«Дальше самых далеких звезд»

Дальше самых далеких звезд (fb2) - Дальше самых далеких звезд 1258K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Ахманов

Михаил Ахманов Дальше самых далеких звезд

Глава 1 Одержимый

Эта сельскохозяйственная планетка звалась Опеншо. Мелкая, немного крупнее Марса, но приятная: три зеленых континента, острова – что клумбы с цветами, живописные горы и теплый бирюзовый океан. Ни пустынь, ни льдов, климат – райский, тяготение – три четверти стандартного… Собственно, Калеб завернул сюда в надежде отдохнуть и прокутить заработанные на Сервантесе деньги. Что ни говори, Свободный Охотник тоже нуждается в отдыхе, тем более после рандеву с саблезубыми крысами. Выбрав уютный отель в приморском городке, он отдыхал целую декаду, пил сладкое розовое вино, встретил сговорчивых девочек, а потом наткнулся на Весли Кинга. Тот не отдыхал, собрался поработать, но работа, кажется, была ему не зубам. Весли никогда бы не обмолвился об этом, но читалась в его глазах смутная тревога – пожалуй, даже опасение. Не хотел он рисковать без партнера, что неудивительно при их занятиях… Калеб, уже почти забывший о крысах с Сервантеса, решил ему помочь. Опять же деньги лишними не бывают, а Монастыри платили щедро.

Он стоял на платформе у подножия холма, разглядывая изгибавшийся над речным потоком каменный мост и руины древнего города на другом берегу. Холм седлала широкая цилиндрическая башня Монастыря, по пологому склону растопыренными пальцами тянулись улочки с крытыми черепицей домами, а еще ниже торчал среди каменных плит остроконечный шпиль часовни – там, вероятно, было кладбище. На равнине, засаженной виноградниками и фруктовыми рощами, виднелись и другие строения – фермы с давильнями и сараями для скота, хрустальный куб энергостанции, а за ним – приземистое здание консервной фабрики. Тепло, небо ясное, солнце как серебряный глаз, с реки тянет свежим ветерком… Мирная картина! Самое время сесть в таверне под полосатым тентом, выпить вина и завести знакомство с какой-нибудь красоткой… Но все кабачки и таверны в поселке закрыты, все жители здесь – стоят плотной толпой, тихо шепчутся, словно пчелиный рой жужжит. Те, что повыше, – потомки колонистов, а местные на эльфов похожи – гибкие, хрупкие, безбородые, тонкие в кости. Наверное, кажется им, что если собраться кучей, будет не так страшно.

– Чего ты ждешь, сьон Охотник? – спросил брат Павел, переступая с ноги на ногу. – Вот мост, вот развалины, а в них – одержимый убийца! Хорошо бы покончить с ним до вечерней зари. Если ночью он опять придет…

Голос монаха прервался – он тоже был напуган. До смерти!

Калеб окинул его быстрым взглядом. Высокий, но лицо узкое, бледное, на скулах зеленоватые пятна, борода – три волоска… Метис, как и многие в этом мире. Дело понятное, колонисты здесь живут почти тысячелетие. Или больше?.. В общем, хватило времени, чтобы перемешаться…

– Во имя Жизни и Света! Что ты молчишь, сьон? – Монах вцепился в край платформы узловатыми пальцами. – Отправляйся в город! Тебе заплатили!

– Не торопи меня, брат Павел. Я размышляю, – буркнул Калеб.

– И долго ты будешь думать?

– Пока твоя моча не посинеет. Мне заплатили, верно… Но ты ведь не хочешь, чтобы плата пропала, а я остался здесь, под травкой? – Калеб махнул рукой в сторону кладбища.

Там хватало свежих могил. Очевидно, монах тоже подумал об этом – насупился, отошел в сторону и, вытащив из рукава хламиды алый молитвенный кристалл, беззвучно зашевелил губами. Вряд ли его молитвы спасали от одержимого – брат Павел явно не был адептом.

Похоже, и в других монастырях Опеншо адептов не нашлось, раз наняли Охотника…

Не нашлось, так платите, трутни бесполые, с усмешкой подумал Калеб, прислушиваясь к бормотанию в толпе. Острота чувств была столь же необходима в его профессии, как лучемет или защитная броня, но, в отличие от оружия, этот врожденный дар не продавался, и никакие имплантаты его не заменяли. Разглядывая город на речном берегу, он следил за игрой теней среди рассыпавшихся бесформенными кучами руин, втягивал теплый воздух, насыщенный множеством запахов. Дым очагов, свежий аромат воды, нагретый солнцем камень, смрад, которым тянуло от загонов с животными, запахи пота, кожи, дешевых благовоний, витавшие над толпой… Запах страха, знакомый Охотнику и одинаковый повсюду, где людей подстерегает смерть.

В толпе бормотали:

– Червь… это червь…

– Червь заползает ночью в ухо, а он ходил в город… днем ходил…

– Нет у нас червей… много лет не попадались… А клещ встречается…

– Клещ не делает одержимым…

– Это смотря какой клещ, сьон Жерард… Те, что с Туманного острова, они…

– Прошлой ночью высосал Кенрика-портного… Кенрика и всех его семейных… жену, дочь и сына-младенца…

– Мы напротив Кенрика живем, а ничего не слышали…

– У кого червь в голове, тот сам как червь… тихо ползет, не услышишь…

– Говорю, сьона, не червь это, а клещ с Туманного острова!..

– Клещ! Где мы, а где тот остров! Как он сюда попал?..

– Они, слышь, летучие…

– Может, не червь, не клещ, а слизень-мозговерт… эти тоже до крови охочие…

Тяжелый вздох, потом шепот:

– Бедная Инес… Уже шестнадцать высосал… скажут, все на ней… зачем Гауба в город пустила?..

– Нет в том ее вины. У Гауба нрав упрямый! Все знают!..

– Надо бы ей очиститься…

– Монастырские исповедают и очистят. Это по ним, а как с одержимым совладать, они в сторону. Хорошо еще, Охотников наняли…

– Сами боятся, вот и наняли…

Толпа раздалась, из нее вынырнул Весли Кинг, тащивший за руку молодую женщину. Люди шарахались от Охотника – в пластиковой шипастой кирасе был он широким, громоздким, похожим на сказочного великана. Сверкали на бедрах клинки в магнитной подвеске, глядел из-под локтя черный зрачок «гаррисона», топорщились рассованные по карманам фризеры, баллоны с газом, лучевые ножи, подрагивал ствол огнемета над шлемом. По сравнению с ним женщина казалась былинкой около дуба.

Выглядит на двадцать пять, решил Калеб. Очевидно, столько и есть; люди тут небогатые, реверсия им не по карману.

– Вот! – Весли подтолкнул женщину к платформе. – Сьона Инес ар ‘ Гауб. Супруга нашего клиента.

Монах перестал молиться, спрятал свой кристалл и повернулся к женщине.

– Что вам от нее нужно, Охотники? Она пребывает в печали и горести, и тут ей не место! Пусть возвращается в Монастырь!

– Вернется, если пожелает, а сейчас я хочу ее расспросить, – произнес Калеб. – Закрой рот, монах!

Он уселся на краю платформы, свесил ноги и еще раз окинул женщину взглядом. Личико бледное, заплаканное, темные волосы в беспорядке, но одета аккуратно и выглядит вполне вменяемой… Хоть в печали, а соображения не лишилась.

– Скажи мне, сьона Инес, когда твой муж не вернулся домой?

Калеб говорил тихо, стараясь не напугать женщину.

– Восемь дней прошло, сьон Охотник, – прошептала Инес.

Восемь дней, шестнадцать погибших… Обильная пища! Наверное, тварь размножается или скоро к этому приступит, подумал Калеб. Червь, клещ, слизень, не так уж важно, времени хватит для любого паразита.

– Он ходил в город. Зачем?

– Искал всякое… статуэтки, черепки с надписями, печати из камня… За это хорошо платят, – пояснила женщина, размазывая слезы по щекам. – Искал старинные вещи.

– Вот и доискался… – пробормотал Весли Кинг.

Калеб зыркнул на него, дернул бровью – мол, знай свое место и не мешай. Весли не относился к избранным, то есть к Потомственным Охотникам, и стоял в Реестре Братства где-то в третьей сотне. Если бы дело касалось крыс, гигантских пауков с Биквары и другой такой же нечисти, можно было бы довериться его опыту и сноровке. Что там крысы и пауки?.. Безмозглые твари, стреляй да стреляй… Паразиты, способные овладеть человеческим разумом, считались гораздо опаснее.

– Твой муж что-то рассказывал про эту помойку? – Калеб кивнул в сторону руин. – Где он копался, какие здания осматривал, что видел? Не плачь и постарайся вспомнить.

Инес шмыгнула носом.

– Вы его убьете, да? Убьете моего Гауба?

– Непременно, – пообещал Весли Кинг, и женщина разрыдалась.

– Весли, заткни пасть, – сказал Калеб. – А ты, сьона, не разводи сырость и отвечай. Гауб умер восемь дней назад. В городе сейчас не он, а кровожадный монстр. Хочешь, чтобы эта тварь еще кого-нибудь сгубила? Твоих близких, твоих соседей, их ребятишек?

Это подействовало. Инес вытерла слезы и прошептала:

– Пруд…

– Что – пруд?

– На площади… Гауб говорил, там есть пруд… Он садился у воды, чтобы отдохнуть…

– Пил эту воду?

– Нет. Мутная, грязная… Я давала ему еды и улох… он любил улох…

Напиток из местных ягод, припомнил Калеб и спросил снова:

– Может быть, умывался в этом пруду? Дни стоят жаркие, а копаться в земле – труд нелегкий.

– Может быть. Не знаю, сьон Охотник…

Больше из нее ничего не вытянуть, решил Калеб и, вздохнув, поднялся на ноги.

– Залезай на платформу, Весли. Отправляемся.

Гравиплатформа покачнулась и слегка осела – даже здесь, при пониженном тяготении, Кинг весил изрядно. В толпе загомонили, замахали руками; кто-то подбросил в воздух горсть изюма и зерна – на удачу. Брат Павел снова вытащил прозрачный шарик и принялся читать молитвы. Инес ар ‘ Гауб опустила голову и спрятала лицо в ладонях – должно быть, не хотела, чтобы видели ее слезы.

– Пруд, – задумчиво произнес Калеб, – пруд с мутной водой…

Не там ли его подцепили?..

– Думаешь, гидра? – Весли побледнел и машинально стиснул рукоять «гаррисона».

Не ответив, Калеб хмуро уставился на развалины за рекой.

Древний город выглядел темным, мрачным, угрожающим – груды перемешанной с мусором щебенки, провалившиеся кровли, обломки колонн, стены, оплетенные лозой, каменные глыбы, на которых некогда покоились укрепления с башнями, теперь рассыпавшимися. Город был возведен не колонистами со звезд, а каким-то народом Опеншо, обитавшим тут в незапамятные времена. Очевидно, планета знала эпоху величия, которая, как и в других населенных людьми мирах, раньше или позже сменялась упадком. Качели истории то возносились к небесам, обещая могущество, процветание и вечную жизнь, то погружали человечество в пропасть дикости и забвения. Так было, пока не появился двигатель Берроуза, объединивший Галактики, а вместе с ним – системы искусственного интеллекта, гравипривод, биологическая реверсия, общий язык и прочие дары прогресса.

Платформа проплыла над заросшим травой берегом и спустилась к реке. Управлявший ею автомат почему-то не свернул на мост, решив форсировать водную преграду по воздуху. Впрочем, для таких летательных аппаратов не имело значения, что под днищем, земная твердь или текучие воды; платформа не нуждалась в опорной поверхности, двигалась неторопливо, зато была очень надежным устройством.

Калеб проверил снаряжение, закрепленное на поясе и броне, вытащил из кармашка над коленом крохотный инъектор, покачал головой и вернул его на место. Затем обернулся, бросил взгляд на склон холма, застроенный домами, на приземистую монастырскую башню и зеленую равнину, тянувшуюся до самого горизонта. Чуть заметно покачиваясь, платформа шла к другому берегу, слева выгибался изящными арками мост, внизу и справа стремились к морю светлые речные воды, и небосвод, крыша этого тихого уютного мира, сиял нежной лазурью. Красивая планетка! Правда, название подкачало – почему Опеншо?.. Может, это имя первооткрывателя?.. Почему бы и нет!.. Во Вселенной сотни тысяч обитаемых миров, названий на них не напасешься! Как-то Калеб отстреливал зубастых чудищ на планете Шесть с Половиной, что делала оборот за шесть с половиной стандартных часов, а на Пьяной Топи еле вылез из болота, кишевшего ядовитыми пиявками. Опеншо все же лучший вариант. Хотя, если подумать о гидре…

Они выбрались на берег у развалин крепостной стены. Спрыгнули на землю, одинаковым движением опустили лицевые щитки, приготовили оружие. Потом Калеб сказал:

– Работаем, Весли. Дистанция четыре шага. Вперед!

В стене нашлись ворота. Башни, некогда соединенные арочным пролетом, давно рухнули, их останки торчали как пара сгнивших зубов в рассыпавшейся челюсти гиганта. Поодаль выглядывал из кучи щебня каменный идол – пасть ощерена, когтистая лапа с угрозой поднята вверх. Друг за другом Охотники перебрались через груды мусора, поросшие колючими кустами, и вступили в город.

Открылась улица – узкая, как лезвие ножа. На всю длину она не просматривалась, делала резкий зигзаг метрах в семидесяти от приворотных башен. По обе ее стороны лежали руины зданий: стены из потемневшего камня поднимались выше человеческого роста, мостовая была засыпана битой черепицей и каменными обломками, кое-где над стенами торчали покосившиеся трубы очагов. Судя по отсутствию костей и других признаков насилия, город не был захвачен врагами, разрушен или сожжен – жители сами покинули его, оставив в жертву времени, и над ним потрудились только солнце, ветер и дожди.

По сигналу Калеба платформа отстрелила зонд. Небольшой диск взмыл в небеса, замер, слегка покачиваясь, над руинами, и у левой перчатки Охотника тотчас вспыхнул маленький экран. Он всмотрелся в призрачное изображение. Улицы, изломанные резкими поворотами, стягивались к центральной площади, которую окружали более крупные и массивные здания – возможно, храмы или дворцы; их стены, подпертые контрфорсами, были выше, чем на городской окраине, рухнувшие кровли позволяли разглядеть хаос внутренних помещений. В середине овальной площади темнело пятно неправильных очертаний; вероятно, в прошлом там был колодец, но с течением лет ливни и подземные воды размыли почву, уничтожив всякий след искусственного сооружения. Теперь это было крохотное, похожее на кляксу озерцо, и рядом с ним пульсировала алая точка.

– Он на площади, у водоема, – произнес Весли. – Похоже, парня мучает жажда.

– Не думаю. – Калеб покачал головой. – Вампир, который пьет кровь, не нуждается в другой жидкости. Он охраняет этот пруд.

– С чего бы?

– Там, в воде, его потомство. Обильная пища, влага, тепло и несколько дней безопасности, все, что надо для размножения… – Калеб смолк, вглядываясь в экран, потом пробурчал: – Будь я проклят, Весли! Это гидра, теперь я уверен! Придется попотеть.

Лицо напарника омрачилось. Однако Весли Кинг все же был Охотником, пусть не из первой сотни. Крепче стиснув ствол лучемета, он выдавил кривую усмешку и пробурчал:

– Заботливый родитель! Раз так, не придется искать его в этой куче дерьма. Сам прибежит, когда мы подморозим водичку!

– Прибежит, не сомневайся.

С этими словами Калеб зашагал по улице. Чувства его были напряжены; он глубоко втягивал ноздрями воздух, слушал, как потрескивают раскаленные на солнце камни и шуршит, осыпаясь, щебенка.

Улица резко вильнула влево, потом вправо. Сквозь дыры в стенах, что были когда-то окнами, он видел комнаты, залы, коридоры, заваленные смешанной с камнями землей и грудами мусора. Иногда в этих древних напластованиях попадались следы раскопок, ямы и траншеи, обрамленные валами грунта, залитые грязной водой, полузасыпанные или почти слившиеся с почвой. За минувшие тысячелетия в городе шарила не одна сотня искателей сокровищ, и Гауб, конечно, не был первым. Те, что копались тут раньше него, рисковали, что рухнут им на голову стены, или засыплет в шурфе, или провалится земля, похоронив неудачника в какой-нибудь пещере. Но, в сравнении с ними, супругу сьоны Инес очень уж не повезло – наткнулся на такую тварь, что в страшном сне не приснится. Должно быть, принесли ее подземные воды, а как она попала в водоток и вообще на планету – разговор отдельный и для Гауба совсем неинтересный. Гаубу теперь одна дорога – под излучатель или клинок.

Улица, которой шли Охотники, становилась все у́же – пожалуй, раскинув руки, Калеб сумел бы дотянуться до противоположных стен. Несомненно, строители сделали это с какой-то целью – не исключалось, оборонительной; перекрыть проход не составляло труда, и десяток умелых бойцов мог бы сдержать тут целую сотню. Неплохо для древних воинов, но Охотникам эта улица-щель казалась ловушкой: под ногами – россыпи черепицы и камней, ветхие стены грозят обрушиться, обзор неважный, и нет места для маневра. Но висевший над городом зонд посылал четкую картину, и алая точка по-прежнему мерцала рядом с водоемом.

– Давай-ка поглядим, чем он занят, – промолвил Весли Кинг, увеличивая изображение на экране. – Никогда не встречал парня с этой тварью в башке. Может, у него щупальца отросли, а?

– Гидра не метаморф, изменять обличье не умеет, – отозвался Калеб. – И она не в голове сидит, а на спине у шеи, там, где крупные сосуды, снабжающие кровью мозг. На горб похоже. – Сделав паузу, он добавил: – Видел такое на Планете Башен… один-единственный раз…

Воспоминание было не из приятных, как и другие случаи одержимости, когда мерзкая тварь завладевала человеческим телом и разумом. Люди обитали на мириадах планет Великих Галактик – как правило, под светом стабильных звезд, где соблюдался необходимый для гоминидов баланс тепла, гравитации, влажности и состава атмосферы. Повсюду разумный вид был частью экосистемы, включавшей растения и животных, насекомых, рыб и микроорганизмы; эта бурная жизнь нередко порождала особые эндемики, не опасные для автохтонов, но неизвестные в других мирах. В эпоху космических полетов эти формы случайно или намеренно переносились с планеты на планету, мутировали в новой среде обитания и иногда превращались в чудовищных полуразумных монстров, не питавших к человеку должного почтения. Обычно эти паразиты, мокрицы, черви, гидры, клещи, внедрялись в человеческую плоть и, подсоединившись к ведущим в мозг нервным окончаниям, подчиняли носителя. Результат такого симбиоза зависел от свойств твари: сравнительно безобидная мокрица, питавшаяся желудочными соками, побуждала человека есть; черви и клещи затуманивали разум, вызывая симптомы, сходные с шизофренией и манией преследования; гидра превращала носителя в вампира. Избавиться от паразитов медицинским путем удавалось не всегда, и самый надежный способ предусматривал уничтожение твари вместе с носителем. Что, однако, было непростой задачей.

– Гляди-ка, он голый! – произнес Весли за спиной Калеба.

– Валяется у этой лужи кверху причиндалами! Может, спит? Или сдох?

Калеб покосился на экран у левого запястья. Нагой человек лежал на спине, опустив руку в водоем, и хоть выглядел он таким же, как любой представитель гомо сапиенс, в лице его не было ничего человеческого. Черты застыли гротескной маской: закрытые глаза во ввалившихся орбитах, обтянутые бледной безволосой кожей челюсти, лоб, рассеченный резкими морщинами. Наверное, сьона Инес сейчас не узнала бы своего мужа – он постарел лет на сорок.

– Скелет, – пробормотал Весли Кинг, – похож на скелет. Вон как ребра выпирают… и мослы торчат… На вид задохлик!

– Только на вид, – уточнил Калеб.

Выбравшись к неширокому завалу в конце улицы, они замерли по обе стороны этой баррикады. Несколько разбитых колонн и камни рухнувшего дворца или, возможно, святилища надежно скрывали Охотников, позволяя без помех разглядывать площадь. На ней тоже хватало мусорных куч и холмов, так что с их позиции одержимый не был виден. Не повезло! – мелькнула мысль у Калеба. Отстрелить бы руку или ногу, тварь была бы не такой подвижной…

Перехватив ствол «гаррисона», он приказал:

– Сбей камешек вон с той кучи, Весли. Надо его поднять.

Яркий луч ударил в каменную глыбу, полетели осколки, взвилось пыльное облако. В тот же миг над завалами промелькнула белесая тень, стремительная, как всплеск молнии; одержимый двигался так быстро, что взгляд не успевал зафиксировать, где он находится в данный момент. Калеб выстрелил – раз, другой, третий; огненные стрелы лучемета пронзили воздух, в дальнем конце площади посыпалась цветная плитка с какого-то дворца, потом весь фасад с грохотом рухнул в тучах пыли.

– Седьмое Пекло! Не попал! – с разочарованием произнес он.

Даже для Потомственного Охотника цель была слишком быстрой.

– Шустряк! – откликнулся Весли Кинг. – Ну, и где он теперь?

Алая точка на экране переместилась в развалины на правой стороне площади. Стоит неподвижно, отметил Калеб, стоит, ждет. Не человек, конечно, но тварь сообразительная. Понимает, кто за ней явился.

– Идем к водоему. – Он кивнул в сторону площади. – Дистанция прежняя. Услышишь шорох или заметишь что-то, стреляй. Из огнемета стреляй, у него сектор поражения больше.

– Погоняем его в развалинах?

– Нет. Сам придет, чтобы нас убить. В пруду его потомство.

Охотники осторожно двинулись вперед, перебираясь с одной груды камней на другую. Здания, окружавшие площадь, сохранились лучше, чем у городских ворот, и выглядели величественно: ряды колонн, разделенных арками, каменная резьба и мозаика на остатках фронтонов, переломанные статуи в нишах и роспись внутренних стен – потускневшая, но сохранившаяся совсем неплохо. Настоящие археологи никогда здесь не работали, иначе фрески и мозаики, вырезанные вместе со стенами, обломки изваяний, каменные шпили и завитушки давно находились бы в каком-нибудь музее или в частных коллекциях. Но в Великих Галактиках было столько планет с древними заброшенными городами, что исследовать их все казалось невозможным и ненужным. Копали там, где древние культуры могли обогатить галактическую цивилизацию особо ценными предметами искусства, копали на Офире и Планете Башен, на Шамбале, Земле и Полярной, на Седьмой Айра в Магеллановых Облаках и, разумеется, на Авалоне.

Пространство вокруг прогретого солнцем озерца было расчищено, камни сложены в невысокий барьер поодаль от воды. Она выглядела темной, мутной, и на ее поверхности колыхались и подрагивали тонкие блестящие нити – псевдоподии, выпущенные зародышами гидры. При виде их Калеб ощутил, как по спине холодной лапой прошелся ужас. Взрослая гидра выбрасывала нити с невероятной быстротой, прокалывала кости черепа сразу в нескольких местах и подсоединялась к мозгу, превращая человека в одержимого, в покорного носителя. Из всех паразитов она была самой опасной и неуловимой; случалось, что в зараженных гидрами районах уничтожали все живое с помощью фризерных бомб. Холода гидры не выносили.

– Бросай гранату, – распорядился Калеб. Ствол его лучемета смотрел на полуобвалившееся здание с шеренгой шестигранных колонн.

Тварь затаилась там, как подсказывали приборы зонда.

Цилиндрик фризера булькнул, упав в водоем, и его середина сразу подернулась ледяной коркой.

– Еще гранату, – промолвил Калеб, не спуская глаз с развалин.

Весли вскинул руку, но бросить фризер ему не удалось – быстрое, почти незаметное глазу движение за спиной Охотника, и он с воплем повалился наземь. Калеб успел выстрелить лишь один раз и тут же послал в спину одержимого струю из огнемета. Пламя растеклось по земле, опалило камни, но монстр снова ускользнул. Он был словно незримый призрак, оседлавший ураган.

– И все же я тебя достану, тварь! – процедил Калеб сквозь зубы, направляясь к Весли. Броневой щиток на плече партнера треснул от страшного удара, но все же спас его руку, а возможно, и жизнь. Проклиная ублюдочных тварей во всех Галактиках, Старых и Новых, Весли поднялся на ноги, сдвинул щиток, ослабил крепления панциря и осмотрел плечо. Кожа под щитком посинела, пятно огромного кровоподтека тянулось от шеи до бицепса, но кости, похоже, были целы.

– Крысиная задница! Он едва мне руку не оторвал!

– Это гидра, – хмуро напомнил Калеб. – Когда пищи вдоволь, метаболизм ускоряется, реакция фантастическая и огромная сила… Рука действует?

– Да, хвала Творцу Бозону! – Весли наклонился и подобрал откатившийся в сторону фризер. – Ты его зацепил?

– Не удалось. Очень быстрый. – Калеб уставился на водоем. – Но он не уйдет и будет нападать снова и снова.

Весли тоже посмотрел на воду с колыхавшимися на поверхности нитями и выдавил кривую усмешку.

– Хороша приманка, а? Я брошу пару фризеров, если ты не против. Вдруг тебе следующий раз повезет.

– Бросим вместе. – Калеб тоже вытащил гранату. – Но лучше бы встать у камней, что справа от водоема. Все же укрытие…

Озираясь и поглядывая на экраны, Охотники переместились к высокому каменному валу. Местное светило прошло зенит, но все еще палило, как в преисподней. В броне было жарко, по спине и с висков катились струйки пота, ствол «гаррисона» жег ладонь через перчатку. Над камнями и грудами щебня плясали в раскаленном воздухе пыльные смерчи, лед в середине пруда быстро таял, вода, пусть темная, мутная, манила обещанием прохлады.

– Давай, – сказал Калеб. – Думаю, хватит четырех фризеров.

Две гранаты полетели в воду, затем еще две. Водоем мгновенно замерз до самого дна, монолитную ледяную глыбу с грохотом выперло из берегов, лед пошел трещинами, заскрежетал, но эти звуки были перекрыты тонким пронзительным воплем. Мнилось, что его испускает какой-то зверь, а не горло человека – вернее, существа, не так давно принадлежавшего к человеческому роду. Этот стон отчаяния или ярости еще висел в воздухе, когда грохнули падающие камни и под стремительными шагами взвизгнула щебенка.

– Берегись! – выкрикнул Калеб, вскидывая излучатель. В следующий миг какая-то необоримая сила повернула ствол к небу и разряд ударил в каменный зубец над ближним зданием. Жуткое лицо с оскаленными зубами возникло перед Охотником, пальцы-крючья вцепились в плечи, пытаясь смять броню, и Калеб упал, выпустив лучемет. Вместе с противником он покатился по щебенке, чувствуя, как прогибаются, вдавливаются в тело броневые щитки. Солнце и небо словно подпрыгивали над ним, он был то сверху, то снизу, его руки сжимали ребра монстра, и на какую-то долю секунды он даже различил, как трещат, ломаясь, кости одержимого. Усилие, с которым Калеб стискивал противника, передалось броне, из ее сочленений выхлестнули шипы, браслет на запястье освободил клинок из нитридной стали, его рукоятка привычно легла в ладонь. Он хотел дотянуться до горба за плечами одержимого, но не получилось. Тогда он ударил его в правый бок под ребрами, стараясь добраться до печени. Вероятно, чудовище все же ощущало боль – тварь с визгом отпрянула, ринулась к развалинам, и Охотник, привстав на колено, пустил вдогонку струю пламени из огнемета над шлемом. Он смог заметить, как почернела и повисла клочьями кожа на спине одержимого, потом монстр скрылся за полуразрушенной стеной. Раны и ожоги будто бы не сказались на скорости его движений.

Схватив лучемет, Калеб стремительно поднялся. Помятые щитки царапали плечи, ручьи пота текли по спине и щекам, жгли глаза, но его сердце билось ровно. Он был готов сражаться, стрелять, рубить клинком, рвать противника голыми руками, если вдруг лишится оружия. Здесь, на Опеншо, он столкнулся с одержимым вампиром, одной из самых опасных тварей в Галактиках, он мог проиграть и погибнуть, но это не значило ровным счетом ничего. Опасность была нерасторжима с ремеслом Охотников, и их путь нередко вел в долину смертной тени.

С клинка падали капли крови. Весли Кинг, не успевший отреагировать на внезапную атаку, с хрипом втянул воздух и хлопнул рукой по бедру.

– Достал! Ты все-таки его достал!

– Достал, но не убил, – с угрюмым видом буркнул Калеб.

– Через пару минут он будет в порядке. Регенерация идет быстро.

Они направились к водоему. Огромная ледяная глыба вздымалась над землей, и в ее глубине темнели бесформенные пятна. Лед уже начал таять, капля за каплей прокладывали дорогу по его иссеченной трещинами поверхности, но зародыши гидры были мертвее мертвого.

– Может, зря мы их так? – сказал Весли Кинг. – Приманки теперь нет, и ничто не мешает клиенту удалиться. Не хотелось бы выслеживать его в этих развалинах.

Калеб покачал головой.

– Он не уйдет.

– Ты уверен?

– Да. Мстительная тварь! Попробует нас прикончить.

Алая точка на экране быстро перемещалась, дьявол-кровопийца кружил вокруг водоема и площади, ждал, когда затянутся раны. Это не должно было занять много времени.

– У тебя есть зелье. Я видел, – произнес Кинг, и его взгляд метнулся к кармашку под коленом Калеба – туда, где лежал крохотный инъектор. – Может быть, вколешь?

– Нет.

– Почему?

– Вдруг я не успею с ним разобраться и вырублюсь. Тогда он убьет нас обоих.

– Ну, так вколи мне.

Калеб с минуту размышлял, затем промолвил:

– Ты, приятель, с ним не справишься даже с зельем, и мне придется стеречь твое бесчувственное тело. Без обид, Весли. Наша работа не прощает ошибок.

– Согласен, – сказал партнер. – Что будем делать? Гоняться за ним по этой древней свалке?

– Гоняться ни к чему, сам нас найдет. Вернемся к реке, выманим его на открытый берег.

– Думаешь, он пойдет за нами, чтобы отомстить?

– Не только поэтому. – Калеб бросил взгляд на солнце. – День в самом разгаре, а он с ночи ничего не ел, зато побегал изрядно. Он уже голоден, и мы – ближайший источник пищи.

Весли ухмыльнулся.

– Это вдохновляет! Но придется идти той же узкой щелью… – Он сверился с изображением на экране. – Впрочем, другие щели еще уже. Проклятый город! Никакого места для маневра!

– Значит, почаще оглядывайся и держи оружие наготове, – буркнул Калеб и направился к завалу, отделявшему площадь от улицы.

Они перебрались через обломки колонн с капителями в виде когтистых хищных лап, миновали расколотую надвое балку архитрава и разбитый фриз – с него топорщился какой-то страшный демон, окруженный змеями. Если эти руины были святилищем, подумал Калеб, то поклонялись тут не очень приятным богам. Когти, клыки, разинутые пасти, хвосты с шипами… Подходящий антураж для монстра-кровопийцы.

Они двигались по самой узкой части улицы, между руинами домов, кое-где увенчанных зубцами и пилонами. Весли, соблюдая дистанцию, шел в четырех шагах за партнером, под его башмаками скрипела и трещала щебенка, но Калеб различал и другие звуки – едва заметный шорох справа и шлепки, точно босые ноги касались камней. Охотники шагали к воротам, выходившим к мосту, и алая точка на экране упорно тянулась за ними. Одержимый был здесь, скрывался за стенами в нескольких метрах, и теперь его вела не только жажда мщения, его гнал голод. Может быть, голод затуманил остатки его разума, и Охотники уже не казались ему опасными; может быть, он считал их только лакомой добычей, бурдюками с кровью. В таком случае…

Шорох за полуразрушенной стеной сделался громче, и Калеб, рванувшись вперед, крикнул:

– Беги, Весли! Быстрее!

Но партнер не успел. Полетели обломки, потом стена с шумом и скрипом осела, камень ударил Кинга по шлему, другой свалился на плечо с поврежденным щитком. В широком провале на месте рухнувшей стены возник белесый призрак – жуткий, перемазанный запекшейся кровью, покрытый пылью. Какую-то долю секунды Калеб смотрел в его глаза, такие же непроницаемо темные и ледяные, как разделяющий Галактики мрак. Долгим ли было это мгновение?.. Он не знал, он мог сказать лишь одно: наверняка меньше, чем требовалось пальцу, чтобы нажать на спуск. Излучатель плюнул молнией, но одержимый уже исчез, будто растворился в хаосе стен, покосившихся труб и холмов мусора.

Весли стоял бледный, покачиваясь и мотая головой, его правая рука висела плетью.

– Хрр… ну, здоровый ч-черт… н-надо же, сте… стену об-рушил… – пробормотал партнер, хрипя и заикаясь. Потом добавил, справившись с голосом: – Кажется, у меня сломана ключица. Я сейчас, сейчас…

Он ткнул клавишу на поясе, под нагрудным панцирем пискнула аптечка, и щеки Весли начали розоветь.

– Идти можешь? – спросил Калеб, посматривая на экран. Алая отметка мерцала довольно далеко, метрах в ста двадцати, судя по масштабной сетке.

– Могу. И могу стрелять! – Кинг поднял левую руку с излучателем.

– Тогда двигаемся. Держись ко мне поближе.

Они успели сделать лишь несколько шагов, когда стена на повороте улицы рухнула, перегородив проход новым завалом. Калеб отреагировал мгновенно – камни еще падали, когда он начал стрелять. Излучатель Весли добавил огня, его оружие было выставлено на максимум, и перед Охотниками вспыхнул плазменный фонтан. От него тянуло нестерпимым жаром, каменные глыбы трескались и осыпались мелкой пылью, столб багрового пламени с ревом поднялся к небесам. Казалось, ничто не может уцелеть в этом подобии ада, тем более живое существо.

– Жив, поганец, – с досадой молвил Весли, посмотрев на экран. – Разве что пятки ему подпалили.

Пламя опало, но обломки камней еще светились тусклым багрянцем, и ветер кружил над ними облако раскаленной пыли. Охотники обошли это место стороной, пробираясь среди полуразрушенных стен и куч мусора, перепрыгивая через ямы и залитые водой траншеи, след былых раскопок. Узкая часть улицы осталась позади, до ворот было рукой подать. Монстр упорно тащился за ними, однако не атаковал – возможно, ему не только пятки подпалило, и гидре пришлось заняться восстановлением сгоревшей плоти. Слишком быстрая регенерация истощала организм носителя и не могла продолжаться вечно, но тварь, угнездившуюся в человеке, это не беспокоило – в ее распоряжении имелись другие особи, сотни, тысячи тел. Она могла выпить кровь из любого жителя поселка или перебраться в него, оставив Гауба обескровленным трупом.

«Удастся ли выманить его на берег?.. Устроить бы засаду, благо приманка найдется…» – размышлял Калеб, всматриваясь в увеличенное изображение на экранчике. Зонд, не выпускавший одержимого из вида, висел метрах в сорока над городом. С высоты несчастный Гауб походил на тощую скорченную обезьяну, прыгавшую по камням с невероятной быстротой. Горб высоким острым конусом торчал между его лопаток, и казалось, что к спине человека приклеили странный колпак, обтянутый бледной кожей.

От реки наползла туча, закрыла солнце, небо потемнело, стал накрапывать дождь. Его струйки шелестели, ударялись о шлемы и броню, заливали лицевые щитки. Калеб включил обдув. Весли, шагая за ним след в след, пробормотал:

– Так и не достали ублюдка… Клянусь Великими Галактиками! Непонятно даже, кто за кем охотится!

Калеб не откликнулся. Они вышли из ворот и остановились на пологом речном берегу, вслушиваясь в шуршание дождя. Гравиплатформа покачивалась у воды справа от них, слева тянулась древняя дорога, ведущая к мосту. До вечера было еще не меньше четырех часов, но тучи плотно затянули небо, свет померк, дождь сделался сильнее. Прищурившись, Охотник смог различить холм за рекой, монастырскую башню, дома и толпу на окраине поселка. Люди стояли под дождем, и, похоже, никто не уходил, никто не прятался под крышей; должно быть, они страшились ночи и одиночества.

Весли содрал разбитый щиток, его правое плечо, опухшее и побагровевшее, было обнажено. Препарат, введенный аптечкой, еще действовал, нейтрализуя боль, но выглядел партнер неважно, хотя храбрился и крепко сжимал излучатель левой рукой. Зарастить перелом для любого хирурга – не проблема, но сейчас рассчитывать на Весли как на боевую единицу явно не стоило. Зато он мог пригодиться в ином качестве.

Осмотрев его, Калеб буркнул:

– Вид подходящий. Еще бы кровь тебе пустить… От крови он совсем осатанеет.

– Ты что… – начал Весли, но тут же захлопнул рот. Кажется, понял.

– Отдай мне излучатель, шлем, клинки и лучевые ножи, – распорядился Калеб. – Кинжал можешь оставить, только спрячь подальше. – Он принял оружие Весли. – Устроишься перед воротами, пусть он тебя сразу разглядит. Поза – по твоему выбору, но так, чтобы было ясно: бифштекс готов и полит соусом.

– Может, еще фазана на вертеле изобразить? – проворчал Весли, но послушно отправился к воротам, бросив на ходу: – Надеюсь, в этот раз ты не промажешь. Он лег на размокшую землю, подтянул колени к животу и замер, представившись полумертвым и совсем беспомощным. Дождь барабанил по его голове и нагому плечу, темный проем ворот с руинами башен казался драконьей пастью, готовой поглотить Охотника. Калеб опустился на колени за платформой, щелкнул кольцами настройки на стволе излучателя. Минимум мощности, и поражающий конус не больше доли миллиметра; теперь луч разрежет плоть и кости, но не камень.

Не спуская глаз с ворот, он ждал, вслушиваясь в шорох дождя и тихие звуки, что доносились из города. Мышцы Калеба были расслаблены, он не шевелился и издалека мог сойти в своей серой броне за каменного идола, упавшего со стены или приворотной башни. Ожидание не тяготило его; много, много раз он так же ждал в засаде, ждал, когда появится очередная цель, вылезет из непроходимой чащи, ринется с небес, выплывет из вод морских либо возникнет из земных недр, из норы или пещеры. Умение ждать было не менее важным в его ремесле, чем зоркий глаз и острый слух. Нетерпеливые среди Охотников встречались редко и погибали быстро.

Белесый призрак мелькнул за воротами и сразу исчез. Глухо стукнул камень о камень, что-то зашуршало, и монстр на миг появился среди развалин башни. Калеб был недвижим. Весли Кинг, старательно изображая обессилевшего, приподнялся на локте, застонал и с воплем рухнул на мокрую землю. Актер он никакой, но стонет очень натурально, подумалось Калебу.

Дождь прекратился, но пелена туч все еще затягивала небо. В тусклом свете умирающего дня город выглядел особенно мрачным; чудилось, что древние демоны, некогда обитавшие в нем, ожили на какое-то время и смотрят на Охотников тысячей жадных глаз. Смотрят и ждут, когда среди руин разыграется новая драма и на камни падет кровь героя или сраженного им чудовища.

Калеб не уловил тот миг, когда стремительная тень скользнула к Весли Кингу. Только что пространство перед воротами было пустым, на стене и башнях – ни движения, но не прошло и доли секунды, как яростный вопль Весли разорвал тишину. Тощая голая тварь оседлала его, прижав одной рукой Охотника к земле, а другой дергая оплечье кирасы, защищавшее шею. Должно быть, монстру не терпелось добраться до сонной артерии, и он никак не мог сообразить, отчего добыча такая жесткая, почему, вместо треска костей и предсмертного вскрика, она все еще вопит и шевелится.

– Вот ты и попался, приятель, – едва слышно шепнул Калеб, поднимая лучемет. Тонкая фиолетовая игла прошила висок одержимого, он вздрогнул и повалился прямо на Весли. Тот с проклятием отшвырнул легкое тело к стене – с такой силой, что череп треснул, ударившись о камень. Затем Весли поднялся, сжимая в левой руке кинжал.

– Ну, теперь-то я разделаю ублюдка!

– Назад, – велел Калеб. – Ты без шлема и щитка, так что к нему не приближайся. Назад, я сказал! Шагай к платформе, живо!

Весли Кинг с ворчанием отступил. Его нагрудный панцирь казался изжеванным, весь во вмятинах, словно по кирасе с неимоверной силой прошлись тяжелым молотком. Броня из модифицированного пластика была легкой и гибкой, но прочностью не уступала стали; помять или пробить ее могли разве что клыки тираннозавра. Покосившись на эти страшные следы, Калеб хмыкнул, освободил из магнитных захватов клинок и зашагал к трупу одержимого.

По наросту за его плечами прокатывались волны, горб трепетал и подрагивал – гидра спешила выбраться наружу и подыскать нового носителя. Охотник точным ударом рассек кожу на спине мертвеца, словно вскрыл застаревшую гнойную язву. Темный бесформенный сгусток, сросшийся с плотью человека, зашевелился энергичнее, приподнялся и внезапно выстрелил вверх и в стороны десятки нитей с острыми ороговевшими концами. Они ударили по броне и лицевому щитку Охотника, бессильно опали, втянулись стремительно в тело гидры и ударили снова.

– Во имя Жизни и Света, – произнес Калеб древнюю формулу, девиз Монастырей. Острие его клинка крест-накрест перечеркнуло темный сгусток, затем он наклонился, поддел тварь рукой с растопыренными пальцами и вырвал из мертвой плоти Гауба.

Издыхая, гидра корчилась у его ног. Калеб оттащил труп к платформе, потом вернулся и сжег останки гидры из огнемета. Запах был неприятный, мерзкая вонь, по правде говоря, но он не морщился, ибо запах был привычен и знаком – охота часто заканчивалась огненной стерилизацией. Для Потомственного Охотника то был запах победы.

Защелкнув на бедре клинок, Калеб направился к платформе, висевшей у самой воды. Весли Кинг уже взвалил на нее тело погибшего и сидел с края, поигрывая ножом.

– Отрежем ему голову?

– Зачем?

– На всякий случай. Его мозг пронизан нитями.

Калеб покачал головой.

– Гидра мертва, и нити просто сгниют. – Он всмотрелся в лицо Гауба, умиротворенное и спокойное, потом добавил: – Не будем его уродовать, Весли. Он снова человек, хоть и мертвый.

Платформа перевезла их через реку, к холму и толпе, все еще грудившейся на окраине поселка. Инес вскрикнула, увидев тело мужа, и закрыла лицо руками, брат Павел принялся читать молитву. Остальные тихо шептались, вытирали мокрые лица, вздыхали с облегчением, делали знаки, отвращающие несчастье. Ветер угнал тучи за реку, и на небе, что становилось темнее с каждой минутой, начали загораться звезды. Их мерцающие огни складывались огромной аркой, что была частью внешней спирали этой галактики. Далекой, очень далекой от родного мира Калеба.

Он повернулся к Инес ар ‘ Гауб и сказал:

– Не плачь, сьона, не плачь. Ты теперь вдова, и в этом есть свои преимущества. Я могу переночевать сегодня в твоем доме?

– Оставь эту женщину! Ее горе требует одиночества, слез и молитв! – вмешался брат Павел, испепеляя Калеба суровым взглядом. – В Монастыре вам будет гораздо удобнее. Я вижу, твой напарник ранен… У нас есть опытные врачи, робот-диагност и ванна с раствором для реанимации.

– Моему товарищу подойдет, а мне врачи и ванны не нужны, – сказал Калеб. – Прощай, монах.

Он ничего не имел против денег Монастырей, но сами их служители внушали ему презрительную неприязнь. Все эти братья, исповедники, адепты, иерархи… бесполые, как трутни, и столь же бесполезные… Им не объяснишь, что женщина нуждается не в молитвах, а в утешении, которое способен дать лишь мужчина. Не обязательно в постели – можно присесть к столу, поговорить, заночевать в ее жилище… Хотя постель тоже не исключается.

– Погоди, сьон Охотник! – Брат Павел вцепился в оплечье его брони. – Поднимись в башню, умойся и поешь! Грех отказываться от нашего гостеприимства и нашего хлеба!

– Такие грехи меня не волнуют. – Резким движением Калеб сбросил ладонь монаха. – Ты хотел увидеть труп одержимого – вот он!

А остальное… Я умоюсь водой из колодца, выпью кружку вина и съем хлеб в доме этой женщины.

Взяв Инес за руку, он зашагал к поселку.

Глава 2 Авалон

– Это опасная экспедиция, опасная и очень далекая, – произнес Сеймур Тья, Хранитель Авалонских Архивов. – Очевидно, их мир находится за Дикими Галактиками и Краем Распада, что доказывает… – Он смолк.

– Доказывает, что Распад не был явлением единичным, – продолжил доктор Аригато Оэ и скупо усмехнулся. – Великий Хаос! Какое разочарование для Святых Отцов! Мироздание рушится, их божество теряет свою уникальность!

– Не стоит над этим иронизировать, друг мой. – Лицо Хранителя было бесстрастным. – У Монастырей одни задачи, у Архивов другие, но мы, они и еще десяток конгрегаций – вот что объединяет мир. Без нас человечество осталось бы раздробленным, как мелкие группы дикарей в безбрежном океане. Каждый народец на своем острове, со своими богами, своими предрассудками и непонятными для чужаков наречиями, со своими представлениями о добре и зле, о Вселенной и истории нашего племени… Грустный пейзаж! Не так ли, доктор?

– Так, – согласился Аригато Оэ. Он был биохимиком и физиологом, три столетия изучавшим человеческие расы на многих обитаемых планетах, и хорошо представлял нарисованную Сеймуром картину. – Однако, – заметил он, – развеяв старые предрассудки, Монастыри сочиняют и активно внедряют новые. Эта их теза о священных бозонах Кларка и акте творения… Она вызвала бы лишь улыбку, если бы в такую чушь не верили десятки, даже сотни миллиардов!

– Тем не менее Святые Отцы тоже заинтересованы в выяснении истины, – сказал Хранитель Сеймур. – И потому с вами отправится их представитель.

Возникла пауза. Ночное солнце Авалона, маленькое и тусклое, висело над миром, озаряя лоджию розоватым сиянием. Здесь находились только робот-стол с напитками и бокалами и два широких кресла – они тихо мурлыкали и шелестели, массируя собеседникам ягодицы и спины. Лоджия открывалась на запад, в сторону океана, и над его темно-фиолетовой поверхностью застыли облака, пронизанные светом лун и солнца. Зрелище было чарующим – впрочем, как и другие природные явления на Авалоне.

– Их представитель… – повторил Аригато Оэ, слегка поморщившись. – Для чего? И с каким статусом?

– В качестве наблюдателя, только наблюдателя. Вашей власти дуайена экспедиции это не нарушит. К тому же его искусство может пригодиться. Вспомните, что в первой экспедиции трое погибли от рук туземцев – погибли таким образом, что их не удалось реанимировать.

Хранитель щелкнул пальцами, и на фоне идиллических морских далей начали сменяться изображения: обезглавленные, залитые кровью тела, раздробленные черепа, грудная клетка с вырванным сердцем и торчащими в стороны ребрами. Доктор Аригато Оэ взирал на этот жуткий паноптикум с ледяным спокойствием. Его жизнь была долгой, он трудился на сотнях миров, разбросанных по Старым и Новым Галактикам, и не все из них могли считаться благополучными, тихими и цивилизованными – особенно в понятиях урожденного авалонца.

– Я надеюсь, что психика туземцев – как их самоназвание?.. борги?.. – что психика боргов более сходна с нашей, чем их генетика и физиология. В конце концов, они ведь тоже люди… – промолвил Хранитель. – Возможно, опытный адепт сумеет на них воздействовать, успокоить разъяренную толпу, внушить их правителям уважение к пришельцам, даже трепет… Поверьте, экзорцист для вас – неплохое подспорье!

Доктор Аригато Оэ встал и приблизился к балюстраде, отделявшей лоджию от пространства, полного воздуха, пряных ароматов и сияния, струившегося с неба. Город под ним раскинулся вдоль морского берега. Севильяна, одна из самых крупных метрополий на планете, основанная в древности земными колонистами… Вид с верхнего яруса Авалонских Архивов был великолепен: призрачным светом мерцали хрустальные башни в жилых кварталах, над зданиями центральной парковой зоны поднимались радужные сполохи – отблеск огней, озарявших аллеи, фонтаны, Дворцы Развлечений и причалы для яхт и морских судов; набережная и движущиеся улицы текли из центра к окраинам, словно разноцветные реки. Город напоминал птицу, что прилегла у овальной бухты, прижавшись телом к земле, распластав крылья и обнимая ими берег. Ее голова, плоский гранитный утес, засаженный цветущими кустами и деревьями, выдавалась в море, маховые перья – жилые башни на юге и севере – были встопорщены, и чудилось, что птица вот-вот оттолкнется от земной тверди, взмахнет крыльями и унесется к облакам – а может, прямо к лунам и ночному солнцу.

Минуту-другую Аригато Оэ смотрел на полный жизни город, затем привычным жестом коснулся своей аккуратной бородки и бросил:

– Трепет! Надо же, трепет!

– Чем вы недовольны, Аригато? – Сдвинув брови, Сеймур Тья, словно повторяя жест доктора, погладил висевший на груди медальон, символ власти над Авалонскими Архивами. То было изображение раскрытой книги, отчеканенное из серебра, книги докомпьютерных времен, чьи листы нужно было переворачивать, а текст, навсегда впечатанный в бумагу, не поддавался изменению. Аригато Оэ видел такие книги лишь в тайных залах Архивов, в юности, когда проходил обучение.

– Член экспедиции, которого я не могу контролировать, мне не нужен, – резко сказал он. – Сегодня он внушает уважение и трепет туземцам, а завтра примется за экипаж… Скажите, сьон Хранитель, как я смогу его остановить? Выстрелив из-за угла в спину?.. Это вряд ли улучшит наши отношения с Монастырями.

– Резонно, – произнес Сеймур Тья и задумался. – Резонно, доктор, – повторил он через некоторое время. – Но проблема в том, что Конклав настаивает на своем участии и даже готов компенсировать часть расходов.

– У нас мало денег? – спросил Аригато Оэ, с иронией приподняв брови.

– Нет, конечно же, нет. Экспедиция за Край Распада отнимет много средств… полет в такую даль… дальше самых далеких звезд… Но в масштабах нашей организации это не столь уж значительные траты. Для нас не столь значительные и для Монастырей тоже. Понимаете, друг мой, они могут отправить собственную экспедицию, в чем мы абсолютно не заинтересованы. Этим боргам нужна реальная помощь, а не молитвы.

Брови доктора взлетели еще выше.

– Собственную экспедицию?.. Но куда?.. Планету нашел корабль Архивов, и мне казалось, что эти сведения засекречены. Или я не прав?

– Правы, – со вздохом подтвердил Хранитель. – Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Нашей Высокой Коллегии точно известно, что они получили координаты.

– Похитили?

– Неподходящий термин, Аригато. Вы же понимаете, что мы собираем и храним знания не для себя, а для блага всех людей, всех миров Галактик. Так что получили, а не похитили… Другой вопрос, как Конклав вообще узнал об этой планете и наших предварительных исследованиях.

Отношения между Архивами и Монастырями не были ни враждебными, ни дружественными, просто никакими. Другие могущественные структуры – те, что делали Галактики чем-то цельным, невзирая на разницу исторических традиций отдельных миров, – ценили связь с Архивами, шли на контакт с охотой и без лишних споров оплачивали их услуги. Галактическая Торговая Корпорация, Транспортный Союз, Звездный Патруль, а временами даже Третейский Суд нуждались в информации о населенных и безлюдных планетах, об открытиях и технических достижениях в том или ином регионе, о ценах на товары, патенты, предметы искусства, о спорах и конфликтах, связанных с колонизацией, переделом сфер влияния и другими причинами, о всевозможных предметах, событиях и прецедентах, обо всем, что случилось в Великих Галактиках за миллионы лет, с того момента, как споры жизни, витавшие в пустоте, упали в океаны бесчисленных миров в разных концах Большой Вселенной. Другие межгалактические службы, Орден Защиты Среды Обитания, Лига астронавтов, Академия «Пески Времен», Лига Свободных Путников, вели исследования и делились данными с Архивами, так как их метод консервации артефактов и хранения сведений отличался непревзойденным совершенством. Информационная сеть Архивов пролегла до самых дальних границ Распада, их опорные пункты действовали в каждой четвертой звездной системе, достигшей технологического уровня, связь между ними поддерживал собственный флот, музеи переполняли сокровища искусства с тысяч обитаемых миров. Поистине Архивы являлись стержнем цивилизации, ее прочной опорой, ибо галактическое сообщество гоминидов объединяли не только внешний облик, генотип и способ размножения, но и осознание принадлежности к культуре, пусть различной в своих конкретных проявлениях, но, безусловно, человеческой. Этот факт интуитивно понимался и принимался всеми, кроме Монастырей. Знания, прогресс, культура и для них не были пустым звуком, так как в этом проявлялось главное – божественное начало. Но бог замкнут в кокон своего совершенства и абсолютной власти, и нет у него ни врагов, ни конкурентов, ни союзников. Он в этом не нуждается.

Как правило, не нуждается, сказал себе Аригато Оэ. Но вот за гранью Распада нашлось другое человечество, и это возбудило любопытство божества. Человечество, которое нуждается в спасении… Соблазнительная приманка для Монастырей!

– Итак, – произнес он, – мы не можем отказаться от навязанной нам помощи. В экспедиции будет адепт, согласен я с этим или нет. Будет некто, представляющий вечную угрозу.

– Боюсь, дела обстоят именно так, – откликнулся Хранитель. Его лицо было невозмутимым, только на высоком гладком лбу прорезалась морщина. Как и доктор Аригато, Сеймур Тья являлся уроженцем Авалона, а значит, принадлежал к одной из избранных человеческих рас, к тем, кто не знал болезней и старости. Аригато Оэ мог лишь догадываться о череде прожитых Хранителем столетий. Он подумал о Дайане Кхан, своей жене, и острое сожаление кольнуло его. Но эти воспоминания были сейчас неуместны.

– Если нет альтернатив, я должен смириться. – Он вернулся к креслу, сел и отхлебнул из бокала фруктовый напиток. – Однако я буду спокойнее, если в команде найдется человек, способный противостоять адепту. Лучше всего наемник, искусный в обращении с оружием. Думаю, наша Коллегия с этим согласится – ведь мне и моим людям нужна охрана. Не хотелось бы повторить судьбу первой экспедиции.

Сеймур Тья кивнул.

– Как член Коллегии я вас поддержу, сьон Аригато. Вы сможете выбрать кого-нибудь из наших элитных стражей или, если хотите, из Дивизиона Третейского Суда. Там есть превосходные офицеры.

– Они не подойдут, как и люди из Ордена и Лиги астронавтов. Мне нужен человек, свободный от обязательств, с которым можно заключить персональный контракт. Надежный, умелый, преданный долгу боец с определенным психическим профилем… Вы понимаете, о чем я говорю.

Хранитель снова кивнул.

– Не подверженный ментальному влиянию… Такой, чья защита – не приборы и имплантаты, а врожденный дар, если это возможно… Ну, и кого вы предлагаете?

Аригато Оэ в задумчивости щелкнул ногтем по бокалу, и тот отозвался протяжным серебряным звоном.

– Старатель с астероидов?.. колонист из Пограничных Галактик?.. Хмм… Нет, не годится! У таких людей огромный опыт выживания и превосходная реакция, но все же они не профессиональные бойцы. Пожалуй, Охотник… их Братство снискало добрую славу во многих мирах.

По губам Хранителя скользнула усмешка.

– Хотите героя? Героя-полубога, борца с чудовищами, как в античные времена?

– Это образ из приключенческих реалов, сьон Хранитель. Супермен-Охотник спасает принцессу, устилая землю трупами драконов и плохих парней… В жизни все проще. У них хорошая репутация, они преданы нанимателю и всегда выполняют контракт, но свои услуги ценят высоко.

– Последнее не проблема. – Сеймур Тья пожал плечами. Затем, повинуясь его жесту, в воздухе снова раскрылся экран Информария, и в его бирюзовой глубине начали всплывать имена, лица, пейзажи планет и снимки каких-то жутких чудищ. – Вот их Реестр с летописью охотничьих подвигов, – промолвил Хранитель. – Нам, скорее всего, нужен кто-нибудь из первой сотни, а лучше – из первого десятка. Посмотрим, что тут за люди… Жакоб Лю Ини с Фиала, Потомственный Охотник… Намчендра с Полярной, Потомственный Охотник… остальные тоже Потомственные… Пайк с Эльдорадо… Архипов, Магеллановы Облака, мир Макато, и Айчуни Высокая Ветвь с той же планеты… Калеб… этот с Земли…

– С Земли?.. – Аригато приподнялся, всматриваясь в экран. – Сорок два года, реверсии не проходил, список трофеев внушительный… Этот подойдет, сьон Хранитель.

– Почему?

– Никогда не встречал человека с Земли, а ведь их переселенцы такие же наши предки, как авалл ‘ тагрим и люди Офира… Любопытно на него взглянуть!

– А если серьезно, друг мой?

– Он молод, – пояснил Аригато Оэ. – Остальные в этом списке не раз подвергались реверсии, что, как известно, снижает на какое-то время устойчивость психики, пока не придет в норму гормональный баланс. Мы с вами помним об этом эффекте… быстрый скачок в юность не обходится без издержек… – Аригато вздохнул, снова вспомнив о Дайане Кхан, потом добавил: – И еще одно: он молод, но уже в первой десятке. Это явное признание опыта и удачи.

– Возьмите его, если угодно, – сказал Сеймур Тья. – Кто еще вам нужен? Я имею в виду специалистов?

– Два моих ассистента, антрополог и ксенобиолог, оба из Научного Дивизиона Архивов.

– Этого достаточно?

– Да. Меньше людей, меньше риска. Туземцы, как я понимаю, весьма кровожадны… Это главная проблема, а с работой мы справимся. – Аригато Оэ снова прикоснулся к краешку бокала и склонил голову, наслаждаясь серебряным звоном. Потом спросил: – Какие средства я получу, сьон Хранитель? В первую очередь меня интересуют корабли.

– В вашем распоряжении будет экспедиционное судно с опытным капитаном. Сейчас его снаряжают на Второй луне. Дальность действия практически не ограничена. На борту – роботы-модификанты.

– Что за судно? Яхта? Шлюп?

– Корвет. Корабль вооружен и управляется интеллектронным модулем. Вполне разумное устройство.

– Что еще?

– Межгалактический транспорт-автомат для перевозки реагентов. Можете взять столько груза, сколько захотите.

– Мне понадобится синтезатор большой мощности, желательно планетарного класса, – сказал доктор Аригато Оэ. – Причина катастрофы не известна, и надо быть готовым ко всему. Я возьму набор реагентов широкого спектра, защищающих от лучевого поражения и вредных примесей в атмосфере – мы сможем даже полностью ее санировать. Но если дело в болезнетворных микроорганизмах, нам придется искать лечебный препарат, а затем наладить его производство в огромных количествах. Борги все-таки не совсем люди… другая генетика, иной обмен веществ… Я не уверен, что реагенты, которые мы используем в таких случаях, для них подойдут, а не окажутся смертельным ядом. Видите ли, сьон, уже на стадии бластулы все организмы очень чувствительны к…

Сеймур Тья помахал рукой.

– Избавьте меня от подробностей, которых я не понимаю. Вам нужен синтезатор?.. Вы его получите. Если захотите нетленные мощи наших земных предков, я разыщу их в хранилище и тоже предоставлю вам. Любые ваши требования будут удовлетворены.

– Но священник все же отправится со мной? – улыбнувшись, сказал Аригато Оэ.

– Увы… – Хранитель вздохнул.

– Тогда найдите мне этого Калеба, Охотника с Земли. – Доктор Аригато поднялся. – Я и мои ассистенты будем готовы через пару декад. До встречи, сьон Хранитель. Пусть дневное солнце согревает вас, а ночное дарит покой и свет.

* * *

Через недолгое время он плыл в небесной полутьме и тишине над фиолетовым океаном. Световые дорожки от лун и ночного солнца мерцали на водной поверхности, солнечная была более яркой и широкой, и Аригато Оэ различал пенные барашки волн, мерно колыхавшиеся морские цветы и стайки кормившихся рядом тритонов. Авиетка летела низко, ее серповидные крылья трепетали в воздушных потоках, что поднимались от океана, вверху текли бесконечной чередой облака. За морем лежал другой континент, столь же прекрасный и благодатный, как оставшийся на востоке, колыбель древней цивилизации авалл ‘ тагрим. Некогда миллионы колонистов с Земли и Офира поглотили этот народ, растворили его облик в бурлящем котле межрасового скрещивания, но среди авалонцев все еще рождались дети с огромными глазами цвета янтаря. Такой была Дайана… – подумал доктор. Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра на полузабытом языке авалл ‘ тагрим. Сияющие глаза с янтарной радужкой, волосы, в которых темные пряди мешались со светлыми, и губы, подобные пунцовым лепесткам тюльпана…

Он вздохнул. Горечь потери была гнетущей. Конечно, потеря не являлась окончательной, но возместить ее он пока что не смог, хотя приложил к этому массу усилий. Не исключалось, что экспедиция добавит немного тепла в его семейной жизни… Новые впечатления, новый мир за гранью Распада, столь далекий, что ни в один телескоп не разглядеть даже галактику этих боргов… Чудесные существа, живущие по триста лет без всякой реверсии, мир которых надо спасти от неведомой угрозы… Правда, с обнаружившим Борг экипажем они обошлись не очень хорошо – возможно, была допущена какая-то ошибка, так что из четырех контактеров вернулся один, да и тот с поврежденной психикой. В чем состояла причина трагедии?.. Записи, сделанные кораблем, этого не проясняли, и Аригато Оэ испытывал сожаление, что не может пообщаться с ксенологом первой экспедиции. Ксенолог был мертв, мертв необратимо, его мозг не подлежал восстановлению.

Мир, что близится к катастрофе, долгая жизнь населяющих его созданий, странная гибель контактеров, что приземлились на Борге… Все это очень загадочно, загадочно и романтично, решил Аригато Оэ. Она должна быть благодарна, что я беру ее с собой.

Повинуясь мгновенному импульсу, он поднял авиетку в облака. Теперь за прозрачным колпаком кабины сиял пронизанный то розовым, то золотистым светом туман, его струи медленно кружились и колыхались, будто подхваченные ветром женские волосы, и доктору чудилось, что он ощущает их упоительный запах, смесь ароматов юной девичьей плоти, моря и цветов. Это было приятно, но он не позволил себе расслабиться. Странствуя по Галактикам, он повидал слишком много миров, не столь счастливых, как Авалон, и память о них являлась хорошим противоядием от сладкой неги и пустых мечтаний. Он приказал себе забыть о Дайане Кхан, о ее волосах, губах и нежном гибком теле, когда-то таком покорном, трепещущем в его объятиях. Его мысли обратились к другому, к навязанному экспедиции адепту и внезапной активности Монастырей.

Хотя отчего же внезапной?.. Если поразмыслить, реакция вполне ожидаемая, когда главный символ веры под угрозой. В этом, думал Аригато Оэ, разница между религией и позитивным знанием: для религии крушение постулатов – вселенская катастрофа, а наука воспринимает революционные перемены с энтузиазмом. Новая картина мира, новые открытия, новые цели, новые возможности… Вечное обновление – вот залог прогресса, двигатель цивилизации! Конечно, революция шокирует, но, преодолев катарсис, понимаешь: сделан новый шаг к истине. Религия не приспособлена к таким метаморфозам. Истина в любом вероучении абсолютна и незыблема, истину не ищут, ибо она ясна: истина есть Бог.

Когда-то, в незапамятные времена, столкновение двух бозонов Кларка породило Большую Вселенную. С одной стороны, научный факт, основа всех астрофизических теорий, с другой – повод обожествить бозоны, акт творения, формирование галактик, звезд, планет и жизнь, что возникла во многих мирах. Вслед за столкновением первичное вещество распалось, начался разлет аморфных масс, будущих звездных конгломератов, и через миллиарды лет Вселенная структурировалась и стала такой, какой ее осознает человеческий разум: сонм галактик в границах Распада. Мыслилось, что эта структура едина и замкнута сама на себя в каком-то измерении континуума; не исключалось, что существует ее зеркальное отражение, антимир, связанный со Вселенной точками сингулярности, где происходит гравитационный коллапс. Что до ее рубежей, то они были скорее умозрительным понятием, чем реальной границей в пространстве – казалось наивным измышлять поверхность, отделяющую Великое Ничто от мириадов галактик, пронизанных излучением и светом, полных туманностей и звезд. Тем не менее форма Вселенной и ее границы были предметом исследований и бесконечных дискуссий, хотя единство Мироздания признавалось всеми. Важным подтверждением данного факта являлся единый генетический код всех человеческих рас, возникших независимо в разных концах Большой Вселенной, иногда удаленных на миллионы светолет. Несомненно, в миг столкновения бозонов появились и споры жизни, ее семена, выпавшие затем на планеты и, в подходящих условиях, запустившие эволюцию. Все это можно было считать слепой игрой природных сил, явлением случайным и стихийным, либо деянием Создателя, Творца-Абсолюта, столкнувшего бозоны или, возможно, нерасторжимо связанного с ними. Эти два взгляда на мир, две философии, породившие науку и религию Галактик, противостояли друг другу, но соглашались в том, что вселенский акт творения един, как и Бог-Создатель.

Един!.. Аригато Оэ усмехнулся, глядя, как серебряный луч Первой луны пронизывает облака, подсвеченные ночным солнцем. Един?.. Но вот в дальних далях нашлось другое человечество, произошедшее иначе, чем в Галактиках, с другой генетикой и сроком жизни, даже с другим обличьем… И что это значит? Разумнее всего считать, что борги живут за границей Распада, в другом конгломерате звезд, где был свой акт творения, породивший жизненные семена несколько иной природы. Может быть, это другая Вселенная или та же самая, и лишь ее рубежи нужно расширить, нужно признать, что столкновение бозонов Кларка не уникальный акт, что это происходит не единожды и порождает только часть Вселенной. Бесспорно, новая концепция для астрофизиков, но они переживут, перемелют новое знание в математических жерновах и скажут: вот вам Истина! Монастырям придется тяжелее, ибо символ веры не допускает уточнений и реставраций. Два Божественных Бозона сотворили мир… А если их было не два, а четыре?.. Или бессчетное множество?.. И в каждом – Бог?.. А может, лишь частица божества?..

«Какая почва для ересей!» – подумал доктор Аригато Оэ, желчно скривив губы. Он любил Святых Отцов не больше, чем мерзких мокриц и муравьев, которыми питались дикари в джунглях Пьяной Топи. Муравьи прогрызли кожух полевого синтезатора, пришлось его бросить, жевать мокриц и пить протухшую воду из болота. К счастью, имплантат не подвел, справился с инопланетной органикой.

Неяркие световые полосы скользнули по колпаку кабины.

– Приближаемся к дому, сьон, – нежным сопрано промолвила авиетка. – Известить сьону Дайану?

– Нет. Думаю, она спит. Не стоит ее тревожить.

Маленький аппарат вынырнул из облаков. Океан остался позади, на востоке, и теперь под авиеткой простиралась живописная местность с рощами, озерами, редкими поселками и усадьбами на склонах холмов. Внизу мелькали узоры мощенных цветными плитками дорожек, горбатые мостики над неширокими ручьями, кроны деревьев и цветники, окружавшие дома. Безлюдье, тишина… Ни звука, ни шороха, ни движения… Здесь обитали те, кто искал покоя, и развлечения в период ночного солнца не поощрялись. Такой обширный мир, как Авалон, с тысячами городов, с разнообразием климата и рельефа, с океанами и островами, горами, равнинами и множеством уединенных мест, мог одарить любого подходящим жилищем. Кодекс законов планеты запрещал иммиграцию, численность населения не превышала семисот миллионов, так что земель на островах и континентах хватало всем. К тому же планетарная поверхность была свободна от промышленных зон, а горные разработки, кузницы и гончарные мастерские древних времен считались музейными экспонатами.

Авиетка скользнула над озером с хрустальной водой и опустилась у павильона, на краю обширной эспланады. Покинув летательный аппарат, Аригато Оэ направился к дому. Двухъярусное здание в старинном стиле авалл ‘ тагрим примыкало к невысокой возвышенности и продолжалось под землей, где были ночные покои и лаборатории; дневную часть, полукругом выступавшую из холма, обрамляла галерея, поверх которой тянулся балкон на резных столбиках.

Доктор взошел по ступенькам к арке входа и переступил порог. В большом двухсветном холле царила тишина. Сквозь стрельчатые окна, выходившие на галерею, лился неяркий свет, окрашивая стены розовым золотом. У потолка бесшумно кружились цветные спирали, то угасая, то вспыхивая на миг, и тогда казалось, что дневное солнце уже взошло.

– Ночных радостей, хозяин, – промолвил дом. – Желаете что-нибудь выпить? Или подать трапезу? Приготовить воду и покой для омовений? Разбудить сьону?

– Нет, пожалуй, нет, – сказал Аригато Оэ, поглаживая бородку. – Пусть сьона спит, и я тоже лягу. Не хочу есть и пить. Устал.

Он поднялся на второй ярус к своей спальне, сбросил обувь и тунику и велел дому включить прибор цветных снов. Вытянувшись на постели, он чувствовал, как становится меньше тяготение, как теплый воздух овевает тело, как щекочут ноздри знакомые запахи. Смесь ароматов юной женской плоти, моря и цветов… тихий, едва слышный звук дыхания… пряди волос, рассыпавшиеся по подушке… Если закрыть глаза, покажется, что Дайана рядом… та, прежняя Дайана… Лежит на спине, чуть запрокинув голову, губы полуоткрыты, нежные груди с розовыми ягодами сосков то вздымаются, то опадают…

Вытянув руку, он коснулся ее плеча. Прикосновение было ласковым, мимолетным, но ресницы женщины взметнулись словно крылья потревоженной птицы. Улыбка скользнула по ее лицу, губы шевельнулись. Он не расслышал сказанного, но верил, что это слова любви.

Доктор Аригато Оэ спал и улыбался во сне.

* * *

На другом материке ночное солнце клонилось к закату, а восточный небосклон уже сиял яркими красками зари. Сеймур Тья, Хранитель Авалонских Архивов, в эту ночь не спал. Впрочем, со сном он расстался два века назад, предпочитая отдых в камере релаксации. Это было гораздо эффективнее и занимало меньшее время – час-полтора в сутки.

Он спустился на шестой подземный ярус здания Архивов, в свой рабочий кабинет. Сеймур Тья любил это место: массивная мебель темного дерева, темно-вишневый с серым узором ковер на полу, обшитые панелями стены, старинные бронзовые светильники с лампионами в форме изогнутых языков пламени создавали ощущение уюта и покоя. Рядом, в просторных залах, окружающих кабинет и личную трапезную Хранителя, находились исторические раритеты особо внушительных размеров: фасад храма авалл ‘ тагрим с двойным рядом колонн и позолоченными вратами, окаменевшее священное дерево двенадцатиметровой высоты и гигантский рогатый мамонт (то и другое – с Сервантеса), странный механизм с Полярной (возможно, очередная попытка создать машину времени), транспортный модуль первого земного лайнера, опустившегося на Авалоне, и другие редкости. Были среди них каменные валуны с рисунками троглодитов, изображавшими космические корабли и фигуры в скафандрах, первобытная обсерватория (монолиты, расставленные кольцом шириною в сто шагов), ледяные жилища туземцев с Зимы (их хранили в большом холодильнике) и галерея удивительных зеркал, которые, по мысли их создателей, показывали будущее. Иногда Сеймур Тья заглядывал в них, но видел одно и то же: представительного мужчину с лишенным возраста лицом.

Устроившись в кресле, обтянутом кожей удава с Пьяной Топи, он вызвал ночного секретаря и велел собрать информацию о Потомственном Охотнике Калебе с Земли, шестом в Реестре Братства. Затем некоторое время занимался делами: просмотрел послания из Высокой Коллегии, распорядился, чтобы синтезатор планетарного класса был закуплен и доставлен на Вторую луну в течение трех ближайших суток, разрешил выдачу сведений по запросам Звездного Патруля и Лиги астронавтов, назначил день визита для делегации с Офира, желавшей поклониться праху предков, переселившихся некогда на Авалон. Над депешей агента с Седьмой Айра он призадумался: агент сообщал о партии эротических статуэток чугунного литья, весьма любопытных изделиях, но с сомнительной датировкой. Стоили они изрядно, и Хранитель уже собрался отклонить предложение, когда над пультом связи возникла крохотная фигурка Джангера Тали, ночного секретаря.

– Этот Охотник с Земли, сьон Хранитель… Есть кое-какие данные. Желаете ознакомиться?

Сеймур Тья кивнул и увеличил изображение. Джангер превратился из лилипута в карлика, парящего на фоне темных панелей стены.

– Потомственный Свободный Охотник Калеб, сын Рагнара, внук Херлуфа, правнук Ольгерда, сына Хакона и так далее… Почти сорок поколений, и все – Охотники, – сказал Джангер. – Хорошая наследственность.

– У него скандинавские корни?

– Скандинавские? – На лице секретаря отразилось недоумение. – Что это значит, сьон Хранитель?

– На Земле есть полуостров в северных широтах, населенный в древности особым народом, – пояснил Сеймур Тья. – Скандинавы, мужчины со светлыми волосами, сильные и очень воинственные… Традиционные занятия – морской промысел и грабежи южных соседей. Сейчас об этом племени давно забыли, но среди названных вами имен встречаются скандинавские.

– Желаете, чтобы я подробнее исследовал их этимологию? – спросил Джангер Тали.

– Нет, друг мой. Меня больше интересует, где находится этот Калеб и что делает сейчас. Возможно, у него контракт?

– Был контракт на Сервантесе, где он отстреливал крыс в какой-то пустыне… – Джангер покосился на невидимый Хранителю экран. Похоже, он снова пребывал в недоумении. – Простите, сьон Хранитель… Разве Охотники уничтожают крыс? Маленькие милые зверьки… Кому они мешают?

На Авалоне водились крысы, но не завезенные с Земли и Офира, а несколько эндемических видов. Пушистые твари размером с ладонь, обитавшие в лесных зонах, питались медом, орехами, дикорастущими злаками и никому не причиняли беспокойства. Когда-то авалл ‘ тагрим держали их в домах для развлечения ребятишек.

Хранитель вздохнул. Джангер Тали прожил на свете всего лишь двадцать восемь лет, он отлично разбирался в методах информационного поиска и технике межзвездной связи, но в остальном был не очень подготовлен для ответственной работы секретаря. Однако его отличали исполнительность, преданность делу и желание учиться. Весьма ценные качества, по мнению Сеймура Тья.

– Это другие крысы, Джангер, хищные и гораздо крупнее, чем обитают на Авалоне, – произнес он. – Сервантес – девственный мир… Вы видели мамонта в зале рядом с моим кабинетом?

– Конечно, сьон. Огромное животное! Четыре бивня, рога и хобот толще моей шеи… А ноги! Какие ноги!

– Мамонт тоже с Сервантеса. Крысы охотятся на таких гигантов, а заодно на людей, домашний скот, на все, что движется. – Хранитель задумался на миг. – Пожалуй, стоит заказать чучела десятка крыс и расставить вокруг мамонта… В назидание молодым невеждам.

Покраснев, секретарь промолвил:

– Клянусь Великими Галактиками, сьон! В ближайшее время я изучу фауну Сервантеса!

– Заодно и флору, а также историю колонизации планеты. Ее заселили люди с Земли, но много позже, чем Авалон. – Сеймур Тья откинулся в кресле и поднял взгляд к массивным потолочным балкам. – Но вернемся к нашему Охотнику. Где он сейчас? На Сервантесе?

– Нет, сьон, на Опеншо.

– Опеншо? – Теперь Хранителю настал черед удивляться – в его бездонной памяти не было сведений об этом мире. – Опеншо… Что за Опеншо?.. – проворчал он и потянулся к пульту. Вверху, закрыв балки потолка, вспыхнуло бирюзовое окно Информария. Минуту-другую Сеймур Тья всматривался в строки на экране, затем довольно кивнул и молвил: – Мелкая планетка в Галактике Пяти Спиралей… далеко от нас… о такой и не вспомнишь… Что ему там надо?

– Информация отсутствует, – отозвался ночной секретарь. – Может быть, заглянул туда случайно. Тихий безопасный мирок… Что там делать Охотнику?

Охотники – непоседливый народ, подумал Хранитель, а вслух произнес:

– Свяжитесь с ним, Джангер. Скажите, что ему предлагается участие в дальней экспедиции по контракту с Авалонскими Архивами. Плата будет щедрой.

– Насколько щедрой, сьон?

– Ну, на десять-пятнадцать лет он может забыть о крысах с Сервантеса и о Сервантесе тоже. Пусть вылетает на Авалон. Пусть летит первым классом на лайнере Транспортного Союза. Дорогу мы тоже оплатим. И вот что…

– Да, сьон?

– Если он будет колебаться, пообещайте дополнительные льготы. Что-нибудь редкое, необычное… такое, чем в силах одарить лишь Архивы.

– Боюсь, я не совсем понимаю, сьон Хранитель, – сказал Джангер Тали, поразмыслив. – Чучело мамонта?.. Или изваяние женщины без рук и головы, но с крыльями, которое нам недавно доставили с Земли?..

Сеймур Тья не смог сдержать усмешки.

– Думаю, это не подойдет. Зачем ему мамонт, зачем изваяние? К тому же мы не дарим предметов из коллекций Архивов. Запомните, друг мой: что попало в наши хранилища, в них и останется во веки веков. Но вы можете пообещать ему гражданство Авалона.

– Но мы не принимаем иммигрантов! Наши власти запрещают…

– Власти сделают то, что рекомендуют Архивы, – строгим тоном произнес Хранитель. – Да, Джангер, пообещайте ему авалонское гражданство и все положенные льготы: земля, усадьба, избирательное право и биореверсия. Думаю, это сработает… – Сделав паузу, он пробормотал: – Мне нужен этот человек, и я его заполучу. Заполучу! Цена значения не имеет.

Сеймур Тья прервал связь с ночным секретарем, взмахнул рукой, и на экране Информария зажглось: «Потомственный Охотник Калеб, сын Рагнара, внук Херлуфа, правнук Ольгерда, сына Хакона…» «Хороший сюрприз Монастырям!» – мелькнула мысль. Пару минут он смотрел на строчку символов, размышляя, справится ли сын Рагнара и внук Херлуфа с адептом высшего посвящения. Ходили жутковатые слухи, что священник-экзорцист может убить человека с двадцати шагов, спровоцировав остановку сердца или разрыв питающих мозг артерий… С другой стороны, про Охотников первого десятка тоже рассказывали немало чудес и небылиц. Любопытно бы взглянуть на их поединок, подумал Сеймур Тья. Но эту мысль вытеснила другая: экспедиция далекая, опасная, и лучше, если конфликтов не будет.

Внезапно он ощутил усталость. Покинув уютное кресло, Хранитель вышел из кабинета, бросил взгляд на огромного мамонта, миновал галерею с зеркалами, полюбовался на колонны святилища авалл ‘ тагрим и пересек зал с доисторической обсерваторией. Затем поднялся на лифте к третьему наземному ярусу, где находились камеры релаксации.

Глава 3 Священник

Брат Хакко играл с легким пластмассовым шариком. Мелькнув над сеткой, натянутой поперек стола, шарик отскакивал от упругой поверхности столешницы и попадал в силовое поле. Управлявший им автомат был запрограммирован так, чтобы отражать шарик с различной скоростью и силой и посылать в разных направлениях, иногда совсем неожиданных для человека-партнера. Приходилось побегать, чтобы шарик не коснулся пола – это считалось проигрышем. Обычно режим игры для начинающих выставляли на минимальный уровень, но брат Хакко мог соревноваться с автоматическим устройством в самом сложном варианте тактики, предусмотренном программой.

Вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад… Шарик стремительно мелькал в воздухе, ударялся о столешницу и прыгал вверх. Летала ракетка в руках брата Хакко, то в левой, то в правой; перебрасывая ее, наклоняясь, приседая, подпрыгивая, он молниеносно отражал легкий белый шарик. Его противник-автомат в ракетке не нуждался; его видеодатчики вращались на высоком стержне, следили за человеком, а поле, заменяющее руки, посылало шарик туда, где достать его всего труднее.

Когда-то на Земле, в далеком, очень далеком прошлом, игра называлась теннисом, настольным теннисом, но это название было давно забыто. Никто не помнил, на какой планете придумали эту игру, в какие миры ее увезли колонисты, каких иноплеменников научили держать ракетку и бить по шарику, в какие галактики отправились потом эти люди, бывшие земляне, бывшие жители Офира, Гендерсона, Планеты Башен, Зеленой Двери. Память о том исчезла, и о самой игре забыли – разве что в Архивах, собиравших всякую всячину, могла сохраниться древняя видеозапись.

Пинг-понг, пинг-понг, пинг-понг!.. Шарик стучал, летая туда и обратно, туда и обратно. Человек, отражавший удары, двигался плавно, но с неуловимой глазом быстротой. Он был невысок и худощав, как все уроженцы Полярной; тонкие губы, впалые щеки, крупный рот, темный ежик волос и узкое лицо, которому не помешала бы биопластика или генетическая реконструкция. Не уродливый и не красивый, просто лишенный ярких индивидуальных черт, того, что может вызвать неприязнь или симпатию, не говоря уж о более сильных чувствах, о ненависти или любви. Заурядные черты, незапоминающееся лицо… Но его глаза пугали: в тот миг, когда он резко бил по шарику, черная радужка расплывалась, зрачок становился огромным, тьма заполняла всю поверхность глазного яблока. Не глаза, а пара обсидиановых кристаллов…

Возможно, в Архивах были не только записи, но даже название этой игры и других забытых развлечений, изобретенных в давние годы на сотнях, тысячах обитаемых планет. В прошлом таились богатства, не нужные Миру Галактик, игры с шариком, обручем, мячом, с кеглями, клюшками, битами, игры на ледяной арене, на поле с травой или в бассейне, игры с фигурками, которые передвигали по доске, с кубиками, костями и разрисованными кусочками картона. Их описания хранились в Архивах, но играть самому и смотреть видеозапись – такие же разные вещи, как живое искусство и память о нем. Архивы помнили, Монастыри знали, умели и обращали знание к собственной пользе.

Для этого была немаловажная причина. Земельные угодья, мастерские и космические производства, которыми владели Монастыри, давали работу послушникам и рядовым монахам, миллионам принявших обет безбрачия, лишенных пола, дома и семьи. Но в жизни есть и другие радости, кроме труда, благочестивых размышлений и служения божеству, и им нужна какая-то замена. Святые Отцы и адепты высшего посвящения занимались метафизикой, метемпсихозом и изучением Тайн Бытия; это так поглощало их, что многие продляли жизнь с помощью реверсии, хотя такая практика в Монастырях не поощрялась. Для остальных игры были отличным приложением творческой и физической энергии; кому-то нравилось гонять мяч, кому-то – двигать по доске фигурки, бросать кости или развлекаться картами. Это спасало от сожалений о потерянном, и потому игры в Монастырях процветали.

Туда и обратно, туда и обратно, туда и обратно… Пинг-понг, пинг-понг, пинг-понг…

Но брат Хакко не сожалел о прошлом и занимался игрой вовсе не от скуки. Собственно, то была еще не игра, а ее преддверие, всего лишь разминка. В огромном зале он находился один. Хотя на сей счет не имелось распоряжений от отца-настоятеля, братья, по молчаливому уговору, старались ему не мешать и вообще не попадаться на глаза. Для этого были все возможности – монастырь, крупнейший на Полярной, занимал огромную территорию у внутреннего моря Краффи, и в парке, окружавшем монастырские строения, хватало уединенных мест. Много лет назад, когда Хакко, став адептом, удостоился кое-каких привилегий, он выбрал башню на скале, что нависала над морем, и поселился в ней с двумя учениками. Ученики, отбыв положенный срок, уходили, кое-кто даже покинул Полярную, отправившись в обители в других мирах, но брат Хакко пребывал на той же скале у морского берега. Правда, и ему случалось странствовать по Великим Галактикам, когда была нужда в его искусстве экзорциста. Обычно ему поручали миссии умиротворения, ибо он мог изгнать из души человека любых зловредных тварей – гордыню, тщеславие, ненависть, жажду убийства и, разумеется, непочтительность к Монастырям. Иногда такие процедуры требовали экстраординарных мер, но брат Хакко крови не боялся.

Вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад… Внезапно он отбросил ракетку, его зрачки расширились, рот приоткрылся, сделавшись узкой щелью, пересекающей лицо. Он замер в неподвижности, но шарик, как и прежде, летал над столом, иногда так стремительно, что в воздухе на миг появлялась белесая полоска. Звук изменился – теперь слышались только удары о стол: понг, понг, понг! Брат Хакко отбивал шарик усилием воли, и это было гораздо проще, чем прыгать и приседать с ракеткой. Он упражнялся в таком режиме несколько минут, потом остановил шарик над своей половиной стола и резко выдохнул. На стол посыпались осколки пластика.

Брат Хакко глядел на них, скривив тонкие губы. Для любого адепта такая власть над мертвой материей была бы большим достижением, для любого, но не для него. Легкий хрупкий пластмассовый шарик… С камнем равного объема, даже с костью или деревом такого эффекта не добиться. Он сознавал, что владеет уникальным даром, но границы его тоже не являлись тайной: силой мысли или воли не пробить металл, не стереть в порошок даже мелкую гальку, не поднять в воздух этот стол, даже не сдвинуть с места… Впрочем, плоть людей, как и человеческая психика, были гораздо более хрупкими, чем камень или металл.

«Чем сложнее система, тем она уязвимее. Особенно если знаком с анатомией», – подумал брат Хакко и отступил от стола. Потом, сложив ладони палец к пальцу, поднял их к груди и прошептал:

– Бозон Творец! Ради велений Твоих и мощи Твоей!

Он вышел из здания. Этот невысокий, но длинный корпус современной постройки предназначался для спортивных занятий, всевозможных игр и других подобающих братии развлечений. За ним вставали древние башни монастыря, а перед прозрачной стеной фасада тянулся до самого моря сосновый лес. Небо, как всегда, выглядело сумрачным, серо-свинцовым, ветер яростно раскачивал кроны сосен, деревья поскрипывали, стонали, но крепко цеплялись за твердь земную мощными корнями. Полярная была суровым миром, на треть покрытым льдами, с солнцем-цефеидой, которое даже в пике излучения на могло растопить ледники. Для скудной неприхотливой жизни и человеческой расы, зародившихся здесь, это казалось привычным, но переселение с других планет шло вяло, и обитатели Полярной почти не смешались с другими гоминидами. Расстояние до Земли, ближайшего центра галактической экспансии, не превышало трехсот светолет, но земные колонисты прилетели сюда в ничтожном числе и быстро растворились среди автохтонов. Правда, вклад они внесли существенный, назвав планету так, как она числилась нынче в звездных каталогах: Полярная, четвертый мир Полярной звезды, самой яркой в созвездии Малой Медведицы и самой близкой к северному галактическому полюсу – разумеется, если смотреть с Земли… Земляне были эгоцентричным племенем и, распространяясь в Галактиках, давали звездам и мирам свои названия. Наглый грубый народ, жадный до чужого… Брат Хакко не любил землян.

Он направился к корявым низким соснам, чьи ветви скрещивались и переплетались над головой, врастали в соседние стволы, держась друг за друга с такой отчаянной решимостью, что зимние бури могли повалить весь лес, но не отдельное дерево. Ветер продувал его хламиду, но брат Хакко был привычен к холоду. Собственно, к зною тоже; весь диапазон температур, которые не убивали сразу человека без скафандра, в одних сандалиях и легком балахоне, столь же подходил ему, как вечное теплое лето – жителям Авалона.

В лесу порывы ветра стали почти незаметными. Брат Хакко шел к своей башне на морском берегу, размышляя о новом поручении Конклава и о том, поможет ли эта миссия приблизиться к Великим Тайнам Бытия. Возможно, они уже известны другому человечеству, людям или не совсем людям, что обитают за гранью Распада?.. Великие Тайны не поддаются научному знанию, нет теорий, что могут объяснить их, и нет приборов, чтобы связаться с божеством или измерить вес покинувшей тело души. Прибор один – сам человек! Его мозг, его сознание! Вот универсальный инструмент для разговора с богом, вот способ, чтобы задать вопрос и получить ответ! Но разум ограничен, и даже голос избранных божество не слышит… Ограничен у тех гомо сапиенс, что в границах Распада, однако другой человеческий вид, с иным строением мозга, мог больше преуспеть! Косвенное подтверждение тому – их долгая жизнь… Возможно, они достучались до божества и получили награду за свое упорство… Если так, то что это значит? Можно ли считать, что они – праведники, а остальные – мы! – греховны? Не подрывает ли это фундамент веры, саму идею Монастырей? В таком случае…

Мелодичный сигнал прервал его раздумья. Брат Хакко коснулся маленького диска на вороте своей хламиды, и перед ним возникло лицо Имм Форина, Левой Длани отца-настоятеля.

– Во имя Жизни и Света, брат! Святые Отцы призывают тебя!

Адепт кивнул и выключил переговорное устройство. Затем ровным неторопливым шагом направился обратно к спортивному комплексу, обогнул его и вступил под своды главной монастырской башни. От ее стен веяло холодом тысячелетий; ходили легенды, что именно здесь, на Полярной, в этом здании, были некогда учреждены Монастыри. Впрочем, в Галактиках насчитывалось еще сорок две планеты, приписывающих эту честь себе.

Гравилифты, тепловая завеса и другие современные удобства в нижних ярусах башни отсутствовали. Брат Хакко стал подниматься по крутой лестнице, бормоча под нос:

– Святые Отцы! Какие Святые Отцы? Откуда они тут взялись?

Лишь одна персона в Монастыре носила этот титул – его преподобие отец-настоятель, который также являлся членом Конклава. Кто-то прилетел?.. Прилетел с новостями о предстоящей миссии?.. И не только с новостями?..

Во время игры с ракеткой и шариком сердце брата Хакко билось ровно, но сейчас ритм сердцебиений сделался чаще. Справившись с этим признаком волнения, он продолжал подниматься. В башне было двенадцать ярусов, и отец-настоятель обитал на самом верхнем.

Лестницу украшали голографические картины с эпизодами Большого Взрыва. Разумеется, никто из людей не мог присутствовать при этом священном событии, но Конклав давным-давно утвердил канон, как следует его изображать: Бозоны рисовали алыми, и не круглыми, а слегка вытянутыми к центру соударения, разлет их частиц напоминал многокрасочный фейерверк, а Первый Свет, рожденный при ударе, непременно делали золотистым. В храме, с его огромными витражами и голографиями, эти картины заставляли трепетать сердца.

Брат Хакко поднялся на последний ярус. Здесь, в помещении с полукруглой стеной, зияли стрельчатые окна, прикрытые тепловыми завесами. С высоты был виден Греддах, самый крупный город Полярной; от угодий Монастыря его отделяли сосновый лес и узкий залив моря Краффи. Над городом клубился туман – очевидно, работали климатические установки.

Скудно обставленное помещение служило отцу-настоятелю чем-то вроде приемной. На лавке, накрытой синим потертым паласом, сидели четверо слуг-послушников, крепкие откормленные молодцы, способные при нужде спустить с лестницы непочтительного монаха или всыпать ему горячих розгами. Рядом с лавкой торчал автомат для приготовления напитков, модель столетней давности; его матовый корпус потускнел, кое-где его тронула ржавчина. Левая Длань Имм Форин располагался за столом у связного устройства и экрана Информария, но стол тоже выглядел скромно: металлические ножки и панель из пластика. Кроме стола, табурета Левой Длани, лавки с ковром и древнего автомата, в комнате не было ничего.

– Ты не торопился, брат Хакко, – промолвил Имм Форин. – Нехорошо! Заставил ждать отца-настоятеля!

Адепт уставился на Левую Длань, тот отвел глаза и слегка побледнел.

– Наверное, ты был далеко… В своей башне у моря?..

Брат Хакко по-прежнему молчал, буравил Имм Форина взглядом, пока у Левой Длани не начали стучать зубы и дергаться веко. Молодцы на лавке сидели тихо, не шевелясь, старательно изображая на сытых мордах почтение.

Выдержав долгую паузу, адепт произнес:

– Куда?

– С-сюд-да… – заикаясь, ответил Имм Форин и ткнул перстом в нужную дверь.

В стене напротив окон было две двери. Одна открывалась в суровую келью с каменным холодным полом, убогим светильником в нише и деревянным стулом, видавшим лучшие времена. Здесь отец-настоятель принимал монахов, выслушивал их просьбы и покаяния, отпускал грехи, карал и миловал, а иногда награждал. Никто из побывавших тут не мог бы сказать, что настоятель дни свои проводит в довольстве, сидит на мягком, спит в тепле и ест что-то иное, кроме жидкой похлебки и каши из овса. Глава Монастыря, как и другие высокие иерархи, считался праведником и подвижником.

Другая дверь вела в его личные покои. Перешагнув порог, брат Хакко очутился в узкой тесной камере, под всевидящим оком робота-стража. В лоб ему смотрел ствол разрядника, два других ствола целили в грудь и в затылок, у потолка раскрылись щели с форсунками – через них мог подаваться ядовитый газ либо препарат, вызывающий оцепенение и беспамятство. Долгие четыре секунды брат Хакко стоял здесь с окаменевшим лицом, не двигаясь, не моргая и даже не дыша; потом впереди раскрылась диафрагма входа, он сделал пару шагов и глубоко вздохнул, втянув теплый благоухающий воздух.

– Присаживайся, достойный брат, – раздался голос настоятеля. – Ты, должно быть, удивлен… Боюсь, Имм Форин слегка перестарался, программируя охранного робота. Но у нас высокий гость, и мы должны обеспечить ему безопасность. – Настоятель повернулся к сидевшему рядом человеку и отвесил вежливый поклон. – Святой Отец Гхор Милош Руэда.

– Я не удивлен. – Брат Хакко равнодушно пожал плечами и опустился в кресло, обтянутое шкурой пустынного барса с Сервантеса. Он не глядел по сторонам; ему случалось бывать в покоях отца-настоятеля, и обстановку он помнил до мелочей. Комната была уютной и теплой, с удобной мебелью, но без излишней роскоши, если не считать обивки кресел, шкур на полу и жутковатых звериных голов, украшавших стены. Настоятель считался экспертом в инопланетной зоологии, особенно в части фауны диких миров, где водились всякие причудливые создания.

– Наш гость, Святой Отец Гхор Милош Руэда, вел переговоры с Архивами от имени Конклава, – сказал настоятель. – Вопрос решен: ты, брат, участвуешь в экспедиции. – Он выдержал паузу. – Участвуешь как наблюдатель, а потому будь осторожен в своих решениях, но тверд.

Брат Хакко покосился на гостя. Такие редко встречались в Галактиках – не загорелый, не смуглый, а угольно-черный, как парадный сапог лейтенанта-десантника Звездного Патруля. Шея иерарха над воротом сутаны и его широкая физиономия были темны, как ночные небеса, являя странный контраст с вьющимися седыми волосами и алым одеянием. Губы полные, глаза яркие, и взгляд не прячет, что уже хорошо… Немногие могли смотреть в лицо адепту.

– Я возглавляю департамент информации и слышал о вас, брат Хакко, немало впечатляющего, – звучным голосом промолвил Гхор Милош Руэда. – Бунт на Шамбале… и еще та давняя история с властями Планеты Башен… Похвально, очень похвально! Воистину ваш талант приносит нам великую пользу! Уверен, что и на этот раз вы будете столь же энергичны и во всем блеске проявите свой дар. Разумеется, если возникнет в том нужда.

Департамент информации… Этот эвфемизм обозначал секретную службу Монастырей, с которой брату Хакко приходилось иметь дело, причем не единожды.

Он молча склонил голову. Затем произнес:

– Информация?

– Здесь.

Вытряхнув из рукава сутаны алый молитвенный кристалл на цепочке, гость протянул его брату Хакко. Ладонь Гхора Милоша Руэды казалась посветлее кожи шеи и лица, пальцы были длинными, цепкими. Гладкий овальный кристалл, символ Творящего Бозона, лежал в ладони Святого Отца как младенец в люльке.

Приняв его, брат Хакко с сомнением подергал цепочку.

– Серебро?

– Серебро, прошитое мономолекулярной кайларовой нитью. Не порвется, – успокоил его иерарх. – В кристалле запись, которую сможете открыть только вы. Небольшое ментальное усилие… Вы ведь способны зажечь свечу, обычную свечу из воска?.. Так вот, необходимо что-то в этом роде.

Кивнув, брат Хакко надел цепочку на шею и спрятал кристалл за ворот своей хламиды.

– Было бы полезно, ваше преподобие, сообщить достойному брату состав экспедиции, – сказал отец-настоятель. – Как говорится, у предупрежденного за пазухой лишний метательный нож.

Гхор Милош Руэда сложил на коленях темные руки.

– С этими людьми не будет проблем. Номинальный глава – доктор Аригато Оэ из Научного Дивизиона Архивов, видный ученый, и с ним два ассистента. Это научная часть экспедиции – биохимик, антрополог, ксенобиолог… Все они авалонцы.

Авалонцы! В последней фразе иерарха чувствовалось легкое презрение. Авалон был миром вечного света, прекраснейшим местом во Вселенной, мечтой и предметом зависти многих и многих. Волею случая авалонцам досталась звездная система с парой вполне стабильных солнц, с пятью пригодными для обитания планетами, с неистощимыми ресурсами энергии, руд и минералов, служивших сырьем для сотен космических производств. Высокий уровень технологии, армия роботов, транспортный флот и поддержка Внепланетарных Поселений сделали авалонские товары одними из лучших в Галактиках. Богатство Авалона стало пословицей, но, как бывает всегда, не обошлось без оборотной стороны: авалонцев считали изнеженными себялюбцами. Что было недалеко от истины.

– Кто капитан? – спросил брат Хакко.

– Ковальский, Пилот Архивов. Весьма опытный. – Выдержав паузу, Святой Отец добавил: – Он с Шамбалы.

Священник пожал плечами.

– На Шамбале не знали моего имени.

– К тому же те, кто устроил мятеж против Монастырей, давно мертвы, и прах их развеян над океанами планеты, – вмешался отец-настоятель. – Не думаю, что возникнут проблемы.

– И я на это надеюсь. Но! – Призывая к вниманию, Гхор Милош Руэда поднял палец. – Пока нам не удалось выяснить истинный возраст капитана. Если он хотя бы раз проходил биореверсию, то, возможно, является очевидцем известных нам событий.

– Тогда стоит его заменить, – сказал отец-настоятель.

– Вряд ли такое получится, – откликнулся Святой Отец. – Нельзя проявлять настойчивость, это вызовет подозрения. Архивы и так пошли на большие уступки.

– Я справлюсь, – произнес брат Хакко. – Расскажите о корабле и его оснащении.

– Корвет-разведчик сверхдальнего радиуса действия. Вооружен, на борту роботы, в том числе боевые.

Отец-настоятель удивленно всплеснул руками.

– И только один пилот? Как он справится со всем этим?

– Бортовой компьютер – интеллектронное устройство. Кроме экспедиционного корабля снаряжается транспорт с контейнерами веществ, которые могут пригодиться на планете.

– Есть яды? – спросил брат Хакко.

– Нет. Только то, что предназначено для защиты населения в различных ситуациях. Предсказать их заранее невозможно, детальная информация о катастрофе отсутствует. Все в вашем кристалле, брат Хакко… все, что предоставлено Архивами и что удалось получить… гмм… другим путем.

– С этим я ознакомлюсь. – Священник прикрыл глаза и на минуту погрузился в размышления. Затем произнес: – Может потребоваться что-то необычное… Они берут с собой синтезатор?

– Да. – Кажется, Святой Отец Гхор Милош Руэда был удивлен. – По моим сведениям, синтезатор уже доставлен из Внепланетарного Поселения Вавилон. Причем не полевой, а планетарного класса. Это важно?

– Пока не знаю. Может быть, он мне пригодится.

Иерарх встал, и отец-настоятель с братом Хакко тоже поднялись. Темное лицо Гхора Милоша Руэды было торжественно и серьезно. Откинув рукава алой сутаны, он сложил ладони палец к пальцу, опустил голову и погрузился в молитву. Настоятель и адепт тоже молились – молча, смиренно, истово.

Потом гость сказал:

– Теперь я дам вам последнее напутствие. – Он вытянул руку, и брат Хакко опустился на колени. – Будьте справедливы в своих деяниях, будьте милосердны и добры, не руководствуйтесь гневом или пристрастием, измерьте и взвесьте, брат мой, прежде чем поступить так или иначе, но, приняв решение, идите до конца без страха и жалости. Да пребудет с вами Бозон Творец! Ради велений Его и мощи!

Брат Хакко много раз слышал эти слова, которыми провожали в путь адептов. Привычная формула благословения, напоминавшая, что ему предстоит решать, где проходит граница между Добром и Злом – или, что еще труднее, между Злом меньшим и Злом большим.

Он поцеловал руку иерарха и поднялся с колен.

– Иди, достойный брат. Иди и выполняй свой долг, – в один голос сказали Святые Отцы.

Через секунду он очутился в камере, под оком робота-стража, и стволы излучателей снова целили ему в лоб, в грудь и затылок. Возможно, то было испытанием, придуманным настоятелем, или мелкая подлость Левой Длани Имм Форина, который не любил и боялся брата Хакко. То или другое, но никак не забота о безопасности приезжего иерарха. Что могло ему грозить в самом тихом уголке Галактик?.. Тысячи лет на Полярной не случалось бунтов против Монастырей и местных владык, люди не восставали друг на друга, не делили земли, славу и богатства, так что история человечества была здесь менее бурной и кровавой, чем в других мирах. Борьба с холодом, ветром, льдом и снегами отнимала много времени и энергии, сил для резни не оставалось.

Брат Хакко спустился вниз, вышел из башни, и ветер опять набросился на него. Он шагал, не замечая холода и яростных порывов приближавшейся бури, шагал и думал о трех авалонцах. Вряд ли они выжили бы на Полярной… изнеженные люди, чья воля мягка, как растопленный воск… Прав Святой Отец Руэда, с ними проблем не будет.

Глава 4 Корабль

Снаружи корвет впечатлял: темный удлиненный корпус с плавными обводами, плосковатое днище, выступы орудийных башен и двигателей планетарного маневра, впереди – клювообразный нарост отсека управления. Он был похож на дельфина, парящего в солнечном свете над поверхностью астродрома Второй луны, окруженного конусами стартовых башен. В зеленоватом искусственном небе, не знавшем туч и облаков, круглился гигантский диск Авалона, в зените сияло дневное солнце, ночное светило же и Первая луна прятались за ликом планеты. По широкой равнине астродрома тут и там были разбросаны корабли, галактические лайнеры, яхты и пассажирские суда внутрисистемных линий, небольшие челноки для сообщения с авалонскими городами, роботы для ремонтных работ в пустоте. Но огромным транспортам и крейсерам места здесь не нашлось; боевые корабли Звездного Патруля и военный флот Авалона базировались на Первой луне, а грузовым судам любая планета, даже с тяготением в четверть стандартного, была недоступна. Для них существовали заатмосферные доки и перевалочные узлы.

Величиной корвет вряд ли уступал легкому крейсеру, но это не делало его подходящим для большой команды. Разведчик сверхдальнего действия был заполнен множеством устройств и механизмов, которые могли пригодиться на границах Распада, в Диких Галактиках, еще не породивших жизнь. Двигатели Берроуза – в двойном комплекте, системы защиты и жизнеобеспечения – в тройном, гравипривод, волновой гаситель, ангары с авиетками и наземным транспортом, оружие, охранные роботы, запасной энергоресурс, трюмы, забитые снаряжением… Места для немногочисленного экипажа оставалось не так уж много: по правому борту – командная палуба «А» с рубкой, лабораториями, медицинским блоком и модулем дублирующего управления, по левому – палуба «Б», пассажирская. Коридор, шесть кают, отсек гибернации и оранжерея с крохотным бассейном. Здесь, в оранжерее, они и собрались.

– Я – капитан Ковальский, родом с Шамбалы, пилот Архивов, Дивизион Астронавтики, – произнес невысокий мужчина в оранжевом комбинезоне с золотыми нашивками. – Добро пожаловать на борт «Людвига Клейна». Я представлю вас друг другу и кораблю, но до этого вы можете оглядеться. Сообразить, кто есть кто, – добавил он с кривой усмешкой.

Оглядеться… Для Калеба, Потомственного Охотника, это было привычным занятием. Он умел смотреть так, что предмет внимания, человек или зверь, не догадывался, что его разглядывают.

Обстановка: довольно просторный отсек со световыми панелями и сводчатым потолком высотой в три человеческих роста. В дальнем конце – кабина для воздушного и водного массажа и небольшой овальный бассейн; трое поместятся, а вот четвертый уже вряд ли. По стенам и потолку вьется плющ с большими зелеными листьями, внизу под стенами – газоны: четыре жасминовых куста, две пальмы, карликовый кедр и еще одно дерево, похожее на дуб. Вся растительность – из тех пород, что модифицированы специально для космических оранжерей. Между газонами – скамья и столик. У люка, ведущего в коридор, – площадка с шестью легкими креслами из разноцветного пластика. Спрятаться негде, даже в бассейне: воды в нем чуть выше пояса.

Люди: четверо мужчин и девушка. Капитан стоит – вероятно, чтобы казаться повыше. Роста небольшого, зато плечи могучие и грудь выпуклая; вероятно, очень сильный человек. Смуглый, бородатый, резкий и властный, с быстрой реакцией пилота. Уроженец Шамбалы, что в Галактике Шекли. Планета была необитаемой до колонизации, и он явно происходит от земных переселенцев.

Шамбала, крутилось в голове у Калеба, Шамбала… Что-то он слышал об этом мире, что-то случилось там, но, кажется, еще до его рождения… Может быть, говорил отец?.. Вспомнить ему не удалось, и он переключился на мужчину, сидевшего в голубом кресле.

Классические черты лица: прямой нос, высокий лоб, изящный разрез глаз, небольшая бородка… Безукоризненная внешность, и сложение ему под стать: не мускулистый, но и не тощий, все в меру и на своем месте. Очень, очень ухоженный… Типичный авалонец. Судя по острому взгляду, прожил немало и немало повидал.

Рядом с ним, в синем кресле, девушка. Тоже типичная авалонка. Молодая – похоже, не проходила реверсию. Выглядит скучной, а так красотка, ничего не скажешь! Носик точеный, глазки карие, огромные, губы яркие, волосы до пояса, и в них то светлые, то темные пряди… Фигурка соответствует, все при ней… Надо будет заняться, решил Калеб. Что с того, что скучает, даже грустна?.. Может, любимый песик сдох или кибер-визажист лишнюю ресничку выдернул… Дело поправимое! Развеселим!

По другую сторону от авалонца – еще один с той же планеты. Очень крупный, рослый, но какой-то безликий, физиономия выражает не больше, чем обтесанное бревно, даже не скажешь, какого он возраста. Улыбается, но улыбка как приклеена… Странный тип! Приглядеть бы за ним…

Последний член экипажа сидел напротив авалонцев, но не около Калеба, а подальше, так что между ними помещалось оранжевое кресло капитана, сейчас пустое. Щуплый субъект в балахоне до пола, лицо узкое, как лезвие секиры, глаза и волосы темные, рот точно щель, прорезанная клинком… Священник и, несомненно, высокого ранга. Калеб ощущал исходящую от него угрозу с той же ясностью, как гипнотизирующий взгляд удава с Пьяной Топи. Наниматель, тот важный сьон из Архивов, с которым он общался на Авалоне, ничего не сказал об этом человеке, кроме имени: брат Хакко с Полярной. Более подробные инструкции Калеб должен был получить на борту корабля.

Авалонец, сидевший в голубом кресле, разглядывал его. Девушка хмуро уставилась в пол, безликий тип улыбался – рот до ушей. Священник выглядел спокойным, его взор блуждал по увитым зеленью стенам.

– Продолжим, – нарушил молчание капитан. – Глава экспедиции – доктор Аригато Оэ с Авалона, биохимик и физиолог, Научный Дивизион Архивов. Представьте ваших людей, дуайен.

Авалонец поднялся.

– Доктор Десмонд, ксенобиолог, мой ассистент, – негромко произнес он. – Второй ассистент – доктор Дайана Кхан, антрополог и моя жена. Оба из Научного Дивизиона.

Десмонд, продолжая улыбаться, встал и отвесил поклон, девушка лишь кивнула. Казалось, ее мысли блуждают где-то очень далеко.

– Информация для команды. – Капитан сложил руки на могучей груди. – В точке финиша, на планете, куда мы доберемся предположительно через девяносто семь стандартных суток, все мы подчиняемся сьону доктору. В пространстве, во время пути туда и обратно, я ваш командир. Я отвечаю за вашу безопасность и требую, чтобы мои приказы выполнялись без возражений. Ясно?

– Да, почтенный сьон, – ответил за всех Десмонд, одарив капитана лучезарной улыбкой. Тот поморщился.

– Не сьон. Не почтенный сьон, не Ковальский и не сьон Ковальский. Капитан! Так вы должны ко мне обращаться. Одно из правил, которые вам нужно соблюдать.

– Есть и другие? – внезапно спросила Дайана Кхан. Голос у нее был мелодичный, но с легкой хрипотцой. Она по-прежнему ни на кого не смотрела.

– Есть, но об этом позже, – сказал капитан и повернулся к священнику. – Брат Хакко с Полярной, представитель Монастырей. Адепт и экзорцист.

Наступила тишина. Затем Аригато Оэ промолвил:

– Уточните ваш статус, брат Хакко.

Священник поднялся с потупленным взором. Странное чувство охватило Калеба – этот монах напоминал экзопланету, недоступную для наблюдателя, чье присутствие замечалось лишь по малым возмущениям звездной траектории. Планета, однако, существовала в реальности и, кажется, таила неприятные сюрпризы.

– Я наблюдатель, только наблюдатель, капитан и достойные сьоны, – пробормотал брат Хакко, склонив голову. – Наблюдатель и помощник во всех ваших делах, угодных Творящим Бозонам. Я также буду возносить молитвы об успехе экспедиции и здравии всех ее участников.

– Это похвально, – отозвался капитан. – Шестой член экипажа – Потомственный Охотник Калеб с Земли, сын Охотника Рагнара, внук Херлуфа, правнук Ольгерда, сына Хакона… Дальше не помню. Может быть, остановимся на этом, Охотник?

– Да, – сказал Калеб, небрежно помахав рукой. – Но если кто-то желает, я могу назвать еще сорок поколений своих предков. Все они были достойными и очень галантными людьми. – Он бросил многозначительный взгляд на доктора Кхан, но зря – та и бровью не повела.

– Родословные землян повергают меня в ужас, – заметил дуайен экспедиции. – Древняя планета, где за каждым – хвост вплоть до мифических героев, таких, как Геракл, Чингисхан, Цезарь и Будда.

– Не поминайте ложных богов и демонов, брат мой, – строго произнес священник. – Их имена запятнаны злыми деяниями, ибо они…

Кровь бросилась в лицо Аригато Оэ. Прищурившись, он прервал монаха гневным жестом.

– Запятнаны! Возможно, эти люди, если они не миф, не были образцом добра и благочестия… Но что сказать о Монастырях? Наш капитан с Шамбалы… Напомнить, что там сотворили?

– К этому мы не причастны. Как бывает во время мятежа, его предводители чего-то не поделили, и началась всеобщая резня, – спокойно молвил брат Хакко.

– Неверная информация, – вмешался Десмонд, упершись в подлокотник огромным кулаком и привстав со своего зеленого кресла. – Есть данные о том, что кровавую бойню спровоцировали Монастыри. Планету умиротворил Звездный Патруль, и сохранились показания его офицеров, записи, сделанные под ментоскопом. Вы лжете, брат Хакко.

Странно, но улыбка не покинула лицо ксенобиолога и казалась такой искренней, словно он преподнес брату Хакко одни комплименты.

– Священники не лгут, брат мой. Может быть, я плохо информирован… кто в мире без греха?.. – вздохнув, сказал адепт. – Но не надо о прошлом, достойные сьоны, вернемся к настоящему. Я не знал, что в экспедиции будет Охотник. Позвольте спросить – для чего?

Калеб мог поклясться, что глаза доктора Аригато Оэ торжествующе сверкнули.

– Не желаете о прошлом?.. Понимаю, понимаю… – с явной издевкой протянул он. – Что ж, поговорим об Охотнике. Калеб, сын Рагнара и внук Херлуфа, один из лучших в своем Братстве. На него возложена функция защиты – разумеется, на планете, когда мы окажемся среди туземцев.

– Я готов защитить вас даже от разъяренной толпы, если будет на то воля Творца.

– А если не будет? Ваш дар действует на людей, а борги не совсем люди… Так что, брат мой, я полагаюсь на вас не больше, чем на пустой мешок.

Щеки священника порозовели, губы сжались. Или это только почудилось Калебу?

– У нас на Полярной говорят: не щупай товар, пока не купил, – пробормотал брат Хакко. – Мой дар действует на всех гоминидов, сьон. Скоро вы в этом убедитесь.

– Хмм, на гоминидов… На животных тоже? Если нам встретится зверь с клыками в палец, вы и его сумеете очаровать?

– Для защиты от зверей есть роботы. Охотник нам не нужен.

– Нам? Это, брат Хакко, неопределенное понятие. Есть мы трое, научная экспедиция Архивов, и Высокая Коллегия, озаботившись проблемой безопасности, решила, что нашей группе необходим Охотник. И есть вы, наблюдатель от Монастырей… Наблюдайте в свое удовольствие и молитесь Бозону Творцу, Всемогущему Кванту и Святым Суперструнам! В ином качестве вы мне не нужны.

– Смиренно принимаю ваши слова и ваше решение, – процедил монах сквозь зубы. – Тем не менее, достойный сьон…

– Брек! – громко и властно произнес капитан Ковальский. Он следил за перепалкой, раскачиваясь на носках вверх-вниз и поворачивая голову, будто орудийную башню, то к одному, то к другому спорщику. – Брек! Я ожидал чего-то подобного, так как вы еще не команда, не экипаж, связанный общими целями, а сборище идиотов. – Тут капитан покосился в сторону доктора Десмонда с его неизменной улыбкой. – Едва очутившись на моем корабле, вы затеяли свару, а это недопустимо! Сьона Кхан спросила, есть ли другие правила… Есть. Например, вы должны снять свои тряпки и облачиться в полетные комбинезоны… Но главное правило – никаких ссор на борту! Никаких! – рявкнул Ковальский. – Людвиг этого не понимает!

Калеб не был удивлен – в странствиях по Великим Галактикам ему доводилось летать на кораблях, считавшихся почти одушевленными существами. Интеллектронным модулем комплектовали суда-разведчики типа «Людвига Клейна», уходившие в Дикие Галактики, к рубежам Распада, а также корабли Ордена Защиты Среды Обитания и других ликвидаторов чрезвычайных ситуаций. Удовольствие дорогое, зато можно перебросить груз и людей без многочисленной команды, которую приходится снабжать воздухом, пищей и жизненным пространством. Однако бортовой компьютер с интеллектом, равным человеческому, отличался странными фобиями и капризами. Самой распространенной причудой был взгляд на пассажиров и капитана как на элементы структуры корабля, которой полагалось находиться в максимально точном гомеостатическом равновесии. Любой конфликт на борту расценивался как дестабилизация и мог иметь самые серьезные последствия для неуживчивого экипажа. По этой причине интеллектронные суда снабжались устройством гибернации.

– Повторяю, – сказал капитан, – никаких склок и проявлений неприязни! Даже голос не повышайте! Только вежливые дискуссии, без упоминаний крови, резни, мятежей и разъяренных толп! Иначе отправитесь в холодильник до конца путешествия! Ясно?

Пять пассажиров кивнули. Потом Дайана Кхан окинула взглядом оранжерею и прошептала:

– Он… ваш Людвиг… все слышит? Прямо сейчас?

– Сейчас, милая сьона, он спит, но, пробудившись, будет все слышать и видеть – все, что происходит на борту. Но так как он не человеческое существо, ему непонятно, с чего один придурок орет на другого. А потому, сьоны, мир, мир, когда вы под оком Людвига! – Внезапно капитан ухмыльнулся. – По пути у нас будет две остановки, и вы можете свести счеты, покинув корабль. Только глотки друг другу не перережьте! Я обязан доставить вас на Борг живыми, и я это сделаю, клянусь Великими Галактиками!

Калеб смотрел на девушку. Смотрел так, как умеют Охотники – искоса, незаметно, словно бы интересуясь зарослями плюща за ее спиной. Прошло четыре дня, как он покинул Опеншо, и воспоминания об Инес ар ‘ Гауб, ее покорных губах и робких ласках, были еще свежи. Дайана Кхан походила на вдову несчастного Гауба не больше, чем брат Хакко на брата Павла с заштатной планетки в Галактике Пяти Спиралей. Как и эти два монаха, Инес и Дайана казались существами разных пород, и их несходство, отличия облика, голоса, одежды, чаровало Калеба, ибо он ценил в женщинах разнообразие. Женщин он любил, и они отвечали ему взаимностью. Охотник слишком одинок, и труд его слишком опасен, чтобы пренебречь теплом и кратким забвением, какое обещают их тела. Но эта авалонка выглядела такой холодной, такой далекой и печальной… Ее глаза и губы не сулили радости.

– Старт через шесть часов. У вас будет время, чтобы натянуть комбинезоны и распаковать свой багаж, – сказал капитан. – Теперь пройдем в рубку. Людвигу пора проснуться и познакомиться с вами.

Они перебрались в коридор, миновали отсек гибернации и жилые каюты – на дверях были написаны их имена – и остановились в поперечном проходе, соединявшем палубы «А» и «Б». Здесь находились гравилифты, которые вели на нижний уровень, из жилой зоны в трюмы и ангары, а напротив них – массивный люк. Ковальский открыл его, приложив к замку браслет коммуникатора.

Рубка встретила их непроницаемой тьмой. Она была узкой и тесной, и шесть человек едва поместились за пилотским ложементом. Капитан на ощупь обогнул его, что-то сделал в темноте, и тут же вспыхнул свет. В воздухе раскрылись экраны внешнего обзора, зажглись сенсорные панели, скользнул алый блик над пультом управления оружием, с тихим звоном включился навигационный модуль. Рубка словно ожила: перемигивались на панелях огоньки, слева от кресла пилота повисла схема внутренних коммуникаций, навигатор снова зазвенел и озарился зеленым – знак того, что полетная легенда считана в блок прокладки курса.

Ковальский погладил пульт широкой ладонью, словно дитя приласкал.

– Просыпайся, лентяй! Пора за работу.

– Готов служить, капитан. Начал расчет первого прыжка, а их, кажется, будет немало. Далеко же мы собрались!

– Как думаешь, долетим?

– Не сомневайтесь.

Голос! Калеб увидел, как вздрогнул священник, как доктор Аригато Оэ открыл в удивлении рот, как взметнулись ресницы его красавицы супруги. Голос Людвига был ни мужским, ни женским – мальчишеский дискант, какой бывает лет в десять-двенадцать, до начала мутации. Причуда капитана?.. Очень, очень странная! На кораблях, где он бывал, звучали женские голоса, контральто или сопрано. Понятный выбор для пилотов, чья жизнь проходит в замкнутом пространстве и часто – в полном одиночестве.

Снова раздался тонкий мальчишеский голос:

– Кто эти люди, капитан?

– Наши пассажиры, Людвиг, наш новый экипаж. Экспедиция за Край Распада.

Ковальский стал называть имена, Людвиг слушал, только один раз перебив капитана, когда тот добрался до прекрасной авалонки.

– Приветствую вас на борту, сьона Дайана. Женщины здесь бывают нечасто, особенно такие красивые.

– Вы ему понравились, сьона, – сказал капитан. – Думаю, он захочет с вами говорить. Будьте снисходительны, он тоже нуждается в приятном обществе.

Ресницы Дайаны Кхан снова взметнулись.

– Конечно, капитан. Я буду только рада.

Ковальский назвал имена брата Хакко и Калеба, потом устроился в ложементе и произнес:

– Идите в свои каюты и переоденьтесь. Людвиг бодрствует, так что можно обращаться за помощью и советом. Если пожелаете перекусить, скажите ему. Я буду здесь. Началась предполетная подготовка.

Он вытянулся в кресле и закрыл глаза. Авалонцы, священник и Калеб один за другим покинули рубку. Калеб вышел последним, уловив обостренным чутьем Охотника едва различимые звуки. Людвиг что-то шептал капитану – может быть, делился впечатлениями о новом своем экипаже. Или просто напевал?..

Калеб шагнул в коридор, люк закрылся, и звуки исчезли.

* * *

Его жилой отсек был довольно просторен. Каюта три на пять метров, с легкой пластиковой мебелью и стенными шкафами, стены окрашены в приятный желтоватый цвет, потолок светится золотистым. Напротив двери, над столом, – щель автомата доставки, а повыше – большой квадратный экран, имитация окна. Никаких изображений, только молочно-белая поверхность в темной коричневой раме. Слева, под шкафами, диван и кресло, на диване – два объемистых контейнера с имуществом и полетный комбинезон, тоже желтый. Справа – два узких проема, перекрытых прозрачными створками: один ведет в спальную нишу, другой – в санблок, к удобствам. Там виднелись сетчатые головки душа, зеркала, черный зев утилизатора и остальное – все, что положено. Осмотревшись, Калеб решил, что жилище вполне приемлемое. Конечно, не апартаменты первого класса на лайнере Транспортного Союза, которым он летел на Авалон, но, с другой стороны, не общий кубрик на орденском корабле. Орден Защиты Среды Обитания был его частым нанимателем; такая работа считалась почетной, но платили скудно.

Калеб раскрыл контейнеры. В них были ножи и длинные клинки из нитридной стали, не уступавшей прочностью алмазу, излучатели и другое оружие, два комплекта доспехов, шлемы с устройствами связи, одежда, плащ-хамелеон и кое-какие лекарства – «охотничья аптечка», как называли ее в Братстве. Все это вряд ли могло пригодиться на борту корабля, и он уже собрался переместить контейнеры в шкаф, но вспомнил про брата Хакко. Вспомнил, вытащил инъектор, бросил на стол и вновь запечатал контейнеры.

Тихий перезвон раздался в каюте, а вслед за ним – голос Людвига:

– У вас много оружия, сьон Калеб. Зачем?

– Я возьму его на Борг. Я должен охранять наших ученых. Так сказано в моем контракте.

– Но на борту есть все, что может вам понадобиться.

– Не все. – Калеб хлопнул по крышке контейнера. – Ты не представляешь, что тут хранится.

Он сунул контейнер в шкаф, потом убрал второй.

– Что же? – поинтересовался Людвиг.

– Не могу ответить на твой вопрос. У нас, Охотников, свои секреты.

Странный звук. Вздох?.. Имитация вздоха?..

– Никогда не встречал Охотника, – произнес Людвиг. – Наверное, это очень романтическое занятие? Как у древних героев и рыцарей?

Калеб усмехнулся.

– Романтическое. До первой встречи с драконом.

– А что потом?

– Потом дракон сносит рыцарю голову. Все, конец! Само собой, если зазеваешься.

– Ты шутишь, сьон… – Снова подобие вздоха. – Если бы… – Пауза. – Если бы я превратился в человека, то стал бы Охотником. Это так интересно!

– Да, – согласился Калеб. – Сегодня ползаешь в болотах Пьяной Топи, завтра гоняешь крыс на Сервантесе, пока желчный пузырь не лопнет… Зато интересно. – Он стащил одежду, свернул ее комом и направился в санитарный блок. – Куда это девать, Людвиг?

– В утилизатор, сьон. На борту тебе не понадобится другая одежда, кроме комбинезона.

– Вот что, Людвиг… Не называй меня сьон. Просто Калеб.

– Принято. Просто Калеб.

Он встал под душ. Острые тугие струйки били сверху, снизу, со всех сторон.

– У тебя мускулы как канаты, – снова раздался тонкий голос. – Как канаты, как змеи… Сравнение из одного старинного романа, который я читал. И у тебя шрамы… на груди и еще на боку… Откуда?

– На боку – память о пиявках с той самой Пьяной Топи. На груди… Это неприятная история, Людвиг. Не люблю ее вспоминать.

– Почему ты не убрал эти шрамы? Простая косметическая операция… я могу ее выполнить в медицинском блоке.

– Не в наших обычаях. Сколько ни есть у Охотника шрамов, все его.

– Как летопись подвигов?

– Нет, как память о неудачах и просчетах.

Душ отключился. Потоки теплого воздуха высушили тело.

– Ты расскажешь мне о своих приключениях? – спросил Людвиг.

– Если хочешь. – Калебу чудилось, что он беседует не с бортовым компьютером, а с любопытным мальчишкой. – Приступать прямо сейчас?

– Как-нибудь потом. В полете у нас будет время.

Он вернулся в каюту, взял со стола инъектор и прилепил над коленом. Потом натянул желтый комбинезон.

– Это устройство на твоей ноге – оружие?

– Нет. Это капсула с особым препаратом. Зелье, как называют его Охотники.

– Для чего?

– Так, на всякий случай. – Калеб улегся на диван и вытянул ноги. После душа мышцы приятно покалывало. – Скажи, ты говоришь сейчас только со мной?

– Не только. У меня динамически распределенный полиморфный разум. Говорю с тобой, с капитаном и сьоной Кхан. Очень милая девушка!

– Охотно верю.

Закрыв глаза, он расслабился. Он размышлял о новом своем контракте. Ему случалось летать с разведчиками девственных миров, ибо любая пригодная для жизни, но незаселенная планета могла преподнести сюрпризы – как правило, неприятные. Ураганы, цунами, землетрясения и другие катаклизмы в его компетенцию не входили, он занимался флорой и фауной, чудовищами, подстерегавшими людей на суше, в воздухе и океанских водах. Рискованный труд, так как о существах, обитавших на планете, не знали ровным счетом ничего. Саблезубые крысы с Сервантеса, пиявки и змеи Пьяной Топи, огромные пауки Биквары, даже черви, гидры и другие паразиты, атаковавшие людей, были знакомым бедствием, и любой Охотник представлял, какой опасностью они грозят и как бороться с ними. Но в неведомом мире правили бал случайность и внезапность. Дерево и даже целый лес мог оказаться всеядной тварью, скала вдруг разевала пасть, превращаясь в гигантского ящера, волны выносили на берег медузу, стреляющую ядом, безобидные на вид птицы рвали скафандр железными клювами. Случайное и внезапное… грань жизни и смерти… Охотник рисковал, и за риск платили. Платили все, кто осваивал новые миры, – Торговая Корпорация, Лига астронавтов, Транспортный Союз и колонисты из множества звездных систем, которым грозило перенаселение.

Но Авалонские Архивы заплатили с небывалой щедростью. Работа была такая же, как и в других экспедициях, что отправлялись к рубежам Вселенной, а вот цена – огромная… Не наличность, хотя и эта сумма удивляла, а льготы и бонусы, что прилагались к ней. Гражданство Авалона! Калеб никогда не слышал, чтобы Охотника так поощряли, и поначалу отнесся к предложению со здоровым скепсисом. Но сьон Большая Шишка, Хранитель Архивов, объяснил, что это значит: дом, земля, бесплатная реверсия и пожизненное содержание. Гражданину полагалась часть доходов от торговли и ссуд, выданных властями инопланетным конгрегациям, и это были немалые деньги. Щедрая плата, очень щедрая! И что бы это значило?..

На ум Калебу пришли четыре варианта. Возможно, экспедиция была такой опасной, что с полной гарантией он не вернется?.. Но данный случай предусматривался контрактом, и хотя он не имел прямых наследников (дед и отец погибли, а о своей биологической матери он ничего не знал), право на его имущество отходило к Братству. Так и так Архивы заплатят!

Возможно, те, кого он должен охранять, особо ценные персоны?.. Ценные для Архивов и авалонских властей?.. Это, конечно, не бесполый монах с Полярной, а доктор Аригато Оэ с его ассистентами. Скажем, доктор – гений, придумавший такое, что у всех прямая кишка выпадет… разумеется, от восторга… Но что делать гению в опасной экспедиции? Гения берегут, ибо для мира, его породившего, нет ничего дороже. Гении – самый ценный товар во Вселенной, и вряд ли Аригато Оэ к ним относится. Просто толковый ученый, и к тому же раздражительный… Как он сцепился с монахом!..

Возможно, что у сьона Большой Шишки был какой-то личный интерес?.. Бозон Творец не разберется с этими Архивами, Монастырями, Орденом и прочей братией… всюду борьба за власть и почет, везде подсиживание и интриги… Вдруг доктор перебежал кому-то дорожку? Метит в кресло Хранителя, а тому не нужен конкурент?.. Есть и другие причины для неприязни, но стоит ли в этом случае нанимать Охотника? Разве что вся экспедиция сгинет бесследно, и с Охотником, и без него…

Калеб тщательно обдумал эти ситуации, ибо от верного решения зависели его жизнь и честь. За любым контрактом, что предлагались ему и другим Охотникам, стояли люди, обитатели планет и заатмосферных городов либо члены галактических конгрегаций, а люди, как известно, несовершенны. Случалось, наниматели толковали записанное в контракте иначе, чем понимал Охотник, что было поводом к спорам, дрязгам, а иногда – к кулачной расправе и вмешательству Малого Третейского Суда. Охотники не любили, когда наниматель маячит за спиной во время работы или пытается их в чем-то ущемить; нередко причиной конфликтов становились неуважение и посягательство на честь. Охотники были известными гордецами.

Итак, обдумав три варианта, Калеб склонился к четвертому. Вероятно, их полет на край Вселенной не являлся обычной экспедицией для изучения нового мира, а преследовал иную цель, очень важную для галактического человечества, раз за дело взялись Архивы и Монастыри. Он не понимал, что их объединяет, но отрицать это было нельзя: на борту корабля находились ученые Архивов и священник высокого ранга, адепт-экзорцист. И хотя большой дружбы между ними не замечалось, несомненно, их что-то связывало.

Что?..

Он решил не ломать над этим голову. Кто-то из авалонцев – видимо, Аригато Оэ, дуайен экспедиции, – проинструктирует его, и ситуация прояснится. Причин для беспокойства нет. В конце концов, что Архивами обещано, то уже заплачено.

– Хочешь есть? – нарушил молчание Людвиг.

– Нет, благодарю. Я бы чего-нибудь выпил.

– Кофе, сок, фруктовый коктейль, молоко?

– Молоко? – Калеб фыркнул. – Охотники не пьют молоко. Водка с Земли есть? Или можжевеловый джин?

– Слишком крепкие напитки, чтобы держать их на борту. Есть вино.

– Это уже лучше. Наливай!

Звякнул автомат доставки, из щели выдвинулся поднос с рубиновой жидкостью в стакане. Калеб покинул диван, выпил в три глотка, поморщился.

– Кисловато! Откуда?

– Сухое вино с Авалона Амо. Очень хорошее.

– Ладно, сойдет.

На стенах вдруг замелькали голографические картины – морская гладь под розовым солнцем, горы в снежных шапках, ночное небо, усыпанное звездами, полные света городские башни, астродром с серебряной стрелой галактического лайнера. Изображения текли, скользили, наплывали друг на друга; виды природы и городов сменились орнаментами и фрактальными узорами, потом начался парад живых тварей и людей, будто выстроившихся в бесконечную очередь: лица мужчин и женщин, снежный тигр с оскаленной пастью, смеющаяся рожица ребенка, шипастая изумрудная ящерица, длинноногие птицы в голубом оперении, танцующие под луной. Вскоре мельтешение лиц и фигур сделалось таким стремительным, что даже острое зрение Охотника их не различало.

– И что это значит? – щурясь, спросил Калеб.

– Если пожелаешь, я украшу свое жилище, – раздалось в ответ. – Или у тебя есть голограммы близких? Отца, матери, твоих любимых женщин?

– Женщин было слишком много, чтобы помнить их дольше пяти дней. О матери я ничего не знаю, я родился в стокгольмском инкубаторе. Отец… отца я не забыл. Но в нашем Братстве лишнее с собой не таскают. Воспоминания – тяжелый груз.

– Это верно. – Людвиг замолчал. Мелькание картин на стенах прекратилось.

– Вот что, – произнес Калеб, кивая на окно-экран над столом, – ты мог бы изобразить тут подходящий пейзаж. Такой, чтобы радовал душу. Тираннозавра, которому я разнес башку на Пятой Кехне… стаю тараканов с Гендерсона – чуть меня не сожрали, пришлось травить их газом… – Он призадумался на секунду. – Нет, лучше мой дом и поместье. Мне не пришлось их увидеть, так полюбуюсь хоть сейчас.

– Что за поместье? – спросил Людвиг.

– На Авалоне. Я теперь авалонский гражданин.

– Большая честь! Поздравляю, Калеб! – Людвиг сделал паузу. – Где находится твое владение?

– Точно не знаю. Где-то в верховьях реки Тагрим.

– Ты помнишь код своего сертификата?

– Да, разумеется.

Он назвал код, и в окне-экране появилось изображение: скалы на берегу неширокой реки, сосны с золотистыми стволами, луг с петляющей среди трав дорожкой и бревенчатое двухъярусное строение. Черепичная кровля, большие окна, крыльцо с резными столбиками и две башенки по углам… Хорошее место, и дом хорош, решил Калеб. Надоест жить, приеду сюда умирать.

– Скоро старт?

– Да. Грузят последние контейнеры с оборудованием.

Калеб покосился на свои ноги, обтянутые желтыми штанинами. Зашел в душевую, поглядел на себя в зеркале. Цыпленок, да и только! Правда, впечатляющих размеров.

– Не дашь ли мне комбинезон другого цвета?

Людвиг хихикнул.

– В оранжерее ты сел в желтое кресло. Это твой выбор, Калеб. Каюта в желтых тонах, желтое одеяние, желтый скафандр… Таков порядок на борту.

– Значит, синий достался красотке Кхан? Жаль! Синий – мой любимый цвет.

– А желтый тебе совсем не нравится? – с явным огорчением спросил Людвиг.

Калеб снова уставился в зеркало.

– Оттенок неподходящий. Словно птенчик, вылупившийся из яйца… чуть подрастет, и на вертел… Понимаешь, о чем я?..

– Это можно исправить. Встань ближе к зеркалу… да, так… прикрой глаза ладонями… сейчас, сейчас… – Что-то сверкнуло, и Людвиг с торжеством сообщил: – Готово! Ты доволен?

Теперь комбинезон отливал золотом. Ткань на груди, рукава, штанины – темное золото, оплечье – светлое, по бокам – такие же светлые полосы, что спускаются до лодыжек, пояс мерцает сотнями золотистых искр, ворот словно чеканная цепь…

– Костюм героя, – промолвил Калеб. – Попадись я в таком пиявкам с Пьяной Топи или тараканам с Гендерсона, сдохли бы от страха. Ну ничего, ничего… Попутчики у нас не из пугливых, а красотке Кхан, может, и понравится.

Он вернулся в каюту – и как раз вовремя: из стены выдвинулось массивное кресло, похожее на пилотский ложемент, с окна-экрана исчез речной берег, и теперь на нем высветились орбиты планет звездной системы Авалона. Дневное солнце – яркий пылающий шар, два ближних к нему мира, жарких и бесплодных, затем обитаемые планеты: Авалон Амо, Авалон с его двумя лунами и Авалон Флер. Много дальше от центрального светила – газовые гиганты, а за ними – ночное солнце Авалона, небольшая звезда со своими сателлитами, два из которых обладали подходящей для жизни атмосферой. Большая редкость – стабильная система двух звезд с пятью обитаемыми мирами! А кроме них еще двенадцать лун и спутников газовых планет с искусственно созданной средой, круговоротом вод, морями, континентами, флорой и фауной. В Солнечной системе успехи терраформирования были гораздо скромнее. Когда изобрели двигатель Берроуза, оказалось, что проще найти подходящий для жизни мир у другой звезды, чем преобразовывать Марс и Венеру.

– Старт через три минуты, – раздался голос капитана. – Команде занять места в ложементах.

Калеб покорно устроился в кресле, и гибкие ремни тут же охватили его конечности и грудь. Корабли, снабженные гравиприводом, набирали скорость без перегрузок и резких толчков, однако полет в околопланетном пространстве требовал особых мер предосторожности. Тут было тесновато – энергостанции с гигантскими зеркалами, спутники навигации и связи, производства и научные лаборатории, транспорты, лайнеры и тысячи малых судов, прибывающих и отбывающих с астродромов и орбитальных доков. «Людвиг Клейн» считался сравнительно небольшим кораблем, но на высоте нескольких километров к нему пристроилось ведомое судно, контейнеровоз солидных размеров. Осторожно маневрируя, корвет и транспорт поднялись над плоскостью эклиптики и развернулись к шаровым скоплениям над северным полюсом Галактики.

Теперь экран заливала бархатная тьма, расшитая блестками звезд. Рисунок созвездий был непривычен Калебу, но Млечный Путь сиял в небесах Авалона так же ярко, как на Земле – обе планеты находились в Галактике Трех Ветвей, одной из самых крупных в обитаемой Вселенной. Свет туманностей скрывал ее центр, загадочную область, куда не сумела проникнуть ни одна экспедиция – проникнуть, вернуться и поведать людям, какое чудо затаилось за вечным блеском газовых облаков. Астрофизики и космологи полагали, что в центре любой галактики находится черная дыра, гигантская сингулярность в ткани пространства-времени, которая, возможно, соединяет наш мир с анти-Вселенной. Как и почему возник подобный феномен, оставалось неясным, но только для науки – у Монастырей было свое объяснение. Согласно их теогонии, черные дыры, способные поглотить все звезды и планеты, являлись предостережением Творца, клинком, занесенным над грешным человечеством. Меч опустится, и Мироздание исчезнет, если сумма зла, нечестия, гордыни и остальных грехов превзойдет некую границу. Как именно это случится, в Монастырях тоже знали: не вострубят ангелы, не явится Бог в сиянии и славе, не призовет на Страшный Суд живых и усопших – ничего подобного, просто материя Вселенной свалится в черную дыру, вернувшись в исходное состояние, к двум Священным Бозонам.

– Готовимся к прыжку, – раздался тонкий голосок Людвига. – Будут неприятные ощущения. Не беспокойтесь, дышите медленно и глубоко.

– Не в первый раз, – промолвил Калеб.

Знакомая вибрация и гул двигателя Берроуза заполнили каюту. Он стиснул челюсти, чтобы не стучали зубы, но тело его сотрясалось, будто каждая мышца, каждая кость, каждая клетка и нерв отплясывали сумасшедший танец. Почти физически он ощущал, как копится, давит, стягивается тугой пружиной чудовищная энергия, готовая вот-вот проломить пространство. Двигатель Берроуза (так он назывался на Земле) позволял мгновенно преодолевать огромные дистанции, сравнимые с масштабами галактик. Вакуум вовсе не был инертной пустотой, скорее ареной приложения множества полей и сил различной физической природы, не позволявших двигаться быстрее, чем летит квант, испущенный звездой. Но при большом – действительно большом! – давлении ткань континуума разрывалась, и перемещаемая масса могла оказаться как угодно далеко, у соседнего светила или на краю Вселенной. В Старых Галактиках нашли способ управлять этим процессом, причем задолго до того, как первая земная обезьяна слезла с дерева и высунула нос из джунглей.

Гул двигателя сменился протяжным стоном, затем на Калеба рухнула тишина. Каюта растворилась в неистовом мельтешении цветных кругов и пятен; они словно бы вылетали с огромной скоростью из невидимого центра и кружились по прихотливым орбитам, двигаясь все медленнее и медленнее, затем сползали за границу поля зрения. Мертвая тишина и световые эффекты являлись, по мнению специалистов, обманом чувств, игрой химических реакций в коре головного мозга, ибо прыжок был вне восприятия человеческих ощущений – в первую очередь слуха и зрения. Человек – невольник времени и, выпадая из его потока, замыкается в микрокосме, где есть только он сам, его тело, его разум, его мысли, фантазии, воспоминания. Внутренний мир полностью замещает внешний, лишенный ощущений организм прячется в склеп небытия, биологические часы не работают, внешних раздражений нет, и зрительный нерв будто бы трудится вхолостую, порождая иллюзию цветных колец и пятен… Все так, но Калебу мнилось, что в каких-то неуловимых для его сознания подробностях эти доводы ошибочны или неполны. Он что-то чувствовал, хотя не мог передать свои ощущения словами; в миг прыжка он словно был всюду и нигде – возможно, превращался в призрака, размазанного на тысячи светолет от старта до точки финиша.

Пятна исчезли, зрение восстановилось, тишину сменил замирающий рокот двигателя. Вскоре он стих, и палуба под ногами чуть заметно дрогнула – включился гравипривод. В окне-экране снова блестел серебром речной плес, тянулись к небу утесы, и бежала по лугу дорожка – прямо к дому с двумя башенками.

– Мы в шаровом скоплении Раунфо, – послышался голос капитана. – Команде покинуть ложементы. Ориентация в пространстве и расчет следующего прыжка займут примерно двое суток. Отдыхайте.

Ремни втянулись в спинку и подлокотники кресла. Калеб встал.

– Людвиг, покажи, что за бортом.

– Очень красивый вид, Калеб. Я бы сказал, величественный.

Экран вспыхнул, словно озаренный взрывом, и Калеб, не выдержав этого зрелища, на секунду прикрыл глаза. Сплошной темноты здесь не было, только жалкие клочья мрака тут и там сопротивлялись победному сиянию звезд. Ни Млечного Пути, ни ветвей галактической спирали, ни туманностей, ни редких искр в темноте, ни созвездий невиданных очертаний… Ничего, только вечный яростный огонь…

Звезды! Тысячи, сотни тысяч, мириады звезд!

Глава 5 Шаровое скопление

Жилище доктора Аригато Оэ, оформленное в нежно-голубых тонах, было просторным: кабинет, трапезная и спальня с санблоком. Спальня соединялась с каютой жены, и там голубизну сменял спокойный синий цвет, будивший воспоминание об авалонских океанах. Во всех отсеках – обилие световых панелей; Дайана не любила темноты. Сейчас свет был приглушенным, как в те минуты, когда на смену дневному солнцу восходит ночное, озаряя мир розовым сиянием. Вечер… Вечер на Авалоне, вечер по бортовому времени.

– Ужин на двоих, – промолвил Аригато Оэ. – Что-нибудь легкое – фрукты, тагримское печенье, сок и по бокалу вина.

– Слушаюсь, сьон, – отозвался тонкий бестелесный голос.

– Пригласите Охотника, пусть придет сюда. И вот что еще, Людвиг… В эту ночь я запрещаю прослушивать мою каюту. С данного момента и до утра.

– Мои извинения, сьон. Такой приказ может быть отдан только капитаном.

– Снеситесь с ним. Капитан в курсе моих полномочий.

Прошли две или три минуты. Потом:

– Я удаляюсь, сьон. Видеонаблюдение тоже отключить?

– Разумеется. Второе кресло в мой кабинет.

По стене пробежала волна. Медленно и плавно появились ножки, подлокотники, сиденье, спинка. Кресло было широким, прочным, рассчитанным на крупного мужчину.

Дверь каюты сдвинулась, пропуская Охотника. Дуайен экспедиции уже не раз встречался с ним, но испытал привычное удивление: этот высокий мощный человек двигался с изяществом и ловкостью танцора. Золотистый комбинезон сидел на нем, словно воинский доспех.

Не дожидаясь приглашения, Охотник опустился в кресло.

– Сейчас вы получите инструкции. Очень простые, – сказал Аригато Оэ. – Нам предстоит работать на планете во враждебном окружении. Вы должны охранять меня и сьону Кхан. Не доктора Десмонда и тем более не священника. Меня и сьону Кхан.

– Приоритет? – спросил Охотник.

– Высший – у меня. Но крайне желательно, чтобы сьона Кхан тоже не пострадала.

– Я понял.

У Охотника были холодные серые глаза. Он не шевелился, но его взгляд снова и снова обегал каюту, ни на чем не задерживаясь, но, вероятно, фиксируя каждую мелочь. Человек, который готов ко всему, в любой момент и в любом месте, подумал доктор. Хороший выбор! Он не ошибся с этим Охотником. Сеймур Тья, изучивший досье Калеба, сына Рагнара, тоже был о нем высокого мнения.

– У вас есть все необходимое? Оружие? Приборы? Что-то еще вам нужно?

– Это зависит от враждебного окружения, которое вы упомянули. Что конкретно? Люди? Животные? Агрессивная среда?

Вздохнув, Аригато Оэ развел руками.

– Трудно сказать. Предыдущая экспедиция доставила немного сведений, и они большей частью фрагментарны… Кто и что грозит опасностью?.. Люди? Почти наверняка. Животные? Возможно. Среда? Не знаю. Планета будто бы стабильна и спокойна, с хорошим климатом… Но может всякое случиться.

– Все, что может случиться, обычно случается, – промолвил Охотник. – Мне мало известно о задачах экспедиции. Хотелось бы узнать побольше.

– Да, разумеется. Доктор Десмонд введет вас в курс дела. Он в лаборатории, устанавливает оборудование, настраивает приборы… Идите к нему прямо сейчас.

Казалось, Охотник удивился.

– Сейчас, сьон? Не поздновато ли?

– Доктор Десмонд не нуждается в сне и ждет вас. Идите.

Охотник молча встал, шагнул к двери.

– Еще одно, – произнес глава экспедиции. – Присматривайте за монахом, Калеб. Ему не понравилось, что мы наняли Охотника.

– Я понял.

– Он должен знать свое место. Он – наблюдатель, только наблюдатель. Перед стартом, когда он начал спорить со мной, я уточнил эту ситуацию. Но слов может оказаться недостаточно… Вы справитесь с ним?

– Братец Хакко – адепт высшего посвящения… опасный человек… – Охотник на секунду задумался. – Но это моя проблема, сьон.

Он вышел. Дверь беззвучно задвинулась.

– Можно убрать кресло, – сказал Аригато Оэ, но бортовой компьютер не отреагировал. Вероятно, действовали лишь механизмы дверей и устройства в санитарном блоке.

Кивнув с довольным видом, доктор погладил бородку и направился в трапезную. Помещение было почти пустым: сервированный для ужина стол посередине, два небольших мягких диванчика и огромный экран с видом на шаровое скопление Раунфо. «Людвиг Клейн» парил над этим звездным островом, и где-то неподалеку висела гигантская ферма с сотнями закрепленных на ней контейнеров – невидимый в ярком сиянии грузовик.

Аригато Оэ считал себя опытным странником, но видеть такое зрелище ему не доводилось. Неудивительно, ведь он занимался мирами, породившими жизнь, а в древних шаровых скоплениях ее быть не могло – разве что в давние, очень давние времена, когда формировались эти звездные ассоциации. Сейчас диаметр Раунфо составлял лишь триста двадцать светолет, но в этом пространстве светила теснились, как ягоды на виноградной грозди. Десятки, сотни тысяч звезд, красные гиганты, красные карлики и золотистые солнца, подобные земному, но с бесплодными планетами, опаленными жестким излучением… Давление световых потоков было огромно, вихри радиации – губительны; в таких областях Вселенной споры жизни превращались в пар, не долетев до планетарной тверди.

Вошла Дайана. Синий комбинезон с серебристыми искрами подчеркивал тонкую талию и длинные стройные ноги, под легкой тканью колыхались холмики грудей, волосы – прядь светлая, прядь темная – были собраны в корону. Глаза Аригато Оэ вспыхнули, чресла напряглись. Он жаждал ее столь же яростно, как путник в пустыне мечтает о глотке воды, и временами воду ему подносили – мутную, с запахом плесени, из колодца несбывшихся надежд. Жажды она не утоляла.

Дайана опустилась на диванчик, приложила ладошку ко лбу.

– Эти пространственные скачки… после них у меня болит голова.

– Заглянем в медотсек? – предложил Аригато Оэ.

Она отвернулась. Она вообще редко смотрела на него.

– Не хочу. Выпью немного вина, если ты не возражаешь.

Они поужинали в молчании.

«Прекрасен Авалон, – мрачно думал доктор, запивая соком тагримское печенье, – и был бы еще прекраснее, если бы импринтинг и фрейн-терапию сделали законом. Возможно, нам бы это помогло… возможно, мы стали бы ближе друг другу… А так что мы имеем? Несчастный мужчина, несчастная женщина…»

В спальне царил приятный глазам полумрак, подобный свету авалонской ночи. Они разделись, и Аригато Оэ лег в постель. Дайана распустила волосы и замерла у изголовья ложа. Взгляд опущен, губы сомкнуты, рука лежит на приборе цветных снов.

– Хочешь заняться сексом? Со мной или включить прибор?

Он посмотрел на жену. Ее лицо было безразличным и холодным, как у мраморной статуи.

– Включи. Не буду тебя беспокоить.

Аромат юной женской плоти, моря и цветов… тихий, едва слышный звук дыхания… пряди волос, рассыпавшиеся по подушке… Женщина рядом – губы полуоткрыты, нежные груди с розовыми сосками то вздымаются, то опадают… Он вытянул руку, коснулся бархатистого плеча, и ее губы шевельнулись. Он не расслышал сказанного, но знал, что это слова любви.

Тихо журчал прибор, снова и снова проматывая ленту былого, воздвигая сказочные замки из пепла прошлых лет, расцвечивая их огнями минувшего счастья. Доктор Аригато Оэ спал, и на его губах играла улыбка.

* * *

Калеб стоял в коридоре, поворачивал голову, ловил тихий гул вентиляторов и шелест листвы, долетавшие из оранжереи. Рефлекс Охотника: перед тем, как что-то сделать, прислушаться и оглядеться. Палуба «Б» просматривалась из конца в конец, и видел он только стены, двери кают и световые панели на потолке. Свет был приглушенным; по бортовому времени наступила ночь.

– Ночь, – тихо произнес он. – Ночью люди спят. Однако доктору Десмонду сон не нужен и охранять его не требуется… Забавно!

Забавно и не совсем понятно, думал Калеб, шагая к проходу, соединявшему палубы. По одну его сторону находились гравилифты, грузовой и предназначенный для экипажа, по другую – ведущий в рубку люк. Он был приоткрыт, и в отблесках экранов и горевших на пульте огней виднелись пилотский ложемент и торчавшая над спинкой голова капитана.

– Доброй ночи, – промолвил Калеб, остановившись перед люком.

Кресло развернулось. Ковальский с хмурым видом уставился на него.

– Страдаешь бессонницей, Охотник? Или с похмелья маешься?

– Нет, мешок ищу.

– Зачем?

– Для трупа.

Капитан мигнул.

– А что, у нас уже есть труп?

– Будет, – пообещал Калеб. – Где Охотник, там и покойник.

– Это вдохновляет. Но трупы мы не храним в мешках. Имеется саркофаг для почетного захоронения в пространстве.

– А если без почестей?

– Тогда в утилизатор. На удобрение.

Они глядели друг на друга и ухмылялись. Кажется, разговор забавлял обоих.

– Я тут доктора навестил, по делу, – произнес Калеб. – Покои у него просторные, не чета моим.

– Каждой мышке – своя норка. В соответствии со статусом.

– Это я понимаю. Но мне казалось, что все жилые отсеки должны быть одинаковы.

– Можно и так, и этак. Допускаются перемены.

– Наш Людвиг – трансформер?

– Вроде того, но только в части внутренней среды. – Капитан развернул кресло и бросил через плечо: – Приятно было побеседовать, Охотник. Не найдешь мешок, обращайся. Я подскажу, где искать.

Кивнув, Калеб отправился на палубу «А». Здесь было пять дверей с очень широкими проемами – вероятно, для транспортировки громоздкого оборудования. У дальней стены маячила пара андроидов с растопыренными манипуляторами. Грузчики, подумал Калеб и произнес:

– Мне нужен доктор Десмонд. Где он, Людвиг?

Одна из дверей отъехала в сторону.

– Сюда, Калеб. Второй лабораторный отсек.

Помещение было просторным. Большую его часть занимала изогнутая подковой труба метрового диаметра, одним концом уходившая в стену. У другого висели в воздухе панели с мигающими огоньками, кожух был раскрыт, и здесь копался Десмонд, что-то настраивал или проверял, касаясь жезлом-пробником разноцветных ячеек. Для столь крупного и на первый взгляд неповоротливого человека он делал это с удивительной ловкостью.

Ксенобиолог поднял голову, бросил взгляд на Калеба и сразу расплылся в улыбке.

– Чем занят? – спросил тот.

– Это линия-автомат для биохимических анализов. Нуждается в точной юстировке.

– Творец в помощь. – Калеб придвинул высокий табурет и сел. – Что ты можешь мне рассказать, сьон доктор? О Борге, планете, куда мы летим, и ее обитателях?

– Сначала не о Борге. – Десмонд закрыл кожух прибора, повел рукой, и огоньки на панелях погасли. – Знаком ли сьон Охотник с теорией космической панспермии? С общепринятыми взглядами на зарождение и эволюцию жизни на планетах?

– Ну-у… – протянул Калеб, – в какой-то степени. Лучше повторить.

– Так и сделаем, сьон. Считается, что споры жизни возникли в момент Большого Взрыва или вскоре после него, опустились на множество планет Вселенной и, если условия были подходящими – я имею в виду наличие вод, тяготение, температурный баланс и все остальное – споры не погибали, но инициировали жизнь. В мирах с особо благоприятной средой эта жизнь быстро развивалась, порождая растения, животных и, наконец, разумные создания. В данный момент в Великих Галактиках существуют тысячи человеческих рас, возникших вполне самостоятельно, с небольшими отличиями друг от друга, но с единым генофондом. Это доказано тонкими исследованиями, описывать которые нет нужды, – сьон Охотник отлично знаком с рядом интегральных эффектов, подтверждающих единство человечества. Во-первых, – Десмонд стал загибать пальцы, – облик людей, их физиология и анатомия. Во-вторых, способ размножения. Как демонстрирует процесс колонизации, звездные народы скрещиваются без проблем и порождают новые, вполне жизнеспособные расы. В-третьих, естественный срок жизни, который колеблется в диапазоне от семидесяти до ста двадцати стандартных лет. И, наконец, в-четвертых, сходная восприимчивость к психотропным веществам, волновой терапии, алкоголю, медицинским препаратам и средствам продления жизни…

Он говорил серьезные вещи, но улыбка была словно приклеена к губам. Улыбка-обманка, улыбка-маска… Что за ней скрывалось?.. Какие эмоции обуревали его?.. Был ли он храбр или труслив, добр или злобен, уравновешен или вспыльчив?.. Калеб этого сказать не мог, хотя неплохо разбирался в людях. Физиономия как доска, а в ней щель с великолепными белыми зубами… Эта безликость раздражала Калеба. Его отношения с собратьями по роду-племени были непростыми – одних он защищал, других убивал, с третьими торговался, с кем-то мог разделить вино и хлеб, кого-то презирал и ненавидел. Необходимо мнение о человеке, который окажется рядом с тобой среди опасностей нового мира, нужно знать, каков он и на что способен. Правда, он не нуждается в опеке, как сказал Аригато Оэ… Но почему?.. Умеет защищаться сам?..

Десмонд, скрестив на груди мощные руки, продолжал монотонно бубнить:

– Итак, до сего момента Вселенная мыслилась как обитель разумных существ с единым генетическим кодом, определяющим их облик и прочие особенности. Но на Борге мы столкнулись с непохожим на нас человечеством, которое, возможно, является одной из тысяч рас другой Вселенной или другой ее части, оплодотворенной иными жизненными семенами. Теперь нельзя исключить, что столкновение бозонов Кларка – не уникальный феномен, что подобное случалось в прошлом и будет случаться в будущем, всякий раз порождая особую жизнь, отличную в генетическом плане от той, которую мы считали единственно возможным вариантом. Это ведет к существенной смене парадигм, и потому…

Калеб прервал его, стукнув кулаком по колену.

– Великие Галактики! Не надо о парадигмах, а то у меня моча посинеет! Скажи, эти борги в чем-то не похожи на людей? Монстры? Чудовища? Уроды?

– Нет, почему же… Есть кое-какие внешние отличия, но в генотипе и физиологии их больше… вероятно, больше.

– А точнее?

– Срок их жизни втрое, вчетверо превосходит человеческий… разумеется, без учета реверсии.

– Что еще?

Десмонд пожал плечами. Они были заметно шире, чем у Охотника.

– Мало данных. Экспедиция Архивов, нашедшая их, почти целиком погибла. Трое убиты, четвертый прилетел обратно, но лишился разума. Видимо, туземцы очень агрессивны и не любят чужаков.

– Ну, уже кое-что… Они исследуют космос?

– Нет. Предположительно, у них архаическая цивилизация. Паровой двигатель еще не изобретен, но архитектура впечатляет… Правда, записей немного, и снимки сделаны с орбиты.

– Ваша группа будет их изучать? Их биологию, обычаи, искусство и остальное, что интересно Архивам?

– Разумеется, но не это главная задача. Они вымирают, сьон Охотник, полностью вымирают, вся планета… во всяком случае, таковы выводы первой экспедиции. Вот проблема!

– Вымирают? Почему? Какая-то болезнь?

– Неизвестно. В материалах первой экспедиции отмечен странный факт: кажется, наши ученые попытались установить причину, и за это их убили. – После паузы ксенобиолог все с той же улыбкой добавил: – Мы будем осторожнее. Мы должны разобраться с этой ситуацией и, по возможности, оказать помощь. Такова главная цель.

– Хмм… – пробормотал Калеб, – хмм, убили… и правда, странно… – Потом спросил: – Эти ваши парни… погибшие… как они действовали?

– В рамках стандартных правил: трое спустились на планету, четвертый остался на корабле. Когда произошло несчастье, он полетел к наземной базе, чтобы забрать тела и поместить в реаниматор. Но их растерзали… ужасное зрелище… его психика не выдержала.

– Откуда известны эти подробности?

– У них был такой же корабль, как у нас, – я имею в виду с интеллектронным модулем. Корабль вел записи. Благодаря этому кое-что удалось выяснить. Ты можешь просмотреть эти материалы. Они в памяти бортового компьютера.

Минуту Калеб размышлял, потом слез с табурета.

– Последний вопрос: зачем на борту священник? Я уважаю чужую веру, Десмонд. Был бы с нами простой монах, приставили его к чему-нибудь полезному… мусор выносить, белье стирать, яичницу жарить… Но это адепт-экзорцист! Опасная тварь!

Улыбка Десмонда стала еще шире.

– Не могу ответить, сьон Охотник. Я не обладаю нужной информацией.

– Ладно, забудь, – промолвил Калеб, направляясь к двери. Но, стоя на пороге, бросил взгляд на ксенобиолога и поинтересовался: – Чему ты улыбаешься? Как-то незаметно, чтобы радость жизни тебя переполняла… Так чего зубы скалить?

– Я редко вижу новых людей. Моя жизнь протекает в дальних экспедициях или в лаборатории, в контактах с немногими коллегами, – раздалось в ответ. – Я не очень общителен, но знаю, что улыбка – знак дружелюбия и добрых намерений. Поэтому я улыбаюсь – тебе, сьон Охотник, капитану и даже мрачному священнику.

Калеб покачал головой.

– Знак дружелюбия… вот как… Ну, будем считать, мы все тебе поверили – и я, и капитан, и монах с кислой рожей. Можешь улыбаться пореже, приятель. И не надо делать это с такой натугой – прямая кишка выпадет или селезенка порвется.

– У меня нет прямой кишки и селезенки, – произнес Десмонд.

Размышляя над этим ответом, Калеб вернулся на жилую палубу, подошел к своей каюте и внезапно замер. Что-то изменилось. Коридор, озаренный неярким светом, был по-прежнему пуст, но какие-то новые звуки витали в воздухе – не шорох ветвей, не рокот вентиляторов, а тихий плеск воды. Секунду он прислушивался, склонив голову к плечу, потом зашагал к оранжерее. Он ступал беззвучно и осторожно, словно боялся потревожить тень, трепетавшую у его ног.

Жасминовые кусты, скамья, пальмы, кедр и карликовый дуб… Сделав последний шаг, он опустился на колени у края бассейна – там, где лежал синий комбинезон Дайаны Кхан.

Света хватало, вода была прозрачнее хрусталя, и Калеб видел ее обнаженные груди, упругий живот, бедра и треугольник волос меж ними. Кожа сияет, как розовый жемчуг, головка откинута, глаза закрыты, ресницы, точно два крохотных веера… Веера вдруг взметнулись – она почувствовала его взгляд.

– Что? Что тебе нужно, Охотник?

Никакого смущения. Это Калеба не удивило – нагота на Авалоне не считалась постыдной, как на всех жарких и умеренно теплых мирах с обширными океанами. Земля в этом смысле тоже не была исключением.

– Где твой муж? – спросил он, пытаясь что-нибудь припомнить об авалонских брачных обычаях. Кажется, они практиковали шесть или семь видов брака, допускавших связь на стороне и даже промискуитет. Что угодно, кроме насилия.

– Муж? – Она прикрыла розовые соски ладонями. – Он спит под гипноизлучателем. Есть еще вопросы?

– Есть. Долго он будет спать?

Глаза Дайаны сверкнули.

– Пока звезды не рухнут в черную дыру! И что с этого? Не везде Охотнику дичь!

Калеб, не отвечая, разглядывал ее. Сейчас, когда рядом не было супруга, доктор Дайана Кхан не казалась такой уж печальной и мрачной. Наоборот – щечки разрумянились, глазки горят, и вроде бы светится в них насмешка. Необычные глаза, подумал Калеб, огромные, с янтарной радужкой, будто неземные… А вот насмехается девица зря! И зря надувает с презрением губки… Будь ты хоть трижды доктором, а уложить в постель, так всю биохимию позабудешь…

Он пожирал ее взглядом. Не выдержав, Дайана вздрогнула и отвернулась.

– Не смотри на меня так! Я тебя не боюсь!

– А надо бы бояться, – пробормотал Калеб и потянулся к застежке комбинезона.

Вода в бассейне была теплой, струйки наэлектризованных пузырьков били из отверстий в стенах, приятно покалывая кожу. Он сделал шаг, второй, его ладони легли на плечи девушки, грудь коснулась ее груди. Аромат ее тела и дыхания окутал Калеба, прядь волос скользнула по щеке.

Она попыталась оттолкнуть его, потом начала вырываться – молча, неистово, с гримасой ярости, исказившей лицо. Силы и ловкости у нее хватало, но биохимиков явно не обучали приемам борьбы. Правда, царапалась она, как разъяренная горная кошка с Сервантеса.

– Меньше энтузиазма, – промолвил Калеб. – И поверь мне, это интереснее биохимии.

– Я антрополог!

Она собралась двинуть его коленом в пах, но угодила в крепкое мускулистое бедро. Калеб усмехнулся.

– Это уже лишнее, сьона. Раз ты антрополог, соображай, куда бьешь. Придется дать тебе пару уроков самозащиты. Пожалуй, прямо сейчас и начнем.

– Обойдусь! – прошипела она.

– Урок первый: не позволяй к себе приближаться. Беги! Ты длинноногая, должна быстро бегать.

Отпустив ее, Калеб вылез из бассейна. Вентиляторы с негромким рокотом гнали поток воздуха, сушили кожу. Он поднял свой комбинезон.

– Твой муж и Десмонт рассказали мне о Борге. Опасная планета! Так что повторяю: беги! И кричи, кричи громко, чтобы я услышал. Я тоже умею быстро бегать.

Дайана стиснула кулаки. Влага блестела на ее щеках – то ли вода, то ли слезы бессильного гнева.

– Ты пытался… пытался…

– Я не насилую женщин, – буркнул Калеб, облачаясь в комбинезон. – «Хотя, – добавил он про себя, – такое желание было».

Дуб, кедр, пальмы, скамья и жасминовые кусты… Он покинул оранжерею и направился к своей каюте.

* * *

Доктор Дайана Кхан принялась яростно тереть грудь и плечи. Эти части тела помнили прикосновение Охотника и – самое ужасное! – не хотели о том забывать. Ее соски напряглись, кровь прилила к лону, ноги дрожали. Произошедшее с ней совсем не походило на скучную возню в постели с мужем. Этот Охотник…

Тварь! Самец! Животное!

Она опустилась в теплую воду, стиснула пальцами виски, чувствуя сладкие спазмы внизу живота. Стон сорвался с ее губ. Это было унизительно – ощущать власть тела над разумом и волей! Возможно, будь она нормальным человеком, женщиной, прошедшей все стадии созревания, она реагировала бы иначе. Мужчина прикоснулся к ней… И что?.. Не такое уж редкое событие в масштабах галактики! И не первое для нее… Есть муж и общая постель, куда она ложится уже девять лет… ложится и покорно раздвигает ноги…

Вздрогнув, Дайана оперлась о край бассейна. Странные ощущения покинули ее, оставив чувство тоски и безнадежности. Наверное, стоит согласиться на импринтинг, подумала она. Может быть, после этой экспедиции.

– Ты опечалена? – раздался тонкий мальчишеский голос. – Я могу тебе спеть. Хочешь?

– Не надо, Людвиг.

Молчание. Потом:

– Ты испугалась, когда пришел Охотник?

– Нет.

Она вылезла из бассейна, обсушилась под теплым воздухом в массажной кабинке и начала одеваться.

– Не хочешь со мной говорить? – спросил Людвиг. – Обиделась?

– Да. Он вел себя нагло! И ты мог бы мне помочь!

– Как?

– Не знаю! Ударить его током! Всадить луч из лазера!

Снова тишина. Вероятно, Людвиг размышлял над этим предложением.

– В обитаемой зоне нет излучателей. Я мог бы прислать роботов… – Тихий журчащий смех. – Представляешь, робот залез в бассейн и отдирает Калеба от тебя! Не уверен, что он бы справился!

– Тебе смешно?

– Я понимаю юмор ситуации.

– Юмор, вот как… Мне такой юмор не очень нравится! – Доктор Кхан фыркнула, как рассерженная кошка. – Капитан говорил, что ссориться на борту нельзя, что это травмирует твой разум, что нужно быть благожелательным и спокойным… Но мы ссорились, а ты наблюдал за этим! Слышал каждое слово, видел каждый жест! И что? У тебя серьезная психическая травма? Как-то незаметно!

– Нельзя заметить то, чего нет. Ссорились?.. Я не воспринял это как ссору. Мне кажется, вы хотели больше узнать друг о друге – во всяком случае, он хотел, а ты… в тебе был гнев, но не злоба и страх. Я стараюсь не беспокоить людей, когда они решают свои человеческие проблемы. Калеб, он… – Людвиг замолчал.

Ей не хотелось возвращаться в каюту, ложиться в постель и видеть счастливую улыбку мужа. Дайана села на скамью, вытащила гребешок и занялась волосами.

– Что ты хотел сказать о Калебе?

– Он не причинил бы тебе зла. Он хороший человек.

Неожиданно для самой себя доктор Кхан хихикнула.

– Считаешь, моя честь в безопасности?

– Он сделает ровно столько, сколько будет позволено, – ответил Людвиг. – Все зависит от тебя.

Гребень выскользнул из ее пальцев и исчез в траве. Дайана не стала его поднимать; сидела, сложив руки на коленях, и будто бы ждала, что еще скажет бортовой компьютер.

* * *

– Закрой люк, – велел капитан Ковальский. – Седьмое Пекло! Что за беспокойная у нас команда! Ночью положено ухо в койке давить, а этот Охотник болтается по палубам. И еще придурок с вечной ухмылкой… Чем он занят в лабораторном отсеке?

– Монтирует прибор для биохимических анализов, – сообщил Людвиг.

– Остальные? Что делает наш дуайен?

– Вероятно, спит. Согласно приказу, его отсек недоступен для наблюдения.

– Девица с ним?

– Нет. Вышла из каюты, идет в оранжерею. – Пауза. – Теперь она в бассейне.

– А что наш святой братец?

– В койке. Лежит на спине, глаза открыты, уставился в потолок.

Капитан скользнул взглядом по навигационному модулю. Тот усердно трудился, рассчитывая очередной прыжок. Отсюда, из шарового скопления, висевшего над плоскостью галактики, можно было переместиться очень далеко, проложив маршрут в пустоте, лишенной туманностей и звезд. Понятие «далеко» в межгалактической навигации означало скачок на миллионы светолет, в несколько раз превосходивший диаметр любого звездного острова. Но даже это гигантское расстояние казалось небольшим в сравнении с целью экспедиции. Ковальский летал в пространстве вторую сотню лет, но в такие дальние края еще не забирался.

Он вытянул руку к панели управления оружием, и она озарилась красными огнями.

– Будем стрелять? – деловито осведомился Людвиг.

– Нет. Только проверка готовности. – Ковальский стиснул подлокотники ложемента, и красные огоньки сменились зелеными. Он повернулся к пульту связи, выключил экран внешнего обзора, потом снова включил. Мнилось, что капитан в нерешительности – будто бы хочет о чем-то спросить, но колеблется. Наконец он произнес: – Эта монастырская крыса с Полярной… треклятый урод… Скажи, Людвиг, ты его узнал?

– Если и так, что это меняет? – послышался тонкий голосок.

– Ничего. Сейчас ничего. Я доставлю его на Борг и обратно, на Вторую луну Авалона. Я обязан это сделать. Но потом…

– Потом, – с печалью сказал Людвиг, – он тебя убьет, и я останусь без капитана. Ты думаешь, что справишься с адептом? На Шамбале тоже так считали… Помнишь, чем это кончилось?

Мрачная тень скользнула по лицу Ковальского. Он грохнул кулаком о подлокотник и прорычал:

– Мне не нужны советы! Я хочу знать! Говори! И не забывай, кто ты есть! На мне долг, но и на тебе тоже!

Прошелестел тихий звук, будто вздохнула рубка, вздохнули разом ее стены, экраны, приборы и пульты. Будто все они сожалели о человеческом неразумии.

Затем:

– Это он, капитан. Я уверен.

* * *

Брат Хакко лежал на спине, уставившись взглядом в потолок. Ложе казалось ему непривычно мягким, воздух – слишком теплым, и пахло здесь совсем не так, как в сосновом лесу на побережье моря Краффи. Он знал, что это легко изменить. Несколько слов бортовому компьютеру, и койка станет тверже, воздух – прохладнее, и в отсеке будет пахнуть морем и смолистой сосной. Но такие перемены означали проявление слабости, недопустимой для адепта. К тому же брат Хакко мог все устроить сам, не обращаясь к искусственной сущности по имени Людвиг; он владел ментальными приемами самогипноза, и уйти от реальности в более привычный мир ему труда не составляло. Он лежал не шевелясь, смотрел на отблеск световой панели и размышлял.

Согласно божественной теогонии, в результате Первичного Взрыва возникли не только звезды, туманности, планеты и жизнь во всех ее проявлениях, но и сонм враждебных людям демонов. Творец, воплощенный в Святых Бозонах, допустил их в мир с целью испытания; они угрожали, пугали, совращали и манили людей разными соблазнами. Еще строили каверзы, и нежданное присутствие Охотника на борту корабля являлось одной из таких демонических шуток. Брат Хакко справедливо полагал, что Охотник из первого десятка может сделаться помехой, даже серьезной проблемой – в зависимости от обстоятельств. Впрочем, у этого Калеба, сына Рагнара, нечестивца, как и все его предки, имелось слабое место – он подчинялся дуайену экспедиции. И потому стоило подумать о превращении доктора Аригато Оэ из врага в союзника.

Пожалуй, союзником он никогда не станет, решил адепт, но можно обязать его какой-нибудь услугой. За очень небольшую плату: пусть придержит пса-Охотника или промолчит и не скомандует «фас». Лучше и без этого обойтись, но если случится… Если случится, пусть душа Аригато Оэ пребывает в сомнениях. Хотя бы на миг; иногда секунды хватит, чтобы склонить дело к пользе Творца и его служителей.

Он стал размышлять об этой услуге. Обычные рецепты здесь не годились; Авалон – богатый мир, где любому доступно продление жизни, молодость, здоровье и прочие блага. Но слабое место есть у всех, даже у авалонца, ученого Архивов, прожившего как минимум три столетия. Чтобы найти его, нужно изучать и наблюдать; изучать прошлую жизнь человека и наблюдать его в нынешней реальности. В кристалле, дарованном Святым Отцом Руэдой, была секретная запись, и в ней говорилось не только о Борге и первой экспедиции, но и о людях, связанных со второй попыткой, о тех, кто готовил новый полет. То были Сеймур Тья, еще двое из Высокой Коллегии Архивов – дуайен Научного Дивизиона Пак Аурел и глава Дивизиона Астронавтики Найтра Эйн Натари – и, наконец, доктор Аригато Оэ. Брат Хакко мог освежить в памяти эти сведения, но решил не торопиться. Надо понаблюдать за доктором. Пока он выяснил одно: приязни к Монастырям и монахам доктор не питает.

Наблюдать, изучать, а затем сделать выводы, подумал священник. Нитка, скрученная втрое, не порвется.

* * *

– Ты ее рассердил, – произнес Людвиг обиженным тоном. – Я постарался ее успокоить, но она очень гневается – на тебя и на меня. Сказала, что я должен был что-то с тобой сделать.

– Например? – полюбопытствовал Калеб, вытянувшись в постели.

– Прижечь лазером или ударить током.

– А если серьезно?

– На палубах, в трюмах и ангарах нет излучателей, но я могу загерметизировать любой отсек и откачать из него воздух. Например, из оранжереи.

– И мы умерли бы от удушья, сжимая друг друга в объятиях, – молвил Калеб. – Просто мечта! Расстаться с жизнью под ласками красивой девушки.

– Она тебя не ласкала, она с тобой дралась, – уточнил Людвиг.

– Согласен. Дралась, но не очень умело.

Калеб согнул ногу, убедился, что инъектор над коленом закреплен надежно. Ударить ладонью, игла войдет в бедренную артерию, и зелье разнесется с кровотоком за пару секунд… Он редко прибегал к этому средству. Первый раз заставил отец – никакая опасность им не грозила, но Рагнар хотел выяснить его реакцию. Жестокий опыт для восьмилетнего мальчишки…

– Зачем ты это сделал? – произнес Людвиг. – К чему ее сердить? Она такая милая, беззащитная…

– Ну, я бы так не сказал. – Калеб покосился на царапину, украшавшую плечо. – Видишь ли, люди, привыкшие к безопасности и комфорту, теряются в опасной ситуации. Не всегда, но часто. Одни впадают в ступор, у других пережимает горло, третьи мочатся от страха… словом, ни убежать, ни крикнуть. Но есть и такие, что приходят в ярость. Пользы от этого немного, но раз способен шипеть и царапаться, то можешь и ногами двигать.

– Значит, ты проверял, что она сделает? И только?

– Не только, – признался Калеб, вспоминая нежную плоть под своими ладонями. – Не только. Она и правда очень милая.

– Мы могли бы об этом поговорить?

– Не уверен. Может быть, если ты изменишь голос… Такие темы не обсуждают с мальчишками.

Тишина. Потом:

– Я не мальчишка, Калеб, мне больше сотни лет. И я – не человек, хотя многое знаю о людях.

– Но твой голос…

– Голос дал капитан, и только он может его изменить.

– У капитана тоска по детям? У него есть семья?

– Была. Все погибли на Шамбале во время мятежа. – Людвиг смолк и молчал долго, минуты три или четыре. Для интеллектронного модуля это было изрядным временем, несмотря на другие задачи, что выполнялись в данный момент – расчет маршрута, контроль внутренней среды, наблюдение за пространством, связь с грузовым кораблем и все остальное. Наконец он произнес: – Голос… Это голос сына капитана. Младшего… Его тоже убили.

– Я понял. Грустная история. – Брови Калеба сошлись на переносице. – У тебя голос сына капитана, тебе больше сотни лет, и ты многое знаешь о людях… Пусть так, но все же мы не будем обсуждать достоинства сьоны Дайаны Кхан. – Он повернулся набок и добавил: – Я думаю, у нее неприятности. Если узнаешь, в чем дело, скажи.

– Ты хотел бы ей помочь?

– Помощь не всегда уместна и возможна. Семнадцать лет назад погиб мой отец. Великий Хаос! Разве я нуждался в помощи? С этим пришлось смириться, пережить и запомнить, что больше его не будет.

– А твоя мать? Разве она не нуждалась в утешении?

– Я говорил тебе, что ничего не знаю о матери. Не знаю, кто она и где живет. Где-то на Земле… Но меня ничего с ней не связывает.

– Таков земной обычай?

– Нет, конечно, нет. Таков обычай Охотников. Мы редко заводим длительные связи. Желая продлить свой род, Охотник ищет подходящую женщину, крепкую и с хорошей генетикой, они ложатся в постель, или ее искусственно осеменяют… зависит от того, как они договорились. Потом яйцеклетку переносят в инкубатор.

– Да, я вспоминаю… Ты родился в Стокгольме, это город на Земле. Ты там жил?

– Не очень долго. Когда мне исполнилось пять, отец забрал меня. Я странствовал с ним и другими Охотниками. Учился.

– Расскажи. Расскажи, как учат Охотников.

Калеб задумался. Картины былого вставали перед ним, раскручивалась цепь воспоминаний, погружая его в прошлое, в годы, когда был жив отец, и в другие времена, когда отца не стало. Он погиб на безымянном астероиде, выполняя контракт Внепланетарных Поселений; это небесное тело, богатое рудами, собирались очистить от странной жизни, плесени, пожиравшей пластик, металл, органику, все, до чего могли дотянуться мириады крохотных корешков. Никто не знал, что там случилось – то ли плесень добралась до антенн дальней связи, то ли до баллонов с воздухом, то ли до убежищ старателей и их кораблей. От многочисленной команды, складов с запасами, горных механизмов и роботов остались только кучки пыли. Патрульный фрегат, вызванный, чтобы обследовать место бедствия, не рискнул приземлиться; астероид подтянули к ближайшей звезде и сбросили в фотосферу.

– Рассказывай, – послышался тонкий голосок. – Как тебя учили? И долго ли?

– Пятнадцать лет, и это были нелегкие годы, – ответил Калеб. – Да, нелегкие…

Он заговорил, и стены каюты словно раздвинулись. Плыли в ней галактики, подобные спиралям, плоским дискам или шаровым облакам, сияли звезды – синие, красные, золотые, опускались на планеты корабли, то в знойную каменистую пустыню, то на покрытое льдом плоскогорье, то на засыпанный пеплом пятачок, выжженный в дремучем лесу. Под небесами, низкими и хмурыми или походившими на купол из голубого хрусталя, шли люди, двое, трое, редко – четверо; тускло блестела броня, блики света скользили по шлемам и лицевым щиткам, покачивались у пояса клинки, темнел за плечом ствол разрядника. Будто тихая песня звучала в каюте: названия звезд и планет, имена Охотников, живых или погибших, повесть о свершенном, сага о деяниях и смерти храбрецов, об их удачах и потерях…

В окне-экране возникло лицо мальчишки – внимательные серые глаза, светлый хохолок волос, полуоткрытый рот, смуглая кожа. Он слушал как зачарованный, не прерывая и не переспрашивая.

Глава 6 Серебристая Пыль

Прыжок, еще прыжок… Передышка – три дня для расчета трассы от Галактики Эллипс до Галактики Темных Облаков. Далеко, уже далеко – ни с Авалона, ни с Земли этих звездных ассоциаций не увидишь.

Прыжок, прыжок, прыжок… Мимо Галактики Пяти Спиралей, где кружится у своего светила теплый мир Опеншо, мимо Галактики Пехана с торопливой планетой Шесть с Половиной, мимо Галактики Цефеид, где Калеб прежде не бывал. Все дальше и дальше, к границам Распада… Но расстояние до них все еще так огромно, что разум не может его объять.

Иногда экипаж встречался в оранжерее для совместных трапез. Прошло двадцать шесть стандартных суток, и скука давала знать о себе; лабораторные приборы были установлены, материалы о Борге просмотрены не раз, тесный мирок корабля изучен от рубки до трюмов, и других занятий не предвиделось. Конечно, оставались еще музыка, иллюзии и программируемые цветные сны, обычные развлечения в долгом полете, но встреч и бесед с живыми людьми они не заменяли. Постепенно атмосфера на борту делалась теплее; Аригато Оэ уже не бросал косых взглядов в сторону монаха, доктор Кхан не морщилась при виде Охотника, а Калеб не пытался выяснить, как поживает Десмонд без селезенки и прямой кишки. Хотя некая тайна тут присутствовала – кушал ксенобиолог с аппетитом, хорошо кушал, а вот как облегчался?..

Воистину лучший способ не портить жизнь себе и окружающим – политика взаимных уступок. Когда брат Хакко стал читать молитву перед трапезой, Охотник и авалонцы сделали вид, что ничего не замечают, но не коснулись пищи, пока над столом не простерлась благословляющая длань. Калеб не заглядывал в оранжерею, когда антрополог плескалась в бассейне, и погружался в воду только в компании с дуайеном. Доктор Кхан это оценила и как-то даже улыбнулась ему, хотя без особого желания. Монах больше не старался выяснить, зачем экспедиции Охотник, сидел у стола рядом с Калебом, в споры не лез и с доброжелательным видом советовал Дайане попробовать салат из офирской капусты, очень полезной для женщин. Аригато Оэ не поминал о Шамбале, Десмонд не пытался дать справку о монастырских бесчинствах, Калеб глядел на доктора Кхан гораздо реже, чем хотелось, а брат Хакко сообщил, что дважды в день возносит молитвы Святым Бозонам об успехе экспедиции.

Обычно они ужинали впятером, так как капитан, единственный на борту, был занят неотложными делами. Седьмой прыжок вывел их к окраине Галактики Серебристой Пыли, где вращалась под светом жаркой голубой звезды планета Пьяная Топь, средоточие всяческих бед и несчастий. За сорок тысячелетий этот мир неоднократно подвергался глобальным катастрофам, связанным с падением астероидов и визитами комет; последнее из таких событий не оставило камня на камне от процветающей цивилизации, превратив материки в болота, а океаны – в заросшие бурыми водорослями лужи. На Пьяной Топи расплодились насекомые, змеи и ящерицы, морские воды заполонили ракообразные, аборигены стали дикарями, охотниками на ползучих гадов и другую нечисть. Транспорты Торговой Корпорации и Лиги Свободных Путников обходили ее стороной, Корпус Защиты Среды Обитания пытался ее очистить, но пока успехи были скромными.

Брат Хакко, вытащив алый овальный кристалл и бережно держа его в ладонях, принялся бормотать молитву Творящему Бозону. «Ты, владыка пространства и звезд, – разобрал Калеб, – Ты, повелитель Времени и господин Пустоты… Яви милость детям Твоим… сохрани их от грехов и горестей… даруй Свет и Жизнь… благослови их хлеб и воду…» Хлеб и вода, а точнее каша, сухари, офирская капуста и кислый сок, были излюбленной пищей монаха; он не притрагивался к мясу, рыбе, фруктам и вину. Калеб объяснял такую диету отсутствием искушений; вряд ли бесполый адепт мог оценить прелести доктора Кхан, ее стройные ножки, грудь и губы, подобные цветку.

Дождавшись конца молитвы, они приступили к трапезе. Порывы теплого ветра проносились по оранжерее, заставляя шелестеть листву; в воздухе пахло жасмином, переливалось в бокалах багряное вино, и Людвиг, желая, видимо, добавить интимной теплоты, включил музыку. Арфы и флейты… тихая мелодия, рожденная неизвестно где и неведомо когда… Возможно, на Пьяной Топи, молвила доктор Кхан, в дни, когда этот мир назывался по-другому и был в расцвете своего величия.

– Возможно, – согласился Аригато Оэ, – но сейчас там не больше приятного, чем в утилизаторе, куда сваливают отбросы. Зловонные болота, гнилые мангры и джунгли… мокрицы величиной с ладонь… люди, похожие на животных. Не так ли, Десмонд?

Его ассистент, трудившийся над третьей порцией мясного пудинга, молча кивнул.

– Мерзкая дыра, – произнес Калеб. – Однако мокрицы меньшее из зол, туземцы их даже едят. Пиявки, кровососы проклятые, вот беда! Еще водяной удав… Этот может человека проглотить не поперхнувшись.

Дуайен экспедиции заметно оживился.

– Вы там тоже побывали, Охотник?

– Не раз. Уничтожал ядовитых змей, обычно по контракту с Корпусом, в окрестностях их станций. Потом меня наняли люди из Транспортного Союза, меня и еще двух Охотников. Мы углубились в болота с целой командой, все при оружии, на шести амфибиях с лучевой защитой. Но кроме меня выживших не осталось, да и я вернулся не в лучшей форме… весь в крови, не шел, а полз…

Глаза Дайаны Кхан округлились. Она смотрела на Калеба с сочувствием и явным интересом.

– Очень любопытно! – Аригато Оэ слегка приподнял бровь. – Я тоже отправлялся в джунгли с базы Корпуса, с расчищенной и почти безопасной территории. Но болота… Зачем вы полезли в болота? Что там было нужно этим транспортникам? Их Союз редко занимается исследованиями.

Калеб усмехнулся.

– Никаких исследований, сьон доктор. Нас наняли для отстрела гигантских удавов. Их шкуры очень ценятся.

– Воистину жадность людская не знает границ… – пробормотал священник, отправляя в рот капустный листок.

– Почему вернулся только ты? – спросила Дайана, по-прежнему не спуская с Калеба глаз. – Почему ты был в крови? Что случилось, сьон Охотник?

– Калеб. Прошу без церемоний. – Он отодвинул тарелку с остатками мясного пудинга и потянулся к вину. – Мы добыли десяток шкур, а потом наткнулись на пиявок. Период размножения, сьоны, время особой агрессивности… Великие Галактики! Болото прямо кипело, по нему ходили волны грязи! Амфибии залило водой, генераторы сдохли, и мы остались без защиты. А у пиявок был хороший аппетит… – Калеб покосился на ксенобиолога, который жевал без остановки, и добавил: – Примерно как у доктора Десмонда.

Дайана хихикнула, а Аригато Оэ похлопал ассистента по широкой спине, обтянутой зеленым комбинезоном.

– Пусть ест. Крупный человек тратит больше энергии, и надо ее восполнить. – Он повернулся к Калебу. – Сьон Хранитель Сеймур Тья говорил мне, что вы прилетели на Авалон с Опеншо. Очень тихая планетка, славится вином и красивыми девушками… Вы там отдыхали?

– Пытался. Но удалось не совсем.

– Неужели на Опеншо была работа для Охотника?

– Была. – Калеб уставился на бокал с багряным вином. Стены древнего города поднялись вокруг него, в руинах мелькнула быстрая тень, и Охотник почти физически ощутил, как костлявые пальцы сминают оплечье кирасы, пытаясь добраться до горла. Должно быть, он переменился в лице – если не считать Десмонда, трое остальных смотрели на него с удивлением.

– Кажется, брат мой, ты сразился с демоном, – произнес священник. – Видят Святые Бозоны, такие встречи даром не проходят и помнятся долго… Расскажи об этом, облегчи душу.

Та же просьба читалась в глазах доктора Кхан, таких прекрасных, таких выразительных… Память о случившемся на Опеншо была не слишком приятной, но Калеб не мог отказать. Он заговорил, а когда закончилась мрачная повесть о несчастном одержимом, Дайана вытерла слезинку и промолвила:

– Ты убил человека, сьон Калеб… И часто ты уничтожаешь людей?

– Иногда нас нанимают, чтобы ловить преступников, если до них не могут добраться стражи порядка. Тут уж как получится, или ты его, или он тебя… – сказал Калеб. – Но эта тварь не была человеком.

– Не была, – подтвердил дуайен и с легким упреком произнес: – Пойми, дорогая, что в этом случае эмоциям нет места. Мы не способны вернуть человеческую сущность тому, кто захвачен паразитом. Мозг слишком деликатный орган… ты, антрополог, это знаешь.

– Сьон Аригато прав, – согласился священник. Он бросил взгляд на Дайану, его зрачки на мгновение расширились, но брат Хакко тут же прикрыл глаза веками. – Тот, кто попал в когти демона, сам демон, и нельзя порицать убившего мерзкую тварь. – Он прикоснулся к висевшему на серебряной цепочке молитвенному кристаллу и добавил: – Возможно, я пристрастен… Но мне тоже приходилось уничтожать несчастных, попавших во власть демона. Я свидетельствую: они точно не люди.

Наступила тишина. Доктор Аригато машинально поглаживал висок, Калеб пил вино мелкими глотками, наслаждаясь его терпким ароматом, Десмонд закончил с пудингом и принялся за устриц, политых лимонным соком. Дайана Кхан переплела пальцы и вздохнула; волосы – темная грядь, светлая прядь – разметались по ее плечам. Брат Хакко тоже безмолвствовал, но Калебу чудилось, что взгляд священника, острый, как шило, то скользит по лицу дуайена, то обращается к его супруге.

– Не будем о страшном. Кто знает, с чем мы встретимся на Борге?.. Вдруг там тоже будет что-то жуткое… – наконец промолвила Дайана. – Лучше, сьон Калеб… да, я помню, просто Калеб… лучше расскажи нам про Опеншо. Там в самом деле хорошее вино? И красивые девушки?

– Вино не хуже этого, только сладкое. – Калеб приподнял бокал. – Девушки тоже приятные, но они, разумеется, не так красивы, как ты, сьона. – Он галантно склонил голову, затем повернулся к доктору Аригато. – Мне пришлось постранствовать в Галактиках, но я не встречал женщин столь необычной внешности. Сьона Дайана не похожа на девушек Земли… Все авалонки такие?

Доктор Аригато Оэ посмотрел на супругу, и печальная усмешка скользнула по его губам.

– Нет, сьон Охотник, нет. Наши женщины самые обычные… возможно, они выглядят лучше, чем в других мирах, ибо Авалон богат, и биопластика доступна всем. – Он отвел взгляд от Дайаны. – Вы знаете, почему Авалон так назвали? И что такое Авалон – там, у вас на Земле?

– В детстве я слышал разные истории. Земные города и веси полны сказок… что ни дом – предание, что ни мост, скала или озеро – ворох легенд… Кажется, Авалон – это счастливая страна, которой никогда не было на свете.

– Именно так, Охотник. Страна фей и волшебников, страна мира и покоя, куда удалился древний правитель король Артур… страна счастливых видений и снов… да, видений и снов… – На секунду голос дуайена дрогнул. – Представьте: люди с перенаселенной Земли, где нельзя повернуться, не толкнув соседа, прилетели в новый мир и увидели эту страну воочию. Увидели созданий, подобных небожителям, расу авалл ‘ тагрим, не знавшую суеты, войн и раздоров, принявшую переселенцев как дорогих гостей… Но гости остались навсегда, потом явились люди с Офира, а прежние хозяева исчезли. Память о них – название планеты и капля крови в наших жилах. – Аригато Оэ приложил ладонь к груди и, после паузы, молвил: – В ту давнюю эпоху была традиция: давая имя своей новой родине, колонисты выбирали земной атрибут, созвучный местному названию. Так страна авалл ‘ тагрим стала Авалоном.

Калеб кивнул с задумчивым видом.

– Благодарю, сьон доктор. Нынче я авалонский гражданин и, вероятно, должен знать такие вещи. Но мы говорили о женщинах Авалона, а не о названии планеты.

– Мы говорили о моей супруге. – Доктор коснулся плеча Дайаны, и та вздрогнула. – Прости, дорогая… мы не обсуждаем твою внешность, мы искренне ею восхищаемся… искренне и смиренно… – Он убрал руку. – Генетическая флуктуация, Охотник, непредсказуемая, непредвиденная… капля крови, победившая наследие Офира и Земли… Такими были их женщины – не авалонки, но женщины авалл ‘ тагрим.

Мелодия арф и флейт перешла в бурное крещендо, грохнули литавры, будто завершая один музыкальный пассаж и открывая новый. Миг тишины, потом вступили трубы и барабаны – правда, уже не так оглушительно. Калеб узнал марш Звездного Патруля.

– Капитан! – провозгласил Людвиг.

Вошел Ковальский, сел к столу, встопорщил бороду и проворчал: «Хватит придуриваться, малыш». Бравурная музыка смолкла.

В центре стола раскрылся люк, пропустив тарелку с тушеным мясом.

– Не хочу, – сказал капитан. – Рыбу!

Тарелка исчезла. Появилась новая, с заказанным блюдом. Придвинув ее к себе, капитан начал есть. Его челюсти двигались с размеренностью старинного часового механизма.

– Долго ли мы пробудем в этой галактике? – спросил глава экспедиции.

– Девять дней. Здесь запланирована первая остановка.

– Да, я помню. Внепланетарное поселение Канбара. Мы должны сбросить им какой-то груз?

Ковальский щелкнул пальцами. В воздухе, заслонив кусты жасмина, повисло изображение транспортного корабля. В гигантской решетчатой ферме, словно горошины в стручке, сидели овальные металлические зернышки; шесть контейнеров располагались вокруг центрального ствола, и так ряд за рядом, сотня за сотней, от конуса в носовой части до двигателей на корме. Калеб знал, что в коническом отсеке сосредоточены приборы связи и управления этой огромной махиной; с их помощью можно было отстрелить любой контейнер, включить привод Берроуза и выполнить различные маневры.

Капитан снова щелкнул пальцами, и два десятка контейнеров окрасились алым.

– Груз для Канбары. Энергостанция. Мы совершим малый прыжок к поселению, снова выйдем в пустоту и продолжим путь. Второй раз остановимся на границе Распада. Там форпост Патруля.

– Лишняя задержка… – пробормотал монах. – Совсем лишняя.

Ковальский неприязненно скривил губы.

– Груз оплачен Канбарой. Торговая Корпорация просила его доставить, Архивы согласились. Прочее, святой брат, не мое и не ваше дело.

Изображение транспорта исчезло. Капитан вернулся к еде.

– Мы можем сойти с корабля в Канбаре? – спросила Дайана.

– Можете. Ненадолго. Максимум шесть часов.

– Хочется почувствовать землю под ногами, искупаться в море… или хотя бы в озере.

– Сомневаюсь, дорогая, что у них есть море или озеро, – сказал Аригато Оэ. – Скорее всего, небольшие бассейны, как у нас. Он в полном твоем распоряжении.

– Наш бассейн небезопасен, – промолвила доктор Кхан и, бросив загадочный взгляд на Калеба, поднялась из-за стола.

* * *

Каюта была отделана в синих тонах. Людвиг постарался украсить ее: потолок выглядел посветлее, напоминая небеса с плывущими в вышине облаками, на стены проецировалась панорама океанических вод, пахло свежей зеленью и морем, тихий рокот волн действовал усыпляюще. Но для сна свет был слишком ярок – она предпочитала знакомую полутьму авалонской ночи. Полутьму, сумерки, но не темноту; темнота ее пугала, как и многих жителей планеты, привыкших к тому, что дневное солнце неизменно сменяется ночным. С течением лет, странствуя по Великим Галактикам, авалонцы избавлялись от этой боязни, но Дайана была еще слишком молодой и, если не считать кратких визитов на Авалон Амо и Авалон Флер, никогда не покидала родину. Плохо! Она сознавала, что с каждым годом все больше замыкается в крохотном мирке, где были только дом, учеба и работа. Еще заботливый любящий супруг, но это не доставляло ей радости.

Правда, она испытывала благодарность к Аригато – ведь он взял ее в экспедицию, пусть опасную и далекую, но сулившую нечто новое, такое, с чем не встретишься на Авалоне. Другая обстановка, другая жизнь и совсем другие люди – этот тощий монах со взглядом змеи, капитан, исколесивший едва ли не все Мироздание, и Охотник, грубоватый, бесцеремонный, пугающий, однако…

Однако очень привлекательный, решила она. Возможно, потому, что он не походил на Аригато Оэ и остальных авалонцев. Возможно, по иной причине – он был далек от мира, знакомого ей, и это вызывало странное, но приятное возбуждение. Во всяком случае, у нее не имелось обязательств перед этим человеком, он ничего не знал о ней, он просто смотрел на нее с восторгом мужчины, встретившего красивую женщину. Настоящую женщину! Смотрел по-другому, чем Аригато и его коллеги, прожившие кто двести, кто триста лет и посвященные в их историю. Рядом с ними Дайана всегда ощущала свою вторичность, даже неполноценность; они, как и ее супруг, видели в ней отчасти игрушку, куклу, созданную по их прихоти, а попытки самоутвердиться считали капризом.

Сделав несколько шагов, она очутилась в санитарном блоке, перед большим зеркалом. Долго, долго доктор Кхан разглядывала свое отражение, то поворачиваясь боком, то склоняя голову к плечу, то перебрасывая волосы на грудь. Потом промолвила словно заклинание:

– Я – не она! Не она! И никогда ею не буду!

Людвиг тотчас пробудился. Дайана знала, как он любопытен; иногда ей чудилось, что она общается не с искусственным разумом, а с мальчишкой-подростком.

– О чем ты? И почему в твоем голосе гнев? На кого ты сердишься?

– Только на себя, на себя… – прошептала Дайана. – Понимаешь, я училась много лет, я антрополог, член Научного Дивизиона Архивов… Я умею делать свою работу, даже очень неприятную – мне приходилось исследовать мертвые тела… Я веду дом – у нас с Аригато большое поместье на Авалоне… Я разбираюсь в медикаментах и медицинских приборах, я смогу зашить и исцелить любую рану… Все так, но какая я?.. Сильная или слабая? Смелая или трусливая? Гордая или покорная? Добрая?.. Но, быть может, я принимаю за доброту свое равнодушие?

– Ты замечательная, – сказал Людвиг. – Ты чудесная, и только так ты должна думать о себе.

Она невольно рассмеялась.

– Спасибо, мой дорогой! Мне это никогда не говорили.

– Еще скажут. Сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Ты выглядишь старше.

– Я выгляжу такой, какой меня сотворили. Детство – точнее, период взросления – заняло не больше года. Я научилась говорить, есть, одеваться и ухаживать за собой. Потом узнала, что я – женщина, а немного позже мне объяснили, зачем я появилась на свет.

– Очень короткая биография, – заметил Людвиг. – Я думаю, тебе не хватает того, что очень важно для человека – эмоций, переживаний. Но поверь, милая сьона, все впереди. Даже я… – Он запнулся. – Даже я, можно сказать, взрослею, набираюсь опыта. В прошлом я бы не понял твоих тревог, но теперь понимаю.

Они замолчали. Слышались только тихий рокот волн и вскрики носившихся над морем птиц – очевидно, Людвиг выпустил их для оживления пейзажа. Если закрыть глаза, мнилось, что Авалон, мир вечного света, совсем рядом – стоит протянуть руку, и пальцы уйдут в теплый прибрежный песок. Было трудно поверить, что за бортом, всего в нескольких шагах, царят темнота и леденящий холод.

– Почему тебя назвали Людвигом Клейном? – спросила Дайана. – Есть ли какой-то смысл в твоем имени?

– Людвиг был сыном капитана, погибшим на Шамбале, – послышалось в ответ. – Клейн… Капитан говорит, что Клейн – математик древности, такой далекой, что даже Архивы не ведают, на какой планете он родился. Может быть, на Земле, на Офире или вообще в другой галактике… Меня назвали в честь этих людей.

– Разве ты – математик?

– В определенном смысле. Я – Корабль, а жизнь Корабля – это расчеты. Маршрут и ориентация в пространстве, потребность экипажа в воздухе, пище и воде, давление и температура на борту, влажность почвы, в которую высажены растения, связь с планетами и другими кораблями… Я умею хорошо считать. Хорошо и очень быстро. – Пауза. – А что значит твое имя?

Она объяснила. На стенах всколыхнулись морские воды, и ветер, теплый южный ветер, принес огромную птицу, белоснежную, с гибкой изящной шеей и крыльями, словно два полумесяца. Мгновение птица парила над Дайаной, так близко, что можно было ее коснуться, потом торжествующе вскрикнула и устремилась к иллюзорным облакам.

– Наступит время, ты тоже полетишь, – промолвил Людвиг. – Я даже знаю, когда это случится и почему произойдет. Но не будем, милая сьона, предвосхищать грядущее.

– Не будем, – согласилась доктор Кхан.

Она запрокинула голову. Птица, крохотная и едва заметная, все кружила и кружила в облаках.

* * *

Движения на корабле определенно не хватало. Калеб привык странствовать с тяжелой ношей, прорубать дорогу в джунглях, лезть на скалы, бороться с бурным течением рек, зноем пустынь или холодом ледников – словом, бродить в местах отдаленных и столь опасных, что даже их созерцание устрашало, а явь казалась сущим адом. У Людвига имелись имитаторы, но привычной нагрузки они не давали. Бегать по палубам? Это казалось такой же глупостью, как попытка нырнуть в бассейн, где воды чуть выше пояса.

Он спустился на нижний ярус, в ангары. Их было два: в первом находились вездеходы-краулеры, авиетки и орбитальные челноки, весь транспорт – на гравиплатформах; во втором, около стыковочного шлюза, – катер, крупный спускаемый аппарат, предназначенный для высадки на планету. За ними шли трюмы, забитые продовольствием, снаряжением и дарами для туземцев, небольшой отсек роботов, закрепленных в прочных стойках, и камера глубокой гипотермии с лабораторными крысами. Здесь было где побегать – центральный проход тянулся почти на двести метров. В неярком свете корпуса машин казались замершими на миг чудовищами, что подстерегают добычу, катер выглядел целой скалой, а роботы – сворой хищников в блестящих панцирях. Здесь царила бодрящая прохлада, как в высокогорье у границы льдов.

Калеб пробежался пару раз, глубоко втягивая холодный воздух. Палуба пружинила под ногами, чуть светился высокий свод, тускло поблескивали металл и пластик, над диафрагмой шлюза горели зеленые огни. Развернувшись у большого краулера, он ускорил темп, промчался мимо наземных машин, мимо авиеток со сложенными крыльями, мимо стреловидных челноков и угловатой глыбы спускаемого аппарата. Последний отсек встретил его тишиной и полумраком; андроиды и боевые механизмы были похожи на древних рыцарей, закованных в сталь, роботы-монтажники будили память о гигантских пауках с Биквары.

– Сделать освещение поярче? – спросил Людвиг.

– Благодарю. Нет нужды.

В огромном пространстве голос раскатился словно рык трубы. Но роботы не шелохнулись, продолжали спать в своих стойках, сомкнув смотровые щели, свесив многопалые конечности.

– Ты бегаешь для тренировки или для удовольствия? – Людвигу пришла охота поболтать.

– Для удовольствия, – ответил Калеб. – Я не нуждаюсь в тренировках.

– Почему?

– Это занятие бездельников. Мы, Охотники, работаем.

Пауза. Несколько мгновений в ангаре раздавались только звук дыхания и топот башмаков.

– Я слышал твой рассказ о том, что случилось на Опеншо. Этот человек… существо, которое ты убил… его в самом деле нельзя было вылечить?

– Мнения дуайена тебе недостаточно? Он физиолог, специалист… Кажется, он выразился ясно.

– Вполне. Но вот парадокс: люди могут создать разум, подобный моему, но не способны излечиться от болезни мозга.

Калеб остановился.

– Почему же не способны? Опухоль не проблема, и нарушения психики тоже. Существует брейн-терапия.

– Так в чем же дело?

– В том, что гидра – не опухоль. Она протягивает в мозг сотни тонких нитей, сращивает их с нейронами, и эти метастазы невозможно удалить. В наши времена, Людвиг, почти не осталось неизлечимых болезней, и эта – одна из них. Как смерть.

– Как смерть… – повторил Людвиг. – Но смерти можно избежать. Существует реверсия.

– Реверсия – способ продлить молодость и жизнь, но смерти никто не избежит. Четыре-пять столетий – предел, и тебе это известно, – возразил Калеб и смолк, обдумывая пришедшую в голову мысль. – Мне кажется… да, я почти уверен… я давно догадывался, почему так важна наша экспедиция. Это другое человечество, борги, они живут сотни лет, и без всякой реверсии! Нам бы это тоже подошло… Как ты считаешь, Людвиг?

– Думаешь, наши ученые должны с этой целью исследовать боргов?

– Думаю, что это первая попытка… или вторая, если считать открывших Борг разведчиков. Будут и другие. Вероятно, наши специалисты составят лишь общий обзор. Их всего трое – слишком мало для изучения целой планеты и расы, населяющей ее.

– Мало, – согласился Людвиг. – Зато среди них – сьона Кхан. Она тебе нравится?

– Гораздо интереснее, нравлюсь ли я ей, – пробормотал Калеб. – Кстати, что ты знаешь о брачных обычаях Авалона? Бозон Творец! Вот не повезло! Девушка, как-никак, с супругом, и он мой наниматель.

– Я подготовлю справку по этому вопросу, – откликнулся Людвиг. Затем добавил: – Помнишь, что говорил сьон Аригато об Авалоне? О том, что планету назвали по созвучию с авалл ‘ тагрим, ее народом?.. Эта традиция существует до сих пор и сохранилась в земных и офирских именах. Дайана Кхан… Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра… Так она сказала.

– Похоже, ты ведешь с ней очень содержательные беседы, – буркнул Калеб. – Не мешает хозяйственным делам? Путь у нас дальний, хлопот много.

– Не мешает. Я ведь тебе говорил: у меня динамически распределенный полиморфный разум. – Пауза. Потом: – Будь с нею поласковее, Калеб. Она несчастна, очень несчастна.

– С чего бы? Такая красотка… все при ней, даже супруг…

Пауза. Потом:

– Мне кажется, она ощущает себя не вполне человеком. Это удивительно, Калеб! Разве такое может быть? Она ведь не мыслящий агрегат вроде меня!

– Может, ибо внешний облик еще не делает человека человеком. В Галактиках полно тупиц и недоумков, но я уверен, к ней это не относится. Как ты считаешь, в чем причина?

По своему счету времени Людвиг безмолвствовал долго, секунд двадцать. Затем послышалось:

– У нее не было детства. Не понимаю, как это возможно, но так она говорит.

* * *

Прыжок. Не очень дальний – семнадцать тысяч светолет, в звездную систему на окраине Галактики Серебристой Пыли. Бело-голубое жаркое светило, ни лун, ни планет, только кометы, астероидные пояса и шлейфы газовых туманностей. Неиссякаемый источник энергии, неиссякаемые рудные запасы… Отличное место для внепланетного поселения.

Канбара, огромный эллипсоид тридцати километров по длинной оси, еще строилась. По внешнему корпусу ползала армия монтажных роботов, у терминалов мошками мельтешили грузовые корабли, тут и там сияли огнями орбитальные заводы и энергостанции с гигантскими зеркалами светоуловителей. Для корвета Архивов раскрыли окно в противометеоритных барьерах, и «Людвиг Клейн», медленно двигаясь на гравиприводе, миновал защитные поля, а затем пристыковался к одному из внешних транспортных узлов. Контейнеровоз, захваченный силовыми лучами, повис над терминалом приемки грузов.

Аригато Оэ оказался прав: моря и озера Канбары еще не наполнились водами. Однако эллипсоид уже был разделен на сотни уровней, и два или три из них засадили деревьями – большей частью, с Зеленой Двери. Этот мир поставлял мутагенные формы, активно вырабатывающие кислород, поставлял их вместе с микрофлорой и опыляющими растительность насекомыми. Так что лес в поселении имелся, лес, ручьи и сколько угодно свежего воздуха. Доктор Кхан решила, что на это чудо стоит посмотреть. Ее супруг не возражал, и они отправились к новосотворенным лесам и ручьям под охраной Калеба и Десмонда. Предосторожность совсем не лишняя – в Канбаре было много старателей с астероидов, а это, как известно, буйный народец.

Брат Хакко остался на борту. Устроившись в оранжерее и раскрыв экран, он недолгое время смотрел, как отстреливают контейнеры – первый, второй, третий… Металлические цилиндры, чуть подрагивая в силовом луче, плыли к распахнутому шлюзу; прожектора заливали их светом, впереди и сзади роились роботы, корректируя движение вспышками огня. Не слишком увлекательное зрелище. Предполагалось, что разгрузка займет восемь-десять стандартных часов, после чего корабль вернется в межгалактическое пространство и совершит очередной прыжок к границам Распада. Капитан был занят, трудился вместе с бортовым компьютером, и на палубах царили безлюдье и тишина. Удобное время, чтобы поразмышлять об отсутствующих, решил священник. Запись, которой его снабдили на Полярной, хранилась в молитвенном кристалле, данные проецировались прямо на сетчатку, и в услугах Людвига он не нуждался. Вставив под веко крохотный декодер и активировав кристалл, брат Хакко откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза.

О капитане мало информации – известно, что он с Шамбалы и на хорошем счету в Архивах… О Калебе, сыне Рагнара, вообще ничего, но служба отца Руэды тут неповинна: Потомственный Охотник – большой сюрприз… должно быть, наняли его в последний день перед отправкой… Впрочем, ни капитан и Охотник, ни доктор Десмонд сейчас не занимали брата Хакко – он изучал досье Аригато Оэ, главы экспедиции.

Уроженец Авалона… Возраст – триста шесть стандартных лет, четырежды подвергался биореверсии, последний раз в двести семьдесят два года… Специальности: биохимия и физиология человека, генетика, антропология, общая медицина… имеет квалификацию врача… Руководил Биологическим Регистром Научного Дивизиона Архивов – даты… Участвовал в экспедициях – опять даты и список планет… Выполненные исследования – очень длинный список, масса непонятных терминов… Аттестация блестящая… не гений, но один из лучших профессионалов современности… в Архивах, вероятно, самый лучший и с огромным опытом…

Не там ищу, подумал брат Хакко, но для порядка изучил еще несколько разделов: научные связи, финансы и имущество, увлечения и хобби, состояние здоровья. Последнее не вызывало беспокойства – при своевременной биореверсии доктор Аригато мог прожить еще сотню лет, даже сто пятьдесят. Он относился к авалонской элите, был здоров и отнюдь не беден, так что брат Хакко понимал: оказать ему услугу – важную услугу! – дело непростое.

– Что-то найдется… что-то обязательно найдется… – пробормотал священник. – Наблюдать, изучать, а потом делать выводы…

Но изучение еще не завершилось. Он стал просматривать разделы с пометками «Личная жизнь» и «Семья», где были сведения о браках и внебрачных связях Аригато Оэ. Прожив три столетия, доктор не обзавелся детьми, но это не удивило брата Хакко – он знал, что долгожители не торопятся с потомством. К тому же Аригато Оэ был увлечен своими исследованиями, и женщины не так уж много значили для него: три коротких временных супружества, пока ему не встретилась Дайана Кхан.

Они вместе девяносто два года, редкий случай для авалонцев, отметил брат Хакко, всматриваясь в даты. Что-то в них было странное, даже совсем непонятное, и, сделав простой расчет, он с удивлением хмыкнул. Даты биореверсии! Муж и жена, прожившие столь долго в счастливом супружестве, всегда, на всех мирах, возвращали молодость в один и тот же срок. Но Аригато Оэ прошел реверсию тридцать восемь лет назад, а Дайана Кхан гораздо позже. Пятнадцать! Всего пятнадцать лет! И для нее это было первое продление жизни – на девяносто шестом году.

Невероятно! После восьмидесяти даже благополучные авалонцы вступали в пору увядания, и потому срок между реверсиями составлял обычно шестьдесят-семьдесят лет. Были и другие моменты – скажем, чем меньше биологический возраст человека, тем быстрее и проще проходит омоложение. Ждать до девяноста – лишний риск, о чем брат Хакко знал не хуже самих долгожителей. И, наконец, последнее: выходит, Аригато, молодой и полный сил, прожил два десятилетия с дряхлеющей женой. Как это получилось? Пусть в девяносто шесть, но она ведь все-таки прошла реверсию! Почему же не раньше?..

Служба Святого Отца Руэды либо не задалась таким вопросом, либо, не найдя ответ, не пожелала измышлять гипотез. Но священник чувствовал, что с реверсией доктора Кхан, да и с нею самой, ныне юной и прекрасной, что-то не совсем в порядке. Это замечалось как по странности дат, так и по отношениям между супругами: Аригато Оэ явно боготворил жену, не получая взамен ни теплого слова, ни нежного взгляда.

Брат Хакко мигнул, уронил в ладонь декодер и усмехнулся – будто трещина рассекла бледное лицо.

– Наблюдение и изучение, и одно подтверждает другое, – тихо произнес он. – Пора делать выводы.

Что-то случилось в день ее омоложения, что-то такое, в чем виноват супруг. Или супруг, или какие-то обстоятельства неодолимой силы… Так или иначе, но их союз разрушен, любовь ушла… Теперь она равнодушна к нему, даже враждебна, и он страдает. Можно сказать, близок к отчаянию…

Священник прищурился, глядя на стол под кустами жасмина, вспоминая и размышляя. Здесь они сидели во время трапезы… сидели напротив него… несчастный мужчина, несчастная женщина… Аригато коснулся ее плеча, и она содрогнулась… От страха?.. Неприязни?.. Отвращения?.. От чего угодно, только не от радости!

Сам не ведая плотских искушений, брат Хакко понимал и признавал их могущество, необоримую силу страсти, что вспыхивает между мужчиной и женщиной. Монастыри не считали страсть грехом, оберегая от нее лишь своих служителей. В чем бы она ни проявлялась, в высокой любви или низменной похоти, было неразумно спорить с тем, что ее мощь питает человечество во всех галактиках. Больше людей, больше обитаемых планет, больше новых прозелитов, больше власти… Святой Бозон! Кто им мешает?.. Пусть плодятся, размножаются и будут покорны! Покорны во всем, даже в любви!

По губам брата Хакко снова скользнула усмешка. Его зрачки расширились, тьма затопила глаза, и сухие листья под кустами жасмина вдруг зашевелились, взлетели вверх и затанцевали в воздухе. Сейчас адепт походил на питона, зачаровавшего кролика или иную мелкую зверюшку: осталось лишь разинуть пасть и проглотить.

– Выводы сделаны, – промолвил он. – Выводы сделаны, и есть хороший способ, даже превосходный! У тех, кто покорствует искушению, плоть всегда сильнее разума. Немного счастья, и вечная благодарность взамен… Иначе счастья не будет. Никогда!

Если бы Дайана Кхан узнала, что священник думает о ней и что собирается сотворить, первой реакцией было бы изумление. Второй – возмущение, гнев, яростный протест. Возможно, она испытала бы целый комплекс различных эмоций, пока ее не охватило бы единственно верное чувство – страх. Даже, пожалуй, ужас.

* * *

Прыжок. Тоже не очень дальний – от поселения Канбара до границы Галактики Серебристой Пыли. Почти в пустоту межгалактического пространства – здесь дистанция от звезды до звезды составляла двести и больше светолет. По бортовому времени – вечер. Капитан объявил, что расчет нового прыжка завершится утром, и завтракать экипаж будет в шестнадцати миллионах светолет от места вечерней трапезы. Аригато кивнул и отправился в свою каюту, за ним ушли Десмонд и священник.

– Я бы хотела окунуться перед сном, – сказала доктор Кхан, бросив взгляд в сторону бассейна.

– Бозон в помощь, сьона. – Ковальский допил сок и поднялся. Вид у него был мрачный и усталый. – Выметайся, Охотник. Даме угодно сполоснуть мордашку и все остальное, что водится у физиологов.

– Она антрополог, – заметил Калеб.

– Не имеет значения.

Они вышли в коридор. Из оранжереи доносились голоса Дайаны и Людвига: девушка о чем-то спросила, Людвиг отозвался мальчишеским дискантом, и тут же зазвучала тихая музыка.

Капитан фыркнул.

– Соната Умирающей Звезды! Ну, конечно! Под другую мелодию она купаться не желает!

– Похоже, вы не в духе, капитан, – молвил Калеб.

– Не в духе, – согласился Ковальский. – Но настроение можно исправить. Заходи!

Дверь капитанского отсека сдвинулась, и Калеб перешагнул порог. Каюта была такой же, как у него, но окрашенной в теплые оранжевые тона; стены и пол чуть темнее потолка, световые панели имитируют яркое солнце Шамбалы. Ничего лишнего – кресло, диван, стенные шкафы, койка в спальной нише, стол и санблок за узкой переборкой. В окне над столом – изображение рубки; кажется, будто сидишь в ложементе перед пультом. Стены украшены парой голографических снимков: на одном капитан обнимает русоволосую хрупкую женщину и рядом с ними – четверо ребятишек, с другого улыбается паренек лет двенадцати. Калеб его узнал: серые глаза, светлый хохолок над лбом, полуоткрытый рот, смуглая кожа… Тот мальчишка, что явился ему по воле Людвига.

– Хочу нырнуть в бутылку, и мне нужен компаньон, – промолвил Ковальский. – Думаю, ты подойдешь. Ну-ка, Людвиг, порадуй нас.

Щель автомата доставки раскрылась, пропустив стаканы с янтарной жидкостью и вазу с плодами. Они выпили.

– Ром, – сказал Калеб. – Но не с Земли.

– На Шамбале отлично растет сахарный тростник, – пояснил капитан.

– Я думал, на корабле нет крепкого.

– У капитана имеются привилегии. Еще, Людвиг.

Выпили по второй.

– Бывал на Шамбале? – поинтересовался Ковальский.

– Не пришлось. Видел записи. Красивый мир.

Капитан щелкнул пальцами. На столе опять возникли стаканы с ромом.

Повернувшись, Калеб рассматривал голограммы. Мальчишку сняли на фоне кустов – вероятно, то была живая изгородь. На другом снимке за капитаном и его семейством виднелась крыша дома с солнечными батареями и каминной трубой.

– Жена и дети, – молвил Ковальский, проследив за его взглядом. – Погибли на Шамбале больше ста лет назад.

– Мои сожаления, капитан. Людвиг мне говорил… говорил, что они погибли во время мятежа. – Калеб задумался. – Я что-то слышал об этом, но подробности не вспоминаются. Надо бы спросить у Людвига.

– Не надо. Я сам расскажу, но не сейчас. – Могучие плечи капитана сгорбились, оранжевый комбинезон обтягивал их, словно вторая кожа. Он расправил бороду, поднял стакан и промолвил: – Выпьем за них… выпьем, Калеб, за их чистые души… Пусть покоятся с миром!

Ром снова обжег глотку. Калеб умел пить – очевидно, это искусство являлось генетическим даром от далеких предков-скандинавов, яростных, необузданных, державших в страхе всю Европу. Что до Братства Охотников, то их обычаи на сей счет были самыми разными – кто вовсе не пил, кто пил в меру или заливал до бровей, а после оттягивался по полной. Скажем, Джед Габбаро с Габбры, где все жители носили одну и ту же родовую фамилию и различались по именам и номерам, татуированным на ягодицах. Помимо этого, Габбра славилась отличным коньяком, красивыми девицами и буйным нравом своих уроженцев. Джед не был исключением – напившись, он выбирал самого крепкого парня в кабаке, лез в драку и обычно разносил все заведение, от робота-бармена за стойкой до мебели, посуды и зеркал. Калебу подумалось, что надо бы развлечь капитана, поведав историю Джеда и прочие в том же духе, подходящие к рому и застолью двух мужчин. Он уже раскрыл рот, но оказалось, что у Ковальского есть другие темы для беседы.

Внезапно он наклонился к Калебу и стиснул его руку.

– Скажи, Охотник… скажи, как ты относишься к одной идее… к справедливому возмездию?..

– Вполне разумная мысль. Виновный должен быть наказан.

– Охотников нанимают для этого?

– Случается, капитан.

– А велика ли плата?

– Зависит от обстоятельств и от того, кто нанят. – Калеб бросил на собутыльника мимолетный взгляд. Разговор становился все интереснее и интереснее. – Лично я делаю скидку вдовам и сиротам, – добавил он. – Есть и другой способ – взаимозачет.

Капитан прищурился.

– Это как же?

– Ну, например, я пью ром из ваших запасов, пью всю дорогу, туда и обратно. Потом вы даете мне мешок и называете имя. Надеюсь, это не сьона Кхан?

Ковальский захохотал.

– А ведь она тебе нравится, Охотник! Нет, это не наша птичка-физиолог… то есть антрополог… пусть живет и радует мир своей красотой… – Он хлопнул ладонью по колену. – Людвиг!

– Да, капитан.

– С этой минуты ты будешь баловать сьона Калеба спиртным из моих запасов. Без ограничений! Ром, джин, коньяк… что там еще у нас имеется…

– Самогон с Пьяной Топи.

– Отлично. – Он повернулся к Калебу. – Помнится, Охотник, ты с Земли?

– Я увидел свет в инкубаторе Стокгольма.

– Никогда не слышал.

– Это город на севере самого крупного континента.

– Мои земные предки из другого места. Из Каркова.

– Может быть, из Кракова, капитан? Или из Харькова?

– Может быть. Зальем в память о Земле.

Они выпили, и Калеб поднялся.

– Доброй ночи, капитан.

– Еще по одной? – предложил Ковальский.

– Хватит. Мы заключили контракт, хотя и устный. Пора наточить ножик.

Он вышел. Капитан переправил пустые стаканы в щель автомата доставки, взял из вазы какой-то фрукт и принялся медленно жевать. Потом пробормотал:

– Забавный парень этот Охотник… очень забавный…

– Он нам поможет? – откликнулся Людвиг.

– Надеюсь. Никогда не слышал, чтобы Охотники нарушили контракт. Для них это святое.

– Он тоже не нарушит. Но справится ли?

В каюте повисла тишина. Взгляд капитана обратился к снимкам на стене – с одного смотрела на Ковальского хрупкая женщина, обнимавшая детей, с другого – сероглазый паренек. Он улыбался.

* * *

Дождавшись, когда высохнут волосы, Дайана натянула комбинезон. После воды, насыщенной пузырьками газа, в теле ощущались легкость и покой. Она была сейчас как птица, та белоснежная птица, что послана ей Людвигом; миг, и она взлетит к облакам и умчится с ними вдаль, к черте, что отделяет небеса от океана.

Дуб, кедр, пальмы, скамья и жасминовые кусты… Быстрым танцующим шагом она прошла по оранжерее, покинула ее и остановилась у двери своей каюты. Чувство легкости покидало ее, капля за каплей растворяясь в облаках, куда она так и не взлетела. За дверью, в супружеской спальне, ждал человек, сотворивший ее, давший ей жизнь и теперь владеющий ее плотью по праву хозяина. «Может быть, он уснул?.. – подумала Дайана. – Может быть, она ему не нужна?.. Он спит и видит сны о прошлом, счастливые сны, в которых нет ей места, и значит…»

Тихий шелестящий голос раздался за спиной:

– Обернись, дитя… Обернись и взгляни мне в лицо… Я изгоню твои сомнения и одарю тебя покоем.

Почти машинально она повернулась, вскинула, будто защищаясь, руки. То был монах. Застывшее бледное лицо, узкий, как щель, рот, впадины на щеках, лоб, пересеченный морщинами… Жили только глаза – огромные, с расширенными зрачками, черные, как дно бездонного колодца. Он поймал ее взгляд, и руки Дайаны безвольно опустились. Священник что-то прошептал, но она не запомнила.

Глава 7 Форпост На Рогах Дьявола

Купола базы Патрульных торчали среди остроконечных рваных утесов, словно волдыри на шкуре встопорщившего чешую дракона. Над ними колыхалась едва заметная мгла силовой завесы, защищавшей форпост от круживших в небесах ледяных и каменных глыб, а заодно от залпов плазмы, если бы какие-нибудь враги добрались до этих дальних рубежей. За прозрачной стеной гостевого купола лежала мертвая пустыня, безвоздушное пространство, где резкие черные тени граничили с блеском освещенных солнцем скал и вершин кольцевых кратеров. Выше, в километре над поверхностью астероида, виднелись «Людвиг Клейн» и огромный вытянутый корпус транспортного корабля. Еще выше висело в зените крохотное бело-голубое солнце, единственная звезда на тысячу светолет в любую сторону. Рядом с форпостом было расчищено взлетное поле для патрульных кораблей, двух фрегатов и дюжины истребителей; там сейчас стоял катер с «Людвига», и роботы разгружали его, тащили на базу металлические ящики с боеприпасами и контейнеры с продовольствием и почтой. Повернув голову, Калеб видел десяток металлических фигур, без устали сновавших между катером и складом форпоста.

– Большая удача, что вы заглянули в нашу дыру, да еще с такой приятной спутницей, – сказал коммандер Стаг, бросив плотоядный взгляд на доктора Кхан. – Мы тут в буквальном смысле на рогах у дьявола. Как известно, дальше дьявольских рогов нет ничего, даже щепотки пыли. Пустота, Край Распада!

– Это не совсем верно, – заметил доктор Аригато Оэ. – Тут край нашей Метагалактики, но, как выяснилось, она не единственная. Мир звезд является более гигантским образованием, чем мы предполагали, и в нем, вероятно, не одна вселенная.

Стаг лишь рукой махнул, явно не желая вступать в дискуссию о размерах Мироздания. У коммандера, как у всех обитателей Планеты Башен, было очень длинное имя, но гостям он представился как Стаг, сообщив с улыбкой, что запомнить остальное просто невозможно. Бравый офицер Звездного Патруля и восемьдесят шесть его подчиненных охраняли пустоту уже три стандартных месяца, и им предстояло сидеть на этой самой дальней базе еще втрое больше, до очередной смены. Тоскливая, очень тоскливая служба! Здесь не имелось внепланетарных поселений и обитаемых планет, сюда не летали исследовательские корабли, тут не появлялись пираты и иные нарушители закона, ибо доход с пустоты – все та же пустота. Но подразделение Патруля всегда находилось на дальнем форпосте, в зоне своей ответственности, пусть и абсолютно пустынной, и всегда было при оружии. Звездный Патруль являлся одной из тех конгрегаций, что объединяли человеческую Вселенную и стремились подчинить строгому порядку хаос местных обычаев, торговых споров, мятежей на планетах и вооруженных конфликтов между мирами. Патруль и Третейский Суд с его боевыми частями были реальной силой в Галактиках, представлявшей справедливость и закон.

– Я что-то слышал о неудачной экспедиции Архивов за Край Распада, – произнес коммандер Стаг. – Они посещали форпост при моем предшественнике. Летите в том же направлении, сьоны?

Аригато Оэ неопределенно пожал плечами, Дайана отвернулась, а на лицах монаха и доктора Десмонда можно было прочесть столько же, сколько на ближайшей скале за прозрачной стеной. Что до Калеба, он в беседе не участвовал, сидел в дальнем углу и буравил взглядом затылок брата Хакко.

– Ну, дела Архивов – это дела Архивов, – вздохнул коммандер. – Надолго ли к нам, сьон Аригато?

– Точно не знаю. Капитан предупредил, что расчет очередного прыжка займет сутки или двое.

– На базе работают гравитаторы, тяготение во всех куполах нормальное, воздушная смесь обогащена кислородом, – сказал коммандер Стаг. – Буду счастлив предложить вам наше гостеприимство.

Весьма скромное, если не считать тяготения и воздуха, отметил Калеб про себя. В куполе имелись четыре крохотных спальных отсека, общий санблок и этот полукруглый зал, в который их привел коммандер. Диаметр – двенадцать шагов, скудная мебель из пластика, пара световых панелей и вид на самый унылый пейзаж во Вселенной. В сравнении с этой суровой обителью «Людвиг Клейн» казался дворцом.

Очевидно, глава экспедиции пришел к тому же мнению. Учтиво склонив голову и погладив ухоженную бородку, он произнес:

– Искренне благодарю, коммандер, но вряд ли мы сможем задержаться. Полет наш долог, и всем хотелось ощутить под ногами земную твердь… пусть это лишь скалы астероида… Но время нашего визита истекает. Когда закончится разгрузка, мы вернемся на корабль.

– Жаль, жаль… – пробормотал Стаг, не спуская глаз с Дайаны. – Но я, собственно, вот о чем… С вами Святой Отец Хакко…

– Всего лишь скромный брат из мелких чинов монастыря, – поправил священник.

– Вполне достаточно. Три моих офицера с Полярной и лейтенант Ортега с Земли – люди верующие. Остальные… ну, они поминают Творцов Бозонов по делу и без дела, но все они парни достойные. Брат Хакко мог бы провести молебен, отпустить грехи, благословить и все такое… Много времени это не займет. – Коммандер вздохнул. – Большое утешение для нас… особенно если прекрасная сьона почтит службу своим присутствием.

Такая идея Дайану явно не обрадовала. Она сжалась в кресле и обхватила плечи руками, словно боялась, что холод за стенами купола превратит ее в статую из льда. Лицо девушки было бледным, под глазами залегли голубоватые тени.

– Увы, не почтит, – сказал доктор Аригато, решительно вставая. – Я вижу, что у моей супруги разболелась голова – наверное, от избытка кислорода. Кажется, роботы уже закончили трудиться… Еще раз благодарю, коммандер Стаг. Мы возвращаемся на корабль.

Остальные гости тоже поднялись – все, кроме брата Хакко. Он с благочестивым видом коснулся кристалла, висевшего на груди, и тихо промолвил:

– Я задержусь. Дать утешение и напутствие отважным воинам – мой долг. Сьон коммандер прав, это не займет много времени.

– Как пожелаете, брат. Я скажу капитану, чтобы прислал за вами катер.

С этими словами Аригато Оэ направился к выходу. Десмонд, доктор Кхан и Калеб шли следом, Стаг обогнал их, чтобы раскрыть створки диафрагмы. Они разошлись с негромким шелестом, вспыхнул свет, и гости вступили в тоннель, ведущий к взлетному полю. Вырубленный в скалах проход был облицован броневыми плитами, они звенели под ногами, гулкое эхо металось под низким сводчатым потолком.

– Коммандер, – произнес Калеб, – этот лейтенант Ортега с Земли… Как его зовут?

– Хорхе. Хорхе Ортега из земного города… хмм… кажется, Браселона.

– Может быть, Барселона?.. В детстве у меня был приятель с таким именем. Не он ли?

– В чем проблема, Охотник? Ортега на патрулировании, но вернется примерно через час. Оставайтесь, и я вам его пришлю.

– Если сьон Аригато не возражает…

– Не возражаю, – молвил дуайен экспедиции. – Но не задерживайтесь сверх необходимого. И проследите, чтобы наш святой брат не увлекся молитвами и отпущением грехов.

– Да, сьон.

Калеб повернул обратно. Доктор Кхан, еще больше побледнев, замедлила шаг и проводила его тревожным взглядом. Он на мгновение остановился, поднял руку с раскрытой ладонью – жест, которым Охотники призывают к спокойствию.

Створки диафрагмы раздвинулись перед ним. Адепт по-прежнему сидел в кресле, над спинкой торчали его затылок и плечи, обтянутые фиолетовым комбинезоном.

– Удачно получилось, – пробормотал Калеб, переступив порог.

* * *

Тремя днями раньше, перед прыжком к базе Патрульных, Калеб стоял в оранжерее у дерева, похожего на дуб. Плющ на стене, дуб, пальма, два куста жасмина и скамья… Другая половина отсека исчезла за огромным экраном, распахнутым в пустоту. Искорки звезд были редкими, зато тут и там светились газопылевые облака, десятки, сотни туманностей причудливых очертаний, похожие то на спрутов с растопыренными щупальцами, то на крылатых драконов, то на городские руины, в которых светлые останки башен и дворцов разделялись клочками беспросветной тьмы. Людвиг мог бы показать более полную картину, недоступную человеческим глазам, – темные области, черные дыры, тусклый блеск нарождающихся звезд, но Калебу хватало того, что он видел. Дикие Галактики… Край Вселенной, где многие светила только еще формировались из газовых облаков, где тяготение еще не высекло из плоти хаоса привычных форм, спиралей, сфер и дисков, где свет еще не рисковал на равных соперничать с мраком, где первый факел жизни мог вспыхнуть лишь через миллиарды лет… Дикие Галактики, граница Распада!

Калеб никогда здесь не бывал. Неудивительно: Охотники – не старатели, что рыщут по Вселенной в поисках редких металлов и прочих богатств, не колонисты, что могут забраться в самые дальние дали ради пригодных для жизни планет, не исследователи из Лиги астронавтов, которых ведет и подгоняет жажда знаний. Работа Охотников связана с людьми, с обитаемыми мирами, и нечего им делать в пустоте, среди туманностей и новых звезд, еще не окруженных сателлитами. Нечего делать, думал Калеб, разве что мимо пролететь.

Они одолели треть дистанции до Борга. Сейчас рассчитывался очередной прыжок, последний в границах известной Вселенной; затем кораблю придется пересечь гигантский провал, океан пустоты, отделяющий Великие Галактики от другого звездного континента, столь же огромного, как колыбель человеческой расы. Привычные ориентиры в этой пропасти отсутствовали, и «Людвиг Клейн» будет двигаться по маршруту первой экспедиции, повторяя все прыжки и маневры предшественников. Траектория их полета была точно известна, путь займет около месяца. При этой мысли Калеб ощутил, как его охватывает возбуждение. Из далекой, почти немыслимой цели Борг становился реальностью.

– Достаточно? – спросил Людвиг. – Можно свернуть экран?

– Да, – откликнулся Калеб, и сияние Диких Галактик погасло. Привычный мир вновь окружал его: маленький бассейн, низкорослые деревья, свисающие со стен зеленые плети плюща, скамья, трава… В траве что-то поблескивало. Он наклонился и поднял женский гребешок.

– Кажется, это вещица сьоны Дайаны, – произнес Людвиг.

– На борту у нас одна женщина. – Калеб сунул находку в карман комбинезона.

– Хочешь сохранить как сувенир?

– Это добро мне ни к чему. Отдам ей. Может, обрадуется.

Он подумал, что красавица антрополог, и так не слишком веселая, в последнюю декаду выглядит особенно хмурой. Она почти не выходила к столу, и на палубах Калеб тоже ее не видел; купалась она ночью и, похоже, не горела желанием видеть коллег. С чего бы? Но никаких идей на этот счет в голову не приходило.

– Сьона Дайана… – начал было Людвиг, но Калеб отмахнулся, сел на скамью и сказал:

– Бозон с ней, с нашей недотрогой! Ты как-то помянул, что многое знаешь о людях… Так вот, приятель: знать людей не означает знать женщин. Забудем сьону Дайану. Расскажи мне лучше про капитана.

– Что именно?

Калеб поудобнее расположился на скамье, вытянул длинные ноги.

– Кроме меня в экспедиции трое мужчин, и кого-то из них капитан очень не любит. Кого? И почему?

– Кого?.. – раздался тонкий голос Людвига. – Разве ты не можешь догадаться?

– Положим, могу, но это не исключает второго вопроса. – Калеб выдержал паузу. – Многие не любят монастырских святош, но до убийства дело доходит не всегда. Даже очень редко, в особых случаях… Таковы, Людвиг, правила человеческого общежития. Если бы я зарезал всех, кто мне не по нраву, на Пьяной Топи не осталось бы живой души, да и на Пятой Кехна тоже. – Он снова замолчал, потом произнес с задумчивым видом: – Понимаешь, нужен веский повод, чтобы прикончить человека, смертельная ненависть, месть или кара за преступление. Я доверяю капитану, я заключил с ним контракт, но хотелось бы кое-что узнать… пусть не все, я не настаиваю на подробностях, хватит намека… Так что же случилось у вас на Шамбале?

– Не будем об этом говорить. Ты встречался с капитаном, пил с ним ром, а я присутствовал при этом и помню каждое слово. Капитан сказал…

– Ладно, – перебил Калеб, – не будем, так не будем. Но помнится, мне были пожалованы кое-какие привилегии… Ром у тебя еще остался?

– Без проблем.

Прямо из пола выросла стойка, а на ней – стакан с янтарной жидкостью. Калеб понюхал напиток, сделал глоток, потом другой, и откашлялся. В любом цивилизованном мире он мог получить информацию о случившемся на Шамбале, но здесь ею владели капитан и Людвиг. Что ж, решил он, подождем. У капитана есть совесть, он не лишит человека жизни без объяснений и причин, даже монастырскую крысу.

– Сьона Дайана, – опять промолвил Людвиг, – нуждается в совете. Скорее даже в помощи. С ней что-то происходит в последние дни. Что-то такое, чего я не могу понять.

– А говорил, что многое знаешь о людях, – буркнул Калеб, допивая ром.

– Наверное, ты прав: знать людей не означает знать женщин. Я разбираюсь в мотивациях мужчин, ими движут жажда знаний или власти, чувство долга, месть, воинственность, гордыня, десятки иных побуждений, несвойственных женщинам. Кажется, несвойственных – мой опыт в этой части невелик. Я подозреваю, что разум женщин устроен иначе, с такой нелогичностью, будто они принадлежат к другой человеческой породе.

– Однако есть то, что нас объединяет, – возразил Калеб.

– Например?

– Любовь. Иногда – тяга к приключениям и авантюрам. Еще… – Он задумался на секунду. – Еще, пожалуй, страх.

– Да, страх. Универсальное чувство, присущее людям и животным, – согласился Людвиг, тоже помолчал недолгое время и произнес: – Но есть разница: зверь боится потерять жизнь, человек – жизнь и самосознание, свое «я». Сьона Дайана… Наверное, она испытывает страх, сильный страх, причина которого мне непонятна. – Он снова сделал паузу. Затем: – Она просто в отчаянии, Калеб. Ты должен ей помочь.

Калеб усмехнулся.

– Больше некому? Я, разумеется, готов утешить любую красотку, но только не супругу нанимателя.

Тишина. Потом снова раздался тонкий мальчишеский голос:

– Поговори с ней, Калеб.

– Не уверен, что она согласится.

– Таково ее желание. Она просила, чтобы я не сообщал об этом прямо, но… но я не умею хитрить.

– И правильно. Честность – лучшая политика, – заметил Калеб. – Она хочет встретиться сейчас?

– Да. Я беседую одновременно с тобой и с нею… Она в лаборатории.

– Не пойдет. Пусть спустится в трюм. Самое место для тайных свиданий.

– Как пожелаешь, Калеб.

Шагая по коридору, он думал о странной связи между девушкой с Авалона и интеллектронным модулем, летавшим на этом корабле не меньше столетия. Людвиг не просто благоволил Дайане Кхан, его отношение к ней было окрашено теплом – возможно, более сильными, более яркими эмоциями. Забота, сострадание, стремление помочь, защитить от опасности… Являлось ли это проявлением любви?.. Мог ли разум, пусть подобный человеческому, но лишенный тела, любить и мечтать о несбыточном, о взаимности?.. Чем такое чувство могло обернуться для Людвига?.. Трагедией?.. Или всего лишь приятным воспоминанием, которое он сохранит на долгие века?..

Вопрос оставался открытым. Калеб не раз летал на кораблях, подобных «Людвигу Клейну», но прежний опыт был бесполезен – как и люди, искусственные интеллекты отличались друг от друга.

Он спустился в трюм. Дайана стояла у наземного краулера, прислонившись к бронированной обшивке кабины. Ослепительный свет падал на ее бледное лицо. Глаза с янтарной радужкой потускнели, пряди волос, темные и светлые, в беспорядке рассыпались по плечам, губы были блеклыми и уже не походили на лепестки цветка.

– Людвиг, свет слишком яркий, – произнес Калеб.

Дайана слабо повела рукой.

– Нет… пусть останется… я боюсь темноты…

– Пусть останется, – согласился Калеб.

Он шагнул к девушке, и она вдруг очутилась в его объятиях. Ладони Дайаны легли на его плечи, лицо спряталось на груди, волосы щекотали щеку; прикоснувшись губами к ее виску, он ощутил жаркое стремительное биение крови. Она дрожала так сильно, что Калебу на мгновение показалось, что он не удержит ее, что Дайана выскользнет у него из рук, упадет на палубу и останется лежать там, сотрясаясь в конвульсиях. Он обнял ее крепче, погладил по спине. Странное ощущение охватило Калеба: сейчас он не желал ее так, как мужчина желает женщину, он лишь сочувствовал ей, ее непонятному горю, ее страху; сочувствовал и стремился помочь. Возможно, то была любовь, но такая, какой не ведают Охотники, лишенные матерей.

– Что с тобой? – тихо промолвил Калеб. – Успокойся и скажи: что с тобой?

– Если бы я знала!.. Если бы знала!..

Она отстранилась и подняла лицо. В ее глазах блестели слезы.

– Ты знаешь. Человек помнит о том, что с ним случилось.

– Я не совсем человек… – пробормотала Дайана. – Я… я клон… клон настоящей Дайаны Кхан…

– Что с того? Я тоже родился не от матери. Так появляется на свет четверть населения Земли. Мы оба из инкубатора, но мы люди, а ты – видит Святой Бозон! – еще и очень красивая девушка… Так что же случилось?

– Священник… он что-то сделал со мной… Мы были в коридоре жилой палубы, поздно вечером, несколько дней назад… Его глаза… глаза… Не помню, больше ничего не помню, но я… я изменилась, и это меня пугает… Я стала желать… желать… – Ее голос стих.

Калеб нахмурился.

– Наш братец Хакко та еще змея! И не только тебе он не по нраву! Ну, я с ним разберусь!

– Не надо, – прошептала Дайана, – не надо разбираться… Я только хочу знать, что он сделал. Это не похоже на гипноз… это более сильное внушение… Зачем? Для чего?

Как любой Охотник, Калеб был наслышан об умениях адептов. В некотором смысле они являлись конкурентами Братства – пусть не истребляли безмозглых чудищ вроде саблезубых крыс, но с одержимыми справлялись превосходно. И не только с ними – в некоторых мирах они так усердно изгоняли демонов, что кровавый след тянулся на века.

Склонив голову, Калеб заглянул в лицо Дайаны.

– Я с ним побеседую… побеседую с этим ублюдком, клянусь Великими Галактиками! Но корабль – неподходящее место. Видишь ли, разговор может затянуться и перейти в другую фазу, а капитан просил не нервировать Людвига.

– Это правильно, но у нас будет остановка, – раздался тонкий мальчишеский голос. – Через один прыжок.

– Я в курсе, – откликнулся Калеб. – Не вмешивайся и не подслушивай, когда у меня свидание с девушкой! – Он снова наклонился к Дайане. – Похоже, ты ничего не сказала доктору… то есть своему супругу. Или сказала?

– Нет, никогда! Ни за что! – Она вдруг перестала дрожать, напряглась и яростно замотала головой. – Я ничего ему не скажу! Он… он может обрадоваться! А мне это совсем не нужно!

Теперь Калеб в недоумении уставился на нее.

– Может обрадоваться? Тому, что сотворил с тобой монах? Не понимаю! Ты сказала, что изменилась… В чем? Что ты чувствуешь?

Дайана вспыхнула. В беспощадном свете потолочных панелей Калеб видел алые пятна на ее лице, брови, сведенные у переносицы, и морщинку между ними. Ладонь девушки снова легла на плечо Калеба, но не задержалась там – внезапно тонкие пальцы стали гладить его щеку.

– У меня появилось странное желание… – шепнула она. – Очень странное и новое… Прикоснуться к мужчине… и чтобы он прикоснулся ко мне…

– Будь ты хоть трижды клоном! Разве ты и твой муж… – начал Калеб, но теплая ладошка запечатала ему рот.

– Да. Разумеется. Без всякого желания с моей стороны. Даже без намека на желание. Но с безоговорочной покорностью. Как положено клону умершей жены.

Она говорила резкими отрывистыми фразами, кусая губы и глядя в пол. Что-то здесь не так, подумал Калеб; Авалон – цивилизованная планета, где личная свобода граждан ничем не ограничена. Большое дело, клон ты или не клон! Древний способ воспроизводства давно уже не был единственным – в Галактиках практиковалось искусственное оплодотворение, яйцеклетки помещали в инкубатор или замораживали на неопределенный срок, и колонисты везли их в новый мир сотнями тысяч – будущих работников, солдат, ученых и правителей. Клонирование тоже не было под запретом, хотя существовали кое-какие ограничения. Обычно клонировали погибших детей, взрослых – не так часто, ибо клон отнюдь не являлся точной копией прежней личности и мог вырасти совершенно другим человеком, с иными талантами и склонностями. Так или иначе, но клоны росли, взрослели и проходили лет за двадцать пять все стадии, положенные человеческому существу, от младенчества до зрелости. Среди Охотников часто встречались клоны, особенно в династиях, веками занимавшихся своим опасным ремеслом.

Вытащив гребешок, он сунул свою находку в карман девушки, потом обнял Дайану и коснулся губами ее губ. Поцелуй был легкий, нежный – пугать ее Калебу не хотелось.

– Я не очень знаком с авалонскими обычаями… Ваш брак допускает небольшие вольности?

– Я допускаю. – Дайана потянулась к его губам.

– Тогда мне повезло. Все же у тебя был выбор: я или Десмонд.

– Десмонд? – Она вдруг рассмеялась. – Десмонд, надо же! Он ведь…

– Дьявол с ним, с Десмондом, – сказал Калеб. – Не хочу о нем слышать!

И снова поцеловал ее в губы.

* * *

– Удачно получилось, – пробормотал Калеб, переступив порог. Движения Охотника были бесшумными, но монах все же почуял его и обернулся. Лицо брата Хакко походило на застывшую маску: узкая щель рта, бледная кожа, глаза с неподвижными темными зрачками.

Калеб обогнул стол из легкого пластика и опустился в кресло. Между ним и священником было шесть шагов. С минуту они сидели и смотрели друг на друга. Сидели не шевелясь, но чудилось, что воздух в гостевом куполе сгустился в незримую тучу и сейчас сверкнет молния.

Наконец губы брата Хакко дрогнули:

– Что-то забыл, Охотник?

– Не имею такой привычки, монах.

– Тогда зачем ты вернулся?

– У меня контракт с Архивами. Я должен его выполнять.

– Выполняй. При чем тут я?

Калеб будто не слышал его.

– Контракт означает, что сьона Кхан – под моей защитой. Никто не смеет посягнуть на ее тело, здоровье и разум. Но ты это сделал, монах.

– Во имя Жизни и Света! Ты сошел с ума! – Зрачки адепта стали расширяться. – Посягнуть на тело женщины! И как, по-твоему, я ухитрился это совершить?

– Я слышал о генетической операции, что превращает вас в бесполых тварей, – промолвил Калеб. – После этого, как всем известно, телесные радости монахов не влекут. Но кроме тела у женщины есть еще разум и здоровье.

– Есть, – подтвердил брат Хакко, и его губы насмешливо скривились. – Есть. Какое тебе до этого дело, землянин?

– Не надо пустой болтовни. Что ты сделал с Дайаной Кхан? Отвечай!

Он слегка подался вперед, не спуская глаз с монаха. Огромные зрачки были словно два провала на бледном лице. Созерцать их явно не стоило, но Калеб не мог отвести взгляда. Не мог и не хотел, понимая, что произошедшее с Дайаной лишь предлог, повод для испытания силы, его собственной и силы экзорциста. Это должно было случиться с той же неизбежностью, как столкновение комет, избравших волей случая одну и ту же орбиту и стремящихся навстречу друг другу. Орбитой являлось главенство в крохотном мирке корабля, превосходство над противником, отдававшее команду «Людвига» во власть победителя. Не претендуя на эту власть, Калеб ясно сознавал, что, проиграв поединок, уже не будет никому защитником и не исполнит контракт – ведь защитить от сильнейшего невозможно.

Глаза монаха не отпускали. Сделав усилие, Калеб протянул руку и нащупал инъектор, закрепленный над коленом. В голове воцарилась гулкая пустота, и слова брата Хакко падали в нее точно тяжелые камни.

– Слушай, землянин, слушай, червь! Я скажу нечто, потом сделаю вот так, – адепт щелкнул пальцами, – и ты все позабудешь. Забудешь, и только одно останется в памяти: впредь ты должен вести себя почтительно.

– Не дождешься! Скорее проглотишь оба Святых Бозона! – прохрипел Калеб и начал подниматься.

– Сидеть! – каркнул монах, и ноги Калеба налились тяжестью. – Сидеть, слушать и покорствовать! Женщина, о которой ты печешься, оскудела душой и разумом. Такое бывает после реверсии… не столь часто, но бывает. Симптомы разнообразны: видения, навязчивые звуки, беспричинный страх, потеря ориентации и многое, многое другое. Что до этой женщины, в сердце ее вселился демон, мешающий делить ложе с супругом и наслаждаться радостями плоти. Я изгнал его. Я умею делать это лучше, чем медики с их лекарствами и фрейн-терапией… – Тонкие губы брата Хакко вновь скривились в усмешке. – Скажи, Охотник, разве свершенное мной – не доброе деяние? Разве сьон Аригато не должен меня благодарить? Я вернул ему счастье… ему и его супруге… Вернул после пятнадцати лет горестей из-за неудачной реверсии!

«Что он несет! – мелькнуло у Калеба в голове. – Какая реверсия! Она же клон! Клон умершей супруги Аригато! И ей не пятнадцать лет, а минимум двадцать пять – во всяком случае, по виду… По виду и по ощущениям – его руки и губы не могли ошибиться. Не девочка, юная женщина…»

Он сидел неподвижно, взирая на брата Хакко и чувствуя инстинктом Охотника, что тот слегка расслабился. Должно быть, монах считал, что объект его манипуляций в гипнотическом трансе и совершенно беспомощен – может видеть и слышать, но не шевелиться. Не исключалось, что он слишком полагался на свою ментальную мощь – наверняка святой брат прожил долгую жизнь и не раз встречал Охотников. Встречал, но каких?.. Из первой сотни?.. Возможно. А вот из первого десятка – вряд ли.

Но двигаться было тяжело, очень тяжело. Сумеет ли он встать?.. «Хороший вопрос!» – подумал Калеб. Если и сумеет, атаковать бессмысленно. Он походил сейчас на черепаху под башмаком великана.

– Я сказал, ты услышал, – промолвил адепт. – Охотник… Охотник, да еще землянин… – Его лицо сложилось в презрительную гримасу. – Не знаю, на что надеялись эти недоумки из Архивов… Охотники тоже люди, и у них есть мозг. Так что, Калеб, сын Рагнара, ты в моей власти.

Он поднял руку, собираясь щелкнуть пальцами, но Калеб его опередил. Легкий удар по инъектору, и тонкая игла пронзила кожу. Зелье, вытяжка из трав и плодов с Зеленой Двери, ускоряло метаболизм; то был секретный состав, известный лишь старейшим в Братстве, и применяли его нечасто и с осторожностью. За все приходится платить – так уж устроен мир! – и аномальная активность тоже имела свою цену.

Действие снадобья было мгновенным: кровь молотом стукнула в виски, жаркая волна прокатилась от макушки до пят, заставив его содрогнуться. Калеб видел руку священника – она поднималась так медленно, так неторопливо, что он, наверное, успел бы скрутить его в узел, дотащить до шлюза и выбросить в пустоту и холод астероида. Он встал, пересек разделяющее их пространство, положил ладонь на горло монаха и стиснул пальцы. Стиснул не очень сильно – убивать брата Хакко было еще рано.

Глаза адепта померкли, ноги вытянулись, рука упала. Он лежал в кресле, точно безвольный манекен, и внизу, под животом, стало расплываться темное пятно.

– Ты болван, святой братец, – промолвил Калеб невнятной скороговоркой. – Болван, клянусь Великими Галактиками! Думаешь, ты оказал услугу Аригато? Мне, бесполая крыса! Мне и ей! К счастью, у нее был выбор!

За его спиной послышались шаги, затем раздался удивленный возглас. Калеб отпустил монаха и повернул голову. Действие снадобья ослабело, он уже мог членораздельно говорить и пока еще держался на ногах.

– Я Хорхе Ортега, – сказал офицер в полетном комбинезоне. – Меня прислал коммандер… Что здесь произошло?

– Ты не тот Хорхе Ортега, которого я знал на Земле, – с трудом ворочая губами, произнес Калеб. – Прости, друг, я вижу, что ошибся.

– Это бывает. Так что со святым братом? – Ортега дернул головой и принюхался. – Запах… Здесь запах как в нечищеном гальюне!

– У брата Хакко случился приступ. Периодическая офирская лихорадка, не очень серьезный недуг, но неизлечимый… Боюсь, он не отслужит вам молебен и никому не отпустит грехи. Но это пройдет. Покой… ему нужен только покой… а мне… мне…

На неверных ногах он шагнул к офицеру и ухватился за рукав комбинезона. Сообразив, что Охотник сейчас упадет, Ортега подставил плечо и поволок его к креслу.

– Не сюда… тащи в пищеблок, приятель… мне надо поесть и выпить горячего… надо передохнуть… час или больше… помоги… как землянин землянину…

– У священника приступ, это я понимаю, хотя никогда не слышал про офирскую лихорадку, – буркнул Хорхе Ортега и, поддерживая Калеба, направился к входной диафрагме. – Но с тобой-то что? Ты ведь Охотник?

– Ох-хотник, – согласился Калеб, лязгая зубами. Его била мелкая дрожь, по спине текли ручьи холодного пота. – Ох-хотник, – повторил он, с трудом переставляя ноги. – Но пр… приступ у брата Хакко был уж-жасен… а я такой впеч… впечатлительный…

– Это заметно, – проворчал Ортега и поволок его в офицерскую трапезную.

…Через пару часов Калеба и брата Хакко доставили на корабль. Оба уже пришли в себя, хотя священник кашлял, хрипел и хватался за горло, а у Калеба звенело в ушах. Его мучила жажда, неизбежный результат сделанной инъекции – зелье активно выводилось почками, и этот процесс был не слишком приятен. Но он выглядел довольным и даже поддержал брата Хакко под локоть, помогая протиснуться в люк катера.

На борту их встречал капитан. Брат Хакко, не сказав ни слова, злобно покосился на него и заковылял к лифтам. Проводив его взглядом, Калеб расстегнул ворот комбинезона и потер виски. В голове еще шумело.

– Ты задержался, – заметил капитан, – ты и наш святой братец. И вы оба словно бы помяты… Или мне показалось?

– Не показалось.

– Хмм… Выясняли отношения?

– Не без того. – Калеб усмехнулся. – Теперь я знаю, что способен выполнить контракт. Оба контракта, и с вами, и с Архивами.

Капитан снова хмыкнул.

– Отрадно слышать! А что случилось?

– У нас на Земле есть старинная поговорка: кто сел обедать с дьяволом, должен запастись длинной ложкой, – сказал Калеб. – У меня ложка нашлась, а у него – нет.

Ковальский уставился на Охотника.

– Ложка, говоришь? А как насчет стакана? По-моему, тебе не помешает выпить.

– Это точно.

Они поднялись на верхний ярус. Доктор Кхан стояла у прохода в оранжерею: лицо белее снега, руки стиснуты на груди. Калеб улыбнулся ей.

* * *

Вернулся! Он вернулся!

Страх, терзавший Дайану, растаял. За несколько минут до этого она увидела священника – мрачно глядя в пол, брат Хакко проскользнул по коридору и исчез за дверью каюты. Она не знала, что подумать: возможно, монах расправился с Калебом, изувечил или убил его, и теперь, затворившись в своем отсеке, будет замаливать грехи – или что там делают адепты-убийцы, прикончив человека. С другой стороны, выглядел священник отнюдь не победителем – скорее был похож на пса, которого выдрал хозяин. Но почему? Боялся ответить за смерть Охотника? Это не исключалось; рядом – база Патруля, и капитан мог передать убийцу служителям закона.

Перебирая варианты, Дайана пряталась за жасминовым кустом, кусала губы, стискивала кулачки, забыв, что может обратиться к Людвигу. Он, разумеется, знал все, но почему-то эта мысль не приходила в голову, как и другая, связанная с причинами тревоги. Что ей до жизни и смерти Охотника?.. В конце концов, он был чужаком, даже не авалонцем; всего лишь попутчик, наемный боец, такой же временами страшный, как адепт с Полярной. Но губы Дайаны хранили память о его губах, кожа – о его прикосновениях, и она понимала – не разумом, но чувством, – что судьбы их связаны. Связь была крепкой: если он погиб, то и она умрет.

Но он вернулся! Он выглядел усталым, но шел, как всегда, быстрой легкой походкой, и Дайана подумала, что он торопится к ней. Покинув свое убежище за кустом, она поймала его взгляд, его улыбку. Конечно, он улыбался не капитану-бородачу, он смотрел на нее, и в этот миг лицо его изменилось – стала мягче линия губ, дрогнули ноздри, лучики морщин разбежались от краешков глаз. Он снова был таким, как в минуты, когда обнимал ее, – там, в трюме, у бронированной кабины краулера.

Дверь капитанского отсека сдвинулась, и они исчезли. Дайана, прижав ладони к груди, стояла под кустом, усыпанным белыми цветами. Ощущение силы и свободы, прежде незнакомое, переполняло ее; внезапно она поняла, что ничем не обязана Аригато Оэ и его умершей супруге, что она – не копия женщины, обитавшей когда-то в ее авалонском доме, не дубль, а самостоятельная личность. И она не испытывала больше страха перед адептом. Что бы он ни сделал с ней, чего бы ни желал добиться, все повернулось в лучшую сторону. Ей казалось, что она спала всю свою недолгую жизнь, но сон вдруг развеялся, явив миру и ей самой нечто новое и неожиданное. Что же?..

– Дайана Кхан… Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра, человек, – произнесла она. Сказала тихо, но Людвиг услышал.

– Ты повзрослела, Дайана Кхан. Знаешь, в былые годы я повидал многих людей – большей частью из Научного Дивизиона Архивов. Биологи, физики, археологи, лингвисты, исследователи того и этого… не очень эмоциональный народ, однако разное случалось на борту… И я понял: люди меняются, когда испытывают сильные чувства.

– Ты прав, – согласилась Дайана. – Осталось выяснить, какое чувство я испытываю.

– Не догадываешься?

Она не ответила. Села на скамью, вытащила гребешок, найденный Охотником, и принялась расчесывать волосы. Потом сказала:

– Доктор Аригато хочет, чтобы я согласилась на импринтинг.

– Импринтинг… – повторил Людвиг. – Какую же личность он желает запечатлеть в тебе?

– Другой Дайаны Кхан, прежней его жены. Внешностью и телом мы точные копии, но в остальном я не очень похожу на нее. Аригато считает, что если я соглашусь, то стану совсем как она… И тогда он будет счастлив.

– Почему ты заговорила об этом?

Дайана отложила гребешок.

– Импринтинг уже произошел… импринтинг или что-то подобное… Я будто проснулась… Возможно, мне надо не гневаться на монаха, а благодарить его. – Она на мгновение задумалась. – Нет, благодарить не буду! Насилие есть насилие!

– Это случилось так быстро, – произнес Людвиг виноватым тоном. – Один взгляд… Я ничего не заметил.

– Взгляд может многое значить, – сказала Дайана, поднимаясь. – Особенно если это взгляд адепта или…

Или Калеба, закончила она про себя.

С этой мыслью доктор Кхан покинула оранжерею. В ее каюте, как и всегда, неторопливо плыли в вышине облака, сверкал под ярким солнцем безбрежный океан и метались над волнами белые птицы с длинными, изогнутыми на концах крыльями. Она вдохнула пахнущий морем воздух, вызвала зеркало и минуту или две смотрелась в него. Она была антропологом и потому не испытала удивления, заметив перемены: более четкие очертания губ, решительный блеск в глазах, сдвинутые брови, что придавало ее чертам строгое, даже суровое выражение.

Она спросила, где Аригато, и Людвиг ответил, что сьон доктор сейчас в лаборатории. Момент был удачный, и она прошла через спальный отсек в его каюту. В шкафу хранился металлический контейнер с оружием; Дайана откинула крышку, достала крохотный игломет, помещавшийся в ладони, и синюю обойму с парализующими иглами. Задумалась на секунду и вытащила еще одну обойму, красную. Эти иглы были заряжены смертельным ядом.

Глава 8 В Провале

Они встретились за утренней трапезой, перед очередным прыжком. На этот раз капитан не опоздал к столу, явился вовремя, расправил бороду и сел на свое место между Калебом и братом Хакко. Напротив, как обычно, устроились три авалонца: Дайана, поглядывая то на Охотника, то на священника, с решительным видом ела фруктовый салат, доктор Аригато – тосты с джемом, а Десмонд, умяв две порции омлета, устремил взоры на мясной пирог. Калеб едва успел отхватить половину – после встряски, вызванной зельем, его организм нуждался в питании. Каша, омлет, масло, тосты, пирог, сладкое печенье… Пожалуй, он съел не меньше Десмонда. Что до брата Хакко, тот угрюмо ковырял офирскую капусту с маринованной свеклой. На шее адепта, под нижней челюстью, расплылся синяк, но о его происхождении никто не спрашивал.

В центре стола раскрылась щель, всплыл кофейный агрегат, похожий на старинную ракету, зашипел, забулькал, выдвинул поднос с рюмкой рома и полной чашкой.

– Кофе для капитана! – торжественно провозгласил Людвиг. – Есть еще желающие?

– Сюда, пожалуйста. – Доктор Кхан помахала рукой. – Тоже с ромом.

– Но, дорогая… – Аригато Оэ чуть не подавился тостами и изумленно взглянул на супругу. – Ром довольно крепкий… Ты не пьешь такой кофе!

– Теперь пью, – отрезала Дайана.

– Грмм… – произнес капитан, вылил ром в чашку и отхлебнул. – Грмм… Прошу внимания, сьоны. Хочу сообщить вам кое-что о нашем дальнейшем маршруте.

– Да, капитан. Мы слушаем.

Дуайен с усилием отвел взгляд от лица жены. Доктор Кхан, по примеру капитана, тоже добавила рома, пригубила кофе, подула на него и выпила залпом. Калеб усмехнулся и одобрительно кивнул.

– Примерно через семь часов мы выйдем в позицию для очередного прыжка, – промолвил Ковальский. – Прыгнем и погрузимся в темноту провала, где до нас побывали немногие… четверо, если мне не изменяет память, и трое из них мертвы, а тот, кто выжил, лишился разума. Мы полетим по их маршруту, делая прыжок за прыжком в холоде и мраке… полетим туда…

По знаку капитана под сводами оранжереи возник экран. Окно, распахнутое в пустоту, заливала тьма; ни света звезд, ни сияния газовых туманностей, ни размытых контуров галактик, ни единой искры на черном покрывале, за которым таилась другая Вселенная. Но была ли она вообще?.. Возможно, ее существование – миф либо случайная ошибка навигаторов?.. И если даже поверить в ее реальность, была ли она достижима?.. Здесь, у границы Распада, эти вопросы звучали совсем по-иному, чем на Земле, Шамбале, Авалоне или Полярной, чем на любом из тысяч обитаемых миров. Корабль с приводом Берроуза мог пересечь Вселенную за несколько месяцев, и это создавало ощущение могущества разума, его власти, которой дозволено все, экспансия в космос, переустройство планет, трансгалактические полеты и даже прыжок через Великую Пустоту к другому Мирозданию. Но «все дозволено» не означает, будто ничто не запрещено.

– Вы хотите нас напугать, капитан? – вздрогнув, сказала Дайана.

– Нет. Я только предупреждаю, что перелет будет нелегким. Здесь, на палубах корабля, уютно, тепло и светло, но мы привыкли видеть звезды, привыкли ощущать, что за бортом множество светил с населенными планетами, и до любой из них можно добраться. Это внушает чувство безопасности. Но в провале, – взгляд Ковальского обратился к экрану, – такого не будет. Может показаться, что мы ищем ничто, летим в никуда и больше не вернемся в пределы Распада. Скверная мысль! От нее можно тронуться умом!

– Это резонные соображения, – произнес дуайен после недолгой паузы. – Что вы предлагаете?

– Гибернацию. Тот, кто пожелает, может уснуть. На подходе к Боргу я вас разбужу.

– Я согласна, – быстро сказала Дайана. – Согласна! Лучше спать, чем видеть это! – Она отвела глаза от темного экрана.

– Пожалуй, я тоже соглашусь, – кивнул Аригато Оэ. – Не стоит тратить время на скуку, страхи и бесплодные мысли. Не так ли, святой брат?

– Вы правы, – хрипло отозвался священник и потер синяк на шее. – Сон – благословение для людей, если нет другого занятия. – Он покосился на Калеба и добавил: – Тем, кто обуян гордыней и отягощен грехами, лучше вообще не просыпаться.

– Десмонд? И ты, Охотник? – спросил капитан.

– Я останусь с вами, – молвил Калеб. Десмонд, доедавший пирог, что-то невнятно промычал.

– Яснее, сьон доктор! Я вас не понял.

– Для моего ассистента нет нужды в гибернации, – заметил Аригато Оэ. – Он не знает страха и скуки и будет бодрствовать.

– Значит, трое, – подвел итог капитан. – Прошу вас ничего не есть в ближайшие часы и перед гибернацией явиться в медицинский блок. Очистительные процедуры, сами понимаете… Людвиг этим займется.

Он допил кофе и ушел. Спустя недолгое время послышался тихий шелест гравипривода, палуба словно качнулась под ногами. «Людвиг Клейн» разворачивался. На экране промелькнул бесконечно длинный силуэт транспортного судна, затем возникла поверхность астероида с базой Патруля – свет и тени, остроконечные скалы, купола и площадка астродрома. Башня на одном из стоявших там корветов шевельнулась, выдвинулся ствол орудия, и ослепительный выплеск плазмы улетел в пустоту. Пост На Рогах Дьявола провожал их корабль салютом.

* * *

Трюм «Людвига» снова заливал яркий свет. Корпуса наземных машин казались огромными черепахами, авиетки напоминали птиц со сложенными крыльями – тех самых, что летали над морем в каюте Дайаны. В дальнем конце, за шаттлами и орбитальным катером, ровными шеренгами стояли контейнеры; к одним, подключенным к системе жизнеобеспечения, тянулись трубы и кабели, другие хранили свое содержимое до урочных времен. Иногда в той части трюма что-то гудело и пощелкивало – возможно, Людвиг закачивал воду в бассейн или пересылал продукты киберповару.

Дайана вздрогнула – ладонь Охотника легла на застежку ее комбинезона.

– Не сейчас… Калеб, не сейчас и не здесь… прошу тебя…

Он вздохнул и убрал руку. Потом негромко рассмеялся.

– Ты права, Д ‘ Анат ‘ кхани, не будем смущать Людвига. Ему, конечно, много лет, но он не владеет информацией о некоторых делах. Разве что в теории.

Дайана обняла его.

– Спасибо. И спасибо за то, что ты сделал. Этот священник… я очень боялась… он мог тебя убить…

– Мог, но это в его намерения не входило. Ему хотелось покуражиться, похвастать и лишить меня памяти. Тоже не очень приятно. – Дайана ощутила, как поднялась в глубоком вздохе его грудь. Затем он произнес: – Возможно, я его убью. Но, как ты сказала, не сейчас и не здесь.

Теперь вздохнула Дайана.

– Но он и правда изгнал демона… демона равнодушия… Только слегка ошибся. Для Аригато пользы мало.

– Я это учту. Если убью брата Хакко, то безболезненно и быстро. – Он гладил ее волосы, плечи и шею. – Не будем об этом говорить. Лучше объясни мне кое-что, девочка… Монах решил, что ты – Дайана Кхан, прежняя супруга доктора. Ему кажется, что после реверсии с ней… с тобой… в общем, что-то случилось, нарушение психики или другое несчастье. Но что произошло на самом деле?

– Психические отклонения бывают до и после реверсии, – сказала Дайана. – Сильные – большая редкость, и те, что возникают после омоложения, лечатся или исчезают сами, исчезают бесследно в течение пяти-семи декад. Но иногда человек боится… боится этой процедуры… Калеб, ты ведь еще не проходил реверсию?

– Нет.

– Я тоже, но я антрополог и врач, так что посвящена во все детали. Это совершенно безболезненно – под действием волновой терапии ускоряется клеточный обмен, исчезают дефекты старения, но на память процедура не влияет. Память, самосознание, индивидуальность, все, что связано с высшей нервной деятельностью, остается неизменным. Личностные характеристики – одна из констант реверсии, ведь человеческий мозг старению не подвержен…

– Вот как! Я этого не знал.

– С мозгом другие проблемы. Есть масса состояний, пограничных с болезнью, и не всегда их можно распознать. Если диагноз правильный и поставлен вовремя, то…

Охотник наклонился к Дайане и снова погладил ее волосы. Они струились меж его пальцев как вода – прядь светлая, прядь темная.

– Ты умница, мой антрополог… Скажи проще, что случилось с прежней Дайаной Кхан?

– Синдром Флеминга, если использовать медицинские термины, – сказала она. – Человек страшится потерять свое «я» после реверсии, тянет, откладывает ее год за годом, пока не становится поздно… Она умерла в преклонном возрасте шестнадцать лет назад, и Аригато чуть не лишился разума от горя. Но потом нашел выход, и коллеги ему помогли… несколько медиков и биологов, все из Научного Дивизиона… – У Дайаны вдруг перехватило горло. – Они сделали меня… вырастили примерно за год… такой, какая я сейчас…

Лицо Охотника окаменело.

– Такой, как сейчас? То есть сотворили несмышленыша с телом взрослой женщины? – хрипло выдавил он. – Но это преступление! Нельзя лишать человека детства, как бы он ни появился на свет! Я не очень сведущ в законах о клонировании, но есть планеты, где за этот фокус можно попасть на рудник.

– На Авалоне тоже, – пробормотала она. – Но у Архивов большая власть, и все осталось в тайне… Дайана Кхан как бы прошла реверсию… и как бы долго восстанавливалась после нее… целый год, пока я не повзрослела…

– Год! – эхом откликнулся Охотник. – Год вместо двух десятилетий! – Он взял ее лицо в ладони, погладил пальцами виски. – И теперь тебе кажется, что ты не совсем человек? Потому, что ты не была младенцем, девочкой, подростком?.. Не знала матери, не сидела на коленях у отца?.. Потому, что ощущаешь себя куклой для забав в постели?.. Ну, это на совести твоего ученого супруга и его приятелей! Великие Галактики! Я отберу тебя у них! И если пикнут…

Его пальцы, только что такие нежные, осторожные, сжались в кулак. Неожиданно для себя самой Дайана рассмеялась.

– Не злись, Калеб! Я обязана этим людям жизнью, и теперь я – человек. Женщина, которая понравилась одному Охотнику из стокгольмского инкубатора… Калебу, сыну Рагнара, внуку Херлуфа… Это самое важное. С остальным я разберусь.

Дайана отступила на шаг, всмотрелась в его лицо.

– Разборки – дело Охотников, – сказал он. – Не хочешь, чтобы я помог?

– Ты уже помог. Поцелуй меня. И не уходи из трюма слишком быстро.

Лифт поднял ее на жилую палубу. До срока, назначенного капитаном, оставалось больше двух часов. Дверь отсека гибернации была открыта, и Дайане подумалось, что придется лежать там вместе с двумя мужчинами, равно неприятными, но оказавшими ей важные услуги. Как-никак Аригато Оэ одарил ее жизнью, а брат Хакко – чем-то таким, без чего ее жизнь не стоила горсти песка.

Она подошла к каюте монаха. Людвиг внезапно пробудился, забормотал тонким мальчишеским голоском:

– Не делай этого, Дайана Кхан, не делай! Ищешь неприятностей? Зачем? Ты нашла себя, нашла человека, который тебя защитит, ты стала свободной… Чего еще ты желаешь? У тебя и так все хорошо…

– Еще не все. Открывай!

– Я не могу без его разрешения.

– Тогда скажи, что я хочу его видеть. Ну, спрашивай!

– Не торопись. Я пришлю робота. На всякий случай.

– Хочешь защитить от меня этого мерзавца? Я его пальцем не трону. Клянусь!

– Твоя ирония неуместна, – обиженным тоном сказал Людвиг. – Я беспокоюсь. В случае насильственных действий отсек будет затоплен сонным газом.

Дверь отъехала в сторону, и Дайана переступила порог.

– Рад тебя видеть, дочь моя, – с кривой улыбкой сказал брат Хакко.

– Я вам не дочь.

– Прости, сестра…

– И не сестра. – Она вытащила игломет и встала сбоку от сидевшего в кресле священника. – Я клон прежней Дайаны Кхан, и у меня нет родичей. Предупреждаю, не поворачивайте голову. У меня парализатор, и я умею с ним обращаться.

– Но, сьона, чем вызвано это вторжение? – Брат Хакко сложил руки на коленях и уставился в пол.

– Другим вторжением, которое вы совершили. Я готова вас простить, видят Святые Бозоны… Но если попытка повторится…

– Тогда, сьона, вы опять пришлете ко мне Охотника? – с едва заметной издевкой спросил монах.

– Нет. Свои проблемы я решаю сама. Я убью вас, брат Хакко. Может быть, так.

Она вскинула оружие, крохотная стрелка пробила ухо священника и воткнулась в стену. Затем повернулась и выскользнула из каюты.

* * *

Прыжок, прыжок, прыжок… Все дальше и дальше от границ Распада… Полет в чудовищной пропасти, которую разум не может ни представить, ни объять… Корвет и транспорт казались мошками, летящими беззвездной ночью над океаном, мошками, что покинули один континент в поисках другого. Впрочем, сравнение было не совсем верным: если сопоставить корабль с мошкой, то подходящего океана не нашлось бы на Земле и в других мирах Галактики. Пожалуй, мошки летели на Луну или даже на Марс… возможно, к другой звезде, и не очень близкой к Солнцу.

Прыжок, прыжок, прыжок… В холоде и мраке, без вида небес с пылающими светилами, где навигатор прокладывает курс по очертаниям галактик, по цефеидам, маякам Вселенной, по сверхновым звездам и шаровым скоплениям. Отсутствие ориентиров, подтверждающих факт движения, было самым неприятным; чудилось, что корабли застыли в черной вязкой патоке и останутся вечно в одном и том же месте необъятной пустоты. В первые дни, в промежутках между прыжками, Калеб раскрывал экран и всматривался во тьму, но скоро это занятие стало опасным – он вдруг ощутил, что Мироздание, с его планетами, звездами и всем сотворенным людьми, исчезло, бытие как бы свернулось до масштабов корабля, где пребывало все человечество, трое спящих и трое бодрствующих. Эта иллюзия оказалась так сильна, что напугала Калеба; огромный мир будто бы просачивался между пальцев, ускользал за грань сознания, и приходилось напрягаться, чтобы поверить в его реальность. После пятого прыжка он уже не пытался разглядывать черный провал, в котором повисли корвет и транспортный корабль, – возможно, летящие куда-то или застывшие в пространстве, где больше не было ровным счетом ничего.

Ему хотелось заглянуть в отсек гибернации, удостовериться, что на борту есть и другие люди. Капитан не возражал. Миновав шлюз, они очутились в помещении с округлым низким потолком, где стояли саркофаги; трубы и кабели змеились вокруг них, на массивных пьедесталах горели спокойные зеленые огни. Криогенная установка работала, и в отсеке царил холод – примерно такой же, как на планете Зима, где туземцы большую часть года проводят в ледяных жилищах и пещерах.

Дайана выбрала первый гибернатор, во втором и третьем находились глава экспедиции и священник. Три аппарата были свободны, и на них не горели огни.

– На горле у монаха синяк, похожий на след пальцев, – сказал Ковальский, протирая заиндевевшую крышку саркофага. – И ухо, мочка уха… выглядит так, словно ее проткнули чем-то тонким – например, стрелой из игломета… Ты постарался, Охотник?

Калеб не ответил. Он не имел желания разглядывать брата Хакко и говорить о нем. Склонившись над крайним гибернатором, он, не отрываясь, смотрел на Дайану. Ее лицо было спокойным, длинные ресницы лежали на подглазьях, как пара крохотных темных вееров. Очертания тела лишь угадывались под плотным синим покрывалом, к шее подходила тонкая трубка с инъектором – в миг пробуждения он введет в кровь питательный раствор с гормонами и ферментами, ускоряющими жизненные процессы.

Капитан придвинулся к нему и тоже взглянул на девушку.

– Седьмое Пекло! Красотка, ничего не скажешь! Но Людвигу она нравится по другой причине. – Ковальский вздохнул. – Юность тянется к юности…

– А если поточнее? – промолвил Калеб.

– Поточнее… можно поточнее. Видишь ли, это корабль сверхдальней разведки, экспедиционное судно, и летают на нем люди опытные, ученые, прожившие пару-тройку веков. Такие, что подходят для ответственной работы… Большие специалисты, но сухари. Людвигу с ними не очень комфортно. Так?

– Так, капитан, – отозвался тонкий голос.

– Но ему тоже немало лет, – заметил Калеб.

– Лет немало, но в эмоциональном плане он подросток, и эта часть его сознания не стареет. У него ведь нет тела… больше нет… Нечему расти и нечему стареть…

Пауза. Затем Калеб прикоснулся к груди капитана.

– Ваш сын… паренек, чья голограмма у вас в каюте… Это он?

– То, что от него осталось, – глухо произнес Ковальский. – Правое полушарие мозга удалось спасти в криогенной камере… теперь это один из блоков бортового компьютера. Ему, Охотник, шел двенадцатый год, и этой девушке, как я понимаю, немногим больше. Самое молодое существо, когда-либо летавшее на моем корабле… – Капитан погладил торец саркофага. – Вот я и говорю: юность тянется к юности. Совсем новый опыт для Людвига… человек в таком возрасте, да еще девица…

– Она клон, – сказал Калеб. – Клон умершей жены Аригато.

– Я знаю. Что-то она рассказала Людвигу, о чем-то он догадался… В общем, я знаю. – Капитан зябко повел плечами. – Холодно здесь… Пойдем.

У входа в шлюз он остановился, бросил взгляд на саркофаг Дайаны и спросил:

– Ну, а тебе она чем приглянулась? Ты ведь не Людвиг… у тебя все в наличии… Любишь красивых девушек?

– Люблю. Но я всегда был сам по себе, кто бы ни попался – девушка, партнер, приятель… А с ней вдруг понял, что я не одинок.

Ковальский хмыкнул.

– Вот так они нас и ловят! Ты тоже молод, Охотник… ты еще не понял, что к одиночеству можно привыкнуть.

Люк шлюза скрипнул за ними, отрезав холод, морозный воздух и зеленые огни на саркофагах. В коридоре жилой палубы было тепло и пахло цветущим жасмином. По стенам неслись от рубки к оранжерее яркие сполохи – вероятно, Людвиг создавал иллюзию движения, чтобы приободрить свой поредевший экипаж.

– Вы обещали рассказать о Шамбале, – молвил Калеб. – Мне помнится, там была какая-то заварушка век назад. Больше я ничего не знаю.

– Заварушка… да… и больше ты ничего не знаешь… – проворчал капитан. – Что удивляться? В Галактиках полно планет, где случаются всякие заварушки… Ладно, расскажу! Я сейчас в настроении. – Он задрал голову, уставился в потолок и неожиданно рявкнул: – Людвиг! Этот… где он?

– В первом лабораторном отсеке, капитан.

– Чем занимается?

– Налаживает молекулярный сканер. Велел подать говядину, хлеб, блины с медом и компот из персиков. Уже доедает.

Калеб понял, что речь шла о Десмонде. Ксенобиолог изо дня в день трудился в лаборатории, где, в общем-то, делать было нечего, но у доктора Десмонда был талант находить себе работу. Похоже, его не утомлял и не пугал полет в бескрайней пустоте.

– Говядина, блины, компот… Вот прорва! – буркнул капитан. – Людвиг, в трюмах еще что-нибудь осталось?

– Не тревожьтесь, капитан. Продовольствия хватит.

– Под твою ответственность. А сейчас накрой-ка нам стол в оранжерее.

– Что пожелаете? Ром?

Ковальский на секунду задумался.

– Нет, коньяк. Коньяк с Габбры, лимоны с Зеленой Двери и сыр – тот, что поострее. Шевелись, Охотник! Хочу опрокинуть рюмку-другую.

Мерцающий золотом напиток оказался превосходным. Повертев в руках бутыль с голограммой «Лоза Габбаро», Калеб вспомнил лихого Охотника Джеда, выпил рюмку до дна, но закусывать не стал – слишком хорош был коньяк. Капитан тоже не прикоснулся ни к сыру, ни к лимону.

– Думаю, ты слышал, как заселяются планеты, – промолвил он. – Обычно их колонизируют первопроходцы из старых миров, и какое-то время такая терра нова находится под властью метрополии. Спустя лет двести-триста центр дарует ей суверенный статус, и бывшая колония входит в локальный межзвездный блок – а может и не войти, если ее народ не пожелает. Народ, правительство, монарх – словом, местная власть… Все происходит спокойно и мирно, если не считать дрязг из-за полезных ресурсов, столкновений на торговом поприще и личных амбиций. Но возможна другая ситуация.

– Да, возможна, – согласился Калеб, припоминая школьную науку. – В тех случаях, когда новый мир найден и заселен одним из крупных межгалактических объединений. По праву первооткрывателей планета считается его владением на все времена, без ограничений срока. Она может принадлежать Лиге астронавтов или Корпусу Защиты Среды, Торговой Корпорации или Транспортному Союзу, Звездному Патрулю или…

– Монастырям, – продолжил капитан. – Если Звездный Патруль устроил базу на каменной глыбе без воды и воздуха, пусть владеет ею вечно, никто не возразит. Но если планета плодородна, похожа на Землю, Офир, Авалон, Зеленую Дверь, то возникают проблемы. Население растет, строятся города, мир цивилизуется и богатеет, люди желают избрать сенат, президента или, положим, императора… Если не пойти им навстречу, не поступиться властью, будет кровавый мятеж, и всех служащих Торговой Корпорации или там астронавтов и техников Лиги с гарантией прикончат. Формула «на все времена» годится, когда на планете сотни тысяч колонистов, а если счет пошел на миллионы, пора забыть о праве первооткрывателей. Это уже не частное владение, а родина нового людского племени, и это всем понятно. – Капитан замолчал и вдруг грохнул по столу кулаком, расплескав коньяк. – Великий Хаос и Седьмое Пекло! Всем понятно, кроме Монастырей!

– Шамбала под их властью? – спросил Калеб.

– Была. Была, Охотник, но столетие назад…

– Сто четыре года, – откликнулся тонкий голосок.

– Верно, сто четыре года, – подтвердил капитан, запустив пальцы в бороду. – Я находился в полете, когда вспыхнул мятеж. Кровавый и жестокий, судя по записям, которые мне удалось просмотреть. Иерарх, правивший на планете, бросил в бой наемников, но их истребили, и восставшие принялись жечь монастыри. – Он помолчал, нахмурившись и что-то вспоминая. – Их… нас… можно понять – жизнь под рукой святош была нелегкой. Им мстили с ожесточением, взрывали башни, рушили храмы и убивали монахов, не отличая правого от виноватого… Иерарх вроде бы перепугался и решил вступить в переговоры. К вождям мятежников – их было шестеро, этих вождей – отправили послов. Послы приехали и уехали, а вожди тотчас сцепились друг с другом… – Ковальский снова смолк, затем добавил: – Понимаешь, Охотник, вчера царили у них любовь и согласие, а сегодня брат пошел на брата как на злейшего врага… О Монастырях забыли, началось побоище, гражданская война. Резали всех, женщин, детей, стариков… А я был на другом краю Вселенной!

Калеб шевельнулся в кресле.

– Эти люди… шестеро предводителей… с ними что-то сделали?

– Наверняка. Вмешались местный Третейский суд и Звездный Патруль, прислали корабли с десантом, спасли, кого успели… Запись переговоров была изъята и тщательно изучена. Все посланцы иерарха – священники с Шамбалы, все, кроме одного… Этот прятался за спинами других послов, но пару раз попал под объективы… Как думаешь, кто он такой?

Вопрос в ответе не нуждался. Калеб молча наполнил рюмки, и они выпили. Коньяк был отменный, но теперь слегка горчил. Или так казалось?..

– Сам он не убивал, – произнес капитан, – конечно, не убивал, но был первопричиной кровавого хаоса. Провокатор! И сила его не от Святых Бозонов, а от дьявола.

Калеб кивнул.

– Да, это верно. Скажите, капитан, как погибла ваша семья? Кто убийцы?

– Они давно мертвы, Охотник, – люди на Шамбале небогаты, и в те времена реверсия практиковалась лишь в Монастырях. Вернувшись, я не смог найти убийц, я даже не знаю, как это случилось. В нашем доме?.. Или жена с детьми куда-то бежали?.. Встретили недобрых людей или погибли при взрыве, газовой атаке, бомбардировке либо от жесткого излучения?.. Случайные жертвы… Мозг Людвига… частица мозга… не сохранила таких воспоминаний. Но лицо того адепта он помнит – по записям, которые я ввел.

– Помню, – снова раздался голос Людвига. – Но я не уверен, что нужно мстить. Прошло много времени. Люди меняются.

Лицо капитана пошло красными пятнами.

– Не тебе решать! – рявкнул он. – Ты… ты… ты только его тень! Тень Людвига, Марты и девочек! Ты…

Вытянув руку, Калеб стиснул запястье Ковальского.

– Спокойно, капитан. Я выполню контракт. Только вы можете его отменить. Священник умрет. Где и когда?

– Не здесь и не на Борге. – Капитан сделал паузу, потом наклонился к Калебу и тихо промолвил: – Ты, наверное, думаешь, что я могу зайти в отсек гибернации и пустить в один из саркофагов жидкий кислород… Хорошая выйдет статуя! Можно отбить ей голову или руки, можно вышвырнуть за борт… Но это исключено. Я обязан доставить всех вас на Авалон, и желательно целыми. Долг есть долг.

– Понимаю. Долг нужно исполнять. Это контракт между человеком и его совестью, – сказал Калеб. – Значит, монах умрет на Авалоне. Если желаешь, прямо на Второй луне.

Он ушел, и теперь в оранжерее слышались только шелест листвы и тихий звон, когда горлышко бутыли касалось рюмки. Капитан пил в одиночестве. Пил, пока не раздался тонкий мальчишеский голос:

– Ты меня обидел. Ты накричал на меня… За что?

– Ну, прости, прости…

– Ты сказал, что я лишь тень, но разве это верно? Я все, что тебя окружает! Пусть не совсем человек… Но я твой дом, твой мир, твоя крепость и твоя семья!

– Все, что от нее осталось, – со вздохом сказал капитан. – Я мог бы вернуть свою семью, хотя бы ее часть… мог бы клонировать Людвига, как мне предлагали… Конечно, это был бы не прежний Людвиг, однако мой сын, мой и Марты… Знаешь, почему я этого не сделал?

– Знаю. Сначала ты хочешь отомстить. За жену, за дочерей, за сына… может быть, за всех погибших на Шамбале… Я не только твой дом, я – память…

– Вот и оставайся памятью. Я сделаю то, что хочу и должен сделать. Я загляну в лицо монаха, когда Охотник его прижмет… загляну и спрошу, понимает ли он, что служит дьяволу. Потом услышу, как хрустит его шея, и, может быть, успокоюсь.

Недрогнувшей рукой капитан наполнил рюмку и выпил.

* * *

Прыжок, прыжок, прыжок… Все дальше и дальше, по маршруту, проложенному первым кораблем, пересекшим тьму гигантского провала. Датчики «Людвига Клейна», его антенны и локаторы не улавливали ничего, подтверждая, что пустота этой пропасти идеальна: ни квантов излучения, ни намека на атомы или следы их распада. В пространствах между галактиками было иначе, они казались пустотой человеку, но не чутким приборам корабля. Фотоны, радиоволны, рентген и гамма-лучи, атомарный водород, нейтрино, элементарные частицы – там нашлось бы все, хотя и в ничтожных количествах. В этом провале «Людвиг Клейн» не мог уловить даже полей тяготения. Возможно, они существовали и здесь, но за порогом, доступным датчикам гравитации – ведь приборы не всесильны.

Прыжок, прыжок, прыжок, и после каждого – анализ среды, в которую попал корабль. Из общих соображений вытекало, что зов другой Вселенной будет услышан много раньше, чем экипаж увидит свет первой ее звезды. Слабые гравитационные поля, стремительные кванты, рост концентрации микрочастиц – все это предшествует галактикам и светилам, подсказывая путникам, что цель близка. Пусть даже не близка, но, во всяком случае, существует.

Пока – ничего…

Калеб стоял у лифтов, в переходе между палубами. Несколько часов после прыжка, когда корабль задерживался в реальном пространстве или в том, что его заменяло, он мог спуститься в трюм, бегать и бродить среди машин и контейнеров, беседовать с Людвигом, забраться в авиетку и представить, будто мчится над поверхностью неведомой планеты. Какое-никакое, а все же развлечение… Остальной их набор был скуден: записи из корабельной фильмотеки, купание в бассейне, цветные сны, еда и встречи с капитаном. Последние неизменно завершались дегустацией капитанских запасов, и это начало раздражать Калеба; он уже думал, что привилегия, дарованная ему контрактом, становится утомительной.

Шорох… Звук долетел не из оранжереи и не походил на шелест листвы. Нечто совсем другое – казалось, волочат или толкают изрядную тяжесть. Теперь скрип и тихое постукивание… определенно на палубе «А», где лабораторные отсеки… Калеб насторожился. В звуках не было ничего угрожающего, но сработал инстинкт Охотника: он помнил все шумы на борту корабля, а этот был новым и потому опасным.

Лязг! Не так чтобы очень сильный, однако… Снова скрип.

Прислушиваясь, Калеб склонил голову к плечу.

– Людвиг! Что он там творит?

– Загляни в первую лабораторию. Любопытное зрелище.

Калеб направился к широкому дверному проему. Створки перед ним ушли в стены, открыв взгляду отсек, загроможденный оборудованием; малые, большие и огромные приборы соединялись кабелями, трубами и лентами транспортеров, тут и там торчали стволы инжекторов, массивные полупрозрачные цилиндры для жидких и газообразных образцов, батареи колб и колбочек с реактивами и лес манипуляторов, одни похожие на клешни, другие – на многопалые руки. То была такая же сложная система, как биоанализатор во второй лаборатории, но для чего она предназначалась, Калеб не знал. Все эти установки будут работать, когда экспедиция приземлится на Борге, и множество зондов доставят на борт образцы грунта, воздуха, воды и биологических тканей. Для их рутинного анализа человек не нужен – более того, чтобы избежать заражения корабля, отсеки будут герметизированы и опечатаны.

Но таким раздумьям Калеб не предавался, а глядел в немом изумлении на доктора Десмонда. Тот, пыхтя и отдуваясь, тащил к дальней стене что-то огромное, стальной куб выше человеческого роста, с десятками патрубков и соединительных гнезд; за ним волочились по полу кабели, жгуты разноцветных проводов и гибкие шланги. Агрегат наверняка весил больше тонны, но довольно резво продвигался в нужную позицию. Ксенобиолог, наполовину обнаженный, с завязанными вокруг пояса рукавами комбинезона, отнюдь не вспотел, лишь бычья шея слегка покраснела. На его руках и плечах вздувались бугры мышц, спина выглядела округлой и абсолютно гладкой – ни выступающих лопаток, ни намека на позвоночник.

– Бозон в помощь, – промолвил Калеб. – Что бы тебе, сьон доктор, роботов не позвать? Вижу, приборчик у тебя тяжеленный.

– Это не измерительный прибор, а центрифуга для подготовки образцов. Место ей рядом с фазовым анализатором, – раздалось в ответ. – Да, нелегкий груз, но справлюсь. Для чего мне роботы? Я и сам…

Десмонд замолчал.

– Что – сам? – поинтересовался Калеб. – Сам дотащишь, или?..

Рот ксенобиолога разъехался в обычной его улыбке. Он почесал грудь, на которой не было сосков.

– Или, сьон Охотник, или… Зачем киборгу робот? Разве что спину в душе потереть… Но если нужно, я и так достану.

Он вывернул руку под каким-то немыслимым углом, протянул ее назад, к пояснице и хлопнул ладонью в том месте, где полагалось быть лопаткам. Затем поднял еще выше и коснулся затылка.

– Впечатляет, – сказал Калеб. – Ради такого фокуса можно поступиться прямой кишкой и селезенкой.

– Еще почками, сердцем, легкими и мочевым пузырем, – невозмутимо сообщил Десмонд.

– И где же все это осталось?

– Наверное, в джунглях Пьяной Топи, вместе с Жакобом Десмондом, помощником сьона Аригато. От него мне кое-что перепало, но не так много. Гортань, кишечник и желудок, лицевые мышцы, волосы, кости… Костяк укреплен силуром – лишняя тяжесть, но обильное питание это компенсирует. Пищу я усваиваю полностью, мой организм расщепляет до глюкозы любой полисахарид, включая клетчатку.

Десмонд снова улыбался, но эта улыбка уже не казалась Калебу идиотской – скорее в ней был оттенок горечи.

– Твой мозг… – пробормотал он, – твой разум… Это от прежнего Десмонда?

– Отчасти. Я прошел импринтинг и могу его заменить – разумеется, в профессиональном плане. Здесь, – ксенобиолог коснулся лба, – коллоид с большей информационной емкостью, чем человеческий мозг. Я не только ассистент, полезный доктору Аригато, но еще и справочное устройство.

– Устройство?

– Да. Устройство, существо, организм… Термин не имеет значения.

«Для меня ты – человек», – сказал Калеб, развернулся и покинул лабораторию.

«Странный подобрался экипаж!» – думал он, шагая по коридору. Киборг, священник-экзорцист и девушка, клон умершей супруги Аригато… Еще капитан, копивший ненависть сотню лет, и искусственный разум с голосом мальчишки – возможно, с его сознанием… Не скажешь, что собралась сплоченная команда! Но что ему до этого? Задача Калеба была простой – сберечь Аригато и девушку, а также корабль, чтобы вернуться назад, в Великие Галактики.

«Была простой! Была!..» – молча признался он, спускаясь в трюм. Была бы простой, если бы не Дайана… если бы не капитан с его жаждой мести… если бы не священник, которого надо прикончить, но непременно не на борту и не на Борге… Похоже, парень, ты увяз, сказал себе Калеб. Пообщаться бы сейчас со сьоном Большая Шишка, с этим Сеймуром Тья… он даже не намекнул о таких хитросплетениях… Может, свернуть шеи всем, кроме девушки, и отправиться обратно? Но подобный исход не был записан в контракте, и Калебу пришлось оставить эту мысль.

Он вышел из лифта. Вспыхнул свет.

– Забавное существо этот доктор Десмонд, – раздался голос Людвига. – Ты не находишь?

– Все мы тут забавные, – буркнул Калеб и побежал по проходу, мимо наземных машин, авиеток и контейнеров.

* * *

Прыжок, прыжок, еще прыжок… Вокруг корвета и транспортного корабля по-прежнему смыкалась тьма, но капитан, обычно мрачный, повеселел. Приборы уловили первый признак полей тяготения, потом – первый квант и первую частицу, обладавшую массой покоя. Пустота уже не казалась мертвой, ожили экраны внешних датчиков, и цель полета, еще вчера гипотетическая, даже сомнительная, обрела определенность и четкость. Маршрут, по которому они двигались, вел к внутреннему рукаву столь же огромного звездного острова, как Галактика Трех Ветвей, откуда, с авалонской луны, стартовали первая и вторая экспедиции. Голубоватая звезда, светило Борга, находилась ближе к галактическому центру, чем многие обитаемые планеты в известной человечеству Вселенной. Впрочем, это не являлось таким уж редким исключением; к тому же на внешних спиральных ветвях наверняка были тысячи желтых и красных солнц с породившими жизнь мирами. Но искать их не входило в задачи «Людвига Клейна»; корабль шел туда, где волей случая завершился предыдущий полет.

Сколько прыжков отсчитал блок навигации?.. И сколько еще их осталось?.. Разумеется, Людвиг мог бы ответить на этот вопрос, но Калеба такие подробности не интересовали – он ждал чего-то более наглядного и ясного. И дождался. В один из дней сдвинулась крышка люка, ведущего в рубку, капитан поманил его к себе и ткнул пальцем в экран внешнего обзора. Он все еще был темен, и лишь внизу торопливо бежали цифры, сменялись с такой скоростью, что глаз не успевал за ними уследить.

– Концентрация микрочастиц растет, – сказал Ковальский. – Сейчас их только втрое меньше, чем в межгалактическом пространстве, а это уже ощутимая величина. Радуйся, Охотник! Новый мир приветствует нас!

– Кроме цифр я ничего не вижу, – отозвался Калеб. – Мне хотелось бы увидеть свет. Хотя бы малую искорку.

– Скоро, – пообещал капитан, – скоро, клянусь Великим Хаосом!

Прыжок, прыжок, прыжок… Не искра, а призрачное зарево вспыхнуло впереди. Эта светлая размытая туманность маячила в темноте, становилась больше и больше с каждым прыжком и, наконец, распалась на отдельные яркие точки.

«Звезды, наконец-то звезды!» – подумал Калеб.

Но то были не звезды, а галактики, тысячи, миллионы галактик.

Глава 9 Орбита Борга

Людвиг раздвинул стены рубки, и теперь она вмещала весь экипаж. Доктор Аригато Оэ сидел в кресле рядом с пилотским ложементом, священник и Десмонд стояли за его спиной, Калеб и Дайана – подальше, у люка. На экране внешнего обзора круглился Борг, синий, зеленый, золотистый, с караванами облаков, что тянулись над диском планеты, с белыми шапками на полюсах и сверкающими под солнцем океанами. Огромный мир, больше Земли и Авалона… Калеб взирал на него с восторгом, касаясь временами руки девушки. Ее пальцы были холодными, словно еще хранили память о ледяных объятиях сна в отсеке гибернации.

– Легли на экваториальную орбиту, – произнес капитан. – Грузовой корабль рядом с нами. Потерь нет, все барахло, что мы сюда тащили, в наличии. Орбита стабильна. Доктор, вам слово.

– Что я должен сказать? – спросил Аригато Оэ.

– Подтвердите, что мы на месте. Теперь вы главный, а я – в вашем распоряжении. Финиш! Наконец-то! – Капитан ухмыльнулся и сложил руки на груди.

Кивнув, дуайен назвал дату и бортовое время, затем вымолвил:

– Мы над Боргом. Принимаю руководство экспедицией.

– Зафиксировано, – отозвался Людвиг. – Ваши приказы, сьон?

– Стандартная процедура. Сбросить картографические и геофизические зонды. Результаты картирования представить через… гмм… Сколько понадобится времени?

– Первый обзор – через три-четыре часа. Более детальная информация спустя двое суток.

– Хорошо. Помнится, у нас две станции визуального наблюдения. Одну нужно послать в район… – Аригато Оэ продиктовал координаты. – Там город… место, где приземлилась первая экспедиция.

Пол чуть заметно дрогнул.

– Отстрелил зонды, – деловитым тоном произнес Людвиг.

Пол дрогнул опять.

– Станция визуального наблюдения в полете. Семьдесят две минуты до цели. Будут еще распоряжения, сьон доктор?

– Да. Начинайте погрузку спускаемого аппарата. Десмонд!

– Слушаю, сьон.

– Все проверить – снаряжение, оружие, припасы… Роботы: четыре боевых, четыре универсальных. Две авиетки, два краулера, полевой анализатор, медблок, лабораторные животные, подарки для туземцев… В общем, по списку.

– Не беспокойтесь, сьон. Будет сделано.

– Теперь главная работа, монтаж синтезатора… Можно приступать. Полагаю, пять-шесть суток хватит?

– Хватит, – подтвердил капитан. – Я сам выполню монтаж, но управлять им надо из рубки. Сколько вы пробудете на борту, сьон Аригато?

– Около трех декад, пока мы не закончим картирование и другие орбитальные процедуры. Спешить незачем.

– Тогда прошу занять отсек дублирующего управления, нашу запасную рубку. Она, кстати, будет попросторнее… Людвиг, подготовь ее – кресла, стол, линия доставки и все такое… Это годится, сьон доктор?

– Да, благодарю. – Аригато Оэ повернулся к своей команде. Его бесстрастный взгляд скользнул по лицу Калеба, и тому почудилось, что щека дуайена на миг дрогнула. Потом он сказал: – Итак, Десмонд займется снаряжением и подготовкой к высадке. Я и доктор Кхан будем проводить анализ поступающих данных и их сравнение с уже известной информацией – я имею в виду то, что доставила первая экспедиция. Расположение морей и континентов, города, транспортные артерии, а также состав атмосферы, почвы и воды, радиоактивный фон, все виды излучений и остальные факторы… Брат Хакко, что вы умеете делать, не считая молитв и благословения трапез? Мне нужны наблюдатели.

– Это я возьму на себя, сьон доктор, – раздался голос Людвига.

– Разумеется. Но я хочу, чтобы Охотник и монах сидели поочередно в дневные часы у экранов и работали со станцией визуального наблюдения. Каждая смена по шесть часов. Полагаю, вы справитесь.

– Да, – ровным уверенным тоном произнес священник. – Молитвы приучают к терпению и вниманию. Этим Творец, наверное, и Охотника не обидел.

– Не обидел, – подтвердил Калеб.

– Тогда приступим к делу. Десмонд – в трюм, брат Хакко – со мной во вторую рубку. Следующая смена – Охотник и доктор Кхан.

Экипаж оставил капитана в одиночестве. Ковальский связался с транспортным кораблем, включил автоматику расстыковки, и контейнеры с частями синтезатора выплыли из своих гнезд. К ним устремились три десятка монтажных роботов, посланных Людвигом. В обзорном окне было видно, как, подобно чашечкам тюльпанов, раскрываются контейнеры, выталкивая в пространство решетчатые изогнутые фермы, свитые в кольца трубопроводы, обшивку приемной камеры и детали насосов и инжекторов. Капитан послал несколько команд, и монтажники занялись фермами, сдвигая их в сферическую конструкцию диаметром в добрых триста метров. Когда блеснули огни лазерной сварки, Ковальский откинулся на спинку ложемента и произнес:

– Ты заметил, как составлены смены? Он взял с собой монаха, а девушка будет дежурить с Охотником. Кажется, наш доктор не ревнив.

– На Авалоне нет такого понятия, – послышалось в ответ. – Мужчины и женщины свободны в своих желаниях. Неважно, состоят они в браке или нет.

Капитан усмехнулся.

– Рассказать бы, парень, об этом моей Марте… тут же сковородой по черепу или вилкой в ребра! Но Марте уже ни о чем не расскажешь… – Некоторое время он сидел молча, потом заметил: – Девушка могла уйти от него еще раньше, на Авалоне, но, думаю, даже не пыталась. Как считаешь, почему?

– Тонкие человеческие отношения, очень тонкие и деликатные, капитан, – сообщил Людвиг. – Я не совсем в этом разбираюсь, но, анализируя ситуацию, все же пришел к определенным выводам. Да, пришел.

– Ну-ну… Любопытно послушать.

– Она не ощущала себя взрослой сложившейся личностью, даже сомневалась, что она – человек. Так она мне говорила. Ее типичные эмоции – чувство потерянности, отчаяние, фрустрация подростка, и в то же время внутренний бунт, присущий юному возрасту. К этим ее фобиям добавилось явное несоответствие между психикой и физическим обличьем. Она помышляла об эвтаназии, даже о самоубийстве.

– Очень уж мудрено, – сказал капитан. – Хотя, если вспомнить моих дочерей… Юлишке стукнуло пятнадцать… большая девка была, а ума – что наперсток…

Он тяжело вздохнул и уставился на экран. Роботы собрали часть нижней полусферы и теперь возились по ее периметру словно команда трудолюбивых бобров. Сверкали синеватые вспышки лазерной сварки, иногда монтажники парами мчались к транспортному кораблю и, ухватив очередную деталь, тащили ее к решетчатой конструкции. Она росла прямо на глазах.

– Охотник появился очень кстати. Молодой, видный… – промолвил наконец капитан. – Теперь есть к кому прислониться. Можно жить, не думая об эвтаназии и суициде.

– Надеюсь. Любовь меняет людей, и эти перемены отрадны.

Ковальский снова вздохнул.

– Любовь, любовь… Что ты знаешь о любви, паренек? Сперва она несет счастье, но кончается всегда горем. Всегда! Это неизбежно!

– Почему, капитан?

– Проходят годы, и ты теряешь любимых людей, – раздалось в ответ. – Или они теряют тебя…

* * *

Дайана улыбалась, гладила Калеба по щеке, и ее ладони были теплыми, словно эти быстрые ласковые прикосновения навсегда изгнали холод и даже память о нем. Улыбка красила ее необычайно – сияли глаза цвета янтаря, изящными арками приподнимались брови, манили губы, подобные лепесткам тюльпана. Калеб вдруг заметил, как она высока – почти не откидывает голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Она уже не выглядела юной, беспомощной, беззащитной; что-то в ней изменилось, словно за несколько декад холодного сна она повзрослела на годы – может быть, на целое десятилетие. Очертания губ стали тверже, золотистые глаза смотрели уверенно, движения – то, как она поднимала руку, как отбрасывала волосы с лица – были исполнены скрытой силы.

– Что тебе снилось? – спросил он.

– Море Авалона. Теплое синее море, облака и птицы, что кружат над водой… Мы, босые, шли вдоль линии прибоя, волны гладили ноги, и ты вдруг остановился и сказал, сказал… – Дайана задумалась на секунду. – Сказал, что мы вместе уже много лет. Сказал, что я должна подарить тебе дочь и сына. Сказал, что, когда они подрастут, мы отправимся на Землю, в Стокгольм, и ты покажешь им свой инкубатор. Чтобы они понимали, как хорошо, когда есть мать… настоящая, живая…

– Великие Галактики! – воскликнул Калеб. – Все это возможно, все, море, дети и даже полет на Землю! Нынче я авалонский гражданин с пожизненным обеспечением. Гляди, я уже весь в золоте! – Он хлопнул по рукаву своего комбинезона. Потом спросил: – Ты в самом деле это видела?

Тень грусти скользнула по ее лицу.

– Нет, милый, нет… Я только вообразила… сейчас, когда я рядом с тобой… В холодном сне не бывает видений. При гипотермии мозг полностью отключен.

– Ты уверена? Вдруг совсем наоборот – ты видишь то, что будет?

– Я ученый, Калеб. Я знаю, что грядущее не является в снах, а зависит от нас. От нас и внешних обстоятельств.

Они стояли в коридоре у ее отсека, держались за руки, глядели друг на друга. «Словно ребятишки, – подумал Калеб. – Ребятишки, не наигравшиеся за день и не желающие расставаться».

– Твой доктор Аригато понимает, что произошло?

– Догадывается. Я больше не сплю в его постели.

– Он пожелал, чтобы мы дежурили вместе. Это была твоя идея?

Пальцы Дайаны коснулись пояса. Там, в кармане под широкой синей лентой, что-то лежало – небольшой и легкий предмет, почти не оттягивающий ткань комбинезона. Оружие, понял Калеб. Игломет или лазерный хлыст.

– Я сказала, что монах мне неприятен, и я не хочу сидеть с ним рядом несколько часов. Никто меня не заставит! Никто и никогда! Аригато удивился, но возражать не рискнул. Он очень предан делу, и главное для него, чтобы экспедиция благополучно завершилась. – Лицо Дайаны стало задумчивым. – Я знаю, он искренне любил жену, ту, прежнюю, Дайану Кхан, но его наука все-таки была на первом месте. Всегда, все прожитые ими годы. Возможно, поэтому она…

Ее голос стих.

– Поэтому она не захотела продлять жизнь? – вымолвил Калеб. – Или из-за душевной болезни, о которой ты говорила? Впрочем, что вспоминать об этом… ее нет, а есть ты. Надеюсь, ты не боишься реверсии? Не считаешь, что, вернув молодость, станешь другой?

– Я уже другая, – сказала Дайана и потянулась к его губам.

* * *

Луны у Борга не имелось, тяготение и сутки были близки к стандарту, площадь поверхности – на восемь-десять процентов больше, чем на Земле и Авалоне. Пять материков группировались около экватора, в тропической и субтропической зонах, разделяя Мировой океан на две почти равные половины; ледяные шапки на полюсах тоже выглядели одинаковыми. Атмосферное давление, солнечная активность, состав вод и воздуха, радиационный фон, соотношение суши и океанов – все колебалось около средних значений, типичных для обитаемых планет. Чем больше информации доставляли зонды, облетавшие Борг по экватору и от полюса к полюсу, тем яснее становилось, что этот мир отлично подходит для гоминидов – может быть, даже лучше, чем благословенный Авалон.

Обширные речные долины, предгорья, а также берега океанов и внутренних морей, лежавших между континентами, были заселены – здесь стояли малые и большие города, соединенные сетью дорог, на реках имелись мосты или паромные переправы, а окружающие земли выглядели заботливо возделанными. Области, тяготеющие к самым крупным городам, разделялись почти необитаемыми ареалами, иногда пространствами джунглей, саванн и пустынь, но чаще – массивами горных хребтов и плато, что поднимались на высоту от трех-четырех до восьми километров. Вероятно, аборигены еще не использовали сушу с той интенсивностью, которая обычна для развитой планетарной цивилизации, где нет иных свободных земель, кроме заповедников. Здесь явно царил мир архаики – в лучшем случае Средневековья, и наблюдения это подтверждали: механический транспорт отсутствует, нет летательных аппаратов и крупных морских кораблей, ночное освещение в городах – факелы и костры, и во всем электромагнитном диапазоне – лишь треск атмосферных разрядов.

Но поселений оказалось немало – только крупных больше сотни. Каждый город занимал территорию в десять-двадцать квадратных километров, не был окружен стеной, не имел никаких укреплений, но обладал четкой планировкой, обычно радиального типа, с хорошо различимым ядром, застроенным самыми высокими сооружениями. Судя по данным, поступавшим с зондов, число их жителей могло исчисляться десятками тысяч. Несомненно, города были средоточием власти и центрами местной культуры, но борги обитали и в более мелких поселениях, даже на островах северного и южного океанов. Часть островов покрывал ледяной панцирь, но встречались довольно обширные архипелаги, расположенные в умеренной зоне.

В дополнение к первой сбросили вторую визуальную станцию. Их объективы позволяли пересчитать все волоски на головах туземцев, и доктор Кхан, накопив более тысячи наблюдений, принялась за важную работу – портрет типичного туземца-борга. Она утверждала, что их черты несколько гипертрофированы: огромные, глубоко запавшие глаза под мощными надбровными дугами, крупный рот с очень яркими губами, у мужчин – раздвоенный подбородок и выступающие скулы, волосы на голове пышные и торчат, как львиная грива. Шеи у боргов были тонкими и гибкими, плечи – покатыми, и потому руки казались длиннее; кисть узкая, пальцы на руках и ногах тоже длинные. Нашлось еще с десяток внешних отличий, но не приходилось сомневаться, что эти существа принадлежат к роду людскому, только не к гомо сапиенс, а к другой его разновидности. Впрочем, доктор Аригато Оэ считал, что внешний вид обманчив и разница в генетике, обмене веществ и вообще в наследственной основе организма может оказаться весьма значительной. Чтобы это подтвердить, были нужны образцы живых тканей и тщательные исследования на планете – желательно с согласия туземцев.

В один из дней Дайана закончила свои труды, и в рубке – запасной, которую она делила с Калебом, – повисли два объемных изображения. Борги, мужчина и женщина… Мужчина с резкими чертами: грозное лицо воина в обрамлении смоляной гривы, пронзительный взгляд, орлиный нос, густые кустистые брови… Ни бороды, ни усов, и потому странный раздвоенный подбородок приковал на минуту внимание Охотника. Облик женщины был мягче и нежнее: надбровные дуги не выступают слишком заметно, рот не так велик, губы полные, яркие, на подбородке – ямочка, стройная длинная шея поддерживает изящную головку с темным водопадом волос. Ее красота была диковатой, тревожной, неожиданной и в то же время словно бы знакомой Калебу; он перевел взгляд на Дайану, всмотрелся в ее лицо и с удивлением воскликнул:

– Во имя Жизни и Света! Вы похожи!.. Ты знаешь, что вы похожи?

Девушка улыбнулась. Теперь улыбка была ее частой гостьей – но только для Калеба.

– Я заметила. Однако сходство – не моя фантазия. Я сделала реконструкцию по сотням изображений женщин. Получился обобщенный облик, модель, типичная для их расы.

– Это наводит на размышления, – заметил Калеб. – Ты – Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра… Может быть, пращуры авалл ‘ тагрим, исконных авалонцев, прилетели из этой Вселенной?

Дайана показала на экран с участком дороги, взбегавшей на крутой мост. По мосту тащилась рогатая тварь, запряженная в повозку, и два борга подгоняли ее бичами.

– У них нет космических кораблей, нет даже парового двигателя. Они варвары, Калеб.

– Бозон с ними, милая. Но эта Вселенная столь же огромна, как наша, и в ней есть другие люди. Не варвары, а вполне цивилизованные существа, внешне похожие на боргов, как похожи все мы, увидевшие свет в Старых Галактиках. Вот они-то и могли прилететь на Авалон!

– Сожалею, но это не так, – раздался голос Людвига. – Авалл ‘ тагрим смешались с переселенцами с Офира и Земли и дали общее потомство, а это признак людей, порожденных одними и теми же семенами жизни. У обитателей этой Вселенной другой генетический аппарат. Вряд ли вы и они способны к взаимному оплодотворению.

Это стоит проверить, подумал Калеб, поглядывая то на Дайану, то на созданный ею портрет инопланетной красавицы. Долгое воздержание начинало тяготить его, хотя любой Охотник умел обуздывать подобные эмоции. Дороги Охотников не очень подходили для женщин, даже для сладких снов о женской плоти, ибо спящий слишком крепко мог оказаться в жвалах бикварского паука, в пасти саблезубой крысы или в клыках тираннозавра с Пятой Кехны. Но Дайана была рядом, была так близко, что это нарушало привычное равновесие. Впрочем, оба они понимали, что тесный мирок корабля и взор вездесущего Людвига не располагают к нежной страсти.

Девушка тоже рассматривала модельные изображения, пристально глядела на боргов, как если бы их обличья явились ей в первый раз. Окна-экраны, открытые в рубке, бросали свет на ее лицо; по одним неслись строчки цифр и непонятных Калебу символов, на других мерцали карты планетарной поверхности, изменяясь по мере движения зондов, третьи, те, что были связаны с наблюдательными станциями, показывали город и дорогу с мостом. Многолюдный город, в котором нашли смерть три участника первой экспедиции… Он лежал на равнине у реки, и его отделяли от внутреннего моря саванна и прибрежная горная гряда.

– Знаешь, о чем я думаю? – тихо промолвила Дайана. – В нашей Вселенной нет иного разума, кроме человеческого. Семена жизни породили мириады тварей в тысячах миров, но только мы владеем разумом, самым мощным оружием в борьбе за выживание… Так у нас, а как у них? Как сложились игры вероятности в этом Мироздании? Мы обнаружили здесь людей, и те, что пойдут по нашим следам, тоже станут их искать… искать у других солнц, на других планетах… экспедиции Архивов, Лиги, Галактической Академии, Транспортного Союза… Будут искать и вдруг найдут совсем не то, что собирались. Может быть, удивительное, даже чудесное… А если страшное? Разумных монстров, подобных гидре, о которой ты рассказывал?

– У гидры нет разума, ею руководит инстинкт, – заметил Калеб. – Но я понимаю твои опасения: то, чего мы не знаем и даже не в силах представить, пугает больше всего. Так говорил мой отец. – Снова взглянув на изображения боргов, он сменил тему: – Мне кажется, твоя работа не закончена. Есть мужчина, есть женщина, а где ребенок?

Дайана пожала плечами.

– Нет данных для обобщения. Выводы первой экспедиции подтверждаются: на Борге только взрослые. Их на планете сто тридцать миллионов, и, хотя их век долог, через двести-триста лет планета опустеет. Они вымирают, Калеб.

– Но почему?

– Это мы и должны выяснить. Узнать и спасти их.

Она повела рукой, и в воздухе раскрылся экран внешнего обзора. Там, над выпуклым зеленовато-голубым диском планеты, висел транспортный корабль, а чуть выше круглилась сфера синтезатора. Его корпус был уже собран, и роботы монтировали приемную камеру, кольца с широкими соплами инжекторов и насосов и гравитационный двигатель. Транспорт нес контейнеры с десятками веществ – с их помощью можно было справиться с общепланетной пандемией, уничтожить вредные примеси в атмосфере и океане, окутать Борг защитным покрывалом ионизированных облаков и регулировать толщину озонового слоя. В непредвиденной ситуации любой продукт, биологический реагент, лекарственное средство предполагалось синтезировать на месте из атмосферных газов, льда, воды, камней, из всего, что найдется на Борге и в его космических окрестностях. Борг не имел естественного спутника, но в этой звездной системе были еще три планеты, не считая множества астероидов.

– Мы их спасем, непременно спасем! – сказала Дайана, глядя на экран.

– Если они нам позволят, – пробормотал Калеб.

* * *

Он не знал, что эти слова были пророческими.

Прошли сутки, и доктор Аригато Оэ внезапно вызвал экипаж в запасную рубку, на пост наблюдения. Это случилось во время дежурства брата Хакко, утром по бортовому времени. В рубке были открыты только два окна, передача шла с визуальных станций, дрейфовавших в километре от поверхности планеты. На одном экране – город около реки, на другом – скалистые горы у морского берега. Калебу почудилось, что к горному перевалу ползет змея – гибкая, блестящая и неимоверно длинная.

– Вот поселение, которое мы постоянно наблюдаем, – Аригато Оэ кивнул на первый экран. – Город, где приземлилась первая экспедиция.

– Город Окатро Куао, – уточнил Десмонд. – Теперь, изучив их язык, мы понимаем, что это значит. Речная Колыбель, сьоны. Очень поэтично, не так ли?

– Там убили троих и изуродовали их тела, – с угрюмым видом напомнил капитан.

– Да. И поэтому я решил, что такое место не подходит для нашей базы. Возможно, в Окатро Куао туземцы особенно враждебны к пришельцам, и для нас это лишний риск. Я выбрал точку на побережье, примерно здесь. – Дуайен повернулся ко второму окну. – Здесь, у гор, буферная зона между владениями трех-четырех городов. До ближайшего – двадцать два километра. Кстати, Десмонд, как он называется?

– Парао Ульфи М ‘ айт, Морская Пена Средь Камней, – сообщил ксенобиолог. – Тоже поэтично.

– Парао будет достаточно, – сухо произнес глава экспедиции. – Прошлой ночью – нашей ночью, в Парао было утро – из города выступила армия. Брат Хакко заметил это, едва приступив к наблюдениям.

– Именно так, – подтвердил монах. – И второе воинство скоро покинет речной город. Там суматоха, на улицах солдаты и множество каких-то зверей с длинными шеями. Кажется, дикари собрались воевать.

– Воевать? – Дайана бросила на священника неприязненный взгляд. – В материалах первой экспедиции нет ничего о войнах. Ваши выводы преждевременны.

– Сомневаюсь, дочь моя… то есть доктор Кхан… – пробормотал брат Хакко. – Увидим… А вот, кстати, и вторая армия. Уже выходит в путь, и в голове колонны – всадники на каких-то тварях, вроде огромных лошадей.

В молчании они следили за двумя сверкающими змейками – одна, изгибаясь, неторопливо ползла в горах, другая, ровная, как древко стрелы, устремилась на равнину. «Воины в доспехах, – подумал Калеб, – и доспехи у них отличные – блестят, как зеркало. Вероятно, сталь… Ни одного бойца без шлема и кирасы – значит, профессионалы, хорошо вооруженные пехотинцы и всадники…» Война? Что ж, в примитивных обществах войны случались постоянно, да и миры Великих Галактик тоже не обходятся без войн…

Брат Хакко увеличил изображение на мониторах. Сверкающая змеиная кожа распалась на чешуйки; стали видны плюмажи на шлемах, прикрытые панцирями плечи и лес мерно колыхавшихся пик с длинными остриями.

Монах прикоснулся к мочке, потер ее и с едва заметной насмешкой вымолвил:

– Считаете, доктор Кхан, они несут друг другу подарки?

Дайана нахмурилась, но смолчала.

– Я хочу знать, где и когда они встретятся, – сказал Аригато Оэ. – Что бы ни случилось, нужно эти события заснять. Желательно с нескольких точек и со звуковым сопровождением.

– Будет исполнено, сьон, – отозвался Людвиг. – С учетом рельефа местности, расстояния между армиями и скорости их движения, я уверен, что они дважды встанут на ночной привал. Встреча произойдет послезавтра, около полудня, на равнине за горным хребтом. Переместить станцию в эту точку?

– Да, – произнес дуайен.

Снова наступила тишина. Один экран по-прежнему показывал поселение у реки, на другом стремительно мелькали ущелья, осыпи и вершины гор. Но вскоре изображение замерло, и Людвиг промолвил:

– Здесь, сьон доктор. Примерно тут они встретятся.

Под станцией лежали предгорья, холмистая равнина, пересеченная ручьями и оврагами. На западе виднелась горная цепь, остальные три стороны света были открыты небу и солнцу. То была саванна, поросшая кустарником и травой, с редкими купами деревьев, с множеством рек и речек, разливавшихся кое-где небольшими озерами. Много свободного пространства, подумалось Калебу. Отличное место для схватки!

Он взглянул на город Окатро Куао, прищурился и внезапно понял, что в этой войне не так. Те древние развалины на Опеншо, где они с Весли Кингом выслеживали одержимого… С ними все было в порядке – город окружала стена, над ней когда-то возносились башни, и враг мог прорваться внутрь лишь после штурма, разбив ворота и оставив под стеной тысячи погибших воинов. Всякий город должен иметь защитные стены – такой была одна из первых аксиом войны. А вторая гласила: если нет стен, город разграбят, а жителей перебьют.

Но ни одно поселение на Борге не имело стен, не защищалось от врага эскарпами, валами, рвами или равелинами. «Что же случится после битвы?.. – размышлял Калеб, наблюдая, как войско покидает город. – Будут победители и побежденные, проигравших порубят в куски, а потом одержавшие победу ринутся за добычей – либо в Окатро, либо в Парао… Жителям не позавидуешь!»

– Грмм… – Капитан прочистил горло и покосился на экран с видом саванны. – Если тут у нас все, я пойду в рубку. Надо приглядеть за роботами. Они, конечно, не бездельники, но туповаты. Как бы ни приварили насос на место инжектора.

– Я контролирую их, капитан, – сообщил Людвиг.

– Это не значит, что я должен остаться без работы, – буркнул Ковальский и исчез.

– Вернуть вторую станцию в горы, – распорядился доктор Аригато. – Первая пусть следит за армией Окатро.

– Выполняю, сьон.

Некоторое время они наблюдали, как ползут навстречу друг другу две колонны, сверкающие стальными доспехами. Зрелище было не очень занимательным.

– Десмонд, возвращайтесь в трюм, – сказал наконец Аригато Оэ. Потом, скользнув взглядом по лицу Калеба, добавил: – Смените нас через четыре часа. Отдыхайте.

На пороге рубки Калеб обернулся, словно его толкнули в спину. Монах смотрел на него, поглаживая висевший на груди кристалл. Его глаза были темны и словно говорили: я еще не проиграл, Охотник. Ничего не кончено, ничего!

* * *

Вечером, закончив дневные труды, Калеб направился в оранжерею, к бассейну. Там, в потоках теплого воздуха, шелестела листва, свет был приглушен, и у сводчатого потолка плавало тусклое розоватое пятнышко, имитация ночного солнца Авалона. В его лучах вода в бассейне тоже казалась розовой, как вина, которые Калеб пил на Опеншо. По местному обычаю в бокал бросали апельсиновые дольки, но здесь их, конечно, не было. Зато присутствовал сьон Аригато – лежал в воде, откинув голову на бортик и полузакрыв глаза.

Калеб разделся и полез в бассейн, буркнув:

– Доброго вечера, сьон.

– Вам тоже, Охотник.

Голос доктора звучал тихо, лицо осунулось – похоже, он был утомлен или не совсем восстановился после гибернации. В принципе, холодный сон не причинял вреда, но несколько дней после пробуждения ощущались усталость и вялость.

– Желаете что-нибудь выпить? – заботливо поинтересовался Людвиг. – Кофе, сок, фруктовый коктейль, молоко?

– Нет, пожалуй, нет. А вы, Охотник?

– Вина. Сухого, с Авалона Амо.

На бортике бассейна раскрылась щель, поднялся бокал с вином. Калеб сделал пару глотков. Затем произнес:

– К вечеру обе армии разбили лагеря, сьон доктор. Та, что идет по равнине, движется быстрее, чем войско в горах. Людвиг измерил дистанцию между ними и подтвердил, что они столкнутся послезавтра, около полудня.

– Мы не пропустим этот момент, – по-прежнему тихо вымолвил дуайен.

Калеб отхлебнул вина. Оно было кисловато-терпким, бодрящим.

– Я мог бы отправиться на Борг, прямо к месту сражения. В орбитальном челноке. Конечно, если вы не возражаете.

– Нет необходимости, Охотник. Мы все заснимем с помощью визуальных станций.

– Заснимем, – согласился Калеб. – Однако не узнаем причины столкновения.

Глаза доктора приоткрылись шире.

– Полагаете, вы могли бы об этом спросить?

– Почему же нет? Десмонд сказал, что накопился изрядный объем фонетических данных, и их язык расшифрован. Если пройти импринтинг, я буду говорить не хуже любого борга.

– Это верно, но все же риск слишком велик. Битва варварских армий… Вы представляете, что это такое? Реки крови и горы трупов… Вы наверняка погибнете.

– Не думаю, сьон доктор. Эти парни не очень ловки в обращении с оружием. Мне казалось, что они – профессиональные солдаты, но я ошибся. Сегодня я наблюдал за ними шесть часов. Есть опытные воины, но в основном это ополченцы.

– Откуда такая уверенность, Охотник?

Калеб пожал плечами.

– Я вижу, как они двигаются, как держат копья, как несут тяжесть доспеха, как склоняют голову в шлеме… Все это, плюс интуиция.

Секунду-другую Аригато Оэ размышлял, потом вздохнул с явным сожалением.

– Пусть так, но все равно ваша затея опасна. Ополченцы… И что с того? Их много, вы один.

– Я быстро бегаю, – усмехнувшись, сказал Калеб.

– У боргов есть всадники. Сегодня я тоже наблюдал за ними. По-моему, эти звери, похожие на лошадей, довольно резвые.

– Вы зря беспокоитесь, сьон доктор. И вы еще не оценили все выгоды прямого наблюдения.

– Например?

– Вы сказали, что битва варварских армий – это реки крови и горы трупов… – Калеб не спеша допил вино. – Хотите получить труп? Даже десяток свежих покойников?

Глава экспедиции внезапно оживился. Веки его поднялись, голос стал громким, жесты – энергичными.

– Покойники, хмм… мертвые тела… скелет, анатомия, образцы внутренних органов… Я как раз думал, где и как все это раздобыть… Мы ведь не можем охотиться на аборигенов, хватать их и резать лазерным скальпелем, это антигуманно… В то же время вскрытие дает массу информации, которую невозможно получить другим путем… Трупы! Дельная мысль, Охотник!

– Потомственный, – уточнил Калеб. – Так что я имею опыт и обширную практику по части трупов. Вы получите их столько, сколько пожелаете.

– Хорошо, я согласен. Берите челнок и спускайтесь. – Аригато Оэ резко выпрямился, плеснув водой. – Робот вам пригодится? На всякий случай?

– Обойдусь. Незачем пугать боргов. Я возьму свое обычное снаряжение.

Они замолчали. Ночное солнце Авалона висело над вершиной сосны, и ее смолистый аромат смешивался с запахом цветущего жасмина. Гул вентиляторов смолк, листья больше не трепетали на ветру, не шелестели, и тишина нарушалась только чуть слышным плеском воды. В воздухе вдруг раскрылся экран с изображением планеты – возможно, Людвиг решил их развлечь или напомнить, где они находятся. Линия терминатора делила Борг пополам, и облака, пересекая эту границу, превращались из снежно-белых покровов в неясные темные массы.

– Охотник, – вдруг промолвил Аригато Оэ, – послушай меня, Охотник… – Его голос был снова тихим и непривычно хриплым, будто он выдавливал слова с трудом. – Будь осторожен и непременно вернись. Без тебя она умрет.

Пораженный, Калеб замер.

– Я виноват, я причинил ей много горя… Если ты погибнешь, она подумает, что это я отправил тебя на планету, отправил на верную смерть… Понимаешь?

– Да, – выдохнул Калеб, – да!

– Мы расстались, и это было нелегкое решение… нелегкое, но неизбежное. Лучше так. По крайней мере, мы избежим трагедии… Если бы она ушла из жизни, я бы себе не простил… – Пауза. Затем Аригато Оэ заговорил снова: – В моем возрасте полагается проявлять терпение и мудрость, а я слишком поторопился с клонированием, пожелав иметь не ребенка, а взрослую копию. Я был в отчаянии, Охотник, был в отчаянии, когда умерла Д ‘ Анат ‘ кхани… та, настоящая Д ‘ Анат ‘ кхани…

– Эта тоже настоящая, – сказал Калеб, справившись с изумлением. – Я сочувствую вам, сьон доктор – вы потеряли женщину и не нашли ей замены. Что вы будете делать?

– Попробую еще раз, ведь ткани моей супруги сохранились, – послышалось в ответ. – Я не собираюсь торопиться, не буду нарушать закон и выращу это дитя. А через двадцать лет, когда она станет взрослой, пусть решает сама, как меня назвать, возлюбленным или отцом.

– Ну, сестрица у нее во всяком случае будет, – пробормотал Калеб и вылез из бассейна. – Приятных снов, доктор. И не тревожьтесь, я скажу ей, что лечу по собственной воле.

Он оделся и вышел в коридор. Мигнули потолочные панели, и Людвиг молвил с печалью в голосе:

– Летишь… Больше, Калеб, я не смогу за тобой присматривать. И скоро все меня покинут…

– Капитан останется, а мы вернемся, закончив дела. Не скучай, малыш.

Переступив порог каюты, он вытащил из шкафа контейнеры, открыл их и начал выкладывать нужное. Шлем, броня, ножи, клинки, фризерные гранаты, плащ-хамелеон… Разрядник Калеб решил не брать.

Глава 10 Сражение

Челнок опустился в теснине меж холмов, заваленной камнями. То было узкое извилистое ущелье с крутыми склонами, выходившее к ровной, как стол, степи; другой его конец терялся в предгорьях, среди осыпей, огромных глыб и утесов причудливых очертаний. «Надежное укрытие, – решил Калеб, – с равнины челнок не заметить, и вряд ли кто-то сунется сюда – плацдарм для битвы неподходящий, пеший строй не развернешь и в конном не атакуешь».

Его маленький летательный аппарат управлялся с корабля до самого момента приземления. Собственно, земля, вода или другая опора челноку не требовалась – он повис над дном ущелья, и Калеб оттащил невесомое суденышко к ближайшей скале. Потом закрыл кабину, активировал автоматику шлема и произнес:

– Я на месте, Людвиг. Подключи меня к станции.

– Сделано.

Над левым запястьем вспыхнул крохотный экран. Визуальная станция дрейфовала в трехстах метрах над равниной, обзор был широким, и Калеб видел обе колонны – ту, что шла по равнине, и ту, что спустилась с гор. Блестящие змейки неуклонно ползли и ползли вперед. Он прикинул, что армии Окатро и Парао столкнутся через час-полтора, и, цепляясь за трещины и камни, полез на ближайший склон.

Вид с вершины холма был отличный: внизу лежала бескрайняя саванна, зеленели травы, поблескивали реки и ручьи, вдоль западного горизонта тянулась горная цепь, и над ней висело белое стадо облаков. Небо Борга отличалось от небес Земли и Авалона – не синее, а скорее фиолетового оттенка, напоминающего аметист. Солнечный диск выглядел совсем небольшим, но взглянуть на него даже искоса было невозможно. Солнце Борга, жаркая голубая звезда, торчало в зените как раскаленный гвоздь, заливая саванну светом и зноем. Того и другого хватало с избытком, хотя Борг находился втрое дальше от светила, чем Земля.

Воздух был горячим, сухим, солнце палило, нагревая шлем и броню. Калеб отключил магнитную подвеску, снял клинки и закутался в плащ, спрятав голову под капюшоном. Стало полегче; плащ-хамелеон отражал световые лучи, не пропуская их к снаряжению и телу. Выбрав место среди камней, он сел, скрестив ноги и озирая равнину. Миновала секунда-другая, плащ сделался темно-коричневым, спрятав фигуру Охотника; теперь он казался такой же каменной глыбой, как те, что валялись на вершине холма.

– Сьон доктор спрашивает, что ты видишь, – сказал Людвиг.

– Пока ничего интересного, – отозвался Калеб и добавил на языке боргов: – Т ‘ айма фар ‘ уао ун нейхан, что означало: солнце здесь очень жаркое.

Вчера он провел почти весь день под гипноизлучателем, впитывая сотни слов, певучих, протяжных, свистящих, раскатистых и, к счастью, вполне доступных для человеческого горла. Хотя планета была велика, ее обитатели не отличались по языку и очень мало – по внешности. Десмонд усматривал в этом знак стабильности и древности местной культуры, предположив, что интеграция на Борге шла много тысячелетий, перемешивая народы и расы, если они когда-то здесь существовали. Но в этом случае оставался загадкой медленный темп развития цивилизации – ведь борги не имели иных источников энергии, кроме огня и текучей воды, и иной тягловой силы, кроме домашнего скота. Возможно, это было связано с долгим сроком жизни каждого индивидуума, с тем, что новые поколения с новыми идеями вступали в жизнь не через двадцать-тридцать лет, а гораздо реже.

Теперь Калеб понимал, почему Аригато Оэ ограничился двумя помощниками, а не взял с собой десяток ассистентов – Десмонд, с его бездонной памятью и огромной силой, мог заменить и большее число. К тому же брат Хакко вряд ли сумел бы внушить киборгу неподобающие мысли или устроить сердечный припадок.

Обе армии боргов уже находились в прямой видимости. Походные колонны начали разворачиваться, готовясь к схватке: в центре – плотный строй пеших воинов, на флангах – всадники, в тылу – более мелкие отряды и большие крытые возы, груженные, вероятно, палатками, снаряжением и продовольствием. Теперь до Калеба доносились резкие выкрики командиров, звон металла, слитный топот множества ног и протяжные трубные звуки – кажется, рев животных, заменявших боргам лошадей. Трава была вытоптана за считаные минуты, мелкие ручьи превратились в жидкую грязь, на сухих местах взмыли к небесам клубы пыли. Тридцать или сорок тысяч человек шли друг на друга с воинственным кличем, грозили оружием, вопили и рычали, вгоняя себя в ярость, и Калеб внезапно почувствовал, как закипает его кровь. Жар этот был не от Охотников – наоборот, в Братстве учили спокойствию и выдержке, повторяя заповедь: лучше не ударить, чем промахнуться. Но род Эриксонов тянулся в прошлое гораздо дальше, чем на сорок поколений, дальше, чем мог представить Потомственный Охотник Калеб, сын Рагнара, внук Херлуфа, правнук Ольгерда, сына Хакона.

Он откинул плащ и включил запись – маленькая камера была закреплена на плечевом щитке. У подножия холма, прямо под ним, шла в атаку пехота Парао – в первых рядах копьеносцы, за ними – воины с короткими мечами и секирами. Шеренги не очень ровные и шагают вразнобой, но, кажется, полны энтузиазма, отметил Калеб. Теперь он мог разглядеть если не лица, то шлемы и доспехи бойцов. То были настоящие произведения искусства: забрала – личины хищных зверей, клювастых птиц и жутких демонов, кованые панцири с выбитым по металлу узором, с нагрудными бляхами и дисками, и от плеч до локтей – ряды широких звенящих браслетов. Даже на вид доспехи казались тяжелыми; бегать в этой сбруе и драться под жарким солнцем было наверняка нелегко.

Но они побежали. Опустив пики, первые шеренги с оглушительным ревом бросились вперед, увлекая за собой меченосцев. Воины Окатро тоже взревели и перешли на бег, топча кустарник и траву, расплескивая грязь и воду. Две толпы, ощетинившись стальными остриями, столкнулись с грохотом и звоном, первая кровь оросила землю, первые трупы повисли на копьях, завопили первые раненые. Всякое подобие строя и порядка разом исчезло, теперь воины дрались один на один, кололи врага и били древками, а сзади напирала масса меченосцев – они расталкивали своих копейщиков, спеша сцепиться с любым бойцом противной стороны. Нелепость этой схватки и ее ожесточение поразили Калеба, но кровавый хаос только начинался – в толпы пехотинцев врезались всадники.

Под ними были огромные мощные звери с гибкими шеями, напомнившие Калебу земных лошадей. Узкие вытянутые морды, широкий круп, серая безволосая кожа в черных разводах, длинные ноги, тяжелые копыта… Выглядели животные устрашающе, и на мгновение их слитный рев перекрыл все звуки битвы.

Наездники из Парао Ульфи – их было сотни две или три – проложили кровавую просеку в толпе пехотинцев и ударили на такой же отряд Окатро. Бойцы, оседлавшие скакунов, двигались плотной массой и рубили вражеских всадников длинными изогнутыми мечами. В первый момент их яростная атака казалась успешной, даже сокрушительной, но к противнику подходили все новые и новые отряды, и постепенно воинов Парао стали оттеснять с равнины. Прошло недолгое время, и схватка уже кипела у холма, где затаился Калеб. Склон, обращенный к саванне, был скалистым и почти отвесным; ни люди, ни животные не могли одолеть эту кручу. Но похоже, никто из бойцов не искал спасения и не пытался забраться на скалу – они сражались, убивали и погибали сами. Калеб не мог уловить разницы между врагами, пока несколько воинов не сцепились прямо под ним, в двадцати или двадцати пяти метрах. На кирасах бойцов Парао виднелся знак, подобный изогнувшейся волне; шлемы людей из Окатро украшали рога, и такой же символ был отчеканен на доспехах. Видимо, этого хватало, чтобы отличить своих от чужих.

Передатчик в шлеме ожил. По голосу было ясно, что Аригато Оэ раздражен или как минимум обескуражен.

– Охотник, что там происходит? Я не понимаю, что у нас на экранах… Мы видим лишь озверевшую толпу! Это битва или бойня?

– Скорее бойня, сьон, – промолвил Калеб. – Кажется, этим парням жизнь не дорога, и дерутся они не ради победы. Тут что-то другое.

– Очень странная ситуация! Десмонд еще раз просмотрел все записи первой разведки… Никаких сообщений о массовых побоищах! Непонятно!

– Я попробую разобраться, сьон доктор, – откликнулся Калеб. – Скоро они перебьют друг друга, но двое-трое наверняка останутся в живых. Я их поспрашиваю.

– Хорошо, Охотник. И не забудьте про образцы, – сказал дуайен и отключился.

Калеб оглядел поле битвы – треть бойцов уже валялась на земле, кто мертвый, кто корчился в предсмертных судорогах.

– С образцами проблем не будет, – сообщил он самому себе. – Покойников как пауков на Бикваре.

Под его холмом трое воинов Парао бились с пятью молодцами в рогатых шлемах. Звенели клинки, мелькали топорики с короткими рукоятями, кто-то, потеряв оружие, действовал кулаками. Этого прикончили первым, но, умирая, он сбросил шлем и вцепился зубами в щиколотку врага. Укушенный взвыл, принялся вырываться и получил секирой по хребту. Шлемы и доспехи не очень прочные, отметил Калеб, наблюдая, как один за другим падают воины; очевидно, сталь была тонкой или низкого качества, раз клинки и секиры ее пробивали.

Схватка завершилась. Воин Окатро, оставшийся в живых, деловито добил раненого с волной на кирасе и исчез в дерущейся толпе. За нею, затмевая солнце, тучей стояла пыль, и в этой пелене тоже звенел металл, вопили люди и хрипло трубили верховые животные – там сошлись всадники. Битва продолжалась с прежней яростью, но уже было понятно, что воинство речного города теснит армию Парао Ульфи. Плотная масса сражавшейся пехоты откатывалась все дальше к западу, к предгорьям, и Калеб разглядел, как сотни три меченосцев Окатро Куао бегом догоняют толпу. Вот и свежее подкрепление, подумал он. Вероятно, стратеги в Звездной Колыбели были получше, чем в Морской Пене Средь Камней.

Сзади раздались топот и лязг металла. Обернувшись, он увидел, что по ущелью движется колонна пехотинцев и всадников Парао числом в пару тысяч; несмотря на камни, кое-где загромождавшие путь, шли они довольно быстро, почти бежали. Отряд заполнял теснину от края до края, впереди ехала плотная группа всадников, и их скакуны мчались прямо на суденышко Калеба, висевшее у скалы.

– Похоже, со стратегами я ошибся, эти тоже хитрецы, – буркнул он, направляя камеру вниз. – Людвиг, ты видишь, что происходит? Мой корабль в опасности. Подними его в воздух.

– Вижу, но ничего не могу сделать, он в недоступной зоне. Толкни его к середине ущелья… А лучше вообще не трогай и не спускайся туда! Пусть топчут. Я пришлю другой челнок.

– У нас их не так много, – возразил Калеб. Он сбросил плащ, схватил клинки и начал спускаться.

Челнок, шестиметровая вытянутая капля под прозрачным колпаком, был прочен, как всякий космический аппарат. Возможно, верховые твари ничем не повредили бы ему, но наверняка вытолкнули из ущелья на равнину, перевернув пару сотен раз и протащив по камням. В обезвешенном состоянии челнок был легче пуха.

Калеб успел до него добраться и вытолкнуть из-под скалы. Аппарат тут же взлетел на сотню метров, Людвиг что-то произнес, но расслышать его не удалось – мимо Охотника, прижавшегося к каменной стене утеса, пронеслись воины на длинноногих скакунах, а в следующий миг навалилась толпа пеших и увлекла его с собой. Бойцы Парао шли плечо к плечу, то и дело спотыкались – в ущелье хватало камней, однако не падали; со всех сторон – тела соратников, головы в глухих шлемах, спины и груди, закрытые сталью. Слышались только топот ног, лязг панциря о панцирь и шумное возбужденное дыхание. Возможно, восемь-десять боргов заметили Калеба, но только один, тот, кто шел сзади и мог разглядеть его странный доспех, стукнул по наплечнику и спросил: «Уаку бар?» – «Кто ты?»

Не отозвавшись, Калеб дернул плечом и сбросил его руку. Через минуту или две возглавлявшие колонну всадники выбрались из ущелья, вскинули оружие и навалились на меченосцев Окатро. Пехота, глотая пыль, бежала следом – не беспорядочная толпа, но воинский отряд, соблюдавший равнение в шеренгах и заданную скорость. Шесть всадников скакали рядом, выкрикивали команды, тянули руки с клинками, направляя солдат в тыл огромного скопища своих и чужих бойцов. Там еще продолжалась резня – пятнадцать или двадцать тысяч человек топтались на залитой кровью земле, среди изрубленных тел и трупов животных.

«Фланговый обход, – подумал Калеб, опуская лицевой щиток. – Фланговый обход с ударом в тыл, причем ударят лучшие воины. Эти наверняка лучшие – по крайней мере, равнение держат…»

Он двигался с легкостью – его снаряжение было много удобнее стального доспеха. Он слышал тяжелое дыхание воинов, ощущал их запах – вполне человеческий, ибо разило от них потом, нагретым металлом и смрадом кожаных ремней и обуви. Он видел звероподобные личины шлемов, оскаленные пасти, бивни и шипы, видел волну, отчеканенную на кирасах, блеск клинков, секир и панцирей, размеренные движения рук и плеч бежавших впереди, видел всадников, что скакали по бокам строя, и повелительные взмахи их мечей. Один из них, воин в высоком шлеме с гребнем, что-то выкрикнул, и бойцы Парао взревели в ответ.

Спустя секунду они обрушились на толпу сцепившихся в схватке пехотинцев. Вражеские солдаты, стоявшие в задних ее рядах, успели развернуться и встретить атакующих лицом к лицу, но их боевой порядок был мгновенно смят. Заработали мечи и топоры, лязг и грохот взмыли над равниной, сотня людей Окатро, обливаясь кровью, рухнула наземь. Ни раненых, ни живых – удары в грудь, живот и шею были смертельны, шлемы разрублены, и в треснувших черепах осколки костей мешались с сероватой массой мозга.

Опрокинув передовой заслон, атакующие с воинственным кличем ринулись на противника. В руках Калеба плясали клинки, он рубил и колол, почти не встречая сопротивления – среди этих бойцов он был самым умелым, самым стремительным и смертоносным. Прошло недолгое время, и он вырвался вперед; теперь его окружали воины в рогатых шлемах, но ни один не мог к нему приблизиться. Его длинные клинки из нитридной стали разили солдат Окатро, и все же казалось, что смерть их не страшит – они надвигались на Калеба снова и снова, на место убитого вставал живой, маски с ликами зверей и птиц маячили перед ним, сменяясь словно в бесконечном хороводе. Ни меч, ни топор не коснулись его брони – он убивал раньше, чем противник делал шаг, чтобы нанести удар, раньше, чем поднималась рука с оружием. Позади него оставались только мертвые – лежали, уткнувшись в истоптанную землю или обратив личины шлемов к небесам.

Солдаты Парао бросились за ним, расширяя кровавую просеку. Толпа сражавшихся всколыхнулась, раздалась, и внезапно он услышал, как грохочут копыта и оглушительно трубят верховые животные. Миг, и жуткая тварь возникла перед Калебом: оскаленная морда в хлопьях пены, бешеные глаза, и на спине – всадник в рогатом шлеме. Он отскочил в сторону и нанес удар: правый клинок прорезал бедро воина и погрузился в бок скакуна, левый подсек его ногу. Зверь с ревом упал, придавив наездника, но за ним, топча и разбрасывая пехотинцев, мчались другие твари, десятка три или четыре.

За спиной Калеба вырос всадник Парао, тот, что носил высокий шлем, и с ним еще пятеро. Вероятно, они были вождями отряда, посланного в тыл врагу – это ощущалось по властной осанке и резким командным голосам. На шее каждого висел медальон, сверкающий так ярко, что рассмотреть изображение не удавалось.

Шестеро! Слишком мало, атаку им не сдержать, подумал Калеб, видя, как разбегаются пешие воины. Эта мысль мелькнула и исчезла; забыв о ней, он прыгнул на круп издыхающей твари и рассек хребет промчавшегося мимо скакуна. Пронзительно затрубив, животное ткнулось мордой в землю, всадника вышвырнуло из седла – прямо под меч воина Парао. Зверь, бежавший следом, налетел на скакуна с перерубленным хребтом – тот пытался встать, опираясь на передние ноги. Калеб снова прыгнул, сбросил наездника и вонзил клинок в гибкую шею животного.

Он действовал стремительно и ловко. Эти огромные твари пугали его не больше, чем саблезубые крысы с Сервантеса, чудища Пятой Кехны или бикварские пауки. Все, что бегает по земле, не являлось проблемой для Охотника; горы, степи, леса – обитель множества живых существ, но человек среди них самый безжалостный и сильный. В воде иначе, это другая среда, более древняя, чем суша, и там водились поистине жуткие монстры вроде левиафанов с Макато. Но при известном умении и с ними удавалось справиться, прожечь их панцирь излучателем или забросить фризер в гигантскую пасть. Что до сухопутных тварей, иметь с ними дело было проще, чем, например, с пиявками в болотах Пьяной Топи.

Воины Окатро, боясь наткнуться на издыхающих животных, в нерешительности замедлили ход и стали поворачивать. Это был удобный момент для контратаки, и предводитель в высоком шлеме его не пропустил, выкрикнул команду, вскинул свой изогнутый клинок, и пехотинцы тотчас ринулись к вражеским наездникам. Взметнулись секиры и мечи, трубный визг скакунов смешался с людскими воплями, треском костей и скрежетом металла; звери падали, обливаясь кровью, всадников стаскивали с седел, рубили, разбивали панцири и шлемы, стараясь попасть в уязвимое место. Все было кончено в несколько минут; теперь на земле валялись лишь обломки доспехов, неподвижные туши животных да растерзанные тела людей.

Калеб осмотрелся. Многотысячная толпа изрядно поредела, тех, кто выжил, осталось не более трети – почти все в кирасах с отчеканенной волной. Солдаты Парао бродили тут и там, искали уцелевших в рогатых шлемах, резали их, стаскивали своих и чужих мертвецов в огромные кучи, снимали с них шлемы и панцири, собирали оружие. Маленькое жгучее солнце перевалило зенит, жара стояла страшная, истомившиеся люди пили мутную воду ручьев, смешанную с грязью и кровью. Кажется, это не смущало боргов – напившись, они продолжали таскать трупы и добивать раненых. Очевидно, понятие о милосердии было здесь не очень популярным.

Пора возвращаться в небеса, решил Калеб, вытер клинки, вложил их в магнитные захваты и зашагал к ущелью. Он надеялся, что борги уже покинули теснину, и значит, его челнок мог опуститься в этом скрытном месте без помех. По дороге он присматривал пару не слишком изуродованных трупов, которые стоило бы забрать на корабль. Солдаты Парао больших опасений ему не внушали – он не походил на воина Окатро. К тому же уставшие борги двигались медленно, а Калеб был полон сил; не каждый всадник смог бы за ним угнаться.

Передатчик снова ожил.

– Сьон Аригато Оэ желает получить отчет, – сообщил Людвиг.

– Не мешай, я выбираю образцы, – отозвался Калеб.

Молчание. Потом:

– Он настаивает.

– Настаивает, Бозон Творец! Ну, скажи, что бойня кончилась, и на равнине тысяч тридцать трупов. Изрублены до костей… В небе висит станция, он должен видеть, что тут случилось.

– Я вижу, – раздался голос дуайена. – Меня интересует, что вы делали, Охотник. Вмешались в конфликт? Плохо, очень плохо! Это может испортить наши отношения с туземцами!

Топот за спиной заставил Калеба обернуться. К нему приближался знакомый всадник, вождь в высоком шлеме. Его лицо было прикрыто забралом, изображавшим какую-то хищную тварь; только глаза поблескивали в круглых прорезях.

– У меня гости. Прекращаю связь, – негромко молвил Калеб и положил ладонь на рукоять клинка.

Подъехав, борг спрыгнул на землю и, повозившись с застежками, снял шлем. Лицо в обрамлении смоляной гривы, резкие черты, огромные глаза под выступающим надбровьем, орлиный нос, густые ровные брови, раздвоенный подбородок… Калеб сдержал возглас удивления – этот воин казался точной копией модели Дайаны. Пожалуй, лишь скулы чуть пошире и рот не так велик, мелькнула мысль. Его плечи были покатыми, как у всех туземцев, и, когда он опустил руки, пальцы едва не коснулись коленей. С длинной шеи борга свисала цепь с золотым диском – на нем отчеканили того же зверя, что украшал забрало.

Воин гулко стукнул ладонью о панцирь – по-видимому, то был знак приветствия. Калеб убрал руку с меча.

– Лабат. Я быть-есть Лабат из гнезда Парао Ульфи М ‘ айт. Лабат, избранный вести в битву воинов. – Он произносил слова отрывисто, но четко, и его речь была понятна Калебу. – Кто ты?

– Тоже воин. Быть-есть Калеб.

Эта форма представления являлась здесь обычной – она как бы подтверждала существование личности в прошлом и в настоящем. Что до гнезда, то у этого слова был целый ряд значений: дом, поселение, город, родина.

– Ты не из гнезд равнины и побережья. Откуда?

– С острова в северном океане.

Вождь окинул его цепким пристальным взглядом, осмотрел шлем и броню, клинки и пояс с ножами. Затем промолвил:

– Ты не похож на людей с северных островов.

– Значит, я с южных. – Калеб пожал плечами. – На юге тоже есть острова.

В краю, где тебя не знают, особенно в примитивном мире, лучше сказать, что ты с островов – так считали в охотничьем Братстве. Среди них есть далекие от Большой Земли – кто там бывал?.. кто видел их жителей?.. кому знакомы их обычаи?..

– Не хочешь говорить. Твое право, – сказал Лабат. Потом шагнул к Калебу и положил руку на его плечо. – Больше не спрашиваю, с каких ты островов, из какого гнезда. Не спрашиваю о твоем оружии и доспехах. Не спрашиваю о твоем лице, не похожем на мое. Не спрашиваю, ибо ты – великий воин! Я смотрел и увидел. В Пору Заката ты желанный гость в любом гнезде. Что решишь?

Калеб молчал, пытаясь вспомнить подходящие слова. Их запас, загруженный в гипнотическом трансе, был достаточно велик, но оставалась проблема идиоматики, тех словесных сочетаний, что выражали горе и радость, гнев, симпатию, пренебрежение и сотню иных нюансов. «Ты должен сделать нужный жест и ответить формулой благодарности, – раздался в шлеме едва слышный шепот Людвига. – Она звучит так…»

Следуя этому совету, Калеб коснулся пальцами ладони борга и произнес:

– Буду есть с твоей руки, пока в этом мире сияют солнце и звезды.

– Свет в моих глазах стал ярким, – послышалось в ответ, и вождь повернулся к горевшей над равниной ослепительной звезде. Удивительно, но он смотрел на нее, не закрывая глаз и не щурясь. – Мы останемся здесь на ночь, чтобы смыть ярость с наших клинков и предать убитых огню. Когда вернемся в свое гнездо, ты получишь достойное жилище и почет. Ты станешь одним из тех, кто ведет в битву воинов.

– Я согласен. Но сейчас я хотел бы найти воду и тоже смыть ярость, – вымолвил Калеб. – Только вода должна быть чистой.

– Если хочешь чистой воды, озеро за холмами. – Лабат махнул рукой. – Жду тебя в нашем стане. Разделим пищу.

Он поднялся в седло и поскакал туда, где воины складывали убитых в высокие кучи. Решив, что время тянуть не стоит, Калеб перешел с шага на бег. У холма, с которого он следил за схваткой, тоже хватало покойников, и борги до них еще не добрались. Выбрав два не очень изуродованных тела, он взвалил одного мертвеца на спину, другого, приподняв за ремни кирасы, поволок за собой по земле. Ему понадобилось лишь несколько минут, чтобы обогнуть холм и скрыться в ущелье. Здесь было не так жарко – скалистые стены защищали от солнца.

Маленькое суденышко уже поджидало Калеба, зависнув в полуметре над грунтом. Челнок был рассчитан на одного человека, но судно с гравиприводом могло поднять гораздо больший вес. Сдвинув колпак кабины, он сунул тела за пилотское кресло, достал флягу с водой, напился и смыл пыль с лица. Потом сел на камень и задумался.

Возвращаться не хотелось. Там, на корабле, были два коридора с жилыми и рабочими отсеками, рубка, трюм и ангары – не слишком тесный мирок, но и не очень просторный. Здесь был мир, а не мирок, целый огромный мир с континентами и морями под аметистовым небом, с множеством живых тварей, с сотнями городов и миллионами мужчин и женщин, пусть не совсем привычных и понятных, но обладающих разумом и человеческим обличьем. И здесь разыгрывались те же драмы и трагедии, что во Вселенной гомо сапиенс, здесь человек шел с оружием на человека – точно так же, как на Земле, Шамбале, Планете Башен и в других мирах. Это отнюдь не радовало Калеба, но тут он ничего не мог поделать, а потому не печалился; вероятно, людская природа оставалась неизменной в любой галактике и на любой планете, на Земле или на Борге. Зато здесь были степь, холмы, солнце, ветер и настоящее небо.

Он запрокинул голову, посмотрел вверх. На корабле, за гранью аметистовых небес, его ждала женщина, не подружка на ночь, но та, с которой он мог бы прожить первую жизнь – возможно, и все остальные, от реверсии к реверсии. Он расстался с нею утром, но уже тосковал; ему хотелось заглянуть в ее янтарные глаза, увидеть ее чудную улыбку, прикоснуться к ее щеке. Что ж, Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра, скоро будет здесь – до высадки экспедиции всего лишь восемнадцать дней. Он может ждать ее в городе боргов у моря, в Парао Ульфи М ‘ айт, где ему обещаны жилище и почет… Он лучше узнает язык и нравы этого племени, расспросит Лабата и, возможно, догадается, в чем причина вражды между гнездами… Это было бы очень полезным – особенно, если вспомнить про гибель людей из первой экспедиции…

«Я уговариваю сам себя, – подумал Калеб и усмехнулся: – К чему? Я останусь. Я так решил».

Послав сигнал вызова, он произнес:

– Сьон доктор, пусть отношения с боргами вас не беспокоят. Я уже сам борг и завтра могу отправиться с ними.

– Куда именно, Охотник? – раздался голос Аригато Оэ.

– Видимо, разорять Окатро. После этого их войско вернется в Парао.

Тишина – должно быть, дуайен размышлял. Потом:

– Я слышал ваш разговор с туземцем… правда, не все понял… например, это: смыть ярость с клинков.

– Он имел в виду отдых после битвы, – пояснил Калеб. – Их язык богат идиомами. Обратите на это внимание во время импринтинга… Вы уже его прошли?

– Нет, еще нет. Вашу беседу переводили Десмонд и бортовой компьютер. – Аригато Оэ помолчал. – Думаю, ваши контакты с этим вождем сложились удачно и их стоит продолжить. По всей вероятности, он важная персона в городе, чье слово значит многое… Вы его впечатлили, Охотник. Это хорошее начало.

– Я могу остаться? – быстро спросил Калеб.

– Полагаю, да. Но помните: вы – наш защитник, и это главное. Собственно, контакт не входит в ваши обязанности.

– Контакт – лучшая гарантия безопасности, – отозвался Калеб. – Постараюсь, чтобы вас встретили с оркестром и салютом.

Он зашагал к выходу из ущелья. За его спиной челнок бесшумно всплыл в жарком воздухе, замер на мгновение и ринулся в аметистовые небеса. Они выглядели уже не такими ясными и чистыми – солнце Борга клонилось к закату, и небосклон над степью заволакивал дым.

Через несколько минут Калеб очутился на равнине. Там горели огромные костры, сложенные из мертвых тел, выжившие подтаскивали к ним бурдюки с темной жидкостью, поливали трупы, и огонь принимался за них с еще большей яростью. Другие борги суетились у вместительных фургонов, грузили доспехи и оружие, а за линией повозок тоже мерцали огни, многочисленные, но небольшие. Над погребальными кострами летал пепел, поднимались в небо черные едкие дымы, и Калеб, принюхавшись, решил, что жгут нефть. От небольших костров тянуло иными запахами, более приятными – там варили похлебку.

Он приблизился к двум боргам, тащившим тяжелый бурдюк. Воины были уже без доспехов, почти нагие, только бедра стягивала полоска пестрой ткани. Их тела лоснились от пота.

– Отдохните, парни. – Калеб вытянул руку с раскрытой ладонью. – Я ищу Лабата. Где он?

– Да будет свет в твоих глазах ярок! – в один голос рявкнули воины. Затем один из них ударил в грудь кулаком и сказал:

– Я быть-есть Марким, владеющий мечом. Лабат сказал, что ты придешь, и все его слышали. Я провожу тебя к Лабату.

– Веди, Марким. А ты не надрывайся, – велел Калеб второму боргу. – Видишь бездельника, что тащит труп? Мертвые никуда не торопятся. Пусть бросит его и поможет тебе.

Марким направился к кострам, пылавшим за возами. Он был бос, и его ступни с длинными пальцами шаркали по земле, вздымая пыль. Похоже, он сильно утомился, но не показывал этого, голову держал высоко и временами с почтительным видом поглядывал на Калеба. Его резкие черты казались не такими утонченными, как у Лабата, – лицо было шире, рот гораздо больше, густые черные волосы покрывал пепел. Видно, Марким относился к другому, более низкому сословию, чем вождь.

– Мертвых больше, чем живых, – пробормотал Калеб, покосившись на костры.

Его провожатый стряхнул пепел с волос.

– В этот день многие переселились в Яму… наши и воины речного гнезда… Пусть будет легкой их дорога! Лучше потерять жизнь от меча и копья, чем умереть в зубах чудовищ или лишиться разума.

«Чудовищ», – почти машинально отметил Калеб. Затем спросил:

– Вы давно враждуете с людьми из Окатро Куао?

Огромный рот Маркима растянулся в нерешительной улыбке.

– Лабат сказал, что ты из далеких, очень далеких мест… может быть, на твоих островах нет Пещер и все умирают, не сохранив потомство… может быть, у вас все иначе…

– Иначе, – подтвердил Калеб. – Ну и что?

– Мы не враждуем с Окатро Куао и другими гнездами на побережье и равнине. Но нам не пережить Пору Заката, а смерть в бою почетна и легка.

Калеб остановился и посмотрел в лицо Маркима.

– Значит, не враждуете… И мы не пойдем в речное гнездо, чтобы убивать и… – Внезапно он сообразил, что понятие «грабить» в языке боргов отсутствует. Правда, была замена, и Калеб продолжил: – Чтобы убить жителей и забрать их богатства? Не пойдем туда?

– За богатствами? – Марким открыл в удивлении рот. – Зачем? У нас своего хватает, и Дни Безумия еще не наступили. Мы пойдем в речное гнездо и другие гнезда, если будем живы, но позже, позже. Всюду много бесплодных женщин, но время убивать их не пришло. Пора Заката еще на середине.

– Конечно, не пришло, – согласился Калеб. – Даже на моих островах об этом знают.

Вслед за Маркимом он зашагал туда, где в сумерках, сгущавшихся над равниной, рдели костры. Он не понимал ничего. Борги явно не питали ненависти к соплеменникам, даже к чужакам, совсем на них непохожим. Не кровожадный народ – скорее склонный к миролюбию… Их предводитель не выглядел глупцом, но был готов поверить, что он, Калеб, существо из этого мира, борг из каких-то далеких мест, где умеют делать чудесные доспехи из пластика и клинки из нитридной стали. Лабат даже звал чужака в свой город, обещая, что там его встретят с почетом… Это никак не вязалось с холмами мертвых тел, горевших в огромных кострах, и с яростной, не знающей пощады битвой. Не больше, чем три посланца Архивов, растерзанных в Окатро Куао.

«Загадка, тайна», – думал Калеб, размышляя над тем, что видел и слышал в этот день. Впрочем, любые загадки отступали перед упорством и временем, а он, как все Охотники, был терпелив. Его учили сомневаться, ибо то, что видишь, не всегда соответствует реальности, и даже вроде бы ясные факты каждый толкует в рамках своих понятий, знаний и жизненного опыта. Взять хотя бы несчастного Гауба и других бедолаг, чьим разумом завладели паразиты: с виду люди, а на деле – чудовища. Так и борги. Наверняка они были не такими, как представлялось ему сейчас; их кровожадность, равно как миролюбие, могла обернуться иллюзией.

Марким вел его к круглому шатру, где стояли на страже копьеносцы. Рядом с шатром Калеб увидел искусного плетения циновку, расстеленную в траве, жаровню, на которой что-то скворчало и шипело, и низкий столик с серебряной посудой. У стола сидели на пятках Лабат и два других предводителя – уже без шлемов и панцирей, в легких набедренных повязках. Лабат поднял чашу, в которой плескался напиток, казавшийся в сумерках черным, как смола. Потом произнес:

– Сними доспехи, воин с южных островов. Будем есть, пить и радоваться жизни, пока нас не поглотила Яма. Ты возьмешь пищу из моих рук и расскажешь нам про свое гнездо за солеными водами. Или, если пожелаешь, про другие земли, что встретились на твоем пути.

– Расскажу, – ответил Калеб, перебирая в памяти планеты, на которых побывал. Пожалуй, Высокая Ветвь годится… там океан и масса островов… можно поведать о любом, а еще о морях, полных чудовищ… Очень занимательные истории!

Он опустился на циновку.

Над станом боргов загорались в темнеющем небе россыпи ярких огней. От нагретой земли и костров, пылавших на равнине, поднимался теплый воздух, и небесные светила мерцали, подмигивая пришельцу из другой Вселенной, будто говоря ему: вот ты и добрался к нам, в место, что дальше самых далеких звезд твоего мира. Добрался! И что теперь?..

Глава 11 Город и корабль

Город, лежавший между горным хребтом и морем, был велик – разумеется, по меркам архаического мира. Не земной мегаполис, но все же в лучшие времена в нем обитали тысяч двести, да и сейчас, когда осталась половина населения, Парао выглядел многолюдным. Его планировка была радиальной: площадь в центре, окруженная кольцевым зданием с одиннадцатью вратами, откуда разбегались широкие улицы. Четыре из них шли на запад, к морю, три – на восток, к горам, и по две – на юг и север вдоль побережья. От моря город отделяла высокая каменная дамба, где кончались западные улицы; край дамбы, нависавший над водой, украшали изваяния огромных черепах с чешуйчатыми шеями и длинными, усеянными массой шипов хвостами. Калебу они мнились похожими на чудищ с Пятой Кехна – зубастые пасти и когтистые лапы явно принадлежали плотоядным существам. Возможно, то были боги или демоны, которым поклонялись в Парао, хотя чего-то подобного храму или святилищу он здесь не обнаружил.

Улицы, тянувшиеся к горам, уходили в отверстия пещер, перекрытых железными решетками. Пещеры являлись единственным запретным местом в Парао Ульфи – у решеток дежурила стража, не ополченцы из горшечников или ткачей, а избранные воины под началом одного из городских вождей. Северные и южные улицы были самыми длинными, переходившими в сады, что окружали дома знатных горожан; за ними раскинулись пастбища, поля, фруктовые рощи и деревушки рыбаков и мореходов. Калеб заметил, что знатные борги не любят селиться у воды; их виллы из белого камня стояли ближе к горам, на холмах или на вырубленных в скалах обширных площадках.

Застраивался город плотно, но в каждом из его домов-усадеб был квадратный внутренний дворик; в выходившем на улицу строении – лавка или мастерская, с боков – бани и хранилища всякой утвари, жилой дом в глубине замыкает четырехугольник. Парао Ульфи выглядел уютным и очень чистым, все отходы вывозились на поля, улицы, мощенные каменными плитками, имели наклон для стока дождевых вод, вдоль зданий тянулись галереи, защищавшие от ливней и зимних ветров. Все здесь возводилось прочно, на века, и казалось таким непохожим на поселения колонистов в Новых Галактиках, где вокруг промышленных зон теснились трущобы, и даже целая армия роботов не могла справиться с кучами мусора. В первые дни Калеба удивляла эта приверженность порядку и чистоте, совсем нехарактерная для людей, не знавших ровным счетом ничего о гравиприводе, двигателе Берроуза, сверхпрочных пластиках, нитридной стали и остальных благах цивилизации. Затем он вспомнил о долгой, очень долгой жизни боргов и перестал удивляться. Живущим три столетия были нужны города, которые не подвластны ни бурям, ни ливням, ни холоду, ни зною.

Его поселили в просторном доме над северной дорогой. Дом стоял на карнизе, высеченном в склоне горы, и к нему вела крутая лестница с тысячей ступеней. С высоты он видел море и белокаменный город, в самом деле походивший на пену морских волн, застывшую среди темных береговых утесов. Дом, когда Калеб поднялся к нему, был пустым, но чистым и ухоженным, как и сад с дюжиной плодовых деревьев, хозяйственные постройки и выложенный камнем источник питьевой воды. Но пустота и одиночество были недолгими – миновал час или два, и появились слуги, а с ними – Ситра и Зарайя.

Потом, через пару дней, пришел Вастар.

* * *

Вероятно, вождь был немолод – кожа гладкая, но в смоляной гриве змеятся седые пряди, и по лестнице с тысячей ступенек его несли в кресле под балдахином четверо слуг. Взойдя на карниз, Вастар бросил взгляд на Охотника, облаченного в легкую тунику из домашних запасов, затем покосился на лестницу и пробормотал:

– Хорошее жилище выбрал Лабат… шатшарам сюда не забраться… – Он приложил ладонь к груди. – Я быть-есть Вастар, говорящий с предками. Пусть не померкнет свет в твоих глазах!

Говорящий с предками… Что ж, это отвечает его возрасту, решил Калеб. Другие борги выглядели молодо – человек, которому он дал бы лет тридцать, мог прожить уже век или два. Временами это сбивало с толка.

Ответив на приветствие, он окликнул слуг и велел подать вино и фрукты.

Вастар внимательно рассматривал его. Калеб был бос, туника оставляла открытыми ноги и плечи. Волосы, как принято у Охотников, он подрезал, чтобы голова не потела в шлеме.

– Сказано, ты быть-есть с южных островов… – промолвил вождь. – В ваших гнездах все такие? Волосом скуден, пальцы, руки и шея короткие…

– Короткие руки не мешают мне махать клинком, – с улыбкой заметил Калеб.

– Знаю, Лабат говорил. Он просит, чтобы я дал тебе воинов. Покажи, чему ты их научишь.

– Например, этому. – Охотник стиснул пальцами глиняную кружку с вином, осколки посыпались на землю, багряная жидкость окрасила ладонь. Он вытер ее о бедро и сказал: – Мне не нужны воины. Я не люблю убивать людей.

– Никто не любит, но в Пору Заката нет иного выбора. Мир движется к гибели, и скоро мы умрем. – Вастар снова принялся его разглядывать. – Или ты сможешь жить дальше? Сколько раз ты видел солнце в Доме Памяти?

Калеб нахмурился.

– Где?

– В ваших гнездах нет такого Дома? – Вождь в удивлении коснулся раздвоенного подбородка. – Нет? Дикари! Дикари, не помнящие завета своих отцов и матерей! Ладно, я спрошу иначе: сколько ты прожил, Калеб с южного острова?

– Сорок два года.

– Ты молод, и тебя не тянет убивать… Хотя не так молод, чтобы пережить время Заката… – промолвил Вастар, поглаживая седые пряди у виска. – Ладно, увидим, когда на наши души ляжет тень! Приходи в Парао, я покажу тебе Дом Памяти. Завтра!

Вождь опустился в свой портшез, и носильщики, подхватив его, шагнули к лестнице. Важный человек, подумал Калеб. Кресло, слуги и богатое одеяние из тяжелой темной ткани, расшитой серебром… Наверняка важнее, чем Лабат, ведущий в битву воинов… К вину не притронулся, а Лабат не прочь выпить и повеселиться… Хороший парень этот Лабат!

Вастар хлопнул по подлокотнику, и носильщики остановились.

– Тебе прислали женщин, Калеб с южного острова?

Охотник пожал плечами.

– У меня тут много слуг. Есть женщины, есть мужчины.

– Женщины не для услужения, а те, что способны даровать дитя, – уточнил Вастар. – Их прислали?

– Наверное, – произнес Калеб, вспомнив про Ситру и Зарайю.

– Не пренебрегай ими. Лучше дитя с короткой шеей, чем никакого.

Носильщики начали осторожно спускаться по крутым ступенькам. Когда они добрались до середины лестницы, Калеб кивнул слуге, имя которого еще не помнил, и распорядился, чтобы пришла Ситра. Эта женщина казалась ему повеселее сдержанной, строгой Зарайи.

Долго ждать не пришлось – Ситра была легка на ногу.

– Приходил Вастар, – молвил Калеб, глядя вниз, на вождя в кресле и его носильщиков.

– Честь для нашего дома, – отозвалась Ситра приятным мелодичным голоском. Пахло от нее тоже приятно, но хоть Калеб был Охотником, он не мог разобраться с этими ароматами. Новый мир, подумал он, новые запахи… Потом спросил:

– Кто такой Вастар?

– Говорящий с предками, – сообщила Ситра.

– И что это значит?

Кажется, она пришла в замешательство – прищурила лукавые черные глаза и забормотала:

– Меня… меня не так часто звали к наставникам в Дом Памяти… они говорили, но не все понятно… особенно страшное, о чем не хочется вспоминать… Зарайя… Зарайя знает…

– Почему?

– Она живет дольше.

– Дольше насколько?

– Видела солнце много, много раз… сто или двести…

Калеб взял ее за плечи и слегка встряхнул.

– А ты? Сколько раз ты видела солнце?

– Наверное, тридцать, – прошептала женщина и приникла к нему. Ее губы были полуоткрыты словно в ожидании поцелуя.

– Наверное? – переспросил Калеб. – Ты не помнишь точно, сколько лет прожила?

– Помнят счастливые дни, а не прожитые годы, – ответила Ситра и прижалась к нему еще теснее.

Она была красива, но не очень похожа на Дайану и сотворенный ею облик женщины боргов: крупный яркий рот, широковатые скулы, мягкие черты и грива черных волос до пояса – их пряди падали на грудь, а по спине струились темным потоком. Очень соблазнительная девушка, думал Калеб, обняв ее плечи и стараясь совладать с желанием. Видение лица Дайаны, всплывшее в памяти, помогало плохо.

Но все же он отстранился и молвил:

– Позови Зарайю, если она может рассказать мне про Вастара. О том, как он говорит с предками. Хотелось бы мне такому научиться!

Он все еще стоял у края лестницы. Портшез вождя скрылся за домами, и теперь Калеб разглядывал кольцевое здание, обрамляющее площадь, крыши других строений и протянувшихся вдоль улиц галерей и дамбу у моря, где высились статуи чудовищ. Потом он запрокинул голову, пытаясь найти в вышине станцию визуального наблюдения, что висела над Парао Ульфи, но не увидел ничего, кроме неба, солнца и птиц, круживших под облаками. Но с корабля, разумеется, обозревали все побережье, и не исключалось, что Дайана сейчас смотрит на него.

С этой мыслью Калеб вернулся к дому, обошел его со стороны сада и сел под деревом. Гибкие ветви с мелкими зелеными плодами свешивались до земли, и солнечный свет, профильтрованный кроной, тоже был зеленоватым и таинственным, как в заповедных лесах Фиала. Когда-то Калеб там бывал, охотился на оленей, не по контракту, а ради собственного удовольствия – чудищ на Фиале не водилось. Тихая планета и такая же мирная, как этот край у моря с белокаменным городом, садами и деревушками рыбаков… Тут вспомнились ему резня на равнине за хребтом, рев солдат, стоны умирающих, смрадные дымы над кострами и слова Вастара, что мир движется к гибели. Кровавая битва, тысячи трупов и беззаботный покой залитого солнцем города, где никто не плачет о погибших… В этом было что-то нелепое, но, впрочем, не удивлявшее Калеба; в его ремесле жизнь и смерть, жестокость и героизм ходили рука об руку.

– Ты пожелал меня видеть? – Зарайя опустилась на землю рядом с ним. Она была красивее Ситры – более тонкие и строгие черты, узкое лицо, маленький рот с пухлыми алыми губами, волосы, собранные в высокую прическу. Глядя на ее нежную кожу, всматриваясь в темные мерцающие зрачки, Калеб с трудом мог поверить, что ей сто лет – или, возможно, двести. Разумеется, после биореверсии женщины Авалона, Земли и других миров в Старых Галактиках выглядели не хуже, но здесь обходились без омолаживающих процедур. Чудеса биохимии, генетики и брейн-терапии боргам были неведомы.

Вытянув длинную руку, Зарайя коснулась его плеча. Ее ладонь была мягкой, прикосновение – ласковым; чудилось, что на плечо опустился пушистый зверек.

– Ситра сказала, что приходил Вастар. Хочешь узнать о нем?

– Да, – пробормотал Охотник, не в силах отвести глаз от женщины. Ее лицо чаровало; на миг он ощутил себя Одиссеем, попавшим в плен волшебницы Калипсо.

– Вастар быть-есть из первых вождей гнезда. Смотрит на судьбы предков, на их деяния, радости и горе, смотрит и говорит, чего нам ждать. В каждом гнезде есть свой Вастар. Наверное, у вас тоже, Калеб с южного острова.

Кивнув, он задумчиво молвил:

– Провидец, предсказатель… И что же, все, о чем он говорит, сбывается?

– Конечно. Тот, кто слышит голоса наших отцов и матерей, не может ошибаться.

Калеб усмехнулся.

– Говорил ли он вам о летающей лодке, которая спустится в Парао Ульфи? Из нее выйдут пришельцы со звезд и существа из железа, неживые, но способные двигаться… Говорил ли Вастар об этом?

– Не говорил, ведь наши предки этого не видели. – Зарайя на миг прикрыла глаза. – Но я слышала…

– Что? – поторопил ее Калеб.

– Слышала, что такая лодка прилетала в Окатро Куао. Это неудивительно. В Пору Заката свершается всякое… звери выходят из соленых вод, буа бесятся, кинха нападают на людей… Отчего бы не появиться пришельцам со звезд и существам из железа?

Что такое кинха, Калеб не ведал, но с буа уже познакомился – животные, похожие на огромных лошадей с гибкими шеями. Они тащили повозки, ходили под вьюками, носили всадников, и на такой твари Калеб проделал путь с равнины за горами к морскому берегу. Выглядели они устрашающе, весили больше тонны, но были послушны, хотя в сражении впадали в ярость.

– В Парао есть и другие вожди? – спросил он. – Назови их.

– Быть-есть. Сизун, Лабат, Куаг, Дерам… еще несколько младших.

– Я знаю Лабата. Чем занимаются остальные?

– Правят людьми Парао. Так ли это важно, Калеб с южного острова? Сейчас, когда над нами крылья смертной тени? – Зарайя придвинулась ближе к Калебу. Ее ладони легли на плечи Охотника, щека прижалась к его щеке. – Ты силен, ты вдыхаешь ветер и выдыхаешь бурю… – шепнула она. – Ты крепок, как рукоять боевого топора, в твоих чреслах мощь буа, грудь подобна скале… Но у тебя давно не было женщины. Я чувствую это.

«Кажется, мои короткие руки и скудные волосы ее не смущают», – подумал Калеб, обнимая тонкий стан Зарайи. Она продолжала шептать, и ее теплое дыхание щекотало шею и плечо.

– Мы здесь, я и Ситра… Если желаешь, придут другие женщины, много, много… каждая хочет получить дитя… Они придут, но мы здесь… Отчего ты нас не зовешь?

– И правда, отчего? – промолвил Калеб. Лицо Дайаны снова явилось ему, промелькнуло на мгновение и исчезло. Дайана была в другом мире, на тесных палубах корабля, залитых искусственным светом, там, где лес заменяли четыре дерева в оранжерее, а море – крошечный бассейн. Не так уж далеко, но и не близко, гораздо дальше, чем обнимавшая его красавица.

Калеб поднялся с земли, и Зарайя встала вместе с ним. Она была высока и стройна, почти такого же роста, как сам Охотник. Темные волосы падали на грудь, губы манили, и она уже не выглядела сдержанной и строгой. В ее глазах читалось обещание.

– Я приду, когда морские воды поглотят солнце, – твердо сказала она.

Калеб вздохнул. Похоже, его мнения не спрашивали.

Зарайя давно покинула сад, а он все так же стоял среди деревьев, щурил глаза от солнечного света и глядел на облака и метавшихся под ними птиц. Где-то там, за бездонными небесами, невидимые отсюда, плыли в холоде и мраке корвет и транспортный корабль. Его настоящий мир, где была Дайана, был монах с глазами змеи, был капитан, не смирившийся с гибелью близких, был Людвиг – все, что осталось от мальчишки, убитого на Шамбале. Сейчас этот мир казался иллюзией, таким же миражом, как Старые и Новые Галактики. Они находились так далеко от Борга… Дальше самых далеких звезд.

* * *

Доктор Аригато Оэ и его помощники собрались в медицинском модуле у стола киберхирурга, накрытого сверху прозрачным колпаком. Священник тоже был здесь – сидел в углу на высоком табурете, словно коршун на насесте, шарил взглядом по лицам ученых спутников, слушал, но не произносил ни слова. Присутствие монаха раздражало Аригато, но выгнать его он не мог – право наблюдателя! К тому же сейчас, когда Охотник улетел на Борг, ссориться с братом Хакко было опасно.

На столе, под ярким светом бестеневых ламп, лежало тело мертвого мужчины, разрезанное от груди до паха. Тихо журчал насос, выкачивая кровь, лазерные скальпели висели над головою борга, уже лишенной волос и приподнятой манипулятором, другие щупальца с тонкими суставчатыми пальцами оттягивали кожу с брюшины. Это был второй образец; первый, тщательно препарированный, разместился в прозрачных контейнерах на высоком стеллаже. Печень, почки, легкие, желудок и все остальное, образцы тканей, крови и костей, остатки мозга – сероватая кашица в консервирующем газе… Мозг был сильно поврежден – этот воин погиб от удара, проломившего затылочную кость. Второго, который лежал на хирургическом столе, закололи, пронзив сердце, и его голова была в отличной сохранности.

– Итак, – произнес Аригато, – что показали антропометрия и морфология? Подведем итоги, доктор Кхан.

Сердце его на миг дрогнуло. Теперь она была доктор Кхан – не Дайана, Дар Южного Ветра, только доктор Кхан. Он уже смирился с этим. Ему осталось одно утешение – цветные сны.

– Мелкие отличия в скелете, – сказала Дайана. – Лишний позвонок в шее, удлиненные фаланги пальцев, другая конфигурация черепных швов, лобных костей и нижней челюсти. Ключица в месте ее прикрепления к плечевой кости несколько опущена, отчего плечи выглядят покатыми, а руки – более длинными. Зубов на пару меньше, как и ребер, мечевидный отросток отсутствует… Людвиг, экран!

В воздухе повисло изображение скелета – белый костяк с желтыми и красными отметками. Красных было совсем немного.

– Желтый цвет – отклонения в пределах нормы гомо сапиенс, – пояснила доктор Кхан. – Но помеченное красным тоже встречается у нашего вида – как ответ на условия внешней среды.

– Правильно, – подтвердил Десмонд с вечной своей улыбкой. – Например, мутации на Зиме и Седьмой Айра. Еще на Пьяной Топи.

– Значит, в плане морфологии мы не очень преуспели. Я имею в виду поиск отличий. – Аригато Оэ бросил взгляд на мертвого борга. – Что касается внутренних органов и их взаимодействия, слово вам, Десмонд.

Ксенобиолог пожал могучими плечами.

– В функциональном смысле разницы нет. Каждый орган на своем месте и выполняет положенное, начиная от сердца и кончая мочеполовой системой. Никаких признаков вырождения, и их долговечность я тоже не могу объяснить. – Он в свой черед покосился на хирургический стол. – Хорошо бы изучить женскую особь и, разумеется, мозг… Предыдущий экземпляр оказался не очень перспективным в этом отношении.

– Мозгом займемся сейчас. Подготовьте сканер, – велел глава экспедиции. – Завтра начнем исследования на эндокринном уровне – гипофиз, надпочечники и все остальное. Срок жизни индивида зависит от быстрого и точного обновления клеточных структур, и для этого должен существовать какой-то механизм. У боргов он более совершенный, чем у нашей расы, и мы его найдем. Что до признаков вырождения… вернее, потери репродуктивной способности… – Аригато Оэ задумчиво сдвинул брови. – Думаю, за это отвечает некий фермент или гормон. Возможно, продукция гипофиза или щитовидной железы.

– Проверим, сьон Аригато, – сказал Десмонд, натягивая контактные перчатки. Он пошевелил пальцами, и лазерный резак над виском мертвеца качнулся вперед и назад. Повинуясь команде, манипулятор киберхирурга аккуратно приподнял его голову, обозначив зелеными вспышками линию разреза. Сверху опустилась полусфера сканера, застыла в воздухе и в знак готовности мигнула ярким огоньком.

– Я мог бы это сделать без вашего участия, – раздался тонкий мальчишеский голос.

– Прости, Людвиг, но у меня опыта побольше, – заметил ксенобиолог, придвигая скальпель к зеленой искре над переносицей покойника.

– Вскрывайте, – распорядился доктор Аригато.

Бледный невесомый лучик, воткнувшись в лоб борга, побежал от одной зеленой искорки к другой. Ни крови, ни осколков костной ткани… Сделав разрез, киберхирург снял черепную крышку, обнажив белесовато-серую массу мозга. Зрелище для непривычного человека было страшноватое, но брат Хакко даже глазом не моргнул. На его тонкогубом узком лице застыло выражение полного безразличия.

Бережно подхваченный парой манипуляторов, мозг переместился в контейнер, наполненный инертным газом. Продув сосуд еще раз, Десмонд поднес его ближе к сканеру и включил запись.

– Все свободны, – произнес дуайен. – Советую отдохнуть после ужина. Работа завтра будет напряженной.

Монах шевельнулся на своем насесте.

– Разве мы не дождемся результатов? Я говорю о сканировании.

– Это долгая операция, на всю ночь, – пояснил Десмонд. – Сканер снимает картины слой за слоем, фиксируя положение каждой молекулы. Затем будет создана модель, адекватная реальному объекту, с которой мы и собираемся работать. Процесс сложный, если вспомнить, что мозг содержит пятнадцать миллиардов нейронов.

– Я знаю, – сказал адепт, слез с табурета и направился к выходу.

Дайана проводила его пристальным взглядом. Губы девушки шевельнулись.

– Крыса… монастырская крыса…

– Будь осторожнее. Охотника с нами нет, – напомнил доктор Аригато. – Я бы не стал его раздражать.

Дернув плечом, Дайана повторила:

– Крыса! Я его не боюсь! Не боюсь!

Это было правдой. Но игломет, с которым она не расставалась, был заряжен иглами со смертельным ядом.

* * *

Догнав его, слова женщины ударили в спину как заточенная ненавистью стрела. Обычно брат Хакко оставался равнодушным к проявлению неприязни, усвоив за многие годы, что дар адепта добрых чувств не вызывает. Его либо ненавидели, либо боялись; даже ученики, которых он пестовал несколько лет, покорствовали ему не из любви и уважения, а из страха. Еще чаще страх и ненависть шли рука об руку, словно два попутчика, и это казалось правильным. Правильным, ибо Святые Бозоны не только дарили жизнь, но могли и отнять ее или наслать иную кару. Он, экзорцист Монастырей, был оружием, изгонявшим демонов из нечестивых душ, и если вслед за этим наступала смерть, значит, так пожелали высшие силы.

Но те, кого не отнесешь к отступникам и нечестивцам, тоже его страшились, а иногда ненавидели – скажем, Имм Форин, Левая Длань отца-настоятеля. Почему? Конечно, среди братии были разные люди, политики-иерархи, карьеристы вроде Форина и простые монахи, верящие искренне, от всего сердца. С ними он мог бы сблизиться, так как и в его душе вера пылала неугасимым огнем. Мог бы, но не получалось. Опять же – почему?..

Странные вопросы, подумал брат Хакко, шагнув в свою каюту. Странные, непривычные и неприятные. Откуда они явились? Он привык контролировать свои мысли, прослеживать их источник, ибо сила его зависела от душевного спокойствия и сознания правоты. Наблюдать, изучать и делать выводы… Это относилось не только к внешнему миру, но и к нему самому.

Он опустился в кресло и закрыл глаза.

В чем дело? В чем?

Он потерпел неудачу с этой женщиной. Просчитался! Слишком строптивая, легче убить, чем управлять… На благодарность Аригато теперь рассчитывать не стоило. Как сказал Охотник – там, на базе Патруля, – у нее был выбор, и теплые чувства пробудились вовсе не к супругу. Хороший план, думал брат Хакко с сожалением, хороший, но с неожиданным результатом. Что доктор Кхан нашла в Охотнике?.. Грубый наглец с Земли, убийца и отстрельщик всяких монстров… совсем не пара для ученой авалонки… Что их соединило? Плотские радости, телесная страсть?.. Умозрительно брат Хакко признавал их силу, но сколь огромными они являлись, сколь могучими и безрассудными?.. Загадка! Особенно для него, лишенного тяги к женщине.

Тайна этой жизни будет раскрыта в следующей, вспомнилась ему ходившая в Монастырях максима. Но эта мудрость не помогла. Он снова погрузился в мрачные размышления.

Охотник стал его второй ошибкой. Сильные люди в этом Братстве, опасные, непредсказуемые… Он помнил об этом и все же действовал медленно и слишком много говорил… Грешен, виноват! Взыграли злоба и гордыня! Не шевелясь, не открывая глаз, брат Хакко произнес безмолвную молитву. Каялся он редко, лишь в минуты сомнений и душевного неустройства, когда в борьбе с этими демонами требовалась помощь высших сил. Облегчение, однако, не наступило.

Он вернулся к мыслям об Охотнике. Кто же знал, что этот землянин так быстр и силен! Нечеловечески быстр! Ни шороха, ни звука, и вдруг – его пальцы на горле… он не мог уследить за его движениями… Что это было? Естественная реакция в миг опасности или какой-то хитрый фокус?.. Брат Хакко снова ощутил, как сжимают шею железные руки Охотника, непроизвольно вздрогнул и открыл глаза.

– Наконец-то, святой отец! – раздался голос Людвига. – Вы сидите не шевелясь уже больше часа… С вами все в порядке?

– Абсолютно, – произнес монах. – Я размышлял.

– О боргах и планете, куда вы скоро отправитесь?

– Нет.

– Тогда о чем же?

«Назойливая тварь!» – с досадой подумал брат Хакко. Уже многие тысячелетия в Монастырях обсуждался вопрос о существах с искусственным интеллектом – в частности, обладают ли они душой, является ли эта душа рукотворной или ее вдохнуло божество, и есть ли у подобных созданий шанс на спасение. Все это было отложено, так как к конечным выводам Церковь не пришла. Считалось, что эти вопросы относятся к более общей и пока не решенной проблеме, связанной с Великими Тайнами Бытия. Для чего Священные Бозоны породили жизнь и разум и в чем их предназначение?.. Что есть душа человеческая и в какие эмпиреи она отлетает после смерти?.. Что произошло с Бозонами, когда вспыхнул Первый Свет – исчезли они из Большой Вселенной или пребывают, неощутимые и невидимые, где-то за Краем Распада?.. Как связаться с ними и не будет ли такое желание богохульством?.. Этим занимались высшие иерархи Церкви – те из них, кто имел склонность не к политическим интригам, а к теологии и теософии. В будущем, когда раскроют Тайны Бытия, вопрос об искусственных душах решится сам собой – возможно, по велению Бозонов. Но сейчас брат Хакко не представлял, с кем говорит, с одушевленным существом или с бездушной машиной. Лучшим выходом было молчание.

Но Людвиг не собирался отставать.

– Думаю, на Полярной вы ведете очень замкнутую жизнь, – сказал он. – Молитвы, размышления, скудная пища, совсем не такая, как здесь на борту… Еще прогулки у морского берега… Помнится мне, ваш Монастырь лежит у моря Краффи?

Вопрос брат Хакко оставил без внимания, буркнув:

– Я везде питаюсь одинаково.

– Но за столом вы не один. Это для вас непривычно? Смущает вас? Ведь вы не дома?

– Божий слуга повсюду дома, – произнес священник. Разговор начал его забавлять. Во время перелета он почти не общался с Людвигом, и сейчас ему почудилось, что, возможно, это еще одна ошибка. Тут, на борту, искусственный интеллект был всемогущ – второй после бога, если первым считать капитана.

– Прежде я не летал в таком пестром обществе, – снова раздался мальчишеский голос. – Святой отец, Охотник, ученые, и среди них – девушка… Случай редкий, но счастливый, ведь я привык относиться к экипажу как к своей семье. – Недолгое молчание. Потом: – А вы, брат Хакко, вы ощущаете это чувство близости? Чувство единения с людьми, с которыми вы перенеслись из одной вселенной в другую?

Отправить бы кое-кого из них под лазерный нож, подумал адепт, представив, как Охотник захлебывается кровью под резаками киберхирурга. Его тонкие губы растянулись в усмешке.

– Разумеется, сын мой. Близость и единение с людьми – первая заповедь священнослужителя. Я готов делить со своими спутниками все радости и печали. С каждым из них и со всеми вместе, как в доброй сплоченной семье.

– Рад это слышать, святой отец. Но за годы странствий я понял, что в семье бывает всякое – разногласия и ссоры, ревность и даже стремления причинить другому боль… еще давние обиды, память о которых жжет сердце и не дает покоя… Но ваша вера, как многие религии прошлого на тысячах миров, призывает к терпимости и всепрощению. Не лучше ли забыть о том, что случилось? Общий дом семьи – не место для мщения.

Он знает, внезапно понял брат Хакко, знает о Шамбале! Знает и боится, как бы на корабле не разыгралась кровавая драма! Ведь общий дом – это и есть корабль по имени Людвиг Клейн… Он знает, но что известно капитану?.. Эта мысль мелькнула и исчезла, потянув за собой другое воспоминание. Когда-то, в самом начале пути, капитан предупредил: никаких ссор на борту, никаких склок и проявлений неприязни! Людвиг этого не понимает… Так сказал капитан…

Вот и уязвимое место этой твари, подумал священник. Его рука стиснула свисавший с шеи алый кристалл, губы дрогнули, шепча молитву. Великие Галактики! Надоумил Святой Бозон!

Синтезатор, над которым трудился капитан с командой роботов, был почти смонтирован. Огромная сферическая конструкция, блистая в лучах светила Борга, висела под яркими звездами, нацелив сопла инжекторов на планету. Транспортный корабль был загружен сотнями веществ, но синтезатор, зачерпнув при нужде сырье из атмосферы, мог производить что угодно миллионами тонн, воду и пищу, лекарства и яды, озон для защиты от жесткого излучения, радиоактивные изотопы, губительные для всего живого, и любой бактерицидный препарат. Однако синтезатор планетарного класса – сложная машина, и управлять ею священник не умел. Эта задача возлагалась на доктора Десмонда или скорее на искусственный интеллект корабля, так как ксенобиолог был поглощен научными изысканиями. Разумеется, Людвиг не подчинялся наблюдателю от Монастырей, но теперь брат Хакко знал, как с ним договориться.

* * *

Калеб лежал в темноте, прислушиваясь к тихому дыханию женщины и неясным звукам, заполонившим дом. Ночные скрипы и шорохи, шелест листвы в саду, далекий рокот моря… В окно опочивальни, широкое, незастекленное, вливались запахи зреющих на деревьях плодов и нагретого за день камня. Он ловил ароматы и звуки острым чутьем Охотника, вспоминая свой жилой отсек на корабле. Там, в мире иллюзий и миражей, все подчинялось Людвигу, здесь раскинулся за стенами дома огромный мир, в котором были леса и горы, равнины, поросшие травой, неведомые звери, города и миллионы людей. Мужчины, женщины… Женщины!

Он вдохнул аромат нагого тела Зарайи. Она спала крепко, утомленная долгими ласками. В эту ночь Калеб был ненасытен; снова и снова она трепетала в его объятиях, выгибалась, вскрикивала, стонала, замирая через мгновение в сладкой истоме. Возможно, ее народ отличался от людей вселенной Калеба, но он об этом не думал и разницы не замечал. Такая же, как женщины Земли и других миров – может быть, более красивая, более страстная и искусная… Но что-то странное все же случилось, что-то, подчеркнувшее ее инородность, произошло, когда она засыпала, а Калеб, целуя шею и тяжелые груди Зарайи, шепнул, как благодарен ей за эту ночь. Он произнес это на языке своей вселенной, но, кажется, она поняла и пробормотала, погружаясь в сон, – так тихо, что только острый слух Охотника позволил различить слова. «Обещай… обещай, что сам заберешь мою жизнь, когда придет время… Не хочу умирать от чужой руки…»

Теперь он лежал в темноте и размышлял об этом.

Женщин в его жизни было много. Одни хотели денег, другие – удовольствий, третьи отдавались бескорыстно, временами в поисках утешения, как Инес ар ‘ Гауб с планеты Опеншо. Женщин было много, но ни одна не просила ее убить.

«Странная форма благодарности!» – подумал Калеб. Впрочем, странностей в этом мире хватало, и слова Зарайи только добавились к их списку, уже довольно длинному.

Он поднялся, накинул тунику и вышел из опочивальни. Дом – вернее, целый особняк – был большим и темным. Похоже, борги не оставляли на ночь свет, хотя вечерами жгли светильники с каким-то ароматным маслом. Калеб в них не нуждался. Осмотрев единожды все залы, лестницы, коридоры и переходы, он запомнил их расположение и двигался теперь, полагаясь на безошибочный инстинкт Охотника. Для себя, Зарайи и Ситры он выбрал комнаты в южном крыле, что выходило в сад; в северном жили слуги, четверо мужчин и три женщины, а центральная часть в два этажа еще пустовала. «Хватит места для авалонцев, монаха и полевой лаборатории», – думал Калеб, бесшумно пересекая темные тихие залы. За домом, ближе к склону горы, был внутренний двор, просторный и мощенный каменными плитами, готовая посадочная площадка для орбитального катера и авиеток; кроме того, имелся подвал, вырубленный в скальном основании. Как сказали слуги, прежний хозяин усадьбы, один из военных вождей, пал во время похода к какому-то городу на побережье и не оставил наследников. Калеб не сомневался, что там была такая же резня, как на равнине за горами.

Он покинул дом и сел на землю у лестницы с тысячей ступеней, глядя на город, небо и море. Парао Ульфи, лежавший на юге, спал под мерный рокот волн, и лишь в конце восточных улиц, у самых пещер, виднелись тусклые огни – должно быть, факелы в руках охранников. Небо, полное звезд, постепенно затягивала облачная дымка, но свет, почти такой же яркий, как от земной Луны, еще позволял различить городские крыши, черные провалы улиц и дамбу у морского берега. В который раз Калеб поразился, что город лишен укреплений и его улицы широкие и прямые – любой враг мог прокатиться по ним смертоносной лавиной, истребляя жителей и сжигая дома. Однако следов разрушений, ни давних, ни свежих, не было. Или он их не заметил?.. В конце концов, он проехал по городу только один раз, вместе с армией Лабата, вернувшейся из-за гор.

Размышляя об этом, он долго просидел на краю карниза. Тучи, надвинувшись с моря, затянули небеса, свет звезд померк, начал накрапывать теплый дождь. Мир погрузился во тьму, и Калеб уже не мог разглядеть ни городских крыш и улиц, ни морского берега, ни огней у пещер, где стояли на страже воины. Теперь мир говорил с ним только ароматами и звуками – шелест дождя, плеск волн, запахи листвы и сырой земли… Больше ничего.

«Завтра, – подумал он, – завтра я пойду в город, к Вастару, говорящему с предками. Станция-наблюдатель висит в небе, и с корабля меня увидят. Надо связаться с Людвигом, предупредить».

Глава 12 Дом Памяти

Но его опередили – солнце еще не поднялось над горами, как ожило переговорное устройство. Звуковой сигнал был тихим, однако пробился к дремлющему сознанию Калеба. Он раскрыл глаза и, оставив Зарайю досматривать сладкие сны, вышел в соседнюю комнату. Там, в окованном железом сундуке, хранилось его снаряжение.

Вспыхнул маленький экран, явив лицо доктора Аригато.

– Ваш доклад, – с хмурым видом бросил дуайен. – Армия не пошла в Окатро. Почему?

– Конфликты в мире боргов подчиняются строгим правилам, – отозвался Калеб. – Сначала столкновения в поле, потом захват городов и резня мирных жителей. Сегодня я выясню, насколько разрушительны эти атаки.

– Выясните? Как?

– Я приглашен к одному из вождей Парао Ульфи.

– К тому, с которым вы вернулись в город?

– Нет, сьон доктор. Думаю, ранг Вастара более высокий. Он… – Калеб на мгновение задумался, – …он хранитель традиций.

– Что-то наподобие жреца?

– Возможно. Постараюсь узнать точнее.

– Вы в безопасности? – спросил Аригато, помолчав. – Не ощущаете никакой угрозы?

– Нет. Меня поселили в…

Глава экспедиции помахал рукой.

– Это мне известно, мы стараемся следить за вами. Бортовой компьютер сделал снимки здания, в котором вы обитаете. Хорошее место для базы. Просто превосходное! – Аригато снова помолчал. – Должен заметить, Охотник, что ваша нынешняя миссия не предусмотрена контрактом, но чрезвычайно полезна. Я знаю по собственному опыту, сколь важна и опасна первая разведка. Особенно в мире дикарей, подобном Пьяной Топи.

– Здесь не Пьяная Топь, сьон доктор, – заметил Калеб. – Может быть, борги варвары, но не дикари.

– Однако первую экспедицию они уничтожили, – возразил дуайен. – Постарайтесь выяснить причину – вдруг вождю, пригласившему вас, что-то известно об этом инциденте. И еще одно… Я хотел бы получить тело женской особи. Разумеется, мертвой.

Калеб усмехнулся, вспомнив Маркима, проводившего его после битвы к вождю.

– Женщин тут много, но, по местным понятиям, время убивать их не пришло. У меня нет под руками женского трупа, сьон доктор. Клянусь Великими Галактиками! Прикажете кого-нибудь зарезать?

– Ваша ирония неуместна, – буркнул дуайен и отключился.

Охотник замер, стиснув шлем в руках и размышляя, не связаться ли с Людвигом. По нему Калеб не слишком соскучился, но Людвиг мог что-то сказать о Дайане, передать привет или вызвать ее к устройству связи. Ее голос… так хотелось услышать ее голос! К ночи, проведенной с Зарайей, это не имело никакого отношения.

– С кем ты говорил? – Зарайя, обнаженная, с волосами, падавшими на грудь, стояла на пороге. – Здесь никого нет… Может быть, ты звал меня?

– Да, моя красавица. – Калеб спрятал шлем в сундук. – Прикажи служанкам подать еду и питье и приготовь мне одежду – такую, в которой не стыдно явиться к вождю. Сегодня я иду в Дом Памяти.

Зарайя шагнула к нему, провела ладонями по плоскому животу, коснулась бедер.

– Солнце еще за горами, Калеб с южного острова… Ты не хочешь вернуться на ложе и продолжить то, что начал на закате?

– Сегодня тоже будет закат, и мы обязательно продолжим, – сказал Охотник, вытащив из сундука свои клинки.

– Являться пред лик вождя надо без оружия, – молвила Зарайя. Потом добавила: – Не жди меня на закате, сегодня придет Ситра. Но сейчас ты можешь не торопиться. Утренние радости еще слаще вечерних.

Калеб бросил клинки в сундук и захлопнул крышку.

– Не спорь со мною, женщина! Сказано на закате, значит, на закате! А сейчас пусть принесут еду и одежду! И пусть один из слуг тоже наденет что-то пристойное и покажет мне дорогу к Дому Памяти.

Склонив гибкую шею в знак покорности, Зарайя прошептала: «Буду есть с твоей руки, пока сияют солнце и звезды…» – и исчезла. Вскоре Охотник услышал ее голос: она звала слуг и Ситру, кого-то бранила, кого-то обещала отправить в Яму или бросить на съедение шатшарам.

«Эти женщины… Встали на меня в очередь, словно на редкий товар», – подумал он.

Впрочем, возражений у него не нашлось.

* * *

Слуга, сопровождавший Калеба, носил имя Тоут. Рослый молодец, на вид не старше двадцати пяти, хотя ему могло быть втрое или впятеро больше. Грива смоляных волос, лицо широкое, рот крупный, как у всех простолюдинов. С его пояса свисала короткая дубинка – очевидно, он не собирался являться пред лик вождя, оставив эту честь хозяину.

Когда они спускались по лестнице, краешек солнца только поднялся над горным хребтом. С высоты Калеб видел лодки рыбаков, возвращавшихся с ночного лова, круживших над ними птиц и струйки белесых дымов, что вставали над городом. Парао Ульфи просыпался, сверкая под солнечными лучами белизною стен, улицы полнились людьми, громыхали повозки, ревели буа, сновали носильщики с огромными корзинами на спинах, важно вышагивали горожане в синих, лиловых и голубых хитонах. Эти цвета были тут излюбленными, и Калеб тоже нарядился в синее: синяя туника с вышивкой в виде череды волн, темно-синий широкий пояс, браслет на левом запястье и сандалии из кожи неведомой твари. После золотистого комбинезона, дара Людвига, синий цвет казался прохладным и созвучным Боргу, его морям и небесам.

На Калеба оглядывались, но ни один горожанин не проявлял особого любопытства или враждебности. Кое-кто, склонив шею, почтительно подносил ладонь ко рту – знак, что готов принять пищу из руки чужеземного воина. По обе стороны улицы распахивались двери лавок и мастерских, из кабачков доносился стук посуды и приятное слуху бульканье, со дворов выкатывали бочки, обнаженные до пояса носильщики тащили фрукты и рыбу, служанки разжигали очаги, и в воздухе уже витал свежий аромат лепешек. Толпа делалась гуще, группы мужчин стояли, что-то обсуждая, под навесами галерей, другие собирались у харчевен и мастерских горшечников и кузнецов, женщины, звеня браслетами, сновали из лавки в лавку. Кажется, рынка в городе не было, но торговали везде и всюду – горшками и кружками, чеканной металлической посудой, блюдами и чашами, пестрыми тканями, поясами из кожи, оружием, одеждой, украшениями, плодами земли и дарами моря. Это зрелище не удивляло Калеба – в не очень продвинутых мирах, вдали от космопортов и кварталов знати, все выглядело похожим. Дир, Опеншо, Высокая Ветвь, Гендерсон, Габбра, Каокаоли… Те же лавки и кабаки, запахи вина и пищи, бойкая торговля и несравнимо больше мусора и грязи…

Но было какое-то отличие, очень важное. Иные товары?.. Не ленты с цветными снами, не одежды из синтетики, не голокамеры, не лазерные резаки, а набор примитивных изделий вроде глиняных кружек и железных ножей?.. Нет, дело не в этом, решил он. Возможно, лица?.. Крупные рты, широкие скулы, глаза, запавшие под надбровной дугой, и это обилие волос, львиные гривы, что спадают до пояса?.. Но в человеческой вселенной наверняка нашлись бы люди, похожие на боргов, хоть Калеб таких не встречал. И что с того? Его опыт ограничивался парой сотен планет, а их были мириады! Экспансия в другие звездные системы шла тысячелетиями, колонисты смешивались с жителями далеких миров, иногда вымирали под влиянием новой среды, но чаще изменялись, порождая такое разнообразие обличий, что даже Архивы были бессильны собрать их полностью в своих каталогах. Нет, внешность тоже ни при чем, думал Охотник. Скитаясь по Старым и Новым Галактикам, он вдоволь насмотрелся странных лиц и заросших шерстью физиономий, что походили иногда на звериные морды. Пьяная Топь и Гендерсон с их дикарями казались еще не худшим вариантом.

Внезапно он понял, что здесь не так. Мальчишки! На Габбре, Дире и Опеншо, в любом из обитаемых миров, в такой толпе сновали бы мальчишки, дрались, вопили, клянчили, тащили бы все, что плохо лежит… Тут он их не видел. Мужчины, женщины… большей частью без явных признаков возраста… Одни – почтенные горожане в синих и голубых хитонах, в сандалиях и чеканных поясах, украшенных серебром, – знать, торговцы, мастера… Другие одеты проще, полуголые, босоногие – слуги, рыбаки, носильщики, погонщики буа… Много женщин, и среди них встречаются красавицы, похожие на созданный Дайаной облик… Еще – крепкие парни с дубинками, кинжалами и выправкой воинов… Эти чаще склонялись перед Калебом – возможно, помнили его с дней сражения и перехода через горы.

Мужчины, женщины… Взрослые! Ни одного ребенка, ни младенца на руках у матери, ни шустрых пареньков в толпе, ни юных девиц…

Изучать боргов – не главное, сказал Десмонд в начале пути. Они вымирают, полностью вымирают, вся планета… Вот проблема!

Подумав о Десмонде, Калеб, точно по наитию, вспомнил слова провидца Вастара. Сказанного вчера не забудешь… лучше дитя с короткой шеей, чем никакого… Наверняка лучше, согласился он, озирая толпу. Был бы Потомственный Охотник Калеб пришельцем с островов, хоть южных, хоть северных, что-то, может, и получилось бы… Но он не борг, он от другого семени, и зря ему прислали этих женщин. Одна польза от него – убить, как просила Зарайя…

Он свернул в поперечную улицу.

– Хозяин, – забормотал Тоут за спиной, – хозяин! К Дому Памяти в другую сторону. Дом, значит, на площади Одиннадцати Врат, а ты, значит, стопы направил к морю.

– Ты ешь с моей руки? – промолвил Калеб.

– Да, хозяин. Ем и пойду за тобой в Уан Бо, в Сатро, на равнину за горами и куда, значит, повелишь. Даже в…

– Раз ешь, так молчи, пока не спросят.

Посматривая на дома, на стены, сложенные из белого камня, на высокие конические трубы очагов, он шагал к морскому берегу. Ни следа разрушений, ни заделанных проломов, ни упавших труб, ни срубленных деревьев во дворах… Пожаров тоже не было – от огня камни покрылись бы копотью. Под ногой – плиты, отполированные до блеска, словно ходили по ним веками. Все прочное, массивное, древнее, но сохранившееся превосходно. Таран в эти стены не бил, их не жгли и не обстреливали из катапульты, решил Охотник. Правда, в этой узкой поперечной улице встречались нежилые дома – двери распахнуты, из труб не вьется дым, не слышно ни шагов, ни человеческого голоса.

– Никого, – промолвил Калеб, остановившись у покинутой усадьбы. – Те, кто жили здесь, умерли? Что с ними?

– Мужчины в Яме, хозяин, или тела их сожгли на костре. Ходили, значит, резаться в Уан Бо, в Ирим, а теперь еще за горы, на равнину… Много, много убитых!

– Ты тоже ходил?

– Меня еще не удостоили этой честью. Получу шлем, меч и копье и пойду.

Калеб окинул взглядом своего слугу. Тоут был крепок, но на воина не очень походил. Тысячи таких ополченцев, храбрых, но неумелых, и составляли армию Парао.

– Мужчины погибли, а где женщины? – спросил он.

– У тех, кто жив. В Пору Заката женщин, значит, больше, и они идут к другим мужчинам.

– Как Ситра и Зарайя?

– Да, хозяин.

Хмыкнув, Калеб продолжил путь. Вскоре они добрались до дамбы, что отгораживала город от моря. То была единственная постройка в Парао Ульфи, напоминавшая укрепление, и Калеб хотел ее осмотреть. Дамба оказалась невысокой, в два человеческих роста. Ее сложили из огромных, грубо отесанных глыб, а поверх тянулась в обе стороны дорога. Внизу каменное основание покрывал лес бурых водорослей, волны трепали и мотали их, выбрасывая на берег раковины и мелких многоногих существ, похожих на крабов. На краю этого сооружения через каждые сорок-пятьдесят шагов высились черепахи с чешуйчатыми шеями и шипастыми хвостами. Они стояли здесь словно шеренга стражей, призванных защитить Парао Ульфи от неведомой угрозы, надвигавшейся с моря. Калеб видел их, въезжая с Лабатом в город, но теперь ему стало понятно, что среди изваяний нет двух похожих – шеи и хвосты изогнуты по-разному, лапы вытянуты на всю длину или прячутся под панцирем, пасти чуть приоткрыты или разинуты.

Кивнув на статуи, он спросил:

– Что за твари? Зачем они здесь?

– Шатшары, – отозвался Тоут. – Поставлены, значит, предками. Разве, хозяин, их нет на твоих островах?

– Есть, но не такие, – буркнул Калеб. – У наших шесть лап и две головы.

– Надо же! – изумился слуга. – И как вы с ними справляетесь?

Охотник не ответил, направившись к широкой улице, одной из четырех, что выходили к морю. Дальний ее конец упирался в ворота у площади, и здесь тоже были лавки, кабачки и множество людей. Ближе к дамбе стояла башня, а при ней – каменный столб, с которого свисали бронзовые диски. Здесь дежурил воин в доспехах, с копьем и мечом, другие стражи сидели в тени башни.

Калеб медленно шел по улице, заглядывая в лавки. У горшечника были выставлены огромные, по грудь, кувшины, расписанные голубыми узорами. В заведении рядом торговали стеклянными кружками и штофами; стекло разноцветное, массивное, но хорошо отшлифованное. Напротив – мастерская вышивальщиц: три женщины сидят на низких скамейках, тянут иглы с золотыми и серебряными нитями. Одна из них была очень красива, с грациозной фигуркой и тонкими чертами лица. За мастерской – харчевня: запах жареной рыбы, дымящиеся ломти на металлических тарелках, фляги с темным вином, какие-то крупные плоды, нарезанные дольками. Должно быть, кабачок для простонародья – полуголые мужчины сидят на циновках, держа на колене поднос с едой.

У лавки оружейника он остановился. Здесь на открытой полке сверкали шлемы с личинами чудищ и птиц, ниже висел набор кинжалов и коротких клинков, под ними грудой были свалены наконечники для копий, серповидные крючья на деревянных рукоятях, цепи с шипастыми шарами и поножи для защиты голеней. Кузнец был острижен – первый увиденный Калебом борг с волосами не длиннее пальца. Мускулистый, смуглый, обнаженный до пояса; его бедра охватывал фартук из плотной чешуйчатой кожи.

Кузнец уставился на Калеба с явным любопытством.

– Воин с чужих земель? Нужен клинок?

– Не такой, – Калеб покосился на выставленные мечи. – Покажи длинный, и из самых лучших.

Мастер исчез в глубине лавки и вскоре вернулся с изогнутым клинком – нес его бережно, на вытянутых руках. Опустив меч перед Калебом, поднес раскрытую ладонь ко рту.

– Я быть-есть Фуар, делатель доспехов и оружия. Этот клинок трижды побывал в самом жарком пламени и трижды – в холодной воде.

– Неплохо, – сказал Калеб, потянувшись к рукояти.

Он не успел дотронуться до оружия – его толкнули.

– Седьмое Пекло! Какого дьявола!

Его толкнули опять. Он обернулся – толпа разбегалась. Резко хлопали двери лавок, деревянные щиты закрывали окна, циновки в кабачке опустели, из опрокинутых фляг сочилось вино, тарелки и куски рыбы валялись на полу. Вышивальщиц тоже не было видно – лишь брошенные одежды да мотки разноцветных нитей.

Кузнец Фуар схватил Калеба за руку.

– Ко мне, чужестранец! Ты и твой слуга! Дверь у меня прочная!

Охотник молча освободился. Странные звуки долетели до него, вой или визг, словно стая крыс с Сервантеса шла в атаку. Где-то вдали, в трех сотнях шагов, рухнул прилавок с фруктами, закричала женщина, и крик ее внезапно оборвался хрипом. Там падали люди – один, другой; падали и не могли подняться.

Фуар побледнел.

– Я ухожу и закрываю двери!

– Уходи, – бросил Калеб и покосился на своего слугу. Тоут тоже выглядел не лучшим образом.

Дверь оружейной лавки захлопнулась. Сверху опустился на цепях огромный прочный щит, закрывая полки с товаром.

– Что происходит? – поинтересовался Калеб. – Из Окатро до нас добрались? Или из этого… из Уан Бо?..

– Бесноватый… – с ужасом прошептал Тоут. – Дни Безумия еще не наступили, но бесноватых все больше… Надо, значит, прятаться, хозяин.

– Прячься. – Калеб кивнул на дверь лавки.

– Не могу. Кто же будет тебя защищать?

– И правда, кто? – промолвил Калеб, шагнув к середине улицы.

Кто-то мчался к нему, кто-то в развевающихся одеждах, с искаженным лицом, похожим более на морду зверя. Летели за безумцем длинные пряди черных волос, заточенный крюк, стиснутый в кулаке, со свистом резал воздух, с губ срывался пронзительный вой. Борг бежал стремительно, но до твари с Опеншо было ему далеко. С расстояния пяти-шести шагов Калеб заметил, что его руки и одежда забрызганы кровью.

Взметнулся крюк на длинной рукояти. Оружие было знакомым – в битве на равнине такими крючьями стаскивали с седел всадников. Охотник поймал кисть борга, вырвал оружие, но не без труда – этот бесноватый оказался на удивление силен. «Амок, – подумал Калеб, – приступ бешенства, отсюда и сила. Прикончить его?.. А вдруг отойдет?..»

Стараясь не поранить человека, он захватил его шею правой рукой и начал гнуть противника к земле. Тот пронзительно выл и визжал, хватался скрюченными пальцами за ноги Калеба, дергал край его хитона. «Как бы не явиться к вождю в лохмотьях… – мелькнула мысль. – Если не в лохмотьях, так в синяках…»

Калеб отпустил безумца. Борг мгновенно выпрямился и вскинул руки, пытаясь вцепиться Охотнику в лицо. В его выпученных глазах не было ни искры разума, с губ текла на подбородок пена. Сейчас он походил на дикаря с Пьяной Топи, объевшегося ядовитых грибов. Правда, те дикари бегали голыми, но тоже все крушили по дороге.

Крутанув крюк, Калеб сильно ткнул древком под ребра. Борг захлебнулся слюной, его голова откинулась, глаза закатились. Он рухнул на гладкие уличные плиты, пачкая их кровью – чужой кровью, так как на теле его вроде бы не было ран. Дышал он медленно, хрипло, и пена продолжала течь.

Сзади раздались торопливые шаги – подбегали воины, в шлемах, в броне, с длинными копьями. Шестеро, как при охоте на очень опасного зверя. Тот, что двигался впереди, вскинул копье и быстрым ударом пронзил горло бесноватого. Из его рта выплеснулся кровавый сгусток, дыхание прервалось.

– Что ж ты так, – промолвил Калеб. – Может, вошел бы снова в разум.

– Нет. – Воин стащил шлем с жутковатой личиной гневного демона. – Он в Яме, и там ему лучше. Предки и те, кого он туда отправил, его простят.

Другой страж склонился над мертвецом, буркнул:

– Ниркаун, торговец раковинами и рыбой… Был крепким, но неуживчивым. Такие начинают убивать до срока.

Теперь все воины были без шлемов, и все глядели на Калеба.

Убивший Ниркауна сказал:

– Мы тебя видели, когда дрались с людьми Окатро. Вождь Лабат привез тебя в гнездо, и сегодня ты справился с безумцем. Может быть, сохранил кому-то жизнь… Никто не торопится в Яму.

Отступив на шаг, воины единым жестом поднесли к губам раскрытые ладони. Потом схватили убитого за ноги и потащили к морю.

Калеб бросил крюк у лавки кузнеца и поманил к себе Тоута.

– Пойдем, защитник. Сегодня ты достоин награды.

– За что? Я ведь, значит, ничем не помог…

– За верность. Ты ведь меня не покинул. – Он всмотрелся в лицо слуги. – Сколько ты прожил на свете? Сколько раз видел солнце?

– Двадцать шесть, – пробормотал Тоут. – Я не попаду в Пещеры. Слишком, значит, стар.

– И я не попаду, если это тебя утешит, – сказал Калеб. – Идем!

Когда они приблизились к вратам, ведущим на площадь, улица стала оживать. Тела убитых Ниркауном унесли, отмыли кровь с белых плит, распахнулись двери кабачков и лавок, снова послышался гул голосов. Будто ничего и не было, подумал Охотник, шагая под сводами арки.

Открылась площадь, охваченная кольцом здания о двух этажах и пустая, как поля Гендерсона после нашествия хищных тараканов. Она была очень велика – все население Парао Ульфи могло здесь поместиться, и место еще осталось бы. В самой середине этого огромного безлюдного пространства торчал каменный столб с навершием из какого-то металла – вероятно, бронзы. Первые солнечные лучи коснулись обелиска, и от него пролегла длинная тень.

– Столб, – промолвил Калеб, озирая площадь. – Зачем он здесь?

– Для счета, – отозвался слуга.

– Какого счета?

Тоут запустил пятерню в свою гриву, поскреб затылок. Кажется, он был озадачен.

– В день, когда солнце над вершиной столба, бьют в щиты. Звон, значит, всюду… Каждый может встать здесь и увидеть солнце.

Отсчитывают годы, догадался Калеб. У Борга не было луны, и ориентиром истекших времен здесь служили солнце и звездное небо.

Тоут повел его к портику, где за частоколом колонн виднелась ведущая к входу лестница. Там стоял Лабат – без шлема, но в доспехах и поясе из бронзовых пластин.

– Ведущий в битву воинов встречает тебя, – шепнул Тоут, обернувшись. – Большая честь, хозяин!

Они обменялись приветствиями: военный вождь стукнул кулаком о панцирь, Калеб приложил ладонь ко рту.

– Я снова тебя вижу. Свет в моих глазах стал ярок, – произнес Лабат. – Пойдем, Калеб с южного острова, я отведу тебя к говорящему с предками. Твой слуга останется здесь.

Вдоль нижнего этажа тянулась анфилада залов, разделенных высокими арками. В проемы окон, открытых к площади, падал солнечный свет, лучи скользили по стенам из полированного камня, по крышкам массивных сундуков, украшенных перламутром, по скамьям с искусной резьбой и бронзовым чашам светильников. Здесь разливалась тишина с запахами дерева и ароматных масел; лишь звук шагов разносился по огромному пустому зданию. Что это было? Дворец правителей?.. Храм божества?.. Место для собраний горожан?..

– Здесь живут вожди? – спросил Калеб.

– Нет. Здесь хранится память, – отозвался Лабат. – Люди приходят сюда, чтобы вспомнить прошлое и узнать о грядущем. Приходят по зову Вастара.

Эхо их голосов покатилось из комнаты в комнату и замерло под высокими сводами. Охотник бросил взгляд в окно. Площадь, залитая светом, была по-прежнему пустынной – очевидно, в этот день говорящий с предками звал только его.

– По пути сюда я встретил мужчину – там, на улице, – сказал Охотник. – Безумца. Он убивал других людей.

Лабат замер на половине шага, повернул голову и уставился на Калеба.

– Встретил безумца, – медленно повторил он. – И что ты сделал?

– Сбил его с ног. Подбежали воины и закололи его. Почему?

– Так быть-есть. Иные сохраняют разум до Дней Безумия, иных он покидает раньше. Немногих. – И Лабат повторил: – Так быть-есть.

Веки Калеба опустились. Секунду-другую он стоял с закрытыми глазами, о чем-то размышляя про себя, потом спросил:

– Что случится в Дни Безумия? Разум покинет всех?

– Неважно, – произнес Лабат. – Решетки в Пещерах прочные, а мы все будем в Яме. Идем!

Но Охотник не сдвинулся с места.

– Ты не хочешь узнать, почему я спрашиваю о том или этом? Узнать, есть ли Пещеры на южных островах, бывают ли у нас бесноватые и что происходит в Дни Безумия?

Военный вождь покачал головой.

– Там, на равнине, мы пили вино после битвы и ты рассказывал про место, полное чудес… Но это не наш мир, Калеб с южного острова. Больше я не буду спрашивать о твоем гнезде. Пусть Вастар говорит с тобой и твоими предками.

В молчании они приблизились к двери, высокой и такой узкой, что пройти в нее мог лишь один человек. На дверной створке был выложен перламутром символ Парао, знак изогнувшейся волны. Распахнув дверь, Лабат отступил в сторону. Калеб оглянулся на него, но лицо военного вождя было непроницаемым. Пожав плечами, он шагнул через порог.

* * *

В полдень по бортовому времени доктор Аригато Оэ вызвал Десмонда в свой жилой отсек. Он действовал в согласии с древней, очень древней пословицей, гласившей: мой дом – моя крепость; ее, вместе с другим интеллектуальным багажом, завезли на Авалон земные переселенцы. Каюта доктора вполне подходила для научных занятий, в которых участие брата Хакко было вовсе не обязательным. Дайану Кхан тоже не стоило беспокоить, ибо тема обсуждения к антропологии не относилась.

Включив терминал с сенсорной клавиатурой, глава экспедиции и ксенобиолог изучали данные сканирования мозга у объекта номер два. На другой дисплей – огромный, во всю стену, – выводились результаты анализов крови, лимфы и тканей, которые, порция за порцией, посылала биохимическая лаборатория-автомат. Это было очень тонкое и точное исследование – пожалуй, на таком уровне подробности его не смог бы выполнить никто, кроме ученых Архивов и Галактической Академии.

– Гипофиз увеличен, – произнес Аригато, всматриваясь в трехмерную структуру мозга на экране. – Я бы даже сказал, что его размеры аномальны, вдвое-втрое больше, чем у нашей расы. Людвиг, какой вес этого органа?

– Ноль девять грамма, – раздался тонкий голос. – При норме у гомо сапиенс ноль четыре.

– Без лишних подробностей, Людвиг. Мне известно это значение. – Аригато повернулся к своему помощнику. – Их гипофиз весит в два с лишним раза больше, чем у нас. И если вспомнить, что он регулирует рост и развитие организма…

– А также деятельность органов внутренней секреции, – подхватил Десмонд, – надпочечников, половых, энтодермальных и других желез…

– Если вспомнить о важности этой крохотной частицы мозга, нам стоит призадуматься, – подвел итог дуайен. – Людвиг, увеличенное изображение! Окрасить переднюю и заднюю долю разным цветом и наложить масштабную сетку!

Некоторое время они рассматривали голографическую картину, изучали ее в молчании, обмениваясь лишь взглядами. Жакоб Десмонд, погибший на Пьяной Топи, странствовал с Аригато Оэ много лет, был ему верным помощником и передал свою память Десмонду-киборгу. Как и прежде, доктор и его ассистент понимали друг друга с полуслова, а временами вообще без слов.

– Задняя доля, сьон, – сказал Десмонд.

– Да, – кивнул Аригато, – основная часть объема приходится на нее.

– Гормоны задней доли повышают тонус сосудов и внутренних органов.

Они переглянулись.

– Слишком крупное образование для таких утилитарных функций, – заметил Аригато.

– Возможно, их гипофиз продуцирует что-то еще. Некий энзим, насыщающий кровь и ткани.

– В стандартных анализах мы его не обнаружим. Надо перепрограммировать лабораторию. Поиск любой фракции, которая может рассматриваться с нашей точки зрения как инородная.

– Сейчас я это сделаю, сьон. Еще возьму срез из задней доли гипофиза… Будем ставить опыты на животных? Если что-то найдем?

– Непременно.

Снова тишина. На большом дисплее скользили цифры, химические символы и голограммы, изображающие клетки крови.

– Пока ничего, – произнес Десмонд минут через двадцать. – Странно! Если там есть что-то любопытное, мы бы уже это выяснили. Но единственная аномалия – чуть повышенный уровень эритроцитов.

Доктор Аригато Оэ задумался, скользя взглядом по экранам и морща лоб. Потом вымолвил:

– Красные кровяные тельца транспортируют кислород, проникая практически во все органы и ткани. Но структура эритроцитов сложна, они формируются в костном мозге, и, собственно, переносчиком кислорода является гемоглобин, их составная часть. Возможно, есть и другие компоненты – такие, что отсутствуют у нас? Те, что отвечают за долговечность организма? В конце концов, гомо сапиенс – не венец творения… только монахи могут в это верить… – Он приблизил лицо к экрану, на который по-прежнему выплывали данные биохимического анализа. – Десмонд, программируйте поиск иначе: не аномальные фракции крови, а искажения в молекулярном строении ее частиц. Это, я думаю, будет интереснее.

Прошло несколько минут, и автоматическая лаборатория выбросила на монитор новую голограмму.

– Увеличить размер клетки и показать сечение, – распорядился Аригато Оэ. – Теперь наложить стандарт, типичный для нашего вида… Так, хорошо… Выделить отличия, провести оцифровку результатов. Превосходно! Десмонд, срез из задней доли гипофиза… Что с ним? Анализы завершены?

– Полностью. Можем сопоставить две структуры. Кажется, фермент, выделяемый гипофизом, адекватен этой части эритроцита… Проследим, где происходит внедрение фермента в красные кровяные тельца?

– Очевидно, в ближайших к гипофизу капиллярах. Просканируем их на молекулярном уровне. Дайте команду лаборатории.

– Да, сьон. Сейчас, сьон.

Пальцы Десмонда коснулись сенсорной клавиатуры. В отсеке снова повисла тишина.

* * *

– Выпей вина, – сказал Вастар. – Ты прошел по Дому Памяти, увидел, что нас ждет, и душа твоя пришла в смятение. Так всегда бывает… я знаю… Тебе нужно успокоиться.

Калеб помотал головой.

– Я спокоен. Я и прежде видел всякие ужасы – живьем, не на картинах… Великие Галактики! Видел такое, что у любого моча посинеет от страха и отсохнет язык!

Он и правда видел многое, но наблюдать гибель мира и целой расы ему еще не приходилось.

Вастар усмехнулся.

– Кажется, твой путь с южных островов был долгим, и страшное встречалось на каждом шагу… Но все же выпей вина. Это не повредит.

Глаза говорящего с предками походили на два темных омута, и Калеб вдруг ощутил, что должен подчиниться их велению. Его рука сама потянулась к чаше, пальцы обхватили ее, вино смочило горло. Он выпил до дна. Глотал гулко, быстро и жадно. Потом, все еще не выпуская чашу, огляделся.

Покой, куда его привел Лабат и куда они с Вастаром возвратились после осмотра Дома Памяти, был небольшим и уютным: бронзовые светильники на стенах, лавки с мягкими подушками, низкий столик и ниша у двери – там поблескивали гладкими боками амфоры с вином и стояла полная фруктов корзинка. Ни изваяний, ни мозаичных картин или иных украшений… За широким окном раскинулась площадь, огромная и по-прежнему пустая. Солнечные лучи золотили вершину обелиска, его тень сместилась на четверть окружности и стала совсем короткой. Полдень, подумал Охотник и перевел взгляд на лицо Вастара. Оно казалось неподвижным, будто вырубленным из камня, и только залетевший в окно ветерок шевелил темные с проседью пряди.

– Ты показываешь эти ужасы всем, кто обитает в Парао? – спросил Калеб. – Чтобы они знали грядущее и приготовились к нему?

– Так быть-есть, – прозвучало в ответ.

– Неблагодарная работа. Очень неприятная!

– Они смотрят, и дух их нисходит в Яму, – произнес Вастар. – Но потом я дарю им утешение.

– Вот такое? – Калеб потянулся к кувшину и налил себе вина.

– Нет. Вино они могут выпить в своем доме. Выпить, съесть рыбу и плоды и тем укрепить свое сердце. Я дарю им иное утешение – позволяю говорить с предками, и тогда они понимают, что ничего не кончилось, ничего не завершилось. Птица умирает, но остается гнездо и в нем – птенцы. Немного, но так быть-есть.

Внезапно вождь вытянул длинную руку и прикоснулся к виску Калеба. Его ладонь была теплой, легкой и сухой. Висок кольнуло, точно слабые электрические импульсы проникли сквозь кожу в мозг Охотника. Он хотел отстраниться, но не смог этого сделать.

– Хочешь побеседовать с моими предками? – Голос Калеба звучал едва слышно, истома сковала члены, но он не пытался бороться и не тревожился – охотничий инстинкт подсказывал, что зла ему не причинят. – Не получится, нет, не получится, чародей… они далеко… так далеко, что ты и представить не можешь…

– Предки всегда с нами, – промолвил Вастар, поглаживая пальцами висок Охотника. – Мы носим их в себе, и как бы далеко ты ни очутился, Калеб с южного острова, твои предки будут с тобой. Я их вижу… женщины… очень много разных женщин… а мужчины такие же, как ты, с короткими шеями и руками… сильные мужи, сильные и безжалостные… – Теперь Вастар шептал тихо, будто в забытьи, прикрыв глаза пергаментными веками. – Удивительные лица… волос на головах мало, зато растут вокруг губ… крепкие телом воины… прежде плавали по соленым водам, плавали и сражались, но с течением лет… долгих, долгих лет…

Он вздрогнул и смолк. Веки вождя поднялись, он отнял ладонь от виска Калеба и теперь смотрел на него в упор, будто потрясенный картинами былого. Или настоящего?..

Вастар придвинулся ближе, и Охотник заметил, что лоб его покрыт испариной и в уголках рта пролегли лучики тонких морщин. Вероятно, общение с предками Калеба Эриксона потребовало много сил, и удивляться этому не приходилось – все они были людьми суровыми и не слишком разговорчивыми.

– Где быть-есть твой остров и твое гнездо? – тихо произнес Вастар. – В небесах, где кружатся звезды? Я видел… видел твоих предков… не тех далеких воинов, других… они уже не странствуют по морям, их корабли плывут в пустоте… в великой и безмерной пустоте…

Калеб повел плечами. Истома, сковавшая его мышцы, растаяла, сменившись привычной остротою чувств. Он отхлебнул вина, прищурился и молвил:

– Если желаешь, я расскажу про свое гнездо. Но сначала – что поведали тебе мои предки?

– Мне – ничего. Через меня они говорят с тобой, Калеб из великой пустоты. Я видел их, я их слышал, но были они немногословны.

– Но что-то же сказали?

– Да. Храни, что имеешь.

– И это все?

– Все, Калеб, сын Рагнара, внук Херлуфа. Разве тебе этого мало?

«И правда, добрался ведь до предков! – подумал Калеб. – Мудрый старец! Мудрый и очень искусный! Брату Хакко до него как черепахе до солнца!»

Он покосился на площадь за окном. Тень от каменного столба начала расти – полдень миновал. Острый конец тени протянулся к вратам, выходившим к одной из восточных улиц.

– Скоро в Парао Ульфи появятся другие люди, подобные мне, – молвил Калеб, прерывая тишину. – Трое мужчин и женщина… Они спустятся с неба на летающей лодке. Хочется верить, что у них… у нас… не будет неприятностей.

– Не будет, – произнес Вастар. – Но в Дни Безумия вам лучше отослать слуг и не спускаться со своего утеса.

– Рассказать, зачем мы прилетели?

– Не нужно. Я знаю. Сартак поведал мне об этом.

– Сартак?

– Мой родич. Говорящий с предками из речного гнезда.

Калеб, пораженный, уставился на вождя. Видения кровавой схватки мелькали перед ним, он слышал звон и лязг клинков, топот наступающей пехоты, жуткий рев буа и вопли умирающих. На миг ему почудилось, что дым погребальных костров затмил солнце.

– Твой родич – один из вождей Окатро Куао?

– Так быть-есть.

– Но это же ваши враги! Вы бились с ними! Вы резали их воинов, а они не щадили ваших! Я был там и видел!

– Видел, но не понял, – отозвался Вастар. – Мы не враждуем с Окатро Куао. Не враждуем с Уан Бо, Ирим Лаа Туан и другими гнездами, но в Пору Заката битвы неизбежны. Они позволяют уничтожить самых яростных и отдалить Дни Безумия. – Усмешка мелькнула на его губах, но казался он невеселым. – То, что ты видел, было дружеской услугой между гнездами – ведь лучше погибнуть быстро, умереть от меча и копья, чем превратиться в толпу безумцев. Смерть в битве почетна.

Действительно так, решил Калеб. Теперь перед ним всплыли картины из галерей этого огромного дворца, но он постарался забыть о них – по крайней мере, на время. Эти видения не повергали его в ужас, но были столь же горькими, как память о товарищах, погибших в болотах Пьяной Топи.

– Дружеская услуга… – повторил он. – Теперь я понимаю… Но позволь спросить о людях, прилетевших в речное гнездо. Их убили, но почему? Сартак об этом говорил?

– Да. Они попытались войти в Пещеры и были растерзаны. Не смогли принять неизбежное, то, что ждет наш мир… Так сказал мой родич. – Вождь глядел на Калеба со странным выражением жалости и грусти. – Вы, люди с небес, прилетели к нам в плохие времена. Я не имею власти над вами и не могу указывать… Желаете, останьтесь здесь, но лучше бы вам вернуться обратно.

Вастар поднялся. В своем хитоне из темной ткани он походил на изваяние, на одну из сотен статуй, заполнявших галереи. Но их лица искажали ярость, страх, безумие, а старый вождь был спокоен. Спокоен, как человек, примирившийся с судьбой.

– Теперь иди, Калеб, сын Рагнара. Иди и помни, что сказали предки. У нас есть лишь то, что мы боимся потерять – женщина, друг и собственная жизнь… И потому храни, что имеешь.

* * *

Он вернулся голодным и слишком усталым, чтобы сразу говорить с Аригато. Велел подать еду в сад, уселся на циновке под деревьями и принялся за жареную рыбу и лепешки, запивая их темным густым вином. Вино было не хуже, чем у Вастара.

Служили ему Ситра и Фейла. Ситра подливала Калебу вина и сладко улыбалась – должно быть, предвкушая ночь любви и будущие радости. Фейла молча таскала с кухни лепешки и рыбу. Эта угрюмая женщина казалась погруженной в вечную печаль, и теперь, побывав в Доме Памяти, Охотник знал, что основания к этому были. Фейла выглядела молодой или, как и другие борги, не старой, но шрам на щеке, у левого уха, сильно ее уродовал. Рана зажила, но Калеб, понимавший толк в таких вещах, мог поклясться, что нанесли ее дубинкой с шипами, месяцев пять-шесть назад.

Он ел, стараясь не смотреть на Ситру, да и на Фейлу тоже. При взгляде на них вспоминалась одна из картин – возможно, самая выразительная: нагая девушка с искаженным мукой лицом в пасти какой-то хищной твари. Тварь изображалась без подробностей, клыки и выкаченные глаза, а вот девицу нарисовали так, что в дрожь бросало. Она была очень похожа на Дайану Кхан.

Калеб закончил с едой и отослал женщин, буркнув, что эту ночь он проведет один. Ситру это не обрадовало, но возражать она не стала; вероятно, вспомнился ей собственный визит в Дом Памяти. После него не всякий мог уснуть – тем более предаться любовным утехам. К тому же звучал в голове Калеба совет предков: храни, что имеешь. Этот мир, как и Ситра с Зарайей, не относился к главным его сокровищам.

Он лежал под деревьями, наблюдая, как садится в море солнце, как темнеет небосвод и выплывают звезды, словно очнувшиеся от дневного сна. Крылья тихой мирной ночи раскинулись над побережьем. Шелестела листва, смолк город, залитый звездным светом, и только где-то вдалеке, в горах, протяжно и жалобно вскрикивали птицы. Ничего не кончилось, ничего не завершилось, вспомнил Калеб. Птица умирает, но остается гнездо и в нем – птенцы…

В такую ночь было нелегко поверить, что мир боргов движется к гибели. Как и другие миры, он мнился Калебу живым – не горы и долины, не реки и моря, а то, что их населяет, что растет на земле и в водах, ловит солнечный свет, дышит, борется за жизнь, стремится продлить себя в потомстве. Любой Охотник его бы понял. Члены этого Братства имели дело с живыми существами, пусть даже с монстрами и чудищами.

Когда совсем стемнело, Калеб вернулся в дом, извлек из сундука переговорное устройство и вызвал корабль. На этот раз Аригато казался не хмурым, а утомленным – видимо, исследования продвигались семимильными шагами.

– Вы посетили вождя, Охотник? Надеюсь, обошлось без эксцессов?

– Вполне мирно, сьон. Я побывал у Вастара в Доме Памяти. Думаю, вы его видели – самый крупный комплекс в городском центре.

– Там, где площадь? Кольцевое здание с арками?

– Да.

– Их святилище?

– В каком-то смысле. – Калеб на мгновение задумался. – Галереи, залы, коридоры, и всюду изображения… сотни изображений… на стенах – фрески, мозаичные картины, барельефы… статуи… много статуй… я бы сказал, очень выразительных. Не один век это делали и, должно быть, продолжают делать. Места там еще много.

– Эти картины изображают их богов?

– Нет, конец света, происходивший здесь не раз. На одних картинах – сражения, такие же, как битва, которую я наблюдал. На других – чудовища, пожирающие людей, и толпы безумцев. Представлено очень реалистично… Мужчины, женщины… рвут друг друга в клочья… раздирают тела, топчут внутренности… кто с оружием, а кто действует зубами… Неприятное зрелище, сьон, неприятное и странное. Эти борги – вполне дружелюбный народ. Конечно, если не наступать им на горло.

Брови доктора Аригато приподнялись. Помолчав недолгое время, он спросил:

– Ваши соображения? Вы можете как-то интерпретировать эти… гмм… визуальные объекты?

Калеб пожал плечами.

– Массовое помешательство, сьон. Случается здесь каждую тысячу лет или десять тысяч, и мы угодили в критический момент. Седьмое Пекло! Люди сходят с ума, режут друг друга, гибнут, и все отправляются в Яму! Нет, не все… малая толика выживает в этой заварухе… Иначе как продлилась бы жизнь в их городах? Значит, кто-то остается.

– Вполне вероятно, – пробормотал дуайен. – Подъем цивилизации, ее упадок и снова возрождение, обычный циклический процесс… Такое бывало в Великих Галактиках, но у нас поводы к концу света чаще всего социальные или космические – скажем, близкий взрыв сверхновой или падение крупного астероида… А что здесь? Особенности биологии? Или катастрофы все же связаны с их светилом? Цикличность наводит на мысль… – Он смолк и после паузы поинтересовался: – Что с гибелью первой экспедиции? Вам удалось выяснить причину?

– Да, сьон доктор. Они полезли в Пещеры, а это, должно быть, место священное.

– Подробнее, Охотник. Что известно этому вождю?.. как его… Вастару?..

Калеб пересказал подробнее – все, что услышал от говорящего с предками. Как и Дома Памяти, Пещеры были во всех городах боргов и, вероятно, считались запретной территорией. Запретной настолько, что в речном городе растерзали пришельцев, не дождавшись Дней Безумия.

– Еще один объект для исследования, – бодро прокомментировал Аригато Оэ. – Еще один, но не самый первоочередный. Узнайте, есть ли в Парао кладбище и где оно. Нам, Охотник, понадобятся образцы. Кости, зубы, волосы и, желательно, мягкие ткани.

– У вас намечается пир некромантов? – с усмешкой спросил Калеб, но дуайен шутку не поддержал.

– Нет, очередной этап исследований, которые будут проводиться здесь, в городе. Мы обнаружили некий энзим, выделяемый гипофизом…

– Энзим?

– Фермент, гормон, фактор Х… в общем, неважно. То, что есть у них и чего нет у нас. Данный продукт существенно влияет на метаболизм боргов и, как я считаю, связан с их долголетием. Мы выделили это вещество и сегодня днем ввели его крысам. Особая партия животных-модификантов, подвергнутых искусственному старению… проще говоря, жить им оставалось от трех до пяти часов.

– И что же?

– Прошла половина стандартных суток, на борту сейчас ночь, но они живы, Охотник. Более того, мы наблюдаем активную регенерацию тканей. – Доктор с усталым видом прищурил глаза. – Думаю, если опыт с крысами завершится успешно, мы покинем корабль через пару дней. Здесь уже нечего делать.

Аригато исчез с экрана. Калеб уже хотел отключить связь, но тут раздался тонкий мальчишеский голос:

– Ты совсем забыл про меня. Я скучаю.

– Я тоже, Людвиг.

Тишина. Затем:

– Расскажи, что ты сегодня делал.

– Был в городе у вождя Вастара. Мы прошлись по галереям Дома Памяти и… Впрочем, не уверен, что это интересно. Не хочу вспоминать.

– Не надо. Я слышал твой разговор с доктором. Но, быть может, ты не все ему рассказал?

– Не все, – согласился Калеб. Лицо безумца Ниркауна мелькнуло перед ним, но он прогнал это видение. Потом негромко вымолвил: – Этот Вастар… знаешь, он способен видеть прошлое и будущее… так он утверждает, и я готов ему поверить. Настоящий чародей, клянусь Великими Галактиками! Провидец!

– Вот как! Что между вами произошло?

– Он передал мне слова предков, моих предков, Людвиг. Извлек их из наследственной памяти.

В голосе Людвига послышалось сомнение.

– В некоторых мирах, где я побывал, встречались люди, способные это делать. То есть они так утверждают… Но капитан говорит, что все они – чокнутые невежды. Это в лучшем случае, а в худшем – мошенники.

– Вастар не мошенник. Я знаю, о чем говорю. Он… – Калеб коснулся виска, – он владеет таким даром, какой не снился братцу Хакко. И он не пытался меня обмануть или испугать.

– Испугать тебя нелегко и обмануть тоже, – заметил Людвиг. – Так о чем сказали тебе предки?

Охотник усмехнулся.

– Ты слишком любопытен, малыш. Сказанное ими – только для меня. Лучше соедини меня с Дайаной.

– На борту ночь, она спит. Но скоро ты ее увидишь – сьон Аригато велел готовиться к высадке.

– Я хочу увидеть сейчас.

Экран мигнул, словно призывая его к вниманию. Возникла каюта, погруженная в полутьму, отсек с синими стенами и имитацией ночного солнца Авалона, застывшего на потолке. Затем изображение сместилось, и Калеб увидел лицо девушки. Ее волосы падали на обнаженное плечо, ресницы чуть заметно трепетали, губы улыбались – должно быть, ей снился счастливый сон. Он смотрел на нее минуту, другую, третью… Потом прошептал: «Храни, что имеешь…» – и выключил связь.

Глава 13 Дайана Кхан

Катер приземлился через два дня, в час дневной трапезы, когда улицы Парао Ульфи были заполнены людьми и по дорогам вдоль морского берега катились телеги с плодами, рыбой, мясом и вином. Сначала в зените возникла крохотная серебряная стрелка, начавшая расти неторопливо и бесшумно – катер спускался на гравидвижках, и не было слышно ни гула, ни свиста рассекаемого воздуха. Вскоре стрелка превратилась в конусовидный аппарат, круживший в небе между горами и морем; затем локаторы нащупали дом на скале с тысячей ступеней, и управлявший корабликом Людвиг подвел его к горному склону, опустив вниз словно невесомую пушинку. Скрипнули камни под посадочными опорами, раскрылись люки трюма и пассажирской кабины, змеями скользнули пандусы, и четыре робота сошли на землю. Стволы разрядников над их плечами повернулись и уставились на кучку испуганных людей, жавшихся к стене здания, на Ситру, Зарайю и семерых слуг и служанок.

– Не надо бояться, они не живые и ничего вам не сделают, – промолвил Калеб. – Идите в дом, займитесь работой, готовьте еду. Прилетевшие с неба тоже люди и скоро захотят есть.

Слуги исчезли, за ними – Ситра, но Зарайя осталась. Калеб заметил, что она смотрит на роботов без страха – даже, пожалуй, с любопытством.

В проеме пассажирской кабины возникли четверо. Десмонд спускался первым, его огромная массивная фигура заслонила Аригато Оэ и брата Хакко. Дайана шла за мужчинами – глаза широко распахнуты, волосы вьются на ветру, ноздри подрагивают, словно она хотела окинуть единым взором весь этот новый прекрасный мир, ощутить все его запахи и ароматы. На мгновение Калебу почудилось, что она его не видит или не желает замечать; потом их взгляды встретились, и на губах Дайаны солнечным бликом расцвела улыбка. Ничего не забыто, ничего не кончилось, понял Калеб; все только начинается.

Десмонд похлопал его по плечу.

– Прекрасное место, Охотник. Море, горы и масса свежего чистого воздуха… Я в этом разбираюсь, хоть легкие у меня из синтетики.

– Добрались, хвала Святым Бозонам! – произнес брат Хакко в свой черед. – Соизволением и милостью творящей силы да будет приобщена эта юдоль земная к вере истинной… – Положив ладонь на алый кристалл, он забормотал молитву.

Доктор Аригато Оэ уже распоряжался.

– Десмонд, пусть роботы-универсалы займутся разгрузкой. В первую очередь задействуйте генератор, чтобы во всех помещениях были энергия и свет. Брат Хакко, на вас хлопоты с транспортом. Краулеры расконсервировать и спустить со скалы вниз, авиетки поставить рядом с катером… Проследите! Охотник, займитесь боевыми роботами. Каждому указать позицию, сектор наблюдения и действия в случае тревоги… Доктор Кхан, поговорите с персоналом, надо успокоить боргов. Крайне желательно, чтобы они остались здесь, мы нуждаемся в объектах для исследований… Я буду координировать работы, но сначала осмотрю дом и выберу место для полевой лаборатории. Приступайте!

Он махнул рукой и направился к дверям. Десмонд исчез в проеме грузового люка, монах, закончив молиться, последовал за ксенобиологом. Дайана, все еще улыбаясь, смотрела на Калеба. Потом взгляд ее переместился на Зарайю, и улыбку словно стерли с лица девушки. Нахмурившись, она спросила:

– Это кто?

– Одна местная сьона преклонных лет, – промолвил Калеб в некотором смущении. – Ее зовут Зарайя, и она раз в десять постарше тебя.

– Для старушки выглядит совсем неплохо. – Доктор Кхан выпрямилась, вздернула подбородок и шагнула к Зарайе. Потом перешла на язык боргов. – Женщина, что ты делаешь в этом доме? В чем твои обязанности? Ты служанка?

– Я приказываю слугам. – Зарайя говорила спокойно, но ее глаза потемнели. – Не только слугам. Многие в Парао Ульфи М ‘ айт слушают меня с почтением.

Несколько секунд они мерялись взглядами. Они вели себя так, словно здесь не было никого и ничего, ни аппарата, в чреве которого возились Десмонд и священник, ни роботов, застывших стальными глыбами, ни Потомственного Охотника Калеба, сына Рагнара. «Словно две тигрицы», – подумал он.

– Ты не хочешь меня приветствовать? – наконец промолвила Дайана. – Не хочешь сказать, что свет в твоих глазах стал ярким? Что ты готова есть с моей руки, пока в этом мире сияют солнце и звезды?

– Я ем из рук вождя. Из рук Калеба с южных островов, – послышалось в ответ.

– Что еще ты делаешь?

– Сплю в постели вождя, когда он призовет.

Брови Дайаны сдвинулись, гневным жестом она отбросила волосы с лица. Прежде Калеб такой ее не видел. Она изменилась – должно быть, почувствовала силу.

– Теперь в этом нет нужды! Занимайся слугами, а не вождем!

– Женщина с неба слишком молода, чтобы указывать мне. Женщина с неба еще не выносила дитя. – В словах Зарайи звучали насмешка и явный вызов. – Женщина с неба даже не знает…

Дайана шагнула к ней, схватила за плечи и резким движением свалила наземь. Затем наклонилась и промолвила – негромко, но внятно:

– Что я знаю и чего не знаю, судить не тебе. Женщина с неба говорит: оставь в покое моего мужчину, или я сброшу тебя со скалы. А сейчас убирайся!

Зарайя, ошеломленная и испуганная, вскочила и бросилась в дом. Доктор Кхан повернулась к Калебу. Лицо ее было спокойным.

– Вижу, вождь зря времени не терял. Но вождь – в прошлом. Теперь ты снова Калеб, мой Калеб. И если кто-то не поймет, я… – Брови Дайаны снова сдвинулись, и на миг она опять превратилась в тигрицу.

«Когда-то я собирался дать ей пару уроков самозащиты, – подумал Охотник. – Похоже, в этом нет необходимости. Моя сьона антрополог повзрослела».

Из трюма друг за другом выплыли авиетки, за ними – два краулера на гравиплатформах. Появился брат Хакко, бросил на Дайану и Калеба косой взгляд. Вылез многоногий робот с большим блестящим цилиндром в суставчатых лапах, потом остальные грузчики. Один из них тащил знакомые контейнеры, в которых хранилось оружие Калеба.

– Идем. – Он взял Дайану за руку, ощутив, как нежна и прохладна ее кожа. – С персоналом ты уже поговорила и, можно сказать, успокоила… Идем, я покажу тебе сад и лестницу с тысячей ступеней – вид оттуда великолепный. А после надо выбрать для тебя комнату. Я присмотрел подходящую рядом с моей… Кстати, хотел спросить: крысы живы?

Она тихо рассмеялась.

– Живы. Аригато и Десмонд в восторге. Велели Людвигу синтезировать это вещество.

– Фактор Х?

– Да. У него еще нет названия.

Калеб повлек девушку к двери, но, вспомнив о роботах, свернул в сад – боевые машины были слишком тяжелыми, пол в доме мог их не выдержать. Он произнес пароль, и роботы ответили вспышками зеленых огоньков.

– Первый!

– Готов к действию! – раздался гулкий голос.

– Останешься здесь, во дворе. Второй, Третий и Четвертый – за мной!

Сень деревьев раскинулась над ними. Сжимая руку Дайаны, Калеб чувствовал, как душу его наполняет покой. Храни, что имеешь, сказал он себе. Храни и помни: у нас есть лишь то, что мы боимся потерять.

Сзади грохотали шаги роботов.

* * *

Световой шар висел у потолка, распространяя ровное мягкое сияние. В этой комнате с деревянной мебелью и стенами, сложенными из камня, он казался предметом инородным, таким же, как инструменты и кристаллы с записями на столе, как брошенная на сундук одежда и спрятанный у изголовья игломет. Постель, если не считать игломета, принадлежала архаическому веку: деревянная рама, матрас и подушки, набитые сухими водорослями, покрывало из грубого полотна. Нет ласкающего кожу потока воздуха, нет регулировки тяготения и прибора цветных снов, нет плавного покачивания и усыпляющих мелодий, плеска воды в фонтане или шелеста волн. Странная постель! Но удобная и очень, очень большая.

Она прикоснулась щекой к игломету, заряженному красными стрелками – его рукоять выглядывала из-под подушки. Много ночей она хранила свое оружие на расстоянии протянутой руки, опасаясь монаха или, возможно, Аригато, хотя проход между их спальнями исчез, а дверь отсека была несокрушима. Людвиг не открыл бы дверь без ее приказа, и все же она не расставалась с иглометом. Сегодня, казалось бы, нет нужды в оружии – в этой комнате, в этой постели она не одинока. Охотник – ее Охотник! – вот защита от любой опасности… Но игломет все равно под рукой. Символ независимости, знак того, что и она способна изменить чужую жизнь, прервать ее или оставить…

Дайана едва слышно вздохнула, стараясь не разбудить Калеба. Он спал чутко, и мнилось, что в любой момент он может соскользнуть с кровати, метнуться к окну в стремительном прыжке и исчезнуть в ночи, словно вспугнутая птица. Но в любви он был нетороплив, он умел наслаждаться и дарить наслаждение. Такого счастья она не знала никогда, такого слияния с душой и плотью другого человека, такой отчаянной всепоглощающей страсти… Люди, мужчина и женщина, могли одарить друг друга с безмерной щедростью, и этот дар был полон не только радостей тела – забвение, которое несла любовь, утоляло печали, смывало горечь унижений, позволяя забыть о прошлых бедах. Это стало для нее открытием – невероятным, ошеломляющим!

Снова вздохнув, Дайана покосилась на игломет. Символ перемены, что случилась с ней?.. Нет, игрушка. Свою жизнь она изменила сама, свою собственную, жизнь Аригато Оэ и жизнь Калеба, сына Рагнара. Изменила сейчас и будет менять снова и снова, но не при помощи смертельных стрелок. Есть так много всяких возможностей… Та женщина сказала: ты еще не выносила дитя… Что же тут сложного?.. Здесь, на Борге, может быть… Здесь ребенок растет в чреве матери много дней, родовые муки неизбежны, и любая случайность грозит сепсисом и смертью. Но Авалон – не Борг. Если они с Калебом захотят дитя…

Вдруг она ощутила сладкое томление внизу живота, словно там шевельнулся еще не рожденный малыш. Она лежала в полутьме, под световым шаром, заменявшим ночное солнце Авалона, и думала, каким он будет. Сероглазым, как Охотник?.. С такой же смугловатой кожей и упрямо сжатыми губами?.. Для мальчика подойдет, и все это можно запрограммировать на генетическом уровне. Но если они захотят девочку или двойню…

Девочка пусть будет похожа на меня, решила Дайана, похожа на предков авалл ‘ тагрим. Ее глаза закрылись, но чуть заметный свет пробивался сквозь веки, создавая иллюзию авалонской ночи. Вместе со светом пришли смутные картины, что видятся при погружении в сон, когда находишься между забытьем и явью. Она снова очутилась на Авалоне, сидела в цветущем саду, и два малыша играли у ее ног. У мальчика были серые глаза, у девочки – с янтарной радужкой, и в ее волосах темные пряди мешались со светлыми.

* * *

Лабораторию оборудовали в большом зале второго этажа. Этаж был просторен; нашлись здесь комнаты для трех членов экспедиции, для генератора и склада оборудования, для стерильных боксов и прочих нужд. Лестницу, что вела наверх, перекрыли силовым щитом, другие щиты занавесили окна, у дальней стены разместился терминал для связи в кораблем. Место еще оставалось, и доктор Кхан устроила в одном из помещений кабинет, чтобы вплотную заняться антропологией боргов. Но поселилась она в южном крыле, рядом с опочивальней Охотника, в комнатах, что выходили в сад, выдворив из них Зарайю и Ситру. Дуайен не возразил ни слова против ее решения, лишь вздохнул с тоскливым видом и посоветовал прикрыть все окна силовой завесой.

Прошел день, за ним другой; суета с разгрузкой улеглась, в доме вспыхнул свет, Десмонд извлек приборы из контейнеров и завершил их наладку, роботы-стражи устроились на краю утеса, и слуги, минуя их, уже не трепетали в ужасе. После вечерней трапезы Аригато Оэ собрал свой штат в лаборатории. Здесь перемигивались огоньками полевой анализатор, сканеры и центрифуга для подготовки образцов, тихо рокотали кондиционеры, а с висевшего у стены экрана мрачно взирал на собравшихся капитан Ковальский.

– С завтрашнего дня приступаем к исследованиям, – произнес дуайен. – Доктор Кхан и доктор Десмонд в курсе текущих работ. Остальным я предложу занятия, исходя из их возможностей и знаний.

– Мне тоже? – спросил Ковальский, вцепившись в бороду и помрачнев еще больше.

– Вам, капитан, в первую очередь.

– Я закончил монтаж синтезатора. Чего еще вам надо?

– Чтобы вы проверили некую гипотезу. Население планеты вымирает, и нам известно, что такие бедствия уже случались в минувших веках. Иными словами, действует регулярный фактор, и я могу предположить, что он связан с циклическими процессами в звездной системе. Сближение с другим небесным телом, губительное для всего живого, пылевое облако, метеоритная бомбардировка и, наконец, перемены в светимости звезды… Все это вам и Людвигу нужно проверить.

– Полагаете, их светило – цефеида? Но в таких системах нет обитаемых миров, – буркнул капитан.

– Как правило, нет, но существуют исключения, – вступил в разговор Десмонд. – Полярная, родина брата Хакко… Колебания светимости незначительны, но все же их солнце, несомненно, цефеида. Здесь может быть что-то подобное. – Он поднял глаза к потолку и расплылся в привычной улыбке. – Удивительно… Приспособляемость жизни так велика, но при нехватке энергии, каких-то трех-четырех процентов, высшие формы обречены на гибель… все, кроме глубоководных рыб…

– Ладно, я проверю, – сказал Ковальский. – Что-то еще?

– Пока ограничимся этим. Буду обязан, если вы проинформируете меня через декаду, а лучше через пять-шесть дней. – С этими словами доктор Аригато Оэ повернулся к Калебу. – Скажите, Охотник… вы тут уже довольно долго, и вы вступили в контакт с вождями… Стоит ли поднести им дары? В знак искренней дружбы и благодарности за гостеприимство?

– Все любят подарки, – отозвался Калеб. – Подарок – лучший путь к сердцу ближнего.

– Они для нас не ближние, – прошелестел голос брата Хакко. – Не ближние, пока не осенит их благодать Святых Бозонов.

– С этим придется потерпеть. Не исключаю, что у них свои бозоны, такие же священные, как ваши, – с иронией заметил доктор Аригато. – Я пошлю вас в город, брат, поднести подарки их вождям и установить полезные контакты. Общение с людьми – ваша специальность, не так ли? Нет возражений?

– Я готов. – Священник склонил голову. – Нести дикарям слово истинной веры – мой долг.

Аригато Оэ поморщился.

– Только не нужно увлекаться и сразу вербовать прозелитов! Пусть их вера не истинная, но мы о ней не знаем ровным счетом ничего. Помните о судьбе первой экспедиции и постарайтесь не оскорбить их религиозные чувства. Лично я не спешу в мученики.

– Не тревожьтесь, сьон, я умею убеждать, – молвил брат Хакко. – Оскорбленных и обиженных не будет.

– Вот и отлично. Теперь о вашем задании, Охотник… Вы узнали, где у боргов кладбище?

Тайны в этом не было, и еще пять дней назад Калеб все выведал у слуг. Правда, таких слов, как «кладбище» или «место захоронения», в языке боргов не нашлось; они не питали почтения к смерти, не воздвигали усыпальниц, ибо жилищем предков, средоточием их мыслей и душ был Дом Памяти, а не погост с гниющими телами. Кладбище находилось в одном из ущелий в горах, и называли его просто Ямой. Подобные свалки, где оставляли мертвецов, имелись в каждом городе – ущелья, овраги или рукотворные углубления, где кости лежали на костях, заваленные сверху телами недавних покойников. Сообщив об этом дуайену, Калеб прибавил, что Яму посещают лишь по необходимости – дух там жуткий, ползают черви и кормятся мелкие хищники да птицы-трупоеды.

– Значит, эта территория не считается запретной и ее не охраняют, – с довольным видом произнес глава экспедиции. – Навестите Яму, Охотник, и желательно, не откладывая. Скажем, завтра.

– С какой целью, сьон?

– Я уже говорил вам, что нужны образцы, кости тех, кто умер сто, двести, триста лет назад. Возможно, вы докопаетесь до скелетов тысячелетней давности… Это позволит развернуть картину в максимально длительной временной шкале.

Брат Хакко тут же навострил уши.

– Какую картину, сьон доктор? Что вы имеете в виду?

– Картину исследований, что же еще, – отозвался дуайен. – Завтра, Охотник, я дам вам подробные инструкции. Возьмете авиетку, двух универсальных роботов и…

– Я не желаю копаться в трупах и скелетах, в моем договоре такого пункта нет, – прервал его Калеб. – Со всем уважением, сьон, но моя обязанность – защита членов экспедиции. Так что пошлите в Яму братца Хакко, а я готов преподнести дары. В Яме одни покойники, там точно не будет оскорбленных и обиженных.

Адепт стиснул тонкие губы, его глаза потемнели, ладонь легла на алый молитвенный кристалл.

– На что ты намекаешь, Охотник? Я кого-то здесь обидел или оскорбил? Я принес кому-то горе? Я был несправедлив? Бозон Творец! Разве я не…

– Хватит, святой брат! Успокойтесь! – Доктор Аригато вскинул руку в жесте примирения. – Мы за Краем Распада, в невероятной дали от нашей Вселенной… Не нужно ссориться, и пусть каждый делает свое дело. Без принуждения, Охотник. В конце концов, вы уже оказали экспедиции немалые услуги… первый контакт с туземцами и этот дом, отличное место для полевого лагеря… Я ценю ваши старания и полагаю, что Яму мы обследуем без вас. – Посмотрев в сторону окна, Аригато закончил: – Стемнело, сьоны, пора отдыхать. Я вас больше не задерживаю.

Десмонд кивнул, растянул губы в привычной улыбке и, проворно шагая, направился к выходу. Вслед за ним Калеб и Дайана покинули лабораторию. Связь с кораблем не прервалась, но Ковальский исчез, и теперь на большом дисплее маячила лишь опустевшая рубка. Окинув ее взглядом, Аригато Оэ устало потер лоб, присел к терминалу и коснулся сенсорных клавиш. Световые шары погасли. Только огоньки приборов да экран, висевший у стены, освещали лабораторию. В этой полутьме лицо священника казалось особенно бледным.

– Вы задержались, брат Хакко. Желаете что-то сказать?

– Да, сьон доктор.

– Что-то об Охотнике?

Монах скривил в усмешке тонкие губы.

– Пусть простят его дерзость Святые Бозоны… Нет, я говорю не о нем. Я подумал, что мог бы принести больше пользы не в качестве дарителя бус и зеркалец вождям туземцев. Если скажете, я отнесу им целый ворох побрякушек, но будет ли это достойным вкладом в наши труды? Хоть я всего лишь наблюдатель, однако…

Он смолк.

– Вы хотите принять активное участие в исследованиях? – спросил дуайен.

– Речь именно об этом. – Брат Хакко снова сделал паузу. – Нужны не только кости мертвецов, но и живые объекты, о чем не раз упоминалось вами. Но как вы станете изучать жителей города – ну, хотя бы слуг этого дома? Они придут сюда, в лабораторию, и будут подвергнуты всяким непонятным процедурам… множество измерений, манипуляции с кровью, сканирование мозга, генетические исследования… Колдовство?.. Бесспорно, с точки зрения дикарей! Как отнесутся к этому их старшины? Здесь не одни слуги и служанки, есть и женщина знатного рода, Зарайя… я с ней говорил, она из семьи вождя Дерама – возможно, его дочь. Не думаю, что эта женщина с радостью ляжет под сканер, как и все остальные.

Доктор Аригато слушал, задумчиво глядя на священника. Потом произнес:

– Трудности такого рода неизбежны на любой планете, где общество не слишком продвинулось по пути цивилизации. Обычно мы действуем с помощью убеждения. Уговоры, гарантия безопасности плюс некоторые материальные блага и седативные препараты… Иногда – гипноизлучатель.

– Гипноизлучатель! – Священник пренебрежительно скривил губы. – Зачем? Я способен на большее, сьон. Придут, сделают все, что вы пожелаете, и забудут… Не просто забудут, но уверятся в том, что подметали двор, а после стряхивали пыль с волос. Волосы, их волосы! – Теперь брат Хакко всплеснул руками и уставился в потолок. – Можно расчесывать их целый день! То есть не сомневаться, что занимался этим! Или занималась… Как вам будет угодно, сьон. Помнится, для ваших экспериментов необходимы женщины?.. Их будет столько, сколько захотите.

Взгляд Аригато оживился, следы усталости сползли с его лица словно отброшенная маска. Теперь он взирал на брата Хакко хоть не очень доброжелательно, но с явным интересом.

– Готов признать, что вас посещают хорошие мысли… просто отличные… – пробормотал дуайен. – Вы не стремились демонстрировать свой дар, и я как-то о нем позабыл… Зачем гипноизлучатель? Резонный вопрос! Зачем, если в экспедиции есть священник-экзорцист высшего посвящения!

– Мой дар – благословение Святых Бозонов, – скромно заметил брат Хакко. На миг его зрачки потемнели и расширились, занавесив глаза черной пеленой, но в помещении царил полумрак, и эта странная метаморфоза осталась незамеченной. Шагнув ближе к сидевшему у терминала Аригато, он произнес: – Благословенный дар нужно использовать к пользе дела. Вы согласны, сьон?

– Разумеется. Мы проведем эксперимент… не позднее, чем завтра… вы, я и Десмонд… Вы уже выбрали объект? Возможно, эта женщина… как ее имя?.. Зарайя?..

– Лучше не трогать знатных, – шепнул священник, склонившись к уху Аригато Оэ. – Это совсем ни к чему, когда есть слуги и служанки, крестьяне, рыбаки, а еще дочери и жены крестьян и рыбаков. Вы сказали – завтра?.. Так и сделаем. А сейчас пора на покой. Идите, сьон, и ни о чем не тревожьтесь.

Доктор Аригато Оэ поднялся и, механически переставляя ноги, зашагал к выходу, точно сомнамбула или оживший манекен. Священник глядел ему в след. Губы брата Хакко шевельнулись. Он прошептал:

– Завтра… завтра ты получишь свои игрушки.

* * *

Что-то разбудило Калеба. Пару минут он лежал неподвижно, раскрыв глаза и пытаясь уяснить причину: было ли это звуком, запахом или просто сонным видением?.. Дайана спала, ее волосы расплескались на подушке, и от нее тянуло сладким и уже таким знакомым ароматом. Ноздри Калеба дрогнули. Он ощущал благоухание сада, запахи листьев и земли, камня и дерева, и еще едва заметно пахло морем, соленой водой и гниющими водорослями.

Нет, это не запах, решил он, запахи те же, что всегда. Те же и Дайана… море, сад и женщина… мелодия флейты, которой подыгрывают небеса и мир, что раскинулся под ними… Значит, не запах его потревожил и не сновидение; сны приходили к Калебу редко, и он их не забывал – во всяком случае, не сразу. Сна не было. Точно, не было!

Звук?..

Он спал так, как спят Охотники, в ауре запахов и звуков, воспринимавшихся как привычные, не угрожающие ему и тем, кто находился под его защитой. Сознание фильтровало звуки даже во сне – шелест деревьев, птичий вскрик, дыхание Дайаны и чуть заметный рокот волн у прибрежных утесов. Все это, как и скрипы, шорохи, потрескивания, наполнявшие дом, не сулило опасности. Однако он проснулся. Что бы его ни встревожило, надо быть готовым.

Покинув постель и неслышно ступая, Калеб перебрался в соседнюю комнату. Здесь, в большом сундуке, лежали не только шлем, броня и клинки, теперь тут хранилось все его оружие и снаряжение, два контейнера, доставленных с орбиты. Смертоносный арсенал, не для чужих рук и глаз! Поэтому окна были прикрыты силовыми щитами и, при нужде, еще один щит опускался над дверью.

Закрепив инъектор с зельем над коленом, он стал облачаться в доспехи, действуя без поспешности, но с привычной сноровкой. Закрепил клинки в магнитной подвеске, натянул броню и шлем, защелкнул пояс с гранатами и потянулся к лучемету. Ладонь легла на приклад «гаррисона», и Калеб вдруг замер, вслушиваясь в ночные шорохи. Что-то заскрежетало, будто по камню провели железным острием – звук далекий и тихий, но вполне отчетливый. Прошла минута, затем другая. Скрежет не повторился, но теперь он знал, что его разбудило.

В окнах, за туманным барьером силового щита, маячили звезды, но небо уже начинало светлеть. Кроме небосклона, Калеб не видел ничего – густая листва скрывала берег моря, здания в ближних поместьях и дорогу к городу. Звук, услышанный им, долетел издалека, не из сада и не со двора, и роботы-стражи не подняли тревоги. Это означало, что к дому никто не пытается подобраться.

Калеб уставился в окно, сжимая холодный ствол излучателя. Названия десятка городов всплыли в его памяти – Окатро Куао, Сатро Т ‘ айма, Ирим Лаа Туан, Уан Бо… Вастар сказал, что его гнездо с ними не враждует, и битвы, в которых гибнут тысячи, – лишь дружеская услуга в Пору Заката… Вдруг кто-то решил услужить Парао, и сейчас там, внизу, шагает по дороге целая армия, крадется в предрассветной тишине, чтобы атаковать с восходом солнца… атаковать и вырезать все население города…

Охотник покачал головой. Нелепая мысль! Войско не может передвигаться беззвучно и тихо! Даже сто бойцов, даже пять десятков! Он бы услышал! Но нет ни топота, ни шарканья башмаков, ни звона оружия, ни скрипа тележных колес… Только этот звук, этот негромкий скрежет…

Вернувшись в опочивальню, он шагнул к кровати и склонился над девушкой. Она проснулась мгновенно.

– Калеб! – Ее глаза округлились. – Ты в своих доспехах и с оружием? Почему?

– Мне нужно уйти. Что-то случилось или случится совсем скоро.

– Здесь, в доме?

– Там. – Он вытянул руку к окну, за которым гасли в сереющем небе звезды.

Она выскользнула из постели.

– Я с тобой!

– Нет. В доме вы под надежной защитой. Склоны утеса неприступны, лестница крутая, у роботов мощные разрядники… Что угодно сметут, пыли не останется.

– Седьмое Пекло! С тобой, я сказала!

Дайана уже натягивала комбинезон. Похоже, спорить с ней бесполезно, решил Калеб. Он повернулся к выходу, сделал шаг, и в это мгновение где-то вдали, в городе или на побережье, ударили в бронзовые щиты. Звенящие резкие звуки докатились до гор, отозвавшихся слабым эхом.

Дайана схватила игломет.

– Оставь свою игрушку и возьми это, – бросил Калеб, протягивая ей «гаррисон». Он вернулся в арсенал, выбрал другой излучатель, проверил заряд. Потом сказал: – Идем! Нам нужна авиетка – та, что поменьше.

Они бросились во двор. Звуки набата плыли над берегом, и теперь к ним добавились панический рев буа и крики людей. Звезды меркли, небо над горами стало розоветь, но солнце еще не взошло. Дом просыпался – Калеб услышал, как завопили служанки, потом раздался скрип половиц, грохот перевернутого ложа и властный голос Зарайи. Она велела слугам успокоиться, напомнив, что лестница крута и чудищам не подобраться к дому.

«Чудищам! Прямо по моей части», – подумал Калеб, залезая в авиетку. Это был четырехместный аппарат на гравидвижках, небольшой, легкий и маневренный. Дайана устроилась рядом, стиснув ствол излучателя с такой силой, что побелели костяшки.

Он нажал клавишу старта. На крохотном пульте перемигнулись огоньки, закрылся фонарь кабины, и авиетка бесшумно взмыла в воздух. Дом, сад и стоявший за домом катер словно рухнули в пропасть; взгляду открылся вид на море, потом на городские строения и северную дорогу. Край светила вспыхнул над хребтом, и сразу же длинные густые тени гор пролегли на запад, к морю, накрыв дома, деревья и прибрежные утесы. Лестница с тысячей ступеней тоже утонула в сумраке, но у ее подножия Калеб разглядел три темных угловатых пятнышка. Там стояли краулеры, бронированные наземные машины. Пара краулеров и что-то еще?..

Он послал авиетку вниз. Два пятна были неподвижны, третье вдруг приподнялось, придвинулось к ступенькам, выпустило из-под панциря длинную шею, хвост и лапы, и Калеб услышал знакомый скрежет – видно, тварь пыталась забраться на лестницу, и ее когти царапали камень. Он смотрел на чудище сверху, но и в таком ракурсе было нетрудно его узнать – одна из тех огромных черепах с шипастыми хвостами, что высились на дамбе у морского берега.

– Животное, – прошептала Дайана, – животное, хищник… Откуда он выполз?

– Думаю, из моря. – Калеб сдвинул фонарь, и в кабину ворвался ветер. Авиетка зависла метрах в двадцати над землей. Направив ствол лучемета вниз, он разглядывал чудовище. Тварь была велика, почти с краулер размером, и хоть выглядела неуклюжей, двигалась довольно резво. Опыт Охотника подсказывал, что этот хищник живуч и очень опасен – особенно для людей, вооруженных мечами, секирами и копьями. Вряд ли его удалось бы прикончить из лука или арбалета.

– Морское чудище, – повторил он, – не с гор и не из леса. Ему трудно передвигаться среди деревьев и камней. Шатшар… Так его называют борги.

Калеб прицелился, и беззвучная молния разметала череп твари. Шея ткнулась в основание лестницы, но обезглавленный зверь еще шевелился, скреб когтями по камням, дергал хвостом. Сдвинув рычаг мощности, Калеб выстрелил снова. Полетели осколки костей и клочья мяса, вверх поднялся едкий дым, нижняя ступенька растеклась огненной лужицей. Шатшар замер. В его панцире зияла огромная дыра.

Развернув свой легкий аппарат, Калеб направил его к городу. Внезапно ожило переговорное устройство, и Аригато Оэ осведомился напряженным хриплым голосом:

– Охотник, где вы? Что происходит?

– Двигаюсь в Парао. Слышите грохот? Там бьют в щиты. Сигнал тревоги, я полагаю. Нашествие каких-то морских тварей. Хищные амфибии, похожи на гигантских черепах.

Пауза. Прошли две-три секунды.

– Где доктор Кхан?

– Здесь, со мной. Пожелала отправиться в город.

– Это, Охотник, мне не нравится. Вы должны защищать нас, а не туземцев. И я не хочу, чтобы доктор Кхан подвергалась риску. Она…

– Я уже не играю в куклы! – резко вымолвила Дайана. – Я взрослый человек!

Снова молчание. Затем:

– Вернитесь, Охотник. Это мой приказ.

– Нет. Там, наверху, вы в полной безопасности. А я… – Калеб усмехнулся, – я, сьон, истребитель чудовищ. Мне нужна практика.

Протянув руку, Дайана отключила связь. На ее лбу пролегла упрямая морщинка, сверкнули янтарные зрачки.

– Ты, конечно, великий истребитель чудовищ… Но теперь я буду за тобой присматривать.

– В самом деле? – осведомился Калеб.

Она вздернула подбородок.

– Каждая женщина должна присматривать за своим мужчиной! Чтобы не наделал глупостей!

– Верная мысль, – сказал Охотник и покосился на «гаррисон» в ее руках. – Присматривай! Опять же два ствола лучше, чем один.

Они промчались над рыбачьей деревушкой. Ее единственная улица была пуста, дым не вился над домами, у маленькой бухты, стесненной скалами, валялись сети, паруса и весла, прибой раскачивал брошенные лодки. Две твари неторопливо ползали у воды, изгибали шеи, подбирая что-то с окровавленного песка.

Калеб повел авиетку к берегу. Дайана, вдруг побледнев, вскрикнула:

– Святой Бозон! Там люди! Их останки! Они растерзали людей!

– У тебя излучатель. Снеси им головы.

Сдвинулся фонарь кабины, ветер ударил в лицо, растрепал волосы девушки. Она подняла оружие. Ее губы дрожали от ярости.

– Спокойнее, – промолвил Калеб. – Разгорячишься, только воздух вскипятишь… Так говорил отец. Мой отец Рагнар, сын Херлуфа.

Сверкнула молния, за ней – вторая. Сухой треск раскатился над песком, запах озона ударил в ноздри.

– Отлично. У тебя, моя красавица, твердая рука.

Авиетка кружила над морем, Калеб осматривал воды и землю. Здесь было не очень много бухт, подходящих для рыбачьих лодок – в основном камни и скалы на суше да рифы в воде. Вероятно, берега самого крупного залива, у которого стоял Парао Ульфи М ‘ айт, Морская Пена Средь Камней, расчистили в незапамятные времена, не тронув утесы к югу и северу от города. Причина теперь была Охотнику понятна: эти скалы защищали берег от вторжения с моря, а в Парао с этой целью выстроили дамбу. Правда, слишком низкую, в два человеческих роста; на месте боргов он возвел бы стены впятеро большей высоты.

– Летим в город? – спросила Дайана.

Калеб развернул авиетку.

– Да. Я не вижу других шатшаров. Или они уползли в глубь суши, или здесь им не нравится – слишком скалистые берега.

Она склонила голову к плечу.

– Я больше не слышу звона. Что бы это значило?

– Наверное, нет нужды в сигналах тревоги. Защитники на дамбе, остальные попрятались.

Их аппарат мчался над северной дорогой. Безлюдье, тишина, если не считать далекого смутного гула… Ни пеших, ни всадников, ни запряженных буа повозок… Стремительно промелькнули первые дома и внутренние дворы, заросшие зеленью или с кузнями, стойлами, печами и иными знаками ремесла хозяев – пустынные, как и улицы. Солнце до половины выкатилось из-за гор, по морю пролегла до горизонта яркая серебристая дорожка. Гул делался громче, нарастал, и, когда под замедлившей движение авиеткой появились каменные статуи шатшаров, Дайана и Калеб уже различали слитный топот тысяч ног, лязг оружия и громкие выкрики командиров.

Дамба была заполнена людьми. По всей ее длине тянулась шеренга бойцов с топорами, щитами и длинными копьями, за ними маячили другие отряды, уже готовые к бою или выдвигавшиеся из поперечных улиц. Очевидно, то была первая линия обороны; второй являлись улицы, перегороженные множеством повозок с камнем. Здесь тоже стояли копьеносцы, и кое-где пространство между баррикадами заваливали бревна или в нем толклись несколько десятков буа. При всем многолюдстве это воинство показалось Калебу не таким большим, как армия, сражавшаяся с Окатро Куао; на бой с морскими чудищами вышли пять-шесть тысяч человек.

Он направил авиетку к середине дамбы, сдвинул фонарь и, заглянув вниз, не сдержал возглас удивления. Затем потянулся к лучемету и пробормотал:

– Клянусь Великими Галактиками! Здесь придется поработать!

* * *

Берег под дамбой был живым – сотни тварей копошились у воды, разевали клыкастые пасти, лезли друг на друга, молотили хвостами по камням. Торчали шипы, гремели, сталкиваясь, панцири, от скрежета когтей гудело в ушах, воздух казался пропитанным миазмами, вонью тухлой рыбы и гнилья. Дайана ужаснулась. Ее родной мир не знал таких созданий ни в прошлом, ни в нынешние времена – возможно, еще авалл ‘ тагрим истребили всех опасных хищников или эволюция вовсе не породила их, сделав большой подарок людям. В технологическую эру на Авалон завозили животных с других планет, но исключительно красивых и безвредных – лошадей и дельфинов с Земли, благородных оленей с Фиала, радужных мотыльков с Габбры и чудесных, расцвеченных всеми красками птиц с Зеленой Двери. Ничего чудовищного, никаких хищных видов или уродливых форм…

Здесь уродливое и ужасное было перед ее глазами, но, когда авиетка приземлилась, страх Дайаны исчез. Она видела, как спокоен Охотник – его зрачки мерцали словно лед под солнцем, и лишь когда взгляд Калеба обращался к ней, холод сменяли тепло и участие. В какой-то миг она поняла, что ее защитник и возлюбленный стал партнером и товарищем; теперь он мог рассчитывать на нее, как на любого члена Братства. Больше, еще больше, чем на кого-то из Охотников! Ведь связь, соединявшая их, зиждилась не только на партнерстве, но и на самых сильных чувствах, какие один человек питает к другому.

Авиетка опустилась в середине дамбы, за плотной шеренгой копьеносцев. Кажется, их аппарат не вызвал удивления – может быть, потому, что стоявшие здесь готовились к бою и смерти и не желали отвлекаться на мелочи вроде летающей машины. Охотник вылез, ощупал сумки у пояса, вытащил несколько ребристых шариков-гранат. Дайана, сжимая излучатель, последовала за ним. Впереди, у края каменного возвышения, покачивался лес длинных копий, и над ними торчали страшные изваяния шатшаров. Мнилось, что они сейчас оживут и, возглавив атаку морских чудовищ, набросятся на людей.

К ним подбежали воины. Один – видимо, старший – поднес ко рту раскрытую ладонь, пробормотал:

– Ты с нами, вождь… Свет в моих глазах стал ярким…

– Я тебя знаю, – отозвался Калеб. – Ты Марким, владеющий мечом. Но сегодня в твоих руках копье.

– Меч – плохое оружие против шатшаров. Чтобы сдержать их, нужны длинные копья, а чтобы рубить их шеи, нужны топоры. У тебя, вождь, и женщины, что пришла с тобой, нет такого оружия. Велишь принести?

– У нас есть это. – Охотник приподнял лучемет. – Очень длинное и быстрое копье… копье-молния… Но не уверен, что мы сможем перебить всех шатшаров. Их слишком много. Почему они здесь собрались?

Один из воинов тряхнув смоляной гривой.

– Такие дни, вождь. Звери и птицы собираются стаями и, будто обезумев, нападают на все живое, а потом и нас, людей, оставит разум… Шатшары голодны, они ищут добычу и хотят ее взять. В прежние времена мы видели их редко, ибо не суша их гнездо, а море. Но сейчас Пора Заката…

– Вархаб знает… – зашептали воины. – Вархаб рыбак… лучший из рыболовов… Вархаб встречал в соленых водах день и ночь и видел многое… Вархаб знает…

«Сколько он прожил?.. – подумала Дайана. – Сто, двести, триста лет?.. За это время можно и правда увидеть многое. Или не увидеть, если вокруг ничего не меняется…» Земля и море прежние, и город остался таким же, как тысячелетия назад: дома из камня, фонари с горящим жиром, печи, где плавят железо и обжигают горшки. Медленный прогресс – расплата за долгую жизнь…

Она поймала взгляд рыбака. Под завесой спокойствия в его глазах стыла обреченность.

– Что еще ты знаешь о шатшарах, Вархаб? Я смотрела на них с высоты… Их много, но они не нападают. Не могут забраться на стену?

– Могут, женщина вождя. Хотят, чтобы их согрело солнце. Когда тепло, они быстрее. Так быть-есть.

– Я бы не ждал, когда это случится. – Охотник подбросил на ладони гранату. – Любое преимущество к нашей пользе. Они любят тепло?.. Ну, так я сейчас…

Дайана увидела, как лицо воина – того, которого Калеб назвал Маркимом, – внезапно изменилось. Он глядел с почтением на Охотника, растягивал в улыбке губы, а в следующий миг его черты окаменели в маске ужаса и гнева. Еще доля секунды, и его лицо вновь ожило. Страх исчез, только ярость сверкала в его глазах.

– Готовьтесь! – выкрикнул Марким. – Началось!

Десятки голов на длинных шеях взметнулись над дамбой, раскрылись десятки пастей, лязгнули клыки, с моря пахнуло нестерпимым смрадом. Треск ломающихся копий смешался с людскими воплями; где-то копья и топоры сдержали чудовищ, где-то воины рубили секирами лапы и сталкивали шатшаров вниз, но прямо перед Дайаной огромная тварь перекусила человека пополам. Под краем ее панциря торчали древки копий, но тварь ползла и ползла по дамбе, расшвыривала воинов, давила когтистыми лапами, оставляя за собой широкую кровавую полосу. Следом неудержимой волной хлынули десятки чудищ, смяли копьеносцев и ринулись к отряду Маркима. Их было столько, что Дайана не могла пересчитать.

– Стреляй, – спокойно сказал Охотник. – Стреляй и держись позади меня. Ты без доспеха.

Он опустил лицевой щиток. В следующее мгновение тонкий синеватый луч снес голову шатшара, разрезал его панцирь и метнулся к другому чудовищу. Смертоносная игла плясала так быстро, что взгляд не успевал следить за нею. Казалось, что излучатель – продолжение рук Охотника; он бил стремительно и точно, не задев ни единого человека, даже умерших, разорванных клыками тварей.

Дайана тоже начала стрелять. Она боялась попасть в людей, корчившихся в лужах крови, но три или четыре раза рассекла шеи, задранные вверх. Лишенные голов шатшары уже не ползли по дамбе, но продолжали дергаться в агонии; под их огромными лапами хрустели кости и трещали черепа. Воины Маркима, сообразив, что ее оружие много страшнее их копий и секир, окружили Дайану, прикрывая ее живым щитом; Калеб был где-то впереди, и теперь она видела только его шлем и плечи в тускло поблескивающей броне. Усеянный шипами хвост взлетел над его головой, он увернулся, ударил гигантскую черепаху лучом и прыгнул на ее разбитый панцирь. Пробираясь среди мертвых и еще полуживых чудовищ, среди раненых и погибших воинов, среди обломков оружия, смятых доспехов и дымящихся внутренностей, он шагал к краю дамбы, туда, где стена спускалась к морю. Зачем?.. Дайана не могла понять. Но через минуту или две она разглядела, как Охотник взбирается на изваяние шатшара. Он встал на спину каменной твари, сунул разрядник в магнитный захват и принялся швырять гранаты. Это были не фризеры, как думала Дайана, а оружие с экзотермическим действием, очень сильным: грохот взрывов перекрыл звуки сражения, над морским берегом встала завеса огня, в воздух полетели осколки панцирей, оторванные головы, хвосты и лапы.

Люди Маркима и подоспевшие на помощь воины двинулись вперед, добивая шатшаров топорами. Она шла за ними, держа излучатель на сгибе руки и оглядывая дамбу. Ее подташнивало – к смраду, которым несло от мертвых чудовищ, добавился запах крови. Всюду валялись растерзанные трупы, безголовые, лишенные конечностей, с переломанными ребрами; в зияющих ранах – кишки, легкие, сердца или кровавая слизь, оставшаяся от внутренностей под тяжестью когтистых лап. На Авалоне, во время медицинской практики, Дайане случалось вскрывать мертвецов, но это зрелище не походило на работу с киберхирургом и лазерными скальпелями. Совсем не походило! Уже потому, что эти мертвецы недавно были живыми людьми.

Добравшись до изваяния шатшара, она вцепилась в руку Охотника, протянутую ей, и залезла на спину каменной твари. Берег был усеян грудами разбитых обгоревших панцирей и почерневших костей; выжженная плоть стала пеплом, и ветер разносил над берегом тучи серой пыли. С высоты Дайана разглядела, что шатшары прорвались еще в двух местах, ближе к северному краю дамбы, – на юге естественной защитой служила скалистая гряда. Видимо, эта атака оказалась не такой сокрушительной, как в центральной части, – три десятка тварей загнали к баррикаде в узкой улице и старались добить длинными копьями.

– Нужно помочь им, – сказала Дайана, но Охотник покачал головой.

– Взгляни на воду – там, там и там… Всюду полно нечисти. Они полезут снова. Нам лучше остаться.

Он вдруг подхватил Дайану на руки и спрыгнул вниз. Его лицо, его глаза за щитком шлема были близко, так близко! Если бы не прозрачная преграда, она могла бы дотянуться губами до его губ.

Опустив ее на землю, Охотник прошептал:

– Ты храбрая девочка, Д ‘ Анат ‘ кхани. В нашем Братстве никогда не было женщин – такого не помнили мой отец и дед. Возможно, ты станешь первой?

Вокруг них суетились десятки людей – одни перетаскивали убитых и грузили их на телеги, другие собирали сломанные копья, третьи, пригнав буа, зацепляли крючьями шатшаров, вязали к упряжи канаты и волочили прочь огромных черепах. Из выходивших к дамбе улиц появлялся отряд за отрядом; воины с длинными пиками шагали к морю, становились на расчищенное место, посматривали вниз, на обожженные кости и панцири. Шепот одобрения слышался в их рядах. То один, то другой подносил ко рту раскрытую ладонь, и смысл этого жеста был Дайане понятен: знак, которым приветствовали старшего, военачальника или вождя. На секунду она прикрыла глаза и шепнула:

– Буду есть с твоей руки, пока в этом мире сияют солнце и звезды…

Но Охотник не услышал или сделал вид, что не слышит. Он уставился на высокого воина в чеканных доспехах, с двумя тяжелыми секирами у пояса, что быстрым шагом приближался к ним. Взглянув на борга, Дайана замерла в изумлении – его лицо показалось ей точно таким, как в сделанной прежде реконструкции. Шапка смоляных волос, резкие черты, пронзительный взгляд, тонко вырезанные ноздри орлиного носа, раздвоенный подбородок… Впрочем, решила она, отличия все же существуют: брови густые, но ровные, а не кустистые, и рот не так велик.

Странно, но Охотник выглядел смущенным.

– Лабат, – тихо произнес он, – Лабат… Хотелось бы мне сказать, что в моих глазах полно света… Но, покинув меня у двери Вастара, ты ушел обиженным. Или я ошибся?

Тонкие сильные пальцы коснулись плечевого щитка Калеба. Дружеский жест, поняла Дайана. Воин окинул ее взглядом и улыбнулся. Улыбка на его суровом лице была мимолетной, как след падающей звезды.

– Ты здесь, Калеб с южных островов. Или с неба?.. – Сделав паузу, он махнул рукой. – Неважно. Ты великий воин, и ты здесь, с нами. Здесь твоя женщина и ваши копья, что мечут молнии. Так быть-есть.

– Быть-есть, – подтвердил Охотник. – И мы останемся, пока не перебьем шатшаров. Должно быть, это не первое их нападение?

– Первое. Они чувствуют, что близится их время.

– Чувствуют? Как?

Воин повернулся к морю. Теперь на его лице была тоска – такая же, как в глазах Вархаба. Дайана не видела рыбака среди суетившихся рядом людей; возможно, труп его лежал в повозке, под грудой мертвых тел.

– Шатшары чувствуют, – повторил Лабат. – Нет слов, чтобы сказать, как и почему. То, что приходит от предков с давних времен… У них нет разума, нет Дома Памяти, но они чувствуют.

– Он говорит об инстинкте, – промолвила Дайана. – Об особом инстинкте, который дремлет годы или тысячелетия и вдруг просыпается под давлением среды или не совсем понятных биологических причин. Поведение животных делается странным – внезапные миграции, долгая спячка, агрессия или массовое самоубийство.

Она говорила на языке Великих Галактик. Калеб внимательно слушал, склонив голову, Лабат, не понимая, разглядывал ее и снова улыбался. Потом спросил:

– Что промолвила твоя женщина?

– У нее есть слова, чтобы объяснить сказанное тобой. Она изучает живое, и у нее есть-быть столько слов, что хватит на всех жителей Парао Ульфи. Она очень умная.

– Трудно ладить с умной женщиной, даже такой красавицей, – по-прежнему с улыбкой заметил Лабат.

– Нелегко, – согласился Охотник. – Я стараюсь, но кроме ума и красоты у нее еще много упрямства.

Дайана выпрямилась, сверкнула глазами и свела брови.

– Не смейте надо мной подшучивать! Разве я не стою здесь с оружием в руках? Разве не сражаюсь вместе с вами?

– Мы не смеемся, – сказал Калеб, – мы восхищаемся. Ты – небесная сьона и отважный боец! А еще – лучший антрополог в этой галактике!

– Женщина-вождь! – поддержал его Лабат и поднес раскрытую ладонь к губам. Потом кивнул на Охотника: – Когда тебе надоест этот мужчина с короткими руками и почти без волос, перебирайся в мое жилище. Только решай скорее – времени осталось не так много.

Дамбу уже расчистили от трупов, мертвых шатшаров сбросили вниз, кровавые лужи засыпали песком, чтобы нога не скользила. Вдоль каменного возвышения снова протянулись шеренги бойцов с копьями и топорами. Дайана вздохнула с облегчением: ее взгляд отыскал Маркима, Вархаба и других знакомых воинов. Их отряд был теперь в первом ряду, борги пили вино из глиняных фляг и, не спуская глаз с моря, негромко переговаривались. Мысль о том, что эти люди скоро погибнут, была ей нестерпима.

Охотник свесился над краем дамбы.

– Невысоко, друг мой Лабат… Рядом горы и прибрежные утесы, камень повсюду… Отчего вы не сложили стены, крепкие стены и башни? На которые шатшарам не забраться?

– Не забраться… Ты сам назвал причину, – промолвил Лабат. Его улыбка исчезла, глаза потемнели, лицо стало угрюмым. – Они должны попасть в город, но не сейчас. Потом… После Дней Безумия.

– Попасть?.. Для чего?

– Возможно, в Парао придут воины из Уан Бо, из Сатро Т ‘ айма или другого гнезда. Мы будем сражаться с ними или, обезумев, сами перебьем друг друга. Улицы и площади будут завалены мертвыми телами… ты видел это в Доме Памяти… Явятся шатшары и пожрут мертвецов, очистят Парао от скверны. Потом уберутся в море и погибнут там – неизвестно отчего, но вышедшие из Пещер никогда не видели шатшаров в прибрежных водах. Нельзя строить высокую стену… – Лабат вздохнул. – Стой здесь, Калеб, и сражайся. Я увижу тебя и твою упрямую женщину, если останусь жив.

Он ушел, и спустя минуту загрохотали бронзовые щиты. Море вскипело, вал чудовищных тварей хлынул к дамбе, и Дайана вскинула лучемет. Теперь она не боялась попасть в людей – они с Охотником стояли на самом краю, за изваянием каменной черепахи. Когда сотни шатшаров заполонили берег, Калеб велел ей пригнуться и начал бросать гранаты. Дайана легла, продолжая стрелять. Ее комбинезон, руки и лицо покрылись копотью, в ноздри бил жуткий запах горящей плоти.

Они отразили вторую атаку, потом третью. Под дамбой грудами валялись кости и разбитые обгоревшие панцири; этот холм почти сравнялся с верхом стены, и под ним было заметно слабое шевеление. Большую часть тварей сожгли термические гранаты или поразил луч разрядника, но копья и секиры – оружие примитивное и не столь смертоносное. Добивать же раненых чудовищ прямо у морских волн было опасной затеей.

Дайана видела, что Калеб хмурится – его поясные сумки опустели, гранаты кончились. Но шатшары уже не лезли на берег волна за волной – лишь несколько десятков ползали и кружили у кромки соленых вод, будто собираясь с силами. Ветер с моря стих, солнце стояло в зените, и над раскаленными камнями дамбы повис удушающий смрад. Струйки пота текли по лицу Дайаны, размывая пыль и копоть; она подумала, что, наверное, выглядит старой и страшной. Хотя Лабат улыбался ей и сказал: женщина-вождь… красавица…

Некоторое время она размышляла о том, что представления о красоте здесь такие же, как в Великих Галактиках – конечно, если иметь в виду не Пьяную Топь, а цивилизованные планеты. Эстетическая общность казалась крепче физической; энзим долголетия делал боргов отличными от людей Авалона, Земли и других миров, но восприятие прекрасного уравнивало всех. Облик Зарайи мелькнул перед ней. Эта женщина, пожелавшая отнять Охотника, ее Охотника, тоже была красива. «Даже слишком! – подумала Дайана. – Слишком! И лучше, если ее не будет в доме! Кажется, Лабату одиноко… Отослать к нему?..»

Хвост с остроконечными шипами взметнулся над краем каменного возвышения. «Какая-то недобитая тварь…» – мелькнуло у Дайаны в голове. Мысль была всепоглощающей; она не успела ничего испытать: ни смертного ужаса, ни ярости, ни страха перед болью. Хвост корчившегося в агонии шатшара стремительно опускался, метил Охотнику между плечевым щитком и шеей, и она, не рассуждая, не думая о том, сможет ли Калеб увернуться, бросилась к нему. Спасти, прикрыть своим телом, защитить… Она обхватила Калеба руками, и вдруг они оба очутились на камнях, упали или, возможно, то была осознанная реакция Охотника. Щиток треснул, и Дайана ощутила, как острые шипы вонзаются ей в ребра.

Вспышка боли… хруст костей… чей-то крик и темнота…

Глава 14 Яма

– Безрассудство! Какое безрассудство!

Доктор Аригато Оэ гневался. Его породистое лицо уроженца Авалона налилось кровью, глаза сверкали, волосы были растрепаны – он то и дело запускал в них пятерню. Калеб молчал. Плечо и ключица, прикрытые биопластырем, уже не болели, от заживляющих препаратов, введенных киберхирургом, клонило в сон. Мысли в его голове кружились с ленцой, голос доктора жужжал словно надоедливая муха. Спорить с ним Калеб не собирался. Конечно, доктор Аригато побывал во многих диких мирах и не раз подвергался опасности, но все же истребление чудовищ не относилось к привычным для него делам. Что тут обсуждать, о чем спорить? Идущий с Охотником делит профессиональный риск, это неизбежно и не нуждается в объяснениях.

– Доктор Кхан едва не лишилась жизни! Вы, наш защитник, тоже! – Аригато, подчеркнув свои слова, яростно стукнул кулаком о ладонь. – И если бы это произошло, экспедиция была бы на грани срыва! Из-за каких-то земноводных тварей и вашей глупой бравады! Я мог потерять ценного специалиста, не говоря уж о защитнике! Мог остаться один на один с этим… этим… отродьем Монастырей! Вы понимаете?

«Боится монаха, – подумал Калеб. – И правильно; святому братцу спину не подставишь, в глаза не заглянешь – это уж совсем опасная затея… А вот о докторе Кхан лучше промолчим. Пустое дело о докторе заботиться, доктор наш – самостоятельная личность. Ей решать, куда и с кем идти, какие творить безрассудства, кого любить, с кем враждовать… И с кем умереть, если случится такая беда».

Он ощутил на плечах ее руки; долго, бесконечно долго они падали на камень под смертельным бичом, занесенным судьбой. Они могли сегодня умереть. Оба. Вместе. Он знал, что этого никогда не забудет.

Аригато Оэ смолк – кажется, был удивлен, что не слышит ни оправданий, ни возражений. Глаза Калеба скользили по лаборатории, по ее стенам и потолку – от окон, прикрытых силовой завесой, к полевому анализатору, к терминалу связи, боксам за прозрачными перегородками, сканерам и центрифугам. Анализатор работал – на его пульте мерцали огоньки, вращался, негромко пощелкивая, диск с образцами. На висевшем в воздухе экране мелькали неведомые Охотнику символы.

– Впредь я запрещаю вам… – начал глава экспедиции.

«Хватит», – решил Калеб и поднялся. Бывали у него разногласия с клиентами, но на всякий спор было и средство кончить дело миром. Изменить договор, или просто уйти, или условиться о компенсации… Последнее действовало безотказно.

Он шагнул к выходу, помедлил на пороге и прикоснулся к пластырю, закрывавшему грудь и плечо.

– Вы накачали меня лекарствами, сьон… хочется спать… Но утром я буду здоров и смогу отправиться за образцами в Яму. Помните, вчера вы об этом говорили?

Аригато Оэ замер с раскрытым ртом. Секунду-другую он пребывал в оцепенении, потом начал бормотать, поглаживая бородку:

– За образцами… значит, за образцами… Это важное задание, Охотник, и я рад, что мы пришли к согласию, очень рад! Утром я вас проинструктирую… нет, лучше я пошлю с вами Десмонда… Под вашей охраной он справится за пару часов… Так устроит, Охотник?

– Вполне, – ответил Калеб и покинул лабораторию. Спустившись вниз, он пересек вестибюль, где служанка Фейла протирала маленькие изящные столики и скамьи с резными спинками, бросил взгляд в окно на солнце, низко висевшее над морем, и направился в комнату Дайаны. Нагая, погруженная в целительный сон, она застыла на широком ложе. К левому боку девушки, там, где были сломаны ребра, присосался кибермед, похожий на маленького спрута с тонкими, чуть подрагивающими щупальцами. Кажется, лечение продвигалось успешно – красный огонек на корпусе прибора сменился зеленым.

На постели, скрестив стройные ноги, сидела Зарайя. Окутанная водопадом темных волос и неподвижная, как статуя; лишь взгляд ее перебегал с лица Дайаны на кибермед и обратно. Она не повернула головы, когда вошел Калеб.

Охотник уставился на женщину.

– Что ты тут делаешь?

– Жду. Ей нельзя быть в одиночестве. Проснется, захочет есть, захочет пить… захочет услышать чей-то голос… вспомнит про шатшаров, испугается… Нужно сидеть рядом.

– Не испугается, – заверил ее Калеб. – Не испугается, но хорошо, что ты с ней.

– Быть-есть время, когда женщина с мужчиной, и есть другое время, когда женщина с женщиной. Так надо. Я знаю, – сказала Зарайя и с опаской покосилась на кибермед. – Это… это живое?.. Оно светит разными огнями, подрагивает и иногда жужжит… Живое?

– Мертвое. Его придумали, чтобы лечить, и Дайана скоро будет здорова. Оно такое же, как создания из металла, что охраняют дом. Ты ведь их не боишься?

– Нет. Вы, люди с небес, заставили мертвое двигаться и делать то, что вам нужно. Носить грузы, летать, даже лечить… Я понимаю.

Кивнув, Калеб вышел в коридор, а оттуда перебрался в свою комнату. Веки его слипались, и чудилось, что окружающий мир погружен в непривычную тишину, лишенную запаха и вкуса. В этом таилась опасность, и он подумал, что не стоило вводить седативные препараты. В конце концов, боль была для него частым и привычным спутником.

Он вытянулся на постели и закрыл глаза. Что сделано, то сделано, и сожалеть ни к чему; завтра острота восприятия вернется.

Завтра… завтра он увидит Дайану…

Как всегда, он спал без сновидений.

* * *

– Фейла? Вы сказали, Фейла? – произнес Аригато. – Кто она?

– Служанка, сьон. Возится сейчас внизу. Удобный случай – наши комнаты тоже стоит прибрать. Подмести, вытереть пыль… такие будут у нее воспоминания.

– Хорошо. Приведите ее, брат Хакко. Думаю, к вечерней трапезе мы закончим. Нельзя, чтобы ее отсутствие встревожило слуг.

Монах удалился. Аригато велел Десмонду подготовить бокс, и ксенобиолог перенес туда церебральный сканер, пристроив его над креслом киберхирурга. Разумеется, о полостных исследованиях не было речи, лишь пункции нескольких отделов мозга и наиболее важных органов. Прежде всего гипофиза, средоточия фактора Х, загадочного энзима… Крысы в корабельном виварии прожили уже шесть дней и умирать не собирались. Это впечатляло.

Десмонд включил экраны, передвинул их, добиваясь лучшего обзора, потом занялся проверкой киберхирурга. Аппарат, точная копия оставшегося на корабле, выпустил две пары гибких щупалец с тонкими иглами, нацелив острия в пустоту над креслом. Раздвинулась диафрагма блока проб, и Десмонд вставил в нее обойму с крохотными контейнерами. Их заполнят биологические субстраты, образцы крови, межклеточной жидкости и вытяжки из различных тканей.

– Все в порядке, сьон. – Ксенобиолог раздвинул дверцы бокса. – Где эта женщина? Я готов.

– Мы уже здесь, – отозвался брат Хакко, шагнув в лабораторию. Вслед за ним шла мрачноватая женщина с уродливым шрамом на щеке. Ее глаза неотступно смотрели в затылок адепта и казались затуманенными, словно она спала на ходу, губы были плотно сжаты. Не очень миловидная, но крепкая, отметил Аригато Оэ. Простолюдинка, судя по широкому лицу и выступающим скулам.

– Начнем? – спросил Десмонд.

– Через несколько минут. Включите запись, я должен ее расспросить. – Доктор Аригато осмотрел женщину и бросил: – Назови свое имя и раздевайся.

Она не шевельнулась.

– Делай, что тебе сказано, дочь моя, – произнес священник. – И отвечай на вопросы, которые тебе зададут.

– Фейла мое имя, – пробормотала женщина и сбросила одежду. – Быть-есть Фейла из дома горшечника Хауга.

– Сколько ты прожила?

– Видела солнце шестьдесят семь раз.

– Рожала? Когда?

– Девять солнц назад.

– Это подходит. – Доктор повернулся к брату Хакко. – Мне нужны две группы объектов: нерожавшие женщины и те, у кого были роды в последние десять-пятнадцать лет. Я хочу сравнить показатели… хмм… их метаболизма. Понимаете, беременность ведет к гормональной перестройке и другим изменениям, которые…

Священник дернул бровью.

– Не утруждайтесь, сьон, мне это известно. Мы, скромная монастырская братия, не такие невежды, как полагают в Архивах. Во всяком случае, некоторые из нас.

– Готов поверить, святой брат. Итак, здесь, в доме, пять женщин… четыре, если не считать Зарайю, слишком благородную для наших опытов… Исследуем их, и еще десятка три вы приведете из города. Это возможно?

– Не вижу препятствий, сьон доктор. Я же сказал вам: их будет столько, сколько захотите.

Сделав жест благодарности, Аригато Оэ снова оглядел Фейлу.

– У тебя шрам на лице. Откуда?

Она внезапно всхлипнула.

– Пещеры…

– Что – Пещеры?

– Туана… Туана, моя дочь…

По лицу Фейлы текли слезы.

– Что с ней случилось? Она умерла?

– Она в Пещерах… Я ее не видела… давно, так давно!.. Я пошла к Пещерам и стала ее звать… я приблизилась к решетке, и воин ударил меня… – Прикрыв лицо ладонями, она зарыдала. – Туана, свет моих глаз! Дитя моего чрева! Туана, Туана!

Доктор Аригато поморщился.

– Успокойте ее, брат Хакко. Резкие телодвижения не пойдут на пользу нашему эксперименту.

– Разумеется, сьон. – Священник коснулся затылка Фейлы. – Все хорошо, дочь моя, все хорошо… не плачь… – Его голос перешел в тихий журчащий шепот. – Забудь все плохое, что случилось с тобой… забудь Туану и воина, ранившего тебя… этого никогда не было… это лишь твои сны, плохие сны… я велел им больше тебя не тревожить… не плачь, не плачь…

Но слезы текли ручьем. Женщина продолжала рыдать.

По лицу монаха, обычно бесстрастному, скользнула недовольная гримаса.

– Проблемы? – спросил Аригато Оэ.

– Ее потрясение требует более сильных мер, – пробормотал брат Хакко, положил ладони на плечи Фейлы и резко развернул ее лицом к себе. – Я говорю, забудь и не плачь! – Теперь его голос звучал громко и повелительно. – Твоя душа спокойна, ты не помнишь горя! Ты слышишь меня, только меня! Слышишь и выполняешь мои приказы!

Лицо женщины окаменело. Ее руки упали, взгляд не мог оторваться от глаз священника.

– Вот так, – произнес монах. – Никаких проблем. Что теперь, сьон доктор?

– Пусть сядет в кресло и расслабится, – сказал Аригато, махнув рукой. – В кресло в том боксе.

Стискивая плечо Фейлы, брат Хакко направился с ней к киберхирургу. Женщина покорно села, будто не замечая мерцавших в воздухе экранов и манипуляторов с тонкими иглами. Мягкие зажимы охватили ее шею и конечности, кресло качнулось, раздвинулось, став узким ложем, раструб сканера навис над ее головой.

Аригато Оэ кивнул Десмонду.

– Приступайте. Начнем с вытяжек из мозга и яичников. Ну и, разумеется, пробы крови.

– Да, сьон.

Щупальца киберхирурга начали плавно опускаться. Две иглы коснулись кожи повыше висков, прокололи черепную кость и достигли мозга, игла третьего манипулятора вошла в сонную артерию на шее, четвертая вонзилась в пах. Лицо Фейлы не дрогнуло – иглы были тоньше волоса.

* * *

Дайане снился сон. Она опять была на Авалоне, в саду, среди жасминовых кустов, усыпанных белыми цветами. Она ощущала их тонкий нежный аромат и, сознавая, что находится во сне, подумала: жасмин!.. такой же, как в корабельной оранжерее!.. и скамья похожа!.. Кусты и скамейку она видела неясно, боковым зрением, сосредоточившись на малышах, игравших у ее ног. Мальчик и девочка лет пяти, загорелые, улыбчивые… В этот раз она могла рассмотреть их лучше, чем в предыдущих снах. Сероглазый мальчик с ежиком светлых волос строил башню из кубиков-магнитов и объяснял сестренке, что это замок, в котором будет жить принцесса. Маленькая куколка в пышном платье устроилась в ладошке девочки и, склоняя головку то к одному, то к другому плечу, следила за строительством. У девочки были глаза цвета янтаря, длинные ресницы и рот, похожий на цветок тюльпана; волосы – прядь светлая, прядь темная – падали на хрупкие плечи. Дайане казалось, что она смотрит на свое отражение.

Куколка внезапно пискнула. Этот звук, резкий и удивительно сильный для крохотной кибернетической игрушки, вырвал Дайану из сна. Не открывая глаз, она глубоко вздохнула и провела ладонью по левому боку, потом нащупала отвалившийся кибермед. Лечение закончилось. Она не ощущала боли, дыхание было свободным, кожа под пальцами – гладкой и шелковистой. Сквозь сомкнутые веки пробивался свет – не мерцание звезд в ночных небесах, а яркий свет солнечного утра.

Глаза Дайаны распахнулись. Она оглядела широкую постель, знакомую опочивальню и окна, за которыми тихо шелестели деревья в саду. Калеба рядом не было, но постель не пустовала – в ногах, прислонившись к высокой спинке кровати, сидела женщина. «Та самая, Зарайя…» – мелькнуло в голове Дайаны. Недоверие, ревность, тревога охватили ее; почти машинально она сунула руку под подушку и нащупала игломет. Прикосновение к оружию успокаивало.

Она спросила:

– Зачем ты здесь?

– Хочешь, я принесу тебе сок или вино? Может, ты голодна? Чего пожелаешь – мяса, рыбы, плодов? Свежих лепешек?

Дайана прищурилась. Ее рука по-прежнему лежала на игломете.

– Тебя прислал Калеб? Велел мне услужить?

– Для услуг в этом доме есть другие женщины. Я здесь по своей воле, – негромко промолвила Зарайя. Помолчав, она заговорила снова: – Шатшар ударил тебя хвостом, сломал кости, и они проткнули то, что внутри человека. С такими ранами не живут. Я думала, если ты очнешься, тебя нужно ободрить и утешить, ибо смерть в одиночестве нелегка. Но Калеб, твой мужчина, сказал, что ты не умрешь.

Твой мужчина… Ее голос прозвучал чуть громче на этих словах, и Дайана поняла, что беспокоиться ей больше не нужно. Она всмотрелась в лицо женщины. Красота Зарайи словно бы поблекла – тени под глазами, запавшие щеки и сухие губы, бледная кожа, морщинки у переносицы… Но и сейчас она не казалась старой. Не сомкнувшая глаз, наверняка голодная и утомленная, но не старая.

– Ты сидишь со мной всю ночь? – спросила Дайана.

– И минувший день, – раздалось в ответ. – Ты была без духа жизни, и твой мужчина отнес тебя наверх. Потом спустился другой небесный человек, тот, что всегда улыбается, огромный, как буа. Он оставил тебя на ложе и сказал, что твоего мужчину лечат. С этого времени я здесь.

– Ты устала.

– Устала. Но не больше, чем в те дни, когда появились мои сыновья и дочь.

– Много ли у тебя детей? – Сев в постели, Дайана обхватила руками голые колени. – И где они теперь?

– Я живу долго, многое видела и успела родить дочь и двух сыновей, – промолвила Зарайя. – Дочь ушла к вождю Уан Бо, сыновья погибли в одном из первых сражений Поры Заката. У них не осталось потомков.

– Живешь долго… – повторила Дайана. – Как долго?

– Я видела солнце больше двухсот раз – может быть, двести двадцать или двести тридцать. А ты?

Дайана вздохнула и крепче обняла колени. Метаморфоза, случившаяся с нею в этом странствии, была огромной, и мнилось, ничто не в силах ее смутить. Но когда она думала про свои годы и ничтожный опыт, чувство неуверенности возвращалось снова, терзая душу. Бозон Творец! Великие Галактики! В сравнении с жизнью Зарайи, с жизнью Аригато Оэ или Десмонда ее жизнь была такой недолгой, такой крохотной! Жизнь покинувшей кокон бабочки, едва научившейся летать! Стиснув зубы, она сказала себе, что это пройдет. Биореверсия, как и таинственный энзим в крови боргов, даровали века и века, но ни один долгожитель не остается вечно юным. Воспрянув при этой мысли, Дайана произнесла:

– Шестнадцать… скоро мне будет шестнадцать.

Зарайя вздрогнула, ее глаза округлились. Кажется, она была поражена.

– Но ты – не дитя! Ты выглядишь как женщина! Или у вас на небесах годы более долгие, чем наши?

– Нет, примерно такие же. Мы раньше взрослеем. – Соскользнув с постели, Дайана принялась натягивать комбинезон. Потом спросила: – Где мой мужчина? Почему он не пришел сказать, что свет в его глазах стал ярким?

Казалось, Зарайя ее не слышит. Она глядела на девушку со странным выражением и, покачивая головой, сплетала и расплетала пальцы. Голос ее был тих, слова неотчетливы, но Дайане удалось их разобрать:

– Шестнадцать! Ты могла быть дочерью дочери любого из моих потомков… Тебя бы спрятали в Пещерах как драгоценность, которой нет дороже… Ты пережила бы Пору Заката, родила детей и увидела на улицах гнезда молодых мужчин и женщин… увидела бы, как играют малыши… я еще помню их смех и голоса… Помню! – Зарайя стиснула виски ладонями. Потом, уронив руки, промолвила: – Но этого не будет. Ты не наша. Ты и твой мужчина покинете Парао Ульфи, вернетесь в свой мир и умрете под другими небесами. Так быть-есть!

– У каждого своя судьба, – сказала Дайана. – Свою я знаю, а что случится с тобой?

– Если бы я понесла дитя от твоего мужчины, то осталась в Пещерах. Но мы, кажется, слишком разные… птицы кинха не брачуются с птицами кадан… – Зарайя встряхнула гривой темных волос. – Значит, я умру, когда наступят Дни Безумия. Может быть, твой мужчина окажет милость и убьет меня быстро и безболезненно… или это сделает Дерам, мой отец.

Дайане вдруг стало страшно. Не глядя на Зарайю, она быстро покинула комнату и, добравшись до лестницы, поднялась на второй этаж. В лаборатории находился только Аригато Оэ. Она спросила, где Калеб, и дуайен экспедиции сообщил, что Охотник и Десмонд улетели на рассвете в горы, к месту захоронения боргов. Потом, устремив на Дайану суровый взор, принялся выговаривать за ее безрассудство, глупый риск и неподчинение приказу. Слушать она не стала; фыркнула, отвернулась и ушла в свой кабинет.

* * *

С высоты Яма напоминала трещину от удара гигантского молота, раздробившего седловину между горными пиками. В середине трещина расширялась, образуя каньон неправильной формы среди отвесных утесов; с запада, от морского берега, к нему подходила дорога, а на востоке стеной вставали скалы с множеством неглубоких пещер. В них гнездились кинха, птицы размером с крупного ворона, серые, с алым или багряным воротником на длинной гибкой шее. Они, похоже, не брезговали падалью, соревнуясь в поедании мертвой плоти с жуками, ящерицами и зубастыми мохнатыми тварями.

Калеб приземлил авиетку на дороге, там, где она обрывалась у самого края каньона. Летательный аппарат был вместительным, с салоном на шестерых пассажиров и грузовым отсеком, где ждали команды два универсальных робота. Охотник вылез наружу, Десмонд последовал за ним. Перед ними простирался котлован шириной в три тысячи шагов; кое-где виднелись свежие трупы или обглоданные хищниками тела, в других местах ровным плотным слоем лежали пожелтевшие черепа и кости. Запах стоял жуткий – воняло гниющей мертвечиной, птичьим пометом и испражнениями четвероногих любителей падали. Трупы под жарким солнцем разлагались быстро, но птицы и звери действовали еще быстрее: каньон был полон хруста костей, визга, рычания и недовольного клекота птиц.

Вдохнув смрадный воздух, Калеб бросил взгляд на ксенобиолога, но тот даже не поморщился. Повинуясь его команде, роботы покинули грузовой отсек, прочно встали на широкие лапы и устремились к центру котлована. Над запястьем Десмонда вспыхнул экран, поползли символы и цифры; вглядевшись в них, он сообщил, что глубина захоронения от тридцати до восьмидесяти метров, и на самом дне лежат скелеты трехтысячелетней давности. Потом довольно кивнул и зашагал следом за роботами. Кости трещали под его грузными шагами.

Калеб сбросил разрядник с плеча, взял под мышку и развернул плащ-хамелеон. Теперь казалось, что рядом с авиеткой маячит смутный сероватый призрак – видение, вполне подходящее для кладбища. Впрочем, можно ли было так назвать свалку трупов и костей?.. Ни могил, ни урн, ни склепов, ни памятников… Погост на Опеншо выглядел куда солиднее.

Посматривая на птиц, ящериц и мохнатых тварей, он двинулся за Десмондом. Тот уже выбрал место для бурения, велел роботам встать шагах в сорока друг от друга и, вскрыв ранцы на их спинах, убедился, что контейнеры для образцов присутствуют в должном количестве. Когда Калеб подошел к нему, ксенобиолог вытоптал площадку в костяной трухе и утвердился там, между грудой черепов и трупиком дохлой птицы.

– Приступим, – молвил он, и бурильные агрегаты роботов с хрустом вгрызлись в кости почивших. За сверлами из сверхпрочной керамики тянулись шланги для подачи проб; углубившись на метр, роботы заполнили желтоватым прахом первую пару контейнеров. Еще на метр и еще… Калеб следил за этой процедурой без особого интереса.

Птицы кинха, испуская пронзительные вопли, кружились над ними – не стая, но десятка полтора пернатых с острыми клювами длиною в палец. Приподняв ствол излучателя, Калеб перевел оружие в веерный режим. При нужде он мог спалить падальщиков двумя-тремя импульсами.

– Пробы берутся с разной глубины с шагом метр, – произнес Десмонд. – По времени это соответствует пятидесяти-семидесяти годам – разумеется, примерно. Мы как бы движемся в прошлое боргов, получая возможность исследовать кости тех, кто жил и умер в минувшие столетия. Вплоть до очень давних времен – три и даже четыре тысячи лет назад. Груда останков под нами – бесценный клад генетической информации.

Птица ринулась к Десмонду с явным намерением долбануть в макушку. Калеб сжег ее, затем послал вверх пару разрядов. Посыпались угольки и обгоревшие перья.

– Благодарю. Очень своевременно, хотя мой череп из прочного силура. – Губы Десмонда растянулись в улыбке. – Так вот, считают, что кости и зубы – хороший материал для получения ДНК и ряда других параметров организма. В тривиальных случаях этим и ограничивается генетический анализ, когда речь идет о проверке родственной связи между двумя индивидами. Но мы, физиологи Архивов, можем выяснить по скелетам усопших много больше, чем набор хромосом.

– Например? – спросил Калеб и сжег мохнатую тварь, что подбиралась к ксенобиологу.

– Скажем, состав крови и межклеточной жидкости, особенности гормонального баланса, продукцию тех или иных ферментов… Кстати, Охотник, очень любопытно наблюдать, когда вы стреляете! Луч словно вылетает из пустоты! Но вы уверены, что нужно так безжалостно расправляться с этими зверюшками?

– Уверен, – бросил Калеб. – У хищников, что питаются падалью, крепкие когти и мощные челюсти. Советую приглядеться.

– И правда, – сказал Десмонд после недолгого молчания. – Кажется, они берут нас в кольцо. Есть предложения?

– Да. Стой на месте и не двигайся. Можешь им поулыбаться.

Охотник принялся рассматривать мохнатых тварей. Величиной они были с некрупного пса или земного шакала, с короткими и очень толстыми лапами и нижней челюстью, что откидывалась, будто крышка чемодана. Зубы и клыки впечатляли – вероятно, они могли раздробить кости гораздо более крупного животного. Калеб не обманывался малыми размерами этих существ – в мире дикой природы небольшой вовсе не означало слабый; так, мангры Сервантеса населяли мелкие рептилии, более страшные, чем пустынный барс или горная кошка. Любой Охотник знал, что стайные хищники всегда опасны – опаснее, чем крупный зверь, ибо сила их в многочисленности. Стаи саблезубых крыс включали десятки особей, а рептилии, похожие на небольших кайманов, собирались сотнями и тысячами.

Его размышления прервал громкий рык – две твари, бросившись к роботу, вцепились в его нижние конечности. Калеб прикончил их, и тут в атаку пошла вся стая, тридцать или сорок трупоедов. Десмонд, обычно невозмутимый, завопил – боялся, что мохнатые перекусят шланги пробоподачи. Но подгонять Калеба не было нужды – он стрелял быстрее, чем двигались хищники. Вероятно, они не отличались умом – нападали со злобным упорством, пока он не перебил всю стаю.

Спокойствие вернулось к Десмонду. Он убедился, что контейнеры заполнены уже наполовину, и произнес:

– Должен заметить, Охотник, что гормональный спектр – очень важный показатель. Особенно те составляющие, что секретирует гипофиз… Мы полагаем, что среди них есть вещество, напрямую связанное с долголетием местных автохтонов. Такова наша гипотеза, и доктор Аригато надеется, что скоро мы ее докажем.

Калеб, невидимый под своим плащом, пожал плечами без всякого энтузиазма.

– Да, он говорил мне об этом. Энзим, фермент, фактор Х… то, что есть у боргов и чего нет у нас.

– Именно! Теперь нам нужно проследить динамику фактора Х в зависимости от пола и возраста особей. Кажется, его больше у женщин и в старшей возрастной категории… – Десмонд задумчиво уставился на птиц, круживших в небе. – Но существует еще один вопрос: как изменялся этот фактор за длительный период времени?.. Если вспомнить о долголетии боргов, необходимы данные за тысячи лет, сведения о нескольких десятках поколений. И мы получим их, изучив образцы с этого кладбища… Понимаете, Охотник?

– Понимаю, – ответил Калеб, приподняв излучатель. Разделавшись с парой мохнатых тварей, он поинтересовался: – Думаешь, в прошлом этого фермента было меньше или больше? Но с чего бы? Мы, люди Великих Галактик, не меняемся уже миллионы лет. Разве у боргов должно быть иначе?

– Наша неизменность – распространенное заблуждение, – возразил ксенобиолог. – Во всех мирах жизнь людей в древности была коротка, они имели меньшую массу тела, и их гормональный баланс отличался от нашего. Прогресс медицины, биореверсия и полноценное питание сделали нас такими, какие мы есть. Но там, где случилась планетарная катастрофа, мы наблюдаем обратные явления: люди голодают и мельчают, возраст зрелости снижается до десяти-пятнадцати лет, срок жизни – до тридцати-сорока.

Вспомнив Пьяную Топь, Калеб решил, что с этим стоит согласиться. Его внимание рассредоточилось, как бывало в те моменты, когда приходилось следить за множеством потенциально опасных существ. Птицы, ящерицы, мохнатые трупоеды, насекомые… Крупные жуки, чей панцирь отливал синим и зеленым, сновали у его ног, пошевеливали острыми жвалами, растаскивали плоть гниющих трупов, но нигде не скапливались больше трех-четырех; Калеб не ощущал, чтобы от них исходила угроза. Ящерицы держались в отдалении – вероятно, они были слишком осторожны, и глухой гул бурильных установок, голоса людей и движения роботов отпугивали их. Мохнатые твари вразумились после произошедшего побоища и теперь шумно пировали среди куч мертвых тел, грызлись друг с другом и неуклюже прыгали, стараясь поймать птицу или ящерицу. Птицы кинха… да, птицы вели себя подозрительно, и Калебу вспомнилось, что в Пору Заката кинха нападают на людей. От кого он это слышал?.. Кажется, от Зарайи?..

– Если мы выделим этот фактор Х, это станет открытием века, – задумчиво произнес Десмонд. – Да что там века! Последних восьми тысячелетий! Всего периода, что мы практикуем биореверсию!

– Не понимаю, – молвил Калеб, разглядывая пернатых. Кинха сбивались огромным комом, повисшим над скалами; все новые и новые птицы покидали гнездовья и летели к этой темной туче. – Не понимаю, – повторил он. – Что замечательного в этой субстанции? Какой от нее прок? У нас есть биореверсия, и ее вполне хватает для продления жизни.

– Вы, Охотник, говорите о тех, кому доступна эта процедура – дорогая, сложная и временами чреватая стрессом и психическими сдвигами. В Великих Галактиках лишь семь процентов – долгожители, срок жизни остальных в среднем девяносто лет. Из них двадцать приходится на старость, и хотя лучевая медицина может задержать старение, это недешевый и не всем доступный способ. А борги… Взгляните на них – приметы возраста почти отсутствуют! Если мы сможем синтезировать этот фермент, биореверсия не понадобится. У нас будет простой и надежный метод продления жизни – даже не продления, а возможность отодвинуть смерть на несколько веков.

– Инъекция или прививка? – спросил Калеб, продолжая наблюдать за птицами. Должно быть, их собралось уже несколько тысяч, и галдели кинха так, что он едва слышал голос Десмонда.

– Ну, не так примитивно… скорее генетическая коррекция, которая позволит организму вырабатывать этот энзим… коррекция наследуемая, закрепленная на уровне бластулы. Этого можно добиться, если…

– Отзывай роботов, – прервал его Калеб. – Нужно убираться!

Лицо у Десмонда было невыразительное, если не считать его вечной улыбки. Но сейчас улыбка сменилась явным удивлением.

– Убираться? Почему? – Он взглянул на экран, мерцавший у запястья. – Мы только добрались до нижних слоев захоронения… еще немного, и все контейнеры будут полны… Куда вы спешите, Охотник?

– Я точно знаю, куда не спешу – на свидание с предками, – отозвался Калеб. И добавил: – Посмотри на птичек. Что-то они мне не нравятся.

– Большая стая, – сказал Десмонд, задрав голову. – Даже очень большая! Но повода для тревоги я не вижу.

– Ты не видишь, а я чувствую.

Теперь Десмонд уставился на Охотника.

– Чувствуете? Это каким же образом?

– Инстинкт, – буркнул Калеб. – Седьмое Пекло! Говорю тебе, сворачивай лавочку!

Птицы клубились в вышине темной тучей, орали и сыпали вниз помет и перья. Яма опустела – ящерицы спрятались в щелях, исчезли мохнатые трупоеды, и жуков тоже не было видно. Десмонд дал команду роботам, и буры начали ползти к поверхности сквозь наслоения костей и черепов. Калеб, не сводивший со стаи глаз, ощущал сквозь подошвы слабую вибрацию. Медлим, подумалось ему, слишком медлим.

– Иди к авиетке, – сказал он Десмонду. – Иди! Роботы сами доберутся.

Стая спустилась ниже. Птицы метались как безумные. «Пора Заката, – подумал Охотник. – Безумные твари из океанских вод, безумные птицы со скал, безумные люди…»

– Но… – начал Десмонд.

Калеб покосился в сторону летательного аппарата.

– Однажды я дал совет доктору Кхан: будешь в опасности – беги и кричи, зови меня на помощь. Сейчас кричать не нужно, нужно бежать. Давай, Десмонд! Быстро!

Птицы ринулись вниз лавиной, накрывшей едва ли не все захоронение. Калеб понял, что истребить эту стаю нельзя. Еще недавно он бился с шатшарами, но мелкие твари были опаснее крупных – ибо как сражаться с облаком из тысяч разъяренных птиц?.. Прикрывая Десмонда, он выстрелил раз-другой, лучи «гаррисона» прожгли в темной туче тут же затянувшиеся дыры, но стая словно не ощутила убытка. Калеб еще успел разглядеть, как ксенобиолог с завидной резвостью мчится к авиетке, как птицы долбят плечи и спины роботов и рвут шланги пробоподачи. Потом солнце затмилось, и он оказался в плотном облаке машущих крыльев, растопыренных лап с острыми когтями и клювов, что, чудилось, целили ему в глаза. Под плащом он был невидим стае, но птицы снова и снова налетали на него будто на какое-то незримое препятствие, бились о броню и шлем, мешали двигаться. Он снова принялся стрелять, прожигая себе дорогу к авиетке. Под его ногами хрустели кости, запах тлена и гари витал в воздухе, вопли и клекот птиц терзали слух.

Он ощущал сотрясение почвы – роботы, бесчувственные к атаке пернатых, шагали за ним, несли контейнеры с прахом минувших тысячелетий, что пролетели над планетой боргов. Вспомнив об этом, он подумал, что Десмонд, возможно, не ошибается – их экспедиция могла принести людям тысяч миров бесценное сокровище, дар из вселенной, к которой Творец был щедрее, чем к Великим Галактикам. Если чей-то труд лежал в основе Мироздания, если первопричиной его стали чья-то воля и разум, то щедрость Высшего Существа измерялась в конечном счете не светом солнц, не множеством пригодных для жизни планет, не богатствами земель и океанов, не мириадами тварей, отданных Вседержителем людям во власть. Время, отпущенное человеку, вот главный знак благоволения Творца! Боргам Он дал его втрое, вчетверо больше, но стоит ли ревновать к их удаче и порицать Владыку Всех Миров?.. Не за этот ли щедрый дар назначена плата безумием и гибелью?..

Калеб снова выстрелил. В тоннеле, пробитом излучением, возник серебристый борт авиетки. Он бросился к летательному аппарату, сжег десяток птиц над ним и нырнул в раскрывшийся люк. В кресле слева от пилотского маячила массивная фигура Десмонда, за переборкой, отделявшей пассажирскую кабину от грузового отсека, возились и топотали роботы. Скрежетали когти птиц, клювы колотили по обшивке. Иногда пернатая тварь налетала на фонарь кабины с такой силой, что падала замертво.

– Безумие, – пробормотал Калеб, – безумие…

Перед его мысленным взором встало перекошенное лицо Ниркауна, бесноватого торговца рыбой. Наверное, он долго жил, двести или триста лет, подумалось Охотнику. Жил долго, но кончил плохо.

Десмонд включил свет и молвил:

– Надо продуть грузовую камеру. Там широкий люк, и вместе с роботами могли проникнуть птицы.

– Сначала взлетим, – ответил Калеб. Сбросив плащ и сняв шлем, он потянулся к рукояти старта. Авиетка начала неторопливо подниматься.

Пернатые за бортом безумствовали. Каждую секунду сотни легких тел били о корпус аппарата, птицы сворачивали шеи, ломали крылья; их трупики градом сыпались вниз, хороня тела и кости боргов под серым перистым ковром. Прозрачный фонарь кабины начал покрываться слизью; кровь, перья и раздавленная плоть смешались в вязкую массу, и Калеб уже не видел ничего, улавливая лишь чуть заметные содрогания авиетки и непрерывный монотонный стук. Они поднимались, но птицы упрямо следовали за ними, отстав лишь на высоте четырех километров.

Калеб продул грузовой отсек, смыл птичьи останки с корпуса. Теперь можно было разглядеть метавшихся под авиеткой птиц. Стая вернулась к утесам над Ямой, но кинха все еще не успокоились – теперь они с яростью налетали на склоны ущелья и гибли тысячами.

– Эффект лемминга, – меланхолично заметил Десмонд, посматривая вниз.

– О чем ты?

– Лемминги, мелкие грызуны с твоей родной планеты… ныне ископаемый вид… Иногда они собирались в огромные стаи, двигались к реке или морю и миллионами гибли в пресных либо соленых водах.

– Почему?

Ксенобиолог пожал плечами.

– Загадка, как и с самоубийствами других животных – в частности, земных дельфинов и китов, что временами выбрасываются на берег. Неблагоприятные условия, давление среды, чрезмерный рост популяции, генетические дефекты… Животные, как и люди, подвержены безумию.

– Никогда не слышал о таком, – промолвил Калеб. – Я знаю, что любая тварь, мелкая или крупная, до последнего борется за жизнь.

– Выходит, не всегда. – Губы Десмонда растянулись в привычной улыбке, но голос был мрачным. – Взгляните вниз, Охотник. Видите этих птиц? Что вы можете возразить?

Но Калеб лишь покачал головой и развернул авиетку к морю. Над его лазурной гладью блистало солнце, плыл караван пушистых облаков и парили птицы – огромные, белые, совсем не похожие на безумных кинха.

Глава 15 Город и корабль

– Цефеида… какая еще цефеида… что за хрен собачий… – ворчал капитан Ковальский, сидя в рубке и просматривая данные спектрофотометра. – Чтобы с этим разобраться, годы нужны, годы и даже века тщательной обсервации… А тут вынь да положь… Надо же, цефеида! Как ее опознаешь за десяток дней?

– Вы не правы, капитан, – раздался тонкий голосок Людвига. – В принципе, и за декаду можно выявить тонкие колебания светимости, ее рост или упадок. Очень слабые перемены, но все же выше порога флуктуаций. Времени для этого вполне достаточно.

– Гнилое дело, – пробурчал Ковальский, но все же спросил: – Ну и какое твое мнение?

– Солнце Борга – не цефеида. Никаких признаков, даже самых ничтожных. Наоборот, весьма стабильная звезда.

– Хмм… Тогда налей мне стаканчик… Выпьем за Борг, за его обитателей и выпавшую им удачу… – Опрокинув горячительное в рот, капитан сказал: – Я не сомневался, что эта идея сьона Аригато – не из самых умных. Населенный мир под нами, таких не бывает в системах переменных звезд.

– Опять вы не правы, капитан. При изменении светимости на доли процента жизнь на планете возможна, жизнь и даже развитие цивилизации. Есть такие прецеденты.

– Есть. – Капитан помрачнел. – Полярная, прокляни ее оба Бозона! Полярная, откуда братец Хакко к нам явился! – Он выпил еще стакан, помрачнел еще больше и буркнул: – Гадючник… вонючий гадючник… сжечь бы его, а пепел развеять…

Людвиг нерешительно откашлялся.

– Боюсь вызвать ваш гнев, но что до брата Хакко… Нет, произошедшее в нашем мире на его совести – резня на Шамбале, гибель множества людей, голод, разруха… Но это не принесло ему радости. Как-то я говорил с ним и понял, что он очень одинок и, в сущности, несчастен.

Ковальский взбесился. Лицо его налилось кровью, борода встопорщилась.

– Несчастен! – рявкнул он. – Несчастен! Удавил бы крысу своими руками! С большим удовольствием!

– Ну вот, вы рассердились, – сказал Людвиг. – Хотите еще коньяка?

– Давай! – Стиснув кулаки, капитан с сожалением произнес: – Удавил бы, да не добраться мне до его шеи! Ну ничего, ничего… у нас контракт с Охотником… зря я, что ли, его поил… он целую бочку выдул из моих запасов…

– Неправда! Всего шесть с четвертью литров! У меня точные данные! – с возмущением отозвался Людвиг. – Калеб пьет очень умеренно!

– Что выпито, то выпито, – сказал Ковальский, пригубив третий стакан. – У нас, повторяю, контракт, и я надеюсь, Охотник не подведет.

– Может быть, сменим тему? – Голос Людвига сделался жалобным. – Согласен, брат Хакко не самый лучший из людей, но все эти мысли об убийстве меня нервируют. Вы же знаете, капитан!

– Ну извини, извини… я и правда перегнул палку… – Капитан повернулся к экрану наружного обзора – там маячила на фоне звезд огромная сфера синтезатора. Пару секунд он взирал на нее, затем поинтересовался: – Как дела с ферментом, который наши спецы нашли в мозгах у боргов? Ты можешь воспроизвести эту хрень?

– Нет. Я пытался, капитан, но полагаю, что такую операцию не выполнить без специального оборудования.

– А синтезатор? Машинка планетарного класса? – Ковальский снова покосился на экран.

– Не подходит. Строительные материалы, продовольствие, лекарства, даже яды… любая неорганика и органические вещества определенного уровня сложности… это пожалуйста… Но строение энзима боргов я не могу расшифровать.

– Доктор Аригато будет огорчен, – промолвил капитан Ковальский. Потом, вспомнив про Дайану Кхан и Охотника, усмехнулся и добавил: – Впрочем, не в первый раз за время нашей экспедиции.

Людвиг не откликнулся. Психика искусственного интеллекта была ранимой – чужие горести и беды погружали его в ту же печаль, что и мысли об убийстве.

Ковальский, развернув кресло, уставился на боковой дисплей. Там пылало солнце Борга, жаркая голубая звезда, пока что безымянная, даже еще не занесенная в каталоги Архивов. Светило казалось вполне благополучным.

– Не цефеида… – задумчиво произнес капитан. – И в окрестностях нет ничего угрожающего… ни астероида, который мог бы врезаться в Борг, ни пылевого облака или какой-нибудь паршивой кометы… А население вымирает, как сообщил наш доктор Аригато… С чего бы? Еще и режут друг друга, режут без пощады… Почему?

Он вывел на экран запись сражения между Окатро и Парао, взглянул, поморщился и отключил дисплей. Затем спросил:

– Людвиг, что ты думаешь по этому поводу? Вроде солнце у них не гаснет, земель довольно, пищи тоже, и хоть живут они три века, перенаселение не грозит… Что им нужно, этим боргам?

Молчание. Потом раздался тихий голос:

– Люди умирают по многим причинам. Иногда им просто не хочется больше жить.

* * *

Брат Хакко сидел на циновке в харчевне, притулившейся рядом с морем. Он находился здесь вчера, и позавчера, и в другие дни, так что его вид уже не вызывал удивления. Симг, хозяин кабачка, уже привык, что он не требует мяса, рыбы и вина, ест плоды и хлеб, но платит щедро. Симг обращался к нему уважительно – гость с неба, небесный вождь! – и охотно принимал за еду и питье кусочки серебряной проволоки.

На низком столике перед братом Хакко красовались золотистой корочкой свежие лепешки, фрукты в глубокой миске дразнили алыми боками, и над кружкой с горячим напитком поднимался парок. Еда, однако, не привлекала священника. Он смотрел на дамбу и улицу, на женщин и мужчин – одни торопились по своим делам, другие шли неспешно, заглядывали в лавки и мастерские или, присев у столиков в питейных заведениях, освежались прохладным вином. Солнце стояло в зените, было жарко, и налетавший с моря ветерок шевелил легкие одежды боргов. Синие, голубые, лиловые, лазоревые… Яркие оттенки, чеканные пояса, серебряные ожерелья и браслеты… Пожалуй, среди всей этой толпы лишь брат Хакко был в темной хламиде, подпоясанной вервием.

Он смотрел внимательно. Дамба с жуткими изваяниями шатшаров лежала прямо перед ним, слева тянулась улица, справа торчали башня стражей и каменный столб с бронзовыми дисками. Воины брата Хакко не интересовали, как и те, кто шел торопливо. На мужчин он тоже почти не глядел – доктору Аригато были нужны женщины. В иной ситуации брат Хакко привел бы целую сотню, но требовалось соблюдать осторожность, и, кроме того, могли возникнуть проблемы с неверным выбором. Возраст женщин, как и мужчин, не поддавался визуальной оценке, и священнику не хотелось ошибиться.

Женщина в синей небогатой тунике… Брат Хакко уставился ей в глаза, она чуть заметно вздрогнула, подошла и покорно опустилась рядом на колени. Он сунул ей лепешку.

– Ешь, дочь моя. Как твое имя?

– Я быть-есть Кунаи из дома кователя Илма, который делает мечи, – прошептала женщина.

– Сколько раз ты видела солнце в вашем Доме Памяти?

– Сорок или сорок пять… Я не помню точно, вождь-чужеземец…

Взгляд священника впился в лицо женщины, его зрачки расширились.

– Ты не торопишься, Кунаи?

– Нет.

– Тогда посиди около меня. Попробуй плоды и лепешки. Они вкусные.

– Как скажешь, небесный вождь.

Молодая, сопротивляться не будет, подумал брат Хакко. А вот с этой служанкой, с Фейлой, были проблемы… И хотя он с ними справился, неуверенность опять кольнула его. Подавив это чувство, он прошептал молитву, и его душа укрепилась.

Еще одна туземка… Короткое, выше колен, изрядно потрепанное одеяние, босые ноги, крепкое тело, пышная грудь и яркие глаза… Красивая! Но вряд ли у нее есть родич среди вождей Парао.

Поймав взгляд женщины, брат Хакко заставил ее приблизиться. Она подошла к его циновке, но сесть не пожелала.

– Пусть не померкнет свет в твоих глазах!

У нее был сильный звучный голос. Густые темные волосы связаны в два пучка, вокруг талии – широкий кожаный пояс, и к нему подвешен нож. Солидный клинок, длиной в половину руки.

– Если не торопишься, присядь, дочь моя. Как тебя зовут?

– Быть-есть Амайя из дома рыбака Шихана, которого уже нет. Я не тороплюсь, но не люблю сидеть.

От женщины пахло солью и морем. Брат Хакко, собрав всю мощь внушения, глядел ей в лицо, но Амайя так и не опустилась на циновку.

– Сколько раз ты видела солнце?

– Двести или больше. Почему ты спрашиваешь, человек с неба? И почему позвал меня?

Она тоже глядела на священника, смотрела пристально, не мигая. Ее ладонь лежала на рукояти клинка.

– Ты очень красива, и я хотел увидеть твое лицо, – вымолвил священник, протягивая Амайе сочный плод. – Возьми это и можешь идти. Я уже налюбовался.

Она удалилась, вызывающе покачивая бедрами, оглядываясь и посматривая на монаха. Подошел кабатчик Симг, опустил на стол поднос с лепешками и сказал негромко:

– Не бери эту женщину в свой дом, небесный вождь.

– Почему?

– Слишком строптива. Ее мужчина погиб в битве с людьми из Уан Бо, но к другому она не пошла. Сама ходит в море, сама ловит рыбу… Красивая! Но я не стал бы проводить с ней последние дни перед Закатом.

Кивнув, священник мрачно уставился вслед строптивой Амайе. Для недовольства были причины. Декадой раньше он побывал в Доме Памяти, поднес дары Вастару и другим вождям Парао Ульфи, и с тех пор едва ли не каждый день отправлялся в город. Охота шла вполне успешно, пока не попалась ему простолюдинка в зрелых годах, неподвластная внушению. Это открытие ошеломило брата Хакко – ни в одном из миров он не встречал людей, способных сопротивляться его воле. Это означало, что борги все-таки не люди и породившее их семя жизни – не от Святых Бозонов, а от злого духа. Что подтверждалось статистикой, собранной им после первых визитов: ни женщины, ни мужчины, прожившие более сотни лет, не поддавались его гипнотическому воздействию. Монстры, чудища, из которых ему не удавалось изгнать демонов! Данный факт брат Хакко предпочел держать в секрете, дабы не возникло сомнений в его силе экзорциста, но, размышляя на эту тему, пришел к определенным выводам. Как показали опыты Аригато, фактор Х, загадочный фермент, с возрастом накапливался в организмах боргов, противодействуя старению, и таких долгожителей, тварей-нелюдей, священник подчинить не мог. Возможно, тут имелась другая причина, но в любом случае борги были опасны. Бозон Творец! Опасны даже своим долголетием! Брат Хакко знал, что в мирах, практиковавших реверсию и продление жизни, авторитет Монастырей невысок, ибо их обитатели склонны к скепсису, безбожию и вольнодумству. Страшно представить что случится, если все в Великих Галактиках, как и борги, будут жить по триста-четыреста лет!

Сунув руку под тунику, он стиснул в пальцах алый молитвенный кристалл. Сейчас он слышал не возгласы горожан, не шарканье сотен ног и не рокот прибоя, а слова Отца Руэды: измерьте и взвесьте, брат мой, прежде чем поступить так или иначе, но, приняв решение, идите до конца без страха и жалости. Ни того, ни другого он не испытывал – борги были недостойны жалости, а меньше всех – Вастар и прочие вожди.

Высокомерные ублюдки! Дары, поднесенные им, были щедрыми: серебро и яркие ткани, инструменты из вечной керамики, световые шары, летающие по воздуху сосуды с гравидвижками, музыкальные диски и украшения – не самой тонкой работы, зато блестящие и усыпанные искусственными самоцветами. В самый раз для дикарей! Но Вастар сказал, что тем, кто скоро отправится в Яму, не нужны богатства. Вымолвил это тихим равнодушным голосом, не уговаривая и не приказывая, но вожди с ним согласились. Брату Хакко пришлось убеждать их, что подарки – знак приязни небесных людей и благодарности за гостеприимство и что отказ будет воспринят с большим огорчением. Пока он упражнялся в красноречии, Вастар безмолвствовал и будто бы не слушал, но глаза его ловили жесты и мимику гостя, не упуская ни взмаха ресниц, ни трепета жилки на виске. К такому вниманию брат Хакко не привык. Обычно посмотревший на него не испытывал тяги снова встретиться с ним взглядом.

«Отродье демонов этот Вастар! Все они нелюдь и мерзость!» – подумал священник с внезапно нахлынувшей злобой. Но скоро Вастар умрет, сгинет со всем своим племенем! Аригато, жалкий прислужник Архивов, ищет тому причину, но его старания смешны. Он, брат Хакко, адепт высшего посвящения, уже догадался, в чем дело: так рассудили Святые Бозоны, и воля их непререкаема… Все, все умрут, никто не выживет!

Никто?.. Он бросил взгляд на улицу, на оживленную толпу, и его охватило сомнение. Никто?.. Демоны коварны и живучи, непросто их искоренить… Возможно, он послан сюда для этого…

Вздохнув, брат Хакко выпустил молитвенный кристалл и снова уставился на прохожих. После недолгих колебаний он подозвал женщину в лиловом хитоне, с медными браслетами на лодыжках. Ее звали Тайда из дома Бири, торговца тканями, и ей еще не исполнилось тридцати. У нее были приятное личико, стройная фигурка и безмятежный взгляд.

Кабатчик Симг одобрительно причмокнул. Он полагал, что гость с неба ищет аппетитных женщин для плотских утех, что отнюдь не было запретным – особенно в Пору Заката, когда в Парао Ульфи осталось не так уж много мужчин. По мнению Симга, этот небесный человек был очень, очень некрасив – бледная кожа, короткая шея, маленькие глазки-щелочки и жидкие волосы. Но это дело женщин, раз уж они соглашались пойти с таким уродом.

Солнце перевалило зенит, ветер с моря стих. Толпа поредела – послеполуденные часы были особенно жаркими, и борги проводили их в домах или харчевнях, где под защитой каменных стен сохранялась прохлада. Брат Хакко повернул голову налево, потом направо и осмотрел свою добычу. Затем, положив на столик свернутую колечком серебряную проволоку, он поднялся и щелкнул пальцами. Кунаи и Тайда тоже встали. Их глаза не отрывались от лица священника.

Не говоря ни слова, брат Хакко зашагал по дамбе, мимо каменных чудовищ, взиравших на гостя с небес с бессильной яростью. Женщины покорно шли за ним.

* * *

– Я должна это увидеть. Должна! – сказала Дайана Кхан. Ее лицо приняло упрямое выражение, уже знакомое Охотнику. Она оглядела площадь с одиннадцатью вратами, каменный столб, у которого опустилась их авиетка, и лестницу, ведущую в Дом Памяти. Затем повторила: – Должна!

– Для чего? – спросил Калеб. – Ты все уже видела – там, у моря. Видела, как шатшары терзают людей, как льется кровь, как падают воины с распоротыми животами… Слышала их вопли, треск костей, предсмертный хрип… В этом здании всего лишь фрески и статуи. Они выглядят не так ужасно, и они молчаливы.

Дайана слизнула язычком испарину с верхней губы – день был знойный.

– Я хочу понять их, Калеб. Они готовятся к гибели… Почему? На чем основана их убежденность? Тебе говорили, что так было прежде много, много раз… Но, быть может, это суеверие? Отголосок давнего, но одного-единственного катаклизма?

– И как ты это проверишь?

Она показала браслет на тонком запястье.

– Лазерный пробник. По отраженному лучу можно выяснить возраст статуи, картины, любого рукотворного предмета. Если все создано примерно в одно время, это исключает гипотезу периодических катастроф. Если в разные эпохи – например, со скважностью в две или три тысячи лет, – мы узнаем, как часто…

– Я понимаю, – прервал ее Охотник. – Когда мы копались в Яме, Десмонд тоже говорил о протяженных во времени исследованиях. И еще…

Он смолк и молчал, пока Дайана не коснулась его щеки.

– Да? О чем еще говорил Десмонд?

– Что мы осчастливим наши миры великим открытием. Фермент, продляющий жизнь… Десмонд думает, что такой способ будет доступнее биореверсии.

– Вероятно, даже наверняка. – Дайана пожала плечами. – Но до реального применения могут пройти десятки лет. Пока мы не можем синтезировать это вещество. Разве Людвиг тебе не сказал?.. Очень сложный процесс – как обычно, когда речь идет о биологической субстанции… – Она подтолкнула Калеба к лестнице. – Идем! Я хочу взглянуть на эти изображения!

– Если будет нам позволено, моя красавица, – пробормотал Охотник. – И если ты не боишься Вастара.

Брови девушки взлетели вверх.

– Почему я должна бояться?

– Он может побеседовать с твоими предками и узнать от них такое…

Дайана фыркнула.

– У меня нет предков! Конечно, если не считать пробирку с термостатом!

Она решительно направилась к лестнице и взбежала по ступенькам. Скрипнула тяжелая дверь и распахнулась перед Дайаной, словно ожидала ее давно и с большим нетерпением. Трое мужчин стояли на пороге: Вастар, Лабат и еще один вождь, которого Калеб прежде не видел. Этот человек был высоким и стройным, с тонкими благородными чертами.

– Я быть-есть Вастар, говорящий с предками, – молвил провидец, сделав жест приветствия.

– Я быть-есть Лабат, избранный вести в битву воинов, – произнес боевой соратник Калеба. Он казался серьезным, но в глазах и уголках рта затаилась улыбка.

– Я быть-есть Дерам, хранитель врат, ведущих в Пещеры, – представился третий из вождей. Его черты уже не выглядели совсем незнакомыми – Зарайя была его точной копией.

Дайана Кхан смутилась, но только на мгновение. Вздернув подбородок и сверкнув глазами, она шагнула навстречу мужчинам, отбросила прядь волос с лица и сказала звонким сильным голосом:

– Я увидела вас, и свет в моих глазах стал ярким. Я быть-есть Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра. Я изучаю людей, их тела, их обычаи, их происхождение.

– У тебя прекрасное имя и почтенное занятие, – сказал Лабат с прорвавшейся наконец улыбкой. – И я знаю, какой ты отважный боец. Жаль, очень жаль, что ты изучаешь лишь тело этого мужчины с короткими руками. Он тебе еще не надоел?

– Пусть у него короткие руки и на голове почти нет волос, но это мой мужчина. И тем, у кого руки длиннее, не стоит тянуть их ко мне, – отрезала Дайана.

Вастар и Дерам захохотали. Откликнулось гулкое эхо, прокатилось по бесчисленным залам Дома Памяти и вернулось к арке входа.

– Я же тебе говорил, друг Лабат, что она очень умная, – промолвил Калеб. – Умная, упрямая и любопытная. – Он склонился перед Вастаром, затем почтительно поднес ладонь ко рту. – Она хочет увидеть все, что ты мне показывал, говорящий с предками. Будущее, что ждет людей Парао Ульфи и других гнезд.

Старый вождь кивнул.

– Двери для небесной женщины открыты. Пусть смотрит! Но тебе, Калеб, сын Рагнара, нет нужды идти с нею. Ты уже был там, видел грядущее и получил утешение от родичей.

Скорее совет, подумал Калеб. Его отец Рагнар, дед Херлуф и остальные предки были бы недовольны, если бы он нуждался в утешении. Другое дело, в совете. Храни, что имеешь… Короткое, но очень полезное наставление.

Дерам отступил на шаг, вытянул руку.

– Сюда, небесная женщина. Лабат и я тебя проводим.

Они направились к внутренней арке – Лабат, Дайана и Дерам, замыкавший шествие. На пороге хранитель врат замедлил шаг и обернулся к Калебу.

– Много дней я не видел свою дочь. Зарайя хорошо тебе служит? Доволен ли ты ею?

– Она мудра и красива. Без нее порядок в моем доме рухнул бы прежде, чем наступят Дни Безумия, – ответил Калеб.

– Когда придут эти дни, окажи ей последнюю милость.

С этими словами Дерам исчез в анфиладе зал и переходов.

Старый провидец, сделав знак Охотнику, повел его в уже знакомый чертог. Здесь ничего не изменилось: светильники на стенах, лавки с мягкими подушками, низкий стол и ниша у двери с кувшинами вина. Дальний угол был завален рулонами ярких синтетических тканей, грудой сосудов, инструментов и украшений. Очевидно, к этим дарам никто не прикасался.

– Девушка, которую ты привел, – произнес Вастар. – Мы сказали друг другу мало слов, и ум ее я не могу оценить, но она красива и отважна. Люди говорили мне, что она сражалась с шатшарами, билась рядом с тобой – единственная женщина среди тысяч мужчин. Она достойна почестей. И все же есть в ней нечто странное… такое, чего я не могу понять.

– Есть, это верно, – согласился Калеб.

– У нее не было ни матери, ни отца, и ее не рожала женщина, – молвил старый вождь. – Может ли такое быть? Как бы ни изменился мир людей, основа его – продление рода. Соитие, зачатие, вынашивание младенца и его рождение… Разве у вас в небесах иначе?

– В общем-то нет, – сказал Калеб. – Старый верный способ всюду одинаков, и все признают, что он самый приятный. Но есть и кое-что новое. Люди, звери, птицы и морские гады состоят из мелких частиц, таких мелких, вождь, что глазом не увидеть. Но из каждой крохотной частицы можно вырастить живое существо – во всяком случае, мы это умеем.

– Вырастить второго Калеба? Второго Вастара?

– Лицо и тело будут такими же, но человек – другим, со своим разумом и своей историей жизни. Не Охотник Калеб, а пастух или рыбак, не вождь Вастар, а торговец или горшечник. Словно наши братья и сестры от того же отца и той же матери.

Говорящий с предками запрокинул голову и задумчиво уставился в потолок. Потом сказал:

– Несколько братьев и сестер из одной крохотной частицы… Нам бы это пригодилось! За Порой Заката следует новый расцвет, но вначале людей мало, так мало, что они не заселят и двадцатой части гнезда. А чем больше людей, тем легче им жить… Да, в вашем небесном мире хорошо придумали! – Вастар с одобрением кивнул, затем покосился на сваленные в углу дары, и его лицо помрачнело. – Но я хочу говорить о другом, Калеб из великой пустоты. Ваш посланец, который принес все это и назвался братом Хакко… не знаю, чей он брат, но точно не твой и не твоей женщины… Это шатшар в обличье человека!

– Ну, пасть у него не такая огромная, и когтей тоже нет, – заметил Калеб. – Хотя, если вдуматься…

– От него исходит злая сила, – произнес Вастар. Внезапно он закрыл лицо ладонями, и голос его изменился, стал мощным и гулким, словно удары набата. – Зло! Оно необходимо, ибо, не ведая зла, мы не знали бы добра. Злые деяния, добрые деяния… Но разница меж ними лишь в том, к чему мы стремимся! Человек убивает человека… иногда это зло, иногда – дело милосердия… Гордыня – зло, если гордец унижает низших, но разве храбрость – не дитя гордости?.. Зло – не дать вина и пищи бедняку, но есть недуги, которые лечат голодом. Все имеет меру и предел, Калеб, сын Рагнара!

– Хочешь сказать, что предел превзойден?

Вастар опустил руки. Его лицо было мрачным.

– Да. Этот человек… Не стоило ему появляться в Парао. Ни в Парао, ни в другом гнезде. Зачем он здесь?

– Я не могу тебе ответить. – Калеб пожал плечами. – В нашем мире тоже есть вожди, и это их решение.

Старец пристально глядел на него.

– Я чувствую, твои слова правдивы… Скажи, другие люди с неба – те двое, которых я не видел, – они такие же, как этот Хакко?

– Нет. В них больше любопытства, чем зла. Они хотят знать все обо всем и еще немного.

– Странные люди, такие же странные, как девушка, пришедшая с тобой. Знать все обо всем… Не думаю, что это возможно, – с хмурым видом сказал вождь. – Но странные – не значит злые. Я верю тебе, Калеб, сын Рагнара. – Он поднялся, шагнул к сваленным в углу дарам и подбросил вверх широкую чашу из золотистого пластика. Тонко запел гравидвижок, чаша повисла в воздухе, потом начала медленно двигаться вниз. Не спуская с нее взгляда, Вастар произнес: – Хакко видели в Парао, видели не раз… Он любит женщин?

– Это вряд ли. – Калеб покачал головой. – Брат Хакко никого не любит.

– Тогда зачем ему женщины? Что он с ними делает?

Эксперименты сьона Аригато не были тайной для Калеба. Иногда он наблюдал, как священник взбирается по лестнице с тысячей ступеней вместе с женщинами и ведет их на второй этаж в лабораторный зал. По словам Десмонда, их подвергали обследованию – не унизительному и совершенно безболезненному. Так ли было на самом деле, Калеб не знал, и потому решил промолчать.

Вождь словно не заметил этого. Не исключалось, что женщины интересовали его не больше, чем бесполого монаха, или в преддверии гибельных дней их судьба Вастара не тревожила. Когда на пороге смерть, не плачут об ушибленном пальце.

«Великие Галактики! Скоро они умрут! – вдруг подумал Калеб. – Все умрут! Зарайя, дочь Дерама, и ее отец Дерам, красавица Ситра, служанка Фейла, Лабат, ведущий в битву воинов, юный Тоут, рыбак Вархаб, меченосец Марким, Вастар, говорящий с предками, и тысячи, миллионы других мужчин и женщин в городах, разбросанных по всей планете…» Эта мысль наполнила Охотника тоской и пронзающей сердце печалью. Кажется, Вастар ощутил его боль – глаза провидца сделались огромными, будто темные омуты, затем он вытянул руку, стиснул плечо Калеба и прошептал:

– Не забыл слова предков?

– Не забыл. Храни, что имеешь.

– Храни принадлежащее тебе, гость с неба, а мы сохраним свое. Не нужно о нас печалиться. Когда мы умрем, солнечный свет не померкнет, и его увидят пришедшие за нами.

– Кто они? И где? – спросил Калеб, но Вастар не ответил.

Вдали послышался шелест одежд, потом Охотник услышал звук торопливых шагов и голос Дайаны. Он встал и поднес раскрытую ладонь к губам.

– Буду есть с твоей руки, вождь, пока в этом мире сияют солнце и звезды.

– Звезды, – задумчиво произнес Вастар, – звезды… Вспоминай меня, Калеб, сын Рагнара, когда будешь плыть в звездных небесах. Вспоминай Лабата и его воинов, вспоминай мужчин и женщин нашего гнезда, ибо здесь памяти о нас не останется. Все, что видел и слышал, ты заберешь с собой в великую пустоту.

* * *

Тень обелиска в центре площади протянулась на восток, к горам. Они медленно шли к авиетке. Солнце палило, его лучи отражались от стен Дома Памяти, от каменной мостовой, и воздух над площадью был жарким и душным. На висках Дайаны выступил пот. Она шагала молча и походила сейчас на сомнамбулу, не досмотревшую какой-то страшный сон. Калебу было больно видеть ее милое лицо, застывшее маской греческой трагедии.

Он коснулся запястья девушки.

– Твой прибор, этот лазерный пробник… Удалось что-то выяснить?

– Да. – Ее голос, обычно звонкий, сейчас шелестел словно сухие осенние листья. – Некоторым артефактам более двенадцати тысячелетий… почти тринадцать… – Дайана окинула быстрым взглядом окружающее площадь здание. – Тогда был построен Дом Памяти и, очевидно, весь этот город… Новые фрески и статуи появлялись с периодичностью в две с половиной тысячи лет. Это означает…

Она замолчала.

– Пять катастроф, – сказал Калеб. – Пять катастроф, и эта – шестая. А до того, как появились города, их было столько, что не пересчитать. Население планеты вымирает, потом снова возрождается.

– За счет чего? Где этот источник?

Калеб остановился и посмотрел на тень обелиска. Она пролегла к улицам, уходившим на восток, туда, где за железными решетками зияли тоннели Пещер. «Самое святое место этого мира…» – подумал он, а вслух произнес:

– В городе нет детей, и нет их изображений на этих жутких картинах в Доме Памяти. Гибнут взрослые, но дети остаются. Где они? Сьон Аригато требует, чтобы я проник в Пещеры… Пожалуй, стоит это сделать, но я уже знаю, что найду там. – Калеб повернулся к вратам, что вели на восток, и добавил: – Так, наверное, и с леммингами… жизнь взрослых особей подходит к концу, но детеныши не погибают.

– С леммингами? – Дайана вдруг оживилась. – Кто говорил тебе о леммингах?

– Десмонд, наша ходячая энциклопедия. Временами огромные стаи этих грызунов шли к воде, чтобы утопиться всей компанией… Как считаешь, похоже на боргов и местную фауну? На шатшаров, на птичек кинха, на тех, что лезут под меч или мой излучатель? Десмонд сказал, что животные, как и люди, подвержены безумию. Я не очень в это верю. Прежде безумные твари мне не попадались, а я ведь Охотник.

– Безумие и гибель… – шепнула Дайана. – У этого должны быть причины… Но какие?..

– Вот вы, ученые, и ответьте, – промолвил Калеб, обнял ее плечи и повлек к авиетке.

В кабине было прохладно и темновато – колпак отражал жаркие солнечные лучи. Дайана повозилась, удобнее устраиваясь на сиденье, потом сказала:

– Ты ушел с Вастаром. О чем вы говорили? Обо мне?

– О тебе тоже. Он восхищался твоей отвагой и красотой.

Щеки девушки порозовели.

– О чем еще?

– Ему очень не нравится брат Хакко. Он спрашивал про Аригато и Десмонда.

– Спрашивал? Что?

– Хотел знать, злодеи они или нормальные люди. Десмонд, правда, не совсем человек, но лучше три Десмонда, чем один монах.

Авиетка поднялась в аметистовые небеса. Калеб запрокинул голову, прищурился, высматривая в безоблачных высях крохотную серебряную искру. Станция визуального наблюдения парила в небе, устремив недремлющий взгляд на городские улицы, дома и дворы, на горный хребет и дамбу с шеренгой каменных шатшаров. В этот знойный час город выглядел безлюдным, только по южной дороге тащился фургон с парой буа.

– Дерам, – вдруг промолвила Дайана. – Он спрашивал про Зарайю, свою дочь?

– Да.

– О чем он тебя просил? Что это значит – окажи ей последнюю милость? Какую?

– Легкую смерть, когда наступят Дни Безумия.

Девушка вздрогнула и закрыла лицо ладонями. Она сидела молча, пока под авиеткой не промелькнули последние дома Парао Ульфи и не открылся вид на дорогу и пустынный берег моря.

– Зарайя… она тоже мне об этом говорила… о последней милости… – Голос Дайаны был тихим и хриплым. – Ты ее убьешь? Сможешь убить?

– Я не знаю, – ответил Калеб. – Не знаю, клянусь Великими Галактиками, и это мучает меня! Как мне быть, Д ‘ Анат ‘ кхани? Скажи, и я сделаю так, как ты велишь.

Дайана опустила руки. Ее лицо уже не казалось трагической маской, а было спокойным и отрешенным. Губы девушки шевельнулись, и Калеб услышал:

– Я понимаю, понимаю… я видела это в Доме Памяти… Люди лишаются разума и творят бесчинства, чудища ползут из моря, калеча и пожирая людей, стаи птиц терзают живых и мертвых… Смерть в эти дни может быть мучительной, а тот, кто дарит ее быстро, дарит милость… Но не тревожься, любимый мой, не от тебя Зарайя примет этот дар. Я все сделаю сама.

Больше они не сказали ни слова о смерти и об увиденном в Доме Памяти. Но когда пришла ночь, поцелуи Дайаны были жаркими, и обнимала она Калеба с такой силой, словно ждали их разлука и вечный сон.

Глава 16 Пещеры

– Можно подвести итог наших работ, – сказал доктор Аригато Оэ, массируя покрасневшие глаза. Дуайен выглядел утомленным, но, кажется, усталость не лишала его энтузиазма. – Должен отметить, что мы существенно продвинулись, изучив образцы с захоронения боргов. Вчера я отправил их с зондом на корабль для повторных и более точных исследований, и сегодня получил ответ. – Он повернулся к экрану над пультом связи, где маячила фигура капитана Ковальского. – Людвиг отлично справился с анализом. Что касается гипотезы о цефеиде…

– Она не подтвердилась, – пробурчал капитан. – Полная глупость! Также могу добавить, что Боргу не грозят кометы, астероиды, дыры в озоновом слое и второе пришествие Святых Бозонов.

– Не богохульствуйте, сын мой. – Брат Хакко скривил тонкие губы. – Я сомневаюсь, что этот мир – творение Бозонов. Скорее уж, демонов.

Ни дуайен экспедиции, ни Калеб с Дайаной не обратили внимания на слова монаха. Десмонд же, развернувшись к экрану, произнес нравоучительным тоном:

– Неподтвердившаяся гипотеза вовсе не глупость, капитан, а отпавший вектор поисков. Теперь мы знаем, что причина катаклизма не носит космического характера, не связана с планетарной атмосферой и разрушительными силами стихий. Вероятно, глобальную пандемию тоже стоит исключить. Мы не нашли вирулентных микроорганизмов – во всяком случае, способных представлять угрозу для населения всей планеты.

Доктор Аригато согласно кивнул.

– Причина в метаболизме боргов, теперь мы в этом уверены. Анализы костной ткани показали, что в древних образцах очень немного энзима или фактора Х, но с течением столетий эта продукция гипофиза растет, достигая некоего максимума. Этот уровень, как я предполагаю, не совместим с нормальным функционированием организма, что относится в равной степени и к людям, и к животным.

– К животным? – переспросил Калеб. – Вы говорите о всей планетарной фауне?

– Да, Охотник. Мы исследовали эту тварь, огромную черепаху, убитую вами под утесом, и несколько десятков птиц и мелких грызунов. У всех гипофиз увеличен, в тканях много фермента, хотя по составу и строению он отличается от человеческого. Такова биологическая природа этого мира: жизнь цветет в течение определенного периода, потом цикл завершается, и все живое вымирает. Это особенность местной биосферы, и борги, предвидя такой исход, целенаправленно уничтожают друг друга. Вероятно, смерть в бою не так мучительна, как в Дни Безумия, и потому…

– Седьмое Пекло! – воскликнул Калеб, приподнимаясь с места. – Вы хотите сказать, что их убивает то самое вещество, чудесный фермент долголетия? Продливший жизнь вашим лабораторным крысам?

– Крысы, кстати, начали драться друг с другом и передохли. Все до единой, – сообщил капитан.

Кажется, доктора Аригато это не огорчило. Он облокотился на полевой анализатор, сейчас отключенный, и произнес:

– Суть вы уловили правильно, Охотник. Небольшое, но важное дополнение: фермент не убивает, но негативно влияет на церебральные процессы и, вероятно, на зачатие потомства. Мы не видим в этом городе детей, как и в других поселениях боргов. Что до нарушенной мозговой деятельности… Результат можете представить сами.

– Безумие… – прошептала Дайана. – Безумие, хаос и гибель…

– Да, именно так, – с невозмутимым видом подтвердил дуайен экспедиции. – Доктор Кхан определила возраст артефактов в сакральном центре города, и эти данные совпадают с анализами костной ткани: период катаклизмов – примерно две с половиной тысячи лет. Все это время фактор Х, будучи наследственным доминантным признаком, передается через женщин. Это мы установили со всей определенностью.

Наступила тишина. Потом капитан откашлялся, запустил пальцы в бороду и спросил:

– Что мы можем сделать?

– Ничего. – Аригато пожал плечами. – Как было сказано, это особенность местного биоценоза, результат миллионолетней эволюции. Борги такие, какие есть, и никто не властен над их биологической природой.

– Никто, кроме Святых Бозонов, – раздался шелестящий голос брата Хакко. – Правильно ли я вас понял, сьон? Все они умрут в самом скором времени? Исчезнут дьявольские отродья, и планету можно заселить колонистами из Великих Галактик?

Дуайен сделал жест отрицания, собираясь что-то возразить, но Десмонд, опередив Аригато, повернулся к монаху. Лабораторный табурет заскрипел под массивным телом ксенобиолога, его губы растянулись в привычной улыбке.

– Поспешное заключение, брат Хакко. Как заметил сьон Аригато, жизнь в этом мире то расцветает, то угасает… Остается добавить, что полностью она не прекращалась никогда. Иначе Борг был бы пустынным уже много, много лет. Ни людей, ни животных, ни птиц.

Зрачки священника расширились и потемнели. Он коснулся цепочки с молитвенным кристаллом и спросил:

– Кто-то выживает? Но почему?

– Старшие поколения гибнут, но появляются молодые особи с низким уровнем фактора Х. Очень молодые – собственно, дети, которых в этот период немного. Они растут, плодятся и со временем вновь заселяют планету.

– Вероятно, результат защитной мутации, – добавила Дайана. – Лазейка, которую природа оставила боргам.

– Вот как… – Монах насупился и стиснул свой кристалл. – Крепко дьявольское семя, и непросто вырвать корень зла! Но Святые Бозоны не потерпят эту нелюдь.

Дайана, бросив на брата Хакко гневный взгляд, хлопнула ладонью по колену.

– Прекратите, священник! Борги – достойный народ, и в них нет ничего дьявольского! Безумие настигает их как болезнь, но редко, очень редко, а вы живете в безумии всегда! И это безумие куда опаснее, чем у боргов! Здесь безумцев ждет гибель, а ваши Монастыри здравствуют тысячелетия!

Капитан Ковальский захохотал, потом выкрикнул:

– Так его, девочка! Я был неправ, когда сказал, что все крысы сдохли!

– Прошу всех воздерживаться от резких слов, – спокойно, но с недовольным видом произнес Аригато Оэ. – Мы собрались здесь не для взаимных оскорблений. Брат Хакко… хмм… он, в меру своих способностей и сил, содействовал нашим экспериментам, и это сейчас важнее, чем его религиозные воззрения. – Дуайен сделал паузу. – Итак, вернемся к сказанному Десмондом и доктором Кхан, к защитной мутации и появлению юных особей с низким уровнем энзима. Пока это гипотеза, которую следует опровергнуть или подтвердить. Нам известно, где искать подтверждение, но, учитывая опыт предыдущей экспедиции, я считаю такую попытку опасной. Очень опасной, но необходимой. – Снова пауза. Потом Аригато Оэ перевел взгляд на Калеба. – Что скажете, Охотник? Есть ли возможность сделать это тайно, не вызывая у туземцев негативной реакции?

– Негативной… – буркнул с экрана Ковальский. – Умеете вы, ученые, подпустить тумана… А если не выйдет, что я доставлю обратно?.. Пять растерзанных в клочья трупов?.. Как из того речного города?..

– Причина трагедии в Окатро Куао – недостаток данных у первой экспедиции. Они слишком поторопились, – заметил Десмонд. – Мы узнали много больше о боргах, их табу и священных местах. И потом, – он расплылся в улыбке, – у нас есть Охотник!

– Есть, – Калеб склонил голову в знак согласия. – И я готов попытаться.

– Превосходно! Как говорят в этом мире, свет в моих глазах стал ярким, – произнес Аригато Оэ. – Что ж, теперь я и доктор Десмонд продолжим работу, а вы свободны, сьоны. Совещание закончено.

– Не совсем, – послышалось с экрана. – Мы притащили сюда синтезатор, и я его смонтировал. Нужен ли он? Если нет, что с ним делать? Бросить на орбите?

Глава экспедиции на секунду задумался, потом сказал:

– Мы выяснили причину катаклизма, и она такова, что нам не требуются препараты для массовой вакцинации, как и иные средства – продовольствие, пластик, металл или ионный экран для защиты Борга от жесткого излучения. Думаю, синтезатор нам не нужен, но оставить его здесь нельзя. Это ценное устройство, и оно принадлежит Архивам.

– Хотите, чтобы я его демонтировал?

– Если это возможно, капитан. Но не спешите, время у нас еще есть.

Ковальский что-то пробурчал и исчез с монитора. Дождавшись, когда монах направится к выходу, Калеб, сжав локоть Дайаны, потянул ее следом; подставлять спину брату Хакко он не собирался. В такой очередности они и шагали вниз по лестнице, к проходу, раскрывшемуся в силовом щите.

– Выходит, этот энзим долголетия – отрава, – нарушил молчание Калеб. – Зря Десмонд радовался! Великое открытие не состоялось.

Дайана покачала головой, и ее волосы – прядь темная, прядь светлая – расплескались по плечам.

– Ты не прав. Многие целебные вещества становятся ядами, если принимать их в большой дозе. Мы привезем образцы фермента в Великие Галактики, расшифруем его структуру и подарим долгую жизнь миллиардам людей. Всем, кому недоступна биореверсия.

Священник остановился и повернул к Калебу и девушке бледное лицо.

– Вы в этом уверены, доктор Кхан?

– Да. Уверена! – Ее голос звучал твердо, но в глаза монаха она старалась не смотреть.

– Значит, на всех обитаемых планетах люди будут жить по три столетия, как любезные вам борги, но каждые две с половиной тысячи лет вымирать почти полностью. Вы возьмете на себя такой грех?

Дайана внезапно выпрямилась, и Калеб почувствовал, как напряглись ее мышцы. Теперь она смотрела прямо в лицо брата Хакко, не пряча взгляд.

– Этого не случится. Мы – не борги, мы умеем многое… умеем летать среди звезд, творить разум и жизнь, и продлять ее, пусть другим и более сложным способом… Никто не умрет, священник. Мы все сделаем как надо.

Она повелительно взмахнула рукой, и монах отодвинулся, уступив ей дорогу.

* * *

К Пещерам Калеб спустился по крутому скалистому откосу, оставив авиетку в неглубокой расщелине. Горный хребет вставал над Парао Ульфи отвесной стеной, его вершины подпирали небо, склоны были изрезаны трещинами, и кое-где встречались обрывы глубиной в десятки метров. Впрочем, это не являлось препятствием для Охотника, даже в темное время суток. Закутавшись в плащ-хамелеон, Калеб бесшумно прыгал с камня на камень, пробирался через осыпи, огибал утесы, торчавшие тут и там, словно частокол зубов в драконьей челюсти. На этот раз он не надел броню и не прихватил с собой обычный арсенал – ничего, кроме лазерного ножа и маленького инъектора с зельем. Подобно призраку, несомому ветрами, он двигался под звездным небом – невидимый, неслышимый, неощутимый.

Подножие горы, к которой выходили три восточные улицы, было срезано, и в вертикальной каменной стене виднелись зевы Пещер. Здесь Калеб еще не бывал. Соскользнув вниз по отвесной поверхности, он пересек улицу и прижался к ограде дома, темного и молчаливого; его обитатели либо спали, либо уже покоились среди трупов в Яме. От деревьев, растущих здесь, падала густая тень, и плащ, скрывавший Охотника, тоже стал черным. Свет звезд струился на стену с Пещерами, и для его обостренных чувств этого вполне хватало: он видел стражей в доспехах, в молчании шагавших вдоль стены, округлые арки входов и переплет массивных решеток, за которыми, где-то в глубине тоннелей, мерцали едва заметные огни.

Три улицы, три входа, восемь часовых… Ходят туда-сюда, но не слишком часто поглядывают на деревья и темные дома; очевидно, их служба была скорее почетным долгом, чем охраной Пещер от неведомых врагов. Понаблюдав за ними несколько минут, Калеб решил, что это не ополченцы из ткачей и гончаров, а, судя по выправке, обученные воины. Они двигались ровным шагом, за поясом – дубинка и короткий клинок, в руках – пара дротиков; забрала шлемов подняты, и можно разглядеть их лица. Невозмутимые и спокойные, будто они не сокровище стерегут, а исполняют некий ритуальный танец: шаг, тихий скрип доспеха, снова шаг и звон – рукоять меча задела панцирь.

Он сосредоточился на решетках. Их прутья шли вертикально на расстоянии двух ладоней друг от друга и были укреплены мощными поперечными балками. В скалу вмурованы намертво, подумал Калеб, и прохода не видно, ни дверцы, ни калитки. Как люди попадают внутрь? И как выходят? Между прутьями можно было просунуть кувшин с водой или небольшую корзинку, но человек бы не протиснулся.

Прутья! Он прикинул их толщину и удивленно приподнял брови. Не прутья, а железные столбы, такие, что мамонт с Сервантеса не своротит! Конечно, не от людей защита, а от чудовищных животных, от тех, что будут в Дни Безумия хозяйничать в Парао Ульфи… Калеб бросил взгляд в сторону моря, где высились изваяния шатшаров, и снова уставился на решетку. Надежная защита! Лучшее, что можно выдумать в рамках примитивной технологии! Пожалуй, даже с лазерным клинком пришлось бы повозиться!

Ему показалось, что у правого входа в Пещеры прутья не такие частые. Бесшумно ступая, Калеб приблизился к решетке и замер в нескольких шагах от стражей. Плащ скрывал его фигуру, капюшон – лицо, но видеть он мог: ткань капюшона для его глаз была прозрачной. Он двигался с ловкостью Охотника, выслеживающего добычу; чувства обострены, звук дыхания не слышен, как и шелест одежд. Не тень, а невидимый призрак потустороннего мира.

Прутья были частыми, как в других решетках, но крайний отстоял от каменной стены на большее расстояние. Три ладони, а не две, подумал Калеб; значит, голова пролезет. Наклонившись и выдохнув воздух, он втиснулся в этот зазор под поперечной балкой, что удалось не без труда; любой Охотник первого десятка телом владел превосходно, но Калеб, рослый и плечистый, мог застрять здесь, как в ловушке. Все же ему удалось пробраться в тоннель, и он тотчас приник к стене и затаил дыхание – стражи что-то ощутили. Не звук – он двигался, как и прежде, бесшумно – но скорее токи воздуха; воины озирались, переглядывались, потом один из них что-то проворчал и махнул рукой. Часовые отвернулись от решетки, и Калеб сделал осторожный шаг, потом другой. Впереди, метрах в сорока, тоннель изгибался под прямым углом, и там, в нише, мерцала пара светильников. Неслышимый и невидимый, он скользнул к этим огням.

Около них Калеб остановился, снова осмотрел решетку и решил, что щель между крайним прутом и стеной – единственный способ проникнуть в подземелье. Он сделал это благодаря мастерству Охотника, но вряд ли кто-то из боргов, даже хрупкая женщина, смог бы повторить этот фокус. Зато ребенок там пролезет, мелькнула мысль; ребенок лет десяти и даже подросток, если постарается. Пролезет, хоть кожу ободрав и вывихнув суставы! А иначе останется здесь, и судьбе его не позавидуешь: триста лет без солнца и свежего воздуха.

И без звезд, подумал Калеб, глядя на небо, расчерченное прутьями решетки на узкие прямоугольники. Небосклон на западе уже начал бледнеть, звезды – меркнуть, но воображение дорисовало то, чего не видел глаз: пространство без конца и предела, полное света и тьмы, мириады солнц, огромные острова галактик, неисчислимые вереницы планет, населенных или безжизненных, яркие и темные туманности. Воистину стоило перенестись за Край Распада, чтобы безграничность Мироздания из умозрительной идеи превратилась в твердую уверенность! За Вселенной людей – Вселенная боргов, за нею – другой конгломерат светил, и дальше этих звезд – снова звезды… На миг Калеб ощутил неисполнимое желание вернуться в эту звездную бездну и лететь, лететь вечность, пока боги или демоны космоса не решат, что мир уже сделался слишком старым и потому нуждается в обновлении. Он поднял глаза вверх, увидел нависший над ним камень, иссеченный тенями и трещинами, и, вздохнув, зашагал по коридору.

* * *

– Небесная женщина… небесная женщина…

Тихий робкий шепот долетел из коридора. Не вставая, Дайана откинула прядь волос со лба и повернула голову. В это утро она трудилась в своей комнате, развернув над столом экран, соединенный с терминалом связи. Работать здесь было приятнее, чем в лаборатории второго этажа – подальше от Аригато и поближе к зеленой листве за окнами. От деревьев веяло прохладой, и утреннее солнце, озарявшее сад, наполняло комнату таинственным изумрудным сиянием. Здесь был их дом, ее и Калеба, их временное пристанище на бесконечно далекой планете, совсем не похожее на изысканные жилища Авалона. Но этот дом был первым, где они могли уединиться, и здесь началась для них другая жизнь, совсем непохожая на прежнюю. Дом, о котором помнят столько лет, сколько остаются вместе.

– Небесная женщина… – снова послышалось из коридора.

– Что ты стоишь под дверью? Входи, – сказала Дайана.

В комнату проскользнула девушка и застыла у порога с опущенными глазами. «Красивая!» – отметила Дайана. Как ее имя?.. Ситра, да, Ситра, и она не служанка… во всяком случае, полы не моет и двор не метет…

Девушка на мгновение подняла взгляд на экран, содрогнулась и вновь опустила глаза. Затем поднесла ладонь ко рту и прошептала:

– Буду есть с твоей руки, небесная женщина…

На висевшем в воздухе экране шатшар, разинув клыкастую пасть, выбирался из моря к замершим в ужасе людям. Фреска, один из многих экспонатов Дома Памяти… Дайана трудилась над их датировкой, пересылая информацию на корабль, в особый раздел, куда не заглядывал Людвиг. Эти картины могли его шокировать.

– Чего ты хочешь? – спросила она.

– Вождь Вастар прислал гонца… хочет видеть твоего мужчину… – послышалось в ответ. – Мы не можем его найти, и Зарайя велела позвать тебя…

– Зарайя сделала правильно.

Дайана поднялась, и девушка тотчас отступила на шаг. Кажется, она была перепугана до смерти – то ли увиденным на экране, то ли боялась небесной женщины.

– Идем, – сказала Дайана и провела рукой над крохотным пультом. Изображение исчезло, экран свернулся с тихим щелчком.

Они направились во двор. Там, у лестницы с тысячей ступеней, поджидала Зарайя, а с нею – статный борг в короткой синей тунике, со знаком изогнувшейся волны, вышитым на груди. У него были длинные мускулистые ноги, перевитые ремнями сандалий, талию охватывал пояс из серебряных пластин.

– Свет в моих глазах стал ярким, женщина-вождь. – Борг сделал жест почтения. – Я быть-есть Наун, посланец говорящего с предками. Где Калеб, сын Рагнара?

Ночью Охотник отправился в Пещеры, но знать об этом Науну, а тем более Вастару, было совсем не обязательно. Дайана на секунду призадумалась.

– Он в горах. Улетел, чтобы осмотреть Яму.

– Все там будем, – мрачно заметил гонец. – Но пока мы живы и слушаем слова вождя. Он хочет, чтобы Калеб из великой пустоты пришел утром к морю, к каменным шатшарам. Если не в этот день, то в следующий. Когда солнце поднимется над горами вот так, – Наун развел руки, – вождь Вастар будет его ждать.

– Он придет, – промолвила Дайана. – Я передам ему слова вождя.

– Вождь сказал: пусть Калеб, сын Рагнара, будет в широком плаще и пусть прикроет голову. Не нужно, чтобы его узнали.

Вымолвив это, посланец тряхнул смоляной гривой и запрыгал вниз по ступеням. Три женщины смотрели, как уменьшается его фигурка; она стала совсем крошечной, когда Наун выбрался на дорогу, а затем исчез за домами на городской окраине. Тогда Зарайя сказала:

– Близятся Дни Безумия. Вчера убили семерых бесноватых.

– Это сказал гонец?

– Да. Шесть мужчин и женщина. Безумие настигает мужчин раньше, чем женщин, и многие гибнут от их рук. Особенно, когда разума лишаются стражи и некому нас защитить.

– Ты говорила мне… – начала Дайана, но Зарайя, коснувшись ее руки, повернулась к Ситре.

– Оставь нас. Иди к очагам и проверь, чтобы не пережарили рыбу. Еще лепешки… лепешки должны быть мягкими и пышными.

Испуганно взглянув на нее, Ситра поспешила в дом.

– Боится, – сказала Зарайя. – Слишком молода… Старше тебя, небесная женщина, но все равно слишком молода. Боится и сожалеет о времени, которое ей не прожить.

– Всем страшно умирать. – Дайана вздохнула.

– Мне – нет. Только быстро и без мучений…

Они смотрели на город из белого камня, лежавший между горами и морским берегом. Парао Ульфи М ‘ айт был не так велик и роскошен, как метрополии Авалона, но сейчас он казался Дайане прекраснейшим местом во Вселенной. Здесь началась ее жизнь, новая жизнь, в которой она обрела независимость и силу, и это было не менее важно, чем чудесный дар любви. Ей хотелось запомнить этот город таким, каким она видела его сейчас – светлым и мирным, в сиянии солнечного утра, в сапфировом блеске волн и зелени полей. Но скоро все изменится, подумала она. Скоро! Безумцы хлынут из домов, улицы покраснеют от крови, встанет над городом стон и крик, и, когда рухнут на камни его обитатели, разверзнется море и выползут сотни чудовищ, чтобы пожрать всех, и мертвых, и полуживых… Это видение было таким отчетливым и ясным, что она содрогнулась.

– Не печалься, – раздался голос Зарайи. – Что бы здесь ни случилось, это будет не с тобой и не с твоим Калебом.

– С Калебом… – эхом откликнулась Дайана. – Ты говорила мне, что просишь его о последней милости, и Дерам, твой отец, это повторил. Но я не хочу… я не могу представить, как мой мужчина убивает тебя, и Ситру, и других служанок и слуг! Убивает не в порыве безумия, а хладнокровно! Не могу!

– Он избавит нас от страданий, – мягко произнесла Зарайя.

– Нет! Того, что здесь произойдет, мы не должны наблюдать и не должны записывать – это было бы кощунством! Мы улетим, улетим в свой мир, и Калеб никого тут не убьет! Я не позволю! Скорее я разрешу ему взять тебя в постель!

Улыбка Зарайи была усталой и покорной. Кивнув, она опустила голову.

– Слышу твои слова, небесная женщина, слышу и принимаю твою волю. Но не могу сказать, что свет в моих глазах стал ярким. Смерть… я не боюсь смерти. Но умереть в зубах шатшара…

Внезапно Дайана обхватила ее стан и с силой привлекла к себе.

– Ты умрешь так, как захочешь, и тогда, когда пожелаешь. Идем!

Она повела Зарайю в свою комнату, к кровати, застеленной грубым полотном, и откинула подушку. Игломет был на месте – лежал, поблескивая серебристым стволом и маленькой изогнутой рукоятью. Дайана покачала его в руках, потом прикоснулась к кнопке спуска, и красная стрелка бесшумно мелькнула в воздухе.

– Здесь яд. – Она извлекла стрелку из дверного косяка и показала Зарайе. – Не совсем яд, но такое зелье, от которого умирают очень быстро и безболезненно. Достаточно крохотной царапины… Чтобы вылетела стрела, нужно нажать вот здесь.

Глаза женщины расширились.

– Стрелы… здесь много стрел?..

– Хватит на всех в этом доме, на всех служанок и слуг. Ты здесь хозяйка, не я… Сама решай, кто будет первым, кто последним.

Дайана вложила игломет в ее ладонь, и оружие исчезло. Куда его спрятала Зарайя – на груди или у пояса?.. Игломет был таким маленьким, а ее одеяние – таким просторным…

Она шагнула к Дайане, прижалась щекой к щеке и зашептала:

– Дочь, не рожденная мной… дочь моя… радость сердца моего… свет моих глаз…

Зарайя говорила что-то еще, но колени Дайаны вдруг ослабели, опустились веки, и способность понимать речь боргов оставила ее. Не слушая, не открывая глаз, она отдалась странному и такому прекрасному чувству, никогда не испытанному ею и невозможному для существа, зачатого в пробирке, не знавшего прикосновения любящих женских рук и губ. Ресницы Зарайи порхали у ее щеки, волосы, смешавшись с ее собственными прядями, окутывали их, голос шептал что-то непонятное, но ласковое, такое ласковое…

Дайане казалось, что ее обнимает мать.

* * *

У ниши со светильниками проход изгибался под прямым углом, затем повернул еще и еще раз. Трижды Калебу встречались плотные сетки из бронзовых колец, свисавшие с потолка – вероятно, защита от птиц и мелких тварей. С боков они закреплялись на крючьях, с которых сетку можно было снять и пробраться дальше по коридору. Этот тоннель был, несомненно, рукотворным – на полу, стенах и своде остались следы кирки и долота, и во многих местах камень потемнел от копоти – когда-то здесь жгли огонь, много огня. Сейчас светильники горели редко, у бронзовых завес и в нишах, выдолбленных рядом с каждым поворотом.

Калеб шел, считая шаги. На пятьсот восьмидесятом стены раздвинулись, свод взмыл вверх, и он очутился в большой пещере, озаренной светом полудюжины факелов. В этот просторный естественный грот выходили два других тоннеля с поверхности, и здесь была вода – из трещины в углу струился в маленькое озерцо темный неглубокий поток. За озерцом виднелись семь или восемь очагов с подвешенными над ними котлами, поленья, сложенные плотным штабелем, и целая гора корзин – очевидно, с продовольствием. Это место освещалось лучше, и там Калеб разглядел бодрствующих подростков, паренька и двух девушек.

Бесшумно опустившись на пол, он принялся их разглядывать. Мальчику было лет двенадцать, девушки выглядели постарше, но все равно это были дети, первые дети, увиденные им на Борге. Тонкие, хрупкие, полунагие, с бледной кожей – вероятно, они провели здесь не один день… Они сидели молча: паренек дремал, обняв колени, девушки, склонившись над корзиной, что-то перебирали. Тишину нарушало лишь потрескивание факелов; потом, прислушавшись, Калеб различил чуть заметное журчание воды и шорох пересыпаемого зерна. Работа тружениц была монотонной, их движения становились все медленнее и медленнее, пока шорох окончательно не стих. Теперь дремали трое – в тишине и безопасности огромного подземелья, спрятанного в чреве гор. Какие сны слетали к ним?.. О городе у моря, молчаливом и пустынном, о гнезде, в котором начнется их взрослая жизнь?.. О солнце, об аметистовых небесах, о рощах с плодовыми деревьями и каплях дождя, орошающего землю?.. Или в снах им являлись близкие, отцы и матери, которых они никогда не увидят?..

Вздохнув, Калеб поднялся. В конце концов, участь юных боргов была не столь уж печальна – их ждал целый мир, отданный им в полное владение. Не на всякой планете в Великих Галактиках молодые могли бы похвастать тем же.

Он тихо проскользнул в ту часть пещеры, где были сложены дрова. Огромная груда дров вышиною в два человеческих роста, бочки с горючим маслом, глиняные лампы и факелы, столько факелов, что, если зажечь их разом, в большой пещере стало бы светло, как в ясный полдень… Ему казалось, что оттуда, из-за поленьев и бочек, тянет воздухом – едва заметно, но достаточно для обостренного чутья Охотника. И правда, там был новый тоннель, ведущий дальше в глубь горы – на сей раз не творение человека, а, вероятно, пробитый в незапамятные времена подземной рекой. Калеб направился туда, отсчитал еще сто двадцать шагов, и слева от древнего речного ложа открылся просторный грот с ровным полом и высокими сводами, тонувшими во мраке. Эту пещеру озаряли шесть масляных светильников, и в их скудном сиянии Калеб разглядел высокие перегородки из досок, делившие грот на несколько секций.

Замерев у входа, он ловил струйку прохладного воздуха, которым веяло из коридора, и слушал. Пещеру наполняли сопение, шорохи и всхлипы, иногда кто-то стонал или вскрикивал во сне тонким голоском, кто-то ворочался, шурша подстилкой, кто-то тихо плакал. Смрад сотен давно не мытых тел, запахи пищи и фекалий, тени, скользившие по стенам от колыхавшегося пламени, сонное детское бормотание… Но здесь были не только дети – у ближней перегородки Калеб увидел женщин, кто с младенцем, кто с огромным вздутым животом. Некоторые не спали – двое кормили своих малышей, те, что на сносях, пытались устроиться поудобнее.

Через решетку им не пролезть, мелькнула мысль. Двинувшись прочь от жилого подземелья, он втянул носом воздух, уловив далекие запахи зелени и нагретых солнцем камней. Вероятно, был еще какой-то ход в Пещеры, тайная щель, в которую мог протиснуться человек, но недоступная крупному хищнику. Пару секунд Калеб размышлял, стоит ли добраться до этого входа, затем, покачав головой, вернулся к гроту с детьми и женщинами. В конце концов, такие изыскания в его задачу не входили.

Он сунул руку под плащ и нашарил вакуумный конденсор, висевший на поясе рядом с ножом. Маленький приборчик удобно лег в ладонь, бесшумно выдвинулся тонкий гибкий щуп, и на его конце раскрылись лепестки уловителя. Калеб, как его проинструктировали, слегка сжал рукоять; прибор, подтверждая готовность к работе, ответил мгновенным голубоватым бликом.

Одна из женщин еще кормила младенца, другая уже улеглась. Калеб, беззвучно ступая, прошел мимо их отсека. За ним, на тюфяках, набитых сухими водорослями и расстеленных прямо на полу, спали дети, совсем маленькие, лет двух-трех. Осторожно пробравшись в середину этих подземных яслей, он откинул с плеча плащ, поднес на секунду раструб уловителя к губам крохотной девчушки и провел щупом вдоль ее нагого тельца, не прикасаясь к груди и животу. Кожные испарения и капельки слюны, перенесенные током воздуха, осели на чувствительной мембране прибора; затем конденсор мигнул, сообщив, что мембрана заменена и объем уловителя вакуумирован. Медленно поворачиваясь, наклоняясь и вытягивая руку со щупом, Калеб взял еще пять микропроб. Теперь их было достаточно. По словам Десмонда, в полевых условиях не удалось бы выполнить анализ таких ничтожных частиц вещества, но бортовой лабораторный комплекс справится с этим без проблем.

Спрятав конденсор и снова набросив плащ, он зашагал в дальний конец пещеры, останавливаясь у перегородок и осматривая спящих. Для такого крупного поселения, как Парао Ульфи, детей и подростков было немного, сотни две: десяток юношей и девушек в последних отсеках, а в остальных – ребятишки помладше. Он подумал, что если другие гнезда столь же скудны на молодую поросль, то новая жизнь здесь начнется не с миллионов, а с нескольких тысяч обитателей. Капля для огромной планеты!

Калеб вернулся в тоннель, промытый древней рекой, и постоял там, слушая, как пробуждаются юные борги, как нарастает гомон голосов, как младшие хнычут и требуют еды. Времени у него было сколько угодно – снаружи солнце поднималось над горами, и он не хотел рисковать, вылезая из Пещер при ярком свете, даже прячась под плащом. К тому же Аригато Оэ потребовал, чтобы в дневное время он оставался в подземелье и не покидал его до темноты. Он слушал, смотрел, как вспыхивают огни ламп и факелов, и размышлял о том, не поискать ли тайный вход, откуда сочились струйки воздуха.

Внезапно его охватила усталость. Его веки отяжелели, губы пересохли, дыхание из ровного и бесшумного сделалось прерывистым, каменные своды, нависшие где-то в вышине, в непроницаемом мраке, теперь словно бы давили Калебу на плечи. Напряжение этой ночи было слишком велико, он нуждался в отдыхе, в нескольких часах спокойного сна, чтобы вернуть энергию и бодрость. Как любой Охотник, он привык следить за такими знаками и подчиняться им, если ситуация не требовала иного.

Повернувшись, Калеб побрел вдоль хода, проложенного рекой. Он двигался во тьме, ощупывая стену, пока внизу, у самого пола, не обнаружилась неглубокая ниша. Забравшись в нее, он лег на спину и закрыл глаза. Темнота и плащ делали его невидимым, и никакие опасности ему не грозили в этом подземном схроне, полном женщин и детей. Но его рука привычно скользнула к поясу, пальцы стиснули нож, и только тогда он смог расслабиться. Через мгновение он спал, слившись с мраком подземелья, глубоко и беззвучно вдыхая и выдыхая воздух.

Глава 17 Проклятие

Склонив голову к плечу, доктор Аригато Оэ смотрел на дисплей с короткой, всего из шести строк, таблицей. Хватило двух утренних часов, чтобы завершить анализ проб, доставленных Охотником, и теперь бортовая лаборатория «Людвига Клейна» переслала результат на мониторы наземной базы. Ознакомившись с ним, Аригато довольно кивнул, подумав, что опыт и предвидение его не подвели: во всех шести случаях уровень энзима был намного меньше, чем у взрослых представителей изучаемой расы. Сравнительно с мужскими особями данные отличались на порядок, а с женщинами различие было еще значительнее, раз в двадцать-тридцать. Вывод казался очевидным: резкое падение рождаемости вело к мутациям, старшие поколения вымирали, и на смену им приходило молодое жизнеспособное потомство, пусть вначале не слишком многочисленное. Гипотеза катастроф не подтвердилась – Борг не ожидала смертоносная пандемия, распад озонового слоя, встреча с астероидом или иное космическое бедствие. Здесь шел естественный процесс, связанный с особенностью организмов в этом мире: за долгую жизнь раса платила болезненным, но неизбежным преображением, словно змея, что сбрасывает старую кожу.

Лечить здесь некого и некого спасать, подумал Аригато. Это было бы сущей нелепостью, нарушением природного хода вещей, запрограммированных эволюцией! Любая попытка вмешательства вела бы к фатальному исходу, и для боргов, и для его экипажа. Так случилось с первой экспедицией, но их ошибок он не повторит! Он не спешил и действовал правильно, используя весь потенциал команды, своих ассистентов, собственный опыт, даже искусство Охотника и таланты брата Хакко… Теперь работа завершена, причины и следствия ясны, а с деталями лучше разбираться на Авалоне – синтезировать энзим, изучить его действие и…

Резко стукнула дверь, и Аригато Оэ обернулся, оторвавшись от экрана. На миг ему почудилось, что он видит свою покойную жену – такой, какой она была в расцвете юности, в первые годы их совместной жизни. Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра… Сияющие глаза с янтарной радужкой, волосы, в которых темные пряди мешались со светлыми, губы, подобные лепесткам тюльпана… Он вздрогнул и покачал головой. Нет, то была другая Дайана! Другая, уже не похожая на ту, что являлась ему в снах, на женщину его воспоминаний. Пристальный взгляд, сжатые губы, твердо очерченный подбородок… Даже волосы лежали иначе, не падали на плечи и грудь, а были собраны под круглой, похожей на шлем шапочкой.

Сделав несколько шагов, она остановилась у терминала связи, напротив Аригато.

– В городе неспокойно. – Ее голос был сильным и ровным. – Наступают Дни Безумия. Появились бесноватые – два дня назад убили семерых, вчера еще одиннадцать.

– Кто тебе это сказал?

– Зарайя, дочь вождя Дерама. Я думаю… – Дайана помолчала. – Думаю, что она говорит об этом не зря. Это сигнал для нас, сьон доктор. Знак, что пора уходить.

– Сьон доктор… – Аригато недовольно поморщился. – Мы одни в лаборатории. Ты могла бы обращаться ко мне иначе… так, как в прежние дни.

Лоб Дайаны прорезала упрямая морщинка.

– Прежние дни не вернутся, сьон. Лучше сохранять дистанцию, как принято в Научном Дивизионе Архивов. Впрочем, я не уверена, что буду там работать.

Аригато Оэ вздохнул.

– Будешь. Наш разрыв на этом не скажется. Ну, так зачем ты пришла?

– Повторю: Дни Безумия близко, а наши исследования закончены. Не пора ли сворачивать лагерь?

– Мы улетим через два-три дня, – сказал Аригато, поразмыслив. – Есть момент, который я хотел бы прояснить. Женщины… те женщины, что брат Хакко тайно приводит сюда… Ты знаешь об этом?

– Я не слепая, сьон доктор.

Аригато снова вздохнул.

– Это молодые женщины. Молодые согласно понятиям боргов – от двадцати до семидесяти лет. Я намерен исследовать особей более зрелого возраста. Полагаю, концентрация энзима в их организмах особенно велика, и это может влиять на церебральные процессы, на психику, память, мышление… Вопрос, в какую сторону?.. – Дуайен поднял взгляд к потолку. – В этом случае возможны как негативные, так и позитивные процессы… Я велел брату Хакко выбрать подходящий экземпляр, так что сегодня…

– Значит, монах в городе? – прервала его Дайана.

– Да.

– Калеб тоже там. Вождь позвал его… старейший из вождей… Вастар.

– Зачем?

– Не знаю. – Брови Дайаны сошлись на переносице. – Не знаю, – повторила она, – но боюсь, что это не кончится добром. Если вождь узнает, что Калеб был в Пещерах…

Аригато Оэ пожал плечами.

– Узнает? Как? Я не разделяю твоих опасений. К тому же лагерь охраняется роботами, и за домом нас поджидает катер. Мы можем дезактивировать оборудование и, бросив его, улететь в любой момент.

– Надеюсь, что так, – бросила Дайана и, вздернув подбородок, покинула лабораторию.

Аригато Оэ, покачивая головой, глядел ей вслед, затем снова повернулся к экрану. Мысли доктора вернулись к работе и анализам, и лишь одна скользнула ненароком, не задержавшись в голове: нет, то была не его Дайана…

* * *

Калеб с трудом узнал старого вождя. Тот облачился в потертую тунику, какую носили рыбаки и землепашцы, его волосы были зачесаны так, чтобы скрыть седину, а лицо словно бы сделалось шире и смуглее. Рваные кожаные сандалии, нож у пояса и медные браслеты на запястьях довершали этот маскарад. Вастар устроился в кабачке, под льняным пологом, защищавшим от солнца, и разглядеть его было непросто. Но, оценив его позицию, Калеб решил, что вождь отлично видит дамбу с каменными шатшарами, воинов у сигнального щита, толпившихся на улице людей и тех, что сидели в заведениях напротив.

Он опустился на циновку, но не поднес ладонь к губам в почтительном приветствии, будто скромный старый борг того не стоил. Возможно, они были вовсе не знакомы – старик-простолюдин и пришелец с небес, чью инородность скрывал широкий плащ с капюшоном. Приблизился кабатчик, заглянул под капюшон, проворчал: «Ем с твоей руки» – и поставил Калебу на колени блюдо с фруктами и кружкой охлажденного вина. Затем спросил:

– Еще чего-нибудь, небесный гость?

– Пока хватит. Я скажу, если что-то понадобится.

– Иди, Кулат, – тихо промолвил Вастар, не поворачивая головы. – Иди и не делай удивленного лица. Сегодня мы твои гости, и других не будет.

Несомненно, вождь был прав – кабачок пустовал, словно вино тут прокисло, а фрукты сгнили. Но хозяин заведения, похоже, не огорчился, молча кивнул и исчез за винными бочками. Конец света – не время для мелких горестей, подумалось Калебу.

Он проследил за взглядом говорящего с предками. На другой стороне улицы, на самом углу, тоже находился кабачок, и там сидел у низкого столика брат Хакко, похожий в темной своей хламиде на ворона в стае птиц с синим, лиловым, лазоревым оперением. Перед ним стоял поднос с плодами и лепешками, но монах не прикасался к пище, а с пристальным вниманием разглядывал проходивших мимо боргов. Внезапно, привстав с места, он сделал знак красивой рослой женщине в синей тунике. Она подошла, брат Хакко сказал ей два-три слова, потом уставился на красавицу во все глаза. Лицо его окаменело, сделалось жестким, жилы на шее вздулись, и Калеб невольно ощутил владевшее монахом напряжение. Ему почудилось, что священник ворочает неподъемный груз.

Женщина села рядом с братом Хакко. Не спуская с нее взгляда, монах, вытянув руки к подносу с фруктами и хлебом, продолжал что-то говорить. Вероятно, ему хотелось, чтобы она взяла лепешку или плод.

– Я узнаю эту женщину… быть-есть Амайя из дома Шихана, погибшего в битве с Уан Бо… Что он с ней делает? – пробормотал Вастар. – Скажи мне, Калеб, сын Рагнара: что он делает?

Вождь произнес это очень тихо, не повернув головы к Калебу, но тот расслышал каждое слово. Казалось, говорящего с предками совсем не интересует, где Охотник был вчера и почему сразу не откликнулся на его зов. К счастью, об этом Вастар не спрашивал. На крайний случай Калеб собирался поведать о своем визите в Яму, что не было запретным, но кто знает, сколь далеко простирались таинственные способности вождя?.. Вдруг он сумел бы выяснить истину, взглянув в лицо Охотника?.. Это привело бы к ужасным последствиям! Почти наверняка борги атаковали бы полевой лагерь, Аригато велел бы стрелять, и сотни, даже тысячи людей приняли бы смерть под огнем разрядников. То, что их в любом случае ждала погибель, не имело значения: моральный аспект был важнее конечного результата.

– Что ты молчишь? – промолвил Вастар, все так же не глядя на Калеба.

– Я думаю. Там, в Доме Памяти, ты сказал, что от этого человека исходит злая сила… Это верно, но я ее источника не знаю. В нашем небесном мире есть люди, что могут влиять на других, заставляя делать то или это… Таков и брат Хакко.

– Он может убивать без копья и меча? – спросил говорящий с предками. – Ему это нравится?

Охотник колебался лишь секунду.

– Да, вождь. Он способен на убийство и любое насилие.

– В Дни Безумия людьми овладевает дух шатшара и они сеют вокруг смерть. – Голос вождя был тихим, но Калеб, как и раньше, слышал каждое слово. – Все превращаются в бесноватых, одни раньше, другие позже, но в любом из них виден злобный дух морского чудища. Их лица искажены, волосы растрепаны, движения беспорядочны, взгляд блуждает… А в этом человеке зло затаилось, и не всякий его увидит, ибо он не похож на бесноватого. Не похож, но всегда пребывает в Днях Безумия. Дух его – дух зверя!

Брат Хакко и Амайя из дома Шихана поднялись. Сорок шагов отделяли их от Калеба, но он видел, как стиснуты челюсти монаха, как побледнели его щеки, как расширились зрачки, затопив глаза непроглядной тьмой. Лицо женщины, наоборот, порозовело от прилившей крови. Казалось, она прилагает яростные усилия, чтобы освободиться, но тщетно – чужая воля была сильней.

– Я должен его остановить, – пробормотал Вастар, тоже поднимаясь. – Что бы он ни делал с этой женщиной и с другими, я должен его остановить!

Он ринулся из-под навеса к дамбе. Калеб последовал за ним, промедлив долю секунды, – сначала ощупал повязку над коленом. Инъектор был на месте.

* * *

Сидя у низкого столика в кабачке Симга, брат Хакко мрачно взирал на толпы боргов в голубых и синих одеяниях. Чувства его были в некотором расстройстве. Он знал, что твари, мельтешившие перед ним, скоро сгинут, но, как у каждой хорошей вести, была и неприятная сторона: потомки их как будто не собирались умирать. Ночью Охотник побывал в Пещерах, и, по его словам, в этом подземелье прятались две сотни малолетних монстров. Решетки с толстыми прутьями защищали их от бесноватых, которые заполонят Парао Ульфи через считаные дни, и от нашествия огромных черепах; запасов у них на несколько месяцев, есть топливо, вода, горючее масло. Когда хищное зверье очистит город и уберется в море, в степи и леса, ублюдки вылезут из своего убежища. Двести проклятых монстров, потомков демонов! Если вспомнить, сколько в этом мире городов, их будет тысяч тридцать или сорок на планете… И жизнь каждого – три века! Они расплодятся стремительно, как стая крыс!

Воистину, думал брат Хакко, всматриваясь в толпу, он послан в этот мир не зря. Святые Бозоны всемогущи, но временами Им нужен человек, его решимость и преданность, разум и руки. Суд вершат Они, но исполнить приговор обязан их посланец. Исполнить, как сказал отец Руэда, без гнева и пристрастия, без жалости и страха, ибо воля Творца уже наметила рубеж между Злом меньшим и Злом большим. Так было на Планете Башен, на Шамбале и в других мирах, захваченных отступниками. Но их еще можно было исцелить, обрубив гнилые ветви, а здесь гниение идет от корня. Здесь поможет одно: яд, который вытравит заразу!

Он поднял глаза вверх. Там, за голубыми небесами, висели в черной пустоте корвет и транспортный корабль, а рядом с ними – сфера планетарного синтезатора. Очень подходящее устройство, чтобы затопить отравой целый мир… Уничтожить все живое вместе с Охотником и тремя авалонцами… Ибо они тоже прокляты! Они тоже сгинут на Борге, как и тайны, открытые ими! Долгая жизнь прозелитов не нужна Монастырям!

Но сам он вернется, непременно вернется, решил брат Хакко, и его тонкие губы дрогнули в улыбке. Он вернется, чтобы поведать о населяющих планету дикарях, жестоких и воинственных, о битвах между ними, о кровожадных безумцах и новой трагедии, разыгравшейся здесь. Обратный путь будет долгим… Найдется время поразмыслить, о чем рассказать и что утаить…

Эта мысль подбодрила его, и, снова усмехнувшись, священник обратил взгляд к толпе. Женщины… Аригато хотел заполучить дикарку постарше… Дело нелегкое, но – видят Бозоны! – он попытается. К последнему желанию сьона доктора нужно снизойти.

Он заметил в толпе знакомое лицо и пристально уставился на женщину. Синяя потрепанная туника, босые ноги, пышная грудь и яркие глаза… Темные волосы связаны в пучки, на талии – кожаный пояс, и к нему подвешен клинок… Рыбачка Амайя из дома Шихана! Строптивая, как говорил кабатчик Симг… Ну, не строптивее прочих…

Зрачки брата Хакко расширились. Он знал, что его ждет, и был готов к поединку. Пьянящее ощущение власти над чужим сознанием охватило его, кровь отлила от щек, кончики пальцев похолодели. Мощь его дара варьировалась в определенных пределах, и сейчас он был силен, очень силен. Возможно, этой силы хватит, чтобы справиться с женщиной, прожившей двести лет.

Она подошла, и священник заставил ее сесть.

– Я помню тебя, – промолвила Амайя. – Ты небесный человек. И ты дал мне плод кутара.

– Верно, дочь моя. – Брат Хакко поймал ее взгляд, и женщина уже не смогла отвести глаза. Он заговорил, и речь его была негромкой, размеренной и напевной, словно монах баюкал ребенка. – Ты мне очень нравишься, Амайя, но я не желаю тебя как женщину. Я знаю, что скоро ты умрешь, и я хочу даровать тебе утешение. Но не здесь, не в этом месте… Тут множество людей, тут шумно, тут витают запахи вина и пищи, и мы не можем говорить здесь так, как подобает отцу и дочери. Есть место лучше этого, и я отведу тебя туда. Тихое место, где растут плодовые деревья, где солнце не жжет, а ласкает кожу, и его лучи под кронами сада рассыпаются зеленым золотом. В этом месте мы сядем и поговорим. Скажи, ты хочешь этого?

– Нет! Нет! – выдохнула Амайя, но глаз не отвела. – Ты не мой отец… он давно отправился в Яму, и он говорил со мной только о рыбе, сетях и лодках… А ты… что тебе нужно от меня?

Лицо брата Хакко сделалось застывшей бледной маской, жилы на шее напряглись.

– Я же сказал: даровать утешение. Ты не попадешь в Яму, Амайя, и шатшары тебя не растерзают. Что бы ни случилось с твоим телом, сама ты будешь жить, но как и где, я расскажу тебе в саду, под плодовыми деревьями. Встань, и пойдем туда. Ты ведь этого хочешь, Амайя из дома рыбака Шихана! Хочешь, я знаю… хочешь пойти со мной, хочешь слышать мой голос, смотреть в мои глаза… Хочешь!

– Не хочу… – промолвила она, но совсем тихо. – Я не пойду с тобой… ты меня не заставишь…

– Я не заставляю, а прошу. Встань, дочь моя. Подчинись своим желаниям…

Брат Хакко тоже шептал, на большее сил не оставалось. Упрямая тварь, исчадие демонов… ее воля против его воли… Он чувствовал, как перехватывает дыхание, но продолжал говорить:

– Я знаю, ты боишься, что жизнь твоя закончится в муках. Все боятся этого… Но ты со мной, и я не отдам тебя смерти, не отдам безумцам, что бродят по городу, не отдам зверю, ползущему из вод морских. Пока ты со мной, ты в безопасности. Я спустился с небес, чтобы спасти тебя, я могу сделать так, что ты не умрешь, могу даже взять тебя на небо. Разве ты не хочешь этого? Хочешь, конечно, хочешь! Загляни в свое сердце, дочь моя… не сопротивляйся, доверься мне… нас ждут тень под деревьями, шелест листвы и ковер из трав, усеянный цветами… нам пора идти… – Он на секунду смолк, коснулся молитвенного кристалла и резко вымолвил: – Вставай!

Это прозвучало, как удар хлыста. Мнилось, что эти слова подбросят Амайю в воздух, но поднялась она медленно и неохотно. Впрочем, брат Хакко уже не сомневался, что может привести ее куда угодно, в обещанный сад с ковром из трав или в лабораторию Аригато, под скальпели киберхирурга.

– Иди! Иди за мной и молчи! – произнес он повелительно. Затем, расталкивая боргов, направился к дамбе.

Он только раз повернул голову и убедился, что рыбачка шагает следом. Ее лицо пылало, кулаки были сжаты, зубы стиснуты, но ноги будто сами несли ее – мимо кабачка и башни, где дежурили воины, мимо столба с бронзовыми дисками, мимо повозки, запряженной длинношеим буа, мимо статуй шатшаров, грозящих когтистыми лапами. Больше монах не оглядывался и успел сделать еще десяток шагов, когда какой-то оборванец загородил дорогу. Возможно, этому не приходилось удивляться – чего еще ждать от дикарей, непочтительных даже к пришельцам с небес?.. Удивительно было другое: за спиной оборванца маячила высокая фигура Охотника.

* * *

Вастар вскинул руки и что-то выкрикнул – громко, но так быстро, что Калеб не разобрал ни слова. Борги, однако, услышали, и вокруг тут же начала собираться толпа. Мужчины и женщины стояли плечо к плечу, не приближаясь к говорящему с предками; лица их были испуганы и мрачны, словно перед ними шатшар терзал живого человека. «Суд вождя…» – прошелестело в толпе. И снова: «Суд… суд вождя…»

– Насилие! – произнес Вастар. На этот раз он говорил ясно и не спеша, словно бы задумчиво. – Быть-есть злое чародейство, насилие над волей и душой этой женщины! Можешь ли оправдаться, человек с небес?

– Она согласилась пойти со мной, – пробормотал брат Хакко. – Сама! Я ее не принуждал!

Глаза монаха перебегали с вождя на Охотника и снова на вождя. Кажется, он узнал говорящего с предками и уставился в его лицо немигающим взглядом. Щеки брата Хакко побледнели еще больше, жилы на шее выступили рельефнее.

– Со мной ты не справишься, – тихо, но с грозной усмешкой сказал Вастар. – Говоришь, она согласилась пойти сама? Я проверю.

Он положил ладонь на голову женщины. Амайя вздрогнула и будто очнулась от кошмарного сна. Ее глаза гневно вспыхнули, рука скользнула к поясу, пальцы сошлись на рукояти ножа.

– Оставь оружие, Амайя из дома рыбака Шихана! – Голос Вастара раскатился над толпой. – Куда ты идешь с этим человеком? Идешь сама или по принуждению?

Рыбачка скрипнула зубами.

– Он… он заставил, тощий урод!.. Не знаю, как…

– Я знаю. – Взгляды Вастара и священника скрестились. – Что еще скажешь, человек с небес? Говори!

– Пусть заставил, – нехотя промолвил брат Хакко, покосившись на Охотника. – Но там, куда я вел эту женщину, ничего дурного ей не сделали бы. Крохотная частица кожи, волосок, капелька пота… все, что нужно… гмм… нужно, чтобы выяснить ее связь с предками.

Вастар поморщился.

– Ты мог сказать ей об этом, мог уговорить, мог расстаться с ней, если бы она не согласилась… Не за капельку пота и волосок я спрошу с тебя, а за насилие над ее душой!

– Спросишь? – вдруг с яростью прохрипел монах. – Спросишь? Ты, нелюдь и отродье демона! – Он резко повернулся и оглядел боргов. – Все вы не от благого семени, вы нечистые твари, и потому умрете! Что за насилие я совершил?.. Это вы насильники! Ходите в другие города, пускаете без меры кровь, режете и бьете! Я знаю, я видел! Ничто не укроется от сынов неба и великого Творца! Он нашлет на вас безумие и положит конец бесчинствам! Положит, даже если вы разорвете меня в клочки!

В толпе раздался глухой ропот, Амайя снова схватилась за нож. Кажется, один Вастар был спокоен. Он смотрел на монаха и брезгливо кривил губы.

– Наши беды для тебя не оправдание. Мы погибаем… так быть-есть… погибаем, но остаемся людьми, пока возможно… людьми, не шатшарами… – Вождь шагнул к брату Хакко, вытянул длинную руку и коснулся его лба. – Я вижу черный след, что тянется за тобой, чужеземец. Ты достоин смерти, но сейчас тебя не убьют. Зачем? Скоро ты и так умрешь, но не здесь, не здесь… И больше никому не причинишь вреда… Я проклинаю тебя и лишаю злой силы. Уходи!

Монах лишь пожал плечами. Толпа раздалась перед ним, и он быстрыми шагами направился к северной дороге. Калеб видел, как брат Хакко, миновав пять или шесть каменных изваяний, замер на минуту, вытащил из-за ворота алый молитвенный кристалл и поднял его высоко на серебристой цепочке. Губы монаха шевельнулись – должно быть, он ответил проклятием на проклятие.

Борги начали расходиться, и вместе с ними исчезла Амайя из дома рыбака Шихана. Внезапно в дальнем конце улицы послышались крики, чей-то вопль взмыл к небесам, и дежурившие у башни воины бросились туда с копьями наперевес. Приглядевшись, Калеб различил мечущихся людей, блеск оружия, круговорот синих, лазоревых, голубых одежд, ставни и двери, что закрывались с резким стуком.

– Безумец… – пробормотал он. – Еще один безумец…

– Их становится все больше, – отозвался вождь и впервые за время этой встречи посмотрел Охотнику в глаза. Взгляд был долгим, но Калеб не мог догадаться, что увиделось Вастару, – Яма, заваленная костями и гниющими трупами, или сумрак подземелья, очаги у пещерного озерца и грот, полный спящих детей. Был ли в силах говорящий с предками считать его воспоминания?.. Не прикасаясь к его виску, не погружая в транс и ничего не спрашивая?.. Для Калеба это осталось тайной.

Вастар смотрел на него, но в глазах вождя не было упрека, только печаль и сожаление.

– Их становится все больше, – повторил говорящий с предками. – Больше и больше с каждым днем. Так быть-есть… – Он вздохнул. – Пора вам уходить, Калеб, сын Рагнара. Возвращайтесь в свои небеса и не тревожьте нас. Жизнь можно разделить, но смерть – нельзя.

– Нельзя, – согласился Калеб и поднес ладонь к губам. – Прощай, Вастар, и прими мое пожелание смерти легкой и быстрой. Буду помнить тебя, пока я жив, – там, в пустоте среди звезд и в мирах под другими солнцами. Буду помнить!

Он повернулся и зашагал прочь, повторяя про себя: храни, что имеешь. Храни, даже если это лишь воспоминания. Память о тех, чье время кончилось и тела расточились прахом.

– Свет в моих глазах стал ярок, – донеслось ему вслед.

* * *

В город священник ходил пешком. Путь туда и обратно занимал около трех часов, даруя время для благочестивых размышлений. Еще он глядел на скалы у морского берега, на поля, фруктовые рощи и усадьбы знатных боргов, прилепившиеся к склонам горного хребта, глядел на щедрый мир под аметистовыми небесами и изумлялся. Так непохоже на Полярную с ее суровым климатом, пронзительными ветрами и частыми бурями! Удивительно! Святые Бозоны наделили нечестивцев всей этой красотой и изобилием, тогда как праведным и верным достались камни, редкий лес и скудная земля! Возможно, в том заключался божественный промысел: чем труднее жизнь, тем чище и возвышенней душа. Праведность не гостит среди сытых.

Но на этот раз он не любовался живописными пейзажами и не размышлял о намерениях Творца. Губы брата Хакко кривились от ярости, ноздри раздувались, в висках стучала кровь. Снова и снова он повторял слова отца Руэды, но успокоиться не мог. Будьте справедливы в своих деяниях, не руководствуйтесь гневом и пристрастием, измерьте и взвесьте… Первая часть напутствия пролетала стремительно, не задерживаясь ни на миг, зато вторая… Идите до конца без страха и жалости! Это он слышал гораздо яснее!

Дамба с изваяниями чудищ осталась позади, когда над ним промелькнула авиетка. Охотник возвращался в лагерь… свидетель пережитого унижения… Брат Хакко проводил аппарат ненавидящим взглядом.

Пожалуй, Охотник вызывал более сильные чувства, чем предводитель дикарей. Вастар, отродье демонов, бросил ему вызов, но в их ментальном поединке, как казалось брату Хакко, не было проигравшего и победителя. Женщина сбежала, ибо пришлось ослабить контроль, и это вполне естественно… Он не сумел подчинить дикаря, но и тот с ним не справился – его проклятия смешны! Хотя человек такой ментальной мощи… «Не человек, а тварь!» – поправился брат Хакко. Инопланетная тварь, чей разум не подвластен его воле! Но все же он совладал бы с этим монстром… вероятно, совладал, если бы не Охотник… Его присутствие не просто отвлекало – этот червь с Земли был знаком поражения. Его рука на горле… ледяные глаза, хватка безжалостных пальцев, звериный оскал…

Брат Хакко вздрогнул и машинально потер шею. Что вспоминать?.. Охотник останется здесь и умрет. Охотник, его женщина и оба авалонца… Сгинут вместе с боргами, с проклятой нелюдью…

«Без страха и жалости», – повторил он про себя и ускорил шаг.

Глава 18 Исход

Лаборатория словно уснула: не мигали огни на панелях сканеров и анализатора, не шумели центрифуги, киберхирург застыл, сложив в кольца гибкие щупальца, погасли экраны, и только над пультом связи с кораблем висела в воздухе серебристая рамка. Сейчас пустая – в присутствии капитана не было нужды, и сьон Аригато распорядился его не беспокоить.

Калеб, закончив рассказ о стычке брата Хакко с вождем, стоял у окна, посматривая с высоты на северную дорогу. Остальные сидели: Аригато и Десмонд – по обе стороны пульта связи, Дайана – рядом с полевым анализатором. В просторном зале царила тишина, и казалось, что зона безмолвия простирается снаружи, прикрывая сад и дом, двор и лестницу с тысячей ступеней. Ни один звук оттуда не проникал в лабораторию – их гасили прикрывавшие окна силовые щиты.

Наконец Аригато Оэ нарушил молчание.

– Когда вернется священник?

– Минут через сорок-пятьдесят. – Калеб отвел взгляд от окна.

– Я пролетел над ним на обратном пути. Он не торопится.

Доктор Аригато с задумчивым видом погладил бородку.

– Я хочу услышать его версию произошедшего. Вдруг он что-то уточнит или добавит… Хотя двух мнений быть не должно: инцидент опасный. Недружественное поведение аборигенов грозит нам…

– Выслушивать версии некогда, – перебила его Дайана. – Вастар, их вождь, ясно сказал: вернитесь в свои небеса и нас не тревожьте. Нужно сворачивать лагерь, сьон.

– Согласен с доктором Кхан. – Привычная улыбка сползла с лица ксенобиолога. – Если вспомнить, что случилось с первой экспедицией… Нам лучше удалиться, не дожидаясь неприятностей. Работа в основном закончена, мы взяли много образцов, и дальнейшие исследования можно провести на корабле. – Посмотрев на анализатор, он добавил: – Тем более что комплекс на борту мощнее на порядок.

Калеб снова бросил взгляд в окно. В аметистовом небе плыли снежные перья облаков, за прибрежными скалами мерцала и переливалась поверхность океана, и берег, зеленый и золотистый, стекал к нему плавной волной. Простор, покой… Так не хотелось возвращаться в тесные отсеки корабля! Он бы остался в этом чудесном мире, остался здесь с Дайаной, забыв про Авалон и Землю и Великие Галактики, но время выдалось неподходящее. Плохое время для боргов… Жизнь можно разделить, но смерть – нельзя… Смерть у каждого своя.

Доктор Аригато Оэ пребывал в раздумьях; казалось, он взвешивает опасность на невидимых весах, где мнение коллег служило гирьками. На северной дороге возникла темная точка. Приближаясь, она росла, обретала размер и форму, и вскоре Калеб различил крохотную фигурку человека.

– Монах возвращается, – произнес он.

– Хорошо. – Аригато коснулся пальцами виска. – Я все же должен его выслушать, но это не замедлит наших сборов. Согласен с вами, Десмонд, и с вами, доктор Кхан: пора уходить. Вызовите роботов и начинайте демонтаж установок. Десмонд, на вас погрузка. Кхан, подготовьте контейнеры для биопроб. Это самая ценная часть наших материалов, и я хотел бы лично…

Они заговорили о боксах для вакуумной упаковки, о записях, сделанных в Доме Памяти, о генераторе и силовых щитах, которые можно деактивировать и бросить на планете. Калеб следил за фигурой священника. Брат Хакко уже взбирался по лестнице, и солнечный свет падал на его макушку с редкими волосами и спину, обтянутую темным балахоном. Лица его не было видно, пока он не взошел на самый верх, очутившись рядом с охраняющим лестницу роботом. Тут он остановился, плюнул в сторону Парао Ульфи и погрозил кулаком.

– Братец Хакко уже здесь, – заметил Калеб. – И кажется, он сильно не в духе.

– Приставим его к роботам, пусть трудится, – промолвила Дайана и мстительно добавила: – Чем больше груз на спине, тем меньше поводов для меланхолии.

Калеб бросил взгляд в окно. Почему-то брат Хакко не направился ко входу в дом, а решил обогнуть здание. Пять секунд, и он исчез в саду под древесными кронами.

– Обойдемся без его помощи, – сказал дуайен. – Десмонд, я полагаюсь на вас и рассчитываю, что к вечеру сборы завершатся. Теперь вы, Охотник… Ваша задача – поднять наверх краулеры, разместить их в грузовом отсеке и надежно закрепить. Доктор Десмонд объяснит, как это сделать. Потом займетесь авиетками. Это самое тяжелое оборудование, и грузить его нужно в первую очередь.

– Что с боевыми роботами? – спросил Калеб.

– Не нужно снимать их с постов до самого последнего момента. И приглядывайте за слугами! Если среди них начнется вспышка бешенства, мы будем выну…

Пол чуть заметно дрогнул, и Аригато остановился на полуслове. Остальные тоже молчали. Казалось, что тишина в лаборатории звенит.

– Что это? – наконец спросила Дайана, приподняв брови. – Землетрясение?

Ксенобиолог помотал массивной головой.

– Не может быть! Я не ощущаю повторных толчков. Да и этот был очень слабым.

– По нашим наблюдениям с орбиты здесь сейсмически безопасный регион, – промолвил Аригато Оэ. – Правда, рядом горы, но я не думаю, что это колебания земной коры. Больше похоже на…

С тихим шелестом развернулся видеодатчик на пульте связи, вспыхнул экран, и встревоженный голос Людвига произнес:

– Почему вы здесь, сьон Аригато? Катер возвращается, а вы четверо – в полевом лагере? Почему вы остались? Что произошло?

Аригато опять смолк в замешательстве, Десмонд раскрыл и тут же захлопнул рот, Дайана побледнела.

Охотник пробормотал проклятие.

– Что произошло? Седьмое Пекло! Чтоб его моча посинела! Он угоняет катер! Клянусь Великими Галактиками!

– Но для чего? С какой целью?.. – Аригато закусил губу.

– Думаю, сьон, сейчас это не главный вопрос. – Калеб резко повернулся к пульту связи. – Людвиг, в катере брат Хакко. Ты можешь перехватить управление? Или хотя бы связаться с ним?

– Нет. Не-е-ет… не-еее-ет… – Внезапно послышалась невнятная многоголосица, словно искусственный разум в панике спорил сам с собой. Потом он произнес более отчетливо: – Не могу, Калеб… пытаюсь, но не могу… внешний контроль блокирован… я не могу связаться с навигационным модулем… и я не могу бросить вас на планете… – Снова странные звуки, похожие на визг, и тут же: – Что мне делать? Что… мне… делать?..

– Он решил, что мы погибнем, – сказала Дайана, стискивая кулачки. – Эта мысль сводит его с ума.

– Подобные устройства очень впечатлительны, когда дело касается жизни людей, – произнес Десмонд. Он хотел выдавить улыбку, но это не получилось.

– Людвиг на борту не в одиночестве, – возразил Калеб. – Ну-ка, где наш капитан? Что он делает?

– Спи-и-ит… он спи-иии-ит…

– Так разбуди его, парень! И перестань визжать!

Голос Людвига сразу окреп.

– Капитан… да, конечно… спасибо, Калеб… сейчас я это сделаю… Капитан! Капитан!

* * *

Ковальский не любил, когда его будят после трех стаканов коньяка, а если было выпито четыре, пробуждение было совсем мучительным. Однако он выслушал Людвига, поморгал, протер глаза и слез с койки. Потом вытащил из оружейного сейфа разрядник и неверной походкой направился в трюм, к стыковочному шлюзу, бормоча по дороге:

– Продырявлю мерзавца… как вылезет из катера, так и снесу башку… проклятые буркалы выжгу… – Он повысил голос: – Людвиг! Ты все зафиксировал? Бунт на борту! То есть в наземном лагере! Член экипажа священник Хакко с Полярной покинул без разрешения базу, угнал транспортное средство, лишив тем самым… Ну, знаешь, что там внести в полетный журнал… А капитан, следуя инструкции и служебному долгу, воспр… воспрепятствовал! – Ковальский помахал излучателем. – Раз бунт, я в полном праве! Без Охотника обойдусь!

– Я могу выслать за ними челноки, – сказал Людвиг.

– Это на крайний случай, – ответил капитан. Широко расставив ноги, он замер напротив шлюза. Ствол «гаррисона» подрагивал в его руках. – Они-то поднимутся в челноках, а снаряжение?.. Краулер в челнок не засунешь… еще роботы, авиетки и все остальное… опять же материалы экспедиции…

– На челноке может прилететь Калеб. Для поддержки.

– А я сказал, что обойдусь!

Спустя минуту Ковальский хмыкнул и поинтересовался:

– Охотник… А если послать за ним, когда он явится?

– Примерно через два часа с небольшим.

– Ну, вот видишь… А катер? Где этот чертов катер?

– До стыковки четыре минуты двадцать восемь секунд.

– Мы могли бы его расстрелять… – задумчиво произнес капитан, запустив пальцы в бороду. – Или заблокировать стыковочный узел… Пусть сидит в катере.

– Я не могу убить человека, вы ведь знаете, – откликнулся Людвиг. – И не могу не пустить его на борт. Вы тоже не должны его убивать. Если будет приказ, я пришлю роботов и попытаюсь…

Он смолк.

– Попытаешься! – Капитан хмыкнул. – Что попытаешься?..

– Роботы отнесут его в гибернатор.

– А если он будет сопротивляться и орать? Ты это выдержишь?

Людвиг всхлипнул.

– Не знаю…

– То-то и оно. – Капитан почесал в бороде. – Лучше уж я сам. А ты, малыш, отвернись.

Вспыхнули красные огни, раздался мелодичный звон, и корабль слегка встряхнуло. Потом, наполняя шлюз, зашипел сжатый воздух.

– Он здесь, – пробормотал Ковальский, вскинув ствол «гаррисона». – Ну, сейчас я его приласкаю…

Створки шлюза разошлись, и брат Хакко выскользнул на палубу. Он двигался стремительно, словно змея, атакующая добычу. Капитан не успел выстрелить. Молнии излучателя спали.

Поймав его взгляд, монах негромко промолвил:

– Брось оружие. Брось, сын мой. Я пришел с миром.

Приклад «гаррисона» стукнул о пластиковое покрытие пола.

* * *

– В принципе, мы можем подняться на орбиту в челноках, если их пришлет капитан, – сказал Десмонд.

– Если монах позволит их прислать. – Калеб покосился на экран, мерцавший над пультом связи. Никаких сообщений там не появлялось, лишь вспыхивали иногда искры атмосферных разрядов.

– Вы думаете… – начал Аригато Оэ.

– Я думаю, сьон, что братец Хакко сейчас полный хозяин на борту. Капитан с ним не справится.

– Но Людвиг – не человеческое существо и ему неподвластен… – Голос дуайена дрогнул. – В его распоряжении роботы и все системы корабля… Он может пустить газ, ослепить вспышкой или обесточить жилую зону…

Дайана встряхнула головой, и ее волосы – прядь темная, прядь светлая – рассыпались по груди и плечам.

– Людвиг никогда не причинит вред человеку. Он бессилен против зла. Он даже не умеет лгать!

– Но капитан…

– Капитан – другое дело, – согласился Калеб. – Возможно, я ошибся. Возможно, он уже сметает пепел брата Хакко с палубы или кладет в гибернатор его труп с дырой во лбу. Я очень на это надеюсь.

Они замолчали. В лаборатории уже не звенела тишина, помещение наполняли шорохи, скрипы, негромкий стук – многорукий робот сматывал кабель, другой возился с киберхирургом. Десмонд снял защиту с окон, и в зал вплыла небольшая гравиплатформа. Дайана принялась укладывать на нее вакуумные контейнеры с биопробами. Она уже не казалась бледной, щеки порозовели, и исчез тревожный огонек в глазах. Она вела себя так, словно катер все еще ждал во дворе за домом, чтобы в урочный час поднять их в небеса.

Лоб доктора Аригато прорезали морщины, брови сдвинулись. Он не выглядел растерянным – скорее недоумевающим.

– Зачем он это сделал? Что ему нужно? Хочет угнать корабль? Бросить нас здесь и вернуться в Великие Галактики?

– Бессмысленные вопросы, сьон, – буркнул Калеб.

– Не такие бессмысленные, Охотник. Если мы поймем причину и цель, нам будет проще вести переговоры… если переговоры будут и если он выставит какие-то условия. Вы последний, кто контактировал с ним, вы свидетель возникшей ссоры… Возможно, это вывело его из равновесия?.. Возможно, он действует под влиянием стресса?..

Калеб глубоко втянул воздух. Бездействие тяготило его, неведение было страшнее смерти. Он посмотрел на Дайану. Она была воплощенным спокойствием. Ее руки порхали, словно выполняя фигуры простого танца: взять контейнер со стеллажа, опустить на платформу, включить магнитные захваты. Контейнер за контейнером, контейнер за контейнером…

Он перевел взгляд на Аригато Оэ и произнес:

– Ничего не могу добавить. Я рассказал вам, что Вастар и Хакко прокляли друг друга, и Бозон ведает, чье проклятие сильнее. Оба в этих делах мастера… Но я больше полагаюсь на разрядник.

* * *

В эти минуты брат Хакко тоже размышлял о проклятии. Как и думалось ему, слова дикаря были пустым звуком: силы он не лишился, власть над человеческими существами не исчезла. Это еще раз доказывало, что борги лишь особая порода тварей, пусть отчасти разумных, но не принадлежащих к людскому роду. Люди – те, кто подчиняется его воздействию, чей мозг ему покорен; люди обитали в Великих Галактиках, тогда как эта вселенная была пристанищем выродков и монстров. Если их все же породили не демоны, а Святые Бозоны, то цель ясна: показать отличие между настоящим человеком и уродом с длинной шеей и руками до колен.

Так рассуждал брат Хакко, поднимаясь из трюма на верхние палубы. Капитан шел за ним как овца, которую ведут на бойню. Щеки Ковальского обвисли, в глазах застыла обреченность; он шевелил губами, пытаясь что-то произнести, но не мог выдавить ни звука.

Миновав коридор с жилыми отсеками, они очутились в оранжерее. Здесь священник остановился и оглядел помещение. Никаких перемен: по стенам и потолку прихотливо вьется плющ, под стенами – газоны, и там зеленеют четыре жасминовых куста, две пальмы, кедр и дерево, похожее на дуб. В дальнем конце – массажная кабина и крохотный бассейн, между газонами – скамья, у люка, ведущего в коридор, – площадка, где обычно проходили трапезы. Сейчас тут не было ни кресел, ни стола.

Осмотрев все это, брат Хакко покосился на свою жертву и поднял взгляд к потолку.

– Что-то я не слышу знакомого голоса, – негромко промолвил он. – А ведь ты наблюдаешь, следишь! Ты здесь, ты повсюду, маленький шалунишка… Подглядываешь, подслушиваешь, читаешь назидания – о том, что надо позабыть давние обиды… Но мне ты не сказал ни слова. Почему? Лишился дара речи?

Тишина. Молчание. Потом послышались странные звуки – всхлипы, стоны или, возможно, рыдания.

– Яснее! – каркнул монах. – Говори яснее и перестань выть! Не думай, что это меня тронет. Я привык к слезам.

– Милосердия! – Внезапно Людвиг обрел голос. – Молю о милосердии, святой отец! Не причиняйте вреда капитану, отпустите его! Явите милость! Разве не милостив Творец, создавший нас? И разве вы Ему не поклоняетесь? Вы и вся ваша церковь?

– Тебя Творец не создавал, ты тварь без души и тела и не можешь рассуждать о милосердии. Но все же я тебе отвечу, – произнес брат Хакко, снимая с шеи алый кристалл. Он покачал его на цепочке, затем поднял вверх. – Видишь? В моей левой руке – священный символ веры, и в нем любовь, милосердие и благость, все, что церковь дарит верным своим сыновьям и дочерям. А что в другой руке? – Резким жестом брат Хакко вытянул правую руку к капитану. – В ней меч! Невидимый, но меч! Чтобы разить отступников!

Кристалл вдруг налился багрянцем, сверкнула серебряная цепочка, прошитая прочной кейларовой нитью. Опустив руку, священник сказал деловым тоном:

– Предупреждаю: не пытайся обесточить отсеки, пустить сонный газ или вызвать роботов. И не пытайся связаться с лагерем. Сделаешь что-то недозволенное, убьешь капитана. Тебе ведь этого не хочется, верно?

– Я так не поступлю, святой отец. Нет, ни за что! – Тонкий мальчишеский голос дрогнул. – Но чего вы хотите? Что будет с капитаном? И что будет с Дайаной, Калебом и другими людьми, которые остались на планете?

– О тех, кто остался, можешь не беспокоиться. Капитан… да, капитана ты еще в силах доставить назад, если кое-что выполнишь. Да, только в этом случае. Я ведь могу утопить его в бассейне… медленно, медленно… могу задушить или срезать с него кожу… могу подвесить вниз головой на дереве, могу сжечь разрядником руки и ноги… Покорствуй, и капитан уцелеет.

Самым простым решением была бы остановка сердца либо инсульт, вызванные ментальным ударом, но такая смерть не слишком зрелищна. Эта тварь должна бояться, подумал священник, должна сходить с ума от страха, и потому капитан не умрет. Пока не умрет… Капитан был ценен как фактор устрашения, и он останется в живых до конца полета, до стыковки с космическим портом. Возможно, еще немного… еще час или два…

Брат Хакко усмехнулся и произнес:

– Если мы договоримся, я устрою капитана в гибернаторе. Он будет лежать там в полной сохранности, пока мы не доберемся до Полярной. Там я выйду, а ты улетишь… вернешь капитана к жизни и улетишь куда захочется, к ближайшей базе Архивов или на Авалон.

Вряд ли полет будет очень долгим, мелькнуло у монаха в голове. Все записи, все материалы экспедиции и сама память о ней должны исчезнуть вместе с этим кораблем, так что после старта он наткнется на крейсера Монастырей или попадет под импульс орбитальной крепости. Хорошее решение, но примитивное. Скорее всего, им займется служба отца Руэды – искусственный разум отключат и направят корабль на звезду. Смерть в огненной купели – лучшее искупление грехов.

– Я не могу бросить здесь Дайану, – нерешительно прошептал Людвиг. – Дайану, Калеба, сьона Аригато и Десмонда… Почему бы не послать за ними челноки? Они поднимутся сюда и тоже лягут в холодный сон… вы заставите их, святой отец… вы ведь это можете…

– Исключено! – Брат Хакко передернулся, вспомнив схватку с Охотником. – Но, как я сказал, о них не нужно беспокоиться. Они проживут свой век на Борге, прекрасной планете, которая ничем не хуже Авалона. А вот капитан… Хочешь послушать, как он кричит?

Жалобный стон всколыхнул воздух и угас в зелени кустов. Очевидно, даже мысль о пытках была для Людвига невыносимой.

Ковальский попытался что-то буркнуть. Священник дернул его за бороду и покачал перед лицом капитана кристалл на блестящей цепочке.

– Стой молча, время вопить не пришло! Не двигайся! Можешь вспоминать Шамбалу, но думай не о мести, сын мой, думай о покаянии… о том, почему и зачем Святые Бозоны отдали тебя в мои руки… – Он снова поднял взгляд к потолку и распорядился: – Развернуть экран внешнего обзора! Надеюсь, ты еще не начал демонтаж синтезатора?

– Нет, святой отец, – откликнулся тонкий голосок. – Но к чему он вам?

Брат Хакко оставил вопрос без ответа. Задрав голову, он разглядывал огромную сферу, усеянную соплами инжекторов. Блистая в лучах далекого солнца, она висела над Боргом – то ли рог изобилия, готовый послать живительный дождь, то ли занесенный над планетой меч. Чуть выше синтезатора маячила на фоне звезд решетчатая конструкция транспортного корабля.

– Все в целости… – Монах довольно кивнул. – Воистину, промысел божий уберег от неудачи… Скажи мне, тварь без тела и души, ты ведь можешь управлять этой установкой? На это у тебя хватает разумения?

– Да… – прошелестело в воздухе.

– Громче!

– Да! Да, да, да!

– Вот и хорошо. Подготовь синтезатор к запуску. Мне нужен яд, тысячи, миллионы тонн яда – циклофетан, картап, радуга смерти… Еще быстродействующий вирус – скажем, троянской чумы… Этим надо насытить атмосферу, моря и прочие водные источники. Приступай!

Тишина. Огромная сфера на экране висела неподвижно. Брат Хакко был не очень сведущ в трансмутационной химии, но понимал, что из редкой космической пыли не приготовить смертельный коктейль. Для этого требовалось сырье, много сырья! Синтезатор должен опуститься в нижние воздушные слои или в воды океана, в среду с достаточной плотностью.

Но ничего не происходило.

– Мне долго ждать? – поинтересовался священник.

– Я не могу… Пощадите, святой отец! Я н-не-е мо-огу!

– А я считаю, можешь.

Секунду-другую брат Хакко предавался раздумьям, посматривая то на бассейн, то на цепочку с кристаллом в своих руках. Затем прошептал: «Бозон Творец! Ради велений Твоих и мощи Твоей!» – и набросил цепочку на шею капитана.

* * *

– Если мы даже улетим в челноках… – произнес Аригато Оэ, озирая платформу с аккуратно уложенными контейнерами. – Если улетим… придется бросить все собранные материалы…

– Я так не думаю, сьон. – Калеб потянулся к колену, ощупал инъектор с зельем. – Главное, попасть на борт! Я разберусь с этой крысой, и мы сможем вернуться. Вернуться и забрать все, что вы пожелаете.

Десмонд, возившийся с разборкой анализатора, повернул голову. На его лице возникла улыбка, губы растянулись до ушей.

– Здравая мысль, Охотник! Одобряю! Дело за немногим – попасть на борт!

Дуайен экспедиции обвел взглядом свою команду – Калеба, Десмонда и Дайану Кхан, затем уставился на монитор, мерцавший над пультом связи. Морщины на его лбу сделались глубже. Казалось, за эти часы он постарел на много, много лет.

– Никаких сообщений… Что творится на корабле?.. Что?.. Людвиг молчит…

Киберхирург был уже демонтирован, сканеры и центрифуги упакованы, роботы усердно трудились, переносили ящик за ящиком на первый этаж, к выходу во двор. Топот многоногих механизмов отдавался эхом в пустеющем зале и на лестнице. Боргов не было видно, ни слуг, ни служанок; похоже, они понимали, что небесных гостей беспокоить не стоит. Гости, как и полагается, собрались домой. Вот только на чем?.. Нет пеших дорог в небеса, и не взлетишь в них без крыльев…

Чувство мучительного бессилия терзало Калеба. Он привык действовать и в любой ситуации полагался только на себя, но сейчас его разум, ловкость, искусство Охотника были бесполезны. Он вспомнил о своем желании остаться здесь с Дайаной, остаться в этом мире аметистовых небес, забыть про Авалон и Землю… Это желание все еще не исчезло. Что же изменилось за немногие часы?.. Лишь одно: его, и Дайану, и обоих их спутников бросили. Обманули и бросили! Он мог бы остаться по собственной воле, но не терпел насилия.

Калеб стиснул кулаки и отвернулся. Небо за окнами было по-прежнему ясным, и с гор плыли к морю невесомые пушинки облаков. Гнев бушевал в его сердце, но что он мог поделать? В небесах и правда нет пеших дорог, и не взлетишь в них без крыльев…

Легкая ладонь коснулась его плеча.

– Моя работа закончена, а ты свою еще не начинал, – сказала Дайана. – Пойдем во двор. Нужно поднять краулеры. Я помогу тебе.

На мгновение он прижался щекой к ее ладони. Знакомый аромат окутал Калеба, растворяя бессилие и гнев; он снова был собран и спокоен. «Храни, что имеешь…» – подумалось ему. Что ж, главное свое сокровище он не потерял.

Они покинули лабораторию и спустились во двор. Лестница с тысячей ступеней лежала перед ними, внизу простирался пустынный северный тракт, а дальше виднелись дома Парао Ульфи – белая пена у подножия гор. В этот день гнездо боргов было на редкость молчаливым – ни шума толпы, ни скрипа телег, ни тревожных звуков набата. Ничего, кроме далекого мерного рокота волн.

Дайана вздохнула.

– Жаль отсюда уходить… Но всякому деянию – свое время. Сейчас мы здесь лишние.

– Возможно, мы останемся тут навсегда, – сказал Калеб.

– Не останемся. – Она покачала головой. – Мы улетим. Я знаю.

– Если не выйдет, я не очень огорчусь. Будем жить с боргами… с теми детьми, которых я видел в Пещерах… Будем жить, ты и я.

– Ты и я, – повторила Дайана. – Это ведь главное, верно?.. Но мы улетим.

Шелест одежд и перестук сандалий заставил их оглянуться. На ступенях у входной арки стояла Зарайя. Лицо ее было тревожным, взгляд перебегал от Калеба к Дайане и снова к Калебу, веера ресниц то взлетали вверх, то падали на щеки. Сейчас, как никогда прежде, она походила на облик женщины, созданный Дайаной: нежные черты, полные яркие губы, ямочка на подбородке, стройная длинная шея, изящная головка с густыми прядями темных волос.

– Ваша железная птица улетела, а вы остались, – тихо промолвила она. – Птица вернется? Вернется за вами?

– Да. Скоро. – Голос Дайаны был ровным и уверенным. – Прощай, милая моя Зарайя.

Женщина кивнула, взметнув водопад волос.

– Прощай, дочь неба. Будь счастлива, пока в этом мире сияют солнце и звезды. Я помню про твой дар.

Она исчезла в доме.

– Уверена, что мы улетим? – Калеб скрестил на груди руки. – Кажется, ты в этом не сомневаешься… Но почему?

Его подруга на мгновение задумалась.

– Помнишь, я говорила тебе о своем видении? Много дней назад, на орбите, когда мы еще не спустились на Борг… Мы были у морского берега, шли рядом с волнами, и вдруг ты остановился и сказал, что мы давно уже вместе, и я должна подарить тебе сына и дочь. Помнишь, Калеб?

– Помню. Конечно, помню!

Он обнял Дайану и привлек к себе. Он слышал, как бьется ее сердце.

– Это видение продолжилось в снах. Я сидела в саду, и наши дети играли у моих ног. Мальчик и девочка.

– В этом саду? – Калеб вытянул руку к плодовым деревьям.

– Нет. Сад у нашего дома на Авалоне… Поэтому я знаю, что мы вернемся. Вернемся в Великие Галактики, вернемся на Авалон. И принесем людям дар долгой жизни.

Калеб склонился к ее лицу, заглянул в глаза цвета янтаря.

– Ты веришь в сны, любовь моя? Но ты ведь антрополог, ученый доктор! Как-то ты сказала, что грядущее не является в снах, а зависит от нас и внешних обстоятельств. Что такое сны? Разве можно на них полагаться?.. Сны сотканы лишь из наших надежд и мечтаний!

Она долго молчала, потом улыбнулась и погладила его щеку.

Это так, несомненно, так. Но разве надежды и мечты не творят будущее?

* * *

– Можешь! – повторил брат Хакко, сильнее затягивая цепочку на горле капитана. Он уставился в его мертвеющие глаза и приказал: – Кричи! Теперь я разрешаю!

Но из горла Ковальского вырвались лишь бульканье и хрип. Зато от воплей и стонов Людвига сотрясались потолок и стены, пол ходил ходуном и растения в оранжерее отплясывали бешеный танец. Это не было преувеличением: «Людвиг Клейн» являлся кораблем-трансформером, и похоже, что управляющий им разум терял контроль над стабильностью среды.

– Успокойся, он еще жив, – произнес адепт и ослабил хватку. – Успокойся, я сказал! Но он умрет, умрет в муках, если ты будешь упрямиться.

Пляска пола, потолка и стен прекратилась. Людвиг пробормотал:

– Циклофетан… Вы обещали, что Дайана и Калеб будут живы… Но циклофетан… Если насытить им воздух и воду, все умрут… Это очень летальное вещество. Дайана, Калеб… еще Десмонд и сьон Аригато… им не выжить…

– Все зависит от них. Есть краулеры, и с помощью силовых щитов можно герметизировать любое помещение. Циклофетан распадается за две декады.

– Но картап и вирус троянской чумы…

– Ты торгуешься, тварь? – Цепочка снова врезалась в шею капитана, и тот захрипел. – Смотри, как он задыхается! Еще немного, и он умрет! Умрет по твоей вине!

«А ведь это мысль!» – подумал брат Хакко. Если настроить киберхирург на реанимацию, смерть может сделаться многократной… Убить, оживить, убить, оживить… Это произведет впечатление! Тварь упряма, однако…

Заметив, что синтезатор окутался фиолетовой дымкой и стал перемещаться к планете, он позволил капитану сделать глоток воздуха. Остальные двигательные функции были блокированы; жертва не могла пошевелить даже пальцем.

Сфера опускалась медленно. Слишком медленно, решил брат Хакко.

– Поторопись! – каркнул он.

– Но агрегат надо спускать с осторожностью, и это займет почти сутки. А на синтез ядов понадобится два стандартных месяца.

– Не пытайся меня обмануть, упрямая тварь! Это планетарный синтезатор! С огромной производительностью!

– Но не бесконечной, – возразил Людвиг. – Вы требуете миллионы тонн, святой отец. Четыре компонента: циклофетан, картап, радуга смерти и вирус троянской чумы… четыре миллиона тонн… Или нужно больше? В этом случае срок увеличится, так как…

– Умолкни, – велел адепт. – Четыре миллиона тонн… Я погорячился, хватит одного циклофетана, двести тысяч тонн и не более того. Кажется, в активной фазе он взаимодействует с азотом воздуха, увеличивая многократно свой объем… что-то вроде цепной реакции… Я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – отозвался Людвиг. – Двести тысяч тонн циклофетана достаточно, чтобы убить все живое на планете – от растений до высших организмов. Этот яд и правда распадается за две декады… Если Дайана и Калеб не погибнут, они окажутся в мертвом мире. Ни травы и деревьев, ни животных, ни даже микрофлоры… Вы этого хотите, святой отец? Этого?

Сфера остановилась, фиолетовое сияние погасло.

Брат Хакко в ярости стиснул зубы, потом прошипел:

– Вниз, упрямый ублюдок! Веди ее вниз!

– Я н-не м-моогу это сдела-аать! – Голос Людвига сорвался. – Н-не м-моогу!

– Тогда он умрет! Он умрет столько раз, сколько я пожелаю! – Брат Хакко с силой потянул цепочку, кожа на шее капитана лопнула, хлынула кровь, и его лицо начало синеть. – Он умрет, и это будет твоя вина! Как на Шамбале… они тоже не желали покориться, и что?.. Чего они добились?.. Я знаю, ты помнишь, помнишь!

Людвиг завизжал – отчаянно, пронзительно. Визг его сливался с хрипами капитана.

Все же придется его умертвить, решил адепт. Убить и сунуть в реаниматор… только быстро…

Он протянул нить к сознанию капитана – тело Ковальского оставалось неподвижным, но разум корчился в агонии. Брат Хакко с холодной яростью следил, как угасает мозг, как сердце бьется все реже и реже, как сжимаются лишенные воздуха легкие и трепещут в конвульсиях мышцы. Момент беспамятства был близок. Священник ощущал его приближение так ясно, словно смерть держала его за руку.

Вокруг синтезатора вновь вспыхнул фиолетовый ореол.

– Н-не надо… – пролепетал Людвиг. – Н-не надо, умм-моляю…

Сердце Ковальского стукнуло в последний раз и замерло. В тот же миг брату Хакко показалось, что и с ним происходит нечто подобное. Воздух как бы сгустился и застрял в гортани, тьма заволокла глаза, ноги ослабели, и он уже не слышал воплей Людвига – только шум крови, перерастающий в набатный грохот. Захрипев, он откинул голову назад и выпустил из рук цепочку. В эти предсмертные секунды явилось ему видение: низкое хмурое небо, башня на скале, что нависала над морем, и окружавший ее лес. Ветви корявых низкорослых сосен скрещивались и переплетались, врастали в соседние стволы, держась друг за друга с такой непреклонной решимостью, что зимние бури не могли повалить ни единого дерева. В лесу ярился и свистел холодный ветер, и свирепые порывы, коснувшись брата Хакко, уносили вместе с сухими иглами часть его жизни и души. Частицу за частицей, частицу за частицей…

Он еще успел подумать: «Дикарь… проклятый дикарь… достал… все-таки достал…»

Колени адепта подогнулись, и он рухнул на палубу рядом с капитаном. Два человека лежали голова к голове, из шеи Ковальского хлестала кровь, и брат Хакко словно бы приник губами к кровавой лужице.

* * *

Они спустились к подножию лестницы на двух гравиплатформах, установили их на прочном грунте под скалой, и Калеб завел на платформы тяжелые машины. Краулеры были расконсервированы, приведены в полную готовность, но так и не пригодились экспедиции – за неимением крупных грузов, статуй или технических конструкций. С Борга они увозили только записи и биологический материал.

Близился вечер. Солнце висело над горизонтом, но маленький диск по-прежнему ослеплял – его лучи падали на воду и земную твердь будто огненные стрелы. Поднимаясь к дому на платформе, Калеб щурился, озирал с надеждой небеса, но в их сияющих глубинах не было ничего, кроме редких облаков. Море в этот день тоже казалось пустынным – ни рыбачьих лодок, ни птиц, парящих над волнами.

У края утеса маячили боевые роботы. Башнеподобные головы часовых повернулись, приподнялись разрядники над плечами, сверкнули кристаллические зрачки, дрогнули антенны, отслеживая движение платформ. Ничего угрожающего… Глаза стражей потухли.

Калеб спрыгнул на землю, протянул руки к Дайане. Выключив компенсаторы тяготения, они опустили платформы у входной арки. Из дома доносились негромкое постукивание и шелест – роботы продолжали перетаскивать груз.

– Больше пяти часов, как он улетел, – промолвил Калеб, всматриваясь в небо. – Подъем на орбиту и стыковка – пятьдесят минут… От Людвига – ничего… Хотел бы я знать, что там происходит!

Дайана молча обняла его. Он вдохнул запах ее волос, прижался губами к ложбинке над ключицей и почувствовал, как отлетают тревоги. Блеск ее глаз, локон, скользнувший по его щеке, нежная ласка пальцев… Мог ли он думать о чем-то еще?.. Корабль, их экспедиция, даже Земля, Авалон и все Великие Галактики удалились в бесконечность и не имели значения. Она была здесь, рядом. Она дарила ему уверенность и силу. Ее магическая власть была не меньше, чем у провидца Вастара, – она ведь тоже заглянула в будущее.

«Я сидела в саду, и наши дети играли у моих ног. Мальчик и девочка…» – вспомнил Калеб. Этот сад и эти малыши ждали их где-то на перекате времен, там, где прежняя жизнь сменится новой, – в день, когда они будут не просто мужчиной и женщиной, а отцом и матерью. Но что бы ни случилось в этом грядущем, думал Калеб, сын Рагнара, один перекат мы уже одолели. Мы вместе! И никакие злые чары не заставят нас расстаться!

Дайана вздрогнула в его объятиях и запрокинула голову. Он проследил ее взгляд – в небе, в зените аметистового купола, что-то сверкало, неторопливо и плавно приближаясь к земле. Крохотная серебряная стрелка мчалась к ним, росла с каждой секундой, но они не слышали ни грохота, ни свиста рассекаемого воздуха – над этим посланцем небес тяготение не было властно. Миг, другой, и стрелка превратилась в конусовидный аппарат, круживший в вышине между горами и морем; затем Людвиг нащупал локатором дом на скале с тысячей ступеней и стал опускать аппарат, словно невесомую пушинку.

– Катер, – произнесла Дайана без всякого удивления.

– Катер, – согласился Калеб. – Клянусь Седьмым Пеклом! Катер!

– А ты не верил в мои сны! Ты сказал, что они сотканы лишь из наших надежд и мечтаний!

Они переглянулись. На губах Дайаны расцвела улыбка, и Калеб улыбнулся ей в ответ. Они стояли, не размыкая объятий, смотрели на серебристый аппарат, но мысли их были далеко, дальше самых далеких звезд – там, где у стен их дома шелестели деревья.

Я сидела в саду, и наши дети играли у моих ног…

Разве надежды и мечты не творят будущее?

Эпилог Авалон

– Они возвращаются! Возвращаются, сьон Хранитель!

Джангер Тали, ночной секретарь, ворвался в кабинет Сеймура Тья словно порыв осенней бури – казалось, даже затрепетали огоньки в старинных лампионах. Хранитель не поощрял столь бурного проявления чувств, однако новость взволновала и его. Отложив документы, он уставился на секретаря немигающим взглядом:

– Докладывайте, друг мой. Спокойнее и без крика. Откуда пришло послание?

– Из Магеллановых Облаков, сьон, с границы галактики. Через пару дней они будут на Авалоне. И доктор Аригато сообщает… он сообщает…

Тали задохнулся от нахлынувших эмоций. Хранитель терпеливо ждал, поглаживая висевший на груди медальон в форме раскрытой книги. Мерные неторопливые движения помогали успокоиться.

– Доктор Аригато сообщает об успехе экспедиции, – наконец выдавил Джангер Тали. – Они сделали открытие… какое-то важное открытие. Подробностей в депеше нет, но это нечто эпохальное!

– Разумеется, нет, – кивнул Сеймур Тья. – А чего нет, того любопытные не перехватят. Как вы сказали?.. Будут через пару дней?.. Тогда и узнаем. – Он побарабанил пальцами по столу. – Но у этой нашей миссии была определенная задача, касавшаяся автохтонов. Я говорю об акции спасения… спасения жизни на вымирающей планете… Что сообщается на сей счет?

– Как показали исследования, прежняя трактовка неверна, – произнес секретарь. – По мнению доктора Аригато и его ассистентов, на Борге идет циклический процесс смены поколений, связанный с физиологией туземцев. Процесс весьма драматичный и удивительный с точки зрения наших моральных норм, однако не требующий вмешательства извне. Более того, подобный акт очень нежелателен. – Сделав паузу, Тали добавил: – Эта часть послания весьма обширна. Краткий, но содержательный отчет.

– Хорошо. Перешлите его мне, я ознакомлюсь. – Хранитель откинулся на спинку кресла, обтянутого кожей удава с Пьяной Топи, и прикрыл глаза. – Что-то еще, Джангер?

– Да, сьон. К посланию приложен документ, подписанный доктором Аригато Оэ и капитаном Ковальским – свидетельство о смерти брата Хакко с Полярной. Он…

Сеймур Тья подскочил в своем кресле, его глаза распахнулись.

– Его убили борги? – встревоженно произнес он. – Или это сделал Охотник? У них случилась какая-то ссора?

– Нет, сьон Хранитель. Ни Охотник, ни другие члены экипажа, ни местные жители к этому непричастны. Смерть произошла из-за естественных обстоятельств – обширного кровоизлияния, разрушившего мозговые ткани. В этот момент брат Хакко был в одиночестве и, вероятно, занимался какими-то ментальными экспериментами. Это произошло на Борге, в полевом лагере. Тело подняли на корабль и заморозили в гибернаторе.

– Значит, труп можно предъявить Монастырям, – пробормотал Хранитель, успокаиваясь. – Пусть разбираются… Я всегда считал, что их адепты – опасная и не очень жизнеспособная мутация… Джангер, друг мой, полюбопытствуйте – кто-нибудь из экзорцистов проходил реверсию и как чувствовал себя потом? Успешная реверсия – признак психического здоровья… – Он на секунду задумался, потом сказал: – Я хочу получить эту информацию следующей ночью. Успеете?

– Вполне. Будет сделано, сьон.

– Остальные члены экспедиции здоровы?

– Никаких нареканий, сьон Хранитель.

– Хорошо.

Сеймур Тья помахал рукой, и секретарь, верно истолковав этот жест, удалился. Вскоре его маленькая фигурка возникла над пультом связи, он сообщил, что депеша доктора Аригато Оэ переслана, и вслед за этим на экране вспыхнули ровные строчки.

Несколько минут Хранитель вчитывался в текст, поглаживая упругий подлокотник из кожи удава, затем произнес:

– Удивительно! Раса, которая гибнет, чтобы расчистить путь новым поколениям… И делает это, как я понимаю, с достоинством! Делает все, чтобы жизнь вновь возродилась! Отважные люди эти борги… Ибо есть ли бо́льшая смелость, чем видеть смерть близких и гибель мира и принимать это как должное…

Он смолк и некоторое время сидел в кресле, беззвучно шевеля губами. Но вскоре его негромкий голос вновь нарушил тишину.

– Трагедия? Да, безусловно. Сказано древним философом: Вселенная была бы гораздо лучше, если бы ее делали по моему проекту… Думаю, в такой Вселенной не нашлось бы места для гибели целого племени, целой расы. Но хорошо ли это? Не лишились бы люди тяги к обновлению? И не лучше ли, чтобы мир был таким, каков он есть?.. Со всеми его трагедиями и драмами?..

* * *

В дальней дали, дальше самых далеких звезд, у дома, сложенного из белого камня, стояла женщина. Рядом с входной аркой лежали тела, одни скорчившись, другие – раскинув руки, подняв к небу невидящие глаза или уткнувшись лицом в землю. Позы были разные, но в телах всех мертвецов торчали крохотные алые стрелки. Они умерли быстро. Быстро и безболезненно.

Дом воздвигли на утесе, и вниз, к дороге и морскому берегу, вела лестница с тысячей ступеней. Отсюда, с высоты, был виден город, раскинувшийся между морем и крутыми склонами горного хребта. Женщина вслушивалась в далекие крики, в многоголосый стон, что поднимался над городом, в топот тысяч ног, свирепый рев и гулкий грохот бронзовых щитов. Лицо ее было спокойным.

Она стояла, выпрямившись и развернув плечи, так что длинные темные волосы падали до середины бедра. Тело ее укрывала праздничная одежда, синяя туника до пят, расшитая серебром – серебряные волны бежали бесконечной чередой по вороту, оплечью и подолу. В ее руке поблескивал маленький металлический предмет.

Стоять было трудно – подступающее безумие кружило голову, застилало тьмой глаза. Она бросила последний взгляд на небо и море, повернулась, осмотрела убитых и сделала прощальный жест. Губы ее дрогнули, раздался тихий шепот: «Пока в этом мире сияют солнце и звезды…» Затем она приподняла край туники, выставив из-под нее колено.

И нажала на спуск.

Оглавление

Глава 1 Одержимый

Глава 2 Авалон

Глава 3 Священник

Глава 4 Корабль

Глава 5 Шаровое скопление

Глава 6 Серебристая Пыль

Глава 7 Форпост На Рогах Дьявола

Глава 8 В Провале

Глава 9 Орбита Борга

Глава 10 Сражение

Глава 11 Город и корабль

Глава 12 Дом Памяти

Глава 13 Дайана Кхан

Глава 14 Яма

Глава 15 Город и корабль

Глава 16 Пещеры

Глава 17 Проклятие

Глава 18 Исход

Эпилог Авалон Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg