить ведьму за талию. — Долго я ждал твоего возвращения в нашу веселую компанию! Давай, потанцуй со мной, конфетка!
— Кимбол Паолина!
Голос огненной ведьмы разнесся по атриуму. Вздохи раздались при звуке имени короля, кто-то неосторожно засмеялся. Но король продолжал пританцовывать, и булькающий смех срывался с его дряблых губ. Огненная ведьма подняла руку.
— Смотри же на разрушение своей глупой династии! — вскричала она. — Пусть кости и жилы станут фисгармонией, на которой будет сыгран твой последний гавот.
Чудовищный свет зажегся в глазах Пайтим Норингал. Ее браслеты превратились в полоски шипящего золота. Василиск в волосах оскалил клыки. Она подняла руку, высвободив жезл из сияющего адаманта, усеянного тайными числами и неизвестными символами. Яростный свет пробежал по всей его длине, и жезл расщепился на две части, каждая из которых вспыхнула музыкальными ключами, нотными знаками и верхними медиантами, разветвлявшимися линиями и завитками; каждый призрак был из каких-то древних нот, языков или гимнов.
Салуна моргнула, слишком ошеломленная, чтобы убежать или хотя бы шевельнуться, даже когда огненная ведьма с пронзительным криком воздела над головой половинки жезла и ударила их друг о друга. Воцарилась тишина, нарушаемая только рваным дыханием короля.
«Это обман», — подумала Салуна, и по толпе пронеслась та же мысль, на лицах появилось облегчение.
Чародейка быстро повернулась, чтобы уйти, раздумывая, как добраться до лодки, когда откуда-то сверху долетела одна-единственная нота пронзительной сладости.
Салуна замерла в восхищении. Такую ноту мог извлечь Эстрагал из своей желтой дудочки, когда впервые сыграл утром на Земле и поднял рассвет из глубин дремлющего моря. Она заплакала, вспомнив тот день в детстве, когда заснула на поле, заросшем желтой булавницей и волшебными плаунами, — а проснулась уже под небом, усыпанным ослепительными звездами.
Никогда еще она не слышала такой музыки! Протяжная нота наполнила ее доброжелательностью, на губах она ощутила вкус меда; по лицам людей вокруг Салуна видела, что все ощущали то же самое: смесь радости и сожаления, страсти и насыщения, восторженное и одновременно печальное желание.
Положение спасла Пайтим Норингал. С удивительным проворством она спрыгнула с помоста, помедлив лишь для того, чтобы отпить чего-то из маленького сосуда, и опрометью бросилась к двери.
Салуна нахмурилась. Ее восторг померк от воспоминания о чем-то менее приятном, и какой-то другой вкус появился на языке…
Универсальное противоядие.
Слабыми руками она нащупала сквозь серебряные складки сумку с травами. Пальцы, разрывая ткань, добрались до хрустального сосуда и вытащили его наружу. Салуна открыла виал и выпила содержимое.
Всего одна капля коснулась ее языка. Не веря, она встряхнула сосуд снова, затем пригляделась.
Виал был пуст.
Вероломная огненная ведьма!
Слишком поздно выявилось предательство Пайтим: она настояла, чтобы Салуна довезла ее на своей лодке, и украла ее часть противоядия, чтобы удвоить собственную защиту. В этот самый момент она может взять снаружи любое транспортное средство, пока ее наивная соседка погибает от предательства. Салуна отчаянно присосалась к горлышку хрустального сосуда, пытаясь добыть еще хоть каплю противоядия, пока не подействовала черная жемчужина.
Но как раз в этот момент печальную ноту сменила новая мелодия. Прекрасные трубы, барабаны и флейты присоединились к болеро, которое пронеслось, ускорилось, а затем смолкло, оставив лишь бешеный, даже жестокий ритм. Салуна качнулась в сторону, как и люди вокруг нее; некоторые из них нетерпеливо взмахивали руками, натыкались друг на друга, словно дети, игравшие в «Найди свою даму».
— Вариана! О прекрасная Вариана, что это за предательство?
— Никогда я не должна была уходить от тебя, Капилосо, ты забрал мое сердце.
— Эссик Лонгстар, о мое бедное прекрасное дитя!..
Воздух наполнился горькими плачами: все принимали живых за давно упокоившихся любимых. Музыка смолкла лишь затем, чтобы вернуться с новой силой и большей громкостью. Матери стенали об убитых детях; преданные любовники царапали собственные щеки и грудь. Янычары срывали ливреи и хватали сослуживцев, принимая их за неверных возлюбленных. Салуна помедлила с и без того затянувшимся уходом.
Она знала эту дикую колыбельную: разве не она звучала у ее собственной детской кроватки? Чародейка замерла, а потом ноги сами начали выплясывать сложные па на вымощенном плиткой полу.
Но какие-то частички универсального противоядия в ней все-таки действовали. Она сбросила с ног громоздкие туфли с серебряными носками и стала пробиваться к стене. Там она перевела дыхание и оглядела атриум, выискивая Пайтим Норингал.
Огненная ведьма исчезла. На королевском помосте обезумевшие гости, протягивая руки, облепили раззявившего рот короля, словно для того чтобы поймать каскады нот с его языка. Трели и негромкие звуки ударных, пение струн цитр и лютни, сладкие мандолины и виолончели — все смешалось в оглушающем реве, словно яростная рапсодия игралась на телах самих обезумевших гостей, как на инструментах оркестра.
Раскрытый рот короля разорвался. Полоски мягкой плоти сползли с лица, сложившись в алую лиру. Ребра с хрустом вылезли из груди, словно зубцы, и принялись исполнять гипнотизирующее глиссандо. Со звуком литавр череп вырвался из окровавленной плоти и треснул, а Алый Венец покатился по полу.
То же самое происходило с каждым гостем в комнате: он превращался в инструмент, на котором исполнялся Ноктюрн Блейза. С каждым, кроме Салуны Морн. Кроваво-красные пикколо завизжали, к ним присоединились лиры со струнами из сухожилий и волос, забренчали кастаньеты из черепов, и на немых спинетах[93] из ребер заиграли лишенные плоти пальцы. Лишь один-единственный человек слышал эту чудовищную симфонию, спасенный той малейшей дозой универсального противоядия, которое смог добыть. Впрочем, Салуна с радостью пропустила бы это представление.
Адская симфония начала звучать все громче. С каждой нотой рушился фрагмент крепости, вокруг неподвижной ведьмы сыпались осколки красного камня и цветной плитки.
Крайне взволнованная, Салуна не могла двигаться и лишь наблюдала за тем, как крепость превращается в ливень из обломков цвета киновари и граната, мокрых от крови. Так закончилась злобная династия Паолин, начавшаяся с гавота.
Черная жемчужина угасла. Чудовищный оркестр смолк. Салуна Морн шевельнулась. В ушах грохотало. Она с тревогой заметила, что позади рушится стена. Появились фиолетовые завихрения.
— ГИБЕЛЬ КАТАСТРОФА РОК РОК РОК.
Салуна узнала свою призматическую лодку, зависшую в наполненном пылью удушливом воздухе. Ее лепестки раскрылись, и ведьма скользнула внутрь.
— Спасибо тебе!
Плазменное поле лодки окружило ее. Салуна положила руку на мембрану и ввела нужные координаты.
Но лодка уже отчалила сама. Ведьма молча смотрела вниз, на развалины Алого дворца.
Кабриолеты и лошади лежали погребенные под дымящимися обломками. От крепости не осталось ничего, кроме светящейся груды красного камня, окутанной темным пламенем. Несмотря на предательство огненной ведьмы, Салуна вздохнула, мучаясь от угрызений совести.
— А я тебе говорила! — назойливо прожужжала призматическая лодка и понесла ведьму домой.
Судно вернулось, когда рассвет окрасил небо над горами и последний крикун устроился на ночлег, шепча и насвистывая, среди самых высоких ветвей.
— Теперь можешь поспать, — сказала Салуна, коснувшись мембраны лодки. Та мягко зажужжала, затем погрузилась в состояние покоя.
Чародейка выбралась наружу. Поросшая мхом земля под босыми ногами казалась восхитительно прохладной. Салуна подняла подол серебристого платья и поспешила к домику, но вдруг поморщилась.
Рядом с дверью земля обуглилась. Мох и лишайник выгорели до почвы, равно как и круг елей. Салуна в замешательстве огляделась, пока не заметила маленькую змеящуюся фигурку, спрятавшуюся за почерневшим камнем.
Василиск.
Ведьма закусила губу, затем вытянула руку и призывно посвистела. Василиск слабо зашипел, поднял в недоверии хвост, повернулся и скользнул в лес, оставляя за собой тропу из опаленных папоротников.
Днем Салуна попробовала приманить его тем, что зверь, по ее мнению, мог есть: хорошими досками, кусками твердой древесины и обломками кресла. Василиск только неодобрительно таращился на нее из-под деревьев и иногда назло сжигал ее сети для сбора спор.
Одним прохладным утром Салуна, подивившись, что животное до сих пор не оголодало, начала было собирать разномастную порцию еды для самой себя, как вдруг раздался голос призматической лодки:
— Э-Э-ЭЙ! ОСТОРОЖНО! ОПАСНОСТЬ!
Ведьма выглянула в окно. Высокая черная фигура шагала по поросшему мхом полю, неся на руках василиска.
Салуна встретила ее у двери.
— Любимое дитя сестры матери, — промолвила она, смотря с дрожью, как Пайтим опустила василиска, тут же метнувшегося в дом, — не ожидала твоего появления.
Пайтим проигнорировала ее. Она выпрямилась и с неодобрением уставилась на обычное скопление немытых тарелок и сухих грибов, наваленных по всей кухне. Ее одежда была в полном беспорядке, черная ткань покрылась пеплом и пятнами цвета ржавчины. На руках и лице виднелось несколько свежих шрамов. Через мгновение она повернулась к Салуне.
— У тебя здоровый вид, — холодно заметила она. Вторая коронка теперь появилась рядом с той, что была вырезана из пальца лютниста. — Твое противоядие еще сильнее, чем я предполагала.
Салуна не сказала ни слова. Василиск учуял корзину сушеных древесных ушей и выпустил облачко дыма. Когда чародейка попыталась отпугнуть его, тварь оскалилась. Желтые язычки пламени появились из пасти, и Салуна отпрянула.
Пайтим бросила на нее властный взгляд и прошагала через кухню к очагу.
— Отлично! — Щелчком пальцев она вызвала огонь в плите, а затем схватила котелок. — Ну, кто тут хочет есть?
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Когда мне было четырнадцать, наша семья владела домиком у озера в штате Мэн. Стояло лето 1971 года, меня ждали старшие классы. Большинство дней и ночей я проводила купаясь или играя в «Монополию» на веранде с младшими братьями и сестрами и свободными соседскими детьми.
Однако спустя годы и десятилетия я вспоминаю ту дождливую субботу, когда провела дома большую часть дня одна (что само по себе было чудом). Утром я пообещала отцу, что составлю ему компанию в походе в местную лавку за провизией к завтраку — яйцами, беконом и коробкой свежеиспеченных пончиков. Эти пончики были чудесными — с патокой, жаренные в масле.
А потом, оставшись одна в домике, я принялась рыскать вокруг в поисках чего-нибудь почитать.
Еще в Паунд-ридж моя мать купила коробку с книгами на библиотечной распродаже. Я уже прочитала большую их часть и вот теперь на самом дне коробки нашла книгу без обложки. Усевшись в старое складное кресло у окна — а на улице в это время лил дождь — с книгой в руке и коробкой пончиков на коленях, я начала читать.
Никогда в жизни я больше так увлеченно не читала. Несколькими годами позже меня захватил «Властелин колец», но и это чтение растянулось на недели. А в тот, первый раз оно больше походило на наркотик (впрочем, не скажу, чтобы я их когда-либо пробовала): дезориентировало, покорило, обеспокоило меня и даже вызвало легкую тошноту, которая усиливалась пончиками. Я не могла остановиться и поедала их с чувством той же неизбежности, с какой переворачивала страницы. Уже годы спустя я проассоциировала это накрывающее с головой, чувственное, слегка мутящее ощущение от чтения той книги со вкусом пончиков, струящимся зеленым отражением дождя в озере и шумом ветра в ветвях деревьев. Чудесное воспоминание.
Единственное, что я напрочь забыла, — название и имя автора. Все эти годы я могла вернуть вкус той книги, но не пыталась найти ее в магазинах, ведь обложка была оторвана. Где-то на пути своего писательского становления я прочла о Джеке Вэнсе и о его классическом романе под названием «Умирающая Земля». Однажды — это произошло году в 1985-м — я оказалась в «Wayward Books», магазине старых книг недалеко от моего дома на Капитолийском холме. Наверху располагалась маленькая полочка с фантастикой, и, просматривая обложки, я нашла «Умирающую Землю». Я вытащила ее, начала читать и почувствовала вкус патоки и поджаренного сахара.
Это была та самая книга.
Я взяла ее домой и прочитала от корки до корки. Теперь уже без пончиков. До сего момента я не понимала, как «Умирающая Земля» повлияла на мое собственное творчество, но теперь знаю. Мои первые три романа местами похожи на это произведение — и ни один из них не был бы создан без него. И теперь я пишу этот рассказ, сидя в домике, по крыше которого хлещет дождь, на озере в штате Мэн, а передо мной лежит «Умирающая Земля». Так что, вполне вероятно, без нее я и не состоялась бы вовсе.
Элизабет ХэндКОЛЛЕГИУМ МАГИИ Байрон Тетрик
Подросток отправляется на поиски своего имеющего дурную репутацию отца, которого никогда не знал, и обретает куда больше, чем ожидал…
Дринго взобрался к вершинам последних обшарпанных холмов Границы Момбака как раз в миг, когда вечер, полыхнув багровой вспышкой, разом сменился ночью. Внизу, дразняще близко, тусклые огни небольшой деревушки отбрасывали коричневые тени сквозь спутанные ветви. Настолько рядом — и все же так далеко. Вопли и стоны ночных существ, казалось, приближаются к нему с пугающей быстротой. Внезапный оглушительный рев и последовавший за ним пронзительный вой лишили его последних остатков мужества. «Они охотятся за мной», — подумал Дринго, ускоряя шаг; он понимал, как мало у него шансов добраться до безопасного места. Дринго обнажил свой маленький кинжал. Раздававшийся сбоку, между ним и деревушкой, скорбный плач козодоя сулил беду.
— Полагаю, нам лучше прибавить ходу, как ты думаешь? — голос прозвучал совсем рядом, и от неожиданности и без того отчаянно стучавшее сердце Дринго подпрыгнуло.
Юноша, разодетый изысканно, словно для встречи с высокопоставленными персонами, присоединился к трусящему Дринго без дальнейших предисловий. Пышные переливчатые одеяния развевались за незнакомцем, как вымпелы, рвущиеся на ветру в бурю. Затейливая остроконечная шляпа подпрыгивала на макушке, хотя хозяин и вцепился одной рукой в ее кисточки из серебряного шнура.
— Я уже сотворил заклятие близкого игнорирования, — отрывисто выдохнул он, — но, похоже, оно теряет силу.
В сумраке быстро сгущающейся ночи Дринго мог лишь разглядеть, что человек, спешащий рядом с ним, был примерно его лет и одного с ним роста. Он разом отбросил все свое недоверие к магам: лучше неизвестный союзник, чем хорошо известная смерть в пасти виспа или деодана.
— Ты знаешь еще какую-нибудь магию, которая помогла бы нам? — так же задыхаясь, спросил Дринго.
— Ничего, что я мог бы сотворить в нашем теперешнем затруднительном положении, разве что предложить, чтобы один из нас отстал, — скорее всего, он устроит наших преследователей в качестве обеда, дав другому возможность добраться до безопасного местечка. — Маг рассмеялся и припустил вперед, его переливчатое одеяние на расстоянии сделалось и вовсе призрачным.
Огни хоть и приблизились, но все же были еще вдалеке, когда юный маг вдруг остановился и согнулся пополам, упершись ладонями в коленки.
— Теперь мы в безопасности, в черте действия охранительного заклинания, окружающего город, — задыхаясь, выдавил он.
Дринго замедлил шаг, но не остановился.
— Как ты можешь знать наверняка?
— Я вижу, — пропыхтел незнакомец. — Оно мерцает, подобно калихрому, за гранью видимого спектра. Сомневаюсь, что ты разглядишь его.
Не удовлетворенный столь непонятной — и невидимой для него — защитой, Дринго зашагал дальше и вскоре миновал незнакомца. «Отдувается, будто вот-вот помрет; может, это у него в глазах вспышки, которые видят перед тем, как упасть в обморок? — подумал Дринго. — Лучше бросить его, чтобы утолить голод ночных существ».
— Подожди! Постой! Одну минутку, и мы снова сможем идти, — взмолился юноша. Он опять рассмеялся, выпрямился и снова зашагал. — Первая четверть пинты за мой счет. Поумерь прыть и составь мне компанию.
— Не слишком заманчиво, чтобы рисковать жизнью, — отозвался Дринго.
— Верно, но я обещаю, что внутри магического барьера, охраняющего город, мы в безопасности. — Он произнес несколько непонятных слов и взмахнул рукой. — Может, теперь ты сумеешь увидеть слабую ауру того, что защищает нас?
Дринго огляделся. Казалось, в воздухе разлито неясное фосфоресцирующее мерцание, быстро тающее у него на глазах.
— Ну вот, оно исчезло.
— Нет-нет. Мне просто не хватает силы показывать его тебе дольше. Но ты же видел, да? Так что давай помедленнее, будем нагуливать аппетит более неспешным шагом.
Дринго с опаской остановился и подождал его.
— Сегодня я прошел немало, ободряемый лишь шарканьем собственных ног, терзаемый карканьем и визгом. — Юноша протянул руку. — Гастерло. Мы удрали от смерти и, конечно, должны стать друзьями.
Дринго ответил на рукопожатие.
— Дринго, одинокий путешественник. Чудно, ты такой молодой — и так сведущ в магии. Иначе мы вряд ли добрались бы сюда.
Гастерло скромно выставил перед собой ладонь.
— Мое предыдущее заклинание больше ни минуты не смогло бы удерживать их всех, а силы, способные хранить нас, и вовсе за пределами моих жалких способностей. В сущности, чтобы стать магистром магии, я и бросил уют и праздность и решился пуститься в опасный путь. А что сманило тебя? Ты не похож на бродягу или странника.
Дринго колебался лишь мгновение. Чем может повредить откровенность?
— Я ищу отца. У меня есть — во всяком случае, так сказала моя мать — лишь описание, как он выглядит, и больше ничего, что связывало бы меня с человеком, произведшим меня на свет.
— Благородная цель, Дринго! Обдумаем же наше будущее за обещанным мной элем. Мы уже дотащились до окраины городка, я чую запах жареного мяса, и горло мое жаждет чего-либо иного, нежели затхлая вода из фляги.
По мере их приближения в городишке обнаружилось редкостное оживление и удивительное отсутствие боязни темноты, столь обычной для людей, отважившихся обитать вблизи от Границы. Во множестве маленьких домиков, стоящих вдоль дороги, были открыты ставни, и теплый свет, льющийся из окон, освещал ее. Те, кому случилось выглянуть из окна и заметить двоих путников, идущих мимо, не скупились на приветственные возгласы и добрые пожелания. Можно было подумать, будто они сию минуту узнали, что умирающее солнце наутро вновь воспрянет, и готовились встретить сияющий новым великолепием рассвет, настолько очевидно радужным было их настроение.
Дорога привела к небольшой торговой площади. Гастерло указал на единственное двухэтажное здание. Потрепанная непогодами доска болталась на столь же хлипкой укосине. Мигающий фонарь, подвешенный к поперечной балке, отбрасывал тусклый свет на корявые буквы надписи: «Гостиница Гриппо».
— Похоже, наше место назначения. Я не вижу впереди ничего более многообещающего. — Гастерло распахнул деревянную дверь, и путники вошли в гостиницу.
Внутри всеобщее добродушие ощущалось еще сильнее. Все столы и стулья были заняты улыбающимися краснолицыми людьми. Внимание присутствующих, казалось, было полностью приковано к возвышению в конце зала, хотя многие и обернулись взглянуть на Дринго и Гастерло. Из алькова на возвышении привстал молодой человек.
— Гастерло! — вскричал он. — Мы уже почти отчаялись. Присаживайся. — Он грубо толкнул в плечо пожилого мужчину, сидящего рядом. — Освободи место для нашего друга. — Тот вскочил, подобострастно кивая. Несколько человек сдвинулись в сторону, давая Дринго возможность мельком увидеть спутников говорившего. Еще четверо юношей, двое в камзолах искусного шитья, двое в ниспадающих мантиях, таких же как у Гастерло, сидели на скамьях по обе стороны стола из узловатого даобадо. По столу была разбросана аппетитная еда, и желудок Дринго свела завистливая судорога.
Гастерло шагнул вперед и обернулся к колеблющемуся Дринго.
— Мои товарищи. Присоединяйся к нам.
Тут как раз прибежал трактирщик, отпихнув по пути несколько клиентов из местных.
— Расступитесь! Не мешайте им пройти, вы, шваль неотесанная! Дайте этим высокородным господам пробраться к своим друзьям. — Он провел их сквозь толпу к столу. — Полагаю, вы пожелаете пива или, может, чего-нибудь покрепче? Абсинтеи? Зеленого кроате? Я Гриппо, и я к вашим услугам.
— Пиво подойдет, — бросил Гастерло, не глядя на трактирщика. Он крепко обнял своего друга. — Кавор Сентгорр, ты отлично выглядишь. Готов приступить к учебе?
— Разумеется, — ответил тот. — Слишком долго наши могущественные папаши держали нас на поводке. Они засели по домам и довольно наблюдают, как умирающее солнце все больше хиреет, пока они тратят свою магию, чтобы досаждать конкурентам да строить козни простым людям.
— Точно! — согласился Гастерло. — По крайней мере, если Двадцать первой эре и суждено оказаться последней для нас, пусть она будет отмечена возрождением победных вибраций. А теперь позволь мне представить Дринго. Мы оба только что едва спаслись от зубов виспа — или от какой-то не менее ужасной смерти. — Гастерло назвал своих друзей, сидящих вокруг стола: Кавора Сентгорра, Трилло Макшоу, Цимми Гарке, Луппи Фросса и Попо Киллрея. Все они были сыновьями более или менее известных магов и, очевидно, студентами коллегиума. Дринго чувствовал себя не в своей тарелке, ему было неловко; молодые люди оказались заметно выше него по статусу и происхождению.
За столом потеснились, и они с Гастерло сели. Появилось пиво, принесенное крепкой девицей, застенчиво улыбнувшейся Дринго. Гастерло вынул кошелек, но Кавор остановил его.
— За все заплачено. Школа открыла нам счет. Однако ты мог бы добавить несколько терциев в общий котел.
— Щедрость наших отцов изумляет меня, — заметил Гастерло.
Дринго осмелился вступить в разговор.
— Это вы установили защитное кольцо вокруг города?
— Ха! — фыркнул Попо Киллрей. — Нам нужно много недель учиться, прежде чем мы сможем остановить хотя бы букашку. Нет, лорд Личенбарр защитил этот городишко ради нас. — Он обвел рукой толпу. — Вот — благодарность тех, кто нас окружает.
— А я-то удивлялся, что у людей такое радостное настроение. Народ Приграничья не из тех, кто осмеливается прогуливаться под сенью дерева мовуд, а уж тем более в открытую резвиться на сумеречных улицах.
Трилло Макшоу хохотнул.
— Похоже, этот лорд Личенбарр хочет, чтобы у нас было место вне коллегиума, где можно заниматься всем тем, чем обычно занимается молодежь, не нарушая его гармонии. Он просто суетливый и вечно недовольный маг, которого силком заставили обучать нас, бездельников. — Он кивнул на очередную полнотелую служанку, вперевалку спешащую к соседнему столу. — Я думаю о нашем будущем здесь. Увидим, насколько именно благодарны нам горожане, когда речь пойдет о добродетельности их дочерей.
Кавор подтолкнул к Дринго тарелку с жареной рыбой и обратился к Попо:
— Передай сюда вон те красноватые грибы. Вы оба, должно быть, умираете с голоду. Гриппо! Еще пива для всех за этим столом.
Дринго поначалу позабыл про еду, но теперь почувствовал, что умирает с голоду. Они с Гастерло наполнили тарелки, на стол снова подали пиво. Вечер, казалось, пролетел в одно мгновение. Было много смеха и добродушных подтруниваний, на что без затаенной злобы способны одни лишь молодые парни, которым не хватает привязанностей. Трактир, по-прежнему весьма людный, начал стихать по мере того, как горожане небольшими группами стали направляться к дверям, как правило, перед этим подходя к столу молодых магов, снимая шляпы и произнося несколько лестных слов. Дринго даже заважничал среди этих сынков могущественных чародеев. Они, казалось, получали удовольствие от его общества, насколько он понял по их беззлобному подшучиванию. Трактирщик приготовил им наверху комнаты, и они единодушно решили выпить по последней, прежде чем разойтись.
Луппи Фросс склонился к Дринго.
— Куда теперь поведет тебя твоя дорога? — спросил он.
— Хороший вопрос, Луппи. Об этом я подумаю утром, на свежую голову. Я ищу своего отца. Знаешь, он тоже был магом, — не сдержавшись, похвастался он.
— Что? — вскричал Луппи. Он повернулся к остальным участникам застолья. — Дринго говорит, что его отец — маг.
Дринго сконфуженно выставил перед собой ладонь.
— Подождите! Я основываюсь только на нескольких историях, которые слышал от матери. Она была с ним недолго, но отец сказал ей, что он маг низшего уровня, — конечно, по ее словам, он говорил много такого, что на самом деле не соответствовало действительности. Я даже не знаю, жив ли он еще.
— Дринго сказал мне, что странствует в поисках своего отца, — заметил Гастерло.
— Расскажи нам побольше, — сказал Цимми.
— Действительно! — подхватил Попо.
— Рассказывать особо нечего, — начал Дринго. — Я ищу отца, хоть и не знаю, с чего начать и останусь ли я при этом в живых. Не помоги мне Гастерло сегодня вечером, мое путешествие было бы окончено и лишь обглоданные кости напоминали бы о провале моей затеи. Но таково обещание, которое я дал матери, лежавшей на смертном одре. — Дринго махнул рукой. — Сегодня все вы пренебрежительно говорили о своих отцах, и я прекрасно понимаю почему. И все же у вас есть с кем себя сравнивать. У меня — нет.
На миг за столом затихли. Но потом Кавор с заговорщицким видом подался вперед.
— У меня потрясающая идея, Дринго. Поступай к нам в коллегиум. Разве можно лучше подготовиться к будущим испытаниям, нежели имея под рукой целую кучу заклинаний?
Все заговорили разом.
— Да! — завопил Трилло.
— Здорово! — подхватил Цимми.
— Браво! — согласился Попо.
Луппи с Гастерло в знак одобрения громко ударили пивными кружками.
Дринго был ошарашен, у него кружилась голова от пива и мыслей, вихрем пролетающих в мозгу. Затея казалась безумной.
— Как это возможно? Мой кошелек почти пуст. У меня нет отца, чтобы выплачивать содержание. Я ничего не знаю про магию, а у всех вас явно есть какие-то базовые навыки. — Он продолжал, перечисляя все новые и новые доводы, и голос его звучал все жалобнее, потому что он вдруг понял, что хочет этого, хочет больше всего на свете.
— Вздор! — заявил Кавор. — Коллегиум финансирует Гильдия магов. Еще один ученик вряд ли будет в тягость. Мы поможем покрыть всякие мелкие расходы. Верно, ребята? А что до магических способностей, так мы все начинающие. Гастерло здесь единственный более-менее продвинутый.
— Вы оказываете мне честь, мои славные новые друзья, — горячо ответил Дринго. — Но по положению вы гораздо выше меня. Этому лорду Личенбарру, про которого вы говорите, сразу станет ясно, что я не подхожу. — Он поколебался мгновение и добавил уныло: — Я незаконнорожденный.
Остальные переглянулись и вдруг разразились оглушительным хохотом.
Наконец Гастерло выдавил, запинаясь, не в силах совладать со смехом:
— Дринго, мы все незаконнорожденные. Ты же не думаешь, что маги заводят себе жен, правда? Они живут в своих дворцах, в окружении пойнкчеров, сандестинов и прочих существ. Пути применения исходящей от них силы порой кажутся даже не вполне человеческими. Они непостоянны — в лучшем случае — и ненадежны — всегда. Я полагаю, мой папаша наплодил много бастардов; почему он выбрал меня — для меня такая же загадка, как и самые сложные заклинания для моего нетренированного ума.
— Это заставляет задуматься, хочу ли я такой участи для себя, — сострил Трилло. — Дринго может занять мое место.
Кавор припечатал ладонью стол.
— О, мы будем другими. Давайте сейчас заключим договор: во-первых, мы останемся друзьями и не превратимся во враждующих стариков, а во-вторых, будем использовать свои умения с радостью и весельем.
Один за другим юноши возложили руки поверх его ладони. Все повернулись к Дринго.
Улыбнувшись, он добавил свою ладонь к остальным.
Лорд Личенбарр хмуро оглядел собравшихся с приподнятой трибуны. Он расхаживал по помосту, его одежды шуршали в тишине аудитории, будто сухие листья.
— Передо мной поставлена задача, — начал он наконец голосом сильным и звучным, — превратить вас, ничего не умеющих новичков, в магов. Легче было бы — и намного легче, надо сказать, — сделать из червяка орла.
Дринго услышал, как Трилло шепнул что-то Попо и оба рассмеялись.
Худое лицо лорда Личенбарра, казавшееся еще длиннее из-за пучка седой бороды, потемнело от раздражения. Он пробормотал несколько неразборчивых слов.
В аудариуме наступила абсолютная тишина. Казалось, звук вообще исчез из него. Шарканье ног, шорох бумаги, даже чуть посапывающее дыхание Цимми разом стихли. Дринго не мог пошевелиться. Он попытался скосить глаза, но взгляд его оказался скован так же, как и тело. Возникшее в животе горячее покалывание быстро усиливалось.
Лорд Личенбарр свирепо уставился на них.
— Должен сказать, что я требую абсолютного послушания и подчинения моей воле во всем. — Он улыбнулся, но улыбка больше походила на злобную гримасу. — Хочу добавить, что еще я требую тишины и внимательности. Вопросы есть?
Разумеется, никто не шелохнулся.
— Хорошо, тогда продолжаем, — решил лорд. — Я только что активировал быструю последовательность из трех заклинаний, в некотором роде несложных. — Он поднял палец. — Первое — это заклятие несгибаемой отверделости. — Он разогнул еще один палец. — Второе — ослабленная форма зловещего зуда Лагвайлера, — лучше бы вам не испытывать на себе его полную силу. И третье…
К тому времени в животе у Дринго пылал настоящий костер. Зуд был настолько силен, что хотелось разорвать тело голыми руками, чтобы добраться до его источника.
Лорд Личенбарр помолчал, словно потеряв ход мысли.
— Ах… да, третье произнести я забыл. — Он рассмеялся, а затем выдал сложную последовательность странных звуков.
Разом помещение наполнилось стонами облегчения. Дринго обвел взглядом комнату и увидел, что все остальные страдали так же, как и он.
Не обращая на них внимания, лорд Личенбарр продолжал:
— Третье — это правило полной отмены Трискола, аннулирующее два предыдущих заклинания. Чтобы держать в голове даже одну такую формулу, нужна долгая подготовка и методичные тренировки. Единственная случайная ошибка — и результаты могут быть непредсказуемы. Учитывая это, мы начнем с «Предупреждения о бесчисленных последствиях Амберлина», важнейшего принципа в структуре всех заклинаний.
Их первый день оказался днем унижений и разочарований. Даже Гастерло, по общему признанию, наиболее искусному из всех — во всяком случае, изначально, — не удавалось ничего. Как это было ни удивительно, лекция лорда Личенбарра по теории показалась Дринго вполне понятной, хотя первая его попытка сотворить простейшее заклинание эффектно провалилась. И все же он не чувствовал себя подавленным и даже начал ощущать нечто вроде реальных проблесков уверенности. Однако в тот миг, когда все выходили из аудитории под градом весьма едких насмешек лорда Личенбарра, хорошее настроение Дринго разлетелось вдребезги.
— Дринго, зайди в мой кабинет перед обедом, — скомандовал наставник.
Что ж, он знал, что это случится. Утром, отправляясь из гостиницы в колледж, семеро приятелей придумывали, как бы им осуществить свою затею. Чтобы Дринго мог сойти за молодого аристократа, каждый из друзей пожертвовал ему кое-что из одежды. Трилло предложил поручиться за него.
«Ты будешь дальним родственником, из семьи, которую высоко ценит мой отец, — предложил Трилло. — В самом худшем случае лорд Личенбарр просто даст мне пинка под зад за компанию с Дринго». Версия была такова, что отец Дринго, могущественный маг, слишком поздно узнал о создании школы и отослал туда Дринго, одновременно ведя переговоры с Гильдией.
Войдя в кабинет наставника, Дринго расправил плечи и попытался выглядеть уверенно.
— Лорд Личенбарр, вы хотели побеседовать со мной?
Лорд Личенбарр оглаживал бороду и разглядывал юношу. Наконец он заговорил:
— Дринго, у меня нет официальных документов на зачисление тебя в коллегиум. И соответствующие ассигнования тоже не пришли.
Дринго выдержал его взгляд и ответил со всей отвагой, на какую был способен:
— Я уверен, что мои верительные грамоты еще в пути, лорд Личенбарр. Я приехал из земель к западу от Плоского моря. Должно быть, я обогнал посыльного с документами.
— Боюсь, что этого объяснения недостаточно, — покачал головой лорд Личенбарр.
Друзья предлагали Дринго держаться понаглее и, если понадобится, напугать лорда Личенбарра гневом могущественного отца; однако теперь юноша был уверен, что их замысел не сработает. Стало очевидно, что лорда не запугаешь и это лишь даст повод для вопросов, на которые у Дринго не было ответов.
— Я прошу вашего снисхождения, лорд Личенбарр. Я просто подавлен этим первым днем, но с нетерпением жду ваших завтрашних занятий. Я буду стараться. Очень прошу, не выгоняйте меня.
Лорд Личенбарр задумчиво разглядывал его, но затем изумил Дринго, заявив:
— Я подожду несколько дней. Иди обедай, долой с глаз моих.
Дринго ушел, твердо решив впредь не думать об этом. В любом случае больше он не мог поделать ничего. В конце концов, а вдруг солнце не взойдет завтра утром — и затруднение Дринго тоже канет во тьму.
На следующий день лорд Личенбарр гонял их с неиссякаемой энергией, требуя точности во всем и с жаром карая за ошибки. За Дринго он следил с особенным пристрастием. В конце дня их учитель покинул аудиторию, не сказав ни слова, и не вернулся, оставив их спорить о том, могут ли они сами также отправиться на обед. Они хорошо помнили про зуд Лагвайлера.
Еще один день не принес ничего нового, равно как и следующий за ним. На пятый день Дринго и Гастерло удалось кратковременное заклятие яркого света. Их воодушевление подстегнуло остальных, и через два дня весь класс умел это.
Последующие недели явили им трансформацию самого лорда Личенбарра, куда более чудесную, чем мог вообразить Дринго. Их наставник превратился в терпеливого и увлеченного учителя, столь же скорого теперь на похвалы и поощрения, как раньше — на издевки и ругательства. Однажды вечером, после дня, проведенного за нудным разбором «Основ практической магии Килликлоу», он пригласил всех выпить к себе на огражденную балюстрадой площадку на крыше. Пятнистое солнце цедило дрожащие от старости тусклые бледно-лиловые лучи, скатываясь за округлые холмы Границы, прохладный вечерний воздух благоухал сладкими ароматами димфнии и теланксиса.
— Сначала я был сильно возмущен тем, что мне пришлось покинуть свой дом, — начал лорд Личенбарр. — Вы покорили меня своей юной энергией и энтузиазмом. — Он сделал паузу, чтобы вновь наполнить бокалы пряным желтым вином. — Я настолько доволен вашими успехами, что решил: вы вполне готовы к своему первому практическому испытанию сегодня ночью.
Его слова были встречены громкими стонами и невнятными протестами.
Лорд Личенбарр рассмеялся.
— Вот ваша задача: вы свободны, можете сегодня вечером прогуляться к Гриппо. Предупреждаю, опасностей множество: виспы, эрбы, фермины, асмы, все ужасные порождения искаженной магии. — Помедлив мгновение, он добавил: — Конечно, если вы не чувствуете себя готовыми…
Дринго первым обрел голос:
— НЕТ! Мы готовы.
Громкий хор согласных криков эхом зазвучал среди пурпурного заката.
Юные маги возвратились вечером следующего дня с затуманенными взорами и нетвердо стоящие на ногах, но беспечные и расслабленные. Дринго также ощущал новый прилив уверенности в себе. Одно дело — произнести несколько слов наизусть в классе, и совсем другое — в точности воспроизвести нужные первульсии при реальной необходимости. Они с Гастерло от души посмеялись вчера у Гриппо, вспоминая свою первую ужасную встречу, казавшуюся теперь столь далекой.
Лорд Личенбарр начал собирать их на ужин в небольшой комнате отдыха, предназначенной для этой цели. Такие вечера давали не меньше знаний, чем дневные лекции. Практические аспекты магии казались более понятными, когда сопровождались хорошей едой и еще более хорошим вином.
Быстро пролетали месяцы. Зима стояла мягкая, несмотря на то что от солнца, казалось, с трудом поднимавшегося каждое утро над краешком замерзшего горизонта, было мало толку. Трилло Макшоу, хоть и имел какие-то способности, решил покинуть коллегиум магии. «Мы тут корпим, в то время как умирающая Земля расслабляется напоследок. Лучше предаться веселью посреди всеобщего праздника, пока эта славная планета продолжает дарить нам свои фрукты и вина, своих шаловливых нимф в их бесстыдной наготе и песни умирающей Земли еще звучат в наших ушах».
Хотя Трилло и не хватало, особенно во время их периодически случавшихся вылазок к Гриппо, требования лорда Личенбарра все время росли, не оставляя молодым людям времени особо расстраиваться по этому поводу. Дринго по-прежнему опережал остальных, но все же опасался, что их учитель вдруг возобновит свое расследование по поводу отсутствия у него документов о зачислении. Он утешал себя тем, что теперь, во всяком случае, он куда лучше подготовлен к неведомым испытаниям, с которыми может встретиться, возобновив поиски отца.
Лорд Личенбарр никогда не позволял юным магам использовать кого-либо могущественней бесенят — низшей, а потому самой управляемой формы сандестина. Попытки перекодировать рабочие инструкции заклинания в непредсказуемый разум высшего существа становились причиной несчастных случаев с множеством магов. Учитель особенно подчеркивал это предостережение всякий раз, когда лекции сопровождались практическими занятиями.
Причиной беды, как это обычно и бывает с молодыми людьми, стала самонадеянность.
Кавор Сентгорр пытался воспроизвести следствие к заклятию ускоренного развития интеллекта. Неправильно произнесенная по памяти первульсия побудила низшую сущность просить о помощи демона, известного раздражительностью и мстительным нравом.
Демон поднялся, окутанный облаком газов и зловония своего субмира. Он навис над учениками, поводя туда-сюда головой со злобными глазами смарагдового цвета. Растущая вдоль хребта по всей его длине вздыбленная грива походила на спинной плавник морского существа. Под раздувшимся мешком брюха, наводившим на мысли о только что съеденной крупной живой добыче, покачивался отвисший половой орган. Существо уставилось на Кавора и произнесло:
— Твой вызов побеспокоил меня. Однако я подчиняю свои желания твоей воле. — Голос демона был безмятежен и удивительно похож на человеческий, и тем ужаснее прозвучали его следующие слова: — Мне понадобится помощник. — Его глаза снова обежали комнату и опять остановились на Каворе. — Никто из вас не подходит. Я сделаю голема и использую твои… — он взглянул на Гастерло, — глаза. — Демон повернулся к Попо Киллрею. — И возьму твои ноги. Они кажутся достаточно крепкими. И, думаю…
— Стой! — хрипло выкрикнул Кавор. — Я освобождаю тебя от этого задания. Можешь возвращаться домой.
Демон фыркнул:
— Одно приказание за раз. Правило приоритета заставляет меня отказаться от этого варианта. — Он вновь вернулся к осмотру частей тел студентов, оскалив пасть, возможно, в подобии ухмылки.
Дринго поднял взгляд на лорда Личенбарра, который, казалось, пребывал в глубокой задумчивости, тихонько бормоча заклинание. Брови его тревожно хмурились. Дринго попытался вычислить, какой тип заклинания пробует его наставник: скорее всего, это было заклятие дальней отсылки. Так или иначе… оно не казалось действенным. Чем бы его усилить?
Внезапно Дринго выпалил мягкую угрозу настоятельных желаний.
Изумленно и с облегчением молодые люди молча посмотрели друг на друга. Существо исчезло.
Лорд Личенбарр, явно потрясенный, обратился к Дринго:
— Отлично проделано. Почему ты решил, что это заклинание сработает?
— Демон выглядел таким упрямым в своих намерениях, и мне пришло в голову, что ваше заклинание не сможет подействовать без успокаивающего дополнения. Раньше мы использовали мягкую угрозу Джонко, чтобы утихомиривать мелких лесных животных. — Он пожал плечами и развел руками. — Это все, что я смог придумать в тот момент.
Лорд Личенбарр подошел к Дринго и костлявой рукой обнял его за плечи. То был первый случай физического контакта этого загадочного человека с кем-либо из них.
— Еще раз повторю, отличная работа. Я бы не додумался объединить эти заклинания. Теперь же я вижу, что при их совместном использовании у них может быть множество полезных применений. Полагаю, что сегодня вечером за ужином мы выпьем больше обычного. Я — так уж точно. — Он повернулся и вышел из аудитории.
Дринго все еще ощущал тепло его руки на своем плече. «Да ведь под всеми этими ниспадающими одеждами он всего лишь слабый пожилой человек», — подумалось ему с неожиданной теплотой.
В тот же вечер по окончании трапезы лорд Личенбарр попросил Дринго зайти к нему в кабинет. У того не было причин для беспокойства после чудесного обеда, где наставник снова восхвалял его находчивость. Но едва он вошел в кабинет, все переменилось.
— Я получил указания, что без спонсора тебя следует отчислить, — сурово начал лорд Личенбарр.
Дринго побледнел.
— Несомненно, если еще немножко подождать…
Учитель поднял руку, останавливая его.
— У тебя прекрасные успехи, Дринго, а я не из тех, кто подчиняется командам равных мне. — Лицо его смягчилось, и на нем появилась улыбка. — У тебя есть спонсор, Дринго. Твоим благотворителем буду я.
С того дня лорд Личенбарр стал осторожнее.
— Теперь я понимаю, что привнес в ваше обучение слишком много своей собственной торопливости. После едва не случившегося несчастья с демоном мы снова сосредоточимся главным образом на теории и сделаем больший акцент на использовании активанов и зелий. Даже главнейшие маги Великого Мотолама время от времени погибали из-за собственной горячности и недостаточной точности.
Когда пошел слух, что Личенбарр растит потенциальных конкурентов, в коллегиум начали наведываться могущественные маги. На взгляд Дринго, все они были высокомерными, хвастливыми, самонадеянными, надменными и напыщенными. Эти влиятельные пандалекты, все без исключения, тут же пытались навязать собственное извращенное одобрение; и Дринго было очевидно, что лорд Личенбарр понимает, как он ошибся, разрешив подобные визиты. Никогда он не выглядел более встревоженным, чем когда объявил, что пришло сообщение, будто их колледж удостоит посещением Смеющийся Маг Юкоуну.
Юкоуну предпочел обставить свое прибытие пышно. Дринго вместе с другими студентами наблюдал из окон верхнего этажа, как дородный маг выпрыгнул из своего транспортного средства, пересек на крепких коротких ножках небольшой кусок поросшего травой двора и повелительно воззвал в сторону дома:
— Это Юкоуну. Появитесь, пока над моими благожелательными мыслями не взяли верх раздражение и досада.
Слуга приветствовал Юкоуну и провел мага внутрь и далее по лестнице в аудариум, где молодые люди ожидали его.
Лорд Личенбарр приветствовал коллегу:
— Ваше путешествие прошло без осложнений?
Юкоуну скрипуче захихикал.
— Одна незначительная досадная помеха, быстро ликвидированная. Для такого, как я, — ничего особенного.
На нем было плохо сидящее светло-синее одеяние с красно-коричневым абстрактным рисунком. Оно почти не скрывало полноты. Большая голова возвышалась над ворохом шелка, словно валун, пребывающий в вечно неустойчивом равновесии.
— Итак, это те самые юные маги, о которых я столько наслышан, — произнес он, обводя взглядом аудариум. Внезапно Юкоуну пронзительно выругался, издав звук почти на верхней границе слышимости. Он обвиняюще воздел руку, указывая пальцем. — Кугель. Это ты!
Лорд Личенбарр проследил направление злобного взгляда мага и повернулся к нему.
— Вы ошиблись. Это Дринго.
Юкоуну прищурился. Откуда-то из потайных складок ткани он извлек очки в золотой оправе и подошел на несколько шагов поближе.
— Ах-х… Сходство невероятное. Та же стройная фигура. Волосы цвета воронова крыла. Лисье выражение лица. — Юкоуну нахмурился, но, казалось, успокоился.
Потрясенный Дринго шагнул вперед.
— Так вы знаете моего отца? — спросил он простодушно и без опаски. — Моя цель — разыскать его.
— Знаю ли я твоего отца? — взвизгнул Юкоуну. — Знаю ли я твоего отца? Вор и мошенник! Он для меня хуже чирья на заднице. — Маг замахнулся и устремился к юноше, словно собираясь ударить его.
Лорд Личенбарр бросился вперед и втиснулся между ними.
— Прекратите немедленно! Юкоуну, я не позволю вам нарушать гармонию этого коллегиума. Как бы вы ни были раздражены, Дринго не сделал вам ничего худого. Он…
Юкоуну выкрикнул заклятие пространственного перемещения, отшвырнув лорда Личенбарра через всю комнату и впечатав его в стену с такой силой, что из нее посыпались камни, а из-под потолочных балок потекли струйки пыли, засыпая осевшего на пол мага.
Дринго кинулся к нему.
Лорд Личенбарр попытался поднять голову, но не смог. Дринго упал на колени и поддержал его затылок.
— Мне очень жаль, Дринго… — старческим голосом пробормотал лорд Личенбарр. Его рука нашарила руку юноши и вложила в его ладонь нечто твердое, размером и тяжестью напоминающее шарик из отполированного мрамора. — Это тебе в наследство от меня, дорогой друг, — прошептал он.
Юкоуну навис над ними.
— Дринго, ты слишком похож на своего отца. Хочешь найти его? Ты его получишь! — И он сотворил заклятье дальней отсылки и сразу вслед за ним — заклятье безнадежного заточения.
Дринго еще слышал, как по-девчоночьи хихикает Юкоуну, когда мир вокруг сменился головокружительным водоворотом небес, звезд и мыслей.
Дринго смотрел на самого себя сквозь неверный охристый свет, искажающий его облик и странно непрозрачный, словно янтарь. Глаза юноши были открыты, но застыли, не мигая. Ни малейшего движения вокруг. Ни намека на звук. Дринго попробовал пошевелиться. Такого ощущения он не мог даже вообразить. Нуль. Ничто. Абсолютное отсутствие связи между разумом и телом. Он не ощутил биения своего сердца и в тот же миг понял, что не дышит. Не было боли. Не было холода. Не было жары. Была ли в таком случае сама жизнь? Вот, значит, каким оказалось заклятье безнадежного заточения. Хуже, чем быть похороненным заживо. Стоп. Он как раз и погребен заживо. В сорока пяти милях под поверхностью земли, если говорить точнее. У него не оставалось надежды даже на смерть как избавление от вечной пустоты. Он обратился мыслями к Юкоуну. Там, по крайней мере, была ненависть. Но он не сумел ухватиться и за это, поскольку, вопреки невозможности чувствовать что-либо, он продолжал ощущать хрупкость головы лорда Личенбарра, покоившейся у него в ладонях. Жив ли еще его наставник? Дринго плакал. Но слез не было.
Шло время. Или ему казалось, что оно шло. Его мир жил теперь по другим часам. Казалось, Дринго не спал, но временами ход мыслей вдруг затуманивался помимо его воли, а затем восстанавливался вновь, как у человека, очнувшегося от дремоты. Ему пришло в голову, что к его положению может добавиться еще и безумие. Он начал дисциплинировать мозг, вспоминая каждое из разученных им заклинаний со всеми первульсиями и во всех подробностях. В случае ошибки приходилось начинать все с начала. Позднее поводом для этого стало любое, даже малейшее, колебание. Прошло еще какое-то время.
Дринго пребывал в одном из своих наименее мыслящих состояний, разум его блуждал где-то, в то время как он смотрел на свое странное отражение, и вдруг он разглядел крохотное отличие в чертах своего лица, которого не замечал раньше. Как будто он день за днем ходил мимо картины на стене, не замечая, что же на ней нарисовано, пока однажды не увидел ее по-настоящему. В первый раз он сконцентрировался на собственном отражении. В нем были и другие незначительные отличия, пусть неотчетливые и смутные, которые вдруг стали очевидными. Теперь он понял, что имел в виду Юкоуну, говоря Дринго, что тот получит своего отца!
Он смотрел на отца, не на себя самого. Юкоуну поместил его лицом к лицу с Кугелем. Жестокость и злая ирония, усиленные тысячекратно.
Ощущение сдвинувшейся реальности было почти физическим. Если раньше ему казалось, что у него нет ощущения пространства, то теперь он видел, что Кугель находится от него на расстоянии всего лишь вытянутой руки. Что происходит в его мозгу? Он ведь даже не знает, что у него есть сын. Может, он думает, что Юкоуну в качестве особо извращенного наказания создал его двойника? Не исключено, что рассудок покинул его и он перестал мыслить связно. Мой отец. Теперь Дринго было о чем поразмыслить.
Время шло. Дринго все более и более существовал в каком-то полусне-полусознании. Его былые страхи потерять рассудок на почве клаустрофобии исчезли. Временами он глядел в глаза отца и мысленно беседовал с ним. Он нашел другие предметы для размышления. Например, узнает ли он о последней битве солнца, когда это случится?
Именно во время одного из таких созерцательных моментов он вдруг понял, что чувствует. Ощущение было бесконечно слабым. Но когда не остается ничего, то и крохотное кажется безмерно большим. Прошло какое-то время, прежде чем Дринго смог хотя бы определить, из какой части его тела исходит ощущение, настолько долго он вовсе не чувствовал себя. Оказалось, это был шарик, данный ему лордом Личенбарром. Он шевелился.
Физические ощущения нарастали. Сперва начало покалывать руку, потом стало казаться, что по ней взад-вперед шмыгает какое-то животное. Наконец он начал различать тепло и запахи, и его легкие наполнил теплый спертый воздух. Он моргнул. И, поняв, что моргает, моргнул снова.
На каменистом уступе, всего на несколько дюймов выше и примерно в футе от него, примостился крохотный бесенок с довольным выражением проказливого личика.
— Мой контракт окончен, — заявило существо. — Освободи меня — как я освободил тебя, — чтобы я мог вернуться в свой субмир.
Дринго покрутил головой. Он был свободен. Оставалось только произнести заклинание, чтобы вернуться на поверхность.
— Я в долгу у тебя, маленький друг, — сказал он. Ему было странно слышать собственные слова.
Существо усмехнулось, оскалив острые как иглы зубы.
— Я тебе не друг, и я не маленький. Я лишь принял этот размер, поскольку если бы я раздавил тебя, то не выполнил бы должным образом условия своего соглашения. Как, по твоему мнению, я поместился в шарике лорда Личенбарра? А теперь отпусти меня.
— Конечно, ты свобо…
Существо исчезло.
— …ден.
Капсула вокруг Дринго пропала, но образовавшаяся в результате этого в земле вокруг него пустота едва позволяла пошевелиться. Кугель по-прежнему оставался заточенным. Теперь отцовское лицо было видно лучше. Дринго протянул руку и коснулся капсулы, хотя не мог ни проникнуть сквозь оболочку, ни ощутить живую плоть под своими пальцами. Видел ли его Кугель? Если нет, то вскоре он сильно удивится. Дринго освежил в памяти шесть коротких фраз, которые должны были вынести его на поверхность. Становилось все труднее дышать, и жара делалась нестерпимой. Он уверенно произнес заклинание вслух.
Его исторгло наружу, словно поток живой магмы. Он лежал на мокрой траве, слишком слабый, чтобы пошевелиться, и лишь втягивал в себя холодный воздух. Была ночь — или солнце угасло? В данный момент это не интересовало Дринго. В конце концов он поднялся на нетвердые ноги и медленно отошел в темноту. Пока Дринго еще владел собой, он произнес все те же первульсии, добавив к ним три нужных слова.
Земля содрогнулась, затряслась и выплюнула из себя Кугеля, вылетевшего не более чем в трех футах от места, где стоял Дринго. Кугель пугающе долго лежал неподвижно. В сумерках Дринго разглядел, что его грудь вздымается и опадает, — но остался ли разум в этом человеческом теле?
Внезапно Кугель сел.
— Пить, — было первое слово, что услышал Дринго от своего отца.
— Ты можешь подняться? — спросил Дринго. — Нам нужно пойти поискать воду.
Кугель попытался встать, опираясь на руку, но не сумел.
— Минуточку. Думаю, я пробыл под землей дольше, чем предполагал. — Он запрокинул голову в небо. — Это ночь или же солнце отбрасывает свою последнюю тень на умирающую землю?
Дринго тоже взглянул на небо.
— Думаю, это просто ночь. Света хватает, чтобы смутно видеть друг друга и землю под ногами. Впрочем, через несколько часов мы узнаем правду.
Кугель рассмеялся.
— Это верно! — Он искоса взглянул на Дринго. — Кто ты? Жестокая шутка, что сыграл со мной Юкоуну? Ты выглядишь моей точной копией, хоть и не такой энергичной. — Не дожидаясь ответа, он медленно перевернулся на бок и встал на четвереньки, потом поднялся во весь рост. — Что ж, если ты демон, посланный притвориться мною и пробудить ложную надежду, по крайней мере отведи меня к какой-нибудь воде, прежде чем снова похоронить.
— Уверяю тебя, что я из плоти и крови, — ответил Дринго. — Но ты угадал, подозревая злые проделки Юкоуну. Угадал даже больше, чем сам ожидаешь, Кугель.
— Ты знаешь меня по имени! Еще один повод подозревать грязную игру!
Дринго пропустил его слова мимо ушей и повернулся лицом к подножию холма, на склон которого их выкинуло.
— Пошли поищем воду. Нам есть о чем поговорить.
В темноте они побрели вниз по склону невысокого холма. Дважды Кугель останавливался и садился, заявив на второй раз:
— Я подожду здесь, пока ты ищешь. Ты выглядишь посвежее меня. Может, ты даже найдешь подходящий сосуд, чтобы принести живительную влагу сюда, избавив тем самым нас от необходимости таскаться по этим ужасным горам вдвоем.
Дринго продолжил путь, не обращая внимания на жалобы Кугеля. Склон спускался все ниже и в конце концов привел их к благоухающим мирхадионовым деревьям, выстроившимся вдоль неглубокого русла, откуда доносилось журчание ручья. Дринго и Кугель принялись горстями пить сладкую воду, пока животы у них не раздулись, будто тыквы.
Они сели вдвоем на широкий плоский камень на самом берегу.
Кугель, чье настроение заметно улучшилось, улыбнулся и обратился к Дринго:
— Твоя схожесть со мной просто поразительна. Кто же ты, если не прислужник Юкоуну?
Юноша покачал головой, удивляясь его глупости.
— А другой вариант ты придумать не можешь?
Кугель молчал, поджав губы.
Дринго осознал, что его нетерпимость по отношению к отцу вызвана скорее тревогой, нежели разочарованием.
— Я твой сын! — выпалил он.
Он пристально смотрел отцу в лицо, наблюдая за его реакцией. Но такого он не ожидал.
Кугель безудержно расхохотался.
— Это невозможно. Ты почти мой ровесник. Юкоуну, ты выдал себя. Твоему обману не хватает логичности. — Он наклонился вперед, вглядываясь в черты Дринго. Внезапно он разъярился. — Четкость мысли вернулась ко мне. Юкоуну, ты отнял у меня больше лет, чем я мог предположить! Заклятие безнадежного заточения лишило меня рассудка! Я думал, что пробыл похороненным год или два, — но такое? Это уже чересчур. Закон Равновесия, который критиковали почем зря, требует равно сурового наказания.
Наконец он успокоился и снова взглянул на Дринго.
— Значит, у меня есть сын. Кто твоя мать? Наверное, ты сможешь освежить мою память?
— Мою маму звали Аммадин. К сожалению, она уже умерла.
Кугель покачал головой.
— Нет, не помню. Имя, однако, прелестное. Она была хорошенькая?
— Она была одной из семнадцати девственниц Симнатис, которых избирают за красоту и непорочность. Их приезд на Великое шествие открывает празднество. В один из годов караван, который должен был доставить юных дев, охранял молодой мужчина, называвший себя Кугелем Хитроумным. Лишь две доехали девственницами. Моя мать не была одной из них.
По лицу Кугеля скользнула то ли улыбка, то ли усмешка — Дринго не разглядел в темноте.
— Да, помню. Неверно понятая ответственность. Мне не дали возможности просветить Великого Искателя. Караван добрался без происшествий, и мне следовало бы оценить свои услуги куда дороже ранее условленного вознаграждения, которого, к слову, я так и не получил. — Он помолчал и задумался. — Твоя мать была светловолосой с янтарно-серыми глазами?
— Нет, — ответил Дринго.
— Ага. Может, она была невысокой, с темными волосами и пышной грудью, что вздымалась…
— Моя мать, — перебил его Дринго, — была юной девушкой, утратившей свое высокое положение и давшей жизнь внебрачному сыну, который вырос без отца… — Голос его дрогнул.
Кугель кивнул.
— Сожалею. Ты должен учесть, что в это самое время Юкоуну подвергнул меня жестокому наказанию, совершенно непропорциональному тяжести проступка, учитывая отсутствие злого умысла с моей стороны, и по причинам, вполне безрассудным в своей мелочности. — Его голос утратил легкомыслие. — Я думал, что наконец избавился от Юкоуну, но он нашел способ вернуться из небытия. Не знаю уж, из Верхнего ли мира, Нижнего ли или из мира демонов. Но факт налицо. И его местью стало заклятие безнадежного заточения.
Дринго не мог не взглянуть на отца несколько иными глазами.
— Я тоже не понаслышке знаю о жестокости Юкоуну, отец.
Кугель расслабленно прислонился спиной к камню.
— Расскажи мне свою историю.
Когда Динго окончил, Кугель сказал ему:
— Нам нужно еще многое поведать друг другу, и я думаю, тебе есть чему поучить меня в смысле магии. Итак, решено. Мы объединим силы, чтобы сыграть последнюю шутку над Смеющимся Магом.
Они пожали друг другу руки, скрепляя клятву. Рассветные лучи окрасили небо, и красный шар увенчал собою ту самую гору, с которой они недавно спустились.
— Я вижу, солнце встает, — сказал Кугель своему сыну. — Похоже, у этой уставшей старушки Земли есть еще один день. Давай приступим.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я открыл для себя Джека Вэнса в самом начале своего увлечения фэнтези и научной фантастикой. Его «Vandals of the Void», напечатанные «John C. Winston Company», были второй или третьей книгой в твердой обложке, которую я купил в своей жизни; но лишь благодаря издательству «Ace Doubles» с их уникальным проектом по выпуску сдвоенных книжек и впечатляющим качеством обложек, над которыми работали такие гранды, как Джек Гоуэн, Эд Эмсвиллер и Эд Валигурски, я начал по-настоящему ценить великолепный талант Джека. Уже одолев в местной библиотеке детские книги Уинстона и романы Роберта Хайнлайна для юношества, я жаждал более замысловатого чтения. «Ace Doubles», по 35 центов каждая, стали идеальным следующим шагом — и к тому же доступным по средствам. «Большая планета» и «Slaves of the Klau», «Хозяева драконов» и «Пять золотых браслетов» («The Five Gold Bands») — лучшего я не мог и желать!
Для мальчишки-подростка, однако, книги Вэнса представляли некий вызов. Я заметил, что чаще обычного лезу в словари. После пары его произведений до меня дошло, что он даже придумывает слова, черт побери! Его герои носили странные имена и частенько выглядели не слишком приятными. Я вырос на комиксах и привык к сверхгероическим существам — да, к супергероям. И все же было в этом Джеке Вэнсе нечто притягательное для меня. После выхода романа «Глаза Чужого мира» Джек Вэнс стал одним из моих любимых авторов. Это вторая из четырех книг об Умирающей Земле и первая, где появляется новый герой — Кугель Хитроумный. Я помню, что, когда впервые читал книгу, воистину смаковал язык, которым она была написана. Романы Джека Вэнса всегда переносили меня в странные миры, полные красок, названий и обычаев, но тогда я в первый раз понял, как он это делает. Именно потому мне приходилось время от времени рыться в словарях. Именно для того Джек Вэнс изобретал слова.
Марк Твен писал: «Разница между правильным словом и почти правильным огромная — такая же, как между молнией и мерцанием светлячка».
Джека Вэнса спросили однажды на съезде научных фантастов, откуда он взял имя «Кугель» и, если на то пошло, остальные имена для своих персонажей. Он ответил: «Я подбираю имя и пробую его на вкус, чтобы понять, как оно звучит». Джека Вэнса называли Шекспиром научной фантастики. Я пробую это имя на вкус, и оно звучит как надо.
Байрон ТетрикЭВИЛЛО БЕСХИТРОСТНЫЙ Танит Ли
Забивать голову историями о дерзких приключениях и героических подвигах — заманчивый способ провести время, когда вы живете в таком скучном местечке, как крохотная, ничем не примечательная деревенька Крысград, но Эвилло Бесхитростному суждено узнать, что попытка повторить эти приключения может стать причиной возникновения таких проблем, с которыми ты отнюдь не готов справиться…
1. НАД ДЕРНОЙ
За крутым лесистым каньоном, по дну которого бежит узенькая речка Дерна, простирается унылый ландшафт, усеянный крохотными деревеньками. Однажды вечером здесь был обнаружен бродящий по округе мальчонка годиков двух от роду. В тускло-красном свете закатного солнца, среди высоких куп сорняков и мрачных колючих кустарников его запросто могли бы и не заметить. Но не исключено, что золотистые волосы мальчика по ошибке приняли за нечто ценное.
Парень по имени Свинд, нашедший малыша, быстро понял, в чем дело, но все же отнес его в ближайшее село — Крысград.
— Эй, Свинд, ты что, не мог оставить это там, где нашел? Где твое милосердие? Любой проходящий мимо голодный кот или призрак только поблагодарили бы тебя.
— Цыц! — буркнул Свинд, сбросив ревущего мальчишку в грязь. — В эпоху умирающего солнца любая жизнь ценна и должна быть сохранена — чтобы, к примеру, понести кару за дерзкое упорство.
Вот так вот Свинд и его жена Сланнт вырастили мальчика, следуя деревенским обычаям.
Они держали его впроголодь и осыпали побоями, сопровождая все свои действия колкими насмешками и бранью, как это обычно бывает в селах. Однако, несмотря на подобную заботу, приемыш дорос до восемнадцати лет. Парень имел хорошее сложение и был довольно симпатичен — смуглый, с большими черными глазами и по-прежнему золотыми волосами, скрытыми, однако, под коркой грязи, прилежно втиравшейся Сланнт и прочими в голову воспитаннику.
Нарекли паренька Блуркелем, но к семи годам он, кажется, вспомнил свое настоящее имя — Эвилло (по крайней мере, сам он был в этом уверен). Все остальное из прежней жизни покрывал густой мрак.
Крысград соседствовал с еще одной деревенькой, столь же неприглядным Плоджем. Ежемесячно жители обоих сел встречались на голой скале, которую одни называли пиком Крысплод, а другие — Плодкрыс. Там люди рассаживались у большого костра, пили брагу из шишек конопли, вопили нестройным хором похабные или жалостливые песни и рассказывали скучнейшие истории.
Итак, наступил очередной праздничный день.
На пике собрался весь Крысград, и Эвилло волей-неволей тоже отправился туда.
Торжества проходили так же, как и всегда, с каждой минутой становясь все отвратительнее. К тому часу, когда старое солнце поползло к своему логову на западе, над пиком и окрестными кустарниками уже раздавались грубые песнопения и звуки, сопровождающие рвоту.
Эвилло, дабы избежать внимания определенных неприятных ему деревенских девиц, взобрался на одинокий даобадо, раскинувший свои бронзовые сучья за скалой. Отсюда он внезапно заметил шагающую в сторону пика фигуру.
Эвилло смотрел во все глаза, размышляя, не померещился ли ему пришелец; чужаки редко забредали сюда. Но, как ни странно, хотя скудный закатный свет был уже багрян, как старое вино Танвилката, очертания прорисовывались все четче — фигура человека в плаще с капюшоном.
В ушах Эвилло громыхало — так билось его сердце.
И тут деревенский страж, обязанности которого этим вечером исполнял главный рубщик Фоуп, тоже заметил пришельца — и заорал что было мочи.
Ошеломленные бражники умолкли. Многие вскочили, пошатываясь на неверных ногах, и все до единого уставились на незнакомца в сером плаще.
— Стой! — рявкнул Фоуп, взмахнув топором. — Назови свое имя и намерения.
— А также знай, — добавил Глак, грузчик туш, — что врагов мы убиваем немедленно, а друзья, заглядывающие к нам, обычно приносят подарки.
Загадочная фигура приблизилась еще и заговорила негромко и торжественно:
— Я не враг и не друг. Но подарок преподнесу.
Глупая жадность пересилила столь же глупую браваду селян. Задние поднажали, и все столпились вокруг шагнувшего в освещенную область чужака.
Сидевший на дереве Эвилло ждал, что сейчас магия — если она есть — развеется, маска упадет и откроется истинное чудовищное лицо пришельца. Однако фигура в плаще ни во что не превратилась. Гость просто подошел к огню и присел на огромный плоский камень. Тогда-то Эвилло и почудилось, что под скрывающим лицо капюшоном сверкнули глаза отнюдь не обычного человека. Сила духа и сила мысли горели в них. На миг взгляды паренька и пришельца встретились — всего лишь на миг.
— Садитесь, — сказал незнакомец деревенским, и такая властность исходила от него, что люди повиновались. — Подарок мой скромен, но вы получите его. Знайте же, что я Канья Век, Сказитель. Тот, кто вынужден, подчиняясь безымянной, но всемогущей силе, путешествовать по Умирающей Земле и рассказывать свои истории людям, желающим слушать.
Бессмысленных пьяных криков как не бывало — точно садящееся солнце стерло все следы буйства последним взмахом пропитанной вином губки. В полной тишине расширились глаза и приоткрылись рты — селяне застыли в ожидании, как завороженные дети. И Эвилло с ними; он — в первую очередь.
Всю эту безлунную ночь, одну из многих вечно безлунных ночей, говорил Сказитель.
Истории текли непрерывным потоком, то короткие и страшные, то нежные и чарующие, и загадочные, и скабрезные, и уморительные, и приводящие в ужас. Власть Каньи Века над слушателями была такова, что ни один человек не пошевелил и пальцем, не подал и признака жизни — разве что моргал, да охал, да вздыхал, да разражался хохотом. Выпивка оставалась нетронутой, угли костра едва тлели, а люди все сидели и сидели. Что же до Эвилло, он словно бы наконец обрел истинную реальность, подлинный мир, ничуть не похожий на тесную каморку, которую занимал вот уже шестнадцать лет.
Излагая истории своих героев и героинь, Канья Век описывал и различные места, на фоне которых происходили действия. Он говорил об Асколезе, о белом полуразрушенном Каиине, о земле сапонидов, златоглазые обитатели которой жили на вершинах гор Фер-Аквила. Он описал землю Падающей Стены, и дикий Каучике, и древнюю метрополию, обреченный Олекнит, и отдаленные, замкнутые и таинственные районы Кобальтовых гор, и страшные леса Лиг Тига и Великого Эрма. Он упомянул демоническую вселенную Джелдреда, созданную как вместилище зла, и Эмбелион, иной мир, который сотворил для себя невидимый чародей Пандельюм, чтобы скрываться там, — мир, в котором вместо небес колыхались бесчисленные радуги. Он рассказал об Альмери, что на юге — родине не героя, а скорее того, кто шел наперерез всему героическому, — Кугеля, величавшего себя Хитроумным, привлекавшего к себе всеобщее внимание, длинноногого, ловкорукого, чуткопалого, благословенного дьявольской удачей — и отмеченного проклятым невезением, кои свойства вечно противоречили друг другу.
Кроме того, Кугель отличался гениальной хитростью и остроумием, но также время от времени — и абсолютной тупостью.
Наконец черный бархат ночи чуть залоснился на востоке. Красное солнце потянулось, стряхивая сон, и взглянуло на мир, который мог еще послужить, хотя возраст его давным-давно уже должен был считаться преклонным.
Завороженные крестьяне освободились от чар.
Они дружно взглянули на восток, проверяя, по обычаю тех времен, как там солнечный диск. Убедившись, что светило все еще пылает, они перевели взгляды на камень, где только что сидел Канья Век. Но Сказитель исчез.
Лишь Эвилло, которого не заботило состояние солнца, увидел, как чужак поднялся, стряхнул с балахона росу и молча зашагал прочь. Лишь Эвилло, соскользнув с даобадо, осмелился последовать за чудотворцем среди Сказителей, не оглядываясь, — вниз с горы, мимо деревень, в леса над крутыми берегами Дерны.
Около полудня Эвилло нагнал Канью Века, задержавшегося у лесистого кряжа. Далеко внизу мелькала река, подобная торопливо ползущей по ущелью змее.
— Могущественный господин…
Канья Век не обернулся.
— Господин… великий волшебник…
На это Канья Век ответил:
— Я — Сказитель.
— Великий Сказитель… — Но тут Эвилло, столько лет живший по деревенским понятиям, запнулся, не в силах подыскать слова, чтобы высказать свои желания. Вместо этого он в замешательстве выдавил банальное: — Вы не голодны, мой господин? Вы ели сегодня?
— Нет, — мрачно ответил Канья Век, — но я ел завтра, тогда, когда солнце почернеет. Наелся досыта.
Эвилло благоговейно ждал.
— Я имею в виду, — спокойно уточнил Канья Век, — что, как любой сказитель, вижу будущее столь же хорошо, как и прошлое. Похоже, ты, — добавил он, — не пил ту отвратную конопляную брагу. Хорошо. Она, как и подобный ей чай, знаменита не своим возбуждающим эффектом, а чрезмерным содержанием наркотика. Коноплю, как тебе, возможно, известно, именуют смесью человека, медведя, ящерицы и демона. Ну, определенные маги говорят так.
— Пурпурная книга Фандааля? — рискнул предположить Эвилло, припомнив рассказы пришельца.
Канья Век покачал головой и мягко осведомился:
— Чего ты хочешь от меня?
У Эвилло перехватило дыхание. Он не мог говорить, только раскинул руки, не отрывая от Сказителя отчаянного взгляда.
— Я хочу… жить… жизнью… героя… такого, как Гайял… или Туржан… или Кугель! Да-да, как Кугель.
— Бессердечный, плетущий интриги Кугель? Глупый Кугель Хитроумный?
Слова не вязались во фразы. Эвилло запустил пальцы в грязные лохмы и в расстройстве рванул волосы.
— Успокойся, — сказал Канья Век. — Посмотри, как далеко ты уже ушел от своих истоков. Если ты станешь героем истории, то тебе придется самому творить свою судьбу. Вот река, а вот древняя разбитая дорога, которая приведет тебя к утесам Порфиронового Шрама, а потом — к белокаменному Каиину.
— И Альмери… — прошептал Эвилло.
— Путешествие займет многие месяцы, — продолжал Канья Век голосом ледяным, как свет далеких звезд. — Если не перенесешься, допустим, сверхъестественным путем.
Эвилло, охваченный какой-то паникой пополам с ликованием, уставился на бегущую за рекой дорогу, которая с такой высоты казалась тоненькой нитью. Внезапно тень переместилась. Оглянувшись, Эвилло убедился, что Канья Век вновь бесшумно исчез. Юноша стоял один на краешке своей судьбы — и на краю обрыва. И в эту секунду ужасающий, безумный крик разорвал воздух. На Эвилло спикировала черная птица размером, пожалуй, с ногу взрослого человека, ее алый клюв целился прямо в только что по-новому пробудившееся сердце Эвилло. И была ли то решимость, или просто от страха юноша сделал неверный шаг, но Эвилло спрыгнул с обрыва — и полетел вниз, к далекой реке.
2. ХИСС
Три ветра хлестали по лицу падающего Эвилло. А когда он нырнул в воду, река, разгневанная появлением незваного гостя, принялась избивать его со свирепостью, не уступающей ярости любого крысградца. Погружаясь то в серебристые, то в черные волны, Эвилло потерял счет времени.
Однако вдруг некая иная сила подтолкнула его, выводя из транса. Юношу потащило вверх, выдирая из вод Дерны, словно разбивая им стеклянное блюдо.
Борясь за глоток воздуха, Эвилло обнаружил, что висит над водой, болтаясь в мускулистых руках какого-то мрачного, покрытого синей чешуей гиганта.
— Именем Пицки Эскалерона, несравненного бога моей расы, как посмел ты осквернить священные глубины реки?
— Я… — Эвилло закашлялся, пытаясь избавиться от доброй порции этих «глубин», засевшей в его легких.
— Прекрати пищать, нечестивец! Откуда ты вообще свалился? Стучаться не научили, деревенщина? Знай же, незваный, что я, великий вождь речных фисциан, только что изысканно развлекался с прекрасной дамой из моего королевства, и сей приятный процесс ты нарушил своим дерзким вторжением. И если бы я не поклялся вечными плавниками Пицки Эскалерона забирать по утрам не более трех жизней и если бы не исчерпал уже сегодняшнюю норму, я бы разорвал тебя на кусочки, сожрал бы на твоих презренных глазах твою же презренную печень, а то, что осталось, забросил бы в ужасное царство Калу.
— Я… — опять начал Эвилло.
— Захлопни створки, глупая устрица! Я с тобой закончил. Иди и страдай!
С этими словами существо швырнуло Эвилло так, что он, перелетев Дерну, застрял в колючих кустах у дороги.
Выбравшись, юноша присел на обочине.
В сущности, дорога оказалась разрушена наступлением реки. Любой путник вынужден был бы то и дело сворачивать в заросли шиповника и трубчатых стеблей, издающих свой обычный бессмысленный свист. Однако далеко-далеко, у самого горизонта, местность, кажется, менялась. Возможно, там и стоял Порфироновый Шрам. Потрясение постепенно уходило на задний план, и прежний пыл вернулся к Эвилло. А вскоре он заметил приближающуюся к нему высокую фигуру.
Когда человек поравнялся с ним, юноша вскочил на ноги:
— Простите мое невежество, — осторожно начал он, — но какой город находится в том направлении?
Путник действительно был очень высок; рост его явно превышал эль с тремя четвертями. Прямые черные волосы ниспадали до самого пояса, а одежды повторяли сине-фиолетовые и эбонитовые оттенки дневных и ночных небес. Темно-синие глаза незнакомца остановились на Эвилло.
— Мое имя, — произнес человек, — Каиин. Какое заключение ты из этого делаешь?
— Что вы — гражданин славного Каиина? — поспешно предположил Эвилло.
— Что, естественно, может быть неправильным выводом. А неправильных выводов все должны избегать. С другой стороны, в моем случае ты прав. Однако тебе следует проявить осторожность, когда ты возобновишь путь, поскольку в траве у твоих ног лежит огромная и прекрасная улитка.
Удивленный Эвилло опустил взгляд и действительно заметил улитку. Высокий господин уже скрылся за поворотом, а Эвилло все еще находился под впечатлением заботы этого человека о судьбе моллюска. Не будучи предупрежден, юноша запросто мог бы раздавить улитку. «Какие же чуткие и воспитанные, по всей видимости, все каиинцы!» — подумал он.
Эвилло уже занес ногу, чтобы перешагнуть через улитку — действительно симпатичную, желтовато-зеленую, точно нефритовую, с изящной витой раковиной, — и тут она заговорила:
— Прошу прощения, друг мой, я невольно стала свидетелем вашей беседы с Чернографиком Каиином. Это ведь ты направляешься в город?
Эвилло опешил. Говорящая улитка! И тоже такая вежливая! Чудесное создание, воистину воплотившее в себе сказку, магию и изысканность!
— Я.
— Тогда, возможно, я не слишком тебя обременю, если попрошу позволить мне пойти с тобой? Боюсь только, тебе придется понести меня, иначе я прискорбно отстану. Но вешу я мало, а для поддержания существования мне хватает время от времени подкрепляться зеленым листиком. Дорогих алкогольных напитков я не употребляю.
Размышлял Эвилло недолго — он наклонился, поднял улитку и посадил ее на левое плечо — с этой точки, как объяснила улитка, ей будет видно дорогу не хуже, чем ему.
Некоторое время они шли в молчании. Честно говоря, Эвилло попросту стеснялся своего косноязычия.
Однако в конце концов улитка сама начала разговор:
— Человек, с которым ты общался недавно, как я уже упоминала, Чернографик. Ты спросишь, кто он такой? Это тот, кто рисует карту мира, пока солнце не погасло и все вокруг не слилось с тенью. Но возможно, тебе интересно также, почему я оказалась здесь, так далеко от родного Каиина. Случилось так, что я искала целебное средство от ожогов и один жулик, подсунув мне отравленный латук, унес меня, намереваясь, в чем он бесстыдно признался, сварить меня с чесноком, дабы соблазнить вожделенную для него даму — питающуюся лягушками ведьму с луга Тамбер, которая, по слухам, частенько доводит мужчин до смерти. А мой похититель бахвалился, что избежал неизбежного, просто не прибегая к нему, несмотря на какую-то там приманку в виде расшитого золотом гобелена или чего-то вроде того. К счастью, этого типа преследовал другой негодяй, с которым они были не в ладах, — и он зарезал моего похитителя посреди дороги. Мне удалось ускользнуть незамеченной. И вот мое возвращение обратно длится уже шесть дней и шесть ночей. Но довольно обо мне. Давай поговорим о тебе. Чего ты ищешь в белокаменном Каиине?
Эвилло, волнуясь, как бы ему не наскучить красноречивому спутнику, сдержанно ответил:
— Я всего лишь скромный крестьянин. Но даже я слышал о чудесах этого города.
— А твое имя?
— Я… я называю себя Эвилло.
Улитка, похоже, задумалась.
— Это имя мне незнакомо. А я зовусь Хисс.
Несколько миль они одолели в молчании.
Затем Хисс заговорила снова:
— А скажи, друг Эвилло, какое ремесло или талант несешь ты в город?
Эвилло вздохнул:
— Если я что и несу, мне о том неизвестно.
— Чтобы добиться там успеха, — продолжила Хисс своим мелодичным, чуть звенящим голоском, — ты должен как минимум уметь читать, считать и драться — и не обязательно именно в таком порядке.
— Я не владею ни одним из этих умений.
— Увы, — заключила Хисс. — Давай-ка остановимся.
Удрученный Эвилло сел — а с ним, соответственно, и улитка. Вокруг простирались поля, а прямо перед ними лиловел утес. Но что в том толку? Очевидно, Эвилло дальше идти не стоило.
— Что же мне делать? Вернуться к тоскливой паре — Крысграду с Плоджем?
— Это было бы трагедией, так что выброси подобные мысли из головы, — посоветовала Хисс. — А теперь слушай. Я сама научу тебя тому, что перечислила, плюс еще кое-чему. Я даже открою секрет, как лечить ожоги, и чуть-чуть посвящу тебя в магию — ты узнаешь заклятье пространственного перемещения, например, из захватывающего тома Фандааля. В обмен на мои уроки, однако, по Закону Равновесия, тебе придется оказать и мне некоторые услуги. Впрочем, это будет тебе не в тягость. Согласен ли ты заключить сделку?
У Эвилло кружилась голова. Он смотрел в изумрудные глаза улитки Хисс — бусинки, покачивающиеся на тонких зеленоватых стебельках, которые тоже пристально взирали на него.
— Но сколько времени тебе потребуется, чтобы обучить меня? Я ведь полный невежда.
— Тем быстрее пойдет дело. Ошибочные старые знания часто затрудняют доступ правильным новым. Да будет тебе известно, что подобные мне, хоть и не скоры в движении, отличаются стремительностью мысли — и, соответственно, способны быстро учить. Если бы люди понимали столько же, их подзвездные империи никогда бы не рушились и угасающее ныне задыхающееся солнце, наоборот, возродившись, оживило бы всю землю.
Эвилло сидел ошеломленный.
Хисс разглядывала его еще секунду, а потом затянула нечто жутко усыпляющее, невнятное, но сладкозвучное.
Когда же убаюканный юноша растянулся среди травы, Хисс взобралась на верхушку цветущего багряного иссопа и приступила к гипнотическому обучению.
Тем временем солнце, как будто подслушавшее похвальбу Хисс, раздраженно закуталось в лиловую дымку. Явление это, естественно, вызвало ужас и смятение на всей земле, ибо люди страшились, что вот-вот наступит вечная тьма. Но три минуты спустя туман рассеялся и все стало, как прежде.
Проснувшийся Эвилло сразу понял, что теперь он — обладатель многих полезных знаний, среди которых не на последнем месте стояло искусство боя.
Тем же днем, но попозже возле самого Порфиронового Шрама ему выпал шанс проверить усвоенный материал в сражении с выскочившим из логова лейкоморфом.
Опознавший тварь лишь по рассказам Каньи Века, Эвилло прыгнул ногами вперед на монстра и поверг его. Затем, инстинктивно выхватив меч, юноша пригвоздил противника к одинокому дереву.
— Но откуда, — удивился Эвилло, — у меня взялись меч и перевязь? Клинок будто сам лег мне в руку, и я, взмахнув им, успел заметить лишь странное голубое сияние на стали.
— Это потому что клинок хорошо отполирован. Пока ты спал, я кое-что нашла в траве. Дав тебе новые таланты, я предположила, что тебе понадобится и оружие, — резонно отметила Хисс.
Под утесом лежал Каиин, а за городом синели воды бухты Санреале. Эвилло быстро спустился и, миновав возвышенную площадку Лодыжки Безумного Короля, увидел нелепо разросшийся дворец нынешнего правителя, Кандива, иногда величаемого Золотым.
На улицах было полным-полно интереснейших людей, чернокожих и мертвенно-бледных, и надушенных женщин в платьях с длинными шлейфами. Хисс, время от времени глухо бормоча, повела Эвилло по лабиринту улиц — сперва застроенных высокими домами, затем домами пониже, а после и совсем маленькими домишками. Так они добрались до захламленного берега канала, воняющего всем, чем только можно, — тут лучше было не вдаваться в подробности. Здесь нашлась едва не рассыпающаяся на глазах гостиница — постоялый двор «Утомленное солнце».
— Войди и спроси комнату, — велела Хисс.
— Я? Но откуда мне знать, что сказать…
— Верь в высшее покровительство, щедро расточаемое на тебя.
Эвилло, уже воодушевленный своей ловкой расправой с коварным лейкоморфом, мужественно шагнул в трактир — и нужные слова сразу спрыгнули с его языка:
— Комнату, пожалуйста, — объявил он хозяину. — А покамест — еду и чуть-чуть спиртного.
Задумчивый, совершенно беззубый трактирщик как-то невоодушевляюще нахмурился.
— Сперва объясни, отчего ты вваливаешься сюда в лохмотьях и с грязью в волосах. И почему у тебя на плече улитка? Хочешь, чтобы тебе ее сварили на обед? Так знай: мы подаем только кушанья собственного приготовления и отвечаем за качество. А еще мы не обслуживаем нищих. Деньги вперед. Сомневаюсь, чтобы ты хоть когда-нибудь видел терций, а тем паче владел им.
И вновь ответ сразу выскочил из разума Эвилло прямо на язык:
— Знай, о недостойный трактирщик, — звонко провозгласил он, — что я — благородный лорд Эвилло, посланный с тайной инспекцией таверн Каиина, причем никем иным, как самим принцем Кандивом. Принц желает знать, как ведутся дела в этом городе и особенно — с какой учтивостью и добротой встречают здесь пришельцев. Я уже понял и принял к сведению, что ты склонен к грубости и жестокосердию. И если бы не мой почтенный кузен… — здесь Эвилло замешкался, не успевая придумать имя, — которого я сейчас не стану называть, но который считает тебя человеком отзывчивым и любезным, я бы немедленно доложил о твоем поведении его высочеству. Итак, я даю тебе второй шанс.
Хозяин торопливо вылез из-за стойки.
— Добрый господин, простите мою шутку — ее, конечно же, было слишком просто истолковать превратно. Я сразу увидел, что вы тот, кем вы, по вашим словам, являетесь. Я лично провожу вас в наилучшую комнату и организую превосходный ужин. С особым удовольствием я сам приготовлю для вас улитку…
— Фи! Моя улитка не для котла, милейший. Это волшебная брошь немыслимой ценности, дарованная мне потомком великого Фандааля. И не говори больше ничего, дабы не оскорбить меня.
В комнате наверху Эвилло умылся и побрился, нашел в шкафу чистое белье, непривычно богатое платье и даже высокую бордовую шляпу. Переодевшись, он, по совету улитки, насладился зрелищем собственного отражения в зеркале, также неожиданно обнаруженном в шкафу. Впрочем, удовольствие было испорчено. Внезапно в стекле сгустился сине-зеленый образ — переливчато-прекрасный пейзаж с озерами, лесами и горами, охваченными бирюзовым сиянием. Миг — и картинка исчезла. Хисс, казалось, ничего не заметила, так что Эвилло списал мираж на свои перенапрягшиеся нервы.
Они спустились на ужин — и провели вечер за трапезой. Никогда еще за всю свою жизнь не сталкивался Эвилло с подобной роскошью, и хотя гостиница явно была не из лучших, по сравнению с Крысградом она казалась вершиной Царства Небесного. Хисс подкрепилась листком латука.
Остальные посетители подталкивали друг друга локтями:
— Глянь, глянь, это придворный принца Кандива, не иначе как родич правителя, ишь, какой жакет, чистый шелк, да и кудри, кудри — золото!
К этому моменту Эвилло заметил, что Хисс стала немного больше — несомненно, благодаря салату.
Когда Эвилло и Хисс, окончив ужин, уже поднимались по лестнице, к ним подошла обольстительная молодая женщина с аметистовыми волосами и ясными глазами, хотя и одетая несколько… легкомысленно.
Она поинтересовалась, не будет ли юноше слишком одиноко этой ночью одному в незнакомом доме, и предложила составить компанию. Она позаботится о нем — заверила женщина — всего лишь за цену своего номера, ведь очевидно, что она, будучи с ним, не воспользуется снятой комнатой. Комната эта — с сожалением добавила женщина — весьма роскошна и, соответственно, очень дорога, но она всегда готова отказаться от пышности, если ее присутствие требуется где-то еще. Эвилло был тронут и очарован и уже собирался согласиться, когда Хисс сурово зашипела, напоминая о том, что на самом деле у него вовсе нет денег. Так что Эвилло с грустью отклонил предложение достойной дамы.
Внезапно ее манеры необъяснимым образом изменились. Она яростно завопила, охватывая голосом несколько октав, причем под конец стала призывать демона по имени Кардамог, требуя, чтобы он покарал того, кто так оскорбил несчастную работящую девушку. Эвилло и Хисс поспешили удалиться.
И тишина вернулась. Снаружи утомленное солнце спряталось за «Утомленным солнцем», и нечто неописуемое игриво плескалось в канале.
3. СТАРЫЙ ГОРОД
Этой ночью лейкоморф, не без труда отцепившийся от дерева, влез в окно гостиницы. Он выследил Эвилло по запаху и вошел в город — поступок, необычный для этой породы, — а потом взобрался по неровной стене трактира.
В результате получилось много шума: вопли и проклятья, грохот ударов и контрударов, треск мебели и жуткое рычание.
Затем дверь номера распахнулась, извергнув, к вящему ужасу других постояльцев, Эвилло и лейкоморфа. И минуты не прошло, как большинство гостей с криками ринулись прочь из здания — и хорошо, если они успели завернуться в простыни. Остальные спрятались под столами в главном зале, но кто-то в общей сумятице случайно сбил с низкой балки лампу — и вспыхнул пожар. В конце концов Эвилло и лейкоморф, так и не прервавшие боя, вновь отступили в комнату наверху, и молодому человеку удалось оглушить тварь ночным горшком и выбросить ее из того же окна в канал, где она некоторое время пускала пузыри, а потом утонула. Огонь внизу потушили. А Эвилло прилег и, не обращая внимания на ушибы, устало провалился в сон. Впрочем, тот оказался недолгим.
Заря только-только тронула небо, как дверь его комнаты опять с грохотом распахнулась.
— Вставай, разбойник! — взревел мускулистый капитан отряда городской стражи; каждый его подчиненный был вооружен мечом и дубинкой. — Ты отправишься с нами в тюрьму.
Эвилло еще не вполне очухался, но слова вновь сами собой выскочили из его рта:
— Вы обознались! — воскликнул он.
— Ничего подобного. Ты — мерзавец, заманивший грязного монстра в эту гостиницу и тем самым причинивший вред заведению. Хуже того, ты обманул хозяина, выдав себя за представителя королевского семейства.
Несмотря на красноречивые мольбы Эвилло, юношу обезоружили, живенько выставили на улицу и повели под конвоем в разрушенный, перегороженный упавшими колоннами Старый Город, туда, где возвышалась страшная семиэтажная темница, воздвигнутая сотни лет тому назад Гбилом Нетерпимым. И только когда его швырнули в полутьму камеры на грязный вонючий пол, Эвилло обнаружил, что Хисс и здесь сопровождает его, по-прежнему сидя на левом плече.
Потянулись весьма неприятные часы. Довольно большое помещение было уже основательно набито преступниками. Кто-то стонал, кто-то ругался, кто-то проклинал людей, богов и талисманы, так и не принесшие счастья владельцам.
Некоторые из тех, что поэнергичнее, буянили, мечась по камере. Другие подкрадывались потихоньку, замышляя недобрососедские поступки по отношению к прочим узникам. Один из таких типов даже попытался украсть Хисс, вообразив, что это какое-то украшение, но Эвилло разубедил его, сообщив, что, во-первых, сия безделушка цены не имеет, а во-вторых, в ней заключено зло, ставшее причиной неволи Эвилло.
В полдень отодвинулась панель в железной стене, и в отверстие впихнули общий котел с комковатой дымящейся кашей, на которую узники жадно набросились, истекая слюной и ухая. Только совсем ослабевшие или вконец отчаявшиеся — настолько, что даже пища их уже не интересовала, — остались на местах. Эвилло тоже предпочел воздержаться от тюремного угощения.
С наступлением дня в темницу проник багровый солнечный свет, сочащийся сквозь многочисленные трещины в стенах. Эти жалкие лучи позволили Эвилло разглядеть сидящего напротив высокого, хорошо одетого черноволосого и сероглазого мужчину. Он не ел, не ругался, не жаловался — и сверлил Эвилло пронзительным взглядом.
— Посмотри-ка, — прошептала Хисс словно самой себе, — это же колдун Пендат Баард.
Эвилло перетряхнул отточенный гипнозом моллюска разум, но не нашел в нем такого имени, хотя на миг оно показалось ему знакомым. Однако взгляд мужчины смущал его, и юноша без всяких подсказок Хисс поднялся и направился к странному сокамернику.
— Ты знаешь меня? — резко осведомился маг.
— Вы Пендат Баард, волшебник. Почему же вы в темнице? Или силы покинули вас?
Возможно, вопрос прозвучал слишком дерзко; мужчина поморщился, потом высокомерно улыбнулся;
— Силы мои безмерны. Отец мой, всеми оплакиваемый высший маг Катараспекс, обучил меня многому. Знай же, я оказался здесь благодаря собственному эксперименту, исследуя теорему Фандааля о самопереносе.
Эвилло вспомнил, что Хисс упоминала о такой магии при их первой встрече.
— Каковы же выводы из этой теоремы? — спросил он.
— Ну, — протянул маг, — разве сие не очевидно?
Эвилло помедлил.
— Прошу прощения, но мне показалось, что вы не так давно очень пристально смотрели на меня. Вдруг у вас есть для меня какое-то задание? Может, оно даже связано с освобождением из этой темницы?
— Нет, ничего подобного, — ответил колдун. — Мне вдруг показалось, что я кое-что знаю о тебе. Ты много странствовал?
Эвилло вынужден был признать, что нет, но затем оживился, подумав о герое-путешественнике Кугеле, и добавил:
— Но мысленно где я только не был! Разум мой посетил множество мест. Хмурый север, океан Вздохов, Альмери с мрачными голыми холмами, бурную реку Кзан, называемую также Твиш… особняк со стеклянными башнями Смеющегося…
— Довольно, — решительно прервал его Пендат Баард.
В этот момент что-то загремело, и тут же раздался хриплый визг. Изголодавшиеся узники так толкались, что опрокинули котелок на какого-то бедолагу. Горячая каша обварила человеку руки и ноги. И пока тот корчился на полу, странные угрызения совести охватили Эвилло. Покинув мага, он поспешил к ошпаренному, прилег рядом с ним — и вдруг прополз прямо по раненым ногам мужчины — под насмешливые, оскорбительные крики других заключенных, которые, впрочем, оборвались, когда Эвилло остановился, а обожженный человек вскочил как ни в чем не бывало.
— Я спасен! Боли больше нет! Кожа моя цела!
И все воочию убедились, что это так.
Люди тут же сгрудились вокруг Эвилло.
— Ты могучий волшебник. Спаси нас, великий мастер! Мы все невинны, как новорожденные младенцы. Только освободи нас, и мы станем твоими рабами. Если откажешься — то, маг ты или нет, ты умрешь!
Эвилло выпрямился, но на сей раз ни наставления Хисс, ни воспоминания об остроумии Кугеля не подсказали ему красноречивого ответа.
— Хисс! Как быть?
Улитка забормотала что-то ему на ухо.
— Великий мастер шепчет заклинание, — решили пленники. — Будем надеяться, оно поможет нашему освобождению — ради нас и ради него самого!
— Все будет, как вы желаете, — поспешно подтвердил Эвилло. — Но встаньте подальше — или сила выпущенной на волю магии разнесет вас в клочья.
Заключенные попятились. Хисс забормотала снова. Слушаясь ее, Эвилло обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как колеблется, то появляясь, то исчезая из виду, фигура настоящего колдуна — Пендата Баарда.
Доверившись очередному повелению Хисс, Эвилло подскочил к магу и бросился на него, крепко-накрепко вцепившись в колдуна, охватив его руками и ногами.
Пендат Баард придушенно взревел от гнева и боли, но неудержимые колебания уже охватили и Эвилло. Еще секунда, и все трое — маг, юноша и улитка — исчезли из темницы.
4. ДВОЙНИК
Можно сказать, что в тот день в Альмери стояла плохая погода. Посреди бури троица путешественников одновременно рухнула на твердый восточный берег Кзана — или же Твиша.
Попытавшись стряхнуть с лица капли, Эвилло обнаружил, что вместо воды смахивает каких-то мягких крохотных голубоватых насекомых, прилипших к коже и больно кусающихся.
Так что на некоторое время Пендат Баард и Эвилло объединились в бешеном танце, отмахиваясь от жуткого дождя из букашек.
В конце концов волшебник додумался воздвигнуть магический стальной купол, который — несомненно, нечаянно — накрыл также и Эвилло. Здесь они оказались тесно прижаты друг к другу, и небо не рухнуло на землю, и река не вскипела.
— Проклинаю тебя от всего сердца, злодей, и проклятье мое не описать словами, но сопровождать оно будет тебя всю твою жалкую жизнь! — бушевал Пендат Баард. — Назови свое имя, чтобы проклятье сие закрепилось вовеки!
— А если я скромно отклоню подобную честь?
— Тогда я размажу тебя в кашу, здесь и сейчас!
— Блуркель, — представился Эвилло.
— Благодарю. Считай себя, Блуркель, проклятым до конца дней своих. Утруждать себя, проклиная твою брошку, я не буду. Это ниже моего достоинства. Известно ли тебе, что твоя идиотская попытка заключить меня в прощальные объятия, пускай и вполне объяснимая, нарушила структуру самопереноса? Посмотри, куда я из-за тебя приземлился!
— Куда? — переспросил Эвилло, поскольку еще не разобрался в географии местности.
— Заклятье самопереноса, которое я, подобно отцу моему Катераспексу, отточил, основываясь на теореме Фандааля, позволило мне попасть в древнее узилище и проверить некоторые соображения насчет подлой природы человечества, оно же должно было вернуть меня в мое жилище в Старом Городе. А твое эгоистичное вмешательство зашвырнуло нас обоих в окрестности Альмери — в место, к которому, по-видимому, ты — ибо это точно не я! — питаешь излишний навязчивый интерес.
— Альмери?
— Вот именно. Кстати, ядовитый жучиный ливень слабеет: видишь, там, над откосом, дом этого вредителя Юкоуну, Смеющегося Мага. Он сразу почуял меня и вызвал бурю из кусачих клещей. Он был смертельным врагом моего отца. А теперь, как это ни нелепо, он мой смертельный враг.
Из легенд о Кугеле Эвилло уже знал о коварстве Юкоуну, равно как и о некоторых иных фактах, которые, по идее, должны были несколько умерить злобу колдуна.
— Но разве Юкоуну не умер? Я слышал…
— Ха! Такие злодеи никогда не умирают, они неистребимы.
— Почему же ты сразу не покинул это место посредством того же самопереноса?
— Увы, единственный изъян в моих расчетах. В тюрьме я понял, что не способен немедленно воссоздать заклинание. Должно пройти два часа, прежде чем я вновь буду готов к отправлению. А когда наступил критический момент — ты испортил все путешествие. Обычно практикующий маг — такой, как я, к примеру, — может посредством самопереноса мгновенно физически перенестись в любое известное ему место на земле или хотя бы то, которое он частично способен вообразить. Но твое воображение, твои мысли о владениях Юкоуну оказались сильнее моих шаблонных представлений о собственном доме. Второй раз проклинаю тебя, Блуркель, и третий тоже!
Удрученный Эвилло выскользнул из-под стального полога. Дождь из жучков прекратился, хотя по темно-синему небу еще метались тучи, так что рубиновое солнце лишь изредка подмигивало невольным путешественникам.
Тем не менее юноша увидел — не так уж и далеко, на холме, — особняк, так подробно описанный Каньей Веком. Крутые коньки крыш, кружева лесенок и балконов, сверкающие в мерцающем свете, зеленые стеклянные башни, кажущиеся то хризолитовыми, то сердоликовыми, напоминая отчего-то высовывающиеся и прячущиеся змеиные языки.
— Что мне делать? — спросил он Хисс.
— То, что сделал бы любой человек. Ты здесь. Иди.
Эвилло показалось, что Хисс стала гораздо тяжелее — и даже, возможно, больше, словно улитка символизировала вес проклятий, обрушенных на юношу колдуном, которые, похоже, не попали в самого Эвилло.
Взбираясь на холм, Эвилло разок оглянулся и увидел, что Пендат Баард роет для себя — естественно, посредством магии — глубокую яму, укрытие в земле.
Особняк стоял в конце тропы, вымощенной коричневыми плитками — стертыми, выщербленными, крошащимися. Еще Эвилло заметил заброшенную деревню, населенную, похоже, одними деревьями. И какие-то развалины, очень древние на вид. В сущности, только дом мага выглядел более-менее пристойно.
Из историй Сказителя Эвилло сделал вывод, что Юкоуну — даже он! — в конце концов встретил достойного соперника, и не столько в лице Кугеля, сколько в силе страшного божества Садларка и его Огненных брызг. И все же кому, как не обидчивому магу Пендату, знать истину.
Тоскливая атмосфера затхлости обволакивала здания. Добравшись до дома, юноша с осторожностью, достойной самого Кугеля, принялся заглядывать в окна нижнего этажа. За одним из них обнаружилась комната, оклеенная алыми обоями, — там на полу кружилось нечто непонятное. За другим простирался огромный зал, весь в искусно сотканных коврах всевозможных оттенков зеленого, сиреневого и оранжевого цветов. Здесь стоял изящный пьедестал, на котором медленно и грациозно вальсировал скелет грызуна. В третьем окне Эвилло заметил прекрасную сильфиду с серебристыми волосами, растаявшую прямо у него на глазах. Через четвертое окно не было видно ничего — то есть за стеклом находилось именно оно, это ничто, воплощение самой пустоты, вынудившее Эвилло поспешно отпрянуть.
Входить он, честно говоря, не хотел. Одно лишь ошеломленное любопытство заставило его обогнуть опасный дом. И Хисс не протестовала, только цыкнула пару раз.
А потом Эвилло обнаружил в каменной стене боковую дверь — причем приотворенную.
За ней оказался двор с одиноким хилым деревцем-мулгуном, шуршащим пурпурными листьями. В этот момент солнце выскользнуло из-за туч, малиновый свет залил дворик, и из-под дерева выступил тот, с кем Эвилло, казалось, расстался только вчера — так хорошо он знал этого человека. Низкорослый, похожий на грушу, в черной тунике с воротником из длинных перьев, с тощими птичьими ногами, вокруг которых болтались пестрые шаровары, с абсолютно лысой головой и лицом, формой и цветом напоминающим тыкву, с крохотными сухими глазами и вечной ухмылкой на губах, — кто еще это мог быть, если не Смеющийся Маг?
— Что это у нас тут? — с жестокой радостью поинтересовался Юкоуну. — Еще один гость? О, какое удовольствие — быть популярным! Прошу, входи и осмотри мои сокровища! Не ограничивай свое воображение в отношении того, что из увиденного ты можешь украсть. Дай волю своим самым корыстным фантазиям! Не ты первый, не ты, подозреваю, и последний. Немало еще посетителей явится ко мне с подобной миссией, пока солнце не погасло.
Хисс молчала, и разум Эвиило сам подбросил на язык ответ:
— Счастлив видеть вас в добром здравии. — Он низко поклонился.
— А что, ты слышал нечто иное?
Эвилло почувствовал, что вышла промашка.
А Юкоуну добавил, ликующе ухмыляясь:
— Что, небось ходят слухи о моей гибели в фонтане Огненных брызг, после того как меня обманул Кугель Дурень?
— Слухи эти явно сильно преувеличены… — заикаясь, пробормотал Эвилло.
— Необязательно. Или возможно. Ну, что скажешь? Веришь ли ты, что я мертв? А главное — верю ли в это я?
Эвилло благоразумно промолчал.
— А я скажу вот что, — продолжил чародей, — жив Юкоуну, или мертв, или же умер, а потом ожил, или укрылся где-то в своем имении, углубившись в науку, или даже покинул дом, отправившись к кому-нибудь в гости, — я здесь, был, есть и останусь. Усвой же, если способен: я — двойник, созданный Юкоуну по своему подобию. И я сейчас — смотритель его замка. Во мне ты найдешь — если пожелаешь испытать меня — все его необъятные и изумительные силы, ибо в меня их вложили пожизненно. Так что отбрось смущение и заходи.
— У меня, увы, нет на это времени. Хозяин послал меня отыскать его любимую курочку, пропавшую из сада, — слукавил Эвилло.
— Ах, курочку! — повторил двойник. — У Юкоуну тоже имеется свой любимец. Смотри, вон он! Эттис, крошка моя, ко мне! Ко мне!
Откуда-то сверху тут же раздался отрывистый лай.
Об Эттисе Эвилло тоже слышал. Колдун, помнится, хотел отравить Кугеля, но Хитроумный словчил, и в результате погибло животное — видимо, то самое, которое сейчас парило в воздухе, перемахнув, вероятно, через перила.
Да, длинношерстный Эттис действительно напоминал шар с круглыми черными глазами, но Эвилло отметил две особенности, о которых не упоминалось в легенде Сказителя. Во-первых, сквозь тело зверя просвечивало солнце, а во-вторых, клыки и когти его оказались необычайно длинными и острыми. Похоже, Эттис стал чем-то вроде нежити-вампира.
— Прошу прощения, кажется, я слышал нетерпеливый крик хозяина и должен идти, — воскликнул Эвилло — и пустился наутек.
Он ринулся вниз с холма к реке Кзан, решив, что, коли потребуется, прыгнет прямо в воду, даже если это расстроит еще одного влюбленного фисцианина.
Однако ему помешало то ли магическое заклятье, то ли охранник-двойник. К своему отчаянию, Эвилло обнаружил, что способен бежать лишь вокруг особняка, то и дело перемахивая через препятствия вроде лесенок или небольших статуй. Он проносился мимо окон, в которые недавно заглядывал, невольно замечая, что кости грызуна пляшут теперь тарантеллу, а верчение среди алых обоев прекратилось да и сильфида исчезла. Однако, когда юноша поравнялся с пустотой, тревожная мысль настигла его, вклинившись в и без того всполошенное сознание. Ему показалось, что он уловил слабое эхо разговора, происходящего внутри вакуума: «Пусть сегодня длится вечно!» — провозгласил один голос. «И я того же мнения, — согласился второй. — Ни к чему познавать что-либо, кроме единственного «сейчас»».
Неужто сам победивший Кугель произнес столь простодушный софизм и тем породил пассивную, но смертельно опасную защиту дома — застывшее время?
Впрочем, остановиться и обдумать это Эвилло не мог. Он бежал, безоружный, каким покинул темницу, не в силах вырваться из магических стен. А за ним трусил Эттис, то по земле, то по воздуху, и его веселый лай нещадно терзал уши.
— Хисс, — выдохнул Эвилло, заходя на второй круг, — ты действительно знаешь заклятье самопереноса? Мне кажется, да. Если так — не соблаговолишь ли ты унести нас отсюда?
— Я постараюсь, несмотря на тряску, — ответила Хисс. — Но ты должен представить какое-нибудь приятное, безопасное место. Я не могу действовать в одиночку.
Какой тяжелой показалась Эвилло улитка в этот момент!
— Я знаю так мало, и все же голова моя набита сценами путешествий Кугеля — так что, думаю, подойдет любое, лишь бы оказаться не здесь.
Едва успев выпалить эти слова, Эвилло споткнулся о низенькую глянцевую стенку — и полетел в цветущий куст касперина, из которого тут же поднялся рой кусачих синих жучков. В тот же миг на бедолагу спикировал ощеривший клыки Эттис, подобный пушистому пончику.
Ну все, пиши пропало, решил Эвилло — и вдруг его вновь окутал кружащийся туман, как и во время побега из тюрьмы с Пендатом Баардом. И на спину ему обрушился отнюдь не Эттис — нет, сам Эвилло рухнул спиной на землю и застыл, вглядываясь в верчение сине-зеленых гор в голубых облаках тумана. Длилось все это меньше секунды — сердце не успело ударить, выдох не вырвался из груди.
Потом юноша обнаружил, что смотрит сквозь листву гигантского дуба на кроваво-красное закатное небо. Уже мерцали звезды, но бледные далекие точки складывались в неведомые узоры. Опознать удалось только Лиралет.
Постепенно Эвилло осознал, что находится на лесной прогалине — совершенно один. Избавившись от несносного Эттиса, он где-то потерял и своего учителя, Хисс.
Обуянный горем, Эвилло поднялся — и обнаружил, что он все-таки не совсем одинок.
На этот раз его зашвырнуло в вешний лабиринт Лиг Тига, или Великого Эрма, — в обширнейший и зловещий лес дальнего севера. Тяжкие испытания, невзгоды и злоключения поджидали здесь некогда Кугеля.
Деревья тесно росли вокруг поляны — величественные кедры и толстенные янтарники, украшенные кошенильными бликами. Северные мандрагоры напоминали хмурых жрецов в дымных балахонах. Но вечерний Фейдер — западный ветер — нес приятный аромат ванили, исходящий от длинной глиняной трубки, которую передавали друг другу трое саблезубых, немыслимо черных, словно обугленных, людоедов-деоданов. Они курили и улыбались, радуясь Эвилло и приглашая его на ужин — в качестве главного блюда.
5. В ЛИГ ТИГЕ И ОКОЛО ТАВЕРНЫ «У ГОЛУБЫХ ЛАМП»
Свет дня угасал. Самый высокий деодан приблизился к Эвилло и заговорил:
— Какая радость, что ты вышел на нашу поляну. Я и мои друзья вот уже несколько дней не ели вкусненького. Последний из наших, скажем так, гостей оставил нам эту трубку и мешочек с травами. Такое бескорыстие! Мы получили массу удовольствия.
Эвилло поднял глаза на деодана.
— Как кстати ты заговорил о дружбе. Боюсь, мой собственный друг, ну, такой толстяк по прозвищу Громадина, где-то отстал. И я уже скучаю по нему, он такой приятный человек, и ростом хоть и не с дерево, но в обхвате наверняка втрое толще любого ствола.
Деодан, похоже, заинтересовался.
— Неужто? Как жалко, что он запаздывает.
— Ну, наверное, он уговаривает двух других наших приятелей, Гиганта и Толстяка, присоединиться к нашей прогулке.
— Ну что ж, — победоносно ухмыльнулся деодан, — в ожидании твоих превосходных сотоварищей мы можем начать трапезу с легкой закуски. Идем! Мы настаиваем на твоем присутствии, — в сущности, оно просто необходимо. Слово даю, мы с неменьшей радостью встретим твоих друзей, когда они появятся.
— Вот огорчение, — опечалился Эвилло. — Если я не произведу определенное действие, Громадина, Гигант и Толстяк не появятся. Позволь объяснить. Обратил ли ты внимание, что я прибыл сюда несколько необычным образом? Я умею перемещаться из одного места в другое в мгновение ока. Громадина тоже обладает этой способностью. Однако он отчего-то стал жертвой глупой привычки — всегда требует, чтобы я, достигнув любого места назначения, проводил довольно-таки хлопотный ритуал. И если я поленюсь, он почувствует это издалека — и не последует за мной. Как и прочие мои увесистые друзья.
Тут к собеседникам приблизились два других деодана. Они, убрав трубку, элегантно уселись на ближайшие пни, и один из людоедов пропел коротенькую песенку:
«День добрый», — бросил мне барбос; Но для кого он добр — вот вопрос.— И в чем же заключается этот ритуал? — поинтересовался второй.
— Ох, он такой утомительный, — вздохнул Эвилло. — Наверное, стоит все же пренебречь им. Давайте просто приступим к еде. В конце концов, трое столь крупных мужчин, как мои друзья, наверняка уничтожат ваши припасы.
— Вовсе не обязательно, — заверил «гостя» первый деодан. — Нет-нет, мы просто жаждем встречи с ними. Убедительно прошу тебя провести обряд. Мы терпеливо подождем, постоим рядышком.
— Увы, я вынужден попросить вас помочь. Хотя нет — это же ниже вашего достоинства! Давайте лучше начнем с закуски — какой бы скромной она ни была.
— Да нет же, нет. Не сомневайся — мы очень хотим помочь тебе.
Два других деодана с энтузиазмом закивали, соглашаясь.
— Что ж, отлично, тогда я должен завязать вам глаза вот этими полосками, оторванными от моей рубахи, — да-да, обязательно частью моей одежды, иначе Громадина откажется перемещаться сюда. Вот. Не слишком туго? Теперь все мы должны лечь лицом вниз и считать до ста. По очереди. Сперва вы, господин. Потом вы, а потом уже вы. Я считаю последним — ибо того требует мой упрямый друг.
Деоданы улеглись ничком, уткнувшись носами в землю.
К этому времени лес потемнел, обретя выразительные оттенки коучикского эля и фиалок Мендоленса. Прислонившийся к дубу Эвилло притворился, что тоже лег.
— Теперь мы все заняли исходную позицию, — сообщил он деоданам. — Последний совет: не начинайте отсчет, пока я не дам сигнал. Громадина такой обидчивый. Закончив же считать, не шевелитесь и тем паче не озирайтесь, не дождавшись, когда я завершу обряд, — только после этого к нам присоединятся Громадина и другие. И знайте, что Громадина из-за своей чудовищной массы так нарушает равновесие, когда переносится куда-либо, тем более в компании, что его низвержение чревато серьезной опасностью, особенно для глаз — потому-то я и воспользовался повязками. Прижмитесь получше к земле. Ждите моих сигналов. И примите тысячу извинений за причиненное неудобство.
Эвилло сделал паузу. Небо стало черным, как чернила, лишь Лиралет еще виднелся в непроглядном мраке.
— Начнем! — скомандовал юноша и тут же, на цыпочках, шмыгнул в лес.
Он бежал и считал про себя, но, не дойдя и до пятидесяти, услышал шум погони.
Вдруг над его головой раздался тихий, жалобный зов. Ухватившись за сук дерева-великана, Эвилло стремительно взобрался как можно выше.
Обладатель негромкого зовущего голоска уставился на него, прищурив крохотные светящиеся глаза. Это был твк, возле которого в листве прихорашивалась его стрекоза.
— Расплатиться за услугу, — заявил твк, — ты можешь солью.
— У меня нет соли. И за какую услугу?
— Я в беде, — пояснил твк. — Стаи моих родичей недавно оказались заманены к северным границам — им было обещано нескончаемое количество соли, — и сделал это противный маг Пендат Баард в своих вечных поисках Немеркорила. Много чего потребовал он от нас. А когда настало время платить, он направил нас на морской берег, посоветовав выпаривать волны прилива.
— Грустно слышать это, — прошептал Эвилло, — но помолчи минутку, пожалуйста, если можешь. Мои преследователи рыщут внизу.
Твк скосил глаза на троицу деоданов, которые, освещенные одинокой звездой, обнюхивали древесные корни, то и дело пристально всматриваясь в переплетение ветвей.
— Возможно, мне следует выдать тебя им, — протянул твк. — Деоданы иногда носят соль — чтобы вялить не слишком вкусных жертв.
По руке Эвилло пополз зловещий холодок. Он в смятении опустил взгляд — и обнаружил Хисс. Хисс, выросшую за время их разлуки до размеров кошки.
Внизу зашлепали ноги — деоданы пробовали влезть на дерево.
— Сдержи удивление, — посоветовала Хисс новым, брюзгливым тоном. — Нам нужно немедленно уходить. Из-за твоей глупости мы не только в очередной раз разминулись с целью, но и разделились во время путешествия. Нужно снова прибегнуть к самопереносу. Но на этот раз, ради всех пяти демонов Лумарша, думай только о безопасном месте — и, желательно, синем.
В голове Эвилло разом стало пусто. Но они с Хисс уже пульсировали, тела их распадались на атомы.
И вдруг, словно из ниоткуда, воспоминания о синеве наполнили мысли юноши — и он истолковал их как указание на еще одно временное прибежище Кугеля: таверну «У голубых ламп», ту, что была на юге, в Саскервое.
Какое же недовольство посетителей вызвало появление двоих путников, влетевших в гостиницу через высокое закрытое окно и упавших в зал вместе с градом сверкающих осколков!
Не без труда Эвилло с Хисс вылезли из огромного блюда с жареной курицей и тушеными цыплятами в земляничном соусе. Твк и стрекоза, тоже угодившие под действие самопереноса, тут же набросились на солонку.
Появился хозяин — наверное, Краснарк, тот самый, который, если верить Сказителю, встретил Кугеля. Сердито смотрели из-под густых бровей черные глаза, и тонкий шрам на лбу верзилы-трактирщика не предвещал ничего хорошего.
— Неужели мне никогда не избавиться от этих невероятных вторжений? С той роковой ночи, когда парочка негодяев затеяла здесь свою грязную игру, мерзость которой открылась мне лишь позже, беды так и сыплются на гостиницу!
— Это правда, — подтвердила пышногрудая дама в вишневом переднике, лучезарно улыбаясь Эвилло, несмотря на его необычное, сопровождавшееся разрушениями появление. — Бедного Краснарка оглушила невидимая сила, так что он угодил в нижнюю кладовку, много чего разбив и разлив — на целых девятнадцать флоринов! Кроме того, одного богатого резчика цапнул за ногу сбежавший из бака краб-сфигал, у некоторых мужчин оказались посечены бороды, потом возникли проблемы с освещением, и еще один господин провалился в отхожую яму.
— А теперь, — прорычал Краснарк, — в погребе поселился козел-кровосос Глиниц, он залег там и подстерегает моих мальчишек-слуг!
Будто бы по сигналу откуда-то снизу раздалось оглушительное зловещее блеяние — даже пол затрясся.
— Если вы взбаламутили эту тварь своим дурным падением, — пригрозил Краснарк, — я взыщу с вас двести терциев. На кону принципы Саскервоя!
Большинство клиентов к этому моменту уже покинули трактир, даже дама в вишневом переднике. Похоже, они так и не свыклись с голосом Глиница.
— Сожалею, хозяин, — потупился Эвилло. — У меня в карманах — ни медяка.
— Эй, — прошипела Хисс довольно громко — благодаря своим нынешним размерам; сейчас улитка была уже с молодого львенка, — дай ему то кольцо, что блестит в рассыпанной соли. Оно окупит все.
Эвилло поднял перстень, который, весьма вероятно, стоил больше целой гостиницы, — огромный, сине-зеленый дымчатый камень сверкал в оправе из голубого тантала с вкраплениями синего золота.
Манеры Краснарка мигом изменились.
— О, этого вполне достаточно. Прошу вас завершить ужин, который вы уже испробовали… или вы хотите, чтобы я проводил вас в умывальную?
Эвилло не удостоил хозяина вниманием. Он любовался бирюзовым огнем, горящим в сердце драгоценного камня, — пламя это, казалось, заполняло помещение, вытесняя голубоватый свет гостиничных серных ламп.
И снова Эвилло почудились загадочные туманные леса, холмы, ущелья, горы и шелковые озера, уже столько раз мелькавшие перед его мысленным взором. Ослепленный сиянием, он задумался: а что если видение, подобное фиалковым пикам Верхнего мира, однажды открывшимся Кугелю, не только помутило его зрение, но и затронуло все остальные чувства? Ибо Эвилло ощущал благоухание деревьев, цветов и воды и почти чувствовал, как гладят его лицо атласные листья.
А потом в самой сердцевине чуда появилась женщина — стройная, но с совершенными формами, с кожей, подобной белоснежному чистейшему перламутру, с длинными струящимися волосами цвета холодного рассвета. Глаза ее походили на изумруды в лавандовых сумерках. Олицетворение самой красоты видел пред собой Эвилло, и понял, что знает ее имя, и в исступлении выдохнул его:
— Твайлура Флэйм!
— Не смей при мне ругаться и сыпать проклятьями! — громыхнул Краснарк. — Знай, что я защищен амулетами. Гаси этот ведьмовской свет и давай сюда безделушку. По зрелом размышлении я вижу, что она едва покроет стоимость ужина, что уж говорить о разбитом окне и потерянных клиентах! К тому же я должен еще заплатить за изгнание козла.
В следующий момент одновременно произошло несколько событий. Резко и хрипло заговорила Хисс, посылая Краснарка в непристойном направлении. Взвыл оскорбленный трактирщик. А внизу раздался грохот, и из-под проваливающегося пола показался козел-кровопийца Глиниц.
— Прибегнем к самопереносу, — безапелляционно приказала Хисс. — Эвилло, не отрывай глаз от видения в кольце и больше не позволяй себе никаких мыслей о пристанищах твоего дурацкого Кугеля.
Сера, горевшая в трактирных лампах, взорвалась, разметав по сторонам чистейшее васильковое пламя. А потом были лишь туман и кружение.
6. НЕМЕРКОРИЛ
Во все стороны до самого горизонта простирался чарующий озерный край Немеркорил. Эвилло казалось, что он уже когда-то видел эти земли, сотворенные неведомыми богами и раскрашенные во всевозможные легчайшие оттенки синего и зеленого. Небеса над головой тоже сияли переливами нефрита и лазури, и у этого света не было источника — точно живые сумерки играли под полной, добела раскаленной луной.
Эвилло огляделся в поисках Хисс. Но улитка снова куда-то исчезла. Вместо нее рядом с юношей на берегу озера сидел величественный молодой человек, на вид ровесник Эвилло. Незнакомец оказался высок и хорошо сложен, его длинные волосы отливали медью, а цвет глаз повторял оттенок самого темного малахита, и в тон им был блекло-голубой и сапфировый бархат одежд человека, семь верхушек широкополой шляпы которого отливали кармином.
— Можешь любоваться, — неожиданно заявил юноша снисходительным тоном. — Помнится, в прошлом мой чарующий вид притягивал все взгляды.
— Где Хисс? — спросил Эвилло.
— Ха! А как по-твоему?
— Ты… она?
— Естественно. Я принц Хисс. Знаю, ты простак. И вникать во все детали тебе ни к чему.
— А это место?..
— Прелестный уголок Немеркорил, где никогда не светит солнце — а значит, оно никогда здесь и не погаснет. Это мое королевство, из которого я был изгнан вследствие козней колдуна Кастераспекса. А вот, полагаю, и мой клариот.
И действительно, по берегу плавно ступал, потряхивая украшенной четырьмя рогами головой и фисташковой гривой, мощный, ухоженный и уже заседланный скакун.
Поднявшись, принц, бывший недавно улиткой, легко взлетел в седло и любезно предложил Эвилло:
— Беги рядом со мной, если хочешь. Я еду домой, в несравненный дворец Фурн.
Эвилло, не видя иных вариантов, послушался принца.
А Хисс принялся излагать свою историю, поясняя и роль Эвилло в ней:
— Катераспекс вторгся в мои владения, воспользовавшись теориями Фандааля о самопереносе, которые ему, презренному Катераспексу, каким-то образом — несомненно, случайно — удалось постичь. И он вторгся на территорию Немеркорила. Я, конечно, противостоял ему. Однако, хоть я и искушен в чудотворчестве, негодяй одолел меня, прибегнув к хитрости, слишком многосложной, чтобы ее объяснить, — для этого потребовалось бы очень много времени, гораздо больше, чем мы провели вместе, да и разум твой, признаться, чересчур ограничен. Достаточно сказать, что Катераспекс забросил меня в иной мир, лишив возможности открыть кому-либо мою истинную сущность. Впрочем, по Закону Равновесия, разбойнику пришлось позволить мне сохранить некоторые преимущества — включая знания и умения в определенных сферах и память о тех магических формулах, которыми я овладел. Еще по небрежению колдуна я не утратил свой королевский меч, костюм принца и кольцо — символ моей власти. Но опять-таки злая воля коварного мага постаралась сделать так, чтобы я не мог воспользоваться ни одним из своих атрибутов. Он постановил, что едва нога моя коснется земли, я приму облик первого существа, увиденного мной. И существом этим, как нетрудно догадаться, оказалась улитка.
Единственное, на что я уповал, — ибо этой возможности Катараспекс не учел — так это на встречу с легковерным болваном. Я готов был вдолбить в его башку кое-какие из моих талантов, которыми не мог воспользоваться сам, и мы бы с ним вдвоем стали источником силы. Если моего ученика где-то ждала удача — она притягивалась бы ко мне, его же, в противовес, преследовало невезение. Таким образом происходило бы пополнение моих запасов энергии.
Я милостив и не стану упрекать тебя, что своим запоздалым появлением ты обрек меня на долгое ожидание. Мне попадалось много болванов, но они оказывались слишком хитры, чтобы поверить мне. А головы доверчивых были настолько забиты глупостями, что для моего учения там места не находилось. Ты же подошел идеально. Дурачок, с головой пустой, как безлунная ночь. Так что довольно скоро ты получил мой меч, потом одеяние и, наконец, перстень. С каждым приобретением ты ловил частицу ускользающего образа Немеркорила — и вот вид моих земель прочно обосновался в твоем сознании. Благодаря этому интервалы между актами самопереноса становились все меньше, и наконец в них отпала необходимость. Затруднением оказался только твой пунктик насчет Кугеля — но в конце концов мы и его одолели. И добрались до Немеркорила. Здесь, на священной для меня земле, я вновь обрел свой истинный облик и избавил твой мозг от своей мудрости. Теперь вся она снова моя. Заметь, даже меч вернулся ко мне.
Хисс радостно рассмеялся. Эвилло почувствовал, что разум его опустошен и растерян. А принц меж тем добавил:
— Кстати, тот колдун, Пендат Баард, пялился в тюрьме вовсе не на тебя. Он смотрел на меня. Нет, он со мной не встречался — ни как с принцем, ни как с улиткой, и все же он ощутил во мне следы влияния своего проклятого отца. От которого, если тебе интересно знать, сам Пендат и избавился, отравив его в один из редких родственных визитов ядом сапонида, — ибо и сам искал Немеркорил. Безуспешно, смею заметить.
Утомленный отнюдь не краткой речью принца да и вынужденной физической нагрузкой, Эвилло как подкошенный рухнул ничком в траву. И уже с земли увидел возвышающийся неподалеку дворец Фурн — с бирюзовыми колоннами и множеством тонких, похожих на ветви дягиля башенок, утопающий в пышных садах, изобилующих фисташковыми деревьями и сумахом, метлицей и горечавкой.
У ворот стояла прекрасная женщина с розовыми волосами. Хисс радостно вскрикнул и натянул поводья.
— Жена моя, Твайлура Флэйм, единственная женщина, равная мне по величию! — И, оглянувшись, Хисс добавил: — Эвилло, ты можешь удалиться. Через секунду я открою портал — и ты перенесешься к истоку своего бесполезного и безвкусного существования.
Однако прежде чем он успел это сделать, прекрасная Твайлура Флэйм вспорхнула на котоглавого фаэтона, скакавшего по холму на заячьих ногах.
— Как ты быстро вернуться! — воскликнула она, обращаясь к мужу, довольно-таки резким тоном. — Предупреждать, Хисс, пока ты отсутствовать, Твайлуре Флэйм наскучить ожидание и она сбежать с чрезвычайно симпатичным глефтом. А ее место занять я.
— Кто же ты? — опешил принц Хисс.
— Демон Кардамог. Подходить же и обнимать меня. — Хисс побелел. Клариот встал на дыбы — и сбросил его. Принц упал прямо на Эвилло.
— Ох, Эвилло, милый друг, несмотря на то что силы ко мне вернулись, демон одолел меня! Поэтому мы снова умчимся на Умирающую Землю…
— Нет, муженек. Ты оставаться с любимой Кардамог! — немелодично проскрежетал демон. У красотки выросло две головы, из шести ноздрей рвался клубящийся пар. — Будь спокоен, я передать часть твоих сил этому желтоволосому человеку, пусть оставить их на память о нашем счастливом воссоединении.
Сильный удар обрушился на голову Эвилло. Он почувствовал, как открывается портал, ведущий прочь из этого иного мира, носящего имя Немеркорил, — а дальше уже не ведал ничего…
…Пока не рухнул на землю Каиина, озаренную лучами красного светила. Множество рук помогло ему подняться, множество голосов заговорило наперебой, описывая, как его искали повсюду. Потом его окружила подоспевшая стража.
«Ну, опять поведут в тюрьму», — устало решил Эвилло, но ликующая толпа увлекла его во дворец принца Кандива Золотого.
— Как хорошо, что мы отыскали тебя, дорогой мальчик, — провозгласил Кандив. — Я уже лишился всех сыновей и племянников, склонных к далеким путешествиям по неведомым землям. Мы проконсультировались с достойными мудрецами и выяснили, что ты мой прямой наследник — в случае пропажи всех прочих. Ибо ты — сын моей сводной сестры, которая шестнадцать лет назад, посещая тайный храм над Дерной, из чистого небрежения потеряла тебя возле деревни Крысград.
Эвилло застыл как громом пораженный. Неужели удача вернулась к нему? Он ощущал также присутствие неких сил, ранее принадлежавших надменному Хиссу. Значит, освобожденный от влияния Закона Равновесия, Эвилло действительно может наслаждаться новыми способностями. И не в последнюю очередь — как наследник правителя белокаменного Каиина.
Обдумывая открывающиеся перед ним перспективы, юноша заметил среди толпы Чернографика Каиина и вспомнил, как недопонял его вежливого предупреждения — не только не наступить на улитку, но и избегать улиток вообще.
Как легко поддаться глупости! Нет, кто-то должен привести дела в порядок.
И он спросил принца Кандива:
— А имя мое — Эвилло, как мне открылось в возрасте семи лет?
— Вовсе нет, — ответил озадаченный Кандив. — Ради всего сущего, с чего это взбрело тебе в голову?
— Тогда как же меня зовут, повелитель?
— Что ж, мальчик, слушай и с гордостью носи свое истинное родовое имя, записанное в архивах Асколеза. Ты — Блуркель.
Эвилло оторопел. Решив, что это от восторга, Кандив хлопнул юношу по спине.
Но весь вес назойливого трехступенчатого проклятья Пендата Баарда обрушился на Эвилло, придавив его именем Блуркель, точно каменной лавиной.
Вечером, пока двор щедрого Кандива праздновал, тот самый настырный лейкоморф свалился с канделябра прямо на Блуркеля. Практика основательно улучшила боевые навыки твари…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Для меня Джек Вэнс — один из литературных богов.
В начале 1970-х, когда я была очень несчастна и находилась в депрессии, моя замечательная мудрая мама, уже пристрастившая меня к мифологии, истории и научной фантастике, принесла мне «Умирающую Землю». И я сразу вышла из тяжелого состояния, погрузившись в богатое, парадоксальное сияние пейзажей неординарного угасающего мира будущего Вэнса.
Эта книга — выпущенная английским издательством «Mayflower» — до сих пор остается у меня, я храню ее, как сокровище, и часто перечитываю, хотя страницы от времени пожелтели, а кое-какие и выпали (наверное, корешок поклевал какой-нибудь пельгран).
Повести Умирающей Земли — это авантюрные приключения в истинном смысле слова, истории развиваются стремительно и последовательно.
В них звучит эхо не только «Тысячи и одной ночи», но и остроумно-серьезных «Путешествий Гулливера», не говоря уже о произведениях Мильтона и Блейка. Вэнс как будто на самом деле под прикрытием фэнтези проник в средневековый разум — здесь мир может погибнуть в любой момент, а мифические звери и чудища сосуществуют с греховным, эгоистичным и (весьма редко) одухотворенным человеком. Язык повествования то невыразимо уморителен, то чарующе прекрасен, то шокирующе — но утонченно — жесток. Что же до черного юмора, то Вэнс, должно быть, сам и изобрел его.
Эти шедевры воспламенили и, надеюсь, кое-чему научили мое воображение раз и навсегда. «Оказали влияние» — слова слишком слабые. Я в неоплатном долгу перед Вэнсом — и как страстный поклонник, и как плодовитый писатель.
Каждый раз, когда я пере-пере-перечитываю его книгу, она открывается мне с новых, бесподобных, волшебных сторон, и я не уверена, что Джек Вэнс выдумал Умирающую Землю. В глубине души я знаю, что он бывал там. И далеко не единожды.
Но… он ведь берет с собой и нас, верно?
Танит ЛиУКАЗУЮЩИЙ НОС УЛЬФЭНТА БАНДЕРООЗА Дэн Симмонс
В сложной и богатой деталями истории, которая следует ниже, автор вовлечет нас в бегство от погони и проведет по неизведанным территориям до самого края Умирающей Земли, а в это время жуткие враги станут дышать нам в спину, на кону окажется судьба целого мира, и все будет зависеть от того, куда укажет… нос?
На закате Двадцать первой эры, во время одной из бесчисленных поздних эпох Умирающей Земли, безымянных и охваченных хаосом, все обычные признаки неизбежного рокового финала как-то внезапно переменились от плохого к худшему.
Огромное красное солнце, никогда не отличавшееся торопливостью на восходе, сделалось еще медлительней, чем всегда. Словно старик, с отвращением выбирающийся из постели, обрюзгшее светило по утрам вздрагивало, тряслось и замирало в нерешительности, из-за чего протестующий рокот землетрясений волнами расходился с востока на запад по всем древним континентам, заставляя шататься даже низкие, изрядно пострадавшие от времени и земного притяжения горные хребты, похожие на дырявые моляры. На тусклом лице ползущего по небу солнца появлялись все новые и новые черные оспины, и дни в конце концов уступили место унылым красно-коричневым сумеркам.
Спурн, в прошлом славившийся как месяц благоденствия и нескончаемых праздников, ознаменовался пятью днями почти полной тьмы, и пшеница на полях полегла от Асколеза и Альмери до болотистых границ Айд-оф-Каучике. Река Ском в Асколезе превратилась в лед на заре празднования летнего солнцестояния, охладив благочестивые намерения нескольких тысяч людей, погрузившихся в воду для исполнения Скомского Ритуала Многочисленных Любовных Единений. Те немногие древние стоячие камни и стенные пластины, что еще возвышались посреди земли Падающей Стены, полегли, как ложатся на стол выпавшие из чаши игральные кости, и стали причиной гибели бесчисленного множества ленивых крестьян, которые на протяжении тысячелетий по глупости строили свои лачуги в непосредственной близости от них лишь ради того, чтобы не тратиться впустую на возведение четвертой стены. В священный город Эрзе Дамат прибыли тысячи пельгранов — стай такого размера не помнили ни люди, ни нелюди — и три дня кружились над крышами, после чего разом спикировали, схватили шесть с лишним сотен самых набожных паломников и осквернили Черный Обелиск экскрементами, в коих было множество костей.
На западе заходящее солнце пульсировало, становясь все больше и ближе к горизонту, пока в лесах Великого Эрма не начались пожары. Приливные волны смыли не только города, но и все прочие признаки жизни в окрестностях мыса Печальных Воспоминаний, а древний торговый город Ксикси, расположенный в каких-то сорока лигах к югу от Азеномея, полностью исчез однажды ночью, через три минуты после полуночи, когда многолюдная Летняя ярмарка была в самом разгаре; одни говорили, что город поглотило страшное землетрясение, а другие считали, что он в мгновение ока переместился в один тех из непригодных для жизни миров, что вращаются вокруг Ахернара, звезды мошенников, — так или иначе, многие жители громадного Азеномея попрятались по домам, испугавшись того, что случилось так близко от их города. Пока происходили все эти маленькие трагедии, на большую половину близлежащего региона, в лучшие времена известного как Великий Мотолам, обрушились потопы, засухи, чума, инфляция и частые затмения.
Люди — как, впрочем, и нелюди — повели себя в точности так же, как бывало всякий раз, когда наступали трудные деньки, коих невообразимо долгая история Умирающей Земли, а также Земли Желтого Солнца, существовавшей до нее, знавала немало: они пустились на поиски козлов отпущения, которых можно было бы выследить, затравить и убить. На этот раз величайшему поношению и поруганию подверглись маги, волшебники, чародеи, чернокнижники, последние ведьмы, что еще умудрялись как-то выживать в обществе чопорных коллег мужского пола, и все прочие адепты искусства тавматургии. Разъяренные толпы брали штурмом особняки волшебников и врывались на тайные собрания; слуг, которых чародеи посылали в город за овощами или вином, раздирали на части; произнесенное на людях заклинание тотчас же влекло за собой появление крестьян с факелами, вилами и теми нетронутыми волшебством мечами да пиками, что остались после старых войн и давних погромов.
Внезапное падение престижа магической профессии не оказалось новостью для чародеев усталого мира, ведь все они прожили столько, что хватило бы на несколько жизней и еще чуть-чуть; поэтому вначале они тоже повели себя так, как уже делали раньше: окружили дома заклятиями, стенами и рвами, вместо убитых слуг призвали куда менее хрупких демонов и духов из Надмирья и Подмирья, открыли громадные погреба и катакомбы с запасами (их подручные в это же самое время занимались обустройством огородов за волшебными стенами); словом, они затаились, а некоторые так преуспели, что стали в прямом смысле слова невидимы.
Но на этот раз волна всеобщего осуждения не схлынула тотчас же. Солнце продолжало мигать, дрожать, вызывать землетрясения, и количество темных дней почти сравнялось с количеством светлых. Большая часть рода людского, населявшего Умирающую Землю, объединилась с теми, кто уже перестал быть людьми: с вездесущими пельгранами и деоданами, ползучими эрбами и ящерами, духами и скальными вурдалаками, сапонидами и некрофагами, гнилушками и гнойными печальцами; и все они являли собой лишь вершину ужасающего айсберга бесчеловечности, и не было у них с людьми ничего общего, кроме желания убивать волшебников.
Когда от неприятной правды об этой особенной череде магопогромов уже нельзя было отмахиваться, волшебники Альмери и Асколеза (а также других земель к западу от Падающей Стены), некогда входившие в почившее Содружество Голубых Принципов и пришедшие ему на смену Зеленую и Пурпурную Коллегии Великого Мотолама, поступили каждый сообразно своему характеру: кое-кто бежал с Умирающей Земли, развязав двенадцать пространственных узлов и быстренько прошмыгнув к Архерону, или к Джанку, или к одному из близлежащих миров, открытых старым Омоклопеластическим тайным обществом; кое-кто переместился в прошлое, в более благоприятные эры; были и те, кто направился к другому концу галактики и за ее пределы, захватив передвижные дома или самодостаточные сферические миры (так, Тьюч, признанный Старейшина Узла, потащил за собой не что-нибудь, а личную бесконечность).
Лишь очень немногие маги — наделенные уверенностью, любопытные, преисполненные желания нажиться на чужом горе или просто гордые (впрочем, возможно, все заключалось в их выраженной склонности к меланхолии) — рискнули остаться на Умирающей Земле и поглядеть, что же с ней случится.
Чернокнижник Шрю вел себя спокойнее большинства. Возможно, причиной тому был его истинный возраст, о котором никто из коллег по тавматургии не смел даже гадать. Или, не исключено, так проявлялась особенность его магической специализации — большую часть тех, кто занимался вызовом демонов и дьяволов из Надмирья, Подмирья, а также со звезд и из иных эр, ждала ранняя и весьма мучительная гибель. А еще было не исключено, что так на мага повлияло случившееся много тысячелетий назад расставание с любовью его сердца, — слухи об этом никак не утихали. (Одни твердили — правда, шепотом, — что Шрю однажды любил Иаллэ, с которой готов был разделить ложе и жизнь, но потерял ее, любимую танцовщицу самого Пандельюма, создательницу Танца четырнадцати шелковых движений. Другие говорили — еще тише, чем прочие сплетники, — что Шрю попался в сети, раскинутые одним из его учеников, еще в те времена, когда горы Магнаца были высокими, и на долгие века утратил интерес к магии, поскольку юный красавец украл его самые могущественные руны и сбежал с затянутым в кожу сапонидом из ночного города Сапонс.)
Шрю улыбался, когда до него доносились эти слухи; впрочем, улыбка его была грустной.
В очередной раз столкнувшись с Великой Паникой, чернокнижник Шрю запечатал Штормовой Путь — свой уютный особняк с множеством комнат и фигурных башенок, расположенный в холмах у северного края Зачарованного леса, — и, применив упрощенную вариацию древнего заклятия безнадежного заточения, захоронил сам дом, прекрасные сады и двенадцать слуг из тринадцати в недрах Умирающей Земли, на глубине примерно сорока пяти миль. Приборы Шрю, его заметки, основная часть библиотеки и занимательная коллекция демонов-помощников, которую он собирал на протяжении нескольких веков, были защищены от всего — кроме, разумеется, самого красного солнца, которое на этот раз могло и поглотить Умирающую Землю. Что касается воистину удивительного собрания цветов, деревьев и прочей растительно-животной экзотики из его садов (не говоря уже о двенадцати слугах, людях и не совсем людях), то все это было упаковано во Всемогущие Яйца, а каждое Яйцо, в свою очередь, завернуто в отдельное поле хроностазиса, так что Шрю знал наверняка: если Земля и он сам выживут, то его прислуга проснется через несколько месяцев, лет, веков или тысячелетий, как после обычного здорового сна.
Шрю оставил при себе лишь Слепого Боммпса, старшего слугу и незаменимого повара, и отправился на север, в свой летний домик на берегу Малого Полярного моря. Боммпс помнил наизусть и этот домик, и защищенные прилегающие территории — ничуть не хуже, чем многочисленные комнаты, башенки, туннели, тайные ходы, лестницы, гостевые пристройки, кухни, сады и угодья в самом Штормовом Пути.
Что касается множества малых дьяволов, демонов, сандестинов, скальных вурдалаков, элементалей, арквальтов, дайхаков и нескольких рунных призраков, которых Шрю держал на коротком поводке, — то все, кроме одного, ушли под землю вместе со Штормовым Путем, повинуясь измененному заклятию безнадежного заточения, но каждого из них можно было призвать с помощью кратчайшей формулы.
Единственным иномирным созданием, которое чернокнижник Шрю взял с собой в домик на берегу Малого Полярного моря, был Кирдрик.
Странное создание смешанной природы, Кирдрик наполовину представлял собой мутировавшего сандестина из Четырнадцатой эры, наполовину — полноценного дайхака из ордена Ундра-Хадра. Только величайшие архимаги в истории лишенной желтого солнца Умирающей Земли предпринимали смелые попытки подчинить взрослую помесь дайхака с сандестином. В распоряжении чернокнижника Шрю было сразу три таких грозных существа. Два из них теперь покоились в сорока пяти милях под поверхностью земли, а Кирдрик летел на север вместе с Шрю и Слепым Боммпсом, удобно устроившись на одном из тех больших ковров, что раньше украшали главный зал Штормового Пути. Ковер-самолет путешествовал по ночам, никогда не поднимался выше пяти тысяч футов и находился под защитой всемогущей сферы Шрю, а также собственного облака тайны, рожденного древним узором переплетенных чаронитей, поющих свою негромкую песню.
Шрю понадобилось тридцать пять лет, чтобы призвать Кирдрика; на его полное подчинение ушло еще шестьдесят девять лет, на обучение иному языку, нежели родное наречие, состоящее из проклятий и междометий, — десять, а на то, чтобы дайхак-полукровка сделался в меру воспитанным и смог занять свое место среди верной челяди Шрю, пришлось потратить больше двух веков. Шрю решил, что пора бы твари наконец-то начать отрабатывать свое содержание.
Первые недели, проведенные Шрю в полярном домике, были временем тишины и спокойствия, о которых мог лишь мечтать любой отставной чернокнижник.
Каждое утро Шрю просыпался, в течение часа упражнялся, сражаясь с личным аватаром, подчиненным во времена Войны Ранфица, а потом удалялся в сад для длительной медитации. Никто из бывших коллег или противников Шрю понятия не имел о том, что он уже давно являлся адептом Медленной науки Дер Шур и, сообразно ее суровым требованиям, ежедневно совершенствует свои духовные способности.
Сам сад, хоть он и выглядел скромно в сравнении с садом Штормового Пути и располагался большей частью ниже уровня окружающих лугов и безлесных равнин, все-таки был впечатляющим. Вкусы Шрю отличались от присущей большинству магов любви к буйной экзотике — пушистым зонтичным деревьям, серебристо-голубой танталовой листве, трехлепестковым воздушным анемонам, прозрачным стволам и так далее; ему больше по душе были растения скромные и приятные глазу: триосина, завезенная из старых миров вроде Иперио и Гроджа, ночецветная камнеломка и ветропевный шалфей, а также кингрин, образующий фигурные узоры без помощи ножниц садовника.
На исходе утра, когда огромное красное солнце наконец-то вырывалось из плена южного горизонта, Шрю обычно шел по длинному причалу к своему лоснящемуся пятикрылому катамарану, ставил мачты и поднимал паруса, после чего отправлялся в плавание по прозрачным водам Малого Полярного моря, изучая по пути бухты и заливы. Даже здешние неглубокие, бесприливные северные воды служили обиталищем для морских чудовищ — чаще всего кодорфинов и сорокафутовых водяных теней, — но эти морские хищники давным-давно поняли, что не стоит и пытаться досаждать такому архимагу, как чернокнижник Шрю.
Потом, после одного-двух часов спокойного плавания, он возвращался и наслаждался приготовленным Боммпсом скромным обедом из груш, свежеиспеченной питы, бернишских макарон и холодного золотистого вина.
Во второй половине дня Шрю работал в одной из своих мастерских — обычно в Зеленой тайной комнате — на протяжении нескольких часов, а затем удалялся в библиотеку, где, выпив чего-нибудь для настроения, выслушивал ежедневный отчет Кирдрика о патрулировании окрестностей и наконец-то открывал почту.
И вот однажды в один из таких моментов Кирдрик явился в библиотеку, шаркая полусогнутыми ножищами, одетый лишь в оранжевую набедренную повязку, которая не очень-то скрывала пол чудища и его странное телосложение. Дайхак сжал свое материальное воплощение до предельно малого размера, но все равно был почти в два раза выше среднего человека. Покрытый голубой чешуей, желтоглазый, шестипалый, с жаберными щелями на шее и животе, многочисленными рядами зубов и пурпурными перьями, украшавшими грудь и костяные выросты на черепе, — не говоря уже о пятифутовых бритвенно острых спинных лезвиях, которые поднимались дыбом, стоило Кирдрику разволноваться или просто захотеть произвести впечатление на своих врагов, — слуга Шрю на людях вынужден был по приказу хозяина носить просторные, развевающиеся голубые одеяния и вуаль фиршнийского монаха.
На этот раз, как уже говорилось, дайхак был в одной лишь непристойной оранжевой набедренной повязке. Проковыляв к чернокнижнику, Кирдрик стукнул себя кулаком по лбу, изображая пародию на приветствие — или, возможно, лишь приглаживая белые нежные перья, которые покрывали его колючий налобный панцирь, — и по привычке сперва начал ворчать, рычать и плеваться и только потом заговорил (Шрю уже давно применил к дайхаку заклятие, которое вызывало боль при попытке извергнуть какое-нибудь проклятие — по крайней мере, в присутствии самого мага, — но чудовище все никак не унималось).
— Что ты сегодня видел? — спросил Шрю.
— Гр-р-р, тьфу… Гризпола в часе человечьей ходьбы на восток вдоль берега, — прорычал Кирдрик голосом, который приближался к инфразвуку, но Шрю соответствующим образом изменил устройство своих ушей.
— Хм, — пробормотал чернокнижник. Гризполы были редкостью. Громадные рыжевато-коричневые медведи, воссозданные в Девятнадцатой эре проживавшим на севере магом по имени Хрестырк-Гырк, возникли, согласно легенде, благодаря скрещиванию мифических белых медведей, которые обитали здесь миллионы лет назад, когда полюса все еще были холодными и просторными, с коварными коричневыми медведями из южных степей.
— Что ты сделал с гризполом? — поинтересовался Шрю.
— Сожрал на обед.
— Что еще ты видел? — спросил чернокнижник.
— Я напоролся на пятерых деоданов, которые прятались в пяти милях отсюда, в Последнем лесу, — прогрохотал Кирдрик.
Шрю слегка приподнял и без того круто изогнутую бровь. Деоданы не водились в полярных лесах и степях, поросших дроком.
— Ну, — мягко проговорил он, — и зачем же они, по-твоему, забрели так далеко на север?
— Хотели заработать на поимке волшебника, — прорычал Кирдрик и оскалил все три или четыре сотни идеальных зазубренных резцов.
Шрю улыбнулся.
— И что ты сделал с этой пятеркой, Кирдрик?
Все еще скалясь, дайхак протянул руку над чайным столиком Шрю, разжал кулак — и на паркет со стуком высыпались где-то шестьдесят деодановых клыков.
Шрю вздохнул.
— Собери это, — приказал он. — Пусть Боммпс измельчит их в порошок, как всегда, поместит в обычные аптекарские банки и оставит в мастерской Синей Диадемы.
Кирдрик заворчал и начал переминаться с одной громадной когтистой лапы на другую, сжимая и разжимая пальцы, словно готовясь кого-то задушить. Шрю знал, что дайхак ежечасно и ежедневно пробует на прочность сковавшие его чары и заклятия.
— Это все, — сказал чернокнижник. — Ты свободен.
Кирдрик удалился через самую большую из пяти дверей, что имелись в библиотеке, и Шрю, открыв выходившее в уединенный внутренний дворик окно, позвал вновь прибывших пташек.
Девять маленьких серых безголосых птиц уселись рядком на подлокотнике кресла Шрю. Когда одна из них прыгала ему на руку, Шрю совершал пасс, вскрывал ей грудку и вытаскивал второе сердце, которое потом бросал в пустую чайную чашку. Затем Шрю наколдовывал каждой птице новое чистое записывающее сердце и размещал его в положенном месте. Когда он закончил проделывать эти манипуляции, девять птиц выпорхнули из окна, поднялись над внутренним двориком и целеустремленно полетели на юг.
Шрю позвонил, вызывая старого Боммпса, и, когда маленький человечек тихонько вошел в комнату, сказал ему:
— Сегодня их только девять. Пожалуйста, добавь зеленого чая для аромата.
Боммпс кивнул, безошибочно нашел чайник, стоявший где следовало, и ушел столь же уверенным шагом, как и появился, невзирая на слепоту. Через пять минут он вернулся с горячим чаем для Шрю. Когда слуга исчез, чернокнижник отпил глоток и закрыл глаза, погружаясь в свою почту.
Оказалось, что Ильдефонс Наставник вернулся из тех мест, куда бежал с Умирающей Земли, потому что забыл кое-какие из своих парадных бархатных костюмов. Во время снятия чародейской завесы с вычурного особняка надменного мага застигла толпа из более чем двух тысяч местных крестьян, объединившихся с пельгранами и деоданами — что было весьма странно, — и старый глупый Ильдефонс даже не успел дернуться или пробормотать проклятие, не говоря уже о заклинании, как ему заткнули рот, завязали глаза и обездвижили пальцы. Со старого дурня содрали одежду, амулеты, талисманы и чары. Как только к телу Ильдефонса прикоснулись чужие руки, его окружило мерцающее защитное Яйцо, но толпа просто отнесла мага в город и там захоронила в каменной тюрьме, сооруженной посреди площади Собраний, в одиночной камере, заполненной навозом до самого потолка и окруженной со всех сторон двадцатью четырьмя стражами и пятью голодными деоданами.
Шрю хихикнул и перешел к новости в следующем птичьем сердце.
Ульфэнт Бандерооз умер.
Шрю резко выпрямился, и чашка, выпав из его рук, разлетелась на осколки.
Ульфэнт Бандерооз умер.
Чернокнижник Шрю вскочил, заложил руки за спину и начал быстро ходить из одного угла своей обширной библиотеки в другой, закрыв глаза и сделавшись слепым, словно Боммпс, потому что он и впрямь столь же хорошо, как и Боммпс, знал и размеры комнаты, и ковер, и паркет, и полки, и столы вместе со всей прочей мебелью, что заполняла это огромное пространство, и ни одну антикварную вещицу он не сдвинул с места, не потревожил ни один открытый том. Шрю, по натуре своей все время находившийся в состоянии предельной сосредоточенности, сейчас был еще более собран, чем когда-либо.
Ульфэнт Бандерооз умер.
Волшебники втайне считали Ульфэнта Бандерооза самым старым из всех — воистину старейшим магом Умирающей Земли. Но на протяжении многих тысячелетий, насколько эти волшебники могли припомнить, единственным достижением Ульфэнта Бандерооза на магическом поприще было руководство легендарной Непревзойденной библиотекой и Всеобъемлющим собранием тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. Десятки тысяч огромных древних книг и чуть менее впечатляющие коллекции магических гобеленов, дальноглядов, говорящих дисков и прочих старинных предметов представляли собой единственное действительно великое собрание магических редкостей, сохранившееся в малозначащем мире Умирающей Земли. Ульфэнт Бандерооз принимал посетителей лишь изредка, повинуясь собственным капризам, однако на протяжении бесчисленных веков большинство ныне живущих магов успели побывать в Непревзойденной библиотеке и побродить в изумлении по лабиринту из книжных шкафов.
Без малейшего успеха.
На каждом предмете, являвшем собой часть Непревзойденной библиотеки, лежало не то проклятие, не то заклятие, позволявшее только Ульфэнту Бандероозу — и, возможно, кому-то из его помощников, что там работали, — понимать суть книг и вещей. Буквы на страницах менялись, прыгали с места на место и таяли, не позволяя расшифровать написанное. Говорящие артефакты бормотали невнятицу, заикались и частенько вовсе умолкали. Древние рисунки, гобелены и картины превращались в расплывчатые пятна и выцветали, стоило кому-то устремить на них пристальный взгляд.
А Ульфэнт Бандерооз — крупная, грузная, дурно пахнущая развалина с двойным подбородком и глазками-бусинами — смеялся над расстроенными чародеями, после чего приказывал слугам выпроводить их.
Шрю посетил Непревзойденную библиотеку три раза за тысячу лет, дважды будучи предупрежденным о своеволии букв и слов и соответствующим образом запасшись стабилизирующими противозаклятиями, магическими растворами, зачарованными линзами и прочими хитростями, но всякий раз буквы менялись, предложения начинались, чтобы оборваться на полуслове, а длинные замысловатые заклинания вместе с цифровыми каббалистическими формулами ускользали и от его глаз, и из его памяти.
Ульфэнт Бандерооз смеялся, словно охрипшая жаба, а Шрю уходил, вновь побежденный.
Некоторые чародеи, избрав легчайший путь, являлись тайком, вооруженные боевыми заклятиями и сопровождаемые демонами; план их был сама простота — убить Ульфэнта Бандерооза и либо вынудить его странных помощников (все они представляли собой гибриды животных и прочих тварей из былых эр) раскрыть секрет, позволяющий закрепить книги во времени, либо, если не получится, попросту захватить Непревзойденную библиотеку и без спешки решить головоломку собственными силами.
Никто не преуспел. Ульфэнта Бандерооза нельзя было напугать или перечародеить в его собственной библиотеке. Кости тысяч дураков, решивших опробовать подобную тактику, были превращены в белую крошку, что покрывала красивую дорожку, которая вела к главному входу в Непревзойденную библиотеку.
Но теперь Ульфэнт Бандерооз был мертв. Сердце пташки поведало, что тело древнего мага после смерти обратилось в камень и теперь лежало в его спальне на вершине самой высокой каменной башни, являвшейся частью громадной крепости-библиотеки. Сердценовости также сообщили Шрю, что, по слухам, выжил только один из бесчисленного множества учеников, но он теперь оказался пленником Непревзойденной библиотеки, поскольку смерть и окаменение Ульфэнта Бандерооза мгновенно пробудили не меньше десятка ужасных заклинательных барьеров, которые отрезали библиотеку от всего остального мира.
Чернокнижнику Шрю не нужно было открывать глаза и обращаться к хрустальному шару или атласу, чтобы понять, где находятся Непревзойденная библиотека и Всеобъемлющее собрание тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. Библиотека Ульфэнта Бандерооза располагалась в каких-то пяти тысячах лиг к юго-востоку от домика Шрю, а оттуда надо было пройти еще две лиги вверх по склону горы Мориат, что нависала над рекой Дириндиан и городом Диринд Хопц — перекрестком караванных путей, лежащем где-то в двух сотнях лиг к юго-западу от крайней южной оконечности Падающей Стены. Вокруг простирались безлюдные края, чья дикость и опасность смягчались лишь тем фактом, что Диринд Хопц был частью одного из Девяти главных караванных путей, ведущих в священный город Эрзе Дамат.
Шрю открыл глаза и потер свои гладкие руки с длинными пальцами. У него возник план.
Первым делом он призвал вихрептицу из ее костяного гнезда во внутреннем дворе, обездвижил жуткую хищницу при помощи магического пасса и подготовил для нее второе сердце с сообщением. Сообщение было для госпожи Дерве Корим, в прошлом наследницы дома Домбер, а ныне — стратегессы, предводительницы Сильских мирмазонок. Дерве Корим, как было известно Шрю, в настоящее время вместе со своими мирмазонками охраняла караван паломников, следующий в Эрзе Дамат и находящийся лишь в нескольких сотнях лиг от его пункта назначения, города Диринд Хопц.
Вихрептица дергалась и сопротивлялась, насколько это было возможно под действием связавшего ее заклинания. Красные глаза громадного хищника пытались испепелить чернокнижника Шрю. Тот не замечал их взгляда, полного ненависти; с ним играли в гляделки куда более опасные люди и твари.
— На сверхзвуковой! — скомандовал он, отпуская вихрептицу, и она, развернув крылья, вылетела из внутреннего двора и устремилась на юг по заданному маршруту.
Потом Шрю прикоснулся к пульсирующему зеленому камню, призывая Кирдрика. Дайхак приковылял на полусогнутых ногах, по обыкновению продолжая дергать невидимые путы, но приказы Шрю все-таки выслушал.
— Ступай на пастбище и приведи хорксбрида посильнее и поумнее. Ленурд подойдет. Потом выгони из сарая большой фургон, погрузи в него недельный запас еды и вина, а также восемь-десять самых малоценных ковров из хранилища и запряги Ленурда. Когда все сделаешь, придешь за моим дорожным сундуком. А, еще: аккуратно перелей полную лентру горючего экстракта оссипа из чана в контейнер и упакуй как следует.
— В свинцовый контейнер? — прорычал Кирдрик.
— Да, если ты не хочешь, чтобы в последний раз тебя увидели летящим к северу над Малым Полярным морем, — сухо проговорил Шрю. — И оденься как следует. Нам предстоит преодолеть пять тысяч лиг к югу, чтобы добраться до места под названием Диринд Хопц, что за Падающей Стеной.
Шрю обычно не видел причин делиться планами или мыслями — или чем-то еще — со своими слугами, однако он знал, что еще до того, как состоялся первый призыв Кирдрика, дайхак провел весьма неприятные двенадцать сотен лет в камере, расположенной в миле под землей, и у него до сих пор возникали неприятные ассоциации с тем, что хоть отдаленно напоминало захоронение заживо; Шрю хотел, чтобы чудище подготовилось к предстоящему путешествию.
Кирдрик выдал обязательную порцию ворчания и рычания, а потом сказал:
— Вы собираетесь проехать в фургоне пять тысяч лиг на юг, хозяин?
Шрю понял, что дайхак пытается его поддеть. На пятнадцать сотен лиг от берегов Малого Полярного моря не было никаких дорог, а сам фургон не преодолел бы даже зарослей осоки, начинавшихся неподалеку от домика.
— Нет, — ответил Шрю. — Я применю постоянно расширяющуюся и сжимающуюся туннельную апофегму. Мы будем ехать в фургоне, находящемся внутри передвижной червоточины.
Тут Кирдрик с новой силой возобновил мучительные попытки освободиться от прочнейших уз; его массивный лоб сморщился, подвижная морда задергалась, а многочисленные ряды зубов заскрежетали от бесплодных усилий. Потом он затих.
— Хозяин, — начал дайхак, — я осмелюсь заметить, что на большом ковре с единорогом будет быстрее, — надо лишь закатить на него фургон, и он полетит прямо в…
— Тихо! — сказал чернокнижник Шрю. — Сейчас неподходящее время для волшебных полетов на чем бы то ни было. Подготовь хорксбрида и фургон, вытащи мой сундук, надень темно-голубую фиршнийскую монашескую робу и жди меня на лужайке через сорок пять минут. Мы отправляемся сегодня днем.
Последние несколько лиг, которые они преодолели вместе с караваном паломников, были намного приятнее — даже для Шрю, — чем те часы, на протяжении которых фургон несся под землей, сквозь камень и магму. Кирдрику маг еще на поверхности приказал молчать, но последние мили и лиги он при любой возможности демонстрировал свое плохое настроение посредством шипения и отрыжки.
В более счастливые времена караван, чей путь лежал по столь опасным землям — наиболее вероятными здешними агрессорами были ветряные призраки, скальные гоблины и бандиты, принадлежавшие к человеческому роду, — охранял бы какой-нибудь маг послабее, используя свой арсенал защитных заклятий в обмен на вознаграждение. Но после того как недоверие к волшебникам возросло до смертельно опасного уровня, паломникам, торговцам и прочим караванщикам пришлось обходиться помощью наемников. Этот караван охранял отряд из восемнадцати мирмазонок, предводительницей которого была госпожа стратегесса Дерве Корим.
С той поры как Дерве Корим и чернокнижник Шрю познакомились, упавшие в землю семена успели превратиться в высоченные деревья, но в том, что она никому не выдаст его истинный род занятий, не было никаких сомнений. Когда Шрю впервые предложил ей оставить оседланную мегилью и проехаться с ним в фургоне с холщовым верхом, она расхохоталась, но предложение приняла; чернокнижник правил сам, кутаясь в обычный мешковатый желто-коричневый наряд торговца, его морщинистое и пугающе мрачное лицо почти полностью пряталось в тени, которую отбрасывала зеленая бархатная шляпа с мягкими и широкими полями — такие шляпы носили все, кто входил в Азеномейскую гильдию торговцев коврами. Они мило беседовали, пока фургон Шрю катился в хвосте каравана из более чем сорока таких же фургонов; в это же самое время Кирдрик кашлял, плевался и шипел, сидя позади, среди ковров, а клыкастая и когтистая двуногая мегилья Дерве Корим вприпрыжку бежала рядом, неимоверно взволнованная запахом дайхака.
Прошлое госпожи стратегессы Дерве Корим было скрыто во тьме и большей частью превратилось в легенды, однако Шрю знал, что когда-то эта красивая, но покрытая шрамами немолодая воительница была нежной, невинной и угрюмой девушкой, а также в значительной степени бесполезной принцессой, пятой в очереди на трон ныне не существующего сильского дома Домбер. Однажды вор и бродяга, которого Смеющийся Маг Юкоуну в наказание послал в бессмысленное и долгое путешествие, похитил юную Дерве Корим, воспользовался ею и в конечном итоге продал маленькой банде мерзких речных вонючек-бузиаков в обмен на сомнительный совет, касавшийся выбора правильной дороги. Бузаиаки использовали ее самым грубым образом в течение года. В конце концов ее характер и сама ее сущность отвердели, как закаленная сталь; Дерве Корим убила шестерых бузиаков, превративших ее в рабыню для удовлетворения своих низменных потребностей, и на протяжении нескольких лет странствовала по болотам Веге и горам Магнаца с варваром по имени Конорд (и превзошла в искусстве меча и копья всех принцесс, что когда-либо жили на Умирающей Земле, а также, по слухам, самого туповатого варвара), после чего пустилась в самостоятельное путешествие, зарабатывая на жизнь ремеслом наемника и верша суд над всеми, кто осмеливался ею пренебречь. Вор и бродяга, который когда-то похитил ее — хотя к этому моменту Дерве Корим уже считала его поступок благодеянием, — был в конечном итоге застигнут в Альмери. Поначалу Дерве Корим собиралась подвергнуть кривоногого негодяя унижениям, при одной лишь мысли о которых содрогнулось бы любое существо мужского пола, но потом она позволила ему сбежать, унося свои конечности и свое хозяйство в целости и сохранности. (Он был не очень хорошим человеком, но оказался — так уж вышло — ее первым. И свойственное ему эгоистичное безразличие в куда большей степени, чем ее родители или дворцовые воспитатели, позволило Дерве Корим стать той, кем она теперь была.)
Последние десятилетия госпожа стратегесса Дерве Корим потратила на то, чтобы лично подготовить три сотни мирмазонок — женщин-воительниц, с которыми судьба обошлась не менее жестоко, чем с нею, воспитав в них соответствующий характер, — и с ними заняться прибыльным наемническим делом. Этот караван вместе с нею охраняли восемнадцать мирмазонок (хотя четырех или пяти хватило бы на насколько сотен ветряных призраков, скальных гоблинов и бандитов-людей, если бы те осмелились устроить засаду), и каждая из этих воинственных женщин восседала на мегилье, одетая в облегающий доспех из драконьей чешуи, оставлявший левую грудь обнаженной. Традиционное одеяние мирмазонок приводило их противников в смущение, даже когда те доживали последние секунды своих жизней.
Пока они болтали, Дерве Корим произнесла, смеясь:
— Ты все такой же забавный, хитроумный и скрытный, Шрю. Я часто думаю о том, что бы вышло у нас с тобой, будь ты моложе, а я добрее по отношению к мужским особям человеческого рода.
— Я часто думаю о том, что бы вышло у нас с тобой, будь ты старше и окажись я женской особью человеческого рода, — сказал чернокнижник Шрю.
— Ты же маг! — расхохоталась стратегесса Дерве Корим. — Сделай, чтобы так и вышло!
Сказав это, она издала пронзительный свист, и мегилья, подбежав ближе к фургону, опустила чешуйчатую шею, чтобы воительница смогла прыгнуть в седло и погнать своего скакуна прочь.
Город караванщиков Диринд Хопц был переполнен паломниками, торговцами и странниками, которые не могли найти себе места. Южные земли оказались до такой степени охвачены бесчинствами разбойников и всеобщим хаосом, что даже самые благочестивые пилигримы, направлявшиеся в Эрзе Дамат, застряли в Диринд Хопце, ожидая, пока отряды наемников очистят дороги. На равнинах к северо-востоку от города образовался громадный временный лагерь, и большая часть путешественников из каравана Шрю разместились именно там вместе со своими фургонами, а Дерве Корим и ее мирмазонки развернули целый городок из высоких красных шатров. Однако сам Шрю, по-прежнему изображавший торговца коврами, хотел подобраться как можно ближе к горе у реки, на вершине которой находились Непревзойденная библиотека и Всеобъемлющее собрание, поэтому он взял Кирдрика и отправился на поиски гостиницы.
Все приличные заведения располагались на высоких берегах реки Дириндиан, где можно было насладиться прохладным ветерком, прекрасными видами и удаленностью от многочисленных сливных труб, что выходили прямо в реку; но в приличных заведениях не было свободных мест. Наконец-то Шрю отыскал крошечную комнатку с маленькой кушеткой под самой крышей древнего, покосившегося трактира под названием «Шесть голубых фонарей» — ему пришлось заплатить за нее несусветную цену в двадцать терциев.
Одноглазый трактирщик Шмольц, у которого предплечья были толще, чем бедра Шрю, кивком указал на Кирдрика и заявил:
— Еще двадцать терциев, если твой монах будет спать на полу в той же комнате или стоять рядом, пока ты спишь.
— Последователей Фиршнийского Ока интересуют только умерщвление плоти и физические неудобства, — сказал Шрю. — Монах никогда не спит и вполне может устроиться под крышей твоей конюшни, рядом с кучами навоза, среди зловонных брид и мермелантов.
— Тогда за место в конюшне — десять терциев, — проворчал Шмольц.
Отведя Кирдрика в конюшню, Шрю поднялся в свою комнатку и развернул на полу один из своих ковриков — тот занял все пространство между кроватью и стеной, — после чего застелил сомнительного вида кушетку собственными простынями и одеялами, спалив старые в вихре холодного голубого огня. Потом чернокнижник спустился в общий зал, чтобы наконец-то поужинать. Торговцы коврами из Азеномея не снимали своих шляп в публичных местах, так что Шрю чувствовал себя в достаточной степени удобно, пряча лицо и даже уши за низкими бархатными полями и огрызком вуали.
Он успел съесть лишь половину своего рагу и выпить только один стакан посредственного «Голубого крушения», коего был заказан целый кувшин, когда пустой стул напротив вдруг занял какой-то лысеющий коротышка и спросил:
— Прошу простить меня за беспокойство, но не имею ли я чести находиться в обществе чернокнижника Шрю?
— Не имеете, — пробормотал Шрю, поправляя поля шляпы костлявыми пальцами. — Вы ведь узнаете знак Азеномейской гильдии?
— Ах, да, — отозвался низенький тучный незнакомец с глазками-бусинками. — Извините за нахальство, но я также узнаю это длинное лицо с выразительными чертами, принадлежащее архимагу по имени Шрю. Я имел удовольствие встречаться со знаменитым чернокнижником давным-давно, на ярмарке тавматургических принадлежностей в Альмери.
— Вы ошибаетесь, — произнес Шрю с неслышным вздохом. — Я Диско Ферншум, торговец коврами и календарными гобеленами из Септ Шримунка, что в провинции Вунк в южном Асколезе.
— Выходит, я перепутал, — сказал его собеседник. — Но позволю себе объяснить почтенному торговцу Диско Ферншуму, что я, Фосельм, вообще-то, намеревался поговорить с волшебником по имени Шрю о деле необычайной важности. Обещаю, господин, вы не пожалеете о затраченном на меня времени.
И Фосельм, подозвав прислугу — пышногрудую молодую жену Шмольца, — заказал у нее кувшин вина получше.
Шрю слышал про Фосельма, хотя они друг с другом никогда не разговаривали и не были представлены. Фосельм вел весьма странную жизнь — он обитал где-то в лесистых пустошах далеко к северу от Порт-Пергуша, жил в скромном (по меркам волшебников) особняке и, притворяясь весьма слабым магом, держал в страхе всю округу, убивая и грабя путешественников и собирая магические талисманы и диковинки, которые позволяли ему медленно наращивать свои магические возможности. Сам он выглядел вполне безобидно — низенький, лысый, сутулый, с носом изогнутым, как клюв вихрептицы, и маленькими, близко посаженными глазами. Неопрятные седые волосы росли только над ушами Фосельма, тоже волосатыми. На старом волшебнике был черный бархатный костюм, залоснившийся и истончившийся от времени, и лишь дорогие кольца на каждом пальце говорили о том, что он богатый лицемер.
— Видите ли, — сказал Фосельм, наливая Шрю лучшего красного вина из запасов Шмольца, — к юго-востоку от этого унылого — и вонючего! — караванного городка, совсем недалеко, на вершине горы Мориат, располагается Непревзойденная библиотека…
— Какое мне до этого дело? — перебил Шрю. Он продолжал пить никчемное «Голубое крушение», которое заказал сам. — Библиотека нуждается в коврах?
Фосельм оскалил в улыбке древние желтые зубы и стал похож на крысу.
— Мы с вами не единственные чародеи, появившиеся здесь после смерти Ульфэнта Бандерооза, — свистящим шепотом проговорил коротышка, испортивший Шрю ужин. — На вершине горы Мориат, у самого края заклинательного щита, оставленного хозяином библиотеки, уже лежат где-то двадцать трупов.
Шрю принялся поедать рагу, излучая безразличие.
— Ульфэнт Бандерооз соорудил двенадцать слоев защиты, — прошептал Фосельм. — Есть слой мучительной одышки. За ним располагается слой внутреннего огня. Потом — инертный слой, битком набитый голодными скальными вурдалаками и вампирами-некрофагами. После него идет слой тотального всепрощения осквернителя, а за ним…
— Вы меня принимаете за кого-то другого, — сказал Шрю. — Мое молчание в ответ на вашу грубость кажется вам признаком интереса.
Фосельм вспыхнул, и Шрю увидел в глазах старого мага ненависть, но потом его лицо вновь приобрело добродушное и дружелюбное выражение.
— Послушайте, чернокнижник Шрю, было бы лучше — а также умнее и безопаснее — нам двоим объединить наши возможности… мои несоизмеримо скромнее ваших, конечно, но все-таки вместе мы сильнее, чем по отдельности, и когда мы на рассвете попытаемся преодолеть все двенадцать защитных слоев…
— Зачем ждать утра, если вам так не терпится? — спросил Шрю.
На лице Фосельма отразился неподдельный страх.
— Гора Мориат и без магических штучек Ульфэнта Бандерооза славится своими вурдалаками, гоблинами, привидениями, волками и деоданами-альбиносами. И вы можете слышать, как прямо сейчас над крышей этого постоялого двора разыгралась буря…
— Бурю я слышу, — сказал Шрю, поднимаясь и знаком приказывая дочери Шмольца прибрать за ним. Оставшееся «Голубое крушение» он забрал с собой. — От нее мне хочется спать. Я рассчитываю утром присоединиться к каравану, который идет на юг, поэтому спокойной ночи вам, господин… Фолькум?
Он ушел, предоставив улыбающемуся Фосельму возможность поупражняться в том движении, которое всегда совершал Кирдрик, обуреваемый желанием задушить своего хозяина.
Шрю проснулся утром, когда раздалось два удара колокола, как он и приказал себе при помощи гипнотического внушения, и на несколько секунд растерялся, ощутив рядом с собой тепло другого тела. Потом он вспомнил.
Когда он поднялся в свою маленькую комнату, там уже поджидала, с напускной скромностью прячась под одеялом, обнаженная Дерве Корим. Одеяло было приспущено в достаточной степени, чтобы он заметил, что проникающий сквозь открытое окно речной воздух холодит ее кожу.
— Прости, — произнес он, скрывая удивление, — я не успел применить заклинание, меняющее пол.
— Ну тогда я покажу тебе, с чего бы начала женская версия Шрю, пожелай она доставить мне удовольствие, — ответила Дерве Корим. В конечном итоге Шрю осознал, что бывшая принцесса из дома Домбер не испытывала к мужчинам того отвращения, о котором говорила с такой убежденностью.
Теперь он выскользнул из-под одеяла, стараясь не разбудить тихонько сопящую воительницу, избавился от одежды и шляпы торговца коврами, спалив все в бесшумной голубой вспышке, и столь же тихо нарядился в свою самую элегантную темно-серую тунику, панталоны и просторную мантию из редчайшего паутинного шелка. Потом он запустил ковер-самолет, поднял его на четыре фута над полом и устроился посередине вместе со своим походным саквояжем.
— Ты собирался оставить мне записку? — шепотом спросила Дерве Корим.
Шрю не заикался с юных лет — с тех самых лет, что канули в бездну времени, — но сейчас он был к этому как никогда близок.
— Вовсе нет, я собирался вернуться еще до рассвета и продолжить с того места, где мы остановились, — мягко проговорил он.
— Пф, — произнесла стратегесса и, выбравшись из-под одеяла, быстро надела свои доспехи из драконьей чешуи.
— Я и не догадывался, что у мирмазонок и их предводительницы под доспехами ничего нет, — сказал Шрю.
— Если меч или силовой луч пробьет эту чешую, — отозвалась Дерве Корим, застегивая пряжки на высоких ботинках, — лучше, чтобы снизу не было ничего лишнего, чтобы в рану не попала инфекция. Чистая рана — самая хорошая рана.
— Я с этим абсолютно согласен, — прошептал Шрю, чей ковер парил как раз на уровне обнаженной левой груди стратегессы. — Тебя подбросить куда-нибудь по пути?
Дерве Корим вложила в ножны два кинжала, закрепила на поясе короткий нож, метательную звездочку и выдолбленный рог иберка, которым подавали сигналы, надела перевязь с мечом в ножнах, сдвинула все набок и, забравшись на ковер, уселась рядом с Шрю.
— Я иду с тобой.
— Но, уверяю тебя, нет никакой необходимости в… — начал Шрю.
— В тех трех часах, что мы провели вместе, пока не уснули, тоже не было необходимости, — сказала Дерве Корим, — но вышло неплохо. Я хочу поглядеть на эту так называемую Непревзойденную библиотеку вместе с Собранием тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. И раз уж на то пошло, я бы хотела посмотреть также на Ульфэнта Бандерооза, о котором столько всего слышала за минувшие годы.
— Он… может тебя разочаровать, — ответил Шрю.
— С мужчинами такое бывает, — заметила стратегесса Дерве Корим и обняла Шрю за талию; он притронулся к полетным нитям — и ковер вылетел наружу, ненадолго завис в шестидесяти футах над рекой, после чего поднялся и направился на восток, к темной громаде горы Мориат.
Над фундаментом Непревзойденной библиотеки, утопавшим в скале, вздымались мерцающие крепостные стены, фронтоны, выступы, купола и башенки. Цитадель была слепа — ее многочисленные окна являлись простыми щелями не шире изящной (хоть и довольно сильной) руки Дерве Корим. Слои защитных заклинаний заставляли всю конструкцию излучать молочно-белое сияние, и Шрю подумал, что бесчисленные замки давно минувших эр в свете полной луны выглядели, должно быть, именно так. Приступ свойственной Шрю меланхолии усилился, когда он осознал, что ни одна живая душа из тех, кого он знал, и помыслить не может о лунном свете: спутница Умирающей Земли уже миллионы лет брела сквозь дальний космос, о ней теперь даже легенд не рассказывали. Ночное небо над ними было большей частью черным, и лишь несколько бледных звезд виднелись там, где когда-то сверкала целая череда горделивых созвездий.
Шрю попытался стряхнуть меланхолию, от которой его охватывала слабость, и сосредоточиться на том, что предстояло сделать, но к нему в голову уже не в первый и не в десятитысячный раз пришла мысль: какова же истинная причина, вынуждающая его проникнуть в Непревзойденную библиотеку и узнать, что написано в книгах Ульфэнта Бандерооза? «Знание», — сказала часть его разума. «Сила», — прошептала другая часть, более честная. «Любопытство», — заявила еще одна, тоже не склонная к самообману. «Власть над Умирающей Землей», — подытожило то, что составляло самую суть усталой и меланхоличной натуры чернокнижника.
— Ты собираешься приземлиться? — спросила Дерве Корим у него за спиной. — Или мы так и будем летать кругами в тысяче футов над Дириндианом, пока солнце не взойдет?
Шрю заставил ковер зависнуть в трех футах над землей и отключил его, когда они сошли. Кирдрик, как ему и было приказано, уже ждал хозяина у первого защитного поля. Он избавился от монашеских одеяний, или их за секунды до своей гибели содрали твари, с которыми ему пришлось встретиться во время пути к вершине горы.
— Великий Краан!.. — прошептала стратегесса, предводительница мирмазонок, невольно схватившись за меч. — Ну и уродливый же у тебя слуга, Шрю.
— Ты еще Слепого Боммпса не видела, — ответил Кирдрик голосом, напоминавшим одновременно скрежет, бульканье и рычание.
— Тихо! — скомандовал Шрю. — Мне нужно изучить защиту, оставленную Ульфэнтом Бандероозом.
Спустя мгновение он знал, что презренный Фосельм, в сущности, сказал правду: библиотеку окружали двенадцать защитных слоев, из которых восемь были в боевой готовности, а четыре — считая призраков — имели материальное воплощение. Измеряя и подсчитывая, Шрю чувствовал нечто вроде растущего разочарования. Ульфэнт Бандерооз был одним из величайших магов, что все еще жили на Умирающей Земле, но эти защитные заклинания, хоть и смертельно опасные для чародея средней руки или какого-нибудь невежественного варвара, отразить и превозмочь было совсем не трудно. На первые восемь слоев у Шрю ушло меньше пяти минут, а что касается круживших рядом с библиотекой зачарованных (и очень голодных) волков, скальных вурдалаков и вампиров-некрофагов, то Кирдрик избавил их от жалкой участи за несколько секунд.
Они прошли по массивному древнему подвесному мосту — ров вокруг был скорее для украшения, чем для дела, хотя Шрю заметил, что в черной воде внизу плавают кроколюди, — и оказались перед не менее массивной дверью, на которой красовался невероятно тяжелый замок.
— Ты его взорвешь? — спросила Дерве Корим. — Или предпочитаешь, чтобы я использовала меч?
— Боюсь, в последнем случае ни от тебя, ни от меча ничего не останется, — негромко проговорил Шрю. — Воспитанные люди используют ключ. — Он вытянул таковой из кармана, сунул в замок, повернул и открыл громадную дверь. Отвечая на быстрый, требовательный взгляд мирмазонки, Шрю прибавил: — Я когда-то был тут гостем и воспользовался возможностью изучить устройство замка.
Внутри Непревзойденной библиотеки было темно и тихо, воздух казался мертвым, как в комнате или склепе, что простояли закрытыми не недели, а века. Опасаясь ловушек, Шрю приказал Кирдрику зажечь в своей груди рассеянный, но яркий свет, который озарил все на двадцать шагов перед их троицей. Шрю также позволил дайхаку идти первым, хотя при этом не перестал им командовать. Они шли из комнаты в комнату, с этажа на этаж, вверх по лестницам, покрытым пылью. Тут и там на полу лежали штуковины, которые они поначалу приняли за каменные статуи — маленькие, нечеловеческие, — а потом Шрю наконец-то проговорил:
— Это слуги или ученики Ульфэнта Бандерооза. Похоже, когда он умер, они также обратились в камень.
На каждом уровне погруженной во тьму библиотеки их встречали стеллажи, полки и стопки с книгами, каждая из которых была толщиной в треть или в половину роста Шрю. Когда они забрались достаточно далеко, чтобы чернокнижник почти уверился, что им не грозит нападение гоблинов или внезапный смертельный выброс темной энергии, он взял пыльный том с одной из полок и с трудом переложил на древний и перекошенный деревянный стол для чтения.
— Интересно, о чем эта книга? — прошептала Дерве Корим. Говорить обычным голосом в комнатах, облюбованных эхом, было трудно.
— Прошу, — сказал Шрю, открывая большую книгу. Сам он не стал читать, лишь заглянул через закованное в доспехи плечо стратегессы. Желтоватого свечения в груди Кирдрика для этого было более чем достаточно.
Дерве Корим отшатнулась, словно получила пощечину. Шрю попытался сфокусировать взгляд, но предложения, слова и даже сами буквы то исчезали, то появлялись вновь, как будто их писали не чернилами, а ртутью.
— Ах! — воскликнула воительница. — Да можно ослепнуть от головной боли, если просто смотреть на страницы!
— Кое-кто и впрямь ослеп из-за этих книг, — прошептал Шрю.
— Кое-кто из волшебников, верно? — спросила Дерве Корим.
— Да.
— А твой монстр может их читать? — поинтересовалась она.
— Нет, — каркнул Кирдрик. — Я знаком с более чем девятьюстами фонетическими и иероглифическими алфавитами и могу читать на более чем одиннадцати тысячах языков, живых и мертвых, но эти символы разбегаются, словно тараканы на свету.
Шрю невесело улыбнулся и поаплодировал Дерве Корим и своему дайхаку.
— Мои поздравления, — сказал он женщине, — ты только что вынудила Кирдрика прибегнуть к аналогии впервые за более чем сотню…
Во тьме у них за спиной раздался какой-то звук.
Дерве Корим развернулась, и длинное лезвие ее меча блеснуло в свете, исходившем из груди Кирдрика. Дайхак сжал огромные шестипалые руки в кулаки и оскалил целую стену зубов. Шрю поднял три длинных пальца — не столько ради защиты, сколько из желания удержать своих спутников на месте.
Среди теней мелькнуло низенькое — не больше четырех футов ростом — создание, и писклявый бесполый голос произнес:
— Не трогайте меня! Я друг.
— Ты кто такой? — требовательно спросил Шрю.
— Ты что такое? — уточнила предводительница мирмазонок.
— Меня зовут Мауз Меривольт, — пропищало маленькое существо. — Я с рождения был слугой Ульфэнта Бандерооза.
— Слугой? — повторила Дерве Корим и опустила меч.
У Шрю имелось наготове заклинание всеохватного яйца, которое окружило бы их, произнеси он завершающий слог, не говоря уже о превосходном призматическом спрее, который должен был за секунду разрезать незнакомца на ленточки, но даже чернокнижник — а он мало о ком и мало о чем судил по внешнему виду — не чувствовал никакой угрозы от низкорослого создания. Мауз Меривольт оказался обладателем пегой шкуры, тоненьких ручек и ножек, которые выглядели еще более тонкими и сухими, чем старческие запястья Шрю, трехпалых ладошек и слишком большой головы со слишком большими ушами, расположенными слишком близко к затылку, с длинным носом, на кончике которого торчали редкие усы, и громадными черными глазами.
— Да, что же ты такое? — повторила Дерве Корим.
Вопрос сбил малыша с толку, и Шрю ответил за него:
— Ульфэнт Бандерооз любил восстанавливать формы жизни, исчезнувшие в тумане прошлого, и делать из них слуг, — негромко проговорил он. — Полагаю, наш маленький друг Мауз Меривольт принадлежит к какой-то давно забытой ветви отряда грызунов.
— Можете звать меня Меривольт, — робко пропищало маленькое создание. — «Мауз» — это что-то вроде должности… вроде бы…
— Ну что ж, Меривольт, — начал Шрю, стараясь говорить спокойно, — возможно, ты объяснишь нам, как выжил, несмотря на то что все другие слуги Ульфэнта Бандерооза обратились в камень, как и ваш хозяин. — Маг взмахом руки указал на каменную фигуру поблизости — некий гибрид человека и древней формы жизни из семейства кошачьих.
— Это Джернисавьен, нео-кошка Хозяина и наставница всех низших слуг вроде меня, — ответил Меривольт. — Она… изменилась… в ту же секунду, как умер Хозяин, и все остальные тоже изменились.
— Тогда позволь снова спросить, — продолжил Шрю, — а как же ты?
Малыш пожал плечами, и Шрю впервые заметил, что у Меривольта имелся тонкий и короткий хвост, похожий на хлыстик.
— Вероятно, я недостаточно важен для превращения в камень, — сказал он, и в писклявом голосе скользнули унылые нотки. — Или, быть может, меня пощадили, потому что — невзирая на мою незначительность — Хозяин ко мне в каком-то смысле привязался. Принято считать, что господин Ульфэнт Бандерооз не был сентиментальным, но не исключено, что именно поэтому я не умер, когда все остальные умерли вместе с ним. Других идей у меня нет.
— Возможно, — отозвался Шрю. — А теперь, Меривольт, веди нас к своему Хозяину.
Дерве Корим, Шрю и Кирдрик двинулись за маленьким существом по лестницам, через тайные двери, сквозь огромные залы, от пола до потолка заполненные книгами.
— Ты когда-нибудь раскладывал книги для своего господина? — спросил Шрю у малыша, когда они поднялись еще на один этаж и оказались у начала винтовой лестницы.
— О да, господин. Да.
— Значит, ты способен читать названия книг?
— Ох, нет, господин, — сказал Меривольт. — Никто в библиотеке не мог читать ни названия книг, ни сами книги. Я просто знал, что и куда надо положить, на какую полку или в какую стопку.
— Каким образом? — спросила Дерве Корим.
— Я не знаю, госпожа, — пропищал Меривольт и указал на маленькую дверь. — Вот спальня Хозяина. А внутри… ну… Хозяин.
— Ты там был после того, как твой Хозяин умер? — спросил Шрю.
— Нет, господин. Я… боялся.
— Так с чего ты взял, что бездыханное тело твоего господина там? — спросил Шрю. Чернокнижник знал, что Ульфэнт Бандерооз лежит на постели мертвый и окаменевший, потому что видел это глазами птички-шпионки, устроившейся на узком подоконнике как раз над кроватью, но он хотел поймать Мауза Меривольта на лжи, найдись только повод.
— Я подглядывал через замочную скважину, — пискнул маленький помощник.
Шрю кивнул. Кирдрику он сказал:
— Отправляйся на подвесной мост и следи за тем, что происходит вокруг. — Потом он прибавил, обращаясь к Дерве Корим и дрожащему Меривольту: — Пожалуйста, встаньте за этими толстыми колоннами. Спасибо.
Шрю коснулся задвижки — дверь в покои Ульфэнта Бандерооза была не заперта, — потом повернул ручку и вошел.
В тот же миг превосходный призматический спрей Фандааля взорвался тысячью разноцветных осколков льда, похожих на зазубренные хрустальные молнии, и все они рванулись в сторону чернокнижника Шрю. Усовершенствованное всеохватное яйцо остановило их в полете, а потом чернокнижник щелкнул пальцами — и осколки исчезли.
Облака зеленого дыма, в равной степени смертельного для человека и мага, вырвались из потолка, из-под паркета и из самого окаменевшего тела Ульфэнта Бандерооза. Шрю поднял ладони, превратил дым в бесцветный и безвредный пар, который разогнал взмахом руки. Он ждал.
Больше ничего не изверглось, не взорвалось, не надвинулось и не набросилось.
— Теперь можете входить, — сказал Шрю стратегессе и человекомыши.
Все трое замерли у кровати, на которой лежал окаменевший труп хозяина Непревзойденной библиотеки и Всеобъемлющего собрания тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. Ульфэнт Бандерооз выглядел очень старым, но благородным; он лежал полностью одетый, закрыв глаза и вытянув ноги, спокойно сложив руки на животе.
— Он как будто знал, что умирает, — прошептала Дерве Корим.
— У Хозяина начались странные припадки еще за несколько лет до… до… этого, — пропищал Меривольт чуть слышно.
— Твой Хозяин часто покидал библиотеку? — спросил Шрю.
— На неделю каждый месяц, сколько я себя помню, а я был верным помощником Хозяина на протяжении многих веков, — пропищала человекомышь.
— Как я и думал, — пробормотал Шрю. — Существует вторая библиотека.
— Что? — воскликнула предводительница мирмазонок.
Шрю развел руками.
— Собственно говоря, моя дорогая, это та же самая библиотека, но подвергнутая фазовому сдвигу и смещенная в пространстве — несомненно, на много сотен и тысяч миль и лиг — и во времени, по крайней мере на несколько долей секунды. Вот почему здешние книги нельзя прочитать.
— Но их можно прочитать в другой библиотеке? — спросила Дерве Корим.
— Нет, — с улыбкой ответил Шрю, — но в другой библиотеке должно быть средство, позволяющее объединить их в одной и той же фазе. — Он повернулся к Меривольту. — У тебя, случаем, не было близнеца?
Пегий мышонок чувствовал себя настолько растерянным, что его трехпалые руки взметнулись, а странные уши прижались к голове.
— Да… у меня была сестра, которая умерла при рождении… точнее, сразу же после того, как нас вынули из чана. Хозяин много раз мне говорил, как сожалеет о том, что она не выжила… он назвал ее Миндривольт. Как же вы об этом узнали, господин?
— Она не умерла при рождении, — сказал Шрю. — На протяжении веков твоя сестра-близнец была помощницей Ульфэнта Бандерооза во второй, сдвинутой по фазе библиотеке. Поэтому ты и «знал», куда следует класть книги, которые тебе давал Хозяин.
— Так она… она не… не превратилась в камень, когда Хозяин умер? — дрожащим голосом пропищал Меривольт.
Шрю покачал головой с отсутствующим видом.
— Думаю, нет. Мы это узнаем, когда попадем туда.
— Где находится то место? — спросила Дерве Корим, и на ее лице появилась хищная улыбка исследователя или, может быть, расхитителя сокровищниц. — Какие богатства там хранятся?
Шрю снова развел руками, словно желая охватить всю библиотеку, что была под ними и вокруг них.
— Богатства, о которых ты говоришь, составляют собранные за десять тысяч раз по тысяче лет секреты власти, науки и волшебства, — негромко сказал он. — Давно утерянное наследие великого Фандааля. «Первичные заповеди» Пангвира. Секреты Кламбарда, Тинклера, Зарфаджио и еще сотен древних магов — людей, по сравнению с которыми современные чародеи, включая меня, выглядят детьми, поглощенными бестолковым строительством из разноцветных кубиков.
— Как же мы ее найдем? — спросила стратегесса.
Шрю пересек скромно обставленную комнату и приблизился ко входу в чулан, прикрытому обычной ширмой, проверил, нет ли ловушек, и отодвинул ширму. Внутри обнаружился скромного вида комод, на котором стоял стеклянный ящичек, а в нем лежал, испуская мягкий мерцающий свет, идеально отшлифованный кристалл, по форме и размерам напоминавший яйцо мерга. В самом сердце пульсирующего камня светилось темно-красным нечто, похожее на вертикальный кошачий зрачок.
— Что это? — выдохнул Меривольт.
— Поисковый кристалл, — сказал Шрю. — Он зачарован и предназначен для того, чтобы показать своему обладателю дорогу к чему-то… например, ко второй библиотеке. — Он постучал пальцем по тонкой нижней губе, изучая хрустальный ящик, в котором лежало сокровище. — Как бы открыть это без того, чтобы…
Дерве Корим вынула меч, взяла его за острое лезвие — перчатка из драконьей чешуи надежно защищала ее руку — и ударила тяжелой рукоятью по бесценному хрусталю. Он разлетелся на тысячу осколков, а воительница вложила меч обратно в ножны, подняла хрустальное яйцо с кошачьим глазом внутри и передала Шрю, который, преодолев мгновенное замешательство, спрятал драгоценность где-то в складках своей мантии.
— Мы немедленно отправимся в путь! — воскликнула госпожа стратегесса Дерве Корим. — Запускай свой самоходный ковер, или как его там, заводи эту штуковину, ну, что ты там с ней должен сделать. Сокровища и добыча ждут нас!
— Думаю, нам следует… — начал Шрю, но его прервал вновь появившийся рядом Кирдрик.
— У нас гости, — пророкотал дайхак. — И один из них — Красный.
Первые предрассветные лучи освещали скалы и хилые заросли, окружавшие цитадель библиотеки. Фосельм явился в сопровождении небольшой армии: одиннадцать пельгранов, все намного крупнее, чем Шрю когда-либо доводилось видеть, и оседланные, словно для того, чтобы нести на себе людей или демонов; высокий, светловолосый, красивый ученик, также одетый в черное, и девять демонов. Последние оказались для Шрю огромным сюрпризом: он был удивлен не тем, что мерзкий коротышка-маг обзавелся свитой из демонов — такого не могло не случиться, — но тем, что тот сумел справиться с настолько ужасными созданиями. За спинами ученика и Фосельма (он все еще был в черном, а кольца на его пальцах мерцали вовсе не из-за отраженного утреннего света) выстроились девять элементалей — три Желтых (этого следовало ожидать), три Зеленых (впечатляюще для любого чародея из Двадцать первой эры), два Пурпурных (довольно ошеломляюще и в немалой степени ужасающе) и один Красный.
Присутствие Красного, как было известно Шрю, все меняло. «Как этот маленький гомункул вообще сумел вызвать и подчинить Красного — и не умереть по ходу дела?» — мысленно удивился чернокнижник. Вслух же он сказал:
— Раз тебя видеть, Фосельм. Я пришел на нашу утреннюю встречу, как ты и просил.
Вор-чародей изобразил подобие улыбки.
— Ах, да… торговец коврами? Если этот скудоумный дайхак и есть все, на что ты способен, то, возможно, лучше тебе и в самом деле половички продавать.
Шрю пожал плечами. Он чувствовал, что находившаяся рядом Дерве Корим готова броситься в бой, но мирмазонка вряд ли выстояла бы в сражении с Желтым, не говоря уже про Зеленого или Пурпурного, а с Фосельмом, его учеником или Красным ее шансы представляли собой отрицательную величину. Внимание Кирдрика на всех двенадцати уровнях восприятия было сосредоточено на Красном и только на нем. Шрю ощущал, как дайхак пытается разорвать вековые невидимые узы, словно волк, посаженный на цепь. Кирдрик сдавленно рычал на частоте, которую не воспринимал человеческий слух, но двое Пурпурных и кошмарный одиночка Красный, заслышав брошенный им вызов, оскалили многочисленные ряды того, что у менее значимых сущностей называлось клыками.
— Мои букашки полюбовались на каменюку, которая была когда-то Ульфэнтом Бандероозом, — продолжил Фосельм. — Но у меня в кабинете на столе уже имеется подходящее пресс-папье, поэтому мертвый библиотекарь мне без надобности. Но мне нужно… Эге! Что за крыса присоединилась к рядам твоих сторонников, чернокнижник?
Меривольт, притаившийся за Дерве Корим, высунул из-за ее бронированного бедра свою мордочку с длинным носом и большими глазами. Рот миниатюрной человекомыши приоткрылся — непонятно было, испытывает ли Меривольт благоговение, страх, ужас или все сразу.
— Всего лишь кандидат на место слуги, — сказал Шрю. — Ты так и не сказал, что тебе нужно… спуститься вместе с нами в город и позавтракать? Или ты и твоя свита намереваетесь войти в библиотеку и отдать последний долг Ульфэнту Бандероозу, в то время как мы вернемся в Диринд Хопц?
Шрю, все еще улыбаясь, запустил ковер-самолет и заставил его подлететь ближе.
Красный шевельнул всеми шестью руками — его пальцы венчали ониксовые когти, — и ковер Шрю, передававшийся в его семье по наследству еще с тех времен, когда солнце было желтым, — самым безжалостным образом оказался сожжен в яркой вспышке багрового пламени. Пепел развеял ветерок, усиливавшийся по мере того, как красное солнце силилось подняться над восточным горизонтом за рекой.
— Таким же будет итог любой попытки взлететь на чем угодно, — прошипел Фосельм. — Твой фургон и другие ковры уже превратились в пепел, Шрю. Мне нужен поисковый кристалл, и нужен сейчас.
Левая бровь Шрю едва заметно приподнялась.
— Поисковый кристалл?
Фосельм расхохотался и вскинул руку, словно готовясь спустить Красного с поводка.
— Шрю, ты дурак. Ты же сам выяснил, что Ульфэнт Бандерооз сделал книги нечитаемыми путем фазового сдвига в пространстве-времени… но ты все еще продолжаешь думать о том, что существует вторая библиотека. Есть только одна Непревзойденная библиотека, разъединенная в пространстве и времени. Когда я устраню фазовый сдвиг, магическая мудрость, накопленная за миллионы лет, будет моей. Теперь отдай мне поисковый кристалл.
Шрю с неохотой вытащил кристалл из кармана своей мантии и взял его обеими руками так, что свечение вырывалось сквозь длинные узловатые пальцы. Гора Мориат у него под ногами содрогнулась, когда раздувшееся красное солнце, покрытое пятнами, попыталось взойти и несколько раз мигнуло.
— Фосельм, это ведь ты не продумал все до конца, — мягко проговорил Шрю. — Разве ты не понимаешь? Беспечные манипуляции Ульфэнта Бандерооза с пространством-временем привели к тому, что Непревзойденная библиотека сделалась нестабильной. Вот это все, — он убрал одну руку от притягивавшего все взгляды кристалла и указал на дрожащие стены библиотеки у себя за спиной, — привело к тому, что Земля умрет еще до истечения того недолгого срока, что ей еще предстояло прожить.
Фосельм снова рассмеялся.
— Я не вчера родился, чернокнижник. Ульфэнт Бандерооз поддерживал библиотеку разделенной в пространстве-времени в стабильном состоянии дольше, чем ты — или даже я — прожили на этом свете. Немедленно отдай мне кристалл.
— Ты должен понять, Фосельм, — сказал Шрю. — Я только здесь осознал причину того, что происходит сейчас во всем мире. По какой-то причине Ульфэнт Бандерооз утратил контроль над фазовым смещением двух библиотек еще за несколько месяцев до своей смерти. Чем сильнее библиотеки сближаются во времени, тем больший ущерб причиняется пространственно-временному континууму, частью которого являются и Красное Солнце, и сама Умирающая Земля. Если ты объединишь реальности обеих библиотек, как вы с Красным собираетесь сделать, наступит конец всему…
— Чепуха! — со смехом ответил Фосельм.
— Пожалуйста, выслушай… — начал Шрю, но увидел в глазах своего противника безумный блеск.
Теперь он понял, что проблема заключается не в том, отпустит ли Фосельм Красного. Скорее Фосельм был марионеткой демона, нежели наоборот, а тот и ломаного гроша не дал бы за еще один день жизни миллионов существ, населявших Умирающую Землю. В отчаянии Шрю сказал:
— Нет никакой гарантии, что твой Красный — даже с учетом его помощников. Пурпурных, — сумеет одержать победу над сандестином-дайхаком из Четырнадцатой эры.
В глазах Фосельма сверкнули красные искры. Это была не иллюзия, не отражение мучительного рассвета. Древняя нечеловеческая сущность овладела хрупкой оболочкой и в буквальном смысле слова горела от желания вырваться наружу.
— Ты прав, чернокнижник Шрю, — произнес Фосельм. — Нет никакой гарантии, что мой Красный победит, — лишь неимоверно большая вероятность. Но ты знаешь, как и я, что случится через тридцать секунд после того, как мы оба спустим с поводка своих зверушек: ты — дайхака, а я — своих элементалей. Не исключено, что ты выживешь. Однако уже через пять секунд шлюха и грызун будут мертвы, равно как и восемь тысяч людей в долине, что под нами. Решайся, Шрю. Я требую поисковый кристалл… сейчас.
Чернокнижник Шрю бросил кристалл Фосельму. Внезапно Шрю словно уменьшился, превратился в обычного старика, высокого, но худощавого и хрупкого, одетого в мантию из паутинного шелка, ссутулившегося под грузом времени и неимоверной усталости.
— Я бы всех вас прикончил, — сказал Фосельм, — но не хочу тратить силы, которые понадобятся во время путешествия.
Прорычав несколько команд на языке более старом, чем гора, на склоне которой стоял его отряд, Фосельм приказал двум Пурпурным остаться и не позволить Шрю и его спутникам покинуть библиотеку. Потом Фосельм, его ученик, трепещущий Красный, трое Желтых и трое Зеленых забрались на своих пельгранов-мутантов и взмыли в небо.
Хотя их разделяло большое расстояние, Шрю мог видеть, как сидящий в седле Фосельм склоняется над мерцающим поисковым кристаллом. Одиннадцать громадных пельгранов, хлопая крыльями, летели на юго-восток, пока их не поглотило расплывчатое красное зарево рассвета.
— Идем, — устало произнес Шрю. — Пурпурные позволят нам еще немного пожить, так что стоит поискать в библиотеке какую-нибудь еду.
Дерве Корим открыла рот, чтобы сказать колкость, сердито посмотрела на согбенного старика, который был ее неутомимым любовником всего лишь несколько часов назад, и с отвращением последовала за Шрю в библиотеку. Мауз Меривольт, а за ним и Кирдрик — дайхак двигался с неохотой, рывками, явно не по собственной воле — сделали то же самое. Взгляд демона на всех уровнях реальности был устремлен на двух Пурпурных.
Когда Шрю оказался внутри, его поведение полностью изменилось. Маг вприпрыжку рванулся мимо полок и взлетел по ступенькам, словно мальчишка. Босые черные лапы Меривольта зашлепали по гладким камням, а Дерве Корим пришлось перейти на бег, при этом правой рукой придерживая ножны и рог иберка, чтобы не бряцали слишком громко.
— Ты что-то придумал? — крикнула она, когда чернокнижник Шрю снова ворвался в спальню, где вечным сном уснул Ульфэнт Бандерооз. Дерве Корим чуть запыхалась после пробежки и с некоторой досадой заметила, что дыхание Шрю совсем не сбилось.
— Не придумал, — ответил Шрю. — Я все время об этом знал. Тот красивый поисковый кристалл был всего лишь приманкой. Он ни к чему не приведет Фосельма и его элементалей — по крайней мере, к тому, что им нужно, точно не приведет. Я надеюсь, он их направит прямиком в глотку пламенноротого левиафана где-нибудь в Южном Полярном море.
— Я не понимаю, — пропищал Меривольт, глядя на осколки хрусталя, оставшиеся от ящика, который никоим образом не прятал поисковый кристалл. — Неужели Хозяин мог оставить… — Тут человекомышь посмотрела на Шрю и замолчала.
— Именно, — сказал Шрю. Он сунул руку в свою дорожную сумку и вытащил долото, молоток и резную деревянную коробочку со стеклянной крышкой. Склонившись над останками Ульфэнта Бандерооза, словно доктор, явившийся слишком поздно, Шрю отсек внушительный нос мертвого волшебника, трижды ударив по долоту. Повинуясь его жесту, стеклянная крышка маленькой коробочки отъехала в сторону, а когда Шрю поместил нос внутрь, она закрылась, и все услышали характерное шипение — из коробочки выкачивался воздух. Шрю держал ее совершенно прямо, стеклянной стороной кверху, и два его спутника придвинулись ближе, в то время как Кирдрик остался в дверном проеме и продолжал сквозь дерево, железо и камень глядеть на двоих Пурпурных, что пребывали снаружи.
Нос в коробочке вздрогнул, словно стрелка компаса, начал медленно поворачиваться и замер в тот момент, когда ноздри указали на юго-юго-восток.
— Великолепно! — воскликнула Дерве Корим. — Теперь тебе осталось только запустить один из этих летающих ковров — и мы отыщем вторую Непревзойденную библиотеку еще до захода солнца!
Шрю печально улыбнулся.
— Увы, Фосельм не соврал, когда сказал, что все мои самоходные ковры уничтожены.
— Ты волшебник, — произнесла предводительница мирмазонок. — Разве ты не можешь при помощи магии превратить любой ковер в летающий?
— Нет, моя дорогая, — ответил Шрю. — За прекрасной волшебной тканью и проводами было спрятано еще кое-что — так называемая наука. Акт вандализма, который Фосельм совершил этим утром, никак нельзя исправить. Те ковры сами по себе стоили больше, чем легендарное сокровище из катакомб Эрзе Дамата. Кроме того, Фосельм не соврал и в том, что заклинание Красного собьет любое летающее самоходное устройство где угодно над Умирающей Землей — да, Красный элементаль и в самом деле настолько могущественный.
Кирдрик зарычал, и Шрю понял, что дайхак спрашивает:
— Туннельная апофегма?
— Нет, указующий нос не будет работать под слоем камня, — мягко проговорил Шрю.
— Можем взять мегилий, даже запасных, — сказала Дерве Корим. — Но если Непревзойденная библиотека находится на другом конце света, мы будем добираться туда…
— Целую вечность, — с тихим смешком закончил Шрю. — Особенно если учесть тот факт, что твои мегильи не очень-то любят плавать, насколько я знаю. На нашем пути могут оказаться моря и океаны.
— Значит, ничего не выйдет? — спросил Меривольт. В голосе маленького слуги звучало облегчение.
Шрю устремил на малыша холодный, оценивающий взгляд.
— Думаю, ты теперь полноправный участник этой экспедиции, Мауз Меривольт. Если ты этого хочешь, конечно.
— Если моя сестра-близнец и впрямь находится в другой библиотеке, то я хотел бы с нею встретиться, — пискнула человекомышь в ответ.
— Что ж, очень хорошо, — произнес Шрю, аккуратно помещая коробку с носом Ульфэнта Бандерооза в свою походную сумку, — ей нашлось место рядом с запасным комплектом белья. — Летать можно не только при помощи магии. Транзитный караванный узел под названием Мотманский Перекресток находится в каких-то пятидесяти лигах к юго-востоку отсюда, если ехать вдоль берега Дириндиана, и, если я не ошибаюсь, старинные небесные причальные башни и сами воздушные галеоны все еще целы.
— Целы, — сказала Дерве Корим, — но не осталось ни капли необходимой для них подъемной жидкости, потому что северные торговые маршруты закрыты. За последние два года из Мотманского Перекрестка не вышел ни один небесный галеон.
Шрю снова улыбнулся.
— Мы можем взять твоих мегилий, — тихим голосом проговорил он. — Если загнать их до полусмерти — так, чтобы седло до крови натерло зад одному старому магу, — то можно попасть в Мотманский Перекресток уже завтра к полудню. Но надо будет заехать к моему фургону, чтобы забрать походный сундук.
— Фосельм сказал, что сжег фургон и все, что в нем было, — напомнила Дерве Корим.
— Так и есть, — ответил Шрю. — Но мой сундук сложно украсть и еще сложнее сжечь. Мы найдем его в целости и сохранности посреди пепелища. Владельцы небесных галеонов из Мотмана обрадуются одной вещи, которую Кирдрик поместил в… о, я вспомнил! Кирдрик?
Дайхак, чьи пурпурные перья вдоль костяных гребней на черепе встали дыбом так, что теперь касались дверной рамы в двенадцати футах над полом, а огромные шестипалые ладони то сжимались в кулаки, то снова разжимались, дрожа, зарычал в ответ.
— Ты не мог бы оказать мне услугу, — попросил Шрю, — прикончив двоих Пурпурных, что ошиваются внизу?
Кирдрик оскалил клыки в улыбке столь широкой, что она дотянулась до его заостренных ушей. Еще пара дюймов — и верхняя часть головы дайхака могла бы отвалиться.
— Но сначала забери их на десятый уровень Надмирья, а там уже делай что хочешь, — прибавил Шрю. Повернувшись к Меривольту и Дерве Корим, он объяснил: — Так он в значительной степени уменьшит косвенный ущерб. По крайней мере, в этом мире. — Вновь обратившись к Кирдрику, он сказал: — Когда закончишь свои дела в Надмирье, тотчас же возвращайся к нам.
Кирдрик исчез в мгновение ока, и через несколько секунд библиотека содрогнулась от оглушительных громовых раскатов — это дайхак перетащил обоих Пурпурных из одной реальности в другую. Окаменевший труп Ульфэнта Бандерооза подпрыгнул на высокой кровати, а книги и талисманы попадали с полок и комодов.
— А теперь — к треклятым мегильям! — сказал Шрю. Они вышли из комнаты, и Дерве Корим на ходу сняла с пояса рог иберка.
Мауз Меривольт на секунду задержался. Стоя над безносым окаменевшим трупом, малыш сложил перед собой ладони и склонил голову. Его огромные черные глаза наполнились слезами.
— Прощайте, Хозяин, — произнес он.
Потом Меривольт поспешил за своими спутниками. Оглушительный сигнал рога госпожи стратегессы Дерве Корим эхом раскатился среди гор, и почти сразу из долины внизу раздалось ответное гудение других таких же рогов.
Над караванным городом под названием Мотманский Перекресток вздымались три высокие башни из стали и железа, похожие на три металлические отметки на солнечных часах. Вершины башен располагались на высоте от трех до шести сотен футов над городом и рекой. Башни были построены из ферм, вид имели скелетоподобный и сугубо функциональный, однако вместе с тем казались красивыми, выдержанными в стиле, забытом много веков назад; на каждой вершине имелась площадка в один-два акра, на которой располагались лебедки, подвесные доки, рампы, хибары смотрителей, специально отведенные места, где пассажиры собирались в ожидании рейсов, а также передвижные ленты для грузов — все, что требовалось для обслуживания почти непрерывного движения небесных галеонов, которые когда-то бороздили здешние небеса. Шрю и его спутники — в том числе семнадцать мирмазонок, присоединившихся к своей предводительнице, — ехали по широкой главной улице Мотманского Перекрестка, вынуждая местных жителей и случайных пилигримов бросаться врассыпную, чтобы не попасть под лапы измученных и разъяренных мегилий, и чернокнижник видел, что небесных галеонов осталось только три. За последние века небесная торговля зачахла, поскольку сок оссипа и его горючий экстракт превращались во все более и более редкие субстанции. Многие старинные небесные галеоны, когда-то приписанные к порту Мотман, давно уже приземлились где-то еще или были украдены пиратами, которые нашли им применение на морских и речных просторах Умирающей Земли.
Но три остались — они покоились на вершинах соответствующих причальных башен и выглядели относительно нетронутыми временем. Задолго до того, как Шрю и его спутники достигли подножия этих башен, чернокнижник достал подзорную трубу и принялся изучать имевшиеся варианты.
Первая башня, вздымавшаяся в темно-синее полуденное небо и принадлежавшая «Наивеликолепнейшей мартусийской компании комфортабельных круизов», представляла собой совокупность насквозь проржавевших ферм и перекрестных балок, готовых вот-вот превратиться в деревянную труху. Наружная лестница обрушилась, а подъемная клеть лифта давным-давно упала на самое дно шахты. Шрю видел, что конструкция опутана веревочными лестницами, словно паутиной, а на провисшей платформе в трехстах футах над рекой есть люди, но они, похоже, заняты разборкой некогда прекрасного галеона, покоящегося в подвесном доке. На мачтах корабля уже не было парусов, а с большей части палубных надстроек — и даже с корпуса — ободрали обшивку из бесценного железного дерева.
Плакаты на второй башне все еще провозглашали: «Лумартийские роскошные путешествия! Наши галеоны доставят вас в любую точку Умирающей Земли! Непревзойденный комфорт, тотальная безопасность и декадентская роскошь, какой вы еще не видели! Добро пожаловать, пилигримы! Почитателям Йаунта, Джастенава, Фампоуна, Адельмара и Суула — да будут их имена благословенны! — скидка 10 %!» Впрочем, эта башня едва ли находилась в лучшем состоянии, чем первая вместе с ее кораблем. На вершине не наблюдалось ни души, и даже лачуги, в которых жили грузчики, рассыпались. Небесный галеон в доке этой башни был не больше предыдущего, но выглядел так, словно вернулся из боя: по всей длине корпуса виднелись подпалины и пробоины, а торчащие отовсюду десятифутовые железные гарпуны превращали старый корабль в подобие дикобраза.
Шрю со вздохом обратил взгляд к третьей, самой высокой башне. Лестница — все ее шестьдесят идущих зигзагом пролетов — выглядела шаткой, но целой. Платформа лифта находилась на дне шахты, но Шрю увидел, что все левитационное оборудование было снято, а оставшиеся металлические кабели — слишком старые и тонкие, чтобы вынести такой вес, — кто-то присоединил к ручному вороту, располагавшемуся внизу. Эмблема была поскромнее: «Шиолко и сыновья. Небесные перевозки в долину Фольгус, Баумергарт и мыс Печальных Воспоминаний (при наличии достаточного запаса оссипа)».
«Вот уж нет, — подумал Шрю, — никто не согласится платить за полет до мыса Печальных Воспоминаний после недавних цунами». Он направил трубу на плоскую вершину башни.
Там обнаружились палатки и люди — десятка два тех и других, — что вызывало у него и воодушевление, и разочарование. Кем бы ни были эти вероятные пассажиры, похоже, они ждали уже довольно долго. Между старыми палатками тянулись веревки, на которых сушилось белье. Небесный галеон, однако, выглядел куда лучше своих собратьев. Этот корабль, повисший на высоких опорах дока, был меньше двух предыдущих и казался не только целым, но и готовым к полету. На реях фок- и грот-мачты виднелись аккуратно убранные прямоугольные паруса, а две задние мачты несли косое парусное вооружение. На верхушке фок-мачты, в шестидесяти или семидесяти футах над палубой галеона, горделиво развевалось красное знамя; Шрю разглядел и выкрашенные яркой краской орудийные порты — они были закрыты, и он не смог понять, имелись ли внутри настоящие пушки или метатели. Солнечные лучи, попадавшие в нижнюю часть дока, играли на овальных и квадратных хрустальных окнах, расположенных вдоль днища судна. Несколько юношей — Шрю почему-то решил, что это сыновья Шиолко, — деловито сновали по трапам и со знанием дела взбирались по вантам.
— Вперед, — произнес Шрю, пришпоривая задыхающуюся, мрачную мегилью. — Мы выбрали галеон.
— Я не собираюсь карабкаться по ржавой и гнилой лестнице из шестидесяти пролетов, — ответила Дерве Корим.
— И не нужно, — отозвался Шрю. — Тут есть лифт.
— Платформа лифта весит, наверное, тонну, — заявила Дерве Корим. — И к ней прикреплен только трос с ручкой.
— А у тебя есть семнадцать замечательно мускулистых мирмазонок, — сказал Шрю.
Хозяин и капитан небесного галеона, седобородый, жующий бетель низкорослый крепыш по имени Шамбе Шиолко, любил торговаться.
— Как я уже объяснил, мастер Шрю, — начал Шиолко, — впереди вас очередь из примерно сорока шести пассажиров… — Шиолко взмахом руки указал на скопище поникших шатров и лачуг на открытой всем ветрам платформе в шести сотнях футов над рекой. — И значительная их часть ждала два года или того больше, пока я разыщу экстракт оссипа и атмосферный эмульсификатор, необходимые для того, чтобы наш прекрасный галеон взлетел…
Шрю вздохнул.
— Капитан Шиолко, я уже несколько раз попытался объяснить вам, что у меня имеется нужная вам горючая вытяжка оссипа. — Шрю кивнул Дерве Корим, она вытащила тяжелый запаянный контейнер из сундука, поднесла поближе и с глухим стуком опустила на доски платформы. Из недр своей мантии Шрю достал свинцовую коробочку, которая испускала рассеянный зеленоватый свет. — У меня также есть кригониевые кристаллы для столь необходимого вам атмосферного эмульсификатора. И то и другое достанется вам бесплатно, если вы обеспечите нам место на корабле.
Капитан Шиолко почесал короткую бороду.
— Надо учесть затраты на путешествие, — пробормотал он. — Жалование для моих восьми сыновей — они же и есть моя команда, ну, вы понимаете. Еда и вода, грог и вино и прочий провиант для шестидесяти пассажиров.
— Шестидесяти? — переспросил Шрю. — Провиант понадобится только для меня и этого слуги… — Он махнул рукой в сторону Меривольта, который в целях маскировки нарядился в миниатюрный вариант фиршнийской монашеской робы. — И в будущем к нам может присоединиться еще один член моего отряда.
— И я, — сказала стратегесса Дерве Корим. — И шесть моих мирмазонок. Остальные вернутся в наш лагерь.
Шрю приподнял бровь.
— Но ведь у тебя, моя дорогая, без сомнения, могут найтись другие, более… выгодные… занятия? Это путешествие неопределенной длительности, и мы действительно можем пересечь всю Умирающую Землю от края и до края, причем далеко не прямым путем…
— Вы, значит, едете вдевятером, — проворчал капитан Шиолко. — Да еще те сорок шесть, что так долго ждали. Значит, провизия нужна для пятидесяти пяти пассажиров, ну и для девяти членов экипажа, конечно включая меня; итого шестьдесят четыре голодных рта. На «Мечте Стересы» всегда хорошо кормили. Только провиант, не считая нашего жалования, обойдется в… хм… пять тысяч триста терциев за съестные припасы, и еще каких-то две тысячи четыреста терциев за наш усердный труд…
— Немыслимо! — рассмеялся Шрю. — Ваш небесный галеон никуда не полетит, если я не предоставлю экстракт оссипа и эмульсификатор. Это я должен предъявить счет вам, капитан Шиолко, на семь тысяч пятьсот терциев.
— Вы всегда можете это сделать, мастер Шрю, — проворчал старый небесный моряк. — Но в таком случае стоимость вашего проезда возрастет до более чем четырнадцати тысяч терциев. Я хотел как лучше.
— Несомненно, — начал Шрю, взмахом руки указав на толпу, — эти добрые люди не захотят отправляться в такое долгое и… я вынужден признаться… опасное путешествие, поскольку мне придется настоять на том, чтобы пункт моего назначения, который еще даже не определен, был первым из всех, к которым мы направимся. Вы сможете за ними вернуться. Этого количества оссиповой флогисты хватит на то, чтобы ваш прекрасный галеон…
— «Мечта Стересы», — уточнил капитан Шиолко.
— Да, милое имя, — сказал Шрю.
— Я назвал его в честь моей покойной жены и матери восьми членов экипажа, — прибавил старый капитан, понизив голос.
— И оттого название кажется мне еще более милым, — ответил Шрю. — Но, как я уже говорил, даже если мы согласимся на эту непомерную сумму, добрым людям не стоит подвергать свои жизни риску в столь небезопасном путешествии, ведь они всего лишь хотят попасть в те места, где проблем куда меньше, чем здесь.
— Со всем уважением к вам, господин маг, — сказал Шиолко, — поглядите-ка на тех, кто терпеливо прождал два с лишним года, и поймите же наконец, что никто из них не откажется от мысли взойти на борт «Мечты Стересы», когда она покинет док. Вон те трое в роскошных голубых нарядах — преподобный Цепрес и две его жены, они собирались отправиться на нашем прекрасном галеоне в свое свадебное путешествие — а свадьба-то была двадцать шесть месяцев назад, мой господин. Видите ли, религия преподобного запрещает ему приступить к исполнению своих супружеских обязанностей до формального начала медового месяца, и вот эта счастливая супружеская троица, два с лишним года назад принесшая брачные обеты, до сих пор живет в палатке из дырявой мешковины — вон она, за сортиром…
В горле у Шрю что-то заклокотало.
— А те семеро работяг в коричневом, — продолжил Шиолко, — братья Вромарак, которым нужно лишь доставить прах усопшего отца домой, в семейный шалаш с крышей из дерна, находящийся в степях Шванга на дальнем востоке Помподуроса, и лишь потом они смогут вернуться в Мотман, чтобы вновь наняться на работу в каменоломни…
— Но Восточный Помподурос нам будет не по пути, я почти уверен в этом, — сказал Шрю.
— Истинно так, господин, — согласился Шиолко, — но раз уж вы сказали, что обратный транспорт вам не понадобится, мы можем подбросить братьев, и всего лишь за восемь сотен терциев с каждого из них за доставленные мне неудобства. А вон тот высоченный парень — архдоцент Уэ из университета Космополиса… он уже девятнадцать месяцев живет в лачуге из картона… и не может дописать диссертацию о воздействии древних свершений на сумеречных шахтовых гномов-стеклодувов, потому что для этого ему нужно посетить город упавших колонн, находящийся на другой стороне залива Мелантин. Я возьму с него всего лишь пятнадцать сотен терциев за то, что придется сделать круг. И вот еще сестра Йеналлия, когда-то принадлежавшая к ордену Бгланет, она заботится о бедных сиротах и должна…
— Хватит! — воскликнул Шрю, вскинув руки. — Вы получите свои семь тысяч пятьсот терциев вместе с оссипом и эмульсификатором и можете пустить на борт весь этот зверинец, с которого хотите стрясти еще денег. Когда мы отправляемся в путь?
— Моим сыновьям понадобится остаток сегодняшнего дня и еще одна ночь, чтобы погрузить запасы провизии и воды на первые недели нашего путешествия, господин маг, — пробормотал Шиолко, лишь самую малость зардевшись от успеха. — Выходим на рассвете, если зловредное светило порадует нас еще одним рассветом.
— На рассвете так на рассвете, — сказал Шрю. Он повернулся, чтобы воззвать к благоразумию Дерве Корим, но та уже выбирала шесть мирмазонок, которые должны были ее сопровождать, и инструктировала остальных по поводу возвращения в лагерь.
И вот так начались — Шрю осознал это намного позже и долго сам себе не верил — три самые счастливые недели его жизни.
Капитан Шиолко сдержал слово, и «Мечта Стересы» вылетела из колыбели дока, когда красное солнце только начало мучительное восхождение к вершине темно-синего небосвода. Галеон, словно огромный шар из дерева и хрусталя, ненадолго завис в тысяче футов над Мотманским Перекрестком, чье население почти в полном составе следило за тем, как он улетает, а потом восемь «сыновей» Шиолко (Шрю уже заметил, что у того было три дочери) подняли паруса, капитан запустил атмосферный эмульсификатор, установленный на корме, — он делал воздух вокруг корпуса и руля густым, что позволяло небесному галеону не только двигаться, но и лавировать, — и, следуя указаниям Шрю, которые основывались на том, что чернокнижник видел в маленькой коробочке с носом Ульфэнта Бандерооза, корабль лег на курс зюйд-зюйд-ост.
Все сорок шесть давних клиентов Шиолко, а также Дерве Корим и ее мирмазонки, Меривольт (так и не снявший робы) и сам Шрю прильнули к ограждениям средней палубы и балконов, примыкающих к каютам, чтобы помахать взбудораженной толпе, собравшейся внизу. Сначала Шрю подумал, что тысячи жителей Мотманского Перекрестка — крестьян, лавочников и матросов с двух других судов — кричат в знак одобрения, желая странникам счастливого пути, но потом тусклый свет утреннего солнца озарил стрелы, арбалетные болты, камни и прочие штуковины, которые полетели вслед «Мечте Стересы», и тут до него дошло, что первое за более чем два года отправление небесного галеона оказалось отнюдь не тем событием, которое могло вызвать только лишь чистейший восторг и всеобщую радость. Впрочем, галеон стремительно набирал высоту. За считаные секунды он поднялся еще на несколько тысяч футов, а потом, пройдя на юг вдоль реки Дириндиан, над лесистыми холмами Кумельциана повернул на юго-запад и оставил ревущий Мотманский Перекресток далеко позади.
Потекли дни, а за ними недели, на протяжении которых Шрю жил в том же ритме, что и весь корабль.
Каждое утро на рассвете чернокнижник выбирался из подвесной койки, рассчитанной на двоих, которую он делил с Дерве Корим, равно как и комфортабельную каюту, и — даже до того, как наступало время медитации согласно Медленной науке Дер Шур, — взбирался по вантам в «гнездо вихрептицы», расположенное почти у самой вершины грот-мачты, где использовал указующий нос Ульфэнта Бандерооза, чтобы уточнить курс. В течение дня курс сверяли с носокомпасом еще несколько раз — капитан Шиолко с точностью вносил даже самые незначительные поправки, — а завершающая проверка происходила около полуночи, при свете лампы нактоуза, когда за штурвалом стоял (или стояла) кто-то из «сыновей» Шиолко.
«Мечта Стересы» сама по себе была редчайшей из редких птиц, что встречались в небесах Умирающей Земли на протяжении последних эр — как и любая по-настоящему сложная машинерия, — и в первый же день путешествия капитан Шиолко с гордостью показал свой красивый корабль Шрю, Дерве Корим, Меривольту в монашеской робе и еще многим любопытным из числа пассажиров и пилигримов. Шрю сразу же сообразил, что маленькая команда из восьми «сыновей» могла управлять столь сложным устройством не благодаря банальной магии, а потому что громадный небесный галеон был в значительной степени автоматизирован. Пульт управления на квартердеке в задней части судна (доступ туда был только у Шиолко и у тех, кто удостаивался особого капитанского приглашения) и другие пульты в кормовом машинном и рулевом отделении позволяли брать рифы и убирать паруса, перемещать и укорачивать бесчисленные тросы и лини, передвигать балласт при необходимости и даже рассчитывать силу ветра, его сопротивление и густоту, чтобы наилучшим образом распределять горючий экстракт оссипа в паутине труб, что пронизывали корпус, мачты, рангоут и даже сами паруса. Автоматический эмульсификатор так зачаровал Шрю своим немагическим гудением и дрожанием, предупреждениями о безопасности, чудными клапанами и пронимавшей до костей нечародейной вибрацией, что в нередкие периоды бессонницы волшебник спускался в машинное и рулевое отделение и наблюдал за тем, как там все работает.
Небесные галеоны строились для удовлетворения пассажиров, и даже те, кто выложил из кармана наименьшее количество терциев, не могли пожаловаться на неудобства. Шрю и другим богатым пассажирам предоставили по-настоящему роскошные условия. В каюте чернокнижника и Дерве Корим, расположенной на третьем уровне возле кормы, значительная часть стены и пола состояла из хрустальных окон. Двуспальная подвесная койка даже во время самых страшных ночных штормов лишь слегка раскачивалась, создавая ощущение безопасности. Проверив курс и завершив утренние упражнения, Шрю будил свою боевую подругу, и они вдвоем принимали душ в персональной ванной, что примыкала к каюте. У них имелся также личный балкон, где можно было насладиться прохладным воздухом. Закончив утренние процедуры, они направлялись по главному коридору в столовую для пассажиров, расположенную у носа, где также имелась стена из окон, сквозь которые можно было видеть происходящее прямо по курсу и внизу. К этим комнатам, наполовину состоявшим из стекла, пришлось привыкать, чтобы избавиться от головокружения.
На пятый день «Мечта Стересы» покинула знакомые места и продолжила путь на восток. Даже капитан Шиолко признался, что с нетерпением хочет увидеть, что ждет их впереди. Вечером, попивая вино с Шрю и Дерве Корим, капитан объяснил, что, хотя его небесный галеон и был построен, чтобы бороздить далекие небеса, Стереса, супруга Шиолко, сильно переживала за мужа и детей, пока оставалась жива, поэтому из любви и преданности капитану пришлось обуздать свою жажду неизведанного и удовлетворяться пассажирскими перевозками туда и обратно в известных (и относительно безопасных) направлениях вроде долины Фольгус, Баумергарта и ныне разрушенных городов у мыса Печальных Воспоминаний с остановками в лежащих между крайними точками селениях и портах. Теперь, как сказал капитан, он сам, его сыновья и храбрые пассажиры, а также корабль, к которому Стереса некогда испытывала смесь необычайной любви и такого же страха, наконец-то отправились в путешествие вроде тех, для каких галеон придумали и построили много веков назад, задолго до рождения Шиолко или его покойной жены.
Прошла неделя, и Шрю сделался нетерпелив — он рвался во Вторую Непревзойденную библиотеку, убедил себя, что Кирдрик проиграл и был растерзан где-то в Надмирье, а Пурпурные прямо сейчас спешат вернуться к злодейской банде Фосельма, — и потому уговорил капитана Шиолко поднять галеон туда, где в атмосфере Умирающей Земли еще сохранилось высотное струйное течение — туда, где ветра завывали, угрожая разорвать белые паруса на ленточки, где реи, мачты и тросы покрывались льдом, а пассажиры прятались в каютах, кутаясь в меха и одеяла и чувствуя, как помещения заполняются холодным воздухом по мере того, как корабль выравнивает давление.
Всю глупость своего поступка он осознал еще до того, как Дерве Корим мягко поинтересовалась:
— Фальшивый поисковый кристалл может привести Фосельма к другой библиотеке?
— Нет, — сказал Шрю. — Но рано или поздно он — или, точнее, Красный — поймет, что их обманули. И тогда они начнут нас искать.
— Хочешь, чтобы они нашли нас обледеневшими и посиневшими от нехватки воздуха? — спросила стратегесса.
Тогда Шрю покачал головой, извинился перед капитаном и пассажирами за поспешное решение и позволил Шиолко опустить «Мечту Стересы» — корабль менял высоту медленно, точно во сне, — туда, где было теплее и где дули приветливые легкие ветра.
Вторая неделя путешествия подарила чернокнижнику Шрю несколько запоминающихся моментов.
Целый день «Мечта Стересы» медленно шла среди слоисто-кучевых облаков, что вздымались на девять миль и выше, достигая стратосферы. Когда небесный галеон проходил сквозь кого-нибудь из этих облачных гигантов, на палубе сами собой загорались фонари, один из сыновей Шиолко запускал скорбный туманный горн на носу, а рангоут и такелаж покрывались каплями влаги.
Два дня они летели над огромным лесным пожаром, который уже поглотил миллионы гектаров древних лесов. Восходящие потоки горячего воздуха заставляли «Мечту Стересы» дергаться и грохотать. Дым сделался настолько густым, что Шиолко поднял корабль так высоко, как только смог, не рискуя обледенением, и все-таки Шрю и пассажирам приходилось, выходя на палубу, прятать носы и рты под шарфами. Тем вечером пятьдесят четыре пассажира, включая мирмазонок Дерве Корим и Мауза Меривольта, который уже перестал кутаться в монашеское одеяние, ужинали в потрясенном молчании, не в силах оторвать взгляда от огненного ада, что разверзся менее чем в миле от днища корабля и был прекрасно виден сквозь стеклянный пол столовой.
Приближаясь к береговой линии, небесный галеон низко пролетел над полем битвы, которая близилась к завершению: войско осаждало город, окруженный железными крепостными стенами. Укрепления были старые и ржавые, в нескольких местах их уже проломили, и кавалеристы верхом на рептилоидах вместе с вооруженными пехотинцами ворвались внутрь, словно муравьи, в то время как защитники города перегораживали улицы и площади в последней отчаянной попытке удержаться. Дерве Корим определила, что более чем сотне тысяч осаждающих противостояли менее десяти тысяч защитников обреченного города.
— Жаль, что они не наняли меня и мои три сотни, — негромко проговорила Дерве Корим, когда галеон прошел над резней, над полыхающим портом и устремился на юго-восток, летя над морским простором.
— Почему? — удивился Шрю. — Вы бы точно погибли. Не было в истории Земли трехсот воинов, что могли бы спасти тот город.
Стратегесса улыбнулась.
— Так ведь дело в славе, Шрю! В ней одной. Мои мирмазонки затянули бы войну на недели или даже месяцы, и о нашей доблести и воинской славе слагали бы песни до тех пор, пока красное солнце не почернеет.
Шрю кивнул, хотя не все в услышанном было ему понятно, и сказал, коснувшись ее руки:
— Но это может случиться через несколько недель или дней, моя дорогая. Как бы там ни было, я рад, что ты и твои три сотни сейчас не там.
Направляясь прямо на восток, «Мечта Стересы» летела над неглубоким зеленым морем, и в какой-то момент они оказались над тем, в чем капитан Шиолко и Шрю опознали легендарный Экваториальный архипелаг. Пассажиры, обедавшие на своих балконах, глядели вниз, когда Шиолко опустил галеон до высоты менее чем в тысячу футов над покрытыми буйной растительностью островами и зелеными лагунами. Сами острова казались необитаемыми, но внутренние воды и бесчисленные заливы были заполнены сотнями и сотнями замысловатых плавучих домов — некоторые из них не уступали размерами небесному галеону, и все могли похвастаться богато изукрашенными деталями корпуса, яркими латунными фестонами, зубчатыми башенками и сводчатыми крышами, а еще над каждым следующим домом, казалось, реяло больше флагов, знамен и разноцветных шелковых полотнищ, чем над предыдущим.
Они оставили архипелаг позади и проследовали дальше на юго-восток, где глубина была больше, — море из зеленого сделалось светло-голубым, а потом синим и почти таким же темным, как небо над Умирающей Землей, — единственными живыми существами, которых теперь можно было разглядеть внизу, оказались киты, представавшие в виде огромных теней, а также морские чудовища, питавшиеся ими. Вечером из окна столовой они увидели живой океан, чья фосфоресцирующая поверхность не могла скрыть яркие, дугообразные живые огни величавых пламенноротых левиафанов. Сообразив, что одна из этих тварей может проглотить «Мечту Стересы» целиком и не подавиться, Шрю, как и другие пассажиры, испытал облегчение, когда капитан Шиолко увел галеон вверх в поисках более благоприятного ветра.
На следующее утро один из сыновей капитана показал Дерве Корим и Шрю, как прицепить два маленьких сетчатых гамака к грот-мачте, прямо над «гнездом вихрептицы». День был ветреный, и мачты вместе с парусами частенько отклонялись на тридцать-сорок градусов от вертикали, когда громадный корабль менял галс, чтобы пойти фордевиндом. Гамаки мага и стратегессы болтались в шестидесяти футах над палубой, а потом «Мечта Стересы» кренилась, и они мгновенно оказывались в тысяче футов над плотной поверхностью штормовых облаков, простиравшейся на мили и лиги вокруг. День стоял бессолнечный, и единственным источником света были вспышки молний, которые просверкивали то в одном облачном брюхе, то в другом.
— Это странно, — сказала Дерве Корим, ловко перебравшись из своего гамака в гамак Шрю. Дешевые застежки и тонкая сетка затрещали, но выдержали, даже когда стратегесса оседлала чернокнижника. — До сих пор я не знала, что боюсь высоты.
На шестую ночь второй недели Шиолко и его сыновья открыли большой бальный зал удивительной красоты — его хрустальный пол занимал почти треть днища корабля, — и пассажиры вместе с матросами устроили праздник Среднепути, хотя никто из них понятия не имел, достигли ли они середины своего путешествия. К полуночи такие малозначимые тонкости волновали Шрю не больше, чем остальных.
Даже проведя с этими людьми две недели, Шрю был удивлен тому, сколь охотно они приняли участие в празднике. Все «сыновья» Шиолко, как выяснилось, играли на каких-то музыкальных инструментах — и играли хорошо. Боковые окна в большом бальном зале были открыты, и в межокеанскую ночь уплывали звуки, которые издавали колокольчики тианко, струны виол, серпи и сфероскрипок, чистые ноты флейт, клаксофона, арфы и трубы, а также басовитое гудение тамдрамов и вобеонов. Капитан Шиолко, оказывается, управлялся с трехрядным пианино столь же виртуозно, как со своим кораблем, и потому начались танцы.
Преподобный Цепрес и обе его жены — Вильва и Кофрана — не выходили из каюты с самого начала путешествия, но этим вечером явились, одетые в сверкающие голубые шелка, и показали всем интересующимся участникам праздника, как следует танцевать дикую и неудержимую девианскую тарантеллу. Братья Вромарак отложили скорбь до утра и затеяли прыгучее и скакучее танго-конгу, к которому присоединились все, выстроившись в ряд, и в итоге две трети танцоров повалились на пол, обессиленные и хохочущие. Потом архдоцент Уэ — тот самый высокий, молчаливый, степенный человек, с которым Шрю каждый вечер играл в шахматы на шкафуте, — сбросил темные академические одеяния в каюте, уставленной книгами, и пришел полураздетый, в золотых тапочках и серебряных панталонах, чтобы в одиночку станцевать дикарское квостри под грохот пианино и тамдрамов. Удивительный танец спорил с гравитацией, и все шестьдесят с лишним зрителей аплодировали в такт, пока Уэ не завершил свой номер, взлетев к потолку, оттанцевав там чечетку на протяжении немыслимых трех минут и спустившись, словно огромный паук, на хрустальный пол танцевального зала, чтобы поклониться.
Маленький Меривольт прикатил инструмент, который смастерил сам. Штуковина выглядела гибридом органа, каллиопы и туманного горна, и Мауз — теперь он был одет в свою лучшую желтую рубашку, белые перчатки и красные шорты и обут в огромнейшие деревянные сабо — принялся отбивать чечетку, петь фальцетом и дергать за веревки, заставлявшие разнообразные рожки, трубы и паровые сирены звучать. Все это выглядело так комично, что аплодисменты, которых удостоился Меривольт, соперничали с приемом, оказанным архдоценту Уэ.
Но, вероятно, наиболее неожиданным сюрпризом за всю ночь для Шрю стало превращение, случившееся с госпожой стратегессой Дерве Корим и ее шестью мирмазонками.
Шрю никогда не видел, чтобы Дерве Корим и ее воительницы надевали что-то еще кроме облегающих доспехов из драконьей чешуи, но этим вечером они были в тонких, летящих, невероятно эротичных платьях из мерцающего прозрачного шелка нежных тонов — красного, оранжевого, желтого, зеленого, голубого, синего и фиолетового. Все в бальном зале ахнули, когда влетели мирмазонки, похожие на ожившую радугу. Как и положено радуге, интенсивность и оттенки цветов менялись, словно перетекая от одной женщины к другой, когда они двигались или менялись местами. Когда Дерве Корим вошла, платье на ней было красным, а когда Шрю приблизился, чтобы пригласить ее на танец, дымчатая ткань сделалась фиолетовой. Цвет каждого платья менялся, когда молодые женщины перемещались и когда двигались их тела под тканью, но ни один из семи цветов радуги не исчезал.
— Поразительно! — прошептал Шрю много, много позже, притянув к себе Дерве Корим во время танца. Оркестр, явно измученный быстрыми мелодиями, играл медленный вальс, почти такой же старый, как сама вселенная. Бал практически закончился. Темнота за окнами перетекала в предрассветную серость. Шрю чувствовал, как грудь Дерве Корим прижимается к его телу; они медленно двигались по хрустальному днищу корабля. — Твое платье — все ваши платья — просто поразительны! — сказал он снова.
— Что? Ты об этих старых тряпках? — спросила Дерве Корим, взмахивая лентой из полупрозрачной и явно неподвластной земному притяжению ткани, — та была теперь зеленого цвета. — Мы с девочками нашли их, когда грабили город Мой. — Она выглядела явно удивленной — и польщенной — тем, что Шрю оказался потрясен. — А что такое, чернокнижник? Нарядный воин противоречит твоей чародейской философии?
Шрю негромко продекламировал:
Снесет ли волхований рой Прикосновенье философии сухой? Однажды радуга сияла в небесах: Мы знаем ткань ее, постигли нити в швах; Ее мы в перечне банальностей сокрыли. Философ ангелу подрежет крылья, Сразит все тайны циркулем и метром, Разгонит гномов копей, духов ветра И радуги сиянье расплетет…[94]— А вот это и впрямь поразительно, — прошептала Дерве Корим. — Чьи стихи? Где ты их раздобыл?
— Никто не знает, чьи они, — сказал Шрю, прижимая ее еще сильнее, щека к щеке. — Мгновение назад я подумал, что этот вальс почти такой же старый, как сама вселенная… ну а стихотворение, чей автор навеки для нас потерян, еще древнее. По крайней мере, оно старше всех наших воспоминаний — кроме, пожалуй, образа моей матери, которая укладывала меня спать, читая стихи былых эпох.
Дерве Корим вдруг отстранилась и уставилась в лицо Шрю.
— Ты? Чернокнижник Шрю? У тебя была мать? В это трудно поверить.
Шрю вздохнул.
Вдруг вмешался архдоцент Уэ — он не стал приглашать Дерве Корим на танец, но с видом знатока обратился к Шрю:
— Я слышал, вы что-то сказали про гномов и шахты? Я изучаю сумеречных шахтных гномов, знаете ли!
Шрю кивнул, взял Дерве Корим за руку и произнес:
— Невероятно. Но боюсь, мне и даме надо удалиться. Мы поговорим о гномах в другой раз — может быть, завтра за шахматами.
Архдоцент Уэ, выглядевший не вполне соответственно профессии со своей голой грудью, в серебряных панталонах, подпоясанных красным кушаком, и в золотых тапочках, заметно пал духом.
Когда они вышли из бального зала и стали подниматься по большой лестнице, Дерве Корим прошептала:
— Мой уход разрушит радугу.
Шрю рассмеялся.
— Пять из шести оставшихся цветов уже давно нашли себе людей и удалились.
— Ну, — произнесла стратегесса, — не могу сказать, что я сама нашла себе какого-нибудь человека.
Шрю бросил на нее острый взгляд. Хотя выражение его лица не изменилось, сам чернокнижник был неприятно поражен тем, как сильно оказались задеты его чувства.
Словно угадав это, Дерве Корим сжала его руку.
— Я нашла настоящего человека, — мягко проговорила она. — Он такой один на этом корабле. И за всю мою не такую уж короткую жизнь я не встречала подобных ему. Наверное, их просто нет, хоть всю Умирающую Землю обойди. Приличный человек, человек и маг — такое не назовешь привычным сочетанием, как ни крути.
Шрю не стал возражать. До самой каюты он не проронил ни слова.
Два дня спустя вскоре после рассвета «Мечта Стересы» пересекла западную береговую линию другого континента. Нос Ульфэнта Бандерооза повернулся в своей коробочке на десять градусов к северо-востоку, и небесный галеон соответствующим образом изменил курс.
— Капитан, — начал Шрю, обращаясь к стоявшему у большого штурвала Шиолко; кроме них, на квартердеке не было ни души. — Я заметил вдоль бортов орудийные порты…
Шиолко рассмеялся густым смехом моряка.
— Всего лишь краска, мастер маг. Всего лишь краска. Для вида, если случатся какие-нибудь небесные пираты или где-то в порту нагрянут сердитые мужья.
— Так вы безоружны?
— У нас есть арбалеты, а в рундуке лежит сабля моего дедушки, — сообщил Шиолко. — А, еще гарпунная пушка внизу, в носовом трюме.
— Гарпунная пушка?
— Здоровенная неуклюжая штуковина, которая работает на сжатом воздухе, — сказал капитан. — Плюется восьмифутовым зазубренным гарпуном, к которому привязан стальной трос длиной где-то три мили. Изначально предназначена для охоты на китов, или детенышей пламенноротых, или еще кого-то в том же духе. У меня и моих сыновей никогда не возникало ни желания, ни возможности ее использовать.
— Пожалуй, стоит перетащить ее наверх и посмотреть, работает ли она, — ответил Шрю. — И заодно попрактиковаться.
Во второй половине того же дня галеон проходил над бескрайней пустыней, чья поверхность была разукрашена в охряный и ярко-красный цвета и усыпана блестящими кристаллами. «Мечта Стересы» летела достаточно низко, чтобы все могли разглядеть огромных голубых тварей — Шрю, расположившийся у перил, мысленно сравнил их с моллюсками-наутилусами, только без жесткого панциря, — которые поднимали огромное колесо и катали его по красному песку пустыни то поодиночке, то сообща, оставляя борозды длиной в десять лиг.
— Можем попрактиковаться на них! — крикнул один из сыновей Шиолко, обращаясь к Шрю. Они с двумя братьями собрали гарпунную пушку на верхней палубе и зарядили ее, но никак не могли найти повод, чтобы пострелять.
— Я бы не стал, — сказал Шрю.
— Это почему же? — добродушно спросил юноша.
Шрю указал вниз.
— Видишь следы, которые эти голубые колесовращатели оставляют на песке? Это древние иероглифы. Существа желают нам попутного ветра и приятного путешествия.
Когда галеон миновал пустыню, Дерве Корим тоже подошла к ограждению.
— Шрю, скажи мне правду. Ты ведь давно знал, что не покинешь Умирающую Землю, когда наступят ее последние дни, верно?
— Верно, — ответил Шрю. На его лице мелькнула улыбка, что было ему совсем не свойственно. — Здесь так увлекательно и интересно, ну как все это можно пропустить?
На следующий день рано утром они летели среди крутых гор, подобных которым никто из них раньше не видел — пики были такими высокими, что на вершинах сохранился настоящий снег, — а когда низкие облака впереди разошлись, то оказалось, что «Мечта Стересы» медленно плывет среди тонких башен из металла и стекла, озаренных изнутри чем-то более ярким, чем фонари.
Штук десять воздухолетов вылетели из башен, словно рой шершней, и ринулись к галеону.
Капитан Шиолко запустил сигнал тревоги — для этого ему пришлось забрать у Меривольта несколько ревунов и сирен, которые тот присоединил к своему музыкальному инструменту, — и пассажиры разошлись по каютам, как того требовали правила. «Сыновья» капитана заняли свои места среди снастей, вооружившись противопожарным инвентарем, а еще Шрю увидел, что все три древних арбалета готовы к бою. Сам Шиолко, стоявший за штурвалом, пристегнул к поясу саблю, которую принесла одна из его сынодочерей. Дерве Корим и шесть ее мирмазонок, вооруженных арбалетами поменьше и острыми лезвиями, тоже разошлись по местам — две женщины были у ограждения левого борта, две другие — у правого, одна на носу, одна на квартердеке у капитана за спиной, а сама Дерве Корим все время перемещалась. Шрю остался там же, где был, — у фальшборта.
Три воздухолета подобрались ближе. Шиолко приказал одному из сыновей поднять общеизвестный бело-голубой флаг, призывающий к переговорам, но три воздушные машины выстрелили в «Мечту Стересы» узкими, плотными световыми лучами. Два паруса и часть палубы вспыхнули, но сыновья Шиолко пустили в ход ведра с водой и покончили с огнем за полминуты.
Еще четыре воздухолета присоединились к первым трем и зависли недалеко от левого борта, готовясь выпустить свои тепловые лучи с расстояния всего лишь в сотню ярдов.
— Огонь! — скомандовала Дерве Корим. Все семь мирмазонок нажали на спусковые скобы своих грубых, но мощных арбалетов. Они так быстро достали новые болты из поясных колчанов и перезарядили оружие, что Шрю даже не успел разглядеть их движений. Действуя слаженно, семерка менее чем за минуту успела выпустить одиннадцать залпов.
Болты пронзили пожелтевшие хрупкие чехлы древних воздухолетов, и шесть пилотов из семи погибли, а их машины рухнули сквозь облака на заснеженные пики внизу. Седьмой воздухолет улетел, вихляя и явно не подчиняясь управлению.
Уцелевшие пять начали летать кругами возле «Мечты Стересы», держась на расстоянии в половину лиги и пытаясь поджечь широкие белые паруса галеона тонкими лучами.
Шрю посмотрел на пневматическую гарпунную пушку, но сыновья Шиолко были слишком заняты тушением горячих пятен на парусах, чтобы взяться за неповоротливое орудие. Шрю закрыл глаза, поднял обе руки, и его пальцы, как всегда во время призыва, согнулись наподобие когтей; он нараспев проговорил заклинание, которое узнал сто лет назад от одного волшебника-женоненавистника по имени Чамаст.
С северо-востока из облаков вынырнул темно-красный дракон длиной в полмили, его крылья превосходили размерами галеон, желтые глаза полыхали, длинные зубы отражали солнечный свет, а челюсть была достаточно широка, чтобы проглотить все пять воздухолетов разом. На «Мечте Стересы» все замерло и затихло, из звуков слышался только шелест парусов на ветру и куда более громкое «шурр… шурр… шурр», издаваемое кожистыми крыльями гигантского дракона.
Воздухолеты неуклюже развернулись и рванули в башенный город.
Дракон не стал преследовать машины из металла и пластика, а обратил внимание на «Мечту Стересы» и полетел следом за ней сквозь облака, будто гибкий морской змей, сверкая голодными желтыми глазами.
— Гарпунная пушка! — крикнул Шиолко сыновьям. — Приготовьте гарпунную пушку!
Шрю покачал головой и поднял руку, приказывая молодым людям ничего не делать. Оглянувшись на всякий случай, чтобы убедиться, не остался ли поблизости еще какой-нибудь воздухолет, Шрю снова поднял обе руки — рукава из серого паутинного шелка съехали вниз — и как будто превратился в дирижера невидимого оркестра, после чего дракон исчез с громоподобным хлопком. Пассажиры зааплодировали.
Тем же вечером, стоило Шрю выйти на палубу, как ему снова начали рукоплескать. Пассажиры наблюдали за подобием его дракона — оно было меньше, зеленее, но зато злее и все никак не могло догнать небесный галеон, чьи паруса наполнял сильный юго-западный ветер, уносивший «Мечту Стересы» из края горных пиков и вездесущих облаков. Дыхнув огнем вслед галеону, маленький дракон вернулся в свое затянутое тучами высокогорье.
— По-моему, первый дракон выглядел убедительнее, — произнес капитан Шиолко, когда пассажиры на палубе снова начали аплодировать магу.
— Мне тоже так кажется, — сказала Дерве Корим. — Этот не такой… плотный. Местами почти прозрачный.
Шрю скромно кивнул. Он не видел причин сообщать, что второй дракон был настоящим.
Они заметили преследователей на рассвете. Шрю и Дерве Корим разбудил один из сыновей капитана, и пара, получив разрешение, заторопилась на квартердек, к кормовому ограждению. Там уже стояли Шиолко, несколько его детей, архдоцент Уэ, Меривольт и кое-кто из пассажиров — они передавали друг другу подзорную трубу Шиолко, изучая летящие над западным горизонтом точки. Утреннее небо было безоблачным и совершенно чистым. Собственная подзорная труба Шрю в сложенном виде казалась плоской, как монокль, но на самом деле она была мощнее любого подобного устройства на борту «Мечты Стересы». Чернокнижник раскрыл ее и устремил долгий взгляд на горизонт, а потом передал капитану, чтобы тот смог воспользоваться лучшим увеличительным прибором.
— Одиннадцать пельгранов, — произнес маг негромко. — Фосельм нас отыскал.
— Одно седло пустое, — сообщила Дерве Корим, когда настала ее очередь смотреть в подзорную трубу.
— Похоже, с ними нет ученика, — сказал Шрю. — Но ты не могла не заметить, что Пурпурные вернулись.
Дерве Корим обратила к Шрю побледневшее лицо.
— Но тогда твой дайхак… Кирдрик… проиграл. Если это так…
— Если это так, — ответил Шрю, — то мы обречены. Впрочем, возможно, что Пурпурные, которых мы видим, это иллюзии Фосельма. Точнее, Красного, поскольку я уверен, что Фосельм теперь не может действовать самостоятельно, разве что изредка. Они явно рассчитывают, что наш боевой дух упадет, когда мы узнаем о поражении Кирдрика.
— Мой уже упал, — пропищал Меривольт.
Шрю приложил длинный палец к губам.
— Никто не должен знать о сражении Кирдрика с Пурпурными. И тогда боевой дух нашей маленькой компании будет в порядке, невзирая ни на какие иллюзии.
— Пока Фосельм и его Красный вместе с Пурпурными не убьют нас, — произнесла Дерве Корим очень тихо. Но она улыбалась, и в глазах у нее сверкали искры.
— Да, — сказал Шрю.
Капитан Шиолко подошел к ним. Он и другие пассажиры знали только то, что Шрю счел возможным им сообщить: что их, вероятно, догонит другой маг со своими приспешниками.
— Они приближаются, — объявил Шиолко. — И если высшие силы не благословят «Мечту Стересы» сильным ветром с юго-запада, они нас догонят. Но станут ли нападать?
— Думаю, нет, — ответил Шрю. — У меня есть то, что они хотят заполучить, однако еще больше им нужно попасть туда, куда нас ведет нос Ульфэнта Бандерооза. Но раз уж они приближаются, думаю, я могу кое-что сделать во избежание резких движений с их стороны. — Шрю повернулся к семифутовому архдоценту Уэ и миниатюрному Маузу Меривольту. — Господа, будьте любезны пройти со мной вниз.
Через десять минут Шрю вернулся, ведя за руку фигуру одиннадцати футов ростом. Она была с головы до ног укутана в синие одеяния и черную вуаль фиршнийского монаха. Шрю подвел грандиозную, хотя и слегка неустойчивую фигуру к корме и положил руки монаха на перила.
— А если мне придется двигаться? — Приглушенный голос архдоцента Уэ раздался откуда-то из груди высокого монаха.
— Не придется, если они не нападут, — сказал Шрю. — Такое может случиться, только если наш маленький маскарад окажется раскрыт. И еще… если понадобится развернуться в другую сторону, Меривольт будет направлять, а кто-то из нас возьмет вас за руку, уважаемый архдоцент.
Из-под вуали послышался унылый писк:
— Великолепно…
Когда Шрю и Дерве Корим спустились в свою каюту, женщина прошептала:
— Каковы шансы, что настоящий Кирдрик победит и вернется вовремя, чтобы помочь нам?
Шрю пожал плечами и вскинул длинные ладони.
— Как я уже говорил, моя дорогая, такая битва в Надмирье может продлиться от десяти минут до десяти веков по нашему времени. Но Кирдрик знает, что должен вернуться, как только одержит победу, — если у него получится одолеть врагов и выжить.
— Был ли у дайхака шанс просто взять и удрать? — шепотом спросила она.
— Нет, — сказал Шрю. — Ни единого шанса. Кирдрик по-прежнему скован. Если он выживет — ведь либо он, либо Пурпурные должны погибнуть, — то сразу же вернется.
На протяжении дня преследователи верхом на пельгранах подбирались все ближе, пока темные крылатые фигуры не зависли менее чем в двух лигах от небесного галеона. Шрю настоял, чтобы капитан Шиолко приказал своим сыновьям попрактиковаться с пневматической гарпунной пушкой, и весь долгий, жаркий день они усердно стреляли, а потом сматывали трос, затаскивая длинный зазубренный гарпун обратно на палубу. Вскоре после полудня указующий нос Ульфэнта Бандерооза развернулся прямо на восток, и галеон вместе с преследующими его тварями соответствующим образом изменил курс.
— Я никогда не видел таких больших пельгранов, — сказал Шиолко чернокнижнику ближе к вечеру, когда они вдвоем изучали своих преследователей при помощи подзорных труб. — Эти существа почти вдвое больше обычного размера.
Так оно и было. Пельграны питались людьми — они бы с радостью перешли на диету из одной лишь человечины, — но обычная тварь вряд ли могла утащить в своих когтях взрослого мужчину или женщину. Фосельмовы же существа выглядели так, словно им под силу было нести по одной жертве в каждой когтистой лапе, терзая при этом третью клювастой пастью.
— Новый вид, выведенный при помощи магии, — а спасибо надо сказать Фосельму и Красному, — пробормотал Шрю. Со средней палубы донесся глухой хлопок — сыновья капитана снова выстрелили из пневматической пушки. Затем послышался скрежет и визг, когда они принялись трудолюбиво сматывать четверть мили стального троса, к концу которого крепился гарпун.
Одиннадцать летящих силуэтов были четко видны на фоне огромного заходящего солнца, когда вдруг один из пельгранов разбил строй и начал приближаться к галеону.
— Этот без седока, — сказала Дерве Корим, следя за ним через подзорную трубу Шрю. Она и мирмазонки были в доспехах и при оружии. — Проклятье!
— Что? — одновременно спросили капитан Шиолко и Шрю.
— У него бело-голубой флаг.
Она не ошиблась. Сыновья Шиолко с радостью опробовали бы неуклюжий гарпун на приближающемся пельгране, а мирмазонки Дерве Корим легко пустили бы в ход свои короткие, но мощные арбалеты, но тварь и в самом деле несла в розовых пальцах одного из своих рукокрыльев бело-голубой флаг переговорщика. Ей позволили подлететь и опуститься на перила левого борта.
Пассажиры собрались на палубе огромным полукругом, но вскоре от него осталась половина, потому что каждый старался оказаться против ветра, чтобы не вдыхать вонь пельграна; в это же время несколько мирмазонок и сыновей Шиолко не спускали глаз с летящих позади десяти существ, желая убедиться, что нынешний визит не имел целью просто отвлечь их.
Шрю и капитан приблизились, окунувшись в смердящее тухлятиной облако, окружавшее тварь. Чернокнижник заметил, что на пельгране надеты очки с закопченными стеклами, — все его собратья ненавидели дневные полеты.
— Чего ты хочешь? — требовательно спросил капитан Шиолко. Чуть подумав, он прибавил: — Если нагадишь на ограждение или палубу, я тебя прикончу.
Пельгран улыбнулся так мерзко, как умели улыбаться только его соплеменники.
— Твой маг знает, что нам нужно.
— У меня закончились поисковые кристаллы, — сказал Шрю. — Что случилось с учеником Фосельма?
— Он стал слишком… амбициозным, — проскрипел пельгран. — Такое рано или поздно происходит со всеми учениками. Фосельму пришлось… его… наказать. Но не уходи от темы, чернокнижник. Отдай нос.
Что-то в словах пельграна заставило Шрю и Дерве Корим рассмеяться. Многие пассажиры и матросы решили, что они сошли с ума.
— Передай Красному и его марионетке Фосельму, что представление с иллюзорными Пурпурными, увы, провалилось, — заявил Шрю. Он кивком указал на молчаливого высокого монаха у кормового ограждения. По крайней мере, Меривольт сумел развернуть архдоцента Уэ так, чтобы черная вуаль под капюшоном была обращена в сторону пельграна. — Мы знаем, как на самом деле закончилась битва в Надмирье.
Пельгран изобразил скучающий вид.
— Так ты отдашь мне нос или Фосельму придется забирать его силой?
Шрю вздохнул.
— Позволь-ка я тебе кое-что покажу, мой друг, — проговорил он негромко. — Юный Шиолко — Арвин, — ты не мог бы дать мне вон тот лишний натяжной блок? Да, положи его на палубу передо мной. Спасибо. Ты внимательно следишь за мной, пельгран?
Огромные желтые глаза твари смотрели куда угодно, только не на лежащий на палубе громоздкий натяжной блок с намотанной на него веревкой. Пельгран омерзительно облизнулся, уставился на пассажиров и спросил:
— А тут у вас что, вроде как вечеринка в честь дня рождения? Вы наняли деревенского колдуна? Старикашка сейчас продемонстрирует, что у него ничего нет в рукавах, а потом сделает так, что большой нехороший блок возьмет и исчезнет? Это произведет на одного из Красных Элементалей, коих во Вселенной лишь семнадцать, просто неизгладимое впечатление!
Шрю улыбнулся и щелкнул пальцами.
Тяжелый блок исчез.
Пельгран закричал от страха и боли. Когтистыми лапами и миниатюрными пальчиками рукокрыльев он вцепился в свой живот.
— Я подумал, что ты голоден, — сказал Шрю. — Я знаю, что Фосельм и хозяин Фосельма пользуются твоими глазами и ушами. Да будет им известно, что если кто-то попытается отнять у меня нос Ульфэнта Бандерооза, я отправлю его в другое место — куда менее доступное, чем твое мерзкое брюхо, пельгран.
Продолжая вопить, тварь взлетела и, даже в воздухе корчась от боли, прокричала:
— Я еще поужинаю вами, смертные!
Он рванулся к Шрю, но в самый последний момент вильнул в сторону и, схватив когтистыми лапами Вильву, молодую жену преподобного Цепреса, тяжело полетел на юг, издавая визгливые и пронзительные вопли, к которым присоединились крики женщины.
— Быстро! — воскликнул Шрю, указывая застывшим сыновьям Шиолко на пневматическую гарпунную пушку.
Мирмазонок тормошить не пришлось. Пельгран едва успел отлететь на тридцать ярдов, как шесть арбалетных болтов вонзились твари в плечи, спину и волосатую грудную клетку, — воительницы старались не попасть в женщину, висевшую в его когтях. Мирмазонки мгновенно перезарядили оружие, и Дерве Корим подняла руку, готовясь отдать приказ для второго залпа.
— Нет! — крикнул Шрю. — Если тварь умрет, то отпустит Вильву.
Он махнул сыновьям Шиолко, чтобы те выстрелили из пушки; его губы в это время произносили заклинание, а пальцы словно играли на трехрядном капитанском пианино.
Поток сжатого воздуха направил гарпун с неимоверной точностью прямо в широкую грудь пельграна. Брызнул желтый ихор. Вопль твари перешел в ультразвук.
— Скорее! — закричал Шрю и бросился на помощь матросам, которые начали выбирать металлический трос.
— Я брошу ее! — заорал разъяренный пельгран. — Отпустите меня — или, клянусь всеми Высшими богами, которым вы поклоняетесь, я оторву ей башку и брошу прямо сейчас!
— Брось ее — и умрешь! — крикнул Шрю, продолжая подтягивать пельграна к борту. Шесть мирмазонок держали его голову на прицеле. — Верни ее в целости и сохранности, и у тебя будет шанс выжить, — продолжил чернокнижник. — Я отпущу тебя, даю слово.
Пельгран завопил от досады и боли. Его вытащили на борт, словно огромную пернатую рыбу странной формы, смердящую падалью, и тварь начала бить крыльями, корчиться и реветь, пятная палубу желто-зеленым ихором. Но Вильва оказалась свободна, и преподобный Цепрес обнял ее, плачущую, но живую.
— Ты обещал, что отпустишь меня! — заорал пельгран.
— Обещал, — сказал Шрю и кивнул Дерве Корим, которая тотчас же, взмахнув своим самым длинным и острым мечом, разрубила волосатое туловище существа, — размерами оно превосходило Меривольта, которому пришлось поспешно отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под дергающееся жало, — и половина задергалась на палубе, все еще пронзенная длинным зазубренным гарпуном. Шрю опять небрежно шевельнул пальцами, и вторая половина, вопя, кувыркнулась за борт, словно ее выбросила огромная невидимая рука. Тварь пролетела тысячу футов, извергая вопли, проклятия и ихор, и лишь потом сообразила, что у нее все еще есть крылья.
Ночь была длинная, но Шрю и Дерве Корим не сомкнули глаз. Тучи сгустились, и к полуночи «Мечта Стересы» оказалась окружена таким густым туманом, что сыновья капитана убрали почти все паруса и небесный галеон еле-еле двигался. Держась поблизости от стоявшего за штурвалом Шиолко, озаренного мерцающим светом лампы нактоуза, Шрю и предводительница мирмазонок едва могли разглядеть фонари на грот-мачте, превратившиеся в тусклые и далекие пятна. Единственным звуком, раздававшимся на корабле, — если не считать выкрикивание времени одним из сыновей Шиолко каждые четверть часа — было тихое «кап-кап-кап» возле каждой мачты и реи. Но за бортом все громче слышалось хлопанье кожистых крыльев, потому что десять пельгранов сужали круг.
— Думаешь, они попытаются проникнуть на борт этой ночью? — шепотом спросила Дерве Корим. Шрю с интересом подумал, что в ее голосе звучит лишь сдержанное любопытство, без намека на страх или тревогу. Ее шесть мирмазонок, завернувшись в одеяла, спали на влажной палубе — крепко, словно дети. Но, в отличие от детей, они могли проснуться по тревоге в любой момент, готовые ко всему. Шрю задался вопросом: каково это — перековать себя и позабыть о том, что такое страх?
Он сказал:
— Все зависит от того, как Красный, управляющий Фосельмом, оценивает свои шансы украсть нос.
С этими словами Шрю похлопал себя по карману возле сердца, где лежала коробочка.
— А они… есть? — спросила Дерве Корим. — Ну, шансы. Он может применить магию?
Шрю улыбнулся ей в мягком свете нактоуза.
— С магией я справлюсь, моя дорогая. По крайней мере, если она будет неприкрытой.
— Так ты по силе равен Красному и Фосельму? — в тихом шепоте женщины скользнули напряженные нотки.
— Сомневаюсь, — сказал Шрю. — Я могу помешать им завладеть носом, но в бою мне вряд ли удастся выстоять.
— А если, — прошептала Дерве Корим, коснувшись маленького арбалета за своим плечом, — Фосельм внезапно умрет?
— И даже в этом случае, — тоже шепотом ответил Шрю. — Но и без Красного старого чародея, известного под именем Фосельм, убить не так уж просто. Однако меня совсем другое беспокоит этой ночью.
— Что же тебя беспокоит, Шрю? — спросила Дерве Корим, и ее мозолистые пальцы, скользнув чернокнижнику за ворот, коснулись его обнаженной груди.
Улыбнувшись, Шрю отстранился и вытащил из кармана коробочку. Приблизив ее к лампе нактоуза, он прошептал:
— Это.
Указующий нос Ульфэнта Бандерооза, зависнув под самой крышкой, стучался в стекло. Шрю повернул коробочку вертикально, и нос приподнялся, словно намагниченный, ноздрями указывая вверх и чуть-чуть налево, во тьму и туман.
— Над нами? — сдавленно проговорила Дерве Корим. — Это невозможно.
Шрю покачал головой.
— Видишь штуковину с циферблатом на подставке рядом с капитаном, между штурвалом и кабестаном? В оссиповом двигателе, расположенном под нами, есть деталька, которая улавливает связанную с работой атмосферного эмульсификатора вибрацию корпуса и киля и перенаправляет ее сюда, а этот прибор показывает капитану, на какой высоте находится корабль, даже если вокруг ночь и туман. Ты должна видеть, что сейчас стрелка застыла возле пятерки — то есть мы в пяти тысячах футов над уровнем моря.
— Ну и что?
— Это горная долина, — прошептал Шрю. — Мы движемся вдоль нее уже несколько часов. Непревзойденная библиотека на вершине одной из гор к востоку от нас — вероятно, на высоте примерно девять тысяч футов.
— Почему мы еще не разбились, врезавшись в какой-нибудь утес? — спросила Дерве Корим. Шрю снова не услышал в ее голосе ничего, кроме умеренного любопытства.
— Мы идем самым малым ходом, почти что дрейфуем, — прошептал Шрю. — И еще я собрал один маленький инструмент, — видишь, наш славный капитан все время поглядывает на четыре циферблата, которые я вытащил из каллиопы Меривольта.
Воительница посмотрела на провода, что шли от прибора к коробке, стоявшей возле нактоуза, хихикнула и покачала головой.
— Мальчишки и их игрушки. А почему Фосельм и его пельграны тоже пока не напоролись на скалы в темноте?
— Эх, — вздохнул Шрю, — боюсь, они куда лучше нас осведомлены как о собственном, так и о нашем расположении. Пельграны — ночные летуны. Они ориентируются по звуковым волнам, которые отражаются от предметов. Поэтому мой приборчик присоединен к вибрирующей грудной клетке нашего незадачливого гостя-пельграна. Эти твари слышат тем, что у них в груди… потому я и позволил нашему другу подойти совсем близко и вести себя именно так, как положено настоящему пельграну.
— Тебе нужна была его грудная клетка.
— Да. — Он сжал ладонь Дерве. Ее кожа была очень холодной и влажной, но рука совсем не дрожала. — Поспи, если хочешь, моя дорогая, — прошептал он. — Я не могу объяснить это ничем иным, кроме предчувствия, но мне кажется, что Красный, Фосельм, трое Желтых и трое Зеленых, а также их пельграны нынешней темной ночью ничего не предпримут.
— Спать? — шепотом переспросила Дерве Корим, бывшая принцесса дома Домбер. — И все пропустить? Ты шутишь, наверное.
Она расстелила на палубе одеяло и, сунув руки под мантию Шрю, вынудила его лечь.
Капитан Шиолко бросил на них короткий взгляд, тихонько вздохнул и вновь сосредоточился на показаниях эмульсификатора и пельграньей грудной клетки.
Едва рассвело и облака, наполнившись молочным сиянием утра, расступились и позволили красному солнцу выкарабкаться из-за горизонта, как нос начал вертеться. Капитан Шиолко остановил галеон и позволил ему подняться на три с лишним тысячи футов.
Вторая Непревзойденная библиотека располагалась на выступе скалы, в четырех с лишним тысячах футов над лесистой долиной. Вокруг нее не было рва, но ее окружало диколесье, простиравшееся среди горных пиков на бесчисленные мили к западу.
— Возле главного входа есть поляна, подходящая для приземления, — сказал Шрю капитану. — Высадите нас, и у вас появится возможность заняться остальными пассажирами.
Шиолко ухмыльнулся.
— У меня есть идея получше, господин маг. Этот дьявол Фосельм и красная тварь, которая управляет им, дергая за ниточки, ни за что не позволят нам уйти. Мы вас высадим, раз так надо, а потом причалим к тому огромному старому дереву возле водопада, где можно будет наполнить наши бочки, но станем глядеть в оба и придем на помощь, если сумеем. Наши судьбы связаны. Я это точно знаю.
— Мне жаль, что так вышло, — искренне проговорил Шрю.
Капитан Шиолко пожал плечами.
— Кажется, я говорю не только за себя, но и за всех на этом корабле или, быть может, на всей Умирающей Земле. Почему так вышло, я не знаю… и мне, вообще-то, все равно. Я думаю, из вас вышел не самый плохой знаменосец, господин маг, и я что-то не заметил, чтобы тут поблизости устраивали день рождения какому-нибудь малолетнему сопляку.
Десять пельгранов приземлились на опушке незадолго до того, как «Мечта Стересы» снизилась и опустила трап. Дерве Корим покинула корабль первой, за ней последовали шесть мирмазонок, которые вели вялых и сонных мегилий, — те три недели дремали под воздействием магии и еще не стряхнули со своих чешуйчатых боков солому, которой в загонах для скота на средней палубе было достаточно.
Фосельм рассмеялся, когда Шрю сошел по трапу, ведя за руку высокую фигуру в монашеском одеянии и под вуалью.
— Что-то твоего дайхака штормит, чернокнижник! — крикнул Фосельм, когда укутанное в просторную робу существо сначала осторожно попробовало ногой землю и лишь потом шагнуло вперед.
— Ну, — сказал Шрю, — он ведь побывал в серьезной переделке. По крайней мере, он выглядит плотнее, чем твои жалкие Пурпурные.
Смех Фосельма оборвался, но широкая улыбка никуда не делась.
— Ты скоро почувствуешь, насколько мои Пурпурные плотны, покойник.
Все элементали к этому моменту спешились — трое Желтых, трое Зеленых, двое Пурпурных и высоченная громадина Красный. Десять пельгранов забеспокоились и начали орать — их явно не кормили ни свежим мясом, ни кровью, пока длилась долгая погоня.
— Тихо! — рявкнул марионетка-Фосельм и одним лишь взмахом руки накрыл пельгранов хроностазисом, похожим на дымящийся кусок льда.
Шрю моргнул, чуть растерявшись от легкости, с которой Фосельм — точнее, Красный — применил столь трудное заклинание.
Фосельм приблизился. Он и в самом деле двигался словно кукла, которой управлял неумелый кукольник, — неуклюже, на полусогнутых ногах, — хотя Шрю и подумал, что три недели в седле тоже могли стать этому причиной.
— Фосельм, — произнес Шрю, — где твой ученик?
— Ученик! — раздраженно проворчал маг-коротышка. — Пф! Ты же знаешь учеников, Шрю. Они всегда переоценивают свои силы… всегда. Вот почему ты так и не обзавелся собственными.
— Верно, — ответил Шрю.
— Отдай мне нос, — потребовал Фосельм, — и я, пожалуй, оставлю твою ручную войношлюшку в живых. Я даже могу позволить небесному галеону убраться восвояси сразу, а не по частям. Но ты, Шрю, пощады не жди.
— Мне мама часто об этом говорила, — сказал Шрю. Он сунул руку в недра мантии и вытащил носокомпас. — Ты даешь мне слово, Фосельм… и ты, Красный Элементаль из Одиннадцатой реальности Истинного надмирья?
— Мы даем тебе слово, — в унисон произнесли Фосельм и Красный.
— Что ж, — отозвался Шрю, держа коробочку так, что ноздри носокомпаса были обращены к ним. — Немного жаль, что ваши слова, как мне хорошо известно, стоят не дороже свежей кучи пельгранового навоза. Кирдрик!
Высокая фигура в синем монашеском одеянии сдернула капюшон и вуаль огромными шестипалыми лапами, обнажив красную грудь и пурпурные перья, а потом разодрала остатки робы в лохмотья и стряхнула их с себя. Десятифутовые спинные лезвия Кирдрика, мерцающие оранжевым от внутреннего огня, вздыбились. На поросшем белым пухом лбу, груди и бедрах дайхака были свежие глубокие шрамы, но тварь казалась выше, сильнее, мускулистее, злее и увереннее в себе.
— Он приплелся домой прошлой ночью, — сказал Шрю. — Я решил его не прогонять.
— Мои Пурпурные!.. — воскликнул Красный, и две иллюзии исчезли в мгновение ока.
— Твои Пурпурные были вкусны до последней капли ихора, — пророкотал Кирдрик. — Их сила теперь во мне, как и их кости и внутренности. Догадайся, Элементаль, что это значит.
Фосельм мог только пялиться, а вот Красный в три прыжка оказался рядом с Кирдриком.
— Не зачали еще того ублюдка сандестина и дайхака, который выстоит против Красного Элементаля из Одиннадцатой реальности Истинного надмирья! — проревел гигант.
Дайхак не успел даже рта открыть, как Шрю негромко проговорил:
— Кирдрик — полукровка-дайхак из ордена Ундра-Хадра. Ты и в самом деле хочешь рискнуть своим существованием в надежде победить его? Неужели Непревзойденная библиотека так важна для тебя?
— Тьфу! — зарычал Красный. — Непревзойденная библиотека для меня ничто. Все заклинания во всех книгах, что были написаны на протяжении всех эр, пока жила Умирающая Земля, не сравнятся с врожденными знаниями только что вылупившегося Красного!
— Заткнись, саламандра! — прогремел Кирдрик. — И сразись со мной. И сдохни…
Дайхак и элементаль начали расплываться, словно готовясь вот-вот исчезнуть, отправившись в любое из десятка измерений.
— Тьфу! — снова выкрикнул Красный. — Вы, и ваша библиотека, и ваша Умирающая Земля все равно не проживете и двадцати четырех часов, чернокнижник. Наслаждайтесь, пока можете!
Элементаль небрежно взмахнул лапой и с громким хлопком покинул измерение, в котором находилась Умирающая Земля. Желтые и Зеленые последовали за ним, не прошло и секунды. Пельграны остались, запертые в плотном куске хроностазиса.
Фосельм, оказавшийся в одиночестве, растерянно шагнул назад, подергиваясь и шатаясь оттого, что Красный внезапно покинул его нервы и мозг, его внутренности, мышцы и сухожилия.
Шрю начал увеличиваться, и вскоре в нем оказалось двадцать футов роста. Утренний ветер трепал его мантию из паутинного шелка, словно серое знамя.
— Так-так, — пророкотал великан. — Ты все еще чего-то хочешь от меня, Фосельм, грабитель бродяг, убийца ночных гостей, коров и старух?
Коротышка-маг затряс лысой головой и заозирался с видом человека, который забыл, куда подевал свою вставную челюсть.
— Тогда убирайся, — сказал Шрю. Он взмахнул рукой — и Фосельм взлетел, а менее чем через пять секунд превратился в точку, исчезающую над западным горизонтом. Шрю вернул себе нормальный размер.
Меривольт спустился по трапу. Ножки-палочки еле держали его после трех недель, проведенных на борту небесного галеона. Шрю спрятал носокомпас, вытащил из кармана тяжелый ключ и повернулся к Кирдрику, Дерве Корим и Меривольту.
— Ну что, заглянем в библиотеку? Кирдрик! Принеси мой дорожный сундук.
Внутри все выглядело в точности так же, как и в первой библиотеке: те же самые скамьи, полки и узкие окна, те же самые нечитаемые книги на тех же местах.
Среди теней что-то встрепенулось, засуетилось, и женская версия Мауза Меривольта — Мауз Миндривольт — поспешила навстречу, чтобы с воплем обнять своего брата. Они прильнули друг к другу и принялись обниматься и целоваться с увлечением и страстью, которые не очень-то подходили для выражения братско-сестринской любви, — по крайней мере, обменявшиеся быстрыми взглядами Дерве Корим и чернокнижник Шрю подумали именно об этом. Кирдрику, который тащил огромный сундук хозяина, было все равно.
Через минуту Шрю прочистил горло — раз, потом еще раз, пока парочка не выпуталась из объятий.
— Ох! — воскликнула Миндривольт писклявым голосом, где-то на октаву выше голоса ее брата. — Я так рада всех вас видеть! Это было так ужасно: сначала Хозяин, Ульфэнт Бандерооз, превратился в камень, а потом начались землетрясения и пожары, да еще и красное солнце по утрам — такое, будто оспой заболело… ох, я очень испугалась!
— Уверен, что так оно и было, моя дорогая, и, как Красный Элементаль соизволил напомнить, мы ничего не способны сделать, чтобы прервать пространственно-временное слияние этой библиотеки с первой, которое состоится меньше чем через сутки. Умирающая Земля может и в самом деле умереть еще до завтрашнего заката. Но мы-то все еще живы и должны праздновать наши маленькие победы, пока время еще есть.
— Мы должны, верно, — пропищал Меривольт. — Но перво-наперво нам следует пойти наверх и отдать последний долг этому каменному телу Ульфэнта Бандерооза, мастер Шрю. Могу ли я одолжить у вас носокомпас на секундочку? Наш Хозяин — мой и Миндривольт — не должен остаться без носа.
— Ты прав, мой маленький друг, — мрачно сказал Шрю. — Если бы мне не нужно было отыскать это место, я бы ни за что не стал делать при помощи долота то, что сделал. — Он вытащил носокомпас из кармана, поколебался и сунул его обратно. — Но прямо сейчас, Меривольт, мои старые кости болят после путешествия, а нервы гудят от страха из-за чуть было не случившейся драки с элементалями. Есть ли в этой каменной крепости место, где можно увидеть солнечный свет и немного отдохнуть, а заодно и освежиться, прежде чем принести дань уважения покойнику?
— Терраса в конце коридора, проходящего рядом со спальней Хозяина? — подсказала Миндривольт тихим, нежным, робким голосом.
— Она отлично подойдет, — произнес Шрю. — Идем, Кирдрик. Не растряси наш освежающий напиток.
Умирающая Земля содрогалась от землетрясений, будто живая. С крутых склонов падали лавины камней, густой лес взволнованно колыхался. Светило с большим, чем обычно, трудом взбиралось к высшей точке небосвода, и даже солнечный свет казался мигающим и робким. Но утренний воздух взбодрил близнецов Мауз, деву-воительницу, дайхака и чернокнижника, когда они вышли на открытую террасу. Внизу, на поляне и в саду, мирмазонки устанавливали палатки для ночного отдыха и прогуливали мегилий. Шиолко пришвартовал галеон к огромному дереву возле водопада, и его «сыновья» катали огромные бочки для воды вверх и вниз по трапу, в то время как пассажиры выбрались на луг, чтобы размять ноги.
— В такой день всякий радуется жизни, — сказал Шрю.
— Каждый день нужно радоваться жизни, — возразила Дерве Корим.
— За это надо выпить, — сказал чернокнижник. Несмотря на нетерпение Меривольта и Миндривольт, он не торопился, вытаскивая из принесенного Кирдриком большого сундука глубокое ведро, наполненное льдом. Из льда он медленно извлек большую винную бутылку, в которой было золотое игристое. Потом он достал четыре хрустальных фужера из специальной коробки.
— Нам стоит позаботиться о теле Хозяина… — начал Меривольт.
— Всему свое время, — ответил Шрю. Он вручил брату и сестре, а потом и Дерве Корим по фужеру, наполнил их пузырящимся вином, а потом налил и себе. — Это лучшее, что есть в моих погребах, — проговорил он с гордостью. — Ему три сотни лет, и оно как раз вступило в свою лучшую пору. Нигде на Умирающей Земле вы не найдете золотого игристого изысканнее, чем это.
Он поднял свой фужер, остальные сделали то же самое.
— За то, чтобы каждый день мы радовались жизни! — произнес он и пригубил напиток. Другие тоже выпили. Кирдрик следил за происходящим без интереса. Шрю снова наполнил фужеры.
— Моя дорогая, — сказал он Дерве Корим, — я останусь во второй библиотеке, что бы ни случилось. У тебя есть какие-то планы?
— Ты имеешь в виду, на случай, если мир не исчезнет через день? — спросила она, глотнув вина.
— Да, — ответил Шрю.
Дерве Корим легко пожала плечами и улыбнулась.
— Мы с девочками это обсудили. Кажется, нас занесло настолько далеко от Асколеза, Альмери, Каучике и земли Падающей Стены, насколько это вообще возможно, если, конечно, не учитывать вариант продолжения пути на восток, и вот мы решили, что было бы весело вернуться домой верхом на мегильях.
— Весело? — переспросил Шрю, опять наполняя все фужеры. — Дорога домой займет годы… если хоть одна из вас вообще доживет до конца путешествия, в чем я весьма сомневаюсь.
Дерве Корим улыбнулась и отпила золотого игристого. Меривольт с сестрой, нахмурившись, осушили по третьему фужеру одним нетерпеливым глотком.
— Что ж, — сказал Шрю, обращаясь к предводительнице мирмазонок, — я надеюсь, твои мегильи умеют плавать, дорогая. Впрочем… если мы переживем то, что сейчас происходит… как ты и говорила, о твоих приключениях будут петь тысячу лет или дольше.
— О, я думаю… — начала Дерве Корим.
— Я думаю, что нам надо прямо сейчас вернуться внутрь и навестить тело Хозяина, — встрял Меривольт. — Могу ли я хоть взглянуть на нос своего господина, Ульфэнта Бандерооза? Я допускаю мысль, что мы сумели бы как-нибудь приделать его обратно.
— Разумеется, — ответил Шрю сконфуженно и, поставив фужер на балюстраду, принялся рыться в карманах в поисках коробочки. Ее он вручил Меривольту.
Близнецы Мауз одновременно схватили носокомпас — и тут в них произошла перемена. Меривольт стукнул коробку о камень, разбил стекло и вытащил нос. Брат с сестрой подняли его как можно выше, и каменный осколок начал испускать сияние, которое окутало их обоих. Потом они открыли рты и выдохнули облако тумана, надвинувшееся на Шрю, Дерве Корим и Кирдрика.
Шрю узнал ползучие миазмы хроностазиса по неприятному запаху, но не успел отреагировать — его тело застыло. Даже дайхак замер над открытым сундуком.
Меривольт и Миндривольт захихикали, непристойно прильнув друг к другу.
— Ох, Шрю, старый ты дурень! — пропищал Меривольт. — Мы с моей милой так боялись, что ты все сразу вычислишь! Сколько было бестолковых переживаний, что ты умнее, чем кажешься… мы послали Красного к Фосельму, чтобы отвлечь тебя, но теперь я сомневаюсь, что нам стоило так напрягаться.
Они разделились и начали танцевать вокруг замершей тройки.
Миндривольт пропищала:
— Мой дорогой братик, мой драгоценный любовник никогда не был простым слугой, тупой ты чародей. Он был учеником Ульфэнта Бандерооза в Первой библиотеке… а я была его ученицей здесь, во Второй. Ульфэнт Бандерооз нам обоим доверял… он нуждался в нас, потому что только наши разумы, соединенные еще до рождения, и наше сдвоенное восприятие позволяли ему разбираться в своих искаженных временным сдвигом книгах… и он обучил нас кое-каким пустяковым трюкам, но мы и сами все время учились, учились…
— Учились! — рявкнул Мауз Меривольт. Сияние вокруг него сделалось из серебристого красным. Пританцовывая точь-в-точь как когда-то возле своей каллиопы, малыш пробормотал заклинание, призвал сферу голубого огня и бросил ее в пришвартованный небесный галеон. Зарифленный грот корабля вспыхнул. Меривольт швырнул еще одну пылающую голубую сферу, и Миндривольт присоединилась к нему.
Капитан Шиолко сбросил трап и приказал обрубить швартовочные тросы, но было уже поздно — «Мечта Стересы» горела в десяти разных местах. Меривольт и его сестра танцевали, скакали и смеялись, когда горящий небесный галеон завалился набок, теряя высоту и дымясь, и врезался в деревья, едва Шиолко попытался направить его в водопад.
Меривольт повернулся, подкрался к Шрю, запрыгнул на перила и шутливо дернул застывшего чернокнижника за длинный нос, продолжая сжимать в другой руке каменный нос своего окаменевшего Хозяина.
— Это, — воскликнул пегий грызун, размахивая каменным носом, — было нашей последней заботой. Но забота осталась в прошлом, как и ваши жизни, мои отзывчивые дурачки. Спасибо, что помогли мне воссоединиться с любимой. Спасибо, что приблизили конец вашей Умирающей Земли. — Меривольт протанцевал к огромным песочным часам у двери. — Еще двадцать два часа — и библиотеки объединятся…
— …и этот мир закончится… — пропищала Миндривольт.
— …и начнется новая эра… — пропел Меривольт.
— …и Красный вместе с другими Элементалями присоединятся к нам, своим Хозяевам… — пропищала Миндривольт.
— …в новой эре, когда…
— …когда… новой эре, когда…
— …когда… Почему у меня болит живот? — пискнула Миндривольт.
— …новая эра, когда… У меня тоже болит, — пропищал в ответ Меривольт. Он ринулся к замершему Шрю. — Что ты сделал, чернокнижник? Что… где-как ты… говори! Но вякни хоть слог заклинания и… умрешь. Говори!
Он взмахнул трехпалой кистью, затянутой в белую перчатку.
Шрю облизнул пересохшие губы.
— Ученики всегда переоценивают себя, — мягко проговорил он.
Меривольт заорал от боли и упал, корчась в судорогах. Миндривольт повалилась на него, также крича и извиваясь; их короткие хвосты беспрестанно дергались. Через пятнадцать секунд все стихло. Пегие тела лежали, переплетясь друг с другом, абсолютно неподвижные.
Туман хроностазиса начал рассеиваться, и Шрю прогнал его последние остатки заклинанием. Кирдрик пришел в чувство и зарычал. Дерве Корим зашаталась и коснулась побледневшего лба, так что Шрю пришлось ее подхватить.
— Что-то было в золотом игристом? — спросила она.
— О да, — сказал Шрю. — Легкое недомогание может продлиться еще несколько часов, но серьезных последствий нам опасаться не стоит. Зелье в вине предназначалось для вполне определенной цели… это была древняя, но очень эффективная разновидность крысиного яда.
Меривольт хвастался, что у них осталось лишь двадцать два часа до конца света; Шрю и Дерве Корим потратили девяносто минут, помогая Шиолко, его сыновьям и пассажирам заливать водой еще не потушенные очаги пожара и обрабатывая ожоги тех, кто боролся с огнем. Больше всего на «Мечте Стересы» пострадали паруса — для которых имелась замена, — но требовались дни или даже недели на то, чтобы отыскать в трюме холст, раскроить его и провести замену, а также чтобы уложить новые доски палубы и корпуса вместо сгоревших и как следует их отполировать.
Потом чернокнижник, воительница и дайхак использовали еще два часа из оставшихся, чтобы перевернуть вверх дном загроможденные мастерские и личные покои Ульфэнта Бандерооза в поисках тюбика или банки с эпоксидным клеем. Шрю знал больше пятидесяти заклинаний связывания и склеивания, но для камня не было ничего лучше обычного эпоксидного клея.
Тюбик нашел Кирдрик — в самом нижнем выдвижном ящике из семидесяти, забитом какой-то подозрительной дребеденью эротического характера.
Шрю с необыкновенной аккуратностью приложил нос к лицу каменного трупа, вытер излишки клея и отошел. Дерве Корим сгорала от желания спросить, отчего это тело Ульфэнта Бандерооза тоже не имеет носа — ведь здесь-то Шрю не поработал долотом и молотком, — но решила, что загадки соединенно-разделенного пространства-времени с его двенадцатью узлами и потенциалами, коих существовало двенадцать раз по двенадцать, могут подождать до момента не столь критического с точки зрения времени. Реальность была такова, что этот труп Ульфэнта Бандерооза также обратился в камень и — по крайней мере, с того момента, как Шрю поработал каменотесом три недели назад, в другой части мира, — в самом деле оказался безносым. Дерве Корим с детства умела остро чувствовать важность момента — или, возможно, с той поры, как ее похитили из Силя и Дома Домбер, когда она была еще совсем юной.
Тело Ульфэнта Бандерооза из сланцево-серого сделалось гранитно-розовым, а потом медленно превратилось в живую плоть.
Хозяин Непревзойденной библиотеки и Всеобъемлющего собрания тавматургической мудрости Великого Мотолама и предшествующих эпох сел, огляделся и нащупал на тумбочке свои очки. Надев их на нос, он уставился на двух людей и дайхака, которые пялились на него, и сказал:
— Ты, Шрю. Я так и думал, что это будешь ты… или, возможно, Ильдефонс или Риальто, называющий себя Великолепным.
— Ильдефонс похоронен заживо в куче дерьма, а Риальто покинул планету, — сухо сообщил Шрю.
— Ну что ж… — Ульфэнт Бандерооз улыбнулся. — Вот оно как вышло-то. Сколько у нас еще времени до того момента, когда библиотеки объединятся и миру придет конец?
— Хм… восемнадцать часов, плюс-минус полчаса, — сказал Шрю.
— Ммм… — протянул Ульфэнт Бандерооз с ухмылкой. — Чуть не опоздал, верно? Пытался произвести впечатление на даму, да? Ммм?
Шрю не удостоил вопрос ответом, но что-то в улыбке Дерве Корим понравилось воскресшему старому хозяину библиотеки.
— Сколько времени вам понадобится, чтобы привести в порядок пространственно-временной сдвиг между библиотеками? — спросил Шрю. — И могу ли я хоть чем-нибудь помочь?
— Времени? — повторил Ульфэнт Бандерооз, как будто уже забыл, о чем его спросили. — Времени на то, чтобы устранить последствия вандализма моих так называемых учеников? О, где-то четыре дня неустанного труда, я думаю. Плюс-минус, как ты сам выразился, полчаса.
Шрю и Дерве Корим переглянулись. Они поняли, что проиграли гонку со временем и, подумав о том, как стоит провести последние восемнадцать часов жизни — плюс-минус полчаса, — пришли к одинаковому ответу, который с легкостью мог прочесть в их глазах и сам Ульфэнт Бандерооз.
— Ох господи, нет! — рассмеялся библиотекарь. — Я не позволю миру скончаться раньше, чем он будет мною спасен. Умирающая Земля останется в хроностазисе, в то время как я займусь ремонтом за пределами времени, только и всего.
— Вы можете это сделать? — спросил Шрю. — Вы можете весь мир погрузить в стазис? — Собственный голос показался ему неприятно похожим на писк Меривольта.
— Конечно, конечно, — сказал Ульфэнт Бандерооз, вставая с кровати и направляясь к лестнице, ведущей в мастерскую. — Я это уже много раз делал. А ты разве не пробовал?
На последних ступеньках библиотекарь повернулся и схватил Шрю за руку.
— Ох, я не хочу разыгрывать тут из себя архимага из архимагов, дорогой мой мальчик, но у меня имеется для тебя важный совет. Не возражаешь?
— Вовсе нет, — сказал Шрю. Старый маг владел загадками и тайнами, которым были миллионы лет.
— Никогда не бери мышей в ученики, — прошептал Ульфэнт Бандерооз. — Эти вредители чертовски ненадежны. Никаких исключений.
Для Шрю и всех разумных обитателей Умирающей Земли пространственно-временной разлом, о котором никто — кроме все еще летящего где-то там Фосельма — даже не знал, был исправлен в мгновение ока.
Землетрясения прекратились. Цунами утихли. Количество совершенно темных дней уменьшилось до разумных пределов. Престарелое солнце все еще вставало по утрам с неохотой, и на нем иногда появлялись темные пятна, но в происходящем не было ничего особенного, — по крайней мере, так казалось всем живущим. Умирающая Земля по-прежнему умирала, но с той же скоростью, с какой делала это раньше. Можно было предположить, что погромы и преследования магов продлятся еще много месяцев или лет — у подобных явлений своя логика и периодичность, — но Дерве Корим заявила, что через год или два все друг с другом помирятся.
— Может, и не нужно, чтобы мирились прямо все со всеми, — заметил Шрю.
Когда мирмазонка бросила на него удивленный взгляд, Шрю объяснил:
— На нашей прекрасной Умирающей Земле все давным-давно вышло из равновесия, — мягко проговорил он. — Миллионы лет назад дисбаланс был выгоден тиранам, торговцам и тем, кто занимался ранней разновидностью магии, которая звалась наукой. В наше время богатство и власть принадлежат тем, кто готов надолго покинуть мир, где живут реальные люди, чтобы сделаться настоящим волшебником. Мы, владеющие лучшими в мире книгами, лучшей едой, искусством и сокровищами, проводим свое время таким образом и якшаемся с такими силами, что нас уже давным-давно — будем откровенны — сложно назвать людьми. Скорее всего, Умирающей Земле отведено еще достаточно много лет и веков, чтобы она смогла пережить еще одну, лучшую эпоху, перед тем как все завершится.
— Что же ты предлагаешь? — спросила стратегесса с улыбкой. — Крестьяне всего мира, объединяйтесь?
Шрю покачал головой и уныло улыбнулся, сожалея о своей несдержанности.
— Как бы там ни было, ты хочешь все увидеть собственными глазами, — сказала Дерве Корим. — Все. Включая финал.
— Разумеется, — сказал чернокнижник Шрю. — А ты разве не хочешь?
На протяжении нескольких недель, пока ремонтировался галеон и люди залечивали раны, жизнь была легка и весела — временами даже слишком, — а потом как-то сразу (так всегда получается, когда наступает момент прощания) все закончилось, и дела позвали в дорогу. Ульфэнт Бандерооз заявил, что ему нужно навестить самого себя — свой второй каменный труп — в Первой библиотеке и разобраться с этим душераздирающим зрелищем.
— В одиночку? — удивилась Дерве Корим. — Вам ведь понадобится каменный нос, а он был только один, и Шрю с его помощью вас уже оживил!
Старый библиотекарь смущенно улыбнулся.
— Я что-нибудь придумаю по пути, — сказал он. Он обнял Дерве Корим — объятие вышло слишком долгим и чересчур крепким, с точки зрения Шрю, — а потом она вручила ему наполовину опустошенный тюбик эпоксидного клея, и чародей исчез.
— Я что-то не понимаю, — задумчиво проговорил Шрю, потирая длинный подбородок, — каким образом можно «что-нибудь придумать по пути» во время мгновенного перемещения.
— Ты так же отправишься домой? — спросила Дерве Корим. — Мгновенно?
— Я еще не решил, — ответил Шрю, и слова прозвучали резковато.
Капитан Шиолко и его пассажиры проголосовали и решили — не просто большинством, но единогласно! — вернуться домой длинным путем, продолжив двигаться на восток и обогнув Умирающую Землю.
— Вы только подумайте, — кричал капитан Шиолко, когда убирали трап, — «Мечта Стересы» может стать первым небесным галеоном нашего времени, которому удастся пройти вокруг земного шара — если он на самом деле шар. Моя дорогая супруга была бы очень горда мальчиками и мною. Мы можем вернуться в Мотманский Перекресток через месяц… или два-три месяца… в крайнем случае, через четыре-шесть.
«Или вас сожрет дракон побольше, чем тот, которого я наколдовал», — подумал Шрю. Вслух он пожелал всем счастливого и безопасного путешествия.
Их осталось только восемь, или девять, считая Кирдрика, и Шрю еще не успел попрощаться с мирмазонками, как дайхак прочистил горло — звук получился лишь немногим тише сильного камнепада — и сказал:
— Хозяин, сковавший меня, зловредный ничтожный человечишка, я покорнейше прошу позволения остаться.
— Что? — спросил Шрю. В первый раз за очень, очень долгое время он оказался по-настоящему и весьма сильно изумлен. — О чем это ты говоришь? Остаться где? Ты не можешь просто взять и остаться где бы то ни было. Ты скован.
— Да, Хозяин, — прогрохотал Кирдрик. Руки дайхака сжимались и разжимались, но это уже не выглядело репетицией удушения — он, скорее, теребил в пальцах невидимую шляпу. — Но Хозяин Ульфэнт Бандерооз предложил мне остаться и быть его учеником здесь, в библиотеке, так что, если бы вы меня отпустили — или отдали ему в пользование хотя бы на время, — я был бы рад… Хозяин.
Шрю устремил на него долгий взгляд, а потом откинул голову и расхохотался.
— Кирдрик, Кирдрик… ты ведь понимаешь, ты точно это понимаешь, что подобное будет означать для тебя двойные узы. Ты окажешься прикован и ко мне, и к Ульфэнту Бандероозу, чьи чары, вероятно, сильнее моих.
— Да, — прогрохотал Кирдрик. В его сердитом голосе проскальзывали почти детские просительные нотки.
— Ох, ради всех богов! — фыркнул Шрю. — Ну ладно. Оставайся в этой библиотеке, в восточной заднице мира. Раскладывай книги по полкам… Дайхак, расставляющий книги и зубрящий простые заклинания! Что за нелепость!
— Спасибо, Хозяин.
— Я заберу тебя назад через век или даже раньше, — поспешно прибавил Шрю.
— Да, Хозяин.
Шрю шепотом отдал дайхаку последний приказ и неспешно прошествовал туда, где мирмазонки завершили погрузку разобранных шатров на мегилий. Он поглядел, прищурившись, на непослушных, плюющихся ядом вероломных рептилий и их маленькие, с виду невероятно неудобные седла, за которыми громоздились сумки и оружие. Дерве Корим, которая поправляла последнюю из тысячи застежек, он сказал:
— Ты не шутила по поводу этой эпической чуши с возвращением домой всемером?
Она холодно взглянула на него.
— Ты ведь помнишь, — продолжил он столь же холодно, — что мы сюда летели над морями и океанами?
— Да, — сказала она и затянула последний ремень так, что мегилья судорожно выдохнула, обдав их зловонием своей пасти. — А помнишь ли ты, раз уж потратил века на копание в книгах, — или, может быть, ты не просто так хвастался, будто у тебя там есть летний домик? — что вокруг Великого и Малого полярного морей есть перемычки суши. Потому они и называются морями, Шрю, а не океанами.
— Хм, — уклончиво пробормотал Шрю, все еще хмуро глядя на неуемных, беспокойных, плюющихся мегилий.
Дерве Корим стояла перед ним. Она была в высоких походных ботинках, а в руке держала шоковый кнут, которым то и дело легко постукивала по мозолистой ладони. Чернокнижник Шрю признался самому себе, что находит это в некотором роде волнительным.
— Решайся, если хочешь отправиться с нами, — жестко проговорила она. — У нас нет лишней мегильи или лишнего седла, но ты достаточно худой и легкий, чтобы ехать позади меня. Держись крепче — и не будешь падать слишком уж часто.
— Представляю себе это зрелище, — сказал чернокнижник Шрю.
Дерве Корим начала что-то говорить, но осеклась, схватилась за оттопыренную чешуйку и легко взлетела над мешками, зачехленными арбалетами и мечами в ножнах прямо в маленькое седло. Она сунула ноги в стремена с небрежной легкостью — следствием огромного опыта, — махнула мирмазонкам, и все семь мегилий галопом понеслись на запад.
Шрю следил за ними, пока они не превратились в облако пыли у самого дальнего западного горного хребта.
— Шансов, что хоть одна из вас переживет это путешествие, — сказал он далекому облаку пыли, — ноль минус один. У Умирающей Земли слишком много острых зубов.
Кирдрик вышел из библиотеки, неся вещи, которые попросил Шрю. Он разложил ковер прямо на земле, покрытой сосновыми иголками. «Хороший размер, — подумал Шрю, усаживаясь в центре, скрестив ноги, — пять футов в ширину и девять в длину». Достаточно места, чтобы вытянуться во весь рост и вздремнуть. Или заняться чем-нибудь еще.
Кирдрик водрузил на ковер плетеную корзину с крышкой, где был теплый обед, ведерко с тремя бутылками хорошего вина во льду, накидку на случай, если похолодает, книгу и большой сундук.
— Это какой-то кошмарный оксюморон, — произнес Шрю, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Да, Хозяин, — сказал Кирдрик.
Шрю с сожалением покачал головой.
— Кирдрик, — мягко проговорил он, — я самый глупый человек на свете.
— Да, Хозяин, — согласился дайхак.
Не говоря больше ни слова, Шрю размял пальцы, коснулся полетных нитей старого ковра и запустил его, поднял на восемь футов над землей и заставил ненадолго зависнуть, после чего повернулся, поглядел дайхаку в равнодушные — по крайней мере, такими они казались — желтые глаза, покачал головой в последний раз и погнал ковер на запад, высоко над кронами деревьев, стремясь настичь почти исчезнувшее облако пыли.
Кирдрик недолго смотрел вслед удаляющейся точке, а потом потопал в библиотеку на полусогнутых ногах, чтобы подыскать себе дело — или интересное чтение, — пока не вернется новый Хозяин, Ульфэнт Бандерооз, один или вдвоем с самим собой.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Летом 1960 года я, двенадцатилетний мальчишка, отправился в гости к брату Теду, который был намного старше меня, и к дяде Уолли; они проживали в Чикаго, в дядиной квартире на третьем этаже дома на Норт-Килдаре-авеню, неподалеку от перекрестка с Медисон-стрит. День за днем мы ездили на метро в музеи, в исторический центр Чикаго — Луп, на пляжи Норт-авеню и на те, которые возле планетария, ходили в кино, но иногда днем или, гораздо чаще, вечером я проводил часы в маленькой гостиной Уолли возле открытого окна, через которое в комнату проникали чикагская жара и уличный шум. Я лежал на кушетке и читал Джека Вэнса.
Строго говоря, я перечитал всю громадную коллекцию романов из серии «Ace Double», старые выпуски «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», принадлежавшие моему брату, но наиболее живо мне в память запал именно Джек Вэнс. Я запомнил обширную, одиссейного масштаба «Большую планету» и энергичный темп «The Rapparee» (позднее переименованного в «Пять золотых браслетов»), «Языки Пао» и свое первое знакомство с семантикой, печальное колдовское великолепие «Волшебника Мазириана» (позже ставшего «Умирающей Землей»), а также стилистическое мастерство, которым отличалась «Вечная жизнь» («To Live Forever»).
По большей части причиной такого интереса был стиль. Мой читательский рацион уже тогда миновал стадию строгой научно-фантастической диеты, но хотя мой вкус оттачивался, а литературные пристрастия росли — а ведь к тому моменту я ознакомился не только со стилистическим мастерством лучших представителей жанра, но также с тем, на что были способны Пруст и Хемингуэй, Фолкнер и Стейнбек, Фицджеральд и Малькольм Лоури, а также многие другие, — со мной оставались воспоминания о стиле Джека Вэнса, всеобъемлющем, легком, мощном, лаконичном, насыщенном, о каскадах незабываемых образов, порожденных искрометными диалогами, и все это в сочетании с уверенным и четким напевным ритмом, свидетельствующим об использовании потенциала английского языка на столь высоком уровне, какой только можно себе представить.
Когда я наконец-то вернулся к НФ в середине 1980-х, не только как читатель, но и как писатель, трудившийся над первым научно-фантастическим романом под названием «Гиперион», в мои цели входило отдать должное старой и новой фантастике, от космооперы до киберпанка, но больше всего я хотел признаться в любви к НФ и фэнтези, выражая свое почтение творчеству Джека Вэнса. Заметьте, что я и не пытался подражать его стилю; имитация уникального вэнсовского языка представляется мне в той же степени невозможной, как и воспроизведение дара его друга Пола Андерсона, или моего друга Харлана Эллисона, или любого истинного мастера стиля, будь он родом из наших краев или из большой литературы.
Читая прозу Джека Вэнса сегодня, я словно возвращаюсь на сорок восемь лет назад, к звукам и запахам Чикаго, проникающим сквозь окно на третьем этаже дома, расположенного на Килдаре-авеню, и вспоминаю, каково это — по-настоящему безоглядно, целиком и полностью погружаться в мир, созданный воображением истинного волшебника.
Дэн СиммонсШАПКА ИЗ ЛЯГУШАЧЬЕЙ КОЖИ Говард Уолдроп
Автор перенесет нас на Умирающую Землю ближе к финалу ее существования, дабы показать, что есть на свете нечто вечное, и это — жажда знаний.
У солнца выдался славный день.
Взошло оно масляно-золотым, словно сделанным из яичного желтка. Голубой утренний воздух был прозрачен как вода. Мир казался свежим и обновленным — таким он, вероятно, представлялся людям в прежние эпохи.
Мужчина в шапке из лягушачьей кожи (его назвали Тибальтом) наблюдал за восходом посвежевшего солнца. Встав лицом к западу, он навел астролябию на крохотную звезду. Наложил на тимпан «паука», оторвал взгляд от пальца и пробормотал себе под нос несколько цифр.
Внимание Тибальта привлекла перемена света за его спиной. Он обернулся: нет, это было не облако и не пролетевшая птица, а что-то покрупнее.
Что-то такое, ради чего некоторые отправляются в опасные многолетние странствия к самым дальним уголкам этой некогда зелено-голубой планеты — дабы увидеть и запечатлеть. Момент настал — только взгляни наверх.
Круглое пятно — с видимым диаметром, как у большого медяка в вытянутой руке, — вползло на лик утреннего светила и теперь двигалось по нему.
Тибальт смотрел, как планета Венера прикоснулась к свету, озарилась им — и свет мгновенно вобрал ее в себя. Итак, это правда: на Венере все еще есть атмосфера, хотя планета неимоверно приблизилась к Солнцу (некогда между ними существовала планета Меркурий, но ее Солнце поглотило давным-давно). Эту самую Венеру когда-то покрывали плотные облака; теперь атмосфера планеты казалась чистой и гулкой, хотя солнечные лучи, без сомнения, немилосердно опаляли поверхность.
Тибальт пожалел о том, что не захватил смотровое стекло, — оно осталось в башне. Впрочем, он слыхал истории о людях, которые, глядя прямо на светило сквозь такие стекла, слепли навсегда или оказывались поражены блеском на долгие годы; потому он уперся спиной в стену и стал краешком глаза наблюдать за прохождением Венеры, пока большое пятно не пересекло солнечный лик и не исчезло, превратившись в еще одну яркую световую точку по ту сторону от Солнца.
Он нашел шапку из лягушачьей кожи много лет назад, когда обследовал некие развалины в поисках книг. Кожа была тонкой и бумажистой, и немудрено — лягушек не застали ни старейший из живущих, ни даже его дедушка. А значит, шапку сшили в старину, когда можно было свежевать лягушек; когда, не исключено, по небу еще плыла луна.
Впервые надев шапку, он обнаружил, что та ему впору. Древность подала его эпохе еще один знак. С того дня его нареченное имя, Тибальт, было забыто, и его стали звать «человеком в шапке из лягушачьей кожи».
Этим утром он рыбачил там, где из пещеры в скале вырывался бурный поток. У него имелись тонкая ивовая удочка и леска в шесть конских волос толщиной. На ее конце крепился изящный крючок, хитроумно покрытый перьями и мехом, чтобы напоминать насекомое. Он ловил рыбу, вез ее в город и там обменивал на комнату в трактире (и приличную пищу). Тибальт направлялся в Восторград, где должен был пройти Фестиваль грязи, приуроченный к началу сезона дождей, — в этом году они задержались на целый месяц (само собой, из-за сильных солнечных флуктуаций).
Рыбы в ручье, вытекающем из пещеры, были, конечно, безглазые, но в пищу годились. Выход таких рыб из темноты свидетельствовал о том, насколько тусклым стал обычный солнечный свет.
Искусственная мушка упала на воду около камня. Тибальт несколько раз дернул леску, чтобы избавиться от ряби.
Громадная слепая рыбина с громким всплеском заглотила мушку и ушла на дно. Используя гибкость удочки, Тибальт бросил рыбе вызов. В один миг безглазое создание оказалось на берегу и забило хвостом. Тибальт положил добычу в мокрый холщовый мешок к трем пойманным ранее рыбам и решил, что для обмена их теперь более чем достаточно.
Он намотал леску на удочку, нацепил мушку на удилище. Закинул тяжелый мешок за плечо и побрел в Восторград.
Фестиваль был в самом разгаре. Люди в праздничных нарядах танцевали под музыку множества инструментов или стояли, покачиваясь из стороны в сторону.
На тех, кто проникся празднеством по-настоящему, не было ничего, кроме набедренных повязок и корки грязи — или одной только грязи; они возвращались с мокрого спуска на холме и из грязевой ямы под ним.
Тибальт воодушевился при виде примитивной системы водоводов, не дававшей спуску высохнуть. Возможно, дух Рогола Домедонфорса все-таки не исчез за долгие эры времени. Не все было отдано на откуп магии в эту последнюю эпоху. Под колдовскими трясинами еще теплилась тяга к науке и знаниям.
— КИ-ЙИ-ЙИ! — завопил кто-то на вершине мокрого спуска — и скользнул вниз по волнистой траектории, с каждой секундой ускоряясь и коричневея; вылетев пулей с конца спуска, человек в великом возбуждении и с выразительным шумом приземлился в яму, полную грязи.
По наблюдающей толпе прокатилось вежливое рукоплескание.
Тибальт уже обменял добрую часть улова (кроме одной рыбы — ее он оставил себе на ужин) на комнату в трактире. Сперва хозяин, седобородый толстячок, заявил:
— Мест нет, как и повсюду в городе.
Но стоило Тибальту выложить на стол содержимое мешка, как глаза трактирщика округлились.
— Прекрасный улов, — сказал он, — да и запасы на исходе, толпа уже неделю жрет все, что недостаточно быстро движется…
Толстячок потер подбородок.
— Есть комната служанки; сама она может отправиться домой и переночевать с сестрами. Этой рыбы хватит на… На сколько? Пусть будет две ночи. Договорились?
Они соединили руки, как в спортивной борьбе.
— Договорились! — сказал Тибальт.
Похвастать избытком одежды на теле юная красавица не могла.
— Добрые дамы! Отважные господа! — сказала она изумительно поставленным голосом. — Сегодняшним вечером вы впервые узрите своими глазами правдивую историю Солнца!
Она шагнула на расчищенное место перед колышущейся толпой, которая начинала оседать.
— Это чудо сотворит перед вами величайший маг нашего времени Рогол Домедонфорс-младший.
Дерзкий сценический псевдоним поразил Тибальта до глубины души. Единственный настоящий Рогол Домедонфорс жил много веков назад; он был последним человеком, посвятившим себя сохранению науки и технологии в эпоху, когда человечество скатилось в магию и суеверие.
В залпе пламени и клубах дыма появилась фигура.
— Я принес вам чудеса, — произнес человек, — которые познал в зеленом фарфоровом дворце, вмещающем в себя Музей человечества. Там собраны все диковины мира, — продолжил он, — хотя по большей части каждую из них люди изучали лишь однажды, а потом забывали. Но если вы знаете, где искать, вам удастся найти ответ на любой вопрос. Смотрите, — сказал он, — это Солнце.
Над импровизированной сценой разлилось теплое золотое сияние. Когда оно оформилось в шар, из-за кулис показался симулякр желтой звезды. По высокой дуге он плыл с востока на запад. Вокруг него вращался серебряный шар поменьше.
— Неисчислимые столетия Солнце вращалось вокруг Земли, — сказал маг. — И была у него подруга по имени Луна, светившая ночью, когда Солнце заходило.
«Неверно, — подумал Тибальт, — но посмотрим, к чему он клонит».
Шар-Солнце закатился за левый край сцены, олицетворявший горизонт, в то время как шар-Луна поднялся наверх. Потом шар-Луна уплыл на запад, а Солнце воссияло и вышло из-за «горизонта» на востоке.
— У-у-ух! — произнесла толпа. — А-а-ах!
— Затем, — продолжил Рогол Домедонфорс-младший, — люди, практиковавшие искусство магии, наколдовали свирепого дракона, и тот сожрал Луну.
Извивающийся вихрь, возникший между шарами Солнца и Луны, уплотнился до змееподобного дракона иссиня-черного цвета. Дракон поглотил шар-Луну, и шар-Солнце остался в сценическом небе в одиночестве.
«Неверно, — подумал Тибальт, — но теперь я понял, куда ты клонишь».
— Не удовлетворившись, — сказал Рогол Домедонфорс-младший, — люди, практиковавшие искусство магии, притянули Солнце поближе к Земле и вынуждены были при этом ослабить его свет. Итог — Солнце, каким мы видим его сегодня.
Шар-Солнце стал крупнее, его поверхность покраснела, из недр вырывались огромные вьющиеся протуберанцы, он покрылся веснушками, как легендарный Древний Ирландец.
— Так человек, обретя мудрость и состарившись, изменил Солнце под стать своему мироощущению. Слава человеческому духу и его магии и пусть великолепное Солнце властвует в небесах!
Раздались вежливые хлопки. Вдалеке, на мокром спуске, еще один придурок ринулся в грязевую яму.
Собирался дождь. Они были в гостинице, где остановились Рогол Домедонфорс и его помощница по имени Т'силла. Девушка положила перед собой серебряный шарик и три посеребренных наперстка.
— Ах! — сказал Тибальт. — Старинная игра — шарик и наперстки.
Он вновь обернулся к Роголу Домедонфорсу-младшему.
— Отменное зрелище, — заявил он. — Только ты ведь знаешь, что это все неправда. Луна была поглощена, когда безжалостное Правило Боде столкнулось с неодолимым Пределом Роша!
— Истинная физика творит скверные спектакли, — сказал маг.
Т'силла стала передвигать наперстки так быстро, что у Тибальта зарябило в глазах.
Он указал на средний.
Шарик обнаружился под ним; Т'силла резко накрыла его наперстком и снова поменяла их местами.
Тибальт указал на левый.
Она подняла колокольчик и, увидев шарик, чуть нахмурила брови.
— Прислушайся к дождю, — сказал Рогол Домедонфорс-младший. — В этом году людей ждет сказочный урожай. Пройдут ярмарки, фестивали, страда будет веселой и бурной. А потом грянут Пиры урожая!
— Да, — сказал Тибальт. — А ведь говорили, что ветровой режим не будет прежним. Что мы не увидим уже традиционной смены времен года. Что трансформируется сама динамика солнечной активности. Я рад, что мрачные пророчества не сбылись. Разумеется, ты натыкался на них, когда был Хранителем Музея человечества?
— Я читал в основном древние книги, — сказал маг. — В них почти ничего нет о магии, главным образом о науке.
— Но ты, конечно…
— Я уверен, там есть немало философских и научных трудов, — сказал Рогол Домедонфорс-младший. — Я оставляю их людям с невеликим биением мысли.
Т'силла прекратила двигать наперстки, от которых уже рябило в глазах. Она вопросительно смотрела на Тибальта.
— Нигде, — сказал он. — Шарик — в твоей руке.
Не выказывая раздражения, она уронила шарик на стол и накрыла его наперстком, а два других поставила рядом.
— Значит, ты не вернешься в Музей человечества? — спросил Тибальт, натягивая шапку из лягушачьей кожи.
— Может, и вернусь, когда уберут урожай, — через полгода, не меньше. Может, не вернусь.
Т'силла вновь переставила наперстки.
С мокрого спуска донесся вопль идиота, въехавшего в грязь пузом.
— Когда даешь людям то, чего они хотят, — сказал Рогол Домедонфорс-младший, — они неизменно выворачивают все наизнанку.
Дорога на юг оказалась тяжкой, хотя почти все селяне пребывали в добром расположении духа, ибо предвкушали неслыханный урожай. Они пускали Тибальта на ночлег в негодные амбары и приглашали разделить с ними скудную трапезу, словно не испытывали нужду, а пировали.
Прошло немало месяцев, прежде чем на золотом закате путник Тибальт увидел зеленый фарфоровый дворец, вмещавший Музей человечества.
Издалека казалось, что дворец затейливым образом вырезан из цельного куска селадона; в вечерних лучах башни и шпили окутывало мягкое изумрудное сияние. Тибальт ускорил шаг, надеясь добраться до места засветло.
Осмотр на скорую руку подтвердил, что все надежды Тибальта сбылись. Фолиант за фолиантом на многих и многих языках; чертежи и географические карты; планы городов, давным-давно обратившихся в руины. В более просторных залах — экспозиция за экспозицией, повествующие об эволюции животного и растительного царств, а также человечества. Машины — одни спроектированы, чтобы летать по воздуху, другие, кажется, для странствий в глубинах вод. Металлические гуманоиды, назначение которых осталось для Тибальта загадкой. До наступления темноты он обнаружил, что в самой северной из башен расположена обсерватория, оснащенная восхитительно гигантской подзорной трубой.
Он нашел галерею портретов прежних Хранителей Музея. Много месяцев назад, когда Тибальт прощался с Роголом Домедонфорсом и Т'силлой, девушка вручила ему сложенный и запечатанный лист бумаги.
— Что это? — спросил он.
— Придет время, когда он тебе понадобится. Тогда и сломаешь печать, — сказала она. Все эти месяцы послание приятно тяготило его карман.
Он шагал вдоль ряда портретов и замер лишь у изображения настоящего Рогола Домедонфорса, жившего в седой древности. Тибальт шел по галерее, словно ступал по оси времени; он наблюдал за переменой в костюмах — от вздыбленных воротников со скошенными концами до приспущенных бретелей. На последнем парадном портрете перед дверью Хранителя был изображен Рогол Домедонфорс-младший. Тибальт отметил его отдаленное сходство с первым Роголом: своенравный вихор, угрюмая складка в уголке рта, длинная шея. Одни и те же черты, миновав множество поколений, вдруг проявились в тезке — невероятно, но факт.
Дальше, у самой двери, висела пустая рама; в центре очерченного ею куска стены виднелись четыре канцелярские кнопки.
Тибальт достал из кармана сложенный и запечатанный лист, сломал восковую печать и развернул бумагу.
Он увидел самого себя, нарисованного коричневым карандашом, в шапке из лягушачьей кожи. Подпись внизу гласила: «Тибальт Научник, Шапка из Лягушачьей Кожи. Последний Хранитель Музея человечества». Портрет был великолепен, хотя подпись Тибальта смутила. Когда же Т'силла — между игрой в наперстки и следующим дождливым утром, когда они расстались, — успела создать этот прекрасный рисунок?
Он прикрепил лист к стене — тот идеально вписался в раму. Тибальт ощутил, что он дома, что именно здесь — его место.
Он заметил также, что, когда ночная тьма сгустилась, стены галереи начали светиться бледно-голубыми огнями, и чем чернее становилась заоконная мгла, тем ярче разгорались огни. Он выглянул наружу из кабинета и увидел, что точно так же сияет весь Музей.
Он нашел писчий инструмент и бумагу, расчистил место на столе и начертал на самой верхней странице:
ПРАВДИВАЯ ДОСТОВЕРНАЯ ИСТОРИЯ НАШЕГО СОЛНЦА
Тибальт, Шапка из Лягушачьей Кожи,
Хранитель Музея человечества
Он работал почти всю ночь. Стены поблекли, а восточный горизонт окрасился багрянцем.
Тибальт потянулся. Он едва набросал общую схему рождения, взросления, старения и смерти звезд. Пока это казалось достаточным; нужно будет посоветоваться с книгами и найти еды. Он проголодался: накануне вечером он доел последнюю горсть поджаренной кукурузы — ею Тибальта угостили на ферме перед лесом, за которым стоял Музей человечества. Наверняка в округе есть какая-нибудь еда.
Он вышел из зеленого фарфорового Музея и посмотрел на восток.
Вставало помрачневшее солнце — щербатое, как треснувшее яйцо. На подбородке солнца развевались клочья огненных волос; они росли и укорачивались за считаные мгновения.
Из верхней части сферы взвился локон огня, и поверхность сделалась рябой и угрюмой, как если бы светило поразил недуг.
У солнца выдался скверный день.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Помню, как летом 1962 года я сидел на бело-зеленом садовом кресле под магнолией (из всех домов, в которых я когда-либо жил, это был единственный дом с магнолией) и читал «Умирающую Землю» Джека Вэнса.
Тем летом небесные кондиционеры сломались, и по утрам я читал до тех пор, пока не становилось жарко, потом проходил две мили до муниципального бассейна и плавал до вечера, после чего возвращался домой, перекусывал и шел на работу — семь дней в неделю, пять часов каждую ночь — на станцию техобслуживания; я был кем-то средним между Иоганнесом Фактотумом, как называли в елизаветинской Англии мастеров на все руки, и «смазочной мартышкой», то есть автомехаником.
Книга, которую я читал тогда, стоит на моей полке до сих пор: томик из «Библиотеки научной фантастики» издательства «Lancer», 1962 год, второе издание, вышедшее ограниченным тиражом, — и фактически первое, доступное массовому читателю. Мой друг Джейк Сондерс коллекционировал книги Джека Вэнса, и у него имелись первые издания многих его рассказов в журналах «Thrilling Wonder» и «Startling Stories»; было у Джека и первое издание «Умирающей Земли» (от «Hillman» — издательства, выпускавшего комикс «Airboy»!).
Мне казалось, что у страниц моего экземпляра были закругленные уголки (ложная память; в начале 1960-х книги в мягких обложках с закругленными уголками издавало «Avon», а не «Lancer»).
Если отвлечься от библиографических аномалий, издательство «Lancer» оказало миру большую услугу, напечатав прошедший мимо читателя классический текст спустя 12 лет после первого издания.
Помню, я познавал мир колдунов, безумцев, странных растений и недоступных красавиц, как если бы встречал их всех в реальной жизни, которая казалась мне, шестнадцатилетнему, устремленной вперед по оси времени в бесконечность.
Вероятно, Вэнс начал сочинять часть рассказов, составивших сборник «Умирающая Земля», плавая на дырявых посудинах в Атлантике или Тихом океане, когда служил во время Второй мировой войны в торговом флоте. Воображение Вэнса нашло способ преодолеть предлагаемые обстоятельства, — пока другие фантасты все еще танцевали от рукотворных катастроф и писали об атомной войне, Вэнс заглянул в столь далекое будущее, когда Земля, Солнце и Вселенная постарели и человечество приспособилось к новой ситуации.
Когда я с глазом, налитым кровью, лежал на спине в больнице Управления по делам ветеранов и перечитывал «Умирающую Землю», она оказалась для меня откровением. Это была другая книга; ее подтексты стали куда глубже. Частично я отношу происшедшее на свой счет — за минувшие сорок шесть лет я вырос как личность; частично — на счет Джека Вэнса, написавшего чрезвычайно мудрую книгу.
«Умирающая Земля» — тщательно продуманный текст, сотворенный чистым воображением. Он вновь заговорил со мной (в моем досадном состоянии) годы спустя — и продолжит говорить с людьми, пока те читают книги.
И всякий раз, когда кто-то берется за «Умирающую Землю», это другая книга.
Большего нельзя и пожелать.
Говард УолдропНОЧЬ В ГОСТИНИЦЕ «У ОЗЕРА» Джордж Р. Р. Мартин
В рассказе, представленном ниже, мы попадем в землю Падающей Стены, пройдем через лес с привидениями и мрачное пустынное озеро, где нас ждет опасная и удивительная ночь в гостинице «У озера» (известной своими шипящими угрями) в компании странных и ярких персонажей, которые на самом деле совсем не те, кем кажутся.
Четыре мертвых деодана несли железный паланкин, на котором плыл сквозь лиловый мрак Моллокос Меланхоличный.
В небе висело набухшее красное солнце, на котором все больше расползались огромные поля черного пепла, накрывая моря тусклого умирающего огня. Вокруг путешественника высились леса, погруженные в кроваво-красные тени. Черные, как оникс, огромного роста деоданы были одеты только в изодранные лохмотья, обернутые вокруг бедер наподобие юбки. Бежавший справа впереди умер не так давно, и ступни его при каждом шаге издавали чавкающий звук. Зловонная жидкость сочилась из тысяч крошечных отверстий, там, где его гниющую, распухшую плоть пронзил превосходный призматический спрей. Ноги твари оставляли влажные следы на поверхности древней обветшалой дороги, камни которой были уложены еще при Торсинголе, во времена, почти уже стершиеся из людской памяти.
Мертвые деоданы бежали ровной, пожирающей расстояние рысью. Мертвецов не беспокоил ни холод, разлитый в воздухе, ни потрескавшиеся острые камни под ногами. Плавное покачивание паланкина напомнило Моллокосу далекие годы, когда мать качала его в колыбели. Даже у него когда-то очень давно была мать, но эти времена остались в прошлом. Человеческая раса вымирала, и гру, эрбы и пельграны поселялись в брошенных человеком руинах.
Моллокосу не хотелось впадать в еще большую меланхолию, размышляя об этих вещах, и он предпочел сосредоточиться на книге, лежавшей у него на коленях. Целых три дня он безуспешно пытался снова запомнить заклинание превосходного призматического спрея; наконец ему это надоело, он отложил в сторону свой гримуар — массивный фолиант, переплетенный в алую кожу, с застежками и пряжками из черного железа, — и открыл небольшой томик эротической поэзии последних дней Шеритской империи, чьи сладострастные напевы развеялись прахом много веков тому назад. В последнее время его печаль была так глубока, что даже эти пылающие от желания строки не могли заставить его плоть шевельнутся, но по крайней мере ему не мерещилось, что слова на пергаменте превращаются в извивающихся червей, как строчки в его гримуаре. Долгий вечер этого мира сменялся ночью, и даже магия начинала бледнеть и рассыпаться в наступающем мраке.
По мере того как набухшее солнце клонилось к западу, читать становилось все труднее. Моллокос захлопнул книгу, поплотнее прикрыл колени своим Ужасающим плащом и стал наблюдать, как проплывают мимо деревья. В наступающем сумраке каждое из них казалось все более зловещим, и ему почудилось, что он различает тени, скользящие меж кустов. Но когда он повернул голову, чтобы присмотреться, тени исчезли.
Потрепанный и облупившийся деревянный указатель возле дороги гласил:
ГОСТИНИЦА «У ОЗЕРА» ПРЯМО ЧЕРЕЗ ПОЛ-ЛИГИ.
НАШИ ШИПЯЩИЕ УГРИ СЛАВЯТСЯ НА ВСЮ ОКРУГУ.
«Гостиница сейчас оказалась бы очень кстати», — подумал Моллокос, хотя вряд ли от заведения, стоящего на столь пустынной и мрачной дороге, можно было ожидать чего-то хорошего. Но с наступлением темноты выйдут на охоту гру, эрбы и лейкоморфы, и кто-то из них может оказаться достаточно голоден, чтобы рискнуть напасть даже на грозного колдуна. Не так давно ему и в голову не пришло бы остерегаться подобных тварей; как и все маги, всякий раз, когда ему приходилось покидать безопасные стены своего дома, он просто вооружался дюжиной мощных заклинаний. Но теперь магия утекала из его памяти с той же скоростью, что вода сквозь пальцы, и даже те чары, которые он еще помнил, казалось, становились все слабее всякий раз, когда ему приходилось их использовать. К тому же не следовало иметь в виду и воинов Призрачных мечей. Поговаривали, что некоторые из них были оборотнями, чьи лица текли и изменялись, как податливый воск. Моллокос не знал, правда ли это, но сомнений в зловредности их намерений и помыслов у него не было. Что ж, совсем скоро он станет пить черное вино с принцессой Ханделум и другими магами в Каиине, под защитой высоких белых стен и заклинаний, окружающих город. И хотя постоялый двор «У озера» наверняка малоприятное заведение, сейчас даже такой приют казался лучше еще одной ночи в шатре под этими зловещими соснами.
Повозка, подвешенная между огромными деревянными колесами, громыхала по разбитой дороге, подскакивая на потрескавшихся камнях. Зубы Чимвазла стучали от тряски, но он только крепче сжимал в руках кнут. Грубая зеленоватая кожа на его широком лице с плоским носом висела тяжелыми складками; время от времени язык быстрым движением облизывал ухо.
Слева от дороги стояла густая мрачная чаща, справа за немногочисленными хилыми деревцами и полоской унылого берега, поросшего пучками жесткой травы, тянулось озеро. Чернильная мгла все больше заволакивала лиловое вечернее небо, и кое-где уже тускло поблескивали звезды.
— Быстрее! — крикнул Чимвазл запряженному в повозку Полимамфо. Он оглянулся через плечо: признаков погони пока не было, но это не значило, что твк не преследуют его. Вкусные маленькие твари, но до чего же вредные и долго помнят нанесенные им обиды. — Быстрее! Становится темнее, ночь уже близко! Шевелись, отродье, нам нужно найти убежище до наступления темноты!
Пунер только фыркнул волосатым носом в ответ, и Чимвазл огрел его кнутом, чтобы заставить бежать быстрее.
— Шевели лапами, зараза!
Полимамфо прибавил ходу, шлепая ногами и тряся толстым животом. Колесо наехало на камень, повозка подпрыгнула, и Чимвазл больно прикусил язык. Рот его наполнился вкусом крови, густой и сладковатой, как запах плесневелого хлеба. Чимвазл сплюнул. Комок зеленовато-черной слизи попал в лицо Полимамфо и стек на дорогу.
— Быстрее! — взревел Чимвазл и принялся охаживать бока пунера кнутом, заставляя его ускорить бег.
Наконец деревья расступились, и впереди показалась гостиница, угнездившаяся на выступе скалы у слияния трех дорог. Вид строения внушал уверенность и ободрял, крепкое здание с многочисленными башенками и резными коньками было сложено из бревен и стояло на каменной основе; теплый призывный свет лился из широких окон. Веселая музыка, смех, звон кружек и тарелок, доносившиеся из дверей, словно бы манили гостей: «Заходи, заходи! Скинь сапоги, дай ногам отдохнуть, налей стаканчик эля!» Позади гостиницы гладкие воды озера блестели красным светом, словно полированная медь под лучами солнца.
Великий Чимвазл ничему, кажется, еще так не радовался, как виду этой гостиницы.
— Стой! — закричал он, щелкнув кнутом прямо над ухом Полимамфо. — Стой, вот мы и нашли ночлег на сегодня!
Полимамфо споткнулся, замедлил ход и наконец остановился. Он с сомнением поглядел на здание и принюхался.
— На твоем месте я бы ехал дальше.
Чимвазл спрыгнул с повозки, его сапоги мягко чавкнули в грязи.
— Да уж, не сомневаюсь. Ты только порадуешься, вместо того чтобы помочь, если твк доберутся до меня. Так вот, здесь им нас не найти!
— Один уже нашел, — заметил пунер. И точно: нахальный твк на своей жужжащей стрекозе вовсю крутился вокруг головы Чимвазла, поудобнее перехватывая копье. У него была бледно-зеленая кожа, а голову покрывал шлем из чашечки желудя.
Чимвазл в ужасе вскинул руки.
— Почему ты преследуешь меня? Я ничего тебе не сделал!
— Ты съел благородного Флорендаля! Ты проглотил госпожу Мелесенс и пожрал трех ее братьев, — закричал твк.
— Неправда! Твои обвинения лживы. Это был кто-то, просто похожий на меня. У тебя есть доказательства? Предъяви мне доказательства! Ах, у тебя ничего нет! Тогда пошел прочь!
Твк бросился в атаку, нацелив копье ему в нос, но, как бы ни был он быстр, Чимвазл оказался быстрее. Его длинный липкий язык мелькнул в воздухе и стащил вопящего малыша с его стрекозы. Доспехи крохотного всадника аппетитно хрустнули между острыми зелеными зубами Чимвазла. Вкус был приятный, с оттенком мяты, мха и лесных грибов.
Чимвазл поковырял в зубах крохотным копьем и пришел к выводу, что нашедший его твк был один, поскольку остальные так и не появились.
— Ладно, ты стой здесь и охраняй мою повозку, — приказал он пунеру. — А меня ожидает миска шипящих угрей.
Гибкая, длинноногая, похожая на мальчишку-сорванца, одетая в серые и тускло-розовые тона, Лирианна шла по дороге упругим пританцовывающим шагом. Она расстегнула три верхние пуговички на своей мягкой рубашке, сшитой из паутинного шелка, а широкополую бархатную шляпу с дерзким пером лихо сдвинула на один глаз. Ее меч Щекотун покачивался на бедре в ножнах из мягкой серой кожи, под цвет той, из которой были сшиты ее высокие ботфорты. Копна рыжих кудрей, молочно-белая кожа, украшенная россыпью веснушек, веселые серо-зеленые глаза. Картину завершали рот, словно созданный для лукавых улыбок, и маленький вздернутый носик, который чуть подергивался, пока девушка принюхивалась к окружающим запахам.
В вечернем воздухе пахло соснами и морской солью, но под этими запахами Лирианна ощущала едва уловимое амбре эрбов, подыхающего гру и вонь упырей где-то неподалеку. При мысли, что кто-нибудь из них осмелится приблизиться к ней в темноте, она усмехнулась, коснулась рукояти Щекотуна и закружилась в танце прямо под деревьями, взметая дорожную пыль каблуками сапог.
— Почему ты танцуешь, девушка? — произнес тихий голосок. — Близится ночь, и тени становятся длиннее. Сейчас не время танцевать. — Твк возник в воздухе возле ее лица. За ним второй, третий, четвертый. Кончики их копий поблескивали красным в лучах заходящего солнца, а верховые стрекозы чуть мерцали бледно-зеленым светом. Лирианна заметила, что маленьких человечков было еще больше среди деревьев, где их огоньки мелькали между ветвями, словно крошечные звезды.
— Солнце умирает, — ответила Лирианна. — Когда наступит тьма, мы уже не сможем танцевать. Поиграйте со мной, друзья мои, пока еще вы способны ткать яркий ковер своего воздушного танца.
— У нас нет времени на игры, — сказал один из человечков-твк.
— Мы охотимся, — добавил другой.
— Танцевать мы будем потом.
— Да уж, потом мы потанцуем, — согласился первый, и смех прозвенел между деревьями, рассыпавшись множеством острых осколков.
— Ваш город где-то рядом? — спросила Лирианна.
— Нет, — ответил один из твк.
— Нам пришлось далеко лететь, — добавил другой.
— Нет ли у тебя для нас пряностей, плясунья?
— Или, может быть, соли?
— Или перца с шафраном?
— Дай нам пряностей, и мы покажем тебе все потайные тропы в округе.
— Вокруг озера.
— И вокруг гостиницы.
— Ага, — усмехнулась Лирианна, — здесь даже гостиница есть? Мне кажется, я чувствую доносящийся оттуда запах. Какое-то магическое место?
— Плохое место, — сказал один из твк.
Лирианне припомнилось другое время и другая гостиница, небогатая, но приветливая, где пол устилал свежий камыш, а у очага дремала собака. Мир умирал уже тогда, и ночи стояли темные и полные ужасов, но в тех стенах еще можно было найти дружбу, веселье и даже любовь. Ей вспомнилось темное пиво, пахнущее хмелем и кружащее голову. И девушка, дочь хозяина, с яркими глазами и наивной улыбкой, которой так нравились странствующие воины. Бедняжка давно уже мертва. Но что с того? Весь мир уже почти мертв.
— Солнце садится, и земля погружается во тьму, — сказала Лирианна. — Я хочу посмотреть на эту гостиницу. Далеко ли до нее?
— Примерно с лигу, — сказал один из крохотных всадников.
— Даже меньше, — поправил его другой.
— А где наша соль? — потребовали оба. Лирианна дала им по щепотке соли из кошеля, подвешенного на поясе.
— А если вы покажете мне дорогу, я дам вам еще и перца.
Гостиница была полна народу. За одним столиком седой длиннобородый старик хлебал из миски какое-то мерзкое лиловое варево. Чуть дальше темноволосая потаскуха обнимала стакан вина с такой нежностью, словно это был новорожденный ребенок. Какой-то человечек с крысиной мордочкой и жидкими усиками, что сидел возле выстроившихся вдоль стены деревянных бочек, занимался тем, что высасывал улиток из раковин. Чимвазл решил, что, несмотря на хитрый и неприятный взгляд незнакомца, серебряные пуговицы на куртке и пучок павлиньих перьев на шляпе явно свидетельствуют о том, что их хозяин в деньгах не нуждается.
Ближе к очагу муж с женой и двое их большущих нескладных сыновей дружно уплетали огромный мясной пирог. Судя по их виду, там, откуда они приехали, в ходу был только коричневый цвет. Лицо главы семейства украшала густая борода, сыновья щеголяли пышными усами, полностью закрывавшими их рты. Более тонкие усы матери не скрывали ее губ.
От селян так и несло капустой, поэтому Чимвазл прошел мимо них и присоединился к хорошо одетому типу с серебряными пуговицами на куртке.
— Как улитки? — поинтересовался он.
— Склизкие и невкусные. Не рекомендую.
Чимвазл пододвинул себе стул.
— Позвольте представиться, я Великий Чимвазл.
— А я князь Рокалло Непобедимый.
Чимвазл озадаченно сдвинул брови.
— Князь чего?
— А просто князь. — Рокалло проглотил еще одну улитку и бросил пустую раковину на пол.
Ответ Чимвазлу не понравился.
— Великий Чимвазл — не тот человек, с которым стоит шутки шутить, — предупредил он самозваного князя.
— И что же тогда этот великий человек делает в такой гостинице?
— То же, что и вы, — сварливо заметил Чимвазл.
Тут подоспел хозяин, подобающе кланяясь и расшаркиваясь.
— Чем могу служить?
— Я, пожалуй, съел бы миску твоих знаменитых шипящих угрей.
Хозяин извиняющееся кашлянул:
— Увы, угри… У нас в меню их больше нет.
— Это почему? У тебя же на вывеске написано, что угри — ваше фирменное блюдо.
— Да, в прежние времена мы их отлично готовили. Восхитительные твари, но небезопасные. Один как-то съел наложницу колдуна, тот разозлился и вскипятил озеро, вот все угри и погибли.
— В таком случае тебе стоило бы поменять вывеску.
— Да я и сам об этом каждый день думаю. Вот только потом мне приходит в голову, что, может, сегодня всему миру придет конец, — и мне становится лень проводить свои последние часы, корячась на лестнице с кистью в руках. Тогда я наливаю себе винца, размышляю на эту тему, а к вечеру охота сама собой и проходит.
— Твоя охота или неохота меня не касается, — заметил Чимвазл. — Раз уж угрей у тебя нет, давай тогда курицу, да поподжаристее.
Хозяин, казалось, готов был разрыдаться.
— Увы, наш климат не подходит для домашней птицы.
— Тогда неси рыбу.
— Из этого озера? — Хозяин даже вздрогнул. — Не советовал бы, очень, знаете ли, нездоровые воды.
Чимвазл почувствовал нарастающее раздражение. Его сосед перегнулся через стол.
— Окрошку ни в коем случае не берите, впрочем, пироги с мясом тоже не ахти.
— Уж извините, — встрял хозяин, — но пироги с мясом — это все, что у нас есть.
— А что за мясо в начинке? — поинтересовался Чимвазл.
— Коричневое, — ответил хозяин. — И кусочки серого попадаются.
— Ладно, тащи мясной пирог. — Все равно делать было нечего. Пирог оказался большой, но на этом его достоинства заканчивались. Начинка состояла в основном из хрящей, кое-где виднелись куски желтого жира, и один раз что-то подозрительно хрустнуло у Чимвазла на зубах. Серого было больше, чем коричневого, а в одном месте внутренность пирога поблескивала склизкой зеленью. Нашлась, кажется, одна пережаренная морковка, впрочем, это с таким же успехом мог быть и палец. Тесто тоже доброго слова не заслуживало.
Съев не больше четверти пирога, Чимвазл отодвинул блюдо.
— Мудрый человек прислушался бы к моим предупреждениям, — заметил Рокалло.
— Возможно, если бы он не был так голоден, как я. — Вот ведь проблема с народцем твк: что сколько их ни съешь — через час опять голоден. — Ну да ладно, пусть миру конец, но эта ночь только начинается. — Чимвазл достал из рукава колоду расписных табличек. — Не приходилось ли вам играть в пегготи? Отличная игра, и под пиво хорошо идет. Как насчет нескольких партий?
— Игра мне незнакома, но я быстро учусь, — ответил Рокалло. — Ежели вы объясните мне основные правила, я с удовольствием попробую.
Чимвазл перемешал карты.
Гостиница оказалась куда роскошнее, чем ожидала Лирианна, и это было странно: подобному заведению совсем не место на далекой лесной дороге на земле Падающей Стены. «Наши шипящие угри славятся на всю округу», — прочитала девушка и рассмеялась. Последние лучи заходящего солнца бросали красные отблески на озеро позади гостиницы.
Всадники-твк носились вокруг девушки на своих стрекозах. Пока Лирианна шла к гостинице, их становилось все больше. Сперва два десятка, потом четыре, потом сотня, в конце концов Лирианна потеряла им счет. Прозрачные крылышки стрекоз звенели в вечернем воздухе, и лиловый сумрак гудел от звука тонких злых голосков.
Лирианна втянула воздух, принюхиваясь. Запах магии вокруг был настолько силен, что она едва не чихнула. «Ага, кажется, я чую колдуна». И она двинулась к гостинице, насвистывая какой-то веселый мотивчик. Возле ступеней крыльца стояла потрепанная повозка, к колесу которой небрежно привалился толстобрюхий вонючий гигант, из ушей и ноздрей которого торчали темные щетинистые волосы.
— Я бы туда не совался. Плохое место. Много народу заходит, но никто не выходит, — посоветовал он Лирианне.
— Ну, я тот еще народ, да и плохие места мне нравятся. А ты кто будешь?
— Меня зовут Полимамфо. Я из пунеров.
— Не знаю таких.
— Нас мало кто знает. — Он пожал массивными плечами. — Слушай, а это твои твк? Ты им скажи, что мой хозяин как раз в гостинице.
— Хозяин?
— Три года назад я сел играть с Чимвазлом в пегготи. Когда деньги кончились, я поставил на кон самого себя.
— А он чародей, твой хозяин?
Огромные плечи снова вздрогнули.
— Он-то думает, что да.
Лирианна погладила рукоять Щекотуна.
— В таком случае можешь считать, что ты свободен. Я уплачу твой должок.
Полимамфо выпрямился.
— Правда? А можно мне взять повозку?
— Да как пожелаешь.
Пунер широко ухмыльнулся.
— Хочешь, садись, я отвезу тебя в Каиин. Обещаю, с тобой ничего не случится. Мы, пунеры, едим человечину, но только когда звезды выстраиваются определенным образом.
— И кто может сказать, когда это произойдет в следующий раз?
— Доверься мне.
Она хихикнула.
— Нет уж, я лучше пойду в гостиницу.
— Ну тогда я побежал. — Пунер налег на постромки. — Ежели хозяин пожалуется на мое отсутствие, скажешь ему, что долг теперь за тобой.
— Непременно. — Лирианна смотрела, как пунер рысит в сторону Каиина, волоча за собой грохочущую, подскакивающую на камнях повозку. Потом она поднялась по неровным каменным ступеням и толкнула входную дверь.
В общем зале пахло плесенью, дымом, упырями и едва заметно — лейкоморфом, хотя ни одного не было видно. За одним столом расселась компания волосатых деревенщин, за другим пышногрудая шлюха тянула вино из помятого серебряного кубка. По соседству в полном одиночестве сидел старик в рыцарском облачении древнего Торсингола, его длинная белая борода была заляпана лиловыми пятнами от похлебки.
Чимвазла она легко обнаружила у дальней стены, за столиком у бочек, напротив такого же мошенника, — представлялось затруднительным сказать, кто из двоих выглядел неприятнее. От Чимвазла несло жабой, а его визави напоминал крысу. На крысоподобном была серая кожаная куртка, украшенная серебряными пуговицами и оставлявшая на виду узкую рубаху в кремово-голубую полоску со свободными присборенными рукавами. Широкополую синюю шляпу, увенчанную пучком павлиньих перьев, он сдвинул на затылок. Его похожий на жабу приятель с отвисшими щеками и бородавчатой зеленоватой кожей, из-за цвета которой казалось, что его сейчас стошнит, щеголял обвисшим беретом, похожим на помятый гриб, грязной лиловой туникой с золотой вышивкой по подолу и рукавам и зелеными туфлями с загнутыми носками. Губы у него были толстые, а рот настолько широк, что уголки едва не доставали до крупных мочек ушей.
Оба мошенника похотливо разглядывали Лирианну, прикидывая шансы на возможную интрижку. Жабоподобный даже осмелился слегка улыбнуться ей. Лирианна превосходно знала, как вести эту игру. Она сняла шляпу и с поклоном приблизилась к их столу. Расписные таблички покрывали поверхность грубого дощатого стола рядом с застывшими остатками крайне неаппетитного на вид мясного пирога.
— А во что вы играете? — нарочито невинно спросила она.
— Пегготи, — ответил жабоподобный. — Тебе знакома эта игра?
— Нет, но я бы не возражала сыграть. Научите?
— С удовольствием. Присаживайся. Меня зовут Чимвазл, я из Галланта. А приятель мой известен как Рокалло Неубедимый.
— Непобедимый, — поправил его крысоподобный. — Рокалло Непобедимый, и я князь, между прочим. Хозяин где-то здесь по соседству, сейчас подойдет. Не выпьешь ли с нами, девушка?
— Да, пожалуй, — ответила Лирианна. — А вы волшебники? Что-то в вашем облике есть колдовское.
Чимвазл небрежно махнул рукой.
— А глазки у тебя не только красивые, но и острые. Я знаю пару-тройку заклинаний.
— Небось, чтобы молоко скисло? — съехидничал Рокалло. — Это заклинание многие знают, да вот действует оно только через шесть дней.
— И это, и еще кучу всяких, — напыжился Чимвазл, — одно сильнее другого.
— А вы мне покажете? — замирающим голосом попросила Лирианна.
— Возможно, когда мы получше узнаем друг друга.
— О, прошу вас! Я всегда мечтала увидеть настоящую магию.
— Магия добавляет остроты в пресный вкус жизни, — высокопарно заявил Чимвазл, с вожделением уставившись на девушку. — Но я не собираюсь демонстрировать чудеса моего искусства перед деревенщинами и недотепами, окружающими нас. Потом, когда мы останемся наедине, я покажу чудеса, которых ты никогда не видела, да так, что ты будешь кричать от восторга и удовольствия. Но сперва выпьем пива и сыграем в пегготи, чтобы кровь быстрее побежала в жилах. На что играем?
— Я уверена, что вы что-нибудь придумаете, — сказала Лирианна.
К тому времени когда Моллокос Меланхоличный наконец увидел гостиницу, распухшее солнце уже опускалось за горизонт, словно толстый старик, осторожно усаживающийся в любимое кресло.
Тихо бормоча что-то себе под нос на языке, которого люди не слыхали с тех давних пор, когда Серые Волшебники улетели к звездам, колдун приказал своим носильщикам остановиться. На первый взгляд, гостиница казалась очень уютной, но подозрительный Моллокос давно усвоил, что вещи не всегда бывают тем, чем кажутся. Он прошептал короткое заклинание и поднял посох из черного дерева, на конце которого светился хрустальный шар с золотым глазом внутри. Никакие чары или морок не могли обмануть Видящее Истину Око.
Лишенная покрова чар, гостиница «У озера» оказалась потрепанным серым и неприятно узким строением в три этажа. Здание, словно пьяное, кривилось на сторону, к двери вели неровные каменные ступени. Свет, лившийся изнутри через зеленые ромбовидные стекла, придавал строению изъязвленный и больной вид, с крыши свисали фестоны зеленого мха. От чернеющего за гостиницей озера пахло гнилью, темная, неприятно морщившаяся вода была усеяна затонувшими деревьями. Сбоку притулилась конюшня, настолько ветхая, что даже мертвые деоданы вряд ли захотели бы туда зайти. Рядом с крыльцом висела вывеска:
ГОСТИНИЦА «У ОЗЕРА».
НАШИ ШИПЯЩИЕ УГРИ СЛАВЯТСЯ НА ВСЮ ОКРУГУ.
Правый передний деодан внезапно заговорил:
— Земля умирает, и скоро даже солнцу придет конец. Эта прогнившая крыша — достойное прибежище, где Моллокос может встретить вечность.
— И земля и солнце умирают, — согласился Моллокос, — но даже если конец застанет нас здесь, я встречу его, сидя у огня и наслаждаясь жареными угрями, покамест вы будете дрожать во тьме, глядя, как отваливаются и падают на землю куски вашей разлагающейся плоти.
Он поправил складки Ужасающего плаща, взял посох, ступил на заросший сорняками двор и направился к лестнице, ведущей ко входу в таверну. Дверь над ним хлопнула, и появился маленький, подобострастного вида человечек в заляпанном соусом переднике — явно сам хозяин заведения. Он торопливо двинулся вниз по ступенькам, на ходу вытирая руки фартуком, затем вдруг увидел Моллокоса и побледнел.
И было от чего. Под Ужасающим плащом кожа Моллокоса казалась белее кости. Темные и глубокие глаза его переполняла печаль. Орлиный нос нависал над тонкими недовольными губами. Руки он имел крупные и выразительные, а ногти на длинных пальцах были покрашены: на правой кисти — в черный цвет, а на левой — в красный. Полосатые штаны тех же цветов маг носил заправленными в низкие сапоги из полированной кожи гру. Красно-черными были и его волосы, словно кровь и ночь, смешавшиеся вместе; голову покрывала широкополая шляпа лилового бархата, украшенная зеленой жемчужиной и длинным белым пером.
— О грозный господин, — еле выдавил хозяин, — эти… эти деоданы…
— Они тебя не побеспокоят. Смерть укрощает даже их свирепые желания.
— Чародеи к нам в гостиницу не так часто заглядывают…
Моллокоса это не удивило. Некогда Умирающая Земля была полна волшебства, но в последние дни мира и магия клонилась к закату. Заклинания, казалось, теряли силу, и сами слова их ускользали из памяти. Колдовские фолианты в древних библиотеках потихоньку превращались в пыль, по мере того как охраняющие их чары гасли, подобно догорающим свечам. И с угасанием волшебства исчезали волшебники. Некоторые становились жертвами собственных прислужников, демонов и сандестинов, некогда покорно исполнявших любое их пожелание. Других выслеживали воины Призрачных мечей или разрывали на куски орды осатаневших женщин. Самые мудрые бежали, укрываясь в других временах и местах, и их огромные, продуваемые ветрами замки просто исчезали, словно туман перед рассветом. Сами имена их уже давно превратились в предания: Мазириан, Туржан Миирский, Риальто Великолепный, Мамф Загадочный, Гильгед, Пандельюм, Ильдефонс Наставник.
Но Моллокос принял решение не уходить с этой земли, чтобы выпить последний свой кубок вина, глядя, как гаснет солнце в небе.
— Перед тобой Моллокос Меланхоличный, поэт, философ, великий маг, познавший забытые языки, некромант и гроза демонов, — объявил он испуганно жмущемуся хозяину. — Каждый камень Умирающей Земли известен мне. Я собираю загадочные артефакты древних эпох, перевожу рассыпающиеся от времени свитки, которые никто уже не может прочитать. Я общаюсь с мертвецами, вызываю восторг у живых, устрашаю слабые души и привожу в трепет невеж. Месть моя подобна холодному черному ветру, а приязнь согревает, словно яркое солнце. Законы и правила, предписанные простым смертным, я отбрасываю с пути своего, подобно тому как путник отряхивает с плаща дорожную пыль. Сегодня ночью я окажу твоему заведению честь своим присутствием. Раболепного поклонения я не желаю, но мне потребуется твоя лучшая комната, сухая и просторная, и пуховая перина. К тому же я собираюсь здесь поужинать, так что прикажи приготовить хороший кусок мяса дикого кабана и к нему еще что-нибудь, что сможет подать твоя кухня.
— Ни диких, ни домашних кабанов у нас тут нет. Большую часть сожрали гру и эрбы, а остальных утащила озерная нечисть. Я вам могу подать мясной пирог с пылу с жару или миску лиловой окрошки, но только есть у меня подозрение, что ни то ни другое вам не понравится. — Хозяин испуганно сглотнул. — Тысячу раз прошу прощения, о великий господин, но я боюсь, что мое скромное заведение просто недостойно вашего величия. Я уверен, что вы легко найдете какую-нибудь гостиницу получше…
Моллокос нахмурился.
— Я уверен, что это так, но, поскольку твоя гостиница — единственная в этих краях, мне придется остаться здесь.
Хозяин промокнул испарину фартуком.
— Грозный господин, я прошу простить мою дерзость и ни в коем случае не хочу обидеть вас, но у меня уже были раньше проблемы с волшебниками. Некоторые из них, разумеется, не такие честные, как вы, платят по счету заколдованными кошелями с камнями и навозом вместо золота, а другие наводят порчу и насылают бородавки на прислугу и хозяина, ежели им что не понравится.
— Этого легко избежать, — заявил Моллокос Меланхоличный. — Проследи, чтобы меня обслуживали подобающим образом — и у тебя не будет никаких проблем. Я обещаю тебе не колдовать перед другими посетителями, не насылать порчу на твою прислугу и не платить камнями и навозом. Но я утомился, беседуя с тобой. День окончен, и солнце уже село, я устал и проведу ночь в этой гостинице. Перед тобой простой выбор: либо ты предоставляешь мне удобный ночлег, либо я наложу на тебя заклятие гнилостной вони Гаргу, и ты будешь задыхаться от собственных миазмов до конца своих дней. Который наступит довольно быстро, потому что запах этот привлекает упырей и пельгранов, как выдержанный сыр — мышей.
Хозяин открыл было рот, но так и не смог выдавить ни слова. Наконец он посторонился, пропуская гостя, который кивнул, поднялся по ступеням и вошел в дом.
Внутри гостиница «У озера» была столь же мрачна, темна и неприветлива, как снаружи. В воздухе висел странный кисловатый запах, хотя от кого он исходил — от посетителей, от самих стен или с кухни, — понять было невозможно. Разговоры мгновенно стихли, и глаза всех присутствующих обратились к вошедшему чародею, которому его Ужасающий плащ придавал зловещий вид.
Присев за стол у окна, Моллокос наконец позволил себе оглядеться и рассмотреть остальных гостей. Сидевшая у огня группа сельчан, переговаривавшихся низкими грубыми голосами, напомнила ему волосатые коренья. За столиком у бочек красивая молодая девушка смеялась и кокетничала с двумя отпетыми мошенниками, один из которых, похоже, был не совсем человеком. По соседству дремал старик, опустивший голову на скрещенные на столе руки. А сидевшая подальше женщина задумчиво покачивала бокал с остатками вина и оценивающе поглядывала на колдуна через комнату. С первого взгляда Моллокос понял, что перед ним местная «подружка на вечер», хотя в ее случае вечер уже почти перешел в ночь. Язык не поворачивался назвать ее неприятной на вид, но проглядывало что-то странное и беспокоящее в очертаниях ее ушей. Тем не менее фигура у нее была хорошая, большие темные глаза влажно поблескивали, и пламя очага зажигало красные отсветы в ее длинных темных волосах.
По крайней мере, именно так это представлялось смертным глазам, с которыми был рожден Моллокос, но он знал, что человеческому взгляду доверять нельзя. Тихо, почти неслышно он прошептал заклинание и взглянул снова через золотой глаз, увенчивающий его посох. И на этот раз правда открылась ему.
На ужин колдун заказал мясной пирог, поскольку угрей в меню не было. После первого же куска Моллокос отложил ложку и помрачнел еще больше. Струйки пара, тянущиеся сквозь трещинки в корке пирога, свивались в воздухе в ужасные, искаженные мукой лица. Когда подошедший хозяин осведомился, понравилось ли ему угощение, Моллокос укоризненно глянул на него и заметил.
— Тебе повезло, что я не так скор на расправу, как некоторые мои собратья.
— Я очень благодарен грозному господину за его терпение.
— Что ж, остается надеяться, что спальни у тебя содержатся в лучшем состоянии, чем кухня.
— За три терция можете разделить большую кровать с Мампо и его семейством, — хозяин указал на селян, устроившихся возле очага. — Отдельная комната обойдется в двенадцать.
— Моллокос Меланхоличный достоин только самого лучшего.
— Цена лучшей нашей комнаты — двадцать терциев, но ее уже занял князь Рокалло.
— Сейчас же вынесите его вещи и подготовьте комнату для меня, — приказал Моллокос. Прежде чем он успел произнести что-либо еще, темноволосая женщина поднялась и приблизилась к его столику. Моллокос кивнул на стул напротив. — Садись.
Она села.
— Почему ты такой печальный?
— Доля человеческая печалит меня. Я смотрю на тебя и вижу ребенка, которым ты некогда была. Твоя мать прижимала тебя к своей груди. Отец качал тебя на коленях. Они называли тебя маленькой красавицей и в твоих глазах вновь видели все чудеса этого мира. Но теперь их нет, мир умирает, а их дитя торгует своей печалью перед незнакомцами.
— Но нам же не обязательно оставаться незнакомцами, — сказала женщина. — Меня зовут…
— Как тебя зовут — не важно. Или ты по-прежнему дитя неразумное, если так легко готова назвать свое имя чародею?
— Что ж, здравый совет. — Она чуть дотронулась до его рукава. — У тебя есть комната? Давай поднимемся наверх, и я сделаю тебя счастливым человеком.
— Маловероятно. Земля умирает, и раса человеческая вместе с ней. Никакие эротические чудеса не способны это изменить, какими бы они ни были извращенными и изощренными.
— Но и у тебя, и у меня, у всех нас еще остается какая-то надежда, — заметила женщина. — Только в прошлом году я была с человеком, который рассказывал, будто в Саскервое у одной семьи родился ребенок.
— Он лгал, или его самого обманули. Женщины в Саскервое плачут так же, как и везде, и утробы их пожирают своих нерожденных детей. Человечеству приходит конец, и скоро Земля станет прибежищем деоданов, пельгранов и прочей нечисти, пока не погаснет самый слабый луч света. Никакого ребенка не было. И уже никогда не будет.
Женщина зябко поежилась.
— И все же… И все же, пока еще живы мужчины и женщины, мы должны попробовать жить. Так давай попробуем вместе.
— Хорошо. — Видящее Истину Око уже показало Моллокосу Меланхоличному, кем она была на самом деле. — Когда я поднимусь к себе в комнату, ты можешь присоединиться ко мне, и мы вместе попытаемся открыть суть вещей в этом мире.
Карты были сделаны из тонких пластинок темного дерева и легкой, ярко раскрашенной бумаги. Когда Лирианна переворачивала очередную карту, раздавался тихий стук. Игра оказалась несложной. Ставки были маленькие, и пока что Лирианна чаще выигрывала, чем проигрывала, хотя она приметила, что, как только на кону накапливалась приличная сумма, карты Чимвазла чудом оказывались лучше, какие бы козыри у нее ни были до этого.
— Фортуна благоволит тебе сегодня, — заметил Чимвазл после нескольких ходов, — но скучно играть на такую мелочь. — При этих словах он бросил золотой на середину стола. — Кто-нибудь примет мою ставку?
— Я, — отозвался Рокалло. — Земля умирает, а вместе с ней умрем и мы все. Какая разница трупу, сколько у него осталось золота?
Лирианна бросила на них печальный взгляд.
— У меня нет золота.
— Ничего, — ухмыльнулся Чимвазл, — мне нравится твоя шляпа. Поставь ее на кон против наших монет.
— Ах, значит, даже так? — Лирианна кокетливо склонила голову и провела кончиком языка по губам. — Почему бы и нет?
Как и следовало ожидать, вскоре шляпа ей уже не принадлежала. Девушка с изысканным поклоном передала Чимвазлу его трофей и встряхнула волосами, улыбаясь в ответ на его откровенный взгляд. Лирианна старалась не смотреть напрямую в сторону мага, сидевшего возле окна, но она приметила его с первой же минуты, когда он вошел. Чародей был худ, мрачен, и от него так и несло устрашающей магией, которая полностью заглушала следы слабого волшебства этого мерзкого мошенника Чимвазла. Большинство великих магов либо умерли, погибнув от Призрачных мечей, либо покинули Землю, ушли в другие миры или, возможно, к дальним звездам. Она знала, что те из них, что еще оставались в этом умирающем мире, собирались в Каиине, надеясь обрести безопасность под защитой древних заклинаний, охраняющих белые стены города. Этот маг явно был одним из них. Ладонь у нее зачесалась, и меч на бедре беззвучно запел. Сталь меча закалилась в крови первого колдуна, убитого Лирианной, когда ей было всего лишь шестнадцать лет. Ни одно защитное заклинание не могло остановить это лезвие, но ее саму оберегали только ум и мастерство. Самым сложным в убийстве колдуна было поймать момент, когда нужно нанести удар, поскольку большинство из них легко могли развеять нападающего в прах одним-двумя словами.
Принесли пиво. Потом еще. Лирианна неторопливо потягивала из своей кружки, отодвинув нетронутую вторую на край стола, но ее сотрапезники себя не сдерживали. Когда Рокалло объявил, что заказывает по третьей, Чимвазл извинился, поднялся и отправился искать уборную. Лирианна отметила, что он постарался обойти стол мага как можно дальше. Колдун, казалось, был полностью погружен в беседу с местной шлюхой и не обратил никакого внимания на зобатого пучеглазого типа, пробирающегося через комнату, однако золотой глаз на его посохе уставился на Чимвазла и неотрывно следил за каждым его движением.
— Послушай, Чимвазл жульничает, — сказала она Рокалло, как только их спутник скрылся за дверью. — Я выиграла последнюю партию, ты выиграл две перед этим, но его кучка монет вообще не уменьшается. Похоже, монеты просто переползают обратно к нему, когда мы не смотрим. Да и карты меняют масть.
Князь только пожал плечами:
— Подумаешь! Солнце угасает. Кто будет считать, сколько у нас денег, когда мы умрем?
Его скучающее равнодушие рассердило девушку.
— Что ты за князь, если позволяешь какому-то жалкому волшебнику смеяться над собой?
— Я князь, которому довелось испытать на себе заклинание зловещего зуда Лагвайлера, — и повторения мне бы не хотелось. Чимвазл забавляет меня.
— Я бы с удовольствием позабавилась, пощекотав его.
— Уверен, он бы сильно смеялся.
Внезапно тень легла на стол перед ними. Подняв голову, Лирианна увидела нависшего над ними мрачного колдуна.
— Три сотни лет прошло с тех пор, как я в последний раз играл в пеготти, — объявил он похоронным голосом. — Могу я присоединиться к вам?
Великого Чимвазла невыносимо пучило, скорее всего, из-за хрящей и сала в пироге. А может, еще и от всех твк, которых он сожрал в лесу. Вкусные-то они вкусные, да вот перевариваются плохо. Может, они вообще еще там в животе летают и тычут в него своими крошечными копьями. Съел дюжину — тут бы и остановиться, но они же прямо сами на язык просились. Внезапно ему пришла в голову мысль, что их копья могли быть отравлены. Мысль показалась неприятной.
Почти такой же неприятной, как здешняя гостиница, подумал Чимвазл. Надо было послушаться пунера: ничего хорошего здесь нет, кроме, пожалуй, этой рыженькой веснушчатой милашки, которая подсела к ним за стол. Шляпу он у нее уже выиграл, на очереди сапоги, а потом и чулки. Чимвазл дожидался, пока большая часть постояльцев разбредется по своим комнатам, чтобы начать наступление всерьез. Рокалло явно был слишком зануден и боязлив, чтобы помешать ему. Когда он выиграет всю ее одежду, у нее не будет других вариантов, кроме как предложить в качества ставки себя. И тогда он впряжет ее в повозку сразу перед Полимамфо. Вот уж пунер резво припустится — может, даже и кнут не понадобится.
Тесная уборная без всяких удобств представляла собой просто вонючую дыру в полу. Спустив штаны и присев на корточки, Чимвазл, стеная и кряхтя, принялся избавляться от съеденного. Занятие было чревато неприятностями, поскольку он рисковал разбудить мелкого бесенка, обитавшего в складках его мясистого зада. Бес обожал развлекаться, во всеуслышание отпуская ядовитые шуточки по поводу Чимвазлова мужского достоинства. Впрочем, про его самое любимое развлечение Чимвазл даже вспоминать не хотел.
На этот раз обошлось, но еще более неприятный сюрприз ожидал его в зале, когда он обнаружил, что в его отсутствие высокий грозный чародей присоединился к их компании. Чимвазлу уже приходилось сталкиваться с великими магами, и он не имел ни малейшего желания повторять этот опыт. Нынешняя внешность его была результатом непонимания, возникшего между ним и одним волшебником, когда их пути случайно пересеклись. А притаившийся в штанах бесенок с его набором шуток был подарочком на память от Элууны, с которой он провел пару недель в молодости, тогда еще стройный и красивый. Этот наряженный в алое с черным маг не обладал ее привлекательностью, но характер у него, скорее всего, был такой же непредсказуемый. Никто не мог предвидеть, какую мелкую оплошность или невинную оговорку колдун решит принять за смертельное оскорбление.
Впрочем, других выходов, кроме немедленного бегства из гостиницы, просто не оставалось, а подобное решение казалось сомнительным. Ночь была стихией гру, упырей и лейкоморфов, да и небольшой шанс, что человечки-твк поджидают его за пределами гостиницы, все же имелся. Так что Чимвазл приблизился к столу и уселся, стараясь улыбаться как можно приятнее.
— Я смотрю, у нас новый игрок появился. Хозяин, принеси-ка пива нашему новому другу. Да поживее, а то я тебе чирей на нос посажу!
— Меня зовут Моллокос Меланхоличный, и я не пью пива.
— Как я понимаю, вы, как и я, чародей? А сколько у вас с собой заклинаний? — поинтересовался Чимвазл.
— Это не твое дело. — В голосе Моллокоса прозвучало предупреждение.
— Да ладно вам, я всего лишь задал невинный вопрос коллеге, так сказать. У меня лично при себе шесть великих заклинаний, девять меньших и еще всяческие чары по мелочи. — Чимвазл смешал таблички. — Мой сандестин ожидает возле крыльца, замаскированный под жалкого пунера с повозкой, но он в любой момент готов по моей команде умчать меня в небо. Но только чур никаких чар за столом! Здесь царит госпожа удача, которая не любит магического вмешательства в свои дела. — С этими словами он положил перед собой золотой центум. — Ну же, давайте, делайте ставки! Игра куда как интереснее, когда на столе блестит золото.
— Вот именно. — Рокалло положил свой золотой на монету Чимвазла.
Лирианна только очаровательно надула губки.
— У меня нет золота, и я хочу обратно мою шляпу.
— Тогда тебе придется поставить на кон свои сапоги.
— Да? Ну ладно, что ж поделаешь!
Колдун ничего не сказал. Вместо того чтобы полезть в кошелек за деньгами, он просто трижды стукнул черным посохом об пол и произнес короткое заклинание, рассеивающее чары и наведенные иллюзии. В ту же секунду золотой Чимвазла превратился в толстого белого паука с волосатыми лапами, который медленно уполз со стола, а кучка терциев перед ними — в бросившихся врассыпную тараканов.
Девушка завизжала, князь фыркнул от смеха, а Чимвазл выпрямился, постаравшись скрыть смятение. Щеки его дрожали.
— Посмотри, что ты наделал! Теперь ты должен мне золотой!
— Еще чего! — возмутился Моллокос. — Это ты пытался перехитрить нас, пользуясь дешевыми фокусами. Ты что, всерьез решил, что подобное жалкое волшебство может обмануть Моллокоса Меланхоличного?
Золотой глаз на вершине его посоха мигал в завихрениях зеленого пара, который грозно закручивался в хрустальном шаре.
— Тише, тише, — успокаивающим тоном сказал Рокалло. — У меня и так голова от пива кружится, а от этого шума так и вовсе разболится.
Лирианна захлопала в ладоши.
— Может быть, устроите магическую дуэль? Неужели мы увидим чудеса великой магии?
— Не думаю, что хозяин гостиницы обрадуется, — возразил Рокалло. — Такое состязание слишком дорого обойдется его заведению. От дуэли на мечах всего ущерба — битая посуда да, может, пара кровавых пятен на полу. Усердная служанка с ведром горячей воды мигом все поправит. А после магической дуэли от гостиницы, скорее всего, останется только кучка головешек.
Щеки Чимвазла возмущенно задрожали. Ответы, один ядовитее другого, просились на язык, но осторожность заставила его сдержаться. Он вскочил на ноги с такой быстротой, что стул его отлетел и свалился на пол.
— Хозяину нечего бояться. Чары, которыми я повелеваю, слишком могущественны, чтобы разбрасываться ими на потеху бродячим шлюшкам и самозваным князьям. Великий Чимвазл не позволит смеяться над собой! — После чего он с предельно возможной скоростью удалился, прежде чем одетый в алое с черным маг успел обидеться на его выпад. За Чимвазлом торопливой вереницей потянулись тараканы и толстый белый паук.
Огонь в очаге догорел до углей, стало холоднее, и по углам легла тьма. Сельчане придвинулись поближе друг к другу, что-то тихо бормоча сквозь усы. Золотой глаз на посохе Моллокоса вращался, оглядывая комнату.
— Ты просто позволишь этому обманщику сбежать? — спросила девушка. Моллокос даже не снизошел до ответа. Он чувствовал, что скоро все покровы будут сброшены, и мелкий мошенник Чимвазл беспокоил его меньше всего. Маг ощущал присутствие Призрачных мечей и прочих, куда худших тварей. Ему даже показалось, что он слышит тихое, мягкое шипение. Его мысли были прерваны хозяином, неслышно возникшим рядом, чтобы объявить, что комната для господина готова, если господин желает удалиться к себе.
— Да, желаю. — Моллокос поднялся, опираясь на посох и плотнее запахивая свой Ужасающий плащ. — Показывай, куда идти.
— Если господин чародей соблаговолит последовать за мной… — Хозяин снял со стены лампу и зажег фитиль. Им пришлось подняться по трем длинным покосившимся лестничным маршам, пока они не добрались до тяжелой деревянной двери на верхнем этаже. Лучшая комната во всей гостинице не слишком впечатляла. Потолок был низкий, пол скрипел, а единственное окно выходило на озеро, черные воды которого странно пульсировали и вздымались под тусклым красным светом далеких звезд. Подле кровати стоял маленький трехногий столик, на котором в разводах застывшего сала мерцала кривая свеча. Из прочей мебели в комнате имелись только сундук и стул с прямой спинкой. В углах раскинулись густые тени, черные, словно брюхо деодана. Тут было холодно и сыро, и Моллокос слышал, как ветер посвистывает в щелях ставен.
— А перина у тебя пуховая? — спросил он.
— Ничего, кроме соломы, не держим. — Хозяин повесил лампу на крюк. — Видите, вот два крепких засова на двери и на окне, так что спите спокойно, никто сюда не войдет. В сундуке у кровати — еще одно одеяло. Туда же можете положить одежду и что у вас есть ценного. Ночной горшок рядом с кроватью. Что-нибудь еще нужно?
— Просто оставь меня одного.
— Как прикажете.
Моллокос прислушивался, пока хозяин спускался вниз. Наконец, убедившись, что он один, маг внимательно осмотрел комнату, простучал стены, проверил дверь и окно и в нескольких местах ударил посохом по половицам. В сундуке обнаружилось ложное дно, открывающееся снизу как лаз, через который, без сомнения, воры и убийцы проникали в эту комнату, чтобы избавить беспечных путешественников от их добра, а то и от самой жизни. Что же касалось кровати…
Моллокос обошел ее как можно дальше и уселся на стул, не выпуская посох из рук и чувствуя, как звенят у него в голове последние несколько заклинаний, которые он еще помнил. Первая гостья не заставила себя ждать, постучавшись тихо, но уверенно. Моллокос впустил ее в комнату и снова задвинул засов за ее спиной.
— Это чтобы нас не побеспокоили, — объяснил он.
Женщина соблазнительно улыбнулась ему и потянула за завязки платья, так что оно соскользнуло на пол вокруг ее ног.
— А ты разве не хочешь снять свою мантию?
— Не больше, чем снять свою кожу, — ответил Моллокос Меланхоличный.
Темноволосая вздрогнула в его объятиях.
— Как странно ты говоришь. Твои речи пугают меня. — Кожа ее покрылась мурашками. — А что это у тебя в руке?
— Твоя смерть. — Нож пронзил горло женщины. Она упала на колени, шипя от боли, и в полумраке блеснули длинные острые клыки. Черная кровь струйкой потекла по шее. Лейкоморф, решил маг, или какая-то еще более странная тварь. В диких землях полно было причудливых существ, чудовищных отродий демонов и деоданов, порождений суккубов и инкубов, искусственно выращенных подделок под человека и исторгнутых болотами чудовищ из разлагающейся плоти.
Моллокос склонился над бледным телом, откинул прядь волос со щеки женщины и поцеловал ее в лоб, в щеки и последним долгим поцелуем — в губы. Она вздрогнула, жизненная сила покинула ее тело и перешла в мага: он почувствовал вздох, теплый, словно летний ветер в годы его юности, когда солнце еще светило ярко и вокруг был слышен людской смех.
Когда тело остыло, он произнес заклятие послушания Казула, и труп вновь открыл глаза. Маг приказал мертвой женщине подняться и встать на страже, охраняя его сон. Все эти усилия утомили его, но меры предосторожности были необходимы, поскольку он не хотел, чтобы его застали врасплох, и ничуть не сомневался, что нынешняя ночь приведет к нему и других гостей.
Ему снился Каиин, мерцающий за высокими белыми стенами.
Чимвазл выскользнул из гостиницы через боковую дверь. Похолодало, серый туман тянулся от озера, и у берега был слышен тихий плеск, словно что-то двигалось в воде на отмели. Он пригнулся и огляделся по сторонам. Взгляд его выпуклых глаз шарил туда-сюда из-под полей обвислого берета, но твк нигде не было видно. Не звенели угрожающе и стрекозиные крылья. Значит, они не нашли его. Вот и отлично. Пришло время отсюда убираться. В лесах наверняка полно было гру, упырей и эрбов, но такой риск казался предпочтительней, чем опасность еще раз столкнуться с некромантом. Пара-тройка хороших ударов хлыстом — и его пунер всех перегонит. А даже если и нет, Полимамфо-то пожирнее будет, чем он, Чимвазл. Ухмыляясь от уха до уха и колыхая тяжелым животом, он спустился по каменистому пригорку.
Уже на полпути он увидел, что повозки внизу больше нет, и даже споткнулся от изумления.
— Проклятый пунер! Воры, воры! Ах ты, вшивый ублюдок, где моя повозка?
Но ответа не последовало. У подножия лестницы виднелся только мрачный железный паланкин и четыре черных, как ночь, деодана, стоящие по колено в озерной воде. Чимвазл внезапно понял, что вода в озере поднялась. Гостиница превратилась в остров.
Однако гнев пересилил страх. Все знали, что деоданы едят человечину. Он решил потребовать ответа.
— Вы что, съели моего пунера?
— Нет, — ответил один из них, продемонстрировав полный рот снежно-белых клыков, — но если ты подойдешь поближе, мы с удовольствием съедим тебя.
Чимвазл только фыркнул. Вблизи стало видно, что деоданы мертвы, — без сомнения, это была работа некроманта. Чимвазл нервно облизнул ухо, и внезапно ему в голову пришел хитрый план.
— Моллокос, ваш хозяин, приказал, чтобы вы немедленно и со всей возможной поспешностью отвезли меня в Каиин.
— Что ж, — прошипел один из деоданов, — Моллокос повелевает, и мы подчиняемся. Садись в паланкин, и мы двинемся в путь.
Что-то в словах твари заставило Чимвазла усомниться, так ли уж разумен его план. А возможно, это был угрожающий скрежет острых зубов всех четырех деоданов. Он заколебался и внезапно почувствовал, как его шеи коснулось легкое дуновение, и словно шепот раздался в воздухе позади него. Чимвазл резко обернулся. Перед его лицом парил твк, за которым виднелся еще десяток всадников на стрекозах. Выпученные глаза Чимвазла еще сильнее округлились, когда он увидел, что верхние этажи гостиницы окутаны гудящей тучей воинов-твк, словно роем огромных ядовитых насекомых. Сбившиеся в кучу стрекозы колыхались, словно мерцающее зеленым светом грозовое облако.
— А теперь ты умрешь, — сказал всадник-твк.
Липкий язык метнулся вперед, крошечный всадник хрустнул на зубах, и Чимвазл сглотнул. Но туча, сердито жужжа, уже поднялась в воздух. Чимвазл взвизгнул от ужаса, но другого выхода не было, и он бросился вверх по ступенькам в гостиницу, преследуемый роем стрекоз и смехом деоданов.
Лирианна с досадой размышляла о том, что если бы ей удалось заставить обоих колдунов сразиться из-за нее и потратить свою магию друг на друга, то все было бы гораздо проще. Она ничуть не сомневалась, что кошмарный Моллокос без особого труда бы разделался с этим гнусным Чимвазлом, но в любом случае у него осталось бы меньше заклинаний к тому моменту, когда она решила бы пощекотать его своим мечом. Однако, вместо этого, Моллокос отправился спать, а Чимвазл вообще удрал из гостиницы, пробираясь бочком, как испуганный краб.
— Ты только посмотри, во что он превратил мою шляпу, — пожаловалась Лирианна, подхватывая с пола головной убор, на который Чимвазл в спешке наступил. Перо было сломано.
— Это его шляпа, а не твоя, — ответил князь Рокалло. — Ты ее проиграла.
— Да, но я намеревалась отыграться. Хотя, наверное, надо спасибо сказать, что она тоже не превратилась в таракана. — Лирианна нахлобучила шляпу на голову и лихо сдвинула ее на один глаз. — Мало ему разрушенного мира, теперь еще и шляпу попортил.
— А что, это Чимвазл разрушил наш мир?
— Он и ему подобные. — Голос Лирианны был мрачен. — Колдуны. Волшебники и волшебницы, мудрецы, маги и архимаги, ведьмы и ведьмаки, фокусники, чародеи, заклинатели и мастера иллюзий. Некроманты, геоманты, пироманты, аэроманты, провидцы, сновидцы, толкователи и пожиратели снов. Все они. Это их грехи тьмой застилают небо и солнце.
— Ты думаешь, в гибели мира виновата черная магия?
Лирианна только фыркнула, в который раз поражаясь глупости мужчин.
— Черная и белая магия — это просто две стороны одной монеты. В старых книгах все написано, надо только понимать, что читаешь. Когда-то в мире не существовало магии. Небо было голубое, ярко-желтое солнце испускало теплый свет, леса кишели оленями, кроликами и певчими птицами. И род человеческий процветал. Древние строили башни из стекла и металла, которые поднимались выше гор, и корабли с огненными парусами уносили их к звездам. Где сейчас все эти чудеса? Потеряны и забыты. Взамен у нас есть чары, заклинания и проклятия. Воздух становится все холоднее, а в лесах полно гру и упырей. В руинах древних городов поселились деоданы, а в небесах, где некогда летали люди, теперь хозяйничают пельграны. Чьих рук это дело? Колдунов! Их магия, как болезнь, разъедает душу и солнце. Всякий раз, когда на земле кто-то произносит заклинание, солнце еще больше темнеет.
Она бы и дальше продолжала свой гневный рассказ, но именно в эту минуту Чимвазл ввалился в комнату, вытаращив глаза и пытаясь прикрыть голову руками.
— Прогоните их! — вопил он, натыкаясь на столики. — Снимите их с меня, я не виноват, это был не я! — Продолжая верещать, он споткнулся, упал и принялся кататься по полу, хлопая себя по голове и плечам и взывая о помощи: — Твк, проклятые твк! — хотя ни одного маленького всадника вокруг не было видно.
Рокалло недовольно поморщился.
— Хватит, Чимвазл! Прекратите этот жалкий визг. Хотелось бы выпить вина в тишине и спокойствии.
Чимвазл приподнялся и уселся на свою обширную пухлую задницу.
— Твк, эти твк!..
— Они остались на улице, — ответила Лирианна. И действительно, дверь была распахнута настежь, но ни один всадник не залетел в гостиницу. Чимвазл поморгал и, оглядевшись, убедился, что это правда. Однако шея его сзади была покрыта воспаленными нарывами, и все новые красные волдыри вспухали на лбу и щеках, всюду, куда ужалили острия копий крошечных всадников.
— Надеюсь, вы знаете какое-нибудь целебное заклинание, — произнес Рокалло, — а то вид у этих волдырей довольно опасный, у вас на щеке даже кровь сочится.
Чимвазл только хрипло застонал:
— Мерзкие твари! Напали на меня безо всякой причины. Что я такого сделал? Всего лишь слегка уменьшил их количество. Вон еще сколько осталось! — Тяжело отдуваясь, он встал на ноги и поднял свой берет. — Где этот распроклятый хозяин? Мне срочно нужна мазь, волдыри уже чесаться начинают.
Лирианна сочувственно улыбнулась.
— Зуд — это только первый симптом. Копья воинов-твк отравлены, поэтому к утру голова у вас распухнет, как тыква, кожа на языке почернеет и полопается, а из ушей будет сочиться гной. А еще вам непреодолимо захочется совокупиться с хуном.
— С хуном? — в ужасе выдавил Чимвазл.
— Ну, или с гру — зависит от того, какой был яд.
Чимвазл аж позеленел.
— Я не собираюсь терпеть такое! Гной, хуны… Неужели нет никакого средства, мази там или противоядия?
Лирианна задумчиво склонила голову.
— Мне кажется, я слышала, что кровь колдуна отлично помогает от любого яда.
…Чимвазл осторожно крался вверх по лестнице, оба его компаньона следовали за ним по пятам: Лирианна — с мечом, а князь Рокалло — с обнаженным кинжалом. У самого Чимвазла оружие отсутствовало, но его пухлые влажные руки обладали чудовищной силой. Однако трудно было заранее сказать, хватит ли у него силы, чтобы свернуть шею колдуну.
Старые крутые ступеньки поскрипывали под его весом. Чимвазл карабкался наверх, пыхтя и вывалив язык изо рта. Он размышлял, уснул ли уже Моллокос и закрыл ли дверь на засов. Ему совсем не улыбалось первым нападать на колдуна, но пути назад не было. Сразу за ним, отрезав ему путь к отступлению, шла Лирианна, а позади нее оскалил в улыбке острые желтые зубы Рокалло. К тому же волдыри на шее и щеках Чимвазла зудели все сильнее и увеличивались с каждой минутой. Один нарыв под ухом уже распух до размеров яйца. В конце концов, может же один чародей любезно помочь другому и пожертвовать толикой крови? Увы, скорее всего, Моллокос отнесся бы к подобной просьбе отрицательно — он явно не обладал широтой души Чимвазла.
Достигнув верхней площадки лестницы, трое заговорщиков сбились в кучку перед дверью, за которой спал чародей. Лирианна чуть принюхалась.
— Он там. Из комнаты так и несет его магией.
Рокалло потянулся к ручке двери.
— Осторожно! — шепотом предостерег его Чимвазл. — Тише, не разбудите его, это было бы невежливо с нашей стороны.
Он почесал нарыв на лбу, но зуд от этого только усилился.
— Дверь закрыта на засов, — прошептал Рокалло.
— Какая жалость, — с облегчением сказал Чимвазл. — Увы, наш план потерпел неудачу. Что ж, вернемся к огню, выпьем еще пива и подумаем, что делать дальше.
Он принялся, постанывая, чесать под подбородком.
— А почему бы нам просто не выбить дверь? — заявила Лирианна. — Вы же такой большой и сильный… — Она сжала его руку и улыбнулась. — Впрочем, возможно, интимное общение с хуном кажется вам предпочтительнее?
Чимвазл вздрогнул, но подумал, что даже хун, наверное, и то лучше, чем этот зуд. Внезапно взгляд его упал на приоткрытую фрамугу над дверью. Щель была совсем небольшая, но этого казалось достаточно.
— Рокалло, друг мой, не могу ли я взобраться вам на плечи?
— Да пожалуйста. — Князь подставил ему колено. Рокалло явно был сильнее, чем казался, и без труда поднял даже такой солидный вес. Его не особо смутили нервные гнусавые звуки, издаваемые седалищем Чимвазла.
Прижавшись носом к фрамуге, Чимвазл просунул язык в щель, дотянулся до засова, трижды обвил его языком и очень осторожно приподнял его… однако он не смог удержать засов на весу, и доска шлепнулась на пол. Чимвазл отшатнулся, князь Рокалло потерял равновесие, и оба с грохотом и ругательствами рухнули на площадку. Лирианна успела только отскочить в сторону.
И тут дверь распахнулась.
Моллокос Меланхоличный не произнес ни слова. Молча жестом он пригласил их войти, и так же молча они проследовали в комнату. Чимвазл переполз порог на четвереньках, его спутники аккуратно обошли вокруг него. Моллокос закрыл за ними дверь и снова опустил засов.
Лицо Чимвазла под его помятым беретом было почти неузнаваемо. Его жабья физиономия распухла и покрылась волдырями и нарывами всюду, где его коснулись копья воинов-твк.
— Бальзам, — простонал он, нетвердо вскарабкавшись на ноги, — прошу вас, мне необходим бальзам. Я очень сожалею, что мы вас побеспокоили, но мне необходимо лекарство от зуда…
— Я Моллокос Меланхоличный, и я не занимаюсь бальзамами. Подойди сюда и прикоснись к моему посоху.
Какую-то минуту казалось, что Чимвазл сейчас бросится прочь из комнаты, но наконец он склонил голову, подошел поближе и осторожно обхватил черное дерево посоха своей мягкой пухлой рукой. Видящее Истину Око внутри хрустальной сферы повернулось в сторону Лирианны и Рокалло. Моллокос стукнул посохом по полу, и око моргнуло.
— А теперь посмотри на своих спутников и скажи мне, что ты видишь.
Рот у Чимвазла непроизвольно открылся, и глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит.
— Девушка вся окутана тенями, и под веснушками на ее лице я вижу череп.
— А твой знакомый князь…
— …на самом деле демон.
Тварь, называвшая себя Рокалло, рассмеялась и позволила чарам соскользнуть. Плоть демона напоминала сырое красное мясо и горела тусклым огнем, как солнце, покрытое такими же черными язвами. Из ноздрей его шел дым, пол под лапами уже начал обугливаться, и длинные как ножи когти теперь украшали его пальцы.
Моллокос произнес одно-единственное слово и с силой стукнул посохом об пол. Из теней в углу комнаты показался женский труп и прыгнул на спину демона. Они сцепились в драке, кружась по комнате, и запах горящей плоти наполнил воздух. Лирианна отскочила в сторону, а Чимвазл, пошатнувшись, снова шлепнулся на задницу. Демон оторвал у женщины дымящуюся руку и запустил ею в голову Моллокоса, но мертвой была неведома боль, и вторая рука трупа накрепко обвилась вокруг его горла. Черная кровь текла по щекам покойницы, словно слезы, она опрокинулась на постель, потянув демона за собой.
Моллокос снова стукнул посохом. Пол под кроватью разошелся, матрас накренился и труп вместе с демоном рухнули вниз в зияющую черную пропасть. Мгновением позже, снизу донесся всплеск, за которым последовал ужасающий шум, визг демона, оглушающее шипение и свист, как будто одновременно закипела тысяча чайников. Когда кровать встала на место, звук ослабел, но прошло еще много времени, прежде чем все затихло.
— Ч-что это было? — заикаясь, спросил Чимвазл.
— Знаменитые местные шипящие угри.
— Но я точно помню — хозяин сказал, что угрей больше нет в меню.
— В этом заведении их больше не готовят, но вот гости явно остались в меню угрей.
Лирианна недовольно надулась.
— Здешнее гостеприимство оставляет желать лучшего.
Чимвазл начал потихоньку продвигаться в сторону двери.
— Я этому хозяину выскажу все, что думаю. Похоже, ему придется уменьшить наш счет. — Он сердито почесался.
— На вашем месте я не стал бы возвращаться в общую комнату, — посоветовал колдун. — Посетители гостиницы — не те, кем они кажутся. Компания волосатых селян — на самом деле одетые в человеческую кожу упыри. Им здешние пироги с мясом нравятся. Седой старик в потертом плаще рыцаря Старого Торсингола — злобный дух, за свою скаредность проклятый до скончания веков жрать мерзкую лиловую похлебку. От демона и лейкоморфа мы избавились, но наш раболепный хозяин — вообще самый опасный из всех. Наиболее разумное — бежать отсюда. Я предлагаю вам воспользоваться окном.
Великому Чимвазлу дальнейшие уговоры не требовались. Он бросился к окну, открыл ставни и внезапно вскрикнул:
— Озеро! Я совсем забыл: вода окружила гостиницу и пути наружу нет!
Лирианна глянула через его плечо и забеспокоилась, увидев, что так оно и было.
— Действительно, — задумчиво сказала девушка, — вода стоит куда выше, чем прежде.
Плавать она научилась раньше, чем ходить, но маслянистая темная гладь озера не внушала доверия, и, хотя Лирианна не сомневалась, что ее верный меч Щекотун способен справиться с любым шипящим угрем, плыть и фехтовать одновременно ей было бы затруднительно.
Она обернулась к некроманту.
— Похоже, нам всем конец, если только вы не спасете нас каким-нибудь заклинанием.
— И какое же заклинание я должен произнести? — язвительно осведомился Моллокос. — Должен ли я призвать силу дальнего переноса, дабы отправить нас троих на край земли? Или заставить превосходный призматический спрей сжечь эту мерзкую гостиницу до углей? Произнести заклятие знобящего холода Фандааля, которое накрепко заморозит воды озера, чтобы мы могли дойти до берега, словно посуху?
Чимвазл поднял на него полный надежды взгляд.
— Да, пожалуйста.
— Так какое же из них?
— Любое. Великому Чимвазлу не подобает закончить свою жизнь начинкой для мясного пирога. — Он снова принялся чесать под подбородком.
— Я уверен, что ты и сам знаешь все эти заклинания, — заявил Моллокос.
— А я и знал, — ответил Чимвазл. — Только вот какой-то мерзавец украл мой гримуар.
Моллокос усмехнулся, и это был самый невеселый звук, который Лирианна слышала в своей жизни.
— Теперь это не имеет значения. Все в мире умирает, даже магия. Волшебство слабеет, колдовские книги обращаются в пыль, и даже самые мощные заклинания больше не действуют так, как прежде.
Лирианна вопросительно наклонила голову.
— Это правда?
— Да, это правда.
— Ну раз так… — И она выхватила меч, чтобы пощекотать его сердце.
Некромант умер мгновенно, не издав ни единого звука. Его ноги подкосились, и он осел на пол, словно бы преклонив колени для молитвы. Когда девушка извлекла лезвие из его груди, струйка алого дыма поднялась из раны. В воздухе запахло летними ночами и девичьим дыханием, сладким, словно первый поцелуй.
— Зачем ты это сделала? — в ужасе воскликнул Чимвазл.
— Он был некромантом.
— Но он был нашей единственной надеждой.
— У тебя нет никакой надежды. — Лирианна вытерла лезвие о рукав. — Когда мне было пятнадцать лет, мы нашли раненого странника возле нашей гостиницы. Мой отец, добрый человек, не мог допустить, чтобы незнакомец умер в дорожной пыли, поэтому мы отнесли его наверх, и я стала ухаживать за ним. Вскоре после того как он покинул нас, я обнаружила, что беременна. Семь месяцев рос мой живот, и я мечтала о ребенке с глазами такими же синими, как у его отца. А на восьмом месяце живот перестал увеличиваться, и с того момента я только все больше и больше худела. Повитуха мне все объяснила: какой смысл рожать ребенка в умирающем мире? Чрево мое было мудрее сердца. А когда я спросила ее, почему умирает мир, она наклонилась поближе и прошептала: «Это все дело рук чародеев».
— Но уж точно не моих рук. — Чимвазл отчаянно всеми десятью пальцами чесал щеки, сходя с ума от жуткого зуда. — Что если твоя повитуха ошибалась?
— Значит, получается, что ты умрешь ни за что. — Лирианна чуяла его страх. От него по-прежнему несло магией, но резкая вонь ужаса заглушала все более слабеющий запах волшебства. Чародей из него явно был никудышный. — Слышишь угрей? — поинтересовалась она. — Они голодны. Хочешь, я тебя пощекочу?
Чимвазл попятился от нее, выставив перед собой растопыренные окровавленные пальцы.
— Нет!
— Это быстрее, чем быть заживо съеденным угрями. — Щекотун танцевал в воздухе, мерцая в отблесках свечей.
— Не подходи ко мне, — предупредил Чимвазл, — или мне придется наслать на тебя превосходный призматический спрей.
— Да, ты бы его призвал, если бы знал как. Но ты не знаешь. Или если бы заклинание по-прежнему работало. Но если верить нашему усопшему другу, оно больше не действует.
Чимвазл сделал еще шаг назад и споткнулся о труп некроманта. Он попытался ухватиться за что-нибудь, чтобы не растянутся на полу, и его пальцы сомкнулись на посохе колдуна. Схватив посох, он вскочил на ноги.
— Не приближайся! Эта штука полна чар, я чувствую их силу.
— Возможно, но ты не сумеешь ею воспользоваться. — Лирианна была совершенно уверена, что серьезная магия ему недоступна. Скорее всего, он даже свои игральные карты украл и попросту заплатил какому-то магу, чтобы тот заколдовал для него тараканов. Бедный глупец. Она решила разделаться с ним побыстрее. — Да стой же ты смирно! Щекотун живо вылечит тебя от зуда. Обещаю, тебе не будет больно.
— А вот тебе будет. — Чимвазл ухватил посох обеими руками и с размаху обрушил хрустальный шар на голову Лирианны.
Чимвазл обыскал оба трупа и стащил с них одежду, прежде чем столкнуть их в люк под кроватью. Он надеялся, что на какое-то время это успокоит угрей. Без одежды девушка оказалась еще красивее. Она слабо пошевелилась, пока он волок ее по полу к крышке люка.
— Такое добро пропадает, — пробормотал Чимвазл, сталкивая ее вниз. Шляпа не налезала на его голову, да и перо на ней сломалось, но меч оказался выкованным из превосходной гибкой стали, в кошельке нашлось изрядно монет, а сапоги были из отличной мягкой кожи. Для него они оказались маловаты, но вдруг найдется еще какая-нибудь хорошенькая веснушчатая девушка, на которую их можно будет надеть.
Некромант, даже мертвый, был страшен настолько, что Чимвазл едва решился прикоснуться к нему. Однако внизу по-прежнему шипели голодные угри, и он понимал, что его шансы на спасение резко возрастут, если они насытятся. Он собрался с духом, склонился над трупом и расстегнул пряжку, скреплявшую плащ колдуна. Когда он перевернул тело, лицо чародея внезапно стекло на пол, образовав лужицу черного воска. Чимвазл обнаружил, что стоит на коленях над трупом дряхлого беззубого старика с глазами, затянутыми бельмами, и похожей на пергамент кожей. Сеть тонких синих вен покрывала безволосый череп. Весил чародей не больше, чем мешок с сухими листьями. Когда Чимвазл столкнул тело в люк, губы трупа едва заметно улыбались.
К тому времени зуд начал утихать. Чимвазл еще немного почесался и набросил на плечи плащ некроманта, немедленно ощутив, как становится выше, сильнее и жестче. Зачем ему бояться этих тварей внизу в гостинице? Пусть они боятся его!
Он сошел по ступеням, даже не оглянувшись. И упырям, и призраку хватило одного взгляда на него, чтобы расступиться. Даже эти твари понимали, что с чародеем столь устрашающего вида лучше не связываться. Только хозяин рискнул приблизиться к нему, бормоча:
— Грозный господин, чем изволите платить?
— Вот твоя плата. — Он вынул меч и пощекотал тварь. — Вряд ли стану советовать твою гостиницу еще кому-нибудь.
Черная вода по-прежнему окружала гостиницу, но доходила Чимвазлу только до пояса, так что он без особого труда перебрался на сухое место. Преследователи-твк давно исчезли в ночи, и даже шипящие угри затихли и присмирели. Деоданы по-прежнему стояли у железного паланкина, в точности там, где он видел их последний раз. Один из них приветствовал его:
— Земля умирает, и скоро само солнце погаснет. Когда исчезнет последний свет, истают и чары, и тогда мы насытимся белой плотью Моллокоса.
— Земля умирает, но вы-то уже мертвы. — Чимвазл сам удивился, какой мрачной глубиной наполнился его голос. — Когда солнце погаснет, исчезнут и чары, и вы превратитесь в ту черную жижу, из которой вышли.
Он уселся в паланкин и приказал:
— В Каиин.
Может быть, в городе белых стен какая-нибудь гибкая красотка станцует для него, одетая только в высокие сапоги той веснушчатой девушки. На худой конец, сойдет и хун.
И Моллокос Меланхоличный двинулся прочь сквозь лиловую тьму на своем железном паланкине, несомом четырьмя мертвыми деоданами.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
На книги Джека Вэнса я впервые наткнулся, когда мне было лет одиннадцать, и я схватил с вертящегося стенда один из томиков с ярким красно-синим корешком серии «Ace Doubles». Случилось это в кондитерской на углу Первой и Келли в Бейонне, Нью-Джерси. Большинство таких «двойных» книжек содержали два отдельных романа разных писателей, напечатанных «валетом», но в этот том входили две вещи одного и того же автора: «Slaves of the Klau» и сокращенная версия «Большой планеты».
Прочитав «Slaves of the Klau», одиннадцатилетний, я пришел к выводу, что это вполне недурно. Но «Большая планета» — даже в том урезанном варианте — меня просто потрясла. С тех пор, толкая вертящийся торговый стенд и рассматривая мелькающие корешки, я всегда старался найти имя Джека Вэнса. И вот, несколько лет спустя, я наткнулся на «Умирающую Землю», изданную «Lancer».
С тех пор прошло полвека, но это маленькое собрание тонких томиков остается одним из моих самых любимых. Почти каждый год я непременно заглядываю в одну из этих книг. Вселенная, созданная Вэнсом, достойна занять свое место рядом со Средиземьем Толкина и Хайборийской эрой Роберта Говарда как один из самых запоминающихся миров, оказавших влияние на многих авторов.
Я был под сильным впечатлением от поэтичности языка Вэнса (не говоря уже о том, насколько он расширил мой словарный запас). Я и сейчас время от времени перечитываю его диалоги — до такой степени мне нравится его суховатый, саркастический юмор. Но больше всего мне по душе его герои. Т'сейн и Т'сейс, Гайял из Сферры, Туржан Миирский и, конечно, Лайен Странник, история о встрече которого с Чуном Неизбежным до сих пор остается, пожалуй, моим самым любимым рассказом во всем жанре фэнтези.
Выхода второй книги про Умирающую Землю пришлось ждать шестнадцать лет, но к моменту появления «Глаз Чужого мира» я уже привык немедленно хватать любой томик с фамилией Вэнса, как только он появлялся в магазинах. К моему удивлению, вторая книга оказалась совершенно не похожа на первую. На этот раз Джек представил нам Кугеля Хитроумного, авантюриста настолько подлого и беспринципного, что Гарри Флэшмен по сравнению с ним кажется жизнерадостным недотепой типа Дадли Дурайта.[95] Ну как может не понравиться подобный типчик? Судя по тому, сколько раз Вэнс писал о Кугеле, остальные читатели явно согласятся со мной. Хорошего негодяя должно быть много.
К настоящему времени я прочитал все, что написал Джек Вэнс: научную фантастику, фэнтези, детективы (да, даже то, что выходило под псевдонимом Эллери Куин). Все его книги хороши, но, само собой, у меня есть и любимцы. Цикл «Властители Зла», четверка книг о Планете приключений, «Эмфирион», трилогия «Lyonesse», отмеченные премией «Хьюго» «Хозяева драконов» и «Последний замок», незабываемая «Лунная моль» («Moon Moth»). Но именно «Умирающая Земля» и три последовавших продолжения по-прежнему возглавляют мой список.
Для меня было настоящей честью готовить эту антологию совместно с моим другом Гарднером Дозуа, и еще большей честью стала возможность создать собственный рассказ об Умирающей Земле. Само собой, никто не способен писать, как Джек Вэнс, — кроме самого Джека Вэнса, — но я тешу себя надеждой, что Моллокос, Лирианна и Чимвазл все же достойны оказаться в компании Риальто, Т'сейс, Лайена, Кугеля и прочих незабываемых персонажей Вэнса и что бесчисленным читателям книг Джека приятно будет ненадолго заглянуть в гостиницу «У озера», знаменитую своими шипящими угрями.
Джордж Р. Р. МартинБЛОКИРАТОР ЛЮБОПЫТСТВА Нил Гейман
Однажды, не важно, через сколько миллионов лет, наступит Последний День и Солнце погаснет — остынет и умрет, как истлевший уголек.
Что случится тогда?..
Блошиные рынки разбросаны по всей Флориде, и этот — не самый плохой. Когда-то здесь находился ангар для самолетов, однако местный аэропорт закрыли. За металлическими столиками располагались сотни продавцов, и большинство торговало разной дребеденью и фальшивками: солнцезащитными очками, наручными часами, поясами или сумками. Семейка африканцев продавала вырезанных из дерева животных, позади них женщина по имени Черити Пэррот (это имя намертво засело у меня в голове) хозяйничала за прилавком с книгами в мягких обложках и старой бульварной прессой — бумага журналов пожелтела и крошилась в руках, томики давно растеряли обложки. Рядом, на углу, мексиканка, чье имя я так и не узнал, разложила киноафиши и старые фотографии из фильмов.
Иногда я покупал книги у Черити Пэррот.
Скоро женщина с плакатами освободила место, и ее сменил человечек в темных очках; он накрыл металлический стол серой скатертью и усеял ее резными фигурками. Я остановился посмотреть на его товар — необычный ассортимент существ из темного дерева, серой кости и камня, — а потом взглянул на продавца. Я еще подумал: а не попал ли он когда-то в страшную автокатастрофу, не пользовался ли услугами пластических хирургов? Форма и линии его лица казались странными, неправильными, кожа — слишком бледной, волосы напоминали парик из чего-то похожего на собачью шерсть; линзы его очков были такими темными, что не представлялось возможным рассмотреть глаза. Однако он полностью вписывался в общую картину флоридской барахолки: прилавки оккупировали странные личности, но и закупались там люди не менее странные. У него я ничего не приобрел.
Когда я пришел на рынок в следующий раз, Черити Пэррот уже не было и ее место заняла семья индейцев, которые продавали кальяны и прочие курительные принадлежности. Но чудной человечек в темных очках оказался на старом месте, на задворках базара. На серой скатерти появились новые фигурки.
— Никогда не видел подобных животных.
— Естественно.
— Вы сами их делаете?
Он покачал головой. На блошином рынке нельзя выспрашивать у торговцев, где они берут товар. На барахолках разговаривают обо всем, но эта тема — табу.
— И как продаются?
— Неплохо, на жизнь хватает, — сказал он. — Правда, их стоимость выше, чем мой ценник.
Я взял в руки статуэтку, отдаленно напоминавшую оленя, только явно плотоядного, и спросил:
— Что это такое?
Он опустил глаза.
— Думаю, первобытный тоун. Сложно сказать. — Продавец задумался, а потом добавил: — Эта вещь принадлежала моему отцу.
Прозвенел звонок, оповещающий о том, что рынок скоро закрывается.
— Хотите перекусить?
Он опасливо посмотрел на меня.
— Угощенье за мой счет, — сказал я. — Никаких обязательств. Через дорогу есть забегаловка «У Дэнни». А еще бар.
Он на пару секунд задумался.
— «У Дэнни» подойдет, — сказал он. — Встретимся там.
Я ждал его в условленном месте. Просидев полчаса, я уже начал думать, что он не придет, но нет — он появился через пятьдесят минут после меня. В руке мужчина держал коричневую кожаную сумку, привязанную к запястью длинным отрезком бечевки. Я еще подумал, что он, наверное, прячет в ней свои деньги, ведь с виду она была пустая, и весь его товар там бы не поместился. Через минуту он уже уплетал оладьи, а за кофе приступил к рассказу.
Солнце начало гаснуть немногим позже полудня. Сперва появилось мерцание, а потом стремительная темнота наползла с одной стороны звезды на весь ее алый лик, и та потемнела, точно уголек, который выкинули из кострища. Ночь вернулась на землю.
Бальтазар Неспешный бежал вниз по склону, оставив на деревьях свои сети вместе с уловом. Он молчал, сохраняя дыхание для бега, и мчался настолько быстро, насколько позволяло его пузо. Наконец он достиг двери своей хижины у подножия холма.
— Эй, простофиля! Пора! — позвал он, присел и зажег светильник на рыбьем жире, который сразу же начал шипеть, вонять и гореть неровным, припадочным оранжевым огнем.
Дверь хибары отворилась, и на пороге возник сын Бальтазара: он был немножко выше отца и, в отличие от него, безбородый и худой. Парня назвали в честь деда, и пока старик был жив, тот отзывался на Фарфала-младшего; теперь же к нему обращались Фарфал Несчастный. И вот почему: если он притаскивал домой несушку, она тут же переставала класть яйца; если он подступал к дереву с топором, оно падало неизменно в ту сторону, где от него был наименьший прок и наибольший ущерб; если он находил старинный клад в закрытом ларце, наполовину торчащем из земли на краю поля, ключ ломался в замке со звуком, напоминавшим слабое эхо далекого хора, а сундучок рассыпался в песок; девицы, к которым он питал нежные чувства, влюблялись в других, превращались в чудовищ, или же их уносили деоданы.
— Солнце погасло, — сказал Бальтазар Неспешный сыну.
— Ну вот и все. Это конец, — ответил Фарфал.
Теперь, когда потухло светило, стало прохладней.
— Да-да, скоро конец. У нас всего пара минут. Хорошо, что я основательно подготовился. — Вот и все, что сказал Бальтазар. Он поднял светильник и вошел в хижину.
Фарфал последовал за отцом в их крохотное жилище. В лачуге была лишь одна большая комната с запертой дверью в дальней стене. Именно к двери и направился Бальтазар. Он поставил лампу на пол, снял с шеи цепочку с ключом и отпер дверь.
У Фарфала отвисла челюсть. Он вымолвил лишь одно слово:
— Цвета. — Юноша сглотнул и пробормотал: — Я не посмею войти туда.
— Глупый мальчишка! — прошипел отец. — Иди давай и смотри под ноги.
А потом, когда Фарфал так и не сдвинулся с места, Бальтазар толкнул его в проем, вошел сам и захлопнул дверь.
Фарфал стоял и моргал часто-часто — глаза резал необычный свет.
— Ты, должно быть, понял, — сказал отец, сложив руки на объемном животе и осматривая помещение, в котором они очутились, — этой комнаты нет в мире, тебе знакомом, ее нет в нашем времени. Она существовала за миллион лет до наших дней, в эпоху последней Реморийской империи, славившейся превосходной игрой лютнистов, изысканной кухней, а также красотой и покорностью рабов.
Фарфал протер глаза и оглянулся на закрытую дверь, которая стояла посреди комнаты, — именно через нее они только что прошли, как сквозь обычный проход в стене.
— Я начинаю понимать, почему ты так часто пропадал, — сказал он. — Или мне кажется, или я действительно видел, как ты не раз заходил в эту дверь. Я даже не задумывался — просто занимался своими делами, пока ты не возвращался.
Бальтазар Неспешный принялся снимать робу из темной мешковины — и вот совершенно голый жирный мужчина с длинной белой бородой и белыми стрижеными волосами на голове уже облачался в шикарные, яркие и цветастые шелковые одежды.
— Солнце! — воскликнул Фарфал, выглядывая в окошко. — Посмотри на него! Оно горит ярко-оранжевым огнем, как голодный костер! Чувствуешь, каким жаром от него веет?! Отец, почему мне никогда не хотелось поинтересоваться, зачем ты долго сидишь во второй комнате нашей хижины? Почему я никогда не обращал внимания на существование этой комнаты, почему ничего не спрашивал?
Бальтазар справился с последней застежкой, и пузо закрыла шелковая ткань. Она пестрела изысканной вышивкой с чудовищами.
— Возможно, это все чары Эмпусы — они отражают любопытство, — признался он и показал черную коробочку у себя на шее. Вещица была такой маленькой, что там не уместился бы и крохотный жучок. — Вот что делает нас незаметными, если заклятие произнести правильно и применить со знанием дела. Вот ты не замечал, как я уходил, так и люди этого времени и места не изумляются ни мне, ни моим поступкам, когда они идут вразрез с моралью и обычаями восемнадцатой и последней великой Реморийской империи.
— Потрясающе! — сказал Фарфал.
— Не важно, что солнце погасло и что через пару часов или в лучшем случае недель вся жизнь на Земле умрет. Здесь, в этом времени, мое имя — Бальтазар Благоразумный, здесь я торговец воздушными судами, перекупщик старинных сокровищ, магических предметов и чудес, и здесь, сын мой, ты останешься. Для всех, кто вдруг начнет интересоваться твоим происхождением, ты будешь простым слугой Бальтазара.
— Слугой? — удивился Фарфал Несчастный. — Но почему я не могу называться твоим сыном?
— По разным причинам, — заявил отец, — но они слишком тривиальны и незначительны, чтобы говорить о них прямо сейчас.
Он повесил черную коробочку на гвоздь в углу комнаты. Фарфалу показалось, что из нее выглянула голова или лапка какого-то жукообразного существа, как будто оно махало ему изнутри, но парень подумал, что ему померещилось.
— А еще потому, что в этом времени у меня уже есть сыновья, которых я подарил своим наложницам, и они бы вряд ли обрадовались, узнав, что появился еще один. Хотя, если учесть дату твоего рождения, получится, что, прежде чем ты унаследуешь хоть какую-то часть моего состояния, пройдет около миллиона лет.
— У тебя… состояние? — удивился Фарфал, по-новому глядя на комнату, в которой он очутился. Парень всю жизнь прожил в маленькой хибаре на краю времен, у подножия небольшого холма, выживая благодаря пище, которую они добывали с помощью расставленных Бальтазаром сетей. Обычно туда попадались морские птицы и летающие ящеры, но время от времени в сетях запутывались и другие твари: существа, заявлявшие, что они — ангелы; заносчивые, напоминавшие тараканов животные в высоких металлических коронах; огромные студни цвета бронзы. Отец с сыном доставали их из сетей, а потом либо съедали, либо выпускали на волю, либо обменивали на что-то у случайных путешественников.
Отец ухмыльнулся и, словно кота, погладил внушительную белую бороду.
— Да еще какое! В эти времена камушки и галька с Конца Света пользуются большим спросом: существуют заклятия, чары и магические инструменты, для которых они просто незаменимы. Этим-то я и промышляю.
Фарфал Несчастный кивнул.
— А что, если я не захочу прислуживать тебе и попрошу, чтобы меня вернули туда, откуда я пришел? Что, если я перешагну порог этих дверей?
— Не испытывай моего терпения подобными вопросами. Солнце погасло. Через несколько часов, а то и минут, миру придет конец. Перестань думать об этом. И вообще, не купить ли мне на корабельном рынке магический замок-черепок для нашей двери? Пока меня не будет, ты можешь убраться в этой комнате и навести лоск на все, что здесь видишь. Но не смей трогать голыми руками зеленую флейту — она подарит музыку, но заменит удовольствие в душе на неутолимое желание и тоску. И не намочи ониксовый богадил!
Блистательный, ослепительный мужчина в многоцветных шелках ласково похлопал сына по руке.
— Я спас тебя от смерти, мой мальчик, — молвил он. — Я привел тебя сквозь время к новой жизни. Важно ли, что здесь ты не сын, а слуга? Жизнь — это жизнь, и она, как мне кажется, несомненно лучше, чем ее альтернатива, ведь никто еще не вернулся, чтобы это оспорить. Таков мой девиз.
Он пошарил под порогом, достал серую тряпку и вложил ее в руки Фарфалу:
— Держи. За дело! Поработаешь хорошенько, и я покажу тебе роскошные пиры древности — сравнишь их с нашими копчеными морскими птахами и маринованными корнями оссакера. Но ни при каких обстоятельствах, что бы тебе ни вздумалось, не двигай дверь. Ее положение точно откалибровано. Передвинешь — и она откроется туда, куда сама захочет.
Он набросил на дверь плетеную ткань. То, что она находилась посреди комнаты и стояла без всякой поддержки, уже не так бросалось в глаза.
Бальтазар Неспешный покинул комнату через дверцу, которую Фарфал до этого не замечал. Замок с лязгом защелкнулся. Фарфал взял тряпку и начал нехотя вытирать пыль и полировать безделушки.
Через несколько часов он обнаружил, что в щель под дверью проникает свет — такой яркий, что его лучи пронизывают покрывало; впрочем, сияние очень быстро исчезло.
Бальтазар Благоразумный представил Фарфала своим домашним в качестве нового слуги. Он увидел пятерых сыновей и пять наложниц, однако ему запретили разговаривать с ними. Также он познакомился с дворецким (ключником по совместительству), а еще с домработницами, носившимися туда-сюда по команде последнего. В конце концов Фарфал узнал, что у него был самый низкий ранг при дворе.
Домработницы презирали бледнокожего Фарфала за то, что лишь ему одному позволялось входить в святая святых — в комнату чудес повелителя Бальтазара.
Шли дни, недели… Фарфала перестали удивлять всякие странности. Яркое красно-оранжевое солнце, такое огромное и необычное. Расцветка небес, то розовато-желтая, то в следующий миг — лиловая. Суда, прибывавшие на корабельный рынок из далеких миров с полными трюмами чудес.
Даже в окружении мираклей, даже в забытом веке, даже в этом мире, исполненном удивительных вещей, Фарфал был несчастен. Потому в следующий раз, как только купец появился на пороге святилища, сын заявил отцу:
— Это несправедливо.
— Несправедливо?
— Несправедливо то, что я здесь чищу и полирую дивные драгоценности, пока ты с сыновьями ходишь на пирушки, вечеринки и банкеты, встречаешься с людьми и нелюдями и в целом наслаждаешься жизнью здесь, на заре времен.
Бальтазар ответил:
— Младший сын не всегда может пользоваться привилегиями старших братьев. Все они старше тебя.
— Рыжеволосому всего лишь пятнадцать, темнокожему четырнадцать, близнецам не больше двенадцати, а я — мужчина семнадцати лет от роду…
— Они старше тебя более чем на миллион лет, — сказал отец. — Я не буду слушать этот вздор.
Фарфал Несчастный прикусил нижнюю губу, чтобы ненароком не ответить.
Именно в этот момент со двора послышался шум — словно выбили тяжелую дверь; домашние животные и птицы подняли галдеж. Фарфал подбежал к слуховому окошку и выглянул наружу.
— Там люди, — сказал он. — Я вижу, как блестит солнце на их оружии.
Казалось, отца это совсем не удивило.
— Конечно, — сказал он. — У меня есть задание для тебя, Фарфал. Я немного просчитался, и у нас почти закончились камни, на которых зиждется мое богатство, и честь мою запятнали известия о чрезмерных расходах. Поэтому нам с тобой необходимо вернуться в наш старый дом и собрать все, что сможем. Будет безопасней, если мы пойдем вместе. И время — превыше всего.
— Я помогу тебе, если ты станешь относиться ко мне лучше, — заявил Фарфал, и тут со двора послышался крик:
— Бальтазар! Подлец! Обманщик! Враль! Где мои тридцать камней? — Голос был глубоким и пронзительным.
— Впредь я стану относиться к тебе намного лучше, — ответил отец. — Клянусь.
Он подошел к двери, стянул покрывало. Сияние исчезло: в щели не было видно ничего, кроме глубокой и бесформенной черноты.
— Возможно, миру настал конец, — предположил Фарфал, — и теперь нет ничего, одна пустота.
— С тех пор как мы попали сюда, по ту сторону прошло всего лишь несколько мгновений, — сказал ему отец. — Такова суть времени. Оно течет быстрее, когда молодо, когда его русло не так широко. Под конец всего сущего время разлилось и замедлилось, подобно маслу на тихом пруду.
Он убрал застывший замок-черепок, который ранее поместил на дверь в качестве замка, и она медленно открылась. Из проема дунул прохладный ветерок, и Фарфал поежился.
— Ты ведешь нас на смерть, отец, — сказал он.
— Все мы идем навстречу смерти, — ответил родитель. — Однако ты здесь, за миллион лет до своего рождения, но все равно живой. Мы и вправду сотканы из чудес. А теперь, сын, бери сумку. Она, как ты вскоре и сам заметишь, пропитана настойкой необычайной вместительности Свонна — в нее ты можешь складывать все, вне зависимости от веса, массы или объема. Когда будем на месте, бери побольше камней и кидай их в сумку. А я побегу на холм и проверю сети — вдруг в них попались какие-нибудь сокровища. Или какая-нибудь ерунда, которая сойдет за сокровища здесь и сейчас.
— Я пойду первым? — вопросил Фарфал, стиснув сумку.
— Конечно.
— Там так холодно…
В ответ Бальтазар ткнул его в спину пальцем. С ворчанием Фарфал неуклюже переступил через порог. Отец последовал за ним.
— Ой, как все это нехорошо! — пожаловался Фарфал.
Они вышли из хибары на краю времен, и Фарфал нагнулся за камнем. Он положил первый булыжник в сумку, и тот засветился изумрудным. Юноша поднял еще один камешек. Небо было темным, но, казалось, что-то аморфное заполняло все пространство над головой.
Вспыхнуло нечто похожее на молнию, и Фарфал увидел отца — тот снимал сети с деревьев на вершине холма.
Яркий свет. Треск. В мгновение ока сети превратились в пепел. Бальтазар мчал вниз, хватая ртом воздух. Жалкое зрелище.
Он показывал на небо.
— Это Ничто! — кричал Бальтазар. — Ничто поглотило верхушку холма! Ничто захватило власть в этом мире.
Подул могучий ветер, и Фарфал увидел, как его отец треснул, точно глиняный горшок, поднялся в воздух, а потом исчез. Наступало Ничто, тьма во тьме, по краям которой выплясывали маленькие молнии. Юноша попятился от нее, повернулся и бросился наутек. Он забежал в дом, метнулся к дальней комнате, но замер на пороге. Постояв немного, он оглянулся на Умирающую Землю. Он увидел, как Ничто поглотило стены дома, дальние холмы, небеса; на его глазах Тьма проглотила остывшее солнце — парень смотрел до тех пор, пока не осталось ничего, кроме аморфной черноты. Казалось, Тьма не успокоится, пока не съест весь мир.
Только тогда Фарфал шагнул вперед и очутился в отцовском святилище, за миллион лет до этого времени. Кто-то барабанил во входную дверь.
— Бальтазар! — послышался знакомый голос. — Негодяй! Я дал тебе один день, как ты и просил. А теперь гони мои тридцать камней. Иначе я выполню свое обещание: твоих сыновей заберут во внешние миры — трудиться в Бдельских копях Тильба, а женщины станут флейтистками во дворце услад Люциуса Лимна — там они удостоятся чести играть чарующую музыку, пока я, Люциус Лимн, буду петь, танцевать и заниматься любовью с мальчиками-акробатами. Я даже не стану тратить дыхание на то, чтобы описать судьбу, уготованную твоим слугам. Твои заклинания не скрыли эту комнату, ведь я нашел ее довольно легко. А теперь отдай мне тридцать камней, не то я выломаю дверь и срежу с твоего тучного тела весь жир, а кости швырну собакам и деоданам.
Фарфал задрожал от страха.
«Время. Мне нужно выиграть время», — подумал он.
Он понизил голос и прокричал:
— Подожди чуть-чуть, Люциус Лимн! Я провожу сложную операцию по очистке твоих камней от негативной энергии! Если мне помешают, последствия будут катастрофическими!
Фарфал окинул помещение взглядом. Единственное окно было слишком маленьким, и в него не представлялось возможным протиснуться, а по другую сторону двери караулил Люциус Лимн.
— Воистину я Несчастный, — вздохнул Фарфал. Он взял отцовскую сумку и запихнул туда все артефакты и безделушки, до которых смог дотянуться, в том числе и зеленую флейту, предусмотрительно обмотав ее куском ткани. Все исчезло в сумке, ни форма, ни вес которой, казалось, совсем не изменились.
Он посмотрел на дверь посреди комнаты. Единственный выход и тот вел в Ничто, поглощавшее время и пространство.
— Ну, все! — послышалось снаружи. — Мое терпение лопнуло, Бальтазар. Сегодня вечером мои повара будут жарить твои потроха!
Раздался хруст — как будто о дверь били чем-то твердым и тяжелым.
Кто-то закричал, и все стихло.
— Он что, умер? — послышался голос Люциуса Лимна.
— Я подозреваю, что дверь защищена магическим заклинанием, — заговорил другой человек. Фарфалу показалось, что это был один из его сводных братьев.
— В таком случае мы развалим стену! — заорал упрямый Люциус Лимн.
Фарфал был несчастным, но не глупым. Он снял с гвоздя черную лакированную коробочку и услышал, как внутри что-то засуетилось и забегало.
— Отец велел не менять положения двери, — сказал он сам себе. А потом изо всех сил надавил на дверную коробку и сдвинул тяжеленую конструкцию почти на целых полдюйма. Тьма менялась, дверной проем заполнялся жемчужно-серым светом.
Фарфал Несчастный повесил коробочку на шею.
— Хватит, — произнес он.
Слышались глухие, но мощные удары в стену комнаты. Фарфал взял обрывок ткани, привязал сумку с остатками сокровищ Бальтазара Благоразумного к левому запястью и шагнул за порог.
Хлынул свет — столь яркий, что парень закрыл глаза. Еще шаг — и Фарфал полетел вниз.
Зажмурившись, он падал и отчаянно бил руками по воздуху. В ушах свистел ветер.
Что-то хлюпнуло и захлестнуло его — это была солоноватая, теплая вода. Фарфал начал барахтаться. От изумления он забыл о том, что нужно дышать. Его голова показалась над водой — он всплыл на поверхность и стал жадно хватать ртом воздух. А потом он поплыл и двигался до тех пор, пока его руки не ухватились за что-то похожее на растения. Он выполз из воды на пористую, сухую землю, отставив после себя след из лужиц и ручейков.
— Свет, — сказал человек в забегаловке «У Дэнни». — Сияние было ослепляющим. А ведь солнце даже не взошло. Но я нашел вот это. — Он постучал пальцем по оправе темных очков. — И держусь подальше от солнечного света, чтобы кожа не сильно обгорала.
— А что потом?
— Я начал торговать резными фигурками, — молвил мужчина в очках. — И продолжаю искать другие двери.
— Ты хочешь вернуться в свое время?
Он покачал головой.
— Оно мертво. Все, что я знал, все, подобное мне, — мертво. И я не вернусь во тьму на краю времен.
— Чего же ты хочешь?
Он почесал шею, и в разрезе его рубашки я заметил маленькую черную коробочку — она была не больше медальона, а внутри что-то шевелилось. Жук, подумал я. Впрочем, во Флориде встречаются большие жуки. Они не редкость.
— Я хочу вернуться в начало, — проговорил он. — Туда, где все началось. Хочу стоять там и купаться в сиянии новорожденной Вселенной, на заре всего сущего. Если мне суждено ослепнуть, то пускай меня ослепит первобытный свет. Хочу присутствовать при рождении солнц. Сияние этой древней звезды для меня слишком блеклое.
Затем он взял салфетку, открыл кожаную сумку и положил передо мной инструмент, похожий на флейту. Он был около фута в длину, выточенный из зеленого жадеита или другого похожего камня.
— Это моя благодарность за угощение, — сказал человек в очках.
А потом он поднялся и пошел прочь, а я остался сидеть, пялясь на зеленую флейту. В конце концов я легонько прикоснулся пальцами к ее холодной поверхности. Осторожно, не решаясь дунуть в нее, не пытаясь играть музыку окончания времен, я поднес флейту к губам.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мне было около тринадцати. Антология называлась «Flashing Swords», и в ней я прочел рассказ «Морреон» («Morreion»). Он пробудил во мне мечтателя. Я нашел экземпляр британского издания «Умирающей Земли» в мягкой обложке — книга изобиловала странными опечатками, но там были другие рассказы, столь же магические, как и «Морреон». В магазине подержанных книг, где всегда царил полумрак и мужчины в пальто скупали порнографию, я нашел «Глаза Чужого мира», а следом и маленькие пыльные сборники рассказов. «Лунная моль» — как я считал тогда и как думаю поныне — это научно-фантастический рассказ с самым стройным из когда-либо написанных сюжетов. Приблизительно в то же время в Великобритании начали издавать книги Джека Вэнса, и внезапно ситуация изменилась: для того чтобы читать Вэнса, мне достаточно было лишь приобрести очередную книгу. Что я и делал: покупал «Властителей Зла», трилогию «Аластор» и другие. Мне нравились отступления от темы, фантазия автора, но больше всего я любил то, как он писал: с душой и умом (в отличие, к примеру, от Джеймса Брэнча Кейбелла), с иронией, мягко, развлекаясь, как сам Творец, но при этом не умаляя достоинств собственного текста.
Время от времени я замечаю за собой, что начинаю мастерить вэнсовское предложение, и каждый раз радуюсь этому. Но Вэнс не тот автор, которому я бы осмелился подражать. Не думаю, что такое возможно.
Среди писателей, которых я любил в тринадцать лет, очень мало тех, чьи книги я захочу перечитать еще через двадцать лет. А Джека Вэнса я буду читать всегда.
Нил ГейманПримечания
1
Ирландия и Старейшие острова. — До нас дошли отрывки достоверных летописей, относящиеся к Партолону, мятежному принцу Даота, бежавшему в Лейнстер после того, как он умертвил отца. Фомойры («демоны моря») происходили из Северной Ульфляндии, известной в ту пору под наименованием «Фомуар». Король Немед, прибывший с соплеменниками из Норвегии, сражался с фомойрами в трех великих битвах под Донегалом. Ска (так величали себя немедяне) славились свирепостью в бою. Дважды потерпев поражение, фомойры одержали победу в третьей стычке лишь благодаря чародейству трех одноногих ведьм. Сохранились имена этих колдуний: Кух, Гейдиш и Феор. В последнем сражении Немед погиб.
Ска сражались доблестно и с честью, чем заслужили почтение победителей; их оставили в живых, но обязали покинуть берега Фомуара. Им дали год и один день на приготовление черных челнов к дальнейшему странствию. Наконец, после трех недель пиров, состязаний, пения и неумеренного употребления медовухи, ска подняли паруса и отплыли из Ирландии под предводительством короля Старна, старшего сына Немеда. Старн приказал взять курс на юг, и вскоре остатки орды ска высадились на берегу Скагана, самого северного кряжа Гесперийского архипелага, на западной окраине Старейших островов.
Младший сын Немеда, Фергюс, явился в Арморику, собрал армию кельтов из племени фирбольгов и привел ее обратно в Ирландию. По пути фирбольги бросили якорь у полуострова Флоо, неподалеку от Визрода — однако им навстречу вышло такое бесчисленное полчище, что они оставили всякие помыслы о высадке и продолжили плавание в Ирландию, где со временем стали преобладать.
Столетие спустя туаты (дети богини Дану, «туата де Данаан»), завершив эпическое переселение из Центральной Европы через Малую Азию, Сицилию и Испанию, пересекли Кантабрийский залив и осели на двух Старейших островах, Дассинете и Тройсинете, а также на юго-восточном побережье Хайбраса, в Лионессе. Еще через шестьдесят лет туаты разделились на две фракции — одна двинулась на север, в Ирландию, где туаты столкнулись с фирбольгами в первой и второй битвах при Маг-Твиреде.
Вторая волна кельтов, наводнившая Ирландию милезскими кланами («сыновьями Миля»), а Британию — бритнами, обошла стороной Старейшие острова. Тем не менее, кельты мигрировали на Хайбрас небольшими группами и распространились повсюду, о чем свидетельствуют гаэльские наименования гор, селений и рек, встречающиеся на всех Старейших островах. Кланы, бежавшие из Британии после поражения Боадицеи, навязали свое присутствие скалистому северному побережью Хайбраса, где они сформировали кельтское королевство Годелию.
(обратно)2
Эльфы и феи — полулюди, родственные троллям, сильванам, ограм и гоблинам, но чуждые нелюдям, то есть кикиморам, оборотням, инкубам, демонам и домовым. Инкубы, демоны и оборотни способны являться в человеческом обличье, но исключительно по капризу и лишь мимолетно. Кикиморы никогда не меняются, а домовые всевозможных разновидностей предпочитают лишь намекать на свое присутствие.
Эльфы и феи, как и прочие полулюди — функциональные гибриды, в той или иной степени состоящие из плоти. С течением времени доля содержащейся в них плоти увеличивается (хотя бы потому, что они вдыхают воздух и пьют воду), а редкие соития людей с полулюдьми противоположного пола лишь ускоряют этот процесс. По мере того, как эльф или фея «отягчаются», преисполняясь плотью, они все больше походят на людей и утрачивают, в значительной мере или полностью, магические способности.
Обремененных плотью эльфов и фей — неотесанных, неповоротливых тварей — бесцеремонно изгоняют из обителей. Поначалу они безутешно блуждают по окрестностям, но в конце концов забредают в человеческие селения, где и проводят остаток своих безрадостных дней, лишь изредка вспоминая о волшебстве. Потомки этих существ особенно чувствительны к волшебству и нередко становятся ведьмами или колдунами; таково происхождение всех чародеев Старейших островов.
Мало-помалу, поколение за поколением популяция эльфов и фей сокращается; обители пустеют, а животворящая бесплотная сущность полулюдей рассеивается, поглощенная человечеством. Рождаясь на свет, каждый из нас в той или иной степени наследует предрасположенности эльфов и фей, завещанные с незапамятных времен тысячами предков, вступавших в тайные сношения с представителями другой расы. В рамках человеческих взаимоотношений существование таких признаков общеизвестно, но ощущается подсознательно и редко находит точное определение.
В связи с несдержанностью их поступков эльфы и феи часто производят впечатление существ инфантильных. Каждый получеловек отличается, разумеется, индивидуальным характером, но все они капризны и нередко жестоки. Благодаря тому же своенравию тот или иной странник, однако, может вызвать у них внезапную симпатию, сопровождающуюся экстравагантной щедростью. Эльфы и феи склонны к похвальбе и любят вставать в позу, но тут же начинают дуться и хандрить, услышав любое критическое замечание. Они чрезвычайно дорожат своим представлением о себе и не выносят насмешек, вызывающих у них необузданное стремление проучить обидчика в назидание всем остальным. Эльфы и феи в равной мере восхищаются красотой и причудливыми странностями; с их точки зрения редкостные качества, притягательные и отталкивающие, эквивалентны.
В эротическом отношении эльфы и феи непредсказуемы и зачастую поразительно неразборчивы. Обаяние, молодость и внешняя привлекательность не обязательно рассматриваются ими как положительные факторы; превыше всего они ценят новизну. Их привязанность — так же, как любые другие настроения и прихоти этих существ — как правило, скоротечна. Радость в них быстро сменяется скорбью, их гнев скоро приобретает истерический характер и завершается издевательским смехом — или выражений какой-либо из множества других эмоций, неведомых более флегматичной человеческой расе.
Эльфы и феи обожают устраивать каверзы. Горе тому великану или огру, которому они вознамерились досадить! Бедному чудищу не дадут покоя; его собственные чары слишком очевидны и грубы, их легко заметить, от них легко ускользнуть. Эльфы и феи истязают жертву с безжалостным ликованием, пока та не скрывается в своем логове или чертоге.
Волшебный народец лесных обителей — изрядные музыканты. Они пользуются десятками затейливых инструментов, причем кое-какие из них — например, скрипку, волынку и флейту — приспособили к своим потребностям обычные люди. Чаще всего эльфы наигрывают веселые мелодии, отплясывая джиги, вспархивая в воздух и кувыркаясь. Временами, однако, лунный свет пробуждает в них тягу к печальным напевам — тот, кто слышал их однажды, уже никогда их не забудет. Аккомпанируя процессиям и церемониям, музыканты-эльфы выбирают благородные гармонии, прибегая к сложнейшим контрапунктическим сочетаниям, превосходящим человеческое разумение.
Существа ревнивые и раздражительные, эльфы и феи не выносят никакого вмешательства в свои дела. Ребенка, невинно пробежавшегося по поляне, населенной феями, могут больно отстегать прутья лещинника. С другой стороны, если феи решили вздремнуть или проказничать, такого ребенка могут просто игнорировать — или одарить чудесной россыпью золотых монет — ибо ничто не доставляет феям большего удовольствия, нежели приводить людей в замешательство неожиданной удачей или столь же неожиданной катастрофой.
(обратно)3
Жития всех четырех нашли отражение в редкой монографии «Отродья святой Ульдины».
(обратно)4
Круглый стол короля Артура был вдохновлен впоследствии примером Карбра-ан-Медана.
(обратно)5
Ска. — На протяжении десяти тысяч лет или дольше ска сохраняли чистоту крови и непрерывность традиций, говоря на одном и том же языке и не допуская никаких нововведений, благодаря чему большинство древних хроник, устных и письменных, остались понятными каждому ска и даже не покрылись архаическим налетом. В мифологии ска сохранились упоминания о переселениях на север, за ледники Вюрма; в их старейших бестиариях находят изображения мастодонтов, пещерных медведей и ужасных волков (canis dirus). В сагах ска праздновались битвы с каннибалами-неандертальцами, завершившиеся поголовным уничтожением последних: «лед озера Ко (ныне в Дании) побагровел от крови». Ска последовали за отступавшими ледниками на девственные просторы Скандинавии, объявив ее своей вотчиной. Здесь они научились выплавлять чугун из добытой в торфяных болотах железной руды и ковать орудия, оружие и крепь; здесь они строили морские челны и отправлялись в далекие плавания, руководствуясь указаниями компаса.
Примерно за две с половиной тысячи лет до начала христианского летосчисления арийская орда ур-готов мигрировала на север в Скандинавию, вытеснив относительно цивилизованных ска на западные окраины фьордов Норвегии, а затем вынудив их искать спасения в море.
Остатки племени ска высадились в Ирландии и упоминаются в ирландских мифах как «немедяне» (то есть «сыновья Немеда»). Тем временем ур-готы переняли многие традиции ска и стали предками различных готических народов; наибольшую известность среди них приобрели германцы и викинги.
Из Фомуара (Северной Ульфляндии) в Ирландию переселились фомойры («демоны моря»), вступившие в три великих сражения со ска и в конечном счете заставившие их покинуть Ирландию. На этот раз ска поплыли на юг, в Скаган, и поклялись никогда не покидать этот остров. Закаленные неистощимой враждебностью судьбы, они превратились в расу воинов-аристократов и свято верили, что находятся в состоянии непрерывной войны со всем миром. Все чуждые народы они считали недолюдьми, лишь немногим превосходящими животных. Друг с другом ска были справедливы, умеренны и разумны, с представителями других племен — бесстрастно безжалостны; только такая стратегия, с точки зрения ска, обеспечивала их выживание.
Уникальная культура ска во многом не походила на обычаи других европейцев; кое в чем более суровая и даже аскетическая, в иных отношениях она отличалась поразительной сложностью развития и разнообразием деталей. На Скагане каждого учили готовности к любому достижению; для ска бездарность и посредственность были немыслимы — принадлежность к племени ска как таковая считалась равносильной всесторонней компетенции. В языке ска нет слов «мастер» и «творчество» — каждый мужчина и каждая женщина производили шедевры ручной работы и не видели в этом ничего особенного.
На поле битвы ска проявляли бесстрашие в полном смысле этого слова, по нескольким причинам. Только уничтожив пятерых врагов, «рядовой» ска мог стать «рыцарем». Типичный ска не мог пережить презрение соплеменников — опозорившись, ска хирел и умирал от ненависти к себе.
Несмотря на убежденность ска в принципиальном равенстве всех людей (то есть всех ска), в их обществе существовала изощренная жесткая иерархия. Король ска имел право назначить своего преемника — как правило, но не всегда, старшего сына. По прошествии первого года правления нового короля утверждала на престоле ассамблея высшей знати, и эта процедура повторялась еще через два года.
Законы ска можно назвать разумными и просвещенными даже по современным меркам. Ска не прибегали к пыткам, а с рабами обращались с безличной доброжелательной терпимостью — так, как фермер относится к своей лошади. Необузданного раба не слишком жестоко пороли, сажали в темницу на хлеб и воду или убивали без предупреждения. Друг с другом ска были искренни, щедры и предельно честны. Поединки были запрещены; изнасилования, прелюбодеяния и сексуальные извращения считались помрачениями ума — нарушителей убивали во имя всеобщего благополучия. Ска рассматривали себя как единственный просвещенный народ своей эпохи; другие народы считали их безжалостными разбойниками, грабителями и убийцами.
Ска не признавали никакой организованной религии, но допускали существование божеств, олицетворявших стихийные силы природы.
(обратно)6
Геральдические традиции, а также теория и практика рыцарства, в те времена еще не утратили простоту и новизну. Пройдут века, прежде чем пышно расцветет их причудливая экстравагантность.
(обратно)7
Если верить легенде, в своих начинаниях и король Таббро, и Зольтра Лучезарный пользовались помощью подводного великана Джоальда, посулив ему некое неизвестное вознаграждение.
(обратно)8
Дед Хловода был этруском с Балеарских островов.
(обратно)9
Применявшиеся в те времена почтительные обращения, предписываемые этикетом в тех или иных ситуациях, не поддаются точному переводу, сохраняющему все смысловые оттенки, в связи с чем мы употребляем общеизвестные, хотя и упрощенные, формулировки.
(обратно)10
Турниры, на которых в шутку или насмерть бились рыцари в латах, вооруженные длинными копьями, были еще неизвестны. В ту пору и в тех местах соревнования носили относительно безобидный характер: устраивались поединки борцов, скачки, прыжки с шестом. Знать редко снисходила до участия в таких игрищах.
(обратно)11
Битне-сказийцы: один из народов, населявших Старейшие острова в Третью эпоху.
(обратно)12
Круглый стол Карбра-ан-Медан был подразделен на двадцать три сектора; каждый украшали резные, не поддающиеся прочтению символы — предположительно имена легендарного короля Махадиона и двадцати двух его верных рыцарей. Впоследствии стол, изготовленный в подражание Карбра-ан-Медану, стал знаменитым «круглым столом» короля Артура.
(обратно)13
Тих-так-Тих: на одном из древних языков первопоселенцев это наименование означало «пик на пике» или «гора на горе».
(обратно)14
Всякий раз, когда чародеи собирались на конференцию, появлялся еще один персонаж — высокая фигура, закутанная в длинный черный плащ, в широкополой черной шляпе, полностью закрывавшей лицо. Этот участник собраний всегда стоял поодаль, в тени, и не произносил ни слова. Когда тот или иной чародей осмеливался заглянуть под его шляпу, он видел лишь черное пустое пространство с парой далеких звезд там, где должны были находиться глаза. Присутствие девятого чародея (если его следовало считать таковым) сперва смущало и тревожило участников совещаний, но со временем, так как таинственный незнакомец, судя по всему, не оказывал никакого влияния на события, его стали игнорировать, лишь иногда искоса поглядывая в его сторону.
(обратно)15
В таком же смысле Шимрода считали порождением, или alter ego, верховного чародея Мургена, хотя их личности разделились и развивались независимо.
(обратно)16
В иерархии полулюдей эльфы и феи относятся к высшему разряду, за ними следуют сильваны и гоблины, а низший уровень занимают бесы и лешие.
Согласно классификации феерических созданий, великаны, огры и тролли также считаются «полулюдьми», но совсем иного рода.
К еще одной, третьей категории, принадлежат кикиморы, пересмешники, вильявены, осципы и гислопы, а также, по мнению некоторых специалистов, инкубы и домовые.
Инкубы, обладающие наибольшей магической силой, образуют особый класс существ, в изначальной форме мало напоминающих кого бы то ни было.
(обратно)17
Величина эльфов и фей непостоянна. Общаясь с людьми, они, как правило, напоминают ростом трехлетних или четырехлетних детей. Застигнутые врасплох, однако, они легко теряются в траве высотой в две-три ладони. Сами эльфы и феи не придают своей величине никакого значения — так как их размеры меняются произвольно, то и сравнение размеров перестает иметь какой-либо смысл (см. прим. 2 в первом романе цикла «Лионесс», «Сад принцессы Сульдрун»).
(обратно)18
Эльфам и феям, так же, как и людям, свойственны порочность, мстительность, вероломство, зависть и бессердечие — но чужды такие человеческие качества, как милосердие, сочувствие и жалость. Эльфам и феям свойственно своеобразное чувство юмора, но их шутки никогда не забавляют тех, над кем они пошутили.
(обратно)19
Гомар: древнее королевство, охватывавшее весь Северный Хайбрас, а также Гесперийские острова.
(обратно)20
Порча: вызванное завистью или мстительным озлоблением магическое заклятие, сулящее объекту таковой неудачу, разорение, болезнь или какое-либо иное неизбежное бедствие.
(обратно)21
Старую дорогу, тянувшуюся от побережья Атлантики до Кантабрийского залива, некогда, за две тысячи лет до прихода данайцев, проложили магдалы. Если верить народным сказаниям, проходя по Старой дороге, путник на каждом шагу миновал то или иное поле битвы. В полнолуние, в канун дня Бельтана, духи погибших в боях выстраивались вдоль Старой дороги лицом к лицу со своими мертвыми противниками.
(обратно)22
Двуногие: презрительное прозвище, применяемое ска по отношению ко всем людям, кроме ска; сокращение выражения «двуногая скотина», определяющего переходную категорию живых существ, уже не «четвероногого скота», но еще не «ска». Другое общераспространенное оскорбительное выражение ска, «ньель» (т. е. «конский навоз»), представляет собой ссылку на разницу между запахом ска и представителей других рас. Ска действительно распространяли особый, более или менее приятный запах, напоминающий о камфоре и скипидаре, с легкой примесью мускуса.
(обратно)23
Неточные, даже ошибочные титулы «король», «принц», «герцог», «барон» и «боец» применяются с тем, чтобы приблизительно обозначить в чем-то сходные уровни иерархии ска. На самом деле звания, обозначавшие ранг в обществе ска, были наследственными только на уровне «короля», «принца» и «герцога», причем любой статус, кроме королевского, мог быть заслужен доблестью или выдающимися достижениями. Например, «рядовой», убивший или захвативший в плен пятерых вооруженных противников, становился «рыцарем». Другие формально определенные уставом подвиги позволяли «рыцарю» последовательно получать звания «барона», «лорда», «герцога» и, наконец, «великого герцога» или даже «принца». Король выбирался голосованием герцогов; его наследники — причем только старшие сыновья — могли править до тех пор, пока династия не прерывалась или не упразднялась голосованием конклава герцогов. Краткое обсуждение истории ска (см. в прим. 5. в первом романе цикла «Лионесс», «Сад принцессы Сульдрун»).
(обратно)24
Весьма приблизительный перевод выражения, используемого на родном языке ска.
(обратно)25
Существуют различные водяные уровни. Ска применяли пару деревянных желобов длиной двадцать локтей каждый, по четыре дюйма в ширину и в высоту. Поверхность воды в желобах, разумеется, оставалась точно горизонтальной; поплавки на концах уровня позволяли регулировать положение желобов, устанавливая их горизонтально. Последовательно перемещая желоба, можно было проверять горизонтальность поверхности любой протяженности, а точность такой проверки зависела исключительно от терпения инженера.
(обратно)26
Сильваны: грациозные полулюди, родственные эльфам и феям, но покрупнее, не расположенные к шалостям и не слишком сведущие в магии; эти существа уже очень редко встречались на Старейших островах.
(обратно)27
Ткань, которую феи ткут из одуванчикового шелка.
(обратно)28
См. их подробное описание в первом романе цикла «Лионесс», «Сад принцессы Сульдрун».
(обратно)29
На протяжении десяти тысяч лет Старейшие острова подвергались не только вторжениям, миграциям и завоеваниям, но и колонизации морскими торговыми державами, основавшими в удобных гаванях портовые фактории, со временем разросшиеся в города — так возникли Исс, Аваллон, Домрейс и Балмер-Ским.
Со всех концов света прибывали переселенцы, в том числе доледниковые племена, даже наименования которых затерялись во мгле времен; можно только предполагать, с какими аборигенами им пришлось встретиться. Позже на островах высадились корнуты, вифиняне и достопримечательный народ — так называемые «золотые хазы», а вскоре после них — эскахары (в других местах предшествовавшие появлению басков, марокканских берберов, гуанчей с Канарских островов и «синеголовых» мавританцев).
Затем, иногда небольшими группами, а порой и массовыми волнами, население островов пополнили пеласги, русые сарсели из Тингитаны, данайцы и галисийцы из Испании, греки из Эллады, Сицилии и Нижней Галлии, изгнанные из Тосканы лидийцы на нескольких кораблях, кельтские племена всевозможных колен и кланов, стекавшиеся из разных стран, а также, в свое время, и римляне из Аквитании, подумывавшие о завоевании новой колонии, но в конце концов покинувшие острова, когда их внимание сосредоточилось на христианской доксологии.
По берегам Визрода селились немногочисленные готы и армориканцы, в то время как новые банды кельтов из Ирландии и Британии воспользовались слабостью даотских правителей и основали королевство Годелию. Наконец, из Норвегии, ненадолго задержавшись в Ирландии/ явились ска, обосновавшиеся на Скагане и других Внешних островах, откуда они внедрились в Северную Ульфляндию.
(обратно)30
К этому времени между Тройсинетом и Лионессом установилось неустойчивое перемирие, обусловленное обязательством короля Казмира не строить военные корабли, создающие угрозу контролирующему моря тройскому флоту. Эйлас изложил свою позицию Казмиру в следующих выражениях: «Ваши армии — четыреста рыцарей и тысячи солдат — надежно защищают Лионесс от нашего нападения. Если же лионесские войска высадятся в Дассинете или Тройсинете, нам будет угрожать смертельная опасность! Мы не можем предоставить Лионессу никакой возможности осуществить такую высадку».
Казмир согласился соблюдать это условие, внешне не проявляя никаких эмоций; на самом деле, однако, его обуревала не находящая выхода ярость, усугублявшаяся личной застарелой ненавистью к Эйласу.
(обратно)31
Шимрод, странствовавший по Даоту в качестве «доктора Фиделиуса, шарлатана и целителя больных коленей», подружился с парой детей-бродяжек, Друном и Глинет, после чего они путешествовали вместе. За прошедшие с тех пор годы Шимрод мало изменился. Длинный нос, кривящийся рот и впалые щеки придавали его лицу ироническое, насмешливое выражение. Подтянутый, как всегда, он поглядывал на мир бледно-серыми глазами из-под полуопущенных век; его светло-коричневые волосы были коротко подстрижены на крестьянский манер (см. в первом романе цикла «Лионесс», «Сад принцессы Сульдрун»).
(обратно)32
После смерти короля Южной Ульфляндии Орианте сложные правила престолонаследия позволили королю Тройсинета Эйласу претендовать на его корону. Короля Казмира такой поворот событий застал врасплох; пока он расхаживал, заложив руки за спину, по Зеленой гостиной в Хайдионе, тройские корабли высадили экспедиционные войска на пляж и пристани древнего Исса. Эта армия захватила наводивший ужас на окрестности замок Тинцин-Фюраль, заменила лионесский гарнизон Кауль-Бокаха тройским и, таким образом, закрыла Казмиру доступ в Южную Ульфляндию.
(обратно)33
Такой прием царственных особ решительно противоречил строгим правилам церемониального этикета, так как титул «принцессы», пожалованный Эйласом его подопечной, Глинет, был не более чем почетным званием. Тем не менее, в этом случае Эйлас, движимый отчасти желанием досадить Казмиру, а также другими, с трудом поддающимися определению побуждениями, не последовал совету старшего герольда. Увенчанная диадемой принцессы королевской крови, Глинет поначалу выглядела несколько напряженно — она прекрасно знала о том, какие слухи ходили у нее за спиной. Мало-помалу, однако, она прониклась самоуверенностью сидящего рядом Эйласа и стала вести себя непринужденно.
(обратно)34
Эйлас был любовником дочери Казмира, Сульдрун, и отцом ее сына Друна, украденного феями Щекотной обители, заменивших Друна в колыбели подкидышем — рыжеволосой дочерью феи и неизвестного отца, теперь воспитывавшейся в Хайдионе в качестве принцессы Мэдук, внучки короля Лионесса.
К счастью для короля Казмира, он не подозревал о подмене младенца, в связи с чем его приводило в замешательство предсказание Персиллиана, заключавшееся в том, что сын Сульдрун сядет на священный трон Эвандиг вместо Казмира и возглавит совет за древним круглым столом королей Старейших островов, Карбра-ан-Меданом — тем самым, что через два поколения послужил образцом для круглого стола Артура, короля Корнуолла.
(обратно)35
Ольдебор предпочитал называть себя «первым заместителем камергера, ответственным за выполнение особых поручений».
(обратно)36
История ска — эпическое сказание. Будучи аборигенами Норвегии в эпоху до ледникового периода, ска были вытеснены из страны фьордов вторжением арийцев — ур-готов — и двинулись на юг, в Ирландию; в ирландской истории ска известны под наименованием «немедян».
Ур-готы, новые хозяева Скандинавии, переняли обычаи ска, и в свое время Европу заполонили их воинственные орды — остготы, вестготы, вандалы, гепиды, ломбарды, англы, саксы и прочие германские племена. Ур-готы, оставшиеся в Скандинавии, называли себя «викингами»; ска научили их строить боевые корабли — драккары — и на этих кораблях викинги бороздили Атлантический океан, Средиземное море и судоходные реки Европы.
В Ирландии ска потерпели поражение от фомойров и снова были вынуждены мигрировать. От берегов Ирландии ветры и течения отнесли их флот на юг, к Скагану, крайнему западному из Старейших островов, где суровый климат и негостеприимный ландшафт вполне отвечали их предпочтениям.
На «великом собрании свободных» все ска обязали себя тремя нерушимыми присягами; без учета этих священных клятв невозможно какое-либо понимание сложного и противоречивого характера этого племени.
Во-первых, ска поклялись, что никто и никогда больше не заставит их покинуть те места, где они обосновались.
Во-вторых, ска объявили вечную войну всем народам мира — другие народы не пожелали их терпеть и тем самым заслужили их нетерпимость.
В-третьих, ска обязались свято блюсти чистоту своей крови. Скрещивание с «двуногими животными», то есть представителями низших рас, рассматривалось с таким же отвращением, как предательство, трусость или убийство другого ска.
(обратно)37
Эдикт Мургена запрещал чародеям поддерживать ту или иную сторону в мирских конфликтах. Волшебники, как правило, охотно соблюдали это условие, хотя и этот закон, как любой другой, время от времени нарушался.
(обратно)38
Ворошта — не поддающийся переводу термин, применявшийся чародеями тех времен; приблизительно он означает периодическую нервную дрожь, психический износ, почти неосознанную или подсознательную подавленность встревоженного ума.
(обратно)39
Инкубы — разновидность магических существ, используемая волшебниками в качестве исполнителей поручений. Многие заклинания приобретают силу благодаря воздействию инкубов.
(обратно)40
Сильваны: разновидность полулюдей, напоминающая эльфов, но крупнее и гораздо покладистее.
(обратно)41
Дрейхва: непереводимое древневаллийское понятие. Его можно приблизительно определить как внушенное себе состояние замкнутого, безрадостного сверхъестественного обострения чувств, в котором человек способен на любые нелепые выходки и бесчинства — полное отождествление себя с озарением, вдохновляющим все жуткое и роковое. Адепты так называемой «Девятой мощи» усматривали в дрейхве возможность внутреннего раскрепощения, позволявшего их могуществу достигать кульминации.
В случае Тамурелло упоминание этой концепции следует рассматривать либо как издевательство, либо как проявление склонности к экстравагантным цветистым выражениям, неприязненно возбужденной тем, что Казмир с излишним упорством настаивал на удостоверении личности собеседника.
(обратно)42
Воин-ска боялся только одного: презрения соратников. Его общественное положение повышалось в зависимости от боевых успехов, и в каждом бою он дрался с неистовой яростью, обескураживавшей противника еще до начала битвы.
Как правило, общаясь друг с другом, ска вели себя как цивилизованные законопослушные люди, придерживаясь традиций сложной, единственной в своем роде культуры, письменная история которой насчитывала десять тысяч лет, не говоря уже о ее корнях, уходивших гораздо глубже. Некогда их небольшое племя мигрировало на север вслед за отступавшими ледниками — ска стали истинными аборигенами Скандинавии, но их вытеснили ур-готы (предки других скандинавских народов, перенявших множество привычек и навыков ска; в частности, именно ска научили их строить быстрые маневренные баркасы, известные под наименованием «кораблей викингов»).
Древние легенды ска повествуют о «битвах с каннибалами» — по-видимому, неандертальскими кланами, которые, как уверяют те же легенды, породнились и смешались с племенами истинных людей. Только ска сохранили чистоту расы и вправе называть себя настоящими людьми; все остальные — полукровки, ублюдки, оскверненные недочеловеческой кровью.
Более подробное описание удивительной истории и странной психики ска см. в примечаниях первого романа цикла «Лионесс», «Сад принцессы Сульдрун».
(обратно)43
Крушево: останки погибших фей и эльфов; термин, напоминающий лесному народцу о вселяющих цепенящий ужас катастрофах и разложении, возбуждающий страх и отвращение в полулюдях, предпочитающих считать себя бессмертными, хотя это представление не вполне соответствует действительности.
(обратно)44
Сглаз: заклятие фей, как правило, приносящее несчастье; примерно то же, что «порча».
(обратно)45
Непереводимые проклятия на древнекельтском диалекте визродских земледельцев, знаменитом изобретательными многоэтажными ругательствами. Как могут заметить лингвисты, в данном конкретном варианте гаэльского языка проглатывание гласных было уже ярко выражено.
(обратно)46
Друн — или «Типпит», как его называли феи — прожил в Щекотной обители чуть больше года, если руководствоваться летосчислением смертных. В обителях фей, однако, время идет быстрее — по представлению самого Друна, он провел среди эльфов и фей примерно девять лет. Не учитывая это расхождение во времени, король Казмир полагает, что Друну должно быть пять лет, тогда как на самом деле ему уже почти четырнадцать.
(обратно)47
Подробное описание обстоятельств прибытия Эйласа в Санк и его пребывания в этом замке см. в первом романе цикла «Лионесс», «Сад принцессы Сульдрун».
(обратно)48
Несмотря на страшные раны и падение, Торкваль выжил. Ему удалось выползти на тропу, где его подобрали два бандита, находившихся у него на службе. Его отвезли в Энг, где через несколько недель ему удалось поправиться.
(обратно)49
В доисторические времена уровень океана ненадолго понизился, и Старейшие острова соединились узкой полосой земли с первобытной Европой. Легенда гласит, что первые охотники-кочевники, проникнувшие на Хайбрас, взглянули с высот Тих-так-Тиха на обращенное к Атлантике побережье и обнаружили, что город Исс уже существовал.
(обратно)50
Через некоторое время король Лионесса Фристан позволил христианам устроить епископство на восточном берегу, в Балмер-Скиме, запретив им, однако, вывозить в Рим какие-либо деньги или ценности. Возможно, именно поэтому церковь не получала здесь почти никакой поддержки из-за рубежа, и местный епископ не пользовался заметным влиянием ни в Балмер-Скиме, ни в Риме.
(обратно)51
Впоследствии Карбра-ан-Медан послужил прототипом «Круглого стола», украшавшего двор короля Артура в Камелоте.
(обратно)52
Тронный зал именовали также «Залом героев»; в нем стояли священный трон Эвандиг и Круглый стол, Карбра-ан-Медан.
(обратно)53
Башню Лападиуса называли также просто «Старой башней».
(обратно)54
Верхнюю часть Высокой башни именовали «Орлиным гнездом».
(обратно)55
Поединки рыцарей в латах, с копьями наперевес, еще не получили широкое распространение. В ту эпоху на наконечник турнирного копья надевали увесистую подушку из буйволовой кожи, и столкновение противников редко приводило к нанесению травм более серьезных, нежели ушибы и растяжения.
(обратно)56
В свое время сэр Блез породил сэра Глахана Бенвикского, отца сэра Ланселота Озерного, одного из самых доблестных паладинов короля Артура. Кроме того, на том же торжестве присутствовал и сэр Гарстанг из замка Звонкая Тетива, сын которого породил другого доверенного рыцаря из окружения короля Артура, сэра Тристрама Лионесского.
(обратно)57
Ска — аборигены Скандинавии; их традиции и записи древнее, чем история народов Ближнего и Дальнего Востока. За три тысячи лет до описываемых событий волна арийцев — так называемых ур-готов — мигрировала в Скандинавию из степей, простирающихся к северу от Черного моря, и в конце концов вытеснила ска, сперва попытавшихся вторгнуться в Ирландию, где в преданиях о них осталась память как о «сыновьях Партолона». В конечном счете, потерпев поражение от данайцев, ска высадились на своем нынешнем острове, Скагане.
(обратно)58
Детей св. Ульдины звали Игнальдус, Драта, Аллейя и Базилья. Все они прожили долгую жизнь, преследуя свою судьбу. Возможно, что хроники, относящиеся к этим событиям, будут когда-нибудь опубликованы.
(обратно)59
Таково было прорицание Персиллиана, Волшебного Зерцала:
Казмир! Напрасно день и ночь
Судьбу ты тщишься превозмочь:
Наследным принцем разрешится
Сульдрун, твоя шальная дочь.
За круглый стол, на древний трон
Вместо тебя воссядет он,
Когда судьба твоя свершится
И опустеет Хайдион.
(обратно)60
Титул «сэр» здесь используется как общая форма почетного обращения к лицам благородного происхождения, не определяющая их конкретный ранг в сложной феодальной иерархии. В те далекие времена существовало множество различных титулов и обращений, соответствовавших всем тонкостям иерархических различий, но в рамках нашей хроники их применение и разъяснение были бы практически нецелесообразны.
Таким образом, в случае «сэра Кори» применяется та же форма почетного обращения, что и в случае его отца, «сэра Клонея», барона и владельца обширных земель, а также в случае его брата, «сэра Камвида» — несмотря на то, что их сравнительный статус существенно различался.
(обратно)61
Струг — разновидность примитивного токарного станка, устанавливается на открытом воздухе; шпиндели станка приводятся в движение педалью, соединенной канатом с находящейся сверху пружинистой веткой дерева.
(обратно)62
— (Прим, перев.).
(обратно)63
Склемик: непереводимый термин, означающий на жаргоне фей 1) страстную восприимчивость, безудержную увлеченность каждым мимолетным мгновением бытия, а также 2) своего рода эйфорию, вызванную сосредоточенным вниманием к непредсказуемым изменениям восприятия действительности, постоянно преобразующегося в пространстве и во времени, посвящение себя осознанию НАСТОЯЩЕГО и чувствительность к различным аспектам, составляющим НАСТОЯЩЕЕ. Концепция «склемика» относительно проста и лишена какого-либо мистицизма или символизма.
(обратно)64
Луканор выполнял три важнейшие функции: он определял форму созвездий и, по мере необходимости, изменял взаимное расположение звезд; он присваивал каждому объекту во Вселенной тайное имя, подтверждавшее или отрицавшее существование объекта; он контролировал цикл слияния конца будущего с началом прошлого. Друиды изображали Луканора в сапогах с двумя носками, обращенными вперед и назад. Он носил на голове железный обруч с семью золотыми дисками. Будучи необщительным богом, Луканор сторонился меньших представителей друидического пантеона, внушая им трепет и страх.
Легенда друидов повествует о том, как Луканор застал других богов за пиршественным столом в процессе распития медовухи в неумеренных количествах. При этом одни боги были изрядно навеселе, в то время как другие оставались необъяснимо трезвыми. Возникал вопрос: имело ли место надувательство, позволявшее одним богам подливать себе больше медовухи, тем самым обделяя других? Расхождение во взглядах по этому вопросу привело к предъявлению взаимных обвинений; назревала серьезная потасовка. Луканор призвал пирующих к спокойствию, указав на то, что спор, несомненно, можно было разрешить, не прибегая к мордобою и грязным поношениям. Именно тогда и по этому поводу Луканор сформулировал концепцию чисел и счета, прежде не существовавшую. С тех пор боги могли точно определять количество рогов, опорожненных каждым из них и, благодаря такому нововведению, обеспечивать общую справедливость распределения медовухи; кроме того, учет рогов позволял объяснить, почему одни боги уже валялись под столом, а другие все еще сохраняли вертикальное положение. «Для тех, кто умеет применять новый метод, ответ очевиден! — заявил Луканор. — Пьяные боги употребляют больше медовухи, нежели трезвые. Здесь нет никакой тайны». Таким образом, Луканора ревностно почитали как изобретателя математики.
(обратно)65
Четверть пинты — 0,118 л.
(обратно)66
Двойная кварта — 1,9 л.
(обратно)67
Галлон — 4,54 л.
(обратно)68
Лагарк — существо с омерзительным характером, обитатель тундры к северу от Саскервоя; кик — ужасный гибрид демона и глубоководного клыкастого угря.
(обратно)69
Мермеланты в своем тщеславии называют своих хозяев «конюхами» и «слугами». Обычно дружелюбные, они любят пиво и, опьянев, встают на дыбы на своих неуклюжих задних ногах, демонстрируя полосатые белые животы. В такой момент любая, даже самая незначительная провокация приводит их в ярость, и они направляют свою огромную силу на разрушение.
(обратно)70
Каррак — трехмачтовое судно.
(обратно)71
На кастиллионских праздниках бочки ставят на балконе над залом для размышлений. К каждому месту ведут гибкие трубки. Гость садится, вставляет трубку во втулку, чтобы во время пиршества он мог постоянно пить, не утруждая себя открыванием бутылок, разливанием вина в кружки или бокалы, поднятием кружек или бокалов, опрокидыванием их и возвращением обратно на место, рискуя при этом разбить их или облиться. Тем самым он пьет и ест более эффективно, освобождая, таким образом, время для пения.
(обратно)72
Нактоуз — ящик для корабельного компаса.
(обратно)73
Сарсен — термин, используемый в юго-западной части Британии для обозначения продолговатых плит из песчаника, воздвигнутых вертикально кельтами, по одному или группами. Они считаются фаллическими монументами и, предположительно, служили местами для проведения кельтских ритуалов.
(обратно)74
Сильф — существо, дух, обитающее в воздухе.
(обратно)75
В книге упущена. — прим. верстальщика.
(обратно)76
Чаг — обладающий меньшими способностями подвид Слуги, задача которого — контролировать деятельность одного из Слуг. Само слово «чаг» ненавистно любому Слуге.
(обратно)77
Заклинание Заброшенной Капсулы подразумевает заключение виновного в герметичную капсулу и отправку ее на сорок пять миль от поверхности Земли.
(обратно)78
Секстина — стихотворение на две рифмы (твердая форма), состоящее из шести строф, каждая из которых включает по шесть стихов, причем каждая новая строфа повторяет конечные слова предыдущей.
(обратно)79
Вилланелла — жесткая поэтическая форма с повторяющимися строфами, стихотворение, состоящее из девятнадцати строк: пяти трехстиший и одного завершающего четверостишия.
(обратно)80
Дамаст (камка) — ткань (обычно шелковая) с рисунком, образованным блестящим атласным переплетением нитей на матовом фоне полотняного переплетения.
(обратно)81
Морской шелк (виссон) — тонкая ткань, которую изготавливали из волокна, выделяемого некоторыми видами моллюсков. Из виссона шились одежды первосвященников, царей и фараонов.
(обратно)82
Муслин — разновидность неотделанной тонкой хлопчатобумажной ткани.
(обратно)83
Гуль — в доисламском фольклоре оборотень, живущий в пустыне возле дорог, охотящийся на путников и пожирающий их.
(обратно)84
Табуларий — государственный архив в Древнем Риме, где хранились народные постановления и другие государственные акты.
(обратно)85
Трогон — тропическая птица, имеющая очень яркую расцветку оперения, в которой преобладают зеленые, красные или синие тона.
(обратно)86
Гримуар — книга, описывающая магические процедуры и заклинания для вызова духов (демонов) или содержащая еще какие-либо колдовские рецепты.
(обратно)87
Хитрый Койот — персонаж серии короткометражных мультфильмов «Looney Tunes» и «Merrie Melodies».
(обратно)88
Гарри Флэшмен — вымышленный литературный герой, созданный английским писателем Джорджем Макдоналдом Фрейзером.
(обратно)89
Разновидность съедобных моллюсков, ценящихся за особенно нежное мясо. Одно время даже существовала гипотеза, что эти существа обладают разумом. Предположение основывалось на том, что те, кто употреблял их сырыми, потом утверждали, будто им приходилось внезапно испытывать приступы жалости и слышать что-то вроде мольбы о пощаде на неведомом языке. Именно по этой причине их теперь подают на стол исключительно в жареном либо отварном виде. Если же говорить о разумности, то достоверному исследованию данного вопроса препятствует чрезмерно сократившееся поголовье данного вида. — Примеч. автора.
(обратно)90
Джиды являют собой гибрид человека, горгульи, моллюска и прыгающего насекомого. В личиночной стадии они относительно безвредны, хотя и способны внушать первобытный страх. Но стоит им хоть раз попробовать на вкус человеческую кровь, как сразу же начинается метаморфоз, благодаря которому они уже спустя несколько минут обретают ментальные способности, позволяющие с легкостью подчинять себе менее развитых существ. Предполагается, что этому сопутствуют также и сильнейшие физиологические изменения, но гипотеза не доказана, поскольку существует крайне мало людей, способных похвастаться, что они вернулись после встречи со взрослым джидом. И ни один из них не смог хоть сколько-нибудь внятно рассказать подробности. В личиночной стадии джид имеет бронзовый окрас с черным узором на лице. В том, что касается окраски взрослой особи, мы можем полагаться лишь на слова Котуима Юсто, слепого с рождения, заявившего: «Цвета зверя сего выжгли мне глаза». — Примеч. автора.
(обратно)91
Фатом — мера длины, равная 180 сантиметров.
(обратно)92
Эль — мера длины, равная 113 сантиметрам.
(обратно)93
Немой спинет — меньшая разновидность клавикорда — европейского струнно-клавишного инструмента времен Ренессанса, барокко и классической эпохи. На смену ему и подобным инструментам пришло фортепиано.
(обратно)94
Пер. Николая Караева.
(обратно)95
Дадли Дурайт — один из персонажей культового мультфильма «Приключения Роки и Булвинкля», офицер Канадской королевской конной полиции, исполнительный и доброжелательный, но не блещущий умом.
(обратно)
Комментарии к книге «Избранные произведения. Том I», Джек Холбрук Вэнс
Всего 0 комментариев