«Отступник»

Отступник (fb2) - Отступник 1229K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Элона Вячеславовна Демидова - Евгений Юрьевич Шкиль

Элона Демидова, Евгений Шкиль Отступник

Очередное изобретение велосипеда Докладная записка Вячеслава Бакулина

Николай Михайлович Карамзин, значение эпохальной двенадцатитомной «Истории государства Российского» которого для нашего Отечества переоценить трудно, был весьма разносторонне одаренным человеком. Впрочем, тогда это являлось нормой для российского дворянина, и упомянул я Карамзина отнюдь не в контексте самого его известного произведения. Просто среди весьма богатого наследия Николая Михайловича, в котором есть и критика, и публицистика, и поэзия, и проза, имеется стихотворение «Опытная Соломонова мудрость, или Выбранные мысли из Екклесиаста», написанное в 1797 году, а в нем такие строки:

Ничто не ново под луною: Что есть, то было, будет ввек. И прежде кровь лилась рекою, И прежде плакал человек…

В свою очередь, как можно догадаться по самому названию, основой для этого стихотворения послужила библейская «Книга Екклезиаста», авторство которой приписывается легендарному ветхозаветному царю Соломону. В первой главе ее говорится:

9 Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

10 Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас.

11 Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.[1]

Вы спросите меня: это все, конечно, познавательно, но к чему оно тут? Где Карамзин (а уж тем более — царь Соломон), и где мы, адепты постапа и певцы Армагеддона? А меж тем, ко «Вселенной Метро 2033» эти слова имеют непосредственное отношение. Подумайте сами: так ли уж случайно появились на карте Московского метрополитена коммунистическая Красная Линия и неофашистский Четвертый Рейх, анархистское Гуляй-Поле и капиталистическая Ганза, древние касты Полиса и еще более архаичный культ Великого Червя? Так ли абсурдны они, так ли невозможны в обществе будущего? Много ли нужно так называемому цивилизованному обществу, чтобы скатиться обратно, во мрак беспросветной дикости? Отринуть все завоевания прогресса, забыть весь накопленный на протяжении тысячелетий опыт и проходить одним и тем же путем вновь и вновь, даже не подозревая о своих предшественниках? Вновь и вновь с маниакальным упорством изобретать велосипед, разбивая на этом пути лоб не только себе, но и, увы, ближнему и дальнему своему? Задумайтесь об этом, прежде чем воскликнуть: «Новый Лакедемон Демидовой и Шкиля невозможен!» Кто знает, что будет там, за вечными водами священного Миуса, слишком похожими на воду еще одной древней реки. Той самой, глоток из которой навсегда стирал и без того недолговечную человеческую память.

Посвящается Бессущностному, который щадит нашу Вселенную лишь потому, что здесь все еще обитают те, кто способен хоть что-то сказать этому Миру.

ПРОЛОГ

Огромный алый щит бросался в глаза издалека. Аршинные белоснежные буквы гласили:

Ожидаете Армагеддон? Обращайтесь к нам!

Строим бункеры на любой вкус!

Тел. 666–666

― Ты видел? — сказала Светлана, потягивая через трубочку колу из банки. — Даже здесь эта реклама висит.

― Я за рулем и не могу на всякую фигню смотреть, — ответил Лёня. — Ты же не хочешь в кювете оказаться?

― Надо же, — продолжала говорить девушка, откидывая со лба легкую прядь светлых с рыжинкой волос, — и номер телефона подходящий выкупили. А знаешь, кто занимается этими делами?

― Кто? — спросил Лёня, вслушиваясь в звуки голоса, что казался ему самым нежным в мире.

― Андрей Антипенко, — она смяла пустую банку и швырнула в открытое окно.

― Кто такой Андрей Антипенко? — нарочито равнодушно произнес парень.

На самом деле он, разумеется, слышал об одном из самых богатых людей Таганрога, и даже, пожалуй, немного завидовал тому, но показывать возлюбленной свою мелочность не очень-то хотелось.

― Ну да, — хмыкнула Света, — что вам, географам, летающим в облаках, до земных дел простых смертных. Это бизнесмен. Моя однокурсница его любовница. Он ей в центре Ростова шикарную квартиру снимает, на Пушкинской, двухкомнатную.

― Ого… — безучастно проговорил Лёня, прикидывая, во что такие подарочки должны обходиться.

Сначала он хотел сказать что-нибудь вроде: «Зато он не посвящает ей стихи», — но осекся, поскольку побоялся услышать что-то в стиле: «Зато ему ничего не стоит их купить».

― И по Ростову она рассекает на Ауди, — девушка с сомнением осмотрела салон их автомобиля, — за два миллиона.

Подержанный Фиат-Браво, в котором они мчались по Мариупольскому шоссе, был неплохой, приемистой машиной, но, разумеется, даже близко не тянул на такие деньги. Да и вообще, быть бы Лёне еще очень долго «безлошадным» и ходить пешком, если бы не мама: чтобы сын мог купить автомобиль, она, расщедрившись в честь окончания университета, сняла с книжки кругленькую сумму, доставшуюся по наследству.

― Лисёнок, — парень решил перевести неприятную тему разговора в более позитивное русло, — а этот твой Антипин себе-то бункер построил?

― Представь себе, да. И не один! Я как-то раз была в его особняке в Ростове, и могу сказать, что отделано все шикарно. Угадай где устроен вход? Прямо из спальни! — лукаво вымолвила Света, выпрямляя стройные ноги и томно потягиваясь, так что футболка обрисовала высокую грудь с бугорками сосков. — Я могла бы договориться и сводить тебя на экскурсию, знаешь, ведь в Таганроге у него тоже дом построен, но до осени не получится… Видишь ли, сейчас он жену в Таиланд отправил, а сам с моей подружкой на Сейшелы полетел.

― Кажется, скоро нам сворачивать налево, — сказал помрачневший Лёня, удивляясь, как это получалось, что обворожительная нежная Светлана, его любимый Лисёнок, вдруг становилась расчетливой и чужой.

Впрочем, несомненно, она просто дразнилась, уверил он себя.

* * *

Две недели назад Леонид Дрожжин получил диплом Южного Федерального Университета по специальности «преподаватель географии» и считал, что ему крупно повезло: он стал выпускником-специалистом.

― Поздравляю, сын! — сказала мама, когда он позвонил в Таганрог и сообщил, что диплом лежит в кармане. — Знаешь, я слышала, что со следующего года в твоем вузе какая-то двухуровневая система будет, частично платная… бакалавриат и магистратура… Мне заранее жаль моих школьников. Не думаю, что это приведет к чему-нибудь хорошему, посмотри на любые реформы в образовании за последние двадцать лет!

Лёня, конечно, в таких выражениях о своем дипломе не думал, а просто очень радовался, что успел в последний вагон уходящего поезда под названием «полноценное высшее».

Да, быть преподавателем — не самое престижное ныне занятие, но парень учился отлично, и потому его оставили на кафедре. А тут уж прямая дорога защитить диссер, получить ученую степень… да что там! Даже без степени и без диссера, работать в Ростове в вузе — это совсем не то же самое, что быть заштатным учителем в какой-нибудь таганрогской школе, пусть даже в родной Чеховской гимназии. Но будущий педагог чувствовал себя таким счастливым не только из-за неплохого старта на карьерной лестнице, — сегодня исполнялся ровно год, как он начал встречаться со Светой.

Лёня пригласил девушку отметить двойной праздник на Золотую Косу, благо база отдыха там была недорогая, а красоты природы, как он надеялся, могли поспорить с самими Сейшелами. День выдался знойным, на горизонте дрожало горячее марево, ярко-голубое небо слепило глаза, и впереди ждали две недели блаженства с любимой: золотой песок пляжа, жаркое солнце, холодное пиво с хорошо прожаренным шашлычком… И, конечно, изумительные лунные ночи.

* * *

После занудной процедуры оформления документов, грузная, неопределенного возраста женщина, с еле заметными усиками, выдала парочке ключи от летнего домика, в котором им предстояло обосноваться. Легкая постройка стояла в первом ряду деревянных хижин, из нее открывался прекрасный вид на море, а в тесноватой душевой кабинке можно было вполне комфортно помыться. Рядом располагался каменный мангал, который сулил ежевечерние вкусняшки.

К неудовольствию Лёни соседние домики оказались заселены. Рядом с левым стоял сверкающий хромом дорогущий джип с тонированными стеклами, а возле, с уже зажаренными кусками баранины, суетились кавказцы. Молодой педагог сразу окрестил их «бандой». Он не причислял себя к националистам, однако безбашенных гостей с юга недолюбливал, да что там греха таить — попросту боялся.

Компания справа также не вызывала особого доверия. Это были ребята хоть и славянской внешности, но в камуфляжной форме, судя по ухваткам — три десантника в увольнении, а один из них и вовсе щеголял пиратской повязкой на левом глазу. Лёня вспомнил слова мамы, что в последнее время вокруг таганрогского военного аэродрома наблюдалась нездоровая суета, сюда шел непрерывный поток грузовиков. Также на окраине города расквартировались рота ВДВ и две роты радиотехнических войск. Жители Таганрога плохо понимали, зачем здесь нужны войска. Может, просто учения? Ведь войны вроде не предвидится. Тут не Зулусия какая-нибудь, в конце концов, — эра глобальных конфликтов давно закончилась.

Впрочем, парень надеялся, что завтра к вечеру неприятные соседи уедут, рассеются, как дым на сильном ветру, и он останется со своей Светой-Лисёнком, однако, сегодняшнюю ночь во враждебном окружении еще нужно было пережить. Какая тут на фиг романтика, когда вокруг сплошь боевики!

Стараясь тактично не смотреть в лицо одноглазого, Лёня все-таки отметил, что при разговоре правая сторона рта у того дергается, и злые тонкие губы как бы вспухают с одного бока в жестокой усмешке. Зато грубые черты лица второго десантника имели на редкость простоватое выражение, а прекрасные голубые глаза казались украденными откуда-то с небес.

Третий — высокий, широкоплечий, в чьем резко очерченном красивом лице было что-то хищное, волчье, посмотрел на молодого преподавателя и вдруг перестал нанизывать сырое мясо на шампур. По спине педагога прошел холодок.

― Ты, случаем, не Лёня? — спросил десантник.

― Да, — подтвердил парень.

― А мать Татьяна… — десантник пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить, — Татьяна…

― Владимировна.

― Точно! — вояка улыбнулся. — А ты меня не узнаешь?

Молодой педагог отрицательно покачал головой.

― Ты что, друган, мы ж в одном подъезде жили. Антон. Антон Орлов. Тебе от меня еще пару раз перепадало, забыл, что ли?

И Лёня вспомнил. Действительно, будучи подростком он частенько огребал от местного хулигана и главного заправилы дворовой шпаной Антохи.

― Да, — Лёня попытался изобразить радость встречи с давно забытым соседом, — теперь я тебя узнал.

― Так, давай к нам со своей красавицей, — тут же предложил десантник. — Столько лет не виделись, надо отметить встречу. Да и пока вы свой мангал раскочегарите, ночь настанет!

― Конечно, спасибо, за предложение… но мы… — замялся педагог.

― Мы с большим удовольствием, я очень проголодалась, — мягко, но, пожалуй, чересчур кокетливо проговорила Света, обхватив Лёнину руку.

Парню ничего не оставалось, как согласиться. Впрочем, он практически всегда уступал желаниям любимой. Наверное, оттого, что слишком долго мучился, добиваясь ее, тратил стипендию на подарки, сочинял стихи, а теперь вот, наконец завоевав, больше всего на свете боялся потерять. Она была первой и единственной девушкой в его жизни, во всяком случае, Лёня предпочитал думать именно так, и не любил вспоминать шальную ночь четвертого семестра, когда богатый оболтус, которому он фактически написал курсовую, решил отблагодарить своего «благодетеля» весьма своеобразно и привел в общежитие двух путан.

Поэтому, раз Светлана решила присоединиться к господам офицерам и прапорщикам, значит, так тому и быть.

Сперва был тост за знакомство с сослуживцами Антона — похожим на пирата Толиком, который оказался старлеем, но не из десантных, а из автомобильных войск, и старшим прапорщиком Витей Руденко. Почти сразу за первым тостом пошел второй — за родителей, и третий — за тех, кого с нами нет. А потом Антон предложил поднять пластиковые стаканчики за любовь с первого взгляда, бросая весьма выразительные взгляды в сторону Светланы. Это очень не понравилось Лёне, а девушка лукаво улыбалась, опуская длинные ресницы. Да, она обожала дразнить, заставляла ревновать парня, которому, если честно признаться, иногда это даже нравилось. Вернее, нравилось Лёне то, что в конце концов, вдоволь намучив, Светлана обнимала его при всех и говорила, что он самый лучший. Но в этот раз пытка продолжалась чересчур долго, новоиспеченный преподаватель землеведения (как иногда в шутку он себя называл), разозлившись, потерял контроль и пил по поводу и без него: за ВДВ, за Родину, за надежный ядерный щит, за чистое небо и хрен еще знает за что…

Затем Лёня каким-то образом оказался в море, пытаясь найти место поглубже, чтобы поплавать и понырять, причем он совершенно не помнил, как потом выбрался из воды на берег. И снова пошли стаканчики с сорокаградусной жидкостью: за меч вооруженных сил, за автомат Калашникова, за Святую Русь и за похеренное народное образование…

Когда стемнело, Руденко развел костер, а Лёня, будучи в полузабытьи, слушал старлея Толика, фамилию которого начисто забыл. Никогда в жизни молодой педагог еще так не напивался. Парень даже не заметил, когда Светлана и бывший сосед Антоха куда-то испарились.

― Ты же препод, вот я тебя и спрашиваю, — говорил Толик, вперяясь в пустоту одним глазом, — почему, скажи, паршивая Македония отымела всех моих долбаных предков, всех бравых эллинов, почему?

Лёня пожал плечами. Вопрос был за гранью его понимания.

― А потому, что в Спарте упадок нравов случился. Вся Греция на Спарте держалась.

― Так уж… и вся? — заплетающимся языком пробубнил молодой педагог.

― Ясен хрен, вся! — выкрикнул Толик. — Да мне еще дед рассказывал, он из дворянского рода Алфераки, чистокровным греком был, потомок переселенцев с не пойми каких пор! Похоронен тут неподалеку, дедуля мой. Знаешь, как деревня наша называется? Лакедемоновка! Сохранили память о предках, это уж мы умеем, не отнять… Так что я тебе отвечаю, если б не Спарта с Леонидом, греков урыли бы еще персы, мать их за ногу. А потом, когда в Лакедемоне порядка не стало, вся хваленая Эллада гикнулась к хромым коням в задницу. И сейчас та же самая хрень. По всему миру одни гомики и наркоши. Упадок цивилизации, закат Европы. Понимаешь? Или ты со мной не согласен?

Лёня предпочел согласиться.

― А ведь тебя как самого знаменитого лакедемонского царя зовут, а это значит, ты боец! — старший лейтенант крепко обнял молодого педагога, отчего тот испугался, что бравый офицер, возможно, не только восхищается тремя сотнями воинов, павших при Фермопилах, но еще и является почитателем священного отряда из Фив. — Ты в армии служил?

― Нет, — с трудом выдавил тезка знаменитого спартанца.

― Один хрен, с таким именем, у тебя все в жизни будет лады. А, знаешь, почему?

― Потому что ЭТО СПАРТА!!! — неожиданно заорал Руденко и громко заржал.

― Витя, козел, какого лешего ты прикалываешься? — Толик отпустил молодого педагога и стал переругиваться с прапорщиком.

Чувствуя одновременные позывы к рвоте и по малой нужде, Лёня поспешил отойти от костра, чего изрядно пьяные вояки даже не заметили. Но не успел он отдалиться и на два десятка метров, как увидел увитую виноградом беседку, в которой заметил голого Антоху… А на дощатом столе бесстыдно раскинулась Светик, Лисёнок, его милая, ненаглядная, любимая…

Десантник был очень брутален, по крайней мере, так показалось начинающему преподавателю. Лёня никогда не мог и помыслить о столь дерзком обращении со своей возлюбленной. Но самое ужасное, самое невыносимое было в том, что ей эта первобытная жесткость невероятно нравилась. Она стонала в голос, она извивалась под диким, грубым напором, она молила о продолжении и яростно скребла ногтями по дереву…

Лёня замер как вкопанный; водка прибила эмоции, лишила возможности четко мыслить, действовать, и он стоял не в силах ни уйти, ни прервать буйство страсти.

Наконец, все закончилось. Света, взмокшая и расслабленная, откинулась на стол и ее светлые волосы упали почти до земли.

― Это было что-то… невероятное… — проговорила она, задыхаясь. — Никогда… никогда… я… никогда…

Из глаз будущего педагога брызнули слезы. «Сука! Рыжая сука! Так ты меня! Так!!!»

Отвернувшись, он шатаясь побрел в сторону домика, в котором планировался рай для влюбленных.

* * *

Когда Лёня очнулся, солнце стояло уже довольно высоко. Голова раскалывалась и жутко хотелось пить. Молодой человек приподнялся, увидел стоящую возле двери початую бутылку минералки, но вставать не было ни сил, ни желания. Рядом на кровати, чуть прикрытая простыней, лежала Света, расплескав по смятой подушке роскошные золотистые волосы. Вдруг ему вспомнилась вчерашняя ночная сцена. Может, все это привиделось спьяну? Ведь вот же она рядом, его маленький славный Лисёнок…

Нет, вчера она и Орлов… Орлов и она… Лёню охватила бешеная обида и злость, отчего голова неожиданно перестала кружиться, и парень в три шага очутился у двери. Несколько глотков воды утолили жажду, а день стал обретать краски. Теперь предстояло самое трудное — надо было выйти на улицу и посмотреть в глаза Антону.

Возле соседнего домика творилось нечто странное. Десантники спешно собирались, не обратив ни малейшего внимания на вчерашнего собутыльника.

― Черт! Что теперь делать? — почти вопил старший прапорщик Руденко. — Как такое могло случиться? Не могу поверить! Куда, куда ехать?

― Отставить панику! Все накрылось конем, это ясно, — говорил одноглазый Толик, яростно жестикулируя, — теперь надо играть по своим правилам. Нельзя терять время. Через два дня, если не раньше, не будет ни командования, ни начальства, вообще ничего не будет…

― Ты так думаешь? — спросил Антон, надевая берет.

― Конечно, — воскликнул Толик. — Значит, рулить своей судьбой надо самим. А ты у нас, Антоха, парень боевой, за тобой люди пойдут.

― Что случилось?.. — услышал Леня хрипловатый женский голос и обернулся.

В его рубашке, наброшенной на голое тело, Светлана стояла опершись на дверной косяк, но серо-зеленые глаза, обычно такие яркие, сейчас выглядели как перегоревшие лампочки.

Антон глянул на девушку, недобро ухмыльнулся и бросил:

― Война началась.

― Какая война? — опешил молодой педагог.

― Термоядерная.

― Что??? — Света сделала несколько шагов вперед и поравнялась с Лёней.

― Ничего, детка, — Орлов послал воздушный поцелуй, — уже ничего. С Москвой связи нет, последнее, что мы услышали в эфире: Ростов разбомблен, Таганрог вроде цел. Пока цел… А значит, времени у нас очень мало.

― И что теперь? — растерялась девушка.

― Нам нужен транспорт, — сказал Руденко в упор глядя на Лёню. — Ты не одолжишь свой Фиат?

― Нет! — неистовая злость Лёни искала выхода. — Это МОЯ собственность!

― Да кто тебя, оленя рогатого, теперь будет спрашивать? — глумливо оскалился Толик.

― На черта нам его колымага, — Орлов указал на тонированный джип, — мне эта тачка нравится намного больше.

Старший лейтенант и старший прапорщик переглянулись; Толик поднял с песка крепкий брус, затем все трое молча обменялись серией непонятных жестов, кивнули друг другу и направились к четырем кавказцам, суетящимся возле своего автомобиля. Антон шел замыкающим.

Момент был выбран исключительно удачно: двое южан отошли к террасе своего домика и о чем-то заспорили не повышая голоса, но увлеченно размахивая руками; как видно, разговор не предназначался для ушей их подчиненных. Третий уже сидел в машине на месте водителя, то и дело нервозно поглядывая на часы, но не пытался поторопить остальных. Четвертый, самый молодой и крепкий на вид, заталкивал в багажник очередную спортивную сумку.

Все эти детали Лёня отметил за считанные доли секунды, не понимая еще, что будет дальше.

― Эй, генацвале, — с веселым пренебрежением проговорил Руденко, — вопрос тебе можно задать?

― Ну?.. — коротко стриженный брюнет поставил баул и резко повернулся к прапорщику, настороженно оглядывая незнакомого мужика, который, впрочем, не показался агрессивным.

― А что у тебя, братуха, с носом?

― А щито у мэня? — удивился кавказец, в тот же миг получив короткий мощный удар локтем в переносицу.

― Он у тебя сломан, — невозмутимо произнес Виктор.

Двое спорящих все еще не замечали, что их товарищ уже лежит без сознания, однако водитель, что-то заподозрив, попытался высунуться из машины, но подоспевший Толик приложил его бруском в висок. Глухо крякнув, мужчина вывалился из джипа на песок. Только в этот момент гости с юга обратили внимание на то, что происходит возле их автомобиля. Один из них, бросив ошарашенный взгляд на подбегающего Антона, сунул правую руку под рубашку, но получил сокрушительный прямой в нижнюю челюсть и рухнул на ступеньки террасы. Последний из кавказцев, выкрикнув что-то неразборчивое, замахнулся на Орлова, но десантник, прикрывшись плечом от скользящего выпада, вмазал противнику коленом в пах. Протяжно взвыв, тот согнулся и начал падать. Добивающий удар пришелся ему на затылок, и Лёне показалось, что он услышал хруст позвонков.

― И делов-то, — усмехнулся Руденко, поочередно обыскивая поверженных владельцев джипа. — О! Ты смотри, у него откуда-то «Макаров» табельный. Ворованный, что ли? Братуха, ты разве не знаешь, что это противозаконно? О, а этот, кажись, уже двухсотый…

― Всю жизнь мечтал порулить такой махиной, — Орлов оттащил тело водителя, мешающее сесть в машину, по-хозяйски похлопал ладонью по рулю и повернулся к Светлане, которая таращила глаза от ужаса и не могла поверить, что все это происходит не в кино, а на самом деле:

― Поехали, красавица. Тебе здесь нечего ловить.

Девушка, прикусив губу, взглянула на Лёню. Он не знал, что сказать и лишь слабым голосом пролепетал:

― Не надо… Я все сделаю… Я люблю тебя, Лисёнок…

― Останешься с ним, так уже завтра тебя будут любить полсотни отморозков, — с мрачной насмешкой выделив слово «любить», проговорил Антон. — Ты еще не поняла, что началась ядерная война? Законов и судов больше нет, и теперь каждый сам себе суд и закон. Глянь на своего хиляка. Разве он сможет тебя защитить? А я смогу.

Лёня смотрел на любимую в упор, молча и дрожа всем телом. Он чувствовал, как кровь его буквально заледенела, ведь только что в трех шагах от него убили человека. Если сначала у парня и была робкая надежда, что десантники просто тупо, по-идиотски его разыгрывают, то короткая и жестокая, нет, скорее даже зверская расправа с кавказцами лучше всяких слов говорила: шутками тут и не пахнет.

Свету тоже сотрясала мелкая дрожь, она бросала затравленные взгляды то на педагога, то на десантника.

― Я даю тебе десять секунд, — сурово сказал Орлов, — больше ждать не буду. И если поедешь со мной, не вздумай распускать нюни. Ты больше не лисёнок, отныне ты волчица. Время пошло…

На мгновение в глазах Лёни все расплылось, а девушка прошептав: «Прости, Лёнечка», бросилась к тонированному джипу.

Может, десять минут, может, двадцать, а может, и целый час несостоявшийся преподаватель смотрел в ту сторону, куда умчался резко сорвавшийся с места внедорожник.

― Слюшай! Ты нэ адолжышь свой Фиат?

Лёня повернул мокрое от слез лицо и увидел, что трое избитых до беспамятства кавказцев кое-как пришли в себя и уже окружили его машину. Четвертый со ступеней террасы так и не поднялся.

― Забирайте, — сказал бывший педагог и, безвольно махнув рукой, побрел в сторону Таганрога.

Глава 1 ВСЕМ ПРЕДСТОИТ УМЕРЕТЬ: СТАРИКАМ И СОВСЕМ ЕЩЁ ЮНЫМ

С раннего детства Олег любил приходить на берег и смотреть на непрерывное скольжение воды, на темные, с мутно-белыми вкраплениями пены гребни волн, которые с убаюкивающей лаской подкатывались почти к его ногам. Миус тек живой тайной, субстанцией иного мира, где никому не было никакого дела до суетливой человеческой жизни, укрывшейся за частоколами Лакедемона. Река могла казаться спокойной или яростной, практически недвижной или стремительной, но даже закованная в лед, она не теряла неуловимой притягательности и очарования, от которых Олегу становилось теплее на сердце. Свои печали, невзгоды, терзания и боль оставлял он в непрозрачных водах. Но сегодня верная река не сумела унести даже кусочек его тревоги. Слишком много было в душе беспокойства и смятения, гораздо больше того, что могли бы растворить в себе глубины вечного Миуса.

Жена Олега умерла. Еще неделю назад. Она принесла в мир новую жизнь, но в уплату отдала свою. Карине было всего семнадцать… Хотя, нет, правильнее сказать: ей было уже семнадцать! Далеко не каждый оказывался способен дожить и до такого возраста.

Мать Карины, достопочтенная Ксения, родила шестерых: двух мальчиков и четырех девочек. Первенец оказался беспалым уродцем, поэтому вскоре был задушен. Две дочки умерли от степного поветрия, поразившего Лакедемон семь лет назад, еще одну укусила жгучая многоножка, и, вопреки ожиданиям, девочка не справилась с ядом насекомого. А вот теперь от родов скончалась Карина, и значит, у достопочтенной Ксении из шести детей в живых остался только мальчик, двенадцатилетний Миша, но кто скажет — отпразднует ли он свое совершеннолетие? Получалось, что Карина оставила мир живых далеко не в самом раннем возрасте…

Но судьба чужих детей Олега совсем не беспокоила: все, кто родился от полноправных граждан общины, с пеленок умели смотреть смерти прямо в глаза, не отворачиваясь и не отводя взгляда. Их готовили встречать свою погибель в полном вооружении, с боевым кличем на устах. Мальчики учились убивать раньше, чем познавали женщину: в пятнадцать лет, пройдя посвящение и зарезав раба, они получали личный меч и гладкоствол, а также право присутствовать и голосовать на Общем Собрании, а позже обзаводились семьей.

Спустя всего несколько месяцев после своего пятнадцатилетия, наравне с закаленными воинами, Олег уже бился с гидрами, хлынувшими из отравленного радиацией Азовского моря в устье Миуса. Водные бестии, чем-то схожие с гигантскими рыбами, так как кроме щупальцев у них имелись еще и плавники, пытались пересечь земляную насыпь и дамбу. Одиннадцать мужчин и три женщины пали тогда. Олег получил несколько ожогов и провалялся в горячке две недели, но выжил, практически вернувшись с того света. Может, именно поэтому его совсем не волновала ни своя смерть, ни чужая, и Карины тоже, пожалуй. Ведь когда-то юноша мечтал совсем о другой, но решение о браках принимали старейшины, и в жены ему назначили дочь достопочтенной Ксении, а ту, которая снилась Олегу холодными ночами, когда он лежал на жестком полу интерната, отдали лучшему другу — Артуру, сыну и наследнику царя Антона.

«Воин тем отличен от крестьян и рабов, что способен справиться со своими эмоциями, он потому сильнее слуг, что является господином своего тела и повелителем своей души. Незамутненный разум его сияет яркой звездой в ночном небе, и воля его непреклонна» — вновь и вновь юноша повторял про себя эту фразу из Кодекса чести, присутствуя на свадебных торжествах друга.

Но если прежде Олег равнодушно взирал на смерть, то совершенно неожиданно жизнь, совсем еще крошечная, беззащитная перед опасностями этого жестокого мира, всколыхнула его душу, как порой ураганный ветер вздымает темные волны Миуса.

― Мои соболезнования, Карина умерла, — сказал старейшина. — Ты знаешь, так бывает, но дочь твоя здравствует, и ей найдут кормилицу. А пока можешь подержать ее.

Молодой воин смотрел на лежащий в ладонях маленький сверток из ткани, застиранной до серого цвета, смотрел растерянным взглядом, не понимая, что же с ним делать, и тут в пеленках что-то шевельнулось… Боясь уронить оживший вдруг кулёк, Олег неловко прижал его к груди. Может, девочка дернула ножкой или ручкой? Или просто повернула головку на бок? Юноша не заметил. Но слабое движение совсем еще беспомощного существа показалось чудом из чудес. На какие-то доли секунды Олегу вдруг почудилось, что в этом крошечном человечке ожила его сестра, которую он почти не помнил, и, конечно, мать, о которой он старался не думать, и бабушка, которую он никогда не видел, и еще длинная вереница женщин, умерших давным-давно…

Сильные руки бойца дрогнули, и внутри, в самом центре груди, сначала что-то сжалось, а потом стало вырастать чувство, причиняющее боль. Олег испугался, как не боялся в день битвы с гидрами или в ночь посвящения в мужчины, — он поспешно отдал младенца какой-то женщине и вышел вон.

«Лучше бы ты не рождалась», — подумал новоиспеченный отец.

А на шестой день кормилица заметила у девочки отклонение — кошачьи зрачки. Естественно, она отказалась нянчить новорожденного выродка. Да кто бы не отказался? Это рабы могут плодить уродов, а от элиты — только здоровое потомство. Так было установлено уже много лет, и Олегу никогда не приходило в голову спорить, но неудержимая тревога не хотела подчиняться разуму… и даже воды Миуса не могли поглотить её.

И вот Олег стоял на берегу возле рыбацкой станции, рядом с дамбой и теребил перевязь казацкой шашки. Обычно один лишь взгляд на этот редкий в нынешние времена клинок наполнял сердце гордостью, внушал уверенность в собственных силах — ведь владеть подобной вещью мог далеко не всякий. Во всем Лакедемоне таких счастливцев и двадцати не набралось бы, а остальные воины были вынуждены довольствоваться работой местного кузнеца-умельца, что ковал мечи и тесаки из автомобильных рессор, но разумеется, эти грубоватые самоделки не слишком хорошего качества ни в какое сравнение не шли с холодным оружием, изготовленным задолго до Великого Коллапса. Отец Олега привез эту шашку из первого Азовского похода, и когда юноша получил клинок в наследство, то именно его превосходно отполированная, украшенная травлением и гравировкой сталь помогала справляться с горем потери, но сегодня ничего из проверенных средств не сработало, и юноша до боли в пальцах то сжимал, то разжимал цевье «Сайги», блуждая взглядом по поверхности реки. Волн не было — в тихую погоду возле дамбы их вообще никогда не бывает.

Чуть поодаль три крестьянина-рыболова нагло препирались с инспектором. Олег не помнил, как звали этого пузатого человека, одетого в грязный плащ и потрепанный камуфляж, — Осипчук или Осипенко, — но оплывшее лицо, мясистый нос, свисающий почти до верхней губы, маленькие, близко посаженные глазки, со злобой смотревшие на мир, а также вечно надутый вид внушали откровенную неприязнь.

― А я говорю, — ревел инспектор, брызгая слюной, — это дерьмовая рыба, и полные трудодни я вам не засчитаю, от нее фонит — мама не горюй.

― Как вы можете знать, — возмущался самый борзый рыбак в рваной рубахе, — фонит от нее или нет, если последний счетчик Гейгера сдох больше десяти лет назад?

― Нутром чую, — рявкнул инспектор, смешно раздувая ноздри.

― Значит, никто в Лакедемоновке не чует, а вы один чуете? — не уступал рыбак, довольно удачно передразнив характерное движение ноздрями.

― Не смей называть Лакедемон Лакедемоновкой, — прорычал инспектор, и нос его покраснел от гнева. — Это старое название из прошлой жизни, и вообще, вижу, раб, ты заговариваешься!

― Я не раб, — с достоинством ответил рыбак, — я крестьянин, и я свободный. Никто не имеет права называть меня рабом. Я подам жалобу в Совет старейшин.

Инспектор побагровел, затем аккуратно положил на песок ружье и с кулаками двинулся проучить наглеца.

― Я тебе щас покажу права, скотина тупая, — прошипел он.

Рыбак даже не пытался сопротивляться, а только зажмурился, готовясь получить взбучку. Но ничего не произошло, потому что сверху, словно с небес, послышался властный голос:

― Игорь! Прекратить самоуправство!

Все обернулись. На возвышенности возле ворот частокола стоял не кто иной, как сам Роман, один из двух царей Лакедемона, родной дядя Олега. Это был высокий, подтянутый мужчина; возраст почти никак не исказил правильных черт его лица, и лишь запорошил волосы заметной сединой; аккуратно подстриженная бородка темно-русого цвета (которую царь имел обыкновение теребить в минуты задумчивости) под нижней губой не росла вовсе, и там образовывались как бы две полянки в густом лесу.

Пальцы правой руки юноши сами собой сжались в кулак и рванулись к левому плечу — в приветствии.

― Доблесть и сила! — прокричал он в один голос с инспектором.

― Во имя победы! — ответил шаблонной фразой Роман, но руку в ответном приветствии не поднял (такая вольность старшим по должности позволялась).

― Игорь, но ведь рыбак прав, — неторопливо заговорил царь. — Он не раб, а потому не допускай оплошности, будь избирателен в словах.

Инспектор опустил голову и что-то невразумительно пробурчал, стараясь не смотреть на царя, которого давно ненавидел. Показывать свои чувства было ни к чему, ведь это могло только позабавить недруга, который прекрасно знал о собственной неуязвимости. Конечно, сейчас высокое положение защищало его лучше, чем когда-то бронежилет.

«Ты, пришел сюда, собака, поглумиться надо мной, — со злобой думал Игорь. — Ничего, посмотрим, как вы запоете, ты и твои дружки, когда я допишу свой дневник и все узнают о ваших подлостях, цари гребаные… Да ты кто такой, майоришка недоделанный… Произвел сам себя в генералы, подлец!»

― А вы, трое, — обратился царь Роман к рыбакам, — помните, что вы хоть и не рабы, но обязанности свои выполнять должны. Право жить в стенах Лакедемона надо добросовестно отрабатывать, иначе можно и в Малую Федоровку вылететь. Там за частоколом с десяток желающих на каждое ваше место найдется. Посему благодарите свою судьбу и не препирайтесь попусту с инспектором.

― Да, царь, — ответили смиренно потупившиеся крестьяне.

Довольный своим назиданием, Роман почесал бородку и обратился к Олегу:

― Я за тобой, племянник. Ты ведь знаешь, почему я пришел?

Олег, конечно же, знал. Судьба новорожденной с отклонением была предрешена, и не позднее чем завтра жизнь его дочери должна закончиться. Юноша плелся за дядей и пытался понять, почему весьма почетную привилегию — сопровождение царя — он выполняет сегодня с такой унылой неохотой. Кажется, еще вчера он был бы весьма горд пройти по центральной улице и, безусловно, оказаться в центре внимания, но сегодня, переводя глаза с мощной дядиной шеи себе под ноги, молодой человек рассеянно посматривал на дома: саманные, деревянные, кирпичные. Редкие прохожие, главным образом — беспокойные крестьяне и ленивые рабы, шарахались в стороны, иногда до слуха Олега доносилось: «Доблесть и сила», но он не обращал на этот приветственный клич никакого внимания, поскольку шел рядом с царем, а тот лишь едва заметно кивал воинам. На сером, безукоризненно чистом плаще Романа почти во всю спину была вышита золотистая буква «Л», которая двигалась в такт неровной походке. Наконец, показалось поле стадиона, где несколько десятков подростков из интерната, в основном парни, но изредка среди них мелькали и девушки, отрабатывали свой ужин. Олег по собственному опыту знал, что приходилось им нелегко.

У опытных воинов было немало хитростей, которые позволяли выиграть драгоценную секунду во время боя. Сейчас, выстроившись в два ряда, юные бойцы доводили до автоматизма работу с копьями. Конечно, во время тренировок, вместо тяжелого древка с железным наконечником, использовались просто шесты, но разбитые в кровь пальцы были самой малой платой за невнимательность. Суть упражнения заключалась в том, что боец во второй шеренге выкрикивал чье-то имя из стоявших впереди, одновременно с выкриком делая бросок. Названный должен был мгновенно сориентироваться, обернуться и поймать летящий шест. Этот прием требовал не только великолепной реакции, но и ловкости, помноженной на интуицию.

* * *

Над полем возвышался Храм Славы, и два его синих купола поблескивали в закатном солнце июльского дня. Раньше, до Великого Коллапса, это была обычная деревенская церковь, над розоватыми стенами которой возносились кресты. Но пришли другие времена, воскресли иные боги, кровавые, беспощадные, не ведающие ни жалости, ни милосердия, не прощающие ошибок; кресты куда-то подевались, а штукатурка цвета бледной зари — осыпалась. Здание потускнело, помрачнело обликом. Может, и ушла из него Божья благодать, как исчезли священники и канули в небытие иконы с изображениями святых, но смутное величие все еще витало рядом с этими стенами, а порядком выцветшая синь куполов привлекала взгляд.

Впрочем, Олег не загружал свою память такими ненужными словами, как «церковь», «благодать», «священники», «иконы», да и прочей белибердой минувшей эпохи. То есть сначала ему было интересно слушать воспоминания стариков о золотом веке, когда люди летали по небу, разговаривали друг с другом, разделенные невероятными расстояниями, ходили по Луне, опускались на дно морское… но однажды отец сказал ему:

― Да и что с того? Ну, было время, когда человек возомнил себя равным богам. А помогает ли это завтрашнему дню? Остановит ли хоть одну гидру, заставит ли птеродактилей не зариться на отбившихся от стада овец, придаст ли мужества в бою с врагами, с выродками-мутантами? Нет! Наоборот, это бабское нытье о прошлом лишь отнимает смелость, не дает покоя и попусту тревожит сердце.

После таких слов мальчик, старавшийся во всем подражать отцу, лишь презрительно кривил губы и отворачивался от подобных вещей.

― Доблесть и сила! — к царю подошел голый по пояс крепыш, лет сорока пяти.

Под его смуглой кожей, иссеченной многочисленными отметинами белых шрамов канатами свивались и перекатывались мышцы, левый глаз, потерянный на какой-то давней войне, закрывала повязка цвета хаки, зато правый напряженно вглядывался в собеседника.

В нос Олега ударил резкий запах пота, отчего жаркий день стал еще более удушливым.

― Во имя победы, Анатолий, — ответил Роман, — приветствую тебя. Антон здесь?

― Царь Антон изволил пойти домой, — ответил одноглазый, делая особое ударение на титуле.

― Ага, — кивнул Роман, — теперь бегать за ним придется, просил же, чтобы подождал…

― Наверное… — Анатолий нахмурился и замолчал, посматривая в сторону занимающихся боевой подготовкой юнцов. — Ваня! — вдруг заорал он во всю глотку. — Ты как шест держишь?! Убоище лесное, где твоя левая рука, почему не работает?! Я сейчас подойду и вырву ее из поганого плеча к ядрене фене, раз она тебе не нужна!.. Давай, давай, двигайся… резче, резче!.. Прошу прощения, не сдержался, — улыбнулся Анатолий, попытавшись придать лицу почтительное выражение.

Олег очень не любил Анатолия, командира трех десятков элитных воинов, так называемых гвардейцев. Может, причина была в банальной зависти, ведь его самого так и не включили в состав гвардейцев. Или не мог он забыть жестокий нрав наставника, еще с тех времен, когда будучи безусым мальчишкой жил в интернате, где с утра до ночи, прерываясь лишь на еду и сон, тренировал тело и дух для будущих суровых испытаний, но тем не менее частенько попадал под тяжелые кулаки воспитателя. Да и кроме того, Анатолий был человеком царя Антона, то есть представлял другую группировку. Так что стойкая неприязнь к этому человеку, скорее всего, сложилась из всех трех причин.

― Ничего-ничего, — Роман оставался невозмутимым, словно не замечая нарушение субординации, — наставник должен воспитывать подрастающее поколение в непоколебимом и непреклонном духе. Так, что ты там начал говорить?

― Я хотел только сказать, что раз царь ушел, не дождавшись вас, значит, на то были веские основания.

― Да… — Роман почесал бороду, посмотрел на голубеющие купола Храма Славы, снова почесал бороду, и задумчиво проговорил: — Будем надеяться. Ладно, спасибо тебе, Анатолий.

Крепыш слегка поклонился и направился к полю стадиона, яростно матеря какого-то недотепу, уронившего шест.

* * *

Одноэтажный дом царя Антона, выкрашенный в два цвета — известью в белый, а цементным напылением в темно-серый — был, пожалуй, менее роскошен, чем жилище царя Романа. Но это здание обладало одним неоспоримым преимуществом: оно стояло напротив Дворца Собраний, бывшего сельского Дома Культуры. Когда-то тот был нежно-оранжевым, но то ли слишком праздничные тона перестали соответствовать жизни, то ли кончились запасы краски, только сейчас отделка Дворца Собраний была точно такой же, как и резиденция царя Антона, серо-белой, и это очень не нравилось соправителю Роману. Мало того что жилище конкурента находилось напротив главного здания общины, так они еще выглядели одинаково, что как бы намекало, кто из двух соправителей более важен.

Анатолий не обманул: Антон действительно находился у себя. Царь, возраст которого подбирался уже к пятидесяти годам, но все еще очень красивый, крепкий мужчина, вышел к посетителям и, сославшись на присутствие в доме лишних ушей — жены Светланы и двух рабов — пригласил своего соправителя и Олега пройтись до Дворца Собраний.

Все трое пересекли площадь, сохранившую почти весь асфальт и являвшую собой образец чистоты. Во всем Лакедемонском поселении не было более ухоженного места. Аккуратные, коротко подстриженные газоны радовали своей опрятностью, а голубые ели, величественные и гордые, устремлялись ввысь. Между хвойными деревьями, где когда-то стоял невысокий, покрашенный серебрянкой гипсовый памятник забытому ныне вождю исчезнувшего пролетариата, красовалась кирпичная арка, а в ней на мощной цепи был подвешен длинный рельс, служивший для созыва Общего Собрания. Боец при полном параде — в камуфлированной форме, с АКМ на груди и мечом на поясе — сжал руку в кулак и ударил по левому плечу, приветствуя проходившее начальство.

― Олег, сын Виктора, — начал чересчур официально и даже напыщенно свою речь Антон, — тебе известно, по какой причине ты здесь?

Олег молча кивнул.

― Хорошо, — сказал Антон, — я понимаю, что даже для закаленного бойца это непростое испытание: потерять жену, осознавая при этом, что она умерла впустую, породив на свет урода, недостойного быть ребенком полноправного гражданина.

Олег снова дернул головой, во рту у него пересохло, язык будто прилип к нёбу. Он ожидал услышать длинную речь, с рассуждениями, которые звучали на каждом Собрании, — о том, что неисполнение закона приведет к скорой гибели общества (как уже однажды и случилось в прошлом), о том, что идеалы должны оставаться неколебимыми, и только эта неколебимость обеспечит в грядущем победу над всеми невзгодами, именно эта неколебимость даст подлинную власть Лакедемону, на котором лежат великие задачи… Однако царь Антон сказал коротко:

― У нас справедливые законы!

Олег промолчал, потому что ответа тут не требовалось.

― И ты должен совершить благородный поступок. Ты, Олег, сын Виктора, лично умертвишь выродка.

Губы юноши предательски дрогнули, он поднял голову и посмотрел в серо-зеленые глаза царя Антона. Взгляд правителя Лакедемона был непреклонным и жестким, искать снисходительности у этого человека было бессмысленно. Олег постарался взять себя в руки и снова кивнул.

― Да, — Антон похлопал юношу по плечу, — если бы младенец родился, не причинив ущерба матери, тогда его придушил бы по жребию кто-то из старейшин, но юная Карина, твоя жена, была убита этим маленьким исчадием. А значит, требуется личная месть, и ты должен стать орудием возмездия. Крепись и выполняй. Разумеется, твоя мужественность тебе зачтется.

Олег нахмурился, ничего не понимая, а царь Антон пересекся взглядом со своим соправителем.

― Обязательно зачтется, — кашлянув и почесав бородку, сказал дядя, — уж не беспокойся. Достойный поступок получит свою награду. Олег, ты знаешь, у меня нет детей. Но твой отец, да восславят его вечные воды Миуса, был моим родным братом. У меня нет наследника, но когда душа моя пересечет Дамбу Теней и память о минувшей жизни растворится в Море Погибели, ты сможешь занять мое место. На ближайшем Собрании граждан, недели через две-три, я объявлю о твоем усыновлении, а также о том, что ты станешь моим преемником. Естественно, ты обязан быть идеальным гражданином и показывать пример должного поведения всем остальным, особенно подрастающему поколению.

Олег замер, а царь Роман положил руки на плечи юноши:

― Завтра утром, после построения на стадионе перед Храмом Славы, ты сделаешь то, что должен сделать. Виктор, будь он жив, гордился бы тобой.

Юноша посмотрел на гранитную плиту, где были высечены имена павших в бою воинов, нашел там имя своего отца и опустил голову.

― Ну, вот и славно, — промурлыкал Роман. — Когда у тебя дежурство?

― Сегодня вечером, — голос молодого человека был неестественно хриплым. — На седьмой вышке.

― Ты от него освобождаешься, но свои законные трудодни получишь. A теперь иди и приготовься к завтрашнему дню!

― Доблесть и сила! — пробормотал Олег, спеша отойти, чтобы перевести дух после таких новостей.

* * *

Роман, тяжело вздохнув, оперся на одну из гранитных плит и произнес:

― Антон, кроме нас здесь никого нет, но все же для разговора мне хотелось бы уединиться во Дворце Собраний.

― Что ж, пойдем.

Олег слышал эти слова и, скрытый густыми ветвями елок, наблюдал, как оба правителя неспешной, полной достоинства поступью направились к главному входу. Затем, ни о чем не думая, словно подчиняясь чужому приказу, он крадучись двинулся в обход здания и остановился у двери в маленькую каморку, где хранился садовый инвентарь. Чулан запирался не замком, а деревянной вертушкой, потому что воровство общественного имущества каралось очень жестоко, и охотников получить сорок плетей из-за украденной метелки или граблей не находилось. Олег вдруг представил, какое превосходное зрелище откроется, если кому-то понадобится какое-нибудь дурацкое ведро, и он заглянет в каморку! Юноша почувствовал, что капли ледяного пота стекают по спине: подслушать беседу царей… о, такое неслыханное преступление заслуживало как минимум смерти, однако молодой человек, никогда прежде не нарушавший правил, ничего не мог с собой поделать. Уйти было выше его сил, и поэтому, замерев в страшно неудобной позе, он приник ухом к дощатой перегородке.

Только три человека в Лакедемоне имели право открыть Дворец Собраний: два царя и казначей. Роман взошел на крыльцо, неторопливо порылся у себя в кармане, нашел отполированный ключ, вставил его в оттертую от пятен ржавчины замочную скважину. Дверь нехотя скрипнула, но легко поддалась нажиму и отворилась. Царь сделал приглашающий жест, его соправитель ухмыльнулся и зашел внутрь.

― Ну, вот, — облегченно вздохнул Роман, — здесь мы можем спокойно поговорить.

― Я слушаю тебя.

― Антон, ты знаешь, мы в некотором роде оппоненты, и это хорошо, — Роман говорил с легким придыханием, как делал всегда, если нервничал. — Да, это хорошо, ведь так поддерживается равновесие в нашем обществе, и только при таком условии остается выбор, благодаря которому мы можем найти оптимальное решение тех или иных проблем.

Роман постоял с минуту молча, как бы собираясь с мыслями, а Антон невозмутимо ждал, кривя губы чуть заметной снисходительной полуусмешкой.

― Я не хочу от тебя скрывать свои намерения, — прервал наконец тишину соправитель. — Мне кажется, что в истории нашей славной общины настал важный момент. На ближайшем Собрании граждан я предложу ряд реформ, которые должны будут укрепить Лакедемон.

― Целый ряд реформ?.. — глаза Антона и без того жесткие, лучились странным, будто угрожающим светом, и казалось, что вместо зрачков у него радиоактивная руда.

― Подозреваю, ты их не одобришь, — Роман сделал неопределенный жест рукой. — Но я попробую обосновать необходимость осуществления этих реформ.

― Что конкретно тебе не нравится, мой соправитель и друг? — медленно и спокойно, почти по слогам, но с заметными нотками угрозы проговорил Антон.

― Первое, что я хочу предложить, — будто не заметил недовольства собеседника Роман, — это закон о формализации ритуальных убийств. Для Лакедемона сейчас любая жизнь на вес золота. И убивать даже ущербных — непозволительная роскошь. И потому ритуал нужно превратить в формальную традицию, например, во время инициации юный воин должен не убивать, а просто избивать раба. С шестого года после Великого Коллапса ведется ежегодная перепись населения, и, думаю, ты в курсе, что число жителей за это время уменьшилось почти в три с половиной раза, убийство рабов экономически невы…

― Ладно, — оборвал Антон, — я понял. Что еще ты хочешь предложить?

Роман бросил недовольный взгляд на собеседника, собрался с духом и продолжил:

― Отмена обязательного убийства неполноценных детей от полноправных граждан…

― Это уж слишком, — взорвался Антон. — Ты что, хочешь превратить Лакедемон в прибежище ущербных недоносков?!

― Нет, — Роман казался невозмутимым, но жестикуляция его стала резче. — Я предлагаю детей, у которых имеются какие-то отклонения, но при этом две руки и две ноги, переводить на ранг ниже, то есть неполноценные дети воинов становятся крестьянами, а дети крестьян с уродствами, становятся рабами, что собственно сейчас и практикуется.

― Знаешь, — Антон усмехнувшись покачал головой, — но в таком случае, через, например, сто лет этих выблядков станет так много, что они просто сметут полноценных людей.

― Мне кажется, ты слишком далеко заглядываешь вперед: сто лет! — Роман поднял указательный палец вверх, будто доказывая своим жестом важность изрекаемого. — Я боюсь, что при такой политике, как сейчас, с людьми вообще можно будет распрощаться лет через пятнадцать-двадцать или раньше. И учти, женщины, полноправные гражданки, смотрят на нас волком. А бабы в гневе страшнее любого мутанта и ядовитее азовской гидры. Чуть ли не каждый третий ребенок рождается с отклонениями, число воинов с шестого года после Коллапса уменьшилось на треть…

― Это все никому не нужная статистика, и только! — Антон буравил тяжелым злым взглядом собеседника. — Нужно гнаться не за количеством, а за качеством. Тебе просто жалко дочь своего племянника.

― Я сейчас тебе толкую не о жалости, а о целесообразности, — Роман тяжело дышал, на лбу выступили капельки пота. — Дочь Олега, как мы договорились, завтра будет задушена, потому что закон есть закон, и его не вправе нарушать даже цари.

― Все, что ты тут напридумывал со своими реформами, противоречит элитному воинскому духу…

― А что ему не противоречит?! — теперь взорвался Роман. — Совет, в котором заседают «старейшины» двадцати пяти лет от роду?

― Это вынужденная мера.

― Так вот все, абсолютно все, что я предлагаю, суть вынужденные меры не более того… — царь Роман сделал глубокий вдох, потом выдохнул, голос его стал более спокойным, так что он мог говорить без придыхания. — В любом случае, я вынесу эти вопросы на обсуждение в Общее Собрание граждан.

― Как бы не так, — возразил царь Антон, и его лицо перекосила саркастическая усмешка. — Сперва твои сомнительные умственные потуги должен утвердить Совет старейшин, а вот если он утвердит, тогда уж пожалуйста, пускай голосует всяк желающий, ведь закон, ты сам только что сказал, есть закон, даже для царей.

Роман прекрасно понимал, почему соправитель упомянул Совет старейшин. Ведь из пятнадцати шестеро были ставленниками Антона, и только четверо — явными сторонниками Романа. Итого, если считать вместе с царями, пятеро против семи. Оставались трое нейтральных, которых каждая сторона перетягивала в свой лагерь, не гнушаясь даже прямым подкупом. Для того чтобы заблокировать любой проект, Антону нужен только один дополнительный голос, а чтобы запустить реформы, Роману понадобилась бы поддержка всех троих колеблющихся… И более чем понятно, в чью пользу тут расстановка сил.

― Безусловно, закон есть закон, — подтвердил царь Роман. — Просто, мой дорогой соправитель и друг, я рассчитывал на твою добрую волю, но раз ты не желаешь помочь мне в осуществлении необходимых мероприятий для спасения Лакедемона, я выставлю, как ты и требуешь, свои законопроекты на голосование в Совет старейшин. А теперь извини, меня ждут дела. У тебя есть ключ, и, полагаю, ты сумеешь самостоятельно запереть Дворец Собраний.

― Разумеется…

Один мужчина ушел, а второй еще долго стоял в полутемном холле. Стоял и размышлял. Размышлял и никак не мог решить, как же ему поступить в этот раз.

Да, снова, снова, будто из пепла восстает реформаторский зуд. Не ты первый, Роман, мой дорогой соправитель и друг, жаждешь перемен, не понимая, что тем самым подрываешь стабильность, порядок, традицию, само существование Лакедемона. Но, как видно, это у вас семейное. Был, был и до тебя такой смутьян… Шесть лет назад… Отец Олега. Но Виктор занимал кресло всего лишь рядового старейшины, а ты, Роман, царь…

Антон стоял не двигаясь, скрестив руки на груди и смотрел будто сквозь стену, вдаль, где огромное, кроваво-красное солнце уже касалось краем горизонта. Тени во Дворце Собраний становились все гуще, укутывая фигуру одинокого человека, который не замечал этого, и видел перед собой совсем другие картины…

…Предрассветный сумрак октября. Хлещет ливень. Яростный. Ледяной. По рассказу разведчиков — жителей в деревне человек семьдесят. Это удача. Уже лет пять как не попадались поселки, населенные людьми. Воины, разбитые на три восьмерки, идут не таясь. Все облачены в камуфляж, броники, каски… Лица закрыты противогазами, хотя фабричные фильтры для них давно закончились, но даже самодельные все же лучше, чем ничего. У каждого на плече «калаш», у двоих в отряде — СВД. Из-за угла выскакивает какой-то мужичонка со стареньким ружьецом. Вид у него совершенно убогий и почти неопасный. Кто-то из нападающих — совсем еще сопляк — срезает мужичонку очередью, за что тут же получает оплеуху от старшего восьмерки: только шум поднял и впустую патроны потратил. Отряд разбредается. Сквозь шум дождя доносятся женские вопли, выстрелы, детский плач, звон металла, крики мужчин.

За попытку сопротивления следует незамедлительное наказание — смерть. На Антона выскакивает пара здоровенных детин с оглоблями. Оба на голову выше царя, но крестьяне — это не воины. АК на плече так и остается висеть, а в руку уверенной тяжестью ложится шашка, и через пятнадцать секунд оба громилы корчатся в грязи со вспоротыми животами. Один из поверженных верещит, как недорезанная свинья, но Антону до него нет никакого дела. Он тут же забывает про них и идет дальше, перешагивая через агонизирующие тела. Царь смотрит на сарай, возле которого прямо в луже сидит женщина. Ее рубашка, разорванная на плече, промокла до нитки и облепила худое тело. Кажется, она очень молода, хотя, кто знает? Все рабыни выглядят совершенно одинаково, заляпанные грязью и кровью, продрогшие до синевы, с распухшими от побоев лицами и покрасневшими от слез глазами. Может быть, позже, когда ее отмоют, она будет не лишена привлекательности, а сейчас… трясется в рыданиях, но от ужаса не издает ни звука, сжав зубами кулак.

Из распахнутой двери выходит Виктор. Его сабля по самую рукоять вымазана в красно-буром. Он видит добычу, недобро ухмыляется, неторопясь подходит к ней, хватает за волосы свободной рукой и тащит за собой. Женщина отчаянно дергает испачканными в грязи ногами, пытается вырваться, и тщетно. И она вдруг сразу обмякает, покоряется судьбе. В сарае начинается возня и натужное сопение.

Вспышка молнии освещает избиваемую деревню, а через два-три мгновения словно небо рушится с оглушительным грохотом. Откуда-то подходит начальник гвардейцев Анатолий. Его противогаз непроницаемый для плача мольбы и стонов, словно бесстрастная и ужасающая маска, смотрит темными глазницами на царя. Тот еле заметно кивает. Гвардеец, держа клинок наготове скрывается в темном проеме двери. Тянутся долгие секунды. И вот Анатолий появляется, оглядывается по сторонам и уходит. Никто в суете ничего не замечает, а ведь сделано сразу два важных дела. Два зайца убиты одним ударом: в Лакедемон пригнаны сорок новых рабов, а горе-реформатор пал смертью храбрых. В бою. С обнаженным мечом. По рукоять в крови. Как и положено настоящему бойцу. Да восславят его священные воды Миуса.

Глава 2 СМЕРТЬ РАВНОДУШНА, СМИРИСЬ РАВНОДУШИЕ СМЕРТИ ЗАРАЗНО

После подслушанного разговора Олег не знал, куда себя деть. Причем он не мог понять, что привело его в большее смятение: то ли слова, которые ожесточенно бросали друг другу цари, то ли факт совершенного им самим беззакония. Что же оставалось? Отправиться спать, а завтра утром исполнить то, что предначертано судьбой? Идти домой решительно не хотелось, к тому же было ясно, что заснуть не удастся: тревога ерзала внутри, не давала покоя. Но разве это так трудно — умертвить убийцу своей жены? Неужто у него не хватит сил или мужества?

Ему вдруг вспомнился обряд совершеннолетия.

Безлунная ночь, освещенная лишь пламенем факелов… Огромные, полные страха зрачки старого раба, выбранного в жертву… И как легко вошел короткий, старательно наточенный меч в дряблую от немощи плоть… точно в коровье масло. Старик издал слабый хрип, глаза его покрылись дымкой, стали стекленеть, гримаса ужаса сменилась маской отрешенности и равнодушия. И это жуткое безразличие к ускользающей жизни испугало Олега, он, растерявшись, отпрянул, забыв вытащить клинок из умирающего раба, чем, безусловно, поставил своего отца в неловкое положение перед остальными старейшинами, наблюдавшими за ритуальным убийством. Но дядя Роман спас положение, подошел к пятнадцатилетнему мальчишке, похлопал его по плечу, обнял и произнес:

― Молодец, племянник. Поступок, достойный не мальчика, но мужа.

А потом еще три месяца каждую ночь к юному бойцу приходил старый раб с клинком в груди. Он ничего не говорил, ничего не делал, просто стоял и смотрел. И Олег не выдерживал, отворачивался от призрака, выкрикивал ругательства или начинал просить у старика прощения. Но, что бы ни творилось ночью, утро разгоняло морок, и кошмары казались лишь глупым сном, нелепой фантазией, смехотворной обманкой, не стоящей внимания полноправного гражданина Лакедемона. Днем и вовсе все забывалось, будто раба этого не было никогда на свете, на душе становилось спокойно, безоблачно… пока не наступала следующая ночь. И снова проклятый мертвец, пронзенный мечом, приходил и молчал, стоял и молчал… А однажды старик вдруг заговорил, без ужаса, без злости, без ярости:

― Я прощаю тебя и отпускаю. Мне здесь лучше.

После чего ушел и больше не возвращался. Олег на целых три года забыл о зарезанном, но вот сейчас — вспомнил.

«С тех пор я не убил ни одного человека. Пока что не убил…» — мрачно сказал про себя юноша.

Олег вдруг сообразил, что оказался напротив интерната, двухэтажного П-образного здания. Здесь, оторванный от матери, он провел долгих восемь лет в постоянных тренировках. Когда парню исполнилось пятнадцать, и он прошел обряд посвящения, его переселили в казарму для молодых бойцов. Еще через два года старейшины нашли ему жену — совсем еще юную, почти девчонку, Карину. Он вспомнил с какой гордостью переехал в свой дом, и считал, что стал совсем взрослым — ведь теперь он, наравне с остальными воинами, стал получать трудодни за дежурства и мог участвовать в разделе добычи, если бы отправился в поход. А останься Карина жива и родись ребенок здоровым, получал бы еще больше. Но увы. Душа жены теперь пересекает Дамбу Теней, и скоро память ее растворится в Море Погибели.

― Здорово, Олежка!

Олега взбесила эта уменьшительно-ласкательная форма, и он, сжав кулаки, резко повернулся, но увидел человека, которому прощалось многое, в том числе, и такая фамильярность: перед ним стоял лучший друг, высокий, атлетически сложенный парень, которому даже слегка крючковатый нос не портил правильные черты лица. Артур раскрыл ладонь.

― Привет, — буркнул Олег, отвечая на рукопожатие.

― Я тебя сегодня целый день не видел. А это непросто в нашей деревне. Смотри-ка уже солнце село, — он ткнул куда-то в небо. — Ты чё такой хмурый?

Олег без излишних подробностей рассказал о намерениях дяди, умолчав, впрочем, о содержании подслушанной части.

― Так это же круто, я и ты наследники! — воодушевился Артур. — Твой дядя и мой батя ведь не особо ладят, но мы-то другое дело, а? — подмигнув, он ткнул друга кулаком в плечо. — Прикинь, я и ты, без всяких этих сраных разборок. Нет, ты только прикинь, мы вдвоем весь Лакедемон на цырлах ходить заставим.

― Да… — без особой радости протянул Олег, — заставим…

― И насчет потомства не суетись, отделаешься завтра от всего этого дерьма, а через пару недель тебе старики новую бабу найдут, — Артур сощурился и тихо, со сладостью в голосе протянул: — Де-евственницу. Молоденькую, необъезженную…

― Да уж… — вяло согласился Олег, — необъезженную…

― Слушай, я не могу на тебя смотреть. Ты на себя не похож. Унылое убоище какое-то, а не воин, — Артур обнял товарища за плечи, встряхнул, отпустил и продолжал болтать. — А пойдем в пивную? Там еще не все места должны быть заняты. Нет, надо второй кабак открывать, а то одного на всех не хватает. Как стану царем, обязательно займусь этим вопросом…

― Ага… займись… — Олег посмотрел на друга, потом на здание интерната перекинул «Сайгу» с одного плеча на другое, сплюнул под ноги и с неожиданным для себя остервенением проговорил: — А вправду, пойдем нажремся! Только ствол в Арсенал сдам.

* * *

«Гараж», единственный кабак Лакедемона, располагался в большом сарае, который в прежние времена в самом деле служил сельским гаражом, поэтому в нем до сих пор висел слабый запах бензина, впрочем, порядком приглушенный ароматами еды. Побеленый потолок расчерчивали балки темного дерева, а стены были украшены шинами из начинающей крошиться резины, и номерами, снятыми с машин, которые давно где-то сгинули, проржавели в труху. Тонкие перегородки, отделявшие столы, дарили ощущение уютной изолированности, и, хотя не могли полностью заглушить разговоры соседей, по крайней мере, позволяли есть и пить без навязчивых взглядов в рот со стороны.

Друзья успели вовремя и заняли последний свободный столик.

― Где этот толстожопый крестьянин? — Артур вытянул шею, пытаясь найти взглядом хозяина пивной и громко позвал: — Гоги! Жирная свинья, ты где?

Из-за стойки бара, где символами былого великолепия красовался десяток давно пустующих бутылок, показалось лоснящееся толстощекое лицо.

― Гоги! — весело закричал Артур. — Упырь горбоносый, ты нас кормить собираешься или мы с голоду тут сдохнуть должны? Бухло тоже тащи! Что твой хилозадый служка? Где это чучело?

Лицо хозяина расплылось в неестественно широкой улыбке:

― Сейчас, все будет, Артурчик…

― Еще раз меня так назовешь, я тебе меч в задницу вставлю и три раза проверну.

― Прости, Артур, прости, дорогой, — Гоги стал улыбаться еще шире, хотя, казалось, что это уже невозможно. — Что ты хочешь? Похлебка свиная с кровью есть… Бражка сливовая есть…

― Эту байду сам жри, — Артур протестующе замахал руками, — я ее в интернате за восемь лет так наелся, что тебе и не снилось. А хрень твою радиактивную даже свиньи не пьют, я проверял. Что из еды у тебя есть?

― Артур, извини дорогой, но ты больше стапятидесяти трудодней должен, — хозяин пивной встал в полный рост и пожал пухлыми плечами. — Отдавать когда будешь?

― Я тебе их прощаю, крестьянин! — расхохотался молодчик.

Последняя фраза заставила посетителей, которые и так уже прислушивались к разговору, замереть, дожидаясь ответа хозяина пивной.

Гоги перестал улыбаться, прицокнул языком, недовольно покачал головой, потом снова прицокнул языком и, уже без прежнего напускного благодушия, произнес:

― Артур, дорогой, извини, но я твоему отцу все расскажу.

― Что!? Жлоб позорный! Всякую дешевку фуфлыжную мне и моему другу толкаешь, — царский наследник нахмурился. — Не смей! Отцу он расскажет! А знаешь, как отец тебя зовет? Лицо какой-то там тупой национальности!

Гоги хотел было возразить, но тут в перепалку вмешался Олег:

― Да ладно, у меня есть трудодни, я…

― Э… не-не-не… — запротестовал Артур. — Я тебя пригласил, значит, я и плачу.

Потом он растянул губы в улыбке, почти такой же широкой, как раньше хозяин пивной, и ласково, почти виновато, проговорил:

― Гоги, ну ты же знаешь, что я все верну. Половину с дежурств буду отдавать и за месяц все верну. Ну что ты, забыл, кто я? Запиши на мой счет, пожалуйста, будь человеком!

Гоги скорчил недовольную гримасу, почесал небритую щеку, выдержал паузу, а потом, будто смилостивившись, сказал:

― Ну хорошо, Артур, тебе, как настоящему мужчине, верю! Что заказывать будешь?

Артур перестал улыбаться, но, довольный, щелкнул пальцами и торжественно проговорил:

― Вот так бы сразу. Значит, нам два литра крепленого из Ломакина…

― Может, с Малофедоровки лучше… оно дешевле будет.

― Не-не-не… — Артур замахал головой. — Для моего друга только лучшее. И не вздумай мне из Беглицы чего-нибудь подсунуть, я эту срань азовскую за версту чую, понял?!

― Обижаешь, дорогой! — Гоги вскинул руки. — Из Ломакина, значит, из Ломакина.

― Во-во, молодец, ты мне начинаешь нравиться, крестьянин! Так, дальше… давай баранину, свинину сам будешь жрать, и этих, салатов, что там сейчас у тебя имеется, помидоры, огурцы, петрушка… всю эту козлиную фигню для вкуса, ну, ты понял.

Хозяин пивной кивнул, отчего у него затряслись второй и третий подбородки, и громко, чтобы все слышали, проговорил:

― Смотри, запишу на твой счет. Но ты обещал все вернуть!

― Все верну, Гоги, все верну, не беспокойся, — Артур поднял вверх руку, будто этот жест мог заверить хозяина в надежности слов.

Гоги исчез. Через минуту служка-раб, худющий паренек с изможденным лицом, принес поднос, на котором стоял маленький бочонок вина, два граненых стакана и две фарфоровые тарелки с салатом. Подобная посуда подавалась только важным гостям, остальные довольствовались чашками и плошками из обожженной глины, которые в достаточном количестве производились в деревнях на побережье.

Стало совсем темно, и служка принялся зажигать свечи в светильниках. Друзья разлили вино, чокнулись, выпили, а потом Артур запальчиво прошептал:

― Обойдется, мерзавец! Каким хреном я это ему все верну?

― Ну, — Олег пожал плечами, — можно было и бражку попить, и свининой закусить…

― Да ни хрена! — возмутился Артур, впрочем, стараясь, чтобы на них не обращали внимание остальные посетители. — Мы с тобой наследники этой долбаной деревни, и, ты только вдумайся, должны выпрашивать жратву у чмошного крестьянина.

― Ну, — Олегу, не очень хотелось вдаваться в подобные темы, на душе точно камень висел, поэтому он ответил шаблонно: — Крестьяне хоть и неполноправные граждане, но не рабы, а потому обладают целым набором определенных свобод.

― Да ни хрена! — теперь уже намного громче возмутился Артур. — Не уподобляйся своему дяде! Мы этих жирдяев защищаем с оружием в руках, а они еще выделываются тут. Да и как я могу расплатиться с этим упырем? Вот, ты посуди. У меня выходит в месяц в среднем десять дежурств по двенадцать часов. Так как я женат, то каждое дежурство это два трудодня и четыре трудочаса. По статуту двадцать четыре трудочаса, то есть третья часть, сразу уходит в казну Общины. Остается восемнадцать. Мы с Анькой взяли в аренду у Общины рабыню высшей категории, — Артур лукаво заулыбался, заморгал, задергал бровями. — Славная рабыня, молодая, поджарая. Используем ее не только в быту, но и в постели…

От этих слов Олегу стало не по себе: Аня была той самой несбывшейся надеждой, о которой он мечтал в интернате. Но, к счастью, Артур продолжил рассказ не о постельных играх, а о своем незавидном финансовом положении:

― Итак, за эту девку с нас снимают девять трудодней, то есть половину от оставшегося. Анька ребенка родить никак не может, за три года три выкидыша и один мертворожденный. Значит, прибавки ни мне, ни ей не светит. С женскими должностями, сам понимаешь, дефицит. Да моя жена и не стремится особо. Один трудодень мы платим за обязанность заниматься спортивной и боевой подготовкой. А вообще, ты только подумай, платить за обязанность! Глупость какая-то! Надо будет это отменить!.. Так вот, остается восемь. Шесть уходит на всякую жрачку, причем не самую лучшую. Но не все ж бесплатную похлебку с кровью хавать. И мне достается только два трудодня. А на такой мизер даже один раз посидеть в кабаке не получается. И как мне жить?!

Артур тяжело вздохнул, потом разлил вино в стаканы до самых краев. Они выпили и в воздухе повисла тягучая тишина.

― Понятно, — Олег посмотрел на друга. Вино осело где-то в районе солнечного сплетения и теплой волной начало растекаться по животу и груди. — Так можно в кабаке и не сидеть…

― Да ни хрена! — почти выкрикнул заметно захмелевший Артур. — Я, значит, к бате… говорю: «Отец, я твой наследник, мне трудодней не хватает». А он мне, знаешь, что говорит?.. Знаешь?.. Мля, ну где эта баранина!!!

Олег почесал ухо и пожал плечами. Приятная волна докатилась до головы, заставив улыбаться, вино как будто унесло душевную тяжесть.

― А он мне говорит: «Нет такой должности „сын царя“, иди на внеочередные дежурства». Нет, ты, мля, прикинь… отец родной, мля… говорит так… мля… нет такой должности… — Артур от досады стукнул ладонью по столу.

Служка наконец принес порезанное на куски мясо. Его запах так приятно щекотал ноздри, что заставил Артура на время забыть о нелегкой доле наследного принца. А Олегу было уже на все и на всех наплевать. Сколько он себя помнил, пробовать бражку доводилось раза четыре, а вино и вовсе только однажды, в гостях у дяди Романа, по случаю женитьбы на Карине. Алкоголь заволок сознание мерцающей дымкой, и оба друга с аппетитом накинулись на еду.

Мясо было в Лакедемоне дорогим удовольствием, так как животные, старательно выращиваемые крестьянами, редко давали приплод, но баранина была настоящим деликатесом, быть может, оттого, что птеродактили изрядно сокращали стадо именно овец. Не трогали они ни свиней, ни уж тем более коров, куда им корову унести! А овцы — другое дело. Люди и вовсе не боялись птеров, хотя иной раз размах крыльев достигал у тех семи-восьми метров. Однако за двадцатилетнюю историю существования Лакедемонской Политии, вряд ли можно было припомнить с десяток случаев нападения этих тварей на человека. И лишь пару раз крылатым бестиям удалось убить зазевавшихся мальчишек. А однажды взрослый пастух, ловко выставив четырехметровую пику, которой он подгонял овец, умудрился тяжело ранить птеродактиля, а потом добить его. За это раба, согласно решению Совета старейшин, перевели в крестьяне. Он, конечно, так и остался пастухом, но за свою работу стал получать трудодни и мог не опасаться попасть в жертвы на обрядах совершеннолетия.

― Хорошее мясо, — протянул насытившийся Артур. — Вот это я понимаю, еда.

― Ага, — согласился Олег, глуповато улыбаясь: все горести его странным образом улетучились, оставив радостную легкость.

Друзья опорожнили стаканы, доели до последнего листочка салат и подобрали с тарелок даже самые маленькие кусочки баранины, потом выцедили оставшиеся капли из бочонка. Вино закончилось, и Артур, позвав служку, велел принести счет, а потом, будто внезапно на что-то решившись, полез за пазуху и достал тоненькую книжку, напоминавшую тетрадь.

― Гляди, что у меня есть, — заговорщицки прошептал он, бросив книжицу на стол.

― Это чего такое? — тихо спросил Олег, изрядно удивленный, так как не замечал раньше, чтобы Артур когда-либо читал книги.

― А ты посмотри…

Олег взял тетрадь в руки и, завороженный игрой язычков пламени на глянцевой поверхности, уставился на сидящую в белом резном кресле девицу.

В неярком свете кабацких свечей ее вызывающе-дерзкий взгляд казался живым, роскошные, очень светлые волосы, будто шевелились от дующего ветерка, а кокетливо сдвинутые стройные ножки словно приглашали развести их руками. Девушка, изображенная на обложке, вроде была одета, но коротенькое, плотно прилегающее к плоскому животу платьице почти ничего не скрывало, заманивая взгляд в огромное декольте, с темнеющей ложбинкой между налитых грудей.

― Это женщина моей мечты, — Артур посмотрел затуманенным взглядом в потолок. — Моя богиня. Таких у нас здесь нет даже среди элиты… нигде таких нет…

― А по-моему, твоя жена намного красивей… — с чуть заметным оттенком обиды произнес Олег. — А что это сверху написано? «Рэ»?..

― Да это не по-нашему, — растерянно махнул рукой Артур. — Это не «рэ», это буква «пэ», дальше «гэ» перевернутое, вроде как «лэ». Короче, «Плаувоу» или… как-то так… ну, не знаю, мля… какая разница?

― А где ты взял эту книжку?

― Это не книжка, это журнал называется. Не поверишь, откуда он у меня. Прикинь, из самого Таг… — Артур неожиданно икнул, открыл рот, чтобы продолжить говорить, но вновь икнул.

Пришел служка и с необычной робостью сказал тонким голосом, писклявым от подступившего страха:

― С вас, господа, четыре с половиной трудодня.

Артур посмотрел на раба совершенно ошалевшим взглядом:

― Чё! Сколько?! Вы чё тут, гниды, совсем оборзели!!!

― Но вы же… — мальчишка потупился, окончательно растерявшись, — само… самое дорогое заказали…

― Я тебе щас, чушка рабская, — Артур привстал, схватившись за меч, — клинок в жопу вгоню по самую рукоять, как тебе каждую ночь этот жирный боров вгоняет… — тут наследник икнул в очередной, наверное, уже десятый раз и опустился обратно на стул, попытался снова встать, но Олег, положил руку ему на плечо, достал из кармана брюк пять металлических квадратиков с цифрой «1» на каждом, бросил под ноги раскрасневшемуся служке и без злобы проговорил:

― Сдачи не надо. Что здесь лишнее, пусть твой хозяин спишет с долга Артура.

* * *

Колокол Храма Славы отбил полуночной набат, а это значило, что начался комендантский час. Впрочем, строгий запрет на передвижение по ночному Лакедемону касался только крестьян и рабов, но и свободным гражданам шастать по улицам, без веских на то оснований, не рекомендовалось. Однако двум друзьям, только что справившим малую нужду прямо посреди улицы, на эти рекомендации было наплевать с высоты купола Храма Славы.

― Нет, ну мрази позорные, — не унимался Артур. — Как стану царем, я этого толстожопого мудака Гоги в Миусе утоплю. Лично утоплю, суку. А кабаки вообще сделаю бесплатными, элитным воинам бухло будут выдавать, как кровяную похлебку…

Олег зажмурился, голова кружилась, а во рту обнаружился привкус кровяной похлебки. Только что он был совершенно пьян, а через минуту стал абсолютно трезв от пришедшей в голову мысли, что завтра, да нет, уже сегодня, должен будет убить свою дочь-выродка. И юноша вдруг понял, что если сейчас он останется с этими мыслями один на один, то сойдет с ума или сделает что-нибудь похуже.

С одной стороны, ничего особенного в этом не было: уничтожить неполноценного ребенка… На его памяти в Лакедемоне так поступали всегда. Но как позабыть тот странный миг, когда он прижал совсем крошечное человеческое существо к груди… В ту секунду он будто бы прозрел, осознал и понял все тайны страшного в своей необъятности мира. И крепла уверенность, что задушить девочку — значит убить весь мир: огромный, опасный, ужасный и прекрасный одновременно.

― Тебя домой довести? — спросил он вдруг охрипшим голосом.

— Какой домой? — прыснул смехом Артур. — Ты чё, мля, Олежка… праздник только начинается. Давай-ка лучше завалимся к девкам, в Дом Алён.

― Да мне-то все равно куда, лишь бы с тобой, — Олег помотал головой и хмель накатился новой волной. — А если бы у меня была такая красавица-жена, как твоя Аня, я бы никогда, ни за что, ни к каким девкам не ходил бы.

― А ты, когда пьяный, такую херь пороть начинаешь… — хохотнул Артур. — Если бы ты прожил с Анькой хотя бы год, то бегал к девкам каждый день, лишь бы дома не ночевать.

― Ладно, пошли к Алёнам, — легко согласился Олег, видя, что Артур поступит как решил, а одному, наедине со своими мыслями, оставаться было невозможно.

Дом Алён находился в южной части Лакедемона на самой окраине, недалеко от большого частокола. Это странное название получилось оттого, что из восьми потаскушек, проживающих в нем, троих звали Алёнами. Путанки, как они сами себя именовали, были свободными женщинами из крестьянок, и, как все люди из этого сословия, обязаны были работать на Общину Лакедемона, получая строго нормированное жалованье. Рабочий день у них, как и у остальных, начинался через два часа после утреннего набата, а заканчивался с набатом вечерним, то есть длился обычные десять часов. Главная и, пожалуй, единственная их трудовая задача состояла в обслуживании сексуальных потребностей жителей Лакедемона. В основном, конечно, воинов, но и зажиточным крестьянам также случалось заглядывать в заведение. Девицы не имели права брать плату с клиента более одного трудочаса и обслуживать за день более десяти человек. Разумеется, далеко не всегда улов у них был удачен: в особо скудные дни на одну путану приходилось не более двух клиентов. Однако нельзя было сказать, что девушки бедствовали, ибо с гораздо большей охотой занимались своим ремеслом в нерабочее время, по ночам, где и цены за услуги сильно отличались от дневных.

― Вот только… — произнес Олег, когда они прошли несколько метров, пытаясь держать четкий шаг.

― Что только?

― Как мы… — Олег морща лоб и пошатываясь пытался сконцентрироваться на какой-то мысли, но у него это никак не получалось. — Э-э-э… как… в общем… чем платить будем… карманы пусты… может, ко мне пойдем?

― Не-не-не… — хитро улыбаясь, помахал указательным пальцем Артур. — Платить у нас как раз есть чем… еще как есть, — он полез за пазуху, где хранил журнал со странным названием, и вытащил увесистый мешочек. — Смотри, за этот товар любую девку можно поставить раком, а потом еще раз и еще два раза.

― Что это за хреновина? — Олег взял мешочек, цвет которого был почти неразличим в темноте.

― Эта хреновина, — медленно, тихо, с каким-то особым смаком почти в самое ухо друга прошептал Артур, — называется дурью.

― Что за дурь? — Олег непонимающе закачал головой, отчего споткнулся и чуть не упал.

― Такая сушеная трава, — ловко поддержал друга Артур. — Которую курят в трубках, ну, таких штуковинах… ну… ты видел, наверняка…

― А разве курить не запрещено законом?

― Ну, ты точно, как нажрешься, так тупее любого раба становишься, — засмеялся Артур, потеряв равновесие и чуть не свалившись. — Чё в нашей деревне только законом не запрещено, мля. Отец тут переусердствовал. Шагу ступить нельзя, как на какой-нить запрет наткнешься… А ты что, никогда закона не нарушал?

― Ну… приходилось иногда, — сказал Олег, но не желая продолжать неудобную тему о нарушениях спросил: — А откуда дурь у тебя?

― А-а-а, вот это вопрос самый интересный, — Артур взмахнул рукой куда-то вбок. — Не поверишь! Из самого Таганрога…

― Но… — Олега бросило в жар, он вновь почти протрезвел. — Таганрог… город мертвый. Там радиация…

― Да ни хрена! — Артур забрал у Олега мешочек и опять спрятал за пазуху. — Обитаем он. И радиация там не настолько повышена, чтобы сразу копыта отбросить. Правда, живут там всякие дерьмовые выродки, ну вроде твоей дочурки, мля.

Олегу очень захотелось вмазать по морде лучшему другу, да так, чтобы у того зубы заскрипели и кровища фонтаном брызнула, чтобы он башкой со всего размаху треснулся и больше подняться никогда не смог, но вместо этого оскорбленный отец процедил:

― А ты что, сам там был?

Артур остановился, посмотрел на Олега удивленными глазами и зашагал дальше:

― Ясен хрен, я там никогда не был и не собираюсь! Я что, на дебила похож? Один барыга туда ходит, приносит дурь и лекарства от радиации. Воняет, правда, от этого вшивого козла, обрыгаться можно с непривычки, но он ведь в Беглице живет, а там все такие недоноски. Взамен я ему патроны даю…

Теперь остановился Олег.

― Па-атро-оны? Стратегически важный товар? Ты… ты знаешь, чем это пахнет? Это же измена…

― Да тихо, ты! — Артур подошел к Олегу вплотную. — Ты чё? Какая, мля, измена? Если бы у тебя такие долги были, как у меня, ты и не тем бы занялся. Но долги — это фигня на самом деле, понимаешь? Мне напарник нужен. Козла этого я у беглицких отмазываю, я ведь сын царя, но с тобой мы и в самом Лакедемоне развернемся. — Артур глядел на Олега пристально, не мигая. — Прикинь только, мы вдвоем, оба наследники, монополизируем два товар: лекарства от радиации, от них мертворожденных у женщин вообще не бывает, представляешь, вообще! И дурь тоже наша. Мы будем контролировать все не только мечом, но и делом, и даже словом… Прикидываешь, а? Твой дядя и мой батя не вечны…

Олег не мог поверить своим ушам. Вот оно как бывает! Наследник практически в открытую играет против своего отца, нарушает все мыслимые и немыслимые законы (что тут жалкий подслушанный разговор!), и главное — он даже не мучается выбором, не грызет его совесть, его вообще ничто не коробит, с легкостью преступает границу дозволенного, просто делает так, как ему хочется.

― И… долго ты этим занимаешься? — ошарашенно спросил Олег.

― Да всего-то месяца три. А в Лакедемон так вообще только второй раз товар притащил. Ну, а этот чмошник из Беглицы, пожалуй, уже пару лет приторговывает. Вся Беглица на дури и лекарствах сидит, только наши о том ни хрена не знают. Нашим-то что? Лишь бы натурналог вовремя выплачивали, да иногда ритуально их малость поубивают, а чем срань рабская в остальное время занимается, никого не волнует. Я, в общем, случайно прознал. Ну, пришлось правда, двух крестьян прирезать, которые этого козлиного челнока покрывали. Короче, я сам стал его крышей. Ну и еще в этом деле есть человек, но, хотя я тебе доверяю, о нем пока не буду говорить… о, а вот и Дом Алён.

Друзья остановились возле двери. Артур несколько раз размашисто ударил кулаком по деревянному косяку.

― Ну, так ты со мной, напарник? — спросил он, с необузданно разгильдяйским видом, похлопывая себя по груди, где лежал мешочек с дурью.

Олег все еще был ошеломлен свалившимися на него сведениями.

― Я тебе дам ответ завтра, после утреннего построения, но в любом случае я тебя не выдам. Вот, только ты скажи, а почему о лекарствах не сообщить в Совет? Старейшины могли бы принять решение о войне или официальной торговле с теми, кто живет в Таганроге?

Артур посмотрел на друга, как на сумасшедшего, и произнес очень серьезно, без всегдашней взбалмошности:

― Если об этом узнают все, то это уже не монополия. Какова тогда будет наша прибыль и власть? Не разочаровывай меня своими глупыми вопросами, Олег.

Вдруг послышался шорох и дверь отворилась. На пороге стояла полноватая женщина, длинный шелковый халат которой открывал босые ноги. Олегу она показалась очень привлекательной, хотя и было видно, что красота эта не первой молодости.

― Мальчики, — промолвила путана, ласково улыбнувшись, — вы к нам?

Глава 3 ТОЛЬКО ПАДЕНЬЕ ПОЗНАВ, ПОНИМАЕШЬ ВСЮ РАДОСТЬ ПОЛЁТА

Никогда раньше Олег не бывал в Доме Алён и удивился роскоши прихожей. Хотя, собственно говоря, что он знал о роскоши? Семилетним мальчиком, впервые увидев обтянутую бархатом мебель в гостиной царя Романа, с открытым ртом смотрел на собственное отражение в зеркальном серванте, а потом с необычайной робостью, почти со священным трепетом касался огромной хрустальной вазы на инкрустированном столике с колесиками, а хозяйка дома, жена дяди, произнесла певучим, чарующим голосом: «То, что ты видишь, раньше могли иметь обычные люди. Но теперь — только цари». И, засмеявшись, потрепала голову мальчишки своей необыкновенно белой рукой с потрясающе блестящими кольцами. После смерти матери Олег стал чаше бывать тут в гостях, но все же не смог поверить, что до Великого Коллапса большинство людей жили так (а по утверждению тети Елены, даже гораздо лучше), как сейчас могли позволить себе лишь избранные. И вот теперь, оказалось, что в круг избранных входит не только высшая элита воинов, но и кое-кто из крестьян.

Прихожая казалась еще больше из-за огромного зеркала в позолоченной раме, в котором отражались резные двери, отполированный до блеска канделябр с мерцающими свечами и гладкий лакированный пол, а стены были снизу доверху обклеены настоящими обоями. Все это великолепие так сильно напомнило о почти забытых детских впечатлениях, что на краткий миг молодому человеку показалось — он снова семилетний мальчишка, который с удивлением рассматривает чудесные вещи в полном тайн полумраке царского дома.

Женщина радушно улыбнулась гостям и протянула руку:

― Меня зовут Алёна, Алёна Первая. А тебя я знаю, ты Олег…

― Откуда ты можешь знать меня? И что за странное имя ты носишь? — спросил юноша, стараясь за высокомерием скрыть охватившую его робость.

Женщина зашлась неестественным, с нотками бесстыдства смехом.

― Я знаю в Лакедемоне многих: и мужчин, и женщин, и воинов, и крестьян, и даже рабов — всех, одним словом. Но все же мужчин я знаю несколько лучше, чем женщин, а воинов — намного лучше, чем крестьян. Работа у меня такая.

― Почему ты Алёна Первая? — продолжал настаивать Олег, привыкший получать ответы на свои вопросы.

Женщина снова засмеялась:

― А какой же мне быть? Может, нулевой? Я глава этого дома.

― Ну ладно, ладно, — произнес с неудовольствием Артур. — Хватит болтать, Алёна, давай пройдем к тебе, у нас дело есть.

Алёна Первая вскинула брови и указала ладонью на Олега.

― Да нормально, он в курсе, он мой напарник, — отмахнулся Артур.

Олега слегка покоробила бесцеремонность друга, ведь буквально пять минут назад они договорились, что решение будет принято завтра после построения, на котором придется оправдать ожидания дяди, а Артур ведет себя, словно согласие уже получено. Но обсуждать это в присутствии шлюхи казалось глупым.

Женщина провела друзей в маленькую комнату. Здесь она зажгла ароматические свечи, воткнутые в металлический треножник и из полутьмы выступил маленький низкий столик с несколькими креслами. Алёна Первая сделала приглашающий жест, и парни сели. Женщина также опустилась на мягкую подушку сиденья, бесцеремонно закинув ногу за ногу. Ткань халатика сползла и открыла голые бедра, отчего у Олега вдруг перехватило дыхание.

― Я вас слушаю, — в голосе Алёны проскользнули резкие нотки.

― А чё нас слушать, — хохотнул Артур. — Нам бы поразвлечься…

― Да, — Алена Первая улыбнулась, вскинув голову, — это было бы неплохо. Но, дорогой мой, ты помнишь, сколько ты нам должен?

― Сколько? — лицо Артура приняло невинное выражение.

Женщина засмеялась — дерзко, беззастенчиво, будто она разговаривала сейчас не с воином, не с наследником, а с равным себе — крестьянином или даже с рабом.

― Артурчик, Артурчик, не строй из себя дурачка! Ты отлично знаешь, сколько. Но я тебе напомню: сто семнадцать с половиной трудодней. А это, ты сам понимаешь, милый, много, даже для царского сынка. Больше никакой любви в долг.

Олег, с трудом оторвав взгляд от женских ног, посмотрел на друга. «Ха, — подумалось ему, — трактирщику Гоги за подобное обращение кто-то обещал вставить меч в зад. А тут — никакой реакции».

― Да чё ты, мать, завелась, — заулыбался Артур. — Сто семнадцать так сто семнадцать. Я ведь не с пустыми руками пришел, — и с этими словами он бросил на стол мешочек, который оказался грязно-синего цвета.

― Ого, — почти пропела Алёна Первая, игриво качнув ногой. — Ну что ж… это другое дело.

― Как раз и долг покрою, и еще останется, ага? — Артур мотнул головой, из-под ресниц его блеснули лукавые искорки.

Алёна Первая снова засмеялась, но не так громко и дерзко, как в прошлый раз:

― А ты наглец, Артур, сын Антона! Твой мешочек я оценю в сто трудодней…

― Да ты чё, мать, минимум сто пятьдесят… — Артур изобразил возмущение, но было видно, что этот всплеск эмоций показной, и он вполне доволен предложенной ценой.

― Хорошо, сто де-сять, — по слогам, подавшись вперед и обнажив часть груди, повторила Алёна Первая.

Олег, видевший голой только свою покойную жену Карину, да и то в последнее время не так уж часто, от такой откровенной демонстрации пышных форм, впал в легкий ступор.

― Ну… — развел руками Артур, — сто десять так сто десять. Чего только не сделаешь ради твоей прекрасной… э-э-э… глаз…

Алёна Первая посерьезнела, протянула руку, и Артур отдал ей мешочек.

― Вы курить будете? — спросила она.

Олег хотел было отказаться, но язык прилип к небу, и он все также беззастенчиво пялился на Алёну Первую.

― Угу, — промычал довольный Артур.

― И развлекаться тоже будете?

― Угу, — снова ответил Артур.

― На всю оставшуюся ночь?

― Угу.

― По одной на каждого?

― Тебе сколько девок? — обратился Артур к Олегу.

Олег замотал головой, прокашлялся, потом попытался что-то сказать, потом снова прокашлялся и, наконец, еле-еле выдавил из себя:

― Не-не… нисколько…

― Нисколько или несколько? — переспросил Артур, но затем посмотрел на друга, махнул рукой и проговорил:

― Ему одну, а мне две.

Алёна Первая улыбнулась, искоса взглянув на Олега и отметив оттопыренную ткань на причинном месте, откинулась на спинку кресла, поправляя прическу.

― Итак, мешочек стоит сто десять трудодней, вы собираетесь курить, как я понимаю, из него же. Значит, минус пять. Три девочки на ночь — это еще минусдевять. Итого остается девяносто шесть. Ты мне, Артурчик, должен еще двадцать один трудодень, — проговорила она голосом, не терпящим возражений.

У Олега от такой дороговизны услуг глаза чуть не полезли на лоб, но Артур довольно хлопнул себя по коленям:

― Ну, договорились.

― В таком случае, я вам, мальчики, настоятельно рекомендую душ, — Алёна Первая легко поднялась и направилась к выходу. — Потом приходите в гостиную. Вас будут ждать.

― Вода у тебя там хоть теплая? — уже вдогонку бросил Артур. — А то я намылся в интернате ледяной, больше не хочу…

Ответа не последовало.

* * *

Душевая в Доме Алён была устроена уже после Великого Коллапса, и ее конструкция отличалась простотой. С южной стороны на крышу пристройки поставили внушительных размеров бак-цистерну, выкрашенную в черный цвет, и в солнечные дни вода там неплохо нагревалась. Небольшая комнатка, три на три метра, не отапливалась, так что использовалась только летом, а для омовений зимой существовала настоящая баня.

Артур, как оказалось, неплохо ориентировался в доме.

― Значит так, сперва ты помоешься, а после я, — сказал он, распахивая дверь в торце коридора.

Три свечи, горящие в подсвечнике, который держал Артур, хорошо освещали отделанное белой плиткой помещение. Олег оставил одежду на лавке в коридорчике, зашел внутрь и с любопытством огляделся: он привык мыться возле колодца на заднем дворе своего дома, зачерпывая ковшиком из ведра, но здесь ничего подобного не наблюдалось. Прямо из потолка спускалась труба, притянутая зажимом к стене, потом она делала плавный изгиб, на котором было врезано устройство, вроде небольшого колесика, и вновь устремлялась вверх. Непонятного вида раструб с дырочками, напоминавший носик лейки, было привинчен на конце. Также в дальнем углу душевой стояла полка, на которой лежала стопка полотенец и два куска мыла. Олег понюхал по очереди оба, но определить по специфическому и довольно неприятному запаху, где было оно произведено — в Золотой Косе либо в Малой Федоровке, у него не получилось.

― И где здесь вода?

Артур возвел глаза к небу, но сдержался и не сказал никакой гадости.

― Видишь, из трубы такая хрень торчит? Это называется кран. Поверни его… Мля! Да не в ту сторону… Во-во-во! Вода сверху пошла через сетку, видишь? Это и есть душ.

Олег, восхищенный хитроумным устройством, с полминуты недвижно постоял под теплыми струями, впитавшими в себя июльское солнце, а затем, принялся очень быстро намыливаться, потому что ему казалось — вода вот-вот закончится.

Затем юноши поменялись местами. В отличие от друга, Артур никуда не спешил, мылся обстоятельно, с неторопливой тщательностью.

― Слушай, я вот о чем тебя хотел спросить, а правда говорят, что ночью тут гораздо дороже, чем в рабочее время? — сказал Олег, которому уже надоело держать подсвечник.

― Да, днем дешевле, — согласился Артур, смывая с себя остатки мыльной пены. — Но ты как-нибудь статут о путанах почитай. Там знаешь, сколько ограничений?! Никакой фантазии, никаких поз, вообще ничего не допускается. Проще бревно шпилить. А наши девки этим успешно пользуются: хочешь чего-нибудь этакого — приходи ночью, но и плати, значит, больше.

Наконец, обернув бедра полотенцами, друзья подобрали снятую одежду и направились в гостиную.

В большой комнате, освещенной тремя потрескивающими канделябрами, их ожидали Алёна Первая и еще шесть одетых в длинные халаты женщин. Ухоженные, причесанные и накрашенные, они были разного возраста, комплекции, с разным цветом волос и глаз. Однако всех их объединяли улыбки, которые будто бы жили отдельно от лиц своих хозяек. Друзья сели, и Олег почувствовал себя очень неуютно, прижавшись голой спиной к мягкой спинке дивана.

― Кого-то из вас не хватает, — задумчиво протянул Артур.

― Яны нет, — ответила Алёна Первая, — у нее сегодня дни не те, и она дежурит в Доме детей.

― Ха, все время забываю, тут же ещё и дети рождаются, и дни не те бывают, — Артур потянулся к своим вещам, нащупал журнал с загадочным названием, вытянул его перед собой на уровне глаз, и с курьезной торжественностью проговорил:

― Ну-ка, девки, покажите, чем богаты, буду вас с моей богиней сравнивать.

Женщины, без какого-либо стеснения, привычными жестами скинули халаты — все кроме Алёны Первой, которая вытянув вперед ноги, восседала в сторонке. От такого количества обнаженных тел у Олега зарябило в глазах, но если полчаса назад, находясь в одной комнате с немолодой, но все ещё привлекательной хозяйкой, он ощущал невероятной силы возбуждение, то теперь стало ужасно неловко, даже потянуло убежать и больше никогда не возвращаться в этот дурацкий дом. Очень хотелось выглядеть таким же небрежным, бывалым, как Артур, оценивая достоинства девиц, но краска бросилась Олегу в лицо, и он думал только об одном: заметили путаны его смущение или нет.

― Это, — наследник показал пальцем на темноволосую девицу, — Галина, это Татьяна Первая, это Татьяна Вторая, это Оля, а это Алёна Вторая и Алёна Третья.

В трепещущем свете свечей женщины казались нереально красивыми. Они все так же равнодушно улыбались, будто были по-прежнему одеты, переступали с ноги на ногу, поворачивались, нагибались и снова выпрямлялись словно танцевали под неслышную музыку, демонстрируя плечи, груди, ягодицы…

― Вот, мля, — с напускным разочарованием пробормотал Артур, вперяясь в журнал. — Богиня, моя бесценная прекрасная дама, всего одна такая на свете, а сношать приходится кого попало.

― Но-но, воин, не дерзи! — рыкнула Алёна Первая. Впрочем, неудовольствие ее было столь же наиграно, как и разочарование Артура.

― Ну, друг, тебе первому выбирать, — Артур совершил волнообразный пас кистью правой руки, — как младшему товарищу в любовных утехах.

Олегу показалось обидным это постоянное напоминание о возрасте, и, если честно, уже ничего и никого не хотелось, обнаженных фурий оказалось внезапно слишком много, а заметной разницы между ними не было. И он подумал: с кем ни уединись, наслаждения не будет, а лишь одно сплошное неудобство, но, разумеется, отступать было совершенно невозможно, поэтому Олег наугад ткнул пальцем в крайнюю фигуру.

― Алёна Третья, хороший выбор, — прокомментировал Артур. — Ну а я, наверное, усну сегодня… э-э-э… между двух Татьян.

Женщины надели халаты, потом выбранные подошли к хозяйке, которая дала им по зажженной свечке и маленькие свертки. Та, что предназначалась Олегу подошла и протянула руку:

― Идем, — сказала она просто.

Олег, спрашивая себя «за каким чертом я пошел сюда?», поплелся вслед, удивляясь величине дома: по длинному коридору они сворачивали раза три или четыре: сперва направо, потом опять направо, а затем налево… В душной комнате было мало мебели: широкий топчан да маленький столик с пятирожковым канделябром.

― Совсем дышать нечем, такая жара была днем. Я бы открыла окно, но, боюсь, налетят комары, а они очень больно кусаются, — сказала Алёна Третья. — Странное дело, весной и в начале лета их почему-то не бывает, а в сентябре от них просто нет спасения.

Слушать ее голос, ровный, убаюкивающий, было очень успокаивающе. Слова своим размеренным ритмом напоминали удары волн о песчаный берег Миуса.

― Но ведь сейчас не сентябрь, — произнес Олег тихо.

― Не сентябрь, — легко согласилась она, — но комары уже появились.

Женщина подошла к нему, точным движением руки сдернула с него полотенце, а через мгновение на пол соскользнул ее халат. Алёна была на полголовы ниже Олега, ее волосы, кажется, темно-русые (в полутьме юноша не мог понять, какого они цвета), спадали на округлые плечи. Она улыбалась призывно, многообещающе, и Олег вдруг некстати подумал, что покойная жена очень смущалась своих кривых зубов и потому была неулыбчивой. Он вообще не помнил — смеялась ли Карина хоть когда-нибудь?

Но оказавшись в таком месте, надо было что-то делать, и, взглянув на Алёну Третью со странной отрешенностью: без восхищения, без желания, без любопытства, он ладонью коснулся ее груди, которая оказалась полной, теплой и очень приятной на ощупь. С губ путанки сорвалось легкое постанывание, она прижалась к Олегу, ее дыхание щекотной лаской коснулось кожи, и, со все возрастающей горячностью, зашептала:

― От тебя пахнет настоящим мужчиной. Никто во всем Лакедемоне не пахнет, как пахнешь ты! Я так давно ждала тебя, каждый день надеялась, что придешь… и вот, слава богам, наконец, ты со мной!

Жена Олега никогда ничего подобного не говорила, и, услышав такое признание от совершенно незнакомой женщины, он поначалу удивился, но чувствуя, что должен как-то соответствовать образу «настоящего мужчины», поцеловал Алёну Третью в губы. Она, прикрыв глаза, учащенно задышала, ответила поцелуем в шею, потом коснулась языком соска юноши — нежно, трепетно — и продолжила целовать его все ниже, а потом опустилась на колени, облизала пупок и ее губы легко заскользили по влажной коже. Олегу было очень приятно, но брезгливая мысль, что путана говорила и делала все то же самое и с Артуром, и со многими другими, мешала полностью отдаться ласкам.

Покойная Карина очень редко его целовала, (а уж так, как эта женщина — вообще никогда), в минуты близости жена была скованной (может быть, стеснялась своей юной неопытности), и, хотя вроде бы не пряталась явно, однако избегала мужа. Впрочем, Олег тоже мгновенно забывал о ней, стоило только выйти за дверь, ведь жизнь воина требовала суровой сосредоточенности и полной самоотдачи, а сейчас он впервые задал себе вопрос: может быть, Карина любила кого-то другого? Теперь уже не узнаешь… Юноша будто смотрел на себя со стороны — что смог дать он своей жене? Неуклюжее безрадостное супружество, беременность и смерть… Но погибни он в бою, его юной вдове через пару месяцев нашли бы другого мужа. Стала бы она хоть когда-нибудь вспоминать о первом, сравнивать с новым? А вот теперь она умерла, и не прошло еще и недели, как он сравнивает Карину, но не с новой женой, а со шлюхой…

Олег наклонился, обхватил Алёну Третью за плечи, резко поднял и отстранился. Женщина посмотрела с недоумением.

― Что такое, милый? — спросила она то ли обиженно, то ли растерянно. — Я тебе не нравлюсь?

― Не нравишься.

― Я, по-твоему, некрасивая? — обида и растерянность исчезли из голоса путаны, но появилась неприкрытая озабоченность.

― Нет, ты красивая, — юноша сел на топчан.

― Тогда в чем дело? — Алёна Третья снова говорила мягко, ровно и убаюкивающе. — Я сделала что-то неправильно?

― Просто я тебя не хочу… — злясь на себя, Олег отвернул голову, чтобы не пересечься с ней взглядом.

Дом Алён был запретно-манящим местом, мальчишкой он столько раз представлял себе, как приходит сюда, и вот сейчас, когда это случилось, ничего кроме досады не было.

― Бедный мой мальчик, — Алёна Третья села Олегу на колени, провела рукой по коротким волосам и поцеловала в лоб, — тебя что-то тревожит, мой отважный воин? Расскажи мне, расскажи все, что у тебя на душе. Расскажи не таясь, я смогу принять всю твою боль, всю без остатка…

Олег внезапно вскочил, отчего Алёна Третья свалилась на пол. Он поднял кулак, лицо его исказила гримаса ярости.

― Как, ты, тупая телка, — зашипел он точно раненная в самое сердце азовская гидра, — можешь принять всю мою боль, если ее не смогли поглотитьдаже священные воды Миуса!

Сейчас он очень хотел ее ударить… Со всего размаха, не щадя кулака… Чтобы она завизжала, как сучка, которую ошпарили кипятком, чтобы она взвыла… Может, хоть так удалось бы сорвать на ком-то свое смятение, которое лишало жизнь привычной жесткой четкости, вырваться из замкнутого круга, где обязанность замыкается на почетном праве, а почетное право — на обязанности. Но, конечно же, шлюшка была тут совершенно ни при чем, она делала то, что должна была делать, старалась угодить, и бить ее не было никакого смысла.

Алёна Третья испуганно глядела на взбешенного парня, который, подняв кулак, разбрызгивая слюну, испускал гортанно-шипящие звуки. А потом он вдруг опустился на топчан, обнял голову руками и в таком положении замер. Путана поднялась, потерла ушибленную голень, подумав, что завтра там будет огромный синяк, подобрала с пола халат и накинула на плечи.

― Ты прав, воин, — больше она не улыбалась, голос ее стал глухим, а взгляд колючим. — Я всего лишь тупая шлюха. И никогда чужую боль я не принимала как свою. Я умею принимать в себя только чужое семя. Но твой друг заплатил за эту ночь, и я обязана тебя развлекать. Я не смогла разрядить твою плоть, я не сумела облегчить твою душу… что же остается делать? Скажи мне!

Олег вскинул голову, взглянул на путану затравленно, с отчаянием.

― Сколько ты родила детей? — вдруг спросил он.

Олег протянул руку и коснулся ее живота. Алёна Третья непонимающе качнула головой, потом сделала шаг назад.

― Троих, — голос женщины дрогнул. — Двух мальчиков и одну девочку.

― И все здоровы, без отклонений?

― Да… то есть, нет, — сказала Алёна. — Младший умер в трехмесячном возрасте, но двое других здоровы.

Олег притянул женщину к себе, поцеловал кожу живота, где ее избороздили тонкие линии растяжек, и тихо, почти одними только губами прошептал:

― Счастливая ты…

Странная горечь подступила к горлу Алёны. Она опустилась на топчан, прижалась к юноше, обняла его и долго-долго почти по-матерински гладила по коротко остриженному затылку. Может быть, прошло полчаса, а может быть, и целый час, Олег потерял счет времени, он не ощущал рук женщины, будто ее и вовсе не было здесь. Он смотрел невидящим взором в один из темных углов маленькой душной комнатки, словно сейчас сидел не на жестком топчане, а стоял на возвышенности и созерцал безмятежность Миуса.

― Я ничем не могу тебе помочь, — сказала наконец Алёна, поднимаясь. — Я не ведаю ответов на твои вопросы, я не знаю лекарств от ран на твоем сердце. Я просто тупая шлюха. Но, может, это даст тебе какое-то облегчение.

Подойдя к столику, гетера достала из-под него бутылку странного вида, оплетенную трубками. Откуда-то в ее руках появилась мелкая сеточка, на которую она бросила щепотку сухих листьев из свертка, полученного от Алёны Первой.

― Что это? — спросил Олег.

― То, что дает отдых от обид, — женщина взяла одну из свечей, поднесла к горлышку бутылки, обхватила губами трубку. Послышались булькающие глухие звуки, в воздухе разнесся необычный, немного терпкий запах горелого. — Вдыхай в себя.

Алёна протянула бутылку Олегу, и когда он вдохнул дым, горло зажглось неистовым пламенем, будто в него заползла целая сотня жгучих многоножек.

― Держи дым в себе, как можно дольше, — тихо произнесла Алёна, откинув голову.

Олег пытался делать так, как подсказывала ему путана, но не выдержал и надрывно раскашлялся.

― Ничего, — Алёна забрала бутылку, затянулась, выдохнула, потом снова отдала ее юноше. — Пробуй еще…

Олег заглотнул новую порцию дыма.

Алёна, склонив голову набок, вяло улыбнулась, погладила виски юноши.

Вскоре вся трава выгорела, и они просто сидели — расслабленные, отрешенные, улыбающиеся, бездумно глядя в темноту.

* * *

Олег проснулся оттого, что упал с топчана на пол. Алёна Третья мирно посапывала возле стенки. Было еще темно, но рассвет неотвратимо приближался. Он чувствовал, как кровавое солнце мчится на всех парах, чтобы в триллионный раз взойти над горизонтом и увидеть среди прочего, как отец задушит беспомощного ребенка.

«Нет, нет, не в этот раз… — бормотал Олег, быстро одеваясь и стараясь не задеть что-нибудь. — Я этого не сделаю, и никто этого не сделает».

Как молния пронесся он по темным коридорам, расположение которых непостижимым образом отпечаталось в памяти, и выскочил на улицу. Ночной воздух ударил в нос пронзительной свежестью, но легче не стало, наоборот, юношу стошнило: вчерашнее вино, шашлыки, салат, все то, что считалось деликатесом, спустя несколько часов вдруг оказалось ядом более страшным, чем радиоактивные воды Азовского моря. «Единственный выход — бежать. Забрать дочь и исчезнуть, будто нас здесь никогда и не было… Бежать! Но куда?..» — спросил он себя, вытираясь рукавом.

На ум пришел вчерашний разговор с Артуром. Таганрог! Там, в заброшенном городе вроде бы живут мутанты, выродки, твари, которых Лакедемонская Полития убивает в младенчестве. Да, он пойдет на восток в радиоактивный город, и найдет этих загадочных обитателей Таганрога. Он отдаст им на воспитание свою дочь, а потом будь что будет…

Олег побежал по безлюдным улицам к своему дому. Главное — успеть! До рассвета осталось совсем немного. А с первыми лучами солнца покинуть Лакедемон незаметно и думать нечего. Жаль, как жаль, что он потерял столько времени в кабаке, а потом у путан, а еще зачем-то сдал свою «Сайгу» на хранение в Арсенал. Сейчас бы забрать ее… Но это вызовет подозрение, поэтому придется довольствоваться шашкой. Заскочив в дом, Олег кликнул Лизу, старую рабыню, которую он арендовал у Общины, с того времени, как беременность жены перевалила за седьмой месяц. Старуха в ночной сорочке, заспанная, с распущенными космами седых волос, охая и часто моргая выскочила со свечкой навстречу хозяину.

― Ну, что ты стоишь, я ухожу на задание, — скороговоркой выпалил Олег. — Собери два куска вяленой свинины и бурдюк с водой. Только быстро, быстро, быстро!!!

Лиза тут же, совсем не по-старчески, сорвалась с места. А Олег побежал в свою комнату за стилетом, тройником с веревкой и черно-серой плащ-накидкой. Собираясь, он надеялся, что рабыня не свяжет этот неожиданный рейд с девочкой и потому не станет поднимать тревоги. Ведь за проявленную догадливость старуха могла получить большую награду — кто знает, возможно перевод в более высокий ранг… Конечно, правильнее было бы связать ее, просто на всякий случай, но терять времени нельзя, а убить — рука не поднималась.

Когда юноша выскочил в прихожую, Лиза уже стояла с готовым вещмешком. Он вырвал лямку из морщинистых рук и развернулся к двери: следовало поторопиться в карантин, где сейчас держали его дочь.

― Господин, я налила в бутылочку разбавленное коровье молоко и положила четыре пеленки…

Олег резко развернулся к старухе:

― Откуда ты знаешь…

― Знаю, знаю, — закивала Лиза. — Я ведь видела, как вы себе места не находили, даже во сне разговаривали… Храни вас Бог! Малышку кормить надо каждые три часа и белье менять не забывайте. И берите ее обязательно под головку.

Олег заглянул в глаза старухе и выдохнул:

― Спасибо тебе.

Впервые в жизни он говорил слова благодарности кому-либо из рабов.

― И вот еще, возьмите, — Лиза протянула потертую бело-сиреневую бумажку.

― Что это? — Олег недоуменно уставился на странный подарок.

― Это пятьсот рублей вам на удачу. До Великого Коллапса они были чем-то вроде наших трудодней. Вам ведь только в Таганрог бежать, больше некуда, — заговорила рабыня торопливо, тыча пальцем в картинку. — Когда дойдете до города, найдите площадь, где стоит этот памятник, посмотрите, там мой дом кирпичный, в четыре этажа. Квартира двенадцать… ключ под половиком лежит, сможете спрятаться на первое время, а в кладовой найдете мед и консервы… я ведь до Коллапса не была рабыней, и жила не в Лакедемоновке, а в Таганроге, в библиотеке имени Чехова работала. Но мой господин, наверное, не знает, кто такой Чехов…

― Хорошо, хорошо, я найду твой дом, Лиза, но сейчас пойдем-ка, попробуем тебя представить Серому, — проговорил Олег, придерживая ее за локоть. — Да не бойся, я же с тобой буду…

― Ох, хозяин, он же меня разорвет… — слабо запротестовала старуха, тем не менее покорно переставляя ноги в направлении заднего двора.

― Ничего не бойся, Серый, хоть и зверь, но умный, думаю, что вообще умнее многих людей, он поймет, что не могу его сейчас с собой взять, но не хочу, чтобы он от голода умер.

Едва они вышли в темный двор, как раздалось тихое поскуливание — так Серый всегда встречал хозяина, — быстро перешедшее в предупреждающее рычание, становившееся громче, по мере продвижения чужака по территории, которую зверь считал своей. Лиза чуть было не вырвала дрожащую от страха руку, и Олегу пришлось тащить женщину силком.

― Тихо, Серый, молчи, — прошептал юноша, с бесконечной радостью отмечая свою власть над ним, так как теперь слышалось лишь громкое сопение и шорох песка под ногами…

Пока они продвигались еще на три-четыре метра ближе, в памяти юноши снова засверкал яркий солнечный день, в который был найден Серый.

Он провалился в замаскированную яму-ловушку, утыканную заостренными кольями, что в изобилии были устроены на подступах к Лакедемону. Неизвестно сколько времени провел там зверь, однако, когда Олег обнаружил его, пленник совершенно обессилел от кровопотери, жажды и голода. Слипшаяся в колтуны серая шерсть, набитая песком и сухими листьями, мутная пленка, затянувшая глаза и едва слышное дыхание, слишком ясно говорили о скорой смерти хищника.

― Зачем ты притащил эту падаль? — возмутился Анатолий, с которым Олег столкнулся у ворот. — Ее даже на шкуру пустить нельзя.

― Мое дело, — огрызнулся юноша, а про себя добавил: «Я его вылечу, тебе назло!»

Как ни странно, вопреки всем прогнозам, дикий пес, больше похожий на волка, не издох. Достаточно медленно, но заметно он пошел на поправку, подпуская к себе только Олега и принимая только ту пищу и воду, что приносил его спаситель. Зверь часами лежал в тени сарая, наблюдая, как человек занимается упражнениями, обливается холодной водой из колодца или чистит оружие. Кстати, развеска выстиранного белья тоже теперь досталась Олегу, потому что ни Карина, ни тем более кто-то из рабов не рисковали больше выходить на задний двор.

Юноша мечтал превратить Серого в настоящего боевого друга, поэтому выспрашивал у стариков любые сведения о воспитании и обучении собак, но кроме обрывочных историй про команды «фас-рядом-сидеть-лежать-голос» четких представлений о том, что же надо делать, так и не получил. К тому же все как один сходились на том, что воспитывать собаку надо со щенячьего возраста, а Серый под определение «щенок» никак не подходил.

― Тебе бы пособие по служебному собаководству, племянник… Но где ж его нынче взять? А я, увы, кинологией никогда не увлекался… — развел руками дядя Роман.

Однако, как скоро выяснилось, пса ничему учить было не нужно. В тот день юноша как раз растирался после умывания, когда во дворе появился Артур. Дурачась, он наградил друга тумаком, Олег ответил, и завязалась шуточная потасовка. Неожиданная реакция Серого испугала поначалу даже его хозяина: сделав огромный прыжок, пес оказался около молодых людей, злобно оскалил похожие на небольшие кинжалы клыки и грозно зарычал, оттесняя опешившего Артура к дому. Олег не сомневался: скажи он хоть слово — и Серый бросится в атаку.

Второй случай был еще более наглядным: тот же Артур, в приступе веселья, схватил шашку Олега и начал бегать по дому, опрокидывая мебель, а потом выскочил во двор, угрожая бросить клинок в колодец. Олег уже настроился на долгую игру в догонялки; он страшно раздражался, когда на друга налетала подобная блажь, но поскольку Артур был превосходным бегуном, догнать и отобрать что-либо удавалось редко, а колодец давал еще и дополнительную фору.

Вот тут Серый показал себя во всем блеске: он молнией метнулся наперерез обидчику и схватил его за ногу. Когда Олег подбежал, чтобы оттащить пса, тот не разжал зубов, пока Артур не бросил на землю «похищенный» клинок.

― Олежка, ты лучше сейчас пристрели эту тварь, когда-нибудь он тебя загрызет! — проговорил Артур, потирая лодыжку, на которой остались явственные кровоподтеки от зубов. — Смотри, мразь, он мне новые штаны продырявил, хорошо хоть кожу не прокусил! — молодой человек погрозил кулаком в сторону Серого, который, явно с чувством выполненного долга, лениво улегся на привычное место возле сарая.

После этого Олег задумался, кого же он вытащил из ямы-ловушки, и стал заниматься с собакой по собственному разумению. Понятливость питомца и то, с какой охотой он ползал, прыгал, садился и ложился вместе с наставником, вдохновляли на новые эксперименты, и вскоре Серый уже не только выполнял голосовые команды, но и делал все, что требовал хозяин, подчиняясь жесту или щелчку пальцами. Несомненно, в будущих боях и разведках он мог проявить себя самым достойным образом. Олег даже слегка огорчился, что не додумался дать Серому какое-нибудь более звучное имя, подходящее для бойца.

Холодный нос ткнулся юноше в руку и мягкий язык облизал ладонь.

― Слушай внимательно, Серый! Мне надо уходить. Насовсем. Я не могу тебя взять сейчас, мы не перелезем через стену, она слишком высокая и охраняется. Был бы ты маленьким ребенком, другое дело, но ты ведь большой, ты очень большой пес… Так что Лиза будет тебя кормить, понял? — Олег встал на одно колено и потрепал пса за лохматое ухо. — Не вздумай ее укусить! А я приду за тобой, как только смогу! Лиза, возьми его миску с водой, и держи в руках, да наклонись же…

Старуха исполнила приказание, каждую секунду ожидая, что останется, как минимум, без пальцев, однако пес не сделал ни одной агрессивной попытки.

― Давай теперь, пей! — юноша подтолкнул непокорную голову к миске и успокоился только когда Серый нехотя стал лакать. — Я же говорил, Лиза, что он умнее людей! Как только представится случай, попробуй выйти с ним за ворота, а там отпусти, может, он меня найдет…

Еще раз обняв пса на прощание, Олег заторопился к дому.

В прихожей он закинул на плечо рюкзак, приоткрыл дверь, осторожно выглянул на улицу и прислушался к тишине.

Он хотел еще что-то сказать, но понимая, что время безвозвратно уходит, обнял старуху и прошептал:

― Благодарю, Лиза… Иди, ложись и скажи, что ты меня не видела. Надеюсь, что тебя не накажут.

Никто из хозяев Лакедемона никогда не обнимал ее. Старуха засопела, слезы наполнили уставшие глаза и потекли по морщинистым щекам.

― Я вынесу любое наказание…

Но юноша этого уже не слышал. Он мчался что есть мочи по улице, и единственная мысль, что занимала его в это мгновение — как бы не нарваться на патруль. Спустя несколько минут он оказался возле здания карантина и толкнул незапертую дверь. Бесшумно Олег прокрался к караулке, где по всем прикидкам должна была быть девочка и дежурный.

Интуиция не обманула: в помещении, освещаемом едва горящим ночником, развалившись на кровати храпел тридцатисемилетний бородач по имени Яков Кувагия, а на полу, метрах в трех от кровати, стоял металлический таз, и котором лежал ребенок. Олег притаился: старейшина должен быть вооружен пистолетом и обязательно иметь при себе тесак или хотя бы стилет. Но раз стражник беспечно спит, значит, убрать нерадивого воина не составит особого труда.

Юноша застыл в нерешительности: сейчас решалась судьба его и этого маленького ребенка с кошачьими зрачками. Надо лишь ступить через порог, за черту, после которой не будет возврата. На какой-то миг Олег вдруг засомневался: сможет ли он убить человека, которого хорошо знал? Чепуха! Конечно, сможет. Он ведь уже убивал однажды. Три года назад. А старейшины говорили, что, пройдя через обряд, воин переступает грань, возведенную из страха перед кровью себе подобных. Значит, вперед.

Обнажив стилет, Олег шагнул в комнату.

Глава 4 ЧТО ЖЕ, ЛЕТИ, МОТЫЛЁК ПОПЫТАЙСЯ УСПЕТЬ ДО РАССВЕТА!

Олег медленно крался в темноте. Пот, ледяной и обжигающий одновременно, стекал липкими каплями по лбу, по занемевшей шее, по напряженной спине. Юноша передвигался почти бесшумно, но ему чудилось, что шарканье берцев перекрывало громоподобный храп бородача Якова. Он остановился возле кровати, сжимая в правой руке стилет. Теперь нужно просто ударить… пожалуй, лучше чуть ниже уха…

Старейшины ошибались. Убивая в первый раз, не переступаешь грань, но становишься на нее, зависаешь над пропастью, оказываешься перед выбором: идти дальше, хладнокровно истребляя своих недругов, оставляя за собой трупы, или отступить, раскаяться и больше никогда не совершать того, что сделал. Ты переходишь черту не тогда, когда убил впервые, а когда снова повторяешь свой кровавый опыт.

Олег застыл в нерешительности… а может, просто забрать девочку и уйти? Но вдруг она заплачет? Дети ведь плачут, в отличие от настоящих воинов… Тогда придется драться, а это лишний шум… Нет, нельзя рисковать. И вот еще: унести ребенка из-под носа и оставить в живых часового — это несмываемый позор, бесчестье, которое будет во много раз хуже смерти, так что, наверняка, сам Яков выбрал бы стилет… там, где челюсть подходит к уху… или чуть ниже…

Юноша подобрался, приготовившись к броску…

Нет! Даже если уже стал преступником, так поступать нельзя. Яков — старый воин. Девять или десять лет назад, во время Второго Новоазовского похода, он один уничтожил в рукопашном бою толпу выродков рода человеческого — про это знал каждый малолетний сопляк в интернате, ведь больше половины уроков посвящалось истории Лакедемона после Великого Коллапса. Так что нельзя убить живую легенду во сне, это недостойно. Даже рабов будят перед тем, как зарезать во время обрядов.

Олег перестал дышать.

― Доблесть и сила! — прохрипел он.

― А!.. — Яков резко сел. — Что?..

Яков не успел ничего понять, но рука его на автомате схватилась за рукоять тесака, а тело рванулось с кровати, но было поздно. В глазах Олега побагровело: кровь ударила в голову. Он метнулся к часовому, пальцами левой руки впился в губы бородача, отворачивая голову, одновременно нанося удар правой. Стилет легко, без сопротивления, по самую крестовину вошел туда, куда и целился — в район сочленения, чуть ниже уха. А в следующую секунду, заваливаясь на кровать вместе с грузным телом, убийца выдернул свое оружие и воткнул его под ребра.

Вот и все. Воин-легенда Яков Кувагия мертв. Олег, тяжело дыша, вытер клинок о покрывало, снял с трупа кобуру с «Макаром», и хотел было забран тесак, но раздумал: во-первых, шашка самого Олега была куда лучше, а во-вторых, это ведь личное оружие Якова, так что пусть останется при хозяине. Юноша вытащил из ножен клинок, который покойник так и не успел обнажить, и вложил рукоять в еще теплую ладонь: воин должен умирать с оружием в руках.

― Да восславят тебя вечные воды Миуса, — прошептал он.

Потом Олег наклонился к тазу. В нем, свернувшись причудливым калачиком, среди отвратительно пахнущего тряпья, спала его девочка… совсем крохотная… с торчащими клочками темных волосенок на маленькой голове. Олег вспомнил, что у него в вещмешке есть пеленки, достал одну и расстелил на полу. Затем потянулся к младенцу, но в самое последнее мгновение, когда окровавленные пальцы должны были коснуться ребенка, отдернул трясущиеся руки. Взять это человеческое существо оказалось гораздо труднее, чем заколоть воина-легенду. Может, он так и стоял бы в нерешительности, да время не ждало. За окном начинало светлеть. Больно, до крови закусив губу и громко сопя, юноша взял-таки на руки крошечное тельце. Девочка дернула ножкой, но не проснулась. «О вечные воды Миуса! Кто бы меня еще научил, как надо пеленать детей!», — промелькнуло в голове Олега.

Несколько минут спустя юноша накинул на себя черный с серыми разводами плащ, скрывающий левую руку с нелепым свертком, и побежал в направлении главных ворот. Тянуло предутренней сыростью, и хотя ночь все еще властвовала на улицах Лакедемона, небо на востоке едва заметно порозовело.

«Не успеваю… Не успеваю!!!» — билась в голове отчаянная мысль. Но Олег со злобой прогнал ее. Удары сердца болезненно отдавались в висках. Есть еще надежда! Есть! Сегодня на седьмом посту должен дежурить Петька, которого всегда ставят на замену… Шестнадцатилетний молокосос. Совсем зеленый, необстрелянный юнец… впрочем, своего раба он уже прикончил. Значит, как и любой мужчина, если и не переступил черту, то уж точно стоит на грани. Но это не меняло дела. Петр был жутким растяпой, сочинителем стихов о любви к отчизне. Это его зачастую и спасало от конкретной взбучки за нарушения устава. Заснул на посту, что случалось с ним постоянно, тут же сочинил стишок — и вроде как погасил строгач… Здесь и была лазейка: Олег надеялся оглушить спящего дозорного, связать… ну а там как боги решат.

Беглец миновал последний проулок и оказался перед укреплениями, на открытой полосе, засаженной капустой. Впереди, в пятидесяти шагах проглядывали ажурные контуры сторожевой вышки, а от нее — влево и вправо — расходился четырехметровый частокол. Стало еще светлее, чудилось, вот-вот из-за горизонта должен показаться край солнечного диска. Олег, стараясь не шуметь, быстрым шагом направился к своей цели. Проклятые кочаны то и дело попадались под ноги, ступни оскальзывались на тугих кругляшах, сбивая листья, которые ломались со свежим хрустом.

«Может, спит?» — он с надеждой посмотрел вверх. Нет. Там кто-то шевелился, но не осознавал приближения опасности, не понимал, что врага нужно высматривать с внутренней стороны.

Вот дозорный поднялся и начал медленно-медленно поворачиваться в сторону Олега. Видимо, все-таки что-то услышал, или просто надоело смотреть в одну сторону. Так или иначе, беглец отчетливо осознал, что в любом случае, даже если он рванет что есть мочи, не сможет приблизиться на расстояние вытянутой руки, потому что пробежать эти невероятно длинные десять метров, а потом еще пятнадцать ступеней по лестнице, было попросту невозможно. Нет… за это время успеет среагировать любой безмозглый сопляк, даже такой, как поэт-недотепа Петр. Не из «Макарова» же в него палить? Тогда уж точно на шум сбежится пол-Лакедемона. Отчаяние стало подниматься в душе Олега, и вдруг, словно щелкнул выключатель — все мысли погасли, и какая-то древняя часть души, коварная, до поры таящаяся на дне, перехватила власть, оттеснив разум в сторону.

― Петя! Пе-е-тя! — нарочито громкий шепот, привлек внимание дозорного.

Плечи юного стражника дрогнули, он недоуменно помотал головой. Наконец, увидел-таки внизу, почти уже возле вышки своего старшего товарища по интернату Олега, сына Виктора, с каким-то свертком в руке.

― Что? — дозорный часто заморгал, лицо его, конопатое, совсем еще детское, расплылось в улыбке. — Это… ты?

― Я, кто же еще… — нога беглеца коснулась первой ступеньки лестницы, — у меня к тебе дело.

― Но… — Петя нахмурился, будто вспоминая что-то очень важное. — Тебе сюда нельзя. До смены еще два часа, наверное…

― Да говорю же, у меня к тебе дело, — Олег преодолевал ступеньку за ступенькой, не отводя пристального взгляда от дозорного.

― Стой! — взвизгнул стражник, направляя АК74 на своего товарища.

― Ты… что, Петя? — Олег на секунду замер, а потом сделал шаг. — У меня ведь горе, понимаешь, — еще один шаг. — У меня жена умерла, Карина, — и еще шаг. — Моя Карина… ты же поэт, ты должен понять. А я хотел бы, чтобы ты сочинил в память о ней хороший, очень хороший стих. Как ты это умеешь.

Дозорный в замешательстве опустил автомат.

― Да… я могу, — сказал он. — А что у тебя в руках?

― А это… подарок… тебе, Петя… подарок, — губы беглеца механически произносили эти слова, а тело продолжало преодолевать ступеньки, и вот он уже в каком-то метре от стражника. — Заочно, за труды, за то, что ты такой талантливый поэт и мужественный воин.

― Скажешь тоже… — юнец зарделся, отступив на шаг и пропуская на вышку Олега. — А что там внутри?

― Сейчас увидишь, — Олег положил «подарок» на деревянный настил, выпрямился в полный рост.

И вдруг сверток шевельнулся, издав неясный звук. Разум Олега завизжал в ужасе: «Нет! Не надо! Стой!!», — но левая рука, словно подчиняясь приказам извне, ухватилась за подбородок дозорного, отогнула голову назад — блеснул клинок стилета, и стальное жало вошло в кадык незадачливого поэта.

Все произошло мгновенно.

― Прости, прости, я не хотел, Петя, прости меня, пожалуйста, — обнимая и усаживая умирающего на настил, шептал Олег дрожащими губами. — Прости меня, Петя, прости, ты никогда не переступишь грань, ты останешься на ней вечно, а я… а мне уже все равно… но прости меня, Петя, прости меня, пожалуйста…

Однако руки споро обыскивали обмякшее тело юного поэта. В карманах убитого ничего не нашлось, кроме огрызка карандаша и криво исписанных листков пожелтевшей бумаги. Отдышавшись, убийца проверил боекомплект. Теперь у него был не только пистолет с восемью патронами, но и «калаш» с двумя полными рожками. Закрепив тройник на одном из деревянных брусьев, он посмотрел вниз: отлично, по веревке можно спуститься. Но как при этом удерживать ребенка? Недолго думая, Олег скинул с себя заляпанную кровью накидку, рассек ее надвое стилетом, выбрал более чистую часть, связал концы и закинул получившееся подобие люльки себе на шею. Затем, будто вспомнив о чем-то, закрыл веки мертвецу и прошептал:

― Да восславят тебя вечные воды Миуса.

И, будто откликаясь на его мантру, где-то вдали послышался удар гонга, а потом приглушенно неразборчивое:

―…шествий!!!

Спустя несколько секунд донесся звук еще одного гонга, но он был громче, чем предыдущий, и крик:

― Шестой без происшествий!!!

«Перекличка», — сообразил Олег. Взгляд отчаянно шарил по углам в поисках молоточка. Но растяпа-поэт куда-то его дел. Прошла секунда, долгая, мучительная, напряженная, а за ней потянулась вторая…

Необходимо было что-то предпринять, причем срочно. Уже почти светло, уже видны контуры соседних вышек. И если сейчас на нем закончится перекличка, через пять минут здесь будет патруль. Юноша схватил автомат и ударил прикладом по металлическому блюдцу, прикрепленному стальной цепочкой к потолку. Раздался вибрирующий звон, а Олег во всю мощь заорал:

― Седьмой без происшествий!!!

― Восьмой без происшествий! — отозвались вдали.

Кустарник начинался за частоколом, но надо было преодолеть пустую полосу, метров в четыреста. Беглец, ухватившись за веревку, надежно привязанную к тройнику, принялся осторожно спускаться с внешней стороны изгороди.

Вскоре рабы из окрестных деревень погонят скот в поля, чуть позже пойдут земледельцы. Но они были не страшны Олегу, поскольку он собрался идти в Таганрог, по пустынному Мариупольскому шоссе.

Опасность исходила не от работников; а вот когда через полчаса, перед открытием главных ворот, произойдет очередная перекличка, седьмой пост не отзовется. Пять-семь минут — патруль будет на месте. Три минуты — общая тревога. Итого запас времени не больше чем три четверти часа. Потом, если быстро сообразят, что к чему и куда следует направиться, по следу сразу может пойти оперативная группа. Если нет — в погоню выйдут часа через два. Но главное, чтобы дозорные сейчас его не увидели. Восточная часть небосклона уже озарилась нежно-алым заревом. Со всех сторон доносился радостный птичий щебет. Вовсю горланили петухи, готовя жителей Лакедемона к пробуждению.

Олег бесшумно спрыгнул на землю и, пригнувшись, ожидая в любой момент получить пулю в затылок, рванул к кустарнику. Глаза его то и дело косились вправо, в сторону восьмой вышки. Но повернуть голову и потерять драгоценную секунду он не смел. Сумерки рассеивались, стремительно отступали перед утром нового дня.

До кустов оставалось еще метров двести. Кто знает, быть может, прямо сейчас дозорный восьмого поста заметил темную фигуру, бегущую прочь от поселка. А кто там, на восьмом, сегодня? Леха, кажется… Алексей — не поэт, долго думать не будет, прицелится без всяких внутренних терзаний. Стреляет он первоклассно. До цели, правда, далековато, но если и не попадет, то тревогу поднимет, форы лишит.

Беглец споткнулся о бугорок и ноги заскользили по мокрой траве. Рука инстинктивно вскинулась, и автомат чуть не слетел с плеча. Спина выгнулась, корпус развернулся на пол-оборота, но Олег не упал, удержался, чудом сохранив равновесие, и лишь крепче прижал к груди драгоценную ношу — свою малышку.

До кустов оставалось метров семьдесят. Это немного, если, конечно, никто не держит тебя на мушке. А даже если и держит — все равно немного. Попасть с шестисот метров по движущейся цели в утреннем сумраке не так уж и легко. Почти невозможно.

Через несколько секунд беглец скрылся в зелени. Теперь заметить его никак не могли. Он остановился и отдышался, а потом заглянул в висящую на груди люльку. Глаза девочки были все так же плотно закрыты, и она чуть-чуть причмокивала губами.

«Голодная…» — подумал юноша, но мысль о кормлении ребенка его устрашила: он ведь никогда ничего подобного не делал. И в интернате такому не учили. За детьми ухаживать — это ведь не людей убивать… ново и непривычно.

Впрочем, теперь Олег наверняка знал: трудно — только во второй раз, когда ты повторяешь свой первый опыт. А в третий — это уже обычно.

― Выйду на Мариупольское шоссе и обязательно поедим, — пообещал он малышке.

Олег не без усилий пробирался сквозь кустарник, колкие ветви цеплялись за камуфляж, их приходилось отводить рукой, чтобы не оцарапали ребенка.

Наконец беглец вышел на открытую местность и оглянулся: небо на западе, все еще погруженное во тьму, сливалось с землей, и линия горизонта не просматривалась. Олегу подумалось, что можно бы пойти не в Таганрог, а в другую сторону, к Новоазовску, например. Эта дорога была вполне разведана. Все-таки туда совершили четыре военных похода. Вырезали почти всех выродков, остальных жителей угнали в рабы, некоторых, наиболее толковых, записали в крестьяне. Трактирщик Гоги, говорят, из Новоазовска. А еще ходят слухи, что город теперь необитаем. Последний поход — Четвертый Легендарный — решил судьбу этого селения. И это как раз неплохо: войско туда не пошлют, поскольку делать там больше нечего. Вот только юноша понимал, что сам, в одиночку не сможет вырастить свою девочку. Не сумеет. Не приспособлен он к такому делу. Да к тому же, чтобы попасть в Новоазовск, нужно пересечь Миус. Но это возможно только по охраняемой дамбе и земляной насыпи, и, конечно, незаметно пробраться не получится. Раньше, говорят, мост был, но теперь он разрушен. И лодку негде достать, ведь в Лакедемоне мореплавание запрещено. А преодолеть Миус с девочкой на руках — самоубийство. Олег тяжело вздохнул, потом посмотрел на запад, где угрожающе темнел частокол Лакедемона. Вот и получается, что для него все дороги на Миусском полуострове ведут в Таганрог.

Выйдя на дорогу, покрытую разбитым асфальтом, Олег снял с шеи люльку, из вещмешка достал бутылочку и долго возился с соской, которая никак не хотела надеваться на узкое горлышко. Наконец, справившись и с этим, юноша пристроил малышку на коленях и смог приступить к кормлению.

Однако сколько он не тыкал соской в крошечный ротик, девочка не желала просыпаться и только пара капель на губах была то ли проглочена, то ли просто размазалась. Стало почти совсем светло, и Олег увидел, что кожа ребенка желтовато-серая, а на щеках ни тени румянца. Ему вдруг почудилось, что нет даже дыхания и он со страхом приложил ухо к маленькому животу: по счастью сердце ее билось хоть и тихо, но размеренно. Юноша коснулся крошечного носика малышки и тут же отдернул руку. Неужели и он когда-то был таким? Совсем маленьким, хрупким, беззащитным…

Олегу хотелось заплакать, в груди защемило, странная, непередаваемая печаль заполнила все его существо. Но воины не плачут. В последний раз такую слабость он позволил себе в восемь лет, когда умерла мать, за что был немедленно высмеян товарищами по интернату.

Далекий набат заставил беглеца прийти в себя. По перезвону он понял, играется «тревога». Значит, на седьмом посту обнаружен труп. Может, уже нашли и Якова? Следовательно, догадались, вычислили преступника, и готовят группу, скоро пойдут по следу…

Он спешно кинул бурдюк и бутылочку в вещмешок, нацепил на шею люльку и поправил оружие. Нужно было идти, идти, не останавливаясь, идти, как можно быстрее. На восток. Навстречу солнцу. В Таганрог…

Глава 5 НЕЖНЫЕ СТИХЛИ СТИХИ — НАЧИНАЕТСЯ ЖЁСТКАЯ ПРОЗА

Артура разбудил колокольный звон. Юноша застонал, схватившись за висок: неприятно ныла голова и подташнивало. Ну, сколько раз он зарекался — после алкоголя не курить! Это ведь буквально убивает, проверено опытом, причем неоднократно. Вот сперва покурить, а потом выпить — так можно, но толку мало. В такой последовательности никакого кайфа, одно нейтрализует другое. Отсюда строгий вывод: удовольствия надо разделять.

Колокольный звон не унимался.

«Сдурели, что ли? Слишком рано для утреннего набата… или не рано? — подумал Артур, сглатывая горькую слюну. — Все одно, как стану царем, запрещу в колокола бить».

Наследник повернулся набок и наткнулся на что-то противно мягкое и теплое. С трудом разлепив правый глаз, Артур с удивлением увидел спящую женщину, которая показалась ему отвратительной в своей наготе. Он поморщился и повернулся на другой бок. Но там обнаружилась еще одна мерно похрапывающая «красавица», также не стесненная какими-либо одеждами. Тут наследник, проведя рукой по бедрам, понял, что и сам абсолютно гол. После такого открытия внизу живота что-то зловеще заурчало, и юноша сообразил, что его не только тошнит: организм проснулся и взбунтовался, требуя немедленного и всестороннего очищения изо всех отверстий.

«Видимо, падла трактирщик все-таки добавляет в ломакинское вино беглицкое пойло, — пробилась злобная мысль. — Бляха-муха, как хочется в сортир, но не ползком же добираться?» Конечно, следовало незамедлительно встать с постели и дойти до уборной, да вот сделать это не было сил. Вероятно, он еще долго лежал бы, размышляя над непростой задачей, как опорожнить кишечник и мочевой пузырь не вставая с кровати, но тут в дверь решительно постучали.

― Алёна, курва! — с надрывом захрипел Артур. — Иди на хрен! Я же сказал, будить через час после набата.

В дверь снова постучали куда настойчивей.

― На хрен! — выдавил наследник. — На хрен!!!

Воцарилась тишина, но, спустя несколько секунд кто-то вошел в комнату. Артур мученически поморщился, застонал и сел на кровати.

― Алёна, мля, какая же ты все-таки тупорылая! Я же сказал, пошла нах… — и наследник разлепил веки.

Это была совсем не Алёна. Перед юношей стоял одноглазый Анатолий Алфераки, начальник-инструктор элитного отряда, одетый не как обычно: в камуфляж, но еще в каску, бронежилет и разгрузку, чем несказанно удивил юношу.

― Артур, одевайся, тебя срочно хочет видеть отец, наш царь Антон, — отчеканил он, в упор не замечая двух голых девок и кавардак, творившийся в комнате.

Юноша хотел было узнать, в чем дело, и зачем он понадобился в такую несусветную рань, и почему бате не спится, как всем нормальным людям, но глядя на сведенные брови и чересчур серьезное лицо Анатолия, решил лишних вопросов пока не задавать.

― Сейчас, — пробурчал наследник, — только в уборную сбегаю.

* * *

Антон стоял у окна, сцепив руки за спиной. Раннее утро определенно не радовало. Произошло нечто невероятное, такое, чего за всю историю Лакедемона никогда не случалось: за периметр бежал воин. Не крестьянин. Не раб. А привилегированный гражданин. Сбежал не из-за угрозы для жизни, и борьбы за власть, или бесчестья. Сбежал… Даже трудно сказать, из-за чего можно было решиться на такое.

Антон пытался подобрать точное слово. Он хмурился, щурился, всматривался вдаль, но никак не решался дать определение этому поступку.

Милосердие? Любовь? Безумие?

Что такое милосердие, царь не знал. Или, скорее, не понимал. Каждый поступок в его представлении оценивался адекватно совершенному действию. Где нужен кнут, там должен быть кнут. Где нужен пряник, там, соответственно, должен быть пряник. Разве он не голосовал за то, чтобы раба, убившего в одиночку птеродактиля, перевели в крестьяне? Голосовал. И поступил бы так снова. Потому что пастух заслужил это своим поступком. А что милосердие? Прощение без искупления, потакание человеческой слабости, бесхарактерности и безволию. Кого можно получить на выходе? Стадо безмозглых выродков, тупых недоносков, безответственных ублюдков. Уж сколько их развелось до того, как все покатилось в тартарары. Эти никчемные особи очень быстро разрушают общество изнутри. Как знать, может, именно из-за них случился Великий Коллапс? Милосердие было напрочь выкорчевано в общине Лакедемона, и Олега, родившегося уже после гибели старого мира, невозможно уличить в этом грехе, ибо о нем он ничего не знал.

Быть может, причиной стала любовь? Но к кому? К уродке, к неполноценной дочери? Антон не просто верил в любовь, а знал, что она существует. Но любовь не может возникать на пустом месте. Любовь нужно заслужить. Любил ли он кого-нибудь? Разумеется. Свою жену. Светлана, Верховная жрица Храма Славы, по прозвищу Лики оказалась единственной из женщин Лакедемона, которой позволили иметь почетное прозвище и дали право голоса в Совете. Светлана, его волчица, сумевшая убить лютоволка, хранительница заветов Общины, заслужила любовь и почитание. Она не просто была его второй половиной, а будто являлась им самим. И Антон оставался ей верен телом, сердцем, разумом. Но то взрослый человек. А что можно сказать о ребенке? Конечно, детей нужно оберегать в надежде, что из каждого вырастет достойный сын или дочь Великого Лакедемона, и тогда, в будущем, ребенок заслужит любовь. Но может ли получиться из существа, которое заведомо обречено на ущербность, хоть что-нибудь путное? Разве можно любить неполноценность? Наоборот, этого стоит стыдиться. Иначе общество заполнится выродками, не способными ни к какой организации. И произойдет окончательный коллапс. Так что, даже если какое-то подобие чувства и пробудилось в юнце, присущий нормальному человеку здравый смысл сумел бы преодолеть эту никчемную глупость.

Поэтому ни любви, ни милосердия Антон в поступках Олега не усмотрел, к тому же во вчерашнем разговоре парень выглядел совершенно адекватно. Был немногословен, спокоен, немного ошеломлен свалившейся на него честью, но эмоции сдержал… Значит, оставалось последнее: безумие. Он псих, вернее внезапно сошел с ума. Такое ведь тоже иногда случается. А как иначе? Потенциальный наследник, фактически будущий царь, бросает вдруг свою общину, свой дом, свой долг и убегает в неизвестность, убив при этом двух человек. Ну, разве не безумие?

Досадно. Что ж, нужно играть теми картами, которые выданы. И хоть утро не радовало царя, он вдруг узрел блестящую возможность получить из отвратнейшей ситуации немалую пользу для себя и своих планов.

В дверь постучали. Все также глядя в окно, Антон сказал:

― Да.

― Доблесть и сила! — В комнату вошел Артур, в сопровождении инструктора элитных воинов.

― Во имя победы… Анатолий, оставь меня, пожалуйста, наедине с моим сынулей.

Артуру не понравилось, что его назвали «сынулей». Значит, батя был очень и очень раздосадован, а это не предвещало ничего хорошего. Инструктор вышел, негромко хлопнув дверью, и наследнику стало совсем не по себе.

Антон развернулся и оскалился:

― Ну, здравствуй, сынуля. Здравствуй, альфа-самец всея Лакедемона. Рассказывай, как время проводишь. С кем пьешь, с кем трахаешься. Твоему папке все интересно. Ну, что ты в дверях-то стоишь, подойди ближе, не стесняйся.

Артур сделал шаг, за ним второй, как бы в нерешительности остановился, и снова пошел к отцу.

― Батя, я ни хрена не понимаю, что тут за дерьмо случи… мля…

Договорить Артур не смог, поскольку получил увесистую пощечину (если такой удар вообще можно было назвать пощечиной), отчего свалился на табуретку, а с нее грохнулся на пол.

― Ты, паскуда, с кем разговариваешь, — взбеленился Антон. — С шалавой подзаборной или с повелителем Лакедемона? А? Кто тебя такой речи научил? Потаскухи?! Или рабы?!

Артур сел, потирая скулу, и мгновенно понял, что сейчас целесообразней быть почтительным сыном, нежели разнузданным наследником, после чего опустил глаза и тихо, с нотками раскаяния, произнес:

― Прости, отец, я виноват. Виноват перед тобой и Общиной. Это дела грешной и глупой молодости и…

― Хватит! — рявкнул Антон. — Знаю я твои угрызения совести! Стой молча и слушай. Говоришь только, когда я разрешу. Вчера ты сидел в кабаке с Олегом, потом вы пошли в бордель. Свидетели имеются, только попробуй отнекиваться. Что вы делали дальше?

― Ну… — Артур, блуждая взглядом по полу, пожал плечами. — Взяли по девушке… и… и… разошлись по комнатам…

― Угу, — царь посмотрел ему в лицо, потом перевел глаза на окно и снова тяжело уставился на сына. — Это все?

― Ну… да. А в чем дело-то?

― Здесь я спрашиваю! — рыкнул Антон. — А ты отвечаешь! Ничего подозрительного в своем собутыльнике ты не обнаружил? Что-то необычное в поведении было у него?

― Да… ну… — Артур задумался. — Был он немного грустный, а так, ничего такого.

― Поздравляю, сынуля, — Антон со всей силы приложил ладонью по спине Артура, отчего тот качнулся и непроизвольно сделал пару шагов вперед. — Ты умеешь найти достойную своего положения компанию: проститутки, алкаши и предатели.

― Какие предатели? — глаза наследника округлились, он все никак не мог понять, о чем идет речь.

― А такие! Твой дружок Олег выкрал свою уродку-дочь, убил Якова Кувагию, дозорного Петра и сбежал из Лакедемона. Скорее всего, в Таганрог…

― Не может этого… — Артур затряс головой, не постигая, как такой тихоня, как Олег, можно сказать молокосос, мог расправиться с Яковом?

― Молчать! — царь поднес кулак к носу сына. — Говоришь только, когда я тебя спрашиваю. Или, может, ты полагаешь, что имеешь право безнаказанно гадить где попало. Нет. Нет!!! — Антон разжал кулак и с силой ткнул пальцем в грудь сына. — Ты. Ты!!! Возглавишь карательный отряд и принесешь голову ублюдка к дверям Дворца Собраний. Это будет твоим искуплением и повышением. За этот доблестный поступок заменишь Якова. Мне нужны свои люди в Совете старейшин. Понял?

― Но мне двадцать лет, — Артура бросило в пот, — какой из меня старейшина, да и как я смогу… мы же с ним…

― Сможешь! — страшно гаркнул Антон. — Как мог бухать и с непотребными девками путаться, так и казнить предателя родины сможешь! Насчет возраста не беспокойся, сейчас такое время, что старейшиной может стать любой доблестный воин, заслуживший эту честь в бою. А сейчас слушай внимательно: ты пулей летишь в интернат и окунаешься в бочку с холодной водой, потому что от тебя разит дешевой брагой и потными шлюхами, приводишь себя в порядок и в Арсенал. Там получишь АКМ с четырьмя рожками и полную экипировку, включая противогаз, а также химзу. Может быть, вам придется войти в Таганрог, а там высокий фон. Потом бежишь к Дворцу Собраний. Там будет заседание Совета. На нем, кроме старейшин, разрешено присутствовать идущим в карательный поход. Даю тебе на всё про всё пятнадцать минут. Итак, сперва в интернат. Время пошло.

Артур сорвался с места и помчался во всю прыть исполнять приказание отца… Пожалуй, так он бегал впервые.

* * *

В четверть часа Артур не уложился, прошло целых двадцать две минуты, однако на заседание успел, хотя вошел последним. В зале присутствовали четырнадцать членов Совета, считая обоих царей. Кроме старейшин, как и говорил Антон, здесь были два гражданина: высокий со впалыми щеками и орлиным носом Григорий, а также один из лучших рукопашников Семен, по прозвищу Левша, потому что в совершенстве владел обеими руками. Члены Совета расположились в креслах вокруг большого овального стола, а остальные возле стенки на стульях. На лицах собравшихся читалось тщательно скрываемое ошеломление.

Первым взял слово Роман:

― Товарищи мои, друзья и сотрапезники, — царь почесал бородку и поджал губы. — С прискорбием заявляю о том, что мой бывший племянник, ибо я с негодованием отрекаюсь от этого родства, преступник Олег, недостойный называться чьим-то сыном, совершил страшное безумство, за которое одно наказание — смерть. Он бежал, убив двух доблестных воинов, которые пали, как и положено, с оружием в руках. Яков Кувагия, да восславят его священные воды Миуса, много лет был старейшиной, нашим коллегой. Для меня это вдвойне прискорбный факт. Я думаю, все мы согласимся с тем, что необходимо послать отряд для уничтожения проклятого ренегата.

Послышался тихий гул одобрения.

― Ставлю на голосование, — сказал Роман и сел.

Предложение было утверждено единогласно.

Следующим говорил царь Антон:

― С огромной долей вероятности преступник бежал на восток, потому что больше ему прятаться негде. Полагаю, с отрядом следует послать старейшину Николая. Он опытный воин, более того, на его счету тринадцать разведывательных походов в сторону Таганрога. А возглавит отряд пусть мой сын и наследник Артур, ибо его поведение, к великому сожалению, в последнее время не соответствует нашим светлым идеалам. Думаю, что поход повлияет на него положительно.

― Возражаю, — поднял два пальца вверх царь Роман. — Мы не можем рисковать жизнью единственного пока наследника Лакедемона. К тому же уважаемый и достопочтенный Николай ходил к окраинам Таганрога последний раз четыре с лишним года назад. Десять из тринадцати походов, как вы знаете, были совершены к военному аэродрому, с целью получения стратегически важных материалов, но никто не проникал в глубь города и не знает, что там творится. Более того, радиоактивный фон в городе хоть и не смертелен, но все же очень высок и может впоследствии отразиться на потомстве, а у нашего досточтимого наследника пока нет детей. Поэтому я решительно против того, чтобы Артур шел в этот поход.

Разумеется, царю Роману не было никакого дела до наследника и его потомства. Просто он хорошо понимал сложившуюся ситуацию. В случае удачи, а вероятнее всего, опытные воины сумеют догнать и покарать отступника, соправитель-конкурент Антон предложит своего сына кандидатом в Совет старейшин на Общем Собрании. И, безусловно, за Артура проголосует большинство полноправных граждан. Яков Кувагия, да восславят его вечные воды Миуса, был «нейтралом», не принадлежал ни к одной из политических группировок. Но если Артур войдет в Совет, то явные сторонники царя Антона будут иметь восемь из пятнадцати мест, а это означало — полный контроль над Советом. Тем более из-за бегства Олега позиция самого Романа сильно пошатнулась, и, конечно, решительное отречение от племянника не могло тут ничего поправить.

― В нашей Общине полноправных граждан все равны, — возразил Антон. — Мой сын не исключение: он такой же воин, как все остальные. Мне стыдно за его поступки, и я жажду увидеть, как ратный труд исправит его недостойное поведение, уничтожит в нем ничем не обоснованную безалаберность, ибо иногда мне кажется, что есть много других юношей, более достойных стать наследниками.

«Ну, батя, ну, мля, спасибо, — сглотнув ком, подумал Артур, — удружил!» Он тут же вскочил со стула, ударил в плечо кулаком и прокричал:

― Готов доказать преданность в бою!

― Тем более, — Антон одобрительно посмотрел на сына, — он сам рвется.

― И все-таки, наследник остается наследником. Рисковать зря незачем, — пытался настаивать Роман.

― Решим голосованием. Кто согласен, чтобы мой сын возглавил поход под присмотром нашего собрата старейшины Николая, — сказал Антон жестким тоном, в котором не было и намека на вопрос.

«За» проголосовали одиннадцать человек, «против» — три. Такого сокрушительного результата Роман не ожидал. Он понял, что проиграл, и что, вполне вероятно, в ближайшие несколько лет ему придется быть на вторых, если не на третьих ролях. Но царь, так же, как и его соправитель, знал: играть приходится теми картами, которые сданы, ибо других нет, и уж в любом случае и при любом исходе нужно делать хорошую мину.

Роман улыбнулся, почесал бородку и почти равнодушно произнес:

― Что ж, решение Совета — это закон для всех.

Антон поднялся, осмотрел присутствующих торжествующим взглядом, будто заранее празднуя победу, и произнес, отчеканивая каждое слово:

― Сейчас Николай кратко расскажет нам, с какими трудностями и потенциальными опасностями может столкнуться отряд. Надеюсь, вы, собратья по оружию, понимаете, что сведения эти совершенно секретные и не подлежат разглашению.

«Ага, — поглаживая бородку, подумал Роман, — значит, кое-какими сведениями мы не соизволим делиться даже с представителями Совета». Однако вслух свое неудовольствие предпочел не высказывать.

― В таком случае, — Николай, абсолютно лысый мужчина среднего роста, приподнялся и развернул перед собой карту, его голос, будто навечно простуженный, царапал уши. — Подумаем, но недолго, куда нам выдвигаться, потому как время не ждет.

Все столпились вокруг, стараясь подобраться поближе и рассмотреть все получше.

― Вряд ли, — продолжил старейшина, — предатель пойдет в подконтрольные нам деревни, но разослать туда вестников, на всякий случай, надо. Хотя уверен, его целью будет Таганрог, где много домов и скрываться удобно. Пройти в город можно по северной дороге, вдоль лимана, либо по южной, по берегу моря. Наиболее вероятный путь — это Мариупольское шоссе. Оно безлюдно и относительно безопасно, по крайне мере, так может думать преступник.

Николай прочерчивал пальцем линии на карте, обводя кругами интересующие его области, но было видно, что ему хочется побыстрее закончить говорильню и приступить к делу.

― Примерно в девяти километрах находится заброшенное поселение Русский колодец. Ничего особенного там нет, иногда попадаются метровые ящеры, но они людей не трогают, сами нас боятся. Это первая точка, которую мы должны тщательно обыскать. Дальше еще через девять-десять километров, уже возле самого города, недалеко от бывшей птицефабрики или в ней самой живут уродские птицы-свистуны. Они падальщики… э-э-э… — Николай защелкал пальцами, словно раздражаясь на себя за отступление от четкого ритма доклада… — Задержать эта канитель может надолго, особенно одиночку. Так что очень рассчитываю тут гада и схватить. На случай, вдруг он проскочит дальше, почти сразу после свистунов, в районе Нового кладбища, идет аномальная зона, блуждающий туман. Мы его назвали Туманом Даров. Этот туман просто жуткая вещь, он требует дань — человеческую жизнь. Всегда в отряде погибает один человек — ни больше, ни меньше. Поэтому мы, когда ходили в экспедиции, брали с собой двух рабов, чтобы наверняка пройти без потерь туда и обратно. Рекомендую сделать это и сейчас.

― Откуда ж он взялся такой? Знаешь? — спросил царь Роман.

― Никто не знает, — Николай пожал плечами. — Радиационный фон там высокий, но опять же не смертельный, биологических и химических атак в этом районе во время Великого Коллапса не наблюдалось.

― А дальше? — спросил Артур, которому очень хотелось прервать докладчика и рассказать всем о гениально-простом плане, который сразу же укажет в какую сторону побежал бывший друг, но не было уверенности, как отреагирует на подобную вольность отец.

― А дальше… — Николай вымученно улыбнулся, — никто, по крайней мере, со стороны Мариупольского шоссе, никогда не заходил. Мы ведь проводили свои вылазки севернее, в районе аэродрома. Но добраться дальше у преступника шансов никаких.

* * *

Когда закончилось заседание, и члены Совета покинули зал, Артур попросил отца задержаться и рассказал о своей догадке. Антон, кажется, первый раз за все утро, посмотрел на отпрыска с одобрением:

― Что ж, отправляйся в дом предателя и подготовь все как следует!

Царь, усмехаясь, смотрел в спину уходящего сына.

«Все-таки варит голова у парня, значит еще не все потеряно… Конечно, пьянки и шлюхи — это досадно, но не смертельно. Перебесится, остепенится!»

Расправив плечи, Антон направился к выходу и в дверях наткнулся в свою невестку.

― Аня? — он с изумлением посмотрел на рыжеволосую девушку, стриженную под ежик. — Анна, дочь Ирины, что ты сделала со своими волосами?

― Я состригла их, — с вызовом произнесла она, — они мне больше не нужны. Я хочу тоже пойти в карательную экспедицию…

― Что? — Антон недоуменно покачал головой, пристально глядя на девушку. — Ты что такое несешь? Какая экспедиция! Иди домой!

― Я могу пригодиться, я очень хорошо стреляю, — с жаром заговори Аня. — Вы ведь это знаете. К тому же я видящая…

― С каких это пор ты стала видящей? — Антон начинал выходить из себя.

― С тех самых, как родила мертвого ребенка, — Аня прикусила губу. ― Я вижу следы людей и животных и направления, в которых они проходили даже несколько часов назад… как и некоторые другие наши девушки.

― Иди домой! — зло шикнул царь, больно ткнув невестку пальцем в в плечо. — Ты мне еще за свою стрижку ответишь!

Аня учащенно задышала, кулаки ее то сжимались, то разжимались, она потупилась, а потом, резко вскинув голову, вызывающе посмотрела в глаза царю:

― Ну, зачем я вам? Ребенка родить не могу. Муж мой шляется где попало. Еще два-три выкидыша, и вы меня с ним разведете. Вам ведь наследники нужны. А кому я тогда вообще?..

― Не беси меня, — проговорил Антон, но уже без былой ярости.

Он вдруг подумал: а ведь действительно, какой от нее толк? Неплодовитая, быть жрицей в Храме Славы не хочет, домохозяйка тоже весьма посредственная. Да, скоро сыну придется подобрать новую жену. А так, конечно, если она не врет и у нее на самом деле проявился дар, невестку можно будет определить в следачки, в охотницы. Хоть какая-то польза для Общины…

Аня потупилась, всхлипнула, глаза наполнились слезами:

― Пожалуйста, отпустите меня, я все равно уйду… через Дамбу Теней, и тогда никто меня не сможет остановить. Пожалуйста, отпустите… пожалуйста… пожалуйста… прошу вас… пожалуйста…

Еще немного — и она разрыдалась бы. Антон ненавидел женские слезы. Он начинал чувствовать себя беспомощным. Лучше быть голым, безоружным, окруженным многочисленными врагами. С врагами разговор короткий… Но не бить же невестку по лицу…

― Хватит! — рыкнул царь. — Развела тут нюни! Ты гражданка или рабыня?! Беги в Арсенал, получай автомат, четыре рожка и химзу, надеюсь, там найдется противогаз нужного размера, и пулей на вышку к Главным воротам! Посмотрим, как ты стреляешь…

Лицо девушки мгновенно просветлело:

― Спасибо…

― Бегом, я сказал!

* * *

Около Главных ворот Лакедемона, обращенных на восток и впускающих в поселение утреннее солнце, виднелась небольшая группа свободных граждан. Светлана, по прозвищу Лики, жена царя Антона, стояла напротив сына, облаченного в серо-коричневый камуфляж, с автоматом, висящим на плече, с тесаком на бедре и вещмешком за спиной. Ее выцветшие глаза смотрели куда-то вдаль сквозь Артура.

― Со щитом или на щите! — прозвучала ритуальная фраза.

― Я приду со щитом, — Артур поправил противогаз и направился к трем воинам и двум рабам, сгруппировавшимся перед закрытыми створками Главных ворот.

― Отряд! — прокричал наследник. — Разделяйся! Бегом на вышки, марш!

В несколько прыжков воины оказались на сторожевых площадках, что охраняли Главные ворота.

Тем временем, повинуясь словам Артура, провожающие отошли, освободив дорогу, а два привратника открыли тяжелую створку. Когда все было готово, наследник выстрелил в воздух. Несколько минут ничего не происходило, но вскоре послышался лай, который приближался.

― Приготовиться, но стрелять по моей команде! — выкрикнул Артур.

Наконец все увидели, как по дороге стремительными прыжками несся большой серый пес. Вот он свернул, и Артур ничуть не сомневался, что собака идет в точности по следу хозяина; вот добежал до лестницы на седьмую вышку, покрутился и припустил к полуоткрытым воротам. Выскочив за укрепления, Серый на секунду замедлился и побежал вдоль частокола, озираясь и принюхиваясь. Шесть или семь пар человеческих глаз вели зверя, выцеливая его мушками автоматов, но тот ничего не замечал. Напротив седьмой вышки пес остановился, словно выбирая направление, а потом бросился к кустарнику, который начинал расти в нескольких сотнях метрах от частокола и темной полосой уходил к Мариупольскому шоссе, куда — сейчас это стало ясно абсолютно всем — чуть ранее направился преступник.

― Огонь! — голос Артура звенел от радости, что план блестяще осуществился.

Раздался залп, который должен был изрешетить собаку, однако зверь, как будто предвидел действия людей. Повинуясь чутью, он мощно бросил тело вбок, перекатился через голову и упал, подергивая ногами, создавая у стрелков иллюзию, что тяжело ранен. Но как только с вышек раздались довольные крики, пес вскочил на ноги и молниеносно скрылся среди переплетения веток.

Злоба клокотала в душе наследника, но, разумеется, дисциплина обязывала не подавать вида, хотя больше всего ему хотелось сейчас обматерить вся и всех. Он чувствовал себя опозоренным в глазах многочисленных свидетелей — и кем опозоренным? Гнусной тварью, которую давно надо было пристрелить, которая была такой же подлой, как и бывший друг! Артур внимательно всматривался в лица, ловя малейшую тень насмешки, но все присутствующие были серьезны, и он немного успокоился.

― У тебя еще будет случай с ним сквитаться, сын, — сказал царь Антон, не уточняя, кто подразумевается: пес или его хозяин. — По крайней мере, теперь есть уверенность, что никаких сюрпризов не будет, и вы идете по верному следу.

― Отряд, стройсь! — скомандовал Артур, вновь входя в роль командира.

Пять человек встали в походный порядок: в первой шеренге стояли Николай с Семеном, во второй находились рабы, замыкающим оказался Григорий, который был на голову выше остальных в отряде. Он достал из футляра красный дозиметр и проговорил:

― Контрольный замер: тридцать семь микрорентген.

Царь Роман находился чуть в отдалении от основной массы провожающих и, поглаживая бородку, еле заметно хмурился: второй раз за сегодняшний день его макали лицом в дерьмо. Первый — на заседании, когда оказалось, что некоторые сведения настолько секретны, что о них ничего не знают не только члены Совета, но даже один из правителей Лакедемона. И вот снова — окунитесь в помои, собрат по оружию. Вы думали, что у нас не осталось ни одной счетчика Гейгера, радиометра или любого другого подобного аппарата? Ан нет, пожалуйста, вот вам дозиметр на солнечных батареях, да еще и с пьезоэлементом, на тот случай, если ночью показания снимать нужно. Более того, как выяснилось, таких счетчиков на складе было целых два.

«Ладно. Мы еще посмотрим, кто кого, — думал Роман, — на всех найдется управа: и на начальника Арсенала и на тебя, мой дорогой соправитель, тоже хомут примерю».

― Доблесть и сила! — выкрикнул царь Антон, находившийся по левую руку от жены.

― Во имя победы! — ответили четыре карателя.

― Во имя победы! — проорали провожающие.

― Подождите!.. — сквозь людей пробилась девушка в камуфляже. — Стойте!..

Большой вещмешок на ней смотрелся совершенно нелепо. Она, тяжело дыша, подбежала к карателям и встала в строй рядом с Семеном.

― Аня? — подошел Артур. — Ты что здесь делаешь? Попрощаться надумала?

― Я с вами. Мне твой отец разрешил, — буркнула она. — У меня дар видения открылся…

― Ты чё, мать, какой дар? — Артур положил ладонь на плечо жены.

Но она рывком сбросила руку мужа и, зло сверкнув глазами, прошипела:

― Мерзавец! Ненавижу тебя!

― Мля… — выдохнул наследник, — что ж мне сегодня везет так с проявлением любви родственников…

― Командуй, давай! — Аня отвернулась от Артура и теперь созерцала спину одного из рабов.

― Смотри, — хмыкнул Артур, — отстанешь, ждать тебя никто не будет. Отряд, бегом марш!

* * *

Светлана с минуту глядела на быстро удаляющихся карателей, но лицо ее не выражало никаких эмоций. Потом она пересеклась взглядами с мужем. Глаза его будто говорили: «Ты молодец, моя жена, молодец, так и надо провожать детей. Волчицы не плачут…»

― Мне нужно идти в Храм Славы, прочитать молитву о победе, — сказала Верховная жрица и, развернувшись, пошла прочь от ворот.

Антон, сощурившись, смотрел ей вслед: «Вот такую можно любить. Она заслужила эту честь. Хотя зверь изуродовал ее тело, но она прекрасна, моя волчица… Ведь более отважной женщины нет во всем Лакедемоне. Никогда мне не забыть тот злосчастный день!»

* * *

В тот далекий день была собрана воистину кровавая жатва. Из десяти гвардейцев-телохранителей в живых осталось двое; более сорока человеческих и двадцать три звериных трупа было обнаружено потом в Ивановке; лишь нескольким лютоволкам удалось избежать гибели, уйти в степи. Людей, оставшихся в живых, переселили в Александрово-Марков — впрочем, и это селение теперь заброшено. Вокруг Ломакина срочно стали строить частокол, подобный Лакедемонскому, остальные деревни были окружены заграждениями из колючей проволоки. А Светлана получила почетное прозвище Лики, что и означало «волчица».

С тех пор отношение Антона к жене поменялось. Она превратилась из просто жены, матери ребенка, хозяйки дома в нечто большее, в священное, в продолжение его самого, а значит, окружающие должны были обращаться с ней, как и сам царь: трепетно и уважительно. К тому же он вдруг преисполнился иррациональной уверенностью, что пока эта женщина будет Верховной жрицей, пока она будет хранить традиции, ничего плохого с его детищем, его Лакедемоном — не случится.

Сама Светлана к своему особому статусу относилась с суровым равнодушием. Тогда, десять лет назад, бой с лютоволком полностью опустошил ее. В припадке безудержного гнева она вспыхнула на краткий миг ослепительно яростным светом, обожгла Зверя, уничтожила монстра лютым бешенством, но вслед за этим, в мгновение ока погасла сама, как гаснут утром звезды. В ее сердце будто не осталось ничего живого: только пепел и прах.

Сначала, бывало, она тихо плакала ночами по чудесным временам до Великого Коллапса. Вспоминала, как в первые годы существования Лакедемона с тщеславием и гордостью взирала на других, ведь она была женой царя; как ревновала мужа; как всеми правдами и неправдами добивалась должности Верховной жрицы; как без ума любила сына. Но тот потусторонне-зловещий миг, который заставил обычную женщину превратиться в неистового берсерка, наполнил ее неимоверной силой, позволив пробить клинком толстую шкуру лютоволка (которую с трудом пробивали и пули), этот миг дотла выжег все прошлые страсти. Прежние устремления и мечты оказались ничтожной пылью, и отныне ее не интересовали интриги храмовых жриц, верность или неверность мужа, наряды девушек, приобретение красивых вещей, последние слухи… Теперь ей хотелось одного: чтобы ее больше никто не трогал, и потому Верховная жрица закуталась в ледяную недоступность, которая внушала страх окружающим. Она, как положено, совершала ритуалы, голосовала на Совете, говорила какие нужно слова, но ей не было до всего этого никакого дела. Единственное, чем она до сих пор дорожила, — ее статус, но не из гордыни, а лишь потому, что он давал ей возможность отстраниться от всех остальных.

И вот, шагая по пыльным улочкам Лакедемона к Храму Славы, Светлана еле заметно кивала приветствующим ее людям. Она спешила, чтобы как можно быстрее скрыться в личной келье, пристроенной к храму специально для Верховной жрицы, ибо ощущала непривычное беспокойство. Известие, что отряд, возглавляемый Артуром, отправился не просто на окраины Таганрога, а в сам город, стало ветром, который раздул пепел ее души, и, оказалось, что под толстым слоем потухших страстей все еще исходят жаром угли. Она пыталась залить их ледяной водой равнодушия, но ничего не получалось. И потому, подходя к храму, Светлана не ответила на приветственные выкрики юношей и девушек, занимающихся на поле стадиона, а проскользнула к себе, заперлась и села на пол, застланный шкурой того самого лютоволка, собственноручно убитого ею много лет назад.

Отдышавшись, Верховная жрица почувствовала себя лучше, но спустя минуту воспоминания, будто река, прорвавшая дамбу, затопили ее с головой. Она поднялась, подошла к грубовато сколоченному столу, сняла с шеи цепочку с маленьким ключиком, открыла замок шкатулки, перебрала содержимое и достала листок, сложенный вчетверо.

Сколько раз она хотела сжечь этот обрывок прошлого, оставшийся из жизни, похожей на ускользающий сон, да почему-то все не доходили руки… Что-то мешало оборвать последнюю ниточку призрачную связь с тем временем, когда она не была еще волчицей, женщиной Антона.

Светлана подошла к окошку, сощурившись посмотрела в небо, попытавшись вспомнить лицо молодого человека, о котором ничего не знала более двадцати лет. И эту бумагу она нашла в кармане его рубашки, которую набросила на голое тело в то утро, когда они виделись последний раз.

Что с ним случилось? Остался ли он жив? И если жив, то где сейчас? Ведь в день, когда мир рушился, он, наверное, ушел в Таганрог, к матери…

…А как он за ней ухаживал! Как бесконечно долго добивался! Ревновал, злился, но не отступал, и когда она, польщенная вниманием парня, все же крутила романы с другими, он продолжал приносить подарки. Цветы, конфеты, недорогие, но изящные украшения, билеты в кино, на концерты. Потом помощь при поступлении в институт. И стихи, стихи… Светлана неожиданно для себя самой улыбнулась, развернув листок. Вверху было написано: «Сонет». А дальше на пожелтевшей бумаге шли поблекшие строчки:

Любовь всех дев и проституток, Все царства мира и небес, Все, что имеет в жизни вес, Все, до последних моих суток, Что мне отмерил Бог-отец; Стихи мои и сотни шуток, Весь разум мой и весь рассудок, Всю мою кровь и, наконец, Бессмертный дух готов отдать, Лишь бы сбылась моя мечта: Твои колени целовать, А также руки и уста… Ну, что еще мог написать Маратель белого листа?

Да, в конце концов, он добился своего, и Светлана, сдавшись, милостиво позволила ему целовать колени, руки, губы… Он был безумно счастлив, заглядывал ей в глаза, снова и снова повторял самые нежные слова, и она сама зажигалась от его чувства, строила вместе с ним планы на будущее, замки на песке… Но, конечно, такая любовь — бестолково-романтичная, без опоры в суровой реальности, могла существовать лишь в дни безопасности, в дни мира, когда люди тратили время на всякую чепуху…

В который раз она спросила себя: «При чем тут любовь всех проституток? Разве они умеют любить?», но узнать, что значили эти слова не представилось случая, ведь он так и не успел подарить любимой этот сонет…

Тот, далекий, называл ее Лисёнком из-за золотисто-рыжего цвета роскошных волос, которые он гладил так трепетно… Это сейчас пряди потускнели от плохого мыла, стали жесткими, почти как собачья шерсть. А некогда гладкую кожу груди теперь уродует безобразный рубец, который оставила лапа лютоволка.

Эта мысль заставила Верховную жрицу очнуться от воспоминаний. Негодуя на себя за слабость, она смяла листок и швырнула в шкатулку. Жив ли он?! Глупости, конечно, мертв! Да и какая разница! Желания, воспоминания, чувства приносят боль, которая ужаснее когтей лютоволка. Последние десять лет ей было так комфортно в своем самоотстранении и незримом одиночестве. А тут — вылезла откуда ни возьмись печаль, выдавливая слезу. Но волчицы не плачут!

Светлана с силой захлопнула крышку. Никто не сможет раздуть пламя из гаснущих углей. И чудовищный шрам, изуродовавший шею, рассекший надвое левую грудь, никогда не исчезнет. Но она — Верховная жрица, не нуждается ни в чьей жалости и недоступна ни для кого. А чтобы остаться недоступной впредь, надо прежде всего выполнять свои обязанности.

Встав на колени, Светлана мысленно сосредоточилась, молясь о том, чтобы отряд, возглавляемый ее сыном, настиг и покарал презренного отступника.

Глава 6 ЖАЛЬ, ЧТО ЧИТАТЬ МЕЖДУ СТРОК ДОГАДАЕШЬСЯ ЛИШЬ В ЭПИЛОГЕ

Олег передвигался быстрым шагом. Возможно, оперативная группа уже покинула пределы Лакедемона. И теперь преследователи совершают марш-бросок. Тем не менее юноша все же рассчитывал успеть пройти Мариупольское шоссе раньше, чем его настигнут каратели. Главное — достичь Таганрога, который, если верить рассказам стариков, гораздо больше Лакедемона. А раз так — значит, там должно быть множество домов, улочек, площадей. Есть где спрятаться.

Нести одновременно ребенка и автомат было крайне неудобно, но перекинуть люльку за спину Олег не решался: ему казалось, что, находясь ближе к сердцу, девочка будет защищена лучше. Пожелтевшее солнце, теперь уже не такое красное и огромное, как на рассвете, слепило глаза. Говорят, болезни случаются не только от радиации, степных поветрий и укусов рептилий и насекомых, но также и от лучей дневного светила. Впрочем, сейчас это было неважно, поскольку от болезней умирают не сразу, а вот любое промедление могло закончиться мгновенной смертью.

Олег продолжал шагать по разбитой дороге, не забывая поглядывать по сторонам и вверх. Ведь мутировавшее зверье представляло не меньшую опасность, нежели каратели. Конечно, считалось, что на территории Миусского полуострова, по крайней мере в западной его части, подконтрольной Лакедемону, крупные хищники не обитали, и нападений на людей не отмечалось, тем не менее в этом мире всегда что-то происходит впервые. К тому же и птеродактилей никто не отменял. А эти крылатые бестии были непредсказуемы и могли захотеть полакомиться путником-одиночкой.

Деревьев вдоль дороги росло не так много, что очень нравилось Олегу. Ни одна зубастая мразь, будь то животное или человек, к нему незамеченным не подберется. Малышка спала в люльке, которую он поддерживал левой рукой, чтобы она не раскачивалась на ходу.

Солнце поднялось еще выше и теперь стояло почти в зените, сильно припекая. Прошло, наверное, уже часа три, как юноша шел по пустынной дороге, когда по правой стороне впереди показалась вереница домов. Беглец замедлил шаг. От кого-то из стариков Олег слышал, что поселения вдоль шоссе давно уже необитаемы, и, в общем-то, опасаться нечего, однако он снял автомат с предохранителя.

От этого места, и вправду безлюдного, веяло жутью. Первый же дом, стоящий на пустыре, был совершенно разрушен, как будто под него заложили мину. Груда балок и кое-где остатки кирпичной кладки — вот все, что осталось. К нему вела глубокая, по колено, колея, заросшая молодыми деревцами. Довольно высокий кустарник пробился сквозь развалины, но даже зелень листьев была тут почему-то тусклой, словно с выцветшей фотографии. Наверное, через несколько лет уже не останется никаких признаков того, что когда-то здесь жили люди.

Юноша торопился покинуть страшноватую деревню; настороженный взгляд его цеплял детали, спина вспотела, а руки напряглись, держа оружие.

Следующие строения почти целые, казались обитаемыми, но вблизи стало видно, что не только сохранившиеся заборы, но двери, окна, стены непроходимо заросли диким виноградом, чьи побеги сплелись в прочную сеть. К тому же зияющие прорехами крыши обнажали сгнившие в труху балки.

Еще один дом был сожжен целиком, дотла. В правом дальнем углу куча закопченых кирпичей указывала на место, где, по всей видимости, была печь. Олегу стало не по себе, когда он увидел дерево, скрученное пламенем в почерневшую спираль. Попадались и другие пепелища, поросшие травой, среди которой торчали железные, и потому уцелевшие, спинки кроватей.

Создавалось впечатление, что на участках домов-призраков образовались некие гравитационные ямы: непонятно почему стены, пристройки, деревья падали, клонились, валились именно внутрь дворов. Несколько сильно накренившихся сараев еще пытались сохранить равновесие, но было видно, что вскоре и они полягут, притянутые той же непонятной силой.

Чуть ниже в ложбине находился большой скотный двор, но, разумеется, скотины в нем не содержалось.

В некоторых дворах виднелись могилы, чьи кресты смотрели прямо в окна.

«Неужели не могли донести до кладбища? Что за радость, когда прямо у крыльца лежат чьи-то кости…» — подумалось юноше.

От этого стало совсем жутко, и он зашагал быстрее, как вдруг услышал шорох. Олег, вскинув автомат, оглянулся, но никого не увидел. Он перестал дышать, в горле пересохло. Может, показалось? Беглец прислушался, потом опустил автомат и снова прислушался. Ничего. Тишина. Мертвая. Гробовая. Могильная.

С облегчением выдохнув, юноша пошел дальше. И вдруг — снова шорох. Сердце екнуло, будто провалилось куда-то в глухую бездну. Олега бросило в холодный пот, руки пробрала мелкая дрожь, он вскинул автомат. И опять — шорох. Прямо за спиной. Натренированное тело мгновенно развернулось легкие с хрипом выплюнули горячий воздух. Ничего. Олег сделал глубокий вдох, чтобы немного успокоиться, но продолжал зорко всматриваться в траву, да, там определенно кто-то прятался. Юноша перестал поддерживать люльку, взялся второй рукой за цевье, прицелился…

«Ну же, давай, покажись!»

Трава закачалась, и в ней юрко промелькнуло что-то длинное, серо-зеленое. Олег улыбнулся, опустил автомат и, прикрыв веки, вытер ладонью мокрое лицо. Идиот! Это же просто большие ящерицы. Теперь напряжение сменилось слабостью. Очень захотелось присесть, облокотиться на стену какого-нибудь дома и подремать полчасика, да, только полчасика — не больше. Но опыт говорил, что расстояние между ним и карательным отрядом неуклонно сокращается, а значит нужно идти вперед. Только вперед. Не останавливаясь.

Теперь он шагал, не обращая внимания на шелест травы. Это шоссе действительно было безлюдно, и кроме изувеченных временем домов здесь ничего нет. Поэтому он не стал волноваться, когда шуршание послышалось рядом.

«Совсем ящерицы страх потеряли», — подумал Олег и повернул голову в сторону наглой рептилии. Но это была не ящерица.

Он увидел оскалившуюся гнилозубую рожу, перекошенную яростью. А в следующее мгновение с огромным разделочным ножом на него кинулся амбал в лохмотьях, измазанных в грязи. Постоянные тренировки на реакцию не подвели: ловко увернувшись, Олег умудрился-таки вмазать прикладом автомата по гнусной харе. Верзила, взревев, покатился по асфальту. Откуда-то из-за дома, с толстой палкой в руках, выскочил другой бандит, ростом чуть ниже первого, но такой же грязный и взлохмаченный. Олег не успевал, поддерживая одной рукой люльку, вскинуть автомат, но зато ударил берцем точно в коленную чашечку дикаря. Тот взвыл, выронив палку, и повалился на асфальт, недалеко от собрата. Теперь юноша мог спокойно прицелиться в голову скулящему дылде.

― Только попробуй, ублюдок! — услышал он полный ненависти голос.

Примерно метрах в двадцати на дороге стояло существо с натянутым луком, одетое хоть и в поношенную, но относительно чистую одежду. Лицо у этого человека было грубым, скуластым, неопрятная замасленная копна волос нависала над светло-серыми глазами. Олег окинул взглядом мешковатые штаны, вылинявшую майку с нарисованной усатой зверюгой, из-под которой чуть выпирали два бугорка, и догадался, что перед ним стоит женщина. Юноша быстро оценив ситуацию, перенаправил автомат.

― А ты уверена, что попадешь в меня? — спросил он ледяным тоном. — Я-то точно снесу тебе башку.

― Попаду! — прошипела дикарка. — А если не я, так другие попадут! Бросай свою стрелялку, ты попался, господин хренов.

Юноша быстро огляделся и насчитал не менее восьми стрелков с луками, которые внимательно наблюдали за каждым его движением из окон, с крыш, из-за кустов. С пеленок Олегу внушали, что даже на явно смертельную опасность следует взирать без тени страха, и сейчас это помогло не удариться в панику. Да, его малышка могла погибнуть вместе с ним, но если бросить оружие и сдаться, они умрут еще быстрее, в чем можно не сомневаться. Так что оставалось только драться… или вести переговоры… заморочить противника чем-то неожиданным…

― Я не господин, я беглый крестьянин.

Женщина засмеялась. Хрипло, надрывно, отвратительно.

― Думаешь, я идиотка и поверю? Скажи еще, что ты раб! У тебя на рукаве нашивка, которую носят мрази из Лакедемона. И одет в военное, совсем не как крестьяне. Бросай стрелялку.

― Если хочешь поубивать настоящих господ, подожди немного, скоро целый отряд будет проходить здесь, они ищут меня… — юноша говорил спокойно, ни один мускул на его лице не дрогнул.

― Не морочь мне голову, — атаманша сдула грязную прядь, упавшую на лицо; руки ее дрогнули, видимо, она устала держать лук натянутым. — Бросай стрелялку и становись на колени, лакедемонский пес!

― Я скорее умру, чем сделаю так, как говоришь ты, — в голосе Олега появились трагические нотки, глаза невольно прищурились. — Я рисковал жизнью, чтобы сбежать. Мне пришлось зарезать воина, забрать его одежду и оружие, потому что он, пьяный, изнасиловал и убил мою жену. И у меня на руках моя маленькая дочь. Можешь подойти и взглянуть. Она мутант.

Атаманша обвела глазами свое воинство и, видимо, решив, что, ежели чего, за нее успеют отомстить, ослабила тетиву лука. Подойдя к Олегу, она протянула руку, пытаясь заглянуть в люльку. От давно немытого тела шла такая вонь, что юноше пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не поморщиться, но все же он отступил на шаг.

― Не бойся, я ничего не сделаю твоему, — сказала атаманша. — Дай посмотреть.

Она оттянула край брезента и увидев личико малышки улыбнулась, но сразу же нахмурилась, а потом ее грязный палец оттянул веко девочки, которая никак на это не отреагировала.

― Осторожней! — воскликнул Олег, которому и в голову не приходило так бесцеремонно обращаться с малышкой.

― Какой идиот ее напоил сонным отваром? Ты? Не лучший способ заставить ребенка замолчать, когда он кричит от голода. И еще треплешь, это твоя дочь? Ты хоть понимаешь, что новорожденные должны есть, а не только спать? Или ты ждешь ее смерти? — глаза атаманши с подозрением уставились на беглеца.

― Я старался накормить ее коровьим молоком, но она не стала его пить, не знаю почему… — Олег был по-настоящему испуган ее словами.

― Конечно! Ей нужно материнское! Уж я-то знаю. У меня тоже были дети, они умерли от голода, а моего отца зарезали во время проклятых обрядов три года назад. Я не видела, кто это сделал, но, если бы узнала, я вырвала бы этому ублюдку глаза.

Затылок Олега мгновенно заледенел, засосало под ложечкой, но лицо оставалось невозмутимым.

― На твоем месте я поступил бы точно так же, — ответил он непослушными, будто заиндевелыми на морозе губами. — Теперь ты можешь отомстить. Скоро здесь будут воины, человека четыре. Если думаешь, что у тебя хватит сил, напади на них.

― Это мое дело. А вот куда ты теперь собрался? — спросила она, все еще недоверчиво глядя на юношу, чья история была слишком невероятной, чтобы делать однозначные выводы.

— В Таганрог, — он закинул автомат за спину.

― Таганрог — мертвый город, — женщина сверкнула глазами, но уже не так зло, как в начале разговора. — И там радиация, если знаешь, что это такое.

― Мне больше некуда спрятаться. И ты же сама сказала, что ребенку нужно материнское молоко. Может быть, там кто-то живет. Дай мне пройти, я могу заплатить, — Олег снял с пояса пистолет и протянул. — Он получше, чем ваши стрелы.

Атаманша махнула рукой, и ее люди опустили луки.

― Как пользоваться этим? — женщина разглядывала пистолет, лежащий на ладони Олега.

Юноша привычным движением дослал патрон в патронник и передал пистолет атаманше.

― Просто нажимаешь на…

Олег хотел сказать: «на спусковой крючок», но в последний момент подумал, что бросаться терминами не стоит, дабы снова не вызвать подозрений. Крестьяне ведь не знакомы с воинским искусством.

― Прицелься, вот сюда нажмешь, и эта штука будет стрелять. В нем восемь патронов.

Женщина кивнула, засунула пистолет за пояс брюк, и в ее лице явственно обозначилась решимость.

― Мне нужно идти, — сказал юноша, — если все же захотите сделать засаду, не забудьте заранее распределить цели, чтобы в первые секунды убить как можно больше, иначе будет очень трудно одолеть их.

― Не забывай менять пеленки, папаша, если не хочешь, чтоб ребенок сопрел в такую жару. И не думай, что я поверила в твои россказни, но ради девочки надеюсь, что вам повезет, — атаманша неопределенно кивнула и отвернулась.

Больше разговаривать не имело смысла, и Олег быстрым шагом двинулся прочь. Сколько он потерял времени? Наверное, минут двадцать. Жалко, конечно, лишился «Макара». Скорее всего, его и так бы пропустили, но что сделано, то сделано. Хоть бы эти беглые не струсили и попытались задержать погоню. Конечно, против карателей у необученных рабов мало шансов. Их перебьют, как мишени в тире.

Олег остановился. Вдруг ему подумалось, что если бы он возглавил засаду, то, кто знает, может, удалось бы полностью уничтожить группу преследования, а значит, у него появилось бы дополнительное время, может, даже два-три дня… А еще у юноши заскребло на душе. Получалось как-то нехорошо: рабы будут принимать бой, а воин убегает, как последний трус, как заяц от лютоволка. Но ведь атаманша даже не сделала попытки предложить ему остаться… да и захотела бы она слушать незнакомца и подчиняться его указаниям? Скорее всего, нет. Но самой главной причиной, которая заставляв ускорять шаг, был тот факт, что среди них не было женщин с грудными детьми, и значит, раздобыть материнского молока было невозможно.

Олег возблагодарил всех богов, что помогли ему выбраться из заброшенной деревни, но тревога возрастала. Пускай даже дикари задержат оперативную группу еще ненадолго, все равно, это очень, очень мало! Наверное, теперь он должен был передвигаться в таком же ритме, как и каратели: пять минут бегом — пять быстрым шагом. Пять бегом — пять быстрым шагом…

Глава 7 МНОГО ЛИ СИЛЫ В СЛОВАХ, ЕСЛИ ИХ НЕ ПОДКРЕПИШЬ ДЕЛАМИ?

Группа преследования, выдвинувшись из Лакедемона, в скором времени оказалась на Мариупольском шоссе. Как и думал Олег, каратели передвигались, чередуя бег с быстрым шагом. Семен специально был поставлен в конец колонны, чтобы подгонять рабов, если те, не привыкшие к подобным нагрузкам, будут замедлять группу.

Ане, за два года позабывшей, что такое полноценная тренировка на выносливость, приходилось трудно. Она пыхтела, раскрасневшись, обливаясь потом и тяжело дыша, но не отставала. Казалось, что один только взгляд, брошенный на ненавистного мужа, придавал ей дополнительные силы.

Тяжелее всех было Артуру. Вчерашняя пьянка и бешеная утренняя беготня давали себя знать. Его мучили одышка и жажда. Он то и дело тянулся к фляге и, спустя полчаса, осушил ее до дна.

Рабы, одетые в холщовую одежду беглицкого производства, без оружия и броников, но с тяжелыми вещмешками, не доставляли почти никаких хлопот замыкающему колонну, несмотря на то, что никогда в своей жизни они не совершали марш-бросков. Только однажды Семен прикрикнул на споткнувшегося о выбоину недотепу. Видимо, обещание свободы (в случае успешного возвращения в Лакедемон) окрыляло глупцов, которые не подозревали о своей настоящей участи.

И все-таки, опытные воины Григорий и Николай постоянно отрывались от группы на десять-пятнадцать метров, после чего вынуждены были притормаживать, дожидаясь остальных.

Спустя два часа каратели приблизились к заброшенному поселку, который на карте был обозначен как «Русский колодец». Наследник дал знак остановиться. Согнувшись и опершись руками о колени, Артур, задыхаясь, бормотал:

― Ну… мля… знать бы… да ведь он, ещё… ой, мля-а-а… он нарочно, сука!..

Аня, хоть и сама тяжело дышала, с нескрываемым злорадством поглядывала на мужа.

― Гриша, сделай замер фона, — Николай отдал распоряжение, чтобы хоть как-то оправдать заминку, а затем обратился к наследнику:

― Артур, нам нельзя останавливаться.

― Отстанешь — ждать тебя никто не будет, — съехидничала Аня.

Номинальный командир отряда выпрямился, посмотрел мутным взором на Николая, потом на жену и, не говоря ни слова, кивнул.

― Семьдесят два микрорентгена, — доложил Григорий, пряча дозиметр.

Николай снял шлем, протер рукой мокрую лысину:

― Десять лет назад такой фон стоял в Лакедемоне, так что все нормально. Двигаемся дальше.

― Стойте, — лицо Ани стало вдруг серьезным, даже испуганным, она подняла руку с растопыренными пальцами. — Там впереди… впереди… кто-то есть…

― Кто там может быть? Ящерицы? — Артур уже слегка оклемался, к нет вернулась всегдашняя самоуверенность.

― Там люди, — убежденно сказала ему жена. — Я вижу.

― А, я ж и забыл, ты у нас стала всевидящей, — лицо наследника искривила насмешка.

― Где они, справа в домах или слева? — Николай не разделял скепсиса командира, в конце концов, он здесь для того и находится, чтобы сопляк-наследник не наделал глупостей.

― Не знаю, — Аня поморщилась, будто ее ужалило насекомое. — Там… наверное… с обеих сторон.

― Предатель тоже там?

― Нет, — девушка коснулась висков кончиками пальцев.

― Сколько их?

Аня охнула, руки ее бессильно повисли плетьми.

― Не знаю, — с трудом вымолвила она. — Больше четырех, это точно. И Олег здесь был, но теперь его нет, он ушел дальше…

― Ясно, — Николай хотел было отдать распоряжение, но потом вспомнил, что командует здесь, по крайней мере, формально, наследник, и, глядя ему в глаза с подкупающей преданностью, прошептал:

― Артур, думаю, что впереди нас может ждать засада. Предлагаю отправить Семена задами домов, так он сможет зайти в тыл противнику. А сами пойдем по дороге.

― Я хочу пойти с Семеном, — заявила Аня, услышав эту инструкцию; она уже оправилась от внезапно посетившего ее видения, и в глазах снова горела злость.

Николай промолчал. Он выжидающе смотрел на командира. Артур, поджав губы, сощурился, глядя вдаль, туда, где необъятное синее небо уходило за дымчатый горизонт.

― Сеня, — приказал он, выдержав подобающую паузу, — ты пойдешь там. Если что, применяй оружие по своему усмотрению, мы двинемся по дороге. Возьми с собой… Григория.

Аня обиженно насупилась. Два воина свернули в улочку, заросшую травой.

― Ну, — Николай, надел шлем и, сняв с предохранителя автомат, мотнул головой рабам, — вы первые.

Рабы, очевидно догадываясь, что их собираются использовать в качестве живого щита, нехотя подчинились и поплелись вперед. За ними медленно, с оружием наготове, пошли Николай с Артуром. Девушку поставили замыкающей.

Наследник забыл о жажде, которая непрестанно мучила с самого начала марш-броска. Лоб покрылся холодной испариной, но вытереть пот не было времени. Теперь ему казалось, что их отряд слишком мал для возложенной отцом задачи, и он злобно проклинал бывшего друга, по милости которого все они сейчас подвергались неведомой, но смертельной опасности. В каждом зияющем непроглядной чернотой окне, в каждом проеме, за каждым кустом мерещились зловещие тени, иногда больше схожие даже не с людьми, а с лютоволками. И, если бы не присутствие рядом свидетелей — жены и старейшины, Артур, пожалуй, не выдержал бы и с криком бросился наутек. Но позор бесчестья в глазах отца был намного страшнее смерти. А потому он продолжал упорно шагать на полусогнутых ногах.

Вдруг, метрах в двадцати от них, в ближайшем доме послышалась возня и приглушенный вскрик. Тут же с противоположной стороны дороги, из кустов высунулся небритый оборванец, который натянул лук, прицеливаясь, но ничего не успел сделать, поскольку получил пулю в лицо: Николай славился отменной реакцией.

Застонав и конвульсивно вскинув руки, на асфальт рухнул один из рабов, сопровождающих отряд, а над головой Артура просвистела стрела. Наследник сделал несколько выстрелов в ту сторону, однако криков, говорящих, что он в кого-то попал, слышно не было. Внезапно из чердачного окна сарая выпал одетый в невообразимые лохмотья мужчина с перерезанным горлом, вслед за ним на улицу выскочил Семен с окровавленным клинком.

Аня, почувствовав, будто что-то кольнуло ее в затылок, и оглянувшись, увидела на крыше двух лучников, которых не целясь срезала очередью.

Еще четыре оборванца (один держал длинный разделочный нож, остальные — дубины) с отчаянными воплями выскочили из-за угла. Но их бег оборвали кусочки свинца, выпущенные из «калашей» старейшины и наследника. Второй раб, скорчившись, повалился на землю. Послышался пистолетный выстрел, за ним второй, а потом и третий. Аня заметила человека, палящего из «Макарова». Бросив на землю автомат, который сковывал движения, она зигзагами рванулась к неприятелю. В это же время стрела чиркнула по бронежилету Николая. Старейшина развернулся, вскинув «калаш», но стрелять не было нужды, поскольку Семен уже насадил дикаря на клинок своего тесака. Артур пытался прицелится в последнего видимого врага, но не рискнул, чтобы не попасть в свою жену, бегущую прямо на стрелка. Человек в линялой майке, видимо, совсем не умел стрелять, поскольку из четырех выстрелов, ни один даже не зацепил Аню, которая в прыжке сшибла своего противника, дважды ударив того по голове. Бой был закончен. Длился он не более минуты.

Николай кинулся к Ане и просипел со злостью:

― Дура! Почему оружие бросила? Умереть захотела?!

― Зато я живьем его взяла, надо же узнать, кто они такие, — девушка вся светилась от успеха.

― А почему очередью стреляла? Все одиночными, а ты очередями? Инструкции не знаешь? Патронов много?

Лицо Ани искривила гримаса неудовольствия.

― Подумаешь, инструкция… их двое было, — буркнула она, встала с поверженного пленника и побрела к автомату, который валялся посередине дороги.

― Итак, у них одиннадцать убитых. У нас: один раб убит, другой ранен, кажется, тяжело, — подвел итоги короткого боя Григорий, причем лицо его не выражало никаких эмоций.

Действительно, раб, поскуливая, лежал на боку, со стрелой, торчавшей в живота.

― Это было что-то! — Артур с блеском в глазах возбужденно махал руками. — Классная заварушка! Охренеть просто!

Николай тем временем обыскал единственного оставшегося в живых нападавшего и вдруг с удивлением обнаружил, что это женщина.

― Стоять на коленях! — старейшина вертел в руках пистолет Макарова. — Это личное оружие Якова Кувагии, откуда он у тебя?

― Тебе не все равно? — ответила пленница.

― Ты получила его от парня с младенцем?

Ответа не последовало.

― Нет, а круто мы этих засранцев положили! Как свиней в загоне! — Артур подошел к пленнице. — Николай, дай я это отродье сам допрошу.

Старейшина неодобрительно зыркнул на командира, помедлил с секунду, а затем отодвинулся в сторону.

―Ты кто, не пойму? — спросил наследник женщину, наклонившись к ней. — Мальчик или девочка?

― А ты?

Такой ответ совершенно не понравился Артуру. Он ударил оборванку стволом автомата, на ее щеке появилась кровь.

― Думаю, что все-таки девочка, — решил наследник. — А еще мне кажется, что ты главная среди этой позорной босоты. Потому что только у тебя был пистолет, у остальных дубье и дерьмовые луки. Ведь я угадал? Ты рулила этим быдлом?

― А ты? — снова ответила вопросом на вопрос атаманша.

Наследник замахнулся, но потом передумал бить и продолжил болтать:

― Нет, это просто охренеть! Я-то всегда думал, что если девка верховодит отморозками, то это обязательно должна быть амазонка, ну, как мы в интернате мифы учили. Ну, такая, чувственная вся, вот с такими сиськами! — Артур показал руками предпочитаемый размер грудей. — И запах от нее должен быть похотливо-звериный, чтоб желание аж торчком стояло. А от тебя ж фонит круче, чем от всего тухлого дерьма Азовского моря. Если над нами сейчас птеродактиль пролетит, он же от такой вонищи моментально ласты склеит!

Наследник изобразил ладонями крылышки, а потом сложил их вместе.

― И волосы должны быть у нее обязательно рыжие, а глаза зеленые, — не унимался Артур. — И чтоб баба дьявольски красивая и дьявольски беспощадная была. И с мужиками такое вытворяла! — наследник сжал кулак и потряс им. — Чтобы львица, бесстрашная и дерзкая! А имя у амазонки должно быть такое… ну… Юлия, например… или Людмила… или Анна на худой конец!

Артур указал на жену. Она отвернулась, проворчав в адрес мужа что-то, безусловно, оскорбительное. Наследник не обратил на это внимания, так был поглощен рассматриванием рисунка зверя и надписи на майке атаманши, а потом спросил, прищурившись:

― Так тебя зовут Рита?

― Это пума, — дикарка, криво усмехнувшись, откинула с глаз прядь слипшихся волос. — А ты — придурок.

Артур не знал, что такое или кто такая «пума», но значение слова «придурок» ему было однозначно известно, поэтому атаманша получила новый удар стволом автомата по лицу. И на второй ее щеке выступила кровь.

― Я тебе, убоище лесное, сейчас башку отстрелю! — наследник нацелил «калаш» в лоб дикарке. — Ты вообще, сука бешеная, шаришь, с кем разговариваешь?

Женщина посмотрела на парня отстраненно. Ненависти она больше не ощущала. Осталась только пустота. Дети ее умерли от недоедания, муж и отец погибли. Соратники только что пали в бою… Все до единого… Терять было нечего, кроме собственной жизни, разумеется. Но в этот миг ей вдруг показалось, что свою жизнь она потеряла давным-давно, быть может, когда не посчастливилось сгореть в огненном аду последней войны, или когда они с отцом оставили в умирающем городе больную мать, или, вероятно, даже еще раньше, когда она решила сделать карьеру в модельном бизнесе, когда ходила по подиуму и тупо улыбалась глазевшим на нее толсторожим хрякам, их брезгливым любовницам и ряженым недомужчинам, таким же придуркам, как и этот сопляк, тычущий сейчас в лицо стрелялкой. Хотя нет, жизнь она все же обрела, но только, когда самовольно покинула Малую Федоровку и сколотила свою команду из беглых рабов. Из тридцати восьми лет существования на земле жила она всего лишь последние четыре месяца. Голодная, в грязи, в холоде и изнуряющей жаре, в болезнях и опасностях, но зато на свободе. Наверное, это было самое счастливое время. Подлинная жизнь. Но теперь она закончилась. И не осталось ничего. НИЧЕГО. Дикарка достаточно хорошо знала нравы своих бывших хозяев, чтобы понимать это совершенно отчетливо.

― Стреляй, придурок, — женщина улыбнулась.

Николай спешно отвел ствол автомата от головы атаманши.

― Артур, — произнес он. — Не забывай, что впереди ждет Туман Даров, а у нас с подарками проблемы.

Наследник посмотрел на смертельно раненного раба.

― А что с ним делать? — спросил командир отряда.

Николай взглянул на Семена, потом на его меч и еле заметно кивнул. Мгновение спустя, душа бедного раба уже пересекала Дамбу Теней.

― Ну что, Рита, — разочарованно вздохнул Артур. — Жаль, что нельзя тебя убить сейчас. Отправишься с нами, но только посмей отстать, получишь по пуле в каждую коленку и будешь долго, мучительно умирать…

* * *

Олег, пробежав очередные семьсот-восемьсот метров, перешел на быстрый шаг. Нельзя было сказать, что он сильно устал — дыхание, хоть и учащенное, оставалось равномерным, не сбитым. Однако пот застилал глаза, и солнце, перевалившее зенит, жарило немилосердно. Юноша пожалел, что не взял с собой ничего покрыть голову. Кроме того существовали еще проблемы: люлька очень сильно натерла кожу на шее и хотелось пить, но беглец, не желая останавливаться, упорно продвигался вперед, решив, что дойдет до города, а уж там ополовинит бурдюк. И потом, ему казалось нечестным утолить жажду, в то время как его малышка была голодна. Олег крепко надеялся, что обитающие в Таганроге выродки должны найти, чем покормить ребенка. О том, что их могут принять враждебно, или убить его и малышку, или что он просто-напросто никого в городе не найдет, юноша предпочитал не думать.

Хотя густые чащи сменялись степными проплешинами, пустыми как безоблачное небо, дорогу трудно было назвать разнообразной, и она убаюкивала. Ветерок полностью стих, а окружающий мир погрузился в гнетущее безмолвие, и только учащенное дыхание беглеца нарушало застоявшуюся тишину. Опасностей вроде бы не наблюдалось, лишь однажды на юге появился черный как смоль птеродактиль. Но до идущего человека крылатой бестии, очевидно, не было никакого дела. Летающий ящер, покружив немного, скрылся за горизонтом.

Юноша снова перешел на бег и вскоре заметил вдали слева от дороги большой короб синего цвета.

«Странные дома до коллапса строили», — подумалось Олегу. Вскоре беглец увидел, что за синим коробом стоят другие здания. Большинство из них походило на нормальные человеческие хаты, хотя и несуразно большие, но некоторые имели совершенно необычные формы, по крайней мере, ничего подобного в Лакедемоне не встречалось. Например, имелась совершенно круглая, чем-то схожая с бочкой конструкция, накрытая конической крышей. Она была в несколько раз выше любого из домов Лакедемона, что поразило юношу, и он даже замедлил бег. Рядом с этим сооружением росли деревья причудливого вида, закручивающиеся в замысловатые петли, раздваивающиеся, растраивающиеся, вновь соединяющиеся в одно целое. Но тратить время даже на разглядывание таких необычайных диковинок было нельзя, и он вновь ускорил шаг.

Неожиданно сбоку донесся негромкий свист. Источником звука были, по всей видимости, белые птицы, чем-то отдаленно напоминающие неуклюжих куриц, но только гораздо большего размера. Человеку они доставали до пояса. Пернатых мутантов было около десятка. Они, хлопая крыльями, переваливались навстречу путнику, и вытянув шеи, открывали слегка загнутые клювы, но вместо кудахтанья из их глоток вырывался противный свистящий звук. Олегу вдруг стало трудно дышать. Он попытался вскинуть автомат, но руки отяжелели, перед глазами все поплыло. Юноша покачнулся и неуклюже осел на землю. Голова, будто заполненная расплавленным свинцом, стала крениться куда-то вниз и набок.

Вдруг все резко оборвалось. Олег почувствовал, как кто-то горячим языком облизывает ему лицо и руки, а потом услышал громкий лай. Вокруг, то припадая на передних лапах к земле, то высоко подпрыгивая, носился Серый.

Юноша оглянулся. Он сидел на краю дороги, а рядом лежал автомат. Слава всем богам, малышка в брезентовой люльке не пострадала, но встревоженному отцу показалось, что она стала еще бледнее. Теперь, когда морок отступил, Олег обнаружил, что на поле полно чьих-то останков, расклеванных до костей. Проведя пальцами по саднящему горлу, он нащупал кровоточащую ссадину, оставленную, по всей видимости, кривым клювом одной из пернатых чародеек, которую так вовремя спугнул прибежавший пес.

«Вот же твари, — подумал Олег, обнимая лохматую голову друга. — Если б не Серый, лежал бы я тут, птичек проклятых собой кормил… а, может, пострелять вас в ответ?»

Но тут юноша сообразил, что уже долгое время (сколько именно — неизвестно), пока он как дурак сидел на дороге, преследователи неуклонно приближались. И сейчас они находятся, вероятно, всего в паре километров, а, быть может, и ближе. Олег вскочил на ноги и посмотрел назад. Ему показалось, что вдали, сквозь марево маячат человеческие фигурки, так что сводить счеты с курицами и выдавать врагам свое местонахождение было, по меньшей мере, глупо.

Но, может быть, впервые за все длинное, чреватое опасными неожиданностями утро, он почувствовал непоколебимую уверенность: все задуманное получится, вдвоем с Серым можно будет преодолеть любое испытание!

* * *

Если бы Олег только мог представить, благодаря кому отряд не настиг его в те полчаса, когда он сидел как вкопанный, он не жалел бы о потерянном «Макарове»!

Дикарка, упорно именуемая Артуром «Ритой», не желала передвигаться бегом в колонне, вернее, она вообще не желала передвигать ноги. Григорий и Семен подгоняли ее, постоянно отвешивая тычки ей в спину, но толку это давало немного. Несколько раз каратели останавливались и лупили непокорную рабыню, хотя старались умерять силу ударов и зуботычин, так как не хотели прибить упертую сучку до смерти. Может быть, поэтому, получая очередную пощечину, скалясь окровавленными зубами, атаманша только смеялась в лицо избивавшим ее мужчинам. Наконец, Николай осознал, что метод кнута на эту рабскую дрянь не имеет абсолютно никакого воздействия, и решил использовать метод пряника. Заглянув в глаза женщине, он почти слезно пообещал, что как только отряд достигнет пределов Таганрога, ее тут же отпустят на свободу. Атаманша затихла, будто обдумывая заманчивое предложение, а затем, истерично расхохотавшись, харкнула кровью в лицо старейшине. После этой выходки у нее оказался сломан нос. В конце концов, Семену пришлось отдать свой вещмешок и оружие товарищам, и взвалить на плечо упрямую дикарку. Женщина не сопротивлялась, лишь издавала жуткие булькающие и клокочущие звуки.

― Как бы Ритка не окочурилась раньше времени, — заметил на ходу Артур.

Но разговор на эту тему никто не поддержал.

Из-за живого груза на плечах Семена темп передвижения карателей замедлился почти до скорости размеренной ходьбы. Так преследователи прошли несколько километров.

Николай, понимая, что они начинают безнадежно отставать от беглеца, велел отряду остановиться. Семен свалил дикарку на дорогу, как куль с песком, и Николай вновь пообещал ей свободу.

― Ты меня все равно обманешь, урод, — прогнусавила атаманша. — Но я побегу, как ты желаешь, если ты прямо сейчас исполнишь одну мою маленькую прихоть.

― Какую? — Николай напрягся, чувствуя подвох.

― Ты сейчас при всех назовешь себя лысым мудаком и лакедемонским засранцем, — дикарка вытерла грязной шершавой ладонью кровь, сочащуюся из изуродованного носа, — и я побегу, а когда мы окажемся там, где вам нужно, можешь прострелить мне оба колена.

Кулаки старейшины непроизвольно сжались, а лицо побелело. Прикрыв веки, он сделал глубокий вдох.

― Ты чё, чума? — Артур опешил от такого наглого предложения. — Я тебе сейчас ствол в задницу засуну и весь магазин разряжу. Я тебя сейчас…

Но Николай вскинул руку с растопыренными пальцами, заставив этим жестом наследника замолчать.

― Даешь слово? — глаза мужчины буквально насквозь прожигали атаманшу.

― Даю, — ответила она, сплюнув кровью.

― Я, Николай, сын Алексея, старейшина Совета, — бывалый поисковик произносил слова отчетливо и громко, он умел подавить эмоции, личные обиды и амбиции во имя достижения цели, — являюсь лысым мудаком и лакедемонским засранцем.

Дикарка попыталась засмеяться, но закашлялась.

Артур отвернулся, чтобы товарищи, а особенно Николай, не увидели его лицо, расплывшееся в непроизвольной улыбке.

― Да, значит, я все-таки не зря прожила свою жизнь, коль услышала такое признание от самого старейшины, — хрипло прогнусавила атаманша. — Ради таких слов стоит увидеть Таганрог и умереть.

* * *

Место было необычным: за серым забором виднелось здание, очень похожее на Храм Славы Лакедемона. Но оно имело только один купол, и не синего, а золотого цвета. Из купола торчал накренившийся вбок крест с двумя поперечинами.

«Что это? Храм выродков? Может, я уже пришел?» — с надеждой подумал Олег.

Но Серый, который сперва неуклонно держался впереди, вдруг замедлился и плелся теперь за спиной, постоянно взлаивая, как бы пытаясь остановить человека, а потом и вовсе сел посреди дороги, и, как ни подзывал его хозяин, отказывался сделать хоть шаг вперед. Было ясно, что пес не хочет идти дальше, но не было понятно почему. Возможно, собака чувствовала повышенную радиацию мертвого города?

Олег задыхаясь, сбился с ритма, который умудрялся держать с самого утра. Почему-то именно сейчас он потерял уверенность и запаниковал. Мысли вдруг перешли с чисто практических вопросов на странные, абсолютно не свойственные ему, абстрактные рассуждения.

«…каждый, кто плывет по Реке Жизни, неминуемо пересекает Дамбу Теней, чтобы его память растворилась навсегда в Море Погибели…»

Беглецу чудилось, что не он мчится во всю прыть по Мариупольскому шоссе, а темные воды судьбы несут его к пределу, за которым полное отсутствие чего-либо, так что нет никакого смысла бежать. Скорое наказание виделось неотвратимым, как сама смерть. Настоящий неподдельный страх перед безжалостным роком опутал душу. Все теперь казалось напрасным. Никогда ему не достичь проклятого города.

Тело дрожало, легкие требовали все больше и больше воздуха, и Олег остановился. Наверное, стоит смириться, встретить чертовых карателей прямо здесь, на этой дороге… устроить засаду, погибнуть в бою, как и полагается воину…

Что-то зашевелилось у него на груди, и юноша вспомнил о малышке, о своей девочке. Зачем он тогда вообще покидал Лакедемон? Проще было удушить ее во время построения. В чем вина ее? В кошачьих зрачках? Тут Олег подумал, ведь он так и не видел, что же представляют из себя эти самые кошачьи зрачки, из-за которых им предстоит умереть. Но теперь уж какая разница?

Откуда-то вдруг возник странный запах: приторный, противный, вызывающий беспокойство. Только что было так жарко, что капли пота высыхали на коже, не успевая скатиться, а теперь ощущалась непонятная прохладная сырость. Внутри Олега что-то оборвалось, по спине побежали мурашки, будто мороз рисовал разводы на спине, как на стекле. Юноша посмотрел на храм и почувствовал, как волосы становятся дыбом. Вокруг здания кружило расплывчатое марево. Беглец отступил на два шага, развернулся в сторону города. Он мог поклясться, что еще минуту назад дорога была свободна, а воздух — чист. Но теперь вызывающий озноб туман надвигался, медленно завиваясь в причудливые полосы. Олег решил бежать обратно, развернулся… и увидел такой же струящийся матово-пепельный морок: он был окружен вихрящейся мглой. И она дышала холодом, выбрасывала стылые щупальца, смыкалась зловещей пеленой вокруг юноши с ребенком. Выхода не было. Отступать — некуда.

Сглотнув сухой ком, сняв автомат с предохранителя, вжав приклад в плечо, Олег двинулся навстречу дымящейся Неизвестности.

С автоматом наизготовку Олег сделал несколько шагов… Туман клубился, обволакивая липкой омерзительной пеленой. Ноги, ватные и непослушные, погрузились в струящиеся волны. В груди ломило, дышать стало трудно, юноша хватал ртом переливающуюся дымку, но никак не мог набрать достаточно воздуха, точно тот превратился в вязкую, дурно пахнущую жидкость, которую жуткими усилиями приходилось заливать в легкие, а потом судорожно выталкивать наружу. Олег напрягал глаза, но, дальше чем на метр, ничего разглядеть не удавалось. Тишина таила непонятную угрозу, и вслушиваться в это мертвое безмолвие было больно. Временами звук собственного прерывистого дыхания гулким эхом накатывался на беглеца со всех сторон. Олег продолжал идти, с предельной осторожностью нащупывая мысками ботинок невидимую землю, медленно погружаясь все глубже и глубже в матово-слепящее Ничто.

Вдруг справа от себя, краешком глаза он заметил промелькнувшую тень, тут же легкий ветерок коснулся его щеки… еще один проблеск, но теперь слева, проявился, и, в мгновение ока растворившись в белесой мгле. Олег направил ствол в туманную пустоту. Теперь морок проявлял себя: отовсюду доносилось приглушенное шарканье; тени, мимолетные и расплывчатые, появлялись на краткий миг и так же неожиданно быстро исчезали. Боец пытался взять их на мушку, но не успевал прицеливаться. Внезапно он услышал шепот, вливающийся тяжелой студенистой жижей в ушные раковины, шепот, продавливающий слова с леденящим хрустом, заполняющий бесформенной слизистой массой черепную коробку:

― Отдай… отдай…

Олег вертелся на месте, тыча стволом автомата в беспорядочно мечущиеся тени, и никак не мог определить источник звука.

― Отдай… отдай… — скоблили коготки изнутри головы, — отдай…

Из морозной мглы показались два сгустка, которые вытягивались и уплотнялись, становясь похожими на длиннющие руки. Олег завороженно смотрел, как проступают на них омерзительные язвы, но когда костлявые фаланги протянулись к люльке, в которой сжалась в комочек его малышка, он без раздумий нажал спусковой крючок. Громоподобный выстрел слился с истошным визгом и все растворилось в облачном мареве, но спустя мгновение уже несколько пар трясущихся кистей вновь осторожно пробились сквозь клубящийся туман.

― Отдай… отдай… — шепот скребся в уши с отвратительным скрежетом точно ржавое железо царапало каменную стену, — отдай… отдай… отдай…

Олег выстрелил снова, но пятерни, длинные, заскорузлые, с лишайными пятнами тянулись отовсюду. Оглушенный, ослепленный, вертясь с бешеной скоростью, юноша палил наугад, но это не помогало: мерзких, уродливых рук становилось все больше и больше.

― Отдай… отдай…

Когда кончились патроны Олег даже не стал пытаться перезарядить и бросил бесполезный автомат. Не зная, что делать дальше, обеими руками прижав к себе люльку и закрывая телом ребенка, беглец рухнул на колени и приготовился умереть.

Что-то обжигающе ледяное коснулось поясницы, поползло вверх по спине. Олега бил озноб, и глаза непроизвольно зажмурились. Какой-то частью разума он знал, что можно было легко избавиться от этого ужаса. Просто выкинуть в туман младенца, оторвать девочку от своей груди… Но не получится ли, что вместе с сердцем? Что останется тогда от прежней цели? Зачем и куда продолжать путь?

Когда мертвенно холодные пальцы сомкнулись на его шее, сдавив жестокой хваткой, юноша понял: что бы он сейчас ни сделал, какой бы выбор ни осуществил — конец дороги настал…

Вдруг угрожающее рычание раздалось прямо над ухом Олега, и с размаху всем своим весом лапы Серого придавили спину. Пес зашелся лаем, защищая хозяина, и в этот момент удавка разжалась, шепот исчез, вместе с тяжестью тела собаки. Некоторое время Олег, скорчившись, продолжал прижиматься к асфальту. Потом он открыл глаза и огляделся. Морок бесследно растворился в летнем зное, снова светило ослепительное солнце, было сухо и жарко.

«Что тут произошло? Может, очередная галлюцинация? Может, и здесь поблизости обитают какие-нибудь курицы, наводящие чары? Или я помешался и на ровном месте вижу кошмары? Но я же слышал, как лаял и рычал Серый, я чувствовал его…»

Однако напрасно юноша звал и с надеждой вглядывался в окрестности: собаки нигде не было видно. С каждой секундой становилось все яснее: Серый отогнал беспощадное зло, и во второй раз за этот день спас жизнь хозяину, но сохранить свою не смог. Теперь, когда было слишком поздно что-либо исправлять, тяжестью ложилось на сердце одиночество и понимание: пес не хотел идти дальше, и, как умел, пытался предупредить человека, что впереди ждет смерть… Да, надо было довериться чутью зверя и отступить, поискать другой, более безопасный путь.

― Да восславят тебя вечные воды Миуса! — прокричал Олег ритуальную формулу, которой провожали в последний путь только полноправных граждан, истинных воинов, и добавил, сдерживая непроизвольную дрожь губ: — Подожди меня возле Дамбы Теней, друг…

Юноша подобрал автомат, сменил магазин, после чего, не мешкая, пошел в сторону города, до условной границы которого оставалось около сотни метров.

Глава 8 ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ БОЛЬ, НАСТУПАЕТ ПРОХЛАДА ЗАБВЕНЬЯ…

Когда отряд преследователей оказался в пределах видимости синего ангара, Николай велел всем заткнуть уши специальными затычками, но разумеется, эта предосторожность не распространялась на пленницу. Вскоре она услышала неприятный свист, который издавали пасущиеся неподалеку гигантские курицы.

Пятеро карателей немедленно открыли по ним огонь и четыре птицы закрутились волчком, а остальные пустились наутек. Однако в глазах атаманши потемнело, шатаясь, она закрыла ладонями лицо, забыв о сломанном носе. Острая боль заставила вскрикнуть, и женщина, споткнувшись, стала падать.

Чья-то сильная рука подхватила ее за локоть.

― Тише, тише, Настенька, дочка, ты что! Осторожней…

Настя открыла глаза — перед ней стоял отец. Но не убогий старик, каким он был в их последнюю встречу, нет, на нее улыбаясь смотрел подтянутый моложавый мужчина, лет сорока. Его лицо светилось радостью. Она взглянула на свои руки: изящные пальцы, длинные овальной формы ногти с ярким маникюром, чистая гладкая кожа. Никаких заусениц, мозолей, волдырей, бородавок…

― Папа? — удивилась девушка.

― И как ты угадала? — засмеялся мужчина.

Настя оглядела автостоянку перед Ростовским аэропортом… Кажется, она прилетела рейсом из Москвы… навестить родителей. Нет, не просто навестить… Наконец-то ей удалось собрать денег на операцию для мамы! Теперь им были по карману лучшие клиники Германии, а уж там больную непременно поставят на ноги.

― У меня с носом все в порядке? — спросила девушка.

― У тебя самый красивый носик на свете, как и положено супермодели, так что уж прости за неподобающий транспорт, — ответил мужчина, открывая дверцу потрепанного двухместного пикапа.

― Какая же я супермодель! — отмахнулась Настя. — Так, второй эшелон.

― Не скромничай! Дай срок и станешь самой первой звездой. Мать не расстается с журналом, где ты на обложке, всем соседкам уже похвасталась… — усмехнулся отец, а потом слегка нахмурился. — Только мне не нравится, что ты взяла какое-то дурацкое имя.

― Папа, это законы шоубизнеса. Знающие люди считают, что сегодня Галина звучит предпочтительнее, чем Настя.

По дороге до самого дома девушка улыбалась: надо же, какой дурацкий сон ей снился в самолете. Бред сивой кобылы! Будто она живет в страшном мире после ядерной катастрофы, где ее избили, сломали нос и заставляли куда-то идти. А вот же солнце, ласковый ветерок, гладкий асфальт шоссе… и нет никаких ужасов, жестокости, голода, никакой радиации, грязи, вшей…

Она вбежала в знакомую с детских лет комнату, осторожно ступая по старому клетчатому линолеуму. Мама, сильно сдавшая за последний год, протянула руки ей навстречу. Слезы потекли по Настиным щекам…

А потом мать с дочерью обнявшись, почти до утра говорили о прошлом, о настоящем, и, разумеется, о будущем. Конечно, болезнь была сильно запущена, но это поправимо, теперь все должно стать иначе! И они просто болтали о разных пустяках.

На следующий день радужные перспективы разбились о страшную действительность. Ужасно завыли сирены, сея на улицах неописуемую панику, и еще большая паника охватила саму Настю, заставляя метаться по комнатам, брать какие-то вещи, и тут же ронять их. Она совершенно потеряла способность связно мыслить. Казалось, что самое главное это уехать из города, где наступил хаос, где не было больше власти, а на улицах слышались выстрелы и крики. В Ростов! Немедленно ехать в Ростов. Может, еще можно успеть на какой-нибудь самолет на Москву, где должен быть порядок, это столица, там ведь правительство… Да, в Москву!

― Ростов, скорее всего, уже разбомблен, ракеты упали севернее Таганрога, — убеждал отец, — нам нужно в другую сторону! Однако нет гарантии… Вот что: я отвезу тебя на военный аэродром, там всегда самолеты. Они должны будут взять тебя на рейс. Не забудь паспорт!

― Что делать, мама… прости… нужны деньги, а все лежит на счету в немецком банке… Но я что-нибудь обязательно сделаю, как только доберусь до Москвы… — Настя рыдала на груди у матери, а та, лишь тревожно улыбаясь, пыталась оттолкнуть дочь, бормоча:

― Иди, милая, иди… Со мной все будет хорошо… Я сама как-нибудь справлюсь… а вы с отцом идите, идите, мои хорошие…

Отец с дочерью уезжали по шоссе, забитому автомобилями, на запад, в сторону Украины. На аэродром их не пустили автоматчики, но и повернуть назад в город уже было невозможно: все полосы шоссе и даже обочины были запружены транспортом, который двигался только в одном направлении — прочь от Таганрога…

― Ничего, ничего… Все будет в порядке, просто небольшой крюк. Надо проехать по мосту через Миус и мы вернемся в Таганрог с севера… — говорил совершенно растерянный отец.

Вместо привычных полутора часов, устья Миуса они достигли только к ночи. По слухам, мост был взорван, и пришлось остановиться на подходах к деревеньке со смешным названием Лакедемоновка. В толпе водителей из беспорядочно сгрудившихся машин никто ничего не знал толком, но каждый передавал какие-нибудь рассказы, один нелепее и страшнее другого. Пропыленная, потная, безумно уставшая Настя кое-как умылась тоником, нанесла на лицо крем (забывать о собственной внешности было нельзя ни при каких обстоятельствах), а потом надела свитер, носки и попыталась задремать на откинутом сиденье. «Как глупо было не захватить что-нибудь поесть… да и вода кончается… спекулянты уже за бутылку теплой минералки хотят золотое кольцо… Подонки… Хорошо, что маму не взяли, ей было бы тяжело… — пробегали невеселые мысли, которыми Настя пыталась успокоить запоздалые укоры совести. — Ну, ничего скоро весь этот хаос кончится… вернемся назад, в город… а там как-нибудь…»

А потом появились вооруженные люди. Две группировки поначалу чуть было не постреляли друг друга, но затем пришли к соглашению и совместно захватили власть.

И вот она с отцом вторые сутки стоит в длинной очереди измученных беглецов, а вдоль прохаживаются вояки с автоматами; все в темных очках, за которыми не видно глаз. Возле стола, установленного под открытым небом прямо посреди дороги, толстяк в форме придирчиво осматривает и сортирует бедолаг, делая пометки в бумагах.

― Мне нужно отвезти дочку… ее ждут на том берегу… встречают… пропуск… — неумело врет папа.

― Твоя профессия, — говорит сортировщик равнодушно.

― Электрик, — машинально отвечает отец, сбитый с толку таким вопиющим безразличием.

― Пойдете в подсобные рабочие, хотя больно худосочна твоя девка! Какой от нее будет приплод? Ладно, прислугой будет.

Лицо Насти покрывается красными пятнами. Она вне себя от гнева, несмотря на голод и жажду в ней еще осталось достоинство! Это оскорбительно! Прислугой!? Она, если не королева, то уж точно — фрейлина высокой моды!

Но, как оказалось, в эти дикие времена пройти отбор и попасть в кабалу — тоже огромное счастье. С большинством беженцев поступали гораздо хуже, отгоняли на десятый километр, а тех, кто пытался сопротивляться или посмел возвращался — расстреливали. Поселок Русский колодец стал коллективной могилой для многих и многих подобных неудачников. Так что Насте и ее папе несказанно повезло, они стали слугами, получили еду и крышу над головой. Впрочем, Фортуна ей всегда улыбалась на кастингах…

Но чтобы удержаться хотя бы в этом низком социальном статусе и не стать кормом для червей, надо было тоже прилагать огромные усилия. Бывшей модели пришлось позабыть о гордости, тщеславии и гламурном блеске, работать не покладая рук за скудную пищу, а за какой-нибудь жалкий кусок хозяйственного мыла развлекать ночами отребье, объявившее себя высшей кастой, полноправными гражданами. Так что первых двух детей она родила сама не зная от кого, и они умерли от голода в младенчестве. Потом, когда прошли самые ужасные годы, Настю взял в жены какой-то неотесанный мужлан, которого женщина никогда не называла по имени. Жизнь не стала от этого легче или безопасней: еще троих детей скосила эпидемия. Хотя Настя отчаянно плакала каждый раз, когда хоронила свое дитя, но никогда не испытывала радости материнства. Она боялась и ненавидела этот мир, не хотела впускать новую жизнь в этот ад, однако тело жило отдельной от разума жизнью: оно рожало, заботилось, страдало…

На седьмой год после Великого Коллапса степное поветрие истребило многих. Мужлана тоже унесла болезнь. Остался отец, которого зарезал кто-то из отпрысков военной элиты во время их сатанинских ритуалов.

Жизнь неслась перед глазами Насти стремительно, без оглядки… Уже случилось бегство, была сколочена банда, обитавшая в том самом Русском колодце, буквально усыпанном человеческими костями… Встреча со странным крестьянином, больше похожим на воина, бегущим в мертвый Таганрог… Роковое нападение на отряд преследователей, гибель всех, всех до единого товарищей. И вот Настю тянут куда-то, она сопротивляется, ее бьют… И вспыхивает странная мысль: «Выбор, ведь можно сделать выбор, иной выбор…»

Дикарка открыла глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Сквозь слезы проступило глумливое лицо сопляка, который с бешенством орал:

― Ты, сука, опять бузить вздумала!!!

― Такое бывает, это все из-за свистунов, — просипел лысый каратель.

Настя покачнулась и начала оседать. Ее подхватила за локоть чья-то сильная рука.

― Тише, тише, Настенька, дочка, ты что! Осторожней…

Петля времени замкнулась. Змея укусила себя за хвост.

Перед Настей снова стоял папа, моложавый и подтянутый. Они опять находились на стоянке возле Ростовского аэропорта. И только что в самолете ей приснился жуткий сон, будто она прожила целую жизнь в кромешном аду. Но ведь это был только сон…

― Папа, это ты? — пробормотала она.

Глаза женщины закатились, голова бессильно болталась на шее.

― Мля! Эта дура совсем с катушек съехала! — возмутился Артур.

― Степан, — сказал Николай, — тебе снова придется тащить ее до аномальной зоны, это еще где-то полтора-два километра.

― Ничего, я выдержу, — спокойно ответил рукопашник и взвалил дикарку на плечо.

Каратели были уже возле Нового кладбища, закрытого черно-серым забором, из-за которого выглядывал золотистый купол заброшенной православной часовни, когда зной неожиданно сменился могильной стужей. Туман начал образовываться буквально перед глазами. И уже спустя минуту зловещи пенящийся морок со всех сторон окружал отряд.

― Поставь ее, — сказал Николай Степану.

― Прости меня, мама, прости, у меня нет выбора… — шептала шатающаяся женщина.

Старейшина приблизился и с размаху ударил атаманшу под дых. Дикарка буквально выплюнула воздух, перегнувшись пополам.

― Это тебе за «лысого мудака», — с ужасающим бесстрастием в голосе просипел Николай.

― Прости меня, мама… прости… — шевелились ее губы.

Мужчина подошел к скорчившейся на асфальте женщине и еще раз ударил ее в живот тяжелым берцем.

― А это тебе за «лакедемонского засранца».

Дикарка дернулась, всхлипнув, и замерла. Только губы ее продолжали еле двигаться:

― Прости… прости… прости…

Мгла, густая и беспросветная, медленно и неуклонно надвигалась на отряд.

Настя, лежащая на заиндевевшем асфальте, не замечала тумана, окутавшего ее, не чувствовала лютой стужи. Она была слишком стара для того, чтобы ощущать окружающий мир, ведь за последние полчаса ей пришлось прожить сто жизней. Сто раз отец поддерживал ее за локоть, чтобы она не упала, и столько же раз они с радостной надеждой ехали в Таганрог. Сто раз Настя бросала мать, оставляя ее в обреченном городе одну, и переживала потом многолетний постапокалиптический ад. Голодала, терпела побои, унижения, работала в грязи и холоде, отдавалась за еду, теряла детей, отца, сбегала из рабства. И вот в сто первый раз завыли сирены, и опять она плакала от страха, прося прощения, и мать отвечала, как в первый раз:

― Иди, милая, иди… Со мной все будет хорошо… Я сама как-нибудь справлюсь… а вы с отцом идите, идите, мои хорошие…

И вдруг Настя сказала спокойно:

― Я тебя не покину. Ведь выбор есть всегда.

― Что ты, дочка, — испугалась женщина в инвалидном кресле. — Отец уже машину завел, тебя ждет. Иди, иди… Здесь опасно!

― Нет, — ответила Настя, глотая слезы. — Нет, я останусь с тобой, потому что двадцать лет ужаса и страха не стоят одного дня любви… чтобы это понять, мне пришлось прожить множество лет…

Она встала на колени возле матери, непосильное бремя, тяжкий груз вины свалился с нее, и девушка дышала легко и свободно. Впервые за многие годы…

Настя умерла, безмятежно улыбаясь.

― Туман Даров! ― прокричал Николай. ― Эта шлюха наша плата за проход!

Ответом была вязкая тишина. Старейшина бросил взгляд на своих товарищей, поправил перевязь меча и скомандовал, смело входя во мглу:

― Держаться за руки, не отставать.

Николай сжал ладонь Ани и белесое марево бесшумно поглотило его. Каратели переглянулись и последовали примеру своего проводника. Вскоре вокруг них стали маячить тени, и со всех сторон послышался леденящий шепот:

― Отдай… отдай…

― Что-то не так! ― донесся до воинов, ослепленных матовой пеленой, обеспокоенный голос Николая. ― Туман не принял жертву. Он требует еще…

Остальные замерли, сбившись в кучку, крепко держались друг за дружку, ошеломленные, испуганные, и не могли издать ни звука. Лишь тени то появлялись, то исчезали, и требовательное: «Отдай… отдай…» ― сотрясало зловещую кружевную мглу.

― Идите дальше, ― произнес Семен. ― Стрелять не буду, чтобы вас не зацепить. Я этих костлявых упырей и так порежу.

Послышался стук падающего автомата. Каратели бросились вперед, стремясь как можно быстрее вырваться из проклятого морока, а где-то сзади звучал затихающий голос рукопашника:

― Давайте, мрази, давайте!.. Солнцем бесстрашия души согреты! Давай, подходи, давай! Доблесть и слава во имя победы! Ну, что же вы, суки!!!

Раздался хруст, и казалось, что сломали одновременно все кости в теле Семена, а потом его вопль, полный нестерпимой боли, оглушил людей, сбившихся тесной группкой на другой стороне тумана.

* * *

Олег шел посередине дороги, понимая, что надо как можно скорее найти убежище. После встречи с дьявольским туманом не было сил бежать, хотя он чувствовал, что погоня близка.

Мимо домов, серых, мрачных, иногда покосившихся, заросших высоким бурьяном, юноша продвигался спотыкаясь, настороженно оглядываясь, взгляд его блуждал, руки напряглись, камуфляж прилип к спине, и потная кожа зудела под разгрузкой. Заброшенные постройки производили странное впечатление. Окна с разбитыми стеклами и непроницаемой чернотой внутри, с невысказанной скорбью, с немой обидой взирали на человека, будто он и никто другой был виновен в их бедах. Будто именно он обрек здания на медленное разрушение от дождей, ветров и времени. Будто только он совершил в прошлом огромную непростительную ошибку, от которой многолюдные города, плодородные земли пришли в запустение. Олегу внезапно подумалось, что сам он мало чем отличается от домов. Только и разницы между ними, что он умеет ходить и разговаривать, но так же, как эти жилища, черен внутри, пуст, одинок.

Слева от дороги находились непролазные заросли. Изредка в них можно было увидеть одноэтажные, изрядно изувеченные временем халупы. Палец тои дело ложился на спусковой крючок, потому что из чащи доносились утробные звуки, там кто-то рычал, выл. Впрочем, звери, обитавшие здесь, пока не заинтересовались человеком.

По правую сторону громоздились огромные прямоугольные здания, своим видом немного напоминавшие двухэтажный интернат в Лакедемоне, но эти дома были гораздо выше. Юноша даже прервал на полминуты свой путь, чтобы посчитать этажи.

…семь, восемь, девять.

Подумать только, девять этажей! Как? Как могли строить такое раньше? Олега взяла досада. Ему вдруг стало очень обидно, что он родился после Великого Коллапса, что не жил в этом чудесном городе раньше. Старики не врали, тогда действительно был золотой век. А он, дурак, всегда с пренебрежением слушал их рассказы. Но ведь невозможно было даже представить себе такое величие. Навсегда ушедшее, безвозвратно погибшее…

Остатки автомобилей, проржавевшие насквозь и разукрашенные пятнами разноцветного мха, вросшие по самое брюхо в крошащийся асфальт, с отвалившимися дверцами, разбитыми стеклами и выломанными сиденьями, нарушали пустоту дорожного полотна. На Мариупольском шоссе их вообще не было, и Олег вспомнил рассказы о том, как в первые месяцы после Коллапса жители Лакедемона и вассальных деревень с остервенением разбирали машины на запчасти, а то, что не годилось для этого, сбрасывали в море. И до сих пор склады переполнены всяким железным хламом.

Неожиданно перед Олегом выросли две высоченные постройки, стоящие рядом. Несмотря на источенные временем углы, вывалившиеся кое-где блоки, обрушенные местами перекрытия, сквозь которые зияло небо, эти сооружения показались ему чем-то таким, что просто не могло быть сделано людьми. Башни были похожи на две огромные скалы, издырявленные пещерами окон, мрачные и недоступные, устремленные в бледно-синюю высь, будто желая пробить хрустальный свод и низвергнуть его.

― Вот это да… — только и смог вымолвить юноша.

Олег всегда испытывал радость, оказавшись на высоте; даже со сторожевых вышек Лакедемона, которые и в сравнение не шли с этими фантастическими конструкциями, вся земля выглядела совершенно по-другому, горизонт как будто раскрывался и летел навстречу…

«Один, два, три… семь, восемь, девять… пятнадцать, шестнадцать… Семнадцать этажей! Невообразимо! — проговорил юноша про себя. — Неужели там, на самом верху, тоже жили люди?! Вот бы если… нет, ну, понятное дело, не сейчас, а как-нибудь потом, подняться на самую крышу? Какой откроется оттуда вид? Наверное, можно будет увидеть далекий родной дом?»

Вдруг до ушей беглеца донеслись клокочущие звуки. Олег увидел, как на верх семнадцатиэтажки садится гигантский черный птеродактиль. Он был раза в два крупнее летающих бестий, встречавшихся раньше. Юноша сглотнул тяжелый ком и, вжав приклад в плечо, прицелился. Мутант, издав недобрый клекот, покосился на человека. Крылатый ящер, покачиваясь из стороны в сторону, балансировал острыми перепончатыми крыльями, будто раздумывая: нападать на двуногую добычу или не тратить время на такую мелочь. Так они глядели друг на друга пару минут. Наконец, птеродактиль, издав пронзительный крик, резко рванул в небо.

Прошагав несколько кварталов, состоящих из покосившихся домишек, Олег вышел к перекрестку и остановился: что-то неприятно-острое кольнуло его в грудь. Смутное чувство опасности, к которому юноша теперь относился очень серьезно, не позволяло двигаться дальше, впрочем, внимательно осмотревшись, он ничего подозрительного не заметил. Дома таили угрозу, хотя ничем не отличались от тех, что встречались на всем протяжении пути: заброшенные, унылые, до половины скрытые бурьяном, с просевшими крышами и грязными стенами, из трещин которых торчала сухая трава. Но дорога выглядела вполне безопасно: сильно разбитая, заплетенная пробившимся вьюнком, кое-где изуродованная шрамами неглубоких провалов, она не давала возможности устроить засаду.

Впереди справа металлическая изгородь из заостренных прутьев окружала абсолютно пустынную площадку, на асфальт были брошены две рельефные металлические линии, с пятнами ржавчины, образующие огромную петлю. Они пересекали дорогу и вновь утопали в бурьяне. «Отличные копья бы получились из этой загородки, — подумал Олег, еще раз тщательно обыскивая взглядом каждый кустик, каждый выступ, и не обнаруживший ничего, что могло бы таить опасность. — Но к чему все это построено? Для какой цели столько металла на земле оставили?»

В висках учащенно бился пульс, тревога не пропадала, а наоборот, будто бы концентрировалась в жарком воздухе.

― Глупости, — сказал юноша негромко, чтобы успокоить себя. — Все это глупости, тут никого нет, но на всякий случай надо уходить отсюда и побыстрее.

Несколько машин вдоль обочины развалились и заросли мхом, превратившись в бугристые коричневато-зеленые холмики, и тоже не давали повода для страха, но Олег инстинктивно старался не приближаться к ним, держась как раз посередине дороги. Вдруг что-то с молниеносной скоростью просвистело в воздухе и с силой ткнулось в грудь, а в следующий момент такой же удар он получил в спину. Юноше показалось, будто его сплющили.

То, что казалось странным наростом на машине, в действительности оказалось затаившимся живым существом самого жуткого вида: плоская треугольная голова, украшенная на макушке двумя чешуйчатыми пластинами, пересекалась черной щелью безгубого, но зубастого рта, а длиннющий блестящий от слюны язык, приклеившись к разгрузке и камуфляжу, ощутимо тянул вперед. На Олега смотрели черные немигающие глаза, которые сидели не в глазницах, а представляли собой небольшие конусообразные шишки. Кожа существа настолько точно имитировала цвет и фактуру мха, что только теперь, когда монстр стал двигаться, стало возможным разглядеть горбатое тело с длинным хвостом, закрученным в спираль. Чудовище поднялось на тощие лапы и, покачиваясь словно пьяное, очень медленно подбиралось к своей жертве. По всей вероятности, за спиной была еще одна такая же тварь.

По счастью, правая рука Олега была свободна, и резким движением выхватив клинок, он отсек язык существа, а потом бросившись на асфальт, точно таким же способом освободился от второй удавки. Из омерзительных обрубков потекла бледно-розовая кровь, и после нескольких спазмов, куски чужой плоти отвалились от одежды Олега.

Теперь он видел обоих своих противников, с которыми стало происходить что-то необыкновенное: по их коже, прежде столь удачно принимавшей цвет ближайшего окружения, хаотично пробегали полоски и пятна самых невероятных оттенков, глаза беспорядочно вращались в своих шишковатых башенках-глазницах, а безгубые пасти издавали громкие щелчки.

Одна из тварей стала пятиться, намереваясь скрыться за машиной, но другая продолжала наступать на лежащего врага. Поэтому Олег не раздумывая разнес ей череп короткой очередью, после чего не мешкая ни секунды, едва успев осознать, что судьба в который раз подарила ему спасение, бросился прочь.

* * *

Нелепая смерть соратника оказала на карателей различное, хотя и предсказуемое впечатление: Николай и Григорий были разозлены, Аня — подавлена, а Артур — деморализован.

«Забыли, что такое настоящий поход, молодежь зеленая», — думал старейшина.

― Контрольный замер, — скомандовал он.

― Сто шестьдесят четыре микрорентгена, — отчитался Григорий.

Николай, проведя по мокрой лысине ладонью, надел шлем.

― Это нормально, — сказал он. — Первые два года после Коллапса такой фон стоял в Лакедемоне. Конечно, угнетающий фон, но не сильно страшный. Для успокоения можете надеть противогазы.

Артур торопливо выполнил рекомендацию и таращил глаза сквозь запотевающие стекла. Аня поморщилась, представив себе, каково будет в такую жару под резиной и решила рискнуть, тем более что ветераны вроде бы не собирались следовать примеру наследника, который увидев, что оказался единственным перестраховщиком, тоже стянул с лица резину. Отряд двинулся в направлении центра города. Молодые люди то и дело косились вправо, с неподдельным любопытством разглядывая невиданные многоэтажные дома и считая про себя этажи.

― Ты след предателя видишь? — спросил старейшина девушку.

― Да, он проходил здесь, — утвердительно кивнула она.

― Говорили, что туман берет за проход одну жизнь, интересно, почему же нам так повезло? — произнес Артур, как будто бы ни к кому не обращаясь.

― С аномалиями трудно быть уверенным. Четыре года назад хватало одной жертвы. Сейчас что-то изменилось, — ответил Николай, буравя взглядом окрестные заросли.

― Больше всего мне интересно как прошел предатель, чем он заплатил? Или отдал свое мутантское отродье? — желчно предположил наследник, разглядывая длинный высокий дом, в котором, казалось, могли разместиться все жители Лакедемона.

Старейшина только покачал головой.

Вдруг в отдалении послышались выстрелы.

― Это недалеко отсюда, километр, или, что более вероятно, полтора, вперед! — скомандовал старейшина.

Каратели перешли на бег. Они промчались мимо двойной семнадцатиэтажки, миновали несколько кварталов и уже приближались к перекрестку, когда неожиданно Аня прокричала, задыхаясь:

― Стойте, стойте…

Николай поднял руку, и преследователи остановились.

― Тут были… — Аня никак не могла отдышаться, — тут что-то не так… тут какие-то мрази водятся… я вижу их шлейфы…

― Вот черт! Отходим вправо, к домам… Не приближайтесь к машинам, идите только по ровной земле! — закричал Николай, увидев за рассыпающимся кузовом невообразимую тварь, полыхающую всеми цветами радуги.

Забыв, что они вооружены, наследник и Аня с ужасом наблюдали, как к ним, клацая когтями по асфальту, шатаясь, словно пьяный, делая остановки и отступая, но все же неуклонно продвигаясь вперед, приближается монстр, подобных которому они не могли себе представить. От страха он показался им еще больше и отвратительнее, чем был на самом деле. Особенно пугали глаза, что двигались в кожистых башенках, независимо друг от друга. Бородавчатая шкура чудовища из серо-коричневой вдруг сделалась ярко зеленой с желтыми разводами, а когда монстр разинул пасть, из которой с дикой скоростью буквально выстрелил язык, чуть-чуть не долетев до головы девушки, она завизжала и пустилась наутек.

В этот момент отчаянно закричал Григорий. Он бежал вслед за Аней и Артуром, как вдруг куча сухих листьев, припорошенная землей, приподнялась, открыла зев и через секунду сильным рывком мужчина был опрокинут на землю. Его правая нога оказалась между треугольных челюстей, которые немедленно начали мять, перетирать и пережевывать подметку берца, а вскоре и человеческую плоть.

Николай хотя и опасался подстрелить товарища, с одиночных выстрелов перешел на короткие очереди, но они, казалось не причиняли монстру-хамелеону видимого вреда. Только вокруг пулевых отверстий на пупырчатой коже расцветали ало-голубые разводы, но вскоре глаза перестали вращаться и застыли, а челюсти двигались уже не столь неумолимо.

Лишь оказавшись в подъезде дома, Николай смог перевести дух. На его плечо тяжело опирался Григорий, по лицу которого уже разливалась пугающая бледность.

― Надо забраться на четвертый этаж, — сказал старейшина, когда все немного отдышались в темноте и прохладе. — Анна, ты кого-нибудь видишь?

― Нет, — ответила девушка, все еще не до конца пришедшая в себя от пережитого панического ужаса. — Здесь точно никого нет.

― Почему на четвертый? — спросил Артур, который всеми силами старался подавить дрожь в голосе.

― Чтобы обзор был лучше, но пятый не годится, потому что он верхний, а там мало ли что с крыши приползет…

Отряд стал подниматься по лестнице. Григорий тяжело дышал и стонал, а за ним на ступеньках оставалась кровавая полоса. Аня шагала впереди, Артур, беспрестанно оглядываясь и что-то недовольно бурча, оказался замыкающим.

Но на площадке третьего этажа одна из квартир оказалась незапертой и Николай, противореча своим же указаниям, затащил туда падающего с ног Григория, которому было уже совсем невмоготу. В небольшой комнате, с провисшими от сырости обоями, оказался грязный, но вполне крепкий широкий диван. Уложив раненого и предоставив Ане вытирать с его лица холодный пот, старейшина стащил остатки ботинка. Вместо ступни и пятки глазам открылся бесформенный кусок мяса, из которого торчала кость.

Сказать было нечего и Николай, порывшись в вещмешке, достал бутылочку со спиртом и вату, хотя понимал, что такие раны просто так не залечить. Пока обрабатывали и бинтовали его ногу, Григорий потерял сознание.

― Мы здесь застряли до темноты, — мрачно обратился Николай к Артуру. — Твари напали днем. Значит, ночью они будут спать. А нам пока надо решить, каким маршрутом следовать дальше.

Он уселся на запыленный диван, достал из вещмешка карту города и разложил ее на свободном месте:

― Значит, что мы имеем? Анна, скажи, предатель прошел хамелеонов, или как мы, куда-то свернул?

― Прошел по прямой, — сказала девушка после секундного размышления.

― Да как? — закричал Артур. — Как он мог их пройти живым? Куриц прошел, Туман прошел, хамелеонов прошел… он что, заговоренный?

― Не знаю, — отрезал Николай и ткнул пальцем в карту. — Значит, он пошел к центру прямо по Александровской. Рисковать нам не следует, и возвращаться на эту улицу мы не будем, а продвигаться станем параллельным курсом. Пойдем по Чехова, вот она видите?

Все трое склонились над картой.

― Анна, смотри внимательно! По улице Чехова, — продолжал старейшина, — дойдем до рынка. Видишь овал? Вот это рынок и есть. Может быть, ты предателя уже тут засечешь, ведь он будет искать пристанище на ночь. Хорошо бы его тепленьким взять, во сне. Но если нет, то начнем прочесывать старый город. Вот тут, проверка будет твоим способностям, надеюсь, след единственного человека в городе ты не пропустишь?

― Там… — Артур замялся, понимая, что у него имеется важная информация, которой в сложившейся ситуации целесообразней поделиться. — Там вроде бы могут выродки жить. Ну, люди-мутанты.

― А откуда у тебя такие сведения? — поднял брови Николай.

― Да так, слухи ходили…

― Какие слухи? — старейшина нахмурился. — Говори начистоту, Артур.

Наследник понял, что нужно прямо сейчас дать правильный ответ. Такой, чтобы его самого ни в коем случае не заподозрили.

― Олег как-то обмолвился, что вроде бы он от кого-то слышал, что в городе встречаются выродки…

― Так, — Николай требовательно смотрел на Артура. — Почему не сказал об этом на Совете, перед выходом из Лакедемона?

― Да как-то из головы вылетело. Да и потом, ты сам был уверен, что мы его раньше догоним.

Старейшина взглянул на наследника и кивнул, прикрыв веки:

― Мне придется известить твоего отца о преступном легкомыслии…

Артур потупился, а Аня прожигала взором мужа.

― Ну, теперь уже поздно сожалеть, — Николай, свернув карту, убирая ее в вещмешок. — Окон не открывать, чтобы не привлекать запахом посторонних. Подопрем входную дверь, поедим и отдыхать. До заката еще далеко. Вы можете расположиться там, а я останусь с Гришей.

Артур, расплывшись в улыбке, подошел к двери в смежную комнату, и, хлопнув себя по бедру, сказал Ане:

― Ну, иди сюда.

― Я с тобой в одной комнате спать не стану! — со сталью в голосе проговорила девушка.

― Да брось ты, мать, — наследник вновь похлопал себя по ляжкам, не допуская мысли, что жена осмелится так унизить его перед посторонним. — Иди сюда…

― Николай, — обратилась Аня к старейшине, — а можно я останусь тут?

У Артура от удивления приоткрылся рот, а на лице девушки появилась еле заметная ухмылка.

Николай посмотрел на диван, где уже лежал раненый, и невозмутимо ответил:

― Думаю, что тут нет места, Грише надо как следует отдохнуть.

― Ну, тогда я занимаю кухню, — сказала Аня и вышла.

* * *

Дорога, по которой бежал Олег, казалась нескончаемо длинной. Он мчался мимо заборов, пустырей, домов, с каждым шагом стремясь увеличить расстояние между собой и жуткими созданиями. Наконец, на каком-то перекрестке он оглянулся, удостоверившись, что за ним никто не гонится, и только тогда позволил себе перевести дух. Посередине дороги стояли несколько автомобилей, будто слипшихся друг с другом. Вокруг кучи искореженного, изъеденного ржавчиной металла лежали человеческие скелеты в истлевших одеждах. Странно было, что никакое зверье не позарилось на кости.

В этот момент сзади раздались приглушенные расстоянием выстрелы. Значит, его преследователи тоже были тут и, скорее всего, нарвались на хамелеонов. Но Олег не ускорил шаг, наоборот, он остановился. Отчего-то внутри росла уверенность, что каратели не пробьются сквозь разозленных монстров и отступят, либо пойдут другим путем.

Но сейчас бывшего жителя Лакедемона взволновало другое: именно в этот момент пришло явственное осознание, что назад дороги нет. Теперь он вечный изгнанник, которого даже если и примут в чужую общину (при условии, что таковую удастся найти), то на что сможет рассчитывать чужак? На рабство? Но дети рабов — тоже рабы. Таков закон. Юноша заглянул в люльку, Девочка дышала. Никогда, никогда не желал бы он такой судьбы для себя и своей дочери, но другого выбора пока что не имелось, и Олег понял, что ради ее жизни готов стать кем угодно. Конечно, если все будет невыносимо, то через пять-семь лет можно попытаться убежать, найти какое-нибудь уединенное место, чтобы жить свободными.

Олег посмотрел на угловой дом, на котором висели две таблички с вполне хорошо сохранившимися буквами: «26 переулок» и «ул. Александровская».

«Вот, — подумал парень. — Совершенно глупое название, ничего не значащее число. Но оно страшное. Я пройду мимо этого переулка с бессмысленными цифрами и уже никогда не вернусь назад… Надеюсь, что попаду к людям. Или, быть может, к нелюдям, но какая разница? Лишь бы приняли…»

Конечно, особо верить Артуру не следовало, информация о выродках, живущих в Таганроге, могла быть и ложью, но ведь контрабанда откуда-то бралась? А если мутанты торгуют, значит, они разумные и с ними можно договориться. Если бы рядом был Серый! Но Олег запретил себе думать о погибшем друге: боль потери туманила разум, а собранность сейчас была необходима.

Он шел и шел, никуда не сворачивая; асфальт во многих местах раскрошился, и вездесущая, никем не смятая трава пробила себе дорогу к свету. Дома, главным образом, одноэтажные, хоть и заросли бурьяном, неплохо сохранились, но не носили никаких признаков обитания, хотя, возможно, хозяева просто хорошо прятались от посторонних глаз… Вот бы самому поселиться в каком-нибудь из таких домишек, жить там скрытно… Только найти, чем кормить ребенка…

Солнце жгло землю. Стояла тишина, изредка нарушаемая щебетанием невидимой птицы. Покой, удивительный, безмятежный, разливался по мертвому городу. Впрочем, нет, Таганрог был живой — вскоре Олегу пришлось в этом убедиться.

Теперь он вздрагивал при малейшем подозрительном шуме, озираясь и хватаясь за автомат, однако ничего кроме шелеста листьев под легким ветерком слышно не было. Здания сменяли друг друга, улицы пересекались под разными углами и разбегались в стороны, а Олег в страшном напряжении шел куда глаза глядят, пока не оказался на небольшой площади. Посередине, на высокой колонне, четким силуэтом выделяясь на фоне неба, стояла статуя: человек, что-то держащий в руке, а в ногах у него сидела каменная птица. Пока Олег складывал в слова буквы, начертанные на постаменте: «АЛЕКСАНДРУ ПЕРВОМУ 1830», из-за памятника вдруг вышел мужчина, облаченный в мешковатое черное одеяние. Его волосы цвета ржавчины, кое-где выгоревшие до соломенной желтизны, были зачесаны назад. Широко расставив ноги, скрестив руки на груди, человек уставился на беглеца зелеными глазами, излучавшими непоколебимую уверенность. Юноша вскинул автомат и прицелился.

Ни один мускул не дрогнул на лице незнакомца в черном. Только прищур глаз стал чуть уже.

― Оружие на землю, — произнес он.

Глава 9 МОЖЕТ ПОСТУПОК ЛЮБОЙ РАВНОВЕСИЯ ШАТКОСТЬ НАРУШИТЬ

После приказа, отданного громко, но спокойно, Олег перестал целиться и отвел ствол в сторону, хотя продолжал сжимать автомат.

― Я жду, — мужчина буравил нежданного гостя колючим взглядом.

― Я… пришел с миром, — выдавил юноша и удивился нелепости своих слов: какой мир он мог принести, когда по пятам идет группа карателей?

― Ну, раз ты пришел с миром, тем более, положи автомат на землю, — человек в черном ухмыльнулся и развел в стороны пустые ладони, — я ведь безоружен, как видишь.

― У меня младенец, — Олег заколебался, голос его дрогнул, — девочка. Ее хотели убить…

― Я, Валерий Кислов, гарантирую твою безопасность! — мужчина будто совсем не обратил внимания на слова о девочке. — Слово вождя нуклеаров.

В эти секунды, которые тянулись невероятно долго, юноша старался стоять спокойно, не желая угрожать, но инстинкты вступили в яростную схватку с разумом. Встреча произошла слишком неожиданно, и весь предыдущий жизненный опыт восставал против доверия незнакомцу. Сейчас в полной мере на душу навалилась тяжесть ответственности за жизнь дочери, и нельзя было совершить ошибку. Крохотная и совершенно беззащитная, она всецело зависела от правильности решения, принятого отцом. Олег напрягся настолько, что даже пальцы ног в ботинках сжались и вдавились в подошвы…

Он убеждал себя, что от послушания и быстрого выполнения приказов зависело отношение к нему хозяев Таганрога, но руки отказывались выполнять требования здравого смысла, и побелевшие от напряжения пальцы вцепились в автомат крепче, чем когда-либо. А что, если этот, в черном, не был вождем? А что, если даже и был, но намеревался обмануть?

― Ты сомневаешься в моем слове? — губы мужчины сжались, а в глазах, цвет которых стал напоминать ярко-зеленую тину Азовского моря, блеснул злой огонек. — Хочешь оскорбить меня?! Последний раз говорю: бросай оружие!

Олег с усилием разжал пальцы и положил автомат под ноги.

― И подсумок.

Пришлось подчиниться.

― Тесак свой тоже сними.

Юноша бросил звякнувший об асфальт клинок.

― Больше ничего нет?

Олег поколебался секунду, и, вытащив из голенища берца стилет, бросил его возле шашки.

― Хорошо, — взгляд вождя смягчился, — теперь три шага назад.

Как только беглец выполнил это, мужчина засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Невесть откуда появились четверо вооруженных луками юнцов, скорее даже мальчишек, в коротких до колен штанах и широких полотняных рубахах. Они, бросая на чужака настороженно-любопытные взгляды, сноровисто подобрали с земли оружие и выстроились полукругом за спиной вождя, в руки которого перекочевал конфискованный автомат, и было ясно, что с этой вещью он знаком более чем хорошо. Кроме лучников на площади показался еще один обитатель города, как и вождь, одетый во все черное. Судя по заметной седине в волосах и окладистой бороде, ему было лет сорок пять, а в руках он держал взведенный арбалет, впрочем, самой простой конструкции. Во взгляде этого человека затаилась боль или какое-то другое горькое чувство. Словно некогда что-то пылало в его сердце, бурлило, обжигало нутро ярким огнем, потом лютые морозы сковали это пламя льдами, но отблеск былого горения навсегда запечатлелся в пронизанных скорбью темных глазах.

Но не взгляд бородача смутил Олега. Лучники казались странными, было в них что-то противоестественное. Юноша нахмурил брови, пытаясь сообразить, что все это значит, и внезапно понял: все четверо парней имели кошачьи зрачки! Двое старших — походили на обычных людей, а эти…

В груди поднялось ощущение неприятное, на грани отвращения: перед ним стояли не люди, а выродки. Самые натуральные выродки. Те, которых без всякой жалости убивали в Лакедемоне на протяжении всех последних лет. Но, с другой стороны… и на душе Олега стало легко, почти весело: он все-таки нашел мутантов, и возможно, они примут ребенка, как своего.

― А теперь давай, представься, — рыжеволосый, поглаживая «калаш», посмотрел исподлобья.

― Меня зовут Олег, сын Виктора.

― Н-да, — протянул вождь, качнув головой. — Сейчас бы шамана сюда, он непременно что-нибудь сморозил бы по поводу твоего имени. Кстати, где он, Лёня?

― Поплыл на рыбалку, зуреланов ловить, — ответил бородач спокойным голосом.

― Покажи-ка ребенка, — обратился бородач к Олегу.

Юноша с предельной осторожностью вытащил из люльки дочку, с досадой почувствовав, что ее пеленка была мокрой, и передал в протянутые руки.

― Мальчик или девочка?

― Девочка.

Малышка все так же ни на что не реагировала.

― Что с ней? — вытянув губы в трубочку, мужчина неожиданно умело принялся качать ребенка.

― Ее напоили маковым отваром. Может быть, доза была слишком большой… Она весь день ничего не ела. Вы сможете найти для нее женское молоко?

― Что ж, все по порядку, найдем и молока, — бородач вернул девочку Олегу. — Можешь звать меня Леонид Дрожжин.

― А меня Ильей, — вырвалось у низкорослого юнца, которому на вид нельзя было дать больше четырнадцати.

Двое мужчин, укоризненно нахмурившись, посмотрели на выскочку. Мальчишка замялся, попросил прощения и отошел на несколько шагов, но его лицо выражало какую-то аномальную, почти болезненную пытливость, и вертикальные зрачки разглядывали Олега словно через лупу, причем без всякого стеснения.

― А теперь, — соломенные брови вождя чуть приподнялись, — пойдешь со мной.

Олег спросил, какие опасные твари живут в городе, потому что безоружным чувствовал себя очень неуютно, на что Дрожжин усмехнулся.

― Опасных для нас зверей тут нет. Граница Запретной зоны проходит по трамвайным путям. Тебе повезло, что она пропускает людей, правда, Валера? — обратился он к зеленоглазому.

― Пока ничего не знаю про его везение, — усмехнулся тот. — Но все будет зависеть от честности.

Олег ничего не понял и выглядел ошарашенным.

― Может быть, тебе это кажется невероятным, — сказал вождь. — Однако, проникнуть дальше Смирновского переулка не может ни один хищник. Шаман уверяет, что это он договорился так с Городом и Миром.

― По-моему, просто невыясненная аномалия, — возразил бородач. — Скажи, а за тобой пошлют погоню?

Олег кивнул, с досадой отмечая незаурядную проницательность руководителей дикарей.

― Вот видишь, о самом-то главном ты и не сказал, — констатировал Валерий. — Как думаешь, сколько бойцов?

― Скорей всего, четыре-пять, максимально шесть. И они скоро будут здесь, — ответил Олег, не видя смысла скрывать или приуменьшать опасность.

Услышав это, вождь наклонился к уху Дрожжина и что-то сказал шепотом. Олег подозревал, что говорят о нем, и многое отдал бы, чтобы услышать эти слова, но как ни старался, не мог разобрать ничего конкретного.

― Долбаный шаман! — зло прошипел Валерий. — Вот куда он поперся со своей рыбалкой, когда тут чрезвычайная ситуация!

― Сказал: я, мол, свое дело сделал, о приближении неизвестного предупредил, а дальше со всем этим дерьмом собачьим пусть разбирается вождь и судья, то есть мы.

― Так и сказал?

― Да, по крайней мере, Валек так передал, — равнодушно кивнул бородатый.

― А не слишком ли много позволяет себе сопливый шаманский ученик? — вождь покосился на четверых телохранителей, которые, впрочем, не отводили глаз от пришлого и продолжали держать его на прицеле, давая время старшим обсудить свои дела.

― Да он-то причем? Это же Ян ему велел так сказать. Слово в слово повторить. Наверняка, особенно настаивал на «дерьме собачьем»… Но, как бы то ни было, вернется он, скорее всего, только завтра утром, — заметил судья. — Так что придется самим меры принимать и устраивать торжественную встречу.

― Илья! — в полный голос окликнул вождь низкорослого паренька. — Давай, дуй сперва в парк, потом на набережную, с набережной на ферму, собирай всех, кто не занят на работах. Придется по всему периметру выставлять наблюдение.

Паренек тут же умчался, едва не сверкая пятками.

― Вы трое, — обратился Кислов к оставшимся телохранителям, — на центральный рубеж, патрулировать до прихода подкрепления. Только аккуратно и незаметно, как на охоте. Внимательно слушайте, может, где собаки залают или птицы всполохнутся. Сразу сообщайте, если что.

Юнцы побежали выполнять приказ.

― Ну, а ты, Олег, сын Виктора или как тебя там, не отставай, — произнес Кислов. — Что ж так жарко сегодня?

С этими словами вождь стянул с себя черную мешковатую рубаху, обнажив крепкий торс, чем немного покоробил Олега. Трудно было представить, чтобы кто-то из правителей Лакедемона вот так, запросто, без церемоний, начал бы раздеваться прямо на улице. Да и вообще вся эта сцена его изрядно озадачила. В Лакедемоне чужака сперва бы связали и отправили под усиленным конвоем в карантин, а потом допросили бы как следует.

― Валера, я, пожалуй, останусь, — сказал Дрожжин. — Сейчас молодежь подтянется, я их распределю по периметру, да и сам тоже подежурю. Ты подходи, как сможешь.

Кислов согласно кивнул и вручил автомат с подсумком судье.

― Не забыл еще, как пользоваться этой штуковиной, Лёня?

― Не волнуйся, справлюсь, — ответил судья.

Кислов поманил пальцем Олега, и тот встал рядом, не зная кем себя считать: то ли пленником, то ли рабом, но уже не сомневаясь, что его судьбой распорядятся так же уверенно и со знанием дела.

Они шли по пустынным улицам, мимо домов, которые казались одинаковыми усталому беглецу, когда вдруг из-за угла открылось море. Это случилось так неожиданно, что у юноши захватило дух. Если вспомнить десятки закатов, которые наблюдал Олег, дежуря на вышке, то самое завораживающее зрелище всегда разворачивалось именно там, где лиман впадал в море, там, где садилось солнце, освещавшее разрушенный мост, и где тысячи бликов, рассыпанные по воде, рождали в душе грусть. Грусть не режущую до кости, не беспросветную, а щемящую, с приятной кислинкой одиночества.

Но сегодня в лучах клонящегося к закату светила водная гладь казалась сотканной из густой синевы и яркого золота. В этот удивительный миг мнение, разделяемое всеми жителями Лакедемона, что воды Азовского моря грязны и ядовиты, выглядело как минимум нелепым недоразумением.

― Эй, — окликнул парня вождь, — не зевай.

Олег вслед за Кисловым вошел в дверь какого-то дома. В большом вестибюле, из которого широкая лестница уходила на второй этаж, была только пожилая женщина в просторном сером платье и таком же сером платке, которая, стоя на коленях, мыла пол.

― Лена, ты свободна, — сказал вождь.

Женщина вздрогнула и тяжело поднялась.

― Что же мне делать теперь? — спросила она, не поднимая глаз. — Я ведь сегодня должна убираться здесь.

― Видишь ребенка? — вождь посмотрел на женщину. — Кто у нас тут из кормящих ближе всего?.. Дуй к Алине, пусть кто-нибудь из ее семьи придет, заберет малышку. И давай поскорее!

Женщина, схватив ведро и тряпку, поспешила скрыться с глаз Кислова.

«Конечно, это рабыня», — решил Олег.

― Раздевайся, — буркнул Валерий, усаживаясь за стол в небольшой комнате.

― Как? — не понял Олег.

― Полностью, — ухмыльнулся вождь, — положи ребенка и мешок свой сюда и раздевайся, вещи тоже на стол складывай.

― Зачем?

― А затем, — невозмутимо ответил Кислов, — что я должен точно знать, что ты от меня больше ничего не скрываешь, что ты не вооружен.

Олег понимал: противиться нет смысла. Удивляло его только одно, почему Кислов спокойно остается с ним один на один, почему рядом с ним нет воинов, которые могли бы в случае чего прийти на помощь. Ведь от чужака можно ожидать всякого.

― А мне больше никто и не нужен, — вождь будто бы прочитал мысли юноши. — Потому что ты пришел сюда с младенцем, который без нашей помощи умрет. Вытворять всякие глупости у тебя сейчас резона нет. Так что раздевайся!

Олег осторожно положил ребенка на стол и принялся стягивать с себя камуфляж, а потом разулся.

― Трусы тоже снимай, — небрежно произнес Кислов, принимаясь обыскивать разгрузку.

― Валерий Александрович, — донесся от двери мелодичный голос.

Олег обернулся и обомлел. В дверях стояла девушка, одетая в простую коричневую блузу, заправленную в такие же простые коричневые штаны до колен. Но в этом неброском наряде она все равно поразила юношу настолько, что он непроизвольно приоткрыл рот: девушка была темнокожей. Черные, как сама ночь волосы и необыкновенные синие глаза с кошачьими зрачками вызывали в памяти картинки из какой-то интернатской книжки о диких животных.

«Пантера, — подумал Олег, — самая настоящая пантера».

― Привет, Каур, — проговорил Кислов, не оборачиваясь, и продолжая шарить по карманам. — Видишь, тут ребенок голодный.

Девушка бросила озорной взгляд в сторону раздетого парня, который прикрывал причинное место снятыми трусами, улыбнулась уголками губ, отчего на ее щеках появились совершенно очаровательные ямочки, и подошла к столу.

― Какая хорошенькая, — вырвалось у нее.

― Отнеси малышку к сестре, — Кислов, наконец, закончил обыск одежды и принялся копаться в вещмешке. — У нее, как я слышал, много молока. И, если она не против, Совет признает девочку дочерью Алины.

От этих слов Олег вздрогнул. Беспокойство юноши не укрылось от взгляда вождя.

― Пока что только так и никак иначе, — сказал он. — Ты ведь хочешь, чтобы твоя дочь жила?

Беглец кивнул, не отрывая глаз от Каур, которая бережно взяла люльку, зыркнула на прощание в сторону Олега и вышла.

―…а чтобы твоя дочь получала должный уход, она должна быть в семье кого-то из нуклеаров. Ты ведь пока что чужак… Ну ладно, все без обмана, теперь одевайся, садись, будем общаться, — Кислов наконец-то закончил рыться в вещмешке.

Олег некоторое время взвешивал: поведать все или, быть может, что-то утаить, или даже соврать. Но глядя в глаза вождя, буквально прожигающие зеленым огнем, парень осознал, что такого человека будет очень трудно обмануть. Он явно не относился к мечтательным поэтам, да и на недалекую атаманшу не был похож. К тому же сейчас на кону стояла не только его жизнь, но жизнь девочки. И поэтому рассказал все без утайки, опуская только мелкие подробности: о смерти жены, об обычае избавляться от неполноценных младенцев, о том, как он сбежал, убив часовых, о курицах-чародейках, жутком тумане и гигантских хамелеонах.

Они разговаривали пару часов. Вождя интересовало буквально все: число жителей Лакедемона и прилегающих деревень, история поселения, социальный состав, хозяйственная деятельность, обычаи, верования, правители и старейшины, боевая подготовка и вооружение. У юноши зверски урчало в животе, хотелось есть, пить, а еще больше в туалет, но он вынужден был терпеливо отвечать на все вопросы Кислова. Наконец, тот, удовлетворенный, сказал:

― Хорошо. В целом мне все ясно: выхода у тебя нет, и ты должен будешь остаться у нас… или умереть.

― Я буду… — Олег выдержал тяжелый взгляд вождя, — рабом?

Хмурое лицо Кислова искривилось в усмешке:

― Ты ведь родился после Великой Катастрофы? Значит, можешь быть только нуклеаром. Других у нас не имеется. Мы общество равных. Конечно, тебе нужно будет пройти обряд инициации, прежде чем станешь нуклеаром, но это все. Я так понимаю, несмотря на жесткую кастовость и весьма дикарские обычаи, у вас не было каннибализма и прочего непотребства…

Олег кивнул.

― Значит, ты не опозорен наследием прошлого мира, это хорошо, хотя несмотря на это, все не так просто.

Парень недоумевающе посмотрел на вождя.

― Я сейчас тебе объясню, — сказал Кислов. — Если ты решишь стать нуклеаром, то должен будешь отречься от своей прошлой жизни, от своего прошлого имени и даже от своего прежнего «я». Мы строим новое общество, — вождь задумался, поджав губы, затем продолжил: — Общество социальной справедливости, где потребление никогда не станет культом. Общество, которое никогда не уничтожит самое себя. Мы утопия, о которой мечтали тысячи и тысячи поколений. Но чтобы жить в этой утопии, нужно разделять убеждения и веру нуклеаров. Ты готов разделить наши убеждения и веру?

Олег кивнул.

Вождь ухмыльнулся, его зеленые глаза блеснули веселой злобой:

― Как ты можешь разделять наши убеждения, если ты их не знаешь?

Юноша смутился.

― Я… просто готов, — тихо произнес он.

― Вот как? — Кислов немигающим взглядом уставился на Олега. — Тогда слушай внимательно. В нашем обществе все равны. Поэтому забудь свои аристократические замашки. Я так понимаю, ты не привык к простому труду? Тут придется научиться работать руками. У нас все работают. Хозяев нет и рабов тоже. Через три года получишь право голоса на общих собраниях и превратишься в полноправного нуклеара. Разумеется, при условии следования заветам нашего общества. Ты должен понимать, мир погиб оттого, что в нем восторжествовала несправедливость. Ты знаешь, о трагедии общин?

― Знаю, что такое «трагедия» и что такое «община», — ответил Олег,― но что такое «трагедия общин», я не понимаю.

― Объясняю, — Кислов провел рукой по рыжим волосам. — Некоторыми умными головами еще до катастрофы была выявлена задача урегулирования противоречий общественного блага и личных интересов. Понимаешь, о чем я?

― Смутно, — честно признался Олег, который и в интернате терпеть не мог учить всю эту дребедень про прошлую жизнь.

― Конечно, понять с налету это непросто, — удовлетворенно хмыкнул вождь. — Но представь, что существует некий луг, где окрестные жители пасут коров. Каждый хозяин может увеличивать число коров насколько пожелает, но если все будут так делать, что получится? Личная выгода будет увеличиваться, а количество травы на лугу уменьшаться. В конце концов, корысть приведет к тому, что травы останется совсем мало и в убытке окажутся все, потому что коровы от бескормицы сдохнут. Так вот, в некотором роде наша планета и была таким огромным лугом, а все страны, все корпорации, различные движения, да и вообще все люди — каждый пытался использовать этот луг на полную катушку. И однажды наступил момент, когда травы стало не хватать. А жить хотелось все так же, на полную катушку. И незлым в общем-то, людям пришлось убивать чужих коров, чтобы их собственный скот мог дожрать еще уцелевшую траву. Так случилась война, которая уничтожила и луг, и коров, и хозяев…

Олег кивнул. Понятие «община» было близко ему, поскольку в Лакедемоне все угодья, вся собственность была общественной.

― Люди должны были думать о других, — произнес Олег.

― Правильно. Так вот, мы, нуклеары, не можем позволить хаотичного распределения ресурсов. Мы должны следить и за лугом, и за коровами. Поэтому не должно быть никакой частной собственности, а также семейственности. Никакой! И никакого неравенства! Ты обязан это понять, ты должен с этим согласиться и уверовать. Только тогда ты сможешь стать нуклеаром. У вас, в вашей Лакедемоновке, существует неравенство, кастовость, и кучка семей на верхушке пирамиды захватила все, значит, ваше общество обречено. Понимаешь меня?

Парень помешкал немного, но потом кивнул.

― Мораль Лакедемона сгнила. А все, что совершается во имя уничтожения гнили, не может быть злом. Так что, я считаю, ты сделал правильный выбор, — продолжил вождь, — и даже убив двух человек, ты не совершил преступления, хотя кто-то может со мной и не согласиться. Каратели идут по твоему следу, чтобы уничтожить тебя и ребенка. Мы, естественно, остановим их. Но твой путь нуклеара начнется именно отсюда. Ты будешь участвовать в засаде и сделаешь первый выстрел. Это будет твоим посвящением в люди новой эпохи и отречением от старого прогнившего мира. Согласен?

― Вы мне предлагаете… — несмотря на теплый вечер, у Олега похолодела спина, — убить кого-то из моих товарищей.

― Бывших товарищей, — поправил юношу Кислов. — Бывших! Ты думаешь, если б они тебя поймали, то пощадили? Как бы не так! Запомни, они тебе больше не товарищи, они убийцы, хоть и не одичали до каннибализма, но все равно выродки.

У Олега в голове все перемешалось и спуталось. Все! Абсолютно все! Еще недавно он считал выродком любого мутанта, а теперь, оказывается, выродки были полноправные граждане Лакедемона. А еще он смертельно хотел есть и спать; жуткая усталость не давала проясниться мыслям.

― Согласен со мной? — вождь пристально посмотрел на Олега. — Учти, отказ означает то, что в течение двух часов ты с ребенком должен будешь покинуть территорию города.

У юноши пересохло в горле. Он не хотел стрелять в своих, пусть и бывших, товарищей, но еще сильнее ему не хотелось куда-либо уходить, да и идти ему было больше некуда. И потому выбор превращался в предопределение.

― Олег, как там тебя… сын Виктора, ответь, ты согласен?

Парень заглянул в ядовито-зеленые глаза Кислова. В горле застрял вязкий ком. Юноша попытался сглотнуть и не мог. В глазах потемнело, а в виски ударила кровь.

― Я не слышу ответа.

Олег хотел сказать: «Да», — что ему еще оставалось? Но из глотки вырвался несуразный хрип, и потому он просто кивнул.

― Хорошо, — на лице вождя играла торжествующая улыбка. — Пойдем на кухню, сдашь свою вяленую свинину и прокисшее молоко, заодно нормально поешь, а потом выдвинемся на рубеж.

* * *

Аня сидела с закрытыми глазами, прижавшись спиной к ржавой кухонной батарее. Рядом на полу возле опрокинутого холодильника, измаранного охристыми подтеками, лежали бронежилет, вещмешок, кинжал и автомат. Поскольку окон не открывали, то в кухне стояла жаркая духота, и батарея была приятно прохладной. Периодически девушка проваливалась в сон, и тогда вялая, серая действительность сменялась причудливыми полубредовыми картинками. Она будто бы попадала в свое прошлое и наблюдала за всем со стороны. Могла останавливать время, где-то прокручивать вперед, где-то наоборот откручивать, и смотреть, смотреть…

…Она видит девятилетнюю девочку, маленькую пацанку. Ее часто лупят родители, лупят нещадно. Но сломить не могут. Она упряма и нерадива. Упорно, хоть и тайком, делает так, как ей хочется. В конце концов, ее отдают в женское отделение интерната. Там строптивости сильно поубавилось…

…Вот она бегает, ползает, занимается борьбой, учиться стрелять из лука и арбалета. Она лучший снайпер. Даже мальчишки, которые старше ее на два-три года, не посылают так точно стрелы и болты в мишень. Ей позволяют произвести несколько выстрелов из автомата одиночными. Это большая честь…

…Аня откручивает пленку назад и заново просматривает свою жизнь. Вот отец тащит ее, десятилетнюю девчонку, за ухо. Она ревет. Стоп! Вон там, сбоку, стоит мальчик. Воины не плачут, и потому он борется с собой, чтобы глаза не смели увлажняться. Но ему жалко Аню. Мальчика зовут просто Олежка. Он еще не получил взрослого имени — сын Виктора…

Ее стрела вонзается прямо в середину мишени. Она горда собой. Торжественно улыбается. «Учитесь, позорники! — говорит юным воинам Анатолий Алфераки, инструктор и начальник гвардии. — Девчонка стреляет лучше вас. Вы не воины Лакедемона, вы сопливые рабыни!» Стоп! Там, в толпе мальчишек, на нее смотрит, открыв рот, преисполненный искренним восхищением… Олег…

…Девушка кричит: «Я не буду его женой! Я не выйду за этого хлыща!» Отец не терпит возражений, и она получает удар по щеке. Сильный, хлесткий, как всегда обидный. Он говорит: «Дура ты, это же будущий царь!.. большая честь для нас…». Она покоряется, да и как тут не покориться. Все-таки сломали… сломали… вот она выходит из Храма Славы под руку с Артуром… и первая брачная ночь… боль, кровь и горькие слезы… а через несколько недель первый выкидыш…

Аня проснулась и потянулась, разминая ноги. Солнце уже клонилось к закату и небо на востоке потемнело.

― Почему здесь? Почему? — доносилось откуда-то со стороны коридора.

Все еще не понимая, что происходит, она приоткрыла дверь и выглянула из кухни. В коридоре стояли Николай и Артур.

― Плохо дело, — сказал следопыт, протирая лысину. — У Григория высокая температура и бред. Ему осталось не больше десяти-двенадцати часов. Плохо дело.

― Почему… здесь… — снова раздается надрывный стон из комнаты.

Артур будто не услышал ни озабоченного Николая, ни бредящего Григория. Он, бледный и взъерошенный, уставился на табло дозиметра:

― Двести семьдесят микрорентген. Мля! Какого хрена! Мля! Валить нужно отсюда, прямо сейчас валить! Мы все тут сдохнем к чертям! А если предатель найдет выродков? Или спрячется? Сколько мы его тут ловить будем? На хрен этот сраный город!

Следопыт схватил наследника за плечи и с силой встряхнул.

― Артур, послушай, — прорычал он. — На моем счету тринадцать походов в сторону Таганрога, семь в сторону Новоазовска и четыре на север. И я ни разу не провалил задания. Ни разу! Ни одного! Я не потерплю провала. Все не так страшно, как кажется. Сегодня ночью мы найдем и убьем мерзавца, вместе с его отродьем и всеми выродками, которых он только сможет позвать на помощь. Мы вернемся с их головами. Мы — остатки полноценных людей, хранители всего, что погибло, за нами будущее, мы — сила! Кого нам бояться? Кучки аборигенов? Утром на нас уже напали двенадцать ублюдков, мы их всех перещелкали за одну минуту. Или ты думаешь, местные выродки умеют воевать? Да мы их перебьем к черту, они не успеют глазом моргнуть! Кто нам страшен? Туман Даров? Мы возьмем двух, нет даже трех пленников, или вернемся северной дорогой, через Николаевское шоссе. Вероятность встретить туман будет минимальна. Что тебя тревожит? Хамелеоны? Будем передвигаться ночью. Радиация? Двести семьдесят микрорентген в час — это не настолько страшная доза. Это мой двадцать пятый дальний поход, и я бывал в зонах похуже и пожестче, поверь мне. И пока жив. И дети нормальные…

― Скажи это своим волосам! — ответил немного успокоившийся Артур и, вырвавшись из рук следопыта, направился в свою комнату.

― А ты почему без броника? Где оружие? — спросил с раздражением Николай, обратив внимание на Аню. — Оденься немедленно!

Девушка вернулась на кухню и поспешно собралась.

Два часа спустя они спускались по лестнице. Первым шел Николай, за ним Аня, замыкал отряд Артур. Григория они оставили умирать в квартире. У него забрали автомат, вещмешок и дозиметр, дали напиться и оставили личный клинок. Старейшина вложил в руку раненого пистолет, отнятый у атаманши, с единственным патроном в патроннике.

Когда отряд спустился на первый этаж, раздался выстрел.

― Да восславят тебя священные воды Миуса, брат мой, — прошептал следопыт, выходя из подъезда.

Пробравшись сквозь заросли, троица вышла на дорогу. Ночь выдалась звездной и безветренной. Было очень тихо. В свете растущей горбатой луны дома и деревья, погруженные в зловещее затишье, казались фантомами, призрачным отражением иного мира.

― Ты наши уши и наши глаза, — шепнул Николай Ане. — Как почувствуешь след Олега, дай знак. Только делай все молча.

Они бесшумно продвигались по городу. Аня прислушивалась, постоянно озиралась, но ее шестое чувство ничего не могло нащупать. Совсем ничего, будто город вымер. Не было хищников, не было их жертв, не было ничего.

Отряд вышел на очередной перекресток, в середине которого находилась целая груда искореженных автомобилей. Николай рукой указал направление. Аня огляделась и увидела очень странный столб, с каким-то длинным скворечником наверху, в который были вставлены три стеклянных кругляша.

И вдруг тот, что посередине, загорелся желтым светом, потух, и снова загорелся. От призрачной ночи не осталось и следа. Стоял жаркий полдень. Кругом столпотворение. Настоящая паника. Кто-то бежит, зажав в руках сумки с продуктами. Другой застыл на месте, обхватив руками голову, понимая, что спастись не удастся. Еще один лежит неподвижно: он получил свое избавление. Слышится нестерпимый вой, больно режущий уши. Дым стелется по земле, не давая дышать. Множество автомобилей, часть из которых смяты, сгрудились на перекрестке, перекрыв проезд. Доносятся крики боли, отборный мат, детский плач. Двое мужчин, красные от напряжения, вцепились друг другу в глотки, стоя на капоте. Из покалеченной бело-синей машины с надписью «Полиция» выскакивает человек в форме. Аня узнает его. Это отец. Ее отец. Только намного моложе. Без плеши и седины. Он не обращает никакого внимания на дерущихся, подбегает к другому автомобилю, в котором сидят мужчина и женщина.

― Ваше транспортное средство изымается для нужд полиции! — орет он срывающимся голосом.

― Какие еще нужды? Нам некогда, — отвечает мужчина, пытаясь завести машину, задняя часть которой под потолок забита коробками, баулами и какими-то свертками.

Тогда отец достает пистолет и надрывно вопит:

― Выйти из автомобиля, иначе я применю силу!

Женщина начинает кричать, а мужчина, уставившись ошалелым взглядом на полицейского, вдруг злобно вопит:

― Ах ты мент вонючий! Чтоб ты сдох, гнида! Мусор помойный!..

Отец стреляет прямо через стекло. Мужчина, дернувшись, хрипит:

― Валя!.. Валя!.. беги…

Полицейский, открыв дверь и выкинув на дорогу раненого, садится в автомобиль. У женщины истерика.

― Вылазь из машины, сука! — убийца дрожащими руками наставляет оружие на женщину.

Но она, вцепившись душегубу в волосы, вопит:

― Будь ты проклят, гад! Будь ты сам проклят и дети твои!

Раздается новый выстрел, и женщина вываливается из кабины автомобиля. Машина после нескольких попыток заводится и срывается с места. Мужчина с простреленной грудью тянет руку:

― Валя… Валя… — хрипит он.

Аня переводит взгляд на женщину. Та лежит на спине, широко раскинув руки и ноги, из-под нее растекается лужа крови. У нее очень большой живот. Она же беременна! На позднем сроке…

― Валя… Валя… — слышится слабеющий хрип.

― Я проклята, — ошеломленная Аня, закрылась руками. — Я проклята… я не смогу родить… никогда… я проклята…

― Анна! Анна! — Николай, с трудом отодрав руки от лица девушки, посмотрел ей в глаза. — С тобой все в порядке?

― Это было здесь… я видела… это было здесь… прямо з-здесь… — девушка заикалась.

― Что было? Когда? — подбежал Артур.

― Следи за периметром, я сам разберусь, — прошипел Николай. — Что ты увидела? Отвечай!

Аня, наконец, пришла в себя и огляделась. Все та же ночь, освещенная неполной горбатой луной. Все тот же перекресток. И груда ржавого металла на его середине. И странный столб с тремя глазами не мигает больше желтым светом…

― Тут было, очень давно, больше двадцати лет назад… Я видела.

― Этого еще не хватало, — с досадой вздохнул следопыт. — Сейчас сконцентрируйся на нынешнем моменте. От тебя зависит успешность операции.

― Зачем только взяли тебя с собой? Никакой помощи, дура истеричная, — произнес Артур.

Николай неожиданно ударил ее по щеке. Ударил так, как бил обычно отец за непослушание. Больно. Хлестко. Обидно. Аня, зло сверкнув глазами, проговорила со сталью в голосе:

― Я уже в порядке. Я увижу и услышу все, что нужно. Я все сделаю.

Они пошли дальше по улице вдоль заброшенных домов и разграбленных витрин. На обочине густели заросли. В них могли бы прятаться какие-нибудь хищники, мутанты, выродки. Но Аня знала, что, ни в этих, ни в следующих кустарниках, ни в пустых зданиях никого не было. Город вымер.

Артур вдруг споткнулся.

― Хрена тут железа на дорогу набросали, мля! — ругнулся он.

― Это не железо, — прошептал Николай, — это трамвайные пути.

― Что такое трамвайные…

Наследник оборвался на полуслове, поскольку в ночи раздалась трель. Странная, прерывистая, ни на что не похожая. Следопыт вопросительно взглянул на Аню.

― Просто какая-то ночная птица, — сказала девушка.

Она соврала. Аня видела шлейф, очень похожий на человеческий. Существо пряталось за стеной ближайшего дома. Именно оно сейчас издавало прерывистые звуки — песнь возмездия.

Николай с недоверием посмотрел на Аню. Что-то напоминала ему эта трель. Что-то мучительно знакомое… но что?..

― Ты в этом уверена? — спросил он.

― Абсолютно, — сказала девушка, и в голосе ее слышалось затаенное презрение, но следопыт ничего не заподозрил.

Маленький отряд двинулся дальше. Где-то в отдалении послышалась новая трель, чем-то схожая с предыдущей. Николай замедлил шаг, вскинув автомат.

― Я вижу следы птиц, — проговорила Аня. — Это просто птицы, нам нечего опасаться.

Холодок пробежал по спине следопыта, в пальцах возникла дрожь. Мрачное предчувствие кольнуло сердце. Такое с ним случилось впервые за двадцать с лишним лет, прожитых в постядерном мире. Усилием воли Николай взял себя в руки и посмотрел на Аню.

«Что означает это птичье пение? Что же оно означает? Что-то знакомое…»

Потом старейшина перевел взгляд на Артура. Тот был беззаботен и расслаблен. Его бестолковая, но все-таки видящая жена сказала, что это просто птицы. Птицы — значит, птицы. Чего их бояться?

Вновь послышались высокие мелодичные звуки. И опять по спине следопыта пробежал предательский холодок. Ну, почему, почему ему становится так страшно? Ведь он уже давным-давно никого и ничего не боится. Без страха сражался с бандой, спокойно входил в Туман Даров, без содрогания стрелял в гигантских хамелеонов. Почему же птичий свист наводит на него ужас? На что-то он очень похож, но на что?

Отряд двинулся дальше. Вскоре улица привела их к перекрестку. Впереди чернел Центральный таганрогский рынок.

«Как там в сказке, — подумалось следопыту, — прямо пойдешь — смерть найдешь; налево пойдешь — коня потеряешь; направо пойдешь — еще какая-то хрень случится…»

Идти прямо, через рынок не было никакого желания, да и русские витязи прямо не ходят. Следопыт вдруг поймал себя на мысли, что он впервые за двадцать лет подумал о себе как о русском. Они уже давно превратились в бесстрашных и беспощадных солдат Великого Лакедемона, солдат новой эры. А тут на тебе: «русские витязи прямо не ходят…» Но и налево ходить — плохая примета. Потому что встают с левой ноги, гуляют налево и делают левые деньги, но сражаются всегда за правое дело.

И, повинуясь импульсу, Николай двинулся вправо.

Глава 10 АНГЕЛ С КРОВАВЫМ КРЫЛОМ ВНОВЬ НАЙДЁТ В СЕБЕ МУЖЕСТВО ВСПОМНИТЬ

Памятник, освещенный неяркой луной, бросал короткую тень, и два человека, стоящие у подножия, были практически незаметны уже с нескольких шагов — один, весь в черном, вообще полностью сливался с камнем, а камуфляж другого, держащего автомат, походил на листья кустарника.

― Твои приятели идут сюда, — прошептал Кислов, вглядываясь в ночь. — Как я и предполагал, продвигаются по улице Чехова. И их всего лишь трое.

― Откуда вы знаете? — Олег до боли в пальцах сжал в руках «калаш».

― Слышишь, — вождь поднял указательный палец, — пташка поет?

Юноша кивнул. Он давно обратил внимание на звуки, которые доносились время от времени, но никак не мог сообразить, каким животным дал приют уснувший город.

― Это специальный язык, с помощью которого общаются нуклеары, — Кислов вытащил из кармана деревянную трубочку и подул в нее.

Раздалась прерывистая трель, звуки которой показались Олегу резкими и совершенно непохожими на птиц.

― У них ПНВ случайно нет?

― Что? — юноша поморщился, не поняв смысл вопроса.

― Прибор ночного видения, — вождь посмотрел на Олега. — Ладно. Помни, о чем мы с тобой говорили: уберешь одного выродка, получишь первую ступень посвящения. Я признаю тебя своим, нуклеаром, без всяких испытательных сроков. Как вождь, имею на это право. Потом обряд инициации проведет судья, хотя, судя по всему, Леонид от тебя не в восторге, а после шаман. И все. Три года спустя станешь полноправным нуклеаром, сможешь принимать участие в общем собрании, может быть, тебя даже в Совет выберут. Наверное, три года кажется долгим сроком, но первый гигантский шаг ты совершишь именно сейчас. Ясно?

― Убрать одного… А что будет с остальными? — тихо спросил будущий нуклеар.

― Полагаю, они сдадутся, — ответил Кислов.

― Никогда! Воины Лакедемона никогда не сдаются! — собственные слова показались Олегу дурацкими и пафосными, учитывая, что сам-то он разоружился беспрекословно, хотя, конечно, у него, как правильно выразился Кислов, не было резона дурить…

― Поглядим, — насмешливо отозвался мужчина.

Из темноты бесшумно, словно тени, возникли шесть лучников: четыре парня и две девушки. Среди них Олег узнал Илью и Каур.

― Вы очень вовремя. Трое за колонны торговых рядов слева, трое направо за деревья. Действовать по моей команде. Бегом марш! — скомандовал вождь.

Нуклеары разделились на две группы четко, как будто распределили это заранее и мгновенно растворились. Где-то вдали раздалась новая трель, Кислов прислушался.

― Ага, наши гости свернули вправо, и появятся вот оттуда, — сказал он, указывая пальцем. — Идем за колонны, поищем место под позицию. Нас там увидеть невозможно, даже с ПНВ, но площадь как на ладони. Я уверен, они обязательно задержатся возле памятника, так что не упусти свою удачу, стреляй на поражение.

Олег совершенно не мог понять, как удается юнцам передвигаться настолько быстро, тихо и незаметно. Его глаза уже привыкли к темноте, да и луна давала немного света, но все равно нога то и дело попадала в трещины и выбоины на асфальте, отчего мелкие камушки разлетались в стороны.

Через несколько минут он распластался на полу крытой галереи второго этажа и приготовился к стрельбе из положения лежа, но пока делать было нечего. Говорят, что как день начнешь, так он и пройдет; что ж, примета, похоже, сработала. Нескончаемый отвратительный день переходил в не менее мерзкую ночь. Юноша пытался понять: отчего на душе так паршиво? Кстати, кого же за ним послали? Кого-то из интерната? До этой секунды Олег не думал о таких вещах, или, вернее сказать, отгонял подобные мысли… А вот теперь он затаился, невидимый, а значит, практически неуязвимый, и собирается расправиться с кем-то из своих знакомых. Что, если человек, которого вскоре придется убить, — хорошо знаком? Если это кто-то, с кем каждый день тренировался… Или ходил в дозоры… Или плечом к плечу, стоял на дамбе против гидр… Да какая, в сущности, разница, если бы карательный отряд нагнал его по дороге, — разве он упал бы на колени, отдал им ребенка, нет, безусловно, стал бы отстреливаться! Так в чем дело? Что меняет эта засада? Вроде бы, ничего, но злость на себя острым когтем царапала сердце… А может, намеренно промахнуться? Дать возможность ничего не подозревающему отряду собраться, занять круговую оборону. Тогда эти бесшумные черти, нуклеары, закидают карателей стрелами… Но почему другие должны расхлебывать заваренную им кашу? Разве тот же Кислов звал кого-нибудь в Таганрог? И опять же, не Кислов был отцом ребенка, которого теперь собрались защитить нуклеары. И разве каратели пришли не по его, Олега, следам?

Но легко вождю говорить «убрать любого», так же хорошо утверждать, что все они выродки. Хотя, наверное, с точки зрения нуклеаров это так… А в Лакедемоне считают выродками всех остальных. Пожалуй, они тоже правы. Люди вообще выродки. Все до единого. Так где разница…

Кислов стоял сбоку за колонной. На какое-то мгновение Олегом овладело острое желание разрядить рожок в этого неприятного рыжеволосого человека, который поймал его в сети обстоятельств и теперь дергал за ниточки, точно куклу, а потом — будь что будет. Не убьют же за это ребенка? Его, конечно, прикончат, но не маленькую девочку, нет… Какая наивность! Ее придушат в тот же миг, когда узнают, что их чертов вождь погиб. Во всяком случае, в Лакедемоне поступили бы именно так, и без всяких колебаний. Ладони Олега вспотели, в нем поднялось ощущение безысходности, которое переросло в бешеную злость на себя, а она помогла собраться, отбросив прочь бесполезные рассуждения.

* * *

Три вооруженных человека продвигались мимо мертвых засохших деревьев; на дороге попадались бесформенные железяки выгоревших машин. Вероятно, в первые дни после Великого Коллапса здесь велись бои между двумя группировками, пытавшимися взять город под контроль. Впрочем, теперь не важно, от тех банд не осталось и следа: радиация, голод, болезни и два года ядерной зимы уравняли всех.

Снова послышалась птичья трель. Николай опять вынужден был унимать дрожь и отгонять от себя дурные мысли.

Обогнув рынок, дороги снова сходились. Следопыт покосился на двухэтажное здание, заросшее гигантским плющом, через который проглядывали колонны торговых рядов, и только потом увидел памятник: мужчина с бородкой, сидел, опершись руками на колени.

― Это кто? — спросил Артур.

― Тихо! — рявкнул не своим голосом Николай.

Что-то было не так. Что? Следопыт посмотрел на бронзовую фигуру. И в неверном освещении луны ему почудился укоризненный взгляд. Николай зажмурился, тряхнув головой, снова открыл глаза. Нет! Это просто кажется. Тут что-то другое…

И Николай догадался. Памятник ухожен. Вокруг него выкошена трава, на площади нет поваленных деревьев. И надпись! Надпись легко читаема даже в ночи:

АНТОН ПАВЛОВИЧ

ЧЕХОВ

1860–1904

Это показалось самым неправильным. Они, бесстрашные и беспощадные воины новой эры, забыли о своих корнях. А выродки, варвары, проклятые мутанты, ублюдки и дерьмо рода человеческого, ухаживают за памятниками из прошлой эпохи.

Вновь зазвучали трели. Громко. Жутко. Противоестественно.

— Это птицы, — услышал он голос Ани. — Карающие птицы.

Следопыт с ужасом взглянул на девушку, думая, что она сошла с ума. Аня смотрела на него с нескрываемым презрением. На ее лице играла злая торжествующая улыбка. В этот момент Николай вдруг понял, что напоминают ему трели: это была видоизмененная, с какими-то непонятными нововведениями и мелодичными переходами азбука Морзе.

«Засада!» — успел подумать следопыт, но выстрела он уже не услышал.

* * *

Когда на площадь вышли три фигуры, Олег стал напряженно всматриваться, но не смог понять кто это.

Маленький отряд, как и предполагал Кислов, остановился возле памятника. Юноша прицелился в один из силуэтов. Палец лег на спусковой крючок, а мушка стала перемещаться вверх. В голову… Выстрел в голову, и конец. Все. За Дамбу Теней… В Море Погибели…

Словно почувствовав его намерение, человек обернулся. У юноши волосы встали дыбом, когда он узнал Аню. На лице девушки застыло зловещее предвкушение. Такой Олег видел ее впервые. И главное, она будто знала, где искать своего будущего убийцу, целящего ей прямо в переносицу. Юноша вспомнил, как искал хотя бы мимолетных встреч, как неимоверно радовался, когда из лука или арбалета девушка попадала точно в цель, как буквально разрывалось сердце, если Аню бил отец или кто-нибудь из наставников. Это было невыносимо, уж лучше бы его самого нещадно отхлестали розгами. Но она всегда была взбалмошной и непокорной девчонкой и никогда не плакала; это Олегу нравилось в ней больше всего.

Нет! Он не сможет выстрелить. Просто не решится. Рука дрогнет… Или все же сумеет? Олегу представилась вдруг жуткая картина: нуклеары пытают пленную девушку… отрывают ногти, жгут раскаленным железом, избивают и насилуют…

«Может, смерть станет для нее избавлением?»

Юноша ощутил, как чья-то нога легонько ткнулась в бедро. Это был Кислов. Таким способом он выразил свое нетерпение. Нужно на что-то решаться.

Нет, в Аню он стрелять не будет. Наоборот, сделает все, чтобы она осталась жива. Олег прицелился в того, что был ниже ростом, потом в высокого, и снова в низкого. Кого же из них?

«Но все же низкий умрет первым… Выродок стреляет в выродка. И становится выродком вдвойне!» — пронеслась мысль, обдав жаром. Олег перестал дышать и нажал спусковой крючок.

Выстрел эхом укатился под своды торговых рядов, спугнув какую-то пернатую живность.

Николай, сделав разворот вокруг своей оси, развел руки и с глухим стуком рухнул наземь. Артур хотел было вскинуть автомат, чтобы дать веерную очередь, но не успел: Аня, взяв на прицел мужа, прорычала:

― Даже не думай!

― Ты, что, мля… — только и смог вымолвить обалдевший от такого поворота Артур.

― Мы сдаемся! — крикнула она в темноту. — Сдаемся!!!

Артур помедлил, ему вспомнились слова из Кодекса, о том, что воины не сдаются. Но потом, сообразив, что тех, кто мог бы уличить его в трусости или предательстве, здесь нет, а бесполезное геройство — это приманка для дураков, положил автомат к подножию металлического болвана, который, кажется, скалился.

― Мы сдаемся! — опять прокричала Аня, отходя на несколько шагов от убитого Николая, чтобы не оказаться в лужице натекающей крови.

Из тьмы, что сгустилась между колонн, вышел человек в черной мешковатой одежде.

― Ты тоже бросай автомат, красавица, — приказал он. — Мои люди держат тебя на мушке, если что.

Девушка беспрекословно подчинилась. Человек в черном, засунув пальцы в рот, пронзительно свистнул, и вокруг него, словно материализовавшись из пустоты, появились темные силуэты. В руках у них были луки, нацеленные на незваных гостей. Артуру показалось, что их было никак не меньше двух десятков, и он уже слышал свист стрел, к тому же глаза у некоторых фосфоресцировали, что внушало неописуемый трепет.

― Я вождь нуклеаров. Вы мои пленники, — заявил человек в черном. — Вздумаете дурить — немедленно умрете, так что отцепляйте свои тесаки, вещмешки, подсумки. Так же снимайте ваши броники и прочие цацки. Не советую прятать какое-нибудь оружие, не то пожалеете. Советую быть честными и отдать все сразу. Учтите, честность — это путь исправления.

Аня принялась немедленно выполнять требования, в то время как ее муж делал это с явной неохотой. Он дернулся, услышав трель, что сопровождала их на последнем участке пути, и уставился на маленькую дудочку, с помощью которой вождь издавал звуки, столь похожие на птичий голос. Понемногу значение увиденного стало доходить до Артура: оказывается, их пасли всю дорогу!

«Ах, ты, корова безмозглая, что ж ты талдычила про птиц! Так и знал, что никакая ты не видящая… Придушил бы дуру! А Николай-то тебе верил. Вот же я с вами влип, мля!» — он почувствовал облегчение от сознания, что это Аня и слепо слушавший ее бредни проводник были виноваты в бесславном завершении карательной экспедиции.

― Олег! Иди сюда! — позвал черный.

Будущий нуклеар, старавшийся держаться в отдалении, с огромной неохотой двинулся к памятнику. Наступал невыносимый момент встречи с недавними друзьями. Смерть двух человек, которые расстались с жизнью при его побеге из Лакедемона, казались трагической, но необходимой платой за руки, незапятнанные детоубийством. Но потом обстоятельства, цепляясь друг за друга, ставили все новые и новые задачи. Дойти до города; найти выживших людей; как-то договориться с ними, сделать все возможное, чтобы малышка получила помощь… Но цена оказалась непомерно велика.

Он жаждал оказаться в Таганроге, преодолел страшные препятствия, чтобы это сделать. Но что дальше? Вроде бы вождь говорил очень складно о трагедии общин, да, очень правильно говорил. И как-то незаметно приплел к апокалипсису и гибели цивилизации необходимость убийства одного из карателей. Чтобы быть полноправным гражданином — следовало убить раба. Но оказалось, чтобы стать нуклеаром — нужно убить полноправного гражданина. Что может быть глупее, чем, мечтая разорвать замкнутый круг, снова попасть в какую-то нелепую ловушку? Теперь осталась горечь, которая (Олег был в этом более чем уверен) станет чудовищной, как только он посмотрит в глаза Артура и Ани.

― Олег, ты все сделал правильно, так что нечего прятаться, — испытующий взгляд Кислова буквально вонзился в юношу и буравил поникшего неофита, а затем обратился к пленным. — Раздевайтесь догола.

― Как? — спросил Артур. Он выглядел совершенно растерянным, таким Олег его еще никогда не видел.

― Догола — это значит снять с себя абсолютно всю одежду, — невозмутимо произнес Кислов.

― Я не буду, — сказала Аня тихо, но твердо.

― Не бойся, — ухмыльнулся вождь, — тебя никто не тронет. Просто нужно убедиться, что у вас нет больше оружия.

― Я все равно не буду, — повысила голос Аня.

― Можно, я уйду? — Олег устало посмотрел на вождя пустым взглядом.

― Зачем? — Кислов изобразил удивление. — Зачем тебе-то уходить? Или ты чувствуешь стыд? Тебе стыдно перед теми, кто вторгся на твою землю? Теперь ведь это твоя земля! Ты нуклеар! Я признаю тебя членом нашей общины.

От бессилия и раздиравших его противоречивых чувств Олегу стало тяжело дышать. Воздух словно наполнился непереносимой духотой, а лунный свет, казалось, обжигал сильнее полуденного солнца. Неизвестно, что произошло бы дальше, но голос судьи разрядил обстановку. Он приближался вместе с целым десятком молодых людей, вооруженных луками и арбалетами.

― Валера! — крикнул Дрожжин. — Давай, отпусти парня, ему на сегодня хватит, а у тебя еще будут сотни воспитательных моментов. Тем более, не пристало оголяться перед духом Сказителя, так что пленных пускай обыщут в торговых рядах.

Вождь посмотрел на памятник и кивнул.

― Ладно, — согласился он с явным недовольством. — Пусть будет так. Илья! Отведи новичка к себе и позаботься о нем. У тебя там просторно. Каур! Займись девушкой. Саша, ты отвечаешь за пленного.

Олег, отдав автомат Кислову, поспешил за низкорослым юнцом, чтобы не видеть раздевания и допроса бывших друзей. Он чувствовал себя полностью вычерпанным и едва волочил ноги от усталости.

* * *

Оставшиеся на площади одни мужчины немного помолчали, а затем Дрожжин спросил:

― Ты уверен в своем поспешном решении?

― С парнем все чисто. Он прошел тщательную проверку, и я знаю, он именно тот, за кого себя выдает, хотя его удачливость поразительна, — Кислов перекинул автомат за спину. — Но напрасно ты вмешался, Лёня, напрасно. Такой момент испортил!

― То есть, ты не допускаешь мысли, что это хорошо спланированный разведывательный рейд? — судья пропустил упрек мимо ушей. — Знаешь, Валера, очень легкомысленно было возвращать ему оружие. Разве твои тесты дают гарантию на все сто?

― Знаешь, Лёня, — в тон другу ответил Кислов, — будь он специально подготовлен, несомненно, он мог бы легко их обойти, но я глубоко сомневаюсь, что в мире остался хоть один специалист, который смог провести такую подготовку, и уж вовсе невероятным видится мне факт, что этот спец оказался бы на нашем полуострове…

― То есть девочка на самом деле его дочь? — Леонид с сомнением покачал головой. — А не слишком ли он молод для роли отца? С трудом верится…

― Будь спокоен! После процедуры раздевания, которая рвет шаблон, и трехчасового допроса в состоянии сильного физиологического дискомфорта, когда человек с одинаковой силой хочет жрать, пить и ссать, чрезвычайно трудно, то есть просто невозможно оставаться в рамках легенды, и ни разу не сбиться, если ты об этом. И он вполне доказал свою правдивость: сделать такой выстрел только ради сохранения конспирации? Нет, это невозможно. Хотя завтра сам его прощупай.

* * *

Илья тщательно обходил встречавшиеся трещины и прочие маленькие препятствия, о которые то и дело спотыкался подопечный, а потом вдруг спросил:

― У тебя есть кровные братья или сестры?

Вопрос вытряхнул Олега из пустоты и показался дико нелепым. При чем тут братья? Женщинам Лакедемона вменялось в обязанность рожать как можно больше, и каждый ребенок поощрялся каким-нибудь ценным подарком от Общины, но смертность была слишком большой, и редко какая мать могла похвастаться двумя детьми, дожившими до совершеннолетия. Сестра Олега умерла, когда ей не было даже года, но распространяться об этом незнакомому мальчишке не хотелось, поэтому юноша ответил коротко:

― Нет.

― У меня тоже, — поникше проговорил Илья, — я такой один во всем племени. Ну, еще есть Саша, он сын Дрожжина. Он тоже единственный. А у остальных есть братья и сестры.

― Постой, — удивился Олег, — ты хочешь сказать, что у всех остальных по двое детей?

― Нет, — Илья отрицательно покачал головой. — Не у всех. У большинства четыре, пять или шесть, а у Петра и Алины целых восемь.

― И никто не умирает? — спросил Олег, ошарашенный такой невероятной новостью.

― Умирают, конечно, — юный нуклеар вздохнул и посмотрел на собеседника пытливыми глазами. Сейчас зрачки не казались кошачьими, так как стали почти круглыми, — в прошлом году один ребенок умер, в позапрошлом тоже один, а зато три года назад — ни одного.

― А уро… — Олег вовремя оборвал слово, — дети с отклонениями у вас рождаются?

― Бывает, — с грустью сказал Илья, — у нас одиннадцать таких.

― И что вы с ними делаете?

― Ничего. Они живут в специальном доме. За ними по очереди ухаживают родственники и те, у кого есть свободное время. Я тоже иногда прихожу с ними поиграть.

Изумлению Олега не было границ, и он остановился.

― Что? — спросил его Илья. — Что-то не так?

Олег ощутил странную боль в груди, от которой почему-то зачесались глаза. В Лакедемоне такое посчитали бы слабоволием, но юноша чувствовал, что потерял ориентиры. Образ жизни, с рождения до вчерашнего дня принятый как единственно возможный, оказался неправильным, дал трещины и рассыпался. Но значило ли это, что у нуклеаров все без изъянов?

― Ничего, — вздохнул Олег и побрел дальше, — в Лакедемоне очень много детей умирает при рождении. Очень много.

― Понимаю. Вы живете, но не выживаете, — произнес Илья с мудрой интонацией, непонятно откуда взявшейся у такого юнца.

Вскоре они вышли на площадь, окруженную со всех сторон многоквартирными домами. В середине ее росли высокие деревья неизвестного вида, выше и пышнее, чем голубые ели, что стояли возле Дворца Собраний в Лакедемоне.

― Это роща Бессущностного, а вон там его монумент, — указал Илья рукой. — Ты ничего особенного не чувствуешь?

Олег посмотрел в ту сторону. Действительно, на постаменте стоял лысый мужчина с бородкой, одетый не то в плащ, не то в какую-то накидку.

― Много у вас монументов, — заметил Олег.

― Да, у этого города много покровителей, — согласился Илья, — а вот дом, в котором я живу. Он весь мой. Но я занял только одну квартиру. Зачем мне больше? А ты если захочешь, сможешь выбрать любую другую, или будем вместе, так веселей.

Они поднялись на второй этаж, Илья открыл дверь.

― Печь разжигать долго и хлопотно, так что, если ты хочешь покушать, то могу дать холодное…

― Нет, не надо, — перебил Олег. — Просто покажи, где можно прилечь?

― Вот, — Илья взял за руку Олега и потащил в темноту. — Ты спи, я приду позже. У нас сейчас ночное бодрствование.

― Что такое «ночное бодрствование»?

― Судья Дрожжин говорит, что у нуклеаров цикл жизни другой. Более длинный, поэтому иногда мы спим ночью, а иногда днем. Но ты, как все старшие, должен спать ночью. Вот и кровать, укладывайся. Могу дать одеяло, хотя ночь теплая.

― А твои родители, здесь? — прошептал Олег, нащупывая подушку.

― Нет. Мы все живем отдельно друг от друга, — Илья остановился. — Я посвящен Бессущностному, мама из клана Творца, а папа из клана Сказителя.

Олег хотел спросить, что это за странные названия такие, но, уже последние слова Ильи слышались невнятно: события дня хороводом кружились перед глазами, а в отдалении маячили мрачные фигуры трех убитых сограждан. Адская усталость навалилась на сознание, перенасыщенное впечатлениями последних суток. Меньше чем за полминуты, едва спина соприкоснулась с матрацем, новоявленный нуклеар заснул.

* * *

Аня открыла глаза, чувствуя себя более усталой, чем накануне вечером. Зарешеченное окошко давало тусклый свет, впрочем достаточный, чтобы разогнать мрак в полуподвальном помещении. Сюда ее привели вчера и заперли одну, а куда дели Артура — приходилось только гадать. «Уже день», — сообразила девушка. Настил, на котором она спала, был сложен из коричневых веток, а от жесткого тюфяка неприятно тянуло прелой травой. Аня села, потянувшись. Вчерашний день вспоминался как какой-то дикий сон. Вот она, поддавшись нелепому импульсу, решает отправиться в погоню. Зачем? Сама не знает. Да, ей осточертели гулянки Артура, да, она никак не может родить ребенка, да она ненавидит своего свекра Антона. Но нужно ли было из-за этого очертя голову кидаться в опасную неизвестность?

«Как глупо! — подумала девушка, притянув колени к груди. — Я всегда поступаю глупо!»

Вчера ночью ей было наплевать на свою жизнь, она жаждала смерти для себя и своих спутников. Вчера ночью бытие текло в ином измерении. А что сегодня? Сейчас умирать совсем не хотелось, хотя положение было отчаянным: она фактически предала идеалы Лакедемона. Сознательно повела товарищей в ловушку, сдалась в плен и заставила сделать то же самое мужа. И во имя чего все это? Что изменится в ее жизни? Она научится рожать живых детей? К ней здесь будут лучше относиться, чем в Лакедемоне? Или, быть может, Олег защитит ее? На что она надеялась? На детскую влюбленность парня, который сам среди этих уродов на птичьих правах?

«Лучше бы он мне пулю в голову пустил, а Николай остался жив! Правду отец говорил: баба — дура не потому, что дура, а потому, что баба», — Аня уткнулась лицом в колени.

Вспомнилось пленение и унизительное раздевание перед двумя девками, одна из которых вообще была какой-то черномазой. И еще, сучка, улыбалась, бесстыдно рассматривала ее тело… Дрянь!

Вспомнились глаза Артура — по-детстки испуганные глаза взрослого воина. Какой он все-таки трус! Она всегда это подозревала, хотя в Лакедемоне под крылышком у папы можно пальцы гнуть.

Вспомнилось, как их вели, безоружных, по улицам. Как запихнули в этот поганый подвал. Посиди, мол, тут до утра, а завтра разберемся с тобой. Что теперь будет? Пытки? Унижения? Изнасилования? Отец наверняка так и поступал во время легендарных новоазовских походов.

«Валя, Валя…» — почудился Ане хрип умирающего мужчины, тянущего руку к уже мертвой беременной жене. Девушка сморщилась и постаралась отогнать жуткое видение, а потом осмотрелась внимательнее. Голые стены, пустой потолок, массивная металлическая дверь и толстая решетка на окне, до которой все равно не допрыгнуть. Захочешь повеситься — еще вопрос, как это сделать.

Вдруг послышались шаги.

«Так скоро! Уже пришли мучить? — мелькнуло в голове Ани, вскочившей на ноги. — Ну, посмотрим!»

Скрипнули петли, в дверях показалась девушка. Та самая, бесстыжая черномазая сучка, которая вчера проводила досмотр. Не долго думая, издав яростный крик, Аня бросилась в атаку.

Через несколько минут отчаянной борьбы, буравя взглядом обступивших ее тюремщиц, Аня сидела на полу, прислонившись к стене. Распухшая губа кровоточила.

Темнокожая девушка, присев на корточки, улыбнулась и вкрадчиво спросила:

― Скажи, а у вас там все такие психованные?

Аня заглянула в пронзительно-синие глаза с кошачьими зрачками и недовольно пробурчала:

― Тоже мне доблесть, вчетвером на одну напасть.

― Это мы на тебя напали? — нуклеарка подняла брови. — А по-моему, все было в точности наоборот… у меня, между прочим, теперь плечо болит.

― Так тебе и надо, — надула губы Аня, отчего выражение на ее лице приобрело трогательно-комичный вид.

― Мы еду принесли, — обидчица указала ладонью на разбитую тарелку и раскиданные вареные картофелины возле двери, — теперь ешь с пола или оставайся голодной.

― Ну и ладно. Меня научили спокойно переносить голод и боль.

― Правда? — произнесла темнокожая девушка с наигранным удивлением. — Может, ты не поверишь, но среди нуклеаров это не доблесть. Я тоже могу по нескольку дней не есть.

― Полноправные граждане все равно лучше всяких черных мутантов, — в голосе Ани слышался вызов.

― Меня Каур зовут, — обидчица улыбнулась, обнажив необычайно белые зубы. — А тебя?

― Дурацкое имя, — девушка жаждала разозлить нуклеарку. — Дурацкое отвратительное имя…

В ответ Каур засмеялась:

― У кого? У тебя? Если ты считаешь свое имя дурацким, то назови его, а я скажу так это или нет.

Аня хотела сказать еще какую-то гадость, но, видимо, понимая, что разозлить мутантку не удастся, проговорила с достоинством:

― Для вас всех, я Анна дочь Павла. А рабы имеют только одинарные имена, как твое.

― Анна дочь Павла, — сощурившись, повторила шепотом Каур. — Я запомнила. Никакое оно не дурацкое. Очень даже красиво. Ты зря считаешь свое имя отвратительным.

Аня уже закипала от досады. Она все время пыталась задеть сидящую напротив синеглазку, но та не только никак не реагировала на колкости, но и подшучивала над пленницей.

― А почему у тебя волосы такие короткие и в разные стороны торчат? — зрачки мутантки в полутьме подвала стали округлыми, почти человеческими. — Настоящие люди с двойными именами всегда так неряшливо выглядят?

Секунд десять Аня боролось с сильнейшим искушением броситься на черномазую мерзавку, но, посмотрев еще на трех девушек, которые после первой неожиданной атаки были теперь настороже, решила опрометчивых поступков не совершать.

― Что вам от меня еще надо? — обреченно спросила пленница.

― Отвести к вождю, — Каур выпрямилась, потирая плечо.

― Зачем? — Аня пыталась скрыть испуг, но получалось это не слишком хорошо.

Мулатка наклонилась к пленнице так, что их носы почти соприкоснулись.

― Он расскажет тебе о трагедии общин и о твоем неправильном воспитании, — произнесла она многозначительно.

* * *

К своему удивлению, Олег спал крепко, без мучительных видений и поэтому выныривать из уютного небытия в реальность, полную проблем и нерешенных вопросов, страшно не хотелось, однако над ухом кто-то явственно сопел.

― Привет, — послышался голос Ильи. — Я уж думал, ты никогда не проснешься.

Олег открыл глаза, наткнулся на внимательно-любопытное лицо парнишки и снова зажмурился, но потом сел и осмотрелся: голые бледно-серые стены, окно с треснувшим стеклом, кровать, небольшой стол, пара табуреток. Больше ничего в комнате не было.

― Ты вообще не спишь, что ли?

― Сплю, но еще не ел, — возразил Илья. — Хотя солнце уже к вечеру идет.

Я приготовил обед и ждал тебя, ведь ты мой гость.

― Ты сам готовишь? — юноша принюхался: в воздухе стоял вкусный запах.

― В соседней комнате, там печка.

Паренек поставил на стол пару фарфоровых тарелок и два граненых стакана, сразу напомнивших Олегу ужин в трактире Гоги, который, казалось, случился годы назад. Две ложки и кувшин с водой дополнили сервировку. В центр Илья водрузил кастрюлю, из которой шел пар.

― Вареная картошка с маслом. Правда, к ней нет никаких приправ. И вообще, у меня мало всего, только самое необходимое, не умею создавать уют, — извиняющимся тоном произнес хозяин. — Но, если ты хочешь, можно поискать в других домах еще посуды и мебель принести.

― Нет-нет, все хорошо, я тоже жил небогато и к лишнему не привык, — успокоил парнишку Олег. — А где ты работаешь?

― Работаю? — поднял брови Илья.

― Ну… ваш царь говорил, что здесь все обязаны работать…

― Вождь. Называй его вождем. Я работаю, но не очень часто, — кивнул паренек. — Времени не так уж много свободного. Ведь я посвящен Бессущностному, а мы не работаем, как остальные. Мы обходим границы…

За едой Олег узнал много удивительного про общину нуклеаров. Все жители Таганрога делились на кланы, и каждый имел определенного духа-покровителя, каким-то непостижимым образом жившего в одном из памятников. Здесь Илья не смог внятно объяснить, как это все получалось и почему, и посоветовал задать вопросы шаману. Кланов было девять: три больших и шесть малых. Все группы занимались определенным трудом, например, клан Отшельника, который возглавлял шаман, отвечал за охоту и рыболовство.

И только в клане Бессущностного было всего двое братьев, что очень расстраивало Илью.

― Выходит, Саша тебе не родной брат?

― Он мне ближе, чем родной, он такой замечательный! — поправил Илья собеседника. — И если бы не он, я остался бы один…

Теперь Олег догадался, почему паренек вел себя так пытливо, настороженно и внимательно: среди больших семей, связанных кровными или клановыми узами, он был очень одинок, а появление нового человека давало надежду на расширение их крошечной группки.

― Так чем ваш клан занимается?

― Мы иногда помогаем другим, я, например, люблю ухаживать за животными, но наша главная обязанность — патрулировать границы Запретной зоны. Сегодня очередь Саши, вчера была моя.

― А к какому клану буду принадлежать я? — задал очередной вопрос Олег.

― Мне бы очень хотелось, чтоб к нашему, но все зависит от того, кто с тобой заговорит. Это решат духи, а шаман тебе поможет, — туманно ответил паренек, жадно впиваясь взглядом в собеседника. — Сперва, конечно, ты получишь родителей, их тебе назначит судья. Он скоро придет, чтобы поговорить, познакомить с людьми и показать город.

― Я бы хотел увидеть свою дочь, можно попросить судью об этом? — сказал Олег, с облегчением понимая, что рядом будет человек, избавивший вчера всех от издевательских испытаний.

― Конечно, Леонид не откажет, — согласился паренек. — Только она пока не твоя дочь.

― Как это?

― Она нуклеарка, но пока у тебя нет родителей, у тебя не может быть и детей из нуклеаров. Твоя дочь принадлежит нам по рождению, а ты пока еще нет.

Олег, у которого голова пошла кругом от всех этих, как ему показалось, придуманных сложностей, внимательно посмотрел в глаза собеседника. Зрачки Ильи из-за дневного света выглядели узенькими полосками, и он был вполне искренен. Он не издевался, а говорил, что думал. Хотя кто знает этих нуклеаров?

― То есть вы не считаете меня ее отцом?

― Нет, — губы Ильи растянулись в улыбке.

«Странный он все же какой-то, — подумал Олег, — улыбается невпопад. Смотрит так, что не по себе становится».

― А что будет с пленниками? — спохватился юноша.

― Это решит Небесная Канцелярия, — ответил Илья не задумываясь. — Они соберутся, как только приплывет с рыбалки шаман.

― А что это? Она на небе находится? — Олег не мог скрыть изумления.

― Нет, на земле, конечно, — Илья улыбнулся. — В самом красивом здании Таганрога. Там решаются все важные вопросы для жизни. У вас, то есть там, где ты жил раньше, разве такого нет?

― Есть, — немного подумав сказал Олег. — Но в Лакедемоне это называется Совет старейшин.

― Мне мама рассказывала, что раньше у нас тоже был Совет, но постепенно все стали говорить Небесная Канцелярия, а вообще это шаман придумал.

Где-то внизу послышались шаги.

― Судья пришел, — шепнул Илья.

Молодые люди вышли в коридор. Дверь открылась, и в помещение вошел бородач.

― Здравствуйте, Леонид Игоревич, — паренек улыбнулся своей немного экзальтированной улыбкой.

― Привет, Илья, здравствуй, Олег, — ответил Дрожжин с обычным спокойствием. — Отправимся на экскурсию?

* * *

Прогулка по территории нуклеаров, которую называли Запретной зоной, длилась несколько часов. Выйдя из дома, Олег в сопровождении Дрожжина прошел мимо рощи Бессущностного. Из рассказа судьи юноша усвоил много нового: природа сделала нуклеарам несколько подарков, и одним из важнейших стали киндеровые деревья. Из них добывали длинные волокна, которые шли на изготовление тканей, а в специальные дни, получившие название Праздников Откровения, нуклеары вдыхали дым от листьев этого растения. Огромное количество киндеровых деревьев росло возле памятника духу Бессущностного и по таганрогскому побережью Азовского моря. Там, где раньше был городской парк, теперь был разбит фруктовый сад и располагались огороды. Земледелием занимался клан Сказителя, которым руководил как раз Леонид Дрожжин.

Юноша видел многочисленные грядки, на которых узнал посадки картошки, капусты, огурцов. Все это сильно напоминало хозяйство Лакедемона, хотя были и другие растения, которые Олег видел впервые. Леонид, заметив, что земледелие не слишком интересует подопечного, просто перечислял названия: горох, фасоль, тыква… и какие-то зеленые в полоску шары, на них Дрожжин указал особо — арбузы.

― В других местах выращиваем дыни, подсолнухи и много чего еще. Есть у нас, правда, одна проблема: все зерновые лет десять назад погибли: ни пшеницы, ни ячменя, так что настоящего хлеба нет. Одно просо только и осталось. А в прошлом году шаман откопал где-то зерна кукурузы. Так у него ею несколько квадратов засеяно. В следующем году планируем расширить посадки.

Олег хотел сказать, что пшеница и ячмень вполне хорошо растут в Лакедемоне, но промолчал, так как толку от этой информации быть не могло.

― Это для вечернего полива, — указал Дрожжин на нескольких мужчин, черпающих воду из колодцев во вместительные емкости. — После Великой Катастрофы проблема с водой была очень острой. Пришлось рыть колодцы.

Показав огороды и сад, Дрожжин привел юношу на площадку, где стояла огороженная перилами восьмигранная тумба, а на ней была укреплена каменная плита с непонятной разметкой и металлическим треугольником посередине. Такое Олег видел впервые в жизни и очень заинтересовался.

― Это солнечные часы, — сказал судья, — правда, время показывают неправильно. Надо бы их отрегулировать, да все руки не доходят… Мало нас пока, чтобы весь город благоустроить. Может, вы с Ильей займетесь? Я могу объяснить, как это сделать. А вон главная достопримечательность прежнего Таганрога: Каменная лестница.

Юноша подошел и глянул вниз, куда указывал Дрожжин. Лестница заросла по краям плющом и была затенена деревьями, которые смыкались над ней кронами. В Лакедемоне не было ничего подобного, и Олегу вдруг очень захотелось хоть на миг почувствовать себя беззаботным мальчишкой, побежать к морю, с гиканьем и криками, перепрыгивая через две ступеньки. Наверное, так бы он и сделал, не будь рядом Дрожжина.

― Да, здорово смотреть на море с высоты, — сказал судья, останавливаясь; его ледяные темные глаза, будто с замерзшим в них огнем, слегка поблескивали. — Там внизу Набережная Откровения. И угодья клана Отшельника, который возглавляет шаман. Так что, если тебе когда-нибудь понадобиться его отыскать, то смело приходи туда. Он с удовольствием угостит внеочередной порцией водорослей.

― Водорослей? — переспросил Олег.

― Да, они восстанавливают организм, компенсируют разрушения, вызванные радиацией. Иначе никто не смог бы прожить в Таганроге и пяти лет, а мы держимся уже двадцать. Тебе, кстати, скоро придется их употреблять, иначе через какое-то время могут начаться проблемы со здоровьем. Но это все позже, а сейчас я покажу тебе нечто очень важное для понимания наших принципов. Приготовься.

Он помолчал с минуту, а потом стал неторопливо спускаться вниз. Олег, взволнованный таким вступлением, шагал следом, напрягаясь с каждой ступенькой, а их было немало, и гадая, что же может скрываться за густой зеленью внизу.

Чуть сбоку от подножия лестницы виднелся еще один памятник довольно странного вида: на трех каменных столбах бронзовая крылатая фигурка держала в поднятых руках некое подобие широкой чаши.

― Раньше, до Великой Катастрофы, три колонны символизировали три столетия существования города, — сказал Дрожжин торжественно. — Но мир изменился, и теперь они обозначают совсем иное. Это три основания, на которых стоит наше племя: власть вождя, власть судьи и власть шамана. Стальное тело, огненная душа, несгибаемый дух, а также сила разума, сила чувств и сила воли. Это власть достойных. Власть тех, кто блюдет закон. Триединство в одном. У нас нет разделения на классы, и власть вождя, судьи или шамана не означает единоличное правление кого-то определенного. Это только принципы, на которых держится жизнь нашего племени. Когда я умру, любой взрослый нуклеар из моего клана, будь то мужчина или женщина, сможет занять мое место. Разумеется, если он относится к числу достойных.

― А кто из людей входит в это число? — Олегу на самом деле стало интересно, ведь в Лакедемоне высшая власть была провозглашена наследственной.

― Любой нуклеар, — усмехнулся жрец, — но не человек.

Олег присмотрелся к Дрожжину. Нет, у него, вроде бы, были обычные человеческие зрачки.

― Ты полагаешь, нуклеар от человека отличается внешними признаками? — судья следил за набегающими волнами немигающим, слегка сощуренным взглядом. — Верно лишь отчасти. Я был когда-то человеком, но теперь я — нуклеар. И вождь не человек и шаман тоже. А все остальные, все те, кто родился до катастрофы — обычные люди. Их дети и внуки нуклеары, а они — человеки. У них было неправильное воспитание, но это еще полбеды. Они запятнали себя несмываемым позором: большая часть испробовала на вкус себе подобных, не все грабили, убивали, насиловали, но все они допускали своим бездействием и грабежи, и убийства, и насилие. Разве могут бывшие рабы и бывшие хозяева строить общество равных? Мы отреклись от человеческого. Когда-то один философ, мыслитель прошлого мира сказал, что Бог умер. А я, судья нынешнего мира, говорю: Человек умер. И все, что осталось после его смерти, не стоит жалеть.

― Но… — Олег на какое-то время задумался, — могу я стать…

― По мнению вождя, да, — Дрожжин кивнул. — Ты родился после очищающей войны, ты не запятнал себя бесчестием. Ты не нарушал табу своей общины. Разве что только один раз — когда убежал. Но, конечно, тебе еще предстоит доказать, что ты достоин быть нуклеаром.

Несколько минут бородач и юноша стояли молча. Наконец, Дрожжин ухмыльнулся, хлопнул по плечу Олега и сказал:

― Ладно, пошли дальше, увидишь нашу ферму. Это все вотчина клана Творца, а Валера, наш вождь, их предводитель, — Дрожжин сделал широкий жест рукой. — И раз уж он решил принять тебя в общину сразу, то, вполне может статься, что попадешь под его начало, будешь работать на ферме. Приходилось за животными ухаживать?

― Нет, у нас свободные граждане этим не занимались, — ответил Олег, осматриваясь. — Но у меня была собака, которую я вылечил.

― Вот как? — иронично поднял бровь судья.

Деревянные строения, частично крытые рубероидом, а также черепицей и соломой, очень походили на скотные дворы Лакедемона. В проволочном загоне сновали кудахчущие куры, возле длинного корыта с водой толпились гуси и вальяжные утки. В воздухе ощущался густой терпкий запах навоза. Работников видно не было.

― А кто тут работает? — спросил юноша.

― Люди придут потом, когда жара спадет. А у нуклеаров сегодня дневной сон. Наверное, Илья уже говорил тебе, что суточный цикл у них длится дольше? Тридцать шесть часов, а не двадцать четыре, как у нас, может поэтому, даже малыши намного выносливей, чем люди, и отлично адаптируются. Не могу сказать, с чем связано, но это так. Они и в темноте видят прекрасно, так же хорошо, как днем. Поэтому не удивляйся, если когда-нибудь увидишь работников, пропалывающих грядки в полночь.

Новая информация буквально придавила Олега к земле. «Выродки» оказались более совершенными, чем элита Лакедемона, и он спрашивал себя: какие еще способности имели нуклеары и насколько же глупо поступали власти, уничтожая «неполноценных людей», а на самом деле бесценных воинов для ночных вылазок и дозоров. К тому же он поймал себя на мысли, что принадлежать к племени нуклеаров вовсе не позорно, а даже, как бы это сказать, здорово…

― На сегодня достаточно, давай закругляться, ты, наверное, хочешь увидеть свою девочку? — сказал Дрожжин, испытующе глядя на Олега.

Минуту спустя они оказались на краю обрыва, поросшего густым лесом, и где-то далеко внизу расстилалось море.

― А что это? — ошеломленно спросил юноша, указывая на две громадные кучи, что чернели на фоне сияющей солнечной рябью воды. Но кучи были небольшими по сравнению со странными, внушающими трепет ржавыми конструкциями, похожими то ли на высушенных гигантских журавлей, то ли на бескрылые скелеты птеродактилей колоссальных размеров.

― Это порт и подъемные краны, — ответил Дрожжин с заметной печалью в голосе. — Отсюда корабли увозили и привозили грузы со всех сторон света, но, как видишь, все в прошлом. Краны ржавеют, и я каждый раз думаю: переживут ли они очередной зимний шторм или рухнут. Последний корабль привез уголь, и эти две кучи — его остатки, уже меньше четверти. Так что, можно сказать, жителям Таганрога очень повезло, без этих запасов вряд ли удалось хоть кому-то пережить ядерную зиму…

Судья замолчал, вглядываясь куда-то вниз.

― Надо же, — произнес он, — шаман вернулся. В лодке ковыряется со своими помощниками. А сообщить о прибытии не судьба. Иди-ка за мной.

До Олега вдруг дошла вся важность события. Шаман вернулся с рыбалки! А это означало, что соберется Совет, то есть Небесная Канцелярия, которая решит судьбу Ани и Артура.

Глава 11 ВЫБРАТЬ СУДЬБУ ДЛЯ СЕБЯ — ВОТ ВОИСТИНУ ЩЕДРЫЙ ПОДАРОК!

Очевидно, добыча, которую тут недавно разделали, была богатой: на побуревшем от крови песке лежала здоровенная куча внутренностей, над которыми уже густился рой зеленых мух. Олег представлял себе шамана совсем иначе, и потому во все глаза уставился на очень худого мужчину, сидевшего на корточках в длинной лодке и одетого лишь в потертые дырявые штаны. Небрежными космами на загорелые костлявые плечи спадали черные, тронутые заметной сединой волосы. На темени проглядывала плешь. Услышав звуки шагов, человек на мгновение замер, будто сканировал затылком, что творится у него за спиной, а потом продолжил возню с сетью и гарпунами.

― Здравствуй, Лёня, — сказал шаман, не оборачиваясь, в голосе его проступала веселая хрипотца. — И тебе, здравствуй, незнакомый пацанчик.

― Привет, Ян, — ответил судья. — Мы тебя очень ждем.

― А я вот ждал хорошего улова, и дождался-таки! Зурелана, с хвостом вот такой ширины, поймал, — мужчина, все также сидя спиной к собеседникам, развел руки в стороны. — Так что присылай своих землепашцев, пусть заберут долю.

― Это всенепременно, это здорово, что ты вернулся с уловом, но вот только скажи мне, пожалуйста, — Дрожжин нахмурился, — разве в твоем клане мало охотников и рыболовов? Неужели шаман должен самолично отправляться в открытое море, причем в столь неблагоприятные для нашей общины дни?

― Что-то ты много наговорил, придется отвечать по пунктам. — Ян, наконец, соизволил повернуться к собеседникам. — Во-первых, поймать зурелана с хвостом вот такой ширины может только шаман, во-вторых, Таганрогский залив — это никакое не открытое море, а в-третьих, для нашей общины начинаются самые что ни на есть благоприятные дни, я бы сказал, благоприятные месяцы, нет, даже благоприятные годы, ну и в-четвертых… — шаман, убрал с небритой щеки налипшую прядь, — в-четвертых… ага, кажется, все. Остановимся на трех пунктах.

Олег очень удивился, увидев резкие морщины на загорелом лице, заросшем недельной щетиной, и подумал, что этот человек намного старше пятидесяти лет, но больше всего поражали глаза Яна — лучащиеся смехом, но в то же время непроницаемо черные. Казалось, это бездна, которая могла затянуть вниз. А еще у шамана был почти идеальный римский нос, совершенно не вяжущийся с обветренными потрескавшимися губами. От такого несоответствия пересыхало в горле, тянуло под ложечкой и создавалось ощущение полной непредсказуемости.

― Интересно узнать, а почему ты полагаешь, что для нашей общины настали хорошие времена?

― Примета сработала, — шаман сделал серьезное лицо. — У меня вчера под вечер начался понос, заметь, он случился в море! А значит, нас ожидает счастье. Я так сильно дристал, что думал — сдохну, чуть мозг не высрал.

От этих слов Олег чуть не заржал в голос, сдержавшись из последних сил, чтобы не проявить неуважения, но вообще-то он был поставлен в тупик: представить, чтобы кто-то из старейшин, не говоря уж о властителях Лакедемона сказал что-то подобное?!

― По-моему, ты его все-таки высрал, — засмеялся судья. — Ну, а кроме шуток, мы срочно собираем Небесную Канцелярию. У нас два пленника. Необходимо решить их участь.

― Это… — Ян сощурился, и, выставив указательный палец, попеременно тыча то в Олега, то в Дрожжина, остановился на юноше, — за ним гнались?

― Да, — кивнул жрец, — группа преследователей была больше, но в живых остались двое, девушка и парень. Как я понял, они все из Лакедемоновки.

― За МКАДом все-таки есть жизнь, — шаман изобразил на своем лице задумчивость.

Олег, совершенно не поняв, что хотел сказать этот удивительный человек, вопросительно посмотрел на судью, но тот нахмурился так же недоуменно.

― Не обращайте внимания… — Ян махнул рукой. — Всего лишь старая присказка. Ну, а что изволили решить милостью Божьей дорогой наш вождь, наша благословенная опора, Валерий Александрыч Кислов? Беседу перевоспитательную о трагедии общин с пленниками проводят?

― Скорее всего, уже закончили, — ответил судья.

― Ну тогда отпустите их на волю, — шаман вылез из лодки. — Думаю, что теперь бедолаги не представляют опасности для нашего племени. Их мозги сожжены.

― Это не смешно, Ян, — произнес Дрожжин. — Поторопись. Нам нужно идти.

― Ну что ж, — рыболов вытер мокрые руки о штаны. — Идем, раз не смешно.

* * *

Дом, где приютили малышку, находился неподалеку, и судья оставил Олега там.

― Убедишься, за ребенком очень хорошо приглядывают, — сказал Дрожжин, расставаясь с подопечным. — И никуда не уходи, тебя позовут, как только будет принято решение.

Дверь открыла хозяйка — высокая, загорелая, с темно-русыми волосами и золотисто-карими глазами, она сразу же вызывала симпатию. Молодая женщина, которую звали Алина, провела гостя на большую террасу, заросшую плющом, где в тени стояла кроватка с младенцем, и оставила одного; наконец, впервые за эти сумасшедшие дни, юноша смог взять на руки и внимательно рассмотреть дочь, которая вертела во все стороны круглой головенкой и иногда взглядывала на отца. Он подносил ладонь к крохотной ручке, а малышка рефлекторно хватала его за мизинец и улыбалась. Такая незамысловатая игра очень нравилась обоим. Алина занималась домашними делами, но изредка заглядывала — убедиться, что все в порядке.

Лезть в чужую жизнь считалось в Лакедемоне признаком крайне дурного тона, и юноша не привык задавать лишние вопросы, но сейчас он решился заговорить:

― Вы не очень-то похожи с Каур.

И на самом деле, с трудом верилось, что эти две девушки родные сестры. В чертах лица, правда, улавливалась некая схожесть, но все же отличий было намного больше.

Узкие зрачки Алины слегка расширились, превратившись в овалы.

― Шаман говорит, что так получилось из-за водорослей, которые ели наши родители. Иногда дети рождаются темнокожими. Моя сестра была такой первой. Сначала боялись, что это неизвестная болезнь, но она росла здоровой и сильной, а потом, когда на свет стали появляться другие, то все успокоились.

― А я… — замялся Олег, — не видел никого другого… И вообще здесь детей не видел.

― Конечно, ведь дети в Яслях. Или Гимназии, Библиотеке, а может быть, в Театре. Учатся. Свободное время у них, конечно, есть, но немного, чтобы по улицам не шататься.

― У нас тоже с семи лет забирают в интернат. А там не забалуешь…

Юноша хотел как-то сблизиться, подружиться с приемной матерью, но чувствовал себя неловко, поскольку не знал, о чем говорить. Рассказать о жизни в Лакедемоне? А будет ли это интересно Алине?

Каур появилась как всегда неожиданно. Бросив пристальный взгляд на Олега и улыбнувшись, отчего на щеках появились очаровательные ямочки, проговорила:

― Небесная Канцелярия скоро скажет свое решение, тебя ждут.

― Что они… что сделают с пленниками? — юноша одернул себя, но поздно: в Лакедемоне такая фамильярность была недопустима, постановление Совета старейшин должны были озвучивать сами старейшины, а не посыльные.

― Еще не знаю, я же сказала, что решение скоро будет объявлено, — смотрела на Олега, не отводя глаз, зрачки ее округлились, несмотря на то, что на улице было светло.

От этого парень смутился еще сильнее, как не смущался, пожалуй, даже в первую брачную ночь.

― Ну, — поспешно, выдавил он, — тогда пошли…

* * *

Аня и Артур, прислонившись к обшарпанным стенам практически пустой комнаты, сидели на разных концах лавки. Девушка старательно изучала свои руки, а парень разглядывал испещренный трещинами высокий потолок, запыленные, покрытые паутиной окна, массивную двустворчатую дверь.

― Интересно, — нарушил он молчание, хотя сперва решил, что ни за что не будет говорить с предательницей, — что там решат насчет нас?

Аня пожала плечами, продолжая вычищать грязь из-под ногтей.

― Нет, реально, убить нас не должны, — продолжал размышлять вслух Артур. — Если бы нас хотели кокнуть, то сделали бы это ночью, по-тихому. Как думаешь?

Девушка снова пожала плечами, старательно изображая равнодушие.

― Ну да, я уверен. Вот скажи, на хрена бы тогда ихний царь, как там его… Валерий… — Артур наморщил лоб, — блин, как его там правильно… в общем этот Валерий… нам бы не гнал про какую-то говенную трагедию общин. Он нас завербовать хочет.

Аня подняла голову, посмотрела на мужа с нескрываемой насмешкой:

― Что, осмелел? Вчера чуть в штаны не наложил, а сегодня понял, что тебе смерть не грозит и разговорился?

― Да?! — возмутился наследник. — А кто на меня автомат направил? Предательница! Из-за тебя мы в плену!

― А ты бы не сдавался, а взял и погиб с оружием в руках, как положено воину. Что автомат-то бросил?

― Чё ты, мать, несешь, — поморщился Артур, — мы просто жертвы обстоятельств. И я поступал хладнокровно и рационально…

― Ра-ци-онально, — хмыкнула, передразнив парня, девушка. — Настоящий воин если и обгадится, то рационально и хладнокровно.

― Слушай, не цепляйся к словам…

― А если тебя захотят завербовать, — перебила мужа Аня, — ты рационально и хладнокровно согласишься?

― Мля, ну ты святого запаришь… Чё за вопросы такие?

― Нет, в самом деле, — девушка изобразила любезную улыбку, — вот скажут тебе: убей жену и иди спокойно в свой Лакедемон, будешь нас информировать, а если вздумаешь врать, мы тебя сдадим, как предателя и убийцу, ты согласишься?

― Слышь, перестань пургу гнать, — разозлился Артур.

― А я вот согласилась бы и убивала бы тебя медленно. Я бы сперва твои причиндалы отрезала, — мечтательно протянула Аня, глядя, как Артур наливается злобой; на душе у нее повеселело: она все-таки смогла вывести мужа из равновесия. — А потом…

― Слушай, ну, сколько можно. Ой мля… ну, подумаешь, один раз переспал с рабыней нашей… Имеет право воин расслабиться?

― Не знаю, что там решат насчет нас, но хотя бы один раз я тебе все выскажу! — лицо Ани пошло красными пятнами. — Ты не воин, ты петух помойный! Ты, козлина безрогая, перетрахал всех шлюх Лакедемона, ты, забыл, тварина, как предлагал мне втроем, с этой рабыней? Ты, мразь гнилая, поганый язык, растрепал на всю общину, что мы чёрт-те что вытворяем! Мне уже в глаза людям смотреть было стыдно. Но я теперь тоже всем подряд давать буду!..

― Да ты… сука… мля… — Артур, вытаращив налившие кровью глаза и сжав кулаки, вскочил с лавки. — Я тебя щас удушу… давно пора, мля…

* * *

Очень большая комната, с почти полностью сохранившейся потолочной лепниной, с тремя высокими окнами и картинами, развешанными по стенам, оставляла впечатление торжественной грусти по давно ушедшим временам. Посередине стоял круг из семи резных стульев с гнутыми ножками. На них расположились шесть человек.

Кислов рассматривал своих визави, переводил взгляд с Леонида Дрожжина на его сына Сашу, молодого, коротко стриженного шатена; потом на интеллигентного старичка с нерешительным выражением лица и седовласую женщину с печальным взглядом. Эта пара, так называемые «прощенные из людей», являлась на заседания Небесной Канцелярии всегда, не пропустив ни одного. Толку от «прощенных» было немного, но их присутствие с одинаковой готовностью терпели все. Они были похожи на два оставшихся во рту зуба мудрости, которые сами уж не могли жевать, но на которые навешивалась новая стальная челюсть.

― Ну, где этот колдун? — вождь скорчил недовольную гримасу.

― Сейчас подойдет, — успокоил его судья, а затем обратился к молодому человеку:

― За Олегом кого решили послать?

― Не волнуйся, отец, Каур напросилась в вестовые, — ответил тот, улыбнувшись.

Одна из дверей распахнулась, и в зал ворвался шаман. Одет он был во все те же рваные рыбацкие штаны и дополнил костюм майкой.

― Надо же, — скривился в саркастической ухмылке Кислов. — Сам Ян Заквасский пожаловал! А почему ты в таком виде приперся? Мог бы вообще голяком явиться.

― Из уважения к Небесной Канцелярии я по такой жаре надел майку. Но если ты разрешаешь, я в другой раз предстану перед тобой обнаженным, — парировал шаман. — Хотя нет, во-первых, здесь присутствует несравненная Ольга Михайловна, а, во-вторых, боюсь, если ты увидишь мою штуковину, то тебя перекосит от зависти.

― Ты себе льстишь, — голос вождя был нарочито добродушен, но зеленые глаза сверкнули холодной злобой.

― Хочешь, померяемся? — развел руками Заквасский.

― Ян, хватит! — судья с укоризной наблюдал за этой сценой. — У нас на повестке серьезный вопрос, который будет иметь далеко идущие политические последствия. Так что меряться пока отложим.

― Вот тут, мой дорогой друг Лёня, ты совершенно не прав, — усевшись на стул, Заквасский закинул ногу за ногу. — Любая политика — это прежде всего закулисная, а иногда и прилюдная демонстрация альфа-, бета- и прочими самцами половых органов друг другу. Размер боеголовки имеет решающее значение. На том сверхдержавы и стояли. Так было, так есть и так будет вовек.

Участники заседания с разной степенью осуждения смотрели на шамана, и только Саша, отвернувшись, прикрыл ладонью рот и нос, пытаясь не засмеяться.

― Ян, — Леонид поднял ладонь, — пожалуйста, перестань.

― Я молчу, — Заквасский прижал указательный палец к губам. — Просто я сегодня забыл, что у нас ведь общество равных, и у всех все должно быть одинаковой длины, толщины, глубины и упругости.

― Скажи лучше, почему опять нет Инессы? — сказал вождь, закрывая балаган. — Она пропускает уже четвертое или пятое заседание. Это ведь ее гражданский долг, даже привилегия. Она одна из немногих, кто может заседать в Небесной Канцелярии.

― Моя возлюбленная жена, — ответил шаман, — очередной раз страдает мигренями. У нее вообще как речь заходит об исполнении долгов, все равно каких, гражданского или супружеского, начинает болеть голова.

Дрожжин закрыл лицо рукой, а его сын, не выдержав, прыснул со смеху.

― Ну ладно, — Кислов пропустил мимо ушей очередную шаманскую остроту. — Ее личное дело. Тогда начнем. Как все уже знают, в наш город прибежал просить убежища парень из Лакедемоновки, что располагается на самой западной точке полуострова, если кто забыл географию. Его дочка, что несказанно меня радует, самая настоящая нуклеарка, хотя и родилась не в нашей общине. Поэтому убежище для нее и для себя беглец получил. Так же мы захватили в плен его преследователей и теперь надо решить: что с ними делать? Мы можем их убить, либо отпустить на свободу, либо оставить в плену. Саша, мы тебя слушаем, — вождь указал на молодого шатена.

Такой порядок был принят уже достаточно давно: сначала говорил сын судьи, как самый молодой, потом «прощенные», следом за ними Дрожжин и Заквасский, и, наконец, завершал прения, подводил итог и выносил решение сам Кислов.

― Мне кажется, — сказал Саша, став предельно сосредоточенным, — что не имеет уже особого значения, что мы с ними сделаем, а подумать надо о другом: раз один отряд сумел добраться до Таганрога, то и для других это не составит проблемы. Поэтому нам следует готовиться к будущим встречам. И эти встречи, судя по взглядам наших соседей, наверняка не будут мирными. А пленным предлагаю дать свободу выбора уйти или остаться. По крайней мере, вы нас учили, что людям надо предоставлять выбор.

«Прощенные» были весьма испуганы перспективой новых посещений города отрядами воинственных захватчиков.

― Но ведь у нас нет как таковой тюрьмы, где их содержать? Ведь и в подвале они не могут все время находиться… Но, может быть, не совсем разумно и отпускать этих пленных? Какую еще напасть они приведут, если их отпустить? — высказалась Ольга Михайловна.

Седовласый старичок с аккуратно стриженной бородкой решительно высказался против кровопролития.

Следующим должен был говорить Заквасский, но шаман уступил свою очередь судье.

― Вот, мой сын полагает, что война неизбежна, что она произойдет в любом случае. У меня в этом тоже нет сомнения, — Дрожжин прокашлялся и заговорил как обычно, мягко и спокойно: — Да, Саша, ты прав, с самого детства мы учили вас, что, по возможности, каждому разумному существу нужно давать выбор. Но также мы рассказывали вам о таком понятии, как необходимость. Существует необходимость быть жестоким к одним во имя милосердия к другим. Эти двое знают, где мы живем, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: глупо давать врагу возможность подготовиться и точно спланировать нападение. Поэтому я решительно не согласен с вариантом, что пленные когда-нибудь покинут Запретную зону. Уничтожение юноши и девушки, конечно, очень печальная, но жестокая необходимость во имя сохранения жизней наших детей.

― Но… ведь вы хотите навязать нам убийство, — старичок поправил очки. — Тогда мы становимся палачами. А я не хочу быть палачом…

Вождь невольно поморщился, слушая пожилого интеллигента.

― Я, Павел Федорович, готов лично взять на себя эту кровь, — речь судьи, ровная, почти убаюкивающая, входила в жесткий диссонанс со смыслом. — Однажды я не побоялся взять на себя подобную ответственность и готов нести этот груз снова. Я не хочу допускать и тени возможности, что наши дети станут рабами безумцев, что построили в Лакедемоновке пародию на древнюю Спарту.

― То есть, — сказал Кислов, — твой вердикт — убить.

― Именно так, — кивнул Дрожжин.

― Понятно, — Кислов перевел взгляд на шамана. — Ну а каково твое мнение. Ян?

― Для нашей общины, — начал шаман, — настали великие времена. Я бы сказал, благословенные времена. С чего я это взял? Когда я находился в море, со мной приключился…

― Ян, — судья впервые повысил голос, — давай ты не будешь сейчас юродствовать!

― Да ладно, Лёня, — Заквасский развел руки. — Ведь в мире все взаимосвязано. И мой понос, и будущая война суть явления одного порядка. На вопрос, что делать с этой парой глупых созданий? Я говорю вам: отпустить. Зачем нам брать на себя их смерти? Зачем держать в себе дерьмо, если его можно выплеснуть на землю, и через год, перебродив, оно превратится в удобрение, которое поможет вырастить что-то полезное или даже необходимое нашему племени. Они вернутся в свой деревенский Лакедемон и расскажут о нас, о том, что мы живем, а они — выживают, о том, что у нас рождаются дети, а у них дети умирают, а тех, что выжили — убивают, о том, что недовольные их законами могут получить приют у нас, как получил беглец. Я думаю, что правители будут сопротивляться и цепляться за прежнее, но жители выберут нас. Их общество просто рассыплется от внутренних противоречий. Теперь о войне и жизнях… — шаман повернулся в сторону Дрожжина. — Вот, что я тебе скажу, Лёня: в сраных конституциях прошлой эпохи словоблуды любили писать о том, что важнее человеческой жизни ничего нет. Верили они собственным опусам или нет, это уже другой вопрос. Но так думать — фатальное заблуждение. Жизнь человека, обремененная лишь заботой о хлебе насущном и примитивных удовольствиях, мало чем отличается от жизни животных. Но ведь мы не жалеем свинью? Мы ее режем и жарим на костре. Важнейшее достояние — это человеческий дух, его сила, а не человеческая жизнь с ее страхами. И если мы будем холить собственные тушки, обзаведемся жирком, то рано или поздно попадем на бойню. Так уже было двадцать один год назад. Поэтому жалеть свои жизни сейчас — это потерять все в будущем: и жизнь, и свободу, и дух, и силу. Этих двоих нужно отпустить и готовиться к войне, — шаман оглядел присутствующих насмешливым взглядом и добавил:

― Я все сказал, хао!

В повисшей тишине раздался робкий голос Павла Федоровича:

― Вы простите меня, конечно, — он явно опасался возражать напрямую кому-либо из могучей тройки. — Но кто вам… э-э-э… дал право решать, как распоряжаться жизнью других, кого считать свиньей, а кого человеком?

― Ты, очкарик, прости меня, конечно, но кто у меня… э-э-э… — передразнил Заквасский оппонента. — Кто это право заберет?

― Ян! — строго сказал судья. — Не переходи, пожалуйста, на личности.

Павел Федорович, жуя губы и краснея как мальчишка, уставился в пол.

― Да уж, Заквасский, — вождь говорил медленно, обдумывая сказанное шаманом. — Ты речи толкаешь так же хорошо, как и прикидываешься дурачком.

― Это весь остальной мир прикидывается дурачком, — ответил Ян. — Но я с тобой спорить не буду.

Кислов тоже не хотел спорить попусту. В его голове возник новый план действий. Изначально вождь собирался настаивать на удержании пленников в качестве заложников, но теперь, стараниями шамана, перед ним раскрылись совсем иные перспективы.

«Да, когда-то мы втроем буквально устроили революцию, вырезав банду Рамзеса. Мы победили, навели свои порядки, — размышлял он. — Прошли годы, в центре города появилась Запретная зона, где власть нашей тройки неоспорима, наша община обросла пока еще тонким слоем традиций и зачатками религии. Может быть, пришло время для экспорта революции? Бесспорно, в долгосрочной перспективе нуклеары сильнее жителей Лакедемоновки и, значит, пришло время объявить себя открытым обществом. Единственный шанс у наших западных соседей — это победить в войне сейчас. И вот этого шанса им дать ни в коем случае нельзя».

― Что ж, хорошо, — вождь осмотрел членов Совета внимательным взглядом. — Теперь выслушайте мое мнение. Мы общество равных, мы справедливое общество. Рядом с нами находится тоталитарный полис, где меньшинство угнетает всех остальных. Если мы не вступим в борьбу с Лакедемоном, то какой от нас прок? Какой пример мы подадим подрастающему поколению? А если мы откажемся от борьбы сегодня, то завтра нас поработят.

Ян громко зевнул.

― Поэтому мы покажем пример доброй воли, — продолжил Кислов, будто не заметив выходку шамана. — Мы дадим пленникам возможность сделать выбор. Конечно, сперва мы постараемся показать им все преимущества нашей жизни. Но потом они могут остаться здесь или уйти домой. Это, по-моему, правильно. Итак, давайте голосовать.

«Прощенные», понимая, что мнения тройки разделились в пользу помилования пленников, подняли руки. Также поступил Саша.

― Кто против?

Два пальца жреца устремились вверх, его поддержал шаман.

― Ян, — усмехнулся вождь, — ты только что распинался о необходимости отпустить глупых овец на волю и готовиться к войне. А голосуешь «против».

― Просто не хотелось оставлять Лёню в гордом одиночестве, — сказал Заквасский.

― Ну что ж, — подвел итоги Кислов, — четыре «за», два «против», один отсутствует. Думаю, пояснений не требуется. Полагаю, пленникам нужно дать сегодняшний и весь следующий день на размышление. Пусть решают, оставаться или уйти. У нас на носу праздник Летнего Откровения, и больше времени мы им дать не можем. Пока они будут у нас в гостях, ограничим их передвижение набережной и шаманскими угодьями, там возле моря их легче контролировать, а лишнего им знать ни к чему.

― Ну, раз это мои гости, то пойду обрадую их, — Ян подскочил со стула. — Заодно потом и экскурсию проведу.

― Только постарайся без фокусов, — сказал Кислов.

― Не беспокойся, — ответил шаман уже в дверях. — Да, Валера, и пришли своих в порт, пусть получат долю от улова.

Заквасский направился к комнате, где находились пленники. Из-за дверей доносились истеричные вопли. Очевидно, там шла самая банальная ругань. Недолго думая, шаман распахнул обе створки и вошел внутрь: высокий блондин, придавленный лингвистическим удушьем, потрясая кулаками, выхаркивал из себя нечленораздельные звуки, смешанные с ругательствами, перед ним на лавке сидела неровно стриженная под ежик девушка. Ее лицо покрывали красные пятна, а глаза были наполнены такой непередаваемой яростью, какую Ян не видел даже у лютоволков.

Может быть, Аня не отделалась бы легким испугом, но в тот самый момент, когда Артур бросился на нее, вытянув руки со скрюченными как когти пальцами, дверь открылась, и в комнату вошел очень худой мужчина, одетый в потрепанные штаны и линялую майку неопределенного цвета.

― Воркуете, голубки! — заулыбался он. — Ага, понимаю. Нет ничего прекрасней семейной идиллии. Кстати, я Заквасский, шаман племени, будем знакомы. Извините, что нарушил милую беседу, но заседание Небесной Канцелярии только что закончилось. Хочу вам сообщить две новости: одна хреновая, другая тоже хреновая. С какой начать?

Опешивший Артур перестал плеваться слюной и матерными словами, опустил руки и озадаченно произнес:

― С хреновой…

― Хорошо, когда есть выбор, — шаман подмигнул юноше. — Правда, пацанчик? Ну что ж, с хреновой так с хреновой, сам так захотел. Новость номер один: Совет решил оставить вам жизнь, выпустить из подвала погулять и предоставить вам относительную, так сказать, свободу передвижения…

― Что же в этом хренового? — перебил парень, наморщив лоб.

― Так ведь вы не живете, а мучаетесь, и предать вас смерти было бы высшим гуманизмом, но мы, нуклеары, жестокий народ. Ну что, идемте, я буду сегодня вашим гидом.

― А вторая новость? — спросила девушка.

― Что? — Заквасский поднял брови. — Ах да! Вторая новость такова: вам подарили не только жизнь, но и свободу выбора. Вы вольны остаться или покинуть территорию города. Послезавтра утром крайний срок. И эта новость хреновая потому, что выбора на самом деле никакого нет. В ваших тупых головах ответ заранее запрограммирован, — Ян подошел и дважды легонько стукнул Артура костяшками пальцев по лбу, потом подошел к Ане, хотел сделать то же самое, но в последний момент передумал и просто погладил девушку по щеке. — И я уже знаю ваше решение, но не скажу. Помучайтесь, подумайте, оставаться вам или идти обратно в ваш Лакедемон.

― Я остаюсь, — подскочила со скамейки Аня, хлопнув в ладоши.

― Вот и скажешь это мне, а лучше всего нашему несравненному вождю, послезавтра утром, а сейчас прошу на выход.

* * *

Олег шагал по улице рядом с Каур, но не запоминал пути. Навстречу им никого не попадалось, и было что-то невыразимо волнующее в такой прогулке вдвоем по пустому городу. Парень косился на мулатку, стараясь делать это незаметно. Та, ощущая пристальное внимание своего спутника, улыбалась уголками губ. Иногда их взгляды пересекались, и тогда Олег спешно отводил глаза.

― Я тебе сильно нравлюсь? — вдруг спросила она, глядя вперед.

В лицо Олега ударил нестерпимый жар. «Да они тут все ненормальные! Разве можно задавать такие вопросы?!»

― С чего ты взяла? — как можно небрежнее бросил он.

― Я Каур Проницательная, — очень серьезно проговорила девушка.

― М-мм… — Олег решил перевести разговор в другое русло. — А у вас в городе очень мало людей?

― С чего ты взял? — повторила его интонацию Каур.

У парня зародилось подозрение, что мулатка над ним подшучивает, и он решил говорить прямо.

― Я почему-то все время вижу тебя. В засаде ты была, ребенка ты забирала, сейчас вот тоже ты.

― Ну, в засаде была потому, что лучше всех стреляю из лука, ребенка забрала потому, что Алина моя сестра, а посыльной я сама напросилась.

― Зачем? — удивился Олег.

― Мне интересно, — сказала Каур. — Я никогда не видела людей не из нашего племени.

Некоторое время они шли молча, потом Каур спросила:

― А правда, что женщины из твоей старой общины могут легко терпеть голод и боль?

― Ну… в общем, да. А почему ты спрашиваешь?

― Просто интересно! — засмеялась Каур. — Вот мы уже пришли. Небесная Канцелярия всегда собирается тут. А раньше это был Художественный музей.

Олег наконец обратил внимание на полностью освобожденный от вездесущего плюща пышный фасад дома, украшенный колоннами, завитушками, головками младенцев с крылашками, вазами и коваными решетками. Резная дверь и два необыкновенной формы фонаря дополняли невиданное великолепие. Дворец Собраний в Лакедемоне рядом с этой красотой выглядел просто деревенским курятником.

― Подождем возле входа. Скоро они выйдут… — зрачки мулатки начали округляться. — А пока расскажи мне о девушке, которую взяли в плен.

* * *

― Наверное, никого представлять не надо, все друг друга знают, — весело заметил шаман, когда увидел стоящую на улице пару.

Два бывших друга, встретившись взглядами, нахмурились, Аня отвела глаза и покраснела, и только Каур, словно не замечая искр, которые проскакивали между бывшими охотниками и жертвой, церемонно произнесла:

― Здравствуй Артур, сын правителя Антона, здравствуй Анна дочь Павла.

― Привет, — одновременно буркнули Аня и Артур.

В это время из Художественного музея стали выходить остальные участники заседания Небесной Канцелярии. Последним появился в дверях Кислов с вещмешком в руках.

― Ваше оружие и амуниция пока у нас полежат, но личные вещи можете забрать, — сказал он, роясь в мешке. — Вот, возьми свою Барби.

Вождь протянул девушке пластиковую фигурку в выцветшем наряде.

― Ты что, мать, — прыснул смехом Артур, — в куклы до сих пор играешь?

― Не твое дело! — огрызнулась девушка, пряча Барби за спину.

― А вот твой «Плейбой», — ухмыльнулся вождь, протягивая журнал Артуру.

― А можно мне посмотреть? — попросила Аня.

― Конечно, — ответил вождь.

Девушка рассматривала глянцевую картинку с нескрываемым злорадным удовольствием, отчего ее муж вдруг начал краснеть. Чувство стыда, неожиданно открывшееся в его душе, было Артуру доселе незнакомым, поэтому наследник почувствовал себя дурно.

― Теперь ясно, чем ты занимаешься ночами… Держи! Вот теперь твоя жена. Будешь с ней делить горести, радости и постель, — глаза Ани заблестели, она протянула журнал мужу и, сжав руку в кулак, произвела характерное движение на уровне паха.

Артур стал пунцовым, мечтая лишь об одном: провалиться сквозь землю. Спасла парня Ольга Михайловна.

― Это же Галина Грильска! — воскликнула она. — Модель и актриса, Галина Грильска, она сама из Таганрога, победила на конкурсе красоты, не помните? — женщина вопросительно посмотрела на стоявших рядом членов Совета, но те лишь равнодушно пожали плечами. — Я была на показе мод в Москве, и мне даже посчастливилось взять у нее автограф. Вы представляете? Автограф у самой Галины Грильска!

― О! Вот как! — шаман неожиданно воодушевился. — Это, безусловно, величайшее событие в вашей жизни стоит увековечить памятником рядом с Фаиной Раневской. Да и кто такая Раневская в сравнении… как там ее… с Галиной Грильска? Но только одна проблема: мы разучились отливать статуи из бронзы, поэтому предлагаю сделать монумент из более податливого материала. Поговорите, любезная Ольга Михайловна, с вождем, может, он вам выделит что-нибудь из своих коровников или свинарников.

― Вам должно быть стыдно, Ян, вы смеетесь над самым драгоценным, что есть у человека, над его памятью о счастливых временах, — обиделась женщина и сразу же, не ожидая очередной колкости Заквасского, обратилась к наследнику:

― Молодой человек, можно мне хоть краем глаза посмотреть ваш журнал?

― Да забирайте, — с напускной небрежностью проговорил Артур. — Он мне вообще не нужен. Я вообще дарю его вам. Я его случайно нашел, хотел выкинуть, но не успел.

* * *

― Семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь… — шептала Аня.

― Сто три, сто четыре, сто пять… — бормотал Артур.

«Сто сорок один, сто сорок два, сто сорок три», — говорил про себя Олег.

Каур, осознавая бесполезность данного занятия, спускалась по Каменной лестнице, ни о чем не думая. Это был старый шаманский трюк: предложить посчитать количество ступенек. Пока еще никто не давал двух совпадающих друг с другом ответов.

― Ну, сколько получилось? — спросил Ян, ожидавший молодых людей возле стелы с ангелом-хранителем.

― Сто семьдесят девять, — сказала Аня.

― Нет. Сто девяносто два, — замотал головой Артур.

Олег промолчал: у него получилось сто восемьдесят пять.

― Совершенно верно, — Заквасский улыбнулся, опершись рукой на один из мраморных столбов.

― Кто правильно посчитал? — спросила девушка.

― Да все вы правильно посчитали, — ответил, смеясь, шаман. — Сколько б ни было, все верно. Вот, мне кажется, что истинное количество ступеней равно годам, которые Каменная лестница простояла до катастрофы.

― Правда? — удивилась Аня.

― А что, вас зверье всякое не трогает? — Артуру наскучил этот дурацкий разговор, и он посмотрел в небо. — Птеродактили или еще кто?

― Здесь для любого хищника Запретная зона. Ни одна живая тварь не смеет пересекать границы владений нуклеаров.

― Как такое может быть? — наследник с подозрением посмотрел на шамана.

― Очень просто, пацанчик, очень просто, — Ян сделал несколько шагов от монумента и развернулся. — На этом самом месте я договорился с Миром о неприкасаемости нашей территории и призвал в свидетели Ангела, стоящего на трех столпах.

― Это как? — Артур вскинул брови. — То есть типа имеем договор с собаками, всякими гигантскими хамелеонами и прочей швалью о том, чтобы они не лезли? Такого не может быть!

― Эх, друг мой, — Заквасский хлопнул наследника по плечу, — если бы ты испробовал дым листьев киндеровых деревьев из Рощи Бессущностного, не тех, конечно, что ты тайком покуриваешь в борделе своей Лакедемоновки, а настоящих священных листьев, ты бы узнал об окружающем пространстве такое, что тебе не снилось и даже не думалось. Но ты меня не понял, пацанчик, я договаривался не с собаками, а с Миром и Городом. А слово у Мира и Города одно.

Артур вздрогнул: «Откуда этот проныра мог проведать о моем увлечении дурью и борделях? Олег, вот тварь, рассказал! Больше некому».

В свою очередь, новоявленный нуклеар тоже недоумевал, зачем бывший друг рассказал шаману о своих похождениях.

― Я все равно ни хрена не понял… — медленно, почти по слогам произнес наследник.

― Да ты ни хрена и не поймешь, — Ян похлопал Артура по щеке, отчего тот резко отпрянул. — Тебе просто не дано. Это нельзя постичь логикой. Чтобы говорить с Миром, нужно, чтобы он растворился в тебе, а ты в Мире. Это можно лишь воспринять.

Наследник поморщился.

― Но все эти договоры не так важны, как вот это, — шаман сделал широкий жест, а потом ткнул пальцем в памятник, стоящий у подножия лестницы. — Вот на чем держится все наше мироустройство, можно сказать, это сердце нашей общины, и пока он стоит в целости, жив Таганрог. Покуда столпы незыблемы, нерушимы границы Запретной зоны.

Олег, так же как и Артур с Аней, во все глаза уставился на три каменные колонны, увенчанные металлической крылатой фигурой, что-то держащей на вытянутых вверх руках. Трудно было понять, каким образом это сооружение, пусть и в достаточной мере величественное, может быть столь важным для существования города.

― Ладно, четыре столба я вам показал, идем дальше, — сказал шаман.

― Четыре? Но их же только три, — заулыбалась Аня.

― Разумеется, четыре, — кивнул шаман.

― Но я вижу только три, — Артур начинал постепенно закипать.

― Кто мне скажет, — хитро сощурившись, глава клана Отшельника осмотрел стоящих перед ним молодых людей, — что означают эти столбы?

― Это власть вождя, власть судьи и власть шамана, то есть, вас, Ян Владимирович, — не задумываясь ответила Каур.

― Та-а-ак, — протянул Заквасский. — Каур, сходи-ка к Морскому вокзалу, там из рейда должны вернуться рыбаки, поможешь им. Я чувствую, мне придется задержаться, чтобы кое-что поведать нашим потенциальным соплеменникам.

― Хорошо, — улыбнулась мулатка, украдкой посмотрев на Олега.

Однако этот взгляд не укрылся от Ани, отчего на душе у нее стало пасмурно.

― Так значит, вы не увидели четвертого столба? — с притворным удивлением произнес шаман. — Я-то думал такие простые вещи всем ясны. Что ж, поясняю для невнимательных. Каждый столб, это не просто колонна, но еще и клан, и дух-союзник клана, или, можно сказать, что каждый столб — это сила, которая держит Мир, а значит и Город, в равновесии. Вот, например, наш вождь, он управляет кланом Творца, но почему дух-покровитель называется Творцом? Именно потому, что он основал наш город, с него началось творение и это первый столб. Теперь возьмем судью. Он глава клана Сказителя. У него тоже есть памятник, возле которого, вас, голубчики, и взяли в плен.

― Там было написано «Чехов»? — вспомнила Аня.

― Верно. Молодец! — подтвердил Заквасский. — Он был писателем, можно сказать, судьей прошлой эпохи. А родился в этом городе. Так что второй столб — это столб силы рождения и возрождения.

― А разве рождение и творение не одно и то же? — подключился к беседе Артур, желавший показать, что он уж, во всяком случае, не глупее жены и кой в чем разбирается.

― Я тебе так скажу, чтобы понятно было, — шаман подмигнул наследнику. — Человечество когда-то было сотворено, но твой дед родился и умер, твой отец родился и умрет, ты родился и умрешь, между прочим, нелепо. Я родился и умру, мы все родились и умрем, но сотворенное человечество при этом остается. Понял, о чем я толкую, пацанчик?

― Ну… — Артур почесал голову. — Да…

― Третий столб, — продолжил свою лекцию Заквасский, — это шаман, то есть я, но это же и весь клан Отшельника. А памятник Отшельнику — это памятник человеку, который, по некоторым преданиям, к концу жизни стал шаманом. Ты, — Ян указал на Олега, — видел его, именно там произошла для тебя встреча с нашим народом. На пьедестале написано «Александр Первый». Он умер в этом городе. И значит, это сила увядания и умирания. Столб Отшельника уравновешивает столб Сказителя. Умирание уравновешивает рождение.

― А четвертый столб должен уравновесить столб Творца? — внезапно осенило Аню, отчего глаза ее загорелись, как у маленькой девочки, которая отгадала детскую загадку.

― Верно. Ты умница! — Ян погладил девушку по щеке. — Этот столб невидим для непосвященных, но он находится посредине, между тремя остальными. Это столб Бессущностного, столб разрушения и окончательной гибели. Видите, наверху ангел-хранитель? Он оберегает Город и Мир, запечатывая до времени силу четвертого столба. Ну и, конечно, памятник Бессущностному тоже имеется. Это вождь прошлой эпохи, который никогда не был в Таганроге, то есть он здесь не рождался, не жил и не умирал, а потому он — Бессущностный. Там же есть роща киндеровых деревьев, ему посвященная.

― Вот это, мля, грузилово, — пробормотал Артур.

― Ну, надеюсь, теперь всем всё ясно? — вокруг глаз шамана наметились морщинки. — И вы поняли, что Город подобен Миру, что Мир подобен Городу, что Город и Мир — это одно и то же, а, значит, слово для Города и Мира — одно.

Молодые люди переглянулись, но главе клана Отшельника никто не ответил.

― Теперь идем на Набережную Откровения. Я покажу вам свою любимую девочку, — сказал Ян.

Они шли по дороге, вымощенной плиткой, которая, как ни удивительно, неплохо сохранилась в течение двадцати с лишним лет. Кое-где, правда, встречались прорехи, аккуратно засыпанные песком и мелкой галькой, так что Набережная Откровения выглядела весьма ухоженной. Вдоль нее росли деревья, кустарники и декоративные травы. Особенно Ане понравились неизвестные бледно-голубые цветы.

― Как сказал бы судья, это наш ботанический полигон, — шаман поднял с плитки маленький камушек. — Тут растет или что-то очень редкое, или то, что не имеет, казалось бы, значения в хозяйстве. Вот смотрите.

Ян кинул камушек в середину бледно-голубой клумбы. Несколько растений, выпустив пыльцу в воздух, заколебались, дотронулись до других, те, в свою очередь, выстрелив пылевидное облачко, качнулись, передали импульс следующим цветам. По клумбе пошла живая волна.

― Охренеть, — прошептал Артур.

― Красиво, — восхитилась Аня.

Олег промолчал, но было видно, что и его подобное зрелище не оставило равнодушным.

― Порошок из семян качунов, как мы называем эти цветы, неплохо помогает при простуде, — сказал Заквасский. — А вот и моя любимая девочка.

На низком гранитном постаменте стоял бронзовый памятник с человеческий рост: девушка робко выглядывала из приоткрытой двери необычной конфигурации, выставив обнаженные плечо, руку и ногу.

― А откуда она вылезает? — спросила Аня.

― Из футляра контрабаса, — ответил шаман. — Есть у того, кто теперь называется Сказителем, рассказ, «Роман с контрабасом» называется.

― И о чем этот рассказ? — в глазах девушки горело любопытство.

― Его можешь прочитать в Библиотеке, — Ян в очередной раз погладил Аню по голове. — Если, конечно, ты захочешь остаться.

― Я останусь, — решительно произнесла Аня.

― Да… — протянул Артур, поведение жены ему совершенно не нравилось, но что он мог поделать? Только поддеть… и наследник с показной нежностью погладил ногу, а потом плечо бронзовой девушки. — Из всех приблуд в вашем городе, эта самая офигенная. Действительно крутая цыпа, не то что некоторые.

― Сразу после Галины Грильска, — съязвила Аня. — У тебя вообще с картинами и памятниками лучше получается!

От стыда, который так недавно охватил Артура, теперь не осталось и следа. В ответ на колкость жены он самодовольно ухмыльнулся и произнес:

― Памятники и картины бывают погорячей иных женщин.

На лице Ани выступила краска, в глазах вспыхнула ярость.

― Совершенно, верно, — погасил начинающийся скандал Заквасский. — Эта девочка очень красива и очень горяча. Да и мозгов у нее больше, чем у иных парней. Но вас это не касается. Идем, я вам покажу кое-кого.

Минуту спустя они стояли перед еще одной бронзовой скульптурой. Плитка вокруг была во многих местах вынута. Двое мужчин и подросток засыпали песок в провалы. Увидев шамана, они поздоровались, с любопытством оглядывая пленников.

― Приходится латать набережную, — сказал Ян, а потом, указал на постамент, где стоял, небрежно облокотившись на колонну, курчавый мужчина. — Но мы должны чтить память величайшего судьи золотого века. Он был поэтом.

У Олега кольнуло внутри. Перед глазами встал убитый им Петя, юный Петя, глупый Петя, ставший невинной жертвой обстоятельств.

― Золотой век — это когда люди умели летать на Луну и разговаривать на больших расстояниях? — спросила Аня.

Ей все больше и больше нравился их странный провожатый. Плен оказался вовсе не страшным, и она ощущала себя несмышленой девчонкой, которую взрослый дядя водит за ручку, объясняя какие-то туманные вещи. А игра в «непонятки» очаровывала. Тем более что после ухода мулатки Аня почувствовала себя легко, а смотреть, как Олег и Артур обмениваются свирепыми взглядами исподлобья, было очень забавно.

― То время, о котором ты говоришь, — совсем другая эпоха, — ответил шаман.

― А когда же был ваш золотой век?

― Так, — Заквасский хлопнул себя по бедрам, — пойдем-ка на кухню моего клана, поедим. А сегодня ночью устроим посиделки у костра, и я расскажу сказание о пяти веках и гибели мира. Тогда вы узнаете все о золотом веке.

― Это, наверное, старая история…

― Нет, — возразил ей шаман. — Я ее только что придумал.

Глава 12 ЛАКОМСТВОМ ЛОЖНЫХ НАДЕЖД БОЛЬ СВОЮ НЕНАДОЛГО УТЕШИТЬ…

Белый бюст сливался с покрашенной в тот же цвет стеной, стилизованной под развернутое знамя. Изображенный мужчина обладал мощной шеей, курчавой бородой, а из-под шапки выбивались густые вьющиеся волосы, словно раздуваемые ветром.

― Га-ри-баль-ди, — прочитала Аня по слогам, со всех сторон осмотрев творение скульпторов прежней эпохи.

Под надписью, выполненной черной краской, и которая, несмотря на сгущающиеся сумерки, отчетливо выделялась на светлом фоне, шли непонятные значки, среди которых затерялась, впрочем, пара-тройка знакомых букв: GARIBALDI.

«Красивый», — подумала девушка, протягивая руку к каменному лицу. Она коснулась кончиками пальцев чуть шершавой поверхности щеки и тут же отпрянула. Хотя в городе было столько всяких диковин, что голова шла кругом, но рассказ шамана именно об этом покровителе маленького, но очень почитаемого клана Иноземца, запал ей в память. В клане было всего шесть человек, и все занимались кузнечным делом. Но в свободное время кузнецы изучали язык своего покровителя, стремясь постичь все лингвистические тонкости, ведь пророчества приходилось переводить на русский. Узнать свою судьбу мог любой, кто приходил к монументу в священную ночь, но когда еще та ночь наступит, поэтому Аня вернулась сюда тайком, в надежде, что ей откроется что-то именно сегодня.

«Но как он может говорить? — недоумевала девушка. — Он ведь неживой».

Однако не верить шаману оснований не было.

― Скажи, что со мной будет? — прошептала она.

Бородач молчал, глядя вдаль. Видимо, его совсем не интересовала судьба какой-то там неудачницы, которая сама не знала, что хочет от жизни.

― Почему не отвечаешь? Что со мной будет? — теперь ее голос звучал громче и требовательнее.

Гордый Иноземец невозмутимо смотрел поверх ее головы в вечернюю мглу. Аня сжала кулачки, чтобы как следует объясниться с неприветливым духом, но тут до нее донесся издевательский смешок. Девушка резко повернулась и почти уткнулась носом в грудь Артура.

― Достал! — прошипела Аня. — Какого черта ты за мной везде таскаешься и шпионишь? Надоел!

― А что такого? — ухмыльнулся муж. — Я тебе даже еще ничего не сказал.

― Зато подумал!

― Ну, мать, чего ты опять заводишься! Сколько можно ругаться?

Очередного скандала не получилось, поскольку из тьмы появились Олег и Каур.

Новоиспеченный нуклеар по обыкновению нахмурился и опустил глаза, чувствуя неловкость в присутствии обеих девушек и не желая встречаться взглядом с бывшим другом. Каур, напротив, во все глаза уставилась на Аню, словно хотела выведать какую-то тайну и понять — что делала здесь пришлая из Лакедемона.

Аня ответила мулатке дерзкой улыбкой. Вроде бы ничего плохого та не говорила, наоборот, Каур обращалась с гостьей подчеркнуто вежливо, но в этой надменной любезности чувствовалась насмешка, заставляющая думать, что над тобой постоянно издеваются.

― Артур, сын правителя Антона и Анна, дочь Павла, — сказала Каур, как всегда с комичной серьезностью произнося имена пленников. — Пойдемте скорее с нами, зурелан, наверное, готов и большой костер уже горит, а шаман рассказывает какую-нибудь историю. Вы пропускаете много интересного; и потом, вам нельзя одним бродить в темноте, заблудитесь.

― Чё за хрень этот зурелан? — скривился Артур.

― Его мясо очень вкусное, — улыбнулась краешками губ мулатка, и в кошачьих зрачках ее сверкнул отраженный свет.

― Чё, вкуснее баранины будет? — усмехнулся наследник.

― Я не знаю, что такое баранина, — ответила темнокожая девушка, чуть искоса глядя на парня.

― О-о-о, — протянул Артур, в глазах которого загорелся огонек. — Я бы тебя с удовольствием угостил… мяском!

Слово «мяско» было произнесено приглушенно, с отчетливо похотливым смаком. Олегу очень не понравилось настроение бывшего друга, совершенно очевидно, что Артур намылился не только поговорить о деликатесах, но и сам бы с удовольствием отведал кое-чего. Впервые в жизни Олег почувствовал жгучий зуд в груди, сердце екнуло, ладони мгновенно вспотели и сжались в кулаки, в висках отчаянно забухал пульс, и захотелось крикнуть: «Никто, никто не имеет права так смотреть на Каур, никто не должен так с ней разговаривать, и даже думать о ней так никто не смеет!»

Его накрывала ярость, горячая и бесконтрольная, ударившая в лицо нестерпимым жаром. Такого юноша еще никогда не переживал. Он знал, что такое ледяная злость, когда бьешься со жлобом на два-три года старше себя, падаешь без сил, выплевывая кровищу, задыхаясь от боли и пыли, а инструктор Анатолий Алфераки орет: «Вставай, говнюк! Ты не воин Великого Лакедемона, ты глиста в обмороке! Ты раб зассаный! Ты позор своего отца! Вставай, вставай и дерись, опарыш засушенный!»…

И надо встать и драться, падать, снова вставать и снова драться… Но кидаться на врага в безумной ярости ни в коем случае нельзя, нужен холодный расчет. Иначе твое неистовство втопчут в грязь, твой сумасшедший напор смешают с твоим же дерьмом. И, глотая кровь и сопли, снова машешь кулаками, ставишь блоки, кричишь, превозмогая боль, но не теряешь контроль над ситуацией.

Вот такую злость и знал Олег: пойманную в паруса, помогающую идти против течения. Но сейчас получалось иначе. Душевный ураган порвал ветрила, сломал мачты, сокрушил руль. Он не мог обуздать гнев, не мог накинуть на него удила, не мог…

«Апперкот, а потом ногами запинаю», — мелькнула обжигающая мысль, а глаза стал застилать алый туман.

И вдруг он почувствовал мягкое прикосновение, а потом ладонь Каур легла на его запястье. Ласковые, теплые пальцы стали ввинчиваться в кулак, который, в конце концов разжался, поддавшись нежному усилию. Руки Олега и девушки сплелись в замок.

― Идем к костру, — нуклеарка, совершенно не меняясь в лице, и все также улыбаясь уголками пухлых губ, потянула за собой опешившего парня.

Олег безропотно, как теленок на привязи, шагал по набережной. Теперь юноше было стыдно. Не из-за того, что он хотел избить зарвавшегося наследничка, а потому, что не справился с эмоциями. Словно был сам не свой.

«Почему я решил, что на нее никто не может смотреть? Почему никто не смеет с ней говорить? Странно. Странно и глупо все это».

* * *

На широкой площадке горел костер, а чуть поодаль стояли несколько кувшинов и два широких противня: на одном горой были навалены куски жареного мяса, на другом лежали пучки какой-то травы. На камнях и распиленных чурбаках, расставленных полукругом возле огня, сидело десять-пятнадцать подростков, бросающих любопытные взгляды на прибывших.

― Ну, наконец все в сборе, — шаман поднялся. — Располагайтесь вон там, на бревнышках и угощайтесь. Возьмите кувшин с водой, думаю, на четверых вам хватит.

― А на хрен трава эта нужна? — спросил Артур, присматривая себе кусок порумяней.

― Ты, — шаман легонько стукнул костяшками пальцев парня по лбу, — можешь, конечно, и на хрен ее прицепить, но все остальные едят зелень с мясом, так вкуснее, объедают листочки и маленькие плоды, а стебли потом можно бросать в пламя, они горят и приятно пахнут.

Молодые нуклеары, держа тарелки на коленях, продолжали расправляться со своими порциями, причмокивая и облизывая пальцы, по которым стекал сок, и опоздавшие, устроившись на поваленном дереве, не отставали.

― Кстати, давайте-ка, подставляйте ладони, — обратился Ян к гостям, развязывая мешочек.

― Что это? — спросила Аня.

― Размолотые водоросли, — шаман потрепал девушку за щечку, — смешанные еще кое с чем.

― И на хре… — Артур кашлянул, — и зачем они нам?

― Если ты, пацанчик, не проглотишь их сейчас, то скоро та штуковина, которую ты так часто упоминаешь в своих речах, у тебя отвалится, — Заквасский в упор посмотрел на наследника. — Это против радиации.

«Так вот оно какое, лекарство! — Артур подставил ладонь. — Цвет… коричневый, что ли…»

Порошок имел солоновато-горьковатый привкус.

― Ну, — шаман оглядел публику, — ешьте, пейте и слушайте. Сейчас вы узнаете старинное предание, которое я придумал сегодня днем…

― Это как? — снова задала вопрос Аня.

― Не перебивай меня, девчушка, — Ян в очередной раз погладил Аню по щеке. — Но, раз уж спросила, отвечу. Любое наше слово, любой наш рассказ, все, что мы говорим и будем говорить, уже было когда-то кем-то произнесено. Все, что мы делаем, и все, что будем делать, уже кто-то когда-то совершил. Поэтому, сочиняя новую историю, я рассказываю все те же старые мифы, байки и сказки.

Артур осторожно откусил кусочек мяса, внутренне приготовившись выплюнуть гадость, но, вопреки ожиданию, еда оказалась отменной. Действительно, такой вкуснятины он еще не пробовал, и, пожалуй, по сочности она давала десять очков вперед баранине в трактире Гоги.

― Сегодня я расскажу вам легенду о пяти веках, которые были до Великой Катастрофы и о том, почему погиб мир, — шаман встал так близко от костра, что казалось, штаны на нем вот-вот загорятся, и простер вверх руки. — Так, кто у нас любит читать? — Ян хитро оглядел сидящих. — Вот, пацанчик, Артур, ты читал когда-нибудь греческие мифы?

― Нет, — ответил парень, не переставая жевать.

― Молодец, — Заквасский кивнул, — молодец, иначе тебе будет неинтересно. В этих мифах говорится, что веков на земле было пять. Кто из вас знает, что это за века были?

― Золотой, Серебряный, Медный, Век Героев и Железный век, — выпалила Аня.

Артур, ошарашенный, уставился на жену, забыв проглотить кусок.

― Вообще-то в интернате было два урока по мифологии, — снисходительно улыбнулась она мужу.

― Правильно! — подтвердил Ян. — Но мало кто догадывался, что мифы эти были не о прошлом, а о будущем человечества. Греческий шаман Гесиод написал о тех временах, которые еще не настали. Иногда старики говорят, что Золотой век был до Великой Катастрофы. Не верьте им, когда всему пришел конец, Золотым веком и не пахло. Но я поведаю вам правду о тех временах.

Как-то раз наш Бессущностный решил покинуть свои чертоги и посмотреть, как обстоят дела на земле. В те дни на дворе стоял Золотой век. Назывался он так не потому, что люди гонялись тогда за машинами, компьютерами, телевизорами, айфонами и к их услугам были самолеты и интернет. Нет. Просто в то время жили те, кто умел слышать неслышимое, видеть невидимое, ощущать неощутимое. И вот парил Дух над планетой и лицезрел всю мерзость мира и всю злость человеческую, как простые работяги жили в неволе, как ими помыкали и не давали продыху. Зрел он много страстей, мало благородства и океан невежества. И замутило Бессущностного от созерцания таких картин, тошнота подкатила к горлу. Но Золотой век на то и Золотой, что на нашей земле жило много вождей, много жрецов и много шаманов, чьими устами мог бы говорить Дух. И возопили они о несправедливости, возроптали. И один из главных жрецов тех времен сказал:

Питомцы ветреной Судьбы, Тираны мира! трепещите! А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы!

Полегчало Бессущностному, вернулся он восвояси.

― Это он про наши порядки говорит? Что-то не верится, чтобы рабы восстали, — прошептал Артур в самое ухо жене. — По-моему, он укуренный.

Аня, отдернув голову, прошипела:

― Заткнись!

― Вот прошло время, — продолжил шаман. — Золотой век закончился, наступил Серебряный. И снова Бессущностный решил слетать, поглядеть, что там на земле творится. И вот он несется над миром и примечает, что с тех пор кое-что поменялось: благородства стало меньше, невежества больше, а страсти бурлят, вскипают, восстают из пепла; появились вожди, призывающие весь старый мир насилия разрушить, а построить новый мир с помощью того же насилия. Серебряный век был прекрасен, но закончился войной всех против всех. И не понравилось это Бессущностному, опять стало не по себе, чувствовал, что сейчас стошнит. Но остались еще вожди, остались жрецы, остались шаманы. Помнится, одна женщина изрекла:

Если душа родилась крылатой — Что ей хоромы — и что ей хаты! Что Чингисхан ей и что — Орда! Два на миру у меня врага, Два близнеца, неразрывно-слитых: Голод голодных — и сытость сытых!

Лучше стало Бессущностному, отправился он домой.

― Нет, ихний шаман реально в хламину… — Артур не успел дошептать фразу, поскольку получил от Ани локтем в бок.

Олег тоже не совсем понимал, что рассказывает шаман, но от огня шло такое приятное тепло, мясо неведомого зурелана было самой вкусной едой за последние несколько дней, а гладкое бедро Каур, прижатое к его ноге, вызывало одно желание: чтобы этот вечер длился нескончаемо долго.

― Прошел Серебряный век, начался век Медный, — на набережной стало совсем темно, и тень шамана выплясывала причудливый танец на морском песке внизу. — И вновь Бессущностный отправился на прогулку. Что там говорил древний пророк Гесиод об этом времени? Никто не знает? Ага… ну, сказал он следующее: «Возлюбили люди Медного века войну…» Так оно и случилось. Началась эта эпоха с Великой Бойни, которую назвали Первой мировой, потом была еще Вторая Бойня, а после нее война, которую назвали Холодной. А знаете, почему век — медный, а не бронзовый, чугунный или еще какой? Потому что души человеческие стали так же легко плавиться, как этот металл. А костры, на которых их растапливали, назвали «пропагандой». Так владыки земли лепили из живых людей болванчиков, одинаковых и ничем не отличимых друг от друга. В общем, в очередной раз увидел Дух много мерзости и срани человеческой. Благородство стало показным, страсти поблекли, остудила их та самая Холодная война, а невежество возросло в разы. И стало опять Бессущностного мутить. Но снова нашлись те, кто сумел выразить его негодование. Ну, например:

Танки идут по соблазнам жить не во власти штампов. Танки идут по солдатам, сидящим внутри этих танков.

Бессущностный вернулся в свои чертоги довольным.

Но прошло еще время. И Медный век подошел к концу. Его сменил Век Героев. И снова Дух вылетел из своего чертога. И узрел, что благородства больше нет совсем, а страстями стали топить костры пропаганды. Мир оборачивался бутафорией, а добро и зло превратились в ложь, неотличимую друг от друга. И вокруг всего этого — нескончаемые потоки невежества. Окинул взглядом он землю — и не было предела срани человеческой. И начало его тошнить. Сильно, прямо до спазмов. Но на этой планете, полной мерзости, все же остались еще те, кто были способны вещать от имени Бессущностного. Это были герои, последние герои человеческой эры. Один из шаманов сказал так:

Здесь бродят тени, Ими движет запах денег. Боль других и холод греют им сердца. Связь времен распалась. И Злодей, и Светлый Гений Тесно сплелись в объятьях, Их различить нельзя.

Дух справился с рвотными позывами. Отправился спать. Сколько он дремал, неизвестно, но когда проснулся, землю затопила сплошная тьма невежества и гадость человеческая, от которой исходила такая жуткая вонь, что Бессущностного тут же начало тошнить. Посмотрел он на вождей мира, но те давно превратились в клоунов, в ряженых шутов, которые рассказывали лживые байки отупевшей толпе. Взглянул тогда Дух на пророков мира, но они умели лишь стоять перед кострами пропаганды и сжигать на них остатки людских душ. А шаманы? Те, переодевшись скоморохами, били в бубны, плясали, развлекали человеческие коконы, у которых вожди съели мозги и сожгли души. И не было никого, кто мог бы отверзнуть уста и изречь Слово. И тогда Дух сам открыл рот и закричал: «Попса!». А потом его стошнило.

Шаман замолчал. В наступившей тишине потрескивал угасающий костер.

― И что? — спросил Артур, доевший второй кусок мяса.

― Бессущностный тем от тебя и отличается, — ответил Заквасский, лукаво улыбнувшись, — что ты блевать будешь тем, что съел, а Дух рыгает огнем. Вот и сжег он землю.

― А я-то всегда думал, — возразил наследник, — что миру кирдык настал из-за ядерной войны, а не из-за этого… как там правильно…

― Ты, пацанчик, путаешь причины и следствия, — Ян подбросил несколько веток в умирающий костер. — Война началась оттого, что Бессущностного стошнило, а стошнило его оттого, что человек потерял в себе человека. Отсюда вывод, если бы человек оставался человеком, никакого ядерного погрома не было бы.

― А что значит «попса»? — спросил кто-то из подростков.

― Попса, — шаман в задумчивости коснулся указательным пальцем лба. — В переводе с древних языков примерно означает «дерьмо, которое не способно даже удобрить землю». Приблизительно так. А вообще это непереводимое слово.

«Офигенно, — подумалось Артуру, — нужно запомнить».

― Но если все века закончились, — задала вопрос Аня, — то что сейчас?

― Сейчас время Нового Деяния. Бессущностный оборотился Творцом, и создал, — шаман совершил круговой пас рукой, — нуклеаров, новочеловеков. Только помните, в тот день, когда на земле не останется ни одного нуклеара, способного исторгнуть Слово, Творец опять станет Бессущностным, и пламя снова пожрет своих неразумных детей.

― То есть Бессущностный и Творец — это одно и то же? — подал голос Олег.

― Нет, — Заквасский покачал головой из стороны в сторону, — Бессущностный и Творец, как и Рождение и Смерть, совсем не одно и то же, но основа у них одна.

― Что-то я ни хрена не понял, — произнес Артур. — Как может быть одна основа у разных вещей?

― Слушай, пацанчик, — шаман присел на корточки. — Я тебе вот что скажу: можно очень долго объяснять какие-то вещи, но если ты хочешь пофилософствовать, обращайся к нашему судье или к вождю на худой конец. А я так тебе растолкую, вот скажи мне: мясо зурелана, которое ты съел, вкусное?

― Еще бы, — с воодушевлением проговорил Артур. — Баранина по сравнению с ним фуфлыжный отстой.

― А вот если ты, — глаза Яна превратились в насмешливые щелочки, — узнаешь, что зурелан, это такая огромная тварь, похожая на длинную рыбину с восемью щупальцами. Что ты мне на это ответишь?

― Что? — лицо наследника сделалось каменным.

― Дай-ка угадаю, вы их называете морскими гидрами, — Заквасский засмеялся.

Мгновение спустя, Артур, закрыв обеими руками рот, с вытаращенными глазами сиганул к кустам.

― И вот кто ответит: разве еда и блевота — это одно и то же? — развел руками Ян. — Хотя основа у них одна: мясо зурелана.

Среди подростков послышалось хихиканье.

Олега тоже замутило, к горлу подошла горечь, но сидящая рядом с ним Каур будто невзначай прижалась к плечу юноши, и это прикосновение подействовало магическим образом: тошнота отступила.

«Я теперь нуклеар, — решил он, — значит, если они едят гидр, то я тоже буду! Тем более, что это не гидры, а зуреланы…»

На Аню слова шамана вообще не подействовали. Быть может, оттого, что, увидев в каком плачевном положении оказался ее муж, она звонко расхохоталась, захлопав в ладоши.

― А можно мне еще кусочек? — сказала девушка, отсмеявшись.

* * *

Аня закричала и проснулась. В окно пробивался сероватый сумрак, светало, и скоро должно было взойти солнце. Тяжело дыша, стерев со лба холодную испарину, девушка прислушалась: близкий шум прибоя и далекие крики чаек успокаивали и заставили обрадоваться: как только она заявила о твердой решимости остаться в Таганроге, ее переселили из холодного затхлого подвала в хижину на берегу моря.

Так что же случилось? По-видимому, ей просто что-то приснилось… Аня села, потерла глаза и попыталась вспомнить кошмар. Кажется, она шла босиком по острым камешкам, перемешанным с битым стеклом, из истерзанных ступней сочилась кровь, это было страшно, хотя почему-то не больно, зато чувство беззащитности пугало намного сильнее, чем острый гравий. Потом, на глаза вдруг попалась куча сандалий, но, будто не заметив обувь, дрожа, девушка прошла мимо, и увидела белый монумент, под которым черными буквами было написано: GARIBALDI. Превозмогая страх, она протянула пальцы к холодной щеке.

― Ответь, Иноземец, что ждет меня?

Бородач гордо безмолвствовал.

― Не молчи! Дай мне ответ, что будет? Говори! — она коснулась лица мужчины, и вот тут стало по-настоящему страшно: кожа задымилась и почернела, как от ожога…

― Давай же, скажи что-нибудь! — Аня задыхалась от обиды и гнева. — За что ты меня так ненавидишь, Иноземец?

Изваяние шевельнулось. Голова бородача повернулась в сторону смутьянки, глаза его сверкнули призрачным зеленым светом, и громовой голос изрек:

― Le false speranze alimentano il dolore![2]

― Нет! Я не об этом тебя просила!

― Le false speranze alimentano il dolore!

― Замолчи! — оглушенная, она упала на колени. — Ничего не говори! Пожалуйста, не надо!

Мир разлетелся на миллионы брызг, и девушка, замерев от ужаса, провалилась в черную пропасть без дна и, уже просыпаясь, слышала, как ей вслед гремело:

― Le false speranze alimentano il dolore!

Как перевести эти слова Аня не знала, в памяти еще бродили обрывки видений, с каждой минутой становясь все более расплывчатыми. Судорожно повернув руку, она всмотрелась в ладонь, но ожога не было.

Она передернула плечами, прогоняя мурашки страха, поднялась и, толкнув незапертую дверь, вышла из хижины. Несмотря на раннее утро, ветерок принес тепло. Огромный шар солнца на треть высунулся из-за горизонта, и к ее ногам побежала дорожка, мерцающая пурпурными искорками. Грузные облака, подбитые кровавым багрянцем, жались к туманному горизонту. Высоко над морем парила какая-то большая птица или птеродактиль.

Ранний час не был помехой для нуклеаров: целая компания соревновалась в стрельбе из лука. Они целились в полусгнившее дерево, торчащее из песка. Аня, сощурившись, присмотрелась, заметила среди лучников Каур.

«Чертова ведьма!»

Вчера Аня набралась решимости улучить минутку, чтобы поговорить с Олегом, ведь всегда кто-нибудь да мешал, но опять все пошло не так: темнокожая мутантка постоянно ошивалась вокруг него. Сперва держала его за руку, позже, возле огня, вообще самым бесстыжим образом жалась к парню. Когда костер догорел, то к Ане подошли двое нуклеаров, чтобы проводить в отведенный для ночлега домик; куда делся Олег, она не углядела, а спрашивать постеснялась.

Покусывая обветренные губы, Аня побрела по пляжу в сторону стрелков, решая, броситься ли с кулаками сразу или подождать, как будет развиваться ситуация.

― Здравствуй, Анна дочь Павла, — сказала Каур, посмотрев на соперницу спокойным открытым взглядом, и, как обычно, улыбаясь лишь краешком губ.

― Привет, — буркнула Аня.

Рядом с мулаткой, в окружении трех молодых людей стояла высокая худенькая девушка, с необыкновенно белой кожей, длинными серебристыми волосами и неестественно светлыми, почти прозрачными глазами. Таких Аня еще не видела, и невольно даже залюбовалась экзотической красотой этой пары, которая словно воплощала в себе День и Ночь.

― Здравствуй, меня зовут Илья, — дружелюбно кивая, проговорил низкорослый паренек. — А это Ромул, Витя и Ника.

Юноши поздоровались, а среброволосая нуклеарка улыбнулась и прошептала скороговоркой:

― Мне пора. Солнце встает. Спасибо за уроки и за то, что пожертвовали частью ночного бодрствования ради меня.

― Я тебя провожу, — поспешно проговорил Витя, русоволосый жилистый парень лет шестнадцати.

― Что за уроки? — спросила Аня, когда бледнокожая и ее ухажер скрылись из виду.

― Уроки стрельбы, — ответил Илья. — Нике тяжело, у нее ночное зрение плохое, а днем кожа быстро сгорает на солнце, она же альбинос, вот и приходится днем прятаться в интернате.

― Где? — изумилась Аня.

― Ну, в интернате… Это дом, где ухаживают за больными, кого не может вылечить даже шаман… Там они и живут все вместе, — заморгал паренек. — Вождь говорит, что это наследие прошлого мира.

― И у вас таких много?

― Одиннадцать.

― Вот, значит, как, — произнесла Аня тихо, раздумывая, стал бы кто-то в Лакедемоне возиться с безнадежно больными людьми.

― Но такие вещи случаются не часто, — вмешался в разговор Ромул; высокий, скуластый, с рыжеватыми волосами, спускающимися почти до плечей, он показался Ане симпатягой. — Если будешь есть лекарство из водорослей, которое дает шаман, то с тобой и с твоими детьми все будет нормально.

― С детьми… все хорошо… — эхом повторила Аня.

Она вдруг почувствовала себя невероятно счастливой. Она останется здесь с Олегом… и будет есть много водорослей, так что их ребенок непременно родится здоровым!

― А в Лакедемоне умеют стрелять из лука? — проговорила, будто промурлыкала, мулатка, прерывая мечтания Ани.

― Умеют!

― А у нас самая меткая Каур, — сказал парнишка. — А потом я.

— Лучше нас никто не стреляет! — заносчиво заявила Аня, вздернув нос.

— Давайте проверим? — предложил Ромул. — Устроим соревнование.

— Какой же будет приз? Просто так неинтересно, — Аня скрестила руки на груди.

— А на что обычно спорят в Лакедемоне? — мулатка, прищурившись, слегка наклонила голову.

― На волосы, — усмехнулась Аня, — с проигравшего состригают локон в том месте, на которое укажет победитель. Знаешь сколько у меня дома пучков волос? И женских, и мужских.

― Но тебе уже нечего ставить, — глядя на Анин ежик, невозмутимо заключила Каур.

― Я остриглась сама! — зло сверкнула глазами девушка, усмотрев намек в этих словах.

― А сыграйте на желание, — сказал Илья.

― Это как? Проигравший делает то, что захочет победитель?

― Нет, — Илья покачал головой. — Каждая загадывает желание, но никому не говорит. Кто побеждает, у того желание обязательно сбудется.

Девушка с сомнением хмыкнула.

― Эта примета всегда сбывается, — паренек протянул Ане свое оружие и три стрелы, которые вытащил из кожаного колчана. — Бери, он не хуже, чем у Каур. Цельтесь в ту корягу, которая рядом с морем, с расстояния в шестьдесят шагов.

― С шестидесяти? Не знаю… — Аня с сомнением посмотрела на незнакомый лук, провела пальцами по упругой тетиве, попробовала на прочность плечи, потерла ладонью рукоять.

― Но ведь лучше вас никто не стреляет, — вкрадчиво произнесла мулатка. — Что для тебя какие-то шестьдесят шагов.

― Идет!

― Тогда придумывай желание, — Каур встала на носки и, прогнувшись, потянулась, подняв руки.

― Оно такое же, как и у тебя, — надменно выцедила Аня. — Я знаю.

― В чем уверена, о том не загадываю, — невозмутимо парировала мулатка. — Вот что знаю я.

― Вы обе знаете, но не распознаёте, — хмуро проговорил Илья, но на его реплику никто не обратил внимания.

После того как отсчитали необходимое количество шагов и провели на песке линию, соперницы встали рядом.

― Мне нужно пристреляться, — Аня натянула тетиву.

Две стрелы ушли выше цели, третья недолетела, воткнувшись в мокрый песок. Лицо скуластого Ромула расплылось в саркастической улыбке, когда он протягивал девушке свой колчан.

― Я готова, — произнесла Аня, чувствуя возрастающее возбуждение. — Начинай первая!

Мулатка, крепко сжав лук, замерла, закрыв левый глаз, а зрачок правого расширился до предела, так что в этот момент он ничем не отличался от человеческого.

― Я Каур Разящая, — шепнула она и отпустила тетиву.

Послышался отрывистый свист, и стрела вонзилась в середину ствола.

Почти не целясь, Аня выстрелила следом: попадание!

― О-о-о, вот это техника, — Ромул почесал затылок, улыбка сползла с его лица.

― Иногда, — заговорила мулатка, — следует бояться своих желаний, особенно тех, которые могут сделать несчастными других. Потому что в конце концов несчастной окажешься ты сама.

Выстрел Каур поразил цель. Аня покосилась на соперницу, губы ее дрогнули:

― Можно подумать, тебе известно, кто будет счастлив, а кто нет!

Аня пустила стрелу — и снова попала чуть выше и левее стрелы соперницы.

― Мне известно одно, — от голоса нуклеарки, вкрадчивого и певучего, будто исходил неуловимый, дразнящий нервы аромат. — Та, что лелеет пустые надежды, приумножает страдания. Свои и чужие. Ей не может сопутствовать удача.

Из трех попыток Каур не промахнулась ни разу.

Аня подняла лук, но сразу опустила, чувствуя, что в ней вскипает ярость, от которой стало тяжело дышать, а пальцы сотрясала мелкая дрожь. Что-то похожее ей уже доводилось слышать. Быть может, совсем недавно, в сегодняшнем ночном кошмаре. Но как черной мерзавке удалось угадать? Вот это было поистине обидно. Глаза Ани застлали некстати подступившие слезы, и она выстрелила наугад, не видя цели. Стрела, оцарапав корягу, ушла в воду. Раздосадованная девушка швырнула лук, который, скрипнув, спружинил, на мгновение завис в воздухе, но этого оказалось достаточно, чтобы Илья успел поймать его на лету.

― Все это глупости! — хрипло крикнула Аня и побежала вдоль линии прибоя к хижине, в которой провела ночь.

― А твой клан, Каур, сегодня в дозоре, — невозмутимо сказал паренек, тщательно осматривая свое оружие, которое чуть было не сломала разбушевавшаяся гостья из Лакедемона. — Брат Саша, наверное, уже вернулся, нужно идти.

― Да, я тоже пойду, — согласился Ромул. — Время утренней прополки.

― Соберу стрелы, — мулатка направилась к полусгнившему дереву.

― А что ты загадала на победу? — спросил ей вслед Ромул.

Нуклеарка остановилась, посмотрела из-за плеча на парня:

― Это только мое дело, сын вождя. Но будь уверен, никто не угадает, потому что я загадала не желание, а мечту.

― А знаешь, ведь она стреляет лучше тебя, — Ромул поправил колчан. — Просто психованная. Это ее и подвело.

― Она стреляет лучше меня, — подтвердила мулатка.

«Но я Каур Разящая и всегда попадаю точно в сердце!» — добавила она про себя.

* * *

Проснувшись в квартире Ильи, Олег не нашел паренька. Выйдя на кухню, юноша увидел графин с водой, налил себе полный стакан и с жадностью выпил. Есть не хотелось.

Теперь, когда он остался один, можно было, не стесняясь чужих глаз, внимательно рассмотреть жилище, представляя, будто все это принадлежит ему, и что никакого Великого Коллапса не случилось… Пройдя в ванную комнату, Олег еще раз с восхищением провел пальцем по чуть растрескавшейся голубой эмали раковины, и оглядел унитаз, который, конечно, не работал, но пофантазировать, как удобно устраивались люди в прошлом, никто не мешал. Умываясь над тазиком, юноша ладонями ощутил на щеках упругое сопротивление щетинок, и сообразил, что не брился, пожалуй, три или даже четыре дня.

Одевшись в привычный камуфляж, изрядно пропахший потом и пылью, который вообще-то уже следовало выстирать, Олег выглянул в окно. Сквозь листья киндеровых деревьев просматривался памятник Бессущностному.

«Неужели вот от этого куска металла зависит, жить миру или нет? Хотя это же… как там… символ!»

И вдруг на совершенно пустой площади появился высокий шатен в черной одежде, схожей с облачением вождя. Он шел легкой походкой, а, заметив стоящего у окна Олега, приветственно махнул рукой, и направился прямо к дому.

― Здравствуй, — сказал гость, уверенно отворив дверь. — Илья сегодня на патрулировании, Каур тоже, так что я подумал, тебе будет одиноко.

― Ты его брат, Саша? — сообразил Олег, немного смутившись при упоминании мулатки. Казалось, тепло ее руки до сих пор ощущалось на коже.

― Да, клановый, — кивнул пришедший.

Олег вспомнил горящие восторгом глаза Ильи, когда парнишка рассказывал об устройстве таганрогской общины: «…в нашем клане Бессущностного всего двое, клан самый маленький, но не подумай, что с ним остальные не считаются. Саша принят в Небесную Канцелярию наравне с самыми умными и лучшими людьми города, и, знаешь, к его словам серьезно относится даже вождь! А если у кого-то из нуклеаров что-то случается, то сперва все идут в Библиотеку, чтобы поговорить с моим клановым братом, потому что он необыкновенный, а уж потом к шаману, вождю или к судье…»

Юноша почувствовал любопытство, потому что не увидел во всеобщем любимце ничего необычного, кроме разве что невероятной красоты, которая делала Сашу похожим на ожившую античную статую из интернатовской книжки по истории. И потом, в Лакедемоне молодые воины тоже заседали в Совете, но в памяти застряло злое высказывание дяди Романа: «Безмозглый молодняк, да что они могут понимать… тупо мечами махать и поддакивать, кучка идиотов…»

«Везде действует правило: если ты сын кого-то из правителей, тебя уважают, — подумал Олег. — У нас Артур наследник, так все ему в рот смотрят, а тут этот Саша, сын судьи…»

Конечно, следовало признать, новый знакомый сразу же вызвал симпатию, но, может быть, приязнь возникала оттого, что серые глаза Саши были обыкновенными, без кошачьих зрачков.

Какое-то время они молча стояли друг напротив друга.

― Ведь ты человек? — вырвалось у Олега.

― В первую очередь я нуклеар, — усмехнулся Саша, и некоторая отстраненность тут же была скрыта добродушной улыбкой. — Принадлежность к племени определяется не только внешними данными. Но ты прав, во время Великой Катастрофы мне было четыре года, поэтому я отличаюсь от родившихся после.

Олег мысленно отругал себя за несдержанность и остановил взгляд на ремнях, опоясывающих талию гостя, к концам которых крепились три сильно поцарапанных, с заметными вмятинами металлических шара.

― А что это? — Олег был на самом деле удивлен.

― Оружие, им пользовались, когда еще не знали пороха. Называется болас. Я как-нибудь покажу тебе, как с ним охотятся. Если пойдешь патрулировать со мной, то на собаках и сам сможешь испробовать. Мне вообще нравится искать в книгах описание чего-то нового. И представь, в древности придумали множество интересных вещей. Я думаю, что изобретатели того времени были настоящими гениями, с наплывами божественного озарения. Например, лук. Как удалось людям каменного века его изготовить? Ведь связь между распрямляющейся веткой и смертоносной стрелой, стремительно уносящейся вдаль, вообще говоря, совсем не очевидна, и отнюдь не лежит на поверхности. Создание лука требовало немалых умственных способностей, острой наблюдательности и огромного технического опыта.

Олег слушал, открыв рот. Такие интересные вопросы никогда не приходили ему в голову, потому что многое в жизни он воспринимал как само собой разумеющееся.

― Но, конечно, формы все время совершенствовались, и перед войной было сконструировано настоящее чудо! Взгляни, композитный лук, мое сокровище, — воодушевленно продолжал Саша, снимая с плеча довольно вместительный черный чехол, в боковом кармашке которого торчали стрелы с белым опереньем.

Олег вытаращил глаза: ничего подобного он не только не видел, но даже и представить себе не мог. Извлеченная на свет вещь была очень мало похожа на привычную форму лука, состояла из хаоса каких-то трубок, оплетающих затейливо изогнутый корпус, не говоря уже о двух ажурных колесиках, укрепленных по краям, с которых шла не тетива в привычном смысле, а замысловато перекрещенный тонкий металлический тросик.

― И как из этого можно стрелять? — Олег чувствовал себя в буквальном смысле обезьяной.

― Пойдем, покажу. Мне надо навестить жену и дочку в интернате, — сказал Саша, отчего-то помрачнев и нахмурившись.

Молодые люди молча шли по пустым улицам, мимо заброшенных домов, заросших буро-зелеными лианами, по которым ползали огромные бледно-серые слизни длиной с ладонь. Сквозь треснувший асфальт пробивалась невысокая трава, а на крышах ржавых машин грелись плоскоголовые ящерицы.

― Они не боятся нас? — спросил Олег.

― Да, как ни странно. Хотя мы редко на них здесь охотимся, эти тварюшки совершенно безобидны, но иногда приходится их убивать, если нужно готовить мазь для отпугивания гигантских пауков. Пауки боятся запаха ящериц. Кстати, хамелеоны тоже.

― Мне такие попались, — Олег передернул плечами, вспоминая жуткую встречу, едва не стоившую ему жизни.

― Я знаю. Злобные и опасные твари, — вдруг Саша молниеносным движением выхватил стрелу, наложил ее на тетиву и, казалось не целясь, выстрелил в траву, откуда донеслось отрывистое шипение. — Отец говорит, что лет через десять-двадцать хамелеоны-гиганты вымрут как вид. Вот это будет славно.

Олег был очарован невиданным луком, и ему очень хотелось пострелять, но он сдержался, не решаясь на такую бестактную просьбу — личное оружие принадлежит только владельцу.

― А скажи, Запретная зона действительно возникла из-за того, что шаман договорился с Миром? — спросил юноша, радуясь, что его провожатый снова разговорился.

― Никто толком не знает, — шатен поднял из травы нанизанную на стрелу тушку крупной ящерицы, сотрясающуюся в предсмертных судорогах. — Наш вождь считает, что это просто аномалия, шаман, утверждает, что это договор с Городом и Миром. Отец иногда соглашается с одним, иногда с другим, а иногда говорит, что это сами нуклеары создают коллективное биополе, именно оно не позволяет опасным хищникам проникать в Запретную зону. Этот отбор действует на всех, кроме приматов, которые хоть и хищники по натуре, но идентифицируются зоной как свои.

― Приматы? Это кто? — переспросил Олег.

― Прости, я иногда выражаюсь не слишком понятно, наши уже привыкли, — Саша вытащил из рептилии стрелу, отчего та в последний раз дернула хвостом и замерла. — Приматы — это все человекообразные. Биополе считает людей близким к нам видом, то есть своими и спокойно пропускает через границу Запретной зоны. Иначе бы ты не смог перейти рельсы и остался на той стороне, вместе с собаками и хамелеонами.

― Вот тебе повезло, ты столько знаешь! — сказал Олег первое, что пришло в голову.

Саша лишь с горечью ухмыльнулся, в глазах появились отчужденность и бесконечное одиночество.

― Служение Бессущностному дает некоторые привилегии. Моя работа проходит не на полях, а в Библиотеке, — сказал он. — Но, как говорили когда-то, приумножающий знание приумножает скорбь. Хотя да, мне интересна вся мудрость древних. И я точно могу сказать, что мы не отличаемся от них. Нуклеары не лучше людей, но и не хуже. Мы просто в начале пути. А все, что имеет начало, когда-нибудь будет иметь и конец. Будет зло, будет насилие, будет ложь и все закончится очередной катастрофой. Мы пришли.

Олег огляделся. Они стояли перед длинным двухэтажным зданием, расчищенным от побегов плюща, наверху большие буквы складывались в слово: «ГИМНА3IЯ». Штукатурка на стенах частично осыпалась, но стекла в окнах остались целыми.

― Здесь когда-то учился Чехов, тот самый, который сейчас считается духом Сказителя. А теперь это интернат для не совсем здоровых.

― Ты, значит, не веришь в духов… — Олег попытался сформулировать мысль. — Не веришь в тех… о ком говорит шаман?

Саша тяжело вздохнул, поморщился, будто отвечать было невероятно трудно:

― Я верю в архетипы… не знаю, поймешь ли… как бы тебе объяснить… есть внутри нас смерть и рождение, любовь и ненависть, тьма и свет, созидание и разрушение… в общем, все это имеется в самой душе, но легче спроецировать образы на внешний мир, чем копаться внутри себя, понимаешь? Легче винить богов или духов, чем себя. Понимаешь, о чем я? Вот говорят: на все воля божья, или дьявола, или батюшки царя, или еще кого-нибудь… судьба или не судьба… вот отсюда и появляются всякие Сказители, Отшельники, Творцы, Бессущностные и прочие… Да у вас в вашем Лакедемоне наверняка тоже что-то такое имеется… религия, или еще что-нибудь, может, учение какое… понятия, принципы…

Шатен смотрел с ощущением болезненной безнадежности.

― Значит, никаких духов на самом деле не существует? — нахмурился уже Олег.

От этого вопроса Саша засопел и скривился, как от острой боли.

― Существуют, — выпалил он. — Тебе лучше думать, что они существуют. Идем!

В затемненном помещении стояло несколько кресел. В одном из них, читая книгу, сидела девушка с невероятно белой кожей и длинными серебристыми волосами. Завидев вошедших, белоснежка вскочила и улыбнулась:

― Здравствуй, Саша.

― Привет, Ника. Я тут ящерицу принес, будет время — может, противопаучью мазь приготовите.

― Хорошо, — девушка взяла рептилию. — Ты к Лизе пройдешь?

― Попроси ее спуститься, мы ненадолго, я с дежурства и должен пойти поспать.

Когда Ника ушла, Саша указал на кресло:

― Устраивайся.

Олег уселся в самом темном месте, под аркой, неизвестно почему чувствуя сильную неловкость и почти жалея, что пришел. Но придумать какой-нибудь повод, чтобы уйти, он не успел, так как на лестнице появилась молодая женщина с ребенком на руках.

― Здравствуй, Лиза, и знакомься, это Олег, уже почти полноправный нуклеар.

Женщина поздоровалась с мужем, кивнула гостю.

― Ну иди ко мне, Нюта, — шатен присел на корточки.

Лиза поставила девочку на ноги, и Олег увидел, что малышка ужасно уродлива. Ее лысая голова был раза в два больше обычной, глаза несфокусированно переходили с предмета на предмет и вращались, а вместо рук из кофточки торчали короткие трехпалые лапки.

― Тата! Тата! — проверещало создание и поковыляло на кривых ножках к отцу.

Саша обнял девочку, поднимая на руки.

― Я тебе подарок принес, милая, — он достал из кармана колокольчик на веревочке и позвонил.

― Тата! Тата! — малышка задергала лапками.

― Как она? — спросил Саша, привязывая колокольчик к уродливой ручонке.

― Полночи скулила, все время лоб терла, наверное, сильно болела голова, даже настойка шамана не помогала, но под утро заснула, — женщина устало улыбнулась.

― Тата! Тата! — послышался визг и звон колокольчика.

Нагнув голову так, что подбородок коснулся груди, Олег прикрыл веки. Он не мог смотреть на это жуткое зрелище. Юноша с удовольствием заткнул бы и уши, но боялся, обидеть новых знакомых. Эти двадцать минут встречи отца с семьей длились бесконечно долго. Грустные голоса, гнетущая полутьма мрачного зала не давали дышать, а визгливое «Тата! Тата!», казалось, продавит барабанные перепонки.

Когда молодые люди вышли из Гимназии, Саша, угрюмо-сосредоточенный, спросил:

― Понимаешь, почему я привел тебя сюда?

― Почему?

― Ты ведь сбежал, потому что не хотел смерти для своей дочери. Потому что решил, что законы твоей общины жестоки, — по щеке Саши скатилась капля. — А я хотел тебе показать обратную сторону милосердия. Оно не менее жестоко, чем твои бесчеловечные соплеменники. Твой ребенок должен жить, это понятно, она здорова, но что делать с такими? Иногда мне кажется…

Он не закончил фразу, не мог унять дрожь в руках. Наступила неловкая пауза. Наконец, вытерев лицо рукавом, Саша продолжил:

― Каждый раз, когда я прихожу сюда, мне хочется просить прощения у Лизы за то, что я не могу находиться с ней, потому что она из клана Слепых, а я посвящен Бессущностному. Но я не знаю, как можно выдержать этот ад. Лучше умереть под пытками, чем жить, ухаживая за таким существом…

― А что за клан Слепых? — Олег поспешил увести разговор на другую тему, потому что отчаяние Саши обжигало.

― Это малый клан, в нем всего лишь трое: моя жена, Ника-альбинос, ты ее видел, и Дина. Их главная обязанность — ухаживать за рожденными с отклонениями, — Саша указал куда-то в сторону от Гимназии. — Тут недалеко есть памятник подпольщикам. Там парень и девушка, но вид у них, будто они слепые… ладно, бог с ним. Куда теперь?

― Может быть, ты пойдешь отдыхать, а мне дашь какую-нибудь книгу? У тебя ведь много книг? — сказал Олег, которому очень хотелось сказать что-то в поддержку, но он не находил верных слов для этой ситуации.

Глава 13 В ПОИСКЕ ЛЁГКИХ ПУТЕЙ ОБОЙТИСЬ БЕЗ РАЗОЧАРОВАНИЙ…

Он собственноручно делал это каждый день: привычными движениями, будто совершая некий священный ритуал. Вот и сегодня, чуть только начало смеркаться, царь Роман зажег пять свечей, вставленных в бронзовый канделябр, провел пальцем по прихотливо изогнутым завиткам, а потом тщательно запер на задвижки крепко сбитые ставни. В комнате было душно, но правитель никогда не оставлял окон своего кабинета открытыми с наступлением темноты. На массивном дубовом столе наблюдался легкий беспорядок: кружка недопитого чая из листьев душицы, мяты и еще каких-то растений, стопки бумаг, с торчащими в разные стороны уголками документов, и две хрустальные чернильницы, возле которых были разбросаны гусиные перья. В Лакедемоне готовили два сорта чернил. Дефицитную бумагу можно было использовать повторно, стерев текст, написанный смесью из сажи и масла; это подходило для малозначительных дел. Если же имелась необходимость увековечить какую-либо мысль, закон или предписание, то в ход шли чернила из сажи, смешанной с соком акации.

― Милый, Кацо вернулся, — в дверях появилась ухоженная, очень привлекательная женщина в длинных одеждах из шелка.

― Пусть войдет, — царь сделал глоток остывшего напитка, который по вкусу едва ли напоминал довоенный чай, но все-таки был похож коричнево-золотистым цветом.

― Ты ужинать будешь?

― Нет, Лена, спасибо. Накорми нашего грузинчика и сама поешь.

В отсутствие посторонних правитель и его жена называли друг друга: «Лена», «Рома», «милый», «дорогая». Но стоило появиться лишним ушам, как Лена тут же превращалась в благородную царицу Елену, а Рома в не менее благородного царя Романа.

― Принес? — спросил царь чернявого одиннадцатилетнего мальчишку.

Тот молча поклонился и передал листок, сложенный вчетверо.

― Иди на кухню, тетя Лена вкусные отбивные приготовила. И перед сном обязательно помойся, а то чумазый совсем.

Мальчуган кивнул. В этом доме он не был посторонним.

Царь развернул листок, где его четким почерком было написано:

«Любезный Гоги, сегодня я, Роман, сын Ильи, правитель Великого Лакедемона, после заката изволю посетить твой дом для дегустации продукта с пивоварни, отданной тебе в концессию нашей Общиной».

На обратной стороне шла неровная строчка ответа:

«Шду срадастию прихади дарагой».

Роман усмехнулся, бросил бумажку на стол. Даже если кто-то посмел бы перехватить царского вестового, ничего подозрительного в этих каракулях он не обнаружил бы. Правитель сел за стол, взял из стопки верхний документ. Это был сводный отчет о ежегодной переписи населения Лакедемона и вассальных деревень. Статистика неутешительная, можно сказать, удручающая. Везде, даже в столице, заметная депопуляция. Люди вымирают. Где-то быстрее, где-то медленнее. И стоит ли надеяться, что когда-нибудь ситуация изменится?

Роман не считал себя мягким человеком. Если во имя собственного благополучия надо было отнять чью-то жизнь, он делал этот шаг не задумываясь. К инакомыслию всегда относился с подозрением, а при слове «гуманизм» морщился. Но сейчас он поставил перед собой цель: сохранение народа, вне зависимости от сословий или места обитания. Цифры смертности внушали серьезные опасения. И дело не в каких-то там высоких материях. Витают в облаках как раз-таки Антон, фанатично помешанный на вопросе чистоты крови, да начальник гвардии Алфераки со своими ритуальными убийствами, древнегреческими бреднями и прочей безумной чушью. И ладно бы убийства во время обряда совершеннолетия безнадежно больных и никчемных стариков-рабов, на это еще можно согласиться — в конце концов, элитные воины должны получать воспитание. Но на умерщвления «неполноценных» детей, фактически здоровых и жизнеспособных, решительно следовало наложить вето, потому что никаких иных мер свести убыль населения хотя бы к нулю царь не видел.

Но вот, кажется, впервые забрезжила надежда.

Самым крупным поселением после Лакедемона была Беглица — задворки Миусской Политии, впрочем, это всегда была деревня. Однако поначалу, как свидетельствовала перепись Шестого года после Великого Коллапса, людей в Беглице обитало даже больше, чем в столице, теперь же в два с половиной раза меньше, и нельзя сказать, что этот факт мог хоть как-то удивить. Ядовитые воды Азовского моря, радиация, мутанты, да и просто жизнь без простейшей медицинской помощи, с ежедневной каторжной работой, с недородами и эпидемиями не располагали к длинной жизни. Но вот что интересно: два года назад население Беглицы составляло 97 человек, а год спустя — 110. Это, конечно, мелочь. Ее можно было объяснить внутренней миграцией, скажем, из Красного пахаря или Золотой Косы, даже из Малой Федоровки. Или из всех этих поселений разом. Но вот отчет за нынешний год. В клеточке напротив «Беглица» стоит цифра 132. Более того, в двух соседних деревнях убыль тоже остановилась. И этот феномен зафиксирован в самом экологически неблагоприятном районе. Каким образом? Люди приспособились? Или здесь что-то другое?

Вопросы не давали покоя. Ответы на них, как чувствовал правитель, должны быть просты до гениальности. Вздохнув, Роман поднялся. Обязательно надо выяснить причину, ведь в Беглицу уходят концы еще одного очень любопытного дела…

Накинув на себя перевязь с шашкой из знаменитого Златоустовского булата и нацепив на пояс кобуру со «Стечкиным», царь вышел в гостиную, которую освещали прикрепленные к стенам факелы. Чтобы случайно не поджечь дом, пламя было забрано в металлические отражатели, а на полу стояли емкости с водой, в которые падали угольки. «Хорошо жили в замках, сплошной камень, гореть нечему, да и челяди толпа, для присмотра…» — подумал Роман, запирая кабинет.

В доме второго по значимости человека лакедемонской Общины слуг не имелось. Еду готовила царица, а два раза в неделю приходила рабыня, забирала одежду для стирки. Раньше она же и прибиралась, но в последние пару лет ее заменил Кацо, мальчик, которого Роман забрал в трехлетнем возрасте у овдовевшего трактирщика Гоги. Многие в Лакедемоне считали царя чуть ли не аскетом, но они ошибались. Правитель не жалел свечей и масла для огня, его жена имела самые изысканные наряды из довоенных тканей, красивая мебель и старинные вещи украшали интерьер дома, а к обеду подавались различные вкусности. Отсутствие слуг объяснялось самым простым образом: царь никому не доверял.

― Лена, — негромко позвал он и залюбовался вошедшей женщиной.

В мерцающей полутьме зала ее белая кожа казалась мраморной, а сама царица — статуей, прекрасной ожившей Галатеей. Платье из развевающегося синего шелка доставало до пола, отчего точеная фигура казалась еще стройней. В вечернее время не видны были морщинки под глазами, и незаметны серебряные прядки в черных волосах, заплетенных в «рыбий хвост». Перед ним стояла вечно молодая богиня, мечта поэтов всех времен и народов. Но Роман не чувствовал себя Пигмалионом. И если бы он был Парисом, а боги вручили бы ему яблоко раздора, то вряд ли оно досталось бы Афродите, сколько бы прелестниц та не сулила.

― Мне нужно пройтись, — сказал царь, поглаживая бородку. — Запри дверь на засов. Откроешь только когда услышишь мой голос и условный стук.

― Ты говоришь это всякий раз, как уходишь из дома, — сказала Елена улыбнувшись. — Могу ли я спросить, куда ты собрался и сколько тебя не будет?

Правитель помедлил с ответом, а потом разом выпалил:

― Когда приду, не знаю. Сперва навещу трактирщика Гоги, а потом — Алён.

Елена побледнела, отчего сделалась еще прекрасней.

― Ясно, — соглашаясь, кивнула она, но в голосе звучал невольный укор.

― Ты должна мне доверять, милая. Я ничего не совершаю просто так, и ухожу вовсе не развлекаться. Ты обязана помнить это.

― Я помню, — царица отвернулась. — Твоя миссия важней твоей женщины.

― Да, — не меняясь в лице и голосе, произнес царь. — Это мое бремя. Когда ты выходила за меня замуж, ты знала на что шла. И у тебя был выбор, товарищ лейтенант.

― Конечно, был, — горько усмехнулась Елена. — Узы брака или цепи рабства. Как оказалось, разницы никакой.

― Ты просто устала… — Роман подошел к жене и обнял ее, куснув миниатюрное ушко, поцеловал гладкую шею. — Просто расстроена…

― А знаешь, ты ведь ночью совсем другой. Днем ты защитник, лев, благородный царь зверей, а ночью коварный хищник, ягуар, — царица высвободилась из объятий мужа. — Да… воистину, бывших разведчиков не бывает. Идите, товарищ майор. Я буду ждать. Что ж еще остается?

Пятнадцать минут спустя Роман зашел в трактир. Три воина, видимо только что с дежурства, завидев важного посетителя прокричали пьяными голосами приветствие и тут же подняли тост, пожелав долгих лет жизни правителю Великого Лакедемона. Толстый грузин с напускной робостью принялся что-то лепетать, дал несколько указаний тощему служке и провел дорогого гостя во двор своего дома, примыкающего к пивной. Здесь в чаше на треножнике горел огонь, а на ветках были развешены светильники, на столе дымился шашлык и стоял бочонок с пивом, а рядом с ним — две толстые стеклянные кружки литровой емкости. Остро пахло горелой травяной смесью, отпугивающей комаров.

― Ну что ж, Гоги, угощай, — царь присел к столу. — Мясо с вином лучше сочетается, но отличное пиво в наше время дороже любого вина.

― Канешна, дарагой, сэйчас все будэт, — трактирщик спешно разлил пенящуюся жидкость.

― Тогда за плодотворное сотрудничество, — Роман отхлебнул густое пиво.

Оно имело сладковатый привкус и было совсем иным, нежели то, что продавалось до Великого Коллапса. К шашлыку гость не притронулся.

― За нэго, дарагой!

― Как идут дела на пивоварне? — Роман добродушно улыбался, но буквально прожигал взглядом собеседника.

― Вот, сорок литрав палучилась. Завтра разнэсем па балшим сэмьям.

«Большими семьями» Гоги называл дома старейшин и царей.

― Да? — правитель сделал глоток. — А на выходе, должно быть, еще пятьдесят или даже шестьдесят получится?

Гоги, перестав жевать мясо, подобострастно, почти по-собачьи посмотрел на царя:

― Ячмэнь плахой, качэства нэт, солода мэнше палучается. А што я магу? Пиво для балших людэй, а нэ для каго папало дэлаю. Толька главное и втарое сусло варю. Паэтаму его мэньше, чэм нада, палучаэтся.

Царь, конечно же, отлично знал: трактирщик врет и подворовывает. Гоги использует и третье, и последующее сусло, а также сбывает неучтенное пиво «налево».

― Ну я думаю, — Роман поставил кружку на стол, пристально глядя на сотрапезника, — из сорока литров может получиться шестьдесят или даже больше?

― Нэт! — в свинячьих глазках Гоги блеснула искорка лукавства. — Нэ из сарока можно сделать шэстьдэсят, а из тридцати только пятьдэсят палучится. А дэсять литрав нэ разбавлять. Пять литрав для дарагого царя Рамана и пять литрав для дарагого царя Антона.

― А что, для тебя он такой же дорогой, как я? — кружка правителя наполовину опустела, грузин долил свежую порцию.

Трактирщик знал: царю все известно о делах Гоги, но правитель покрывает воровство, хотя и собирает компромат, потому что это царю выгодно. К тому же сын Гоги у царя в заложниках.

― Ну што ты! — осклабился хозяин кабака. — Канэчно, э-э-э, ва многа раз ты для мэня дарожэ.

― О чем говорят посетители? — Роман невозмутимо задал новый вопрос.

― Гаварят, паход на Таганрог должэн быть. Гаварят, павэлитель Антон и Анатолий Алфераки вайны хатят. Гаварят, Глэб Словоблуд ужэ рэчь сачиняэт. Царский сын с атрядам еще вчэра вэрнуться должэн был. А их нэт. Значит, искать надо. А эсли даже сам придет, все равно паход делать.

― И с кем они собираются воевать? — Роман погладил бородку. — Таганрог ведь необитаем.

Вот оно как! Соправитель оборзел настолько, что даже не удосуживается поставить его в известность о своих боевых планах.

― Э-э-э, — Гоги широко улыбнулся, помахав мясистым пальцем, — вродэ там жывут мутанты. Только рага у них растут, и лапы лягушачьи, и вымя каровье, а в астальном — как люди.

― И откуда ты это взял?

― Вчэра, — трактирщик перегнулся через стол, перешел на шепот, — у мэня в кабаке Глэб Словоблуд с казначеем Стэпаном Тавром сидели. Савсем пьяные были. А сваих дэлах гаварили, о какой-та травэ, каторую им из Таганрога черэз старасту Бэглицы привозят.

― Кто привозит и что за трава? — вслед за собеседником правитель стал разговаривать тише.

― Нэ знаю, дарагой, — Гоги поморщился, замотал головой из стороны в сторону, прижав правую руку к груди. — Они на мэня касились, я плоха их мог слушать, и врэмени мала была, заказы другие были…

― Ты в последнее время стал плохо слышать, — перебил трактирщика царь. — А вот я к твоему Кацо все равно отношусь хорошо, и моя жена относится хорошо. По-моему, так нечестно.

― Падажди, как так нэчестна, да? — хозяин пивной в мгновение ока сделался испуганным и несчастным, впрочем, в свинячьих глазках все также поблескивало лукавство, — я правду гаварю. Мэня сильна падазрэвать могут, э-э-э. Я всо, что слышу, да, всо тэбе гаварю…

― О чем болтали царский сынок Артур и мой племянник? — вновь перебил трактирщика царь.

― Голий жэнщин в журнал смотрэль, царский сын все жаловался, э-э-э… дэнег у нэго нэт, на папу свой нехарашо жаловался… — от волнения у трактирщика все больше и больше проявлялся акцент, хотя сперва по-русски он разговаривал достаточно грамотно.

― И все?

― Всо, — Гоги дико вытаращил глаза, видимо, таким образом пытаясь изобразить искренность. — Мамой клянусь, э-э-э…

― Ладно, — Роман поднялся из-за стола, не дожидаясь окончаний клятв толстяка. — Спасибо, хозяин дорогой, за доброе пиво. Если какие проблемы с солодом, с котлами или еще с чем, пиши или служку присылай. Ты понял, о чем я.

Трактирщик кивнул. Проводив гостя до ворот, Гоги, помявшись, сказал:

― Раман Ильич, дарагой, панимаэшь… — грузин тяжело вздохнул. — Мэня Кацо атцом пэрэстал называть. Как-та эта плоха…

Правитель положил руки на плечи хозяина, пристально посмотрел на него равнодушно-брезгливым взглядом. Это был не тот Роман сын Ильи, которого люди знали днем. Нет, перед Гоги стоял другой царь: ночной хищник, получивший от жертвы необходимое и теперь спешащий к новой цели.

― Твой сын получит в наследство пивную концессию во всем Лакедемоне. Если, конечно, я буду жив. Так что моли богов, чтобы я пережил тебя. Твой сын — залог нашего плодотворного сотрудничества, и я не могу его отпустить. Таковы обстоятельства. Но ему ведь живется неплохо. Он хорошо питается. Его учат. Он очень смышлен. В свои одиннадцать лет он пишет грамотнее тебя. Жаль, что он из крестьянского сословия, а то кто знает, возможно, я сделал бы его наследником… Но ведь есть и другие очень хорошие должности для умного молодого человека. Так что будь патриотом и не раскисай.

― Но… — трактирщик был по-настоящему жалок, в глазах его погасло лукавство. — Он же мой сын, а я мала вижу…

― Но ведь видишь! — царь хлопнул себя по шее, убив комара, взглянул на ладонь, на которой осталось пятнышко крови. — А ты не думал, что тебя вообще уже могло не быть в живых? Помнишь, кто сделал тебя крестьянином и тем самым спас от смерти, потому что рабы с такой комплекцией вскорости пересекают Дамбу Теней. И что тогда было бы с твоим Кацо?

Гоги зажмурил глаза и помотал головой, будто отгоняя страшное видение, но правитель уже повернулся спиной и шагал прочь.

Роман знал, что осведомитель обречен на вечную зависимость. Возможно, трактирщик с радостью переметнулся бы в более сильный стан к Антону, но тот, к счастью, был слишком уверен в своем могуществе, и потому слеп и бескомпромиссен, а значит, не сносить кавказцу головы при любых раскладах.

Нет, хозяин кабака — вынужденный, а потому самый верный союзник. Деваться ему некуда, дай бог Кацо здоровья. Так что пусть спокойно разбавляет качественное пиво третьесортным пойлом, сукин сын. Но свой сукин сын.

* * *

Перед входом в Дом Алён царь едва не столкнулся с Игорем, тем самым инспектором, которого совсем недавно отчитал перед беглецом-племянником и рыбаками. Его провожала одна из путан, Таня, длинноногая брюнетка с жестким взглядом, самым жестким среди девушек этого заведения.

― Игорек, какая чудесная ночь! — сказал Роман, опуская формальности, но с заметной иронией в голосе.

― О! Какая великая честь для нас! — воскликнула путана, тут же переключаясь на правителя и напрочь позабыв про недавнего клиента. — Проходите, мой дорогой повелитель.

Игорь бросил угрюмый взгляд на царя, пробурчал пару слов и поспешно скрылся в темноте.

― Здравствуй, Татьяна, — посетитель зашел внутрь, погладил бородку и посмотрелся в зеркало, благо семь свечей давали неплохое освещение. Вид вполне благородный и благопристойный. Впрочем, эти качества здесь не нужны.

― Вы как всегда? — старательно улыбнулась шлюха, но ее цепкие глаза буквально впились в царя, словно комар, вонзающий острый хоботок в мягкую плоть теплокровной жертвы.

― Да, как всегда.

― О, как я ей завидую, — профессионалка кокетливо склонила голову. — Такой мужчина и всегда ходит только к одной. Неужели вы однолюб?

― Да, предпочитаю постоянство, — Роман уже давно понял, почему Таня вызывает у него неприязнь: девка не умеет синхронизировать мимику и взгляд.

Вот она сейчас напрягается, хочет понравиться, изображает лицом радость, мечтает завлечь в свои объятья. Но глаза ведь упыриные. Смотришь на нее и говоришь себе: «Не верю! Ни единому твоему слову не верю, бездарность! Не смогла бы ты выступать перед волками в Совете старейшин…».

― А я слышала, что мужчинам необходимо разнообразие, — резкий смех заставил царя вздрогнуть. — Или это неправда? Или она такая искусница? Что ж она умеет такого, чего не умеют другие?

Подобные разглагольствования могли длиться вечность, и, наверное, кому-то даже нравились.

― Таня, — правитель притронулся к бородке. — Пойди позови Алёну Третью. Я буду ждать в комнате. И перестань улыбаться, тебе не идет.

С лица путаны мгновенно сошла вся веселость. Она поклонилась и исчезла в полумраке коридора. Царь вытащил из канделябра свечу и направился по привычному маршруту в комнату для «особых гостей».

Это были воистину роскошные апартаменты. По крайней мере, в сравнении с остальными помещениями Дома Алён. Правитель осмотрелся — ничего с момента последнего посещения не изменилось. Два трюмо, стоящие перед ними низкие столики, зеркало на потолке, зеркальные же шкафы, в которые можно было упрятать одежду целого взвода, если бы кто-то вздумал принимать здесь такую кучу народа. Толстые ковры на полу. Резвиться даже зимой можно прямо на них — не замерзнешь. Но комната оставляла впечатление мертвой стерильной пустоты, может быть, потому, что на полированных поверхностях мебели не было ни единой пылинки или пятнышка. А может, из-за кипенно-белых простыней, которыми была застлана безбрежная кровать, из-за идеально чистого бледно-розового атласного покрывала, из-за пирамиды подушек в жестко накрахмаленных кружевных наволочках.

Роман зажег все свечи в трех канделябрах, отчего в комнате стало светло, но уюта не прибавилось, а потом методично заглянул во все шкафы — не спрятался ли там кто-нибудь.

В апартамент бесшумно вошла Алёна Третья. Она была одета в легкий халатик на голое тело. Девушка закрыла дверь на ключ, а царь зашторил окно. В следующий миг путана оказалась напротив правителя, она, потупив взор, поцеловала его руку и кротко прошептала:

― Доблесть и сила, мой господин!

Она еще раз коснулась губами руки царя, а потом посмотрела на него ясными, преисполненными искреннего обожания глазами.

― Во имя победы, — сказал Роман.

Объективно говоря, Таня была моложе и красивее Алёны Третьей. Но Алёна умела играть; ей хотелось верить, а иногда хотелось даже любить. По-настоящему. Излить не только семя, но и душу. Наверное, именно эта особенность отличает настоящую гейшу от обыкновенной шлюхи.

Царь присел на кровать, путана расположилась рядом.

― Кто из девушек был с Олегом, моим племянником? — спросил правитель.

― Я была, — ответила Алёна.

― Вот как? — Роман не сумел скрыть радостного удивления от такого удачного стечения обстоятельств. — Чем вы занимались кроме секса? Вспомни подробно.

― Этим мы как раз не занимались, — путана бросила быстрый взгляд на царя и тут же потупилась, могло даже показаться, что она слегка покраснела.

«Боги, какой талант!» — подумал Роман.

― Тогда что вы делали? Разговаривали?

― Он был неразговорчив, — покачала головой девушка. — Я попыталась… наверное слишком грубо… попыталась его разговорить, но лишь разозлила. Тогда мне пришлось стать холодной, сыграть с ним как бы начистоту. Но он не открылся, и мне даже жаль его стало. По-матерински жаль… Мне показалось, он очень не хотел убивать ребенка. Может быть, сперва сам не понимал этого, а потом…

Царь внимательно изучал потупившуюся путану: «По-матерински жаль… Ну надо же! Тебе двадцать четыре, ему восемнадцать. В шесть лет пока еще рожать не научились. Неужели племянник действительно зацепил тебя? Или ты сейчас очень умело изображаешь сочувствие? Но в данный момент это не принципиально».

― Вместе с ним приходил Артур?

― Да, — кивнула путана.

― И он ведь не просто так приходил?

― Он принес товар, — скороговоркой сказала Алёна, будто эти слова под большим давлением находились в ней, а сейчас, проделав брешь, вырвались наружу.

― Ага, вот, значит, как, — правитель довольно погладил бородку. — Хозяйке вашей он его сбывает уже второй раз. И ты с Олегом…

Роман приподнял брови.

― Курили траву, — продолжила фразу путана.

― Конечно, ты знаешь, что курение наркотических веществ запрещено законом Великого Лакедемона, — казалось, правитель превратился из ночного хищника в дневного царя зверей и теперь разбрасывает штампованные фразы, подобно бисеру, перед старейшинами Совета.

Алена вскинула голову, открыто посмотрела на Романа и произнесла с придыханием:

― Чего не сделаешь во имя блага отечества.

Из уст любой другой проститутки подобные речи звучали бы как похабное издевательство над обычаями Лакедемона. Но Алёна — совсем другое дело. Она сказала эти слова с какой-то неподдельной честностью, истинным благородством.

«Талант! — восхитился царь. — Настоящий талант! Просто натуральная Жанна д’Арк. Разве только что не девственница».

― Где Артур достает товар?

― Я не знаю и девочки не знают, и хозяйка тоже, — путана задумалась на минутку. — Единственное, о чем обмолвился Артур, что они с вашим племянником напарники.

― Ты полагаешь, это правда? Может, тогда Олег сбежал из-за контрабанды?

― Думаю, нет. Он сбежал из-за ребенка.

― Значит, вот что, — правитель почесал бородку, поднялся, положил на столик два металлических квадратика с выбитой на них единицей. — Товар идет из Беглицы. Завтра в приемной Совета возьмешь пропуск. На воротах объяснишь, что послана за глиняной посудой для заведения, если охранник будет задавать лишние вопросы, заткнешь ему пасть деньгами, — еще четыре квадратика оказались на полированной столешнице. — Хозяйке соврешь, что тебя очень хотел видеть староста Беглицы и за свидание обещал сразу три трудодня. Думаю, раскрутить этого упыря будет не так уж сложно, ведь таких как ты, он в жизни не видал! Ты поняла, что любыми способами должна достать товар, сделать «контрольную закупку», так сказать. Что останется, возьмешь себе.

Царь подумал немного и к шести трудодням, лежащим перед огромным зеркалом, добавил еще двадцать. Маленькое состояние, но что делать — любая спецоперация должна соответственно финансироваться. В конце концов, компромат на сынка соправителя стоит намного больше.

«О! Это будет грандиозный скандал, от Антона отвернуться многие. Кто тебя тогда поддержит, кроме твоего тупоумного костолома Алфераки, друг мой и соратник?»

― Вроде бы все, — задумчиво протянул правитель, всматриваясь в свое отражение.

― Мой господин, могу ли просить вас о свидании с детьми? — пролепетала путана.

― Конечно, можешь, — царь все также пристально и немигающе глядел в зеркало на своего двойника, хищного и опасного оборотня. — Когда все сделаешь как надо, я выпишу тебе пропуск в Ломакин на два дня. Хорошая работа будет хорошо оплачена, не сомневайся. А пока не беспокойся, твои чада живут в сытости и довольстве, у них счастливая судьба. Они станут ломакинцами, а это уже почти полноправные граждане. Ладно… мне пора.

― Мой господин, вы слишком рано уходите, хозяйка может заподозрить неладное, — голос Алёны не был томным или зазывающим, но кротким, просящим, даже молящим о ласке.

Роман повернулся. Путана была без халатика. Когда только успела скинуть? Девушка смотрела в пол, на щеках легкий румянец. Она медленно подняла голову и встретилась взглядом с правителем. В глазах блестели слезы.

«Талант! — усмехнулся царь, задувая свечи на одном из канделябров. — Подлинный талант! Или она не играет? Или это из-за детей. А может, не только из-за них? Неужели в самом деле…»

Роман снял перевязь с шашкой и пояс с кобурой, расстегнул пуговицы на кителе и задул второй ряд огоньков. Девушка в это время сбросила покрывало с необъятной постели.

«Н-да… дилемма! Дома ждет Елена Прекрасная, а я вот тут… разоблачаюсь. Но ведь Алёна права, действительно, скорый уход вызовет подозрения. Что ж, выбора как бы и нет. Чего только не сделаешь во имя блага отечества… Да и Лену готовили не на философском факультете: нюансы работы знает», — подумал Роман, невольно ухмыляясь.

Огонек последней свечи, которую правитель не потушил, едва разгонял ночной мрак в комнате, которая вдруг наполнилась теплом и уютом.

* * *

Глубокая ночь была не только в Доме Алён, но и во всем Лакедемоне. Даже из трактира Гоги убрались последние пьяницы. По безлюдным проулкам ходили патрули, освещая улицы факелами. Однако на окраине поселка, в невзрачном домишке недалеко от частокола, пылал светильник: Игорь страдал бессонницей. Холостяцкая одинокая жизнь его не тяготила, но временами совершенно неожиданно накатывала непередаваемая тоска, постепенно превращаясь в лютую злобу, и он шел в бордель. Инспектор ненавидел шлюх, которых считал символом нынешней жизни, видя в них самую суть людской натуры: продажной, алчной, бессовестной. Но ничего не мог с собой поделать и, нахлеставшись предварительно дешевого беглецкого вина, шел в Дом Алён. Игорь всегда выбирал Татьяну Вторую, самую подлую и жадную среди путан, был с ней груб, даже жесток. Но за лишние трудодни женщина терпела издевательства и боль.

Сегодняшняя тоска и ярость были особенно сильны, настолько сильны, что даже испытанное средство не помогло. И вернувшись домой, зная, что уснуть не получится, инспектор, достав из ящика чуть пожелтевшую тетрадь, чернильницу и перо, принялся выводить неровные буквы.

«Я опять пишу этот дневник. Это мой секрет и преступление против так называемой Миусской Политии. Самая главная деревня в этом клоунском государстве называется Великий Лакедемон. Звучное название получилось из захолустной Лакедемоновки. Наверное, понты и тщеславие всегда сопутствуют человеку, в какую бы эпоху он не жил. И даже если люди будут гнить в подземных гадюшниках, где и жрать кроме крыс будет нечего, то и там обязательно найдутся „избранные“, которые будут кичиться, что крысаки у них в клетках более серые, нежели у остального быдла. Я могу поставить свою шкуру, что кроме нас наверняка есть выжившие. Например, в бункерах на Урале, куда перед войной непрерывным потоком шли грузовые самолеты или даже в метро, вроде Московского, или в сибирских деревнях, где бомбить было нечего, но везде люди захотят возвыситься над товарищами по несчастью. Вот и у нас вокруг Малые Федоровки, Гаевки, Беглицы, но есть, смешно сказать, „столица“ и извольте ее называть Великим Лакедемоном. Вот поэтому я ненавижу человечество. Вот поэтому жалею, что оно не погибло полностью. Но все же есть и капля меда в этой гигантской бочке с дегтем: с непередаваемым наслаждением я созерцаю агонию моих собратьев по виду. Они вымирают. Может быть, мне повезет остаться последним человеком на Миусском полуострове. Я хочу стать тем, кто прирежет предпоследнюю двуногую тварь. Тогда, пожалуй, я смогу быть самим собой, тогда я смогу стать свободным и, значит, смогу спокойно умереть. Жаль, нельзя действовать открыто против моих врагов. Пока их слишком много.

Если вдруг кто-нибудь когда-нибудь прочитает мой дневник, и удивится, почему я испытываю такую ненависть к себе подобным, то неизвестному читателю я отвечу так: во-первых, люди ее заслуживают, а во-вторых, ты меня судить не имеешь права!

Мне надоело описывать свое детство и юность. О том времени я уже рассказал в трех тетрадях: ничего хорошего в нем не было, и потому сразу же после школы я смылся из своего задрищенского поселка в Санкт-Петербург, где поступил в Политех. Там была сильная военная кафедра. Не знаю, стоило ли мне идти добровольцем, но Министерство обороны всех и вся призывало в ряды вооруженных сил по контракту, соблазняя достойной зарплатой. Я никогда не рвался стать военным, но деньги определили мою судьбу. Могу сказать, что зря: с зарплатами в Минобороны я накололся, потому что инфляция росла быстрее прибавок.

Итак, я стал „пиджаком“. Этим презрительным словцом кадровые военные называют закончивших гражданские вузы. Я не отличался рвением, но и разгильдяем тоже не был. Дослужился до старлея и вот-вот должен был получить капитанские звездочки. Не знаю, желали мы войны или нет. Хотели ли войны наши враги? Кто являлся нашим врагом, я тоже не знаю. Бесполезно гадать. Потому что ни мы, ни наши враги, ни кто-либо еще на этой обреченной планете уже ничего не решал. Но кто тогда ими командовал? Думаю, что обыкновенные скоты. Скотство всегда затмевало человеческий разум. Поэтому случившийся ядерный коллапс — норма для людской истории.

В последний месяц перед Концом наше подразделение было переброшено на юг России. Мы перевозили горючее, боеприпасы, продовольствие и прочие материальные ценности. Готовились ли мы к большой заварухе? Честно — понятия не имею. Но на военный аэродром возле Таганрога мы постоянно доставляли разные грузы. Здесь же разбили полевой лагерь вэдэвэшники. Абсурд. На кой здесь нужны были ВДВ? Защищать аэродром? Штурмовать Крым? Навряд ли. Мне вообще думается, что командование само до конца не понимало, что оно делает и, главное — зачем. Впрочем, адекватных действий недоставало в моей стране уже не первое десятилетие. А теперь я с очевидностью убеждаюсь, что бардак в головах был не только здесь, но и там. Ты, возможный читатель, спросишь: „где — там?“ А я отвечу: там — это на Западе, там — это на Востоке, там — это на Юге, там — это везде. Весь мир съехал с катушек задолго до большого абзаца. Но дело не в этом…

Чтобы показать подлость и безумство, мне незачем описывать историю мира. Достаточно своей маленькой истории. Старлей Алфераки был моим другом. По крайней мере, я, дурак, так считал, забыв, что между людьми дружбы не бывает. Но тогда мы с самого начала как-то сразу сошлись. Два холостяка, живущие в одном офицерском общежитии в соседних комнатах. Вместе служили, вместе „культурно отдыхали“. Я, идиот, ему даже сочувствовал, ну как же? Человек давно должен был капитанские звездочки получить, а все в старлеях ходит — куча взысканий, характер отвратный, постоянные жалобы на превышение власти, к тому же инвалид — в какой-то секретной операции лишившийся одного глаза.

При этом был он рубахой-парнем, хоть и со своими странностями — чересчур увлекался Спартой. Рассказывал, что предки у него оттуда. А какой-то генерал, сподвижник графа Орлова, как раз Лакедемоновку и построил, и назвал так не по-русски, в память об исторической родине, а в Таганроге вроде целый дворец у него был, самый красивый дом в городе… Во время революции, понятное дело, все отняли. Хорошо хоть самих не расстреляли, дворяне все же, а то не было бы на свете такого Толика Алфераки. Уверен теперь, это было бы к лучшему, но что выросло, то выросло. Ну мне тогда было все равно кто он, даже интересно послушать его россказни и всякие семейные истории, сетования на спрятанные где-то или утерянные документы, из-за чего невозможно доказать свое право на землю и дворец. Иногда я спрашивал себя: „Он гонит, или серьезно все так и есть?“, — но потом решил не заморачиваться. У каждого свои тараканы. Я вот, например, футбол любил, хотя про то, что в сборной страны играл и на международные матчи ездил — не рассказывал. В целом он был неплохим парнем, и, видимо, таким бы и оставался. Но времена меняются, и люди меняются вместе с ними. А если что-то меняется резко, то и мы в мгновение ока становимся другими. А если проще, маска очень быстро с лица слетает, и видно человека таким, какой он есть.

Когда нашу часть перебросили в Ростовскую область, в Таганроге он встретил бывшего сослуживца. Оказывается, Алфераки был вэдэвэшником, да попал под раздачу: лишился глаза и руку чуть не оторвало. Вот каким хреном он потом в автомобильных войсках оказался, я уж не знаю, мой как бы друг не рассказывал об этом. Может, пожалели из армии гнать, может, еще что. И вот встретил он товарища своего бывшего, тоже вэдэвэшника. Эта сволочь — капитан Орлов, мне сразу почему-то не понравился. Взгляд у него был какой-то… такой… даже не знаю, как выразиться. Будто говорил он всем своим поведением: „Кто не со мной, тот против меня“. Фюрер непроявленный, одним словом.

За день до Большого бума ушел мой как бы друг в увольнение. И Орлов тоже в увольнение ушел. Был с ними и третий: старший прапорщик Руденко, еще один вэдэвэшник. И как оказалось, тоже конченая сволочь. Поехали они с ночевкой на Золотую Косу пьянствовать. Представить только: миру осталось жить сутки, а у нас половина личного состава в увольнениях. Такой бардак.

Я остался в хатке, где нам выделили временное жилье. Делать было нечего, и я почему-то решил посмотреть фотографии, которые Алфераки сделал в Таганроге: со всех сторон отфоткал свой дворец и другие исторические места. И вот в этой же папке я обнаружил текстовый файл. Видимо, они подходили по тематике. Собственно говоря, мне незачем было его открывать. Чужая личная информация. Но тогда я как-то не задумался об этом. И вот я щелкнул на neos_lakedaimon.docx…

Хотя, конечно, ко многим пришло понимание, что жить, как жил наш мир — дальше нельзя. И появлялись люди, полагающие, что знают, как лучше. Но не помню, чтобы кто-то хоть что-то менял к лучшему.

Вот и Алфераки писал, что мир катится в бездну. Что виною всему прогресс, плюс идея равенства людей, которого не может быть в принципе. Есть Общественное Мнение, которое вроде бы всем управляет, да только формирует его кучка зажравшихся и не достойных власти ублюдков. А сущность современного мироустройства такова: быдлом без денег управляет быдло с деньгами. То же самое на Западе, и в Китае, и у всех прочих. Население планеты превысило допустимые нормы. Человечество в тупике. И выход Алфераки видел только в большой встряске, в мировой катастрофе. Ибо гибель большинства будет благом для всех остальных. А после того, как все закончится, можно будет строить новое общество, сословное по своей сути. Только аристократия, власть избранных, основанная не на богатстве, а на силе и воле спасет мир…

В общем, читал я до самой поздней ночи. Не скажу, что было неинтересно, что слова моего друга ввергли меня в отвращение, или что они меня возмутили. Однако спать я лег с тревожным сердцем. И не зря. Потому что на следующий день случилась война…»

Инспектор так и не дописал свою историю. Когда до рассвета оставалось не более часа, он начал клевать носом, неразборчивый почерк его стал расплывчат, и, наконец, Игорь уснул прямо за столом.

* * *

Свернувшись клубочком в пыли небольшого овражка, уткнувшись лицом в подол юбки, Алёна Третья вздрагивала от рыданий, и хотя все слезы давно уже пролились, но она все никак не могла успокоиться, забыв даже о птеродактилях, которые могли заметить скрюченную женскую фигурку и напасть.

Хозяйка Дома Алён удивилась необычному предложению посетить Беглицу, но не стала расспрашивать и придираться. Видно, перспектива оплаты за дневное время, когда путаны были почти без работы, ей понравилась.

Алёна получила пропуск, слегка пофлиртовала с охранником на южных воротах, который хотел всенепременно проводить ее, и быстро освободилась от назойливого вояки.

До самой Беглицы женщина тоже добралась без приключений.

День начинался так хорошо, что в мечтах Алёна уже обнимала своих малышей, ведь выполнить задачу царя казалось достаточно легко. Впервые за два года работы на правителя Романа она получила такое задание. В ее обязанности входил обычный сбор информации с клиентов — своих и чужих, что конечно, тоже оплачивалось, но отнюдь не так щедро, как в этот раз. Может быть, если она толково справится, то поднимется на следующую ступень и ее переведут из борделя? Ведь будучи женщиной совсем не глупой, Алёна понимала, что не может быть единственной осведомительницей на весь Лакедемон…

В подобных мечтах она даже не рассердилась на постового в Беглице, который хмуро осмотрев ее фигуру спросил:

― Зачем пришла, рабыня?

― Я разве похожа на рабыню? — произнесла женщина, окидывая взглядом свою юбку, сшитую из добротной ткани и крепкую, почти новую обувь.

― Ты похожа на дуру, раз поперлась из Лакедемоновки в одиночку, — сказал сторож, почесывая затылок, шмыгая носом и дерзко глазея на пришедшую.

Теперь, лежа в канаве и сотрясаясь в рыданиях, Алёна соглашалась с его словами: она была полнейшей дурой, если вообразила, будто задание будет простым.

Беглица, по сравнению с Лакедемоном, производила впечатление грязной, захламленной дыры. Впрочем, увидев старосту, Алёна поняла, что мусор и непросыхающие лужи на улице всего лишь зеркально отражали облик худого чумазого мужика с копной нечесаных волос, одетого в засаленную полосатую рубаху.

Он зло посмотрел на женщину, словно прикидывая, как ловчее ее ударить, а потом, ни слова не говоря, ушел в дом. Алёне ничего не оставалось, как пройти за ним через полутемные сени, в пустую горницу, где стоял только колченогий стол, на который и взгромоздился странный руководитель Беглицы. Дверь за спиной захлопнулась под чьей-то рукой, и женщина почувствовала, как по затылку прошла волна мурашек.

Впервые Алёна растерялась перед мужчиной, не зная с чего начать разговор. Она попыталась поймать его блуждающий взгляд, но вдруг, плюнув буквально ей под ноги, мужик грубо сказал:

― Раздевайся, коль зашла.

― Мне нужно что-то у вас купить, — опешила Алёна. — Я могу хорошо заплатить. Вот трудодни…

― Мы тут не торгуем! — староста показал ей кулак. — Это вы там, кацапы, устроились, а мы народ простой, живем без денег. Зачем мне трудодни? Что нам тут покупать? Яйца у птеродактилей?

Алёна хотела рассмеяться этой нехитрой шутке, но почему-то не смогла преодолеть внезапный страх.

― Патроны есть? — спросил староста, сверля ее немигающим взглядом.

― Патронов нет, — убито произнесла женщина.

― Тогда раздевайся.

Алёна почувствовала отчаяние. Этот скот просто издевался над ней, но трава была нужна как воздух, иначе Роман будет недоволен, иначе нечего и думать, чтобы увидеть детей, иначе ей никогда не выбраться из борделя, разве только за Дамбу Теней…

Когда через два часа Алёна, вся в синяках, ссадинах и укусах, сжимая в кулаке мешочек с дурью, шатаясь, вышла за ворота Беглицы, ей показалось, что прошел месяц. Она почти не помнила, как оказалась на раздолбанной дороге. Овражек, на дне которого она понадеялась найти воду — высох, так что смыть с лица слюну старосты, мерзко пахнущую перегаром, было невозможно. Тогда женщина опустилась в пыль, свернулась клубком и завыла, давясь слезами.

Последний раз Алёна рыдала так два года назад, когда ее поймали на воровстве, за которое по законам Лакедемона полагалась смертная казнь. Судьи остались равнодушными к объяснениям, что заболевшему ребенку нужны были лекарства, а купить такие вещи было не на что. И молодая женщина ожидала самого худшего, представляя себе дальнейшую судьбу троих детей, которые остались бы круглыми сиротами. Поэтому предложенная царем Романом сделка показалась в тот момент подарком судьбы.

Второй правитель Лакедемона обещал отправить детей в Ломакин, где их не ждала бы голодная смерть или рабство, а ей всего-то и надо было, что внимательно слушать и тщательно запоминать, что болтают клиенты в борделе.

Алёна до сих пор помнила жесткие холодные пальцы хозяйки заведения, когда та ощупывала грудь, живот, ягодицы… Было тошнотворно и мерзко, очень хотелось оттолкнуть наглые руки и убежать.

― Ну, — сказала мадам, закончив осмотр, — тело, конечно, не первой свежести, рожавшее тело. Но все же ты нам подходишь.

За первые полгода Алёна, получившая прозвище Третья, научилась многому, что раньше ей даже и во сне не могло пригрезиться, но она терпела и улыбалась. Для нее заниматься «любовью» с посетителем было все равно, что давиться полусгнившей крысятиной и приговаривать при этом, поглаживая живот, что ничего вкуснее в жизни своей не пробовала. Сколько раз после очередного клиента хотелось залить слезами подушку, однако надо было готовить сообщение для покровителя.

Царь Роман приходил раз в месяц, и она пересказывала все, что услышала от мужчин или от других путан, которые частенько перемывали кости клиентам. Беда была в том, что ничего стоящего никто не говорил. Одни поругивали царя Романа, другие — царя Антона…

Но однажды в бордель пришел важный гость. Как оказалось, это был один из старейшин Лакедемона, и хозяйка лебезила перед ним с особенным бесстыдством. Обнаженные девушки выстроились в ряд, а он, брезгливо оттопырив губу, что-то бурчал под нос. Впрочем, на женские груди он совсем не смотрел, взгляд его скользил по ногам проституток, пока наконец не остановился напротив Алёны.

― Вот эта подойдет, — надменно выцедил он сквозь зубы.

Сердце Алёны сжалось, а по спине прошел ледяной ветерок. Что сейчас будет делать с ней это самодовольное чудовище? Но когда они оказались в апартаменте для особых гостей, а дверь была заперта, высокомерность с лица старика мгновенно исчезла, и он принялся почти смущенно говорить о своих фантазиях и предупреждать о конфиденциальности.

Двадцать минут спустя одетый только в собачий ошейник старейшина вылизывал ее ступни, называя своей госпожой, а она лупила его плеткой, обзывая всякими унизительными словечками.

Царь Роман остался очень доволен полученной информацией и позволил на два дня уйти в Ломакин к детям.

Так постепенно путана уверилась, что ее уже ничем удивить или унизить невозможно. Да, но к чему же это привело? Ее вырвало от отвращения, когда она вспомнила старосту Беглицы. «Какая мразь!» — всхлипнула Алёна.

Глава 14 ЭТИМ ИСКУССТВОМ ВЛАДЕТЬ, К СОЖАЛЕНИЮ, МОЖЕТ НЕ КАЖДЫЙ

Обняв колени, Аня сидела на песке и беззвучно плакала, перебирая в памяти весь этот ужасный день. Солнце, согревавшее спину, зашло за деревья, и море потемнело, приобретая бурый оттенок. На набережную медленно надвигался сумрак, а вслед кралась тьма грядущей ночи. Девушка вздрагивала и ежилась от неясных предчувствий, но не потому, что боялась темноты. Просто сейчас казалось, что вместе с последними лучами погаснет память о счастливой жизни и вся радость исчезнет с лица земли. Еще вчера она мечтала остаться в Таганроге, где так ясно видела себя, беззаботную и счастливую, под руку с Олегом… или бесстрашной охотницей, прикрывающей спину любимого… или отважной воительницей, спасающей жизнь отца своих детей… а еще хозяйкой большого трехэтажного дома, ждущей мужа из похода… Что ж, она готова была играть любую роль, только бы рядом с ним, но теперь точно знала: всему этому не суждено случиться. Такие наивные мечтанья могла позволить себе разве что десятилетняя дурочка, но никак не взрослая гражданка Лакедемона.

Загаданное на утреннем состязании, в котором третья стрела не попала в проклятую корягу, подтвердилось самым скорым образом. Аня слонялась по угодьям клана Творца, надеясь найти Олега. Она издали наблюдала, как женщины разделывают рыбу; как девчонки собирают выпотрошенные тушки и уносят в сторону больших сараев, где в корзинах хранились запасы еды; как несколько парней, стоя по пояс в зеленоватой воде, достают водоросли. Наконец, возле порта девушка увидела предмет своих мечтаний. Аня хотела окликнуть, побежать со всех ног, но, опасаясь оказаться в нелепом положении, сдержалась и размеренным шагом направилась в его сторону, как вдруг из ворот выскочила Каур и бросилась на шею Олегу… Они смотрели друг на друга, ладонь мулатки грациозно скользила по плечу и груди юноши, который гладил ее волосы, собранные в пышный хвост, а потом наклонился и поцеловал в губы, после чего, взявшись за руки, парочка помчалась в сторону Новой лестницы. Аня замерла, не в силах поверить увиденному.

― Обернись, — с тоской шептала она, — обернись, посмотри НА МЕНЯ.

Олег споткнулся и чуть не упал, но нуклеарка, хохоча, поддержала спутника и унеслась вперед. Словно повинуясь приказу, он повернул голову, безмятежно улыбаясь, лучась неземной нежностью и непередаваемым восторгом. Таким Аня его еще никогда не видела. Небрежно махнув рукой в жесте приветствия, Олег побежал по лестнице догонять мулатку, а Аня поплелась в свою хижину, чтобы никого не видеть. Однако стоило закрыть глаза, как перед ней представали Олег и Каур. Аня садилась, терла щеки и лоб, и, тяжело вздыхая, вновь зачем-то ложилась на жесткую солому, пытаясь заснуть — и все повторялось сызнова. Так она промучилась несколько часов, пока не наступило время ужина, и за ней прислали какого-то мальчишку.

― Я не хочу есть, оставь меня в покое!.. — крикнула она в лицо изумленному пацану и, всхлипывая, повернулась к стене.

― Ognuno sta solo sul cuor della terra, — произнес хриплый голос, — trafitto da un raggio di sole: ed e subito sera.

Девушка испуганно вздрогнула, подползла к двери и приоткрыла ее: прямо перед ней на песке сидел Заквасский. Шаман был сосредоточен и серьезен, без обычного насмешливого огонька во взгляде.

― Так вещал дух Иноземца, — спокойно продолжал Ян, — когда я единственный раз в своей жизни коснулся его в праздничную ночь. Хотя это цитата. Иноземец всегда говорит цитатами. А первым произнес эти слова Сальваторе Квазимодо. Он был… тоже шаманом, пожалуй.

― Что они значат?

― Каждый одинок на сердце земли, пронзенный лучом солнца, и сразу наступает вечер.

― Красиво, — произнесла Аня, отворачивая заплаканное лицо.

― И к тому же верно, — подтвердил Заквасский. — Но меня этот факт никогда не смущал. Я давно убедился, что, живя внутри своих иллюзий, мы все равно остаемся одинокими. Поэтому люди, впрочем, как и нуклеары, страшась себя, сбиваются в стаи, но не могут принять такую простую истину. Хотя тебя мои слова не утешат и не освободят. Веревки не позволят.

― Какие веревки? — девушка нахмурила бровки.

― Веревки, из которых сплетено сердце земли, на котором мы все обитаем. И каждый нуклеар, каждый человек, любое существо с самого рождения и до самой смерти окутано сетями, — шаман нашел в песке плоский камешек. — Просто сделаны они из разных материалов.

― И из чего мои сети?

― На твоей шее висит бечевка страсти, а твой якобы возлюбленный с головы до пят покрыт нитями благородства, в то время, как твой супруг обвязан канатом невежества. Но почти никто не замечает оков. Мать-земля хорошо баюкает своих детей, чтобы они никогда не просыпались. Хотя связанными спать очень неловко, и мы постоянно мучаемся, ворочаемся, не понимаем, что доставляет нам столько неудобств, плачем, и в результате пеняем на тех, кого видим во сне. Но порой случаются моменты, когда небесное светило пронзает нас своим лучом и внезапно открывается понимание, что ты одинок, и что ты на самом деле не ты, а все вокруг — лишь сон мертвеца. Чужой сон. И тогда приходит страдание, но страдание особое, преисполненное невыразимой тоски по чему-то такому, о чем не имеешь понятия. Но этот миг недолог, — Ян метнул камешек, который отскочив от гребня волны, несколько раз подпрыгнул и, подняв маленький фонтанчик брызг, ушел под воду. — Наступает вечер, солнце уходит за горизонт, и мы снова засыпаем, погружаясь в невежество, или страсть, или благородство. Нас накрывает пучина терзаний, и мы как прежде обвязаны с головы до ног.

Аня не знала, что ответить шаману, она, если честно, почти ничего не понята из сказанного. Но больше всего ее поразила не загадочность услышанных слов, а трагические нотки, которые ясно слышались в голосе.

― Подумай об этом, девчушка, — Заквасский, ласково потрепав Анину щеку, поднялся. — Не стоит смешивать себя с тем, что тебя опутало. Если поймешь это, то твои страдания окажутся лишь гнилой пенькой, которая сама собой упадет на землю. Как говорил один великий шаман прошлого: «…А если поймешь, что сансара — нирвана, то всяка печаль пройдет!» И помни: я тебе только снюсь. И еще: не торопись с решениями… Прощай.

Ян ушел, а Аня внезапно поняла, что сейчас возненавидит шамана всем сердцем. Это равнодушное «прощай» больно ее задело. По правде говоря, сейчас внутри боролось два желания. Одна половина ее души очень хотела со слезами и криком «Стойте!» побежать вслед за удаляющимся силуэтом. И жить, просто жить здесь, среди этих странных, но все же доброжелательных существ. И чтобы снова он трепал ее за щеку. Ни отец, ни муж, ни кто-либо еще никогда так не делал. А это невероятно мило и безумно приятно, когда мужская рука просто по-доброму касается твоего лица. Без всякой задней мысли, без гнусных намеков и без желания ударить. А еще можно гулять по пляжу, можно сидеть и любоваться рассветом, можно работать, можно просто быть, не задумываясь о своем социальном статусе, об этикете, приличиях, правилах.

Но ведь вместо того, чтобы утешить или хотя бы посочувствовать, он сказал, что все ее мучения чепуха, что Олег — только якобы возлюбленный… Сам он лжец и притворщик! Сначала ей показалось, что в городе можно найти желанное счастье, но теперь стало ясно: она здесь чужая. Надо уйти обратно, в Лакедемон. Там по крайней мере люди нелицемерны в своей жестокости, а здесь, среди издевательской доброты были растоптаны ее надежды. Да и к тому же, каждый день видеть Каур рядом с Олегом — это непереносимая мука. Бороться? Но как можно выиграть у чернокожей ведьмы? Нет, уж лучше покинуть Таганрог. Дома она, может быть, родит ребенка и посвятит свою жизнь ему. Девушка уже придумала имя будущему чаду.

«Я знаю, — со злостью подумала Аня, — я буду приходить к отцу показывать ему малыша и говорить:

― Смотри, Валя, это твой дедушка. Смотри внимательно. Смотри ему в глаза. Ведь тебя зовут Валя, Валя, Валя…

Интересно, помнит ли он о той убитой беременной женщине? Скорее всего нет, но я его заставлю!»

Стало совсем темно, и плеск волн стал слышнее. Мерцали бесстрастные звезды, а потом взошла безразличная ко всему луна. Откуда-то справа, со стороны порта доносились веселые голоса. Нуклеары, несмотря на темноту, продолжали трудиться. Аня разрыдалась. Сегодня она еще может позволить себе такую роскошь.

Когда слезы кончились, Аня долго глядела на россыпи далеких огоньков в небе, а потом решительно вошла в хижину и стала собирать рюкзак.

* * *

Артуру запретили покидать побережье. К нему не были приставлены постоянные конвоиры, но он точно знал, что каждый из клана Отшельника нет-нет да и посматривал, что делает гость, а после ужина его вежливо провожали в полуподвальный этаж большого дома, где и запирали. Комната не изобиловала особыми удобствами, но в ней имелась достаточно мягкая кровать, несколько стульев и низкая тумбочка, на которой стояла свеча. Так же в дальнем углу темнело ведро-параша, закрытое крышкой, которое утром Артур должен был сам опоражнивать и мыть во дворе, как последний раб, что бесило его больше всего на свете.

В отличие от своей жены наследник не колебался. Он в любом случае собирался покинуть Таганрог. Сама мысль о том, что здесь, в этой дрянной общине придется жить среди узкозрачковых недоносков, приводила парня в натуральнейший ужас. Если бы имелся вариант оставаться сыном царя или на худой конец, хотя бы распорядителем работ, то еще можно было подумать. Но вкалывать, словно какой-то позорный раб… увольте, лучше казнь в Лакедемоне за трусость и предательство. Однако и такая негероическая перспектива особо не радовала, поэтому последние пару дней он был озабочен придумыванием версии, которая могла его оправдать. Артур стал собирать полезную информацию о вероятном противнике, ведь отец наверняка возглавит поход против мутантов. И главное — использовать нынешнюю ситуацию с выгодой для себя.

Парень внимательно осматривал окрестности, пытаясь запомнить каждую мелочь. Это очень пригодится в будущей войне, да и перед Советом старейшин придется держать ответ, а рассказ о диспозиции врага окажется весьма полезным. Жаль, конечно, что ему не позволялось покидать побережье. Имея свободу передвижения, можно было бы получить гораздо больше сведений. Но без разрешения уходить из угодий шамана наследник не решался, дабы не вызвать гнев хозяев. Однако и имеющихся знаний, которые Артур почерпнул из обрывков разговоров и скупого общения с аборигенами, хватит с головой чтобы оправдать позор плена.

«Община этих ублюдков насчитывает около трехсот человек, то есть уродов, — репетировал наследник свою речь. — Из них семьдесят или восемьдесят как бы люди, но уже старики. Остальные мутанты, которые именуют себя нуклеарами, хотя, наверное, нет, этого не стоит говорить, потому что какая разница, как они себя называют? Всеми руководят вождь, дурак и трепач законченный, судья, мрачный тип, но кажется, тоже дурак, и шаман, идиот полнейший и укурок. Кроме того, имеется куча всяких кланов, в которых разбираться тоже нет никакой надобности. От всякой поганой швали: лютоволков, птеродактилей и прочей мерзости, территория огорожена то ли заклятием, то ли еще какой-то хренью, которая заключена в трех столбах с крылатой бабой. То есть если это все взорвать, защита должна исчезнуть. Кормятся мутанты от рыболовства и разведения домашних животных, так что добыча будет хорошей. Да и сам город можно обыскать, наверняка в пустых домах много добра сохранилось. Есть у них горшечники, ткачи и кузнецы, а также огородники, в общем, в полезных рабах тоже недостатка не будет…»

Но где находятся мастерские и огороды с полями, Артуру выяснить не удалось — нуклеары отказывались общаться с ним на эти темы.

«Так, продолжаю: из вооружения у них имеются луки, арбалеты, может быть, копья и мечи. В общем, против автоматов — аргумент не особо сильный. Однако противник прекрасно ориентируется в темноте и общается на расстоянии с помощью дудочек. Свист очень похож на птичий…»

Устав от напряженной работы мысли, наследник боролся с искушением: днем побродив вдоль берега, он наткнулся на несколько киндеровых деревьев, растущих на склоне. «Замечательно, такое сокровище тут на земле валяется, — подумал парень, спешно подбирая высохшие продолговатые листья и распихивая их по карманам камуфляжа, — сбагрю в Дом Алён и расплачусь с долгами. Главное, без посредников и подельников… Надо будет еще с рюкзаком туда наведаться!»

И вот сейчас, сидя взаперти, когда до утра было далеко, а ночь только начиналась, так хотелось скоротать время, снять напряжение, поэтому все чаще и чаще Артур поглядывал в сторону рюкзака, куда переложил заветное зелье — лишь оно могло отогнать тревогу, грызущую сердце.

Наследник хотел прихватить целебных водорослей, но лезть в зеленоватую азовскую воду, как это делали мутанты, брезговал.

Днем он подошел к седому мужчине, который вместе с подростком раскладывал на камнях водоросли для просушки.

― Приветствую вас, — наследник решил все-таки быть повежливее. — А скажите, из этих водорослей делают порошок против радиации?

Седой кивнул.

― И как его получают?

― Сперва сушат. Потом размельчают. Смешивают с травами и пеплом. Но состав тебе знать не нужно, — мужчина строго посмотрел на собеседника. — Ты ведь пока не нуклеар.

― Ага, — согласился Артур. — Хорошо, а как достать готовый порошок?

― Спроси у шамана, он даст, если захочет.

― И еще вопрос, — Артур поднял палец, как бы прося внимания, поскольку рыбак хотел отвернуться от собеседника и продолжить работу. — Это лекарство действительно помогает рожать здоровых детей?

― Помогает, — кивнул седой. — Ты же видишь, вокруг молодежи сколько. Почти всегда без отклонений получаются, только глаза у них другие… э… э… Парень с тобой все в порядке?

Наследник, побледнев, пошатнулся.

― То есть… — Артур с трудом взял себя в руки. — То есть, у тех, кто принимает это… — Артур указал на подростка, чьи вертикальные зрачки из-за яркого солнечного света были как узкие щелки.

― Да, — усмехнулся рыбак, — но главное, что здоровыми рождаются. У некоторых еще хвостики бывают, маленькие такие, — мужчина показал двумя пальцами размер, — но это редко. Эй-эй, да я пошутил! Ты правда в хвосты поверил?

― И… — Артур не обратил внимания на вопрос, — сколько нужно доз, чтобы получались только такие?..

― Да кто ж его знает? — пожал плечами седобородый. — У некоторых вроде как и после первого все в порядке становится. Это тебе лучше с судьей поговорить, он ведь лекарство нашел.

Больше ничего не спрашивая, Артур развернулся и, пошатываясь, заковылял прочь.

«Я теперь мутант! — от этой мысли бросало в дрожь. — Долбаный шаман! У меня теперь если кто и родится, то только узкозрачковое убожество. Но… может, не все еще так хреново… Я ведь проблевался… Мля! А потом тут же принял двойную дозу. А сегодня утром опять принимал чертов порошок… Чертова радиация! Чертовы ублюдки! Надо сматываться скорее».

Пожалуй, целый час Артур сидел на камне, никого и ничего не замечая. Он ощутил абсолютное одиночество. Раньше наследник считал себя избранным, не таким, как все. Это ведь неподдельно круто: с одной стороны, являться единственным, а с другой — находиться внутри общества, быть своим. А теперь… что теперь? Он не такой, как все. Он чужой. И для нуклеаров, и для граждан Лакедемона. Один в целом мире… один…

Возможно, парень еще долго мог ужасаться выпавшей ему доле, если бы не урчание в животе. Как раз в это время зазвонил колокол, установленный возле Морского вокзала. Время обедать. В здании, оборудованном под летнюю столовую, юноша с отвращением посмотрел на рыбу, посыпанную водорослями, взял только салат. Этим, конечно, сыт особо не будешь, но как-то нужно перебиться. Возле раздачи он встретил Олега с его черномазой девкой. Общаться с бывшим другом не хотелось, и Артур уселся в дальний угол.

После обеда наследник спрятался от посторонних глаз в своем подвале и провел там остаток дня. Когда стемнело, кто-то, заглянув в комнату и убедившись, что пленник никуда не делся, запер дверь снаружи.

Делать было решительно нечего, в отличие от Лакедемона, где он всегда знал, чем заняться. Можно было, например, сходить в кабак. Но Артур выяснил, что здесь алкоголь фактически запрещен. Спирт или водка, которые иногда все еще находят в заброшенных домах, используются строго в медицинских или каких-либо производственных целях. Что касается вина… кто-то из малолетних аборигенов говорил, что оно тут же уничтожается. Одно слово — придурки.

В Лакедемоне, кроме питейного заведения, можно было посетить Дом Алён. Однако здесь особо не разгуляешься. Он видел, что к наготе юные нуклеары относятся достаточно спокойно и ведут себя весьма раскованно. В частности, наследник видел, как купались подростки обоего пола недалеко от порта. Сбросив с себя всю одежду, они со смехом попрыгали в воду. Казалось, что в городе весьма спокойно относятся и к добрачному сексу, а вот супружеская измена не поощряется. Впрочем, и семьи здесь не всегда являлись моногамными… Артур нахмурился, отгоняя глупые мысли: не имело никакого практического смысла забивать себе голову обычаями местных дикарей. Переспать с мутанткой казалось делом мерзким и недостойным истинного лакедемонца царского рода, а нормальных девушек тут и не встретишь. Что касается Ани… злая жена на то и злая жена, чтобы отказывать человеку в самом насущном.

Еще одной, хоть и не слишком любимой забавой, была физическая подготовка. Но развлекать узкозрачковых ублюдков отжиманиями, метанием камней и прочими упражнениями на берегу — слишком много чести.

Наконец, парень не выдержал, достал несколько листьев и вдохнул чуть терпкий аромат. Накрошив в мятую газетную страницу коричневатой трухи, Артур свернул довольно неуклюжую трубочку и, запалив ее от пламени свечи, сделал жадный вдох. Вскоре он лежал, тупо пялясь в потолок. Незаметно его одолевала дремота, и тогда он переносился в свой дом на берегу Миусского лимана. Артур смотрел в окно, за которым раскинулся черно-белый пейзаж. Это был странный параллельный мир. Бесцветный и безмолвный. Там юноша без толку бродил по пустым коридорам и комнатам. Собственных шагов он не слышал. Серые двери открывались без скрипа. Он заходил в свою спальню, направлялся к черному шкафу, который в реальности должен был быть темно-вишневым, и заглядывал в зеркало, висящее на дверце. Оттуда смотрел черно-белый парень с вертикальными кошачьими зрачками… Артур, содрогнувшись, открывал глаза и оказывался все в том же подвале, на кровати, застланной одеялом. Спустя какое-то время сонливость наплывала опять.

* * *

Аня кралась по темным улицам, особенно осторожно пробираясь мимо домов, в окнах которых горели огоньки свечей. Хвала богам, таких ей попалось всего три, но зато казалось, что за каждым углом стоит по нуклеару, готовому ее поймать.

Дорогу к дому, в подвале которого ночевал Артур, она запомнила хорошо — он стоял близко от набережной. К тому же, ведь и она сама первую ночь провела там взаперти. Но найти мужа — это одно, а вот освободить — совсем другое, и девушка крепко сжимала в руке камень, удобно лежащий в ладони. Этот голыш она подобрала на берегу, ведь никакого оружия ей не оставили.

Подвальное окошко, тускло светящееся сквозь нависающие плети плюща, помогло сориентироваться. Значит, пленник был на месте… но что делать дальше Аня не представляла. Если входная дверь, ведущая на лестницу, заперта, то все бесполезно с самого начала, хотя, конечно, можно попробовать постучать, а когда кто-нибудь откроет, ударить камнем в лоб… Эффект неожиданности мог дать ей серьезное преимущество, но что, если сторожей будет двое? Тогда впору стукнуть этим камнем себя.

Потянув дверь и рассчитывая встретить сопротивление, Аня чуть не потеряла равновесия, так как створка открылась неожиданно легко. Проскользнув внутрь, она замерла, стараясь успокоить гулко бьющееся сердце. В абсолютной темноте не было слышно ни звука. Держась рукой за стену, девушка нащупала ногой первую ступеньку и стала осторожно спускаться. Наконец, она замерла у начала коридора, в который как раз и выходило несколько дверей, где содержали пленников. Тут тоже никого не было… В такую беспечность нуклеаров верилось с трудом, и Ане показалось, что кто-то все же притаился в темноте, чтобы поймать предательницу с поличным.

Понимая, что так или иначе ей придется себя обнаружить, Аня нажала на рычажок фонарика. Сперва тусклый, но постепенно разгорающийся лучик показал ей совершенно пустой коридор — никаких признаков охраны.

«Вот это повезло! — подумала девушка, дивясь такой беспечности и тихонько двигаясь по проходу. — Хотя, конечно, они же не думают, что кто-то пойдет его освобождать…»

Почти на всех дверях массивные щеколды не были задвинуты, и лишь одна, тщательно запертая, указывала, что именно здесь сидит ее муж. Застыв на пороге просторной комнаты, которая освещалась единственной свечой, Аня уставилась на лежащего поперек кровати Артура. Ноги его, обутые в берцы, были задраны на стенку, а голова свешивалась вниз, но больше всего пугали остекленевшие глаза на красном от прилива крови лице.

― Ма-ать, ты та-ак то-опа-аешь, что в Ла-акедемоне слышно! — произнес он насмешливо, растягивая слова и как-будто совершенно не удивившись появлению жены.

― Что с тобой? Тебе плохо? — шепотом спросила Аня, стараясь сдержать дрожь. — Собирайся, надо бежать, сейчас придет патруль, и меня тоже под замок посадят!

― Патру-у-уль… — сказал Артур и приложив ладони к ушам покрутил головой, словно мог уловить сквозь стены звуки шагов. — Нет, дорогуша, никакого патруля, да и вообще никого в радиусе километра не наблюдается.

― Перестань паясничать, сейчас не время! Ты собираешься вставать, или быть пленником тебе понравилось? — Аня испугалась всерьез, потому что поведение мужа было очень уж неестественным в данных обстоятельствах.

― Только не кричи так. На уши давит, — произнес Артур, болезненно сморщившись, а потом его рот растянулся в шутовской улыбке, и он протянул руки к двери. — Так ты меня, типа, освобождаешь? С чего бы такая милость?.. Не волнуйся, женушка, если хочешь, убежим. Но если ты сменила гнев на любовь, может, сперва быстренько перепихнемся? Я, знаешь ли, успел забыть, что такое женская ласка, а до рассвета еще есть время…

― Идиот! — взорвалась Аня, на минуту позабыв, где они находятся.

― Во-во, узнаю любимую, ладно, понял, ты хочешь подождать с этим делом до дома? Но еще раз повторяю, не кричи. Я сейчас слышу, как даже мыши в соседнем подвале шебуршат, так что твои вопли оглушают.

С этими словами Артур быстрым движением скатился с кровати, выхватил из-под нее собранный рюкзак и в один прыжок очутился возле Ани, схватив ее за предплечье.

― Веди, моя… как там эту бабу звали? Тоже, как и тебя, на А…

― Ариадна, — машинально ответила Аня, выходя в коридор и отказываясь что-либо понимать в таких сменах настроения.

На улице Артур запретил зажигать фонарь, сказав, что тот жужжит, как стая бешеных мух, а потом решительно потащил жену по улицам, периодически останавливаясь и прислушиваясь. Иногда переходя на бег, иногда пригибаясь к самой земле, чуть ли не заползая в заросшие плющом машины, он бормотал всякие несуразности, вроде того, что теперь на боках у него отросло множество ушей, и он может слышать всей поверхностью тела, потому что попробовал волшебных листьев нуклеаров, и видит в темноте, как они, и даже лучше, а потому этим сукиным детям ни за что не поймать такого молодца… Аня, которая не могла понять, как на самом деле удается мужу ориентироваться и куда он направляется, попыталась что-то спросить, но Артур просто-напросто хмыкнул и грубо зажал ей рот жесткой ладонью.

У девушки вдруг зачесались глаза от осознания, что она сделала необратимый шаг и, скорее всего, выбрала неправильную судьбу… Но все! Баста! Долой слезы! Они возвращаются в Лакедемон, а там живут стальные женщины, которые никогда не плачут.

Когда забрезжил рассвет, то Аня с огромным удивлением обнаружила, что они шагают уже по пустынной сельской дороге, проложенной вдоль берега моря, и даже на горизонте не видно высоких домов покинутого города.

Артур шел молча. Его настроение в который раз резко поменялось, и, вместо смешков и невнятных рассказов, он погрузился в тяжкие раздумья. Эта гнетущая тишина была невыносима.

― Когда мы вернемся, — сказала она, — я забеременею от тебя, и мне больше ничего не нужно. Потом делай что хочешь.

Наследник не ответил, лишь слегка побледнел, поджав губы.

― Ты слышишь, что я тебе сказала? — она повысила голос.

Муж безмолвствовал, продолжая шагать по пыльной дороге.

― Я с тобой разговариваю! — закричала Аня.

Артур остановился, повернулся к спутнице. Его глаза пылали яростью.

― Ты, тупорылая овца! — он с силой тряхнул жену за плечи. — Ты не понимаешь, что уже никогда не сможешь родить нормального человека! И я тоже не смогу оставить здоровое потомство. Мы жрали эту сраную морскую траву, эти вонючие сушеные водоросли, а после них рождаются только уроды с узкими зрачками. Твоего ребенка удушат через два дня после появления на свет! — наследник сорвался на крик и опустился на колени. — Ты, долбаная сука, это понимаешь или нет?!

Ком подкатил к горлу Ани. Слезы мгновенно выступили из глаз и двумя солеными ручейками потекли по щекам.

― К-ка… как? — только и сумела она вымолвить, обвивая руками плечи мужа.

― А вот так! — рявкнул Артур, отталкивая от себя эту жалкую, заплаканную, трясущуюся дуру. — Из-за тебя надо мной будет глумиться весь Лакедемон!

Он вскочил, а в следующий миг, сотрясаясь от бешенства, со звериным рыком кинулся на девушку…

Короткий вскрик и хруст заставили Артура прийти в себя. Туман, окутавший рассудок, рассеивался. На пустынной дороге, раскинув руки, лежала Аня, а из-под ее головы расплывалось темно-красное пятно, впитываясь в пыль. Наследник сел на землю и закрыл руками лицо. Он не хотел никого убивать, но за последние дни пришлось пережить слишком много: утратить честь, лишиться возможности стать полноценным отцом, а это означает конец династии. И как последняя капля — этот дурацкий камень, который так некстати попал под затылок упавшей… зачем он только согласился взять ее с собой? Да, но если бы Олег не решился на бегство, ничего этого не было бы. Проклятый дебил!

«Я доберусь до тебя, урод!» — Артур поднялся и побрел, подымая ногами облачка пыли. Ничего, он вернется в Лакедемон, оправдается перед Советом старейшин, толкнет в Доме Алён листья, расплатится с долгами и непременно пойдет в поход против нуклеаров. Вот тогда и поквитается со всеми своими врагами.

Походка наследника обрела упругость, а в голове вертелось одно и то же:

«Быть крови! Быть войне! Быть смерти!»

Глава 15 ДОБЛЕСТЬ И СИЛА ТВОИ — В НИХ ИСТОКИ ГРЯДУЩЕЙ ПОБЕДЫ

Ранним утром, едва Олег успел потянуться, ощутив боль в сведенных мышцах спины, как прибежал Илья с новостями: свежеиспеченного нуклеара вызывал вождь, но не в свой кабинет, в Небесную Канцелярию, а в Рощу Бессущностного, и это, как пояснил парнишка, было весьма необычно и удивительно.

Кислов стоял, прислонившись к постаменту. Взмахом руки он отослал прочь провожатого, и уставился на Олега, буквально прожигая юношу суровым взглядом.

― Время не ждет. Сегодня ночью твои бывшие друзья сбежали, и, надо полагать, уже на полпути к своей занюханной деревеньке, — Кислов поморщился. — Нет, я далек от мысли подозревать тебя в содействии их побегу. Это всецело наша вина. Недоглядели. Расслабились… Но, как ты понимаешь, вскоре следует ждать незваных гостей. Нам нужна будет помощь кого-то, кто лучше всех знает, с каким врагом придется иметь дело. И мы должны полностью доверять этому специалисту… Так что пора тебе стать полноправным членом общины, то есть необходимо пройти обряд посвящения в нуклеары. К счастью, сейчас уже почти полнолуние, а потому сегодня ночью мы проведем инициацию. Сейчас я объясню, что от тебя потребуется.

Из рассказанного очень многое пришлось Олегу не по душе.

― А кто-то еще проходил подобное до меня? — спросил он.

― Да, — кивнул Кислов, — все взрослые. Им, как и тебе, необходимо отречься от всего гнилого и человеческого. Смотри на ритуал как на смерть и новое рождение. Тем, кто пришел в наш мир после Великой Катастрофы и был воспитан в правильном духе, этот обряд не нужен. Они становятся нуклеарами уже самим фактом появления на свет.

― Я могу подумать?

― Нет! — вождь оскалился. — Ты уже дал свое согласие, когда заявился к нам с умирающим ребенком, разве не помнишь?

― Но… я могу хотя бы… увидеть Каур? — эти слова вырвались неожиданно, и юноша покраснел.

― Разумеется, — злая усмешка Кислова смягчилась в более дружелюбную понимающую улыбку. — Иди прямо сейчас. Это, конечно, не в моей юрисдикции, все-таки Каур принадлежит клану Отшельника, но, думаю, шаман освободит ее от работ, и до заката вы сможете пообщаться. В сумерках приходи сюда, к Роще Бессущностного, тебя будут ждать.

Не успел Олег пройти и половину дороги к порту, как увидел Каур, которая легкой походкой вышла из-за угла дома. Она заговорщицки подмигнула и юноше стало ясно, что каким-то колдовским образом темнокожая красавица знает о его судьбе.

― Надо собрать в корзинку чего-нибудь вкусного, а потом уйдем подальше, к самой границе Запретной зоны, позавтракаем, искупаемся, ведь у нас целый свободный день! — проговорила она мечтательно.

― Разве это можно? Я думал… нуклеары едят только то, что дают, и всегда вместе… — сказал Олег голосом, прерывающимся от пьянящей радости.

― Обычно так и бывает, но ведь у тебя сегодня необычный день!

После этих слов юноша почувствовал, что мир вокруг наполнился осязаемым счастьем, словно каждая живая травинка лучилась улыбкой.

Когда, взявшись за руки, они сбегали по Каменной лестнице, Олег не чувствовал под собой ног, казалось, что он парит над землей. Парень оглянулся и припомнил, как вчера вроде бы видел здесь Аню, которая зачем-то убежала из Таганрога, ведь, кажется, она хотела остаться и не возвращаться в Лакедемон… Каур, точно почувствовала тень побежденной соперницы и с криком «Догоняй!» устремилась вперед. Олег бросился следом и мгновенно забыл о девочке из далекого прошлого, фактически из другой жизни…

* * *

Лица обнявшейся пары были обращены на восток, навстречу медленно наползающему сумраку, который по краю небосвода светился изумительной красоты сиреневой полосой, а где-то за их спиной — большим розовым шаром, окатившим румянцем облака на горизонте — садилось солнце.

Олег привык сопротивляться желаниям, побеждать их, сохраняя достоинство и самообладание. Но сейчас чувства, наполнившись силой гигантской волны, внезапно затопили сердце, опасно захмелили разум и смели заградительную дамбу бесстрастия, оберегавшую душу от переживаний. Абсолютно счастливый юноша вдыхал вечерний июльский воздух, и в этом странном состоянии хотелось остаться навечно, позабыть обо всем на свете, а особенно о дурацком обряде, который ждал этим вечером. Да, больше ничего не надо. Лишь бы Каур сидела рядом, касаясь его плечом, любуясь закатом. Удивительно, непонятно, чудно… и бесподобно… Олег не заметил, как это произошло, но буквально за сутки он стал смотреть на жизнь совершенно иначе. Его переполняли вопросы, которые раньше никогда не приходили в голову, он впервые мечтал.

― Ты хочешь стать одним из нас? — тихо спросила Каур.

― Да, — также тихо ответил Олег.

― На твоем месте желали бы оказаться очень многие из старшего поколения. Ты сомневаешься?

― Уже нет…

― А раньше сомневался?

И тут Олега буквально прорвало. Он рассказал о своем детстве, о том, как умерла мать и погиб отец… как трудно приходилось в интернате, как он зарезал раба во время обряда совершеннолетия, и как убитый приходил к нему во сне. Никогда и ни с кем Олег так не откровенничал. Быть может, именно сейчас он выплескивал воспоминания, чтобы час спустя было намного легче расстаться с минувшим, умереть и возродиться вновь, полностью вычеркнуть из памяти свое прошлое, позабыть место, где вырос, своих родителей, боевых товарищей, священные воды Миуса и даже имя свое. Каур слушала молча, улыбаясь краешком губ, поглядывая на юношу, на пустой сумеречный город, на уходящее за горизонт солнце.

Наконец, выговорившись, парень умолк, а мулатка крепко сжала в ладонях его руку.

― Мне бы очень хотелось быть там тоже, чтобы помогать, но нельзя… — сказала она нежно. — Я чувствую, уже горят костры перед священной рощей, и вождь ждет тебя с плетью, и наточил свой топор судья, и старуха с распущенными косами стоит в тени Бессущностного. Тебе пора. Ничего не бойся и помни лишь одно — я с тобой.

* * *

Обнаженный Олег стоял на коленях, ощущая мелкие камешки и тонкие ветки, которые впивались в кожу. Мысленно юноша уже проделал путь к памятнику Бессущностного, и теперь надо было повторить все на самом деле. Ночь опустилась быстро, и ярко горевший огонь освещал сложенную в стопку одежду, а поодаль, возле второго костра стоял судья, держа в руках короткую секиру. Закрытая корзинка у его ног слегка вздрагивала, будто в ней кто-то трепыхался, с невнятным бормотанием. Олег мог только гадать, что за зверь скрывался за плетенкой ивовых прутьев.

В шею неофита вдруг ткнулась рукоять хлыста — так вождь дал команду начинать, и Олег пополз к первому костру, обдирая локти и колени о неровности плит.

― Кто ты? — раздался из-за спины суровый голос вождя, который, казалось, разносился по всему городу.

Парень нахмурился и ответил:

― Я человек.

― Кто твои родители?

― Мой отец Виктор, моя мать Мария.

— Назови свою родину.

― Лакедемон.

― Назови своих богов.

― Мои боги в священных водах Миуса.

― Зачем ты пришел сюда?

― Я пришел, чтобы умереть, — юноша поднял взгляд и увидел диск луны который словно любопытный глаз взирал на происходящее.

― Знаешь ли ты, — продолжил допрос Кислов, — что смерть уничтожит прошлое…

― Да.

― Помнишь, что, сделав шаг, невозможно будет вернуться…

― Да.

― Готов ты сделать этот шаг?

Происходящее уже не казалось смешным фарсом, и Олег вдруг отчетливо понял, что вплотную подошел к той точке, к последнему вопросу, когда еще можно воспротивиться, отступиться, сказать: «Нет!», и завтра с рассветом покинуть Таганрог. Трещали поленья, плясало пламя, и луна освещала бескровное лицо неофита, больше схожее с восковой маской.

«Ты помни лишь одно — я с тобой…» — прозвучал вдруг в ушах голос Каур.

― Да, — сказал Олег.

― Тогда сожги все внешнее, — произнес вождь.

Пылающие поленья выстреливали искры, когда юноша бросал в огонь свой поношенный, но все еще очень прочный камуфляж, а затем берцы. В этот момент Олег почувствовал острое раздражение — ботинки были почти новыми и такое бездарное уничтожение хороших вещей в угоду дурацким идеям показалось невыразимой глупостью. Ткань задымилась, затем начала чернеть.

В тот же миг раздался свист, и кнут полоснул его спину. Юноша не издал ни звука. В интернате за провинности ученики довольно часто подвергались порке, хотя удар вождя был непривычно болезненным.

― Забыты ли боги, забыты ли священные воды Миуса?

― Забыты… — выдохнул Олег, стирая локти об асфальт.

И снова плетеные ремни вспороли кожу спины.

― Забыта ли родина, забыт ли Лакедемон?

― Забыты, — спина горела, когда неофит взобрался на первую ступень.

― Забыт ли отец, забыта ли мать?

Хлесткие звуки и уже пронзительная боль… Можно ли стереть из памяти материнскую улыбку? Олег увидел губы мулатки, пухловатые, волнующие, прекрасные: «Ты помни лишь одно — я с тобой…»

― Забыты…

― Забыто ли имя, забыто ли человечество?

Олег поморщился, закатив глаза. Нет, в интернате так не пороли.

― Забыты… — пошатнувшись, он продвинулся еще на шаг.

― Забыта ли прежняя жизнь? — последний удар пришелся по шее.

Голова юноши дернулась, а дым от сгорающей одежды попал в глаза, отчего они заслезились.

― Забыта! — почти прокричал он.

Преодолев три ступени, он оказался перед вторым костром, который наполовину заслоняла фигура судьи.

― Да здравствует смерть и вот ее жертва! — проревел Дрожжин не своим голосом и трижды взмахнул секирой, а потом сбросил крышку с корзинки, вытащил оттуда связанного петуха и одним ловким движением перерубил ему шею. Птица подергала ногами и замерла.

― Рождение через кровь и боль, — судья, вытянул руку с жертвой над головой юноши и трижды обошел вокруг.

Олег вдыхал раскаленный воздух, идущий от костра, в ушах шумело: «Ты помни лишь одно — я с тобой…»

Волосы впитали теплую кровь. Черные, липкие до омерзения струйки текли по вискам, щекам, лбу, заливая глаза Олега, но вытереть их было нельзя. Наконец, пытка закончилась, судья кинул обезглавленную тушку в огонь, и бывший человек, а ныне нуклеар, преодолев последний участок дистанции, заполз за памятник. Там он увидел немолодую женщину с распущенными волосами, у ее ног лежала новая одежда. В руке она держала чашу, из которой пахнуло молоком.

― Радуйся, Лидия, — донесся голос вождя, — у тебя родился сын.

Кисло улыбнувшись, женщина протянула парню чашу, которую нужно было опустошить до дна.

«Ты помни лишь одно — я с тобой…»

Юноша выпил молоко до последней капли и почувствовал, что его стало подташнивать.

― Сын мой, нарекаю тебя Олегом, — из темноты вышел пожилой мужчина, — и зваться ты будешь Олег Федорович, ибо имя мое Федор. Теперь встань и оденься.

Олег посмотрел на своего нового отца, лицо которого было на редкость равнодушно.

«Заставили, — подумал „новорожденный“, — их, наверное, заставили. Они совсем не рады новому сыну, я им просто не нужен».

Брюки оказались нелепо коротки, и поэтому пришлось подвернуть штанины до колена, а вот кожаные ботинки пришлись впору. Рубаху Олег одевать не стал, потому что не хотел перемазать ее в засыхающей крови. Пока он возился со шнурками, все участники обряда ушли, не посчитав нужным сказать что-то напутственное или поздравить, и юноша остался один возле догорающих костров.

Олег ощущал в душе пустоту, чем-то похожую на ночное небо, но только без звезд, без луны и даже без туч. Бездонный вакуум. И, как ни странно, сейчас он на самом деле чувствовал себя совершенно другим человеком, и восемнадцать лет жизни в Лакедемоне виделись как блеклый ускользающий сон.

Машинально переставляя ноги, новорожденный нуклеар пересек площадь и подошел к дому, в котором жил Илья. Открыв дверь, он увидел сидящего на ступеньках лестницы лучезарно улыбающегося хозяина, рядом стоял подсвечник с зажженной свечой.

― Наконец-то! — воскликнул паренек. — Я уж даже задремывать стал.

― Ты весь сияешь, — глухо произнес Олег.

― Как же иначе?! Теперь ты мой старший брат. Это же были мои родители! Завтра всем расскажу: у меня появился кровный брат. Понимаешь, у меня теперь два самых лучших брата на свете: ты — настоящий, и Саша — клановый. Это так здорово!

«Хоть кто-то радуется», — с горечью подумал Олег.

― Да, понимаю, наверное, здорово, — устало согласился он.

― Ты этого пока не осознал, — голос Ильи подрагивал. — Но давай помогу тебе смыть кровь, я ведь пока ждал, даже воду успел нагреть.

Несколько минут спустя Олег стоял над тазиком, шипя от боли, так как мыльная пена попала в свежую рану на шее. Илья зачерпывал ковшиком теплую воду из ведра и старательно лил тонкой струйкой.

Когда Олег вытирался, в комнату вошел вождь.

― Ну, как самочувствие, нуклеар?

― Терпимо, но могло быть и лучше, — честно ответил юноша.

― Хорошо, — Кислов вытащил из кармана коробочку. — Это мазь, чтоб быстрей заживить раны. Завтра утром мы отправимся в экспедицию, в район, который до Великой Катастрофы назывался Северным поселком. Нужное нам место находится за пределами Запретной зоны, так что поход может быть весьма опасен. Если будешь чувствовать себя нормально, то отправишься с нами. Готов?

― Я с радостью, — безрадостно произнес Олег и с удивлением понял, что ему все равно — куда идти и зачем.

― А можно и мне, Валерий Александрович? — восторженно перебил Кислова Илья.

Вождь поморщился, взглянул с неодобрением на юнца и сказал:

― Хорошо, пойдешь, если сейчас встревать в разговор не будешь.

Илья радостно подпрыгнул и зажал рот рукой.

― Мы отправимся к дому, в котором я когда-то жил, — продолжил Кислов. — Там в подвале был спрятан пластид и кое-что для производства напалма… Надеюсь, что все сохранилось — это будет очень полезно нам для защиты, сам понимаешь от кого.

Когда вождь ушел, юноша лег на живот, зарывшись лицом в подушку, а новообретенный родственник принялся втирать ему в спину целебную мазь, без умолку болтая об ожидающем их завтра приключении.

Казалось, Олег лишь на минуту прикрыл глаза и задремал, как «младший брат», который будто бы вообще никогда не спал, уже тряс его за плечо:

― Солнце встает! Нам пора. А тебе еще что-нибудь поесть надо…

* * *

Место сбора было назначено перед солнечными часами, у центрального входа в городской парк. Посреди небольшой площадки стояла нагруженная мешками телега, в которую был впряжен бык, лениво махавший хвостом. Полтора десятка нуклеаров, среди которых была и Каур, окружили Кислова и наперебой упрашивали взять их с собой. Девушка тоже пыталась настаивать на участии в походе, но ей решительно отказали и велели отправляться к морскому вокзалу, помогать рыбакам.

Олег вздохнул с облегчением, поскольку экспедиция, как сказал вождь, могла быть опасной, и он не хотел рисковать только что обретенной любовью. Пожалуй, впервые в жизни юноша признался себе, что есть в мире такие вещи, которых он страшится, например — потерять Каур.

― Достаточно, — сказал Кислов, отсекая дальнейшие разговоры взмахом руки. — Со мной отправляются шестеро, считаю, этого будет выше крыши, ни к чему будоражить соседей, — вождь повернул голову и увидел Олега. — Как твоя спина? Не болит? Тогда держи оружие.

Конечно, спина и особенно шея ныли после вчерашнего избиения, но такую боль юноша был приучен терпеть не морщась.

А вот дыхание новоиспеченного нуклеара вдруг стеснилось, когда он, беря из рук Кислова автомат, осознал, что поездка в конечном счете преследует лишь одну цель: получение взрывчатки, которая будет опробована на жителях Лакедемона, его бывших друзьях. До какого-то момента жизнь Олега была такой простой и понятной, будущее он держал в своих руках, но теперь юноше казалось, что его жизнью управляют жестокие силы, которые в непонятном порядке расположили череду препятствий, а от него самого ничего уже не зависит. Перед глазами на фоне водоворота знакомых лиц встала строптивая девчонка, маленькая пацанка, которой вечно доставалось за проделки и непослушание; юная воительница, что никогда не промахивалась, из какого бы оружия она не стреляла; девушка с несчастным, невероятно красивым лицом, выходящая из Храма Славы под руку с лучшим другом Артуром…

«Забыто ли все, что было когда-то дорого?» — произнес внутренний голос.

Усилием воли Олег рассеял дымку воспоминаний, сказав себе: «Забыто!»

В это время к телеге подошел шаман, держа в руках большую банку. Как оказалось, это была мазь, отпугивающая хамелеонов, а также пауков, живших в пустых кварталах Таганрога. Нуклеары готовили ее из гигантских слизней, ящериц и растений. Запах был наипротивнейший, но, Олег постарался намазать руки и ноги толстым слоем, с содроганием припомнив свою первую встречу с необычайно жуткими тварями.

― Хорошо, что не взяли Каур, правда, брат? — шепотом спросил Илья. — Мы можем попасть в засаду, а она такая отчаянная. Ведь я тоже ее люблю, хоть и не влюблен.

«Вот как ты, братец мой, интересно разговариваешь: любить, но не влюбиться, знать, но не осознавать… Где только такого набрался?» — подумал Олег и подозрительно взглянул на юного нуклеара, но тот лишь добродушно улыбался.

Среди тех, кого отобрали для экспедиции, Олег достаточно хорошо знал только Сашу, сына судьи. Сегодня молодой человек был очень оживлен и весело перешучивался с еще тремя юношами. От вчерашней угрюмости не осталось и следа, как будто посещение интерната и тяжелая встреча с неполноценной дочкой произошли с кем-то другим. И такая кардинальная смена настроений тоже порядком озадачивала.

* * *

Телега неторопливо двигалась по совершенно пустынным улицам. Олег, ушедший в невеселые мысли, шагал рядом с Кисловым. Юноша не следил за дорогой, что было, конечно же, недопустимым разгильдяйством, но почему-то он полностью доверял чутью и зоркости нуклеаров, которые двигались по родному городу. Кроме самого Олега, автоматом вооружился вождь, у остальных были арбалеты и топорики. Саша держал в руках свой диковинный лук и был подпоясан ремнем с привязанными металлическими шарами. И хотя Олег вовсе не жаждал столкновения, но ему стало любопытно взглянуть на оружие в действии, уж больно оно походило на безобидную детскую игрушку.

Шаман, сидящий боком на телеге, и идущий рядом Саша беседовали о какой-то непонятной ерунде и громко смеялись, отчего вождь недобро косился на них. Речь шла о киндеровых деревьях и об их расширяющем сознание эффекте, что делает человека равным богам, в то время как алкоголь сознание сужает, низводя хомо сапиенса на уровень скота.

Кислов, тихо ругнувшись, сплюнул через плечо, а шаман захохотал, хлопая себя по бедрам, и, отсмеявшись, обратился к вождю, потешно хрюкая через каждое слово:

― Валера, как считаешь, может, чтобы улучшить животноводство, нам надо разрешить алкоголь? Выгода прямая, любой сможет договориться со свинюшками…

― Вы и так на баранов похожи, — проворчал Кислов, — блеете на всю округу.

На этот раз засмеялся и Саша, а вождь, зло сверкнув глазами, рявкнул:

― Заткнитесь!

― Ладно-ладно, только не волнуйся! — произнес шаман нормальным голосом. — Я как раз собирался рассказать Олегу о троллях, поскольку нам придется проходить через их владения. Сами себя они называют бамана. Лет десять назад мы заключили договор о свободном транзите через их территорию, но стараемся в ту сторону не лезть. Первое правило: когда мы с ними встретимся, ни в коем случае нельзя показывать даже удивления. Так что сохраняйте невозмутимость, а переговоры я беру на себя.

Олег удивился, потому что предполагал, что атаковать отряд могут дикие звери, например, собаки, либо кто-то более крупный и свирепый, но оказывается, существовала еще община выживших.

«Как же мало знал я о мире, сидя в Лакедемоне…»

Уже некоторое время назад отряд пересек границу владений троллей, но вокруг было также тихо и пустынно. Растительность стала намного гуще. С трудом можно было угадать абрисы домов в холмах, поросших зеленой стеной лиан, кустарников и высоких трав.

Бык двигался медленно, оси тягуче скрипели, проворачивая колеса, на улицах мертвого города царила тишина, лишь иногда из густой зелени, разросшейся на обочине, доносилось птичье пение и шуршание ящериц. Олег теперь то и дело озирался по сторонам, однако ничего подозрительного не замечал.

Вдруг Заквасский, выхватив из-за пояса топор, соскочил с телеги.

― Что такое? — спросил Кислов, подняв голову.

Увидев на лице шамана предельную степень сосредоточенности, а такое бывало не так уж часто, вождь не на шутку растревожился, до боли вжав приклад АКМ в плечо. Так же поступил и Олег.

― Если они сейчас нападут, — прохрипел Ян, подняв руку, — постарайтесь никого не убить. Калечить можно, и даже нужно. Они уважают силу, так что просто цельте в ноги. Желательно, чтобы они не подобрались к нам вплотную. Тогда, вероятно, еще договоримся.

Нуклеары изготовились к стрельбе, рассредоточась в стороны от телеги, чтобы не мешать друг другу, Саша вышел чуть вперед и, держа в левой руке лук, правой сорвал с пояса ремень со свинцовыми шарами.

«Болас! — вспомнил Олег. — Это оружие называется болас».

В гнетущем безмолвии прошла томительная минута, за ней вторая, и вот уже поползла третья…

― Слышь, Заквасский, — вождь водил автоматом из стороны в сторону, — если это твой очередной тупой прикол, то ни хрена не смешно…

― Угу, — согласился шаман. — Впереди метрах в ста, за перекрестком засада, там нас ждут злые тролли, а мы не хотим туда идти. Они недоумевают и оттого становятся еще злее, потому что достать нас не могут.

― Откуда ты знаешь?

― Знаю. Но ты прав, так можно до бесконечности стоять, — шаман протянул руку к Олегу. — Ну-ка, пацанчик, дай мне «калаш» на полминуты.

Юноша остался безоружным, что очень напрягало. Заквасский прицелился и выстрелил одиночным. В ответ — тишина мертвого города. Подождав немного, Ян вскинул автомат и вновь нажал на спусковой крючок. Где-то послышался отрывистый хрип, а затем заросли вдруг ожили и оттуда, с клокочущим улюлюканьем стали выскакивать фигуры жуткого вида, яростно размахивающие деревянными палицами и стальными прутьями. Кожа их была антрацитово-черной, и лишь на щеках и лбу белели нанесенные краской неровные пятна. Лица, словно застывшие омертвелые маски, не выражали никаких других эмоций, кроме ярости; на атлетических телах мутантов виднелись многочисленные шрамы, складывающиеся в причудливые узоры, а одеты они были в разноцветное тряпье.

Первым открыл пальбу вождь и с четвертой попытки ранил в ногу одного из нападавших. Илья спустил тетиву, и Олег, не имея возможности что-либо сделать против мутантов, наблюдал, как стрела его младшего братца глубоко вошла в правое плечо самому высокому троллю. Однако тот, как будто не замечая торчащего из тела древка, лишь перекинул дубинку в левую руку, но не замедлил бег. Раскрутив болас, Саша метнул его в сторону атакующих — ремень обвил ноги раненого, и тот с воплем рухнул на асфальт. Вождь выстрелил еще дважды, и бежавший впереди всех тролль, перекувыркнувшись через себя, попытался подняться, но третья пуля угодила ему в колено, и чернокожий беззвучно задергался, поднимая облачка пыли. Илья и рыжеволосый нуклеар пустили еще две стрелы и все-таки смогли уложить здоровенного мутанта, который играл роль вожака в рядах нападавших. После этого атака выдохлась.

Шаман кинул автомат Олегу, а потом, взяв из телеги устрашающего вида топор, пошел навстречу остановившейся толпе.

― Маа! — закричал Заквасский, подняв руку. — Тсоншо махоб зоб дадраг!

Тролли остановились. Здоровяк, ростом на голову выше шамана, грозно помахивая обрубком трубы, вышел вперед и пророкотал:

― Маа ароп дас рага бо тсотах, Маа надтмхаф руд маруд.

― Угу, так значит, — пробормотал Ян, понимающе кивнул и продолжил разговор:

― Маа утза рихоз аб раг. Тса ниширох!

Широкоплечий ничего не ответил, но вдруг молча бросился в атаку. Заквасский, не растерявшись, метнул топор под ноги дикарю. Лезвие попало тому в ступню, послышался хруст костей. С диким рыком чернокожий рухнул метрах в шести от телеги. Шаман, не спеша, подошел к поверженному врагу и вырвал из его рук трубу.

― Маа утза рихоз аб раг, — повторил Заквасский и предостерегающе прикрикнул на остальных троллей. — Tсa ниширох! Иномадо иоч тса ниназон онирёид амшачмраг.

Из толпы вышел еще один мутант, глаза его горели злобой, а перекошенное лицо, вымазанное белой краской, было похоже на уродливую губастую маску.

― Ниширох! — прорычал он. — Надтмхаф руд!

Заквасский, отшвырнув трубу и подобрав топор, вернулся к своим.

― О чем вы там болтали? Почему нас не пропускают? — спросил вождь, явно недовольный.

― Старая Маа дуба врезала, — спокойно ответил Ян. — А новая с нами ни о чем таком не уславливалась. Теперь нужно идти заключать новый договор.

― Вот черт! На дворе мочало, начинай сначала! — сказал Кислов, глядя на шамана. — Давай так, ты пойдешь в логово этих идиотов, а мы останемся здесь, охранять повозку.

― Потренируйся пока, Олег, разогрей мышцы, — сказал шаман. — Маа может настоять на единоборстве.

С этими словами Заквасский извлек откуда-то из мешков, которыми была заполнена телега, завернутый в тряпицы длинный сверток и с проворством фокусника выхватил клинок, с которым Олег явился в Таганрог.

― Узнаешь старого приятеля? — с усмешкой произнес Ян, вручая его юноше. — Знаю-знаю, рад… Сейчас времени нет, но позже сможешь поблагодарить. И я уверен, что ты куда лучший боец, чем любой из тут присутствующих.

Олег, который всю короткую схватку простоял наблюдателем и чувствовал себя очень неловко, ощутил, как кровь прилила к щекам от этой неожиданной похвалы и прилюдного признания. Некоторое время юноша провожал глазами Заквасского и мутантов, которые уже похватали раненых, и, видимо, решив сократить путь, двинулись напрямую, через чащобу между заросшими зеленью многоэтажками. Как только все тролли скрылись из виду, Олег приступил к разминочному комплексу.

― Ну, вот и славно, ты не терял времени. А я тоже договорился, — подошедший Заквасский хлопнул Олега по плечу. — Будет бой с куном, то есть с ихним доминантом, если ты его убиваешь, мы отдаем два мешка картошки и после имеем право шнырять туда-сюда пять циклов, то бишь пять раз по девять месяцев. Если он убивает тебя, значит, мы отдаем два мешка картошки и выставляем нового бойца, пока кто-нибудь, наконец, не грохнет проклятого, или он не расправится со всеми нами. Надеюсь, ты еще не растерял воинский дух жителя Лакедемона и не боишься смерти?

― Именно нуклеары не боятся смерти, — вождь сердито зыркнул зелеными глазами на Заквасского. — И скажи, где ты видишь здесь жителей Лакедемоновки?

― Прости, показалось… — чуть глумливо улыбнулся шаман.

― А почему эти мутанты такие черные? — не удержался Олег от еще одного вопроса, сжимая рукоять клинка.

― Мутанты? Да они вовсе и не мутанты. Такие же люди, как мы, только из Африки. Там все такие.

― Из Африки? — Олег смутно припоминал, что это какое-то очень-очень далекое место.

― Да именно. А здесь оказались очень просто: иностранные студенты из ростовских вузов устроили в честь окончания сессии опенэйр для своих, аккурат накануне большого бума, а поскольку добираться до родных деревень им было далековато, то вот и осели у нас под боком, — ответил Заквасский.

Олегу хотелось продолжить расспросы и понять, с кем же придется вступить в поединок, потому что из слов шамана он не понял даже половины, но из зарослей появились тролли. Теперь в толпе виднелись и женщины, хотя юноша не обратил на них внимания: глаза его были прикованы к курчавому верзиле с бочкообразной грудной клеткой, почти на две головы выше самого Олега.

― Значит так, — заторопился шаман, — твой противник практически не чувствителен к боли, учти это, но кровь из него течет, и силы он, конечно же, теряет. Из оружия у него будет утыканная гвоздями палица, так что измотай здорового парня. Будь подвижным! И ничего не бойся, у меня было видение, что ты победишь!

Чернокожий испустил свирепый рык и, замахнувшись палицей, рванулся в атаку. Олег отскочил в сторону, успев зацепить клинком бедро противника. В глазах доминанта мелькнуло нечто схожее с удивлением. Он взглянул на ногу, по которой стекала струйка темной крови, а потом издал каркающий хрип, в котором Олегу послышалось: «Уважаю! Ты не так прост, как кажешься, малыш…».

Но, может быть, ничего подобного тот и не думал, хотя теперь тролль наступал осторожнее и прицеливался тщательнее, стремясь ударить дубиной половчее. Олег даже не пытался блокировать удары, а просто уворачивался и отпрыгивал от грозно свистящей палицы.

― Когда ты успел видение получить? — спросил Кислов шамана, с тревогой наблюдая, как кун гоняет Олега под радостный рев и улюлюканье зрителей.

― Какое видение? — удивился Заквасский, хлопнув в ладоши, когда юноша в очередной раз уклонился от сокрушительного удара.

― Как какое!? Ты же сам сказал, что у тебя видение было — наш нуклеар должен победить.

― А! Это я так, решил подбодрить парня, — отмахнулся Ян. — Если, не дай бог, он погибнет, то ему уже будет все равно, но если победит, то удостоверится, что у меня пророческий дар…

― Ну ты и сволочь!

― Сам в ужасе, — согласился Заквасский. — И все-таки я имею иррациональную уверенность, что все кончится хорошо.

Между тем Олег стал понимать, что, несмотря на очень хороший план измотать доминанта, уставать тот и не думал, а вот движения самого юноши начали терять легкость и первоначальную быстроту. Прыжки уже не столь резкие, грозили подставить тело под удар дубины, которая взвивалась все с той же жуткой методичностью и силой.

Рисунок их боя уже приобрел некую стабильность: доминант взмахивал дубиной, а потом, со свистом рассекая воздух, опускал ее на голову противника, который в самый последний момент отскакивал в сторону; кун выдергивал свое грозное оружие из местами покрошившегося асфальта и, давая Олегу короткие, в несколько секунд передышки, снова делал стойку с поднятыми над головой руками, выцеливая голову парня. Надо было что-то немедленно предпринять, и воспользовавшись, что после очередного промаха тролль замешкался, юноша сделал выпад, воткнув шашку в живот противника и тут же отскочив, прокричал:

― Доблесть и сила!

Но казалось, кун, даже не заметил раны, продолжая попытки достать вёрткого врага. Олег был обескуражен, и отчетливо понял, что чаша весов склоняется в пользу противника. Уходить от ударов становилось все труднее, следовало предпринять решительную атаку, но удобного случая пока не представлялось. И вот такой момент наступил: доминант тоже, конечно, заметил, что противник слабеет и уже праздновал победу, поэтому в очередной раз поднял палицу и, глухо зарычав, обвел глазами зрителей, которые испустили восторженный рев, подбадривая своего кумира. Юноша, вместо обычной тактики сохранять дистанцию, подскочил и ударил точно в подмышечную впадину. Жало клинка, пробив сустав и разрезав мощную плечевую мышцу, выглянуло наружу. Кун вскрикнул, кисть разжалась, и палица полетела в толпу зрителей, сбив кого-то с ног. Рана словно засасывала клинок, и только тоненькая струйка крови змеилась по лезвию. Олег дернул шашку на себя, но та сидела крепко, словно в тисках, и в то же мгновенье пальцы левой руки черного гиганта стальными тисками сжались вокруг горла юноши. Олег хрипел, пытаясь вырваться, тщетно пинал противника по коленям и пытался локтем засадить под дых — ничего не помогало. Из последних сил обхватив обеими руками кисть тролля Олег задергался, однако доминант и не думал ослаблять хватку. Перед глазами юноши пошли алые пятна, в уши бил оглушительный набат, ноги подкосились…

«Конец…» — мелькнула огненной вспышкой мысль, а затем пришла тьма.

Глава 16 КРОМЕ ТЕБЯ САМОГО, ЗДЕСЬ СОЛОМЫ НИКТО НЕ ПОДСТЕЛЕТ

― Брат, ты как? — донесся далекий голос Ильи.

Олег почувствовал, как шею накрыла мокрая ткань, успокаивая жгучую боль. Он попытался открыть глаза, но тяжелые веки, словно свинцовыми заслонками отгораживали мир, из которого прилетали звуки.

― Попить… чего-нибудь… — с трудом выдавил юноша.

Чьи-то руки схватили за плечи и потащили вверх, а потом пересохший язык ощутил дивный вкус холодной воды. Голова, как-будто набитая тяжелой гудящей ватой, после нескольких глотков чуть прояснилась, хотя в висках еще чувствовалась болезненная пульсация, и Олег смог осмотреться.

Он полулежал в телеге, которой управлял Саша. Справа шел Кислов, держа автомат на изготовку, а слева молодой нуклеар не снимал стрелу с тетивы. Рядом с Олегом сидел Илья, а напротив — шаман.

― А ты молодец, — сказал Заквасский с искренним восхищением. — Уделал-таки куна.

― Я… ничего не помню, — прохрипел Олег.

― О! Да тут и помнить особо нечего! — Ян радостно улыбнулся и развел руками. — После того, как ты эффектно перебил ему подмышечную артерию, и, кажется, до сонной добрался, он хотел тебя задушить! Мог бы, но не успел, подох от кровопотери. Зря ты не вытащил клинок, тогда вообще все прекрасно бы обошлось. Но в любом случае, получилось хорошо!

― Да, уж хорошо… — проворчал вождь. — Меня чуть инфаркт не хватил, когда вы оба повалились. Лежите и не шевелитесь.

― Я сперва тоже испугался, что ты умер, — проговорил Илья, наклонясь, чтобы дать Олегу еще воды. — Ты синий был, весь в крови и не дышал. Отовсюду крики, но непонятно, то ли орут от огорчения, то ли неимоверно радуются смерти своего верзилы.

«Оау!.. Оау!.. Оау!..» — донесся сверху резкий неприятный звук.

Олег резко открыл глаза и успел увидеть, как над отрядом промелькнула тень, в которой юноша узнал огромного птера, встреченного при входе в Таганрог… Черная, воистину колоссальных размеров бестия заходила на второй круг. Удлиненный с наростами клюв пернатого мутанта открывался, выпуская отвратительнейший вибрирующий клекот. Олег попытался вскочить на ноги, но, не удержав равновесие, рухнул в телегу.

― Не бойся, — сказал шаман. — Это Пегас, он нас не тронет.

― Что за пегас? Это же птеродактиль? — спросил ошарашенный Олег.

― Ну да. Мой союзник, — ответил Заквасский, — Пегасом зовут. Когда птер был маленьким, всего с меня ростом, он ползал на побережье со сломанным крылом и умирал от голода. В общем, я его вылечил, и теперь это лучший друг нуклеаров. Зато, когда я умру, Пегас в благодарность съест мой труп, если, конечно, сам раньше не отправится в гости к Бессущностному, что было бы прискорбно.

Пока Олег переваривал эти откровения, он посматривал на Илью, Сашу и двух молодых нуклеаров, перед которыми выставил себя таким трусоватым клоуном, испугавшимся прирученного чудовища, но никаких косых взглядов или усмешек на их лицах не обнаружил, а даже наоборот, они выказывали несомненное уважение победителю, потому что сами вряд ли могли надеяться одолеть столь огромного противника, каким был убитый тролль.

― Разве это… нормально, что он вас съест? — Олег потрогал шею, где уже чернотой наливались синяки.

― А что ж тут ненормального? — шаман лукаво улыбнулся. — Так происходит всегда: вождь состригает с умершего пучок волос и отдает его родственникам, судья читает торжественную речь, а я сопровождаю тело покойного за пределы Запретной зоны, где оставляю его на съедение милым сердцу зверям.

― Как-то это… — Олег поморщился. — Неправильно.

― Послушай, пацанчик, давно хочу у тебя спросить: а как в Лакедемоне хоронят?

― В землю закапывают.

― Это же гадко, — глаза шамана превратились в насмешливые щелочки, а физиономия скривилась. — Там же мерзкие черви, которые будут ползать по лицу, заползать в нос, в уши. По мне, так лучше пусть меня съест Пегасик, или случайно забредший в город лютоволк или, в крайнем случае, дикие собаки, чем какие-то мерзкие слизни.

― Между прочим, благодаря Пегасу мы узнали, что ты пришел в город, — вмешался Илья.

Тем временем телега подкатила к выцветшим металлическим воротам, которые были скреплены толстенной цепью.

― Кончайте трепаться. Приехали, — вождь, закинув автомат на плечо, достал связку ключей и начал возиться с огромным навесным замком. — Черт! Не открывается, видно заржавел. Придется перелезть через забор… Ян, вы с Олегом возьмете инструменты и поднимете ворота с петель — освободить проход. Не забывайте за телегой присматривать. А я нырну в подвал, посмотрю, как там мои сокровища.

К всеобщему удивлению замок, которым был заперт покосившийся деревянный домишко, поддался нажиму ключа с первой попытки. Дверь распахнулась с натужным скрипом, и на вошедших пахнуло сыроватой гнилью давно заброшенного жилья.

― Слушай, — спросил Заквасский, орудуя ломом возле створки ворот, — а что ты там бормотал перед дракой с троллем?

― Это воинский клич, — ответил Олег, подкладывая брусок. — Солнцем бесстрашия души согреты, доблесть и сила во имя победы…

― Все, все! Хватит! Не надо, я понял, — шаман перешел к другому столбу и воткнул лом в проем между асфальтом и металлической закраиной. — Великая патриотическая песня, что-то типа: «Пусть сгинет Тир в дыму пожара, а Вавилон пусть кормит рыбу! Вечная слава Тиглатпаласару, вечная жизнь Синаххерибу!..»

Олег в очередной раз ничего не понял, но расспрашивать не стал. Не то чтобы ему было совсем неинтересно, просто он был смущен, ведь, несмотря на обряд инициации, прошлая жизнь не была забыта. Получалось, что перестать быть воином Миусской Политии еще не значит почувствовать себя нуклеаром, хотя сегодня он чуть не погиб за новую родину. Конечно, Олег совсем не желал вернуться в Лакедемон, даже если бы ему были прощены все грехи, но и в Таганроге пока чувствовал себя чужим. Хорошо хоть, что там ждала Каур.

― Рано или поздно ты придешь к какому-нибудь выводу, — шаман резко дернул ломиком вверх, и вторая створка ворот соскочила с петель. — Сделаешь выбор и на время обретешь покой. Но только на время.

Олег поднял недоуменный взгляд на Заквасского, и тот, усмехнувшись, пояснил:

― Такова природа живых существ — они не могут обрести постоянный покой, ибо имеют желания. Но это слишком старая и слишком банальная сказка, которую нет смысла рассказывать. Идем, посмотрим, что там интересного обнаружил наш богоподобный вождь.

В подвал спускаться не пришлось. На полу комнаты и коридорчика стояли в ряд поцарапанные канистры, металлические баки, картонные коробки, упакованные от сырости в пластик, завязанные мешочки и даже небольшой деревянный бочонок.

― Ого, сколько добра! И что же за сокровища подарила нам пещера, вернее, подвал Аладдина? — ухмыльнулся шаман.

― Бензин, ацетон, дизтопливо, серная кислота, бертолетова соль, гидроперит и детонаторы, — деловито перечислил Кислов, тыкая пальцем то в одну, то в другую тару.

― А ты, друг Валера, — шаман попробовал на вес один из баков. — Настоящий маньяк, оказывается. Это ж надо такой арсенал в собственном подвале иметь… И как тебе тут спать не страшно было?

― Так, думаю, стеклянных бутылок найдем достаточно и в Запретной зоне, — вождь прямо светился от радости и никак не отреагировал на ехидную реплику. — А вот это самый большой сюрприз, — показал он на объемистый пакет черного цвета, перетянутый веревкой.

― Дай-ка угадаю, — Заквасский потер пальцем висок. — Здесь что-то вроде пластида.

― Именно.

― Слушай, — Ян подобрал сложенный вдвое листок, затесавшийся между двумя канистрами, и бегло прочитал его. — Ты ведь теракт собирался устроить, верно?

― Не успел, — Кислов помог вылезти из подвала Илье. — Война началась раньше.

Олег с любопытством заглянул через плечо Заквасского. Сверху на пожелтевшей бумаге было крупно выведено: «Сопротивляйся!», а под этим словом нарисованный человек в маске замахивался бутылкой, пытаясь попасть в надпись:

Товарищ, зря водку не пей! Коль жизни своей не жалко, Возьми лучше Молотова коктейль И кинь в машину с мигалкой!

― Вот ты мне, Валера, скажи, — иронично хмыкнул шаман, — как террорист-бомбист-анархист умудрился встать во главе общины, чтобы строить новую иерархию? Это не противоречит твоим убеждениям?

― Ты отлично знаешь, — скривился Кислов. — У нас строится истинное общество равных без всяких иерархий, а потом, ты сам, Янчик, скажи, как обласканный публикой толерантный скрипач-ботаник превратился в юродивого оборванца и нищеброда, который стал главным колдуном нуклеаров? Причем, прошу заметить, нишу эту он занял добровольно.

― Ну, разве ты не понимаешь, что это две грани одного и того же умения слышать музыку сфер?

Вождь, решив, что сей бестолковый разговор может длиться до бесконечности, взял под мышку пакет с пластидом, а в руки канистру с серной кислотой и пошел на выход. За ним, нагрузившись, последовали остальные.

― Почему ворота до сих пор на месте? — Кислов сделал недовольную гримасу.

― Да никаких проблем, — шаман пнул один из щитов. Ворота, заскрежетав, накренились, а затем с грохотом рухнули, подняв клубы пыли.

― Когда ты устанешь от идиотских эффектов, скажи, — пробурчал вождь, направляясь к телеге.

Спустя полчаса все добытое в подвале было погружено на повозку, и, наскоро перекусив, отряд отправился в обратный путь. Телегу накрыли брезентом, а потом еще белой тканью, чтобы, как пояснил Кислов, защитить горючие вещества от нагревания солнечными лучами. Теперь Саша тщательно объезжал выбоины на дороге, а остальные шли пешком, каждую минуту ожидая нападения, но ни троллей, ни собак, ни стайных котов, да и никаких прочих тварей нуклеары по дороге в Запретную зону не встретили. Возможно, потому что их сопровождал Пегас, заставляя прятаться от греха подальше любую живность мельче себя.

Но как ни торопился вождь, как ни старался Саша подгонять флегматичного быка, телега ехала медленно, и вернуться в Таганрог до заката они не успели.

* * *

Дрожжин тянул до последнего, но, когда стало ясно, что солнце скроется за горизонтом меньше, чем через час, он понял, что неприятные обязанности подготовки к Празднику Откровения придется брать ему. Обычно их вполне успешно делили между собой Кислов и Заквасский, но сейчас ни вождя, ни шамана в Запретной зоне не было, и когда они вернутся — одному лешему известно.

Несколько киндеровых деревьев, срубленные еще днем в Роще Бессущностного, заняли свое место для просушки в специальном сарае. Там уже многие годы хранился и обновлялся запас распиленных на чурбачки дров для приготовления жертвенного мяса. Еще к завтрашнему празднику наловили рыбы и приготовили тесто для выпекания ритуальных караваев. Тут вмешиваться не было необходимости, все прекрасно выполнялось и без надзора, однако самая важная, самая ответственная часть лежала теперь целиком на его плечах, и Леонид направился в Приморский парк, на северную окраину Запретной зоны, где находились коровники. В глубине души он продолжал надеяться, что экспедиция каким-то чудесным образом все же вернется до заката, что из-за ближайшего поворота покажется телега, но умом понимал, что такой удачи не дождаться. Поэтому с каждым шагом раздражение его усиливалось: дело было в том, что судья терпеть не мог убивать домашних животных, а именно это ему предстояло совершить. Заклание жертвенного бычка по установленной многолетней традиции должен был выполнить кто-то из трех руководителей общины.

Когда-то давно он вообще презирал всякое насилие, считая, это путами, кандалами, надругательством над личностью, и был уверен, что свобода выбора для любого человека превыше всего. Конечно, тут не было какой-то особенной наивности, такие взгляды — глупые с точки зрения сегодняшнего опыта — двадцать лет назад разжигали во многих сердцах пламя ложных надежд.

Но когда времена резко изменились, вместе с ними пришлось измениться и Лёне Дрожжину. От сопливого студента геолого-географического факультета, сочинявшего романтические стишки для своей девушки, рассуждавшего о всеобщем равенстве и счастье, не осталось следа. Пришло жесткое понимание, что большинству никакая свобода выбора не нужна; что люди только и ждут какой-нибудь лазейки, чтобы скатиться в бездну злобного эгоизма; что отсутствие принуждения будет воспринято как слабость, и, следовательно, достаточно суровые рамки необходимы.

Но как же трудно было их установить! Как бесконечно сложно было удержаться в разумных границах — новую жизнь приходилось создавать буквально на трупах поверженных врагов. Испуганному дикому стаду, в которое превратились несколько десятков выживших, их триумвират дал законы, позволявшие жить дальше, без опасения растить детей. И, беспристрастно оглядывая путь, пройденный его общиной, Леонид Дрожжин мог уверенно сказать, что на месте толпы, жрущей друг друга, почти потерявшей человеческий облик, сейчас образовалось справедливое общество, в котором были традиции, вера и правила, не позволявшие нуклеару сорваться в пропасть беспредела. Он лично не верил в богов, но он их придумал, чтобы поверили другие. Что ж, не каждому дано понять, как на самом деле устроен мир… но такова осознанная необходимость…

К коровнику судья подошел в самом отвратительном расположении духа.

Из стойла уже вывели выбранного бычка, который ждал на небольшой утоптанной площадке и с вожделением косился на зеленую траву, росшую вокруг, ведь его не кормили почти сутки, позволяя только пить воду. Дрожжин протянул руку, и животное доверчиво уткнулось в ладонь теплым мягким носом. Леонид почувствовал, как сжалось сердце: он не мог относиться к животным просто как к еде, по-крестьянски спокойно, и остро завидовал невозмутимости Терентьича, старшего в бригаде животноводов, который с непроницаемым лицом подал большой деревянный молоток и ухватил бычка за ухо, чтоб тот не дернулся.

― Во имя Творца и во имя Бессущностного, именем Сказителя, именем Отшельника… — начал проговаривать ритуальную формулу Дрожжин.

Оглушающий удар в лоб повалил несчастное животное. Терентьич забрал из руки судьи молоток и быстро подал остро заточенный нож, которым следовало сделать глубокий разрез вдоль нижней части шеи. Судья почувствовал накатившую тошноту, когда под хлынувшую струю крови тут же было подставлено ведро. С этого момента мясо обыкновенного бычка превращалось в ритуальную еду и становилось высшим принципом.

― Добротная получится колбаска, — сказал Терентьич вполне будничным тоном. — Сейчас снимем шкуру, а после разделаем тушу. С кухни уже принесли маринад, так что не беспокойся, к утру все будет в лучшем виде.

Радуясь, что жертвоприношение закончилось достаточно быстро, и досадуя на себя за чувствительность, Дрожжин отправился обратно, решая, не нужно ли послать небольшой отряд, чтобы встретить экспедицию.

Глава 17 КЛЁКОТ ОРЛИНЫЙ В УШАХ — ЭТО ПЕСНЯ ТРЕВОЖНОГО ЗАВТРА

Несмотря на усталость, вождь остался лично руководить разгрузкой привезенных опасных веществ. Остальные участники экспедиции отправились ужинать в столовую клана Творца.

― Трапеза при свечах; теперь наш мир навечно погрузился в средневековую романтику, а электричество забыто! — весело проговорил шаман, подсаживаясь к Олегу. — Особо на еду не налегай. Сегодня тебе предстоит первая проба посвящения в клан.

Юноша с сожалением положил ложку рядом с миской куриного супа.

― Да ты ешь, ешь, — засмеялся Заквасский. — Суп похлебай и салата возьми, но половину порции. Не стоит забивать желудок перед курением киндеровых листьев. Хотя и голодным быть ни к чему.

― А как проходит посвящение? — спросил Олег.

― Очень просто, мы пойдем к монументу одного из духов-покровителей, ты будешь вдыхать дым и ждать. Если памятник с тобой заговорит, значит, дух соизволил взять тебя под свое крыло. Если нет, то на следующую ночь ты пройдешь тот же самый обряд, но возле другого памятника. И еще будет день послезавтра, а потом луна пойдет на убыль, так что если никто из великой троицы не посмотрит на тебя благосклонно, то через месяц обратишься к другим духам, помельче, пока не найдешь своего покровителя.

― А если никто со мной не пожелает общаться?

― Ну, тогда будешь посвящен Бессущностному. У нас таких, как ты знаешь, двое. Что ж, на радость Илье, станешь ему не только кровным, но и клановым братом. А это большая редкость в нашем племени. Вот только еще Ромул оказался в одном клане с отцом, так что, формально говоря, он может со временем наследовать титул вождя, — Ян указал на крепкого широкоплечего юношу, который сидел рядом с Сашей.

― А кто его отец? — машинально спросил Олег, разглядывая открытое симпатичное лицо парня.

― Отец Ромула наш богоподобный вождь, Валерий Кислов, разве ты не понял?

Сказать, что Олег был изумлен, значило ничего не сказать. Он невольно сравнивал Артура, никогда не позволяющего окружающим забыть, кто является наследником власти в Лакедемоне и этого скромного парня, который совершенно не выделялся, а даже наоборот, с огромным вниманием слушал, что говорят другие.

― И к кому мне предстоит прийти этой ночью? — спросил Олег с некоторой завистью глядя, как Саша, Ромул и другие берут по второй порции наваристой похлебки.

― Сегодня попытаешься разговорить духа Отшельника, — Ян, покончив с едой, забрал обе миски. — Ведь он был первым, кого ты увидел, когда пришел к нам.

― А почему вы называете его Отшельником? — поинтересовался Олег, идя рядом с Заквасским по улицам, хорошо освещенным поднявшейся полной луною.

― Это странная история. Александр Первый, русский император, вроде бы умер здесь, в Таганроге, но ходят упорные слухи, — Ян остановился, будто прислушиваясь, — что на самом деле он тайно покинул южный город Петра и ушел странником божьим куда-то в Сибирь. Ты, пацанчик, знаешь, где она находится?

― Далеко, — сказал юноша.

― Правильно, — серьезно кивнул шаман. — Люблю образованных ребят, которые знают географию.

― А что было на самом деле? Он умер или ушел?

― Вот у него и спросишь, — развел руками Заквасский. — Если, конечно, тебе повезет, и Отшельник соизволит с тобой побеседовать. Как правило, дух разрешает неофиту задать какое-то количество вопросов, но не более оговоренного.

― И все-таки не понимаю, как памятник может говорить… — сказал Олег. — А если он промолчит, а я скажу, что он со мной говорил, то как вы узнаете, правда это или нет?

― Пока сам не испытаешь, не поймешь, что придумывать тут бесполезно, — засмеялся шаман. — И уж поверь, я сумею отличить вымысел от действительности. Делать это очень просто, намного проще, чем ты думаешь, смотри! — при этих словах шаман хлопнул перед носом Олега в ладоши. — Все люди знают, на что похож звук хлопка двумя ладонями, и поэтому их можно обмануть. Но как только ты поймешь, что такое звук хлопка одной ладонью, ты всегда будешь знать: врут тебе или нет. Это очень-очень старая загадка, однако она остается верна и в наши дни.

Олег настолько был погружен в раздумывание о звуке, которого просто не могло существовать, что не заметил, каким образом они добрались до площади.

* * *

Отлитый в бронзе Александр Первый и орел, что высовывал голову из-под плаща императора, с потусторонней печалью смотрели на стоящих перед постаментом людей. Шаман развел маленький костерок, чьи трепетавшие язычки слегка рассеивали мрак. Лунный свет обтекал монумент, вычерняя тени в углублениях рельефа. В ночи царило безмолвие. Юноше очень хотелось спать: давала о себе знать усталость дневного путешествия. Кроме того, все сильнее болела кожа на горле и почти нестерпимо саднила спина.

― Слушай, пацанчик, — негромко произнес Заквасский, вытаскивая из пазухи мешочек и трубку. — Сейчас я раскурю, дам тебе. Вдыхай дым и держи в легких как можно дольше. Я не должен быть здесь, но и совсем не уйду, а буду следить из укромного места. Ты оставайся возле памятника и жди, пока что-нибудь не случится.

― А часто нуклеары… дурь курят? — невпопад задал вопрос Олег.

― Это в вашей Лакедемоновке дурь курят, — беззлобно уточнил Ян. — А у нас вдыхают дым Откровения. Нечасто. Четыре раза в год по большим праздникам, ну и во время посвящения подростков в кланы. В остальное время курить строго запрещено.

Шаман забил трубку искрошенными киндеровыми листьями, поднес к чашечке тонкую лучину, зажженную от костерка, и негромко запыхал. Затем он откинул голову и выпустил из ноздрей тонкие дымные струйки.

― Держи, — Заквасский передал трубку Олегу.

Юноша обхватил губами мундштук и втянул в себя. В горле запершило, парень закашлялся.

― Давай, давай, пацанчик, — шаман ободряюще похлопал по плечу. — Давай.

Через несколько минут измельченные листья выгорели, и огонек в трубке погас.

― Ну, вот и все, — сказал Ян, затаптывая костерок. — Оставляю тебя наедине с луной и духами.

Шаман исчез, а Олег посмотрел на монумент. Бронзовый император стоял на своем месте.

«Разве можно говорить с памятником? Вот уж бред сивой кобылы», — подумал Олег.

Эта мысль показалась ему столь забавной, что он громко, раскатисто засмеялся. Успокоившись, юноша огляделся. Предметы, озаренные лунным сиянием, приобрели поразительную четкость, а сама луна налилась почти солнечной яркостью. Черные контуры зданий пугающе контрастировали с темно-синей глубиной звездного неба.

«Мертвые дома закрывают обзор. Они темные и страшные, — волосы на голове встали дыбом. — Темные и страшные, потому что из-за них я не вижу всех звезд».

С трудом отведя взгляд от трехэтажной громады, которая то наплывала на площадь, то отдалялась, Олег проверил памятник. Царь, задумчивый и печальный, был недвижим. И веселый орел тоже не шевелился. По какой-то причине юноша решил, что орел именно веселый, наверное, потому, что хищная птица открывала клюв, будто хотела сказать что-то смешное, но пока ничего не произносила.

Олег отвернулся, и вдруг ему подумалось, что тишину тоже можно слышать, и если закрыть глаза — то разные звуки, зеленые, синие, оранжевые, станут переливаться из одного цвета в другой. «Да! Чем громче, тем краснее», — решил он и оттянул уши пальцами.

Однако на площади вдруг все смолкло, зато спина и шея больше не болели.

«Жаль, что вокруг пустое молчание. И вообще ничего не происходит», — с досадой подумал Олег и бросил негодующий взгляд на памятник.

Императора на постаменте не оказалось. Орел же, нахохлившись, с аристократической надменностью взирал на юношу. Испугано охнув, Олег попятился.

― Что, родимый, уставился, — сощурившись и склонив голову набок, проговорила хриплым басом птица, — никогда державных орлов не видел, что ли?

Юноша, тараща глаза, отступил еще на два шага и споткнулся. Чьи-то сильные руки поддержали его.

― Осторожней, молодой человек, — послышался безрадостный голос.

С неожиданной для себя скоростью Олег развернулся и отпрянул заледенев: перед ним стоял высокий мужчина. Лицо его несло печать необычайной скорби. Левое плечо было драпировано плащом, а правое украшали витые шнуры, которые вспыхивали яркими золотыми искорками в лунном свете.

― Осмелюсь возразить, Ваше Императорское Величество, — орел резво спланировал с постамента и, сделав неширокий круг, приземлился около ног царя, — но в соответствии с постядерным этикетом следует говорить не «молодой человек», человеки тут уже закончились, а «молодой нуклеар».

― Ты… вы… — Олег сглотнул тяжелый ком. — Отшельник?

Державная птица нахохлилась и высокомерно проговорила:

― Эта молодежь совсем стыд потеряла. Ты, молодой нуклеар, не с хреном моржовым изволишь изъясняться, перед тобой Божиею поспешествующею милостию Александр Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский… — затараторила птица, все убыстряя темп.

― Мне вас так и называть?.. — растерялся юноша, в ушах которого все еще звучали названия каких-то диковинных казанских царств, карталинских земель и удорских княжеств.

― Щадя твою хилую память, — презрительно сказал орел, — можешь перейти к сокращенной форме, и именовать Его Императорское Величество следующим образом: Божиего поспешествующею милостию…

― Можешь называть меня Отшельником, — прервал разглагольствования державной птицы царь. — Или так, как тебе будет угодно.

― Воистину, Ваше Императорское Величество, вы удивительно добры, и великодушие ваше не знает пределов! — с достоинством проговорил орел, а затем обратился к оторопевшему парню: — Ну, что ты хотел, родимый?

― Найти… духа-покровителя…

― Только и всего? — удивился печальный царь. — Что ж, это не проблема.

― Между прочим, молодой нуклеар, — важно сказал орел, — ты можешь задать нам по одному вопросу. Разве тебя не оповестили о сей милости?

― Да, — поспешно кивнул Олег, — шаман говорил…

― Ну, задавай тогда, — наглая птица задрала голову.

Юноша задумался. Очень хотелось, чтобы ему поведали о судьбе дочурки и о том, как сложатся отношения с Каур, но в последний момент стало вдруг жутко услышать что-то плохое. Поэтому он спросил первое, что вертелось на языке:

― А вы умерли или ушли в отшельники?

― Я в любом случае умер как правитель империи, — царь грустно улыбнулся. — В том мире, в котором я пребывал, надо мной висел рок. У нас, в отличие от простолюдинов, нет выбора. Мы невольники своего рождения. Я взошел на престол через переворот, а по-иному в те судьбоносные дни и не могло случиться. И теперь в веках я отцеубийца. Но есть ли в том хоть капля моей вины? Я начал свое правление с послаблений, а закончил утяжелением цепей. Но могло ли быть иначе? Я победитель непобедимого корсиканца. Но есть ли в этом хоть малая доля моей заслуги? Мы всего лишь рабы обстоятельств в царском облачении. И чтобы обрести свободу, нужно либо умереть, либо уйти в отшельники, а для политики — это все одно: смерть.

Из пространного ответа Олег понял весьма немного, может, оттого, что некоторые слова из речи духа-покровителя были ему совершенно неизвестны, а значение других казалось знакомым, но смутно.

― Что, родимый, получил ответ, задавай второй, — гаркнул орел. — А то в этом вашем разрушенном мире как-то совсем невесело, а я не люблю, когда мне невесело.

В голову ничего путного не лезло, и, зацепившись за последние слова державной птицы, Олег спросил:

― А правда, что мир был разрушен из-за того, что Бессущностного стошнило?

― Что-что? — орел в недоумении хлопнул крыльями.

― Так шаман говорил, — Олег смотрел то на царя, то на его дерзкого спутника.

― Сейчас я тебе расскажу, почему случилась катастрофа, — пернатый собеседник принялся расхаживать из стороны в сторону, подергивая головой и приплясывая, причем тот глаз, который смотрел на царя, светился золотым и смотрел с обожанием, а обращенный на Олега — желтым, взирающим с нескрываемым презрением. — Любая версия гибели почти всегда правильна, так что шаман не соврал, но я сделаю кое-какие уточнения.

Олег внимательно следил за мельтешащей туда-сюда птицей, боясь что-то упустить.

― Все дело в мутантах. И если, мой юный друг-нуклеар, кто-то полагает. — продолжил говорить орел, — что мутанты появились только после ядерной войны, он глубоко ошибается. Они существовали с самой ранней истории человечества. Вот, например, на гербе империи, которой одно время управлял благословеннейший Александр Павлович, была изображена двухголовая птица. Так что мутанты захватили власть еще в древнейшее время. Но водилась тогда лишь одна разновидность — монархическая. Хотя примерно в те годы, когда Его Императорское Величество изволили оставить трон, появились еще три конкурирующих популяции. Изначально они были трудноразличимы, их даже часто путали, но примерно сто лет спустя тройка распалась на враждующие единицы. Имя им…

Державная птица выдержала минутную драматическую паузу, а затем хриплым басом величественно отчеканила:

― Фашисты, коммунисты и педерасты.

― По-моему, ты путаешь термины, — нахмурился царь. — Да и почему именно так? Можно тогда еще исламских фундаменталистов вспомнить.

― Позвольте с вами не согласиться, Ваше Императорское Величество, — орел поднял одно крыло, как бы показывая важность изрекаемого. — Были исламские фашисты, исламские коммунисты и исламские педерасты, а четвертого не дано. Но разрешите, я продолжу. Дело в том, что ни один из конкурирующих видов не мог достигнуть компромисса со своими соперниками. Соблюдение прав одного из меньшинств автоматически приводило к нарушению прав и свобод двух остальных. О сером человеческом большинстве, разумеется, и вовсе никто не вспоминал, разве что в дни выборов. Одним словом, двести лет борьбы привели к неразрешимым противоречиям, которые закончились атомной войной.

После этой тирады наступила тягучая тишина. Олег с изумлением переваривал сказанное: мутанты, оказывается, были всегда…

― И, — спросил юноша, — чем они отличались от обычных людей? Двумя головами?

― Это уже третий вопрос, — промолвил орел, — а мы договаривались, что ты задашь только два.

― Ответь ему, — тоскливо произнес царь.

― Как прикажете, Ваше Императорское Величество, — птица повернула голову в сторону юноши и важно проговорила: — Мутации имели невидимый, внутримозговой характер. Поэтому выродок ничем не отличался от обычного сапиенса.

― Всё, нам пора, — сказал Александр Первый, — ты, молодой нуклеар, отныне принадлежишь клану Отшельника, из чьих рядов избирается шаман. В работе будь ретив, в делах исполнителен, неси службу честно…

― Подождите, — внезапно перебил наставления царя Олег, — не уходите.

От проявления такого явного неуважения орел издал негодующий клекот.

― Вы простите меня, пожалуйста, — заговорил скороговоркой юноша, — я вспомнил, вспомнил еще один вопрос, позвольте мне его задать. Это важно для меня. Ведь вы хотели освободиться и освободились. И я тоже очень хочу…

Император тяжело вздохнул, лицо его осунулось, посерело, сделалось безотрадно каменным.

― Какой наивный… — обреченно проговорил он. — Что ж, спрашивай.

― А что такое звук хлопка одной ладонью?

Царь улыбнулся — впервые за время беседы.

― Возможно, — задумчиво протянул он, — это…

В следующий миг царь отвесил Олегу звонкую оплеуху, отчего перед глазами юноши всеми цветами радуги замелькали с бешеной скоростью яркие круги, он покачнулся и рухнул наземь.

* * *

― Пацанчик, с тобой все нормально? — шаман плеснул в лицо Олегу водой из фляги.

― Он меня ударил, — прошептал юноша, приоткрыв веки.

― Кто?

― Император.

― Ну, бьет — значит, любит, — усмехнулся Ян. — Зато теперь ты принадлежишь клану Отшельника. Значит, удел твой быть рыбаком и охотником.

― Я хотел спросить… — Олег, все еще заторможенный, поднялся, потирая виски. — О дочери и о…

― Каур, — закончил Заквасский фразу юноши.

Олег, смутившись, кивнул.

― Девочке твоей вскорости должны дать имя. А забрать малышку, если таковы твои планы, сможешь только после женитьбы. Но не на Каур. Увы. Она ведь тоже из рыбаков и охотников, а значит, вы клановые брат и сестра. А между родственниками, — шаман шутливо погрозил пальцем, — сам понимаешь, ни-ни!

Сердце юноши екнуло и сжалось, по спине прошел озноб.

― Как? — только и смог он вымолвить.

― Не повезло, — невозмутимо сказал Заквасский. — Но ты не расстраивайся, в ночь Откровения нарушаются многие табу. Так что завтра не теряй свой шанс. Да, и вот еще: ты больше не можешь жить у Ильи. Я выделю тебе летнюю хижину, а чуть позже подберу приличную квартиру на зимовку.

Олег брел вслед за шаманом по безлюдному залитому лунным светом городу. Идти было невмоготу, холод давил на плечи, заставляя тяжело дышать и трястись от озноба в жаркую июльскую ночь. Заросшие окна пустых домов взирали на проходящих, как через прикрытые ресницы. Бледная тень следовала за юношей, мало чем отличаясь от понурого хозяина.

И Олег вдруг понял, что такое ад. Нет, это не всепроникающая радиация… не смертельная болезнь… не мучительный голод… не ожог морской гидры… не клыки разъяренного лютоволка… не беспощадный клинок врага в животе… не стальные пальцы свирепого тролля на горле.

Ад — это когда жить больно, когда любить страшно, а вспоминать о минутах счастья невыносимо.

Глава 18 И НИКАКАЯ БЕДА НЕ СПОСОБНА СЛУЧИТЬСЯ С ТОБОЮ

С утра пораньше в здании Художественного музея собралась на экстренное заседание Небесная Канцелярия. Как всегда в середине зала по кругу стояло семь стульев, и, как частенько случалось, один из них пустовал: жена шамана, Инесса, в очередной раз сославшись на мигрень, не пришла, поэтому на ее место посадили Олега, который был единственным приглашенным, не имевшим права голоса.

Юноша все еще находился под впечатлением вчерашних событий: экспедиции, где его едва не задушил огромный тролль… совершенно дикого посвящения, когда он наяву разговаривал с фигурами из металла… но все перекрывала шокирующая новость, что Каур, о которой он думал не переставая, никогда не будет его женой.

В Лакедемоне тоже существовали достаточно суровые правила, желания самих молодых людей не принимались во внимание, а семейные пары составлялись по решению старейшин, но ведь то — жестокий и отсталый Лакедемон…

У нуклеаров, казалось, все должно быть по-другому, но вот, поди ж ты, странные, непонятно зачем придуманные сложности и здесь мешали счастью. Что же оставалось? Воспользоваться лазейкой, лукаво указанной шаманом, и встречаться четыре раза в год? Но как предложить такое Каур? Мысль о том, что теперь ему следует держаться на расстоянии от прекрасной нуклеарки, относиться к ней как к любимой сестре, приводила Олега в состояние близкое к ярости.

Однако вот-вот могла разразиться война, а значит, время для всяческих сантиментов было неподходящим. К тому же он первый раз присутствовал на собрании такого высокого уровня, когда в буквальном смысле решались вопросы жизни и смерти десятков людей, поэтому, скрестив руки на груди, угрюмый и молчаливый, юноша прислушивался к обсуждению.

―…поскольку подготовка к празднику Летнего Откровения уже завершена, то он состоится сегодня, в ночь полнолуния двадцать первого года Эры нуклеаров. Надеюсь, все понимают, насколько эта дата важна. Другой вопрос, какие дополнительные меры безопасности нам надо предпринять, — Кислов говорил спокойно и рассудительно. — Так что давайте трезво оценим, каковы шансы, что враги появятся здесь завтра к утру. Олег, расскажи, насколько быстро могут цари всея Лакедемоновки собрать рейд и подготовиться к походу? Например, представь себе, что твои бывшие друзья добрались до места позавчера к обеду. Есть вероятность, что сегодня отряд выйдет в сторону Таганрога? Как по-твоему?

― Нет. Мне кажется, что в такой спешке поход подготовить не смогут, — помотал головой юноша, попытавшись подняться с места, но вождь жестом приказал ему сесть. — Скорее всего, Совет старейшин пошлет отряд из сорока-пятидесяти бойцов. Три или даже четыре дня у нас есть…

― Да, я тоже уверен, пороть горячку они не станут. Ясно же, что и город, и мы из него никуда не денемся. Ведь это профессионалы, не так ли, пацанчик? — произнес шаман.

Олег кивнул.

― И кроме того, никто не сомневается, что они намного превосходят нас в искусстве убивать, да и в плане вооружения тоже, — продолжал Заквасский на редкость серьезно. — Копья, луки, арбалеты, плюс три трофейных автомата, с двумя сотнями патронов, против нескольких десятков вооруженных такими же автоматами бойцов, с куда большим боезапасом, а еще гранатами, пусть даже они взрываются через раз… В прямом столкновении у нуклеаров нет никаких шансов на победу. Нас просто перебьют всех до одного, даже если мы будем втрое или вчетверо многочисленнее.

― Но как же вы надеетесь выиграть? — спросила Ольга Михайловна шамана, но смотрела при этом на Олега, и в ее страдальческом взгляде ясно читалось: «Мальчик, зачем ты пришел к нам, теперь из-за тебя мы умрем!»

На Олега нахлынула жуткая тоска. Правда, которую юноша старательно отгонял от себя последние пару дней, вдруг встала перед ним во всей своей грозной обнаженности: именно из-за него, из-за его решения пойти в Таганрог, скорая смерть (да если бы только смерть — рабство и мучения, что было намного хуже) угрожала всем этим людям, которые за очень короткий срок стали роднее, чем знакомые с детства. Он ощутил нежное прикосновение пальцев Каур к своей руке, увидел милое личико дочки, и представил, что они исчезнут из его жизни навсегда… Ледяная волна прошла по спине и заставила сжаться сердце. Олег почувствовал себя той самой ракетой, несущей ядерный заряд, которая непонятно почему нацелилась и летит на головы ничего не подозревающих людей, грозя разрушить их мирную счастливую жизнь.

― Я… должен сражаться и умереть… я сделаю все возможное, чтобы нанести врагам максимальный урон… даже если это будет мой последний бой, — хрипло проговорил он.

― Да что толку в вашем сражении, молодой человек? — негодующе воскликнул седовласый старичок. — Разве вы сможете остановить этих ваших варваров?

― Павел Федорович, — гудящим голосом начал Заквасский. — А хотите, я скажу, о чем вы сейчас на самом деле подумали? Но вы зря полагаете, что не приди к нам пацанчик с умирающим ребенком просить помощи, то все было бы прекрасно. Нет! Нет! И еще раз нет! Варвары, как вы выразились, давно знают о нашем существовании, так что карательный поход на Таганрог уже был ими задуман. Олег, конечно, роль катализатора здесь сыграл, но события ускорились незначительно. Миусская Полития не в нынешнем году, так в следующем протянула бы свои кровожадные грабли к нашему горлу, — и шаман, сперва картинно раскинул руки, а потом принялся себя душить, закатывая глаза к лепному потолку.

― Ну, ладно, пока рано о грустном, — усмехнулся Кислов, глядя на эту пантомиму. — Давайте высказываться. Саша, твое слово.

― Нам необходимо уничтожить как можно больше врагов еще на подходе к Запретной зоне, — Саша говорил негромко и был предельно собран. — Тогда, в случае прямого столкновения, у нас будет реальное преимущество хотя бы в живой силе.

― Пара-другая снайперов — тоже наш плюс. Можно попытаться снять командиров отряда. Понятно, автомат Калашникова — это не винтовка, но все же, — сказал Кислов. — К тому же, мы имеем то, о чем наши враги не подозревают. У нас есть взрывчатка. Осталась одна проблема — как ее активировать на расстоянии.

― Это не обязательно, — глаза Саши странно заблестели. — Можно послать камикадзе с белым флагом, а когда вокруг него соберется достаточное количество вражеских солдат, подорвать себя.

Ольга Михайловна охнула.

― И кого вы видите в таком качестве? Кто будет этим камикадзе? — старичок в волнении снял очки и нервно подергал аккуратно стриженую бородку.

― Если желаете, — хмыкнул сын судьи, — можете взять на себя эту почетную миссию.

Старичок на несколько секунд опешил, а затем, заикаясь, затараторил:

― Это негуманно, нет, я решительно против таких диких варварских методов…

― Ну, в таком случае, — лицо Саши перекосило судорожной улыбкой, — я сделаю это.

― Ты молод, — Дрожжин передернулся, услышав такие слова от сына. — Ты не имеешь права даже думать об этом!

― Почему? — усмехнулся Саша. — Именно я или кто-то из членов Совета должен осуществить акцию. Это принципиально, это пример для будущих поколений. Это осознанная необходимость во имя победы, во имя традиции и воспитания. Это благословенная жертва ради выживания целой общины, разве не так ты нас учил, отец?

― Тогда, — судья поднялся со своего места, голос его дрожал, — подрыв сделаю я.

― Ты, шаман и вождь — это три столпа мудрости, оставшиеся нам от старого мира, — серьезно произнес Саша. — Вы должны выжить, а я из нового поколения, почти нуклеар…

Олег никак не мог понять по выражению его лица — говорит он, тайно издеваясь и умышленно зля отца, или всерьез.

― Замолчи! — зашипел судья. — Не геройствуй! Глупый мальчишка!

― Так, хватит! — поднял руку вождь. — Лёня, сядь! Мысль Александра в целом правильная. А кто станет подрывником, решим по обстановке. Захочешь — пойдешь вместо сына. А может, еще добровольцы сыщутся. Прошу высказываться далее.

Слово взял старичок.

― Мы, возможно, сумеем достичь компромисса с Лакедемоном, во всяком случае, надо попытаться это сделать, — сказал он тихим голоском. — В конце концов, вдруг они согласятся на то, чтобы мы, например, платили дань. В городе еще много неисследованных мест, где могут находиться ценности… Надо просто подумать, что их может заинтересовать? Я верю, что можно избежать войны, мы ведь единственные оставшиеся на земле цивилизованные люди, и как таковые не можем истреблять друг друга… История оставила примеры цивилизованных методов переговоров и разрешения конфликтов между хомо сапиенсами…

― А ты скажи-ка мне вот что, — внезапно перебил оратора шаман. — Ты, когда человечинку пожевывал, делал это с ножом, вилкой и слюнявчиком, как настоящий цивилизованный хомо сапиенс?

― Ян, прекрати, пожалуйста! — осадил Заквасского судья, успокоившийся после перепалки с сыном.

Старичок, опустив глаза, покраснел и замямлил что-то совершенно несуразное: «Я вообще-то вегетарианец… я всегда осуждал… а что прикажете было делать… только один разик…»

― Коль скоро наше «болото», — насмешливо проговорил шаман, — в очередной раз ничего путного кроме гуманной капитуляции и становления в человеколюбивую позу «раком» родить не может, то предоставьте слово якобинцам, то есть мне.

Никто не возражал, и Ян продолжил:

― Можно долго препираться о принципах, гуманизме и прочем дерьме. Все это бесполезно. Наши враги абсолютно негуманные, непринципиальные и неразумные, к тому же с атавистической ненавистью к мутантам. Что мы имеем? Отряд Миусской Политии в честном бою расправится с нами, как мясник со свиньей. Значит, нельзя драться в открытую. Значит, нужно уйти. Пусть наши враги трижды сильны и как персы завоюют полмира, но мы уподобимся скифам. Скифы понимали самую важную вещь на свете: стрелу в полете нельзя ни поймать, ни остановить.

― Стрела в полете, — медленно, почти по слогам произнес вождь. — То есть… ты предлагаешь уйти с насиженного места?

― Конечно, — подтвердил Заквасский, — но не только. Мы будем использовать те преимущества, которые имеем по сравнению с врагом. Нуклеары прекрасно видят в темноте, значит, все стычки должны быть ночью.

― Но куда мы денем женщин и детей? — возразил судья. — Не в степь же их отправлять? В Запретной зоне они под защитой, а за пределами города их растерзают какие-нибудь мутанты, и даже твой Пегас не поможет. А если наши семьи и оставить в Таганроге, то, я полагаю, опытные бойцы быстро их найдут, и тогда грош цена всей этой скифской тактике.

Неожиданно вождь поднял руку и громко сказал:

― Кажется, я понял, что мы должны делать, слушайте… — его ядовито-зеленые глаза полыхнули ликующим озарением, в них загорелся азарт хищника, который, убегая от более сильного врага, все же надеется заманить зверюгу в ловушку и попытаться убить.

Кислову вспомнилось далекое прошлое, когда он уволился из армии, а потом оказался в федеральном розыске и готовился к убийству губернатора. Да, ядерная война спутала все планы, а ведь если бы не она… о, какой мог получиться резонанс! Но если исход смертельной битвы неизвестен, когда существует опасность погибнуть самому, это именно и есть настоящий драйв… Давно забытый.

― Ну, и как долго нам лицезреть твою сияющую морду? — спросил шаман. — Выкладывай, Валера, что ты там придумал, а то я сейчас обоссусь от нетерпения!

Ольга Михайловна неодобрительно ойкнула, а судья в очередной раз сделал замечание:

― Ян, перестань!

― Значит так, — начал вождь. — Нападут на нас, скорее всего, утром. Эти двое, которых мы не укараулили, как их там… Артур и Анна, несомненно, будут проводниками. Они приведут отряд к Набережной Откровения или к моим угодьям, то есть туда, где они бывали. Но они не знают про коровники в Приморском парке. Парк сейчас разросся настолько густо, что стал почти как джунгли. Туда эвакуируем кормящих матерей и ребятню, разобьем их на тройки, чтобы старшие присматривали за малышами, четко разъясним им задачу и даже проведем тренировки. Надо устроить небольшие схроны с водой и пищей, так что маленькие группки будут прятаться там неделями. Сейчас лето, можно спать под открытым небом. Эту часть подготовки на себя возьмет Ян и его охотники. Далее. Вторжение будет либо по Мариупольскому шоссе, либо с юга, если отряд пойдет вдоль Азовского моря. С севера они не пройдут, но в любом случае, наши разведчики, полагаю, сумеют обнаружить врага задолго до Запретной зоны. Вот только с передачей информации будут трудности, противник услышит звуки свистков и поймет, что мы их засекли.

― Молодое поколение, в отличие от людей, способно воспринимать ультразвук, — сказал Дрожжин. — У меня имеется небольшой запас ультразвуковых свистков для собак. Если не хватит, можно попробовать сделать из жести еще несколько за сегодня-завтра.

― Отлично! — обрадовался Кислов. — Итак, главная цель — любыми способами задержать противника до заката, не дать ему слишком рано пробраться к Набережной Откровения, для чего тройки наших бойцов буду показываться врагам в отдалении, имитировать атаку, а потом растворяться в городе. Это будет отвлекать их силы на преследование невидимок, и они будут терять время. А ночью мы атакуем их лагерь. И вот тут нам помогут старые добрые коктейли Молотова с химическим запалом и самодельные бомбы. Полагаю, за сегодня мы изготовим нужное количество.

― И еще одно, самое важное, — вмешался Олег. — В первую очередь нужно убить видящую, она обязательно будет в отряде.

― Видящую? — удивился Кислов.

― Да, — кивнул Олег, холодея при мысли, что видящей как раз может оказаться Аня. — В Лакедемоне есть девушки, способные даже через стены чувствовать людей и животных. Она увидит прячущихся нуклеаров на расстоянии до трехсот метров и выдаст их убежище…

― Что ж, все ясно, такую девушку нужно ликвидировать в первую очередь, — подвел итоги вождь. — И, пожалуйста, Ольга Михайловна, не начинайте эту песню, что «порядочные мужчины не воюют с женщинами». Среди солдат врага для меня нет ни женщин, ни мужчин, а только боевые единицы, которые надо уничтожить. Если вопросов больше нет, проголосуем за предложенный план действий.

― А ты, Валера, считаешь, что ночью бутылок с зажигательной смесью и бомб будет достаточно для уничтожения агрессора? — судья провел рукой по пышной бороде. — В любом случае, без потерь с нашей стороны не обойтись.

― Не обойтись, — подтвердил Кислов. — И, боюсь, погибших будет много, но это, как ты любишь выражаться, осознанная необходимость.

* * *

― А если так? — спросил Дрожжин, чуть подогнув острый край резонатора и дунув в сопло.

Илья, стоявший поодаль, напрягся, прислушался к тишине и кивнул:

― Так немного лучше, только собачьи свистки все равно громче.

― Ну, само собой, — согласился судья, — ты не сравнивай технологии до Великой Катастрофы и мои самоделки из консервных банок.

Вечерело, и наступало время отправляться к набережной. Час празднества приближался.

― Ладно, Илья, дуй на периметр. Мы сделали, что могли. Мне тоже пора идти.

Юный нуклеар схватил лук, топорик, повесил на шею собачий свисток и торопливо ушел.

Время и правда поджимало, но Дрожжин продолжал сидеть в мастерской, все дальше уходя в раздумья. Сегодняшнее заседание Небесной Канцелярии всколыхнуло воспоминания, упрятанные в темных закоулках души, которые он не то чтобы стремился вычеркнуть, — в них не было позорного, но не хотел тревожить давно уснувшую боль и вновь переживать наполнявший их ужас.

Еще в самом начале, когда этот парнишка, Олег, появился у границ Запретной зоны, неясное предчувствие тоненько кольнуло судью, но как было отказать в помощи беглецу, спасавшему своего ребенка? Тем более малышка принадлежала к нуклеарам…

Однако следом пришли каратели, и вот их-то следовало уничтожить без всякой жалости. Уже тогда, после первого допроса, Дрожжин прекрасно понял, кто такой Артур, кто его родители, и будто раскаленную иглу вогнали в самое сердце. Как видно, в старой драме (которая, как казалось Леониду, началась и закончилась двадцать один год тому назад) еще не была поставлена последняя точка. Судьба словно злорадно скалилась, обнажая острые клыки и раздирая зажившие раны.

Нда… Оказывается, капитан ВДВ Антон Орлов сделал неплохую карьеру… Антоха, дитя улицы, главный заправила и хулиган Собачеевки дорос — смешно сказать! — до «царя» заштатной деревеньки. Да и Светлана-Лисёнок оказалась на высоте: Верховная жрица Храма Славы…

«…худощавая, но с полными ногами. Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица. Жрица, Постум, и общается с богами…» — произнес про себя Дрожжин строки поэта, которым когда-то зачитывался.

Да, Лёня Дрожжин воспитывался если и не в тепличных, то близких к тому условиях. Он рано потерял отца, а мама, школьный учитель литературы, постаралась оградить сына от жестокостей мира. Она погрузила его в прекрасную иллюзию, в сказку о вечной любви, где всегда добро торжествовало над злом, где побеждал принцип ненасилия, где все были хороши, благородны и честны. Чего только стоили ее рассказы о горящем внутри каждого сердца прекрасном огне созидания, о Божьей искре вдохновения…

* * *

В тот злополучный день, когда началась война, когда любимая вместе с Орловым и его бандой умчались на джипе, несостоявшийся преподаватель Южного Федерального Университета Лёня Дрожжин окольными путями пришел в город…

Лёня уже понял, что теперь надо держаться подальше от людей, поэтому он, осторожно пригибаясь, прятался за росшими вдоль улиц деревьями и старался не выходить на открытые места. В голове крутились и перемешивались фразы из книжек, которые он знал почти наизусть: «Белый Клык», «Зов предков» и еще «Морской волк» Джека Лондона. Возможно потому, что вся планета неуклонно превращалась в бандитскую Аляску времен золотой лихорадки или шхуну жестокого и безжалостного капитана Ларсена, только волки новой эпохи готовились рвать глотки овцам не за унцию благородного металла, а за кусок черствого сухаря. Мир стремительно погружался в ледяной мрак, в лютую безнадежность. Лёня знал, что не выживет; в этом Антоха Орлов был прав. Не способный на убийство, не умеющий украсть, не научившийся даже обманывать, парень пробирался к единственному родному человеку, который, безусловно, никогда не предаст, не убежит в тонированный джип, но без раздумий поделится последней крохой хлеба. Он шел, куда звало его сердце — к маме.

Вечерние переулки наполнялись стремительно дичающим согражданам. Разумеется, за один день налет цивилизации не мог быть полностью смыт гремучей смесью, состоящей из дармового алкоголя, чувства безнаказанности и первобытного ужаса. Но неделю спустя, и Лёня это отчетливо понимал, культурный слой облезет с людей, подобно плавящейся под действием газовой горелки краске с автомобиля. И останется лишь незамутненная первозданная тьма. Парень страшился встречаться с ней в бездонной пустоте людских сердец. Он вообще дико боялся, но все же шел, шел и шел вперед.

В подъезде было пусто и темно. Лифт, разумеется, не работал. Возблагодарив за свою удачу всех ангелов-хранителей, Лёня бесшумно поднялся на шестой этаж. Дверь в квартиру оказалась незапертой.

― Мама, — позвал он, заходя в коридор.

Ответом была гробовая тишина. В непроглядной темноте Леня пробрался в кухню, споткнувшись о стул, который почему-то валялся посреди коридора. На ощупь он нашел спички, три свечи, сунул их в стакан и зажег, а затем, прикрывая огонь рукой, вошел в гостиную. Он ожидал увидеть разгром, вывороченные дверцы шкафов, разбитый хрусталь, но все было на местах, что испугало его еще больше. На подгибающихся ногах он доковылял в мамину спальню. Она лежала на холодном линолеуме, широко раскинув руки, с задранной под неестественным углом головой. Лёня, все еще на что-то надеясь, поднес свечи к мертвому лицу матери. Ее рот был широко открыт, остекленевшие глаза с ужасом взирали в сумрачную пустоту, а лоб уродовала огромная запекшаяся рана.

― Мама…

Лёня поставил стакан на пол, сел и положил голову трупа к себе на колени. Кажется, в ту ночь были до последней капли выплаканы слезы, которые были ему отпущены на всю жизнь. Он нежно гладил склеенные от крови волосы и пытался прикрыть непослушные, словно сделанные из стеарина, веки убитой. Но ничего не получалось.

― Не смотри туда, мама, — шептал он, водя ладонью по ее лицу, — Закрой глаза. Пожалуйста, мама, закрой глаза… не смотри… не смотри… я прошу тебя, не надо…

И вдруг Лёня взвыл в голос, воздев сжатые в кулаки руки куда-то вверх, во мрак потолка.

«Как! Как такое возможно?! Зачем убивать беззащитную немолодую женщину!? Кому она помешала?! Откуда, откуда столько зла? Мама, ответь, какой огонь способен разогнать эту беспросветную мглу? Где ты видела свет? Ты меня обманула, мама. Ты врала мне всю жизнь! Ты врала себе тоже… Что же за мир такой?! Будь ты проклят…»

Поздней ночью Леня заснул прямо на полу, рядом с мертвым телом. Это был первый день долгой и мучительной метаморфозы, превращения наивного педагога в сурового судью. Три последующих бесконечных года умирал человек и рождался нуклеар.

Иногда так бывает: вечером не знаешь, что предпринять, ты запутался в безвыходной ситуации. Но сон, пусть и беспокойный, расставляет все по своим местам. Парень проснулся с готовым планом действий. Два дня назад, когда он ехал со Светой по Мариупольскому шоссе, девушка заговорила о крупном бизнесмене Андрее Антипенко и его доме с бункером. Сам предприниматель улетел на Сейшелы с любовницей, а жену отправил в Таиланд. Насколько было известно Лёне, сын этого нувориша тоже учился где-то заграницей, так что никого из хозяев дома не было. Необходимо успеть занять этот бункер раньше других, если уже, конечно, не слишком поздно. На улице заметно похолодало, небо, вчера еще ясное, помрачнело, затянулось свинцовыми тучами. Надвигалась если не ядерная зима, то уж точно ядерная осень. И потому следовало поторопиться. К тому же, вполне вероятно, что город подвергся радиоактивному заражению. Одним словом, нужно спешить.

Лёня подложил под голову трупа подушку, взятую с кровати, а затем накрыл тело покрывалом и запер спальню на ключ. Зачем он так сделал — Леонид не знал и не смог бы внятно объяснить свой поступок, если бы кому-то пришла охота спросить. Но этой запертой дверью жизнь словно разделилась на две части.

Леонид хорошо представлял себе маршрут к дому Антипенко. Когда он проезжал мимо красивого особнячка, наполовину укрытого кустами сирени, то Светлана объяснила недалекому географу-землеведу, кто в нем живет.

С собой Леонид решил ничего не брать, подумав, что если вдруг на пути попадутся мародеры, то взять с него будет нечего, а каннибализм должен вспыхнуть через неделю-другую, когда обчистят все магазины и склады. Поэтому он надеялся, что до своей цели дойдет без происшествий, но, конечно, нужно было сохранять предельную осторожность и никому не попадаться на глаза. Надев теплую кожаную куртку, которая была куплена на зиму, и вооружившись большим кухонным ножом, но стараясь не выставлять его напоказ, Леонид спустился вниз по пустой лестнице и остановился, прислушиваясь. Около соседнего подъезда группка соседей по дому шумно обсуждала последние новости.

«Неужели никто не соображает, — подумал молодой человек, — что скоро большинство из них погибнет?»

― Лёня, так ты в городе остался? А Татьяна Владимировна сказала, что вы с невестой уехали? — сказал Степан Сергеевич, семидесятилетний дед. — Ты видишь, что творится? А что дальше будет?

Парень неопределенно мотнул головой, но не остановился, как того ожидал старик, а перешел на быстрый шаг. Пройдя квартал, он увидел разграбленный сгоревший ларек, а рядом пьяных мужиков, которые допивали украденные остатки. Леонид косился на банду, ожидая окрика, но гуляки весело праздновали наступление новой эпохи, так что пока им не было никакого дела до прохожих.

Большинство людей стремилось покинуть город, многие это сделали ещё вчера, но так решили не все. Этих оставшихся больше всего и следовало опасаться. Завидев группу или услышав крики, плач, стрельбу, Леонид вынужден был огибать целые кварталы, чтобы не вмешиваться в творящееся вокруг беззаконие. Насилие уже захлестывало город: на одном углу подростки обирали пожилую пару… на другом перекрестке громила тащил в подворотню, истошно вопящую молодую женщину… из гипермаркета доносились звуки выстрелов и крики, а двое отморозков в полицейской форме грабили фургон, в то время как третий избивал водителя…

Эта последняя сцена буквально добила парня. «Кому нужен какой-то там внутренний огонь? Бездонная тьма поглотила эту мерзкую планетку, и будет царствовать здесь отныне и во веки веков. Как можно кого-то спасти, за кого-то заступиться, кому-то помочь, если все взбесились?» У Леонида быта одна мысль: дойти до бункера и зарыться, спрятаться в глубокой норе, исчезнуть под землей, чтобы больше никогда не видеть ужас окружающего мира.

Однако когда он наткнулся на мертвую женщину, возле которой сидел ребенок трех или четырех лет, парень не смог пройти мимо. Малыш уже не мог плакать и только жалобно поскуливал, неустанно повторяя одно и то же, схватившись ручонками за женскую кофту:

― Мама, ставай… посли, мама… мама, плосыпайся… посли, мама… позалуйста, ставай…

Его мать не отвечала, уткнувшись лицом в разбросанные по грязному асфальту светло-русые волосы, а мальчик все твердил и твердил свое детское заклинание, словно оно могло совершать чудеса и воскрешать из мертвых.

Лёня на цыпочках подошел, осторожно коснулся худенького плечика. Ребенок вздрогнул, испуг исказил его заплаканную мордашку.

― Не бойся, — сказал парень, попытавшись улыбнуться. — Я не сделаю ничего плохого.

― Мама не плосыпается, — пролепетал малыш.

― Как тебя зовут? — спросил Леонид.

― Саса, — ответил мальчик.

― Саша? Вот и хорошо, пойдем со мной, — парень обнял ребенка, прижал к себе хлипкое тельце. — Не тревожься за маму, ей нужно отдохнуть. Она полежит немножко и потом обязательно придет к нам. А сейчас мы пойдем… а ты ничего не бойся…

С ребенком на руках Леонид шел намного медленнее, но до заветной цели оставалось не более нескольких кварталов.

Оглядываясь в прошлое, судья всегда поражался, как ему тогда сказочно повезло. Именно повезло. Именно сказочно. Благодаря невероятному стечению обстоятельств целых два года он и его приемный сын не знали голода, не заболели от облучения, не видели убийств и насилия. И Дрожжин понимал, что, если бы не бункер, он бы, конечно, погиб или того хуже, докатился бы до людоедства и прочей мерзости.

И он считал те почти два года, что провел в убежище, самыми счастливыми в жизни. Впервые он ни от кого не зависел, был самим собой, мог делать то, что подсказывали сердце и разум, а не сомнительные авторитеты. И бесследно исчез страх вылететь из института за плохую успеваемость, страх не найти работу, страх потерять любимую девушку, страх плохо выступить в социальной роли на сцене по имени «жизнь», которая, с одной стороны, была беспощадна, а с другой — не имела смысла. В замкнутом тесноватом пространстве бункера он дышал свободно и легко, будто среди бескрайних лесов Сибири или в манящих прериях Дикого Запада, или в нагорных лугах Тибета, где до ближайшего людского поселения не менее сотни километров. И главное, рядом с Лёней жил маленький человечек, всецело ему доверявший, называвший «папой», и любящий просто так, а не за что-то.

Самое удивительное, конечно, было в том, что еще никто не попытался занять убежище. А чтобы свести такие попытки на нет, Дрожжин, найдя в гараже канистры с топливом, обильно полил бензином первый этаж особняка и, перед тем как спуститься в подземную цитадель, поджег дом.

Бункер оказался четырехэтажным. Он с малышом поселился на самом нижнем ярусе. Леонид довольно быстро разобрался в устройстве убежища, его немногочисленных отсеках, автономном источнике питания, системе подачи и очистки воздуха, благо к каждому агрегату прилагались кроме ТХ для специалистов еще и подробные инструкции для «чайников». Он старался беречь топливо, но не особенно экономил пищу. По крайней мере, они ели досыта.

Температурный режим в жилом отсеке Дрожжин держал на уровне пятнадцати градусов, воду также старался зря не тратить, пытаясь обходиться четырьмя-пятью литрами в день на двоих. В убежище имелась душевая кабина, но в ней раз в неделю Леонид купал только малыша, а сам обтирался мокрыми полотенцами.

Одна из проблем, которая встала перед ним: во что одевать ребенка. Не имелось в бункере детской одежды. После нескольких неудачных попыток Дрожжин умудрился-таки перешить несколько мужских рубашек и штанов под нужные размеры. Маленький Саша смешно смотрелся в нелепо-балахонистых нарядах, но главное, что одежки были теплые и чистые.

А еще в одном из шкафов обнаружился пистолет: семнадцатизарядный «Глок» и коробка патронов к нему. Разумеется, бывший педагог не умел обращаться с огнестрельным оружием, но, по заведенной традиции тех, кто готовил бункер к испытаниям, здесь же имелась специальная литература. Свободного времени у парня было достаточно, и он постепенно разобрался во всех тонкостях обращения с австрийской машинкой для убийства, научился ухаживать за ней.

Единственное неудобство, которое испытывал Дрожжин — это отсутствие художественной литературы. В убежище имелись медицинские, технические и прочие специализированные справочники, однако Андрей Антипенко, построивший подземную цитадель, видимо, не являлся большим любителем чтения и был человеком весьма практичным, поэтому заполнил полки в бункере только теми книгами, которые могли помочь дельным советом в борьбе за выживание. Ну, а какой прок в таких делах, к примеру, от Достоевского, Чехова или Стругацких?

К концу второго года Леонид признал неизбежное: запасы пищи постепенно подходят к концу. Огромные резервы топлива также были практически истощены — а это означало, что скоро в убежище погаснет электрический свет, и останутся только свечи. Вот тут пришлось перейти на режим жесткой экономии. Теперь вдоволь кушал только маленький Саша, а свой паек будущий судья урезал вдвое, отчего мучился постоянным чувством голода.

Парень с ужасом понимал, что очень скоро ему придется выйти на поверхность, и эта угнетающая перспектива не давала заснуть по ночам. К великому удивлению и разочарованию Дрожжина в бункере не нашлось ничего из средств индивидуальной защиты. Видимо, хоть Антипенко и предполагал, что конец света рано или поздно случится, все же не ожидал столь скорого его наступления, поэтому никаких противогазов, изолирующих комбинезонов, накидок, чулок и прочих необходимых вещей загрузить не позаботился. А возможно, ОЗК находились наверху, в особняке, но парень из-за спешки даже не подумал тщательно обыскать дом, и теперь, разумеется, в обломках сгоревшего здания обнаружить вообще ничего не удастся.

И вот настал день, когда Леониду все-таки пришлось выйти наверх. Он уже с неделю упражнялся в стрельбе на первом ярусе, истратив два десятка патронов. В качестве хоть какой-то защиты от радиации Дрожжин напялил на себя кожаное пальто, надел шапку, сапоги на толстой подошве, перчатки и мотоциклетные очки. Сердце парня сжималось при мысли, что шестилетний Саша останется один в подземной цитадели, и если на поверхности что-то произойдет и он не вернется, малыш обречен на медленную одинокую смерть. Но через пару месяцев будут доедены последние консервы и галеты, а значит, нужно действовать, другого решения нет.

К счастью, вход в бункер не был завален обломками сгоревшего особняка. Стоял прохладный майский день. Небо, затянутое от горизонта до горизонта свинцовыми тучами, грозило обрушиться под собственным весом на обезлюдевшую землю, покрытую унылыми заброшенными домами. Лёня с пистолетом наготове тяжело ступал по пыльной дороге. Воздух, казалось, был наполнен невыразимой тоской. Мир, переживший ядерную зиму, только начал отходить от спячки. Кое-где сквозь асфальт пробивалась хилая трава, большинство деревьев превратились в омертвелые скелеты из высохших веток.

Вид города поразил парня. Конечно, он узнавал с детства знакомые улицы, площади, дома, магазины, кинотеатры и скверы… Но это узнавание напоминало жуткую встречу с хорошим другом: как будто полный сил, красивый, моложавый мужчина, который в твоей памяти был здоров и крепок, в один миг обернулся дряхлой развалиной, без зубов, со слезящимися выцветшими глазами, с кожей, покрытой струпьями и пятнами старости.

Когда Дрожжин впервые вышел на поверхность, он, хоть и готовился к опасному походу по мертвому городу, забыл прихватить с собой счетчик Гейгера — невероятно глупый и недальновидный поступок. Леонид сам поражался, как мог упустить из виду такую важную деталь. Выяснилось, что в соответствии с таблицами, радиация в Таганроге была высока, но не смертельна, и если рыскать среди покинутых кварталов не более часа-двух, то ничего плохого случиться не должно, по крайней мере, оставалось на это надеяться. Пройдя два квартала, он разбил оконное стекло и влез в дом, который казался солиднее остальных. Но там не было никакой еды, и парень поспешил вернуться в бункер.

Несколько следующих дней ему не везло. К пустым продуктовым магазинам, обчищенным до последней банки горчицы, Леонид был, в принципе, готов. Но и обыскивая дом за домом, квартиру за квартирой он везде находил одно и то же: покрытые слоем пыли разоренные жилища, вывороченные ящики шкафов, засохшие экскременты, растоптанную посуду, изрезанную в приступе вандализма мебель, содранные шторы, разбитые в отчаянии зеркала.

Вот и сегодня все усилия в поисках чего-нибудь съестного оказались впустую, парень вернулся из своей вылазки обратно в убежище испуганный и удрученный. Глупо было вообще надеяться найти еду. Но чем они будут питаться в скором времени, если трава еле-еле растет, если даже крыс нигде не видно? Мертвый город на мертвой земле, под мертвым небом. И на Леонида черной лавиной накатило нечто жуткое, обволакивающее омерзительно липкой паутиной. Ему подумалось, что, наверное, нужно немедленно, прямо сейчас убить ребенка, а потом застрелиться самому. Это будет самое правильное решение из всех возможных.

Парень, скинув с себя уличную одежду, спустился вниз, на жилой уровень, где находился мальчик, а ледяные тенета все туже и больнее стягивали сердце. Дрожжин ступал не спеша, прислушиваясь к собственным шагам, держа в вытянутой руке взведенный «Глок». Он зашел в спальню. Ребенок мирно посапывал на диванчике, и тускло горящий ночник отбрасывал легкую тень на подушку. Леонид направил дуло пистолета на мальчика, и глаза заволоклись туманом слез.

Смерть во сне — лучший из даров погибшей планеты. Парень сделал шаг вперед, и черная подрагивающая тень надвинулась на кровать со спящим малышом. Горячий палец коснулся холодной стали спускового крючка. Леонид приставил ствол к голове ребенка и перестал дышать. Вдруг мальчик открыл глаза, посмотрел на пистолет, на бледное бородатое лицо, и улыбнулся, прошептав: «Папа, ты пришел!» И черная паутина, стягивающая грудь, зашевелилась, принялась лопаться, причиняя невероятную боль, оплавляясь, захлебываясь звуками рыданий. Парень как наяву услышал слова мамы, что внутри каждого пылает огонь, который не погасить. Но какую все-таки муку причиняет это горение! Скорчившись, Леонид вышел, почти выполз из спальни.

Он дал клятву, что больше никогда не позволит себе поддаться искушению или допустить хотя бы мысль о том, чтобы убить ребенка, а потом застрелиться самому.

Как ни странно, после этого ему повезло: на следующий день Дрожжин обнаружил небольшой сарайчик, где, вероятно, раньше был склад продуктовой лавки. Мелкие черные шарики помета, остатки изорванных, погрызенных пакетов и коробок, на которых еще виднелись надписи «Мука», «Рис», «Печенье в шоколаде» ясно давали понять, кто тут поселился. Найти колонию крыс оказалось несложно: животные, раза в три больше обычных довоенных грызунов совершенно не испугались человека. Пристрелив несколько особей и выбрав ту, которая менее всего фонила, парень впервые отобедал облученной, но хорошо прожаренной крысятиной. Так он стал находить пищу на поверхности, а малыш доедал остатки консервов из запасов Антипенко. Да, Леонид понимал, что рано или поздно радиоактивное мясо его убьет, но ребенок сможет прожить, вероятно, лишние полгода или больше. Параллельно со своими путешествиями по мертвому городу, парень научил маленького Сашу пользоваться спичками и зажигать свечи, открывать консервы и разогревать их на огне из таблеток сухого спирта, ставить заплаты на одежде. Много чему научил, чтобы мальчик сумел как можно дольше протянуть в этом обреченном мире. Показал и выход из бункера, но строго-настрого запретил к нему приближаться, пока в убежище не закончится пища.

Бежали дни, превращаясь в недели. Каждое утро Дрожжин, предварительно накормив ребенка, отправлялся разведывать местность и уходил все дальше и дальше от бункера.

Кроме крыс, Леонид разнообразил свой рацион гигантскими ящерицами, воробьями и странного вида пернатыми существами, схожими с археоптериксами, изображавшимися в учебниках палеонтологии. Вообще город был не совсем мертв, как ему показалось в первый раз. Кое-где в пышно разраставшемся плюще по стенам многоэтажек ползали слизни, размером с человеческую ладонь; иногда в небе мелькали птицы, разве что размерами отличавшиеся от тех, что жили до катастрофы. Одним словом, природа постепенно возрождалась. Но и следа людей не попадалось вокруг убежища.

Месяц спустя Леонид начал замечать, что у него расшатались зубы, а по утрам с наволочки он снимал пучки волос. Бывший педагог с трудом заставлял себя есть, частенько его попросту выворачивало, он страшно исхудал, под глазами появились черные синяки, а кожа покрылась гнойничками. Парень прекрасно сознавал — конец неотвратим.

«Что ж, Саше хватит еды еще месяца на три, — говорил себе Леонид, — а потом… Что будет потом… этого я не узнаю. По крайней мере, надо будет умереть где-то подальше, не в бункере… нельзя пугать ребенка, к тому же трупы — источник заразы… Может быть, нам лучше уйти из города, поискать людей… но где они? И не получится ли как в фильме „Дорога“?»

Думать так было очень больно. Проклятый огонь где-то в районе сердца нещадно терзал и жег нутро. Но что предпринять, на что решиться, Дрожжин не знал.

Однажды парень ушел дальше, чем обычно, и оказался возле моря. Никогда до катастрофы оно не выглядело столь удручающе. Мелкие серые гребни один за другим печально накатывали на бурый, истыканный острой галькой берег, горизонта не было видно, а низко ползущие тучи имели тот же цвет, что и вода. Создавалось жуткое впечатление, что он смотрел в бесформенную пепельную мглу, в первозданный хаос, в туманную бесконечность умирающего мира. Леонид сел на землю. Он смертельно устал. Лучевая болезнь уже громогласно заявляла о себе. Хотелось лечь прямо здесь на мокрый холодный берег и заснуть. Но парень боялся, что потом не сможет подняться, и маленький Саша останется один в подземелье. К тому же зверски хотелось есть. Сегодня Дрожжину не удалось подстрелить кого-нибудь, а чтобы дойти до бункера, нужно было хоть чем-то подкрепиться. И тут взгляд упал на клубок спутавшихся водорослей, похожих на обрезки бурого шелка. Дрожжин каркающе рассмеялся, а потом судорожно закашлялся, сплюнув кровью.

«Дожил… Только и не хватало начать траву жрать… а что делать? Хоть как-то желудок обмануть…»

Леонид протянул руку, покрытую незаживающими язвочками, к кромке воды и мгновение спустя уже пережевывал волокнистые стебли. Они были вопиюще безвкусными с отвратительным запахом гниющих фруктов и его чуть не стошнило. Потом Дрожжин незаметно для себя задремал…

Проснулся бывший педагог поздним вечером, когда уже почти стемнело. Первая мысль, которая его ударила: «Саша никогда еще не оставался так долго один в убежище. Электростанция без наблюдения, скорее всего, уже заглохла, и малыш сейчас один в холодном мраке».

Леонид быстро поднялся и удивился тому, как легко он это сделал. Вот уже несколько дней или даже недель парень не чувствовал себя так хорошо. Дрожжин был голоден, но, тем не менее, ощущал горячий прилив сил.

«Кто знает, быть может это предсмертная эйфория, такое вроде бы случается с облученными. Или…».

Леонид посмотрел на плавающие в воде водоросли, подчиняясь наитию схватил мокрую охапку, затолкал ее в мешок и быстрым шагом, почти бегом, направился в сторону убежища.

К удивлению парня, Саша совсем не растерялся и не испугался. Он тихо сидел в углу, а перед ним стояла зажженная свеча в стеклянном стакане. Малыш сосредоточенно смотрел на чуть подрагивающий огонек, и бледное лицо его было неестественно спокойным.

«Надо же, — подумал Дрожжин с восхищением и завистью одновременно, — я в его возрасте очень сильно боялся темноты, наверное, забился бы под кровать и тихо скулил».

Следующие три дня Леонид на поверхность не выходил. Нарушив все принципы, он завтракал, обедал и ужинал вместе с Сашей, подмешивая в свою еду рубленые водоросли. Странно, но язвы на коже стали затягиваться, выпадение волос приостановилось, а позже они начали заново отрастать. Парень предположил, что, скорее всего, именно в морских растениях крылась причина чудесного воздействия. Возможно, они каким-то образом выводят радионуклиды, а, возможно, помогают адаптировать организм к радиации. Дрожжин не знал, будут ли водоросли столь чудодейственны в высушенном виде, а потому почти каждый день в любую погоду он ходил к морю добывать свежее лекарство. Чуть позже, убедившись на собственном примере, что морские растения не дают каких-либо побочных явлений, Леонид начал подкармливать ими и Сашу.

Теперь парень выходил на поверхность без тяжелой куртки, без перчаток и не заматывал голову. Радиация перестала быть неодолимым невидимым врагом. Но пришла пора подумать об экономии патронов — их оставалось не больше сорока — и Леонид принялся мастерить силки, выстругал из подходящего дерева несколько дротиков, к которым привязал заостренные металлические наконечники. А вот лук сделать у него так и не получалось. Поначалу охота шла неудачно. Ловкие крысы норовили сожрать приманку, но не попадались при этом в ловушки, ящерицы были слишком юрки, и только неповоротливые толстые чайки, если их удавалось застичь на берегу, становились относительно легкой добычей.

Топливо в бункере заканчивалось, так что зимовать под землей нечего было и думать. Дрожжин стал подыскивать новое убежище. В одном из ближайших домов на втором этаже он обнаружил камин, а в разграбленной кухне особнячка красовалась русская печь. Сюда парень стал переносить вещи из убежища и налаживать быт. Леонид оборудовал комнаты под кладовую, спальню, мастерскую, а на крытой террасе сделал даже нечто вроде лаборатории, куда натащил из бункера и из ближайшей округи термометров, барометров, различных мензурок и пробирок. Кроме того, он нашел теодолит, осадкомер, телескоп и два бинокля. Наконец, Дрожжин переселил в новое жилище Сашу.

Стояла середина августа, однако столбик термометра пока еще ни разу не поднялся выше пятнадцати градусов по Цельсию, а в ночное время бывало, что температура опускалась почти до нуля. В связи с этим Леонид всерьез озаботился заготовкой дров на зиму. Деревья, которые подавали хоть какие-то признаки жизни, парень не трогал, но остатки мебели пригодились: в ход шли стулья, столы, буфеты и книжные полки. Парень научился очень ловко управляться с топориком и даже кидал его в цель, наподобие того, как индейцы бросали свои томагавки. Приличное количество топлива уходило на копчение мяса — бывший педагог не без основания полагал, что первые морозы могут случиться уже в сентябре, а тогда пищу добывать будет намного сложнее.

Дрожжин уверился, что из почти трехсоттысячного города выжили только он и маленький Саша, а крупнее крыс хищников не наблюдалось, к тому же его приемный сын всегда запирался на втором этаже, когда Леонид уходил на охоту, за дровами, водорослями или на поиски полезных вещей. Чувство опасности притупилось. Теперь парень спокойно разгуливал по вымершему Таганрогу, не озираясь по сторонам и не готовясь в любой момент выхватить «Глок».

Однажды, забредя довольно далеко, Леонид пытался вскрыть ломиком калитку ворот в доме, в котором, как ему показалось, должно иметься что-нибудь ценное, когда услышал за спиной щелчок затвора. Спина Дрожжина мгновенно вспотела, но он ничего не успел предпринять, поскольку получил сокрушительный удар по затылку.

Очнулся он в просторном подвале связанным на какой-то лежанке. На одной из стен крепился пылающий факел.

― Вот интересно, — услышал парень голос, — я два года хожу в химзе, прячусь по склепам да погребам, и то у меня начали выпадать волосы, а ты гуляешь с непокрытой головой, в одном теплом свитере, и я смотрю, тебе хоть бы хны. Почему так?

Леонид повернул голову и увидел рыжеволосого молодого мужчину, который поигрывал трофейным «Глоком». Взгляд его невероятно ярких зеленых глаз излучал не то чтобы злобу, но какое-то пренебрежение, почти презрение.

― Ты… — пленник поморщился, в затылок будто воткнули раскаленную иглу. — Ты кто?

― Я людоед, — мужчина кровожадно оскалился. — Иначе говоря, каннибал. А ты — мое пропитание.

От этих слов у Леонида сперло дыхание.

― Знаешь, — рыжеволосый, откинулся в кресле, — мясо имеет поганую тенденцию быстро портиться, по крайней мере, летом. А коптить его на радиоактивном воздухе у меня нет никого желания. Поэтому мне придется сперва отрезать тебе одну руку, потом другую, потом ступню… ну и так далее. Естественно, чтоб ты не помер от кровопотери, я буду прижигать тебе раны.

― Но… может быть, мы договоримся по-другому? — пленник снова поморщился, каждое слово отдавалось острой болью в затылке. — Ты ведь видел, я хожу по городу без защиты, а значит во мне куча радионуклидов.

― А ты не глуп, — заметил рыжеволосый, — сам-то человечинку пробуешь?

― Нет, я не ем людей, — сказал Дрожжин.

― Интересно девки пляшут! Все едят, а ты нет. Ладно, — удовлетворенно хмыкнул мужчина. — А откуда у тебя «Глок-34»?

― Нашел…

― Другого ответа и не ожидал. Ну что ж, — рыжеволосый встал с кресла. — Мне нужен помощник для ловли людей. Ведь нет ничего вкуснее человечины. Хочешь стать моим помощником? Только учти, обмануть меня не удастся, так что пока будешь на цепи. А потом, как распробуешь прелесть поедания человеческой плоти, я, может, тебя и отпущу. Ты согласен?

Леониду пришла в голову мысль соврать, согласиться, однако привычка говорить правду взяла вверх.

― Я не ем людей, — парень отрицательно покачал головой.

― Я тоже, — хохотнул рыжеволосый. — Это я так, хотел проверить, что за мразь ломится в мой дом. Ты, кстати, один живешь? Или вас таких много?

Мужчина почти вплотную приблизился к лицу пленника. И пронзительные зеленые глаза сузились в щелки. Почему-то Дрожжин подумал, что попал в руки сумасшедшего и от этого стало по-настоящему страшно.

― Один, — голос Леонида предательски дрогнул.

― Врешь, — рыжеволосый улыбнулся. — С кем ты живешь? С женщиной? Ведь так?

― Послушай, — парень сглотнул тяжелый ком. — Отпусти меня. Взамен я научу тебя передвигаться по поверхности без всяких средств защиты.

― А тот, кто с тобой живет, тоже не боится радиации?

― Не боится, — подтвердил Леонид и тут же прикусил язык.

― Умный, но наивный, — засмеялся рыжеволосый. — Странно даже, как ты до сих пор еще жив. Давай, расскажи мне свой секрет.

― Давай так, — сказал пленник, как можно спокойнее и рассудительней. — Мы договоримся о встрече. А сейчас ты меня отпустишь, но завтра я принесу вещество, которое тебе поможет. Ты ведь уже облученный. Сколько еще протянешь?

― Ну, — поднял брови рыжеволосый. — Думаю годик еще пожить. А ты и вправду умный дурак. Наивный умный дурак. Ты знаешь, я пять лет учился на военного, а потом пять лет служил. Уволился почти майором. Потому что понял: все врут, все! И с этим надо что-то делать. И вот теперь ты полагаешь, что я тебя отпущу, поверив на слово?

― Я держу свое слово! — выпалил Леонид. — Ты слышишь! В отличие от всех вас, подонков, я держу слово! И никого никогда не предавал!

― Интересно девки пляшут! Ну, ладно, — задумчиво протянул рыжеволосый. — Посмотрим, насколько ты другой. Завтра в полдень буду ждать на пересечении Маршала Жукова и Бакинской. Знаешь, где это?

― Знаю, — кивнул Дрожжин.

― Но пистолет я у тебя конфискую, не серчай, — мужчина развел руками. — Очень уж мне нравится твоя австрийская штучка. Это залог. Будешь хорошо себя вести, я, может, его даже верну, или отдам свой «Макаров». Надеюсь на твое слово.

* * *

Когда рыжеволосый, назвавшийся Валерой, освободил Леонида, парень не сразу пошел домой. Он более часа кружил по переулкам, заходил в подворотни, постоянно оглядывался, пытаясь обнаружить «хвост», однако ничего подозрительного так и не заметил.

Конечно, можно было завтра и не прийти на встречу, но бывший военный его отпустил, что само по себе казалось очень странным, поэтому, может быть, мужчина не был сумасшедшим, во всяком случае, если бы удалось с ним подружиться, шансы на выживание сильно повысились бы, и Леонид собирался выполнить договор.

Накормив Сашу, Дрожжин принялся делать целебное снадобье. Чтобы новый знакомец не сообразил, каков главный ингредиент смеси, парень растер водоросли в кашицу, смешав ее с пеплом и добавив немного соли.

Спал Леонид плохо. Подперев изнутри обе двери дома ломиками, бывший педагог недоумевал, почему за все эти месяцы он ни разу не подумал, как следует позаботиться о безопасности жилья. Ведь можно было поставить решетки или хотя бы заколотить окна первого этажа досками. А сейчас Валера, приди ему в голову напасть, может проникнуть в здание откуда угодно. Парень уложил малыша на кровать, сам лег рядом на матраце, поставив у стены деревянные дротики с металлическими наконечниками, а под подушку положив остро наточенный кухонный нож и бинокль. Возле входов он поставил растяжки из пустых кастрюль. Если кто-то попробует проникнуть через дверь, поднимется невероятный грохот. Но где гарантия, что нападающий не вторгнется через окно?

А еще Леонид мучительно размышлял, сможет ли убить человека? И не выстрелом издалека, а так, врукопашную. Да и есть ли шансы против рыжеволосого?..

…вот враг наклеивает на стекло какую-то липкую ленту. Удар получается глухой, тихий. Черная фигура пробирается через окно внутрь. Осторожно выходит в коридор, бесшумно поднимается по лестнице на второй этаж. Но Дрожжин понимает: что-то не так, он слышит легкое шарканье шагов убийцы, и, схватив нож, поднимается с матраца, прячется за дверью. И вовремя. Человек в черном заходит в комнату. Он не видит Леонида, проходит на середину. Вот, мерзавец, стоит во весь рост, даже не оглядывается. Парень неслышно подходит к противнику сзади, замахивается. Нужно просто ударить ножом в спину или в шею, но Дрожжин не может, проклятый огонь, горящий внутри, не дает это сделать, он обжигает жалостью сердце.

«Не убий, не убий, не убий…» — звенит в мозгу.

Рука парня дрожит и нож опускается. Человек в черном начинает смеяться, он поворачивается и снимает с лица маску. Это Антон Орлов.

― Глянь на этого хиляка, — говорит десантник. — Разве он сможет тебя защитить? А я смогу.

Маленький Саша, оказывается, уже не спит, он слез с кровати и с широко открытыми глазами смотрит на Леонида.

― Я даю тебе десять секунд, — обращается к малышу Орлов, — больше ждать не буду. Время пошло…

― Прости, папочка, — говорит ребенок и бежит на руки Антону.

Содрогнувшись, Дрожжин проснулся с дико колотящимся сердцем. В заоконной темноте где-то кричала птица. Несмотря на ночной холод, парень взмок. Он поднялся, взял один из дротиков, достал из-под подушки бинокль, и, осторожно прячась за штору, выглянул в окно. Вроде все спокойно, никакого движения в густом предутреннем мраке заметно не было.

* * *

В полдень парень ждал в условленном месте. Вскоре Валера появился, облаченный в добротный ОЗК, с «Глоком» в правой руке.

― Ну, где твоя микстура? — сказал капитан в отставке, голос которого из-за противогаза казался глухим и ненастоящим.

― Здесь тебе хватит надолго, — Дрожжин поднял полиэтиленовый пакет, забитый под завязку смесью.

― Давай, сперва попробуй сам.

Леонид достал щепотку и проглотил.

― Давай-ка еще пару раз съешь свое чудо-снадобье.

Парень сделал как велено.

― Теперь кидай мне, — мужчина снял противогаз.

Леонид бросил пакет, который был ловко пойман одной рукой.

― Ну и дрянь, — скривился бывший военный, пережевывая смесь, — сколько этой гадости нужно принимать в сутки?

― Той дозы, которую ты проглотил, тебе хватит дня на три. И думаю, что если съешь за два месяца весь пакет, то сможешь восстановить выпадение волос и другие симптомы лучевой.

― А может, ты меня сейчас за нос водишь, — Валера направил на парня пистолет, — может, ты мне сейчас дал собственное засушенное дерьмо? Откуда мне знать?

― Я ведь пришел, как и обещал, — возразил Дрожжин, понимая, что для параноика это слабый довод.

― Знаешь… Если бы ты не сдержал слово, я посетил бы твой двухэтажный особнячок и отстрелил бы тебе башку. Мальчонку твоего, правда, жаль. Но не волнуйся, я бы его не бросил.

― Так все-таки… — потрясенно сказал опешивший Лёня. — Ты выследил меня?!

― Разумеется, — усмехнулся отставной почти майор. — Неужели полагал, что я тебя просто так отпустил? Это сын твой?

Дрожжин замялся, не зная, как будет ответить лучше. Но врать получалось бесполезно.

― Приемный. Его мать убили в первый день… И я не смог оставить ребенка…

― Хм, интересно девки пляшут! Каждый сейчас за свою шкуру, а ты: «не смог оставить»… Но действительно, слово держишь. Лови пушку, — Валера вдруг кинул «Глок» и тот шмякнулся возле левой ноги Леонида.

Парень поднял пистолет и заткнул его за пояс.

― И вот еще, — рыжеволосый достал из подсумка матерчатый мешочек и бросил его вправо.

― Что это?

― Патроны.

― Так он не заряжен?

― Разумеется, — усмехнулся Валера, доставая откуда-то из-за спины «Макаров», — если бы ты попытался в меня выстрелить, я бы тебя убил. Но ты просто долбаный идиот. Вообще не представляю, как ты смог выжить, да еще с ребенком? Вот уж точно говорят: дуракам счастье!

Парень вдруг покраснел, и, наверное, впервые за два года на самом деле осознал, как ему сказочно везет.

― Моя фамилия Кислов, — сказал рыжеволосый. — Рад знакомству. Ты хоть и дурак, но все-таки правильный дурак. И у меня к тебе предложение. Пойдем к тебе, обсудим.

* * *

Дрожжин выглянул из-за угла. На другой стороне дороги стояли три сгоревшие машины скорой помощи.

«На территории Пятой городской больницы старое допотопное бомбоубежище, — звучал в ушах Леонида голос капитана в отставке. — Найдешь его, ничего сложного…»

Конечно, Дрожжин знал, где находится Пятая городская больница. Когда ему было двенадцать, он там даже лечился от фурункулеза. Парень пересек дорогу, боязливо осматриваясь по сторонам, будто из доядерного прошлого мог вывернуть автомобиль и на бешеной скорости сбить неосторожного пешехода.

«…там обитают человек четыреста. Это все, что осталось от населения города. Еще год назад их было несколько тысяч. Выжившие — все до единого конченые мрази, поселились в корпусах больницы… Питаются трусливые твари исключительно друг другом, они ничего не выращивают, ничего не производят, просто сжирают своих покойников, а мрут часто…»

Леонид миновал сломанный шлагбаум и остановился возле микроавтобуса с разбитыми стеклами и вывороченными дверцами. Сердце бешено колотилось. Но отступать было уже поздно.

Маленький Саша и Кислов находились в четырех кварталах отсюда. Ребенка пришлось взять с собой, поскольку никто не знал, сколько продлится операция. А оставлять малыша одного, даже с запасом копченого мяса и воды на неделю, было слишком опасно.

«…заправляет в этом гадюшнике банда, примерно, человек двадцать, во главе с ублюдком по кличке Рамзес. Вот они-то заняли бомбоубежище. Ну, главарь сотоварищи периодически могут кого-нибудь зарезать себе на обед, это у них такая привилегия, остальные жрут только подохших…»

Вытерев холодный пот со лба засаленным рукавом рубашки, Леонид направился в сторону двухэтажного кирпичного здания. До катастрофы в нем дежурили врачи и медсестры, работающие на скорой помощи, а сейчас, если верить Кислову, здесь жили бандиты.

«…эти скоты обречены на вымирание. Через пару лет от них ничего не останется, у них не рождаются дети, а если кто и родится, то сразу же попадает под нож. Но благодаря твоему снадобью появился шанс на возрождение. Мы отберем из этих выродков тех, в ком осталось хоть что-то человеческое, и попробуем построить с их помощью будущее…»

Перед входной дверью была аккуратно сложена пирамидка из человеческих черепов, на которую парень уставился вытаращенными от ужаса глазами. Внезапно дверь распахнулась, и из черного прохода появился верзила, одетый в грязную робу. Глаза его горели безумием. Уродливая небритая рожа, покрытая струпьями, вызывала позывы к рвоте. На голове виднелись большие гниющие проплешины. В одной из ручищ он сжимал огромный топор.

― Кто такой? — злобно прорычал он.

― Мне нужен Рамзес, — сказал Лёня, удивившись собственному спокойствию. — Я хочу примкнуть к вам.

― Ага, щас, — верзила обнажил гнилые пеньки зубов и двинулся на парня.

― Я изобрел лекарство от радиации, — поспешно заговорил Дрожжин, вытащив из кармана пакетик со смесью, — посмотри на меня, на мое лицо. Кожа чистая. И ты через месяц станешь таким же.

Громила остановился, в глазах появилось нечто похожее на попытку осмыслить услышанное.

― Позови Рамзеса, — настаивал Леонид. — Мне надоело жить одному, я хочу быть с вами. Я вылечу вас всех.

― Ага, щас… не вздумай куда уйти… а то… — верзила угрожающе взмахнул топором и исчез в дверном проеме.

«…для тебя главное проникнуть в их логово. Я бы сам это сделал, но эти недоноски уже устраивали на меня облаву, и я убил брата Рамзеса. Главарь видел мое лицо и, я уверен, запомнил. У них нет запасов еды, но все еще имеются приличные резервы спирта, поэтому ублюдки почти каждый вечер упиваются в зюзю. Это дает шанс вырезать всю банду. Но проблема в том, что на ночь они запираются, а в здании на всех окнах стоят решетки, так просто туда не пройти. Ты должен оказаться среди них и отпереть одну из дверей. Пистолет тебе не даю, все равно заберут. Надеюсь, у них хватит ума не убить тебя сразу. Но если что, о твоем сыне я позабочусь».

Хотя Дрожжин согласился на предложение Кислова почти сразу, но все-таки не разделял в полной мере идею об уничтожении бандитов. Разве не легче было уйти на северную окраину Таганрога, ведь сейчас это было равносильно переезду в другую страну… Но что-то мешало признаться, что им руководит элементарный страх. Особенно трудно было сказать это Валере.

«Разве он сможет тебя защитить? А я смогу», — вспомнились слова Орлова.

Пришло время измениться…

Из двери вышел низкорослый коротко стриженный рябой мужик, за ним вывалилось еще с десяток бандитов, от которых волнами разносилось чудовищное зловоние. Как видно, мыться они перестали сразу же после катастрофы. Морды у большинства были покрыты отвратительными нагноениями, причудливыми наростами, тошнотворного вида струпьями.

― Я Рамзес, — сказал мужик, моргнув сонными глазами. — Чё хотел?

― Я Леонид Дрожжин, — представился парень, — я хочу быть с вами в команде. Взамен, если вы меня возьмете, я смогу делать для вас лекарство от лучевой болезни.

― Ты дурак, что ли, терпила? — ухмыльнулся главарь, и вслед за ним заржала вся банда. — Ты кому условие ставишь? Какое, на хрен, лекарство? Мне и без него зашибись. А если захочу, я из тебя, сука рваная, рецепт клещами вытащу. Веришь, нет?

― Верю, — сказал Дрожжин, у которого засосало под ложечкой, однако внешне он остался спокоен. — Но все же, наверное, лучше, если я его буду делать добровольно.

― Мне похрен, веришь, нет? — Рамзес повернулся к здоровяку с проплешинами, с которым Леонид уже имел удовольствие общаться. — Мясник, обыщи этого лохопеда и посади в клетку. Завтра с ним разберемся, а сегодня пущай посмотрит, как мы развлекаемся.

Верзила облапал парня, и было понятно, что это занятие доставляет ему удовольствие, забрал пакетик с тертыми водорослями, а затем, грубо толкая в спину, завел Дрожжина за угол и сильно пнул, отчего бывший педагог покатится кубарем и пересчитал собственными ребрами несколько ступенек, которые вели в подвал. Это был запасной вход в бомбоубежище, который еще в довоенные времена был огорожен решеткой из толстых прутьев, так что получалась именно клетка. Защелкнув массивный замок, здоровяк, глумливо оскалившись, принялся мочиться, пытаясь попасть на пленника. Леониду повезло, он вовремя отскакивал, и лишь раз струя зацепила его ботинки.

«Вот такого мы не предусмотрели, внутрь попасть не светит…» — с горечью подумал Дрожжин, оглядываясь. На утоптанной площадке высилась конструкция, похожая на турник. Посередине перекладины располагалось колесо с веревкой. Но вокруг не наблюдалось ни одного обитателя больницы, так что спросить о странном сооружении было некого.

Примерно через час возле турника стали собираться представители здешнего общества. Внешне они очень отличались от бандитов. В их исхудалых, изможденных лицах читалось бесконечная усталость, звериный страх, ежеминутное ожидание боли и тьма. Жуткая невероятная тьма смотрела на мир из глаз человекоподобных кукол. Дрожжин не смог поймать ни одного сочувствующего или заинтересованного взгляда, больше того, эта толпа не обращала на него ни малейшего внимания, как будто он сидел в клетке всегда. Парень подумал, что двигающиеся фигуры хоть и люди по виду, на самом деле стали безвольными марионетками бездны, сожравшей огонь их сердец, — даже искры не осталось.

Вдруг из-за угла послышались крики. Через несколько минут на площадку перед турником выкатился вопящий клубок человеческих тел, в котором все барахтались и толкались, но со злобным упорством тащили вперед голую женщину. Она вырывалась и упиралась, но ничего не могла поделать, так как ее руки были связаны за спиной, а на шее затягивалась веревочная петля.

На шум вышли бандиты, и все немедленно стихло.

― Вот, хозяин, — небритое, омерзительно существо, которое язык не поворачивался назвать человеком, заискивающе скалясь, поклонилось Рамзесу. — Вот, как вы и велели, обедик ваш.

― Пшел нах, Данила, надоел, — главарь пнул его сапогом в колено.

Мерзкий мужичонка, взвизгнув, отскочил, но продолжал подобострастно улыбаться.

― Хозяин, — пролепетала женщина дрожащим голосом. — Не надо, ведь рано еще, рано…

― Рано? А мне похрен, веришь, нет? Правила знаешь? Тебя выбрали твои соседи. Они считают тебя самой бесполезной и никчемной бабкой, а не я, — Рамзес скорчил глубокомысленную гримасу, но в его свинячьих глазках блестело садистское удовольствие. — Что же делать, если по субботам у нас большой обед.

― Но сегодня только среда, — торопливо запричитала женщина. — Я точно знаю, сегодня среда, хозяин! Я дни специально считаю…

― Среда, суббота, мне похрен, веришь, нет?

Женщина, заплакала в голос, но ее повалили, обвязали веревкой и притянули костлявые ноги к колесу. Жертва повисла вниз головой, продолжая рыдать. К турнику подошел Мясник, в руках которого был особый нож с загнутым кверху лезвием.

― Погодь! — крикнул Рамзес верзиле, а затем обратился к худощавому бандиту с волосатой бородавкой на скуле:

― Хрыщ, дай дубину!

Тот передал главарю бейсбольную биту.

― Ты, лохопедина, — крошечные глазки Рамзеса уставились на Леонида. — еще условия ставить будешь?! Ты все мне расскажешь про свое лекарство! Или смотри, что завтра будет с тобой! — главарь ударил женщину битой по бедру, отчего та взвыла, дернув руками. — Смотри, и не дай бог хоть раз отвернешься, я тебе, сука рваная, ноги перешибу, веришь, нет? — и снова несчастная жертва получила удар в бедро.

― Шкуру портишь, Рамзес, — недовольно протянул Мясник.

― Ладно, начинай, давай, — скомандовал главарь.

Никогда, до конца своей жизни Дрожжин не смог бы забыть то, что увидел. Леонид не пытался отвернуться, зажмуриться или закрыть лицо руками, но не потому, что так велел какой-то отморозок. Он смотрел на весь этот ужас, с мертвым спокойствием впуская древнее зло. Он открыл себя для тьмы, которая ворвалась в его душу ураганным потоком ледяного ветра. Но огонь не желал гаснуть, и в груди рождалось неистовое торнадо. Адский смерч полировал сердце, сметая все условности, в плену которых до сих пор находился бывший педагог.

В висках Дрожжина неистово колотили молоточки, а в голове застряли два слова: «осознанная необходимость». Именно осознанной необходимостью было созерцать эту жуть.

Мясник подошел к орущей от боли женщине, отвел ее голову к спине и полоснул ножом по горлу, кто-то из каннибалов ловко подставил ведро. Когда из жертвы вытекла кровь, Мясник отделил от трупа голову и встряхнул, схватив за жидкие седые волосы.

― Данила, свари для быдла бульон, — сказал Рамзес, зачерпывая кружкой из ведра и с жадностью прихлебывая.

Ведро, наполненное кровью, унесли, а висящее тело приспустили. Сделав надрезы в нужных местах, Мясник с отработанной привычной легкостью содрал с убитой кожу. Потом началась разделка человеческой туши…

Турник давно опустел, а Леонид, сидя на ступеньке, все еще смотрел в ту сторону. Он не чувствовал страха, ненависти или омерзения, но в душе не было пустоты. Дрожжин вдруг со всей ясностью понял, что Рамзес и все, все, все его прихвостни до единого, должны быть ликвидированы. Просто, без всяких эмоций, как паразиты на теле. Людоеды — остатки тех выродков, кто уничтожил цивилизацию, и потому не имеют права жить под одним небом с ним, Кисловым и маленьким Сашей. А те, кто сейчас служит скотом для банды, скотом и останется, но они должны превратиться из животных для убоя, в рабочих лошадок, чьим потом и кровью, на чьих смертях будет построен новый мир, лучший, нежели старый, доядерный. И никто из этих тварей до конца своей жизни не посмеет поднять головы, ибо все они покрыты несмываемым позором.

Он поднял лицо к небу и с силой прошептал:

― Если ТЫ хочешь, чтобы я в ТЕБЯ поверил, сделай так, чтобы это случилось!

Молитву Леонида прервал тревожный гул — со стороны главного здания городской больницы двигалась небольшая группка местных жителей. Парень невольно вздрогнул: неужели сегодня еще кого-то собираются разделывать? Однако он увидел странную картину. Впереди толпы шли два человека, облаченные в защитные комбинезоны и противогазы. Из кирпичной двухэтажки навстречу людям высыпали бандиты.

― Вы кто? — обратился главарь к пришельцам в ОЗК.

― Я скрипач, — сказал чужак, снимая противогаз. — Меня зовут Ян.

У музыканта были черные как смоль волосы и такие же непроглядно черные глаза. Наверное, его можно было назвать по-своему красивым, он обладал почти идеально римским носом, а губы кривились в жесткой улыбке.

― Могу сыграть, — скрипач достал из-за спины футляр.

― Сегодня день лохопедов, что ли? — произнес Рамзес, вперившись во второго человека в ОЗК. — А это кто?

― Это Инесса, моя жена, — сказал Ян, помогая женщине выпутать волосы из резиновых ремешков.

― У-у-у, — протянул главарь, коснувшись коротких пепельных волос супруги скрипача, которая хоть и не отдернула голову от грязной руки каннибала, все же бросила такой уничижительный взгляд в его сторону, что Рамзес невольно отступил на шаг.

― Огонь-баба! — хохотнул он. — Люблю горячих!

Людоеды, весело переглядываясь, заржали.

― Девонька, — глумливо ухмыльнулся Рамзес и зачмокал. — У тебя красивый ротик. А ты знаешь, мне нравиться получать кое-что от девонек с красивыми ротиками.

Инесса побледнела, в глазах появились ярость и ужас, но ответить главарю она ничего не успела, поскольку ее опередил муж.

― Не советую, — то ли брезгливо, то ли насмешливо, но без тени страха проговорил Ян. — У нее зубы как у бобра.

От такого ответа опешила не только Инесса, но и предводитель каннибалов. Он так и застыл с открытым ртом, его свинячьи глазки расширились, и теперь отдаленно стали походить на человеческие, а потом он загоготал во всю глотку. Его примеру последовали остальные бандиты.

― А, пацанчик, жжет, красава! — проверещал сквозь истеричный смех худосочный антропофаг, которого Рамзес называл Хрыщом.

― Пацанчик… — повторил скрипач, — интересное слово, оставлю себе на память.

― Данила! — гаркнул наконец успокоившийся главарь.

― Да, хозяин! — из толпы, угодливо пригибаясь к земле, выскочил мужичонка, которого Дрожжин уже окрестил «полицаем».

― Определи девоньку в хороший кабинет, завтра приду. Сегодня че-то ни хрена не хочется. От старой костлявой суки пучит че-то.

― Конечно, хозяин…

― И глаз с нее не спускай! Не дай бог какая паскуда тронет ее, тебе тогда, суке рваной, яйца оторву и зажарю! Понял меня, Данила?

― Да, хозяин, — закланялся мужичонка, — все будет, как велите, хозяин…

― Ну и пшел нах! Хуль трясешься? А ты, — обратился Рамзее к скрипачу, пшел с нами. Сбацаешь нам че-нить на своей балалайке, повеселимся хоть.

― Я тебя ненавижу, — сказала своему мужу Инесса, уводимая Данилой.

― Зато я тебя люблю, — ответил Ян, подмигивая жене.

* * *

Толпа давно разошлась. Быстро стемнело. Леонид, обняв железные прутья клетки, вглядывался в густеющий мрак. Из открытого окна доносились пьяные крики людоедов, разбавляемые звуками беспокойной скрипки. Иногда музыка увлекала даже зачерствевшие души каннибалов, неугомонные глотки затыкались и только умиротворяющее адажио, безумное престо или разудалое аллегро разливались в холодном воздухе постядерной ночи. Порой мелодия заполняла собою все окружающее пространство, и парню мерещились давно ушедшие картины детства, из того времени, когда ты еще не изгнан из рая ребяческих иллюзий, когда родители мнятся всесильными и всезнающими богами, когда не познаны запретные плоды и еще не ведаешь ни добра, ни зла, а чувствуешь лишь безбрежный поток материнской любви и ласки.

Что-то вынудило Леонида очнуться. Он огляделся, не понимая, из-за чего прервалось чарующее погружение в воспоминания об утраченном эдеме. И лишь спустя несколько мгновений осознал, что в доме, где пьянствовали бандиты, воцарилась могильная тишина.

Вдруг Дрожжин заметил движение возле турника. Он не испугался, но от неожиданности отпрянул от прутьев.

― Не дергайся, — услышал он шепот, — это я, Валера.

Мгновение, и вот Кислов уже стоял возле клетки. Только сейчас Леонид почувствовал, в каком напряжении провел весь этот невероятно длинный день. Ноги, чуть не подогнувшись, стали ватными и он должен был схватиться руками за прутья, чтобы не упасть.

― Вот ублюдки! — выругался Кислов. — Все-таки не взяли тебя в дом. Мрази! Но хоть не убили, и то ладно. Ничего, сейчас я железину перепилю.

Отставной капитан достал из мешка лобзик, шустро разделался с дужкой замка, открыл клетку и выпустил Леонида на свободу.

― Что ж, держись за меня, сейчас пойдем отоспимся и будем новый план придумывать.

Дрожжин со своим спасителем уже почти миновали крыльцо бандитского логова, как внезапно в кирпичном здании послышался звук отодвигаемой щеколды, и дверь отворилась. Кислов напрягся, и в руке возник пистолет. В освещенном прямоугольнике показался пошатывающийся человек со скрипкой в правой руке и связкой ключей в левой. Увидев, что в него целятся, он поспешно поднял руку с ключами, показывая свои мирные намерения.

― Ты еще кто такой? — прошипел Валера.

Человек лишь покачал головой, что-то промычал, кинул ключи к ногам Дрожжина, согнулся и его стало рвать. Опустошив желудок, скрипач выпрямился и вымученно произнес:

― Как они могут пить такую мерзкую бодягу?

― Так кто ты такой? — повторил вопрос Кислов.

― Меня зовут Ян Заквасский, — сказал музыкант. — Не слышали о таком никогда?

― Что-то припоминаю, — недобро нахмурился отставной военный. — Ты, по-моему, из этих… В ролике еще снялся: «Почему я голосую за президента». Ну, ты, этот как его…

― Говно нации, — уточнил скрипач.

― Точно, — согласился Кислов после секундного раздумья. — Но хотя бы самокритично. Кстати, здорово играешь, мне за четыре квартала слышно было, и Саша моментально уснул. И этих мразей всех усыпил, просто шаман какой-то.

― Польщен, — без всякого выражения произнес Заквасский. — Должен признать, что сегодня вечером меня посетило вдохновение. И я узнал одну очень интересную вещь: никакая муза не сравнится по эффективности воздействия со смертью. Если бы понять это раньше! Я бы попробовал воссоздать угрозу для жизни перед каждым концертом…

― Угрозу? А ты людей убивать во сне не брезгуешь? — спросил Валера, доставая из-за пояса два заостренных штыря.

― Людей брезгую, — сказал Ян, — а людоедов нет.

― Ну тогда пошли. А ты, Лёня останься, думаю, помочь не сможешь, ведь на ногах не стоишь.

― Оставьте мне на утро Рамзеса, — могильным голосом проговорил Дрожжин, — убейте остальных, но главаря оставьте. Я буду судить этого гада, а потом расстреляю перед толпой.

― Ну, кажется, на завтрак их ожидает постядерный «Нюрнбергский процесс», — усмехнулся Заквасский, заходя в здание вслед за Кисловым.

Через некоторое время из двадцати бандитов в живых остался только главарь.

* * *

Из больницы, из морга, из приемного отделения, отовсюду к кирпичному двухэтажному зданию бомбоубежища стекался народ. Большая часть пришедших людей была изуродована, но еще не убита радиацией. С немым трепетом они взирали на невероятное: девятнадцать мертвецов, их хозяева, страшные, жуткие, всесильные, лежали вдоль стены с дырами в шеях, и рваные края ран уже стали черными от запекшейся крови, но самый страшный, самый жуткий, самый всесильный хозяин стоял на коленях перед молодым бородатым парнем с блестящим пистолетом в руке.

Рамзес выглядел жалко и униженно. За остаток ночи и начало утра он дважды, если не трижды успел обмочиться. Глаза, расширенные ужасом, больше не походили на свинячьи, в них читалась пронзительная мольба о пощаде. Главарь трясся всем телом, изредка повизгивая и выстукивая зубами дробь. Губы его дрожали, с них капала вязкая слюна, а по грязным небритым щекам катились крупные слезы.

― Открой пасть, — в гробовой тишине произнес Леонид и воткнул ствол австрийского пистолета в рот каннибалу. — И смотри мне в глаза.

Зубы скулящего людоеда застучали по металлу, из ноздри потекла зеленая сопля. Вчера, когда Дрожжин впустил тьму в свое сердце, наблюдая за разделкой старухи, огонь внутри не погас, но ледяной мрак заморозил пламя. И теперь настало время окончательного решения.

Нет, в этот миг он казнил не столько предводителя людоедов, оказавшегося трусливым ничтожеством, он стрелял в Орлова, который отнял у него любовь, он стрелял в Светлану, которая посчитала его слабаком, он стрелял в тех мерзавцев, что уверовали в полную безнаказанность, начав последнюю мировую войну, он стрелял и в тех отморозков, которые продолжили культ беспредела после ядерного погрома, он стрелял в себя, наивного и слепого глупца, верившего в свободу разума, он стрелял в человека, ибо человеком больше быть не хотел.

― Смотри мне в глаза! — сквозь зубы проскрежетал Дрожжин. — Я хочу видеть твою тьму!

Визг Рамзеса разнесся во все уголки площадки и ударил в каждого стоящего на ней. И этого звука хватило, чтобы окончательно заморозить пламя, когда-то пылавшее в сердце Леонида. Он нажал спусковой крючок. Ритуальное убийство свершилось.

Казалось, могильная тишина царила вечность, как вдруг из толпы выскочил Данила, злорадно скалясь он пнул мертвеца, и по-собачьи преданно заглянул в глаза новому господину. Но Леонид не оценил поспешную ретивость и ударил «Глоком» наотмашь. Мужичонка охнул и схватился за окровавленную морду, а потом рухнул навзничь.

И тут толпа ожила. Исторгнув озлобленный рык, люди кинулись на Данилу, который завывая от ужаса, попытался вскочить, но не успел: десятки рук обхватили его и принялись рвать на части.

― Держи Ксюху! — заорал кто-то. — Дави шлюху этого гада.

― Смерть гадам! — раздался еще один истошный вопль.

Человеческая масса накинулась на тех, кто особо рьяно выслуживался перед Рамзесом и его бандой, но расправа выглядела даже более мерзкой, чем действия самих бандитов… Среди суматохи смертей, в море людского неистовства, невозмутимость сохранили трое мужчин и одна женщина с красивыми пепельными волосами, стоявшая в отдалении и наблюдавшая за происходящим с нескрываемым отвращением.

― Вот ты, историк, — сказал Валера.

― Я географ, — отозвался Дрожжин.

― Ну ладно, географ, но все равно же образованный человек, — согласился Кислов, — скажи мне, как Наполеон укротил обезумевшую ораву, когда революция уже давным-давно победила по факту?

Леонид пожал плечами.

― А я тебе скажу: он угомонил их картечью, — отставной капитан взвел курок трофейного дробовика, найденного у каннибалов, и прицелился в голову мужика, оравшего громче всех.

Грянувший выстрел уложил двоих.

― Ты прирожденный вождь революции, — сказал Заквасский, поднял «Макаров» и открыл пальбу.

Дрожжин, недолго колебался и последовал примеру старших товарищей…

* * *

Следующую зиму после свержения Рамзеса пережили не все. И далеко не всегда люди умирали от морозов или голода, многие были казнены за рецидивы каннибализма, за воровство, за изнасилования, за драки… А летом Кислов обнаружил в одном из отдаленных районов на западе Таганрога небольшую общину выживших, всего из трех мужчин и пяти женщин. Эти люди не знали о чудодейственном секрете водорослей и потому были обречены. Однако им удалось привести из пригорода корову, нескольких овец и другую домашнюю живность, которая, правда, постоянно болела, но кое-как плодилась. После недолгих переговоров новенькие согласились присоединиться к нуклеарам. Впрочем, особого выбора им никто не предоставлял…

Дрожжин сделал над собой усилие и отогнал воспоминания давно минувших дней. Нужно поторопиться — на Праздник Откровения опаздывать нельзя.

Судья вздохнул полной грудью. Двадцать один год назад случилась ядерная война и восемнадцать прошли с того момента, когда трое безумцев вознамерились из человеческого отребья построить новый мир — мир нуклеаров.

― Что ж… наверное, нам это удалось, — прошептал Леонид.

Глава 19 ЧТО ЖЕ В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ ЗАЩИЩАЕТ НАДЁЖНЕЙ ДОСПЕХА?

Как только на высоких облаках погас последний луч, и они из сияющих вуалей превратились в грязноватые тряпки, развешанные на просушку под темно-синим потолком неба, по набережной побежали ручейки огней: выбранные от кланов юноши и девушки с факелами в руках бросились поджигать сложенные в пирамидки дрова. Факельщики соревновались друг с другом и стремились перекрыть однажды поставленный рекорд — тридцать два костерка.

Нуклеары, за ними пара десятков «прощенных», а затем и остальные люди, положив правую руку на плечо впереди стоящего, выстроились в длинную цепочку, конца которой Олег не увидел, потому что Каур, подмигнув: «Пользуйся привилегией, ты же новичок в общине!» — отвела его в самое начало. Достаточно быстро они продвинулись к тройной колонне, над которой парил ангел-защитник города. Там уже пылали три огромных костра; возле них каждый получал ритуальную еду. Несмотря на большое число участников праздника все действо причащения проходило в абсолютном молчании, и только слова руководителей общины разносились в торжественной тишине.

Когда настала очередь новоиспеченного нуклеара, он, взяв с широкого стола миску, подошел к вождю, сменившему свои обычные черные штаны и рубашку на такие же, но белоснежные, что выглядело очень празднично.

― Пусть всегда будет племя сытым, — проговорил Кислов, кладя кусочек зажаренного мяса.

Затем Олег повернулся к судье.

― Пусть всегда будет племя сильным, — сказал Дрожжин, отрывая от большого каравая кусок и протягивая хлеб.

Но, увидев шамана, юноша опешил, настолько наряд Заквасского был непохож на все, что доводилось видеть Олегу прежде. Черный пиджак, спереди доходивший до талии, на спине спускался до колен двумя фалдами, наподобие хвоста ласточки; черные узкие брюки были отделаны атласными лампасами; кипенно-белая рубашка вместо воротника имела какой-то платочек, завязанный вокруг шеи наподобие крылышек бабочки, но несомненно, самой удивительной деталью была конструкция на шамановой голове: Олегу сперва показалось, что это жестяная труба, но потом он решил, что все-таки это совершенно диковинная шляпа. Заквасский улыбнулся, оценив произведенный эффект, и подал юноше раскуренную трубку с измельченными киндеровыми листьями.

― Пусть никогда не потеряет племя покровительство духов, — произнес Ян.

Олег затянулся, закашлялся, но Заквасский показал жестом, что очередь задерживается, и Каур потащила юношу на лужайку. Они выкурили трубку, передавая ее друг другу, что очень понравилось Олегу, а потом быстро расправились с едой, и теперь он с любопытством озирался. Предметы, как и в прошлую ночь, приобрели непривычную резкость. Люди и нуклеары, усаживаясь вокруг памятника, двигались замедленно, их жесты были изумительно плавными, а негромкие слова, казалось, плавали рядом с говорящими. Вдруг мир резко посветлел, запузырился миллионами маленьких ярких точечек; несколько секунд спустя мрак вновь накрыл поляну, а потом все снова озарилось сиянием.

― Не пугайся, — услышал Олег незнакомый голос, — это океан майи, в котором мы все живем, ты видишь его волны.

Юноша посмотрел на Каур, сидящую рядом.

― Что такое океан майи?

― Так говорит шаман, — пожала плечами мулатка и улыбнулась. — Океан майи, океан иллюзий, океан жизни и смерти…

Олег коснулся щеки девушки.

― Ты жестоко красива… — юноша задумался: как же правильно ее назвать.

Сперва Олег хотел сказать «любимая», но потом вспомнил, что теперь они из одного клана. Каур негромко засмеялась. Юноша словно впервые увидел ее. Да что там… он, простой смертный, впервые видел смеющуюся юную богиню, прекрасную до безумия, рвущую на части душу. Она с изящной легкостью играла его сердцем, и было во всем этом столько боли и столько сладости!

―…сестричка, — Олег потянулся к ней, но нуклеарка прохладными пальцами коснулась его горячих губ и прошептала:

― Я Каур Обжигающая, и сегодня я буду твоей проводницей на Празднике Откровения. Смотри, не пропусти важный момент! — она указала куда-то вверх. — Ради него многие сюда и приходят.

Олег повернулся и остолбенел: ангел, стоявший на верхушке трех колонн, вдруг взмахнул крыльями. Послышался гул, и люди протянули руки к памятнику.

― Прощения!.. прощения!.. прощения!.. — повторяли они нараспев.

― Тот, кого коснется Защитник города, — шепнула Каур, обжигая горячим Дыханием щеку Олега, — будет прощен.

― Прощен? — переспросил юноша, с изумлением наблюдая за летящим ангелом, который (Олег это знал совершенно точно) еще пару часов назад был просто статуей из металла. — Что значит — прощен?

― Наши родители, — Каур почти касалась губами его уха, — все, кто жил до Великой Катастрофы, за исключением Саши, вождя, судьи, шамана и его жены, были прокляты за ужасные преступления. Но Защитник может даровать прощение…

Ангел бесшумно, почти касаясь голов, покружил над толпой, а потом резко взмыл вверх в ночную тьму. Над набережной разнесся вздох разочарования.

―…но так бывает очень редко, — с грустью сказала мулатка.

Участники праздника поднялись со своих мест и начали расходиться.

Одни останавливались, сбиваясь в небольшие группки, другие разговаривали сами с собой, а третьи, опустив головы, молча разбредались прочь.

― Что теперь? Все кончилось и надо идти домой? — спросил юноша.

― Что ты! Все только начинается, ночь праздника полна чудес и какие-то из них ты можешь увидеть, — ответила нуклеарка, протянув руку к огромной оранжевой луне, встающей из моря. — Мы будем гулять всю ночь, если повезет, встретим духов, может быть, даже поговорим с ними, но этого никогда не узнаешь заранее. Сперва пойдем к Иноземцу, он произнесет пророчество.

Олег заглянул в кошачьи глаза Каур, и ему показалось, что они сверкнули огнем, как многочисленные костерки, что озаряли набережную, и к которым со всех сторон слетались ночные мотыльки, вспыхивая на мгновение и падая на землю обугленными комочками. Он тоже без оглядки летел навстречу манящему пламени в девичьем взгляде… и без сожалений, но с удовольствием сгорел бы заживо в объятьях темнокожей богини.

Парень снова потянулся к любимой, но она, озорно засмеявшись, увернулась от его рук, а потом прижалась к спине, обняла за плечи и прошептала:

― Не торопись, братик. Сегодня волшебная ночь, когда нарушаются все запреты, когда исполняются заветные желания, когда каждый видит то, что может видеть и не видит того, чего не должен. Но ты торопишь события…

Он хотел бесконечно длить этот миг, а потому крепко схватил ее за руки. Но тут рядом возникла фигура, в которой Олег со смущением узнал Леонида Дрожжина. Впрочем, судья не замечал стоящую пару, потому что глаза его были устремлены куда-то вбок, где по земле скользила густая тень, хотя, юноша не решился бы это утверждать наверняка.

― Всегда, восхищался вашим талантом, Антон Павлович, — сказал Дрожжин, обращаясь к невидимому собеседнику. — Вот так просто все у вас, так складно, и на жизнь смотрите не так, как я. Завидую я вам… Но как бы вы разрешили такой парадокс: с одной стороны, нельзя отказать в помощи, а с другой — знаешь, что эта помощь принесет неисчислимые беды…

― С кем он говорит? — прошептал Олег.

― С духом Сказителя, — ответила Каур, руки ее выскользнули из-под ладоней юноши. — Мы не можем его увидеть, потому что принадлежим к другому клану, и он не наш покровитель.

― Я не могу понять, как получается, что неживые вещи начинают ходить и разговаривать, — растерянно произнес Олег, вспоминая свою недавнюю встречу с императором и его державным орлом. — Ведь это видят только сумасшедшие… но мы же нормальные?!

― Саша сказал бы, что на самом деле мы мерещимся духам, а не они нам, — вкрадчиво прошептала Каур. — И вся наша жизнь — это глупая беготня сквозь фантазии богов…

Олегу не понравилось, как она произнесла имя «Саша» — слишком мягко и слишком нежно, даже, пожалуй, с каким-то особым трепетом. Злая ревность вскипела в сердце, но мулатка, засмеявшись, прильнула к юноше, коснулась губами его губ и тут же отскочила. Олег оторопел, не зная, что предпринять в ответ, а юная проводница уже позвала:

― Идем быстрее, узнаем твою судьбу.

Олег взял ее за руку, и они пошли по дороге, ведущей от набережной к порту. Слева слышался шум прибоя, справа доносился едва уловимый шелест деревьев. Цепочка костров уже во многих местах порвалась: там дрова прогорели до углей, но луна светила все ярче и в море плескались ее осколки. Навстречу Каур и Олегу попадались молчаливые парочки или группки нуклеаров, сосредоточенно шагающие к своим целям.

Внезапно один из них вздрогнул, вжав голову в плечи.

― Слыхали? — восхищенно проговорил паренек, почти еще мальчишка. — Опять из пушек палят. Никак не могу привыкнуть!

― О чем это он? — удивился Олег.

― Это дух Творца и вождь развлекаются, из пушек стреляют, — пояснила девушка. — Но мы ничего не слышим, потому что не принадлежим к их клану.

Наконец, показалась стела с бюстом Иноземца. Около памятника было почти пусто, лишь трое нуклеаров, облаченных в длинные белые плащи, несли свою почетную службу.

― Это кузнецы в праздничных нарядах, они расшифровывают пророчества, — тихо произнесла мулатка.

Олег подошел ближе и сразу узнал женщину, которая стояла на ступеньке. Преклонив колено и опираясь на стелу левой рукой, Ольга Михайловна прижимала к себе журнал с голой красавицей Галиной Грильска. Вдруг краем глаза Олег заметил движение — голова Иноземца вроде бы шевельнулся и послышался рокот:

― Nessun maggior dolore che ricordarsi del tempo felice nella miseria.[3]

― Нет большего мученья… — начал переводить старший из кузнецов.

― Ах, не надо, — печально вздохнула Ольга Михайловна, поднимаясь. — Я и так знаю. Он каждый раз говорит одно и то же.

Когда женщина ушла, Каур легонько подтолкнула Олега к памятнику.

― Иди, встань так же, — шепнула она. — Можешь получить ответ на любой вопрос, только не спрашивай вслух.

Юноша опустился на широкую ступень и коснулся стелы. По телу прошла дрожь, в глазах потемнело, и парень услышал внушающий трепет голос:

― Tulascieraiognicosadilettapiucaramente; equestoequellostralechel'arcodel'es iliopriasaetta.

Старший клана открыл было рот, чтобы растолковать пророчество, но Иноземец, грозно сверкнул глазами:

― Non dire tutto cio che sai![4]

― Прости, — проговорил удивленный кузнец, — я даже не помню такой второй случай, чтобы наш дух-покровитель запретил переводить изреченное…

Олег был разочарован, и все показалось каким-то глупым фарсом, разыгранным, чтобы посмеяться над новичком, хотя объяснить собственную дрожь и голос, пронизавший его от макушки до пят, юноша не мог.

― А ты, — он заглянул в синие глаза красавицы, — не хочешь узнать свою судьбу?

― В чем уверена, о том не загадываю, — ответила мулатка, улыбнувшись краешком губ и становясь на мгновение той самой прежней Каур.

― И в чем же ты уверена? — юноша никак не мог оторвать взгляд от юной богини.

Нуклеарка засмеялась и, отбежав на несколько метров, поманила его пальцем. Юноша потерял голову. Она дразнила его с самого заката, играла с ним, забавлялась его неловкостью, но прелюдия слишком затянулась, и Олег бросился вслед. Он не был лучшим бегуном среди молодых воинов Лакедемона, но не сомневался, что с легкостью сможет догнать любую девушку. Однако сейчас настигнуть Каур решительно не получалось. С невероятной быстротой они промчались по дороге, выскочили на набережную, распугивая прохожих, потом мулатка, с ловкостью пантеры, перемахнула балюстраду и, выбивая фонтаны брызг, понеслась вдоль кромки воды. Олег задыхался, но сдаваться не думал. Он прибавил ходу. В боку начало покалывать, а воздух буквально выжигал легкие, но зато гибкая фигурка приближалась… Вот она, вот! Еще чуть-чуть — и быстроногая нимфа будет скована крепкими объятиями, больше никуда не денется. Вдруг его ступня запнулась о клубок водорослей, юноша неуклюже взмахнул руками и, перекувыркнувшись, рухнул в мокрый песок. Над ухом прозвучал заливистый девичий смех, незадачливый преследователь резко рванул вбок, но поймал пустоту и, споткнувшись, ушиб колено. Олег вскочил, готовясь к новому броску, и на краткий миг будто провалился куда-то, а когда пришел в себя — Каур уже не было. Вокруг царила тишина, и только волны непрестанно катились под ноги, будто насмехаясь.

Тяжело дыша, парень вертелся на месте, но пляж, освещенный равнодушной луной, оказался пустым. Откуда-то донеслась красивая печальная мелодия.

― Это скрипка и контрабас, — прозвучал все тот же голос, который недавно рассказал об океане майи, но теперь, Олег мог поклясться, что услышал пробивающийся орлиный клекот. — Чем тут без дела болтаться, пойди посмотри, как шаман играет.

― Что такое скрипка и контрабас? — Олег послушно поплелся в сторону звуков.

― Музыкальные инструменты.

― А ты откуда знаешь?

Но больше голос отвечать не соизволил.

Через несколько минут Олег перелез баллюстраду набережной и оказался на площадке. Посередине ее стоял Заквасский, обратившись лицом к морю, в левой руке у него была странная плоская коробочка с неровно вырезанным краем, которую музыкант страстно прижимал подбородком к плечу, а другая рука, вооруженная чем-то наподобие стрелы, выделывала плавные движения, рождающие звуки. Шаманов немыслимый пиджак висел на памятнике, там же пристроилась рубашка, а самая верхушка, увенчанная шляпой-трубой, производила такое забавное впечатление, что юноша засмеялся. Однако было и что-то кошмарно неправильное в этой сцене. Олег сперва зажмурился, а потом потер глаза, не веря тому, что видит: бронзовой девушки, которую так любовно шаман гладил по плечу, когда несколько дней тому назад показывал это место Ане и Артуру — вот девушки на месте не оказалось. И более того, если раньше памятник-футляр был чуть приоткрыт, то сейчас он был распахнут, и между створками клубилась живая, непередаваемо черная мгла. Это ласковое Ничто притягивало, словно приглашая подойти поближе и заглянуть…

«Что будет, если сделать шаг туда, за край?» — подумалось юноше.

«Не знаю, кажется, такой ерунды еще никто сотворить не пробовал, и тебе не советую!» — ответил голос.

― Что такое жизнь? — сказал Ян, вроде бы ни к кому не обращаясь, выводя очередной отрывок мелодии. — Для чего мы живем? Жизнь есть миф, мечта — чревовещание…

Изумленный Олег не заметил, в какой момент это произошло, но теперь он ясно видел, как рядом с четкой тенью Заквасского появилась неясная тень — женская. Она ласково пригладила растрепанные волосы Яна.

― Да, ты права, довольно о грустном! — улыбнулся шаман, оборвав тоскливую мелодию на немыслимо высокой ноте. — Я в Неаполе знал музыканта, который творил буквально чудеса! Ты не поверишь! На контрабасе он выводил такие чертовские трели, что просто ужас! А чем мы хуже? Бери смычок!

И грянуло нечто умопомрачительное. От безудержного напора музыки Олег пошатнулся, подался назад и, возможно, даже упал бы, но наткнулся на фонарный столб. Никогда юноша не слышал мелодии в столь невероятно быстром темпе, хотя, если честно признаться, кроме самодельных лакедемонских флейт и расстроенных гитар с оборванными струнами, никакой иной музыки он не знал.

― Лабай, крошка, лабай! — заорал Заквасский. — Отожжем забористый кавер!

Ян с неимоверной скоростью перебирал и подергивал пальцами, выдавая невообразимые вибрато, тени от смычков с быстротой молнии проносились из стороны в сторону, музыка безумными волнами накатывала на набережную, земля вибрировала, отражая яростные трели, которые устремлялись ввысь и сотрясали небесный свод, и Олегу уже казалось, что звезды вместе с луной упадут сейчас в воды Азовского моря.

Наконец, когда безумная звуковая вакханалия закончилась, шаман вытер пот со лба, положил скрипку на постамент и, протянув руку, сказал:

― Пойдем, чудное виденье, искупаемся и половим рыбу, как ты любишь…

Заквасский и его тень, обнимавшая еще одну тень (непонятно, кто ее отбрасывал — рядом со скрипачом никого не было), давно ушли к морю, но Олег все никак не мог прийти в себя.

― Мне кажется, — растерянно шептал он, — мне все это кажется, не может такого происходить на самом деле!

Костры больше не освещали набережную, но яркий лунный свет не давал мраку затопить город. Олег брел вперед, раздумывая: где сейчас может быть Каур? Он злился, совершенно не понимая ее поведения — сначала столько обещать, завлекать, а потом без всякой причины убежать и спрятаться, но еще больше, конечно, злился на себя — это ж надо быть таким дураком, чтобы не догнать девушку, а свалиться, как малый ребенок, запутавшись в водорослях… И от этой злости еще сильнее жаждал найти ее, потому что сердцем помнил предупреждение шамана: правила можно нарушать только в ночь Откровения, а завтра они снова должны стать братом и сестрой.

Ноги принесли его к подножию Каменной лестницы, мимо которой совсем недавно они шли с мулаткой, рука в руке, чтобы послушать пророчество. Быстро поднявшись по ступеням, юноша оглянулся и замер: желтолицая луна преображала все, сглаживая следы разрушений и запустения, и порт внизу казался заново отстроенным, а ржавые полузатопленные корабли будто бы только что приплыли со всех уголков света и ждали разгрузки. Не в силах отвести глаз от этой необыкновенной картины, Олег не сразу заметил, что он тут не один: боясь пошевельнуться, юноша во все глаза уставился на вождя, который в одиночестве стоял на самом обрыве, но рядом с его тенью на земле виднелась еще одна, и отбрасывать ее должен был некто высоченного роста в чудной треугольной шляпе, при шпаге на левом бедре и с тростью, зажатой в правой руке.

Раскуривая очередную трубку, Кислов с тоскою вглядывался в дым пожарищ, поднимавшихся отовсюду. Как непохожи были черные обугленные деревья и разрушенная набережная на умиротворяющий вид, который он наблюдал отсюда уже добрый десяток лет.

― А хорош ли у тебя табачок, друг Валерка? — разнесся сиповатый голос духа Творца, словно желая отвлечь Кислова от тяжелых впечатлений.

― Так это, Петр Алексеевич, и не табачок вовсе, — ответил Кислов, затягиваясь очередной порцией дыма.

― Да? — дух протянул руку. — Ну-ка, дай отведать твоего зелья.

― Пожалуйте, — Кислов передал призраку трубку.

― Да… — сказал Петр Алексеевич, поправляя треуголку. — Хорош у тебя нетабачок! Ох, хорош!

С минуту они простояли в молчании, а потом основатель города спросил: — А расскажи-ка мне, друг Валерка, как Русь-матушка погибла, как отец-Третий Рим пал?

― Так я, Петр Алексеевич, вроде как при каждой встрече с вами, об этом рассказываю.

― А ты снова расскажи, — настаивал на своем дух, — а я послушаю. Для меня слова твои — что песня задушевная: слезы горючие накатят, сердце трепетное кровью обольется, воспоминания о былом как нахлынут, а душа то свернется, то развернется… так-то вот. Как, говоришь, звали последнего государя всероссийского?

― Видите ли, Петр Алексеевич, я не помню, — вздохнул вождь. — Вот хоть убейте, не помню. Дела его были столь мерзки и недалеки, что Бессущностный стер всякую память о нем. Хотя, осмелюсь предположить…

― Да ты не боись, друг Валерка! — основатель города похлопал Кислова по спине, отчего тот закашлялся. — Предполагай, не убудет!

― Ну вот, если Первый Рим заложил Ромул, — начал вождь, — а последним императором римским был Ромул Августул, а Второй Рим, Византию пресветлую, основал Константин Великий, утвердивши веру православную, а погибло государство ромейское при Константине Одиннадцатом, и ежели Русь Святая, Третий Рим, началась с Владимира Красно Солнышка, крестителя земли киевской, то думаю, что последнего правителя российского звали также.

― А говорил — «не помню ничего», — погрозил пальцем дух. — Все ты помнишь, друг Валерка, ох, помнишь! Да как звался по циркуляру царь-то ваш?

― Не знаю, — задумался Кислов. — Но не царь точно, может, как я, вождем был. Вот что-то у меня всплывает в памяти эдакое: Сатанинскою поспешествующею милостию, Великий Вождь Всероссийский, Питерский, Московский, Волгодонский, Курский, Бесланский, Ульяновский, Крымский, Сочинский, Великий Старейшина Ичкерийский, Предводитель журавлей, Повелитель тигриц и прочая, и прочая, и прочая… как-то так…

― Вождем, значит, был… — проговорил дух. — А ежели вождем, то из какого клана?

― Известно из какого, Петр Алексеевич, — усмехнулся Кислов. — Из клана беспутных медведей. У него даже такая животина в обер-министрах числилась. Добрая, но глупая скотинка была. Калигула же, кесарь римский, коня своего любимого сделал сенатором, так и вождь наш последний мишку несмышленого главным по коллегиям назначил.

― Гляжу я, друг Валерка, был ваш последний государь самодуром великим, — основатель Таганрога затянулся дымом и мечтательно проговорил: — На кол бы его, окаянного.

― Я бы предпочел использовать дыбу, Петр Алексеевич, — возразил Кислов. — Как-то оно наглядней получается…

― Э-э-э, не скажи, друг Валерка, — запротестовал дух. — Дыба тоже вещь хорошая, но все же на кол сажать куда как полезней и нагляднее, ибо понятно тогда, каким местом думал казнимый…

На этих словах ступор отпустил Олега, и предполагая, что он видел нечто запретное, юноша крадучись отступил к лестнице и побежал вниз, будто за ним гнались все призраки и духи этого немыслимого города.

Добежав до пляжа, подойдя к кромке воды и намочив горящие ладони и пылающее лицо, юноша почувствовал невыразимую душевную усталость и понял: хотя эта ночь показала множество странных, красивых и даже пугающих вещей, каких он никогда не видывал за восемнадцать лет жизни, но самый главный приз Праздника Откровения, его чудо с кошачьими глазами — Каур Прекрасная — был потерян.

С досады Олег пнул море ногой, и тысячи капель отразили лунное сияние. Злость и обида переполняли сердце. Постояв еще немного и решив, что надо взять себя в руки и забыть обо всем происшедшем, юноша присел возле самой кромки ленивого прибоя, так как идти в хижину спать совершенно не хотелось.

― Ты все еще желаешь знать, в чем я уверена? — услышал он мягкий обволакивающий голос, почувствовав нежные руки на плечах.

Олег развернулся — перед ним стояла мулатка. Больше всего на свете боясь, что Каур снова исчезнет, Олег схватил девушку и они упали на песок.

― Не отпущу… — прохрипел он, задыхаясь. — Не отпущу никогда… ты моя… Моя прекрасная богиня…

― Я Каур Обжигающая, сегодня стану ведьмой, и я вольна сама выбрать своего первого мужчину, — прошептала она.

* * *

Олег почувствовал на лице горячие лучи солнца. Где-то в отдалении шумел прибой и шелестели на ветру деревья. Не желая окончательно просыпаться, он перебрал в памяти видения прошедшей ночи — сейчас, когда, судя по всему, уже наступило утро, они казались невероятным сном: и ангел, порхающий над головами людей; и шаман, ушедший ловить рыбу с бронзовой девушкой; и белый Иноземец, не пожелавший сказать пророчество; и дразнящая Каур…

Олег почувствовал, как тоской сжалось сердце, при мысли, что безумство телесной страсти было всего лишь мечтой одурманенного ума.

Открыв глаза, он увидел стоящую рядом обнаженную мулатку, которая при свете дня, на фоне ярко-голубого неба казалась еще прекрасней, чем ночью в лунном сиянии.

«Богиня… моя богиня… восхитительная… единственная…»

Сердце забилось чаще, он потянулся к ней, желая коснуться губами шеи, зарыться в черных волосах и… Но Каур отступила на пару шагов.

― Ночь Откровения закончилась, — сказала она, сузив зрачки в узенькие щелки. — Прошло время нарушенных запретов.

Олег задохнулся, но не от стыда или гнева, а от шокирующей новости: ночь Откровения закончилась… Ночь, когда океан иллюзий штормит, а из гигантских волн, из темных вод ты выхватываешь желанное, и тебя бросает из стороны в сторону, словно щепку. Вот, наконец, поймав мечту, ты просыпаешься, но это значит лишь одно — ночь Откровения закончилась.

― Ха! Неплохо тебя вчера углючило, пацанчик, аж на сестричку залез, — послышался ироничный голос шамана. — Еле нашел вас.

Парень бросил ошарашенный взгляд на Заквасского, потом подумал, что надо закрыть собой Каур, но, кажется, она в этом не нуждалась, так как, ничуть не стесняясь своей наготы, побежала в сторону моря, весело крикнув:

― Мне нужно искупаться.

Смущенный Олег принялся судорожно шарить по траве в поисках своей одежды.

― Штаны твои вон, на кусту висят, — весело произнес Ян. — Впрочем, не волнуйся, ты меня не стесняешь, можешь оставаться и в чем мать родила.

Юноша надел штаны, отыскал ботинки и рубаху.

― Тут мелководье, — сказал шаман. — И твоей любимой сестричке придется шлепать по воде метров двести, чтобы хоть по шею зайти. Так что предлагаю уйти не дожидаясь.

― А морские гидры? — Олег с тревогой посмотрел в сторону моря.

― Ну, во-первых, — наставительно заговорил Заквасский, — зуреланы сюда не заплывают, потому что Запретная зона идет не только по земле, но и по морю, а во-вторых, все подростки из клана Отшельника прижигаются щупальцами гидр, как вы их называете, после чего получают иммунитет к яду. Так что, если сразу не помер, потом уже точно не помрешь.

― Так и у меня…

― Если тебя жалили, значит, да, — будто прочитав его прошлое, подвел итог шаман. — Пошли, поищем нашего великого вождя. Война на носу.

Юноша, понурив голову, поплелся вслед за Заквасским. Беспощадная мысль, что ближайшая ночь Откровения случится только через три месяца, останавливала сердце. Девяносто долгих дней он должен смотреть на свою возлюбленную, не смея прикоснуться. Девяносто ночей она должна быть для него просто сестрой, пусть самой любимой, но всего лишь сестрой. Слишком долго, слишком мучительно. Рано или поздно Каур найдет нуклеара из другого клана, выйдет за него замуж, а Олегу придется всю жизнь страдать, ненавидеть глупые порядки… да лучше уж вообще не жить!

Парень до боли стиснул зубы и сжал кулаки.

― Учти, если ты на меня собираешься броситься, до катастрофы я имел черный пояс по карате, — предостерегающе сказал шаман, подглядев его жест. — Впрочем, ты понятия не имеешь, что это такое.

― Почему? — не согласился Олег, радуясь, что можно отвлечься. — Карате — это боевое искусство.

― Надо же, — Заквасский изобразил удивление. — У вас там, в Лакедемоне, видимо, серьезно к таким вещам относятся. Но если вернуться к нашим делам, то вот, что я тебе скажу, — Заквасский строго сдвинул брови. — У греков было две богини: Афродита Урания и Афродита Пандемос, то есть небесная и земная. Не путай одно с другим. Афродита, о которой постоянно вспоминали до катастрофы всякие поэты и прочие любители порно, была воплощением не любви, а страсти, потому и гуляла от кузнеца Гефеста, творца и созидателя. Ей, видишь ли, был понятней Арес, ибо война и любовная страсть близки друг к другу: обе склонны к разрушению. Так что, пацанчик, какая разница, отчего помирать? Давай лучше сражаться. Ведь таким образом сердце любой девы, а тем более твоей сестрички, завоевать проще всего!

Юноше никак не удавалось собрать мысли: с одной стороны, шаман подчеркивал, что Олег и Каур переступили черту, и значит, произошедшее ночью было преступлением. С другой же — все слова этого странного человека дышали такой искренней расположенностью, что выходило, как будто никакого преступления тут и не было…

«Как звук хлопка одной ладонью. И есть, и нет его».

Тем временем они подошли к подножью Новой лестницы, на ступеньках которой сидела худощавая женщина в длинном холщовом платье. На ее лице проступали многочисленные морщинки, однако она была все еще очень красива увядающим очарованием поздней осени.

― Инесса, здравствуй, любовь моя! Камень холодный, ты простудишься, — шаман расплылся в улыбке, но взгляд его был как вата, в которую спрятали колючку. — Олег, позволь представить тебе мою жену, старшую из клана Лицедейки.

Олег понятия не имел, что надо сделать, и потому молча поклонился.

― Козел ты, Яшка. Безрогий, — сказала женщина, нахмурившись. — Опять вчера со своей контрабандисткой барахтался?!

― Не контрабандисткой, а контрабасисткой, — умиротворяюще возразил Заквасский, поднимаясь по лестнице мимо жены. — И не барахтался, а ловил рыбу. Ты же знаешь, у меня с ней платонические отношения.

― Платон был тем еще извращенцем, — ответила Инесса с нотками иронии.

― Я тебя уважать начинаю, — заулыбался шаман, остановившись на мгновение. — Гляжу, общение с Фаиной на пользу идет. Уже сарказму тебя научила.

― Не она, а ты меня научил, и не сарказму, а цинизму, — проговорила Инесса, отворачиваясь от мужа. — Ты так и не поинтересуешься: приходила Фаина или нет?

― А чего интересоваться? По тебе и так ясно: приходила!

Заквасский с Олегом продолжали подниматься, и когда Инесса больше не могла их слышать, шаман сказал:

― Вот так уже тридцать лет она меня к статуям ревнует. Так что, пацанчик, еще неизвестно, может, оно и к лучшему, что тебе на Каур жениться нельзя. Наши женщины очень похожи!

― А кто такая эта Фаина? — спросил Олег, чувствуя, как опять вторгается пугающая реальность, сбивая привычные рамки разумной жизни.

― О! Необыкновенная женщина. И превосходнейшая актриса, — Ян даже глаза закатил от восторга. — Родилась в Таганроге. Я так жалею, что нам не довелось познакомиться. Она умерла в год моего рождения. Вот будет время, сходим, проведаем ее. Но это позже, как ты сам догадываешься. А пока нужно понять, кто из покровителей почтил своим присутствием наш праздник.

― Зачем нужно?

― Только на основании этих сведений я смогу сделать верное предсказание о судьбе общины, — ответил шаман с тяжелым вздохом. — И меня уже очень сильно беспокоит, что дух Отшельника не появился.

― Кажется, со мной говорил державный орел, — произнес Олег.

Он помедлил минуту, а потом выложил все, что довелось ему испытать в ночь Откровения.

― Радует, что Творец и Сказитель появились, — сказал Заквасский. — Значит, с урожаем будет все в порядке. Что ж два великих духа-покровителя присутствовали на празднестве, один отсутствовал… все-таки хороших примет больше! Но то, что вчера нашего покровителя не наблюдалось, это очень плохо.

― Почему? — спросил Олег.

― Потому что Отшельник — дух увядания. И, значит, малой кровью не обойдется, не миновать многих смертей…

― Но скажите, как такое возможно?! Ходящие фигуры, летающие, говорящие… один даже курил… они же из металла, неживые! — закричал юноша, схватившись за голову, так как боялся по-настоящему сойти с ума.

― Испугался? Понимаю, — шаман успокоительно похлопал его по плечу. — Когда я начал экспериментировать с листьями киндеровых деревьев и все это со мной начало происходить, я тоже боялся. Не знаю, насколько тебя устроит моя гипотеза, но видишь ли, глупо считать нашу планету просто куском космической грязи, который летает по орбите вокруг затухающей звезды. Природа-то живая. Может быть, иначе, чем ты или я, но живая и думающая. Поэтому, когда ядерные взрывы, которых были сотни или тысячи, перемешали ментальные слои и выжгли часть астрала, то в самой ткани мироздания образовались дыры и начали случаться вещи, о которых говорилось только в сказках.

Заквасский остановился и обвел руками небо и землю таким широким жестом, будто обнимался с окружающим.

― Просто запомни, что мы живем совсем в другом мире, чем раньше, — продолжал Ян. — Эпоха людей прошла, наступила эпоха нуклеаров. Жаль, что там, в Лакедемоновке этого еще не поняли. А может быть, догадались, но хотят сохранить прежний порядок, консерваторы хреновы, поэтому уничтожают всех мутантов, чуют за ними будущее. Конечно, чтоб полноценно исследовать явление, пригодился бы научный институт, да где ж его взять? Ведь у меня нет элементарных ответов: только ли в Таганроге так происходит, или в других местах тоже? Что усиливает реакцию? Возможно, скопление нуклеаров-воспринимающих, или наличие многовекового культурного слоя в городе, или еще что-то… Все это надо обязательно узнать, но потом, потом, а сейчас сам видишь, наиглавнейшее — выжить!

Как ни странно, однако Олег немедленно расслабился. Хотя он не понял и половины из сказанного Заквасским, но оказалось — всем диким явлениям есть рациональное объяснение, пусть пока для него недоступное; а еще успокаивал тот факт, что даже такой знающий человек, как шаман, был сперва устрашен. Но более всего помогло слово «выжить!», которое сразу же переключило внимание на решение неотложных практических задач.

Несмотря на бессонную ночь, животноводы не могли себе позволить такую роскошь, как утренний отдых, потому что домашние животные не имели понятия о Празднике Откровения и требовали как обычно кормежку.

Поэтому, когда шаман и Олег появились в землях клана Творца, то увидели, что работа производилась, как в любой обычный день; кто-то чистил курятник, кто-то, вымыв корыто, наливал свежую воду, кто-то перебивал на новые места колья, к которым были привязаны козы…

Кислова удалось обнаружить возле памятника Петру Первому, где он благочинно храпел, привалившись плечом к постаменту.

― Вот, пацанчик, посмотри на идеального правителя, — шаман изобразил восхищение и почтительность. — Он не вмешивается в дела подчиненных, а каждый подчиненный знает свои задачи и место. Гораздо хуже, когда правитель деятелен и непоседлив, а все инициативы его тонут в болоте неисполнения и пофигизма. Отсюда какой мы можем сделать вывод?

Юноша пожал плечами.

― Что построение правильной системы важнее личных качеств, — ответил сам себе Заквасский. — Так воздадим личности личное, а системе системное… Валера, Валера! — Ян принялся расталкивать Кислова.

Вождь, скривив гримасу, недовольно заворчал, приоткрыл глаз, посмотрел мутным взглядом на шамана и, произнеся сокровенное: «Просрали родину, суки», вновь захрапел.

― Понятно, — утвердительно кивнул Заквасский.

― И что теперь? — задал вопрос Олег.

― А что теперь, — развел руками шаман, — действуем по плану. Всех, кто не может держать оружие, эвакуируем вместе со скотиной, птицами и продуктами. Остальных вооружаем и ждем неприятеля.

― А что делать с… — юноша указал на Кислова.

― Я же только что тебе объяснил, — шаман легонько стукнул парня костяшками пальцев по лбу. — Наш вождь великий стратег, настолько великий, что может не контролировать переселение нуклеаров в Приморский парк, ибо все сделается и без него по высшему разряду.

Глава 20 ПРОШЛОГО КАМЕННЫЙ ГОСТЬ РАСПРОСТЁР СВОЮ ДЛАНЬ НАД ТОБОЮ

Царь Роман миновал дамбу и пошел по земляной насыпи, что перегораживала Миус. По левому краю насыпи, почти у кромки воды, от берега до берега наклонно торчал полутораметровый частокол, усиленный колючей проволокой. Он был построен вскоре после той приснопамятной весны, когда косяк морских гидр пытался прорваться в лиман, а воины Лакедемона фактически своими телами преградили путь этой миграции. Если бы тварям удалось преодолеть дамбу, то относительно сытой жизни обитателей Лакедемона пришел бы конец — на безопасном рыболовстве можно было ставить крест. С тех пор морских мутантов расплодилось еще больше. Как рассказывали крестьяне из Беглицы, в прошлом году в Азовском море потонул огромный рой насекомых, похожих то ли на гигантских муравьев, то ли на саранчу, и те стали отличной подкормкой для гидр. Однако сколько бы мутантов с обжигающими ядом щупальцами не обитало в море, у них не хватало интеллекта и умений пересечь забор высотой с человеческий рост.

― Доблесть и сила! — часовой выкрикнул приветствие, узнав подошедшего.

― Во имя победы, — проговорил с достоинством Роман.

Правитель подошел к воротам, которые уже отворялись.

― Я с инспекцией, наместник у себя?

― Так точно! — отрапортовал крепко сбитый мужчина, одетый в грубо сшитую одежду серого цвета, с «Сайгой» в руках и длинным ножом за поясом.

― Ага… хорошо, — произнес Роман, входя внутрь периметра.

Ломакин был первым форпостом или последним (как посмотреть!), оставшимся у Великого Лакедемона на материке. Деревня эта, как и сам Лакедемон, обнесенная добротным частоколом, имела стратегически важное значение, не позволяя мутировавшему зверью проникать на полуостров. В свое время царь Роман добился в Совете старейшин утверждения «Закона о Ломакине», по которому около сорока наиболее крепких мужиков из крестьян получили некоторые права, а за это они имели сомнительную привилегию поселиться со своими семьями в Ломакине и охранять подступы к насыпи. Таким образом, в Миусской Политии появилось четвертое, хоть и немногочисленное сословие — ломакинцы. По своему статусу они были ниже полноправных граждан, но выше крестьян, носили оружие, имели дополнительное жалованье, увеличенный паек, но права голоса в Общем Собрании не удостоились.

Проталкивая этот закон в Совете старейшин, соправитель метил в будущее: появился достаточно большой контингент вооруженных людей, обязанных своим положением лично царю Роману, что могло стать нелишним козырем в борьбе с конкурентом Антоном.

Наместник Ломакина — Сурен Геворкян — ждал царя на крыльце своего дома. Жгучий брюнет лет тридцати пяти — сорока, по-русски разговаривал без акцента и, пожалуй, лучше, чем на родном армянском. Мужчины обнялись, похлопав друг друга по спине. Сурен пригласил гостя в дом, но царь отказался, предложив совершить небольшую прогулку на свежем воздухе.

― Я же к тебе с официальной инспекцией, так что буду инспектировать, — сказал Роман.

― Не сомневаюсь, — губы брюнета тронула легкая улыбка. — Но обычно твои официальные визиты имеют неофициальную подоплеку.

― Ну… а как же без этого, мой дорогой друг, — почесал бородку царь. — Время сейчас неспокойное, люди дохнут как мухи, мы на грани вымирания, а многие этого не понимают. Ситуацию нужно решительно менять, даже ломать.

― Такие слова пахнут гражданской войной, — спокойно заметил Сурен, понизив голос, хотя вокруг никого, кроме них, не было. — Не думаю, что кто-то захочет ломаться добровольно. Да и сил у тебя, мой повелитель, мало, чтобы победить Антона.

― Во-первых, война — это последний довод и даже не королей, а дураков, — возразил Роман. — Есть десятки способов мягкого воздействия. А во-вторых, лучше казаться слабым, но быть сильным, чем наоборот.

― Согласен, — на лице наместника нарисовалось одобрение. — Но что ты хочешь?

― Сын правителя Артур несколько дней назад отправился с карательным заданием в сторону Таганрога и, вопреки расчетам, до сих пор не вернулся, — перешел к делу царь. — У меня имеются данные, что город обитаем, и там живет племя каких-то мутантов. Ты догадываешься, чем пахнет, если наследник погиб вместе с отрядом?

― Походом на Таганрог, — ответил Сурен.

― Именно, — кивнул царь. — Больше того, поход состоится, даже если Артур вернется целым и невредимым.

— И?..

― Экспедицию захочет возглавить Антон. Это обязательно. Слишком давно не было ничего такого… победоносного, — Роман развел руками. — Разгромив мутантов, он еще сильнее укрепит свои позиции, моя власть окончательно сделается формальностью, и, сам понимаешь, мой друг, представлять интересы ломакинцев в Совете старейшин станет очень непросто.

― Согласен, — наместник нахмурил густые черные брови. — Но каковы твои предложения?

― Есть информация, что наш дорогой наследник Артур замешан в контрабандных делах, в нелегальной торговле коноплей или какой-то похожей на нее дурью. Сам понимаешь, огласка такого дела пошатнет кресла под многими из наших недругов.

― Я готов помогать тебе во всем, ты это знаешь. Наверняка уже придумал план?

― Верно, — сказал царь, испытующе заглянув в темно-карие глаза Сурена. — Когда Антон отправится бить дикарей, мне нужны будут твои воины. Среди полноправных граждан слишком много ненадежных глаз и ушей, а дело требует строгой конфиденциальности. Мы отправимся в Беглицу добывать доказательства антипатриотических деяний наследника и, если повезет, то найдем информацию еще на кое-кого.

― Но нужно официальное разрешение, чтобы пройти через территорию Лакедемона, — возразил Сурен. — Или ты предлагаешь нам тайно пробраться на полуостров?

― Нет, — покачал головой царь, — я улажу вопрос, не беспокойся.

― Надеюсь, ты понимаешь, — сказал наместник вполголоса, — что ломакинцы многим рискуют, хотя и будут сражаться за правое дело.

― Да. Надеюсь, и ты понимаешь, что победа правого дела обеспечит уравнение в правах с гражданами, — царь почесал бородку. — По крайней мере, я усиленно работаю над вопросом…

Внезапно издали донесся звон.

― Что такое? — удивился Сурен. — Это ведь колокол Храма Славы?

― Ты угадал, и, думаю, мы на пороге больших перемен. Скорее всего, или наследник вернулся, или кто-то из его отряда. На днях я приду за тобой и твоими людьми. Подготовь все тщательно, Сурен, — царь Роман направился в сторону насыпи, но, остановившись, обернулся к наместнику:

― И вот еще: я выпишу пропуск Алёне Зарецкой, пусть повидает детей.

― Конечно, — кивнул брюнет. — Я прослежу.

* * *

Антон смотрел из окна своего кабинета на двух котов, взъерошенных и орущих друг на друга, хотя март давно прошел; одно неосторожное движение — и кто-то из маленьких хищников первым бросится в атаку.

― Ну, сынуля, — строго произнес царь, — рассказывай, как ты просрал отряд в целом и жену в частности. Только честно, без вранья. Я должен знать, как мне выгораживать тебя перед Общим Собранием. Анатолий Алфераки уже направился к Храму Славы, скоро зазвенит колокол, а потом забренчит рельс у Дворца Собраний, туда набежит куча народа, и ты отлично знаешь, они не папа, порвут на части за малейший косяк.

Артур, стоящий навытяжку возле двери, вздрогнул, услышав «сынуля», сглотнул ком и сказал:

― Отец, так получилось по чистому недоразумению, но я готов искупить кровью…

― Ты, тупое убожество! — взревел царь; в этот момент один кот бросился на другого, и клубок шерсти покатился по пыльной дороге. — Я тебя о чем спросил! О недоразумении? Или об искуплении?

Антон резко развернулся и бросил испепеляющий взгляд на сына:

― Повторяю свой вопрос специально для малахольных недоносков: как ты умудрился просрать отряд в целом и жену в частности? В подробностях рассказывай, без всяких соплей и нюней о случайных недоразумениях. Почему ты остался жив, а остальные погибли? Храбрейший из воинов, я жду ответа.

Разумеется, честно, как требовал того отец, Артур говорить не собирался. Он изложил откорректированную версию похода в Таганрог — ведь никто проверить его слова не мог.

Получалось, что доблестный сын царя и его команда шли по следу отступника, убийцы и предателя Олега, сына Виктора. Примерно посередине дороги на них напала банда беглых рабов, ясное дело, по наущению все того же предателя. В результате яростного сражения шайка отморозков была уничтожена, а ее главарь, дикарка по имени Рита, взята в плен. Но во время боя рабы, предназначенные для прохода сквозь Туман Даров, погибли. Пришлось тащить на себе проклятую атаманшу. В аномальной зоне непонятно почему погиб Семён, один из лучших рукопашников Лакедемона. Однако не оставалось сомнений, что каким-то образом Олег сумел преодолеть Туман Даров и уйти. Далее, уже в самом городе, отряд едва спасся от гигантских хамелеонов. Жертвой одной из тварей стал Григорий, да восславят его вечные воды Миуса. Но сильно поредевший отряд не отступил и, отсидевшись до заката в заброшенном доме, вновь пошел по следам изменника. На этом настоял сам Артур, сказав, что того требует честь воина, хотя старый поисковик Николай хотел отказаться от дальнейшего преследования. Ночью, уже в старых районах города, на них напали нуклеары, так себя кличут дикари-мутанты. В результате ожесточенного сражения погибли и любимая жена Анна, и храбрейший воин Николай, сын Алексея, да будет он равен богам. Сам бесстрашный Артур, будучи оглушен метко брошенным камнем, попал в плен к выродкам. Однако можно с уверенностью сказать, что в ходе боя было уничтожено не менее семи врагов, и если бы не врожденное преимущество противника — способность прекрасно видеть в темноте — то наверняка потери нуклеаров были бы больше. Во время своего пленения Артуру удалось разговорить одного из охранников, и он поведал ценные сведения о своих соплеменниках. Позже наследнику удалось бежать, доблестно обезвредив двух охранников.

― Есть кое-какие нестыковки в твоей байке, — сказал царь Антон, вплотную приблизившись к сыну. — Ну-ка покажи голову… И где здесь шишка, синяк, хотя бы царапина, в конце концов, после камня должно же что-то остаться?

― Я сейчас правду говорю, батя, правду, — Артур вытаращил глаза и закивал головой, будто это могло убедить правителя в искренности его слов.

― Я сейчас тебе челюсть сломаю, сынуля, — спокойно, но с непреклонной жесткостью проговорил Антон, ударяя кулаком в ладонь.

― Ну хорошо, хорошо, — наследник попятился, выставив вперед руки. — Я сдался этим тварям, но то была вынужденная мера, иначе как бы мы узнали о дислокации противника…

― Что еще наврал?

Артур мгновенно сообразил, что нужно срочно сознаться еще хотя бы в чем-то, иначе отца не успокоить. Обещание сломать челюсть могло воплотиться в реальность.

― Меня выпустила Аня, — сказал наследник. — Я не сам сбежал, она мне помогла. Сперва хотела в Таганроге остаться, а потом передумала… Но, клянусь, она первая сдалась, она вообще хотела нас предать!

― Угу, и захотев предать, зачем-то стала тебя освобождать? — поджал губы Антон. — А почему ее нет с тобой?

― Она умерла по дороге, — спина Артура сделалась мокрой, — но память о ней…

― Ты убил ее? Как лишнюю свидетельницу?

― Нет, честно, батя, все получилось чисто случа…

Договорить наследник не успел, поскольку, получив сильный удар под дых, судорожно глотая воздух, согнулся в три погибели и упал на колени.

― Боги, — прорычал правитель, — почему вы мне дали в сыновья тупицу, который не может даже солгать как следует? Сынуля, ты, когда врешь и боишься одновременно, то потеешь как свинья при случке, ты этого не знал? Дерьмовый из тебя политик, дерьмовый управленец и такой же дерьмовый воин! Боги… на кого оставить Лакедемон?

Зазвонил колокол Храма Славы.

― Ладно, — Антон подошел к столу, сел в кресло. — Собранию поведаешь версию, которую сначала мне рассказал. И запомни: народу врать можно, а вот папе нельзя. Папа этого не любит. Иди отмойся и позови Словоблуда, он в коридоре ждет.

Встав с колен и морщась от боли, Артур покинул кабинет.

В дверь просунулась седая голова человека лет шестидесяти, которого за глаза называли Словоблудом.

― Приветствую вас, мой повелитель, — сказал он.

Антон милостиво улыбнулся и показал жестом, чтобы вошедший сел в соседнее кресло. Вот уж кто умел врать в совершенстве, так это Глеб Карасев. И научился он сему полезному искусству задолго до последней войны, ибо многие годы работал телеведущим на одном из центральных каналов страны. Накануне Великого Коллапса он выпросил командировку в Таганрог, для поиска очередной скандальной сенсации, и собирался отснять материал о родителях восходящей звезды, уже известной в мире моды, юной и прекрасной Галины Грильска. Разумеется, настоящая фамилия дивы была другой: то ли Криворучко, то ли Курицына, или даже вообще Суходрищева. Впрочем, журналист считал, что новую фамилию имиджмейкеры модели тоже придумали неудачно — слишком отдавало курицей на гриле, но это не имело принципиального значения. Главная же интрига состояла в том, что мать этой самой манекенщицы оказалась прикованной к инвалидной коляске.

Глеб уже представлял себе начало своей передачи. Вот он выходит в эфир с гадливо-въедливым выражением лица перед телекамерой и громогласно заявляет на всю страну: «Вы не поверите! Мать Галины Грильска прикована к инвалидному креслу и ютится в дешевой коммуналке!» Кстати, неплохо бы срубить бабла на рекламе, и в качестве фона — пустить клип с бульонными кубиками «Галина-Бланка».

Или можно было сказать по-другому, но с тем же гадливо-въедливым выражением:

«Скандалы, интриги, расследования! Город морального Чехова и благородной Раневской породил неблагодарную дочь!», — разумеется, с теми же бульонными кубикам на фоне.

Однако ядерная война поставила крест на радужных планах прожженного спеца по черному пиару. Быстро сообразив, что до Москвы ему уже не добраться, а Ростов — по слухам — лежит в руинах, Глеб и его команда на спецфургоне рванули в сторону Украины. Телеведущий, благодаря чутью на события, не застрял в пробках и добрался до моста через Миус в числе первых. Однако там уже дежурили солдаты, которые внаглую досматривали машины, обязательным порядком сливали почти весь бензин, оставляя в баке пару литров, реквизировали предметы первой необходимости и вообще все, что радовало их глаз, отнимали еду, а потом, обчищенных гражданских выпихивали на другой берег. Но сметливый журналист снова сообразил, что лучше остаться с военными, чем ехать в неизвестность. Отпустив коллег, Глеб попытался истребовать у солдат встречи с начальством.

― Разве вы не видите, я медийное лицо, — кричал телеведущий. — Приведите меня к вашему главному! Или я устрою вам кучу проблем!

Десантник, здоровенный детина, не поверил угрозам, не оценил ораторского искусства журналиста и въехал по медийному лицу прикладом. Однако потом, признав-таки в нем человека с телевидения, отвел к Орлову, Алфераки и ныне покойному Руденко. Разговор, который решил судьбу Глеба, до сих пор снился ему в дождливые ночи.

― А что, — сказал Антон, — почему бы его не сделать гражданином.

― На хрен он нужен! — возмутился Анатолий. — Моя бывшая всю дорогу по зомбоящику на дерьмо всякое пялилась, которое вот он народу втюхивал! Таких сразу вешать надо! Или стрелять.

― Не скажи, — возразил Руденко. — В журналистах и проститутках потребность будет всегда, — старший прапорщик вдруг выпучил глаза и прокричал: — Даже в Спарте!

― Витя, козел, тут серьезное дело, а ты опять прикалываешься! — вспыхнул от негодования Алфераки, стукнув кулаком по столу.

― Заткнитесь оба! — рявкнул Антон. — Решено, будет гражданином, берем его на испытательный срок. Станет голосом нового порядка. Как твое имя?

― Г-глеб Ка-ка-карасев, — заикаясь, выдохнул едва не обмочившийся телеведущий, успевший уже десять раз попрощаться с жизнью.

― Ка-ка-ко-ко-расев, — передразнил Руденко. — Я всегда знал, все журналисты, кокорасы-пидарасы. А кокорасы везде нужны, даже…

Старший прапорщик набрал в легкие воздух, чтобы закричать: «в Спарте!», но, увидев, с какой непередаваемой злобой на него смотрит Алфераки, беззвучно выдохнул и, коснувшись пальцами губ, проговорил:

― Молчу… молчу…

С тех пор прошло много лет, и Глеб с неофициальным прозвищем Словоблуд никогда не подводил тех, кто давал ему кусок хлеба и мясную косточку: ни до Великого Коллапса, ни после него. Вот и сейчас, садясь в кресло рядом с царем, он весь превратился в слух.

― Глебчик, у нас появилась проблема, — сказал Антон доверительно. — Сын мой вернулся, а все его товарищи погибли. Пала смертью храбрых и моя невестка. В Таганроге, оказывается, есть жизнь. Мутанты убили наших людей. И теперь нужна война.

Глеб всегда отличался живым умом и сообразительностью, и потому, кивнув, проговорил:

― Понял, мой повелитель, все будет сделано в лучшем виде.

― Вот за что я тебя всегда уважал, — царь похлопал бывшего журналиста по плечу, — так это за то, что ты схватываешь все с полуслова. Надо торопиться, я введу тебя в курс дела…

* * *

На крыльце под портиком Дворца Собраний восседали старейшины. Красные бархатные стулья с подлокотниками были крашены в золотистый цвет, и кое-где краска уже успела протереться до деревянной основы, но подновить было нечем.

Площадь запрудили почти две сотни мужчин. Когда собиралось Общее Собрание, даже патрульные и дозорные обязаны были присутствовать, а на вышки поднимались жрицы Храма Славы. И вот, едва прибыли последние граждане, дежурный ударил молотом в рельс. Тут же старейшины поднялись со стульев и двести глоток затянули гимн Лакедемона:

Солнцем бесстрашия души согреты, Доблесть и сила во имя победы!

Царь Антон никогда не был чувствительным человеком, но почему-то именно гимн всегда пробивал его на слезу. И, стиснув до боли кулаки, он пел с остальными воинами, быть может, искреннее всех других присутствующих на Общем Собрании.

Вот он, задел для великого старта, Славься, могучая Новая Спарта!

В памяти всплыл сосунок Петя, сочинивший слова к гимну, когда ему исполнилось всего лишь одиннадцать лет. Забылось, что он был соней, недотепой, но помнилось то, что он погиб, как и положено настоящему воину, с оружием в руках.

Плач побежденных, их крики, их стоны — Песнь повелителям Лакедемона!

И перед мысленным взором царя вставало грядущее, когда Миусская Полития распространит свое влияние на весь полуостров, а потом и на все Приазовье. Песнь лилась, и царь Антон в мечтах своих улетал все дальше и дальше…

Когда гимн закончился и старейшины уселись на свои места, слово взял Глеб Словоблуд. Лик его был скорбен и негодующ, казалось, по щекам вот-вот покатятся скупые слезы.

― Сограждане, вы не поверите! — воззвал он трагическим, полным праведного гнева голосом. — Три доблестных воина и одна отважная дщерь Великого Лакедемона пали от коварных рук проклятых выродков! В Таганроге обитают мутантские отродья, посмевшие бросить вызов справедливым законам Священной Миусской Политии!..

Царь Антон не слушал Глеба, потому что и так прекрасно знал, что тот расскажет людям. Но по толпе прошелся ропот искреннего негодования. Разумеется, мерзких тварей стоит наказать. Лакедемон — великая и гордая Полития, и то, что сделали мрази из вымершего города — плевок в лицо каждого настоящего гражданина, любящего свою родину. И потому просто необходимо послать армию, покарать ублюдков-мутантов, выжечь нечистое гнездо дотла.

Когда Словоблуд закончил речь и сел на стул, перед людьми предстал Артур с историей о том, что случилось с отрядом. Его рассказ ничем не отличался от того, что он поначалу поведал отцу. Однако, к счастью, теперь он врал без страха, а потому не потел. Хотя если б даже и потел — не многие из граждан обладали проницательностью царя Антона.

После выступления наследника старейшины начали высказывать свое мнение. Каждый выступающий поддерживал поход на Таганрог. Расходились только в нюансах: в сроках подготовки, числе воинов, которых необходимо послать, количестве провианта и боеприпасов, достаточных для обеспечения экспедиции.

Царь Роман понимал, что противостоять этой патриотической истерии бессмысленно, и выступить сейчас против войны означает свести свой и без того невеликий авторитет к нулю. Правитель не сомневался в том, что племя численностью в триста с небольшим особей, чьим самым страшным оружием были лук и стрелы, не явится серьезным противником для отряда отлично подготовленных бойцов. И таганрогская кампания будет ничем иным, как увеселительной прогулкой, после которой рейтинг Антона взлетит до небес, и он фактически превратится в диктатора. Но если нельзя обречь соперника на поражение, то надо хотя бы приложить усилия, чтобы поход прошел не так удачно, как предполагалось, например, с потерями. А для этого необходима спешная подготовка и как можно меньшее число воинов, участвующих в походе.

― Безусловно, друзья мои и соратники, этот прискорбный факт нельзя оставить без внимания, — произнес Роман, когда очередь дошла до него. — Однако если мы полагаем, что войне быть, то необходимо начать операцию возмездия немедленно, желательно уже завтра отправить отряд в Таганрог, чтобы дикари не успели как следует подготовиться или сбежать. Полагаю, трех хорошо вооруженных восьмерок будет вполне достаточно, чтобы расправиться с жалкими мутантами.

― Я бы не назвал это разумным, — возразил Анатолий Алфераки. — Нам нужна минимум неделя, необходима тщательная разведка местности, несмотря на то, что Артур знает в общих чертах дислокацию противника. Кроме того, для безоговорочной победы трех восьмерок мало, я думаю, что стоит подумать о сорока восьми или даже пятидесяти шести бойцах.

― Да что Лакедемону какие-то примитивные дикари? — усмехнулся Роман. — Неужели для их покорения стоит отвлекать почти треть полноправных граждан, способных носить оружие? Не забывайте, что на оставшихся воинов лягут тяжелым бременем лишние дежурства на постах.

― Не настолько тяжелым, — сказал царь Антон. — Тем более война продлится недолго. Некоторые и на дежурство заступить не успеют.

― А внешняя угроза? — настаивал на своем Роман. — Я понимаю, за такой короткий срок вероятность нападения мутантов мала, но мы не знаем, кто живет у нас под носом, какие процессы происходят в приазовских степях и что нас может ожидать завтра.

― Приазовские степи — дело десятое, а об экономической составляющей стоит подумать… — пробурчал казначей Степан, сын Петра.

Слова его прозвучали тихо, их услышали только старейшины. Однако именно это обстоятельство выручило царя Романа.

Согласно лакедемонским законам каждый участник похода получал тройное суточное жалованье, потому уход на войну слишком большого числа солдат означал лишние расходы для казны, а значит, уменьшение доходов старейшин. Считая себя все-таки чуть более равными среди равных, они назначили себе процент с налоговых поступлений. Так что каждый представлял себе последствия затратной военной кампании: заметно сниженный личный профит. А потому совершенно неожиданно в союзниках у царя Романа оказалась человеческая жадность.

Степан, сын Петра, всегда был верным сторонником царя Антона, однако, занимая должность казначея, не мог не озаботиться финансированием военной операции против Таганрога. И по мнению этого невоенного человека, выделить семь восьмерок на мелкий конфликт значило беззаботно сорить трудоднями, без веских на то оснований. Было решено, что в поход отправятся тридцать два воина и самая сильная видящая из жриц Храма Славы. Приготовления должны закончиться в течение трех дней. Никто не сомневался в быстрой победе. За два десятка лет Великий Лакедемон не проиграл ни одного сражения.

Глава 21 ПАСТЫРЬ, УЧИВШИЙ ЛЮБИТЬ, СОБИРАЕТ УЖАСНУЮ ЖАТВУ

Лакедемон провожал своих воинов в поход. У восточных ворот собрались почти все граждане, свободные в данный момент от службы. Не смешиваясь с привилегированной частью населения, стояли здесь и многочисленные зеваки из крестьян (кто смог отложить дела), чтобы поглазеть на редкое в последние годы зрелище.

Тридцать два человека, хотя и были разного возраста, очень походили друг на друга: все как один с сурово сжатыми губами на каменеющих лицах, они являли неуемно-жестокую силу, что двигала людьми, словно пальцами. Побывавшие во многих переделках, одетые в бронежилеты, а под ними в камуфляж, не новый, застиранный, и кое-где заштопанный, бойцы были полны решимости вырвать победу даже из лап смерти, не оставляя противнику ни единого шанса.

Кроме рядовых автоматчиков, каждая восьмерка была укомплектована снайпером с СВД. Запасы провизии брались на пять дней, хотя никто не сомневался, что война продлится всего лишь сутки, то есть будет молниеносной, но путь до Таганрога был неблизким, тем более что назад предстояло идти с многочисленными пленными.

Царь Роман критически посматривал на четыре телеги, в оглобли которых радостно вцепились руки рабов, что вместо тяглового скота приготовились тащить армейское обеспечение, полевую кухню, провиант и воду. Как обычно, этим болванам, сопровождающим отряд, была обещана свобода и перевод в класс крестьян, а в случае особенно добросовестного выполнения задач — вообще неслыханная милость: переселение в Ломакин.

План был прост.

Отряд пойдет вдоль Миуского лимана северной дорогой, что снизит до нуля возможность встречи с Туманом Даров.

Сегодня воины уходят из Лакедемона и ночуют в Гаевке, поближе к городу, а завтра, с первыми лучами солнца бойцы рванут к Таганрогу. Можно было бы пойти напрямую, через бывший военный аэродром, но, как утверждали поисковики из отряда покойного Николая, там поселились гигантские пауки, потому придется делать небольшой крюк и обогнуть опасное место, чтобы как снег на голову упасть на выродков с севера.

Далее, сориентировавшись на местности, отряд продолжит путь к центру города по улице Ленина и приблизительно в девять часов утра нанесет первый сокрушительный удар по нуклеарам, обитающим в районе порта.

Следом, продолжив продвижение в глубь территории противника либо по Петровской, либо вдоль моря по Пушкинской, либо по обеим улицам одновременно, они нападут на второе обиталище дикарей.

Затем, ликвидировав основные скопления туземцев, предполагалось провести общую зачистку территории, после чего отступить на исходные позиции к Гаевке или же по Мариупольскому шоссе вернуться с победой в Лакедемон.

Согласно этой тщательно продуманной диспозиции, к шести часам завтрашнего вечера операция должна завершиться. Стратеги из Совета старейшин полагали, что смогут уничтожить порядка двухсот аборигенов, а около пятидесяти или чуть больше взять в плен. Если кто-то из мутантов спасется, то будет деморализован и надолго запомнит урок, преподнесенный доблестными солдатами Миусской Политии, чтобы никогда даже не помышлять о предоставлении приюта врагам могущественного соседа.

По крайней мере, Верховная жрица Храма Славы Светлана по прозвищу Лики убеждала себя, что все так и будет. С тех пор, как много лет назад девушка сделала выбор и села в джип с тонированными стеклами, планы ее мужа никогда не нарушались. Впрочем, женщина давно уже была равнодушна как к деяниям своего супруга, так и ко всему остальному. Светлана выполняла то, что от нее требовала должность Верховной жрицы — не менее, но и не более. Ее внутренний мир, похороненный под грудой пепла, оставшегося после горения страстей, надежд и страхов, долгие годы никто не беспокоил. Но события последних дней расшевелили потухший костер, и болезненное смятение тлело где-то в глубине давно остывшего сердца.

Жена царя обняла юную воспитанницу, черноглазую брюнетку Ирину, которой за особую чувствительность дали прозвище Психея. Пятнадцатилетняя девушка, лучшая видящая Лакедемона, в иные дни была способна ощущать присутствие живых существ в радиусе до пятисот метров.

― Будь всевидящим оком наших мужей, — бесстрастно произнесла наставление Светлана.

Затем жрица подошла к Антону. Выцветшие глаза остановились на царе, но, казалось, смотрели куда-то вдаль. Выдержав паузу, она сказала:

― Со щитом или на щите.

― Я вернусь со щитом, — ответил Антон, положив руки ей на плечи и притягивая к себе.

Артур, стоявший в первой из восьмерок, испытывал неловкость. Терпкое щемящее чувство всплыло из недр души, а в памяти неожиданно прояснилась картина детства, когда он, радостный малыш, обнимал смеющуюся маму, нежную и добрую, с роскошными рыжими волосами.

«Она ведь не всегда была такой, как сейчас», — подумал наследник, и к горлу подкатил горький вязкий комок.

Даже сегодня, когда она надела на шею сына свой массивный золотой медальон на толстенной, в мизинец толщиной, цепи, не было в ее взгляде ни заботы, ни теплоты, ни тревоги, ничего не было — только серый холодный пепел. Артуру вдруг стало обидно, захотелось немедленно вытащить материн подарок из-под бронежилета и швырнуть в это каменное лицо. Быть может, тогда она проявит хоть какие-то чувства к сыну — хотя бы злость, хотя бы ненависть, хоть что-то…

Но наследник сдержался, рассеял нахлынувшие на него эмоции и изгнал детские воспоминания. Что тут поделаешь! Она ведь Лики, волчица. А волчицы — не плачут. Да и кроме того, эта цацка вызывала столь откровенно завистливые взгляды у остальных воинов отряда, что бросаться такой вещью было бы глупо.

Так стоило ли теперь печалиться о детстве? Ведь Артура впереди ждала месть уродам, посмевшим держать лучшего воина Лакедемона в подвале, а особенно грела веселая мысль поквитаться с Олегом, который лишил будущего царя возможности иметь полноценное потомство, уподобив его мутантам.

Так же не забывал Артур и о красавице Каур. «Интересно, успел он уже подмять ее или нет? — обращался наследник с вопросами к небесам. — Хорошо бы нет… Ну, конечно, нет! Он же, дурачина, только вздыхать может, как по Аньке вздыхал… но в любом случае, ты понаблюдаешь, Олежек, что делают с девками настоящие мужчины, посмотришь, как это сделаю я, а у черной сучки будет возможность сравнить… Да… потом возьму ее к себе или лучше отдам в Дом Алён. Или нет, сперва все же к себе, а вот держать буду на цепи во дворе, как собаку… Жаль, что тебя скоро казнят, Олежек и этого ты не увидишь…»

В общем, можно было сказать, что жизнь наконец улыбнулась Артуру: киндеровыми листьями, которые удалось притащить из Таганрога, были оплачены долги в Доме Алён, и он получил еще неплохую сумму в придачу. Отказавшись от ласк проституток, наследник успел забежать в кабак и рассчитаться с удивленным трактирщиком Гоги. Грузин на радостях хотел угостить вечного должника за свой счет, но Артур отказался, памятуя, как невыносимо трудно дался прошлый поход по жаре. А ведь сейчас, вместо снисходительного Николая, да успокоится его душа за Дамбой Теней, за сынулей будет наблюдать суровый папаня… Нельзя подать повод для насмешек.

― Доблесть и сила! — возглас отвлек Артура от размышлений.

― Во имя победы! — гаркнул наследник с остальными воинами.

― Во имя победы! — раздалось из толпы провожающих.

Наконец-то церемония проводов была окончена.

Колонна строевым шагом прошла ворота и вскоре исчезла в мареве солнечных лучей.

* * *

Роман знал, что времени у него не так уж много. Вполне возможно, что послезавтра вечером ненавистный соправитель вернется с победой. В крайнем случае, судьба подарит еще один день, и война закончится послепослезавтра, поэтому, как только были заперты ворота, царь пригласил для серьезного разговора казначея Степана, оставленного Антоном вместо себя. Уединились они в одном из кабинетов Дворца Собраний.

― Присаживайся, товарищ мой и сотрапезник, — любезно сказал Роман.

Казначей так и сделал. Теперь они сидели, разделенные столом, как границей.

― Что ты хочешь, соправитель? — на лице казначея играла иронично-надменная улыбка.

«Как же предсказуем этот незадачливый Роман! — думал он. — Истинный повелитель Лакедемона, Антон, предупреждал о подобных попытках. Что ж, любопытно, какая игра тут приготовлена… наверняка, что-то не очень чистое, но, разумеется, я готов в достаточно жесткой форме дать отпор».

― Славный Степан, сын Петра, — спокойно, с достоинством произнес Роман, — к сожалению, наш храбрейший из храбрых, Антон, сын Василия, отбыл в поход, а я в суматохе приготовлений совсем забыл об одном малозначащем документе, который должен был, однако, подписать я и мой достопочтенный соправитель.

― И что же это такое? — усмехнулся казначей, издевательски кривя толстые губы.

― Это разрешение на проход пятерых вооруженных ломакинцев через Лакедемон.

― Зачем, — рассмеялся Степан, — зачем тебе, мой любезный сотрапезник, понадобились клоуны с правого берега Миуса?

― Это дело государственной важности, уверяю тебя, но пока оно остается тайной, — царь почесал бородку.

― Ну и как я могу ставить свою подпись неизвестно под чем? — Степан развел руками. — Извини, нет.

― Как мне жаль слышать твой отказ, но, скажи, если бы тебя, — Роман чуть прищурил глаза, — попросил об этом царь Антон, ты бы выполнил его просьбу, ведь так?

― Не надо сравнивать орла и лягушку, о, дорогой временный соправитель мой.

― Ты очень дерзок, — рассмеялся Роман. — Высокомерен и дерзок. А знаешь, мой отважный товарищ, кем я был в прошлой жизни?

― Ходят такие слухи, что ты бывший гэбэшник, — пренебрежительно хмыкнул казначей. — Ну, а какая теперь разница?

― Понимаешь, — царь Роман, в мгновение ока превратившись из благородного льва в кровожадного ягуара, доверительно посмотрел в зрачки собеседнику, — ходят и другие слухи, что «бывшими» чекисты не бывают.

― И что? — впервые за время разговора Степан насторожился.

― А то, что все мы грешны, но свои грехи стараемся спрятать под смешными личинами, — ласково произнес Роман. — Например, какой-нибудь кровавый маньяк прячется за маской скромного отца семейства и примерного работника. Сколько таких случаев было в довоенную эпоху?

― К чему это ты, повелитель? — глаза казначея сузились в щелочки.

― Только лишь к тому, что некоторые за благочестием скрывают развратную душу, некоторые прячут за скромностью трусость, по-разному бывает, — вкрадчиво сказал царь. — А иногда бывает, что некоторые казначеи за надменностью и дерзостью прячут убогие мазохистские фантазии, которые осуществляют в борделе.

― Ну, сука… — тихо вымолвил Степан.

― Я вот прямо цитатами могу говорить, — Роман криво улыбнулся и, как бы между прочим, выложил на стол «Стечкин». — Захер-Мазох нервно курит в сторонке. Как там: «Моя несравненная госпожа, я твоя вонючая тряпка. Окажи милость своему раболепному песику вылизать твои божественные пятки». Это просто шедевр какой-то.

Казначей, окаменевший и бледный, забыл дышать в спертом кабинетном воздухе.

― Ладно бы полноправный гражданин заставлял проститутку целовать СЕБЕ ноги, но СТАРЕЙШИНЕ пресмыкаться перед шлюхой, перед рабыней, — правитель покачал головой. — Как расценят члены Совета, да и остальные граждане такую шокирующую новость? Нет, конечно, не убьют, но из Совета старейшин погонят…

― Что ты хочешь? — огромная капля пота покатилась по виску Степана.

― Но не волнуйся, — царь будто не заметил вопроса. — У нас у всех есть свои слабости. Я с пониманием отношусь к людям, которые с пониманием относятся ко мне.

― Что? — казначей ссутулился, сознавая, что ловушка захлопнулась и деваться некуда. — Что тебе нужно?

― Не мне, — поправил Роман, — не мне, а нам. Понимаешь меня? Ты меня понимаешь?

Казначей кивнул.

― А теперь, Стёпа Быков, спроси правильно: «Что НАМ нужно?» Мы ведь теперь одна команда и трудимся ради одного дела, и родина у нас одна. Итак…

― Что… — казначей сделал над собой усилие, — нам нужно?

― Вот видишь, как просто, — проворковал правитель, доставая из стола бумагу с печатями. — Нам нужно подписать вот этот документ, а именно: разрешение на прохождение вооруженного отряда ломакинцев через территорию Лакедемона. Как видишь, никакой особенной ответственности на тебя не ляжет.

― Но… — Степан кашлянул, — здесь стоит второе августа, а сегодня только первое.

― А нам нужно, чтобы там стоял завтрашний день. Понимаешь? А то нехорошо получится, царь Антон за порог, а мы уже за его спиной в этот же день бумаги всякие подписываем.

Казначей, больше ничего не спрашивая, обмакнул перо в чернила и поставил роспись.

― И так как мы в одной команде, то… — царь убрал разрешение со стола. — То ты можешь продолжать ходить к той же девочке за теми же воплощениями фантазий, это останется внутри нашей дружеской компании. Чего уж тут стесняться? Я человек широких взглядов и все понимаю. Только не вздумай ее обидеть, избить или что-нибудь в этом роде. Это будет нехорошо по отношению к соратникам. Договорились, Стёпа Быков?

Казначей, затравленно буравя взглядом стол, смог лишь кивнуть.

― Благодарю тебя, великодушный Степан, сын Петра, — правитель поднялся. — Я рад, что ты проникся пониманием и пошел навстречу моей скромной просьбе. Тебе обязательно воздастся.

* * *

Ранним утром, когда из Гаевки под предводительством царя Антона маленькая армия выдвигалась в сторону Таганрога, из ворот Ломакина вышел отряд из шести человек: правитель Роман, наместник Сурен Геворкян и еще четыре бойца. Ломакинцы были вооружены охотничьими карабинами и длинными ножами, заткнутыми за пояс.

Они беспрепятственно миновали насыпь, дамбу, затем, не привлекая излишнего внимания, проследовали по окраинам Лакедемона и покинули его в южном направлении. Полтора часа спустя царь Роман и сопровождающие стояли перед тем, что в Беглице называлось воротами. Охраны нигде не наблюдаюсь.

― Хорошо они здесь живут, спокойно, — сказал правитель, почесывая бородку. — Но надо бы внутрь попасть.

― Вадик, — скомандовал Сурен, — займись!

Худощавый шатен лет семнадцати-восемнадцати подпрыгнул, подтянулся, гимнастически ловким движением перекинул тело через ворота, и спустя полминуты одна из створок приоткрылась. Войдя внутрь периметра, отряд сразу наткнулся на оглушительно храпящего бородатого мужика, развалившегося поперек дырявого матраца под навесом из веток и листьев. Около стражника на земле валялось ружье.

― Караульный… — задумчиво произнес Роман. — Все-таки отвязно они здесь живут… Ладно, пусть спит, пошли.

Село в этот не такой уже ранний час было точно вымершее, по пути к дому старосты правитель и его спутники встретили только двух рабов, выгоняющих из хлева коз. Благодаря рассказу Алёны Третьей нужное жилище отыскалось сразу. Здоровенный, на полторы головы выше царя Романа русобородый ломакинец, с библейским именем Фома, постучал кулачищем в дверь, которая, казалось, сейчас провалится внутрь дома. Несмотря на солидные удары, окно на первом этаже открылось минут через пять. Из него показалось заспанная морда старосты:

― Ну чё за нах! Кто там бахает?!

В следующий миг в окно залетел седеющий брюнет Мага, а за ним Вадик. Послышалась возня, громыхание, женский крик, детский плач, а потом все стихло. Изнутри дверь открыл Вадик, и оставшиеся на улице члены группы вошли в дом.

В спальне, забившись в угол, прижимая к себе ребенка, сидела испуганная женщина в одной сорочке. На полу лежал староста со связанными руками и кляпом во рту, а на нем, фальшиво улыбаясь, сидел Мага:

― Слющай, нэ нада крычать, нэкто вас нэ тронэт.

― Женщину и ребенка под надзор в отдельную комнату, — скомандовал Роман.

― Славян, займись, — обратился Сурен к крепко сбитому пареньку, который был одного возраста с Вадиком.

― Хотя, погоди! — царь остановил женщину жестом. — Покажи своего ребенка, не бойся.

Правитель заглянул в глаза малыша. Зрачки мальчика были не круглыми, как у нормальных людей, а узкими, разрезающими серую радужку наподобие линзы и больше всего напоминали глаз кошки.

― Что у него с глазами? — спросил Роман.

― Так это, — женщина с испугом взирала то на царя, то на Сурена, то на гиганта Фому, — у нас уже два года как все такие дети.

― И почему?

― Так это… лекарство едим… дети здоровые рождаются и не умирает никто…

― А откуда вы берете лекарство?

― Так это… откудова мне знать! — запаниковала женщина, глядя на связанного старосту.

― Ладно, ладно, — успокаивающе проговорил Роман. — Ты не бойся, сейчас пойдешь в соседнюю комнату с этим парнем и будешь тихо сидеть. Тебя никто не тронет. Хорошо?

Женщина, кивнув, вжала голову в плечи и вышла, за ней последовал Славян.

― Теперь поговорим, — царь оглядел комнату в поисках несуществующего стула и сел на кровать.

Когда старосту подняли на ноги и освободили от кляпа, он отскочил в угол комнаты, отчаянно замотал головой и заверещал:

― Я вам устрою! У меня связи есть! Это вы там у себя в Кацапии права человека нарушать можете! Я вам уст…

Докричать он не успел, поскольку здоровяк Фома ткнул главу беглицкой администрации кулаком в грудь, отчего староста буквально влип в стену, а затем, скуля, сполз по ней.

― За что? — пропищал он. — Морды жидовские. Я на вас пожалуюсь…

― Тебя как зовут? — прервал стенания допрашиваемого правитель.

― Сеня, — всхлипнул староста.

Сурен отчего-то засмеялся, однако, пересекшись взглядом с царем, сделался вновь серьезным.

― А фамилия твоя?

― Петрюков.

На лице наместника появилась улыбка.

― Сеня Петрюков, — Роман почесал бородку. — Скажи мне, как ты стал старостой? Неужели на сходе выбрали?

― Я на вас пожалуюсь, — вдруг заплакал Сеня по-настоящему. — У меня связи есть в вашей пендосской Лакедемоновке.

― Сеня, видишь этого большого парня? — царь говорил мягко, почти ласково. — Вот если ты сейчас не перестанешь пускать сопли, и не будешь отвечать на вопросы, он вырвет тебе язык вместе с челюстью, и тогда уже ты никому, никогда, и ни на что пожаловаться не сможешь. Ты меня понимаешь?

― Да… — проскулил староста.

― Ты до Великого Коллапса где жил?

― В Дарагановке.

― Ага, это многое объясняет[5], — кивнул царь. — Так кто тебя старостой выбрал?

― Ивана Михайловича убили, а меня поставили.

― Кто, Сеня? Кто поставил?

― Артур и Степан, не помню, как их дальше. Имена у них масонские, длинные.

― Так-так, — вымолвил царь.

То, что казначей повязан с наследником, было понятно после рассказа трактирщика Гоги, однако вчера, чтобы бедняга Степан с перепугу не натворил каких-нибудь бед, царь Роман эту тему поднимать не стал, решив, что хватит одной угрозы сексуального скандала.

― А кто занимается добычей лекарств и травки?

― Женька Долговяз, он в Таганрог ходит.

Теперь все становилось на свои места. Каким-то образом Степан Быков и Артур, прознали о связях жителей Беглицы с мутантами, устранили старосту и, возможно, кого-то из его ближайшего окружения, а затем поставили своего дурачка, монополизировав торговлю дурью и лекарствами. Вот только зачем нужно было устранять Ивана Михайловича, почему нельзя было с ним договориться? Неясно. Впрочем, и неважно. И Степан, и наследник оказались жертвами ложного ощущения безнаказанности. Здесь, в Беглице, они работали грязно, грубо и совершенно неосмотрительно. Так дела не делаются. Зато было наглядно продемонстрировано, как самомнение и надменность приводят к краху.

― А где Женька Долговяз живет?

― На углу, в синем доме.

Правитель размышлял. Конечно, Сеню можно было оставить в качестве главы Беглицы, а в заложники взять женщину с ребенком, но интуиция подсказывала, что Петрюков не сильно-то ими дорожил. Да и контролировать шизофреника проблематично.

― Сурен, — царь поднялся с кровати. — Старосту нужно препроводить в Ломакин под стражу. Желательно в обход Лакедемона.

― У нас есть припрятанная лодка на этом берегу, — сказал наместник. — Будет сделано. Мага, Вадик займитесь!

Покинув жилище Сени Петрюкова, правитель и оставшаяся от группы тройка бойцов, направились к дому Долговяза. Несмотря на то, что солнце вот уже три часа как взошло, улицы Беглицы по-прежнему были пусты, и у Романа возникло подозрение, что местные жители просто прячутся от незваных гостей.

«Вот оно, непонимание между столицей и провинцией, — усмехнулся про себя царь. — А ведь мы почти не интересуемся, что здесь творится. Контроль-то и потеряли».

Синим дом можно было назвать очень условно. Перед взором ломакинцев предстала довольно-таки ветхая постройка с облупившейся краской. Рядом стоял курятник, который, честно говоря, выглядел намного лучше человеческого жилища. Из курятника вышла хозяйка. Скорее всего, ей не было еще и сорока, а может быть, она совсем недавно только разменяла третий десяток, но выглядела женщина весьма потрепанно.

― Нам нужен Женька Долговяз, — сказал правитель.

― Нету его, — буркнула баба, не поднимая глаз.

― А где он?

― Не знаю я.

― А почему в глаза не смотришь? — спросил Роман. — Разве тебе есть, что скрывать от своего царя? Добропорядочные женщины из крестьянского сословия так не поступают… Сурен, надо обыскать дом. Всех живых во двор.

Наместник сделал жест, и Славян с Фомой кинулись исполнять приказ, сам же Геворкян вошел в курятник. Глаза женщины бегали, она явно нервничала. Из сарая выскочили две возмущенно квохчущие курицы, потом появился Сурен с матерчатым полуметровым мешочком.

― Под наседками нашел, — сказал наместник.

― Что там? — задал вопрос правитель, и так как женщина молчала, Роман засунул руку в мешок.

В это время из дома вышел Славян, который нес на руках улыбающегося полуторагодовалого малыша, а за ним русобородый великан тащил за шкирку пацаненка лет восьми-девяти, который отчаянно брыкался и пытался укусить руку ломакинца.

― Ага, у нас здесь дурман-трава. Кури, не хочу, — произнес царь. — Ты знаешь, красавица, что за это можно лишиться головы?

Женщина молчала.

― Что ж, — погладил бородку Роман. — Спрашиваю последний раз, где твой муж?

Хозяйка не отвечала.

― Хорошо, — царь взял малыша из рук Славяна. — А что это у нас с глазками? Да, я так и думал, он мутант. Послушай меня, крестьянка, я ведь действую только в рамках закона, а закон суров к детям с отклонениями. Твое чадо, конечно, не от полноправного гражданина, и обязательная смерть на него не распространяется. Но у меня есть все полномочия признать его мутацию опасной для общественного порядка и немедленно привести приговор в исполнение.

― Дада, — сказал улыбающийся малыш и схватил правителя за нос.

Роману стало смешно, он зажмурился, мотнув головой. Нельзя превращать трагедию в фарс. Подняв маленькое тельце над головой, он с силой тряхнул его. Мальчик от неожиданности заплакал.

― Я могу признать его опасным, — в глазах царя теперь была беспощадность, а голос был ровным, но жестким. — Прямо сейчас же сломать ему шею.

Мальчик рыдал, протягивая ручонки, но Роман только крепче сжал пальцы. Вопрос о слезинке замученного ребенка он решил для себя давным-давно, еще в ранней молодости, еще до Великого Коллапса.

― Нет! — воскликнула женщина, теребя фартук и кусая губы. — Не надо, пожалуйста…

― Где твой муж?

― Я здесь, — донесся откуда-то из-за кустов дрожащий голос. — Не трогайте Лешку!

Перед Романом предстал худой, жилистый, очень высокий мужчина, заросший по глаза сивой бородой с проплешинами. Сурен кинулся было обыскивать новое действующее лицо, но царь махнул рукой — не суетись. При этом правитель внутренне содрогнулся, подумав, что если бы мужик представлял опасность, то у него была сотня возможностей для нападения: один меткий выстрел из кустов — и не было бы царя Романа, единственной надежды Лакедемона на светлое будущее… Нет, конечно, за огнестрелом тщательно следили, но получить в грудь арбалетный болт на таком расстоянии — тоже удовольствие ниже среднего… Да, умному человеку понятно, что Сурен не оставил бы такую выходку безнаказанной, но много ли нынче на свете умных?

Однако все хорошо, что хорошо кончается, и правитель, отбросив ненужные эмоции, уже выстраивал планы о том, как сделает старостой этого неглупого, судя по всему, крестьянина вместо ставленника-шизофреника, а, чтобы обеспечить себе его личную преданность, заберет, пожалуй, в Лакедемон шустрого пацаненка, старшего сына. Заодно у Гогиного чада появится приятель и помощник… Или даже так: старшего в Лакедемон, а младшего с матерью пока в Ломакин.

― Так ты Женька Долговяз?

― Да, — ответил крестьянин, потупившись.

― Ну, не надо плакать, — обратился к мальчику царь, неуклюже попытавшись утешить зашедшегося в истерике ребенка. — Папка твой нашелся, теперь все будет хорошо.

Однако малыш с залитыми слезами покрасневшими щечками не желал успокаиваться. Тогда правитель поставил его на ножки и легонько хлопнул по попке:

― Давай, беги к мамке.

* * *

Смеркалось. Как обычно в это время суток царь зажег пять свечей. Антон со своей маленькой армией не вернулся из похода и не прислал никого, чтобы подготовить встречу победоносному войску. Видимо, все пошло не так гладко, как предполагалось. Впрочем, завтра к вечеру отряд, конечно, уже будет в Лакедемоне.

У Романа теплилась слабая надежда, что особо ценной добычи в городе не отыщется, а пять-шесть воинов (на большее число рассчитывать не приходилось) окажутся убиты в сражениях с дикарями, и вот тогда победа Антона будет весьма спорной. Погибший полноправный гражданин — это вам не раб и не крестьянин, и уж тем более не какой-нибудь там дикарь. Жизнь полноправного гражданина слишком дорога, и растрата этого бесценного материала на сомнительные военные кампании недопустима, особенно когда существованию Политии никто и ничто не угрожает. Да, в глазах свободных и полноправных граждан можно выставить такие потери как тяжкое преступление. А потом бросить толпе дело, подкрепленное свидетелями из Беглицы, о контрабанде наркотиков, в котором по самые уши увяз наследник царя, и — бой выигран!

К сожалению, имелось одно досадное обстоятельство: соправитель Антон так просто не сдастся. И если вдруг он окажется в меньшинстве, то может пойти на обострение ситуации. Каким бы плачевным ни было положение дел, гвардейцы во главе с мерзавцем Алфераки останутся верны своему хозяину. И тогда неизбежна гражданская война.

Практически стопроцентная вероятность такого исхода возникнет в случае, если отряд вернется без потерь, с пленными и большим количеством трофеев. Если же погибнет хотя бы шесть граждан, то Антон не будет себя чувствовать стоящим на твердой почве, и кто знает, быть может, он отступит…

И, конечно же, как размышлял Роман, гражданской войны можно избежать, если отряд потерпит сокрушительное поражение в Таганроге, но это уже из области фантастики. Такой вот парадокс: чтобы избежать кровопролития между жителями внутри Лакедемона, следует желать смерти своим гражданам во внешней войне.

Царь Роман осознавал, что реформы нужны, и ради этого дела, столь необходимого гибнущему обществу, он готовился принести в жертву какое-то количество жизней.

Правитель присел за стол и взял стопку документов, желая просмотреть динамику изменения населения за последние пятнадцать лет. Вот теперь абсолютно ясно, что поселки, которые раньше отличались от Лакедемона куда более высокой смертностью, в скором времени станут центрами демографического взрыва. Но самое страшное, что полноправных граждан эта тенденция обойдет стороной. Впрочем, первый случай рождения девочки с кошачьими зрачками среди элиты имел место…

И опять тут как кость в горле стоял царь Антон. Уничтожение таганрогских дикарей лишало возможности получить формулу лекарства. Вся надежда на допрос пленных. И очень важно, необходимо сломить традицию убийства неполноценных младенцев. Что с того, если у нового поколения граждан будут кошачьи глаза?

Тяжело вздохнув, Роман откинулся на спинку стула. Что-то они упустили в вопросе управления. Да, было весьма мудро разбить людей на классы, чтобы полноправные граждане гордились своим статусом, а крестьяне цеплялись за свое неполное гражданство и с радостью помогали угнетать рабов. Но все же чего-то не хватало…

Повинуясь неясному импульсу, царь подошел к сейфу, открыл его и достал конверт плотной бумаги, из которого вытащил потрепанный, с обломанными краями квадратик. Со старой пожелтевшей фотографии смеющимся взглядом смотрела сестра — молодая, энергичная, с роскошной гривой волос редкого пепельного цвета.

«Какая теперь ты, Инеска? Впрочем, тебя уже, вероятно, нет в живых. Глупая пианистка, вышедшая замуж по любви за безумного скрипача… Или не такого уж и безумного?..»

Из этого же конверта царь извлек исписанный тетрадный листок. В сумасшедшие первые годы после ядерной войны, он, прочитав идиотскую записку, мысленно прокляв скрипача-психопата и пожалев дуру-сестру, тут же забыл о них. Инесса никогда не была дружна с семьей, более того, частенько с презрением отзывалась о профессии родного брата, поэтому пропажа несносных родственников не особенно сильно занимала Романа. И вот теперь, спустя много лет он почему-то вспомнил о прощальном письмишке.

«Дорогой шурин, когда ты прочитаешь мое послание, мы с Инессой будем уже далеко, так что не пытайся нас найти. Хотя мне кажется, тебе будет даже легче оттого, что с твоей шеи наконец-то слезли проклятые родственники, поэтому вскорости ты забудешь о нас как о дурном сне.

Инесса, узнав о моем решении покинуть Лакедемоновку, впала как обычно в истерику, но я объяснил, что ее с собой не тяну, и она может остаться. Ты прекрасно знаешь невыносимый характер своей сестрички: сперва она кочевряжилась, посылала на все четыре стороны, а потом за мной же и увязалась.

Извини, но нам, цинично пользуясь родственными связями, пришлось украсть два костюма индивидуальной защиты и немного тушенки. Я полагаю, ты все поймешь и простишь. А если не простишь, то и хрен с тобой.

Теперь я хотел бы объяснить, почему я сбегаю из вашего вертепа. Я прекрасно понимаю, что Орлов со своим дружком Алфераки, играя в жалкое подобие Древней Спарты, попытаются установить новый порядок, перепрограммировать мозги выживших людей на новый лад, ведь без телевидения, интернета и государственной опеки бедняги потеряли всякие ориентиры. И, в общем-то, дело это правильное, поскольку в хаосе и разложении ваши потуги смахивают хоть на какой-то порядок. Да, признаю, что нескольким сотням выживших, вы поможете не опуститься до безмозглых животных, и они продолжат строить цивилизацию, но не забывай какой ценой: это будет на костях тысяч или даже десятков тысяч невезучих соплеменников, которым было отказано в еде и крове. Ты это прекрасно понимаешь, сквозь зубы одобряешь и подыгрываешь нашим новоявленным эллинам. Разумеется, кто-то быстрее, кто-то медленнее войдет в новую роль, и спустя лет пятнадцать-двадцать все будут полагать, что они живут правильно, только так и надо жить.

Что поделать, такова природа человека: сосать то, что дают ему за щеку. Однако игры в Спарту заходят слишком далеко, и я всерьез начинаю опасаться за свою задницу, ведь славные эллины были еще те ребята. Да и от вашего неразбавленного лакедемонского самогона меня сильно тошнит.

Напоследок хотелось бы дать один совет. Тебе нужно придумать идею, которая бы пронизывала все слои общества: и верхи, и низы, и ваш сформировывающийся средний класс — крестьян. В условиях тотальной разрухи лучшей универсальной идеей может стать религия. Именно религия, а не идеология. Фашизм, национализм, либерализм, коммунизм, анархизм и прочее — это сивуха разного качества. После нее обязательно бывает похмелье и болит голова. Чтобы народ не блевал от этого зелья, нужны фильтры. Раньше это были радио, кино, телевидение, интернет, но вы их не имеете. Поэтому вам нужна религия, которая, вспоминая сентенцию одного классика, есть опиум для народа. Опиум дает иллюзии, опиум — это обезболивающее лекарство, успокоительное средство, но главное, препарат этот должен быть доступен для широкого потребления, а не только для элитарного быдла.

Впрочем, я полагаю, для степной полосы лучше говорить не опиум, а марихуана.

Поверь, мой чекистский друг Роман Светин, религия — это не только наркотик. Вспоминая того же самого классика, но абзацем выше, я тебе говорю: религия — это вздох угнетенной твари в сердце бессердечного мира. В новых условиях, когда кругом радиация, мутации, голод и болезни, вашим рабам нужен будет воздух надежды, они должны видеть иллюзорный свет в удушливой тьме, и если вы не предоставите им этого, то, уверен, власть ваша будет ненадежна.

Засим позволь откланяться. Твой нелюбимый шурин

Ян Заквасский.

P.S. Извини, кроме ОЗК и жратвы украду еще скрипку, должен же я иметь при себе оружие».

Роман отложил письмо, посмотрел на горящие свечи.

«Трепло, конечно, — подумал правитель. — Но ведь если отбросить шелуху, всю эту интеллигентскую рисовку и дешевое самолюбование, то Яшка не таким уж и психом был».

Действительно, религии для масс в Лакедемоне не было. Людей тупо забавляли работать под страхом смерти, оставляли без вздоха в бессердечном мире. Раб без иллюзий понимает, что он раб навечно.

В свое время церковь превратили в Храм Славы для того, чтобы занять чем-то лакедемонских гражданок, ведь им не положено было работать.

Вот жрицы и крутились сами с собой, придумывали какие-то молитвы и обряды. Потом в храме стали проводиться брачные церемонии. В мужской лексикон проникла фраза «священные воды Миуса». Однако всего этого было решительно мало. Крестьяне и рабы оставались без религиозной опеки. Нужно было срочно создавать опиум для народа. А значит, надо подумать о еще одной реформе — церковной, и конечно же, Антон опять будет против!

И Роман вдруг представил, как было бы здорово, если бы и Антон, и весь отряд вообще не вернулись из похода. Да, конечно, очень жаль тридцати с лишним воинов, это огромная потеря для Лакедемона, но в то же время, не такая уж большая плата за реформы без распрей, крови и насилия. Можно было бы сделать должность царя ненаследственной, ведь один из правителей вместе со своим сыном погиб бы, а второй — бесплоден. Выбрали из перспективных юношей кого поумнее, дали бы соответствующе воспитание… А на место Антона поставить бы Степана Быкова. Прекрасный соправитель и, главное, абсолютно управляемая фигура. Алёна Третья ушла бы из борделя и поселилась бы вместе с новым царем. А бывший журналист Глеб Словоблуд — отличная кандидатура на должность Первосвященника, несущего идею новой религии (которую сам же и придумает) в массы. И, конечно, немедленно отменить ритуальные убийства неполноценных детей. И всем, абсолютно всем начать принимать лекарства против радиации. Женька Долговяз, умный, толковый, боясь за своих детей, никуда бы не делся и таскал бы для всего Лакедемона этот порошок. И что с того, что дети будут рождаться с кошачьими зрачками? Главное ведь воспитание, преданность государству и стремление к цели, а не какая-то там мифическая «чистота» крови.

Царь тяжело вздохнул, поднялся со стула, посмотрел в окно. Все это было бы так легко осуществимо при условии гибели отряда…

Но мечтать не вредно. А сейчас нужно идти спать, ибо завтра много дел, завтра может вернуться царь Антон. И никто не знает, что будет послезавтра.

* * *

― Никто не знает, что будет завтра, — бормотал вполголоса Игорь, зажигая фитилек в масляном светильнике. — Может, сволочь Орлов уже посажен на кол дикарями в Таганроге? О, хоть бы так и случилось! Я бы тогда поверил в бога!

Инспектор вывернул карманы и на стол, тускло блеснув краем, упал металлический квадратик. После очередного посещения борделя остался всего лишь один трудодень. «Проститутки в долг не верят, и занять в этом проститутском Лакедемоне не у кого… Развлечений ноль, хоть в петлю полезай. Придется рассчитывать только на тетрадь…»

Игорь сел на стул и, с пронзительным скрипом пододвинув его к столу взял в руку перо, проверил на пальце — хорошо ли заточено и обмакнул в чернильницу.

«В общем, читал я до самой поздней ночи. Не скажу, что было неинтересно, не скажу, что слова моего „друга“ ввергли меня в отвращение, не скажу, что они меня возмутили. Однако спать я лег с тревожным сердцем. И не зря. Потому что на следующий день случилась война», — прочитал он написанные недавно слова.

«Проклятая луна, это все проклятая луна и проклятые люди…» — приговаривал он, шаркая пером по старой бумаге.

Однако вскоре инспектор забыл о полнолунии, рука как заведенная вычерчивала закорючки, а Игорь погрузился в далекое для всех, но для него бесконечно близкое прошлое.

«Когда все началось, я находился на аэродроме. Взвыла сирена. Поступил приказ на построение. В моей роте почти половина личного состава находилась в увольнении. То же самое касалось и остальных подразделений. В этой суматохе удалось выяснить немного. Говорили, что Москва, Петербург, Ростов и прочие крупные города подверглись ядерной бомбардировке. Один из радистов сказал, что на Таганрог тоже шли две боеголовки, но одна взорвалась севернее, а другая в Азовском море, что вызвало пятиметровую приливную волну, накрывшую набережную. Где-то краем уха я услышал, что над городом разорвался странный фугас неизвестного типа. Это могло быть что-то из бактериологической дряни, однако никто ничего точно не знал. Связь с внешним миром прервалась. Мы оказались в состоянии полнейшего информационного вакуума. На взлетной полосе стояли несколько сотен человек и ждали неизвестно чего.

Вдруг к строю вэдэвэшников подъехал большой джип с тонированными окнами. Из машины вышли трое: капитан Орлов, старший прапорщик Руденко и мой друг Анатолий Алфераки. Я сразу забыл о том, где нахожусь, покинув строй. Меня никто и не пытался остановить. Тем временем Орлов заспорил о чем-то с командиром десантной роты майором Лукиным, а затем выстрелил ему в голову. Шокированный таким поворотом событий я застыл на месте. Между тем убийца принялся выкрикивать перед ошалевшими бойцами слегка путаную речь о том, что Родина кончилась, что теперь наступают новые времена, где все будет совсем по-иному, что всем не выжить и нужно сплотиться сильнейшим, чтобы защитить хоть какую-то территорию от будущего хаоса и беспредела.

Какой-то офицер вышел из строя, заявив о верности присяге и долге перед Родиной, и Алфераки, мой лучший друг, заорал, что все, кто не согласен, могут идти куда пожелают, но на припасы и оружие пусть не рассчитывают. В ответ офицер назвал их „дерьмом собачьим“ и спустя две секунды был убит. Тут же началась пальба. Кто-то принял сторону Орлова и компании, кто-то был против них, а кто-то оказался просто на пути шальных пуль. Люди расстреливали друг друга с остервенением в упор. Жуткое помешательство накрыло всех. Впрочем, это не должно удивлять: все были испуганы до жути внезапно начавшейся войной, к которой, несмотря на многочисленные учения, оказались совершенно не готовы.

Когда все кончилось, на взлетной полосе осталось несколько десятков трупов. Сторонники нового порядка победили. Пока шла бойня, я стоял как вкопанный. Мне не повезло. Никто случайно не попал в меня, не заставил остановиться сердце, не погасил разум. Я стал свидетелем превращения людей в тех, кем они являлись всегда, — в кровожадных упырей. Это произошло за какие-то жалкие пять минут, как в фильмах про оборотней. Только это было не в страшном кино, а в жизни.

А потом мой взгляд пересекся с взглядом Алфераки. Он подошел ко мне и сказал:

― Как хорошо, что ты здесь.

― Что вы тут натворили? — спросил я не своим голосом.

А он ответил:

― Это необходимость, жаль ребят, но что поделаешь. Времени нет ни крошки, — а потом улыбнулся, как раньше, по-человечески, но я-то видел за этой улыбочкой звериный оскал.

А потом он предложил мне ехать с ними, захватывать Лакедемоновку, поселок, расположенный в стратегически важном месте. И дальше поделился соображениями: там будет установлен контроль над мостом через Миус, и начнется потрошение тысяч беженцев. Ведь в Таганроге оставаться нельзя, и толпы горожан рванут либо на север, но там взорвалась бомба, и останется один путь на запад в Украину, но никак не на восток, к Ростову. Худо-бедно, в Лакедемоновке при грамотной организации можно будет пережить первые самые страшные годы.

― Мы новая элита, — говорил Алфераки. — Мы однозначно выживем. Радиация в Лакедемоновке будет не столь страшная, как в Таганроге и в любом другом крупном городе. Химзы на первое время для избранных хватит, остальные будут жить или умирать в соответствии с принципом целесообразности. Так что давай с нами.

И я согласился. У меня не было выбора? Смешно. Как легко спрятать свои страхи, свою слабость за этими лживыми словами! Ведь я просто испугался. И мне стыдно теперь за мой тогдашний страх. Но чего скрывать, я и сейчас боюсь. Боюсь и ненавижу!!!

Почти сотня бойцов, из них больше половины десантники, приняли сторону Орлова. Мы захватили два десятка грузовых машин, большинство из которых было заполнено оружием, боеприпасами, медикаментами, индивидуальными средствами защиты и на всех парах отравились завоевывать место под новым постядерным солнцем.

Я ехал в джипе, и только тогда постиг весь кошмар происходящего. В автомобиле, кроме меня и славной троицы, находилась испуганная девушка с рыжеватыми волосами.

― Знакомься, это Света, будь вежлив, ведь, вероятно, она будущая наша владычица, — засмеялся Алфераки.

― Верно мыслишь, Толик, — подхватил Орлов.

― Слышь, Толян, а че ты там втирал про новое устройство на примере своих греков? — спросил старший прапорщик Руденко.

Он был весел, но от веселости этой пахло спиртным перегаром, истерикой и ужасом.

― Да все просто, Витя, — сказал мой друг. — Нам нужно с самого начала объяснить быдлу, что они рабы, отобрать у них отчества и даже фамилии.

― И на хрена это нам нужно? — хмыкнул Орлов, глядя в зеркало заднего вида на военные грузовики.

― Понимаешь, Антоха, — принялся объяснять Алфераки, — быдлу, которым мы будем рулить, необходимо постоянно напоминать, что мы не такие, как они, не только потому, что у нас „калаши“, но и потому, что даже имена у нас другие. Это закрепление на уровне подсознания.

― Мудреные слова, — хохотнул Руденко. — А что же дальше?

― Ну, дальше все просто: бог троицу любит, так и у нас будут три класса: элита, крестьяне и рабы.

― Да-а-а… — протянул Орлов. — Ну и как же я буду называться по должности? Капитан элиты?

― Зачем? Будь просто царем. Это ведь сидит в печенках каждого русского человека с тех пор, как ему прочитали в первый раз сказку: „в некотором государстве жили-были царь с царицей…“

Руденко истерично заржал, а потом спросил:

― А я как буду зваться?

― Ты… — Алфераки на секунду задумался. — В целом думаю, что надо будет сразу же сформировать управляющий орган. „Совет старейшин“ вполне звучит. Так что будешь председателем над старейшинами, доволен?

― А ты, смотрю, уже всех на должности расставил, — сказал Орлов. — Случайно главным советником не хочешь стать?

― Нет, — Алфераки засмеялся, — я хочу стать инструктором и в будущем воспитывать подрастающее поколение. Ведь главное в нашем деле — воспитание традиций…

Я перестал слушать этот треп. Вот она, цена спасения. Новые хозяева с „калашами“ будут грабить беженцев, часть из них превращать в крестьян, остальных в рабов… И никуда не денешься, нет выбора…

― А что если кто-то не захочет жить по новым правилам? — спросил я.

― Значит, эти „кто-то“ отправятся умирать, — ответил Алфераки. — Те, кто нам совсем не подойдут, будут выкинуты на другой берег Миуса и их будут расстреливать при попытке вернуться.

― И даже я, если что? — спросил я.

Анатолий ухмыльнулся и сказал бесстрастно и холодно:

― И даже ты, исключений быть не может… но ты ведь с нами, не так ли?

― Я с вами, — пришлось согласиться мне.

Вот она человеческая дружба, милосердие, доброта и прочая муть. Остался только жалеть, что Орлов со своей бандой, встретившись с бандой другого ублюдка, не перестреляли друг друга, а умудрились договориться. И в результате у Лакедемоновки, которую тут же обозвали столицей Миусской Политии, получилось два царя. Не знаю даже кого из них я больше ненавижу — Антона из простых „сапогов“ или Романа из „кровавой гэбни“.

И вот прошли два с лишним десятка лет, а я все еще жив. И лакедемонский вертеп тоже пока существует. Мне непереносимо жить в нем. Я отказался от должности в Совете старейшин и отдалился от Алфераки. Меня считают слегка тронутым из-за этого, но особо не трогают. И вот что интересно: со временем я их ненавижу все сильнее. Алкоголь и шлюхи не помогают забыться. И только эта тетрадь, четвертая по счету, хоть на какое-то время дает облегчение. Когда-нибудь тетради кончатся. И кончится мое терпение. Если к тому времени вся эта человеческая шушера не вымрет, мне придется взять свою „Сайгу“ и расстреливать, расстреливать, расстреливать, пока меня самого не прикончат. Или же, может быть, легче просто засунуть ствол в глотку и нажать спусковой крючок, ибо я такой же как все они: трусливый, похотливый, жадный и завистливый».

Когда Игорь закончил писать и взглянул в окошко, то заметил, что на улице заметно посветлело. Заснуть в эту ночь так и не удалось. Потом взгляд инспектора упал на тетрадь, которую он исписал до последнего листка. В ней теперь жили его ненависть, страхи и обиды. А он очистился. Быть может, на месяц, на два или на полгода — он очистился. До следующего приступа тоски и ярости, когда встает мучительный выбор: пристрелить кого-нибудь или самому застрелиться. Игорь тяжело вздохнул, макнул перо в чернильницу и дописал:

«Я подумаю и решу, что лучше, когда кончится последняя тетрадь».

Глава 22 ТЕНИ МИНУВШИХ ВРЕМЁН ГОВОРЯТ НЕУМЕЮЩИМ СЛУШАТЬ

Два высоких, атлетически сложенных парня стояли на крыше. Где-то за их спинами, разгоняя утренний сумрак, поднималось августовское солнце. Скопление облаков на горизонте уже потеряло густой кроваво-красный оттенок; еще немного, и яркий свет станет почти непереносим для глаз.

― Они идут с севера, как я и рассчитывал, — сказал шатен.

― Ты уверен в этом? — скуластый юноша с рыжеватыми волосами нахмурился.

― Я это знаю, Ромул. Видишь? — шатен указал куда-то вверх, в утреннюю полумглу. — Пегас, шаманов птер, кружит вон там. И поворот головы видишь?

― Вижу, Саша. Но ничего не понимаю в поворотах его головы и взмахах крыльев. Так что тебе, конечно, лучше знать.

Нуклеары какое-то время стояли молча. Потом Ромул спросил:

― Ты уверен, что выкрасть пояс было хорошей идеей?

― Я в этом не сомневаюсь. Врагов надо отвлечь, обескуражить, лишить твердости… как это сделать? Послать большой отряд наших? Но что смогут они днем, с луками против автоматов? Только бестолково погибнуть. Да ты же и сам все понимаешь! — шатен пристально посмотрел на собеседника. — Дети предводителей кланов должны идти первыми не в очередь за едой, но в очередь за смертью.

Скуластый юноша молча кивнул, а Саша положил на ладонь металлический кругляш.

― Смотри, — сказал он, — это монета из старых времен. Видишь, здесь двухголовая птица, а здесь единичка. Сейчас ты выберешь сторону, а я подброшу, и если угадаешь, то эта честь достанется тебе. Если нет — пойду я.

― Единица, — проговорил Ромул, немного подумав.

Саша кивнул и подбросил монету. Кругляш, описав дугу, со звоном покатился по бетонной поверхности и утонул в пыли. Оба парня бросились к месту падения. Наступила гробовая тишина.

― Ну вот, значит, идти мне, — произнес шатен.

― Мы можем перебросить, — предложил Ромул.

Саша отрицательно покачал головой и, отрешенно улыбнувшись, достал из кармана рубашки пару бумажных листков, сложенных вчетверо.

― Передай отцу, а этот — брату Илье, — шатен говорил спокойно, и взгляд его был преисполнен потусторонней безмятежностью. — Будь осторожен, здесь нет крупных хищников, но поблизости бродит стая диких псов.

Ромул почувствовал вдруг, как в носу защипало и зачесались глаза. Ему хотелось кричать, проклиная невидимых пока врагов, пусть на них обрушится небо, а земля встанет дыбом; хотелось схватить и связать Сашу или отобрать пояс с пластидом и убежать, лишь бы только сын судьи остался в живых… Но одновременно Ромул понимал, что ничего этого сделать нельзя, поэтому он сжал кулаки и сказал охрипшим голосом:

― Мне будет не хватать наших разговоров в Библиотеке.

― Это оттого, что я посвящен Бессущностному, — ответил Саша невпопад. — Оттого, что я не вижу тех, с кем вы общаетесь в Праздники Откровения. Для меня вы все купаетесь в иллюзиях. И смерть всего лишь одна из них, — шатен легко улыбнулся. — Я умру, даже не заметив этого.

― Солнце поднимается высоко и слепит глаза, — Ромул стер слезу со щеки. — К тому же надо предупредить Совет…

― Шаман уже все знает, он скажет Совету. Но все равно, иди скорей, только не забывай о собаках.

* * *

― Шагом марш! — процедил Алфераки, пренебрежительно косясь на Психею.

Первая восьмерка перешла с бега на шаг. Пятнадцатилетняя жрица, массируя правый бок, плелась следом за второй линией, отставая все больше. Начальник гвардейцев недовольно хмурился. Несмотря на свой дар, девушка казалась ему явно лишней. Они отставали по графику, и первый сокрушительный удар по нуклеарам придется наносить на час-два позже намеченного. А там еще возникнут какие-нибудь непредвиденные задержки, и блицкриг окажется на грани срыва.

Передовой отряд, возглавляемый Анатолием, условно выполнял разведывательные задачи. На душе у бывшего старшего лейтенанта было неспокойно. Ему изначально не нравился план молниеносной войны без предварительной серьезной разведки и тщательной подготовки. И вот сейчас они продвигались по Николаевскому шоссе практически вслепую. А большая летающая бестия, парящая высоко в небе, изредка издающая протяжные крики, раздражала инструктора все больше и больше. Создавалось ощущение, что тварь, не собираясь нападать, следила за ними. Жаль, выстрелом ее не достать.

«Авиация противника», — мелькнуло шальное предположение. Но это, конечно, были уже откровенные глупости и паранойя.

Анатолий вернулся к успокоительной мысли, что у дикарей нет шансов против огнестрельного оружия. Что могут их копья и луки! К тому же на стороне наступавших солдат Лакедемона были многолетние тренировки и вбитые с младенчества боевые навыки.

― Там кто-то есть, — вдруг скороговоркой произнесла подбежавшая Ирина.

― Где?

― Там, — видящая указала в сторону заправки, что находилась метрах в семидесяти правее.

― На месте стой! Рассредоточиться! — скомандовал Анатолий. — Ты почему раньше не заметила, где твое хваленое дальновидение? — со злостью обратился он к девушке.

― У меня бок колет, а когда что-то болит, я хуже вижу…

Спрятавшись за остовом автомобиля рядом с видящей, Алфераки внимательно осмотрел местность. По одну сторону дороги над зарослями возвышались многоэтажные дома. А дальше, после заправки, должен был начинаться Николаевский рынок. Очень хорошее место, чтобы спрятаться даже большому отряду. «В принципе, устроить здесь засаду разумно, — подумал инструктор. — Я бы, может, так и сделал. Но только не с луками и копьями».

― Сколько их? — шепнул Анатолий, вытаскивая из кобуры «Стечкин».

― Один, — ответила видящая.

― Только один?! — инструктор вышел из укрытия.

В этот же момент из-за колонки показалась рука с палкой и намотанной на нее белой тряпкой, а потом появился молодой шатен, одетый в необъятный черный балахон.

Анатолий от досады тихо выругался. Блицкриг с идеей внезапности накрылся. Раз мутанты послали парламентера, значит, отлично знают о приближении отряда.

― Брось палку и руки за голову! — крикнул Алфераки.

― Я пришел как официальный переговорщик, — громко сказал дикарь, в котором вообще-то не было ничего дикарского.

― Брось палку и руки за голову! — повторил команду Анатолий.

Парень подчинился.

― Вокруг никого? — спросил гвардеец у Ирины.

― Никого, — ответила девушка, — только птицы и пара больших собак недалеко отсюда.

― Я пришел на переговоры, — продолжал талдычить свое парень.

― Какие могут быть переговоры с дикарями-мутантами? — губы инструктора тронула злая улыбка. — С этого момента ты военнопленный.

Сзади уже слышался топот ног бойцов основного отряда.

― Валентин, обыскать пленного, — приказал Анатолий.

Названный солдат скорым шагом направился к переговорщику.

Саша понимал, если вояка обнаружит под балахоном пояс с пластидом, то миссия окажется проваленной. Вон уже идут основные силы, через пару минут будут здесь, тогда бы и замкнуть контакты… Он должен был прорваться сквозь первую восьмерку и добежать до основного отряда. Но…

― А это что такое? — проговорил солдат, нащупывая под жесткой тканью что-то непохожее на человеческое тело.

Не меняясь в лице, добродушно и даже как-то растерянно улыбаясь, Саша произнес:

― Я сейчас все объясню, это…

Шатен с силой оттолкнул молодого солдата, который от неожиданности грохнулся на асфальт, а сам метнулся вперед.

― Стой, сука! — выкрикнул Валентин, вскочив на ноги.

Кто-то подставил Саше ножку, он упал, сразу же попытался подняться, но не успел — на него насели сразу двое.

― Вяжите говнюка! — прорычал Алфераки.

Парень, сморщившись от боли, извернулся и умудрился-таки освободить левую руку, которая тут же нырнула под балахон. Вдруг, вскрикнув от ужаса, Ирина бросилась в сторону. Начальник гвардии, не отдавая себе отчета в том, зачем он это делает, рванул вслед за девчонкой.

В этот момент и грянул взрыв.

* * *

Ромул, услышав подозрительный шорох, напрягся. Выставив вперед копье, он сделал осторожный шаг, за ним второй. Дикие псы, по большей части не отличались умом, по крайней мере, в сравнении со стайными котами или лютоволками, но все же и среди них порой попадались удивительно сообразительные и коварные твари. Ноздри парня расширились до предела, он втянул в себя воздух. Нет, скорее всего, за углом сейчас находилась не собака, а кто-то другой. Неужели лютоволк? Нет, тоже не он. Ромул был в этом абсолютно уверен. У этой зверюги запах более резкий, отдает горелой степью. Да и в город они никогда так далеко еще не забирались. Впрочем, всегда бывает первый раз…

Чуть прикрыв глаза, Ромул уверился, что за домом прячется кто-то из своих, а потому убрал копье и крикнул:

― Кто здесь? Выходи, я тебя засек!

Из-за угла показался Илья, держащий в руках лук очень узнаваемой конструкции.

― Ты почему вышел из Запретной зоны? — возмутился сын вождя.

― Тебя и брата нигде не было, — ответил паренек насупившись. — Вас ищут. К тому же он забыл свой лук…

― Я уже иду, — нахмурился Ромул. — А тебя наверняка не посылали искать нас так далеко.

― Где Саша? — Илья буравил собеседника непереносимо въедливым взглядом.

― Вот, это тебе от кланового брата, — сын вождя передал пареньку записку. — Пошли, потом прочитаешь.

Илья остановился, часто заморгал.

― Ну, что стоишь? — глаза Ромула бегали из стороны в сторону. — Пойдем, у нас много дел, а враги близко.

― Я догоню тебя, — паренек развернул листок.

Сын вождя не знал, как ему быть, что сказать в утешение, он даже не мог заставить себя посмотреть на парнишку. Тянулись долгие секунды, за которые Ромул успел изучить всю обшарпанную кирпичную стену.

― Братик, Саша… — испуганно шепнул Илья и, внезапно сорвавшись с места, исчез за углом.

― Стой! — заорал Ромул, кидаясь вслед за потерявшим голову юнцом.

Однако, когда он вбежал в переулок, тот был абсолютно пуст, а Илья как сквозь землю провалился.

― Илья, я прошу тебя, нет, я тебе приказываю: перестань! Выходи и пошли со мной! — крикнул сын вождя повелительным тоном, сообразив, что играть в прятки и бегать в догонялки по пустому городу с таким отличным разведчиком, каким был младший из клана Бессущностного, попросту бесполезно.

Однако время шло, а все уговоры и приказы Ромула не возымели никакого воздействия.

― Илья, я должен идти. Твое глупое поведение выходит за рамки, ты будешь наказан. И будь осторожен, здесь нет крупных хищников, но поблизости бродит стая диких псов, — сказал парень, не отдавая себе отчета, что повторил слова Саши.

Илья выбрался из своего убежища, как только убедился, что Ромул потерял надежду его найти и на самом деле ушел. Наложив стрелу на тонкий тросик тетивы, он понесся во всю прыть, взяв предельный темп. Его вела надежда, что он все-таки успеет…

Вдруг в отдалении раскатился звук громкого хлопка.

В груди парнишки словно что-то оборвалось, а сердце стиснуло болью. Только одна отчаянная мысль билась в висках: «Всех убью! Всех! За Сашу! За моего Сашу!» Слезы застилали глаза, и, высоко поднимая лук над головой, практически вслепую продираясь сквозь колючий кустарник, цеплявшийся за штаны, он срезал углы и повороты, поднимая невероятный шум и распугивая птиц. Ноги и бока кровоточили, израненные острыми ветками, но паренек не обращал никакого внимания на ссадины, забыв о том, что ему только четырнадцать лет, что он, в сущности, еще мальчишка, и что, конечно, нечего мечтать справиться в одиночку с большим числом хорошо подготовленных бойцов. Илья о таких вещах не думал, потому что прямо сейчас там, впереди, погиб Саша.

Неожиданно заросли расступились, и парнишка выскочил на железную дорогу. По шпалам бежать было значительно быстрее, но вдруг наперерез кинулись два серых пятна. Еще не понимая, кто это, Илья на ходу натянул тетиву и выстрелил. Одна из собак, жалобно заскулив перекувыркнулась и пропала в высокой траве. Вторая псина прыгнула, целя в горло, но паренек изловчился, отскочил в сторону, и зверь, клацнув зубами, пролетел мимо. Единственное, что успела сделать собака, приземлившись, — развернуться на сто восемьдесят градусов, но в следующее мгновение стрела вошла в правый глаз хищника и с чавкающим хрустом засела в черепе.

Илья хотел бежать дальше, но с обеих сторон железной дороги на него крадучись наступали собаки. Их было не менее десятка. Злобно ощерившиеся, глухо рычащие хищники не спешили, будто чувствовали: добыча теперь никуда не денется. Однако мальчишка считал иначе. Мгновенно оценив ситуацию, он метнулся влево, к деревьям. Псы, истошно лая и отчаянно взвизгивая, помчались к жертве, но не успели: паренек с необычайным проворством, подтягиваясь и перескакивая с ветки на ветку, уже взобрался на высоту, недосягаемую для острых зубов.

Отдышавшись, Илья залез еще выше и посмотрел вниз. Собаки не собирались куда-либо уходить. Они перестали гавкать и разлеглись на шпалах. Сейчас нужно было перелезть по деревьям ближе к железнодорожному переходу, потому что враги обязательно пройдут через него. «Саша…» — слезы вновь навернулись на глаза. Но парнишка приказал себе не плакать: для хорошего прицела взор должен быть ясным. Он убьет их всех. Всех до единого. За братика Сашу.

* * *

― Сколько? — прохрипел Антон, забывая дышать.

― Пять убито, два ранено, — Анатолий держался за лоб; кровотечение из рассеченной брови остановилось, однако голова буквально раскалывалась. — Один очень тяжело, долго не протянет.

Царя переполняла невыразимая ярость. Как такое вообще могло случиться? Невероятно! Дикарь, безмозглый выродок, забрал с собой на тот свет почти всю восьмерку. За одно мгновение из строя выбыло семь бойцов, практически четверть отряда. Правитель потер лицо ладонями, и взгляд его упал на Артура.

― Ты! — рявкнул Антон, схватив сына за грудки. — Ты, говорил, что у них кроме луков и трофейных автоматов ни хрена нет! А это что тогда!?

― Откуда я знал? — растерялся наследник. — Я ничего такого не видел. Кто знал, что у них бомбы есть?

Царь оттолкнул Артура, осмотрел исподлобья местность. Нужно было срочно принимать решение. Если они сейчас остановятся надолго, то потеряют время, что только на руку дикарям. К тому же обескураженным бойцам отряда надо было немедленно поставить какую-то задачу с победоносным результатом, чтобы укрепить пошатнувшийся боевой дух. Но теперь появилась проблема: двое раненых. Кодекс не позволял оставлять товарищей на поле боя, и приходилось отвлекать еще двух человек от непосредственной главной цели.

― Слушай мою команду, — правитель указал на ближайшую из многоэтажек, — там останутся двое, вместе с обозом и рабами. Забаррикадировать двери и окна, чтобы ни одна тварь не проникла. Разведопераций не производить. Раненые на вашем попечении.

Сорок минут спустя поредевшая и слегка деморализованная армия царя Антона продолжила продвижение к Запретной зоне. Теперь, получив от противника неожиданный и жестокий урок, отряд продвигался гораздо медленнее, внимательнее проверяя дорогу на предмет растяжек, на каждом повороте ожидая засаду или еще какой-нибудь неприятный сюрприз. Ирина шла в центре авангардного отряда, и ее чувства работали на пределе. Ощущения от мелких животных она отметала сразу же, но достаточно крупные звери врезались в сознание отчетливыми тускло-светящимися пятнами. Вот красно-коричневое мерцание на краю восприятия — гигантский птеродактиль, парящий над их головами. Сейчас он летел достаточно низко для того, чтобы девушка смогла поймать импульсы крылатого монстра своим внутренним радаром. Где-то сбоку, на заводской территории, мимо которой сейчас проходил отряд, копошилось нечто слабо уловимое, бледно-серое. Какие-то гигантские черви. Ирина была почему-то уверена, что они не опасны, ибо неплотоядны. А вот впереди поблескивали желтым сиянием дикие собаки. Много собак. И сквозь них будто пробивалось оранжеватое свечение другого существа. Человек… или нет… там только псы…

― Стойте! — громко шепнула брюнетка.

Четверка окружающих ее воинов мгновенно подчинилась.

― В чем дело? — Антон подошел к видящей.

― Там, — Ирина потерла начинающие ныть виски, — много собак… и я не уверена… может… еще кто-то есть… слишком много собак… они забивают…

― Сканируй вни-ма-тель-ней! — в голосе царя прорезывались стальные нотки.

― Мне нужен отдых, — взмолилась брюнетка. — Хотя бы полчаса… не могу больше…

― Ладно, — прорычал Антон, — иди к замыкающим. Даю тебе пятнадцать минут.

Теперь отряд продвигался по шоссе с разбитым асфальтом, параллельно железнодорожным путям. С обеих сторон дорогу зажимали заросли высокого и густого кустарника, пестревшего цветами, а вознесшиеся к небу тополя бросали темные полосы тени.

Правитель со «Стечкиным» наизготовку шел во второй линии авангарда.

«Неплохое место для засады, когда преимущество огнестрельного оружия не столь очевидно, — думал Анатолий, продвигаясь следом за царем. — Нужно как можно быстрее преодолеть этот опасный участок и выйти на улицу Ленина. Она шире и дает простор для маневра. Там у дикарей уже не будет никаких шансов… или почти никаких».

Вот впереди показались собаки. Заметив солдат, они застыли в нерешительных позах, принюхиваясь и оценивая нежданную добычу. Наконец, сообразив, что такое большое число людей им не по зубам, стая сорвалась с места, заливаясь недовольным хриплым лаем.

Дальше сквозь листву маячил железнодорожный переезд. Он был пуст, и разросшиеся кроны деревьев в некоторых местах смыкались над ним, образуя причудливо вырезанную живую арку. Вокруг царила мертвая тишина. Оставалось пройти мимо проржавевших шлагбаумов, а там уже будет относительно открытая и неплохо простреливаемая местность. Нога одного из солдат ступила на рельсы, и тут раздался свист. Воин отпрянул, схватившись за горло, из которого торчала стрела. Солдаты сразу же попрятались за деревья, кто-то открыл пальбу.

― Отставить! — выкрикнул Антон и щелкнул затвором.

Правитель остался на дороге один. Вглядываясь в листву, он был напряжен до предела, готовясь среагировать на малейшее движение.

― Попробуй еще раз, — обращаясь к невидимому противнику, полушепотом проговорил бывший капитан. — И это будет последнее, что ты сделаешь в своей жизни.

Просить неизвестного снайпера долго не пришлось — стрела просвистела рядом с ухом Антона, который, отклонившись корпусом, резко вскинул руку и выстрелил. Послышался короткий вскрик, хруст ломающихся веток, а потом глухой звук падения. Правитель бросился в чащобу. Вскоре он вынырнул из кустов с юнцом, которого тащил за шкирку. Ноги паренька безвольно волочились по земле, оставляя кровавый след.

― Скоро сдохнет, сучонок, — констатировал царь. — Бедренная артерия прострелена.

Побледневший Илья шевелил бескровными губами, невидящий взор мальчишки был устремлен куда-то вверх, казалось, он не замечал окруживших его врагов, а разговаривал с кем-то далеким и нездешним.

― Где остальные дикари? — грозно спросил Антон.

Но юнец не обратил никакого внимания на вопрос. Тогда царь с силой тряхнул умирающего.

― Где чертовы мутанты?! Отвечай!

Вдруг узкие зрачки паренька стали округляться, на мгновение взгляд сделался осознанным, он посмотрел на своего убийцу так, как обычно смотрел на всех — с болезненной пытливостью.

― Я слышу тебя, — промолвил Илья, улыбаясь, — но не слушаю.

Сразу же после этих слов, зрачки нуклеара сузились до невероятно тонких полосок, и он потерял сознание.

― Черт! — с досады правитель двинул паренька по лицу.

На Илью этот удар не произвел никакого впечатления, он продолжал беззвучно шевелить губами и наклонившись совсем низко к лицу паренька Антон разобрал слова:

― Саша, братик, я не смотрю, но я вижу тебя… вижу, братик… вижу…

К царю подошел Алфераки.

― Что с ним делать? — спросил начальник гвардии.

Антон хотел сказать что-нибудь вроде: «Оставьте его, сам сдохнет», но у правителя вдруг возникло опасение, что дикари могут оказаться чрезвычайно живучими, поэтому он отдал приказ:

― Добить и бросить. Собаки тоже жрать хотят!

* * *

Каур лежала на крыше длинного многоэтажного дома и наблюдала за улицей через прицел автомата. Над ее головой и плечами Олег заботливо соорудил небольшой домик из картонной коробки, чтобы свет разгорающегося дня не помешал прицелиться. Сверху дорога казалась широкой серой полосой, обрамленной густыми кронами деревьев. Мулатка терпеливо ждала противника. У нее был всего один выстрел, а потом надо было как можно быстрее сбежать по лестнице и покинуть дом. Прикрывать ее отход вызвались Олег и вождь.

Прошлые две ночи и весь день девушка только тем и занималась, что практиковалась в стрельбе одиночными, а также собирала и разбирала автомат. Валерий Кислов не ошибся, Каур действительно оказалась прирожденным стрелком, и два рожка драгоценных патронов не были растрачены впустую. Она попадала в мишень с невероятных расстояний, так что Олег только таращился и качал головой, с восхищением признавая, что за столь короткий срок ученица превзошла учителей. После недолгого совещания вождь и шаман решили, что право решающего выстрела будет отдано нуклеарке.

Но что такое тренировка по сравнению с настоящим заданием? Сегодня, когда противник приблизится, необходимо быстро обнаружить цель и попасть в нее с дистанции в четыреста метров. Второй шанс вряд ли будет предоставлен. Олег утверждал, что среди бойцов обязательно будет молоденькая жрица-видящая, которая безошибочно сможет отыскать спрятанных в Запретной зоне нуклеаров. И потому очень важно убить девушку, сколь бы не казалась она юной, невинной или даже знакомой.

Поднялся ветер. Он дул с умеренной силой на юго-запад, практически перпендикулярно расчетной траектории полета пули, что намного усложняло задачу стрелка. Ведь вчерашние тренировки происходили почти при полном штиле, а сегодня нужно будет делать поправку на движение воздуха. Мулатка не только знала об этом из объяснений Олега и вождя, но и чувствовала такие вещи интуитивно. Она ведь неплохо стреляла из лука, хотя, может быть, и чуть хуже некоторых жительниц Лакедемона.

Наконец, показались первые силуэты врагов. Они были пока еще плохо различимы из-за прикрывающей дорогу листвы.

Если бы не кроны деревьев, если бы не ветер, если бы не большое расстояние, если бы стрелять приходилось не с крыши, то, наверное, уничтожить какую-то девчонку не составило бы труда. Но как много этих «если бы»!

Каур совсем не заботил тот факт, что стрелять придется не в мужчину. Она знала, что палец ее не дрогнет, что убьет она расчетливо-спокойно, не испытывая угрызений совести. Как говорит шаман, у смерти и рождения один исток, а значит, не о чем здесь и рассуждать. Потому что сзади дом и беззащитные дети, потому что многим еще предстоит погибнуть, потому что Саша уже мертв.

На доли секунды мулатка провалилась в воспоминания пятилетней давности. С самого раннего возраста Каур знала, что очень сильно отличается от других детей: темный, почти черный цвет кожи не у всех вызывал просто любопытное удивление, и сверстники давали ей это понять каждый день. Девочка старалась прятаться, но ее всегда находили и, порой задразнивали до слез: «черная мартышка», «угольная грязнуля» — так звучали самые ласковые прозвища. Но было одно место, куда не отваживались заходить даже отчаянно-дерзкие гонители: Городская Библиотека. А там красивый темноволосый юноша, с задумчивыми глазами, похожий на прекрасного принца, вручал ей какую-нибудь книжку с картинками, и слезы высыхали.

― Почему я такая уродка? — спросила она однажды у Саши.

― Ты вовсе не уродка, — сказал он спокойно. — Просто у тебя повышенная концентрация меланина в верхних слоях эпидермиса.

Эти волшебные слова врезались в память девочки, но Каур никогда не решалась спросить, что же они означают.

Красота упала на Каур, словно волшебное покрывало. Когда ей исполнилось двенадцать, она с удивлением обнаружила, что вчерашние преследователи и злые насмешники вдруг начинают ловить взгляд необыкновенно синих очей, улыбку пухлых губ и робко улыбаться в ответ.

Стараясь скрывать свои мысли от посторонних глаз (а со временем она научилась делать это очень хорошо), Каур, с чувством превосходства, испытывала теперь власть над чужими сердцами. В умело расставленные сети попадали не только сверстники, даже взрослые нуклеары. Но Саша был другим: всегда сосредоточенный, погруженный в книги, какие-то свои расчеты, проекты, юноша по-иному смотрел на мир, на людей и нуклеаров, и как-то так получалось, что он видел Каур насквозь. Возможно, поэтому не она его околдовала, а он ее.

Вскоре Каур услышала о предстоящей свадьбе. И ладно бы невестой была какая-нибудь принцесса, но Лиза — совершенно обыкновенная, ничем не выдающая серая мышка… Девочка не выдержала и прибежала в Библиотеку, где обычно проводил свободное время объект ее страсти.

Парень сидел за столом и спокойно читал книжку, что окончательно взбесило Каур: она сохнет по нему, страдает, заговаривает ветер и землю, море и травы, просит Бессущностного об исполнении сокровенного желания, а он просто сидит и листает дурацкий фолиант, совершенно не обращая внимания на ее муки. Неужели ничего не видит!

Она буквально набросилась на парня со слезами и криками о своей прожитой зря жизни. Конечно, от тринадцатилетней девчонки это звучало очень смешно. Однако взгляд сына судьи был спокоен и строг, так что синеглазая мулатка сразу же угомонилась.

― Вся твоя жизнь только глупая беготня сквозь чужие фантазии, — сказал он. — Если поймешь это, сможешь укротить саму себя. Если сможешь укротить саму себя, сможешь управлять окружающими. Ты ведь так мечтаешь манипулировать всеми, маленькая ведьма.

Каур вспыхнула, развернулась и молча вышла из читального зала. Что ж, она станет черной ведьмой, так тому и быть. Больше она ни разу не заходила в Библиотеку, и ее внутренний мир окончательно закрылся для остальных. А еще девочка решила для себя, что если уж Саша не будет ее первым мужчиной, то и никто из соплеменников — прежде так жестоко издевавшихся — тоже. И вот, словно в ответ на это обещание, в один прекрасный день появился Олег. Каур исподволь наблюдала за Сашей и втайне надеялась, что он будет ревновать к чужаку…

Но теперь Ромул, который попался навстречу снайперской группе, принес ужасную весть: Саша надел пояс, начиненный взрывчаткой, и пошел преграждать путь врагам, а Илья помчался ему на выручку. Оба клановых брата (мулатка была в этом совершенно уверена) уже мертвы.

Значит, пришло время расплаты.

Колонна воинов приблизилась; пятнистая одежда хорошо маскировала их среди кустарника, но была совершенно бесполезной на асфальте улицы. Каур переводила прицел с одной головы на другую. Попасть! Нужно во что бы то ни стало попасть в видящую. Вон она, догоняет впереди идущих воинов. Брюнетка без шлема, трущая виски. Такая юная, такая красивая игрушка в руках воюющих мужчин. Но это ничего не меняет. Они вторглись без спроса в чужие фантазии, осквернили своим присутствием Запретную зону, готовы разрушить жизнь нуклеаров и за это поплатятся сполна.

― Ветер… — шептала мулатка, — ты не силен и не слаб, заклинаю тебя не меняться. Поправка… — она поймала в прицел голову видящей, — поправка, заклинаю тебя быть правильной. Пуля… — палец лег на спусковой крючок, — пуля, заклинаю тебя найти цель.

Зрачки нуклеарки округлились, она перестала дышать и прежде чем выстрелить подумала:

«Я — Каур Беспощадная, месть черной ведьмы не имеет границ…»

* * *

Тяжело вздохнув, царь прикрыл веки. Все пошло наперекосяк. Молниеносная война превратилась в дурацкую игру в кошки-мышки, и когда она закончится — предсказать было невозможно. Сперва придурок-камикадзе отправил за Дамбу Теней пятерых славных ребят и двух покалечил, потом на их пути попался малолетний ублюдок, убивший еще одного, а затем снайпер прикончил видящую, попав девушке в горло. Антон ничуть не сомневался в том, кто был этим снайпером, и счет, который он намеревался предъявить ренегату Олегу, вырос многократно!

Грянувший выстрел заставил отряд мгновенно рассредоточиться, воины открыли ответный огонь, а Ирина отшатнулась, сделав три шага назад, в немом удивлении упала на колени и повалилась набок. Когда же две восьмерки пошли в атаку, желая оцепить дом и уничтожить снайпера, по ним принялись палить из зарослей. В ходе короткой перестрелки никто больше не пострадал, однако время было упущено, и проклятым туземцам удалось исчезнуть без следа.

Солдаты спрятали тело убитой девушки в одной из квартир и продолжили наступление в глубь территории противника.

А ведь Ирине было всего лишь пятнадцать. Кто знает, возможно, она могла бы родить несколько отважных воинов для Великого Лакедемона, возможно, благодаря дару, она стала бы со временем Верховной жрицей, возможно, она прожила бы достойную жизнь, и в любом случае, как ужасно умирать столь юной… Впрочем, убитый дикаренок был ее ровесником, но что такое поганый мутант в сравнении с полноценной дочерью Лакедемона?

Теперь, когда видящая погибла, неуверенность в исходе экспедиции впервые сжала сердце Антона.

* * *

Густой лес, увитый лианами, в прошлом носивший название Парка Горького, хотя и представлял очень удобное место, чтобы спрятаться, оказался пуст. По его краю и на большой расчищенной поляне виднелись ухоженные грядки и фруктовый сад, но их разорение приходилось отложить на потом, чтобы не потерять темп операции. Антону, впрочем, казалось, что из чащи за ним наблюдает не одна сотня глаз, но без видящей утверждать это наверняка было бы просто глупо, а посылать два десятка человек на зачистку немаленького лесного массива означало напрасную трату сил и времени. Царь остро пожалел, что в его распоряжении нет напалма, и словно в ответ на эту мысль впереди поднялся столб черного дыма. Хозяйственные постройки, подожженные мутантами буквально за несколько минут до прихода отряда, занялись мгновенно. А проклятые твари, словно насмехаясь над отлично вооруженными людьми, опять исчезли…

Антон и еще одиннадцать воинов, пробирались сквозь жирный сизый дым от догорающих сараев и загонов для скотины. Вытерев пот со лба, царь со злостью взглянул на первого российского императора, стоящего в горделивой позе посреди площади, будто тот был виноват в неудачном начале кампании. Правитель уставился на лицо Петра Первого, затем глаза его опустились ниже, и на постаменте он увидел надпись, сделанную кроваво-красной краской:

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?

Ну, вы поняли. С приветом!»

Правитель глазел на бронзового основателя города, окутанного дымом, и, пожалуй, впервые в жизни не знал, что следует предпринять. В едком мареве появились темные силуэты. Это Анатолий Алфераки с двумя восьмерками, обследовав набережную и порт, поднялись к памятнику Петру Первому по Новой лестнице.

― Что у вас? — спросил Антон хриплым голосом.

― Хижины мутантов почти все выгорели, на пляже никого не обнаружено. На памятнике была намалевана красной краской какая-то фигня. Я переписал на всякий случай, — Анатолий протянул царю листок.

«Да, скифы мы! — прочитал царь. — Да, нуклеары мы, с раскосыми кошачьими очами! Ну, вы поняли. С приветом!»

Вдруг послышался громкий треск, заставивший правителя резко обернуться и выхватить «Стечкин». Тревога оказалась ложной — рухнула одна из обуглившихся построек, подняв густое облако пепла, закрутившегося в небольшой полупрозрачный вихрь.

― Суки! — взбеленился Антон. — В Кутузова, в скифов, гниды, играют!

― Что будем делать дальше? — Анатолий казался невозмутимым.

― Зачистим центральную часть города. Они ведь должны прятаться где-то в своей чертовой запретке. Найдем и вырежем всех ублюдков подчистую.

― Антоха, — начальник гвардии впервые за долгие годы назвал так царя, отчего тот вздрогнул. — Может, лучше отступить и перегруппироваться? Планы сорваны, и нам придется воевать с ними так же, как это было в Новоазовске. Нужно совершить несколько походов и брать намного больше людей. Или хотя бы на крайняк вызвать из Лакедемона еще парочку видящих…

Конечно, Анатолий был нрав, война, благодаря подлым аборигенам, принявшим на вооружение скифскую тактику, превращалась в охоту, а охота требовала другой стратегии. Но, во-первых, у отряда имелся запас чистой провизии и воды на четыре дня, а за это время бойцы Лакедемона прочистят всю Запретную зону, а, во-вторых, заявиться в Миусскую Политию с потерями и без победы — равносильно политическому самоубийству. Ждать, пока посланный в Лакедемон вернется с новой видящей, — тоже непозволительная роскошь. В этом случае можно навсегда похоронить заветную мечту о единовластии. Сограждане такого позора не простят. Нет, теперь нужна была только одна безоговорочная победа, которая под шумок спишет все потери.

― Не беспокойся, — сказал Антон. — Мы уничтожим их и вернемся домой с сотнями отрезанных ушей. Они заплатят за свое вероломство.

Начальник гвардии лишь понимающе кивнул. На самом деле иного выхода из этой ситуации он тоже не видел. К сожалению, политика и благоразумие далеко не всегда сопутствуют друг другу, и если уж ввязываешься в авантюру, то тем более глупо и опасно останавливаться на полпути.

* * *

Солдаты методично прочесывали квартал за кварталом. Дома, которые казались обитаемыми, проверялись, и действительно, в некоторых квартирах обнаружилась весьма уютная обстановка. Было видно, что еще несколько дней назад здесь жили. Руки чесались разгромить эти мутантские норы, но тратить драгоценное время было нельзя, поэтому из окон таких квартир вывешивались наружу простыни, которые как выкинутые белые флаги отмечали путь завоевателей.

Ветер усилился. Отовсюду доносились звуки: хлопали окна, надрывно скрипели незапертые двери, шуршала черепица, трещал шифер, траурно гудели трубы. Иногда, не выдержав натиска ветра, очередное стекло выпадало из ветхой рамы и со звоном разбивалось о потрескавшийся асфальт. Солнце, утром такое ослепительное и жаркое, скрылось в тяжелых тучах. Хотя была только середина дня, улицы посерели, воздух наполнился свинцовой предгрозовой тяжестью, а вдали над морем слышалась громовая канонада. Но отряд карателей не обращал внимания на мрачнеющий город, и солдаты продолжали прочесывать квартал за кварталом, тщетно пытаясь найти хотя бы одного живого нуклеара.

Выйдя из очередного дома, Антон осмотрелся. Мимо него, шелестя, пролетала старая, покрытая грязно-желтыми пятнами газета — обрывок забытого прошлого. Царь поймал ее и прочел заголовок: «Очередной римейк на „300 спартанцев“, версия не для слабонервных».

Правитель отпустил газету, провожая ее взглядом. Вдруг он подумал, что бумага двадцать лет спустя после Великого Коллапса не может так просто летать по пустынным переулкам. Она должна была давным-давно истлеть, под разрушительным натиском непогоды. И все же вот она: весточка, выскочившая из-за угла! Значит, твари продолжают издеваться, прячась, не показываясь на глаза.

Ослепительная вспышка и оглушительный грохот, раздавшийся над головой, заставили Антона отступить к стене дома. И вдруг, заглушая все звуки, сплошной стеной на заброшенный город обрушился холодный ливень. Он мгновенно прибил к земле густую пыль и мутные потоки понеслись по мертвым улицам.

― Продолжаем зачистку, — правитель сорвался на крик.

Что такое для воина какой-то дождь? Сколько раз они шли напролом в любую непогоду, уничтожали ненавистных нелюдей, мутантов и недостойных выблядков, чье бесполезное существование оскорбляло землю? Чем же этот раз отличается от предыдущих? Нужно сделать первый шаг, а за ним второй и идти дальше, идти, невзирая ни на какие преграды.

Царь двинулся было вперед, но вдруг застыл — очередной небесный взрыв заставил зазвенеть стекло витрины. Антон обернулся. В происходящем что-то было не так. Как-то необычно шел дождь, по-особому гремело небо и сверкали молнии, и было еще в безудержном буйстве стихий нечто чужеродное, пугающее и одновременно до боли знакомое. Царь прислушался.

Звук… странный звук пробивался сквозь несмолкаемую барабанную дробь капель. Он был очень тихим, но все же отчетливо слышался, несмотря на неистовый шум ливня.

«Смех, — сообразил Антон, — так и есть, это смех. Кто-то смеется там, в глубине магазина. Кому-то очень смешно…»

Правитель посмотрел на потрепанную вывеску, на которой потускневшими синими буквами было выведено: «Модная одежда», а чуть выше — «Виктория».

― Виктория, — проговорил Антон, направляя ствол на витрину. — Вик-тор-и-я… Виктор и я…

Снова сверкнула молния, на мгновение ослепившая царя, а потом правитель увидел за стеклом смеющегося старшего прапорщика. Не угрюмого старейшину, обозленного и постаревшего Виктора последних лет, а того старого знакомого, десантника Витьку Руденко, каждую минуту отпускавшего тупые шутки по любому поводу.

Небо разразилось новой громовой канонадой. Но не она оглушила Антона, а безудержный смех проклятого прапора.

― Это Спарта! — орал бывший друг, перекрикивая гром. — Это Спарта!

«Долбаный выродок, ты сдох там, в сраной деревне. Я приказал прирезать тебя как свинью! Так какого же хрена ты тут стоишь и ржешь?! Умри, мразь! Умри и больше не воскресай!» — царь вдавил спусковой крючок.

Он не слышал звуков выстрелов и звона обрушившейся витрины, не чувствовал отдачу от «Стечкина», он, с перекошенным от ярости и ужаса лицом, палил в ненавистного прапорщика, пока его за руку не схватил Алфераки.

― Перестань, Антон, — выкрикнул инструктор. — Это манекен! Это только манекен!

Блуждающий взгляд царя остановился на лице Анатолия.

― Старший лейтенант Алфераки, — с трудом выдавил Антон, — соблюдайте субординацию.

― Слушаюсь, капитан Орлов, — отчеканил начальник гвардии, а потом тряхнул царя за плечи. — Антон, ты меня понимаешь?

― Да, — взгляд правителя Лакедемона начал проясняться. — Проклятые призраки… но не важно… все это не важно.

Ливень ослабел, превратившись в обычный моросящий дождь, ветер стих, и призрачное гудение труб и выбитых окон больше не заставляло вскидывать оружие, выцеливая врагов. Царь посмотрел на магазин. Действительно, всего лишь расстрелянный манекен, лежащий на груде битого стекла.

― Чертов город, — сказал Антон окружившим его воинам, которые с плохо скрываемым страхом наблюдали за своим военачальником. — Этот чертов город доконает кого угодно. Но так можно искать до бесконечности. Мы должны сменить тактику.

Глава 23 СМОТРИШЬ ЖИВОМУ В ГЛАЗА, А ОТТУДА ГЛЯДИТ НЕЖИВОЕ

Антон провел рукой по вытяжному зонту. На ладони и пальцах осталась густая чернота свежей сажи. Совсем недавно, может быть, даже вчера, здесь кипела работа.

― Они переделали храм под кузницу, — взгляд царя прошелся по наковальне, затем скользнул по стеллажу, с аккуратно разложенными и развешанными инструментами. — Ублюдки не так просты, как нам казалось.

Правитель невольно поморщился и с упреком посмотрел на сына.

― Ты не говорил, что у них есть кузница, — сказал он. — Ты знал о ней?

Артур, переминаясь с ноги на ногу, изучал носки своих берцев.

― Что-то слышал… но не знал… точнее, не видел, где она находится. Я же в плену был… — закончил он растерянно, так как рассчитывал на понимание, а получал только оплеухи.

― Разведчик хренов, — Антон зло пнул кузнечные меха, лежащие возле горна. — Что ты вообще знаешь? А?

Наследник предпочел в данной ситуации молчать и терпеливо ждать, когда же отец закончит придираться и срывать на нем злость.

― А вот они знали, — Антон вытер руку о тряпку, валявшуюся на стеллаже. — Знали и готовились к нашему приходу. Мутанты ковали себе мечи, наконечники для стрел или еще что-нибудь в этом роде. А ты уверял, что все местные — конченые придурки, и перебить их ничего не стоит. А они даже взрывчатку сделали и шахида послали. Ты знаешь, кто такой шахид?

― Нет, — вымолвил Артур, пряча взгляд.

― Кто бы сомневался.

В арочном проходе, что вел на колокольню, появился Анатолий с толстой книгой в руках.

― Пусто, — сказал начальник гвардии. — Хотя место обжитое. Наверху несколько колоколов сохранилось.

― Что за книга? — спросил правитель, одобрительно кивая.

― По-моему, поэзия, — ответил Анатолий. — Только вот она на иностранном языке. Кажется, на итальянском, но я могу и ошибаться.

― Кузница у них не хуже нашей в Лакедемоне; Артур, с утра упакуешь инструмент, выродкам он больше не понадобится, а нам пригодится, — сказал царь, взяв увесистый том в руки. — Но все же непонятно: зачем дикарям книги, да еще на итальянском языке. Они, оказывается, не только бомбы мастерить умеют, выясняется, что мутанты на досуге иностранную поэзию читают в оригинале. Как ты думаешь, сын мой, что все это значит?

Мысленно взмолившись всем богам о том, чтобы эта пытка поскорее закончилась, Артур, почесав затылок и тяжело вздохнув, неуверенно произнес:

― Они вроде гадают как-то… открывают на любой странице и смотрят, что написано, а может, еще как…

― Короче, ты не знаешь, — заключил царь и открыл том.

Взгляд правителя уткнулся в черно-белую картинку: двое мужчин, в спадающих до земли одеждах, стояли перед огромной пещерой, над которой затейливо извивалась лента с надписью: «Lasciate ogni speranza voi ch’entrate»[6].

― Гадали, значит, — медленно проговорил Антон, — гадали…

«Интересно узнать, как переводятся эти слова, — подумал правитель, но тут же одернул себя. — На хрен все это дерьмо!»

― Если верить твоим россказням, сын мой, — царь швырнул книгу в кузнечный горн, — то запретка проходит по Смирновскому переулку. Но никаких живых тварей, кроме ящериц, мы так и не обнаружили. Мы были в парке, были на рынках, были в скверах, были во всех тех местах, где можно укрыть скот. Но ничего не нашли. Где их женщины? Где старики, дети?

Антон осмотрел закопченный свод храма; стало заметно темнее и теперь лики святых под слоем гари были совсем неразличимы.

― Через час наступит ночь, и день, считай, потрачен впустую.

― Ну не совсем впустую, — осмелился возразить Артур. — Теперь мы знаем, что в Запретной зоне их нет.

― Ты ничего не знаешь, что нужно знать, и радуешься тому что наконец это понял? — царь продолжал изучать закопченные стены и потолок.

― Правитель, я не думаю, что Запретная зона идет по прямой линии, — вмешался Анатолий. — Она может искривляться. Например, мы не были в Приморском парке, а ведь это очень хорошее место для того, чтобы спрятаться.

― Да, ты прав, — согласился Антон, немного поразмыслив. — Черт, ты прав. Эти ублюдки могли там затаиться. Вот только одна проблема: наступает ночь, и мы не можем прямо сейчас туда пойти. Ведь если верить россказням моего дорогого сынули, выродки прекрасно видят в темноте. Мы только спугнем их и вряд ли многих сумеем поймать.

― Ну так пойдем завтра утром, — сказал Артур, — разве это проблема?

― Да у тебя вообще нет проблем, кроме посещений борделя, — процедил сквозь зубы царь. — Направляйся в трапезную, объяви бойцам, чтобы начинали ужинать. Спать будем тут.

― Сколько человек отправить за припасами? — с облегчением спросил Артур, мысленно радуясь тому, что отец соизволил его отпустить.

― Какие еще припасы? Ты что, думаешь таскаться по городу в темноте? У всех есть сухпай. Вот им обойдетесь. И никакого огня. Нам ни к чему обнаруживать себя.

Когда Артур, пятясь задом, ушел, Анатолий спросил:

― Ты полагаешь, что мутанты не знают нашу дислокацию?

Антон ничего не ответил; развернувшись, он направился к высокой, в пару человеческих ростов арке, перекрытой резными двустворчатыми дверями. Инструктор последовал за ним.

― Я думаю, тварям известно, где мы находимся, — сказал царь, когда они оказались на улице. — Но так же думаю, что расслабляться бойцам не следует. Пусть помнят, это не прогулка. Хотя, конечно же, выродки не осмелятся напасть, а будут продолжать гадить исподтишка. Лобовое столкновение для них равносильно самоубийству.

― Они уже уничтожили шестерых наших бойцов, и сделали это именно самоубийцы, — задумчиво протянул Анатолий.

― Я не забыл. Поэтому выбрал для ночлега именно церковь, а не какой-нибудь дом, где можно было бы разместиться с большим удобством. Смотри, — правитель указал на колокольню, а затем сделал дугообразное движение рукой. — Уродам нужно пройти минимум сорок метров по открытой местности с любой стороны, а потом перелезть через двухметровую стену, а потом еще штурмовать двери. Для городских условий укрепление очень удачное. На колокольне сделаем смотровую вышку. К тому же здесь, как ты сам сказал, имеются колокола — если что, часовые в набат ударят.

Анатолий вдохнул полной грудью вечерний воздух. Пахло послегрозовой свежестью. Ветер давно стих, и над городом нависла тревожная тишина. Не было слышно ни птичьего пения, ни шелеста листьев, ни даже извечных цикад. Лучи низкого солнца, найдя брешь в свинцовых тучах, окрасили горизонт кровавым пурпуром.

Несмотря на уверенность царя, что мутанты не решатся дать открытый бой, начальник гвардии так не считал. Однако сейчас не это было важно. Главное заключалось в другом: нуклеары, как по свидетельству Артура называли себя мутанты, показали готовность умереть, но не сдаться отлично вооруженному и обученному противнику. Дикари одержали первую победу в этой войне — психологическую. Молодой камикадзе и мальчишка с кошачьими глазами, сгоревшие хижины, курятники и свинарники, глумливые надписи на памятниках, — все словно говорило: нам и своего не жалко, а уж вас мы точно не пощадим. С сопротивлением такого рода бойцы Лакедемона еще не сталкивались.

― Правитель, — сказал Анатолий, вслушиваясь в вязкую тишину наступающей ночи, — полагаю, на колокольню надо поставить на дежурство двух бойцов, так же по два пойдут на точки возле окон кузницы и возле окон трапезной. Менять часовых предлагаю каждые четыре… нет, три часа. А под утро на посты должны заступить лучшие из нас, те, кто успел подержать оружие в руках до коллапса, в том числе ты и я.

― Да… Разумно, — ответил царь, продолжая рассматривать храм. — Наверное, выродкам тоже известна нехитрая тайна о лучшем времени для ночных нападений. Поэтому с трех и до рассвета караулы надо усилить. И вот еще: поставь на ворота пару растяжек. Только скрытно, не мельтеши там…

* * *

Глаза Ромки быстро привыкли к темноте; луна подсвечивала серебром слоистые неплотные облака, поэтому парень хорошо различал контуры деревьев и крыши домов.

«Хорошо, если б площадка была повыше, — подумал юный солдат. — Тогда еще дальше удалось бы увидеть».

Он поправил автомат на плече, а потом перегнулся через перила и посмотрел на белеющую внизу каменную ограду, которая шла неровной линией, отдаляясь от трапезной, и почти примыкала к храму возле входа.

― Странно они как-то строят, эти мутанты, — проговорил Ромка вполголоса. — Почему-то забор идет неровно, и высота маленькая, и вышка какая-то низкая.

― Идиот тупой, все было до Великого Коллапса построено, — рявкнул, не оборачиваясь, его рослый напарник. — И, вообще, заткнись, Роман, сын Георгия, инструктаж забыл? Отслеживай свой сектор молча!

― Заткнись, заткнись… — пробурчал насупившийся Ромка так, чтобы напарник не разобрал слов. — На два года всего старше, а понтов…

Ромка не любил Павла за подчеркнутую официальность, вечно задранный нос и активное желание показать молодняку собственную серьезную значимость. С товарищами он в любых ситуациях держал дистанцию, называл их исключительно полными именами. Хотя, конечно, это лучше, чем то, что вытворял царский наследничек Артур, который с насмешливой физиономией мог запросто при всех ляпнуть: «Привет, цветок полей и огородов!», толсто намекая на Ромкино прозвище Ромашка. Кому хочешь станет обидно…

Парень вспомнил о матери. Она первая стала называть сына Ромашкой. Но от нее слово не звучало оскорбительно, да и когда это было? В далеком детстве… Мама, мама… жила-жила, а потом умерла от степного поветрия.

Ромкины мысли об умершей привели за собой желание прикрыть глаза и вообразить себя пятилетним мальчиком. Как хорошо было бы оказаться снова в тех временах, еще до интерната! Конечно, годы были голодные, и даже полноправным гражданам не удавалось наедаться вдоволь, но и счастливых моментов выпадало больше…

…бывало, сидишь, ждешь, когда же придет мама. Сосешь палец или игрушку облизываешь, потому что очень хочется есть. А мамы все нет, нет. И уже, кажется, что она никогда не придет. Больше не нужны кубики, солдатики, книжки с картинками, ничего больше не нужно, только бы побыстрее пришла мама. Он все чаще с беспокойством посматривает на дверь, становится очень одиноко, даже страшно. Еще немного — и заплачет, потому что нет ничего ужаснее, чем быть покинутым. И вот, когда кончаются силы ждать, вдруг слышится возня за порогом, мгновенно заставляющая подскочить, и возникает мама в длинном сиреневом платье, в такого же цвета косынке, с матерчатым мешочком в руках, в котором лежит картофель, морковь или даже кусочек мяса.

― Привет, Ромашка, — ласково говорит она, — заждался, маленький мой? Проголодался, поди? Ничего, пожди чуток, сейчас я сварю картошечки и ты покушаешь.

О, какая безмерная радость наблюдать, как мама разводит огонь в печи и готовит ужин, который заставит, наконец, замолчать непрерывно урчащий животик. От счастья на глаза наворачиваются слезы, а фигура самого любимого, дорогого на свете человека видится размыто…

Ромка содрогнулся всем телом, открыл глаза и, схватившись за балюстраду, сообразил, что едва не потерял равновесие. Парень пришел в ужас: он заснул на посту, а сколько спал — только секунду или целый час — неизвестно.

«Забудь, забудь! — мысленно приказал он себе. — Давным-давно душа ее пересекла Дамбу Теней и растворилась в Море Погибели… а ведь вот оно, это море! — с каким-то мистическим трепетом подумал Ромка. — Это ведь про него рассказывают жрицы, про него, именно про него!»

― Пашка, — шепнул парень.

― Придурок, — зло, сквозь зубы выцедил напарник. — Не Пашка, а Павел, сын Александра. Что такое? Заметил что-то подозрительное?

― Нет, я просто хочу сказать, чтобы ты не смотрел на море, чтобы оно твою душу не растворило. В темноте оно жутко выглядит…

― Ты идиот, Роман, сын Георгия, заткнись и отслеживай свой сектор, но имей в виду, дисциплинарное взыскание тебе обеспечено по-любому.

― Стукач, — обиженно пробурчал юноша.

Ромка успел уже десять раз пожалеть, что напросился в этот поход. Все было так страшно и совершенно негероично. Перед внутренним взором нет-нет да возникали изуродованные, заляпанные кровью тела приятелей из авангарда, которых психованный выродок подорвал вместе с собой. А ведь еще на рассвете они преспокойно болтали, уплетая завтрак, приготовленный рабами… Потом истекающий кровью мальчишка-мутант, никак не хотевший умирать и мелко-мелко трясущийся с перерезанным от уха до уха горлом… Потом дым пожарищ и оглушающе ледяной ливень в жутком городе, что подавлял своей величиной, высотой и пустотой… И после всего этого напарник постоянно обзывается, считая себя чуть не равным богам священного Миуса.

«Разве я заслужил это?» — с негодованием подумал парень.

Ромка делал вид, что не догадывается, в чем причина пренебрежительного отношения сверстников: даже самому себе не хотелось говорить, что вид чужой крови был ему, мягко говоря, невыносим. Он и раба-то во время обряда совершеннолетия сумел зарезать только с третьего раза, за что стал объектом тупых шуточек товарищей по интернату. Но сознаться в такой слабости было совсем не в духе настоящих воинов, и поэтому, когда на Общем Собрании объявили о начале войны с мутантами, парень вымолил у старших разрешение пойти в поход.

Вот и напросился на свою голову. Теперь торчи на нелепой вышке с колоколами посреди города-призрака, рядом с жутким морем и пеняй на самого себя. Одно лишь радует: выродки, если и нападут, то не в его дежурство, ведь всем известно, что лучше всего атаковать противника под утро, а не в начале ночи. Так почему бы и не расслабиться, не поговорить по душам с тем же Пашкой. Но нет: этот уставщик непробиваем для подобных доводов.

Разочарованно вздохнув, Ромка осмотрел окрестности. Не заметив ничего такого, на что стоило бы обратить внимание, парень взглянул вверх. Звезд не было видно.

«Хоть бы луна показалась из-за туч, — подумал юноша, — и то веселее стало бы. И освещение какое-никакое… а вот мама говорила, что люди раньше могли до луны долетать и по ней ходили… чудно как-то это, невозможно представить… да, мама говорила… мама… мама… мама…»

Ромка вновь ощутил, как погружается в убаюкивающие воды сладостной дремы. Он опять увидел женщину с худым, усталым, но таким прекрасным лицом.

― Кушай, кушай, маленький, — говорит она, с нежностью касаясь его виска.

Прикосновение обожгло Ромку, и он отшатнулся, толкнув напарника.

― Да что же это! — с досадой проговорил парень. — Паш… то есть Павел, сын Александра, извини, я не специально.

Вместо ответа из-за спины донеслось невнятное прерывистое ворчание.

― Паша? — в голосе Ромки послышалось недоумение, он повернулся и увидел напарника, обнимающего столб, который поддерживал крышу колокольни.

Автомат образцового солдата лежал на полу, а сам Павел противоестественно дергал головой.

― Ты спишь, что ли?.. Ты… на посту заснул? — Ромка не мог поверить глазам.

Напарник не обратил никакого внимания на упрек младшего товарища, продолжая свою странную тряску.

― Сестренка, — бормотал он, — а ты совсем не выросла… такая же, как и была…

― Паша, — в ужасе воскликнул Ромка, схватив товарища за плечо, — я же говорил тебе, не смотри на море, говорил же я… Паша… очнись, Паша…

Краем глаза Ромка заметил движение: мужчина, осторожно переставляя ноги бесшумно двигался по крыше трапезной. Юноша, мгновенно вспотел, сердце отчаянно забилось. Вскинув автомат, он повернулся и навел оружие на незнакомца. Однако в этот момент на крыше оказалась худая женщина в длинном платье и косынке. До боли знакомая женщина.

― Мама… — шепнул ошарашенный Ромка.

― Привет, Ромашка, — ласково произнесла она, улыбнувшись. — Ты стал таким большим.

Пальцы парня задрожали, а на глаза навернулись слезы.

― Но… как… — язык юноши онемел и перестал слушаться, — как… ты… же…

― Умерла? Это ты хотел сказать?

― Ты наваждение из Моря Погибели, — выдавил из себя Ромка. — Не подходи ко мне. Не подходи…

― Глупенький Ромашка, — мама снова улыбнулась, поправив косынку. — Разве я похожа на морок? Неужели любимый сынишка не узнает меня? Подойди ко мне и посмотри, посмотри внимательней, я живая, я настоящая.

― Но тебя сожгли вместе с остальными умершими от поветрия, — произнес неуверенно парень, отведя ствол автомата немного в сторону. — Душа твоя пересекла Дамбу Теней и…

― Растворилась в Море Погибели, — проговорила женщина. — Да, так говорят жрицы. Но разве они там бывали? Знать, что находится за Дамбой Теней, может только тот, кто там бывал, и никому из живых еще не удавалось вернуться обратно.

― Но как же ты вернулась? — парень совсем опустил оружие.

― Я не вернулась, я возродилась, и наши души уходят не в Море Погибели, а в Море Возрождения, — ответила женщина и вдруг с надрывом всхлипнула. — Сынок! Я так давно тебя не видела, я так скучала по тебе! Подойди, обними меня, сынок!

Ромка понял, что сейчас разрыдается. Конечно, это не могло быть наваждением! Вот она, живая мама: та же улыбка, те же жесты, тот же голос. Это никак не могло быть обманом. Бросив автомат и перемахнув через баллюстраду, юноша подбежал к женщине и крепко обнял ее.

― Мама, — заговорил он сквозь слезы, — мне было так плохо без тебя, так плохо… мама…

― Я знаю, милый, знаю, — ласково шептала она в ответ, гладя голову сына, — знаю…

― Ты ведь останешься со мной? — Ромка еще крепче обнял женщину. — Скажи, мама, ты ведь больше никуда не уйдешь?

― Конечно, я останусь с тобой, Ромашка. Теперь мы будем неразлучны до конца вечности.

Парень больше не мог говорить, он закрыл глаза и задыхался от рыданий, горькое счастье стальными тисками сдавило сердце.

― Ты хороший пацанчик, — сказала мама, запрокидывая назад голову сына, обнажая его горло.

― Ты хороший пацанчик, — сказал подошедший со спины Заквасский, печально глядя в счастливое лицо стоящего на коленях паренька, который крепко обнимал самого себя за плечи. — Прости, но это война, и такова жизнь.

В другой руке шамана тускло блеснуло лезвие заточенного с обеих сторон изогнутого ножа.

* * *

Анатолий Алфераки открыл единственный глаз. Он всегда спал очень чутко и просыпался при малейшем шорохе. Вот и сейчас, что-то разбудило его, заставило опытного воина нащупать рукой кобуру, вытащить «Стечкин» и бесшумно подняться на ноги. Начальник гвардии напряженно ждал в темноте, пытаясь понять причину своей тревоги. Рядом сопел Антон.

― Долбаный Виктор, какого тебе от меня надо… — пробормотал царь и перевернулся на другой бок.

«Неужели только это? — подумал Анатолий. — Неужели я сейчас стою как идиот с пистолетом наготове только из-за нечистой царской совести?»

Инструктор вышел на середину храма и затаил дыхание. Со всех сторон доносилось похрапывание солдат. Но, кроме этих естественных звуков, было что-то еще. Казалось, незримая опасность витала в воздухе, вот-вот готовая вспыхнуть или взорваться. Анатолий осмотрелся. Он освоился в темноте и теперь хорошо видел двух часовых возле окон. Один из них стоял вполне нормально, а вот тело второго почему-то раскачивалось из стороны в сторону, сотрясаясь мелкой дрожью. Начальник гвардии крадучись направился к дозорному, глаза которого были полузакрыты, а губы что-то нашептывали. Анатолий прислушался.

― Батя… — бредил юный воин, — зачем ты пришел? Я не хочу тебя видеть…

Сперва Алфераки решил устроить хорошую взбучку провинившемуся солдату, который умудрился заснуть на посту, но сон парня выглядел ненормальным, будто он заболел болотной лихорадкой. Поэтому начальник гвардии легонько толкнул солдата. Однако тот продолжал нашептывать какую-то ерунду о своем отце. Тогда Анатолий несильно ударил юношу ладонью по носу.

Это помогло: парень отшатнулся и со свистом втянул в себя воздух, будто только что вынырнул из воды.

― Убоище рабское, — процедил сквозь зубы инструктор. — Дрыхнешь на посту?

― Никак нет, нача… — испуганно заговорил солдат.

― Тихо! — оборвал его Анатолий, приблизив сжатый кулак к губам парня. — Смотри внимательно в окно и не дай бог твои веки сомкнутся хоть на секунду, я тебя лично сгною, сучонок! Имей в виду, как вернемся, ты публичную порку получишь, так что не усугубляй ситуацию.

Анатолий бесшумной тенью исчез во тьме. У начальника гвардии было искушение поднять по тревоге весь отряд, но выглядеть идиотом, зря всполошившим измотавшихся за день товарищей, не хотелось. Мало ли что может показаться в городе-призраке ночью, вон Антон средь бела дня манекен расстрелял. Нервы у всех на пределе, а потому свои опасения нужно проверить.

Войдя внутрь колокольни, Анатолий поднял голову — люк, ведущий на верхнюю площадку, где висели колокола, был открыт. Это настораживало. Но и здесь инструктор не стал устраивать шум. В конце концов, он отправил на верхний пост двух человек. И ладно Роман, сын Георгия — оболтус из оболтусов, который порой спит с открытыми глазами, но с ним Павел, сын Александра. Этот парень растет настоящим воином, его так просто не проведешь. Да и потом, только начало ночи, даже первый караул еще не сменился. Вряд ли местные мутанты такие дураки, чтобы лезть в это время на рожон.

Однако логические доводы не могли убедить начальника гвардии, что все в порядке, и, проклиная все на свете, он стал осторожно подниматься по винтовой лестнице, прижимаясь к стене и прислушиваясь. Деревянные ступеньки предательски поскрипывали, однако наверху не было никакого движения.

«Черт! Что же происходит, в конце концов? Неужели и там заснули? Или что-то похуже?» — мелькнула лихорадочная мысль, и начальник гвардии с удвоенной опаской продолжил двигаться к цели своей инспекции.

Павла, в застывшей полусклоненной позе, Алфераки увидел сразу. Инструктор не стал окликать часового, ибо понял: тот мертв. Анатолий не почувствовал ни страха перед невидимым врагом, ни жалости к убитому, ни злости на вероломных дикарей, его сердце лишь кольнула острая иголочка досады: выродки сумели провести их, испытанных в боях вояк, словно маленьких детей. Уроды делали все вопреки здравому смыслу. Их стратегия, рассчитанная на обман ожиданий, полностью себя оправдала. Но главной ошибкой старейшин Лакедемона стала недооценка противника. Однако рефлексировать не было времени. Алфераки выбросил тело из люка, перекатился и потянулся к связанным в узел веревкам, чтобы ударить в тот самый набат, о котором упомянул царь Антон.

Инструктор застыл на мгновение, увидев, как со всех сторон к церкви пробираются бесшумные тени: армия мутантов, большая часть из которых подростки, подумалось в этот миг десантнику, настолько по-юношески тонкими и гибкими были карабкающиеся на стены фигурки. К Анатолию вдруг пришло осознание, что война проиграна, сколько бы сейчас они не положили проклятых нуклеаров, а победы все равно не видать. Но начальника гвардии это ни капли не смутило. Гибель в бою — лучшее, что может пожелать себе человек, избравший путь воина. С этими мыслями Алфераки дернул за узел. Но ничего не произошло, колокола не зашлись оглушительным звоном — веревки безвольно опали к ногам Анатолия.

«Перерезали, суки! Хитры, мрази! — он ощутил невольное восхищение противником. — Может, не они, а мы слабое звено?..»

Инструктор прицелился в самого приметного из нуклеаров, чья необычайно бледная кожа будто светилась в темноте. Кажется, это была девушка, потому что с тонким вскриком, конвульсивно дернув руками, она исчезла за оградой.

За спиной раздался взрыв и вскрик боли.

«Растяжка, — с удовлетворением подумал Анатолий. — Теперь тревогу поднимать нет необходимости». Послышались одиночные выстрелы: часовые возле окон наконец-то заметили неприятеля.

Начальник гвардии снова прицелился по лезущим через ограду, но краем глаза заметил движение в темноте сбоку от себя. Он повернул голову и увидел две тени, стоящие на крыше и держащие в каждой руке по бутылке.

― Пора плыть к Дамбе, — сказал один из них хриплым голосом, а второй замахнулся.

Анатолий, мгновенно среагировав, выстрелил из «Стечкина». Нуклеар, вскрикнув, выронил бутылку. Та разбилась, и выродок, моментально вспыхнув, покатился с крыши вниз.

«С химическим запалом», — бесстрастно подумал воин, целясь во второго. Однако нуклеар, показав удивительное проворство, отпрыгнул вбок и метнул снаряд. Инстинктивно вскинув руку, начальник гвардии выстрелил, попав в бутылку уже на подлете. Яркая вспышка взорвавшегося «коктейля Молотова» ослепила Анатолия, а в следующий миг струя напалма ударила ему в лицо.

* * *

― Наверх, к колоколам! — ревел Антон.

Шесть бойцов метнулись ко входу в колокольню. Остальные палили из окон по наступающим нуклеарам, перейдя с одиночных выстрелов на короткие очереди.

Правитель Лакедемона, с пистолетом и вещмешком в руках, стоял посередине церкви, озираясь в темноте. Как он оказался на ногах уже полностью одетым и вооруженным, Антон сказать бы не смог. Видимо, тело помнило долгие тренировки и сейчас действовало на одних рефлексах. В груди царя клокотали гнев и бешенство, приправленные определенной долей растерянности и недоумения. Как могли мутанты подобраться так близко и незаметно? Как могли заснуть все часовые? К тому же нигде не было видно Анатолия Алфераки. Старый соратник бесследно исчез. Но куда? Может, он уже наверху отстреливается от ублюдочных мутантов? Сына в храме тоже не было: он ночевал в трапезной. Первой мыслью было бежать туда, организовать оборону, но в это мгновение раздался взрыв, заставивший Антона пригнуться. Кирпичное крошево больно секущее кожу рук, закрывающих лицо, летело со всех сторон, и невозможно было понять: где эпицентр? Спустя несколько секунд до царя добрел шатающийся солдат. Его перемазанное в крови лицо искажала гримаса нечеловеческой боли.

― Бомба в люк… — с трудом прохрипел он, уставясь на Антона провалом глазницы, из которой на белом жгутике, поблескивая слизью, свисал глаз.

После этих слов раненый рухнул к ногам правителя.

«Конец, — понял Антон, — вот и конец всему».

Но царь не собирался так просто сдаваться. У него был план. Конечно, для осуществления задуманного, надо было выбраться живым из этой мясорубки, а потому он по-прежнему стоял посередине храма со «Стечкиным» наготове и ждал удобного момента.

Ревущий всполох разорвал темноту, и пара караульных, заорав от ужаса и боли, отпрянули от окна, охваченные пламенем. Один сразу же упал, истошно завывая и неистово молотя по полу обугливающимися на глазах конечностями, а второй, выкрикивая что-то невнятное, несколько раз с силой гулко ударился о стену, но затем тоже осел.

В горящий оконный проем запрыгнул скуластый молодой нуклеар с торчащими в разные стороны рыжими волосами. В руках у мутанта был черный сверток. Антон выстрелил юноше в лицо. Парень, дернувшись, упал и тут же раздался взрыв, сбивший с ног царя. Едкий жирный дым заволок все помещение. Судорожно кашляя, правитель поднялся. Отовсюду сквозь клубящееся марево пробивались алые языки пламени. Кто-то из солдат продолжал отчаянно сопротивляться, паля вслепую из окна. Где-то рядом слышались стоны покалеченных.

Еще один взрыв потряс здание; с жалобным скрипом большие арочные ворота медленно обрушились внутрь храма.

«Психи, они же все долбаные психи, — быть может, впервые в жизни Антона охватил благоговейный трепет. — Кто так воюет? Мать твою, кто так воюет?»

В церковь-кузницу, с яростными криками размахивая копьями и топорами, ворвалось несколько нуклеаров.

«Сейчас или никогда!» — достав из подсумка гранату, на ходу выстрелив в ближайшего врага, Антон кинулся на прорыв.

Царь остановился перед Каменной лестницей и раздумывал, спуститься ли к проклятым трем столбам по ней или все же безопасней пробраться к набережной сквозь чащобу по склону.

― Да какая разница, — сказал он громко, и поправив вещмешок, начал спускаться вниз по ступеням. — Это вы от меня должны прятаться, ублюдки! Слабаки! Победили случайно.

Несмотря на катастрофичность всего произошедшего, у царя были основания гордиться собой. Убив или покалечив с полдюжины нуклеаров, он умудрился уйти из пылающей церкви, не получив ни единой царапины. Добрый десяток дикарей пустился за ним в погоню, но потом они по неизвестной причине отстали. Правитель не стал мучиться загадкой, почему аборигены перестали его преследовать: может, не захотели рисковать своими жизнями, а может, еще что надумали. Какая разница! Это их проблемы, в конце концов.

У Антона же сейчас имелись иные заботы. Его сын рассказал, что Запретная для хищных тварей зона в Таганроге существует благодаря трем столбам. Так почему бы не исправить ситуацию, взорвав монумент? Пусть мрази познают на себе силу клыков лютоволков и паучьих жвал. Тол, пара детонаторов, дюжина гранат, лежащих в вещмешке, сделают свое дело. А после уничтожения памятника правитель решил остаться, вылавливать мерзких выродков по одиночке и убивать, убивать, убивать… Ведь пустой город — идеальное место для партизанской войны.

Спустившись до середины лестницы, царь вдруг ощутил странный, дурманящий запах. Антон, остановившись, принюхался. Где-то дымился костер.

Орлову отчего-то вспомнились школьные годы, старшие классы, гоп-компания, признавшая его заправилой, прекрасный летний вечер, стакан вина и симпатичная развязная девчонка, с которой он лишился невинности. Странно, до сих пор не забыл марку вина: дешевое «Шардоне» молдавского производства. Правитель невольно поморщился: натуральная бормотуха. Впрочем, в Лакедемоне вино получается еще хуже. А вот имя своей первой возлюбленной Антон, как ни старался, назвать не мог.

«Ирка, Анька, Олька, — шевеля губами, перебирал он имена, спускаясь по ступенькам, — да на хрен все это дерьмо! Дурь всякая в голову лезет!» — царь сплюнул и продолжил путь к набережной.

Оказавшись возле монумента с колоннами, правитель увидел источник странного специфического запаха. У подножия памятника дымилось кострище. И тут Антон понял, отчего ему вспомнилась ранняя юность.

«Ну да, чем-то подобным в старших классах мы и баловались», — кивнул он сам себе.

Царь аккуратно опустил вещмешок на землю и собрался его развязать, как вдруг услышал хриплый, но показавшийся знакомым голос:

― Последняя совершенная ошибка из череды ошибок, капитан Орлов, что ты решил заночевать на том самом месте, где по преданию поставил свою палатку основатель города. А наш покровитель, Дух Творца, не любит незваных гостей…

Выхватив «Стечкин», правитель резко развернулся. Рядом с ним стоял мужчина с длинными растрепанными волосами в рваных штанах и такой же рваной рубахе.

― Ты еще кто? — сказал Антон, негодуя на себя за то, что не услышал, как подкрался дикарь. — Тебе ли, отродье, вспоминать наших героев, которые не имеют к вам, выродкам, никакого отношения. Это наше, человеческое прошлое.

― Да, да, — согласился незнакомец. — Петр Первый — ваше человеческое прошлое, а Дух Творца — наше нуклеарское будущее. Улавливаешь разницу, Орлов? Это разные вещи, хотя основа у них одна. Я пытался как-то втолочь сию истину твоему сыну, но он пошел в своего отца и ни хрена не понял, даже когда проблевался. Такая вот дурная кровь.

― Кто ты? — царь сощурился; он понимал, что надо немедленно выстрелить, но почему-то не мог поднять висящую плетью руку с невероятно тяжелым пистолетом.

― А я тебя узнал, — засмеялся мужчина в рваных штанах. — Лучше скажи мне, а как поживает мой дорогой шурин, Роман Светин? Как вы там его кличете? Правитель всея Лакедемоновки, царь Роман? Все еще в паре орудуете, или ты уже отравил дорогого собутыльника, то есть, прости, сотоварища?

― Ян! — воскликнул царь. — Заквасский, это ведь ты, скрипач-отморозок! Ишь куда смылся из Лакедемона! Предатель!

― Да. Ваша деревенская секта была мне не по душе. Здесь дышится намного легче. Сам понимаешь, свежий радиоактивный воздух, здоровая пища: зуреланы, птеродактили и гигантские слизни, главное правильно их приготовить. А видел бы ты, какую мы тут выращиваем капусту…

― Хватит! — оборвал предателя Антон, справившийся наконец с непослушной рукой. — Твоя главная ошибка, скрипач, состоит в том, что ты сейчас мне попался на глаза.

Правитель прицелился и нажал на спуск, но выстрела не последовало и, отбросив в сторону врага бесполезный пистолет, Орлов выхватил шашку.

― Учти, — предупредил предатель, — у меня черный пояс по карате.

― Вот на нем я тебя и повешу, — выдохнул Антон и, крутанув сверкнувшим лезвием, двинулся на Заквасского.

Царь нанес размашистый удар. Сделал он это просто ради того, чтобы проверить, насколько хороша реакция у врага. Заквасский, улыбаясь, тут же отклонил корпус, сделав шаг назад.

― Ты поосторожней, — заметил Ян, подмигнув противнику. — Так и руку вывихнуть недолго.

― Беспокойся о себе, — оскалился правитель и тут же сделал несколько выпадов подряд.

К немалому удивлению Антона, ни один из колющих ударов не достиг цели. Скрипач с невероятной легкостью отскакивал, уклоняясь от острия шашки. Царь приготовился к новой атаке, но тут сознание правителя помутилось, в носу появилось неприятное жжение, глаза застлала пелена, и он пошатнулся.

«Проклятый дым», — подумал царь, тряхнув головой. Слабость отступила. Сейчас Антон остро пожалел, что в «Стечкине» не осталось последнего патрона. Все-таки огнестрел в данной ситуации был куда удобнее.

Упершись взглядом в грудь Заквасского, правитель вновь провел молниеносную серию выпадов, но противник казался неуязвимым, показывая немыслимую, просто невозможную быстроту движений. Более того, у Яна оставалось время на то, чтобы беззастенчиво и глумливо скалиться.

― Ну, что ж ты убегаешь? — прохрипел царь. — У тебя ведь черный пояс по карате. Покажи свое умение! Давай, иди сюда!

― Э-э-э! — погрозил пальцем Заквасский. — На самом деле я такой же каратист, как ты — повелитель Миусских земель, а повелитель ты, скажу я тебе, самый что ни на есть дерьмовый.

― Так ты еще и врун! — презрительно сплюнул Орлов.

― На том и сойдемся, — согласился скрипач.

Антон ринулся в очередную атаку. Движения его теперь были более размашистые и менее точные. И снова правитель не смог ни разу даже задеть Заквасского.

― Все, Яшка, ты меня утомил, — царь, перекинув в левую руку меч, вытер лоб тыльной стороной кисти и в этот момент провел стремительную атаку на спокойно ожидающего противника.

Острие лезвия вошло в тело. Предатель дернулся, пошатнулся и опустился на колени, с пафосом раскинув руки.

― Эх, человече… — прежде чем окончательно упасть, произнес он трагично. — Конец эволюции…

Антон поморщился, на него опять нахлынула волна слабости. Что-то странное было во всем происходящем: с таким выражением лица и с такими словами люди не умирают. А ведь Заквасский самый обычный, хоть и с легким приветом, человек, он родился до Великого Коллапса. Но почему-то он совершенно пренебрегал смертью, и лицо его не было перекошено от боли и ужаса перед встречей с небытием. Однако времени на философствования у Антона не имелось — нет разницы, кто как подыхает, главное результат.

― Мы — венец эволюции, — сказал через силу царь, плюнул на лежащего врага и, шатаясь, побрел к монументу.

В ушах правителя жутко шумело, в носу нестерпимо жгло, перед глазами плавали цветные разводы. С досады царь пнул ногой дымящееся кострище, подняв тучу пепла. Тяжело опустившись на ступеньку перед памятником, Антон развязал вещмешок, вынул ящик, в котором лежали гранаты. Затем царь достал коробку с толом. Вытащить детонаторы он не успел, поскольку услышал позади себя хриплый мужской голос:

― Я не ошибся, человек не венец, а именно конец, если не сказать еще более категорично. И вот когда сей конец окончательно загноился, эволюция сделала себе обрезание. Чисто в гигиенических целях, чтобы абсцесс не пошел дальше.

Антон оглянулся. Перед ним стоял Заквасский, живой и невредимый. Царь почему-то не удивился, а лишь, прижав ладони к вискам, замычал, тряся головой.

― Ты дурак, Орлов, — с неожиданной силой схватив правителя за ворот и подняв на ноги, Ян принялся бить его лбом об одну из колонн монумента. — Неужели ты думаешь, что взорвав какой-то памятник, можно изменить ход истории? Эх, Орлов, Орлов, вандал ты безмозглый, а не воин Лакедемона! ЮНЕСКО на тебя нет! Понял?!

Докурив трубку, Заквасский поднялся. Он вдоволь налюбовался на царя, который сражался с самим собой, тыкал в пустоту шашкой, а потом бился лбом о памятник трехсотлетия Таганрога.

― ЮНЕСКО на меня нет… ЮНЕСКО на меня нет… — бормотал Антон, тряся головой и обнимая одну из мраморных колонн.

― Тяжелый случай, но тучи расходятся. Спасибо, родная, помогла… — задумчиво проговорил шаман, улыбнувшись пятнистой луне.

Затем он подобрал валявшийся на дороге «Стечкин» и ударил правителя Лакедемона рукоятью по затылку.

* * *

Тяжело дыша, Артур раздвинул ветки и выглянул из кустов. Храм пылал. Слышалась стрельба — видно, кто-то все еще сопротивлялся, но с абсолютной очевидностью было ясно, что армия Лакедемона впервые за свое существование потерпела поражение. Вернее сказать, это был сокрушительный разгром. Наследник поглубже спрятался в листве и закрыл глаза. Перед ним тут же предстала жуткая картина: охваченные огнем товарищи, пытаясь сбить пламя, катаются по полу, молодой солдат, издавая булькающие звуки, скребет слабеющей рукой стену, а из его горла торчит стрела, еще один воин, стоя на карачках, пытается собрать внутренности из вспоротого живота, но кишки вываливались обратно. Но не это было самое страшное…

В первые секунды боя Артура обуял животный неконтролируемый ужас, прижимая к груди СВД, он выскочил на улицу и, сбив кого-то с ног (своего или чужого, наследник не разобрал), пустился наутек. С невероятной скоростью пробежав два квартала, юноша нырнул в спасительные кусты. И вовремя: полминуты спустя мимо промчалась группка нуклеаров, с луками, топорами и копьями в руках. Наследник узнал их предводителя, то был судья дикарей.

И вот Артур, пожалуй, уже полчаса сидел в ненадежном укрытии. Паника улеглась, и он мог собраться с мыслями. Надо во что бы то ни стало выбираться из города. И чем раньше, тем лучше. Сейчас они добьют последних сопротивляющихся и примутся разыскивать тех, кто сбежал, и можно не сомневаться — найдут. Но Артур не мог заставить себя подняться и выйти из кустов на открытое пространство. При одной только мысли об этом леденящие щупальца страха вновь заставляли сердце учащенно биться, а ноги предательски дрожать. И наследник придумывал для себя очередное нелепое оправдание: нельзя вставать, потому что только что проходили нуклеары; потому что до горящего храма не более трехсот метров, и нужно подождать, пока пламя ослабнет; потому что луна вдруг выглянула из-за туч, осветив дорогу — и еще много-много всевозможных «потому что». Однако время шло, секунды, превращаясь в минуты, сокращали и без того маленькие шансы на выживание.

Наследник собрал всю свою волю в кулак. В конце концов, он ведь полноправный гражданин Великой Политии, а не дерьмовый дикарь. Настоящий воин не должен бояться. А тут и надо всего-то выскочить из кустов и забежать за угол.

Закрыв глаза, Артур сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, затем осторожно высунул голову из листвы. Церковь догорала, и там уже никто не отстреливался; нуклеаров тоже нигде не было видно. Парень вылез из кустов и рванул за угол. Однако там его ожидал неприятный сюрприз.

― Стоять! — услышал он грозный оклик. — Бросай оружие!

Наследник кинул СВД на землю, поднял руки и медленно повернулся. Всего в каком-то десятке метров от него с «калашом», вжатым в плечо, стоял Олег.

Артур не мог заставить себя оторвать взгляд от ствола автомата. Наследник никогда всерьез не задумывался о смерти. Старуха с косой всегда казалась чем-то далеким и несущественным, тем, что, конечно, когда-то постучится в двери каждого, но будет это не скоро. И вот сейчас он по-настоящему осознал глубину своих заблуждений. Смерть оказалась намного ближе, ее ледяное дыхание, неощутимое до поры до времени, возникло из ниоткуда, точно Туман Даров, но в отличие от последнего, договориться с ней оказалось невозможно.

Наконец наследник, которого била крупная дрожь, сумел поднять глаза и с истовой мольбою посмотрел на бывшего друга, чье лицо в лунном сиянии казалось непроницаемо каменным и непривычно бледным. Артур понимал, что выглядит сейчас нелепо и жалко, что любой гражданин Лакедемона, увидев, как трясется от страха наследник, нашел бы постыдным считать его своим боевым товарищем. Но позора этого, кроме Олега, никто не видел, а желание жить пересиливало все остальные инстинкты и побуждения.

― Не надо… — проговорил почти плача Артур, падая на колени. — Ты ведь, как и я, из Лакедемона… мы ведь как братья…

― Я уже из Таганрога, — голос отступника был убивающе безразличен.

Наследник пытался увидеть хоть капельку сострадания на лице Олега, но на глаза новоявленного нуклеара легла тяжелая тень от надбровных дуг. Казалось, на Артура взирает бледная застывшая маска ангела смерти — беспристрастного палача из иного мира, явившегося судить и карать без пощады и милосердия, в чьих пустых глазницах отражается бездна.

― Не… надо… — чуть слышно лепетал Артур. — Не… надо…

Олег ничего не ответил. В нагрянувшей тишине слышался лишь аритмичный стук зубов униженного и раздавленного парня.

― Саша мертв, — губы Олега дрогнули. — Илья мертв…

― Но я не виноват, — с надрывом выдавил наследник. — Я же не виноват…

― Ромул мертв, — продолжал вещать стальным голосом бывший друг. — Ника мертва…

― Я не виноват! — Артур прижал руки к груди. — Не виноват, ты же знаешь, это все отец…

― И все твои товарищи мертвы тоже, — не меняясь в лице, подытожил Олег. — Встань, возьми винтовку и иди в Лакедемон. Иди и расскажи всем, что случается, если без разрешения с оружием приходить в этот город.

Наследник поднялся и, пряча взгляд, схватил СВД, а потом, вжав голову в плечи, потрусил прочь. В любой момент он ожидал пули в спину: ведь врагов так просто не отпускают. Затылок Артура напрягся так, что мышцы шеи свела судорога. Наконец, пройдя с полсотни метров, он не выдержал и обернулся. Улица была пуста. Олег ушел.

Страх в душе наследника мгновенно сменился жгучим стыдом. Такого унижения он еще никогда в своей жизни не испытывал. Мало того, что из-за бывшего друга можно навсегда забыть о нормальном потомстве, мало того, что из-за него случилась война, в которой погибло столько воинов, так теперь проклятый перебежчик смешал сына царя с грязью, показав, кто он есть на самом деле.

― Ты за все ответишь, предатель, — процедил сквозь зубы побагровевший Артур, грозя кулаком во тьму ночи. — Никогда не прощу! Я этого так не оставлю!

* * *

Утреннее солнце озарило фигуру Бессущностного. Облаченный в плащ, с согнутой в локте правой рукой, он, как и прежде, устремлял свои бронзовые глаза куда-то вдаль, не обращая никакого внимания на плотное кольцо нуклеаров на площади: все, кто не погиб в ночном бою и не был тяжело ранен, пришли сюда: мужчины, женщины, старики, подростки и дети.

Вдруг толпа зароптала и расступилась: показалась жена вождя Маргарита, с копьем в руке. Сегодня она сосредоточенно выполняла обязанности мужа. Олег знал — во время ночного штурма вождь и шаман первыми проникли на крышу церкви; они почти справились в задачей взорвать колокольню, но так получилось, что одежда Кислова воспламенилась от оброненной бутылки с зажигательной смесью. Валерий, скатился вниз, и подоспевшие нуклеары успели стащить с него горящий балахон, благодаря чему мужчина остался жив, пока еще жив… За женщиной два парня тащили связанного царя Лакедемона, а замыкал шествие шаман. Олег с отвращением смотрел на человека, который всю жизнь до еще совсем недавнего времени казался ему идеалом мужественности и силы.

― На колени! — сухо приказала Маргарита.

Антон, не обращая внимания на приказ, обвел глазами толпу, а потом ухмыльнулся:

― Сможешь заставить меня, дикарка?

Женщина не стала уговаривать: она просто с силой ткнула пленника в пах тупым концом копья. Правитель, согнувшись пополам, зашипел от боли. Вдруг из толпы выскочил зареванный мальчишка лет двенадцати, с яростно перекошенным лицом и воспаленными от слез глазами.

― Это тебе за Нику! — закричал он, и перетянул палкой спину Антона, стоящего на коленях. — За Нику! Понял, человек, за Нику!..

Мальчишка замахнулся, чтобы снова ударить, но услышав окрик шамана, нехотя отступил. Заквасский внимательно осмотрел присутствующих, будто желая впитать в себя болезненную, напряженную до предела атмосферу площади, и негромко заговорил:

― Сегодня люди, отвергнутые Миром и Городом, будут судимы правосудием Бессущностного, — с этими словами шаман вытащил из-за пояса кривой обоюдоострый клинок и положил его к ногам статуи. — Кто хочет стать его карающей десницей?

― Я! — тут же донеслось из толпы и вперед вышел старичок в очках, в котором Олег узнал одного из «прощенных», того самого интеллигента, что заседал в Небесной Канцелярии.

― Позволь мне, шаман! — выкрикнул мальчишка, который недавно ударил палкой царя.

― Юра, — задумчиво произнес Ян, — ты еще не прошел посвящение.

― Ну и что? — голос мальчишки сорвался в фальцет.

― Ладно, пацанчик, — шаман потрепал мальчишку по коротко стриженной голове.

«Я научился убивать раньше, чем познал женщину, — подумал Олег, — и здесь повторяется то же самое».

После штурма церкви, в воздухе, казалось, все еще ощущался запах паленой человеческой плоти. Хотя после жуткой ночи юноша пребывал в каком-то эмоциональном шоке, но остро чувствовал тянущую горькую пустоту, образовавшуюся в душе, когда узнал о гибели Ильи. Стоя среди толпы, Олег не знал, что именно сейчас произойдет, но на сердце стало мутно. И все же он понимал, что обязан присутствовать на церемонии публичной казни, хотя никто его не звал.

Олегу казалось, что невидимая стеклянная стена вдруг отделила его от остальных жителей Таганрога: никто не поздоровался, знакомые прятали глаза. Юноша утешал себя — это могло быть просто потому, что общину нуклеаров придавило огромное горе потери близких, и люди ушли в себя. Но все равно хотелось зарыться с головой в одеяло и не просыпаться долгие дни, или вообще убежать куда глаза глядят.

Последней вышла Каур.

Олег не представлял себе, как он останется один, и неосознанный импульс заставил его встать рядом с девушкой.

Антон поднял голову и оскалился, встретившись взглядом с бывшим жителем Лакедемона, а потом сплюнув себе под ноги, прохрипел:

― Будь ты проклят, предатель!

Кровь бросилась юноше в голову, в висках застучал пульс, но отреагировать он не успел, потому что Маргарита подала знак, двое конвоиров вновь подхватили правителя Лакедемона под мышки и потащили через площадь, а за ними двинулись вызвавшиеся служить карающей десницей.

Небольшой отряд продвигался в молчании, под аккомпанемент проклятий Антона; Олег не решался спросить у идущей чуть впереди Каур, куда же они направляются, и как будет происходить сама казнь. За сегодняшнее утро любимая еще не сказала ни одного слова, и юноша ощущал, как погружается в черное отчаяние.

Однако, когда позади остался памятник Отшельнику, стало ясно, что цель находится где-то возле границы Запретной зоны, может быть, как раз в том месте, где он сам ее пересек. Казалось, с того момента прошли года, хотя на самом деле всего лишь одиннадцать дней.

Вскоре показались и две уложенные на землю металлических полосы, спасшие жизнь Олегу и его дочке. Около небольшой рощицы, которая зеленела с той стороны границы, стояла уже знакомая телега, запряженная неторопливым быком. А возле, под охраной четырех нуклеаров сидели те немногочисленные лакедемонские солдаты, что пережили ночь штурма. Олег знал их всех; еще вчера крепкие бравые парни, иногда наглые, иногда веселые, но всегда уверенные в себе, сейчас они выглядели ужасно: израненные, покрытые корками засохшей крови и черной копотью, в драном, местами обожженном камуфляже, с изможденными лицами… Их рты, с запекшимися губами открывались только для одного слова: «пить… пить… пить…» и Олег, цепенея, понял, что ни первой помощи, ни воды пленные не получили.

В поисках поддержки он посмотрел на Павла Федоровича, который так ратовал за гуманное отношение к врагам. Но сегодня под утро, не приходя в сознание, скончался сын старика. И серые глаза за стеклами круглых очков смотрели непреклонно.

Каур свирепой пантерой ходила вокруг телеги, и Олег понимал: она одержима местью, так что взывать к каким-то иным чувствам было бесполезно.

Тогда он попытался обратиться к шаману, но едва открыл рот, как Заквасский вытащил из кармана рубашки листок: обе стороны были исписаны именами погибших. Саша, Илья, Ромул, Ника и другие, с кем Олег еще не успел хорошо познакомиться и чьих имен не знал, словно подошли и встали рядом с пленными. Увы, нуклеаров было намного, намного больше.

Дальнейшее Олег выполнял как механическая кукла. Ему пришлось заблокировать чувства и мысли, иначе он бы сошел с ума. Одна часть его души говорила, что страданий уже было более чем достаточно, и рвалась примирить обе стороны, но другая, сурово сжав зубы, отвечала, что это невозможно и наказание должно совершиться во всей жестокой полноте.

Живых солдат Лакедемона перевели за границу Запретной зоны и привязали к деревьям. А потом из телеги были извлечены обожженные останки убитых и сложены рядом с привязанными. Это была отвратительная куча обугленных до черноты кусков, где плоть сгорела до кости, а в некоторых уже невозможно было даже определить часть тела.

― Если вы доживете до завтра, и вас не съедят, — бесстрастно произнес шаман. — То будете отпущены, ибо такова воля Бессущностного.

«Он точно не выживет, — подумал Олег, глядя на одного из бывших товарищей, возле которого остановилась Маргарита. — С такими ранами не выживают».

― Ты такой же юный, как Ромул… — сказала она, коснувшись дрожащими пальцами грязной щеки пленника. — Мой Рома… но он умер этой ночью.

Антон с противоестественным спокойствием взирал на происходящее. Он все еще не понимал, что их ждет.

― А кто, Яшка, убьет меня? — с вызовом спросил правитель. — Меня прирежет кто-то из твоих полудурков? Или ты оставил такую честь для себя?

― Не беспокойся, Орлов, и без меня предостаточно желающих, — ответил шаман. — Но ты получишь особенный подарок.

Царь посмотрел туда, куда указал Заквасский, но ничего стоящего внимания не заметил: фонарный столб, на котором был укреплен рекламный щит с неразличимой уже надписью.

― И что?

― Ничего. Ты будешь находиться в Запретной зоне, тебя звери не тронут. Но ты сможешь услышать все, что захотят сказать твои люди. Сможешь поддержать их в тяжелый момент. Может быть, у тебя получится объяснить им цель вашего похода. А завтра на рассвете ты будешь отпущен.

Напоследок к Орлову подошла Каур и что-то прошептала ему на ухо, отчего сурово непроницаемое лицо мужчины исказилось гримасой страха.

― Жди! Это обещаю тебе я, Каур Карающая, — удовлетворенно произнесла девушка. — За Сашу… и за всех остальных…

* * *

― Мрази! Какие же вы мрази! — проговорил вполголоса Артур, наблюдавший через оптический прицел за нуклеарами, охраняющими нескольких пленных.

После своего чудесного спасения наследник хотел убежать из города немедленно. Однако усталость и нервное перенапряжение заставили найти ночлег в каком-то пустом доме, и парень лишь молился всем богам, чтобы дом этот стоял в Запретной зоне.

Утром он уже совсем было собрался уходить, когда группа нуклеаров с телегой привлекла его внимание. Но рот его открылся еще шире, когда в подошедшей следом группе парень увидел связанного отца, а также главного врага Олега вместе с чернокожей дикаркой.

Сперва Артур решил, что надо выбрать подходящий момент и застрелить своего главного обидчика. Снайперка вполне позволяла сделать это без особого риска быть обнаруженным.

Но вот сейчас, лежа на двускатной крыше четырехэтажного здания, парень вдруг сообразил, что случай подворачивается еще более удачный. Судя по всему, мутанты не собирались оставаться и караулить побежденных — телега и шестеро конвоиров уже повернули назад в город, за ними пошел шаман с какой-то бабой. Следовательно, появлялся шанс освободить пленных и прибыть домой увенчанным славой. Тогда уж никто не спросит, каким образом он остался цел и невредим во время ночного боя.

Вдруг гадкая мысль вкралась в сознание и пустила корни: а что, если бы отец умер там, в церкви… а он, наследник, вернулся с остатками армии, ведь, пожалуй, можно говорить о передаче власти. И кончится помыкание, пройдет вечное безденежье, начнется славная, лучезарная жизнь.

Единственная загвоздка состояла в том, что отец был пока еще жив…

Размышляя над этими вариантами, Артур чуть не упустил момент: чернокожая ведьма что-то сказала отцу и ушла, а Олег поплелся следом. Еще несколько секунд и он скроется за домами… Принимать решение надо было немедленно, и поймав голову бывшего друга в перекрестье прицельной сетки, Артур нажал на спусковой крючок.

Но насладиться видом врага, распластавшегося на земле, наследник не смог. Отдача, хоть и не сильная, заставила плечо резко дернуться, и старый шифер вдруг с шумом пополз вниз, увлекая за собой тело стрелка.

Артур попытался ухватиться за что-нибудь, выпустил из рук винтовку и тут же почувствовал боль в лопатке, а потом что-то с силой сдавило его горло. Издав протяжный хрип, Артур обхватил шею. Пальцы нащупали торчащий из балки загнутый штырь, который поддел цепь медальона. Наследник оттолкнулся пятками — давление на горло чуть ослабло. Парень дернулся, но разорвать цепь толщиной чуть ли не с мизинец, конечно же не смог. Запаниковав, наследник попытался подняться, однако ноги скользили по шиферу, отчего тот вновь пополз вниз.

― Не хочу! Пусти! Помогите… — захрипел Артур, выставив одну руку перед собой, а второй все так же пытаясь освободиться.

Последнее, что Артур увидел помутневшими глазами, — с неба медленными кругами спускался черной тенью птеродактиль.

Глава 24 МЫ НИКОМУ НЕ НУЖНЫ НА РАЗВАЛИНАХ СТАРОГО МИРА

Леонид Дрожжин не спал уже вторую ночь и готовился к встрече с давним врагом. Он тщательно продумал речь, с которой хотел обратиться к виновнику всех несчастий в своей жизни. Но когда на рассвете пришло время освободить выживших, то вместо надменного, наглого преступника, к разговору с которым судья собирал силы, Леонид увидел полностью сломленного человека и не смог найти в своем сердце ничего, кроме презрения и брезгливости. Вспомнились давным-давно прочитанные слова: «мы должны прощать своих врагов, но не раньше, чем их повесят», и кажется, сейчас наступил как раз такой момент. Орлов не узнавал стоящего перед ним, а разговаривал с тенями умерших. За прошедшие сутки на него вылилось столько боли, унижений, проклятий и ненависти, что на рассвете Антон впал в буйство и едва не разорвал веревки, которыми был связан.

― Ты единственный, кто пережил эту ночь и можешь отправляться в свою деревню, — сказал судья, глядя в полубезумное лицо Орлова. — Я надеюсь, твой пример будет хорошим уроком вашим старейшинам. А для тебя позор — худшее наказание, намного хуже смерти.

― Я никуда не пойду! — взревел царь, попытавшись вскочить на ноги и кинуться на Дрожжина.

Однако затекшие мышцы не держали тело, и он как сноп повалился на спину. Антон, рыча, отчаянно катался в пыли, но сделать ничего не мог.

Дрожжин кинул на землю армейскую флягу, в которой булькнула жидкость и плоскую коробочку.

― Натрись мазью, если не хочешь встречаться с хамелеонами. Олег чудом от них убежал, но у него был автомат, а таким мразям, как ты, оружие в руки давать нельзя.

― Олег! — заорал Антон, услышав ненавистное имя. — Слушай меня, слушай!!! По моему приказу убили твоего отца, Виктора Руденко!!!

― Олег тебя не услышит, — ответил судья. — Он тяжело ранен, и, если поправится, я, конечно, ничего ему не скажу. К тому же у Олега теперь есть другой отец, нуклеар, так что вряд ли ему будет интересно.

Как только Дрожжин скрылся за домами, Антон вцепился в крышку фляги, отвинтил ее и надолго присосался к горлышку, жадными глотками поглощая горьковатую жидкость с привкусом мятных листьев. Когда он напился, то некоторое время просто лежал, раскинув руки, бездумно глядя в наливающееся синевой небо, а потом сел и огляделся вокруг. Дорога, дома, деревья, воздух, облака и особенно тени — стали вдруг насыщенным, не в меру контрастным, будто впитали в себя огромное количество разнообразных красок. Боль от побоев ушла, тяжесть в теле сменилась странной легкостью. Орлов подумал, что не так все и плохо, а нежелание его убить — большая ошибка аборигенов. Ведь он обязательно с ними поквитается.

Затем царь открыл коробку, в которой была липкая, неприятно пахнущая, холодная мазь, и тщательно намазал лицо, руки и ботинки.

― Да. Да-а-а-а, — протянул царь, глупо улыбнувшись появившемуся неизвестно откуда Виктору и дружески кивнув покойному товарищу. — Я вам, сукам, еще покажу, как со мной связываться!

― Конечно, покажешь, — согласился Виктор, — а теперь пора домой.

Ноги не слушались, и сначала царь полз по дороге на четвереньках, то и дело падая, но потом смог подняться и пошел на запад, продолжая рассказывать, какие кары ждут всех, кто осмелился не выполнить его, Орлова, волю. Впрочем, делал он это без злобы. Голос правителя смягчился, глаза остекленели, речь стала прерывистой, а движения замедленными.

Неровной походкой, прихрамывая, чуть склонив голову набок и криво ухмыляясь, царь Антон брел по Мариупольскому шоссе.

― Да, Виктор, они так и сказали, — бормотал он. — Так и сказали… они не захотели меня убить, Виктор, не захотели…

Услышав далекий клекот, правитель остановился и посмотрел вверх. Высоко в небе парил птеродактиль.

― Не захотели, — медленно проговорил Антон и, спотыкаясь, продолжил свой путь. — Скажи, а это настоящая птичка или умершая, такая как ты, Виктор? Виктор!.. Виктор!!!

Царь обернулся, но никого не увидел. Он стоял перед кладбищенским серо-черным забором, над которым возвышалась церквушка.

― И ты от меня свалил, — обиженно проворчал правитель и в очередной раз принялся пересказывать самому себе недавно произошедшие события.

Он бормотал безостановочно, потому что как только умолкал, тут же в ушах звучали предсмертные проклятия и полные страданий вопли солдат, привязанных с той стороны границы Запретной зоны, которых заживо рвали сперва собаки, а потом какие-то ночные хищники, невидимые в темноте.

В этом и была главная кара, уготованная нуклеарами правителю Лакедемона: все слышать, но не иметь возможности ничем помочь.

* * *

Светлана провалилась в сон только под утро. Тревога, которая терзала весь день и неимоверно усилилась ночью, заставила Верховную жрицу несколько часов мерить беспокойными шагами свою маленькую келью, а потом сил дойти до дома уже не оставалась, и она решила ночевать в храме. Сон упал как тяжелая шкура, жуткие образы продолжали мучить женщину. Проснулась она не с рассветом, как обычно, а почти к полудню, неотдохнувшая, в холодном поту, с тяжелой головой.

В дверь кельи робко постучали:

― Госпожа, — проговорил испуганный голос, — что-то случилось?

― Ничего, уходи, — сказала Верховная жрица.

Девочка-послушница поспешила исполнить приказание, а Светлана задумалась, пытаясь понять: что означало ее видение? Почему-то этот сон казался очень важным, но ускользающие обрывки не желали складываться в полную картину, и словно осколки разбитого зеркала кружились перед глазами. В них отражались странные картины: большой костер, который превратился в Храм Славы, но после характерные купола куда-то пропали, и храм стал похож на обыкновенный горящий дом. Из него доносились дикие крики, будто там сжигали демонов, а она, преисполненная негодования, с презрением смотрела как неземное, алое, словно кровь, пламя лизало стены.

― Грешники, — говорила непонятно к кому обращаясь Светлана, — грешники, горите, проклятые, отныне и до скончания времен! Вы не достойны священных вод Миуса! Будьте вы прокляты и оставьте надежду, раз вошли сюда!

Вдруг она увидела, как из храма выскочила маленькая фигурка и помчалась что есть мочи в сторону реки.

― Трус, ты не уйдешь! — воскликнула жрица. — Никому не избежать гнева Немезиды, нечестивец!

За спиной у нее выросли два гигантских крыла, и Светлана с легкостью поднялась в воздух. Это было жутко и одновременно прекрасно.

Человек мчался по незнакомой дороге, а за ним по пятам следовала огромная черная Светланина тень. Человечек, оглядываясь, пытался оторваться от погони, но жрица без особого труда настигала жертву.

Вдруг несчастный поскользнулся и распластался в пыли. Издав победный крик, Светлана стремительным ястребом бросилась вниз.

― Не надо, — завизжал грешник, перевернувшись на спину и вытянув руку перед собой. — Не надо!

Но разве мольба о пощаде может смягчить наказание?! Острыми когтями жрица вцепилась в глотку труса. Человек хрипел, пытался вырваться, яростно сучил ногами, бил Светлану по груди, но все было тщетно.

И вдруг раздался громовой хохот. Светлана подняла голову и увидела Лёню. Молодого, красивого, такого, каким он ей запомнился в их первую встречу. Вот только выглядел он намного уверенней в себе, чем двадцать с лишним лет назад, в глазах отсутствовала застенчивость, но было нечто иное, жуткое, холодный огонь или пылающий лед…

― Как ты смеешь веселиться?! — оскалилась Светлана. — Я карающая длань Немезиды!

― Правда? — снова засмеялся Дрожжин. — Я тоже судья. Но это вовсе не отменяет человеческую глупость. Ведь так, Лисёнок?

Светлана почувствовала, как кто-то копошится у нее под ногами и посмотрела вниз.

― Мама, — пролепетал Артур посиневшими губами. — Зачем ты меня?

Лицо сына было мертвенно бледным, на шее бурели следы от пальцев, глаза провалились в огромные черные синяки, а зрачки… зрачки оказались кошачьими…

Жрица, отдернув руки, закричала. Вот именно этот крик и разбудил ее.

Светлана встала, подошла к окну. В теле ощущалась ломота, будто его до синяков колотили обухом мясницкого топора.

«Наверное, это старость», — подумала женщина и, поморщившись, потянулась.

― Да, я старею, — произнесла она негромко, взяла зеркало и всмотрелась в свое отражение, подмечая новые признаки увядания. Потом Верховная жрица скинула с себя влажную кружевную сорочку, произведенную еще до Коллапса, и стала осматривать тело.

― Я была другой, — прошептала она, касаясь бедер кончиками пальцев, — я была совершенно другой. Но сколько же мне лет, нет еще и сорока… Разве же это много?

Она провела ладонью по животу, дотронулась до левой груди, разделенной на неравные доли толстым шрамом.

«Священные воды Миуса, почему зверь не убил меня тогда?»

Верховная жрица сильнее сдавила кожу. Почувствовав резкую боль, она разжала пальцы и отвернулась. Постояв несколько минут, женщина оделась.

К сторожевой вышке у восточных ворот Светлана и разводящий караулы подошли одновременно.

― Верховная жрица? — удивился он. — Что-то произошло?

Женщина, ничего не ответив, посмотрела на воина, будто видела его насквозь, отчего тот заерзал, не понимая свою вину.

― Я хочу заступить на пост.

― Но это не совсем по уставу, — разводящий потер лицо, — хотя, конечно, вы имеете право…

― Вот и отлично, — холодно проговорила жрица. — Я заступлю на центральный пост, а вы, как положено по уставу, запишите это куда положено по уставу.

― А тот солдат, вместо которого вы будете? — не отступал воин. — Вы разрешите ему быть на вышке?

― Он мне не нужен, — нахмурилась женщина. — Я сама справлюсь.

― Ну, как скажете, — пожал плечами вояка, удивляясь дурацким капризам вышестоящих и решив, что поставит солдата караулить внизу, просто на всякий случай.

* * *

Прошло больше шести часов, с тех пор как Светлана поднялась на вышку возле Центральных ворот. Ближе к вечеру августовский зной накрыл землю тяжелым душным покрывалом. Неподвижный воздух делал жару совершенно невыносимой, однако жрица будто не замечала пекла, и даже маленькую фляжку с водой, которую принесла с собой, она опустошила лишь наполовину. Женщина всматривалась вдаль, но в степи было пусто; изредка между кустарниками появлялось небольшое стадо овец, охраняемое несколькими пастухами и собаками. Над Азовским морем виднелись черные точки: молодняк птеродактилей высматривал рыбу.

Скоро должны были смениться посты, а отряд, ушедший в таганрогский поход, все не показывался, хотя по расчетам, солдаты должны были вернуться в Лакедемон еще вчера, или хотя бы прислать кого-нибудь с известием о победе.

Тревога в душе Светланы нарастала, и в какой-то момент достигла своего пика, превратившись в самоистязающее желание броситься с вышки вниз, чтобы больше никогда не видеть ни сына, ни мужа, ни Анатолия Алфераки, никого другого. Остановила женщину только мысль о той уродливой куче окровавленных костей, в которую она превратится, и какое это будет развлечение для охающих и ахающих сограждан. Но если бы была возможность стереть с лица земли весь Лакедемон, весь абсурдный мир и остаться одной на каком-нибудь необитаемом острове без мутантов и вечного военного положения, но главное — без людей, то на это Верховная жрица с радостью бы согласилась. Как прекрасно было бы оказаться там, где нет любопытствующей тупости, глупых условностей, черной человеческой зависти и не менее черного лизоблюдства, там, где не нужно огораживаться непробиваемым забором высокого статуса. С тех пор, как она убила лютоволка, быть Верховной жрицей для Светланы означало лишь благостную возможность ограничить общение с окружающими людьми, а вовсе не возвыситься над ними, как думали некоторые.

Уже несколько часов злое предчувствие томило женщину: война могла принести ветер перемен, который сметет толстый слой пепла с ее души, разрушит стены, защищающие от внешнего мира, заставит все измениться…

Вдруг в колеблющемся мареве горизонта Светлана заметила столбик пыли. Она схватила бинокль, который был на каждой вышке, но смогла рассмотреть лишь неясное движение: кто-то брел по дороге в сторону Лакедемона. Сердце женщины забилось, лицо охватил жар. Пытаясь взять себя в руки, она прикрыла веки, отшатнулась от ограждения и задержала дыхание, пока не почувствовала гулкие удары пульса в висках, тогда Светлана с жадностью впустила в себя знойный августовский воздух, обжегший горло, и вновь посмотрела в бинокль.

Верховная жрица сперва не поверила своим глазам, когда узнала Антона, плетущегося по обочине. На нем не было бронежилета, лишь какое-то грязное подобие рубахи, пыльные штаны и замызганная тряпка, повязанная на голову. Изредка царь останавливался, поворачивался и начинал жестикулировать, будто с кем-то разговаривая.

Самое худшее, что только можно было себе представить, свершилось: потеряв армию, Антон возвращался без щита и не на щите. Он умудрился не погибнуть, не исчезнуть бесследно в проулках мертвого города, а прийти с позором домой. Он погубил тридцать с лишним солдат, сына и себя. И значит, до конца жизни Светлану ждало лишь бесчестие, презрение, жалость, унижение.

Верховная жрица, уронив бинокль, стерла слезу.

«Волчицы не плачут…» — сгорбившись, прошептала она, спустилась с вышки и засеменила в сторону дома.

Возле Мариупольских ворот Лакедемона несколько граждан разговаривали с начальником караула. Поэтому они не заметили, как часовой покинул пост, и, к счастью для Светланы, все обошлось без объяснений. Женщина шла, опустив голову, стараясь ни с кем не пересекаться взглядом. Несколько раз она сталкивалась с прохожими, но, не оглядываясь и не обращая внимания на извинения, продолжала идти вперед, пока не оказалась на родном пороге. Открыв дверь, Светлана оглянулась на Дворец Собраний, на красавицы-ели и на арку с часовым. За бывшим Домом Культуры располагалась Стела Героев, на камнях которой никогда не будет выбито имя ее мужа. Ураганный ветер перемен снес все преграды, обнажив для колких насмешек и обжигающего презрения усталое сердце Верховной жрицы.

Женщина вошла в дом. На кухне, возле печи суетилась рабыня. Заметив стоящую в дверях Светлану она, вздрогнув, уронила половник.

― Хозяйка?

― Пошла вон, — тихо проговорила Светлана.

― Но суп… — рабыня бросила растерянный взгляд на кастрюлю с закипающей водой.

― Пошла вон!!! — заорала Верховная жрица. — Вон из дома!!!

Служанка опрометью выскочила из кухни, а Светлана, проводив ее взглядом, направилась в спальню.

Ну вот, теперь она абсолютно одна. Одна в стенах родного жилища. Последние мгновения былого покоя…

Светлана повернула голову в сторону кровати — единственного места, где периодически нарушалось ее одиночество, потом перевела взгляд на роскошный шкаф, сделанный из резного ореха. Когда-то там висели лучшие платья во всем Лакедемоне, но со временем жрице полюбились черные и серые тона, и она перестала наряжаться. Светлана посмотрела на окно, плотно занавешенное тяжелой шторой — уже давно в эту спальню не было доступа солнечным лучам, только луне и звездам позволялось ночами заглядывать в гости.

Теперь все это не имело никакого смысла: ни стены дома, ни занавески не спасут жену опозоренного мужа. Жрица подошла к зеркалу. Из полумрака зазеркальной комнаты на нее смотрела не женщина — обессиленная волчица.

Светлане захотелось разрыдаться, как иногда в старые времена. Но волчицы не плачут. Они просто не умеют плакать. Они могут разве что выть…

И, опустившись на колени, жрица завыла смертельно раненным лютоволком, обратив помутневший взгляд к потолку.

А ведь когда-то на свете жила маленькая девочка, открытая всему прекрасному, доброму, и несчастья словно обходили ее стороной. Но постепенно, вступая во взрослую жизнь, девушка научилась жаждать, добиваться, интриговать, манипулировать и поступать в соответствии с целесообразностью.

И чем старше становилась женщина, тем чернее виделся окружающий мир.

В памяти жрицы всплыла последняя ночь старой эпохи, когда она переступила невидимую черту. Она изменила. Но не пареньку-гуманитарию, такому слабому, смешному и незадачливому, а самой себе. Именно тогда было принято решение, что можно и должно идти по спинам, по головам других, что так и только так обретают успех, силу.

Но сейчас пришло горькое осознание, что ее вина в ядерной катастрофе не меньше, чем у тех, кто в безопасных бункерах отдавал приказы о старте смертоносных ракет. Миллиарды человеческих существ, выходя из детства, переступали запретную грань, очерняя мир. И быть может, тот поступок стал решающей капелькой тьмы, окончательно погасившей последний хлипкий луч надежды на спасение планеты. Кто знает, но вдруг, если бы она сделала иной выбор в ту роковую ночь, то все получилось бы по-другому: не взмыли бы ввысь хищные истребители, и шахты никогда бы не исторгли боеголовки-убийцы, и атомный смерч не пожрал бы тысячи прекрасных городов.

Женщина увидела солнечные улицы, заполненные людьми со светлыми лицами; веселых детей, бегающих друг за другом по просторной площади; счастливых родителей, сидящих на скамейках и следящих за своими чадами; воркующих голубей; фонтаны, бьющие искрящимися брызгами в ярко-синее небо. Свежий ветерок наполнял грудь летней свежестью… но этот миг никогда не настал, благодаря бесчисленным капелькам тьмы, среди которых была и капля Светланы.

Жрица вспомнила, что любила своего сына, когда вопреки всему он появился на свет здоровеньким, и ни моровые болезни, ни степное поветрие не тронули малыша. Именно материнская любовь вынудила ее кинуться с одним мечом на страшного монстра, хотя потом боль от этого чувства заставила сердце закрыться. Ведь казалось, что отстранившись, она навсегда ушла от страданий…

Но что осталось теперь у старой волчицы? Лишь обнаженная усталая душа и глумливый взгляд ненавистного Лакедемона…

До слуха жрицы донесся колокольный набат и удары молота о рельс.

Мгновенно успокоившись, Светлана поднялась, отряхнулась, пригладила растрепанные волосы. Грудь ее дышала учащенно, но ровно. Яростный звон колоколов означал конец целой эпохи в истории поселения. Наступала новая эра — время, где ей не было места. Да и хватит изображать хищницу, ведь это Антон назвал ее так…

Светлана посмотрела в зеркало и улыбнулась своему отражению. Она знала: даже когда все защитные стены разрушены и не остается никакой надежды, всегда есть возможность укрыться за преградой, которую не сможет сокрушить ни один поток.

Имя этой преграде — Дамба Теней.

* * *

Мужчины, что беседовали возле Мариупольских ворот, не сразу заметили приближающегося Антона, в конце концов, ведь это дело часовых — наблюдать за дорогой. Когда же они увидели царя, то пораженно умолкли.

Правитель, словно механическая кукла, прошел мимо, что-то бормоча себе под нос, не обратив никакого внимания на недоуменные взгляды сограждан. С потным лицом, одетый в пыльные лохмотья, брел он переулками к центру Лакедемона, а из окон выглядывали удивленные люди. Полноправные граждане, крестьяне, рабы, мужчины и женщины, старики и дети, все жители поселка, будто по зову набата, выходили на улицу. Кто-то робко произнес: «Доблесть и сила», но царь никак не отреагировал на приветствие, продолжая шагать к Дворцу Собраний, а население Лакедемона следовало за ним.

Вдруг послышался звонкий удар молота о рельс, а следом над Лакедемоном разнесся колокольный звон — кто-то успел принести весть о возвращении царя жрицам Храма Славы.

Оказавшись на главной площади, царь остановился, обвел остекленевшим взглядом людей, словно не понимая, как они сюда попали и захрипел:

― Роман! Выходи!!!

Ответом ему была гробовая тишина. Антон исподлобья буравил взглядом рабов, полноправных и неполноправных граждан, и, казалось, никого не узнавал, но и подданные с трудом узнавали в этом оборванце своего повелителя.

Царь Роман появился на ступеньках Дворца Собраний, и люди вздохнули с облегчением: хотя бы один из представителей высшей власти выглядел как всегда — подтянутым, аккуратным, спокойным.

― Я слушаю тебя, мой друг и соправитель, — произнес Роман с пафосным достоинством.

― Есть к тебе разговор… — проговорил Антон сорванным голосом. — Наедине.

― Мы хоть и цари, — возразил Роман, — но все же держим ответ перед народом Лакедемона, и негоже нам иметь секреты от своих сограждан.

Неимоверным усилием воли Антон сфокусировал взор на соправителе, на мгновение остекленевший взгляд стал осознанным, и в этот краткий миг ему вдруг открылся совсем иной лик царя Романа. Да, выглядел-то он благородным, честным и слегка наивным пятидесятилетним мужчиной, призывающим к законности и правосудию. Аккуратно подстриженная бородка с умеренной сединой, волевые черты лица, гордая осанка. В общем-то, царя Романа всегда знали таким, он практически не изменился за двадцать лет существования Миусской Политии. Но сейчас сквозь эту личину великодушия проступало нечто зловещее. Во взгляде соправителя сплелись чувства надежды, триумфа и презрения, а в твердо сжатой линии губ чудился звериный оскал ягуара, притаившегося для решающего прыжка. Этот тайный лик открылся Антону на какие-то доли секунды и снова скрылся за маской уверенности и благородства.

― Ну ладно, я могу сказать всем, — сказал Антон, пошатнувшись. — Мне сегодня нужна армия. Надо отомстить ублюдкам за поруганную честь Лакедемона.

― Да? — глаза Романа расширились, а брови поползли вверх. — О чем ты говоришь, мой великий соправитель? А где тридцать два славных воина, которые ушли с тобой в Таганрог?

― Погибли, — глухо ответил Антон. — Надо отомстить за их смерть.

― Погибли… отомстить… — как бы задумчиво произнес Роман. — Но этого не может быть… Или, погоди, ты хочешь сказать, что погибли все?!

― Все, — выдохнул Антон. — До единого.

Толпа сперва глухо зароптала, еще не осознавая масштабы трагедии, а потом в ней стали образовываться водовороты возле родственников ушедших в поход и послышались первые всхлипы и вскрики женщин.

― Но, может быть, мой мудрый соправитель, ты позволишь собрать Совет старейшин, доложишь детали, объяснишь, чтобы мы могли понять причины такого огромного несчастья? — царь Роман возвысил голос, и задрожавшей рукой схватился за колонну, изо всех сил контролируя лицевые мышцы: он не мог поверить, что все его тайные мечты полностью сбылись, и боялся, что губы расползутся в ухмылке.

― Некогда объяснять! Армия нужна сегодня, сейчас! — закричал Антон.

Теперь уже из толпы послышались выкрики возмущения и недовольства.

― Если я правильно тебя понял, — заговорил Роман, — ты хочешь, ничего не объяснив даже старейшинам, немедленно отправляться в новый поход?

― Да, да!!! — зарычал Орлов. — Чего ты тянешь время? Скоро вечер, надо выступить до темноты.

― А скажи мне, мой сотрапезник и товарищ: тридцать две жизни — не слишком ли большая роскошь для нашей общины? И ты хочешь увести в могилу столько же? Или, может, больше? А кто будет охранять территорию от внешних угроз? И я сейчас забочусь о благополучии всех жителей Лакедемона, — Роман поднял вверх палец и посмотрел на собравшихся. — Или, по-вашему, потеря шестой части боеспособных мужчин, которые учились с детства держать оружие в руках, пройдет без последствий? Скажите, граждане: надо ли сейчас собирать новый поход?

Толпа заурчала, и из задних рядов послышались невнятные, но грозные выкрики, среди которых можно было различить слово «долой!».

― Популист! — выкрикнул Орлов. — Ты всегда был демагогом!

― Нет, — Роман развел ладони в стороны. — Ты путаешься, мой славный соправитель. Это ты обманул собрание, это ты необдуманно призвал детей, братьев и мужей нашей Политии на войну! А я всегда предупреждал об опасности необдуманных действий. Или не предупреждал? — обратился он к толпе.

Народ загудел, послышались громкие голоса: «Предупреждал, предупреждал…»

― Если вы меня сейчас не послушаете, то получите большую проблему на юго-востоке, — Антон сжал кулаки. — Эти мрази так просто нас не оставят. Вы должны одобрить новый поход. Сейчас мы захватим их врасплох. Я поведу вас к славе, я и Виктор…

― Кто? — сощурился Роман.

― Это… — Антон, поморщился, поняв, что сказал какую-то несуразицу. — Неважно…

― Важно другое, — с гневом произнес Роман; сейчас, уловив настроение толпы, он смог выплеснуть давно скрываемые чувства. — Важно, что царь Лакедемона каким-то неведомым образом уцелел, в то время как все его солдаты пали смертью храбрых. Вот что важно, достопочтенный Антон! Как ты объяснишь это?

― Некогда объяснять… — снова зарычал Орлов. — Надо отомстить!

Но толпа, всегда столь покорная воле вечного победителя царя Антона, сейчас совершенно не желала подчиняться проигравшему, а наоборот, угрожающе волновалась, подступая все ближе к бывшему капитану. Более того, среди граждан он заметил вдруг инспектора Игоря, лицо которого излучало нескрываемые торжество и злорадство. И таких лиц в толпе было много.

― А не помнишь ты разве устав, к составлению которого сам приложил руку? — продолжал давить Роман. — Помнишь ли, что бегство командира — акт позорный и не достойный снисхождения?

― Я не бежал! И у меня геройски погиб сын, но я же не баба, чтобы разнюниться.

― А кстати, насчет твоего сына. По законам Лакедемона он запятнал себя тягчайшим преступлением, — сурово нахмурился Роман. — Так что гибель его нельзя признать геройской, его смерть можно рассматривать только как удачную попытку избегнуть наказания.

Толпа такого еще не слыхала и все замолкли, затаив дыхание, чтобы не пропустить ни единого слова в столь интересном спектакле из жизни власть имущих.

― У меня есть неопровержимые доказательства, что он поставлял в Лакедемон запрещенные наркотики! — Роман выкрикнул скрываемую тайну и почувствовал, что словно воспарил над заклятым соперником.

Антон был совершенно раздавлен этим известием. Обреченно махнув рукой, он отвернулся и, вклинившись в толпу, побрел к своему дому.

― Я надеюсь, ты примешь правильное решение, — сказал вдогонку царь Роман. — Как и полагается правителю Лакедемона.

Он смотрел, как опозоренный соперник, ссутулив плечи и опустив голову, побрел через площадь к своему дому.

― Я всегда принимаю правильные решения, — процедил Антон, закрывая дверь.

Теперь надо было обсудить все с женой. Вместе они смогут найти выход из создавшегося положения. В конце концов, Верховная жрица пользовалась огромным авторитетом, и смогла бы даже выступить на Совете старейшин, чтобы обличить подлый поступок Романа.

Он заглянул на кухню, на печи, выдавая густые клубы пара, вовсю кипела кастрюля с водой.

― Рабыня! Сука! — прошипел Антон стирая крупный пот со лба. — Огонь развела, а воду не убрала и свалила, сука! Крысы! Кругом одни крысы… бегут… крысы…

От нестерпимой влажной духоты закружилась голова, и, пошатнувшись, царь чуть не упал. Выйдя в коридор, где дышалось немного легче, Антон произнес:

― Светлана!.. Светочка! Света!

В доме стояла тишина, нарушаемая только звуками бурлящей на кухне воды. Медленно, придерживаясь за стену, Антон направился в гостиную. Возле двери царь остановился, будто в нерешительности.

― Света! — попытался крикнуть он, но горло перехватило.

Обливаясь потом, он взглянул на полированную с позолотой дверь.

«Теперь таких вещей не делают, не умеют делать. Да что там вещи, детей полноценных и то не получается зачать. И что ни говори, как ни утаивай правду от самого себя, а ответ один — люди не выживут…»

― Я не буду рабом мутантов, — прохрипел Антон и вошел в гостиную.

Он увидел распластавшуюся на ковре Светлану. Вдоль обеих рук женщины шли глубокие разрезы, а в черной луже лежал самый большой из кухонный ножей, три четверти которого были обмотаны запачканным в крови полотенцем.

― Света, что же ты наделала… — сказал Антон шепотом.

Царь опустился на колени, провел рукой по полу, посмотрел на испачканную ладонь, и, прикрыв веки, вымазал лицо кровью.

― Если бы я умел плакать… — прошептал Антон. — Света… если бы я только умел плакать…

Светлана приоткрыла глаза и, уставившись помутневшим взглядом в потолок, зашевелила губами.

― Что? — Антон нагнулся к жене. — Что? Скажи мне, моя волчица, скажи что-нибудь…

― Я лисёнок… — чуть слышно вымолвила она, — лисёнок…

Антон поцеловал жену долгим, бесконечно долгим поцелуем, словно пытаясь поймать ускользающее тепло ее губ, потом уселся прямо в лужу густеющей крови. Он посмотрел на дверь, будто кого-то увидел там, и отстраненно проговорил:

― Опять талдычишь? Да, Виктор, это дерьмовое кино про дерьмовую Спарту с дерьмовым концом, — Антон взглянул на нож, обернутый полотенцем, поднял его и приставил острием к шее, чуть ниже уха.

Эпилог

Зачерпнув очередную горсть влажного песка, шаман принялся мять его костлявыми пальцами. Делал он это старательно, не оставляя даже мелких комочков. Получившееся крошево Ян тоненькой струйкой ссыпал в свободную ладонь, а потом бросил тысячи крупинок в набегающую волну.

Заканчивался октябрь, но погода еще радовала теплом и солнечными днями. Очень скоро зарядят дожди, а зимой, может быть, даже пойдет снег. В последние пять-шесть лет заметно потеплело, и климат стал даже мягче, чем до Великой Катастрофы. Хотя, вероятно, где-то могло стать намного холоднее. Этого уже не узнаешь. Синоптики сгинули вместе со своими прогнозами.

Заквасский сидел на полусгнившем бревне и вслушивался в шум моря. Волны одна за другой накатывали на плоский берег и, пенясь, отступали. Ян вдруг подумал, что, с точки зрения планеты, ничего экстраординарного в ядерной катастрофе не было. Просто огромный вал индустриальной цивилизации, поднявшийся несколько столетий назад, распухнув до размеров цунами, разбился о берег неизбежного. А теперь идет новая волна — волна нуклеаров или кого-нибудь еще, выживших в других уголках земного шара. Так получается, что вся жизнь на земле вроде бы состоит из сплошных катастроф, а на самом деле это всего лишь морской прибой. И вглядевшись в горизонт, Ян представил, как где-то вдали поднимается увенчанная жемчужно-белой шапкой пены, искрящаяся бриллиантами брызг масса воды. Пройдут сотни (а возможно, и тысячи) лет, прежде чем она, достигнув своего пика, разобьется о берег безвременья, завершит свой путь так, как заканчивали все предыдущие цивилизации, чтобы уступить место чему-то новому. А оно, в свой черед, также исчезнет в песках вечности.

«Идея, может быть, и не новая, но вполне подходящая для свежей истории на вечерних посиделках у костра», — решил шаман.

Да, чтобы хоть какая-то интересная мысль пришла в голову, нужно иногда отстраняться от дел и слушать вечность. Но, увы! сейчас нельзя позволить подобную роскошь слишком часто. Скоро снова нужно будет окунуться в море житейских проблем, которых в последнее время прибавилось.

На заседании Небесной Канцелярии решили, что, кроме луков и арбалетов, нуклеарам необходимо огнестрельное оружие. Пускай примитивное, но во многих ситуациях намного более действенное.

Тем больше изумился Заквасский, когда, подыскивая специальную литературу, наткнулся в Библиотеке на Сашины разработки по производству пороха. Горькая печаль воспоминаний сжала сердце. Такой молодой, такой талантливый… Да, что бы не говорили, а некоторых людей заменить невозможно.

По Сашиным чертежам и расчетам Ян соорудил несколько селитряниц — благо, навоза, соломы, а также известки со стен домов хватало. В сере пока тоже не ощущалось недостатка, а потому, вскоре у хозяев Таганрога появится собственный порох. Тем более что помогать ему вызвался Леонид Дрожжин — сперва преодолевая апатию горя, но постепенно все больше увлекаясь. Шаман с радостью видел, как, пересматривая Сашины записи, судья возвращался к своей всегдашней деятельной активности. Возможно, воплощая в жизнь планы погибшего сына, отец черпал в этом утешение.

Кузнецы также не сидели сложа руки: они отливали пули и картечь. Взамен разрушенной в пожаре церкви, клан Иноземца получил в свое распоряжение маяк и два многоэтажных дома, так что работа развернулась шире прежнего.

Пока что можно было использовать старые ружья, но ведь ничто не вечно, и рано или поздно придет пора, когда в ход пойдут огнестрелы с кремниевым замком или, может быть, даже еще более примитивные мушкеты. Единственное, чего не придумали пока — как произвести бертолетову соль, чьи запасы были на исходе. Без нее не сделать нормального капсуля и, значит, ружья, сделанные по более продвинутой технологии, окажутся бесполезны…

После решения этой необходимой, но скучноватой проблемы с огнестрелом, шаман планировал вплотную заняться производством информационных носителей — бумаги. Киндеровые деревья для этих целей должны прекрасно подойти…

Ян тряхнул головой, отгоняя заботы, а потом искоса поглядел на стоящих поодаль Олега и Каур: они никак не могли расцепить рук, хотя давно было пора прощаться.

«Чудесные мгновенья переживаю я благодаря этому пацанчику», — подумал шаман, бросая в волны очередную горсть песчинок. Он не желал торопить влюбленных: кто знает, когда им еще доведется увидеться. Однако минута расставания приближалась.

Конечно, за короткий срок на парня свалилось слишком многое. И пуля, выпущенная рукой бывшего друга, стала не самым страшным, что произошло в жизни юноши. Несколько недель он лежал в горячке между жизнью и смертью. Синеглазая мулатка практически не отходила от его постели; делала перевязки, помогала обмывать больного, смачивала губы водой, когда в беспамятстве он просил пить, и поила с ложки лечебными отварами, обновляла холодные компрессы, меняла белье. И часто что-то шептала ему на ухо. Шаман даже мог бы сказать, какие примерно слова слетали с уст молоденькой ведьмы, что-нибудь наподобие: «Я, Каур Исцеляющая, слезы из глаз моих промоют раны твои, тепло рук моих излечит тебя…»

Заквасский не переставал удивляться судьбе, что сплела такие невероятные петли. Рожденный в двух шагах от власти, Олег стал беглецом, отступником, а вот теперь ему предстояло стать изгнанником.

Как только юноша немного окреп после ранения и смог выходить на улицу, он обнаружил, что община нуклеаров огородила его отчуждением, словно стеной. Так моллюск окружает раздражающую песчинку слоями перламутровой жидкости, не подозревая, впрочем, что растит прекрасную жемчужину. Понятно, что для тех, кто потерял родных, пришелец из Лакедемона был причиной горя, а другие просто поверили в пущенный кем-то слух, что этот парень приносит несчастье, но в его присутствии замолкали разговоры, люди отводили глаза и старались поскорее уйти. Конечно, никто не проявил жестокости, и никто не говорил, что Олег должен уйти, но положение изгоя становилось слишком явным. Да ладно бы еще рядовые жители, но и вождь, и судья придерживались мнения, что он — первопричина бед. Напрасно Ян пытался говорить, что парень рисковал жизнью наравне со всеми. Дрожжин сжимал кулаки и лишь желваки перекатывались на его скулах, а Кислов мотал головой и закрывал оставшийся глаз, который выцвел от слез, пролитых по сыну. Да, приходилось признать: Валерий в последнее время сильно сдал. Едва не сгорев заживо, он почти ослеп, а лицо, изуродованное ожогом, было похоже на омертвелую маску из фильмов ужасов про зомби, которые пользовались огромной популярностью до Великой Катастрофы.

«Впрочем, горький хлеб изгнания ели многие замечательные личности, — подумал шаман, зачерпывая очередную порцию песка. — Взять хотя бы такие имена, как Овидий, Ганнибал, Данте… Или поближе — Солженицын, Далай-лама… Ведь и вправду, то, что нас не убивает, делает только сильнее. К тому же все должно перевариться, устаканиться… Боль даже самых страшных потерь когда-то утихнет. Но для этого нужно время…»

Вчера Олег, заросший, с яростью в воспаленных глазах, пришел в порт и наткнулся на Заквасского. Ян сидел возле лодки, перебирая рыболовную сеть. С моря дул холодный ветер, пахло разлагающимися водорослями и солью.

― Мне нужно поговорить, — сказал парень.

― Говори, — ответил шаман, не поднимая головы и подвязывая очередное грузило.

― Я вижу, что должен уйти из Таганрога.

― Это твое решение, — голос Яна не выражал никаких эмоций, будто речь сейчас шла о чем-то вполне обыденном, происходящем по пять раз на день. — Куда же ты хочешь отправиться?

― В Лакедемоне… — юноша поколебался немного, а затем продолжил, — в Лакедемоне я не смогу жить. Я уже другой. Не смогу там дышать.

― А вот дышать тебе никто не запрещает. Я тебе вот что скажу, пацанчик: ты просто не умеешь дышать и никогда не умел, — шаман говорил, не глядя на собеседника, продолжая чинить сети. — И потом, тебя никто и не отсылает в Лакедемон. Хотя сейчас, насколько мне известно, твой дядя предпринял ряд шагов по смягчению нравов. Так что теперь ребенку с кошачьми глазами там бы ничего не угрожало.

― Каур сказала, что станет для девочки второй матерью, а для нее я значу больше, чем любой из соплеменников, но намного меньше, чем община в целом с ее устоями и законами. Но я не могу быть ей только братом.

Заквасский не видел лица Олега, но услышал, как участилось его дыхание.

― Меня все обходят, как больного степным поветрием. В чем я виноват?! — вдруг закричал парень. — В чем?! Или вы думаете, я хотел, чтобы умерли Илья, Саша, Ромул?! Они были моими друзьями… Они были лучшими!..

Олег потерял над собой контроль, бросился на колени, закричал и, выхватив клинок, принялся со всей силы втыкать его в песок. Тут Ян поднял голову, посмотрел на неистовствующего юношу и печально улыбнулся. Так прошло несколько минут: парень, глухо рыча, рыхлил берег, а шаман наблюдал за этим зрелищем.

Наконец, Олег в последний раз вогнал шашку в песок, руки его ослабли и безвольно соскользнули с рукояти. Юноша тяжело дышал, открыв рот. Заквасский, бросив сеть, лениво поднялся и, подойдя к парню, присел на корточки.

― Олег, послушай-ка, — шаман хотел положить руку ему на плечо, но не стал этого делать. — Везде полно несправедливости. И сейчас получилось, что ты виноватый без вины. Те, кто потеряли своих детей, пока не могут этого забыть. Сердцу не прикажешь, знаешь ли.

― И что с того? — не поднимая головы, устало прошептал парень. — Что мне с того? Драться с любым, кто обвиняет меня? Но ведь действительно, я виноват… Если бы я не пришел к вам… Скажите, что мне делать?

― Агрессия порождает только новую агрессию, пацанчик, это проверенная временем истина. Надо набраться терпения. Дай им время. Утихает любая боль, уж поверь мне.

Сказав это, шаман, захватив с собой сеть, побрел вдоль берега к набережной, оставив Олега наедине с размышлениями и отвратительным запахом разлагающихся водорослей.

На следующий день Ян, Каур и Олег остановились на северной границе Запретной зоны. Больше провожатых не было.

Олег был одет в камуфляж, по расцветке очень похожий на тот, что носил в Лакедемоне. За спиной у него висел вещмешок, а на плече — автомат Калашникова.

― Хорошо бы еще неделю подождать, — сказал шаман. — Ты не до конца окреп после ранения.

― Нет, — ответил юноша, — потом будет холодно, а мне нужно обустроить жилище.

― Верно. Тогда иди вдоль моря, этот путь безопасен. Где-то через пять-шесть километров выйдешь к Бессергеновке, там и поселишься, — еще раз повторил инструкции Ян. — Радиация в тех местах выше, чем в Таганроге, но у тебя есть запас водорослей почти на три месяца. Еды на первые дни также хватит. Район Бессергеновки — охотничьи угодья Пегаса, а потому крупных хищников там быть не должно. Ну и опять же, он будет за тобой приглядывать. В ноябре, после праздника Осеннего Откровения, мы с Каур навестим тебя. Я захвачу вяленого зурелана и что-нибудь из теплой одежды.

Девушка опустила глаза, не желая показывать слезы, и сжала пухлые губы.

― Спасибо. Надеюсь вас увидеть, — Олег нахмурился. — Хотя я ведь дважды отступник, и значит, дважды заслуживаю одиночества.

― Ты не отступник, — возразил шаман, — ты прозелит. Тот, кто мучительно умирал, а теперь зачат заново и вскоре родится. А когда родишься, тогда поймешь, что делать дальше. В любом случае твое решение будет правильным и свободным. Ты поймешь нечто новое и неуловимое, как звук хлопка одной ладони.

При этих словах шамана Олег невольно вздрогнул, посмотрел на Яна странным взглядом и спросил:

― А что такое звук хлопка одной ладони?

― Это… — Заквасский помедлил, а затем указал в сторону моря, — вот та волна, бегущая к берегу, стремящаяся разбиться о серый песок.

― Почему волна? — спросил парень.

― А почему нет?

Олег пожал плечами, еще раз грустно улыбнулся и тихо произнес:

― Мне пора.

Ян отошел к полузатопленной коряге и теперь ждал Каур.

Он знал, — вернее, ему очень хотелось думать, будто он знает, — что пацанчик обязательно вернется в Таганрог. Как и положено, спустя девять месяцев все родится заново и придется на годовщину битвы с захватчиками, в День павших героев, — именно так теперь именовали праздник Летнего Откровения. А если заглядывать в еще более отдаленное будущее, которое пока скрывалось в непроницаемом тумане, то как знать, быть может, племянник наследует дяде, и тогда связь между двумя общинами вполне можно будет укрепить узами брака.

С губ Заквасского невольно сорвались слова, которые услышал Олег, когда приложил свою руку к памятнику Гарибальди:

― Tu lascierai ogni cosa diletta più caramente; è questo e quello strale che l'arco de l'esilio pria saetta.

И после некоторого молчания он повторил те же слова по-русски:

― Покинешь все ты, вопреки желанья, что ты любил: вот первая стрела, которую извергнет лук изгнанья[7].

Ян глубоко вздохнул. Нужно было придумать метод производства бертолетовой соли, чтобы старые ружья могли сослужить службу юной Нуклеарии.

Об авторах

Элона Демидова

Теперь, когда поставлена последняя точка в тексте, я оглядываюсь на октябрь 2012 года, когда Евгений Шкиль поделился со мной планами написать роман, действие которого происходило бы в Таганроге. Эта локация была выбрана отнюдь не случайно — Евгений родился, вырос и сейчас живет в этом городе.

Многие его разработки были необычайно интересны, оригинальны, а идея формирования новой религии, краеугольный камень которой базировался бы на памятниках, оставшихся от прежней эпохи — меня очаровала. Поэтому когда Евгений предложил соавторство, я без особых раздумий согласилась, тем более что за плечами был ценный опыт (роман «Изнанка мира»). В это же самое время мне хотелось написать книгу, в основе которой лежал бы конфликт между героями, начавшийся ДО катастрофических событий 2013 года получающий развитие через много лет, в 2033/34. На эту идею меня натолкнул рассказ «Цель оправдывает» на втором официальном конкурсе по «Вселенной Метро». Довольно плохо и сумбурно написанный, он не прошел отбор и в сборник не попал, но мысль о противостоянии двух систем, столкновении двух мировоззрений захватила мое воображение.

Итак, объединив усилия, фантазию и способности, мы с Евгением приступили к более детальной проработке сюжетных линий, характеров действующих лиц, написанию синопсиса и пробных глав.

Сперва в книге был очень сильный акцент на эллинизацию одной из противоборствующих общин, тем более что идея построения «Новой постъядерной Спарты» на территории Миусского полуострова исторически оправдана. В окрестностях Таганрога на самом деле есть населенный пункт с необычным для русского уха названием — Лакедемоновка, а основателем этого поселения был Николай Алфераки, представитель знатной греческой фамилии. Протянув эту ниточку, мы сделали потомком рода Алфераки одного из героев романа, который как раз одержим идеей воссоздания Древней Спарты на постядерных развалинах цивилизации.

Правда, в процессе обсуждения книги с редактором от излишней эллинизации книги мы отказались, но какие-то отголоски в романе сохранились. Кроме того, из-за необходимости значительно сократить текст из него полностью исчезли стихотворные эпиграфы Майка Зиновкина, и лишь целиком прочитав Оглавление, можно представить всю эпичность первоначального замысла.

Вот, в общих чертах история создания романа «Отступник».

Еще добавлю, что мой соавтор Евгений Шкиль обладает даром «быстрого пера» и черновой вариант текста был написан им буквально за 4 месяца. А потом началась долгая кропотливая работа по редактированию, уточнению характеров, переписыванию отдельных кусков, увязыванию деталей, на которую ушло еще более полутора лет.

Надеюсь, что читатели не будут скучать, прослеживая перипетии истории главного героя.

Так же хочу сказать огромное спасибо за помощь в работе над текстом Александру Бирюкову, Денису Шабалову, Ларисе Ворошиловой, Павлу Старовойтову, Андрею Гребенщикову, моим берлинским друзьям Инне и Володе, а также, разумеется — Вячеславу Бакулину.

Евгений Шкиль

От себя хочу добавить: я рад, что все наконец-то благополучно закончилось. Иногда мне казалось, что эпопея с написанием данного произведения будет длиться целую вечность. Но это лишь иллюзия восприятия. Не вечны, говорят, даже Солнце и Луна.

Что касается достоинств и недостатков самого романа — не нам (авторам) об этом судить. Полагаю, там есть и то и другое, но чего больше, пусть решают читатели. Тем не менее «Отступник» лично для меня был пробой пера, попыткой «замахнуться» на большой объем.

В книге открывается не просто еще одна локация. В романе сталкиваются две общины, каждая со своим устройством и миропониманием. Одна человеческая, пытающаяся сохранить генофонд самыми радикальными методами, другая — уже не совсем человеческая, принимающая в свои ряды любого, согласного жить по странным правилам, со строгими табу и полупервобытным укладом. И вот как раз противостояние между двумя этими порядками и выбор героев между ними, возможно, и есть нечто новое в серии «Метро».

Хочу также поблагодарить всех тех, кто помогал в создании данного произведения.

Примечания

1

Еккл. 1:9-11.

(обратно)

2

Ложные надежды питают боль (итал.).

(обратно)

3

Нет большего мученья, чем вспоминать былого счастья быт в дни бедствия. — Данте. Божественная комедия. Ад. Песнь 5.

(обратно)

4

Не говори всего, что знаешь!

(обратно)

5

Дарагановка — село недалеко от Таганрога, в котором в 2013 году находилась психиатрическая клиника.

(обратно)

6

Оставь надежду, всяк сюда входящий. Данте. — «Божественная комедия».

(обратно)

7

Данте А. «Божественная комедия». Пер. с итал. Д. Мина.

(обратно)

Оглавление

Очередное изобретение велосипеда Докладная записка Вячеслава Бакулина

ПРОЛОГ

Глава 1 ВСЕМ ПРЕДСТОИТ УМЕРЕТЬ: СТАРИКАМ И СОВСЕМ ЕЩЁ ЮНЫМ

Глава 2 СМЕРТЬ РАВНОДУШНА, СМИРИСЬ РАВНОДУШИЕ СМЕРТИ ЗАРАЗНО

Глава 3 ТОЛЬКО ПАДЕНЬЕ ПОЗНАВ, ПОНИМАЕШЬ ВСЮ РАДОСТЬ ПОЛЁТА

Глава 4 ЧТО ЖЕ, ЛЕТИ, МОТЫЛЁК ПОПЫТАЙСЯ УСПЕТЬ ДО РАССВЕТА!

Глава 5 НЕЖНЫЕ СТИХЛИ СТИХИ — НАЧИНАЕТСЯ ЖЁСТКАЯ ПРОЗА

Глава 6 ЖАЛЬ, ЧТО ЧИТАТЬ МЕЖДУ СТРОК ДОГАДАЕШЬСЯ ЛИШЬ В ЭПИЛОГЕ

Глава 7 МНОГО ЛИ СИЛЫ В СЛОВАХ, ЕСЛИ ИХ НЕ ПОДКРЕПИШЬ ДЕЛАМИ?

Глава 8 ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ БОЛЬ, НАСТУПАЕТ ПРОХЛАДА ЗАБВЕНЬЯ…

Глава 9 МОЖЕТ ПОСТУПОК ЛЮБОЙ РАВНОВЕСИЯ ШАТКОСТЬ НАРУШИТЬ

Глава 10 АНГЕЛ С КРОВАВЫМ КРЫЛОМ ВНОВЬ НАЙДЁТ В СЕБЕ МУЖЕСТВО ВСПОМНИТЬ

Глава 11 ВЫБРАТЬ СУДЬБУ ДЛЯ СЕБЯ — ВОТ ВОИСТИНУ ЩЕДРЫЙ ПОДАРОК!

Глава 12 ЛАКОМСТВОМ ЛОЖНЫХ НАДЕЖД БОЛЬ СВОЮ НЕНАДОЛГО УТЕШИТЬ…

Глава 13 В ПОИСКЕ ЛЁГКИХ ПУТЕЙ ОБОЙТИСЬ БЕЗ РАЗОЧАРОВАНИЙ…

Глава 14 ЭТИМ ИСКУССТВОМ ВЛАДЕТЬ, К СОЖАЛЕНИЮ, МОЖЕТ НЕ КАЖДЫЙ

Глава 15 ДОБЛЕСТЬ И СИЛА ТВОИ — В НИХ ИСТОКИ ГРЯДУЩЕЙ ПОБЕДЫ

Глава 16 КРОМЕ ТЕБЯ САМОГО, ЗДЕСЬ СОЛОМЫ НИКТО НЕ ПОДСТЕЛЕТ

Глава 17 КЛЁКОТ ОРЛИНЫЙ В УШАХ — ЭТО ПЕСНЯ ТРЕВОЖНОГО ЗАВТРА

Глава 18 И НИКАКАЯ БЕДА НЕ СПОСОБНА СЛУЧИТЬСЯ С ТОБОЮ

Глава 19 ЧТО ЖЕ В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ ЗАЩИЩАЕТ НАДЁЖНЕЙ ДОСПЕХА?

Глава 20 ПРОШЛОГО КАМЕННЫЙ ГОСТЬ РАСПРОСТЁР СВОЮ ДЛАНЬ НАД ТОБОЮ

Глава 21 ПАСТЫРЬ, УЧИВШИЙ ЛЮБИТЬ, СОБИРАЕТ УЖАСНУЮ ЖАТВУ

Глава 22 ТЕНИ МИНУВШИХ ВРЕМЁН ГОВОРЯТ НЕУМЕЮЩИМ СЛУШАТЬ

Глава 23 СМОТРИШЬ ЖИВОМУ В ГЛАЗА, А ОТТУДА ГЛЯДИТ НЕЖИВОЕ

Глава 24 МЫ НИКОМУ НЕ НУЖНЫ НА РАЗВАЛИНАХ СТАРОГО МИРА

Эпилог

Об авторах

  Элона Демидова

  Евгений Шкиль Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg