«Псарня. Первая кровь»

Псарня. Первая кровь (fb2) - Псарня. Первая кровь (Псарня - 1) 1118K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виталий Владимирович Держапольский

Виталий Держапольский ПСАРНЯ. ПЕРВАЯ КРОВЬ

Недочеловек (Untermensch) — это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, ногами, своего рода мозгами, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящееся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь. В душе этих людей царит жестокий хаос диких, необузданных страстей, неограниченное стремление к разрушению, примитивная зависть, самая неприкрытая подлость. Одним словом, недочеловек. Итак, не все то, что имеет человеческий облик, равно человеку. Горе тому, кто забывает об этом. Помните об этом.

Брошюра «Der Untermensch»

Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха… Живут ли другие народы в благоденствии или они издыхают от голода, интересует меня в той мере, в какой они нужны как рабы для нашей культуры, в ином смысле это меня не интересует. Погибнут или нет от изнурения при создании противотанкового рва 10 000 русских баб, интересует меня лишь в том отношении, готов ли для Германии противотанковый ров… Известно, что такое славяне… Славяне — смешанный народ на основе низшей расы с каплями нашей крови, не способный к поддержанию порядка и к самоуправлению. Этот низкокачественный человеческий материал сегодня так же не способен поддерживать порядок, как не был способен 700 или 800 лет назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков. Мы, немцы, единственные в мире, кто хорошо относится к животным. Мы будем прилично относиться и к этим людям-зверям…

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер

Славяне должны работать на нас, а в случае, если они нам больше не нужны, пусть умирают… Прививки и охрана здоровья для них излишни. Славянская плодовитость нежелательна… образование опасно. Достаточно, если они будут уметь считать до ста… Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять этим народом с железной решимостью… Говоря по-военному, мы должны убивать от трех до четырех миллионов русских в год.

Фюрер и Великий Канцлер Третьего Рейха Адольф Гитлер

Глава 1

20.04.48

Тысячелетний Рейх.

Рейхскомиссариат «Уральский хребет».

Блок «Сычи».

Пронизывающий ледяной ветер выдул из драного, видавшего виды пальтишка последние остатки тепла. Мальчишка остановился, зябко передернул плечами и, втянув голову в плечи, просунул нижнюю часть лица в большой вырез ворота. Некоторое время он глубоко дышал, стараясь согреть теплым дыханием занемевшее на ветру тело. Слегка уняв дрожь, малец вновь побрел по целине, потешно приволакивая огромные стоптанные валенки по закорженевшей снежной корке. Когда наст проламывался, паренек спотыкался и падал, проваливаясь по пояс в рыхлый рассыпчатый снег. Ругаясь не по возрасту «солеными» словечками, он поднимался на ноги, вытряхивал из валенок снег и продолжал свой путь. Мальчишка тяжко вздыхал, то и дело бросая тоскливые взгляды в сторону заснеженного леса, оставшегося позади. Под защитой деревьев он чувствовал себя уверенней и спокойней, чем в поле: не так донимал пронизывающий ветер и было где схорониться в опасный момент. А таких моментов в его недолгой жизни хватало за глаза. Родных Вовка помнил смутно, их лица стерлись из памяти — его отобрали у матери несколько лет назад согласно «Генеральной Генетической Директиве»,[1] предписывающей с семи лет воспитывать неполноценных в специальных приемниках-интернатах. За прошедшие годы мальчишка так и не сумел забыть, как билась в истерике мать, когда за ним пришли из комендатуры. Лица матери он не помнил, а вот её истошные крики и отчаянные вопли, когда она бросалась грудью на автоматы полицаев, до сих пор преследовали его по ночам. Но добраться до интерната Вовке было не суждено: колонна машин, что везла малолетних недочеловеков, собранных по окрестным деревням и селам в ближайший крайсинтернат,[2] попала в засаду, устроенную партизанами. На свою беду, партизаны не знали, кого везут немцы, поэтому действовали крайне жестко: в перестрелке практически никто не выжил — ни немцы, ни дети. Вовка оказался счастливчиком — его даже не зацепило ни осколками мин, ни шальными пулями. Из конвоируемых ребят их выжило двое: он да его сосед — Сашка Золотухин. Но к Сашке судьба оказалась не столь благосклонна. Он умер от пневмонии той же зимой, простудившись в выстуженной землянке. Так и остался Вовка в отряде в роли «сына полка». Оказия посетить родную деревню выпала мальчишке только полтора года спустя. Но на её месте Вовка нашел лишь старое пепелище. Только закопченные печные трубы да оголтелое воронье приветствовали «блудного сына», так некстати вернувшегося в родные пенаты. Что приключилось с его родными и односельчанами, мальчишка так и не узнал. С годами горечь утраты затерлась, спряталась где-то глубоко-глубоко в сознании мальчугана, а после и вовсе поглотилась ненавистью к захватчикам, разрушившим его маленькое счастье. Он был готов к борьбе, но на боевые операции его не брали. Не дорос, говорили в отряде, чем сильно оскорбляли мальчишку. Но он не отчаивался и в конце концов добился своего. Правда, автомата ему так и не дали, отказали и во владении даже самым захудалым пистолетиком, но тем не менее пользу отряду он начал приносить. Его обряжали в рванину и засылали в какой-нибудь населенный пункт, где планировалась очередная акция. Память у Вовки была феноменальная, как неоднократно говаривал командир. Мальчишка безо всяких записей и пометок умудрялся запоминать массу полезной информации, помогающей партизанам планировать боевые операции: где располагаются основные формирования немцев, их численность и состав, какой техникой оснащены и тому подобные сведения. Мальчишка несколько дней играл роль побирушки, а сам приглядывал и примечал: что, где и как? Обычно фрицы на него не обращали внимания — мало ли беспризорных сопляков таскается нынче на огромных просторах некогда великой страны. Хотя и существовала Директива Департамента Оккупированных Территорий, предписывавшая собирать таких вот беспризорников низшей расы в специальных приемниках-интернатах, но на деле она выполнялась из рук вон плохо — немцы не желали мараться, а у уполномоченных на местах полицаев и без того хватало забот. Так что Вовка, практически ничем не рискуя, шатался по деревням и поселкам, высматривая, выслушивая и вынюхивая. Собрав достаточно сведений, мальчишка возвращался в отряд. Его разведданные всегда были на вес золота, ибо, кроме него, справиться с таким заданием никто из взрослых не мог.

Паренек вновь остановился и еще раз посмотрел в сторону леса. Среди заснеженных деревьев на опушке он сумел разглядеть маленькие фигурки людей, ободряюще машущие ему вслед. У Вовки сразу потеплело на душе: его любят, ценят и ждут! Он уже давно и искренне считал партизанский отряд своей родной семьей. Он представил, как, выполнив задание (а что он его выполнит, Вовка ни капельки не сомневался), вернется в отряд. Как Кузьмич — начхоз отряда, приготовит ему сладкий горячий чай, а командир — Митрофан Петрович, будет терпеливо ждать, пока он — Вовка, неторопливо и с чувством собственного достоинства не выдует кружку-другую. И лишь потом начнутся вопросы… А после будет банька, чистое белье и сон, сладкий сон в жарко натопленной землянке…

— Размечтался! — шикнул сам на себя парнишка, отворачиваясь от леса и продолжая путь. — Сделай дело, а уж затем и мечтай на здоровье!

Порыв ветра бросил ему в лицо горсть колючего снега. Щеки защипало, словно по ним прошлись грубым наждаком, а из глаз потекли слезы. Зима в этом году никак не хотела отдавать бразды правления благодатной весне. Мальчишка грязно выругался и по привычке втянул голову в плечи — за такие слова ему в отряде часто перепадало — рука у Кузьмича была тяжелой, и матерщину он на дух не переносил. Но сейчас-то Кузьмича рядом не было! Вовка довольно ухмыльнулся и прибавил ходу. Широкие голенища растоптанных валенок противно захлопали по худым Вовкиным голяшкам. Но мальчишка уже приноровился к своей безразмерной обувке.

— Главное, тепло, а из больших не выпаду, — здраво рассуждал он, ловко семеня ногами по снежной корке.

Примерно через час он пересек поле и выбрался на разбитую проселочную колею, ведущую в Сычи. Посреди колеи, укатанной автомобилями, идти стало легче. Через пару-тройку километров колея уперлась в стандартный контрольно-пропускной пункт, оборудованный будкой и полосатым шлагбаумом. Возле шлагбаума прохаживался субтильный фриц. Лицо немца было замотано по самые глаза теплым шарфом крупной вязки. Время от времени оккупант хлопал себя руками по бокам и выбивал ногами дробь в жалкой попытке согреться.

— Че, сука, холодно? — прошипел Вовка сквозь стиснутые зубы, хотя ему самому приходилось не слаще. — Мерзни, сволочь, мерзни!

Но, подойдя поближе к посту, Вовка нацепил на свою чумазую мордашку (специально сажей извозил) идиотскую улыбку, разве что слюну не пустил от умиления. Фриц, который к тому времени тоже заметил паренька, поманил его к себе рукой. Вовка подошел и, преданно глядя в глаза немцу, произнес, намеренно повышая солдата в звании:

— Гутен таг, херр официр! Подайте Христа ради сироте на пропитание!

Немец, раздувшийся от важности, выпрямил сутулую спину и похлопал мальчишку по шапке:

— Кароший мальшик! Гут!

Затем он вытащил из кармана серой солдатской шинели большой кусок замерзшей шоколадки, завернутый в фольгу, и протянул её Вовке:

— Бери. Кушайт. Вкусно.

«Чтоб ты подавился своей шоколадкой!» — подумал мальчишка, но вслух униженно произнес, хватая сладость дрожащей рукой:

— Спасибо, херр официр! Да здравствует Великая Германия! — шурша оберткой, добавил он, набивая рот большими кусками шоколада. — Фай Фифлер!

— О! Гут! Хайль Гитлер! — радостно подхватил «ганс», не замечая явной насмешки над официальным приветствием гитлеровцев. — Мы, немцы, есть действительно великий нация!

— Я! Я! Фефикая нафия! — брызгая коричневой слюной, словно китайский болванчик, мотал головой Вовка.

Он наклонился и пролез под опущенным шлагбаумом.

— Ауффифорзеен, ферр офифир! — прошамкал он на прощание набитым ртом, но немец уже потерял к нему всякий интерес. — Вот и ладушки! — произнес Вовка любимую присказку Кузьмича. Дорога в Сычи была свободна.

До околицы крайнего дома мальчишка добежал минут за двадцать. Этот некогда добротный домик оказался разрушенным и нежилым. Вообще вся окраина Сычей была изрядно порушенной и пустынной — когда-то здесь шли кровопролитные бои. По мере приближения к поселку ситуация менялась в лучшую сторону — уцелевших домишек становилось все больше и больше. Отремонтированные избы светились свежеструганым тёсом — народ потихоньку обустраивал свой быт, постепенно привыкая к новой жизни под пятой оккупантов. Фронт уже давно ушел за Байкал, и тыловая тишина лишь изредка нарушалась боевыми операциями немногочисленных партизанских отрядов. Да и их активность с каждым годом снижалась — люди устали воевать, отсутствовало единое руководство, снабжение оружием и боеприпасами прекратилось несколько лет назад — воевали трофейным. Не сломаться и не сложить оружие партизанам позволяла лишь лютая ненависть к захватчикам: почти все в отряде потеряли за семь лет войны родных и близких, поэтому готовы были биться действительно до последней капли крови — им попросту нечего было больше терять в этой жизни. Но общей ситуации партизанское движение переломить не могло — немец как проклятый пер по бывшей Стране Советов, с трудом, но преодолевая сопротивление деморализованной Красной армии.

— Эй, сопляк! — окликнул кто-то Вовку, засмотревшегося на пожелтевшую листовку оккупационных властей, предлагающую большое вознаграждение за сведения о дислокации партизанского отряда.

Листовка, приклеенная к забору, уже порядком обтрепалась и выцвела, но мальчишка без труда узнал на фотографии Митрофана Петровича — командира отряда, за голову которого была обещана кругленькая сумма в рейхсмарках, солидный надел земли и ряд социальных поблажек. Вовка поднял голову и нос к носу столкнулся со здоровым широколицым мужиком, который, облокотившись на забор, с недовольством взирал на мальчишку со стороны двора.

— Ты чего тут шаромыжишься? — обдав Вовку перегаром, проревел детина, почесывая заросшую недельной щетиной харю.

На рукаве засаленного тулупа мальчишка разглядел белую повязку полицая — хиви.[3]

— Чё-то я тебя здесь раньше не видел! — продолжал докапываться к Вовке полицай, вращая маленькими, глубоко посаженными свинячьими глазками.

— Дяденька, — не тутошний я, из Козюкино, — тоненьким голоском запричитал мальчишка, выдавая заранее подготовленную версию.

— Понятно, — ухмыльнулся детина, — побродяга. Эк тебя занесло. А к нам на кой хер приперси?

— Голодно у нас, дяденька, — нарочно размазывая грязь и сопли по чумазой мордашке, принялся сбивчиво объяснять Вовка. Даже слезу пустил для пущего эффекта. — Тятька с мамкой умерли давно, а я у бабки на выселках жил. А надысь бабка преставилась, вот я доел все, что оставалось, и пошел… Подайте сироте ради Христа, дяденька, будьте добреньки!

— Понял я теперь, почему тебя в интернат не прибрали, как директива предписывает, — понимающе кивнул полицай. — Глушь твое Козлятино…

— Козюкино, дяденька, — поправил Вовка мужика, а вдруг проверяет хитрый хиви.

— Козлюкино, Козлятино — не один ли хрен? — презрительно сплюнул полицай. — Значит, говоришь, бабка тебя ховала?

— У бабки жил, дяденька. Подайте ради Христа горемыке, круглой сироте! — вновь затянул Вовка свою песню.

— Жрачки я тебе не дам! — отрезал полицай. — Своих проглотов хватает. А вот в приемник интерната сведу. Тут у нас не твое Козлятино, тут у нас порядок, тут не забалуешь!

— Дяденька, пожалуйста, не надо меня в интернат! — испуганно заверещал Вовка.

— Это почему еще? — не понял полицай. — Там жрать дают, крыша какая-никакая над головой. Немцы, они народ серьезный… Хотя те еще сволочи — дохнуть свободно не дают: все проверяют, перепроверяют… — неожиданно пожаловался он. — Но всяко лучше краснопупых. Этих я, как бешеных собак, на столбах…

— Дяденька, ну не надо меня в интернат! — взмолился Вовка, потихоньку пятясь от забора. — Мне бабка говорила, что в интернате с голодухи людей едят да печи лагерные костями топят…

— Чё, дурак совсем? И бабка твоя, полоумная, совсем, видать, на старости из ума выжила! А может, ты жиденок? — вдруг всполошился полицай. — Вона рожа какая смуглая…

— Не, дяденька, не жиденок я! Русские мы, Путиловы. А рожа черная, так это не мылся я давно.

— Вот в интернате тебя и помоют, и накормят.

— Не хочу в интернат! — вновь испуганно пискнул мальчишка, затем резко развернулся и задал стрекача.

— Стой, паскуда! — заорал ему вслед полицай, но мальчишка уже сиганул в дыру забора ближайшей разрушенной избы и скрылся из глаз мужика. — Попадешься еще мне!

— Помечтай, урод! — прошипел Вовка, пробираясь сквозь заросший бурьяном огород. — И не от таких уходил…

Пробираться к центру поселка мальчишка решил огородами. Действовать в райцентре оказалось не так-то просто.

— Угораздило же сразу нарваться на полицая, — ворчал себе под нос мальчишка, перебегая через очередной огород. — Чё им тут, медом намазано? — возмущался он, спрятавшись за заброшенной стайкой для свиней, когда по улице проходил полицайский патруль. — Давайте валите отсюда поскорее, — шептал он, не выпуская немецких прихвостней из своего поля зрения.

— Мальчик, ты откуда? — Поглощенный слежкой за хиви, Вовка не заметил, как к нему подошла женщина — видимо хозяйка дома, во дворе которого он прятался.

— Ой! — От неожиданности Вовка подпрыгнул. — Я, тетенька, из Козюкино… — Мальчишка быстро оправился от испуга и, шмыгая носом, постарался разжалобить хозяйку дома.

— Ох, бедненький, как же ты сюда зимой-то добрался, — всплеснула рукам женщина. — Далеко ведь и холодно. А ты вона какой худенький.

— Голодно, тетенька, было. Сирота я, круглый. У бабки жил, да преставилась она…

— Ох ты, горемыка! Ладно, пойдем в дом, покормлю тебя. Звать-величать как?

— Вовкой звать, — ответил мальчишка. — Путиловы мы… Я… Никого ведь из родни не осталось.

— А моих в интернат забрали, — горестно вздохнула женщина. — Уж три годка как. Почти не вижу их, кровиночек моих… — По щекам женщины покатились слезы, которые она промокнула кончиком платка, наброшенного на плечи.

— Не плачьте, тетенька, — Вовка погладил хозяйку дома по руке, — все хорошо будет.

— Не верю я в это, малыш. — Хозяйка ласково погладила Вовку по голове. — Так и живу от встречи до встречи… Чего встал на пороге? Скидай свое пальтишко и в хату проходи.

— Я, тетенька, натоптать боюсь — вона какая у вас чистота, а у меня валенки грязные…

— Так ты их тоже скидай, — предложила тетка. — Под лавкой в углу чуни возьми. Старшого моего… — Она вновь не удержалась и всхлипнула.

Вовка быстро скинул пальто, снял валенки, достал из-под лавки старенькие, но еще добротные чуни из овчины и засунул в них ноги. Приятное тепло и мягкость овечьей шерсти после тяжелых растоптанных валенок показались мальчишке верхом блаженства. Он подбежал к печке и приложил озябшие руки к теплым побеленным кирпичам.

— Хорошо! — помимо воли вырвалось у мальца.

— Ох, бедненький ты, бедненький! — вновь заохала сердобольная женщина. — Как же ты дальше один-то бедовать будешь? Пропадешь ведь.

— Ничего, тетенька, — ответил отогревшийся и оттого повеселевший Вовка, — перебедуем!

— Я бы тебя оставила у себя… Но сам знаешь — не могу. В интернат тебе надо. У нас в поселке есть, где детки мои…

— Да что вы все, сговорились, что ли? — недовольно буркнул Вовка. — То полицай толстомордый грозился в интернат свести, то вы…

— Толстомордый? — Тетка поняла, о ком идет разговор. — Так ты на Егора Рябченко наткнулся? Этот гад перед фрицами выслуживается. Сколько он, сволочь, людей хороших загубил… — Женщина закрыла лицо уголком платка, накинутого на плечи, и вновь разрыдалась.

— Тетенька, не плачь, — попросил Вовка.

— Да все, сынок, все… Давай к столу — кормить тебя буду.

— Это мы с превеликим удовольствием! — Вовка отошел от печки и уселся за стол. — Тетенька, а зовут вас как?

— Ты меня, Вова, тетей Верой зови. Меня так племяши величали, упокой господи их безвинные души! — сказала хозяйка, убирая в сторону печную заслонку.

— Померли? — поинтересовался Вовка.

— Померли, — кивнула теть Вера, беря в руки ухват. — Аккурат позапрошлой весной… Голодно тут у нас было… Кору есть приходилось… Мои-то повзрослее были — выжили, а от Светкины мальцы — сестренки моей, — пояснила она, взгромождая на стол чугунок, — не смогли. Младшой её — тот совсем сосунком еще был. А у нее с голодухи ну ни капли молока, а коров и коз всех фрицы забрали… — Она вновь зарыдала, вспоминая те кошмарные дни. — Ладно, не будем о плохом, тебе ведь и самому несладко в жизни пришлось.

— Уж и не говорите, тетенька! — произнес Вовка, сглатывая тягучую слюну — от чугунка шел изумительный запах.

Хозяйка поставила перед мальчишкой большую глубокую тарелку, которую до краев заполнила парящим варевом.

— Мяса, конечно, в нем нет, — словно оправдываясь, произнесла женщина, — мы и сами его давно не видели…

— Не расстраивайтесь, теть Вер, — произнес мальчишка, вылавливая ложкой капустный лист, — даже без мяса вкуснотища!

— Кушай, родной, кушай! — Сердобольная женщина погладила Вовку по грязной, давно не стриженной шевелюре и сунула ему в руки большую горбушку черного хлеба. — Завшивел совсем, бедняга. Давай-ка я воды нагрею — хоть вымоешься, поспишь в нормальной постели. А потом подумаем, что с тобой делать…

— Только я в интернат не пойду! — проглотив несколько ложек борща, сообщил Вовка. — Не хочу я туда!

— А что же ты делать-то будешь? — всплеснула руками тетя Вера. — Помрешь ить с голодухи!

— Я живучий, — нагло заявил мальчишка, — в зиму же не помер. Да и лето не за горами — проживу. Да и люди добрые, навроде тебя, теть Вер, с голодухи помереть не дадут…

— Эх ты, горе луковое, — хозяйка вновь взъерошила густые Вовкины космы, — жаль мне тебя… Уж в интернате все лучше, чем по дорогам шататься да милостыней жить. К тому же все равно рано или поздно попадешься.

— И не уговаривайте, тетенька, — замотал Вовка головой, — все одно — не пойду! А если поймают — сбегу!

— Петушишься, петушок, — ласково произнесла женщина, — накось вот, молочка попей.

— Ой, теть Вер, — отдуваясь, произнес Вовка, оторвавшись от кружки, — вы прям волшебница из сказки!

— Да куда уж мне до волшебниц, — отмахнулась женщина. — Другой жизни ты не видел, довоенной… Не сказка, конечно, но все же… — В её глазах вновь сверкнули слезинки. — Поел?

— Уф! Благодарствую!

— Тогда лезь на печку. Поспи. А я твои обноски подлатаю слегка да печь истоплю…

— Не надо, теть Вер. Я и так вам столько хлопот принес…

— Да какие ж то хлопоты? — произнесла хозяйка. — Это ж мне в радость… Своих-то малых…

— Теть Вер, вы только не плачьте больше!

— Не буду, касатик, не буду! — пообещала женщина. — Ложись, а я пока воды наношу.

— Я помогу! — вскинулся Вовка.

— Сиди уж, помощник! — отмахнулась женщина. — Да, и одежку скидай — я простирну и тоже заштопаю! А покась, на вот, — она вытащила из большого сундука стопку белья, — исподнее чистое — от старшенького мово осталось, впору должно прийтись.

Вовка принял от хозяйки белье, покрутил его в руках и отложил в сторону:

— Жалко марать. Я ж грязный — жуть.

— Тогда опосля наденешь, — согласилась женщина.

— Теть Вер, а муж у вас есть? — спросил Вовка.

— Есть, только что с ним и где он, вот уж пятый годок не ведаю. Вместе с отступающими войсками ушел… — Она вновь засопела, стараясь справиться с подступившими слезами.

— Теть Вер, вы верьте: живой он, точно! А написать он вам не может, мы ж тут под немцами. А может, партизанит где. Но живой эт точно!

— Ох, Вовочка, сколько же нам горемычным маяться? Когда же все это закончится? Устала я… Видно, грехи наши тяжкие, раз Господь такие испытания нам посылает.

— Нету его, теть Вер, бога-то. Я хоть в школе-то не учился, и то знаю, что нету.

— А я вот, Вова, и не знаю теперь… Но верить-то во что-то надо…

— В победу верить надо, — по-взрослому серьезно произнес мальчишка. — В то, что фрица побьем и заживем потом лучше, чем в сказке.

— Я стараюсь, родной, стараюсь, но… Пойду я… воды принесу, — сказала она, поспешно отвернувшись. Через секунду женщина вышла из избы.

Вовка забрался на печку и блаженно расслабился на нагретом тулупе, брошенном на теплые кирпичи. Пока, если не брать в расчет встречу с полицаем, Вовке определенно везло: на какое-то время он устроился в тепле, с харчами, да и тетка добрая попалась. Видать, очень по своим малым скучает, вот и Вовке от того добра перепало. К слову сказать, в каждой деревне или селе, в котором мальцу приходилось бывать на разведке, всегда находилась вот такая сердобольная женщина… В тепле да после сытного обеда Вовку разморило. Он и не заметил, как заснул. Правда, вдосталь выспаться у Вовки не получилось — грубый мужской голос вырвал его из сладких объятий сна. Мальчишка тряхнул головой, прогоняя остатки дремоты, а затем прислушался к перебранке между хозяйкой и незваным гостем. Пока Вовка дремал, тетя Вера закрыла печную лежанку ситцевой занавеской, так что пришелец мальчишку не видел, как, впрочем, и тот его. Но личность мужика была Вовке знакома, он без труда узнал хриплый пропитый голос давешнего полицая.

— А я гляжу, Верунчик, у тебя из трубы дымок курится, — басил Рябченко. — Чего это, думаю, средь бела дня печку-то топить собралась? Не зима чай: дрова-то по нынешним временам в цене… Не иначе как в гости кто приехал? Вот, думаю, зайду, проверю… Сама знаешь, служба такая…

— Знаю я твою службу! — ответила хозяйка. — Тебе лишь бы самогоном нагрузиться. Нету у меня никого! А печку топлю — так постирушки у меня! Вон, смотри, целую лохань воды натаскала…

— Постирушки, говоришь? — Заскрипели половицы под тяжелым полицаем, принявшимся бесцеремонно ходить по хате. — Нету никого, говоришь? — вновь повторил он. — А это что? Что это, я тебя спрашиваю? — неожиданно зарычал он.

Вовка осторожно раздвинул занавески — посмотреть, что происходит в хате. Над сидевшей на лавке хозяйкой нависал полицай своим дородным телом. В руке Рябченко сжимал драное Вовкино пальтишко.

— Молчишь? Тогда я сам тебе скажу: щенка-побирушку пригрела! Да знаешь, что я тебе за это сделаю?

— Да делай что хочешь! — заявила тетя Вера. — Мне уже все равно…

— Где он? — потрясая пальтишком, взвизгнул полицай, замахиваясь для удара. — Где заховала? А?

— Чё разорался? — Вовка раздвинул занавески и сел на лежанке, свесив ноги с печи. — Здеся я. А тетеньку не замай — хорошая она.

— Вот и свиделись, сопеля! — радостно оскалился Рябченко. — Думал, от меня сбежать легко?

— Ничё я не думал, — нахохлился Вовка. — Просто в интернат не хочу.

— А тебя никто и не спрашивает! На-ка вот, — он бросил Вовке пальто, — напяливай свою рванину и пошли…

— Егор, побойся Бога! Дай мальцу хоть помыться! — взмолилась тетя Вера. — Он ведь завшивел совсем!

— В интернате вымоют, — буркнул полицай. — У них там с этим строго.

— Ну будь ты человеком, Егор! — не отставала хозяйка. — Пока он мыться будет, я тебе стол накрою. Ты ведь и не обедал, наверное?

— И правда, похарчить, что ль? — задумался Рябченко. — Все дела, дела… А пожрать толком времени-то и нет. Наливочки своей фирменной, сливовой, нальешь?

— Сливовая кончилась, — огорчила полицая хозяйка, — зато есть первач, два раза сквозь опилки пропущенный!

— Эх, давай, Верка, свой первач! — облизнулся полицай, которому страсть как хотелось выпить.

Сидя за накрытым столом, полицай зорко следил за Вовкой, не давая мальчишке ни одного шанса для побега.

«Ну ничего, — думал Вовка, сидя в кадушке с теплой водой, поставленной в углу хаты за занавеской, — сейчас эта сволочь хлебнет теть-Вериной самогоночки, захмелеет. А от балдого я в два счета свинчу — и поминай меня как звали!»

Так и вышло: пока Вовка мылся, вытирался и одевался, рябой полицай в одного выкушал литровую бутыль самогона. Глазки осоловели, а язык начал заплетаться.

— Теть Вер, — позвал хозяйку Вовка, — спасибо вам! Пора мне…

— Куды эт-т-то т-ты н-намылился? — невнятно произнес Рябченко.

— Так мы ж с вами, дяденька, в интернат собралися, — тоненьким голоском ответил Вовка, наивно хлопая ресницами.

— А-а-а, — протянул полицай, тяжело поднимаясь из-за стола, — Верка, и вправду пора нам. — Он покачнулся, хватаясь рукой за бревенчатую стену избы. — А может, еще самогонка есть?

Вовка, так, чтобы не видел полицай, отрицательно покачал головой. Хозяйка поняла мальчишку без слов:

— Нету больше первачка, Егор Силыч. Вот через недельку…

— Недосуг тогда мне с тобой тут сидеть! — Рябченко взял с лавки тулуп и, с трудом попав в рукава, напялил его на себя. — А может, поищем еще чего-нибудь? Вместе… — Он похабно подмигнул женщине. — Ты ж без энтого уж к-который г-годок… Небось свербит…

— Ишь, чего удумал! — нахмурилась тетя Вера. — Если и свербит, то не по твою честь!

— Т-ты подумай, я ить и жениться могу! — Рябченко попытался обнять хозяйку, но она ловко увернулась от пьяного полицая. — Где еще такого мужика найдешь? И при должности…

— Идите, Егор Силыч, а то опять за мальчиком недосмотрите.

— Ну-ка, малец, стой! — Егор ухватил Вовку за ворот пальтишка и толкнул другой рукой дверь. — От меня, сопля, сбежать еще никому не удавалось!

— Теть Вера, спасибо вам за доброту, может, когда-нибудь свидимся еще. Прощевайте и не поминайте лихом!

— Давай топай! — Полицай дернул Вовку за воротник. — А ты, Верка, подумай, пока к тебе такой жоних подкатывает!

— Береги себя, сынок! — Женщина на прощание перекрестила мальчишку. — Береги…

— Спасибо, тетенька… Спасибо!

Когда они вышли на дорогу, Вовка поинтересовался:

— Дяденька, куды мы сейчас?

— Для начала в к-комендатуру зайдем, а после в интернат тебя определим…

— Мож, не надо в интернат? — вновь затянул свою «песню» Вовка. — Боязно мне…

— Заткнись, сопля! — Полицай вновь с силой дернул мальчишку за воротник, да так, что тот затрещал. — Не тебе меня учить… Училка не выросла!

Пока они шли, Вовка зыркал глазами по сторонам, прикидывая, как ему лучше сбежать от пошатывающегося конвоира. Вскоре по левую сторону дороги показался очередной разрушенный дом с поломанным забором. Пора, решил Вовка, с силой дергаясь всем телом. Ветхий воротник затрещал и оторвался. Мальчишка не устоял на ногах и упал, больно ударившись коленкой о ледяной надолб дороги. Полицай от неожиданности тоже поскользнулся и свалился в дорожную колею. Путилов на карачках дополз до дырки в заборе и шустрой рыбкой нырнул в пролом.

— Стой, утырок! — завопил Рябченко, потрясая зажатым в кулаке воротником. — Я тебя…

Дальше Вовка уже не слушал, он мчался к свободе сквозь запущенный огород разрушенного дома. Проскочив огород, он выскочил на параллельную дорогу. Но удача неожиданно отвернулась от него — на дороге стоял патруль. Вовка выскочил прямо к ним в руки. В этот раз сбежать ему не удалось. Через десять минут к патрулю присоединился и поддатый Егор.

— Что, уродец, добегался? — почти ласково спросил Рябченко, отвешивая Вовке тяжелую затрещину.

Мальчишка легко увернулся от первой зуботычины, направленной в лицо, но удар коленом в грудь от одного из полицаев патруля вышиб из легких весь воздух. Вовка, задыхаясь, упал на землю.

— На тебе еще, чтоб знал! — Озлобленный Рябченко пнул мальчишку ногой в голову.

Все вокруг померкло. Вовка потерял сознание.

— Тихо ты, Рябой, убьешь пацана! — остановил озверевшего Егора один из полицаев патруля.

— Да и хрен с ним! Меньше бегать будет, спортсмен хренов! — выругался Рябченко. — Два раза от меня свинчивал, козлина! О! Смотри, Жека, очухался… — Полицай присел перед Вовкой на корточки, и, ухватив мальчишку за волосы, спросил: — Не будешь больше бегать? А?

— Не буду, дяденька! — испуганно прошептал Вовка, а про себя подумал: «Держи карман шире! Не сейчас, так позже сбегу!»

Он с трудом поднялся на ноги — раскалывалась голова, каждый вдох болезненным уколом отдавался в ушибленных ребрах.

— Топай впереди! — распорядился Жека. — И смотри, не балуй больше! — предупредил он Вовку. — А то Рябой тебя, в натуре, забьет! Он у нас контуженный на всю башку!

— Не буду, дяденьки, не буду! — плаксиво запричитал мальчишка. — Только не бейте больше!

— Не боись, — ухмыльнулся Жека, — че мы, звери? Вот вздернуть на березе пару партизан — это да, это мы могем! А об такую соплю руки пачкать неохота. Рябой, ты куды его вел?

— В комендатуру к Георгичу. После в интернат определим…

— Ты бы, Рябой, щас к Георгичу бы не совался в таком виде, — посоветовал Рябченко Жека. — У тебя же два выговора…

— Да вы и сами датые, — обиделся Рябченко.

— Мы-то чуть-чуть, греемся, — парировал патрульный, — а вот ты в последнее время постоянно «на кочерге». Лучше нос в комендатуру не суй — себе дороже будет!

— Ладно, уговорил, — махнул рукой Рябченко. — Пацана только сдайте, не фиг ему по улицам бродить.

— Иди уж, сделаем! Давай, пацан, топай!

Комендатура — бывшее здание районного отдела милиции, находилась почти в самом центре поселка. Возле крыльца стоял, лениво потягивая цигарку, хмурый мужик в форме «Шума».[4]

— О! Георгич, а мы до тебе! — обрадованно произнес Жека.

— А вы где сейчас быть должны! — накинулся на патрульных Георгич. — Я вам чё сёдни приказал?

— Георгич, мы по делу! — обиженно засопел Жека. — Рябой мальца поймал. Бродягу. Вот мы его и притараканили…

— На хрена мне этот побродяга сдался? Тащите его сразу в интернат! Да, кстати, где сам Рябченко? Опять «на кочерге»?

— Да не… Вроде нормальный он… — промямлил Жека, глядя в сторону. — Обход у него…

— Чё ты мне горбатого лепишь? — Георгич бросил окурок на землю и с ненавистью раздавил его каблуком сапога. — Обход у него… Нажрался небось, как свин… Ох и допрыгается он у меня. Да и вы тоже!

— А мы-то здесь при чем? — уязвленно заявил Жека.

— Ты мне тут зубы не заговаривай! Чё я, не чую, что ль? Перегарищем от вас тоже за версту несет! Вы вот это читали? — Георгич ткнул пальцем в большой плакат, висевший над входом в участок.

Надпись на плакате гласила: «Помни, что алкоголь не меньший твой враг, чем большевики!»

— Так греемся мы, Георгич! Холод собачий — даром что апрель на дворе!

— Достали вы меня, во как достали! — Главный полицай чиркнул себя большим пальцем по горлу. — Мне уже господин комендант давно на вид поставил, всю плешь из-за вас проел, алкаши несчастные!

— Да герр гауптманн сам выпить не дурак! — возразил старшему Жека. — Вспомни, как он отметил очередную годовщину взятия Сталинграда? Мало никому не показалось! Весь поселок кровавыми соплями умылся…

— Ты начальству-то в задницу не заглядывай! — поставил на место подчиненного Георгич. — Он пусть, что хочет, то и творит. Он ариец — высшая раса.

— Ага, что позволено Юпитеру…

— Поумничай еще у меня! Герр Янкель хоть и надирается безмерно, но лишь по большим праздникам, а вы — кажный божий день глушите!

— Так то он — ариец, а мы-то — недочеловеки, унтерменши паршивые, нам можно, — вновь парировал выпад Георгича Жека.

— Я не понимаю, чего вам, сволочам, не хватает? И живете, по сравнению с остальными, как сыр в масле: доппаек, поблажек куча… Разгоню вас к чертям и нормальных наберу — непьющих…

— Где же ты их возьмешь, Георгич? — усмехнулся Жека.

— Не твоя забота, — отмахнулся полицай. — Подам прошение, по лагерям поезжу. Сейчас многие готовы служить — чай не сорок первый на дворе. Коммуняки хоть и огрызаются, но скоро их и из Сибири выдавят. Немцы — вояки знатные! Я знаю, как-никак в Шутцманншафте четыре года оттрубил под командованием герра Янкеля. — Георгич гордо ткнул пальцем в нарукавную нашивку «Шума» — свастику, окруженную словами Treu, Tapfer, Gehorsam — Верный, Храбрый, Послушный.

— А то мы не воевали, Георгич, — обиженно засопел Жека, — правда, по принуждению и на другой стороне…

— Тогда лучше меня понимать должны — возврата к прошлому нет. Немцы у нас надежно окопались. На века… Так что завязывайте бухать, пока я вас не разогнал! Такого тепленького местечка хрен где больше найдете. Яволь?

— Яволь, герр Георгич!

— Тогда тащите этого сопляка в интернат и — по местам!

— Пошли, пацан! — Жека бесцеремонно толкнул Вовку в спину. — И не дергайся, от нас не сбежишь!

— Я иду, дяденька, иду, — послушно произнес мальчишка.

Сбежать от патруля не было действительно никакой возможности. Жека внимательно следил за каждым движением мальчишки. Да и второй — молчаливый полицай — не спускал с Вовки глаз. По дороге к интернату Жека от нечего делать принялся расспрашивать Вовку:

— Слышь, пацан, а ты откедова такой нарисовался? Наша-то мелюзга уже давно по интернатам.

— Из Козюкино я, дяденька, — вновь выдал свою легенду Вовка.

— Козюкино, Козюкино… — задумался полицай. — Далековато же ты забрался! Чего понесло-то к нам?

— Бабка померла, кушать нечего было… А к вам я так, мимо шел… Люди, чай, помереть не дадут…

— Эх, пацан, ничего-то ты о людях не знаешь! Люди, они подчас хуже диких зверей… Как вот мы, например, — хохотнул Жека, — правда, Немтырь?

— Угу, — согласно кивнул второй полицай, молчавший всю дорогу и, по-видимому, по этой же причине заслуживший прозвище Немтырь.

— Ты, пацан, не бойся, — покровительственно хлопнул Вовку по шапке Жека. — Это мы так шутим — живого доведем.

«Как же, шутим, — подумал про себя мальчишка, наслышанный от партизан о зверствах полицаев Сычей, — с вами еще наши поквитаются!»

Интернат для неполноценных детей располагался там же, где и при Советах размещался районный детский дом. Территория интерната была огорожена высоким каменным забором, поверх которого тянулся ряд острых литых зубцов.

«Фуфло, — оценив наконечники, подумал Вовка, — только для понта туточки торчат. Вот если бы колючку поверх пустили, тогда было бы хуже».

Большие кованые ворота со следами сбитых «серпа и молота» — былое напоминание о старом советском режиме — были заперты на большой висячий замок. Жека привычно направился к маленькой калиточке в стене, возле которой топтался обрюзгший старикан в порванной фуфайке, из многочисленных прорех которой торчали серые клочья ваты. Левая нога старикана заканчивалась грубой деревянной культей-протезом, видимо изготовленной самим инвалидом.

— Здорово, Сильвер! — весело оскалился полицай. — Не сточил еще свою деревяшку?

— Здоровей видали! — надсадно кашляя, просипел старик. — Чего приперлись? Над старым инвалидом позубоскалить? Сильвером он меня прозвал, — брюзжал старик, сверкая злобными колючими глазками из-под кустистых седых бровей, — а я, мать твою, эту ногу во славу Рейха потерял! За что и награду имею, и пенсию…

— Ладно бухтеть, старый! — и не подумал тушеваться Жека. — Я ж любя! Со всем уважением! Про твое героическое прошлое дюже наслышан…

— Тогда чего скалишься? — буркнул старик, доставая из кармана кисет с махоркой. — Или у тебя язык что мое помело, — Сильвер взял прислоненную к стене метлу, — хорош только дерьмо грести?

— Ты это, дед, говори, да не заговаривайся! — разозлился полицай. — Я, чай, при исполнении!

— Вот исполняй чего надобно, и уё! — не испугался калека. — Я на таких, как ты, быстро управу сыщу! Мне, ветерану Рейха, — старикан гордо распахнул фуфайку, под которой на застиранном мундире красовались планки наград для восточных народов, — всегда власти навстречу пойдут! А вот тебе — не уверен!

— Значит, жаловаться надумал, старый хрыч? — процедил сквозь зубы Жека.

— Ты лучше ко мне не лезь, — посоветовал полицаю старикан, сворачивая из газетки «козью ногу». — Хочешь по-хорошему — Миколай Романычем кличь, а не Сильвером.

— Лады, Миколай Романыч! — пошел на попятную Жека, поднося к самокрутке старика зажженную спичку. — Зайду вечером после патруля, мировую с тобой выпьем… Есть у меня четверть доброй горилки…

— Вот это другой разговор! — подобрел старик, пуская дым в воздух. — А то калеку каждый обидеть горазд. Чего к нам-то?

— Да вот, пацана притащили — шлялся по поселку без регистрации. Оформить надо, чтобы все чин чинарем.

— Тащи его к Боровому, — сплюнув тягучую желтую слюну на снег, просипел старик, — он сегодня за главного.

— А директор где, Матюхин? Неужто повысили?

— Дождёсси тут, — хрипло рассмеялся калека. — В окружное управление поехал. Говорят, новый указ по малолетним унтерменшам вышел, за личной подписью рейхсляйтера, с одобрения фюрера…

— Ого! — присвистнул полицай. — Серьезный указ…

— То-то и оно, — согласился старик, — что серьезный. В последний раз такая шумиха только по Генетической Директиве была, когда стерилизовать наших баб начали.

— Хорошо, что не всех подряд…

— Не к добру это, — буркнул старик. — Иди уж, веди своего побирушку. А ты смотри, — старик наклонился к Вовке, выпуская мальцу в лицо вонючий махорочный дым, — не фулюгань! Порядок — он прежне всего должон быть! Чай не при вшивых Советах живем, а в просвещенном Рейхе!

— Пошли. — Жека подтолкнул мальчишку к калитке.

За оградой интерната было на удивление чисто и опрятно: дорожки очищены от снега и посыпаны песком, беседки выкрашены, на деревьях виднелись следы побелки. Через каждые десять метров — урна для мусора. Спортплощадка. Разноцветные большие плакаты, повествующие о том, как хороша жизнь в Рейхе, если даже тебе «повезло» родиться бесправным недочеловеком.

— Смотри, шкет, какая красотища! — поцокал языком Жека. — Вишь, как о вас хозяйственные немцы заботятся. Не то что жидовье краснопупое! Эх, мне бы сейчас твои годы…

«Ага, — подумал мальчишка, — заботятся, держи карман шире!»

— Здоровый раб, — говорил по этому поводу Митрофан Петрович, — всяко лучше больного и немощного невольника. А в интернатах фрицы растят себе здоровых и послушных рабов.

И Вовка был с ним полностью согласен.

В кабинете директора, куда полицай привел Вовку, сидел тучный мужик в форме старшего воспитателя-наставника, недовольно просматривающий какие-то бумаги.

— Ко мне? — бросил он полицаю, не удосужившись даже оторваться от бумаг.

— Вообще-то я к главному, но раз его нет, то и ты, наверное, сойдешь, — «через губу» ввернул ответную «любезность» воспитателю Жека, решив поставить его «на место». — Ты б башку от бумажек оторвал, дядя, когда к тебе люди по служебной надобности приходят! Сидит он тут, понимаешь, штаны протирает! — понесло Жеку — в тепле выпитое для сугреву спиртное стукнуло полицаю в голову.

— Я бы попросил… — Щеки толстяка затряслись от гнева.

— Слышь, интеллигентишка недоделанный, — погрозил наставнику стволом автомата Жека, — обрубками своими интернатскими командуй! А сейчас давай оформляй пацана, а мне бумагу гони, что сдал я его тебе.

Толстяк-воспитатель пошел красными пятнами, но нужную бумагу полицаю выписал.

— Ты это, печать не забудь! — напомнил наставнику Жека.

Толстяк достал из ящика стола массивный футляр, вынул из него печать и, размахнувшись как следует, приложился к документу. Лежащая на столе канцелярия подпрыгнула, жалобно звякнула крышка на стеклянном графине с водой.

— Ну вот, совсем другой коленкор! — пробежавшись глазами по документу, произнес полицай. — Давай, шкет, обживайся! — бросил полицай Вовке и вышел из кабинета директора.

— Сволочь! — прошипел ему вслед наставник, но так, чтобы полицай не услышал, — с отморозками из хиви никто не хотел связываться. — Иди сюда!

— Это вы мне, дяденька? — переспросил Вовка.

— Ты еще здесь кого-то видишь? — недобро усмехнулся воспитатель. — С каждым годом молодежь все тупее и тупее, — он покачал головой. — Иди сюда! — вновь повторил он. — И шапку сними!

— Хорошо, дяденька! — стягивая шапку на подходе к столу, произнес мальчишка.

— Запомни, воспитанник, я тебе не дяденька, а старший наставник-воспитатель! — принялся поучать Вовку толстяк. — Так ко мне и обращайся. Понял?

— Понял, дяд… господин… старший наставник-воспитатель, — поправился Вовка.

— Уже лучше, — слегка подобрел толстяк. — Господин старший наставник-воспитатель… — Его маленькие глазки маслено блеснули. — Так и зови — господин старший наставник… Садись, — указал на стул толстяк. — Будем тебя оформлять. — Он положил перед собой чистый бланк. — Фио…

— Что?

— Фамилия, имя, отчество, — пояснил воспитатель.

— Путиловы мы, — ответил мальчишка. — Звать Вовкой. Отца как звали — не помню. Вообще родителей не помню. С бабкой я жил. Старенькая она была, померла надысь…

— Путилов Владимир, — бубня себе под нос, вывел в соответствующей графе толстяк. — Отца, значит, не помнишь? — уточнил он.

— Не-а! — мотнул головой Вовка.

— Запишем тебя тогда Владимировичем, чтобы, значит, не заморачиваться. Откуда родом?

— Из Козюкино мы.

— Козюкино, — бубня себе под нос, записал толстяк. — Лет сколько?

— Точно не скажу, дяд… господин старший воспитатель, бабка говорила, что десять или одиннадцать.

— Ладно, запишу тридцать седьмым годом, одиннадцать тебе. А сейчас пойдешь с дежурным, он тебе место покажет, кровать там… Потом зайдешь к кастеляну, он тебе белье выдаст и одежку, а твою рвань пусть сожжет…

— Дяденька, так хорошая же одежка! — запричитал Вовка. — Зачем её жечь?

— Дяденька? — нахмурился толстяк, отвешивая Вовке подзатыльник. — Я тебе что сказал?

— Господин старший наставник-воспитатель! — скороговоркой выпалил Вовка, потирая затылок, а про себя добавил: «Сука! Я тебе еще припомню!»

— То-то! Дежурный!!! — крикнул воспитатель во всю глотку.

В коридоре раздался дробный топот, и через несколько секунд в кабинет ворвался растрепанный паренек лет пятнадцати.

— Звали, старший наставник-воспитатель? — не переводя дух, выпалил дежурный.

— Господин старший наставник-воспитатель, — поправил толстяк парня. — Теперь будете ко мне так обращаться. — Ясно?

— Ясно, господин старший наставник-воспитатель! — вытянулся в струнку дежурный.

— Бери этого шкета, — Боровой ткнул коротким мясистым пальцем в Вовку, — определишь его на постой. Кровать покажешь, кастелянскую… да, и баню организуй — воняет от него…

— Я мылся сегодня… — заикнулся Вовка, но воспитатель даже слушать его не стал:

— Значит, помоешься еще раз! А рвань — в топку! Вонючая… Все уяснили?

— Да, господин старший наставник-воспитатель! — в один голос ответили мальчишки.

— Тогда брысь с глаз моих!

Глава 2

20.04.48

Тысячелетний Рейх.

Рейхскомиссариат «Уральский хребет».

Блок «Сычи».

Закрыв за собой дверь в кабинет воспитателя, мальчишка-дежурный спросил Вовку:

— Тебя как звать, пацан?

— Вовкой кличут, — ответил Путилов, шагая следом за дежурным. — А тебя?

— Серегой, — ответил парень. — Тебе сколько лет, Вовка?

— Одиннадцать, — ответил мальчишка, — хотя я точно не знаю. Это ваш Боров, — Вовка указал на закрытую дверь кабинета, — так написал.

— Ага, господин старший наставник-воспитатель, — копируя голос Борового, произнес, надувшись, Серега, — его среди наших действительно Боровом обзывают. Гад, каких поискать! Руки любит распускать…

— Пусть только попробует! — злобно сверкнул глазами Вовка. — Я ему быстро культяпки укорочу!

— А ты ничего, боевой пацан, хоть и мелкий! — одобрительно фыркнул Сергей. — У нас пацанов твоего возраста нет совсем. Только девчонки. Мальчишки либо совсем желторотые — лет по семь-восемь, либо как я — лет по четырнадцать-пятнадцать. Ничего, приживешься, у нас не так уж и плохо… Борова, главное, сильно не зли, а то ведь забьет до смерти, — поучал Вовку Сергей.

— Слушай, а сбежать отсюда не пробовал?

— А куда бежать? У меня здесь мамка, брательник младшой здеся же…

— Брательник? — переспросил Вовка, вспоминая рассказ сердобольной хозяйки, пригревшей его в Сычах. — А ты, случайно, не теть Веры сын? Она говорила, у неё оба сына в интернате.

— А ты мамку откуда знаешь? — изумленно спросил Серега. — Как она? Когда ты её видел? — Вопросы сыпались на Вовку, словно из рога изобилия.

— Случайно встретились, я сегодня на вашем огороде от полицайского патруля ховался, а она меня увидела. Хорошая у тебя мамка! Накормила, обогрела, в баньку сводила… Я своей мамки-то совсем не помню, — грустно добавил мальчишка. — Сирота я. Так можно отсюда свинтить? А? — вернулся к насущному вопросу Вовка.

— А смысл? — пожал плечами Серега. — Все равно ведь рано или поздно поймают. А тут крыша над головой, кормежка…

— Ты прям как тот полицай, что меня сюда притащил. Тоже: крыша, жрачка… Не это главное, Серега. Если ты не видишь в этом смысла, то у меня кой-какой смысл есть! Прожил же я столько лет и без вашего интерната.

— Интересно, как это у тебя получилось? — произнес Сергей.

— Есть способы, — туманно ответил Вовка. — Так пробовал кто-нибудь?

— Были такие случаи, — утвердительно кивнул Серега, — только плохо все закончилось.

— Поймали?

— Угу. Года два назад Колька Антипов сбежал. Через три дня его назад полицаи притащили…

— И?

— Боров до смерти его потом замучил, а сказал, что Колька сам из окна выпал. Разбился…

— Вот урод! — сжал кулаки Вовка. — Ну ничего, со мной у него этот фокус не получится! А вообще, как вы тут, в интернате, живете-то? — спросил он Сергея, когда они подошли к комнате для мальчиков. — И где весь народ? Тихо как на кладбище.

— Так на работе же все, — пояснил Серега. — Девчонки в швейной мастерской; пацаны, кто в столярке, кто в токарном цехе, кто в свинарнике на смене, кто в курятнике; мелюзга на подхвате у девчонок: где поднести, где подать или подержать.

— Богатое у вас тут хозяйство! Филонить, наверное, никому не дают.

— Да, — согласился Серега, — все при деле. Иначе нельзя — норму не выполнишь — без пайки останешься…

— Принцип понятен, — криво усмехнулся Вовка, — кто не работает, тот не ест. Только вот как-то на благо Рейха вкалывать неохота.

— А тут не отвертишься, если кто-то один из бригады филонит, могут всех наказать. Тогда тебе свои же «темную» устроят. А у нас правило — за своих горой…

— Правило-то правильное, — согласился мальчишка, — вот только конечный результат…

— Откуда ты такой у нас взялся? — Серега пристально взглянул в серые глаза новичка. — Рассуждаешь не как десятилетний пацан… Только за такие рассуждения можно и…

— Ладно, забыли, — Вовка постарался перевести разговор на другую тему: — А когда не работаете, чем занимаетесь?

— Кто как, — пожал плечами Серега. — А из обязательного — физкультурные занятия. Поставленные нормативы должен выполнять. С этим тоже строго. Так что три раза в неделю после работы — спорт.

«Раб должен быть сильным и здоровым, — вновь вспомнил Вовка слова командира, — чтобы быть полезным своему хозяину».

Серега зашел в комнату мальчиков. Вовка огляделся: в большом помещении спальни стояло штук тридцать двухъярусных кроватей, застеленных грубыми серыми одеялами. Несколько кроватей были пусты — на панцирных сетках лежали лишь свернутые в рулон полосатые матрасы.

— Выбирай любую, — сказал Сергей. — Хочешь сверху, хочешь — снизу. В общем, разберешься. А сейчас к кастеляну пойдем, получишь одежду и бельё. А после я тебя в душ отведу.

Кастеляном, вернее кастеляншей оказалась дородная улыбчивая тетка лет пятидесяти. Увидев живописные Вовкины лохмотья, она всплеснула руками:

— Откуда к нам такое чудо? Сережка, ты на какой помойке его подобрал? По виду — ненашенский. Для новобранцев рано еще, в мае по селам директивщики поедут, да и староват он для новичка, — сама с собой рассуждала тетка. — Из побродяжек, что ль, горемыка? Родичи есть?

— Нету, тетенька, сирота я, сирота-сиротинушка…

— Эх, бедолага, — пожалела Вовку кастелянша. — Возьми вот хоть баранку, а то до ужина далеко… Подожди, — остановила она Вовку, протянувшего руку для угощения. — После бани возьмешь. А сейчас — скидавай свои обноски, и марш в душевую!

— Я в бане тока седни мылся, — возразил мальчишка. — Чистый-чистый, правда, тетенька.

— Меня Марией Филипповной величать, — сказала кастелянша. — Чистый ты или грязный — мне решать! Одежка твоя небось вшами так и кишит! Да, — вспомнила она, — тебя же и постричь нужно, чтоб остальных воспитанников не заразил.

Увидев, как мальчишка поменялся в лице, она сквозь смех добавила:

— Да не бойся ты, это не больно! Машинка для стрижки у меня хорошая — немецкая, даже не почувствуешь ничего!

— Тетенька, Мария Филипповна, может, не надо стричь-то. На улице еще холодно, — принялся упрашивать кастеляншу Вовка. — Как же я без волос?

— А я тебе хорошую шапку выдам, теплую. Не замерзнешь! Давай снимай свои обноски да на стул садись!

Мальчишка тяжко вздохнул, но, понимая, что спорить бесполезно, сбросил на пол драный тулуп, разделся до исподнего и сел на табуретку.

— Вот молодец! — обрадовалась кастелянша, доставая сверкающую никелем машинку для стрижки. — Сейчас мы тебя быстренько в божеский вид приведем!

Машинка действительно оказалась отличным инструментом — за несколько минут Вовка безболезненно распрощался с густой шевелюрой. После стрижки Вовка провел рукой по короткому ежику — голове было непривычно свежо. Он передернул плечами — состриженные волосы, набившиеся под нательную рубашку, неприятно кололись.

— Сережка, — позвала терпеливо дожидающегося окончания «операции» дежурного кастелянша, — веди нашего «страдальца» в душевую. Вот, держи одежку новую, — она протянула Вовке аккуратную стопку белья. — Как помоешься, ко мне опять — постельное выдам.

Вовка кивнул лысой головой и послушно поплелся вслед за дежурным. После жарко натопленного помещения Марии Филипповны в коридоре было прохладно. Вовка вмиг покрылся большими мурашками.

— Замерз? — участливо поинтересовался Сергей. — Эх, надо было тулупчик накинуть…

— Ни…ч…чего, — стуча зубами, произнес Вовка, — и похуже бывало! Не боись, я закаленный!

— Пойдем быстрее, закаленный, — Серега ускорил шаг. — Простыть у нас — раз плюнуть, а в лазарет не советую попадать…

— Это еще почему? — не понял Вовка.

— Фельдшер у нас — зверь! — пояснил паренек. — Ходит постоянно пьяный в дымину, всегда чем-то недоволен. Лечит исключительно затрещинами и пинками, говорит, что ему лекарств никаких не отпускают, а сам их на рынке втридорога продает.

— И что, из местного начальства ему никто и слова поперек сказать не может?

— Боров может, только ему это не нужно — фельдшер-то с ним наваром делится. А попробуй скажи об этом начальнику интерната, так они же потом тебе житья не дадут — в гроб загонят! Поэтому, сам понимаешь…

— Вот тебе и хорошая жизнь! — фыркнул Вовка. — От рассвета до заката горбатиться нужно, болеть — ни-ни, слова против, значит, не скажи… Прямо рай земной!

— А я и не говорил, что здесь рай, — возразил Серега, — но жить — можно! А на улице запросто ласты склеишь!

— Ну да, ну да, — покачал головой Вовка. — Жить, это хорошо… Но по мне, лучше на улице ласты склеить, чем вот трястись!

— Ну да, ну да, — повторил Сергей Вовкину присказку. — Нам по лестнице — душевые в подвале.

Вовка послушно свернул на узенькую лестницу, ведущую вниз. Из подвала несло теплом и легкой затхлостью, как, впрочем, и в любых местах, находящихся в постоянном контакте с водой. Спустившись вниз, Сергей повернул тумблер, и подвал осветился тусклым желтоватым светом. Большой предбанник, отделанный белым кафелем, оказался на удивление чистым и опрятным: добротные длинные лавки вдоль стен, свежеструганые решетки на полу, даже на металлических крючках для одежды не было ни пятнышка ржавчины, хотя в таком сыром помещении ржа должна была вылезать постоянно.

— Не ожидал, что у вас тут все так… — признался Вовка.

— Как так? — переспросил Сергей.

— Ну… Приятно, что ли… Аккуратно…

— Так для себя же стараемся, — ответил паренек. — Раз в неделю здесь все до блеска драим.

— Тоже кто-то заставляет?

— Не-а, не заставляет. Разве что Мария Филипповна иногда поворчит, а так — никому до этого дела нет. Ладно, кончай лясы точить, — Сергей открыл шкаф и взял с полки большой кусок темного мыла и жесткую мочалку, — держи инструменты.

Вовка взял мыло, поднес его к лицу и понюхал. Едкий запах заставил его поморщиться:

— Че такое вонючее?

— Дегтярное, — пояснил Сергей. — Другого пока нет…

— Тоже фельдшер продал? — усмехнулся мальчишка.

— Не-е, мыло — это вотчина Марии Филипповны, а она тетка правильная. Мыло не ворует. Просто давно не привозили. Помню, как-то раз настоящее немецкое завезли — цветочно-фруктовое, так у нас малышня чуть всю партию не съела — до того благоухало…

— А чего, такое мыло бывает? — удивился Вовка, для которого даже обычное хозяйственное мыло было в радость. — Зачем оно нужно? Помыться и обычным можно.

— Поди пойми этих аристократов? — пожал плечами Сергей. — Но запах… Ладно, иди уж! А то мне Боров пропишет — слишком долго я с тобой вожусь! Еще и пайки вечерней лишит!

— Иду-иду! — Вовка скинул исподнее и пошлепал босыми ногами в душевую. — За один день целых две «помойки»! — ворчал он без злобы, откручивая слегка разболтанные вентили душа. — Так и привыкнуть недолго…

Из лейки хлынули горячие струи.

— Черт! — Вовка дернулся, как от удара, но через секунду холодная вода разбавила горячую. — Так-то оно лучше, — буркнул мальчишка, намыливаясь, — остриженные волосы нужно было смыть.

Мочалку Вовка бросил под ноги, рассудив, что всю грязь до того смыл в бане. Вдоволь поплескавшись под тугими струями, мальчишка перекрыл воду и выскочил в предбанник.

— Ну вот, — одобрительно произнес Сергей, когда Вовка насухо вытерся полотенцем и обрядился в серую интернатскую «робу», — теперь хоть на человека стал похож!

Вовке же, наоборот, повседневный интернатский «прикид» не пришелся по вкусу.

— Словно из фашистского инкубатора вылез, — недовольно буркнул он, поправляя топорщившуюся обновку.

— Вот что я тебе скажу, пацан, — воровато оглядевшись, произнес Сергей, — фрицев у нас никто не любит. Но ты поостерегись при всех их открыто хаять — тут везде уши. Борову тут же донесут…

— Вот сволочи! — искренне возмутился мальчишка. — Давить надо таких ублюдков-предателей!

— Мы и давим, если найдем — «темная» обеспечена. Но только найти — проблема. Думаешь, они на виду у всех стучат?

— Понятно, — кивнул Вовка. — Буду молчать… Все равно свинчу отсюда скоро. А вот вам здесь жить…

— Завидую я тебе, — честно признался Сергей. — Если б не мамка и братан — с тобой бы подался! Я ведь, кроме этого интерната и не был нигде…

— Да уж, невесело, — хмыкнул Вовка. — А мне побродить пришлось изрядно…

— Пойдем? А то Мария Филипповна тебя уж заждалась.

— Давай, чего уж там, — согласно кивнул мальчишка.

— О! Настоящий воспитанник нашего интерната! — довольно воскликнула Мария Филипповна, оценив внешний вид малолетнего «унтерменша». — Теперь ты в «семье»… Бери баранку.

— Спасибо, Мария Филипповна! — поблагодарил мальчишка сердобольную женщину.

— Кушай на здоровье! — расплылась в улыбке женщина. — Я тебе уже и постель приготовила. Вот эту стопочку бери: там и пододеяльник, и наволочка с простыней. Сережа, отведи его в спальню, пусть малец выспится, пока ваши с работ не вернулись. Небось намаялся мальчишка без дома, без угла…

— Хорошо, — кивнул Серега. — Пошли, что ль?

— Пойдем, — сказал Вовка, прижимая к груди свежее постельное белье.

— Я отчалю, — произнес Сергей, когда Вовка принялся застилать кровать, — а ты и правда поспи чуток. Наши придут — поспать не получится.

— Поспать в тепле да в сытости — это милое дело! — потянулся Вовка, падая на кровать.

— Давай, увидимся, — произнес Сергей и исчез за дверью спальни.

Когда дежурный ушел, Вовка поднялся с кровати и подбежал к большому окну спальни, забранному ржавой решеткой.

— Вот уроды! — выругался мальчишка, рассмотрев сквозь заиндевевшее стекло толстые металлические прутья. Путилов понял, что свалить отсюда будет трудно: интернат на ночь превращается в надежную тюрьму. Воспитанников, скорее всего, ночью еще и на ключ запирают. — Ничего, придумаю что-нибудь, — решил Вовка и завалился спать.

Проснулся он от царившего в спальне шума и гама. Сразу вскакивать мальчишка не стал, а решил осмотреться из-под прикрытых век.

— О! Смотри, пацаны, а у нас новенький! — закричал один из воспитанников, крепкий мордастый паренек лет четырнадцати-пятнадцати. — Серый говорил, что его сегодня к нам привели.

— Чё, может, повеселимся? — предложил один из компании, худой и бледный, с выбитым зубом. — Пропишем новичка?

— Я те пропишу! — возмутился столь бесцеремонным предложением Вовка, открывая глаза.

— Че ты сделаешь, сопля? — нагло заявил белобрысый, складывая руки на груди.

— А ты попробуй — и узнаешь! — сказал мальчишка, поднимаясь с кровати. Давать спуску наглецам он не привык — этому его научили еще в отряде. И драться Вовка умел. Был в отряде один ветеран — Отар Каримов — мастер по рукопашному бою. В свое время он натаскивал бойцов специального подразделения НКВД. Он-то и научил Вовку кое-каким приёмчикам.

— И попробую! — Белобрысый тоже не собирался сдаваться, пер на Вовку нахрапом, надеясь, что новенький испугается. Белобрысый был старше, выше почти на целую голову, а следовательно, как считал он, и сильнее. Нахальный парнишка даже не думал, что десятилетний пацан может дать ему отпор.

— Давай пробуй! — Вовка принял боевую стойку, которой его обучил Отар. Внешне мальчишка казался расслабленным, но в любой момент он мог взорваться, как туго закрученная спираль часового механизма.

— Да я тебя… Я тебя, пожалеешь еще, что связался! — накручивал себя белобрысый.

— Давай, Чухна, покажи ему, где раки зимуют! — подбадривали задиру приятели.

— Да давай уже! — подначил белобрысого Вовка. — Я уж и ждать устал! Скоро от скуки издохну!

— Ах, так?! — подпрыгнул уязвленный подросток и с кулаками бросился на уверенного новичка.

Вовка сгруппировался, поймал белобрысого в захват и технично бросил его через бедро. Парень упал на пол, сдвинув с места тяжелую двухъярусную кровать, на которой до этого происшествия спал Вовка. Белобрысый вскочил на ноги и вновь бросился в атаку, так и не успев понять, что же с ним произошло. Очутившись на полу второй раз и основательно приложившись спиной к металлической ножке кровати, белобрысый задумался: как это он так оплошал? Прихлебатели и подпевалы Чухны пораженно замолкли — никто не ожидал от Вовки такой прыти.

— Ну что же ты? — спросил мальчишка белобрысого, не спешившего подниматься с пола. — Давай дальше показывай.

Из молчаливой толпы воспитанников выбрался мальчишка лет восьми и, шмыгнув носом, несмело дернул Вовку за рукав.

— А меня так научишь? — пропищал он, преданно глядя новичку в глаза.

— Если время будет, — туманно пообещал Вовка, проводя рукой по коротким волосам мальчонки, — то обязательно научу!

— И меня, и меня!!! — Мальчишки обступили Вовку со всех сторон, забыв о белобрысом парне.

— Всех научу, — никому не стал отказывать малолетний партизан.

— Это, слышь, — к Вовке подошел белобрысый, — не обижайся! Меня тоже научишь, а? Меня Севкой зовут… Прозвище — Чухна, это потому, что светлый я… Но я не чухонец — русский я…

— Научу, — кивнул Вовка, за короткое время ставший героем в глазах мальчишек. — Я не злопамятный. Только, чур, пообещайте маленьких и слабых больше не обижать!

— Обещаем, обещаем! — загомонили пацаны.

— А ты это, — спросил Севка Чухна, — где так здорово драться научился?

— Да так, было дело, — не стал распространяться мальчишка. — Был у меня один знакомый, он и научил…

— А кто он? Полицай? — не отставал Севка.

— Ну ты скажешь тоже — полицай! — фыркнул Вовка. — Кто из этих гадов будет нашего брата драться учить? — по инерции произнес мальчишка.

— А кто тогда? Не баба же тебя учила? Мужиков-то взрослых, кроме полицаев, и не осталось совсем. Кто с Красной армией ушел, а остальные, пленные, в лагерях… Инвалиды да старики только остались…

— Вот меня такой инвалид и учил, — нашелся мальчишка, сообразив, что прокололся с учителем. Дееспособного мужского населения на территории бывшего СССР действительно совсем не осталось. — Ноги у него одной не было — под пилораму попал, еще до войны, — пояснил он, — а до этого он самым настоящим чемпионом по борьбе был…

— Повезло тебе! — с завистью произнес белобрысый. — С таким человеком рядом… Эх, проклятые фрицы! Чтоб их…

— Тихо ты! — одернул Севку мордастый парень, первым заметивший Вовку. — Розог захотелось и в карцер?

— Да здесь все свои, Миха! — попытался возразить Севка. — Все ж знают, что с доносчиками у нас случается?

— Тут другой случай, — не согласился Миха, — ты Рейх хаешь… А это уже комендатурой попахивает! Так что заткнись! Иначе всем не поздоровится! Тебя как зовут, пацан? — спросил Вовку мордатый. — Меня Михой кличут.

— Меня Вовкой звать, — назвался мальчишка.

— Ты молодец, Вовка, не струсил, — улыбаясь, произнес Миха. — Севку давно уже никто так не отбривал. Не обижайся на него, он нормальный. Да и все пацаны у нас дружные, а другим здесь житья не дадут. Вот привыкнешь, сам все поймешь.

— Пацаны, на ужин не опоздаем? — неожиданно засуетился тот самый сопливый мальчишка, первый попросивший Вовку научить его драться.

— Точно, пора, — согласно кивнул Миха. — Давайте поторопимся, если не успеем вовремя, до утра голодными слоняться будем. Тут, Вовка, если опоздал, еды не получишь. Так что имей в виду!

— Стройся, мелюзга! — громко произнес Севка. — В столовку пора!

— А чего, у вас везде надо строем ходить? — спросил Миху Вовка.

— Почти, — кивнул парень. — На зарядку, на работу, на занятия, в столовую… Только в свободное время после ужина разрешается…

— Вот попал, — вполголоса произнес мальчишка, занимая место в строю. — Валить отсюда надо, — добавил он едва слышно.

— А есть куда? — прошептал на ухо Вовке белобрысый Севка. — Я тоже отсюда давно смыться хочу!

— После поговорим, — ответил мальчишка.

— Хорошо, — согласно кивнул Чухна.

— Все готовы? — спросил вставших в строй пацанов Миха, видимо считавшийся здесь за главного.

— Пошли, не томи! Жрать охота! — загалдели мальчишки.

— Тогда в столовку шагом марш! — скомандовал Миха, и отряд вышел из спальни.

Едва покинув спальню, пацаны замолчали. Даже самые маленькие воспитанники закрыли рты и перестали галдеть и баловаться. Так в тишине они подошли к большим дверям столовой.

— А чего все молчат? — шепотом спросил Вовка Севку, шагавшего рядом.

— Ели будем шуметь — жрать не дадут! — так же шепотом пояснил белобрысый. — Такие у Борова порядки…

— Сволочь недобитая! — прошипел Вовка. — Надо ему какую-нибудь подлянку устроить!

— Устроим еще, — пообещал Севка, — а потом отвалим…

Столовая оказалась поделена на три зоны: в первой зоне стоял один большой стол для сотрудников интерната — руководителей и воспитателей, во второй и третьей зоне столы стояли в несколько рядов — для воспитанников — отдельно для мальчишек и девчонок. Девчонки в полном составе уже сидели за столами.

— Надо же, успели! — с недовольной миной произнес Боровой, сидевший во главе стола воспитателей. — А я уже было подумал, что все сыты! Быстро по местам, не короли чай, чтобы вас остальные дожидались!

Мальчишки быстро расселись за столы. Вовка плюхнулся на жесткую табуретку рядом с Михой и Севкой. Из открытой кухонной двери двое парней, наряженных в застиранные белые халаты, с трудом вытащили большую, исходящую паром кастрюлю, которую поставили в центре ближайшего стола. Один из парней, вооружившись половником, принялся заполнять пустые металлические миски сероватой массой, отдаленно напоминавшей кашу. Второй мальчишка и две подключившиеся к нему девчонки принялись разносить миски по столам. Когда перед Вовкой поставили его пайку, он, подвинув к себе тарелку, тихо спросил у Севки:

— Это чего? Эта дрянь даже на еду не похожа!

— Это в кашу гречишного отсева перемолотого добавляют, — просветил нового приятеля Чухна, — чтобы пайка больше казалась. И еще всякой гадости добавлено… Типа комбикорма для свиней.

— Слушай, а это съедобно? — Хоть Вовка и не привык к роскоши жизни в партизанском отряде, бывало, что и голодать приходилось, но внешний вид местной пищи вызывал у него отвращение.

— Мы же едим, и ничего! — ухмыльнулся Севка. — С хлебом за милую душу пойдет!

Дежурные, закончив разносить миски с кашей, начали расставлять на столах тарелки с нарезанным черным хлебом.

— По два куска на брата, — сообщил Вовке Миха.

Путилов кивнул и взял из тарелки хлебный ломоть.

На ощупь хлеб оказался сырым и липким, с отвратительным запахом. Вовка откусил кусок черного клейкого непропеченного теста. Рот наполнился горечью — вкус интернатского хлеба соответствовал его внешнему виду.

Девчонки, закончив расставлять хлеб, принялись за разнос чайников.

— Чай-то хоть настоящий? — полюбопытствовал Вовка.

— Откуда? — выпучил глаза Миха. — Отродясь настоящего не видели! Только эрзац…

— Это как? — не понял Вовка.

— Эрзац — значит, ненастоящий, — перевел Миха чудное слово. — Морковный.

— Морковный? — скривился Путилов, никогда не пробовавший морковного чая: в тайге хватало душистых трав, заменяющих партизанам этот бодрящий напиток. А были еще и лесные ягоды, цветы, чага… — А другого ничего не дают?

— Бывает немецкое эрзац-какао, сухое молоко, компот из сухофруктов — но это только по большим праздникам. А в основном — вот такой морковный чай.

— Да уж, пуза на таких харчах не отъешь! — хохотнул Вовка.

— Какое пузо? — вздохнул Севка. — Ноги бы не протянуть…

— А ну-ка тихо там! — крикнул со своего места Боров. — Кто-то жрать не хочет? Так я это быстро организую!

— У, сука! — беззвучно прошипел Севка, утыкаясь носом в тарелку с размазней.

В столовой воцарилась гнетущая тишина, слышен был лишь перестук ложек о тарелки — никто не хотел ложиться спать на голодный желудок.

— Ну все! Хватит на сегодня! — громко объявил, поднявшись со своего места, Боровой. — Кто не успел, тот опоздал! Все на выход!

Те из воспитанников, кто не успел доесть свои пайки, спешно набивали рты и давились едой. Но никто не посмел сказать что-нибудь против — все послушно встали из-за столов и направились к выходу. Кое-кто из малышей, заметил Вовка, заблаговременно набил карманы хлебом — чтобы пожевать перед сном. Старшие успевали съесть все, что им предлагали, но все равно, как признался Севка, досыта не наедались.

— Что дальше делать будете? — спросил Вовка в коридоре.

— Повезло нам сегодня, — ответил Севка, стряхивая с губ хлебные крошки, — после ужина свободное время. На улице погулять можно. У кого дела какие накопились, постирушки там… Миха, ты как, с нами на улицу или…

— С вами, — ответил мордатый, — у меня дел нет.

— И у меня тоже, — обрадовался Чухна. — Пошли к свинарнику…

— А что там? — спросил Вовка.

— Там у нас вроде тайного штаба, — подмигнул Вовке Чухна. — Там никто не достаёт, поболтать без лишних ушей можно, покурить… Сам-то куришь?

— Пробовал, — ответил Вовка, время от времени покуривавший в отряде, хоть командир и не одобрял этого «развлечения». — А где махру берете?

— Так нас иногда в деревню отпускают, — ответил Мишка. — По великим праздникам… Вот и затаривается кто как может.

— А деньги? — удивился Вовка. — Откуда?

— А, вот ты о чем! — понял Миха. — За работу нам платят, правда гроши, но на махорку насобирать можно. Мы и свинину на рынок возим, и курятину… Вот только все деньги Боров с Матюхой, начальником интерната, делят. Нам крохи по праздникам перепадают… А они жируют, сволочи! Слушай, Вовка, — опомнился пацан, — а тебе теплое-то выдали?

— Не-а, — крутнул головой мальчишка. — Мария Филипповна шапку пообещала, да, видать, позабыла.

— Так она уже домой ушла, — сообщил Чухна. — Как же ты на улицу, без одежки?

— Ничего, наденет Серегину фуфайку, — успокоил Миха, — он все равно дежурит. И против, думаю, не будет. А завтра получишь у кастелянши свой комплект.

— Добро! — согласился мальчишка.

Раздевалка находилась в большом холле первого этажа напротив выхода на улицу. Возле дверей с тряпкой в руках стоял Серега-дежурный и с унылым видом натирал и без того блестящую большую латунную ручку.

— Серый! — окликнул его Миха. — Мы твой ватник позаимствуем? А то Вовке не выдали…

— Берите, — разрешил Сергей. — Только аккуратнее, не извозите.

Когда уже одетые мальчишки проходили мимо дежурного, Серега, понизив голос до шепота, спросил:

— В штаб?

— Угу, — кивнул Чухна. — Покажем пацану наше логово. Он нормальным хлопцем оказался…

— Да я уже наслышан, — улыбнулся Серега.

— Не прикалывайся, а? — скорчил кислую физиономию Севка. — С кем не бывает?

— Ладно-ладно, я же по-хорошему… А для тебя урок получился хороший, будешь думать впредь. А Вовку я сразу заметил: слишком уж он независимый для своего возраста — явно не при интернате воспитывался! Ладно, топайте уж… За меня там как следует покурите!

— Обязательно покурим! — подмигнул другу Севка.

Когда мальчишки выскочили во двор, на улице уже темнело. Мелкий снежок, сыпавший с утра, прекратился. Ветер стих, только мороз усилился.

— Пошли, — позвал Вовку Миха, сворачивая с дорожки, — нам сюда.

Они добежали до угла здания, проскочили мимо ряда стареньких сараюшек и вышли к свинарнику. То, что они прибыли на место, Вовка понял по специфическому запаху прелого навоза.

— Эх, запашок! — шумно вдохнул носом воздух Миха. — Еще ничего, вот летом прет — закачаешься!

Они обошли свинарник слева и остановились у левого торца бетонной постройки, возле покосившегося заборчика. Севка воровато огляделся, затем раздвинул в стороны две штакетины и нырнул в образовавшуюся дыру. Вовка последовал примеру Чухны и тоже шмыгнул в проход. Миха, забравшийся в дыру последним, задвинул штакетины на место. Сразу за заборчиком обнаружилась поеденная ржой железная крышка, закрывающая вход в подвал. Миха её немножко сдвинул, чтобы в дыру мог протиснуться человек.

— Сигай первым, — предложил он Вовке, — там неглубоко. А мы следом.

Вовка забросил ноги в отверстие и смело спрыгнул вниз. По ногам ударило — пол оказался несколько ближе, чем предполагал мальчишка.

— Посторонись! — донеслось сверху.

Вовка благоразумно отступил в сторону. Рядом с ним приземлился Миха, а следом, едва не на голову товарищу, — Севка Чухна. По наклонному бетонному покрытию они дошли до железной двери. Миха со скрежетом распахнул ворота, и мальчишки вошли в темный подвал.

— Не видно же ни фига! — воскликнул Вовка.

— Погоди, — произнес Севка, доставая из кармана коробок со спичками. — Ща лампу засвечу.

Чухна чиркнул спичкой — стало немного светлее. При свете горящей спички Вовке удалось рассмотреть стол, на котором стояла старая керосиновая лампа. Севка подошел к столу и привычно зажег фитиль.

— Ну вот, красота! — произнес Чухна, регулируя подачу масла в лампе. — Холодновато, но нам здесь не ночевать. Перекурим, за жисть поговорим… И в корпус вернемся. Хотя, будь моя воля, я бы тут жил.

— Садись, Вован, — указал на колченогий стул Миха. — Не стесняйся — будь как дома.

Севка тем временем побежал в один из углов подвала и достал из трещины в стене заныканый там кисет с махоркой.

— А зачем прятать? — удивился Вовка. — Здесь же, кроме вас, все равно никто не бывает.

— На всякий случай, — ответил Чухна.

Он взял со стола оккупационную газетку и оторвал кусочек для самокрутки, разорвав при этом портрет остроносого фюрера, напечатанный на первой полосе.

— Так тебе, урод! — произнес Чухна.

— Ты бы лучше им подтерся, — посоветовал Миха.

— И то дело! — согласился Севка, и компания подростков, включая Вовку, весело заржала, представляя, как «загорит» портрет Гитлера после этой унизительной процедуры.

— Парни, а вы тоже фрицев ненавидите? — решился спросить Вовка.

— А то не видно? — прищурился Миха.

— Кто ж этих уродов любит, кроме полицаев да козлов типа Борова? — вопросом на вопрос ответил Севка. — Они у меня батьку на фронте убили…

— А мой батька с нашими войсками ушел, — сказал Миха. — Что с ним — не знаю. Мамка уж три года как померла… — Мордастый паренек громко шмыгнул носом и отвел взгляд в сторону. Но Вовка успел заметить блеснувшую в крае глаза слезинку. — Если б не фрицы, случилось бы такое? А ты говоришь…

— Вот что, пацаны, — серьезно произнес Вовка, — я вижу, что вы парни надежные… Предлагаю вместе со мной из интерната свалить. Чё вас здесь держит? Серега, например, мамку и брата бросить не решится. А вам чего терять?

— Меня ничего не держит, — сказал Миха. — У Севки тоже из родни никого не осталось. Только куда сваливать? С голодухи ведь сдохнем. Или замерзнем на улице — чай на дворе не май месяц.

— Пацаны, у меня есть куда бежать! — порывисто произнес мальчишка. — Там и вам будут рады, можете мне поверить! В отряде…

— В каком отряде? — ошарашенно произнес Севка свистящим шепотом. — В партизанском?

— Это про вашего командира вся деревня листовками завешана? — спросил Миха.

— Да, — с гордостью подтвердил Вовка, — Митрофан Петрович — это наш командир! Вот такой мужик! — Вовка показал парням оттопыренный большой палец. — Да и другие мужики не хуже!

— Ты это, Вовка, в интернате не трепись на этот счет! — предупредил Миха. — Фрицы денег за любую информацию об отряде не жалеют… А за содействие, сам знаешь, вздернут на первой березе!

— Парни, я знаю. Вы же меня не сдадите?

— Так это в отряде тебя драться научили? — начал прозревать Чухна. — А я-то, дурень… А у нас чего, шпионишь?

— Собираю информацию: сколько немцев, сколько полицаев, как вооружены, ну и все такое. А попался совершенно случайно! Раньше таких проколов у меня не было.

— Вовка, мы поможем! — Глаза у Севки загорелись. — Мы много чего о Сычах знаем… А правда в отряд возьмут?

— Возьмут, не сомневайся. — Только отсюда свинтить нужно.

— Это мы устроим! — пообещал Миха, раскуривая самокрутку. — На днях и сбежим. Слушай, а партизаны, они какие?

* * *

Наговорившись и накурившись до одурения, мальчишки решили возвращаться в корпус. Приняв все меры предосторожности, они покинули заброшенный подвал, пролезли сквозь дыру в заборе и выбрались на территорию интерната. На улице уже совсем стемнело. Дорогу к корпусу освещал лишь ущербный месяц да бледные звезды, щедро рассыпанные по ночному небосклону.

— Ух ты! — заплясал на улице Миха, потирая уши, — шапку он забыл в помещении интерната. — Приморозило-то как! Давайте ускоримся!

— Побежали! — согласился Севка. — А то на вечернюю поверку опоздаем!

— Считать будут? — спросил Вовка новых друзей.

— Каждые утро и вечер поверка, — охотно ответил Миха.

— Ну-ка стоять! — На пути мальчишек выросла темная фигура одноногого дворника Сильвера. — Чего в потемках шаритесь? — дохнув винным перегаром, строго спросил он парней. — Поверка уже небось началась… Вот сообщу Боровому, что курите где ни попадя… — пригрозил старик мальчишкам.

— Николай Романович, — жалобно произнес Миха, — не сдавайте нас Борову… Боровому, — тут же поправился он. — То есть старшему наставнику-воспитателю! Мы вам завтра в свободное время поможем плац убрать, да и вообще…

— Че, испужались, сопели? — довольно кашлянул Сильвер. — Не боись, не сдам! Боров слишком много на себя брать стал: указывать начал старому ветерану, когда ему пить, а когда нет! — Дворник залез в карман фуфайки и выудил оттуда металлическую фляжку. Встряхнул и, убедившись, что в ней булькает, отвинтил пробку и приложился к горлышку. Большой кадык на худой шее старика заходил ходуном. Сильвер оторвался от фляги, довольно крякнул, завинтил емкость и убрал её обратно в карман. — Будет мне указывать, умник, когда инвалиду опохмелиться! — вновь завел свою песню дворник. — Мне! Ветерану Рейха! Да я кровь проливал! Себя не жалел! Инвалидом остался! А эта сука… Да у меня одних наград — вся грудь завешана!

— Николай Романович, так мы пойдем? — осторожно поинтересовался Миха. — А то поверка скоро…

— Валите отсюда, недоделки! — брызнул слюной вконец окосевший дворник, он пошатнулся и исчез в темноте. До мальчишек доносились лишь его пьяные вопли: — Меня, ветерана, как какого-то ублюдка… Я еще устрою ему… Поплачется у меня!!! Ух…

— Ненавижу таких сволочей! — заскрипел зубами Вовка.

— Сильвер еще тот урод, — согласился Миха. — Но его злить не нужно, а то он нам точно устроит. Повезло еще, что он в последнее время с Боровом на ножах. А то бы сдал, собака!

— Пацаны, давайте быстрее! Опаздываем! — напомнил Севка. — Если опоздаем — до утра Боров на нас ездить будет!

— Это как? — спросил Вовка.

— А так, заставит гальюны драить, посуду в столовке мыть… Да мало работы у нас? А то и в карцер засадить может на несколько суток или розог прописать.

— Не, в карцер не надо! Оттуда не свалить, — сказал Вовка.

— Вот и давайте быстрее, — поторопил приятелей замерзший Миха.

Они прибавили ходу и через минуту уже взбирались по широким ступеням парадного входа бывшей барской усадьбы. Они вбежали в холл, когда уже все воспитанники выстроились в шеренгу для переклички. На их счастье, Борового еще не было. Запыхавшиеся мальчишки втиснулись в строй и замерли в ожидании поверки.

— Все притащились? — грубо спросил спустившийся по лестнице со второго этажа старший наставник-воспитатель.

Воспитанники принялись переглядываться, выискивая отсутствующих.

— Еще раз спрашиваю, дебилы, отсутствующие есть? Тогда пеняйте на себя! — Не получив вразумительного ответа, Боровой открыл журнал, который принес с собой, и принялся выкрикивать фамилии по списку:

— Алехин!

— Я!

— Алферова!

— Я!

— Грибов-старший!

— Я! — выкрикнул стоявший рядом Серега-дежурный.

— Грибов-младший…

— Отлично! — захлопнул журнал Боров, пересчитав воспитанников, — отсутствующих на вечерней поверке не было. — На оправку пятнадцать минут, и по койкам! — сообщил старший наставник-воспитатель. — Если кого увижу после — будете наказаны! Свободны!

Воспитанники зашумели и начали разбредаться.

— Так, пацаны, — засуетился Севка, — по туалетам, и в люлю. Боров точно проверит.

Через пятнадцать минут интернат словно вымер, опустели коридоры и холлы усадьбы, воспитанники разбежались по спальным комнатам.

— Сейчас Боров начнет по спальням бродить, — шепотом сообщил Вовке Миха, кровать которого стояла по соседству. — Если где-то шумят или не легли — накажет. Так что лучше помолчать, пока он не уберется к себе в комнату.

— Так он что, живет здесь? — спросил Вовка. — Кастелянша-то, Мария Филипповна, домой уходит.

— Да он не здешний, года три как объявился. Дома в Сычах у него нет, да и не надо ему. Вот Матюхин — местный. Воспитатели по очереди на дежурства остаются, а Боров — постоянно… Всех уже задолбал, даже таких уродов, как одноногий дворник Сильвер. Хоть бы прирезал его кто!

— Если у нас все получится, то Боров свое выхватит, — пообещал Вовка. — Да и Сильвер тоже. С предателями у нас…

— Тсс!!! — приложил палец к губам Миха. — Потом поговорим, — намекнул на остальных воспитанников парнишка.

— Хорошо, — согласился Вовка. — Завтра поговорим.

— Тогда пока! — произнес новый приятель. — Завтра вставать рано, вкалывать целый день будем.

— До завтра, — прошептал Вовка и, завернувшись в колючее, но теплое одеяло, моментально заснул.

* * *

Подскочил Вовка с кровати от громкого противного воя противовоздушной сирены, заставившего дребезжать даже оконные стекла.

— Что это? — с трудом соображая, спросил мальчишка проснувшегося соседа.

— Хех, — усмехнулся Миха. — Это у нас будильник такой! Вставать пора — через пятнадцать минут поверка. После — завтрак, и на работу.

— А я куда?

— Не боись, Боров и тебе работу сыщет. У него любимчиков нет! Ты столярничать умеешь?

— Не-а, — мотнул головой мальчишка.

— А на токарном станке? — продолжал допытываться мордатый.

— Я его и в глаза-то никогда не видел, — признался Вовка.

— Тогда тебе прямая дорога в свинарник — дерьмо грести… Навоз. Или в птичник направит…

— А там что делать?

— То же самое — дерьмо выносить, — хохотнул Миха. — Но на птичник больше девчонок припахивают, куры-то столько не насерут, как свиньи.

— Вот, блин, попал! — выругался мальчишка, присовокупив трехэтажное соленое словечко. По вытянувшимся лицам приятелей он понял, что сделал что-то из ряда вон выходящее.

— Ничего себе! — присвистнул Севка Чухна. — Так даже Сильвер не матерится! Там же научился? — спросил он, намекая на партизанский отряд.

— Угу, — кивнул мальчишка. — Правда, мне за такое постоянно по шее давали…

— Значит, мало давали! — с авторитетным видом заявил Чухна. — Ты только при Борове так не ругайся, — предупредил он Вовку.

— А что, завидовать будет? — хитро прищурившись, спросил он.

— Еще как! — фыркнул Миха. — Что вполне может розгами… Иль в карцер… Погнали на построение — время-то идет!

После построения и легкого завтрака, по всей видимости, остатками вчерашнего ужина, слегка разбавленного разведенным сухим молоком, все разбежались по рабочим местам. Вовку же остановил пожилой обрюзгший воспитатель с изъеденным оспой лицом.

— Ты Путилов? — схватив мальчишку за рукав, хрипло спросил он Вовку. — Это тебя вчера привели?

— Да, меня, — кивнул Вовка.

— В каком отряде сейчас? — спросил воспитатель.

— Не знаю, — пожал плечами Вовка. — Мне не сказали.

— У, балбес! — раздраженно чертыхнулся старик. — В какой комнате спишь?

— Вон с ними! — показал Вовка на уходящих на работу Севку, Миху и Серегу.

— А, — понял воспитатель. — Значит, в первом. Грибов! Иди сюда!

Серега остановился и подошел к старику.

— Ты вчера этого селил?

— Я, — согласился Сергей.

— А почему он у тебя не знает, что в первом отряде? — накинулся на него старик. — Почему на работу не определили?

— Так это…

— В свинарник пойдете, вместе, — распорядился воспитатель. — Навоза там накопилось. Вычистите до блеска… Но вдвоем вам не управиться… Дружков своих возьмешь, Потапова и этого, белобрысого Севку. Понял?

— Понял.

— Тогда чего стоишь? Быстро давай!

— А у меня одежды нет, — сказал Вовка. — Мой тулуп вчера выбросили, а нового не дали…

— А куда эта стерва смотрела? — недовольно буркнул воспитатель. — Тогда получайте одежду, и вперед — дерьмо выгребать! Не справитесь до вечера — жрать не будете!

Глава 3

21.04.48

Тысячелетний Рейх.

Рейхскомиссариат «Уральский хребет».

Блок «Сычи».

Навоза в свинарнике действительно накопилось много. Целый день друзья вывозили его на улицу и сваливали в большую компостную кучу на дальнем конце двора. Из-за вони их работу никто не контролировал, и приятели могли спокойно и без оглядки строить планы будущего побега из интерната.

— Сегодня бежать надо, — перевернув очередные носилки с поросячьим дерьмом в компостную кучу, заявил Севка Чухна. — После обеда…

— Это еще почему? — удивился Миха.

— Потому! — с умным видом произнес Севка. — Сами прикиньте: за нами не следит никто, свиней кормить будут вечером, а нас хватятся только на вечерней поверке…

— На ужине нас хватятся, — поправил Севку Миха. — Как это мы жрать не пришли?

— Хм, дело говоришь, — согласился Чухна.

— А что, если нам провиниться? — неожиданно предложил Вовка. — Чтобы ужина лишили? А? Грозил же нам тот старый пердун, что жрать не даст…

— Точно! — кивнул Севка. — Только нужно не переборщить, чтобы только ужина лишили… Есть идеи, пацаны?

* * *

На обед приятели заявились перемазанные вонючим свиным навозом, не удосужившись даже стряхнуть с обувки налипшие компостные комья. В теплом помещении отошедший от мороза навоз начал источать непередаваемые «ароматы». Сначала запах почуяли воспитанники, сидевшие по соседству с мальчишками.

— Вы чего, сбрендили? — спросил у приятелей Серега, потянув носом воздух. — Воняет жутко.

— Ох, точно? — делано хлопнул себя по лбу Чухна. — А мы-то принюхались…

— Вы бы хоть дерьмо с башмаков сбили…

Через некоторое время запах добрался и до столика воспитателей. По тому, как засуетились доблестные наставники, Вовка понял, что их тоже зацепило «химической атакой». Боровой поднялся со своего места и едва не галопом побежал вдоль столов. Чтобы вычислить «интернатских недоделков», отравивших воздух в столовой, ему не понадобилось много времени — через секунду он уже брызгал слюной возле столика неразлучной троицы:

— Совсем охренели, утырки?! — Лицо Борова налилось дурной кровью. — Тут вам не свинарник… Тут… Тут… Марш из-за стола! Лишаетесь сегодня и обеда, и ужина! А после отбоя я вам устрою веселую жизнь! Валите отсюда быстрее, пока все здесь не провоняло!

Мальчишки с кислыми лицами встали из-за стола и поплелись к выходу.

— Есть!

— Получилось!

— Как мы его? А? — Радости парней не было предела, ибо все прошло, как они и задумывали. До вечерней поверки их никто не хватится.

— Хлеба со стола успели натырить? — осведомился Миха. — Мало ли сколько бродить придется…

— Нам бы до леса добраться, — произнес Вовка, — а там я выведу. Самое сложное — ночь перекантоваться…

— Блин, — почесал затылок Чухна, — ночью в лесу холодновато будет…

— Не дрейфь, есть у меня нора потайная, — успокоил приятеля Вовка, — до заката, если все получится, как раз доберемся. А там у меня и спички есть, и запас дровец…

— А пожрать ничего нету? — с надеждой спросил Миха. — А то хлебца чуть-чуть.

— Есть пара банок тушенки, котелок, крупы немножко…

— У тебя что там, склад?

— Схрон там, землянка, на всякий непредвиденный… — сообщил Вовка. — Чтобы отсидеться.

— Ну все, пацаны, — завелся Миха, — рвем когти! За свинарником, чуть дальше нашего штаба, есть пролом в стене. О нем только Севка с Серегой знают, мы однажды уже в село мотались…

— Уверен, что его еще никто не обнаружил? — уточнил Вовка. — Мало ли как обернется…

— Не, — мотнул головой Миха, — там бурьяну выше тебя да шиповником диким все заросло — никто из воспитателей в здравом уме туда не полезет. Это ж подерешься весь!

— А этот, старый хрыч на одной ноге? Он тоже не в курсе?

— Сильвер-то? Думаю, тоже не знает. Хотя, по идее, это он должен траву там косить…

— Тогда вперед? — спросил Вовка. — У вас еще есть время передумать.

— Мы уже все решили, — ответил Чухна. — Правда, Миха?

— Да, решили! — твердо сказал Миха, раздвигая в стороны оторванные доски.

Возле штабного подвала мальчишки остановились.

— Пацаны, погодите пяток минут, я куреху из подвала заберу. Че добру пропадать?

Он сдвинул крышку и исчез в темноте подземелья.

— Слышь, Вовка, а нас точно в отряд возьмут? — еще раз спросил Севка.

— Можешь не сомневаться! Знаешь как нам люди нужны!

— Пацаны, я все! — Выбравшийся из подвала Миха показал заветный кисет с махрой. — На несколько дней точно хватит!

Миха спрятал кисет за пазуху и полез в дебри сухостоя, обороняющего подступы к высокой бетонной стене интерната. Он шарился по кустам минут десять, пока, наконец, не закричал:

— Парни, дуйте сюда! Я нашел.

Мальчишки только того и ждали: через секунду их уже не было видно за кустами разросшегося шиповника. Пока Вовка продирался сквозь колючки к Михе, он умудрился разодрать себе лицо и руки. Впрочем, когда мальчишка все-таки выбрался сквозь неприметную дыру в ограде, его приятели тоже выглядели не лучшим образом: у Михи кровоточила щека, а Севка разодрал шею и ладони.

— Куда теперь? — уточнил Чухна.

— Двигаемся к северу, мимо КПП. Нам в лес…

— Так за контрольным пунктом поле? — поправил Миха.

— Вот-вот, — кивнул Вовка. — Нам в лес, что за полем. А дальше я проведу.

— Ну айда, пацаны, — срывающимся голосом произнес Чухна, перебегая на другую сторону дороги. — Огородами пойдем.

Мальчишки пересекли дорогу, перелезли через низенький заборчик чьего-то заброшенного огорода, густо заросшего сухим репейником, и углубились в лабиринты приусадебных участков сельчан. Миха уверенно вел друзей к северному краю Сычей, избегая приближаться к центральным улицам села, где существовала реальная возможность наткнуться на патруль полицаев.

— Ловко у тебя выходит прятаться, — с завистью произнес Вовка, когда приятель технично разминулся с очередным патрулем.

— Так я ж местный, — ответил Миха, — с детства на этих огородах с пацанвой в прятки и казаки-разбойники играл… Покуда эти твари в интернат не забрали! Ненавижу! — скрежетнул он зубами.

Вскоре за околицей последнего огорода замаячило большое поле, через которое днем ранее пришел в Сычи Вовка. Осталось миновать лишь контрольно-пропускной пункт, где несли вахту только настоящие немцы. А дальше — до леса, можно сказать, подать рукой.

— По оврагу обойдем фрицев, — сообщил друзьям Миха. — Вон там, с левой стороны…

Парни ползком перебрались из огорода в овраг, который с дороги было не видно.

— Придется небольшой крюк сделать, но в итоге попадем куда нужно, — пояснил Миха.

Проламывая корку снежного наста и утопая в рыхлом снегу, мальчишки побрели по дну оврага к долгожданной свободе. Иногда Миха взбирался по почти отвесному краю земляного разлома, чтобы определиться, не пора ли покинуть спасительный овраг.

— Все, парни, чисто! — наконец сообщил он приятелям. — С поста нас теперь не заметить.

Беглецы не спеша вылезли из оврага и отряхнулись от снега. Вовка огляделся по сторонам и облегченно перевел дух — никто за ними не гнался. А на горизонте виднелась темная полоска спасительного леса. Дотянуть бы, а там уже легче…

— Вот, блин горелый! — сокрушенно произнес Севка. — Полные боты снега набрал!

— Ты это, лучше вытряхни его, — посоветовал Вовка, — пока не растаял. А то застудишься по дороге… Здесь хоть и недалеко… Хотя, постой, какая разница, все равно наберешь. До норы дотянем, там просушимся. А позже какие-никакие обмотки на ноги приспособим, чтобы снег больше в боты не забивался. Ладно, давайте последний рывок…

— Давай, но в лесу чуть передохнем, — произнес запыхавшийся Миха. — А то я приустал слегка.

— Я вот чего думаю, Михась, — фыркнул Севка, — как ты на наших интернатских харчах так отъесться умудрился? Вон какую репу вырастил!

— Да это у меня комплекция такая! — и не подумал обижаться на подколки старого приятеля Миха. — У нас в роду все такие ширококостные.

— Ага, у меня тоже комплекция, только я не задыхаюсь, когда бежать нужно.

— Да не люблю я беготню эту, ты ж знаешь! Сколько мы на физзанятиях…

— Мужики, — по-взрослому прервал давний спор Вовка, — давайте до норы доберемся, а уж ночью хоть заспорьтесь!

— Вован дело говорит, — согласился Миха.

До кромки леса они добежали без каких-либо неприятностей, а вот в лесу удача им изменила: из заснеженного подлеска прямо на мальчишек вышел вооруженный взвод карателей, видимо возвращающийся из антипартизанского рейда.

— Ягды![5] Ложись! — падая на снег, крикнул Вовка, первым увидевший немцев.

Но было поздно — каратели заметили мальчишек.

— Die minderjahrigen Untermenschen?![6] — раздался удивленный возглас, следом — резкий как удар хлыста приказ: — Stehen![7]

Мальчишки бросились врассыпную, но треск автоматных очередей и фонтанчики снега, поднятого пулями, заставили их остановиться.

— Komm zu mir! — мотнув стволом автомата, приказал офицер ягдкоманды. — Ко мне! Бистро! — добавил он по-русски.

Ребята поспешили выполнить его распоряжение. Пока они шли, Вовка предупредил приятелей:

— Только не рыпайтесь! Скорчите жалобные физиономии, сопли по рожам размажьте…

Немец, оглядев мальчишек с ног до головы, презрительно сплюнул в снег и недовольно произнес по-немецки:

— Wohin wir laufen?[8]

— А? — втянув голову в плечи, тоненьким голоском переспросил Вовка. — Их… бин… нихт ферштеен!

— Der stumpfe Bastard![9] — рыкнул офицер карательной группы. — Я есть говорить: куда бежать? В лес к партизанен?

— Да что вы, дяденька, такое говорите? — всплеснул руками мальчишка. — Мы о партизанах и слыхом не слыхивали! Интернатские мы! Правда, пацаны?

— Точно, из интерната мы, — подхватил Севка. — Вот-вот, — он ткнул пальцем в опознавательную интернатскую нашивку.

— Schweinestall,[10] — весело заржали немцы.

— Зачем ходить в лес? — вновь повторил свой вопрос офицер.

— За шишками мы… хотели… — как можно жалостливее проблеял Вовка.

— Что есть шишками? — спросил немец.

— Шишки? — переспросил Вовка. — Шишки — это такая вкусная вещь… Щелкать, орешки кушать, эссен!

Вовка увидел заснеженную ель и указал на нее:

— Елка, шишки… Показать могу…

Фриц повелительно взмахнул рукой, а Вовка мухой метнулся к дереву.

— Вот они — шишки! — продемонстрировал он находку. — Только эта маленькая — кляйне, а в лесу — большие, гроссе…

— A! Die Fichtenzapfen,[11] — понял, наконец, командир. — In der Wald darf man nicht gehen![12] В лес нельзя! Партизанен!

* * *

От мощного удара кулаком в лицо Севкина голова запрокинулась, а из разбитого носа хлынула кровь.

— Твари! — злобно прошипел Боров, потирая ушибленные костяшки. — Ишь чего удумали: за шишками они собрались! Этот небось, мелкий, надоумил? — Боровой без замаха ударил Вовку тыльной стороной ладони по губам.

Мальчишка ловко увернулся — ладонь воспитателя лишь слегка зацепила его по щеке.

— Ах ты сволочь! — вскипел Боров, толкая Вовку в грудь.

Мальчишка не удержался и упал. Воспитатель принялся остервенело пинать извивающегося ужом Вовку.

— Отставить! — раздался строгий голос. — Федор Петрович, ты чего это тут творишь? Опять за старое взялся?

Боров перестал пинать Вовку и обернулся к дверям. Встретившись взглядом с седым мужчиной лет шестидесяти, Боров опустил глаза и пролепетал:

— Степан Степаныч, господин директор… Вы уже вернулись? А я вас только завтра ждал…

— Так что у нас за проблемы, что ты так воспитанников уму-разуму учишь? — повторил Матюхин. — И кто это новенький? Чем он тебе так не угодил?

— Да понимаете, Степан Степаныч, эта троица в самоволку ушла… В лес… За шишками, как мне эти умники сообщили. Их ягды на опушке выловили… Как не постреляли — ума не приложу! У них ведь приказ стрелять по всему, что движется! Повезло дурням! Теперь вот за них в управе объясняться придется, гору бумаги извести! Ты ж знаешь, как немцы в пособники к партизанам записывают! Лучше бы пристрелили просто… Мороки меньше! Прибить бы скотов! — Боров демонстративно замахнулся.

— Ты это, Федор, не перегибай! И замашки эти свои брось — забыл, как в прошлый раз было? Если провинились — определи в карцер, там разберемся. Ладно, я у себя, как закончишь — зайди.

— Уроды! — Когда директор интерната скрылся в коридоре, Боровой еще раз пнул лежащего Вовку. — Встать!

— Падла полицайская! — просипел мальчишка, с трудом поднимаясь на ноги.

— Что ты там провякал? — изумленно переспросил Боров.

— Тварь ты фашистская! Прихвостень арийский! — сплюнув на пол кровавую слюну, произнес Вовка. После этого он добавил еще несколько крепких ругательств и пару непристойных жестов: — Имел я тебя!

— Ах ты паскуда! — вскипел наставник-воспитатель, кинувшись к мальчишке.

Но Вовка на этот раз и не думал отступать: он сгруппировался и со всей силы боднул Борова лбом в подбородок. Воспитатель клацнул зубами и шумно рухнул на пол. Вовку тоже повело от удара, но он таки умудрился устоять на ногах.

— Я же говорил, — тяжело дыша, произнес мальчишка, — что я тебя поимею!

Севка, зажимающий пальцами кровоточивший нос, осторожно коснулся лежащего навзничь воспитателя носком башмака.

— Вырубился! — пораженно прошептал он. — Вовка, ты Борова вырубил! Что же теперь будет? — ахнул он, запрокидывая голову, — кровь из носа потекла обильнее.

— Не хрен руки распускать! — фыркнул мальчишка.

— Так он нас теперь… — произнес Миха, но не договорил, в дверном проеме вновь появился директор интерната.

— Дела! — присвистнул он, увидев лежащего на полу Борова. — Этим и должно было закончиться… Живой хоть?

— Живой, — кивнул Вовка.

— Ты, что ли? — по-деловому спросил Вовку Матюхин. — Наши-то на такое не способны. Он их с детства запугивал.

— Я, — не стал отпираться Вовка.

— Чем ты его приложил? Табуреткой?

— Не-а, головой. В подбородок. Просто попал…

— Головой? — не поверил Матюхин. — Хотя… Нет, ну такого кабанчика завалить… Откуда же ты у нас такой взялся? — спросил он. — Тебе, кстати, сколь годов-то?

— Точно не знаю, — ответил Вовка, — лет десять-одиннадцать.

— Тогда ты у нас надолго не задержишься. Это, наверное, к лучшему, — бубнил себе под нос Матюхин, — а то с таким фруктом намаемся… Так, умники, пойдемте, я вас в карцере запру. Ключи у меня будут, пока Федор Петрович не остынет… А то ведь не ровен час… Сами знаете. А ему еще никто из воспитанников так рыло не чистил.

* * *

— Ты видел, Степан Степаныч, как он меня? — Дрожащей рукой Боров схватил со стола наполненный самогоном стакан, «заботливо» наполненный хозяином кабинета и в два глотка осушил его.

— Полегчало? — спросил Матюхин.

— Отдай мне его, Степаныч, — умоляюще попросил директора Боровой. — Это ж меня все засмеют… А сопляк этот непростой! Вот ей-ей непростой! Партизанский выкормыш! Я из него правду выбью…

— Охолонь, Федя! — строго произнес Матюхин. — Ты этого мальца зарегистрировал?

— Угу, — кивнул Боров.

— Тогда ты его пальцем не тронешь! Это теперь не твоя забота.

— Почему это? — не понял старший воспитатель.

— Вот почитай, — Матюхин вытащил из ящика стола папку с бумагами, — я за этим в район и ездил. Читай-читай.

— «Распоряжение Главного Департамента Оккупированных Территорий, — прочел вслух Боровой, — в кратчайшие сроки создать детскую военизированную школу для неполноценных. Для этой цели отобрать из детских интернатов, расположенных на территориях рейхскомиссариатов (гау): „Остланд“, „Украина“, „Московия“, „Уральский хребет“, „Сибирь“ развитых физически и умственно детей десяти-двенадцати лет, преимущественно славянской национальности…»

— Глянь, кем подписано, — посоветовал Матюхин.

— Подписано рейхсляйтером Карлом Брауном, одобрено лично фюрером, — не поверил своим глазам Боровой.

— Вот-вот! На самом верху следят! Меня в области строжайше предупредили: имеющийся материал не портить! Я-то думал, что у меня таких нет… Ан нет — один есть. Да еще такой фрукт! Вот пускай сами с ним хлебают. В общем, чтобы ни пальцем! В карцере посидит, а через неделю придет состав — отправим пацана во исполнение распоряжения.

27.04.48

Рейхскоммисариат «Уральский хребет».

Железнодорожный полустанок блока «Сычи».

Их везли в неизвестном направлении вот уже третьи сутки. Сквозь многочисленные щели в продуваемый всеми ветрами старый вагон залетали колючие снежинки. Петька поерзал, стараясь поглубже ввинтиться в тюк прессованной прелой соломы, заменяющий ему матрас. Старое, протертое почти до дыр одеяло, выданное Петьке на станции толстой рабыней-прачкой с изъеденными язвой руками, не спасало от холода. Оставалось уповать лишь на то, что морозы скоро закончатся, и весна полноправной хозяйкой вступит в свои права. Помимо Петьки, в вагоне находилось еще десятка два таких же замерзших, испуганных и голодных пацанов. На каждой остановке количество пассажиров старого вагона увеличивалось. Примерно раз в сутки на какой-нибудь станции молчаливый кухонный раб приносил большой бидон чуть теплой похлебки, похожей на помои. С непроницаемым обрюзгшим лицом он разливал баланду по мятым оловянным тарелкам, давал в одни руки по куску черного хлеба и удалялся восвояси. Мальчишки, словно голодные волчата, накидывались на еду, а затем вновь забивались каждый в свою щель в жалких попытках согреться. Они почти не разговаривали друг с другом — не было ни сил, ни желания. Правда, некоторые сбивались в стайки человека по два-три, закапывались в солому с головой, укрывшись общими одеялами. Петька прекрасно их понимал — так было легче согреться. Но сам он до сих пор еще ни с кем не сошелся. Петька перевернулся на другой бок, засунул озябшие руки под мышки, закрыл глаза и попытался заснуть. Ослабленный организм быстро скользнул в спасительную дрему. Ему приснились мать с отцом, которых он не видел пять долгих лет и уже начал забывать их лица. Приснился добрый улыбающийся начхоз интерната, всегда угощавший Петьку леденцами, и престарелая рабыня-посудомойка баба Глаша, которая ночью шепотом рассказывала детям чудесные сказки о старых временах, когда никто не имел права забирать детей у их родителей. Паровоз, слегка сбросив ход, резко остановился. Тягуче запели тормоза. Вагон взбрыкнул, лязгнул железом и замер. Петькина голова дернулась на расслабленной шее, и он испуганно проснулся. Вытерев тыльной стороной ладони ниточку слюны, стекавшей по подбородку, мальчишка поднял голову и огляделся. Из-за беспорядочно сваленных на пол тюков сена то тут, то там выглядывали взъерошенные мальчишеские головы. Дверь мерзко скрипнула и отворилась. Яркий солнечный свет, ворвавшийся в темный вагон, заставил Петьку прикрыть глаза рукой.

— Давай, ублюдок, лезь в теплушку! — донесся до мальчишки хриплый мужской голос. — Наконец-то я от тебя избавлюсь!

— Да, повезло тебе, дяденька! — с издевкой ответил незнакомый мальчишка. — Я б тебя, падлу полицайскую…

— Ах ты паскуда! — заревел мужик. — Я тебе сейчас уши оторву!

Петька, наконец проморгавшись, успел увидеть, как мужик в форме воспитателя-наставника интерната для унтерменшей попытался ухватить короткими волосатыми пальцам за ухо невысокого крепкого паренька. Паренек играючи увернулся от воспитателя, а затем неожиданно сам кинулся на него.

— А-а-а! — завопил мужик, размахивая в воздухе окровавленной кистью. — До самой кости прокусил! Убью!

Мальчишка стремительно метнулся в вагон. Воспитатель дернулся за ним, но его остановил грубый окрик конвоира-немца:

— Хальт! Назад!

Воспитатель униженно склонил голову и попятился от дверей.

— Яволь, герр… Яволь… — испуганно забормотал он.

Немец презрительно сплюнул на землю:

— Руссишьшвайн! Проваливайт! Бистро-бистро!

Мальчишка в вагоне нарочито громко заржал, показал правой рукой кулак, а левой хлопнул себя по локтевому сгибу и обидно крикнул вдогонку мужику:

— Имел я тебя!

Дверь с лязгом закрылась, и вагон вновь погрузился в привычную темноту.

— Ну че, — развязно произнес мальчишка, — здорово, пацаны!

— Ловко ты его! — с трудом сдерживая восхищение, произнес Петька, вспоминая издевательства собственного наставника-воспитателя.

— А то! — отозвался новенький. — Не хрен руки распускать! Меня, кстати, Вовкой зовут. — Мальчишка подошел к Петьке и протянул ему руку.

Петька с удивлением смотрел на раскрытую ладонь новенького, не зная, что предпринять.

— Ты чего? — не понял Вовка. — Никогда за руку не здоровался?

Петька мотнул головой.

— Ну ты даешь! — Мальчишка громко рассмеялся. — Это же… обычай такой… Ну как тебе объяснить? Разве никто больше за руку не здоровался?

В вагоне воцарилась гробовая тишина.

— Ну вы, блин, даете! — вновь произнес мальчишка. — Откуда вы все такие взялись?

— Ты откуда такой взялся? — крикнул кто-то из темного угла. — Из леса, что ли?

— Точно, из леса! — неожиданно согласился мальчишка. — Я в интернате всего неделю…

— А в лесу чего делал? — крикнули из того же угла.

— Да так, жил, — уклончиво ответил Вовка. — Разве не ясно?

— Ты из сопротивления? — чуть слышно прошептал Петька. — Партизан?

Весь вагон изумленно притих. За такие слова можно было легко поплатиться головой.

— Тихо ты, — прошипел мальчишка, приложив указательный палец к губам. — С ума сошел! — И нарочито громко, чтобы слышали остальные, произнес: — Да не-е-е… Какой из меня партизан? Наша деревня в тайге, и найти её не так просто… А я за солью пошел, да и попался. А через неделю вышел указ, и от меня сразу избавились. Теперь вместе будем!

Паровоз басовито загудел, вагон дернулся и покатился по рельсам, постепенно набирая скорость. Мальчишки поспешили залезть в свои норы: как только паровоз разгонится, в вагоне резко похолодает.

— Ты не против, если я устроюсь рядом? — спросил Петьку мальчишка.

— Давай, — радостно согласился Петька, — вдвоем теплее будет!

Они зарылись в сено. Немного согревшись, мальчишка спросил шепотом нового приятеля:

— А ты действительно их видел?

— Кого? — зевнув, уточнил Вовка.

— Партизан.

— Видел, — сонно отозвался пацан. — Только ты никому…

— Могила, — прошептал Петька.

Авторитет нового приятеля взлетел до небес.

— А правда… — хотел спросить Петька, но согревшийся Вовка, убаюканный мерным перестуком колес, уже спал.

«Потом спрошу», — решил мальчишка и тоже постарался заснуть.

09.05.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

— Итак, засранцы, прочистите уши и слушайте, что я вам скажу! Повторять не буду! — надрывал глотку Роберт Франц, старший мастер-наставник военизированного интерната для неполноценных. По-русски он говорил чисто, без малейшего акцента. — Вам, уроды, неслыханно повезло — вас вытащили из дерьма, которым вы и являетесь! Но… — Он сделал многозначительную паузу, а затем продолжил: — Лично фюрер дает вам, скотам, уникальную возможность принести пользу Новой Германии. Служить фатерлянду большая честь даже для немецких солдат…

— А мы-то тут при чем? — донесся до наставника нахальный мальчишеский голос. — Пусть предатели навроде тебя под немцев прогибаются! А я не буду!

— Это кто у нас такой умный? — Рыскающий взгляд наставника пробежался по разношерстой мальчишеской толпе.

— Ну, допустим, я! — развязно ответил все тот же голос.

— Тогда шаг вперед, смельчак! — Роберт наконец увидел наглеца. Мальчишка, смело глядя в глаза наставнику, вышел из строя. — Имя, фамилия! — рявкнул Франц.

— Владимир Путилов, — не испугавшись, все так же нагло ответил пацан.

— Значит, Вольф, — задумчиво произнес старший мастер-наставник, размышляя, как ему поступить с зарвавшимся подростком.

— Сам ты Вольф, морда полицайская! — не полез за словом в карман мальчишка. — Я — Владимир!

— Дерзость — это хорошо! — холодно произнес Роберт. — Настоящий мужчина, а тем более воин, должен быть дерзок. Но дерзость хороша в бою, — повысив голос, произнес Франц, чтобы его хорошо слышал весь строй, — а дерзость по отношению к командиру — наказуема! После построения — неделя карцера! На хлеб и воду! Кормежка — раз в сутки! Все остальные будут получать полноценное трехразовое питание! Да, — чуть не забыл наставник, обращаясь к мальчишке, — почему ты решил, что я предатель и «морда полицайская»?

— А чего тут понимать? По-русски вон как лопочешь — ни один немец так не умеет! Значит, наш, русский. А если русский с немцами, значит, предатель, морда полицайская! — на одном дыхании выпалил Вовка.

— Значит, так, — громко заявил Франц, — поясняю для всех! Я, Роберт Франц, старший мастер-наставник «Псарни», являюсь истинным арийцем! И буду требовать от вас, ублюдочных унтерменшей, уважать чистоту моей крови! Это раз! А насчет моего русского языка… — Он криво усмехнулся. — Я родился и вырос в России. Мои предки — поволжские немцы! Поэтому не считайте меня ровней. С завтрашнего дня каждая провинность будет строго караться! На сегодня я вас всех прощаю! Кроме тебя, — Роберт широко улыбнулся Володьке, — однажды наложенные наказания я не отменяю. Сейчас все идут в баню, затем получают обмундирование — и в столовую. А ты, мой дерзкий друг, — в карцер!

Петька смотрел в спину удаляющемуся в сопровождении охранников Вовке и тяжело вздыхал — помочь своему смелому другу он не мог. Вскоре Вовка исчез за углом бревенчатого барака. Петька шмыгнул носом и прибавил шаг — после бани немцы обещали кормежку, а жрать ох как хотелось. В большом предбаннике мальчишек заставили раздеться догола, приказав сваливать грязную одежду в одну большую кучу. Затем, выстроив их в некое подобие очереди, быстро обрили наголо. После стрижки, выдав каждому по большому куску душистого мыла и жесткую мочалку, воспитатели загнали всех в большую баню. Петька мылся с удовольствием — после долгой дороги это было настоящее блаженство. Он стоял под ласкающими теплыми струями воды, с наслаждением сдирая мочалкой въевшуюся грязь. Прикасаясь к непривычно колючей обритой голове, мальчишка улыбался, представляя, как смешно, должно быть, он выглядит. Но о потерянных волосах Петька не жалел — уж очень его в последнее время донимали вши. Эти мелкие твари иногда кусались так сильно, что расчесанная кожа головы покрывалась кровоточащими струпьями. Разрешив мальчишкам вволю наплескаться, воспитатели дали команду по одному выходить в предбанник. Предбанник за время помывки изменился: пропало грязное белье, пол оказался чисто вымытым, в воздухе витал неприятный запах дезинфекции. Вдоль стен были разложены большие тюки с форменной одеждой и добротной обувкой. Выскочив из бани, мальчишки попадали в цепкие руки интернатских эскулапов. Врачи, не особо церемонясь, осматривали подопечных: раскрывали им рты, проверяя зубы, залезали в носы и уши, слушали дыхание сквозь железные трубки. Больных, в основном простуженных, тут же отправляли в карантин. Прошедшим медосмотр без каких-либо нареканий приказали подобрать себе обмундирование по размеру и строиться на улице. Примерно через час все воспитанники интерната щеголяли в новенькой форме с нашитой на рукаве странной эмблемой — оскаленной собачьей мордой над скрещенными метлами. Роберт Франц с удовлетворением пробежался взглядом по бледным, не тронутым солнцем бритым мальчишеским головам.

— Становись! — рявкнул он, решив перед обедом наставить на путь истинный новоявленных курсантов. Мальчишки засуетились, толкая друг друга локтями, в жалкой попытке выстроиться по линейке. Это у них плохо получалось. Наконец строй замер.

— Запомните, ублюдки! — зычно заорал Франц. — С сегодняшнего дня вы курсанты спецшколы «Хундюгендс», или попросту — Псы. Все рассмотрели эмблему нашей школы? Поясняю: вы должны быть преданы Рейху как настоящие псы, при отсутствии другого оружия должны рвать врага зубами…

— А метлы? — выкрикнул кто-то из толпы.

— Поганой метлой обычно убирают мусор… А кто будет мусором, я непременно вам сообщу! А сейчас в столовую шагом марш!

Обед оказался шикарным — многим новоиспеченным курсантам-псам такое не могло присниться даже в самых радужных снах. Наваристый суп с мясом, перловка, щедро сдобренная плавленым маслом, хлеба вволю и компот. Причем добавки — сколько съешь, большие кастрюли с едой стояли тут же, посередине стола. А фрукты!!! Самые настоящие яблоки, большие и красные.

«С такой жратвой не жизнь — малина, — похрустывая сочным яблоком, думал Петька, — жаль, что Вовку в карцере заперли…»

После сказочного обеда мысли, словно сытые удавы, вяло ворочались в голове. Клонило в сон. Дав подопечным насытиться, воспитатели повели разомлевших от обильной пищи и бани мальчишек в казарму. Там угрюмый начхоз выдал мальчишкам постельные принадлежности. И они, впервые за всю свою коротенькую жизнь, заснули на чистых хрустящих простынях. Прошел день, другой — их не трогали, кормили как на убой, водили в баню, показывали кино. Неизменно два раза в сутки старший мастер-наставник Роберт Франц строил их на плацу и вбивал в юные мальчишеские головы мысль о том, как им повезло.

— Как вы жили до этого и как живете сейчас?! — надрывался Франц, вышагивая перед строем. — Если вы всей душой будете преданы Рейху, отцам-командирам, будете, не рассуждая, выполнять приказы — вам это зачтется! Не забывайте об этом! Быть воином-псом — большая честь! Подумайте сами, что лучше: быть рабом или настоящим мужчиной-воином?

Старший мастер-наставник умело добивался поставленной руководством Рейха задачи. Спустя пару дней большинство мальчишек с ним соглашались, покачивая в такт словам бритыми головами. Неделя такой вольготной жизни пролетела для Петьки незаметно. Он даже удивился, увидев наутро восьмого дня осунувшегося Вовку. Мальчишку после карцера уже успели помыть и переодеть.

— Вовка, ты как? — спросил Петька, протягивая другу припрятанное с вечера яблоко.

Вовка отрицательно мотнул головой и без сил опустился на кровать.

— Мне в карцере не привыкать, — еле слышно произнес он. — Я в интернате неделю там просидел… — Через минуту мальчишка уже крепко спал.

* * *

Через месяц, когда старший мастер-наставник посчитал, что мальцы уже достаточно отоспались и отъелись, для малолетних Псов начался настоящий ад.

— Подъем, засранцы! Быстро! Быстро! — не жалея глоток надрывались мастера-наставники, поднимая мальчишек с теплых постелей. — Кто не успеет построиться во дворе — получит по наряду вне очереди!

Что такое «наряд вне очереди», мальчишки еще не знали, но ничего хорошего от этого наряда не ждали. Поэтому, желая побыстрее одеться, они падали, сбивали друг друга с ног, пытаясь спросонья натянуть на себя грубую курсантскую форму и неразношенные сапоги. Когда они, в конце концов, выстроились неровной шеренгой во дворе, старший мастер-наставник демонстративно выключил секундомер.

— Плохо! — с недовольной миной сообщил он курсантам. — Очень плохо, даже для первого раза. — Значит, будем тренироваться! Поясняю вам, доходяги, что в любом армейском формировании существуют определенные нормативы! В идеале вы должны подскакивать, одеваться и строиться не более одной минуты! Если сделать скидку на вашу славянскую тупость, неподготовленность и возраст, три минуты — хороший результат! Но вы умудрились не уложиться даже в это время! Вы пока даже не «мясо», вы — смердячий «тухляк». Итак, после физзарядки вы с командирами Zug…[13]

— С кем? С командирами сук? — донесся смешок из строя.

— Курсант Путилов! Шаг вперед! — скомандовал Франц.

— Ну? — Вовка, засунув руки в карманы, смело вышел из строя.

— Я так понимаю, что неделя в карцере тебя ничему не научила?

— В гробу я твой карцер видел, в белых тапк… ах…

Франц коротко, без замаха ударил Вовку кулаком под дых. Мальчишка задохнулся на полуслове, сложился пополам и упал на землю, беззвучно разевая рот.

— Повторяю еще раз, тупоголовые, каждое нарушение дисциплины будет строго караться! Неподчинение приказам — караться вдвойне! Неуважение к командирам — караться втройне! Если до сего дня с вами обращались как с хорошей скотиной: только поили и кормили, ничего не требуя взамен, — то теперь с вас будут спрашивать по полной! Все всё уяснили?

— Да. Уяснили. Поняли… — вразнобой отвечали мальчишки.

— Не понял? — рыкнул Роберт Франц. — Как нужно отвечать командиру?

— Яволь, герр старший мастер-наставник! — нестройным хором грянули мальчишки.

— Другое дело! — «подобрел» Роберт. — Продолжаем, после физзарядки вы с вашими наставниками-воспитателями, то есть взводными, — пояснил он, — приступаете к отработке нормативов подъем-отбой… Путилов, встать в строй! — приказал Вовке Франц, когда мальчишка немного пришел в себя. — После тренировки — завтрак. После — занятия по военному делу. Потом — обед. После обеда — небольшой отдых… Отдыхают все, кроме Путилова, — он вооружается тряпкой и драит на кухне посуду… Да, кто командир взвода Путилова?

— Мастер-наставник Сандлер, герр старший мастер-наставник! — вытянулся по стойке смирно молодой воспитатель.

— После обеда выдать Путилову пять ударов плетью, чтобы жизнь малиной не казалась! После — на кухню! Все уяснили, что оскорбление командира будет караться втройне?

— Яволь, герр старший мастер-наставник! — на этот раз более слаженно ответили мальчишки.

— Далее: после отдыха — занятия. После — кросс, затем ужин, построение и отбой. Господа воспитатели, приступайте к выполнению своих обязанностей! Зиг хайль!

* * *

Плеть со свистом рассекала воздух. При каждом обжигающим спину ударе Вовка вздрагивал, но не кричал. Соленый вкус крови во рту от прокушенной губы давно стал привычным — Вовка совсем перестал обращать на него внимание.

— Четыре. Пять. — Сандлер монотонно считал удары, не проявляя особого интереса к экзекуции. Но бил сильно. С оттяжкой. На месте удара тут же вспухали багровые кровоточащие полосы. — Все, Путилов, подъем, — сообщил он Вовке, отработав положенное количество движений плетью. — Шагом марш в лазарет — пусть тебе обработают спину. Не хватало еще, чтобы загноилось…

Вовка с трудом поднялся на ноги. Спина горела, ноги дрожали и подгибались, но он нашел в себе силы выпрямиться и без страха взглянуть в глаза мастеру-наставнику. К своему изумлению, Вовка не увидел в его лице каких-либо эмоций: ни злобы, ни жестокости, ни брезгливости. Обычно лица людей, избивавших мальчишку, искажались ненавистью, но Сандлер оставался спокойным и холодным, словно только что выпорол не провинившегося унтерменша, а бездушное бревно. Еще раз наставник удивил мальчишку, когда, встретившись с ним взглядом, произнес:

— Ничего личного, курсант. В следующий раз будь умнее… А теперь марш в лазарет!

После того как местный эскулап обработал Вовке спину жутко едкой настойкой, мальчишка поплелся на кухню, где его поставили у большой ванны, забитой до краев грязной посудой. Примерно через час на кухню заявился наставник Сандлер. Перебросившись парой слов с поваром, взводный окликнул Вовку:

— Путилов, ко мне.

Вовка бросил в ванну недомытую тарелку и подошел к наставнику, гордо подняв подбородок и выпятив грудь. На самом деле он старался, чтобы располосованная кнутом спина не терлась о грубую ткань форменной тужурки.

— Курсант Путилов… — произнес он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Отставить, курсант! — перебил его Сандлер. — Держишься молодцом, да и повар на тебя не жаловался… Отправляйся на занятия. И мой тебе совет, думай головой прежде… Понял?

— Понял, — кивнул Вовка.

— А вот я не понял… Хочешь наряд?

— Никак нет, герр мастер-наставник! — по-военному четко отрапортовал Вовка.

— Вот это другое дело. Бегом в класс!

Вовка выбежал из кухни и помчался в сторону казармы, где помимо спальных мест были оборудованы помещения под классы. Сандлер неспешно следовал в том же направлении.

— Михаэль, подожди! — окликнул наставника Роберт Франц, сидевший в специальной беседке для курения. — Садись, поговорим.

— У меня сейчас занятия с личным составом, герр старший…

— Да брось ты, подождут, — перебил подчиненного Франц. — Я с тобой посоветоваться хочу.

Сандлер вошел в беседку и уселся напротив командира.

— Закуривай, — Роберт протянул Михаэлю распечатанную пачку «Echt Orient № 5».

Сандлер вытащил сигарету из упаковки и несколько секунд сосредоточенно разминал её в пальцах.

— Я как-то все не мог выбрать времени для приватного разговора, — произнес Роберт, поднося зажженную зажигалку к кончику сигареты Михаэля. — А поговорить бы надо… Посоветоваться… В нашей роте ты единственный ветеран, к тому же кавалер Железного креста, причем обеих степеней…

— Если бы не тяжелое ранение, герр…

— Оставь, Михаэль, мы сейчас не в строю. Можно просто Роберт, и на «ты». Меня тоже списали по ранению. Сейчас мы коллеги по несчастью…

— Почему? — удивленно приподнял брови Сандлер.

— Как? — пришел черед удивляться старшему мастеру-наставнику. — Нам, чистокровным немцам, приходится работать с этим сбродом славян-недочеловеков! А все наше прегрешение заключается лишь в том, что мы с тобой владеем этим ублюдочным русским языком в совершенстве, как родным.

— Вы меня простите, Роберт, — произнес после секундной паузы Сандлер, — но, чтобы между нами впредь не возникало недоразумений, я скажу прямо… Как думаю…

— Давай, Михаэль, — серьезно произнес Франц, делая глубокую затяжку. — Именно на откровенность я рассчитывал, — выдохнув клуб сизого дыма, продолжил старший мастер-наставник. — Ты человек прямой, доказавший свою храбрость на фронте, чинами и званиями тебя не напугать…

— Дело в том, что я до сих пор считаю русский язык родным, — сказал Сандлер. — Я его выучил едва ли не раньше немецкого. Да и трудно его не выучить, если вокруг тебя все говорят по-русски…

— Да, это наказание любого немца, выросшего в России! — воскликнул Франц.

— Что вы, Роберт, — с жаром возразил Роберт, от волнения Михаэль вновь перешел на «вы», — наоборот! Это же благо! Не знаю, как вы, а я уже подал в 9-й отдел Главного управления расы и поселений прошение о выделении мне, как ветерану, земельного надела и живой силы… Вам тоже как ветерану положено.

— Ты знаешь, я как-то замотался… Этот указ… Так в чем же благо?

— Да как ты не понимаешь, Роберт, земельные наделы в метрополии нам не светят. Так не лучше ли воспользоваться тем, что есть? Земля здесь отличная, климат — изумительный… В отличие от немцев, родившихся в Германии, русский язык для нас — родной. Мы знаем, чего нам ждать от местного населения. Поэтому и управлять сможем с большей эффективностью, чем кто-либо другой! Это — благо! Нам просто повезло! Процветающее поместье — не это ли голубая мечта любого ветерана? Через несколько десятилетий таким, как мы, будут завидовать!

— А знаешь, Михаэль, пожалуй, ты прав, — согласился с коллегой Роберт Франц. — Как-то я не рассматривал все это с такой стороны…

— Поспеши, Роберт, пока не расхватали все самые сладкие места! — посоветовал Сандлер. — Времени не так уж и много. Война в России подходит к концу. Скоро здесь будет не протолкнуться от желающих урвать добрый кусок земли… Если прохлопать — получишь надел где-нибудь в Сибири…

— А ты умный человек, Михаэль. Дальновидный. Я рад, что в тебе не ошибся!

— Ты именно об этом хотел со мной поговорить? — спросил Сандлер, бросая тлеющий окурок в урну.

— Нет, — качнул головой Франц. — Это спонтанно получилось. Я хотел с тобой о Путилове поговорить. Посоветоваться… Стоит ли продолжать с ним заниматься? Слишком уж неадекватный шкет. Не проще ли его списать?

— Ни в коем разе! — возмущенно ответил Сандлер. — На мой взгляд, он самый перспективный кадет из всей роты! Надо только дурь из него выбить… Я вот подумываю, а не назначить ли его своим заместителем?

— Путилова? Замкомвзвода? Да ты в своем уме?

— Путилова, — подтвердил Сандлер. — Подумай сам, Роберт, кого мы должны вырастить из этих сопляков? Настоящих солдат! Бойцов! А на данный момент бойцом в роте является лишь курсант Путилов. Остальных так запугали в интернатах, что они едва не обделываются, стоит лишь замахнуться… А Путилов…

— Да, согласен, Путилов боец. Но он воюет с нами… Где только он всего этого нахватался?

— Нужно направить его боевой пыл в нужное русло, — произнес Сандлер.

— Хм… — усмехнулся Франц. — Это, как говорил Ленин, архисложная задача…

— Вот ты уже и Ленина вспомнил! — рассмеялся Сандлер.

— А, черт, это все издержки школьного воспитания, — выругался Франц. — Так и лезет из меня иногда… Вообще, задача, поставленная руководством, очень сложная! Попробуй вырасти из этого сброда малолетних унтерменшей настоящих цепных псов. Преданных Рейху настолько, насколько это вообще возможно.

— А никто и не говорил, что будет легко, Роберт. Но идея отличная! Поддерживать порядок в среде неполноценных силами самих неполноценных… Пусть убивают друг друга — останется больше жизненного пространства для нас!

— Так убивать можно и в лагерях, не растрачивая наше драгоценное время на воспитание ублюдков.

— А вот здесь я с тобой опять не согласен, — сказал Михаэль. — Подумай: война закончилась, мы победили. Что дальше?

— Будем наслаждаться благами победителей, — ответил Роберт. — Поместье там, работники… Сам же говорил.

— Да, говорил. А как ты думаешь, устроит ли побежденных такое положение вещей?

— А зачем мы их спрашивать будем? — пожал плечами Франц. — К ногтю сволочей, и точка!

— Ты знаешь, сколько на данный момент народу в лесах? Сколько еще уйдет? И выкурить их из тайги не так-то просто! Так вот пусть эти, взращенные нами Псы, их и выкуривают!

— Слушай, а ты головастый!

— Родители постарались, — вновь усмехнулся Сандлер. — Мой батя ведущим инженером был, а мать в военной академии немецкий язык преподавала…

— Ученые люди — твои родители…

— Еще какие! Со мной с детства занимались. Я университет экстерном закончил…

— А чего же простым солдафоном на фронт ушел? — удивился Франц. — Мог бы и офицерские курсы закончить.

— Была блажь… После хотел, как пороху понюхаю… Да не удалось — комиссовали, вот сюда и устроился.

— Повезло мне с тобой, Михаэль! Ладно, иди, проводи занятия. А вечером прошу ко мне — есть у меня отличный армянский коньяк…

Глава 4

09.06.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

В отсутствие мастера-наставника в кабинете царил многоголосый мальчишеский гомон. Но едва Сандлер вошел, голоса смолкли. Один из курсантов, назначенный дежурным по взводу, подскочил со своего места и крикнул:

— Der Zug! Stillgestanden![14]

Мальчишки подпрыгнули со своих мест и замерли в немом ожидании. Сандлер пробежался взглядом по рядам курантов и удовлетворенно кивнул.

— Ruehrt euch![15] Садитесь, — произнес он уже по-русски. — Я смотрю, первое занятие не прошло для вас даром. Это sehr gut! Очень хорошо. Привыкайте. Со следующего месяца с вами начнут усиленно заниматься немецким языком — великим языком великой нации. А пока учите хотя бы команды, что я давал вам под запись на прошлом занятии. Курсант Путилофф…

— Я! — Вовка поднялся, сжав зубы до хруста, чтобы не застонать.

— Курсант Путилофф, на утреннем построении ты неудачно пошутил насчет zug… За что понес справедливое наказание. Посмотрим, как ты запомнил, что я вам талдычил на первом уроке. Скажи-ка мне, как по-немецки будет называться отделение, взвод, рота, батальон и полк.

— Abteilung, Zug, Kompanie, Battalion, Regiment, — не задумываясь, ответил мальчишка. Уж на что, а на память он не жаловался.

— Допустим, — произнес Сандлер. — Теперь команды: направо, налево, кругом.

— Rechts-um, links-um, kehrt-um.

— Хорошо, продолжаем: подъем…

— Wecken!

— Отбой! Внимание! Равняйся! — Команды пошли одна за другой.

— Schlusssignal! Achtung! Augen-rechts!

— Как обращаться к старшему по званию?

— Gestatten Herr…[16] мастер-наставник!

— Курсант Путилофф! Weber zu mir![17]

— Zu Befehl![18] — Мальчишка понял, что от него хочет наставник, и вышел к доске.

— Hinlegen![19] — приказал Сандлер.

Прикусив губу, Вовка лег на пол. Раны, нанесенные плетью, пульсировали.

— Aufstehen! Stillgestanden![20] — С удовольствием посмотрев, как строптивый унтерменш вытянулся «во фрунт», Сандлер скомандовал: — Ruehrt euch![21] Похвально, Путилофф! Неужели запомнил с одного раза?

— Запомнил, — угрюмо произнес Вовка, незаметно слизывая кровь с прокушенной губы.

— Не понял?

— Яволь, герр мастер-наставник! — выкрикнул мальчишка.

— Гут. Иди на место. Запоминайте команды, зубрите наизусть — повторять не буду! Кто не поймет меня с первой попытки, будет наказан! Всем понятно?

— Яволь, герр мастер-наставник! — хором отозвались воспитанники.

— Продолжим занятие.

Сандлер уселся за учительский стол и, навалившись на столешницу локтями, тяжелым взглядом прошелся по своим «подопечным».

— Хоть руководство Рейха и считает, что унтерменши недостойны получать образование, но для вас, курсантов «Хундюгендс», сделано исключение… Вернее, будет сделано для тех, кто докажет, что достоин такого к себе отношения! Цените это! Старайтесь! Это для вас единственный шанс достичь того, чего никогда не смогут добиться другие недочеловеки! Пускай вы никогда не встанете на одну ступень с настоящими арийцами, но ваш статус будет несоизмеримо выше любого раба-унтерменша на бескрайних просторах Великой Германии! Помните об этом! Итак, начнем… Сегодняшнее занятие будет посвящено истории Рейха. Вам будет рассказано, почему же арийская раса является господствующей. Пока из Берлина не прибудет группа подготовленных преподавателей, занятия по истории Рейха буду вести я. Как, впрочем, и большую часть остальных предметов. Мне здесь не нужны умники, но шевелить мозгами или тем, что там у вас вместо них, придется. Все, что я говорю, — записывайте или запоминайте, особенно это будет касаться военно-прикладных предметов. Поблажек не ждите! Не справляющиеся с поставленными задачами отправятся обратно — выгребать дерьмо из отхожих ям, где им, собственно, и место. Теперь переходим непосредственно к предмету. Итак, тема занятия: «Происхождение человечества: древние проторасы».

После непродолжительной паузы, Сандлер взял со стола небольшую книжку: — Профессор Герман Вирт: «Der Aufgang der Menschheit». «История человечества» — специально упрощенный и переработанный вариант научного труда. В этой книге популярным языком рассказывается о том, как происходило развитие человечества в древнейшие времена. Некогда на месте далекого Северного полюса лежал цветущий материк — «Арктогея», или «Северная земля», населенный возвышенными, совершенными созданиями — древними ариями. Примерно в то же время существовал еще один древний материк — Гондвана, населенный бессловесными и безмозглыми людьми-животными. Эти две расы жили, не пересекаясь, в течение очень долгого времени, но все хорошее когда-нибудь заканчивается: климат в Арктогее начал меняться. Наступило похолодание, а следом — полярная зима. Древние арии начали свое движение к югу за уходящим теплом… Но территории, куда переселяются арии, уже заняты той самой гондванической расой юга, по сути — животными, по какому-то недоразумению лишь похожими на людей. И опять же, по какому-то недоразумению эти две расы совместимы… Они могут давать общее потомство! В нас, немцах, течет настоящая кровь нордической расы, а в вас, унтерменшах, — лишь небольшая толика этой благородной, даже больше — священной крови. Но даже эта маленькая капля смогла изменить вас! Она дала вам способность хоть как-то, но мыслить, говорить, а также выполнять осмысленную работу. Хотя низменные инстинкты гондванической расы никуда не делись. Поэтому вы никогда не встанете на одну ступеньку с настоящими арийцами! Помните это и знайте свое место! Курсант Загоруйко! — Сандлер заметил, что один из воспитанников осоловело хлопает ресницами — того и гляди заснет.

— А? Чего? — опомнился мальчишка, когда сосед толкнул его локтем в бок. Он подскочил с места: — Я, герр мастер-наставник!

— Я вижу, что мой рассказ прошел мимо твоих ушей, — невозмутимо произнес Михаэль. — Это залет, Загоруйко. Хотя… положение можно исправить. Какая протораса являлась прародителем современных немцев? Молчать всем! Кто хотя бы пикнет, будет наказан вместе с курсантом Загоруйко! Итак, я слушаю…

— Это… эта… — Курсант мучительно вспоминал рассказ Сандлера, вогнавший мальчишку в сон. — Раса… протораса… э… Северный полюс…

— Хватит блеять, Загоруйко! — остановил поток «красноречия» курсанта мастер-наставник. — Если тебе не спится ночью, тогда будешь работать! Наряд плюс десять розог! Кто в состоянии повторить урок? Или все здесь настолько тупы, как ваши прародители? Кто докажет, что в нем есть хотя бы капля благородной арийской крови?

Никто из мальчишек не решился ответить, курсанты замерли, разве что дышать не перестали.

— Так что, смельчаков нет? — рыкнул Сандлер, поднимаясь из-за учительского стола. — Здесь что, собрались сплошные трусы? Ничтожества, твари дрожащие, недоноски… Русские свиньи!

— Сам такой! — помимо воли вырвалось у Вовки. После всех этих оскорблений мальчишка забыл даже о недавнем наказании. — Я не боюсь!

— У, кто тут у нас такой смелый? — сузил глаза мастер-наставник, поднимаясь из-за учительского стола. — Неужели курсант Путилофф? За дерзость и оскорбление командира будешь наказан! А за проявленную смелость… Я отменю наказание, если докажешь, что ты настоящий мужик…

Взвод замер в немом изумлении, некоторые мальчишки даже рты пооткрывали.

— Путилов! Weber zu mir! — приказал мастер-наставник, скидывая китель.

Пока Вовка шел к доске, Сандлер, оставшийся в белой форменной майке с трафареченным имперским орлом на груди, демонстративно поигрывал накачанными бицепсами. — Давай, Вольф, покажи, на что ты способен! — сжимая кулаки, произнес наставник. — Если не испугаешься и сумеешь продержаться против меня хотя бы секунду, я отменю наказание. — Понятно?

— А то, — развязно ответил Вовка, стараясь унять дрожь в коленях. — Только тужурку сниму — спину трет…

Он расстегнул пуговицы, снял форменную рубашку и бросил её на ближайшую парту, оставшись, как и Сандлер, в майке. Только на Вовкиной груди красовался не имперский орел со свастикой, а взъерошенный пес со скрещенными метлами. На спине белая Вовкина майка местами пропиталась кровью, но он уже не обращал на это внимания, сконцентрировавшись на предстоящей схватке. Он не тешил себя мыслью, что сможет противостоять тренированному мастеру-наставнику, но и отступать не собирался. Кое-какой план уже созрел у него в голове — он собирался провернуть тот же прием, которым не так давно свалил с ног Борова. Вовка замер в правильной борцовской стойке напротив Сандлера.

— Вот даже как? — Сандлер с удивлением качнул головой, оценив стойку соперника. — Что ж, не ожидал… — произнес он, одновременно переходя в наступление.

Коротко размахнувшись, наставник нанес удар кулаком, целя мальчишке в голову. Бил Сандлер лениво, вполсилы, не задаваясь целью покалечить малолетнего унтерменша. То, что произошло дальше, изумило не только воспитанников, но и самого воспитателя: Вовка ловко поднырнул под кулак Михаэля, сблизился с противником и, крепко схватившись руками за майку наставника, нанес ему резкий удар головой в лицо. Такого поворота событий Сандлер явно не ожидал. От позора наставника спасла майка, лямки которой, не выдержав нагрузки, порвались. Поэтому и удар, в который Вовка вложил весь остаток сил, вышел смазанным. Оттолкнув от себя мальчишку, сжимающего в руках ошметки лямок, Сандлер отточенным хуком в ухо отправил мальчишку в глубокий нокаут. Взвод замер, со страхом глядя на мастера-наставника, снимающего с себя порванную майку. Облачившись в мундир и застегнув все пуговицы, Михаэль хрипло произнес:

— Кто-нибудь из вас понял, что сейчас здесь произошло?

Воспитанники отводили глаза в сторону, тупо пялились на стены, потолки и парты, боясь встретиться с тяжелым взглядом мастера-наставника.

— Так что, никто ничего не понял? — вновь произнес Сандлер. — Тогда послушайте меня и зарубите себе на носу то, что сейчас услышите! Считайте это уроком… наиважнейшим для будущего солдата… Никогда! Слышите? Никогда не недооценивайте своего противника! Пускай даже он выглядит больным, немощным, безоружным калекой… Никогда нельзя предугадать, что он держит в рукаве. И сюрприз, приготовленный им для вас, может оказаться смертельным подарком! Сейчас на ваших глазах я допустил ту же ошибку — недооценил противника! — признался Сандлер. — И я, умудренный опытом боевой ветеран, чуть было не оказался на его месте… Если бы не случайность — майка, я бы сейчас мог точно так же, — Сандлер указал на Вовку, начавшего постепенно приходить в сознание, — валяться без задних ног, вырубленный каким-то сопливым унтерменшем! Постарайтесь вбить этот случай себе в башку на веки вечные! Этим вы, возможно, когда-нибудь спасете свои никчемные жизни!

Пока мастер-наставник говорил, Вовка окончательно пришел в себя. Он с трудом подполз к стене и уселся, привалившись спиной к холодному бетону.

— Жив, Путилов? — поинтересовался Михаэль, присев на корточки перед мальчишкой.

— Яволь… герр… — прошептал Вовка, стараясь поменьше двигать головой. От малейшего движения его начинало мутить. Потолок вращался, а голос Сандлера звучал как бы издалека.

— Похвально, Вольф, — похвалил ученика мастер-наставник. — Весьма и весьма впечатляюще! Позже мы поговорим, где ты научился такому фокусу. А сейчас от лица командования «Хундюгендс» выношу тебе благодарность! Наказание отменяется… Как полегчает — в лазарет! Остальные свободны!

Вовка что-то попытался сказать, но вновь вырубился и съехал по стене на пол.

— Незнански, Загоруйко! Комм цу мир! — остановил выбегающих из класса курсантов Сандлер.

Мальчишки остановились, вытянувшись по струнке.

— Бегите в лазарет за носилками, — приказал Михаэль. — Отнесете Путилова к врачу — я, наверное, перестарался.

— Яволь, герр мастер-наставник! — почти синхронно ответили мальчишки, со всех ног кидаясь выполнять поручение командира.

— Ты видел, как он его?! — захлебываясь от восторга, спросил Петька, выбежав на улицу.

— Кто, Сандлер? — не понял Загоруйко.

— Какой Сандлер? — отмахнулся Незнанский. — Вовка! Я б так не смог! Если бы на Сандлере майка не порвалась… Даже не знаю, что было бы! Даже сам наставник это подтвердил… Да, Паха?

— Ага! — отдуваясь от быстрого бега, произнес Загоруйко. — Я б тоже не смог. Бедовый пацан этот Вовка.

— Он мой друг! — с гордостью произнес Петька. — Он смелый! Я тоже хочу таким стать…

— И я, — согласился Паха. — Иначе нам здесь не выжить. Нужно держаться друг за друга. У нас в интернате была своя команда — все друг за дружку стеной стояли. Помогали, чем могли…

— Слушай, нам здесь нужно свою команду собрать! — поддержал Паху Петька. — А Вовка пусть нашим командиром будет.

— А согласится? Он вон какой… — с сомнением протянул Загоруйко.

— Согласится, я его знаю! Он друзьям всегда поможет.

В лазарете мальчишки сбивчиво объяснили колченогому санитару-унтерменшу, что им нужно, и, вооружившись носилками, помчались обратно. Вовку они нашли там же, в пустом классе, сидевшего под доской, прислонившегося спиной к побеленной стене.

— Вов, ты как? — спросил друга Петька. — Полегчало?

— Немного. — Вовка вяло кивнул головой и сморщился от боли.

— Ой, да у тебя из уха кровь течет! — воскликнул Незнански. — Сейчас вытру! — Он огляделся по сторонам и, не придумав ничего лучшего, схватил испачканную мелом тряпку, которой Сандлер вытирал доску. — Сейчас…

Вовка что-то нечленораздельно промычал, а затем его вырвало на пол.

— Ух ты! Да ему плохо! — отскочил в сторону Загоруйко, опасаясь, что его забрызгает рвотой.

— А то я без тебя не вижу! — огрызнулся Петька. — Давай грузим его на лежанку — и в лазарет… Вовка, мы сейчас… Мы поможем!

Мальчишки с трудом перетащили Путилова на носилки.

— Вот тяжелый какой! — ворчал Загоруйко, ухватившись за деревянные ручки носилок. — А по виду не скажешь…

— Тащи давай! — прикрикнул на приятеля Петька. — Вовке совсем худо! Бледный, как мертвяк… Тьфу-тьфу…

Сгибаясь под тяжестью больного товарища, мальчишки попёрли носилки в лазарет. Пашка всю дорогу чуть слышно ругался, проклиная свою судьбу. На подгибающихся ногах пацаны внесли Вовку в палату.

— Грузите курсанта на кровать, — произнес санитар, — сейчас врача позову.

Интернатский эскулап Вальтер Буг, пожилой, импозантный мужчина с благородной сединой на висках, был когда-то человеком, в общем-то, неплохим. В медицину пошел по зову сердца, очень уж хотелось Вальтеру в юности спасать людские жизни, помогать больным и увечным, всегда и везде следовать клятве Гиппократа. Но Великая война,[22] в которой волей случая довелось участвовать Бугу, поубавила романтического задора у молодого врача, а разразившаяся следом Вторая мировая совсем свела на нет излишнюю сентиментальность. К настоящему моменту престарелый Вальтер стал прожженным циником, не спешащим на помощь убогим и больным, а тем более сопливым унтерменшам. Поэтому, когда в его кабинет заглянул санитар и попросил подойти в палату для осмотра пострадавшего курсанта, Буг лишь лениво почесался, буркнул, что сейчас придет, и… никуда не пошел. Вместо этого он достал из тумбочки початую бутылку коньяка, налил треть стакана и, закурив, уселся в старое, продавленное кресло. Неспешно потягивая душистую жидкость и пуская в воздух клубы сизого табачного дыма, Вальтер лениво перелистывал желтоватые страницы местной газеты. Минут через двадцать к нему в кабинет вновь заглянул санитар:

— Герр Буг, мальчишке там совсем плохо!

— Зато мне — хорошо! — Вальтер осушил стакан и нацедил себе еще порцию. — Hau ab! Проваливайт!

— Как бы не помер мальчишка… Герр доктор…

— Пошел вон, Dreckschwein![23]

Унтерменш скрылся за дверью, не смея больше спорить с подвыпившим арийцем. Санитар вернулся в палату и еще раз осмотрел мальчишку, лежавшего на спине. Курсант был бледен, тяжело дышал, но сознания пока не терял. Санитар поправил подушку, поменял тампоны в кровившем ухе и в носу. Он знал, что нужно делать в подобных случаях. Но доступа к лекарствам санитар не имел. Не положено неполноценному, будь ты хоть сто раз хорошим врачом. Пока санитар выкидывал использованные тампоны, Вовка опять впал в забытьё.

— Эй, парень! — Санитар слегка тряхнул курсанта за плечо. — Ты как? — Вовка не отозвался. — Черт, дело плохо! — выругался медработник, приподнимая веко больного. Зрачки на свет реагировали нормально. — Ну это уже лучше, — пробурчал санитар себе под нос, переворачивая Вовку на бок.

Затем он открыл мальчишке рот и проверил проходимость дыхательных путей.

— Нормально — не задохнется, — решил санитар, продолжая бубнить вполголоса: — Никому, кроме меня, до тебя, пацан, дела нет… Так и сдохнешь здесь без медицинской помощи, а этот арийский урод так и не оторвет свою задницу от кресла…

— Что ты сказал? — тихо произнес кто-то за его спиной. Голос говорившего не сулил ничего хорошего.

Санитар вздрогнул от неожиданности и обернулся — он не заметил вошедшего в медпункт Сандлера.

— Повтори, — потребовал мастер-наставник, — о каком арийском уроде шла речь?

— Герр Сандлер… я это… вы неправильно поняли…

— И как же это нужно понимать?

— Я просто…

Неожиданно Вовка, до этого лежавший тихо и неподвижно, зашевелился, замычал, и его вновь стошнило.

— Как мальчишка? — обеспокоенно спросил Михаэль.

— Плохо, герр офицер, — ответил санитар, стряхивая рвотные массы с кровати на пол. — Сотрясение…

— Это я понял. Что сказал доктор?

— Ничего, герр офицер…

— Как ничего? — удивился Сандлер. — Лекарство какое-нибудь давал?

— Нет. Он его даже не осмотрел, — темнея лицом, ответил унтерменш.

— А ты сообщил, что нужна его помощь? — продолжал допытываться Сандлер.

— Так точно, герр офицер! Несколько раз… Но доктор Буг просто послал меня нах…

— Так это его ты назвал арийским уродом? — догадался Михаэль. — Ну? Так?

— Да, — неохотно подтвердил санитар.

— Где он?

— У себя.

— Разберемся! — Сандлер резко развернулся на каблуках и вышел из палаты.

Особо не церемонясь, Михаэль с силой толкнул остекленную дверь в кабинет доктора. Она с грохотом врезалась в стену, стекла жалобно тренькнули.

— Ist zum Teufel gegangen![24] — прорычал, не оборачиваясь, Буг.

— Schnapsleiche![25] — процедил сквозь сжатые зубы Михаэль, едва сдерживаясь, чтобы не ударить доктора.

— Ты чего, Михаэль? — увидев перед собой перекошенную от гнева физиономию мастера-наставника, удивленно произнес Вальтер. — Какая муха тебя укусила?

— Слушай, ты, мразь, там у тебя мальчишка загибается, а ты его даже не удосужился осмотреть! Хотя был должен…

— Но-но! Не зарывайся, Сандлер! — взбрыкнул Буг. — Никому ничего я не должен! Я, — покачиваясь, он поднялся из кресла, — офицер германской армии! Ветеран двух войн! Чистокровный ариец! Я не обязан бежать на помощь к каждому сопляку-унтерменшу, прищемившему себе пальчик! Если издохнет — туда ему и дорога! Их миллионы…

— Ты не ариец, ты — eitler Pfau![26] — в сердцах бросил доктору Михаэль. — Если ты сейчас же не приступишь к своим прямым обязанностям…

— То что? — развязно спросил Буг, падая обратно в кресло. — Ударишь меня, пожилого ветерана?

— Нет, — сухо произнес Сандлер, справившись с приступом гнева. — Я буду вынужден подать рапорт на имя начальника интерната…

— Иди к черту! — Буг отвернулся от Михаэля и налил себе еще спиртного. — Делай что хочешь! — сдавленно просипел он, после того как залпом осушил стакан.

— Ключи от шкафа с медикаментами! — Сандлер требовательно протянул руку.

— Подавись! — Буг выудил из кармана халата связку ключей и швырнул её на столешницу. — Как вы меня все достали!

Михаэль нервно сгреб со стола ключи и покинул кабинет доктора.

— Держи, — произнес он, передавая ключи санитару. — Знаешь, что делать?

— Так точно, герр офицер! У меня медицинское образование…

— Где учился?

— Мединститут в Киеве, герр…

— Закончил?

— Да, у меня есть диплом… Вернее, был. Да на фронте…

— Тогда за работу! Помоги мальчишке. Мне жаль, что все так произошло.

— Так это вы его? — предположил санитар.

— Да, — не стал скрывать Сандлер. — Сработал на рефлексах, иначе сейчас ты бы меня пользовал. — Михаэль криво усмехнулся.

— Серьезно? — не поверил санитар. — Этот мальчишка? Вас?

— Да, этот самый мальчишка, — кивнул мастер-наставник. — Тебя, кстати, как зовут?

— Сергей Рагимов, — представился санитар.

— Вот что, Сережа, позаботься о пацане. У меня на него большие планы.

— Да я бы… Если бы доктор не мешал…

— Об этом не беспокойся! Делай что должно. А с Бугом я сам разберусь.

— Так я это…

— Давай, Сергей, поспеши!

Покинув медпункт, Сандлер проверил, как курсанты занимаются строевой подготовкой на плацу, дал указания помощникам и направился в класс. Усевшись за стол, Михаэль достал из ящика стола чистый лист бумаги и ручку.

«Начальнику детской военизированной школы „Хундюгендс“ оберстлёйтнанту Бургарту Нойману, — тщательно выписывая буквы, вывел Сандлер. — Рапорт».

Он корпел над текстом минут двадцать, стараясь как можно четче сформулировать свои мысли, описать клокотавшую внутри ярость скупым канцелярским языком.

— О! Михаэль, вот ты где? — оторвал его от работы возглас Роберта Франца, заглянувшего в учебное помещение. — Что пишешь? Письмо любимой девушке в стихах? — подмигнул Сандлеру старший мастер-наставник.

— Нет, Роберт, — мотнул головой Михаэль, подписывая документ, — скорее оду господину начальнику… Прочти, чтобы между нами не было никаких недоразумений, — он протянул листок Роберту. — Я не действую «через голову» непосредственного начальника.

— Интересно-интересно! — Франц взял рапорт Сандлера и пробежался по нему глазами. — Ого! Халатное отношение доктора Буга к своим обязанностям ставит под угрозу реализацию как всего проекта в целом, так и… Ты что, действительно так считаешь? Что если врач-ариец не оказал медицинскую помощь какому-то там унтерменшу — значит, вся система летит к чертям собачьим?

— Совершенно верно! — отчеканил как на плацу Сандлер.

— Поясни.

— Изволь: в процессе обучения нашим курсантам неоднократно придется попадать в медпункт. Будут спарринги, будут полосы препятствий…

— Я понял твою мысль. Продолжай.

— На первых порах этот момент не столь важен — процент отсева будет большим.

— Согласен.

— Но со временем, когда останутся самые-самые… Да, черт возьми, пускай они унтерменши, но они являются имуществом Рейха… А со временем они станут ценным имуществом, боевым… Тому же танку нужно регулярное техническое обслуживание и ремонт. Если механик не будет заботиться о вверенном ему имуществе, не будет чинить технику вовремя, она выйдет из строя! Не так ли? — Дождавшись утвердительного кивка старшего мастера-наставника, Михаэль продолжил: — Каждый должен заниматься своим делом: механик — чинить технику, доктор — лечить больных, а золотарь — чистить выгребные ямы, даже если ему не нравится запах дерьма!

— Не перестаю удивляться тебе, Михаэль, — заявил Франц. — И если по-честному, даже завидую. Никогда не думал об унтерменшах как о ценном имуществе… А ведь за годы обучения каждый курсант встанет нам в копеечку! Значит, ты настаиваешь на отстранении доктора Буга от занимаемой должности?

— Настаиваю, — упрямо повторил Сандлер.

— Хорошо, я передам твой рапорт начальнику школы. Но если он согласится с тобой и отстранит Буга, мы останемся без доктора. У нас нет замены…

— Есть, — возразил Михаэль. — Санитар медпункта Сергей дипломированный врач.

— Унтерменш?

— И что из того?

— Ты знаешь, а так даже лучше, — обрадовался Роберт. — Пусть унтерменш и пользует унтерменшей. По крайней мере он не будет морщить нос при виде очередного курсанта школы.

— Как раз это я и имел в виду.

— Слушай, а кто у тебя загремел в больничку с сотрясением мозга?

— Курсант Путилов, — ответил Сандлер.

— Путилофф? Опять этот говнюк? Как умудрился?

— Да это я его…

— Учил уму-разуму? — подмигнул Михаэлю Роберт.

— Не совсем, — возразил Сандлер. — Прививал курсантам боевой дух.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно протянул старший мастер-наставник, — поделись опытом.

— Понимаешь, Роберт, мы уже частично касались с тобой этого вопроса… Мы должны вырастить в нашей школе настоящих бойцов из того сброда, что нам сюда привезли. Скажу честно, как на духу, я не вижу в своем взводе иных бойцов, кроме Путилова. Слишком уж их запугали в своих интернатах. Мы здесь сейчас имеем в наличии лишь трусливую аморфную массу, из которой должны вылепить… Ну ты сам знаешь, что мы должны.

— Ага, сделать из говна конфетку, — согласился Франц.

— А это, Роберт, гиблое дело! Мы можем научить их пользоваться оружием, мы можем довести их физическую форму до нужной кондиции, но ведь это, на мой взгляд, не самое главное! Главное — преданность Рейху и боевой дух!

— Тут ты прав, — не стал спорить Франц, — какой смысл в боевом подразделении, бойцы которого в самый ответственный момент побросают оружие или, не дай бог, повернут его в нашу сторону?

— Вот-вот, именно об этом я и веду речь. А вырастить из наших подопечных настоящих псов — очень сложная задача. У нас в школе собрали отставных военных, комиссованных по ранению… Никто из них не знает, как работать с детьми… Пусть даже и с детьми унтерменшей — суть от этого не меняется! Метод кнута и палочной дисциплины, который насаждают здесь большинство наставников, может не сработать…

— Ну ты прям как Макаренко, Михаэль! — усмехнулся Франц. — Хотя… Не понимаю я, зачем ты тогда Путилоффа на больничную койку отправил?

— Я же говорил — так вышло. Сам спровоцировал. Но недооценил я парня. А с ним явно кто-то раньше работал… Я думаю, что он на этот прием не только меня поймал. Если бы не случайность, этот сопляк мне кровь бы пустил. Мог и нос сломать… Это в лучшем случае!

— Серьезно? А в худшем?

— А в худшем — я бы сейчас на больничке лежал и надеялся бы, что доктор Буг меня спьяну не залечит. Такие дела, Роберт.

— Да, озадачил ты меня, Михаэль.

— Да я и сам озадачился. Но если поправится Путилов, быть ему моим заместителем. Однозначно!

— Ну смотри, Михаэль, решать тебе. Я мешать не собираюсь. Мне просто интересно, что у тебя в конечном счете получится.

— И на этом спасибо, — произнес Сандлер.

— Ладно, я отнесу твой рапорт Нойману. Если потребуются дополнительные пояснения, он тебя вызовет. Хайль!

— Хайль Гитлер!

После ухода старшего мастера-наставника Михаэль убрал ручку в ящик стола и покинул класс.

* * *

На счастье Сандлера, оберстлёйтнант Нойман оказался дельным начальником: едва получив рапорт из рук Роберта Франца, он тут же устроил инспекцию в интернатском медпункте. В ходе проверки выяснилось, что доктор Буг, как говорится, «ни петь, ни рисовать». Чего-чего, а пьянства Бургарт Нойман на дух не переносил. Был у начальника школы на этот случай особый пунктик: когда-то, еще в самом начале войны, два взвода роты, которой тогда командовал Нойман, захватили небольшой обоз отступающей Красной армии. В числе прочего в обозе нашлось несколько ящиков чистейшего медицинского спирта. Перепились все — от унтеров до рядовых и, как результат — красноармейцы обоз отбили, а из двух взводов выжили от силы пятеро. Самого Ноймана чуть было не пустили в расход, но пожалели за прежние заслуги — просто разжаловали на два чина. Выслушав нечленораздельное блеяние «ужаленного» зеленым змием доктора, Нойман рявкнул командным голосом «нах…», едва сдержавшись, чтобы не дать Бугу в морду. Затем приказом по спецшколе на должность заведующего медпунктом был назначен бывший санитар Рагимов. Доктор Буг, страдающий похмельем, был выдворен с территории школы утром следующего дня. Разжалованный доктор обещал Нойману большие проблемы, но оберстлёйтнанту было чихать на угрозы спившегося медика с высокой колокольни — хватало других проблем. Высокое начальство в лице рейхсляйтера Брауна требовало отчетов о текущем положении дел в «Псарне». И отчетов положительных… А из положительного Нойман мог сообщить только то, что контингент малолетних унтерменшей отобран. Но сей факт он уже отмечал в предыдущем рапорте. А на данном этапе — одни проблемы: учителей нет, наставников-воспитателей не хватает, да и те, что есть, — ни ухом ни рылом, матчасть ни к черту, продовольствие приходится выбивать, выгрызать чуть не зубами… Да еще и этот пьяница Буг! Не писать же об этом? Начальство-то оно совсем других известий ждет! Сам фюрер проявляет интерес к этому эксперименту. Как хочешь, так и крутись! А в грязь лицом — ни-ни! Не хочется, чтобы о тебе говорили, что не оправдал высокого доверия…

— Анхельм! — зычно крикнул начальник школы.

— Да, герр оберстлёйтнант! — В кабинет Ноймана заглянул молодой женоподобный гауптманн, состоящий при штабе школы за секретаря-адъютанта.

Лицезрея слащавое личико адъютанта, Нойман мысленно сплюнул — этого напомаженного молодчика, с откровенными замашками Schwul,[27] начальнику школы навязали в украинской рейхсканцелярии. Видимо, нравился он кому-то из высокого местного начальства: и по службе его успешно продвигали (лет-то всего ничего, а уже гауптманн!), и на теплое место пристроили, подальше от линии фронта. Будь его, Ноймана, воля, уж он бы его, да и всех остальных таких же, с наманикюренными ногтями и причесочками-каре, в самое пекло, где кровища, пот, гной и дерьмо… А еще лучше — в топку, за компанию с евреями, цыганами и прочим отребьем, чтобы не портил кристально чистый арийский генофонд… Кулаки старого вояки непроизвольно сжались так, что суставы хрустнули.

— Герр оберстлёйтнант… — испуганно проблеял адъютант, взглянув в перекосившееся лицо непосредственного начальника. — Господин Нойман… — Он попятился, но, натолкнувшись спиной на край приоткрытой двери, вздрогнул и замер.

— Еще раз увижу стриженным не по уставу — сам обстригу! — заревел Нойман. — Нет! Обрею! Личным «Золингеном»! Понял?!

— По-по-понял…

— Исполняй! Через час проверю! Стоять! — притормозил Нойман перепуганного адъютанта, готового задать стрекача. — Ты говорил, что прибыл новый учитель?

— Я-я-я, натюрлих…

— Давай его ко мне, — распорядился оберстлёйтнант. — Дело позже занесешь. Свободен.

Анхельм метнулся из кабинета, только каблуки дробно стукнули по старому рассохшемуся паркету. Через минуту в кабинет начальника школы зашел мужчина лет сорока — сорока пяти в слегка помятом и запыленном цивильном костюме. Поглядев на Ноймана сквозь толстые линзы круглых очков, незнакомец потер заросший недельной щетиной подбородок и спросил, бросив цепкий взгляд на погоны:

— Разрешите войти, герр оберстлёйтнант?

— Заходи, — кивнул Бургарт. — Садись. — Он указал на стул.

Посетитель прошел, четко впечатывая каблуки ботинок в пол.

— Служил? — ради проформы спросил Нойман, хотя по походке незнакомца это и так было ясно.

— Так точно, господин оберстлёйтнант! — вытянувшись во фрунт, по-военному четко ответил посетитель.

— Унтер-офицером? — уточнил Бургарт, мысленно прикинув чин нового учителя. В этом вопросе Нойман чувствовал себя как рыба в воде — как-никак сам начинал с низов.

— Так точно! — Унтер с уважением посмотрел на начальника школы. — Разрешите представиться: Вильгельм Грабб — гауптфельдфебель девяносто седьмого пехотного полка!

— Ротный?

— Батальонный.

— Почему дальше не пошел? Унтер для образованного немца — это не пик возможностей. Не задумывался об офицерском чине?

— Не до того было, — признался Грабб. — Нас на Байкальском направлении так русские с китайцами прижали… И если б не япошки…

— Слышал. Это от безысходности комиссары так огрызаются. Сам давно с передовой?

— Комиссован два месяца назад, герр оберстлёйтнант.

— Ранение?

— Контузия, — пояснил Вильгельм. — Зрение сильно после контузии упало. Признан негодным к военной службе.

— Это нормально, — добродушно кивнул Нойман — новый учитель ему определенно нравился, невзирая даже на слегка запущенный внешний вид. — У нас почти все наставники такие же ветераны.

— А этот, который убежал, — Грабб указал глазами на дверь, за которой скрылся Анхельм, — тоже отставник?

— А что, похож? — прищурил один глаз Нойман.

— Совсем наоборот, — ухмыльнулся Вильгельм. — По виду — настоящий «пидрила». Как только таких служить призывают?

— Погоди, он еще и меня в чинах обгонит, — поиграл желваками Бургарт.

— Понял. Протекция и связи? — Грабб указал пальцем в потолок.

— Штабисты, — презрительно скривил губы начальник школы. — Гадючник еще тот!

— На передовую их надо…

— Тут у нас с тобой руки коротки. Сам-то как к нам попал?

— Получил направление через департамент оккупированных территорий… Я ведь до войны преподавал историю… Правда, в советской школе… И недолго… Но кое-какой опыт все же имеется.

— Тоже при красных комиссарах вырос? Из поволжских немцев?

— Из прибалтийских, — ответил Вильгельм.

— Это здорово! — обрадовался Нойман. — Значит, с языком проблем не будет.

— Так точно. Русским владею в совершенстве.

— Еще бы! — фыркнул Бургарт. — Ты вот что, поговори с Робертом Францем и Михаэлем Сандлером. Они тоже при Советах выросли. Думаю, что общий язык найдете. Наставники они толковые, получше некоторых… Зайдешь к коменданту, получишь обмундирование и все, что там причитается. И на постой он тебя определит. Ты, кстати, семейный? — полюбопытствовал Нойман.

— Никак нет, в свободном полете, — ответил Вильгельм.

— Тогда тебе попроще будет — можешь поселиться на территории школы. У нас для наставников и учителей комнаты есть. Для семейных — маловато, но для одиноких в самый раз. Франц и Сандлер, кстати, там обитают. В общем, держи направление, — он протянул Граббу листок бумаги, — и давай к коменданту. Получай все необходимое, — вновь повторил он.

— Есть!

— С завтрашнего дня можешь начать обучение? Сотрудников не хватает, сам понимаешь, много времени на обустройство быта дать не могу.

— Я готов прямо сейчас…

— Сейчас не нужно! А вот завтра жду. Все, свободен.

— Зиг хайль! — щелкнул каблуками Грабб, затем он развернулся и покинул кабинет начальника школы.

— Хайль! — запоздало отозвался Нойман, переключившись на другие проблемы, ждущие его немедленного решения.

Грабб вышел на улицу, вдохнул полной грудью теплый летний воздух, пропитанный ароматом молодой листвы, и направился к большому, слегка покосившемуся от времени старому бараку, украшенному вывеской «Хозчасть». Возле открытых нараспашку ворот барака суетились обритые наголо мальчишки-курсанты, вытаскивающие из склада матрасы, которые комендант, видимо, решил просушить. Вильгельм зашел в темный барак, внутри явственно тянуло плесенью и, оглядевшись, заметил пожилого плешивого мужичка, командовавшего малолетними унтерменшами.

— Куда ты тянешь, Dussel?[28] — взвизгнул мужичок, когда один из мальчишек неловко обрушил на пол целую пирамиду сложенных друг на друга матрасов. — Was glotzest du, Hundesohn?[29] — прошипел он, отвешивая пацаненку тяжелую затрещину.

Пацан ойкнул и схватился за ушибленное место.

— Hundedreck![30] — Мужичонка сплюнул на пол, после чего наградил подзатыльниками всех мальчишек, кто на свою беду оказался с ним рядом. — Работать, ублюдки!

Мальчишки сноровисто подхватывали матрасы и быстро убегали с ними на улицу. За суетой мужичок не заметил подошедшего к нему Грабба.

— Hallo![31] — дружелюбно улыбнувшись, поздоровался Вильгельм.

— Grüß Gott![32] — так же дружелюбно ответил мужичок, признав в Граббе немца.

— О! — воскликнул Вильгельм в ответ на не слишком распространенное приветствие. — Вы родом из Австрии?

— Нет, Швабия, Гогенцоллерн. Слышал о таком?

— О! Я! — кивнул Грабб. — Моя тетя проживает в Штутгарте…

— Земляк, значит…

— Не совсем, — признался Вильгельм. — Я в Прибалтике вырос. В Эстонии…

— Понятно, довелось и при комиссарах пожить?

— Довелось, — не стал скрывать Грабб.

— И что, даже в лагеря не загнали?

— Повезло, наверное. Я даже преподавателем в школе работал.

— Хм, действительно повезло, — хмыкнул мужичок. — Постой, мы тут треплемся, а имен не знаем.

— Вильгельм Грабб, буду преподавать историю Рейха в вашей школе.

— Максимилиан Мейер, комендант «Псарни», — представился мужичок. — Если что по хозяйственной части нужно — это ко мне.

— Так я тогда к вам, — обрадовался Грабб.

— Давай по-простому, на «ты», — предложил Мейер. — Я мужик простой — две войны за плечами, да и какие между настоящими немцами могут быть счеты? Согласен?

— Конечно, о чем разговор?

— Ты женат? — спросил Мейер.

— Да как-то Бог миловал…

— Вот и здорово! Тогда я тебя в общежитии поселю. Свободных комнат хватает. А насчет этого дела — так у нас здесь недалеко есть отличный бордель! Девочки на любой вкус: хочешь — немки, хочешь — русские, украинки… Даже пару-тройку азиаток недавно завезли, — «просвещал» нового сослуживца комендант. — Экзотика! В общем, расслабиться есть где. Ты, кстати, перекусить не хочешь?

— Какой же солдат от еды откажется? — усмехнулся Вильгельм. — Слона съем!

— Тогда подожди немного, я тебя на довольствие поставлю. А после вместе сходим в столовую — я ведь тоже с утра ничего не ел. За этими охламонами, — он указал на мальчишек, таскающих матрасы, — глаз да глаз нужен!

— Понял, я тогда на улице покурю.

— Отлично! Я быстро.

Грабб вышел из склада и уселся на лавочку, пристроенную к стене барака. Распечатал последнюю пачку папирос и с наслаждением закурил, привалившись спиной к подгнившим доскам хозяйственной постройки. Непривычная тыловая тишина странно действовала на Вильгельма — ему словно чего-то не хватало. Не хватало орудийной стрельбы, трескотни автоматов, разрывов бомб и снарядов. За длительную службу он сроднился с этими звуками, перестал обращать на них внимание. И лишь теперь, лишившись привычного фона, понял, что его жизнь, возможно, изменилась к лучшему. Вместе со звуками боевых действий исчезла неопределенность: сумеешь ли ты выжить после очередной атаки или тебя зароют в общей могиле?

— Эй, солдат! Ты чего это, уснул с дороги? — оторвал Вильгельма от радужных мыслей скрипучий голос коменданта. — Давай, спать будешь после обеда. Я вот и ключи от комнаты прихватил. Держи. — Комендант всунул в руку учителя небольшой ключик. — Обитать будешь вон в том двухэтажном здании.

Отставник взглянул туда, куда указывал костистый палец коменданта: на небольшом пригорке высился старый особняк с колоннами, поддерживающими классический портик. К особняку вела широкая белокаменная лестница, по обеим сторонам которой стояли изваяния, выполненные в виде оскаленных львов. За строением расстилался обширный яблоневый сад.

— Настоящее русское поместье! — присвистнул Грабб.

— Здесь до революции усадьба помещичья была, — пояснял по ходу движения Мейер. — Комиссары развалить не успели — глубинка. Даже мебель от старых хозяев осталась…

— Райский уголок! — произнес Вильгельм.

— Еще бы! — согласился комендант. — Это ты еще весной здесь не был, когда яблони цвели… Ну ничего, успеешь еще насладиться. А климат какой! — не переставал восторгаться Максимилиан. — Рай, настоящий рай!

— Это точно — не Сибирь! — согласился Грабб. — Вот где мрак!

— Понимаю. Пять лет за Сибирь бодались. Хлебнул, наверное, через край?

— И не спрашивай, — передернул плечами Грабб, вспоминая лютые сибирские зимы, когда пальцы примерзали к спусковому крючку автомата.

— Ладно, теперь отдохнешь, — философски заметил комендант. — Заслужил. По ранению списали?

— Контузия. Зрение село. Стал слепым как крот.

— Ну это ничего. Отдохнешь, подлечишься, глядишь, и зрение восстановится… — оптимистически заявил Мейер. — Как говорят, все болезни от нервов, а у нас тут тихо, спокойно.

— Хочется верить, — кивнул Грабб.

Здание школьной столовой, спрятавшееся за новенькими, недавно отстроенными школьными казармами, сверкающими свежетесаным брусом, было под стать особняку — старое каменное, выстроенное на века. Через распахнутые высокие окна на улицу вырывались чудесные ароматы, от которых у голодного Вильгельма рот мигом наполнился слюной, а в животе утробно заурчало.

— У! — принюхался Мейер. — Пахнет жареными колбасками.

— Что, эту мелюзгу колбасками жареными кормят? — не поверил Грабб.

— Ну это ты перегнул! — рассмеялся комендант. — Колбаски только для комсостава и администрации. Хотя и малолеткам кое-чего перепадает…

— Ну это ни в какие ворота не лезет! — возмутился Вильгельм, прибавляя шаг. — Нас на фронте такой иногда дрянью потчевали…

— Ну за этим проектом из самого Берлина наблюдают. У фюрера далеко идущие планы…

— Не понимаю я, — признался Грабб, — для чего ему эти славянские ублюдки? Неужели у нас не хватает своих солдат?

— Это, мой друг, не нашего ума дело! — произнес Мейер. — Им там, — он ткнул пальцем в небо, — виднее. Ты лучше радуйся, что на фронте не загнулся. Что будешь жив-здоров, сыт, одет и обут. А начальство само разберется, что, кому и как.

— Согласен, — кивнул Грабб, останавливаясь у массивных дверей столовой, так же, как и окна, распахнутых настежь.

— Проходи, что встал у дверей, как не родной! — подтолкнул Мейер учителя.

Грабб вошел внутрь и остановился на пороге. Помещение столовой было огромным, а высокие потолки и широкие стрельчатые окна добавляли объема.

— Эрмочка, золотце! — закричал комендант с порога. — Мы пришли!

— Кого это принесло? — раздался низкий грудной голос из кухни. — А? Герр комендант наконец-то соизволили покушать? — Следом за голосом в столовую вплыла необъятных размеров женщина.

— Точно так, душечка моя! — Максимилиан, похотливо ухмыльнувшись, игриво шлепнул повариху по мясистой заднице.

— Ах ты черт плешивый! — делано возмутилась повариха, но Вильгельм заметил, что ей нравится такое «внимание» коменданта. — Чего ж ты меня перед людьми позоришь? Что он о нас подумает?

— Ой-ой-ой! Какие мы нежные! — Мейер сгреб толстушку в охапку и звонко поцеловал её в щеку. — Так и съел бы сладенькую пышечку…

— Садись уж, едок! — Повариха легонько толкнула коменданта тяжелым задом — субтильный Мейер покачнулся, едва не свалившись.

— Ах, какая женщина! — с чувством произнес он.

«А наш комендант еще тот „ходок“, — понял Грабб, вспомнив, с какой страстью расписывал Максимилиан прелести местного борделя. — Значит, будет с кем наверстать упущенное на фронте!»

— Познакомься, Эрма, — произнес Мейер, — это — Вильгельм Грабб, наш новый учитель.

— Ой, какой худенький! — всплеснула руками повариха. — Недавно с фронта?

— Недавно, — ответил Грабб.

— Ничего, я вами займусь, — загадочно пообещала Эрма, тряхнув мощными телесами.

— А мной когда займешься, фрау Херманн? — усаживаясь за стол, спросил Мейер.

— На тебя только добро переводить! — прыснула в кулачок Эрма. — Кормишь тебя, кормишь — и все коту под хвост!

— Под хвост, говоришь? — Маленькие глазки коменданта маслянисто заблестели. — Тогда я зайду вечерком, моя булочка? — Он вновь игриво хлопнул кухарку по попе.

— Отстань, паразит! — по самые уши залилась краской Эрма. — Герр Грабб, вы не обращайте на него внимания. Герр Мейер у нас известный весельчак.

— Да я уже это понял, — ответил Вильгельм.

— Ой, а что же это я стою? — всплеснула руками кухарка. — Вы же голодные! Сейчас все принесут… — Она с необычной для столь грузного тела резвостью исчезла на кухне.

Через минуту она появилась, держа наперевес поднос, нагруженный парящими тарелками с супом.

— Ну вот, — едва слышно произнес Грабб, — жизнь-то налаживается.

Глава 5

12.06.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

Слегка дребезжащий звук натертой до зеркального блеска морской рынды, заменяющей школьный звонок, возвестил о конце занятий.

— Die Stunde ist beendet,[33] — произнес Вильгельм, убирая методическое пособие в стол.

Услышав долгожданную фразу, дежурный по взводу подскочил с места, словно его подбросило мощной пружиной.

— Der Zug! Stillgestanden! — проорал он зазубренную наизусть команду.

Курсанты, громыхнув стульями, поднялись на ноги.

— Ruehrt euch! Abtreten![34] — объявил учитель.

— Свободны все, кроме курсанта Путилова! — добавил заглянувший в класс мастер-наставник Сандлер.

— Михаэль, я вам не нужен? — спросил Грабб. — Может, чем-то помочь?

— Нет, Вильгельм, спасибо! — качнул головой наставник. — Только Путилов. Weggetreten![35] — произнес он, повысив голос.

Сандлер терпеливо ждал, когда курсанты покинут класс. Вовка тем временем стоял возле парты с отсутствующим выражением лица. Оставшись с Путиловым наедине, мастер-наставник уселся на уголок учительского стола и произнес:

— Садись, Путилов. Разговор у нас с тобой будет серьезный…

Если мальчишка и удивился, то вида не подал. Михаэль по достоинству оценил Вовкину выдержку, когда малец уселся за парту с тем же отсутствующим выражением лица, как и минутой ранее. Сандлер достал сигарету, прикурил и пустил в потолок струю табачного дыма. Затем он задумчиво посмотрел на курсанта, продолжающего сидеть с неестественно прямой спиной, словно по команде «смирно».

— Расслабься, Путилов, — добродушно усмехаясь, посоветовал Михаэль. — Разговор у нас с тобой хоть и серьезный будет, но неофициальный… Так сказать, «по душам».

— А о чем мне с тобой говорить, — подал голос Вовка, — да еще «по душам»?

— О тебе.

— Обо мне?

— Да, о тебе, — повторил Сандлер. — И о твоей дальнейшей судьбе.

— А чего в моей судьбе такого особенного? — с вызовом спросил мальчишка. — Она абсолютно такая же, как и у любого другого курсанта… Пса, — после небольшой паузы добавил он.

— Такая, да не такая, — покачал головой наставник-воспитатель. — Можешь мне не верить, но твоя дальнейшая судьба меня очень заботит… Есть у меня свой интерес. Куришь? — неожиданно спросил он Вовку.

— Когда табак есть — курю, — ответил пацан.

— Держи! — Сандлер кинул на стол перед курсантом распечатанную пачку «Das Reich» и зажигалку.

— «Für den Deutschen Soldaten», — прочитал Вовка надпись на сигаретной пачке, выполненную красивым готическим шрифтом. — Для немецкого солдата, — перевел он, криво усмехаясь. — Такие не курю!

— Ну, что ты гордый, я уже понял…

— Ненавижу я вас всех! — прошипел мальчишка, неожиданно теряя самообладание. Его лицо исказилось гримасой гнева. — Ничего от тебя мне не надо! Ни сигарет твоих паршивых…

— Ну-ну-ну! — примирительно поднял руки Сандлер. — Не кипятись. Я тебя понимаю…

— Что ты понимаешь? — шмыгнул носом Вовка. — У меня… вы, фашисты… мамку с папкой… Я даже не знаю, что с ними… Живы ли они?

— А у меня, думаешь, все в радужном свете? — Сандлер нервно затянулся и достал из пачки еще одну сигарету, которую прикурил от сотлевшего окурка. — Чтоб ты знал, мои родители сгинули в Сибири, в советских лагерях… Еще до войны. Их посадили только за то, что они были чистокровными немцами! Я тоже ничего о них не знаю. Скорее всего — их уже нет в живых. Несмотря ни на что, у нас много общего, курсант.

— Я не знал, — вновь шмыгнул носом Вовка, теряя «боевой запал».

— Закуривай, не стесняйся! — Сандлер подвинул сигареты поближе к мальчишке. — Пока я разрешаю, — Михаэль подмигнул Вовке.

— А то я буду спрашивать! — огрызнулся пацан.

— Будешь, — тоном, не терпящим возражений, заявил воспитатель. — Рановато пока тебе… Настоящий Пес должен вырасти здоровым и выносливым. А табак здоровью — плохой помощник!

— Мы для вас всего лишь псы, — угрюмо буркнул Вовка. — Недочеловеки, бесправные рабы…

— Может быть, я тебя удивлю, курсант, но не все немцы согласны с этим утверждением, хотя это и официальная политика Берлина. Ну и не забывай, что в любых, даже детских, играх всегда есть победители и побежденные. А правила устанавливают победители, не так ли?

Вовка кивнул, невольно признавая правоту мастера-наставника.

— Стань сильнее всех, умнее всех, и ты станешь диктовать условия, — поучал Сандлер мальчишку. — История знает массу примеров, когда бесправные рабы становились полководцами и императорами. А из тех, кто считал, что рожден повелевать, но ничего не делал для этого, получались отличные рабы.

— Для чего вы мне все это рассказываете?

— Для того, чтобы ты понял, что у тебя есть шанс… Даже несмотря на то, что ты — унтерменш, у тебя есть возможность стать кем-то большим, чем просто удовольствоваться ролью тупого быдла, разговаривающего скота…

— Это невозможно…

— Невозможно, говоришь? Тогда сделай невозможное! К тому же один раз тебе удалось провернуть нечто подобное…

— Это когда? — удивился мальчишка.

— А ты что же, так ничего и не понял? — не поверил своим ушам Сандлер.

— Но я же не смог побить вас…

— Да это было невозможно в принципе. Но ты не побоялся, верно рассчитал свои силы и момент нападения, и, если бы не досадная случайность с майкой, ты реально мог меня вырубить! То есть — сделать невозможное!

— Но ведь не сделал!

— Можешь считать, что сделал. Мне просто повезло. Так что, Вольф, все в твоих руках!

— Я не Вольф, я — Владимир!

— А что тебе не нравится? Вольф — это Владимир по-немецки. Переводится как волк. Да и по-русски волка в большинстве случаев зовут Вовой. Да, кстати, ты как себя чувствуешь? Голова не болит? Слабость там, недомогания?

— Нет, все хорошо, — произнес Вовка, бросая окурок в урну. — А здорово вы меня приложили! Научите?

— Удар я тебе поставлю. А ты тоже хорош, — подмигнул курсанту мастер-наставник, закуривая очередную сигарету. — Готов биться об заклад, что ты уже проворачивал подобную комбинацию со взрослыми мужиками.

— Было дело, — не без гордости ответил Вовка. — Был один деятель… Воспитатель из интерната. Но он не боец — толстый, рыхлый слизень!

— А людей в отряде убивать приходилось?

— Не, — тряхнул головой мальчишка, — мне оружия не давали… — Втянувшийся в беседу Вовка понял, что проговорился. После небольшой заминки он решительно взглянул в светлые глаза наставника и твердо произнес, стараясь скрыть предательскую дрожь в голосе: — Меня теперь расстреляют?

— Почему ты так решил? — удивленно приподнял одну бровь Сандлер.

— Ну… Вы же теперь знаете, что я партизанил… А всех партизан расстреливают или вешают.

— Ты думаешь, что я узнал об этом только что?

— А когда?

— Я вычислил тебя почти сразу же, — признался Михаэль. — Слишком уж ты выделялся из толпы. А сегодня я лишь подтвердил свои догадки.

— Тогда почему вы меня не сдали в гестапо?

— А зачем? Чтобы потешить свое самолюбие? Вот, дескать, какой я умный: вычислил мальчишку? Нюжно бистро вьешайть партизанен?

— Ну… Да.

— Боюсь тебя огорчить, — усмехнулся Михаэль, — но ничего подобного я делать не собираюсь. Более того — я собираюсь сделать тебя своим заместителем.

Вовка на секунду даже дар речи потерял от такого неожиданного предложения.

— Не понимаешь? — спросил мастер-наставник.

Вовка лишь молча качнул головой.

— Объясняю: поставленная руководством задача — вырастить из вас настоящих бойцов, готовых воевать в любых условиях. На данный момент во всем нашем взводе, да и во всей школе, напрочь отсутствует боевой дух. Сказывается воспитание в интернатах: курсанты запуганы, трусливы, неактивны. Ты же воспитывался в других условиях, и это сразу бросается в глаза. Вырос в партизанском отряде?

— Угу, — кивнул Вовка.

— Я так и думал. И из этой аморфной массы «шавок», которой по сути являются твои приятели, — продолжил Сандлер, — мы должны вылепить настоящих «псов»! Сильных, смелых, бесстрашных…

— Мы?

— Мы, Вольф, мы. Не буду скрывать — мне нужна твоя помощь, — «раскрыл карты» Михаэль. — Если мы объединим усилия, то добиться поставленной задачи будет во много раз легче. Мы должны стать лучшим подразделением школы! Понимаешь, у меня в этом свой интерес. Проект курируется на самом верху, у меня тоже появляется шанс, что я буду замечен руководством. Другого случая выделиться из общей массы у ветерана-инвалида может больше не представится никогда в жизни.

Вовка слушал наставника, одновременно пытаясь привести свои мысли в порядок. Его ошеломило известие о том, что наставник, зная о его партизанском прошлом, не собирается ничего предпринимать. Более того, собирается назначить его, Вовку, открыто сопротивляющегося местным порядкам, перечившего мастерам-наставникам, уже успевшего побывать и в карцере, и в лазарете, своим заместителем. Все это никак не хотело укладываться в мальчишеской голове. Все это шло вразрез с информацией о враге, полученной в партизанском отряде. Мастер-наставник Сандлер вел себя неправильно, не так, как подобает настоящему фашисту, врагу, которого стоит уничтожить любой ценой. Мало того, наказывая мальчишку плетью, Сандлер не испытывал того морального удовлетворения, которое, по мнению мальчишки, должен испытывать настоящий садист-ариец, так он еще и разговаривал с ним как с ровней! Как с настоящим взрослым мужиком! А этого просто не могло быть в принципе… Так с Вовкой общались только в партизанском отряде. А здесь, в «Псарне»…

— Ты меня слышишь, Вольф? — заметив «потерянный» взгляд курсанта, спросил Михаэль.

— А? Да, слышу, — ответил Вовка.

— Тогда держи. — Сандлер бросил на стол перед мальчишкой несколько треугольных суконных нашивок.

— Что это? — спросил мальчишка, разглядывая зеленые треугольники с алюминиевыми галунами в виде метел.

— Нарукавные нашивки, — ответил Сандлер. — Двойной галун — твой как моего заместителя.

— Обергефрайтер?

— Да, равный общевойсковому обергефрайтеру, но только в ранге «Псарни».

— А остальные кому? — Вовка вертел в руках треугольники с одинарными галунами.

— Это твое первое задание в чине обергефрайтера, — пояснил Михаэль. — Назначишь четырех самых смышленых и сильных на должности командиров отделений. Лычки пришьете на левый рукав. Чуть выше локтя.

— Я знаю, — кивнул Вовка.

— Ну вот и отлично! — улыбнулся Сандлер. — Только помни, что этот наш разговор «по душам» тебя не освобождает от правил школы. Требовать буду много больше, чем с остальных. Не взыщи! Понял, обергефрайтер хунд?

— Яволь, герр Сандлер!

— Тогда все, разговор окончен! Можешь приступать к своим обязанностям! — Сандлер повернулся, чтобы уйти, но неожиданно остановился. — А пачку я забираю, — сказал он, пряча упаковку в нагрудный карман униформы. — Поймаю с сигаретой — накажу! Да, и помещение проветри, — сказал он, покидая класс.

— Я. Яволь, герр… — Но мастер-наставник его уже не слышал.

Мальчишка собрал окурки в урну, сдул с парт пепел и распахнул настежь окна в кабинете.

— Вовка, ты здесь еще? — В класс заглянул Петька, с которым Вовка за время, проведенное в школе, успел крепко сдружиться. Новообретенный друг по нескольку раз в день забегал в санчасть, пока Вовка валялся на больничной койке, приносил фрукты, не съеденные за обедом, в свободное время помогал доктору ухаживать за больным пареньком.

— Здесь, — ответил Путилов.

— Чего от тебя Сандлер хотел? О! А это что такое? — Петька заметил лежащие на парте нашивки.

— Галуны нарукавные. Для командиров отделений. Можешь взять себе один — будешь гефрайтером первого отделения.

— Я? Да на фига мне это сдалось?

— Так нужно, Петька. Меня Сандлер назначил своим заместителем. Я теперь — обергефрайтер. — Он показал Петьке спрятанную в карман нашивку с двойным рядом метел.

— Ты? Заместитель Сандлера? — Глаза у Петьки едва на лоб не вылезли. — Но ты же… Я вообще считал, что он тебя в могилу загонит после всего… А тут на тебе, обергефрайтер!

— Я тоже так думал, — признался другу Вовка. — А он эвон как повернул… В общем, бери нашивку. С завтрашнего дня назначаю тебя командиром первого отделения.

— Вовка, а как же? Ты же сам. — Петька пугливо заозирался, а затем продолжил шепотом: — Сам про отряд рассказывал. А мы, выходит, при немцах выслуживаемся? Да как же так?

— Я тоже об этом думал, Петь. Все это так, но не совсем.

— Ну?

— Ты знаешь, ведь нас пока еще никто не принуждает сражаться против наших.

— Ну пока нет…

— А сражаться научат. Нас же для этого здесь фрицы собрали?

— Ну?

— Да не нукай ты, Петька, не запряг! — раздраженно заметил Путилов. — Научат всему, что должен знать настоящий солдат: рукопашной, с оружием обращаться, да и силенок за это время мы подкопить сумеем… Если, конечно, филонить не будем. Да и не даст нам Сандлер филонить…

— И? — Петька сменил доставшее Вовку «ну» на «и».

— Че ты все «ну» да «и»? Сам головой подумать не можешь?

— Чего подумать?

— Ладно, — махнул рукой Вовка, — слушай сюда: на «Псарне» нас всему научат. А после того как нас научат по-настоящему воевать, кто нам помешает в лес уйти и свой отряд собрать?

— Ты серьезно? А я об этом как-то не подумал… — Петька почесал обритый затылок. — Вовка, ты голова!

— Только нам надо в этом деле, ну в военном, лучшими стать: умнее, сильнее — лучшими, одним словом! А эти лычки нам только помогут. Командовать людьми, как говорил мой командир…

— Партизанский? — шепотом спросил Петька.

— Угу. Людьми командовать тоже уметь надо. Так что, Петька, будем учиться этому делу со всем возможным прилежанием!

— А здорово ты все придумал! — не переставал восхищаться другом Петька.

— Только, Петька, о нашем разговоре — молчок! Чтобы никто из наставников не пронюхал.

— Я понял, понял! А из пацанов еще кому-нибудь можно об этом сказать?

— Пока не нужно. Вдруг заложит кто-нибудь? Ты вот, например, в ком железно уверен? На кого в нашем взводе положиться можно?

— Колька Федотов неплохой пацан, Тимоха, Макар, Жорка Пономарь…

— Уверен?

— Ну…

— Вот когда будешь точно в них уверен, тогда и расскажем о нашей затее. А пока…

— Понял, могила!

— А вот Федотова, Пономаря да еще, пожалуй, Макара я тоже назначу командирами отделений. Как считаешь?

— Согласен.

— Ну тогда пошли, озадачим новых гефрайтеров. Да и ужин скоро.

На вечерней поверке мастер-наставник Сандлер пробежался взглядом по сверкающим серебром галунам, аккуратно нашитым на рукава свежеиспеченных командиров отделений, и удовлетворенно кивнул, тем самым, видимо, одобрив выбор своего протеже.

— Der Zug! Augen-rechts! Stillgestanden![36] — зычно крикнул Вовка.

Дождавшись выполнения команды (с каждым днем у курсантов получалось все лучше и лучше), он отрапортовал:

— Герр мастер-наставник, первый взвод в полном составе на вечернюю поверку выстроен! Больных и отсутствующих нет!

— Я надеюсь, что все курсанты увидели новые отличительные знаки на рукавах ваших товарищей?

— Видели, так точно, яволь. — По рядам псов прошел какой-то неясный гул.

— Я не понял: вы что, забыли, как нужно отвечать старшему по званию? Давно по ночам сортиры не драили? Или хотите размяться перед сном? Пару-тройку километров я вам устрою!

— Никак нет! — рявкнули хором испуганные мальчишки.

— Какое поразительное единодушие! — притворно изумился Михаэль. — Не забывайте, кто вы и где находитесь! «Псарня» — это военизированная школа, а не вонючая богадельня! Всем ясно?!

— Яволь, герр мастер-наставник! — в едином порыве выдохнули курсанты.

— Итак, с сегодняшнего дня за успехи в учебе и спорте командирами отделений — гефрайтерами — назначены: Федотов, Пономарь, Незнанский и Чернюк. Курсант Путилов назначен заместителем командира взвода — обергефрайтером. Приказы командиров отделений выполнять беспрекословно! Отменить их распоряжения может только вышестоящий начальник — обергефрайтер либо лично командир взвода — мастер-наставник, то есть я! Allem ist es klar? Всем понятно? — продублировал он вопрос по-русски.

— Яволь, герр мастер-наставник!

— Идем дальше: с завтрашнего дня наш взвод дежурит по кухне. Моет, чистит, режет, раскладывает. В общем, поступает в полное распоряжение заведующего столовой. По одному отделению в день. Контроль возлагается на обергефрайтера Путилова. Ruehrt Euch! Weggetreten! Курсант Путилофф! Weber zu mir!

Вовка выбрался из развалившегося после команды «вольно» строя и подошел к Сандлеру:

— Обергефрайтер Путилов…

— Kommando zurück,[37] Вольф, — устало произнес Михаэль. — Можно без уставных расшаркиваний. Выношу тебе благодарность: курсантов-гефрайтеров подобрал дельных, активных, с понятием… Продолжай в том же духе. Завтра на кухню отправишься с первым отделением. В твои функции входит только контроль. Ну и смотри, чтобы не отчебучили что-нибудь твои подчиненные. Спрошу с тебя!

— Да что может случиться на кухне?

— Завтра узнаешь, — загадочно пообещал мастер-наставник.

* * *

Первое отделение Вовка вытащил из нагретых постелей на два часа раньше утренней побудки. Кашевары вставали раньше всех, а вместе с ними и курсанты, получившие распределение на кухню. За короткий промежуток времени нужно было успеть переделать кучу дел: нарубить дров, растопить печи и походные кухни, сервировать столы, нарезать продукты, натаскать воды. И это далеко не полный список дел, который предстояло выполнить первому отделению этим утром. Петька Незнанский первым вскочил на ноги, лишь прошамкав спросонья слипшимися губами:

— Шо, уже?

— Пора, Петька, пора! Только сильно не шуми, пусть пацаны дрыхнут.

— Понял, — кивнул Незнанский.

— Давай одевайся, а я пока остальных растолкаю.

Минут через десять курсанты первого отделения были вытолканы на улицу, некоторые на пинках и затрещинах.

— Построиться! — коротко приказал Вовка съежившимся от утренней прохлады курсантам.

Пацаны выстроились в некое подобие шеренги — «как бык поссал», сказал бы незабвенный Митрофан Петрович — командир партизанского отряда, в котором прошло практически все Вовкино детство. Бывший кадровый офицер Красной армии, командуя партизанами, далекими от понятия строевой дисциплины, никогда не мог сдержать едких замечаний на этот счет. Вовка тоже едва сдержался, чтобы не повторить слова бывшего командира. Он лишь толкнул локтем в бок Петьку и кивком указал на отделение:

— Чего стоишь? Командуй!

— Яволь, герр обергефрайтер! — встрепенулся мальчишка. Вовка лишь грустно улыбнулся в ответ на такое рвение. — Равняйсь, смирно! Рассчитайсь!

— Первый! Второй… Расчет окончен! — оттарабанил последний в шеренге курсант.

— Герр обергефрайтер, — доложил Петька, развернувшись лицом к Вовке, — первое отделение в полном составе к выполнению боевой задачи готово! Командир первого отделения — гефрайтер Незнанский.

— Вольно! — ответил Вовка.

— Вольно! — продублировал его Петька. — На кухню шагом марш!

— А нас там хоть покормят? — недовольно шмыгнув носом, спросил Вовку один из пацанов — Толик Буханкин по кличке Каравай — самый упитанный во взводе курсант. — А то раньше всех подняли: ни завтрака тебе, ни…

— Слышь, Каравай, — начальственно одернул мальчишку Петька, не слишком-то жаловавший вечно голодного и постоянно бурчащего по этому поводу «сослуживца», — хавло завали! Будет команда — покормят, а нет — так до завтрака потерпишь! К тому же тебе схуднуть чуток не помешает! А то отожрал щеки… И как только умудряешься? Правда, Вовка?

— Да, насчет жратвы команды не было, — ответил Путилов. — Скорее всего, терпеть до завтрака придется.

— Ну вот, — вновь заныл Каравай, — так и ноги протянуть недолго с голодухи и недосыпу…

— Вот ёк-макарёк! — незлобиво ругнулся Незнанский. — Сказали же тебе! Помолчи, будь человеком! Можно подумать, что мне или вон Вовке тоже лопать не хочется? Так ничего же — терпим! И от тебя не убудет! Давай топай быстрее! Если опоздаем к началу дежурства — вообще можем без жратвы остаться…

— Э… Как это без жратвы? — Буханкин прибавил ходу. — Давайте, хлопцы, поторопимся, а то действительно порубать не дадут!

— Во-во, двигай, рубака! — фыркнул Петька, когда его обогнал Каравай.

К ярко освещенному помещению столовой курсанты подошли основательно продрогнув — утренний промозглый туман, выползающий откуда-то со стороны Гиблого озера, был настолько плотным, что временами переходил в моросящий дождик. Температура, несмотря на начало лета, тоже не баловала мальчишек.

— Холодрыга какая! — стряхивая ладошкой с бритой головы капли воды и передергивая плечами, произнес Петька. — Правда, Вовка?

— Ерунда, — отмахнулся тот, вспоминая морозные зимы в лесу во времена партизанской деятельности, — радоваться нужно — какое-никакое, а лето.

— Чему ж тут радоваться? — удивился приятель.

— Чему, говоришь? — протянул Вовка. — Да хотя бы тому, что плевок на лету не замерзает!

— Ну если только этому, тогда да — порадуемся! — заржал Петька.

На крыльце столовой курсантов уже дожидался заведующий столовой — Альберт Ланге, высокий, нескладный немец с мосластыми, достающими едва ли не до колен волосатыми руками. Несмотря на близость к кухне, Ланге был худ, словно голодающий узник концлагеря, но силен неимоверно. В его силе курсанты уже неоднократно убеждались, наблюдая, как этот угловатый тощий немец в одиночку переносил на кухню громадные коровьи полутуши. Ему ничего не стоило привлечь к этой работе курсантов, но, видимо, заведующему столовой нравилось самому перетаскивать тяжелый груз. Поговаривали, что на фронте Ланге мог в одиночку поднять и вытащить из грязи полевую кухню!

— Подтянись! — скомандовал Вовка, заметив стоявшего на крыльце заведующего. — В одну шеренгу становись! Herr Kantinenleiter,[38] — отчеканил Вовка, дождавшись, когда курсанты выстроятся в некое подобие шеренги, — первое отделение первого взвода для работы на кухне прибыло!

Ланге обвел тяжелым взглядом неровную шеренгу ребят, поковырялся ногтем в зубах и глухо произнес, сверкнув маленькими глазками из-под выступающих надбровных дуг:

— Двое заходить кухня, к фрау Херманн. Двое рубить дрова. Двое — носить вода. Остальные — ходить за мной. Ферштейн?

— Яволь, герр Ланге! — ответил Путилов. — Гефрайтер Незнанский, распорядись, — добавил он тоном ниже.

— Так, — принял командование Петька. — Курсанты Куликов и Печкин — на кухню. Филиппов и Котов — на дрова. Топорков и Федькин — на воду. Остальные следуют за кантиненляйтером Ланге.

— Нам что, и чаю попить не дадут? — громко прошептал Буханкин, облизнув пересохшие губы.

— Разговорчики! — шикнул на него Петька, заметив, как недовольно глянул на унтерменшей столовский начальник.

— Кушайт будете nach dem Plan![39] — произнес Ланге, презрительно скривив тонкие бескровные губы.

После этого он спустился по ступенькам и пошел в сторону складских бараков.

— Услышал же, черт ушастый! — чуть слышно пробурчал Каравай, когда Ланге отдалился на довольно-таки приличное расстояние. — Нах дем план — нах дем план, — передразнил он костлявого немца. — Шел бы он сам нах…

— Заткнись! — выдохнул в самое ухо Каравая Петька, схватив пацана за рукав. — Услышит — в карцере и того не будет! Понял?

— Понял-понял, — скороговоркой ответил Буханкин. — Отцепись уже!

— Курсант Буханкин, — подключился к перебранке подчиненных Вовка, — ты как разговариваешь со старшим по званию?

— А? А чего он…

— Смирно! — рявкнул Путилов, неосознанно подражая старшему мастеру-наставнику Францу.

Толик испуганно замер на месте, вытянувшись и нависнув над Вовкой. Хоть и был он почти на целую голову выше Путилова, да и тяжелее пуда на полтора-два, но на открытое противостояние с Вовкой не отважился. Схватка с Сандлером была еще свежа в его памяти.

— Еще раз твое нытье услышу, — жестко произнес Путилов, — я сам тебе карцер организую! Либо в наряды будешь со всем взводом ходить, а не только со своим отделением! Ферштейн?

— Я… Яволь, г… герр гефрайтер, — дрожащим голосом произнес Буханкин, не ожидавший такой вспышки от Вовки.

— Обергефрайтер, балбес! — автоматически поправил мальчишку Петька, идущий следом.

— А… да… я…

— Все, хорош блеять! — фыркнул Петька. — Но твое нытье действительно уже всех достало! Давай дергай за Длинным, а то он и за это взыщет — злобный жердяй.

Клички Длинный и Жердь приклеились к заведующему столовкой практически с первых дней: мало того что по-немецки фамилия Ланге означала «длинный», так еще и рост у костлявого немца был соответствующий.

— Давайте-давайте, пацаны! — поторапливал мальчишек Петька.

Вскоре курсанты догнали Жердяя и пристроились ему вслед. Возле одного из складских сараев Ланге остановился. Вынул из кармана ключ и открыл им навесной амбарный замок.

— Айне, цвайн… фюнф, — пересчитал курсантов немец. — Кошт. Заходить. — И первым вошел в открытую дверь.

В темном чреве сарая что-то громыхнуло. Ланге разразился потоком немецких проклятий. Через мгновение сарай озарился тусклым светом электрической лампы, которую вкрутил в цоколь немец. Как оказалось — выключателем ветхое строение оборудовано не было. Старый сарай оказался практически пустым, если не принимать во внимание большую деревянную клетку, расположенную у дальней от входа стены. Клетка была набита спящими курами, начавшими нервно квохтать, когда Ланге «осветил» помещение. Дождавшись, когда все курсанты втянутся внутрь, заведующий столовой ощерился и, выставив на всеобщее обозрение большие лошадиные зубы, изрядно поеденные кариесом, хрипло произнес:

— Слюшайт меня aufmerksam![40] Каждый из вас брать мессер э-э-э… нож и резайт по драй кура…

— Как резать? — ахнул Буханкин.

Ланге смерил толстячка презрительным взглядом:

— Я показывает, как это делает, для тупой унтерменш.

Ланге подошел к клетке, открыл маленькую дверку и засунул в нее руку. Ухватил за ногу первую попавшуюся курицу и вытащил её наружу. Птица испуганно забилась в длинных обезьяньих руках заведующего кухней. Поудобнее перехватив хлопающую крыльями птицу, кантиненляйтер кинул её на измочаленную колоду, предварительно подняв с нее большой нож-тесак. Взмахнув большим лезвием, Ланге ловко отрубил голову курице. Безголовая птица забилась еще сильнее, из обрубка шеи толчками выплескивались струйки крови.

— Все понимайт, как надо? — Ланге тряхнул обмякшим тельцем, из которого еще продолжала сочиться кровь.

— Яволь, — вразнобой ответили курсанты.

— Гут! Ты есть первый! — Ланге указал окровавленным лезвием на побледневшего Буханкина. — Драй кура, ферштейн?

— Ферштейн, — пролепетал Каравай, вышедший вперед на негнущихся ногах.

Ланге с брезгливой ухмылкой сунул в руки Толика тесак, и отошел в сторону:

— Драй кура. Hau den Kopf ab![41] Бистро, бистро!

— Я… воль… — прошептал пересохшими губами Каравай и кулем осел на усыпанный сухим куриным пометом земляной пол сарая.

— Was… Was es für die Scheiße?![42] — попинав носком сапога лежащего пластом Буханкина, по-немецки выругался Ланге. — Er dass, in der Ohnmacht?[43] — не поверил своим глазам завстоловой.

— Вовка, а Каравай вырубился, — произнес Петька, присев на корточки возле Буханкина. — Сомлел, как баба… Буханкин, ты чего? Вставай! — Незнанский похлопал курсанта по щекам.

Каравай не подавал никаких признаков жизни.

— Тащите его на улицу, пацаны! — распорядился Вовка, наблюдая, как наливается багрянцем костлявая морда Ланге. — Можно его вывести на улицу, герр кантиненляйтер? — запоздало осведомился он у немца.

Ланге согласно кивнул и повелительно взмахнул рукой, как будто стряхивал с ладони какую-то грязь:

— Hundedreck![44]

Подхватив незадачливого товарища под руки и ноги, мальчишки оттащили его на свежий воздух. Положив Буханкина на влажную от росы траву, курсанты поспешили вернуться в сарай.

— Герр кантиненляйтер, можно? — Вовка протянул раскрытую ладонь, в которую Ланге скинул окровавленный нож.

Путилов крепко стиснул в кулаке еще теплую рукоять ножа, решительно распахнул клетку с курами. Выдернул из нее подрагивающий перьевой комок и швырнул его на колоду. Выбрал удачный момент, когда курица вытянула шею… Чвяк! — Нож, легко срубив голову птице, завяз в измочаленной древесине. Отрубленная голова, сверкнув глянцевым зрачком, вмиг затянувшимся матовой пленкой, упала под ноги мальчишке. Обезглавленная птица забила крыльями, Вовка вытянул руку, чтобы его не забрызгало кровью.

— Гут! — кивнул немец. — Карашо! Теперь делайт так, — когда птица затихла, Ланге подвесил тушку за ногу на специальный крюк, вбитый в бревенчатую стену сарая, и выдернул клок перьев, — ощипайт. Голый птица — на кухню. Ферштейн?

— Яволь!

— Гут! Как закончить — du wirst mir sofort berichten.[45]

— Э… Нихт ферштеен! — Вовка не понял, что от него хочет немец.

— О, майн Готт! Думкопф! Дурной голова! Доложить в тот же момент!

— Яволь!

Ланге удовлетворенно кивнул и вышел из сарая.

— Так, пацаны, — Вовка тут же взял инициативу в свои руки, — кто еще крови боится? Есть еще такие, как Буханкин? Лучше сразу скажите, — попросил он, — а то потом поздно будет!

— Да уже, наверное, поздно, — фыркнул Петька, — этот индюк надутый всяко наставнику сообщит.

— Разберемся! — отрезал Вовка. — Значит, никто больше не боится курей резать? А?

— Да вроде бы… — с какой-то неуверенностью в голосе произнес Семка Вахромеев. — Только противно…

— Ишь, какой чистюля выискался! — презрительно сморщил нос Петька. — Вот с тебя и начнем.

Незнанский выдернул нож из колоды и сунул его Семке:

— Держи! Пацаны, куру дайте, — попросил он своих подчиненных.

Кто-то из мальчишек достал птицу из клетки и, придерживая руками, распластал её на колоде.

— Башку, башку ей держите — чтобы не крутила! — посоветовал Вовка.

— Руби! — скомандовал Петька, когда один из курсантов зафиксировал куриную голову петлей из куска веревки, найденной на полу сарая.

Семка слегка покраснел и тяжело сглотнул тягучую слюну, заполнившую рот. Затем он громко выдохнул, взмахнул острым лезвием и закрыл глаза. Нож пошел вниз, но остановился у самой колоды:

— Не могу!

— Можешь! — жестко произнес Вовка. — Можешь, я тебе говорю!

— Не могу!

— Сопли подбери! — рявкнул Путилов. — Нож поднял! На раз-два… Понял?

Семка судорожно кивнул, сжимая в потных ладонях деревянную ручку тесака.

— Раз! — отчетливо произнес Вовка. — Два!!!

Вахромеев, зажмурившись, в очередной раз с силой опустил нож, который, перерубив хрупкую птичью шею, глубоко завяз в колоде.

Пацаны радостно загомонили, хлопая Семку по плечам.

— Молодец, Семен! — похвалил мальчишку Петька. — Так и надо! Ты настоящий мужик.

— Я сделал это, пацаны! Сделал… — дрожащим голосом бубнил Вахромеев.

— Молодец, курсант! — произнес Вовка. — Теперь нужно закрепить: еще куру давай! — крикнул Путилов, выдергивая нож из колоды и вкладывая его в ходившие ходуном руки пацана.

Курицу опять распяли на «жертвенном» пне.

— Раз! Два! — вновь скомандовал Вовка, и Семка опять махнул зажатой в руке острой сталью.

— Молоток! — похвалил мальчишку Вовка. — Следующую давай!

На этот раз все прошло без сучка без задоринки — Семка даже зажмуриваться не стал.

— Раз… — только и успел произнести Путилов, как куриная голова была отрублена. — Вот это другое дело! — облегченно выдохнул обергефрайтер. — Давай, пацаны, по очереди. Нам еще их и ощипать надо успеть.

Курсанты быстро выстроились в некоторое подобие очереди и принялись споро отрубать головы птицам. В обморок больше никто не падал, только у некоторых мальчишек нет-нет да и подрагивали руки.

— Во, посмотрите, кто к нам вернулся! — весело воскликнул Петька, заметив появившегося в дверном проеме Буханкина.

Выглядел Каравай нелучшим образом: промокшая гимнастерка была испачкана какой-то грязью, бледное лицо заляпано зеленой жижей, в ежике волос застряли сухие прошлогодние листья.

— Красавец, нечего сказать! — развел руками Незнанский.

— Это… хлопцы, а чего приключилось-то? — хлопая ресницами, поинтересовался Буханкин.

— Ты посмотри, Вовка, он еще и спрашивает? — рассерженно зашипел Петька. — Да нам из-за тебя…

— Подожди, Петька, — Путилов дернул друга за рукав, — пока ничего не случилось.

— Ну так случится! Думаешь, что Жердяй это так просто оставит?

— Не гони коней, Петька! А ты, Каравай, совсем ничего не помнишь?

— Ну… так… немного… — начал заикаться Толик, наткнувшись взглядом на пирамидку куриных голов, лежащую подле колоды.

— Братцы, да он крови боится! — закричал Прохор Кузьмин — крепкий и горластый пацан. — Накось, держи! — И он сунул в руки Караваю обезглавленную куриную тушку прямо в лицо.

Буханкин отшатнулся, побледнел еще сильнее, хотя, казалось бы, больше некуда, конвульсивно содрогнулся и сложился пополам. Его вырвало желчью прямо на кучу куриных голов.

— Ты чего творишь-то? — возмущенно завопил Прохор, которого слегка забрызгало рвотой. — Форму мне облевал!

— Да ты сам хорош! — неожиданно вступился за Буханкина Семка Вахромеев. — Ты зачем ему в морду куру толкал? Он еще от обморока не очухался!

— А я откуда знал, что он еще и облюется, гад такой! Вернемся в расположение — постираешь! — брезгливо протирая испачканную гимнастерку пучком перьев, процедил сквозь сжатые зубы Кузьмин.

— Сам постираешь свои тряпки! — безапелляционно заявил Вовка, сверля глазами Прохора. — Семка прав — нечего было ему в харю курой тыкать!

— Да ты кто такой, чтобы мне указывать? — выпятив грудь колесом, со злостью в голосе произнес Кузьмин. — Этот дундук мне форму изговнял, он же и постирает!

— Ты офонарел, что ли, Кузьмин?! — Петька сильно толкнул Прохора кулаком в грудь. — Ты как со старшим по званию разговариваешь?

— Тоже мне, нашлись старшие! — презрительно сплюнул на пол Кузьмин. — Че вы мне сделаете?

— Ах, вот ты как? — Петька неожиданно прыгнул на Прохора, и они покатились по земляному полу сарая, сметая с него старый куриный помет.

— Давай, Петька, дай ему как следует! — загомонили мальчишки, которым заносчивый Прохор тоже успел насолить. — Пусть не думает…

— А ну-ка прекратить!!! — заорал Вовка во все горло. — Встать!!!

Но дерущиеся мальчишки не обратили на приказ обергефрайтера никакого внимания, продолжая воодушевленно мутузить друг друга.

— Хлопцы, давайте разнимем их! — крикнул Семка. — Вдруг Ланге сейчас воротится — то всем влетит!

Совместными усилиями драчунов удалось оттащить друг от друга. Сейчас они стояли, тяжело дыша, перед Вовкой со скрученными за спиной руками.

— Значит, так, — совершенно спокойно произнес Путилов. — Кузьмину — неделя карцера, Незнанскому — два дня…

— За что, Вовка? — пылая праведным гневом, воскликнул Петька. — Я ж его, падлу, — мальчишка попытался пнуть недруга в колено, но у него ничего не вышло — слишком далеко друг от друга их держали, — на место хотел поставить!

— За драку, за неподчинение приказу, — тоном, не терпящим возражений, ответил Вовка, — чтобы и остальным стало ясно, что никакие дружеские отношения не помогут, если ты провинился. — Три дня карцера, — накинув еще денек, «подвел черту» Путилов. Командование отделением пока примет на себя… — Вовка оглядел цепким взглядом мальчишек. — Семен Вахромеев.

— Я? — удивился мальчишка. — Вов, да я же это… Я ведь даже куру с первой попытки как следует убить не смог.

— Не я, а так точно… Вернее, яволь!

— А? Да! Яволь, герр обергефрайтер! — поправился Вахромеев.

— А насчет куры не переживай, — приободрил пацана Путилов, — самое главное — ты сумел с собой справиться! А это — дорогого стоит, — добавил он, вспомнив, что говорил в таких случаях Митрофан Петрович. — Ладно, парни, тащите провинившихся в холодную. Сдавайте караульному и быстро сюда! Вахромеев!

— Яволь!

— Сообщишь обо всем происшедшем мастеру-наставнику Сандлеру.

— Слушаюсь!

— Пацаны, обратно бегом! — напомнил Вовка курсантам. — А то Жердяй нас точно всем скопом закопает!

— Хорошо, командир! — ответил за всех Семка. — Мы быстро.

— А ты, Петька, не обижайся, — обращаясь к другу, произнес Путилов. — Так надо, поверь.

— Да я и не обижаюсь, — тряхнул головой Незнанский. — Я-то дурак, что повелся… Пацаны, отпустите. Не надо меня держать — я сам дойду.

Вовка кивнул, мальчишки отпустили Петьку.

— Кузьмин, тебя тоже отпустить? Дергаться не будешь?

— Да пошел ты…

— Опять начинаешь? — Вовка едва сдержался, чтобы не взорваться.

— Я вам еще припомню! — мрачно пообещал Кузьмин.

— Ладно, пацаны, не хочет по-хорошему — волоките так, — распорядился Путилов. — Ему же хуже.

— Давай топай! — Семка толкнул нарушителя спокойствия в спину и вслед за мальчишками вышел из сарая.

— Каравай, ты как, живой? — оставшись наедине с Буханкиным, спросил Вовка.

— Почти, — просипел Толик.

— Слушай, но с тобой нужно что-то делать, — задумчиво произнес Путилов. — Ты всегда так?

— В смысле крови боюсь?

— Да.

— С детства. Сколько себя помню — только увижу хоть каплю крови — и неважно, своя она или чужая, так и падаю.

— Да уж, — Вовка усмехнулся и почесал затылок, — задачка! Ты понимаешь, что с такой проблемой тебе настоящим солдатом никогда не стать?

— А то? — Каравай изобразил на лице некое подобие улыбки. — Только поделать с собой ничего не могу. Я пробовал уже. — Глаза мальчишки предательски заблестели, наполнившись слезами. Он шмыгнул носом, а затем потер глаза рукавом, размазывая грязь по лицу.

— Ты это, сырость-то не разводи! — посоветовал Вовка. — Этим все равно делу не поможешь. Лучше давай мы с тобой еще разок попробуем… Да вон хотя бы курицу ощиплем.

— Угу, — обреченно кивнул головой Толик. — Давай попробуем.

Но едва Вовка снял с крюка одну тушку, к горлу Буханкина вновь подкатил ком, а рот заполнился кислой, тягучей слюной.

— Все, закончили! — Заметив, как посерел Каравай, воскликнул Вовка. — Иди лучше на улицу. Для первого раза хватит.

Буханкин промычал нечто нечленораздельное и выскочил на свежий воздух. Вовка в очередной раз тяжело вздохнул и принялся в одиночестве ощипывать зарубленных курсантами кур.

Мальчишки вернулись минут через двадцать и с энтузиазмом включились в работу. Однако такое на первый взгляд простое задание, как ощип кур, оказалось довольно-таки трудоемким делом — с непривычки мальчишки возились с каждой тушкой чуть не по часу.

— Пацаны, да мы тут до вечера провозимся! — в сердцах бросил Вахромеев.

— Ага, — согласился Колька Печкин, — тогда нам Ланге, как этим курям, бошки-то поотвинтит!

— Кипяток нужен! — Вовка неожиданно вспомнил, как однажды в отряде они ощипывали рябчиков. — Если куру ошпарить — перья сами слезут! Колька, гони на кухню, притащи ведро кипятка.

Когда «гонец» вернулся — дело пошло веселее: вскоре все тушки были ощипаны.

— Ну что, идем сдаваться? — весело поинтересовался Вовка.

— Конечно! — поддержали его мальчишки. — Завтрак скоро.

Они похватали по нескольку штук в руки еще теплые птичьи тельца и побежали в сторону школьной столовой. Вовка промыл остатком воды птичьи головы, затем собрал их в ведро и кинулся догонять ушедших вперед мальчишек. Буханкин уныло плелся позади всех, размазывая по щекам грязь, сопли и слезы. Вовка обернулся, хотел было прикрикнуть на незадачливого курсанта, чтобы тот поторопился, но затем передумал. Судьба Каравая была сейчас под вопросом: едва только об этом случае узнает старший мастер-наставник Роберт Франц (с Сандлером, возможно, можно было бы договориться), Каравая мгновенно вышвырнут с территории школы. И еще неизвестно, как это будет сделано. Может, выведут Буханкина за периметр «Псарни», да и пустят в «расход»? Хотя нет, немцы народ рачительный, бережливый, они просто так даже старую вещь не выкинут, а тут здоровый молодой раб. Не-е, не убьют. Отправят в ближайший интернат, делов-то! А там, по сравнению с «Псарней», — расслабуха полная: ни тебе учебы, ни тебе физзанятий на износ, ни рукопашки… Хотя за прошедший месяц Вовка втянулся в режим «Псарни», ему (в этом он боялся признаться даже себе) неожиданно понравилась такая жизнь. В школе можно было стать по-настоящему сильным мужчиной и умелым воином. После памятного разговора с Сандлером Вовка тоже понял это. А вот что он потом распорядится своим воинским умением на благо Рейха — это бабка надвое сказала. В этом герр мастер-наставник просчитался. Вовка еще рассчитается с проклятыми фрицами сполна! Дайте только вырасти!

Ланге поджидал свою «убойную команду», по привычке стоя на крыльце и покуривая папиросу. Сплюнув на землю желтую никотиновую слюну, Альберт, недовольно наморщив нос, просипел:

— Где так долго ходить? Я же sagte… э-э-э, говорить: нюжно бистро, snell! Sie werden bestraft sein![46] Schlecht! Ошень плёхо! Ферштейн?

— Яволь, герр кантиненляйтер! — отрапортовал Вовка. — Готовы понести заслуженное наказание!

— Сейчас помогать фрау Херманн, — распорядился Ланге. — Она говорить, что machen… э-э-э, делайт. Выполняйт!

— Слушаюсь! — ответил Путилов.

Парни за Вовкиной спиной едва слышно зашушукались:

— Вов, про завтрак спроси.

— Герр Ланге, — окликнул Вовка уже собравшего уходить кантиненляйтера, — вопрос можно?

— Ja, — заинтересованно пошевелил бровями немец.

— Герр Ланге, а как насчет завтрака?

— Завтрак? — переспросил Ланге. — A? Frühstück. Кушайт будете после всех.

— Понятно. Парни, за мной!

— Вот урюк! И чего он на нас взъелся? — прошипел Семка на ухо Вовке. — Других дежурных раньше, чем остальных, кормили… Правда, Каравай?

— Не знаю, — пожал плечами Буханкин, у которого после утренних событий напрочь пропал аппетит. — Мне все равно.

— Тебе все равно? — не поверил Вахромеев. — Ты же всегда первый с ложкой к столу бежал!

— Не приставай ты к нему, — попросил Путилов. — Ему и без того тошно…

— А? Ну да, — кивнул Семка. — Извини, Каравай, я не по злобе.

— Мне все равно, — замогильным голосом повторил «потухший» Буханкин.

Оставив в покое своего расстроенного и грязного сослуживца, курсанты вошли в столовую. В помещении царила возбужденная суета — курсанты, оставленные в помощь кухарке, словно угорелые носились между столов и стульев, раскладывая на накрахмаленных скатертях тарелки, ложки и кружки. Стоявшая на пороге кухни пожилая сухощавая немка-кухарка Гретхен, помощница и правая рука толстой фрау Герхард, на чистейшем русском распекала мальчишек: времени до прихода первой очереди курсантов оставалось совсем чуть-чуть.

— А вы куда, засранцы? — увидев растрепанных мальчишек, закричала она, присовокупив еще и крепкое соленое словцо, от которого у мальчишек запылали уши. Происходила Гретхен из семьи поволжских немцев, но большую часть жизни (так уж сложились обстоятельства) она проработала посудомойкой, а позже кухаркой в одном из советских лагерей. Тесное общение с заключенными обогатило её знание русского языка до такой степени, что иногда даже взрослые мужики диву давались от заковыристых и многогранных ругательств. — Вы чего, из жопы вылезли или в нужнике купались? Живо приводите себя в порядок, иначе на кухню не пущу!

— А курей куда девать? — поинтересовался Вовка.

— Заносите на кухню, — распорядилась Гретхен. — Только с черного хода! Нечего здесь у меня топтаться!

— Ну что за день такой? — всплеснул руками Семка. — И здесь от ворот поворот. По-моему, пожрать нам сегодня не светит.

— Ладно, выходите уж! — произнес Вовка. — А то еще и кухарка начальству нажалуется.

Глава 6

13.06.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

Завтракать дежурных посадили только после того, как столовую посетила вся «Псарня». После этого курсанты долго и нудно убирали и мыли посуду, выносили мусор, драили полы. И вот когда помещение столовой было вычищено до блеска, Ланге разрешил курсантам покушать. Едва они расселись за столами, как в столовую заглянул мастер-наставник Сандлер.

— Отделение! Встать! — быстро скомандовал Вовка по-немецки, едва завидев Михаэля.

— Вольно, — небрежно махнул рукой Сандлер. — Садитесь. Путилов, ко мне.

— Слушаюсь, герр мастер-наставник! — произнес Вовка, голодным взглядом провожая исходящую душистым паром тарелку каши.

— Пойдем-ка, поболтаем, — выйдя на улицу, сказал Сандлер, направляясь к ближайшей скамейке. — Садись, — предложил он Путилову, хлопая рукой по потемневшей древесине.

Вовка сел рядом, безбоязненно взглянул в льдисто-голубые глаза мастера-наставника, ожидая продолжения разговора.

— Ну рассказывай, как дошел до жизни такой? — закуривая, риторически спросил Михаэль.

— В смысле? — переспросил Вовка. — Вы о чем?

— Не понял, что ли? — фыркнул, ухмыльнувшись, Сандлер. — Ты как умудрился за одно дежурство двоих своих бойцов в «холодную» упрятать?

— А-а-а? Вот вы о чем?

— Угу, об этом самом, — выпустив дым из ноздрей, подтвердил мастер-наставник. — Ты, часом, не зазнался, паря? Думаешь, получил нашивки обергефрайтера, так все можно?

— Да нужны мне ваши нашивки — я не напрашивался! — тут же окрысился Вовка. — Да я их в гробу видел в белых тапках. Забрать можешь…

— Не зарывайся, курсант! — резким окриком осадил мальчишку немец. — Не забывай, кто здесь отдает приказы! Нашивками он разбрасываться будет… Я тебя быстро к приятелям в карцер определю!

— Вот! — победно воскликнул Путилов, в возбуждении вскочив с лавки. — Я их за это же самое в карцер! За неподчинение…

— Ну-ну, — неожиданно улыбнулся Михаэль. — За неподчинение, говоришь?

— Ага, — кивнул Вовка.

— А дружка своего, Незнанского, в «холодную» за это же определил? Не жалеешь?

— Ну… — слегка замялся Вовка, — есть немного. Но так было нужно… Иначе какой из меня командир?

— Молодец, Путилов! — неожиданно похвалил мальчишку Сандлер. — Можешь считать, что прошел еще одну проверку на соответствие. Я в тебе не ошибся!

— Так все, что было, только проверка?

— А ты как думал? — вопросом на вопрос ответил Михаэль. — Вся ваша жизнь в стенах школы…

— «Псарни», — произнес Вовка.

— Называй как хочешь — смысл от этого не изменится, — не стал спорить наставник. — Вся ваша жизнь на «Псарне» — это одна большая проверка.

— Что будет с теми, кто эту проверку пройти не сможет? — напрямую спросил Вовка, вспомнив о Каравае.

— Не знаю, — пожал плечами Михаэль. — Это не в моей компетенции, да мне и все равно, если честно. Скорее всего, отправят таких вот несостоятельных вояк в ближайший интернат, где будут целенаправленно выращивать из них очередное работящее быдло… А почему тебя волнует этот вопрос? Тебе такая участь не грозит.

Вовка вновь замялся, осознав, что, не желая того, случайно «подставил» Буханкина.

— Давай колись, что у тебя там произошло, — миролюбиво посоветовал Сандлер. — Я, так или иначе, об этом узнаю… Короче, Путилов, кто в первом отделении крови боится?

— Буханкин… Ой! — Вовка запоздало понял, что теперь он точно прокололся и сдал Каравая по полной программе. — А как вы догадались? Ну насчет крови?

— Да тут и не нужно быть семи пядей во лбу, — развеселился Михаэль, — куры — это одна из проверок, помогающая нам выявить…

— Тех, кто боится крови? — догадался Вовка.

— В общем, да, — кивнул Сандлер. — Так можно выявить тех, кто не переносит крови. Именно не переносит, — заострил Вовкино внимание Сандлер, — с боязнью можно бороться. Боязнь можно преодолеть, а непереносимость — это полный швах! Вот твой Буханкин, он крови боится или не переносит? — спросил наставник.

— Он в обморок падает!

— Это плохо — придется его списать. Я встречал таких на фронте… Хороших бойцов из них не выйдет, как тут не выеживайся. Уж поверь мне на слово! Буханкин один пока такой или еще уникумы есть?

— Кто есть? — переспросил Вовка.

— Уникумы, — повторил Сандлер. — Не такие, как все. Ну типа Буханкина твоего.

— Не-е, — помотал головой Путилов, — таких больше в отделении Незнанского нет.

— И слава Богу! — воскликнул Михаэль. — Один на отделение — еще туда-сюда, несмотря на то что процент отсева у нас запланирован высокий…

— А что это — процент отсева? — не удержавшись, спросил Вовка, хотя уже догадывался, о чем пойдет речь.

— После обучения вас должно остаться меньше половины, — пояснил наставник. Хорошо, если треть, — отбор будет жестким!

— Ничего себе! — присвистнул Вовка. — Это же такая куча народа!

— Хорошо, что ты это понимаешь, — одобрительно произнес Михаэль. — Поэтому старайся, — вновь повторил он, — чтобы не попасть в этот процент… Да, — вспомнил Сандлер, — так что там у тебя произошло с Незнанским и с этим, как его… — Сандлер пощелкал в воздухе пальцами.

— Кузьминым? — подсказал Путилов.

— Да, с Кузьминым, — кивнул Михаэль. — Неподчинение приказу — дело, конечно, серьезное… Однако что конкретно они натворили?

— Да просто Кузьмин приборзел, — пояснил Вовка. — Злобу затаил, наверное, что я его гефрайтером не назначил…

— Бывает такое, — согласился Сандлер, — я этого в армии навидался, да и на гражданке хватало.

— Ну, в общем, озлобился Прошка, а когда Буханкин ему форму облевал…

— Вот даже как? — рассмеялся Михаэль. — Он, оказывается, не только в обморок падает, а еще и блюет почем зря?

— Так ему Кузьмин курицу с отрубленной башкой прямо в морду сунул. Вот его и вывернуло. Кузьмин начал на Каравая… то есть на Буханкина, — поправился Вовка, — наседать, чтобы тот ему форму постирал. Но тут вмешался Незнанский и сказал, что Прошка сам виноват: не надо было курой в лицо Буханкину тыкать. И он, как командир отделения, приказывает Прохе стирать форму самому.

— Что ж, резонно, — произнес Сандлер, закуривая очередную папиросу. — И что Кузьмин?

— А Кузьмин сказал, что в гробу видел все наши приказы, нас, ну и…

— Понятно, уперся парнишка. Ну а Незнанский попытался решить вопрос кулаками?

— Точно! — ахнул Вовка. — А как вы догадались? Вас же там не было.

— А хочешь, я тебе расскажу, что дальше было? — предложил наставник. — Они сцепились, тут и ты влез. Ты кричишь, а они не слышат — морды друг другу чистят. А потом вы всем скопом драчунов разняли и в карцер отволокли. Так?

— Так, — пораженно выдохнул Путилов. — Только Петька сам пошел…

— Осознал, значит, свою вину?

— Так точно, осознал. А вот Кузьмин до последнего трепыхался, кулаками все махал…

— Боевая злость — это, в общем-то, неплохо… — задумчиво произнес наставник. — А вот то, что он командиров ни во что не ставит, — с этим надо что-то делать. Ладно, Путилов, разберемся. Считаю, что в этой ситуации ты поступил правильно, хоть и нажил себе недоброжелателя.

— Да я этого Кузьмина…

— Ты остынь для начала. И подумай вот о чем: в боевой ситуации этот Кузьмин может и пулю тебе в спину пустить. Командир должен быть уверен в каждом из своих бойцов! Слаженная боевая единица, в которой один за всех и все за одного, — в десятки раз эффективнее, чем сборище недовольных друг другом, а еще хуже — недовольных командиром солдат. Хороший командир — плоть от плоти своих подчиненных, он знает их проблемы, переживает вместе с ними их беды, радуется их достижениям… Одним словом, командир это…

— Слуга царю, отец солдатам? — помимо воли вырвалось у Вовки. Эти строчки намертво впечатались в сознание мальчишки в партизанском отряде. Очень уж любил декламировать Лермонтова политрук отряда.

— У! — удивленно взметнулись вверх брови Сандлера. — Лермонтов. «Бородино». Откуда?

— Оттуда, — дерзко глядя в глаза немцу, ответил Путилов.

— Ах да, извини, забыл о твоем партизанском прошлом. Несмотря ни на что, Михаил Юрьевич правильно и удивительно точно ухватил суть настоящего командира: как-никак, а послужить ему довелось преизрядно. Да и повоевать не где-нибудь, а на Кавказе. Это отлично, что ты помнишь эти строки. Не забывай их никогда! Командир — воистину отец солдатам в самом прямом смысле этого слова! Если ты научишься быть «отцом» для своих подчиненных, уж поверь мне, что и они не останутся в стороне.

— Да я все понял, герр Сандлер.

— Молодец. Иди, доедай свой завтрак. — Сандлер поднялся со скамейки, показывая, что разговор закончен.

— Слушаюсь! — Вовка вскочил на ноги.

— Свободен! — повторил свое распоряжение Михаэль.

Вовка развернулся на каблуках и припустил рысцой к кухне, надеясь, что оставленная «без присмотра» каша еще не остыла. Он забежал в столовую, топая сапожищами по рассохшимся половицам. В обеденном зале он обнаружил только одного мальчишку — Котьку Полякова, тщательно протирающего мокрой тряпкой усыпанный крошками стол, за которым завтракали дежурные.

— О! Вовка, — заметив командира, произнес мальчишка, — чего так долго-то? Мы уж и пожрать успели.

— Сандлеру отчитывался, — не вдаваясь в подробности, буркнул Путилов, усаживаясь за стол с одиноко стоящей тарелкой. К несказанному Вовкиному огорчению, каша успела не только остыть, но еще и покрыться сверху неприглядного вида серой коркой. Но мальчишке было не привыкать: в отряде приходилось и лебеду с крапивой с аппетитом кушать. А здесь, какая-никакая, а все же каша, заправленная пусть и не сливочным, а растительным, но все-таки маслом. Он зачерпнул кашу слегка погнутой алюминиевой ложкой и отправил пищу в рот.

— Сильно ругался? — спросил Поляков, подвигая поближе к Вовке тарелку с сиротливо лежащими на ней двумя кусками черного хлеба.

— А ш шего ты вшял, фто он ругалшя? — прошамкал Вовка с набитым ртом.

— Как с чего? Ну у вас же там драка была! Да и Петьку с Прохой ты в «холодную» определил. Че ж Сандлеру радоваться-то?

— Не-е, — помотал головой Вовка, проглотив липкий комок каши и запив его сладким чаем, — не обрадовался, но и не ругался.

— И тебе даже не влетело? — не поверил Котька.

— Не-а! — Вовка запихал в рот очередную порцию каши. — Дафе одофрил мои фейстфия!

— Одобрил? — Куликов застыл с тряпкой в руке, стараясь переварить информацию. — Ну, Вовка, ты фартовый! — наконец ожил он.

— Слушай, Коть, а где все наши? — проглотив очередной комок, поинтересовался Вовка.

— Жердь всех увел на склад. Сказал, что нужно приборяк там устроить: банки-склянки, консерву переложить. Так что, как поешь — дуй к ним. Ланге видел, что ты с Сандлером разговариваешь, — ругаться не будет.

— Слушай, Котька, а ты другого слова, кроме как «ругаться», не знаешь?

— Да неприятностей мне не хочется…

— А кому их хочется? — печально улыбнулся Вовка. — Только вот не получается без неприятностей.

— Кто бы говорил? — хохотнул Поляков. — Тебе еще чаю принести? — заметив пустой стакан командира, спросил Котька. — Там еще осталось.

— Неси, — согласился Вовка, протягивая стакан Полякову.

Выдув в один присест стакан мутного остывшего чая, Путилов довольно «крякнул» и сплюнул на пол застрявшие в зубах чаинки.

— Спасибо, Коть, за чай! — от души поблагодарил он товарища, вспомнив наставления Сандлера.

— Ч-что? — Мальчишка, привыкший как должное сносить пинки и подзатыльники вместо простого человеческого «спасибо», даже поперхнулся от неожиданности. — За чай? Дык ведь мне это ничего не стоило.

— А мне было приятно, — честно признался Вовка. — Ведь ты же мог промолчать, что чай еще остался?

— Мог, — не стал спорить мальчишка.

— Вот видишь, а ты предложил… Тебе еще долго здесь?

— А меня Ланге до вечера на кухне прописал. Вроде как на подхвате у фрау Херманн: подай-принеси.

— А, понятно. Тогда бывай. — Вовка неосознанно отсалютовал Котьке уже вошедшим в привычку «зиг хайлем» и неторопливо вышел на улицу.

Туманная промозглая сырость испарилась под лучами теплого солнца, и Вовка с наслаждением вдохнул полной грудью утренний аромат лета. После плотного завтрака на мальчишку навалилось сонное умиротворение.

«Эх! — сожалением подумал он. — Развалиться бы сейчас на травке пузом кверху и лежать, ничего не делая, до самого обеда, разглядывая причудливые барашки стремительно меняющих очертания облаков. Размечтался! — одернул он сам себя. — На склад шагом марш! Не дай бог, пацаны еще что-нибудь отчебучат. А кому за все влетит? То-то же — топай давай! Не ленись!»

Тропинка, ведущая от кухни на склад продовольствия, бежала вдоль заросшего ряской маленького круглого водоема, облицованного замшелым камнем. Вокруг озерца стояли потемневшие от времени мраморные скульптуры — свидетели расцвета барского поместья, на чьей территории сейчас располагалась «Псарня». Возле одной из статуй — голого кучерявого мужика, выставившего напоказ свое немаленькое «хозяйство», даже не прикрытое фиговым листочком, — Вовка спрыгнул с тропы и зашел «бесстыднику» за спину. Затем воровато осмотрелся по сторонам — посторонних вроде бы нет, расстегнул ширинку и без зазрения совести помочился в пруд. Бежать до школьного сортира было лениво. Еще раз оглядевшись (за такое нарушение дисциплины полагалось справедливое возмездие в виде недельной чистки тех же самых сортиров) и не заметив ничего подозрительного, мальчишка вернулся на тропу и, посвистывая, продолжил неторопливое шествие к продовольственному складу. Продовольственный склад — большое приземистое здание, сложенное из красного кирпича, — некогда использовалось бывшими хозяевами поместья под конюшню. Но так как на балансе школы числилось всего лишь две престарелых кобылы, руководство «Псарни» решило переоборудовать помещение. Лошадей разместили в покосившейся сараюшке, подальше от казарм, а бывшую конюшню оснастили полками и стеллажами для хранения продовольствия — получился приличный склад. Тропинка вывела мальчишку на задний двор склада, превращенный Ланге в большую свалку строительного мусора и остатков истлевшей конской сбруи, доставшейся немцам в наследство от старых хозяев поместья — при Советах поместье пустовало. Жердяй постоянно порывался навести порядок на заднем дворе: но то ли руки не доходили, то ли времени было в обрез, и с каждым днем куча лишь увеличивалась в размерах.

Из-за угла склада вывернули двое курсантов, с трудом волочившие по земле, вцепившись вдвоем за один конец, трухлявое бревно — остатки старой разрушенной коновязи.

— Пацаны, я сейчас помогу! — крикнул Вовка мальчишкам, подхватывая бревно за другой конец.

— Благодарствуем! — отдуваясь, произнес Семка Вахромеев.

Дотянув до мусорной кучи, курсанты с облегчением взгромоздили на нее свою тяжелую ношу.

— Фу-у-ух! — Семка смахнул рукавом гимнастерки выступившие на лбу крупные капли пота. — Увесистая фиговина! — хрипло произнес он, сплевывая на землю сквозь крупную щербину в зубах. — Так и надорваться недолго!

— А чего вы вдвоем её поперли? — накинулся на него Вовка. — Чё, трудно было в помощь кого-нибудь взять?

— Так Жердь приказал тащить, — виновато развел руками Семен. — А в помощь некого было — все при деле.

— Да уж, — согласился Вовка, — у Жердяя не забалуешь! Этот длинный фриц из кого хочешь все соки выжмет!

— Угу, а день еще только начался! — с тоской в голосе произнес Емельян Поспелов, маленький, но жилистый мальчишка, конопатый, огненно-рыжий, с постоянным нездоровым румянцем во все щеки.

— Вовка, ну чего, тебе Сандлер сильный разнос устроил? — поинтересовался Вахромеев.

— Не, все в порядке, пацаны! — широко и открыто улыбнувшись, ответил мальчишка. — Даже благодарность вынес…

— Во дела! — покачал головой Поспелов. — Слышь, Вован, а ведь Сандлер после того случая… Ну когда ты ему…

— Ага, — фыркнул Вовка, — когда он мне навалял?

— Да-да, неважно, он тебе или наоборот…

— Ничего себе, неважно! — фыркнул Семка. — Чуть не пришиб до смерти!

— Ну не пришиб ведь? — не сдавался Емельян.

— Не пришиб, — согласился Вахромеев.

— Зато теперь он Вовку уважает…

— Хех, это ты, паря, загнул! — Вовка скривился как от зубной боли. — С каких же это пор истинные арийцы унтерменшей уважать начали?

— Ну если и не уважает, то хотя бы не придирается! — убежденно воскликнул Поспелов.

— Хм… Тут ты прав, Емеля, — согласился Путилов. — По пустякам не придирается, да. Но за серьезную провинность шкуру спустит на раз!

— Давайте не будем об этом, пацаны, — вздохнув, попросил Семка. — Я как подумаю… Так у меня мурашки вот такие по коже! — Вахромеев показал приятелям крепко сжатый кулак.

— Не ссы, Семка, — хлопнул покровительственно мальчишку по плечу Вовка, — мы скобские, мы прорвемся!

— А кто эти… скобские? — робко поинтересовался Емеля и добавил свистящим шепотом, предварительно оглядевшись с опаской: — Партизаны?

— Тихо ты! — шикнул на него Семка, зыркая по сторонам. — Забудь это слово, как страшный сон!

— Да че я, че я-то? — принялся отнекиваться Поспелов. — Все же знают, что Вовка оттуда…

— Вот знаешь и забудь! — пригрозил Емеле кулаком Семка.

— Понял я, понял! — закивал Емельян. — Я ж про скобских только и хотел… Ну, Вовка?

— Ладно. Только про партизанов — ни-ни! — Вовка приложил к губам указательный палец.

— Могила! — просипел мальчишка. — Чтоб мне с места не сойти! Хочешь, землю съем? — Емелька резко нагнулся и зачерпнул рукой горсть пыли.

— Не надо землю! — схватил его за руку Вовка. — Я верю. А про скобских я сам толком не знаю. Только присказка такая у командира нашего…

— Кх-м! — кашлянул Вахромеев.

— Ну вот, — расстроился Вовка, — и я туда же. В общем, мне так один хороший человек говорил: «Мол, мы скобские, мы прорвемся». Когда этот человек был мальчишкой, таким же как мы, он жил в большом доме, который все называли «Скобский дворец». А пацанов из того дома скобарями кликали… И были те скобари бесстрашными, сильными и смелыми, не страшились даже против царя — тогда царь, а не фюрер страной правил, — пояснил Путилов, — воевать идти.

— Ну прямо как ты, Вовка. Ведь тоже не побоялся против Сандлера выйти, — с обожанием произнес Семка Вахромеев. — Мне бы хоть чуть твоей храбрости…

— Все у тебя получится, Сема, — Вовка обнял товарища за плечи, — ты сможешь свой страх побороть. Думаешь, что я ничего не боюсь?

— Конечно!

— Боюсь, Семен, очень сильно боюсь… Ничего не боятся только дураки, а настоящие герои побеждают свой страх!

— Ух ты, — произнес Вахромеев, — сам придумал?

— Нет, один хороший человек мне это сказал. Когда мне, точно так же, как и тебе, было страшно.

— Тот же самый «хороший человек»? — прищурился Емеля.

— Тот же, — ответил Вовка. — Поэтому, Семка, борись и побеждай свой страх! А боятся пусть нас наши враги…

— Тихо! Слышите? — привлек внимание товарищей Поспелов. — Кажись, Ланге чего-то орет!

— Точно, Ланге, — узнал трубный голос кантиненляйтера Вовка.

— Случилось чего, что ли? — озадачился Вахромеев.

— Побежали! — скомандовал Путилов, рванув на рассерженный рев немца.

Выбежав из-за угла, Вовка едва не врезался в стоявшего возле распахнутых настежь складских ворот Ланге. В руках кантиненляйтер держал картонную коробку с надписью, выполненной вычурным готическим шрифтом: «Scho-ka-kola» «Die starkende Schokolade».[47] Сквозь неровную дыру в коробке, пробитую каким-то любителем сладостей, были видны круглые жестяные упаковки шоколада с оранжевым ярлычком на крышке. Таких шоколадок Вовке довелось повидать да и покушать преизрядно. Были в его жизни такие моменты, когда он от шоколада морду воротил, натрескавшись трофейных сладостей до тошноты. Когда партизанскому отряду удавалось уничтожать довольно-таки большие соединения врага, все лакомства, найденные в ранцах мертвяков, доставались единственному ребенку в отряде — Вовке. И каких только разновидностей шоколада он не пробовал: треугольные дольки «Шо-ка-колы» в кругленькой жестяной банке и плитки «Нестле», обернутые серебристой фольгой в красочной упаковке. Довелось ему попробовать даже «Panzer-schokolade» — танковый шоколад, от которого у мальчишки едва глаза на лоб не вылезли и спать несколько ночей подряд не хотелось. Командир тогда сказал, что в этот шоколад немцы какую-то дрянь добавляют — лекарство, чтобы фрицы меньше уставали и злее в бою были. После того случая Вовка опасался прикасаться к такому лакомству, если даже и оказия выпадала.

— Герр Ланге, что случилось? — с ходу спросил мальчишка, вытянувшись по струнке перед разъяренным немцем.

— Dass?..[48] — Ланге выпучил свои маленькие глазки, словно не понял с первого раза, о чем его спрашивает Вовка.

— Что произошло, герр кантиненляйтер? — повторил Путилов.

— Scheiße![49] — прошипел Ланге. — Я спрашивайт, кто есть это mache… Сделайт? — Он так сильно тряхнул разорванной коробкой перед самым носом Путилова, что из нее вывалилось на землю несколько упаковочек шоколада.

— Ищете, кто коробку испортил? — осторожно уточнил Вовка, подбирая с земли оранжевые жестянки.

— Nein, der Dummkopf![50] Я искать, кто есть вор! — злобно ощерившись, заявил кантиненляйтер.

Вовка с трудом сдержал брезгливую гримасу, едва не появившуюся на лице, — изо рта фрица нестерпимо воняло полупереваренными котлетами с чесноком, застарелым перегаром и какой-то гнилью. Вместо этого он глупо улыбнулся и невинно поинтересовался:

— А разве что-то пропало?

— Ja! — проревел Ланге. — Пропадайт цвай упаковка шоколаде!

— Может, их сразу не было? — выдал свою версию Вовка. — Через дыру по дороге вывались.

— Nein! Он есть быть целый! — Кантиненляйтер вновь встряхнул испорченную коробку. — Кто-то делайт дыра и брать шоколад! — Ланге бросил ящик на землю. От удара тот лопнул, и шоколадные кругляки раскатились по всему двору. Кантиненляйтер вытащил из кармана пустую баночку. — Вот, — победно закричал он. — Кто-то съесть! Я найти вор! Если не найти — плохо будет всем!

— Семка, командуй построение, — тут же сориентировался в ситуации Путилов.

— Отделение, стройся! — во всю глотку завопил Вахромеев по-русски, забыв с перепугу все немецкие команды.

Мальчишки побросали все, что до этого держали в руках, и, толкаясь, принялись выстраиваться в одну линию.

— Нам нужно самим найти того, кто слопал шоколад, — зашептал на ухо Вахромееву Вовка. — Иначе этот кровопивец, — он едва заметно кивнул в сторону Ланге, — действительно всему отделению житья не даст!

— Попробуем, — согласился Семка, краем глаза наблюдая за построением. Когда шеренга сформировалась, Вахромеев вышел из строя.

— Герр обергефрайтер! — отрапортовал он Вовке. — Отделение построено!

Мельком взглянув на Ланге, «играющего» жвалами на костистом лице, Вовка неторопливо прошелся вдоль строя, гадая, кто из ребят мог подложить всем такую свинью.

— Курсанты… — хрипло произнес он, не зная, как начать. — Да какое, на хрен… — ругнулся Вовка. — Пацаны! — громко крикнул он. — Пусть тот, кто это все сделал, выйдет вперед! Да, его накажут… Но зато не накажут всех остальных! Пусть он подумает о том, как будет после всего этого с нами бок о бок… Я все сказал. Кто виноват — выходи вперед!

Над строем повисла тягостная тишина ожидания. Прошла минута, вторая, третья. Никто вперед так и не вышел. Мальчишки затихли, уткнувшись в землю. Казалось, что они даже дышать перестали, чтобы ненароком никто их не заподозрил в воровстве.

— Значит, никто так и не признается? — еще раз крикнул Вовка. — Значит, все получат…

Неожиданно Ланге сильно пихнул Вовку в спину, мальчишка едва сумел удержаться на ногах. Разъяренный немец подскочил к Вахромееву, возглавляющему шеренгу, и, вцепившись рукой в гимнастерку в области груди, рявкнул по-немецки:

— Den Mund offne![51]

— Н-н-нихт ферштеен, — проблеял Вахромеев, так и не поняв, что от него хочет немец.

Тогда Ланге обхватил своей чудовищной волосатой клешней бритую макушку курсанта, а второй рукой дернул за нижнюю Семкину челюсть, едва не вывихнув её.

Семен вскрикнул от боли и открыл рот. Немец внимательно взглянул на язык курсанта, недовольно дернул щекой:

— Rein![52]

Отпихнув Семена в сторону, Ланге навис над следующим курсантом:

— Du![53]

Емельян Поспелов, стоявший следующим в ряду за Семкой, послушно открыл рот, не дожидаясь, пока его схватит своими лапами страшный фриц.

— Rein! Folgender![54]

Мальчишки послушно раскрывали рты, а Ланге скрупулезно осматривал состояние языков:

— Rein! Folgender! Rein! Folgender!

Наконец кантиненляйтер остановился перед испуганно-притихшим Буханкиным. Вовка заметил, что отрядного толстячка бьет мелкая дрожь, а по бледному лицу стекают крупные капли пота. Гимнастерка под мышками намокла и потемнела.

— Du! — хищно выдохнул в лицо Караваю Ланге. — Бистро! Бистро!

Буханкин сдавленно пискнул и отшатнулся от нависшего над ним фрица. Штанины Каравая в районе ширинки стремительно темнели, напитываясь влагой.

— Der Mund, schnell!!![55] — заорал еще громче Ланге, потрясая кулаками. Заметив мокрое пятно на штанах Буханкина, немец негодующе прошипел:

— Harnen?[56]

Буханкин хрюкнул и кулем осел на землю.

«Буханкину капец, — подумал Вовка, — теперь уже точно!»

— Scheiße! — выругался Ланге, однако, не поленившись нагнуться и заглянуть Буханкину в рот. — Rein! — произнес он, брезгливо сплевывая на землю.

Вдруг стоявший рядом с упавшим Караваем Славка Федькин (наверное, самый неприметный в отделении мальчишка, вроде бы и ростом вышел, и статью, но как-то умудрявшийся до сей поры не обращать на себя внимания), резко рванул в сторону — подальше от «метающего молнии» кантиненляйтера. Как Ланге успел среагировать на этот прыжок, Вовка так и не понял — настолько быстро все произошло — но немец взмахнул рукой, и убегающий мальчишка покатился по траве. Победно рыча, Ланге кинулся на свою жертву, придавив пацана коленом к земле. Ударив беглеца тыльной стороной ладони по лицу так, что голова Федькина едва не оторвалась от шеи, Немец залез пальцами ему в рот.

— Wurde geraten, der Bastard![57] — победно захохотал Ланге, заметив на языке Славки коричневые остатки шоколада. — Это есть вор! — во всеуслышание заявил он, поднимаясь на ноги. — Встать, Hundedreck! — приказал немец, с силой саданув мальчишку по ребрам ногой.

— Дяденька… герр Ланге… — заплакал Славка, схватившись за ушибленное место. — Не бейте меня! Я не хотел… Я просто никогда не пробовал… Я больше не буду!

— Affenbaby![58] — процедил сквозь сжатые зубы Ланге, пиная грязным армейским сапогом мальчишку в живот.

Славка задохнулся от боли и скорчился на земле, подтянув колени к груди. Удары посыпались на него с пугающей периодичностью. По спине, по ногам, по голове… Ланге крутился вокруг мальчишки, как умалишенный, остервенело избивая распростертое тело. Мальчишки круглыми от страха глазами глядели на бесновавшегося кантиненляйтера. Сейчас он как никогда был похож на озверевшего бабуина, втаптывающего в землю соперника. Хотя соперником был всего лишь маленький испуганный мальчишка.

— Хватит! — надсадно закричал Вовка. — Пацаны, ведь он Славку до смерти забьет!

Но никто из мальчишек не пошевелился, чтобы помочь бедолаге. Курсанты отводили глаза — никто не хотел попасть под горячую руку взбешенного кантиненляйтера.

— Эх, вы-и! — опустошенно выдохнул Путилов. — Так и забьют вас всех за кусок шоколадки… — Отпусти его, козел! — выкрикнул Вовка, толкнув с разбега немца головой в живот.

Ланге пошатнулся, но не упал, вцепившись пальцами в ткань Вовкиной гимнастерки.

— Ich werde den Bastard toten![59] — злобно просипел, задохнувшись, Ланге, — видимо Вовке удалось попасть в нужное место.

Сделав глубокий вдох, фриц оторвал мальчишку от земли и отбросил в сторону.

— Nur werde ich zuerst beenden…[60] — Немец с размаху ударил ногой в голову переставшего трепыхаться Славки.

Вовка перекатился по земле и вновь вскочил на ноги. Немного побаливал ушибленный о землю бок, но мальчишка не обратил на это внимания. Подобрав из кучи строительного мусора кусок застывшего бетона, Вовка с криком: «Получи, сука» — изо всех сил зашвырнул его в немца. Тяжелый обломок бетона смачно впечатался Ланге промеж лопаток. Фриц вздрогнул, прекратил истязать Славку и медленно развернулся к наглецу, осмелившемуся поднять на него руку.

— Du — der Tote![61] — скрежетнул зубами Ланге, неумолимо приближаясь к мальчишке.

— Че ты там гавкаешь, тварь? — ощерился Вовка, потихоньку пятясь назад, — фриц надвигался словно танк, готовый снести все препятствия на своем пути.

Наконец мальчишка уперся спиной в стену склада — отступать дальше некуда.

— Wurde geraten, der Drecksack![62] — Маленькие глазки Ланге полыхнули багровым огнем преисподней, когда он понял, что загнал мальчишку в угол.

— А-а-а! — закричал Вовка, оттолкнувшись от стены.

Он проскользнул под занесенной для удара рукой немца, и прыгнул, стараясь схватить его за шею. Ланге, вложивший в удар всю силу, слегка пригнулся, чтобы не потерять равновесия. Это и позволило мальчишке зацепиться. Он прижался к немцу всем телом и впился зубами в ухо кантиненляйтера.

Немец взвизгнул тонко, по-бабьи, и принялся отдирать от себя мальчишку. Стряхнув Путилова, Ланге схватился рукой за кровоточащее ухо, что-то рыча сквозь зубы. Но Вовка, вместо того чтобы бежать со всех ног куда подальше, атаковал фрица еще раз. На этот раз ему не повезло — подстегнутый болью в прокушенном ухе, немец действовал быстрее: он сшиб мальчишку в прыжке жестоким ударом кулака в корпус. Вовка отлетел в сторону и распластался по земле, не в силах сделать ни одного вдоха. Перед глазами крутились разноцветные круги. Он почувствовал, как сильная рука немца схватила его за шиворот и поставила на ноги. Он даже не успел почувствовать чудовищного удара по голове — мир просто потух для Вовки, свернувшись в одну маленькую яркую точку. Затем исчезла и она.

* * *

— Итак, господа, я жду объяснений! — Оберстлёйтнант Бургарт Нойман обвел тяжелым взглядом, не сулящим ничего хорошего, стоявших перед ним навытяжку мастеров-наставников Роберта Франца и Михаэля Сандлера и кантиненляйтера Альберта Ланге. В большом кабинете начальника школы воцарилась первозданная тишина, нарушаемая лишь недовольным сопением перевязанного Ланге. — По вашим рожам видно, что вы себя виноватыми ни в чем не считаете, — помолчав минуту, произнес начальник «Псарни».

— Так точно, герр оберстлёйтнант! — в один голос гаркнули Франц и Сандлер, лишь Ланге по какой-то причине промолчал.

Это обстоятельство не осталось без внимания Ноймана:

— А что же у нас Ланге помалкивает в тряпочку? — вопросил Бургарт. — Насколько мне известно, все началось именно с тебя. Не так ли, Альберт?

— Их не учить надо, а в топку, герр оберстлёйтнант! — прорвало хозяйственника. — В Аушвиц, в Натцвайлер, в Дахау! Я бы с удовольствием подбрасывал уголёк в топки, в которых спалят всех этих, — он, сморщился, словно от зубной боли, — ублюдков! Я бы каленым железом…

— Хватит ныть! — хлопнул рукой по столу Нойман. — Думаешь, мне приятно работать с этим отребьем? Со славянскими недоносками, тупым собачьим дерьмом? Но таков приказ фюрера! Ты же прекрасно знаешь, кто курирует этот проект! И если мы завалим его, мало никому не покажется! Сибирское направление покажется нам всем раем! Поэтому закрой пасть и не вякай! А если не можешь справиться даже с такой простой работой — на твое место желающих хоть пруд пруди! Понял?

— Понял, герр оберстлёйтнант, — с трудом выдавил из себя Ланге, поигрывая желваками.

— Садитесь, — холодно бросил Нойман. — Итак, что произошло? Почему один из курсантов мертв, а второй взбесился и тоже вот-вот отойдет?

— Потому что они — звери, герр оберстлёйтнант! — Ланге так и не сумел успокоиться.

— Значит, станьте дрессировщиками, укротителями, да кем угодно, черт побери! — взорвался Нойман. — Они у вас должны по струнке ходить! И в рот заглядывать! А они кусают… руку кормящую!

— Даже дикие звери умнее славян, — недовольно буркнул Альберт, ущемленный напоминанием о прокушенном ухе.

— Молчать! — Нойман вновь саданул рукой по столу. Попавшее под руку пресс-папье отлетело и опрокинуло чернильницу. — Черт! — прорычал Бургарт, суетливо сгребая пачку документов в сторону, чтобы их не испачкало черной жидкостью, стремительно растекающейся по столу. — Анхельм! Сюда! С тряпкой! Быстро!

Дверь в кабинет открылась, и внутрь просочился женоподобный адъютант Ноймана — Анхельм Рох. Вместо причесочки-каре на его белобрысой голове красовалась стрижка а-ля фюрер с бритым затылком и непомерно длинным чубом, закрывающим один глаз. Встретившись глазами с адъютантом, Нойман грязно выругался, отчего розовые ушки Анхельма запылали.

— Тащи быстрее сюда свою задницу! — поторопил адъютанта Бургарт.

Глазки Роха масляно заблестели, он томно облизнул напомаженные пухлые губы и вихляющей походкой направился к столу. Франц и Сандлер переглянулись, с трудом сдерживая ехидные улыбки, догадавшись, о чем подумал Анхельм. Видимо, эта же мысль пришла в голову и Нойману. Его губы шевельнулись, создавая впечатление, как будто он брезгливо отплевывается.

— Быстрее! — поторопил Бургарт адъютанта, старательно вытирающего чернила со стола, но еще старательнее выгибающего спину и стреляющего глазками в сторону крепких наставников-воспитателей.

Один лишь Ланге остался невозмутимым при виде гомосячих выкрутасов Анхельма.

— Все? — спросил Нойман, когда пролитые чернила были вытерты.

— Может, принести чаю господам воспитателям? — с придыханием произнес Анхельм, закатывая накрашенные глазки.

— Пшел вон! — рявкнул оберстлёйтнант. — Надо будет — вызову!

Рох втянул голову в плечи и быстро выскочил из кабинета. О суровом нраве начальника школы он знал не понаслышке — может и в ухо дать.

— Мужлан невоспитанный! — обиженно прошептал Анхельм, плотно закрыв дверь в кабинет Ноймана.

— Итак, продолжим, — едва за гауптманном захлопнулась дверь, произнес Нойман. — Что произошло?

— Пришиб пару ворюг — делов-то! — Ланге с хрустом сжал кулаки, словно собирался продолжить экзекуцию.

— Альберт, помолчи! — приказал оберстлёйтнант. — Сандлер, твои подопечные отличились?

— Так точно, герр оберстлёйтнант!

— Вот с тебя и начнем. Что можешь сказать?

— Сегодня первое отделение моего взвода было назначено дежурным по кухне, — начал издалека Сандлер. — Примерно в десять часов двадцать минут, когда я занимался с остальным взводом утренней физподготовкой, ко мне подбежал курсант Вахромеефф — заместитель гефрайтера первого отделения…

— А с каких это пор у командиров отделений появились заместители? — удивленно приподнял брови Нойман.

— Поясню, герр Нойман, курсант Вахромеефф замещает гефрайтера Незнанского, поскольку тот отбывает дисциплинарное наказание в карцере…

— Еще лучше! — нахмурился начальник школы. — Гефрайтер, насколько я понимаю, должен быть примером для остальных курсантов? А он у вас в кутузке! Да еще за нарушение дисциплины. Что у нас творится с личным составом, герр Франц? Насколько я понимаю, отвечаешь за это ты, как старший мастер-наставник?

— Мне еще не докладывали об этом, герр оберстлёйтнант!

— Так ты даже не в курсе? Господа, вы все тут расслабились, как я погляжу! — Нойман побагровел и нервно дернул щекой. — Превратили военизированную школу в богадельню! Обрадовались, что больше не надо идти под пули! Забыли, что вы все еще на службе! И неважно, что в тылу, а не на передовой! Я вас всех под трибунал отдам!

— Герр оберстлёйтнант, пожалуйста, не делайте поспешных выводов, — дождавшись, пока Нойман начнет набирать в грудь воздуха для новых проклятий, вставил Сандлер. — Все не так уж плохо, как вам сейчас представляется. Я не успел доложить Роберту об аресте Незнанского, потому что это случилось всего лишь пару часов назад. После утреннего развода мы еще не пересекались.

— Это так, герр оберстлёйтнант, — подтвердил Франц.

— Насчет нарушения дисциплины гефрайтером первого отделения, — продолжил Михаэль, — изначально, как мне доложили сразу после инцидента, дисциплина была нарушена курсантом Кузьминым. Он отказался подчиняться приказам гефрайтера Вахромееффа и устроил с ним драку. Вот за эту драку Вахромеефф и попал в карцер, невзирая на то, что невиновен.

— Хм, — задумался Нойман. — Интересная дилемма: пресек нарушение дисциплины… Но драка…

— Да они хуже зверей, — вновь завел свою шарманку Альберт.

— Ланге, заткнись! — одернул его Бургарт. — Тебе слова не давали!

— Слушаюсь, — невнятно буркнул кантиненляйтер.

— Михаэль, ты приказал посадить в карцер гефрайтера? — вернулся к предыдущей теме начальник «Псарни».

— Никак нет, герр оберстлёйтнант, — ответил Михаэль. — Приказ об аресте отдал обергефрайтер Путилофф, мой заместитель.

— Сученыш! — едва слышно прошипел Ланге.

— Я посчитал его приказ э-э-э… справедливым и не стал отменять, — закончил фразу Сандлер.

— Путилофф… Путилофф… Я уже не в первый раз слышу эту фамилию, — произнес Нойман.

— Это второй из пострадавших от герра Ланге курсантов, — подсказал Сандлер. — Который и нанес нашему уважаемому кантиненляйтеру, — он усмехнулся, — незаживающую душевную травму…

— Я попрошу! — взвился Ланге. — Это оскорбление…

— Да, …, сядь ты уже! — чертыхнулся Нойман. — И ты, Михаэль, не передергивай!

— Слушаюсь, — Сандлер слегка наклонил голову.

— Теперь рассказывай, что случилось у продовольственного склада, — распорядился Бургарт.

— Как я уже говорил, во время занятий физподготовкой ко мне подбежал курсант Вахромеефф и сообщил, что возле продовольственного склада уважаемый герр Ланге, — кивок в сторону кантиненляйтера, — жестоко избивает курсантов Путилоффа и Федькина.

— Я лишь наказал вора! — возмутился Ланге. — Этот грязный ублюдок осмелился…

— Речь идет о Федькине? — уточнил Сандлер. — А как же Путилофф? Он что, тоже воровал?

— Нет, — угрюмо отозвался заведующий столовой, — но он поднял на меня руку!

— Защищая своего подчиненного, — ввинтил Сандлер. — Которого вы, уважаемый, забили до смерти.

— Туда ему и дорога! — выдохнул Ланге. — Я бы с удовольствием забил его до смерти еще раз! — с каким-то садистским удовольствием добавил кантиненляйтер.

— Так что стащил этот мальчишка? — поинтересовался Нойман.

— Всего лишь две шоколадки, — ответил Михаэль, — которые тут же и съел…

— Неважно! — возразил Ланге. — Он вор, и этим все сказано! Никто не имеет права обворовывать немецких солдат! Тем более унтерменш! Только так и надо учить этих животных послушанию!

— Две шоколадки… Такая малость? — Нойман покачал головой и выдвинул ящик стола. Достал тоненькую брошюру в мягком переплете. — Мы, немцы, — прочел он вслух, — единственные в мире, кто хорошо относится к животным. Мы будем прилично относиться и к этим людям-зверям… Знаете, Ланге, чьи это слова?

— Нет.

— Это цитата из речи рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Надеюсь, ты не подвергаешь сомнению его позицию в отношении генетически неполноценных народов?

— Никак нет, герр оберстлёйтнант! — не понимая, куда клонит Нойман, ответил Ланге. — Горячо поддерживаю эту позицию…

— Так какого черта, Альберт, ты портишь ценный материал? Ты знаешь, в какую цифру обходиться казне содержание этих ублюдков?

— Никак нет!

— Вот то-то же! Мы должны воспитать и вырастить как можно больше бойцов! Учтите еще естественную убыль: по здоровью, гибель от несчастных случаев и прочего дерьма… Хорошо, если через год у нас останется половина личного состава! А там, — директор указал пальцем в потолок, — с меня спросят за каждую потраченную марку! Значит, так, уясните и передайте другим: за необоснованную жестокость к курсантам, если это не касается непосредственно учебного процесса… Понятно, о чем я говорю?

Мастера-наставники дружно кивнули.

— Так вот, — продолжил свою мысль Нойман, — за необоснованную жестокость к курсантам, если это не касается непосредственно учебного процесса, буду выгонять из школы к чертям собачьим, не считаясь с прежними заслугами, чинами и наградами! Мне нужен результат, а не груда покалеченного и дохлого материала! Не умеете — учитесь, не хотите учиться — валите на все четыре стороны. Желающих — предостаточно! Уяснили?

— Так точно!

— Свободны!

— Герр оберстлёйтнант, — обратился к начальнику школы Сандлер, — разрешите вопрос?

— Говори.

— Что будем делать с Путилоффым, если, конечно, он выживет?

— Добить, — рыкнул Ланге, непроизвольно схватившись рукой за прокушенное ухо. — Все равно не жилец!

— Ланге, я вижу, до тебя так и не дошло, о чем я сейчас тут перед всеми распинался? — Нойман навалился грудью на стол и впился взглядом в Альберта.

— Герр оберстлёйтнант, неужели вы оставите нападение на немца… Настоящего чистокровного, — при этом слове Сандлер отвернулся, чтобы Ланге не увидел его скептическую улыбку, — немца! Сопляка надо добить, чтобы другим неповадно было!

— А ты что скажешь, Михаэль? — Нойман перевел взгляд на мастера-наставника.

— Нападение на немца — это, конечно, ни в какие рамки не лезет…

Ланге довольно осклабился, дескать, и не сомневался: уж тут-то все арийцы заодно. Но следующая фраза Сандлера вогнала кантиненляйтера в ступор:

— Но я считаю, что наказывать Путилоффа не стоит.

— Ты рехнулся, Михаэль?! — не поверил своим ушам Ланге. — Да стоит только спустить такое — каждый еврейский щенок посчитает своим долгом впиться нам в глотку!

— Это славяне, — поправил хозяйственника Сандлер.

— Да какая, к чертям собачьим, разница?! — брызнул слюной Альберт.

— Да, Михаэль, по-моему, ты слишком мягок, — поддержал кантиненляйтера Роберт Франц. — Наказать все-таки стоит…

— Ты тоже считаешь, что нужно его добить? — в лоб спросил Михаэль. — По-моему, он уже и так понес заслуженное наказание: еще неизвестно, выживет ли?

— Ну… Я понимаю, Путилофф — твой лучший курсант, но, Михаэль… Мы должны пресекать подобное в зародыше! Чего ты так за него вцепился?

— В случившемся — большая доля моей вины, — мрачно произнес Сандлер.

— Поясни, — вмешался в разговор Нойман, — ты-то здесь при чем?

— Сегодня утром, беседуя с курсантом Путилоффым, я неосторожно затронул одну тему…

— Интересно, какую же? — спросил Нойман. — Если она привела к таким последствиям…

— Мы обсуждали тему взаимодействия командира и подчиненного. Я попытался донести до моего заместителя мысль, что командир всегда в ответе за своих бойцов. Что он — отец солдатам, плоть от плоти…

— Очень верная мысль! — согласился начальник школы. — Все мы прошли жесткий отбор,[63] и знаем, каково в солдатской шкуре! — В этом-то и проблема! — воскликнул Сандлер. — Я не ожидал, что мои… гхм… напутствия так подействуют на мальчишку.

— Ты думаешь, что Путилофф просто встал на защиту своего подчиненного?

— Так точно, герр оберстлёйтнант! Едва Вольф понял, что наш уважаемый, — Сандлер картинно наклонил голову, — кантиненляйтер Ланге забьет его солдата до смерти…

Ланге угрожающе приподнялся:

— Так это я, значит, во всем виноват?

— Ланге, успокойся! — прикрикнул на хозяйственника Нойман. — Никто тебя не обвиняет! Но на будущее — никакого рукоприкладства! Докладываешь обо всех нарушениях дисциплины мастерам-наставникам, а уже они будут определять наказание курсантам согласно степени их вины! Понятно?

— У-у-у… — Ланге буркнул нечто нечленораздельное.

— Не слышу ответа! — повысил голос Нойман.

— Так точно!

— Итак, — подытожил Бургарт, — Путилоффа, если оклемается, — не наказывать! С него действительно хватит. Все свободны, господа!

Глава 7

31.06.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

Аромат пищи, пробивающийся сквозь густой и вязкий запах медикаментов, приятно щекотал ноздри. Вовка принюхался: супчик, куриный. В животе требовательно заурчало. Мальчишка втянул манящий запах и задохнулся: грудь словно камнем придавило и заныли ребра.

— Ох, ё-ё-ё! — просипел Путилов, когда следом за ребрами боль прострелила голову.

— Очнулся, болезный? — услышал Вовка знакомый голос медика Сергея. — Зачастил ты что-то ко мне.

Путилов с трудом приподнял тяжелые веки и тут же поплыл: пол и потолок медблока закружились в бешеном хороводе. Рвотный спазм сдавил пересохшее горло.

— Лежи, не дергайся! — поспешно предупредил мальчишку Рагимов. — Нельзя тебе!

— Плохо мне, доктор, — едва слышно прошелестел мальчишка.

— Еще бы! — беззлобно усмехнулся врач. — Как вообще выжил — непонятно. Все внутренности тебе этот садист Ланге отбил!

— Пить… — попросил Вовка, облизнув сухим шершавым языком потрескавшиеся губы.

— Это можно. — Рагимов поднес к губам больного металлическую кружку. — Только много не пей — стошнит.

— Долго я здесь валяюсь? — утолив жажду, поинтересовался Путилов, стараясь, по возможности, не шевелить головой. Боль затаилась — не стоило давать ей шанс проявить себя.

— Почитай, третья неделя пошла…

— В бессознанке? — дернулся от удивления Вовка, и боль тут же стеганула, словно огненной плетью.

— Лучше не шевелись, — вновь напомнил Рагимов. — Голова сильно болит?

— Угу. И ребра: дышать тяжело.

— Ничего, починим тебя и в этот раз, — неуклюже приободрил юного пациента доктор. — Раз очнулся, значит, на поправку пошел! Давай-ка, — Рагимов зашуршал бумагой, — проглоти вот этот порошок — полегче станет.

Вовка послушно открыл рот. Врач высыпал на язык мальчишке какое-то горькое лекарство:

— И запить, запить…

Вовка глотнул воды из заботливо поднесенной врачом кружки и обессиленно распластался на подушке.

— Вот и ладненько! — ласково произнес Сергей. — Давай я тебя бульончиком куриным попотчую. Есть-то хочешь?

Вовка прикрыл глаз в знак согласия, опасаясь лишний раз шевельнуть раскалывающейся головой.

— Все будет хорошо! — суетился вокруг мальчишки доктор. — Видел бы себя… ну… после того как эта скотина над тобой «потрудилась»… А сейчас ты у меня молодцом!

— Дядь Сереж, а как там Славка Федькин?

— Это второй-то? — уточнил Сергей.

— Угу, он. С ним-то что?

— Отошел твой Славка, аккурат в тот же день и закопали…

— Умер, значит… — поник мальчишка.

— Да. За периметром «Псарни» его похоронили, возле оврага. Только чует моё сердце, не последняя это могилка.

— Сволочи! — Путилов сжал кулаки. — Отомщу!

— Ты это, малец, выкинь чушь из головы. Ты у меня и так, считай, постоянный клиент. Не нарывайся зазря, а то прикопают рядом с тем бедолагой. А оно тебе надо?

— Все равно припомню, — с трудом сдерживая слезы, произнес Вовка.

— Ты поспи. — Рагимов поправил сползшее одеяло, — сон — лучшее лекарство. Тебе сейчас на ноги встать надо. Вот о чем думать нужно!

— Скажите, доктор, — произнес мальчишка, — а что со мной будет, когда я поправлюсь? Я ведь Ланге, по-моему, ухо откусил…

— А вот ты о чем? — рассмеялся Сергей. — Не откусил ты ему ухо, не бойся. Погрыз чуток, это да. А вот сам факт нападения на немца… Серьезное преступление… Другого бы расстреляли на месте.

— А меня тоже… расстреляют? — не надеясь на благополучный исход, спросил врача Путилов.

— Везунчик ты, Вовка, — Сергей мягко потрепал мальчишку по отросшему ежику волос, торчавшему из-под повязки. — Приказано тебя не наказывать — сам Нойман распорядился!

— Почему?

— Точно не знаю, но ходят слухи, что за тебя Сандлер вступился. Чем-то ты ему приглянулся. Хотя это не он тебя в прошлый раз ко мне в лазарет отправил?

— Он.

— Может, совесть его мучает? Нет, навряд ли. Ну и Нойман на редкость щепетильным оказался в вопросах справедливости. Буга он выгнал, невзирая на старые заслуги и чистоту арийской крови. Так что поживешь еще, Вовка. Если, конечно, глупостей не наделаешь. А теперь — спи! Нечего силы зря тратить, их у тебя и без того маловато.

Вовка, вымотавшийся до предела, не стал спорить. Он закрыл глаза и мгновенно уснул.

* * *

Очередное пробуждение принесло Вовке хоть маленькое, но облегчение. Голова хоть и продолжала раскалываться, но уже не так остро, как днем ранее. Дышалось намного свободнее. Да и вообще, настроение у мальчишки, несмотря на ломоту во всем теле, пребывало на высоте: жив, как-никак! Да и наказывать его, как сообщил накануне доктор, никто не собирается. А Жердяя он все равно достанет, что бы там дядя Сережа-врач ни говорил: только нужно дождаться подходящего случая. Рано или поздно, а случай подвернется! Неважно, через год или десять лет, — Ланге поплатится за смерть Славки. Вовка поклялся себе в этом.

— А, проснулся, боец Путилов? — В палату с единственным пациентом — Вовкой, вошел Рагимов. — Как самочувствие?

— Лучше, дядь Сереж.

— Голова сильно болит? — спросил врач.

— Есть немного, — признался Вовка.

— Немного? — переспросил Рагимов, поочередно заглянув в каждый глаз мальчишки.

— Ну… чуть сильнее, чем немного… — слегка поморщившись, ответил Путилов.

— Во-о-от, — протяжно произнес доктор, — это более похоже на правду. Значит, говоришь, немного полегчало?

— Полегчало.

— И это радует! — улыбнулся доктор. — Синяки с лица скоро сойдут, это ерунда, а вот твои сломанные ребра меня беспокоят… И сотрясение… По-моему, один глаз косить начал…

— Ага, время от времени двоится у меня перед глазами, — сообщил врачу Вовка. — И расплывается все!

— Ладно, — осмотрев мальчишку, сказал Сергей, — не будем делать поспешных выводов. Может, все не так уж и плохо — ты только вчера в себя пришел. Пусть время пройдет, а там посмотрим. Точно, хулиган?

— Так точно, дядь Сережа!

— Вот и ладненько! — любимой присказкой ответил врач. — Откинь-ка одеяло, я твои многострадальные ребра осмотрю.

Вовка послушно сдвинул одеяло, обнажив синюю в кровоподтеках грудь, торчащие, словно штакетник в заборе, ребра и впалый живот.

— А я, однако, красавец! — пошутил Вовка.

— Точно, краше в гроб кладут! — подмигнул врач. — Починим мы тебя, не волнуйся, — осторожно пробежавшись пальцами по поврежденным местам, успокаивал мальчугана Рагимов.

— Ой! — воскликнул Вовка, когда врач слегка усилил нажим.

— Больно?

— А то! — прошипел Путилов.

— Извини, но мне как-то надо определиться… Снимок бы сделать, но рентген нам с тобой и не светит! Как лечить в таких-то условиях? Потерпи уж, ладно?

— А куда мне деваться? Давай, дядь Сереж, определяйся. Только побыстрее, если можно.

— Ох-ох, спешка хороша только при ловле блох, — выдал старую, как мир, истину Рагимов, — да еще при поносе… Но я управлюсь быстро.

Больше за время осмотра мальчишка не издал ни звука.

— Ну вот и здорово — можешь отдыхать…

Дверь в палату распахнулась — на пороге появился Михаэль Сандлер.

— Гутен морген, герр Сандлер, — поздоровался Рагимов с человеком, которому был многим обязан.

— Здравствуй, Сергей! — сдержанно ответил Михаэль, протягивая врачу руку.

После крепкого рукопожатия Сандлер подошел к Вовкиной кровати и, улыбнувшись, спросил:

— Ну ты как, боец?

— Зер гут, герр Сандлер! — ответно улыбнулся мальчишка.

— А мне говорят, что, мол, Путилов вечером пришел в себя. Живучий ты, однако, жучара! — пошутил немец.

— Повезло, наверное, — пожал плечами мальчишка. — Герр Сандлер… — замялся Вовка. — Спасибо вам…

— За что это? — Сандлер сделал вид, что не понял, о чем это толкует мальчишка.

— Ну… За помощь… Вы же за меня заступились…

— А! Вот ты о чем. — Сандлер присел на краешек кровати. — Помнишь наш последний разговор?

— Конечно!

— Командир — отец своим солдатам!

— Я помню, герр Сандлер…

— Так почему же ты думаешь, что, если сам можешь встать на защиту своего подчиненного, я не смогу сделать то же самое? Ты — мой подчиненный, а я — твой непосредственный начальник. Если хочешь быть хорошим командиром — примеряй все на себя: твои слова не должны расходиться с делом. Иначе грош им цена!

— Я понял, герр Сандлер.

— Отлично! — Михаэль поднялся на ноги. — Выздоравливай. Да, и еще… — Сандлер остановился возле дверей. — Старайся держаться подальше от кантиненляйтера Ланге. В отличие от остальных, он ничего не забудет, особенно, — Сандлер хохотнул, — прокушенное ухо.

— Вот, о чем я тебе говорил? — произнес Рагимов, когда наставник скрылся за дверью. — Не связывайся с Ланге, будет себе дороже. Слушай Сандлера — он плохого не посоветует… Даже не верится, что и среди фрицев попадаются нормальные мужики. В общем, так, — вернулся к насущным делам доктор, — завтракай, пей пилюли — и спать!

* * *

Через две недели Вовка вернулся из лазарета в казарму, где был встречен мальчишками как настоящий герой. Легендарную личность едва ли не носили на руках, задирая носы перед курсантами из других взводов: вот, мол, какой у нас боевой обергефрайтер! Самого Ланге не испугался! Мало того, после всех «приключений» Вовка выжил и, что еще важнее, остался безнаказанным! Неожиданная беда, приключившаяся со Славкой Федькиным, внезапно сплотила «псов» первого взвода, которые ощутили себя единым целым. Как никогда они старались помогать друг другу и поддерживать в трудных ситуациях: перед глазами мальчишек стоял самоотверженный Вовкин поступок. Каждый пацан отряда стремился быть похожим на него, выполняя без промедления все его приказы. Но больше всех радовался Вовкиному возвращению Петька Незнанский:

— Вовка, — кинулся он на шею другу, едва только Путилов переступил порог казармы, — знаешь, как я рад, что ты вернулся. Ох и соскучился же я! — Мальчишка не держал зла на Вовку за заключение в карцере.

— Я тоже рад, Петька! Пока в лазарете валялся, тоже соскучился…

— Да я пытался к тебе прорваться, но Сандлер строго-настрого запретил… Не знаю почему? — Мальчишка пожал плечами.

— Я тоже не знаю, — ответил Вовка. — Ну и чего у вас новенького?

— Да все по-старому, — сообщил Петька. — Учителя новые появились, гонять стали больше… Ах да, стрелковое дело ввели. Правда, стрелять пока не дают, но автоматы и пистолеты разбираем на время.

— Только разбираете? — хитро прищурился Вовка.

— Нет, конечно, и собираем тоже…

— Значит, пострелять тоже дадут. Из нас же солдат делают. А какой же солдат стрелять не умеет?

— И то правда! — повеселел Незнанский. — Только поскорее бы… Да, еще, — вспомнил он, помрачнев. — Каравая забрали…

— Когда?

— Да в тот же день… Зашел Сандлер, приказал вещи собирать. Больше мы его не видели. Что с ним, как, никто не знает. Ты как думаешь, Вовка, куда его?

— В обычный интернат, — уверенно произнес Вовка, хотя сам до сих пор сомневался. — Так Сандлер сказал.

— Точно? — обрадовался Петька. — А мы чего только не напридумывали…

— Да закопали вашего Каравая в одной яме с Федькиным! — Из всего взвода только Прохор Кузьмин не разделял всеобщего ликования по поводу возвращения Путилова. Обида на Вовку, засевшая где-то внутри, как острая рыбья косточка в горле, до сей поры глодала Прохора. Не мог он простить всеобщему любимчику своего прилюдного унижения.

— А тебе почем знать? — встал на дыбки Незнанский.

— Мне Колюня Собакин из третьего взвода рассказал, — несло Прохора. — А ему рассказал пацан, который сам видел, как Кранц за периметром ему башку прострелил, а затем в могилу к Федькину сбросил.

— Не слушай его, Петька, — посоветовал другу Путилов, — брешет он! А про Буханкина я Сандлера завтра спрошу…

— Так он тебе всю правду и выложил, — парировал Кузьмин.

— Все равно спрошу, — не поддался на провокацию Вовка. — А если надо будет — могилу раскопаю.

— Ну-ну, посмотрим! Кишка у тебя тонка! — продолжал подначивать Вовку Кузьмин. — Может, поспорим?

— Иди в жопу, Прошка! — оттолкнул нарывающегося на неприятности Кузьмина Незнанский. — Дурак он, Вовка…

— Слабо, так и скажи! — не успокаивался Прошка. — Давай еще в карцер меня определи…

— За дело — определю. А пока — гуляй, Вася.

— Видали мы таких! — смачно сплюнул себе под ноги Кузьмин.

— А вот это ты зря сделал! — угрожающе произнес Вовка. — В казарме мусорить? Быстро убрал!

— Да пошел ты… — Разогнавшийся Прохор не сумел вовремя сбросить обороты.

— Курсант Кузьмин, — сухо произнес Путилов, добавив в голос командных стальных ноток, — быстро убрал срач! Второй раз повторять не буду!

Видимо, недобрый огонек, загоревшийся в Вовкиных глазах, заставил Прохора отступить:

— Ладно, уберу. Чего кричать-то?

Он наступил на плевок сапогом и растер его по половицам.

— Готово.

— Тряпкой! — приказал Вовка.

— Да ладно тебе. Какая разница? И так сойдет!

— Тряпкой, — стоял на своем Вовка. — Или опять пойдешь в карцер за нарушение дисциплины.

— Ладно-ладно, — сломался, наконец, Кузьмин. — Сейчас уберу, — произнес он под обидный хохот курсантов, внимательно следивших за перепалкой.

* * *

Петька проснулся поздно ночью мокрый как мышь.

— Приснится же такое! — Незнанский отер простыней вспотевший лоб. — Нужно окно пошире распахнуть… Духотища!

Петька осторожно спрыгнул на пол со второго яруса двухэтажной шконки, стараясь не разбудить мерно сопящего на нижней кровати Вовку. Прошлепал босыми ногами по полу до окна и распахнул пошире облупленную фрамугу. Свежий ночной воздух, ворвавшийся в казарму, остудил разгоряченное тело. Петька постоял возле распахнутого окна, дожидаясь, пока выветрятся из головы остатки кошмара. Отдышавшись, он побрел обратно, надеясь, что еще сумеет заснуть. Возле кровати он остановился и с недоумением посмотрел на Вовкину постель — из-под одеяла торчал краешек ребристой подошвы форменного ботинка.

«Он что, одетым спит? — изумился мальчишка. — А если увидит кто? Да тот же Сандлер… Это уже залет!»

— Вов, Вова! — Петька протянул руку, намереваясь легонько тряхнуть друга.

— Тихо ты! — неожиданно зашипел приятель — Петька к нему даже прикоснуться не успел.

— Блин, напугал! — дернулся от неожиданности Незнанский. — Не спишь, что ли?

— Сплю, — буркнул Вовка.

— А ты чего в одежде?

— Так…

— Как так? — не понял Петька. — А если спалят?

— Орать не будешь — никто не спалит. Спят все.

— А утром?

— До утра я раздеться успею.

— Погоди, — начало доходить до Незнанского, — ты куда-то собрался?

— Тихо!

— Сбежать хочешь? — возбужденно зашептал Петька в самое Вовкино ухо.

— Я же сказал: разденусь утром!

— Так ты куда?

— Проверю кой-чего и вернусь, — Вовка откинул в сторону одеяло и поднялся на ноги.

— А лопатка тебе зачем? — Петька заметил пристегнутую к поясу зачехленную саперную принадлежность.

— Проверить хочу одну вещь…

— Ты ведь не к оврагу? Нет? — холодея от догадки, спросил Петька.

Вовка ничего не ответил, только отвел взгляд.

— Ты сбрен… — едва не закричал Петька, но Вовка вовремя закрыл ему рот ладонью:

— Тссс!

Петька замотал головой: дескать, понял, шуметь не буду.

— Хорошо. — Вовка убрал руку.

— Ты серьезно…

— Да, я к оврагу. Да, буду копать, — невозмутимо сообщил приятель.

— Если ты из-за Кузьмина, так наплюй и разотри! Чё на придурка…

— Мне плевать на Кузьмина. Просто… Просто так надо!

— Но ты же еще не выздоровел! — схватился за последнюю соломинку Петька. — Тебя, вон, даже от физкультуры освободили.

— Я справлюсь.

— Тогда я с тобой! — Петька схватился за одежду. — Помогу.

— Хорошо подумал? — не стал отговаривать друга Путилов, понимая, что вдвоем выполнить задуманное будет легче.

— Подумал, — твердо заявил Незнанский. — Надоело быть соплей.

— Добро. Одевайся.

Петька быстро и бесшумно натянул форму:

— Готов, ща боты надену…

— Погодь, лопатка нужна, — напомнил Вовка. — Босиком — шума меньше…

Чтобы добраться до рундука, набитого разнообразным хламом: саперными лопатками, противогазами, скатками, рюкзаками, — нужно было пробежать сквозь сонную казарму.

— Я ща! — Петька, стараясь не скрипеть половицами, заскользил на цыпочках к рундуку. Временами он замирал, когда кто-нибудь из мальчишек скрипел растянутой панцирной сеткой кровати, переворачиваясь с боку на бок.

Беззвучно ругаясь, он приоткрыл расхлябанную и жутко «рычащую» дверь шкафа, нащупал в темноте отшлифованную частым использованием деревянную ручку лопатки и потянул её на себя. Вместе с лопаткой из рундука вывалился упакованный в сумку противогаз. Петька едва успел подхватить его, прежде чем он громыхнул об пол. Фух! Пронесло! Петька замер, прислушиваясь: не разбудил ли кого своей неуклюжестью? Тишина. Теперь назад. Босые ступни неслышно пошлепали по прохладным половицам.

— Принес? — осведомился Вовка.

— Ага, — кивнул Петька, бросая на кровать добытое «в трудной борьбе» имущество.

— А противогаз зачем? — удивился Путилов.

— Выпал, — коротко пояснил Петька. — А назад тулить побоялся — как бы еще чего не выпало.

— Хорошо, засунь его под кровать. Спешить надо.

Петька быстро запрыгнул в боты и стремительно завязал шнурки:

— Готов.

Вовка подошел к окну и остановился:

— Давай первым.

Петька уселся на подоконник, затем перебросил через него ноги и выпрыгнул на улицу. Затрещали кусты, росшие под окном. Вовка замер, прислушиваясь: не проснулся ли кто? Вроде бы пронесло. Он сполз с подоконника, стараясь не греметь жестяным отливом, и с превеликой осторожностью продрался сквозь густой кустарник.

— Как? — спросил он переминающегося с ноги на ногу Петьку.

— Тишь, — сообщил слегка мандражирующий приятель, нервно тискающий рукоятку лопатки.

— Давай за мной.

Опасаясь быть замеченными дежурными мастерами-наставниками, друзья перемещались по территории школы, скрываясь в тени деревьев и кустарников. Заметив патруль, мальчишки затихали, вжавшись в землю. Только нырнув в густые заросли запущенного яблоневого сада, они смогли немного перевести дух — патруль в эти кущи предпочитал не лезть. Немного отдышавшись, друзья продолжили путь. Вот показалась и ограда, едва угадываемая в ночной темноте.

— Как перелезать будем? — спросил Петька. — Поверху колючка — форму изорвем.

— Здесь дыра есть, — сообщил приятелю Вовка. — Я давно её заприметил, еще в первые дни…

Брешь в заборе вывела их к оврагу на опушке леса. Минут двадцать они таскались вдоль забора, пытаясь отыскать в потемках одинокую могилу Славки Федькина. На небольшой холмик вскопанной земли случайно наткнулся Петька, споткнувшийся о выступающий корень.

— Здеся, кажись… — обескураженно произнес он, отряхивая землю с рук.

Вовка, отстегнув с пояса лопатку, присел на корточки:

— Вот сволочи, даже креста не поставили! Мы для них, Петька, что грязь под ногами…

Мальчишка воткнул лезвие лопатки в податливую землю…

На обратном пути мальчишки остановились возле озера, пытаясь привести себя в порядок. Наскоро смыв налипшие комья земли с ботинок, прополоскав лопатки и умывшись, они вернулись в расположение. Их отсутствия никто не заметил. Друзья с облегчением забрались под одеяла. Но едва, как показалось уставшим мальчишкам, они смежили веки, раздался зычный голос Сандлера:

— Der erste Zug, den Aufstieg![64]

* * *

Освобожденный от физической подготовки Рагимовым, Вовка обязан был посещать только занятия в классе. Мальчишки наперебой предлагали Путилову помощь: за месяц, проведенный в медблоке, он сильно отстал от программы. Если с математикой и занятиями по стрелковому делу у мальчишки проблем не возникло, то с немецким языком и историей Рейха наметились определенные трудности. Пока однокурсники потели на плацу или полосе препятствий, Вовка усиленно заполнял пробелы в знаниях. В отличие от мальчишек, обожающих Путилова и считающих его настоящим героем, для преподавателей он оставался все тем же грязным ублюдком-унтерменшем, не достойным поблажек. Так что приходилось напрягать мозги. Головные боли, вроде бы отпустившие мальчугана, неожиданно вновь активизировались, доводя Путилова до рвоты. Спасибо Рагимову, вовремя заметившему неестественную бледность паренька: его чудесные порошки и пилюли вновь вернули пацану радость жизни.

Первым после больничной койки уроком, на который попал Вовка, оказалась история Рейха. Преподаватель — Вильгельм Грабб, заметивший в классе новое лицо, поинтересовался:

— Новенький?

— Никак нет, герр… — запнулся Вовка, не догадавшийся заранее уточнить имя и должность незнакомого преподавателя.

— Моя фамилия Грабб, Вильгельм Грабб. Мастер-преподаватель истории Рейха и немецкого языка.

— Обергефрайтер Путилов, — представился Вовка, — заместитель командира взвода.

— Где же тебя носило, обергефрайтер? — удивился Грабб. — Я уже месяц преподаю, а с тобой еще ни разу не встречался.

— Только вчера выписан из медблока, герр Грабб!

— А-а-а! — протянул Вильгельм. — Так это ты попал под тяжелую руку кантиненляйтера Ланге? — припомнил учитель события месячной давности.

— Яволь, герр Грабб! Я.

— Ладно, садись, — взмахнул рукой Грабб. — Спрашивать я тебя пока не буду, но надеюсь, что ты нагонишь пропущенный материал.

— Яволь, герр Грабб, нагоню, — ответил Вовка, падая на жесткую деревянную скамью.

— Итак, ребята, — Грабб прошелся вдоль доски, — кто напомнит мне тему вчерашнего занятия? Не вижу леса рук… Что ж, посмотрим, кто у нас еще не отвечал, — усевшись за преподавательский стол, Вильгельм открыл журнал. — Так-так, — палец учителя скользил по бумаге, — об этом расскажет…

Класс замер.

— Об этом поведает курсант Печкин, — учитель, наконец, сделал выбор.

— Я! — как ужаленный, подскочил с места щуплый мальчишка.

— Я внимательно тебя слушаю, — произнес Грабб, уставившись на курсанта. — Так о чем я вчера рассказывал?

— Эта… э-э-э…

— Я слушаю, слушаю.

— Походы, — наконец выдавил Леха.

— Походы, это интересно! — хмыкнул преподаватель. — О каких же походах я вчера рассказывал?

Мальчишка растерянно зыркал глазами по сторонам в поисках поддержки. И нашел: сидевший у стены Ромка Филиппенко сложил указательные пальцы крестом и незаметно показал эту фигуру «тонущему» приятелю.

— Об этих — заметив подсказку, просиял Печкин, — крестовых.

Класс сотрясла волна дикого смеха.

— Крестовых, Печкин, крестовых! — вволю отсмеявшись вместе со всеми, отер выступившие слезы Вильгельм.

— А какая разница? — пожал плечами Леха.

— Садись уже, Печкин! — отмахнулся Грабб. — За невнимательность на предыдущем уроке курсант Печкин отправляется в ров на два вечера…

— Как это? — шепотом поинтересовался у соседа по парте Вовка.

— Ах да, — Вильгельм шепот расслышал — обергефрайтер обязан был сидеть на первой парте, так же как и командиры отделений. — Путилофф не в курсе: рвом я называю отхожее место…

— Нужник, что ли? — уточнил Вовка.

— Совершенно верно: гальюн, нужник, туалет, клозет. Все это я называю грязным вонючим рвом. А вонючие рвы надо время от времени чистить. Тот, кто не может либо не хочет работать головой, пусть работает руками и нюхает дерьмо! Как это будет делать пару вечеров курсант Печкин. Я думаю, что внимательно выслушать все, что я говорю, большого ума не надо. Но если кому-то нравится копошиться в говне, убивая свободное время, — милости прошу! Нужно же кому-то делать и грязную работу. Так что, Путилофф, советую перед моими занятиями прочистить уши и напрягать хоть немножко мозги на уроках.

— Я понял, герр Грабб, — ответил Вовка.

— Я рад, — Грабб фальшиво улыбнулся. — А вот, насколько ты понял, мы проверим на следующем уроке. Тогда и будем делать соответствующие выводы. Ладно, хватит зубоскалить — займемся делом! На предыдущем уроке мы рассматривали древние рыцарские обычаи и ритуалы, пробежались по предпосылкам военного превосходства арийской расы, и лишь вскользь прикоснулись к теме крестовых походов, о чем, видимо, и хотел поведать миру курсант Печкин. В будущем мы скрупулезно разберем эти темы по отдельности. Сегодня же мы поговорим об основателе Священной Римской империи немецкой нации — Карле Великом Завоевателе…

* * *

Вечером Вовка с Петькой отозвали Кузьмина в сторону.

— Брехло ты, Прошка, — презрительно процедил Незнанский, ковыряясь пальцем в ухе.

— Это ты о чем? — набычился паренек.

— Это я о вчерашнем разговоре, — злобно прошипел Петька. — Кто, ты говоришь, тебе о Каравае растрещал? Собакин из третьего взвода?

— Ну… вроде… — промямлил Кузьмин.

— Говорили мы с ним: он вообще ничего знать не знает!

— Значит, перепутал я. — Глазки Кузьмина забегали. — Народу в школе много… упомни, поди, всех…

— Вот что, Проха, если еще раз будешь сказки о Буханкине травить — плохо тебе будет! — глухо произнес Вовка.

— А вам-то откуда знать? — выкрикнул Кузьмин. — Если ты у Сандлера спросил…

— Не спрашивал я у Сандлера. — Путилов ткнул сжатым кулаком в Прошкину грудь. — Руку дай!

Из раскрытого Вовкиного кулака в Прошкину ладонь соскользнул металлический медальончик на цепочке, точно такой же, какой висел на каждой курсантской шее.

Кузьмин поднес медальон к глазам. Его руки затряслись, когда он прочел выбитую в металле надпись: «Hundjugend/Fedkin».

— Медальона Буханкина у меня нет… — хрипло произнес Вовка и отвернулся.

— Пацаны… вы чего… вправду его… — заикаясь, спросил Прохор.

— Забудь, как страшный сон! — посоветовал Кузьмину Петька. — Если не хочешь неприятностей. Если во взводе узнают…

— Не надо. Я понял, — поник Прохор. — Мир, а, пацаны?

— Вовка, как? Простим?

— Если дурить больше не будет! — буркнул Путилов.

— Не буду! Чесслово, не буду!

— Тогда мир!

27.08.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

«Двадцать шестого августа тысяча девятьсот сорок восьмого года после продолжительных и кровопролитных боев был взят важный стратегический пункт Сибири — город Чита, — надрывалось радио, мощный рупор которого транслировал передачу на всю территорию школы. — Фюрер присвоил этому знаменательному дню статус национального германского праздника…»

После обеда директор школы приказал выстроить на плацу весь личный состав «Псарни».

— Курсанты! — теперь вместо рупора надрывался Нойман. — В этот знаменательный день торжества немецкого духа, оружия и военного искусства руководство школы решило поощрить особо отличившихся учеников! Вам не дано изведать радость нашей победы, но принять её как данность вы в состоянии. И поскольку вы все-таки являетесь, пусть незначительной, но деталью боевой машины вермахта — самые лучшие отправятся завтра в районный центр в увольнение, где смогут весело провести время! Завтра — день большой ярмарки: представление цирка-шапито, демонстрация фильмов, мороженое-пирожное-конфеты и прочие сладости. Заслужившим увольнительную будет вручена достаточная сумма денежного довольствия! До вечерней поверки командирам взводов подать списки кандидатов мне на утверждение! Всем ясно?

— Яволь, герр оберстлёйтнант! — почти слаженно рявкнули псы.

— Если полученный опыт окажется положительным, подобные мероприятия будут проводиться ежемесячно! — подсластил Бургарт пилюлю тем, кто заведомо не попадал в «отличившиеся». — Старайтесь, не жалея сил, — и вы окажетесь на месте тех, кто уже завтра будет развлекаться на полную катушку!

— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль! — по команде наставников прокричали курсанты.

— Продолжайте заниматься согласно распорядку! — переждав восторженный клич, закончил речь Бургарт. — Разойдись.

— Как думаешь, Вовка, — взбудораженно произнес Петька, когда выдалась свободная минутка, — попадем мы в этот список?

— На увольнение?

— Угу, — кивнул Незнанский, — страсть как на фильму сходить охота! Да и в шапито я ни разу не был!

— А я мороженое ни разу не пробовал, — признался другу Вовка. — Вот шоколада, наверное, целый воз слопал, а мороженое… Мне говорили, вкусное… Блин, Петька, — Путилов звонко хлопнул себя ладонью по лбу, — мы же с тобой здесь совсем оскотинились: о подачках фрицевских размечтались! А наши там Читу сдали!

— Пацаны, вы о чем треплетесь? — К друзьям, стоящим в сторонке, подскочил Сашка Чернюк — гефрайтер четвертого отделения. — О завтрашней увольнительной небось?

— Да вот, прикидываем: сумеем в список попасть или не светит? — Вовка решил умолчать о Чите.

— Ага, я угадал! — обрадовался Сашка. — Но это было легко — вся «Псарня» только об этом и болтает. Сами как думаете: прорветесь?

— Мне, думаю, не светит, — произнес Вовка. — Слишком часто я в лазарет попадал, — напомнил он приятелям о стычке с Сандлером и схватке с Ланге.

— Да, наверное… — согласился Сашка. — А у меня с немецким не ладится! — грустно сообщил он приятелям. — Только Петька как-то умудряется без залетов…

— Вот он-то за всех нас и погуляет! — рассмеялся Вовка.

— У-у-у, зараза! — с завистью произнес Чернюк. — Кабы знать заранее — так я б навалился… Шпрехал бы ща не хуже Франца!

— Успеешь еще, Сашка! — фыркнул Путилов. — Нойман же ясно сказал — не последний раз…

— Эх, не везет, так не везет! — расстроился Чернюк. — Столько интересного, а мы тут в казарме пухнуть будем. Слушайте, пацаны, а из вас кто-нибудь фильму видел?

Перед ужином Вовку отозвал в сторону Сандлер:

— Вот что, Вольф, я тут подумываю, кого в увольнительную отправить можно… Поможешь мне список составить?

— Так вы ж лучше меня знаете, кто по всем предметам успевает.

— Прилежание в дисциплинах — это, конечно, похвально, — не стал спорить Михаэль. — Но можно включить в список еще несколько человек… Так сказать, авансом.

— Чем? — не понял Вовка.

— Ну поощрить с прицелом на будущее, — разъяснил Сандлер. — Оказать доверие: парни тогда горы своротят, стараться не в пример лучше будут. Есть такие на примете?

— Есть! — выпалил Путилов, памятуя недавний разговор с Сашкой. — Чернюк, например. У него вся заковыка с немецким языком. Но он подналяжет. Могу за него поручиться.

— Согласен, Чернюка включить можно. Еще кого посоветуешь?

— Незнанский…

— Незнанский и без твоей протекции проходит, как Федотов и Пономарь. Гефрайтеров ты отобрал дельных. В общем, у тебя есть еще полчаса, подумай: двоих я могу включить в список без особых проблем. Да, тебя я тоже включил…

— Но я же… это…

— Надеюсь, что никаких сюрпризов ты больше не устроишь?

— Никак нет, герр Сандлер!

— Подать-то списки я подам, но там уж все на усмотрение Ноймана. Подпишет твою увольнительную — развлекайся на здоровье. Но если отклонит, не обессудь — сам виноват.

— Я понял, герр мастер-наставник.

— Свободен. Жду тебя после ужина.

* * *

— Путилофф? — прочитав список курсантов, заслуживших, по мнению Сандлера, увольнительную в город, не поверил своим глазам Нойман. — И это после всего, что этот ублюдок натворил?

— Герр оберстлёйтнант, — вкрадчиво произнес Михаэль, — мы ведь уже с вами обсуждали этот вопрос. Вы вынесли решение: не наказывать Путилоффа за стычку с Ланге.

— Я помню, — кивнул начальник школы. — Но не наказывать — это одно, а поощрять — совсем другое дело!

— Но, герр Нойман, — продолжать гнуть свою линию мастер-наставник, — я могу заявить без ложной скромности: на данный момент Путилофф — лучший курсант школы! Отличная успеваемость — преподаватели его хвалят: все ловит на лету! А после того как Рагимов разрешил ему физические нагрузки, никто не может догнать его на полосе препятствий!

— Да знаю я! — сварливо проворчал Бургарт. — Не слишком ли ты с ним нянчишься, Михаэль?

— Герр оберстлёйтнант, — продолжал напирать Михаэль, — сделайте для него исключение…

— Для него уже и так слишком много исключений!

— Неужели это так принципиально? Окажите доверие, и он из кожи лезть будет, чтобы его оправдать! Я ручаюсь!

— Ох, Михаэль, черт с тобой! — Бургарт размашисто подписал увольнительную. — Но помни, ты за него в ответе! Я не потерплю еще одного залета!

— Так точно, герр оберстлёйтнант! — обрадованно произнес Михаэль.

* * *

Утром старенький «Опель Блитц» с кузовом, крытым пятнистым тентом, въехал в расположение «Псарни». Рявкнув разболтанным движком, видавшее виды чудо техники выпустило клуб вонючего сизого дыма и замерло в центре залитого бетоном плаца. Из кабины выбрался пожилой угрюмый водитель в замасленном танковом комбинезоне и деловито принялся пинать ботинком колесные скаты.

«Машина пришла!» — эта новость распространилась по интернату подобно лесному пожару.

— Все, кто в увольнение, — выходи на плац строиться! — скомандовал Сандлер.

Мальчишки наперегонки бросились к выходу из казармы. Их лица сияли. Те же, кого обошла фортуна, провожали счастливчиков завистливыми взглядами. Как же они хотели оказаться на их месте!

— Старайтесь, дурьи головы! — произнес Михаэль, обращаясь к лишенным увеселительной прогулки мальчишкам. — Приложите усилия — и воздастся вам!

— В шеренгу становись! — скомандовал на улице Вовка. — Герр старший мастер-наставник, курсанты, следующие в увольнение, по вашему приказанию построены! — доложил он.

— В общем, так, бойцы, — прошелся вдоль строя Сандлер, — чтобы у меня там без фокусов! Думайте, прежде чем куда-нибудь вляпаться! Вечерний инструктаж все помнят?

— Яволь, герр старший мастер-наставник!

— Сейчас подходим ко мне за денежным довольствием… по одному!!! — рявкнул Михаэль, когда мальчишки дружно ломанулись из строя. — Путилофф! Ко мне!

Вовка подошел к Сандлеру.

— Держи, — мастер-наставник протянул Вовке сложенную вдвое увольнительную, внутри которой лежало несколько разноцветных бумажек. — Увольнительную беречь! — предостерег мальчишку Михаэль. — Следующий.

Мальчишки подходили к наставнику, получали увольнительные и деньги и становились в строй. Вовка, спрятав бумагу с подписью начальника школы в нагрудный карман, принялся с интересом рассматривать купюры.

— Смотри, Вовка, какой у меня веселый пацан на деньге намалеван, — помахивая сиреневой купюрой, похвалился Петька, — на Сашку Чернюка похож! Цвай карбованец, — по слогам прочитал он надпись на немецком. — Два карбованца, значит… А это сколько: много или мало? — озадачился он.

— А сколько всего? — спросил Незнанского Вовка, подсчитывая степень обогащения.

— Чичас подсчитаю. — Петька послюнявил палец и зашуршал бумажками: — Значит, есть три мальца по цвай и четыре единички… Это сколько же будет?

— Десять, — подсказал Вовка.

— Ага, точно! Две дивчины по фюнф, — он заломил коричнево-фиолетовые бумажки, — еще десять в кармане! Одна тетка по десятке, — Петькин палец прижал красноватую купюру, — и какой-то садовод в шляпе по цванцих, то бишь — двадцать.

— Значит, — подытожил Вовка, — десять, десять, десять и мужик по двадцать?

— Ага.

— Пятьдесят карбованцев получается! — сообщил другу Вовка.

— А у меня почему-то сорок, — пожаловался Путилову один из курсантов. — А у тебя, Вовка, сколько?

— Сейчас гляну…

— Поясняю по суммам, — закончив выдавать деньги и документы, произнес мастер-наставник, — они у всех разные: у обычных курсантов — сорок карбованцев, у гефрайтеров — пятьдесят, у обергефрайтеров — семьдесят!

— Ого, Вовка, так ты у нас самый зажиточный! — расплылся в улыбке Петька, потешно наморщив конопатый нос.

— Ага, прям купец-миллионщик! — отшутился Путилов, чувствовавший себя немного не в своей тарелке.

— Разговорчики! — одернул курсантов Сандлер. — Еще вопросы есть? Если нет — тогда по машинам!

Деревянные лавки, установленные в просторном кузове грузовика, с трудом вместили шумную мальчишескую ораву.

— Готовы? — Сандлер, запрыгнувший на колесо, заглянул в кузов.

— Яволь, герр Сандлер! — отрапортовал Вовка, которого в сборной солянке разных взводов безоговорочно и не сговариваясь считали за главного. — А из наставников с нами кто-нибудь поедет?

— Я поеду, — ответил Михаэль. — Совсем без присмотра вас оставлять боязно… Держитесь крепче — если по дороге кто вылетит — подбирать не будем! — шутливо пригрозил он. — Sind gefahren, Rudi![65] — Сандлер спрыгнул с колеса и хлопнул водителя по плечу.

— Klettere in die Kabine,[66] — ответил шофер, вооружаясь кривой металлической ручкой-стартером. Приладив рукоятку, водитель с силой крутанул её, пытаясь завести поизносившийся двигатель. Железка описала полукруг и, вырвавшись из рук, больно съездила водителю по пальцам.

— Donnerwetter! — злобно прошипел немец, взмахнув ушибленной рукой.

Машина завелась только с третьей попытки: затряслась и зафыркала.

— Alte dreck![67] — чертыхнулся водила, выдергивая «шморгалку» из гнезда.

Через минуту, отчаянно тарахтя, «опель» выехал за периметр «Псарни». В кузове грузовичка царила возбужденная суматоха и безудержное веселье: мальчишки до сих пор не могли поверить в происходящее.

— Кто куда, а я сразу на фильму! — перекрикивая рокот движка и гомон пацанов, вслух мечтал Сашка.

— А я конфет куль куплю…

— Мороженое…

— Цирку…

Настроение у всех зашкаливало: мальчишки толкались, пихались, дергали друг друга за рукава отутюженных парадных гимнастерок с причудливыми нашивками и галунами, выданных перед отъездом комендантом Мейером. Больше заняться в машине было нечем: толстый камуфляжный тент напрочь загораживал обзор. Местами мальчишек ощутимо подбрасывало на ямах и ухабах, водитель пер по раздолбанной дороге, словно на танке. Но малолетних псов это только веселило: после очередного «прыжка» из кузова раздавалась веселая ржачка. Однако к концу поездки задницы мальчишек начали ощутимо побаливать, а кое-кто обзавелся шишками и ссадинами. Те из мальчишек, кто сидел ближе к борту, время от времени поглядывали в щели, докладывая о смене «декораций»:

— Лес… Луг… Деревня какая-то… О! О! В городок какой-то заехали…

Машина резко остановилась, мальчишки повалились с лавок, образовав кучу-малу. Сандлер, откинув в сторону клапан тента, заглянул в кузов:

— Выходи строиться!

— Приехали, пацаны! — воскликнул Сашка Чернюк, первым спрыгивая на землю.

Наконец слегка помятые курсанты покинули кузов грузовичка и выстроились перед мастером-наставником.

— Привести себя в порядок! — распорядился Михаэль, неодобрительно качая головой. — Вы не какие-нибудь шаромыжники, а имперские Псы на службе фатерлянда! Поэтому и выглядеть должны соответственно! Отряхнулись, подтянули ремни… Головин, тебя это касается в первую очередь: мамон подбери! Рябой и Пучеглазов — пуговицы застегнуть! Чернюк, рукав отряхни! Ну вот, теперь другое дело! Значит, так: далеко от ярмарки и базара не разбредаться! Вести себя примерно! Сбор на этом месте в семнадцать ноль-ноль!

— Герр Сандлер, так у нас часов нет, — пожаловался Незнанский.

— Спросите, чай языки имеются, — отбрил Петьку Михаэль. — Опоздавшие на следующую поездку могут не рассчитывать! Всем понятно?

— Яволь, герр мастер-наставник! — Курсанты в нетерпении «били копытами».

— Свободны! — скомандовал Михаэль, и ровный строй курсантов тут же рассыпался.

— Ну что, — плотоядно разглядывая вход на рыночную площадь, произнес Петька, — куда рванем?

— Давай осмотримся, — предложил Вовка, — спешить некуда.

— Ну да, — согласился Незнанский, — времени вагон.

Они, не спеша, вошли на рынок и пошли вдоль торговых палаток. Полугодовое безвылазное сидение за периметром не прошло для мальчишек бесследно. Поначалу они вели себя диковато: шарахались от прилипчивых торговцев, старавшихся навязать им что-нибудь из товара, сторонились полицаев, обходили по широкой дуге нищих. Многоголосый гомон ярмарки оглушал, суетливая базарная сутолока сбивала с толку, цветастые шали и платки, яркие юбки, малиновые атласные рубахи резали глаза. Лишь Вовка не растерялся. Глядя на него, успокоились и мальчишки. Путилов остановился возле беззубой старухи, восседавшей на низенькой колченогой табуреточке. Перед бабкой возвышался солидных размеров куль с отборными семечками, из-за которого старушку почти не было видно. Вовка деловито зачерпнул из мешка щепотку и бросил несколько семечек в рот.

— Хорошие у тебя подсолнушки, бабуль, — оценив вкус продукта, неторопливо произнес он.

— Так лушшие на рынке, внушек! — Бабка резво подскочила с табуреточки. — У кого хошь шпроши, — с чувством произнесла она, щуря подслеповатые глаза, — всякий скажет: добрее шемешек, шем у штарой Макарихи, нетути!

— А я и спрашивать не буду. Почем товар торгуешь? — подбоченился мальчишка, запуская руку в карман, где лежали деньги.

— Кулек — шетверташок! — бойко прошепелявила старушка.

— А если три кулька враз возьму, подвинешься в цене? — решил поторговаться Вовка.

— А шо не подвинуться, когда такой бравый хлопец прошит? Подвинушя, канешно, — легко согласилась Макариха. — За шишьдисят копеек все отдам.

— Копеек? — озадачился мальчишка. — У меня копеек нет, — он виновато развел руками, — у меня только эти… как их?.. Карбованцы. — Вовка показал старухе оливково-коричневый фантик номиналом в один карбованец.

— Якая же разница милок? — прошамкала бабулька. — Шо карбованец, шо рубль — вше едино! Вот если бы ты решмарку показал…

— Рейхсмарку? — переспросил Вовка.

— Во-во, её, милок! — закивала Макариха. — Так шо давай свой карбованец шюды, — протянула бабка костлявую морщинистую руку.

Карбованец старушка завязала в уголок черного платка, повязанного под подбородком, а из кармана на переднике выудила несколько медных монеток.

— Дерши шдачу, милок, — Макариха ссыпала мелочь в подставленную Вовкину ладошку.

— Это чего, советские, что ли? — не поверил своим глазам Вовка, рассматривая четыре монетки с гербом СССР на одной из сторон.

— Они, милок, они! — вновь закивала старушка. — А другой разменной монеты нет. Немцы ить бумашки напешатали, вошь хошь карбованцы твои. А меди, как не було, так и нет. Да ты не пужайшя, вонь Кольке моему надышь ушю шарплату рублями дали… И нишо, шо на полтишке Владимир Ильиш — за милу душу и в управе принимают.

— Спасибо, бабуль, за науку, — Вовка ссыпал монетки в карман.

— Не шаш то, не шаш то! — Макариха ловко свернула три бумажных кулька из старой газеты. Затем аккуратно заполнила их отборными зернами, зачерпывая семечки из мешка шершавой глиняной кружкой с отбитой ручкой. Вручив мальчишкам газетные свертки, она, не утерпев, поинтересовалась:

— А вы, хлопчики, шо ша люди? По выговору — наши, а шпиншаки, як фришевы…

— Псы мы, бабуль, — произнес Путилов, лузгая семечки.

— Як? Пшы? — озадачилась бабка. — Не поняла…

— А чого тут розумити, Макариха, — вмешался в разговор лысый потный толстячок в рубашке с вышитым воротом, торгующий в соседней палатке парной свининой, — хлопци з Горобьячой пади.

— С Воробьиной, шо ль, Мыкола?

— Вирно, — отдуваясь, произнес мужик, вынимая из кармана кисет с махоркой.

— Это с ушадьбы Подольшкого?

— Во-во, нимци там вийськову школу влаштували, зигнали хлопьят, у форму нарядили и муштрують…

Толстячок свернул козью ногу, прикурил. Самокрутка затрещала, газетная бумага вспыхнула. Мыкола поспешно сдул пламя и глубоко затянулся. Вдоль рядов поплыл терпкий аромат самосада.

— А ви, хлопци, в звильненни, або як? — добродушно полюбопытствовал толстяк.

— В увольнении, дяденька, — кивнул Петька.

— Добре, а гроши е?

— Есть мальца, — ответил Вовка.

— Так, може, сала у мене солененького возьмете? — предложил мужик. — З хлибом дюже вкусно!

— Спасибо, дядька Мыкола, — покачал головой Вовка, — но мы позавтракали плотно. Может, попозже…

— Ну як хочете, — отозвался мужик, враз потеряв интерес к мальчишкам.

— Пошли, что ли, дальше? А то до фильмы так и не доберемся, — заныл Сашка.

— Пошли, — ответил Вовка.

Троица мальчишек снялась с места и, лузгая семечки, продолжила свое шествие вдоль торговых рядов.

Глава 8

Возле лоточницы с мороженым мальчишки остановились.

— Вот оно, мороженое! — благоговейно произнес Сашка, прочитав надпись на тележке.

— Что, хлопчики, мороженого захотелось? — осведомилась дородная тетка в белом переднике, заметив интерес мальчишек.

— Ага, — глупо улыбаясь, ответил Сашка.

— Ну так берите! Или денег нема? — Тетка прищурилась, как будто оценивая платежеспособность малолетних клиентов. — Если нема, то проваливайте — задарма угощать — ищите других дураков!

— Как это нема?! — возмутился Сашка. — Ну-ка, подержи, — он сунул Петьке бумажный кулек и залез в карман. — Вот, видела? — продемонстрировал лоточнице смятые бумажки Чернюк.

— Вижу-вижу — настоящий богатей! — заливисто рассмеялась толстуха. — Какого мороженого хотите, барин?

— Самого вкусного! — напыжившись от ощущения собственной значимости, произнес сдавленным голосом Сашка. — А оно что, разное бывает?

— Есть молочное, сливочное и пломбир, — ответила продавщица. — Есть фруктовое, шоколадное, эскимо на палочке…

— Ого, сколько, — стушевался Сашка, не зная, что выбрать.

— Тетенька, а вы посоветуйте, — бросился на помощь другу Вовка.

— Да, посоветуйте! — как за спасительную соломинку ухватился Сашка.

— Ну тогда эскимо на палочке попробуйте, — предложила тетка.

— Дайте… два! — Сашка протянул деньги продавщице, сгорая от нетерпения.

Тетка взяла мелкую купюру, быстро отсчитала сдачу медью.

— А вам тоже по два? — спросила она Петьку с Вовкой.

— Не, мне одну, — произнес Путилов.

— Мне тоже, — кивнул Незнанский.

Продавщица рассчитала мальчишек, затем откинула толстую крышку тележки и вытащила из термоса четыре упакованные в фольгу порции:

— Угощайтесь, хлопчики!

— Спасибо, тетенька, — поблагодарил её за всех Вовка.

— Смотрите, смотрите, а оно еще и в шоколаде! — восторгался Сашка, сдернув золотинку с мороженого. — У-у-у! Вкушнота! — прошепелявил он, откусив сразу половину порции. — У-у-у! Жубы, жубы-то как ломит!

— А ты не спеши, хлопчик, — рассмеялась тетка-лоточница. — Потихоньку удовольствие растягивай — холодное оно!

— Угу! — кивнул Чернюк, катая во рту замерзший комок. — Ше же шразу не шкажали?

— Так я ж не думала, что ты вот так набросишься! — развела руками продавщица. — Ну ничего, теперича знать будешь!

— Буду. — Сашка, наконец, проглотил подтаявшее лакомство и расплылся в счастливой улыбке. — Теперь тянуть буду! — сообщил он приятелям, лизнув языком огрызок эскимо.

— Гляди язык не проглоти! — пошутил Петька, не торопясь, разворачивая свою порцию.

— За своим последи! — огрызнулся Чернюк.

— Да перестаньте уже! — прикрикнул на друзей Вовка. — Вы подеритесь еще!

— Чего ты, Вован? — Петька толкнул плечом Путилова. — Мы ж так, шутейно. Если бы…

Договорить он не успел: мимо парней проскочил плюгавенький субтильный мужичонка, умудрившийся толкнуть Петьку под руку. Мороженое слетело с палочки и плюхнулось в дорожную пыль.

— Ах ты сука! — в сердцах выругался Незнанский, разглядывая растоптанное лакомство.

— Ой, батюшки, украли! — заверещала какая-то тетка с большим плетеным лукошком, стоявшая у прилавка с зеленью. — Держи его! Хватай вора!

Мальчишки переглянулись и, не сговариваясь, кинулись следом за плюгавым воровайкой. Расталкивая любопытных плечами и локтями, Сашка с Петькой погнали мужика вдоль торговых палаток. Вовка же избрал другую тактику — он кинулся наперерез беглецу, пробежав по заставленным барахлом задникам ларьков и прилавков. Плюгавый, повернув в один из проходов, нос к носу столкнулся с Путиловым. Мальчишка, не задумываясь, кинулся вору в ноги. Мужичок споткнулся и рухнул на дорогу. Подоспевшие Петька с Сашкой навалились на брыкающегося воровайку. Несколько минут вся компания потешно валялась в пыли: ни одна из сторон не могла взять верх.

— Шо за цирк? А ну подъем! — неожиданно громыхнул мощный голос.

Крепкие руки оторвали мальчишек от вора и поставили на ноги. Вовка, тяжело отдуваясь, посмотрел на «спасителей» — ими оказались трое небритых полицаев с белыми нарукавными повязками.

— Шо за кипиш? — вновь пробасил дородный «блюститель порядка», видимо главный в тройке.

— Да вот, гражданин начальник, щенки сопливые привязались ни с того ни с сего! — затараторил беглец, преданно глядя полицаю в глаза. — Иду себе, никого не трогаю, с ног сбили, в грязи вываляли…

— Разберемся! — громыхнул полицай, недовольно нахмурившись и выпятив могучее брюхо.

— А может, сволокем всех в участок, Пантелей? — предложил один из полицаев. — Пусть там разбираются…

— Зачем в участок, любезнейшие? — залебезил плюгавый. — Я же…

— Утухни! — рявкнул Пантелей. — Хто такие? Шо буяним?

— Курсанты военизированной школы «Хундюгендс», — произнес Вовка, отряхивая пыль с гимнастерки.

— Слышал о такой, — кивнул детина. — А чего по рынку шаромыжитесь? Людям чего покоя не даете?

— А мы не шаромыжимся, — дерзко глядя в глаза полицаю, ответил Вовка, — в увольнении мы! Вот бумага, — протянул он сложенный вчетверо лист увольнительной, вынутый из нагрудного кармана.

Полицай развернул её, пробежал глазами текст. Вовка с брезгливостью наблюдая, как «страж порядка» шевелит оладьеподобными губами, читая документ.

— Надо ж! — хмыкнул полицай. — За заслуги… Даже печать гербовая есть! А к этому хмырю чего пристали? — вернув бумагу, поинтересовался полицай.

— Да я же говорю, гражданин начальник…

— Увянь, болезный! — вновь одернул воровайку Пантелей.

— Он деньги украл! — сплюнув смешанную с пылью слюну, произнес Петька.

— У тебя, что ль? — ощерился полицай.

— Не-е-е, — Незнанский мотнул головой, — там, у тетки одной…

— Да врут оне, гражданин начальник…

— Петро, залепи этому хмырю поддувало! Достал ужо!

Один из полицаев отвесил тяжелую затрещину плюгавому вору:

— Слышал, шо старшой сказал?

— Могила, начальник! — униженно просипел воровайка. — Только не бей больше!

— То-то же! — фыркнул Пантелей. — Вот шо, мелюзга, валите отсюда и больше мне не попадайтесь! А с этим арестантом мы сами разберемся. Ясно?

— Ясно! — ответил за всех Вовка, потирая ушибленный бок. — Пойдем, пацаны!

Они отошли в сторону, где продолжили приводить себя в порядок.

— Вот жлобы, — прошипел Сашка, лицо которого украшал наливающийся синевой фонарь, — хоть бы спасибо сказали!

— Дождешься от них, — усмехнулся Вовка. — Хорошо — в участок не потащили, а то бы плакала наша фильма.

— На фига ваще связались? — недоумевал Петька. — Чё нам, делать не фиг? И морожено пропало…

— Так пойдем, еще купим, — предложил Сашка. — А то я как-то не распробовал.

— И я тоже, — согласно кивнул Петька.

— Пошли, — не стал спорить Путилов.

— О! Хлопчики вернулись! — когда растрепанная компания вновь появилась у лотка с мороженым, воскликнула продавщица. — Споймали супостата?

— Ага, — красуясь фонарем, произнес Чернюк, — куда ему супротив псов?

— Каких псов? — всплеснула руками тетка. — Вы на него собак натравили?

— Да не-е, — отмахнулся Сашка, прикладывая к синяку медь со сдачи, — это нас псами кличут. Хунд — по-немецки пес! А школа наша «Хундюгендс» называется, — сбивчиво пояснял он. — Вот и выходит, что мы — псы.

— Ничегошеньки я в ваших заморочках не понимаю, — призналась тетка. — А куды супостата пойманного дели?

— Так сдали его патрулю, — просветил продавщицу Вовка. — Они его в комендатуру доставят.

— Доставить-то доставят, вот только сворованных денег теперь хозяйке никто уж и не вернет.

— Почему? — не понял Петька. — Мы же рассказали, как дело было.

— Да вы шо, — мороженщица невесело улыбнулась, — це ж два сапога пара: одни воруют, другие просто обирают… И шо лучше — одному Господу известно! — Тетка мелко перекрестилась. — А вы, хлопчики, мороженым так и не угостились?

— Угу, — кивнул Петька. — Вон оно, наше мороженое, — в пыли собаки доедают!

— Ну так вам повторить? — Продавщица откинула крышку лотка.

— Повторить! — в один голос произнесли мальчишки, доставая из карманов мелочь.

Не прошло и пяти минут, как в руках пацанов вновь оказались завернутые в фольгу порции холодного лакомства.

— Вов, а давай куда-нить зашкеримся, — предложил Петька, не спешивший распаковывать эскимо. — Ну где народу поменьше. А то боюсь, кабы опять чего не случилось!

— Угу, — поддержал Незнанского Чернюк. — Давайте уйдем с базара…

— Давайте, — согласился Путилов. Он порыскал глазами по округе: — Вон щель в заборе. Нырнем, чтобы до выхода не тащиться?

— Я — за! — Сашка первым шмыгнул в небольшой тупичок, перепрыгнул через большую лужу и полез в дыру.

Вовка с Петькой тоже постарались не вляпаться в жирную грязь, следуя за приятелем. Лаз в заборе вывел мальчишек на маленький пустырь, отгороженный от оживленной дороги рядом покосившихся сараюшек. В центре пустыря валялись брошенные кем-то в незапамятные времена подгнившие бревна.

— Во, классное место! — воскликнул Сашка, оценив «полянку». — Тихо, светло и мухи не кусают! Тут и пожрем!

— А что, место неплохое, — поддержал друга Петька. — Вовка, ты чего скажешь?

— Добро, можно и здесь на время окопаться! — Вовка достал из кармана пустой смятый кулек из-под семечек и расстелил его на бревне. Проделав эту нехитрую операцию, он плюхнулся задом на газетку.

— А я свою газетку потерял, — вздохнул Сашка.

— Держи, — протянул ему кусочек бумаги Петька. — У меня большая.

Пацаны расселись на бревне и приступили к долгожданной дегустации десерта.

— Куда дальше потопаем? — тщательно облизав палочку от эскимо, полюбопытствовал Сашка. — Предлагаю фильму поискать…

— Поищем, — кивнул Вовка. — Сандлер говорил, что кинотеатр неподалеку от базара. А вот до цирка квартала три топать надо.

— Я готов хоть до луны топать! — заявил, потягиваясь, Сашка. — Только сначала фильму!

— Фильму так фильму. — Вовка поднялся с бревна и направился к сараям. — Здесь пробраться можно! — заметив едва приметную в зарослях кустарника тропинку, сообщил он.

Через минуту мальчишки выскочили на дорогу.

— Вон кинотеатр, — заметив на другой стороне дороги здание с колоннами и портиком, произнес Вовка.

— С чего ты взял? — спросил его Петька.

— Смотри, афиша рядом! — Вовка указал пальцем на цилиндрическую тумбу, расположившуюся у крыльца здания. — Пошли, посмотрим, чего там кажут, — предложил он друзьям.

— Да и со временем определимся, — произнес Петька. — Может, сеанс уже начался…

— Как начался? — переполошился Сашка. — Чего ж мы топчемся? Побежали!

— Да не суетись ты так! — рассмеялся Петька. — Если начался — другого дождемся!

— А их что, по несколько в день бывает? — удивился Чернюк.

— Два-три — точняк, а то и четыре, если фильма интересная, — сообщил Петька. — Нас в интернате иногда водили в кино по большим праздникам: в день рождения Гитлера, в день победы НСДАП, ну и, пожалуй, на Рождество…

— Везет! — позавидовал приятелю Сашка, — а нас в крайсе никуда не водили… Разве что в баню, да и то, как ты говоришь, по большим праздникам.

Мальчишки перешли дорогу и, прибавив ходу, добежали до афиши.

— Так, чего там сегодня? — произнес Петька, разглядывая цветной плакат.

«Das Indische Grabmal» — гласила большая надпись.

— «Индийская гробница», — прочитал мелкий шрифт русского текста Сашка. — Продолжение нашумевшего приключенческого фильма «Эшанпурский тигр». Цена билета — 10 карбованцев. Начало: первый сеанс — десять часов, второй — четырнадцать, третий — семнадцать.

— На первый мы уже не успели, — произнес Вовка. — А до второго еще ждать придется… Кстати, а кто знает, который час?

— Ща! — Петька метнулся к окошку билетной кассы, прорубленному в стене кинотеатра рядом с тумбой киноафиши.

— Тетенька, сколько времени — не подскажете? — поинтересовался он, заглянув в забранную решеткой амбразуру. — А то мы тут в киношку намылились…

— Двенадцать двадцать, — произнесла билетерша. — Через часок запускать на следующий сеанс будем.

— Ой, спасибочки вам! — расшаркался Незнанский.

— Билеты можете и сейчас взять, — донеслось из окошка. — Чтобы потом не стоять.

— Пацаны, сюда идите! — крикнул Петька. — Билеты сейчас брать будем? — спросил он, когда мальчишки подтянулись к окну. — Или попозже?

— Сейчас берем, сейчас! — засуетился Чернюк. — Вдруг потом не достанется?

— Тогда гоните монеты, — заявил Незнанский. — Три билета нам! — Петька просунул в окошко мятые купюры, получив обратно три синенькие бумажки. — Так, ряд пятый, места: десять, одиннадцать, двенадцать. Начало — в четырнадцать часов. Все, дело сделано! — довольно произнес он, раздавая билеты.

— Здорово! — обрадовался Сашка, чувствуя, что вот-вот, очень скоро, сбудется его заветная мечта.

— Куды прошвырнемся, пока время есть? — поинтересовался Петька.

— Может, перекусим? По-людски? — предложил Вовка. — Когда еще выберемся…

— Ага, да еще и с монетой на кармане, — согласился Незнанский.

— А где? — Сашка тоже был не прочь отобедать. — До ужина далеко — жрать охота.

— Думаешь, на ужин успеем? — Петька в задумчивости погладил живот.

— Можем и не успеть, — предположил Вовка.

— Тогда чего мы ждем? Пошли столовку искать! Ну или что-нибудь, где пожрать можно, — сказал Петька.

Искать долго не пришлось — за первым поворотом на глаза мальчишкам попалась харчевня с простенькой вывеской: «Вареники пузатого Пацюка».

— Зайдем? — спросил друзей Петька, покосившись на приветливо распахнутые двери, из которых доносился приятный запах.

— Зайдем! — рубанул рукою воздух Вовка — от съестных ароматов у мальчишки разыгрался аппетит.

Дружной компанией они ввалились в забегаловку. Внутри харчевня оказалась маленькой — не больше десятка столов, но чистой и опрятной: столы накрыты вышитыми скатертями, на спинках стульев — цветные рушники. За стойкой бара, крашенной темной морилкой, обитал тучный бритоголовый мужик. Сверкнув золотой серьгой в правом ухе, мужик почесал нос-картошку и расстегнул плисовую жилетку, вывалив на всеобщее обозрение огромный живот, натянувший ткань тонкой сорочки. Пузан шумно выдохнул, отчего его длинные вислые усы взметнулись и растрепались. Заметив мальчишек, толстяк отвлекся от полирования стойки, отложил в сторону тряпку и недовольно произнес:

— Що треба?

— Кушать хотим, — брякнул Петька.

— Безкоштовно не годую, — последовал ответ.

— Чё? — не понял Петька.

— Гроши е, мелюзга? — Толстяк навалился на прилавок и потер друг о друга большой и указательный пальцы.

— Слушай, дядька, а Микола с рынка тебе случайно не брат? — неожиданно спросил Вовка: уж больно похожи были друг на друга два толстяка.

— Брат, ридний, — ответил пузан, поглаживая усы. — А ти звидки його знаеш?

— Виделись, — неопределенно ответил Вовка. — Он нам сало предлагал. Но сало-то — это хорошо, а вареники — лучше!

— Так це вин вас до мене послав? — мгновенно подобрел толстяк. — Значить, гроши у вас е?

— А то ж, дядька Пацюк! — вмешался в разговор Сашка, уловив, как изменилось настроение хозяина харчевни.

— Пацюк? — удивленно протянул пузан. — Хто? Я? З чого ты узяв?

— Как с чего? — пришел черед удивляться Чернюку. — На вывеске же ясно написано — вареники пузатого Пацюка!

— Хо-хо-хо! — затрясся словно студень хозяин. — Тарасом мене звуть. А призвище — Волосюк.

Мальчишки едва сдерживали смех, уж больно не клеилась фамилия к лысому Тарасу.

— А тогда зачем намалевано? — возмутился Сашка. — Нарисовали бы: вареники пузатого Волосюка…

— Багато ти розумиеш, щеня! — добродушно произнес Волосюк. — Значить, исти хочете?

— Еще как! Слона готов слопать! — воскликнул Петька.

— Слонив в мене немае, а ось вореники з сметаною — скильки души завгодно! Пельмешки з маслом, молочко парне, — принялся перечислять Волосюк. — Сидайте за стил — в ногах правди немае!

Мальчишки, погремев стульями, расселись за столом.

— Що исти будете? — Волосюк выбрался из-за стойки в зал и навис над столиком.

— Я буду вареники со сметаной! — первым выпалил Сашка, сглатывая слюну. — Ну и молочка, пожалуй.

— Я тоже вареники, — произнес Петька.

— А я — пельмени буду, — заявил Вовка. — Давненько их не пробовал.

— Пельмени из сметаною або з маслом? — уточнил толстяк.

— Со сметаной, — ответил Вовка, — и молочка не забудь, дядька Тарас.

— И мне молока, — опомнился Петька.

— За вареники из сметаною и молоком — двадцать сим карбованцив, за пельмени — сорок, — быстро подсчитал в уме Волосюк. — Гроши вперед, мальцы!

— Ого, а чего пельмени такие дорогие у тебя, дядька Тарас? — спросил Вовка.

— Так те ж мясо: свинина, телятина — пальчики оближет! — не поленился объяснить Волосюк. — Якщо дорого — вареники замов.

— Вареники-то тоже недешевы, — почесал стриженый затылок Вовка, а затем достал из кармана деньги: — Давай пельмени, дядька Тарас!

— Ось це правильно! — обрадовался хозяин, принимая из рук мальчишек деньги. — Хороший вибир! Я швидко! — Волосюк с немыслимой быстротой, не ожидаемой от столь грузного тела, пересек зал и исчез за кухонной дверью.

— Ну вот и кончилась монета! — грустно погремел оставшейся мелочью Сашка. — На цирку не хватит…

— Да и фиг с ним, с цирком! — заявил вдруг Петька, больше всех жаждавший попасть на представление. — В следующий раз сходим!

— А ты уверен, что он будет, этот следующий раз? — хитро прищурился Путилов.

— Будет! — уверенно произнес Петька. — И не один!

— Согласен, старина! — Вовка хлопнул друга по плечу. — По-другому и быть не может — в увал лучшие из нашего взвода попали!

Из кухни выскочила распаренная тетка с подносом наперевес. Три больших глиняных горшочка, исходящих паром, едва-едва помещались на нем. Тетка ловко пришвартовалась возле столика:

— Пельмешки кому?

— Мне, — произнес Вовка.

— Держи! — Один из горшочков соскочил с подноса и расположился перед Вовкой.

— А вам — варенички! — Женщина сноровисто расставила горшочки на столе.

Следом за теткой из кухни вышел Волосюк, тоже с подносом, на котором теснились расписные чеплашки со сметаной, маслом и кружки с молоком.

— Ижте, хлопчики! Смачного! — выгрузив на стол съедобный груз, улыбнулся толстяк.

— Спасибо, дядька Тарас! — поблагодарил хозяина Вовка, вооружаясь вилкой.

— Якщо ще що знадобитися — звите! — отдуваясь, произнес Волосюк, удаляясь за стойку.

Мальчишки, как оголодавшая стая саранчи, накинулись на еду. Несколько минут тишина харчевни нарушалась только громким чавканьем и бульканьем.

— Вот это дело! — громко рыгнув, произнес Петька, проглотивший последний вареник.

— Обалдеть! — согласился с ним Сашка, собирая пальцем со стенок чеплашки остатки сметаны.

— Я б тут жить остался! — произнес Вовка, распустив ремень на пару дырочек.

— Ага, — поддержал его Сашка, облизывая палец. — Только у нас грошев больше немае, — передразнил он хозяина. — А без грошев мы тут на фиг не нужны.

— Это ты верно сказал, — заметил Вовка, допивая молоко. — Ну что, всё подъели? — поинтересовался он, вытирая рукавом молочные «усы».

— До дондышка, — ответил Петька, отодвигая в сторону опустевший горшочек. — Пора и честь знать.

Мальчишки вылезли из-за стола и, тяжело ступая, потянулись к выходу.

— До свидания, дядька Тарас! — попрощался с хозяином Вовка.

— Заходите ще, хлопци! — ответил Волосюк.

— Да как в следующий раз в увал из «Псарни» отпустят, обязательно заглянем.

— З «Псарни»? Так ви з нимецькой вийськовой школи! — догадался наконец толстяк. — А я то все голову сушу, що за форма на вас надита! Ну и як там? Сильно ганяють?

— По-всякому бывает, дядька Тарас, — пожал плечами Вовка. — Но гоняют здорово! Не забалуешь. А если провинился — забить могут до смерти…

— Що, и таке було?

— Было, дядька, было, — потемнел лицом Вовка. — Самого чуть не пришибли, да выжил чудом.

— Ось ироди прокляти! — покачал бритой головой Волосюк. — Ось що, хлопци, ви наступного разу до мене поисти приходите. Я вам знижку велику зроблю…

— Чего сделаешь? — не понял Вовка.

— Нагодую задешево. Адже у мене в самого два сини в интернати, правда, в звичайному…

— Если задешево — обязательно зайдем! — произнес Вовка. — А скажи, дядька, который час?

— Двадцять пять на другу, — достав из кармана жилетки луковицу часов, сообщил толстяк.

— Почти полвторого? — переспросил Вовка.

— Так, — кивнул Волосюк.

— Ого, засиделись мы, пацаны! — засуетился Сашка. — Как бы на фильму не опоздать?

— Успеем, — успокоил мальчишку Путилов. — Ладно, до встречи, дядька Тарас, мож, свидимся еще.

— До побачення, хлопци! С Богом! — попрощался с мальчишками хозяин харчевни.

* * *

Возле кинотеатра уже толпился народ: с развлечениями в городе было негусто. И если бы не ярмарка с цирком, кинематограф так и вовсе оставался единственным достойным времяпрепровождением: ни театров, ни концертных залов в маленьком городке не имелось. В очереди к билетной кассе мальчишки заметили нескольких соратников-псов, также желающих попасть на двухчасовой сеанс.

— Пацаны, вы как? — полюбопытствовал Петька, подойдя к старым знакомцам. — В цирк ходили?

— Да не, — ответил за всех Федотов, — там представление только в восемь вечера будет.

— Понятно, — произнес Петька, — не успеваем. А деньги-то потратить успели?

— Не без того, — рассмеялся курсант. — Только-только на киноху осталось.

— Расскажете потом, как погуляли? — попросил Незнанский. — Чтобы на следующий раз знать, куда податься можно.

— Да без проблем…

Фильм мальчишкам понравился. Вычурные древние храмы и гробницы далекой Индии произвели на пацанов неизгладимое впечатление. К тому же, в самом начале фильма показали краткое содержание первой его части, так что происходящее на экране было мальчишкам понятно. Немного напрягали русские титры — озвучка фильма оказалась немецкой. Хотя кое-какие фразы мальчишки могли уловить самостоятельно — полгода изучения языка не прошли даром.

— Эх, вот куда бы смотаться! — мечтательно произнес Сашка, когда мальчишки шли по улице после окончания сеанса.

— А мне больше понравилось, как этот… ну такой здоровый… как даст тому уроду, так что зубы хряснули и брызги во все стороны…

— Пацаны, отлить никто не хочет? — поинтересовался Вовка, когда они проходили мимо сараюшек, за которыми ели мороженое.

— Не-а, не хочу! — мотнул головой Петька.

— Да и мне чего-то не хочется, — ответил Сашка. — Ты беги, а мы тебя здесь подождем. У нас еще полчаса есть.

— Добро! Я мигом! — Вовка пробежал по заросшей тропинке между покосившихся строений. Пристроившись у стены одного из них, мальчишка расстегнул ширинку и помочился на просевшую завалинку.

— Ты чего это, щенок, совсем оборзел? — услышал Вовка злой шепелявый голос за спиной. — Ссышь, где люди сидят!

Мальчишка суетливо застегнул штаны и обернулся на звук.

— Опачки! Вот это подарочек! — На бревнах распивали самогон двое мужиков.

Вовке хватило беглого взгляда, чтобы узнать в одном из них вора, которого он с товарищами сдал утром патрулю.

— Вот этот малолеток, Горбыль, меня и запалил, — злобно прошипел вор. — Мало того шо отработанного лишился, так еще и легавым отстегнуть пришлось. Те еще ханурики…

— На перо его, Веревка, делов-то! — сплюнув на землю тягучую желтую слюну, просипел Горбыль.

— Не, я его на лоскуты резать буду, суку! — В руках Веревки сверкнул нож-бабочка. Уголовник демонстративно поиграл лезвием, ловко складывая и раскладывая воровскую игрушку. — Медленно, кусочек за кусочком, чтобы кровавыми слезами умылся…

— Много текста, зёма! — Горбыль припал к горлышку бутыли с самогоном и сделал несколько мелких глотков. — Уа, гадость вонючая! — сморщился он, занюхивая сивуху рукавом. — Кончай ужо фраерка малолетнего, да похиляли! Нам бы еще намарафетиться успеть…

— Повезло тебе, сучара, — прошипел Веревка, — недосуг с тобой вошкаться! Быстро откинешься: раз — и ты на небесах!

Вовка затравленно огляделся, вжавшись спиной в стену сарая: отступать некуда. Веревка, поигрывая ножичком, перекрыл тропинку, по которой Вовка прибежал на пустырь. А на пути к спасительному пролому в стене сидел на бревне Горбыль.

«Была не была!» — решился мальчишка, чувствуя, как сильно заколотилось сердце, разгоняя по жилам кровь. В желудке поселилась сосущая пустота, вспотели ладошки. Оттолкнувшись от стены, Вовка кинулся на врага…

* * *

Мальчишки переминались с ноги на ногу, дожидаясь задержавшегося где-то приятеля.

— Да где же он? — недоумевал Сашка Чернюк. — Так и опоздать недолго!

— Да не суетись ты, успеем, — обнадежил приятеля Петька. — Может, его того… по большому приспичило.

— Наверное. Может, пойти посмотреть?

— И чё ты там увидишь? — ухмыльнулся Петька. — Задницу голую?

— Слоняемся? — Препирающиеся курсанты не заметили подошедшего со спины мастера-наставника. — А время идет! — Михаэль картинно постучал ногтем по стеклянному циферблату наручных часов.

— Зиг хайль, герр Сандлер! — вытянулись во фрунт мальчишки.

— Вольно, — вальяжно взмахнул рукой мастер-наставник. — Так чего вы тут третесь? Делать больше нечего?

— Путилова ждем, герр Сандлер, — произнес Петька. — Ща появится — и сразу к машине.

— И куда же делся Путилофф? — поинтересовался Михаэль. — По дороге я его не встретил.

— Да он это, по малой нужде за сараюшки побежал, — доверительным шепотом произнес Петька.

— Да что-то долго не идет, — добавил Сашка. — Думаем, приспичило по большому…

Сандлер недовольно поморщился, а затем произнес:

— Так позовите! Не помер же он там.

— Вовка! — во всю глотку заорал Чернюк. — Че так долго?! Выходи уже — опаздываем!

Не получив никакого ответа, Сашка развел руками:

— Не слышит, что ли?

— Вовка! Ты где?! — крикнул Незнанский. — Эй!

— Заканчивайте орать! — распорядился Михаэль. — На нас уже прохожие внимание обращают! Куда он побежал?

— Вот по этой тропинке, — указал Петька.

— Пойдем, посмотрим, где он там застрял, — недовольно буркнул Сандлер, направляясь к кустам.

— Я ж говорил, проверить нужно! — попрекнул Петьку Чернюк. — Вдруг случилось чего?

— Да ладно, — отмахнулся Петька, семеня следом за наставником, — что с ним может случиться?

Картина, открывшаяся взгляду Сандлера, изумила Михаэля: на пустыре за сараями на груде бревен лежал Путилов с разбитым в кровь лицом. Над Вовкой, держа мальчишку за горло одной рукой, нависал тощий небритый субъект в мятом пиджаке в елочку. В другой руке уголовника Михаэль заметил нож. Заточенное лезвие медленно приближалось к глазнице курсанта.

— Подожди, сопляк, глазик выколю… — на мотив «Яблочка» напевал вор, явно намереваясь вонзить нож в живую плоть.

— Отпусти пацана, гнида! — Мальчишки и не заметили, когда табельный «люгер» оказался в руке мастера-наставника.

Уголовник на мгновение отвлекся от своей жертвы. Повернувшись на звук, он обнаружил, что находится на мушке у немца.

— Не бери на понт, танкист! — просипел уголовник, кольнув Вовку ножом. — Спрячь волыну — а то порешу малолетка!

— Валяй, — не дрогнув, произнес Сандлер, — тогда пулю точно словишь! Отпустишь — я подумаю…

— Шухер, Веревка! — В воздухе свистнуло — в правое плечо Сандлера рядом с ключицей воткнулся нож.

Грохнул выстрел. Несмотря на рану, Михаэль чудом попал преступнику в голову: пуля разворотила Веревке верхнюю челюсть. В стороны брызнули кровавые ошметки, зубы и осколки костей. Ноги уголовника подломились, и он рухнул на мальчишку. Морщась, Михаэль перекинул пистолет в левую руку и выстрелил несколько раз вслед Горбылю, пытающемуся скрыться сквозь лаз в заборе. Бандиту повезло: стреляя с левой руки, Сандлер лишь легко подранил беглеца. Вскрикнув, Горбыль ввинтился в дыру и растворился среди базарных палаток.

— Ушел, сволочь! — выругался Михаэль, убирая «люгер» в кобуру.

Пока он возился, мальчишки бросились к Вовке. Столкнув на землю бездыханное, но еще теплое тело Веревки, пацаны принялись тормошить залитого своей и чужой кровью Путилова.

— Вовка! Вовка! Ты живой? — кричал на ухо другу Петька.

— Как он? Как? — спрашивал Незнанского Сашка, не решаясь прикоснуться к Путилову.

— Сам не видишь! — огрызнулся Петька. — Плохо! Вовка! Вовка!

Путилов пошевелился и застонал.

— Живой он, Сашка, живой! — запрыгал от радости Незнанский.

— И почему я не удивлен? — произнес Михаэль, подойдя поближе. Сквозь пальцы руки, которой он зажимал рану на плече, сочилась кровь. — Только Путилов мог во что-нибудь этакое вляпаться!

— Герр Сандлер, вы ранены? — спросил наставника Сашка. — Кто вас?

— Сам виноват, — ворчливо отозвался Михаэль. — Расслабился, вот и получил… Тот, второй, нож метнул. Еще бы чуть — и в шею… Что с Путиловым?

— Живой, слава Богу, герр Сандлер!

— Это я и сам вижу, — произнес Михаэль, — конкретнее: раны есть?

— Не понять, — отозвался Петька, — все кровищей залито…

— Ладно, разберемся… А этот? — Сандлер пнул уголовника носком сапога.

— А этому вроде каюк, — произнес Сашка. — Ловко вы попали…

— Если бы не нож, я бы ему точно в лоб закатал, — не без гордости произнес Михаэль. — Жаль, второго упустил!

— А ну руки в хору! — На пустырь, привлеченные выстрелами, выскочили вооруженные автоматами полицаи — та же злополучная троица, которой утром мальчишки сдали вора. — Хто стрелял? — настороженно водя стволом из стороны в сторону, проревел старший патруля — Пантелей.

— Я стрелял, — спокойно произнес Сандлер, удостоив блюстителей порядка лишь мимолетным взглядом.

— Хто таков? По какому праву шмаляешь? — развязно поинтересовался Пантелей, не разглядев в Сандлере арийца — слишком чисто для немца тот говорил по-русски, да и форма мастера-наставника спецшколы была без общевойсковых знаков различия.

— Как разговариваешь с немецким офицером, скотина? — Превозмогая боль, Михаэль выпрямился, даже ростом стал выше, и воинственно выпятил нижнюю челюсть.

— Это ты-то немец? — хохотнул, не поверив словам Сандлера, Пантелей. — Еще раз спрашиваю, хто таков? Аусвайс есть? Ну? — Пантелей недвусмысленно передернул затвор. Сопровождающие его полицаи поспешили последовать примеру старшего группы — синхронно лязгнули железом.

— Пожалеешь! — «через губу» процедил Михаэль, здоровой рукой расстегивая клапан кармана гимнастерки.

— Побачим, хто еще пожалеет! — Глазки Пантелея недобро сверкнули. — Давай быстрей шевелись! Петро!

— Ась? — отозвался один из полицаев.

— Хлянь жмуров. Кохо эта хнида замочила?

— Да то ж Веревка! — узнал вора Петро, склонившись над трупом. — Вот харю-то ему разворотило… — Полицай передернул плечами: — Жуть!

— А второй? Тоже жмур?

— Не-е, сопляк, вроде живой… Тю, да это ж оголец, который Веревку утром спалил…

— Заткнись, дятел! — одернул напарника Пантелей. — Лучше аусвайсу возьми!

Петро подошел к Сандлеру и выдернул из окровавленных пальцев Михаэля удостоверение личности — «зольдбух».

— Держи, старшой. — Петро передал документы Пантелею.

Полицай развернул «аусвайсу» и пробежался взглядом по строчкам «зольдбуха». По мере чтения документа кирпичный румянец любителя «зеленого змия» немного полинял: Пантелей побледнел и как-то съежился, умудрившись махом уменьшиться в размерах. В «зольдбухе» в особой графе стояла обязательная отметка Генетического Департамента: чистокровный ариец! Втянув голову в плечи, он протянул бумаги Сандлеру дрожащей рукой:

— Герр официр… герр… ошибочка вышла… мы ж не со зла… так… стреляли… вот и… — заикаясь, залебезил полицай.

Сандлер резко выдернул здоровой рукой документы из потных волосатых рук Пантелея.

— Руссиш швайн! — прошипел он сквозь зубы, впихивая бумаги в карман. — Вешать надо таких… Пули жалко…

— Герр официр… вы поймите, мы тоже свое дело делаем… Петро, чё встал? Помоги господину офицеру — не видишь, ранен он! Перевяжи… чем-нибудь…

— Герр Сандлер, — Петька подвинулся к наставнику и зашептал на ухо. — Мы этого Веревку полицаям отдали… Почему его отпустили?

— Интересный вопрос, — согласился Михаэль. — Слышь, рожа, почему отпустили этого уголовника? — Сандлер указал на труп вора. — Мои курсанты вам его передали. Почему он не за решеткой? Насколько я понимаю, это как раз ваша работа или нет?

— Так это, сбех, засранец, херр официр! — нашелся Пантелей. — По дорохе в участох и сбех!

— Врет он! — просипел очнувшийся Путилов.

— Вовка, живой! — Петька подскочил другу и помог ему встать на ноги. — Ты как?

— Так себе, — кашлянул Путилов, отирая ладонью кровь с разбитого лица. — Брешет он, герр Сандлер, — вновь повторил Вовка. — Я сам слышал…

— Шо ты слыхал, сопеля? — встал на дыбки Пантелей. — Да я тебя…

— Молчать! — резко скомандовал Сандлер, и полицай заткнулся, словно язык прикусил. — Давай, Путилофф, продолжай.

— Этот, — он указал на труп, — говорил второму, что заплатил патрулю…

— Ах ты… — задохнулся от ненависти Пантелей. — Герр офицер, вы кому верите — этому малолетке или уважаемому человеку? Да чтобы я…

— Не ори! — вновь прикрикнул на полицая Михаэль. — Вольф, ты уверен?

— Уверен, герр Сандлер. Могу дословно: «Пантелей, хоть и сука, на понятия положившая, но все ж свой… Одно время вместе на крытке парились, из одной шлемки баланду хлебали… Но балабасов запросил столько, что я у него теперь за движок[68] прокатываю», — оттарабанил Вовка на одном дыхании.

Пантелей после его слов даже лицом потемнел.

— Хочешь сказать, что пацан это сам выдумал? — вкрадчиво осведомился Сандлер, не отрывая взгляда от глаз уголовника, одновременно нащупывая здоровой рукой кобуру. — Знаешь небось, что за взятку положено? — Заговаривая зубы полицаю, Михаэль медленно расстегнул клапан и прикоснулся к рубчатой рукоятке «люгера». — Пеньковый галстук тебе светит! — Он вытянул пистолет из кобуры, но недостаточно быстро.

— А вот хрен тебе! — Пантелей вскинул автомат и нажал на гашетку.

Вовка, стоявший рядом с Пантелеем, бросился на полицая и повис у него на руках.

«Тра-та-та-та-та!» — звук автоматной очереди расколол тишину пустыря, остро запахло пороховыми газами. Ствол автомата, с повисшим на нем курсантом, увело в сторону. Добрая часть очереди досталась одному из напарников Пантелея. Пули с влажным чавканьем выбили из его тела фонтанчики крови. Полицай захрипел и выронил оружие из ослабевших рук. Завалившись на землю, он пару раз дернулся и затих. Пантелей, не ожидавший такого развития событий, замешкался, пропустив момент, когда Сандлер вскинул руку с пистолетом. Коротко треснул выстрел. На этот раз немец не промазал: точно в ложбинке между глаз Пантелея образовалось аккуратное красное отверстие. Горящие бешенством глаза полицая враз потухли, как будто кто-то неожиданно «повернул рубильник». Увлекаемый вперед тяжестью курсанта, до сей поры не разжавшего руки, Пантелей впечатался лицом в землю. Вовка едва успел откатиться в сторону. Сандлер резко повернулся на каблуках и взял на мушку последнего оставшегося в живых патрульного, которого сотрясала крупная дрожь. Еще бы, буквально за мгновения он стал свидетелем смерти напарников! И возможно, сейчас наступит и его черед.

— Ствол на землю! — приказал Сандлер.

Полицай безропотно скинул автомат с плеча.

— Молодец! — кивнул Сандлер. — Незнанский, Чернюк, оружие соберите! И держите этого деятеля на мушке!

— Яволь, герр Сандлер! — Мальчишки с достойным рвением бросились исполнять приказ мастера-наставника.

Через секунду пара стволов была направлена на единственного выжившего в перестрелке блюстителя порядка.

— Я… присяду… можно? — едва слышно попросил Петро.

— Ноги не держат? — «заботливо» поинтересовался Сандлер. — Присядь пока.

Полицай плюхнулся задницей на бревна, пачкая штаны кровавыми сгустками.

— Путилофф, — позвал Вовку Сандлер.

— Я, герр мастер-наставник! — откликнулся мальчишка, закидывая на плечо оружие Пантелея.

— Вот мы и в расчете, Вольф…

— В расчете?

— Угу, в полном, — кивнул наставник. — Ты же мне сегодня жизнь спас… Так-то! Не отведи ты автомат в сторону, лежал бы я сейчас, нафаршированный свинцом, как рождественский гусь яблоками!

— Ну так и вы в свое время за меня вступились…

— Хочешь сказать — долг платежом красен?

— Да я как-то и не думал об этом, — пожал плечами Вовка. — Просто по-другому не мог… Эти уроды — нелюди, враги, а вы… вы…

— Ну договаривай, Путилофф.

— Вы хороший человек, герр Сандлер и… свой…

— Мне лестно, честное слово! — грустно улыбнулся Михаэль. — Ну а ты, Вольф, поднялся еще на одну ступеньку в понимании отношений между командиром и подчиненным… Ну да ладно, оставим лирику! — Сандлер подобрался, забыв о боли в раненом плече. — Слышь, как там тебя? — окликну он полицая, тыча в его сторону стволом «люгера».

— Меня? — втянул голову в плечи незадачливый «служитель закона».

— Тебя-тебя! — недовольно повторил Михаэль.

— Петро меня кличут…

— Вот что, Петя-петушок…

— Не чушок я, начальник… — помимо воли вырвалось у полицая.

— О как? — фыркнул Сандлер. — У вас там все такие, с лагерями за кормой?

— Всяких хватает, — уклончиво ответил Петро. Уразумев, что его сейчас никто не будет убивать, он слегка успокоился и осмелел.

— Ладно, Петя — не петушок, что ж мне с тобой делать?

— Отпусти, начальник! — заныл бывший уголовник. — Мне этот кипиш на болоте не в дугу! Я ж ни тебе, ни мальцам твоим яман не устраивал![69] Так я ноги нарисую, герр официр? По гроб жизни обязанным буду! Ты только свистни…

— А в управе что скажешь? Как это ты живым остался?

— Найду чё сказать, господин начальник, — чувствуя слабину, продолжал канючить полицай, — только отпусти! Баки вколочу[70] в управе на раз, чай не бездарный фраер! Забазарю чё траванулся, а Пантелей отпустил…

— Думаешь, пролезет твоя отмазка?

— У нас такие приколы запостой! — быстро-быстро закивал Петро. — А за мной не заржавеет: я ить не фуфлыжник какой, кругом бегать[71] приучен. Сочтемся. Ну, начальник, отпустишь?

— Сочтемся, говоришь? — задумчиво произнес Сандлер.

— Падлой буду, начальник! — рванул на груди рубаху уголовник.

— Ладно, вали, пока я не передумал! — махнул пистолетом немец.

— Благодарствую, барин! — Полицай, как ужаленный, подскочил с бревна. — Только это… волыну верни. Без нее не срастется у меня…

— Незнанский, верни автомат, — распорядился Сандлер. — Только патроны из магазина вытряси.

Петька отстегнул магазин и выщелкнул из него патроны. Поставив рожок на место, он кинул «холостую» эмпэшку полицаю. Петро схватил оружие и, не выпуская его из рук, скрылся в кустах.

— Может, зря вы его отпустили, герр Сандлер? — произнес Вовка. — Сволочь он первостатейная!

— Пусть живет, — ответил Михаэль, — авось когда-нибудь и пригодится. К чему бездумно мертвяков плодить? Ладно еще когда по необходимости… А так…

— Можно же было его в управу, — не сдавался Путилов, не испытывавший к полицаям ничего, кроме ненависти.

— Тогда проще его было на месте пристрелить — меньше б мучился. В гестапо еще те коновалы работают! Пусть живет… Так, Незнанский, дуй в управу: объяснишь дежурному, что да как. Пусть телегу с собой захватят — трупы вывозить. И мухой давай — чего-то устал я сегодня…

* * *

— Der Schule! Stillgestanden! — Роберт Кранц одобрительно пробежался по стройным рядам курсантов «Псарни», выстроенных на плацу. — Обергефрайтер Путилофф!

— Ich!

— Zu mir!

— Zu Befehl! — Вовка, чеканя шаг, вышел из строя и замер перед старшим мастером-наставником.

— За проявленные мужество и личный героизм! — четко и с расстановкой произнес Кранц. — За спасение от неминуемой гибели старшего по званию, офицера вермахта! За преданность интересам Рейха… — Старший мастер-наставник сделал небольшую паузу: — Обергефрайтер Вольф Путилофф награждается «Знаком за храбрость» второй степени с мечами![72]

Подошедший к Вовке начальник школы оберстлёйтнант Нойман продемонстрировал мальчишке лежащую в коробочке восьмилучевую серебристую звезду. В центре медали располагался диск, украшенный растительным орнаментом и лежащий поверх двух перекрещивающихся мечей. К верхнему лучу звезды крепилось кольцо для темно-зеленой ленты. Нойман вытащил награду из шкатулки и торжественно закрепил ее на Вовкиной груди.

— Служи фатерлянду достойно, пес! — напыщенно произнес офицер. — Зиг хайль!

— Зиг хайль! — заученно вскинул руку мальчишка, не зная, гордиться или презирать себя за полученную награду.

Глава 9

07.10.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

С наступлением первых холодов забот у мальчишек поприбавилось: в первых числах октября по соседству с «Псарней» расположился учебный танковый полигон. Руководство решило, что пришла пора приучать малолетних псов взаимодействовать с тяжелой боевой техникой. Так сказать, натаскивать на звук выстрелов, чтобы не пугались грозного вида бронированных зверей: устаревших «Тигров», «Рысей» и «Пантер», а также более современных «Львов» и «Медведей». Поначалу все казалось мальчишкам интересной игрой: ну кто в их возрасте не мечтал прокатиться на больших бронированных машинах, оснащенных пушками и пулеметами? Однако очарование могучей техникой быстро сошло на нет — начались тяжелые будни, заполненные непосильной работой. Танкисты быстро вкусили все прелести использования дармовой рабочей силы и принялись, с молчаливого одобрения начальства, нещадно эксплуатировать малолетних унтерменшей. Мальчишки таскали неподъемные детали находящихся в ремонте машин, отмывали от грязи и натирали едва ли не до зеркального блеска закопченные двигатели, стирали танкистам промасленные робы, чистили сапоги и ботинки. Помимо этого, они под неусыпным надзором мастеров-наставников рыли на полигоне окопы и строили противотанковые укрепления. Спасало одно — не успевшая как следует промерзнуть земля поддавалась заточенному металлу саперных лопаток. Примерно через месяц, к несказанному облегчению псов, «ознакомительно-подготовительный период», названный мальчишками «кроваво-мозольным», закончился. Курсанты с плохо скрываемой радостью вернулись к заброшенным занятиям. К обязательным дисциплинам добавился еще один курс — «Тактика взаимодействия танков и пехоты. Методы противодействия танкам противника». К большому разочарованию начальника школы Ноймана, в среде танкистов не нашлось никого, способного сносно изъясняться по-русски. Поэтому новую дисциплину было поручено вести мастерам-наставникам, бывшим ветеранам «Восточной кампании».

— Итак, что же такое — танк? — необычно начал занятие по новой дисциплине мастер-наставник Сандлер. — Вы достаточно долго ошивались на полигоне, чтобы прийти к какому-то мнению. Разрешаю отвечать с места, не вставая. Ну смелее!

— Пушка на колесах!

— Бронированная машина!

— Боевая самоходная единица! — наперебой выкрикивали курсанты.

— Ну что ж, неплохо! — улыбнулся Михаэль, взмахом руки прекращая гомон в классе. — С этим худо-бедно вы разобрались: танк — это передвижная бронированная огневая точка. Теперь давайте разберемся с основной задачей, которую должен выполнять танк, — предложил он. — Ну я внимательно слушаю ваши версии.

— Ездить!

— Стрелять!

— Ездить и стрелять! — вновь загомонили мальчишки.

— Мне все понятно! — Сандлер вновь властно взмахнул рукой — в учебном классе мгновенно воцарилась гробовая тишина. Сандлер за полгода прекрасно вышколил свой взвод — нарываться на неприятности никому не хотелось. — Ну-с, негусто! Придется мне… Записывайте и запоминайте: основной задачей танков в бою является уничтожение живой силы и огневых средств противника. Также одной из основных задач танка является поддержка пехоты. Мобильная и собственно огневая. Уяснили?

— Яволь, герр Сандлер! — заученно гаркнули курсанты.

— Хех, я рад это слышать, — ответил мастер-наставник. — На следующем занятии мы проверим, насколько хорошо вы это уяснили… — Он пробежался глазами по рядам псов, замечая, как мрачнеют некоторые лица. — Но вернемся к нашим баранам… То есть к танку, — заметив непонимающие взгляды мальчишек, пояснил он. — Исходя из общей философии наземного боя, какими качествами должен обладать танк? Ну есть у кого-нибудь дельные мысли?

Курсанты затихли: свои немногочисленные знания о бронированных машинах они уже успели озвучить.

— Ну? Смелее! Неужели всё? — безответно вопрошал Сандлер. — Тогда давайте подойдем к этому вопросу с другой стороны: какие слабые места вы можете назвать…

— У танка? — не сдержавшись, удивленно протянул курсант Печкин. — Какие у такой железной махины могут быть слабые места?

— У танка, Печкин, есть слабые места! И знание этих слабостей позволяет успешно бороться с танками противника. Ну что: никто ничего так мне и не скажет? Неужели это так сложно?

— Да не видно в нем ничего, — произнес Вовка, — я внутрь залезал… И как только в нем ездят?

— Вот, молодец, что заметил! — довольно воскликнул Михаэль. — Ограниченность обзора — слабость машины! Танк слеповат, и храбрый пехотинец всегда уловит момент, чтобы выстрелить по нему! Следовательно — танк должен быть неуязвим от огня оружия, имеющегося в распоряжении стрелков. Иначе это не танк: свою пехоту от потерь он прикрыть не сможет и для победы в бою ничего не даст. Вот для этого и необходима крепкая броня! Чем еще, кроме брони и пушки, должен быть оборудован танк?

— Пулеметом! — первым выпалил Печкин.

— Правильно! — согласился Сандлер. — Не зря Печкин на полигоне месяц куковал. Танк должен иметь оружие, с помощью которого удобно уничтожать пехотинцев противника. Это понятно, иначе он не сможет удержать стрелков противника от огня по своей пехоте. Такой танк тоже не исполнит своего предназначения, и тоже будет не нужен. Итак, худо-бедно, с танками разобрались — для начала хватит. Теперь давайте разберемся, как с ними бороться. Кто мне может сказать, что нужно сделать, чтобы вывести из строя танк и его экипаж?

— Вмазать по нему из пушки!

— Бомбу с самолета сбросить!

— Гранатой его, гранатой!

— Дорогу заминировать! — словно с цепи сорвались мальчишки.

— О, какие познания! — расхохотался Михаэль. — Подытожим: для того чтобы вывести из строя танк и его экипаж, нужно пробить его броню. Для этого существует два вида снарядов: первый вид — собственно бронебойные снаряды, которые, ударяясь снаружи о броню, пробивают её и сами влетают в заброневое пространство танка, ломая оборудование и убивая экипаж. Внутри танка бронебойные снаряды могут еще и разорваться, если в них помещен заряд взрывчатого вещества. Проломить таким образом броню — это очень сложно, поэтому бронебойный снаряд, подлетая к танку, должен иметь очень большую кинетическую энергию.

— Какую энергию? — переспросил Печкин, озвучив тем самым непонимание курсантами темы вопроса.

— Ах, да, — запоздало спохватился Михаэль, — вы же в физике ни ухом, ни рылом… В общем, кинетическая энергия равна массе снаряда, помноженной на квадрат его скорости… Ладно, — заметив кислые физиономии подопечных, видимо ничего так и не уяснивших из объяснений наставника, произнес Сандлер, — объясню проще, на пальцах: чем толще броня, которую надо пробить, тем тяжелее должен быть снаряд или, что более эффективно, выше его скорость. На практике и снаряд берут тяжелый, и скорость стараются ему придать как можно более высокую. Вот, скажем, винтовка калибра 7,92 с бронебойной пулей весом около 8 граммов со стальным сердечником. Вылетая из ствола со скоростью 895 метров в секунду, пуля пробивает 10 миллиметров брони на расстоянии ста метров. На этом же расстоянии, но пулей с вольфрамовым сердечником, вылетающей из ствола со скоростью 930 метров в секунду, можно пробить лист брони толщиной 13 миллиметров. Противотанковое ружье такого же калибра, но стреляющее пулей весом 14,5 граммов, с начальной скоростью 1210 метров в секунду, пробивает на расстоянии ста метров броню толщиной в 30 миллиметров. С расстоянием скорость пули падает, поэтому на расстоянии трехсот метров противотанковое ружье пробивает броню уже в 20–25 миллиметров. То же самое и у пушек… Короче: чтобы пробить толстую броню бронебойным снарядом, нужна мощная пушка с длинным стволом, сообщающим снаряду как можно большую скорость. Ну и чем толще броня, тем более крупного калибра должна быть пушка. И чем дальше пушка от танка, тем меньше вероятности, что она пробьет его броню из-за падения скорости полета снаряда. И еще: чем выше должна быть придаваемая снаряду скорость, и чем больше его масса — тем толще должен быть ствол пушки и, соответственно, тяжелее она будет. И так до бесконечности. Как-то так… Уяснили? Буду спрашивать на следующем занятии. Продолжаем занятие. Итак, принцип действия бронебойных зарядов мы рассмотрели, но есть и другой вид снарядов — кумулятивные. Главное в них — это взрывчатое вещество, как правило цилиндрической или конической формы, у которого в торце, обращенном к броне, выполнена кумулятивная — собирающая, сферическая или коническая по форме, выемка. При взрыве ударная волна движется перпендикулярно поверхности взрывчатки. В кумулятивной выемке волны с поверхности сферы или конуса сходятся в одной точке, образуя струю с очень высоким давлением. Если точку образования этой струи поместить на броню, то давление продавливает ее, вбрасывая внутрь танка ударную волну, газы и осколки самой брони. Само отверстие, пробитое в броне, порой невелико по диаметру, но осколков и ударной волны хватает, чтобы вывести экипаж и механизмы танка из строя. При разрушении сталь брони так разогревается, что частично плавится. Поэтому кумулятивные снаряды называют еще и бронепрожигающими. Для кумулятивного снаряда не имеет значения ни его скорость, ни расстояние, с которого он прилетел. Им можно выстрелить из пушки, а можно его бросить рукой — эффект будет одинаков. Главное — для пробивания танковой брони самой взрывчатки требуется относительно немного. А появление кумулятивных гранат, гранатометов и их разновидностей решило вопрос борьбы пехоты с танками — пехота перестала их бояться. Не такие уж они неуязвимые, — Сандлер усмехнулся, — как кажется на первый взгляд. Но у кумулятивного снаряда есть одна особенность — он должен разорваться строго ориентированно, и строго на броне. Если он упадет плашмя на броню, то кумулятивная струя пройдет мимо брони или скользнет по ней, то и пробить, следовательно, не сможет. Если кумулятивный снаряд разорвется, не долетев до брони, то кумулятивная струя рассеется и броню не повредит.

Сандлер встал из-за учительского стола и подошел к шкафу, заваленному свернутыми в рулоны плакатами. Покопавшись немного, он достал картонный рисунок, который повесил на гвоздь, вбитый в раму ученической доски.

— Перед вами схема гранатомета однократного использования «Панцерфауст-1» с кумулятивной боевой частью… — Дребезжащий звук рынды прервал лекцию Михаэля, возвещая об окончании занятия. — Ладно, для начала достаточно, — произнес Михаэль. — Все, о чем мы говорили, вам придется испытать на практике. Поэтому учите матчасть, чтобы от зубов отскакивало! Эти знания, возможно, когда-нибудь спасут ваши никчемные жизни! Все свободны!

Следующим по расписанию уроком была история Рейха, читаемая преподавателем Вильгельмом Граббом. После того как было покончено со всеми необходимыми приветствиями, Грабб добродушно произнес:

— Ну что, щенки, соскучились по занятиям? Вижу-вижу, что соскучились: в классе штаны протирать — это не на полигоне кровавые мозоли зарабатывать. Что же, давайте немного освежим вашу память: кто вкратце может рассказать, чем мы с вами занимались целых полгода? Ну давай ты, Федотов, раз больше нет охотников…

Мальчишка вскочил и вытянулся по струнке:

— Курсант Федотов к ответу готов!

— Ого! Так уж и готов?

— Яволь, герр Грабб! — шмыгнув носом, выпалил пацан.

— Ну-с, поведайте нам, что же мы это так прилежно изучали все это время?

— Историю Рейха, герр Грабб! — не моргнув глазом, доложил Колька.

— Похвально, что ты хотя бы в курсе, как называется наш предмет! — иронически заметил Грабб. — Иные и этого не знают… Но все же конкретики хочется. Какой-никакой… Давай, Федотов, о какой же истории шла речь на наших уроках?

— Э… О древней истории Рейха, герр Грабб, — наморщив лоб от усердия, сообщил курсант.

— Верно, — кивнул Вильгельм, — было дело! Еще!

— О походах крестовых, битвах, королях древних, рыцарях…

— Понятно, — прервал курсанта наставник, — садись Федотофф. На наших предыдущих занятиях мы с вами изучали древнейшую историю Рейха и историю Средних веков. Конечно, того материала, что я вам дал, недостаточно для полноценной картинки, но мое начальство считает иначе. С сегодняшнего дня я буду читать вам курс новейшей истории Рейха — период от Первой мировой войны и по сегодняшний день. Учебники до сих пор до нас не добрались, кроме одной-единственной методички для преподавательского состава, поэтому будете писать конспекты под мою диктовку. Начнем, пожалуй… — Грабб на мгновение задумался, размышляя с чего начать. — Кто мне назовет самую главную дату в истории Третьего Рейха? — неожиданно спросил он. — Дату, по сути изменившую весь мировой порядок? Её должен знать каждый, даже неполноценный… Что молчим? Неужели никто не знает сей знаменательной даты? — удивленно произнес он, пробегая взглядом по рядам притихших курсантов. — М-да, неутешительно. И я тоже как-то упустил этот момент…

— Можно мне, герр Грабб? — поднял руку Леха Печкин.

— Ну удиви меня, Печкин.

— Двадцатое апреля! — выпалил Леха, забыв подняться с места, как того требовал устав. — День рождения фюрера!

Но Вильгельм на оплошность курсанта не обратил внимания:

— Похвально, конечно, что тебе известна эта дата. Это очень важная дата… Очень… Однако сам Великий Вождь считает иначе: девятого ноября тысяча девятьсот двадцать третьего года свершилась национал-социалистическая революция в Германии! Эту дату вы должны накрепко запомнить! Именно с приходом к власти Великого Вождя Адольфа Гитлера мир изменился! Запомните этот день! Запишите несколько раз и вызубрите эту дату наизусть… Равно как и дату рождения фюрера, — после небольшой паузы добавил Вильгельм. — Тот, кто затруднится ответить на этот вопрос, будет наказан! Жестоко наказан! Ибо эти даты — основные! Они прописаны огнем и кровью в истории величия германской расы! Записываем: двадцатое апреля 1889 года и девятое ноября 1923 года!

Дождавшись, когда курсанты старательно выведут в тетрадях важные даты, Грабб продолжил:

— Итак, история Тысячелетнего Рейха начинается в двадцать третьем году, когда нежизнеспособная Веймарская республика превратилась в непобедимый Das Drittes Reich! Путилов!

— Яволь, герр Грабб! — мгновенно отозвался обергефрайтер.

— Почему Рейх — drittes, третий?

— Первый Рейх — Священная Римская империя германской нации, существовавшая с 962 по 1806 год; второй Рейх — Германская империя, ликвидированная в 1918 году. Третий Рейх — идеальное пангерманское государство, которое, как вы только что сказали, пришло на смену нежизнеспособной Веймарской республике в 1923 году, — на одном дыхании оттарабанил Вовка.

— Молодец! — горячо похвалил мальчишку Грабб. — Вижу, что ты не ковырялся в носу во время моих лекций. Сделал выводы. Садись. Пробежимся по наиболее значимым датам от основания Тысячелетнего Рейха до наших дней: после национал-социалистической революции пост бессменного вождя-фюрера занял Адольф Гитлер, Великий Вождь… — Закончить фразу Грабб не успел, раздался звон рынды. — Странно, почему так рано? — удивился Грабб. — Ладно, с этим разберемся… Тему продолжим на следующем уроке, — произнес Грабб.

— Der Zug! Stillgestanden! — скомандовал Вовка.

Громыхнув скамейками, курсанты встали.

— Ruehrt Euch! Свободны! — добавил по-русски Вильгельм, покидая учебную комнату.

— Вот же какой прохиндей удачливый, этот Гитлер, — прошептал на ухо Вовке Незнанский, — ведь мог подохнуть в тюрьме… Так нет же!

— Угу, — буркнул Вовка. — И все бы могло обернуться по-другому…

— Чего шепчетесь, пацаны? — прилип к друзьям пронырливый, словно хорек, Колька Печкин. Его востроносенькая мордочка выражала крайнюю степень любопытства.

— А тебе зачем? — буром наехал на однокурсника Петька.

— Да так, интересно, — пожал плечами пацан.

— Ты, Колька, слыхал такую поговорку: меньше знаешь — крепче спишь?

— Ну?

— Баранки гну! — передразнил его Незнанский.

— Я к вам по-хорошему, а вы… — обиженно протянул мальчишка.

— Петь, в самом деле, зря ты так, — вступился за Кольку Вовка. — Он нормальный пацан…

— Еще бы не встревал куды не следует, — возразил Петька, — так и вообще бы… Ладно, — сменил он гнев на милость, — чего сказать-то хотел? Или только подслушивать чужие разговоры и горазд?

— Да ну тебя в баню, Незнанский! — Колька решил не обижаться на Петькины подначки. — Вы расписание завтрашнее видели?

— Нет, не смотрели еще, — ответил Вовка. — А чего там такого?

— Как чего? — выпучил глаза Колька. — Мы завтра с утра на полигоне целый день!

— Вот, блин! — огорчился Петька. — Только-только руки зажили…

— Не-е, копать не будем и таскать тоже! — радостно сверкая глазенками, сообщил Печкин. — Там написано «боевая подготовка»! Поняли? Боевая!

— Вовка, пойдем глянем, что ль? — предложил Незнанский.

— Пойдем, — легко согласился Путилов.

В коридоре мальчишки сразу натолкнулись на Сандлера, спешившего куда-то по своим делам.

— А, Путилофф, — заметив Вовку, остановился мастер-наставник. — Ты расписание уже видел?

— Так точно, герр Сандлер! А что, действительно стрелять будем? Ну я насчет подготовки, — пояснил мальчишка, — написано ж, что боевая…

— Стрелять будут точно, только я не уверен, что это будете вы, — загадочно ответил наставник.

— Как это? — удивился Вовка. — По нам, что ли, стрелять будут?

— Догадливый, — хмыкнул Сандлер. — Танки стрелять будут… Но холостыми, — заметив, как вытянулись лица курсантов, добавил он через мгновение. — Все объясню завтра на разводе, — пообещал он. — Сейчас некогда. Топайте на занятия, — бросил он через плечо.

— Яволь, герр мастер-наставник! — гаркнули ему в спину мальчишки.

— Нет, ну вы слыхали? — возмущенно заявил Печкин. — Нас расстреливать будут!

— Не суетись, Колян! — хлопнул сокурсника по плечу Петька. — Сказано же — холостыми.

— Ага, слушай ты их больше! — все не мог успокоиться Печкин. — Вам, может, и по фиг, а мне как-то нет по себе! Ведь из танка, как-никак! А ты его пушку видел?

— Да рассмотрел не хуже тебя. Чай, не слепой. Давай лучше двигай булками, а то на урок опоздаем…

* * *

— Взвод, смирно! Герр мастер-наставник, первый взвод на утреннюю поверку построен! Больных и отсутствующих нет! Доложил замкомвзвода — обергефрайтер Путилов!

— Вольно! — скомандовал Сандлер. — Путилофф — в строй. Командованием спецшколы «Хундюгендс» было принято решение провести для курсантов военно-полевые игры…

При слове «игры» некоторые из мальчишек не смогли сдержать улыбки и смешки.

— Смирно! — тут же отреагировал на неподобающее поведение воспитанников Михаэль. — Отставить смех! Я достаточно четко выразился: играть будем не в бирюльки и не в «дочки-матери»! Игры военно-полевые! С применением настоящего боевого оружия и танков! Цель: отработать действия солдат в обороне! Конечно, для начала хорошо бы разобрать эти самые действия в теории и в учебных классах, а не на танковом полигоне. Но, в связи с отправкой танкового полка в действующую армию, времени на доскональное обучение методам ведения боя у нас не остается! Поэтому, пока танкисты еще не убыли на фронт, руководство решило дать вам понюхать настоящего пороха! Небольшой инструктаж перед отправкой на позиции я дам вам после под запись, а сейчас слушайте внимательно — повторять не буду! Итак, что же такое оборона? — монотонно произнес он. — Оборона — это вид боевых действий, применяемых с целью сорвать или отразить наступление противника, удержать свои позиции и подготовить переход к наступлению. Основная задача солдата в обороне заключается в том, чтобы, умело используя свое оружие, местность и ее инженерное оборудование, а также заграждения, нанести наступающему противнику возможно большие потери, отразить его атаку и удержать занимаемую отделением позицию. Солдат не имеет права оставить свое место в обороне без приказа командира. Теперь о ваших действиях: слушаем и запоминаем! — вновь повторил Сандлер. — Перед атакой противник обычно проводит огневую подготовку. С началом огневой подготовки противника солдат по команде командира отделения укрывается на дне окопа, траншеи, в блиндаже или в убежище, оборудованных на позиции подразделения, в готовности быстро занять свое место для отражения атаки. Когда противник перейдет в атаку, солдаты подразделения, заняв свои места, ведут сосредоточенный огонь по команде командира, а с подходом противника на дальность действительного огня — самостоятельно, каждый в своем секторе. В первую очередь нужно уничтожать наиболее важные в данный момент цели. Гранатометчики поражают танки и бронетранспортеры, пулеметчики и автоматчики отсекают пехоту от танков и уничтожают ее. Когда к позиции отделения приближается танк, а в распоряжении солдата, кроме автомата, имеются только противотанковые гранаты, нужно выждать, пока танк подойдет на расстояние пятнадцать-двадцать метров, и тогда бросить гранату, стараясь попасть под гусеницу. Танк с подорванной гусеницей остановится, развернется на месте и будет уничтожен другими противотанковыми средствами из глубины обороны. Если экипаж танка попытается исправить гусеницу или уйти из поврежденной машины, автоматчики уничтожают его своим огнем. При прорыве танков противника к траншее или окопу надо лечь на дно, а когда танк пройдет через траншею, быстро встать, бросить противотанковую гранату в его кормовую часть и открыть огонь по пехоте, следующей за танком. Каждый воин должен знать, что танк вблизи не представляет никакой опасности. Мы с вами уже обсуждали это на занятии: экипаж танка ничего не видит, основное оружие стрелять не может. Стенки окопа от того, что через него пройдет танк, не обвалятся. Одним словом, солдату в окопе танк не страшен, но солдат, вооруженный противотанковыми гранатами, способен поразить своего стального противника и огнем из автомата уничтожить следующую за танком пехоту. Пехоту противника… Она не предусмотрена на сегодняшнем учении, — пояснил Михаэль, — но вы должны это знать! Итак, пехоту противника, подошедшую к позиции на расстояние тридцать-сорок метров, нужно забросать ручными гранатами и уничтожить огнем в упор. Отдельных солдат, ворвавшихся на позицию отделения, уничтожают огнем, гранатами и в рукопашной схватке. Оборонять свою позицию надо до конца, даже тогда, когда противнику удастся выйти на фланги и в тыл. Сопротивление обороняющихся осложнит действия противника, ослабит его удар по глубине нашей обороны и позволит старшему командиру принять меры к уничтожению вклинившегося противника и восстановлению положения. Всем ясно?

— Яволь, герр мастер-наставник!

— Замечательно! — Сандлер взглянул на часы. — Сейчас — на завтрак. После завтрака — в оружейку! Путилофф, зайдешь ко мне после столовой и возьмешь список вооружения. Распределишь. В девять тридцать вас будут ждать машины на плацу. Загружаемся. На полигоне я выдам дальнейшие указания! Свободны!

* * *

В оружейке царило веселое оживление: известие о том, что курсантам выдадут на руки оружие, пусть и заряженное холостыми патронами, пробуждало в мальчишках нездоровую суету. Они галдели, толкались и дурачились до тех пор, пока на пороге не появился Вовка в сопровождении бессменного «хозяйственника» школы — Максимилиана Мейера, заведовавшего также и оружейной комнатой — персонала до сих пор не хватало. Плешивый комендант недовольно покосился на шумных «ублюдков» и процедил сквозь зубы, обращаясь к Вовке, как к старшему:

— Die Ordnung richte![73] Schnell!

— Der Zug! Stillgestanden! — крикнул Вовка во всю глотку, чем заставил поморщиться Мейера, перебравшего накануне шнапса.

Знакомая команда, вбитая в головы псов уже на уровне рефлексов, заставила мальчишек быстро выстроиться вдоль бревенчатой стены оружейной комнаты.

— Командиры отделений — ко мне! — продолжал распоряжаться Путилов. — Остальные на месте! И чтобы тихо!

— Gut. — Мейер потер пальцами виски, вытащил из кармана связку ключей и отпер оббитую железом дверь в оружейку. — Ждать. Нихт кричать! — хрипло каркнул он, проходя внутрь забитой оружием комнаты.

Нащупав рубильник, он включил свет, а затем прикрыл за собой дверь. Пошарив рукой на полке с аккуратно сложенными пачками патронов, он нащупал спрятанную им же початую бутыль кустарного русского шнапса — самогона. Выдернув пробку зубами, Мейер приложился губами к холодному стеклянному горлышку. Стараясь не вдыхать едкие сивушные пары, комендант сделал несколько судорожных глотков. Глотку привычно опалило огнем, а желудок спазматически сократился. Немец передернул плечами и оторвался от горлышка. Заткнув бутыль пробкой, Мейер отработанным до автоматизма движением убрал её на привычное место, спрятав за коробками боеприпасов. Закусив самогон приготовленной заранее плиткой шоколада, немец блаженно развалился на колченогом шатающемся стуле. Вскоре теплая расслабляющая волна вымыла из головы тупую похмельную боль, руки перестали трястись и Мейер вздохнул с облегчением. Распахнув дверь, комендант произнес:

— Проходить по очередь. Получать. Отходить.

Вовка вошел внутрь оружейки и протянул исписанный Сандлером лист бумаги Мейеру.

— Ich verstehe,[74] — кивнул комендант, мельком взглянув на листок. — Die erste Abteilung.[75] Заходить только командирен отделений, остальные ждать за Tur… — Он пощелкал в воздухе пальцами, вспоминая русское слово: — Дверь.

— Гефрайтер Незнанский, получай оружие на свое отделение, — «официальным» тоном, как старший по званию, произнес Вовка.

Петька заскочил в оружейку и замер перед раздаточным столом, на который Мейер навалил горку оружия: в основном видавшие виды карабины Маузера модели 98к.

— Sieben Mauser Karabiner. Kurtz, — принялся перечислять комендант. — Maschinenpistole MP40. Ein. Für den Abteilungsführer.[76]

— Ух ты! Мне? — не смог сдержать восхищенного возгласа Петька, хватая вороненую смертоносную «игрушку».

— Armleuchter! — прошипел немец, продолжая выкладывать боеприпасы на стол. — Die Patronen, die Granatapfel: zehn Stucke.[77] Гранатен lehr… учебный. Собрать потом. Сдать под счет!

— Яволь, герр комендант! — поспешно кивнул Петька. — Не сомневайтесь — соберем до последней.

— Zwai Pistole Walther P38.[78] — На стол легли пистолеты в потертых кобурах.

Дождавшись, когда мальчишки освободили стол от оружия, Мейер бросил на него длинный ручной пулемет с раздвижными сошками и жестяную коробку с пулеметной лентой.

— Maschinengewehr[79] 34,— произнес он. — Ergreifen. Забирать!

— Вот это хреновина! — стаскивая «ствол» со стола, воскликнул Петька. — Вот постреляем на славу!

— Следующий отделений! — торопил мальчишек Мейер, которому хотелось побыстрее разделаться с рутиной и хлебнуть из заветной бутылочки еще разок. — Не задерживайт!

Когда увешанные оружием мальчишки выстроились, наконец, на плацу, к Вовке подошел Сандлер. Прикрыв натянутую на голову вязаную тубу полевой фуражкой и застегнув шинель на все пуговицы, наставник зябко ёжился — с утра основательно похолодало, а с болот ощутимо потягивало промозглым ветерком.

— Вооружились? — поинтересовался он.

— Так точно! — ответил Вовка.

— Тогда грузитесь в машины, — бросил он, распахивая дверь кабины грузовика. — Дальнейший инструктаж получите по прибытии на позиции.

* * *

— Итак, бойцы, — выстроив взвод псов вдоль окопов, принялся наставлять мальчишек Михаэль, — солдат в обороне действует в составе своего отделения, занимающего позицию около пятидесяти метров по фронту. Позиции отделений во взводе объединяются во взводный опорный пункт, который по фронту занимает до трехсот метров и в глубину — до двухсот. Между позициями отделений могут быть промежутки по пятьдесят-шестьдесят метров, прикрываемые фланговым перекрестным огнем смежных отделений и огнем из глубины опорного пункта. Посему: взводным опорным пунктом назначается вот этот самый блиндаж, — Сандлер указал рукой на заглубленное в землю бревенчатое строение. — Первое и второе отделения располагаются по правому флангу, третье и четвертое — по левому. У нас в запасе, — он взглянул на часы, — около полутора часов до начала полевой игры. Занимаем окопы, заряжаем ружья и пулеметы. Посмотрим, как вы освоили матчасть на уроках по стрелковому делу. Танки пойдут на наши позиции с южного направления — оттуда, — махнул рукой наставник. — Будет стрельба, но снаряды, так же как и ваши патроны, — холостые. На территории полигона установлены заряды и мины для более достоверной имитации настоящего боя. Для первого раза вам поставлена простая задача: четко выполнять мои распоряжения, не палить в белый свет как в копеечку, не бояться и привыкать к звукам настоящего сражения, то есть к стрельбе и взрывам. Повторю еще раз то, что талдычил вам вчера: при подходе танка к позиции отделения выжидаете до тех пор, пока он подойдет к окопу на расстояние броска гранаты! После этого бросаете гранаты, стараясь попасть под гусеницу. Так как гранаты у вас учебные, этим вы, конечно, его не остановите, поэтому после броска ложитесь на дно окопа и пережидаете, когда танк перевалит через траншею. После чего быстро вскакиваете на ноги и бросаете гранату в кормовую, наиболее уязвимую часть танка. Вопросы есть?

— Есть, герр мастер-наставник! — произнес Вовка.

— Слушаю.

— Гранат у нас немного, — пояснил он. — Если все их кинут в подходящие танки, то в корму нечего кидать будет.

— Ясно. Командирам отделений распределить очередность бросков, — быстро сориентировался в ситуации Михаэль. — Половина отделения бросает гранаты в подходящие танки, половина — в отъезжающие. Понятно?

— Яволь!

— Тогда распределяемся по позициям!

Как и пообещал Сандлер, часа через полтора на дальнем конце полигона из-за редких деревьев начали выползать танки. Бронированные чудовища медленно разъезжались в стороны, выстраиваясь в редкую цепь.

— Раз, два, три… — принялся считать танки Петька, нервно тискающий в руках автомат. — Девятнадцать, пацаны! — выкрикнул он. — Примерно по одному на двоих, выходит…

— Обычный танковый взвод, — пояснил Сандлер находившемуся рядом с ним на опорном пункте Вовке, рассматривая в бинокль вытянувшуюся цепь бронемашин. — Четырнадцать средних танков: в основном «Панцеркампфвагены IV», хотя вижу пару «двушек» и одну «трешку». Надо же, и пара тяжелых затесалась: «Тигр» с «Пантерой». А вот нового ничего нет, — хмыкнул Михаэль, — оно и понятно: новички за рулями. Ну и пяток легких… Ага, началось! — довольно произнес он.

Вовка увидел, как неподвижно стоявшие до того машины окутались клубами дыма и на полных парах стремительно помчались к позициям псов.

— Achtung! — крикнул Сандлер. — Приготовиться!

— Приготовиться! — понеслась вдоль окопов дублируемая гефрайтерами команда.

«Бах!» — гулко хлопнул одиночный выстрел — видимо, у кого-то из мальчишек сдали нервы. Следом за первым выстрелом, словно по инерции, прозвучало еще несколько.

— Отставить!!! — Сандлер запрыгнул на бруствер окопа, чтобы всем курсантам было его хорошо видно. — Стрелять только по моей команде либо когда танки приблизятся метров на двести! Не раньше и не часто! Представляйте, что отсекаете от танков пехоту противника!

Спрыгнув обратно в траншею, он вновь приложил бинокль к глазам. Один из танков неожиданно плюнул огнем. Громыхнуло, но несильно — сказывалось расстояние.

— Не стреляем! Ждем! — вновь крикнул мастер-наставник.

Выстрелил еще один танк, за ним еще и еще. А следом понеслось: поверхность полигона вздыбилась — видимо сработали заряды, о которых предупреждал Сандлер. По ушам садануло так, что мало не показалось. Часть пацанов из четвертого отделения так и вовсе землей засыпало — слишком близко к окопам немцы один из зарядов прикопали. А танки все перли и перли, невзирая на взрывы.

— Братцы, так они же нас раздавят! — закричал кто-то из мальчишек. — Вона какие… — Бросив карабин на дно окопа, пацан выпрыгнул из траншеи и метнулся к видневшимся за позициями зарослям. Поддавшись панике, следом побежали еще несколько ребят.

— Куда?! — закричал Сандлер, увидев беглецов. — А ну назад! Пристрелю!

Испуганные мальчишки, кроме самого первого, вновь ссыпались в окоп и похватали карабины.

— Путилофф, верни этого придурка! — приказал Сандлер, не отрываясь от бинокля. — Я его и вправду пристрелю, если не вернется, — на полном серьезе произнес немец. — Дезертирам — смерть!

— Слушаюсь, герр Сандлер! — Вовка перевалился через бруствер и помчался за улепетывающим во все лопатки пацаном. Он нагнал его у самой кромки леса и ударил беглеца по пяткам носком сапога. Запутавшись в собственных ногах, мальчишка упал, Вовка тут же навалился на него всем телом.

— Сдурел, что ли, урод! — закричал он в лицо струсившему пацану, талдычившему скороговоркой: «Они нас раздавят, они нас раздавят, они…»

Вовка съездил сокурснику по зубам тыльной стороной ладони, а после принялся хлестать его по щекам.

— Все, хватит! — наконец взмолился беглец. — Я понял! Понял уже!

— Ни хрена ты не понял, Ищенко! — Вовка прекратил шлепать пацана по лицу. — Сандлер тебя пристрелить грозился, как дезертира. Давай, подъем! — Он встал с беглеца и, протянув ему руку, помог подняться с земли. — Дуй на место и молись, чтобы все обошлось! Сандлер, в общем-то, не злопамятный…

Они вместе добежали до окопов, после чего разделились: Ищенко вернулся на позиции своего отделения, а Вовка побежал с докладом к мастеру-наставнику.

— Вернул? — заметив появление заместителя, спросил Сандлер.

— Так точно! — кивнул Вовка. — Что ему теперь за это будет? — решил разузнать мальчишка.

— Месяц гальюны заставлю драить, чтобы в следующий раз неповадно было! — ответил Михаэль.

— И все? — обрадованно воскликнул Вовка.

Сандлер оторвался от бинокля и повернулся к Путилову:

— Считаешь наказание слишком мягким?

— Никак нет, герр Сандлер! Справедливое наказание! — поспешно ответил Вовка, проклиная себя за несдержанность.

— Ну-ну, а то я подумал… — Сандлер вновь приник к окулярам бинокля.

Решив, что машины достигли намеченной заранее линии, он крикнул:

— Взвод, огонь!

Дождавшись отмашки, курсанты принялись палить из карабинов в сторону движущихся танков. Застрекотали пулеметы, вписавшись в общую какофонию боя. Один из «Тигров», взобравшийся на небольшой пригорочек, выстрелил из пушки. Того, что произошло вслед за этим, не ожидал никто, даже Сандлер: бревенчатый блиндаж, находящийся как раз за спиной мастера-наставника, неожиданно взорвался. В разные стороны полетели щепки, бревна и комья земли. Ударной волной Вовку размазало по деревянной обшивке окопа. По ушам словно кувалдой звезданули, а из носа пошла кровь. Мальчишка на мгновение отключился. Когда он пришел в себя, над ним нависала окровавленная физиономия мастера-наставника, который дергал Вовку за лацканы шинели.

— Живой, Путилофф? — Скорее догадался, чем услышал мальчишка — в ушах болезненно звенело, а голова кружилась.

— Жи… живой… — просипел Вовка, выплевывая землю изо рта. — А вы… ранены… герр…

— Кровь? — цапнул себя рукой за окровавленное лицо мастер-наставник. — Ерунда: щепкой зацепило!

— А… что… это… было?

— Боевой снаряд, мать его в дышло! — чисто по-русски выругался Сандлер, размазывая по лицу рукавом шинели грязь и кровь.

— Откуда? Холостые… ж… — Вовка, превозмогая головокружение, с трудом поднялся на ноги.

— Значит, какой-то баран боевой снаряд в пушку засунул! — прорычал Михаэль, выглядывая из окопа. — Епть! Ложись! — заорал он, толкая Вовку.

Мальчишка, потеряв равновесие, упал на мерзлую землю. Рядом, ругаясь на двух языках, рухнул мастер-наставник. Свет в окопе померк на мгновение — рычащая туша танка на всех парах перепрыгнула траншею, засыпав скрюченные тела мерзлыми земляными комьями.

— Кажись, пронесло! — нервно дернул щекой Сандлер. — Вот и поигрались…

* * *

— Ну-с, докладывайте, господа, — мрачно произнес Нойман, когда собравшиеся в кабинете начальника школы мастера-наставники заняли свои места. — Как, я вас спрашиваю, как такое вообще возможно?

— Герр оберстлёйтнант, разрешите я скажу? — попросил слова старший мастер-наставник Франц.

— Слушаю, Роберт, — кивнул Нойман.

— Я не вижу в том, что произошло, никакой вины мастера-наставника Сандлера. При подготовке «псов» к военно-полевым играм, он сделал все, что должен был… Ну насколько это вообще возможно. Мы все знаем, что материал сырой, не обученный… Не стоило, наверное, бросать его под танки так рано. Однако, если исключить недоразумение с боевым снарядом и перевернувшимся танком, все бы прошло как по маслу! Я вообще не представляю, как Михаэлю удалось предотвратить массовое бегство курсантов с позиций при виде приближающихся танков.

— Мне понятна твоя позиция, Роберт, — ответил Нойман. — Никто Михаэля и не обвиняет. Я просто размышляю, что делать дальше? Михаэль, доложите о случившемся для тех, кто не в курсе… Так сказать, поделитесь впечатлениями и приобретенным опытом.

— Хорошо, герр оберстлёйтнант! — слегка наклонил забинтованную голову Сандлер. — Вначале все шло по плану: выехали на полигон, рассредоточились на позициях. Взвод танков тоже вышел на позиции по расписанию. В общем, курсанты проявили себя неплохо: почти без паники…

— Но все-таки случаи были? — задал вопрос Нойман.

— Так точно, — ответил Сандлер, — без бегства не обошлось.

— Как справились?

— Пообещал пристрелить беглецов на месте!

— И расстрелял бы? — спросил Бургарт.

— Так точно, без раздумий! — не стал юлить Михаэль. — Проще зарыть их на начальном этапе, чем без толку кормить годами.

— Согласен. Продолжай.

— Затем один из танков выстрелил боевым снарядом. Результат: двое убитых, пятеро раненых, ну и контуженых трое. Удачно попал…

— Что танкисты говорят?

— Сказали — случайность: промухали боевой.

— Разгильдяи! — не сдержался Нойман. — Вопрос: будем писать официальный рапорт руководству… Или спустим на тормозах? Есть ли смысл ссориться с танкистами?

— Я думаю, что лучше не ссориться, — высказал свое мнение Франц. — Подумаешь, прихлопнули пару унтерменшей… Да и сотрудничать с ними еще не раз придется.

— Согласен, — кивнул Бургарт, делая пометку в блокноте, — спустим на тормозах. Негоже немцам ссориться из-за неполноценных. А как танк перевернулся? — вспомнил оберстлёйтнант.

— Неудачно подошел к окопам — за рулями был новичок-стажер. В результате не смог преодолеть траншею и перевернулся, насмерть задавив еще одного курсанта.

— Ладно, мне все ясно. Отсюда вывод: пока личный состав не подготовлен — никаких военно-полевых игр! Никаких выстрелов, мин и прочей ерунды! Берем один танк с опытным инструктором и откатываем «псов» в окопе. Как это, в принципе, и происходит в нормальной учебке на начальном этапе. Всем понятно?

— Яволь, герр оберстлёйтнант!

— Тогда за дело, господа офицеры!

Глава 10

08.11.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

— Ну что, тунеядцы-хулиганы, выздоравливать собираемся? — привычно пошутил Рагимов, начиная утренний обход. — Может, хватит на больничных койках-то вялиться? Пора и честь знать!

— Ой, дядь Миш, и не говори, — так же обыденно включился в «игру» Вовка, — достало уже пластом лежать! Все ждем не дождемся, когда уже нас в строй поставишь?

— Кто бы говорил, Путилов? — рассмеялся врач, присаживаясь на краешек Вовкиной кровати. — Ты ж у меня в лазарете — как за здрасте! Не подскажешь, в который раз? Четвертый? Или пятый?

— Да бросьте вы этот счет, дядь Миш! — Мальчишка лукаво улыбнулся. — Я сам-то давно уже со счету сбился…

— А ты почаще свою дурную башку суй куда ни попадя, — посоветовал школьный эскулап. — Глядишь, вообще в придурка превратишься! За полгода два сотряса и контузия — это тебе не фиги воробьям показывать! Головешку-то беречь нужно! Не болит с утра? — Рагимов, оттянув пальцами веки, внимательно осмотрел Вовкины глаза.

— А чему там болеть? Сплошная кость! — вновь пошутил пацан.

— Ну-ну, рассказывай! А кого неделю назад так корежило, что без пилюли и жизнь не в жизнь? — Рагимов откинул в сторону одеяло, которым укрывался мальчишка, и принялся осматривать бинты: помимо контузии заработал Вовка на учениях еще осколочное ранение в ногу от разорвавшегося боевого снаряда, которого в запаре «боя» и не заметил. — Че молчишь? Я тебе как врач говорю: береги башку! Иначе плохо кончишь!

— Яволь, герр гуптарцт![80]

— Гляди у меня, Путилов! — притворно пригрозил Вовке Рагимов. — Попадешь в лазарет с башкой — всю жопу тебе исколю! А лечение головы через жопу — быстрее до некоторых доходит. Понял, боец?

— А то! Мы ж русские, дядь Миш…

— А это здесь при чем? — не понял доктор.

— Как при чем? Говорят же немцы, что у нас, русских, все делается через жопу!

— Беда мне с вами, умниками, — вздохнул Рагимов, укрывая раненого курсанта одеялом. — После завтрака на перевязку. Не забудь! — напомнил он Вовке. — А то филонить начал в последнее время… Это всех касается! — повысил голос Михаил. — Понимаю, что отдирать присохшие бинты — не пряники трескать: больно и муторно! Привыкайте! На то она и война… Ну, Незнанский, показывай, как там у тебя, рана больше не гноится…

После обхода в палату к курсантам заглянул мастер-наставник Сандлер.

— Ну, как дела, доходяги? — неофициально поинтересовался он вместо приветствия.

Заметив командира, мальчишки завозились в постелях, пытаясь привести себя в вертикальное положение.

— Лежите, не рыпайтесь! — произнес Михаэль. — Как самочувствие?

— Гут! — ответил за всех Вовка. — Врач сказал, что Семку и Славку скоро выпишет. Меня через недельку, а вот Петька и Илья еще поваляются — у них загноение пошло…

— Понятно, — кивнул Сандлер. — Лечитесь. А сейчас — хорошая новость: в канун очередной годовщины Национал-социалистической революции, — торжественно произнес мастер-наставник, — руководство «Псарни» решило вас поощрить внеочередным увольнением в город! С выплатой денежного довольствия в двойном размере!

— Двойного?! — Не удержался от радостного возгласа Семка Вахромеев. — Это ж куча карбованцев… А когда в увал можно?

— Хоть завтра. После торжественного построения запланирован очередной выезд в город, — пояснил мастер-наставник.

— А нам можно? — глупо улыбаясь, спросил Семен.

— Если в состоянии — почему бы и нет, — ответил Михаэль. — У доктора поинтересуйтесь…

— О чем, разрешите спросить? — задал вопрос появившийся в палате Рагимов.

— Герр доктор, — по уставу обратился к врачу Вахромеев, — можно нам в увольнение?

— В увольнение? — задумался Рагимов. — Когда?

— Завтра! — выдохнул мальчишка.

— Что, очень хочется?

— Еще как! — по-собачьи преданно глядя в глаза Михаилу, произнес Семка.

— Ну… Можно всем, кроме Незнанского и Петрова, — помедлив, ответил Рагимов. — Путилов вроде бы с костылями справляется худо-бедно. Ну а остальные — извиняйте — слишком тяжелые у вас раны, — развел руками доктор.

— Ну вот, так всегда! — загрустил Петька. — Кому-то всё, а кому-то…

— Увольнение твое никуда не пропадет, — заверил Незнанского Сандлер. — Как только сможешь — пойдешь в увольнение. Да, — неожиданно опомнился он, — это еще не все новости. Есть еще одна — не менее хорошая: прошедшие военно-полевые игры, в результате которых некоторые курсанты получили ранения, было решено приравнять к боевым действиям! Поэтому каждый из вас был представлен к награде — почетному нагрудному знаку за ранение третьей степени! — Сандлер положил на стул возле Вовкиной кровати пять конвертов. — Торжественное награждение проведем, когда все раненые курсанты вернутся во взвод. А пока — носите и гордитесь! Фатерлянд никогда не забывает тех, кто проливает за него кровь… И пусть вам завидуют! Хайль Гитлер! — Сандлер развернулся на каблуках и вышел из палаты.

— Герр Сандлер, — вышел следом за немцем Рагимов, — я с вами посоветоваться хотел…

— Вот ведь, — пораженно произнес Семка, — и я сподобился… Вовка, дай хоть посмотреть, — попросил он Путилова, сграбаставшего со стула пачку конвертов.

— Так, — Вовка быстро проглядел надписи. — Вахромеефф. Держи, Семен.

Семка быстро доковылял до Вовкиной кровати и схватил конверт со своим именем.

— Раздай пацанам, — попросил его Путилов, протягивая оставшиеся награды.

— Яволь, герр обергефрайтер! — комично отсалютовав Вовке, произнес Семка.

Мальчишки, распаковав конверты, принялись с интересом разглядывать значки.

— Такой же, как у фюрера! — благоговейно произнес Славка, поглаживая пальцами лежащий на ладони черный металлический овал. — Я на портрете видел… Вот тут его носят, внизу, под карманом! — Он пристегнул значок на левую сторону груди. — Ну теперь мы ваще — первые парни на деревне! — радостно заявил он. — Пусть обзавидуются — правильно Сандлер сказал…

«Да уж, было б чем гордиться! — с горечью подумал про себя Вовка, катая во вспотевшей ладони ненавистный знак. Обрамленная венком из листьев свастика, выдавленная на каске, лежащей поверх скрещенных мечей, жгла руку. — Уже вторая награда…»

— А у Вовки-то уже вторая награда! — словно в унисон его невеселым мыслям раздался веселый Славкин голос. — Теперь наш взвод самый героический в школе! Пацаны, кто в увольнение завтра? Я точно двину!

— Я тоже пойду, — произнес Славка. — Надоело лекарства нюхать! Вовка, ты с нами?

— Наверное, — пожал плечами мальчишка. — Завтра посмотрим…

— Вован, ты чего такой невеселый? — спросил друга Петька. — Тебе хорошо: в увал пойти разрешили, а мне валяйся тут!

— Не знаю, — буркнул Вовка, падая на подушку и отворачиваясь к стене. Желание трепаться на тему увольнительной у него не было.

— Странный он какой-то сегодня, — произнес Славка, любуясь наградой, пристегнутой к больничной пижаме.

* * *

На праздничное построение, посвященное двадцать пятой годовщине Национал-социалистической революции в Германии, Вовка решил не ходить.

— Настроения нет, — пояснил он сокурсникам, худо-бедно передвигающимся после ранений. — Вон, с Петькой и Ильюхой посижу, чтобы скучно им не было.

— Не, Вовка, сходи лучше, — покачал головой Незнанский. — Сандлер знает, что ты ходить можешь… Да и остальные в курсе. Как бы не докопались — ить главный праздник в Рейхе. Помнишь, что Грабб на уроке рассказывал?

— А Петька прав, — согласился с приятелем Семка, — за саботаж такого праздника могут и неделю карцера прописать. А про увал тогда и вообще забудь! — горячился Вахромеев. — Давай натягивай парадку и цепляй награды — хоть пофорсим перед строем!

— Иди, Вовка! Ты ж еще в увал сегодня собирался, — привел последний довод Петька, — хоть по городу побродите! Ну и мне какой-нибудь пряник притараканите, а то достала лазаретная похлебка!

— Уговорили! — наконец сдался Вовка, сбрасывая одеяло и скидывая ноги с кровати на пол.

Стараясь не тревожить раненую ногу, Вовка осторожно натянул форменные брюки, зашнуровал ботинки и накинул на плечи китель с пристегнутыми к карману медалью и почетным значком.

— Здорово выглядишь, — поглядев на медаль, с плохо скрываемой завистью в голосе произнес Славка, — настоящий солдат!

— Пес, — глухо произнес Вовка.

— Что? — не расслышал мальчишка.

— Настоящий пес! — четко повторил Вовка, ткнув пальцем в школьную эмблему, вышитую на рукаве. — Такой же злобный и кусачий… А если и издохнет такой пес, то и хрен с ним — много еще зверей…

— Да ладно тебе, Путилов, — отмахнулся Славка, так и не врубившийся в тему, — хорошо же все кончилось…

— Угу, — кивнул Вовка, — ты это Селиванову, Прокопьеву и Комарову скажи! Здорово им, наверное, под дерновым одеяльцем!

— Ну и что, слезы крокодильи теперь по ним лить? — окрысился Славка. — Не повезло, вот и весть сказ!

— А ты думаешь, тебе всю жизнь везти будет? В любой момент можешь к ним за овраг переехать!

— Пацаны! — вмешался Петька, приподнявшись в кровати на локтях. — Вы чего как с цепи сорвались? Собачитесь напропалую!

— Да потому что псы! — фыркнул Вовка. — Потому и собачимся, и с цепи рвемся…

— Пацаны, вы не обращайте на Вовку внимания, — попросил Незнанский. — Ему развеяться надо. Знаете же, что он нормальный пацан.

— Нам всем развеяться не помешает! — согласился с Петькой Семка Вахромеев. — Э-эх, и оторвуся я в городе!

— Везет вам, хлопцы! Завидую, — произнес Петька. — Так это, на построение не опоздаете? Идите уже!

— Точно, побежали! — спохватился Славка.

— Побежали, — усмехнулся Вовка, накидывая шинель и пристраиваясь к костылям.

На плацу уже толпился народ, кричали наставники, выстраивая курсантов по позициям. Вовка, Славка и Семка подошли к своему взводу.

— А, калеки, — заметив «пополнение», пошутил Михаэль. — Молодцы, что появились! Но в строй я вас не поставлю, — предупредил он, — не хочу общую картину испортить. Начальство из Киева должно вот-вот подъехать, — пояснил он. — Так что сильно не отсвечивайте. Встаньте вон там, где штатские собрались, — указал он рукой. — Ну а после построения — ловите машины, если пойти в увольнение не расхотелось. А сейчас сгиньте с глаз моих — некогда!

— Яволь, герр Сандлер! — Мальчишки поспешили слиться с толпой приглашенных, кучковавшихся у небольшой трибуны. Для особо важных персон были приготовлены деревянные скамьи, занятые в основном женщинами и детьми. Мальчишки обошли их и пристроились за спинами гостей. Наконец весь личный состав школы был выстроен на плацу в виде большой буквы «п». Старший мастер-наставник Франц еще раз внимательно оглядел строй и, видимо, остался довольным.

— Все готово, герр оберстлёйтнант! — доложил он Нойману, нервно меряющему шагами плац. — Не волнуйтесь: все будет отлично!

— Твои бы слова, да… Знаешь же, кого ждем?

— Так точно, знаю: гауляйтера Отто Розенбурга, киевского обер-бургомистра Густава Кранца.

— Вот-вот, — недовольно скривил губы начальник школы, — скажу тебе честно, Роберт, это те еще интриганы! Ради собственных амбиций способны на любую пакость… Ох, не к добру это внимание, ох, не к добру. Рано еще наших щенков проверять, как бы не отчебучили чего… непотребного.

— Не отчебучат, будьте спокойны, — заверил Роберт Ноймана. — Да и проверяют, скорее всего, нас с вами…

— Так о том и речь, Роберт! Желающих занять наши тепленькие места — пруд пруди! А при малой толике везения и хороших результатах можно высоко взлететь — в Берлине на нас возлагают большие надежды. Перспективы, будь они неладны!

— Оно и понятно, герр Нойман, — понимающе кивнул Франц, — структура Hilfspolizei[81] себя уже давно дискредитировала: сплошной сброд! Поддержкой населения они не пользуются: взятки, грабежи, погромы… Была еще какая-никакая польза, покуда партизаны в лесах не перевелись. А заменить их пока некем.

— Согласен. В РОНА Каминского и РОА Власова[82] такие же ублюдки…

— Герр Нойман, едут! — запыхавшись, доложил начальнику школы один из курсантов, стоявших в карауле у ворот.

— Школа, внимание! — зычно крикнул Франц.

Гул и шевеление в рядах курсантов мгновенно прекратились — Роберт Франц хорошо поработал, красочно обрисовав, какие последствия ждут нарушителей порядка.

На украшенную флагами и штандартами с имперской символикой территорию школы в сопровождении вооруженных мотоциклистов неспешно въехали два огромных черных «мерседеса». Сверкая лакированными боками и пуская солнечные зайчики никелированными решетками радиатора, автомобили нарезали по плацу круг почета и остановились напротив кучки преподавателей спецшколы. Задние двери автомобилей распахнулись, и из машин вальяжно вышли имперские чиновники, облаченные в шинели коричнево-золотистого цвета.

— Вот и «золоченые фазаны»[83] пожаловали, — вполголоса произнес старший мастер-наставник.

— Век бы их не видать, — также вполголоса отозвался Нойман.

— Школа! — по-немецки рявкнул Франц. — Смирно!

Нойман, чеканя шаг, подошел к гостям:

— Хайль Гитлер, господа!

— Хайль, — лениво отозвались «господа», демонстрируя всем своим видом иерархическую пропасть, разделяющую начальника спецшколы для неполноценных и верхушку чиновничьего аппарата Рейха.

— Герр рейхскомиссар, — невозмутимо доложил Нойман, не обращая внимания на столь явную демонстрацию пренебрежения, — военная спецшкола для неполноценных «Хундюгендс» на торжественное построение, посвященное празднованию двадцать пятой годовщины Национал-социалистической революции в Германии, выстроена! Начальник школы — оберстлёйтнант Бургарт Нойман!

— Гут! — мельком пробежавшись по стройным рядам мальчишек, произнес Отто Розенбург. — На первый взгляд… — немного подумав, добавил он. — Правда, Густав?

— Да, неплохо, — согласился обер-бургомистр Кранц. — Научить этот малолетний сброд унтерменшей чему-нибудь — большой труд! Но, как говорят эти русские: и зайца можно выучить курить. Посмотрим завтра, на что они действительно способны…

— Посмотрим, Густав, обязательно посмотрим, — усмехнулся Розенбург, поправляя высокую фуражку с серебряной кокардой, изображающей имперского орла. — А у вас тут морозно, — произнес он, потирая уши, — в Киеве теплее.

— Предлагаю закончить этот цирк побыстрее, — предложил Кранц, запахивая широкие лацканы шинели с карминного цвета нашивками, — и пройти в тепло.

— Как вам будет угодно, господа! — слегка наклонил голову Нойман. — У нас все готово: стол накрыт! А какой чудный коньяк раздобыл на днях мой комендант…

— Бургарт, дружище, — при упоминании коньяка «подобрел» Кранц, — не томите! Давайте сворачиваться.

— Ну я думал, будет какая-то речь… Но я могу…

— Ах, вот ты о чем? — рассмеялся Розенбург. — Думаешь, что они что-то понимают, кроме команды «жрать»?

— Я думал, что они должны выучить другую команду, — произнес обер-бургомистр.

— Какую же, Густав? — спросил рейхскомиссар.

— Как же: «Фас!» — рассмеялся чиновник.

— Я думаю, Густав, что оберстлёйтнант приложит все усилия, чтобы наши псы как можно скорее усвоили это. Правда, Бургарт?

— Яволь, герр рейхскомиссар!

— Отлично! Так, значит, говоришь, речь? Хорошо! Позови переводчика, — произнес Розенбург, взбираясь на трибуну. — Курсанты, в этот знаменательный день…

Вовка, стоя в толпе приглашенных, вполуха слушал речь гауляйтера, всячески восхвалявшего фашистский режим, обещающий всевозможные блага преданным псам фюрера.

— …Фатерлянд не забудет тех, кто кровью и потом… — вещал с трибуны Розенбург, слова которого эхом повторял по-русски переводчик. — Победа Рейха не за горами… И скоро весь мир обретет настоящую свободу… Не жалея жизни за дело Национал-социалистической партии… Хайль Гитлер!

— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль! — слаженно прокричали мальчишки.

— Недурно, Отто! — зааплодировал Кранц. — А теперь, Бургарт, проводи-ка нас к столу…

* * *

После того как высокое начальство отбыло на банкет, курсантов распустили. Те, кому посчастливилось получить заветный увольнительный жетон, загрузились в автомобили и отбыли в город. Вовка, Славка и Семка тоже решили не откладывать на будущее увеселительную прогулку и, вытерпев часовую тряску в продуваемом холодным ветром кузове автомобиля, прибыли на место.

— Куда двинем? — поинтересовался Семка Вахромеев.

— Предлагаю перекусить слегонца, — произнес Вовка. — А то мне перловка уже поперек горла стоит! Тут недалеко харчевня одна есть — «Вареники пузатого Пацюка» называется. Мы там с Петькой и Сашкой Чернюком в прошлый раз обедали.

— Вареники? — задумался Славка. — Заманчиво… Дорого, наверное?

— Так тебе ж двойное довольствие выдали! — напомнил сокурснику Вовка. — Восемьдесят карбованцев — это, почитай, целое состояние! Мне в прошлый раз семидесяти на мороженое, семечки, киноху и обед в харчевне за глаза хватило. Даже и осталось чуть.

— Э-эх! Один раз живем, Вовка! Веди давай! — согласился Славка. — Хоть пожрем по-человечьи… Интересно, а чем шишек из Киева Нойман потчевать будет? — неожиданно задумался он.

— А тебе не один ли хрен? — хохотнул Семка. — Мы ща тоже от пуза вареников налопаемся! Поцики, а может, пива закажем? Я один раз в крайсе, ну до школы еще, пробовал…

— Не-а, не продадут нам пива, — порушил Семкины мечты Славка. — Не доросли еще.

— Пусть только попробуют не продать! — разгорячился Семка. — Чё мы, не мужики, что ли? Вон, даже награды имеются и ранения, как у настоящих солдат. Деньги — тоже есть…

— Ладно, не спорьте, — примирительно произнес Вовка. — Там видно будет. Просто вкусно пожрать — и то счастье!

— Ага, это ты верно заметил! — расплылся в улыбке Семка. — А я вот борща наваристого хочу. С мясом…

— Так у дядьки Волосюка и борщ, я думаю, найдется, — сказал Путилов.

— Какой такой дядька Волосюк? — не понял Славка. — Мы ж к Пацюку на вареники идем…

— Это одно и то же, — отмахнулся Вовка. — Просто называется «Вареники от Пацюка», а хозяин там — Волосюк.

— Вот придумали путаницу! — возмутился Славка.

— Ну и фигли, — возразил Вахромеев, — главное — чтобы вкусно было!

— Пальчики оближешь! — пообещал Вовка.

— Ловлю на слове: если не так — за меня платишь!

— Легко! Ну, вперед, голодранцы! — Вовка налег на костьми.

— От як, явище Христа народови! — всплеснул руками хозяин харчевни, когда на пороге его забегаловки «нарисовалась» живописная троица: двое в перевязке и один на костылях. — Вы що, з вийни, хлопци?

— Можно и так сказать, дядька Тарас! — Вовка, гремя костылями, доковылял до ближайшего столика и с облегчением плюхнулся на стул. — Почти с войны.

— Давай сюды свой мылыци, — пришел на помощь Путилову Волосюк, заметив, что мальчишка до сих пор не придумал, куда бы приткнуть костьми.

— Какие мылыци? — не понял Тараса Вовка.

— Костыли то, як москали говорять. Не турбуйся — поверну в збереженни, — заверил мальчишку кабатчик, утаскивая Вовкины подпорки в подсобку. — Що исти бажатеете, господа вийськови? — любезно поинтересовался Волосюк, вернувшись обратно. — У-у-у, яка медаль! — заметил награду толстяк, когда Вовка скинул с плеч шинель. — За яки заслуги подарована? Я таку тильки у начальника комендатури Кабанова бачив.

— За боевые заслуги, дядька Тарас! — ответил вместо Вовки Славка. — И у нас вот тоже имеются, — не упустил он шанса похвалиться почетным знаком.

— Бачу, — кивнул Волосюк. — За поранения. Серйозна вынагорода. Не для хлоп'ят — для справжних чоловикив.

— Ну дак, мы это и есть — настоящие мужики! — с довольным видом произнес Славка. — Абы кому не дали бы!

— Згоден! — не стал спорить с мальчишкой хозяин харчевни. — Так що исти бажатеете? — вновь повторил вопрос Волосюк.

— Мне — борща, да понаваристей! С мясом! — едва не захлебнувшись слюной, озвучил свое желание Славка.

— Сметану нести? — уточнил толстяк.

— Сметану давай, дядька Тарас, и хлеба побольше! Белого, если есть…

— Е билый хлиб, як не бути? — сообщил хозяин.

— А мне — вареники с кислой капустой, — попросил Вахромеев. — Масла и блинчиков, если можно…

— Для вас — що завгодно! — развел руками Волосюк. — Покы исти вареники будете — блинчики випечемо. А що вашому героичному командирови подати?

— Вовка, ты чего молчишь? — Семка легонько толкнул задумавшегося Путилова локтем в бок. — Ничего, что ли, брать не будешь?

— А? — опомнился мальчишка. — Буду, брать буду: пельменей мне принеси, пожалуйста, дядька Тарас.

— З бульйоном, маслом або сметаною? — уточнил Волосюк.

— С бульоном, но сметаны тоже принеси. Отдельно, в тарелке.

— Зробимо в кращому выгляды! — просиял Тарас, убегая на кухню.

Входная дверь в харчевню резко распахнулась, громко стукнув о бревенчатую стену. Внутрь вместе с потоком холодного воздуха ввалился невысокий краснорожий мужик в черной форме вспомогательной полиции.

— Тарас! — грубо закричал он с порога, потирая заросший щетиной подбородок. — Где тебя черти носят?!

Волосюк стремительно выкатился из кухни — этакий румяный усатый колобок, и елейным голоском поинтересовался:

— Туточки я, пан начальник! Що накажете подати?

— Как обычно, — бросив шинель в заботливо подставленные руки Волосюка, буркнул полицай. — А это чего за шантрапа? — заметив ожидающих заказа мальчишек, вопросительно взглянул на трактирщика мужик. — Чего трутся тут… Знаешь ведь, Тарас, что не положено…

— Так це ж з «Псарни» хлопци… — проблеял толстяк, видимо испугавшись поддатого полицая. — У них и дозволения е.

— Не по-о-нял? — Пропустив слова трактирщика мимо ушей, полицай, слегка покачиваясь, подскочил к столику, за которым расположились мальчишки. — Где украл? — Злобно сверкнув глазами, мужик протянул заросшую жестким рыжим волосом руку к Вовкиной медали.

— Не трожь! — Вовка почти машинально поставил блок, откинув руку полицая в сторону.

— Ах ты сопляк! — рассвирепел полицай. — Да я за эту медаль кровь проливал…

К этому моменту Вовка уже понял, кто перед ним, разглядев подобную награду на груди поддатого мужика: начальник местного отделения Hilfspolizei — Кабанов. Именно о нем и упоминал Волосюк в самом начале разговора. — Лучше сам отцепи… Или я тебе щас эту медаль вместе с башкой сниму! — злобно пообещал Кабанов.

— Ага, разогнался! — Вовку накрыла слепая волна ярости. — Не ты цеплял — не тебе и снимать! Попробуй только свои обрубки к этой медали протянуть — сломаю на хер!

Полицай на мгновение даже остолбенел от такой неслыханной дерзости: ну никак не ожидал он такого ответа от какого-то недоросля.

— Дядь, ты бы успокоился, а? — произнес Семка Вахромеев. — Не ворованная медаль-то!

— Заткнись! — рявкнул Кабанов, схватив Семку за воротник и тряхнув изо всех сил. — Душу вытряхну!

— Навались, пацаны! — крикнул Вовка, толкаясь здоровой ногой и стараясь поймать в локтевой захват не слишком толстую шею полицая. Сцепив руки замком, Вовка повис на шее Кабанова. Пацаны тоже не подкачали — блокировали руки, как могли. Используя вес тела, Путилову удалось свалить полицая на пол.

— Порву… уб-люд-ки… — сипел, задыхаясь, Кабанов. Даже упав на пол, Вовка не разжал руки, продолжая душить обидчика.

— Прекратить! — неожиданно раздалась команда. — Aufstehen!

Повинуясь вбитым на «Псарне» рефлексам, Вовка разжал руки. Мальчишки тоже отпустили полицая и вскочили на ноги. Кабанов остался лежать на полу, со свистом хватая раскрытым ртом воздух: видимо, Вовка его основательно придушил.

— Герр Сандлер? — с отдышкой произнес Вовка, узнав мастера-наставника. Ухватившись за стул, Вовка тоже поднялся на ноги.

— И почему я опять не удивлен? А, Путилофф? Ты что, специально ввязываешься во все переделки? Или я чего-то не понимаю? Будь так любезен, объясни мне…

— Ну все, щенки, молитесь! — Немного отлежавшись, Кабанов, видимо, решил взять реванш. Поднявшись на карачки, он выхватил из кобуры пистолет. Руки полицая ходили ходуном, он никак не мог прицелиться.

— Как меня все это достало! — с тоской в голосе произнес Михаэль, выбивая носком хромового сапога пистолет из руки Кабанова.

— Ты кто такой, мать твою? — промычал полицай, поднимая невидящие, застланные слезами ярости глаза на немца.

— Ну нет, — устало вздохнул Сандлер, — сегодня явно не мой день! — Коротко размахнувшись, Сандлер резко пнул полицая сапогом в лицо. Голова Кабанова мотнулась в сторону и, хрюкнув что-то нечленораздельное, мужик завалился на бок, после чего затих. — Может, я что-то не понимаю? — Сандлер обвел тяжелым взглядом посетителей «Пацюка». — С каких это пор каждая ублюдочная и пьяная свинья будет требовать отчета у чистокровного немца? Пристрелить его, что ли? — словно советуясь сам с собой, произнес Михаэль, поднимая с пола выбитый у полицая пистолет. — Чтобы не отравляло больше это говно чистый воздух…

— Не треба стриляты, пан офицер! — кинулся на защиту неподвижно лежащего полицая хозяин забегаловки.

Сандлер зыркнул исподлобья на Волосюка.

— Родственник? Чего ты за него так печешься? А то и тебя могу… за компанию… — мрачно пообещал немец.

Толстого корчмаря от таких слов в жар бросило. Отерев выступившие на лысине крупные капли пота, он просипел неожиданно тонким голоском:

— Вынен… герр офицер… вынен… Не стриляйте… Христом Богом прошу… У мене диточок четверо…

— Диточок, говоришь? — неожиданно ухмыльнулся Сандлер. — А ты тут при чем? Детишек твоих сейчас в интернатах за казенный счет растят. Правда, орлы?

— Яволь, герр Сандлер! — как на плацу, прокричали мальчишки.

— Вот видишь, не соврал… Или ты их дома, в подвале растишь?

— Так це… Герр начальник… Герр офицер… Ми все згидно з законом… По директиви… Етой… Генетичной… Двое в интернати, а двое що з нами. Младшенький, так грудничек ще… А дочечци три роки лише-лише… Пощадите, герр офицер! — Толстяк бухнулся на колени и облобызал Сандлеру сапоги.

Немец брезгливо сморщился и оттолкнул Волосюка ногой:

— Встань, быдло, — жить будешь!

— Дай вам Бог здоровья, герр офицер! Я за вас всих святих благати буду… — Волосюк тараторил, не переставая: — Всим знайомим и родичам закажу! У храми Божому…

— Да заткнись ты уже! — повысил голос немец. — Я же сказал — живи! А этого я все-таки пристрелю… Мне сегодня нужно кого-нибудь убить… Че молчишь? — Он вновь взглянул на Волосюка, мясистые щеки которого тряслись мелкой дрожью, а с кончика толстого носа-картошки струйкой стекал пот. — Родственник?

— Ни-и-и! — проблеял хозяин харчевни, мотая головой.

— Тогда я ничего не понимаю! Какого лешего ты тогда встревал?

— Герр Сандлер, — вмешался Вовка, решивший выручить Волосюка — мало ли, может, и вернется когда-нибудь сторицей эта услуга, — это начальник местных полицаев.

— Эта тварь — начальник вспомогательной полиции? Да уж, дал Бог помощничков… — Сандлер покачал головой. — Хотя чего там — в прошлый раз тоже весело погуляли! — произнес немец, намекая на стычку с полицаями во время предыдущей увольнительной. — К стенке бы их всех, без разбора! Ну-ка, мальцы, переверните-ка этого урода на спину, — распорядился мастер-наставник. — Погляжу хоть на рожу этого хиви, прежде чем отправить к праотцам.

Мальчишки тут же кинулись исполнять распоряжение немца.

— Путилов, сиди уж со своей ногой! — произнес Михаэль, заметив, как сморщился от боли Вовка. — Вахромеев и Мальцев без тебя справятся.

— Черт побери! Надо же, ветеран Уральской кампании! — заметив нарукавный щит со стилизованной горой, выругался Сандлер, на лацкане которого была привинчена миниатюрная копия подобной награды. — Повременю пока с отстрелом…

Волосюк облегченно вздохнул. Курсанты тем временем перевернули Кабанова на спину.

— Действительно, ветеран… — Сандлер присел перед поверженным полицаем на корточки и осмотрел его награды. — Так, понятно: серебряный знак «За борьбу с партизанами», орден «За храбрость» второй степени с мечами… Такой же как у тебя, Путилов, только позолоченный… Так это он из-за него на тебя накинулся?

— Так точно, — кивнул Вовка. — Снимай, говорит, а то прибью. И слушать ничего не хотел. Я просто защищался… Ну а пацаны помогли — один бы я не справился.

— Ну мне все ясно. — Сандлер поднялся на ноги и подсел за стол к мальчишкам. — Тебе, Путилов, хронически не везет… В следующий раз я тебя в увольнение и отпускать побоюсь. Эй, уважаемый, — окликнул он хозяина харчевни, — сообрази что-нибудь пожевать.

— Що бажатеете? — Едва не споткнувшись о Кабанова, толстяк подскочил к столу.

— Рыбное что-нибудь есть?

— Звичайно: судак в сметани с яблуками, палтус по-мюнхенськи, палтус тушкований з помидорами и перцем…

— Что рекомендуешь?

— Визьмить судака в сметани, дуже рекомендую! Його сам бургомистр обожнае!

— Тащи своего судака! — согласился Михаэль. — А после судака — «вайсвюрст» с пивом.

— Били баварськи сосиски? — переспросил толстяк.

— Они самые. Есть?

— Я… Тобто так, — закивал блестящей лысиной Волосюк. — Як тильки рибку зъисте, подам сосиски. А пиво яке бажаете? Е «Пильзеньске», «Виденьске», «Оксамитоне» и «Украинське». Ранише, до вийни ще, його «Мюнхенським» називали…

— Вот его и давай! — благодушно кивнул Сандлер.

— Вже бижу! — Толстяк галопом помчался на кухню.

— Вот дерьмо! — завозился на полу пришедший в себя полицай. — Как это меня угораздило? — просипел он, потирая налившуюся синевой скулу, в которую пришелся удар сапога.

— Смотреть нужно, на кого тявкаешь! — невозмутимо произнес Сандлер. — Считай, повезло тебе…

Тряхнув головой, Кабанов огляделся в поисках говорившего. Заметив немецкого офицера, сидевшего за столом в компании мальчишек, он глухо выругался и сплюнул на пол кровь, смешанную с осколками выбитых зубов.

— Это вы меня так приложили, герр офицер? — спросил он Сандлера, отирая ладонью окровавленные губы.

— Давай поднимайся и тащи сюда свою задницу! — миролюбиво произнес немец.

Кабанов, кряхтя, поднялся на ноги и подошел к столу.

— Ну? — недовольно скривив губы, процедил Сандлер. — Имя, звание, должность?

— Кабанов, — неохотно произнес мужик, вытягиваясь перед немцем. — Иннокентий. Начальник местного отделения Hilfspolizei.

— Где служил до полиции? Род войск? — продолжил допрос Сандлер. — В каком звании демобилизовался? По какой причине?

— Пехота. Двадцать девятая гренадерская дивизия СС «РОНА»…

— Это бригада Каминского, что ли?

— Так точно! Воевал под командованием бригаденфюрера Каминского в чине лейтенанта. Прошел уральскую мясорубку…

— Вот это тебя и спасло. — Сандлер выразительно щелкнул ногтем по миниатюрной копии нарукавного знака «За Уральскую кампанию». — Я тоже там побывал. Повторю еще раз, если бы не это обстоятельство, ты бы уже валялся с простреленной башкой.

— Виноват, герр офицер! Не разглядел истинного арийца… Форма на вас странная, да и по-русски вы говорите как… — Кабанов помедлил, а затем с опаской произнес: — Как русский…

— Не тушуйся, Кеша, — покровительственно произнес Михаэль. — Я вырос в Союзе. Русский — мой второй язык. Первый, как ты понимаешь, — Deutsch, немецкий. Свободно говорю на обоих. Пацаны, ну-ка перепрыгните за другой столик, мне с этим дяденькой «за жизнь» поговорить надобно. Присаживайся, — после того как мальчишки освободили столик, предложил Кабанову немец: — Рассказывай…

— О чем? — удивленно спросил Иннокентий.

— О том, как ты дошел до жизни такой… Скотской. Ты же боевой офицер! Ветеран! Орденоносец!

— Скотской? — неожиданно озлобленно просипел Кабанов. — А я и есть скот! Унтерменш! Недочеловек! Одно желание и осталось — издохнуть поскорее… Будь другом, герр офицер, пристрели, чтобы больше не мучиться!

— О, как все запущено! — цокнул языком Сандлер. — Хозяин! — громко крикнул он. — Водки нам! И побыстрее!

Словно по мановению волшебной палочки на столе появилась запотевшая бутыль горилки, две граненые стопки, тарелка с салом, нарезанным тонкими ломтиками, миска с солеными огурчиками и хлеб. Накрыв стол, Тарас неслышно исчез, так же как до этого и появился. Сандлер щедро наполнил стеклянную тару горилкой.

— Давай. — Он подвинул одну из стопок поближе к полицаю. — Одну стопку — и хватит! Ты и без того поддатый заявился.

— Протрезвел уж после вашего… хм… приветствия… — Кабанов прикоснулся ладонью к вспухшему кровоподтеку, сморщился и отдернул руку.

— Сам виноват! — отрубил Сандлер. — Давай подлечись, а после расскажешь, в чем проблема. Будем! — Немец выдохнул и одним движением закинул внутрь содержимое стопки. — Эх, хорошо пошла, зар-р-ра-за! — чисто по-русски выдохнул он и поспешил загасить пожар во рту хрустящим огурцом.

— Ну? Рассказывай, чем это тебя так жизнь приложила? Я думал, что тому, кто через уральский котел прошел, и море по колено.

— Я тоже думал… Тогда…

— А что изменилось с тех пор?

— Тебе не понравится… Хотя плевать! — Кабанов выпил свою рюмку даже не поморщившись, как простую воду. Затем отломил от ломтика хлеба маленький кусочек, понюхал его и отложил в сторону.

— Ты закусывай, — посоветовал ему Сандлер. — А то опять развезет.

Кабанов спорить не стал и проглотил кусочек хлеба, которым до этого занюхал горилку.

— Я скажу… А после этого можешь пристрелить меня — основания будут. Только придется начать издалека.

— У-у-у, давай, очень интересно послушать. — Сандлер отправил в рот порцию сала и, усердно жуя, уставился на полицая. — Мне, в общем-то, спешить некуда. Угощайся, — он протянул Иннокентию распечатанную пачку сигарет.

Кабанов вытащил из кармана зажигалку, дал прикурить Сандлеру, после чего прикурил сам.

— Отец мой, да и дед, зажиточными были до революции, — выпустив в потолок струю сизого дыма, начал рассказывать Кабанов.

— Кулаки, значит, — кивнув, затянулся Михаэль.

— Угу, — согласился полицай, — так нас рвань кабацкая голозадая прозвала. Не кулаки мы, а настоящие хозяева землицы русской… Были… Так-то… Хлебушек сеяли, растили, всю Рассею им кормили. А как только голытьба власть ухватила — враз всего нажитого непосильным трудом и лишили!

— Знакомая песня, — вновь кивнул немец, наполняя повторно стопки горилкой.

— Угу, хватает нашего брата… Батяньку мово когда раскулачили, я еще сопляком был… С мамкой остался да с бабкой старой. А батька в леса убег. Долго его краснопупые споймать не могли: много он им крови пустил. Я все с ним порывался, да не брал батька с собой… Наказал, значит: перед властью сермяжной от него, отца родного, откреститься… Мол, не в ответе сын за отца… Так и сделал. Но еще пуще прежнего завещал батька мой, что, если пошатнется ненавистный режим — посильней толкнуть, чтобы рухнул… Как только война началась, призвали меня в РККА… Воюй, мол, гражданин, за счастье свое… Да просчитались: при первой же возможности я к немцам перебег. Вместе с вашими глотки коммунякам с удовольствием у Каминского рвал, разве что не зубами. Думал, рассчитаюсь с ними за все хорошее… За все обиды семейства моего. После уральского котла комиссовали меня по ранению из регулярных частей. Но я рапорт подал, чтобы меня в тыловую антипартизанскую зондеркоманду перевели. Уважили, значит… Три года я по лесам еврейских комиссаров гонял…

— Я так и понял, — Сандлер затушил сигарету о край стола и бросил окурок в пустую тарелку из-под сала.

— А-а-а, видел? — Кабанов прикоснулся к серебряному овальному знаку с изображением клубка змей, пронзенных мечом. — Чуть-чуть до золотого не дотянул… Потом в госпиталях чуть не год… А потом уж и сюда… Почитай, после всего — на синекурную должность… Здесь-то курорт, только отморозков, ну подчиненных, — пояснил он, — осаживай время от времени, чтобы не борзели…

— Так и чего тебе не хватает? — Сандлер взял со стола наполненную стопку, поднес к глазам и в течение нескольких секунд смотрел сквозь нее на Кабанова. — Служба не в тягость: сам сказал, что настоящая синекура. Пенсию небось тоже получаешь, ордена и медали имеются. Я что-то не понимаю… — Сандлер выпил и сморщился. — Уф, знатная горилка! Что не так?

— Все не так! — угрюмо произнес полицай. — Я когда с коммуняками бился, знаешь о чем думал?

— Ну просвети.

— О свободе… Думал, вот поквитаюсь, со своей земли эту погань вычищу и заживу…

— Так живи! Кто тебе мешает?

— Извини, герр офицер, но ты, наверное, не расслышал: я сказал со СВОЕЙ земли. А оказалось, что никакой своей земли нет и в помине — ВАША она. И никакой свободы нет, а уважением и не пахнет. Все: мы русские, украинцы, белорусы — славяне, одним словом, — звери и недочеловеки! Унтерменш! Выродки собачьи! А вчера у меня сына единственного отняли! Сам сколько раз по директиве вашей поганой детишек собирал… Вот и меня, иуду, эта участь постигла! Вот и задумался я: а какая разница? Что коммуняки, что фрицы — не один ли хер? Только краснопупые хоть детишек у мамки с папкой не отымали… А ваши — подлинные нехристи! Даром что на прягах «с нами Бог» писано! Нету с вами Бога… Нету! И с нами его тоже нет! — Полицай хватил бутылку и приложился к горлышку. — Ну вот, — выхлестав за несколько больших глотков почти половину бутыли, прохрипел он обожженным горилкой горлом, — теперича и помирать не страшно! Ничего у меня не осталось в этой жизни… Давай, — он рванул китель на груди, — стреляй, твое арийское величество! Стреляй уже, мочи нет терпеть все это дерьмо!!! — Из глаз Иннокентия неожиданно брызнули слезы.

— Заткнись! — рявкнул Сандлер, хлестко стеганув Иннокентия по лицу ладонью. — Раскис, как баба! Соберись! Ничего у него не осталось… А жена? Жена-то у тебя есть?

— Есть, — кивнул Кабанов, судорожно вытирая кулаками слезящиеся глаза. — Утром из петли вынул — не смогла пережить потери сына… Сейчас в госпитале… Выживет или нет — не знаю…

— Вот что я тебе скажу, Иннокентий, — произнес Сандлер, кладя руку на вздрагивающие плечи полицая, — беда имеет свойство приходить, когда её не ждешь… Дерьмо случается гораздо чаще, чем мы этого хотим. Иди домой, проспись, а после найдешь меня в «Псарне». Знаешь, где это?

Кабанов кивнул.

— Есть у меня одна идейка, как помочь твоему горю… Я постараюсь вернуть твоего сына.

— Как? — вскинулся уже потерявший всякую надежду Иннокентий.

— Завтра расскажу. На трезвую голову. А сейчас иди домой. И молись, чтобы супруга выжила.

— Да-да, иду… герр… офицер…

— Как доберешься до школы, спросишь мастера-наставника Михаэля Сандлера. Это мое имя.

— Да, я все сделаю, герр Сандлер! — В потухшем взгляде Иннокентия появился проблеск надежды.

Полицай поднялся из-за стола и направился к дверям.

— И вот еще что, Кеша, — остановил его немец, — маленький совет: держи язык за зубами! А лучше вообще забудь о том, что ты сейчас мне говорил. В гестапо тоже не дремлют: за такие разговоры я тоже головой могу поплатиться… Ну ты понял, о чем я?

— Да, понял, — послушно произнес полицай. — Герр Сандлер… Да я за вас…

— Не говори гоп, Кеша! Я сказал, что попытаюсь помочь… А вот выйдет или нет… Ладно, иди, завтра поговорим.

Когда Кабанов, накинув шинель, вышел из харчевни, Сандлер повернулся к мальчишкам:

— Ну что уши развесили?

— Да мы и не слышали ничего, герр Сандлер, — первым сообразил Вовка.

— Вот и хорошо, что не слышали, — удовлетворенно кивнул немец. — А то уши-то на раз можно отчекрыжить. Да и языки укоротить не проблема… Эй, хозяин, долго еще ждать?

— Не турбуйтесь — усе готово! — словно чертик из коробочки выскочил из кухни Волосюк, балансируя подносом, заставленным разнообразной снедью.

— Вот и здорово! — в предвкушении потер руки Сандлер. — Наконец-то поспел праздничный обед!

* * *

С утра зарядил мокрый снег. Дорога вмиг раскисла, превратив набитую машинами грунтовую колею в два канала, заполненных вязкой грязью. Кабанов аккуратно вел мотоцикл по центру дороги, стараясь не соскользнуть в колею. И все же грязью из-под колес забрызгало старую плащ-палатку, благоразумно прихваченную из дома. Иннокентий осторожно переехал глубокую лужу: не хватало еще объявиться на «Псарне» облитым грязью. Свернув на просеку, ведущую к старой барской усадьбе, в которой и располагалась военная спецшкола для неполноценных детей, Кабанов вздохнул с облегчением. Заросшая жухлой травой лесная дорога не раскисла, а лишь слегка подернулась выпавшим снегом. Иннокентий протер рукой залепленные снегом стекла мотоциклетных очков и прибавил скорость. Не обращая внимания на промозглый ветер, пробирающий до костей, Кабанов не переставал думать о поведении странного немца, вселившего в него некую надежду на будущее. Маленькую, убогую, но все-таки надежду. Заехав с утра в госпиталь, Кабанов узнал, что здоровье супруги вне опасности. «Жить будет», — сказал старый фельдшер, не первый год «пользующий» неполноценных. «Пока подержим её на снотворном, до полного выздоровления, — добавил он, принимая „само собой причитающуюся благодарность“ в виде денежных знаков, — а дальше посмотрим».

Вскоре из-за поворота показалась высокая стена, обнесенная поверху колючей проволокой. Проехав вдоль нее пару сотен метров, Кабанов уперся в покрытый ледяными потеками полосатый шлагбаум. В качестве КПП руководство школы использовало большие арочные ворота усадьбы. Обветшавшую арку, некогда оформленную вычурной, ныне обвалившейся лепниной, украшала большая вывеска с нарисованным гербом школы: оскаленная собачья морда над скрещенными метлами — «Псарня». Из пристроенной сбоку деревянной будки выскочил мальчишка-караульный.

— Курсант Пахомов! — представился он Кабанову. — К кому следуете?

— К мастеру-наставнику Сандлеру, — произнес Иннокентий.

— Как доложить?

— Начальник городского отделения вспомогательной полиции — Иннокентий Кабанов.

— Ждите здесь, герр Кабанов! Я доложу!

Мальчишка убежал, а Иннокентий заглушил мотоцикл, поставил его на подножку и закурил. Ветер стих, снег разошелся, кружась в воздухе невесомыми пушистыми хлопьями. Здесь, за городской чертой, он практически не таял, засыпая землю, облетевшие деревья и кустарники рыхлой белой пеленой. Кабанов докурил, затоптал окурок заляпанными грязью сапогами и вдохнул полной грудью свежий морозный воздух. От избытка кислорода закружилась голова, Кабанов покачнулся, но устоял на ногах, ухватившись за мотоциклетный руль. Когда схлынуло головокружение, Иннокентий, опомнившись, скинул с плеч замызганную плащ-палатку и бросил её на сиденье мотоцикла. Потом нагнулся, зачерпнул добрую пригоршню снега и принялся приводить в порядок сапоги, счищая с них комья грязи. Критически оценив результаты своего труда, Кабанов хмыкнул и произнес:

— С пивом потянет! Куда же этот гонец запропастился?

Мальчишка появился минут через пятнадцать:

— Герр Кабанов, идите за мной.

Караульный довел Иннокентия до школьной канцелярии, на крыльце которой начальника полиции ждал мастер-наставник.

— Рад видеть тебя, Иннокентий! — приветливо произнес Михаэль. — Как здоровье супруги?

— Спасибо, герр Сандлер, все обошлось! Доктор сказал — жить будет.

— Отлично! — кивнул Михаэль. — Ну и молодец, что приехал.

— Вы сказали, что можете попытаться помочь… — осторожно прозондировал почву полицай.

— Обещал, что попробую, — значит, так и будет, — подтвердил Сандлер. — Я тут вчера запросил твое личное дело, — неожиданно перевел он разговор в другую колею, — что ж ты не сказал, что обучался в диверсионной школе Абвера?

— Да как-то не пришлось… — пожал плечами Кабанов. — А это важно?

— Для тебя — да. Хочу предложить тебе место наставника в нашей школе.

— А как это может мне помочь?

— Я уже говорил, есть у меня одна идейка… Главное, чтобы твою кандидатуру одобрило начальство. Пойдем, поговорим.

Они вошли в канцелярию. В приемной Сандлер остановился возле секретарского стола.

— Герр оберстлёйтнант на месте? — осведомился он.

— А вам назначено? — томно произнес женоподобный секретарь-адъютант Ноймана Анхельм.

— Да, я договаривался о встрече.

— Тогда проходите, господа, — растягивая гласные, почти пропел секретарь.

Сандлер постучал в дверь начальника школы, а затем, распахнув её, спросил:

— Герр оберстлёйтнант, разрешите?

— Заходи, Михаэль. Показывай своего протеже.

— Герр Нойман, разрешите вам представить: Иннокентий Кабанов, начальник городского отделения вспомогательной полиции…

— Знаю-знаю, личное дело проглядел. Думаешь, стоящее приобретение для нашей школы?

— Так точно, герр Нойман. Наставников у нас не хватает, а из тех, что есть, никто не обладает реальным опытом антипартизанской борьбы, диверсионными навыками…

— Да-да, я читал дело, — напомнил Нойман. — Славянин? — обратился к Кабанову Бургарт.

— Так точно, герр оберстлёйтнант! Русский.

— Женат?

— Так точно!

— Ладно, оформляй бумаги на перевод. Жилья на территории школы навалом. Перевози семью — и за работу!

— Есть, герр оберстлёйтнант! — отчеканил Кабанов, взглянув непонимающим взглядом на Сандлера.

— Иди, Иннокентий, — произнес Михаэль. Дождавшись, когда полицай покинет кабинет директора, Сандлер произнес: — Герр Нойман…

— Что еще, Михаэль?

— У меня есть одна просьба, вернее предложение…

— Я слушаю.

— У Кабанова есть сын. Поспособствуйте его переводу в нашу спецшколу.

— Сколько лет? — поинтересовался Бургарт.

— Скоро восемь.

— Объясни, для чего?

— Хочу попробовать в виде эксперимента: может быть, стоит брать в обучение детей с более раннего возраста. Если получится…

— Я понял тебя, Михаэль, — кивнул Нойман. — Что ж, попробуй…

— Спасибо, герр Нойман! — поблагодарил директора Михаэль.

— Иди уже! — махнул рукой оберстлёйтнант. — И так работать некому!

Глава 11

24.12.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

Во второй половине декабря неожиданно ударили жестокие морозы, не свойственные для мягкого украинского климата. Столбик термометра в ночное время частенько опускался ниже отрицательной тридцатиградусной отметки. В связи с наступившими холодами оберстлёйтнант Нойман распорядился не гонять мальчишек на улицу — слишком многие курсанты обморозились за последнее время. Временно были прекращены уже вошедшие в привычку утренние пробежки с полной выкладкой, лыжные кроссы, полоса препятствий и прочие «развлечения» на свежем воздухе. Выстроенный незадолго до наступления холодов просторный спортивный зал не мог вместить всех «желающих». Поэтому для мальчишек наступила настоящая лафа: только регулярные занятия в классе и редкие — в спортзале. Появилось больше сводного времени: мастера-наставники слегка ослабили туго натянутые поводки, разрешив воспитанникам даже валяться на нарах до наступления отбоя. Вовка же, к своему удивлению, сошелся накоротке с бывшим начальником полиции Кабановым и его семьёй, у которых и проводил львиную долю своего свободного времени. Иннокентий, до безумия любивший свою жену и сына, оказался человеком со сложным, порой даже тяжелым характером. Но то, с каким трепетом он относился к своим близким, Вовка заметил в первые дни после переезда семьи Кабанова из города в преподавательский корпус на территории школы. Сын бывшего полицая Ромка, с молчаливого одобрения Ноймана, был зачислен в первое отделение первого взвода. Так уж вышло, что с первых дней пребывания малолетнего отпрыска Кабанова на «Псарне», Вовка взял над Ромкой негласное шефство: быстренько отвадил пинками и подзатыльниками от пацаненка любителей злобных и безответных шуток, чем заработал горячую благодарность от матери опекаемого мальчишки. Екатерина Кабанова — мать Ромки, бывшая учительница русского языка и литературы, привезла с собой из города шикарную библиотеку. Пригласив в знак благодарности Вовку к себе на ужин, она почти силой навязала ему одну из многочисленных книжек. По всей видимости, фрау Кабанова знала, чем заинтересовать ершистого подростка: первой книжкой, которую из вежливости пришлось прочитать Вовке, оказался «Морской волчонок» Майн Рида. Книга о мальчишке, заживо замурованном в трюме корабля, но не опустившем от отчаяния руки и проложившем дорогу к свободе ногтями и зубами, потрясла Вовку до глубины души. «Я буду таким же!» — решил он, перевернув последнюю страницу. Идти до конца и не сдаваться! С тех пор он все свободное время проводил за чтением книг, которые открывали ему ранее не известные миры: он воевал рука об руку с Натаниэлем Бампо и Чингачгуком в американских лесах; вместе с Джимом Хоккинсом вдыхал соленый морской воздух на палубе корабля в погоне за несметными пиратскими сокровищами; грабил испанские галеоны вместе с капитаном Бладом; прошел двадцать тысяч лье под водой вместе с капитаном Немо; и даже путешествовал на Луну и к центру Земли… Окружающий мир, оказывается, мог быть расписан совсем другими, радужными красками, в противовес окружающей мальчишку кровавой, наполненной болью и страданием действительности. Нет, крови в книгах тоже хватало, но там все оканчивалось благополучно и счастливо, чего нельзя было сказать о реальной жизни.

— А, Путилов, вот ты где! — В бытовую комнату первого взвода, где, впившись взглядом в очередную книжку, проводил свободное время Вовка, заглянул мастер-наставник Сандлер. — Опять читаешь?

— Яволь, герр мастер-наставник, читаю! — Вовка вскочил и вытянулся по струнке.

— Что хоть читаешь? — полюбопытствовал Михаэль.

— «Всадник без головы», — ответил Вовка.

— У-у-у, Майн Рид, — понимающе покачал головой Михаэль. — Занимательная вещица…

— А вы что, тоже читали?

— Техас, мустангеры, плантаторы, индейцы… Конечно читал! Я, к твоему сведению, Путилов, образованный человек, хоть и солдат… Ладно, я вот о чем зашел сказать: завтра твой взвод дежурит по кухне. А в результате вашей взаимной любви с кантиненляйтером на кухню тебе вход заказан. Ланге еще тот маньяк — может и приказ Ноймана нарушить: скрутит тебе башку…

— Пусть только попробует! — ощерился мальчишка.

— Не перебивай, Путилов!

— Виноват, герр Сандлер! — опомнился Вовка.

— То-то же! В общем, пусть твои парни сворачивают головы гусям, которых доставили к рождественскому ужину, а ты поедешь со мной в лес за елкой…

— А зачем нам ёлка, герр Сандлер? — спросил мальчишка.

— Вот чудак-человек, — рассмеялся Сандлер, — я же ясно сказал — гусей завезли для рождественского ужина! Ёлка тоже — на Рождество! Какое Рождество без елки?

— Не знаю, герр Сандлер, — пожал плечами мальчишка. — Я только Новый год праздновал…

— Беда мне с вами! — махнул рукой мастер-наставник. — В общем, завтра с утра возьмешь с собой еще пару… Нет, троих! Думаю, будет достаточно, — решил Михаэль. — Берешь троих курсантов, затем к Мейеру — получите у него тулупы и валенки, топоры и пилу и ждете меня. Все ясно?

— Так точно, герр Сандлер! К какому времени собраться?

— Я же сказал: с утра!

— До или после завтрака? — не отставал от командира Вовка.

— Молодец, Путилов! — похвалил подчиненного Сандлер. — Уточняю задачу: к Мейеру — сразу после завтрака! Ферштейн?

— Яволь, герр мастер-наставник! Сбор сразу после завтрака!

— Ну все, можешь продолжать чтение, — разрешил Михаэль.

Едва он вышел, Вовка упал на стул, и развернул книгу, и вновь погрузился в удивительную историю гасиенды Каса-дель-Корво.

* * *

Утро двадцать третьего декабря выдалось на диво морозным, но тихим. Ветер, терзавший курсантов, за какой-либо надобностью рискнувших выбираться на улицу, стих. Взошедшее утреннее солнце переливалось всеми цветами радуги в высоких сугробах, сверкало на занесенных крышах и снеговых шапках деревьев. На дворе вовсю суетились Вовкины однокурсники, расчищая от снега заметенные за ночь тропинки и дорожки. Быстро перекусив, Вовка со своими закадычными друзьями Петькой Незнанским и Сашкой Чернюком отправились к Мейеру за теплыми вещами. Плешивого коменданта они нашли в жарко натопленной клетушке, пристроенной к вещевому складу.

— Можно, герр Майер? — распахнув дверь, поинтересовался Вовка. — Нас мастер-наставник прислал…

— Закрывайт дверь, олюхи! — ругнулся немец, передергивая плечами от идущего из распахнутых дверей холодного потока воздуха. — Нихт дер май мъесяц! — коверкая русские слова, прошипел он. — Die Kalte hundisch![84]

Мальчишки шнуром проскочили в каптерку и захлопнули за собой дверь.

— So ist es besser![85] — оскалился комендант, запахивая поплотнее меховую безрукавку. — Что хотеть?

— Нас Сандлер прислал, — напомнил Вовка. — В лес мы идем, за елкой. Сказал, чтобы мы у вас одежду теплую получили: тулупы и валенки…

— А! Тюльюпы и вальенки… Ich erinnere-erinnere mich,[86] — кивнул Мейер. — Их готовить вчера. — Комендант подошел к ситцевой занавеске, делящей каптерку на две части, отдернул её. За занавеской на замызганном топчане лежали белоснежные овчинные полушубки. Явно из обмундирования Красной армии. Рядом с топчаном обнаружилось и несколько пар в меру растоптанных валенок. Петька первым скинул шинель и забрался в теплую овчину.

— Великоват, — расстроенно произнес он, хлопая длинными, закрывающими кисти рук рукавами.

— Ничего, из большого еще никто не вываливался, — философски заметил Вовка, примеряя обновку. — Видел бы ты, в чем я раньше ходил… — Полушубок мальчишка натянул прямо поверх курсантской шинели, затем ловко закатал рукава: — Любо-дорого посмотреть! — с энтузиазмом произнес он, вращая руками. — Я уже упрел в этом наряде!

— Я тоже, — согласился Петька.

— Die warmen Hosen und die Socken,[87] — произнес Мейер, сваливая на топчан зеленые ватные штаны. — Одеваться. Бистро. Packen Sie sich auf die Straße![88] Топать улица!

— Яволь, герр комендант! — кивнул Вовка, натягивая штаны с носками и забираясь в валенки. — Герр Сандлер еще приказал захватить с собой пилу и топоры.

— Was ist пила? — переспросил Мейер. — Вода? Пить?

— Нихт, герр Мейер, — помотал головой Вовка. — Пила… не пить вода, а пилить! — Он растопырил пальцы на руке и повозил ими по ножке стола. — Вжик-вжик! Дерево пилить!

— А! — понял немец. — Die Sage? — Комендант залез под топчан и вытащил из-под него длинную двуручную пилу. — Es?

— Я! Я! — обрадовался мальчишка. — Отличная пила! А топор?

— Axt брать улица. Там, где дрова…

— Это на кухне, что ли, у Ланге? — уточнил Вовка.

— Я, Ланге, — подтвердил Мейер. — Кухня драй топьёр. Можно брать два. Я benachrichtigen… э-э-э… предупреждать кантиненляйтер Ланге…

Нацепив теплую амуницию, обтекающие потом мальчишки, ставшие неповоротливыми, словно черепахи, выползли на улицу.

— Петька, сгоняешь за топорами к Ланге, — попросил друга Вовка. — Не хочется мне как-то лишний раз ему зенки мозолить…

— Ну еще бы, — понимающе усмехнулся Незнанский, — конечно сгоняю.

— Ладно, лети давай — мы тебя на плацу подождем. Вдруг Сандлер уже там, — крикнул вдогонку убегающему Петьке Путилов.

— Я быстро, — полуобернувшись, ответил Незнанский.

Мальчишки обошли склад и по узенькой тропинке, ведущей от деревянного клозета к казармам, добрались до заснеженного плаца. На плацу их уже дожидался конюх Митрофаныч, развалившись в заполненных сеном розвальнях. Опустив широкий воротник засаленного тулупа, конюх скользнул равнодушным взглядом по мальчишкам, громко шмыгнул сизым мясистым носом и спросил простуженным голосом:

— Вы, что ль, со мной в лес за елкой?

— Ага, Митрофаныч, — ответил Сашка, плюхаясь рядом с конюхом в сено. — Не знаешь, далеко поедем?

— А это как их господским высочествам угодно будет, — пожал плечами Митрофаныч. — По мне, так я прямо возле периметра бы срубил… Нет, говорят, die unschone Tanne! Плёхой ёлька! — передразнил немца конюх. — Слышь, малец, постой-ка на шухере! — неожиданно попросил Вовку Митрофаныч. — Мне подлечиться надо… Смотри, чтобы из немчуры никто не шел.

— Хорошо, — ответил мальчишка.

— И ты тоже не филонь! — Конюх толкнул локтем развалившегося на сене Сашку. — Смотри в оба!

Митрофаныч воровато огляделся, затем расстегнул тулуп, вынул из-за пазухи чекушку, наполненную мутной жидкостью, вытащил зубами пробку, взболтнул содержимое и сделал из бутылки несколько крупных глотков. Занюхав овчинным воротником, Митрофаныч вновь спрятал чекушку за пазухой.

— Жить стало легче, жить стало веселей! — отравив сивушными парами свежий морозный воздух, Митрофаныч подмигнул мальчишкам. — А это кто там бежит, запинается? — спросил конюх, заметив спешащего к друзьям Петьку. — Судя по топорам — ваш хлопец.

— Наш, — ответил Вовка, забирая из рук Незнанского один из топоров. — Ну что Ланге?

— Нормально, его же вчера Мейер предупредил. Он даже их наточил…

— Ну что, все готовы? — спросил появившийся на крыльце канцелярии Сандлер, одетый в новенький офицерский полушубок.

— Так точно, герр мастер-наставник! — Мальчишки спешно выстроились возле саней.

— Эта… дозвольте спросить, герр офицер… — подал голос кучер.

— Чего тебе?

— Я, конечно, извиняюсь, но обновки ваши — они ж со складов РККА?

— Ну и что? Тебе-то какое дело?

— Да мне-то все едино, ваше превосходительство, — почесал неравномерно заросший седой щетиной подбородок Митрофаныч, — только вот не подстрелил бы нас кто в лесу… Из этих, из ваших… Ягдкомандеров… Примет сослепу за партизан…

— Да какие здесь «егеря»? — не разделил опасений кучера Михаэль. — О партизанах в этих краях уже лет пять-семь ничего не слышно. По крайней мере, мне об этом ничего не известно. Так что все будет нормально, Митрофаныч. Не дрейфь!

— А мне чо, мне-то как раз и ничо. — Кучер пожал плечами и принялся проверять сбрую, похлопывая спокойную пегую кобылку по мохнатому боку. — Все в порядке, герр Сандлер, можно ехать, — сообщил Митрофаныч, устраиваясь в розвальнях поудобнее. — Н-но, трогай, милая! — слегка хлестнул он вожжами по крупу кобылы, когда Сандлер с мальчишками погрузились в сани.

— Ты ведь эти места хорошо знаешь, Митрофаныч? — спросил конюха Сандлер.

— Еще бы, я тут и родился недалече, в Жулеповке, — ответил тот. — Сызмальства все окрестности облазил…

— Куда едем-то хоть? — поинтересовался немец.

— Есть тут верстах в четырех знатный ельничек. Вот там елочку себе и сыщете, герр офицер: хоть шён, хоть зер шён! Там этого добра еще на сто тыщ рождествов ваших хватит.

— Что-то ты сегодня разговорчивый, Митрофаныч? — подозрительно посмотрел на конюха Михаэль. — На грудь, что ли, с утра принял? А?

— Да какое там, ваше благородие, — обернувшись, кучер «преданно» взглянул в глаза немцу.

— Ага, — усмехнулся Сандлер, — а чего такой счастливый? И глазки так весело блестят?

— Герр офицер, — не стушевался Митрофаныч, — ваша правда! Ничего-то от вас не скроется! — елейным голоском произнес кучер. — Ну принял граммульку для сугреву — вона как проморозило-то! Это вам, молодым, все нипочем, а у меня, старика, кровь давно остыла, — театрально пожаловался он дребезжащим голосом. — Вот и разогреваю, как могу…

— Перестань ныть, Митрофаныч! — произнес Сандлер, не купившись на жалобный голос конюха. — Тебе сколько лет?

— Шестьдесят… скоро…

— Шестьдесят? А брюзжишь, как будто тебе сотня! Бери пример с директора Ноймана, — посоветовал конюху немец. — Ему скоро шестьдесят пять, а выглядит куда как моложе! Да и молодым кое в чем фору запросто даст…

— Ну дык вы ж арийцы, высшая раса, — произнес Митрофаныч. — Куды ж нам, неполноценным! Вы ж, поди, и старитесь медленнее… А нам, унтерменшам, низменные инстинкты всю жизню портят. Это я в одной вашей газетке прочел, — пояснил кучер. — Правду пишут, вот те истинный крест — чистую правду! Как уж мне эти низменные инстинкты жить не дают…

— Помолчи уже, Митрофаныч! — недовольно скривился Сандлер.

— Слушаюсь, герр офицер, — кучер послушно замолчал, радуясь, что так удачно отбрехался от разговора о выпивке. Получать нагоняй за пьянство Митрофанычу ужас как не хотелось.

Кобылка, окутанная клубами пара от её горячего дыхания, мерно бежала по заснеженной просеке. Приятно скрипел снег под полозьями санок, мелодично позвякивали медные бубенчики, притороченные к конской сбруе. Заснеженный лес разбудил в Вовкиной душе еще не стершиеся воспоминания о недавнем партизанском прошлом. На миг ему показалось, что вот сейчас из-за деревьев на просеку выскочат бойцы отряда и порешат…

— Тпр-ру, стой! — выдернул мальчишку из воспоминаний резкий окрик кучера. — Приехали, герр офицер! — остановив розвальни на опушке елового бора, сообщил Митрофаныч.

— В общем, так, курсанты, — произнес Сандлер, выбираясь из саней, — слушаем вводную… — Немец потоптался валенками по снегу, разминая затекшие ноги, несколько раз присел, а после продолжил, внимательно осмотрев окружающую растительность: — Елка нужна примерно вот такой высоты…

— Так, может, её и срубим? — предложил Митрофаныч, мечтающий побыстрее вернуться к теплой печке и к заначенной от жены очередной чекушке первача.

— Нет, эта не годится, — возразил Сандлер, — лысая она.

— Тогда вот эту, — указал на очередную ель, росшую возле самой просеки, конюх. — Пушистее некуда, вон какая разлапистая!

— Эта тоже не годится! — не согласился с доводами Митрофаныча Михаэль.

— Отчего же? — полюбопытствовал конюх. — Размер и пушистость у норме…

— Кривая она, не видно разве? Совсем уже зенки залил?

— Да когда бы я успел, ваше благородия? На глазах ведь все время!

— Сама невинность! — Сандлер сплюнул в снег. — Может, тебя по этому поводу еще и орденом наградить?

— Зачем мне орден? Я согласен на медаль! — лукаво прищурился Митрофаныч.

— Ты мне тут, умник, Теркина не цитируй! — повысил голос на конюха немец.

— Ох ты ж! — не на шутку перепугался конюх — поэма Твардовского «Василий Теркин» находилась в списке запрещенных книг. — Неужели читали, Михаэль Робертович?

— Читал, Митрофаныч, читал. И не только Твардовского… Да ты не бойся, не сдам я тебя в гестапо. Только языком зря не чеши в следующий раз. Ферштейн?

— Михаэль Робертович…

— Меньше слов, больше дела! — заткнул рот конюху Сандлер. — Топор в зубы — и на поиски настоящей красавицы-елки, а не такого вот раскоряченного чуда. Пацаны, все понятно? — Немец обернулся к курсантам: — Далеко не забредайте… Хотя потеряться сейчас проблематично: по следам выйти — плевое дело! Если кому из вас попадется идеальная елка — зовите!

— Так точно, герр Сандлер!

— Тогда разбежались в разные стороны! — приказал Михаэль, сворачивая с просеки в лес.

Мальчишки с разбегу зарылись в глубокий снег: сугробы в ельнике намело — будь здоров. Вовка, словно танк, ломился по снежной целине, далеко опередив завязших однокурсников. Мальчишке было не привыкать. Почти всю свою сознательную жизнь Путилов провел в лесу. Так что ходить по лесным сугробам был приучен сызмальства.

«Жаль только, снегоступов не дали, — подумал он, высматривая подходящее дерево. — С ними не в пример легче было бы».

Вскоре, углубившись в ельник, он потерял из виду друзей и Сандлера с Митрофанычем. Только в тишине время от времени раздавались голоса перекрикивающихся «лесорубов».

«О-го! Э-ге-гей! Ау-ау!» — разносило вездесущее эхо по впавшему в зимнюю спячку лесу.

Неожиданно Вовка, наступив под слоем снега на какой-то выпуклый и скользкий предмет, завалился в сугроб.

— Чё за фигня? — Вовка поднялся и отгреб ногой снег в сторону.

На земле, присыпанный снегом и скукоженными сухими листьями, обнаружилась слегка поеденная ржой каска — Stahlhelm — стальной шлем немецкого солдата. Мальчишка нагнулся и взял шлем в руки. М40 — без труда опознал он стандартную модель, принятую на вооружение вермахтом в 1940 году. Немного потоптавшись на месте находки, Путилов наткнулся и на разрозненные останки хозяина — груду костей, обглоданных и растащенных мелким лесным зверьем.

— Так тебе, тварь, и надо! — пнув пожелтевший череп, «пожелал удачи» погибшему немцу мальчишка. — Чтобы вы все в наших лесах остались… — Он усмехнулся. — Желательно в таком же вот виде… Ух ты! А это что? Граната?

Отбросив в сторону шлем, Вовка поднял с земли металлическое «яйцо».

— Die Eihandgranate — осколочно-фугасная дистанционная наступательная граната М39,— определил он, проверяя целостность корпуса, спаянного из двух половинок штампованного листового металла. — Неужели живая? — Вовка крутанул предохранительный колпачок, который с трудом, но поддался. — Похоже, что живая! — убедившись в наличии вытяжного шнура и капсюля-детонатора, обрадовался Вовка, пряча гранату в карман. — Пригодится, — решил он, разгребая снег в надежде найти что-нибудь еще. Но больше ничего ценного не попалось.

Засыпав останки снегом, мальчишка поспешил убраться: ему не хотелось, чтобы кто-нибудь еще узнал о его случайной находке, а особенно о припрятанной гранате.

«Попутчиков-лесорубов» Вовка нашел собравшимися около красивой заснеженной елки.

— А, Путилов, — обратил внимание на подошедшего курсанта мастер-наставник, — ну как тебе?

— Красивая! — чистосердечно признался Вовка.

— Это я нашел! — похвалился Сашка Чернюк. — Скажи, здорово?

— Здорово! — послушно повторил Путилов.

— То что нужно! Незнанский, тащи пилу из саней и за работу! — приказал Сандлер. — Не куковать же здесь дотемна?

— Слушаюсь, герр Сандлер! — Петька, взрыхляя глубокий снег, помчался к саням.

— А вы пока обрубите нижние ветки, чтобы пилить не мешали, — продолжал распоряжаться Михаэль.

— Сделаем, ваш бродь! — Митрофаныч скинул теплые меховые варежки, демонстративно поплевал на ладони и вооружился топором. В несколько ударов он срубил толстые нижние ветви, оголив ствол. От мощных ударов топора снег, слетевший с еловых ветвей, сверкающим душем осыпал машущего топором, матерящегося во весь голос конюха. — Так, босота, хватайтесь за ручки, — произнес он, когда Петька притащил из розвальней двуручную пилу. — Готово? — Сашка взялся за одну ручку, Петька за другую.

— Готово, — ответили мальчишки.

— В каком месте пилить? — спросил Петька.

— Здесь, — Митрофаныч стесал топором кусок коры на уровне пояса. — Так нормально, герр Сандлер?

— Да, — кивнул немец. — Если что, на месте поправим.

Пила вжикнула, вгрызаясь в промерзшую древесину, и изогнулась горбом. Деревянная ручка выпрыгнула из Сашкиных рук.

— Да кто ж вас так пилить учил? — ругнулся конюх, отталкивая Чернюка в сторону. — Неучи! По очереди тянем пилу на себя… Тащи, Незнанский! Вот, а теперь я… Снова ты… Опять я… Раз… Два… Раз… Два… Понятно?

— Понятно, — ответил Сашка.

— Бери обратно. — Конюх отпустил ручку и подвинулся. — На раз-два… Раз! Тяни! Два — отпускай. Ага, хорошо! Два… Раз… Два…

Когда распил достиг середины ствола, полотно пилы застряло: ни вперед ни назад.

— Ага, защемило! — довольно произнес Митрофаныч. — Так и должно быть. Ну-ка, Вовка, давай-ка навалимся…

Митрофаныч, упершись ногами в землю, всем весом навалился на еловый ствол. Вовка поспешил последовать его примеру.

— Чего встали? — рявкнул на мальчишек конюх. — Я ить не железный!

Пацаны, опомнившись, вновь налегли на инструмент. Вскоре дерево затрещало, накренилось и мягко повалилось на пушистый снег.

— Готово, — выдохнул Митрофаныч, вытирая пот. — Осталось до саней дотянуть — и домой! На обед успеть хочется.

* * *

К обеду мальчишки опоздали. Однако, к всеобщей радости, Сандлер лично распорядился, чтобы кухарка накормила промерзших до костей лесорубов. Плотно отобедав и сдав Мейеру полушубки с валенками, мальчишки отправились на дальнейшие работы в холл бывшей барской усадьбы, куда они вместе с Митрофанычем сгрузили лесную красавицу. До наступления вечера Сандлер планировал установить елку и украсить её подобающим образом. В холле мальчишки обнаружили привычно ругающегося матом поддатого конюха, пытающегося сварганить из подручных материалов подставку для елки. Заметив курсантов, он довольно взмахнул ножовкой:

— Ну-ка, мелюзга, подержите… А то я этот брусок уже полчаса распилить не могу!

С приходом мальчишек работа закипела: Митрофаныч, приложившись к заветной бутылочке, перестал материться и ловко сколотил из брусков крестовину для рождественского дерева. Затем совместными усилиями они водрузили елку на подставку, а конюх намертво прибил ствол к крестовине мощными металлическими скобами.

— Уже поставили? Молодцы! — одобрительно произнес Сандлер, появившийся в холле с большой коробкой в руках. — Путилов, Чернюк — со мной. Принесем еще пару коробок барахла — нужно же елку чем-то украсить.

— Так в коробках — ёлочные украшения? — спросил Петька.

— Игрушки, рождественские венки и не только… Так, что у кого нашлось, — признался Сандлер. — Купить нужно — забыли совсем про праздник. Ну ничего, это дело поправимое: мы на фронте стреляными гильзами украшали…

— Ух ты! — восхитился Сашка. — Может, и мы тоже гильзами нашу елочку украсим?

— Посмотрим, — ответил Михаэль. — Если ничего другого не найдем.

К пяти часам вечера оценить наряженную елку заявился весь «школьный генералитет» во главе с оберстлёйтнантом Нойманом.

— Ну что ж, — произнес старый вояка, обойдя елку по кругу, — неплохо! Особенно эффектно смотрятся начищенные до блеска пулеметные гильзы! Отлично придумано, как раз в духе военной спецшколы! Чья идея, Михаэль?

— Моя, герр Нойман, — не стал скрывать Сандлер. — Парни просто начистили гильзы пастой…

— Да уж, с украшениями мы пролетели, но и так неплохо! Успеете закончить до ужина? — спросил Бургарт.

— У нас уже все готово, герр оберстлёйтнант, — ответил Михаэль. — Осталось слегка прибраться да мусор вынести — и можно столы расставлять.

— Максимилиан, — обратился к Мейеру директор школы, — а как у нас обстоят дела с рождественским ужином?

— А почему вы ко мне с этим вопросом, герр директор? Это у Эрмы нужно поинтересоваться либо у Ланге, на худой конец.

— Ну, Альберта здесь нет — он слишком угрюм в последнее время, чтобы искренне порадоваться светлому рождественскому празднику… — произнес Бургарт.

— Ваша правда, герр Нойман, — согласился комендант, — совсем нелюдимым стал наш кантиненляйтер, того и гляди, пришибет ненароком! Я уж, грешным делом, сам ему на дороге попадаться боюсь, — озабоченно почесал проплешину Максимилиан.

— Бояться-то боишься, — беззлобно подковырнул коллегу Роберт Франц, подмигнув ему одним глазом, — а на кухне отираешься, старый развратник, словно тебе там медом намазано! Уж не Эрмочка ли этот медок проливает?

— А что, может, и проливает, — не стал отпираться Мейер — его отношения с толстой кухаркой не были ни для кого секретом, — я мужчина видный, в самом, так сказать, расцвете…

— Ага, — хохотнул Франц, взглянув с высоты своего немалого роста на коротконогого плюгавенького коменданта, — может, и видный ты мужчина, и в самом соку… Вот только узнает твоя крошка о твоих вылазках в городской пуф (бордель), так она тебе все эти самые соки и выдавит…

— Так, господа, — прервал веселую перебранку подчиненных, находящихся в предвкушении праздничного банкета, Нойман, — вы ведете себя неподобающим образом! Мне за вас стыдно!

— Простите, герр оберстлёйтнант! — извинился Франц. — Действительно, позволили себе лишнее! Больше такого не повторится!

— Я надеюсь на это, Роберт! Не позорьте честь немецкого мундира! А сейчас разрешите откланяться, господа! Увидимся за ужином.

— Господа, мне тоже пора, — заявил Франц, — нужно кое-что организовать… Вы тут тоже поторапливайтесь.

— Можешь не беспокоиться, Роберт, — заверил старшего мастера-наставника Михаэль. — Справимся.

— Хорошо, тогда до вечера, — откланялся Франц и в сопровождении Мейера покинул холл.

— В общем, так, Путилов, остаешься за главного, — распорядился Сандлер. — Уберете весь мусор — доложишь…

— Какая прелесть! — раздался в холле восторженный возглас. — Миленько!

— О, нет! — вполголоса прошипел Михаэль, узнав слащавый голос секретаря-адъютанта Ноймана. — Анхельм! — Мастер-наставник обреченно вздохнул и закатил глаза.

— Неужели это ты все придумал, Михаэль? — жеманно поинтересовался Рох. — Какой душка! Оказывается, наш суровый наставник Михаэль вовсе не такой мужлан, каким хочет казаться… Правда, детишки? — Анхельм подошел к Петьке и нежно провел наманикюренными пальцами по его щеке. — Такая нежная кожа… — томно выдохнул гей. — Зайди ко мне вечерком, выпьем горячего шоколада с печеньками… Мне привезли из Берлина чудесные…

Лицо мальчишки полыхнуло, он дернулся, отстраняясь от сипло дышащего немца.

— Не положено! — рявкнул Сандлер, спасая мальчишку от нездорового внимания Роха.

— Что не положено? — ни капли не смущаясь, «наивно» переспросил Анхельм.

— Герр гауптманн, — как можно нейтральнее произнес мастер-наставник, с трудом сдерживаясь, чтобы не дать в зубы этому напомаженному педерасту, — вы же прекрасно знаете устав «Псарни»! Неполноценным курсантам запрещено…

— Нет, ты все-таки несносный! — капризно надул губки Рох. — А может быть, ты зайдешь ко мне вечерком? — с надеждой произнес секретарь, плотоядно сверкнув подведенными глазками. — Мне так скучно этими холодными русскими вечерами.

— Увы, герр Рох, вынужден вас разочаровать — на сегодняшний вечер у нас запланировано одно мероприятие — сочельник!

— Heiliger Abend![89] — всплеснул руками Анхельм. — Как же я мог забыть? Мне же нужно подготовиться, чтобы выглядеть неотразимо! — возбужденно затараторил гей, вынимая из нагрудного кармана кителя маленькое круглое зеркальце. Взглянув на свое отражение, он пропел: — Увидимся вечером, дорогой Михаэль!

После чего, цокая по паркету металлическими набойками обтягивающих тощие икры хромовых сапог, стремительно удалился.

— Фух, — облегченно вздохнул Сандлер, — пронесло! Надо с этим что-то делать… — задумчиво буркнул он себе под нос. — А вы чего встали? — накинулся он на мальчишек. — За работу, лодыри!

* * *

Такого вкусного гуся, как в этот рождественский вечер, Вовка не пробовал никогда в жизни. Хоть и досталось каждому курсанту лишь по маленькому кусочку, но все мальчишки сумели оценить кулинарное искусство фрау Эрмы — начинка из яблок и чернослива была просто бесподобной. Конечно, на курсантские столы не поставили розетки с винным соусом, так нахваливаемым руководством спецшколы, но и без соуса гусь был — пальчики оближешь! Ну а кроме праздничной еды с гусем и тарталетками да украшенной стреляными гильзами елки — в общем-то, ничего особенного: поздравительная речь оберстлёйтнанта Ноймана, которую истекающие слюной курсанты попросту пропустили мимо ушей. Пока кадеты набивали желудки, за преподавательским столом подвыпившее начальство вело содержательную беседу…

— Х-хорошо сидим! — заплетающимся языком произнес кантиненляйтер Ланге, опрокидывая внутрь очередную рюмку коньяка. — За Рождество, господа! За н-нашу ск-к-корейшую п-п-победу!

— За такое пожелание грех не выпить, — согласился с кантиненляйтером директор Нойман. — Только, Альберт, мне кажется, что тебе уже хватит на сегодня…

— Г-герр об-об-оберстлёйтнант, я в н-норме! — не внял гласу разума Ланге. — Т-т-такой праздник… Я уже д-давно так не…

— Я вижу, что ты уже давно так не напивался, Альберт, — покачал головой Бургарт. — Учти, если натворишь что-нибудь — поблажек не жди!

— Об-бижаете, герр д-директор! Я себя к-контролирую! — Ланге громко икнул и навалился грудью на стол. — Еще по ч-чуть-чуть… — вновь потянулся он к бутылке.

— Роберт… — тихонько, чтобы не слышал Альберт, произнес Бургарт.

— Да, герр Нойман! — Старший мастер-наставник Франц в отличие от кантиненляйтера Ланге казался трезвым, хотя выпил лишь немногим меньше.

— Пригляди за Альбертом, — попросил заместителя директор. — Сам знаешь, каким он бывает…

— Не беспокойтесь, герр оберстлёйтнант! Пригляжу…

— Д-д-давай-те выпьем за несгибаемость и мощь немецкого духа! — призывал Ланге, размахивая очередной наполненной рюмкой. — Да здравствует Третий Рейх! Да здравствует Великий Фюрер! Зиг хайль, господа! — Он резко вскинул руку, расплескав содержимое рюмки на парадные мундиры сидевших рядом с ним офицеров.

— Да уймись уже, Альберт! — недовольно воскликнул Сандлер, стряхивая капли коньяка с кителя.

— Действительно, Ланге, достаточно! — поддержал коллегу Франц. — Не позорь арийскую кровь перед унтерменшами!

— Это я-то позорю арийскую кровь? Я? — Ланге, покачиваясь, поднялся на ноги. — Вы тут все такие прям аристократы голубых кровей…

— Ланге! — повысил голос Нойман, но кантиненляйтера уже понесло:

— Да, я простой… из рабочих… но я настоящий немец Великой Германии, немец до мозга костей, впитавший это с молоком матери… Не то что некоторые…

— Это ты на кого сейчас намекаешь? — процедил сквозь зубы Сандлер.

— А ты не понял, Михаэль? Так я сейчас поясню на пальцах для особо одаренных поволжских…

— А ну прекратить! — хлопнул по столу ладонью Франц. — Ланге, это переходит всякие границы!

— Видал я в гробу… — буркнул Альберт, залпом допивая оставшийся в рюмке коньяк и падая на стул. — Награды имею… не ценит никто… а я за отчизну жизни не жалел… — Кантиненляйтер улегся на скрещенные на столе руки и через секунду захрапел.

— Спасибо, Роберт, что прекратили этот балаган, — поблагодарил наставника Нойман. — Совсем оскотинился Ланге!

— Я думаю, что его стоит увести, герр Нойман, — предложил Франц, — и где-нибудь запереть.

— Согласен с тобой, Роберт, — ответил директор.

— Отвести его в карцер, герр Нойман? — уточнил старший мастер-наставник.

— Боюсь, что в карцере он замерзнет, — усмехнулся директор.

— Ах да, — опомнился Франц, — там же нет отопления.

— А на улице дикий мороз, — подключился к обсуждению Михаэль.

— Куда же нам его деть? — задумался Бургарт.

— Может, его запереть в моей каморке на складе? — предложил комендант Мейер. — Я там натопил с вечера. Жара как у Роммеля в Африке!

— Отлично! — одобрил предложение Нойман. — Максимилиан, возьмите с собой нескольких курсантов… Я думаю, что Ланге сейчас не в силах передвигаться самостоятельно.

— Хорошо, герр директор. — Комендант поднялся со своего места. — Михаэль, дашь ли мне парочку своих псов?

— Да без проблем, Максимилиан. Возьми Путилоффа, Незнанского и Чернюка — они в курсе, куда тащить это тело.

— А троих — достаточно? — засомневался Мейер. — Тяжелый ведь, гад!

— Да без проблем — бери столько курсантов, сколько нужно. — Путилофф! Комм цу мир!

— Я, герр Сандлер! — Вовка подбежал к преподавательскому столу. — Поступаешь в распоряжение господина коменданта, — распорядился Михаэль. — Нужно отнести кантиненляйтера Ланге на вещевой склад… Он слегка приустал… Возьмешь в помощь Незнанского, Чернюка, ну и еще кого-нибудь для массовки. Понятно?

— Так точно, герр Сандлер! Можно выполнять?

— Нужно выполнять, Путилофф! Иди!

— Герр Мейер? — обратился Вовка к коменданту.

— Ja?

— Можно я Незнанского в лазарет отправлю?

— Warum? — не понял Максимилиан.

— Пусть носилки у Рагимова возьмет. Все ж легче будет тащить…

— Хм… Кароший мысль! — обрадовался комендант. — Выполняйт!

Когда напившегося до беспамятства Ланге погрузили на принесенные Петькой из лазарета брезентовые носилки, Нойман напомнил:

— Максимилиан, только не забудьте его запереть.

— Не извольте беспокоиться, герр директор: запру.

— А завтра, как протрезвеет, я с ним проведу беседу…

Проводив взглядом с трудом волочивших тяжеленные носилки мальчишек, Нойман произнес:

— С этим нужно что-то делать. Такое свинство ставит нас на одну ступень с унтерменшами…

— Есть предложение, герр Нойман!

— Да, Михаэль…

— Мне кажется, что нужно отказаться от таких вот общих посиделок с курсантами…

— Ты знаешь, после сегодняшнего инцидента я тоже пришел к такому выводу.

— Как говорят русские — первый блин комом, — произнес Сандлер.

— Предлагаешь ограничиваться на праздники только торжественным построением?

— Не только, — покачал головой наставник. — Есть еще и увольнительные, и денежное довольствие…

— Тогда в чем суть твоего предложения?

— Предлагаю на праздники устраивать этакие соревнования между взводами: строевые смотры, спортивные состязания, концерты, на худой конец!

— А что? — одобрительно произнес Нойман. — Дельное предложение! А победители будут поощряться… Так же, как и наставники! А ты хитрец, Михаэль! — Нойман шутливо погрозил пальцем. — Твой взвод — бесспорно лучший в школе.

— Так вот пусть и другие взводы подтягиваются! — поддержал подчиненного Роберт Франц. — А праздничный концерт… Да, на праздничный концерт можно и «золоченых фазанов» из украинской рейхсканцелярии пригласить.

— Хорошая задумка, господа офицеры. Вот после Рождества и займитесь…

* * *

Лампочка над дверью вещевого склада глухо хлопнула в ночной тишине, на секунду осветив заснеженный порог. Мейер выругался сквозь зубы, проклиная криворуких уродов, выпускающих дрянной товар. Затем он долго возился в темноте, пытаясь нащупать озябшими пальцами прорезь для ключа. Заиндевевший на морозе металл обжигал пальцы, которые Мейер время от времени подносил ко рту, отогревая теплым дыханием. Наконец замок лязгнул, Мейер распахнул дверь и, не дожидаясь курсантов, проскользнул внутрь стылого складского помещения. Повернув один из рубильников, комендант осветил часть склада, в которой была расположена теплая каморка.

— Was wir uns stehen?[90] — прикрикнул он на мальчишек, едва удерживающих в руках тяжеленные носилки. — Заносить! Schnell!

Курсанты втащили в каморку носилки и с трудом свалили костлявое тело Ланге на замызганный топчан. Падая, кантиненляйтер уцепился пальцами за отвороты Вовкиной шинели. Грубая ткань затрещала, оторванные пуговицы «брызнули» в разные стороны, и Вовка, не удержавшись на ногах, рухнул на пол. Ланге тоже едва не свалился с топчана, но подоспевший Мейер удержал немца от падения на засыпанный опилками пол.

— Vorsichtiger![91] — прошипел комендант. — Косорукий болван!

При падении из кармана Вовкиной шинели вывалилась граната, которую мальчишка нашел в лесу.

— Вот, блин! — Металлическое яйцо проскакало по полу и, оставшись незамеченным, закатилось в кучу дров, наваленных возле печки.

Мальчишка кинулся, чтобы её поднять, но его одернул Мейер, закончивший возиться с Ланге:

— Не мешайт! В сторона отойти! Ждать там!

Вовка, скрипя зубами, подчинился, размышляя, как бы ему половчее выудить гранату из кучи поленьев.

Комендант тем временем подошел к печи, открыл дверцу поддувала, находящегося у самого пола, и заглянул внутрь.

— Гут! — произнес он, удовлетворившись осмотром.

— Герр комендант, — оторвал его от осмотра Незнанский, — нам можно идти?

— Подождать, — ответил Максимилиан, на секунду отвернувшись от печки. — Вместе пойдем.

— Есть подождать, — ответил Петька, которому не терпелось вернуться за праздничный стол — там еще оставалось чем поживиться.

Забыв закрыть поддувало, Мейер распахнул дверцу печной топки, решив немного поворошить прогоревшие угли. Не найдя кочергу на положенном месте, комендант принялся рыскать глазами по сторонам в поисках потерянного инструмента. Искомый предмет обнаружился у бревенчатой стены каморки. Мейер протянул руку, но достать кочергу не смог. Привычно выругавшись, он перешагнул через кучку дров, неловко оступился и шмякнулся задом на поленья. Аккуратно сложенная дровяная стопка разъехалась. Одно из поленьев стукнуло по ржавому корпусу гранаты, которая, прокатившись по предтопочному металлическому листу, нырнула в приоткрытое поддувало. Кроме Вовки, никто этого не заметил. Мальчишку обдало жаром — граната могла взорваться в любой момент! Но он промолчал, не решаясь предупредить Мейера. Мало ли как бы отреагировал немец, узнав о таком вот «веселом» сувенире в печке.

— Герр Мейер, — окликнул он коменданта, — может, мы на улице вас подождем? Жарко здесь… — Он демонстративно отер крупные капли пота, выступившие на лице.

— Проваливайт! — отмахнулся комендант, потирая ушибленное место.

— Все, пошли! — Вовка едва ли не силой вытолкал друзей из каморки.

Мейер пошерудил в печке кочергой, разбивая спекшиеся от жара угли. Прикрывшись рукой, чтобы не опалить остатки волос на плешивой голове, комендант подкинул в топку несколько толстых поленьев. Закрыв лючок топки, немец заметил распахнутую дверку поддувала. Не заглядывая внутрь, он захлопнул её ногой.

— А я бы внутри подождал. Чего зря мерзнуть? — выскочив на улицу, попенял приятелю Сашка. — Там хорошо — тепло… А здесь? — Он выразительно потер кончик носа, покрасневший от холода.

— Да ну его, этого Мейера! — попытался сгладить ситуацию Вовка. — Он хоть и не Ланге, но выслушивать его «не мешайт», «работайт» и «проваливайт», — передразнил он коменданта, — уже мочи нет! Лучше уж на морозе потоптаться…

— Слушай, а похоже получилось! — неожиданно громко заржал Сашка.

Истомившись в ожидании неминуемого взрыва, Вовка вздрогнул.

— Не ори ты так! — накинулся он на Чернюка, толкнув мальчишку кулаком в грудь.

— Ты чего, Вован, взбесился? — обиженно засопел Сашка. — Я только…

— Гут, Путилофф! Орднунг — есть не орать! — в дверях склада появился комендант. — Лучше лампочка крутить! — Мейер протянул Сашке новую электролампу, которую принес с собой. — Свет есть карашо! — довольно потер он руки, когда свет от свежевкрученной лампы осветил складские ворота. На этот раз комендант справился с привередливым замком куда как ловчее. Уже через минуту возле помещения склада не осталось ни одной живой души. Вернувшись в усадьбу, Вовка не находил себе места — взрыва до сих пор не было.

«Может, граната бракованная? — мучительно размышлял он. — Или учебная? Да какая, итить твою за ногу, учебная! — сам себе возражал мальчишка. — Может, пронесет?»

Не пронесло: через несколько минут Вовка услышал пронзительный вой сирены, а на пороге возник один из невезучих курсантов, попавших в караул вместо рождественского ужина.

— Пожар на складе! — срывающимся голосом выкрикнул он. — Пожар!

— На каком складе, дубина?! — перекрикивая поднявшийся гвалт, уточнил Франц.

— На… вещевом… складе… — с трудом переведя дух, ответил караульный.

— Не может быть! — не поверил Мейер. — Мы только оттуда…

— Зря мы Ланге в карцер не поселили, — недовольно произнес Роберт. — Все-таки отличился, сволочь! Курсанты, слушать мою команду! — гаркнул старший мастер-наставник. — Вооружаемся ведрами, лопатами, совками, топорами и ломами! Командирам взводов — обеспечить курсантов всем необходимым! Быстро! Дорога каждая минута!

* * *

Пожар на складе удалось погасить только к утру. Среди дымящихся развалин бродил комендант Мейер, поминутно охая и хватаясь за голову: оценив нанесенный огнем ущерб, прижимистый немец пришел в ужас.

— Как же так? — бормотал он себе под нос. — Я же все проверял… Сколько добра пропало: полушубков овчинных новых — пять десятков, обмундирования — на пару взводов, плащей кожаных десятка три… Все пропало! Все… Все, что нажито, выбито, выменяно… Пропало…

На покрытым сажей снегу возле обугленного долговязого тела, накрытого прожженным одеялом, топтались мастера-наставники.

— Я вот одного не пойму, Михаэль… — задумчиво произнес Франц, разминая пальцами сигарету.

— Да, Роберт?

— Ты печь в клетушке Мейера видел? — спросил он Сандлера.

— Видел.

— Ничего странного не заметил?

— Что ты имеешь в виду? Там от печки-то фактически ничего не осталось — так, горстка кирпичных обломков…

— Вот именно! — воскликнул Роберт. — Не могла она вот так взять и развалиться от пожара.

— Ну и какие выводы?

— Знаешь, мне показалось, что в ней что-то взорвалось…

— Взорвалось? — фыркнул Сандлер. — Да что там могло взорваться?

— Ну… Например — граната.

— Граната? Откуда ей взяться в печке? Уж не Мейер ли её туда подкинул?

— Да нет, Максимилиан божится, что все было нормально… Да и ему-то зачем? Если только Ланге хотел приголубить?

— Они вроде и не цапались, — пожал плечами Сандлер. — Разве что из-за Эрмы пару раз разборки устраивали… Если кто и хотел кого приголубить, так это Ланге Мейера, а не наоборот — кухарка-то на нашего коменданта запала.

— Ну не сам же Ланге себя подорвал? Хотя… Нет, — отмел Франц безумную, с его точки зрения, версию, — он хоть и псих, но отнюдь не сумасшедший.

— Тогда кто? — спросил Михаэль.

— Диверсия… Партизаны…

— Диверсия? Да брось, Роберт, какие у нас партизаны? Уже и местные-то унтерменши забыли как они выглядят!

— Если только твои щенки не подкинули чего в топку.

— Про это я спрашивал. Майер говорит — никто из псов к печке не приближался. Это случайность, Роберт.

— Что-то здесь не так! — не мог успокоиться старший мастер-наставник. — Я это печенкой чую! Ладно, пойдем — занятия никто не отменял. А сопляков надо все-таки допросить с пристрастием…

Глава 12

03.05.1949

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

Год пролетел незаметно, только мелькали перед глазами курсантов похожие друг на друга, словно близнецы-братья, дни, недели и месяцы. Подъем, зарядка, развод, завтрак, занятия в классах, кроссы, стрельба, полоса препятствий… Однако со временем нагрузки и сложность упражнений возрастали. Многокилометровые марш-броски уже мог выдержать далеко не всякий подросток, а уж спарринг-бои со взрослыми наставниками-воспитателями и подавно. Уже через полгода состав кадетов первого набора сократился на треть, разделив судьбу несчастного Федькина, а к концу учебного года — вполовину. Остались самые стойкие, крепкие и выносливые. От мальчишек, так и не оправдавших высокое доверие отцов-командиров, быстро избавлялись. Куда отправляли бывших курсантов «Псарни», кадеты не знали. Со слов Сандлера выходило, что их раскидывали по близлежащим интернатам для унтерменшей.

— Быдло должно работать, — заявлял мастер-наставник, — они вам не ровня!

Ходившие же по спецшколе слухи, что отчисленных курсантов расстреливают и зарывают на стихийном кладбище возле оврага, где, кстати, закопали и случайно подорвавшегося кантиненляйтера Ланге (об этом случае Путилов не поведал ни одной живой душе, даже Петьке), Вовка опроверг лично, еще в прошлом году. Но жуткие слухи и домыслы все равно ходили, несмотря ни на какие доводы.

Вовка и Петька, или кадеты-псы Вольф и Петер, как обзывал их Франц, на дух не переносивший славянские имена, не утратившие со временем в среде курсантов своего лидирующего положения, до сей поры считались на «Псарне» лучшими. Вовка уже давно перестал дерзить воспитателям, убедившись в бесплодности таких попыток. Да и увеличивающиеся нагрузки не оставляли времени на дерзости — сил в конце насыщенного тренировками дня едва хватало, чтобы доползти до кровати. А с утра все начиналось по новой: подъем, зарядка, развод, завтрак…

* * *

— Итак, господа офицеры, — традиционной фразой начал еженедельную планерку оберстлёйтнант Нойман, — мы приближаемся к знаменательной дате — годовщине нашей спецшколы. Ожидается прибытие гостей очень высокого ранга… Очень высокого… — задумчиво повторил он.

— Неужели сам фюрер? — не удержался от удивленного возгласа мастер-наставник Дротт.

— Нет, Карл, — по-отечески улыбнулся Бургарт, — думаю, что у фюрера и без нас проблем достаточно. Но вот от приезда рейхсляйтера Брауна нам, думаю, не открутиться. Этот «фазан» более высокого полета, чем Отто Розенбург, — человек из ближнего круга Самого! В общем, понимаете… Есть у кого идеи и предложения, как произвести впечатление на берлинскую комиссию?

— Есть одна идея, герр Нойман, — оживился старший мастер-наставник.

— Серьезно, Роберт? — обрадовался директор. — А то я уже всю голову сломал! Почему раньше не доложил?

— Только сейчас идея оформилась, герр оберстлёйтнант, — ответил Франц. — Да и сам до конца не знаю — слишком уж…

— Излагай, — распорядился Нойман, — а потом мы все вместе подумаем, если, конечно, идея стоящая, как довести её до ума.

— Есть, герр директор! — произнес Роберт. — Как вы знаете, был я недавно командирован в киевский рейхскомиссариат…

— Да-да, — припомнил Бургарт, — по вопросам нового набора «псов»…

— Так точно! — кивнул Франц. — Случайно встретил в коридоре моего однокашника по офицерскому училищу. Он сейчас занимается поставками в Рейх рабочей силы… На данный момент в Киев прибыло несколько эшелонов с Дальнего Востока с китайскими военнопленными…

— Что-то я не пойму, куда ты клонишь, Роберт? — напрямую спросил Нойман, так и не ухвативший суть задумки старшего мастера-наставника.

— Я вот о чем, герр оберстлёйтнант, — пояснил Франц, — может, хватит уже пацанам стрелять по картонным мишеням и устраивать показательные бои друг с другом? Пора натаскивать псов на настоящую «дичь»! Я могу договориться о поставке для нужд спецшколы достаточного количества «желтого мяса»… Устроим показательные бои! Такого шишки из рейхсканцелярии уж точно от нас не ожидают! — воодушевленно произнес он.

В кабинете директора воцарилась гробовая тишина. Никто, даже неугомонный Сандлер, не смел произнести даже слова, ожидая реакции оберстлёйтнанта. Слишком уж безумной была идея старшего мастера-наставника.

— Такого даже я не ожидал, — признался через некоторое время Нойман, переварив предложение заместителя. — Не рановато еще?

— У нас есть немного времени для проверки — почти месяц, — произнес Франц. — Если не ошибаюсь, официальная годовщина назначена на первое июня?

— Верно, — подтвердил Нойман, — первого числа.

— Ну вот за месяц мы точно выясним, смогут ли наши псы стрелять не по грудным деревянным мишеням, а по живому мясу, — продолжал убеждать директора Роберт. — Зато представьте себе реакцию комиссии, которая от нас такого тоже не ожидает! Но! В отдаленной перспективе, я думаю, от нас будут требовать нечто подобное… Разве не так? Основная задача «Псарни» — вырастить беспрекословных и безжалостных убийц, преданных Рейху…

— Солдат, Роберт, — поправил командира Сандлер, — солдат…

— А хороший солдат, Михаэль, ты это и сам прекрасно знаешь, должен без колебаний убивать наших врагов! — продолжал напирать старший мастер-наставник. — Рано или поздно, но им придется убивать…

— Если вас интересует мое мнение, герр оберстлёйтнант, — официально сухим тоном заявил Сандлер, — я считаю, что им еще рано…

— Кто еще так считает? — Нойман пробежался глазами по бесстрастным лицам мастеров-наставников, собравшимся на планерку в его кабинете.

Из двенадцати человек Сандлера поддержали лишь трое его коллег. Остальные командиры взводов, принявшие сторону Роберта Франца, считали, что стоит попробовать.

— Мы делаем большую ошибку, господа! — попытался еще раз образумить собравшихся офицеров Сандлер.

— Михаэль, — невзирая на протесты подчиненного, дружелюбно произнес Франц, — это уже не те сопляки, которых год назад свезли к нам со всего бывшего Союза. Надо признать, что мы хорошо потрудились… Да, все мы, господа, приложили максимум усилий, чтобы из этого малолетнего сброда вылепить некое подобие настоящих солдат! — высокопарно произнес он. — Вы только вспомните, как они блевали и ссались, когда нужно было попросту отрубить голову курице! Зато теперь каждый из них, не моргнув глазом, заколет штык-ножом матерого кабанчика! А желтокожие обезьянки не так уж далеко ушли от свиней…

— Хорошо, Роберт, давайте попробуем, — нехотя разрешил Нойман. — Я согласен с тобой, что это будет отличным сюрпризом для высокой комиссии.

— Спасибо за доверие, герр оберстлёйтнант! — поблагодарил директора Франц. — Если все пройдет успешно, у меня есть еще одно небольшое предложение…

— Еще? Ты меня не перестаешь удивлять, Роберт! — воскликнул Нойман. — Давай уж, выкладывай, что там у тебя еще…

— Есть предложение провести военно-спортивную игру, максимально приближенную к настоящему бою. В качестве противников используем все тех же китайцев! Вооружим обе стороны…

— Герр Франц! — не выдержав, воскликнул Сандлер. — Это уже совсем через край! Как ты себе это представляешь? Взрослые мужики против кучки малолеток? Бред! Полный бред!

— А что? — неожиданно заинтересовался Нойман. — Уравновесим стороны вооружением либо количеством…

— Дадим китайцам холостые патроны? — ухмыльнулся Франц. — Отличная идея, герр оберстлёйтнант! Куда как эффектнее это будет выглядеть со стороны, чем банальный расстрел желтожопых обезьянок перед комиссией! Полная имитация военных действий…

— Честно сказать, я не это имел в виду, Роберт… — скрепя сердце, признался Нойман. — Но твой вариант… Мы все-таки солдаты, а не мясники… Боюсь, что…

— Герр оберстлёйтнант, давайте начистоту, — неожиданно жестко произнес старший мастер-наставник, — здесь все свои… И делаем мы одну и ту же грязную работу.

— Согласен, — кивнул директор, понимая, куда клонит старший мастер-наставник.

— Нам нужен результат, не так ли? Причем такой, чтобы ни один «золоченый фазан» из министерства даже не заикнулся, что мы тут впустую тратим казенные средства и отъедаем в тепле задницы, тогда как на фронте каждый день гибнут настоящие немцы…

— Я знаю это не хуже тебя! — вскипел Бургарт, приподнявшись со своего кресла.

— Тогда засунем в… куда подальше наши… Война — это сплошное дерьмо, кровь и… Вы это знаете лучше меня, герр Нойман! Так давайте докажем всем, что мы выполняем свой долг здесь, в тылу, так же хорошо, как это делают на передовой!

— Ты прав, — согласился Нойман, взяв себя в руки, — оставим сантименты до конца войны. Это всего лишь унтерменши. Итак, господа офицеры, к завтрашнему дню разработать план военно-спортивной игры. Проработать его на местности… В общем, учесть все особенности. Прикинуть примерное количество личного состава участников со стороны «Псарни» и количество «мяса». Старший мастер-наставник Франц направляется в командировку… Может, нам еще и не дадут этих… китайцев.

— Я постараюсь выбить нужное количество, герр оберстлёйтнант.

— Хорошо. Возьми для начала немного… Для пробы… Если все пройдет…

— Я понял, герр Нойман. Все пройдет отлично!

— Дай-то Бог! — шумно выдохнул Нойман. — Господа офицеры, все свободны! Жду вас завтра с наброском игры… Если понадобится моя помощь — вы знаете, где меня найти. Зиг хайль!

05.05.1949

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

Утром через центральные ворота усадьбы на территорию «Псарни» въехали два грузовых автомобиля. Один из грузовиков был набит под завязку изможденными китайскими военнопленными. Кузов другой машины занимала вооруженная охрана сопровождения. Едва машины остановились, автоматчики согнали выгрузившихся из машины узников в старый сарай.

— Ну что ж, — довольно произнес Франц, дождавшийся окончания разгрузки «живых мишеней», — пора трубить общий сбор!

С первыми сигналами сбора из казарменных бараков выбежали мальчишки. Быстро, почти без суеты, малолетние унтерменши занимали свои места в строю. Вскоре псы уже стояли ровными рядами, выпятив грудь и втянув животы.

Дождавшись появления Ноймана, старший мастер-наставник привычно рявкнул:

— Школа! Равняйсь! Смирно!

Мальчишки застыли, затаив дыхание.

— Герр оберстлёйтнант, — доложил старший мастер-наставник, — личный состав «Псарни» на репетицию празднования годовщины школы выстроен!

— Продолжайте репетицию, — произнес Нойман, отходя в сторону. — А я погляжу…

— Яволь, герр оберстлёйтнант! — щелкнул каблуками Роберт. Курсанты, — торжественно произнес Франц, стоя перед строем подтянутых кадетов, ничем не напоминающих прошлогоднюю толпу малолетних оборванцев, — сегодня мы репетируем празднование годовщины вашей службы на благо Рейху! Вы все доказали, что являетесь настоящими мужчинами! От лица командования благодарю вас за службу!

— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль! — троекратно прокричали ломающимися голосами подростки, выбросив вперед руку в едином заученном жесте.

— Но учеба наша еще не закончена! Каждый солдат Рейха должен быть готов в любой момент отдать свою жизнь… — Франц сделал театральную паузу, а затем продолжил свою речь с маниакальным блеском в глазах: — Но самый лучший солдат вместо того, чтобы сдохнуть — отнимет жизнь у врага Рейха! Сегодня… Сегодня вас ждет первое боевое крещение, — огорошил кадетов старший мастер-наставник, — которое и покажет, имеете ли вы право называться «псами»!

По его сигналу на плац перед строем охранники выгнали троих измученных китайцев из сарая.

— Эти желтые обезьяны недостойны дышать с нами одним воздухом! — во всеуслышание заявил немец. — Они должны быть уничтожены! Кадет Путилофф!

— Я, герр старший мастер-наставник!

— Шаг вперед!

— Яволь! — Вовка, терзаясь смутными догадками, вышел из строя.

— Держи, кадет! — старший мастер-наставник расстегнул кобуру и протянул тяжелый табельный «вальтер» мальчишке, предварительно сняв пистолет с предохранителя. — Убей эту макаку! — ощерившись, приказал он воспитаннику.

Вовка зажал рифленую рукоять пистолета во вспотевших ладонях так, что побелели костяшки пальцев. Над плацем повисла гнетущая тишина. Вовка поднял руку, прицелился, закрыв один глаз. Пистолет ходил ходуном в вытянутой руке паренька. Лоб покрылся испариной. Тяжелые капли пота сбегали по кончику носа и капали на серый пыльный асфальт. Охранники-немцы, прибывшие вместе с китайцами, с интересом ждали дальнейшего развития событий. Ждал Нойман, ждали учителя и наставники, затаив дыхание, ждали курсанты. Казалось, что замерло само время…

— Смелее, курсант! — негромко произнес Франц сквозь сжатые зубы. — Это же тупая скотина, умеющая только жрать и плодиться со скоростью саранчи! Стреляй!

— Не… могу… — выдохнул мальчишка, обессиленно опуская пистолет.

— Вот, значит, как? — удивленно приподнял одну бровь старший мастер-наставник. — Дай сюда оружие! — жестко потребовал он. — Тебе надоело жить?

— Нет, — опустив голову, бормотал Вовка, изо всех сил стараясь не расплакаться.

— Тогда в чем дело?

— Я… не могу… человека…

— А ведь эта образина тебя не пожалеет! Слышь, ты, китаеза, — обратился Франц к военнопленному, — по-русски или по-немецки понимаешь?

— По-русски мала понимаю, — затряс головой китаец.

— Жить хочешь?

— Оченя хочица! — Раскосые глазки азиата злобно сверкнули.

— Если убьешь сопляка — будешь жить! — громко, чтобы его слышали все, объявил Франц. — Дайте ему оружие!

Один из охранников сунул в грязные руки китайца пистолет. Азиат нервно облизнул узкие губы и, быстро вскинув руку, выстрелил. Два выстрела слились в один — никто не заметил, как успел нажать на курок Роберт Франц. Зато все хорошо заметили, когда во лбу китайца появилась аккуратное красное отверстие. Азиат мешком рухнул на землю. Подскочивший охранник выдернул из сведенных судорогой пальцев оружие. Но выстрел китайца также достиг цели — Вовка, стоя на коленях, зажимал рукой окровавленный бок.

— Почему… вы… не сдержали слова? — шипя от боли, спросил Путилов.

— Давать слово обезьяне — людей смешить, — просто ответил старший мастер-наставник. — Встать, Пес!

Вовка с трудом поднялся с колен. Старший мастер-наставник вновь протягивал ему рифленую рукоять пистолета. Место убитого китайца занял другой его соотечественник. Больше Вольф не раздумывал над тем, хорошо или плохо он поступает… Есть приказ — и он должен быть выполнен любой ценой! Мальчишка сосредоточился, отстранился от жгучей боли, терзавшей простреленный бок. Сухо треснул выстрел в тягучей тишине… Китаец жалобно всхлипнул, хватаясь за грудь… Его тонкие грязные пальцы окрасились кровью, а наполненные болью и слезами раскосые глаза заглянули, казалось, в самую душу. Но Вольф не отвел взгляд, задавив силой воли чувство жалости и сострадания, — перед ним враг! А враг должен быть уничтожен! Иначе уничтожат тебя! Это истина, не требующая больше никаких доказательств!

Наконец глаза китайца потухли, и он кулем осел на землю.

— Курсант… Путилофф… задание… выполнил! — превозмогая боль, доложил пересохшими губами Вольф.

— Отлично, Пес! — похвалил воспитанника Франц. — Благодарю за службу!

— Служу Рейху! — отчеканил Вовка.

— Становись в строй!

— Яволь! — произнес мальчишка, разворачиваясь на каблуках.

Но на свое место в строю Путилов встать не успел: в глазах потемнело, а ноги отказались слушаться. Он свалился на сокурсников, потеряв сознание.

— Незнанский, Чернюк! Тащите своего обергефрайтера в лазарет! — распорядился Франц. — Да побыстрее, а то кровью истечет!

* * *

— Как Путилов? — осведомился у врача Сандлер, забежав в лазарет после кровавой «репетиции праздника».

— Почти в норме, герр Сандлер, — ответил Рагимов, встретивший мастера-наставника в приемном покое с никелированным ящиком хирургических инструментов в руках, — ничего серьезного не задето. Рану я уже заштопал — через пару недель вернется в строй.

— В себя пришел? — отрывисто спросил Михаэль.

— Что, простите? — не расслышал Сергей, громыхнувший в этот момент ящиком с инструментом.

— Вольф очнулся? Или до сих пор в отключке? — повторил вопрос мастер-наставник.

— Очнулся, — кивнул врач. — Только я ему снотворного дал… Спит сейчас.

— Ладно, пускай спит — ему сейчас отдых нужен…

— Герр Сандлер, может, чаю? — предложил наставнику врач. — Я как раз собирался…

— Спирт есть? — неожиданно спросил врача немец.

— Конечно, — поспешно ответил Рагимов, стараясь услужить Сандлеру, которого искренне уважал. — И закуску какую-никакую найду… Я иногда не успеваю в столовую… На кухне с утра беру… хлебца там, яичек вареных… Фрау Херманн — милейшая женщина, не в пример бывшему кантиненляйтеру Ланге… — вырвалось у врача. — Царство ему небесное! — Сергей размашисто перекрестился.

— Верующий? — поинтересовался Михаэль.

— Не то чтобы очень… При Советах, сами помните, не поощрялось… — зная о юности, проведенной Сандлером в России, произнес Рагимов.

— Помню, все атеистами были, — согласился Михаэль, проходя следом за врачом в бывший кабинет доктора Буга. — Ну кроме особо упертых… Молодежи-то такой немного было, в основном бабульки старые, еще дореволюционной закалки.

— Вот моя бабулька как раз из таких упертых и была, царство ей небесное, — с легким налетом грусти произнес Сергей. — Я ведь с бабкой жил — родители у меня по стране мотались… А бабка… Бабка меня морду крестить заставляла регулярно, иначе жрать не давала. Но приучила-таки… Теперь вот, помимо воли, постоянно Господа всуе поминаю… Я ведь и на медицинский факультет только из-за бабки и пошел — все хотел ей доказать, что никакой души и в помине нет.

— И как, доказал? — спросил Михаэль, наблюдая, как Сергей достает из стеклянного шкафчика приличных размеров банку с медицинским спиртом.

— Скорее она… — усмехнулся Рагимов, — доказала. Извините, герр Сандлер, но стопок у меня нет, — виновато развел руками врач, — только мензурки…

— Да наливай уже, эскулап! — воскликнул Сандлер. — Хоть из мензурки, хоть из ведра, но давай уже треснем!

— Конечно-конечно! — Рагимов поспешно выдернул из банки зубами резиновую пробку и щедро заполнил пустую тару.

Не дожидаясь, когда врач наполнит вторую мензурку, Сандлер схватил свою порцию «зеленого змия» и порывисто выпил. Через секунду его лицо побагровело, и он закашлялся, со свистом засасывая воздух.

— Ну что же вы так, герр Сандлер! — Врач суетливо похлопал наставника по спине. — Это же чистый медицинский… Неразведенный… С непривычки у вас… Вот, водички попейте… Только стаканов все равно нет… — Рагимов протянул Сандлеру графин с водой. — Я в вашу мензурку налью…

Сандлер вырвал из рук врача графин и жадно принялся глотать воду.

— Ваше здоровье, герр Сандлер! — Сергей отсалютовал наполненной стопкой и выпил залпом её содержимое.

— Вот черт! — Сандлер, наконец, перевел дух. — Давненько я спиртом не наливался — уже и забыл, как это…

— Давайте разведем водичкой, — предложил Сергей. — Если, конечно, будете еще…

— Эх, разводи! — обреченно махнул рукой Михаэль. — Бог, как говорят, троицу любит.

— Сейчас-сейчас. — Рагимов отлил спирта в пустую бутылочку и разбавил его водой. — Знаете, а удобно очень, когда мерная шкала почти на каждой бутылке. Хоть и не поощряется наукой градус понижать, но и глотку жечь чистым спиртом тоже как-то не совсем правильно. Вы закусывайте, герр Сандлер, — предложил врач, подвигая к немцу тарелочку с нарезанным хлебом, — вам же еще на службу…

— Не нужно сегодня на службу, — помрачнев, произнес Сандлер. — После сегодняшней… — он поморщился, словно от зубной боли, — «репетиции» поплохело не только курсантам…

— Да, я слышал… Но ведь они еще дети! Нельзя так… Неокрепшая психика…

— Они Псы, Сергей, унтерменши! Тебе ли не знать! Отберем, отфильтруем таких, что смогут по приказу глотки зубами рвать! Материала достаточно, скоро начнут прибывать эшелоны с очередным курсом… Главное, дать результат любой ценой… С Францем все и так понятно: карьера в армии не задалась — инвалидность, перевод в школу, конец, вроде как, карьере. А он человек амбициозный — и прозябать не намерен. Это для него единственный шанс подняться. Но вот от Ноймана я такого не ожидал… — изливал душу Михаэль. — Он ведь вояка старой закваски, для которого честь мундира не пустой звук… А вот оно как…

— Наверное, все дело в возрасте, — предположил Рагимов. — Пенсия не за горами — и пытается оберстлёйтнант, пока еще возможно…

— Прыгнуть выше головы?

— Угу: засиделся он в подполковниках… А если комиссия доложит, что, мол, дела на «Псарне» идут выше всяких похвал…

— Может, и Нойману перепадет от того пирога, — согласился Михаэль. — Ну, ты налил?

— Налил, герр Сандлер.

— Тогда чего ждем?

— Ну, будем! — Сергей резко запрокинул голову и проглотил разбавленный водой спирт.

— Сергей, можно войти? — В кабинет врача заглянул Вовка.

— А, Путилов, проснулся уже? Заходи, — разрешил Сергей.

Мальчишка, придерживая рукой простреленный бок, скособочившись, просочился в кабинет. Увидев Сандлера, он попытался выпрямиться, но, тихо охнув, виновато развел руками:

— Извините, герр мастер-наставник…

— Уймись, Путилов, мы не на плацу, — снисходительно произнес Михаэль. — Давай садись. Как самочувствие?

— Да живой вроде… — пожал плечами мальчишка.

— Эта фраза у тебя уже скоро коронной станет, — улыбнулся Рагимов. — Который раз я от тебя это слышу?

— Нравится мне у вас, дядь Сергей, — перевел все в шутку Вовка, усаживаясь на жесткую лежанку для осмотра больных.

— Ох, Путилов, с огнем играешь! — погрозил ему пальцем Рагимов.

— Так это ж не я придумал… — Мальчишка потупился и принялся нервно теребить пуговицу на больничной пижаме. — Я не хотел…

— Как сам-то? — поинтересовался Михаэль.

— Болит немного.

— Я не о ране, — пояснил наставник, — я о другом.

— Паршиво! — признался Вовка. — Я ведь людей никогда… Ладно бы гад какой… Он ведь ни в чем не виноват!

— Не виноват? — не поверил своим ушам Сандлер. — И это после того, как он тебя чуть не ухлопал?

— Но ведь ему же Франц жизнь пообещал оставить…

— А тебе, значит, на свою жизнь начихать?

— Нет, — нахохлился мальчишка, — не начихать!

— Так почему же ты допустил, чтобы он в тебя выстрелил? Ты поставил свою жизнь на кон! А тот китаец, как ты сам только что сказал, боролся за свою жалкую душонку до последнего! И он бы тебя не пощадил!

— Я это понял, герр Сандлер…

— Пойми, мне тоже не по душе… все это дерьмо. Но я — солдат! Ты, раз уж так произошло, — тоже. Поэтому приказы, какими бы… В общем, приказы не обсуждают! Но из мертвых тебя тоже никто не воскресит. Поэтому, в какие бы обстоятельства тебя ни загнала судьба, в какой бы жопе ты ни очутился, всегда борись за свою жизнь! Ты видел когда-нибудь загнанную в угол крысу? — неожиданно спросил он.

— Видел, — послушно ответил мальчишка.

— Вспомни, как она себя ведет, — посоветовал Сандлер. — Вроде бы мелкий грызун, которого и соплёй несложно перешибить, но, когда он оскалится, встопорщит шерсть на загривке и приготовится подороже продать свою никчемную жизнь, поневоле становится страшно. Поступай так же, Вольф… Сергей, налей ему граммов тридцать.

— Но, герр Сандлер… Мальчишка ж еще…

— Налей, говорю, ему сейчас не помешает. Мандраж снять: ведь он был первым там, на плацу… Остальным полегче пришлось — пример был. Давай, кадет Вольф, — Сандлер поднял со стола мензурку, — за твое крещение! Делай, как я!

Вовка подчинился и выпил. Вкуса водки он не почувствовал: спиртное, прокатившись по пищеводу, взорвалось теплой волной только в желудке.

— Молодец, курсант! — Михаэль потрепал Вовку по щеке. — Но больше не пей! Как, легче?

— Ага… — ответил «поплывший» мальчишка, когда разведенный спирт ударил в голову. — Ой… — спохватился он. — То есть так точно, герр мастер-наставник!

— Давай без чинов, Вольф, — предложил слегка поддатый немец. — Сергей, тебя это тоже касается. Считаем, что сегодня мы ровня…

— Как скажешь, Михаэль, — согласился Рагимов.

— Тогда наливай! — распорядился Сандлер. — Себе и мне, мелкому хватит!

— Вы бы закусывали, герр…

— Сергей, я же просил!

— Ах да — привычка. Ты бы закусывал, Михаэль, — поправился врач. — А то окосеем мы с тобой раньше времени.

— Да, пожалуй, ты прав, — согласился немец, отщипывая ломтик хлеба от куска побольше. — Вольф, а он действительно был первым?

— Убитым мной? — уточнил Вовка, сразу догадавшись, о чем спрашивает наставник. — Первый…

— Запомни этот день, пацан, — произнес Михаэль. — Сегодня ты стал владельцем своего собственного кладбища, которое с годами будет только расти. Если ты, конечно, не сломаешься в процессе…

— Я не сломаюсь, Михаэль! — серьезно ответил Вовка, до хруста сжав кулаки.

— Так держать, кадет! — Сандлер поднял очередную мензурку. — И да поможет тебе Бог!

* * *

Всё то время, которое Вовка провалялся в лазарете, шла подготовка к грядущему торжеству: здания школы, склады, заборы, бордюры и деревья были отремонтированы, покрашены, побелены и подстрижены. Нойман стремился подать комиссии «Псарню» как образцово-показательное военизированное учреждение, где руководство уделяет внимание даже самой затрапезной мелочи. С первоначально поставленной задачей — наведением внешнего лоска — он справился отлично. С остальным же дела обстояли немного хуже, чем того бы хотелось оберстлёйтнанту: через несколько дней после кровавой репетиции праздника слегли несколько курсантов с жуткими психическими расстройствами, вплоть до полной невменяемости. Некоторые кадеты начали мочиться по ночам, и случаи ночного недержания регистрировались практически в каждом взводе. От таких унтерменшей постарались побыстрее избавиться — нет курсанта, нет проблемы. Усилиями Псов и «выписанных» Францем «на убой» китайцев на территории пустующего танкового полигона и прилегающего к нему участка леса была устроена площадка для военно-спортивной игры под кодовым названием «Dorf» — «Хуторок». Голая территория полигона преобразилась, обзаведясь дощатыми макетами изб и плетеными изгородями. В противоположных концах полигона были устроены две укрепленные базы — штабы противоборствующих сторон. С сюжетом игры наставники решили не париться, предложив Нойману стандартную схему: «захват знамени противника». Получив «добро» от начальства, Сандлер, как командир лучшего взвода Псов, принялся натаскивать кадетов, до посинения гоняя их по импровизированной деревне. Как бы он ни относился к проекту Франца, ударить перед высоким руководством Рейха «лицом в грязь» ему не хотелось. Вовка, покинувший лазарет лишь в конце мая, не успел прочувствовать на собственной шкуре все прелести «Хуторка».

— Повезло тебе, Вовка! — с завистью произнес Семка Вахромеев, когда Путилов появился в казарме. — Знаешь как нас тут Сандлер без тебя гонял?

— Слышал-слышал, — степенно кивнув, ответил Вовка. — Только ты, видать, забыл, как сам в прошлом году в больничке валялся. Как перевязки дядька Сергей делает. Как бинты присохшие отдирает…

— Брр! — передернул плечами Славка. — Точно, забыл! Не хочу больше к нему в руки попадать!

— Как тут вообще? — поинтересовался Путилов. — А то ведь, как вас на полигон вывезли, так ко мне никто и не заходил.

— Да как обычно, — пожал печами Вахромеев.

— А у нас по-другому и не бывает, — согласился с приятелем Петька. — Хотя нет, было тут одно происшествие…

— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался Вовка, соскучившийся по общению.

— Есть у нас один фрукт — Боря Ромашин… Пока ты в лазарете лежал, его к нам из восьмого взвода перевели. Ах да, ты ж не знаешь — разукомлектовали половину взводов — теперь их всего шесть осталось.

— Еще бы, — хмыкнул Вовка, — вспомни, сколько нас год назад было и сколько сейчас? Так что не так с этим Ромашиным оказалось?

— Да этот урод задумал от кросса отмазаться, да и вообще… Напихал себе в сапоги какой-то хрени — ноги до крови стер. Не могу бежать, говорит. Не знаю, как Сандлер его выкупил, но вместо того, чтобы отправить Ромашина в казарму, он заставил нас на закорках его всю дистанцию тащить! Представляешь, какая сука?

— Кто, Сандлер? — спросил Вовка.

— Не — Ромашин. Мы ему в тот же день темную устроили.

— И что, ходить-то он после этого может?

— Хе, ходить, — летает не хуже реактивного самолета! Даже про мозоли не вспоминает! Лицо, правда, немного распухло и посинело, а так в норму пацан пришел.

— А что Сандлер? — поинтересовался Вовка.

— А ничего: посмотрел так, с прищуром, и ни слова не сказал. Даже не заикнулся. Отличным мужиком оказался, даром что немец.

— Да, действительно, повезло нашему взводу, — согласился с другом Вовка. — А теперь расскажи поподробнее, что вы на полигоне вытворяли…

01.06.1949

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

Прием высоких гостей прошел без сучка без задоринки по прошлогоднему сценарию празднования годовщины Национал-социалистической революции.

В общем, гости остались довольны. Во время торжественного обеденного застолья рейхсляйтер Браун отметил высокую физическую подготовку Псов и поблагодарил за отличные строевые навыки личного состава. Не вызвало нареканий рейхсляйтера и умение малолетних унтерменшей обращаться с боевым оружием.

— Спасибо за отличную службу, господа! — поблагодарил он присутствующих на застолье офицеров. — С такими результатами мне не стыдно будет идти на доклад к фюреру. Вы сделали даже немного больше, чем я рассчитывал увидеть… Ты что-то хотел добавить, Бургарт? — спросил Карл, заметив, как заерзал на своем месте директор школы.

— Если позволите, герр рейхсляйтер…

— Да, пожалуйста, Бургарт.

— У нас осталось еще одно мероприятие, не вошедшее в общий перечень. Я думаю, что вам будет интересно посмотреть. Надеюсь, что наши Псы вас еще удивят.

— И что же это за мероприятие, герр Нойман? — выразил общее мнение членов комиссии Браун.

— Мы решили устроить показательную военно-полевую игру, — приоткрыл карты оберстлёйтнант, — максимально приближенную к боевым действиям. На пустующем танковом полигоне мы выстроили небольшой городок. Правила игры максимально просты: две противоборствующие команды будут бороться за захват вражеского флага.

— Хм, это действительно интересно, — признался рейхсляйтер. — Планируете использовать оружие?

— Конечно, герр рейхсляйтер. И не только оружие…

— Что еще можно использовать? — не понял Браун.

— Разрешите, я поясню, герр Браун, — произнес Нойман. — В нашей игре мы планируем использовать «живой материал» — военнопленных китайцев, которых в большом количестве сейчас перебрасывают в западном направлении.

— В качестве кого? — не удержавшись, влез в разговор Отто Розенбург.

— В качестве одной из сторон? — сразу докопался до сути Карл Браун. — Не так ли, оберстлёйтнант?

— Так точно, герр рейхсляйтер! — подтвердил его догадку Бургарт.

— А что? Китайцы против наших псов… — оценил задумку Браун. — Это уже интересно!

— Мы вооружим этих обезьянок оружием с холостыми патронами, а псам выдадим боевые…

— Даже так? — Брови рейхсляйтера изумленно поползли вверх. — Вы уверены, что ваши малолетки справятся с такой задачей? Это будет посложнее, чем раздавить таракана.

— Уверен, герр рейхсляйтер! — безапелляционным тоном заявил Нойман. — Мои воспитанники уже тренировались, правда, на неподвижных мишенях. А после обеда мы посмотрим, как они справятся с движущимися.

— Браво, герр оберстлёйтнант! — зааплодировал Карл Браун. — Фюрер будет доволен! Если дела обстоят так, как вы мне сейчас доложили — буду ходатайствовать о присвоении наставникам внеочередных званий.

— Спасибо, герр рейхсляйтер! Рад стараться!

— Значит, вы планировали вооружить псов боевыми патронами, а китайцам раздать пугачи?

— Так точно!

— У меня к вам несколько иное предложение, — хищно оскалился рейхсляйтер. — Давайте вооружим боевыми и тех и других.

— Но… — задохнулся Нойман, — это же всего лишь сопливые щенки! Да, они выносливее сверстников — но китайцы их порвут!

— Вот мы и посмотрим, насколько быстро они смогут это проделать. Да, пусть Псов будет, скажем, в два раза больше. Это уравновесит стороны. Скажем, два десятка Псов против десятка китайцев. И отберите лучших… Самых лучших воспитанников, Бургарт!

— Слушаюсь, герр рейхсляйтер! — не смея перечить Брауну, темнея лицом, произнес Нойман. — Но замечу, если позволите, что два к одному — не равноценный расклад! Китайцы — все сплошь ветераны, понюхавшие пороху… А у нас — необстрелянные…

— В общем, так, Бургарт, — не слушая возражений директора, отрубил рейхсляйтер, — если твои псы продержатся на полигоне хотя бы час, я с уверенностью могу пообещать тебе рыцарский крест, звание бригадного генерала, внеочередной отпуск с существенной премией и увеличение дотаций в несколько раз…

— Они продержатся, герр рейхсляйтер!

— А если случится чудо, — продолжил Браун, — и твои подопечные, но я в это не верю… Так вот, если вдруг они сумеют победить — ваша школа получит от рейхсканцелярии карт-бланш на любые проекты!

— Мы постараемся, герр рейхсляйтер! — отчеканил Нойман. — Мы очень постараемся!

— С нетерпением ожидаю этой вашей военно-полевой игры. Не так ли, господа?

* * *

После завершения банкета Сандлер отозвал Франца в сторонку:

— Роберт, можно тебя на пару слов?

— Всегда пожалуйста, — словно ничего не произошло, отозвался старший мастер-наставник.

— Видишь, к чему привело твое предложение, Роберт?! — оставшись наедине, гневно выкрикнул обвинения в адрес старшего мастера-наставника Сандлер. — Ты представляешь себе, сколько у нас теперь будет трупов?

— Ну, — пожал плечами Франц, — десятком больше, десятком меньше — земли у оврага на всех хватит. На днях полсотни китайцев зарыли, так и ландшафт не сильно изменился…

— Я не имею в виду китайцев — я о наших мальчишках, Роберт!

— А какая, в сущности, разница? — прищурившись, произнес старший мастер-наставник. — Что китайцы, что славяне, все они — недочеловеки. Успокойся, Михаэль, — Роберт по-дружески хлопнул Сандлера по плечу, — не стоит тратить на них свои нервы.

— Не стоит, говоришь? — нервно дернулся Михаэль. — Да я на них столько сил угробил… Воспитал лучших… И теперь что, все псу под хвост?

— Почему «под хвост»? — искренне изумился Франц. — Ты же слышал, что сказал рейхсляйтер? Вот он, этот шанс, которого мы все так долго ждали! Если у нас все получится, а у нас получится…

— Да рано еще… Вот через два-три года…

— Михаэль, да зачем нам ждать еще два-три года, когда уже сейчас мы можем заявить о себе на самом высоком уровне!

— Но их же передавят, как безмозглых курят! Пусть не всех…

— Плевать, Михаэль, плевать! Воспитаем еще — Россия большая! Скоро привезут свежее «мясо»! Кстати, сейчас от твоих щенят зависит наше будущее! Иди и настрой их на победу!

* * *

— В общем, так, кадеты, — произнес Сандлер, собрав в казарме первый взвод, — не буду темнить, не буду ходить вокруг да около — сегодня вам предстоит драться не на жизнь, а на смерть! Приказом высшего руководства решено провести военно-полевую игру с применением настоящего вооружения… Вопросы есть?

— Герр Сандлер, мы знаем, — ответил за всех Петька Незнанский, замещавший Путилова, пока тот лежал в лазарете. — Вы уже говорили. Мы справимся, правда, пацаны?

— Справимся, сможем, уже стреляли китайцев! — загудели кадеты.

— Дело в том, ребята, что правила игры изменились — китайцы тоже будут стрелять боевыми… — Михаэль решил не тянуть «кота за хвост», а сразу выложить все новости. Наблюдая, как мрачнеют лица воспитанников, Сандлер добавил: — И это плохая новость.

— А что, есть и хорошая? — с затаенной надеждой спросил Вовка, хотя и понимал, что ничего хорошего им и не светит.

— Ну если можно так сказать… — кисло усмехнулся наставник. — У вас будет численное превосходство.

— Намного? — уточнил Незнанский.

— Вдвое. Их будет десять, а вас — два десятка, — сообщил Сандлер.

— Ну уже неплохо, пацаны! — излишне оптимистически заявил Вовка. На самом деле он лучше любого мальчишки из взвода понимал, что выжить в схватке с десятью опытными солдатами шансов очень мало. — Справимся!

— Ты что, Вовка, тоже с нами? — удивился Незнанский. — Ты же только с больнички!

— А чё я, рыжий? — попробовал отшутиться Путилов. — Конечно с вами!

— Незнанский верно говорит, — поддержал гефрайтера мастер-наставник, — я на тебя не рассчитывал.

— Ну и зря, герр Сандлер, — уперся Вовка, — как же я своих пацанов брошу? Как-никак, а я у них старший… После вас, конечно.

— Уверен, Путилов? — еще раз спросил Михаэль, тем временем обдумывая решение. — Ты ведь и на полигоне всего-то пару раз был.

— Яволь, герр мастер-наставник! Я справлюсь! — не сдавался мальчишка.

— Хорошо, — наконец произнес Сандлер. — Теперь давайте решим, кого будем выставлять?

— А чего тут долго думать? Если исключить тех, кого к нам недавно во взвод перевели — вместе со мной получается девятнадцать человек, — предложил Вовка. — Берем еще одного для ровного счета… Как, пацаны, повоюем? — обратился Вовка к своему немногочисленному воинству.

— Повоюем, командир! Мы с тобой! Дадим жару! — раздались выкрики.

— Парни, может, кто-нибудь хочет отказаться? — спросил Вовка. — Еще не поздно! Из новеньких, думаю, добровольцы найдутся…

— Чё, с дуба рухнул? — возмутился Сашка Чернюк. — В нашем взводе трусов нет! Правда, братишки?

— Да! Верно говоришь! Нет таких!

— Я так и знал, — улыбнулся Вовка. — Просто убедиться хотел.

— Молодцы, ребята! — похвалил воспитанников Михаэль. — С последним членом команды разберетесь позже, а теперь давайте обсудим ваши дальнейшие действия. Правила игры простые: захват флага противника и доставка его на свой опорный пункт. Либо полное уничтожение противника… Ваши преимущества: как я уже говорил ранее — это численный перевес. Это раз! Хорошее знание местности. Мы же не зря потели целый месяц на полигоне? Это два! Вы быстрее, мобильнее, по вам сложнее попасть… Это три! И не забывайте, что вы — уже слаженная команда — настоящая боевая единица, умеющая работать плечом к плечу. Это четыре! Есть еще и пять, и шесть, и семь. Но и тех преимуществ, которые я только что назвал, должно хватить за глаза. Теперь о тактике и стратегии: вы должны на полную катушку использовать численный перевес и скорость. Действовать будете так…

* * *

Полуденное солнце основательно припекало землю. На окраине полевого городка, окруженного цепью охранников, выстроились «игроки» обеих команд. Мальчишки нервно тискали в руках автоматы, оборванные китайцы же, напротив, держались с показной азиатской невозмутимостью. Было видно, что эти понюхавшие пороху мужики не принимают всерьез своих малолетних противников.

«Что ж, — трезво рассуждал Сандлер, мысленно прогоняя возможные варианты сражения, — этот факт тоже сыграет нам на руку. Недооценить противника — наполовину проиграть».

Рейхсляйтер, его окружение и руководители «Псарни» неторопливо занимали свои места на специально приготовленной трибуне, защищенной бруствером из мешков, заполненных песком. Снабженная мощными армейскими биноклями арийская элита с интересом разглядывала место будущей схватки.

— Beginnen Sie die Vorstellung![92] — распорядился рейхсляйтер Браун.

— По местам! — продублировали команду мастера-наставники.

Противоборствующие стороны разошлись по своим укрепленным точкам — штабам.

— Ну что, братишки, покажем всем, кто здесь настоящие мужики? — установив штандарт с вышитой на полотнище оскаленной собачьей мордой в специальную подставку, спросил Вовка.

— Покажем, командир! Не сомневайся!

— Отлично! Действовать будем так, как предложил Сандлер. Делимся на четыре пятерки: первая под моим руководством будет атаковать противника в лоб; вторая — твоя, Петька, — атакует китайцев с правого фланга; Сашка, ты со своими бойцами — с левого… Ты, Федотыч, остаешься на хозяйстве — на твоей совести флаг! Не дай его захватить, если что…

— Сделаю, командир, — серьезно ответил паренек. — Хрен им что обломится!

— И мужики… берегите себя! — добавил Вовка. — Оружие еще раз проверьте — сейчас сигнал к началу дадут.

Словно в подтверждение его словам, негромко хлопнул одиночный выстрел, и в небо взмыла зеленая ракета.

— Ну, поехали! — крикнул Вовка, передергивая затвор автомата.

Мальчишки последовали примеру командира — выскочили из штаба и рассыпались по полигону. Умело используя выстроенные укрытия, псы стремительно приближались к позициям врага. Первые выстрелы раздались, когда кадеты преодолели примерно треть расстояния до штаба противника: китайцы тоже даром времени не теряли — пошли в наступление. Коротко треснул автомат — пули тупо ударили в неошкуренный горбыль прямо над Вовкиной головой. Китаец, засевший в одной из «хижин», метким огнем заставил Путилова распластаться по земле.

— Вовка, я его засек! — крикнул Семка Вахромеев, спрятавшийся за небольшой травянистой кочкой.

— Ага, я тоже! — ответил Путилов, поднимая голову. Короткая очередь вновь заставила его влипнуть в землю. — Семка, прикрой! — попросил он Вахромеева.

— Сделаю, командир! Давай! — Семен щедро притопил на гашетку, выбив длинной очередью щепки из укрытия китайца.

Вовка вскочил на ноги и, петляя как заяц, на всех парах проскочил отрезок, отделяющий его и «хижину» с засевшим в ней китайцем. Вжавшись спиной в доски макета, Путилов показал Семену оттопыренный большой палец — «молодец», а затем приложил указательный палец к губам — «затаись». Вахромеев послушно прижался к земле, укрывшись за кочкой. Вовка аккуратно положил автомат на землю и вытащил из кобуры пистолет. Несколько секунд ничего не происходило. Затем в «хижине» послышалось негромкое шебуршание, а из окна высунулся ствол автомата. Не обнаружив противника, китаец, видимо, решил сменить позицию. Вовка терпеливо дождался момента, когда ствол автомата начал втягиваться внутрь окна. Затем он стремительно отлепился от стены, подбежал к окну и несколько раз выстрелил внутрь «хижины». Китаец, стоявший вполоборота к проему, удивленно «хрюкнул», после чего схватился за простреленную грудь, захрипел и рухнул на пол. Запрыгнув в окно, Вовка ударом ноги выбил из рук китайца автомат. После чего, сжимая «вальтер» трясущейся рукой, осмотрел поверженного врага. Китаец уже перестал хрипеть, лишь только руки еще судорожно скребли пыльную землю. Спрятав пистолет в кобуру, Путилов подхватил с земли трофейный автомат, который повесил на грудь.

— Один готов! — закричал он, высунувшись в окно.

— Ура! — закричал Семка. Забыв об осторожности, он вскочил на ноги.

— Та-та! — раздалось откуда-то сбоку.

— Семка! Нет!!! — закричал Вовка, срезая длинной очередью противника, на миг показавшегося из-за груды наваленных бревен.

Китаец, забрызгав штабель мозгами и кровью, ткнулся в древесину простреленным лбом.

«Удачно попал! — отстраненно заметил Вовка. — Черт! Семен!»

Мальчишка выскочил из окна и бросился к Вахромееву.

— Семка! Семен! — тряхнул он приятеля. Но Семен не отозвался — в спине мальчишки в районе левой лопатки зияло маленькое пулевое отверстие.

Что происходило дальше, Вовка помнил смутно: он куда-то бежал, не прячась и не скрываясь, непрерывно стрелял, непонятно каким чутьем отделяя «своих» от «чужих». Когда кончились патроны, он с пеной на губах бросился на врага с ножом…

* * *

— Браво, господа офицеры! — не сдержавшись, зааплодировал рейхсляйтер Браун. — Признаюсь, вы сумели меня не то что удивить — вы меня поразили! Сорок четыре минуты! Сорок четыре!!! Это немыслимо! Китайцев в живых не осталось?

— Никак нет, герр рейхсляйтер! — доложил Роберт Франц.

— А ваши псы? Скольких вы потеряли?

— Четверых убитыми, герр рейхсляйтер! Восемь кадетов ранено, трое из них тяжело. Скорее всего, они не доживут до утра.

— Замечательно! Просто замечательно — потерять в такой схватке всего лишь семерых… Это я скажу вам — достижение! Но больше всего меня поразил этот ваш бешеный…

— Обергефрайтер Вольф Путилофф, герр рейхсляйтер! — подсказал Франц. — Заместитель командира первого взвода мастера-наставника Сандлера.

— Настоящее боевое безумие, как у берсерков… Хоть он и не ариец. Но как он поднял боевой дух своих бойцов?! Это немыслимо! — вновь повторил он.

— На данный момент это лучший кадет «Псарни», — произнес директор Нойман, — а Михаэль Сандлер — наш лучший мастер-наставник.

— Придумайте, как поощрить этого обергефрайтера, — распорядился Браун. — Такие цепные псы пригодятся Рейху!

— Так точно, герр рейхсляйтер, поощрим! — ответил Нойман.

— Я получил огромное удовольствие, господа! Продолжайте двигаться в том же направлении! Вы делаете нужную работу для фюрера и Фатерлянда!

Примечания

1

Генеральная Генетическая Директива — основной документ Тысячелетнего Рейха, регулирующий вопросы жизнедеятельности неполноценных народностей.

(обратно)

2

Крайсинтернат — районный интернат для неполноценных.

(обратно)

3

Хиви (Hilfswilliger — желающий помочь) — так называемые «добровольные помощники» вермахта, набиравшиеся (в том числе мобилизованные принудительно) из местного населения на оккупированных территориях СССР и военнопленных. Первоначально они служили во вспомогательных частях водителями, санитарами, сапёрами, поварами и т. п. Позже хиви стали привлекать к непосредственному участию в боевых действиях, операциях против партизан и к карательным акциям.

(обратно)

4

Schutzmannschaft (Нем.) — охранная команда.

(обратно)

5

Ягды (ягдкоманды) — специальные подразделения по борьбе с партизанами. Набирались как из местного населения (восточные добровольцы), так и из специально подготовленных немцев.

(обратно)

6

Die minderjahrigen Untermenschen?! (Нем.) — Малолетние унтерменши?!

(обратно)

7

Stehen! (Нем.) — Стоять.

(обратно)

8

Wohin wir laufen? (Нем.) — Куда бежим?

(обратно)

9

Der stumpfe Bastard! (Нем.) — Тупой ублюдок!

(обратно)

10

Schweinestall (Нем.) — свинарник.

(обратно)

11

Die Fichtenzapfen (Нем.) — еловые шишки.

(обратно)

12

In der Wald darf man nicht gehen! (Нем.) — В лес ходить запрещено!

(обратно)

13

Zug (Нем.) — взвод.

(обратно)

14

Der Zug! Stillgestanden! (Нем.) — Взвод! Смирно!

(обратно)

15

Ruehrt euch! (Нем.) — Вольно!

(обратно)

16

Gestatten Herr… (Нем.) — Разрешите, господин…

(обратно)

17

Weber zu mir! (Нем.) — Ко мне!

(обратно)

18

Zu Befehl! (Нем.) — Слушаюсь!

(обратно)

19

Hinlegen! (Нем.) — Лечь!

(обратно)

20

Aufstehen! Stillgestanden! (Нем.) — Встать! Смирно!

(обратно)

21

Ruehrt Euch! (Нем.) — Вольно!

(обратно)

22

Великая война — Первая мировая война.

(обратно)

23

Dreckschwein (Нем.) — грязная свинья.

(обратно)

24

Ist zum Teufel gegangen! (Нем.) — Пошел к черту!

(обратно)

25

Schnapsleiche (Нем.) — шнапс + труп.

(обратно)

26

Eitler Pfau (Нем.) — самовлюбленный павлин.

(обратно)

27

Schwul (Нем.) — гей.

(обратно)

28

Dussel (Нем.) — болван.

(обратно)

29

Was glotzest du, Hundesohn? (Нем.) — Чего вылупился, сукин сын?

(обратно)

30

Hundedreck! (Нем.) — Дерьмо собачье.

(обратно)

31

Hallo! (Нем.) — Привет.

(обратно)

32

Grüß Gott! (Нем.) — баварское приветствие (дословно «приветствуй Бога!»).

(обратно)

33

Die Stunde ist beendet (Нем.). — Урок окончен.

(обратно)

34

Ruehrt Euch! Abtreten! (Нем.) — Вольно! Свободны!

(обратно)

35

Weggetreten! (Нем.) — Разойдись!

(обратно)

36

Der Zug! Augen-rechts! Stillgestanden! (Нем.) — Взвод! Равняйсь! Смирно!

(обратно)

37

Kommando zurück (Нем.) — отставить.

(обратно)

38

Kantinenleiter (Нем.) — заведующий столовой.

(обратно)

39

Nach dem Plan (Нем.) — по расписанию.

(обратно)

40

Aufmerksam (Нем.) — внимательно.

(обратно)

41

Hau den Kopf ab! (Нем.) — Руби голову.

(обратно)

42

Was… Was es für die Scheiße?! (Нем.) — Что… что это за дерьмо?!

(обратно)

43

Er dass, in der Ohnmacht? (Нем.) — Он что, в обмороке?

(обратно)

44

Hundedreck! (Нем.) — Дерьмо собачье!

(обратно)

45

Du wirst mir sofort berichten (Нем.) — доложишь мне немедленно.

(обратно)

46

Sie werden bestraft sein! (Нем.) — Вы будете наказаны!

(обратно)

47

Die starkende Schokolade (Нем.) — укрепляющий шоколад.

(обратно)

48

Dass? (Нем.) — Что?

(обратно)

49

Scheiße! (Нем.) — Дерьмо!

(обратно)

50

Nein, der Dummkopf! (Нем.) — Нет, дурак!

(обратно)

51

Den Mund offne! (Нем.) — Рот открой!

(обратно)

52

Rein! (Нем.) — Чистый!

(обратно)

53

Du! (Нем.) — Ты.

(обратно)

54

Folgender! (Нем.) — Следующий!

(обратно)

55

Der Mund, schnell!!! (Нем.) — Рот, быстро!!!

(обратно)

56

Harnen? (Нем.) — Мочиться, ссать?

(обратно)

57

Wurde geraten, der Bastard! (Нем.) — Попался, ублюдок!

(обратно)

58

Affenbaby! (Нем.) — Угрёбище (дословно: ребенок обезьяны)!

(обратно)

59

Ich werde den Bastard toten! (Нем.) — Убью ублюдка!

(обратно)

60

Nur werde ich zuerst beenden… (Нем.) — Только сначала закончу…

(обратно)

61

Du — der Tote! (Нем.) — Ты — мертвец!

(обратно)

62

Wurde geraten, der Drecksack! (Нем.) — Попался, кусок дерьма!

(обратно)

63

«Все мы прошли жесткий отбор и знаем, каково в солдатской шкуре!» — кандидат на офицерскую должность посылался в боевой полк (во время войны обязательно в полк, ведущий боевые действия) на год солдатом.

(обратно)

64

Der erste Zug, den Aufstieg! (Нем.) — Первый взвод, подъем!

(обратно)

65

Sind gefahren, Rudi! (Нем.) — Поехали, Руди.

(обратно)

66

Klettere in die Kabine (Нем.) — влезай в кабину.

(обратно)

67

Alte dreck! (Нем.) — Старое дерьмо!

(обратно)

68

Движок (тюремный жаргон) — должник.

(обратно)

69

Яман не устраивал (тюремный жаргон) — плохого не сделал.

(обратно)

70

Баки вколочу (тюремный жаргон) — обману.

(обратно)

71

Кругом бегать (тюремный жаргон) — отдавать долги.

(обратно)

72

«Знак за храбрость» второй степени с мечами — наградной знак, специально разработанный для добровольцев вермахта из числа жителей восточноевропейских и азиатских государств во время Второй мировой войны. Вариант с мечами «За храбрость» — главным образом, для участников боевых действий. Вариант без мечей — «мирный» вариант для руководителей и прочих лиц оккупационной администрации.

(обратно)

73

Die Ordnung richte! (Нем.) — Порядок наведи!

(обратно)

74

Ich verstehe (Нем.) — Мне понятно.

(обратно)

75

Die erste Abteilung (Нем.) — первый взвод.

(обратно)

76

Sieben Mauser Karabiner. Kurtz. Maschinenpistole MP40. Ein. Für den Abteilungsführer (Нем.). — Семь карабинов Маузера. Коротких. Пистолет-пулемет MP40. Один. Для командира отделения.

(обратно)

77

Armleuchter! Die Patronen, die Granatapfel: Zehn Stucke (Нем.). — Болван! Патроны, гранаты: десять штук.

(обратно)

78

Zwai Pistole Walther P38 (Нем.). — Два пистолета Вальтера P38.

(обратно)

79

Maschinengewehr (Нем.) — пулемет.

(обратно)

80

Hauptarzt (Нем.) — главный врач

(обратно)

81

Hilfspolizei (Нем.) — вспомогательная полиция.

(обратно)

82

В РОНА Каминского и РОА Власова — Русская освободительная армия, РОА («власовцы»), — исторически сложившееся название вооружённых сил Комитета освобождения народов России (КОНР), воевавших на стороне Третьего рейха против СССР, а также совокупность большинства русских антисоветских частей и подразделений из русских коллаборационистов в составе вермахта в 1943–1944 гг., преимущественно использовавшихся на уровне отдельных батальонов и рот и сформированных различными немецкими военными структурами (штабом войск СС и т. п.) во время Великой Отечественной войны; 29-я гренадёрская дивизия СС «РОНА» (1-я русская) — одна из дивизий СС, созданная 1 августа 1944 г. из бригады Каминского РОНА. Род войск — пехота.

(обратно)

83

«Золоченые фазаны» — именно из-за коричнево-золотистого цвета кителей, курток и шинелей сотрудников администраций восточных земель прозвали «золочеными фазанами».

(обратно)

84

Die Kalte hundisch! (Нем.) — Холод собачий.

(обратно)

85

So ist es besser! (Нем.) — Так-то лучше.

(обратно)

86

Ich erinnere-erinnere mich (Нем.) — помню-помню.

(обратно)

87

Die warmen Hosen und die Socken (Нем.) — теплые брюки и носки.

(обратно)

88

Packen Sie sich auf die Straße! (Нем.) — Убирайтесь на улицу!

(обратно)

89

Heiliger Abend! (Нем.) — Святой вечер!

(обратно)

90

Was wir uns stehen? (Нем.) — Что стоим?

(обратно)

91

Vorsichtiger! (Нем.) — Осторожнее!

(обратно)

92

Beginnen Sie die Vorstellung! (Нем.) — Начинайте представление!

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg