Андрей Мартьянов Беовульф
Беовульф
Автор искренне благодарит Виктора Беньковского и Елену Хаецкую за использованные в романе уникальные материалы и разработки по эпохе Темных Веков.
Множество мудрых – спасение миру, и царь разумный – благосостояние народа.
Премудрость Соломона, 6:26Мир уже стареет, пламя мудрости в нас едва тлеет, и сегодня не найдется уже никого, кто мог бы сравниться с писателями прошлого. В меру грубого и недалекого разумения здесь изложено то, что удалось почерпнуть в старых книгах, причем сделано это с краткостью, и ежели кто-либо, читающий это, сомневается, то он может обратиться к написанному и тогда обнаружит, что все изложенное соответствует истине.
«Хроника Фредегара», середина VII векаГлава первая В которой король Хлодвиг побеждает в битве с алеманами, о том, почему так произошло, и о истории Северина Магнуса Валента
Февраль 496 года по Р. X.
Арденны, неподалеку от крепости Стэнэ
– Мы многому научили их, не правда ли, Северин?
Поименованный Северином худенький бледный юнец шмыгнул носом, хмуро взглянул на своего покровителя и утвердительно кивнул. Да, мол, научили. Очень многому.
– Когда-то галлы и бритты тоже носили звериные шкуры, – меланхолично продолжал величественный старец, восседавший в высоком кавалерийском седле римского образца. – Но через пятьдесят лет после завоеваний Августа и установления императорской власти дикари обрели вкус к тонким тканям и драгоценностям, начали посещать построенные нами термы, принялись изучать трактаты великих философов древности и в конце концов стали римлянами… Как полагаешь, Северин, франки сумеют повторить опыт своих предшественников?
– Не знаю, ваше преподобие.
– Вот и я не знаю… Смотри, смотри, выдвигается когорта Теодоберта! Кажется, начинается!
Внизу, под укрытым жестким снегом огромным холмом, обозначилось движение. Уверенно держащие строй франки медленно пошли вперед. Конница пока стояла на возвышенностях, синий вымпел короля с золотой пчелкой – родовой эмблемой короля Хловиса – полоскался на ледяном ветру совсем рядом, в сотне шагов. Всхрапывали и беспокоились лошади, чувствовавшие близость сражения.
– Боюсь одного, – продолжил седой, – если варвары прорвут наш центр, кавалерии придется атаковать вниз по склону, а это недопустимо по любым законам военного искусства. Нет сомнений, король решит обойти алеманов с фланга, нельзя жертвовать конницей! У Хловиса две тысячи всадников и девять тысяч пеших, у рикса Гебериха – больше двадцати тысяч, однако алеманы не владеют римской тактикой, предпочитают нападать толпой… Остается надеяться на то, что Хловис знает, что делает.
– Рикс сикамбров – великий воин, – сипло ответил замерзший Северин. – Десять лет король не знал поражений!
– Неубедительный аргумент, сын мой. На одиннадцатый год все может измениться. Варваров слишком много, надеяться на помощь бургундов мы не можем, братья королевы Хродехильды отказали в помощи.
– Это очень скверно, епископ…
Облаченный в старинный римский доспех высокий старикан с коротко стриженными седыми волосами и орлиным профилем действительно был епископом Реймса, Лугдунской Галлии, Бельгики и Нижней Германии[1] – несуществующих провинций несуществующей Западной Римской империи и единственным князем Церкви, получившим кафедру в самом сердце языческого королевства франков. Нового, родившегося совсем недавно государства, управляемого риксом Хловисом, коего сами германцы именовали на свой лад – Хлодвигом, сыном Хильдерика, сына Меровея.
Ремигий Ланский, умный и образованный римлянин, сумел расположить к себе варварского короля и со временем превратился в его советника – тем и объяснялось присутствие кафолического епископа и его племянника, юного картулярия[2] реймсского диоцеза Северина Магнуса Валента, на поле боя в предгорьях сумрачного Арденнского хребта.
Уходящая зима выдалась тяжелой – прошлогодний неурожай в Гельвеции и за Рейном заставил племена остроготов сняться с занятых ими земель и пойти на запад, готы ударили по алеманам, алеманы начали теснить рипурианских франков, перешли Арденны и поставили под угрозу существование королевства Хловиса.
Если не остановить войско Гебериха, предводителя голодных и обозленных варваров, нежданные гости ураганом пройдут от гор до Британского пролива, уничтожая все на своем пути. Молодое государство исчезнет. Хловис, вождь решительный и воинственный, за две седмицы собрал войско и выступил навстречу многочисленному врагу – победить или умереть.
Епископ Ремигий отправился в поход вместе с королем: Рим, теперь управляемый не Императорами, а Папой, сделал на Хловиса чересчур большую ставку…
Диспозицию выбирал лично король: алеманы двигались с юго-востока, с гор, следовательно часть пехоты сикамбров останется на возвышенностях, крупный отряд, названный Ремигием по римскому образцу «когортой», атакует германцев в долине, а затем начнет отступать, заманивая неприятеля в ловушку.
Конница попытается выйти в тыл или во фланг варваров, и тогда Геберих окажется в тисках, между наковальней щитников и молотом кавалерии. Франки-сикамбры, десятилетиями общавшиеся с римлянами и воевавшие на стороне Империи против гуннов, давно переняли главнейшие постулаты военной науки Рима и внимательно прислушивались к рекомендациям советников, наподобие епископа Ремигия.
Хловис вполне мог надеяться на победу, пускай войско алеманов и превосходило франков числом почти вдвое…
День выдался хмурый. Над холмами висели тяжелые серые тучи, ветер пробирал до костей, перед рассветом началась метель, закончившаяся только когда войско построилось к битве – алеманы подошли на расстояние двадцати лучных перестрелов и не собирались останавливаться, рассчитывая смести противника до наступления ранних зимних сумерек.
Поутру Ремигий отслужил мессу прямиком в своем шатре, заодно игравшем роль походного храма – из прихожан был только Северин, единственный (кроме, ясное дело, самого епископа) кафолик на многие лиги вокруг. Хловис не зашел даже из вежливости, но Ремигий обоснованно полагал, что данное понятие королю франков почти неизвестно.
Впрочем, Хловис не возражал против христианского богослужения – будет очень неплохо, если кроме Вотана, Доннара и Бальдра ему поможет и «Бог ромеев». Зато лупоглазые хари деревянных идолищ, которых рикс непременно брал с собой в дальний поход, были жирно измазаны медом и жертвенной кровью – истуканов вчера установили в центре лагеря. Ремигий не возражал: древние боги франков доселе обладали немалой силой, забывать о которой было бы неосмотрительно.
Волшебство дохристианского мира неохотно уступает свои позиции, оно живо и действенно – эту истину епископ знал столь же твердо, как и молитву «Верую».
Ничего, о сделанном богами выборе станет известно еще до заката. Если алеманов не остановят, слабо укрепленная столица Хловиса Суасон может быть осаждена через десять дней, затем настанет очередь Дурокарторума-Реймса, Шалона и Лютеции, которую франки начали именовать по-своему – Париж…
Бежать некуда: в Бургундии правит жестокий рикс Гундобат, а южное Толозское королевство, основанное на землях бывшей Нарбоннской Галлии, принадлежит готам-арианам, не испытывающим к северным соседям-язычникам нежных чувств! Остается лишь с огорчением вспомнить о бесконечных пространствах имперского Рима, от Геркулесовых столпов до Сирии и Персии – какие возможности для маневра! Это вам не десяток крошечных варварских государств, отчаянно борющихся за существование с накатывающими из-за Рейна новыми и новыми волнами германцев и словинов!
Над лесистыми холмами прокатился слитный низкий рев – пехота Теодоберта, королевского управителя-мажордома, ударила по неровному строю алеманов и почти сразу разорвала его надвое, медленно оттесняя варваров к руслу замерзшей реки.
Начало хорошее.
Ремигий вынул из седельной сумы мягкий войлочный подшлемник, надел на голову и застегнул пряжку ремешка. Северин передал его преподобию богатый шлем медиоланской работы. Епископ окончательно исчез, заместившись римским военачальником, невероятно похожим на легендарного Цезаря, разве что вместо привычного гладия или варварского длинного клинка на поясе Ремигия красовалась металлическая булава – оружие священника.
«Мальчишка боится, – отстраненно подумал Ремигий, заметив, насколько побледнел племянник. – Смертно боится. Ничего, пускай привыкает и уповает на милость Господа…»
Сражение быстро разгоралось, вовлекая в свою гибельную пучину новые отряды алеманов и франков. Полторы тысячи королевских всадников, элита войска Хловиса, начали уходить на север. Между прочим, командовал кавалерией Алетий, римский патриций и отдаленный родственник прежнего владыки Суасона Сиагрия, побежденного франками полное десятилетие назад: на землях бывшей имперской провинции Хлодвиг и создал свое королевство.
Замысел Алетия был прост и понятен: оставив резерв на холмах, тяжеловооруженные конники спустятся в долину, и стальной серп обрушится на правый фланг германцев – Теодоберт, как и было условлено, начал отступать, алеманы почувствовали силу и погнали противника к возвышенностям. Впрочем, назвать отступление мажордома «бегством» никак нельзя – медленный уверенный отход в полном соответствии с боевыми традициями римской армии. Да, прав был Ремигий – варвары быстро учатся!
Северин покосился на группу всадников, стоявшую неподалеку. Король и пятеро военных вождей выехали чуть вперед, наблюдая за ходом битвы. Длинные, до пояса, волосы Хловиса вились по ветру, напоминая струи расплавленного золота – рикс твердо верил, что волосы являются его главным сокровищем, ибо в них сокрыта божественная сила, дарованная его знаменитому деду, Меровею.
Король был очень высок, полные четыре с половиной локтя, а потому даже крупный иберийский конь гнедой масти рядом с Хловисом выглядел невзрачной гуннской лошадкой. Всем иным доспехам франк предпочитал кольчугу двойного плетения: вещь немыслимо дорогая, делают такие только в Италии и в Массилии, на побережье, но Ремигий, знающий вкусы Хловиса, прошлым годом сделал государю подарок – нарочно заказывал в Равенне и шесть месяцев ждал, когда кольчугу доставят через Альпы в отдаленный Суасон!
– Этого еще недоставало! – Епископ привстал на стременах и вытянул руку. – Северин, гляди! У них тоже есть конница! Откуда? Алеманы давно сожрали всех своих лошадей!
Всадники германцев, ранее скрытые в лесу, ринулись наперехват кавалерии франков – их оказалось много, гораздо больше, чем можно было предположить! На первый взгляд, около тысячи, возможно чуть больше. Две лавы с грохотом сшиблись, теперь в долине безымянной речки кипело сразу два отдельных боя – конный и пеший, что решительно противоречило любым правилам тактики!
Ремигий нахмурился, ожидая новых сюрпризов, припасенных алеманами. Епископ стократно убеждал Хловиса, что армия без разведывательных отрядов – это хищник без глаз! Однако король надеялся на истинно варварскую удачу, сопутствующую ему с молодости, и расположение своих богов, а некоторые римские выдумки принимал со снисходительной иронией: если всех людей разослать в секреты и дозоры, кто биться будет? Теперь, похоже, эдакое небрежение окажется чревато крайне неприятными последствиями!
Тем временем Геберих послал в бой резервы – Теодоберта окружили с трех сторон, когорта ощетинилась пиками, отбрасывая наседающих варваров. Конница прорваться не сумела, крепко увязнув в сражении с германцами.
Положение малоприятное, но небезнадежное – основная часть пехоты франков по-прежнему стоит на высотах, и опрокинуть ее будет крайне сложно! Главное, чтобы мажордом добрался до своих с минимальными потерями и отошел на вторую линию – кратко отдохнуть и перестроиться.
Северин неожиданно ойкнул и едва не задохнулся – холодный горный воздух внезапно стал обжигающе ледяным, не вдохнуть! Разлился странный запах, будто во время грозы, по краю плаща молодого картулярия пробежали бело-голубые искорки. Спокойный длинноухий мул Северина забеспокоился и начал крупно вздрагивать, кобыла епископа тонко заржала, испуганно присев на круп.
Спустя мгновение над холмами грянуло.
– Колдовство, – с трудом выдавил Северин. – Ваше преподобие!..
– Вижу, – сквозь зубы процедил Ремигий. – И да поможет нам Господь!
* * *
…Молодой родственник епископа приехал в Суасон прошлым летом, к празднику Успения Богородицы. Северин преодолел долгий и трудный путь – морем из Салерно в Массилию, а затем по старым римским дорогам на север, через Трансальпинскую Галлию, Бургундию, Лугдун и Дижон, под теплое крыло родного брата матушки, епископа Ремигия, фаворита и полномочного легата Его Святейшества Папы Геласия I. Ремигия из Лана, владыки одной из самых обширных епархий, раскинувшейся на землях от седого Рейна до Гесперийского моря…[3]
Расчет достопочтенной вдовы консула Сидония Валента, три года тому сложившего голову в битве при Равенне, был проще таблиц Пифагора. Как истинная природная римлянка, ведущая родословие едва ли не от Ромула с Ремом, госпожа Корнелия Альбина, благоразумно сочла, что получивший классическое образование отпрыск непременно обязан начать служение Империи в отдаленной провинции, как это повелось спокон веку во всех патрицианских семьях. То, что Император ныне держит престол в Константинополе – дело десятое. Что бы ни утверждали злые языки, Рим вечен, а нынешний король Италии Теодорих-гот признал себя вассалом цезаря!
Однако вот ведь какая незадача: к достойной мужчины из древнего рода военной службе Северин решительно непригоден! Худющий, ростом невеликий, силой обделен – иные в четырнадцать лет через добрые полдесятка сражений прошли, женятся и детишек заводят, а этот отсиживает долгие дни в скриптории и решительно ничем, кроме многоученых трактатов, не интересуется. Рядом с лучшим другом и сверстником, Гаем Метеллом, Северин выглядит совершеннейшим замухрышкой – сколько раз здоровенный мускулистый Гай заступался за своего худосочного приятеля в драках, и не сосчитаешь…
Как же поступить? Госпожа Корнелия была очень умной женщиной, трезво оценивающей ситуацию и способной заглянуть в будущее. Она отлично понимала, что в Империи нарождается новая могучая сила – Папство.
Пускай король Теодерих исповедует запретное в Константинополе лжеучение Ария, пусть наводнившие Италию варвары не признают Триединства Божия и относятся к кафоликам с подозрением, но Papa et Pontifex, наместник апостола Петра на грешной Земле на глазах набирает силу. Теперь уже Церковь, а не Император, начинает объединять захваченные германцами провинции Рима, она сосредотачивает в своих руках колоссальные богатства, к словам Папы прислушивается и король в Равенне, и цезарь в Константинополе! Идеологию Имперского Рима, скреплявшую великое здание тысячелетнего государства, постепенно заменяет более прочный раствор – Истинная Вера.
Решено. Северин будет служить на церковном поприще. Пристроить мальчика в курию не получится – слишком молод. Для того чтобы подняться на сияющие вершины, Северину необходим жизненный опыт и покровительство одного из Князей Церкви. Не справится – что ж, древний род Валентов прервется, на смену придут более сильные и мудрые.
…Корнелия отмела последние сомнения, взяла лист лучшего пергамента, обмакнула стило в чернила из краски осьминога, быстро составила письмо старшему брату, положила свиток в медный тубус, закрутила крышечку и позвала доверенного раба – Эрзариха, лангобарда родом.
Могуч был Эрзарих, сын Рекилы. Настолько могуч, что Корнелия, перед взором которой на мгновение встал невзрачный образ собственного дитяти, поморщилась. Думать о том, что римляне выродились и великий народ уже никогда не возродится, госпоже не хотелось. Рим вечен, Рим вечен – это неоспоримая истина! Мы никогда не исчезнем!
В семье Валентов к рабам всегда относились как к домочадцам, почти как к родственникам, разница только в статусе – «свободный» и «несвободный». Среди прислуги хватало варваров – Теодерих взял много пленных при Равенне, цены на невольничьих рынках Рима и Салерно упали.
Корнелия Альбина была христианкой, пусть и не самой ревностной, способной на мелкие и (пореже) крупные грешки, а из всех заповедей прежде всего чтила наиглавнейшую – «Поступай с людьми так, как хочешь, чтобы люди поступали с тобой». В других догматах хозяйка разбиралась слабо, но одной-единственной навсегда затверженной истины вполне хватало для того, чтобы Корнелия слыла «доброй госпожой».
– Поедешь на север, Эрзарих, – тихо сказала Корнелия. – К моему брату. Отвезешь письмо. Соберись к завтрашнему утру.
– Зачем ты меня прогоняешь, хозяйка? – искренне, как и все варвары, возмутился лангобард. Он говорил на латинском почти без акцента, научился всего за три года! – Что я сделал неправильно? В чем я виноват?
– Ни в чем. Речь идет о будущем молодого хозяина.
– Его кто-то хочет убить? – Эрзарих сдвинул соломенные брови, а широченная ладонь машинально легла на рукоять висящего на поясе ножа. Лангобарду дозволялось носить в доме оружие – он был телохранителем Корнелии. И любовником заодно.
«Он отвезет письмо и вернется с ответом, – твердо сказала себе госпожа. – Обязательно вернется. Эрзарих – варвар, а варвары хитры и живучи… Мне некого больше послать!»
Лангобард, выслушав хозяйку, не отказался – не посмел бы. А кроме того, неплохо знакомая с обычаями германцев Корнелия прекрасно знала, что для них нет ничего более святого, чем семья и род. Gens, если использовать высокую латынь. Эрзарих относится к Северину, будто к собственному отпрыску – еще бы, костлявый мальчишка является сыном госпожи! Прекраснейшей из женщин. Богини, подобной Фрейе. Богини, которая поручила Эрзариху хранить и защищать ее самое, ее дом и ее род!
– Ты уезжаешь надолго. – Корнелия вышла на террасу, с которой открывался великолепнейший вид на оливковые рощи, золотую полосу песка у темно-лазурных вод ласкового Средиземного моря и сияющий мягким багрянцем закат. Солнце, наполовину погруженное в облака, было готово кануть за грань мира. – Полгода, не меньше…
– Я вернусь быстрее, – упрямо ответил Эрзарих. – Морю я не верю, поеду посуху.
– Запомни: это место называется Суасон, там правят франки. На север, все время на север через Альпы и Гельвецию…
– Я найду. – Ничто не могло поколебать уверенность лангобарда. Корнелия внезапно поняла – а ведь и впрямь найдет. В лепешку расшибется, но найдет!
– Пойдем. – Госпожа уткнулась лицом в широкую грудь Эрзариха. – Эта ночь только наша.
– Я не предам тебя… Корнелия, – невпопад ответил лангобард. – Я буду здесь в начале зимы, а если не выполню обещания, сгину в Хель…
– Неисправимый язычник, – грустно усмехнулась хозяйка. – Идем же!
Эрзарих легко, как пушинку, подхватил римскую красавицу на руки, и они скрылись за невесомыми шелковыми занавесями…
Следующим утром высоченный широкоплечий всадник с гривой белых волос, короткой бородой и отрешенно-спокойным взглядом выехал из ворот городка Салерно, что к югу от великого и вечного Рима. Ворота охранял готский десяток – своего, германца, они пропустили беспрепятственно. Тем более что видели: перед ними воин, свободный и наверняка богатый человек.
Госпожа не поскупилась – оружие, снаряжение, две лучшие лошади, немалый запас серебра византийской чеканки. Корнелия слишком любила своего недотепу-сына, чтобы поручать устройство его судьбы человеку, которому она не доверяет. Все прочее зависело только от Эрзариха.
Северину придется пройти ту школу, которая делает римлянина римлянином. Хочет он того или нет. Иначе весь мир будет заполнен такими вот… Эрзарихами. Честными, добрыми, сильными. Но бессмысленными.
Не в обиду верному лангобарду будь сказано.
* * *
Эрзарих сдержал слово. Он пешком пришел в Салерно к Дню Вифлеемских младенцев, 28 декабря 494 года. Исхудавший, голодный, без лошадей и поклажи. На правой руке было отрублено два пальца. Единственным достоянием лангобарда остались лишь клинок да кольчужная лорика.
Пергамент с ответным письмом епископа Ремигия он сохранил под полуистлевшей рубахой, и Корнелия прочла то, что хотела прочесть, с трудом разбирая расплывшиеся от пота буквы.
Через день Северина начали готовить к отъезду в Галлию. Ремигий назначил мальчишку личным картулярием и немедленно требовал его к себе.
В Суасон, что в королевстве франков. Королевстве, доселе не имеющем даже собственного названия.
* * *
– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem…[4] – У Северина зуб на зуб не попадал, от ужаса даже слова молитвы путать начал. Мул картулярия покрылся бело-серой пеной и поджал уши; что удерживало перепуганную скотину на месте, неизвестно.
Преосвященный Ремигий и прежде неоднократно намекал, что неведомое древнее волшебство, коим напитаны эти леса, время от времени пробуждается, да Северин не верил – слишком далекими от реальности казались ему сумрачные и недобрые легенды германцев. Но сейчас живое подтверждение истинности слов епископа находилось перед глазами оцепеневшего картулярия.
Низкие свинцовые тучи озарились взблесками молний, только не привычных, синевато-белых, а изумрудно-зеленых, ударявших в столетние деревья на дальнем берегу реки. Кроны нескольких сосен занялись бледным оранжевым пламенем, превратившись в огромные факелы, ледяной ветер усилился, струи тумана начали превращаться в призрачных титанических змей, ползущих по небесам.
На шлемах франкских воинов и остриях копий засветились белесые огоньки, по строю пехоты вначале прошел глухой недоуменный ропот, затем начали раздаваться испуганные вскрики – подданные Хловиса, неустрашимые и грозные в битве, подобно всем варварам панически боялись колдовства, полагая таковое делом нечистым и вредоносным. Недаром ни в одной сказке германцев нет мужчин-колдунов, одни лишь ведьмы – позорнее чародейства для мужчины считалась только трусость в битве.
Северин обернулся, желая взглянуть на короля. Хловис пытается оставаться спокойным, лишь перебирает пальцами левой руки свои замечательные волосы, будто надеется получить помощь от сокрытой в них таинственной силы.
Неподалеку, рядом с королевским шатром, наливаются зловещим красноватым огнем страшенные истуканы – неужто Вотан с Доннаром решили вступиться за преданного им рикса франков?
Ничего подобного! Внизу, у реки, началось побоище – Теодоберт не выдержал натиска, когорта захлебнулась в нахлестывающих волнах алеманов, к гребню холма прорвались всего две или две с половиной сотни вместе с самим мажордомом. Конница Алетия тоже начала отступать, много всадников полегло под стрелами варваров, укрывших лучников в лесу…
– Еще немного, и они побегут, – расслышал Северин слова Ремигия, совсем недавно показавшиеся бы невероятными: войско Хловиса никогда не отступало и не покидало поле битвы! Сикамбры не зря считались самым могучим и воинственным племенем франков, но что противопоставит меч волшебству, подчиненному риксу Гебериху? Пускай это и не делает чести вождю алеманов, но победа всё спишет!
– Епископ, надо что-то делать, – прохрипел Северин. Варвары подошли совсем близко, можно было рассмотреть их раскрасневшиеся лица и пену «священной ярости» у губ. – Святой отец?
– Святой отец – в Риме, – огрызнулся Ремигий. – Я не умею колдовать! Только Господь может остановить это бесовство! Нашими молитвами!
Господь… Где Он, Господь? Где угодно, но только не в арденнских лесах! Северин еще дома, в Салерно, твердо уяснил, что времена истинных чудес, когда сила Христа и апостолов зримо обитала в тварном мире, давно миновали.
Универсум людей погружается во мрак и хаос, близится день Суда, Бог лишь наблюдает да отмечает своей печатью праведников и мучеников, чья святость сияет во тьме путеводным факелом для грешников… Так, по крайней мере, утверждали все Отцы Церкви, сочинения которых Северин затверживал едва ли не наизусть.
Небеса бурлили словно ведьмин котел, паутина тонких молний слепила глаза, от раскатов грома закладывало уши, ветер нес жалящие кожу снежинки. Над дальними холмами плясали отвратительные призраки, сотканные из сероватого тумана. Против сикамбров выступила бесплотная, невиданная ранее армия, порожденная затаившейся в Арденнах силой, не принадлежащей человеческому миру…
– Стоять на месте! Держаться! – Хловис, пустив коня в галоп, промчался вдоль строя щитников. – Или мы уйдем отсюда с победой, или будем пировать в Вальхалле! Маркомер, приведи конницу! Держаться, держаться!
«Он великолепен, – отрешенно подумал Северин, наблюдая за королем. – Подобен древним богам Рима…»
Сила Хловиса редко вырывалась на свободу, но сейчас рикс сикамбров словно бы окутался теплым золотистым коконом, растапливавшим лед чужого колдовства – страх на время уходил, возвращалась если не уверенность, то решимость или устоять, или погибнуть. Пиршественные столы Вальхаллы ждут новых гостей.
– Держись рядом, – приказал Ремигий Северину на латыни, хотя раньше заставлял говорить или по-готски, или на ужасающем диалекте франков. Алеманы уже вгрызались в крепкий орешек сикамбрийской пехоты, дукс Маркомер со своими всадниками и потрепанная кавалерия Алетия перестраивались в тылу для решающего отчаянного удара. – Мы среди варваров, а потому должны показывать им пример и помнить – римлянина может ждать либо смерть, либо победа!
Северину решительно не хотелось ни того, ни другого. Отлично сказано, ваше преподобие: «Мы среди варваров!» Два жалких осколка некогда великой Империи, затерянных в непроходимых чащобах на краю мира…
Картулярий и сам не понял, как это произошло. Германцы неожиданно быстро прорвали каре сикамбров, началась бойня, когда каждый сам за себя. Ремигий снял с пояса булаву, продел ладонь в кожаную петлю, закрепленную на рукояти, и ободряюще подмигнул своему молодому помощнику – не бойся, мол, все обойдется.
Дрожащая рука Северина нащупала холодное металлическое яблоко обязательного короткого гладия: в священство картулярий посвящен не был, а потому имел право носить «мирское» оружие, что полагал излишней и ненужной для ученого человека привилегией.
По большому счету Ремигий вполне мог направить коня к королевскому лагерю, где стояла верховая сотня дукса Гунтрамна, владетеля крепости Стэнэ – последний резерв короля. Однако епископ был слишком горд для того, чтобы отойти хоть на единый шаг. Северин понял: преосвященный действительно решил погибнуть вместе с треклятыми франками-язычниками! Зачем?!.
«Римлянин не отступает, – шептал картулярий, будто повторяя заклинание. – Римл…»
Весь мир сошелся в одной точке: страшной оскаленной физиономии алемана, несущегося с клинком и круглым щитом к казавшейся легкой добыче. В чертах не было ничего человеческого – глаза белые, «водяные», ряззявленная пасть с коричневыми редкими зубами, огненно-рыжая бородища, куртка из облезшей волчьей шкуры…
– Проснись, бестолочь! Погибнешь! – громогласно рявкнул епископ, больно ткнул Северина булавой в ребра и молниеносным движением отмахнул своим грозным оружием по защищенной лишь кожаным шлемом голове бородатого варвара. От мерзкого хруста картулярия замутило, Ремигий тем временем уложил еще двоих, следующего сшиб конем, и обученный боевой скакун размозжил врагу череп ударом копыта.
В следующее мгновение Северина за ногу сдернули с седла и он мешком повалился на грязно-серый, забрызганный кровью снег.
Время застыло, замерло, краткий миг растянулся словно бы на тысячелетие. Северин очень-очень медленно перекувырнулся в воздухе, успев отметить, что его убийца весьма стар, седобород и кривоглаз. Затем мягко приземлился на снег – упал удачно, на всю спину.
Дальнейшие действия картулярий выполнил вообще без участия разума. Правая ладонь сама собой потянулась к гладию, меч покинул кожаные ножны, мелькнула звериная рожа седого алемана, заносящего боевой топор. Похожий на лист осоки клинок блеснул в сгустившемся воздухе, поразив варвара в бедро.
Дикарь оскользнулся, начал падать, лезвие топора воткнулось в снег, а седой всей тяжестью рухнул на Северина, выставившего меч вверх и вперед.
Лицо картулярия залила горячая вязкая жидкость, кровь алемана попала в левый глаз, который немедленно начало щипать. Запах неописуемый – от варвара смердело дымом, прокисшим потом, животными, гнилыми зубами и еще чем-то невыразимо гадким.
Извернувшись ужом, Северин выбрался из-под неподъемного тела убитого им алемана, и картулярия тотчас стошнило остатками скромного завтрака и желчью.
– Живой? – Сильные руки перевернули Северина на спину и усадили. Слава богу, Эрзарих объявился… – Повезло тебе. Наша конница пошла!
– Где… – Картулярий сплюнул и с отвращением утер лицо рукавом. – Где епископ?
– Бьется вместе с риксом! Хорошо, я успел!
– А где раньше был?
– С Гунтрамном, как и уговаривались… Куда мул подевался?
– Не знаю, наверное сбежал.
– Садись на моего коня спереди. Садись, говорю! Меч возьми, балда!
Северин с трудом встал на ноги, нашарил стремя – какое полезное изобретение! – после чего лангобард подсадил своего подопечного и он сравнительно прочно утвердился на жесткой спине Эрзарихова битюга перед седлом.
– Я… – Тошнота не проходила, картулярию было очень дурно, но он пытался держаться. – Я не могу бросить Ремигия. Его надо найти…
– Чего искать-то? – с варварской непринужденностью отозвался Эрзарих, усаживаясь позади Северина и подгоняя коня пятками. – Во-он он! Доберемся. Держись!
Ничего более страшного Северин в своей жизни не видывал и молил Господа, чтобы он избавил его от кошмара наяву. Сплошной водоворот человеческих тел, вопли раненых и умирающих, непрестанный грохот в небесах, сверкание клинков, визг и ржание лошадей, аромат грозы в воздухе. И резкий, ни с чем не сравнимый запах смерти.
Эрзарих никогда не лгал и всегда исполнял данное обещание. Доверив поводья почти бессознательному Северину, раб прорвался через вихрь сражения к королю и его конникам. Все здесь – дуксы Маркомер и Гунтрамн, мажордом Теодоберт со своей дружиной, конюший рикса Гундовальд, преданные королеве бургунды из ее свиты – Ландерик и Леудемунд… Последний оплот войска франков.
– Ко мне! – взревел Ремигий, углядев Эрзариха в общей свалке. – Господь милостив!
…Сражение проиграно. Сикамбров теснили с фронта и флангов, единственный возможный выход – немедленное отступление к Стэнэ, а затем в Суасон, который придется готовить к осаде. Это было ясно каждому – королю, его дуксам и простым дружинным. Кольцо окружения не замкнулось, можно оставить пеших щитников прикрывать отход, а самим на галопе уйти в сторону крепости Гунтрамна.
Что скажет король?
– Так или иначе мы погибнем, – покачал головой Хловис, когда выдалась передышка. Алеманы откатились назад, меняя бойцов в первой линии. – Через десять дней Геберих подойдет к Суасону, город некому защищать…
Совсем рядом, в сотне шагов, землю поразила очередная колдовская молния, лошади едва не понесли.
– Никто не погибнет, и Суасон останется столицей твоего королевства, – неожиданно твердо ответил епископ, подав коня вперед и остановив его рядом с Хловисом. – Вотан отвернулся от тебя, рикс. Но Бога Истинного и Единого, Бога богов, ты еще не просил о помощи. Я готов быть посредником, Хловис. Мне дана власть, и ты это знаешь.
Пронзительно-синие глаза короля вначале отразили недоверие и опаску, но мгновение спустя в них засветилась надежда.
– Что твой Бог захочет получить от меня взамен?
– Веру. Соблюдение законов. Преданность.
– А что он подарит мне?
– Завет. Договор между тобой и твоими потомками с Величайшей Силой, сотворившей этот мир. Силой, которая всегда будет рядом с тобой.
– Он сдержит слово?
– Он не дает слова. Он исполняет Завет, – медленно и внятно ответил епископ Ремигий.
– Договор?.. Хорошо, я приму новую веру! И мое войско примет. Если увидит, что твой Бог сильнее!
– Он сильнее, Хловис… – улыбнулся Ремигий. – Гораздо сильнее, чем ты думаешь. Слово?
– Клятва, – непреклонно отозвался рикс сикамбров. – Клятва на крови моих родичей, погибших здесь!
Король черкнул по ладони лезвием клинка, и капли крови наследника Меровея упали на землю. Такая форма клятвы у германцев нерушима, изменивший слову будет проклят вовеки, а равно и весь род его.
«Решилось… – Епископ вздрогнул, прочитал краткую молитву и вдруг ощутил, что мертвенный холод исчезает. – Благодарю Тебя, благословляю Тебя, преклоняюсь пред Тобой…»
На Северина будто накатила волна мягкого средиземноморского воздуха, он явственно ощутил знакомый запах олив и кипарисов, морской соли, дымка домашнего очага, козьего молока и свежего белого хлеба. Страх и тошнота исчезли сразу, мгновенно.
Над долиной безымянной речки, стекающей с круч Арденнского хребта, зародилось разрывающее облака мягкое золотистое сияние.
Угрюмые тучи начали расползаться в стороны, освобождая место пронзительной лазури небес и солнечному диску, поднявшемуся к самому зениту. Мир вспыхнул яркими красками, сине-серая хвоя елей и сосен заместилась благородным малахитом, бронзовые столпы вековых стволов выстроились подобно колоннам древних храмов, потоки теплого ветра разметали извивающихся над лесом призраков.
Колдовство исчезало, истаивало под могучим напором пришедшей в Арденны незримой Силы.
«Чудо, – понял Северин. – Настоящее чудо!.. Ай да дядюшка Ремигий!»
– Завет заключен, Хловис, – проронил епископ и вытер холодный пот со лба. – Тебе дали знак…
– Арбогаст, Теодоберт! – Королю пока было не до Заветов. Колдовство сгинуло, но остались алеманы и мечи у них по-прежнему острые! – Конных разделить на два отряда, пеших – в один кулак! К бою! К бою, сикамбры! Vo-otan!! Votan ek unz![5]
«Вотан, – усмехнулся про себя Ремигий. – Вотан, может, и с тобой, Хловис. Но ты уже не с Вотаном…»
– Говорил же, прорвемся. – Эрзарих потрепал Северина по слипшимся от крови волосам. – А ты боялся. И потом: ты теперь настоящий воин – убил первого врага. Сам, без чужой помощи!
– Прекрасно, – не краснея соврал картулярий, пристально наблюдавший за лесом на юго-востоке. Очень вдалеке, за холмами, мелькнула огромная тень, очертаниями похожая на черную летучую мышь ужасающих размеров. Или показалось?.. – Эрзарих, останемся здесь, а? Я хочу посмотреть!
– Неужто понравилось? – фыркнул лангобард. – Конечно, останемся!
* * *
Великое сражение при Стэнэ продолжалось до середины дня. Когда солнце начало склоняться к закату, король Хловис мог праздновать уверенную и заслуженную победу – рикс Геберих был повержен в бою, алеманы обратились в бегство.
Потери франков оказались изрядными, но ядро войска, лучшие воины и конница сохранились.
* * *
– Удивительное дело, – рассеянно сказал Ремигий начисто отмытому Северину после благодарственной вечерней мессы. Хловис, кстати, пришел. Вместе с тремя дуксами. Король счел обязательным отблагодарить «Бога ромеев и франков» (так он сам выразился, чем весьма порадовал епископа). – Еще вчера мы с тобой, сын мой, и мечтать не могли, что окажемся свидетелями рождения новой державы…
– Простите, ваше преподобие, я не понял, – склонил голову картулярий. – Что за держава?
– Francia, сын мой. Не дурацкое «королевство Суасонское», а Франкия. Мы стоим у истоков, у самого начала, поверь мне! На нас обратил взгляд Господь… И теперь нам придется бороться за Франкию с прошлым, с древними силами, которые никогда добровольно не выпустят из своих когтей эту землю и населяющих ее людей!
– Преосвященный, можно спросить?..
– О чем?
– Вы… Вы святой?
– Святой? – расхохотался Ремигий. – Нет, дружище, я самый обычный человек.
– Но почему Господь услышал вас сегодня?
– Он услышал не только меня, Северин. Он услышал клятву Хловиса и взял под покровительство его народ. Великий народ, попомни мои слова! Если мы, римляне, уйдем – нас сменят франки.
– Но сикамбры – варвары!
– Сегодня они перестали быть варварами. Навсегда. Почему – поймешь со временем…
* * *
…Блистательная Корнелия Альбина редко ошибалась, однако на сей раз ее просчет оказался столь невероятным, что был бы достоин упоминания в произведениях Апулея. Но увы, автор классических сочинений почил несколько веков назад и никак не мог воспользоваться своим талантом для того, чтобы в лицах описать комедию, способную перерасти в драму, а затем и весьма печальную трагедию, главным героем которой стал бы Северин Магнус Валент, римский гражданин и патриций, единственный наследник консула Сидония.
Исидор Севильский в своей «Этимологии» дал краткие характеристики большинства известных народов и весьма благожелательно отозвался о римлянах, наделенных «врожденной степенностью» и прочими добродетелями.
Но в разделе, повествующем о «пороках и изъянах народов», Исидор о подданных Империи не упомянул, хотя следовало бы – важнейшим пороком римлян являлась немыслимая самоуверенность, унаследованная от череды далеких предков, полное тысячелетие ощущавших за своей спиной мощь самого великого государства, когда либо созданного людьми.
Самоуверенность и подвела Корнелию, накрепко убежденную в том, что даже после завоевания Италии и Галлии германцами все осталось так, как было прежде, на протяжении минувших столетий. Пускай цезарь покинул Рим, но Империя жива. А уж если Ремигий получил от Апостольского понтифика обширнейший епископат на севере Галлии, провинции богатой и цивилизованной, значит Северину там будет хорошо – мальчик закончит обучение под присмотром мудрого дядюшки, займется миссионерским трудом среди доселе не обращенных варваров, со временем обретет перстень епископа в новых диоцезиях, его заметят в курии, переведут в Рим…
Впереди у Северина блистательная карьера. Разумеется, пройдет не меньше десятка лет, прежде чем он наберется достаточного опыта, но ведь и Октавиан Август начинал с невзрачной должности претора, а стал Императором, о котором будут помнить и через тысячу лет!
Да, на дорогах теперь небезопасно, особенно за пределами Италии. Эрзарих не особо распространялся о своих приключениях по дороге в Суасон и обратно, но то, что лангобард потерял две фаланги на среднем пальце и одну на указательном, вдобавок заработав устрашающий шрам через всю грудь, свидетельствовало, во-первых, о прискорбном неспокойствии в провинциях, а во-вторых – о несгибаемости Эрзариха, в одиночку прошедшего тысячи стадиев, разделявших Лаций и Галлию!
Лучшего проводника и охранника для Северина не найти – Эрзарих не подведет. Ради безопасности сына Корнелия была готова очень надолго, если не навсегда, расстаться со своим любимцем.
Отвечая на расспросы госпожи, Эрзарих поведал, что в Суасоне ему понравилось – город как город, не хуже Салерно. Епископ живет в Реймсе, это недалеко, ехать от восхода до полудня, если пустить коня рысью.
У Ремигия хороший дом, богатый. Кафедральный собор диоцеза деревянный, но франки предпочитают строить только из дерева, лесов в Галлии много, не то что в Италии. Тамошний рикс, Хловис, сын Хильдерика, Ремигия чтит. И люди в Суасоне «правильные» – так Эрзарих и сказал.
Впрочем, по мнению варваров, все остальные (а особенно ромеи) как раз являлись «людьми неправильными», но об этом Корнелия не задумалась. Спросила только, что означает слово «рикс», и выяснила, что Хловис является кем-то наподобие прокуратора или консула. Прекрасно, значит брат в фаворе у наместника провинции, а его германское происхождение лишь дань смутному времени.
Возможно, Хловис и слышал от Ремигия о константинопольском цезаре, однако его «наместником» совершенно точно не являлся. Итальянцы даже помыслить не могли о том, что на землях Западной Империи начали образовываться новые, абсолютно независимые от Рима и Константинополя государства…
Совершенно успокоенная речами лангобарда Корнелия известила Северина о предстоящем отъезде – он отправится в дорогу весной, когда на альпийских перевалах сойдет снег.
Будущий епископальный картулярий справедливо заметил, что гораздо проще добраться на корабле до Массилии и уже оттуда двигаться через всю Галлию на север. Больше никаких возражений не последовало – Северин четко осознавал свой долг перед семьей и Империей. Надо, значит надо.
Галера вышла из гавани Салерно на следующий день после Пятидесятницы, а через шестьдесят четыре дня двое всадников оказались перед воротами города Суасон. Эрзарих, настроенный на самое худшее – разбойники чудились ему за каждым кустом, – только руками разводил. Невероятно повезло! Нас хранили боги, господин. Мои боги, и твой Иисус. Их стоит отблагодарить!
* * *
Все, что воображал себе Северин о дальней Галлии, оказалось неимоверно приукрашенной фантазией. Картулярий настолько обиделся на Эрзариха, что не разговаривал с рабом месяц, вплоть до августовских ид. Ничего себе «город как город»! Да маленький Салерно рядом с этим воплощенным кошмаром покажется столицей Вселенной, а уж о Риме, Афинах или Александрии и говорить нечего!
В Реймс ехать не пришлось – епископ Ремигий постоянно находился при дворе рикса Хловиса и встретил возлюбленного племянника (коего прежде не видел) с христианским и отеческим радушием, поселил в своем доме и первым же вечером огорошил Северина сообщением о том, что в огромном епископате, занимающем земли, на которых уместилась бы половина Италии вместе с Сицилией, не наберется и двух тысяч прихожан-кафоликов. В основном – римляне, оставшиеся здесь после франкского завоевания Суасона в 486 году.
Королева, Хродехильда Бургундка, тоже кафоличка, равно как и некоторые ее свитские. Есть небольшое количество ариан, но уж лучше язычники-сикамбры, чем еретики. Церквей на все королевство – четыре, две в Реймсе, одна в Суасоне, одна в Лютеции-Париже. Пятую церковь строят в Дижоне, есть надежда, что к зиме управятся.
Весь Реймсский епископат состоит из самого Ремигия, настоятеля кафедрала, двух скрипторов – монахов монте-кассинского обряда брата Бенедикта из Нурсии, сторожа и новоназначенного картулярия, на которого ляжет забота об архиве и переписке с Римом. Итого шесть человек.
– Невероятно. – Северин непроизвольно икнул. – Самый… Самый огромный диоцез Церкви! И две тысячи прихожан! Шесть служителей епископата! Боже всеблагой!..
– Разочарован? – поднял бровь Ремигий.
– Н-нет, но… – замялся Северин, устыдившись. – Я хочу сказать…
– Я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать. Дражайшая сестрица Корнелия была уверена, что отправляет сына в прежнюю Галлию. Галлию великих городов, амфитеатров, мраморных терм, в процветающую провинцию великого Рима. – Епископ говорил спокойно, даже с иронией. – Нет больше такой Галлии. И не будет никогда. Есть только скопище немытых варваров, поклоняющихся нелепым истуканам. Сонм дикарей, для которых понятие «человеческая жизнь» – я уж не говорю о душе! – не ценнее обглоданной свиной лопатки, брошенной собакам. Вонючих тварей, неспособных написать собственное имя палочкой на песке. Но этих людей тебе придется понять и полюбить. Полюбить более, чем самого себя и все то, что ты любил прежде. Спросишь – зачем? Перечитай Евангелия, там все написано. Если чувствуешь, что не справишься – отдохни несколько дней и возвращайся в Рим. Я не стану тебя удерживать и не наложу церковного наказания. Каждому – своё.
– Я постараюсь, – смущенно пробормотал Северин после длительной паузы. Смотреть в глаза епископу он не решался. – Что мне надо делать?
– Сейчас – ровным счетом ничего, – усмехнулся Ремигий. – Отоспись с дороги. Я попрошу Эрзариха подобрать тебе более подобающую одежду и оружие.
– Оружие? – задохнулся картулярий.
– Сикамбры не станут тебя уважать, если на поясе не окажется клинка. Я обычно ношу булаву, кстати. Этот народ войнолюбив, доблесть считается первой добродетелью. Ты говоришь на германских наречиях?
– Дома выучил готский, по книгам епископа Ульфилы.
– Замечательно. Язык сикамбров мало отличается от прочих наречий германского корня, разница только в произношении. Ничего, освоишься. Напомни, чтобы завтра, после мессы, я рассказал тебе о некоторых обычаях франков, без знания которых в Суасоне тебе делать нечего. На прогулки пока ходи только в сопровождении раба – Эрзарих не только силен, но и благоразумен. Ты любишь охоту?
– Не очень.
– Скверно. Сикамбры полагают ее первейшим развлечением, после греховных телесных услад, конечно… Минимум один раз за седмицу я отправляюсь на травлю кабанов вместе с королем. Если хочешь войти в ближний круг рикса, придется учиться. Тебе еще очень многому следует научиться, сын мой!
– Я постараюсь, преосвященный…
* * *
– Необходимо видеть разницу между волшебством и чудесами, – втолковывал Северину епископ. Цепочка всадников двигалась по узкой тропе между скалами по направлению к Стэнэ, крепости дукса Гунтрамна, восточному форпосту королевства Хловиса Меровинга. – Источником чудес является сам Господь, и происходят они исключительно по божественной воле. Недобрых, несущих зло чудес не бывает по вполне понятным тебе причинам. Чародейство, волшебство, магия – называй как хочешь! – использует иные силы.
– Дьявольские? – полуутвердительно-полувопросительно сказал Северин.
– Далеко не всегда. Видишь ли, сын мой, германские племена – готы, франки, даны, вандалы, лангобарды и все прочие народы, которых римляне именуют народами варварскими, обитают в совершенно ином мире, нежели мы.
– Это как? – помотал головой Северин. – Разве можно одновременно существовать в сотворенном Господом Универсуме и где-то еще?
– Ты не понял. То, что для нас, людей цивилизованных и обладающих достаточными знаниями о тварной Вселенной, является лишь страшной сказкой, для любого сикамбра или бургунда – самая обыденная реальность. Их боги расхаживают по Земле и вмешиваются в человеческие дела. В лесах, озерах и реках обитают волшебные создания – злые и не очень. Любой подданный Хловиса может запросто встретить в безлюдных пущах ужасных чудовищ и погибнуть от их клыков и когтей. Настоящих чудовищ, во плоти!
– Но почему я их никогда не видел, хотя живу здесь больше полугода?
– Ты просто не всматривался. А я с большим удовольствием однажды побеседовал с одноглазым старцем в сером плаще и широкой шляпе. Обычно его называют Вотаном, хотя истинное имя этого… гм… этого существа совершенно иное.
– Вы же христианин! – немедленно возмутился картулярий. – Епископ, Князь Церкви! Дядя, вы хотите сказать, что собственными глазами видели главного божка сикамбров?
– Поживешь в этих местах подольше, и не такое увидишь, – невозмутимо отозвался Ремигий. – Очень удобно закрыть глаза, заткнуть уши, зажать нос прищепкой, спрятаться в темном углу и твердить самому себе: «Ничего подобного не бывает, поскольку быть не может!» К сожалению, некоторые священники придерживаются именно этой ошибочной точки зрения – таких я гоню прочь. Господь в неизъяснимой мудрости своей создал удивительный мир, полный неповторимого и бесконечного разнообразия. Затем, как ты знаешь, произошло Падение Люцифера – сатана начал извращать идеальное Творение и был низринут в Преисподнюю, однако многие его детища остались здесь, на подаренной людям земле…
– К примеру этот… Вотан? – тихонько сказал Северин и опасливо покосился на ехавшего позади Эрзариха: лангобард мог всерьез обидеться, услышав, как поносят его богов.
– Имею все основания полагать, что ты ошибаешься, – убежденно ответил епископ. – Боги германцев не злые, скорее очень своенравные и капризные, как дети. Если верить одному из дохристианских иудейских апокрифов, часть ангелов, не вставших на сторону Люцифера, но и не поддержавших Творца в великой битве с Падшим, были изгнаны из рая, однако в ад не сосланы. Вполне убедительное объяснение существования воплощенных духов, которых мы называем «богами» или «волшебными существами». Их отправили на Землю за искуплением – набезобразничали, так исправьте свою ошибку. Поживите в мире смертных, делом докажите, что вы не отвратились от Господа, на время станьте пастырями и покровителями людям, еще не готовые к принятию евангельской истины!
– Не верится, – вздохнул Северин. Слова преосвященного граничили с ересью. – Египетский Сетх, персидский Ариман или карфагенский Молох вовсе не похожи на «пастырей и покровителей» – это монстры, демоны!
– Я и не спорю, – пожал плечами Ремигий. – Самые настоящие демоны, свирепые посланцы ада. Несомненно, часть изгнанных ангелов обратила свою силу во зло, признав господином Падшего. Отсюда и ужасы человеческих жертвоприношений в Карфагене или кровавый культ богини Бадб в Гибернии,[6] описанный в сочинениях Юлия Цезаря – ты должен был читать. Однако вспомним о Доннаре, который защищает наших приятелей-сикамбров от чудовищ и великанов, галльскую Секвену, по имени которой названа река, протекающая через Лютецию – она хранит реку и оберегает корабли… А старые боги Рима? Чем тебе добряк-Бахус не угодил, спрашивается?
Епископ добродушно рассмеялся, но потом вновь стал серьезным:
– Запомни, сын мой: искренняя и горячая вера в Творца и его Благую Весть не исключает знания о его Творении. Мы верим в Иисуса Христа, Святую Троицу и в жизнь будущего века, как установлено в «Символе» Вселенского собора. Но это ничуть не мешает мне или тебе знать, что Вотан, Доннар, Фригг или Фрейр существуют. Знать о них, но не поклоняться им.
– Вы бы это святейшему Папе рассказали, – недоверчиво буркнул Северин.
– Рассказывал, – усмехнулся епископ. – Примерно этими же словами. Потому и получил диоцез в Лугдунской Галлии и Бельгике вместе с пастырским перстнем. Я очень хорошо знаком со сказочным древним миром германцев, с его опасностями, тайнами, его повелителями. И надеюсь передать эти знания тебе – иначе великий труд, к которому мы предназначены, окажется тщетен.
– Вы слишком долго молчали, дядя. Почему?
– Рассчитывал, что ты сам узришь незримое. Без подсказок. Заметишь некие странности, несоответствия. Чудеса, которыми пронизана эта земля. Но до вчерашнего дня ты предпочитал сидеть в темном углу, о котором я только что говорил. С закрытыми глазами. Открой их, оглянись, посмотри повнимательнее вокруг. Найдешь очень много любопытного!
Северин послушно огляделся. Коричневые выветренные скалы, пятна снега на камнях, могучие сосны. И устроившаяся на крутой возвышенности за рекой Мез деревянная крепость, не идущая ни в какое сравнение с пограничными фортами, которые в прежние времена строили римские легионы.
Бург Стэнэ, владение Гунтрамна, одного из военных вождей Хловиса. Ничего волшебного или загадочного в бревенчатом тыне и приземистых угловых башенках крытых соломой, обмазанной от огня глиной, решительно не замечалось. Послышался собачий лай – псы учуяли гостей.
– Полторы седмицы мечтаю отдохнуть перед настоящим очагом и под крышей, – устало заметил епископ. – И покупаться в бочке с горячей водой, поскольку Гунтрамн доселе не озаботился постройкой бани.
Северин понимающе кивнул – в Суасоне отлично сохранились старые термы, постройки времен Гелиогабала. Ремигий приохотил к баням и короля Хловиса, и его ближних: они пытались старательно подражать римлянам, хотя получалось плохо и далеко не всегда.
Сикамбры очень ценили удобства и с удовольствием пользовались достижениями цивилизации – потому епископ был уверен в том, что франки небезнадежны. Однако Суасон все-таки считался столицей и этот город построили римляне, а в медвежьих углах наподобие Стэнэ или Ревена процветало исконное отеческое варварство. Или же «старинное благочиние», как это именовал Эрзарих со своей лангобардской точки зрения.
Северин задрал голову, радуясь ясному погожему дню, прищурив глаза посмотрел на солнце, но вдруг его взгляд отвлекла черная точка, скользящая по густо-лазурному небу. Большая птица, наподобие коршуна?
Нет, не птица. Не могут птицы забираться на такую высоту – пятнышко на несколько мгновений скрылось за тонкой полоской перистых облаков, появилось снова, описало широченный круг, а затем исчезло в золотом сиянии.
– Чудеса высматриваешь? – хохотнул Ремигий, проследив за взглядом воспитанника. – Чудо нас ждет за воротами – кабан с чесноком, ячменное пиво и широкая лавка, застеленная медвежьими шкурами! Рот закрой, ворон залетит – не выплюнешь!
– Чего? – непонимающе переспросил Северин и вдруг осекся.
На деревянном гребне надвратной башни восседали два огромных иссиня-черных ворона, каждый размером едва ли не с гуся. Очень откормленные, говорить нечего.
Оба ворона, повернув головы особым птичьим манером, внимательно смотрели на Северина. Не просто внимательно – осмысленно.
Разумно. Подобно человеку.
Глава вторая В которой Северин рассуждает о сущности варварства, встречает злых духов Арденн, затем падает в глубокий снег, а епископ Ремигий кается в грехах
Февраль 496 года по Р. X.
Арденны, Стэнэ
Первые месяцы Северину было очень тяжело. Непривычная обстановка, чужие люди со странными, зачастую шокирующими образованного латинянина обычаями и привычками, разъезды по делам диоцеза, а дел таковых было весьма немного.
Открыли новый приход в Дижоне (на освящение церкви во имя святого апостола Павла собралось аж целых полторы сотни кафоликов!), потом пришлось съездить в Лютецию – затерянный среди девственных галльских лесов крошечный городок на реке Секвене. Ремигий, кстати, обязал картулярия не использовать римские названия и говорить так, как говорят сикамбры – Париж, Сена…
И вообще, по мнению Северина, епископ чересчур снисходительно относился к франкам, аргументируя свою прямо-таки ангельскую терпимость вполне разумно: у Хловиса и его народа позади столетия беспросветного варварства, за день, за год и даже за десятилетие сикамбров не переделаешь. Сколько времени потребовалось Империи для романизации Галлии? Почти два века? Вот-вот!
Лютеция не понравилась Северину еще больше, чем Суасон – римляне ушли оттуда давно, лет пятьдесят назад. Немногочисленные каменные здания полуразрушены и не используются, амфитеатр времен Траяна разобран, от триумфальной арки в честь побед Марка Аврелия остался один фундамент. Кругом разруха и запустение, только белеют опутанные ветками дикого винограда и плюща статуи древних римских божеств – германцы не осмелились их разбить, опасаясь гнева ромейских духов, хранящих эту землю.
Бывшая вторая столица Лугдунской Галлии, ныне превратившаяся в деревню на полторы сотни дворов, стояла на островах в излучине реки – на случай штурма очень удобно, это еще римляне подметили. Достаточно быстро разобрать два деревянных моста, и никакой враг не подберется к стенам. Именно к стенам, а не тыну – здешний дукс Арбогаст прилежнее других выслушивал советы епископа Ремигия. Бревна кладутся горизонтально, через каждые двести шагов башенка, на северном берегу реки дополнительные укрепления, включая классический римский земляной вал. Случись нежданное нападение, Лютеция сможет продержаться долго, хватило бы припасов.
Арбогаст, молодой, но весьма сообразительный и разумный военный вождь, получил от короля во владение древнюю Лютецию совсем недавно – четыре года минуло. Быстро отстроил крепостишку, раздал земли в округе своим воинам и их семьям, притом не обижая уцелевших после бесчисленных варварских завоеваний галлов, разрешил епископу построить церковь – большущую, из лучших сосновых бревен, прямо посреди самого большого острова.
Посвятили храм святой Деве Марии Парижской, а Ремигий назначил настоятеля из германцев-христиан. В миру этого здоровущего бородатого мужика звали Сигизвульфом, в крещении же Ионой. Вот и служил Сигизвульф-Иона, поучая малочисленную и нерадивую паству то Словом Божьим, то пудовым кулачищем, благо оба способа внушали трепетное уважение его духовным детям. Ремигий, однако, скрывал ухмылку под пышными седыми усами и говорил Северину, что без таких вот добрых пастырей в землях франков не обойдешься. Иона быстро научит любого забияку, как любить ближнего своего.
Северин только морщился. Все, что он видел в королевстве Хлодвига и при епископате, решительно не согласовывалось с прежними представлениями о миссионерском труде – звероподобный настоятель парижского кафедрала, редкие прихожане, идущие в церковь при мечах, а затем без зазрения отправляющиеся на языческую страву-тризну по умершему язычнику-сородичу? Где здесь истинные кафолики? Христиане?
Насмешка над Верой, вот что это такое!
Ремигий делал вид, будто так и надо. И периодически одергивал готового возмутиться картулярия – молчи, наблюдай, делай выводы и учись. Северин, следуя данному обещанию, старался. Через силу. Слишком противна была ему эта дикарская страна. Ну так противна, сил нет. Вместе с королем Хловисом и присными его.
* * *
Уютно гудел открытый очаг, в обширном доме дукса Гунтрамна приятно пахло сосновой смолой, дымком и жареным мясом. Северин, забравшийся под меховое одеяло, следил за пляской язычков пламени и вполуха слушал ненавязчивые поучения епископа – Ремигий уселся поодаль, на простом деревянном кресле возле стола.
– …Ты никогда не замечал, что счет времени у сикамбров и прочих варваров намного отличается от нашего? Напомни, какой сейчас год?
– Четыреста девяносто шестой по Пришествию Спасителя, – моментально отозвался картулярий. – Или тысяча двести сорок восьмой anno urbis conditae.[7]
– Верно. Мы исчисляем время по годам, отталкиваясь от некоего известного события, будь то Рождение Христа или превращение Рима из Республики в Империю при Августе – возьми любую исходную дату и считай себе, когда именно родился Гораций, когда перешел Рубикон Цезарь или Нерон сжег Вечный город. Тебе и мне доступно понятие о течении времени и истории, мы способны в точности определить, насколько давно произошло то или иное событие. Но спроси у любого франка, когда родился его отец, и он ответит тебе нечто совершенно невразумительное.
– Например?
– Допустим, «он родился в год, когда лангобарды победили готского рикса Рикимера».
– Это когда?
– В тот год еще случился неурожай в землях бургундов, – пожал плечами епископ и отвернулся, чтобы Северин не заметил улыбки.
– Да у них там столько неурожаев было, что не поймешь, как с голоду не перемерли! – возмутился картулярий.
– Хорошо, тогда еще молния поразила дуб в священной роще на правом берегу реки Мез… Теперь понял?
– Нет, – обиделся Северин. – Откуда я могу знать о какой-то дурацкой роще?
– У варваров нет концептума времени, – спокойно ответил Ремигий. – Для германцев время циклично, считают по сезонам и урожаям. И по совокупности неких запоминающихся событий. Именно по совокупности, поскольку молнии могут одновременно поразить десяток священных дубов в полусотне рощ в округе, но если в этот же год лангобарды побили готов, у рикса франков родился сын, а в долине Рейна случилось наводнение, любой сикамбр поймет, какой именно отрезок времени имеется в виду. Римляне говорят: «сорок лет назад». Варвар же поведает тебе длинную историю о многочисленных интересных событиях, происшедших в год рождения его отца. Причем для сикамбров все будет абсолютно понятно, а ты начнешь хлопать глазами от удивления. Спроси Хловиса, когда и как появилось племя франков, и он расскажет интереснейшую и напрочь оторванную от реальности легенду, героический миф, однако с точными датами возникнут затруднения – это было «очень давно» или «когда боги еще не пришли в наш мир». Варвары всегда считают себя самыми первыми – мол, и Вотан тогда не родился, а мы уже славно бились с врагами!
– В целом понятно, – подумав, ответил Северин. – В прежнем Риме тоже было нечто похожее – считали по консульствам. Наподобие: «через три года после избрания консулом Марка Порция Катона».
– То есть сто девяносто пятый год до Рождества, – запросто высчитал епископ. – Вернемся к нашим варварам. Они мыслят совершенно другими категориями, нежели римляне, это ты должен был заметить.
– Еще бы! Расстояния меряются по дням пешего или конного хода, сказочные миры наподобие Асгарда или Скандзы сопряжены с нашим Универсумом и якобы туда можно проникнуть смертному. Нет никакого представления о географии, но любой франк запросто доберется отсюда до Константинополя или берегов Данубиса[8] – невероятное чутье на направление!
– Пространственное мышление, – заключил Ремигий и подбросил сосновых полешек в очаг. – Есть только пространство, но нет времени. Впрочем, я неверно выразился – нет представления о времени как о единой цепи, составленной из множества одинаковых звеньев. Счет ведется не по годам-звеньям, а по упомянутой совокупности событий, произошедших одновременно или почти одновременно. Единая отправная точка отсутствует. Знаешь, что сикамбры будут говорить про наступивший год?
– «Когда Хловис разбил алеманов при Стэнэ», – усмехнулся Северин. – И когда Бог Единый свершил Чудо.
– Вот именно, – кивнул епископ. – Причем понятия «Хловис», «Бог» и «Чудо» сольются воедино, а еще к ним добавится четвертое – «Крещение». Король дал клятву, теперь остается лишь определить время… Думаю ввести Хловиса и его войско в лоно Святой Церкви на Пасху – Воскресший Христос принимает воскресших из погибельного мрака язычества франков в руки Свои… Весьма символично, не находишь? Нас с тобой тоже вспомнят, будь уверен.
Северин помолчал, недоверчиво пожевал губами и хмуро взглянул на епископа:
– Дядя, вы сами говорили, что… что древность просто так не отпустит сикамбров и другие народы… Вы сами видели, что творилось сегодня во время битвы! Колдовство, могучее и опасное колдовство! Неужели не боитесь?
– Чего бояться, если на твоей стороне Господь Бог? – вполне резонно сказал Ремигий. – И куда оно подевалось, это колдовство, когда мы воззвали к вышним силам и узрели Длань Господню, осенившую Хловиса? Ничего не бойся, сын мой. Опасайся, но не бойся… Мы сильнее, хотя враг – коварнее. Мы обязательно победим, пусть и неизвестно, какой ценой. Зерна Истины посеяны среди бесконечных полей сорняка, нам придется взрастить их и уберечь. Сам-то не боишься?
– Опасаюсь, – невесело хмыкнул картулярий. – Я действительно начинаю верить в реальность германских легенд о богах, чудовищах и волшебстве…
– Это с чего? – вздернул бровь епископ. – Еще вчера кривился при одном упоминании о Вотане, а теперь вдруг уверовал?
– Слушать глупые россказни варваров и видеть своими глазами – это разное, – вздохнул Северин. – Одна гигантская птица в облаках чего стоила!
– Птица? – прищурился Ремигий. – А, ну да, я тоже заметил. Только не уверен, что это была именно птица… Не обращай внимания, мало ли чудесных существ обитает в Арденнах? Хочешь еще покушать?
– Нет, преосвященный, благодарю.
– Тогда помолись и ложись спать. А мне еще следует наведаться к Хловису и Гунтрамну, есть о чем поговорить…
* * *
Спать не хотелось – минувший день оказался чересчур богат на впечатления. Прежде незнакомое возбуждение не оставляло Северина. Делать было решительно нечего – к королю епископ племянника не пригласил, снаружи давно стемнело. Эрзарих, как человек без воображения, еще до заката надулся пивом до горла и завалился на боковую в «дружинном доме», где обитали неженатые воины дукса Гунтрамна заявив, что после хорошей драки нужен хороший отдых. Поговорить не с кем.
Картулярий поднялся с широченной лавки, набросил безрукавку из мягкой пятнистой шкуры большого лесного кота, называемого франками «рысью», отыскал кожаную сумку с писчими принадлежностями, засветил масляные лампы и устроился за столом. В конце концов, ведение хроники Реймсского диоцеза входило в прямые обязанности Северина.
Чистые листы пергамента пронумерованы в полном согласии с римскими уложениями – правители Империи за минувшее тысячелетие создали удобнейшую схему ведения и сохранения документов, от императорских указов до отчетов самых неприметных мытарей из отдаленных провинций, будь то египетская Птолемаида или Лондиний в Британии. Порядок, точность и аккуратность – вот три основных правила, которых обязан придерживаться любой человек, занимающийся важнейшим делом – служением Империи. Как же иначе донести до потомков правду о событиях времени настоящего?
Времена, когда хронисты пренебрегали истиной в пользу красивого вымысла («И погибло в том сражении сарацин двадцать тысяч, христианских же рыцарей шестеро…»[9]), еще не наступили, а потому Северин дотошно указал количество конных и пеших в воинстве Хловиса Меровинга, изложил свои предположения о численности алеманов, скрупулезнейше расписал диспозицию на момент начала сражения и задумался, только когда настало время описывать Чудо.
Малость прибавил от себя, конечно – к примеру, вложил в уста епископа Ремигия вполне достойную фразу, обращенную к Хловису: «…Склони свою выю, гордый сикамбр». Ну а в финале, следуя правилам риторики, вывел поучительное заключение о Вере Истинной, свете, изгнавшем мрак, и Благодати осеняющей Ремигия, Апостола франков (последние слова понравились картулярию более всего, пусть и неизвестно, как отнесется к ним дядюшка, почитающий гордыню наимерзейшим из смертных грехов).
Получилось хорошо: сжато, ясно и назидательно. Тем не менее Северин понимал, что хроника отнюдь не полная – Юлий Цезарь, не только великий полководец, но и замечательный сочинитель, копнул бы гораздо глубже, коснувшись как истории франков, так и алеманов, дал бы описание земель, на которых обитают эти племена, непременно изложил характер и привычки их правителей – хватило бы на порядочную книгу…
– Я действительно ничего не знаю, – в сердцах воскликнул Северин, отбросив стило. На пергамент упала капля чернил, замарав ровную строку. – Чтоб они провалились, эти варвары!
«Понять и полюбить», – говорил Ремигий. Но как можно понять народ с традициями, абсолютно не укладывающимися в сознании римлянина? Если родился ребенок, то брат матери считается для младенца более близким родственником, чем отец.
Родство исчисляется до седьмого колена – семиюродные братья почитаются родными – потому семьи у варваров весьма обширны. Если женщина изменила мужу, приговор будет один – смерть, поскольку на свет может появиться «чужое» дитя и с ним (а значит, и с его родственниками) придется делиться имуществом семьи.
Изменниц обычно приносят в жертву, говоря проще – незамысловато топят в болоте. В это же болото, между прочим, выбрасывают часть военной добычи – дары богам.
Никто не спорит, возведенное в культ почитание семьи есть благо, но, кажется, германцы слегка перестарались! Ремигий, впрочем, уверяет, будто в том есть основы для христианских добродетелей, однако предпочитает не упоминать о наложницах – любой мужчина, способный прокормить не только жену, детей и родителей, вправе взять себе еще одну или нескольких женщин из числа пленниц. А таковых немало – война для франков является естественным и угодным богам образом жизни, врагов же бессчетно.
Северин не переставал изумляться многообразию варварского Универсума – в одних только Суасоне и Реймсе кроме франков жили везиготы и остроготы, две вандальские семьи, еще какие-то гепиды, совершенно непонятные фризы и даны, пришедшие откуда-то с северо-востока и покорившиеся могучему Хловису.
Можно вспомнить и про оставшихся в живых галлов, незнамо какими ветрами занесенных на левобережье Рейна антов и вроде бы навсегда сгинувших аланов – эти почти совсем растворились среди сикамбров, о сгинувшем аланском величии нынче помнят одни седые старцы.
Королевство Суасонское являлось огромным тиглем, в котором сплавлялись представители почти двух десятков племен, для Северина почти неотличимых – варвары все до одного высокие, сильнющие, светлоглазые, рыжие или соломенноволосые, говорят на языке одного корня, пусть и с небольшими различиями. В любом случае гот всегда сможет понять речь франка или вандала.
Ремигий достаточно просветил племянника в недавней истории Лугдунской Галлии – весьма безрадостной истории, надо заметить. Если Суасон времен Сиагрия оставался последним непрочным островом Империи среди безбрежья варваров, то на прочих землях некогда процветавшей провинции Рима бушевал настоящий шторм – бесконечные вторжения приходящих из-за Рейна варваров выжгли эту благодатную землю и лишь с приходом франков, надумавших остаться здесь всерьез и надолго, Галлия и Бельгика замирились.
Девяносто лет назад Галлию по очереди атаковали вандалы, свевы и аланы – о последних остались наиболее жуткие воспоминания. Именно они выжгли Августу Треверов, Богакум и Лютецию, вырезав все римско-галльское население.
В 440 году насмерть перепуганное правительство Рима попыталось остановить непрекращавшиеся погромы и грабежи, отдав аланам земли на побережье Гесперийского моря, но, пожалуй, тут впервые в политику вмешалась кафолическая церковь в лице святого Германа из Оксерра,[10] предшественника Ремигия.
Герман встретил вождя аланов Эохара на пути к Луаре. Безоружный епископ остановил лошадь Эохара и объявил обалдевшему от такой наглости язычнику, что вперед ему дороги нет. Изумленный вождь подчинился, и поселение аланов было отсрочено на шесть лет – до смерти святого Германа. После того аланы утвердились на галльских землях, уступленных им римским правительством, уничтожив и изгнав при этом часть населения.
А через двенадцать лет аланов наголову разгромили иные варвары – везиготы почти полностью истребили некогда могучее племя и навсегда вычеркнули его из истории Галлии.[11] Готов, в свою очередь, оттеснили на юг сикамбры и бургунды.
Эта земля не видела мира долгие десятилетия, и только когда Хловис Меровинг объявил северную Галлию и Бельгику своей вотчиной, стало поспокойнее – неукротимая энергия короля отныне была направлена на расширение владений сикамбров, чему, между прочим, весьма способствовал епископ Ремигий. Мудрый Князь Церкви понимал, что обращение франков (пусть и не всех) в христианство лишь дело времени, а королевство Суасонское набрало достаточно силы, чтобы противостоять Бургундии и Толозской Готии во главе с риксом Аларихом II.
Но прежде всего опасаться приходилось нашествий из-за Рейна и Арденнских гор – достаточно вспомнить о разгромленных нынешним днем алеманах, и это не говоря о сотнях племен и десятках племенных союзов, готовых нескончаемым потоком хлынуть на зеленые равнины Галлии. Мрачные германские леса, раскинувшиеся за серебристо-седой лентой Рейна, таили нешуточную угрозу. Причем далеко не всегда исходящую от смертных людей…
* * *
…Античный мир навсегда уходил в прошлое, изменялся быстро и непредсказуемо, а главным символом этих изменений являлись наводнившие некогда полусонные и благополучные владения Рима белобрысые верзилы с длинными клинками и расписанными таинственными рунами круглыми щитами.
Варвары. Варвары, которые примут под свою руку земли Империи, основав на ее обломках благородную Францию, могучую Германию, утонченную Италию и величественную Британию.
Великий Рим оставил наследство достойным преемникам, но варварам еще предстояло осознать, какие сокровища оказались в их руках…
* * *
– Угар, что ли? – поморщился Северин, посмотрев на огонь. Внезапно начала болеть голова, стало тяжело в затылке, и кровь застучала в висках.
Нет, не угар – очаги в домах сикамбров устроены очень просто: выложенное камнем окружье, дым уходит сквозь широкое отверстие в крыше. Если огонь достаточно силен то дождевые капли и снежинки превращаются в пар еще не проникнув в помещение. Причем дым от поленьев не скапливается под крышей, дом «дышит» благодаря узким прорезям в бревенчатой кладке. Каменные здания сикамбры не любили, все строили из дерева – верили, что в древесине есть «душа» и будто бы в сосне и ели сохраняется жизнь, даже когда спиленные бревна превратились в теплое и удобное жилище.
Снаружи метель и мороз, а возле священного огня – что под солнцем. Домашний очаг хранит от нечисти и злых духов, защищает дом, в оранжевом пламени есть отсвет молний Доннара – старые люди рассказывают, будто именно Доннар своим огнемечущим молотом воспламенил самый первый очаг в мире людей…
Надо выйти прогуляться, вот что. Как по своим надобностям, так и просто чистым воздухом подышать. Судя по всему, на дворе изрядный морозец, придется как следует одеться – выросший в Италии Северин плохо переносил холод и часто простужался.
Одеться – это настоящий подвиг. На солнечном берегу Средиземного моря Северин не носил ничего сложнее туники и сандалий. Если дождь – войлочный плащ. В Галлии все по-другому.
Сначала штаны – о, варварское одеяние, которое вдобавок с непривычки может сильно натереть в нежных местах! Поверх нижних, льняных, натягиваются верхние, из тонкой коричневой кожи. Затянуть ремешком на поясе. Потом обмотать ступни и голени шерстяной тканью, надеть туфлю из воловьей кожи, закрепить ремешками. Верхняя теплая рубаха, безрукавка, широкий пояс, плащ-сагум. Круглая меховая шапка.
Варвар-варваром. Увидела бы матушка, госпожа Корнелия Альбина – лишилась бы чувств. А если вернее, выгнала бы с глаз долой этакое уродище!
Меч оставим, ни к чему он сейчас, вполне хватит ножа. Этим ножом Северин гордился – с рукоятью из кости морского зверя и золотыми накладками, не иначе работы искусных мастеров Равенны или других италийских городов. Одна беда, лезвие попорчено: всегда готовые к разнообразным паскудствам варвары выцарапали на клинке несколько языческих рун.
Ремигий взял себе нож из военной добычи Хловиса года три назад, он так и валялся в доме епископа, пока не обрел нового хозяина. Носить обязательно: во-первых, подарок дяди, во-вторых, каждый сикамбр посчитает человека без оружия рабом – еще один дурацкий варварский предрассудок!
…Крепость Стэнэ, как и несколько других укреплений в Арденнах, прикрывала королевство Суасонское с востока. Назвать этот небольшой форт латинским словом urbis, город, у Северина язык не поворачивался. Куда больше подходило германское понятие «бург», обозначавшее укрепленный поселок любой величины, будь то обнесенная тыном крошечная деревенька или Суасон, в котором постоянно жили почти восемь тысяч человек – огромное количество людей по здешним меркам.
Стэнэ могла похвастаться лишь двумя сотнями воинов дружины Гунтрамна, небольшим количеством рабов, трудившихся по хозяйству, да несколькими семействами рипурианских франков, прибившихся к дуксу сикамбров – все надежнее жить под покровительством приближенного самого короля!
Крепостишка на холме формой отчасти напоминала римский военный лагерь: бревенчатый частокол обносил прямоугольное пространство сто сорок на восемьдесят шагов, по углам башенки. Внутри – полтора десятка длинных домов, конюшни, амбары с припасами. Тесновато.
В случае серьезного нападения Стэнэ не выстоит, в военном отношении крепость не представляет никакой ценности, это понятно любому, кто знаком с основами римской фортификации. Впрочем, этот бург прежде всего является символом власти Гунтрамна над окрестными землями (деревень в округе предостаточно) и сторожевым постом на границе – за лихими людьми, приходящими с востока, нужен пригляд. Если что случится, гонцы будут немедленно отправлены в Суасон, к Хловису, чтобы король успел собрать войско. В этот раз успели, хвала Иисусу…
Ночь оказалась очень холодной. Небо чистое, луна еще не взошла, зато более чем хватает света от бесчисленных звезд. Такого красивого ночного неба Северин не видел даже в родной Италии – широкая полоса Млечного Пути, изредка чиркающие по черному бархату полоски падающих звезд и несчитанное множество ярких точек, то белоснежных, то голубых, то чуть красноватых. Снег казался светящимся, отражая звездные лучи.
Северин покачал головой, отгоняя наваждение – небо словно пыталось поглотить всматривающегося в него человека, – и зашагал по утоптанной тропинке к нужнику: сикамбры могут быть стократно варварами, но отхожие места строят так, что дадут фору даже привыкшим к чистоте ромеям – сруб, внутри жаровня с углями, чтоб тепло было, гладко обструганные деревянные сиденья. И не поймешь, переняли это франки у римлян или сами додумались.
На обратном пути Северина окликнули – в Арденнах неспокойно, Гунтрамн выставил двойную стражу. Алеманов хоть и побили, но отдельные отряды германцев, горя жаждой мести, могут рыскать по окрестным лесам из одной варварской страсти разрушения выискивая маленькие поселки – дома спалить, забрать еду, мужчин вырезать, с женщинами позабавиться… Бр-р… Уж чего-чего, а жестокости варварам не занимать, причем они даже само понятие «жестокость» не воспринимают: случись Хловису напасть на самих алеманов, франки творили бы то же самое – повелось так спокон веку, и точка.
– Не ходил бы один, – проворчал дружинный, опознав родственника христианского годьи и друга короля. – Недобрая ночь.
– Почему вдруг?
– Не чувствуешь? – Бородатый сикамбр повел носом, будто лисица на охоте. – Ветра нет. Совсем.
«Опять, – усмехнулся про себя Северин. – Они видят недобрые знамения на каждом шагу. У стола ножка подломилась – к голоду. Роса в день Солнцеворота слишком быстро высохла – к засухе. Впрочем…»
Епископальный картулярий на мгновение замер и, следуя совету епископа «присматриваться тщательнее», внезапно понял – бородач с копьем прав. Никакого движения воздуха, если не считать появляющихся при дыхании клочьев пара.
Ремигий как-то рассказывал, что чувства у варваров обострены до предела, они способны заметить то, на что цивилизованный римлянин никогда не обратит внимания. Северин, как и следовало ожидать, тогда пропустил эту фразу мимо ушей, а теперь вдруг вспомнил.
Природа беспокойна, это признак жизни. Когда ты находишься в лесу, всегда слышен шорох павшей хвои, пощелкивание сухих веток, где-то стрекочет незаметная пичуга, даже самый легкий ветерок порождает шум в кронах деревьев. А сейчас – абсолютная тишина. Не слышно ничего, кроме сопения угрюмого франка и легкого скрипа утоптанного снега под подошвами. Скверная тишина, опасная.
– Колдовство? – невольно понизив голос до шепота, спросил Северин.
– Мне-то откуда знать, – буркнул в ответ сикамбр. – Люди говорят, будто лес замирает, когда чует нежить. Духов, ночами выползающих из болот и бурелома. Ubilsaiwala…[12]
– Что за ubilsaiwala такая? Расскажи.
– Да ну тебя, ромей, – шикнул бородатый и отмахнул правой рукой охранный знак. – Не поминай лишний раз, накличешь. Топай в дом да огонь поярче раздуй. Мало ли пригодится…
Настаивать Северин не решился, франк выглядел слишком уж настороженно.
Нежить, говорите? Защита от нее проста и действенна – молитва да святой крест. Однако по возвращении Северин предпочел развести в очаге настоящее пожарище, едва не половинный запас поленьев извел. Епископ пока не возвращался.
Откровенно говоря, боязно. Северин не мог понять, что именно его так напугало – слова безграмотного франка или собственные ощущения: прислушиваясь, картулярий не слышал ничего, кроме угрожающей тишины. И угроза была явной, реальной, такой, что в животе нехорошо сводило. Успокаивало лишь громкое потрескивание ярко пылающих дров и тепло, волнами исходящее от огня.
«Все в порядке, – убеждал себя Северин. – Мы в крепости, тут полно воинов, здесь сам король, вроде бы обладающий какими-то магическими способностями, и епископ кафолической церкви, которому дарована власть от Всевышнего. Ничего не случится!»
Посидев некоторое время возле очага, картулярий забрался на высокую лавку и выглянул в отдушину под самым потолком. Ничего особенного – поднимается над холмами ущербная луна, чернеют ели на склонах, перевалило за полночь.
– Пойду к Хловису, – громко сказал сам себе Северин. Очень не хотелось оставаться в одиночестве. – Не выгонят. Знаю я, какой там серьезный разговор – пиво хлещут!
Отчасти племянник епископа был прав – Ремигий полагал, будто чревоугодие есмь грех далеко не самый погибельный, и разделял трапезы с риксом франков, едва появлялась возможность. Хловис по пьяному делу становился добрым и тщательнее внимал поучениям епископа, хотя наутро забывал половину сказанного, а к полудню – и половину оставшейся половины.
Вот беда – опять возиться с обмотками и ремешками, но босиком же на снег не выйдешь? Зиму следует запретить особым императорским эдиктом! Навсегда!
Северин вздрогнул, когда со стороны конюшни донесся неприятный звук – злое повизгивание лошади. Породистые скакуны из Иберии или Аравии в стране Хловиса были исключительной редкостью, такую роскошь мог позволить себе только король или кто-нибудь из очень богатых дуксов. Франки использовали невысоких, но очень выносливых мохнатых лошадок, непонятно почему именуемых «гуннскими», хотя у гуннов кони крупные и длинноногие.
Обычная «гуннская» коняшка была существом флегматичным, скверным норовом не отличалась, кусалась или лягалась крайне редко, а уж чтобы заставить ее визжать от ярости, надо приложить безмерные усилия. Однако сейчас лошадей что-то всерьез растревожило – стенают, всхрапывают, бьют копытами.
И еще: собак не слышно. Окажись в крепости кто чужой, псы подняли бы лай на всю округу, а тут – молчок. Собаки у франков свирепые, могут один на один с волками сражаться. В Суасонском королевстве распространены и галльские волкодавы, и потомки мордатых итальянских молоссов, боевых псов имперских легионов, охранявших границу по лимесу от Кастра Регина до Агрипповой колонии.[13] Серьезные зверюги, не дадут в обиду ни себя, ни хозяев.
– Есть тут кто? – подал голос Северин, вглядываясь в темноту. – Эй?!
На призыв никто не откликнулся, давешний бородач, похоже, ушел. Негромко выругавшись, картулярий направился в сторону дома Гунтрамна, стоявшего отдельно, возле южной стены. На пятом шагу Северин вдруг оскользнулся, не удержал равновесие и ухнул в снег.
Повезло несказанно. Северин ощутил движение, и спустя один миг над его головой промелькнула черная тень – огромная тварь, остро пахнущая мокрой шерстью, сбила бы картулярия с ног и моментально подмяла под себя как… как…
Сикамбр, с которым племянник епископа только что разговаривал, валялся рядом, между сугробами. Кровь не успела застыть, на ней Северин и заскользил – крови же было много. Снег в капельках, на тропке здоровенная, еще дымящаяся черная лужа. Горло разорвано.
Картулярий на четвереньках отполз к дому, левой рукой вцепился в холодные бревна, помог себе встать, а правой ухватился за рукоять кинжала, который никак не хотел вылезать из ножен. Конечно, надо дернуть за тонкий ремешок, удерживающий лезвие – по законам сикамбров, в бурге оружие следует носить именно так, показывая мирные намерения.
– Пресвятая Дева, убереги, – выдохнул Северин. – Что это такое?
Очень хотелось заорать в голос, но сил не хватило.
Оно стояло неподалеку, в десятке шагов, под лучами убывающей луны. Силуэт похож на песий или волчий, однако картулярий точно знал – страшилище не является ни волком, ни собакой.
Тварь была здоровенной, с телка, и непроглядно-черной, будто оживший сгусток первородной тьмы. Лишь мерцали холодным синевато-белым огнем пятна неживых глаз.
Призрак, морок? Не может быть, призраки не оставляют следов на снегу и не воняют псиной! У бестелесных тварей не валит пар из пасти! Оно живое. Или наполовину живое…
Ubilsaiwala – злой дух арденнских лесов.
Онемевшими пальцами Северин полез в пояс, добыл серебряную монетку с лупоглазым изображением константинопольского цезаря Феодосия II и не раздумывая запустил ею в зверя – еще в дохристианские времена серебро почиталось действенным средством против любой нечисти. Попал.
Черный монстр не тронулся с места, только обнюхал лапу, которой коснулась монета, а затем и сам кругляш, упавший на тропинку. Между прочим, кроме Феодосия Флавия на сестерции отчеканен христианский крест, должно было подействовать! На Pater Noster, прочитанный дрожащим голосом, тварь вовсе не отреагировала, просто стояла напротив, будто издеваясь. Смотрела с явным интересом – что еще нового человек придумает?
Есть такое готское слово – riqis, тьма, означающее вовсе не отсутствие света, а некое иное, скверное и недоброе состояние духа и материи. Дурачка или просто неумного человека варвары с усмешкой назовут dwals, «дурак», но для сумасшедших они используют иное обозначение – riqizeins, «объятый тьмой». Недаром Ремигий утверждал, будто франки чувствуют мир гораздо глубже и тоньше римлян, для них «тьма» не является чем-то абстрактным, она живая, одушевленная. Такая, как чудище, забравшееся среди ночи в крепость дукса Гунтрамна.
– Уходи, – едва слышно прошептал Северин, обращаясь к ubilsaiwala. – Ты не принадлежишь нашему миру, возвращайся… возвращайся к себе, в трясины.
Зверь не послушался. Наоборот, он издал низкий звук, похожий на бульканье кипящего котла, и к нему мигом присоединились еще два монстра – один вынырнул из-за конюшни, второй примчался со стороны крепостных ворот.
Северин понял, что на этом его служба в Реймсском диоцезе бесславно закончена. Сожрут и не подавятся.
Нападать ubilsaiwalas не спешили, топтались на месте, хотя могли расправиться с человеком в один прыжок – сбить с ног, завалить, пустить в ход громадные клыки… Нет ничего проще, добыча загнана в угол – позади и справа стены дома и сарая, вперед и левее не пройдешь, дорога перекрыта.
Взгляд скользнул вниз, на кинжал, зажатый в руке, – почудилось, будто искорка пробежала. Грубо процарапанные на гладком лезвии руны словно бы отражали неведомо откуда взявшийся золотой солнечный лучик; моргнет и снова погаснет.
В магии рун (и германском руническом алфавите вообще) Северин не разбирался, полагая, что языческие суеверия недостойны его просвещенного внимания. Варвары рисуют руны на щитах, амулетах, иногда (перед битвой) и на собственных физиономиях, украшают ими «волшебные» камни. Никакой практической пользы в германских значках картулярий не видел – значительно удобнее пользоваться латинской письменностью, которую с удивительной быстротой переняли осевшие в Италии готы и лангобарды.
Ввиду удаленности своих владений, сикамбры приобщались к цивилизации с большим трудом, и потому руны здесь встречались повсеместно. Северин, однако, запомнил лишь несколько знаков. Вот этот, похожий на латинскую литеру «Т» с опущенными вниз под углом палочками «перекладины», кажется, «тюр». Или «тейваз»?
Господи, да какая разница! Работает ведь!
Северин очень медленно вытянул нож вперед – зверюги отступили на шаг. Повел рукой в сторону, и ubilsaiwalas недовольно заворчали, пока не решаясь на более активные действия.
Путь к бегству был один, налево, вдоль дома. Затем придется пробежать едва ли не через весь бург, чтобы добраться до дома Гунтрамна, где находятся король и Ремигий. Никакой лесной призрак к этим двоим и близко не подойдет!
Легко сказать, но трудно сделать. Мысли Северина текли с быстротой горного потока – так, так, если звери свободно разгуливают по бургу, значит выставленные на стражу воины оказались перебиты и не успели поднять тревогу. Черные бестии невероятно быстры, передвигаются бесшумно…
Их отпугивает нож, скорее всего ubilsaiwalas будут держаться на расстоянии. Может, стоит закричать? Нет уж, кто знает, сколько людей они смогут убить?.. Успокоился, глубокий вдох, пошли… Только медленно…
Страшилища разделились, не иначе, решили начать правильную охоту – двое исчезли за конюшней. Остался только самый первый волк, продолжавший неотступно следить за Северином. Близко он не подходил – шажок-другой, потом снова…
– Чтоб ты сдох, скотина. – Картулярий пытался держаться, но колени постыдно дрожали. Вдобавок приходилось непрерывно оглядываться – твари могли обойти со спины.
Руны на клинке уже не мерцали, а горели ровным золотым светом. Рукоять ножа стала теплой, почти горячей. Северин не задумывался, было ли это чудо, волшебство или нечто иное – не до того, ноги бы унести!
Заставить себя оторваться от стены картулярий сумел лишь пятикратно прочитав Pater. Теперь остается пройти вдоль тына в южную сторону.
С крыши дома внезапно упало несколько снежных хлопьев, Северин поднял взгляд, и тут нервы окончательно сдали: два чудовища каким-то образом забрались наверх и изготовились к прыжку, рассчитывая напасть со спины.
Мир полон чудес, причем случаются они гораздо чаще, чем принято думать. Будь севериновский кинжал хоть тысячу раз волшебным, он не сумел бы спасти хозяина от стремительной атаки ubilsaiwalas – Северин запаниковал, пискнул будто мышонок, ринулся к тыну, опять поскользнулся и всей грудью налетел на сколоченную из тонких бревнышек вертикальную лестницу, ведущую на угловую башенку.
Дыхание сбилось, но тонко взвывший от страха картулярий белкой взлетел по перекладинам, умудрившись при этом отмахнуть ножом в сторону самого быстрого волка и срезать клочок его шкуры.
Никто не сумел бы повторить этот потрясающий трюк. Зубы чудища клацнули в полупальце от загривка Северина, а когти передней лапы пропороли сагум, безрукавку и обе рубахи. Как это случилось – непонятно, но картулярий не получил даже единой царапины, черному зверю не хватило одного волоска, чтобы дотянуться до близкой и слабой добычи!
– Что, получили? – икнул Северин, очутившись наверху.
Волки (боже, их уже пятеро! Откуда?!) рыскали у основания башенки. Сюда они не заберутся, слишком высоко даже для таких огромных тварей!
Только Северин попытался сесть на плохо оструганных заиндевевших досках поудобнее, как ладонь угодила в нечто мягкое, холодное и склизкое. По ближайшем рассмотрении противная substantia оказалась…
– О, нет… – Епископальный картулярий едва не потерял сознание. Сикамбра, охранявшего башенку, выпотрошили как поросенка. Разорвали от шеи до промежности – теперь Северин понимал, что означает страшная варварская угроза, в переводе на латынь звучащая примерно следующим образом: «Отделаю так, что внутренности станут наружностями». Ясно, что сделал это нечеловек!
На молитву сил не осталось. Разум Северина теперь пребывал в полнейшем оцепенении – ужас парализует и лишает воли даже самых сильных, не говоря уже о несмышленых юнцах. Руку, в которой по-прежнему был зажат кинжал, обжигало, но и это не могло вывести из ступора племянника епископа Ремигия. Северин моргнул, только когда совсем недалеко мелькнули оранжевые огни – из дома Гунтрамна выбежали люди с факелами.
Постепенно приходящий в себя картулярий разглядел Хловиса, окруженного воинами. Золотые волосы рикса франков сияли куда ярче факелов – неужели Ремигий был прав, утверждая, что род Меровингов действительно обладает недоступным простым смертным удивительным даром? Да только епископ никогда не мог внятно объяснить сущность этого дара – божественная она или… Какая? Но уж точно не дьявольская!
Ubilsaiwalas проявили неслыханную прыть – они, несомненно, испугались, учуяв присутствие иной, чуждой лесным духам силы. Трое волков рванулись в сторону от людей, легко запрыгнули на крышу стоящего у самого тына длинного дома, перемахнули через ограду и исчезли в темноте. Четвертый отошел к воротам Стэнэ, с невероятной ловкостью залез на надвратную башню и тоже сиганул вниз.
Пятый, последний, решил избрать кратчайший путь и тем самым вверг несчастного Северина Магнуса Валента в нескончаемый водоворот бедствий и злоключений.
Треклятое чудовище присело, мягко оттолкнулось от промерзшей земли всеми четырьмя лапами и взвилось в воздух – Северину показалось, будто зверь прыгнул прямо на него, и он невольно шарахнулся назад и в сторону, одновременно вставив вперед кинжал. Ubilsaiwala не рассчитал, промахнулся, сокрушил хлипкую башенку одновременно налетев грудью на лезвие, сипло взревел и полетел под откос холма в окружении обломков дерева и снежной пыли.
Северин, чей обреченный вопль не был расслышан в общем шуме, отправился вслед – удержаться было невозможно.
Искать картулярия начали только под утро.
К великой скорби преосвященного Ремигия, не нашли.
* * *
Спустя много дней, размышляя в тепле и удобстве о ночном приключении в Стэнэ, Северин понял, что остался жив только по счастливой случайности Восточный склон холма был очень крутым, у подножия – обледеневшие камни побережья реки Мез. Добавим к высоте откоса (локтей сорок!) еще двенадцать локтей тына и сторожевой башенки, чью верхушку снес тяжеленный волк, и поймем, что Северину выпало совершить головокружительный и смертельно опасный полет, примерно равный прыжку с верхней галереи римского Колизея.
Нового Икара из Северина не получилось – епископальные картулярии от рождения к полетам не приспособлены, крылья у них отсутствуют, а Господь на сей раз оказался занят более важными делами и не протянул десницу Свою, дабы удержать верного раба своего, и препоручил Северина покровительству ангела-хранителя, каковой справился со своими обязанностями лишь частично.
Снега за последние дни намело изрядно, под скалой громоздились пышные сугробы. Северин совершил в воздухе кульбит, больно приложился спиной о склон и мгновенно съехал вниз, прямиком в снежное покрывало, смягчившее падение. Сугроб начал оползать к берегу покрытой тонким льдом реки.
За мгновение до того, как картулярий вернулся на грешную землю из поднебесья, на ледяную корку грянулся черный волк, зимний покров реки треснул, и чудище мгновенно ушло под воду. Вместе со снежным оползнем задыхающийся картулярий съехал вниз ровнехонько промеж двух валунов и, к несчастью, угодил в ту же полынью.
Течение было сильным, и Северина моментально затянуло под лед, он едва успел сделать глубокий вдох. Намокшая одежда потянула ко дну, но картулярий продолжал бороться и чудом победил – его протащило под прибрежным припаем, вынесло на свободную от льда середину Меза и повлекло вниз по руслу, к северу. Кинжал Северин по-прежнему не выпускал, возможно именно заключенное в нем волшебство придавало сил незадачливому племяннику епископа Ремигия.
Мыслей не было никаких, чувства тоже исчезли, оставался только обжигающий холод и искорка надежды – вдруг повезет? Или все-таки земной путь завершен и вскоре придется предстать перед апостолом Петром, который и решит, пропустить Северина Магнуса Валента чрез Врата Райские или ввергнуть оного в недрища ада по грехам его…
Сознание угасало, Северин успел лишь безгласно воззвать к Пресвятой Деве и тотчас провалился во тьму…
Тело выбросило на камни в полутора римских лигах от Стэнэ, на восточном берегу Меза.
* * *
– Ищем, – мрачно сказал Хловис, стараясь не смотреть на епископа. – Гунтрамн со своими переправился через реку, Арбогаст ищет на нашем берегу. Никаких следов. Наверное, твой родич утонул. А может быть… – Король сикамбров привычно сложил пальцы в охранный знак, отгоняющий злых духов. – Может быть, его забрали ubilsaiwalas.
– Ни то и ни другое, – покачал головой Ремигий. – Я бы почувствовал, что Северин умер или… или стал пленником недоброй силы. Одного не могу понять: кто пробудил спавших в Арденнах древних духов и почему они ополчились на нас, франков…
– Ты не франк, ты римлянин, – огрызнулся Хловис и от души приложился к кружке с пивом. – Тяжело мне, Ремигий. Чувствую недоброе – мои боги… Мои прежние боги могут жестоко отомстить за отступничество.
– Кто они, а кто – Он, Вседержитель? – спокойно возразил Ремигий. – Кроме того, перед битвой ты еще не принял веру Христову, однако видел, что алеманы привели с собой чуждое людям волшебство и использовали его против твоего воинства.
– Верно, – крякнул рикс. – Кроме того, черные волки, забравшиеся ночью в бург, не принадлежат Вотану или Доннару, это звери Локи и великанши Хель…
Ремигий вздохнул, но противоречить не стал – епископ отлично знал, что за один-единственный день Хловис не сможет забыть богов своих предков. Требуется долгое время и упорная проповедь Веры Истинной. Ничего, терпения у Ремигия хватит, хватило бы здоровья и долголетия.
«Я не отступлюсь, – сказал себе епископ. – Я смогу победить… Я?.. Боже, прости, грешен… Вот в чем ошибка!»
* * *
…Поиски исчезнувшего Северина безуспешно продолжались третьи сутки, заодно дуксы гоняли по окрестным лесам разрозненные отряды алеманов, пленных допрашивали – не встречал ли кто молодого парня с темным волосом и карими глазами, одетого однако подобно сикамбру?
Воины Гунтрамна уверяли, что «волшебство» на противоположном берегу не иссякло, а лишь затаилось на время – некоторые видели следы огромных волков-оборотней, другие слышали таинственные голоса, пытающиеся завлечь франков к незамерзающим топям, а десятник Ариогаст минувшим вечером уверял Хловиса и Ремигия, что собственными глазами видел на горных склонах всамделишного турса, ледяного великана! Впрочем, Ариогаст слыл в дружине Хловиса человеком без меры пьющим и частенько видящим то, чего другие не замечают.
Епископ, весьма встревоженный разгулом нечисти (где это видано, чтобы оборотни проникали в бург! Эти твари подстерегают одиноких жертв в лесах и буреломах и не смеют близко подойти к обитаемому жилью!), провел с помощью незаменимого Эрзариха собственное дознание. Осмотрел тын, башенку, с которой предположительно сверзился племянник, спустился к подошве холма и внимательно исследовал берег под крепостью.
Нет сомнений, мальчишка упал на снег и потом очутился в воде, на стремнине. Но он жив: Ремигий, осененный особой благодатью Господней, непременно получил бы знак, что Северин или погиб или…. О последней вероятности даже думать не хотелось.
Но что же тогда произошло с картулярием? Человек не может исчезнуть в никуда! Молодцы Гунтрамна и Арбогаста прочесали берег Меза на много стадиев ниже по течению, особенно внимательно осматривая излучины реки. Пусто. Никаких следов, хотя по приказу Хловиса в Мез нарочно сбросили несколько бревен и дружинные проследили, где их выбрасывало на берег. Девять бревен из полной дюжины оказались в мелководных заводях совсем неподалеку от Стэнэ, еще два обнаружились чуть дальше, и лишь одно было унесено в незнаемые дали, к морю на севере.
Северин как сквозь землю провалился – воины поопытнее втихомолку ворчали, что мальчишку забрали духи или, к примеру, альвы: эти существа не оставляют следов. Ремигий отмахивался – какие еще альвы? Откуда? Здесь вам не страна Эйре, не легендарная Гиберния, в Галлии и Бельгике о полых холмах и их обитателях и слыхом не слыхивали.
– Пусть рикс даст мне двух лошадей и припасы, – на исходе третьего дня поисков решительно заявил Эрзарих. – Я поеду его искать. И найду.
– Я знаю, что в искусстве охоты ты искушен, – согласился Ремигий. – Однако охота на зверя и охота на человека разнятся. Что ты сможешь сделать один?
Лангобард надулся, спесью исходя – епископ усомнился в его смелости и удачливости! Другому такое оскорбление не сошло бы с рук. Но Ремигий все-таки годи, человек, принадлежащий богам, а значит, осведомленный о их воле (и неважно, Единый ли то бог или Вотан с Фрейей), к его словам стоит прислушаться.
– Северин где-то там, за рекой, – задумчиво говорил епископ, прохаживаясь вдоль длинного стола. – Но почему-то не может вернуться.
– Откуда ты знаешь? – жадно спросил Эрзарих. – Говорил с богами?
– Можно выразиться и так. Сон мне был, а сны насылаются ангелами…
– Христианскими валькириями, – понимающе кивнул лангобард, прежде наслушавшийся как от госпожи Корнелии, так и от Северина красивых саг о райских кущах.
Ремигий лишь усмехнулся.
– Незачем отягощать Хловиса столь незначительными просьбами, – наконец сказал епископ. – У рикса предостаточно иных забот, ему надо возвращаться в столицу. Возьми все, что необходимо, и будь готов к завтрашнему рассвету. Одна ночь ничего не решит…
С наступлением темноты пошел снег, начало мести, но Эрзарих, сын Рекилы, отступаться не привык. Едва небо на востоке начало сереть, лангобард уже пришел на конюшню и с безмерным удивлением обнаружил там епископа.
– Рикс позволил мне съездить развеяться и отдохнуть, – фыркнул Ремигий, мельком взглянув на вытянувшееся лицо Эрзариха. – Не откажешься от попутчика?
– Но как же… – протянул лангобард. – Почему Хловис…
– А что Хловис? – пожал плечами епископ. – Он взрослый мужчина, великий военный вождь, не пропадет. Мы ведь ненадолго, верно? Самое больше две седмицы?
– Ты приближенный рикса, – упрямо сказал Эрзарих и спросил напрямик: – Зачем? Только ради Северина?
Ремигий помолчал, устраивая на спине лошади седельные сумы, вздохнул и не оборачиваясь проронил:
– Не только. Помнишь, я рассказывал тебе о грехе гордыни?
– Нет, – отрекся Эрзарих, предпочитавший не вникать в сложные материи и не забивать голову сложными христианскими догмами. Саги – сколько угодно, но тот кромешный ужас, который именуется греческим словом philosophia? Пустословство одно!
– Я возгордился, Эрзарих. Я почти уверил себя в том, что победа Хловиса – моя заслуга. В том, что это я заставил рикса дать клятву. Наконец, в том, что я, обычный смертный человек, слабый и несовершенный, могу запросто противостоять тому… – Епископ указал рукой в сторону Арденнских гор. – Тому, что прячется там, за рекой… Тому, что проснулось в Арденнах.
– Почему же слабый? – не понял лангобард. – Ты бился наравне с риксом и проявил великую доблесть!
– Тьфу! – раздраженно сплюнул епископ, на миг впавший в соблазн гневливости. – Дурья башка! Уразумей же! Я позволил себе уравнять силы человека и Господа Бога, Создателя и Вседержителя! Помню наш последний разговор с Северином – я постоянно твердил: это мы посеяли зерна Истины, это нас будут вспоминать потомки сикамбров, это мы избавим народ франков от падших духов и изгоним их обратно в геенну! В то время как единственная и истинная заслуга принадлежит лишь Ему! Вот Господь и ниспослал испытание…
– Хочешь сказать, что черные волки пришли сюда по воле твоего Бога? – нахмурился Эрзарих. – Это нехорошо.
– С тобой совершенно невозможно разговаривать, – искренне расстроился епископ. – Хорошо, попробую объяснить понятно. Мне думается, что я обидел Бога Единого.
– Почему?
– Не перебивай! Что будет, если ты обидишь, к примеру, Доннара?
– Он призовет меня на суд оружия, – уверенно ответил Эрзарих. – И на поединке выяснится, кто прав.
– Вот этом и заключена разница между твоей верой и моей. Оскорбив Творца гордыней, я должен сразиться не с ним, а с самим собой, победить свой грех, растоптать его! Доказать, что я достоин Его покровительства и благоволения. Поэтому я оставлю Хловиса на время – пускай рикс сам разберется в своих думах, сам осознает, какой путь ему предстоит… Господь позволит – я вернусь в Суасон из Арденн. Нет – значит я недостойный пастырь.
– Ничего не понимаю, – помотал головой Эрзарих. – Как можно вызвать на битву самого себя?
– Седлай коня, – вздохнул Ремигий, которого непроходимая дремучесть лангобарда иногда ставила в тупик. – Перейдем реку по броду за Ворчащим омутом и отправимся к северу.
– После такого снегопада отыскать следы будет трудно, да и времени много прошло… – хмуро отозвался Эрзарих. – Ничего, счастье от нас не отвернется. Удачливый воин и годи, способный творить чудеса, дорогого стоят.
– Чудеса… – проворчал епископ. – Много ты знаешь о чудесах, варвар!
Глава третья В которой Северин встречает Беовульфа-гаута, получает новое имя и слушает сагу о чудесном острове. Потом же отправляется в страну данов вместе с Нибелунгами
Февраль – март 496 года по Р. X.
Бельгика – Германское море
Очнулся Северин оттого, что по его лицу возили чем-то наподобие мягкой горячей губки. Причем обжигающе-горячей.
Он довольно быстро понял, что лежит на спине, попытался шевельнуться и поднять руку, но тело пронзила резкая боль, настолько нестерпимая, что в другое время и в другой обстановке Северин бы отчаянно взвыл. Сейчас получилось издать лишь низкий хриплый стон.
Губка еще раз прошлась по лбу и щекам, после чего неизвестный экзекутор начал тереть правое ухо.
Картулярий попытался разлепить веки. Даже это простейшее и почти незаметное движение далось ценой немалых усилий. Различим серебристо-синий неровный свет. Утро? Утро какого дня? Что вообще случилось? Почему так больно?
«В любом случае, если я чувствую боль, значит жив, – уверенно подумал Северин. – Но… Ох, что ж это такое было?!»
Память вернулась мгновенно, одним озарением, яркой вспышкой. Стэнэ, звездная ночь, хрустящий снег под ногами, мертвенный взгляд глаз-фонарей злого духа, принявшего обличье громадной черной зверюги… И падение. Река, стремнина…
Над ухом оглушительно фыркнули, у лица Северина появилось что-то огромное и шарообразное, щек коснулось горячее дыхание.
Человек настолько испугался, что превозмог терзавшую его мышцы и кожу ужасающую резь и вяло шарахнулся в сторону. Если это черный волк…
Нет, не волк. Рядом сидела огромная собака римской породы, плоскомордая, с висящими тяжелыми брылями, ярко-розовым языком и белым пятном в виде бабочки на широченной груди. Зверюга пыхтела, сопела, из пасти вытянулась нить белой слюны, но в целом выглядела вполне дружелюбно. Северин вспомнил, как назывались такие псины по-латыни – canis corsis, «собака, охраняющая ограду»… Значит, это была никакая не губка: собака всего лишь облизывала лицо.
– Все-таки живой, – вторгся в сознание новый звук. Человеческая речь, говорят на готском, но чересчур растягивают слова, да и звучит странный диалект более мягко, без обязательных гортанных и шипящих звуков. – Ариарих, Гундамир – быстро его раздеть, растереть, завернуть в шкуры.
– Одет по-нашему, – послышался второй голос, пониже и погрубее. – Но лицом выглядит как галл, смуглый… Да отдай ты нож, никто тебя убивать не собирается!
Неизвестные с трудом разжали онемевшие пальцы Северина, а тот, кто заговорил первым, присвистнул:
– Интересное оружие носит наш найденыш… Неспроста это.
Засим епископальный картулярий подвергся самым изощреннейшим пыткам, какие и Нерону с Калигулой не снились в самых оптимистических снах. С него стянули обледеневшую одежду, безрукавку пришлось разрезать, любое прикосновение доставляло адовы муки, а когда грубые ладони начали растирать кожу дурно пахнущим снадобьем, наполовину оттаявший Северин заорал как резаный: казалось, что его варят в кипятке подобно святому Мавру, одновременно поджаривая на раскаленной решетке, будто святого мученика Лаврентия. Какая уж тут пещь огненная, терпеть такое не было решительно никакой возможности! В конце концов Северин в очередной раз потерял сознание, едва не задохнувшись от собственного крика.
Вторично он проснулся в приятном тепле, руки и ноги сладко ныли, но не болели, пальцы сгибались не без труда, щеки и лоб пылали. Пахло псиной, сеном и почему-то зачерствевшим хлебом. Появилось новое ощущение покачивания и легкого головокружения.
Рядом кто-то пошевелился, Северин отбросил с лица мягкую медвежью шкуру и обнаружил, что бок о бок с ним устроилась давешняя собака, огромная как теленок. Она-то и согревала человека своим теплом. Оказалось, что пес был благородной серо-серебристой масти, с желтоватыми внимательными глазами и коротко обрезанными ушами, чтоб в драке не порвали.
Осмотревшись, картулярий уяснил, что легкое покачивание вполне объяснимо: он находился в небольшой ладье, способной идти по любому мелководью. Шесть весел, мачта, носовое оконечье украшено резной головой дракона. Северина устроили на корме, почти у ног кормчего – посмотрев на него снизу вверх, Северин решил, что имеет дело не иначе как со сказочными титанами, ибо детина был устрашающе велик, даже поболее Эрзариха, вовсе не являвшегося недомерком. Еще шестеро несимпатичных бородатых варваров сидели на веслах – один другого краше!
– Глядите-ка, – изумился кормчий, – Живехонек-здоровехонек, хотя половину дня без чувств провалялся! По виду хлипок, а дух в тебе крепкий, Скевинг!
«Скевинг – найденыш, – машинально перевел Северин готское слово на родную латынь. – Кто это такие? На франков, как ни крути, не похожи!»
Действительно, не похожи. На первый взгляд все варвары одинаковы, но опытный глаз всегда найдет различия между людьми, рожденными в разных племенах. К примеру, вандалы любят яркие одежды и не пожалеют серебра на красивую синюю или зеленую рубаху (если, конечно, такового серебра в достатке), галлы любят заплетать косицы и в соответствии с древней традицией носят клетчатое, гепиды тугодумны, аланы свирепы, лангобарды не только свирепы, но еще и основательны, готы расточительны и веселы, но в битве беспощадны…
Эти корабельщики, безусловно, родом происходили из германского корня, тут сомнений никаких – скуластые, белоглазые, курносые. В большинстве соломенноволосы, а вот кормчий рыжеватый, такими рыжеватыми коты бывают. И глаза у него интересные, один зеленый, один ярко-голубой, значит богами отмечен. Одежда самая обычная, не скажешь что богатая – меха и кожа, плащи суконные, некрашеные, серые. У всех тем не менее редкой красоты украшения – гривны и серьги потемневшего серебра, золотые браслеты, на ножнах клинков опять же серебряные накладки с чеканкой. Такое оружие стоит очень дорого!
– Возьми. – Кормчий снял с пояса некогда принадлежавший епископу Ремигию кинжал и протянул его картулярию. Это означало, что варвары не видят в Северине врага и относятся к нему уважительно. С чего бы? – Ты всех нас удивил, Скевинг.
– Чем? – прохрипел Северин. В горле першило, не хватало только заболеть после купания в ледяной воде!
– Посмотри…
Рыжеватый указал на короткое метательное копье, вертикально укрепленное на корме. Его украшала отрезанная голова духа Арденн, черного волка. При свете дня морда страшилища смотрелась еще отвратительнее, чем ночью. В ней не было ничего от обычного животного, это была богомерзкая харя демона!
– Мы нашли ubilsaiwala в пяти шагах от тебя, мертвого. С раной в груди, раной, нанесенной твоим клинком. Даже великому воину нелегко убить оборотня!
Северин хотел было сказать, что это получилось благодаря чистейшей случайности, волчара сам напоролся на нож в прыжке, но предпочел пока помолчать. Для начала следовало выяснить, что происходит, куда плывет ладья и кто таковы эти странные бородачи; а в том, что они именно «странные», Северин теперь не сомневался.
Пожив среди варваров, картулярий научился разбираться в некоторых обязательных обычаях, принятых у всех до единого племен германского языка. Нет для них ценности выше, чем семья и род; достаточно вспомнить варварские законы: если один из членов семьи совершил преступление, виру будет платить род.
Если объявляется кровная месть, ее жертвой может пасть любой из сородичей татя. Род выставляет своих бойцов в войско рикса, и сражаются они под знаком своего военного вождя, род ответственен за каждого своего отпрыска, если только он по закону не снял с себя обязательства перед семьей и не стал одиночкой, наподобие Эрзариха…
Ни у кого из варваров, которых видел перед собой Северин, не было родовых символов – чаще всего это заплетенная особым образом косичка, железная или серебряная руна на ремешке, определенный узор на одежде, татуировка на щеке, лбу или шее, так чтобы ее было видно. Вон у того, что справа на весле, под правым виском подозрительный розовый шрам необычной квадратной формы, такое впечатление, что этот человек срезал кожу вместе с татуировкой. Это, знаете ли, наводит на размышления.
– Мы решили дать тебе новое имя, – продолжал мягко гудеть рыжеватый кормчий, не глядя на Северина. – Отныне будешь зваться «Скильд» – «Щит», ибо отразил удар оборотня и долго противился холоду, который мог убить тебя. А прозвище для чужих людей само появилось, «Скевинг», «найденыш»… Красивое имя – Скильд Скевинг, правда?
«Прозвище, – отрешенно подумал Северин. – Да, варвары любят прозвища, жить без них не могут – считают, что если раскрыть истинное имя недоброму человеку или колдуну, он наведет порчу или заставит выполнять свою волю… Ладно, пусть пока будет Скильд».
– Тебя даровали нам боги, – размеренно продолжал кормчий. – И боги решили, что после битвы с чудовищем и льдом ты должен родиться заново. Потому и именоваться ты должен иначе.
– Мы – это кто? – решился Северин.
– Люди называют нас по-разному, но мы – один род, связанный кровной клятвой и кровным родством. Nefelungen.
Северин промолчал, задумавшись. Этого слова он раньше не слышал, но мог быстро понять, что именно оно означает. «Нефель» или «небель» (все зависит от произношения) – «тень», «туман», но не в отрицательном значении, а скорее в нейтральном. Как тень человека, падающая под солнечными лучами, или утренний туман, поднимающийся над рекой. «Унг» или «инг» – обычное окончание, обозначающее единую общность, народ: к примеру, две ветви готов именуются Амалунгами, «людьми Амала», и Балтингами, «народом Балта», по именам древних вождей, а вот у вандалов есть Асдинги и Силинги, потомки Асда и Сила… Ничего особенного.
Так что же получается? Нибелунги? «Народ теней»? Или «Народ, находящийся в тумане»? Непонятно…
– Мое истинное имя – Беовульф, я получил его, когда вошел в семью Нибелунгов, и с тех пор навсегда забыл, как меня звали прежде, – говорил тем временем кормчий. – Родом я из гаутов. А ты в какой стране родился, Скильд?
– В Риме, – твердо ответил Северин. – Италия, Лаций.
– Ого! Ромеев среди нас еще не было! – Изумление Беовульфа было совершенно непритворным. – Подвинь собаку и протяни руку к борту, там мешок – найдешь в нем баклагу со сладким вином, позавчерашний хлеб и вяленое мясо. Поешь, а потом снова спи. Тебе сейчас надо много спать.
– Откуда у вас такая собака? – Северин толкнул псину, и та нехотя посторонилась. – И как ее зовут?
– Его, – уточнил Беовульф. – Щенка мне подарили в Лугдунуме, две зимы минуло. А назвали зверя – Фенрир…
«Они точно умалишенные, – подумал Северин, – Фенрир? Чудовищный пес, который в германских мифах олицетворяет зло и разрушение, пожирает солнце? Что бы запел дядюшка Ремигий, назови я свою собаку Вельзевулом? И потом – Беовульф сказал, будто он гаут – никогда об этом племени не слышал. Может быть, он так называет готов? Или гауты – это какая-то особая разновидность варваров, для римлян неразличимая?..»
Непутевый родич епископа Реймса наскоро перекусил, запил начинающий плесневеть ржаной хлеб и жесткое мясо великолепным дорогим вином (наверняка с виноградников Массилии!) и немедленно оказался сраженным глубочайшим, теплым и безмятежным сном. То, куда плывет ладья, а равно и ближайшее будущее Северина сейчас не беспокоило – не до того…
Кроме того, он отчего-то понял, что этим мрачноватым верзилам можно доверять. Они не обидят.
* * *
…Раньше, когда мир был новым, все было иначе. Люди были великими – это теперь они обмельчали. И жили они прежде не в этих краях, а на дивном острове Скандза. Все там было благолепно и чудесно, и всякий год казался лучше предыдущего… Были там и совсем уж дивные уголки, где пивные реки текли в мясных берегах, и кто туда забредал, подолгу оттуда не возвращался; возвращался же тучен и жизнелюбив.
Богатство добывали там не трудом рабским, не тем, что землю скудную сохой ковыряли, а больше священной яростью. Яростью и урожаи из почвы выгоняли, и дома взметывали.
И охота там была знатная. Зверь да птица неотлучно за людьми следили, так и норовили охотнику под ноги попасться. Стоит только рогатину в сторону леса наставить, как – вот уже готово! – бежит к тебе медведь лютый, губу дерет, грозит изничтожить. И сам собою на рогатину надевается и издыхает, ревя пресвирепо!
Бургов же на Скандзе было три. И жили люди в дивном несогласии, дабы войны между ними проистекали свирепые и кровавые, ибо того требовала душа всякого истинного воина. И не было такого, чтобы тащиться приходилось неизвестно куда, чтобы радость настоящего единоборства испытать. Вся жизнь в борьбе проходила и все было чинно и благолепно. Стоило лишь на двор выйти – и бегут уж на тебя с трех сторон: враг, да вутья,[14] да зверь лютый, только успевай поворачиваться и мечом разить.
Истинными же воинами были все, ибо кого из воинов ни возьми – всяк был вутья. Младенцев – и тех священная ярость не покидала, оттого и колыбели делали из неохватных дубов, дабы не сгрызло бы да не разметало их дитя в одночасье.
Да что люди! Даже и скотина домашняя на Скандзе в священной ярости зачастую пребывала. Бывало, только кукарекнет петух, в ярость войдя, как тотчас же по двору цыплята начинают носиться. Лошади на врага кидались и копытами врага забивали в бою. А пахотные лошади рыхлили землю так, что едва в Хель не проваливались вместе с пахарем. Пахарю иной раз удерживать лошадь приходилось, а это тоже было нелегко, ибо пахарь, как и конь его, в ярости землю бороздил.
Да что воины, пахари и скотина домашняя! Даже жены и наложницы в священной ярости сыновей носили и рожали! Таков был народ на Скандзе.
Война между бургами шла беспрерывно, однако ущерба никто оттого не терпел. Так все было благолепно устроено на Скандзе, что война к радости и потехе служила. Люди были крепки и семенем сильны, и лишь один из семи детей в семье урождался уродом. А меньше семи не рождалось ни у кого.
Боги часто сходили на Скандзу, и нередко так случалось, что вожди из бургов ходили в Асгард к богам пировать. А люди столь свирепыми были, что их и боги и великаны боялись. Иной же раз и боги к вождям в бурги приходили и пировали и довольны бывали. Ибо пива и мяса и богатырской удали всегда было вдосталь…
Женщины были красивы, беловолосы, широки в бедрах и плодовиты. И хоть половину из них конями разметывали – за дерзость, непокорство либо же за неверность, а то и просто потехи ради, оставшихся хватало для того, чтобы Скандзу героями заселить. И не было на Скандзе недостатка в героях.
За жидкое пиво на Скандзе смерть полагалась беспощадная. Да и не варили там жидкое пиво. Там было такое пиво, что брось в чан бабу толстую – и не потонет баба, как бы ни старалась. Да что там! Даже наш Гундамир в кольчуге и со щитом – и тот бы не потонул, хоть и скуден разумом. Ведь как на Скандзе испытывали пиво: вывернут богатыри из земли утес и в чан с пивом бросят. Плавает утес – значит доброе пиво.
Каждое новое поколение из живущих на Скандзе было лучше прежнего, более свирепое, более могучее, более воинственное и крепкое. И столь могучие витязи рождались на Скандзе, что дрожала земля под поступью их и постепенно все глубже и глубже уходила в воды Океана.
И вот не выдержала Скандза и взмолилась: не сносить мне, Скандзе, столько богатырей на груди своей зараз! Чую – ухожу под воды Океана, где погубит меня Морской Змей Ёрмунганд! Освободите же меня от тяжести своей, умерьте богатырство ваше. Пусть часть богатырей уйдет с груди моей и облегчит ношу мою, непосильной ставшую!
И сошлись вожди всех трех племен на великий тинг. Долго спорили и говорили, судили и рядили, ибо никому не хотелось покидать благодатную Скандзу. Сорок дней и сорок ночей без перерыва длился этот тинг, и птицы падали на землю мертвыми – такой крик стоял эти сорок дней и ночей над всем островом. И зародилась у берегов Скандзы от споров этих великая волна и обрушилась на берега других островов и земель и поглотила десять островов и десять раз по десять сел.
И было убито на тинге том народа без счета, но оставалось еще больше. И решили вожди племен: пусть младшие сыны наши прочь уйдут, ибо их богатырство самое великое и несносимое.
И было посему. Три корабля построили величайшие богатыри трех племен и приготовили все к отплытию…[15]
* * *
Рассказывал Беовульф так, что заслушаешься. Убедительно, размеренно, частенько переходя на скальдический слог. За два дня путешествия вниз по течению Меза и полный вечер, когда Нибелунги пристали к берегу и устроили долгий отдых с ночевкой, Северин вдоволь наслушался древних саг и удивительных историй о героях и чудовищах, совсем не похожих на мифы Эллады или повествования великих римских сочинителей времен Республики и ранней Империи.
Многие саги были для Северина внове – казалось, что Беовульф знаком с легендами всего сонма варварских народов, поскольку частенько уточнял: «так эту сагу рассказывают готы, а вот гепиды уверяют, будто все случилось иначе…». Сикамбры, с которыми имел дело Северин в Суасоне и Реймсе, были куда менее словоохотливы, ограничиваясь лишь привычным набором отеческих преданий. Дядюшке Ремигию наверняка было бы очень интересно поговорить с Беовульфом, епископ интересовался сагами варваров, чтобы лучше понять образ мыслей своей беспокойной паствы.
Очень быстро выяснилось, что ходившие под рукой Беовульфа воители не только отринули знаки своих родов, но и принадлежали к совершенно разным народами. Это было еще непонятнее, обычно дружина, пусть даже маленькая, составляется из людей одного племени.
Как уже известно, сам Беовульф оказался гаутом – именно гаутом, этот небольшой народ, как понял Северин, ныне обитал в Британии, откочевав туда морем с восхода.
Двое – Ариарих и Витимер – происходили из остроготов, Амалунги. Вечно хмурый и неразговорчивый Хенгест был ютом («Это кто еще такие?» – нешуточно озадачился Северин), веселый и хитрый Гундамир – вандалом, рассудительный и могучий Хререк – даном (нескольких таких варваров картулярий видывал в Суасоне), тихий в обычное время, но горячий в споре, совсем молодой Алатей являлся антом, это племя обитало далеко-далеко на востоке, за Тевтобургским лесом и рекой Данубис: у Алатея даже боги были другие… Тем не менее эта пестрая компания выглядела единой сплоченной дружиной, каждый понимал друг друга с полуслова и все безоговорочно признавали Беовульфа вождем.
До недавнего времени их было семеро – счастливое число, теперь появился восьмой. Но почему? Чем так приглянулся невидный статью и лицом тощий ромей этим весьма необычным варварам? Одним лишь дядюшкиным кинжалом? Сомнительно…
И что, в конце концов, эти люди делают в Арденнах?
Поначалу Северин был слишком слаб для того, чтобы задавать вопросы: он или отсыпался, или в полудреме слушал бесконечные саги Беовульфа, который не только уверенно управлялся в рулевым веслом, умело проводя ладью через пороги Меза, но и не уставал развлекать соратников. Лишь поздно вечером, развалившись на мехах возле огромного костра, разведенного в лощинке на берегу, картулярий узнал историю своего чудесного спасения и начал осторожно задавать вопросы.
По большому счету ничего чудесного не случилось – на рассвете шестивесельная лодка проходила мимо Стэнэ, по непонятной причине Беовульф не стремился встречаться с франками и пытался преодолеть этот участок реки как можно быстрее. Внезапно забеспокоился Фенрир – собака заворчала, потом начала гавкать, обращая внимание людей на два темных силуэта, простертых на плоских камнях светлого гранита, обрамлявших заводь по правому берегу.
– Благодари Фенрира, – объяснял Беовульф, почесывая шею устроившегося поодаль пса. – Если бы не его чутье, мы бы ничего не заметили. Ромейские собаки умные, так просто лаять не станут…
Лодка подошла к камням, и Нибелунги узрели замерзшего едва не до смерти человека и дохлого ubilsaiwala. Фенрир первым понял, что мальчишка жив, к тому же…
– Этот кинжал ковали боги, в Асгарде, – благоговейно произнес Гундамир, перебивая Беовульфа. – Посмотри на руны, знак Вотана…
Вот даже как? Северин с недоверием посмотрел на короткий клинок. Значит, это не равеннская работа? Чепуха, Асгарда не бывает, обычные языческие сказки!
О дальнейших событиях картулярий уже имел некоторое представление: варвары сумели вытащить найденыша из когтей ледяной смерти (Гундамир сболтнул, что использовали снадобье, добытое у ведьмы из леса Танвальд), как символ доблести Скевинга отсекли голову у волка-оборотня и водрузили оную на копье, ну а затем отправились дальше, к морю…
– К морю? – упавшим голосом переспросил Северин. – Мне надо вернуться! В Стэнэ находится мой дядя, он будет беспокоиться, искать… Мы уже далеко?
Варвары переглянулись, грозный ют сдвинул брови, обуявшись недовольством.
– Далеко, – подтвердил Беовульф. – Очень далеко. Спускаться по реке куда быстрее, чем идти пешком или даже скакать на коне. Думаю, бург франков, который ты называешь Стэнэ, теперь отстоит в полных двух днях конного хода. Забудь о своих родичах, теперь мы твоя семья.
– Но отчего? Что я такого сделал?
– Ты Нибелунг, это любой заметит. Знака рода нет. Оружие богов. Ты убил настоящего ubilsaiwala, совершить такое способны лишь избранные, предназначенные нашему народу. И потом, что ромей делает в землях франков? Разве вас не всех перебили?
– Не всех, – угрюмо ответил Северин. Будь стократно прокляты эти варвары с их ужасающими предрассудками и дикими законами! Они увидели знаки богов там, где их нет и не было!
Картулярий решился. Лучше пусть выгонят, как-нибудь доберусь обратно в Стэнэ! Два дня конного хода? Значит, четыре или четыре с половиной пешего! Выживу! Из принципа выживу!
– Я не принадлежу вашим богам, – сквозь зубы процедил Северин и повторил краткое Credo по-готски. – Я служу Богу Единому, Иисусу Христу, ожидаю Спасения и Жизни Вечной…
– Знаю. У каждого свои боги, – невозмутимо пожал плечами Беовульф. – Вот Алатей, он из антов. Я не знаю, каковы Сварга-кузнец, Радегост или Пирва, но богов Алатея уважаю, они мне ничего дурного не сделали. Равно и сам Алатей чтит Вотана и Доннара, но требы кладет своим великим духам – пускай и они нам поспешествуют, кто откажется от помощи великих сил?..
Ант хмыкнул и косо взглянул себе на грудь – там, на одном ремешке, висели серебряный многолучевый коловорот, знак неизвестного Северину Перуна, и руна Доннара.
– Ариарих и Витимер тоже слышали о Боге Едином, – преспокойно продолжал Беовульф. Готы молча кивнули, подтверждая. Видишь, Ариарих носит крест, как и ты. Ариарих принимал вашу веру целых четыре раза, и христианские жрецы всегда дарили ему новую рубаху белого льна… Никого из нас не оскорбляет то, что ты веришь в Единого.
– Но… – заикнулся Северин и тотчас осекся. Понял, что спорить с этим варваром бесполезно. Беовульф не понимает разницы между Творцом, воздвигшим Словом Своим обитаемый людьми Универсум, и языческим божками, он верит во всех богов – вообще во всех, в каждого. Не надо ему противоречить, обозлится, а варвары во гневе страшны и неукротимы. – Хорошо, ладно, пускай, я согласен… Беовульф, но ты можешь мне рассказать о Нибелунгах, Народе Теней? Я никогда о них… О вас не слышал. Кто вы такие?
– Хранители, – просто сказал Беовульф. – Хранители, отрекшиеся от своего племени ради чтимой богами доблести, ради того, дабы отсрочить Рагнарёк и Последнюю Битву, укротить Хаос, оградить свободных людей от истекающего из Хель холода. Я расскажу, как было…
* * *
…И вот построили великие богатыри Скандзы корабли и покинули свой дивный остров. Но сначала тремя дружинами прошлись по трем мирам, оставив по себе память долгую. А у стен Асгарда сошлись они в битве с богами. И бились долго. И увидели Асы, что воители эти силами с ними равны, и подговорили они Локи, чтобы спустил он на богатырей волка Фенрира. А сами от героев этих за крепкими стенами скрылись. И внял Отец Хитрости Локи просьбам асов и вывел волка Фенрира. И только так одолели Асы богатырей и после братались с ними, доблесть людскую чтя.
И был пир великий в Асгарде и пир великий в Ванахейме, ибо и дотуда донеслась крылатая слава о богатырях Скандзы, и пришли к ним брататься также боги Ванахейма – Фрейр, Тиу и другие.
И пировали герои с богами. Съедено было быков без счета и вепрей без счета и сырыми, и жареными, и запеченными и в ином виде. А также птиц столько, сколько за год со Скандзы в теплые края перелетает. И не перелетала в тот год птица со Скандзы, ибо всю съели. Но уже на следующий год снова прилетела птица. И рыбы съедено было столько, сколько на нерест идет в великих реках Скандзы за одну весну.
А несколько героев, увлекшись, съели не только яства с блюд, но и сами блюда и даже погрызли столы.
И утомились боги от богатырства гостей своей, но не могли их выгнать, ибо не решались нарушить законы гостеприимства. И снова подступились к Отцу Хитрости Локи, чтобы тот придумал, как асам от богатырей избавиться. И подступился к богатырям Локи, и присоветовал им с асов взять клятву великую в том, что будут они, Асы, всегда и во всем богатырям помогать и приходить к ним на подмогу по первому требованию. Пусть бы герои немедленно взяли эту клятву с богов, покуда боги пьяны и добры от выпитого и съеденного; после же поскорее уходить, покуда боги не передумали и не отступились от клятвы своей, прибегнув к какой-нибудь уловке.
Вняли герои совету Локи и сделали так, как он сказал. Ваны же тогда отдыхать ушли в Ванахейм и через то от лукавства Локи избавлены были, о чем потом не сожалели.
Взяв клятву с асов, вышли богатыри Скандзы на трех кораблях из Асгарда. И столь великие воины были они, что всю дорогу не переставая единоборствовали, даже по нужде сходить забывая. А боги, клятву выполняя, в паруса дули.
Так добрались до берега три корабля – до берега ныне обитаемых земель. И взяли люди свои корабли и подожгли их. Дабы все здесь живущие, а римляне прежде всего, знали – герои пришли. И столь велики были корабли эти, что весь мир озарило пламя от их пожара. И виден был мир от края до края. И увидели люди, что стоят в устье большой реки.
Тогда пошли воители Скандзы по этой реке, одна часть по правому берегу, другая по левому. Так единый прежде народ разделился. Пять поколений сменилось. Славный то был поход, ибо битвы каждый день вскипали. Но в великую реку впадали другие реки, поменьше, а то и ручьи малые, и многие уходили вдоль их берегов, отчего появилось много разных племен, от совсем невеликих числом, вроде фризов или ютов, до народов могучих и великих, как готы или сикамбры – эти никуда от главного русла реки не сворачивали, и вывела она их прямиком в земли ромеев и галлов. Случились тогда битвы славные и великие, достойные острова Скандзы.
С той поры каждое новое поколение рождалось слабее предыдущего. И мир начал стареть, ибо все реже вспоминали люди о тех клятвах, которые взяли с богов на богатырском пиру в Асгарде после выхода из Скандзы. А Асы, понятное дело, с советами не лезли и помощи не предлагали, коли к ним не обращались.
Однако остались те, кто о клятвах асов помнили крепко, ибо встретили люди на новых землях чудовищ, прежде невиданных. Обитали в горах и чащобах тролли и великаны, злые духи и оборотни, гнусные ведьмы и гигантские змии – не было тут совершенства и благолепия Скандзы, когда каждый жил в чистом неиспорченном мире, тешился бранными забавами да пировал богатырски…
Известно, что боги всегда были своенравны, и когда памятливые люди напомнили им о клятве и потребовали помощи, Вотан сказал так: «Асы от своего слова не откажутся, но вы, смертные, должны знать, что если желаете обрести победу над силами, вашему миру не принадлежащими, и ждать нашего вспомоществования, следует вам отречься от семей и родов ваших. Ибо нельзя в одно время пахать землю или растить детей и биться с порождениями предначального Хаоса. Отречетесь, уйдете в тень, скроетесь в тумане от народов ваших – будет вам помощь и поддержка асов и ванов».
Самые неустрашимые и доблестные, выслушав эти речи Вотана, согласились. И с той поры появился новый народ – народ Нибелунгов, народ избранных, тех, на кого указали боги. Родиться Нибелунгом нельзя, поскольку нет у них семей, какие приняты у обычных людей. Связывает воедино этот народ только кровная клятва и нерушимое братство.
Вот как было.
* * *
Из этого невообразимого варварского хвастовства (подумать только, в Асгарде они пировали!) и нагромождений языческих предрассудков Северин сделал единственный вывод, понятный его рациональному римскому рассудку: Нибелунги – это изгои. Однако же изгои у варваров бывают разные, здесь тоже все непросто.
Картулярий знал о вутьях, вергах и скамарах – все эти люди были так или иначе вырваны из своего рода. Вутьи, воины одержимые священной яростью, всегда были одиночками – сами из семьи уходили, чтобы соплеменникам обид не чинить своим неукротимым нравом и необузданной склонностью к битвам. Поговаривают, будто вутья может медведем, волком, диким кабаном-секачом или иным грозным зверем обернуться. Многие из дружины Хловиса таковых собственными глазами видели и частенько о вутьях-оборотнях рассказывали на пирах.
Верги – это совсем другое. Разбойники, тати злые, что сбиваются в ватаги и грабят-режут мирных путников на дорогах, а то и на села нападают. Сейчас вергов по всей Галлии и Италии превеликое множество – времена беспокойные, власть ослабела, а Император далеко, в Константинополе… Хловис, конечно, вергов вешает, но недостаточно.
Ну и скамары наконец – самые презренные. Неприкаянные бродяги, попрошайки, воришки, напрочь позабывшие о достоинстве и благочинии, из тех, что по селам бродят и кривляются, пока им не перепадет объедков от трапезы. Скамара можно убить или обратить в рабство, за него никто не вступится. Известно, что чума или иной мор часто облик скамара без роду и племени принимает и бродит так от села к селу, от бурга к бургу. И везде, где ни пройдет, семена заразы рассеивает. Еще говорят, будто скамары – слуги Локи, оттого и веры им нет.
«Люди Тумана», если верить словам Беовульфа, не имели никакого отношения к помянутым изгоям. Во-первых их было много, кормчий упоминал не меньше чем о «сотне сотен» Нибелунгов, которые ходили разрозненными небольшими отрядами по землям от незнаемых восточных пределов до самого Океана, исполняя свой долг перед людьми и богами.
Во-вторых, выяснилось, что два раза в год, на зимний и летний солнцевороты, они собираются где-то в бескрайних и неизведанных пущах Германии, в особом тайном месте, где хранят общую добычу, будто дружинники обычного рикса – в сокровищнице. Кстати, единого военного вождя у Нибелунгов нет, каждый бывалый воин может собрать отряд из «отмеченных асами», но такие люди встречаются редко – поэтому Беовульфа так обрадовал новонареченный Скильд Скевинг, несомненно являющийся посланцем Судьбы!
«Влип, – обреченно подумал Северин. – Их уже не переубедишь… Бежать, ничего другого не остается!»
Легко сказать – бежать. Куда убежишь с ладьи, с рассвета до темноты двигающейся по течению на север? В воду ледяную прыгнешь и к берегу поплывешь? Нет, спасибо, одного-единственного опыта хватило навсегда! Незаметно уйти ночью? Один из варваров всегда на страже, а Фенрир, будь он неладен, следит за каждым, кто отходит от стоянки, хоть за хворостом, хоть по личной нужде. Собака немедленно поднимет тревогу! Да и как возвращаться? Стэнэ слишком далеко!
Да, далеко. Плавание продолжалось уже полных четыре дня. река стала заметно шире, разительно изменился пейзаж – по левую руку тянулась унылая болотистая низина с пятнами заснеженных островков, по правую – лесистые холмы, уходящие на юго-восток, к Арденнам.
Кругом ни души – никаких дымков, ни единой деревни, не говоря уже о крепостях-бургах. Теоретически это все еще были земли, принадлежавшие Римской империи; по расчетам Северина, ладья миновала Бельгику и вошла в пределы провинции Нижняя Германия, устья Меза и Рейна находились совсем рядом, обе реки впадали в Германское море, значит крупные города вроде Бонны[16] и Агрипповой колонии остаются значительно южнее, но и там римлян не найдешь – кругом одни варвары!
Северин чувствовал себя неуютно – еще бы, затеряться в таком огромном, бесконечном мире! По сравнению с этими бескрайними пространствами, холодной безлюдной пустыней, даже нелюбимый Суасон выглядел густонаселенным полисом, достойным Рима. Впрочем, картулярий не боялся – варвары относились к нему участливо и заботливо, вполне по-семейному, будто Северин и впрямь был их младшим братом. Кроме того, чего бояться рядом с такими великанами, для которых меч есть продолжение руки? Как стило для самого Северина…
Вместо испорченной одежды Скильду Скевингу подарили новую, поделился из своих запасов Алатей, как самый невеликий из дружины Беовульфа – рубаха немыслимо огромного кормчего явно была бы Северину до пят.
Ант не пожалел крашенной в пурпур «праздничной» рубахи, чем вызвал новый всплеск удивления: стоила такая ткань невероятно дорого, даже Хловис и его дуксы надевали красные одежды только на пиры и торжества!
Беовульф запросто отдал Северину два золотых браслета, схватывающих широкие рукава на запястьях, в мешке Гундамира отыскалась теплая шапка с пушистым песцовым хвостом, Ариарих одарил витой серебряной гривной, Хререк-дан преподнес подбитый белкой плащ. Словом, от дарителей отбоя не было, а как отдариваться – непонятно, нельзя же обычай нарушать, обидятся! Северин тихонько спросил об этом у общительного и казавшегося самым понятливым вандала, но Гундамир только рассмеялся и сказал, что все подношения – от души и чистого сердца, бери и носи!
На пятый день путешествия Северин попросился посидеть на весле и попробовать – как это у него получится? Очень быстро устал и взмок, но варвары отнеслись к этому с пониманием: нехорошо смеяться над человеком только потому, что он чего-то не умеет делать. Всегда можно научиться!
На шестой день картулярий поймал себя на том, что начал выстраивать часть своих мыслей по-готски, а не на родной латыни. Ужас. Крайняя степень одичания! Кроме того, Северина удивляло его собственное железное здоровье – иной раз от простуды не мог подняться с ложа дней по десять, а тут после едва не ставшим фатальным купания даже насморк не подхватил! Странно…
К закату этого же дня Мез разлился чуть не на две лиги и ладья вышла к морю. Беовульф постоянно держался правого берега и не стал уводить лодку к огромным волнам, бушевавшим вдали, а когда узрел несколько оранжевых огоньков в прибрежных дюнах, над которыми темной полосой возвышался вековой сосновый лес, приказал налечь на весла.
– Здесь живут батавы, – пояснил Беовульф, назвав еще одно малоизвестное Северину варварское племя. Вроде бы лет пятьсот назад они воевали с римлянами, еще при Августе и Тиберии. – Мы дружим с их старейшинами, в деревне можно будет хорошо отдохнуть, пополнить припасы и плыть дальше.
– Куда? – Кормчий доселе ловко уходил от прямых ответов на этот вопрос. Плывем себе и плывем, ни о чем не беспокойся…
– В земли данов. К их риксу Хродгару, в золотой бург, именующийся Хеорот. Знаешь, где это?
Разумеется, Северин не знал. В Суасоне рассказывали, будто даны живут где-то далеко на севере, возле самого Края Мира, там, где воды океана обрушиваются в бездну. Беовульф Скильда Скевинга успокоил: не бойся, мол, с Края Света не свалимся, он находится гораздо дальше…
* * *
В приморской деревне батавов задержались на полную седмицу. Здесь Северин ясно понял значение слов «захолустье» и «медвежий угол», хотя ранее таковыми безоговорочно полагал Суасон, Реймс и Лютецию.
Село, в котором жили пять семей рыбаков и охотников, могло похвастаться лишь десятком строений, начиная от больших общинных домов на низких сваях (в одном конце дома коровник, в другом – живут люди) и заканчивая хижинами, в которых устроили мастерские.
Рыбачьи лодки хранятся в сараях, построенных в двухстах шагах от линии прибоя, двери коровников выходят на axwei, «бычью дорогу», окружающую деревню и затем ведущую на выпасы. Тын невысокий и хлипкий; если появятся недобрые люди, село долго сопротивляться не сможет, но удаленность от главных сухопутных путей, ведущих с востока на запад, играла на руку батавам – в эту глушь иные варвары редко забредали.
Жили батавы просто, проще некуда; однако же, когда сезон штормов заканчивался, ходили далеко в море на промысел и били китов (на берегу Северин нашел несколько побелевших остовов, которые вначале принял за кости неизвестных морских чудовищ), о событиях в большом мире имели самое смутное представление, с ближайшими соседями – фризами и ютами – когда враждовали, а когда роднились, а в целом были людьми патриархальными, со строгостью в жизни и древним богопочитанием. Доннара они именовали Тунаром, но больше всех прочих богов уважали Тиваза-Тюра и Ниорда.
Гостеприимством, однако, батавы не уступали всем иным германцам, и Беовульфа сотоварищи приняли как родичей – поселили в доме старейшины, кормили до отвала, поили допьяна, своими заботами не обременяли. На Северина поглядывали с интересом и отчасти побаивались его – никогда прежде не встречали ромеев, а карий глаз традиционно считался «недобрым».
– …Вот что ты делаешь, пожри тебя Гарм? – вопрошал Гундамир. – Надоело повторять: рубить, рубить, а не колоть!
У вандала от бестолковости Северина руки опускались. Заскучав на отдыхе, Гундамир вместе с Алатеем-антом решили проверить, как покажет себя Найденыш в настоящем бою, и остались крайне разочарованы. Скильд имел некоторое представление только о классическим римском бое, причем пешем, со скутумом и коротким мечом-гладием, в строю легиона – читал старинные военные трактаты еще в Салерно. За время жизни у франков войной интересовался мало, больше делами духовными.
Как оказалось, искусство владения длинным варварским мечом не отличается по сложности от лабиринтов философии и риторики, это Северин быстро осознал на своей шкуре. Варвары быстро сумели убедить его в том, что не зная хотя бы простейших приемов обороны (не говоря уж о нападении!) – не выживешь. Эрзарих говорил также, но картулярий лангобарда не слушал – это наука для воинов, а не для ученых клириков.
– Посмотри еще раз, – терпеливо сказал вандал, поднял с земли круглый щит и перебросил один из клинков анту. – Алатей, хоп!..
Алатей ловко поймал меч за ручку и мигом атаковал. Красиво, не поспоришь. Двигаются они стремительно и в то же время очень плавно, ни одного колющего удара – дело не только в скругленном оконечье клинка: лезвие заточено лишь на последней трети, поскольку главная задача – не столько ранить, сколько покалечить врага сильным ударом по руке, плечу или ребрам, заставить противника выйти из боя и затем добить.
Тактика дикарская, но вполне действенная, особенно если учитывать, что германцы не приучены сражаться в плотном строю, каждый геройствует в одиночку. Оттого и традиция поединка у варваров куда более развита, чем у римлян.
Детишки батавов, пришедшие взглянуть на ратную потеху, жизнерадостно голосили – Алатей, вооруженный одним мечом, теснил более тяжеловесного и широкого Гундамира, парировавшего удары щитом и изредка старавшегося достать анта своим клинком. Зато его оборону пробить было невозможно, как Алатей ни плясал вокруг вандала.
Наконец Гундамиру забава надоела, он подпустил увлекшегося соперника поближе, внезапно и резко ударил Алатея обшитым кожей ребром щита в лицо, чем моментально поверг анта наземь, картинно занес меч для последнего удара…
Ант не сплоховал – извернулся, резко ударил ногами сзади под колени Гундамира, в результате оба оказались на мерзлой глине. Вылетевший из рук меч упал поодаль.
– Никто не победил, – сказал ант, сплевывая кровавую слюну и поднимаясь. Протянул руку, помог вандалу утвердиться на ногах. – Едва зубы мне не выбил, отродье Гарма!.. Губу рассек. Скильд, теперь понял, как надо? Гундамир, возьми палку вместо меча, а Скильд пускай возьмет щит и настоящий меч. Если он хотя бы коснется лезвием твоей одежды, будем считать, что Найденыш одержал славную победу!
Победы Северин на этот раз не одержал, больше того – пропустил шесть болезненных ударов палкой по голове, защищенной легким кожаным шлемом, по правому предплечью и плечу. В настоящем сражении он бы давно погиб.
– Взрослый мужчина, а ничего не умеешь, – очень огорченно проговорил вандал по окончании поединка. Он всегда принимал любые неудачи близко к сердцу. Хлопнул Северина по спине, едва дух не вышиб. – Ничего, выучишься. А меня взамен научишь ромейским рунам, любой начертанный знак несет в себе волшебство!
В отместку картулярий нынешним же вечером заставил Гундамира вырезать на гладком полене следующую латинскую надпись: Credo in Unum Deum – «Верую во Единого Бога» и христианский крест. И ничего, получилось очень даже неплохо: «ромейские руны» были ровными, а само полешко с разрешения старого батава, хозяина дома, утвердили рядом с истуканами, стоявшими за скамьей старейшины: если руны привлекают добро, хотя и посвящены иному божеству, значит это правильно. Так всеми богами одобрено.
«Первая победа на миссионерском поприще, – грустно подумал Северин. – Дядя Ремигий порадовался бы. Где-то он теперь?.. Нет, не так: где он, а где я?»
Кроме ставших ежедневными воинских развлечений с Гундамиром и Алатеем (картулярий постепенно втягивался, и ему становилось интересно), делать в безымянной батавской деревеньке было решительно нечего. Обитавшие здесь варвары неустанно трудились, едва поднималась заря: если сидеть бездеятельно, умрешь с голоду и не будет к весне товаров на обмен с обитающими южнее франками.
Весна же подступала – Германское море утихло, штормы прекратились, ветер унес облака на восток, и дни напролет светило солнце, катящееся по голубому небу по нахоженному пути от восхода к закату. Дважды Северина позвали на охоту – мужчины-батавы вместе с Беовульфом, Хререком и готами-Амалунгами ходили на медведя, а через день все вместе на тура: громадного лесного быка с удивительными рогами и гладкой темной шкурой.
Обе охоты были счастливыми – поморские варвары вновь убедились, что Нибелунги приносят удачу, особенно если учитывать, что на охоте никто не пострадал и не погиб, а Беовулъф, как военный вождь, взял на рогатину огромную медведицу и сразил ее в единоборстве.
Из трех добытых туров одного посвятили богам – такое жертвоприношение Северин видел впервые: тушу быка уложили в старую ладью и вывели ее в устье Меза, чтобы течение унесло требу в море. Пусть Ньорд, повелитель глубин, всласть попирует и потом отблагодарит батавов своими дарами – побережное племя жило морем и морских богов чтило едва ли не больше властителя битв, Тиваза.
Северин, которому ничего не оставалось, кроме как слушать, вникать и стараться не навязывать варварам свою точку зрения, завел себе собственный распорядок дня, весьма отличный от суасонского. Найденыша никто не заставлял что-либо делать – хочешь спи, хочешь гуляй по берегу или в лесу, хочешь слушай рассказы стариков, поучавших детишек (старейшины батавов рассказывали истории ничуть не хуже, чем Беовульф). Однако само собой получилось так: Северин приучился подниматься на рассвете, вместе с остальными быстро перекусывал остатками вечерней трапезы, брал с собой тыквенную баклажку с ячменным пиво и уходил в дюны – думать.
Думать было тяжко – впервые очень близко познакомившись с варварами (дружина и приближенные Хловиса Меровинга не в счет), он начал понимать, что живут они истинно христианской, апостольской жизнью: неустанные труды, искренняя забота о семье, похвальная бережливость, нестяжательство (Беовульф подарил старейшинам несколько золотых вещиц, их немедля припрятали, сказав, что в голодный год будет на что выменять зерно или мясо – ни один старейшина не надел на себя гривну или браслет!), душевное, хоть и разорительное гостеприимство – зима на исходе, припасов осталось мало, а тут восемь лишних ртов! И ведь не женщины, а воины! Но все лучшее – на стол, для гостей!
Это ли не христианские добродетели? Вот где стоит сеять Зерна Истины, о которых так много говорил епископ Ремигий! Но как с этими добродетелями согласуется язычество и ужасающие обычаи батавов, когда «ненужное» дитя выносят в лютую зиму за ограду, неверной жене бреют в знак позора голову и оставляют ее близ волчьего логова связанную, на съедение дикому зверю, а к святилищу Тиваза приносят головы убитых врагов, туда же отправляют уродов и калек?
Вскоре раздумья над этими противоречиями Северину надоедали, и к полудню он шел на возвышенность за деревней, где его обычно ждали Гундамир, Алатей и заинтересовавшийся забавой Хререк-дан, большой искусник в метании короткого копья, ножей и любитель «бьорнхильд» – «медвежьей битвы», так на диалекте данов он называл драку вовсе без оружия. Это не привычный римлянину кулачный бой, а подражание настоящим медведям, когда человек идет шатающейся походкой, одновременно позволяющей сохранять равновесие, бьет наотмашь полной горстью, а не кулаком, уворачивается от ответных ударов с ловкостью медведя и снова налетает на врага всей массой.
Гундамир объяснил, что Хререк – вроде бы вутья, медведь-перевертыш, отсюда и умение. Но никто никогда пока в облике лесного хозяина Хререка не видел, видать сдерживает в себе священную ярость до времени.
Хререк в поединке с вандалом без мечей и ножей дважды сбил с ног Гундамира обычными оплеухами. Это наводило на размышления. А про быстрого и уворотливого Алатея Хререк сказал, будто предки анта ведут род от рысей – такой проворной может быть только лесная кошка! Северин даже не пытался выйти против дана, раздавит и не заметит, зато метание копья ему понравилось куда больше мечного боя – древняя, почтенная и прославленная наука греческих олимпионников, в гимнасии Салерно каждого непременно обучали сему искусству! Хререк бросал пику на сто шагов вдаль и на семьдесят в цель, Северин соответственно на пятьдесят и тридцать. Дан сказал, что это очень хорошо. Будет толк из Скильда Скевинга. Непременно будет, тут и думать нечего!
Пойдем, побьемся на руках, лукавый вандал и суесловный ант? Двое на одного?
Гундамир и Алатей не принять вызов не могли, но оба оказались биты ко всеобщей радости и довольству. А Хререк пуще всех радовался – вот как угодил!
Хререка же с одного удара уложил Беовульф, заглянувший на холм из праздного интереса. Вождь во всем должен быть первым.
Потом все, смеясь и бахвалясь удалью, пошли в деревню – трапезничать.
* * *
Беовульф не раз повторял, что мир стареет, а люди ныне измельчали.
Взять тех же батавов: в давние времена, когда воины Скандзы только-только на новых землях высадились и пошли на запад по Великой реке, батавы двинулись вдоль одного из ее притоков, который и вывел племя на берег сурового моря. Здесь они встретили римлян, и победили их, и гнали до самой Галлии, стяжав великую славу и вызвав радость богов.
А теперь что? Деревня здесь, деревня там, детей в семьях мало, мужи позабыли о былом войнолюбии, жены через одну неплодны или мертвых чад рожают – вот и сгинуло былое величие батавское. Все оттого, что мир испорчен, недоглядывают за ним Асы – много злого чародейства развелось. Эдак скоро наступит зима, которой три года стоять, придет огненный корабль с мертвецами на веслах, а там уж и до последней битвы недолго, сгинут все в одном огне.
Куда ни посмотри сейчас – то галиурунн, тварь злая, налетает, то вепрь подземный из глубин выпрастывается, многоглавые змии и царь-лягушки на болотах за каждой кочкой сидят, живую плоть поджидая, а в море…
Тут Беовульф, любитель страшных сказок, понизил голос:
– Море, оно не для людей создано, а для чудовищ. Чтобы, значит, меньше страшилищ по земле ходило, смерть и разрушения сея. Оттого и волшебство морское – самое сильное, людям его познать не дано, не наша это стихия, чуждая. Но бывает так, что морские твари вылезают на берег и тогда никакого сладу с ними нет. Слыхал про таких?
Северин, уже начавший засыпать на своей лавке, вдруг ободрился, припомнил о Сцилле и Харибде, о левиафане, сиренах, медузах и прочих монстрах полуденных морей, описанных Гомером. Рассказал о них Беовульфу. Потом оба перебрались за стол, затеплили от углей открытого очага лучину, отыскали кувшин с брагой и холодную медвежатину, оставшуюся после недавней охоты.
Беовульф слушал в оба уха – ромейские саги были ему неизвестны, а чудовищами он весьма интересовался. Увлекшись, Северин вспомнил о битве при Стэнэ – как пахнуло иномирной стужей, зажглись мертвые огни и появились над холмами страшные тени…
– Галиурунны, – убежденно сказал Беовульф. – Мы спускались вниз по реке в тот день, со стороны Лугдуна, я чувствовал, что в горах беспокойно… Говоришь, алеманы использовали колдовство?
– Еще как! А кто такие галиурунны? Объясни.
– Ночь сейчас. – Беовульф оглянулся, словно опасался увидеть чудовище у себя за спиной. – Впрочем, мы в доме, при очаге и богах… – Он кивнул в сторону хозяйского «высокого места», предназначенного старейшине, там темнели три черных закопченных идола. – Слушай. В начале времен, но уже после исхода со Скандзы, Локи повадился ходить к человеческим женщинам в обличье мужей их. Девы тогда были прекрасны, любвеобильны и плодовиты, многие понесли от Отца Лжи, однако рождались от его зловредного семени вовсе не люди, а… Существа. Жен неверных наши богатыри, понятно, конями разметывали, а гнусные плоды соития с Локи в болота выбрасывали. Так появилось племя ведьм, галиурунн. Им в болотах преотлично жилось, пищи вдоволь – скользкие гады да поганые грибы, а когда и живая кровь сбившегося с дороги и забредшего в топь путника. С виду они походят на человеческих женщин, но сущность – колдовская, поэтому галиурунн может принять любое обличье, хоть жабы, хоть клочка тумана. Их можно увидеть ночами на полях сражений, слетаются на запах крови… Недоброе потомство оставил после себя Локи, а хуже всего то, что много их, галиурунн. Меньше, чем людей, куда меньше, но все равно много. И не каждый способен отличить ведьму от обычного человека. Вот собака или козел – всегда отличат.
– Ну с собакой понятно, – кивнул Северин, знавший, что псы потусторонних тварей чувствуют стократ острее людей. – А козел-то тут при чем?
– Козел, конечно, скотина шкодная и вредоносная, хуже нашего Гундамира-вандала. От коз молоко, а от козлов одно озорничанье да вонь. Одна радость – нечисть горазд гонять. Хвори, людские и скотские, пакость всякую. Козлы – животные Доннара, а Доннар первым из богов против тварей ночных выходит… Но козла с собой возить не будешь, с собакой надежнее и беспокойства никакого. Фенрир – пес добрый, пускай и ромейский.
– А что вы делали в Лугдуне, у бургундов?
– Что и обычно. Тамошний рикс Гундобат призвал – мол, от вепря-оборотня житья нет, всю округу устрашил, дюжину дружинных клыками до смерти посек, а воины они были не последние. Убили мы вепря и точно: вутьей одичавшим оказался – звериная сущность человеческую совсем погубила. Гундобат нас потом богато одарил, он щедрый вождь.
– Значит, Нибелунги убивают чудовищ за золото?
– Исполняя клятву, – оскорбился Беовульф. – Это уж дело рикса, награждать нас или нет, но если вождь щедрость не явит, в другой раз мы к нему на помощь поспешать не будем. Пусть сначала плач великий поднимет, от ярости гнусного семени Локи страдая…
«Ах, вот оно что, – усмехнулся про себя Северин. – Клятва клятвой, но без богатых подарков все равно не уйдешь… Это что же получается? Таких дружин, как у Беовульфа, не одна и не две, богатства Нибелунги не первое столетия копят, себе лишь малость оставляя! Но и этой малости хватает на пурпурные рубахи, дорогие пряжки, украшения и хорошее оружие!.. Представляю, как выглядит их тайная сокровищница!»
– Вы что же, все время на лодке ходите?
– Почему? Ладья удобна, когда рек много, а если водного пути нет – верхом. В страну данов опять же проще под парусом и на веслах идти, куда быстрее получится, чем посуху, через земли фризов.
– Кхм… – кашлянул Северин и похолодел: неужто Беовульф собрался на своем утлом челне в море выходить? Даны, как говорил Хререк, обитают «за большой водой», в десяти днях от земель батавов, если ветер попутный. С Германским морем и римские судоводители на огромных галерах и боевых триремах предпочитали не шутить, Цезарь когда в Британию из Галлии переправлялся, шесть кораблей в шторм потерял, а ведь Беовульфова ладья по сравнению с ними – что вошь рядом с быком! – Мы… ну… Нам обязательно надо к данам?
– Не страшись, – улыбнулся Беовульф. – Плавание вдоль морского берега совсем не опасно, я раньше бывал даже у свеев и балтов, а это очень далеко к востоку по китовьей дороге. Ложись спать, ночь давно за середину перевалила. Еще наговоримся…
* * *
За два дня до отплытия к данам Беовульф в капище пошел, но не в капище батавов, что в лесу за холмами было, а в дальнее, большое – туда кроме батавов еще фризы с ютами ходили. С собой взял одного только Хенгеста, он родом из этих краев, тропы знает, да и кое-какими способностями одарен. Жрецов в дальнем капище много, один другого свирепее да ухватистее, поэтому и подарки им нужны хорошие, чтобы богов ублажить и волю их узнать.
Много лугдунского серебра Беовульф с собой взял, полмешка – Северин, быстро посчитав, решил, что на эти монеты можно купить трех боевых коней со сбруями и седлами – охота кормчему добро переводить, бессмысленных деревянных истуканов одаривая! Мыслей своих, однако, не высказал – чревато.
Вернулись герои сутки спустя, хмурые и угрюмые донельзя, Беовульф сразу всю ватагу на советтинг собрал, но не в деревне, а на холмах, под соснами – от чужих ушей подальше. Северина тоже позвали, пускай он клятвы не приносил и кровным братством связан не был. Хререк-дан первым шел, интересно ему было, что боги сказали про бывшую родню его.
Северин уже знал, что даны были младшей ветвью великого народа готского, из тех, что прочь от русла Великой реки по малому ручью свернули, прежде фризов, но позже антов или венедов. Ручей увел их на север, на огромный полуостров, вдававшийся далеко в Германское море. За полуостровом был широкий пролив, а за проливом еще одна земля, тянувшаяся до вечных льдов у Края Мира. Эту землю когда-то взяли под свою руку гауты, потом ушедшие в Британию, а после гаутов – их родичи свеи, еще дальше жили финны, народ иного языка, предки которого не бывали на Скандзе.
Земля данов урожаями была неизобильна – скалы да вересковые пустоши, однако немногочисленных данов кормила. Помогало и море: рыбы в прибрежных водах водилось видимо-невидимо, летом приходил морской зверь, били китов и перелетную птицу.
Словом, жили даны не голодая, от скудости не изнывали, с соседями вели хорошую торговлю, воевали же редко: мало кто желал покуситься на принадлежащие им камни да болота – шедших с востока неостановимым потоком варваров привлекали тучные угодья Галлии, теплая Италия, богатая Иллирия и щедрая на зерно Фракия.
Северин, поразмыслив, решил, что даны были одним из самых благополучных варварских племен – если, конечно, верить Хререку, почитавшему родину пращуров едва ли не второй Скандзой. А то, что хлеб плохо родится и зимы холодные – не беда, весь обитаемый мир одряхлел, кругом упадок да порча. Вот даже у франков раньше по два урожая в год снимали, а теперь всего один, и того до весны едва хватает!
Последнее утверждение Северин мог запросто объяснить тем, что при римлянах в Галлии пшеницу сеяли по науке, а поля удобряли, варвары же предпочитали рубить и жечь лес, а на месте расчищенных делянок растить зерно – отсюда и вечный недород.
Однако у данов были иные потребности и привычки, появившиеся за последние столетия: их настоящим кормильцем стало море, оно же и породило страшную напасть, поразившую племя датское и все роды да колена его…
– Он приходил и этой зимой, – тяжко вещал Беовульф. – И снова будет приходить, раз за разом – однажды вкусив крови, он не остановится. Так сказал Вотан.
– Ты сам говорил с Вотаном или его речи звучали из уст жрецов? – спросил неугомонный вандал.
– Пусть Хенгест будет свидетелем – сам. – Суровый ют склонил голову, подтверждая. – Жрецы отправили меня ко вратам Вальхаллы. Отвели в священный круг, к Вотану, и подали испить священного меда, того, за который Вотан умер. Потом старший жрец этого же меда глотнул, и мы оба умерли на время. Из ворот трое асов вышли, клятву нам принесших: сам Вотан, Доннар с молотом молнемечущим на плече и светлый Бальдр. А за их спинами Локи стоял, с лицом будто из камня вырубленным – понял, куда его древняя шутка завела. И боги это знали: стоят на лезвии, за которым – клятвопреступление…
– А ведь верно, – покачал головой Ариарихгот, – Море принадлежит ванам, там правят вожди Ванахема, а они клятвы не приносили… Они нам помогать не обязаны.
– Еще Вотан сказал, что дарует нам доблесть и силу во исполнение обещания. И Тор будет нас хранить, а Бальдр веселить души и дарить радость в битве. С тем боги ушли в Вальхаллу и ничего больше не сказали. А жрец повел меня обратно, в мир живых. Только Локи крикнул в спину: «Берегитесь!»
– Дела-а, – протянул Хререк. – Но я не поверну обратно! И я не боюсь попытаться!
– Никто не боится, – низким голосом сказал Хенгест. – Скильд?
– Что? – невпопад брякнул Северин, решительно не понимавший, о чем идет речь. Ответил единственно правильно: – Я как все!
– Ты сказал, а в слове нерушимая сила.
Это Северин знал и без поучений варваров-язычников – Словом был мир сотворен…
* * *
Начало пути было благоприятным – прямой парус выгнулся лебединой грудью, с юго-востока, со стороны Гесперийского моря дул хороший теплый ветер. Маленькая шестивесельная ладья отошла от батавского берега на десять стадиев и запрыгала по темно-синим волнам.
– Мы должны всегда оставаться в виду земли, – громогласно объявил Беовульф, налегая на рулевое весло. – Скильд Скевинг, следи за горизонтом! Внимательно следи – помни, что море не принадлежит людям, мы в чужой вотчине! Хререк, отдай Ньорду и морскому великану Эгиру наши подарки!
В воду полетели римские золотые монеты, кольца и плохо ограненные камни. Сокровищ у Нибелунгов было достаточно, чтобы ублажить богов.
…У батавов запаслись продовольствием на три дня – зерно брать не стали, им под посевы нужно. Вполне хватило копченого турьего мяса, крошечного, с две кружки, бочонка с медом да пять круглых сыроватых хлебов из муки ячменя, проса и ржи.
Северину такой хлеб перестал казаться отвратительным – когда голоден, и не такое съешь. Воды пресной два бочонка прихватили, пускай и не собирались далеко от земли отходить.
Всегда можно было останавливаться на дневки – поохотиться, поесть горячего. Алатей умел искать под снегом пахучие корешки, с которыми мясная похлебка становилась подобной лучшим творениям римских мастеров, устраивавших пиры для цезарей и сенаторов. Зверья же на пустынных берегах и птиц на островах было безмерно.
Где-то впереди, со стороны восхода, находилась земля данов. Земля, содрогающаяся под поступью чудовища, имя коему – Грендель…
Глава четвертая В которой епископ Ремигий встречается с ведьмой, указывающей путь, ночует возле кургана, потом же вместе с Эрзарихом зрит великую реку
Весна 496 года по Р. X.
Арденны, дорога в Рейну
Почти тысячу лет назад знаменитый Геродот, отец «архитектуры Универсума» и прародитель географии, уверял, что за северными пределами Рима существуют только два крупных народа, разделенных на бесчисленное множество племен, – кельты на северо-западе, за Альпами, и скифы на северо-востоке, облюбовавшие обширные степи за Данубисом и Эвксинским Понтом.[17]
Римляне воевали и с теми и с другими, иногда терпели поражения, но куда чаще побеждали. Эта картина мира казалась вечной и незыблемой – так было всегда и так будет впредь.
Каково же было удивление римлян, когда примерно за столетие до Рождества Христова на земли Республики обрушилась новая, небывалая прежде напасть – откуда-то с севера явилась несчитанная орда каких-то кимвров и тевтонов, вначале атаковавших Богемию, затем проникших в Галлию, Иллирию и Далмацию, а оттуда повернувших на юг и запад, к римским границам.
Словно намекая на скорый закат Рима, германцы устрашающей и неостановимой лавиной крытых повозок прокатились по провинции Германия – шли варвары с женами, детьми и домашним скотом, это был не просто набег: некая иная, куда более грозная сила заставила тевтонов сдвинуться с насиженных мест и искать новые земли.
Что стало причиной этого переселения – чудовищный природный катаклизм или же появление могучих и непобедимых народов, атаковавших варваров с севера и востока, – хронистам неизвестно, но факт остается фактом: больше трехсот тысяч отважных, могучих и не боящихся смерти бойцов поставили Рим на грань полного разорения.
Первая римская армия была разгромлена при Норее. Вторая – уже за Рейном, через который переправились дикари. Третья, четвертая и пятая армии Республики были уничтожены в Южной Галлии. В битве при Аврасионе[18] погибли восемьдесят тысяч легионеров!
Италия оказалась открытой для вторжения, и римлян охватил леденящий ужас, которого они не испытывали со времен Ганнибала. Республика была слаба, золото в казне иссякло, воинский дух сыновей Лация истаял.
К счастью, после победы при Аврасионе кимвры дали Риму краткую передышку, переправились через Пиренейские горы в Иберию-Испанию и опустошили ее, но в 102 году до Рождества вновь вернулись к рубежам великого средиземноморского государства. Казалось, Республика обречена.
Рим спас блестящий полководец – консул Гай Марий, родной дядя Юлия Цезаря.
Пока кимвры и тевтоны договаривались о совместном нападении на богатые и плодородные италийские равнины, Марий провел стремительную и очень удачную реформу армии: если раньше легионером мог стать только римский гражданин и землевладелец, служивший по гражданской обязанности, то отныне в легионы могли записать любого свободного человека, каждому обещалось жалованье и надел земли после победы.
Безземельные плебеи восприняли эту новость с радостью, однако новая римская армия была настроена против аристократов-патрициев, ничего не сделавших для спасения страны, и сражалась не столько за Рим, сколько за деньги, землю и добычу. И, конечно, за своего командира, Гая Мария. Сам того не понимая, консул заложил фундамент, на котором была выстроена Империя, сменившая обветшавшую и впавшую в ничтожество Республику патрициев. Марий и его солдаты перешли через Альпы, новые легионы обучались военному искусству в походе – консул выжидал и избегал генерального сражения, пока они не будут подготовлены к битве.
Начавшие движение к Италии тевтоны без каких-либо препятствий прошли мимо укрепленного римского лагеря, насмехаясь над легионерами – мол, не хотят ли они передать что-нибудь на прощание своим женам, с которыми варвары собираются вскоре от души поразвлечься? Летописи сохранили упоминания о количестве варваров: они шли мимо римского лагеря шесть полных дней. Когда последние колонны дикарей скрылись на юге, Марий поднял легионы и всей мощью ударил с тыла.
Одна из крупнейших битв античности произошла у Секстиевых Вод[19] – римская армия истребила и пленила больше сотни тысяч тевтонов, сражение продолжалось четверо суток, то затихая, то разгораясь.
Плутарх об этой грандиозной схватке писал так:
«Говорили, будто жители Массилии делали из костей изгороди для своих виноградников, и будто почва, после того как сгнили мертвые тела и прошли зимние дожди, стала настолько плодородна благодаря разложившейся плоти, что здесь был собран невиданный урожай…»[20]
Но этой победы было мало – консул вернул армию в Италию, дал ей краткий отдых и затем повел легионы скорым маршем на перехват войска кимвров, уже миновавших Альпийские горы и вставших на реке По неподалеку от города Верцеллы. Многие усматривали в этом божественный знак: здесь Ганнибал выиграл свою первую битву с Римом.
Стояла необычно холодная для Италии зима, но морозы были привычны дикарям. Варвары, кичась удалью и бесстрашием, нагими ходили по снегу, дразня римлян катались с горных круч на щитах, будто на санях. Они были уверены в победе.
В сражении Марий уничтожил всех кимвров. Легионерам было приказано пленных не брать.
В ликующем Риме консула Гая Мария встретили как «второго Ромула», так, словно ему принадлежала честь нового основания Вечного Города.
Благодаря Марию Рим обрел спокойствие на несколько веков – память у варваров долгая, о чудовищном истреблении при Секстиевых Водах и Верцеллах детям на севере рассказывали спустя и сто, и двести лет…
Из этой войны Рим сделал правильные выводы: стало ясно, что геродотовская система мироустройства нуждается в пересмотре и дополнениях. За пределами Рима появился новый, незнаемый и воинственный народ, вскоре получивший единое название – германцы. Народ, пришедший с таинственных равнин востока.
Из Скандзы.
* * *
Плотину прорвало во II веке по Рождеству – варвары нахлестывали волнами нескончаемого прибоя.
Казалось, что там, где восходит солнце, появился неиссякаемый источник, порождавший тысячи тысяч готов, вандалов, алеманов, герулов, гепидов, лангобардов, сикамбров и десятки прочих родов германского корня.
За ними шел второй прилив, столь же несокрушимый: анты, венеды, дулебы и многие иные – позже их назвали словинами. Старые люди говорят, будто на трех кораблях, вышедших из Скандзы, плыли три племени: германское, словинское и аланское. Но правда ли это – никто не знает.
…Герои и богатыри, исторгнутые легендарной Скандзой, шли по Великой реке и ее притокам на запад, юг и восток, останавливаясь лишь перед бесконечным Гесперийским морем, за которым, как известно, нет ничего – лишь Край Мира и бесконечный водопад в бездну…
И Рим покорился новой молодой крови – крови воителей, взявших клятву с богов.
* * *
Епископ Ремигий не винил варваров в падении Западной Империи – знал, что Рим пожрал самое себя, а германцы лишь подтолкнули изможденного временем и готового рухнуть колосса. Великую цивилизацию невозможно завоевать извне, пока она не разрушит себя изнутри – это очень быстро поняли великие христианские философы-римляне.
Всего двести лет назад Тертуллиан объявил о ipsa clausula saeculi – «конце эпохи», подразумевая неминуемый закат Империи, а святой Киприан Карфагенский высказался еще более прямо: «Мир полон свидетельств собственного упадка. Количество дождей и солнечное тепло уменьшились; залежи металлов почти истощились; в полях замирает земледелие…»
Все обстояло именно так – люди из сел уходили в города, в центральной и южной Италии исчезали леса, а почва становилась бесплодной, ирригационные каналы зарастали травой и тиной. Но страшнее всего была нерадивость и бездетность самих римлян, разочаровавшихся в своей имперской миссии и уставших от бесконечной череды войн, переворотов и сумасбродства правителей.
Рим вымирал – было покинуто столько италийских ферм и земельных наделов, что власти начали бесплатно раздавать их всем, кто возьмется обрабатывать поля. При императорах Марке Аврелии и Септимии Севере случилось немыслимое – в армию начали брать рабов, преступников и гладиаторов.
Указы двухсотлетней давности постоянно говорили о «нехватке людей», а епископ Александрийский Дионисий писал: «Скорбно видеть, как сокращается и постоянно убывает численность человечества» – «человечеством» он именовал исключительно римлян.
Вместе с тем за пределами Империи возрастало число варваров, а внутри нее – азиатов и иудеев; выходцы с Востока не принимали римскую культуру, не прививали ее своим детям и блюли чуждые обычаи…
С каждым годом становилось все хуже и хуже: меньше рождалось детей, государственный бесплатный хлеб, завозимый из Африки, Египта и Испании, ослаблял бедных, а немыслимая роскошь разлагала богатых.
Столетия мира лишили римлян присущих их пращурам воинских качеств, позволивших завоевать половину вселенной, а германцы, которых теперь набирали в легионы, и физически, и морально превосходили коренное население.
Римляне начинали чувствовать себя чужими в собственной стране и жертвовали своей культурой ради благ и свобод бездетности и праздности. Самые способные женились поздно, имели мало детей и, конечно же, погибали первыми, зачастую не оставив наследников…
Разрушалась прежняя вера, богов-олимпийцев почитали более по традиции, чем из необходимости, в городах появились выходцы из десятков восточных и северных племен, границы прежней римской морали истирались, появилось безразличие, нравы испортились.
Наконец, исчезла вера в государство – оно лишь защищало роскошь единиц от нищеты тысяч и оказалось неспособным уберечь своих граждан от нашествий, голода и эпидемий. Немудрено, что римляне отвернулись от своей державы, от жизни без надежды, от безвластия, от пустой оболочки, носившей некогда гордое название – Рим.
Да, варварство погубило Империю – но только это были не нашествия извне, а варварство внутреннее, варварство, зародившееся в пределах самого Рима. Германцы, пришедшие из-за Альп, попросту забрали себе землю, ставшую ненужной ее бывшим владыкам.
Еще Тацит уверял современников, что римское общество приходит в полнейший упадок, противопоставляя ему северных варваров, обладавших теми качествами, которых стало так не хватать римлянам – твердостью духа, любовью к свободе, стойкостью и плодовитостью. Да и сами германцы, пришедшие в Италию, вели себя скорее как хозяева, чем способные лишь к разрушению дикари.
Взявший Рим восемьдесят шесть лет назад готский рикс Аларих позволил своим воинам разграбить богатые дома, но город остался нетронутым, особенно храмы – Аларих был крещен и исповедовал христианство арианского толка.
Свидетели захвата Вечного Города рассказывали потом, что готы ввели себя не как разбойники, но больше всего походили на толпу селян, явившихся поглазеть на городские чудеса. Потом готы ушли в Галлию.
Сорок лет назад, когда Рим обуяла очередная смута, ею воспользовались вандалы Гензериха, уже создавшие на землях Карфагена свое королевство – Гензерих оказался единственным варварским вождем, исхитрившимся создать могучий флот и подчинить себе весь запад Средиземноморья.
Логика была проста: если Рим никому не принадлежит, почему бы не забрать его богатства себе? Флот вошел в устье Тибра, и вандалы (проявляя вандализм) вывезли из города в Карфаген все ценности, до которых смогли дотянуться.
Злые языки потом уверяли, будто варвары при разграблении Рима учинили неслыханный погром, однако в действительности сам город и его граждане остались нетронутыми – Гензерих ничего не сжег, не разрушил ни одного здания и запретил своим воинам убивать римлян, не оказывающих сопротивления. С теми, кто сопротивлялся, ясно, разговор был короткий.
После ухода вандалов Западная Империя фактически закончила свое существование – на смену цезарям, перебравшимся в Константинополь, пришли германские риксы, готы замирили Италию, а ныне здравствующий король Теодорих перенес столицу в тихую Равенну и благополучно правил, номинально считая себя вассалом императора Византии и призвав к своему двору образованных и ученых римлян.
Исходя из вышесказанного епископ Ремигий вполне справедливо полагал варваров не вселенским злом и не демонами преисподней, обратившими Империю во прах, а наследниками Рима, способными вдохнуть в римские земли новую жизнь в влить свежую кровь в жилы старых народов…
Смутное время рано или поздно закончится, новые государства расцветут, обретут уверенность в своем будущем, а христианство станет тем цементом, который сплотит Европу. Лишь бы иссяк поток варваров, вот уже которое столетие идущих с востока на запад!
Ремигий покосился на ехавшего рядом Эрзариха и только головой покачал. Он был хорошо знаком с сагой о Скандзе, варвары всех племен рассказывали ее более-менее одинаково, разнясь лишь в деталях.
Преподобный относился к главной легенде германцев скептически – «чудесный остров» и «земля обетованная» фигурировали в преданиях всех известных народов, достаточно вспомнить Атлантиду, Элизий или Рощи Блаженных. Скандза ничем не хуже и не лучше, разве что погрубее – это объясняется войнолюбием и беспокойным характером варваров.
Подумать только, со времен первого нашествия кимвров и тевтонов Рим сначала перемолол жерновами легионов, а затем впитал миллионы, десятки миллионов германцев, сотни племен, зародившихся где-то на востоке!
Их напор начал ослабевать только в последнее столетие – последними пришли франки, вслед за ними подтянулись словины, но они осели к востоку от Германии, в Богемии, за Бистулой и в Скифии. Идти на запад словины вроде бы не собираются, им вполне достаточно непрестанных войн с владениями Константинополя.
Гунны исчезли так же быстро, как и появились, после Битвы Народов и смерти Аттилы германцы жестоко отомстили гуннам за все былые обиды, и теперь о них совсем ничего не слышно.
Неужели рог изобилия на востоке иссяк и продолжавшееся шесть столетий великое движение завершается?
Очень хотелось бы в это верить, ибо немало героев породила Скандза. Столько, что захлебнуться можно в безбрежном варварском море!
– …Заночуем в деревне, тут недалеко, – прервал лангобард неспешный ход мыслей епископа. – Это рипурианские франки, я бывал у них в начале осени, когда с дружиной Гунтрамна ходил собирать дань с окрестных сел. Деревня порубежная, дальше только горы… Алеманы сюда не дошли, я чувствую запах дыма, но это дым очага, а не пожара.
Всадники шли на северо-восток полный день, с самого рассвета, не имея определенной цели – Эрзарих сказал, что цель вовсе и не нужна, Судьба сама выведет куда надо, путь боги укажут.
Ремигий с такой трактовкой был не согласен, но предпочел смириться – следов на свежевыпавшем снегу не найдешь, а у лангобарда природное чутье. Он и не захочет, а к Северину выведет!
Для приученного мыслить прагматически римлянина это решение выглядело странно, однако епископ всецело доверился Эрзариху, уверенно выбиравшему самый удобный путь – лошади ни разу не оказались вблизи топей или на скользких крутых склонах, река постоянно находилась слева и чуть впереди, дикий зверь не появлялся, а силы бесплотные притихли и людей не беспокоили.
Другое дело – ночь. Останавливаться в лесу, у костра, Эрзарих сейчас не желал – опасно, мол. Вот если бы рядом была священная роща, тогда пожалуйста, добрые лесные духи оборонят и от глаз галиуруннов скроют. Однако ближайшая священная роща в половине дня конного хода, значит надо побыстрее выйти к человечьему жилищу – там огонь, да и не селятся люди в плохих местах.
– Как вы различаете, где можно ставить село, а где нельзя? – заинтересовался епископ.
– Плохие места разными бывают. Непроточный пруд. Поляна, где грибы растут кольцами. Встречаются поля, где никакое зерно не урождается, один только бурьян да колючки, сколько ни распахивай и ни удобряй золой. На пожарище строить дом нельзя, на старом капище чужого народа тоже, там, где камни необычной формы – похожие на зверя или человека. Много разных примет, все не перечислишь.
– И что же будет, если построить деревню возле нехорошего камня?
– Годи, а не знаешь, – укоризненно сказал лангобард. – Мне отец рассказывал, а ему дед, будто когда наш род жил за Альпами, еще перед приходом Аттилы, но уже после начала войны с Радагайсом (примерно девяносто лет назад, быстро высчитал епископ), у дальних вандалов, которые жили к восходу, возле деревни ополз овраг и обнажился черный камень, видом сходный с медвежьей головой. И сразу начали люди пропадать, вначале дочь старейшины, потом другие, даже сам старейшина сгинул… Судили-рядили на тинге, поняли, что древнее чужое божество гневается – на его вотчине село поставили и наших богов водрузили. Яснее ясного – медведь-оборотень ходил, людей в свое логово утаскивал, где и пожирал. А потом деревню и вовсе гунны сожгли, а тот род вандальский перебили. Вот как отец мне говорил. И никто не догадывался, что место плохое.
– А это место – хорошее? – Ремигий вытянул руку, указывая на сизые дымки, поднимавшиеся впереди.
Эрзарих остановил своего мерина, пригляделся так, будто и не бывал здесь прежде. Удовлетворенно кивнул.
– Холм, подходы просматриваются, косогор вдалеке, проточный незамерзающий ручей, лес вплотную не подступает. Тын, опять же. Мудрые у франков старейшины, добротно обустроились. Ты, Ремигий, помалкивай – я говорить буду. Меня рипурианцы быстрее поймут.
– Как прикажешь, Эрзарих. Ты у нас военный вождь.
– И про Бога Единого им за трапезой не рассказывай, дикие они…
«Дикие? – Преподобный едва сдержал смех. – Вынь бревно из своего глаза, Эрзарих-лангобард! Если ты несколько лет прожил в Италии, это еще ничего не значит!»
Франки из отдаленной деревни мало походили на своих сородичей, расселившихся вокруг Суасона и Стэнэ, – те частенько видели рикса, ходили в город торговать, знали о христианской церкви и имели хоть какое-то представление о цивилизации. Местные же строго держались веры предков, а их домом был глухой арденнский лес.
О великой победе над алеманами, однако, здесь уже знали – род отправил на битву семерых воинов, пятеро вернулись. Гостей вышел встречать старейшина – большущий широкоплечий дед, длинные волосы заплетены, борода в две косицы, на правом глазу бельмо, шрам через весь лоб. Видно, что немало в своей жизни повидал. Эрзариха признал сразу – как же, в дружине дукса Гунтрамна ходил, помним-помним.
В Ремигий дед безошибочно определил жреца, причем не простого, а из жрецов великих. Даром, что епископ был одет как варвар – разве только меха побогаче и оружие дорогое. Был в нежданном госте, по мнению старейшины, некий отсвет божественной печати, только жрецам присущий.
Лошадей приняли и в хлеву поставили, гостей же чинно ввели в дом, усадили под богами.
Лангобард повел степенные речи. Объяснил, что годи этот не Вотану служит, а иному богу, ничем Вотану и иным асам не уступающему.
Старейшина, именем Атанагильд, сын Лиутпранда, сына Меровея (не того Меровея, а другого, не из рода вождей), сказал, что любой гость для него дорог как брат, и велел принести пива, оленины и тотчас натереть муки да напечь лепешек.
Ремигий смутился – знал, что рипурианцы зерно из драгоценных посевных запасов отрывают, но отказаться было нельзя: смертельно оскорбишь хозяев! Так оскорбишь, что впредь рядом с их домом лучше не появляться, увидят поблизости – голыми руками разорвут.
И ведь разорвут, не погнушаются – уж на что лангобарды страшный и свирепый народ, а франки еще хуже.
Эрзарих, помня о благочинии, вначале осведомился о здоровье родовичей Атанагильда, про охоту выспросил, про то, как потомство подрастает. Потомство с гордостью предъявили: семь мальчишек от четырех до двенадцати лет и шесть девочек того же возраста, все здоровенькие, пускай за зиму и пришлось пояса подтянуть.
Детей затем прочь отослали, нечего им разговоры старших слушать. И жены ушли – тут мужчины меж собой беседуют. Самый старший – Атанагильд, младшему же, Сигисбарну, четырнадцать зим исполнилось, на Йоль мужское посвящение в капище принял и в недавней битве вместе со старшими братьями участвовал. Сигисбарн теперь воин, его место за столом.
Лангобард кушал много, пил еще больше, почтение к гостеприимству выказывая. Епископ старался не отставать – обидчивы франки, если их угощением пренебрегают!
Только когда на дворе совсем темно стало, старейшина сам подал знак, что можно и о деле говорить. Неспроста ведь дружинник из бурга и жрец Бога Единого в их захолустье приехали. Значит, дело важное и его, Атанагильда, рода напрямую касающееся.
Не гневается ли великий рикс? А если гневается – отчего? Сыновья и внуки Атанагильдовы доблесть свою в битве не раз явили, двое на бранном поле сражены были и теперь в Вальхалле пируют, средний сын старейшины богатую добычу взял: коня и кольчугу – радость!
Ремигий согласно кивнул. Конь стоит дорого, а настоящая кольчатая броня – как вся деревня. Такой доспех – редкость и ценится безмерно, не одному поколению при хорошем уходе послужить сможет!
Дело же вот какое: слышал ли Атанагильд, что во время сражения произошло?
– Слышал, сыновья поведали, – наклонил голову дед. – Два колдовства столкнулись, кроме людских ратей. Боги галиурунн посрамили, сыновья говорят – Доннар молотом громомечущим нечисть разогнал, мощь и лютость свою явив.
– Я слышал другое, – не удержался Ремигий, но тотчас получил легкий тычок локтем под ребра от Эрзариха. Не время, мол. Епископ не внял: – У разных богов разные голоса, я был на поле и голоса Доннара не различил. Там говорила иная сила, куда более могучая.
– Может и так, – не стал спорить Атанагильд. – Тебе, жрецу, виднее, чем простым смертным. Но от главного не отмахнешься: было колдовство, и великое… He-человеческое – боги меж собой бились. Рикс Хловис и народ наш победу одержали, значит правда на стороне Хловиса и его богов.
Сейчас Ремигий только глаза прикрыл в знак согласия. Старый франк не ошибался: ritorica его подвела, однако logica была идеальна. Он врожденным варварским чутьем понял, что если в сражение вмешались две незримые силы и та, которая держала сторону рикса сикамбров, взяла верх, значит и сам Хловис этой силой отмечен, причем сила – светлая, тепло несет, а не гибельный мороз.
– Сын его пропал, – сдвинув брови и кивнув на Ремигия, объявил Эрзарих. Епископ и не шелохнулся, греховной ложью это утверждение не являлось – слово «сын» у варваров означало всех племянников до седьмого колена, а Северин был в колене первом, отпрыск родной сестры. Лангобард рассказал, что случилось в Стэнэ в ночь после битвы, красок не пожалел, целую сагу сплел.
Дед хмурился, молодые франки слушали, рты раскрыв.
– Знаем, что жив тот отрок – так жрецу Ремигию его бог сказал, а он лгать никак не может, нет в этом боге лукавства отроду. Скажи, Атанагильд, может, видел кто мальчишку из родичей твоих?
– Нет, – уверенно сказал старейшина. – О чужаке в наших лесах сразу бы стало известно, выйди он к людям. Вы вот что… Завтра, как рассветет, идите к Арегунде-вельве. Сигисбарн отведет.
Епископ озадаченно взглянул на Эрзариха. Лангобард все понял с полувзгляда. Начал учтивые расспросы. Кто, мол, такая, эта Арегунда? Чем славна?
Суровый Атанагильд вдруг замолчал. Густыми поседевшими бровьми грозно пошевелил. Единственным оком в деревянную кружку вонзился. Сразу было видно, смущался глава рода, когда Арегунду упоминали.
Оказалось, что Арегунда была дочерью Атанагильда. Любимой, старшей, от первой жены, которая Арегунду на свет из чрева своего исторгая, так надорвалась, что умерла через две седмицы. Видать, особое дитя было, чему затем подтверждений нашлось немало.
Рассудок у Арегунды изначально был иной, не как у всех людей. Дитем с цветами и травами разговаривала. Когда подросла – могла взбешенного пса утихомирить или волка отогнать, норовистый взрослый бык за девочкой шел, ровно щенок. Как у Арегунды месячные крови начались, все в роду, а прежде всех сам Атанагильд, поняли – ведьма она.
Есть ведьмы плохие, галиурунны, от недоброго семени Локи, а есть ведьмы, рожденные от семени ванов, владык Ванахейма. Думает Атанагильд, что первая жена его с ваном сошлась, Атанагильдово обличье на себя надевшим.
Не иначе, Фрейр это был. Оттого жена от любви к богу и зачахла, не мог ей обычный человек Фрейра заменить. Атанагильд на Фрейра не сердится, хотя теперь, по раздумью, неверную жену конями бы разметал. Но как случилось, так и случилось. Главное – семя божественное в роду посеяно…
Ремигий терпел-терпел, знал, что перебивать хозяина нехорошо. Не выдержал, прервал размеренную речь деда.
– Что же ты с Арегундой сделал? У вашего народа принято любую женщину, которую ведьмой считают, прочь изгонять.
– Дочь моя сама ушла, ее никто не гнал, – ответил старейшина рода. – Решила, что ей лучше в лесу жить и там говорить с богами. Рощу насадила, дубки подросли уже…
«Очень интересно, – подумал Ремигий. – Старику, наверное, лет семьдесят, впервые женился он в пятнадцать-семнадцать, значит Арегунде должно быть не меньше пятидесяти, дуб растет медленно, появилась небольшая рощица… Ох, гордыня, моя гордыня! К этим людям нельзя применять категории, принятые в Риме, все может оказаться совсем не так, варвары непредсказуемы, от них можно ждать любых сюрпризов, самых неожиданных…»
…Когда гостей уложили спать в отдельном закуте, поближе к очагу, вольготно развалившийся на соседней лавке Эрзарих протянул руку, тронул пальцем епископа за плечо, а когда Ремигий обернулся, низко прошептал:
– Никогда раньше не видел такого старого человека, как Атанагильд. Точно говорю, Ваны его семейство и самого Атанагильда дарами не обходят.
– Да, он старый, но не дряхлый, – сквозь дрему проворчал Ремигий.
– Другой через сто шесть прожитых зим одряхлел бы, – согласился лангобард. – Но не он. Доселе род крепкой рукой держит…
Сто шесть зим? Епископ аж приподнялся на ложе. Конечно, как сам не догадался! Старик, сидевший по правую руку от вождя рода за трапезой, – его родной сын.
А мальчишка Сигисбарн – наверняка правнук или даже праправнук, если вспомнить о том, что варвары очень рано женятся, поколения меняются каждые пятнадцать-шестнадцать лет! Просто у них понятия «сын» и внук» очень размыты, сыном может называться и сын сына…
«Как же мало я знаю о них, – сокрушенно подумал Ремигий. – Не внял Господнему поучению: „будьте, как дети…". Ибо варвары есть дети Его, отошедшие от семейного очага, но готовые по отеческому зову к нему вернуться…»
* * *
Ремигий никогда не ходил на капища, деревянные статуи богов в Суасоне игнорировал – будто их и вовсе нет, – а германских «ведьм» всерьез не принимал и боязни варваров не разделял: что такого страшного может сотворить женщина-травница?
Яд? Чепуха, франки и иные варвары ядами не пользовались – здесь не римский сенат. Споры решаются правом меча, никаких интриг. В деревнях было еще проще – покуситься на старейшину, на мужа, на брата – немыслимо! Такое никому в голову и прийти не может, поскольку каждая живая жизнь в роду – драгоценна, ибо от нее следующая жизнь народится, и род не сгинет!
Ведьмы всегда были отверженными, причем считалось, что способностями к колдовству обладают только женщины. Жрецами, наоборот, могли стать исключительно мужчины, но жреческая волшба – это совсем другое, сила годи от богов истекает, значит и опасаться нечего.
От ведьм одна вредоносность да беспокойство, однако если ведьму умилостивить, от нее можно получить исцеляющие безнадежные раны снадобья, любовные зелья, утраивающие мужскую силу, или воинский напиток, ввергающий в священную ярость.
Ведьма может отказать в помощи, если человек ей не глянется, другому же даст все, что просит, и не возьмет подношений – своенравны они…
Сигисбарн провел Ремигия и лангобарда через лес, указал направление – туда, мол, идите, – а сам остался ждать. Незачем воину без дела к ведьме ходить, да и по делу не всякий раз следует беспокоить Арегунду.
Епископ пошел больше из интереса, чем надеясь на помощь, хотя прекрасно знал из римской и эллинской литературы, что у некоторых женщин встречаются способности, отличающие их от других людей. Достаточно вспомнить сивилл Греции или весталок, не говоря уж о знаменитой Кассандре.
Всякое может быть, вдруг Арегунда и впрямь способна проникать взглядом в мир невидимый – не зря же Атанагильд назвал ее вельвой, пророчицей? Другой вопрос, из какого источника она черпает свои знания – тут надо быть предельно осторожным, особенно христианину, оглянуться не успеешь, как погубишь душу…
Изначально Ремигий полагал, что встретит согбенную старицу, полностью отвечающую представлениям варваров о безобразных ведьмах, обитающих в глухих чащобах и на болотах. Необычности начались уже на подходе к дому Арегунды: жила она в широкой лощине меж двух лесистых холмов, на ручье, сама же лощина и впрямь поросла не привычными для Арденн темными елями, а крепенькими дубами, уже достигшими высоты в два человеческих роста. Лет через сто здесь будет огромная роща священных деревьев.
– Странность какая, – ворчал Эрзарих, не снимавший ладони с рукояти меча. Как любой воин, колдовства он страшился и этого не скрывал: такой страх не позорен. – Возле деревни снег, а здесь земля черная и почки набухают, словно весна наступила. Смотри-смотри, у корней уже трава пробивается!
– Долина защищена от ветров холмами. – Ремигий указал на кручи справа и слева. – Солнечные дни теперь часто, потому и снег сошел. Тут словно в чаше, метель не задувает, тихо… Ничего особенного.
Лангобард на это ответил, что годи слишком неоснователен в мыслях и очевидного не видит: в необычном месте ведьма живет, это каждый скажет. Однако скверным здесь не попахивает, только мокрой почвой. Нет затхлости и гнили. А вот в меховой шапке ему, Эрзариху, определенно жарко стало!
Дом у Арегунды был большой – вкопанный в землю сруб длиной в двадцать шагов, поверх заросший травой, после долгой зимы коричневой и пожухлой. В одиночку такое сооружение не построишь, не иначе Атанагильд и другие родичи помогали. Судя по почерневшим и растрескавшимся бревнам, дом возводили очень давно.
– Жрец и воин? – послышался женский голос, вначале показавшийся Ремигию молодым. – Оба чужеземцы, оба ищут дорогу…
Завернувшаяся в плащ истертого волчьего меха Арегунда стола на пороге. Высокая, против ожиданий вовсе не тощая и морщинистая, а полная и розовощекая. Стара, конечно, но здоровья ей явно не занимать.
Как и положено незамужней женщине, косы носит не «баранками», а по плечам – волосы грязно-седые, желтоватые. Взгляд безмятежный, словно бы отсутствующий, блуждает по верхушкам дубов за спинами Ремигия и Эрзариха. Епископу показалось, будто Арегунда слепа.
– Я… Мы… – начал было лангобард, но вельва вытянула руку в запрещающем жесте. Прислушивалась к чему-то, наклонив голову.
– Идите в страну данов, – монотонно сказала Арегунда. – Отсюда все время к восходу, до большой реки. Дальше путь вам укажут, но это будет не человек.
– Даны? – растерялся преподобный. – Поче…
– Молчи, жрец. У данов найдете, что ищете. Воитель – битву, годи – предназначение.
– Мы не это ищем, – заикнулся было Эрзарих, но вельва вдруг прозрела и пригвоздила его взглядом к тому месту, где стоял:
– Хочешь поспорить с Судьбой, которой даже боги страшатся?
– Н-нет…
– Не верьте асам, слушайте ванов. Только они помогут, так Фрейя сказала… У данов ваш мальчишка. Слышали? У данов.
С тем Арегунда повернулась и скрылась в темноте дома. Хлопнула деревянная дверь.
Ремигий только руками развел и воззрился на Эрзариха. Как такое прикажете понимать?
– На восход, значит? – буркнул лангобард. – Река – это Рейн, других больших рек со стороны восхода нет. Но что значит «путь укажет не-человек»? Пойдем-ка обратно.
– Только зря ноги по камням ломали, – поморщился Ремигий.
– Ты не забудь, Аталагильд говорит, будто она дочь Фрейра, а старейшина врать не будет – незачем ему себя ложью позорить. К Рейну верхом дней за восемь доберемся.
Арегунда точно так же могла отправить Эрзариха в Египет или Индию, и он бы не раздумывая сел в седло и поехал – доверие к произнесенному слову у варваров безгранично, особенно если оно прозвучало из уст предполагаемой наследницы одного из богов Ванахейма. Теперь лангобарда и цепями не удержишь: сказано к данам, значит к данам.
«Она знала, что мы ищем мальчишку, Арегунде никто об этом не говорил, – внезапно осознал Ремигий. – Выходит… Что же это получается? Каким, любопытно, образом, Северина занесло к данам? Не по воздуху же перенесло?! Два дня как пропал, а пешком дальше Суасона не доберешься!»
* * *
Эрзарих, наоборот, лишними сомнениями не терзался, да и неприсущи ему были сомнения. Лангобарду все было яснее ясного. Осмыслив слова Арегунды, он сделал выводы, логичные даже на взгляд преподобного.
– …Вельва никогда не расскажет тебе, что и как делать, – втолковывал Ремигию Эрзарих. – Пойди туда, сделай то, не делай этого – не вельвины это заботы! Путь укажет, от опасности предостережет, может объяснить, кто друг, а кто враг, но большего от пророчицы, говорящей с богами, не жди. Знаешь, что я думаю? Северин вовсе не в землях данов сейчас, однако скоро там окажется. Не знаю, с чего вдруг ему вздумалось пойти на север – или Северина заставил кто? – но глядишь, мы его там догоним, а может и упредим.
– Твоими бы устами… – хмыкнул епископ. – Хорошо, допустим. Тогда что значат другие слова Арегунды?
– То и значат. Страшиться нам нечего. Вельва сказала: потерянное мы найдем; выходит, большой опасности в дороге не встретим. Иначе ее речь звучала бы по-другому – «найдете, если доберетесь», а она была уверена, что непременно доберемся! Точно тебе говорю, с ванами Арегунда знается – иначе почему возле ее дома так тепло было, словно зима давно ушла?
С присущей варварам решительностью Эрзарих настоял на отъезде в тот же день. Полдень еще не миновал, как деревня франков осталась позади и всадники оказались на ничейной земле – вплоть до самого Рейна не стояло ни единого бурга, в этих невысоких горах люди предпочитали не селиться, хотя в Арденнах хватало и рудных жил, и угольных копей, заброшенных после ухода римлян.
Долина Рейна, некогда оживленная и богатая, уже столетие как отпала от Империи – легионы, отозванные в Италию, покинули лимес, города оказались под ударом варваров и со временем впали в запустение, но главная торговая дорога бывших провинций Верхняя и Нижняя Германия оставалась оживленной, пусть и не настолько, как в былые времена.
Готы Теодориха быстро поняли, какую выгоду приносит торговля – на север по Рейну шли ладьи с вином, тканями и хлебом, а поморские племена отправляли в Нарбоннскую Галлию и Италию кость морского зверя, рыбу, китовий жир, соль да янтарь.
В верхнем течении Рейна обитали готы, лангобарды и бургунды, в среднем – руги и саксы, на берегу моря фризы, юты и даны. В королевстве Суасонском имелось некоторое представление о том, что происходит на берегах великой реки, вести доходили с приходившими к Хловису семьями, желавшими осесть на его землях и получить защиту рикса сикамбров.
По сравнению с ураганом великого переселения, бушевавшим в этих местах последние несколько десятилетий, можно сказать, что на Рейне теперь было спокойно – конечно, племена воевали меж собой за более удобные поля и пастбища, иногда с востока приходили другие варвары, но их было слишком мало для того, чтобы сдвинуть великие народы с облюбованных земель и заставить их потесниться.
Единая власть, разумеется, отсутствовала, и в случае чего полагаться приходилось только на свой клинок, собственную ловкость и резвость коня, а также на единые для большинства германских племен законы – если тебя обидели (и ты остался жив), можно искать справедливости у местного военного вождя, который и присудит обидчику виру.
– …Места безлюдные, – говорил лангобард, не забывая пристально смотреть за дорогой и прислушиваться к доносившимся из леса звукам. – С одной стороны, это хорошо, никаких тебе вергов – встреться мы с большой шайкой, запросто жизни лишат. Верги предпочитают нападать гурьбой, ни чести, ни совести… Из луков стреляют, что настоящему воину не пристало. С другой стороны посмотреть, лучше уж верги: туда, где нет людей, – приходят другие. Людей я не боюсь, но с галиуруннами биться не смогу, зачаруют…
Епископ хорошо запомнил предостережения старого Атанагильда, всю жизнь проведшего в арденнских пущах: на зов не ходите, голоса не слушайте, остерегайтесь голых полян с засохшими деревьями. Ночевать лучше всего у проточной воды, ее нечисть боится. Ножом обязательно круг прочертить, железо оборонит. И к лошадкам прислушивайтесь – лошадь всегда учует, если рядом враг.
Проводили рипурианцы гостей честь по чести, с собой дали копченый олений окорок, четыре тыквенные баклаги с пивом и десяток лепешек – опять бесценное зерно тратили. Атанагильд сказал, что самый низкий и удобный перевал находится к полуденному восходу, увидите приметную гору с двумя вершинами – там еще старый лесной пал, четыре зимы как бор выгорел, не ошибетесь – так обходите гору с полудня, места нахоженные и кровью обильно политые: через тот перевал пятьдесят зим назад аланы шли, несметной ордой, и возле него с вандальской ратью встретились.
Побили тогда аланы вандалов, а погибшего вандальского рикса Оггара погребли и с ним много плененных живыми в землю закопали. Таков обычай аланский, так они жертвы своим богам приносят. Курган там теперь, тоже увидите – курган сами аланы насыпали, чтоб доблесть Оггара почтить, нет для них ничего дороже славных врагов.
Вернее, не было, ибо сгинули аланы, иссякнув под яростью готов и сикамбров…
– И впрямь курган. – Лангобард вытянул руку. – Вечереет, надо останавливаться, а нет места вернее, чем упокоение великого воина. Дух его от любой погани защитит…
Слева воздвигалась огромная гора, не такая, конечно, как в Альпах, но для Арденн она была едва ли не главной вершиной. Правее чернели обрывистые выветрившиеся скалы. Проход на восток и впрямь удобный – широкий с редким сосняком.
Эрзарих моментально определил, что алеманы здесь недавно проходили, не все, конечно – малая часть войска, остальные шли полуденнее. Во-он там следы кострищ, много, лагерем стояли. А к кургану не подходили.
Ремигий полностью доверился лангобарду: Эрзарих в этой глуши чувствовал себя как рыба в воде, немилы ему большие бурги, в лесу куда привычнее – человек и лес неразделимы, надо только знать, как избежать опасности.
Да и настоящих-то опасностей за минувший день никаких не повстречалось: людей, ни злых, ни добрых, не встретили, колдовство по пятам не преследовало, а пять отощавших волков, выбежавших на дорогу, учуяв конский запах, не в счет – сами ушли, поняв, что добычи им не видать.
Если Эрзарих сказал, что возле кургана надо ночевать, значит так тому и быть. В том, что это именно курган Оггара, он не сомневался – воинские курганы у всех народов одинаковы. Вытянут с полудня на полночь, по краям еще четыре небольших холмика: видать, там положили великих воинов, достойных упокоения вместе с вождем.
Вот и хорошо, вот и чудесно, герои теперь в Вальхалле, а своих эйнхериев и прах их Вотан и Доннар потревожить не дадут, не потерпят такого оскорбления! Даже Локи знает, что могилы неприкосновенны.
Лошадей стреножили, сходили за хворостом. Эрзарих огромное бревно приволок, извлек из сумы топор, нарубил дров на всю ночь. Преподобный взялся за приготовление трапезы – каждый римлянин от рождения умеет готовить, было бы из чего.
Лангобард тем временем трудился, обводил круг, рыхля лезвием ножа слежавшийся снег и мерзлую землю. He-живой в круг не войдет, да и огня испугается. Затем отужинали: епископ натопил в котелке снега, настрогал туда оленины, приправил кореньями, сухими травами, что всегда возил с собой, а в мешках Эрзариха нашлась прошлогодняя репа – порезать кружками, добавить в варево, только сытнее получится.
Эрзарих сказал, что пир получился не хуже, чем у самого рикса в бурге. А то и получше – стряпухи Хловиса вечно соли и травок жалеют, а Ремигий не пожалел. Теперь остается постелить попону на еловые лапки и отдыхать до утра. Спи, Ремигий-годи, да и я прикорну, трудный день был, долгий.
…Лангобард разбудил преподобного глубоко за полночь, а сам проснулся потому, что вдруг почувствовал запах горячего железа, будто в кузне. Хороший запах, но уж больно густой. Необычно это.
Лошади не беспокоились, однако пофыркивали, тоже что-то учуяли. Эрзарих подбросил поленьев в угли, раздул огонь, запалил толстую ветку, которую нарочно с вечера приготовил. Прислушался, плечами пожал – вроде бы тихо в округе.
Епископ машинально нащупал рукоять булавы левой ладонью, правой же перекрестился, неспокойно стало Ремигию. За пределами круга света от костра было черным-черно, но преподобный знал: там кто-то есть. Не человек.
– Не шевелись, – шикнул Эрзарих, но оружия обнажать не стал. – Смотри, курган открывается…
Оггар!
На вершине погребального холма появился багровый отсвет, цвета свежей крови. И впрямь, такое иногда в кузне можно увидеть, когда над раскаленным горном образуется огненный венец. Показалась кряжистая человеческая фигура. Впрочем, нет, не человек это был – тень, призрак, не облеченный плотью. За ним вышли другие, числом в полдюжины.
Зла – настоящего зла, исторгнутого преисподней, Ремигий не ощущал, но и благодати здесь не было. Тени давно погибших воителей – обнаженных, будто изготовившихся к единоборству вутья – спустились по склону, миновали стоянку, причем один из них краем прошел через защитный круг. Все вооружены. Пахнуло сухим жаром, а спустя несколько мгновений видение сгинуло.
Епископ вытер рукавом пот с лица: он и прежде сталкивался с языческими «чудесами», но это было чересчур. Одно хорошо – смертного ужаса призраки не внушали, лошадей не напугали, и мороз, который все до единого варвары считают обязательным признаком злого колдовства, от них не исходил.
Христианин, менее знакомый с обычаями и верованиями германских племен, непременно счел бы, что волны тепла, исторгаемые обитателями кургана, есть пламя адское, но Ремигий в этом крепко сомневался.
Ад опаляет, сжигает, смердит серой, тамошний огонь нечист, ибо рожден яростью Падшего… Можно сказать больше: запах кузни не имеет ничего общего с запахом смерти и нечисти, Эрзарих мигом увидел бы настоящую угрозу! Откуда тогда явились эти неупокоенные души?
– Правду, оказывается, говорят, – сказал лангобард, глядя вслед Оггару и его дружинным, растворившимся в темноте. – Вотан может отпустить своих любимцев из Вальхаллы, чтобы те разили ночных тварей в мире смертных. Заметил, у вождя на лезвии топора был выгравирован оперенный четырехлучевый коловорот?
Ремигий покачал головой – не видел, мол.
– Знак племени вандальского, – уверенно продолжил Эрзарих. – Солнце, летящее над миром. Особо зловредную нечисть способны только отмеченные асами эйнхерии сразить. То-то раскаленным металлом пахло, значит Оггара сам Доннар послал! И круг они миновали, значит зла никакого. Спи, живые люди им неинтересны… Я посторожу.
Утром, наскоро перекусив и отправившись в дорогу, путешественники обнаружили прямое доказательство того, что Оггар-вандал и присные его недаром выходили из кургана: за тысячу шагов к восходу от упокоения лошади вдруг шарахнулись в сторону и едва не понесли, сдержать удалось с трудом.
Как ни уговаривал Ремигий лангобарда ехать дальше и не любопытствовать лишний раз, упрямый Эрзарих спешился, перебрался через оледеневшие сугробы, а когда вернулся, выглядел задумчиво и грозно.
– Не знаю, что это было, но оно мертво. – Эрзарих бросил к ногам коня отрубленную голову, которую держал за редкие волосы. Конь всхрапнул, опасливо кося глазом. – Тролль не тролль, ведьма не ведьма… Одно слово: галиурунн.
Епископ покинул седло, шагнул к лангобардовой добыче и только ахнул. Человеком эта мерзость никак не могла быть. Рожа серая, сморщенная, как печеное яблоко, глаза, глубоко запавшие, узкие, будто у гуннов. Носа нет, только две глубокие вертикальные щели, очень вытянутый подбородок, в безгубой пасти крупные зубы, все как один треугольные, словно у рыбы.
– Там еще четверо таких валяются, – сказал Эрзарих, оттирая ладони снегом. – Все изрублены безжалостно. Воинами, которые с чудовищами сражались, священная ярость владела, но не такая, как у живых, а ярость эйнхериев, которые за одним столом с Вотаном в Вальхалле пируют. Не зря мы под курганом встали, оборонил нас Оггар от напасти.
– А голову зачем принес? – нахмурился Ремигий.
– А затем, чтоб ты сам убедился. Много неверия в вас, христианах. Многое, что существует, несуществующим полагаете. Оттого вас и недолюбливают.
Над этими словами лангобарда стоило задуматься. Епископ Ремигий никогда не был склонен окрашивать мир в только в черный и белый цвета. Он знал, что Господь в великой и неизбывной мудрости своей создал мир из тысячи тысяч оттенков, подобно бесконечной радуге. Разумеется, есть бесконечное добро – сам Всевышний! – и бесконечное зло, сиречь Люцифер, отныне и навеки заключенный в бездне ада. Но тварный мир и владычествующие над ним люди не могут быть бесповоротно злыми и безоговорочно добрыми, вспомнить хотя бы о первородном грехе!
Любой варвар чадолюбив, добр к семье и сородичам, стяжательство только ради количества золота и серебра ему неведомо, но в то же время варвары неумеренны в гневе, быстро озлобляются, цену чужой и своей жизни не знают и сочатся высокомерием. Плохие они или хорошие? Черной краской отмечен их род или белой?
Да ни той и ни другой! Варвар с легкой душой может причинить другому человеку страшное зло вплоть до смертоубийства, но чести у него куда поболее, чем у многих патрициев Рима, а то и константинопольских священников.
Первое для варвара – справедливость, позабытая цивилизованными народами. Недаром германцы в Западной Империи и словины в Восточной острее всего возмущались на несправедливость властей, полагавших пришельцев с севера и востока едва ли не зверьем в человечьем обличье… Но если однажды соединятся врожденные добродетели варваров и добродетели христианские – быть Народу Божьему!
Главное в том, что варвары видят истинное зло и противостоят ему тогда, когда народы «цивилизованные», с тысячами лет великой истории за спиной – будь то греки, римляне или иудеи – ничего бы не замелили или предпочли не заметить. А зло человеческое, проистекающее из людских грехов и злоупотребления свободой воли, меркнет перед злом во плоти, извергаемым из кромешных адских глубин! Таким злом, как это… этот… та отвратительная тварь, голова которой валялась у ног епископа.
Перед тем как забраться в седло, Эрзарих не без достоинства сплюнул на мертвую голову. Сказал:
– Знавал я прежде алеманов. Великое племя, и воины у них доблестные. Не такое великое, конечно, как мы, лангобарды, или вандалы с готами, но древнее и чтящее богов. Но чтобы алеманский рикс пошел в услужение к галиуруннам – не верю. Не может вышедший из Скандзы народ обратиться к почитанию Хель и отродья Локи!
– Тогда почему недобрая сила встала в сражении на их сторону? – резонно спросил епископ.
– Откуда ты знаешь, что колдовство вызвали сами алеманы? Вдруг на том же поле была назначена другая битва?
– Это какая же? – поднял брови Ремигий.
– А то сам не знаешь!
– Другая битва? – повторил преподобный. Его вдруг осенило: – Постой, значит… Под Стэнэ сошлись не две людские рати, за спинами которых стояли силы бесплотные и непознаваемые? Там было четыре воинства, так? Сикамбры, алеманы, Войско Небесное под водительством архангела Михаила и эти твои галиурунны?
– Галиурунны – вовсе не мои, не надо мне такого добра, – усмехнувшись, ответил Эрзарих. – Насчет архангелов, как вы, христиане, великих эйнхериев именуете, тоже не знаю – не моего ума это дело. Ты жрец, ты годи, вот сам с духами и беседуй, глядишь откроют истину. Думается мне, что отродье Отца Лжи нарочно алеманам помогало, но без заключения договора и клятвы – сломаем сикамбров, а потом разойдемся своими путями. Погубили бы галиурунны Хловиса, а потом и за Гебериха с его народом принялись. Не может живой человек, военный вождь, с нежитью союз заключить… А если тайно сделает так – приближенные вождя убьют без лишних раздумий. Знаешь почему?
– Наверное, знаю, – понимающе отозвался Ремигий. – Иначе проклятие на все семьи падет, верно?
– Это даже не проклятие, – сказал лангобард. – Это хуже. Боги ревнивы, а Вотан особенно ревнив. Отец, дед, отец деда Гебериха-алемана и все предки его требы асам клали, так? И тут вдруг Геберих решил у другой силы помощи попросить? Оскорбился бы Вотан, да так, что все племя алеманов под корень извел, без жалости. Вот ты, Ремигий, говоришь, будто твой Бог Единый добрый. Правда?
– Добрый, – кивнул епископ.
– А Вотан не добрый. Да и не врет никто про то, что он добрый. Вотан – покровитель воинов, ему добрым быть никак нельзя. Если я тебе изменю и к врагам твоим переметнусь, что ты сделаешь?
– Прощу и забуду. Но буду жалеть, что так вышло.
– Во-от! Асы же не простят! Геберих не хотел свой народ погубить. Не он разбудил зло в Арденнах. Галиурунны учуяли, что сикамбры и Хловис погибель им несут, и выступили вместе с алеманами, но не в союзе с ними. Понимаешь?
– Устами младенца… – пробормотал на латыни Ремигий. Продолжил по-готски: – Эрзарих, это ты сам сообразил или твои боги надоумили?
– Сам, – горделиво сказал лангобард. – Ничего мудреного здесь нет.
«Значит, все-таки божественное предназначение, – подумал епископ. – Эрзарих невероятно логичен, придраться не к чему. „Серые ангелы" и дьявольские силы полагали, что Хлодвиг Меровинг отринет прежнюю веру, и попытались устрашить его в решающей битве с языческим племенем, Господь же дал знамение… Неужели у франков и впрямь великое будущее, как я говорил Северину, обуявшись гордыней за собственные невеликие свершения? Значит, Francia действительно не мертворожденное дитя моих мечтаний? Ну спасибо тебе, Эрзарих-лангобард, избавил хотя бы от части сомнений!»
Всадники поднимались выше в горы. Стало заметно прохладнее, но снега на перевале почти не было, снесло беспрестанными ветрами. По счастью, этим днем задувало в спину, с запада-заката, и Ремигий с Эрзарихом не мерзли, защищаемые плотными тяжелыми плащами.
Кругом был голый камень, угрюмые, почти черные ели, частенько попадались кости как животных, так и людей. Человеческих остовов было значительно больше – этой дорогой на протяжении столетий шли в сторону Галлии многие племена.
Второй раз заночевали на самой вершине перевала. Эрзарих нашел узкую расселину в скалах, загнал туда лошадей, начертал на камнях охранные руны.
Когда был разведен огонь, преподобный отслужил мессу по краткому чину – лангобард тем временем сидел у небольшого костерка, посматривал за Ремигием, читавшим молитвы на языке ромеев, а пуще того надзирал за выходом из короткого и тесного ущелья – не появился бы кто незваный. Беспокоился, что овес для лошадок заканчивается, в горах запасов сена не найдешь, если лошадь падет – плохо будет. Пешим до земель данов не доберешься.
Этим вечером перекусили скудно – устали. Погрели на веточках мясо над огнем, доели лепешки, подаренные Атанагильдом. Завалились спать. Эрзарих сказал, что если кто чужой вблизи появится, он сразу проснется и будет готов к битве. Поэтому Ремигию надо лечь дальше за костром, а ему, Эрзариху, ближе к выходу из расселины.
Ночь прошла бестревожно – никто не побеспокоил.
Когда начало светать и епископ приготовил горячий травяной настой с медом, лангобард сказал, что снов тревожных не видел. На такую высоту галиурунны не забираются – противно им соседство с Вальхаллой. Ремигий ответил, что бывал в горах и повыше, в Альпах к примеру, но Эрзарих прав: нечисть обычно в низинах орудует, поближе к аду. Ну или к Хель, что почти равнозначно.
Широкое межгорье закончилось через пять тысяч шагов. Нежданно открылся вид на тысячи стадиев вокруг – освещенные розовым восходящим солнцем холмистые равнины внизу были затянуты туманом, из которого вырастали темно-зеленые гряды невеликих взгорий, ветерок принес запах хвои, тлеющих трав и сырости.
Арденнский хребет остался за спиной. Перед епископом Ремигием и Эрзарихом расстилалась огромная долина Рейна.
Надо лишь спуститься вниз и добраться до великой реки, скрытой от взора дремучими чащобами и золотисто-алым туманом.
– Долго еще ехать, – нахмурился лангобард. – Мы два дня в пути, осталось пять или шесть, как поспеем. Сегодня спустимся с гряды, в леса; говорят, здесь охота знатная – голодными не останемся!
– Сколь чудесно творение Господне, – зачарованно произнес Ремигий, оглядывая раскинувшиеся перед ним бесконечные пространства. – Эрзарих, посмотри… Это удивительно! Сколько красок!
Восходящее солнце играло огнем и тенью, золотое и алое смешивались, превращая мир в изумительную феерию цветов, лучи светила превращали черные леса на вершинах отдаленных всхолмий в яркие изумруды.
Ремигию на миг почудилось, будто в отдалении, на самой грани взгляда, мелькнул голубой отсвет. Лента могучего водного потока, несущего воды от Альп к Германскому морю.
– Двинулись, – приказал Эрзарих. – Тропа тут широкая, две повозки вместе проедут, но все равно нужно осторожничать. Весна начинается, оползни. Остерегайся, иначе вместе со своим конем сверзишься так, что костей не соберешь…
* * *
– Меня по лесу будто водит кто-то… – вызверившись, прорычал Эрзарих. До этого Ремигий знал, что лангобард, как и другие воины его народа, могут не сдерживать присущую лангобардам лютую и неизмеримую свирепость, но сейчас-то что на Эрзариха нашло? Ехали себе и ехали, уже восьмой день в пути, дважды ночевали в деревнях – в одной готской, потом в маленьком селе ругов, которые со здешними готами в союзе. Готы приняли настороженно, от отцов и дедов истину приняли: от чужаков, даже своего языка, добра не жди. Позволили переночевать на сеновале и выпроводили.
Руги были другими – ругский старейшина, как и Атанагильд, в Ремигии жреца признал, хотя обоих перед деревней разъезд из молодых воинов остановил – едва не убили. Эрзарих именем Вотана поклялся, что меча не обнажит, ремешки на гарде завязал – так, чтобы все видели. У Ремигия железная булава под одеждой была, поэтому и не заметили.
Препроводили в деревню, вызвали старейшин из домов их. Те и приказали – не пленники это, а люди нашего языка. Гости. Как гостей и следует привечать. Ты что, Арнульф, не видишь – жрец это!
Молодой Арнульф обиженно ответил, что в сумерках не поймешь, где жрец, а где вражина лютый. Да и чем этот старик жрец? Бородой, что ли? Так у каждого бороды!
– Дурак ты, – рявкнула владычица рода ругов и посохом тряхнула так грозно, что безбородый Арнульф ликом оскудел: думал воин, что плененных врагов в село привел, а оказалось – гостей обидел. – Иди в обратно в дозор да впредь смотри лучше!
Чужаков варвары никогда не жаловали, но величественная стать Ремигия, грозный вид Эрзариха и их необычный для здешних мест вид ругов впечатлили – настоящую кольчугу, как у лангобарда, видели только самые старые воины в роду, младшие почитали такой доспех сказкой. Больше того, родом правил не мужчина – женщина. Звали ее Хильдегунда, дочь Фаухо, дочери Герменгильды.
Вот тут на Ремигия и пахнуло настоящей, истинной древностью. Епископ о таком устройстве семьи еще у Тацита читал, но не верил, что сохранилось оно в обитаемом мире. Руги так давно жили в этих лесах и не интересовали никаких завоевателей, что доселе сохранили донельзя старый обычай держать во главе семьи женщин. Немыслимо, римляне отказались от матриархата две тысячи лет назад!..
Хильдегунда, пред очи которой поставили чужаков на суд, повелела их отпустить и все имущество вернуть. Ущерба никакого не причинили? Нашим языком владеют, пусть и так, что понять их трудновато? Объясняют, что с миром через земли ругов проезжают? Отойди от них, Арнульф! И вы, Сигизвульт и Юнгерих отойдите. Топоры и мечи опустите, никто меня, Хильдегунду, не обидит – они клятву перед Вотаном дали, что оружие в руки не возьмут, или вы клятве не верите?
Молодые руги, смутившись, отошли, в полутьме длинного дома скрылись.
Эрзарих только бурчал неразборчиво сквозь зубы, боясь хозяйку обидеть. Где такое видано, чтобы баба родом заправляла и воинами командовала? Но баба, конечно, знатная, такую в жены любому великому вождю дать, вождь в убытке не останется! Хильдегунду никак нельзя было назвать «старейшиной» – не стара и не молода, не больше тридцати зим, но и не меньше двадцати пяти. Дородна, высока, статью иному мужчине не уступит. Две косы золотые по плечам – не жената, значит честь свою бережет, хочет за великого воина выйти. Но в то же время для замужества стара, у готов, сикамбров или лангобардов женщина ее лет давно бы трех или четыре детишек пестовала.
Еще возле Хильдегунды, по правую руку, меч в ножнах лежит. Видно, что и меч и ножны дорогие, серебром украшены. А в селе кузницы не видно, значит в бою добыты.
Видать, другой у ругов обычай, и этот обычай уважать надо. Чтят валькирий в этом роду, стало быть. Так Эрзарих решил. У всех племен обычаи разные, прежде всего не показывать удивления и делать так, как хозяевам приятно. Нельзя обижать или говорить, что обычай неправильный, – у нас, лангобардов, за такие вопросы выпроводили бы из села, чтобы закон не нарушать, а за оградой зарезали бы. Но чтобы за ограду вышвырнули – это очень сильно обидеть надо! Так сильно, что священная ярость пробуждается.
Хильдегунда чужаков приютила, накормила от души, но спать отправила не в дом, а в сарай, на сено. Если вдруг они какое зло принесли, там оно и останется, а в дом не проникнет. Когда после гостей скотина, это сено поев, дохнуть начнет или болеть, сразу будет понятно: нехорошие были гости, грязь и заразу с собой несли. А если нет, то Эрзарих-лангобард и Ремигий-ромей – добрые люди.
Епископ поутру, сугубо из озорства, благословил хлев – крестным знамением его осенив и молитву прочитав. И не надо говорить, что князья церкви не шутят и Божьей благодатью как скорлупками от орехов разбрасываются.
В роду Хильдегунды, как доброй женщины, потом десять лет приплод от свиней и коз был невиданный, а село ее во всех распрях между варварами уцелело, никто это село не разорил и не сжег. А еще через сорок лет, когда Хильдегунда уже старухой была, от франков пришел христианский годи и крестил многих. Потом это село стало городом.
Город этот Аахеном теперь называют. И епископа Ремигия там чтят доселе.
А всего-то – хлев благословить! Ремигий и не помышлял, что так получится.
* * *
Хильдегунда, невзирая на свое девичество и молодость, была вождем племени, в житейских делах искушенной, мудрой и знающей. Объяснила путникам, что по старым римским дорогам идти не надо – как земли ее рода останутся позади, так сразу начнутся нехорошие болота, леса и ничейная земля до самой реки.
Надо бы идти ближе к полуночи, до старого римского города. Там сейчас рикс саксов сидит, именем Эорих. Эорих, как говорят люди, справедлив и блюдет древние законы, да и дружина у него сильная, но дружина та разделена на две части – одни на ладьях за порядком на реке смотрят, другая, пешая, бург обороняет. Не признают Эорих и его саксы конного боя, как племена на полудне и закате, да и как можно с конем управляться в битве в наших лесах?
Ремигий подумал, соотнес речи Хильдегунды со своими знаниями о географии и понял, что хозяйка подразумевает под бургом Эориха давно оставленную римлянами и почти забытую Бонну, некогда большой город на Рейне. Там при цезарях стояли три легиона, державших среднюю границу лимеса, оборонявшего Империю от вторжения варваров. И вот на тебе, в столице Верхней Германии теперь сидит риксом какой-то Эорих-сакс…
Грустно.
Да и пусть грустно. Старый Рим пал, однако на его месте будет новый.
Еще предостерегла Хильдегунда: от нашей деревни до реки будут земли, не принадлежащие никому: ни нам, ругам, ни саксам, ни полуночным фризам или полуденным готам. Три дня пути – земля богов.
И еще рассказывают: будто там на зимнее и летнее солнцестояние собирается некое неведомое племя, чтить свое капище. Племя это названия не носит, оно другое. Да, люди, смертные, но покровитель у них….
Хильдегунда сказала, что люди эти не такие, как все. Мыслят иначе, семей не заводят, где новых бойцов – и могучих бойцов, свирепости непомерной! – отыскивают, никому неведомо. Видимо, младенцев из колыбелей забирают и на своих тайных капищах, под присмотром жрецов, взращивают.
В тени эти люди ходят, в тумане. Мгла, наведенная богами, их защищает.
А вот покровитель…
Второй раз Хильдегунда помянула некоего «покровителя», и епископ Ремигий заинтересовался – кто такой? Повелительница рода ругов, запросто командовавшая мужчинами, посылавшая их на смерть и точно знавшая, что ничего в мире не изменится вплоть до времени, когда грянет Рагнарёк и начнется великая Битва Богов, очень тихо и осторожно сказала, дабы не накликать беду:
– Не человеческого рода он. Таких сторониться надо. Езжайте себе с миром, но вот вам совет – обходите ничейные земли с полудня.
Эрзарих задумался, но Хильдегунду не послушал. Лангобарды женщинам не верят, у них иной обычай. Потому Эрзарих и Ремигий поехали прямо, на восход, по самой короткой дороге.
Утром седьмого дня пути вдали появилось бело-голубое зарево.
Великая река. Рейн.
Глава пятая В которой Нибелунги высаживаются на пустынный берег, Северин видит в тумане загадочного великана, потом ужасается запаху крови в Золотом бурге, а вечером Северина постигает неслыханное изумление
Весна 496 года по Р. X.
Земли данов, Хеорот
Ultima Thule, Край Земли – иного подобающего названия владениям племени данов Северин подобрать не сумел.
Светло-бурые скалы на побережье, пологие холмы с первыми яркими пятнами весенней травы, безлесные равнины; на первый взгляд эта далекая северная страна казалась ненаселенной, да и как может существовать человек на этих негостеприимных, продуваемых морскими ветрами пустошах, зимой превращающихся в бескрайнее царство льда и снега?
– …Наш народ построил немало бургов, – развеял заблуждения Северина Хререк-дан. – Если повезет и ветер окажется попутным, к закату мы будем в Хеороте, а если плыть еще половину дня дальше к полуночи, окажемся в Ольборге, потом Хлейдр, на восходе – Роскилле, Фюн… С Галлией по числу поселений не сравнишь, но если идти вдоль берега, бург или деревню небольшого рода можно встретить на расстоянии пешего дневного перехода.
Выйдя в море после ночевки на каменистом берегу «порубежья», ничейной полосы между датскими землями и принадлежащими фризам приморскими низинами, Беовульф уверенно переложил рулевое весло и направил ладью на северо-восток – картулярию показалось, что лодка идет прямиком в открытое море, беспокойное и предштормовое.
Весла убрали, ветер благоприятствовал.
Прежде Северин никогда не страдал морской болезнью, но сейчас его вдруг замутило – ладья казалась слишком утлой, волны чересчур огромными, даже неустрашимый Фенрир предпочел забраться под низкий кормовой настил, только два зеленых глаза сверкали из темной норы.
– Ничего страшного, – приободрил бледного картулярия Гундамир. – Разве ж это шторм? Беовульф избрал самый короткий путь…
Короткий? Северин поежился и вытер ладонью мокрое от брызг лицо. Берег скрылся из виду, кругом клокочущая вода, над головой купол синего неба, на западе висят низкие грозовые тучи.
Если начнется буря – настоящая буря! – все в пучине сгинем и отправимся пировать к великану Эгиру!
«Нет никакого Эгира, – поправил сам себя картулярий. – И Ньорда нету. Есть только холодное дно Германского моря, черные раки и водяные черви которые пожрут твою мертвую плоть… Варварам хорошо, они твердо верят в эти глупости, а ведь как говорят Отцы Церкви, каждому воздастся по вере его!»
Обуявший Северина смертный грех уныния был окончательно побежден, едва солнце прошло точку зенита – несущие шторм облака отнесло полуночнее, а прямо впереди показалась черная неровная полоса земли.
Даннмёрк, далекий северный полуостров, на который нога римлянина если и ступала, то очень и очень давно – во времена, когда ученые мужи Рима еще интересовались окружающим миром и предпринимали рискованные и долгие путешествия за пределы Империи.
Попытавшись высчитать хотя бы приблизительное расстояние от Даннмёрка до Суасона или Лютеции, Северин быстро сбился и понял, что занялся безнадежным делом – Беовульф и его дружина имели самое смутное о понятиях «стадий» или «римская миля», milia passuum,[21] предпочитали более понятное и доступное «дневной переход» под парусом или на веслах, а точным такое счисление назвать никак нельзя.
В любом случае получалось, что от столицы франков Северина теперь отделяет никак не меньше восьмисот миль. Выбраться отсюда самостоятельно будет невозможно, послать депешу дяде Ремигию тоже.
Ultima Thule, иначе и не скажешь…
– Не грусти. – Гундамир дружески хлопнул Северина по плечу. – Не сегодня, так завтра нас ждут кабан с чесноком, свежее пиво и гостеприимство кунса Хродгара.
– Hrodgarr nei kuns, so konung ist, – на диалекте данов сказал Хререк. – «Конунг» – это как рикс у франков. Хродгар правит несколькими родами, объединенными под его рукой. Тот, кто правит одним родом, называется ярлом.
– …И я бы не стал с исконно вандальской беспечностью надеяться на отдых в Хеороте, – сурово заметил Беовульф. – Неспокойно там. Сами знаете, зачем мы идем в Золотой бург Хродгара.
– Почему «золотой»? – переспросил Северин.
– Хродгар – самый богатый и могучий владыка на этих землях; говорят, будто в его дружине две сотни мечей, а золота в Хеороте не меньше, чем у повелителя франков. Я сам не видел, но так люди рассказывают… Хререк бывал там дюжину зим назад, уже тогда конунг данов был велик и славен.
– Истинно так, – кивнул дан. – И в те времена никто ничего не слышал о Гренделе…
– Грендель? – Это странное имя Северин услышал во второй раз и вновь в угрожающем контексте. – Кто это такой? Почему вы до сих пор ничего мне не объяснили?
– Нечего объяснять, – дернул плечом Беовульф. – Я и сам ничего не знаю.
– Но ты ведь говорил с… с Вотаном, когда ходил в капище батавов. Я помню твои слова: «Он снова будет приходить, раз за разом – однажды вкусив крови, он не остановится». Кто – «он»?
– Любопытный ты, Скильд… Помнишь, я рассказывал о племени галиуруннов, злых тварей, рожденных от семени Локи? Грендель – вроде бы похож на галиурунна. Он – зло. Зло, которое поселилось близ Хеорота. А что он такое и откуда взялся – неизвестно. Никому.
– Даже вашим богам?
– Боги многое знают, но не все говорят. Зло, обитающее в нашем мире, должно заботить только людей, ибо против людей оно и направлено. Вотан, исполняя древнюю клятву, поможет нам, но и только… Хватит болтать, Хререк, на весла – земля близка, а ветер утихает!
* * *
Вечерело, становилось холодно. Чтобы вытянуть ладью на берег, пришлось спрыгнуть в ледяную воду – лодку не без труда отволокли выше линии прилива, утвердили меж песчаных дюн и привязали двумя веревками к гранитному камню, похожему на огромный драконий зуб.
Гундамир, Алатей и Ариарих тотчас принялись собирать выброшенные морем обломки дерева для костра – все вымокли и замерзли до дрожи.
По словам Беовульфа и Хререка, Золотой бург находился где-то неподалеку – темная скала в виде трезубца, с которой льется серебристая струя небольшого водопада, на отвесном гребне над берегом молодой лесок и следы вырубки, чуть дальше в сушу вдается узкий залив, названный даном словом fjord.
Место приметное, не ошибешься.
Беовульф откупорил сберегаемый на крайний случай бочонок с очень сладким и крепким галльским напитком, изготовляемым на основе крепкого ягодного вина и меда, – трех глотков хватает для того, чтобы по жилам растеклось приятное тепло, а в голове слегка зашумело.
Алатей споро развел костер – высушенная солнцем тина мгновенно начала тлеть, осталось лишь раздуть огонь. Тревожно-багровое солнце уже касалось нижним краем диска морских волн за западе, небо стремительно заливалось густой бирюзой.
– Ночуем здесь, – решил Беовульф. – Скоро ночь, идти никуда не хочется, а лошадей нет. Отоспимся, обсушимся… Только дров побольше собрать, чтобы костер не погас. Скильд, выпей еще – ты синий весь! И почему до сих пор не переоделся? Мокрую одежду положи на камень у костра, только чтобы искры не попали! Как дите неразумное! Хенгест, ты знаешь, что надо сделать прямо сейчас… За работу!
Некоторые римские историки и хронисты несправедливо утверждали, будто вне ратной потехи варвары ленивы и бездеятельны, но если требуется устроиться со всем удобством и безопасностью, любой варвар будет действовать шустро и старательно.
Алатей с Гундамиром не поленились подняться на откос и спихнуть вниз несколько найденных бревен, готы вытаскивали из ладьи и аккуратно раскладывали вещи, Хререк взялся за топор и быстро нарубил целую поленницу.
Северин лентяйничал и грелся у огня – ему, как обычно, никто ничего не приказал и не заставил сделать: захочешь, сам поможешь. А вот Беовульф и угрюмый ют занимались неким священнодействием.
Хенгест, самый нелюдимый и неразговорчивый из дружины Беовульфа, по мнению Северина, в прежней жизни был или жрецом, или учеником годи – недаром у него на груди, подле сердца, в коем, по мнению варваров, обитает человеческая душа, была заметна плохо сведенная татуировка: сплетение рун, символизирующих Мировое Древо, змея Ёрмунганда и силу богов Асгарда.
Настолько значительные символы обычный человек носить не вправе, только посвященный в таинства языческих верований.
Беовульф как военный вождь был обязан принимать участие в ритуалах – если ты вожак, значит на тебе лежит печать богов. Риксы и дуксы хорошо знакомых картулярию франков никогда не пренебрегали жреческими обязанностями – Северин не раз видел, как Хловис или его приближенные закалывали жертвенных быков и обрызгивали их кровью истуканов в Суасоне и Реймсе.
Ничего похожего Северин прежде не видывал. Хенгест с Беовульфом разделись догола, не обращая внимания на ветер и жгуче-холодную воду омылись в набегающих волнах Германского моря, затем ют достал из небольшого кожаного мешочка оправленный в серебро медвежий коготь и начал проводить по песку черту вокруг стоянки.
Беовульф шел за ним с факелом, загодя сделанным из толстой сосновой ветки и тряпицы, пропитанной маслом, освящая пламенем Доннара незримую преграду и глухо бормоча висы на некоем древнем, рыкающем и свирепом наречии – в каждом звуке ощущалась необоримая первобытная сила, яростная и грозная, сила, коей были напитаны великие племена, некогда вышедшие из Скандзы…
Язычки факельного огня постепенно изменяли цвет с обычного бледно-оранжевого на алый, затем на багрово-фиолетовый, а потом и вовсе черный.
Черный огонь, да – картулярий не мог его видеть, но твердо знал: пламя не угасло, оно дает тепло и свет, только этот свет неразличим для обычного человеческого зрения, – однако любая тварь из иных миров ослепнет, узрев такой огонь.
Заклятия Беовульфа превратили пламя Доннара в нечто иное, в сгусток energia sacra, священной искры, появившейся вместе с сотворением мира.
Северин вновь почувствовал дрожь – но не от холода, а от прямого столкновения с силой, о которой он имел лишь отрывочные знания: пламя факела, как оказалось, было вовсе не черным, а невидимым – проникающим повсюду, пронизывающим своими корпускулами песок, камни, лодку, людей, одежду…
«Ересь, – решительно подумал картулярий. – Откуда у них, дикарей и язычников, может взяться частица… Частица того самого огня… Боже, вразуми!»
Все кончилось внезапно. Беовульф отбросил факел в костер, Хенгест выпрямился, сжал в кулаке черно-коричневый коготь и молча пошел одеваться.
– От костра не отходите, – устало сказал Беовульф. – Что бы ни случилось, здесь нас никто не потревожит – ни боги, ни чудовища. До рассвета нас защищает Скандза – ее мощь, доселе пронизывающая смертный мир…
* * *
Если бы нынешним вечером посторонний человек прошелся по широкой песчаной полосе, тянущейся между скальной стеной и морем, он не заметил бы ничего особенного.
Дюны, каменные столбы и валуны, подгнивающие водоросли и тина, редкие рыбьи тушки, выброшенные волнами на берег, скелет тюленя, давным-давно погибшего на мелководье. И ни души, только нахохлившиеся чайки, устроившиеся на ночлег в расселинах гранитного карниза.
Разве что могучий жрец, знающийся с волшебной силой, или опытная ведьма различили бы смутные тени, укрытые бесплотным куполом, и тусклые отблески костра – скорее белесые призрачные искорки, чем языки настоящего пламени.
Но Беовульф и Северин, как, впрочем, и остальные, прекрасно видели все, что происходит вокруг. Солнце кануло за Край Мира, ало-кровавый закат отгорел, заместившись сиянием крупных, холодных звезд и «Молочной реки», истекающей из грудей олимпийской богини Геры.
У военного вождя, впрочем, было свое мнение на этот счет – там, в далеких небесах, простерся Звездный мост, по которому великие воины входят в Вальхаллу. Вечно-то ромеи всякие глупости выдумают!
Ужин приготовили знатный – припасов не жалели, поскольку было ясно, что цель достигнута: долгий переход от Лугдуна по рекам и морю закончен, а в Даннмёрке голодным не останешься.
Хререк уверял, будто Золотой бург совсем рядом: если на рассвете выйти пешком, как раз к полудню окажешься у ворот города конунга Хродгара.
Объевшийся горячей мясной похлебкой Северин начал задремывать – постоянное напряжение последних дней исчезло, как всегда бывает в конце долгого пути, не хотелось ни разговаривать, ни слушать бесконечные байки гаута. Спать, спать.
Ночь впереди долгая, а утром придется на своих двоих тащиться в этот проклятущий Хеорот…
Пес Фенрир громко, с привизгом, зевнул, мордой отбросил потертое меховое одеяло, в которое закутался Северин, покрутился, пытаясь устроиться поудобнее, и улегся рядом с человеком.
В ногах ромейская собака спать отказывалась, полагая себя таким же дружинником, как и все остальные. Разве что бессловесным. Картулярий шепотом ругнулся, но отгонять пса не стал – с Фенриром спокойнее, не зря ведь Беовульф и Хенгест призывали Силу Скандзы. Выходит, на побережье есть чего опасаться?
Ариарих с Витимером и Хререком по привычке забрались в ладью и тотчас огласили окрестности дружным храпом. Один лишь Алатей-ант, вставший на ночную стражу, расположился возле огня, подбрасывал полешки и задумчиво строгал ножом корявую ветку сосны, вырезая фигурку лошади. К полуночи сморило и его – только что сидел, глядя на мерцающие угольки, а теперь уронил голову на грудь…
Фенрир безбожно вертелся во сне: собака пихалась лапами, вздрагивала и подлаивала, когда видела свои собачьи сны. Наконец пес перевернулся с боку на бок, потянулся и от души проехался по физиономии Северина шершавыми подушечками передней левой лапы, а обеими задними уперся картулярию в живот, да так, что Северин мигом пробудился и с трудом сдержал брань.
– …Вот зараза, – откликом на сей тихий возглас было тихое пофыркивание пса. Как выяснилось, Фенрир почти спихнул человека с лежанки, вольготно развалившись на звериных шкурах. – Чтоб тебя… Алатей, ты чего, спишь?
Ант промолчал. Безмятежное сопение только подтвердило предположения Северина. Пришлось вставать – костер угасал.
Фенрир, подлец, моментально проснулся, сел, помотал губастой башкой и уставился на Северина большими светлыми глазами, в которых ясно читалось осуждение: чего, мол, запрыгал? Тихо вокруг, беспокоиться не о чем.
Разбудить Алатея не получилось, что неудивительно – молодой ант все минувшие дни сидел на веслах, на стоянках вместе с Гундамиром занимался хозяйством и мало спал. Пришлось оттащить его на шкуры, к Фенриру.
Тяжелый неимоверно, а ведь Алатей совсем не так могуч, как Беовульф или здоровенные готы. Пес задумчиво обнюхал лицо анта, лизнул его в ухо, но снова ложиться спать не пожелал: продолжил следить за Северином, у которого сон как рукой сняло.
Судя по звездам – Большая Медведица прямо над головой, а Венера выше горизонта на пять ладоней – полночь миновала совсем недавно, до рассвета еще долго.
Делать решительно нечего: варвары читать не приучены, а значит свитков и книг в поклаже нет, пергамента, чернил и стилоса для записей о наблюдениях и событиях тоже. Резать по дереву, как Алатей, Северин не умел, да и не стремился: ни к чему такое ремесло епископальному картулярию.
Отыскал котелок с остатками трапезы, погрел на угольях, доел. Запил чуть затхлой водой, набранной еще на берегах Фризии. Бросил хрящики Фенриру, пес аккуратно переступил через Алатея, подобрал, схрумкал. Улегся в позе сфинкса у ног.
Если отбросить мысли о дурном, то ночь может показаться на редкость благолепной: яркие звезды, безветрие, отлив начался еще вечером, и шум моря доносится издали, приглушенно и умиротворяюще.
Появилась белая полоса тумана, накатывающая на берег – весна, туман сейчас явление вполне обычное. Кроме того, земля Даннмёрк расположена настолько далеко от беспокойной Галлии, что тревожиться о возможном ночном нападении каких-нибудь сумасшедших варваров решительно не стоит, здесь вам не приграничье королевства Суасонского и не Италия.
Северин и оглянуться не успел, как все пространство от воды до скал оказалось затянуто плотным маревом – звезды потускнели, восходящая ущербная луна стала напоминать размытое светящееся пятно, острее запахло влагой и водорослями.
Удивительно, насколько быстро побережье накрыло туманом, а ведь не чувствуется даже самого слабого дуновения ветра!
– Что случилось? – Картулярий посмотрел на Фенрира.
Псина подняла голову, навострила уши и уставилась в белесую пустоту, озаряемую сполохами костра. Однако беспокойства Фенрир не проявлял – учуяв чужака, он всегда начинал тихо и низко рычать, звук такой, будто в его груди перекатывались мраморные шары.
Похоже, собака наблюдала за чем-то невидимым человеческому глазу. Северин заметил, что Фенрир медленно поворачивает голову – создавалось впечатление, что невидимка двигается мимо стоянки со стороны моря, чуть правее и ближе к скальной стене.
– Фенрир? – шепотом позвал Северин. Пес мимолетно покосился на него, укоризненно фыркнул – не мешай, мол! – и снова уперся взглядом в туман.
Картулярий небеспричинно потянулся за кинжалом: явственно слышался скрип влажного песка, но вовсе не под стопами человека.
Там, во мгле, за пределами магического кольца, бродил кто-то очень большой. Шаги медленные, тяжелые.
Невидимка остановился, и Северин различил низкий долгий вздох, будто из большого кузнечного меха выпустили воздух.
Сразу вслед – очень неприятный стрекочущий звук, как сверчок подал голос. Но это было что угодно, только не сверчок…
– Сиди смирно. – С Северином едва epilepsia не сделалась, когда на плечо опустилась тяжелая крепкая ладонь. Оказалось, Беовульф проснулся. В правой руке обнаженный клинок. – Видишь, Фенрир считает, что опасности никакой…
Пес по-прежнему выглядел спокойным, хотя и настороженным. Продолжал следить – скрывающийся в тумане чужак описал вокруг костра полукружье, вновь замер, сделал несколько шагов по направлению к огню. Появился резкий запах подгнившей морской травы.
– …Да чтоб тебя вороны-оборотни заклевали, – очень тихо и очень внятно сказал Беовульф, выпрямляясь во весь рост. – Что же ты такое, а?
Северин поперхнулся собственной слюной и только неимоверным, почти нечеловеческим усилием подавил кашель – боялся привлечь внимание.
Фенрир медленно встал, коротко и низко гавкнул, но с места не сдвинулся. Выглядела собака не злой, не испуганной, а скорее озадаченной и донельзя удивленной.
Тень, появившаяся в тумане, не имела четких форм – она выглядела некоей глыбой, ожившим утесом, по внезапной прихоти решившим прогуляться по окрестностям.
Вначале Северину почудилось, что марево скрывает безголового человека огромного роста, обладающего неимоверной шириной плеч и длинными, до земли, руками; затем оно стало походить на раскинувшего крылья летучего змия или демона, взблеснули и тотчас погасли темно-сапфировые точки глаз. Несколько мгновений спустя силуэт расплылся, обернувшись неясным конгломератом медленно извивающихся не то щупалец, не то отростков. Сущая голова Горгоны, только очень уж большая!
Наконец чудище выбросило вперед одну из длинных лап – она запросто проникла за якобы непреодолимую колдовскую преграду, обернулась могучей четырехпалой ручищей с серой кожей, коричневыми пятнами каких-то мерзких наростов и редким темным волосом.
На глазах обомлевших от таких чудес Северина и Беовульфа пальцы покрылись крупной чешуей, из суставчатых стали гибкими, ровно змеи, оплели валявшуюся разом с костерком плетеную корзину и раздавили ее.
Тут Фенрир, не терпевший покушений не только на возлюбленных хозяев, но и на их имущество, взревел будто лев и кинулся в атаку – совершенно зря, впрочем. Тварь из тумана мигом отдернула лапищу, раздался звук, похожий на усмешку или всхлип.
Фенрир щелкнул челюстями в пустоте, инстинктивно понимая, что выходить за пределы круга категорически нельзя, затормозил всеми четырьмя лапами и от огорчения принялся гневно облаивать монстра, который начал отходить прочь.
Вскоре темная фигура сгинула и Северин в очередной раз услышал таинственный стрекот, похожий на звуки, издаваемые сверчком или кузнечиком…
– Господи Иисусе. – Картулярий с размаху уселся на лежанку, прямиком на ноги Алатея. Ант проснуться не соизволил – лишь невнятно выругался на своем ужасающем наречии.
Лай Фенрира разбудил Гундамира и Хенгеста, прочие, не уловив в гавканьи пса угрожающих ноток, предпочли не вставать. Так Фенрир белок в лесу облаивает: азартно и в то же время разочарованно – не достать и не поймать!
– Беовульф, это ведь был… Оно… Что оно?..
– Откуда я знаю? – покачал головой военный вождь. – Оно не злое. Магия Скандзы не пропустила бы зло, и собака сразу почуяла бы нечисть. Наверное, морской великан выбрался на сушу погулять по бережку и посмотреть на людей… Вдруг это был сам Эгир?
– Эгир – совсем другой, – сказал ют, осматривая сломанную щупальцами корзину. – Он как человек, только очень большой. Я его видел однажды, когда был в земле Норэгр, за проливом… К нам же приходило чудовище. Настоящее.
– Тогда почему… – Беовульф дернул головой, указывая на медвежий клык, теперь висевший на ремешке на шее Хенгеста.
– Не знаю. Настоящее, древлее зло всегда остается злом – у нас, у ромеев или антов. «Страшный» и «злой» – это два разных слова. Фафнир разве злой? Но ведь он – чудовище…
– Фаф… – начал было Северин, услышав новое, незнакомое имя, однако Беовульф как-то чересчур поспешно его перебил, одновременно сдвинув брови и бросив яростный взгляд на Хенгеста:
– Ложитесь спать до рассвета. Все. Алатей за небрежение завтра свое получит, одним подзатыльником не отделается, бездельник… Скильд Скевинг, подвинь этого ленивого анта и ложись рядом, места хватит! Фенрир, спать!
Собака зевнула и с самым наглым видом улеглась возле Алатея. Для Северина не осталось ни клочка теплой шкуры.
Пришлось забираться в ладью, на плащ Беовульфа. Готы храпели немилосердно, но картулярий уснул почти сразу, даже не успев как следует подумать над тем, кого именно подразумевал Хенгест, упоминая «не злое» чудовище по имени Фафнир.
И потом, если на страже Беовульф – бояться нечего. Появись на берегу хоть десять великанов, хоть сотня. Одна беда: после пришествия страшилища до сих пор несносно воняет гнилыми водорослями.
* * *
Северин всегда изумлялся живучести легенд о великанах у самых разных, ничуть не связанных между собой народов. Достаточно вспомнить циклопов Греции, библейского Голиафа, горных титанов Иберии, не говоря уже о мифологии германских племен – великаны огненные и ледяные, обитающие в дремучих лесах страшные людоеды, именуемые словом «тролль», наконец свита морских богов, состоящая из гигантов наподобие Эгира.
Следуя древней поговорке о дыме, какового без огня не бывает, можно сделать логичный вывод: великаны действительно когда-то существовали (например, до Потопа), и человеческий род сохранил о них крепкую память, либо…
Либо эти существа доселе прячутся в потайных укрывищах далеко на севере, в безлюдных горах или в глубинах океана, людям неподвластных.
Судя по обнаруженным утром следам, чудище и впрямь пришло со стороны моря – Беовульф указал на глубокие отпечатки огромной беспалой лапы, формой слегка напоминавшие оттиск людской стопы, разве что длина этих следов превышала два локтя. Потом великан ушел вдоль побережья.
– Хеорот ведь в той стороне? – нахмурившись, спросил Беовульф у Хререка и получил в ответ утверждающий кивок. – Не нравится мне эта история, странный гость. Тем более странный, что волшебство Скандзы на великана никак не подействовало. Хотел бы я знать…
Что именно желал узнать Беовульф, осталось неизвестным, поскольку его речь прервала оперенная лучная стрела, вонзившаяся в песок в полушаге от присевшего на корточки и рассматривавшего огромный след Гундамира.
Северин от неожиданности шарахнулся в сторону, споткнулся о камень и едва не упал.
– Кто таковы? – донеслось со скального гребня.
Наверху темнели силуэты полудесятка всадников, у троих в руках короткие луки, тетивы натянуты. Речь мягче, чем у франков или готов, знакомый диалект – так разговаривает Хререк. Даны, конечно же.
– Вы ступили на землю, принадлежащую конунгу Хродгару, сыну Хальвдана из рода Скёльдунгов! Если вы здесь с недобрыми намерениями – возвращайтесь туда, откуда пришли! Если же с миром – назовитесь!
– Прежде меня звали сыном Эггтеова, из народа гаутов! – проорал в ответ ничуть не смутившийся Беовульф.
Это был обычный для варваров ритуал встречи: незнакомцев следует оповестить, в чьих владениях они находятся, и предостеречь от необдуманных действий.
– …Ныне же обо мне говорят как о Беовульфе, из семьи Нибелунгов! Эти люди – мои братья!
Возникла краткая заминка – всадники неслышно переговаривались между собой. Один спешился, начал осторожно спускаться с обрыва. Луки, однако, не опустили, держали наготове – всякое может случиться.
Высокого пожилого дана, командовавшего конным дозором, кликали Унфертом, сыном Эгглафа – после традиционно церемонных представлений выяснилось, что Унферт является приближенным самого Хродгара и владеет небольшим фюльком неподалеку от «Золотого бурга».
Больше того, Унферт узнал Хререка, много лет назад ходившего в дружине конунга, и его недоверчивость улетучилась. О Народе Теней Унферт слыхал, да и местная вельва предрекала, будто однажды из-за моря явятся воители, принадлежащие Вотану (даны при разговоре обычно «глотали» первую согласную, и имя повелителя Асгарда в устах Унферта звучало как «Отан» или «Отин»), и тогда проклятие Хродгара падет… А проклятие тяжкое.
– Неспокойно в Хеороте, – сумрачно повествовал Унферт, выглядевший уставшим и хмурым. – Люди начали уходить, некоторые даже посреди зимы снялись. Если от вождя отвернулась удача, то и народ его будет несчастлив, так спокон веку заведено, закон не изменишь. Еще год-другой – никого не останется. Волков много развелось, скотину режут, урожай прошлой осенью сняли малый; если б не торговля с ближними фризами, зерно кончилось бы четыре седмицы назад… Плохо нынче в Даннмёрке, боги отвернулись от нас.
Северину показалось, что этот суровый бородатый воин пребывает в состоянии крайней растерянности – взгляд погасший и блуждающий, речь сбивчивая.
Унферт словно бы жаловался Беовульфу на постигшие его страну беды, тогда как по неписаным варварским законам ни в коем случае нельзя показывать слабость при чужаках и уж тем более сетовать на тяжкую жизнь, как бы плохо и голодно ни было! Ясно, Унферт просто хочет выговориться – а чужаки здесь или сородичи, без разницы!
Что же у них здесь происходит, а?
Быстро собрались, перетащили наверх вещи, самое тяжелое погрузили на лошадок – даны без возражений уступили гостям низеньких мохнатых скакунов, точно таких же, как «гуннские» лошади в Суасоне. Одного из дружинных Хродгара верхом отправили в Хеорот, предупредить конунга.
Из вежливости Унферт начал расспрашивать о событиях в землях франков и готов, Беовульф рассказывал со всеми подробностями, задавал свои вопросы о житьи-бытьи Данмёрка и племен, соседствующих с данами.
Край света краем света, но прислушивавшийся к разговору Северин неожиданно для себя уяснил, что и в этой Богом забытой дыре существует своя политика, ничуть не менее сложная, чем в Константинополе или Равенне.
Вскоре картулярий начал путаться в незнакомых именах и названиях – даны «морские» и даны-скотоводы, ближние фризы, дальние фризы, еще фризы с болот и фризы, обитающие за «большим озером», какие-то свеи, причем есть свеи, живущие как за проливом, так и на этом побережье, только полуденнее, в сторону восхода.
Даже здесь вспыхивали небольшие (по меркам Галлии, конечно!) войны, конунги и ярлы заключали и расторгали союзы, сватались к родовитым и богатым невестам, отсылали посольства к здешним вандалам (оказывается, несколько родов этого пронырливого племени осели севернее Даннмёрка, у свеев, там даже бург вандальский есть, даны его так и называют – Вендель), торговали морем аж с балтами и «совсем дальними» антами, не говоря о варварах, обосновавшихся на берегах Рейна, Альбиса или Бистулы.[22]
Без мореплавания данам было никак не обойтись – добраться до весьма отдаленных старых римских городов куда быстрее и безопаснее на ладье, нежели отправлять в долгий переход конные караваны.
Шли медленно, потому у Северина была возможность полюбоваться окрестностями. Природа Даннмёрка не радовала: бесконечные пустоши, заболоченные низины с корявыми, некрасивыми деревцами, редко где можно увидеть небольшую сосновую рощу или березовый лесок, кругом голые камни, заросли вереска и можжевельника, холмы и курганы.
Унферт объяснил, что курганы остались от древнего, неведомого народа, поселившегося здесь еще в те давние времена, когда даны пировали и геройствовали в Скандзе вместе с иными родами общего языка. Потом тут жили разные люди, от гермундуров до фризов и ютов, откочевавших теперь на полдень. Даны пришли последними.
– …Это плохие курганы, – ответил на вопрос Северина Унферт. Мы стараемся к ним не приближаться. Сначала думали, что это упокоения вальхов,[23] но не нынешних, а других, иного корня. Однако жена конунга Хродгара, Вальхтеов, сама из вальхского рода, говорит, будто ее предки никогда подобных курганов не возводили – если присмотреться, на вершинах круги из камней и гранитные столбы, будто зубья… Ночами оттуда гнусность всякая лезет, огни вспыхивают, да и разве стал бы добрый народ хоронить своих вождей и воинов на болотах?
Точно, четыре крутые сопки, встреченные по дороге к Хеороту, поднимались среди безрадостных серых межхолмий, на островках разделяющих гибельные трясины.
Вроде бы время шло к полудню, светило солнце, а у подножий курганов виднелись невесомые перья тумана, с болот доносились диковинные звуки: что-то хлюпало, кряхтело и постанывало. Даже Фенрир оглядывался в сторону топей настороженно и изредка порыкивал, скаля зубы.
Словом, земля Даннмёрк Северину не понравилась. Очень не понравилась – надо быть истинным варваром, суровым и бесстрашным, чтобы поселиться здесь и полюбить эти безжизненные пространства.
Как можно жить, заводить семьи и растить детей в диком краю, где можно запросто встретить неведомого монстра, великана или увидеть такое вот упокоище, возведенное не иначе, как самими каинитами – проклятым Господом Богом племенем первоубийцы, поднявшего руку на брата? А в том, что обитателями болот некогда являлись потомки Каина, Северин почти не сомневался, священное предание гласило, будто они еще во времена до Великого Потопа ушли на север, далеко за пределы населенных земель…
Даже когда путь пролег по возвышенностям (никаких дорог в традиционном римском понимании в Даннмёрке, конечно же, не было, и Унферт вел отряд, ориентируясь по отлично знакомым ему приметам, как-никак родные места) и болота остались позади, Северин ничуть не радовался изменению пейзажа – появилось больше деревьев, в чистом прозрачном воздухе различались синеватые дымки, поднимавшиеся над крошечными, в два-три дома, поселениями, принадлежащими одному немногочисленному роду.
Буро-красные с белесыми прожилками гранитные скальные выходы стали выглядеть менее грозно и неуютно: вот, пожалуйста, красивый водопад, на открытой поляне белеет вовсе не снег, а густая поросль ранних весенних цветов.
На гребень холма вышел здоровенный рыжеватый олень – мечта любого охотника! – проводил взглядом людей и вновь скрылся в леске. Берег озерка обсидели серо-белые тощие лебеди, отдыхающие после долгого весеннего перелета из Карфагена или дельты Нила.
Дважды проскочили крупные зайцы, Беовульф заметил лисицу, в отдалении паслись овцы. Оказывается, жизнь бурлит! Не все так скверно, как представлялось поутру!
– Хеорот. – Унферт остановился, прикрыл правой ладонью глаза от солнечных лучей и вытянул левую руку. – Дальше всего дом конунга, во-он там, ближе к берегу моря, на всхолмье. Дружинные дома поближе, видите черный дым?
– Дым… – кашлянул Хререк и сказал уверенно. – Это ж погребальный костер.
– Мы недосчитались четверых минувшей ночью, – сквозь зубы процедил Унферт и зло сплюнул. – Хотели нагнать после рассвета, по следам, они вели в вашу сторону, – хотя бы узнать, где он прячется… Упустили, как и всегда. Я говорил Хродгару: пустое это дело, незачем смертным тягаться с силами нечеловеческими. Конунг же говорит, что никогда не сдастся, – надо искать, охотиться, понять его сущность!
– Не сдастся? – поднял бровь Беовульф. – А сам-то ты готов уступить?
– Никогда, – твердо ответил Унферт. – Пусть безнадежно, пусть бессмысленно. Но никто из нас не отступит! Данам не впервой бросать вызов судьбе!
– Это не судьба, – пробормотал Беовульф. – Это нечто другое. Что – не знаю, но другое…
* * *
Вполне возможно, что для привычных к небогатой жизни данов Хеорот и являлся «Золотым бургом», но повидавший Рим, Равенну и Массилию Северин однозначно определил статус поселения: деревня.
Столица Хловиса по сравнению с Хеоротом – настоящий густонаселенный polis с большими домами в два этажа, стеной-тыном, церковью и мастерскими ремесленников.
Более или менее внушительно выглядело лишь жилище конунга, названное Унфертом «Оленьим залом» – ценной древесины на это сооружение не пожалели.
Сотня шагов в длину, сорок в ширину, несколько обязательных пристроек, от хлева до кузни, двускатная крыша в полном согласии с традициями германцев покрыта дерном, навес над входом поддерживается резными столбами. Больше никаких украшений и, разумеется, никакого золота. Бревна темные; видно, что Олений зал построили давно.
Три «мужских» длинных дома, где жили бессемейные дружинники, стояли обособленно, лучами расходясь от круглой площадки, посреди которой торчал колоссальный, в несколько человеческих ростов, истукан, вырубленный из цельного ствола вековой ели.
Гладкое дерево украшено рунами и изображениями животных, наверху столба вырезаны четыре страшенные хари, обращенные к разным сторонам света. Северин безошибочно опознал одноглазого Вотана и Фрейра – под ликом повелителя Ванахейма красовался непристойно огромный рельеф фаллоса, покрытого спиральными узорами, символ плодородия.
На крупном плоском валуне под столбом коричневели подозрительные пятна, уж не кровь ли? Очень может быть…
За мужскими домами пылал огромный костер, на который указал Унферт, – наспех вырубленная погребальная домина, очередной дикарский обычай. Погибших, в полном облачении и с оружием вносят в квадратный бревенчатый сруб, оставляют там предметы, которые могут пригодится мертвым в Вальхалле, от костяных гребней до вражеских черепов, добытых героями во время земной жизни, потом домину доверху заваливают вязанками хвороста и поджигают.
А что хуже всего, за воином могут последовать его жена или наложница – причем чаще всего они обрекают себя на смерть добровольно, чтобы не расставаться с близким человеком и прислуживать ему на пирах в Асгарде.
Дядюшка Ремигий неустанно именовал это большим грехом – мертвое мертво, оно не должно забирать с собой живую жизнь!
Дым костра пах неприятно, горящей плотью и раскаленным железом. Судя по выжженной черной земле вокруг пылающей домины, огненные погребения случались в Хеороте частенько, пускай море было рядом – сапфировое сияние разливалось в полустадии от Оленьего зала, – и можно было отдавать погибших воде, что никак не противоречило традициям.
У подошвы холма, на котором расположился дворец Хродгара («Какой еще дворец?! – оборвал себя Северин. – Просто большой сарай!»), теснились два с небольшим десятка общинных домов. Некоторые выглядели брошенными: у одного провалилась часть крыши, другой врос в землю настолько, что войти в зияющий на торце дверной проем сумел бы лишь маленький ребенок или карлик.
Соседний дом когда-то горел, бревна обуглены, явственные следы пожара. Тына вокруг поселка нет, и это весьма необычно, по крайней мере для варваров – а если нападет враг?
– Враг может прийти только со стороны полудня, – пояснил Унферт. – Но Хродгар в союзе с ближними фризами, которые закрывают дорогу в эти места. Если что, они подадут сигнал дымами, и конунг сумеет быстро собрать войско и отправиться навстречу пришлецам. В порубежных деревнях да, тыны поставили, мало ли что? На моей памяти и памяти моего отца чужаки в Даннмёрк не приходили, а те, кто нападал на фризов, быстро встречались с мечами семнадцати родов, которые признали конунгом Хродгара. Людей мы не боимся, а от нелюдя никакой тын не оборонит…
Гостей вышла встречать Вальхтеов, жена Хродгара – женщина не юная, однако и не пожилая. Высокая, с темными косами и карими глазами, сразу видно – чужестранка, кельтской крови.
Вальхтеов нисколько не походила на белобрысых данов или их ближайших сородичей: кожа смуглая, нос с горбинкой, речь ведет степенно, но фразы строит неправильно, а это значит, что наречие данов для супруги конунга не родное и за годы, проведенные в Хеороте, она не сумела до конца привыкнуть к мягкому говору подданных Хродгара.
Одевалась конунгин так, как и пристало женщине высокого рода и положения: на крыльцо Оленьего зала Вальхтеов вышла в платье беленого тонкого льна с богатой тесьмой и вышивкой серебряной ниткой, в темно-красном переднике из крашеной овечьей шерсти и плаще, подбитом куньим мехом.
Украшения сплошь золотые, от фибул до серег и женской гривны – таких не носит даже Хродехильда Бургундка в Суасоне, несмотря на то что Хловис накопил изрядные богатства. Северин списал вызывающе-крикливый облик Вальхтеов на обычную спесь, присущую даже самому незначительному варварскому вождю – в дружине полтора меча, а мнит себя Ганнибалом и Митридатом вместе взятыми!
Сопровождали хозяйку двое – первый, помоложе и богаче одетый, был Хродульфом, родным племянником конунга и прямым наследником: детей у Хродгара и Вальхтеов не было, по крайней мере пока.
За его спиной стоял невысокий крепыш средних лет, носивший необычное для данов имя Бракила. Гундамир встрепенулся и присмотрелся к Бракиле внимательнее – скорее всего, он тоже происходил из вандальского рода, из той ветви вандалов, что осели на побережье у свеев.
В доме Хродгара Бракила исполнял обязанности мажордома, как Теодоберт при Хловисе – Беовульф потом язвительно сказал, что допускать вандала к сокровищнице и припасам – это как выпасать козла на капустной грядке. Гундамир, разумеется, обиделся.
Варварский этикет утомлял: Северин устал, хотел есть, а Беовульф и Вальхтеов учинили перед входом в Олений зал церемонию, достойную египетских фараонов эпохи Птолемея Великого – когда Нибелунги гостевали у батавов и фризов, все было стократ проще и быстрее. Однако вождь нескольких родов и его ближние, по мнению всех до единого германцев, от суасонских сикамбров до иберийских готов, стоял несоизмеримо выше обычного старейшины, не говоря уже о простом воине.
Свободный человек, каким является всякий варвар, никогда не признает вождем человека недостойного, особенно если таковой происходит из другой семьи и не связан с ним кровным родством! Лишь те, кого избрали боги, становятся риксами и конунгами.
Тем не менее богоизбранность Хродгара подвергалась изрядным сомнениям: вне сражений подавляющее большинство варваров жизнелюбивы, приветливы и гостеприимны, они как дети любят улыбаться, радуются любой приятной мелочи – здесь же все было иначе. Вальхтеов пускай и величественна, но холодна, Хродульф грустен, Бракила постоянно вытирает нос рукавом – нервничает.
Унферт с самого начала был угрюм, дружинные смотрят исподлобья, а вертящиеся подле крыльца лохматые псы поджали хвосты и спрятались, едва Фенрир на них сердито гавкнул для вящего порядка.
Один Беовульф разливался соловьем – ему не привыкать. Расположить к себе хозяев – дело обязательное, здесь важны красота и учтивость речи, ценимая варварами: гаут аж на скальдический слог перешел, рассыпая крайне неуклюжие (по авторитетному мнению римлянина-Северина), но вполне увесистые, с точки зрения данов, любезности – обходительные словеса ценнее любого золота!
Впрочем, без золота тоже не обойдется, но дары следует подносить конунгу, а не его жене и наследнику.
– Посмотри, он же… – тихонечко сказал Северин на ухо Гундамиру, когда гостей ввели в покои Хордгара. Оружие, как и велит закон, оставили у входа. – Он же пьян. Пьян или очень болен…
– Цыц, – шикнул вандал. – Не нашего ума дело.
Даже невозмутимый Беовульф слегка оторопел: он рассчитывал увидеть в Хеороте славного властителя, сумевшего подчинить себе едва ли не половину земель Даннмёрка, а на «высоком месте» конунга, под богами, полуразвалившись сидел неопрятный старик в нижних штанах и сероватой рубахе.
Борода нечесаная, волосы грязные, чуть не в колтунах. Взгляд отсутствующий, устремленный куда-то наверх, к отдушинам под закопченной крышей. Полная противоположность величественной Вальхтеов.
– Изволил конунг, владыка данов, мой повелитель, сказать, что знает род ваш и племя, и рад приветствовать героев, пришедших к нам из-за моря, – деревянно произнес Хродульф, встав рядом с «высоким местом».
Понятно, он исполняет заведенный ритуал: негоже пренебрегать обычаями, пускай конунг мертвецки пьян или безумен.
Хродульф повернулся к Хродгару, продолжавшему созерцать потолок остекленевшими глазами, поклонился:
– …Это люди, явившиеся к нам издалека, морской дорогой из края гаутов, привел их воин по имени Беовульф. Просят они, повелитель, выслушать слово, с которым к тебе спешили; о господин, не отказывай пришлым, слух преклони, благородный Хродгар. Оружие доброе служит порукой их силе и мужеству; муж могучий, приведший войско, вождь достойный!!
Хродгар даже не повернулся. К креслу подошла Вальхтеов, окинула гостей уверенным взглядом. Дала понять, что будет посредником между гостями и супругом, отсутствующим в реальном мире.
«Забери вас всех дьявол. – У Северина, безмолвно наблюдавшего за этим странным спектаклем, челюсть отвисла. – Что же здесь происходит? Какая роль нам уготована? Беовульф?..»
Беовульф справился с собой очень быстро. Принял у Алатея приготовленный деревянный ларец с подарками, с достоинством поклонился Хродгару, но обратился к Вальхтеов:
– Привет мой конунгу данов, и пусть эти кольца, гривны и камни порадуют его взгляд. Хродгар знает, зачем мы пришли в Хеорот.
– Знает, – утвердительно кивнула конунгин. У самого Хродгара с нижней губы свесилась нить мутной слюны. – И ты, Беовульф – наша последняя надежда. Я верю вельвам, говорящим с богами.
– Боги ушли из Даннмёрка, – неожиданно внятно сказал Хродгар. – Навсегда…
И вновь умолк.
* * *
– Сущий кошмар. – Северин тихонько делился с Алатеем и Гундамиром своими наблюдениями и неутешительными выводами. Они втроем прихватили кувшин с пивом и устроились в дальнем закутке мужского дома, куда дружину Беовульфа определили на постой. Сам Беовульф остался в Оленьем зале: когда Хродгара под руки увели в опочивальню, Вальхтеов выразила недвусмысленное желание побеседовать с ним наедине, а заодно приказала домочадцам готовить к вечеру пир, нельзя пренебрегать гостеприимством. – Видели, какие глаза у них всех? Неживые! А запах в доме Хродгара? Почуяли?
– Еще как почуяли, – буркнул Алатей. – Там кровью пахло. В каждом углу по курильнице, жгут можжевельник и пихту, сосновую смолу в очаги кидают, а все одно кровью смердит, как на бойне.
– Пол в доме деревянный, дощатый, а не земляной, – дополнил наблюдательный вандал. – Но застилают не соломой – наверное, запасы по весне вышли, – а еловыми лапками. Некоторые уже высохли и осыпались, я углядел отметины на досках. Никогда таких не видел.
Гундамир скрючил пальцы и провел ногтями по своей верхней рубахе, оставляя на тонкой телячьей коже светлые борозды.
– Следы когтей, – уверенно сказал Гундамир. – Больших, очень острых. Эдакая лапа принадлежит твари, которая гораздо крупнее любого медведя. Выщербины на крыльце рассмотрели? Нет? Я рассмотрел – бревно над притвором расщеплено, чудом не сломалось. Его потом железными скобами укрепили. Хозяева собственный дом портить не станут, а войны в этих местах давненько не случалось. Что скажете?
– А что ты хочешь услышать? – Алатей сдвинул брови и скрестил пальцы в охранном знаке. – Скильд верно подметил: выглядят даны скверно, взгляд затравленного зверя у каждого, снулые все, будто мухи осенью, едва ходят. На конунга смотреть стыдно, я бы после такого позора сам себя мечом поразил! Испорченное место этот Хеорот, дурное. И воздух здесь плохой, не надышишься никак… Фенрир, провались ты в Хель, это что еще такое?
Пес явился в дом с мослом в зубах и устремился к хозяевам: похвастать добычей. Перехватив настороженные, а затем и испуганные взгляды людей, выронил кость из пасти, отошел на три шага назад, виновато повилял коротким хвостом.
Северин выругался по-латыни.
Оказывается, Фенрир раздобыл обломок человеческой плечевой кости, на суставе еще виднелись лохмотья темной, подгнившей плоти. Отчетливо потянуло запашком разложения.
Гундамир всегда был парнем небрезгливым: поднял кость, повертел в руках, присвистнул:
– Мать-Фрейя, ведь эту штуковину не псы грызли… А ну пойдем! Фенрир, показывай, где нашел! Ищи!
Собака обошла деревянного идола на дворе, повернула в сторону Оленьего зала и уверенно потрусила в сторону берега. Остановилась через три с половиной сотни шагов, гулко заворчала.
– Фу… – Северин зажал рот ладонью, его едва не вывернуло. – Господи, кто мог такое сделать?
Подле нагромождения валунов лежал остов человека. Зрелище весьма плачевное: очертания грудной клетки едва угадываются, ребра разломаны как прутики, голова отсутствует, позвонки разбросаны по камням.
Темной кучей лежит пропитанная кровью ткань, вероятно рубаха или плащ. Умер этот несчастный не вчера и не сегодня, а седмицу-полторы назад, о чем свидетельствовала тяжелая вонь.
Но хуже всего другое: никаких сомнений, остов был изглодан чьими-то зубами.
– Почему его не искали? – озадачился Алатей. Повернулся в сторону близкого Хеорота, удивленно развел руками. – До поселка идти всего ничего; если один из дружинных пропал, Унферт или Хродульф обязаны были начать поиски, пустить собак по следу! Фенрир же запросто нашел, по запаху тухлятины!
– Боятся ходить к морскому побережью? – задал вопрос Гундамир и сам же на него ответил: – Конечно боятся, не иначе. Гляньте, на валунах выбиты руны, отгоняющие зло. Причем не одна и не две, а много… Пошли обратно, надо сказать Унферту, пусть упокоят по-людски. Нехорошо, когда покойник так валяется, душа не может уйти за Грань Мира…
– Кто его убил? – Северин поймал вандала за рукав. – Вы обещали рассказать!
– Беовульфа спрашивай, – отказался Гундамир и добавил с усмешкой: – Одно могу сказать уверенно: это не человек и не зверь. Незачем огорчаться, ставлю золотой ромейский солид, скоро собственными глазами увидишь.
– Да чтоб у тебя язык отсох! – Картулярию показалось, будто за шиворот льдинок насыпали. – Беду накличешь!
– Оглянись, – скривился вандал. – Беда тут кругом.
* * *
Обдумывая первые впечатления от страны данов, Северин in summa понял, что категорически не желает оставаться в Хеороте ни единого лишнего дня, вовсе наоборот: отсюда следует немедленно уносить ноги. Как угодно – по морю, на лошади, пешком!
Бегство теперь не представлялось таким уж невероятным и опасным, сначала на юг до Фризии, потом вдоль берега Германского моря к устью Рейна, а там до рубежей королевства Хлодвига рукой подать!
Огромные расстояния, опасность встретиться с разбойниками-вергами или диким зверем меркли перед гнетущими ощущениями безысходности, всеобщего страха и фатальной обреченности, возникшими сразу после прибытия в Хеорот.
«Золотой бург» напоминал пришедшие в упадок после варварских завоеваний районы Рима за Авентинским холмом – Северин однажды побывал там и никогда не стремился вернуться. Брошенные, разрушающиеся от времени дома, мусор, редкие обнищавшие жители, утерявшие цель существования, голодные бездомные псы и запах тлена, всегда появляющийся там, откуда уходит жизнь.
Споров нет, когда-то давно Хеорот был самым крупным и красивым поселением Даннмёрка, почти столицей – достаточно было взглянуть на Олений зал, чтобы это понять. Выстроенный отцом Хродгара дом по меркам варваров выглядел настоящим дворцом, вполне сравнимым с резиденциями Хловиса или рикса бургундов Гундобата в Лугдуне.
Германцы экономны и бережливы, незачем тратить столько ценной древесины на громадное сооружение, когда можно построить два или три общинных дома, где разместятся многочисленные семьи! Однако конунг Хальвдан – «Полудан», его мать была из свеев – оказался настолько богат и честолюбив, что возвел для себя и потомков очень внушительное обиталище, несомненно поражавшее воображение варваров. Дом длиной в полную сотню шагов – это не шуточки!
«Золотым» Хеорот прозвали не благодаря сравнительно редкому на севере драгоценному металлу, а по цвету свежей отесанной древесины, цвету бревен, из которых сложили Олений зал и дружинные хоромы.
Над жилищем конунга изрядно потрудились резчики: столбы, подпиравшие крышу, и потолочные балки были покрыты замысловатым узором, щерили зубастые пасти драконы, извивались змеи, расхаживали фантастические звери и парили птицы с раскрытыми крыльями, схематические лица в завитках бороды, бесконечные орлы. Все это сплеталось в неразделимой схватке, грызлось между собой насмерть, страдало, умирало, терзалось дикой яростью, изнемогало от нечеловеческих мук.
Варварская эстетика, в чем-то жестокая, но одновременно завораживающая. Наследие Скандзы, когда битвы были в радость, а смерти не существовало.
Главным украшением некогда великолепного чертога являлись охотничьи трофеи, множество оленьих, турьих и лосиных рогов, укрепленных на стенах. Железные стойки для факелов, несколько открытых очагов – самый большой перед «высоким местом», из-за которого на гостей загадочно взирали древние боги данов.
Пиршественные столы в два ряда, широкие удобные лавки. Вершина великолепия, далеко не каждый германский вождь может позволить себе эдакую роскошь!
Была роскошь, да вся вышла. На дереве многолетний налет копоти, чистить никто и не думает. Половицы под ногами скрипят, расшатались. Из полусотни факелов горят только восемь, под столами белеют давно позабытые, невыметенные кости.
В отдушинах видна трава, проросшая на подгнивающих бревнах. Собаки почему-то в дом не входят, даже Фенрир остался на крыльце, а потом пошел изучать окрестности в одиночестве. Дымно – коптят курильницы с можжевельником.
И навязчивый, ясно ощутимый запах свежей крови.
Сам Хродгар, по общему мнению, более всего походил на живого мертвеца. Конунга данов или недавно хватил удар, или… Или он был парализован страхом, полностью лишившим его воли и желания жить дальше. Опустившийся, жалкий и почти невменяемый старец.
Северин был прав: состояние Хродгара усугублялось вином – Вальхтеов, похоже единственная, сохранявшая здесь остатки самообладания, жестом приказала рабу-трэлю убрать с глаз долой серебряный кубок, оставшийся на подлокотнике кресла после того, как конунга проводили в спальный покой.
К общей безотрадной картине следует добавить, что и дружина оказалась под стать вождю. Варвары отродясь не запирали мужские дома – женщинам туда вход заказан, воровать никто не станет (разве кто-нибудь ворует сам у себя?!), переступившему порог рабу полагалась смерть на месте, а лучше в капище.
Воины, дружина – отдельная каста, другие к ним касательства не имеют до поры, пока дружинный не женится и не заведет свой двор.
Хенгест-ют как человек, свято чтящий традиции и древнее благочиние, только крякнул, увидев на двери окованный железом засов. Толстенные доски притвора и косяки также укрепили железными полосами. Рядом стоят колы, которыми дополнительно подпирают дверь. Что за диво?
Почему мечи не в оружейной, в дальней части дома, а в изголовьях лежанок? Круглые щиты не на стенах, вовсе наоборот, прислонены к лавкам? Нельзя так – оружие священно, оно своей жизнью живет, для него надлежащее место определено, отдельно от людей. Если, конечно, воин не в походе – тогда совсем другое дело!
…Встретил Нибелунгов Хрокмунд, сын Гармунда, старший – не понять, не то десятник, не то полусотник. Совсем молод, чуток постарше Алатея, но явно младше Гундамира. Удивительно, отчего вдруг даны ставят командовать желторотых юнцов, людей поопытнее будто не нашлось?
– Значит, не нашлось, – ответил ворчливому юту закаменевший лицом Хререк. – Рассказать почему?
Хенгест понял, покачал головой, дернул себя за бороду. Окинул взглядом дом и приказал остальным:
– Устраивайтесь подальше от входа, за очагом. Ариарих, посмотри, можно ли из оружейной выйти наружу. Клинки… Да, клинки оставить при себе. Закон соблюден, мы в походе… А ты что вылупился?
Хрокмунд, в глазах которого поначалу читалась лютая, несбыточная надежда, сник, опустил плечи.
– У меня остался полный десяток и еще семь человек, – запинаясь сказал он. – Прошлым летом было четыре десятка, и командовал мой отец. Он теперь в Вальхалле, умер с мечом в руке, в битве.
– Вот и завидуй батюшке, – жестоко ответил ют. – Он пирует с Вотаном и Доннаром, а не как ты – не дрожит от страха.
– Никто доселе не называл меня трусом, – вспыхнул Хрокмунд и осекся, наткнувшись на беспощадный взгляд Нибелунга. – Но я… Каждый из нас готов драться за конунга!
– Ты не трус, ты всего-навсего похоронил себя заживо. Это неправильно. Это богам противно.
Хрокмунд отвел глаза и промолчал.
* * *
Беовульф явился злой и недовольный, беседа с Вальхтеов далась ему нелегко. Сразу приник к кувшину с ячменным пивом, выхлебал до дна. Слегка полегчало – хмурость с лица ушла.
– Пир хозяйка решила устроить не в Оленьем зале, а в общинной избе, – многозначительно сказал военный вождь. – Так, мол, будет лучше. Правду сказать, нет у меня никакого желания пировать с этими унылыми рожами, а отказаться нельзя – обидим… Доставайте лучшие одежды, будем веселиться как умеем – нельзя показать данам, что неуютно нам здесь.
– Неуютно? – отозвался Гундамир. Коротко рассказал о находке Фенрира. – Ты большой мастер красиво говорить, так посоветуй Вальхтеов уйти из Хеорота.
– Как – уйти? – встрепенулся Хререк.
– Обыкновенно. Забрать все ценное, скот, лошадей. Пустошей в Даннмёрке хватает, за весну и лето можно отстроиться на новом месте, далеко отсюда. Прав Алатей, дышится тут тяжко. Если земля испорчена, проклята, лучше ее покинуть, так люди всегда делали. Да вспомните хотя бы Мёрквуд за Рейном!
– Одно дело, если проклятие лежит на земле, и совсем другое, когда поражает человека, – возразил Беовульф. – Хререк, ты должен помнить, каков был Хродгар в прошлом.
– Удачливый вождь, редкой доблести и отваги, – ответил дан. – Любимец богов. Сейчас от прежнего Хродгара ничего не осталось, а ведь ему на солнцеворот должно исполниться всего сорок зим.
– Сорок? – не удержался Северин. – Мы видели древнего старика, развалину, седого как лунь немощного деда! Так не бывает!
– Бывает, и частенько, – вздохнул Беовульф. – Проклятия отцов ложатся на их детей, а проклятие вождя – на его дом и дружину. Вальхтеов намекнула, будто Хродгар винит себя за несчастья, обрушившиеся на племя данов, пытается забыться, каждодневно бражничая, из дома совсем не выходит – ждет смерти. Но смерть приходит не за ним, а за другими.
– Что еще она сказала? – наклонил голову ют.
– Ничего.
– Ничего? Как? – Алатей и Хререк аж вскочили с лавки.
– Тихо! – Беовульф ударил кулаком по столбу. Сверху посыпалась древесная пыль. – Вы мужчины или дети малые? Слушайте: Вальхтеов действительно ничего говорить не стала, темны были ее речи. Хозяйка боится навлечь еще худшие несчастья. Да и ни к чему, чтобы посторонние знали о происходящем в Хеороте, Вальхтеов – женщина гордая, как и все из кельтского рода.
– Слухи-то все равно идут, – проворчал Хререк. – На побережье поговаривают, что в Даннмёрке завелось жуткое чудище, ближние фризы, после того как снег сошел, должны были товар с полудня привезти, однако лишь прислали гонца, сами, мол, приезжайте – с волами и телегами. Гонец в тот же день уехал, не стал ночевать, а это для хозяев оскорбительно… О Золотом бурге идет дурная слава.
– Вальхтеов можно понять, – ответил Беовульф. – Честь рода прежде всего, а слухи всегда остаются слухами. Лучше смерть, чем позор и бесславие. Поэтому хозяйка никогда не уведет отсюда людей и никому не расскажет, почему на Хродгара пало проклятие. Однако кое-что я узнал… Галиурунн приходит только в Хеорот, в иных селениях данов его никогда не видели. Чаще всего появляется в холода, лишь трижды за двенадцать зим его видели летом или весной. Если, конечно, не считать нынешнего года: Грендель начал зверствовать едва не каждую ночь, даже после того как начало теплеть.
– Может, он и вправду – зверь? – задумчиво сказал Хререк. – Неизвестный людям зверь, а? Зимой голодно, а человек, что ни говори, добыча легкая – особенно женщина или ребенок.
– Боги говорят иначе, – коротко бросил ют.
– …И я богам верю, – подтвердил Беовульф. – Все, что вы услышали, я узнал не от Вальхтеов, она лишь дала понять, что если мы останемся в Хеороте – получим ответы на все вопросы. Пришлось потрясти за ворот Хродульфа: наследничек конунга молод и напуган не меньше, чем остальные. Выложил, что знает. Одно огорчение – знает он меньше, чем хотелось бы. Представьте, еще прошлым летом здесь жили три сотни и еще шесть десятков людей, а при отце Хродгара – десять сотен! Сейчас осталось сотни полторы, из них треть – воины, отказавшиеся покидать господина.
– Выходит, за зиму… – Гундамир ахнул и потер лоб. – За зиму галиурунн двести человек порешил?
– Меньше. У многих иссякло терпение, они попросили Хродгара снять с них клятву верности вождю и отпустить прочь. Конунг уже тогда ничего не решал, а Вальхтеов ничего не оставалось делать – случалось, что дружина поднимала мятеж против неугодного вождя и поднимала на щиты другого. Остались только самые верные, кровные родичи Хродгара и те, кому некуда идти. Еще восемь мечей принадлежат вальхам, тем, которых отец конунгин дал в приданое за дочерью, они хозяйку никогда не бросят.
– Ну и дикарский же обычай, – поморщился Гундамир и тотчас получил легкий подзатыльник от юта: незачем насмехаться над традициями иных народов. Уважаешь себя – уважай других.
Кельты не родня германцам, и законы у них сильно отличаются. Для свободнорожденного воина из готского или вандальского племени кажется немыслимым, чтобы вождь отослал его прочь из рода, к чужакам, в качестве своеобразного подарка новой семье выходящей замуж дочери.
Свободный человек – это не золотая безделушка, не отрез дорогой ткани и не бочонок с вином! Кельты думали иначе: нет лучшего приданого, чем десяток-другой молодых воителей, отлично владеющих клинком и в будущем способных только укрепить родственную связь между двумя племенами, взяв себе жен из семьи, где супругой вождя стала их госпожа.
Северин вспомнил, что этот обычай был распространен у галлов и жителей Британии, Юлий Цезарь упоминал о нем в своей книге.
– Восемь опытных бойцов – это неплохо, – согласился Хенгест. – Положим, Вальхтеов вышла замуж полтора десятка зим тому…
– Семнадцать, – уточнил дан.
– Прекрасно. Сколько вальхов пришло вместе с ней, знаешь?
– Полный десяток, это я отлично помню. Из них умерли или погибли всего двое, значит…
– Значит остальные – сумели выжить и защитить хозяйку, – быстро дополнил Беовульф. – Странно, что я никого из них не видел. Встретимся на пиру, хотел бы я посмотреть на этих героев – галиурунн вырезал две трети дружины конунга, а вальхи целехоньки! Ну почти, двое не в счет… Зная, как дерутся кельты, скажу, что не удивлен – они не трусы, и доблести им не занимать, пускай священная ярость этого племени происходит из другого источника.
– Так что будем делать? – задал самый насущный вопрос Алатей.
– Торопливые вы, анты. Быстро только пиво пьется! Времени у нас достаточно – нынешний вечер, ночь и весь завтрашний день – это самое меньшее. Почему? Очень просто: Хродульф сказал, будто галиурунн никогда раньше не являлся в Хеорот две ночи подряд. После каждого набега он ждет седмицу, а то и две – так даже лучше, мы многое успеем. Осмотрим морской берег, вдруг найдем пещеру? Расспросим всех, кого можно, съездим в соседние деревни – у людей, ушедших от Хродгара и не связанных клятвой, языки развяжутся быстрее. И вот еще запомните… По одному не ходить, ни днем и тем более ночью. Скильда Скевинга опекают Алатей с Гундамиром – друг от друга ни на шаг, даже до ветру ходить вместе. Хенгест при мне, Хререк с Ариарихом и Витимером – кстати, куда они подевались?
– На конюшне, Унферт от имени конунгин дарит нам лишних лошадей, они нам пригодятся.
– Замечательно. Одевайтесь к пиру, Нибелунгам надо показать, как они богаты и удачливы! Пусть даны Хеорота видят – нам не страшно!
– А нам разве страшно? – с усмешкой поинтересовался вандал.
– Мне – страшно, – сам того не желая, признался Северин. – Беовульф, ты же обещал! Что здесь происходит? Почему в Хеороте пахнет смертью? О каком галиурунне вы постоянно говорите? Какое проклятие? Хватит скрывать! Я пойму, честное слово! Неизвестность пугает гораздо больше, чем враг, о котором хоть что-нибудь знаешь!
– Много вопросов, и все бестолковые. – Беовульф сцепил пальцы замком на затылке, откинулся спиной на бревенчатую стену мужского дома и поднял взгляд к темному потолку. – Ты вроде бы умный парень, ромей вдобавок, неужто сам не мог понять?
– Ну-у… – протянул Северин. – Кто-то убивает людей Хродгара, правильно? Много лет… то есть зим подряд?
– Не просто убивает, дружище. Убивает страшно. С неимоверной, невиданной и нечеловеческой жестокостью. А потом пожирает.
– Господи… Чудовище? То чудовище, которое мы видели прошлой ночью у берега? Великан?
– Великан? Не думаю. Хродульф уверял, что монстра никто и никогда вблизи не видел. А кто видел – умер. Сам Хродульф и Унферт упоминают лишь безобразную тень, скрывающуюся во тьме. Наш великан, между прочим, не был порождением зла, сам помнишь… Скильд, клянусь, я сказал бы больше, если б сам знал! Ладно, хватит языками чесать, смеркается, Вальхтеов ждет, а заставлять ждать конунгин – неучтиво.
* * *
Варвары не имели и малейшего разумения об умеренности – считалось, что чем больше на тебе золота и серебра, тем оно красивее. Италийские готы, успевшие познакомиться с культурой строгого Рима, сдерживали себя в тяге к украшениям, однако дружинные Беовульфа были уверены: золото приносит удачу. Посему и вырядились к пиру с вызывающей пестротой.
Северину было неудобно – как с точки зрения традиционной римской этики, так и сугубо физически: нельзя так ярко одеваться!
Дареная Алатеем пурпурная рубаха, кожаный пояс, на котором вместо обычных пластин-накладок закреплены золотые константинопольские монеты с лупоглазой личиной цезаря Феодосия, штаны тончайшей мягкой кожи, на оконечьях ремешков обмоток опять же золотые крючки в виде змеиной головы с глазками из неграненых бериллов, галльской работы.
Гривна на шее тянет вниз: золото – металл тяжелый. На поясе тот самый кинжал, дарёный дядюшкой.
Венчает это варварское великолепие не привычная меховая шапка, а плотно облегающий голову и крашенный в алое вандальский шерстяной колпак с падающим на правое ухо хвостиком, кончик которого украшен наконечником лучной стрелы, изготовленным из серебра, и тремя крошечными бубенчиками – серебряная сфера размером с полногтя, внутри которой запаян железный шарик.
С точки зрения любого варвара – красотища, каких поискать! Знатный жених, богатый юноша, мечта любой девицы на выданье. По мнению римлянина, редкое безобразие.
Если учесть браслеты, фибулы и серьгу в левом ухе – вырядился, как последняя lupa[24] из веселых кварталов возле Палатинского холма! Вот она, разница цивилизаций – ромею никогда не понять германца, равно и наоборот…
Нарушая любые мыслимые обычаи, Вальхтеов решила приветить гостей не в жилище конунга, Оленьем зале, а в большом общинном доме, стоящем под холмом. Значит, надо покинуть дружинные хоромы и в сумерках спускаться вниз, до деревни шагов пятьсот.
Оружие непременно с собой, включая щиты. Факелы тоже обязательны – нечисть боится живого огня. Беовульф сказал, что пир лучше бы затянуть до рассвета, не придется возвращаться в мужской дом ночью, опасно, особенно после обильной трапезы и доброго пива.
Провожал Нибелунгов насупленный Хрокмунд – парень вроде и поговорить хотел, и смущался: чересчур суровый ют, который повадками и речью сильно походил на годи-жреца, Хрокмунду не то чтобы не нравился, а вызывал чувство настороженности.
Люди, говорящие с богами, не такие, как все, особенные. Тем не менее при дружине Беовульфа у молодого дана появлялась уверенность: если Народ Тумана рядом, значит ничего не случится – легенды не могут лгать, воители, посвятившие себя древним клятвам Асгарда, должны быть непобедимы, на их стороне Вотан и Доннар! Отчего Нибелунги заняли лежанки подальше от двери мужского дома, Хрокмунда теперь мало беспокоило – значит так нужно…
Выбрали длинную дорогу – склон холма Хеорот с полуденной стороны был крутым, ноги переломаешь, да и на пир следует идти степенно, не торопясь, в этом тоже проявляется обязательная учтивость.
Нахоженная широкая тропа вела от Оленьего зала вниз по закатному склону в деревню, выгибаясь серпом. Солнце еще не зашло, гигантский золотой диск висел над морской гладью.
Северин услышал знакомый голос еще на полпути и решил, что ему чудится: такого просто не может быть! Возле общинного дома, стоявшего в центре поселка, увлеченно ругались, но не с привычной для италийца крикливостью, перерастающей в ожесточение, а с германской основательностью: я гость, ты хозяин, по закону любому пришедшему с миром полагается кров и ночлег, а для лошадок – теплая конюшня и овес. Отказать никак невозможно, закон один для всех, даны не исключение!
Отказывать никто и не собирался – обладателю уверенного, красивого баска говорили в ответ, что его и почтеннейшего годи могут принять, но лучше бы… Лучше бы им поехать на север, в Хлейдр, там куда спокойнее, тамошний ярл Эйрик славится радушием и хлебосольством, да и…
– Чума и холера, – пробормотал Северин, окончательно узнав голос и вспомнив, что настолько редким занудством и основательностью славятся одни только лангобарды. Ну а если лангобард вспылит и возьмется за меч, его сам Вотан не усмирит.
Да что там Вотан – десять таких же лангобардов, повиснувших на плечах, не остановят ни в какую! Эрзарих? Быть не может!
– Эй, куда?
Беовульф попытался ухватить Скильда Скевинга за ворот, но не успел. Сорвался, будто стрела с тетивы. Примчался к коновязи. Выдохнул. Разинул рот, запнувшись и встав, как столб. Вот уж не ждал!
Эрзарих продолжал громко спорить с Унфертом – дан стоял на своем: до темноты успеете в Хлейдр! Рядом, держа за повод коня, скучал красивый седобородый старец в богатой, хотя несколько истрепанной после долгой дороги одежде.
– Дядя? Дядя Ремигий?! Ваше преподобие!
– Далеко ты забрался, – не здороваясь ответил епископ, обернувшись. Ничуть не удивился, словно вчера расстались. – Посмотрите только, разоделся будто рикс! Счастлив тебя видеть, Северин. Ты жив, здоров и, судя по лицу, счастлив… Или я ошибаюсь в последнем?
Глава шестая В которой Ремигий Ланский и Эрзарих вместе с достопочтенным читателем встречают удивительных существ, затем же выходят к Рейну и в городе Бонна оказываются в гостях у приречных саксов и сильно пьющего грека
Весна 496 года по Р. X.
Арденны, Бонна
– …Точно тебе говорю, нас по лесу будто водит кто-то, – убежденно повторил Эрзарих, натягивая поводья и заставляя мерина остановиться. – Едем вроде бы с рассвета, во-он те холмы должны остаться за спиной, а они снова перед нами! Ничего понять не могу! Солнце все время остается по правую руку, со стороны полудня, начали бы кружить – я б непременно заметил! Не иначе – колдовство! Помнишь вчерашнего лесного карлика? Морок навел! Подношением ему не угодили!
Епископ лишь плечами пожал. Если лангобард умудрился заблудиться, то Ремигий в помощники и советчики точно не годился, его преподобие в таких делах полагался на опыт и знания Эрзариха.
Лесного карлика и вправду заметили вчера вечером, когда встали на отдых после дневного перехода от деревни ругов. Что бы ни говорила Хильдегунда, предостерегавшая от путешествия по «ничейным» чащобам, прирейнские пущи угрожающими или опасными не выглядели.
Древний еловый лес, сумрачный и прохладный, но зато нет подлеска, через который лошадям было бы тяжело идти. Много ручьев, озерца – без воды не пропадешь.
Следов человека не видно: ни единой, пусть даже брошенной деревни, редкие тропы появились благодаря зверью, ходящему к водопоям, дважды путники встретили медведей, тощих и облезлых после ушедшей зимы, наткнулись на одинокую волчицу, моментально сбежавшую после встречи с человеком.
Самка тура с подросшим теленком, наоборот, ничуть не испугалась и проводила всадников безмятежным взглядом – получается, что на лесных быков здесь не охотятся. Некому.
Ремигий, в отличие от лангобарда, прежде с маленькими хозяевами лесов не сталкивался и полагал этих существ мифическими – с точки зрения христианских догматов было сложно объяснить существование иных, нечеловеческих рас, пускай даже стоящих на грани вымирания и полного исчезновения. Мир все-таки принадлежит людям, так сказано в Священном Писании.
Эрзарих доводов епископа не отвергал, однако с непостижимой варварской рассудительностью доказывал: если раньше человека не было, значит на этих землях обитали другие. С чего бы таким безграничным угодьям пустовать? Земля приспособлена для того, чтобы на ней кто-нибудь жил и пользовался ее богатствами! А нелюди да, они существуют, только их мало нынче осталось, время Древних прошло…
Сначала Эрзариха заинтересовало шебуршание в близлежащих кустах – ну чисто барсук возится! Пыхтит, хрустит сухими ветками, едва слышно порыкивает. Лангобард сообразил, что барсук – добыча ценная, барсучье сало при ранах незаменимо, гной выводит и жар снимает. Достаточно натопить в глиняный горшочек, запечатать, выдержать на холоде не меньше четырех седмиц, и снадобье готово!
Барсук, пусть и размером невелик, зверь серьезный – клыки у него поболее волчьих будут! Да и убить его надо по-умному, утробу не повредив, чтобы желчь не разлилась и кишки остались целы, своим содержимым жир на брюхе и гузке не запачкав. Потому Эрзарих взял длинный охотничий нож и…
Из зарослей распускающего почки ракитника вывалился отнюдь не барсук. Епископ опешил – сначала показалось, что он видит перед собой ребенка. Маленького ребенка, не больше трех-четырех лет возрастом! Только через несколько мгновений стало окончательно ясно, что к роду человеческому это существо отношения не имеет.
Личико острое, будто у лисички, от глаз заросшее сизым жестким волосом. Крошечные зеленоватые глазки, розовый носик, широченный рот от уха до уха скрыт под вислыми усами. Уши длинные и острые, с кисточкой.
В том, что лесной карлик разумен, сомнений не было: животные одежду не носят, а уродец облачен в плетёную из тонкой соломы рубашку, перепоясанную вервием, на голове колпак из странной, отливающей серебром ткани.
Лошадки недоуменно затоптались, скосили глаза. Эрзарих медленно отложил нож.
– Вот те на, – прошептал лангобард. – Не пугай его. Лесовики – твари незлобливые, но если обидишь – только держись… Лошадей испортит, в болото заведет, хищного зверя натравит – у карликов своя волшба, людям непостижимая. На-ка вот…
Эрзарих отломил кусочек от засохшей овсяной лепешки с солью, которыми путников одарила старейшина ругов, аккуратно бросил в сторону карлика. Лесовик повел себя скорее как звереныш – опустился на четвереньки, обнюхал, чихнул. Остался недоволен. Затем быстро засеменил к кустам и скрылся из виду.
– Это ж в какую глушь мы забрались, – вздохнул лангобард. – В Галлии лесного карлика теперь не встретишь, человек для них первейший вражина.
– Почему? – не понял епископ. – Ведь их нельзя убивать, так во всех легендах и сагах говорится.
– Точно, нельзя. Навлечешь на себя проклятие леса. Карлики – хранители пущ. Срубишь дерево – отнимаешь у него часть души, часть силы. Застрелишь зверя – то же самое. А если лес начать жечь, чтобы потом расчистить под посевы, так вообще беда, карлик из жизни леса свою колдовскую силу черпает, а без нее сразу погибнет. Люди говорят, будто одни старые галльские жрецы, друиды, могли замирить человека с лесовиками, но вера галлов иссякает…
– Знаю, – кивнул Ремигий. – Галльские племена немало вытерпели за последние столетия, их число стократ уменьшилось, древнее язычество угасло, да оно и к лучшему.
– Это почему? – Эрзарих нахмурился. – Каждый вправе верить так, как хочет. В своих богов.
– Очень давно, за сотни солнечных кругов до нашего рождения, – начал объяснять Ремигий, – Римом правил военный вождь, завоевавший половину мира. Его звали Цезарь, ты о нем должен был слышать в Италии, когда жил у моей сестры.
Лангобард согласно кивнул. Споров нет, ромеи почитают Цезаря как самого великого воина прошлых времен.
– …Он завоевал Галиию, Британию и часть Германии, – продолжил епископ. – Но даже в ту жестокую эпоху, когда люди еще не услышали Слова Единого Бога, язычника Цезаря поразили кошмарные обычаи галлов. Скажи, Эрзарих-лангобард, твоим богам приносят в жертву детей?
– Ну-у… Если ребенок родился уродом или слабоумным, его надо отдать в капище, жрецам, – с непререкаемой уверенностью ответил Эрзарих. – Потомства такой ребенок не даст, воином не станет, род не укрепит. Незачем его кормить, отнимать пищу и одежду у здоровых. Если зимой голодно, а родившийся от твоих чресел потомок слабый и больной, следует вывести его за ограду – выживут сильные, им больше еды достанется.
– Это мне известно, – махнул рукой епископ. – Когда-то в Риме делали так же, это называлось «инфантицид».
– Как?
– Неважно. Вернемся к галлам. Что ты скажешь, если совершенно здоровых детишек посадят в клеть из ивовых прутьев, обложат сеном и хворостом и сожгут? Только затем, чтобы умилостивить таких вот лесных карликов? Чтобы даровали урожай орехов, ягод и грибов в подвластном им лесу?
– Не дело это! – Лангобард возмущенно насупился. – Неправильно! Свою кровь, свое проросшее семя без толку расточать никому не позволено! Здоровый сын вырастет воином, женится, род новые побеги даст! Славу отцов и дедов приумножит!
– А галльские жрецы думали иначе.
– Потому галлов и победили, – сделал вывод Эрзарих. – Сначала вы, ромеи, а потом народы нашего языка. Однако скажи, зачем лесным карликам жертвы? Они не боги, пускай и происходят из родственного богам племени. Точно знаю, хранители лесов дымом от треб не питаются, у них другой источник могущества!
Лангобард широко обвел рукой сумеречный лес, указывая на гигантские многоохватные ели.
– Их сила происходит от дерева, зверя, птицы! Прямо скажу: жертва была нужна не богам, не карликам, а самим жрецам. Чтобы другие слушались, чтобы уважали. Выходит, галлы оказались дурным народом – внимали тому, что говорят годи, а не боги. Жрецы всегда себе на уме. Людей вини, а не богов. Я так думаю.
Как ни странно, простодушная позиция Эрзариха полностью согласовывалась с мнением одного из величайших полководцев, ученых и писателей Рима – Гая Юлия Цезаря. Только лангобард повторил слова похоронившего Республику и заложившего основания Империи гения куда более простым языком.
Людей вини, а не богов!
«Я с ума сойду с этими варварами, – подумал епископ. – Кто ответит, почему каждый из них способен излагать прописные истины простым и доступным языком, понятным что ученому римлянину, что варварскому вождю? Никакой философии, зауми, ничего не значащих красивых фраз. Четко и ясно: грешна не твоя вера, грешен ты сам. Себя и обвиняй… Убежден, из варварских племен выйдет далеко не один святой и подвижник, коими прославится Вера Христова! Их честность и бесконечная искренность тому лишь поспособствуют!»
* * *
Обиделся лесной карлик на неудачное подношение или нет, зачаровал он дорогу или Эрзарих действительно что-то напутал и кружил по лесу из-за накопившейся в последние дни усталости, когда теряешь внимательность и не замечаешь простейших примет, но путники заблудились всерьез.
Мало того – главные ориентиры вроде бы оставались на месте, солнечный диск со своего пути не сдвинулся, трехгрядье из лесистых возвышенностей никуда не исчезло, а вот лес внезапно начал меняться.
Ельник поначалу заместился ясеневой рощей, причем деревья казались не просто старыми, а ужасающе древними. Когда всадники остановились перекусить и дать отдохнуть лошадкам, епископ Ремигий с непритворным изумлением обошел титаническое дерево, чья крона уходила к небесам на неизмеримую высоту.
Толщина ствола была не меньше тридцати локтей, каждая ветвь – ровно обычный ясень, у корней лежат горы прошлогодних листьев. Сколько лет этому гиганту – тысяча? Две? Может быть, почки на тоненьком ростке впервые увидели солнце в те времена, когда по холмам Рима бродили дикие звери, а вскормившая Ромула и Рема волчица еще не родилась?
– Мы будто бы здесь и будто и нет, – непонятно сказал настороженный Эрзарих. – Солнце и земля такие же, небо голубое, облака… Ничего не понимаю! Руку мне отсекайте, но дорога завела нас…
– Куда же? – поинтересовался епископ после долгого молчания мрачно озиравшегося лангобарда.
– Известны три мира, – многозначительно сказал Эрзарих. – Мидгард, населенный людьми, а также Асгард и Ванахейм, где обитают боги. Хель не в счет, это словно болезненный пузырь, выдувшийся из трех миров, вроде грязной ямы, куда собирают отбросы… Но мы не в Мидгарде.
– Постой, постой. – Ремигий поморщился и поднял руки ладонями вперед. – То есть как? Почему? Где же мы тогда? Сам говоришь – солнце, небо…
– Не знаю, – огрызнулся Эрзарих. – Всё так, как и обычно. С виду. Неужели ничего не чувствуешь? Прислушайся!
Епископ послушно замер. Заново огляделся. Ровным счетом ничего особенного – ветерок гоняет подсохшие листики, где-то цокает белка, неподалеку прошел мимо ёжик, спешащий по своим ежиным делам. Лошади абсолютно спокойны.
Господи Иисусе! Эрзарих ведь совершенно прав! Варвары ощущают мир в единстве, в совокупности, не отвлекаясь на частности! Надо лишь поставить себя на место германца и взглянуть на Универсум его глазами!
Во-первых, деревья. Заинтересовавший Ремигия ясень не являлся каким-то исключением – дальше к восходу нависают огромные тени расцветающих крон! Во-вторых, полдень давно миновал, а светило непонятно отчего зависло в зените, тени не сдвигаются! В-третьих – папоротники, растущие у корней невиданно огромных стволов. Вроде бы обычный папоротник, с широкими треугольными листьями. Но вы видели когда-нибудь цветы на этих растениях?
Его преподобие зачарованно подошел к одному из ростков папоротника, наклонился, осторожно взял цветок за чашечку, сорвал.
Ничего необычного не произошло – в ладони Ремигия оказался совсем небольшой нежно-зеленый бутон с золотистой сердцевиной. Края лепестков лазурно-синие, тонкая полоска. Странный запах: похож на аромат кувшинки, очень свежий, терпкий и… И теплый. От бутона исходило тепло, но оно ощущалось не рукой, а обонянием. Очень необычно.
– Колдовство, – сквозь зубы процедил Эрзарих, стоявший за спиной епископа. Ремигий развернулся, быстро прошел к своей кобыле, левой рукой покопался в седельной суме, отыскал Святое Евангелие, каллиграфически переписанное умелым латинским скриптором, раскрыл на Благой вести от Иоанна, положил цветок между страниц – лепестки увядали на глазах! – и захлопнул книгу. Спрятал обратно в мешок.
– Так… – Ремигий помотал головой, будто стряхивая наваждение. – Эрзарих, скажи одним словом, как по-твоему, где мы?
– На границе, – тихо ответил лангобард. – Где-то на границе Мидгарда, мира смертных и… И не знаю чего. Клянусь, не знаю!
– Поедем дальше? Или вернемся?
– Куда возвращаться? Если чье-то колдовство определило нам эту дорогу – не повернешь и не сбежишь! Что ты на меня так смотришь, годи? Думаешь, боюсь? Нет в этом и других мирах того, кто заставит Эрхариха, сына Рекилы, испугаться!
– Молодец, – скупо похвалил лангобарда Ремигий. Забрался в седло. – Говоришь, солнце должно быть по правую руку? Едем.
– Конечно едем!
* * *
Слово «граница», произнесенное Эрзарихом, пожалуй, наиболее точно отражало чувства епископа. Да, правильно, ясеневый лес одновременно находился «здесь» и «не здесь», время остановилось или замедлило свой ход, солнечные лучи стали мягче, ветер – свежее.
Ремигий, пытаясь «думать как варвар» и созерцать не разрозненные части картины, а Творение во всем бесконечном многообразии единства, Universum in capite et in membris,[25] отметил наиболее важное и самое чудесное: епископу показалось, что в этом странном месте нет смерти…
Вообще. Как в раю.
Так что же выходит, дорога к преддвериям Рая Земного открывается в глухих германских лесах? Чепуха и ересь, Отцы Церкви свидетельствуют, что Эдем находился где-то в Междуречье, в Месопотамии, у истоков Тигра и Евфрата!
Как духовный владыка огромной диоцезии, епископ и рукоположенный священник Ремигий ничуть не сомневался в «телесности» Эдема – Рай Земной, несомненно, существует как место материальное, но смертными недостижимое.
Куда проще объяснять прихожанам понятие «Рай» в смысле переносном, подразумевая под четырьмя райскими реками – четыре Евангелия, под плодоносными деревьями – святых, под их плодами дела их; под древом жизни – самого Христа; под древом познания добра и зла – личный произвол воли.[26]
Но варварам подавай Рай настоящий, они хотят потрогать все своими руками, убедиться в реальности рассказов священника – не от маловерия, нет, любой сикамбр-язычник в глаза не видывал Доннара, но убедительные доказательства его существования налицо: взблески молний от громомечущего молота! Кто как не Доннар разит нечисть божественным огнем? Это же очевидно!
С христианским Раем куда сложнее – примитивным «умрете праведниками, сами увидите» не отговоришься, варвары на смех поднимут!.. А вот в таком лесу могут и уверовать.
– На Скандзу похоже, – неожиданно подтвердил мысли епископа Эрзарих. – Неиспорченное место, чистое. Нет здесь обычного измельчания и изъянов. Земля черная, а не серая, гнилью не пахнет, воздух такой, словно родниковую водицу пьешь…
– Заметил, ни единого погибшего дерева, поваленного ствола? – задумчиво продолжил Ремигий. – Палая листва не перепрелая, а сухая, золотом отливает. Там, позади, весна только-только в свои права вступает, снег грязный, почерневший. Тут снега вообще нет. Зато подснежников не пересчитать, самых разных. Все цветет, новая жизнь бурлит, как в первые дни после Сотворения. Весна мира, вот что мы видим. Чудом сохранившаяся весна мира.
– Не знаю, что видишь ты, годи, а я вижу дорогу, – вернул епископа к реальности Эрзарих. – Самую натуральнейшую дорогу. Нахоженную. Остановимся, посмотрим, может и узнаем, что за люди здесь бывают… Или нелюди.
Извивавшийся промеж тысячелетних ясеней путь порядком зарос молодой травой, но колея различалась ясно. Не было никаких сомнений в том, что дорога используется, причем не только всадниками или пешими. Раз есть колея, значит и повозки были.
– Лошадей под узду, идем медленно, смотрим в четыре глаза под ноги, – сказал лангобард. – Человек на дороге всегда что-нибудь да потеряет, а мы найдем…
– А в какую сторону идем?
– Как и раньше, к восходу. Путь чуть уклоняется к полуночи, но это не страшно, большой крюк не сделаем. Какая разница, где именно мы выйдем к реке? Если вообще выйдем, а не останемся в этой пуще навсегда.
Ремигий поперхнулся. Историй о зачарованных лесах он слышал на своем веку немало, но почему-то большинство из них повествовали о Британских островах, но никак не о Галлии или Германии.
Сюжет этих баек обычно сводился к двум вариантам: человека заманивали в колдовской лес разнообразные нелюди, а потом, в зависимости от их настроения, обычаев и характера, смертный или становился риксом, женившись на прекрасной владычице альбов, или пожирался злокозненными троллицами, способными принимать облик обольстительных девушек, а на самом деле являвшихся чудищами-людоедами.
Все подобные легенды с редким единодушием гласили: выйти из зачарованной пущи невозможно никогда и никому, оттого и доверия к ним мало – откуда известно, что славный воин Рагнарис из рода Амалунгов взял в жены бессмертную, с глазами как изумруды и косами, словно из белого золота отлитыми? Сказки, одним словом.
Конечно, сказки. До тех пор пока с такой вот сказкой лицом к лицу не столкнешься.
Лес-то ох какой особенный! Того и гляди набредешь на нимф или дриад, танцующих на цветочной поляне!
– Ага! – громко сказал Эрзарих, наклонился и поднял порванный кожаный шнурок, на котором болтался металлический кругляш. – Я же говорил! Смотри!
– Значит, все-таки люди, – с облегчением признал Ремигий. – Это утешает.
Может быть, отдельные представители древних и незнаемых народов любят серебряные украшения и амулеты – сие достоверно неизвестно, – однако никакой сид или карлик наверняка не стал бы носить на шее монету с изображением Галлы Плацидии, вдовы императора Констанция и сестры Гонория Флавия.
Монетке было самое большее семьдесят пять лет, а судя по истертости профиля цезариссы, она долго ходила в обороте, пока неизвестный варвар не пробил дырочку и не украсил себя старинным сестерцием.
На оборотной стороне монеты поверх христианского креста острием ножа или кинжала было выцарапано сочетание рун «огонь-защита-солнце-молния», что однозначно свидетельствовало: последний владелец амулета был германцем и поклонялся Бальдру и Доннару.
– Кожа ремешка ломается, значит пролежал он здесь долгонько, – заключил Эрзарих. – С минувшей зимы или осени. Иначе кожа бы истлела или летом ее сожрали бы жуки. Следов копыт на дороге не видно. Получается, люди были в лесу зимой и шли по слежавшемуся снегу. Вон там видишь канавку? Колесо телеги застряло в глине, повозку пришлось раскачивать и выталкивать, из чего становится понятно, что телега была тяжелогруженой.
– Да, и впрямь, все очень просто, – кивнул Ремигий, выслушав вполне разумные доводы лангобарда. Охотника и воина не обманешь примитивными загадками. – Но кто были эти люди и что именно везли?
– Вспомни слова Хильдегунды. Nefelungen, «люди тумана», капище – небось туда подношения и переправляли… Жаль, я не послушался, приходить на чужое капище не следует, особенно если оно принадлежит племени, о котором ничего не известно.
– Разве совсем ничего? Они не такие как все, – повторил епископ слова старейшины ругов. – Мыслят иначе, семей не заводят. Непонятно…
– То-то и оно, непонятно, – вздохнул Эрзарих. – Слухи о народе Вотана, что добровольно ушел в мглу, конечно, ходят, да не все верят – как так можно, без рода, без племени жить?
– Ты ведь живешь?
– Ты моя семья. И Северин. И госпожа Корнелия. Я не свободен.
– Ах, чтоб меня! – Епископ почувствовал, как лицо залилось краской. – Конечно!
Ремигий напрочь забыл об этом деликатном обстоятельстве: по закону лангобард доселе являлся рабом Корнелии Альбины, Северина и, следовательно, его преподобия.
По большому счету Эрзарих не имел никакого права носить оружие, ходить в дружине Гунтрамна, участвовать в тингах и жить в мужском доме. Впрочем, варвар с присущей своему племени практичностью счел, что если господа о его рабстве не распространяются и даже не упоминают, значит и самому помнить незачем. И тем более кому-нибудь рассказывать.
Родственников у Эрзариха не осталось, выкупить его никто не мог. Выкупиться самому? Руки не доходили, да и зачем? Риск был один: если франки в Суасоне узнают – могут и убить, причем не нарушая закона! Да только убить истинного, природного лангобарда куда сложнее, чем кажется.
– Вернемся домой – будешь свободен, – решительно сказал епископ. – Хотя нет, так нельзя… Я духовное лицо, Церковь не одобряет рабовладения, особенно клиром, грех это. Возьми землю в горсть, Эрзарих, сын Рекилы.
По законам варваров отпустить раба было куда проще, чем у римлян – эмансипация рабов в Империи сопровождалась длительным ритуалом. Лангобарду же было достаточно бросить землю через плечо в сторону бывшего хозяина в знак того, что поношений и убытков от господина не терпел, и это последний долг, который Эрзарих отдает епископу. Ибо из земли все родилось, и в землю все уйдет – нет ничего дороже земли.
– Иди на все стороны света, куда пожелаешь. – Закончить краткий обряд надо было обязательной ритуальной фразой. – Но если хочешь, останься при мне, будешь не слугой, а другом.
– Я остаюсь, – не раздумывая прогудел лангобард. – Поехали дальше, чего на одном месте топтаться?
Для Эрзариха ничего не изменилось – был рабом, стал свободным, а завтра все может вновь измениться. Судьбу в кости не обыграть.
* * *
– Невероятно… – вдохнул Ремигий. – Глазам своим не верю.
– Уходить отсюда надо, – эхом вторил лангобард, потрясенный ничуть не менее его преподобия. – Жрецы набегут – сложимся как один! Священное место, тайное, сюда чужакам ход заказан!
– По-моему, тут никого нет. – Епископ заново огляделся, изучая взглядом окруженную колоссальными дубами и ясенями обширную поляну, почти настоящий луг, простершийся среди леса. – Были бы – давно появились! Нет-нет, я хочу посмотреть!
– Богов прогневаешь! Ни к чему праздное любопытство тешить. Особенно здесь. Это же Ирминсул, тот самый! Провались я в Хель – настоящий Ирминсул, легенды не ошибались! Фрейя милостивая, Бальдр светлый, вот не ждал, не чаял… А еще говорят, будто мир опасно измельчал и чудесного в нем не осталось!
Удивить лангобарда было нелегко – видом галиурунна, лесного духа, а то и явлением кого-нибудь из богов Асгарда Эрзариха не проймешь, слишком много он повидал за свою жизнь. Кроме того, боги для варваров являются «высшими существами» только во вторую очередь: Вотан, Доннар, Ньорд или Тюр очень похожи на людей, так же влюбляются и ненавидят, сражаются, страдают от ран, пируют, грустят или веселятся.
Если вдруг Доннар придет из Асгарда в населенный человеком Срединный мир, случайно встретит на дороге Эрзариха и невзначай оскорбит его, лангобард не задумываясь вызовет аса на поединок – законы чести одинаково блюдут во всех мирах, им подчиняются и боги, и люди. Исход такого поединка предсказуем, но пасть от руки бога Асгарда почетно, будет чем похвалиться перед эйнхериями на пирах в Вальхалле!
Тем не менее сейчас Эрзарих раскрыл рот как мальчишка, узревший предназначенный ему полный поднос медовых пшеничных лепешек или настоящий стальной нож, подаренный отцом или старшими братьями. Епископ, и ранее придерживавшийся классических взглядов римских стоиков и воспринимавший «чудесное» через призму христианского мировоззрения, тоже застыл в седле, уподобившись конной статуе Марка Аврелия, украшающей римский форум. Ибо открывшееся зрелище стоило того.
…Безусловно, невероятно древнюю и темную сагу о Ирминсуле, ростке Мирового Древа, Ремигий слышал и ранее – долгие годы общаясь с варварами, невольно изучишь мифы и саги германцев столь же подробно, как и Евангелия!
Франки, а равно их соседи весьма подробно и уверенно рассказывали о появлении тварного мира из тела великана Имира, о жертвоприношении Вотана и мёде поэзии, Асгарде, проделках Локи или карликах-двергах – мифология германцев создавалась столетиями и на первый взгляд была едина и непротиворечива.
Однако встречались легенды, которые ученый римлянин Ремигий относил к «догерманской» эпохе, полагая, что пришедшие с востока варвары переняли их у народов, обитавших в Европе задолго до того, как первый кимвр или тенктер ступили на западный берег Рейна больше половины тысячелетия назад.
Можно сказать куда сильнее: эти саги возникли до прихода в Галлию и Германию римлян! Кто жил здесь раньше, когда калиги легионеров Республики еще не попирали альпийские камни и не были выпачканы черноземом долины Великой реки? Правильно, кельты – начиная от многочисленных галлов и заканчивая мало кому известными боггами, свессинами или гельветами.
А до кельтов? (Они тоже пришли с востока, еще в незапамятные времена римских царей!) Этруски, но не те, с которых начался Рим, а иные. Пикты, конечно, – жалкие остатки их рода еще обитают в Британии.
Еще раньше? Летописи раннего Рима упоминают о неких лигурах, сикулах и террамарцах,[27] рядом с которыми самый дикий современный вандал покажется образчиком цивилизованности!
Но ведь и до лигуров в Европе жили люди – как перед библейским потопом, так и после него! Тысячи племен рождались, жили и погибали, сеяли хлеб, торговали, боролись за свою землю и, надо полагать, любили ее. А затем уступали место другим, исчезая навсегда или растворяя свою кровь в новых, могучих потоках.
Нет счета языкам и наречиям, некогда почитаемым, ныне же навеки сгинувшим богам, особенностям культур и верований, наконец обычным узорам на одеждах или глиняных посудинах – у каждого народа узор свой, уникальный. Однако в истории Европы есть несколько стержней, которые пронизывают несчитанные века – не исчезая и не меняясь. Есть нечто вечное.
Ирминсул в их числе.
Никто не знает, что означает само слово «Ирминсул», оно не переводится ни на один известный к нынешнему, Пятому веку по Рождеству, язык. Слово это не кельтское и не германское, не пиктское и не лигурийское. Устойчивая, пускай и крайне невнятная легенда гласит, будто в Начале Времен, когда и человека-то не было, а Скандза еще не поднялась из вод океана, предвидевшие Рагнарёк боги решили, что если гибель мира предрешена, пусть останется надежда на возрождение.
Если даже исполнятся худшие пророчества и Иггдрасиль, Мировое Древо, окажется сожжено в пламени Последней Битвы, должен остаться росток, на ветвях которого родится новая Вселенная.
Боги взяли от Иггдрасиля молодой побег, Фрейр избрал для него тучную почву на Грани Мира, которой не достигнет бушующий пожар Рагнарёка, Фрейя взялась ухаживать за тоненьким и слабым побегом, Ньорд открыл у корней чистые как слеза родники, Бальдр сделал так, чтобы солнечная колесница всегда находилась над молодым деревцем, постоянно даруя ему свет и тепло.
Вотан тогда промолчал и ушел прочь, поскольку видел будущее, но не хотел лишать собратьев надежды. Доннар помогать не решился, просто стоял и смотрел.
Спрашивается, зачем заниматься заведомо безнадежным делом? Если известно, что Битва Богов состоится и исчезнет всё, к чему лелеять побег Иггдрасиля? Ответ дала мудрая Фрейя: пророчества, возможно, верны. Но как решит Судьба – неизвестно никому, даже Вотану.
Судьба – великая, независимая и самая могущественная сила Универсума германских племен никогда не отождествлялась ни с одним из божеств. Судьба не воплощена телесно, у нее нет лика, нет образа, ее необоримая сила разлита по всему миру, от морских глубин до Звездного моста.
Судьба своенравна и ревнива, Судьба может быть жестокой и щедрой, с Судьбой невозможно поспорить или заключить соглашение – эта сила находится вне разумения смертного, бессмертного или бога.
Судьба непознаваема. Она существовала всегда и останется вовеки.
Епископ Ремигий был крепко убежден: «Судьбой» варвары именовали Творца – это полностью согласовывалось с догматами о всеведении, всемогуществе и вечности Господа Бога.
Причем воззрения о сущности Судьбы вполне сходились с дохристианским, иудейским мнением о Боге, во времена до Смерти и Искупления Христа – эта сила, как уже сказано, ревнива, мстительна, жестока и познанию не поддается. В своих проповедях Ремигий часто сравнивал ветхозаветного Бога и германскую Судьбу, так германцам было понятнее…
Очень много совпадений! Совпадений незаметных простому глазу, но если их как следует обдумать, то получится, что варвары сохранили память о Творце, пускай и отождествив Его с незримой мощью, перед которой что человек, что бог Асгарда – всего лишь пыль и тлен.
И потому если Эрзарих говорит «я полагаюсь на Судьбу», подразумевается, что он полагается на волю Господа Бога. Иного логичного и непротиворечивого объяснения не найти.
Вернемся, однако, к Ирминсулу. Вышеприведенная легенда, которую хорошо знал епископ Ремигий, принадлежала мифологии германских племен и рассказывалась варварами так, чтобы увязать историю о ростке Мирового Древа с другими, более известными сказаниями.
Но как тогда объяснить упоминания об Ирминсуле в книгах старинных римских авторов, описывавших верования галльских и заальпийских кельтов задолго до Рождества?
Этруски знали про некий Эрминтол, «зеленую надежду», на их гробницах в Лации выбиты изображения гигантского древа – а три тысячи лет назад в Италии даже не предполагали, что где-то существует Скандза, дивный остров, на котором созревает обильное семя германцев, словинов и аланов!
Как прикажете такое понимать? Чем объяснить?
Совпадения? Совпадений не бывает, это Ремигий, как теолог и философ, знал в точности. Все в мире взаимосвязано.
– Этому месту не нужны жрецы, – наконец сказал епископ, видя, как напряжен Эрзарих, наполовину вытянувший из ножен клинок. – Оно само себя хранит. Нет нужды в слугах – оно самодостаточно.
– Чего?
– Самодостаточно. Ирминсулу ничего не нужно от нас или других людей. Он не берет, а только дает. Действительно, велики и бесчисленны чудеса Господни, ибо без Его благоволения и участия в смертных землях нельзя было создать ничего настолько прекрасного. Одного боюсь – красота хрупка, испортить ее можно одним движением, дурным словом, злой волей…
– Длинно говоришь, – упрекнул епископа Эрзарих. – Зауми в тебе много, годи, лишних и ненужных слов не жалеешь. Подумай: если дорога привела нас к Ирминсулу, пусть даже против нашего желания, значит так было нужно. Думаешь, Ирминсул любого мимохожего к себе допустит?
– Разве это… гхм… дерево способно решать, кто вправе к нему прийти, а кто нет?
– Дерево – может и нет. Но вот его хранитель… – завороженно сказал Эрзарих. – Посмотри правее… Да нет, не туда! В роще, под холмом!
Ремигий проследил направление, куда указывал лангобард, и шепнул в бороду такое словечко, что сам устыдился.
Ничего подобного нет, не было и быть не может!
Однако оно есть.
* * *
Разум подсказывал: Ирминсул, зачарованная ясеневая роща и уж тем более ее «хранитель» никогда не остались бы незамеченными обитателями долины Рейна.
Деревья очень высоки, сам Ирминсул – титан, размером с целую гору, с золотисто-зелеными листьями и стволом окружностью в сотню шагов! – должен быть заметен очень издалека. Его наверняка можно увидеть со склонов Арденн и тем более от поселения ругов!
Дерево немыслимо древнее, до реки совсем недалеко, следовательно много лет назад Ирминсул обязаны были разглядеть путешествующие по Рейну римляне – десятки кораблей ежедневно ходили от Аргентората вниз по реке до Бонны, Агрипповой Колонии и вплоть до Германского моря!
А уж любой подданный Империи, узревший эдакую диковину, непременно донес бы до сведения любознательных соотечественников, что на левом берегу Рейна воздвигается нерукотворное чудо света, по сравнению с которым пирамиды Гизы покажутся куличиками на песке, вылепленными несмышлеными детишками!
Объяснить тот несомненный факт, что ни римляне, ни явившиеся им на смену варвары «не замечали» Ирминсул, было невозможно – представьте, что человек, проходя мимо, случайно не заметил Александрию, Афины или Иерусалим!
Несколько дней тому сам епископ Ремигий, долго изучая взглядом простершиеся с севера на юг холмистые низины со склонов Арденн, не углядел ничего похожего на огромное светло-зеленое облако, нависавшее над поймой Великой реки!
Кстати, Хильдегунда и ее сородичи-руги, равно как и готы, жившие ближе к горам, про древо-великан не упоминали! Они его не видели.
Тут попомнишь о некоторых туманных намеках, разбросанных по трудам некоторых древних географов и исследователей – начиная от Птолемея и Платона и заканчивая Плинием.
Универсум якобы неоднороден, в трех Сферах Большого творения (можно назвать их как привычнее – Сферами Небес, Тверди и Подземным миром, или Асгардом, Мидгардом и Хелью, смысл от этого не меняется) можно встретить прорехи – если угодно, «грыжи», замкнутые «отростки» пространства, «малые сферы», связанные с обитаемой Вселенной единственным узким проходом.
Стоит вспомнить, что отдельные историки – возьмем Марка Теренция Варрона![28] – полагали, что платоновская Атлантида находилась в такой вот «грыже», посему найти оставшиеся после затопления острова скалы невозможно, не зная, где находится проход в означенную «малую сферу». Ну а поскольку немногие выжившие атланты унесли эту тайну с собой в могилу…
Итак, одно объяснение, обладающее некоторой претензией на достоверность, найдено. Хорошо, пусть Ирминсул и окружающая его роща находятся в «малой сфере», которую не рассмотреть обычным взглядом. Но как в таком случае два ничего не подозревающих всадника проникли в тайную область, о которой знают лишь немногие избранные, наподобие человека, обронившего монетку-амулет с затертым профилем Галлы Плацидии и нацарапанными рунами? Почему не ощутили, как пересекли невидимый рубеж? И куда идти дальше? Если, конечно, отсюда позволят уйти…
Могут ведь и не позволить.
Ясень-великан, равно как и его потомки, проросшие из семян ежегодно разбрасываемых Ирминсулом, отчасти вписывались в привычную картину мира – деревья, пускай и ОЧЕНЬ большие, имеют право на существование. Никто же не возражает против китов, африканских элефантов или гиппотавров, тварей весьма крупнотелых, но более чем реальных?
Ствол Ирминсула понизу украшен тысячами золотых и серебряных вещиц, застывших в смоле или оставленных кем-то в трещинах коры? Тоже ничего удивительного – вспомним галльских друидов и дубы священных рощ, которым совсем недавно, еще два-три столетия назад, до Великого нашествия, клали требы драгоценными украшениями!
Однако германские племена редко поклоняются деревьям, их обычаи отличны от кельтских!
Наконец, status mundi, основа мира, осталась неизменной: небо и солнце наверху, твердь внизу, люди и лошади не ходят на головах, птицы не ползают, а черви не летают – обычный дрозд, приземлившийся поодаль на низкую травку и выхвативший клювом из крошечной каверны в земле розового дождевика, был тому прямым доказательством.
…Иные путешественники описывали незнаемые земли, руководствуясь не столько истиной, сколько желанием украсить сочинение нафантазированными красивостями и необычностями, приятными жаждущему новых впечатлений читателю.
Так рождались и рождаются псиглавцы, исхиаподы или метаципленарии, твари выдуманные, однако прочно поселившиеся на пергаментах, описывающих невероятные приключения многих поколений отважных землеходцев, побывавших на пространствах от Иберии до Индии и сказочного Китая с запада на восток и от Каледонии до Дарфура и земель царицы Савской с севера на юг.
Если однажды епископу Галлии и Бельгики придет в голову описать свое путешествие из Стэнэ к Рейну и переправить пергамент в Италию, серьезные географы Ремигия высмеют его не просто как человека с чрезмерно богатым воображением, а как беззастенчивого лжеца.
При всем своем богатстве, древности и разнообразии греко-римская мифология не породила существ, подобных тому, что неторопливо спускалось со склона холма к подножию Ирминсула. В сочетании с чудесным ясенем, необычным светом, пробивающимся сквозь его крону, и цветами папоротника зрелище абсолютно нереальное. Это даже не сказка и не сон, скорее видение иного мира…
Эрзарих в свою очередь точно обозначил живую тварь общим для всех племен германского языка словом «drago», обозначавшим крылатого монстра с четырьмя лапами, длинным хвостом, головой фантастической ящерицы и тускло-бронзовой чешуей.
Дракон, он и есть дракон, не ошибешься.
А как же святой Георгий, спросите вы? Разве не дракона поразил он своим копьем? Ничего подобного, прославленный византиец убил змия – сиречь демоническое чудовище, принявшее облик гигантской черной змеи, а вовсе не персонажа бесчисленных варварских саг, красочно повествующих о самых разнообразных драконах, в большинстве своем тварей недобрых, хитрых, самолюбивых и от природы коварных.
Летучий огнедышащий ящер всегда был достоянием варваров, причем не только германцев, но и кельтов – гибернийские монахи описывали их в своих трактатах, драконы фигурировали в героических сказаниях галлов и басков, а почти каждый великий герой Pax Teutonica[29] рано или поздно обязан был столкнуться с драконом, дабы победить его или умереть в славной битве, стяжав великую славу и оставшись в памяти грядущих поколений.
Однако образ «дракона» трактовался варварами куда шире – недаром изображениями ящеров украшали носовые оконечья лодей, делали татуировки и амулеты, это существо было воплощением силы, стремительности и независимости.
Дракон не только и не столько громадный и необычный зверь, он прежде всего носитель древней, дочеловеческой мудрости, воплощенный в тело крылатого змея божественный или равный божествам дух, а кроме того, он как-то связан со всемогущей Судьбой – драконы не могут оказать на нее прямого влияния, но частенько способствуют исполнению велений Судьбы…
Вот, собственно, и все, что знал епископ Ремигий о драконах, ранее полагая, что более детальные и глубокие знания в этой области уж точно никогда не пригодятся – наивные варварские россказни относились к институции невозможных и безусловных небылиц.
Известно, что диавол способен омрачить рассудок христианина непотребными или обольщающими видениями, показать человеку то, чего не существует в действительности, чтобы помутить рассудок и толкнуть на путь греха, но…
Но создать, воплотить, сделать фантом вещественным Люцифер не в состоянии – Падший не может творить, этот дар отторгнут от него навеки, он лишь извращает и уродует уже сотворенное. А существо, вышедшее к гостям зачарованного леса, во-первых материально, во-вторых, от него не исходит ничего дурного или мерзостного, в-третьих, взгляд крупных золотистых глаз светится разумом, тогда как демоны ада неразумны, безвольны и лишь управляемы своим господином – Ремигий знал это твердо, поскольку ему не раз приходилось сталкиваться с одержимыми злыми духами людьми и экзорцировать бесов.
Дракон был совсем другим. Каким именно – понять невозможно, но другим. Он не был порождением изначального зла. «Серый ангел» в необычном воплощении? Очень может быть…
Так или иначе это существо выглядит совсем не устрашающе – да, внушительно, загадочно, невероятно, но не жутко. Он не пугает, скорее вызывает изумление и восхищение совершенными пропорциями, плавным движением и отсветом бессмертия, присущем лишь тем, кого сотворили прежде смертного Мира.
«Гигантом» змей вовсе не был: от морды до хвоста шагов тридцать, в холке – с крупного иберийского жеребца. Грудь очень широкая, куда шире, чем у африканского слона. Крылья сложены на спине, лапы толстенные, с могучими когтями и острой шипообразной шпорой.
Голова небольшая, чуть крупнее, чем у вола или тура, с тремя изогнутыми рогами – один направлен прямо вперед, два других – назад. Шкура, как уже упоминалось, в мелких чешуйках, напоминающих тусклые бронзовые монеты, впечатление усиливают зеленоватые подпалины на брюхе и складках возле толстых коленей.
Подходить близко ящер не стал. Улегся под сенью Ирминсула, обвился хвостом с зазубренным острием на кончике. Лошади епископа и Эрзариха заметно нервничали, но это был не страх перед нечистью, а обычное поведение животного, завидевшего крупного хищного зверя – точно так же они реагировали на медведей нынешним утром.
– Мое имя – Фафнир, – донесся до людей тихий голос. – Вы у меня в гостях, вас никто не тронет и не обидит. Не надо бояться.
– А кто боится? – буркнул Эрзарих и с усилием вогнал меч обратно в ножны. Одними губами шепнул епископу: – Не называй свое имя, нельзя…
– Знаю, – кивнул Ремигий.
Все до единой саги предостерегали: не следует открывать свое истинное имя воплощенному духу, иначе он сможет завладеть тобой. Однако есть разница между именем язычника и именем крестным, дарованным от Всевышнего.
– Я – Ремигий Ланский, епископ святой церкви Христовой! Кто ты на самом деле, ответь?
Лангобард едва за голову не схватился.
– Фафнир, – повторил дракон. – Хранитель. Тот, кто следит за исполнением клятв. Оберегаюший закон. Спящий на золоте. Зрящий в тумане. Покровитель тех, кто ходит во мгле. Тот, кого убьет стяжающий бесславную славу. Друг ванов. Охраняющий древо возрождения. Прозревающий будущее и помнящий былое.
«Только дракон может так выражаться, – чуть отрешенно подумал Ремигий. – Ну что ж, посмотрим, кто кого переболтает!»
Епископ спрыгнул с седла, бросил поводья Эрзариху и сказал:
– Оставайся здесь. Кажется, я знаю, о чем стоит побеседовать с этим… С Фафниром.
– Я с тобой!
– Хорошо. Только постарайся не вмешиваться.
– Ты годи, тебе предназначено говорить с духами. Я буду молчать.
– Вот и чудесно.
* * *
…Ремигий чувствовал себя уставшим как никогда в жизни. Складывалось впечатление, что уходяший день длился не меньше седмицы – возможно, крупица истины в этом и была, никто не знал, как течет время в «малой сфере» Фафнира.
Судя по усталости и слипающимся глазам, давно наступила ночь, если не следующее утро. Однако, когда зачарованный лес остался позади, сменившись куда более привычным ельником, солнце все еще оставалось на небе, пускай и изрядно склонилось к закату.
Как была пересечена граница между владениями Фафнира и привычным Срединным миром, вновь никто не заметил – вроде бы только что ехали в направлении, указанном драконом под сенью колоссальных ясеней и дубов, а вот сейчас в воздухе снова разлился запах хвои и влажного мха, стало заметно темнее, дорога превратилась в звериную тропу.
Давала себя знать пресыщенность впечатлениями – разговаривать не хотелось. Мысли Ремигия текли неровно, епископу еще предстояло осознать и обдумать, что именно он видел и каковы будут последствия этой неожиданной и чудесной встречи.
Была от разговора с Фафниром и практическая польза, что примиряло холодный логический рассудок римлянина с «невероятным» – дракон ясно указал цель дальнейшего путешествия и одарил несколькими странными советами в обычной иносказательной манере. Как понимать фразу «из моря выходит не зло, из моря выходит обида; зло лишь питает ее», Ремигий не представлял, тем более что она была произнесена Фафниром вне осмысленного контекста, хотя и касалась Даннмёрка.
Да, земля Даннмёрк. Каким ветром Северина занесло в этот отдаленный край, взять в толк было решительно невозможно – не на крыльях же? Припомнив подробные военные карты Германии, Бельгики и морского побережья, составленные для легионов Марка Аврелия, епископ пришел к выводу, что даже по прямой от Стэнэ до южных рубежей земель данов выходит полтысячи римских миль!
Однако по прямой летают только птицы (или драконы…), человек вынужден обходить естественные преграды, горы, болота, переправляться через реки! Загадка, одним словом.
Не поверить Фафниру было невозможно: ящер назвал Северина по имени, даже упомянул, что у мальчишки при себе «кинжал с рунами Асгарда» – помнил Ремигий этот кинжал. Но Даннмёрк? Почему тогда не Скифия или Палестина?
Объяснять Фафнир не стал – ответил просто, так, мол, сложилось. Не бойся за своего родича, он путешествует с добрыми людьми, я их знаю. Каждого.
Час от часу не легче. Оказывается, Северина опекают приятели дракона. Немыслимо! Всего двадцать дней назад жизнь казалась такой тихой, размеренной и предсказуемой – по меркам нынешнего смутного времени, конечно! – а теперь выясняется, что силы незримые внезапно пробудились, пришли в движение и вопреки обыкновению начинают влиять на бытие смертных.
Что произошло с миром? Каковы причины?
– Вселенная меняется, – ответил Фафнир. – Меняется куда стремительнее, чем люди могут представить. Вы краткоживущи, обделены способностью чувствовать истечение сил, тварное для вас выше и предпочтительнее бестелесного… Древние народы уходят, люди завоевывают Среднюю сферу, вытесняя своих предшественников, многие из которых не хотят и не могут сдаваться без боя. Волшебством человек не обделен, но лишь немногие избранные владеют ничтожными его крохами. Ваш род получил иной дар и покровителя, о котором никто из нас не смел даже мечтать… Вы особенные, не такие, как первосотворенные. Иное дело, как вы воспользуетесь своим даром. Хорошо зная людей, думаю, что многим он окажется не по силам.
– Почему же?
– Тяга к материальному пересилит. В этом опасность.
Эрзарих, как и было обещано, не встревал – то, о чем беседовали годи и воплощенный дух, было выше его варварского разумения. Одни хорошо: Фафнир указал дорогу, вверх по Рейну до устья, оттуда к восходу. Золотой бург стоит на побережье, ошибиться нельзя. Яснее ясного, не заплутаешь.
…К реке вышли в сумерках. Лес неожиданно расступился, открыв широкую ленту седой реки и темный противоположный берег. Далее простиралось обширное междуречье Рейна и Альбиса, бесконечные и сумрачные Тевтобургские пущи, где некогда сгинула армия Публия Квинтилия Вара, зловещий Мёрквуд, горы Богемии и истоки Данубиса.
Там, впереди, лежали неизведанные и гиблые земли, на которых не сумела закрепиться античная цивилизация – только лишь Клавдий Друз, приемный сын Октавиана Августа, совершил невероятное: в девятом году до Рождества этот талантливый полководец и возможный наследник колоссальной Империи переправился через Рейн во главе нескольких лучших легионов, с боями дошел до берегов Альбиса, где и погиб.
Лишь его сводному брату Тиберию удалось повторить это достижение и привести к недолгой покорности Риму варварские племена междуречья.
Вскоре по распоряжению Августа, отлично понимавшего, что удержать эти гигантские пространства будет невозможно никакими силами, Тиберий вывел легионы на западный берег Великой реки и восстановил границу Империи по Рейну. С тех пор в ответ на варварские набеги римляне ограничивались молниеносными карательными экспедициями на восток, не уходя от побережья дальше чем на полсотни миль.
Пять столетий в огромном плавильном тигле «дикой» Германии созревала сила, которая выплеснулась на Рим и подвела черту под тысячелетней историей великого государства. Что происходило за рекой сейчас, не знал никто. Может быть, и к лучшему.
– Дорога, – сразу отметил Эрзарих. – Каменная, ромеи строили. Ездят по ней много и часто, лошадиный помет свежий, на земле по краю отпечатки подков. Подковы с тремя шипами, как посмотрю. Такие делают остроготы, Амалунги. До большого бурга рукой подать, к темноте успеем. Видишь дымы над рекой?
– Бонна, – уверенно кивнул Ремигий. – Городом правит рикс саксов Эорих. Как говорила Хильдегунда, он держит торговлю по реке. Саксы торгуют, значит примут если не с распростертыми объятиями, то хотя бы без враждебности – незачем пугать людей, у которых есть серебро и золото.
– Конечно, проще отобрать, – рассмеялся лангобард. – Но только на дороге, в бурге нельзя, там любого человека охраняет закон и слово рикса.
– Вот когда закон станет охранять тебя везде, германцы перестанут быть варварами, – отозвался епископ.
– В лесу один закон: твой меч. Поспешим, темнеет…
Лошадки ступили на старинный «консульский» тракт, проложенный еще в эпоху раннего принципата, при Нероне и Клавдии. Некоторые плиты потрескались, на обочине слегка раскрошились, в стыках между прямоугольными камнями проросли хилые травинки, но Ремигий был уверен: via Germania[30] прослужит еще не одно столетие. Вскоре обнаружился гранитный столб, чуть покосившийся, но целехонький.
По камню было выбито: «BONNA IV. CONS. DEC. EM. DENT», что означало вполне доступное каждому уроженцу Италии: до Бонны осталось четыре римские мили, возведено при консуле Деции Эмилии Дентате. У основания столба неаккуратная варварская рука нацарапала сочетание рун, дарующих удачу в пути и символизирующих Вотана-странника.
Цивилизации соединились, иначе и не скажешь.
Ни встречных всадников, ни попутчиков – люди стараются добраться до бурга засветло, а вечером никто не рискнет отправиться в дорогу. Эрзарих не ошибался, власть рикса распространяется на окрестные земли, однако до постоянной стражи на торговых путях варвары пока не додумались, никаких разъездов и следящих за порядком дружинников.
Напали верги – обороняйся. Останешься жив, но лишишься имущества – жалуйся риксу, только тогда он отправит своих воинов на поиски татей. Ну а если отобьешься без ущерба, то все вопросы снимаются, свободный вооруженный человек сам себе хозяин и сам в ответе за собственные жизнь и добро. Абсолютная демократия, какая республиканскому Риму и не снилась!
– Удивлен, – проворчал в бороду Ремигий. – Надо же, город-то выглядит как и прежде…
Бонну никогда всерьез не штурмовали: отозванные в Италию легионы и римское гражданское население ушли отсюда, оставив «бург» в сохранности, а бережливые германцы ничего не разрушали без надобности, проявляя свое «варварство» только там, где не собирались оставаться надолго.
К чему разорять большой теплый дом или стену, которая оградит от нападения врага? Какой безумец сожжет крепкие пристани для лодей? Разрушить старую римскую мельницу? Да за такое руки отрубить мало!
Разумеется, Бонна не раз переходила из рук в руки, ею поочередно владели готы, вандалы, аланы и, наконец, саксы – племя, к которому иные варвары относились с тихой насмешкой. Торгаши, мол. Разве пристало воинам марать руки о ремесло, приличествующее лукавым грекам, продажным ромеям и каверзным галлам?
Истинный воин, потомок великих героев Скандзы, добывает серебро в кровавой сече, клинком разя супостата! Саксы зубоскальства не спускали, доказывая, что мечом владеют не хуже других, а священная ярость подвластна всякому народу, одновременно не забывая считать монеты и слитки серебра в виде длинных прутьев, которые так и назывались – «саксонский хворост».
Эорих дружил или был в союзе со всеми окрестными вождями, торговал с фризами и батавами, отправлял обозы к сикамбрам и бургундам, рейнская и морская рыба в бочках шла по Рейну в Гельвецию, ну а соль, обмениваемая у поморских фризов за железные плуги, оружие и добротные ткани, ценилась везде, солеварен к западу от Великой реки было немного.
Богатый рикс всегда привлекает внимание вождей победнее, но выковырять Эориха-сакса из укрепленной Бонны казалось делом немыслимым – скупердяйство и торгашество этого племени имело оборотную сторону: они могли себе позволить самое лучшее оружие, дружинные через один облачены в настоящие кольчуги (знающий кузнец с помощниками мог сделать за год от силы две-три такие брони!).
Кроме того, владетели Бонны и Колонии Агриппы спокон веку сражались в пешем строю, который после знакомства с римлянами и их тактикой был улучшен и реорганизован. Саксы быстро уяснили, что плотный строй щитников запросто удержит кавалерию неприятеля, а традиционно сражающиеся поодиночке лангобарды, алеманы или даже могучие готы разобьются о стену щитов, как водные брызги о скалы.
Долины Рейна Эориху было мало – душа чересчур благоразумного варвара желала большего. Много лет он вынашивал почти невыполнимый план: отгородиться от агрессивных сородичей не просто рекой, а морем. Так, чтобы жить спокойно, богатеть и умножать свой народ.
Приветив у себя кафолического книжника-бокарью, проповедника-грека, рикс узнал о строении мира и еще двадцать зим назад начал отправлять боевые дружины на остров, называемый Британией.
В семьях саксов, как и у иных варваров, рождалось много детей, больше половины выживали благодаря устроенной жизни, голода здесь не знали. Много детей – много воинов! Лишних можно отправить за море – посмотреть, как там, отыщутся ли подходящие земли?..
Отыскались. Британия была населена кельтами, свирепыми и жестокими, но слишком разобщенными. Младший брат Эориха с дружиной уже сумел захватить угодья на западном побережье острова, отстроил бург на месте разрушенного римского Камулодуна[31] и каждый год принимал пополнение, отправляемое в Британию риксом.
Впервые в истории варвары занялись тем, что в Риме именовалось созданием постоянных колоний.
– …Знаешь, что он задумал? – Изрядно пьяный, но вполне ясно мыслящий грек по имени Никодим понизил голос до шепота.
Ремигий с вниманием слушал.
– Эорих вовсе не дряхлый старик, ему сорок два года, рикс полон сил и планов. Уже этим летом он собирается строить большой флот в устье Рейна. По-настоящему большой, в несколько сотен лодий. Еще через год-другой он соберет свой народ, летом, – когда нет штормов и ветер благоприятствует! – погрузит на корабли и отправится завоевывать Британию! Представляешь, каково?
…Прежде этот дом принадлежал какому-то безвестному центуриону, теперь же его занимал отец Никодим из Адрианополя – советник рикса, человек ученый, но склонный к пьянству.
Рукоположение он получил в Никее, а вот какое чудо привело Никодима к саксам, клирик помнил слабо – каждодневное бражничание доброй памяти не способствует. В вере, однако, был крепок и истов как любой грек, придерживался Никейского символа, а встретить в прирейнском захолустье настоящего епископа и не мечтал. Свято хранил шесть книг, привезенных с собой из Фракии, – Евангелия, Ветхий Завет и четыре тома сочинений Августина, архиерея, державшего диоцезию Гиппонскую.
Эрзарих, развалившись на широкой лавке, громоподобно храпел – лангобард устал, испил крепкого саксонского пива, набил пузо вареной телятиной и горя теперь не ведал. Нет ничего лучше хорошего дома и гостеприимного хозяина, а дорога впереди дальняя…
– Завоевывать Британию, – повторил Ремигий. – История повторяется, а, брат Никодим? Идет по кругу. Некоторые варвары встают на римский путь, тебе не кажется?
– Кажется, – глубоко, как делают только очень пьяные люди, кивнул грек. – Спираль истории, ваше преподобие… Эорих уже почти христианин, на капище рядом с идолами крест поставил. Слушается меня, образованность ценит…
– Пил бы ты поменьше, святой брат, цены бы тебе не было. Всё, хватит разговоров, спать пора.
Никодим уныло посмотрел на очередной непочатый кувшин, вздохнул, потеребил пятерней пышную черную бородищу и последовал совету Ремигия буквально: уронил голову на столешницу, объяв ручищами помянутый кувшин вкупе с кружкой, и засопел, ровно младенчик.
– Какое время, такие и нравы, – весело фыркнул епископ. Встал, постелил на свободной лавке чистую попону, отыскал маленькую подушечку, набитую сеном. Прошептал после обязательной молитвы:
– Зри, Господи, на каких столпах возводится храм твой! На несокрушимых… Это надо же, из самой Византии сочинения Августина сюда припер, не поленился, не бросил, не потерял и не пропил…
Глава седьмая В которой епископ Ремигий знакомится с Хеоротом, открывает некоторые неприглядные тайны, исследует болота, ожидает неминуемой встречи с Гренделем
Весна 496 года по Р. X.
Даннмёрк, Хеорот
– …У саков, в Бонне, мы провели целых два дня, – продолжал епископ свой рассказ о путешествии из Стэнэ в Хеорот. – Пришлось задержаться, Никодим из Адрианополя настоял, хотел, чтобы я познакомился с Эорихом. Потом мы узнали, что саксы отправляют большой обоз с купленным в Паннонии зерном к фризам, с хорошей охраной. Узнав цель нашего пути, Эорих предложил идти с обозом, так гораздо безопаснее. Мы переправились через Рейн и направились к северо-востоку через Тевтобургский лес к реке Везер. Там встретились с фризами-плотогонами, которые переправляют товары к морскому побережью, и через день оказались в дельте Везера. А дальше совсем просто – фризы и юты дружат с саксами; если один из племянников рикса Эориха сказал, что этот важный жрец и охраняющий его воин желают попасть в Даннмёрк, значит так тому и быть. Меня и Эрзариха проводили до устья Альбиса, вместе с лошадьми перевезли на противоположный берег и указали направление – о Хродгаре и его Золотом бурге окрестные племена наслышаны.
– Не сомневаюсь, – вздохнул Северин. – Теперь сюда никто не приезжает, соседи боятся Хеорота…
Подробная беседа между епископом и его непутевым родственником состоялась после полуночи, в мужском доме, куда все вернулись отпировав в гостях у Вальхтеов. Беовульф принял бесповоротное решение ночевать на холме – не мог он больше видеть сумрачные лица данов, а сам «пир» куда больше напоминал тризну.
Скверные настроения, царившие в Хеороте, отметил и Ремигий – от его взгляда не ускользнуло то, что конунг отсутствовал, а роль хозяйки исполняла жена Хродгара. Кроме того, даны явились в общинный дом с оружием, не оставив его у входа, и позволили чужакам остаться при мечах – вопиющее, немыслимое нарушение закона!
Почему? Да очень просто: хмельные напитки не только веселят душу и разум, но и могут способствовать внезапным и глупым ссорам. Нет преступления страшнее убийства сородича, а тем более гостя в пиршественном зале – известно ведь, что варвары быстро закипают от любой обиды, впадая в священную ярость, но и столь же быстро отходят. Дабы не жалеть о совершенном в миг гнева, клинки оставляют возле дверей, и забрать их можно только покидая дом.
Вальхтеов ничем не выказывала беспокойства, наоборот старалась соблюсти обычаи гостеприимства. От имени Хродгара одарила Беовульфа и остальных золотом, поприветствовала ромейского жреца, явившегося нежданно, но от этого не ставшего менее уважаемым и дорогим гостем. Завела учтивую беседу.
Внесли зажаренного целиком вепря, распространился восхитительный запах горячего мяса, чеснока и трав. Пива наварили на три дня вперед, а еще медовуха, морская рыба, просяная и овсяная каша, теплый хлеб, орехи в меду, овечий сыр, створоженное козье молоко.
Стол богатый, достойный великих владык. Но радости за этим столом не было.
Унферт, Хродульф и Хрокмунд пили мало, разговор поддерживали только из вежливости, без внимания слушали рассказы Беовульфа о жизни в землях, принадлежащих народам полудня, обеспокоен но поглядывали на двери и прислушивались к неразличимым звукам. Изредка Унферт подзывал одного из дружинных, отправлял наружу – глянуть, как там. На дворе горели факелы, много, не меньше трех десятков – это Северин отметил, когда вышел по своей надобности, в обязательном сопровождении Алатея. Ходить по одному Беовульф запретил под страхом ужасных кар и немедленного смертоубийства.
Ант посмотрел наверх, на звездное небо и восходящую растущую луну, оценил тусклые пятнышки факелов, закрепленных на стене Оленьего зала, возвышавшегося на гребне холма, взглянул в сторону моря. Зачем-то лизнул палец, оценил направление ветра. Ночь была спокойной, только чайки граяли в отдалении.
– Тихо, – заключил Алатей. – Ни звуков, ни запахов. Запомни, Скильд: полагаться только на глаза не следует, зрение можно обмануть. Зато слух не обманешь, а галиурунны обычно воняют… Пошли обратно, иначе беспокоиться начнут, незачем лишний раз людей пугать.
Царящее в общинном доме уныние отчасти рассеялось благодаря текущему рекой ячменному пиву. Ремигий быстро нашел о чем поговорить с Эремодом и Гуннлафом – здешними жрецами, состоящими «при конунге», а не жившими по обыкновению на капище.
У вандалов, как известно, язык хорошо подвешен, а потому Гундамир заинтересовал дружинных помоложе частью выдуманными, частью лишь слегка приукрашенными сагами о чудесах полуденных стран, Беовульф пытался развлечь Вальхтеов старинными легендами. И все равно истинно варварского праздника, с богатырским весельем, безудержным хвастовством и чувством всеобщей доброжелательности, какое всегда возникало на пирах у Хловиса Меровинга или его дуксов, никак не получалось.
Еще и полночь не миновала, как конунгин, никак не выглядевшая утомленной, вежливо сообщила гостям, что она «устала» и вскоре отправится почивать: семейные покои располагались в дальней части длинного дома, за бревенчатой перегородкой.
Это выглядело странно: Вальхтеов обязаны были проводить в Олений зал, к супружескому ложу Хродгара – так велели правила пристойности, свято соблюдаемые варварами. Жена вождя должна быть примером; если собственный дом рядом, ночевать под чужой крышей не пристало. Однако три пожилые женщины, вероятно супруги или вдовы старейших воинов Хеорота, увели госпожу под угрюмыми взглядами Унферта и озадаченными Беовульфа, Хререка и Хенгеста. У перегородки сразу встали трое вооруженных данов.
– …Интересно знать, конунг сейчас в Оленьем зале совсем один? – пробурчал под нос Беовульф, исподлобья наблюдая за дружинными. Никто из них не выглядел пьяным, так, слегка замелевшие, на ногах держатся крепко. Богатырски опьянел только явившийся с Ремигием-годи лангобард по имени Эрзарих, сын Рекилы, да Гундамира и Алатея слегка покачивает – вандал и ант, что с них возьмешь! Молоды еще.
– Собирай своих. – Беовульф. схватив Хрокмунда медвежьей лапищей за предплечье, притянул дана к себе. – Хозяйка ушла на покой, значит и неженатым воинам в общинном доме делать нечего, нехорошо это. Заберите со столов что осталось, пойдем в мужской дом, как и велит закон.
Дан слегка побледнел, но сдержался, не желая показывать чужаку, что такое решение ему не нравится. Кивнул, подозвал дружинных.
Беовульф поморщился – мальчишки, толку от них никакого. И у каждого отсвет обреченности в глазах. Ничего, пусть привыкают – теперь пришлый Нибелунг здесь конунг!
– Пойду с вами. – На лавку перед Беовульфом уселся худощавый старец, назвавшийся кровным родичем Скильда Скевинга. – Я годи, а жрецам нельзя заводить жен что по вашей вере, что по моей. Стало быть, мне самое место в мужской избе, так обычаями предписано. Эремод и Гуннлаф тоже там ночуют.
– Иди, – пожал плечами Беовульф, вновь отметив, что у христианского годи на поясе висит булава. Значит, с оружием обучен обращаться. – Мне-то какое дело?
Епископ помолчал, видя, что предводитель «Людей Тумана» испытывает к нему чувство, близкое к неприязни. Явно показывать остерегается, не хочет обидеть незнакомого человека и тем более жреца. Причина такой неприязни одна: Скильд Скевинг, также именуемый Северином Магнусом Валентом.
Беовульф опасается, что годи заберет мальчишку, дарованного богами.
– Пускай парень сам решит, – повременив, сказал епископ. Вытащил из пояса золотую вещицу, положил на неровную столешницу. – Это не мои слова. Это слова твоего давнего знакомца… Узнаешь?
На досках лежало кольцо в виде крылатого змея с синим камушком на оконечье хвоста.
Знак Хранителя. Фафнира. Знак несомненный.
– Ты был там, в роще… – изумленно ахнул Беовульф. – Удивительное дело, нашел тропу к Ирминсулу и Фафнир пропустил тебя! Ну, годи, теперь ты с нами связан накрепко, цепью прикован. Не будь это нужно, Фафнир не прислал бы тебя в Даннмёрк! А Скильд… Скильд стал звеном, которое нас связало! Который раз повторяю – избранник богов!
– Потом поговорим. Ночь впереди длинная, за ней придет новый день и еще одна ночь… Отрежу-ка я часть окорока и прихвачу кувшин с пивом, лишними не будут. А ты попроси данов или своих, чтобы проводили Эрзариха в мужской дом. Сам видишь, добраться самому Эрзариху тяжко, а ночевать под открытым небом в Хеороте… кхм… я бы никому не посоветовал.
* * *
– Наше появление в Даннмёрке, и не где-нибудь, а именно в Золотом бурге Хродгара, может объясняться случайностью, невероятным стечением обстоятельств, – тихо говорил Северину епископ. Устроились они в самой дальней части дома, рядом с кожаным пологом, закрывавшим вход в оружейную, при лучине. Обнаглевший Фенрир сидел возле Ремигия, положив ему на колени губастую морду. Выклянчивал косточку. – Невозможная цепочка случайностей: именно ты оказался на пути ubilsaiwalas, при этом остался жив, именно тебя нашли Люди Тумана и взяли к себе благодаря подаренному мною кинжалу; я в свою очередь пустился на розыски без четкой цели и руководимый лишь порывом, наитием и желанием сбросить с себя оковы греха гордыни… И попал в сказку. В чем-то волшебную, в чем-то жутковатую. Сказку, в которой каждый встреченный по дороге человек и нечеловек так или иначе направлял мои стопы сюда, в Хеорот…
– Преподобный, вы сами неоднократно говорили: случайностей не бывает, все в тварном мире взаимосвязано.
– Я и сейчас этого не отрицаю. Выходит, мы должны были здесь оказаться. Испытание? Но какое? Твердость веры? Искушения? Прельстимся ли мы древними чудесами? Убоимся ли? Нет, ничего подобного… Я никак не могу нащупать связующую нить, объединяющий стержень, отыскать общий смысл. Вот проклятие логика и ритора, воспитанного в римских традициях, – везде нужно отыскать тайный символ, знак! А если его вообще нет?
– Дядя, по-моему, это чересчур! Скрытый смысл есть в каждом событии, его нужно лишь отыскать через верное истолкование знаков! Посмотри на Беовульфа: он не терзается сомнениями, для него все яснее ясного: в Даннмёрке поселилось зло, которое он обязан истребить, следуя древней клятве…
– Поселилось зло?.. – переспросил Ремигий. – Фафнир сказал: «Из моря выходит не зло, из моря выходит обида; зло лишь питает ее». Драконы любят загадывать загадки и играть словами – по крайней мере, так уверяют саги германцев… На что указывал Хранитель, вот вопрос? Северин, ты еще не уснул?
– Нет. Честно говоря, я боюсь спать.
– Чего бояться рядом с такими людьми? – Еепископ кивнул в сторону Беовульфа, шумно игравшего в кости с готами и Гундамиром возле очага. – Они не прикидываются, объявший Хеорот страх не коснулся твоих друзей, а если в душе нет ужаса, можно победить… Но кого именно победить?
– Гренделя, – отозвался Северин, с трудом произнеся имя, которое в Хеороте не смел упоминать ни один из подданных конунга Хродгара. – Проклятие Золотого бурга.
– Значит, Грендель? – Ремигий выстучал пальцами по столешнице долгую дробь. – Полагаю, ты знаешь об этом существе несколько больше, чем я, знакомство с Беовульфом обязывает.
– Нечего рассказывать. Даны молчат, только племянник конунга Хродульф кое-что открыл…
– Что же? Рассказывай. – Епископ усмехнулся. – Если я жрец, годи, значит обязан знать какие горести постигли мою паству, и попытаться помочь.
– Паству? – раскрыл рот Северин. – Какую? На пять дневных переходов вокруг нет ни одного кафолика!
– Ага, а ты значит, в ариане подался? Или вообще отрекся? Не красней, одна-единственная христианская душа для епископа – это целый Божий мир. Если однажды сам примешь священство, поймешь. Итак, я слушаю. Постарайся вспомнить, чему тебя учили в Салерно – разумное повествование складывается из мельчайших, кажущихся самыми незначительными подробностей, собственных наблюдений и выводов о предмете рассмотрения или явлений, каковые данный предмет окружают…
Ничего себе задача! Как можно достоверно описать нечто, зная о нем лишь из чужих уст? Особенно если указанное нечто с огромной долей вероятности смертными непознаваемо и принадлежит более к миру демоническому, бесплотному, нежели вещественному? Такое и знаменитому Августину из Гиппона, мастеру объяснять необъяснимое, не под силу!
С чего начать? Разумеется, с самого начала…
Двенадцать зим тому Хродгар был самым могучим конунгом к северу от устья Альбиса, унаследовав от отца большой многолюдный бург, много золота и серебра, взятого старым Хальвданом Скёльдунгом в походах, и власть над полутора десятками обширных родов, держащих все побережье Даннмёрка и часть больших островов к востоку – Фюн, Зейланд и прилегающий к ним архипелаг.
Сравнивая с Толозской Готией или Суасоном, можно сказать, что Хродгар правил самым настоящим королевством данов, с которым приходилось считаться более слабым соседям – некоторые племена ближних фризов, ютов и обитающих за проливом свеев платили конунгу дань, твердо зная, что в случае нападения врага даны всегда придут на помощь, а если Хродгар соберется в поход, можно будет рассчитывать на часть военной добычи.
Пугающие странности начались тем годом, когда Хререк, словно предчувствуя грядущие беды, ушел из дружины. Настоящей причиной, как знал Северин, было иное: Хререк по молодости был яростен и невоздержан, его полагали вутьей, а человек, не способный умерять священную ярость, всегда одиночка – взять его к себе может только Народ Тумана…
Так вот, когда выпал первый снег, в Хеороте начали исчезать люди. Бесследно. Они не уходили, как Хререк, покинувший Золотой бург по доброй воле. Никто не уйдет из поселка в начале зимы, холода в Даннмёрке свирепые: когда со стороны моря приносит снежную бурю, заблудиться можно и в полусотне шагов от дома, не найдешь дорогу – замерзнешь. Да и как может принесший клятву вождю дружинный покинуть своего конунга?
За время от начала снегопадов до зимнего солнцеворота сгинули девять человек – шесть воинов, две женщины и мальчишка, средь бела дня ушедший в близлежащий лесок за хворостом, да так и не вернувшийся.
Искали, конечно. Собаки брали след, но очень быстро поджимали хвосты и начинали подвывать, отказываясь идти дальше. Они не боялись – просто не хотели, а заставить псов идти дальше было невозможно ни побоями, ни щедрыми подачками.
Эремод-годи бросил палочки с рунами, отдал Вотану жертвенного козла и только головой покачал: руны возвещали недоброе, а боги жертву приняли с неохотой – кровь быстро сворачивалась на морозе, священный огонь не разгорался, дым стлался по земле, а не уходил в небо.
В этом тоже усмотрели дурное предзнаменование.
…Йоль, день, когда зимнее солнце начинает прирастать, возвещая скорое пришествие весны и возвращение тепла, варвары всех племен справляют от души, не жалея припасов и пива. Самый радостный праздник в году, когда в Оленьем зале собираются старейшины из окрестных деревень, дружина пирует чуть не трое суток подряд, пока не устанет от богатырского веселья, достойного легендарной Скандзы.
Подозрительные исчезновения и настороженность жрецов не могли испортить Йоль – сейчас зима, всякое случается! Когда солнце уходит, открываются прорехи между мирами, оттуда всякое непотребство может выползти. Кто знает, вдруг людей ледяной великан утащил? Такое бывало, старые люди рассказывали.
Восходящее «новое» солнце приветствовали у «божьего столба», возвышавшегося над мужскими домами. Пришли жрецы с капища, такой праздник надо встречать вместе с другими людьми. Эремод заколол быка, мясо потом унесли к стряпухам.
Пиршество началось в полдень, Олений зал вместил три с лишком сотни родичей Хродгара и гостей, сумевших добраться до Хеорота через заснеженные холмы Даннмёрка. Успокоились только глубоко ночью, когда повалились с ног даже самые стойкие.
Пробуждение оказалось кошмарным. Двадцать два человека не проснулись вовсе – их убили. Впрочем, нет, не так: не убили, а растерзали.
Когда первая паника улеглась – очень уж страшно выглядели последствия ночной бойни, – стали всем миром смекать, что произошло? Человек, даже очень сильный, не мог сотворить подобного, люди обычно убивают оружием, любому воину известно, как выглядят раны, нанесенные мечом, боевым топором или острием пики. У некоторых из погибших грудь словно бы разорвали огромной пястью, другим взрезали горло острейшими когтями, третьи…
Это и было самым чудовищным. На телах виднелись следы зубов – неизвестная тварь, заглянувшая ночью в Олений зал, не отказалась потрапезничать, предпочтя человечину иному угощению, которого на столах оставалось предостаточно.
Возникло множество вопросов. Почему не подняли тревогу? Кому принадлежат кровавые следы на стенах и половицах? Прежде никто и никогда не слышал о том, чтобы тролль, ледяной великан или иное подобное существо подошло близко к человеческому жилью, не говоря уже о том, чтобы напасть на людей прямиком в доме! Наконец, собаки: появись рядом с Оленьим залом чужак, человек или зверь, они переполошили бы весь поселок – псы у данов лютые, варвары нарочно ищут щенков-волчат, выращивают и получают потомство от волка и собаки; полуволк вынослив, силен и не ведает страха!
Двух собак потом нашли мертвыми, тварь сломала им шеи. Это какой неимоверной силищей надо обладать, чтобы справиться с огромными псами! Те, что остались живы – а свора у Хродгара была немаленькая, да и воины в мужском доме держали собак! – выглядели обычно, ненапуганными и невстревоженными. Да что же это делается, а?..
Все жрецы, кроме Эремода и молодого Гуннлафа, едва принявшего посвящение, тем днем молча ушли в капище – испрашивать богов. Вотан должен был сказать, за что прогневался на своего прежнего любимца Хродгара. Видать, в Асгарде тоже праздновали Йоль, и боги не ответили, а после и вообще отвернулись от Хеорота.
Эремод, не получая вестей из «нового» капища (жрецы поселились там незадолго до смерти старого конунга Хальвдана), находившегося на болотах всего-навсего в четверти дневного конного перехода от поселка, отправился туда, едва перестало мести и установились морозные солнечные дни. Болота давно замерзли, потому лошадка Эремода прошла напрямую, а не через тайную тропу, проложенную в незапамятные времена среди погибельных трясин…
Шесть трупов, из них два изъеденных – не волком, не хорьками, не лисицей и не медведем, какие в Даннмёрке встречались редко и только в лесах южнее, ближе к порубежью с ютами. Да и слова «изъеденный», «траченный», какие обычно используют для обозначения мертвецов, тела которых повредил обычный хищный зверь, большой или маленький, подходили мало: некто вначале убил всех шестерых годи, а потом устроил кровавую каннибальскую тризну, два скелета обглодав дочиста.
Эремод не убоялся, до сумерек исследовав капище вдоль и поперек. Никаких следов не нашел. Потом вскочил на коня и примчался в Золотой бург, говорить с Хродгаром. Если нечисть пришла к богам, на священную потайную землю, оберегаемую асами и ванами, значит дело совсем плохо. Жрецов убили – еще хуже. Да и людоедство…
Где такое видано, конунг? Что происходит? Чья вина?
Тогда, как уверял Хродульф, владетель Хеорота и военный вождь данов впервые «ушел от народа» – заперся в Оленьем зале, никого к себе не допускал, все тяготы власти переложив на молодую жену, прекрасную Вальхтеов. Только по весне взял себя в руки, собрал войско и ушел в поход – в дальний поход, не куда-нибудь, а за Бистулу.
Славно побился с жемайтами, литами и балтами, пощипал антов-кочевников, вернулся по осени с богатой добычей, свою долю отнес на капище: Эремод за лето хитроумно переманил двух фризских жрецов и одного сакса, соблазнив богатством и славой Хеорота. Приглашение они приняли, а предостерегающими словами Эремода пренебрегли, хотя годи честно рассказал, что произошло на капище минувшей зимой.
Все трое погибли следующей весной. Капище сочли проклятым, и больше люди туда никогда не ходили. Требы богам теперь относили в дальнее святилище, которое находилось между озерами у поселения Сканнеборг, в дне конного перехода.
…Вплоть до самого Йоля ничего не происходило. Никто не исчезал, зимовали мирно и бестревожно, прошлогодние события начали забываться. Однако на пятую седмицу после Йоля чудовище вернулось – тварь за ночь вырезала семнадцать дружинных, двое сгинули. Весной нашли кости на побережье и мелкие вещицы, по которым и опознали пропавших.
С каждым годом становилось только хуже: незримое чудовище убивало с наступлением холодов, редко случалось так, чтобы люди исчезали осенью или по ранней весне. Летом – никогда.
В иной, «удачный» год погибало всего три-четыре человека, но чаще всего за зиму монстр похищал или разметывал в клочья, оставляя недвусмысленные следы своих визитов в Хеорот прямо посреди бурга, не меньше двадцати дружинных или тех, кто случайно вышел ночью из дому.
Хродгар пытался бороться – устраивал засады, копал волчьи ямы, ездил в большое капище к фризам, с богатыми приношениями: короб с золотыми монетами и украшениями и пять быков в жертву. Избавиться от кровавого призрака Хеорота не удавалось – он возвращался, когда на черную осеннюю землю Даннмёрка падали первые снежинки.
Седьмым годом от своего первого появления чудовище обозначило себя, назвалось и пригрозило – Хеорот и род Хродгара сгинет! Время значения не имеет – никто из живущих здесь не избежит погибели!
– Постой, постой. – Ремигий коснулся плеча увлекшегося рассказом Северина. – То есть как «обозначило»? И что значит «род Хродгара»?
– У конунга было двое сыновей. Вальхтеов вовсе не бесплодна, так говорят, чтобы… Чтобы ввести в заблуждение других. Но все даны знают, что от чресел Хродгара родились два мальчика, Хредрик и Хродмунд. Их обоих забрал… Забрал Грендель. Той зимой он нанес самый страшный удар, после которого владетель Золотого бурга и лишился рассудка.
Чудовище, будто нарочно, приходило на праздники, оно словно хотело показать, что не опасается гнева богов, а человек для него – ничто, добыча, ёдово… Грендель объявился в ночь на «Доннарово дарение», когда почитался огонь, воспламененный молотом первейшего воителя Асгарда. На этот раз он не скрывался и не ждал, пока в Хеороте уснут – просто вышиб дверь и набросился на ошеломленных дружинных. Сопротивляться было невозможно, силой и быстротой Грендель превосходил десятерых и, похоже, использовал колдовство.
– Хродульф видел его мельком, – тихо говорил Северин. – Грендель похож на человека, только невообразимо огромного. Чтобы войти в двери Оленьего зала, ему пришлось согнуться чуть не вдвое. Ходит на двух ногах… Больше племянник конунга ничего сказать не мог, одно твердил: обличье Гренделя словами описать невозможно. В любое мгновение он может сменить облик, Грендель якобы материален и в то же время бесплотен. Как так может быть, не пойму…
– Это малозначащие частности, – махнул рукой епископ. – Потом выясним, уверен. Что произошло дальше?
– Монстр перебил чуть не полсотни воинов за очень короткое время – в доме обороняться тяжело, началась свалка. Хродгар тоже взялся за меч, но чудовище выбило оружие из рук конунга, схватило его за горло, что-то прошипело – слов никто не разобрал. Потом Грендель отбросил вождя данов, он ударился о стену и потерял сознание. Чудище ворвалось в жилые покои, убило еще человек десять, включая кормилиц хродгаровых сыновей, забрало детей и ушло прочь…
Вальхтеов тогда чудом уцелела, Грендель ее серьезно ранил, прорвал когтями плечо и грудь. Конунгин болела до самого лета, а конунг очнулся лишь четыре дня спустя после этого нападения. Едва открыл глаза, закричал: «Грендель, Грендель!!» – так в Хеороте узнали имя тролля, – потом конунг обрывочно рассказал про угрозы чудовища: мол, Золотой бург непременно будет истреблен.
Хродгар оставался не в себе, его жена при смерти, власть на время принял Унферт как самый старший. С тех пор разум к конунгу так и не вернулся; счастье для данов, что Вальхтеов выздоровела и держит род крепкой рукой… Вернее, остатки рода – многие ушли. Вот и всё.
– Ну и ну, – протянул Ремигий. – Нечистая сила, а? Первое что приходит на ум. Настоящий демон, да только о подобных демонах мне ничего не известно. Дьявол действует иначе, через поступки людей…
– Даны – язычники, – напомнил Северин.
– И что? Многобожие не обязательно подразумевает связь с Падшим, сколько раз я тебе говорил… Еще что-нибудь знаешь?
– Дядя, мы провели здесь всего один день… Одно скажу: плохо в Хеороте, душно.
– Это я и без тебя заметил. Как думаешь, Грендель сегодня придет?
Северин вздрогнул. Поймал озадаченный взгляд Беовульфа – разговор шел на латинском языке, а военный вождь понимал его плохо, был знаком только с простонародным говором, а не с классической речью природных римлян.
– Будет новый день, и будут заботы, – с неуместной и кажущейся наигранной непринужденностью сказал Ремигий, на сей раз по-готски. – Очень поздно, скоро рассвет, а завтра у нас много дел. Беовульф, ты не станешь противиться, если вам окажет посильную помощь христианский жрец?
– Тебя прислал Фафнир, – просто ответил гаут, пожав плечами. – Хранитель ничего не делает без толку. Помогай, чем сможешь, но… Прости, но в сражении от тебя пользы будет немного.
– Смотря в каком сражении, – многозначительно ответил епископ и улыбнулся. – Битвы бывают разные, а слово иногда разит пострашнее, чем меч. Ты же скальд, Беовульф, тебе досталась капля мёда поэзии, должен знать…
* * *
Спал Северин плохо, ворочался, терзался неза-поминавшимися кошмарами. Дважды просыпался, пил воду, заметил, что Алатей бодрствует, по обыкновению строгая палочку у горящего очага, потом снова проваливался в темный омут, где обитали неведомые чудовища. Успокоился только под утро и бессовестно продрых до самого полудня.
Поднявшись, обнаружил, что никого больше в мужском доме нет. Оделся, наскоро перекусил вчерашними лепешками и остатками окорока, взял оружие, вышел на свет и нос к носу столкнулся с любимым дядюшкой, вполне бодрым и даже отчасти довольным.
– Шел тебя будить, – сказал Ремигий. – Отвыкай долго спать, мы не в Суасоне.
– А где Беовульф?
– Взял лошадей и вместе с Эрзарихом уехал к Сканнеборгу, на большое капище, остальные пошли на берег. Я успел поговорить с Вальхтеов и добиться встречи с Хродгаром – жаль конунга, его душевная болезнь куда более глубока, чем я полагал… Пойдем, погуляем?
– Куда? – оторопел Северин. Предложение просто «погулять» в Хеороте выглядело отчасти нелепо.
– А что такого? – поднял брови епископ. – Прекрасный день, солнце, тепло… Заодно осмотримся. Чего бояться днем? Вот и Фенрир с нами пойдет…
Серый римский пес лениво выбрался из дома и отчаянно зевнул. Посмотрел на людей вопросительно.
– …Беовульф и Хенгест полагают, что чудовище прячется где-то неподалеку, – говорил Ремигий, степенно шагая по направлению к побережным скалам. – Сам посуди, стал бы Грендель жить где-нибудь на островах Фризии? Ходить за добычей утомительно… Но скрывается он очень хорошо, надо отдать должное – насколько я понял, в прежние годы, еще до умопомешательства, Хродгар с дружиной прочесали частым гребнем все побережье и холмы на много стадиев окрест, не пропустили ни одной болотины, ни единой пещерки или норы, где и мышь-полевка с трудом поместится, не говоря уже о великане.
– По-моему, Грендель не великан. По крайней мере, в обычном понимании варваров – йотуны и турсы обитают в безлюдных землях, на горных ледниках или в жерлах вулканов, подальше от человека.
– Вот видишь, сын мой, теперь и ты начал относиться к мифам варварских народов с уважением, а еще на прошлое Рождество скривил бы нос и сказал: это глупые россказни, никаких великанов не бывает! Теперь ты говоришь о существах легендарных и сказочных вполне серьезно… Верно, дефиниции сейчас расставить сложно, и подобрать единственно верное слово, определяющее сущность Гренделя, я не в состоянии – тролль, великан, циклоп наконец?
– Откуда здесь взяться циклопам?
– Неоткуда, конечно. Средиземное море с островом циклопов, на который высаживался Одиссей, далековато… Установим так: Грендель крупен телом, силен и явно превосходит человека всеми статями. Вот и первый знак, первое определение – Грендель есть великан. Разумно?
– А также людоед, – дополнил Северин.
– …Еще он питает враждебность исключительно к семье Хродгара-конунга и не нападает на данов из иных семей. Кроме того, он отчасти похож на человека, но и обладает некоторыми чертами зверя – когтями и клыками, а равно и способностями необычайными, колдовскими. Понимаешь теперь, как много мы о нем знаем?
– И насколько мало!
– Предпочитаю знать мало, нежели гадать о большем. Ибо твердое знание и умозрительные догадки сравнимы с полновесным золотым солидом константинопольской чеканки и потертой медяшкой, беззаконно пущенной в оборот одним из императоров-самозванцев…
Хеорот остался далеко позади, Олений зал превратился в коричневое пятнышко на фоне зеленеющих возвышенностей и серо-бурых нагромождений валунов. Перед Северином и епископом Ремигием расстилалось море – они стояли на краю скалистого откоса, далеко внизу на песчаную полосу накатывали серые пенные волны. В отдалении замечались несколько маленьких островков.
Фенрир остановился возле самого обрыва, повел носом и радостно гавкнул.
– Кажется, я вижу Хенгеста, – сказал Ремигий. – Левее, почти под нами… Интересно, где можно спуститься и при этом не переломать ноги? Фенрир, веди!
Отыскалась тропа, несомненно вырубленная в камне людьми – гранит хранил следы железного инструмента, ступеньки были узкими и неровными. Дальше к северу, где занятое дюнами пространство становилось шире, Северин рассмотрел три темных деревянных строения, оказавшихся лодочными сараями, в которых даны хранили свои лодьи.
– …Видите острова? – Ют, обследовавший берег на пару с Хререком, дождался, когда Северин и епископ спустятся со скального карниза, и вытянул руку в сторону моря. – Почему бы троллю не прятаться на острове? До берега совсем недалеко, полтора десятка лучных перестрелов, можно пройти по отмелям.
– Когда-то Хродгар думал так же, – отозвался дан. – На островках осмотрели каждую щель, каждый валун. Пусто – только гнезда чаек, лежбища тюленей и хилые сосенки. Никаких пещер.
– А почему вы решили, что Грендель прячется именно в пещере? – задумчиво сказал Ремигий. – Он вполне может обитать на дне моря.
– Море принадлежит богам Ванахейма, – напомнил Хререк. – Человеку не след шутить с глубинами, для смертного предназначена земля. Найти Гренделя в море не сможет никто. И никогда. Особенно если он… Если он посланец ванов.
– Боги, покровительствующие жизни, и Грендель? – вскинул голову ют. – Не верю.
– И я не верю, хорошо зная ваших богов, – сказал Ремигий. – Но где еще искать? За целую дюжину зим логовища не обнаружили, пускай и обшарили все побережье, ближние и дальние холмы, острова, озера на востоке… Двенадцать зим – срок немалый. Хродгар, Унферт и другие чего-то не замечали. Не смогли сообразить. А так бывает только тогда, когда решение загадки очевидно.
– Как?
– Когда тайна вовсе не является тайной. Когда ответ под носом, рядом, только руку протяни. Почему все думают, что Грендель приходит именно со стороны моря?
– Остовы обычно находили на берегу, – ответил Хререк. – Еще Грендель пахнет тиной. Словно тот великан, которого мы видели в первую ночевку на берегу Даннмёрка. Так говорил Хродульф. Руку мне рубите, но тем вечером приходил Грендель, я уверен!
– Тогда почему он вас не тронул, хотя мог пройти через охранительный круг?
– Никто из нас не приходится родичем конунгу данов, – рассудительно сказал Хенгест. – А Грендель убивает только ближних Хродгара.
– Я родич, – неожиданно проговорил Хререк. – В шестом колене. Мой отец был сыном сына третьего брата старого Хальвдана, отца Хродгара. Одна кровь. Грендель учуял бы ее!
– Но ты ушел, отрекся от рода!
– Кровь не изменишь никакими клятвами.
– Верно, – согласился Ремигий. – Я заплутал в мыслях, говоря откровенно, а смутить жреца нелегко… Как ты говорил, Хререк, останки похищенных чудовищем людей находили только на морском побережье?
– Если он не оставлял трупы в Хеороте.
– Сколько человек забрал Грендель в эти годы, конечно неизвестно. – Ремигий потер лоб указательным пальцем. – Видимо, довольно много. Десять десятков? Двадцать?
– Эремод-годи должен знать, – ответил Хререк. – Или Гуннлаф. Жрецы помнят о всех родившихся или умерших, ни одна тризна не пройдет без годи… Однако да, много.
– А сколько… гм… убитых нашли на берегу, кто-нибудь знает?
Хререк задумался. Поговорив вчера и нынешним утром с некоторыми старыми знакомцами, доверившимися бывшему родичу, – знал: из прежней дружины Хродгара уцелело всего одиннадцать воинов, не считая вальхов, оберегающих жену конунга…
Кстати, про вальхов: оказывается, соплеменники Вальхтеов давно отказались жить в Золотом бурге, поставили шатры в межхолмье за Оленьим залом и приходили в Хеорот только по обязанности, стоять на страже. Самое удивительное в том, что из полного десятка вальхов двое погибли не от когтей Гренделя, а сложили головы в походах, когда Хродгар еще водил дружину к Бистуле, воевал с антами и готами, сидящими на землях за рекой…
Грендель вальхов не трогал, хотя каждый из них видывал чудовище лицом к лицу и даже сражался с ним – достаточно вспомнить ту кровавую ночь, когда тролль пришел за новорожденными детьми Хродгара и поранил конунгин, пытавшуюся защитить малышей. Поранил, но не убил, это тоже важно!
…Хререк вызнал, что из многих похищенных нашли только два с небольшим десятка. Некоторые, подобно найденному минувшим днем Фенриром несчастливцу, действительно лежали у побережных скал. Двоих или троих случайно обнаружили в леске, чуть севернее Хеорота. Еще один разметанный скелет отыскали охотники из соседней деревни – слишком далеко от Золотого бурга и в противоположной от моря стороне.
– Где именно – у моря? – наседал Ремигий. Хререку столь настойчивый допрос казался не слишком учтивым, но возражать жрецу, пускай и почитающему не асов и ванов, а Бога Единого, не стоило: если старый и мудрый годи сможет напасть на след, оно только к лучшему. – Здесь, на песчаной косе, или наверху, где лежал… Тот, кого нашли вчера?
– Что ты прицепился, будто репей? – беззлобно проворчал дан. – Меня же тут не было! А Гуннар и Сигмунд сказали, будто Грендель кидал… То есть бросал мертвецов вниз, с откоса. Сюда, в дюны… Сам их спроси!
– Так-так. – Ремигий снял шапку, пригладил волосы и утер лоб: солнце припекало, ходить в меховой одежде по весне становилось неудобно. – Северин… э-э… Скильд, пойдем-ка со мной. Хенгест, а где остальные?
– Ариарих с Витимером пошли на полдень вдоль моря, глядишь и найдут что-нибудь в ущельях. Гундамир и Алатей поехали вместе с Унфертом в окрестные деревни, присматриваться и выспрашивать.
– Ясно. Подумаем вечером, когда все вернутся.
– Беовульф приедет из Сканнеборга только завтра днем, далеко…
– Вот именно – далеко, – скороговоркой произнес епископ. – А то, что мы ищем, очень и очень близко! Северин, пошли1 Фенрир, фить-фить, ты нам пригодишься! Хререк, как, говоришь, именуют твоих знакомцев из старой дружины конунга Хродгара?..
* * *
Как говорили римляне в старые языческие времена – епископа Ремигия посетила муза. Ромейский годи сбросил маску беззаботности, стал быстр в движениях, сосредоточен и резок. По пути к Хеороту громко процитировал:
Iustumettenacempropositivirum
Si fractus inlabatur orbis
Impavidum ferient ruinae..[32]
– Кажется, нашел… – сказал потом Ремигий. – Даст Господь, окажусь прав. Ох гордыня, моя гордыня…
– Дядя, я ничего не понимаю, – выдохнул поспешавший за его преподобием Северин. – Я не сумел связать знаки, каюсь. Что вы нашли?
– Уточню: отыскалась лишь догадка, сын мой. Возможно, я иду по ошибочному пути – не забудем слова Хранителя-дракона о том, что нечто выходит именно «из моря», но вдруг Фафнир изъяснялся иносказаниями? У меня появилось мимолетное предположение, во многом нерациональное! Est deus in nobis, как говаривал Овидий, но бог этот изменчив и несовершенен, как несовершенна человеческая душа! Я однажды упоминал про некоторую ограниченность варваров, о запретах, которые не способен нарушить даже самый доблестный воин?
– Помню. Но не понимаю, – повторил Северин.
– Учись сам делать выводы на основе услышанного! Потом, потом! Где здесь конюшни? Беги, найди кого-нибудь!
– Кого? – Северин все более недоумевал. Дядюшка уже не суетился, его аж потряхивало от возбуждения. – Унферт уехал, Хродульф…
– Да хоть десятника, этого… как его?.. Хрокмунда! Нам нужен проводник, знающий окрестности! Чего стоишь? Вприпрыжку! Я оседлаю лошадей!.. Вот незадача, Эрзарих уехал, он бы нам очень пригодился!
Окончательно запутавшись, Северин рысью кинулся вначале к мужскому дому, потом в Олений зал, после – в поселок под холмом.
Отыскал Хрокмунда, заставил его подняться наверх, застращав сердитостью и недовольством великого жреца Бога Единого, какого почитают ромеи, готы и франки. Хрокмунд нахмурился, но отказать не посмел – поутру Вальхтеов приказала слушать седого ромея так же, как и Эремода, старого годи.
Чем прельстил неожиданный гость с полудня жену конунга, было непонятно; о каких-либо неприличностях подумать было решительно невозможно, Вальхтеов замужем, а Ремигий (которого даны сразу прозвали «франком») – жрец, кроме того он стар, пускай и виден собой.
Тем не менее конунгин после встречи со священником франков мгновенно дала понять подданным – Ремигий-годи куда более желанный гость, чем пришлые Нибелунги, которых о помощи никто не просил. Почему так случилось, знали только сама Вальхтеов и христианский епископ.
– Проводишь нас, – приказал Ремигий Хрокмунду. – Полдень едва миновал, закат не скоро, обернуться в обе стороны успеем, вернемся на закате.
– Куда проводить? – Молодой дан сдвинул брови. – Может, позвать еще людей? Пятерых или десяток?
– Обойдемся. – Епископ легко вскочил в седло. – Сначала едем к вальхам. Они ведь живут в стороне от Хеорота?..
* * *
– Меня прислала госпожа, – не разводя лишних церемоний начал Ремигий. – Конунгин сказала, что вы можете помочь.
Вальхи расположились на почтительном расстоянии – отсюда Олений зал выглядел небольшой темной коробочкой, положенной неким великаном на вершину холма. Чтобы добраться пешком до Хеорота, придется затратить некоторое время, но осторожные соплеменники хозяйки предпочитали держаться на расстоянии от дома – не хотели лишний раз искушать судьбу. И, разумеется, Гренделя.
Два шатра из выдубленных шкур и плотного серого войлока, поленница, открытый очаг под навесом, рядом с ним маленькая кузня для собственных нужд. Обстановка самая спартанская, ничего лишнего.
Встретил гостей старший – очень высокий вальх, смуглый будто сириец или египтянин. Имя ему было Ариовист. Личность до крайности живописная – прежде Северин видывал только галлов, но они немногим отличались внешне от германцев, разве что волосом темнее да бороды бреют по старинной традиции, привившейся за времена римского владычества.
Сомнений не было: Ариовист и его повелительница принадлежат к племени «старых» кельтов, наподобие бойгов или свессинов, тех, что населяли Европу задолго до появления италийских легионов и сохранившихся ныне только в самых глухих уголках – горах Гельвеции или Богемии, в непроходимых лесах и болотах за Бистулой, возле морского побережья Балтии. Немногим удалось пережить Великое Нашествие из Скандзы.
Выглядел Ариовист грозно – при иссиня-черных волосах и коричневой коже глаза у него были ярко-голубые и холодные, выражавшие только настороженность и недоверие. На лбу и щеках вытутаированные тонкие узоры, на предплечьях и тыльной стороне ладоней татуировки цветные – красные и зеленые. В ушах тяжелые золотые серьги, длиннющие усы заплетены в косички. Одежда самая простая – штаны из кожи, рубаха да обычная меховая безрукавка. Изогнутый кинжал на тонком поясе. Ходит Ариовист босиком.
По мнению Северина, именно так должен был выглядеть великий кельтский вождь Верцингиторикс, с которым упорно воевал Юлий Цезарь пятьсот лет назад. И впрямь варвар из варваров – с облагороженным римской цивилизацией Хловисом никакого сравнения!
– Я ждал вас, Вальхтеов предупредила, – кивнул Ариовист, выслушав Ремигия. – Спрашивай, жрец.
Чересчур многого епископ от Ариовиста не ожидал и был прав: оберегавших госпожу соплеменников интересовали только их прямые обязанности – несмотря на долгие годы, проведенные в Хеороте, даны остались для вальхов чужаками с иными обычаями и богами. Кроме того, Ариовист не мог избавиться от чувства вины перед конунгин: не уберег ее сыновей и позволил Гренделю поранить Вальхтеов.
Детей искали? Конечно искали – и до сих пор ищем! Жизнь на это положим. Да только одна беда: духи говорят, что их нет в числе живых. Оно их убило, никаких сомнений. Оно способно только убивать. – Ты видел Гренделя своими глазами и бился с ним, – сказал Ремигий. Ариовист недовольно поморщился – совсем негоже называть чудовище по имени пусть даже и светлым днем. – Расскажи.
Косноязычием кельты никогда не страдали – любой из вальхов отличный рассказчик, однако сейчас Ариовист с трудом подбирал слова. Ничего нового он не сообщил, но преподобный выделил некоторые дополнения к привычному образу кровожадного тролля: Ариовист обмолвился, будто в Гренделе есть… Да, звучит странно, но в нем замечались человеческие черты. И кровь у него теплая.
– Кровь? – выпрямился Ремигий. – Выходит, вы Гре… кхм… его ранили? Можно ранить, значит можно убить?!
Ариовист помолчал, вздохнул, сходил в шатер и принес продолговатый предмет, завернутый в старую тряпицу. Отбросил ткань, явив короткий клинок, напоминавший римский гладий. Лезвие обломилось в верхней трети, металл пошел трещинами.
Северин вытянул шею, стараясь рассмотреть оружие подробнее, и сразу отметил странное травление возле гарды: неизвестный гравировщик сплел воедино изображения священных животных: оленя, лошади и ворона – знаки Церунноса, Эпоны и Луг-га, древних кельтских богов. Вкруг шла надпись округлыми письменами вальхов, прочно забытыми еще в эпоху Клавдия – смысл этих символов ныне утрачен.
– Оружие посвящено Незримым, – тотчас понял Ремигий. – Судя по ковке и рисунку, меч очень старый, ему не одно столетие…
– Прадедов, – отрезал Ариовист. – Только этим клинком и получилось тролля поразить. В ногу, справа. Другим оружием никак – стрелы отскакивают, мечи по шкуре скользят. И пускай меч ковали не люди, а другие, все одно сломался.
– Кто – другие? – не удержался Северин и немедля опустил глаза, перехватив недружелюбный взгляд вальха.
– Не твоего ума дело, сопляк, – бросил Ариовист. – Иноплеменникам этого знать незачем.
– Кровь, значит, теплая? – поспешил вернуться к исходной теме Ремигий. – Такая же, как у человека?
– Да, – кивнул вальх. – Немного темнее, чем у людей, но все равно теплая и красная.
– Я слыхал, будто у ледяных великанов, хримтурсов, кровь синяя, – встрял Хрокмунд. – У троллей черная.
– Прекрасно, – буркнул епископ. – Спасибо тебе, Ариовист, ты очень помог. Прошу об одном: в ближайшие дни с Вальхтеов и Оленьего зала глаз не сводить, на ночную стражу вставайте по четверо, а не по двое.
– Ты чего-то ждешь? – негромко спросил вальх.
– Жду. Падения проклятия Хеорота. Разгадка этой тайны совсем рядом, след четкий и ясный… Северин, Хрокмунд – в седла! Поедем к восходу, в сторону болот!
* * *
– Дядя, надо вернуться! – взмолился Северин. – Солнце к горизонту идет, да и скверно здесь-Так скверно – сил нет!
Хрокмунд-дан не повторил слова епископского племянника только из гордости, пускай и готов был немедленно развернуть коня и без остановки скакать прочь, до самого Хеорота.
– Возвращаемся, – согласился Ремигий. – И впрямь, места очень нехорошие, аж сердце щемить начало. Глядите, опять ползающие огни…
Лошадка епископа всхрапнула и едва не понесла, чудом удалось сдержать. Только когда унылые туманные холмы исчезли в дымке далеко позади, животные успокоились и перестали вздрагивать.
…Несмотря на тихое сопротивление Хрокмунда, преподобный настоял на обследовании кромки болот, находившихся в дюжине римских миль от Оленьего зала, в глубине полуострова Даннмёрк, за каменистыми вересковыми лугами и хвойными рощицами.
Деревень в этой стороне не было, люди предпочитали селиться вдоль морского побережья, на берегах речек или севернее, на возвышенностях вокруг Сканнерборга. Здесь, в широких ложбинах между низкими безлесными холмами, простерлись топи, питаемые многочисленными ручьями, стекавшими с пологих гряд.
Места удивительно мрачные, ни одного яркого живого пятнышка – все оттенки серого, бурые и зеленоватые пятна разделяющих трясины островков. Черные омуты, безжизненно-желтые заросли прошлогоднего тростника и высохшей осоки, полоски ноздреватого снега, еще не растопленного весенним солнцем. Словом, тоска.
Запахи тоже не радовали – смердит гнилью и затхлой водой, слабый ветерок доносит сомнительный аромат прелой травы. Под копытами лошадок хлюпает, где-то в отдалении зловеще перекликаются невидимые с берега болота выпи: голос у этой птицы на редкость замогильный…
– Хель, – сказал Хрокмунд, едва всадники поднялись на гребень холма и перед ними простерлась безотрадная низина. – Думается мне, владения великанши Хель в подземном мире выглядят так же. Ни одной искорки жизни.
– Очень верные слова, – покачал головой Ремигий. – Бр-р, даже сейчас, при ярком солнце, здесь неуютно.
– Вниз лучше не спускаться, – предупредил дан. – Тропы в болотах есть, но ходить по ним можно только летом, и знают о них немногие. Иногда кажется, что впереди ровный лужок, а на самом деле трясина. Люди о них знают, но скот часто гибнет – если овец оставить без присмотра, они уходят в сторону болот. Проехать через топи можно только по холмам, это самый короткий путь на Сканнерборг, но им почти никто не пользуется. Можно заблудиться.
– Тролля на болотах искали? – напрямую спросил епископ.
– Обыскали каждый островок, даже такие маленькие, где и лесной кот поместится только замочив лапы. В последние годы четверых дружинных потеряли в топях.
– То есть как – потеряли? – Ремигий обернулся и озадаченно уставился на Хрокмунда. – Вы же не по одному ходили?
– В десятке, не меньше. Бывает ведь – отошел человек вечером до ветру, угодил в трясину и поминай как звали. Я сам не ходил, слишком мал был. От Унферта слышал.
– Проедем еще немного, – сказал епископ и подтолкнул лошадь пятками в бока. Ни Северину, ни Хрокмунду следовать за преподобным решительно не хотелось, но ослушаться было невозможно. – Хрокмунд, ответь, а где находится старое заброшенное капище?
– К полуденному восходу отсюда, – неуверенно сказал дан, вытянув руку в сторону серой равнины. – Точно не знаю. Туда очень и очень давно никто не ходил.
– Очень давно… – повторил Ремигий. – Северин, смотри внимательно, запоминай дорогу. Впрочем, если поедем по холмам, точно не заплутаем, они выстроены цепочкой…
Оказалось, что и в этом печальном краю некогда обитали люди: Хрокмунд показал несколько менгиров, иссеченных непонятными значками и угловатыми, полустершимися рисунками, изображавшими людей, волков и туров. Отыскался остов дома – неровный прямоугольник, сложенный из камня, возле него находился рукотворный курганчик высотой в человеческий рост.
– Это строили не фризы и не юты, которые жили тут до нашего прихода, – пояснил Хрокмунд. – Руны непонятные, головы у людей на рисунках другие – череп вытянутый… Может быть, этим камням сотня сотен зим. Кельты?
– Нет, – покачал головой епископ. – Это кто угодно, но не кельты.
– Унферт рассказывал, будто на болотах всякая пакость обитает, – несмело сказал Северин, которому внезапно стало холодно. Плащ не грел, а солнечные лучи будто перестали давать тепло. Усилившийся ветер посвистывал между зубьев-менгиров чересчур пугающе. – Получается, в Даннмёрке живут… Живут злые твари помимо Гренделя?
– А где их нет? – отмахнулся Хрокмунд. – У вас, в землях франков, иначе? Водяников в омутах не раз видывали, тени странные в тумане ходят. Давно, еще в детстве, я на берегу приметил Ледяную Деву – едва ноги унес… Тьфу, ромей, накличешь! Нельзя о других говорить здесь.
– Нам – можно, – будто невзначай заметил епископ. – Мы люди иной веры, и наш Бог защитит от любой напасти. Он закрывает уши галиуруннов от наших речей, потому и «накликать» у меня или Скильда никак не получится. Поверь слову годи – я знаю, о чем говорю.
– Жрецу я поверю, – нахмурился Хрокмунд. – Хороший бог. Расскажешь о нем потом? И все равно, не надо говорить лишнего, всякое случается…
Ремигий хитро покосился на племянника: вот, мол, как надо миссионерское слово варварам нести. Доступно и просто, без навязчивости, подкрепляя речи своим авторитетом.
Что искал епископ, какие приметы высматривал? Непонятно. Иногда спускался с седла, заметив странное углубление на сырой почве в низинках между холмов, разглядывал древние камни, на которых рука древнего человека оставила свой след. Изредка бурчал под нос, что Эрзариха следовало бы наказать за то, что без разрешения уехал с Беовульфом на дальнее капище – сейчас лангобард очень бы пригодился, следопыт он отменный. Но ведь не накажешь, Эрзарих – свободный человек.
Начало вечереть, на болотах стало донельзя неуютно – в глубоких тенях от холмов и редких скальных выходов начали мелькать едва заметные белесые огоньки, будто тусклые искорки. Удивляла постоянность ветра – никаких порывов или перемен направления: казалось, что ветер истекает из единого источника, находящегося где-то в стороне Полуночи, как водный поток в горах. Ни сильнее и ни слабее, а с неизменной силой…
Появились новые звуки – выпь утихла, зато явственно различалось бульканье воды в омутах, на поверхность всплывали огромные пузыри. Хрокмунд вполголоса сказал, что это водяники и утопцы просыпаются. Ночь скоро, а ночью живому человеку тут делать решительно нечего!
Ремигий столь прозрачный намек понял и развернул лошадь – пора ехать обратно в Хеорот, незачем рисковать лишний раз.
Лошади внезапно присели на задние ноги и боязливо попятились – над тоскливой равниной разнесся плач. Настоящий плач, почти человеческий, с низкими стенающими нотками. Где-то в отдалении незримое существо рыдало, изливало свою горечь освещенному багровеющим предзакатным солнцем миру, вплетало в эту бесконечную руладу неразличимые и непонятные слова, терявшиеся среди надрывных стонов.
– Что это такое? – очень медленно и тихо вопросил епископ. – Хрокмунд?
– Не знаю, – шикнул дан. – Какая тебе разница, годи? Это не человек!
– Но и не зверь… – Ремигий бросил взгляд на перепуганного Северина и сказал по-латыни: – В этом голосе нет ярости, только страдание. Тебе не кажется?
Северину так не казалось – в доносящихся с начавших покрываться пеленой тумана болот завываниях он видел только угрозу. Да, именно угрозу: затихнув на несколько мгновений, плач сменился на гневные, злобные взрыкивания, слышные то четче, то совсем затихающие.
Где-то совсем рядом в трясинах всплеснуло и захрипело. Хрокмунд схватился за меч, Северин непроизвольно коснулся рукояти кинжала с рунами. Ремигий застыл, вслушиваясь.
– Это он, – сквозь зубы молвил епископ, натягивая поводья и пытаясь удержать испуганную лошадь. – Обе руки на отсечение даю – Грендель! Не знаю почему, но я в этом убежден! Дракон Фафнир произнес слово «обида»…. Не зло, а обида! Не могу объяснить более разумно, это наитие, предчувствие! Называйте как угодно! И прячется тролль именно здесь, а не в море. Кажется, я даже знаю, где именно…
– Дядя, надо вернуться!..
Лошадей пустили рысью по недавним следам, не успевшим исчезнуть за столь краткое время. Миновав четыре или пять римских миль, всадники вышли на изумрудно-зеленое вересковое поле, Хрокмунд моментально отыскал ориентир – одинокую скалу, торчавшую посреди всхолмий, приказал взять левее.
Солнце, отстоящее на семь пальцев от горизонта, светило прямо в глаза и готовилось уйти в воды отдаленного Гесперийского моря.
– Галопом, – приказал Ремигий. – Мы должны оказаться в Хеороте до заката. И помните – за нами идет тень…
Северин непроизвольно оглянулся. Что имел в виду преподобный? Ночную тьму, накатывающую синей звездной волной с востока или…
Или того, кто стенал и плакал на болотах?
* * *
– Боюсь, отдохнуть этой ночью не получится, – сказал епископ Северину. – Какая жалость, что Беовульф не вернулся… Без него нам придется туго.
Картулярий угрюмо промолчал – ему было страшно.
…Сразу по возвращении в поселок преподобный отправился в Олений зал, переговорить с Вальхтеов. Вернулся в мужской дом недовольным и нахмурившимся, но о краткой беседе с конунгин вновь не обмолвился и словом. Почему Ремигий темнит и не желает делиться своими соображениями, Северин не понимал – следовало бы все рассказать Хенгесту, оставшемуся в отсутствие военного вождя за старшего!
Ют и сам видел, что годи знает куда больше, чем все прочие, но навязываться и расспрашивать не стал – во-первых, это невежливо, во-вторых, ход мыслей жрецов обычному воину непостижим, их взгляд проникает за Стены Мира и зрит тайное, сокрытое от прочих людей. Это Хенгест знал по собственному опыту.
– …Вальхтеов предложила нам переночевать в Оленьем зале, – наконец соизволил высказаться Ремигий. Нибелунги хором охнули, кто одобрительно, кто изумленно. У Гундамира с Алатеем загорелись глаза: может быть, сегодня предстоит настоящее дело! Вредный годи, однако, разочаровал. – Я взял на себя смелость отказаться.
– Почему? – наклонил голову Хенгест. – Разве ты военный вождь?
– Военный вождь у нас – Беовульф, – парировал Ремигий. – А я в вашей развеселой компании – жрец, так уж получилось, не взыщите. Мое дело – давать разумные советы и предостерегать от поспешных и гибельных решений. Больше того, я настоял на том, чтобы госпожа ночевала в общинном доме, как и вчера. Запретил выставлять стражу в доме Хродгара, конунг останется там один, ему не привыкать. Унферт и остальные не стали перечить.
– Вальхтеов послушалась? – почти зачарованно спросил Гундамир. Да где такое видано, чтобы заезжий годи, поклоняющийся иным богам, командовал женой вождя и его ближними! Авторитет авторитетом, но так делать нельзя, это противно закону! – А что сказали Эремод и Гуннлаф?
– Ничего, – пожал плечами Ремигий. – Они сейчас придут к нам, нынче каждая пара рук и каждый меч на счету.
Северин тихонько вздохнул. Никто не спорит, жрецы данов были сильными мужчинами, умевшими обращаться с оружием, как и любой другой – человек болезненный или немощный никогда не станет годи. Но чем они могут помочь, как укротят монстра? Еще со времен Корнелия Цельса известно: подобное лечится подобным, следовательно волшебную тварь можно поразить только волшебством, коим в Хеороте никто не владеет! Достаточно вспомнить недавний разговор с Ариовистом-вальхом и его сломанный клинок, выкованный иными,– только им удалось ранить Гренделя…
– Отбросим сомнения, – продолжал Ремигий. – Когда… и, конечно, если Грендель придет, мы обязаны хотя бы рассмотреть его, понять, что оно такое. Незачем кидаться в безнадежный бой, нам его не убить – только обороняемся! Приманкой послужат дружинные конунга, их приведут Хрокмунд и Хродульф, сегодня в мужском доме будет много людей…
– «Обороняться, приманка», – с примесью брезгливости проворчал ют. Хререк и остальные дружно закивали: то, что для римлянина было хитростью, варвару представлялось чем-то унизительным. Они привыкли встречать опасность лицом к лицу и никогда не отступать, угроза возможной гибели была для них несущественной – нет ничего радостнее и почетнее смерти в битве! – Мы будем сражаться наравне с данами!
– Конечно, – легко согласился епископ. – Будете сражаться, погибнете и уйдете в Вальхаллу, не исполнив данного вам Предназначения и клятвы Народа Тумана. Как вас встретит Вотан в Асгарде? Даже в смерти должен быть смысл – вы поклялись избавлять мир от отродья Отца Лжи, а не бездумно сложить головы в сражении ради сражения…
– Разумно говоришь, годи, – помолчав, согласился Хенгест. – Совсем как Беовульф. Что надо делать?
– Ариарих и Витимер пускай охраняют вход со стороны оружейной. – Ремигий быстро оглядел длинный дом, его внимание привлекла широкая отдушина в крыше над открытым очагом. – Гундамир, Алатей и ты… Скильд… Вы моложе и шустрее – отправляйтесь наверх, забраться можно по столбу. Будете присматривать за тем, что происходит вокруг дома. Алатей, возьми лук, анты – хорошие лучники. Хререк, Хенгест, оставайтесь здесь; если чудовище ворвется в дом, вы как самые опытные поможете данам… Где собака? Ага, вот она. Фенрира из дома не выпускать и беречь, пес нам еще очень пригодится!
– Ты раньше был воином, годи? – усмехнулся ют. – Приказываешь как настоящий вождь. В юности ты ходил в войске ромейского кесаря или его риксов?
– Я видел много сражений, – уклончиво ответил Ремигий. – Выйду подышу, пока совсем не стемнело…
Северин выскочил из дома вслед за дядюшкой, где они столкнулись с тремя десятками полностью вооруженных данов. Епископ молча указал Хрокмунду на вход.
– Что вы задумали, преподобный? – быстро спросил Северин. – Зачем это все? Что вам сказала Вальхтеов? Вы же не надеетесь убить Гренделя?
– Слишком много вопросов и все как один глупые, – сказал Ремигий, глядя на золотую полоску отгорающего над морем заката. – Отвечу на третий, чтобы еще больше тебя заинтриговать: Вальхтеов раскрыла мне тайну появления Гренделя. Тайну, свято оберегаемую и позорную.
– П-позорную? – заикнулся Северин.
– Да. Скажу больше – гнусную. Наше счастье, что здесь никто не говорит на латыни, в доме все слышно… Потом, потом! Я тебе что сказал, бестолочь? Марш к Алатею с Гундамиром, на крышу! Сидите там и смотрите в шесть глаз, от вас многое зависит! Где твой кинжал? Не выпускай его из рук! Алатею скажи, что если придется совсем плохо, пусть бьет стрелами Гренделю в глаза! Только в глаза! Что застыл, будто статуя Меркурия? Бегом!
Северин ворвался в мужской дом, на пороге споткнулся и не упал только благодаря одному из дружинных, успевшему схватить епископского племянника за плечо. Быстро забрался по резному столбу на поперечную балку, ухватился за протянутую руку Гундамира и пролез в круглую отдушину, перемазавшись в саже и копоти.
Покатая крыша мужского дома, как это заведено на севере, была покрыта слоем почвы и травой для пущего тепла. Сидишь, будто на высоком холме. Едва Северин утвердился на седалище рядом с вандалом, как Гундамир непринужденно дернул ученого картулярия реймсской диоцезии за перепачканный рукав рубахи и вытянул руку в сторону востока.
– Ух ты, как красиво… И опасно. Это горячит кровь, Скильд!
– Скорее замораживает, – процедил ант и быстро перебрал пальцами стрелы в туле. Мимолетно погладил ладонью роговые пластины составного гуннского лука, незнамо как оказавшегося в оружейне Хеорота. – Скоро ничего рассмотреть не сможем…
Возвышенность, на которой стоял Хеорот, теперь казалась островом, который захлестывался неудержимой волной бело-голубого туманного прибоя. Потоки подсвеченной лучами восходящей луны плотной мглы обтекали сопки и гигантские валуны, затопили подножие холма, укрыв общинные дома, пальцы тумана касались конюшен и хозяйственных пристроек, моментально укрывая их от человеческого взгляда.
Северин всего лишь однажды в жизни видел, как туман с невероятной быстротой – пожалуй, ничуть не медленнее всадника, пустившего лошадь размашистой рысью! – замещает чистый и прозрачный ночной воздух. Это было совсем недавно, на побережье, когда ладья Нибелунгов пристала к берегам Даннмёрка – но тогда марево пришло со стороны океана. В этом зрелище, особенно наблюдаемом с высоты почти полного десятка локтей, было нечто магическое – в природе ничего подобного не бывает! Далеко-далеко чернеют верхушки скал и курганов, кое-где видны кроны вековых сосен, слева искрится в лунных лучах Германское море…
Настоящая сказка, страшноватая, но завораживающая.
Одномоментно, будто по неслышному сигналу, вершины отдаленных сопок полыхнули зеленоватым пламенем. Над бескрайней равниной, затянутой туманом, загорелись призрачные огни.
Алатей охнул и шепотом выругался на своем наречии. Вандал замер в восхищении – племя Гундамира спокон веку ценило все красивое и необычное, а опасно оно или нет, дело десятое.
– Не верю, – тихонько пробормотал Северин. Зажмурился, снова открыл глаза, встряхнул головой, будто желая отогнать наваждение. – Просто не верю, и все тут. Это какой-то другой мир, иной Универсум, ничего похожего на сотворенной Тверди нет и быть не может…
– Может, – прошептал Алатей. – Помни, что ночью открываются прорехи, ведущие… Ведущие туда, где нет места людям.
Северину остро захотелось спрятаться – куда угодно, в любую норку, в любой темный и теплый закуток. Ему было страшно как никогда в жизни – даже приключение с ubilsaiwalas в Стэнэ не шло ни в какое сравнение с этой жуткой ночью!
Мглистый прилив поднялся по склонам холма, осторожно лизнул стены мужского дома, белые ручейки потекли дальше, к Оленьему залу. Внизу, сколько хватало глаз, расстилался океан тумана с пылающими блеклым изумрудным огнем островками.
В небе сверкал Звездный мост и плыл невозмутимый лик луны, в отдалении рокотал морской прибой. Странный ночной мир уже не принадлежал человеку.
– Тс-с… – Гундамир прижал палец к губам. – Слышите?
Северин замер.
Точно, слышен звук осыпающихся камешков. Размеренная, тяжкая поступь, где-то ниже, на откосе. Хриплое прерывистое дыхание.
Грендель! Он снова пришел в Хеорот.
Вокруг был лишь густой туман и серебристо-синее, не согревающее зарево ночных светил…
Глава восьмая В которой Грендель нападает на Хеорот, Беовульф становится обладателем клинка Фрейра и вступает в битву с чудовищем
Весна 496 года по Р. X.
Даннмёрк, Хеорот
Грендель словно дразнил засевших в мужском доме людей – было слышно, как он бродит снаружи, то приближаясь, то отходя подальше. Раздался треск ломаемого дерева – Хродульф шепнул епископу, что чудовище наверняка решило заглянуть в Олений зал и снесло притвор за большим крыльцом.
– …Хродгара тролль не убьет, он никогда не покушался на жизнь конунга. Тварь убивает только его ближних, словно желая, чтобы Хродгар видел, как погибает род Скёльдунгов…
– Тихо! – поднял руку Ремигий. Шагнул к очагу, взглянул наверх, окликнул Гундамира: – Где он? Вы его видите?
– Нет, – донеслось из отдушины. – Туман, будь он проклят!
У Северина, оседлавшего гребень крыши, зуб на зуб не попадал. В ясные ночи всегда холодно, обе рубахи стали влажными, ледяные капли стекают по волосам за ворот, а где-то совсем рядом…
Разглядеть Гренделя никак не удавалось, хотя он несколько раз прошел совсем рядом с домом. Во мгле различались очертания темной человекоподобной фигуры, огромная неясная тень с длиннющими, почти до земли, руками и округлой головой, выраставшей из бугристых плеч. Дважды в тумане взблеснули неприятные синие огоньки – наверное, глаза.
Стало ясно, что Грендель превосходил обычного человека ростом в полтора или два раза и был гораздо шире – гигантский тролль вполне смог бы без лишних усилий убить крупное животное наподобие вола или взрослого заматерелого медведя. Двигался он медленно, но с необычной для существа такого размера плавностью, а как рассказывал Унферт, во время предыдущих нападений на Хеорот Грендель проявлял неслыханную прыть, действуя с быстротой молнии. Опасный противник, очень опасный!
Алатей был внешне спокоен и сосредоточен, лишний раз за лук не хватался – лишь однажды выхватил стрелу и натянул тетиву: чудище прошагало вдоль стены мужского дома и коснулось лапищей конька крыши со стороны оружейни. Северин зажал рот ладонью – его коснулось дыхание Гренделя, зловонное и горячее. Картулярия немедленно затошнило, но больше от ужаса, чем от невыносимого смрада. Несколько мгновений спустя тварь исчезла в мареве и тотчас послышался глухой удар: Грендель ломился в Олений зал.
– Эй, а ну посмелее! – одними губами сказал Гундамир, пихнув Северина локтем. – Поверь, конунгу Хродгару сейчас ничуть не слаще. Он там один, а нас много.
– Хродгар безумен, – ответил Северин. – Думаю, ему все равно…
– Меньше думай, это для сбережения здоровья полезнее, – огрызнулся вандал. – Слышишь?
Со стороны хоромины донеслось тихое рычание и нечто похожее на низкое бессвязное бормотание, почти неразличимое и непонятное. Вновь хрустнуло, что-то громыхнуло.
– Скамью перевернул. Или разбил, – со знанием дела буркнул Гундамир. – Уж больно здоров, Гренделю Олений зал – как нора…
Некоторое время стояла абсолютная тишина, оставалось только догадываться, что делал тролль. Алатей вдруг поднял руку, призывая прислушаться. В отдалении кто-то плакал. Человек. Мужчина – Северин сразу понял, что это был немощный конунг, оставшийся в Хеороте.
Очень скоро всхлипы затихли, что было к лучшему – эти звуки только добавляли лишний оттенок обреченности к и без того слишком нехорошей ночи.
– Ничего не понимаю, – шипел вандал. – Куда он подевался? Решил прилечь отдохнуть в покоях Хродгара?.. Ах ты скотина!!
Дружинный дом содрогнулся. Северин едва не покатился по скату и не упал на землю с высоты нескольких локтей: расшибиться проще простого, и это если не считать поджидавшего внизу незваного гостя, промышляющего людоедством! Картулярий едва успел вцепиться в проросший кустик можжевельника – да здравствуют обычаи данов, не зря крыша выстлана толстым слоем почвы!
Как Грендель сумел незаметно подобраться к дому, никто не понял, да и не было времени размышлять. Епископ Ремигий уцелел чудом – четыре огромных черных когтя, длиной превосходивших человеческую руку, будто ножи прошли сквозь сосновые бревна сруба справа от «высокого места», одновременно проткнув одного из дружинных и зацепив короткий плащ преподобного. Так не бывает, сосновое бревно и лучший клинок работы мастеров Багдада или Дамаска не пробьет, но…
Хенгест-ют попытался нанести удар мечом по когтю, металл отскочил от гладкой роговой поверхности, не причинив Гренделю никакого вреда. Тролль аккуратно убрал лапу, захлебывающийся кровью дан медленно сполз по стене на устланный соломой пол. Помочь ему было нельзя – когти-пики насквозь пронзили человека. Кольчуга не спасла.
– Подальше от стен! – рявкнул Хререк. – Хродульф! Скёльдборг перед входом! Полтора десятка! Остальные сзади с пиками!
Скёльдборг, «стену щитов» – похожее на римскую «черепаху» боевое построение германцев, возвели мгновенно. Но чем она поможет? Если Грендель ворвется сюда, никто не устоит!
Однако тролль предпочел вести собственную игру – впереди полная ночь, можно не торопиться. Чудовище снова отошло, начав кружить по склонам. На сей раз он словно нарочно громко топал и пинал попадавшие под ноги камни, со стуком катившиеся под откос холма.
– …Пускай я провалюсь в Хель, но вот там – второй, – ошалело прохрипел Гундамир. – Второй, клянусь вепрями Скандзы! Доннар могучий, их что, двое?
Алатей выпрямился во весь рост и положил стрелу на тетиву.
Верно, немногим левее от черного короба Оленьего зала, со стороны берега моря, в лунном свете явственно вырисовывался еще один мутный силуэт великана или иного подобного существа. Расстояние – шагов сто или чуть побольше. Сам Грендель, ворча, постанывая и шлепая ступнями по камням, разгуливал гораздо дальше, рядом с конюшнями.
Второе чудовище было едва видно, бесформенный сгусток абсолютного, непроницаемого мрака, никаких привычных очертаний. Однако оно шевелилось, двигалось и тихонько отползало все дальше, исчезая в тумане.
Северин почувствовал жжение у пояса справа – ощущения знакомые, нечто похожее уже было в Стэнэ. Выхватил кинжал, глянул. По лезвию вновь гулял золотистый лучик, вспыхнет-погаснет, вспыхнет-погаснет. Руна «тюр» светится особенно ярко. Гренделя кинжал игнорировал, а вот второго монстра приметил, дал знать, что это недобрая сила!
– Алатей!
– Знаю, – коротко сказал ант. Мгновенным движением поднял лук, отправил стрелу в полет, за ней другую, третью, четвертую. Бил прицельно, с такого расстояния тяжелый зазубренный «гуннский» наконечник лишит жизни и человека, и крупного зверя.
Тонкий вскрик, будто бы женский. Тень с неожиданной резвостью метнулась прочь, растворилась в туманном море. И снова тишина – даже Грендель замолчал. Руны на кинжале Северина начали угасать.
– Ничего не… – начал было Гундамир, но осекся, больно прикусив язык. Тряхануло так, будто началось землетрясение, и сей же момент людей оглушил взбешенный рев. – Держитесь!
Грендель налетел на дружинный дом, будто штормовой шквал. Что вызвало столь неистовую ярость тролля, осталось неизвестно, но последствия явили себя незамедлительно: могучая лапища, промелькнувшая подобно черной молнии, смахнула Алатея с крыши, будто пушинку. Ант с воплем улетел куда-то в темноту, но Грендель не стал охотиться за столь незначительной добычей.
Когти вонзились в дерн у самых ног Северина, он успел рассмотреть покрытую серовато-синей шкурой костистую длань, рванувшую за перекрытия и балки.
Часть сруба со стороны оружейни обрушилась, Северину в который уже раз помог Гундамир – ловкий вандал успел за ворот оттащить приятеля в сторону. На четвереньках они перебрались на другую сторону ската и вновь едва удержались: Грендель с одного удара вышиб дверь, оберегаемую двумя готами, рассек остриями когтей Витимера надвое, Ариариха же схватил левой «рукой», поднес ко рту и откусил ему голову – в последний миг Ариарих успел всадить меч под глаз чудовища, но это не причинило Гренделю никакого вреда.
Весь этот кошмар происходил в полудюжине локтей от Северина и Гундамира, они отчетливо видели голову и плечи тролля, его крошечные глаза со льдисто-синим отсветом, болезненно-бледную кожу на морде…
Широченная пасть, усеянная квадратными зубами, некоторые из них сточены и обломаны. Плоский нос, будто у африканской обезьяны, светлая свалявшаяся шерсть на голове начинает расти прямиком от бровей, лоб в морщинах, щеки обвислые и покрытые бородавками, нижняя челюсть непропорционально огромная.
Страшилище, каких поискать, но в то же время в Гренделе замечаются исконно человеческие черты, которые непременно отметит любой образованный римлянин: simmetria лица, на подбородке и над верхней губой жесткая ость, вроде усов и бороды. Розовый, а теперь еще окровавленный широкий язык… Почти человек, только огромный и безобразный!
– За мной ползи! – хрипел вандал, тычками кулака подгоняя Северина. – Быстрее, олух! Еще быстрее! Спрыгнем с той стороны, попробуем прорваться внутрь через пролом!
Грендель, заметив движение, взрычал и подпрыгнул, пытаясь достать людей.
Удалось.
Северин не успел произнести и первых слов «Отче наш» – понимание того, что настал безоговорочный конец пришло мгновенно. Грудь сдавили огромные пальцы, мелькнули черные зрачки тролля и разъятая бездонная глотка. Однако племянник его преподобия Ремигия Ланского не был пожран чудовищем – вовсе наоборот. Северин воспарил подобно птице: Грендель попросту отбросил неинтересного ему человечка с замаха. Должно быть, побрезговал вкушать ромея, предпочитая такому данов.
Говорят, будто одна удача дважды не приходит, и утверждение это неверно. Картулярий взвыл, будто терзуемый адскими бесами грешник, описал в ледяном воздухе изящнейший пируэт и рухнул в огромную скирду прошлогоднего влажного сена, находившуюся возле овчарни, пристроенной к мужскому дому.
Сильно стукнулся головой о нечто твердое, но чувств не потерял. Осознал, что жив.
– Я тебя сейчас прирежу, – простонали в темноте. – Скильд, ты, что ли?
– Ага, – выдохнул Северин. – Алатей? Иисусе Пресветлый, ты уцелел?
– Ребра, кажется, сломаны. Ничего, это и раньше случалось. А колено ты мне отшиб, ромей…
– Откуда ты знаешь, что это я? Тут темно!
– Запах, ромей. Скильд, уж поверь, твой запах ни с одним другим не перепутаешь – каждый человек пахнет иначе. Да и дышишь ты особенно. Я и прежде говорил: не полагайся на зрение, верь чутью и слуху…
– Надо выбираться отсюда, Алатей.
– Надо. Только в груди больно. Потерплю. Руку дай!
Северин нашарил в кромешной тьме ладонь анта. Перепрелое сено было тяжелым, хотя даны защищали его от влаги, укрывая полосами плетёных из соломы широких циновок.
Вылезли из скирды с трудом, но довольно быстро. Северин немедленно отметил, что туман начал редеть, подул ветер с моря.
– Лук потерял, – сокрушался Алатей. – Ничего, поутру найдем. Смотри, смотри! И не шевелись, заметит! Судьба подарков дважды не дарит!
В пятидесяти шагах от овчарен бесновался Грендель, круша и ломая дружинный дом.
* * *
Ремигий начал понимать: его затея, рассчитанная на то, чтобы приманить тролля и постараться выяснить его истинную сущность, неосуществима.
В прежние времена чудовище убивало холодно и расчетливо, будто издеваясь над Хродгаром и родичами конунга: монстр не впадал в ярость, использовал волшебство, чтобы проникнуть в Хеорот, и редко вступал в сражение с воинами конунга – обычно он незаметно похищал людей или наводил на них чары беспробудного сна, чтобы беспрепятственно разбойничать.
Этой ночью Грендель изменил привычкам – он начал уничтожать все, что видит перед собой, обуянный невиданной прежде жаждой разрушения. Тролль обладал неимоверной силой, он запросто мог растащить сруб по бревнышку и легко рассекал дерево когтями.
Для начала великан снес часть крыши над входом, в проломе мелькнуло звездное небо. Затем Грендель обрушил верхнюю часть стены – по счастью, толстые бревна обвалились не внутрь дома, а наружу, прямо под ноги Проклятию Хеорота.
Грендель взревел, Северин с Алатеем видели, что он и сам пострадал – тролля сильно ударило по ступням и коленям твердым тяжелым деревом. Но это лишь ввергло гиганта в большее исступление: над его головой взлетел фонтан щеп, обломков бревен и балок, крыша дружинного дома просела, засыпая вставших в глухую оборону данов земляной трухой, дранкой и пылью.
«Не выберемся, – решил епископ, но немедленно запретил себе предаваться панике. Во-первых, стыдно – оба жреца, Гуннлаф и старый Эремод были полны решимости умереть, но своих не бросать. Во-вторых, остаются пути к отступлению: выскочить наружу через пролом в дальней части строения у оружейни, рассыпаться по подворью. Будет больше шансов уцелеть. Однако даны и Хенгест с Хререком на отступление не пойдут: позор и бесчестье! – …В таком случае будем надеяться на чудо».
Пыль частью осела, частью была унесена внезапно появившимся ветром со свежим запахом моря – ударили несколько сильных порывов. Грендель вдруг отпрянул от широкого пролома, помотал башкой, но тут же вновь ринулся вперед. Эремод-годи, не выпускавший меч из правой руки, левой метнул прямиком в рожу тролля запечатанный глиняный горшочек – несколько таких висели на поясе жреца, привязанные ремешками.
Поначалу ничего особенного не произошло. Тонкостенный сосуд с хлопком разбился о коготь Гренделя – он успел поднять лапу, защищаясь. Выплеснулась и пошла паром едко пахнущая жидкость, капли попали на шкуру чудовища, урод на мгновение замер и шевельнул округлыми ноздрями.
Пф-ф! Послышалось шипение, редкая шерсть на передних лапах тролля задымилась и полыхнула язычками синеватого огня, так горит болотный газ. Ремигий немедленно отметил странность – брызги, попавшие на дерево или солому, не воспламенились, полыхала только живая плоть Гренделя.
– Отойти назад! – рявкнул Хенгест, первым сообразивший, что случилось. – Держать скёльдборг! Назад, я сказал! Ремигий-годи, держись у меня за спиной!
Грендель тем временем озадаченно смотрел на правую лапищу, по которой растекались струйки голубого пламени, попытался стряхнуть огонь левой, но и там внезапно занялась грубая кожа. Потянуло паленой шерстью и горелым мясом.
Тролль неожиданно высоко застонал, запричитал, как обиженный ребенок, и кубарем откатился от дома, к «божьему столбу» – было видно, как он вначале сунул обе лапы под грудь – редкая шерсть вспыхнула, – а потом начал кататься по земле, подвывая и рыча.
– Снадобье Хель? – резко повернулся Хенгест к старому жрецу. – С нехорошим колдовством шутишь, Эремод! Негоже это!
– Десяток зим берег, – спокойно ответил годи. – Пригодилось, как видишь…
Действие состава оказалось кратким, пламя исчезло. Грендель, фыркая и шумно выдыхая воздух, извергавшийся из его пасти тугой струей пара, поднялся на ноги, замер, взблеснул глазами и будто ядро, выпушенное из римской катапульты, ринулся в новую атаку. Сдержать тролля было невозможно.
– Гос-споди… – просипел Северин, наблюдавший за происходящим со стороны. – Что же это, а?
Ноги подкосились, Северину пришлось схватиться за крепкое плечо Алатея. Ант только зубами скрипел – понимал, что в одиночку помочь ничем нельзя, да и десяток-другой полностью вооруженных и окольчуженных воинов с опытом многих битв не сумели бы отвлечь чудовище, обуянное жаждой убийства.
На этот раз Грендель не стал играться и выжидать. Он прыгнул, будто нападающая рысь – оттолкнулся от земли всеми четырьмя лапами. Для такой большущей твари это казалось немыслимым, но тем не менее он в одном прыжке преодолел не меньше сорока шагов и всей тяжестью ударил в стену щитов.
Хрокмунд и еще четверо дружинных погибли сразу, двоих ранило их же мечами. Хенгест успел отпрянуть, сбил с ног епископа, и оба откатились под столы у восточной стены. Грендель тем временем узрел главного обидчика – Эремода-годи. Сжав пальцы в кулак, тролль впечатал седовласого жреца в стену, бревна треснули.
Эремод погиб мгновенно, пожалуй даже не успев понять, отчего умер. Меч из руки годи не выпустил.
Все случилось настолько быстро, что восстановить строй и организовать общее сопротивление, пускай и безнадежное, было невозможно – теперь каждый сам за себя. В уцелевшей части сруба Гренделю было тесно, что отчасти мешало ему двигаться, но все равно действовал он с ужасающей быстротой.
Развернулся, насадил двоих данов на когти, отбросил. Увидел Гуннлафа, попытавшегося вонзить клинок в бедро твари, взмахнул лапой. Гуннлаф увернулся чудом, огромный палец монстра коснулся его волос. Отвлекся на четверых дружинных с пиками – двоих затоптал, третий могучим пинком был выброшен через пролом в стене.
Четвертый растерялся, на миг замешкался и был разметан в клочья: Грендель взмахнул «руками», острейшие черные лезвия когтей сошлись будто ножницы, превратив человека в окровавленные части плоти, ткани одежды и обрывков кольчуги.
Чудище отступило назад, желая осмотреться, своротило кладку круглого очага. На пол водопадом посыпались раскаленные угли, сухое дерево и солома вспыхнули, поднялся столб ослепительно-золотого огня.
– Быстрее за мной, не отставай! – Ремигий услышал рык Хенгеста-юта. Слева, на расстоянии вытянутой руки, разгоралось пламя. Впереди и правее в появившемся сероватом дыму различались темные ступни Гренделя. – Не зевай, жрец! Не время!
Сверху угрожающе затрещало, дом был готов полностью обрушиться. Слышны яростно-радостные вопли уцелевших данов: они шли на верную смерть, убежденные в том, что вскоре будут пировать в Вальхалле с Вотаном, его братьями-асами и великими героями древности!
Грендель убивал и постепенно отходил прочь от огня – живое пламя было ему неприятно.
Потом епископ Ремигий никак не мог вспомнить, как выбрался из горящего дома. Рядом был Хенгест – громогласно (и вроде бы весело!) сквернословящий, – ют отбросил учтивость и подгонял ромейского годи изощреннейшей руганью на своем наречии и ударами кулака. Ничего, это можно было вытерпеть – Хенгест прежде и сам входил в касту жрецов, знал, что без огласителей воли богов простому человеку придется совсем туго. Сохранил жизнь годи – сохранил жизнь рода.
Душил дым, опаляли сыпавшиеся искры, Ремигий оторвал фибулу и сбросил верхний плащ, мешавший передвигаться. Испугался до полусмерти, когда рядом шевельнулось нечто большое, живое и тяжело дышащее – Фенрир тоже спасал свою серо-серебристую шкуру!
Епископ и ют вместе с собакой выскочили наружу с дальней стороны дома как раз в тот момент, когда сруб обрушился внутрь и над ним взвилась колонна дыма, оранжевых сполохов и языков огня. Такой пожар не остановишь.
– За мной! – Ремигий вздрогнул, а Хенгест от неожиданности едва не полоснул мечом в темноту, наугад. Едва остановил руку в замахе.
Гундамир, вот кто это! Вандал успел спуститься вниз прежде, чем мужской дом загорелся. Почему его не заметил Грендель – непонятно, но вандалы, как известно, хитры и живучи.
– Быстрее к конюшням, Скильд и Алатей там!
– Скильд… – выдавил было епископ, но вдруг осекся на полуслове и осторожно развернулся, увидев нечто такое, что потрясло его до глубины души. Прошептал на латыни: – Maria Virgo, Agnus Dei, miserere nobis…[33]
Туман исчез, изгнанный ветром с моря. На плоскую вершину холма Хеорот падали лучи поднявшейся луны, обращавшие окрестности в бесконечное чередование непроглядных провалов теней, полос серебра, лежащих на покрытых инеем камнях, и призрачно-голубых, сапфировых, белых, молочно-лазурных, сероватых и иных холодных ночных оттенков.
Посреди Универсума ночи пылал и сыпал искрами гигантский костер – единственное яркое пятно, бросавшее отблески на Олений зал, огромный столб с ликами богов и жертвенные камни.
На фоне слепящего пламени темнели две фигуры – человека и тролля. Похоже, только эти двое сумели выбраться из огня. Грендель был узнаваем: нескладный силуэт, неестественно длинные руки с когтями, на которых тускло отражается пламя пожара, под низким лбом вспыхивают синеватые линзы зрачков.
Грендель словно был озадачен – он развел руки в предостерегающе угрожающем жесте, но не двигается, выжидая…
Но кто же второй? Нет сомнений, это человек – как и любой из германцев, высок, широкоплеч и…
Ремигий протер глаза – ему начало чудиться, будто зрение его обманывает. Человеческий облик противника Гренделя начал замещаться, менять форму. Это можно было бы списать на волны жара, исходящие от груды пылающих бревен – каждому известно, как над песком пустыни или раскаленными солнцем скалами возникают несуществующие видения или искажения сущего! Но…
– …Вутья, – завороженно сказал обычно невпечатлительный Хенгест. – Священная ярость, дарованная богами Асгарда!
Исчез Хререк-дан, один из дружинных Беовульфа. Не было теперь человека.
Перед Гренделем встал на задние лапы огромный черно-бурый медведь, лютый и беспощадный в битве.
Морской ветер усилился, и епископ осознал, что вновь сталкивается с иссякающим, но все еще не отошедшим в иные круги Вселенной волшебством глубокой древности, почти немыслимом в разумном и просвещенном V веке от Рождества Христова. Медведь, как и все животные, находится под покровительством ванов, германских богов, оберегающих и защищающих жизнь. Ветер с моря – дуновение Ванахейма. Выводы, кажется, очевидны…
«Господи, сделай так, чтобы Хререк победил, – попросил Ремигий. – Все они дети твои, пусть и заблудшие… Все, до единого!»
Гундамир и Хенгест не шевелились – бывший годи и молодой вандал впервые видели чудо перевоплощения, когда Священная ярость, дарованная Асгардом сила, обращает человека в зверя.
Ремигий едва подавил желание схватиться за булаву и броситься на помощь Хререку: незачем вмешиваться. Сейчас бьются силы нечеловеческие, как и на поле в Арденнах, под Стэнэ.
Медведь ударил первым, хотя и был меньше Гренделя ростом. Разодрал лапами в кровь грудь чудовища, ухватился клыками за предплечье. Тролль оттолкнул Хререка, отошел, первая краткая схватка окончилась.
Некоторое время они кружили возле огня, не нападая. Над густой влажной шерстью медведя поднимался пар.
Одновременный бросок, словно два гладиатора времен Нерона по команде ринулись друг на друга. Грендель подмял под себя Хререка, полоснул когтями по спине и загривку. Обнажились раны, коричневая шерсть залилась темной кровью.
Медведь извернулся, упал на спину, ударил одновременно четырьмя лапами, распоров живот Гренделя.
– Ну же! – не выдержав, заорал Гундамир. – Давай!
Вандал вытянул из ножен меч.
– Стой, – оттолкнул Гундамира ют. – Это поединок! Нельзя! Закона не знаешь?!
Грендель был сильнее и быстрее – это стало ясно, когда тролль отпрыгнул в сторону, зажимая левой лапой кровоточащие раны на животе, ударил правой, выставив когти, будто ножи. Хререквутья частью отразил атаку, но оказался ранен в плечо. Грендель не останавливался – исступленно бил, бил снова и еще раз. Молча, не издавая и единого звука.
Обороняться уже не было никакой возможности. Медведь пропустил самый страшный удар, Грендель пропорол грудь Хререка, пригвоздил его к камню, подождал, пока утихнет агония, отошел на несколько шагов назад и победоносно взвыл.
Битва, в которую вступил вутья, была проиграна. Хререк ушел на Звездный мост, протянувшийся над Хеоротом.
У врат Вальхаллы его ждали златовласые валькирии с пенными чашами и рыжебородый Доннар, пригласивший нового эйнхерия на грохочущий в Асгарде богатырский пир…
* * *
– …Что у них там происходит? – Беовульф обернулся и дал знак Эрзариху не двигаться. – Враг напал? Фризы?
– Какие еще фризы? – проворчал лангобард. – Будь Хеорот забит серебром и золотом по самую крышу, ни единый из окрестных вождей не пойдет войной на конунга Хродгара. И не потому, что они боятся клинков данов… Никто не хочет навлечь на себя проклятие Оленьего зала!
– Ну конечно! – воскликнул гаут. – Скорей! И проси богов об одном: чтобы лошади не оступились в темноте!
…Беовульф вместе с Эрзарихом могли бы заночевать в Сканнерборге, но решили покинуть большое капище как можно быстрее – тамошние жрецы встретили чужаков неприветливо, а когда узнали, что гости из-за моря явились в Даннмёрк с целью насколько смелой, настолько и неосуществимой, и вовсе впали в угрюмство.
– Возвращайтесь домой, – присоветовал старший жрец. – Только сам Хродгар может снять проклятие, висящее над его родом. Конунг безумен? Тем хуже, значит боги оскорблены и не могут простить его…
– Простить – за что? – настаивал Беовульф. – Разве другие люди виноваты в том, что военный вождь однажды совершил нечто неподобающее?
– Проклятие конунга ложится на всю его семью, – стоял на своем годи. – Сгинет род Хродгара, и земля Даннмёрк освободится от чудовища. Уходите… Здесь вам нечего делать.
– Народ Тумана не отступается, – сквозь зубы процедил разозлившийся Беовульф, привыкший к тому, что Нибелунгам всегда и везде, во всех святилищах оказывали помощь. Потом понял: жрецы Сканнерборга боятся, скрывая страх под маской спеси – боятся, что и к ним придет Грендель, не хотят рисковать, связываясь с теми, кто решился убить ужасного тролля. И поэтому, разумеется, не станут помогать. – Скажи хотя бы одно: в чем вина конунга Хродгара?
– Уходите прочь, – повторил жрец. – Судьбу Хеорота никому не изменить. Даже Нибелунгам. Боги отступились.
– Не говори за богов, – бросил Беовульф. – Эрзарих, возвращаемся. Но мы снова придем в Сканнерборг с дарами – благодарить богов Асгарда и Ванахейма за победу над Гренделем! Очень скоро придем!
Годи сделал такое лицо, будто маялся несварением. Выпрямил спину, отвернулся. Всем видом дал понять, что обещание чужака выглядит самонадеянно и нелепо.
Выехали обратно во второй половине дня, заглянув непосредственно в Сканнерборг, большой бург, стоящий между трех крупных озер и славящийся большой ярмаркой – тут сходились все торговые пути Даннмёрка.
Поскольку этими землями владел не Хродгар, а конунг Трюгг Хельмунг, гостей по весне хватало: сами даны выставили на продажу пресноводную озерную рыбу, ценящуюся значительно выше рыбы морской, юты, саксы и фризы привезли товары с юга, доставленные по рекам. Живущие за проливом свеи доставили высокоценящуюся железную руду, добываемую в тамошних горах.
Беовульфа руда, ткани или украшения не интересовали – он и Эрзарих охотились за слухами. В любой, самой невероятной истории можно отыскать частицу истины. Но и тут ничего толкового разузнать не удалось: вроде бы торговцы – народ разговорчивый, однако при упоминании Хеорота и Гренделя все как один замолкали и супились. Нельзя о таком говорить – навлечешь…
– До темноты не успеем. – Беовульф поглядел на синее небо, прикрыв глаза ладонью. Солнце заметно спустилось к горизонту. – До Оленьего зала далеко…
– Едем, – отозвался Эрзарих. – Как раз к полуночи вернемся. А если встретим по дороге Гренделя – убьем, отрубим голову и бросим ее под ноги Вальхтеов-конунгин.
– Правду говорят о лангобардах: если им придется выбирать между пивом, женщиной и опасностью, они выберут опасность, – фыркнул Беовульф.
– Я лангобард только по крови… Родичей не осталось, всех, кого я знал, убили в сражении под Равенной, это в землях Рима. Я один.
– Один… – эхом повторил Беовульф, снова оглядев могучую фигуру Эрзариха. Огладил бороду, призадумавшись. Сказал потом: – Каждый из Людей Тумана когда-то оставался один… Дорога впереди простая: направимся к закату от озер, потом от перепутья к полудню, мимо болот. С пути не собьемся. Двум свободным воинам бояться нечего – и впрямь, увидим Гренделя, так порубим!
Гаут оказался излишне оптимистичен. Тролль если и выбрался из потайного логова, то бродил в других местах. За Сканнерборгом встретили небольшую стаю из шестерых отощавших после зимы волков, но к всадникам они не приблизились: опасно атаковать вооруженных людей. Вергов-разбойников в малонаселенных датских землях не водилось, медведи предпочитали прятаться в скалах и лесках, а чудовища пока не показывались.
Настоящих дорог – как, например, в Галлии или Бельгике, в Даннмёрк не знали: были наезженные пути между поселками и бургами, чаще всего – едва заметная колея, по которой перегоняли телеги. В темноте ориентировались по приметам, в этом деле гаут и лангобард не знали себе равных: любой ручеек, покосившаяся сосна, валун необычной формы запоминались сразу и навсегда. Если вдруг Эрзарих очутится в Даннмёрке спустя десять или двадцать зим, он мгновенно вспомнит дорогу.
По левую руку потянулись болотистые пустоши, рассекаемые грядами холмов. Наступила ночь, но тьма не стесняла зрения: вполне хватало света звезд и лунного зарева.
Туман нахлынул неожиданно, и Беовульф только головой покачал – расползающийся с подозрительной быстротой вал мглы наводил на мысли о колдовстве. Тем более что появление тумана всадники наблюдали с возвышенности, плавно спускавшейся ко все еще отдаленному побережью Германского моря.
– Мне это не нравится, – убежденно сказал Беовульф. – Никогда раньше ничего подобного не видел!
Эрзарих молча согласился. Обычно туман поднимается над болотинами и влажными низинами еще с вечера, на закате, потом густеет, разносится ветром по округе… Но сейчас все произошло иначе: на темной равнине и в дальних трясинах словно бы взбурлили несколько волшебных источников, извергавших из недр земли густую непроглядную завесу, расползавшуюся подобно кругам на воде.
Кольца тумана сходились, поглощая друг друга, превращались в единый неостановимый поток, подобный океанской приливной волне.
– Надо забирать правее, подальше от болот, – сказал Эрзарих. – Очутимся в трясине – никакой Грендель не понадобится, сгинем в топях. Видишь сопки? Поедем от одной к другой, потом к третьей и далее. На вершинах будем осматриваться – в тумане напасть гораздо проще…
– Ты про тролля? – усмехнулся Беовульф. – Конечно, проще. Не только ему, нам тоже! Вперед!
Лошадей сдерживали, заставляя идти медленным шагом. Различить что-либо во мгле было невозможно, двигающийся рядом всадник казался расплывчатой тенью. Звуки стали приглушенными и тревожными, потянуло сыростью и болотной гнилью. Туман оседал на одежде, пропитывая ее влагой.
Направления Беовульф не терял, хотя полагаться приходилось только на слух и чутье. Расстояние до второго кургана преодолели быстро, поднялись наверх, недовольно оценили простершееся от горизонта до горизонта синевато-белое спокойное море.
Менгиры на вершинах некоторых холмов начали светиться, да так неприятно, что даже неустрашимый лангобард поежился.
– Это чужие огни, – буркнул Эрзарих. – Они принадлежат сгинувшим народам, таким старым, что и Скандза рядом с ними покажется явленной только вчера… И не все эти племена принадлежали к человеческому роду. Так старые люди говорят. Наша семья когда-то жила рядом с рекой Данубис, там были такие же курганы. Дед рассказывал…
– Знаю, – тихо ответил Беовульф. – Я видел похожие холмы на острове Британия. Светится зеленым или синим – ходить нельзя. Золотым или белым – можно, но с большой осторожностью.
– Вон тот, ближний справа, как раз золотистый. – Эрзарих среди сонма огней выделил несколько теплых вспышек. Надо идти туда, иначе заплутаем, а духи древних погубят нас…
– Нас? – улыбнулся Беовульф. Сверкнули белые ровные зубы – как известно всякому, если человек не потерял ни одного зуба, ему сопутствует неслыханная удача. – Не будем торопиться, видишь, лошади беспокоятся…
С обычно невозмутимыми мохнатыми лошадками действительно творилось неладное: вроде бы шли спокойно, а шкура покрыта белой пеной. Похрапывают боязливо, ушами дергают. Достаточно вспомнить, что во время недавней встречи с волками они вели себя совершенно спокойно, уверенные в силе и защите хозяев!
Следующий курган был повыше и круче остальных, с плоской как стол вершиной, посреди которой торчал один-единственный изогнутый камень, который и человек, обделенный воображением, сразу принял бы за острый клык некоего гигантского древнего существа – дракона, великого змия или морского ящера.
Днем менгир выглядел обычным обломком светлого серого гранита, скорее всего обработанного чьими-то руками: природа явно не могла придать камню такую странную форму. Сейчас он поблескивал десятками мутно-желтых огоньков, беспорядочно ползавших по гладкой поверхности. Поверх, на острие, мерцал призрачный венец, похожий на застывшие язычки пламени. Рядом с камнем стало теплее, что дало людям понять: если это и колдовство, то не злое.
– Гляди! Да смотри же! – окликнул Беовульфа Эрзарих. – Это не простые светлячки… Кто бы ни поставил здесь этот камень, человеком он не был. Рука богов!
Бронзовые светящиеся точки начали складываться в фигуры. Вот Мировой Змей, свернувшийся в кольцо. Затем – кит-убийца, символ морского бога Ньорда. Две кошки – они всегда сопровождают Фрейю. Кошки вдруг обернулись пушистыми зверьками с плоским хвостом-веслом и торчащими прямоугольными зубами: любой узнает бобров, священных животных Фрейра, проступил силуэт вепря – тоже посвященного повелителю Ванахейма.
Проскочил олень, промчалась рысь. Вновь заизвивался Ёрмунганд, чья чешуйчатая шкура была покрыта священными рунами. Восстало, проклюнувшись из семечка, Мировое Древо.
– Знаки Ванахейма, – убежденно выдохнул Беовульф. – Эрзарих, видишь – нет ни волков или воронов Вотана, молота и священных козлов Доннара, рога Хёймдалля, радуги Бальдура или других символов богов Асгарда! Камень поставили ваны! И ваны привели нас сюда!
Едва гаут произнес слово «Ванахейм», как ползавшие по менгиру искры разбежались в стороны, затем вновь соединившись в четкое изображение.
Меч. Ярко светящийся длинный германский меч с двучастным «яблоком» в виде грудей Фрейи, иссеченный крошечными значками и вьющимся узором гардой а также крупными рунами на лезвии.
По долу было выбито: «Хрунтинг» – «Тот, кто пронзает».
Огни вспыхнули с невыносимым блеском, затем огонь начал остывать. На каменном зубе сгустилась тень, очертания которой приняли зримый, материальный облик. Менгир исторгал из себя меч, выбрасывал его из своих глубин, где оружие хранилось десятками и сотнями зим…
Клинок со звоном упал к ногам Беовульфа. В гладком металле отразились блики Звездного Моста.
– Ох… – Эрзарих выпустил поводья лошади и с размаху сел на землю. Стянул войлочную шапку-колпак с тесьмой и обязательным бронзовым оконечьем на «хвосте», вытер ею взмокшее лицо. – Хрунтинг… Беовульф, помнишь, что рассказывают о первой битве богов?
* * *
Беовульф помнил.
Давно-давно было время, когда асы и ваны поссорились. Боги начали войну – ваны не желали признавать над собой власть Вотана и хотели жить отдельно от асов.
Никто не мог взять верх в этой войне, хотя собратья Вотана были богами-воителями, а родичи Фрейра – богами, покровительствующими жизни.
Когда битва на время утихла, на поле остались только Доннар, несущий громомечущий молот Мьёлльнир и Фрейр – хитрый ван отдал часть своих несметных сокровищ за меч, выкованный карликами-двергами и способный поразить любого противника.
Сошлись Фрейр с Доннаром в поединке, и стало ясно, что их оружие равноценно. Мьёлльнир не сокрушит выкованный на первородном пламени меч, а равно и Хрунтинг не разобьет молота, исторгающего молнии.
Едва противники остановились передохнуть, пришла Фрейя и поднесла каждому по чаше дивного ячменного пива. Испив этого пива, Доннар и Фрейр поняли, что вражда их бессмысленна, и вместе упросили сурового Вотана признать, что мир ванов – Ванахейм Асгарду неподвластен, а боги каждого мира не станут впредь враждовать, ибо негоже родичам поднимать оружие друг на друга.
Уговорились, что Вотан и Доннар сделают так, чтобы не иссякала в Мидгарде радость битвы и проистекали между смертными лютые войны, дающие каждому великую славу и честь. А Фрейр, Ньорд и их жены будут следить за тем, как в каждом роду появляются на свет крепкие и свирепые младенцы, и оберегать их до взросления, приуготовляя к грядущим сражениям.
А чтобы закрепить этот договор между Асами и Ванами, создали боги Скандзу, где каждый смертный испытает благость Ванахейма и грозность Асгарда.
Так настали благолепные времена и воцарился Золотой век, где было хорошо и богам, и людям.
Что было потом – все уже знают, но после явления Скандзы из вод океана Фрейр сказал Доннару на пиру в Вальхалле:
– Брат мой Доннар, незачем мне носить меч. Я не ощущаю тяги к воинским забавам. Мое дело – отягощать крепким плодородным семенем мужские стати, следить за тем, чтобы пшеница и ячмень уродились и скотина дала приплод. Равно и Фрейя, законная жена моя, окажет благоволение женщинам, носящим во чреве будущих воинов, а Ньорд приглядит, чтобы рыба в морях и озерах не переводилась…
Расхохотался опьяневший Доннар и предложил Фрейру: давай развлечемся после пира, позволим божескому нашему богатырству себя проявить. Выйдем против чудовищ на битву – если кто из нас оружие потеряет, тот и будет покровительствовать жизни! А другой навсегда останется воителем.
Лукавый Фрейр знал, что Доннар родился воителем, воителем же и погибнет, однако согласился. В ночь перед ратной потехой он подговорил Ньорда выпустить на Доннара Ёрмунганда.
Всплыл гигантский змей из бескрайнего океана, увидел колесницу Доннара и напал на рыжебородого аса. Фрейр для виду вступил в бой, но всегда стоял за спиной Доннара, не выходя вперед. Доннар же бил молотом, швырял молнии, но никак не мог победить змея – так нельзя в одиночку разрушить весь мир.
Устал Доннар, и тут выступил Фрейр. Нанес удар своим мечом и вонзился клинок в один из зубов гигантского чудовища. Зуб выпал и ушел на дно – вместе с застрявшим в нем лезвием.
Ёрмунганд канул в глубины, исчезнув на столетия до самого Рагнарёка. Ньорд же сказал Доннару: мол, змей признал поражение и ушел. Оружие осталось только у Доннара. Так пусть будет так, как решено изначально!
Громовержец издавна слыл доблестным и непобедимым, но простоватым. Доннар поверил Ньорду. С тех самых пор, после великого спора богов, мир стал таким, какой он есть. Никто в Асгарде или Ванахейме впредь не пререкался, между семьями богов наступил мир, который продлится до Последней битвы, до Рагнарёка.
Вселенная, однако, менялась. Поднялась из потаенных глубин Скандза, боги населили остров богатырями и героями. Но, изнемогая под неизбывным богатырством людей, Скандза ушла вновь под воду, а ее племена начали бесконечный путь по Великой реке, рассекающей Мидгард, Мир Срединный.
Появлялись новые острова, иные земли пожирал океан. То, что прежде было дном, становилось сушей, а былые горы исчезали в океанских глубинах.
Теперь не было никаких сомнений: подводная дюна, на которой утвердился клык Ёрмунганда с застрявшим в нем мечом Фрейра, ныне превратилась в холм с ровной вершиной.
Меч ждал героя и нашел его.
* * *
– Хрунтинг, – зачарованно произнес Беовульф, боясь наклониться и поднять дар ванов. – Эрзарих, почему боги решили, что я достоин?..
– Потому, что в тебе нет страха. Возьми его…
Лангобард взял себя в руки, встал, но подходить к Беовульфу не решался. Эрзарих чтил богов и их избранников. Пускай Беовульф сам решит.
Меч, потрясающий совершенством своей формы и сиянием металла, лежал у ступней гаута.
Беовульф вздохнул, наклонился, коснулся пальцами рукояти, оплетенной полосами странной, очень жесткой серой кожи. В ладони, однако, рукоять утвердилась как влитая – словно меч был создан нарочно для Беовульфа.
По руке, до самого плеча и груди, проскользнул поток неизвестной силы. Если коснешься натертой янтарем шерсти, почувствуешь нечто похожее, но сейчас чувство было гораздо сильнее.
Руку охватило судорогой. Гаут меч не выпустил.
– Случайность, судьба? – вопросил Беовульф. Подтвердил свои же слова: – Судьба. Судьбу не переспоришь. Мы оказались там, где должны быть, в нужное время. Нас вели не боги, нас привела сюда Судьба.
– Ремигий-годи сказал бы иначе, – подал голос Эрзарих. – Он называет Судьбу «Богом Единым», который выше всех других богов.
– Потом, – отмахнул левой рукой Беовульф. Вынул свой меч из ножен, аккуратно положил на камни – нельзя плохо отнестись к оружию, нельзя оскорбить священный металл. Выбрал новый меч, изволь уважить и прежний. Хрунтинг вошел в пустые ножны с легкостью. – Эрзарих, нам надо возвращаться в Хеорот. Я это чувствую…
Беовульф поднял лежащий на земле клинок, прислонил его к менгиру-клыку. Теперь камень не казался творением человеческих рук – и гаут, и лангобард твердо знали, что видят зуб Ёрмунганда. Меч Беовульфа полыхнул бело-золотым огнем и словно бы вплавился в похожий на гранит материал, исчезнув в его недрах.
Боги Ванахейма приняли отдарок, посчитав его не менее ценным – Нибелунг и прежде разил им чудовищ, рожденных волей общего врага, Отца Лжи, никем не любимого Локи.
Подул ветер с заката – вначале краткими порывами, потом уверенно и настойчиво. Туманное море всколыхнулось волнами, по белой глади под курганом прокатились волны ряби. Тонкие щупальца мглы протестующее взвились вверх, к небу, и были сметены, будто едва пробившиеся колоски, оказавшиеся под ударом урагана.
Стремительно, с быстротой, почти невероятной, белесая пелена откатывалась назад, к болотам. Замещалась сплошной, непроглядной теменью, на которой взблескивали инеистые языки островков снега и заиндевевших валунов. Серели вершины сосен, на иглах которых осела застывшая влага. Луна светила подобно огромному фонарю. Огни на вершинах сопок угасали.
А в отдалении, над огромным холмом Хеорот, распространялось ослепительно-оранжевое зарево пожара.
– Что у них там происходит? – утвердив в ножнах Хрунтинг, обернулся Беовульф.
…Лошади спустились к подошве сопки торопливым шагом. Пустишь рысью – упадут, конь не может быстро двигаться по откосу. Затем всадники ринулись вперед, приказав датским лошадкам перейти в бешеный галоп.
* * *
Сомнений не оставалось: нынешней ночью Грендель нанес малочисленной рати конунга Хродгара и Нибелунгам сокрушительный удар, от которого ни даны, ни заморские гости уже не оправятся.
Погибла почти вся «молодая дружина» Хеорота, уцелели немногие – только те, кто охранял общинные дома и Вальхтеов. Ариарих с Витимером растерзаны, Хререк-вутья полег в сражении с чудовищем, из жрецов остались в живых только Гуннлаф-годи и Ремигий-ромей. Грендель имел полное право торжествовать.
Но троллю этого показалось мало. Он застыл возле пожарища, воздев в победном жесте когтистые лапы, затем быстро наклонился, схватил пылающую головню, размахнулся и забросил ее на крышу Оленьего зала. Потом еще одну и еще…
– Господи Боже, – прошептал епископ. Он вместе с остальными скрывался в тени, между хозяйственными пристройками, за сложенной из камня кузней. – Пробил твой час, Хеорот… Проклятие исполнилось, старый Хродгар не сумеет выбраться оттуда!
– Род Скёльдунгов пресекается, – столь же тихо сказал Хенгест-ют. – И мы ничего не можем поделать – Судьба отвернулась от нас. Видать, крепко прогневал богов Хродгар, сын Хальвдана! Очень крепко!
Огонь разгорался неохотно – старинный Олений зал будто сопротивлялся пламени. Часть головней погасла, другие рассыпались тлеющими искрами. Лишь по левую руку, над дальней частью огромного строения, зарделись трескучие язычки, вспыхнул высушенный солнцем дерн.
Если не погасить немедленно, Хеорот сгорит дотла прежде, чем появятся первые отблески рассвета! Сделать это было невозможно: тролль безостановочно кружил возле дома; первый, кто попытается рискнуть и подойти к Оленьему залу, окажется в его лапах.
Всех выживших после недавней бойни охватило чувство беспросветной, полнейшей и абсолютной безнадежности. Так плохо может быть, только когда наступит Рагнарёк, вырвутся из глубин земли огненные йотуны, волк Фенрир пожрет солнце и грянет Последняя Битва!
Епископ машинально пересчитал тех, кто ухитрился выбраться из дружинного дома – их осталось очень немного. Гундамир, Алатей, насмерть перепуганный Северин. Однако мальчишка держится, старается не показывать вида – понимает, что если проявит слабость, моментально потеряет уважение варваров.
Хенгест внешне невозмутим, но его пальцы, сжимающие рукоять меча, побелели, на лбу вспухли жилы. Ют готов снова броситься в бой, несмотря на то что победить не сможет.
Унферт – ну надо же, успел спастись! – производит впечатление человека неживого, ходячего мертвеца. Взгляд отсутствующий, лицо синее, с угла рта стекает нитка слюны. Хродульф, наследник власти безумного дяди, черен будто африканец – лицо закопчено, волосы наполовину сгорели, кольчуга разодрана. Чудом успел выскочить, истинным чудом!
Рядом с ним двое совсем юных безусых данов, им тоже несказанно повезло. Гуннлаф-годи растерян, дышит тяжело, постоянно вытирает грязный пот – молодой годи пережил сегодня самое тяжкое потрясение за свою недолгую жизнь.
* * *
Вот и все воинство. Десять человек, из которых настоящих бойцов всего лишь половина. И собака, конечно – принадлежащий Беовульфу римский пес стоит, расставив лапы, рядом с вандалом и низко урчит, наблюдая за Гренделем, расхаживающим всего в сотне шагов поодаль. Троллю хватит нескольких мгновений, чтобы расправиться со всеми…
Что делать дальше, не знал никто. Ни многоопытный Хенгест, ни рассудительный епископ Ремигий не решились приказывать другим. Может быть, окажись сейчас в Хеороте Беовульф…
– Тихо! – поднял руку Гундамир, хотя все молчали и не шевелились. Только Фенрир едва слышно дает знать, что пес в любой момент готов пожертвовать собой, защищая людей. – Что там такое? Со стороны восхода?
В ночи звуки разносятся далеко, чуткий Алатей кивком подтвердил: кто-то приближается к Хеороту, причем очень быстро. Северин, не обладающий столь же острым слухом, как у варваров, напрягся – он помнил ужасную тень второго монстра, наблюдавшего в тумане за Гренделем.
Вскоре звук стал различим, он оказался привычным и неопасным: стук лошадиных копыт по мерзлой земле и камням. Алатей понял, что к холму идут два всадника, на галопе. Дал знак остальным, что угрозы никакой – нечисть, галиурунны и лошадь несовместимы настолько же, как вода и огонь. Конь – священное животное, способное учуять зло и отогнать его!
Грендель встревожился. Чудовище остановилось возле крыльца Оленьего зала, за которым зиял темный провал – тролль выломал обе створки притвора, – затем поднял морду, взглянул на разгорающийся пожар (пламя распространялось по крыше, занялась центральная балка), оперся руками о землю и породил гневно-озадаченный стон.
Немыслимо, невероятно! Никто не рискнет приехать во владения Хродгара среди ночи! Даны, да и все окрестные племена отлично знают о Проклятии Оленьего зала, ни единый здравомыслящий человек не посмеет явиться сюда после заката! А эти двое торопились – на свой страх и риск гнали лошадей в темноте.
Вскоре на склоне холма начали осыпаться камни – тяжело дышащие лошадки поднимались к Хеороту.
– А я знал, что Беовульф обязательно придет, – громко сообщил Гундамир, ничуть не опасаясь привлечь внимание Гренделя. – Он любимец богов. Беовульф и закончит эту великую битву!
По мнению Северина, ночная битва была какой угодно, но только не «великой» – впрочем, его мнение никого не интересовало. Все как один подались вперед – гаут спрыгнул с лошади у «божьего столба», перебросил поводья Эрзариху и крикнул:
– Не вмешивайся! Жизнь Гренделя принадлежит мне! Стой, где стоишь!
Рядом с троллем даже высоченный и широкий будто медведь Беовульф выглядел жалко – ни дать ни взять шестилетний мальчишка, собравшийся напасть на могучего воина!
– «Жизнь Гренделя принадлежит мне»? Как это понимать? – вдруг проговорил Ремигий на латыни. – Что он собирается делать?
Беовульф меча не обнажал, больше того, на нем не было кольчуги и шлема. Он подошел почти вплотную к чудовищу, Гренделю было достаточно вытянуть лапу, чтобы коснуться когтями гаута. Нападать тролль не торопился – впервые за все минувшие годы он видел человека, не бежавшего от него и не хватавшегося за оружие при виде тролля! Вовсе наоборот, Беовульф был спокоен и сосредоточен, он не проявлял и тени страха.
– Уходи, – громко сказал Беовульф. – Уходи в море, навсегда. Великан Эгир примет тебя в свою семью – ты родственен великанам глубин… Тебе нечего делать здесь, на земле. Хватит крови и смертей.
Ошеломленный Грендель попятился. Глаза сияли двумя льдинками.
– Я дарю тебе жизнь и не требую виры за убитых тобой. Уходи.
Вместо ответа монстр нанес мгновенный удар кулачищем, сверху вниз. Беовульф отскочил и снова не взялся за клинок.
– Уходи, – в третий раз повторил гаут. – Иначе ты погибнешь.
Троекратное предложение мира по обычаям варваров было такой же удивительной редкостью, как и скала из чистого золота. Военные вожди могли пойти на подобный жест или из безмерного уважения к противнику, или зная, что возможная битва неугодна богам и противна закону.
Такое в истории войнолюбивых и свирепых германцев, для которых беспощадная кровная месть была обыденностью, а сражения веселили душу и радовали богов Асгарда, случалось крайне редко – Ремигий вспомнил единственный достоверный случай из внесенных в хроники, когда готский рикс Аларих, христианин арианского исповедания, три раза предложил мир императору Феодосию, чтобы не наносить оскорбления чтимым и арианами, и кафоликами христианским святыням.
Армии варваров не начинали боя, если встречались возле священных рощ или в праздники наподобие Йоля или Солеви – боги обидятся. Предложить, равно и принять мир перед поединком тоже допускалось, но при строго определенных условиях… Нельзя ведь допустить, что Беовульф чтит убийцу-тролля как прославленного воителя, почтенного жреца или старейшину – это решительно невозможно!
Грендель словам гаута не внял, пускай даны и утверждали, будто чудовище мыслит и умеет говорить подобно человеку, пускай речь его неразборчива и груба. Напротив, он снова ударил и снова промахнулся – черные когти оставили на камне четыре глубокие борозды.
Четырежды повторять не велит закон. Беовульф выхватил меч, попутно сорвав с ремешков и отбросив ножны, они будут только мешать. Лезвие Хрунтинга полыхнуло яркой серебряной полосой, отразив звездный свет.
Грендель при желании мог передвигаться со стремительностью лесного кота – тролль лишь выглядел неповоротливым и неуклюжим. Однако сейчас он медлил, почуяв, что происходит нечто необычное. Во-первых, раньше Грендель нападал сам, охотился на людей словно обычный хищник, никогда не вступая в благородное единоборство. Да и кто из смертных мог противостоять ему в поединке? Во-вторых, тролль почувствовал волшебство – волшебство скрытое, но куда более сильное, чем дарованное Гренделю по рождению. И в-третьих, его беспокоил странный ветер с моря…
Может быть, действительно уйти, скрыться, спрятаться?
Застарелая ненависть оказалась сильнее.
Беовульф недаром заслужил право стать военным вождем Народа Тумана. Он и прежде сталкивался с чудовищами, галиуруннами и существами, являвшимися в Мидгард из иных, незнаемых мест, о существовании которых даже боги не подозревают.
Побеждал Беовульф неизменно, являя редкую ловкость, исключительное упорство и смелость, никогда не переходящую в безрассудство. Даже пребывая в Священной Ярости, гаут оставался хладнокровен – его разум не застилал кровавый туман.
Грендель велик, быстр и очень силен. Его когти и зубы смертоносны, тролль может убить человека одним движением, затоптать, обездвижить и лишить воли колдовством. Следовательно, действовать надо молниеносно – нанести единственный точный удар! Ни в коем случае не подпускать чудовище близко, задавит! Но как это сделать? Грендель в одном прыжке способен преодолеть два-три десятка шагов!
Сторонним наблюдателям показалось, что схватка продолжалась лишь краткий миг. Грендель свел лапы, пытаясь расплющить человека между своими огромными ладонями, Беовульф оттолкнулся обеими ногами, падая на спину и одновременно бросая меч, словно обычный кинжал.
Хрунтинг единожды перевернулся в морозном воздухе, лезвие ударило в левую лапу Гренделя немногим выше локтя и полностью отсекло ее. Было слышно, как меч звякнул, упав на камни.
– Быть не может, – выдохнул Северин. – Никто не мог пробить шкуру тролля! Никогда!
Грендель покачнулся, издал резкий стрекочущий звук, схватился правой ладонью за обрубок, пытаясь сжать его и остановить хлынувшую кровь, дымящуюся на предутреннем морозце. Завыл, закружился на месте, брызгая на землю кровавыми каплями.
И бросился бежать прочь, спотыкаясь и стоная.
* * *
Над побережьем разнесся исступленный, тяжкий рык, не принадлежавший Гренделю – что-то огромное и лютое бесновалось в скалах над песчаной полосой, отделявшей Даннмёрк от волн Германского моря.
* * *
– Он не вернется. – Беовульф заметил людей, вышедших к «божьему столбу» со стороны кузни. – По крайней мере, не этой ночью.
– Ты не убил его, – сурово бросил Хенгест. – Значит…
– Ничего это не значит. – Беовульф поднял Хрунтинг, зачем-то понюхал лезвие и протер его сорванным пучком сухой травы. – Что стоите, бестолочи?! Поднимайте людей, зовите всех – иначе Олений зал…
– …Пусть Олений зал, золотой Хеорот уйдет в прошлое, – раздался знакомый женский голос. Никто не заметил появления конунгин в окружении всех восьмерых вальхов. Выходит, она следила за битвой. – Как и Грендель… Я построю новый бург. Теперь мы поселимся в другом месте, чтобы забыть Проклятие Хродгара. Отойдите, незачем спасать то, что давно мертво. Очищающее пламя избавит эту землю от памяти о позорном прошлом.
– Но там же остался Хродгар! – шагнул вперед епископ. Раздуваемый ветром огонь на крыше Оленьего зала распространялся с неимоверной быстротой. – И конунг еще жив! Северин, за мной! Поможешь!..
– Нет! – Дорогу Ремигию заступил Ариовист. – Не вмешивайся в дела рода Вальхтеов, жрец. Нельзя.
– Я сама. – Конунгин отстранила Ариовиста, быстро взошла на крыльцо. Жестом запретила вальхам идти вслед. Кратко взглянула на Ремигия: – Я благодарна тебе, но это действительно не твоя забота, ромейский годи – только моя…
– Она там погибнет, – убежденно сказал Северин, наблюдая, как над Хеоротом вздымается ревущий огненный вихрь. Пришлось отойти от дома к «божьему столбу», палило нещадно.
– Не лезь, – огрызнулся Хенгест. – Судьба решит!
Судьба и решила.
Вальхтеов появилась на всходе, степенно спустилась по деревянным ступеням, не обращая внимания на сыплющиеся искры и волны жара, подошла к гостям, данникам и родичам. Объявила ровным голосом:
– Конунг Хродгар, сын Хальвдана из Скёльдунгов умер, как и положено мужчине – я сама вложила меч в его руку. Как и было обещано прежде, военным вождем отныне будет Хродульф, сын Виглафа. Помогать ему станет Унферт, сын Эгглафа. Я же, как вдова конунга, пригляжу за тем, чтобы разоренное злобным троллем хозяйство возродилось и никто из родичей, ближних, воинов и их семей не остался голодным и чтобы у каждого было теплое жилище…
Последняя фраза ясно давала понять: настоящей хозяйкой останется Вальхтеов. До времени, пока Хродульф не повзрослеет и не сможет править единолично.
– Тризны не будет, – продолжила конунгин. – Хеорот – лучший погребальный костер, о каком может мечтать любой властитель, особенно такой как… как Хродгар. С Оленьим залом падет и проклятие… Я благодарна тебе, Беовульф, сын Эггтеова, из племени Людей Тумана. Хродульф вознаградит тебе завтра.
С тем суровая конунгин кивнула своим вальхам и собралась было уйти вниз, под холм, в ставший привычным общинный дом. Госпожу окликнул Ремигий:
– Остановись, женщина. Расскажи им все. Эти люди достойны знания о происшедшем.
– Завтра, – проронила Вальхтеов, даже не оглянувшись. – Клянусь.
Даны последовали за хозяйкой, Унферта вели под руки. Рядом с «божьим столбом» остались только Ремигий, Северин, Гундамир с Алатеем. Ошарашенный всем увиденным Эрзарих так и оставался в седле, держа за поводья лошадь Беовульфа. Сам Беовульф стоял перед Оленьим залом, сжимая в руках клинок, некогда принадлежавший Фрейру.
Прошлое уходило, пожираемое безжалостным пламенем, настоящее очищалось от скверны в буйном неукротимом огне. Исчезала слава – добрая и дурная, – Золотого бурга, некогда знаменитого от Бистулы до Рейна подвигами своего властелина, его несметными богатствами, его доблестью, богатырскими потехами и удалью молодости…
И его ужасным Проклятием.
– Возвращаемся? – первым сказал заветное слово Гундамир. – Отдадим должное погибшим, отблагодарим богов – и домой?
– Корни Ирминсула и обитель Фафнира не наш дом, – отрекся Беовульф. – У нас нет настоящего дома, но весь Мидгард, от края до края, любая деревня, каждый бург или капище – примут нас как гостей… Но не время возвращаться. Фафнир сказал: «Из моря выходит не зло, из моря выходит обида; зло лишь питает ее». Мы не отыскали корень зла, его исток.
– Значит, Грендель… – заикнулся Северин и замолчал, перехватив взгляд Беовульфа.
– Да. Тролль – не зло. Фенрир, иди ко мне…
Пес повилял хвостиком, уткнулся носом в колени обожаемого хозяина.
– Ты ведь найдешь его, Фенрир? Кровавого следа будет вполне достаточно! Правда, найдешь? Пока я не увижу Гренделя мертвым, я не поверю в гибель тролля! И не найду того, кто навлек на Хеорот его гнев!
– Если и найдешь, то не в этом мире, – проронил Ремигий. – Хродгар мертв…
Олений зал с грохотом обрушился, погребая под собой останки конунга. Гореть эта груда бревен будет долго – полные сутки, может и больше.
Два зарева столкнулись: солнечная колесница была готова вновь подняться над Гранью Мира. Оранжевый ореол над Хеоротом померк, его заместили яркие лучи восходящего светила, превратившие серый дымный столб над холмом в причудливую ало-золотую фигуру, бросавшую тень на морские воды.
В последний раз над побережьем поднялось недоброе, зловещее стенание. Нечто еще раз дало понять: оно видит и помнит всё…
Никто не уйдет от возмездия.
Никто!
Глава девятая В которой Хеорот освобождается от Проклятия, а герои этой истории покидают впадения данов
Весна 496 года по Р. X.
Даннмёрк – Бонна
– Ты не ошибался, годи. Он живет здесь.
Фенрир шел по следу так, будто учуял течную волчицу – пса пришлось взять на поводок, иначе он оставил бы людей далеко позади. Логово тролля находилось там, где и предполагал преподобный Ремигий. Епископ всего лишь «думал как римлянин», а не как варвар, и пришел к правильным выводам.
…Спать поутру никто не лег – не хотелось, после столь невероятной ночи возбуждение не спадало, вовсе наоборот: появился азарт, гнавший охотников вперед. Добыча не должна ускользнуть – даже если Грендель умер в пустошах, Нибелунги принесут его голову конунгин! Первый трофей, огромную лапу тролля, Беовульф бросил на жертвенный камень под «божьим столбом». Пускай асы видят доказательство его доблести и удачливости!
Свидетелями неожиданной победы на Гренделем стали не только боги Асгарда: после восхода солнца у «божьего столба» собрались все жители деревни – было на что посмотреть.
Мужской дом выгорел дотла, на его месте осталось черное пятно и груда тлеющих углей. На месте Оленьего зала дымился колоссальный завал обгоревших бревен, исторгавший тонкие язычки огня и снопы искр.
Зрелище безрадостное, зримый символ королевства Хродгара сгинул, но по сравнению с добычей Беовульфа, красовавшейся на плоском валуне под троеликим истуканом, страшный пожар теперь выглядел мелочью – дом можно отстроить, еще более крупный и роскошный, чем Хеорот. Главное в другом: в новое обиталище властителей Даннмёрка больше никогда не придет Грендель!
Объявился новый конунг – Хродульф умылся, успел переодеться в чистое. Плащ темно-красный, знак власти, а власть обязывает. Хродульф проявил сдержанную деловитость, распорядившись немедля приготовить погибших к Последней дороге. Не все сгорели в дружинном доме, несколько окровавленных тел лежали на камнях. Удивительно было видеть здесь тушу мохнатого медведя, смерть не изменила звериный облик Хререка-вутьи…
Решили так: если конунгин прилюдно объявила о том, что отстроит новый поселок дальше к северу по побережью, значит один из давно пустующих мужских домов можно использовать как погребальную домину – так будет правильно и богами одобрено. Гуннлаф присмотрит, чтобы соблюли древние прадедовские обычаи, а если Ремигий-годи выкажет желание отправить обряды, посвященные его богам, возражать никто не станет: оно и к лучшему, погибшим на Последнем пути будет содействовать и Белый бог римлян и франков.
Епископ отказался – не потому что не хотел или оттого что среди мертвых не было христиан, одни только язычники. Время пока не наступило, вначале следует завершить дело, исход которого доселе не ясен… Мессу можно отслужить потом, по возвращении в Суасон. Сейчас достаточно тихо помолиться.
Мертвых снарядили в полном согласии с традициями – уложили на столах, щит у ног, в руке меч, рядом трапеза в горшках и кошели с серебром: известно, что среди богатырских забав в Вальхалле особо чтят игру в кости. Притвор затворили, обложили дом соломой. Над холмом вспыхнул третий пожар. Конечно, торопливость при погребении не приветствуется, но обстоятельства вынуждают…
– Что дальше? – вопросил нетерпеливый Гундамир. – Будем искать Гренделя? Времени до темноты много, полдень еще не наступил. Если Фенрир пойдет по кровавому следу, вернемся до заката – тролль наверняка не смог далеко уйти, лишившись лапы!
– Смог или нет, мы обязательно вскорости узнаем, – вмешался Ремигий. – Мне известно, где все эти годы прятался Грендель. И почему его не могли найти.
– Почему же? – заинтересовался Беовульф. – Что ты узнал и почему молчал раньше?
– Потому, что не успел рассказать, вы с Эрзарихом вчера уехали… Вспомните рассказы Унферта и Хродульфа, касательные старого капища данов, на болотах. После давней гибели жрецов его признали плохим местом, оскверненным. Табу. Туда никто не ходил! Поняли?
– Доннар-воитель и Фрейя Златокосая! – Беовульф схватился за голову. – Я сам должен был догадаться! Конечно же! Запретный остров на болотах! Никто и помыслить не мог нарушить табу, наложенное жрецами! А Гренделю – все равно!
– Вот первая тайна раскрылась, – снисходительно улыбнулся Ремигий. – Ты верно сказал, сын Эггтеова: «Никто и помыслить не мог». Люди привыкли думать обыденно, не искать решений, которые могут быть противны их вере или принятым запретам… А за второй тайной мы отправимся к Вальхтеов: она поклялась, и это слышал каждый. Хотя тоже можно было сообразить, загадка несложная.
– Идем, – кивнул Беовульф.
Конунгин приняла их в общинном доме. Приказала женщинам выйти, сама же осталась за пряжей. На поясе Вальхтеов висел громоздкий железный ключ, знак хозяйки и госпожи, старшей в роду.
– Позор Хродгара ушел вместе с ним за Грань Мира, – без долгих вступлений сказала конунгин. – Бесчестье смыто его кровью.
– Ты убила его ночью, когда пошла в Олений зал? – прямо спросил Хенгест.
– Нет. Я лишь помогла ему разрешиться от бремени жизни. Вложила в его руку клинок, сказав, что все кончено и Грендель убит. Он ведь убит?
– Убит, – сказал Беовульф, не глядя в глаза Вальхтеов. – Значит, Хродгар ушел по своему желанию… Не нам его судить. Ты произнесла слова «позор» и «бесчестье». Объясни.
– Я видела эту… Эту женщину всего однажды, – бесстрастно сказала Вальхтеов, – спустя две зимы после замужества. Я гуляла на берегу моря, там, под скалами, где лодочные сараи. Узрела ее, выходящую из волн… Решила, что повстречалась с богиней. А на самом деле столкнулась лицом к лицу с безумием мужа, погибелью сыновей и смертью, все эти годы, преследовавшей род Хродгара… О да, она была прекрасна, ослепительна! Фрейя и Фригг, Идун и Бейла в едином воплощении! Нечеловеческая красота и нечеловеческая сущность…
Вальхтеов отложила прялку и сжала кулаки. Она все еще ревновала. Спустя полтора десятилетия. Ревновала умершего мужа к демону.
– …Хродгар охладел ко мне. Разве можно любить некрасивую женщину из вальхов, с черными волосами и недобрым карим глазом? Он полюбил… Ту. Или она использовала чары. Человек не может жить в море, значит она – не человек, ведь правильно?
– Правильно, – подтвердил Беовульф. – Выходит, Хродгар…
– Верно, так и выходит. Хродгар стал отцом ее сына. Год спустя она исчезла, я надеялась – навеки. Еще через три зимы в Хеорот впервые пришел Грендель. Вот и вся тайна. Постыдная и грязная. Грендель явился к отцу и потребовал признать его. Сын конунга – безобразный тролль, порождение человека и ведьмы-галиурунна… Хродгар выгнал его. Грендель начал мстить. Чем больше смертей, тем больше ненависти. С обеих сторон.
– «Обида, а не зло», – в который раз повторил Ремигий. – Что ты знаешь о матери Гренделя?
– Ничего. Повторюсь: ведьму я встретила всего единожды. А Хродгар ничего не рассказывал. Но его холодность и небрежение законной женой в тот год были красноречивее любых слов. Я стерпела бы, заведи он по примеру иных вождей наложниц, великому воину нужно много женщин. С наложницами не теряешь душу, а конунг ее потерял. Навсегда. Тварь похитила у меня супруга, потом лишила его рассудка. Убеждена – именно она направляла Гренделя. Зло ради зла.
– Мы убьем ее, – твердо сказал Беовульф. – Клянусь, галиурунн не уйдет от моего меча. Но Грендель… Он ведь наполовину человек! Если окажется, что он не умер, ты простишь его?
– Тобой только что произнесено: Грендель убит, – холодно ответила Вальхтеов. – Не заставляй меня усомниться в твоем слове, вождь…
– Хорошо. Не беспокойся ни о чем, конунгин Вальхтеов, дочь Аудагоса. На закате я принесу тебе хорошие вести.
– Ты сказал, Беовульф, сын Эггтеова. Ты сказал…
* * *
По мнению епископа, Беовульфу следовало бы взять проводника, да хоть Гуннлафа, знавшего тропу через трясины к острову, но гаут отказался и положился на чутье Фенрира. У пса великолепное чутье, он не заведет людей в гиблую топь!
Изначально Беовульф собрался идти в одиночестве, но его поредевшая дружина взбунтовалась, причем мятеж поддержали Ремигий и Эрзарих, по большому счету не имевшие никакого отношения к Народу Тумана. Северин благоразумно молчал, предпочитая не встревать в бурный спор.
Решили так: из дружины Беовульфа погибли трое, значит и месть за их жизни принадлежит не только вождю, а всем, включая ромейского жреца – Ремигий-годи заслужил! Военный вождь только руками развел – пусть будет по-вашему.
До окружавших болота возвышенностей добрались верхом, едва поспевая за явившим неслыханную прыть Фенриром. Лошадей стреножили и оставили пастись на лугу, пес, теперь удерживаемый кожаным ремнем, нетерпеливо поскуливал и тыкался носом в низкую травку – Алатею удалось отыскать на стеблях капельки темной крови. Никаких сомнений, Грендель недавно проходил здесь, собака не ошибается!
Эрзарих с Гундамиром вырубили в перелеске шесты, без которых двигаться по топям было затруднительно. Внизу, под холмами, простиралась грязно-серая равнина, кое-где скрытая полосами тумана, не рассеявшегося и среди дня. Не ощущалось и малейшего движения воздуха, никакого ветра, только гнилостные испарения и запах влаги…
Фенрир уверенно повел людей к северу, вдоль берега болот. Пока что идти было нетрудно, под ногами камень и подсохший за минувшие теплые дни суглинок. Затем полоса трясин резко ушла к западу, в сторону моря, и собака, поумерив шаг, осторожно ступила на зыбкую почву, направляясь от одной кочки к другой, от островка к островку.
Кое-где замечались полусгнившие вешки, вероятно поставленные на тропе много лет назад жрецами. Неподалеку хлюпало и булькало, ползали проснувшиеся после спячки лягушки, Северин заметил змею… Ничего угрожающего или жуткого не замечалось, за исключением встречавшихся на пути огромных следов: Грендель иногда проваливался в топь одной лапой, но неизменно выбирался и шел дальше.
– Очень странное место, – сказал Хенгест, когда по решению Беовульфа охотники остановились передохнуть, забравшись на вершину большого, шагов семьдесят в диаметре, острова посреди болота. – Гляньте-ка, вот там, левее – скалы с обрывом, под скалами большая глубокая впадина…
– Чем же странно? – поинтересовался Северин, внимательно изучивший окрестности. Действительно, рассекавшие трясины цепи холмов и гранитные выходы на западе образовали нечто наподобие огромной чаши, дно которой было затянуто белесой мглой. – Я видел такие в землях франков…
– Мало ли, что ты видел, – проворчал ют. – Подобные скалы можно встретить только на морском берегу. Я знаю, что полуночнее Хеорота в сушу вдается несколько узких и длинных заливов-фьордов, до одного я вчера добрался пешком. Что же это получается, а?
– Вода солоноватая. – Беовульф спустился к омуту, коснулся пальцами воды и попробовал ее на вкус. – Скверно… Это ж Граница, Рубеж… Вот почему в старые времена даны решили устроить капище именно здесь!
Ремигий понимающе кивнул. Варвары очень серьезно относились к понятию «границы» там, где сталкивались миры или среды. Достаточно вспомнить «прореху», где поселился дракон Фафнир – на границе, не принадлежащей Мидгарду или иным планам бытия. Именно в порубежных областях должны обитать существа диковинные и опасные.
Впадина-чаша, похоже, являлась размытой границей между сушей и морем, где встречались, перемешиваясь, две сущности…
– Полагаю, от моря к острову Гренделя ведет некий подземный проход, каверна, – объяснил Северину епископ. – Во время прилива морская вода поднимается и проникает сюда, в болотину, оттого и привкус морской соли. Теперь понятно: жрецам было проще общаться с духами, взывая к ним из Пограничья: и не суша, и не море – за скалами владения ванов, а по другую сторону болот – твердь, оберегаемая асами. Удачное место. Вернее, было таковым до времени, пока не пришло зло…
– Пришло или было разбужено людьми? – обернулся Беовульф. – Вспомните менгиры, которые поставил на болотах незнаемый и древний народ, сгинувший задолго до появления данов, фризов и ютов? Кто они были? Каким богам поклонялись? Кому жертвовали?
– Как ты сказал? – насторожился Хенгест. – Разбужено? Старый Эремод рассказывал, что капище на болотах устроили перед самой смертью конунга Хальвдана, отца Хродгара. Значит, всего полтора десятка зим тому… Раньше даны ходили в Сканнерборг или на полдень, к фризам, но Хальвдану пожелалось, чтобы и близ Хеорота стоял божий круг! Как погляжу, место и впрямь отыскали знатное, прав Ремигий-годи, здесь самая Граница, я ее чувствую…
– А потом случилось то, о чем говорила Вальхтеов, – подхватил Беовульф. – Очень скоро, две зимы спустя!
Болота издали глубокий, низкий звук – настоящий вздох великана Имира. Создавалось впечатление, будто обитавшее здесь Нечто слушало разговор людей.
– Спокон веку известно: нельзя селиться там, где жили другие, особенно если они отметили землю колдовскими знаками, – буркнул Эрзарих. – Вокруг Хеорота на какую сопку ни посмотришь – везде странные камни торчат, и неизвестно, человек их ставил или кто другой? Незачем беспокоить чужих богов, только хуже будет!
– Вот я и думаю… – медленно сказал Беовульф, – не забрались ли даны Хеорота туда, куда людям нашего языка не след соваться? Если потревожишь духов древности, беда придет следом. Кто она, эта женщина, соблазнившая Хродгара?
– Очень скоро мы с ней встретимся, – уверенно сказал преподобный. – И не смотрите на меня так: я не пытаюсь «накликать», просто знаю, о чем говорю. Когда умер отец, Хродгар принимал посвящение вождя на капище, верно?
– Так велит обычай, – кивнул Хенгест-ют. – Хродульф тоже вскоре поедет в Сканнерборг.
– Вот и думайте, где ведьма… или кто она такая?.. впервые могла встретить молодого и конунга. Вальхтеов обмолвилась, что Хродгар в молодости был необычайно хорош собой.
– Незачем сейчас языками трепать, – скривился Беовульф. – Пустым словом Гренделя и его мать не убьешь. Передохнули? Пошли дальше! Фенрир, ищи!
В чашеобразной низине туман клубился на уровне человеческого пояса, скрывая землю, черные омуты и поросшие чахлой травой кочки. Дважды Фенрир пускался вплавь, людям пришлось идти за ним вброд, вода достигала груди. Под ногами неприятно пружинило, Северин всерьез опасался, что какая-нибудь тварь схватит его под водой. Однако вокруг было тихо, ни единого подозрительного всплеска.
Наконец подошвы коснулись твердого и скользкого камня.
Остров. Тот самый.
– Ты не ошибался, годи. Он живет здесь…
Шедший первым Беовульф сразу споткнулся о белый человеческий остов – скелет лежал здесь явно не один год. Гундамир закашлялся, увидев завал из костей немногим выше и правее. Туман сгустился – он не был столь непроглядным, как прошлой ночью, но силуэты начинали размываться, если отойти друг от друга всего на десяток шагов.
– Я спрашивал у Гуннлафа, – тихо произнес Хенгест. – Модой годи уверял, что остров большой, от берега до берега четыре лучных перестрела. В центре разрушенная скала и много валунов, трудно пройти. Капище должно быть на полуденной стороне.
Варвары мгновенно насторожились, подобрались, сделались неуловимо опасными. Оказавшись перед лицом неведомой угрозы, они и двигались, и держались совершенно иначе, чем в обыденной жизни. Обнажили клинки, ступали бесшумно, как дикие звери.
Вскоре показались темные высокие столбы – штук восемь или девять, в тумане не разобрать. Выстроились они кольцом, окружая большущий камень удивительной полусферической формы, над ним словно бы поработали лучшие греческие резчики. В отдалении различалось некое сооружение, смахивающее на традиционный длинный дом.
– Т-шш… – Беовульф приложил палец к губам.
Никаких сомнений, слышны звуки дыхания – прерывистого и хриплого, доносившегося откуда-то из-за столбов, оказавшихся девятью огромными идолами, покрытыми мхом и серой паутиной лишайника. Северин остановился рядом со статуей Вотана, чуть покосившейся от времени, но стоявшей все так же несокрушимо. На дереве видны глубокие шрамы, будто вырезанного из цельного бревна языческого кумира пытались рубить мечом – да только не меч это был. Следы когтей Гренделя…
– Не понимаю, – проворчал епископ, оглядевшись. – Только асы… Я не вижу ни Фрейра, ни Ньорда или Нертус… Вот Доннар, Видар, Браги, Улль, Бальдур… Одни лишь духи Асгарда.
– Да тихо вы, – шикнул Беовульф. – Он где-то рядом. Совсем рядом.
Фенрир тоненько заныл, как делают все собаки его племени, чувствуя добычу, но рвануться в бой не решился. Только указал направление, сделав несколько шагов вперед.
Точно, за «божьим кругом» стоял полуразрушенный дом – некогда в нем обитали жрецы и приходящие в капище за посвящением молодые воины. Это же сколько трудов стоило перетащить сюда через болота столько бревен, вероятно нарочно гать наводили!
– Эрзарих, Гундамир, со мной… Хенгест, Алатей. Скильд и жрец – справа… – скороговоркой произнес Беовульф. – Скильд, за собакой присматривай, держи ремень.
«Опять меня считают самым бесполезным», – едва не обиделся Северин, но возражать было бессмысленно.
Беовульф быстро и хищно вышел к дому, глянул в пролом между бревнами, присвистнул и опустил Хрунтинг.
– Подойдите, – громко сказал гаут. – Нам не с кем здесь воевать.
– Грендель… – зачарованно произнес вандал. – Ну да, он самый… Но какой-то не такой!
Северин выглянул из-за плеча Хенгеста и замер. Сейчас, при свете солнца, лучи которого упрямо пробивались сквозь накрывший остров купол тумана, разгромившее Хеорот страшилище выглядело отнюдь не грозно, скорее жалко.
Грендель, свернувшийся на груде прелой травы меж потемневших от времени и влаги стен жреческого дома, не проявил ни малейшей агрессии. Он по-прежнему оставался великаном – почти в три раза крупнее Беовульфа, Эрзариха или Хенгеста, которых ну никак нельзя было назвать малорослыми или слабыми, – но в тролле не было ничего угрожающего.
На уцелевшей правой руке-лапе все так же поблескивали обсидианом когти, вместо левой остался стянутый запекшейся темно-коричневой кровью и чем-то наподобие свитой из травы веревки обрубок. Под верхней губой желтели неровные зубищи.
Кожа мокрая, морщинистая и очень светлая, будто никогда не видевшая солнца. Пряди седой шерсти. На груди и предплечье желтовато-розовые следы ожогов – спасибо Эремоду-годи, он сумел тогда отогнать чудище горючим колдовским снадобьем: Хенгест утром объяснил, что добыть «Слезу Хель» можно у ведьм и это средство сжигает только живую плоть…
– Убивайте, – безразлично сказал Грендель на языке данов, чем вызвал волну изумления у людей. – Мне все равно…
Беовульф нерешительно оглянулся. Убить не сопротивляющегося противника? Пусть даже тролля, чудовище? Нет в этом славы!
– Тебе трижды предлагали уйти. – Ремигий отстранил гаута. Грендель равнодушно смотрел на епископа совершенно человеческими светлыми глазами. – Почему ты этого не сделал? Уходи в море. Зачем тебе мир людей? Твой отец из нашего племени, но принадлежишь ты к иной стихии.
– Убивайте, – повторил Грендель с невыразимой тоской. – Порубежье для меня закрыто…
– Почему? Кем?
– По-моему – вот этим… – Не терявший бдительности Алатей схватил преподобного за руку и заставил оглянуться. Ант прочертил ладонью в воздухе символ огня и железа: – Сварга-кузнец, огради своим молотом!
Оно появилось словно из ничего, соткалось из прядей тумана, принимая материальное обличье. Послышался знакомый стрекот, напоминавший звук, издаваемый сверчком. Очень большим сверчком.
Изначально неясные очертания не составляли определенной и узнаваемой формы – Чудовище ворочалось во мгле, выпрастывало наружу длинные и гибкие нити-щупальца, вздымало за собой нечто наподобие невесомых крыл, поблескивало синими и зелеными огоньками. Ничего похожего на человека или любого известного зверя.
Хрунтинг в руке Беовульфа начал мелко подрагивать, рукоять стала теплой, почти горячей.
– Зачем вы здесь?.. – прошелестело над старым заброшенным капищем. – Это не нам следует уйти, а вам… Вы вторглись в наши владения…
– Назовись! – выкрикнул Беовульф. – Кто ты?!
– Мое имя ничего тебе не скажет, – шепнул сгусток тьмы, остановившийся за статуями богов, окружавших жертвенный камень. – Оно принадлежит лишь времени… Вы ворвались в чужой дом, пытаетесь убить моего сына…
– Неправда, – ясно и отчетливо сказал Ремигий. – Пусть Грендель уйдет в стихию, ему родственную. Не стой на его и нашей дороге, кем бы ты ни была. За моей спиной – Бог Единый, а в руках этих людей оружие, которое способно изгнать из нашего мира сотворенное тобой зло…
– Зло? – донеслось из тумана. – Глупые выдумки смертных – существует лишь вечность…
– Дядя, – занервничал Северин. Епископ только отмахнулся. – Дядя, с Гренделем что-то происходит!
Тролль, совсем недавно выглядевший несчастным, слабым и находящимся едва ли не на грани смерти, потихоньку начал преображаться: в глазах вновь появились голубые искорки, кожа начала покрываться чешуйками, он расправил ладонь и вонзил когти в землю.
Нечто одаривало великана колдовской мощью – невидимый поток чужеродного людям волшебства вливался в Гренделя, ровно в опустевшую чашу.
– Беовульф! – резко сказал Ремигий, взглянув на гаута. – С одним чудовищем мы справимся, но не с двумя! Ты знаешь, как поступить!
– Знаю, – кивнул военный вождь. – И пусть твои и мои боги, жрец, встанут за моим плечом!
– Мой Бог – рядом, – проронил Ремигий. – Сделай, что должно, Беовульф, сын Эггтеова… И будь, что будет!
* * *
Северин потом долго пытался осознать – что именно он видел тогда, на болотах? Как Господь мог допустить эдакую непристойность, воплощенную в материю, обладающую осознанием своего бытия? Зачем Оно вообще появилось в тварном Универсуме?
Спросил у епископа, поскольку Ремигий наверняка мог дать ответ, подтвержденный цитатами из Отцов Церкви и античных философов, но преподобный лишь брови вздернул:
– Августин как-то заметил: христианство – это набор противоречий, связанных между собою любовью. Постараюсь продолжить: язычество в таком случае набор противоречий, объединенных между собою силой. Близко?
– Пожалуй, – согласился Северин. – Войну и силу варвары ставят превыше самой жизни. Кто слаб – тот не выживет. Послушать их саги – сплошные битвы, сражения и кровь.
– Продолжим размышлять в этом же направлении. Что есть зло?
– Противоположность любви, сиречь ненависть.
– Верно, но не полно. Осмелюсь предложить такую формулу: «неоправданное страдание». Бесцельное. Никому не нужное.
– А разве бывает «нужное» страдание?
– Ты, как погляжу, после Даннмёрка совсем поглупел. Человек в состоянии претерпеть любую боль. Но только при одном условии: если он уверен, что эта боль кончается, что однажды она прекратится, разрешится чем-то достойным, чем-то радостным. Так, женщина прекрасно знает, что ее ждет на родовом ложе. Но она идет, потому что знает: та радость, которая ее ждет по ту сторону этой боли… оправдает эту боль, искупит ее. Понимаешь? Человек готов испытать страдания, причиняемые ему, если он уверен, что однажды они прекратятся, разрешатся радостью, – вспомни мучеников эпохи раннего христианства, к примеру, знавших, что после страданий их ожидает Обитель Господа… Давай соображай, я не собираюсь думать за тебя всю оставшуюся жизнь!
– Ну тогда… Зло – это боль, в которой нет смысла?
– Да. Ужас бессмысленности, никчемности. Именно это мы видели там, на болотах. Это существо… Не знаю, как верно его назвать – демон ли, ведьма, галиурунн или еще как-нибудь иначе! – порождало зло именно бесцельностью своего существования. Оно жило в безвременье, не нужное никому и никому не покровительствующее, знающее, что его эпоха ушла навсегда, тяготящееся невозможностью творить…
– По-моему, мать Гренделя натворила предостаточно, – буркнул Северин. – Двенадцать лет безумия.
– Не путай. Вспомни азы богословия: ангелы, сиречь существа сверхъестественные, от Гавриила до самого Люцифера, тоже некогда являвшегося ангелом, к творению неспособны. Затем ангелам и нужны мы, люди, чтобы нашим посредством, нашими руками, нашим рассудком, богоданным творческим началом проводить их волю в тварный мир. Волю злую или добрую. Может быть, она пыталась вернуться в мир после десятилетий или столетий забвения? Но принесла новой эпохе лишь то, о чем мы говорили только что: бессмысленные страдания. Хродгар благодаря ей потерял свою душу и обрек род на бесконечные ненужные смерти. Грендель, который мог черпать силу только в колдовстве матери, оказался жертвой этой бессмысленности – зла ради зла, истекающего из безвременья.
– Слишком сложно, – помотал головой Северин. – И я-то с трудом понимаю, а как объяснить это варварам, которые заслушиваются нашими рассказами о походе в Даннмёрк?
– Да что с тобой сегодня, балбес?! – воскликнул Ремигий. – Ад – настоящий ад! – это не столько кипящие котлы и хохочущие демоны! Это вечный тупик, где нет времени и движения! Страдание без смысла, страдание без надежды. Тварь на болотах, по моему малому разумению, была в своем роде частицей ада: потерянная в веках, никому не нужная и мстящая подвернувшимся ей людям за собственную ненужность. Впрочем, не только людям, но и своему сыну, в котором, возможно, она хотела обрести новую жизнь и новую надежду. Ничего не вышло. Грендель был наполовину человеком и оттого получил возможность вырваться из этого замкнутого круга – хорошо, что Беовульф все-таки отпустил его…
– Беовульф сказал, что мать Гренделя не принадлежала к их миру, к Вселенной варваров – это что-то другое. Откуда оно могло взяться?
– Во-первых, не к «их миру», а к нашему. Варвары принадлежат к роду человеческому, ты имел возможность не раз в этом убедиться. Во вторых, вернемся к исходному вопросу: отчего Господь допустил эту непристойность? Надеюсь, о свободе воли и выбора разумных творений упоминать не нужно? Вот и отлично, хоть что-то помнишь из прочитанного… Тогда ответь, почему Господь допустил Люцифера? Человеческое грехопадение? Молчишь? Вот то-то. Поэтому пользуйся дарованной свободой так, чтобы не прийти однажды к бессмысленному и неоправданному страданию и не причинить его другим. Здесь ли, на земле, или… где-нибудь в ином месте, о котором наши друзья-варвары предпочли бы не упоминать, чтобы не накликать. Вот тебе вся теология, богословие, паристика и христианская философия в одной фразе. Думай.
…Зубастые морские змии, волки-оборотни или обитающие в горах ледяные тролли, несомненно, могут именоваться «чудовищами», но эти безмозглые существа не идут ни в какое сравнение с чудовищами истинными, теми, что обладают изощренным разумом, а не только набором клыков и когтей. Мать Гренделя обладала странной изменчивостью, будто у нее не было устоявшегося облика – бесформенный великан исчез, заместившись обычной женщиной с золотистой, чуть светящейся кожей. Затем у нее из спины выросли тонкие полупрозрачные крылья с острыми крючьями на передней кромке, ноги обратились в два извивающихся змеиных хвоста. Не менялось только лицо – холодно-прекрасное, с раскосыми глазами, тонкой линией губ и высоким лбом.
Крылья увеличивались в размерах, теперь они больше напоминали два паруса, поднявшихся над камнями – они нависли над Беовульфом готовыми внезапно сомкнуться полусферами. В зрачках женщины-монстра сверкнули желтоватые искры.
Гаут нанес удар Хрунтингом, целя острием в шею, но чудовище неким чудесным образом переместилось, оказавшись пятью шагами дальше и снова поменяв облик: оно стало глянцево-черным, с просинью, морда вытянулась, в ней не осталось ничего человеческого, кроме глаз: лишь частокол зубов. Крылья свернулись, обратившись дополнительной парой длинных лап с гибкими пальцами и тускло поблескивающими когтями.
Северин содрогнулся – ничего гаже и отвратительнее он в жизни не видывал. Черные волки, появившиеся ночью в Стэнэ рядом с этой образиной, показались бы милыми пушистыми щенками.
– Polymorfus, «владеющий многими обличьями», – выдохнул епископ. – Я читал про таких в Бестиарии Гая Юстина Флавия, но всегда думал, что это выдумки!
Черная уродина взмахнула длинным хвостом, пытаясь выбить меч из рук Беовульфа, но гаут тоже не дремал – человек оказался быстрее. Мгновенное, почти незаметное движение, лезвие идет снизу вверх, треугольное оконечье хвоста падает на влажную землю. Чудище издает тонкий озадаченный звук – что произошло? Потом вопль ярости и боли.
Кровь у матери Гренделя оказалась темно-синей…
Сам Грендель начал подниматься на ноги и выглядел все более угрожающе.
– Его надо убить! – прорычал Хенгест. – Эрзарих, помоги!
– Стой! – Лангобард схватил грозного юта за руку. – Беовульф!
Гауту не повезло: тварь выбросила из туловища несколько гибких щупалец, стремительно выбросила их вперед, опутав ноги Беовульфа. Он упал, зверюга начала подтаскивать человека к себе, попутно нанося удары по руке, сжимавшей клинок. На поединок это походило меньше всего.
Первым сорвался с места Хенгест, к нему присоединился Эрзарих. Ант и вандал помедлили несколько мгновений, но тоже ринулись вслед.
Их оружие не причинило чудовищу никакого вреда – лезвия отскакивали от гладкой темной шкуры, словно по камню бьешь! Однако зверюга на миг отвлеклась, повернула морду в сторону Хенге-ста, отбросила его свободной лапой и…
Беовульф успел: острие Хрунтинга вошло под нижнюю челюсть и показалось из черепа монстра, со стороны «затылка» чуть сплюснутого широкого черепа. Хватка щупалец ослабла, Беовульф отпустил рукоять меча, вывернулся, стремительно отполз в сторону. Остальные тоже отошли – Гундамир бросился к охающему Хенгесту, сильно ударившемуся спиной о покрытый мхом валун, Алатей с Эрзарихом укрылись за «Божьим кругом».
Виновница всех бедствий Хеорота яростно замахала лапами, пытаясь выдернуть застрявший меч, запищала, заныла и вдруг полыхнула ярчайшим бело-голубым огнем. Вместо жара по старому капищу распространился леденящий холод, изо рта Северина повалил густой пар.
Пламенный смерч поднялся высоко над идолами богов Асгарда, в его центре билось и умирало Нечто, не напоминавшее ни человека, ни любую из известных живых тварей. Умирало тяжко, скверно. Плавилась плоть, обращались во прах щупальца и отростки, вскипала пузырями кожа, туловище каждое мгновение меняло форму, и наконец чудовище разорвало изнутри – волной разлетелись осколки льда, застучавшие по камням и дереву. Гундамиру разорвало верхнюю рубаху, ледяная стрела прошла по касательной, чудом не вонзившись в грудь.
Хрундинг рухнул на заиндевевший мох. Над мечом возникли струйки пара, лезвие было покрыто густым инеем.
Неожиданный резкий порыв теплого ветра в единый миг рассеял туман. На «Божий круг» хлынул ливень солнечных лучей – столб чистого света.
– Ф-фу. – Беовульф вытер лицо ладонью. – Всё кончено.
– Нет, не всё, – проговорил епископ Ремигий. – Остался он…
Грендель стоял возле брошенного дома, опершись единственной рукой о полуразвалившийся сруб. Выглядел он теперь как человек – разве что очень большой и уродливый.
– Пусть уходит… – отмахнулся Гаут. – Воля матери теперь над Гренделем не властна…
* * *
Догадка Ремигия и Беовульфа о том, что логово Гренделя и его загадочной родительницы являлось Границей, где сталкивались две стихии, полностью подтвердилась: этот участок болот был связан с морским побережьем расселиной в скалах – настоящими «Вратами».
Жрецы, обустраивавшие капище, знали о проходе к морю, поскольку на граните были выбиты охранные руны, отпугивавшие нечисть, – похоже, что жрецы изначально столкнулись с малопонятными и пугающими явлениями, но переносить «Божий круг» в другое место почему-то не стали. Здесь Граница, а следовательно, всяческие необычности здесь вполне в порядке вещей.
Ну а когда мать Гренделя пробудилась и накопила достаточно сил, началась эта история, длившаяся полную дюжину зим. С ее возможностью к мгновенным превращениям древняя богиня (а может быть, великанша или некое иное создание, людям неведомое) могла принять облик как прекрасной девы – именно в этой ипостаси ее видела Вальхтеов, – так и безобразного страшилища, которое сразил Беовульф.
Впрочем, все это были лишь догадки, ничем не подтвержденные. Расспросить Гренделя никому и в голову не пришло: сама мысль о беседе с Проклятием Хеорота выглядела нелепой.
Лишь одно соображение, высказанное Беовульфом, выглядело относительно достоверным: мать Гренделя в давние позабытые времена была связана с морем, со стихией воды. Во-первых, полуостров Даннмёрк некогда поднялся из глубин океана – достаточно вспомнить клык Ёрмунганда, в котором застрял меч Фрейра. Значит, и галиурунн обитал на дне. Во-вторых, она предпочитала жить на Границе: суша была ей враждебна изначально, а море перешло под власть иных богов – ванов.
Иное дело – Грендель, в котором сочетались черты существа волшебного и существа смертного. Морской великан Эгир, если верить легендам, был сыном Ньорда от человеческой женщины, и Грендель смог бы прижиться у своих двоюродных сородичей – Эгир и его жена великанша Ран славились своим гостеприимством и добросердечием на все Девять Миров, от Асгарда и Мидгарда до огненного Муспелльхейма. Люди же, как известно, непохожих на себя чужаков не терпят, да и слава у Гренделя чересчур недобрая.
Если Грендель останется в Даннмёрке, его убьют – не Беовульф, так кто-нибудь другой. Со смертью матери он растерял большую часть колдовской силы и стал обычным великаном…
– Иди, – сказал Беовульф бывшему противнику. – Иди в море и никогда не возвращайся. Тебе нет места среди нас. За все злодейства тебя наказал не я, а боги Ванахейма. – Гаут вскинул меч. – Мою руку направляли ваны. То, что Хрунтинг не убил тебя, а лишь отсек руку – знак того, что Ньорд и Фреир не хотели твоей смерти.
Грендель молча развернулся и заковылял к дальней части острова, в сторону скал. Люди двинулись за ним – проследить. В темном ущелье плескалась морская вода, был слышен шум прибоя, отражавшийся от каменных стен. Он вошел в воду не обернувшись и ничего не сказав напоследок. Только Фенрир тихо гавкнул ему вслед.
– Возвращаемся, – сказал Беовульф. – Заметили, очень холодно – тварь мертва, а колдовство доселе не исчезло.
Да, не исчезло. Солнце стояло в зените, однако не грело. Каждый чувствовал, что камни под ногами чуть подрагивали, пульсировали, будто человеческое сердце, впитав чуждое волшебство.
– Давайте поспешим, – нахмурился Хенгест. – Не нравится мне это. Совсем не нравится.
Быстро преодолели стылые болотины, перебрались на соседний остров, потом на следующий, более высокий. После исчезновения тумана обзор был отличный, и от взгляда никак не могло ускользнуть то, что старое капище – валуны, идолы, кажущиеся издалека тонкими палочками, темный силуэт жреческого дома, – все начало покрываться инеем, ярко сиявшим на солнце. Окруженная возвышенностями впадина превращалась в огромную глыбу льда, медленно погружавшуюся в топь.
– Ты уверен, что мать Гренделя умерла? – спросил Беовульфа епископ. – Не сбросила облик, не превратилась в бесплотный дух, а именно умерла?
– Не знаю. Там – Граница. Там может случиться все, что угодно… Если она уснула вновь – то очень надолго. До самого Рагнарёка и Последней Битвы.
– Уйдем. Мы сделали все, что смогли…
К следующему утру на месте бывшего капища остались лишь подернутые ледком бездонные омуты. Никогда в будущем даны не ходили в эту часть болота, твердо помня о Проклятии Хеорота, сгинувшем несчитанные зимы назад, но оставшемся в памяти людей навек.
* * *
– И где же голова Гренделя? – с непонятной интонацией вопросила Вальхтеов, когда Беовульф с соратниками, грязные, уставшие и продрогшие, предстали перед конунгин по возвращению в Хеорот. В поселке сильно пахло гарью, огромные пожарища на вершине холма все еще тлели, полоса сизого дыма растянулась над равниной на тысячи шагов. – Ты обещал принести добрые вести, вождь Беовульф.
– Ни Хеорот, ни новый бург, который ты собираешься поставить, ни твоих сородичей Грендель и его мать более не побеспокоят, – твердо ответил гаут. – В том мое нерушимое слово. Если ты ему не веришь, выбери воина, который будет биться со мной на хольмганге – суде богов. Пусть асы дадут знать, лгу я или нет.
– У меня осталось слишком мало воинов, – проронила конунгин. – Я верю тебе… Кто… Кем она была?
– Я этого не знаю, Вальхтеов. Пускай Ремигий-годи скажет. Он старше и мудрее.
– Не ревнуй больше Хродгара, госпожа, – сказал епископ. Вальхтеов выпрямилась и сверкнула глазами: такие слова были вопиюще неучтивы. Ремигий невозмутимо продолжил: – Хродгару не хватило мужества и верности, чтобы отказаться от искушения, но он был всего лишь человеком. А она – существом, нашему миру не принадлежащим. Гораздо более хитрым, коварным и жестоким. Все в прошлом, конунгин Вальхтеов. Правь своим народом достойно и помни: опасность, приходящая с болот, сгинула. Благодари Беовульфа и Людей Тумана, которые остановили это нескончаемое безумство. Они не испугались выйти против зла, которое принес в Хеорот твой покойный супруг.
– Смело говоришь, жрец, – процедила Вальхтеов. Помолчала, уняла раздражение. Сказала без лишней злости: – …Люди не любят, когда им говорят правду в лицо, годи. Я должна отблагодарить вас, пусть так и случится. Хродульф! Ты знаешь, что нужно делать, – ты конунг.
Четверо данов принесли деревянный короб, обшитый полосками проржавевшего железа, – короб старинный, сразу видно. Поставили его у ног Хродульфа, откинули крышку. Замерцало золото: кольца, гривны, тяжелые римские и константинопольские монеты. Часть несметных богатств Хеорота – причем немалая часть. Хватило бы на пять кольчуг, шлемов и щитов да еще на несколько лошадей в полной сбруе.
Богатый подарок. Конунг должен быть щедр, это тоже обязательная часть варварского этикета – окажись ты доблестен, как Доннар, и мудр, будто сам Вотан, тебе никогда не простят скупости или жадности, это самый непростительный порок после трусости, а то и равноценный ему.
Беовульф принял подарок как должное. Часть этих богатств вскоре пополнит кладовую дракона Фафнира: конунг дал куда больше, чем нужно нескольким воинам для безбедной жизни!
Вальхтеов пригласила остаться – погостить и отдохнуть. Кроме того, вскоре Хродульф поедет на большое капище, в Сканнерборг, принимать посвящение военного вождя. Он был бы счастлив, если рядом с ним окажется такой прославленный воин, как Беовульф и его дружинные. Пришлось отказаться – вежливо, но непреклонно. Холмы и болота Даннмёрка за несколько коротких дней успели смертно надоесть. Да и в самом Хеороте все еще не выветрился запах крови – пройдет еще много времени, прежде чем это место навсегда очистится от призрака Проклятия Хродгара.
Важный разговор состоялся тем же вечером – решали, как возвращаться. Ладьей вдоль берегов до устья великой реки? Очень сложно, гребцов осталось мало, в Германском море сейчас постоянный встречный ветер. Ладью можно подарить данам.
Остается сухопутная дорога: через Фризию и земли ютов, к Альбису, а оттуда к Бонне, столице саксов. Семь вооруженных мужчин, один из которых жрец, вряд ли станут добычей вергов-разбойников, да на побережье такие и не водятся, в отличие от разоренных непрестанными войнами владений бургундов или франков. В поморье люди живут основательные, бесчинств возле своих бургов не терпят. А уж в Бонне каждый отправится своей дорогой.
Тут Северин жалобно посмотрел на дядюшку, и Беовульф его взгляд приметил:
– Скильд, если ты не хочешь оставаться с нами – не оставайся. Тебя никто не неволит, пускай ты и избранник богов. Вместо тебя возьмем Экзарха-лангобарда, он согласился принять клятву Народа Тумана.
– Эрзарих? – укоризненно вздохнул епископ.
– Я воин и всегда им был. Воин без рода, без семьи и без дома. У франков хорошо, сытно, но я лучше буду ходить с Беовульфом. Это достояно мужчины и свободного человека.
– Возражать не стану, – кивнул Ремигий. – Ты выбрал. Северин, чего молчишь? Теперь твоя очередь решать.
– Я… Я лучше с вами, дядя. Беовульф, прости. У меня другая вера, я родом не вар… В смысле… Эта клятва не для меня. Мои предки никогда не были в Скандзе и не заключали уговор с твоими богами, Беовульф.
– Разумные слова. Так и порешим: из Бонны ты уедешь с Ремигием-годи домой, к риксу Хловису.
– Вы всегда будете желанными гостями у нас, в Суасоне, – сказал епископ. – И всегда найдете пристанище в моем доме и любую помощь, какая будет в моих силах.
– Рано об этом говорить. До Бонны долгий путь, а Суасон и Хловис находятся еще дальше. В лошадях и припасах Вальхтеов нам не откажет, завтра к закату я хотел бы оставить Даннмёрк за спиной и заночевать у фризов. Ложитесь спать.
* * *
Полторы седмицы спустя преподобный Ремигий и Северин воспользовались гостеприимством Никодима из Адрианополя. Долгий путь через междуречье Рейна и Альбиса был окончен, Тевтобургскии лес остался позади – теперь оставалось пересечь Арденнский хребет, за которым расположилось молодое королевство Хловиса Меровинга.
Серьезных опасностей по дороге не встретилось, разве что голодные медведи в чащобах, однако на некоторые странности – на первый взгляд неприметные – Беовульф обратил внимание и рассказал остальным.
Почему за отрядом постоянно следуют два громадных черных ворона? Примета известная, равно известно и то, кому именно принадлежат эти священные птицы – Хугин и Мунин, вороны из свиты Вотана, надзирающие за событиями в Митгарде и сообщающие хозяину новости.
Далее: вечерами, на привалах, в отдалении от костра замечался силуэт облаченной в зеленое платье прекрасной девы с золотыми косами. При попытке подойти к ней дева мгновенно исчезала, но поутру в той стороне, где стояла незнакомка, вдруг обнаруживалась нахоженная тропа среди бурелома и зарослей – тропа, аккуратно обходящая болотины и темные распадки, где наверняка могли обитать твари, с которыми даже Людям Тумана лучше не сталкиваться.
– Нас оберегают боги, – уверенно сказал Хенгест. – Один и Фрейя указывают нам самый короткий и безопасный путь. Выходит, мы нужны где-то еще…
– Может быть, асы и ваны решили попросту отблагодарить нас? – предположил Алатей.
– За что? – усмехнулся Беовульф. – За исполнение клятвы не благодарят. Подумаешь, убили галиурунна!
– По моему убеждению, мать Гренделя все-таки не являлась галиурунном, ведьмой, порожденной семенем Локи, – заметил Ремигий. – Беовульф, ты рассказывал о том, как по пути в Хеорот на капище батавов тебе было видение Вальхаллы, ты говорил с богами… Повтори, что тогда сказал Локи?
– «Берегитесь», – вспомнил гаут.
– Это была угроза или предостережение, как полагаешь?
– Не знаю. Любое слово, произнесенное Отцом Лжи, может иметь сотню толкований!
– Хорошо. Асы вроде бы упомянули только Гренделя?
– Да. Вотан сказал: «Однажды вкусив крови, он не остановится…» Постойте-ка! Про мать Гренделя не было ни слова!
– Вот! – торжествующе воскликнул Ремигий. – Предостерег только Локи! Другие асы или не знали, с чем вам придется столкнуться, или… Или боялись.
– Чего могут бояться владыки Асгарда?
– Того, что не принадлежит их миру. Неизвестного. Чуждого. Разве Вотан или Доннар испугались бы обычного чудовища, великанши Хель или огненного Сурта? В матери Гренделя была заключена древняя и пугающая сила – более древняя, чем Скандза и все ваши легенды. Пойми, Беовульф, девять миров, о которых повествуют саги людей, вышедших из Скандзы, – это еще не вся Вселенная, объединяющая в себе бесчисленное многообразие Творения.
– Сейчас он начнет говорить о своем Белом Боге, – вздохнул Эрзарих.
– Не начну, – отмахнулся епископ. – Вы и так знаете о Нем достаточно. С вашей точки зрения, до времени, когда боги создали мир из тела великана Имира, не было ничего и никого. Я думаю иначе: было. Были существа, о которых не знает никто из смертных и духов, которых вы почитаете как богов. Проныра Локи, вероятно, однажды столкнулся с этой тварью или что-то слышал о ней, поэтому и предупредил – мол, поберегитесь, это слишком опасно… Асы не могли сами справиться с ней, их сила не могла противостоять ее силе только потому, что мать Гренделя была существом чуждым, потерявшимся во времени… Ведьма Арегунда предупреждала меня и Эрзариха – не верьте асам, слушайте ванов. Очередное иносказание: «не верьте» – это не «не доверяйте», а «будьте внимательны к их словам, асы могут ошибаться». Ваны повелевают морем, чудовище, по нашему умозаключению, тоже было родственно океану. Погубил мать Гренделя меч, некогда принадлежащий Фрейру, – клинок, напитанный силой водной стихии. Отыскалась точка соприкосновения, нечто объединившее незнаемую древность и наше время! Сила человека и сила океана уничтожили колдовство или заставили его отступить… Ясно?
– Слишком мудрено, – покачал головой Хенгест.
– Дядя, вы рассуждаете как язычник, – заметил Северин.
– Я рассуждаю, сын мой, так, как необходимо рассуждать применительно к этой истории. Римская логика здесь не поможет. Универсум бесконечен, великое множество его тайн не раскрыто. Подумай: будет ли каменщик, складывая новый дом, мыслить так же, как пекарь? Гибкость разума позволяет человеку достичь очень и очень многого – нельзя дать рассудку закостенеть, нельзя руководствоваться одними лишь обязательными догмами, иначе это будет уже не рассудок, а механизм, выполняющий одну-единственную функцию. Как винт Архимеда или водяная мельница… Ограниченность – величайшая беда для разума.
…Вечером четвертого дня пути всадники, сопровождаемые крупной серо-серебристой собакой, вышли на берег реки Альбис. Договорились с приречными фризами о переправе на западный берег. Потом был долгий переход через Тевтобургские пущи – от одного поселка саксов к другому, все ближе и ближе к Рейну, главной дороге Европы.
За Рейном темнели старинные укрепления Бонны.
– …Учу саксов выделывать пергамент из телячьих шкур, – ворчал брат Никодим, не забывая отхлебывать из деревянной чаши. Грек накачивался пивом с раннего утра, потребляя ячменный напиток в количествах, способных ужаснуть любого пропойцу-варвара. – А они не понимают, зачем это нужно. К чему тратить хорошую кожу на запись «ромейских рун», когда их можно вырезать на дереве или камне? Ничего-ничего, пройдет лет десять – приучу их к письменному слову.
– Если раньше у не умрешь от пьянства, – осуждающе сказал епископ. – Нельзя же так!
– Можно, – огрызнулся Никодим. – В Писании сказано – каждому свое. Ты надзираешь за паствой и ведешь язычников к свету христианства, я пытаюсь делиться с варварами рикса Эориха знаниями Греции и Рима: вот намедни в кузне возился, пытался показать, как ковать мечи не из железных прутов, а из цельной отливки. Этому они быстро учатся! Каждому свое, епископ. Твой Северин будет священником, Беовульфу судьбой назначено… Э… – Грек запнулся и вытер ладонью мокрую от пива бороду. – Он еще в Бонне, этот Беовульф?
– Да. Как и полагается неженатым воинам, Люди Тумана остановились в мужском доме, вместе с дружинными Эориха.
– Приведи его ко мне, преподобный. Он хорошо рассказывает?
– Еще как! – ответил прежде дядюшки Северин. – У Беовульфа дар скальда.
– Ты еще про мёд поэзии и Вотана вспомяни, – скривился Никодим. – Тьфу, язычество… Язык, значит, хорошо подвешен? Очень хорошо. Северин, ты парень молодой – сбегай, пригласи. Ваши рассказы о Хеороте и Проклятии конунга Хродгара я выслушал, но одно дело говорить с римлянами, и совсем другое – с варваром. У них цветистее получается. Красок больше. Давай, сходи…
Северин привел Беовульфа, сказав, что здешний христианский годи желает порасспрашивать о его подвигах в Даннмёрке. Как и все германцы, гаут был хвастлив и любил внимание.
Никодим выставил на стол два громадных кувшина с пивом, принес вареной телятины с чесноком и ковригу серого хлеба. Протер грязную столешницу куском мокрой холстины, вынул из сандалового ларца италийской работы изящную серебряную чернильницу и тубус со стилосами – эти вещи смотрелись в аскетическом жилище Никодима донельзя неуместно. Потом грек развернул сверток с перга-ментами, вырезанными по византийской манере «в четверть» – так, чтобы одна шкурка складывалась четырежды, образуя листы, которые можно будет подшить в фолию.
– Говори. – Никодим указал Беовульфу на полную до краев пенную чашу. – Только не тараторь, я не успею записать.
– Ты хочешь изобразить мои слова рунами?
– Именно это я и собираюсь сделать. Затем другие люди перепишут эти листы и отдадут переписывать третьим… Твоя слава будет греметь от Лондиниума до Рима и от Константинополя до Багдада. Понимаешь, о чем я?
Беовульф понял – варвары всегда были сообразительны. С воодушевлением принялся за угощение и с не меньшей увлеченностью начал повествовать, умудряясь сплетать истину, собственную фантазию (так ведь красивее!) и древние саги – начиная от Скандзы и великого пира в Асгарде и заканчивая договором Нибелунгов с асами.
Ремигий, слушая, улыбался в бороду, но молчал. Северин время от времени рвался дополнить или подсказать, однако лишь вызывал раздражение Никодима и недовольные цыканья Беовульфа. Святой брат и языческий воин явно нашли друг друга. Записывал Никодим далеко не все, но иногда чиркал по пергаменту стилом быстрее, чем говорил Беовульф.
К вечеру оба оказались богатырски пьяны. Грек опять заснул прямо за столом, а Беовульф рухнул с лавки на грязную солому. Взгромоздить его обратно получилось бы только у могучего Эрзариха вместе с Хенгестом, а потому Ремигий укрыл гаута отрезом шерстяной ткани и взглянул на племянника:
– Пойдем, подышим свежим воздухом до темноты? Посидим на берегу реки… В доме душно, да и хмелем воняет так, что завтра у меня будет болеть голова.
Остался позади старый городской форум, ныне превратившийся в зеленую лужайку, украшенную старыми богами Рима, обвитыми плющом и диким виноградом. Над Рейном поднимался укрепленный бревнами земляной вал – пологий со стороны города и срывавшийся неприступным откосом к волнам реки.
Воины-саксы, стоявшие в дозоре, проводили чужаков спокойным взглядом – в Бонне не следует опасаться чужаков, да и рассказы о годи из страны франков, который вместе с Беовульфом-гаутом истребил страшное чудовище в Даннмёрке, по бургу распространилось с быстротой ветра.
– Путешествие почти окончено. – Ремигий уселся на гребне вала, откуда открывался изумительный вид на Великую реку. – Северин, ты не огорчаешься, что наша тихая и безмятежная жизнь в Суасоне была прервана столь неожиданно и грубо?
– Ничуть, – уверенно сказал картулярий. – Помните, вы говорили: варваров надо понять и полюбить? Кажется, теперь я их полюбил такими, какие они есть. Но понял не до конца.
– Всего лишь «кажется»?
– Ну… Не знаю. Они странные, но добрые. Ни от кого раньше не видел столько заботы и участия, как от Беовульфа, Гундамира и остальных…
– Даже от меня? – расхохотался епископ. – Не обижайся, я тебя отлично понимаю! Ты просто увидел Универсум варваров изнутри. Не свысока, не из кафедрала в Суасоне, не из Салерно… Страшноватый у них мир, верно? Но как много тепла и настоящего, ничем не испорченной сердечной доброты идет от людей! А ты не верил…
– Теперь верю.
– Во что?
– Во что?.. Дядя, честное слово, на ваши вопросы никогда нельзя ответить!
– Можно, если подумаешь! Для чего Господь одарил тебя головой?
– Не сердитесь. Скорее всего, я теперь верю в бескорыстность человека. Не каждого, конечно… И верю в то, что варвары лучше нас. Чище.
– Вот именно, чище. Благороднее. Они не ищут компромиссов. Зло – это зло, а добро – это добро. Друг всегда останется другом, а враг врагом. Если враг заключит мир – его посадят за пиршественный стол вместе с лучшими друзьями. Как это назвать одним понятным термином?
– Искренность?
– Верно. Лучшее качество человека. И не путай искренность с простодушием. Это совершенно разные вещи.
* * *
Вернувшись в жилище Никодима-грека, Ремигий с Северином затеплили очаг – подогреть поздний ужин, – а картулярий взялся за пергаменты. Отыскал первый, прочитал. Громко фыркнул.
– Что такое? – осведомился епископ. – Чем-то не понравилось?
– Никодим пытается писать скальдическим слогом по-гречески, – хихикнул Северин. – Да нет, не по-гречески, а на дикой смеси эллинского наречия с латынью. Отчего смысл искажается. Воображаю, как будет выглядеть рукопись, если ее переведут на другой язык!
– Почитай, – попросил Ремигий.
– Ну вот, пожалуйста, первая же запись:
Истинно! Исстари Слово мы слышим О доблести данов, Чья слава в битвах Была добыта! Первый – Скилъд Скевинг, Не раз отрывавший Дружины вражьи От бражных скамеек… За все, что выстрадал В детстве найденыш, Ему воздалось…[34]– Это ведь он про меня, – уверенно говорил Северин, сжимая в пальцах пергамент. – Прозвище, которое мне дал Беовульф! А Никодим почему-то выставил меня конунгом данов…
– Вероятно, его затуманенный хмелем разум просто не осознал того, что именно подразумевал Беовульф, называя твое имя. Не обращай внимания – это ведь уже легенда, а в легендах постоянно встречаются неточности.
– Но дядя! Правда должна оставаться правдой! Что он тут понаписал? Все перепутано!
– Чепуха, сын мой. Правда всегда торжествует. Хотя бы потому, что мы с тобой знаем, как все произошло на самом деле? Верно?
Заключение Первый король Франкии
Пасха 496 года по Р. X.
Реймс, королевство франков
Этот день был невероятно утомительным.
Епископ поднял задремавшего Северина затемно, рассвет только нарождался над темной полосой лесов к востоку от Реймса – именно Реймса, а не римского Дурокорторума: Ремигий категорически запретил клиру и ближайшим помощникам использовать староримское название. Надо говорить на языке варваров: только так новообращаемые тебя поймут и примут. Да и произнести языколомное Durocortorumдля франков было сложно.
Хловис Меровинг, великий рикс сикамбров, прибыл в Реймс третьего дня – исполнять обещание, данное Ремигию во время битвы с алеманами. Вместе с риксом явилась вся свита: супруга Хловиса Хродехильда Бургундская, давно принявшая христианскую веру, его дуксы Гунтрамн и Маркомер с дружинами, мажордом Теодоберт с многочисленными родичами, Гундовальд, Алетий, Ландерик с Леудемундом и многие другие вожди.
Небольшой город не смог вместить почти три тысячи воинов, и Хловис распорядился встать лагерем на равнине к югу, у подножия высоких холмов, на которых спокон веку выращивали виноград.
Из ближайших церковных диоцезов в Реймс стекались рукоположенные священники. Некоторые приезжали на библейских осликах – эти были греками или римлянами, чтущими традиции Церкви; принявшие сан варвары наподобие Ионы-Сигизвульфа, служащего в Париже, предпочитали коней.
Для северной Галлии и Бельгики такое собрание клира – сорок два священника! – было уникальным. Епископ Ремигий созвал всех священнослужителей впервые, полушутя обозначив наступающую Пасху «великим галльским собором». Преподобный был прав: с тех пор как кафолическая церковь утвердилась на этих землях, настоятели приходов собирались вместе впервые.
Благо, повод был исключительный. Хловис и его присные принимали Святое Крещение.
Храм – базилика, посвященная Святой Деве Реймсской – ничуть не претендовал на изящество или величие: бревенчатый сруб, размером лишь самую малость превосходивший памятный Северину Хеорот, с деревянной башней-колокольней. Собор мог вместить от силы человек двести, и то если они будут стоять в ужасной тесноте.
К сожалению, со времен Империи в городе не осталось подходящего крупного здания, где можно было бы разместить кафедру епископа, но Ремигий не унывал. Деятельный Князь Церкви отлично знал, что варварам ближе и роднее постройки из дерева, нежели из камня, а потому несколько лет назад приказал строить базилику так, как привычно сикамбрам. Вековые сосны свозили в Реймс со всей округи, и за четыре года над старым римским городом поднялось новое здание – символ смены эпох.
– Ничего, однажды построим каменный, – пожал плечами епископ, видя разочарование Северина, привыкшего к грандиозным постройкам Рима. – Всё и сразу, сын мой, не бывает. Мы ведь только начинаем! Думаешь, Ромул с Ремом пришли к холмам над Тибром и сразу увидели Вечный Город во всем величии? Ничего подобного, они начинали с ветхой хижины, рядом с которой эта базилика покажется огромной крепостью!
Северин, давно понявший, что спорить с дядюшкой бессмысленно, промолчал. Впрочем, Ремигий всегда оказывался прав.
Хловис честно отстоял мессу Великой Субботы до полуночи – когда епископ огласил радостное «Христос Воскресе!». Затем отбыл в свой шатер, готовиться к наступающему дню. Выглядел король несерьезно, словно не осознавая, как изменится его жизнь в будущем. Рикс твердо знал одно: приняв крещение, он получит поддержку кафолических вождей и золото из Рима. Впрочем, он видел пример новой веры – свою жену, несомненно варварку, бургундку, но все-таки твердо верующую христианку…
Служба закончилась глубоко ночью, Северин прилег отдохнуть в каморе, пристроенной к храму справа, за алтарем: тут хранилось миро, небольшие запасы изредка доставляемых с юга драгоценных благовоний, свитки в тубусах и несколько фолиантов – греческие книги, сиречь подшитые у корешка в единый том листы пергамента или папируса, забранные в деревянную обложку, в Галлии встречались еще реже ладана.
Это помещение не охранялось, и засовов на дверях, ведущих на улицу и в храм, не было – варвары воровать не станут, – это просто невозможно! – а если и найдется какой сумасшедший из чужаков, то зачем ему пергаментные листки, испещренные непонятными закорючками, и ароматическая смола?
– …Поднимайся! Поднимайся же, лентяй! – Северину казалось, что он заснул только мгновение назад, но сквозь отдушины под потолком пробивался нежно-розовый свет ясного весеннего утра. Епископ тряс племянника за плечо. – Ты куда подевал кувшинчик с миром? Прекрасно, просто великолепно! Освященное Папой миро засунуть под голову!
Продрав глаза, картулярий узрел его преподобие: Ремигий был улыбчив, чуть ироничен и, как кажется, совершенно счастлив – а ведь епископ не спал больше суток. Облачен в лучшие одежды итальянской работы: шелк, крашеная алым, изумрудно-зеленым и пурпурным тонкая шерсть, золотое шитье, низкая митра с вытканной серебряной и золотой нитью рыбой – символом Христа.
– Давай-давай, – поторопил Северина Ремигий. – Солнце скоро взойдет, а на рассвете мы должны встретить Хловиса возле Марсовой арки! Пошевеливайся!
Епископ Реймса, Лугдунской Галлии и Бельгики отлично знал, чем можно поразить и потрясти воображение варваров – франки, как и другие германцы, народ впечатлительный, им нравится все яркое и красивое, они очень любят зрелища. Потому-то все священники, вышедшие на окраину города, выделялись белоснежными одеяниями и плащами цвета молодой травы, ветер полоскал вымпелы со священными изображениями, а из греков и латинян Ремигий организовал настоящий церковный хор, небольшой и неспевшийся, но достаточно громкий и торжественный…
Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum: benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Jesus. Sancta Maria, Mater Dei, era pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostre. Amen.Начали на латинском, продолжили наречием сикамбров – Ремигий нарочно перевел:
Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою…Хловис на вороном коне въехал под старинную Арку Марса – грандиозное сооружение, построенное еще в царствование императора Марка Аврелия и оставшееся целехоньким после всех бурь, пронесшихся над Галлией.
Прекрасный беловолосый вождь, в сверкающей новой кольчуге и красном плаще проследовал к базилике. Позади ехали дуксы и избранные воины, королеву везли на конных носилках: перенятая сикамбрами римская традиция. Перед конем Хловиса шел Ремигий, рядом с ним – Северин, державший в руках открытый ларец с темным кувшинчиком, наполненным священным миром.
Картулярию церемония почти не запомнилась – слишком волновался. Северин разве что отметил, что епископ нарушил канон – помазание, передающее дары Духа Святого, Ремигий провел дважды, в нарушение установленного канона: первый раз после троекратного омовения рикса Хловиса в купели, установленной перед алтарем, и вторично…
Неизвестно почему Ремигий на это решился, было ли это откровение свыше или его собственное решение, но епископ вдруг приказал Хловису преклонить колено, взял тонкий золотой обруч, припасенный для новообращенного и символизирующий власть рикса над франками, вторично[35] совершил обряд помазания и произнес громко, чтобы слышал каждый:
– Прими же благословение Духа Святого и неизъяснимый Дар Его – чтобы править тебе богоугодно и во благо народа твоего. Помни же, что двоекратно Дух Святой снизошел на главу твою, Хловис… Теперь царство твое дано тебе Богом, а не правом рода. И потомки твои примут венец здесь – в этом храме…
* * *
– …А я видел в базилике Беовульфа, – поделился с дядей Северин поздно-поздно вечером, когда День Воскресения закончился. Устали неимоверно: в храме крестили только короля, но и все его воины тоже принимали римскую веру. Чуть больше трех тысяч человек. Обряд продолжали на берегу реки Вель, протекающей возле Реймса. – Думал, он уже уехал в Британию, но нет – все-таки сумел пробраться в храм…
– Он сумеет! – рассмеялся Ремигий. Преподобный устроился за столом, оставшись только в широких варварских штанах и длинной льняной рубахе. Утомился, но это утомление было радостным и ничуть не обременительным. – Беовульф и наши друзья просто решили ненадолго задержаться, стараясь не мешать нам…
«Задержался» Беовульф куда дольше, чем предполагалось. В Бонне было решено, что дороги Людей Тумана, епископа и Северина расходятся: Нибелунги отправятся к Фафниру, своему Хранителю, а Ремигий вместе с племянником пересечет Арденны и…
Каково же было изумление Северина, когда на одной из лесных полянок неподалеку от деревни ругов, где владычествовала старейшина Хильдегунда, прямо из колеблющегося воздуха, из ничего, из пустоты появились несколько всадников!
– Так и получилось, – объявил невозмутимый Беовульф. – Мы расстались ненадолго. Фафнир указал нам новую дорогу – к острову, что находится через пролив, к закату от Галлии. И сделал так, чтобы мы встретились здесь.
Все вместе прибыли в Суасон, оттуда направились в Реймс. Беовульф делал вид, что торопится, таинственно и зловеще намекал на некоего летучего змея, объявившегося в Британии, но на самом деле давал своей дружине передохнуть: как же, настоящий город!
Распрощались только перед самой Пасхой: Гундамир с Алатеем заново одарили Скильда Скевинга уймой красивых вещиц – варвары полагают, что самым лучшим подарком является золотое или серебряное украшение. Северин настоял на том, чтобы Гундамир принял тот самый рунический кинжал: картулярию он незачем, а воину пригодится! Вандал отказывался долго, но правила вежества пересилили: взял.
Они должны были уехать к побережью вчера, да…
– Значит, и Беовульф решился взглянуть на истинное окончание нашего путешествия, – сказал Ремигий. – На то, как христианский жрец… Тьфу! Да что ж такое!
– Дядя? Отчего вы сердитесь? – встревожился Северин, наблюдая, как епископ вскочил с лавки и зашагал по дому. – Что опять неправильно?
– Понимаешь ли… – Ремигий остановился и внимательно посмотрел на племянника. – Я снова едва не произнес слова, от которых бежал все последнее время. Я, я, я, только ради меня, прости, Господи, жреца… Так говорят варвары. Наши замечательные, честные, искренние, сердечные и участливые варвары! Язычники. Гордыня, вновь гордыня… Не «я». Мы. Мы это сделали. Мы вступили в единоборство с силой неизвестной и жуткой. Мы победили. Беовульф, Эрзарих, Гундамир, все прочие… Мы. Никогда не говори «я», сын мой.
– Остается надеяться, что истинная вера и, как вы говорите, «новый мир», избавит нас от таких ужасов, как Грендель и его мать.
– Это неизвестно. В одном я точно уверен: Христианство не убьет героев – не наступит время страстотерпцев. Просто великие герои будут сражаться не ради личной славы. Славы ничтожной перед героизмом во имя чего-то большего… Не ради «я». Ради всех нас!
– Выходит, наше путешествие в Даннмёрк не было случайностью? Оно тоже «ради всех»?
– Да. Hvar ist gazds feins, daufu? Hvar ist sigis feins, haila?[36] – сказал Ремигий на языке варваров. – Мы увидели, как человек – мы, люди! – способен вырвать это жало и отобрать победу у зла. У страдания без смысла, надобности и надежды…
Ремигий помолчал и буркнул:
– Мы о Беовульфе еще услышим и встретимся с ним, поверь мне. Судьба. Судьба, именем которой варвары называют Господа Бога.
БЕОВУЛЬФ: ОПРАВДАНИЕ ТЕМЫ
1. Удивительная карта
Купив билеты в санкт-петербургский Эрмитаж, можно подняться по парадной лестнице к Георгиевскому и Тронному залам, галерее 1812 года и прочим знаменитым экспозициям, но если перед упомянутой лестницей повернуть направо, в ничем не примечательный полутемный коридорчик, миновать стол с контролершей и пройти дальше, вы окажетесь в «неинтересной» части музея, посещают которую в основном специалисты-историки, археологи и студенты.
Обычный посетитель стремится к Рембрандту, рыцарскому залу, восхищается голозадым античным пантеоном или в самом худшем случае вздыхает перед «Черным квадратом» Малевича – ах, как это гениально!
Мало кого привлекают ржавые наконечники для стрел, глиняные черепки и конская упряжь.
Экспозиция на первом этаже посвящена нашим прямым предкам: скифам, древним славянам, финно-уграм и прочим племенам, обитавшим на территории России в эпоху Темных Веков. Здесь же можно увидеть большую карту со схемой Великого Переселения народов.
Взглянем на карту повнимательнее. Много стрелочек, показывающих движение племен в начале первого тысячелетия по Рождеству Христову, еще больше надписей: поляне, дулебы, венеды, анты и так далее. Все эти племена – славянские, и если верить карте, расселялись они от Урала чуть не до Британии. Только на Апеннинском полуострове можно увидеть сиротливых вандалов и где-то в Швейцарии совсем крошечных скиров с ругами, о которых толком ничего не известно.
Вывод однозначен: никаких германских племен в Европе не было, кругом обитали славяне – только славяне и никого, кроме славян. Вычеркнуть вандалов, к сожалению, не удалось: невозможно представить мир без «истинно германского» вандализма, да и Рим все-таки взяли именно вандалы, как ни крути.
Готов, гепидов, саксов, фризов, сикамбров, лангобардов или бургундов на этой карте вы не найдете, несмотря даже на то, что всем с детства известны географические понятия «Ломбардия» (адаптированное Лангобардия) или «Бургундия» – достаточно взять в руки «Трех мушкетеров» Александра Дюма.
Для того чтобы понять, куда сгинули многочисленные варварские племена, сыгравшие решающую роль в падении Римской империи и постепенно начавшие строить уже не античную, а европейскую цивилизацию, следует обратиться к трудам незабвенного академика Рыбакова, ясного солнышка советской исторической науки, а также к некоторым недавним и трагическим событиям середины XX века.
До революции древнегерманские племена фигурировали в работах всех серьезных историков: Карамзин, Татищев, Иловайский, профессор В. Болотов и многие другие исследователи древней истории подробно рассказывают о варварах, приводят ссылки на римские и византийские источники и обширно цитируют древних авторов – от Плиния и Тацита до Иордана и Кассиодора В советское время, по крайней мере до Второй мировой войны, карта Европы Темных Веков также не меняется, данную тематику развивают А. Корсунский, И. Кругликова, Т. Златковская и другие ученые. В блокадном Ленинграде выдающийся филолог М. Гухман работает с готским языком и наверняка частенько слышит: «Разве настоящий патриот может быть в такое время германистом?»
Великая Отечественная война дала импульс для весьма своеобразного «психологического переворота» в исторической науке. Пропагандистские словосочетания «немецко-фашистские варвары» или «нацистские вандалы» вкупе с «героическим советским народом» и «братьями-славянами» мгновенно перекочевали с газетных полос в массовое сознание – это было естественно и понятно, учитывая бедствия и жертвы, вызванные войной. Устойчивые антитезы «немецкие варвары» и «доблестные славяне» вскоре начали ассоциироваться и с эпохой древности.
Потом пришел академик Рыбаков и завершил дело, спроецировав «массовое бессознательное» на науку. Германцев в древности НЕ БЫЛО. А если и были – то одни вандалы с их обязательным вандализмом. Ничем, кроме вандализма, они не занимались, только портили жизнь окружающим. И вообще – они едва ли не прямые предки эсэсовцев. Кроме вандалов есть только славяне. Везде. (Чуть не написал – «от полюса до полюса».)
Самое интересное: в данной теории существует подтеория, гласящая, что вандалы, оказывается, вовсе не германцы, а славяне (не потому ли они появились на карте в Эрмитаже?). В этом случае приоритеты моментально меняются. «Вандализм» удивительным образом бесследно исчезает, а на его месте появляется «справедливая борьба славянских народов против гнета прогнившего рабовладельческого государства». Система манипулирования терминами в советские времена была поставлена на высочайший профессиональный уровень, тут не поспоришь. Аж завидно.
Такова «теория Рыбакова» в сжатом, пускай и несколько вульгаризированном виде. Теория, увы, живучая и рождающая живой отклик в «патриотических» мозгах, которым не осознать, что незачем становиться на головы другим, чтобы казаться выше.
Можно еще понять, когда подобные выкладки присутствуют в «исторической» науке какого-нибудь крошечного и не сумевшего самореализоваться народа, вечно сидевшего под чьей-нибудь «оккупацией»; не зря в некоторых соседних странах, недавно сбросивших «имперский гнет» и «вернувшихся в Европейскую семью», учебники истории пестрят удивительными сообщениями о происхождении от древних греков, римлян, троянцев и пр. (нужное подчеркнуть, недостающее вписать).
Эти несусветные перлы терпимы и вызывают снисходительную усмешку, когда речь идет о народах-карликах с неизбывным комплексом исторической неполноценности – для компенсации такового комплекса вполне можно подтасовать факты, переписать хроники или просто выдумать свое великое и героическое прошлое.
Но русским-то такое зачем? Смысл? Нам мало Рюрика, Олега, Владимира, Святослава, Александра Невского, Дмитрия Донского? Евпатия Коловрата? Минина и Пожарского? Петра Великого и Екатерины Великой? Фельдмаршалов и генералов Румянцева, Суворова, Кутузова, Скобелева, Брусилова, Шапошникова и Рокоссовского? Юрия Гагарина? Великих побед над Византией, Ордой, Польшей, наполеоновской Францией, Османской империей, нацистской Германией? Зачем придумывать великое прошлое, когда оно безусловно существует и абсолютно доказано всеми историческими источниками?
Зачем подниматься еще выше? Выше-то некуда, мы вправе гордиться тем, что есть! Всерьез Россию завоевывали всего единожды: восемьсот лет назад, когда пришли монголы. Причем это была не столько «оккупация» в современном понимании этого слова, сколько автономия в составе монгольской империи! Наше отношение к монгольскому государству можно сравнить с отношением прибалтов к СССР – вполне терпимо, жить можно, но лучше бы жить самостоятельно… Одна разница: одни отбили независимость силой, заставив себя уважать, а другие получили ее на халяву, воспользовавшись покровительством нового хозяина.
Вот и подумаем о своем историческом прошлом.
…И тем не менее дурацкий комплекс «славяне contra германцы» работает почти безотказно. Процитирую Е.Хаецкую и В.Беньковского, весьма остроумно проехавшихся по «массовому бессознательному» рыбаковской школы.
«В исторических романах, написанных советскими и российскими авторами, как правило, бытует одна и та же схема, которая – как торжественно оповещается в предисловии или аннотации – является „художественным воссозданием древнерусского быта".
С незначительными вариациями она выглядит следующим образом.
На исконно славянской (росской, полянской, дулебской, вендской, антской) земле сидят исключительно мирные славяне. Они бортничают, производят мед, лен, пеньку. Справляют добрые, веселые праздники годового цикла (в основном – встреча весны или что-нибудь брачно-урожайное; обычный источник в таких случаях – труды акад. Рыбакова). Обязательный персонаж – мудрый старец, хранитель преданий; часто играет на гуслях.
Вокруг этих благолепных славян переселяются, всячески мельтешат и льют кровушку другие народы (не славяне). Иногда они попадают к славянам и, пораженные простотой и доброй мирной мудростью этого народа, навек связывают с ними свою судьбу. Эти персонажи делают контраст между славянским и всеми прочими мирами еще более выпуклым. Иногда кричат по ночам от воспоминаний и, просыпаясь среди славян, успокаиваются.
Затем происходит война. Она начинается в тех случаях, когда грубые и жестокие германцы посягают на исконно славянскую (росскую, полянскую, дулебскую, вендскую, антскую) землю. Тогда мирные земледельцы и бортники, отложив гусли, берутся за мечи и с криком «Не посрамим земли росской (дулебской, вендской, антской)!» убивают всех.
И вновь воцаряются тишина и благолепие…
<…>
Однако романисты традиционно пользуются именно этой идиллической картинкой: атлетически сложенные люди, красавцы как на подбор (богатырское сложение славян подчеркивают почти все историки); при этом – исключительно миролюбивы и склонны к музицированию, так что славянина всегда можно узнать по бряцанью струн, волочащейся за спиной пеньке и большому кругу воска под мышкой.
Оспаривать мнения древних историков, а тем более – пытаться представить их самих как людей, склонных ошибаться, путать, подтасовывать факты?.. Ну уж нет. Сказано: мирные – значит мирные! Сказано: бортничали – значит бортничали! А что резню то и дело учиняли, так оттого, что кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет».
Однако помимо бортничания наши достославные предки занимались и другими, более интересными делами.
Слово Н. М. Карамзину, уж на что авторитет из авторитетов.
«…С 527 г. утвердясь в северной Дакии, начинают они[37] действовать против империи вместе с угорскими племенами и братьями своими антами… Ни сарматы, ни готфы,[38] ни самые гунны не были для империи ужаснее славян…» Каждое их лютое нападение на греческие области, продолжает Карамзин, «стоило жизни или свободы бесчисленному множеству людей, так что южные берега Дунайские, облитые кровию несчастных жителей, осыпанные пеплом городов и сел, совершенно опустели».
Подводя итог впечатляющей картине славянского разбоя на землях Римских провинций, Карамзин делает совершенно логичный вывод: «Не желание славы, а желание добычи, которою пользовались готфы, гунны и другие народы: ей жертвовали славяне своею жизнию и никаким другим варварам не уступали в хищности».
Это пишет русский историк. Кто сейчас скажет, что Н.М. Карамзин не был патриотом и «очернял» отечественную историю, может пойти и молча убить себя об стену.
Итог: вандалы в своем вандализме были вовсе не одиноки. Для римлянина или византийца что славянин, что германец малоразличимы – они говорили на похожих языках, носили одинаковую одежду (эти кошмарные штаны!), пантеоны их богов были примерно одинаковыми, хотя боги и носили разные имена, все пришли «откуда-то с востока», все высоки, сильны, белобрысы и свирепы.
Скажу больше, нарочно для самых оголтелых патриотов: да, готы, вандалы, батавы или даны – германцы. Анты, венеды, скловены – славяне. И те и другие – варвары. Они вместе грабили земли Римской империи (проявляя при этом вандализм), а в свободное от грабежей время враждовали между собой. Когда не враждовали – торговали, укрепляли связи с соседями, выдавая замуж девушек за вождей соседних племен и даже иногда бортничали.
А прежде всего они были настолько тесно связаны между собой, что если досточтимый читатель вдруг получит возможность проследить свою родословную на полторы-две тысячи лет в прошлое, то выяснится, что в его жилах есть не только капля антской или дулебской крови, но и чуточку скифской, готской или даже вандальской. Ибо в эпоху Великого Переселения племена, которые мы обобщенно называем «древнегерманскими», проходили по среднерусской возвышенности, оседали на Дону, Днепре и Волге, жили здесь десятилетиями и только потом сдвигались дальше на запад, теснимые новыми и новыми варварами, появлявшимися с бескрайних равнин между Гималаями и Волгой.
Здесь стоит мельком упомянуть так называемую «проблему Крыма». Кому принадлежит этот полуостров? Крым «исконно русский», «исконно украинский» или «исконно татарский»? Вспомним, однако, что в разные времена Крым принадлежал грекам, римлянам и византийцам, а в IV веке по Рождеству в Крыму находилась столица огромного королевства остготов – племени, разумеется, германского. Так что же, отдать полуостров Германии? С учетом того, что готы по большому счету даже не предки нынешних немцев – так, седьмая вода на киселе?
Отметим, что государство остготов простиралось тогда на территориях современных Польши, Белоруссии и Украины, к 362 году его северо-восточная граница проходила там, где ныне находятся Брянск, Орел и Белгород. Однако вскоре появились гунны, уничтожившие государство короля Эрманариха, уцелевшие готы уступили им эти земли и мигрировали на запад.
Прикажете теперь все переиграть и вернуть Крым (а заодно Житомир и Кологрив с Бобруйском в довесок) гуннам? Но ведь никто не видел живого гунна уже полторы тысячи лет! Так что разговор об «исконности» какой-либо территории в долгосрочном историческом контексте – смешон и бесперспективен.
Давайте наконец признаем: разделять народы древности на «наших» и. «не наших», вычеркивать из истории ближайших сородичей и соседей славян только потому, что в один далеко не прекрасный день нацистская Германия напала на Советский Союз, а пропагандой был создан образ «белокурой бестии», распространившийся на всё, что связано с понятием «германское» как таковое, – не менее бессмысленно и глупо.
Древние германцы имеют ровно столько же отношения к «немецко-фашистским оккупантам», сколько нынешний чеченский «батальон Восток» к антам или венедам, несмотря на то что «Восток» входит в состав армии современной России. Не надо путать круглое с толстым и проецировать современные проблемы, психологические установки и пропагандистские штампы на древнюю историю – историю великую и славную, достойную праотцов Ивана из Костромы, Ганса из Кёльна или Франсуа из Дижона.
Почему? Да потому, что отдаленные предки упомянутых Ивана, Ганса и Франсуа полторы тысячи лет назад были единой общностью: варварами. И, не исключено, кровными родственниками в том или ином колене.
2. Варвары и литературная достоверность
У человека, хоть сколь-нибудь серьезно интересующегося историей, добродушный хохоток вызывают отдельные представители «неоязычества», иногда еще именуемого «родноверием». И вовсе не потому, что неоязычников не устраивают современные религии – веруй во что хочешь, тебе никто не запрещает. Умиляет чудовищная каша в их головах: оказывается, языческие боги тоже бывают «наши» и «не наши».
Такой вот неоязычник твердо убежден в существовании Сварога, Велеса или Перуна, но Одина, Тора или Фрейра – отрицает. Я не упоминаю о богах Рима или Греции – эти вообще из «родноверия» категорично вычеркиваются как боги разложенческие, упаднические и ложные. Не было их, хоть тресни!
Упертому неоязычнику не объяснишь, что настоящее языческое многобожие подразумевает существование ВСЕХ богов. Всех без исключения. Своих собственных, богов соседского племени, богов отдаленных греков, еще более дальних ромеев, Христа и даже (это в «родноверческих» мозгах рождает волну священного негодования) иудейского Яхве. Да как может мой предок, русобородый славянский богатырь верить в… в… Дальше неоязычник начинает заикаться, закатывает глаза или картинно хватается за нож: НЕ МОЖЕТ означенный богатырь веровать так же, как жиды пархатые!
Успокою, может.
Хоть в Яхве, хоть в Будду, хоть в Кукулкана или Церунноса. Язычество оттого и является язычеством, что все до единого боги реально существуют, и если ты хочешь получить их благоволение в случае необходимости, изволь выказать минимум уважения. Ты смертный, они – бессмертные, непочтительность чревата серьезными неприятностями.
Викинги-язычники, служившие при дворе византийских кесарей, посещали христианские службы в Святой Софии и приносили в храм подарки – чтобы «Белый Бог», Иисус Христос помогал им так же, как Один, – это самый известный пример. Если ты находишься на землях иного народа – без разницы, византийцы это, египтяне, индусы или неизвестные троглодиты – изволь задобрить их богов. Не помешает.
Таким образом неоязычник, отрицающий «чужих» богов, становится уже не язычником, а последователем определенной, строго ограниченной рамками СВОЕЙ веры доктрины и неудержимо катится к столь презираемому им единобожию. Диалектического противоречия он не замечает, неоязычнику это не нужно – логика для таких граждан недоступна, им вполне достаточно внешней составляющей такой, с позволения сказать, «религии». Надел на шею коловорот, принес банку тушенки в качестве подношения «священном дереву», помянул при молнии и громе Перуна – и хватит. Утром же можно спокойно идти в офис и заниматься консалтингом, эдвайзингом, риммингом, шоппингом, мерчандайзингом и пауэрлифтингом…
Ладно неоязычники – публика эта фанатична, в исторической науке малообразована, ученых книжек не читает, ограничиваясь «Велесовой книгой», а на всех, кто пытается хоть что-нибудь объяснить, мигом вешает нехорошие ярлыки пообиднее и позлее: своеобразная форма защиты любимой idee fixe, которую логикой и серьезными рассуждениями не подтвердишь. Однако когда за нечто весьма похожее принимаются писатели – это начинает вызывать уже не смех, а весьма серьезные вопросы, главный из которых звучит так: литература – это не только развлекательный бизнес! Милейший автор, вы головой думаете, когда пишете?
…Всегда и во все эпохи литература, претендующая на минимум серьезности, несла еще и образовательную нагрузку. Жанр fantasy не исключение, кстати – достаточно вспомнить классику, например «Властелина колец» Дж. Р. Р. Толкина. По этой книге защищен не один десяток диссертаций, а сколько еще впереди? Изучить все глубины «детской книжки про хоббитов» удастся еще очень не скоро.
И научную фантастику не забудем – художественные романы-энциклопедии Жюля Верна, из которых малоинтересующийся наукой читатель мог узнать об устройстве паровой машины или дирижабля, были только началом, а потом появились Беляев, Хайнлайн и Азимов, братья Стругацкие и Дэн Симмонс. В их книгах отыщутся и пророчества, и предостережения, и глубокая философия, заставляющие читателя думать, а не просто следить за дурацкими приключениями главного героя, составленными из секса, стрельбы, алкоголя, снова секса и снова стрельбы – таких романов, к сожалению, предостаточно, взгляните на книжные прилавки.
К чему я веду? Вспомним Булата Окуджаву: «…исторический роман сочинял я понемногу, пробиваясь, как в туман, от пролога к эпилогу». Ключевые слова здесь – «пробиваясь, как в туман». Неважно, в каком жанре работает автор – «чистая» история, основанная на документах, хрониках и летописях, историческое fantasy, в котором может и должна присутствовать «чудесная составляющая», историческая фантастика или альтернативная история.
В любом случае над писателем будут обидно хихикать, если он упомянет погоны у красноармейца в 1942 году, будет цитировать Евангельские афоризмы устами героя-римлянина эпохи Мария и Суллы, припишет известные слова императора Наполеона фельдмаршалу Михаилу Кутузову или внезапно сообщит публике о том, что в молодости Адольф Гитлер был не художником в Вене, а ветеринаром в Граце.
Постулат о литературной достоверности, Literary credibility, впервые выдвинул уже упомянутый профессор Толкин. Слова «литературная достоверность» каждый писатель обязан выбить на мраморной плите золотыми буквами и вывесить таковую плиту над своим рабочим местом так, чтобы она постоянно бросалась в глаза (это не касается авторов дамских романов, плохих детективов в мягких обложках и дешевого fantasy «про эльфов»).
Во всех остальных случаях достоверность необходима категорически, иначе, во-первых, автор будет выглядеть смешно в глазах людей, знакомых с тематикой, а во-вторых, обманет (возможно, ненамеренно) читателя, не разбирающегося в тонкостях описываемых материй – будь то посуда, какой пользовались египтяне эпохи Клеопатры, или конструкция атомного реактора 1956 года производства.
Не знаешь, как выглядели эти предметы или устройства, – найди нужную книжку или залезь в Интернет, в наш информационный век любые сведения доступны. Кроме того, достоверность повышает самоуважение – я описал вещь правильно…
Хорошо, с материальной составляющей связанного с историей романа мы худо-бедно разобрались. Музеев и археологических справочников без числа, исследовательских книг еще больше, про Интернет мы скромно умолчим. Но ведь героями литературного произведения являются не плошки, мечи, сапоги или подковы!
Оставим общение между валяющимися на столе монетой и кинжалом матерущим постмодернистам и вернемся в реальность: мыслят, действуют и разговаривают люди. Они же управляют предметами и используют их в своих целях.
Но если «древний славянин», полностью снаряженный так, как ему и положено, носящий правильную обувь, правильную рубаху и пьющий правильное пиво из правильного кувшина, начинает выражаться и действовать, как гопник в красной шапке из Южного Бутово, опять начинаются презрительные смешки.
Сами подумайте, для варвара V века слова «пацан» или «в натуре» подходят так же, как «экзистенциальный» или «трансцендентный» к вышеозначенному гопнику и его традиционному лексическому уровню.
И уж точно варвар не станет вести себя как современный человек в тех или иных обстоятельствах. Например, «дать по морде» что у германцев, что у славян считалось немыслимым – человеческое лицо неприкосновенно; ударив, плюнув (или даже прикоснувшись без разрешения к бороде!) в лицо, ты нанес оскорбление, которое смывается только кровью и смертью обидчика!
Встает серьезнейшая и почти неразрешимая проблема: писателю надо хоть приблизительно понять, как думали люди прошлого. Что считали обидным, вызывающим или наоборот, приятным и учтивым.
Как ни странно, но судя по всем дошедшим до нас источникам, «грубые и жестокие» варвары являлись людьми с весьма тонкой душевной организацией. Нет-нет, никакого гламура, никакой жеманности – и славянин, и германец действительно были и грубыми, и жестокими. В нашем понимании.
А вот мы с точки зрения предков выглядели бы сущими скотами: невнимательными, эгоистичными, сквернословными, не чтящими традиции, забывающими родственников, злыми к родителям, не умеющими гордиться семьей и родом, жадными, сребролюбивыми и даже нечистоплотными – тогда почиталась не телесная «нечистота», а чистота мысли, чистота разума, чистота устремлений.
Убийство врага в эту систему ценностей тоже входило и было делом совершенно естественным и обязательным…
Вандал или словен со вшами в бороде куда чище и добрее дважды в день принимающего душ московского офисного работника, забывшего изнывающую в нищете мать где-нибудь в Коврове или брошенного сына прижитого «по глупости и молодости». За мать и за сына, германский, славянский или любой иной варвар кого угодно разорвет в клочки и будет прав – по их варварским законам и с точки зрения человеческой.
Хорошо, скажете вы, но как реконструировать психологию людей древности? Это же невозможно, цивилизация изменилась, «ценности» стали другими, мы не можем думать так, как думали они!
Ничего подобного. Реконструкция возможна, пускай и не будет полностью достоверной.
Почему? Очень просто! Надо только знать пути.
Чтобы понять менталитет и образ жизни предков, достаточно взглянуть на их законодательство, а также систему ограничений, запретов и наказаний – зная, что «нельзя» и как за это «нельзя» карают, мы составим приблизительное представление о повседневной жизни и нравах того или иного народа. «Правды» и уложения древних германцев сохранились – например, лангобардские «Законы короля Ротари» или судебник везиготов времен рикса Эйриха.
К величайшему сожалению, дохристианских письменных источников славян не сохранилось. То есть совсем не сохранилось. Никаких. Вообще!
«Велесова книга» и прочие подобные подделки пользуются ажиотажным спросом у оголтелых неоязычников, но всерьез их воспринимать невозможно. Зато предостаточно источников родственных – древнегерманских и древнескандинавских, вполне аутентичных, а главное, родственных: варварская «правда» готов не может быть кардинально противоположной уложениям любого крупного славянского племени, все-таки люди не чужие, да и скандинавы (готская ветвь) нам прямые родичи – надеюсь, ни у кого не возникнет желания отрицать теснейшие связи между Скандинавией и Русью и происхождение Рюрика (Хререка) или Олега (Хельги) из рода Скёльдунгов-данов?
(Одно время было новомодное постперестроечное поветрие – мол, Рюрик вышел из чудом сохранившихся вальхов-кельтов, обитавших где-то неподалеку, но где Русь, а где ближайшие кельты? В Британии-Ирландии? Смешно, но не более того…)
Весьма уважаемый мною писатель Стивен Кинг однажды сказал: «Литературные произведения – это находки, вроде окаменелостей в земле. Рассказы и романы – это не сувенирные футболки или деревянные футболисты. Это реликты, остатки неоткрытого, ранее существовавшего мира. Дело писателя – с помощью инструментов из своего ящика достать их из земли, повредив как можно меньше. Иногда окаменелость маленькая, просто ракушка. Иногда огромная, тиранозавр-рекс со всеми своими гигантскими ребрами и оскаленными зубами. В любом случае – короткий это рассказ или тысячестраничный роман – техника раскопок по сути одна и та же».
Полностью согласен с Кингом: литература подобна археологии, и не владея соответствующим инструментарием автор способен фатально повредить «окаменелость». Рассыпавшуюся в пыль ракушку в музее не выставишь и коллекционеру не продашь, то же самое и с художественным произведением.
Есть только два пути. Первый наиболее прост и незатратен – «напишу так, как я вижу, основываясь на имеющемся запасе знаний». Отсюда и появляются арбалеты в руках древних славян, стремена у кавалерии Юлия Цезаря или танки «Тигр», весело раскатывающие по Украине летом 1941 года.
Автор, пошедший по «незатратному» пути, моментально получит заслуженное – читатели такой роман обфыркают, а критики и рецензенты выскажутся кратко – учи матчасть!
Писатель в таких случаях смертно обижается – почему они обращают внимание на мелочи? Какая разница, были тогда арбалеты или не было их? Роман ведь не про арбалеты!
Разница есть и существенная. Жаль, что не все это понимают. Повторим волшебные слова: Literary credibility. Тот же самый Стивен Кинг, казалось бы, пишет о совершенно невозможных, устрашающе фантастических вещах, но абсолютной «правдивости» повествования он добивается введением в текст бесчисленных достоверных деталей – романы Кинга являются своеобразным путеводителем по США; даже никогда не побывав в Америке, читатель знает, как расплатиться в супермаркете или на автосервисе, какую автобусную компанию выбрать, чтобы съездить в другой город, сколько стоит стол для пинг-понга или стакан виски в баре и так далее, и так далее. Степень достоверности высочайшая, в таких декорация кинговские чудовища тоже начинают восприниматься как реальность – прием не самый хитрый, но действенный…
Путь второй, посложнее: взявшись за интересующую тебя эпоху, вначале собери необходимые сведения. Читая справочные материалы, можно узнать много интересного – оказывается, арбалет изобрели в первой трети II тысячелетия по Рождеству, появлению стремян мы обязаны гуннам, и римские конники эпохи Цезаря или Августа о существовании стремени даже не подозревали, а тяжелый немецкий танк PzKpfw-VI «Тигр» впервые был использован 22 сентября 1942 года на Ленинградском фронте.
Самообразование – великая вещь, текст окажется не только «технически грамотным», в памяти еще отложатся нужные сведения, которые могут быть использованы в будущем.
Вывод прост: голова предназначена не только для того, чтобы в нее есть. Еще в голову можно читать. С пользой для себя и других.
3. Непаханое поле
Зародившийся в девяностые годы странный жанр «Славянское fantasy» теоретически мог занять свою нишу и продолжить позитивное развитие – начинали-то сравнительно неплохо, вспомним хотя бы «Волкодава» М. Семеновой (имеется в виду первая книга, а не бесконечные продолжения). Тогда появился интерес к древнерусской и средневековой экзотике, историко-этнографическая фантастика на время стала популярной, но увы, ажиотажная популярность ее и загубила – уяснив, что на этой тематике можно гарантированно заработать сколько-нибудь немножечко денежек, издатели, равно и авторы, пишущие «так, как они видят», закусив удила ринулись осваивать рынок.
Об этой вакханалии вспоминать тошно. «Историей» в смеси с fantasy и фантастикой занялись все кому ни лень, окончательно дискредитировав идею. Книг, со страниц которых в равных пропорциях стекали кровища, мозги и сперма, все эти «витязи», «богатыри», «колдуны» и почти обязательный «крутой герой», из XX века попавший в прошлое, вызывали только отвращение. Я ничего не имею против fantasy-сериалов, сам грешен, но когда мне предложили заняться кошмарной «Боярской сотней» (справедливости ради скажу, что в этой серии вышло и несколько приличных романов), я категорически отказался – уж лучше Конан-варвар!
Обычные исторические романы тогда не печатали, да и сейчас издатель смотрит на них подозрительно: публике это неинтересно! Должен быть обязательный элемент фантастики! Ну и конечно, лихая амурная история, тот самый «крутой герой» и много-много войны. Такое пипл, может, и схавает, а вот историю обычную – это нет, потребителю такое не нужно. А если и нужно, то тысяче-другой маргиналов, которые массовую литературу не читают, предпочитая кровище-мозгам-сперме что-нибудь более глубокомысленное и вдумчивое. На маргиналах тираж не сделаешь и денег не заработаешь, поэтому и издавать смысла нет…
По-моему, единственным российским автором, сумевшим пробиться на рынок с произведениями чисто историческими, оказалась писательница Елена Хаецкая. И то «Лангедокский цикл» Хаецкой о Крестовом походе против еретиков-альбигойцев в начале XIII века (романы «Симон Отступник», «Дама Тулуза», «Жизнь и смерть Арнаута Каталана») вышли в составе собрания сочинений в пяти томах, вместе с романами fantasy, тоже, между прочим, весьма известными и популярными.
В четвертый том собрания Е.Хаецкой включили роман «Ульфила», напрямую примыкающий к теме нашего разговора: текст посвящен готскому епископу Ульфиле и повествует о событиях IV века по Рождеству. Если я ничего не путаю, это было первое художественное произведение о германских варварах, изданное в современной России и написанное с высокой степенью исторической достоверности.
Да, первое изданное, но не первое созданное – до «Ульфилы» появился «Атаульф», восьмисотстранич-ный роман, написанный Е. Хаецкой в соавторстве с В. Беньковским, – повествование о жизни варварской деревни, расположенной где-то в долине Дуная.
Соавторы перелопатили гору справочной литературы, список источников в конце книги внушает уважение, более тридцати наименований более чем серьезных исследований, долго работали над менталитетом персонажей, попытались реконструировать «национальный характер» отдельных племен – главными героями «Атаульфа» являются остроготы, но рядом живут гепиды, вандалы, лангобарды и другие племена.
О чем этот роман? О жизни варваров, неинтересная «массовому потребителю» бытовуха. Герои ходят на охоту, пашут землю, ссорятся, мирятся, рассказывают саги, ездят в гости к соседям, пируют в бурге с военным вождем, спорят о религии – некоторые из них язычники, а некоторые христиане… Словом, «Атаульф» является классическим историческим романом без «элементов фантастики».
Думаю, нет смысла говорить о том, что написанный десять лет назад роман доселе не издан – кто будет читать эту скукотищу, кому интересны немытые варвары с их примитивными проблемами? Подавайте публике понятную и незамысловатую Дарью Донцову!
Мне же варвары стали очень интересны: «Атаульф» написан отличным языком и с твердым знанием исходного материала. Главное в другом: он рассеивает плотный туман, уже которое десятилетие накрывающий Вселенную варваров, трудами академика Рыбакова и последователей вымаранную из советской историографии – вся роль древнегерманских племен сводилась только к разграблению Рима и причастности к «вандализму».
Досадно видеть, как пропадает богатейший материал, а целая эпоха остается для нас загадкой! Я пробую хоть отчасти закрыть эти пробелы.
* * *
Как говаривал товарищ О. Бендер – я не ангел, у меня нет крыльев. Ошибки могут быть у каждого автора, от неточностей никто не застрахован. Но по крайней мере, я стараюсь следовать вышеизложенным принципам достоверности.
Я предлагаю читателю свою версию англосаксонского эпоса «Беовульф», единственная сохранившаяся рукопись которого датируется приблизительно 1000 годом.
Сама эпопея относится, по мнению большинства специалистов, в концу VII или к первой трети VIII века, следовательно легенда возникла еще раньше – лет на двести-триста. В романе я попробовал описать «Вселенную варваров» как с точки зрения людей «образованных», то есть римлян, так и самих древних германцев. Копался в книжках, словарях. Думал, как могут вести себя люди того времени в той или иной ситуации.
Разумеется, эта «литературная реконструкция» ничуть не претендует на абсолютную истину, да и достигнуть таковой ныне никто не может. Но я очень надеюсь, что читатель отнесется к роману снисходительно: лучше уж попытаться, чем совсем ничего не делать. Критика, исправления и дополнения принимаются с радостью.
И последнее: Ремигий Ланский, более известный как Сен-Реми, покровитель Франции и «апостол варваров», введен в роман намеренно: я сторонник теории нового жанра, «христианской fantasy», отдельные черты которого обозначила Елена Хаецкая. Приведу цитату:
«…Чудесной составляющей сюжета может быть любая святоотеческая история, изложенная опоэтизирование, с приключениями, переживаниями, диалогами – в общем, художественно».
Что я и попытался сделать. Насколько удачно – судить вам.
По моему мнению, fantasy и христианство – две вещи вполне совместимые.
След Фафнира
Автор выражает искреннюю благодарность Ирэне Бленд (Мигдаль-а-Эмек), Сергею Казакову и Елене Хаецкой (Санкт-Петербург) за помощь консультациями и советами.
ПРЕДВАРЕНИЕ
Он на свободе. Он продолжает терзать наш мир. И я не знаю, как Его обуздать.
Впрочем, я уже слишком стар для того, чтобы гоняться за Ним по всему свету. Теперь я могу лишь следить за проявлениями Его мощи, выплескивающейся то в Южной Америке, то в России, или в иной части света, наблюдать за новыми и новыми жертвоприношениями по телевизору или читать о них в газетах. Воображаю, какие завтра будут заголовки в «Таймс»… И моя коллекция пополнится новой подшивкой, а в список имен будут внесены еще семеро.
Он разгуливает по планете семьдесят четыре года. Вернее, Он вырвался из оков, прежде спутывавших Его тринадцать столетий, а что происходило до поединка с Сигурдом (уж простите старика, но я предпочитаю называть знаменитого нидерландца на северный лад), неизвестно никому. Однако уверен, в древности Он так же пожирал души, приумножая силу разрушения. Я никогда не пытался дать научное объяснение этому невероятному феномену, и полагаю, что физики или математики просто высмеяли бы меня, услышав такое объяснение причин тысяч самых чудовищных бедствий, свалившихся на человеческий род после той мартовской ночи 1912 года. Нельзя постичь Его природу средствами материальной цивилизации, увы, увы… Только одна наука способна дать хотя бы небольшое представление – богословие. А вернее, та часть, что занимается демонологией.
Я вздохнул, нажал на кнопку телевизионного пульта и погасил экран. Рука сама собой потянулась к столику, пальцы нащупали переплетенный шершавой коричневой кожей увесистый том. Пошарив в карманах халата я нашел очки, надел и раскрыл книгу наугад. Ну, разумеется…
«Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время»[39].
Я – Джералд Слоу, лорд Вулси, точно знаю о каком существе ведется речь в этих строках Апокалипсиса. Еще знаю, что оно было заточено «под печатью» не ровно «тысячу лет», а тысячу триста двадцать семь. С 585 года по Рождеству Христову, до 27 марта 1912-го. Я видел, как печать была сломана. И как Он снова вырвался в широкий мир.
Надеюсь, предсказанное Иоанном в Писании сбудется – это чудовище отпущено лишь на малое время. Но что для Бога мало, излишне много для людей. Семьдесят четыре года – срок полноценной, по нынешним временам, долгой жизни. Все семь десятилетий оно смеялось надо мной. Оно оставляло мне жизнь в самых невероятных передрягах, будто желая доказать: «Передо мною вы – ничто. И все, что делаю я, отягощает и вашу совесть…»
Сегодня 29 января 1986 года. Мой день рождения. К вечеру соберутся гости, фельдъегерь наверняка привезет поздравление от Ее Величества – королева всегда оказывала мне благосклонность. Я помню Елизавету совсем маленькой девочкой… Я многое помню. За девяносто шесть лет, дарованных Богом, я объездил почти весь мир, познакомился с десятками интереснейших людей. В том числе и коронованными особами. Но теперь я остаюсь единственным живым свидетелем странных событий, начало которым положила моя случайная встреча с господином Шлиманом… Боже, какая толща времени отделяет меня от того дня! Как это было давно…
– Милорд. – О, это мой секретарь. Не заметил, как он вошел в кабинет. – Милорд, телефонный звонок. Из Лондона. Госпожа премьер-министр…
Тони относится ко мне будто к хрупкой фарфоровой игрушке. Считает, что на девяностошестилетнего старика и смотреть-то нужно с осторожностью. Вот и сейчас Тони подал телефонную трубку и едва остерегся от того, чтобы поддержать меня за руку. Хотя знает, насколько я это не люблю. Но все равно думает, что человек, который старше на целых семь десятилетий, просто не в состоянии поднять новомодную пластмассовую трубочку с кнопками и донести ее до уха.
Я нарочно сдвинул брови, преувеличенно грозным взглядом вогнал Тони в краску и, сжав зубы от боли в пораженных артритом суставах, поднялся с кресла. Даму, даже по телефону, следует приветствовать стоя.
– Доброе утро, – ее голос невозможно не узнать. – Лорд Вулси, от имени правительства Британии я хотела бы пожелать вам здоровья и долголетия.
Маргарет всегда была чуточку саркастична. Но женщине ее положения это можно простить.
– Спасибо, миссис Тэтчер, – я жестом указал секретарю на дверь и Тони, понимающе кивнув, удалился. – Долголетие – как раз то, чего мне очень недостает.
Она чуть слышно рассмеялась.
– Вы не приедете сегодня, мадам? – я вспомнил, что посылал Маргарет приглашение на сегодняшний сомнительный юбилей, – гостей будет немного…
– К сожалению, не получится. – Я представил, как она огорченно приподнимает левую бровь. Излюбленный жест. – День расписан поминутно… Вы смотрели телевизор, Джералд?
– Да, – подтвердил я. В груди нехорошо заныло. Я словно всей кожей заново почувствовал Его ледяное дыхание. – Кошмарные новости…
Мы очень коротко поговорили о каких-то незначащих мелочах – здоровье моей старшей дочери, выздоравливающей от пневмонии, внуках… Потом распрощались. Но перед глазами постоянно горел вспухший в небе над Атлантикой шар белого огня… Я сейчас не мог думать ни о чем, кроме этого. Привычное ощущение бессильной ярости не отпускало. Я вновь не сумел Ему помешать. А Он сделал старику Джералду подарок на день рождения. Напомнил о своем существовании. Спасибо.
И разговоры за праздничным столом, надо полагать, будут вестись только о сегодняшней катастрофе. Правда, кроме меня, никто не будет знать ее истинных причин. Кроме меня и Годфри. Пускай самый разумный из одиннадцати правнуков, единственный, унаследовавший мой неуемный характер, узнает полную правду.
Сомневаюсь, что Годфри мне поверит, но зато выслушает не перебивая. А, вдобавок, подивится, какое жутковатое наследство оставил ему дед.
Ланч только через сорок минут. Следовательно, скоро нужно одеваться. Но сегодня я могу ненадолго забыть о распорядке.
Я опустился в кресло, и снова включил телевизор. Новости Би-Би-Си.
Как и десятки раз прежде, я начал наблюдать за Его следом. За новым появлением демона, три четверти века утоляющего свою жажду убийства…
* * *
Доживите до моего возраста, чтобы по-настоящему узнать, что такое прилив сил. Только лишь утром я чувствовал себя слабым, разбитым неисчислимыми болезнями стариком, на которого, вдобавок, обрушилось известие о новой проделке старинного бестелесного приятеля. А сейчас четверть одиннадцатого вечера, я стою у парадной лестницы и как ни в чем не бывало провожаю гостей, разъезжающихся после праздничного ужина. От дверей дома потягивает прохладным сквозняком, грудь дышит, как прежде, полно, наполняя голову свежестью, даже боль в суставах ушла, ничуть не беспокоя. Мысли мои ясны и сердце бьется с прежней живостью. Только что раскланявшаяся со мной графиня Лоус даже порадовала меня комплиментом: «Вы, мол, уважаемый сэр Джералд, выглядите не старше, чем на шестьдесят». Казалось бы, мелочь, а приятно.
А вот адмирал Честер подарил (втайне от моих внуков и секретаря) восхитительный индийский кальян из литого серебра и тонкого хрусталя. Старый морской дьявол знает, что я поныне не бросил курить, хотя доктора из Паддингтонского госпиталя категорически запрещают мне даже смотреть на табак.
Как я и ожидал, доставили пакет из Букингемского дворца. Ее Величество Елизавета II Виндзор будто сговорилась со своим очаровательным премьером и пожелала «многих лет жизни на пользу британского народа и монархии». От имени государыни гвардейский офицер вручил мне подарок – шкатулку для бумаг с монаршим вензелем.
– Милорд, – осмелился напомнить о себе Тони. – Здесь прохладно…
В переводе с языка Тони на человеческий язык это должно означать: «Вы, лорд Вулси, застудитесь, подхватите инфлюэнцу, а там и до воспаления легких недалеко. Следовательно, девяносто седьмого юбилея может не быть…»
– Оставь, – я поморщился, отстраняя руку секретаря. – Еще не все гости разошлись.
Тони тяжко вздохнул, будто морской котик на лежбище, и застыл за моим плечом. Скосив глаза, я увидел выражение его лица. Оно со всей прямотой говорило – если вы, милорд, свалитесь прямо здесь, то не я буду в ответе. Однако сумею подхватить падающее тело… Вот дурачок. Словно не видит, что ко мне на краткое время вернулась если не молодость, то бодрость.
Причина этого вовсе не в подарках от Ее Величества, любезностях престарелых аристократок или ободряющих словах давних друзей. Признаться, я устал от общества себе подобных дряхлых развалин, вспоминавших за ужином о парадных туалетах давно почившего короля Георга или довоенные истории из колониальной жизни Индии. Возраст моих гостей, к сожалению, превышал все границы приличий – собрание живых древностей от семидесяти пяти до девяноста лет от роду. Даже любимой дочери – Дженнифер – шестьдесят девять… А я всегда любил молодежь и теперь с ужасом представляю, что спустя всего четыре года мне должно стукнуть целых СТО ЛЕТ! Если, правда, доживу.
Но как не огорчали меня морщинистые рты подруг, навсегда увековеченных в памяти розовощекими яркоглазыми девчонками, как ни удручали их ослепительно белые вставные зубы и неоднократно подтянутые хирургами морщины, сердце начинало радостно колотиться при взгляде на Годфри и Ойгена.
Двое совсем молодых людей неестественно выглядели в окружении увешанных бриллиантами в потемневшей платине сухопарых старух и располневших отставных военных. Боже мой, последние ведь тоже некогда были подтянутыми красавцами лейтенантами…
Годфри, мой старший правнук, как было заметно, чувствовал себя скованно и частенько бросал на меня обиженный взгляд. Он не понимал, зачем прадед пригласил его на этот скучный, но необходимый по этикету парадный ужин. А вот господин Ойген Реннер, к светло-русым волосам и серо-голубым глазам двадцатипятилетнего шалопая которого очень шел черный смокинг, ничуть не смущался, болтая с почтенными матронами и удивляя дам своей осведомленностью в модах тридцатых-сороковых годов. По выражению миссис Беркли, Ойген оказался «удивительно милым и образованным мальчиком для нынешнего времени». Старая напыщенная дура, знала бы ты, с кем именно разговаривала сегодня…
Ойген. Его внезапное появление и подняло мне настроение. Его широкая, добродушная, но в то же время чуточку печальная улыбка, едва заметные тени в уголках глаз и непонятная другим манера оглаживать левой рукой полу смокинга у бедра снова пробудили во мне давние воспоминания. И смешные, и страшные одновременно. Дворецкий, между прочим, не желал впускать никому не известного и не получавшего приглашения господина Реннера в дом, однако тот настоял, чтобы лорду Джералду передали визитную карточку. На обороте картонного квадратика стояла одна-единственная рукописная буква: «Эйч» – «Н». Вернее, даже не буква, а буквица – с завитками, несложным, но завораживающим старинным узорчиком и изображением маленькой головы дракона. Долго, небось, старался, вырисовывал. Чтобы лорд Вулси мог понять, кто навестил его скромный дом.
Ойген прошел в гостиную, как ни в чем не бывало раскланялся со мной и попросил представить гостям. Словно и не замечал моего взгляда, в котором смешались радость, испуг, какое-то сумасшедшее счастье и еще черт знает что… Тони отчего-то решил, будто мне стало дурно и незаметно подсунул в ладонь тюбик с сердечными таблетками. Честное слово, я однажды уволю этого бестолкового секретаря.
…Чинные беседы за аперитивом, беседы седовласых стариков и старух, смех графини Блэкбери, более напоминающий клекот издыхающего под солнцем аравийской пустыни беркута, позвякивание бокалов… Легкий топоток по паркету моего фокстерьера Кухулина, выискивающего подачки, шуршание салфеток и вкрадчивые голоса лакеев… И среди этого привычного шума повторялось снова и снова:
– О да, я слышала. Весь день говорили по радио…
– Мадам, я видел прямую передачу оттуда!
– Ах, баронесса, я, наверное, никогда не смогу забыть лица их родственников!..
– Сколько их было? Семеро? Какой ужас…
– Невероятная катастрофа…
Вот и Ойген. Он моментально нашел затершегося в уголок Годфри, пришедшего на ужин в парадной морской форме капитан-лейтенанта. Два единственных молодых лица. Не считая лакеев, подающих напитки, и неотступно следующего за мной Тони.
– Ты давно служишь на королевском флоте?
– Три с половиной года. На эсминце «Рочестер». Может быть, ты слышал?
Ойген кивает. Вновь какие-то слова об армии, торпедном вооружении, радарах и русских субмаринах в Северной Атлантике. Хоть кто-то не говорит о сегодняшней беде.
Как хорошо, что Годфри с Ойгеном так быстро нашли общий язык. Будет легче рассказать моему правнуку всю правду, если Ойген окажется рядом и подтвердит все слова старого Джералда. Он всегда приходил вовремя. Так было прежде и, надеюсь, окажется в будущем.
…Гостиная пустеет, снаружи доносится фырканье автомобильных моторов и мягко хлопают дверцы. Слышно, как полковник Фитц-Аллейн распекает своего водителя – Джордж всегда был невероятным задирой. Между прочим, в 1944 году именно его танк первым прорвался через немецкую оборонительную линию на границе с Голландией. Еще Фитц-Аллейн славен тем, что однажды запустил в хамоватого ресторанного гарсона (это случилось в 69-м, в Париже) бутылкой из-под Шатобриана. Но промахнулся и сосуд разбился о голову парагвайского военного атташе. Скандал едва удалось замять.
Ну, наконец-то! Как обычно, задержавшаяся за десертом толстуха Кэтрин, баронесса Вудчестер, вечно сопровождаемая престарелой компаньонкой, изрядно смахивающей на мокрую ворону, и двумя рыжими пекинесами, церемонно чмокнула меня в щечку, пригласила «поиграть в бридж на следующей неделе» и, переваливаясь, понесла свой живот в сторону гостеприимно раскрытой двери зеленого «роллс-ройса». Баронесса напоминала тяжелый испанский галеон, идущий в атаку на врага. Компаньонка путалась в поводках собачек. Мой фокс терпеть не может этих двух разжиревших плоскомордых ублюдков, до смешного напоминающих дородную сверх всякой меры хозяйку.
– Гости разошлись, милорд, – вкрадчиво отрапортовал Тони. – Мне приказать готовить вашу постель?
– Тони, – я повернулся к осторожному секретарю и тот снова покраснел. Ни дать ни взять – викторианская девица, впервые оказавшаяся в одной спальне с мужчиной. – Вы распорядились о гостевых комнатах для сэра Годфри и мистера Реннера? Я просил это сделать еще до начала ужина…
– Разумеется, сэр, – наклонил голову Тони. – Джентльмены сейчас наверху.
– Отлично, – я несколько ослабил тугой воротничок и наощупь развязал галстук. – Теперь возьмите из бара бутылку «Арманьяка» и рюмки. Оставьте их в Ореховой гостиной. Непременно посмотрите, остались ли сигары в коробке на столике. И, пожалуйста, скажите на кухне, чтобы принесли фрукты. Затем попросите моего правнука и господина Реннера спуститься.
– Сэр, – Тони поднял на меня озабоченный взгляд темно-зеленых саксонских глаз. – Доктор Мак-Алпин…
– Да-да, – я повысил голос. – Мистер Мак-Алпин говорит, что мне следует отправляться на отдых не позднее одиннадцати вечера. Что мне нельзя пить ничего крепче красного вина и ни в коем случае нельзя курить сигары. Вы слышали, что я сказал, Тони? Пойдите и выполните мои просьбы.
«Старый упрямец», – сказали глаза секретаря.
«Я здесь хозяин, а не ты, мой милый», – ответил я всем своим видом.
– Я буду вынужден пожаловаться доктору и леди Дженнифер, – Тони уныло прибег к самой страшной угрозе. Дело в том, что дочь, живущая вместе со мной после смерти мужа, следит за здоровьем и распорядком дня папеньки с ретивостью, достойной иного, более разумного применения. Уверен, что если бы Джен оставила меня в покое и использовала свою энергию на благо, например, министерства обороны, то войну на Фолклендских островах мы выиграли бы не за месяц, а часа за полтора. Хорошо, что комнаты Джен в другом крыле дома.
– Если вы хотя бы единым словом обмолвитесь Дженнифер, то на следующий день вам, Тони, придется искать другую работу, – я использовал наиболее действенное средство. Когда Тони начинает страдать излишним рвением, его пыл можно остудить одним способом: пригрозить выгнать из дому. – Итак, коньяк и сигары… Пожалуй, немножко сладкого. Когда все будет исполнено, идите отдыхать.
– Слушаюсь, сэр, – пробурчал Тони сквозь зубы и, крутанувшись на каблуке, побрел в сторону кухни. Черт побери, как секретарь Тони незаменим, но… Мне неоднократно советовали взять помощника постарше, нежели этот недавний выпускник Оксфорда.
Из-за артрита я даже по дому вынужден ходить с тростью. Трость у меня тяжелая, из черного «железного» дерева. Сделана на заказ в мастерской мистера Ривса, что на Лондон-Бридж Роад. Дело в том, что моя собака с целеустремленностью упрямого бычка и безжалостностью термита уничтожает любой деревянный предмет, хотя бы отдаленно напоминающий палку для игры. Однако «железное» дерево и фокстерьеру не по зубам. После того, как мерзкая псина уничтожила две старых трости, я начал полагать, что фоксы происходят не из рода псовых, а грызунов. Но все равно я очень люблю эту породу. У терьеров, в отличие от пекинесов баронессы Вудчестер, есть одно располагающее качество – сообразительность. Сейчас я расположился на диване в Ореховой гостиной, а Кухулин осторожно, чтобы не потревожить больные ноги хозяина, забрался мне на колени. Свернулся калачиком и задремал. Эдакая живая грелка.
Мне нравится Ореховая гостиная. Комната небольшая, с камином. Все – от обивки стен до светильников и подушек на креслах – выдержано в «ирландских» мягких коричневых тонах. Низкий столик, подсвечники и фотографии на каминной полке. Много фотографий. Одни поновее, в легких пластмассовых рамках, другие облачены в солидные деревянные оковы с толстым стеклом…
Кухулин поднял голову и предостерегающе заворчал. Это угрюмый Тони, вместо лакея, принес коньяк и блюдо с устрицами и лимоном. Сдержанно пожелал мне спокойной ночи. Уходя, столкнулся в дверях комнаты с Ойгеном Реннером, кивнул ему и прикрыл створку. Наверняка секретаря разбирает любопытство – отчего это хозяин вздумал уединиться с молодыми гостями? Что общего может быть у какого-то безвестного мистера Реннера с пожизненным членом палаты лордов и кавалером ордена Подвязки?
Полагаю, Тони упал бы в обморок, лишь краем уха расслышав, как с помянутым «лордом и кавалером» обращается развязная молодежь.
– Привет, Джерри! – Ойген подошел, потрепал меня по волосам и, усевшись в кресло напротив, закинул ногу на ногу. Смокинг и бабочку он снял наверху, оставшись в наполовину расстегнутой сорочке и черных брюках с лиловыми подтяжками. – Рад тебя снова увидеть. Увы, но за ужином особо не побеседуешь…
– Да уж, – вздохнул я. – Лихо ты заговорил зубы графине Блэкбери. Ты, теперь, оказывается, студент Сорбонны?
– Именно, – хохотнул Ойген.
Мне всегда нравилось, как он смеется. И вообще мистер Реннер чертовски привлекательный молодой человек. Даже сегодняшних старух умудрился очаровать. – Изучаю теологию под началом мэтра Франсуа де Бритона.
– А если серьезно? – я кашлянул и воззрился исподлобья на гостя. – Почему ты приехал?
– Сам знаешь, – Ойген внезапно нахмурился и потянулся к бутылке с коньяком. – Ты слыхал, что произошло сегодня? Он тоже помнит о твоем дне рождения…
– Один к одному мои мысли, – я снова вздохнул. – Однако, думаю, это просто совпадение.
– Кто знает?.. – протянул мой друг. – Коньяку? Да, а зачем ты пригласил своего правнука? Годфри извелся от скуки нынешним вечером.
– Я решил ему все рассказать. – Ойген передал мне рюмку с терпко пахнущим напитком и я сжал тонкий хрусталь непослушными пальцами. – Мне девяносто шесть лет. Я обязан оставить наследника…
– Как знаешь, – пожал плечами Ойген.
А вот и Годфри, легок на помине. В дверь осторожно постучали и на пороге гостиной появился мой правнук.
Он выглядит постарше своих двадцати шести лет – зачем-то отрастил усы, которые ему совсем не идут. Годфри, как утверждают все родственники, очень похож на меня в молодости. Столь же высокий – шесть футов, два дюйма – нос с едва приметной горбинкой, темно-каштановые волосы и зеленые глаза. Я действительно замечаю определенное сходство, но не столько во внешности, сколько в характере. Правнук умеет думать и действовать, как некогда и я сам. Одно отличие – в молодости я слишком часто вначале делал, а только потом думал.
– Ты звал меня, grandy-grand[40]? – правнук вопросительно уставился на меня, мельком покосившись в сторону Ойгена. – Я думал, ты уже давно отправился спать…
– Звал, – подтвердил я. Кухулин соскочил с колен на пол и, неистово виляя коротким хвостиком, подбежал к ногам Годфри. У собаки симпатия к военным. Вероятно, из-за какого-то особенного запаха. – Ты уже познакомился с мистером Ойгеном Реннером?
– Да, конечно, – Годфри быстро оценил обстановку. Коньяк, сигары… Угли в камине багровеют. – Полагаю, будет разговор? Что стряслось, дед? Я не хотел оставаться ночевать, но раз уж ты попросил…
– Посмотри внимательно на мистера Реннера, – сказал я.
Правнук окинул гостя чуть недоуменным взглядом. Наверное, не находил в нем ничего экстраординарного. Обычный парень со светлыми волосами и смазливой физиономией. Боже, как хочется, чтоб так оно и было!
– Что произошло, дедушка? – повторил Годфри.
Ойген криво улыбался.
– Теперь подойди к камину, – приказал я, указывая рукой. – И отыщи на полке большую черно-белую фотографию в бронзовой раме. Принеси сюда, ближе к свету.
Мой озадаченный потомок взял старинный снимок, вернулся к дивану и присел рядом со мной. Кухулин тыкался носом в его брюки и довольно пофыркивал.
– Ну и что? – Годфри протянул мне фотографию. – Зачем тебе это, дедушка? Объясни.
– Рассмотри внимательно, – тихим голосом посоветовал я. – Видишь дату?
– Десятое апреля 1912 года, – прочитал Годфри, – Шербур, Франция.
На черно-белом, потемневшем от времени снимке были изображены трое молодых людей и девушка, лицо которой скрывала вуаль шляпки. Все они стояли на фоне морского залива, а, вероятнее, гавани – на заднем плане виднелся размытый силуэт длинного черного парохода с четырьмя высокими трубами.
– Мы стоим на причале гавани Шербура, – пояснил я, стукнув о столешницу опустевшей рюмкой. – За нашими спинами – силуэт «Титаника». Снимок сделан за полчаса до отплытия. Я – крайний справа. Вглядись, кто находится рядом со мной, в светлом пиджаке?
Годфри метнул взгляд на Ойгена, потом уставился на фотографию. Снова глянул на гостя и снова на фотографию… Открыл рот, словно желая что-то сказать. Зачем-то поцарапал ногтем по стеклу рамки. Машинально погладил крутившегося у ног неугомонного Кухулина.
– Дед, это что, розыгрыш? – наконец произнес он. – Это же кадр семидесятилетней давности! Мистер Реннер наверняка внук или правнук господина, изображенного здесь? Да, готов поклясться на Библии – они исключительно похожи…
– Переверни и прочти надпись на обороте, – сказал Ойген. – Вслух, пожалуйста.
– «Апрель тысяча девятьсот двенадцатого… – послушно продекламировал Годфри. – Джералд Слоу, Тимоти О‘Донован, Робер Монброн, Ева Чорваш и… Ойген Реннер?..»
– Именно. Это я. Верь или не верь, но против фактов идти неразумно, – желчно ответил Ойген на немой вопрос ошеломленного Годфри. – Твой прадед тогда ввязался в незавершенную поныне историю. Возможно, заканчивать ее придется нам с тобой.
– Но дедушка… – Годфри всем корпусом развернулся в мою сторону. – Я прекрасно знаю, что ты каким-то образом связан со странной историей этого корабля… Однако ты ни разу не упоминал ни о каком господине Реннере или других джентльменах, изображенных на этой фотографии… Насколько я помню, ты ехал в Америку путешествовать? Можешь быть, объяснишь, что происходит, и зачем вы с Ойгеном меня пригласили?
– Его, – я указал на гостя, – зовут совсем по-другому… Скажи, а что ты думаешь об утренней катастрофе в Америке?
Годфри немного озадачила столь резкая перемена темы разговора. При чем здесь «Челленджер»? Да, погибли семь астронавтов. Весь мир в шоке, по телевизору только и говорят об этой крупнейшей аварии за всю историю полетов в космос… Но как увязать причуды впадающего в маразм старика и события на мысе Канаверал?
Правнук решил быть твердым и сделал вид, что не расслышал мой вопрос.
– Я хочу рассказать тебе настоящую историю о моем путешествии в Америку на этом корабле, – сказал я, постучав пальцем по фотографии. – Не ту, которую ты слышал в детстве, а настоящую. Если ты полагаешь, что меня поразило старческое безумие и я начал выдумывать какие-то невероятные байки, можешь отправляться спать в свою комнату… А можешь остаться. Но тогда, боюсь, тебе придется верить всему, что будем говорить мы с мистером Реннером.
– Дед, зачем ты так? – обиделся Годфри. – Я отлично знаю, что ты посейчас в здравом уме! Хорошо, я выслушаю тебя.
Кухулин запрыгнул Годфри на колени и лизнул в лицо.
– Замечательно, – прокряхтел я и взглядом указал Ойгену на бутылку с «Арманьяком». Тот немедленно налил всем троим. – Вначале позволь заново представить моего старинного друга. Его настоящее имя тебе должно быть известно. Хаген, сын Гуннара, из Тронье.
…Щелкнул уголек в камине и на мгновение вспыхнула белая искорка, отразившись в глянцевой золоченой этикетке на бутылке мутного стекла. В Ореховой гостиной плавали полосы голубого сигарного дыма, пахло лимоном и деревом… Но, клянусь Господом, я без малейших колебаний отдал бы весь уют старого дома под Фарнборо, каждое оставшееся мгновение жизни и спокойствия за то, чтобы вернуться в тот дождливый день, когда острие лопаты Робера Монброна царапнуло по черному, изъеденному временем металлу. Но стрелки часов не повернуть в обратном направлении. Нельзя исправить ошибки. Возможно лишь смягчить их последствия…
Память все стремительнее уносила меня в водоворот бесчисленных лет, засасывавший с неумолимой силой и головокружительной быстротой.
Да, действительно, март 1912 года был солнечным и теплым. Ливень хлынул только двадцать шестого числа, ближе к вечеру…
Часть первая ЗОЛОТО СЕДОГО РЕЙНА
– …wen bist du denn?
– Ein Teil von jener Kraft, die stets das Böse will und stets das Gute schafft.
Гёте. Фауст. Часть перваяАтли, ты радости
так не увидишь,
как не увидишь
ты наших сокровищ!
Я лишь один,
если Хёгни убит,
знаю, где скрыто
сокровище Нифлунгов!
Эдда. Песнь об Атли. 26Глава первая МЫ ЕГО НАШЛИ!
Германская империя, побережье Рейна
Ночь и утро 27 марта 1912 года
Мсье Робер де Монброн сидел в луже.
Нет, вовсе не потому, что поскользнулся и упал, или был завален в размякшую от воды густую синеватую глину во время банальной уличной драки на окраине заштатного германского городка. Монброн, как это ни странно прозвучит, наслаждался, шлепая ладонями по коленям и подставляя лицо низвергавшемуся с мутно-серых небес холодному дождю. Его совсем не беспокоило то, что красивый и очень дорогой костюм из валлийской шерсти, купленный Роберу дражайшей матушкой, мадам Жюстин, за бешеные деньги в Париже на Рю де ля Пэ, придет после импровизированной грязевой ванны в полнейшую негодность. Он не боялся простудиться и подхватить ангину. И ему не казалось нелепым столь вызывающее для приличного молодого человека поведение. Монброн был готов купаться в жидкой грязи до самого заката.
– Наконец-то! – беспрестанно повторял он то на родном языке, то по-английски. – Мэтр Шлиман удавился бы от зависти! Mont Deux, наконец-то!.. Джерри, Тим, где вы копаетесь, бестолочи?! Сюда!
Монброн зачем-то набрал полные пригоршни мягкой холодной глины, отдаленно напоминавшей прокисшее бланманже, и вымазал себе лицо. Только глаза да зубы сверкали.
– Сюда-а!! – с новой силой воззвал Монброн. Конечно, можно было подняться и сбегать к палатке. Но очень не хотелось уходить. Робер боялся, что забудет место. Оставалось только орать, надрывая голосовые связки. – Джера-альд! Мистер Роу!
Звук радостного голоса молодого француза метался среди вершин столетних елей, ударял в изрытую пенистыми волнами и дождевыми пузырьками воду Рейна, и наконец достиг слуха людей, которым предназначался. Господа изыскатели соизволили высунуть носы из просторного брезентового шатра и поинтересоваться, кто же вопит неподалеку?
Однако покинуть теплое жилище и выйти под дождь решился только невысокий англичанин средних лет с квадратным меланхоличным лицом. Этот человек – Уолтер Роу – никак не напоминал ученого-археолога. Уж скорее мастеровой или конторщик, обремененный чахоточной супругой да громкоголосым выводком чумазых ребятишек. Подобное впечатление у каждого, завидевшего мистера Роу, весьма усугубляли его мозолистые ладони с короткими, заросшими темным волосом пальцами. Впрочем, настолько сильные руки могут равно принадлежать и гробовщику, и великому пианисту…
Мистер Роу, беззвучно сквернословя под нос, набросил капюшон черного прорезиненного плаща (такой обычно носят английские полисмены), закрывая от усиливающегося ливня голову с седеющими волосами и, грузно перепрыгивая через лужи, направился к деревянным доскам, протянутым через глинистое побережье реки. Мостки и вывели его к источнику неблагозвучия. По пути Роу споткнулся о сбитую ветром толстую ветку, едва не упал и уж было открыл рот, дабы высказать полоумному лягушатнику свои мысли о его глупой выходке. Но…
Уолтера Роу поразили не сюрреалистический облик вымазанного глиной до ушей мсье Монброна, ни его безвозвратно погибший сюртук и не то, что француз, повизгивая от восторга, плескался в липкой кисельной грязи. Минуту назад археолог собирался устроить Монброну примерную выволочку, а заодно искупать в Рейне – нельзя же пустить его в палатку в таком виде! – а сейчас спрыгнул с досок и опустился на колени в ту же самую глубокую лужу. Вода немедленно затекла в сапоги и насквозь вымочила коричневые суконные бриджи. Однако мистер Роу наплевал на столь незначащие мелочи.
Похожие на волосатые сардельки пальцы оксфордского ученого мужа сами собой потянулись к висевшей на шее Монброна темной, залепленной грязью вещице, напоминавшей ожерелье. Коснулись. Ноготь соскреб бурый налет и словно тоненький желтый лучик уселся на тяжелое кольцо.
– Золото, – прошептал Роу. – Боже мой… Ты… Маленький негодяй, где ты это нашел?
Англосакс сгреб правой рукой Монброна за воротник и прерывисто задышал ему в лицо. Тот неуклюже отстранился, сделал обиженный вид, но все-таки не выдержал и рассмеялся.
– Здесь! Я сижу на целой горе такого добра!
Монброн сунул ладонь в глину, покопался в отвратительно чавкающей холодной массе и наконец извлек какой-то тяжелый кругляш. Был обозван ослом. Находку пришлось немедленно отдать бледнеющему на глазах археологу.
– Клянусь крестом Господним! – взвыл англичанин после того, как, поплевав на вещицу, оттер ее о рукав плаща. – Солид Феодосия Второго! Эпоха Аттилы! Сдохнуть можно!
– Это необязательно, – зафыркал Монброн и поплескал ладонью по глине. – Прямо под моим седалищем лежит огромная груда таких монеток!
– Как ты это нашел? – стонал Роу, размазывая грязной ладонью по лицу дождевые капли. – Мы полный день копались возле самого склона холма! Это же в двухстах ярдах!
От волнения французский акцент молодого человека усилился, и он с трудом подыскивал нужные слова, торопясь рассказать:
– Мы полгода ходили прямо по нему! – выкрикивал Монброн. – Как сразу не догадались? Вы сами, мистер Роу, говорили – в этой части низины когда-то проходило русло Рейна! Потом с возвышенностей сошел оползень, закрыв дно возле левого берега! Помните? В «Песне» черным по белому написано: Хаген бросил клад в Рейн, а не спрятал у воды, в пещерах! Мы знали место, где бургунды переправились на восточный берег, приблизительно знали их путь, однако никто не подумал, что природа сама позаботится о кладе!
– Хватит, – оборвал восторженные вопли Роу. – Как нашел, спрашиваю?
– Возвращался в палатку. Дождь начался… – француз покосился в сторону прибрежного уступа, вздымавшегося почти отвесно на высоту тридцати футов. – Лопату нес не на плече, а волочил за собой…
– Убивать надо за такое обращение с инструментами! – проворчал археолог, продолжая, однако, внимательно слушать. – Ну и дальше?
– Лезвие царапнуло по металлу. То есть я потом уяснил, что это металл! – захлебываясь, повествовал Монброн. – Вначале решил – обычный камень. А вы рассказывали, будто в такой глине камней не встречается. Вернулся, пошуровал лопатой, вывернул эту шейную гривну, – он погладил кольцо, громоздившееся на груди. – Манжету запачкал, когда доставал…
Роу мелко затрясся от смеха. Денди, понимаете ли, манжету запачкал! И, надо полагать, счел, что теперь можно поваляться в грязи, уподобляясь нильскому зверю гиппопотаму! Впрочем, какая разница? Если это не просто случайные разрозненные изделия, оброненные столетия назад с проплывавшего по Рейну корабля, а… Да чего сейчас говорить! К утру дождь наверняка закончится, можно будет взять насос, откачать воду из углубления и покопаться более тщательно.
Роу стянул плащ, расстелил его на деревянных мостках, ведущих от лагеря к основному месту раскопок, и, призвав на помощь словно не замечавшего холода и дождя молодого галла, начал выбирать из лужи первые попавшиеся под руку предметы. Видимо, они были навалены бессистемной кучей и, таким образом, серьезный урон кладу нанести было невозможно, даже столь варварскими действиями. Мистера Роу снедало нетерпение и он мысленно простил себе вопиющее нарушение законов археологии.
Когда на плаще воздвиглась неопрятная, истекающая мутной жижей кучка различных предметов, от монет и фибул до невзрачных камешков и отлично сохранившегося воинского шлема, отдаленно напоминавшего римские образцы, мостки заскрипели под тяжелыми сапогами.
– Что вы здесь творите? – голос низковатый, звучный и заинтересованный. Ага, явился бессменный хозяин предприятия – молодой лорд Вулси. – Робер, Уолтер, вы к ужину желаете порадовать нас пирожками из грязи? Не думал, что рейнская глина столь же целебна, как мариенбадская…
– Джерри, – пискнул Монброн, раскашливаясь. – Мы его нашли! Вернее, я его нашел!
Высокий, темноволосый с рыжинкой, англичанин запнулся и, склонившись над простертым у ног изгаженным одеянием мистера Роу, присвистнул.
– Черт возьми, а?.. – выдохнул он, озирая невзрачные богатства. – Невозможно… Это все, что вы обнаружили?
– Какое там! – подал голос археолог, едва не по пояс погружаясь в грязь и шаря руками в самой гуще. – Работы будет на несколько дней! Джерри, прикажи завтра отослать рабочих. Лишние глаза совершенно ни к чему… Все, пока хватит, – Роу перебросил на плащ еще десяток монет, и, сжимая зубы от холода, вылез на мостки. – Идемте к берегу реки, промоем. Джералд, позови остальных! Робер, берись за край плаща! Осторожнее, тупица! Уронишь хотя бы одну вещицу – надаю по шее!
…Крупные дождевые капли стегали по тугому брезенту шатра, складной походный столик окружали все обнаружившиеся в лагере керосиновые лампы и пятеро вымокших до нитки людей безмолвно созерцали перед ними предметы. Золото, несколько серебряных украшений, не ограненные цветные камни и выложенный золотыми пластинками помятый шлем с наушниками и фигурной стрелкой поносья. Только мистер Роу, нарушая благоговейную тишину, бормотал под нос, притрагиваясь то к монеткам, то к вычурным застежкам для плащей:
– Конечно, солиды… Юстиниан… А это – типичный вендельский стиль… Господа, кто знает, вдруг этот шлем некогда принадлежал самому Зигфриду?
– Мы его нашли, – неожиданно громко, ни к кому не обращаясь, сказал лорд Вулси и зачем-то полез в карман жилета за часами. Вынул, подержал в руке, не открывая крышку циферблата, и сразу отправил хронометр обратно на место. – Джентльмены, это невероятно, но мы действительно нашли клад Нибелунгов… По сравнению с нами Шлиман с его Троей или Габриель Густавссон с кораблем из Осеберга – жалкие профаны! Тимоти, посмотри, где запрятано бренди. Предлагаю сегодня напиться! Робер, поедешь утром в деревню, отправишь телеграмму в аббатство…
Звякнула свалившаяся со стола монетка. Джералд, резко нагнувшись, подобрал тускло-желтый кругляшок и уставился на него так, будто впервые в жизни видел подобный раритет. Лупоглазое изображение кесаря Юстиниана окружали греческие полустертые буквицы, а сам император смотрел на представший его очам незнакомый мир не то с растерянностью, не то с восхищением.
Лорд Вулси, отобрав бутылку бренди у рыжего компаньона, обладавшего типично ирландской внешностью и располагающей белозубой улыбкой, небрежно швырнул монету в зеленую жестяную кружку и наполнил ее до краев. Зеленое горлышко бутыли чуточку постукивало по крупповскому металлу.
– Круговую? – Джералд обвел всех собравшихся многозначительным и торжествующим взглядом. – Что ж, я пью за всех нас, господа!
* * *
Разумеется, это была авантюра. Причем авантюра, если так можно выразиться, высшей пробы. Никто и никогда не решился бы на подобное предприятие лишь потому, что оно априори было абсурдным. Но с другой стороны…
Археология до начала ХХ века не являлась точной наукой со своими правилами, законами и незыблемыми установлениями. Копали многие, копали почти везде – от Стоунхенджа в Англии до развалин Читсен-Итца в Мексике, от Дании до Египта и Персидского шахства. Иногда что-то находили. Без сомнения, большинство «диких» археологов были примитивными искателями богатства. Стоит вспомнить одного лишь Генри Раулинсона, сотрудника британской разведки «Интеллиженс-Сервис», прикрывавшего свою шпионскую деятельность в азиатских странах видимостью научных изысканий и археологических поисков.
Обычный агент политического сыска, мистер Раулинсон, стал первым археологом-любителем, прославившимся на весь мир. Он нашел Ниневию, расшифровал ассиро-вавилонскую клинопись, сохранил для Азиатского Королевского Общества Британии множество глиняных табличек… А попутно, выполняя обязанности военного инструктора на жалованьи правительства Персии, организовал против него же заговор, и втихомолку перессорил персов с афганцами. Последствием чего стала многолетняя война… Незаурядная карьера. Шпион-археолог. Интересно, какое занятие ему нравилось больше?
Нет смысла упоминать столь известных людей, как неаполитанца Пьетро делла Валле, открывшего развалины Персеполя; Уильяма Петри, положившего начало исследованиям египетских пирамид, его последователя Шампольона и, наконец, всемирную знаменитость – мэтра Генриха Шлимана.
Теперь, в 1912 году, когда археология превратилась в одну из самых достойных и признанных ветвей исторической науки, Шлимана можно было бы упрекнуть во многом. Скептики говорят: «Этот сын пастора из Мекленбурга, конечно, нашел какое-то маленькое греческое поселение, погибшее от пожара, но разве можно со всей уверенностью утверждать, будто это именно Троя?» Археологи обвиняют: «Бездарь Шлиман искал только золото! Он не обратил внимания и просто выбросил на помойку ценнейшие предметы прикладного искусства, осколки керамики, посуды, обломки орудий труда! Это был бизнесмен и шарлатан, а не ученый!»
Правы все – и прокуроры, и адвокаты. Стоит упомянуть, что мэтр поступил не слишком честно, фактически украв сокровища Трои – он получил разрешение от турецких властей на проведение раскопок в Гиссарлыке лишь в обмен на обязательство отдать правительству Турции все найденное.
14 июня 1873 года юношеская мечта любителя Гомера и удачливого торговца красками Генриха Шлимана осуществилась. Старик Генрих нашел Трою. Вернее, клад троянского царя Приама – несколько килограммов золота, воплощенных в украшениях, ожерельях, кольцах, драгоценной посуде…
Мэтр позже клялся, что его явно противозаконная акция – Шлиман ночью, тайком, вывез все сокровища в Грецию на лодке – была обусловлена опасением, что султан Турции наплюет на историческую ценность найденных предметов и прикажет их переплавить. Вполне естественно, что Шлиман был объявлен в Турции преступником и контрабандистом, возвращение в Гиссарлык теперь было невозможно, но…
Он нашел новое применение своей неуемной энергии. В Греции Шлиман обнаружил могилу царя Агамемнона, буквально набитую сокровищами, а в Тиринфе – дворец Одиссея. А умер он от менингита в Неаполе. Лишь потому, что всегда одевался бедно, и потерявшего сознание на улице человека не опознали и не отвезли вовремя в больницу. Только в госпитале для бедных выяснилось, что в бумажнике старика, изрядно смахивавшего на неаполитанского нищего, находилось целое состояние, на которое можно было бы нанять лучших докторов.
Великая судьба, великие открытия и такая нелепая смерть.
Впрочем, Шлиман прославил себя не только раскопками в Трое и фотографией любимой жены в золотом уборе царицы Елены. Он впервые в истории археологии основал свои изыскания не на исторических сведениях, а лишь на литературных. Он увязал события Гомеровской «Илиады» с реальной местностью, преданиями и легендами населения Гиссарлыка и географическими данными.
«У Гомера сказано, – рассуждал Шлиман, – что поблизости от города Приама находились два источника воды – один теплый, другой холодный. Будем их искать. Кроме того, турецкое название „Гиссарлык“ в переводе означает „дворец“. Откуда может появиться дворец в эдакой дыре? Рядом нет ни одного крупного города!»
И настырный немец начал искать. И нашел. И прославился.
По его стопам пытались идти многие. Но, к сожалению, последователям не хватало шлимановской настойчивости, его ума, убежденности в своей правоте и правоте литературного первоисточника. Кроме того, прошлое оставило не столь уж и много литературных памятников, в которых с точностью описывается местонахождение какого-либо клада или древнего прославленного города. Археологи, любители и профессионалы, конечно же, могли изучить «Беовульфа» и приняться разыскивать «Золотой дворец» – Хеорот; основываясь на «Песне о Роланде», поискать в районе перевала Ронсеваль бесследно сгинувшие сокровища Кордовского халифата, захваченные армией императора Карла Великого, подумать о том, куда мог исчезнуть из осажденного Монсегюра Святой Грааль в 1244 году… Да мало ли на свете знаменитых кладов – начиная от легендарных богатств Камелота и заканчивая драгоценностями инков и ацтеков!..
Джералд Слоу, двенадцатый лорд Вулси, оксфордский выпускник и изысканный британский денди, никогда не предполагал, что станет кладоискателем. Его ждали карьера в Форейн-офисе, огромное наследство и скорый брак с младшей дочерью герцога Йоркского. Провидение, однако, сыграло с лордом Вулси нехорошую шутку.
С чего же все началось?..
* * *
Вообще-то начало сей истории было положено третьего сентября 1890 года, когда на втором этаже дома 12 по Парк-Лейн в Лондоне леди Марджори Вулси произвела на свет крупного, ясноглазого и истошно пищащего младенца. Ребенок был окрещен в Вестминстерском аббатстве спустя неделю и получил имя Джералд в честь одного из знаменитых предков – кажется, прапрадеда по отцовской линии, командовавшего одним из британских кораблей в битве с «Непобедимой Армадой» короля Испании Филиппа. Этот факт, правда, не способствовал поддержанию честного имени семьи, так как всем известно, кто командовал английским флотом и каковы были пристрастия большинства британских мореходов того времени.
Нет, безусловно, сэр Френсис Дрейк – удачливый придворный, любовник самой изумительной британской королевы Елизаветы I Великой и еще более счастливый пират – был джентльменом и отличным военным. Как и его соратники. Впоследствии взрослеющий Джерри поглядывал на портрет прапрадедушки кисти Хиллиарда, висящий в комнате отца, с некоторой боязнью. Далекий предок (если только его переодеть из придворного костюма в кожаные штаны и жилет, на голову повязать красный платок и дать в руку абордажный палаш) смотрелся вылитым корсаром с огненно-наглым взглядом, квадратной англосаксонской челюстью и руками мясника.
Следует заметить, что предка юного Джералда убили на дуэли. Семейная легенда гласила: предок пал от руки самого Френсиса Дрейка, отстаивавшего у лорда Вулси свое право на любезность британской монархини…
Какие были люди, а?!
Наследник славных традиций семьи и единственный сын сэра Артура Слоу, одиннадцатого лорда Вулси, был беспокойным ребенком. Его не смогли исправить ни французский гувернер, ни компаньонки матушки Марджори – изредка игравшие роль воспитательниц старые клуши, от которых воняло дорогой пудрой, благовониями и пoтом в равных пропорциях, ни даже закрытая школа для мальчиков в Винчестере с исключительно строгим уставом и преподавателями-пуританами. Каштанововолосый юный негодяй бил стекла, учась играть в регби, запускал пойманных в подвале школы крыс в комнату преподавателя химии (объясняя затем сей эксцесс разгневанному директору учебного заведения любовью к естествознанию), а однажды, уподобившись герою новомодного американского романа мистера Марка Твена, подсыпал пороху в трубку отца Вильгельма, обучавшего детишек из благородных семей Закону Божьему.
Впрочем, святой отец был сам виноват. Курение никотианы (или, попросту, табачной травы), что ни говори – грех.
Невозможно описать, с каким трудом бедолаги-преподаватели терпели выходки отпрыска одной из благороднейших семей Британии. Стоит упомянуть, что Джерри безобразничал отнюдь не в одиночестве, а сколотил целую банду (так называл его компанию господин директор). В банду входили: разумеется, сам лорд Вулси-младший, Тимоти О’Донован – рыжеволосый сынок американского нефтяного магната из Техаса, отправленный в Англию, «получить приличное образование», и тихий с виду, чуть полноватый наследник банкирского дома «Монброн Ле Пари» Робер Монброн, каковой по желанию своей любезной матушки также должен был закончить столь престижную (и столь дорогую!) школу.
Нет смысла описывать здесь пять лет затяжной войны между интернациональной англо-американо-французской бандой и почтеннейшими учителями колледжа. Можно лишь сказать, что в один прекрасный день все три молодых человека, уже несколько остепенившихся (шестнадцать лет – это не шутка! серьезный возраст…), покинули стены школы, учинив на прощание скандальную шутку – во время благодарственной мессы в церкви на священника (того самого многострадального отца Вильгельма) свалилась привязанная под потолком кукла черта, набитая соломой, вымазанная сажей и с рогами, сделанными из двух морковок.
К счастью, хулиганов уже было невозможно исключить, выгнав с позором из стен старинного и прославленного учебного заведения. Молодые джентльмены с сознанием выполненного долга отправились по домам.
Тимоти уезжал в Америку к родителям и ненаглядному Техасу 7 сентября 1907 года. Естественно, что Монброн и Джералд Слоу провожали его в Ливерпульском порту. Отец Тима был до неприличия богат, поэтому бывший ученик самого знаменитого университета Британской империи возвращался домой на лучшем корабле – «Лузитании», отправлявшемся в свое первое плавание через океан.
Трое юнцов, желая отметить столь серьезное событие, решили поискать экзотики и отправились в обычнейший дешевый припортовый паб. Что там произошло – никому из посторонних в точности известно не было. Можно лишь предполагать, что молодые люди употребили чересчур много дурного пива, подрались с матросами-ирландцами, а господин Монброн потерял чековую книжку и бумажник. Хотя, вероятнее всего, таковые были незаметно изъяты из роберовского кармана ловким воришкой.
Так или иначе, Тимоти О’Донован взошел по трапу шикарнейшей «Лузитании» на верхнюю палубу первого класса с изрядным синяком на скуле, заплывшим левым глазом и разорванным сюртуком. И тогда же, изрядно пьяный, но неплохо соображающий лорд Вулси-младший выкрикнул историческую фразу, которую все трое запомнили навсегда:
– Тим! Эй, Тимми! – последний уже стоял, опершись на перила, ограждавшие палубу парохода. Все оттенки цветов, которыми пылала его поврежденная глазница, могла передать только кисть Рембрандта. – Не бойся, ты уезжаешь не навсегда! У нас еще будет возможность сделать то, что мы хотим сделать! Мы это сделаем!
Маленькая тайна их товарищества, скрываемая даже от ближайших приятелей по колледжу, заключалась в идее фикс, родившейся в воспаленных развитым воображением молодых умах после нескольких уроков литературы, посвященных древнегерманским поэмам. Ни Тим, ни Робер, ни сам Джералд не помнили, кто первым произнес волшебную фразу: «Ребята, а куда все-таки подевался клад Нибелунгов? Вот было бы здорово его найти!»
* * *
– Рабочих сегодня же рассчитать, – командовал лорд Вулси, когда торжественная часть импровизированного банкета над древним золотом завершилась. – Монброн, с мастерами поговоришь ты. Ничего никому не рассказывать – слухи распространятся мгновенно. Придумай какую-нибудь незамысловатую ложь: например, господа сворачивают работы из-за полнейшей бессмысленности. Словом, не мне тебя учить. Сокровищ много, гораздо больше, чем мы предполагали, поэтому мистера О’Донована я отсылаю в деревню. Наймешь два крытых фургона, для вещей и добычи. Понятно?
– Понятно, – кивнул вечно деловитый Тимоти. – Вывозим только дорогие инструменты. Палатки и все такое. Кирки с лопатами похороним в Рейне, а в ящики…
– Мсье, – жалобно подал голос Монброн из своего уголка. – Мы поступаем бесчестно. Изыскания производились на территории Германской империи, мы обязаны заявить властям. Это… Это же уголовное преступление!
Молодой американец посмотрел на концессионера сострадальчески.
– Робер, милый, клад нашли МЫ. Ну хорошо, ты приходишь в полицию, вываливаешь на стол пригоршню древнего золота, а потом? Во всех газетах аршинные заголовки: «Великое сокровище Германии найдено! Клад тевтонских предков обретен!». Про нас забудут через день, а затем втихомолку вышвырнут из страны. Нашли – спасибо, но сокровище извольте оставить Второму Великогерманскому рейху и кайзеру Вильгельму Гогенцоллерну, как подтверждение славного тевтонского прошлого и столь же великого настоящего, возрожденного канцлером Бисмарком…
* * *
(Поскольку до введения наистрожайших законов рейха Третьего вкупе с такими немыслимыми для начала ХХ века ужасами, как SS и гестапо, оставалось еще двадцать с лишним лет, а никому неизвестный герр Адольф Гитлер, провинциальный романтик и мрачный фантазер, ныне являлся всего лишь нищим венским художником, в Германии можно было даже слегка пошалить – это вам не насквозь коррумпированная демократическая страна, наподобие Франции и САСШ, и не строгая монархия, как Российская империя, Япония или Австро-Венгрия, где за темные делишки тебя мигом прищучат и отправят куда следует… Да, пошалить можно. Но только с осторожностями.)
* * *
– Будем действовать по старому плану. И никаких возражений! – непреклонно заявил Тимоти.
Он картинно поиграл швейцарским ножичком, бросив блик от начищенной стали на глаза поморщившегося Монброна. Француз лишь тяжело вздохнул.
– Действовать по плану… – проворчал мистер Роу, повторяясь, – перед нами три границы. Ехать через Голландию или Бельгию опасно – северные страны прямо-таки наводнены тайной полицией кайзера, ведутся военные приготовления. Так что копаем еще две-три ночи, выудим все, что сможем, и собираемся как можно быстрее. Когда мы будем плыть посреди Атлантики, нам уже никто не прижмет хвост. С американцами же… О черт! В чем дело?! Тим, Робер, быстро наружу!
Вопль, крик, стенание и хрипы существа будто бы терзуемого в самом глубоком круге Дантова ада самыми злобными демонами, прорвались через тугой брезент шатра. Того, кто кричал, неизвестные злодеи, как минимум, резали на кусочки тупыми и зазубренными ножами, причем делали это медленно, с расстановочкой и смакованием, в лучших традициях маркиза де Сада.
Заслышав столь чудовищные звуки, любой нормальный человек прежде всего схватится за пистолет или нож, поплотнее встанет плечом к плечу с другом, а уж только потом отправится выяснять, что все-таки происходит в дождливой глубине рейнской ночи.
– Робер, быстро фонарь! – привычный к ситуациям неординарным, мистер Роу мигом принял на себя командование. – Да не проливай керосин, кретин, спалишь нас к чертовой матери! Тим, хватай винчестер! Джерри, у тебя револьвер? Отлично! Вперед! Ох, не было печали…
Орали все сильнее и надрывнее, с привизгом. Будто человека пожирали заживо. И где-то совсем рядом.
Темно. Дождь хлещет, словно многохвостой плеткой по лицу. В тусклом свете двух ламп – карбидной и керосиновой – высвечиваются мостки, ведущие к берегу, к заветной яме.
Тим (американец, что с него возьмешь!) рванул первым, потом остальные. В стоящих неподалеку палатках рабочих начали мелькать огоньки. Тоже услышали. Скверно. Сейчас надо вести себя чем тише, тем лучше. Ноблесс оближ, как выражается мсье Робер. А ноблесс у компании изыскателей с этого вечера стал юридически неустойчив. Незачем нам непредвиденные трудности. И не надо говорить всякие пошлости наподобие, что к звездам пробираются через тернии.
– Вот он! – вскричал Монброн и, расталкивая компаньонов прыгнул к скользкому краю ямы. – Веревку! Тим, дубина, веревку! Или плащ! Да помогите же ему!
Человек, по самый подбородок погрузившийся в жидкую грязь, уже не кричал, а стонал. Из-за налипшей на лицо глины и почти кромешной темноты опознать его было невозможно. Незнакомец явно наполовину захлебнулся, тело сотрясалось в постоянной судороге, и если бы помощь не подошла вовремя, он бы наверняка утонул.
Совместными усилиями переругивающихся и откровенно злящихся на весь подлунный (а, точнее, подоблачный) мир сотоварищей, тело было извлечено на деревянные доски, ныне ставшие похожими на глинистый каток.
– К Рейну, – скомандовал лорд Вулси, – хотя бы отмоем. Не тащить же к нам в палатку эдакого расплывшегося Голема?
Точно, внешне спасенный сейчас напоминал шоколадного солдатика, поставленного возле доменной печи.
Тим, как техасец, а значит, человек к жизненным трудностям вполне приспособленный (и деятельный до невероятия), первым подтащил бессознательного субъекта к набегавшим на галечник холодным рейнским волнам, приказал Монброну стащить с того ботинки, срезал швейцарским охотничьим кинжалом одежду, яростно матерясь на диалекте южных штатов обмыл разорванной рубахой, а затем попросту взвалил на плечо и поволок наверх, к шатру.
Мистеру Роу тотчас выпало объясняться с прибежавшим на шум мастером, руководившим рабочими. Ничего, мол, страшного, майн герр, парень напился, едва не утонул, с кем не бывает. Отдыхайте. Вот вам серебряная марка за беспокойство.
– А я его знаю, – немедля открыл рот Робер, едва пострадавшего разместили на складной койке, какие используют офицеры в колониальных войсках. Зажгли все имеющиеся в наличии фонари. Монброн, приподняв брови, разглядывал крепкого, жилистого парня лет восемнадцати. Такое сложение встречается у выходцев из не самых богатых крестьянских семей, где тяжелой физической работы много, а вот с кормежкой частенько бывает туго. Волосы германски-светлые, скулы острые, широкий подбородок, черты правильные. В общем, приодеть да отмыть – будет первый парень на деревне, гроза доверчивых простушек и сеновалов. – Его фамилия Реннер. Я сам нанимал его в Вормсе подсобным рабочим. Тихий, исполнительный, чуть туповатый, как и положено деревенщине, приехавшей в город на заработки. Имя такое смешное… Австрийское.
– Ты бы меньше языком трепал, – огрызнулся мистер Роу, – а воды подогрел. Похоже наш удалец надулся шнапсом или пивом, как последняя баварская свинья, и свалился в промоину. Грязи нахлебался, вдобавок холодина на улице, как зимой в Грампианских горах…
– Кажется, он не пил, – вставил свое слово лорд Вулси, нагнувшись над Реннером. – Нет запаха спиртного.
– Может, эпилептик? – предположил Тимоти, огорченно рассматривая заляпанный грязью винчестер. – У нас на ранчо был такой. Чуть что – колотится, пена у рта.
Наконец Монброн и Роу соорудили некую чудовищную помесь из бренди, кофе и растворенного тростникового сахара, слегка растормошили укрытого хозяйскими пледами Реннера и заставили выпить не менее четверти пинты. Тот ничего не ответил, но посмотрел благодарно. Сине-голубые глаза были затуманены.
– Пускай спит, – бросил Джералд, попутно прикрывая промасленной холстиной груду сокровищ на столе. – Разместимся кому как удобно, не привыкать. А утром – гнать всех в шею! Эх, хорошо бы сейчас выпить. Робер, у тебя не осталось маменькиного ликерчика? Так замечательно согревает!
Монброн скуксился, поворчал, но все-таки полез под лежанку за сундучком, во чреве которого хранилось самое дорогое – кипы французских ассигнаций, пухлая чековая книжка семейного банкирского дома, письма от матушки и бутылочка привезенного из далекой Французской Гвианы бананово-орехового сладкого ликера.
Над седым Рейном рвались к полуночи, в незнаемые для человека дали, пышногрудые валькирии, гневливый Доннар метал яркие голубые искры, размахивая своим знаменитым Мьёлльниром, а великая река настороженно следила, как у ее западных берегов начинает разворачиваться трагический спектакль. Спектакль, начало которому некогда положил Зигфрид Нидерландский. Тысячу триста лет назад.
Оно вернулось. Случайно. Но ждать возвращения Зигфрида не стоило.
* * *
Столь красивое утро на Рейне ранней весной случается редко. Из-за дальних равнин, Баварии, Австрии, из-за просторов необозримой и грозной Российской империи нехотя, будто подчеркивая свои величие и вечность, выкатился багрово-золотой шар, ударил струями тепла по полосам белесо-голубого тумана, разогнал их в клочья и, в несчитаный раз отправился по нахоженной дороге, от восхода к закату, через зенит.
От матерчатых стен шатров поднимались почти неразличимые струйки пара, унося набранную за ночь влагу. Поднятый над берегом унылый бисмарковский флаг «шварц, вайсс унд рот», сиречь «черное, белое и красное» – начал распрямляться на ветерке, обретая видимость значимости и гордости. Рейн поутих и вновь превратился в лазурную атласную ленту, несущую воды от Альп к холодному Северному морю.
Лагерь спал. Рабочие, горные инженеры, мастера, даже шуцман, приставленный от местной полиции следить за порядком и просыпавшийся раньше всех, беспробудно дрыхли. Только в господской палатке, почти такой же, какие используют в Британской Индии инженеры и командиры подразделений колониальных войск, шел тихий разговор. И глаза у спорщиков горели нешуточным азартом.
– А ты уверен? Вдруг мы всего лишь раскопали затопленный корабль викингов, шедший с грузом награбленного на север? При чем здесь Нибелунги? Сами же и сядем в лужу!
– Робер, главное – это не фактическое составляющее клада, а умелая реклама. А уж я постараюсь, чтобы папочка сделал из нас знаменитостей, затмивших Шлимана. Техасская нефть запросто купит нам славу.
– Тим, золота пока выкопали не столь много, килограммов тридцать, ну, пятьдесят… А в Саге говорилось о несметных сокровищах!
– Килограммов пятьдесят? Это сколько в фунтах? А, ваша дурацкая метрическая система! Ясно, двести с лишком фунтов. Не много, не спорю. Но это древнее золото! Древнее, понимаешь? К каждому фунту золота за столетие, считай, прибавляется по унции! Эх, найти бы доказательство, что перед нами настоящий клад Нибелунгов! Не помнишь по тексту «Песни», в кладе была какая-нибудь отличительная вещь? Например, особенный меч или корона, которую носила Кримхильда? Или, допустим, то самое знаменитое копье Хагена, которым он убил Нидерландца? Чтобы всем продемонстрировать!
И так далее, и так далее. Двое самых молодых и самых горячих изыскателей заснуть нынче не сумели. Монброн бодрствовал потому, что никак не мог бросить на произвол судьбы терзающегося горячкой господина Реннера (матушка всегда строго предписывала помогать больным, как бы трудно это тебе не обходилось. Господь потом обязательно воздаст за доброе дело!). А Тимоти, богатый американский ирландец, у которого было все, кроме славы, предавался мечтаниям. Премии от университетов, археологические конгрессы, поздравления от знаменитостей, первые заголовки в газетах… и приключения, само собой. Сами подумайте – вывезти из суровой Германии, через несколько стран и границ, самое интригующее и таинственное сокровище последнего тысячелетия (если, конечно, не считать таковым чашу Святого Грааля!).
Прочие безмятежно спали. Уолтер Роу закопался в пледы, как барсук в нору. Его археологическая светлость Джералд Слоу, лорд Вулси постелил себе настоящую постель с простыней, подушкой и шерстяным одеялом, а спасенный Реннер…
Молодой господин Реннер, подсобный рабочий, сейчас не спал. Из-под полуоткрытых глаз он следил за тихо беседовавшими меж собой рослым рыжим парнем и чернявым полноватым юным мсье.
Реннер понимал из язык, однако никак не мог уяснить: кто они? Хирдманны? Сыновья вождей? А где доспех и оружие? Почему уже настал рассвет, а господа не одеваются к утренней службе? Походный лагерь? Возможно… И вообще, кто они – бургунды, сикамбры или ромеи? Странно. Лучше встать и спросить напрямик. Если это благородные люди, то они ответят честно и прямо. Если нет – тогда и говорить не о чем, а следует искать военного вождя.
Да нет же! Темненький, это досточтимый господин Монброн! А рыжий – Тим, который никогда не задирает нос перед простыми работягами, а нужно – и сам поможет, мужик он крепкий, они в Америке, наверное, все такие. Момент: а что такое «Америка»? И все-таки, где они хранят мечи? Стойки для оружия нигде не видно… Иисус и Приснодева, а как же ОН? Они пришли его освободить? Нет! Постой, Ойген, какой такой «Он»? Ты про кого?
С такими очень странными для современного человека мыслями беловолосый человек, носивший имя Ойген Реннер, провалился в беспокойную полудрему.
Дракон. Сатана. Воплощенный дьявол средь мира рабов Божиих. Он скован, заперт, он закрыт от мира… но откуда может появиться дракон в моей деревушке Линц, в Австрии, живущей под скипетром старого мудрого Франца-Иосифа? Там, среди холмов, где мы играли в войну между Пруссией и Францией, а командиром «пруссов» всегда был сын господина Алоиса Гитлера, начальника таможенной управы… Да-да, я отлично помню Адольфа – худющий парнишка, в чистой, но небогатой одежде. Мы иногда забегали перекусить к его матушке, фрау Кларе Гитлер – она пекла прекрасные пироги со свининой… Но меч, где я мог его оставить? Меч! Пусть не будет меча, но мое копье, которым был пронзен изменник Зигфрид, сумасброд, решивший, что сумеет повелевать Злом, Напастью, Драконом и не приносить горе другим… Ненавижу! Это он погубил всех нас вместе со своим проклятым сокровищем!
Спать, спать… Иначе я сойду с ума. Спать.
Ойген засыпал, однако чувствовал, как меняется мир. Мир, который он давным-давно (разве? Ойгену всего восемнадцать лет!) принял под свою защиту.
* * *
– Робер, бери пролетку, отправляйся к подрядчику. Скажи, что с рабочими я расплатился и передай ему гонорар. На вот тебе двадцать… нет, двадцать пять золотых марок. Ассигнациями не расплачиваемся. Господа, подойдите, получите жалованье.
Два десятка мужиков, кто помоложе, кто постарше, выстроились возле «конторы». Пятнадцать пфеннигов в день, не так и плохо. Щедры иностранцы. Расплачивался самый представительный – всамделишный лорд из-за Пролива, в сюртуке, атласном коричневом цилиндре и с непременной цепочкой на животе. Рабочие гудели: а чего вдруг закончили поиски? Неужто действительно провал?
Да, господа, провал. Концессия себя не оправдала. Нужных государству и частному предпринимательству ископаемых не нашли. Нашли только то, что было нужно найти. Вы уволены. Ищите работу дальше.
– Ойген! – Робер, сжимая в руке горсть серебряных монеток, украшенных распушившим крылья орлом кайзера, радостно ворвался в палатку, где отдыхал болящий. – Держи заработанное, а главное, больше в лужи не падай. Намаялись мы с тобой.
– Ойген? – к прекрасно выспавшемуся за ночь и обретшему обычную жизнерадостность Монброну повернулся… Повернулся…
Он не особо высок, однако статен – такая осанка обычно называется «кавалергардской», будто шомпол проглотил – в обычной рабочей одежде, которую ночью заботливо сложили у койки. Светло-русые, а отнюдь не белые волосы. Худощав, но невероятно жилист, будто из веревок скручен. Ну да, Ойген Реннер.
Взгляд. Вот, что пригвоздило пронырливого, в общем-то спокойного и жизнелюбивого Робера Монброна к порогу. На вас когда-нибудь смотрел Юлий Цезарь во всем величии? А Наполеон? А король Филипп Красивый? На тебя глядят, как на мошку. Крысу. Как на ничто. Как на вещь.
– Ойген, ты чего? – ахнул Монброн, остановившись.
– Шлем Зигфрида Нидерландского, – небрежно сказал Ойген, отбрасывая на стол слегка покореженный, расцвеченный сбитой эмалью и золотой чеканкой шишак. – Откуда он у тебя?
– Н-нашел, – выдавил Монброн, роняя из кулака кайзеровские монетки. – Ойген, да что с тобой? Позвать кого?
– Соблагоизволь назваться, – с величественностью византийского императора проронил Ойген, не глядя на Робера.
– Мы же знакомы, – окончательно растерявшись, выдавил слегка напуганный Монброн. – Помнишь, в Вормсе? Подсобный рабочий и все такое…
«А вдруг он сошел с ума? – мелькнула у Робера мысль, – надо бы поосторожнее… Ладно, представлюсь по-светски».
– Робер де Монброн, Иль-де-Франс, город Париж. Ойген, вспомни, я же…
Робер не договорил. Ойген Реннер, простой парень из австрийской деревни куртуазно поклонился, услышав благородное имя, и назвался:
– Хаген из Тронье, Бургундия. Если я могу… ооо…
– Джерри, мистер Роу, у него опять судороги! Помогите! Тим, отошли за доктором в Кюртен! Давай же!
Ойген упал, тело начали бить конвульсии. Рот извергал мутную пену и слова на непонятном языке.
Надо сказать, что именно в тот момент Робер Монброн очень испугался. Он всегда боялся сумасшедших.
Первым на помощь прибежал лорд Вулси.
Спустя два часа британец тоже начал полагать себя умалишенным.
Этого просто не могло быть!
Сказок не бывает!
* * *
Увы, сказки бывают, и далеко не всегда добрые. Пока двое трудяг бегали в деревню Кюртен за доктором для внезапно и тяжело заболевшего Реннера, случилась еще одна неприятность, да такая, что видавший виды Уолтер Роу только руками развел и понял: концессии пришел окончательный и закономерный карачун.
Трое из подсобных рабочих не подошли к хозяевам за жалованьем. Их позвали, но в шатре, стоявшем ближе всего к воде, оставалось тихо. Кто-то отправился проверить (и разбудить – наверное, просто приняли лишку вчера), и вылетел из небольшой палатки с задыхающимся криком.
– Scheisdreck! Mein Wirt, ist sie die Toten!! Alles die Toten![41]
– Ч-чего? – Вытаращился Вулси, а Робер разинул рот и мелко перекрестился. – Быстро покажи, где!
Собралась вся компания и большая часть работяг. Окружили, перешептываясь, палатку. Вперед протолкался шуцман-полицейский, прибежавший из соседнего поселка, но толку от него было чуть. Седоусый ветеран франко-прусской войны, не видевший в своей жизни ничего страшнее утопленников и не разбиравший дел сложнее злодейской покражи поросенка из хлева фрау Гисслер, что живет в последнем доме по дороге на Вормс… И все-таки представитель официальной власти не помешает – его свидетельство будет ценно перед большим начальством.
– Мамочки, – только и выдавил напуганный Робер, заглянув внутрь через плечо насупленного и откровенно растерявшегося мистера Роу. – Их убили, да? Убили? Правда?
– Если ты, молокосос, немедля не заткнешь пасть, – тихо рыкнул археолог, – я лично тебя придушу, а труп вышвырну в реку. Вон отсюда! А вы, милорд, подойдите. Что скажешь, Джералд?
Лорд Вулси посмотрел искоса, будто дрозд на букашку, медленно покачал головой и прохрипел:
– Я, конечно, не врач… Но, бесспорно, это насильственная смерть. И все равно… Кто мог сделать такое? В лагере полно народу. Мы почти до утра не спали, услышали бы крик или борьбу…
– Крик-то мы как раз и слышали, – мрачно произнес Роу. – Этот мальчишка, Реннер. Он?
– Бред, – шепотом ответил Вулси. – Когда мы его нашли, не было никаких следов крови. И чтобы в одиночку сделать такое с тремя взрослыми мужчинами? Никогда не поверю.
– Не знаю, не знаю… – Роу повернулся, высунул голову из низкого шатра и подозвал пожилого шуцмана, выглядевшего одновременно настороженным и опешившим. – Герр Хюгель, посмотрите сами. Боюсь, придется вызывать полицейских из города. Как это у вас называется, префектура? Судебный следователь?
– Разберемся, – буркнул усач в синей с серебром шинели, заглянул, а потом, бледный, как творог, выкатился наружу. Его сразу начало тошнить. При всех.
Отлично начался день… Гора древнего золота, свихнувшийся незнамо на какой почве Ойген Реннер и три растерзанных мертвеца. Просто великолепно!
– Ой, Тимоти, – причитал бледный и взъерошенный Монброн, жадно прихлебывая бренди из запасов мистера Роу. – Я едва сам не умер! Там все в крови – стены, потолок, койки… И… И… Понимаешь, у каждого разрезана… Да что там разрезана, словно палашом разрублена грудь! И сердца нет. А лица… Господи, я, наверное, этого никогда не забуду!
– Заткнись. И помогай, – процедил хмурящийся Тим. – Болван, куда подевал гвозди?! Золото на дно клади. Прикрой брезентом. Ох, влипли! Влипли, так уж влипли!
– Точно, – всхлипнул Монброн, выполняя, однако, предписанные действия. – Если полиция найдет у нас сокровища, решат, что это мы убийцы. Мол, не поделили с нанятыми рабочими клад, поссорились, а остальное вышло так же, как в романах мсье Джека Лондона про «золотую лихорадку» на Клондайке. Что теперь делать, Тим?
– Что делать? – под полог нырнул встревоженный Вулси, – Рассказать полисменам всю правду, умолчав только об одной малозначащей детали. О золоте Хагена.
– Это не золото Хагена, – послышался хрипловатый голос. Реннер, о котором все давно позабыли в суматохе, вновь ненадолго очнулся. – Это золото Фафнира. Дракона. И это золото проклято.
Робер, Тимоти и Джералд только переглянулись. Реннер откинулся на спину и вновь затих.
Глава вторая СЛЕДСТВИЯ БЕЗ ВИДИМЫХ ПРИЧИН
Германская империя, побережье Рейна
27-28 марта 1912 года
– Сударь, разве мне стоит объяснять вам, человеку, бесспорно, образованному, что сталкиваясь со столь тяжким преступлением, полиция обязана провести следствие до конца, не взирая на удобства или неудобства даже самых высокопоставленных и уважаемых лиц. Я просто обязан так поступить, Mein Herr Вулси. С меня будут требовать отчета имперские власти… Я государственный чиновник, существуют правила, предписания. Скажите спасибо, что мы никого из вас не задержали.
– Но господин офицер, все документы в порядке, концессия зарегистрирована в министерстве, в Берлине, посмотрите на подпись статс-секретаря Штрауба! Мы…
– Разговор окончен, сударь. Вы останетесь в Германии, пока расследование не придет к выводу о вашей вине или невиновности. Разумеется, при благоприятном исходе, мы извинимся за доставленные временные трудности и вынужденное бездействие вашего предприятия. Итак, надеюсь, в Вормсе я всегда смогу вас отыскать. Если же вы покинете город – будет отдан приказ о розыске и задержании. Не осложняйте себе положения, оно и без дополнительных эксцессов весьма двусмысленно.
…Если бы Брокгауз и Эфрон добавили в свою знаменитую энциклопедию статью «Бюрократ» и поместили рядом дагерротипный или фотографический снимок означенного существа, то лучшего образца, чем нынешний гость лорда Вулси, издателям было бы не найти. Прямо-таки архетипическая личность.
Темно-синяя полицейская шинель с шитьем по рукавам и вороту идеально подогнана по тощей фигуре, сглаживая ее недостатки; фуражка-кепи с сияющим козырьком, тончайшие лайковые перчатки и лучезарные сапоги, отражающие реальность не хуже самого дорогого зеркала. Тяжелый «полицай-револьвер» на ремне, в начищенной кобуре. Венчает это сооружение маленькая крысиная голова, уши оттопырены, нос похож на вытянутый указательный палец, узкие и явно подкрашенные губки украшаются тоненькими, ниточкой, тараканьими усишками, а идеальный прямой пробор делит темные жидкие волосы на две гладеньких прилизанных полусферы. Воняет бриллиантином, сапожным салом и приторной кельнской водой, причем в равных пропорциях. Картину довершают чудовищно-непроизносимая фамилия «Киссенбарт» и характер потомственного бюрократа в двадцатом поколении: «Без надлежащей инструкции, разрешения, директивы или предписания никому нельзя даже дышать и потреблять пищу!»
Короче говоря, полицейское управление Вормса отправило на место кошмарного преступления своего лучшего сотрудника. Неизвестно, являлся ли обер-фольген[42] умным или прилежным следователем, но вот приехавший к полудню доктор…
Местный доктор являл полную противоположность обер-фольгену Киссенбарту. Лорд Вулси полагал, что в лагерь прибудет эдакий седенький худощавый старичок с бородкой, саквояжиком и в потертом сюртуке, измученный непременной подагрой и тихим алкоголизмом. Однако его светлость изволили серьезно ошибиться.
Доктору Курту Шпилеру оказалось немногим более двадцати семи лет, он прошлым годом закончил медицинский факультет Гейдельберга, купил небольшую практику в деревне, и, разумеется, ужасно скучал, не зная, как растрачивать энергию молодости в глухой прирейнской провинции – в студенческом Гейдельберге жилось куда веселее. Жаждущие врачебной помощи чахоточные крестьяне, полнокровные бюргерши, страдающие коликами пивовары или вечно беременные жены мелких помещиков смертно надоели, как надоедает любая монотонная работа.
Шпилер примчался на скрипучей двуколке, оказался человеком англоговорящим, образованным и аккуратно одетым, чем немедля заработал симпатии всей, озабоченной утренними происшествиями, компании. Приволок с собой целых два саквояжика с медицинскими инструментами собственного изобретения. Выслушал сбивчивый рассказ концессионеров о событиях. Сказал, что мертвецы подождут, а врачу следует прежде всего позаботиться о живых людях. Засим доктор Шпилер побежал в господскую палатку, к отягощенному безумием Ойгену Реннеру, и сразу заставил Монброна вскипятить воды для мытья рук.
Реннер, пребывавший в странной полудреме, – то просыпался, то снова проваливался в глубочайшее забытье – к появлению энергичного господина Шпилера отнесся вполне безучастно.
А потом завертелось. Явился неприятный следователь Киссенбарт в сопровождении полудюжины конной полиции и тихого, как мышка, серенького помощника в наимельчайшем чиновничьем звании. Обер-фольген устроил громогласное расследование, потратил два часа на изучение места преступления (как положено, с лупой и блокнотиком для записей) допросил всех, до кого мог дотянуться, и закончил свою малоосмысленную, но суматошно-бодрую деятельность только к семи пополудни, когда начало смеркаться.
Вывод господина обер-фольгена потряс даже изрядно повидавшего жизнь Уолтера Роу. Оказывается в лагере орудовал человек, больной маниакальным сумасшествием. Ни больше ни меньше.
– Вы ведь помните дело о Джеке Потрошителе у вас, в Англии, несколько лет назад? – нудел Киссенбарт, попутно скрипя металлическим пером по бумаге протокола – к заполнению официальных документов он, похоже, относился с ревностью монаха-флагелланта, истязающего плоть. – Ну тот, убийца, резавший публичных девиц в районе Уайт-Чипелл? В газетах об этом много писали. И лондонский случай вошел во все учебники криминалистики. Очень похожая стилистика преступления, очень… Господин Вулси, вы не замечали у ваших рабочих или сотрудников… странностей? Ну, там, мучительство над животными, привычка к жестокости с людьми, содомские склонности?
Тимоти громко фыркнул, Роу едва не сплюнул, а Робер зажал рот ладонью, чтобы не захихикать. Лорд Вулси напыжился, весьма искусно разыгрывая оскорбленные чувства, и величественно изрек:
– Когда я нанимаю поденщиков на работу, меня менее всего интересуют их, как вы, герр Киссенбарт, выразились, содомские склонности. А прочего не замечалось. Клянусь честью и титулом.
– Зря-зря, – мелко улыбнулся фольген, – наблюдательность всегда помогает в жизни. Итак, тела перевезут в Вормс, для вскрытия. Немедленно. Надеюсь, повозки вы предоставите.
Слово «надеюсь» звучало недвусмысленным приказом.
– Вскрытием могу заняться и я, господин судебный следователь, – не оборачиваясь, откликнулся доктор, по-прежнему сидевший у постели Реннера. – У меня в Кюртене прекрасная амбулатория с резекционным залом. Заверенный нотариусом и сельским шуцманом отчет я немедленно вышлю в город.
– Вы, простите за невежливую откровенность, молоды и неопытны, – с высокомерной снисходительностью заявил Киссенбарт, захлопывая толстую папку бурой свиной кожи и отправляя оную во чрево портфеля с вытисненным над замочком имперским орлом. – И меня не оставляет мысль об убийце-сумасшедшем. Странно, господа, что никто и ничего не слышал, кроме… Напомню: мастер смены сообщил при допросе, будто один из молодых рабочих ночью едва не утонул. Любопытно, что понадобилось поденщику на месте вашего раскопа? После полуночи, в темноте? Да, и почему я с ним не беседовал?
– Вот он, – Тимоти указал на бессознательного Реннера. – Верно, парень упал в яму и почти захлебнулся. Мы все вместе его оттуда вытаскивали и не заметили ничего подозрительного. Его одежда, понятно, оказалась испачкана в глине, а не в крови. А крови на месте преступления было – сами видели! – словно на чикагских бойнях.
– И все-таки, – непреклонно начал Киссенбарт, – я хотел бы…
– Ах, господин офицер, оставьте! – отмахнулся доктор Шпилер. – Молодой человек очень болен. Вероятно, тяжелейший приступ эпилепсии. И каталепсия вдобавок… Ничего не пойму. Сейчас вы от него ничего не добьетесь.
– Придет в себя – пускай явится в полицейское управление Вормса, – строго приказал обер-фольген, поднимаясь. – Вот именное предписание, вручите. Итак господа, время к вечеру, я возвращаюсь в город. Уверен, вы исполните мои предписания с пунктуальной точностью. Необходимые бумаги я оставил на столе. Честь имею.
– …Уникальная сволочь, – выразил общее мнение о Киссенбарте Джералд Вулси после отбытия полиции и господина чиновника. – Тупой, самоуверенный тевтонский шакал.
– Будьте аккуратнее в словах, милорд, – усмехнулся доктор. – Я ведь тоже немец. Однако вы правы насчет тупости – сего выдающегося таланта у господина обер-фольгена не отнимешь. Версию он выдвинул абсурдную. Я осмотрел повреждения трупов и могу сказать, что… это прозвучит несколько странно, но человек, да еще и массовый маниакальный убийца, всегда убивающий жертвы поодиночке, не смог бы сделать такого. Я читал некоторые исследования по данной тематике и не могу ошибаться.
На доктора уставилось четыре пары заинтересованных глаз. А тот размеренно и авторитетно продолжал:
– По курсу судебной медицины в Гейдельберге мне зачли высший балл, это действительно интересный предмет – в процессе изучения понимаешь, до какой звериной жестокости иногда может дойти человеческая натура. Троих ваших поденщиков убил не человек, это раз. Все произошло настолько быстро, что несчастные даже не успели закричать и позвать на помощь. Или не смогли сами схватиться за ножи. Это два. Тот, кто вырвал людям сердца, обладал невероятной, нечеловеческой силой – грудная клетка, признаться, очень крепкое изобретение природы, поверьте мне, как практикующему врачу, частенько занимающемуся хирургией. Разломать ребра, как корзиночку из ивовых прутьев, невозможно никакому силачу. Это три. Не заметно, чтобы убийца пользовался металлическими инструментами, только какие-то острые изогнутые крюки, наверняка когти – шрамы говорят об этом с полной ясностью. Видимо, действовал хищный зверь. Вот мой вывод.
– Но вокруг не обнаружилось никаких следов! – воскликнул Монброн. – Крупное хищное животное непременно оставило бы на мокрой глине отпечатки лап! И кровавого следа тоже нет. К тому же здесь, в обжитых местах, навряд ли можно встретить взбесившегося медведя или волков… Неподалеку заводы, гавани, железнодорожная линия – откуда в Прирейнской области могут появиться опасные хищники? Хищники с такими непонятными пристрастиями – вырывать сердца у жертв?
– Это и вызывает удивление, – пожал плечами доктор. – И еще одно. Мой пациент, как вы рассказывали, ночью кричал. Вы не предполагаете, почему? И как долго?
– Очень долго, – поразмыслив, ответил Роу. – Не менее трех-пяти минут. Но ведь эпилептики обычно издают перед приступами судорог вскрик.
– Краткий, резкий, очень громкий, – кивнув, подтвердил доктор Шпилер и пригладил слегка вьющиеся русые волосы. – Ключевое слово здесь – «краткий». Секунда, ну три. Самое большее – пять. Понимаете? А господин Реннер вопил, по вашим словам, несколько минут. Так, словно…
– Словно увидел что-то, смертельно его напугавшее, – радостно добавил Монброн, догадываясь. – И бежал, спасаясь от этого чего-то. Будто от баскервильской собаки из романа мсье Артура Конан-Дойля. Не читали? Занятная книжка… Затем мсье Реннер поскользнулся, сверзился в яму. Действительно сударь, следует его расспросить. Когда придет в себя.
– Не нравится мне это, – с нехорошей интонацией сказал Роу, прикладываясь к неизменному бренди. – Очень не нравится. Предчувствие дурное. Кстати, доктор, не выпьете?
– Отчего же нет, благодарю, – Шпилер пересел к столу. – Я, господа, давненько за вами наблюдаю, уж простите за излишнее любопытство. Спрашивал у бургомистра, в земельной управе. Все твердят одно и то же: американо-британская концессия по разысканию каолиновых глин. Ничего себе дельце! Как по-английски – «бизнес»? Стоило ли из-за вонючей глины ехать через Атлантику? Кстати, prosit!
Доктор приложился, мужественно допил душистый коньячный спирт до дна и слегка поморщился.
– О, прекрасный бренди! Но для меня крепковат. Продолжим-с, господа. Рабочих вы наняли немного, копались только в окрестностях, не далее полутора миль от данного места. Я, в отличие от надутого индюка Киссенбарта, не только наблюдателен, но и умею делать выводы.
– И какие же выводы посетили вашу просвещенную голову, доктор? – нехорошо сощурился лорд Вулси.
– Давайте перечислим, – Шпилер непринужденно забросил ногу за ногу и откинулся на матерчатую спинку стульчика. Попутно плеснул себе еще бренди. Отпил. Начал размеренно, будто доцент на кафедре, говорить:
– Рейн недаром называют главной дорогой Европы. А людям свойственно что-нибудь на дороге терять. В этих краях ходит легенда, что во времена Тридцатилетней войны, затонуло судно с церковной десятиной, направлявшейся в Рим, – два десятка сундуков с серебром и золотом. Не столь давно, в 1909 году, во время речного шторма, о камни на левом берегу разбилась паровая яхта герцога Дармштадского. В сейфе судна остались бриллианты – я читал в журнале. Да кого здесь только не бывало – начиная от викингов, франков или ландскнехтов и заканчивая предприимчивыми дельцами, переправляющими по воде контрабанду из Австро-Венгрии и Швейцарии в Гамбург. И почти каждый что-либо терял. Все богатые люди такие рассеянные… Я доходчиво изложил свою догадку?
– Не совсем, – промычал Тимоти, во взгляде которого появилось угрожающее выражение. – Думаете, мы охотимся за кладами Рейна? Тогда объясните, почему ищем на берегу, а не наняли водолазов, чтобы тралить дно реки? Искать затонувшие суда с сокровищами?
– Да просто Рейн несколько раз менял русло! Где сейчас земля – была вода, равно и наоборот. Еще пример: утром вы рассчитали всех рабочих, погрузили на фургоны большинство вещей, однако исполнять наистрожайший приказ господина обер-фольгена и весело ехать в город отнюдь не собираетесь. Значит, что-то действительно нашли и пытаетесь избавиться от лишних глаз.
– Так!.. – Роу угрожающе поднялся, но доктор тотчас примиряюще вытянул ладони вперед.
– Нет-нет, не беспокойтесь, я не желаю вас шантажировать или докладывать властям, что иностранцы разграбляют национальное достояние рейха. Мне просто очень скучно в этой глуши. Представьте только: в один день происходит тройное убийство, я встречаюсь лицом к лицу с таинственной концессией гробо… э… pardon, глинокопателей, да еще и во главе с настоящим британским лордом!..
Шпилер внезапно осекся, уяснив, что зашел чересчур далеко, покраснел, резко смутился и с натугой выдавил: – Простите, если я позволил себе лишнее. Я вовсе не хочу мешать в вашем деле. Если вы, господа, потребуете, я немедленно уеду домой. Порошки опия для вашего молодого друга, разумеется, оставлю. Простите еще раз за чрезмерную развязность. Мне не следовало…
– А ну сядьте на место! – Тим, широкий, как рыжий медведь, надвинулся на доктора, в глазах которого мелькнула обеспокоенность. Мало ли чего ждать от помешанных на неизвестных сокровищах иностранцев? Нож под лопатку, камень на шею и в реку… Нет, они люди благородные, к чему такие мысли? И все же…
– Джентльмены, мы влипли в нехорошую историю, – по-ирландски растягивая слова, начал Тимоти. – И, чует мое сердце, это еще не финал. Из местных жителей мы ни с кем не знакомы, кроме досточтимого доктора. Предлагаю взять его в долю, в обмен за помощь. Док, полторы тысячи северо-американских долларов вас устроит? Триста британских фунтов по курсу лондонской биржи, между прочим…
– За что? – поразился Шпилер и потянул тугую завязку на темно-фиолетовом банте-галстуке. – За молчание? Вы, господа, что, действительно убили тех… поденщиков? Но почему?
– Мы никого никогда не убиваем, – свирепо бросил Роу, с ненавистью глядя на американца. – Я бы советовал вам, доктор, поехать домой и навсегда забыть о сегодняшнем дне.
– Постойте, мистер Роу, – вперед вышел лорд Вулси. – Нам потребуется помощь не стесненного в передвижениях и не привлекающего внимания полиции местного жителя, да еще и хорошо воспитанного, честного молодого человека. Заметили, герр Шпилер сидит с больным уже несколько часов, а ни разу не обмолвился о плате за услуги… Это о многом говорит.
Пауза. Десяток шагов по палатке.
– Учтите, доктор, мы можем втянуть вас в абсолютно противозаконную, но многообещающую историю. Мне, Уолтеру Роу, мсье Монброну и Тимоти О’Доновану требуется немедленно покинуть Германский рейх. Выехать предполагается через Страсбург во Францию, затем в Кале, потом мы сядем на пароход, идущий куда-нибудь… допустим, в Новый Свет. У нас с собой груз. Исключительно ценный. Груз должен покинуть Германию вместе с нами. Тайно. Если поможете – станете очень богатым человеком, обоснуетесь за океаном или в колониях. Вам ведь терять нечего? Семьи-супруги-детей нет, практика, как сами изволили выразиться, скучная… Тысяча пятьсот долларов, предложенные Тимом, – только аванс. Если угодно, можете получить его немедленно. Тимоти?
На столик перед окончательно потерявшим нить событий и запредельно ошеломленным Куртом Шпилером легла слегка измятая пачка бело-зелено-черных денег с портретами незнакомых бородатых мужчин.
– Полторы штуки, цент в цент, – с техасской непринужденностью усмехнулся рыжий американец. – Точно, как в папашином банке. И никто не попросит, вас, док, расписаться в ведомости или на чеке. Поймите наше положение – нам запрещен выезд из страны до времени пока этот драный Киссельшпиц…
– Киссенбарт, – машинально поправил доктор, созерцая маленькое состояние, выраженное в кипе банкнот государственного банка Северо-Американских Соединенных Штатов.
– Да, пока он не закончит свое дурацкое расследование. Паспорта отобрали, документы на концессию никаких прав не дают. Единственное, чего у нас в достатке, – деньги. И нам потребуется временное укрытие.
– Да объясните же, в чем дело! – взмолился доктор. – Вы шпионы? Контрабандисты? Торговцы незаконными товарами? Ничего не зная о вас, я ничем не смогу помочь! И… И я не хочу нарушать закон! Напоминаю, если не знаете: правосудие в Германии строгое.
– Сделаем так, – вмешался лорд Вулси. – Роу, Тимоти, переодевайтесь в рабочую одежду, зажигайте фонари. Поработаем ночку. Доктор останется с нашим эпилептиком, а ты, Робер, с доктором. Все ему расскажешь. С самого начала. Уяснил?
– Фф-у, – выдохнул Монброн, чьей утонченной натуре маменькиного сыночка претило рыться по ночам в жидкой грязи. – Хорошо, согласен. Доктор, хотите, я угощу вас маминым ликером? Нам этот нектар присылают родственники из Вест-Индии.
* * *
Брюзжащий Роу, невозмутимо-величественный Джералд и посвистывающий Тимоти скрылись в сумерках за пологом шатра – лишь тускло мерцали огоньки фонарей. Рейн снова начал беспокоиться, и кричали древесными голосами сосны на высоких холмах. Едва взошедший месяц укутали тучи.
– Знаете, мсье, – проникновенно начал Робер, облачившись в теплый рыбацкий свитер из грубой, но отлично согревающей шерсти, – вы, скорее всего, мне не поверите. Я и сам доселе не верю.
– Я верю вот в это, – Шпилер критически осмотрел банкноты и зачем-то потрогал плотную, чуть сыроватую бумагу долларовых купюр. – Я… Просто я никогда не видел столько денег сразу. А деньги не платят просто так. Их надо заработать – это вечный и неизменный закон. Говорите, Робер. Я попробую понять.
* * *
…Жила в земле Бургундской девица юных лет, знатней ее и краше еще не видел свет. Звалась она Кримхильдою и так была мила, что многих красота ее на гибель обрекла…Вот так начиналась эта долгая и жутковатая сага, коей увлеклись в колледже трое молодых приятелей.
Вероятнее всего, события, о которых Монброн кратко рассказал нынешней ночью доктору Курту Шпилеру, происходили с 580 по 591 годы от Рождества Христова, но кто сейчас, за такою давностью лет, разберет точные даты? Словом, по мнению Монброна, эта эпопея выглядела примерно следующим образом.
Европа, разоренная бесчисленными нашествиями варваров, наконец-то начала строить новую цивилизацию – уже не римскую, а свою собственную. Династия Меровингов, последователей легендарного Меровея, от которого ведут свой род большинство европейских владык, повелевала тремя новыми государствами, расположившимися на землях нынешних Германии, Франции и Италии – Нейстрией, Австразией и Бургундией.
Три государства – одна династия.
Меровинги.
Искателей клада Нибелунгов более всего интересовала именно Бургундия, как страна, давшая начало цепи бедствий и трагедий, которые и привели Европу в нынешний, сравнительно цивилизованный вид.
…Времена великих героев, драконоборцев, эпоха, когда христианство вытесняло за грани нашей человеческой Вселенной, нашего Универсума, древних богов, времена борьбы между двумя религиями… Но если мы теперь крепко верим в Христа, в Его Смерть, Искупление и Воскрешение, то для язычников и их сыновей настолько же реальны были существа, верховенствующие над дохристианским Универсумом. Боги, духи, чудовища…
Дракона звали Фафниром. Обитал он ближе к северу Европы, возможно в Арденнах – в этих горах можно прекрасно укрыться и спрятать сокровищницу. Но давайте не забывать, что дракон в понимании викинга, гота или сикамбра – это не просто ящеровидное животное о четырех лапах, с двумя крыльями и огнедышащей пастью. Дракон – воплощенный в чешуйчатое тело Дух Разрушения, равный любому божеству по могуществу.
Фафнир был последним и самым сильным.
Зигфрид Нидерландский – скандинавы, изменив имя героя на свой лад, именовали его Сигурдом – убил Фафнира. Умирая, Фафнир проклял и Зигфрида, наследника Нидерландского трона, и сокровища, которые ушлый варвар, разумеется, забрал себе.
– Таков отважный Зигфрид, храбрейший из мужей. Досель еще не видел мир бойца, его сильней. Могу я и другое порассказать о нем. Он страшного дракона убил своим мечом, В крови его омылся и весь ороговел. С тех пор чем ни рази его, он остается цел.Вскоре Зигфрид женился на Кримхильде из Бургундии, родной сестре трех братьев-королей из династии Меровингов. Все перипетии их семейной жизни описывать долго и неинтересно, кто хочет, может сам перечитать «Песнь о Нибелунгах». Но Кримхильда получила в качестве свадебного дара клад – драконье золото, которое несло бедствия своему владельцу.
…Там камней драгоценных была такая груда, Что их на ста подводах не увезли б оттуда, А золота, пожалуй, и более того. Таков был клад, и витязю пришлось делить его.Хаген, близкий друг и своеобразный покровитель трех бургундских королей, взял на себя смелость убить Зигфрида, как вечный источник несчастий для своей королевы и самой Бургундии, затем настоял, чтобы Кримхильда повторно вышла замуж – за короля Этцеля, обитавшего где-то «на востоке». По дороге из Вормса в столицу Этцеля мажордом Хаген выбросил в Рейн проклятое сокровище и, вместе с тремя братьями-королями, поклялся, что местонахождение драгоценностей ящера навсегда останется их общей тайной.
Тем не менее проклятие дракона Фафнира настигло каждого – и Кримхильду, и королей Бургундии – Гунтера, Гернота и Гизельхера. И самого Хагена. Все они вскоре погибли в междуусобной бойне.
Клад исчез на тысячу триста лет. О нем периодически вспоминали, были попытки начать поиски, но седой Рейн тщательно хранил доверенную его водам тайну.
…Хранил до времени, пока трое молодых нахалов не прочитали «Песнь о Нибелунгах» внимательнее, чем все их предшественники, подобно мэтру Шлиману тщательно отсеяли мифологическую шелуху, не выпросили у родителей денег (как, например, Тимоти и Монброн), или не сняли со своего счета (как лорд Вулси), не высчитали приблизительное местонахождение – примерно в десяти милях южнее Вормса – и…
И пока не нашли сокровище, что погубило Бургундскую династию тринадцать столетий назад, в 591 году.
Вот такая история, доктор Шпилер.
Верите?
* * *
– Не верю, – Шпилер изумленно качал головой, хватался попеременно то за остатки ликерчика, то за преподнесенные Монброном французские папиросы, то вставал и ходил вперед-назад по шатру, не забывая, однако, иногда проверить пульс у тяжело дышащего Реннера.
– Клад Зигфрида и Хагена! Это просто красивая легенда! Подобно несуществующему Святому Граалю! Знаете, мсье, одно время я занимался эзотерикой. Так, увлечение юности… Наслушался много сказок о древних проклятиях, священных предметах, магических артефактах, оставшихся с незапамятных времен. Чушь и выдумки нервных дамочек-кокаинисток! Наступили другие времена! Паровозы, телеграф, электричество! Построили самое гигантское судно в истории – слышали про «Титаник»? – а вы мне рассказываете легенду полуторатысячелетней давности! Да, возможно, найденное золото действительно очень древнее, любой богатый музей отдаст за предметы из клада баснословную сумму, но… Но клад Нибелунгов? Самая таинственная и великая легенда Германии? Бред!
– Вот не далее как сегодня утром, – Монброн торжествующе кивнул на почивающего Ойгена Реннера, – этот парень в припадке эпилептического безумия пытался втолковать мне, будто он Хаген из Тронье – тот самый! – а найденный нами вендельский шлем однозначно определил как шлем Зигфрида Нидерландского. Воздействие силы клада на простого мальчишку со слабым рассудком? А чего он так испугался ночью? А кто убил рабочих? Не слишком ли много странных совпадений?
– Вы просто сами себя убедили, – устало сказал доктор, плюхаясь на свободную реечную кровать. – Самовнушение. Читали новомодные сочинения доктора Зигмунда Фрейда из Вены? Хотя… Расскажите-ка мне о господине Реннере. Все, что знаете. Может быть, это поможет в лечении. Давайте отвлечемся от басен о легендарных кладах. Поверить хочется, но… Знаете, всякие эзотерические общества изрядно попудрили мне мозги во времена Гейдельберга. Я ходил на обряды, слушал, наблюдал – арифмология, спагирия, основы теургии, гимнософия, мемфисская иероглифика… Это все пустое. Понимаете – пустое. Развлечения для одуревших от безделья богачей. Не имеющие под собой никакой реальной основы выдумки. Как и ваша история про дракона и его проклятие. Давайте лучше о пациенте.
– Хорошо… – пожал плечами Монброн. – Я ведь не расспрашиваю у каждого нанятого рабочего историю его жизни и болезней. Так, где его контракт? – Робер забрался в шкатулку с официальными бумагами липовой глиноземной концессии, поворошил синеватые плотные листочки, и извлек один под свет керосинки. – Извольте. Ойген Клаус Реннер, из Линца, Австро-Венгрия. Родился в 1894 году. Исповедания католического. Временный вид на жительство в Рейхе. Специальность – разнорабочий. Нанят… Оплата поденная… Штрафов не было. Вот и все.
– Потрясающе! – скривился доктор Шпилер. – Вы мне сейчас невероятно напомнили господина Киссенбарта, не к ночи будь помянут. Я просил рассказать о человеке, а не читать идиотическую бумажку. Робер, вы работали с ним, наблюдали много дней, разговаривали. Не приметили ничего особенного?
– Гхм… Честное слово, ничего! Слегка стеснителен, но провинциальные парни, особенно иностранцы, все такие. Малообразован – наверное, на уровне школы при церкви, класса четыре, не более. Говорит на выраженном австрийском диалекте, однако я не очень хорошо разбираюсь в особенностях диалектов немецкого языка. По-моему, Ойген здоров как бык – посмотрите на его мышцы! Работал хорошо, если попросишь помочь сверхурочно – отказываться не будет. С рабочими дружил, то есть в выходные пил наравне, хотя очень пьяным я его никогда не видел. За эти месяцы ни единого разу не болел. Это странно: я слышал от маменькиного доктора, мсье Лаваля, будто эпилепсией заболевают в раннем детстве, а если верить метрике – Реннеру уже целых восемнадцать лет. Может, он скрывал приступы?
– Такое не скроешь, – озадаченно проворчал доктор. – Что вы будете делать с ним дальше?
– Если не выздоровеет в ближайшие день-два, пока мы здесь, придется отправить в Вормс, в госпиталь. Джералд может заплатить за лечение. А как по-вашему, мсье Шпилер, молодой человек поправится?
– Еще раз повторите его утренние слова, – потребовал врач. – Про Хагена, про шлем. Опишите поведение. В мельчайших подробностях. Печенкой чувствую, мсье, дело здесь очень нечисто, прав был этот бульдогообразный Уолтер Роу. Рассказывайте же!
Монброн и рассказал. Да, Ойген повел себя неестественно – по меньшей мере работяги из захолустного Линца по природе своей не могут употреблять слово «соблагоизволить» и смотреть на тебя глазами Константина Великого, заметившего вошь на императорском пурпуре. Узнал шлем, выуженный из ямы возле реки и точно определил владельца. Потом что-то бормотал о проклятом золоте… Обычное помешательство.
– Нет, не обычное, – опроверг выводы Робера доктор. У Шпилера аж нос покраснел от напряжения. – Знаете, мсье Монброн, мой изначальный скептицизм тает с каждой минутой. Кто еще кроме вас и ваших друзей знал о цели поисков? О том, что причиной приезда в Рейх и раскопок возле реки является именно клад Нибелунгов, золото дракона? Вы обязаны были держать такую цель в тайне от властей и газетчиков!
– Никто, – удивился Робер. – Я даже маме не сказал. Просто отправился отдыхать с университетскими приятелями на Рейн. Мы никому не гово… Впрочем, постойте. Как же я мог забыть! Аббат Теодор Клаузен из монастыря Святого Ремигия. Это здесь, неподалеку. Очень начитанный человек, иезуит, он помогал нам в поисках на местности, консультировал, искал сведения в старинных рукописях. Аббат Теодор тоже в своем роде концессионер, какой-то приятель лорда Вулси. Но археология интересует аббата лишь как искусство. Он обещал хранить тайну, как и каждый из нас. Неужели отец Теодор прислал к нам соглядатая? Ойгена?
– Это единственное разумное объяснение тому, что необразованный австрияк мог в помрачении сознания, следующего за припадком судорог, упомянуть о кладе Зигфрида, – Шпилер понимающе поджал тонкие губы. – Говорите, ваш аббат – иезуит? Навевает нехорошие подозрения. А если могучий орден, поддерживаемый Папой Римским, ныне испытывающим серьезные финансовые затруднения – газеты-то читаете? – заинтересовался вашим сумасбродным прожектом и просто использовал вас… Как говаривал основатель иезуитского ордена, святой Игнатий Лойола – цель оправдывает средства. А цель простая – столь необычным образом пополнить тощую казну Ватикана.
Монброн насупился и гордо парировал:
– Вы наверняка протестант и не знаете истинного контекста упомянутой фразы святого Игнатия. Цель – есть спасение бессмертной души человека. А ради этой благой цели можно оправдать любые средства. Понимаете?
– А-а-а… Не знал, простите, – доктор слегка поклонился, в извинительном жесте. – Никогда не интересовался официальной теологией, особенно католическими догматами. Как-никак, эпоха просвещения и все такое прочее… Но связываться с иезуитами? Конечно, на дворе цивилизованный двадцатый век, никто уже не верит в подобный вздор, да и орден Иисуса перестал быть общеевропейским пугалом… Боже, опять что-то стряслось!
Снаружи донесся яростный рев Уолтера Роу. Голос британца ни с чем не спутаешь – трубный глас разгневанного слона, наложенный на протяжный гудок линейного крейсера в тумане под Дувром. Разобрать слова за шумом ветра было невозможно.
– Веселенькое у вас предприятие, Робер, – торопливо выговаривал Шпилер, яростно пытаясь засунуть ладонь в запутавшийся рукав пальто. – Что нас ждет сегодня ночью? Еще десяток порванных в клочья мертвецов? Оборотни? Граф Дракула? Оделись? Берите любое оружие и бежим на помощь! У меня тяжелая трость…
– Какие мертвецы? – едва не рыдая вскричал Монброн, впрыгивая в сапоги. – Поденщики разъехались днем, шуцман вернулся в деревню, остались только мы. Отчего Роу так надрывается?.. Кошмар! Зачем я только в это ввязался!
* * *
Госпожа Радклифф, знаменитая сочинительница ужасных повестей, коими в прежние (да и в нынешние) времена зачитывались впечатлительные бледные барышни и уважаемые великосветские матроны, пришла бы в неописуемый восторг от эдакой готической ночи – все великие злодейства и таинственные преступления совершаются именно в такой зловеще-романтической обстановке.
Широкая черная река, на поверхности которой изредка вспыхивают мимолетные белые полосы барашков волн, неполная луна подсвечивает старым серебром низкие облака, стайками ползущие к морю; где-то вдалеке, над Баварией, посверкивают бесшумные искорки молний – гроза настолько далеко, что отзвуки раскатов не слышны. Сумрачно подвывает и всхлипывает ветер в прибрежных скалах, на темных холмах угрожающе шумят кроны вековых сосен, с мерным плеском разбиваются о каменисто-глинистый берег волны седого Рейна… Не хватает только полуразрушенного замка на скале, тоскливого волчьего воя, оранжевых факелов и душераздирающего хохота какого-нибудь живописного злыдня наподобие Синей Бороды.
Зато прочих чудес более чем достаточно.
Монброн и доктор, поскальзываясь и отпуская тихие проклятия, вихрем примчались на место событий – то есть к раскопу с кладом – и поначалу не обнаружили ничего экстраординарного, за исключением продолжающего ругаться мистера Роу и крайне обескураженных Тимоти с Джералдом. Фонари горят, вода из ямы вычерпана более чем наполовину, плащ-палатку, расстеленную здесь же, украшает темная куча, по ближайшему рассмотрению являющаяся скоплением грязных монет и траченных временем украшений. Куча, однако, большая: по первой и неправильной оценке Монброна – не менее сотни фунтов весом.
– Что… Что произошло? – чуть задыхаясь осведомился Робер у вымазанного грязью по самые брови лорда Вулси, однако в ответ получил спущенный, будто камнепад, град самых вычурных ругательств, исходивших от мистера Роу. Ясно прослеживалось только одно, наиболее часто повторяющееся слово: «чертовщина». Монброн заметил, что Тимоти сжимает в руке «Смит и Вессон», а курок взведен.
– Да в чем дело-то? – жалобно воззвал Робер. За спиной напряженно сопел доктор Шпилер. – Привидение Зигфрида явилось? Или сапоги промочили? Мсье?!
– Вот оно! – снова взвыл Роу, вытягивая руку в сторону прибрежной косы. – Тим, стреляй!
– Во что? – рявкнул в ответ техасец, а внимательный Робер различил в голосе Тимоти нотку настоящей, нешуточной паники. И медленно начал пугаться сам. – В призрака? В морок?
– Тише, тише, джентльмены, – слегка дрожащим голосом остановил спорщиков Джералд. – Понаблюдаем. Крайне необычное явление, никогда о подобном не слышал… Да, точно, оно на косе, справа. Не двигайтесь и не шумите. Робер, перестань дрожать.
…Это походило на клочок золотистого тумана, по которому изредка проскальзывали едва заметные синеватые искорки. Сгусток, имевший размеры крупной собаки, но не владевший определенной и ясной формой, повисел над песком и начал медленно двигаться к груде валунов, разбросанных сразу за лагерем, в трех десятках ярдов. Монброн решил, что по виду явление непонятно, однако неопасно. Вроде облачка газа.
Пока туманный хвост мелькал в камнях, Роу, чертыхаясь через каждое слово, повествовал о причине внезапно охватившей кладоискателей паники.
– Мы убрали большую часть воды ручным насосом… Края только постоянно оползают… Тьфу, дьявол! Там, – археолог выразительно и смачно сплюнул в зияющую яму, – не меньше шестисот фунтов золота и артефактов. Я и Тимоти спустились вниз. Попадались интересные вещицы – потом посмотрите. И тут я беру… Меч, наверное, в ножнах с византийской, как успел разглядеть в этой поганой тьме, чеканкой. И тут выскакивает оно! Прямо передо мной, из-под земли, точнее, из воды! Тварь эдакая! Лицо обожгло – брови спалил. Ударило искрами, будто голый телеграфный провод потрогал, только гораздо сильнее. И шипеть начало!
– Шипеть? – слабо переспросил Монброн, чувствуя, как слабеют ноги.
– Да, именно шипеть, а не декламировать сонеты Байрона! – оглушительно рявкнул археолог. – Как паровозный котел! Только гораздо хуже! А совсем жутко то, что в шипении я различал слова! Не знаю, какой это был язык, но явно не романский и ни один из современных. Я едва в штаны не напустил, да и то бы не беда – промок в яме насквозь. Потом оно снова ударило искрой, будто хотело отогнать, и улетело к берегу. Как пар! Туман! Понимаете?
– Уолтер, успокойся! – поднял голос лорд Вулси. – Существует много неизученных тайн природы, электрические явления в почве, земной магнетизм…
– Никакой магнетизм не будет с тобой разговаривать! – с озлоблением процедил англичанин. – А оно разговаривало! Ясно? И, кажется, мы ему не понравились! Тьфу, бесовство! Я ведь предупреждал – место здесь необычное. Кстати, где теперь находится тварь, никто не видит?
– Над рекой, – Тимоти вытянул руку в сторону Рейна. – Плавает над волнами, в воздухе. Довольно далеко. Уолтер, вы запомнили хоть одно слово?
– Какое там, – махнул грязной рукой археолог, – хотя, постой. Одно впечаталось в память… Нечто вроде «вер трик хэр ек ком». Точно, наверняка так.
– Эти слова явно из группы германских языков, – уверенно сказал из-за спин концессионеров доктор Шпилер. – Я изучал в университете. Знакомые корни. Только какой язык? Готский? Древненорвежский? Стародатский?
– Почему сразу «древне» и «старо»? – настороженно повернулся к доктору Джералд. – О чем вы подумали, сэр?
– О том, – яростно ответил Шпилер, – что если вы, господа, по глупости затронули интересы существ сверхъестественных – расхлебывайте последствия. Клад древний, а тогда клады охраняли твари, которых мы теперь полагаем волшебными. И о которых ничего не знаем! Помните непобедимого дверга Альбриха из «Песни о Нибелунгах»? А лично Фафнира, хранителя сокровищ? А сам народ Нибелунгов, о котором известно только то, что он существовал, и ничего более? Поверьте, наши предки не были выдумщиками и фантазерами – волшебные твари являлись для них такой же реальностью, как для вас депозит в банке, или для меня стетоскоп!
– И вы верите в подобную чушь? – поразился Вулси. – Доктор, вы же закончили один из лучших университетов Европы!
– Чушь? – упрямо возразил обозленный и (чего скрывать!) напуганный Шпилер. – Эта самая чушь сейчас парит над Рейном и наблюдает за нами. Взгляните и убедитесь, милорд. Земным магнетизмом это… чудо не объяснишь.
– Наблюдает оно не за нами, – тихо сказал Тимоти. – Кажется, я вижу огни. Чувствуете, стук колесных плиц по воде? Подходит небольшой пароход или буксир. Точно, фонарь на баке… а наш красавчик ими заинтересовался. Смотрите же, остолопы, оно летит к судну!
В предутренней серой хмари пятеро обескураженных людей могли наблюдать, как по фарватеру Рейна медленно движется совсем небольшой колесный кораблик. Два позиционных огня – на баке и на корме, обычные керосинки. Высокая черная труба исторгает угольный дым. Судно шло осторожно – ночь, а Рейн река непредсказуемая, особенно если ты находишься на борту маленького буксира. Шквал, внезапный порыв ветра, и неприятностей не оберешься.
– Наверное, перегоняют из Людвигсхафена в порты Вормса или Майнца, – со знанием дела сказал Роу, лучше других знакомый с местной речной географией. – Утром заберет новую баржу и снова потянет на юг. Гляньте, джентльмены, наш бестелесный приятель уже рядом с судном. То-то будет потом сплетен на реке – настоящее водяное привидение!
– Боюсь сплетен не будет, – сквозь зубы протянул Вулси. – Робер, сбегай в палатку за моим биноклем! Быстрее, остолоп!
Спектакль начался еще до того, как отличный цейсовский бинокуляр оказался в руках его светлости. Размытое облачко начало менять цвет – по нему пробегали алые и багрово-красные полосы, желтизна исчезла, послышался отчетливый треск, будто после бури, когда атмосферные разряды гуляют по громоотводам зданий… Над неизвестным буксиром разразилась маленькая гроза – красные молнии мгновенными выстрелами пробовали на вкус такелаж, опутали трубу, отчего кораблик на несколько мгновений превратился в водоплавающее подобие рождественской елки.
И тогда же великую реку огласили самые жуткие звуки, которые мог когда-либо услышать человек. Робер судорожно вцепился в плечо Тимоти, но почувствовал, как обычно беспечного и неустрашимого техасца колотит. Роу тяжело дышал и поминутно сплевывал, ладони Джералда вздрагивали, пот заливал лицо, мешая наблюдать, стекла бинокуляра мигом запотели…
Грохот ломаемого дерева и металла, человеческий визг – взрослый мужчина может издавать такой звук только единственный раз в жизни, в первый и последний. Бухтение машины, сбавлявшей обороты, щелчки, похожие на взрывы петард, снова крики, переходящие в недвусмысленный хрип.
А над этой кошмарной какофонией главенствовал чей-то громкий шепот. Успокаивающий, невозмутимо-размеренный, уверенный в себе шепот, не принадлежащий человеческому существу. Оно будто разговаривало само с собой, комментируя для себя происходящее, говорило о чем-то неизвестном и давно минувшем, повествовало о некоей тайне в забытом скальдическом ритме. Это и было ужаснее всего – оно, наблюдая за разворачивающейся на Рейне драмой, просто разговаривало. Со спокойной отрешенностью.
Холод, холод, ледяной холод пополз на берег, ровный, постоянный, пробирающий до костей. И чем морознее становилось, тем громче разговаривало Оно.
Кончилось все внезапно, словно фитиль задули.
Полнейшая, кромешная тишина. Даже плеска волн не слышно. Буксир исчез. Золотистое облачко, накрывшее судно, тоже – пусто и тихо на реке.
– М-мнения и мысли? – Джералд первым пришел в себя, пускай и слегка заикался от холода и испуга. Мороз, кстати, начал исчезать, его сносило вниз по реке, а ветер, пришедший на смену промозглой стылости, казался невероятно теплым.
– Мнения? – выдавил Тимоти. – Если я еще хоть однажды замечу вблизи подобную чертовню, унесу ноги побыстрее. И подальше.
– Никаких разумных объяснений, – прошелестел доктор Шпилер, чья кожа в предрассветных сумерках казалась не бледной, а синей, как у покойника. – Один совет, господа, – надо немедленно сворачиваться и уезжать. Вы выкопали что-то плохое… ОЧЕНЬ плохое, понимаете? Господи, спаси и сохрани…
– Еще священника позовите, окропить бережок и чертей погонять, – Уолтер Роу провел ладонью по взмокшему лицу. – Собираемся тотчас после рассвета и ретируемся в Вормс. А лучше вообще в Америку. Дьявол с ним, с кладом. Кажется, мы наблюдали доподлинную нечистую силу. В натуральнейшем виде.
И, как подтверждение его слов, в раскрытой неподалеку яме с сокровищами громко и сочно хлюпнуло. Будто гиппопотам наступил в лужу жидкой грязи.
– Постойте, – вдруг воскликнул Тимоти, остановив тем самым общий порыв рвануться к шатру и укрыться за его непрочными стенами. – Видите, плывет? Там, правее! Эх, была не была!
– Тим, стой! Ополоумел? – лорд Вулси повис на плечах начавшего сбрасывать промокшую куртку техасца, но Тимоти сбросил его, как медведь сбрасывает с холки охотничью собаку. – Остановись! Я приказываю, наконец!
– Да кто ты такой, чтобы приказывать ирландцу? – процедил Тим, сдирая брезентовые штаны и умопомрачительно грязную нижнюю рубашку. – Сами натворили, сами и будем исправлять, не дети малые. Утону – невелика потеря, у папочки куча других претендентов на наследство, мы ж не поганые янки, а настоящие ирландские южане, семья большая! Присматривайте за мной. И ни с места! Сбежите – прокляну прямиком из преисподней, не хуже Фафнира… Ах, тварь, вода холоднющая!!
И бесшабашный техасец, не особо долго думая, с размаху бросился в Рейн. Поплыл быстро, умелым брассом, к месту, где виднелось нечто бесформенно-темное, покачивающееся на мелких волнах. Через полторы минуты со стороны реки понеслись захлебывающиеся идиомы, метафоры и эпитеты, понять которые могут только самые отпетые фении с улиц Дублина.
Тим, однако, сумел подхватить непонятный предмет и с натугой отбуксировать к берегу. Неожиданно осмелели остальные – вошли по колено в воду и общими усилиями выволокли добычу на берег.
– Т-твою мать… – емко высказался Роу, а несчастный, испереживавшийся Монброн только пискнул, будто голодный птенец.
– Вот вам и маниакальный убийца, благоволите! – дрожа, выговорил Тимоти, принимая из рук участливого доктора шерстяное пальто, чтобы хоть чуточку согреться. – Видели?! Видели, спрашиваю? У-у-у, кладоискатели хреновы! Допрыгались!
У них под ногами, на влажном песке, лежал труп. Труп мужчины среднего возраста, небритого, в темной плотной одежде и разорванной моряцкой нижней фуфайке с широкими синими и белыми полосками. Туловище было располосовано от лобка до шеи, петли кишечника частично вывалились, чернела печень. Ребра переломаны так, словно по грудной клетке долго молотили топором. Грудина вообще отсутствовала, а в темном провале под шеей…
– Сердце, – проговорил доктор Шпилер, наклоняясь. – Удалено сердце. Впрочем, не удалено – вырвано, грубо и безжалостно. Видите разорванную аорту?
Монброна громко и натужно вырвало маменькиным ликером и галетами.
– В реку его, – непререкаемо приказал Тимоти, незаметно для самого себя принявший командование над компанией перепуганных авантюристов. – Если дойдет до полиции… В Германии опасных преступников гильотинируют или расстреливают?
– Вешают, – машинально ответил доктор, продолжая разглядывать мертвеца. – Да, герр О’Донован, пусть его похоронит Рейн. Тело не найдут – со вспоротым животом оно очень быстро утонет.
Труп оттолкнули багром, тело подхватило медленное течение и вскоре темный силуэт исчез из виду.
Яму, где хранились несметные сокровища Зигфрида, не сговариваясь, обошли стороной.
Глава третья ПРЕВРАЩЕНИЯ ТУДА И ОБРАТНО
Германская империя, аббатство Св. Ремигия
28-е, ночь на 29 марта 1912 года
Как нынешним утром выразился его светлость Джералд Слоу, лорд Вулси, «жадность человеческая пределов не имеет и перед этой великой силой отступает даже самая нечистая из всех нечистых сил».
Собирались суматошно, быстро, но без лишней паники. Доктор, вызвавшийся помочь (и сам весьма заинтересовавшийся невероятными событиями последних суток), укатил к себе, в Кюртен – рассчитаться с квартирной хозяйкой, сообщить в магистрат поселка, что он вынужден срочно уехать по личным делам, а следовательно, врачебная практика в Кюртене остается вакантной. Денег за оставленную практику он не требует.
Еще бы он требовал – в кармане сюртука мирно покоились целых полторы тысячи долларов Северо-американских Соединенных штатов! Почти состояние!
В раскоп никто больше не полез – только настырный Тимоти выудил из ямы еще с полтора десятка самых крупных (а, значит, самых ценных) вещиц, швырнул их в общую кучу и побежал к лошадям – готовить повозки. Джералд и мистер Роу с грехом пополам отмывали при помощи ручного насоса извлеченные из ямы драгоценности, археолог то ахал, то ужасался, когда на глаза попадались цветные, но плохо обработанные камни или монеты времен Марка Аврелия, а то и траченное временем оружие. Монброн, у которого окончательно сдали нервы, стащил со стола оставленный для поныне не пришедшего в себя Реннера порошок опия, заглотил, запил глотком бренди и мигом был сражен глубочайшим сном.
Дальнейший процесс оказался крайне простым и рассчитанным на безграмотных таможенников – сокровища укладываются в похожие на гробы ящики для геологических инструментов, прикрываются промасленным холстом, а сверху заваливаются указанными инструментами, свернутыми палатками и прочим невзрачным хламом, наподобие карбидных ламп или складной походной мебели. На границе, само собой, такой примитивный фокус не пройдет, но на территории Германии полицейские нелюбопытны, лишь бы бумаги у господ концессионеров были в порядке.
А вот с бумагами как раз никакого порядка нет. Паспорта забрал с собой в Вормс противный Киссенбарт, оставив только бумажки с отметками о визах и разрешения на пребывание в пределах Великогерманского Кайзеррейха. К счастью, у Монброна остались все министерские разрешения на производство земляных работ в пределах княжества Рейнланд-Пфальц, а сие означало дополнительную защиту от излишне бдительных представителей власти – если имперское министерство дозволило, значит, орднунг соблюден.
Но что же делать дальше? Куда направляться? Как вызволять у Киссенбарта паспорта?
Чрезвычайный совет был собран в два часа пополудни, когда вещи (и клад) были упакованы, лошади запряжены, а господа концессионеры были готовы переодеться в достойное для приличных и богатых людей партикулярное платье и отбыть в неизвестность, подальше от нехорошего берега.
Настроение улучшилось – при ясном солнечном свете события минувшей ночи воспринимались дурным сном или цепочкой невероятных случайностей, приведших к катастрофе на реке. Но Уолтер Роу – угрюмый и недовольный как раз в меру – в сотый раз демонстрировал каждому желающему опаленные брови и ресницы и покрасневшую кожу на лбу: будто кипятком плеснули. Больно, между прочим.
– Хватит на сегодня о мистике, – взмолился Джералд, критически оглядывая слегка покачивающегося после дозы опия Монброна и посапывающего Реннера.
«Странно, – мельком подумал Вулси, – показалось или нет: у австрийского парня будто бы обострились и чуть огрубели черты лица, словно повзрослел на несколько лет за сутки…»
– Господа! Старые планы придется отмести. Положение у нас весьма трудное. На руках имеется – мы с мистером Роу на глазок измерили – чуть более четырехсот фунтов древнейших ценностей и более десятка крупных предметов, которые приведут в экстатический восторг директора любого музея. Но… Мы под надзором полиции. У нас нет документов. Наши изыскания сопровождают весьма загадочные и трагические события, ставящие меня, как главу экспедиции, в логический тупик. И, наконец, у нас на руках тяжело больной человек, которого необходимо отправить в лечебницу.
– С Реннером разберемся, – ответил Тимоти, с видимым удовольствием натягивавший чистую льняную рубашку. – Прибудем в Вормс, у первого же постового шуцмана спросим, где поблизости хороший госпиталь и устроим мальчишку со всем этикетом. Надеюсь, никому не будет жалко денег на его лечение и содержание? Парень все-таки хорошо работал, и он не виноват, что заболел.
– Согласен, – кивнул лорд Вулси. – Повозки с… инструментами?
– Проще не придумаешь, – на этот раз вступил мистер Роу. – В монастырь, к твоему дружку-аббату. За приличную мзду и пару древних золотых монеток из клада он укроет ящики до времени, покуда шум и гам не улягутся. Мы же будем прохлаждаться по пивным в Вормсе, дожидаясь, когда полиция закроет дело.
– Закроет? – с сомнением покачал головой Джералд. – Тройное убийство, да еще такое… Думаю, это случится не скоро. Не хочу полгода торчать в стране, насквозь провонявшей кислой капустой, свиными сардельками и ружейным маслом. А насчет монастыря Святого Ремигия – мысль вернейшая. Аббат Теодор нам серьезно помогал на начальных этапах поисков, не откажет и теперь.
– Э, ребятушки, а как насчет рассмотреть самый скверный вариант? – серьезно спросил Тим. – Если нам придется сломя голову удирать из Германии? Один черт знает, до чего додумается местная полиция. Тогда никакое посольство и никакие деньги не спасут. Поразмыслите. И еще. После всех приключений с фейерверками, я не уверен, что покойничков с вырванными сердцами мы больше не встретим. Что-то мне подсказывает, новые жмурики будут сопровождать нас и впредь. Глупая подозрительность у нас в Техасе не в чести, мы ведем дела честно, но а вдруг кто-то просто хочет нас подставить, а золотишко забрать себе? Не думали о такой возможности? Вот теперь подумайте. Если честно, я побаиваюсь. И признаюсь в этом.
– У тебя паранойя, Тим! – отмахнулся Джералд. – У гипотетических конкурентов найдутся гораздо более примитивные способы скомпрометировать нас… Например, написать донос и заставить полицию провести тщательный обыск вещей и снаряжения – вот тебе и скандал, с обвинением в грабеже и воровстве. Тут другое. А что именно – никто понять не может…
– Я могу. По меньшей мере, могу попытаться.
Ойген Реннер изволил очнуться. Сейчас он полулежал на койке, опершись на локоть. Говорит на чистейшем английском языке, которого прежде не знал, да и знать не мог. Да и Ойген ли это?
Первым вскочил Монброн. Затараторил:
– Ох, наконец-то! Мы все так беспокоились! Как себя чувст… Господи Иисусе, Приснодева и святой Хловис… Ойген, это ты??
– Наверное, я, – покраснев до корней волос ответил молодой австрияк. Молодой? Вот уж нет! Прав был лорд Вулси в своих мимолетных подозрениях. На господ концессионеров взирал уже не парень-работяга восемнадцати лет, а вполне сформировавшийся мужчина, вплотную подошедший к двадцатипятилетнему рубежу. Взгляд твердый, уверенный, а не заискивающе-смущенный; плечи стали вроде бы пошире, шея толще и жилистей. Но черты лица прежние – старый шрам на правой скуле белеет, а форма у него приметная: трехлучевой звездочкой. – Господин Монброн? Милорд? Тимоти?
– Б-р-р!.. – лорд Вулси, закрыл и открыл глаза, потряс головой и с размаху опустился на сиденье, не веря своим глазам. Что за чудеса? Даже скептический Уолтер Роу рот разинул так, что любая ворона могла бы туда залететь, не испытывая никаких неудобств. Тим только замысловато присвистнул и протяжно изрек:
– Вот теперь в борьбе на руках он меня положит, не то что прежде… Зуб даю. Ты кто такой, парень? На самом деле Ойген? А ну, дайте зеркальце! Робер, у тебя точно должно быть, денди парижский! Быстрее, не копошись!
Явилось овальное зеркальце для бритья и перекочевало из рук ошарашенного Монброна в ладонь Ойгена. Сначала австрийца перекосило – он замер, издал горловой звук, потом глубоко выдохнул и попытался перекреститься. Уронил зеркальце.
– А ну встань! – резко приказал Тим. – Только штаны сначала одень, неприлично.
Реннер, едва попадая ногами в штанины белых кальсон с завязками внизу, вскочил и вытянулся, как на параде. Лицо его выражало два самых сильных чувства. Страх и непонимание.
– Иисус-Мария, Том-Дик-Иеремия… – потрясенно выдавил Роу. – Это… Это он. И одновременно не он. Будто повзрослел за ночь лет эдак на шесть-семь. Не бывает же такого!
Да, фигура человека расширилась, пропала юношеская худощавость, тело стало мощнее, тяжелее, круглой, объемистой мускулатуры изрядно прибавилось. Жилки синие на бицепсах видны. Но рост остался прежним – пять футов восемь или восемь с половиной дюймов. Волосы такие же – соломенные, коротко обрезанные дурным куафером. Боже, да еще и щетина на подбородке, жесткая, взрослая, а не пух ранней молодости…
– Чертовщина, – вернулся к исходному диагнозу археолог, созерцая своего бывшего поденщика. – Чего торчишь, как столб, садись. Вон, рубашку мою старую возьми. Твоя нынче окажется маловата, при таких-то плечищах…
– Спасибо… сэр.
– Стоп-стоп-стоп! – на середину выскочил взъерошенный Тимоти и замахал руками. – Коли нас вторые сутки окружает откровеннейшее безумство природы и людей, давайте разберемся сразу. Не могу я просто так сидеть и смотреть на человека, которого вчера видел мальчишкой, а сегодня – мужчиной!
– Кажется вы, американцы, перебираете с деловитостью и стремлением докопаться до сути любой ценой, – безвольно изрек Джералд, не сводя глаз с Ойгена. – Объяснение простое. Человека подменили. Родным братом, например.
– Никто меня не подменял, – неуверенно ответил Реннер. – Объясните, что такое случилось? Почему я у вас в шатре? Рабочим не дозволялось ходить к хозяевам, только к подрядчику и мастерам…
Тим оказался не только деловым, но и умным (что, по мнению лорда Вулси, было для современных американцев нетипично). Непутевый наследник техасского нефтяного барона мгновенно засыпал окончательно запутавшегося Ойгена вопросами о житье-бытье лагеря в последние месяцы, потребовал перечислить имена знакомых рабочих, дневную ставку в рейхспфеннигах, обеденные меню… А при каких обстоятельствах Ганс Шмульке сломал руку пятого дня? Продовольствие на какой повозке доставляли? Как проехать к деревне Кюртен, куда вы ходили в пивную на воскресенья? Кто, когда, при каких обстоятельствах нанял на работу?
Реннер уверенно указал на Монброна и рассказал о наеме в точности. Память у парня оказалась замечательная.
– Так, теперь самое главное, – втолковывал американец обеспокоенному столь мощным напором Ойгену. – Вспомни самое последнее, что ты помнишь. Перед тем, как потерять сознание ночью. Учти, это очень важно. Для тебя и для всех нас.
– Вчера-то? – озадачился Ойген, явно не соображая, что дело происходило две ночи тому. – Лег спать после работы. Потом, когда темно было, поднялся отлить. Пошел в сторону реки, а не в уборную возле палаток. Подышать захотелось – знаете, какая у нас в шатре вонища стояла? Прошел по мосткам. А потом… потом… Господи!!
Ойген резко переменился в лице, скулы и лоб исказила гримаса настоящего, непритворного ужаса. Он отчетливо вздрогнул и уткнулся лицом в колени.
– Робер, налей ему бренди! Полную! Выпей. Выпей и рассказывай! Ну же!
Тимоти аж трясло от напряжения. Безмолвный и бледный Монброн выполнил, что приказывали и сел в дальний уголок. Ему тоже было страшно. Очень страшно. Хотелось домой, к матушке, в свою комнату, подальше от этих чудовищных загадок, так внезапно свалившихся на его голову и головы друзей.
– Я… Я уже возвращался. Там, возле мостков появилась новая промоина – раньше я ее не видел, – медленно, постоянно запинаясь, говорил Реннер. На глазах стояли слезы, но плакать перед господами он не отваживался. – Я заглянул, потому… Словно искорку какую-то увидел. Синюю. Нагнулся глянуть. И… Оно! Жгучее, горячее, щиплющееся! Не знаю, что оно такое, но оно шептало и звало к себе. Потом словно пальцы груди коснулись и начали царапать… Я испугался, закричал.
– И все? – подался вперед Джералд. – Ничего больше?
– Нет, – размашисто мотнул соломенноволосой головой Реннер. – Меня будто отбросило ударом. Знаете, как при драке? В английском боксе? Как кулаком, причем сильным, мозолистым. Потом не помню… А… А после я очнулся на мостках и рядом стоял он.
– КТО??? – в четыре голоса рявкнули концессионеры.
– Мужчина. Но не живой. Привидение. Настоящее! Будто из синеватого тумана. Подошел, коснулся, пальцы теплые, как у живого… Вот тогда я и разорался в полный голос, как младенец, которого от титьки оторвали. Он будто впитывался в меня, внутрь, понимаете? В голову, в грудь, во все тело. Больно до невероятия! Очень больно! Он сказал, будто поживет во мне. До поры. Пока не убьет своего врага. Я, наверное, сбрендил, правда?
Концессионеры обменялись недоуменными взглядами. Да, похоже на сумасшествие, причем, наверняка, буйное. Schisophrenia. Распад личности. Но учитывая все недавние события…
– Как звали этого… человека? – осторожно осведомился мистер Роу. – Не знаешь?
– Не то Хегин… Хугин?
– Хаген? Хаген из Тронье? – подсказал лорд Вулси, и получил в ответ медленный, опасливый кивок. – Он и сейчас в тебе? Внутри?
– Наверное… Не чувствую. Однако знаю другое. Я словно бы стал сильнее. Не головой, телом. И знаю, что начал уметь что-то новое. Раньше неизвестное. И мне не нужное.
– Например? – наклонился вперед Джералд.
– Ножичек можно со стола? Благодарю, сударь. Гляньте.
Они и глянули. Ойген взял прямой охотничий швейцарский кинжал, принадлежавший Тиму, и начал вытворять с ним такое, что у онемевших зрителей в глазах зарябило. Подбросил, поймал за лезвие, а потом начал вертеть, крутить, вращать, постепенно превращая начищенное лезвие в полное подобие быстро кружащегося винта аэроплана. В таком виде перебрасывал нож из руки в руку, умудряясь не порезаться, и наконец аккуратно запустил кинжал в столб, поддерживающий шатер. Точно в ремешок на котором висела техасская шляпа Тимоти, пригвоздив кожаный воловий ремешок намертво.
Американец, силушкой отнюдь не обделенный, подошел, хмыкнул, подергал за рукоять и развел руками.
– Теперь вынимай. Мне – никак.
Ойген встал, легкой, будто рысьей походкой приблизился к толстому столбу, сделанному из ствола молодой сосны, и в одно движение извлек нож. Помялся, глянул виновато, исподлобья, и проворчал:
– Как на духу: раньше такого не умел. И теперь вроде бы не умею. А вот знание о мастерстве есть. Как такое может выйти, а господа?
– Дела-а… – выдохнул Уолтер Роу. – Джентльмены, либо это правда, либо все мы рехнулись. Я вынужден Ойгену поверить. Сам не знаю почему. Чувствую, говорит правду. И что теперь прикажете делать?
Молчание. Никто не знал ответа на этот, вроде бы такой простой, вопрос.
* * *
Если отправиться по берегу Рейна на север, по дороге, ведущей через прибрежные города и далее к Северному морю, то на протяжении левобережья вплоть до Бонна и Кельна можно наблюдать высокие пологие холмы, покрытые хвойными и буковыми лесами. Хребты Вогель, Айфель, затем Арденнские горы – только после нидерландской границы начиналась пойменная низина. Именно среди таких лесистых возвышенностей, милях в двенадцати к северу от древнего Вормса, расположилось небольшое аббатство, носящее имя «апостола Европы», святого Ремигия.
Жил святой Ремигий давно, еще в первом тысячелетии, и был славен обращением в христианскую веру короля сикамбров Хлодвига, самого известного представителя знаменитой династии Меровингов. Надобно заметить, что крещение Хлодвига и его войска произошло аккурат за сто четыре года до истории с кладом Нибелунгов и гибелью королей Бургундии, являвшихся его прямыми потомками, через королей Клотара и Сигиберта Австразийских.
Аббатство, как и положено святой обители, расположилось на возвышенности, между рекой и высоким хребтом Хардт, тянущимся почти строго с юга на север. Вдали гудела и громыхала Рейнская железная дорога, бурлила Вечная Река, а все пространства к западу, вплоть до самих Лангмайля и Рейхенбаха, тянулись нехоженые девственные леса, прорежаемые редкими охотничьими домиками местных дворян.
– Монастырь построили бенедиктинцы примерно в 1150 году, еще при Фридрихе Барбароссе, – повествовал Джералд археологу, устроившемуся на пружинных креслах открытой коляски. На козлах, между прочим, восседал не кто иной, как Ойген Реннер и довольно умело правил лошадьми. – Потом аббатство прибрали к рукам инквизиторы-доминиканцы, а лет двести назад строения перешли к епископату Вормса. Теперь обитель не столько монастырь, сколько место отдыха для важных церковных особ и громадное хранилище документов. Я бывал в тамошней библиотеке – такому собранию рукописей цены нет! Самые древние датируются десятым веком, можно найти списки с более ранних книг и свитков… Словом, если отец аббат позволит, сами взглянете. Народу там немного – десяток монахов святого Бенедикта, да столько же подсобных рабочих, живущих при монастыре. Строения древние, мрачноватые, но таких стен и современной мортирой не разобьешь. Вдобавок, здесь редко кто бывает, безлюдье нам на руку…
– Короче, идеальное место для укрытия, – констатировал сидящий напротив Роу. – Интересно, как там наши болваны? Справляются? За ковбоя я не беспокоюсь, Тим с детства с лошадьми, а вот Робер…
Позади громыхали два крытых фургона, запряженных меланхоличными, вечно жующими тяжеловозами-першеронами. Повозки арендовали в Кюртене, но возниц нанимать не решились, – чем меньше людей будет знать, куда направляется маленький золотой караван, тем лучше. Понадеялись, что монсеньор аббат Теодор смилостивится и прикажет своим инокам-бездельникам перегнать фургоны обратно.
Первая повозка была отдана под управление Робера Монброна, но так как «маменькиному сынку» (умевшему только хитро подмазывать чиновников и возиться с бумажками) не особо доверяли, рядом с французом устроился доктор Шпилер, прибывший из деревни к самому отъезду компании с места обнаружения сокровищ. Вещей у доктора оказалось до смешного мало – чемоданчик с одеждой и два медицинских саквояжа. Видимо, его практика в захолустном Кюртене особо прибыльной не являлась.
Вторая тяжелая колесница оказалась в крепких руках Тимоти и замыкала медленно двигавшуюся по лесной дороге процессию.
Ойгена, общим решением, взяли с собой. Пока он не проявлял признаков безумия и не заявлял, что является князем Хагеном, однако загадка мгновенного взросления настолько заинтересовала лорда Вулси, что Ойген был немедля принят на содержание концессионеров с условием исполнения всех господских поручений и приказом смотреть в оба глаза. За чем именно смотреть, никто уточнять не стал, ибо никто не знал, какие ожидаются трудности.
«Феномен Реннера», как обозначил Джералд произошедшие с австрияком изменения, внезапно обогатил разум Ойгена знанием языков, причем не только вполне современного английского, но и какого-то древнего, немного похожего на немецкий, однако таковым не являющимся. Лорд Вулси смирился и с этим новшеством, не описанным никакими европейскими психиатрами, решив, что если продолжит переживать из-за всех нелепиц, сопровождавших экспедицию последние дни, сам рано или поздно окажется в лечебнице Челси, где ему, как потомственному лорду и весьма обеспеченному землевладельцу, предоставят уютнейшую, обитую войлоком комнатку с видом на Темзу и зарешеченными окнами. Лучше все оставить как есть. Однажды загадки решатся сами собой. Возможно.
Ехать пришлось долго, не менее пяти часов. За это время, расположившиеся в коляске Джералд и мистер Роу, успели тщательно обсудить большинство возникших вопросов, и, разумеется, не пришли к определенному выводу. Вчерашняя катастрофа на реке, трупы без сердец, появившийся из раскопа золотистый туман, плевавшийся искорками и лично Ойген Реннер, умневший прямо на глазах, проходили по ведомствам чистейшей мистики и бесовства, а посему логическому осмыслению не подлежали. Согласились на том, что в природе существует множество непознанных и необъяснимых явлений, наподобие огней Святого Эльма или магии факиров. Ничего особенного.
Но каковы будут дальнейшие действия концессионеров? Бесспорно, завтра придется всей компанией тащиться в полицейское управление Вормса и пытаться вырвать у крысоподобного Киссенбарта паспорта. В крайнем случае, можно будет отослать Монброна (как самого обаятельного и непосредственного) к вышестоящему начальству и предложить вульгарную взятку. Да, это Германия, где порядок ценится несколько выше, чем в иных странах, но кто вам, господа, сказал, будто в Германии чиновники не берут взятки? Смотря на какого нарвешься… Таким образом первейший пункт программы – возвращение концессионерам их законных прав коммерсантов и путешественников. О прочем поразмыслим потом.
Начало смеркаться, и разговор археолога профессионального и археолога-любителя перетек в плавное философское русло. Вспоминали Шлимана, Раулинсона, первооткрывателей Вавилона и Ниневии, размышляли над причинами, которые гонят взрослых и разумных людей на поиски древностей. Джералд, закурив сигару, спросил:
– Уолтер, между прочим, а почему вы приняли мое предложение об участии в этой авантюре, даже не раздумывая? Результат мог оказаться нулевым, да мы и посейчас не уверены, что держим в руках именно клад Зигфрида.
– Это он, уж поверьте, милорд, – нагнул багровую бычью шею Роу. – Я не говорю о признаках фактических – монетах, украшениях, оружии. В нашей добыче нет ни единой вещицы старше 600 года по Рождеству, поверьте мне как профессионалу. Истинность доказывают как раз признаки косвенные. Та самая чертовщина, которая началась после обнаружения клада. Не подумайте, я не мистик, придерживаюсь здорового рационализма нашей эпохи, но я точно знаю, что древность умеет охранять свои тайны. Слышали о проклятиях пирамид Гизы? Вот-вот. А почему взялся за это дело… Так, детский азарт. Вообразил себя Зигфридом, который обязан вырвать сокровища у дракона. У Рейна. Эта река, прячущая сокровища Нибелунгов и являлась для меня змеем Фафниром. И я его одолел.
– Как бы на своего Зигфрида не нашелся свой Хаген, – хохотнул лорд Вулси, указывая взглядом на спину сидевшего на козлах Ойгена. – Не боитесь, а, мистер Роу? Воды Рейна – это не кровь дракона, и хотя вы в них плескались несколько месяцев, они не даруют вам неуязвимости, будто древнему Нидерландскому королю. В «Песне» четко говорится, что омывшись в крови Фафнира, кожа Зигфрида покрылась броней, неподвластной никакому оружию… А вы только сегодня поцарапались о гвоздь, когда снимали шатер.
– Шутить изволите? – одними губами улыбнулся Роу. – Еще вспомните, что проклятие дракона, лежащее на кладе, перешло мне по наследству, как и положено в сказках. Я не верю в сказки. Смысл моей веры ныне покоится в сундуках под дешевым барахлом. Жизнь состоялась, милорд.
– Хотите встать в один ряд со Шлиманом?
– Хочу, конечно. Клад Нибелунгов – это не только несколько сотен фунтов золота и камней, но и слава. И память благодарных потомков, как выражаются в книжках. Представляете заголовки в «Нью-Йорк таймс»: «Новый Зигфрид»? Не смейтесь, Джералд, я серьезно. Об этом дне я мечтал всю жизнь. И праздник наконец пришел.
– Надеюсь, и нам достанется кусочек от вашего пирога, – с улыбкой ответил Вулси. – Финансировали-то экспедицию мы с Тимоти и Робером.
– О меценатах быстро забывают. Кто помнит имя человека, который содержал и кормил слепого Гомера? Однако «Илиаду» читают по сей день. И восхищаются. И с помощью Гомера особо одаренные археологи находят потерянную Трою. Вот так, милорд.
– Да, гордыни у вас, Уолтер, не меньше, чем у Зигфрида. Впрочем, я не обижаюсь. Для нашей троицы экспедиция была лишь оригинальным развлечением, густо замешанным на мечте юности. Гунтер, Гернот и Гизельхер тысячу триста лет назад тоже мечтали об этом кладе, уж если проводить аналогии и далее.
– Они плохо кончили, – фыркнул Роу. – Впрочем, как и вся компания. А ведь вы правы, история повторяется. Зигфрид, как выяснилось, – это я. Три молодых короля – ваша развеселая компания. И Хагена по дороге подобрали. Осталось отыскать Кримхильду и отправляться к Этцелю, в Америку. Кстати, об Америке. Когда… Когда и если мы доставим клад в Британию, каким образом будем добираться в Нью-Йорк? Имеются мысли?
– Пароходы ходят регулярно, – пожал плечами лорд Вулси. – «Лузитания» или «Мавритания» компании «Кунард». Но я предпочитаю путешествовать судами от «Уайт Стар» – гораздо лучшее обслуживание, да и время в плавании теперь на несколько часов меньше. Возьмем билеты на «Олимпик» или «Адриатику». Или вот новшество – «Титаник», у него скоро первый рейс, однако на этот пароход мы наверняка опоздаем. Трое суток на удобном корабле – и мы прибываем в Северо-американские Соединенные штаты, наслаждаться почти честно заработанной мировой славой. Выехать из Англии не проблема, у меня масса знакомых в Адмиралтействе и министерстве иностранных дел. Главное – добраться до Лондона и сохранить наш бесценный груз.
Несколько минут ехали молча, размышляя каждый о своем. Постукивали по крытой прошлогодней палой листвой дороге копыта лошадей, позади утробно фыркали недовольные чем-то першероны, влекущие повозки; слышалось веселое насвистывание Тимоти, сольно исполнявшего старый гимн южан-конфедератов «Бонни Блю». Лес молчал. И молчал нехорошо.
Ойген внезапно натянул поводья. Обернулся, тронул Джералда за плечо.
– Ничего такого не замечаете? – слегка напряженно спросил Реннер.
– Какого «такого»? – удивленно вздернул брови милорд. – Что случилось?
– Лес, – едва не шепотом проронил Ойген. – В лесу… плохо.
– Объяснись! – тотчас насторожился мистер Роу. – Ты что-то заметил? Необычное?
– Очень тихо. Так тихо в лесу не бывает никогда.
– Безветрие, полный штиль, – развел руками Джералд. – Ничего особенного.
– Ничего, говорите? – Ойген спрыгнул с козел, подбежал к придорожным кустам и поднял… дохлого бурундука. За хвост. Принес к коляске, продемонстрировал.
– Зверек только что прыгал. Я за ним наблюдал. А тут взял, да и свалился с ветки. Замечаете, лошади беспокоятся? Днем было ничего, а сейчас, когда темнеть начало, коняги в мыле. Едем мы медленно, лошадей не гоним, с чего вдруг? Главное – тишина. Прислушайтесь, господин Джералд. Просто прислушайтесь.
– Действительно, интересно, – спустя минуту пробормотал лорд Вулси. – Нет скрипа веток, птицы молчат, ничего не хрустит. А, чепуха! Просто старый и заброшенный лес.
– Чего остановились?! – заорал позади Тим. – В темноте хотите ехать? А привидений больше не боитесь? Ну-ка, вперед!
При слове «привидение» у всех пробежал по коже противный холодок. Никто не забыл предыдущую ночь. К счастью, странный раскоп на берегу Рейна остался в нескольких милях за спиной.
– Ойген, выброси зверька, – поморщился Джералд. – Наверное, обычный разрыв сердца. Такое случается. Поехали, осталось не более полумили вверх по склону. И выброси из головы глупые страхи.
«Мне бы самому эти страхи взять, да и выбросить, – тотчас подумал лорд Вулси, – однако не получается. Почему?».
Караван, составленный из богатой лаковой коляски и двух фургонов, оказался возле замшелых стен аббатства спустя полчаса. На квадратной приземистой колокольне нудно гудел колокол, лишь добавляя мрачности в окружающую действительность.
– Замечательно, мы прибыли, – с наигранной бодростью сказал Джералд остальным, когда компаньоны собрались у ворот древнего монастыря. – Отдохнем, отмоемся в горячей воде, покушаем, и дурное настроение как рукой снимет. Мы просто очень устали, а уставший человек недоволен всем миром. – И уже громче, повернувшись к воротам: – Любезнейшие, доложите его высокопреподобию отцу Теодору, что прибыл лорд Вулси с приятной новостью! Да поскорее! Моя светлость не намерена торчать под стеной всю ночь!
У першеронов, громадных коняг каурой масти, с морд капала пенная слюна. Взгляд этих, вечно спокойных и меланхоличных животных, теперь был затуманенным и отчаянно боязливым.
* * *
В эпоху долгих, почти нескончаемых войн, терзавших Европу в начале второго тысячелетия, любой монастырь являл собой не только пристанище для людей, желающих покинуть беспокойный мир и стремившихся через аскезу и молитвы войти в Царство Божие, но и небольшую крепость.
Сражения между феодалами, иноземные нашествия, да и обычный разбойный люд частенько превращали цветущие церковные земли в разоренные пепелища, но если выживал монастырь – все можно было отстроить заново. Обитель святого Ремигия вполне подходила под определение если не крепости, то укрепленного форта. Монастырь господствует над местностью, постройки обнесены высоченной внешней стеной, а, как уверял Джералда отец аббат, некогда даже существовали подъемный мост и опускающаяся за воротами металлическая решетка.
Прежде в обители бывали только Робер и сам лорд Вулси, каким-то образом наладившие дружеские отношения с отцом Теодором. На прочих же компаньонов древнее монашеское обиталище произвело весьма солидное впечатление.
– Здесь нет строений, возведенных позднее XV века, – увлеченно рассказывал аббат, вышедший лично встречать неожиданных гостей. – Самое древнее здание, вот видите, справа – храм. Заложен в 1148 году, в ознаменование начала Второго крестового похода. И, вообразите, храм ни разу не перестраивался, только подновлялся! Библиотеку, которая раньше являлась общежитием для благочестивой братии, построили лет на двести позже, скрипторий появился в XIII веке…
Отец Теодор Клаузен был персоной интересной во многих отношениях. Одна только внешность чего стоила! Грубое, в складках и морщинах лицо могло принадлежать кому угодно, но только не священнику. Скорее уж тупому сапожнику, злобному тюремному надзирателю, а то и каторжнику. При одном взгляде на отца Теодора с трудом верилось, что он умеет считать хотя бы до пяти и может написать свое имя под документом без ошибок. Отталкивающая внешность отлично дополнялась корявой, как древний дуб, нескладной фигурой и легкой хромотой. Однако он являлся единовластным правителем епископального монастыря и надзирал за лучшей церковной библиотекой от Рейна до французской границы. Если уж Церковь и Орден доверили аббату такую ответственность, то становится ясно – иногда отнюдь не лицо красит человека.
Пока монастырские служки отгоняли фургоны к дальней стене и распрягали лошадей, аббат провел небольшую экскурсию по своим владениям, деликатно указал господам концессионерам на баню и впечатляющее каменное здание уборной, посетовал на то, что гости опоздали к мессе (все прибывшие, кроме исповедующих англиканство лорда Вулси и мистера Роу да лютеранина Шпилера, были католиками), и наконец пригласил «на скромную трапезу».
Обильная, простая и горячая пища после долгого пути и непрекращающихся душевных переживаний – что может быть лучше! Разносолов в трапезной не предлагали, но концессионерам вполне хватило тушеных овощей, жареной рыбы, свежего, еще теплого хлеба и кислого красного вина.
Как отметил Монброн, людей в монастыре на самом деле оказалось маловато. Несколько конюхов, в трапезной прислуживали два послушника с тонзурами и в черных рясах. Светились окна библиотеки, возможно, бoльшая часть братии занималась в скриптории, ибо ложиться спать было рановато – солнце едва зашло за горы.
– Господа, – почти ничего не покушавший звероподобный аббат поднялся из-за стола первым, – вам покажут помещения, где можно переночевать. Прошу простить за строгость и возможные неудобства, но здесь монастырь, а не благоустроенный отель. Желающие могут сходить в храм, он открыт постоянно. Милорд, не соблаговолите ли вы подняться в мой кабинет? Если, конечно, вы не чересчур устали?
– Разумеется, – Джералд вытер губы наичистейшей хрустящей салфеткой и тоже встал. – У нас найдется тема для беседы, ваше высокопреподобие. А вы джентльмены, располагайтесь и отдыхайте. Доктор, присмотрите за Ойгеном…
Приземистый священник в черной иезуитской сутане вместе с милордом церемонно раскланялись, и исчезли в темном боковом коридоре.
– М-да, обстановочка, как в Тауэре времен королевы Марии Кровавой, – заметил Роу, подозрительно оглядывая низкие арочные потолки и массивную деревянную мебель, которой наверняка пользовалось не одно поколение монахов. – Тимоти, не стесняйся. Прекрасное монастырское винцо, да на дармовщинку?
– Угу, – буркнул американец. – Вот что, парни, я хочу сказать. В свете последних происшествий давайте держаться все вместе. Попросим… Нет, потребуем у святош, чтобы нас разместили как можно ближе друг ко другу, а лучше вообще в одной комнате. Ничего такого особенного я не боюсь, здесь как-никак монастырь, куда ход нечистой силе заказан. Но опасаться следует людей, а не нечисти.
– Опять мысли о происках конкурентов? – хихикнул повеселевший Монброн. – Однако ты прав, согласен. Давайте еще покушаем, я, когда нервничаю, могу быка слопать и не подавиться.
– Будешь так переедать, к сорока годам обзаведешься грудной жабой и непрестанной одышкой, – авторитетно сказал доктор Шпилер, глядя, как Робер наваливает себе новую порцию овощей. – Глянь на Ойгена, такой… э… крупный молодой человек, а едва поклевал. Ойген, почему не ешь?
– Не хочу, – хмуро сказал Ойген. – Вам доктор, не понять. Я почему-то боюсь приближения ночи. Оно, то, что во мне, начало просыпаться. Ворочается в голове. Чужие непонятные мысли, воспоминания урывками. Может, лекарство какое дадите?
– Перед сном, – кивнул Шпилер. – Главное, не беспокойся. Рядом с тобой друзья, если станет плохо – мы обязательно поможем.
– Можно я схожу в церковь? – стеснительно попросил Ойген. – Давно не был. И вообще, там лучше, чем… Чем снаружи.
Когда австриец, получив дозволение доктора, отбыл по направлению к храму, Тимоти лишь руками развел.
– А если он и впрямь рехнулся? Странный такой…
– Нет! – решительно хлопнул ладонью по столу мистер Роу. – Это не помешательство. Не знаю что, но не помешательство. Тим, как думаешь, каждый сумасшедший взрослеет за считанные часы почти на десятилетие?
– Доктор, расскажите о видах сумасшествия, – полушутя-полусерьезно предложил Тимоти. – Вдруг вспомнится похожий случай?
– О-о-о, это тема весьма обширная! – у Шпилера загорелись глаза. Похоже, врач искренне любил свое ремесло. – Случаи помешательства известны с древнейших времен…
Лекция внезапно прервалась. В трапезную бомбой влетел взбудораженный Ойген, так и не добравшийся до церкви, и бегом кинулся к столу.
– Они забирают наши ящики! Из фургонов! Давайте скорее!
Тут сорвались все. Пронеслись ураганом через двор, в сторону где стояли повозки. Ну, точно…
– И как прикажете понимать сей непринужденный грабеж? – Уолтер Роу встал перед четырьмя высокими монахами, монументально скрестив руки на груди. – Господа, разве церковь не учит, что покушаться на чужое добро – грех?
– Не возжелай осла ближнего своего, – глуповато сострил Монброн, выглядывая из-за плеча ученого. Тим и Ойген промолчали, доктор хмыкнул.
Святые братья как раз вынимали из фургона длинный деревянный ящик, в котором скрывались драгоценности Фафнира.
– Приказ его высокопреподобия и английского господина, – неприветливо ответил чернобородый монах, – перегрузить вещи в подвал под дормиторием. Спрашивайте у аббата, господа. Нам приказали.
– Ладно, – кивнул Роу. – Где покои отца Теодора?
– Уолтер, не беспокойся, все в порядке! – громыхнул баритон незаметно подошедшего лорда Вулси. – Мы решили пока спрятать вещи внизу, а заодно кое-что осмотреть. И приглашаем тебя, как специалиста-консультанта. Его высокопреподобие очень интересуется нашими… приобретениями. Жаждет взглянуть лично. Прочие могут идти отдыхать, предстоит скучнейшая научная дискуссия, ничего интересного. Рассмотрите вещицы утром, при свете дня.
– Вечно вам достается самое интересное. – проворчал обиженный Монброн. – Хорошо, делайте, как знаете. Тим, доктор, Ойген, пойдемте закончим ужин.
– Я – в церковь, – отрекся Реннер. – Беспокойно на душе.
– Иди-иди, – подтолкнул его в спину техасец. – Наши комнаты потом найдешь?
– Монахи покажут, – не оборачиваясь, буркнул Ойген и зашагал в сторону низкого квадратного храма с круглой башенкой, увенчанной черным крестом.
* * *
Приблизительно за два часа до полуночи глубокий, толстостенный подвал дормитория (освещенный, кстати, электрическими лампами Эдисона – неожиданное новшество для захолустного монастыря) превратился в эдакую пиратскую сокровищницу, какие обычно описывают в романах плохие беллетристы.
Длинные деревянные столы, две бочки с мутной водой, несколько опустошенных бутылей из-под молодого вина. В углу неопрятной кучей сброшены походные вещи господ концессионеров. Два исключительно угрюмых и суровых, постоянно молчащих монаха, вынимают из гробоподобных ящиков некие грязные предметы, затем полощут их в бочках, тщательно протирают смоченными в слабом уксусном растворе тряпочками и выкладывают на уже помянутые столы ровнехонькими рядами. Возле самих столов суетятся, восклицают и заламывают от восторга руки трое: аббат Теодор в неизменной черной сутане, выряженный в лучший сюртук лорд Вулси и Уолтер Роу, сбросивший пиджак и закатавший рукава рубахи выше локтя.
А на дощатых столешницах!.. Блистают и переливаются всеми оттенками благородной желтизны круглые и квадратные монеты – арабские, римские, византийские; витые гривны, немного (совсем чуть-чуть!) погнутые ожерелья и браслеты, мерцают синим и рубиновым камни с пенсовую монету величиной, зеленятся необработанные изумруды; полыхают кровавым багрецом гранаты на массивных перстнях, сияют блюда и кубки с облезшим (увы!) перламутром; четыре отлично сохранившихся кинжала в вычурных ножнах, три меча с традиционно скругленным оконечьем – два лезвия совсем изъело время, но третий – как новый, только почистить и заточить! Шлем с немного облупившейся тончайшей эмалью, нагрудник доспеха, умопомрачительно напоминающий поздние римские образцы, позолоченные и зазубренные наконечники копий… Золото, золото, золото. Немного темного серебра. И камни. Много камней. В оправах и отдельно, в ожерельях и подвесках, в серьгах и обручьях! Имеется даже предмет, подозрительно напоминающий корону, – погнутый обруч с громаднейшим желтым изумрудом во лбу, зубчиками-трилистниками и чеканкой в виде пчелок, символом династии Меровингов.
Великое сокровище дракона Фафнира. Клад Нибелунгов. Проклятие Зигфрида.
Вот он. Во всей красе.
Возле столов весы. Старинные, ржавые, с гирьками. Пятьсот шесть фунтов чистейшего золота! По метрической системе, принятой во Франции, – двести два килограмма! И камней фунтов на пятнадцать – шесть килограммов с мелочью.
– Иисусе! Изумруд чистейшей воды, не меньше сорока карат! – Аббат выкраивает на своей физиономии голодного вурдалака такое выражение, что кажется, святого отца сейчас хватит сердечный удар. Подбирает новый камешек, глядит на свет: – А это… О нет, сапфиров такой величины доселе не встречалось! Сказка, истинная сказка!
– Господа, это невероятно! Подобные браслеты делали галлы еще в доримскую эпоху! Только один такой хранится в Британском музее, а здесь их целых четыре! Хоть стреляйся, это раритеты из раритетов! – Мистер Роу краснеет, бледнеет, снова заливается краской, тяжело дышит, лезет в портсигар за папиросами, прикуривает от свечи. – Бесподобно!
– Невозможно представить, что этот шлем когда-то красовался на голове Зигфрида, – стонет Джералд, сжимая обеими руками великолепное изделие и прикладывая его к своей каштанововолосой голове. – Почитай, то же самое, что потрогать клинок Юлия Цезаря или скипетр Карла Великого! Взгляните, вдруг этот меч принадлежал самому Хагену или Герноту? Ох…
И так далее. Восторгам нет конца и края, аббат и господа концессионеры поминутно прикладываются к бутылке с вином и не пьянеют – их пьянит не виноградная лоза, а чувство великой победы над загадочным прошлым. Только безмолвные монахи-бородачи, особо доверенные присные отца Теодора, невозмутимо отмывают от глины и песка сокровища Бургундских королей. В глазах смиренных иноков лишь кротость и смирение. Хорошо их выдрессировал преподобный…
Все. Ящики пусты, на столах, под светом новомодного электричества мерцает непомерное богатство, составляющееся отнюдь не из тяжести драгоценного металла или каратов цветных камешков. Богатство – это сам факт обладания сокровищами, ожидавшими прикосновения человеческих рук ровно тысячу триста двадцать один год с погрешностью в несколько месяцев.
Открытие, равное раскопкам Помпей и Геркуланума и нового появления Трои. А, вероятно, и значительнее. Золото – тлен. Нетленна слава открывателя тайн. Уолтер Роу сидит на деревянном табурете, пыхтит дорогой американской папиросой и сознает: цель всей жизни достигнута, можно умирать спокойно.
– Брат Карл, брат Ремигий, – аббат подзывает скромненько вставших в уголке монахов. – Один из вас немедленно идет в скрипторий. Сюда – перо, бумагу, все как положено. К утру я жду полную опись. Монеты, украшения, оружие. Если пропадет хоть одна вещица… Не мне вам говорить о последствиях, вы старые члены братства. Никого не впускать, запереться. Открывать только мне… или милорду.
– Да, отче.
– Мистер Роу, сэр Джералд, достаточно удовольствий на сегодняшний вечер, – отец Теодор говорит тоном непререкаемым. – Идемте наверх. Мистер Роу, я сожалею, но у меня с лордом Вулси еще предстоит очень серьезный деловой разговор.
– Я понимаю, – отрешенно ответил ученый, – сколько угодно. Пойду к себе и напьюсь до скотского состояния. Ради такого дела придется погрешить и в обители.
Роу отправился наверх последним, вскоре после аббата и пышущего радостью Джералда. Обернулся, глянул на золотой ореол, выругался почему-то, перехватил безразличный взгляд бородатого монаха, набросил на плечи клетчатый пиджак и вышел во двор. Затем свернул к жилому зданию. Краем глаза заметил, как в сторону колокольни спешит монашек из послушников – отбивать полночь.
* * *
– Куда подевался Ойген? – сетовал Робер, сидя полуодетым на постели. – Два часа гуляет!
Комнату им выделили на четверых – для самого Монброна, доктора Шпилера, Тимоти и герра Реннера. В соседней должны были ночевать Вулси и мистер Роу, но тот и другой покуда не появлялись, занятые делами с его высокопреподобием.
– Невозможно так долго молиться! Раньше я не замечал за Ойгеном особой набожности. Тим, сколько на часах?
Тимоти недовольно зевнул, перевернулся на живот, покопался в сложенной на табурете одежде, извлек часы и полусонно ответил:
– Без десяти полночь. Спи. Никуда твой Ойген не денется. Сам знаешь, ворота в обители на ночь закрывают. Дай человеку всласть пообщаться с высшими сферами.
Он отвернулся, устроился на левом боку и почти сразу захрапел.
– Я пойду по своим делам, – деликатно сказал в пустоту Робер, – заодно гляну, где наш подопечный. Тимоти? Слышишь?
– Угу. Отвали, лягушатник.
– Американец… – с непонятной интонацией произнес Монброн, вздыхая и одеваясь. – Как неудобно устроено – клозет на другом конце двора. Впрочем, здание древнее, никаких новшеств полтысячи лет, их можно понять.
Робер, постоянно опасаясь оступиться, спустился по лестнице со сводчатым потолком и невероятно крутыми ступеньками. Прошел через большую залу, которую почему-то окрестил «прихожей» и выбрался на воздух.
Чудная ночь. Звезды, месяц, никакого ветра. Довольно тепло для последних дней марта. Остается вспомнить, где же здесь расположены удобства, необходимые каждому цивилизованному человеку. Так, кажется, налево.
Когда гулкой волной разнесся первый удар полуночного колокола, Робер едва не поскользнулся – настолько это было неожиданно.
– Тьфу, сударь, вы отчаянный трус! – он отругал сам себя и довольно уверенным шагом направился к длинному каменному зданию, на которое вечером указал аббат. Двери скрипучие…
Колокол уже не гудел, а отчаянно ревел, давая понять, что ночь получила в мире свои полные права и не уступит их до рассвета.
Монброн вышел обратно, попутно застегивая непослушные пуговицы на брюках и размышляя о том, что завтра предстоит неприятная поездка в Вормс и общение с занудой Киссенбартом. Но ведь без паспортов не пересечешь границу Германии…
– Ой! Что вы делаете? Пустите!
Затем испуганный вскрик затих. Роберу плотно и сильно зажала рот чья-то железная ладонь.
– Тихо, сейчас не надобно шуметь, – коснулся уха знакомый шепот. – Сударь, это невероятно опасно.
«Ойген! – молнией сверкнуло в голове Монброна. – Что ему от меня нужно? Почему так грубо, в конце концов?!»
– Если вы, сударь, дадите свое благородное слово молчать и ничего не предпринимать, – продолжал шептать Ойген, накрепко захвативший Робера за шею сгибом локтя правой руки, – я вас тотчас отпущу. Кивните в знак вашего согласия.
Монброн судорожно кивнул. Попытался возмутиться, но его запястье сжали медвежьей хваткой. Добропорядочный сын любящей мамы покосился на стоявшего рядом человека.
Справа стоял Ойген. И опять не тот! Еще взрослее! Лет на десять или пятнадцать! Теперь Ойгену было не менее тридцати пяти! Бородка, морщины… Или обманывал неверный свет ущербной луны?
– Т-ты… Хаген? – озарило Монброна. Колени задрожали. – Хаген из Тронье?
– Ныне и навеки к вашим услугам, благороднейший сударь, – сквозь зубы процедило существо, одновременно являвшееся Ойгеном Реннером и древним героем. – Молчите. И глядите на колокольню… Вернее, на лестницу, ведущую к верхней площадке. Вот он!
Клубок золотистого тумана висел примерно на половине высоты и без того не особо длинной церковной колокольни. Мерцал, колебался, бесшумно плевался искорками и тонкими красноватыми молниями. Значит, таинственная напасть с берегов Рейна отправилась вслед за компанией лорда Вулси!
– Сейчас я не могу его остановить, – проговорил Хаген одними губами. – Мы можем только наблюдать. Да будет проклят Зигфрид Нидерландский, разбудивший чудовище!
– Ч-чего? – пискнул Монброн, но его снова заставили замолчать. Силой.
Послушник, отбивший положенные двенадцать ударов спускался вниз, не замечая, как за его спиной плещется золотисто-красный сгусток. Монашек добрался до последней ступеньки, отряхнул рясу и преспокойно зашагал в сторону дома для иноков.
Бестелесное золото рванулось вслед за человеком, настигло, накрыло куполом… на сей раз не было ни криков, ни стонов. Ошалевший от ужаса Монброн наблюдал лишь, как туман мгновенно просочился в рот и ноздри ничего не успевшего понять послушника, который тотчас повалился наземь, а затем…
Это напоминало взрыв артиллерийского снаряда. Тело несколько мгновений безжизненно лежало на камнях мостовой двора, после чего человека разорвало изнутри. Хрустнули кости, послышался слабый всплеск – ударила тугая волна крови. Брызги по сторонам, на много футов вокруг. Золотой туман, вроде бы ставший поярче, взмыл в небо и растворился бесследно среди звездной пыли.
Робер повалился на руки Хагена, однако тот безжалостно встряхнул молодого француза, не больно, но обидно съездил тыльной стороной ладони по щеке и утвердил на ногах.
– Идемте, сударь, посмотрим.
Робер обреченно поплелся следом. Он ничего не мог понять. Вообще ничего. Он просто подчинялся сильному.
Грудная клетка монастырского послушника была разорвана в клочья. Сердце отсутствовало. И кровь. Много крови. Еще теплой, дымящейся на весеннем ночном холодке.
Мсье Робер де Монброн окончательно сдал. Он просто потерял сознание.
Хаген покачал головой, тихо ругнулся на незнакомом двадцатому веку языке, легко подхватил Робера на руки и понес к дому для гостей.
Высоко в небесах кружилась и играла сама с собой неприметная золотая звездочка, не внесенная ни в единый астрономический реестр.
Ночь медленными шагами шла к рассвету.
В монастырской церкви внезапно погасли все свечи, будто ветром задуло.
Глава четвертая ЗАБЫТАЯ ДИНАСТИЯ
Германская империя, аббатство Св. Ремигия
29 марта 1912 года, глубокая ночь
– Я устал изумляться, Джералд, и у меня по-прежнему нет слов, чтобы выразить свое потрясение – вы это сделали!
– С вашей неоценимой помощью, отец Теодор. Без ваших любезных консультаций, клад Зигфрида навсегда остался бы лежать там, под толщей глины и песка. Доселе не понимаю, как вы смогли настолько точно определить место! Погрешность составляла не более четверти мили! Для меня это загадка из загадок, преподобный отец. Может быть, все-таки раскроете эту маленькую тайну?
– Раскрою, безусловно… Только предварительно возьму с вас слово дворянина и благородного человека, что услышанное не выйдет за пределы этой комнаты.
– Вы получили это слово, отец Теодор.
– Прекрасно. Теперь же прошу ничему не удивляться…
Отец аббат и лорд Вулси вольно расположились в креслах перед невысоким изразцовым столиком, придвинутым к восточной стене кабинета его высокопреподобия. Графинчик с дорогим, многолетней выдержки, вином, хрустальная чаша с редкими в это время года южными фруктами, креветки, французские булочки. Не скажешь, что отец Теодор держал себя в аскезе и старательно избегал греха чревоугодия.
Пожилой монах, как заметил Джералд, вообще не противился удобствам, однако во многом оставался консерватором. Освещался кабинет только свечами, хотя в аббатство недавно провели электричество, щелкали сосновые поленья в обширном камине, по стенам протянулись длинные, застекленные полки с изумительными книгами – от древних до вполне современных, наподобие сочинений господ Ницше и Эммануила Канта. Картины, непременное распятие. Рабочий стол, под портретом нынешнего Папы Римского Пия Х, завален бумагами и опять же книгами. Великолепный турецкий ковер на полу – ступни утопают в густейшем ворсе почти по щиколотку. Кабинет более походил на комнату преуспевающего банкира.
…Джералд Вулси познакомился с аббатом полтора года назад, когда путешествовал по Германии, прикидывая, где и как начать поиски сокровища Нибелунгов. Встретились на приеме у князя Рейнланд-Пфальцкого, случайно разговорились о древних рукописях, а на следующий день Джералд внезапно получил письмо с приглашением посетить аббатство Святого Ремигия.
Беседа была долгой, и, по впечатлению лорда Вулси, какой-то скользкой. Непривлекательный, но умный иезуит с лукавством профессионального инквизитора несколькими наводящими вопросами выяснил истинную цель пребывания молодого британского дворянина в Рейхе, уяснил, что милорд и его возможные компаньоны весьма богаты, а потом… Потом без лишних церемоний предложил свою помощь в поисках.
Джералд слегка опешил. Если священник увлекается древней историей, это, конечно, прекрасно – ведь целью изучения истории является не просто ознакомление с событиями прошлого, а приобретение опыта на будущее время! Но так внезапно заинтересоваться откровенной авантюрой? Истинно говоря, никому неизвестно, существовал ли в действительности клад Нибелунгов – «Песнь», в которой повествуется о кровавой круговерти, возникшей из-за сокровищ мифологического дракона, может просто-напросто оказаться фантазией неизвестного миннезингера, сочинившего эту повесть на основе древних преданий и сказок! Кроме «Песни», нет никаких веских доказательств существования клада. А если бездумно следовать «логике Шлимана», то основываясь на легендах о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола, можно смело отправляться на поиски Святого Грааля, что в начале двадцатого века будет выглядеть несколько смешно.
– Клад Нибелунгов существует, – убежденно сказал тогда аббат. – И у меня найдутся неоспоримые доказательства.
Лорд Вулси потерял дар речи. Доказательства? Какие? Откуда? Единственным разумным объяснением могло бы послужить личное свидетельство одного из непосредственных участников этой истории – в скандинавской версии «Песни» упоминается, что давший клятву не раскрывать место сокрытия клада Гуннар остался жив и прямиком заявил Атли-Этцелю, что будет держать слово…
Интересный оборот дела!
Свои секреты отец Теодор предпочел не раскрывать, мельком проронив, что объяснения последуют лишь после удачного завершения поисков. Ныне он лишь поможет добиться разрешения германского правительства на проведение изыскательских работ и укажет примерный район раскопок. От вас, господа авантюристы, требуются энергия, настойчивость, твердая вера в успех и, разумеется, деньги. Найдете клад – тогда поговорим серьезно. И еще одна немаловажная деталь: о цели разысканий никто не должен знать. Пусть это останется нашей общей тайной, договорились?
Окрыленный столь неожиданной поддержкой и твердой уверенностью необычного аббата в истинности событий «Песни», Джералд уехал в Англию, собрал старых друзей, нашел в одном из захолустных колледжей Йоркшира толкового, но бедного профессионального археолога – Уолтера Роу, – согласившегося за приличный гонорар участвовать в этом сомнительном деле, и занялся организацией похода за драконьим кладом.
Изредка поступали письма и телеграммы из Германии, от отца Теодора. Аббат интересовался, насколько быстро можно приступить к работам, когда поступят первые деньги на счет концессии, открытый в Имперском банке, а спустя несколько месяцев его высокопреподобие доложился, что необходимые документы готовы, теперь следует ехать в Берлин и регистрировать «Рейнскую глиноземную концессию», под прикрытием которой и будут производиться раскопки.
По прибытии компании Джералда в Рейнланд-Пфальц, аббат незамедлительно указал место – левый берег Рейна, десять с половиной миль к югу от Вормса. Последовали долгие недели бесплодных поисков (причем ходом раскопок отец Теодор не интересовался совершенно, даже ни разу не приехал в лагерь, посмотреть). И вот, в ночь на 26 марта 1912 года, свершилось…
Иезуит не ошибся. Клад лежал там, где и было указано. Теперь Джералд Вулси требовал законных объяснений – преподобный отец обязан сдержать прежнее обещание.
– Давайте поднимем тост за нашу общую удачу! – провозгласил аббат, разливая темно-багровое вино по серебряным стаканчикам. – И за удачу в будущем, которая, несомненно, нам очень понадобится!
– Виват! – ответил Джералд, опустошая бокал. – И все же святой отец, как?! Откуда вы знали? Именно это меня интригует в наибольшей степени.
– Я не знал, только предполагал с уверенностью пятьдесят на пятьдесят… – ответил монах, чье лицо при свечном освещении окончательно превратилось в богомерзкую рожу горгульи с крыши Нотр-Дам де Пари. – С вашего позволения, об этом после. Начнем несколько издалека. Позвольте вопрос, милорд?
– Сколько угодно.
– Что вы знаете о династии Меровингов? Тех самых, первых христианских королях Европы?
– Не особо много. Только из обычного университетского курса истории. Эту династию окружает немало откровенных выдумок и басен, но в целом… Землями Австразии, Нейстрии и Бургундии управляла разветвленная семья Меровингов, потомков Меровея, которых во Франции именуют Древними королями. Еще их называли Длинноволосыми – они, как библейский Самсон, никогда не стриглись, боясь потерять свое могущество. История утверждает: даже для своих времен они были странными людьми – более колдунами и волшебниками, нежели правителями. Якобы Меровинги умели разговаривать с животными, подчинять себе природу и жили куда дольше, нежели отпущено срока обычным смертным. Возле гор Арденн, которые здесь совсем неподалеку, они возвели капища своих богов, однако когда в земли франков пришел святой Ремигий, покровитель вашего аббатства, король Хлодвиг, внук Меровея, принял истинную веру, став защитником Церкви и любимым из ее сыновей. После его смерти, как и полагалось, державу разделили между четырьмя наследниками, но прошло всего сто лет и…
– Верно, мой дражайший лорд! – подхватил отец Теодор. – Разобщенность, вражда, войны за обладание лучшими землями. Тa еще семейка… Однако внутренние распри Меровингов нас не интересуют. Обратимся к одному из трех государств – Бургундии. Трое братьев-королей из «Песни» действительно существовали. И правили с 575 по 595 год. Не все, правда. Двое погибли – в «Песне» их настоящие имена изменены на Гунтер и Гернот. После кровавой бойни у Этцеля – таковым, как оказалось, являлся византийский император Юстин II, за которого и должна была выйти замуж красавица Кримхильда – один из братьев выжил!
– Потрясающе! – восхитился Джералд. – Значит, младший, Гизельхер, остался жив?
– Да. Он вошел в историю под именем Хильдебера II Меровинга, а умер – или что там с ним стряслось? – в 595 году, спустя четыре года после гибели братьев. Замечаете сходство имен: Хильдебер – Гизельхер?.. Произношение за тысячу лет сильно изменилось, но суть одинакова. Впрочем, это неважно. Слушайте очень внимательно. Знаменитый Хаген из Тронье был при братишках мажордомом, нечто вроде премьер-министра. Когда сестра Королей, Кримхильда по любви или по глупости выскочила замуж за повелителя Нидерландов Зигфрида и привезла в Вормс клад дракона, Хаген моментально понял, чем это грозит. Клад действительно проклят! Но об этом позже. Начались беды, неурядицы, распри, в которых были виновны Зигфрид и его сомнительное сокровище. «Песня» утверждает, будто Хаген убил Нидерландца из зависти, а я точно знаю – это была хорошо продуманная акция очищения. Тогда вера в чудеса и магию не иссякла, волшебство еще существовало, если не в натуральном виде, то в человеческих головах, в менталитете людей, понимаете? Проклятие действовало! Действовало на Бургундию через Зигфрида! Поэтому после его гибели Хаген и трое королей благоразумно утопили клад в Рейне. Именно там, где мы… вы его и обнаружили. Помните «Песню»?
Еще когда им в реку клад не был погружен, Друг другу дали клятву три короля и он, Не прикасаться к кладу, покуда жизнь их длится, И никому не открывать, где он теперь хранится…– Это очень интересно, – вежливо сказал лорд Вулси, – однако, в чем соль?
– В самом кладе. Дело в том, что в одной из вещиц, не знаю в какой точно, и сосредоточено проклятие. Которое продолжает оказывать влияние на владельцев сокровищ Фафнира. Ваш рассказ о событиях на берегу, о мертвецах с вырванными сердцами, о золотистом тумане это подтверждает со всей ясностью и непреложностью. Древность вернулась. Существуют вещи, которые не умирают. И это проклятие – страшное, великое и разрушительное оружие. Если, правда, направить его в нужную сторону и на нужных… личностей. Теперь вы меня поняли, лорд Вулси?
– Не представлял, что подобные абсурдные речи можно услышать из уст образованного священника, иерарха ордена Иисуса… – покачал головой Джералд. – Впрочем, вы занятно рассказываете. И что же дальше? Как к вам попали сведения о точном месторасположении сокровищ дракона?
– Вам знакомо такое имя – Беранже Соньер?
– Впервые слышу.
– Этот деятель обитает на юге Франции, в жутком захолустье. Деревня называется Ренн-ле-Шато, мсье Соньер тамошний священник. Двадцать лет назад, в 1891 году он решился перестроить деревенскую церковь, окончательно обветшавшую. И вообразите, один из столбов, поддерживавших алтарь, оказался полым. Внутри обнаружились деревянные тубусы с древними рукописями. Долго рассказывать, как события обстояли дальше, но сельский кюре привез документы в Париж, аббату Биелю, директору духовной семинарии Сен-Сюльпис – кстати, моему хорошему знакомому. А потом начались невероятные странности. Знаете, какое жалованье получает кюре во Франции?
– Откуда мне знать? Никогда не интересовался, – поморщился Джералд, не видевший ничего общего между деревенским падре и историей Бургундских королей.
– Ничтожное! Не более ста франков в год! Подразумевается, что священника должны обеспечивать прихожане своими подношениями. Так вот, по моим, совершенно точным сведениям, с 1892 года по прошлый, 1911 год, наш проныра-кюре потратил полмиллиарда франков![43] Пятьсот миллионов!! Представляете?
– С ума сойти, – заинтересовался лорд Вулси. – Как такое впечатляющее состояние может появиться у нищего священника?
– Документы. Документы, попавшие в руки аббата Биеля, а затем отправленные в Рим. Папская курия, если говорить искренне, платит Беранже Соньеру огромные суммы отступного. За молчание. Ясно? Молчание! Если хоть один документ будет опубликован или слухи просочатся в общество, это вызовет не просто чудовищный скандал, а переворот в общем понимании мира. Потрясение. Возможно, тотальный крах тысячелетних устоев. Смуту, какую не видели со времен Французской революции!
– Не пойму, как могут повлиять на современное цивилизованное общество бумаги, написанные многие столетия назад? И я не в состоянии логически увязать между собой деревенского священника, наши сокровища, Меровингов и сказочное проклятие не менее сказочного дракона.
– А я вам объясню. Только вы, милорд, выслушайте спокойно, без пошлых эмоций. Все, что будет сказано – чистейшая правда, готов присягнуть на Святом Писании. Теперь мы с вами в одном заговоре и деваться вам от меня некуда. Уж простите за столь громкие слова…
* * *
В комнату вломились с таким невообразимым грохотом и треском, что Тимоти подбросило с постели будто пружиной. Мигом поднялся и бдительный доктор Шпилер.
На пороге громоздился незнакомый широкоплечий мужчина с ясным взором пронзительно-голубых глаз, загорелым лицом, иссеченном мелкими морщинками и русой бородкой от уха до уха. Но не это побудило Тимоти потянуться за револьвером. Во-первых, неизвестный был облачен в одежду Ойгена, во-вторых, он держал на руках бессознательного Робера, чья темноволосая голова, болтаясь, свешивалась вниз.
– Драть вас вперехлест… – грубо начал Тимоти, щелкая курком «Смит-Вессона» и тотчас осекся. На него в упор смотрел в очередной раз повзрослевший Ойген Реннер. Уберите бородку и морщины и получите подобранного на Рейне свихнувшегося австрияка во всей природной красе. Но бороды не отращиваются за два часа, это, уж простите, неколебимый закон природы и навязчивая правда жизни.
– Феномены множатся, – первым подал голос доктор, пристально разглядывая гостей. – Тимоти, не могли бы вы вернуть пистолет на место, это не игрушка. Ойген, если ты меня понимаешь, положи мсье Монброна на постель. Что с ним?
Бородатый молча кивнул и осторожно устроил Робера на разворошенной лежанке. Шпилер немедленно подошел, посмотрел зрачки, потрогал пульс на запястье и доложился:
– Похоже, обычнейший обморок. Ойген, я жду объяснений. Что стряслось на этот раз?
Человек в одежде Реннера выдохнул, будто после тяжелой работы, осторожно присел на табурет, и непонятно сказал гулким баском:
– Ойген? Да-да, судари мои… Он там, внутри. Спит. Я отправил его спать.
– Где внутри?!! – взвился Тимоти. – Что ты несешь, урод?..
…И мгновенно получил сильнейший прямой удар кулаком в переносицу, да так, что перекувырнулся через низкую кровать и распластался на полу.
– Извольте быть обходительным, – размеренно сказал Ойген… или не Ойген? – На первый раз я прощу вам дерзость, но впредь спускать оскорбления не стану.
Тим, вытирая левой ладонью хлынувшую из носу кровь, вскочил, имея откровенно кровожадные намерения, но дорогу немедля преградил хладнокровный доктор Шпилер.
– Утихомирься, – жестко сказал немец. – Эта загадка пока не по нашему разуму. Сядь, а я приведу в чувство господина де Монброна.
Тим подышал злобно, однако послушался. Учуял, что дело пахнет жареным. Извлек из кармана висевшего на гвоздике пиджака носовой платок и принялся оттирать кровь с подбородка. Ойген преспокойно восседал рядом с койкой Робера и созерцал растерявшихся компаньонов.
Нашатырь, обнаружившийся в одном из саквояжей Шпилера, подействовал. Робер замотал головой, заругался по-французски, однако сел, непонимающе оглядел комнату, взглянул на Ойгена и неожиданно расплакался.
– Там… Опять это чудище! – всхлипывал он. – Монаха убили… А Хаген… Господи, как я хочу домой!..
– Тише-тише, успокойся, – Тимоти подсел к Роберу, потрепав его за плечо. – Кого убили? Какой Хаген? Да не хнычь ты, размазня! Доктор, дайте быстренько стакан воды!
– Ага, кажется, я начинаю догадываться, – проронил Шпилер, попутно наливая воду из стеклянного графина. Подал стаканчик Тиму и повернулся всем корпусом к русобородому: – Ты… Вы – Хаген из Тронье? Я прав?
– Так именуют меня при бургундском дворе, – несколько уклончиво ответил тот, кто именовал себя Хагеном. – К вашим услугам, сударь.
– Благодарю, – слегка поклонился доктор. – Я могу позволить себе задать несколько вопросов?
– Если они не заденут мою честь и данные клятвы.
– Прекрасно, прекрасно… Э… В каком году вы появились на свет?
– Это не тайна. В пятьсот пятьдесят четвертом по Пришествию Спасителя. Крещен в Арелате[44], в церкви Святого Петра, преподобным отцом Иосифом Массилийским.
– Какой сейчас год?
– Не знаю. Прошло очень много времени, пока я охранял Его.
– Кого именно?
– Зачем вам знать о плохом?
– Ну хорошо… Надеюсь, вы не очень расстроитесь, узнав, что прошло тысячу триста лет?
– Я подозревал.
– Но ведь человек не может прожить тринадцать веков! Как у вас получилось?
– Душа бессмертна. А тело… Мне позволили взять нынешнее, до срока, пока проклятие не избудется.
– Кто позволил?
– Вам не нужно знать.
– Ладно, оставим. Скажите, а где тот молодой человек, Ойген Реннер? Вы – это он?
– Нет. Я – это я. Мальчишка сейчас во мне. – Хаген положил ладонь на грудь, словно указывая нынешнее местонахождение Ойгена. – Он пока спит.
– Да что он несет? – яростно воскликнул Тимоти. – Это же… Чума на мою голову!
– Замолчите, господин О’Донован, – небрежно бросил доктор, будто отмахиваясь от назойливой мухи. – И не встревайте, пока вас не попросят. Случай до невероятия интересный. Ничего подобного в мировой истории медицины доселе не отмечалось. Одно тело – две души… И это не вульгарное раздвоение личности, это действительно… Хаген? Хаген, что с вами?
Вернувшийся из глубочайшего омута времени человек захрипел, повалился набок, вскрикнул… Доктор, выматерившись так, что позавидовали бы самые запойные гамбургские докеры, отскочил и замер, наблюдая, как начало изменяться тело. Исчезала борода, она словно бы росла наоборот, внутрь подбородка; разглаживалась сеточка морщин вокруг глаз, кожа становилась гладкой и ровной, снова проступил белый шрам на скуле, в виде звездочки о трех лучах. Минуту спустя тело Ойгена Реннера вернулось к исходному состоянию – он не возвратил свои восемнадцать, но стал таким же, каким был недавним вечером. Сильный крепкий парень лет двадцати пяти. Все-таки влияние обитавшей в Ойгене души древнего героя изрядно сказывалось на внешнем облике. В сознание он так и не пришел, хотя Шпилер вновь употребил непременный нашатырь.
Монброн и Тимоти наблюдали за происходящим, затаив дыхание и не смея пошевелиться. Робер даже перестал всхлипывать.
– Кажется, мы попали в легенду, – наконец изрек доктор Шпилер и тяжко вздохнул.
– Не попали, а влипли. – уточнил прагматичный Тим. – И не в легенду, а в историю. Робер, утри сопли и рассказывай, что с тобой приключилось. Коротко и четко. Снова заревешь – врежу!
Монброн рассказал. Про светящийся шарик тумана, про жутковатую смерть послушника, про Хагена. Собственно, чего тут было рассказывать?
– Тимоти, давай-ка переложим нашего… э… Хагена на постель, – сказал доктор. – Уверен, утром он сам проснется. А засим прогуляемся во двор, проверим истинность повествования достопочтенного мсье Монброна.
– Не оставляйте меня одного! – со слезами на глазах взмолился Робер. – Честное слово, я боюсь! И вообще туда идти опасно! Вдруг Оно нападет на вас? Прекрасно, будет пара новых трупов без сердец! Идите!
– Ничего подобного, – с непонятной уверенностью сказал Шпилер, поправляя подушку под головой Ойгена. Тимоти с готовностью одевался. – Пожелай это… будем называть его «Нечто», расправиться с нами, оно давно бы это проделало. Имелась масса возможностей. На берегу, в аббатстве. Существо не нападает на нас, хотя, казалось бы, мы первейшие кандидаты на обретение проклятия Фафнира. Загадка, право. И мы этим воспользуемся. Поглядим на Нечто вблизи, если, конечно, оно не отправилось искать жертвы за стенами аббатства.
– А как же я? – снова вскричал до смерти испуганный Робер. – Я пойду с вами!
– Не пойдешь, – отрезал Тим. – Док, дайте малышу свой волшебный порошочек. От которого спят и видят красивые сны.
Шпилер согласно моргнул, полез в саквояж и едва не насильно скормил Монброну новую дозу опийного порошка. Тот почти мгновенно осоловел.
– Знаете, док, – заметил Тимоти, швыряя револьвер в кобуру. – Если эта поганая штуковина сюда заберется, Ойген наверняка защитит нашего Монбрончика… Так мне кажется.
– Не исключено, – согласился Шпилер. – Нам следует немедленно отыскать лорда Вулси, мистера Роу и аббата. Мы обязаны им рассказать. Это уже не просто чертовщина, попомни мои слова, Тимоти. Это гораздо хуже.
Ночь вошла в самую темную свою половину, когда заходит луна, а рассвет пока не нарождается. Небо, конечно, звездное, только далеко на западе едва светятся перистые облака, однако зрению человека без помощи фонаря сейчас невозможно разобрать даже валяющийся посреди дороги валун. Этот факт и учел мистер О’Донован, прихватив новейшее американское изобретение – карманный электрический фонарик, работающий на химической реакции кислоты со щелочью.
Узкий лучик пошарил по обширному монастырскому двору. Тим тотчас схватил доктора за рукав.
– Мистер Шпилер, слышите? В конюшне лошади беспокоятся! Значит, тварь рядышком.
– Да, я знаю, – шепотом ответил доктор, вслушиваясь в тихое хрипение и стоны лошадей. – Животные гораздо острее чувствуют присутствие… того, что обычно называется нечистой силой. Извини, Тим, но мне кажется, будто наше Нечто не совсем нечистая сила.
– Это как так?
– Он было рождено еще до появления христианства. Вероятно, это некий… э… реликт языческой эпохи. Ему решительно плевать на святую воду или молитвы. Оно просто не знает и не понимает, что это такое. Я доходчиво выражаюсь?
– Угу. Глядите, вот и мертвяк, о котором говорил Робер. Точно, опять разорван.
– Да, разорван изнутри, а не снаружи, как мы сначала думали… Посвети фонариком. Любопытно, зачем Нечто забирает сердца людей?
– Может, жрет?
– Нет, здесь другая причина. Нам пока неясная. А самое плохое в том, что мы не представляем, как бороться с напастью. Хаген наверняка знает, однако расспросить его в скором времени не получится. Идем дальше. Где дормиторий, куда отнесли сокровища?
– Вон тот домище, за церковью. Осторожно, док, не споткнитесь.
– Спасибо, Тим.
Дверь в подвал отыскали не сразу. На стук никто не отозвался. Значит, Джералд и святой отец вкупе с археологом ушли в главное здание, где находились покои аббата и комнаты для гостей. Интересно, почему никто не встретился по дороге и ученая троица не подняла шум, увидев мертвого монаха, валяющегося посреди двора?
– Окошко горит, – Тимоти ткнул пальцем на обиталище его высокопреподобия. – Наверняка яйцеголовые там, вино трескают на радостях.
– Ох, Тимоти, ваш английский язык совсем не похож на то наречие, которое я изучал в Гейдельберге. В Америке все так выражаются?
О’Донован прыснул со смеху:
– Я, между прочим, в Далласе считаюсь парнем культурным. В Англии учился, не в Гарварде каком-то. Двинулись, док. Накроем их с поличным и порадуем новостями.
Быстрым, немного нервным, шагом отправились обратно. Круглое пятно электрического света скользило по изъеденным временем и дождями каменным плитам, покрывавшим двор.
– А ну, назад! – Тим бесцеремонно ухватил доктора за шиворот и толкнул в чернющую тень ниши в стене храма. Фонарик погас. – Гляньте, вот и наш дружок. Скучает, наверное, без человеческого общества. С-сволочь…
Нечто вполне непринужденно порхало неподалеку от запертых ворот монастыря примерно на высоте человеческого роста. Золотистый сгусток теперь не напоминал шарик или хвост кометы, а постоянно принимал самые разнообразные вычурные формы. И оно разговаривало. Как обычно, само с собой.
Звучал благородный, медленный шепот, будто седовласый философ решил вечером, у камелька, повторить ученые тезисы, пришедшие в голову за минувший день. Никакой угрозы, одно спокойствие, обстоятельность и тысячелетняя мудрость, совокупно выраженные в сплетении шипяще-гортанных звуков, складывающихся в обстоятельно-неторопливую, уверенную речь.
– И все-таки, что же оно такое? – непроизвольно прошептал доктор, притискиваемый сильной рукой Тима к бугристой стене. – Слово «проклятие» чересчур расплывчато… Проклятие нематериально, понимаешь, Тимоти? Это просто произнесенное слово. А эта вещь имеет сущность. Непонятную, загадочную, опасную, но все же сущность!
Упомянутая сущность вдруг замерла, будто прислушиваясь, и, безошибочно определив направление, медленно поплыла к церкви.
– Эх, накликали, док! – выдохнул Тим. – Похоже, каюк. А мне моего сердца жалко!
– Может, не заметит?
– Уже заметило!
Револьвер в руке техасца угрожающе клацнул.
Оно повисло в пяти шагах от ниши, в которой скрывались двое людей. Раздулось почти вдвое, обрело лучики в виде темно-красных тоненьких молний и наконец-то заткнулось. Отсутствие перешептывания доктор принял за дурной знак и быстро произнес про себя: «Слово Божие и Лютера учение не потерпят никогда крушения… Отче наш, сущий на небесах…»
Тимоти, как ирландец-католик, сделал нечто похожее: быстро перекрестил бестелесную тварь правой ладонью, в которой был зажат револьвер.
Никакой реакции. Нечто явно не понимало, что и зачем делают смертные.
И вдруг оно начало обретать форму. Сияние померкло, искры погасли, золотой туман опустился на гранитные плиты, начал темнеть и облекаться темной плотью.
Вскоре перед доктором Шпилером и Тимоти стояло некое существо крайне невысокого роста, фигурой отдаленно напоминавшее человека.
– Пресвятая Дева… – только и выдохнул американец. – Док, он хочет говорить! Пусть мне отрежут руку, но он хочет говорить с нами!
– Фонарик! – шикнул доктор. – Посвети! Невероятно!
Воистину невероятно. В слабом свете фонарика обозначился силуэт твари, высотой едва достигающей обычному человеку пояса. О таком можно сказать: «поперек себя шире». Нет, оно было не толстое, а именно широкое. Ширина плеч вполне соотносилась с ростом существа – низенький, фантастически коренастый, в темно-зеленой одежде, с густой черной бородищей до пупа, в руках тяжеленный двулезвийный топор-лабрис, на седоватых волосах невообразимый колпак, украшенный неведомым золотым символом, – пылающий древнескандинавский корабль-дракар. Глазки маленькие, глубоко запавшие и холодные-холодные, как две светло-голубые льдинки.
Невзирая на лилипутский рост, существо выглядело не просто сильным, а именно могучим. И очень чужим. Чужеродным нашему миру. Пришедшим из далей, о которых не ведает ни единое человеческое существо.
– Эк хейтир Альбрих-двергр! – низким басом сообщила тварь. – Хверр мер и моти? Гюлль ок сильбр Фафнири эй ми![45]
– Это он о чем? – заикнулся Тимоти.
– Не знаю… – вздрогнул доктор. – Какой-то древнегерманский язык. Он чего-то от нас хочет…
– Знаю, чего именно! – шикнул Тим. Техасец мгновенным движением вскинул револьвер и аккуратно всадил все шесть пуль в существо, стоящее перед ним. Полетели клочки зеленой одежды, брызнули капельки темной, почти черной крови, но карлик не пошатнулся. В необъятной груди зияли кровоточащие рваные дыры, но он остался неколебим, будто скала.
Опустил топор навершием к земле. Низко молвил:
– Скаль Фафнири тета гримлига гьялга[46]…
И мгновенно пропал, заместившись облачком золотого тумана. Оно взмыло вверх, незаметно растворившись в звездно-черном небе.
– Он испугался, – неуклюже пытаясь бодриться, пошутил Тимоти, перезаряжая барабан револьвера. – Док, что это было?
– Не знаю… – Шпилер, пытаясь не свалиться с ног, облокотился спиной о древние храмовые стены. – Я уловил в речи существа только одно знакомое слово: «Фафнир». Проклятущий дракон каким-то невероятным образом преследует нас. Через тысячелетия. Боже, я всегда пытался быть материалистом, даже сочинения господина Энгельса читал…
– Идем домой, к Джералду, – похоже, происшествие с бородатым карликом Альбрихом не произвело на техасца особого впечатления. – Это уже не шутки. И не конкуренты из Айовы или Небраски. Теперь с нами конкурирует кое-кто посерьезнее живых и загребущих ребят, намеревающихся прибрать к рукам наше золото. И нам придется бороться с этим. Кто как хочет, а заработанного своим трудом я никому не отдам. Бодрее, док. Мы живы и здоровы, а это главное.
Живы были не все. В коридоре, ведущем к гостевым комнатам, Тимоти и доктор Шпилер нашли мертвеца.
Уолтера Роу.
Под лопаткой археолога глубоко сидело тяжелое навершие копья. Острие, входившее в число драгоценных рейнских находок. Длинное, с полторы ладони, покрытое полустершейся позолотой, треугольное оконечье.
Лезвие вошло точно в то место, где на спине мистера Роу находилось коричневое родимое пятно в виде древесного листа.
* * *
Преподобный аббат, оставив Джералда размышлять над непонятными и несколько угрожающими словами о некоем «заговоре», отошел к книжным полкам, сдвинул в сторону несколько громадных фолиантов, пошарил по стенной панели и, когда тайник раскрылся, извлек на свет солидную папку черной кожи на застежках.
Принес, положил на стол. Аккуратно щелкнул замочками, раскрыл. Лорд Вулси, невольно заинтересовавшись, вытянул шею.
Внутри находились исписанные латиницей темные, обтрепанные по краям пергаментные листы, переложенные тончайшей вощеной папиросной бумагой. Выглядели рукописи представительно и древне.
– Документы Беранже Соньера, – с невероятной горделивостью провозгласил отец Теодор. – Сорок семь пергаментов, способных перевернуть мир. Величайшая тайна как Римско-католической церкви так и династии Меровингов. Изволите взглянуть, милорд?
– Если это такой уж невероятный секрет, то как бумаги попали к вам, любопытно? – проворчал Джералд, принимая папку из рук аббата. – Насколько я могу разобрать, написано на латыни. Вульгата, правильно?
– Именно, – отец Теодор осклабился в бульдожьей улыбке. – Некоторые документы на латыни, часть – на готском.
– Готском? – вздернул брови лорд Вулси. – На языке древних германцев никто не разговаривает уже полторы тысячи лет! Согласен, язык сохранился благодаря епископу Ульфиле, переведшему Евангелие на родное наречие, но взяться за расшифровку манускриптов могут только опытные и знающие палеографы.
– У нас, – аббат подчеркнул голосом эти слова, – найдутся прекрасные специалисты в области палеографии. Почему вы не спрашиваете, о чем повествуют сии загадочные строки?
– И о чем же?
– Летопись. Достаточно подробная летопись последних Меровингов. К сему же некоторые, весьма предосудительные с точки зрения Церкви, семейные предания. Несколько отрывков из Библии, в частности рассказ евангелиста Иоанна о приходе Христа в Вифанию, к сестре Лазаря и притча о сорванных в субботу колосьях. Добавим переписанные, однако весьма достоверные, воспоминания некоего Хильдебера, короля Бургундии.
– Гизельхера? – Джералд едва не поперхнулся собственной слюной. – Младшего из трех братьев-королей, владевших кладом?
– Именно, милорд. Вот и ответ на терзавшие вас вопросы. Хильдебер нарушил клятву и оставил потомкам краткое изложение истории с Зигфридом Нидерландским и кладом Фафнира. В своем видении, понятно. И эта точка зрения разнится с мнением автора «Песни о Нибелунгах». Впрочем, это малозначащие детали. Он точно указал, где и при каких обстоятельствах мажордом Хаген спрятал сокровища. Процитировать?
У лорда Вулси загорелись глаза. Вот, оказывается, как обстоит дело! Неприятно одно: аббат безо всяких угрызений совести использовал компанию молодых романтиков в своих, пока неясных, целях.
Отец Теодор вынул один из пергаментов, порылся в складках широкого одеяния, извлек пенсне, водрузил его на картофелеобразный нос, вчитался и начал медленно переводить с латинского:
– «Верный слуга наш Хаген, братья наши Гуннар с Геберихом…» – его высокопреподобие взглянул на Джералда поверх стекол пенсне и пояснил: – Это настоящие имена Гунтера и Гернота, старших. Слушайте дальше: «…с Геберихом и я с ними, слуга Господень Хильдебер, правнук славнейшего Хлодвига, тем порешили: удалить из престольного бурга нашего Вормса диаволово семя и сокрыть его от людей в водах Рейна, там, где омут Вотана. Пускай же древнепочитаемые духи сами хранят проклятие от широкого мира, и да будет по нашему решению, христианских владык Бургундии. Хаген же, достославный мажордом наш, вызвался, поклявшись на алтаре, вечно охранять злобного Духа с мечом и щитом, освященных в сем же храме…» Вот и все. Точное указание на нахождение клада в наличии, остальное – дело логического осмысления и недолгих поисков по архивам.
– Два вопроса! – поднял палец к потолку лорд Вулси. – Я согласен, что топоним «омут Вотана» можно было отыскать в старинных рукописях или церковных хрониках и вычислить его точное местонахождение. Так? – Монах кивнул, а Джералд продолжил: – Но что значит решение Хагена «вечно охранять духа»? Не понимаю.
– Тогда не изжилось множество языческих традиций, – развел руками отец Теодор. – Сикамбры были христианами более номинально, нежели всерьез – сами слышали, они доверили проклятие под охрану Вотана-Одина, а следовательно верили, что древний языческий бог сможет защитить от злого духа, заключенного в сокровищах. Видимо, Хаген совершил ритуальное самоубийство и его похоронили в реке там же, где спрятали клад. Простое объяснение, не правда ли?
– Хаген… – у Джералда глаза на лоб полезли. – Теперь ясно!
– И что же вам ясно?
– Неважно. Вернемся к делу. Простите, преподобный, если я вас обижу, но мне кажется, что вы просто-напросто меня использовали, ничего не объясняя, только указав на клад. Мне это обидно. Объяснитесь.
– Уже полчаса объясняюсь, – скривился отец Теодор. – Неужели вам доселе не пришло в голову, что охота за сокровищами Нибелунгов была организована не просто ради археологического интереса? Клад принадлежит Меровингам, и мы обязаны вернуть его истинным владельцам.
– Но они же вымерли! Династия погибла! О чем вы говорите, преподобный отец? Я окончательно запутался.
– Что ж, начну опять же издалека. Последний великий король из династии Меровингов, Дагобер Второй, женился в 676 году на принцессе из рода вестготов, Гизелле из Разеса или Редэ – это древнее графство на юге Франции, от Тулузы миль тридцать-сорок вверх по реке Арьеж, через горы. Гизелла родила ему долгожданного сына, которого назвали Сигиберт, а сам Дагобер оказался неплохим правителем, хотя, может, излишне суровым. На первое место Дагобер ставил дела своего королевства, заботы Церкви его не интересовали. Он нарочно злил Римский престол – повышал налоги с монастырей, не допускал в страну проповедников, частенько вспоминал старых богов. Словно проверял, когда Церкви надоест прощать подобные выходки и его призовут к ответу… Через три года Дагобера, последнего по настоящему великого короля из рода Меровингов, не стало. Его убили на охоте по приказу его собственного мажордома д’Эристаля, и в тот же день истребили всю королевскую семью, жившую в крепости Стенэ – это в Арденнах, совсем недалеко отсюда, миль пятьдесят к северо-западу.
Отец Теодор перевел дыхание, отхлебнул немного вина и продолжил:
– Есть довольно точные свидетельства, что старшей дочери Дагобера удалось бежать из Стенэ вместе с преданными ей людьми и младшим сводным братом. Этот отряд пересек почти всю Францию и укрылся на родине королевы Гизеллы, в Разесе, как раз там, где ныне проживает упомянутый Беранже Соньер. Теперь понимаете, откуда в Ренн-ле-Шато появились летописи Меровингов? Дети Дагобера просто-напросто вывезли часть королевского архива, а когда стало совсем плохо, спрятали его в алтаре храма. Вам неинтересно, милорд?
– Отчего же, интересно, – вздохнул Джералд. – Но при чем здесь…
– Да при том! – рявкнул аббат. – Меровингов свергли незаконно! Хлодвиг заключил с Церковью вечный договор, а Церковь его предала – когда Меровинги стали не нужны, с согласия и благословения Рима от них избавились. Каролинги, Капетинги, Валуа, Бурбоны, да и все ныне правящие королевские и императорские дома в Европе – узурпаторы! Вы не читали этих документов в полном объеме, – отец Теодор метнул огненный взгляд на папку с пергаментами, – и не знаете самого главного! Да, надеюсь, и не узнаете никогда – слишком опасная тайна! Но я клянусь, у потомков Хлодвига права на власть не только законные, но и… И божественные! Вот так.
– Значит, потомки Дагобера выжили? И существуют в двадцатом веке? – поинтересовался лорд Вулси.
– Именно. Тогда, в конце первого тысячелетия, Меровинги обосновались в Разесе, став графами де Редэ. Приняли новое имя – Плантар, сиречь «буйно расцветший побег». Через династические браки добились титула герцогов Булонских. Самые знаменитые из них – Готфрид Булонский, тот самый, что взял Иерусалим во времена первого крестового похода, и его родной брат, первый король Иерусалимского королевства крестоносцев – Балдуин. Тогда они частично вернули власть… И создали организацию, тайную, разумеется. Цель – возвращение власти Меровингам. Им законно принадлежит трон Германии, ныне занятый безродными Гогенцоллернами, трон Франции, утерянный выродившимися Бурбонами во времена Революции, трон Англии, который ныне получили вылезшие из грязной канавы Готторпские князьки, трон Италии, засиженный этим напыщенным недоумком Виктором-Эммануилом…
– Мне кажется, святой отец, что вы несколько утомились. – прохладно сказал Джералд. – Вам стоит отдохнуть.
– Нет, я вполне здоров. Тише! – преподобный аббат прислушался и непонимающе взглянул на Вулси. – Кажется, выстрелы? Во дворе?
– Разве? Простите, но я не обратил внимания.
– Наверное, ослышался… Продолжим. Вы, милорд, столкнувшись с неведомым и непознанным, сразу отказываетесь в это поверить. «Если я чего-то не знаю, значит, этого не существует…» – аббат сокрушенно покачал головой. – Существует, еще как. Сионский Приорат, созданный Готфридом Булонским, пронес идею возрождения династии через полное тысячелетие. Мы копили силы, деньги, влияние… И вот – час настает. Скоро начнется война. Большая Европейская война, которую мы, собственно, и провоцируем, подталкивая державы к ссоре. Еще год, два, попомните… Схватка начнется в 1914 или 1915 годах, готов душу заложить. Мы поддерживаем социалистов, способных пошатнуть прогнившие столпы старых держав, даем деньги террористам, подтачиваем устои веры…
– И это говорит иезуит! – поразился милорд. – Вы просто безумец! Чем вам Церковь-то не угодила?
– Официальный Рим даже не хочет вспоминать о нарушении слова, данного Хлодвигу. После войны, когда вернутся древние короли, когда Европа станет единым государством, от Кёнигсберга до Лиссабона, мы перетряхнем и Ватикан. По меньшей мере, заставим извиниться и признать древнюю ошибку.
– Хорошо, хорошо, согласен, – лорд Вулси неожиданно понял, что имеет дело с натуральнейшим душевнобольным. – А клад-то вам зачем понадобился? Как символ?
– И как оружие. Проклятие Фафнира – это не пушки, не винтовки и не дредноуты. Это реально существующая мистическая сила, способная заставить бояться нас. В кладе заключено нечто… неизвестное современному человечеству. Хильдебер не рассказывает в летописи, в чем истинная суть проклятия, но мы знаем насколько оно действенно и разрушительно. Если потребуется – Приорат обрушит его на головы неспособных покориться новому порядку.
– Вы умеете управлять проклятием? Но как?
– Нет, пока Сионский Приорат не знает, как обуздать демона. Однако мы обязательно узнаем. Собственно, это и не демон вовсе – вероятно, некая магнетическая субстанция, наподобие шаровой молнии. Отмечу особо: разумная субстанция. Пока чудовище только просыпается, наслаждается мелкими шалостями, которые вы наблюдали… Копит силу, чтобы вырваться на свободу. Полагаю, эдакая сложная эзотерика вам малоинтересна.
Аббат умолк на минуту, а потом хитро подмигнул, сказав:
– Кстати, мое участие в Ордене Иисуса – только лишь видимость. По убеждениям я не иезуит, я стою на древнем фундаменте Приората, основанного Готфридом, наследником Хлодвига. Зато черная сутана Ордена дает возможность получить ценнейшие сведения… Вот и бумаги Беранже Соньера оказались в моей библиотеке благодаря обширным и дружеским связям в Церкви. Попади манускрипты в излишне фанатичные или неосторожные руки, их бы уничтожили незамедлительно. Слишком уж горячий огонь пылает на этих пергаментах. Вы мне верите?
– Верить? – чуть более напряженно, нежели следовало, усмехнулся Джералд. – Всегда существовало множество слухов о неких тайных и исключительно могущественных организациях. Тамплиеры, розенкрейцеры, франкмасоны… А на поверку все оказывалось чепухой. Однако историю вы рассказали презанятнейшую – эдакий секретный орден, существующий тысячу лет; заговор, опутавший если не весь мир, то уж Европу точно. Позволите несколько возражений?
Аббат картинно вздернул густые брови и наклонил голову.
– Если булонцы, Лотаринги, Плантары и прочая орда наследников Хлодвига действительно имели все права на престол, то отчего же близкие и дальние родственники «первых королей» хлопали, pardon, ушами вплоть до 1912 года? Неужели раньше ничего не выходило? За десять веков? Простите, но такое утверждение меня смешит. Далее. Если Сионский Приорат располагает огромными средствами, то почему вы прибегли к нашей помощи в разыскании «мистического оружия» в виде проклятия Фафнира?
– Чтобы не привлекать к себе внимания, – спокойно ответил отец Теодор. – Даже если бы сведения об этой затее просочились в газеты, то все выглядело бы как личная инициатива шайки молодых искателей приключений. А насчет десяти веков… Попытки были, и не всегда неудачные. Английская династия Плантагенетов, царствовавшая с 1113 по 1377 год, если говорить строго – Меровинги, ведущие прямое наследное родословие через Плантаров и Плантавелей. Заметили сходство имен? А Ричард Львиное Сердце – ваш национальный герой – самый настоящий потомок Хлодвига и по отцу, и по матери, великой герцогине Аквитанской Элеоноре де Пуату. Другой пример. Герцоги Лотарингские – помните Гизов? – едва не отобрали трон у Валуа, но Генрих III Французский нанес удар первым, почти полностью вырезав семейство Лотарингов.
– Забавно. И это все?
– Отнюдь. К идее всеобъемлющего заговора Приорат пришел лет пятьдесят назад, мы выжидали подходящего политического момента, чтобы начать смуту – и вот он, как на ладони. Созданы военные союзы крупнейших держав, Антанта косо смотрит на Германию и Австро-Венгрию, споры из-за колоний, трудности на Балканах, Япония жаждет расширить империю за счет малонаселенных территорий России и Китая; русский царь не прочь вернуть Константинополь и проливы, что означает войну с Турцией. Перечислять можно до бесконечности… Достаточно единственной искры, чтобы пожар разгорелся. И кресалом по кремню ударим мы. Остальное нетрудно. Война всегда приносит нестабильность, смуту. А возникшую смуту достаточно направить в нужное русло, дать толпе необходимых вождей и… И все. Европа наша.
– Что же вы требуете от меня? Отдать вам клад? И забыть об этой истории? А мои компаньоны? От них не откупишься, денег хватает у каждого, они жаждут славы. И не откажутся от нее ради призрачного и несколько абсурдного счастья видеть на престолах Европы представителей забытой династии.
– Присоединяйтесь к нам, – запросто сказал аббат. – Высших должностей в Приорате вы, естественно, не получите, однако со временем… Знаете, как притягательна власть? К тому же у вас перед Сионским Приоратом имеются несомненные заслуги – сокровище Меровингов. Драгоценности Хильдебера и Хагена вернули вы.
– Надо давать страшные клятвы на крови, проходить обряд посвящения? – откровенно рассмеялся Джералд. – Фи, ваше высокопреподобие, эта шутка перестала быть забавной.
– А это вовсе и не шутка, – вдруг помрачнел отец Теодор и хищно подался вперед. – Это правда. Настоящая. Вы сейчас услышали тайну, которую люди хранили почти десять столетий. И не представляете, с какой мощной и разветвленной организацией столкнулись. Итак, ваше решение?
– Решение простое, – ответил Джералд. – Пойду спать. Завтра надо ехать в город, выуживать паспорта у полицейских. Спокойной ночи, отец Теодор. Благодарю за интереснейшее повествование.
– Сидеть, – тихо и очень угрожающе рыкнул аббат, когда лорд Вулси сделал движение подняться с кресла. – Или вы с нами, или никто из вас не выйдет завтра из аббатства.
Джералд замер. Самые страшные и реальные угрозы произносятся именно таким, спокойным и бесстрастным тоном. Только слабые и неуверенные в себе люди кричат и потрясают руками.
«Он хочет забрать драгоценности себе, – мгновенно понял Джералд. – Какой там Сионский Приорат – бред и выдумки! Дело обстоит гораздо проще и вульгарнее. Вот негодяй! Как прикажете себя вести в подобной ситуации?»
– Давайте договоримся миром, – неторопливо проговорил англичанин. – Если вам нужны сокровища, забирайте половину и на том расстанемся. Не ожидал, признаться…
Аббат, не меняя выражения жабьего лица, коснулся колокольчика, стоявшего у края стола.
Три монаха, высоких и широкоплечих, явились на зов тотчас. Один остался у двери, два других быстро переместились по комнате, остановившись за спинкой кресла лорда Вулси. Джералд учуял легкий запах хлороформа. Этого еще не хватало! У благочестивой братии, оказывается, опасные намерения!
– Я никогда не предлагаю дважды, – с расстановкой сказал отец Теодор, поглядывая куда-то в сторону от незадачливого гостя. – Но для вас сделаю исключение. Вы согласны отправиться по пути, который я вам предложил?
Джералд вспомнил несколько самых вычурных техасских идиом, которыми обычно злоупотреблял невоспитанный Тимоти, и громко угостил ими господина аббата. Подействовало. Его высокопреподобие кашлянул и легонько кивнул своим головорезам со словами:
– В колодец… Остальных тоже. И быстро!
Лорд Вулси рванулся вперед, но его сразу сграбастали за плечи сзади, бросили в кресло, и рука одного из святых братьев прижала к лицу англичанина воняющую хлороформом тряпицу. Джералд попробовал извернуться, на несколько мгновений сбросил ладонь неприятеля, повалил набок кресло, но тотчас получил сильнейший удар носком сапога под грудину. Дыхание перехватило, боль была такая, что захотелось немедленно умереть, но…
Последнее, что успел прохрипеть Джералд, краем глаза заметив в дверном проеме знакомый силуэт, было:
– Стреляй! Стреляй…
И сознание милорда помрачилось.
* * *
Тимоти больше ничего не оставалось делать. Когда ты видишь, как мрачные и малопривлекательные святые братья с усердием пинают твоего друга, а третий монашек, стоящий по правую руку, выхватывает нечто крайне похожее на пистолет системы Маузера, срабатывает впитавшийся в кровь рефлекс.
А всего-то: решили заглянуть в кабинет преподобного отца и сообщить, что неизвестное чудище вовсю разгуливает по монастырю и безобразничает, как может, а один из концессионеров валяется в луже собственной крови в коридоре этажом ниже.
Тим не успел бы – монах со здоровенным «Маузером» опережал его на доли секунды. Спасибо доктору Шпилеру, свечек на тысячу долларов придется ставить! Доктор почти незаметным движением выбросил вперед правую руку, оконечье трости красного дерева задело ладонь черноризного стрелка и тяжелая пуля ушла в деревянную стенную панель, расщепив ее до пола.
Отныне Тимоти не церемонился – выстрел прямо в лицо, моментально превратившееся в жуткую кашу из крови и мелких косточек; ударом пули монаха отбрасывает к окну, он заваливается мешком и более не дергается. Два раза по два выстрела в остальных черных – как и положено, чуть ниже и правее грудной кости, там печень, крупные жилы… Папаша, отвоевав свое в Гражданскую войну на стороне конфедератов, утверждал, будто здесь одно из самых уязвимых мест и пулевая рана в печень смертельна на все существующие в природе проценты. Прав был старый Дугал О’Донован – оба монаха запнулись на полушаге, отшатнулись на спины и черными дроздами рухнули на дорогой ковер. Ни один даже не пикнул.
– Сиди, сука! – страшно заорал Тим, увидев движение со стороны его высокопреподобной сволочи. – Сидеть, сказал! Док, свяжите его!
– Чем?! – поразился слегка ошалевший от столь бурно развивающихся событий Шпилер.
– Снимите пояс с брюк! Ах, твари, а? Подумать только! Док, да вяжите же его! Руки, руки! Учти, батюшка, у меня в барабане последний патрон, и если шевельнешься – всажу в горло! А это больно и обидно. Усек?
По виду аббата, запястья которого начал неумело скручивать доктор, стало видно, что он усек. Лицо растерянное, однако не испуганное.
Тим присел рядом с застонавшим милордом и перевернул его на спину. Веки Джералда поднялись, явив слегка затуманенный взор каре-зеленых глаз.
– Джерри, ты как? Живой? Поднимайся! – Тимоти метнулся к столу, ухватил левой рукой графин с остатками вина и сунул его в дрожащие руки побитого милорда. – Выпей. До дна.
Джералд, будь он хоть трижды милордом, по-матросски выхлебал красный мускат из горлышка, оперся на руку Тимоти, встал и сразу опустился в креслице, предусмотрительно поставленное американцем на место. В голове было слегка мутно, однако лорд Вулси не успел вдохнуть достаточно паров хлороформа, чтобы ничего не соображать.
Связанный аббат гробово молчал, глядя в сторону окна. Его уродливая физиономия не выражала никаких эмоций.
Тимоти, полушепотом костеря «безруких докторишек», сорвал со шторы длинный скрученный шнур и начал покрепче приматывать отца Теодора к креслу. Шпилер, верный своей профессии, обошел тела трех слуг его высокопреподобия и только качал головой. Мертвы. Ворс цветного турецкого ковра впитывал темно-багровую кровь.
Отдышавшись, лорд Вулси требовательно взглянул на аббата.
– Сколько еще людей в монастыре? Отвечайте, святой отец, вы не в том положении, чтобы хранить философское безмолвие.
– Двое моих телохранителей в подвале, с сокровищами… – преспокойно ответил отец Теодор.
– Были, – отозвался Тимоти. – Их, наверняка, сожрала тварь. Мы стучались, никто не ответил. Свет не горит. Дальше?
– Еще шестеро монахов, не имеющих никакого отношения к нашему делу, в кельях. Там же три послушника. Главное здание, первый этаж, направо. Трое конюхов в странноприимном доме. Все.
– Небогатое хозяйство, – фыркнул Тимоти. – Джералд, что делаем?
Лорд Вулси подумал и, вспомнив противозаконные деяния славного предка-тезки времен Елизаветы Великой, приказал:
– Берем монастырь на абордаж. Всех согнать в одно место, запереть. Разрешаю стрелять в воздух и пугать здешних обитателей всеми имеющимися средствами. Только осторожнее, сейчас ночь, проклятие Фафнира действует…
– Да уж, видели, – выдохнул доктор Шпилер. – Вовсю действует. Нечто даже с нами соизволило побеседовать, только я не понял ни слова. На нас чудовище отчего-то не нападает.
– Вот как? Интересно… Тим, поднимай остальных. Мистера Роу отправь в дормиторий, пусть укладывает драгоценности. На рассвете мы уезжаем.
– Нет больше мистера Роу. Убит. Мы нашли тело возле наших комнат.
– Что-о?? – Джералд приоткрыл рот и очень нехорошо посмотрел на отца Теодора. – Значит, ваше высокопреподобие изначально не изволили шутить? Тим, дай мне пистолет!
– Если ваш коллега умер, в этом нет моей вины, – размеренно, безо всякого трепета, ответил аббат. – Я ничего подобного не приказывал, а самодеятельность со стороны моих… моих подчиненных исключена. Возможно, проклятие?
– Какое проклятие?!! – в полный голос заорал взбешенный Тимоти, размахивая револьвером. – Никакое проклятие не может всадить в спину человека копейный наконечник! Ну, дерьмо собачье, тебе и за это ответить придется….
– Тим, уймись, – поднял голос милорд. – Я посмотрю сам. Итак, план прежний – поднимаем «Веселого Роджера», аббатство – на абордаж. А с преподобным отцом ничего до утра не произойдет, если он посидит в одиночестве. Тимоти, ты его крепко привязал?
– Обижаешь…
– Отлично. Идем пиратствовать. Монброна не будить, слишком нервный, еще не выдержит столь злодейского покушения на Святую мать Церковь. Добрых сновидений, отец Теодор.
Джералд вдруг запнулся на пороге, оглянулся, прошел к столику, взял в руки папку с манускриптами, тщательно застегнул на все замочки и обратился к аббату:
– По праву победителя, я могу взять виру. Полагаю, документы кюре Беранже Соньера принесут больше пользы в моих руках, нежели в ваших. И скажите спасибо за то, что остались живы в этой отвратительной переделке, спровоцированной отнюдь не мною. Честь имею, монсеньор.
Лорд Вулси плотно затворил дверь кабинета, запер, ключ положил в кармашек жилета, и отправился вниз. Своими глазами увидеть, что произошло с мистером Уолтером Роу.
Глава пятая ОТСТУПЛЕНИЕ НА НЕПОДГОТОВЛЕННЫЕ ПОЗИЦИИ
Германская империя, город Вормс
29 марта 1912 года
– Мсье Монброна арестовали!
Сей тревожный возглас доктора Шпилера, два часа назад отбывшего вместе с Робером в полицейское управление Вормса, прервал весьма важный разговор. Тимоти и Джералд, обсуждавшие пути бегства с территории Германии, примолкнув, уставились на появившегося в дверях компаньона, а Ойген, простая душа, почесал в затылке и с глуповатым видом осведомился:
– За что?
– За умышленное убийство! Киссенбарт, чтоб его горячка скрутила, изволил «сделать надлежащие выводы»! Помните, позапрошлой ночью, когда тварь уничтожила буксир на реке? И труп, который ты, Тимоти, подтащил к берегу? Да, тело утонуло, но вот какая незадача: мертвеца зацепили рыбацкой сетью в пяти милях ниже по течению. Полицию, само собой, вызвали. На кого пало первое подозрение, сказать? Верно, на компанию подозрительных иностранцев, замешанных в аналогичном преступлении, третьего дня!
– Только этого нам сейчас не хватало… – побледнел лорд Вулси. – Полиция едет сюда? Боже, надо сейчас же убираться из гостиницы! Тим, Ойген, хватайте вещи!
– Успокойтесь, милорд, – Шпилер устало опустился на стул и оперся подбородком на набалдашник своей трости. – Робер не такая размазня, как вы предполагаете. У него хватило ума потребовать французского консула и отказаться отвечать на вопросы до его прибытия. Мсье Монброн нас не выдаст, по крайней мере в ближайшие часы.
– Рассказывайте, доктор, – потребовал глава концессии. – Подробно!
Подробности оказались таковы: в десять утра, после прибытия господ авантюристов в город, мсье Робера де Монброна незамедлительно отправили в полицию – требовать, возмущаться, заявлять о нагло попранных правах и недостойном обращении с подданными сопредельных и дружественных Кайзеррейху держав. Чего-чего, а общаться с чиновниками Робер умел преотлично – сын банкира, сам некоторое время трудился на нелегком банковском поприще старшим клерком, а потом и директором филиала (любящая маменька, мадам Жюстин де Монброн, решила, что дитя выросло и имеет право принять живейшее участие в семейном деле).
Доктор, как подданный Его императорского величества Вильгельма II, а так же человек законопослушный и благонамеренный, отправился вместе с Робером – наблюдать и давать советы: в Германии особая специфика, чиновничьи порядки в Рейхе построже, чем в насквозь коррумпированной Третьей Республике. По пути заглянули в коммерческий банк, где Монброн снял со счета весьма кругленькую сумму в золотых марках. Предполагалось, что без уголовно наказуемого деяния, официально именуемого «получением имперским чиновником незаконного вознаграждения за услуги, напрямую связанные с отправлением указанным чиновником служебных обязанностей», а в просторечии – взяткой, не обойтись.
Привыкший к германскому орднунгу доктор Шпилер повздыхал, но смирился, благо за последнюю ночь компания совершила столько наказуемых деяний, что в общей сложности хватило бы на добрую дюжину виселиц и пару сотен лет каторги. (Монброн, мирно проспавший до самого утра, к счастью, об этом не ведал.)
Робер ворвался в пропахшее сургучом и сапогами присутственное место, как Наполеон в Москву, всем своим видом излучая благородное негодование. Застращал нижних полицейских чинов гневными речами и иностранным акцентом, громко потребовал начальника и тотчас был препровожден к обер-фольгену Киссенбарту. Где и был взят, как говорится, «до окончательного выяснения».
Доктор Шпилер (коего наблюдательный сыщик почему-то не узнал) прикинулся обыкновенным просителем, устроил засаду в коридоре управления, где тривиально подслушал всю драматическую беседу, имевшую место в кабинете господина обер-фольгена. Беседа, натурально, шла на повышенных тонах: Киссенбарт кричал, что во вверенном его попечению округе никогда не совершалось столь омерзительных злодейств, что все улики свидетельствуют, а четыре растерзанных маниакальным убийцей трупа – это перебор даже для столичного города, не то что для провинциального Вормса.
Монброн пыжился и требовал доказательств. Закончилось дело известным образом – Робера задержали как «подозреваемого», а тот без обиняков (и вполне законно) возжелал узреть подле себя консула и адвоката. Чем, несомненно, оттянул время – французского консульства в Вормсе не имелось, ближайшее расположилось во Франкфурте, а это, ни много ни мало, в тридцати с лишним милях к северу.
Киссенбарт немедленно отправил нижнего чина на телеграф, извещать господ дипломатов о бедственном положении гражданина Французской республики, Робер же был препровожден в холодную. Судя по услышанным репликам полицейских, доктор понял, что Монброна вечером вкупе с остальными задержанными перевезут в городскую тюрьму, где таковой и будет пребывать до вышеописанного окончательного выяснения.
– Все! – схватился за голову Тимоти. – Мы по самую маковку в навозе! Соваться в полицию бесполезно – мигом заметут. Паспорта выручить не получится, следовательно, через границу не перейдешь… Да еще с нашим грузом. Хотите предложение?
– Пожалуйста, – бесцветно молвил Джералд. – Надеюсь, благоразумное?
– Благоразумнее некуда. Выкинуть к едрене фене сокровища обратно в Рейн, запомнить место и сматываться налегке через голландскую границу. Как задумка?
– Нечто подобное однажды уже проделывали, – фыркнул доктор, кивая на молчавшего Ойгена. – Вот этот молодой человек. Тысячу триста лет назад. Ничего более оригинального в голову не приходит? Зачем повторяться?
– Если вспоминать смерть несчастного мистера Роу, то можно сделать неутешительный вывод: нас навязчиво преследуют сплошные повторения истории, – грустно заметил лорд Вулси. – Не представляю, что делать дальше. Робера надо выручать, но как? А если мы его вытащим, то каким, интересно, образом, мы покинем город и страну? Не забудьте, вскоре могут прийти известия из монастыря и на нас устроят облаву по всем правилам. Тупик, господа.
– Монастырь… – проворчал Тим. – Старую паскуду аббата надо было одной-единственной пулей отправить в преисподнюю. Люцифер его давно ждет не дождется, аж рыдает от тоски… Сами оставили ищейкам роскошный след, а теперь раскаиваемся!
– Тимоти, здесь не Техас и не Мексика, – справедливо возразил Джералд. – Убивать можно только обороняясь. Думайте, джентльмены. Выход должен быть.
– Можно сказать? – застенчиво сказал Ойген. – Я в Вормсе полгода жил, кое-какие знакомства имеются. Не самые, конечно, благородные. Поговорить в гавани с ребятами, я там работал, некоторых знаю. За хорошие деньги могут помочь.
– А ну-ка излагай, что там с «ребятами»? – у Тимоти, имевшего порочную склонность к громким авантюрам, немедленно загорелись глаза. – Давай, не стесняйся. Мы в том положении, когда и милорды хватаются за соломинку, поданную клошаром.
Ойген излагал пятнадцать минут. После несколько сбивчивого, но в целом обстоятельного рассказа, Джералд и остальные твердо уяснили – внезапно явился проблеск надежды. И, само собой, вновь придется нарушать строгие законы Германской империи.
В половине второго пополудни из маленькой гостиницы «Людовик XIV», что стоит на углу Кайзерхоф и Байрен-штрассе вышли четверо. Высокий представительный господин в цилиндре и печальный молодой человек с тросточкой сразу взяли экипаж и приказали кучеру ехать к центру города. Двое других – рыжий верзила-иностранец в стетсоновской шляпе и простоватого вида коренастый парень – зашагали в сторону речной гавани Вормса.
* * *
Сражавшийся вместе с капитаном Френсисом Дрейком пращур нынешнего лорда Вулси мог бы гордиться далеким потомком. Наверное, сказывалась наследственность.
«Веселого Роджера» над аббатством, конечно, не водрузили за отсутствием такового символа в багаже, но молниеносный захват святой обители был проведен по всем правилам корсарского искусства. Джералд начал откровенно гордиться своей разудалой компанией – за несколько минут, располагая весьма малыми силами, концессионеры подавили незначительное сопротивление и вся территория небольшого монастыря перешла под временное управление милорда.
Тимоти не смог обойтись без ностальгического спектакля. Черный платок, укрывающий лицо до глаз, по револьверу в каждой руке, устрашающие вопли и предписанная Джералдом оглушительная стрельба в воздух: ни дать ни взять – Дикий Запад эпохи освоения. Знаменитые литераторы Джек Лондон или Марк Твен могли бы пролить слезу умиления, наблюдая, как гражданин самой свободной страны мира, при поддержке Ойгена (вооруженного большущим тесаком, позаимствованным с кухни) врывается в уютные кельи монахов, поднимая черноризцев от праведного сна, затем, едва не пинками, сгоняет их во двор, и далее в пустующую каменную конюшню. С конюхами, работавшими при аббатстве, вышло несколько посложнее – успели схватиться за ножи, однако после трех неприцельных выстрелов прямо под ноги, так чтобы щепочки у ступней взлетали, капитулировали и они.
Конюшня была избрана тюрьмой благодаря солидности постройки и толстым дубовым воротам, закрывавшимся снаружи на увесистый засов. Только высоко под потолком строения имелись отдушины, но пролезть через них взрослому человеку было невозможно – чересчур узкие. Таким образом все уцелевшие обитатели монастыря оказались изолированными от внешнего мира через пятнадцать минут после начала импровизированного штурма. Джералд, оценив результаты, сказал, что лично закажет для Тимоти медальку за героизм и решительность – надо лишь взять из клада самую красивую золотую монету, просверлить сверху дырочку и закрепить на орденском банте.
Кстати, о кладе. Нечто, если и находилось неподалеку, то в события предпочитало не вмешиваться, приняв роль пассивного наблюдателя. Золотой туман в обозримом радиусе не плавал, карлики с топорами не разгуливали, каких-либо иных проявлений действия нечистой силы пока не замечалось. Оно и к лучшему.
Ойгена вкупе с Тимоти оставили возле конюшни, со строжайшим приказом бдеть и охранять, а при появлении вероятного бестелесного противника незамедлительно уносить ноги и занимать оборону в цитадели – то есть в апартаментах аббата.
Джералд и доктор, убедившись, что до утра их никто не побеспокоит (по меньшей мере, никто из живых), направили стопы к гостевым комнатам – милорд настоятельно желал осмотреть место происшествия, приведшего к внезапной и загадочной кончине мистера Роу.
– Смерть была мгновенной, – с профессиональным равнодушием комментировал доктор Шпилер, когда они сидели на корточках возле начинающего коченеть трупа археолога. – Видите, удар нанесен слева от позвоночного столба, между четвертым и пятым ребрами. Поражено сердце… Ума не приложу, кому понадобилась убивать вашего коллегу? Аббату?
– Вряд ли, – помотал головой лорд Вулси, пристально рассматривая наконечник копья. – Отец Теодор, несомненно, безумен, однако здесь я склонен ему верить. Он сказал, будто не отдавал подобного приказа. Доктор, подайте, пожалуйста, ланцет из вашего саквояжа.
– Зачем? – не понял Шпилер. – Острие можно вынуть из тела просто руками. Давайте, я сделаю. Мне не привыкать.
– Разрежьте рубашку… – Джералд нахмурился, разглядев темное пятно под коркой запекшейся крови. Именно в середине отметины и торчало орудие убийства. – Да, благодарю. Надо бы обмыть его спину.
Доктор удивленно пожал плечами, но все же сходил в комнату, принес кувшин с водой и тряпочку, после чего аккуратно вынул наконечник копья, положив его на пол, и протер бледную кожу на спине мистера Роу.
– Вы читали «Песню о Нибелунгах»? – завороженно спросил Джералд, рассматривая нечто невероятное, открывшееся его глазам.
– Конечно, она входит в обязательный университетский курс. Признаться, мне нравится поэзия миннезингеров… Но в чем, собственно, дело?
– Посмотрите внимательно, господин Шпилер. На родимое пятно. Не вызывает никаких ассоциаций?
Шпилер всмотрелся, наморщил лоб, будто вспоминая, и внезапно опустился прямо на холодный каменный пол. На лбу выступили капли пота.
– Мистика… – только и произнес доктор.
– Да, иных слов не подберешь, – лорд Вулси вынул носовой платочек и нервно вытер губы. – Родимое пятно в форме древесного листа. Помните в «Песне»? Зигфрид стал неуязвимым, искупавшись в крови дракона Фафнира, но в тот момент на спину героя упал лист березы, оставив незащищенное место. Хаген разузнал у Кримхильды тайну Нидерландского короля и убил Зигфрида на охоте, поразив копьем именно туда, где оставалась кожа, которую не омыла драконья кровь. Поразительно…
– Может быть, простое совпадение? – вяло предположил доктор. – Всякое случается – вот во времена Французской революции родился ребенок с родимым пятном в виде фригийского колпака. Конвент во главе с Робеспьером посчитал это мистическим знаком и даровал мамаше удивительного дитяти пожизненную пенсию.
– Нет никаких совпадений, – Джералд растерянно посмотрел на Шпилера. – Дело в том, что по дороге в аббатство я и мистер Роу говорили о некоторых параллелях, делающих нашу компанию, сходной с персонажами «Песни о Нибелунгах». Уолтер сказал тогда, будто он считает себя Зигфридом, победившим дракона и отобравшим у него клад. Метафора, чисто умозрительное сравнение… «Фафнир» – это Рейн, хранивший сокровища. Я, Тим и Робер – три бургундских короля. Ойген, само собой разумеется, Хаген… Безумие какое-то!
– Ойген? – нахмурился доктор. – А вдруг… Вдруг это он убил? Если Ойген вообразил… впрочем нет, не вообразил, а стал Хагеном, то вывод напрашивается сам собой. Рассказать, что случилось после полуночи в нашей комнате? Теперь я твердо знаю, что Хаген, его душа, присутствует среди нас. Поверить трудно, почти невозможно, однако это правда, против которой не возразишь. Слушайте же…
Спустя полчаса Шпилер и лорд Вулси появились возле конюшни, где скучали Ойген и Тимоти. Милорд сжимал в руке узкий наконечник, испачканный подсохшей кровью.
– Монахи сидят тихо, чудище не появлялось, – довольно бодро отрапортовал Тим. – Дело к рассвету, джентльмены. Пора рвать когти.
– Подожди, – Джералд отстранил американца и подошел к Реннеру. – Ойген, тебе знакома эта вещица?
Австриец внимательно рассмотрел протянутое на ладони металлическое острие и решительно мотнул головой.
– Нет, сэр. Первый раз вижу.
– А тому… э… кто живет внутри тебя? – вмешался доктор. – Хагену? Ты можешь его спросить?
– Н-не знаю, – заикнулся Ойген, явно испугавшись упоминания о новообретенной второй половине души. – Он никогда не разговаривал со мной. Я его побаиваюсь, если честно.
– Попробуй спросить, – мягко сказал Джералд. – Пойми, это важно. Кто-то убил мистера Роу, и мы опасаемся, что Хаген…
– Да что вы, сударь! – Ойген возмутился настолько искренне, что стало ясно: врать он не может. – Я – и вдруг убить господина Роу? Столько времени вместе работали, он всегда был справедливым, деньжат подбрасывал! И вообще, разве можно?..
– Оставьте молодого человека в покое, – тяжело вздохнул доктор, тронув милорда за рукав. – Боюсь, загадку этой смерти мы не разрешим. Давайте лучше отнесем тело мистера Роу в церковь, не оставлять же его валяться в коридоре? А потом начнем собираться. До рассвета не более трех часов.
Так и сделали. Труп археолога положили в пустом темном храме перед алтарем, накрыли простыней, Тимоти наспех прочитал «Отче наш» и с тем короткое прощание закончилось. Мыслей обратиться в полицию или к иным властям ни у кого не возникло – смысл?
После храма всей компанией отправились к дормиторию вскрывать запертый изнутри подвал. Тимоти и здесь не сплоховал – взломать тяжелую старинную дверь возможным не представлялось, но вот прострелить замок… После пятого выстрела из реквизированного у мертвого монаха «Маузера» язычок замка вылетел и дверь распахнулась. Ударила густая волна застоявшегося трупного запаха.
– Зуб аббата даю, тварь развлекалась, – вслух высказал общую мысль Тимоти, осторожно заглядывая в мрачный тоннель уводящей в подвальные недра лестницы. – Может, она там, внизу засела?
– Так или иначе, мы от Фафнира не сбежим, пожелай он напасть, – здраво решил Джералд. – Ойген, будь добр, раздобудь в церкви свечей. Тим, фонарик с собой?
Американец молча похлопал ладонью по карману пиджака.
Когда объявились толстые, красно-белые наалтарные свечи, все четверо медленно отправились вниз. Только привычный к ароматам резекционных зал доктор пытался не морщиться, прочих же начало откровенно подташнивать – в подвале не просто смердело, а буквально вопияло к небесам.
Электрические лампочки разбиты все до единой. Столы опрокинуты. Мерцающее янтарным блеском золото и цветные камни вместе с украшениями свалены одной огромной кучей в углу. Сверху груда сокровищ примята, будто на ней кто-то сидел или лежал.
– Вот они, – прошептал доктор Шпилер, указывая на неопрятный ворох черных тряпок возле дальней стены. – Монахи. Я взгляну?
Джералд, прижимавший к носу надушенный шелковый платочек, молча кивнул. Немец забрал у ставшего неожиданно молчаливым Тима фонарик, обследовал мертвых и, вернувшись, сообщил:
– Я бы предположил, что людей убили не менее двух недель назад. Возможно, больше. Трупы обезображены до крайности, сердец, как и прежде, нет. По лицам словно механической бороной прошлись. Что-то мне здесь неуютно, господа. Давайте просто уедем. Немедленно.
– Нет, – твердо сказал лорд Вулси. – Если мы обрели это пресловутое проклятие, нам с ним и разбираться. Не хочу, чтобы по нашей вине страдали другие. Смертей и так предостаточно. Аббат говорил, будто проклятием можно как-то управлять…
– И вы, Джералд, ему поверили?
– Не знаю…
Решили не особо мудрствовать – подогнали к лестнице фургон (запрягал Тим, каковой был пребольно укушен за плечо очень недовольным жизнью и обстоятельствами першероном), загрузили внутрь пустой ящик, и начали перетаскивать наверх клад, сваливая драгоценности безо всякого порядка и пиетета. Через час Ойген заколотил крышку деревянной коробки, обшитой железными полосками, громадными двухдюймовыми гвоздями. Ящик неприятно смахивал на большой гроб.
Небо над аббатством начало сереть – ночь уходила дальше, на запад.
– Ойген, открывай ворота, – распоряжался лорд Вулси. – Тим, доктор, разбудите Робера и сделайте так, чтобы он ничего не знал о происшедшем. А я на минутку поднимусь наверх. Завершить спектакль.
Аббат Теодор, теперь слегка напоминавший куколку шелкопряда, пребывал там, где и положено – в кабинете, в низком кресле. На лице выражение недовольства, но не ярости.
– Оно убило еще троих, – едва войдя в комнату, оповестил преподобного Джералд. – Послушника и двоих ваших… братьев. Тех, что оставались в дормитории на ночь. Я, собственно, попрощаться.
– Прощайте, – коротко бросил аббат.
– Ничего не хотите сказать напоследок?
– Почему вы меня не убили?
– Это было бы подло.
– Мне жаль вас, милорд. Вы не представляете, с какой могучей силой вошли в соприкосновение. Я не про чудовище, проклятие Фафнира это так, малозначащие частности… Еще раз предлагаю – останьтесь. И давайте трудиться вместе. Приорат оценит вашу решительность.
– Нет, простите.
– Хорошо. Отправляйтесь. Только знайте – вашей жизни отмерен крайне недолгий срок. Посему попрошу не удивляться в случае фатальных неожиданностей.
– Благодарю за столь откровенное предупреждение, – церемонно и чуть издевательски поклонился лорд Вулси. – Вас я развязывать не стану. Все выжившие после этой ночи обитатели аббатства заперты в старой конюшне. Полагаю, сегодня-завтра в монастырь кто-нибудь наведается и освободит вас. И последнее. Что из сказанного вами минувшей ночью правда, а что – ложь?
– Это была истинная правда, – хладнокровно ответил преподобный. – Берегите манускрипты Беранже Соньера, если уж забрали. Надеюсь, их найдут на вашем трупе те, кто и должен найти.
Джералд возмущенно кашлянул, однако решил не ввязываться в ненужный обмен остротами и угрозами. Он просто вышел в коридор, запер дверь, а ключ вышвырнул в окно, в кусты сирени. На тонких ветвях набухали и распускались ярко-зеленые почки.
Экипаж, в котором зевал едва-едва проснувшийся Монброн и восседал доктор Шпилер, ожидал возле ворот. Там же громоздился фургон, взятый под опеку непременным Тимоти.
Ойген, обернувшись с козел коляски, тихо спросил:
– Едем, сэр?
– Да, едем. В Вормс. Дорогу помнишь?
Джералд не оборачивался. Серые стены аббатства навевали на милорда беспросветную тоску и неприятные мысли о ближайшем будущем.
И все-таки, сколько долей правды было в рассказе отца Теодора?
На коленях Джералда покоилась черная тяжелая папка. Вулси вдруг заметил, что на плотной коже вытиснен несколько необычный для ХХ века символ – три пчелы в геральдическом щите. Герб династии Меровингов.
* * *
Бойцовское настроение мсье Монброна сейчас поддерживали только уверенность в собственной правоте и надежда, что если не друзья, то хотя бы французский консул вытащат его из малоприятной переделки.
Дело близилось к вечеру, мерзкая вонючая камера, в которой содержалось еще трое арестованных (по мнению Робера – грязных отпетых негодяев), уже не представлялась последним кругом дантова ада: пообвыкся. Отпетые негодяи поглядывали на хорошо одетого иностранца с робким интересом и пытались завести разговор, однако Монброн сделал вид, что не знает немецкого языка. Находиться рядом с отбросами общества – небритые, в грубых промасленных куртках и дрянных картузах хамы! – Роберу претило до невозможности, но еще больше пугала грядущая перспектива оказаться в окружной тюрьме. Судя по разговорам отбросов, условия содержания там были гораздо хуже – камера на двадцать человек, никакой отдельной уборной, кормят два раза в день, и чем!.. Но гаже всего, по мнению утонченного банкирского сыночка, было то, что его сокамерники являлись не просто преступниками, а преступниками государственными – социалисты! Если не сказать хуже: последователи бредовых идей мсье Карла Маркса! Арестованы за подстрекательство докеров гавани к неповиновению властям. Ужасно, не правда ли?
Когда приедет консул, черт побери? Merde!
Урочный час пробил. Скрипнул ключ в замке и надзиратель в темно-синем, несколько поношенном кителе с серебряными пуговицами приказал выходить. В коридоре уже ждал Geleit[47], каковое слово Робер перевел как «охрана в пути».
Четверку горемык вежливо, но непреклонно, запихали в черную полицейскую карету, тесную и заплеванную. Слава Богу, хоть кандалы не одели! Монброн, впервые в жизни столкнувшийся лицом к лицу с грозной Немезидой, приуныл. Значит, дипломатические представители Третьей Республики появятся в Вормсе не раньше завтрашнего утра. А за ночь он нахватается в тюрьме вшей и заболеет брюшным тифом. Надо потребовать дать телеграмму маменьке, в Париж! Она приедет и запросто разрешит трудности, как обычно и случалось, – взятка начальнику управления или шефу полиции, дорогой подарок имперскому губернатору… Если дать много – они возьмут! Только редкие кретины наподобие Киссенбарта отказываются от денег.
При воспоминании об отвратительном обер-фольгене Робера перекосило. Он предлагал господину следователю целых пятьдесят рейхсмарок золотом, а тот поднял скандал! И, что немаловажно, отметил гнусное происшествие в протоколе, заодно вызвав свидетелей, способных подтвердить попытку господина Робера де Монброна подкупить должностное лицо.
Какая неосторожность! Мало того, что обвиняют в убийстве (нескольких убийствах! С невероятной жестокостью!!), так еще и мздоимствование… Как выкручиваться? Зря, вы, мсье ввязались в авантюру с кладом – номер в гостинице, пусть даже дешевой, гораздо лучше жестких и неудобных тюремных лежанок. Как они правильно называются? Ах да, кажется, нары…
Экипаж, на запятках коего стояли два унтер-офицера полиции, отбыл от управления в сторону окраины, туда, где находились разветвленные пути железной дороги, примыкавшие к главной линии от Страсбурга на Кобленц и Дюссельдорф. На камнях мостовой карету немного потряхивало, оборванцы в картузах угрюмо молчали, а Роберу хотелось заплакать. Неужели Джералд и Тимоти его бросили? А мистер Роу? Тим сказал утром, будто археолог уехал в город заранее, подготовить погрузку на пароход или арендовать железнодорожный вагон, чтобы добраться до границы. Бросили?! Нет, это было бы чересчур!
Как потом Робер ни пытался описывать свое избавление от доли каторжника на галерах, ничего не выходило. Слов не хватало! Настоящее приключение, в духе Жюля Верна или Стивенсона! Полицейская карета вдруг резко остановилась, снаружи донесся непонятный грохот, яростная ругань охранников, выстрелы, неистовое конское ржание, гортанные вопли на языке варваров-туземцев. Задняя дверь экипажа распахивается, в проем врываются яркие лучи предзакатного солнца, знакомая рука Тимоти хватает за ворот и выволакивает наружу. Рядом – невзрачный обшарпанный экипаж, в который тебя забрасывают едва ли не пинком, резкий щелчок бича, недовольный визг лошадей, пронзительный свист в два пальца…
…И бешеная гонка по узким улочкам, перевернутые лотки мелких торговцев, возмущенные возгласы бюргеров. Счастье, что не было никакой стрельбы. Монброн очухался только в тот момент, когда повозка, запряженная парой насквозь беспородных, однако быстрых на ногу каурых лошадок, вылетела к реке, пронеслась мимо длинных облупленных складов или пакгаузов, а каменная мостовая превратилась в ровный деревянный настил. Робер, осмотревшись, понял, что справа сидит незаменимый в острые моменты жизни Тимоти, слева – абсолютно неизвестный тип, внешне подозрительно смахивавший на обитателей покинутого узилища; на козлах еще один, такой же обтрепанный и непривлекательный.
– К-куда? – это был главный вопрос, который мучил Робера. – За нами погоня?
– Нет никакой погони, – хмурясь, серьезно ответил Тимоти, одновременно поглядывая назад. – Пока, по крайней мере. Сиди смирно, неудачник. Мы едем домой.
– Куда – домой? – икнул Монброн. – В Париж?
– Вот олух… Откуда я тебе здесь возьму Париж? Просто домой! Молчи.
Робер немедленно обиделся и замолчал.
Попетляв между пахнущими смолой и углем пакгаузами, экипаж остановился у самой набережной, возле причала, тянущегося на много сотен ярдов вправо и влево. Баржи, буксиры, небольшие пароходы, яхты стояли борт о борт в несколько рядов. Едва Тимоти вытряхнул Робера из повозки, лошади, подбадриваемые кнутом, снова взяли в галоп, и неожиданные спасители, не прощаясь, исчезли в неизведанных далях вормсской гавани.
– Бегом! – рявкнул Тим, увлекая за собой медлительного приятеля. – Не отставать, уши надеру! Сказано, бегом!
Ну, бегом так бегом. Через узкие сходни, какие-то дощатые мостки, замусоренные палубы низко сидящих в воде барж. Робер начал догадываться, как обстоят дела: американец уверенно вел его к довольно крупному речному катеру, стоявшему под полными парами. Густой масляный дым из узкой трубы, темный корпус с единственной белой полоской над ватерлинией, на кормовом флагштоке – черно-бело-красный тевтонский флажок, несколько припорошенный угольной пылью. Белая застекленная рубка.
Тимоти спрыгнул на палубу катера, носившего пышное наименование «Karl der GroЯe» – «Карл Великий», выведенное на корме готическими буквами, подал руку Монброну и взревел:
– Отваливаем! Парни, отваливаем, быстро!
Ойген, стоявший на баке, кивнул, сноровисто выбрал швартовочный линь, отбросил его, и…
И «Карл Великий», торжествующе пыхтя, медленно двинулся к середине реки, нацеливаясь к югу. Над седым Рейном взвизгнул гудок, оповестив великую реку, что сокровище древних королей покидает Вормс. Теперь уже навсегда.
* * *
– Такие организации называются умным словом «профсоюз». Доводилось слышать?
– Да, наверное… – неуверенно ответил Робер, прихлебывая крепчайший напиток, составленный наполовину из кофе, наполовину из бренди. – Я читал в «Монд» и «Фигаро». Это какие-то незаконные объединения рабочих.
– Эх, не жил ты в Америке! Короче, благодари за свободу и нынешнюю речную прогулку господ социалистов и мистера Реннера, – Тимоти неприлично ткнул пальцем в моментом засмущавшегося Ойгена.
Компания в полном составе собралась в единственной каюте «Карла Великого» подкреплять расшатанные нервы спиртным и праздновать счастливое избавление мсье Монброна от заточения. Говорить приходилось громко, ибо сразу за перегородкой громыхала и шипела паровая машина корабля.
– Социалистов? – уныло переспросил Робер. Он напрочь устал от неожиданностей и отнесся к этому сообщению Тима с философским спокойствием. – Много заплатили?
– Пятьсот марок. Не шуточки! Угораздило же тебя…
– Наш друг ни в чем не виноват, – вступился за Монброна лорд Вулси. – Отправься в полицию ты или я, результат был бы аналогичен. Тим, не мелочись, в конце концов, деньги не играют большой роли.
Доктор Шпилер кашлянул, тряхнув русоволосой головой:
– У вас, господа, это называется «мелочиться»? Пятьсот рейхсмарок – мой годовой доход, как врача с дипломом Гейдельберга. И то если очень повезет. Впрочем, оставим. Тимоти, может быть, опишешь, как прошло освобождение нашего графа Монте-Кристо?
– Нет, все с самого начала! – незамедлительно потребовал Робер. – Про корабль, социал-демократов и, наконец, про то, куда мы плывем! И почему с нами нет мистера Роу? Надеюсь, вы не забыли взять мои вещи из отеля?
Тим невнятно прошептал в адрес компаньона несколько словечек, имевших отчетливый биологический подтекст, отвесил Роберу легкий подзатыльник, но все-таки пустился в объяснения.
Прежние знакомства Ойгена Реннера, всю прошлую навигацию трудившегося подсобным рабочим в порту Вормса, оказались не просто полезными, а спасительными. Ойген привел Тима в гавань, быстро нашел кого-то из старых знакомых, а спустя полчаса мистер О’Донован предстал перед очами усатого пожилого дядьки, имевшего вес в здешнем профсоюзе. Проблема была изложена с техасской деловой краткостью.
Надо:
Первое – вытащить из тюрьмы влипшего приятеля.
Второе – срочно требуется небольшой, но достаточно быстрый пароход.
Третье – если таковой пароход будет предоставлен, необходимо доставить на борт как названного приятеля, так и груз, в виде большого деревянного ящика. Ящик очень тяжелый.
Сколько?
За все услуги ничуть не удивившийся просьбам иностранца усач стребовал пятьсот марок, причем деньги – вперед. И никаких ассигнаций, только золото. Пароход будет. Не «Лузитания», конечно, и не «Олимпик», но семь узлов[48] по реке против течения выдаст. С грузом – никаких проблем. Укажете местонахождение и дадите сопровождающего – доставим на борт в любое время. Сложнее с заключенным… В данном случае необходимы деликатный подход и осмотрительность. Будут перевозить из полицейского управления в окружную тюрьму? Прекрасно, Mein Herr, это значительно упрощает положение! Однако, вы понимаете, придется обращаться к людям, для которых закон – пустая бумажка, и которым, в случае провала, потребуются хорошие адвокаты. Вы обеспечите?
Тимоти, подивившись деловой хватке социалиста, сказал, что обеспечит все необходимое без промедления. Когда встречаемся?
Полтора часа спустя концессия вступила в права временной аренды над «Карлом Великим», переправила на судно «багаж» (эх, знали бы господа из профсоюза, что находится в ящике! Десять революций можно было бы организовать!), а Тимоти познакомился с четырьмя явившимися в гавань искателями удачи, коих в полицейских протоколах именуют гораздо проще и непригляднее. Как ни странно, искатели удачи прониклись к гостю из-за Атлантики суровой симпатией, ибо тот вызвался лично участвовать в запланированном действе, решив подставить под петлю и свою рыжую голову. План составили примитивный, но действенный: «В простоте – половина победы», как говаривал покойный император Наполеон Бонапарт.
– Парни точно знали маршрут, по которому поедет тюремный фургон, – неторопливо повествовал Тимоти, одновременно прикладываясь к горлышку бутылки. – Он всегда катается по одним и тем же улицам. Я, вместе с Гансом и Эрихом, поехал сзади, на пролетке. А другой Ганс и Адольф перекрыли самую тихую улочку неподалеку от тюрьмы перед самым носом полицейских. Телегой перегородили. Унтера, понятно, остановились. Смех один – охраны два человека и кучер!
– Кого-нибудь убили? – сокрушенно осведомился Робер, вспомнив выстрелы, звучавшие за стенками тюремной кареты.
– Одного я задел в бедро, полгодика похромает и снова бегать начнет. Другого приласкали дубинкой по черепушке. Ничего, отлежится. Кучер наложил в штаны и сбежал без дополнительных просьб. Вот и вся история. Просто, как бином Ньютона.
– Ты еще помнишь бином Ньютона со времен колледжа? – усмехнулся Джералд. – Тогда согласен, ты – гений.
– Но куда… – вновь завел старую песню Робер и отхватил новый подзатыльник.
– Ни-ку-да, – раздельно произнес Тимоти. – Пока никуда. Просто вверх по реке. Робер, ты как, отдохнул?
– Отдохнул, – насторожился Монброн, чувствуя подвох. – А что?
– Снимай сюртучок и беги в машинное, вместе с Ойгеном. Пошуруйте уголек. Команда на «Карле» маленькая – один капитан и один матрос, так что ваша помощь будет неоценимой.
– Но…
– И никаких «но»! Тебе полезно сбросить жирок. Живо!
Монброн в отчаянии посмотрел на Джералда и доктора, однако те не оказали никакой моральной поддержки, сделав вид, что пристально изучают содержимое жестяных кружек.
«Карл Великий» выбрался на фарватер Рейна и целеустремленно продвигался в сторону альпийских предгорий.
* * *
Бегство, которое осторожный в словах лорд Вулси предпочел именовать просто «отъездом», доселе не было четко спланировано – диспозицию вырабатывали наспех, не просчитывая различных вариантов и только предполагая, что неприятностей так или иначе не избежать.
Обсудили три возможных пути. Первый – вверх по реке, до Страсбурга. На время затеряться в городе. Джералд инкогнито сходит в британское консульство и отправит телеграмму в Лондон, в министерство иностранных дел – Форейн-офис давно являлся своеобразной вотчиной семейства Вулси. Отец Джералда, сэр Артур Слоу, в эпоху королевы Виктории служил по министерству полные тридцать лет, достиг должности начальника департамента Вест-Индии и статс-секретаря, да и сам милорд (до истории с кладом Нибелунгов) несколько лет был причастен к внешней политике правительства Его величества. Отсюда – множество влиятельных друзей и знакомых, способных дать предписание посольству в Страсбурге выдать новые паспорта и препроводить странную компанию во Францию, где концессионеры станут недоступны для тевтонского правосудия.
Следующую версию предложил доктор Шпилер, ставший полноправным членом компании. Плыть не на юг, а на север, до города Кобленца, где в Рейн впадает полноводный и вполне судоходный Мозель. Река течет с запада, между двумя высокими хребтами – Айфелем и Хунсрюком – минует Трир, отошедшие после франко-прусской войны 1871 года к Рейху Эльзас и Лотарингию, выходит к границе великого герцогства Люксембург, а за ним – рубежи долгожданной Франции. По Мозелю можно добраться и до Меца, и до более крупного Нанси, столицы самого восточного департамента Республики.
Тимоти стоял за третий вариант. Вниз по Рейну (течение реки заодно увеличит скорость судна), через Кельн, Дюссельдорф и Дуйсбург, и далее до границы Нидерландов. Затем река сама приведет компаньонов в Роттердам, из гавани которого пароходы отправляются в Америку не реже, чем из Ливерпуля или Саутгемптона. Между прочим, самой крупной голландской пароходной компанией «Холланд – Америка лийн» владеет американец, знаменитый миллиардер Джон Пирпонт Морган, так что проблем не возникнет. Корабли этой компании ничуть не хуже британских или немецких, разве что время в пути до Нью-Йорка почти на сутки дольше. Как идея?
– Нет, такой способ, увы, не подходит, – отказался Джералд от двух последних проектов. – До Страсбурга по реке не более шестидесяти миль. При скорости нашего катера в шесть-семь узлов, доберемся за десять часов, если, правда, не будем останавливаться, чтобы пополнить запас угля. А вот до границы Нидерландского королевства сто восемьдесят миль. Если двигаться без задержек – что невозможно, не хватит топлива для котлов! – получается около полутора суток. Предполагаете, нас не станут ловить на реке? Телеграф в Германии работает также хорошо, как и в прочих государствах Европы. Давайте исходить из худшего, джентльмены.
– Я уверен, депеши с нашим подробным описанием уже разосланы в большинство полицейских управлений прирейнских городов, – согласился доктор. – И не будем забывать о двух других факторах: аббате Теодоре и… И нашем неприятном грузе. От обоих я не могу не ждать приятных сюрпризов.
– Вы, док, с самую суть попали, – отозвался захмелевший Тимоти. – Я груз имею в виду. Ночь близится, боюсь нечисть, живущая в нашем ящике, в полной мере даст прикурить без всякого соблюдения этикетов. За нас я не опасаюсь – не хочет Оно кушать милорда и остальных… причастных. Хоть убей, мы, наверное, невкусные. А вот на реке… Помните буксир? С наступлением темноты тварь вылезет и запросто утопит «Карла». Или кого другого. Но при чем тут кривомордый святоша из монастыря?
– Верно, – искоса взглянул на доктора лорд Вулси. – Неужели вы поверили в сказки о Сионском Приорате и заговоре Меровингов? Это же смешно!
Доктор, причмокнул губами, глубоко вдохнул, побарабанил пальцами о мелко трясущийся изрезанный стол и ответил:
– Помните, я говорил, будто увлекался в Гейдельберге эзотерическими науками? Со временем я понял, что имею дело с чистейшей воды бредом, однако… В мистических кружках и сообществах упорно бродили слухи об этой организации, о Сионском Приорате. Ничего точного, достоверного, но все-таки страшные шепотки имели место. Не бывает клякс без чернил. Джералд, если вы точно передали мне разговор с аббатом, и его слова действительно имеют под собой основание – мы, как выражается Тимоти, влипли. Замечу: некоторые сведения, сообщенные отцом Теодором, достоверны. Летопись Хильдебера, указывающая на клад, документы Беранже Соньера, о котором я кое-что слышал…
– Вот как? – несколько взбодрился Джералд. – Этот деревенский кюре – не выдумка и не легенда? И он вправду разбогател благодаря манускриптам забытых Меровингов?
– В Гейдельберге, в магическом обществе, состоящем в основном из скучающих аристократов и романтических студентов, говаривали, будто мсье Соньер весьма оригинальный человек, – Шпилер пожал плечами. – Возможно, это порождение чьего-то болезненного воображения, но ходили упорные слухи, будто кюре стал невероятно популярен в самых высших сферах, в приличном обществе – его навещали государственные чиновники, модная писательница Андре Брюгер – читали романы? – маркиза де Боза, графиня д’Артуа, и даже эрцгерцог Иоганн Габсбург, двоюродный брат австрийского императора!
– Беранже Соньер – только лишь ловкий авантюрист и мистификатор, – уверенно заключил Джералд. – Если кюре обнаружил манускрипты, оказавшиеся у нас в руках и читал их, то теперь попросту цедит сведения по капле, а все мистики слетаются на запах тайны, как мухи на мед. Однако я обязательно прочту бумаги, – милорд кивком указал на валяющуюся рядом черную папку. – Когда-нибудь.
– Когда-нибудь? – поднял бровь доктор. – Тогда зачем вы ездили днем в библиотеку вормсского бургомистра и взяли эти книги? Странный набор.
На скамье возле Джералда лежала стопка толстых книг – латинский словарь, почти неподъемный фолиант, озаглавленный «Etymologisches Worterbuch der Gothischen Sprache»[49] и готская Библия Ульфилы с переводом на немецкий язык и комментариями.
– Буду заниматься с пергаментами, – признался лорд Вулси. – Некоторые навыки после Оксфорда остались. Интересно же! Живые свидетельства исчезнувшей эпохи. Эпохи, о которой нам ничего не известно. Потом отдам манускрипты в Британский музей.
– Не боитесь, что в бумагах и впрямь заключено нечто, способное поколебать цивилизацию? – без улыбки спросил Шпилер.
– Через полторы тысячи лет после написания? Доктор, хоть вы отбросьте эти мистические бредни! Согласен, в последние дни нас сопровождает множество событий, которые никто не возьмется рационально объяснить, я даже всерьез поверил в реальное существование проклятия Фафнира, которое засело в сокровищах и периодически вылезает наружу, но… Но как сюда отнести обычные древние летописи?
– Евангелия также были летописями, однако перевернули мир! – парировал Шпилер. – Мы играем с огнем милорд. И не знаем правил игры.
– Какие вы умные, – сморщил нос Тимоти. – Рыдать хочется от умиления. Хватит сидеть в духоте, пойдемте на палубу. Джерри, у тебя остались сигары?
– Посмотри в саквояже.
Большой черный катер (не колесный, а винтовой, что делало судно гораздо быстроходнее) величественно распахивал прямым форштевнем серо-голубые спокойные воды Рейна. По правую руку тянулись неизменные холмы, слева коричневела равнина, далеко впереди можно было заметить поднимавшиеся в ясные небеса темные полосы – дымили мануфактуры приближающегося Людвигсхафена.
Капитан «Карла» – пожилой и очень неприветливый мужчина в брезентовой куртке, ничуть не обратил внимания на выбравшихся подышать господ пассажиров. Ему сказали переправить людей и груз на юг – он сделает. Остальное господина капитана не волнует – кто такие, откуда, что везут… Главное, заплатили, и заплатили неплохо.
Джералд, миновав пышущий жаром открытый проход в машинное отделение, прошел на корму, где громоздился накрепко заколоченный ящик с драгоценностями Фафнира, попинал его носком туфли, и, не обнаружив ничего экстраординарного, вернулся к остальным. Доктор и Тимоти смотрели на далекий берег, опершись ладонями о высокий фальшборт. Американец сжимал в зубах сигару.
– Как мы расскажем Монброну о смерти мистера Роу? – вспомнил вдруг лорд Вулси. – Он ведь доселе ничего не знает.
– И не нужно, – процедил Тим. – В предвидении возможных ночных выкрутасов нашего ручного демона, Робера лучше не травмировать эдакими новостями. Пускай устанет как следует в машинном, а потом заваливается спать. Кстати, Джералд, я закупил несколько полезных вещиц в порту. На свои, понятно, а не концессионные. Опять же спасибо социалистам, чтоб их…
– Полезных вещиц? Можно конкретнее? – навострил уши Вулси, будучи хорошо осведомлен, какие забавы обычно предпочитает заокеанский друг.
Тимоти вразвалочку прогулялся в каюту, пришел обратно и вручил милорду с доктором по тяжелой игрушке темной стали.
– Пистолет Браунинга, – пояснил он. – Новейшая конструкция. Берите, пригодится.
– Я не умею… – растерялся Шпилер, взяв в ладонь прохладный металл. – И зачем?
– Сказано – пригодится! – резко пресек возможный бунт Тимоти. – Все очень просто. Глядите, показываю первый и последний раз…
Глава шестая НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА
Германская империя, г. Мангейм,
борт «Карла Великого», г. Страсбург
30 марта 1912 года
– Но сударь!..
– Я вам не сударь, а капитан. Сказано – ночуем в городе, значит, так и будет. Не знаете порядков, благородный господин? Слово капитана, командуй он хоть рыбацкой плоскодонкой – непреложный закон. Первый после Бога. Апостол Петр – в третьем по старшинству чине. По Рейну я ночью не пойду. Если торопитесь – отправимся перед рассветом.
– Я заплачу хорошие деньги.
– Жизнь дороже денег. Рейн опасен, сейчас весна, налетит шквал и через десять минут мы будем кормить рыб.
– Сто марок?
– Хоть тысячу. Ночью стоим у причала. Утром пойдем дальше, под всеми парами. «Карл» выжмет и восемь узлов, если потребуется.
– Но сделайте же исключение! Вы человек опытный, не первый год на реке…
– Герхард Вайс тоже был «не первый год», милостивый государь. Вайс, капитан буксира «Фальке». И три дня, как бесследно исчез. Вкупе с судном. Разве только выпотрошенного матроса рыбаки из воды вынули. Нет, и собой рисковать не буду, и ваши жизни Рейну не отдам. Закончили говорить, господин. У меня работа. Порт рядом.
Сей напряженный разговор между Джералдом и суровым капитаном «Карла Великого» происходил в рубке катера, когда последние лучи солнца подкрашивали оранжевым безоблачное небо, а слева по борту тянулись пристани речной гавани Мангейма – довольно большого города, принадлежащего княжеству Вюртемберг и стоящего почти на слиянии Великого Пути и реки Ягст, тянущейся от Швабских Альп до Седого Рейна.
Капитан целеустремленно направил катер в устье Ягста, свернув влево с «большой дороги» к расположенному всего в двух милях на восток городу. Концессионеры заметили резкое изменение курса судна лишь когда «Карл Великий» окончательно вышел на фарватер более узкого и мелководного Ягста. Лорд Вулси немедля побежал выяснять у капитана, носившего вполне соответствующую его характеру фамилию Пфеффер – «Перец», что произошло и почему условия контракта не соблюдаются. Герр капитан коротко доложился, что плавать ночью по Рейну он не собирается. Слишком опасно. И река непредсказуема, и, видно, нехорошие люди завелись. Иначе, как объяснить бесследную пропажу «Фальке» вместе с командой из пяти бывалых речников?
Джералд мог объяснить. Видел своими глазами. Однако милорд, кивнув капитану Пфефферу, вышел из рубки и сразу отправился в каюту, где уже вовсю храпел чумазый Робер де Монброн, утомившийся от грязной работы в машинном отделении катера и дневных приключений, а Тимоти, доктор Шпилер и перепачканный угольной пыльцой Ойген пытались начать партию в бридж, но у них ничего не получалось – австриец и доктор почти ничего не соображали в карточных играх, а Тим устал объяснять правила.
– Ночуем в Мангейме, – коротко пояснил Джералд запутавшимся в картах игрокам. – С корабля не сходить. Капитан обещал ошвартоваться как можно дальше от интересующихся глаз. Придется купить и загрузить пару сотен фунтов угля. И еще… Джентльмены, спать будем по очереди. Сначала я и доктор, потом Тимоти и Ойген. Мы устали, знаю. Отоспимся во Франции. Сейчас придется наблюдать за нашим общим сокровищем – вы все заметили, проклятие начинало действовать вскоре после полуночи? Ойген?
– Милорд?
– Ты… Точнее то, что в тебе… Я это говорю ему. Хаген, если ты слышишь – помоги. Полагаю, только ты знаешь, как обуздать тварь. И… Мне надо поговорить с тобой по очень важному поводу. Как можно быстрее.
Ойген, немного озадаченный, посидел с минуту молча, а потом сказал:
– Знаете, сударь, он, по-моему, услышал. Не объяснишь человеческим языком, но во мне будто что-то перевернулось. И я боюсь его.
– Не надо, – наивозможно мягко сказал доктор. – Он не причинит тебе вреда. Хаген – наш единственный союзник. И нет ничего опасного в том, что он живет в тебе как… как…
– Как глиста? – с милой деревенской непосредственностью уточнил Реннер. – Правильно?
– Э… Почти. Точнее, совсем не так. Словом, не бойся его. Если получится, попытайся с ним поговорить. Вдруг вы подружитесь?
– Док, вы законченный псих, – прямо заявил Тимоти. – Хотя, один черт знает, что мы выкопали на Рейне. Но это, клянусь, интересно! Ойген, слышишь, капитан зовет! А мы обещали помогать. Поднялись, побежали!
Джералд молча позавидовал. Тим, старший и любимый сын миллионера (имевший, впрочем, самые плебейские из всех плебейских корней – ирландец!), наследник и держатель почти половины акций компании «Техаско О’Донован Ойл», никогда не бегал от черной работы, на раскопках возился вместе с поденщиками в глине и грязи, курил с ними дрянные папиросы и пил вонючий ром… А теперь он фактически превратился в оптимистичное знамя провалившейся концессии, обретшей клад, а с ним и проклятие древнего чешуйчатого ящера, полубога, Духа Разрушения, Фафнира.
Тимоти южанин, техасец, оставшийся тем, кем и воспитали – конфедератом, ненавидящим янки, работягой и взбаломошным авантюристом в духе как недавних, так и давно забытых предков. Папашины миллионы его не испортили. Американский ирландец – не тупой янки, а именно ирландец-конфедерат с Юга, – кто может быть бесстрашнее и наглее? Только ирландец австралийский, и то не всякий…
Ему можно завидовать. Никакой утонченный лорд Альбиона не сумеет одновременно выдержать два образования – британского чопорно-колледжского и американско-техасского, пиратского. Тим выволок на своем горбу и то, и другое, став самым незаменимым членом команды лорда Вулси. Нахальный, склонный к безумным аферам, любящий покрасоваться и пострелять, и одновременно вполне свободно говорящий на трех языках великих мировых империй – французском, немецком и русском; запомнивший пресловутый бином Ньютона, способный легко договориться как с самым утонченным маркизом, так и с грязным клошаром из гавани провинциального германского городка… За такими людьми будущее? Возможно. Но уж точно не за вымирающей аристократией, владеющей только громкими именами предков, бесполезными банковскими счетами, причем постоянно тающими, и ничем не обоснованной гордыней наследников феодальных князей.
На сией грустной ноте лорд Вулси закончил размышления о смене старой аристократии на новую, и решился пройти на палубу. Капитан Пфеффер как раз подгонял свое небольшое судно к причалу. Ойген, Тим и совсем молодой матрос-кочегар (кстати, приятель Ойгена по старой работе), представившийся Вольфом Лаубом, готовили длинные вервия, по-морскому именующиеся «швартовами».
В полутьме вырисовывались контуры города и господствующий над черепичными крышами колючий двузубец готического собора.
«Карл Великий» прибыл на кратковременную ночную стоянку в Мангейм, княжество Вюртемберг, входящее в состав обширных земель Германской империи.
* * *
Можно удивляться сколько угодно, но ночь с 29 на 30 марта прошла абсолютно спокойно. Появления сверхъестественных существ не отмечалось, с Ойгеном никаких пертурбаций не происходило – Хаген словно глубоко уснул. Полиция на борт «Карла» не заглядывала… «Тишь, гладь и Божья благодать», как высказался Тимоти. В соответствии с вечерней договоренностью дежурили по двое, тщательно наблюдали за опасным ящиком и природными явлениями вообще, однако за время с полуночи до пяти утра не произошло ничего страшнее кратковременной весенней грозы, нагнанной ветром с запада, и получасового ливня.
Едва рассвело, капитан поднялся, проворчал, что недолго прогуляется по гавани, и отбыл, приказав Ойгену и матросу разводить пары – по возвращении герра Пфеффера судно немедленно выходит в дальнейшее (и уже недолгое) плавание. К полудню благородные господа непременно окажутся в Страсбурге.
Капитан, как и обещал, пришел совсем скоро, молча перебросил лорду Вулси пачку перевязанных бечевкой утренних газет и направился прямиком в рубку. Еще через двадцать минут «Карл Великий» довольно резво шел к месту слияния Рейна и Ягста, а Джералд созвал чрезвычайное собрание концессии. Повод был настолько значительный, что игнорировать поступившие новости было бы преступной самонадеянностью.
Газеты, зачем-то доставленные капитаном Пфеффером, в абсолютном большинстве являлись дешевыми утренними листками, из серьезных изданий выделялось только «Берлинер Рундшау», представляющее вполне уважаемую буржуазную прессу. За пухлого «Берлинского обозревателя» первым делом и взялся милорд, процитировав вслух крупный заголовок на первой странице:
– «Варварское избиение монахов в Рейнланд-Пфальце», – Джералд закашлялся и обвел взглядом притихших соратников. – Это про нас. Не хотите взглянуть на иллюстрации?
Соратники, конечно, хотели. Рядом с обширной статьей, повествующей о душераздирающей кровавой драме в провинциальном аббатстве, красовались выполненные умелым графиком портреты самого милорда, Тимоти и Робера Монброна. За сведения о местопребывании злодеев полиция сулила вознаграждение в двести пятьдесят рейхсмарок.
– Дешево нас оценили, – фыркнул Тим. – Но насколько же быстро сработано! Суток не прошло! Акулы из «Нью-Йорк таймс» обрыдаются от зависти!
Статья была интересной во многих аспектах. Во-первых, действия шайки, возглавляемой неназванным «английским аристократом, известным в Европе противозаконными авантюрами», были мотивированы, как «стремление похитить ценнейшие древние рукописи, хранившиеся в аббатстве Святого Ремигия». Во-вторых, в составе банды имелся «кровавый маниакальный убийца» (замечался высокий слог господина Киссенбарта), каковой «со звериной жестокостью расправился с попытавшимся остановить разбой шестнадцатилетним послушником». В-третьих, жертвой налетчиков, ранним утром обрушившихся на монастырь, был назван «известный британский ученый-археолог Уолтер Ричард Роу, безжалостно зарезанный кинжалом прямиком в храме аббатства». Потерпевшими одновременно числились трое монахов, якобы оказавших сопротивление и застреленных «разыскиваемым в САСШ за многочисленные преступления гангстером по кличке „Тим“». Похищены несколько старинных рукописей и инкунабул, которые, наверняка будут подпольно проданы нечистым на руку бессовестным коллекционерам. Полиция Рейнланд-Пфальца и прилегающих земель проводит тщательное расследование и розыски опасной вооруженной шайки.
– Здорово! – не без доли восхищения воскликнул знаменитый гангстер по кличке Тим. – Джералд, можно оставить на память? Предъявлю папочке, будет гордиться!
– Тимоти, глупые шутки сейчас неуместны, – огрызнулся милорд. – Очень странная, я бы даже сказал, удивительная статья.
– А мистера Роу правда убили? – разинул рот Монброн, сразу принявший бледный и напуганный вид. – Значит, вы говорили неправду? Будто Роу уехал?
– Только без слез! – немедленно толкнул Робера Тимоти. – Потом расскажу. Джералд?
– Странность вот в чем… – огладив бакенбарды начал лорд Вулси. – Наши имена не названы, лишь мистера О’Донована мельком упомянули. Далее: о судьбе отца Теодора ни слова, равно как и о двух его приспешниках, умерших в подвале дормитория. Мистера Роу представили в качестве невинной жертвы. Самое главное в другом. Статья появилась в утренней газете, следовательно, набиралась и была передана телеграфом в местную типографию вчера днем или вечером. Значит, аббата освободили утром и он начал лихорадочную деятельность по нашим поискам. Не удивлюсь, если это сочинение, – Джералд постучал пальцем по лежавшей на столе газете, – написано лично его высокопреподобием. Особо отмечу: в тексте не упоминается о вчерашнем аресте Робера и его громком освобождении. Меня это в очередной раз наводит на дурные мысли.
– Рассказ аббата о Приорате может оказаться правдой? – скептически отозвался доктор. – Я ведь предупреждал! Настолько оперативно передать сведения в берлинскую газету, которая выносит статью на первую полосу, да еще печатает незнамо откуда взявшиеся портреты членов банды… Тут нужна нешуточная организация и влиятельные люди, способные оповестить о нас всю страну, от Лотарингии до Кенигсберга и от Гамбурга до Пассау. Охота началась, господа. Никогда не чувствовали себя лисами во время гона? Тогда ощутите всю прелесть момента. Полиции я не опасаюсь: если дело взял в свои хлипкие ручонки Киссенбарт, мы уедем в Америку без особых сложностей. Бояться надо умалишенных, состоящих в одном заговоре с отцом Теодором. Эти джентльмены будут настойчивы и упорны, как всякие фанатики. И если германский сыск остановит французская граница, то друзья его высокопреподобия имеют все возможности действовать в любом государстве. От Японии до Канады.
– Так или иначе, высчитать наш путь нетрудно, – вмешался Тимоти. – Как полицейским, так и этим… приоратцам, если таковые существуют. Дорога одна – Рейн. Искать будут в гаванях и на вокзалах. Придется менять раскраску, будто хамелеонам.
– То есть? – поинтересовался Джералд.
– То и есть. Противника надо удивить необычностью ходов. По мнению любого полисмена, благородный человек, лорд, одевается, как и пристало лордам. Как ты, Джерри. Сюртук, жилетка, полосатые брюки, дорогие начищенные туфли. Цепочка золотая на брюхе, цилиндр твой дурацкий… Еще пенсне надень или монокль.
– И что ты предлагаешь? – изумился лорд Вулси. – Переодеться? Во что?
– Для начала – сбривай бакенбарды. Попросим капитана остановиться где-нибудь за десяток миль до Страсбурга, отправим Ойгена за одежкой попроще. Робер, не брейся сегодня – борода у тебя растет быстро, даже по знаменитому методу мсье Бертильона не сразу опознают. Доктор и Ойген остаются при своем – они в разыскиваемых не числятся. А для себя я что-нибудь придумаю.
«Карл Великий» вдруг начал резко замедлять ход, машина снижала обороты. Джералд встревоженно прислушался – в каюту доносился голос господина Пфеффера. Капитан весьма неизящно сквернословил на родном языке.
– Быстро наверх, – скомандовал Тимоти. – Что-то случилось.
Концессионеры повыскакивали на палубу, как горох из лукошка. Сразу стало понятно, что катер вышел на главную водную дорогу Германии и устье Ягста осталось далеко позади. Рейн в этих местах был особенно широк, не менее полной английской мили от берега до берега. В отдалении коптил небеса большой колесный пароход, перевозивший пассажиров на юг, ползла цепочка из трех груженных углем деревянных барж, влекомых вишнево-красным буксиром. На просторах реки замечалось еще несколько темных пятнышек, исходящих дымками топок.
– Где беда? – Тим сунулся в рубку. Капитан метнул на американца свирепый взгляд.
– Polizeischiff! In vorne! Befehl die treibende![50] – рявкнул Пфеффер, рывком головы указывая куда-то вперед. Подал бинокль.
– Wir kann es nicht jetzt gleich machen![51] – воскликнул Джералд. – Тимоти, что там такое?
– Точно, полиция! – ответил приникший к двенадцатикратному биноклю техасец. – Три катера, кормовой вымпел белый, с черным крестом… Если верить сигнальным флажкам на мачтах, приказывают заглушить машину и дрейфовать. Господи, этого нам только недоставало!
– Чего «недоставало»? – милорд машинально схватился за карман, где лежал подаренный пистолет.
– На переднем – пулемет. Система «Максим», на стойке. Такие в последнее время устанавливаются на военных судах – новшество! А полиции довольно много – человек по десять на каждом судне. Хотелось бы знать, они нас наверняка определили? Или обыскивают каждую калошу, проплывающую вверх по реке?
– Хочешь не хочешь, придется прорываться, – быстро сказал доктор. – Иначе не спасет и личное заступничество британского короля вместе с президентом Тафтом. Капитан, мы сможем от них уйти?
– Какое – «уйти»? Куда? – брызгая слюной заорал Пфеффер. – Они быстроходнее, три вооруженных судна! Лично я – намерен выполнять приказ. Ваши трудности с полицией меня не касаются! Изрешетят к чертовой матери, такое случалось! Выйдите из рубки!
Времени на раздумья не оставалось – катера быстро шли навстречу, расстояние оценивалось меньше чем в полмили. Джералд, твердо зная, что за новое тяжелое преступление всего-навсего добавят лишние двадцать лет каторги (к уже наверняка имеющейся смертной казни), решил – терять нечего. И кивнул Тимоти, смотревшему во все глаза на милорда.
– Капитан, отойдите от штурвала, – вежливо попросил техасец господина Пфеффера, одновременно приставляя к его затылку холодный ствол револьвера. – Хотите совет? Сейчас начнутся громкие события, берите спасательный жилет и прыгайте за борт. Честное слово, мне неловко, что так обернулось…
Капитан на миг застыл, но оценив глядящие на него дула пистолетов, выхваченных Шпилером и самим лордом Вулси, отступил, шепча под нос такие словечки, что даже германоязычный доктор с трудом понимал смысл.
– Робер, Ойген – к топке! – Джералд вновь ощутил себя сподвижником Френсиса Дрейка. Только масштабы помельче. – И не высовываться! Матроса, в случае бунта, утихомирить, но не до смерти! Живо!
Вздрагивающий Монброн и абсолютно безмятежный Ойген исчезли в направлении машинного отделения, причем наследника банковского дома пришлось грубовато подталкивать в спину.
Капитан, не переставая вполголоса чертыхаться, споро завязывал ремешки на пробковом коричневом жилете. Второй раз герра Пфеффера упрашивать не пришлось – он, человек бывалый, здраво рассудил, что увешанные оружием господа могут пойти куда дальше вульгарного «насильственного захвата морского или речного судна», как обозначалось сие преступное деяние в уголовном уложении империи. А жизнь единственна и неповторима.
Неудачливый капитан решительно зашагал к фальшборту, и на мгновение его задержал Шпилер, сунув во внутренний карман куртки капитана сверток мятых ассигнаций.
– Твой аванс, Тимоти, – вымученно улыбнулся доктор, когда Пфеффер, не особо раздумывая, прыгнул в волны Рейна. – Ему пригодится больше, чем нам.
– Р-расточители! – прорычал Тим, держа штурвал. – Ладно, плевать! Джералд, как управлять этой хренью? Ты же англичанин, морская нация!
– Рычаг! Наверх, а не вниз, болван! Полный ход! Противник идет навстречу, пока они успеют развернуться… Только бы не начали стрелять сразу! Дай штурвал!
Представитель морской нации отогнал американца, куда более полезного в качестве стрелка, от небольшого рулевого колеса, выровнял «Карла Великого» и направил точно на передний полицейский катер. Если тевтоны испугаются и отвернут в сторону – прекрасно. Если нет – гарантировано столкновение, клад Нибелунгов вернется к своему тысячелетнему хранителю-Рейну, а уцелевшие концессионеры проведут остаток жизни на каторжных работах или окажутся на виселице. Замечательная перспектива для трех молодых миллионеров, провинциального доктора и разнорабочего из Австро-Венгрии! Но другого выхода уже не отыскать.
Навыки судовождения у лорда Вулси имелись – семья владела двумя океанскими яхтами, причем одна была паровой. Будучи весьма юным и интересующимся всем на свете, Джералд не раз заглядывал на мостик и постепенно учился. Капитаном, он, разумеется, не стал, но в целом имел представление об устройстве паровых судов и основных принципах управления таковыми. Предположить ранее, что данное умение, прежде использовавшееся в целях сугубо развлекательных, пригодится на ниве откровенного пиратства, милорд никак не мог – и вот тебе! Как изменчива жизнь!
– Остановиться и лечь в дрейф! – орали в трубу золотистого рупора с флагмана вражеской флотилии. – При неподчинении открываем огонь! Немедленно заглушить машину!
Тимоти показал стоявшему на носовой части полицейского корабля офицеру неприличный жест.
Катера сближались стремительно – встречная скорость была не меньше семнадцати узлов, как у хорошего океанского лайнера. Пока германцы ограничивались только грозными предупреждениями, но все до единого концессионеры знали, что жуткими словесами дело не ограничится. Полицейские Кайзеррейха тоже не дураки пострелять, особенно если дело касается поимки опасных преступников. Но черт побери, кто мог сообщить речной полиции, что беглецы скрылись именно на «Карле Великом»? Или в среде господ социалистов, предоставивших катер, имелся тайный осведомитель?
У капитана флагмана, именовавшегося «Регенсбург», нервы не выдержали – большой, темно-синей окраски, катер резко взял право на борт, ускользая из под удара форштевнем «Карла», кораблик концессионеров пересек белый кильватерный след и пронесся дальше, с впечатляющей скоростью в восемь с половиной узлов – Ойген, его дружок-матрос и Робер кормили ненасытную топку до отвала. Джералд вскользь подумал, что если дело так пойдет и далее, может взорваться котел.
И тут же по борту «Карла Великого» ударила первая пулеметная очередь. Полицейские катера, описывая широкие дуги, разворачивались, не без оснований намереваясь преследовать наглых мерзавцев до последнего. Новые выстрелы из «Максима» подняли высокие фонтанчики брызг слева от катера, но, по счастью, не задели корабля. Тим, побежав на корму ответил несколькими выстрелами, причем вполне удачными – кто-то из полицейских вывалился за борт.
– Вот теперь за нас возьмутся со всем прилежанием, – удрученно сказал тяжело дышащий доктор, так и не обновивший дареный «Браунинг». Стрелять господин Шпилер не умел, да и слишком далеко было. – Тимоти, что ты делаешь? С ума сошел? Не время!
– Самое время! – упрямо прокричал американец, срывая с кормового флагштока трехцветный вымпел Империи. Флаг немедля полетел в воду. – Будем считать, что германской экстерриториальности нашего плавучего гроба пришел окончательный и бесповоротный карачун! Теперь мы сами по себе!
Он быстро снял черный шейный платок и прикрутил двумя узелками к стальной проволоке.
– Можно гордиться, настоящее пиратское судно! Доверху груженное пиастрами… – явно рисуясь, сказал Тим. – О черт! Доктор, ложитесь!
Хлестануло пулями. От крашенных черным досок кормы отлетели щепки.
Нужно признать, полицейские катера оказались значительно быстроходнее «Карла Великого». Их машины были мощнее, вероятно на каждом стояло по два винта, а не по одному… Джералд, поминутно оглядывавшийся, понял – еще десять, ну пятнадцать, минут и придется спускать импровизированного «Веселого Роджера» в знак полной капитуляции. Иначе обойдут и расстреляют без сентиментальных всхлипов.
Позади рубки звучала разудалая канонада – Тим и вступивший в дело доктор Шпилер огрызались на короткие, умелые пулеметные очереди. Боже, если тяжелый пулеметный патрон угодит в котел машины, от «Карла» мокрого места не останется! Впрочем, как раз мокрое-то и останется – это Рейн, а не полевое сражение…
Сорок ярдов, тридцать, двадцать пять. Возмездие, обретшее форму трех, шедших почти борт в борт, синих катеров, приближалось неумолимо. Пули разбили стекло рубки «Карла Великого», поранив мелкими осколками щеку Джералда. Милорд пригибался, как мог, но штурвала не отпускал. Если принял пост капитана – изволь выполнять обязанности до конца. Очень близкого, ощутимого почти физически.
Новая очередь – стреляли высоко, не под ватерлинию, иначе катер давно бы стал набирать воду. Пуля «Максима» взвизгнула над самым ухом Тимоти, и закончила свой краткий путь в досках ящика с сокровищами, проделав впечатляющую дыру. На палубу выкатилось несколько золотых монет…
Тому, кто обитал внутри, подобное хамство явно не понравилось.
– Док, док, сзади! – неожиданно тонко взвизгнул Тимоти, оборачиваясь в сторону хранилища знаменитого клада. – Отползаем! Мммать!!
…Оно было горячее и светло-серое. Оно выползало из щелей гробоподнобого деревянного сооружения, как дым из приоткрытой печной дверцы, собираясь в единый тугой комок, не имевший формы и плоти. Над кормой «Карла» повисло неясное марево, швыряющееся почти неразличимыми в дневном свете искорками.
Едва доктор Шпилер и Тимоти по-ящеричьи отползли к рубке, далеко обогнув длинный коричневый ящик, Нечто собралось с силами, образовало внутри себя плотный шарик тумана, похожий на пушечное ядро, а затем, подобно сигнальной ракете, взмыло вверх, описало крутую параболу, и со всплеском нырнуло в Рейн.
– Днем… – простонал доктор. – Оно вылезло днем! Дьявол, ногу мне обожгло…
На правой штанине черных брюк Шпилера, пониже колена виднелась прожженная круглая дыра диаметром чуть больше монеты в одну марку.
– Неважно, перевяжем, – хрипел Тимоти, не выпуская из руки привычного «Смит и Вессона». – Гляньте, док – тварюга, оказывается, на нашей стороне! Иисусе, да что же это… Джера-алд! Гони! Гони как можешь!
Проклятие дракона Фафнира со всей имеющейся в наличии мощью обрушилось на полицейские катера. Впрочем, слово «обрушилось» неточно – обитавшая в сокровищах нечисть попросту использовала в своих разрушительных целях полноводный и глубокий Рейн.
Катер с пулеметом, немого отстававший от двух остальных, подбросило, словно он нарвался на подводную мину. Подбросило высоко – секунду казалось, что судно величественно парит над рекой, подобно сказочному летающему кораблю. «Регенсбург» разорвало прямо в воздухе – раздался гулкий хлопок взрывающегося котла, во все стороны полетели металлические и деревянные обломки, шрапнелью поражающие и «Карла» и двух оставшихся преследователей, вспухло расплывающееся черно-серое дымное пятно…
Тварь, остававшаяся в облике белесой стремительной кометы, нырнула вновь, и спокойный Рейн внезапно забурлил. Яркая радужная пена по воде, белые полосы которой начали складываться в обширную спираль – на реке вздулся тяжелыми волнами водяной вихрь, сердце воронки опускалось вниз, к далекому илистому дну, неумолимо подтягивая к себе два синих кораблика и заставляя вырвавшегося немного вперед «Карла» замедлить ход более чем наполовину.
Небольшой Мальстрим вращался все яростнее, громче и злобнее, потом у его краев поднялась снежная водяная стена, скрывшая от глаз невольных наблюдателей оба катера, а потом…
Потом Рейн успокоился. Ничего похожего на обломки или человеческие тела не наблюдалось. Нечто, как оно всегда и делало, остановило представление мгновенно. И исчезло само.
– Две с половиной минуты, – доктор, отбросивший бесполезный «Браунинг», сжимал в ладони недорогие карманные часы в серебряном корпусе. – Тим, понимаешь? Две с половиной минуты! Всего! Оно убило всех!
– За что вашему «оно» наше сердечное мерси, – Тимоти встряхнулся, будто мокрая собака. – Пушку, док, подберите, она денег стоит. Уж думал потонем, как крысы, посреди бурной речки… Нет, но как эта штуковина действует! Я начинаю уважать легендарных драконов – если уж проклинают, то со знанием и понятием…
– Может, хватит гнать? – взмокший и невероятно чумазый Робер высунулся из машинного. – Все устали, грохот от машины такой, что скоро слух потеряешь. А где полицейские? Мы от них уплыли? Вот, кстати, Ойген снова другой – поглядите только!
Отстранив Монброна, на палубу вышел знакомый Тимоти и доктору тридцатипятилетний, уверенный в себе, синеглазый бородач. Покрыт черной маслянистой сажей от пят до макушки. Одежда Ойгена ему слегка маловата.
– Ну, здравствуй, Хаген, сын Гуннара, – доктор Шпилер, вскочил и вежливо поклонился. Быстрым движением поднял на ноги Тима.
Хаген не ответил. Он просто смотрел на Великую Реку с оттенком удивления и узнавания.
* * *
Краткое, но весьма насыщенное событиями путешествие «Карла Великого» закончилось незадолго до полудня у гостеприимных причалов небольшого городишки Эттенхайм.
Пейзаж разительно изменился – укрытые лесами крутые возвышенности теперь виднелись слева и впереди, обозначая приближающиеся Альпийские горы. По правую руку от катера тянулась малонаселенная холмистая равнина, прибрежные деревни замечались редко, города – еще реже; французской границы можно было достичь, двигаясь к северо-западу, а за ней начинались заповедные леса Лоррен, раскинувшиеся вплоть до самого Меца.
Страсбург, который и французы и германцы равно полагали своим городом, перешел под управление Рейха после победоносной для немцев франко-прусской кампании 1870–1871 годов, позволившей Германской империи передвинуть границы на запад и оттяпать у лягушатников часть территорий, исконно являвшихся владениями стальных тевтонов.
Отто фон Бисмарк, Железный Канцлер, превративший лоскутное одеяло мелких княжеств в могучую державу, прочно захватившую лидерство в Центральной Европе, однако же не стал чрезмерно обижать западного соседа – рубежи Третьей Республики в районе Страсбурга определили по реке Саар, то есть всего в двадцати семи милях западнее. Последним пограничным городом являлся маленький Саарбург, через который шла железнодорожная ветка в сторону Нанси и далее через Шалон сюр Марн в Париж.
Эттенхайм представлялся наиболее удобной точкой для старта нового этапа бегства. Городок стоит на левобережье, как и близкий Страсбург, провинциальная полиция наверняка растеряла в сонном захолустье большую часть бдительности, а являться при всем параде к страсбургским пристаням было бы равносильно попытке самоубийства: где-где, а в крупном центре злокозненную банду станут ловить усердно и настойчиво.
Рассудим: нападение на монастырь, многочисленные убийства, разбой и грабеж, наглый побег из-под стражи, оказание вооруженного сопротивления властям, предерзостное убиение представителей имперской полиции и уничтожение государственного имущества в виде трех паровых катеров, попытка незаконного вывоза с территории Германии ее национального достояния… Оценивая здраво, можно сказать, что шайку, совершившую всего за трое суток такое количество злодеяний, следует даже не судить, а уничтожить на месте, головы насадить на пики и возить по городам в назидание всем прочим нарушителям закона.
Исходя из данных соображений Джералд, сверившись с найденными в рубке «Карла» речными лоциями, подвел поврежденное выстрелами судно к самому отдаленному причалу Эттенхайма, возле которого замечались только хлипкие обшарпанные лодчонки и двое скучающих рыбаков. Последние, живо заинтересовавшись прибытием «Карла», казавшегося здесь настоящим крейсером, помогли со швартовкой и сразу осведомились: а с чего вдруг герр капитан не пожелал встать у главной городской пристани? Джералд отбрехался неуклюжим враньем о сломанной машине – мол, не дотянуть. Вы, господа, сами знаете, насколько опасны эти ужасающие котлы. Чуть что не так, и…
Промышлявшие рыболовством обитатели городка, до которого веяния цивилизации добирались с трудом и скрипом, немедленно согласились с герром капитаном – конечно, если сломана машина, следует поостеречься. Но, сударь, в городе вы не купите ничего, что поможет означенную машину отремонтировать. Придется герру капитану ехать в Страсбург.
Придется, немедленно согласился лорд Вулси. А как бы нанять повозку, чтобы прокатиться в большой город за запасными частями? К тому же на борту груз, который мы обязаны доставить вовремя, иначе не миновать большого штрафа, да и порядок есть порядок: взятые обязательства нужно выполнять. Мы дорожим честным именем нашей фирмы. Разумеется, капитан заплатит за услуги.
Понятливые аборигены мгновенно уяснили все выгоды предложения герра капитана, взяли аванс в пять марок и отбыли за требуемой повозкой. Ойгена (то есть Хагена), вместе с доктором, снабдили деньгами и немедленно откомандировали в город за покупками. Джералд решил, что знаменитому герою эпохи Меровингов пора привыкать к современной жизни и знакомиться с достижениями прогресса.
Один человек – две души… Над этой задачкой стоило поломать голову. Пока Робер отмывался от угля и копоти на прибрежных камнях, а Тимоти ремонтировал задетый пулеметными пулями ящик с кладом, Джералд брился (пышные дворянские бакенбарды и усы необходимо было удалить незамедлительно), попутно размышляя о самом необычном представителе компании.
Если верить наблюдениям, Хаген «просыпался» только в моменты, когда проклятие Фафнира начинало активно действовать. Так вышло и сегодня – во время погони на реке привычный всем Ойген Реннер резко сменил обличье, не потеряв однако сознания, как оно случалось прежде. Вторая половина его сущности вначале несколько подивилась необычной обстановке (ревущий в топке огонь, грохочущие поршни машины, визг пара и все такое прочее), но Хаген сориентировался очень быстро и запросто начал помогать швырять уголь в адский зев под котлом. Наружу он не высовывался и какой-либо активности в отношении бестелесного монстра, вовсю крушившего полицейские корабли, не предпринимал.
Джералд сделал два, в принципе правильных, вывода. Первое: проклятие и поселившаяся в Ойгене душа Хагена тесно связаны между собой и, наверняка, оказывают друг на друга некое мистическое влияние. Второе: Ойген, пусть и не сознавая этого, неким таинственным образом обменивается мыслями с обретшим непонятное бессмертие героем «Песни», и получает от него некоторые новые и ранее недоступные сведения.
Доктор Шпилер, с которым милорд поделился догадками, высказал предположение, что через некоторое время обе столь разные души объединятся в одну сущность и тем самым превращение молодого австрияка в Хагена закончится окончательно. Он примет один, уже неизменяемый облик; оставит при себе как весь опыт недолгой жизни разнорабочего из Линца, так и обширные (для той эпохи) знания и умения мажордома Бургундского двора. А заодно перестанет пугать концессионеров внезапными превращениями в ту и другую сторону. Судя по тому, насколько быстро меняется Ойген, процесс завершится спустя несколько дней. Пока же компании придется терпеть «двоих в одном» и, соответственно, общаться с каждым по-своему.
Лорд Вулси попробовал сегодня поговорить с Хагеном, желая наконец-то выяснить, с чем именно имеют дело господа концессионеры. Что такое проклятие дракона? В чем принцип действия? Как от него защититься и защитить других людей? Можно ли им управлять, как предполагал аббат Теодор?
Ответов на вопросы получено не было. Надменный мажордом трех королей односложно заявлял, что «вам это ни к чему», «я не могу сказать», «пусть эта тайна умрет со мной», и так далее в том же духе. Однако Хаген узнавал реку, давал особенностям пейзажа свои, давно позабытые человечеством, названия на языке франков-сикамбров, интересовался устройством корабля и вообще ничуть не походил на растерянного человека, который напуган незнакомым окружающим миром.
Хаген со степенной серьезностью (и пользуясь всесторонней помощью доктора Шпилера, прицепившегося к явившемуся из шестого века герою, как репей к хвосту дворняги) осваивался с действительностью, постигал реальность и ничуть не тушевался. Доктор потом сказал милорду, что раньше представлял себе варваров именно такими – необычайно гибкая и восприимчивая психика, позволяющая человеку выжить в любых, самых сложных обстоятельствах. Достаточно вспомнить, насколько быстро перенимали франки или готы доставшуюся в наследство от античности римскую культуру, не говоря уже о письменности или религии. Готы становились христианами уже в четвертом веке, в то время как «цивилизованные» римляне вовсю поклонялись богам Олимпа.
Вот такие дела… Когда Тимоти составил список необходимых покупок и позвал доктора, Хаген немедля увязался вслед за господином Шпилером, желая «посмотреть на нынешний бург». Оставалось надеяться, что эта парочка не привлечет внимания жителей патриархального Эттенхайма какими-нибудь странными выходками: нельзя не учитывать менталитета человека седой древности – Хаген оскорблялся даже когда на него косо смотрели.
Преобразившийся, чисто выбритый милорд покинул каюту в тот самый момент, когда очень бледный доктор и пронзительно-пунцовый Ойген шли по мосткам в направлении покачивающегося на волнах «Карла Великого».
– Кажется, я знаю, что произошло, – обратился Джералд к расстроенному Шпилеру. – Наш общий друг изволил превратиться в самого себя на глазах восторженной публики? Панику большую подняли?
– Будь проклят тот день и час, когда я с вами связался, милорд, – доктор в сердцах бросил принесенные из города свертки на палубу. – На здании магистрата красуется обширнейший розыскной лист с подробностями наших безумных злодейств. Почти полная аналогия статьи в «Обозревателе», только без портретов. Имена, как ни странно, доселе не упомянуты, зато дано на редкость доходчивое и многословное описание внешности всех троих подозреваемых. А этот молодой человек, – Шпилер грозно взглянул на австрийца, – насмерть перепугал владелицу магазина готового платья роскошным судорожным припадком и внезапным помолодением, увы, не прошедшим незаметно. Воображаю, какие слухи поползут по городишку… И, что характерно, данные слухи обязательно достигнут ушей тех, кого мы опасаемся. Новый и горячий след.
– …Ведущий в никуда, – безмятежно продолжил подошедший Тим. – Завтра-послезавтра мы будем радостно колесить по Франции в направлении Парижа, а там и до Америки недалеко. Думаю, ваш Приорат, будь он хоть Сионским, хоть Шанхайским или Бомбейским, в Техас не сунется – мигом рога поотшибают. Купили, что просил?
– Купили, – вздохнул доктор. – В магазинах на меня смотрели, как на идиота. А на рынке – как на идиота вдвойне. Распаковывай.
Пока Тимоти возился с новообретенными вещами, Джералд позвал Ойгена и решил весьма немаловажную проблему – следовало как-то отделаться от остававшегося на судне матроса, начавшего подозревать, что связался не с самыми благонадежными людьми. Полиция, бесследное исчезновение капитана Пфеффера, пулевые отметины на катере… Молчание Вольфа Лауба было куплено за тридцать марок и чек на предъявителя, в котором лорд Вулси прописал сумму в десять раз большую. Обналичить можно в Имперском банке, где счет «Рейнской глиноземной концессии» пока оставался открытым.
Ойген быстро растолковал приятелю, чтобы тот немедленно отправился на железнодорожную станцию и возвращался домой, а про неудачное плавание «Карла» забыл хотя бы на неделю. Если полиция Вормса начнет интересоваться – смело валить все грехи на вероломных иностранцев, осуществивших дерзновенный акт речного пиратства… Только сначала Вольф должен помочь перегрузить с корабля на повозку во-он тот ящичек. Идет?
Туземцы, как и было договорено, пригнали вполне приличный торговый фургон, крытый потемневшей от времени парусиной, получили соответствующую мзду и, пожелав счастливой дороги, отбыли, наивно полагая, что герр капитан со товарищи вернутся к своему поломанному судну не позднее ближайшего вечера. На всплывавшую вокруг «Карла Великого» брюхом вверх мелкую рыбу внимания обращено не было – всем известно, какие грязные эти пароходы! Только Джералд, зная откровенную нелюбовь животных к концессионному грузу, насторожился: уж не собирается ли нечистая сила вновь порезвиться и доставить компании серию очередных неприятностей? Ойген, как заметил милорд, вел себя спокойно и признаков беспокойства не проявлял. Значит, спящий в нем Хаген не чувствовал опасности… Прекрасно.
– Переодеваться! – распорядился Тимоти, когда клад Зигфрида, под натужные охи-вздохи едва не надорвавшихся концессионеров, перекочевал в повозку. Две меланхоличные сельские лошадки, стоявшие в упряжи, разом начали беспокойно прядать ушами и оглядываться. – Начинаем маскарад, господа… Джералд, ты самый умный – придумывай для нас убедительную историю, документов-то никаких.
– Историю? – удивился милорд. – Все зависит от того, как мы будем выглядеть.
– Как бродячий балаган!
* * *
На спокойной малолюдной улице, неподалеку от знаменитейшего Страсбургского кафедрального собора, рядом со скромной гостиничкой, носившей знаменательное название «Бальмунг»[52] стоял высокий, крытый грубой темно-серой парусиной, фургон, возле которого суетились хозяева. Возглавляли неприметную компанию двое – высокий католический священник в черной, с иголочки, сутане при белоснежном стоячем воротничке и широкополой круглой шляпе, а также молодой человек, внешностью напоминавший сельского доктора с небогатой практикой. В лацкане несколько истертого сюртука последнего, светился золотом и эмалью памятный знак Гейдельбергского университета, 1910 год выпуска.
Преподобного отца и доктора сопровождала троица парней самого что ни на есть деревенского вида. Одежда небогатая, но чистая, принятые в сельской местности расшитые по вороту рубахи, темные брюки, заправленные в сапоги, поношенные тирольские шапочки, небритые продувные рожи… Двое – пронзительно-рыжий и беловолосый – держатся уверенно, со значительностью знающих себе цену сыновей крепко стоящих на ногах арендаторов или мелких землевладельцев. Третий, темноволосый и кареглазый, если присмотреться, имеет очень огорченный и расстроенный вид, хотя нам ли спрашивать, что за горести у человека? Наша задача – обслужить гостей и получить за услуги положенную оплату.
– Мы с визитом к его преосвященству епископу, – втолковывал хозяину гостиницы доктор, неосторожно (по мнению Тимоти) назвавшийся Карлом Шпилером. – Из Бюлерталя, слышали?
Что-то такое хозяин слышал. Дыра дырой, на востоке, за Рейном. И что угодно господам?
– Комнату для меня и преподобного отца, – доктор кивнул на упорно молчащего патера. Шпилер, как и было условлено, говорил за всех, чтобы не выдавать выраженного акцента милорда и остальных. – Заодно разместить наших сопровождающих и багаж. Там большой ящик, с собранными к пасхальным торжествам подарками его преосвященству и святой нашей матери-Церкви… Лошади и фургон…
– Раненько же вы к Пасхе готовитесь, – безразлично проворчал восседавший за пыльной стойкой владелец «Бальмунга». – Хорошо. Комнаты найдутся. За все – пять человек, место в конюшне и сено, фургон, багаж – четыре марки пятьдесят пфеннигов в день. За еду плата отдельная. Собираетесь жить до празднества Воскрешения Христова – расчет немедленный, вперед.
Пасхальные праздники в 1912 году приходились на 17 апреля. Святой отец, немедля подошедший к стойке, в точности отсчитал семьдесят семь марок, причем треть золотом, остальное сине-серыми «бисмарковскими» ассигнациями. Видать, богатый приход у святого отца.
Все остались довольны. Хозяин тем, что получил такую значительную сумму без возражений, гости – устройством на постой и отсутствием любых подозрений со стороны окружающих. Гостиница, конечно, не для миллионеров, но сейчас, главное, не удобства, а, пользуясь лексиконом приснопамятных вормсских социалистов, конспирация. Ради таковой конспирации Тимоти подписался под записью в журнале гостей крестиком – неграмотный.
Драгоценный багаж был оставлен в фургоне, занявшем место на заднем дворе, лошадок препроводили на конюшню, а концессия в полном составе засела в комнате второго этажа гостиницы. Ойгена сгоняли в ближайшую лавку за вином, колбасой и хлебом.
Промежуточная цель – Страсбург – была достигнута без особых приключений. На въезде в город дорожная полиция на фургон и не посмотрела, городские шуцманы более озабочивались соблюдением уличного благочиния, чем бдительным надзором за неизвестными путниками, а среди разъезжающих по городу десятков экипажей, колясок и таких же фургонов маленький обоз концессии выделялся не более, чем воробей среди стаи. Пока дело шло удивительно гладко, давая повод надеяться, что крупные неприятности на время остались позади.
– Отсыпаемся, отъедаемся, решаем трудности с документами – в Страсбурге наверняка можно купить фальшивые! – и едем домой! – провозгласил неугомонный Тимоти. – Возражения?
– Сначала попробуем придать нашему… Да, нашему отъезду на запад видимость законности, – буркнул усталый Джералд. – Завтра утром… Нет, лучше прямо сегодня, я наведаюсь в консульство Британии.
– Почему именно сегодня? – переспросил доктор Шпилер. – Вы засыпаете на ходу! Следует непременно отдохнуть.
– Потому, что впереди ночь. И вокруг много людей. Не удивлюсь, если к рассвету гостиница превратится в замок графа Влада Цепеша – Дракулы, и на каждом углу будут валяться трупы… Не мне вам объяснять, что именно мы привезли в город. Пожалуй, часика полтора я посплю, а затем все же пойду телеграфировать в Форейн-офис.
– Тогда я сижу и сторожу, – заявил Тимоти. – Мало ли… Ойген с Робером пускай отлеживаются. Другие приказы, милорд?
– Никаких, – зевнул Джералд, деликатно прикрыв рот кулаком. – Честное слово, я за последние дни совершенно одичал.
– Как и все мы, – печально улыбнулся доктор Шпилер, с лица которого не сходила болезненная чахоточная бледность. – Как и все мы… Итак, отдыхаем. Тим, иногда заглядывай во двор – могут появиться чересчур любопытные господа, намеренные узнать, что именно привезли в подарок господину епископу. Сокровища остались без охраны, и меня это беспокоит.
– Можно мне пойти вместе с господином Тимом? – попросил Ойген. – Я-то уж присмотрю…
– Не «можно». Нужно.
Глава седьмая AUF WIEDERSEHEN, DEUTSCHLAND?
Германская империя, неподалеку от границы
1-е, ночь на 2 апреля 1912 года
– Милорд, вы очень богатый человек! Ваше состояние оценивается не менее чем в тринадцать миллионов фунтов, сиречь – без малого семьдесят миллионов североамериканских долларов, о франках я даже упоминать не стану… Вам не хватает? Вы голодаете? Вам негде жить?
– Сударь, дело не в деньгах! Если бы это касалось только денег и ничего другого, я бы с радостью уступил. Однако…
– Если вы продолжите пичкать меня глупейшими байками о «проклятии», «чудовище» и прочих мистических фантазиях, я рассержусь.
– Я видел проклятие в действии, милостивый государь. Клянусь, это правда. Могу предложить иной выход из возникшего затруднения. Я могу выплатить отступное. Если считать нынешнюю цену за унцию[53] золота… Сокровищ примерно на семь тысяч двести унций, округлить… Четыреста тысяч фунтов стерлингов вас устроят? Я могу выписать чек.
– Интересное предложение, бесспорно. Причем вы, как человек благородный, довольно смело округлили сумму в бoльшую сторону. Увы, я не согласен. Курс британской валюты в случае крупной войны или революции может катастрофически упасть, а золото в любые времена останется только золотом. И всегда будет цениться. Я вынужден отказать, милорд. Итак?
– Дайте подумать…
– Думайте недолго. Я не располагаю большим количеством свободного времени.
Джералд с выражением скупого недовольства уставился на ядовито-фиолетовую шторку, плотно закрывавшую окно кареты. Устроившийся напротив собеседник с преувеличенным вниманием принялся рассматривать ухоженные ногти на пальцах правой руки.
Ситуация почти безвыходная. Сомнений нет, лорду Вулси было гораздо приятнее общаться с людьми, нежели с существами бестелесными, загадочными и опасными, однако люди людям рознь. Беседа с неприятным господином в закрытой душной карете не доставила Джералду никакого удовольствия. Чувство было прямо противоположное.
* * *
…Утро первого дня месяца апреля началось сравнительно безмятежно. Милорд, пробудившись, обнаружил, что благополучно проспал весь вчерашний вечер и полную ночь, так и не реализовав намеченные планы. Разбудить главу концессии «часа через полтора» никто не удосужился или не осмелился. Сейчас рассветное солнце робко заглядывало в меблированную комнату гостиницы, показывая слепящий краешек из-за черепичных крыш домов с другой стороны улицы. На соседнем диване посапывал доктор Шпилер, круглый стол на гнутых ножках украшали остатки импровизированного обеда и недопитая бутылка с вином…
– Черт! – милорда подбросило с постели. Он вспомнил. Клад! – Доктор, поднимайтесь! Немедленно!
– Что произошло? – Шпилер со встревоженным и заспанным видом высунулся из-под пледа. – Джералд, не суетитесь. У нас новые… э… трудности?
– Пока не знаю, – лорд Вулси спешно натягивал неудобную сутану поверх брюк и рубашки. – Уверен, наши почтенные друзья, как и мы, беспробудно почивали, забыв про все на свете. Знаете, господин Шпилер, я опасаюсь выходить из комнаты – не хочется заново видеть последствия трудов хранителя сокровищ… Идемте, взглянем. Если Нечто в действительности устроило новое побоище, придется немедленно бежать!
Милорд и доктор едва не галопом промчались по коридору в сторону лестницы, спустились в холл, но ничего страшного не заметили. Возвышавшиеся напротив стойки гигантские напольные часы в черном деревянном корпусе начали отбивать половину восьмого утра.
Замещавший хозяина консьерж мирно дремал, полусонная обслуга вяло прибиралась, чисто символически обмахивая пыль с поеденной жучком мебели, некрасивая темноволосая горничная несла поднос с чайным прибором – картина мирная и патриархальная. Никаких следов паники или воплей о совершенном убийстве.
– Навестим мистера О’Донована и его теплую компанию, – решил Джералд, сворачивая в полутемный боковой коридор. – Уверен – спят, будто сурки в норках.
«Деревенщинам», сопровождавшим «священника и доктора» досталась тесная комнатушка первого этажа, выходившая единственным узким окном во двор. Неудобно, но несколько дней потерпеть вполне можно.
Лорд Вулси благовоспитанно постучался, не получил никакого ответа и просто толкнул дверь. Так и есть – на кровати справа храпит Тимоти, слева – Монброн. Ойген отсутствует.
– Хоть у одного хватило ума сторожить фургон, – сказал Джералд. – Доктор, очень вас прошу, разбудите этих бездельников, а я прогуляюсь наружу и взгляну на багаж. Заодно поищу Ойгена.
Последний обнаружился мирно спящим во чреве фургона, рядом с драгоценным ящиком. Замотался в тонкое шерстяное одеяло по самую макушку, под головой – укрытые рогожкой сапоги, рядом лежит швейцарский кинжал в гладких ножнах. Идиллия.
– Ойген, ночью что-нибудь происходило? – допытывался Джералд, когда ему удалось растормошить австрийца. – Понимаешь, что я имею в виду?
– Не заметил, – Ойген протер глаза и уперся недовольным взглядом в коричневые стенки ящика. – Заснул. И сны недобрые. Все хорошо, сэр?
– На первый взгляд – хорошо, – задумчиво ответил лорд Вулси, оглаживая ладонью подбородок. – Значит, Оно не решилось нас беспокоить. Признаться, я удивлен. Посторонние люди грузом не интересовались?
Получив на все вопросы отрицательные ответы, Джералд немного успокоился и, позвав Ойгена, отправился наверх, где теплая компания уже приступала к обильному завтраку, заказанному доктором Шпилером на кухне.
– Я улегся в два часа ночи, – повествовал Тимоти, одновременно поглощая пироги с сыром и грибами, по-немецки громоздко называвшиеся «Pilzkasekuchen». – Ойген остался сторожить во дворе. И ничего – демон сидел смирно в своей коробке, не высовываясь. Может, понял, что в большом городе лучше не шалить?
– Не уверен, – отозвался Шпилер, бегло просматривавший взятую у консьержа «Страсбургер нойе цайтунг». – Газета, как отмечено, вышла из типографии в семь утра, городские новости набирались рано утром. Пишут презабавные вещи.
– Почитайте! – хором потребовали Монброн и Джералд.
– О нас, вероятно, позабыли – свежие новости гораздо интереснее. Извольте, господа: «Страсбург в огне» – это громкий заголовок, набран довольно крупно. Цитирую. «Городские пожарные команды и полиция провели тяжелую ночь… По сообщениям из весьма благонадежных источников вскоре после полуночи в Страсбурге одновременно вспыхнуло девять пожаров…» Подробности пока пропустим. А, вот! «Две драки возникшие в пивных „Бюргерброй“ и „Гроссбройхауз“ закончились грубой поножовщиной, убито не менее четырех человек, несколько ранены. Одновременно с этим, полицейские чины заявили, будто в районе речной гавани найдено три мертвых тела, принадлежавшие возвращавшимся с вечерней смены докерам и публичной девице, имя которой выясняется. Давно пора поставить вопрос перед бургомистром и магистратом города о запрете работы пивных в ночное время, ибо это нарушает спокойствие добропорядочных горожан… Питейные заведения, где собираются подонки общества и разыскиваемые властями преступники…» Дальше не интересно. Попрошу заметить – автор статьи утверждает, будто все события имели место по наступлению ночи. Минимум семь смертей и девять пожаров! Вот, пожалуйста: «Несмотря на старания конных пожарных команд, частные дома на Кирхен-штрассе, Блюменхоф и возле казарм Двенадцатого полка инфантерии выгорели дотла; бесспорно, имеются погибшие, количество которых невозможно будет определить до времени, пока завалы не остынут и не будут разобраны». Сообщается, будто ничего подобного в Страсбурге не происходило со времен семилетней давности, когда вспыхнули беспорядки, вызванные подстрекательством агитаторов, состоящих в запрещенных организациях социалистского толка». Каково?
– А вы говорили – ночь была спокойной, – Джералд укоризненно посмотрел на Тимоти и Ойгена. Те лишь развели руками. – Не верю я в такие совпадения. Можете рубить мне правую руку, но это – проклятие Фафнира. Оно начало действовать куда разнообразнее, чем прежде!
– Ты преувеличиваешь, Джерри, – не согласился Робер, говоря через набитый рот. – В любом городе мира случаются кабацкие драки, пожары и убийства. Наше чудовище нигде не показало явного следа, а Оно любит покрасоваться – обязательно осталась бы визитная карточка в виде разорванного мертвеца.
– Мы приезжаем в Страсбург и первой же ночью происходят события, равных которым не замечалось семь лет? – скептически отозвался Тимоти. – Не-ет, наш бесплотный красавчик просто нашел обширное поле деятельности! И проявил себя во всей красе.
– Не во всей, – мрачно сказал Джералд. – Аббат утверждал, будто мы наблюдаем «мелкие шалости пробуждающегося монстра». Если это – мелочь, то каковы же шалости крупные? В дрожь бросает. Оно научилось прятаться от нас. Пытается сделать все, чтобы мы его не заметили. Бесчинствует на стороне.
– А еще аббат говорил, будто «проклятие» воплощено в одну конкретную вещь, находящуюся среди сокровищ, – невзначай припомнил доктор. – Если эту вещь найти и вышвырнуть, допустим, в океан, то…
– Здравая мысль, – лорд Вулси нахмурился, допил чай и встал. – Если доберемся до Парижа, вскроем ящик и попробуем отыскать средоточие мистической силы, если таковое существует. Надеюсь, Хаген поможет.
Джералд внимательно посмотрел на Ойгена, но тот остался невозмутим. Интересно, раньше молодой австрияк всегда смущался и заливался краской до корней волос, а теперь реагирует на обращения милорда со стоической невозмутимостью. Привык к компании или сказывается воздействие Хагена? Нельзя исключить и такую версию.
– Я отправляюсь в консульство, – объявил милорд, неумело застегивая на шее белоснежный круглый воротничок священника. – Доктор Шпилер, Тимоти, Робер – остаетесь в гостинице. Ойген пойдет со мной. На всякий случай. Да, между прочим, мсье де Монброн может на краткое время нарушить таинственность, прилично одеться и сходить в банк за наличными. Мы изрядно поиздержались, денег остается совсем немного. Часть заберешь рейхсмарками, часть – франками Республики, в ассигнациях.
– Каким образом? – изумился Робер. – Мою чековую книжку отобрали полицейские в Вормсе! В Страсбурге, насколько я помню, есть отделение «Монброн ле Пари», но без телеграфного подтверждения от маменьки, из Парижа, мне не дадут ни сантима!
– Да и зачем раскрывать маскарад раньше времени? – подхватил Тимоти. – Хозяин гостиницы и постояльцы обязательно заметят превращение деревенского парня в обеспеченного молодого бездельника! Монброн, не смотри на меня голодным волком – я разве не прав? Джералд, выписывай чек сам, отправляй доктора Шпилера за деньгами, а мы уж посторожим.
На том и порешили. Задействовать счет концессии, номер которого наверняка уже знала полиция, не решились – лорд Вулси извлек чековую книжку банка, наследником коего являлся мсье де Монброн (там Джералд держал резервную часть средств на обустройство экспедиции), тщательно вписал сумму в тысячу марок (или девять с половиной тысяч франков по установленному парижской биржей курсу), вывел каллиграфический автограф, и вручил бумагу доктору. Найти отделение банка нетрудно – у хозяина отеля обязательно должна иметься адресная книга.
…По таковой адресной книге и было выяснено нахождение консульства Британской империи – Рейхсфанен-штрассе, дом 19. Владелец отеля, занявший свое законное место после девяти утра, вежливо пояснил святому отцу, что данная улица находится рядом. Экипаж можно не брать. Стоит лишь выйти на главную площадь, поворот налево от здания магистрата. Джералд отделался сухим «Danke schon» и вышел из отеля, сопровождаемый серьезным и настороженно озиравшимся по сторонам Ойгеном.
Давно проснувшийся Страсбург бурлил. Германская речь перемешивалась с французской, по мощеным улицам раскатывали как вульгарнейшие повозки мусорщиков, так и шикарные экипажи на рессорах и каучуковых колесах, гостеприимно сверкали витрины магазинов, тонко орали мальчишки-газетчики («Девять пожаров за ночь! Ужасающие убийства! Полиция сбивается с ног!»), от кондитерских лавок вкусно пахло сладкими булочками, а в закрытых цветными тентами кафе «a’la Paris» чинно попивали кофе ранние посетители. День обещал быть солнечным. Не летняя жара, конечно, но приятное весеннее тепло. Парами бродили казавшиеся очень значительными и важными усатые шуцманы: было не заметно, что они «сбиваются с ног».
– Красиво, – подал голос Ойген, когда милорд вышел на площадь. Над чистенькими домами господствовал бежево-коричневый готический собор, который знатоки архитектуры частенько сравнивали с собором Реймса, где больше тысячи лет венчали на царствие всех французских королей, начиная с Карла Великого и заканчивая злосчастным Людовиком XVI. – Сэр Джералд, посмотрите, что там такое?
– Где?
– Да вон! И господа с фотографическими аппаратами… Давайте посмотрим?
Лорд Вулси нехотя свернул к магистрату, возле крыльца которого разворачивалось некое действо, с привлечением многочисленных фотографов и вооруженных блокнотиками журналистов. Представительный господин даже снимал на синематографическую камеру, прильнув глазом к окуляру, а левой рукой размеренно вращая рукоять, перематывавшую пленку.
Всеобщее внимание привлекала дама. Дама необычная до крайности. Весьма молодая привлекательная мадемуазель выбрала в качестве облачения отнюдь не платье с высоким турнюром, достойное всякой женщины из общества, а мягкие черные сапоги, кожаные краги, такую же куртку, плотно облегавший голову кожаный шлем с выпуклыми пылезащитными очками. Леди охотно позировала на фоне большого сверкающего автомобиля благородного темно-малинового цвета, попутно отвечая на сыплющиеся со всех сторон вопросы пишущей братии. Говорила она по-французски.
– Простите, – Джералд на языке галлов обратился к одному из фотографов, увлеченно засыпавшим на полочку вспышки порошок магния. – Чем вызван ажиотаж?
– Разве вы не знаете, преподобный? – изумился владелец огромной, стоявшей на треножной подставе камеры. – Это же знаменитая Ева Чорваш! Венгерка, первая женщина, собравшаяся устроить кругосветное путешествие на автомобиле в одиночестве! Просто невероятно! Через Европу, Северо-Американские Штаты, Китай, Индию, Персию и Российскую империю! Читайте газеты, святой отец! Сейчас о ней только и пишут!
Лорд Вулси внезапно потерял интерес к модной барышне. Увы, но в газетах пишут не только об очередной знаменитости, решившей покорить мир в стиле «эманципе». О прочем тоже не забывают. Сенсация, тщательно оберегаемая лордом Вулси с компанией, стоит дорого. Гораздо дороже великолепного автомобиля очаровательной Евы Чорваш.
Ойген, прихваченный цепкой ладонью милорда за рукав, послушно зашагал вслед за Джералдом.
Скромный двухэтажный дом по Рейхсфанен-штрассе украшался знакомым и родным стягом. «Юнион Джек», соединивший в себе символы трех объединенных единой короной государств – Англии, Шотландии и Уэльса – лениво колыхался над парадным подъездом. На бронзовой вывеске значилось: «Das Konsulбt der GroЯbritannien Kцnigsreich» – «Консульство Великой Британской империи».
– Жди здесь, я скоро, – бросил Ойгену лорд Вулси, и, мелко кивнув напыщенному швейцару, вошел внутрь.
Ойген привычно прислонился спиной к стене, и стал ждать.
* * *
Можно считать это невероятным везением или игрой его величества случая. Можно – просто удачным стечением обстоятельств.
Консулом Британии в Страсбурге являлся бывший соученик Джералда по Оксфордскому университету и почти друг – Лоренс Реттендон, эсквайр. После того, как милорду удалось добиться приема у господина консула, произошла немая сцена удивления: оба видели, что пред тобой находится знакомый человек, однако узнать такового было трудновато… Сэр Реттендон пополнел, обзавелся двумя лишними подбородками и казался немного отрешенным от мира помещиком из захолустного Корнуолла. Поджарый, выбритый и загорелый Джералд, представ перед господином посланником в сутане и шляпе священника, являлся фигурой еще более нелепой.
– Джералд Слоу, лорд Вулси?.. – ахнул Лоренс, которого в университете сокурсники называли попросту: «Ларри». – Что… То есть, почему ты так одет? Джерри, присаживайся в кресло! Эй, там! Принесите чай! Быстро!
Душевная беседа меж старыми приятелями длилась около получаса. Затем последовал почти мгновенный обмен телеграммами между Страсбургским дипломатическим представительством, Форейн-офисом в Лондоне, и поместьем лордов Вулси – семью представлял престарелый отец Джералда, сэр Артур. Наконец, пришла зашифрованная резолюция: «Предоставить документы и выполнить сопутствующие просьбы». Подпись: «Уинстон Черчилль, министр правительства Его величества; Лондон; Апрель, первое число месяца, год 1912».
«А-а-а, конечно же! – озарило Джералда. – Уинстон, сын герцогини Мальборо! Очень многообещающий молодой человек с железным характером. Уверен, он сделает большую карьеру в скором будущем. В отличие от меня, неудачливого авантюриста!»
Если Лондон приказал – чиновник Империи обязан исполнять директиву.
– Джерри, а можно узнать, каковы «сопутствующие просьбы»? Кстати, паспорта уже выписывают в канцелярии…
Лорд Вулси не стал нахальничать и попросил об одной единственной услуге: отправить в Париж – причем немедленно, Ларри, ты слышишь, немедленно! – груз в качестве недосматриваемой дипломатической почты. С одним или двумя сопровождающими – можно ли выписать на обоих дипломатические паспорта?
– Исключено! – отказался эсквайр Реттендон. – Полагаешь, немцы дураки? Прямо наоборот! Если в департаменте иностранных дел города Страсбурга зарегистрировано определенное количество британских дипломатов с известными именами, то таковое количество не может быть изменено! Форейн-офис сразу же извещает министерство иностранных дел Кайзеррейха о прибытии новых сотрудников. Я не могу дать тебе откровенную фальшивку – заметят тотчас! Скандал! У Британии и без лишних трудностей довольно напряженные отношения с правительством императора Вильгельма Второго.
– А груз?
– Привозите в консульство. Как только мы его опечатаем и дадим в качестве сопровождающего нашего курьера, он станет неприкосновенным в соответствии с конвенцией о правах дипломатов. Я лично отправлю твой багаж в столицу Франции. Джералд, все-таки объясни подоплеку. Почему ты носишь одежду католического священника? И почему ко мне вчера приходила полиция, причем не просто уличный шуцман, а городской полицай-оберст[54], который хотел расспросить о тебе лично… Тебя разыскивают? Почему?
– Давай встретимся летом на Пикадилли, и ты все узнаешь, – отговорился лорд Вулси, приняв самый таинственный вид.
Лоренс понял сказанное превратно.
– Ах, вот оно что!.. – консул откинулся в глубины мягкого кресла и ухмыльнулся. – Я не утверждаю, я предполагаю. Тайная служба Его величества? Теперь ясно, отчего настолько быстро пришло сообщение из Форейн-офиса.
«Ничего тебе не ясно, осел! – с глухой яростью подумал Джералд. – Тупица! Будь ты хоть на пенни благоразумным и изворотливым дипломатом, тебя отправили бы работать не в Страсбург, на задворки Европы, а в Россию или Китай – Британии требуются крепкие союзники, а не враг в лице усиливающего позиции на европейской арене Германского рейха! Думай, что хочешь! Только исполни то, что я прошу!»
Да, милорду ответили из Лондона очень быстро. Однако на то имелись свои причины. Причины, которые Джералд предпочитал держать в тайне.
Лорд Вулси выходил из здания консульства с искренней надеждой, что мытарства закончились. Почти. Остается лишь доставить набитый золотом (и зримой дьявольщиной) ящик на Рейхсфанен-штрассе, забрать документы, а затем…
Затем – Франция. После Франции – Америка. Только бы сесть на пароход до Нью-Йорка или Бостона. Положение осложняет решение самой известной судоходной компании «Уайт-Стар» отменить некоторые рейсы в Новый Свет из-за подготовки к отплытию пресловутого «Титаника», способного взять на борт часть пассажиров других кораблей – как-никак самое большое и вместительное судно мира!
Джералд вышел на крыльцо британской миссии, углядел скучавшего неподалеку Ойгена, и зашагал к нему.
Прилично одетый в бежевый костюм с жилетом и шляпу человек подошел спереди. Улыбнулся в полное лицо. Спросил:
– Лорд Вулси?
И тут же в спину уперся металлический стержень. Клацнул курок револьвера. Кто-то стоял за спиной.
– Милорд, соизвольте пойти за нами, – не снимая фальшивой улыбки, сказал первый. – Садитесь в карету… Милорд, осторожнее. Если вы сделаете лишнее движение – я приду на ваши похороны с букетом траурных белых фиалок. Идемте.
Неприметные личности в чистеньких одеяниях почтенных бюргеров исключительно вежливо и предупредительно (не забывая при том слегка тыкать милорду оружием в спину) препроводили растерявшегося Джералда в большую рессорную карету черного лака, усадили и оставили один на один с джентльменом весьма почтенного буржуазного вида. Таковой не был вооружен, но бесцеремонно-грозный взгляд мог пригвоздить к позорной доске самого кичливого аристократа.
– Что вам угодно? – процедил лорд Вулси, оказавшись напротив неизвестного господина. – Какого черта?..
– Изображаете священника, и одновременно богохульствуете, – огорчился джентльмен. – Милорд, представляться я не стану, не сочтите за невежливость – обстоятельства. Однако меня уполномочили поговорить с вами от имени руководства конституционно-демократической партии Германии… Давайте уедем с этого места. В пригородах гораздо спокойнее.
Безымянный господин стукнул тросточкой по потолку кареты, и экипаж моментально отправился в неизвестный для Джералда путь.
– Я хочу побеседовать о судьбе золота, которое вы хотите вывезти во Францию, – непринужденно сказал похититель-демократ. – Ну-ну, милорд не огорчайтесь… Это только денежная проблема. И никакая иная! Я уполномочен провести с вами переговоры.
Ойген, которого никто не заметил, бегом устремился вслед экипажу, в котором увезли милорда. Хорошо, что здесь город – повозки ходят медленно!
Карета остановилась неподалеку от окраин. На сонной тихой улочке, застроенной домами горожан со средним достатком. И задержалась надолго.
Ойген ждал. И смотрел в оба глаза, как и приказал ранее милорд.
* * *
Германия – абсолютная самодержавная монархия. Для управления страной кайзеру Вильгельму вполне достаточно Имперского совета и огромного штата чиновников, начиная от рейхсканцлера, господина Бетман-Гольвега, и заканчивая самым незаметным почтовым служащим. Выборный Рейхстаг остается лишь прозрачной ширмой – это жалкое подобие парламента не могло принять, да и не принимало, никаких важных решений. Конституция отсутствовала за ненадобностью: все решает император, последнее слово всегда остается за Вильгельмом II Гогенцоллерном.
Разумеется, что в подобных обстоятельствах политическая деятельность не могла приносить ощутимых плодов, хотя получившие в последнее время большую популярность демократические течения плодились, как на дрожжах. Большие и маленькие партии возникали и умирали: «Новое Отечество», «Совет духовного труда», Германская рабочая партия, «Универсальный союз», «Nova Vaconia», «Кольцо Зигфрида» (гм…), «Свободное объединение социальных учащихся» – всего около полусотни организаций более или менее демократического характера.
Некоторые чересчур вольнодумные партии запрещались – специальный закон, призванный бороться с социалистами и коммунистами, был издан еще в 1887 году. Одновременно с этим кайзер отлично помнил, какие немыслимые трудности испытал его кузен, русский царь Николай II Романов, когда в 1905 году в Российской империи случилась революция, подавленная с огромным трудом и немалыми жертвами. Ничего подобного в своей стране государь Вильгельм терпеть не желал, а потому самые радикальные революционные объединения подвергались гонениям, отвечая монархии террористическими акциями, подстрекательством к забастовкам и мятежу, вместе с непрекращающейся пропагандой в пролетарской среде.
Чтобы поддерживать активные действия, запрещенным политикам требуются деньги. Много денег. Золото нужно для покупки оружия, динамита, печати листовок и газет, организации помощи арестованным полицией собратьям и, само собой, для содержания руководства партий, целиком отдавшемуся делу установления в Германии демократического конституционного строя по примеру САСШ. Сейчас в Европе семнадцать монархий и всего три республики – Франция, Швейцария и Португалия – так давайте же поднимем красное или черное знамя, равно символизирующие свободу, грянем хором «Марсельезу» и взойдем на баррикады! Смерть тиранам!
Деньги. Деньги! Снова и еще раз деньги!! Ради великого дела освобождения народов от монархических оков можно и нужно пожертвовать всем. А в крайнем случае – экспроприировать средства у тех, кто ими обеспечен в достатке, но делиться не желает.
– Вы понимаете мою мысль, лорд Вулси?
Похититель, ничуть, впрочем, на пролетария не походивший, прочел эту краткую лекцию отнюдь не случайно. Надо было дать понять заносчивому иностранцу, что партия конституционных демократов не шутит. Если господин Джералд состоятелен, то почему бы означенному Джералду не передать германскому народу, который представляет сейчас его собеседник, принадлежащие оному народу сокровища?
– Откуда вы узнали? Узнали о кладе? – упавшим голосом вопросил милорд, когда господин демократ закончил свой обстоятельный рассказ. – Кроме моих друзей о нем никто не знал… И как вы нашли меня?
– Очень просто, – снисходительно улыбнулся неизвестный. – Вы знакомы с аббатом Теодором Клаузеном? О нет, не надо отрекаться, я знаю, что знакомы! Его высокопреподобие симпатизирует нашему движению… А после того, как он узнал про вашу авантюру и сообщил, что некий британский подданный намеревается вывезти за границу более, если считать на французский манер, двухсот килограммов золота, мы приняли решение помешать этому не самому благородному предприятию. Сэр, вы похитили сокровища не у отдельного человека, а у целого государства и его народа! Найти нужного человека в Германии несложно, подпольная партия действует гораздо быстрее и продуманнее любого полицейского чина – узнать, что некие иностранцы прибегли к помощи наших товарищей в Вормсе, отплыли на юг… На границе стоят два города: Страсбург и Базель, но в Швейцарию вы не поедете – слишком спешите. Остается Страсбург. А куда направится чужеземный подданный, не имея документов, позволяющих выехать из страны? В консульство. Мы ждали вас четырнадцать часов. И ждали не зря.
– А если я не соглашусь отдать клад?
– Хм… Я был уверен, милорд, вы разумный и думающий человек. Напомню несколько недавних эпизодов нашей борьбы. Покушение на имперского протектора графа фон Гайзенау, убийство начальника полиции Дрездена, взрыв кареты принца Макса Баденского, который, увы, уцелел. Смерть управляющего военным округом Тюрингии, гибель от пули террориста генерала фон Ратта, затопленная яхта наследника трона… Продолжить? Наша партия составляется из весьма решительных людей.
– Цель оправдывает средства?
– Да. Если бы вы своими глазами наблюдали, как в Эссене увозят в госпиталь для нищих потерявшую сознание от истощения мать семерых детей, отца которых облило на металлургическом заводе струей расплавленной стали, то не стали бы зубоскалить. Я тружусь для этих людей.
– Возьмите деньги, которые я вам предложил. Четыреста тысяч фунтов – гигантская сумма!
– А вы на следующий день заявите в полицию, будто чек вырвали у вас силой? К тому же я не склонен вам доверять, сэр. Вы, как видно из полицейских докладов и газет, человек очень твердый, ни перед чем не останавливаетесь. Мне это симпатично, но… Итак, где сокровища?
– Постойте… Если аббат сообщил вам о кладе, не просил ли он… О другом? Просьбе, обращенной лично ко мне или меня касающейся?
– Ах да! – отмахнулся конституционный демократ. – Какие-то рукописи, которые вы довольно беззастенчиво позаимствовали из монастыря. Давайте условимся: снимите с них копии и отправьте аббату его бумаги почтой. Или вообще оставьте себе. Меня интересует ваша рейнская находка и ничего более.
– Нет. Берите деньги. Клянусь честью, я не стану обращаться к властям. Если угодно – могу увеличить сумму отступного до… до миллиона фунтов. Пять миллионов долларов. Два с половиной миллиона рейхсмарок или четыре миллиона золотых русских рублей! И на том расстанемся.
Собеседник несколько удивленно крякнул, вынул из кармана пенсне, протер, вернул обратно.
– Любопытно… Какие гарантии?
– Мое слово, пускай вы и не хотите верить. Четыре чека по двести пятьдесят тысяч каждый. Обналичите немедленно или переведете на свои счета – у вашей организации обязательно должен быть счет где-нибудь в Швейцарии или Нидерландах. Из состояния семьи, до смерти отца, я могу свободно распоряжаться только пятью миллионами фунтов. На оставшиеся четыре я сумею не умереть с голоду, уж поверьте.
– Неужели найденные сокровища настолько ценны для вас?
– Не для меня – для моих друзей и соратников. А насчет войны или революции, способных обесценить деньги… Ведь завтра этого не случится, верно? Обменяете деньги на золото и творите все, что заблагорассудится! Я счастлив, что живу в стране с устоявшейся парламентской системой – по крайней мере, в Англии никто не действует, подобно вам: взрывы, покушения, террор… Вы согласны?
– Миллион, – слегка зачарованно повторил господин подпольщик. – Не марок, не франков, не лир, не рублей, а британских фунтов. Самой дорогой валюты мира. В принципе… Достойные отступные. Однако, если вы нас обманете – через неделю от вашего поместья в Йоркшире останутся одни головешки. А вас найдут с проломленным черепом. Правда жизни сурова, милорд.
– Встречная просьба, – вдруг бросил Джералд, начавший вновь приобретать былую уверенность. Рука сама полезла в карман за чековой книжкой.
– Извольте выражаться яснее, – чуть насторожился господин демократ.
– Я выплачу дополнительные двадцать… нет, пятьдесят тысяч. Ваша организация способна помочь мне и моим товарищам перейти границу? Как можно быстрее. Тогда нас будут связывать общая порука и никто не посмеет нарушить взятые на себя обязательства. Своего рода подстраховка.
– Границу? О, это было бы довольно просто. Однако вами очень интересуется полиция. Наверняка стоят заслоны на дорогах и железнодорожных линиях. Впрочем, за лишние деньги можно и потрудиться. Вы везете с собой… Клад?
– Нет, сокровища отправятся иным, более безопасным путем. Итак, сударь, могу ли я рассчитывать на вашу помощь?
– Заманчиво. Согласен, – слегка помедлив, решительно кивнул собеседник. – Выписывайте чеки. Кстати, где вы остановились? Сегодня же вечером я пришлю к вам сопровождающих.
– Встретимся в другом месте, – ответил Джералд, не прекращавший опасаться радикально настроенного господина. – Кафедральный собор, вторая скамья слева от алтаря, девять пополудни. Вас устроит подобный оборот дел?
– Конечно, – демократ полез в маленький деловой саквояж, извлекая оттуда дорожную чернильницу и перо. – Примите, милорд. Только умоляю, без подвохов! Это, знаете ли, чревато…
Джералд вышел из кареты, ничуть не ощущая себя обделенным. Тайна Фафнира стоит гораздо дороже миллиона пятидесяти тысяч фунтов. Сумма, без сомнений, умопомрачительная, но если взялся танцевать с дьяволом, продержись до конца песни.
Он уже хотел захлопнуть дверцу кареты, и вдруг остановился.
– Что-нибудь запамятовали? – участливо прозвучало изнутри.
– Э-э-э… Да. – лорд Вулси не стал искать обходные пути и ударил напрямик: – Сударь, а вы прежде не слыхали про организацию, называющуюся «Сионский Приорат»?
– Никогда ничего подобного не встречалось, – пожав плечами, уверенно отозвался человек из экипажа. – Это какое-нибудь религиозное сообщество?
– Нет-нет, Приорат будто бы связан с политикой…
– Не знаю. Ни одно политическое объединение Германии не носит данного названия. Вы, наверное, ошиблись или неправильно поняли информатора, – отказался господин демократ. Его речь звучала вполне искренне. Если и лжет, то весьма натуралистично. – До свидания, милорд. Вечером, как и условлено, вас встретят в Страсбургском соборе.
– Момент, сударь! Вы так и не представились. Если по роду деятельности вам нельзя называть имя, я не буду противиться, но…
– А, пустое! – отмахнулся новый знакомец. – Вильгельм Либкнехт. К вашим услугам.
Дверца экипажа щелкнула замочком, карета медленно двинулась вверх по улице. Внимательный Джералд успел заметить, как из ближайшей округи моментально исчезли с полдюжины преобыкновеннейших субъектов: рабочий, чинивший соседнюю ограду, праздношатающийся клошар, возившийся с клумбами палисадника садовод… Последней отбыла дама буржуазного вида, чинно прогуливавшаяся по улочке с малюсеньким завитым пудельком на серебристом звенчатом поводке.
Когда дама садилась в двуколку, будто нарочно остановившуюся возле нее, из рукава синего платья случайно выпал тяжелый металлический предмет. Успевший обернуться на звук Джералд увидел нечто, силуэтом напоминающее револьвер.
Мадемуазель быстро подняла утерянную вещь, в другую руку схватила собачку, забралась в двуколку и была такова.
Недурна организация у революционеров, ничего не скажешь. Лорду Вулси и компании можно только завидовать конкурентам. Бывшим конкурентам – деньги превращают любого социалиста в самого откровенного буржуа, было бы их в достатке.
В ближайшем обозрении оставалась только одна человеческая фигура, если не считать восседавшей на веранде следующего дома пожилой бюргерши, занятой вязанием. И данная фигура кинулась со всех ног к одинокому Джералду.
– Сэр, как оно, обошлось? Уж не знал, что делать.
– Обошлось, обошлось… Ойген, найди извозчика. На сегодня планируется чрезвычайно много трудов.
– А кто это был? Я боялся, что полицейские.
– Хуже. И, во многом, лучше. Спасибо, что не бросил в одиночестве.
Ойген ответил несколько необычно:
– Мы с Хагеном вас, милорд, не оставим. Мы же видим, что вы не хотите плохого.
«Мы»?! Значит, вот оно как получается…
Когда подъехал дребезжащий и скрипучий экипаж частного извозчика, Джералд забрался на сиденье, бросил вознице монетку в полмарки, и приказал:
– Лихтенберг-штрассе, дом тридцать четыре, гостиница «Бальмунг». И быстрее, пожалуйста.
– Со всем наивозможным тщанием, преподобный отец! – привычно гаркнул кучер в сером картузе. – Сей же момент!
Свистнул короткий бич, и печальная гнедая лошадка поплелась к центру города.
* * *
Будь великий композитор Рихард Вагнер хотя бы мимолетно осведомлен о неожиданном продолжении сюжета своей знаменитой оперной тетралогии «Кольцо Нибелунгов», музыкальная история наверняка получила бы несколько иное развитие. Но, увы, господин Вагнер скончался, оставив для потомков прекрасные музыкальные произведения, не имеющие ничего общего с исторической реальностью. Искусство есть искусство – никто ведь не станет обвинять и самого безвестного автора «Песни» в том, что истинная и достоверная сага о драконьем кладе выглядела несколько по-другому, нежели в поэме.
Тимоти вполне беззаботно насвистывал вагнеровскую арию Зигфрида, из оперы с вполне подходящим к нынешнему моменту названием: «Золото Рейна». Монброн подремывал, доктор Курт Шпилер с вялым любопытством поглядывал в окно дорожной кареты, Ойген Реннер хмурился, будто был чем-то недоволен, а Джералд от нечего делать изучал первый попавшийся документ из папки аббата Теодора при свете двух масляных фонарей, висевших по сторонам от пружинного сиденья.
Ничего сверхъестественного в обнаруженном кюре Беранже Соньером манускрипте пока не отмечалось – исписанный вульгатой лист украшали соединенные вместе упоминания одного и того же евангельского эпизода: притчи о колосьях, которые срывали ученики Иисуса в субботу[55]. Настораживало одно – в текст были вставлены более сотни лишних и совершенно ненужных букв, не несущих никакого смысла, к тому же часть символов написана выше строки, другие выделены черточками, точками или насквозь непонятными иероглифами. Шифр? Возможно.
Уяснив, что разобраться с евангельским отрывком прямо сейчас будет невозможно, Джералд взял следующий пергамент. Еще хуже. Написано на неизвестном языке. Если верить аббату, на готском – наречии королевы Гизеллы де Разес. Лорд Вулси знал, что готский язык принадлежит к древнегерманской группе, но является не «матерью», а, скорее, «старшей сестрой» современного немецкого.
– Вер трик хэр эк ком, – Джералд повторил вслух непонятную фразу, которую покойный мистер Роу произнес в ночь, когда господа концессионеры впервые столкнулись с проклятием Фафнира. По словам археолога, так сказала бесплотная тварь, выскочившая из ямы раскопа. Какой язык? Готский?
– «Берегись, я иду»! – вдруг пробурчал встрепенувшийся Ойген.
– Что? – не понял Джералд.
– Так по-немецки звучат эти слова. Я их понимаю, сэр. В памяти всплывают.
– Вот как? – милорд подумал и решительно сунул в руки Ойгена пергамент. – Взгляни, может ты сумеешь прочесть?
– Не-е, – замотал головой австриец. – Я и на германском-то читаю не очень… Только если буквы большие и хорошо напечатаны. А если вы попробуете мне почитать бумагу вслух? Может, сумею узнать наречие?
– Попытайтесь, Джералд! – поддержал Ойгена заинтересовавшийся доктор. – Молодой человек черпает знания из источника, бывшего запертым тринадцать столетий, может быть, Хаген… э… невольно поможет нам?
Лорд Вулси попытался продекламировать несколько первых строк, но Ойген только пожимал плечами. Вероятно, произношение было неверным – уже тысячу с лишним лет на языке вестготов никто не разговаривал.
– Ничего не выйдет, – признал Шпилер через некоторое время. – Фонетика готского гипотетична, хотя это удивительно: про франков, история которых нам известна в мельчайших подробностях мы знаем почти все, но язык подданных династии Меровингов не сохранился – его заменяла римская латынь, а затем норманно-французский. А про бытие вестготов можно узнать только из отрывочных сведений латинских авторов, но благодаря епископу Ульфиле нам достался в наследство их язык. Еще одна историческая загадка.
– Хотите сказать, что в мире ничего не происходит просто так, и словарь готов еще потребуется грядущим поколениям? – усмехнулся Джералд. – Зачем же? Народа готов не существует, его наречием не пользуется никто, кроме университетских профессоров-лингвистов…
– Не забудьте, милорд, что каждый язык несет в себе отрывки древних знаний, своеобразную магию, – с непонятной уверенностью ответил Шпилер. – Помните сочинения литератора Гюстава Майринка, оживившего старинную богемскую легенду о глиняном человеке, Големе? Голема создал пражский раввин Иегуди Леон Бен-Бецалель в начале XVII века – глиняный болван оживал оттого, что статуе вкладывали в рот свиток с тайным заклинанием, составленным из определенных букв еврейского алфавита. Иудеи придают огромное значение слову и разнообразию чисел – есть даже такая эзотерическая наука… э… наверное, более псевдонаука: каббалистическая нумерология. Евреи верят, что познав нужное сочетание букв или цифр, можно достичь почти божественного величия. Если таковое возможно в языке древних обитателей Палестины, то почему нельзя использовать похожий принцип в английском, немецком или любом из других языков? Готский, кстати, немногим старше еврейского… И не забудьте Святое Писание: «В начале было Слово». Мир создан именно посредством слова.
– Хорошо, хоть не телеграммы… «Да будет свет тчк подробности письмом». Мы все глубже погружаемся в омут мистики, – сокрушенно вздохнул милорд. – Господи, как я надеюсь на то, что наш опасный груз достигнет Парижа без приключений.
– А я бы плюнул на груз с Печальной Клизмы[56] и рассчитывал на отсутствие приключений у нас лично, – прокомментировал Тимоти, закончив концерт Вагнера a’capella. – Джентльмены, не забудьте, мы доселе на землях Великогерманского рейха. Франция на траверзе, но я боюсь неожиданностей. Хотя, как говаривал Билли Шекспир, «ну и переполох, когда подвох наткнется на подвох»…
Тим механически коснулся рукой нагрудного кармана пиджака, где хранился револьвер. Лорд Вулси поморщился: сама мысль о перестрелке на границе или о чем-либо подобном вводила его в дрожь. Тут не Рейн, благополучно уйти по воде не получится, особенно опираясь на помощь древнего демона, до следующего утра оставшегося в Страсбурге.
До границы оставалось миль десять-двенадцать. Прекрасная наезженная дорога вела от города через крутые холмы и деревеньки наподобие Брюмата или Окфельдена к берегам Саара и городку, получившему имя благодаря реке, – Саарбургу. Там, на окраине, и находится мост, одновременно являющийся нейтральной полосой между Империей и Республикой. С каждой стороны – таможенная управа и армейский пост.
Остается всего ничего: перебраться с южного берега Саара на северный. И так, чтобы не привлечь к себе внимания со стороны настороженных властей Германии.
Джералд, совершенно не ждавший от господ революционеров столь внезапной пунктуальности и вызывающей уважение честности, встретился в восемь вечера с посланником герра Либкнехта, обговорил детали и прогулялся в консульство за пятью выписанными паспортами. Документы оформили блестяще – визы, отметки о прибытии в Империю, подписи. В распоряжении эсквайра Реттендона находился прекрасный штат фальсификаторов, способных помочь подданному Британии в тяжелый час. Имена, конечно, были придуманы, но в целом истинность бумаг не подлежала сомнению.
Тяжеленный деревянный ящик был доставлен в консульство при первой же возможности, опечатан в присутствии Джералда шестью сургучными блямбами с оттиском в виде королевского герба островной монархии и завтра же, первым поездом должен был отправиться в Париж. Досматривать дипломатическую почту запрещено. Но если вдруг досмотрят по особому приказанию имперских властей из Вормса или самого Берлина – не миновать старине Ларри большого скандала! «Дипломатический» груз подобного рода вызовет множество вопросов, и далеко не самых лицеприятных.
Наконец, за два часа до полуночи, концессия в полном составе прибыла на грязную улочку позади городского вокзала. Воняло жженным углем, гудели паровозы, громыхали на рельсах перегоняемые на запасные пути вагоны. Страсбург – крупный железнодорожный центр, отсюда отправляются поезда на Париж, Реймс, в Италию через земли Альпийской республики, на север к промышленным городам Рейха… Тут пересаживается множество отдыхающих из всех стран Европы, собравшихся посетить швейцарские курорты, целебные воды Баден-Бадена или ренессансные города Итальянского королевства. Затеряться несложно.
Их ждали. Семеро молодых людей, казавшихся либо квалифицированными (а, значит, обеспеченными) рабочими, либо мелкими приказчиками, или сыновьями торговцев. Все как один высокие, обладавшие «типично германской» белокуро-суровой внешностью, широкоплечие и невозмутимые. Господа конституционные демократы предоставили лорду Вулси старинную, но опрятную карету-дилижанс и легкую пролетку, в которой должна была ехать охрана.
С тем и выехали. Пролетка, с несколькими головорезами герра Либкнехта впереди, запряженная четверкой карета следует за ней в пятидесяти ярдах. Полицейские посты на рубежах города пройдены беспрепятственно. Вперед! До Франции осталось всего три-четыре часа конного хода! А через границу вас, господа, переправят. Не стоит беспокоиться.
– …Выходи! – громыхнул над ухом задумавшегося Джералда басовитый германоязычный раскат. Милорд даже не сразу сообразил, что карета остановилась! – Выходи быстро! Руки поднять всем! Шевельнетесь – стреляем!
– Какого хрена?!. – взревел проснувшийся Тимоти, но было слишком поздно. Чья-то ловкая рука сунулась за отворот лацкана и мгновенно изъяла принадлежавший американцу «Смит-Вессон». – Джерри?
Джерри обескураженно молчал. Обе дверцы кареты распахнуты. В свете тусклых масляных фонариков различимы четыре фигуры «охранников», по две с каждой стороны. За их спинами – другие. И все вооружены. У предводителя, отдававшего команды, курок на револьвере взведен. Рожи самые зверские.
Брегет в жилетном кармане милорда с фальшивой радостью отзвонил первый час пополуночи.
– Выйти, – уже спокойнее приказал главный, увидев, как напуганные столь нежданной сценой пассажиры кареты медленно подняли ладони к голове. Раскинувшаяся по холмистым равнинам звездная тьма не сулила ничего хорошего. – Медленно! Сначала вы, милорд.
У оторопевшего милорда кто-то из тевтонов быстро выхватил из рук черную папку с тремя геральдическими пчелками.
Джералд, оступаясь, шагнул через две ступеньки откидной каретной лесенки. Под подошвами чуть скрипнул крупный песок. Остальные члены проклятой Фафниром концессии вышли следом. Монброн и доктор недоумевали, Тимоти шепотом сквернословил, Ойген сурово молчал.
– В чем дело? – решился спросить Джералд, видя наставленные на него револьверные стволы. – Я договорился с вашим… С вашим руководителем! Господин Либкнехт мне обещал! Я выполнил все условия!
Справа и слева чернели обработанные поля. Неподалеку, при неверном ночном свете замечалась и подавала шелестящий голос под слабым ветерком небольшая рощица.
– Туда, – резко кивнул главный. На вопросы Джералда он не ответил. – Не заставляйте меня стрелять прямо здесь. Оттаскивать ваши трупы до рощи Безногого Клауса будет долго и неудобно. Марш!
Тим присвистнул, а Робер громко икнул. То есть доверенные лорда Вулси собираются отвести всю компанию под сень распускающихся дерев и убить? Расстрелять? Этого просто не может быть! Это неправильно! Слово есть слово!
Глаза постепенно привыкали к ночной темноте. Большая Медведица поглядывала сверху несколько удивленно.
…По глазам всех участников намечаемой драмы стегнуло немыслимым в приграничном захолустье ярчайшим электрическим светом. На повороте дороги, со стороны Страсбурга, показался экипаж, двигавшийся излишне быстро для конной повозки.
Секунды изумления, обуявшего всех, – и концессионеров, и политических противников кайзера – стали тем, что обычно именуется «Судьбой».
Судьбой в самом чистом, незапятнанном виде.
Часть вторая …И КОРАБЛЬ ПЛЫВЕТ
Судно без парусов? Это нонсенс!
Наполеон БонапартГлава восьмая ДОМ В КВАРТАЛЕ ТАМПЛЬ
Французская республика, Париж
3 апреля 1912 года
По прибытии на Восточный вокзал столицы Франции вам достаточно взять экипаж, наслаждаясь видами старого города проехать по Страсбургскому бульвару, затем свернуть на бульвар Сен-Мартен до площади Республики, поворот направо к старому Тамплю…
На углу Рю дю Тампль и Рю де Гравилье любой желающий увидит большую синюю вывеску с выведенными золотом буквами: «Банковский дом Монброн ле Пари». Вывеска украшает светло-бежевое четырехэтажное здание, постройки времен императора Наполеона III. Первые два этажа заняты весьма обширной «конторой» – управлением крупного и процветающего банка, – а два верхних отданы под резиденцию мадам Жюстин де Монброн, владелицы и бессменной хозяйки, шестнадцать лет возглавляющей беспокойный муравейник, доставшийся в наследство от безвременно почившего супруга.
И банк, и жилище расположены исключительно удобно. Центр города, чтобы добраться до Лувра, Пале Ройаля, Консьержери или Сорбонны достаточно приказать подать экипаж, и через десять минут вы окажетесь в самом сердце Парижа, тем более что улица Тампль прямиком упирается в набережную Сены, откуда открывается чудный вид на воспетый изрядным числом литераторов и поэтов собор Парижской Богоматери.
Однако сегодня мадам де Монброн не рассчитывала на приятную прогулку или поездку в салон Вердюрен, много лет назад ставший любимым местом отдыха. Мадам изволила заниматься бумагами – третье апреля, среда, день, предназначенный Господом для трудов, но вовсе не для отдыха.
Дел предостаточно: разобраться с прошениями о крупных ссудах, в том числе и правительству. Написать письма управляющим филиалами банка, как в самой Франции, так и за границей. Вежливо напомнить некоторым должникам, что сроки уплаты неумолимо подступают: «Досточтимый мсье, апреля двенадцатого сего…». И так далее. Мадам Жюстин предпочитала сама руководить банком, благо хватало и цепкости и разума. Нельзя оставлять дело семьи Монбронов только на совесть господ директоров – они, безусловно, справляются, однако лучше самой знать о том, что происходит в недрах финансового предприятия, раскинувшего щупальца по всей Республике, южной Германии и Балканам. Филиалы банка были открыты даже в Санкт-Петербурге и Киото, столицах отдаленных восточных империй.
Посему госпожа Жюстин устроилась на высоком стуле перед бюро, аккуратно коснулась пером чернильницы и принялась за скучную, однако необходимую работу. Вклады, депозиты, векселя на суммы с шестью и более нулями, переводы из банка в банк, ссуды, заемные письма, отчеты, депеши из налогового департамента – бесконечный лабиринт цифр, привычный слог куртуазно-сухих официальных оборотов, бланки дорогой рисовой бумаги с эмблемой банка – французская лилия на фоне монограммы «МПБ» в овальном гербовом щите.
– Мадам! Мадам! – горничная, совершенно позабыв любые правила приличия, взъерошенной голубицей ворвалась в кабинет хозяйки. Наткнулась на ледяной взгляд и смущенно запнулась.
– Ванесса, кажется я ясно приказывала не отвлекать меня до полудня, – хозяйка не повышала голоса, однако любезно-стальной тон не предвещал нарушительнице порядка ничего хорошего. – А сейчас девять утра. Выйдите!
– Т-там… – заикнулась горничная и попятилась. Глаза большие и напуганные. – Там привезли молодого мсье… Господина Робера!
– Визит моего сына вовсе не означает, что можно пренебречь… Постойте, Ванесса, что значит «привезли»? Кто привез?
– Вам лучше спуститься и взглянуть, честное слово, мадам!
Жюстин на миг замерла, охваченная нехорошим предчувствием. С пера на бумагу упала капля темно-синих чернил, сделав жирную кляксу. Мадам де Монброн опомнилась, взяла себя в руки, бросила испорченный лист в корзину, встала и решительно направилась к дверям. Бледная Ванесса поспешала вслед, не говоря ничего.
Здание имело два парадных входа – один для служащих и посетителей банка, второй, со стороны улицы Гравилье, оборудованный замечательным электрическим лифтом, вел в обширные жилые покои. Там-то и толпилась часть домашней прислуги во главе с экономкой – пожилой, крупнотелой и смахивающей на деревенскую молочницу мадам Борж. Лакей и незнакомый хозяйке молодой человек помогали некоему темноволосому мсье снять отвратительный грязный пиджачок, от которого за несколько шагов несло прокисшим потом и почему-то угольным дымом.
Поодаль выстроились рядком четыре малопривлекательные личности, на коих заинтригованная внезапными событиями мадам де Монброн не обратила особого внимания. Но высокий мсье в измятом и порванном одеянии, которое и сюртуком-то было сложно назвать, преградил хозяйке дорогу, взял Жюстин за руку и с дворянским изяществом поднес ее к губам. Мадам была так поражена, что даже не успела вырвать пальцы из ладоней подозрительного типа.
– Мсье, что вы… – опомнилась Жюстин, но сразу умолкла. На госпожу сверху вниз почтительно взирал старый друг семьи, бывший соученик Робера, Джералд Слоу, лорд Вулси. Обычно такой элегантный и величественный Джералд выглядел сегодня хуже любого оборванца из квартала Марэ!
– Господи, сударь, что с вами…
– Госпожа де Монброн, – снова поклонился Джералд, ничуть не растерявший врожденной обходительности. – Я счастлив видеть вас в добром здравии. Распорядитесь послать за доктором для Робера.
– Доктором? – задохнулась Жюстин, приложив руку к груди, под воротничком платья. Перевела взгляд на возлюбленное чадо, попиравшее принесенный лакеем мягкий стул.
Чадо выглядело скверно. Серо-землистая кожа, испарина на лбу, отсутствующий взгляд. Волосы жирные и взлохмаченные, бородка клочьями – не брал в руки бритву не менее четырех дней. Изумительно нечистая рубашка, левый рукав срезан, а предплечье замотано грубой серой тряпкой с расплывшимся кровавым пятном буро-коричневого цвета.
– Мы сделали Роберу инъекцию морфия, – снова заговорил Джералд, – поэтому он несколько сонлив… Мадам?
Жюстин, будучи хорошей и любящей матерью, увидев единственного сына почти при смерти, была готова упасть в обморок. Но здравый рассудок госпожи банкирши оказался сильнее эмоций.
– Мадам Борж, немедленно отправьте человека к доктору Лавалю, – распорядилась хозяйка и повернулась к лакеям. – Господа, я жду от вас действия, а вовсе не бессмысленности в движениях! Перенесите господина Робера в его спальню! Джералд, вас и ваших друзей не затруднит помочь? Ванесса, немедленно принесите кувшин с кипяченой водой. Скажите на кухне, чтобы приготовили горячего вина! Боже, ну что за сцена!..
Завертелась тихая деловая суета, которой умело руководила мадам. Полубессознательного Робера доставили в спальню, разобрали постель, раздели и уложили. Грязные вещи было приказано сжечь, причем тотчас, чтобы избавиться от возможного нашествия дурных насекомых. Молодого мсье напоили моментально приготовленным глинтвейном, что никак не могло повредить его здоровью – при ранении красное вино полезно. Сопровождавшие Робера господа, из которых Жюстин узнала только Тимоти О’Донована (редкостного ветрогона, по мнению мадам), пытались проявлять максимум участия, но более мешались под ногами, нежели помогали.
Прибыл семейный доктор – пожилой сухощавый мсье Морис-Рене Лаваль, пользовавший еще отца нынешнего пациента, скончавшегося одиннадцать лет тому назад от быстротечной чахотки. Господин Лаваль выгнал всех из спальни, оставив при себе только ассистента, и занялся больным, беззвучно проклиная неумех, бинтовавших Роберу пораженную руку.
– Лорд Вулси, может быть, вы объяснитесь? – Жюстин, лихорадочно одергивая пурпурно-фиолетовые кружева на манжетах платья, вымеривала быстрым шагом из края в край затененный кремовыми шторами кабинет, куда был приглашен для беседы Джералд. – Эти ужасные костюмы, вонь и грязь, мой сын… Надеюсь, он не стрелялся на дуэли? Я знала, что вы едете путешествовать по Германии, но ожидать такого?.. Что же произошло? И умоляю, не щадите мои чувства – я приму любую правду. А кто приехал с вами? Прежде я была знакома только с мсье Тимоти! Ужасно невоспитанный юноша, но ради дружеских чувств со стороны Робера, я была готова терпеть любые выходки и непристойности… Джералд, я жду!
Усталый и перенервничавший милорд выдерживал паузу, обдумывая ответы и попутно оглядывая комнату мадам. Застекленные изящные шкапы с бумагами и книгами, рабочее бюро орехового дерева, девственно-чистый стол темно-бордового сукна, украшенный только ошеломляюще огромным чернильным прибором русского малахита – вероятно, со времен смерти Монброна-отца им не пользовались, оставив в качестве своеобразного памятника почившему дворянину, безоговорочно принявшему в ранней молодости известный постулат о том, что и потомку старинного рода не грех заниматься коммерцией… Да, как давно это было – 1874 год! Год основания банка «Монброн ле Пари».
Мадам Жюстин в свои сорок шесть ничуть не выглядела старухой – она, насколько знал Джералд от самого Робера, была низкого рода, из мелких торговцев, возвысившихся после революции 1848 года и во времена Второй империи. Невысока, темноволоса, почти не пользуется косметическими ухищрениями, одевается богато, но без вульгарности, присущей нуворишам, – она будто сошла со страниц романов Оноре де Бальзака, ничуть не утратив бальзаковского буржуазного обаяния и ухватистости современной парижанки, знающей, какова цена денег. Особенно больших денег. Только сына избаловала до невозможности.
– Джералд? Вы меня слушаете?
– Да, мадам. Вы просите правду?
– Я разве выражалась недостаточно ясно, милорд?
– Извольте, я расскажу правду. Но это… – лорд Вулси подавил грустный смешок, вспомнив, как достопамятный отец Теодор произносил несколько дней назад похожие слова. – Я могу просить об одолжении? Никому и никогда не рассказывать о том, что вы сегодня услышите?
– Вы совершили нечто противозаконное? – немедленно осведомилась Жюстин. Она остановилась прямо напротив Джералда и уперлась в него взглядом небольших колюче-карих глаз. – И вовлекли в это Робера?
– Частично вы правы, миледи. Чтобы объясниться, я буду обязан представить вам наших общих друзей, которые подтвердят мой рассказ.
Мадам де Монброн без колебаний дернула за шнурок звонка. Раскрылась дверь, явив на пороге горничную.
– Ванесса, доктор Лаваль закончил?.. Нет? Тогда пригласите в кабинет наших гостей.
– Позвольте, – Джералд, обтрепанный и пропахший дорогой, обрел былую чопорность, едва в кабинет зашли четверо его сопровождающих. – Джентльмены, мадемуазель, я счастлив познакомить вас с госпожой Жюстин де Монброн, матушкой нашего общего друга Робера.
Мадам снова, более тщательно, оглядела нежданных постояльцев. Один другого краше! Небритые, выглядящие предельно утомленными, господа весьма юных лет (с точки зрения Жюстин…) и красивая темноглазая девица, державшаяся, в отличие от прочих «друзей Робера», с видимой уверенностью и даже некоторой надменностью.
– Господин Карл Шпилер, – монотонно рекомендовал Джералд. – Доктор медицины, из Вормса. С Тимоти вы, мадам, знакомы…
Тим, словно вспомнив, чему его учили в Британии, чмокнул ручку Жюстин, получив в ответ безразличную, фальшиво-доброжелательную улыбку банкира.
– Господин Ойген Реннер, – продолжал милорд, кивая на привлекательного, но выглядевшего чрезмерно простецки, парня. Однако тот раскланялся как человек из общества. Жюстин заметила, что если здесь и есть истинно благородные люди, то это лишь сам Джералд и беловолосый немец. Впрочем, ничего удивительного – в дворянских семьях Германского рейха частенько рождаются дети, наделенные варварским обаянием и дикой красотой их предков, всего полторы тысячи лет тому назад ходивших в звериных шкурах. – И теперь познакомьтесь с мадемуазель.
Только теперь? Ах, да… Древние английские традиции, весьма отличные от благородных уложений материка, не исправишь – самую важную персону, будь таковой даже король, представляют в последнюю очередь. А в любом современном обществе Франции главнейшая персона – дама.
– Евангелина Чорваш, Австро-Венгерская империя.
– Я буду очень рада, если мадам де Монброн будет называть меня Евой, – сказала девица, на коей красовался мужской шоферский костюм из коричневой кожи. Жюстин заметила, что левая ладонь до крайности эманципированной барышни туго перевязана бинтом. – Я рада, мадам.
– Чорваш? – Жюстин на миг задумалась, вспоминая. – Ева Чорваш? Дочь господина Фердинанда Чорваша? Венгерского банкира? Вы собираетесь объехать вокруг света на автомобиле, верно? Я только вчера читала в газете!
– Собиралась объехать… – потупила взгляд Ева. – Боюсь, предприятие на грани срыва, мадам.
– Я рада вас видеть, – наконец-то улыбнулась госпожа де Монброн. Впрочем, ее улыбка была дарована только Евангелине. – У вас поранена рука, милая?
– Чепуха, оцарапало пулей. Это не страшно. Будет достаточно перевязать вечером.
Данный ответ настолько поразил Жюстин, что она бросила молниеносный взгляд на Джералда и прочих мужчин, сурово потребовав:
– Мадемуазель, почтенные мсье, рассаживайтесь как будет удобно, – новый рывок за шнур колокольчика. – Ванесса, вино гостям, мне и молодой даме – кофе!
– Я, с вашего позволения, тоже выпью вина, – хладнокровно бросила Ева горничной. – Будьте добры, дорогуша, принесите бутылку «Мадам Клико». Нет, лучше две! Надо выпить за удачу, которая нам сопутствовала!
Жюстин покосилась на Еву с ошеломленным недоумением, однако подтвердила:
– Ванесса, поспешите. И… И фрукты, наверное… Обед, как всегда, вовремя.
Знаменитое «Клико» еще не было доставлено в кабинет, когда ворвавшийся лакей сообщил, что мадам де Монброн срочно просят спуститься. Доктор, закончивший свои таинственные манипуляции с мсье Робером хочет переговорить с госпожой. Жюстин коротко извинилась и вышла.
– Что будем говорить? – спросил у Джералда Тимоти. – С мамашей Робера держи ухо востро…
– Правду, – непреклонно отозвался милорд. – Мадам Жюстин не сможет нас предать. Хотя бы из-за любви к сыну. Пускай я разучился доверять даже самому себе, но сейчас нам требуется влиятельный союзник…
* * *
Откровенная беседа днем не состоялась – Жюстин надолго осталась с Робером, погрузившимся в болезненное полубредовое состояние. Начиналась горячка, пусть многоопытный мсье Лаваль и приложил все знания и усилия: сквозная огнестрельная рана была вычищена, зашита и наново перевязана. К счастью, пуля не задела кость и ветви нервного ствола. Одна беда – молодому Монброну разорвало крупный сосуд, много часов не перестававший кровоточить. Требовалось благодарить доктора Шпилера, умело наложившего жгут, но вот перевязать поврежденную жилу лигатурой в «полевых» условиях возможности не было и Робер потерял не меньше пинты крови.
Так или иначе, концессионеры, по прошествии далеко не самых лучших в своей жизни суток, добрались до столицы Франции и нашли относительно безопасное убежище. Если недоброжелатели и попытаются как-либо навредить компании лорда Вулси, то для этого придется приложить много усилий – дом на улице Тампль охраняется как полицией, так и частными агентами, нанятыми мадам де Монброн ради пущего спокойствия клиентов банка. Со времен Бонапарта квартал почитается спокойным и даже во многом аристократическим, а если не терять внимательности и осторожности, после неприятных германских приключений, Париж покажется самым безопасным местом на свете.
Ванна, чистое белье, приличная одежда и хороший обед – что иное требуется джентльмену после утомительного путешествия? Распоряжениями хозяйки, а далее и экономки, оригинальным визитерам предоставили гостевые комнаты (самая лучшая, разумеется, досталась мадемуазель Евангелине, с видом на сквер Тампля). Джералд тотчас строго-настрого приказал шторы не раскрывать и к окнам не подходить, а уж тем более не появляться на балконах. Возле парадной лестницы и лифта всегда обязан находиться один из концессионеров, причем с оружием – конкуренты, как это следует из событий на границе, отбросили шутки в сторону и начали прибегать к опасным крайностям. Однако хуже всего то, что в семь с четвертью вечера на Восточный вокзал прибывает поезд, а с ним и злополучный ящик.
Джералд рассуждал таким образом: если дипломатический груз беспрепятственно миновал рубежи Франции и по дороге не произошло неких событий, связанных с гибелью пассажиров или работников железной дороги, получить сокровища дракона будет нетрудно – милорд хранил выданную господином консулом бумагу, обязывавшую сотрудников Британской миссии в Париже передать ящик лорду Вулси. Требуется лишь подтверждение из Лондона, а затруднений в получении такового не возникнет. Другое дело, если «ручной демон» по дороге развлекался в свойственной ему кровавой манере. Будет много полиции, репортеров, да и некоторые другие заинтересованные стороны могут прислушаться к шуму, который непременно поднимется. А встречи с указанными «заинтересованными сторонами» следовало избегать всеми силами. Благо опыт теперь имеется.
Вдобавок, привозить сокровище Фафнира в дом Робера просто опасно! Неизвестно, что может учудить обитающий в драгоценностях Бургундских королей монстр – пожар, взрыв газовых труб, очередную резню или нечто иное. Вполне достаточно припомнить одну ночь в сравнительно небольшом Страсбурге, и станет очевидно – проклятие найдет в миллионном Париже достаточно жертв, чтобы утолить растущую с каждым днем жажду разрушения.
Как поступить?..
* * *
– Значит, ваш «отдых на Рейне» скрывал совсем иную цель? Кладоискательство? Никогда не могла бы предположить, что столь солидные и образованные господа решатся на авантюру в жюльверновском духе!
– Да, мадам. Весьма многие люди живут мечтами. Свою мы осуществили… И теперь мечта навязчиво преследует нас.
– То, что вы рассказали, настолько… Настолько необычно!
– Вы хотели сказать – фантастично и нереально? Остается лишь сожалеть, что в эпоху просвещения и науки человечество позабыло о своем прошлом. А события минувшего, особенно дурные, имеют свойство повторяться.
– Я раньше слышала много занимательных историй и далеко не каждая оказывалась ложью или была чересчур приукрашена фантазией рассказчиков. Я верю вам, Джералд. Итак, клад, обладающий невероятной ценностью, как в золоте, так и в контексте историческом, у вас в руках и вы сумели вывезти ценности в Республику. Не терзайтесь угрызениями совести – сокровища принадлежат как Германии, так и Франции, при Меровингах и Шарлемане[57] мы были единым государством, говорить о воровстве нелепо.
– Таким образом можно оправдать и мэтра Шлимана… Троянское золото две тысячи с лишком лет назад принадлежало грекам, а не туркам, на чьей территории оно было найдено.
– Это, милорд, малозначащие частности. Я говорю о другом. Рассуждения о сверхъестественном тоже пока оставим… А вот объяснять ваши несчастья в окрестностях Страсбурга происками сил инфернальных, я бы не решилась. Это были люди. Живые люди, с револьверами и четким приказом, который по случайности не был исполнен. Зачем вы обратились к социалистам? Ведь знаете, какова эта публика!
– Мне обещали, что переход через границу будет быстрым, тайным и беспрепятственным! И я заплатил деньги, наконец!
– Забудьте о деньгах, Джералд. Вы их потеряли, но вполне сумеете компенсировать столь невероятные затраты. Любая монетка эпохи Меровингов стоит в двадцать раз дороже номинального веса в золоте. Ваш, отчасти шокирующий, рассказ о «Сионском Приорате», древних рукописях, указавших на клад, возможная связь этого странного аббата с политиками-радикалами? Тут найдется о чем подумать, право… Вывод я могу сделать простой и досадный: вы наступили на ногу не мифическому «Приорату», именем которого вас так напугал аббат Теодор, а запрещенным политическим организациям, имеющим сокрытые от общества в глубокой тени власть и силу. Сумасшедшим, наподобие Робеспьера, способным вновь поставить на Гревскую площадь гильотину ради эфемерного «всеобщего счастья». Демагогам, кучке авантюристов, заботящихся только о собственных амбициях и смущающих ради призрака власти умы простаков. Я читала сочинения мсье Карла Маркса и представляю, каковы будут последствия очередной революции… У господ радикалов нет национальности, вероисповедания, своей страны, для них не существуют границы или моральные барьеры. Два года назад меня пытались шантажировать господа из этого круга, и только мои приятельские отношения с министром Клемансо и городским префектом полиции избавили банк от разорения. Жаль, что государство сумело защитить семью де Монброн лишь частично.
– Частично? Простите, я не совсем понимаю…
– Я обратилась в частные сыскные агентства и к людям, чей образ жизни и действий не одобряется уголовным правом, – поверьте, эти рыцари в лохмотьях куда надежнее любого жандарма. За сравнительно малые деньги я надолго обрела спокойствие. До сегодняшнего дня, милорд. Вы теперь собираетесь уехать в Североамериканские штаты?
– Очень надеюсь…
– Я устрою билеты на пароход как можно быстрее. Робер останется в Париже, мальчик не сумеет за несколько дней оправиться от раны.
– Благодарю, мадам.
– Не за что благодарить, Джералд. С сегодняшнего дня дом будут охранять гораздо бдительнее – полагаю, парижское дно еще не оскудело талантами.
– Мадам, неужели вы действительно прибегаете к услугам человеческого отребья?
– Такова жизнь, сударь. Моя цель – сохранить жизнь себе и сыну, сохранить предприятие и в свое время передать его наследнику. Затраты меня не волнуют, тем более что они оправданы. Между прочим, слышите удар на часах? Ваш золотой поезд прибыл ровно сорок минут назад.
– Посылку примут сотрудники британского посольства, останется лишь забрать ящик и переправить на пароход. На вокзал де ль’Эс отправился мсье О’Донован, проследить.
– Что ж… Идите, Джералд. У меня еще запланировано несколько встреч по делам банка и я буду занята…
Милорд, привычно коснувшись губами тонкой ладони Жюстин де Монброн, молча вышел и побрел к свои комнаты.
* * *
«…Ужасающая катастрофа на Восточном вокзале, не виданная доселе в нашей столице, вызвала немыслимую панику среди пассажиров, готовившихся к отъезду в города Германии и Швейцарии. Жандармерия и полиция, как это обычно и случается, не сумели предотвратить давку на выходе из вокзала и лестницах, отчего пострадали несколько дам и малолетних детей, сбитых с ног и затоптанных устрашенной внезапным бедствием публикой. Известно, что в госпиталь „Сен-Антуан“ доставлено множество раненых.
В момент отправления поезда Париж-Базель на железнодорожные пути вокзала под полными парами ворвался курьерский состав, направлявшийся в Париж из Страсбурга и мчавшийся с умопомрачительною быстротой не менее чем в шестьдесят километров в час. Машинист, вероятно, будучи бессознательным (а, возможно, и пьяным), не уменьшил скорости и разогретый паровоз ударился о платформу перрона, после чего раздался невероятной силы взрыв котла локомотива, разрушивший часть ажурной крыши вокзала и поразивший осколками десятки людей.
В клочья был разорван вагон базельского экспресса, стоявшего на соседнем пути, в котором уже находилось большинство купивших билеты пассажиров, рассчитывавших на приятный отдых в курортах альпийской Гельвеции. Счет погибших идет на десятки, среди пострадавших имеются дамы и дети семейств, направлявшихся в Швейцарию.
Подробности необычайного крушения и фотографические картины места трагедии представляются нашим мужественным репортером Клодом Флери и фотографом Валери Руассаком, остававшихся на загроможденном обломками перроне Восточного вокзала вплоть до прибытия двух отрядов конной жандармерии и префекта д’Абевиля…»
(Выдержка из статьи утреннего издания «Journal le Matin», Париж, от 4 апреля 1912 года).
Глава девятая БОН ВОЯЖ, МАДЕМУАЗЕЛЬ!
Германская империя, неподалеку от границы
Ночь на 2 апреля 1912 года
В высшем обществе Будапешта Евангелина Чорваш давно и прочно считалась барышней экстравагантной. Некоторые говорили напрямую – суфражистка, зачитывающаяся сомнительными книгами Эмелин Пенхерст[58], нарушительница всех возможных правил приличия, «женщина в штанах» и едва ли не социалистка.
Завсегдатаи лучших салонов Буды вздыхали – эта взбалмошная девица производит шума больше, чем полк императорской конной гвардии, проходящий по проспекту Андраши на празднование тезоименитства государя Франца-Иосифа. Такое поведение недопустимо для молодой незамужней девушки!
К двадцати трем годам непоседливая Евангелина успела поучаствовать в экспедиции Амундсена к Южному полюсу (правда, с корабля «Фрам» ее не отпустили и Еве пришлось оставаться на борту вплоть до возвращения отважных путешественников из рискованной экспедиции), годом раньше она стала первой женщиной-воздухоплавателем Империи – отец уступил просьбам возлюбленного чада и приобрел в САСШ биплан изобретения Вилбура Райта. Ева стала звездой первой величины, совершив перелет Вена-Белград и обратно, с посадкой в Будапеште. Газеты верещали от восторга, а почтенные матроны лишь поджимали губы – когда-нибудь эта сумасшедшая свернет себе шею! Куда только смотрит господин Чорваш?
Фердинанд Чорваш, банкир, промышленник, владелец двух пароходных компаний (пассажирские и коммерческие перевозки по Средиземному и Черному морям, а также еженедельные рейсы из Триеста в Британскую Индию), считался человеком передовым, хотя и не переходил установленных границ светских приличий. Единственную дочь и наследницу колоссального состояния – поговаривали, что среди дебиторов Чорваша были и представители августейшего семейства, включая самого эрцгерцога! – старик любил до исступления, что ничуть не мешало ему потворствовать безумствам Евангелины. На вежливые укоры друзей («Фердинанд, что вы ей позволяете! Аэроплан – это чересчур!») он вполне разумно отвечал, что средневековье давным-давно закончилось, наступила эпоха прогресса, и нет причин запрещать Еве поступать так, как она считает нужным. Все-таки это гораздо лучше, чем отдавать лучшие годы молодости тоскливому пансиону «для девочек из благородных семей», – человеку будущего незачем учиться вышивать вензеля на платочках, за него это будут делать машины.
…Евангелина никогда не ощутила грозного взгляда классной дамы и не была оставлена без ужина только за то, что капнула чернилами на крахмальный передник, положенный всякой институтке. Образование она получила домашнее, у отца хватало денег для того, чтобы музыку Еве преподавал Бела Барток, а философию Дёрдь Лукач, а кроме того – какое же образование без путешествий? Настоящих путешествий, а не поездок в Вену или на морские курорты Далмации! Южно-африканский союз, Родезия, Индия, Северо-Американские штаты, Египет, Россия, Австралия, даже Япония – к своему совершеннолетию Евангелина посетила все материки, побывала в большинстве самых блестящих столиц мира и научилась быть самостоятельной – куда самостоятельнее многих нынешних мужчин! И это в весьма консервативной Австро-Венгерской империи, где подобные выкрутасы не поощрялись – кайзер Франц-Иосиф славился редким консерватизмом и открыто именовал свою персону «последним монархом старой школы». Достаточно упомянуть о том, что престарелый император запретил проводить во дворец телефонную линию, никогда не ездил на автомобиле и весьма настороженно относился к электричеству – многие дворяне следовали примеру монарха…
Однако чопорная Вена была далеко, а Будапешт слыл городом вольнодумным – Венгерское королевство пользовалось широкой автономией в составе Империи, нравы здесь царили куда более непринужденные, чем в столице и, как следствие, эскапады Евангелины Чорваш воспринимались обществом с любопытством, но без громкого осуждения. На разговоры старых клуш Ева внимания не обращала, выходить замуж пока не собиралась, поскольку не нашла подходящего кандидата – в мечтах он походил на одного из романтических героев Жюля Верна – и продолжала фраппировать пожилых друзей и подруг отца жизнью в модном стиле эманципе…
Разумеется, идейной суфражисткой Ева не являлась хотя бы потому, что не любила крайности – как так можно, постричь волосы едва не наголо, напялить на себя черный мешок, почему-то именующийся у этой публики «платьем» и бессмысленно сотрясать воздух на феминистических митингах? Неужели эти желтые поганки не способны найти иного, более разумного применения своей энергии? Достаточно вспомнить последовательниц Флоренс Найтингейл, безвозмездно оказывающих помощь тысячам больных, или, к примеру, знаменитую ученую Марию Кюри, которой совсем недавно, всего девять лет назад, вручили премию Альфреда Нобеля за выдающиеся исследования в области физики! В стремительно меняющемся мире ХХ века любая женщина найдет, как применить свои силы и разум – достаточно лишь захотеть и не обращать внимания на ренегатов, живущих в исчезающем на глазах прошлом!
Выработав свою собственную жизненную философию, которую можно было обозначить девизом «Ultra posse nemo obligatur»[59], Ева использовала свои более чем широкие возможности в полной мере, благо, папина чековая книжка позволяла. Семейная резиденция, старинный особняк постройки времен революции 1848 года на Дунайской набережной (всего через три дома от известного театра «Вигадо») благодаря усилиям Евангелины ныне мог похвастаться электрическими лифтами-элеваторами, собственной котельной (в качестве топлива использовалась нефть, а не уголь!), телефоны установили почти в каждой комнате, конюшня была признана «устаревшей» и лошади теперь содержались исключительно в загородном поместье – их сменили целых пять авто. Два «ФордаТ» для управляющего и поездок за покупками, четырехцилиндровый фаэтон «Мерсeдес» фирмы «Даймлер» (этой роскошной машиной пользовался папа), и спортивные «Локомобиль-1910» вместе с английским «Остином-1908» (специально для Евы, обожающей высокие скорости)…
Фердинанд Чорваш только плечами пожимал и отговаривался нейтральными фразами: «Девочке нравится техника, что вполне в духе времени. Кроме того, графиня, согласитесь: электричество – это невероятно удобно! Только на свечах я теперь экономлю несколько тысяч крон в год!».
Вернувшись из триумфальной экспедиции к берегам Антарктиды, Ева отдыхала всего лишь месяц – развлеклась в Вене, заглянула на курорты Адриатики, быстро соскучилась и вернулась в Будапешт с новой сногсшибательной идеей – папа, ты не станешь возражать, если я отправлюсь в кругосветное путешествие?
Фердинанд снова пожал плечами, сказав:
– Разумеется, не стану, ангел мой. Это замечательно.
– На автомобиле, – уточнила Ева. – И в полном одиночестве.
– Почему бы и нет… – благодушно выдохнул старик, но тут же осекся. – Позволь, что значит «в одиночестве»? Совсем одна?
– Совсем.
– Однако, милая, как же…
– Я все продумала, ничего сложного.
Евангелина не лукавила – она действительно все продумала, благо, хорошо изучила доступные сведения о длительных путешествиях на автомобиле, начиная с первого настоящего ралли между Парижем и Руаном в 1894 году, и заканчивая самым протяженным автопробегом в современной истории – победителю, итальянскому принцу Шепьоне Боргезе на авто «Itala» удалось преодолеть колоссальное расстояние между Пекином и Парижем через Сибирь всего за два месяца. Случилось это пять лет назад, в 1907 году, а пресса до сих пор говорила об участниках невероятного марафона в самых превосходных тонах и уверяла, что столь замечательное достижение не удастся повторить, как минимум, в течение ближайших десяти лет.
– В какую сумму это обойдется? – напрямую уточнил Фердинанд Чорваш, отлично понимая, что если наследница приняла решение, то спорить бесполезно. – Хотя бы приблизительно? И будь столь любезна, представь подробный план.
– Да, папа. Ты можешь подождать два-три дня?
К серьезным затеям Евангелина подходила с въедливостью Цезаря и масштабом Октавиана Августа. Как и было обещано, спустя трое суток папе был предъявлен ворох географических карт с надлежащими отметками, наиточнейшая схема маршрута, коммерческая сводка (в каких городах и поселках следует обеспечить подставы с запасом газолина для продолжения пути), пункты, через которые проходят телеграфные линии, и так далее, и так далее. Ева предусмотрела все, даже названия самых популярных европейских газет, редакции которых следует извещать о беспримерном вояже.
– Какое авто ты выбрала? – без тени удивления осведомился Фердинанд. – Я бы посоветовал машины Даймлер-Бенц. Немецкая техника – самая лучшая.
Как серьезный предприниматель, он понимал, что издержки на предстоящее путешествие (по подсчетам Евы выходило около ста тысяч крон) можно будет покрыть отчислениями за рекламу производителя автомобиля в прессе – предприятия, наподобие задуманного Евой, всегда окружались изрядной шумихой, и старик отлично знал, какова сила печатного слова: пройдет всего несколько лет и реклама превратится в одну из наиболее прибыльных отраслей! Вложенные в прессу деньги окупятся стократно, а владельцы газет (уже сейчас люди очень влиятельные) станут магнатами, от которых будет зависеть судьба империй!
– Авто должно быть не только надежным, но и вместительным, – кивнула Евангелина. – С собой придется взять повседневные вещи, самые важные запасные части и две-три емкости с горючим, чтобы не встать на первом же проселке в сотне километров от Будапешта. Не беспокойся, три недели назад в Вене я сделала заказ, кузов из САСШ позавчера прибыл в Гамбург пароходом и был перенаправлен во Фридрихсхафен, на завод «Майбах Моторенбау». Там установят двигатель и затем авто железной дорогой доставят в Будапешт. Тебе останется лишь оплатить счета.
– Майбах? – нахмурился господин Чорваш, припоминая. – Ах да, конечно, они производят дирижабли, я читал, что этой фирме покровительствует весьма влиятельный граф фон Цеппелин, входящий в ближайшее окружение германского кайзера. Но при чем здесь моторы для автомобилей?
Ева терпеливо объяснила, что одинаковые двигатели можно поставить и на дирижабли, и на авто, а «Майбах Моторенбау» зарекомендовала себя с наилучшей стороны. Почему кузов и шасси американские? Очень просто: сделано на совесть, машина весьма уверенно идет по бездорожью, да и грузоподъемность немалая. «Winton 17B Touring» – новейшая марка, этот автомобиль поступил в продажу меньше полугода назад. Ну а с четырехцилиндровым двигателем Майбаха (в САСШ так и не научились делать добротные моторы) он превратится в настоящий сухопутный дредноут.
– Папа, газетчиков оставляю на твою совесть, будь добр, подготовь все необходимое… Ведь не первый раз!
Кутерьма завертелась изрядная: мелочиться Евангелина не собиралась и не скрывала, что знаменитостью быть очень и очень приятно. Фотографии мадемуазель Чорваш вновь появились на первых полосах будапештских «Мадьяр хирлап» и «Непсава», вскоре эстафету подхватили издания Дьёра, Граца и балканских столиц, а в марте, перед самым стартом неслыханного кругосветного пробега заметку опубликовал даже «Имперский вестник» в самой Вене! Вскоре последовала телеграмма от эрцгерцога Карла Габсбурга, молодого племянника наследника трона, который, случись что с Францем-Фердинандом, станет новым императором. Его высочество выражал искреннюю уверенность в том, что «смелая соотечественница» преодолеет все препятствия на пути к поставленной цели и вновь прославит Австро-Венгрию – величайшую империю старой Европы. Вместе с телеграммой была доставлена огромная корзина белых роз с визиткой принца.
Раздавались и скептические голоса, хор которых усилился после публикации маршрута. Если добраться от Будапешта до Парижа, а затем и Шербура, где автомобиль погрузят на корабль, следующий в Нью-Йорк, будет несложно – дороги в Европе прекрасные! – то уже в САСШ начнутся трудности. Господа, всем известно что сеть шоссе в Северо-американских штатах практически не развита, особенно это касается Среднего Запада и района Скалистых гор (Ева собиралась ехать из Нью-Йорка до Сан-Франциско через Сент-Луис, Денвер и Солт-Лейк), ну а про пустыни Юты и Невады ходят прямо-таки ужасающие истории – бандиты, индейцы, ни одного населенного пункта на протяжении сотен километров…
Ева от подобных выпадов лишь отмахивалась, морща свой очаровательный носик во время бесед с репортерами. САСШ – цивилизованное государство, эпоха освоения Запада давно закончена, бояться решительно нечего. Кроме того, никто не посмеет тронуть одинокую девушку, вооруженную двумя пистолетами системы «Маузер С-96» и «Браунингом М1910» – самым передовым оружием!
– То есть вы будете стрелять? – восторженно спрашивал репортер, чиркая карандашом в блокнотике.
– …И не испытаю при этом никаких угрызений совести, – решительно отвечала Ева. В ее темных глазах уже сверкали азартные огоньки. – Так и напишите, мсье. Прогресс не смогут остановить никакие бандиты или краснокожие дикари. Если, конечно, таковые существуют в реальности, а не являются выдумкой плохих беллетристов или падких на нездоровые сенсации редакторов провинциальных газет!
Пока Евангелина развлекалась, очаровывая журналистов, господин Чорваш занимался незримой, но очень важной работой – руководил двумя десятками клерков, в чьи обязанности входило обеспечение предстоящего кругосветного пробега. Не следует думать, что организовать столь грандиозное предприятие просто: это очень и очень непросто! Вначале, основываясь на собственных разработках Евангелины, следовало уточнить маршрут, пролегающий между сотнями городов и деревень в Европе, Америке и Азии, избрав наиболее безопасный и максимально удобный путь. Вычислить, куда и в какое время отправлять припасы, связаться телеграфом с отделениями банка «Будапештский кредит» или партнерами в разных частях света и дать надлежащие указания, установить ремонтные мастерские через каждые триста километров пробега (попробуйте-ка сделать это в восточном Китае или на границе Персии с Афганистаном!), разобраться с визами и разрешениями на пребывание в таких экзотических странах, как полунезависимое княжество Сарахнапур в северной Индии! Медленно, но верно, задумка Евы приобретала очертания подробнейшего плана генерального штаба по ведению войны с соседней державой.
Очень скоро Фердинанд Чорваш понял, что сотней тысяч крон не обойдешься – один только автомобиль и снаряжение обошлись в четверть этой суммы. Впрочем, деньги уже не имели значения – на кону стоял престиж семьи. Евангелина сделала все для того, чтобы о грядущем мировом рекорде (никто и никогда доселе не решался на подобную авантюру!) узнали вся Европа, Америка и колонии.
Дом был завален телеграммами – из Санкт-Петербурга и Копенгагена, Лондона, Константинополя, Бомбея и даже Токио. Среди адресатов числились известнейшие люди – звезды синематографа Макс Линдер и Мэри Пикфорд, авиаторы братья Райт, первая женщина-автогонщица мадам Камилла дю Га, приславшая Еве в подарок свои «счастливые» пылевые очки, и даже коронованные особы – начиная от упомянутого эрцгерцога Карла и заканчивая принцем Уэльским Эдуардом Альбертом: молодой человек тоже увлекался автомобилизмом.
Словом, отступать было поздно.
Торжественный старт пробега назначили на 20 марта 1912 года. Евангелина должна была отправиться в путешествие ровно в полдень и уже к вечеру преодолеть первый участок между Будапештом и Эстергомом.
* * *
«ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЕВАНГЕЛИНЫ ЧОРВАШ!
Сенсационные известия приходят от наших корреспондентов в Страсбурге. Вчера утром на обочине шоссейной дороги, соединяющей этот крупный промышленный город Германии и находящийся неподалеку от французской границы Фальсбург, местными жителями, отвозившими молоко на ближайший рынок, был обнаружен полностью сгоревший автомобиль, вне всяких сомнений принадлежавший известной венгерской путешественнице. Полиция, прибывшая на место происшествия, немедленно приступила к разбору обломков, предполагая отыскать останки м-мль Чорваш, однако таковые обнаружены не были, из чего можно сделать вывод, что дочь господина Чорваша жива и спаслась во время пожара. Так же известно, что в металлических бортах авто найдены пулевые отверстия, а это свидетельствует о преднамеренном нападении на Евангелину Чорваш и возможном похищении девушки неизвестными злоумышленниками – известно, что банкир и фабрикант Фердинанд Чорваш является одним из богатейших людей Австро-Венгрии и способен уплатить за жизнь дочери крупный выкуп.
Эта версия подтверждается словами страсбургского полицай-оберста Эвальда фон Бюлау: судя по некоторым деталям (найден полуобгоревший бумажник м-мль Чорваш с крупной денежной суммой), преступление было совершено отнюдь не с целью банального грабежа. Следует особо отметить, что рядом с автомобилем полицейские нашли четыре неопознанных трупа с огнестрельными ранениями – по всей видимости, м-мль Чорваш оказала нападавшим активное сопротивление, поскольку была вооружена.
Некоторые обозреватели немецких газет уже связали это трагическое происшествие с действиями интернациональной банды, орудовавшей в прирейнских областях Германской империи. Редакция связалась по телеграфу с нашим сотрудником в Будапеште и попросила задать вопрос господину Ф. Чорвашу, однако…»
(Из статьи на первой полосе газеты «Le Figaro», Париж, 3 апреля 1912 года)
* * *
Евангелина никак не могла предположить, что кругосветный автопробег закончится меньше, чем в тысяче километров от берегов Дуная – ничто не указывало на подобный финал. Начало было весьма многообещающим.
Венгры недаром считаются народом, любящим яркие и запоминающиеся представления, так что проводы были устроены пышнейшие. 20 марта на площади возле королевского замка в Буде собралось почти три тысячи человек, от сполохов магниевых вспышек можно было ослепнуть, сияли тусклым золотом галуны почетного караула венгерских гусар, градоначальник выступил с проникновенной речью, играли гимн, автомобиль же напоминал огромную цветочную корзину – церемония походила на государственный праздник, устроенный с имперской помпезностью и присущей древнему Будапешту элегантностью.
Уже через сутки Евангелина прибыла в Вену (в столице ее встречала бесчисленная толпа зевак), затем темно-малиновое авто побывало в Линце, Регенсбурге и Гейдельберге, уверенно продвигаясь на запад без единой поломки. На территории Германии изрядно поднадоевший Еве ажиотаж начал спадать – немцы подтвердили репутацию людей нелюбопытных, досаждали только репортеры, но это зло было привычным и в чем-то необходимым. Затем мадемуазель Чорваш спустилась южнее вдоль Рейна, паромом переправилась на западный берег великой реки и остановилась на два дня в Страсбурге – передохнуть и дать возможность техникам из «Майбах Моторенбау» осмотреть машину. Как и ожидалось, двигатель работал идеально, а в замене нуждалась лишь одна из каучуковых шин.
Ева с детства отличалась идеальной памятью, для нее не составляло никакого труда меньше чем за неделю наизусть выучить поэму в двести страниц или перечислить имена всех кукол, с которыми она играла в детстве, – а таковых было превеликое множество. Однако память без внимательности приносит мало пользы, и Евангелина научилась замечать мельчайшие детали, и делать на их основе правильные выводы. Посему, на очередной встрече с газетчиками возле здания магистрата в Страсбурге она сразу выделила двух весьма странных господ ничуть, не походивших на упитанных и вальяжных агентов крупных изданий.
Католический священник и сопровождавший его крепкий парень простецкого облика подошли к автомобилю, постояли рядом, о чем-то поговорили с фотографом «Лионских новостей» и вскоре отправились в сторону одной из боковых улиц. Вроде бы ничего примечательного – мало ли кто пришел взглянуть на приезжую знаменитость? – но остроглазая Ева успела отметить, что на щеках преподобного почти отсутствует загар, хотя лицо смуглое. Значит, святой отец недавно брился, а ведь в среде патеров не принято носить бороды. На немца не похож, но это как раз неудивительно: священник, получивший образование в Италии или Франции, вполне может служить в любом из приходов Римской церкви от Бразилии до Сингапура. А вот после мимолетного взгляда на стоявшего за спиной кюре молодого человека Евангелина вдруг ощутила беспокойство, да такое, что сбилась и не удостоила ответом журналиста, пытавшегося выяснить, на каком именно судне мадемуазель собирается пересечь Атлантику…
Вроде бы светловолосый ничем особым не выделялся – деревенщина деревенщиной по виду, изрядный здоровяк, физиономия симпатичная, смотрит заинтересованно и чуть смущенно. Таких как он тысячи и сотни тысяч. Но Ева почувствовала нечто похожее на удар электрического тока – по руками и груди прошла мгновенная волна, кончики пальцев начало покалывать, в ушах чуть зазвенело. Это прошло спустя секунду или две, когда священник уже раскланялся с фотографом и потянул парня за рукав – пойдем, мол…
«Странно, – подумала Ева. – Очень странно. Неужели он тоже?..»
– Мадемуазель Чорваш, пожалуйста, расскажите нашим читателям о планах на будущее! – из легкого ступора Евангелину вывел настойчивый журналист итальянской «Корьеро ди Милано». – По завершению нынешнего пробега вы наверняка решитесь превзойти собственное достижение! Чего нам ждать? Вы намерены продолжить ставить рекорды на автомобиле или предпочтете аэроплан, как два года назад?
– Да-да, – невнятно сказала Евангелина. – Аэроплан – это чудесная мысль. Прошу извинить господа, я устала, а сегодня предстоит вновь отправляться в путь, к полуночи я надеюсь достичь границы Франции… Надеюсь, вы меня отпустите?
Репортеры дружно закивали – никто не осмелился бы настаивать, это неприлично и нарушает правила профессиональной этики. Последний раз пшикнули вспышки фотокамер, исторгнув облачка белого дыма, Ева послала корреспондентам воздушный поцелуй, выдавила улыбку и направилась через площадь к дверям «Генриха IV» – самого лучшего и дорогого отеля Страсбурга.
Надо было подумать, и подумать крепко – к тому были веские основания.
Автомобиль остался возле магистрата под охраной двух германских полицейских – сомнений не было, надежные и ревностные стражи при саблях и револьверах глаз с него не спустят.
* * *
«Волшебство – это реальность». В просвещенную эпоху такое утверждение должно вызывать лишь добродушный хохоток, а осмелившемуся высказать столь нелепый тезис незамедлительно напомнят о Фарадее и Эдисоне, супругах Кюри, Дмитрии Менделееве и синьоре Маркони. Какое еще «волшебство», милостивый государь? Истинным волшебством является человеческий разум, создавший автомобили, способные мчаться со скоростью в сто двадцать километров в час, огромные дирижабли, подводные лодки и беспроводную связь! Магия ныне сосредоточена не в тайных заклинаниях шарлатанов-алхимиков, а в математике и физических формулах – вспомните хотя бы молодого теоретика Эйнштейна, потрясшего научный мир Европы своими неожиданными теориями!
И тем не менее настоящее сказочное волшебство является такой же реальностью, как двигатель внутреннего сгорания или электростанции – в этом Евангелина была уверена накрепко. Довольно странная позиция для девушки, идущей в ногу с прогрессом и увлекающейся невероятными достижениями современности, за такое могут публично высмеять! Потому-то Ева держала свое мнение о необычных способностях, которыми может обладать человек, при себе, не удерживалась от презрительных реплик в адрес эзотерических обществ (благо в точности знала, что самозванные маги-нумерологи-каббалисты занимаются сущей чепухой) и делилась своими мыслями исключительно с отцом, знавшем, в чем заключена подоплека кажущихся нелепыми убеждений Евангелины.
Мать Евы, скончавшаяся с 1903 году, происходила из старинного княжеского рода, владевшего землями в Трансильвании и южных Карпатах, а в девичестве носила фамилию Брезой-Цепеш. По прямой линии родословия мадам Катарина являлась наследницей того самого Влада Цепеша, о котором бесстыжие литераторы насочиняли множество наиглупейших историй, имеющих весьма отдаленное отношение к исторической реальности. За исключением, пожалуй, единственного факта: многие потомки князя обладали способностями, объяснить которые не могли ни современная наука, ни сохранившиеся исторические хроники…
Начать следует с того, что далеко не все древние легенды и сказки являются ложью и выдумками, а Томас Мэлори не зря делил современных ему женщин на три категории: благородная девица, прекрасная дама, а также фея и колдунья. В мировоззрении людей античности и раннего средневековья чудесам и магии отводилось весьма значительное и почетное место – никто не мог усомниться в существовании Святого Грааля, святые ходили по воде, в лесу можно было встретить настоящего ликантропа, в годы кровавых войн и опустошительных эпидемий многие видели самое ужасающее чудовище Европы – Моровую Деву, бредущую по колено в лесных кронах.
(Удивительнее всего то, что и в нынешние времена под Верденом, неподалеку от Седана, в Галиции и Сербии изредка появлялся призрак гигантской девы в окровавленном платье, держащей на руках мертвого ребенка – на подобного рода «сенсации» образованные люди реагировали с надлежащим скепсисом (чего только полупьяные мещане не придумают!), а вот те, кто понимал глубинный смысл этих кошмарных видений, твердо знали: вскоре грядет большая беда, которая охватит весь Старый Свет, и не считали эти странные встречи плодом ущербного воображения простаков…)
Евангелина Чорваш тоже сталкивалась с незримым – с самого детства. Научившись говорить и повзрослев, спрашивала мать: почему они не хотят со мной общаться? Откуда они взялись? Они светятся в темноте, появляются в загородном доме и ночами ходят по коридорам, переговариваются между собой на странном языке, будто птица щебечет. Другие люди их не замечают, ни прислуга, ни конюхи или садовники!
Окажись на месте госпожи Катарины другая женщина, у нее возникли бы сомнения в душевном здравии ребенка, но урожденная Брезой-Цепеш знала: Ева не больна и не фантазирует. Она действительно видит бесприютные тени тех, первых и древнейших, удивительных существ, обитавших на Земле задолго до того, как человек построил первый город, в Месопотамии появилась первая табличка с клинописью, а на месте великих пирамид Гизы еще расстилалась безжизненная пустыня…
– Так кто же они? – удивлялась Ева. – Эльфы, как в книжках Андерсена или братьев Гримм?
– Никто не знает, милая. За множество столетий люди забыли о своих соседях, точнее предпочли забыть.
– Почему?
– Потому, что мы боимся неизвестного и непознаваемого. Вот человек и решил отказаться от памяти о прошлом – если ты чего-то боишься, этого лучше не замечать.
– Значит, они злые?
– Нет, они просто другие. У человека есть тело, руки-ноги-голова, а они сделаны… Как бы это объяснить? Представь себе, что живое существо можно создать, к примеру, из электричества.
– Но ведь электричество невидимо!
– И тем не менее оно существует, чтобы это понять достаточно включить лампу.
– Значит, они электрические?
– Никто не знает, какие они на самом деле… Они – волшебные. Все, что мы не можем или не хотим понять, объясняется волшебством.
Эту фразу Ева запомнила навсегда и с тех пор «магическое» стало частью ее жизни. С возрастом Евангелина начала осознавать, что когда-то «они» наверняка породнились с людьми и некоторые потомки этого альянса унаследовали кое-какие возможности существ, которых человек в прошлом именовал «богами». Других объяснений маленьким чудесам, происходящим в доме господина Чорваша не найти.
Понятно, что «могуществом» сказочных волшебников, наподобие всем известного Мерлина или злонравной феи Морганы, Евангелина не обладала, однако к десяти годам самостоятельно научилась нескольким любопытным фокусам – умение пришло само собой и «магия» не требовала никаких особых усилий. Стащить с кухни пирожное? Ничего особенного, можно сделать так, чтобы кухарки попросту не заметили заглянувшую в их вотчину девчонку – отводить глаза удавалось ненадолго, от силы на две-три минуты, а потому действовать приходилось быстро. Потом этот необычный талант весьма пригодился на светских раутах – внезапно ускользать от навязчивых поклонников, оставив их в полнейшем недоумении, было очень забавно. Как это удавалось, Ева не знала – никто ведь не задумывается над тем, как человек ходит или дышит?
Запас безотказных трюков был ограничен: создать несложную иллюзию-фантом (кажется, что на столе лежит книга, а на самом деле ее нет), заставить загореться дрова в камине или поджечь на расстоянии свечи (после этого всегда болела голова), убедить человека в своей безоговорочной правоте и добиться его расположения (на первый взгляд самый обычный месмеризм, но гипнотические воздействие Ева оказывала не на контрагента, а на себя, опосредованно заставляя собеседника проявить симпатию к очаровательной девушке). Иногда удавалось заставить неприятных людей почувствовать себя плохо (например, испытать приступ тошноты), заставить кого-либо совершить определенное действие, одним прикосновением усмирить нервную лошадь или взглядом утихомирить злобного пса; один-единственный раз получилось остановить дождик, грозивший испортить пикник на пляже в Дубровнике – словом, ничего особенного. По сравнению со сказочными магами, которые запросто приручали единорогов, превращали заколдованных принцев из крыс обратно в юношей или низвергали на головы врагов огненный ливень, Евангелина Чорваш выглядела жалко – настолько жалко, что ее не взяли бы иллюзионистом даже в странствующий балаган. Однако Ева умела чувствовать– чувствовать присутствие бестелесных существ и волшебство, которым владеют другие люди.
…Первая ночь в Страсбурге оказалась беспокойной. Несмотря на прекрасное обслуживание в «Генрихе IV», восхитительный ужин и заказанный заранее королевский люкс, Ева не могла заснуть до двух часов ночи. Появился беспричинный страх-предчувствие, затем европейскую знаменитость до утра мучили кошмары: во сне Евангелина проваливалась в огненную бездну – багровое пламя было повсюду, бурлящий огонь пожирал Универсум и не было никакой надежды на спасение.
Проснулась она в четверть седьмого утра, вся в поту и со слезами на щеках – от «ночного отдыха» осталось лишь впечатление первобытного ужаса. И твердое знание: нечто невидимое – один из тех – находится где-то неподалеку, совсем рядом…
Чужак был до крайности необычен: раньше Ева сталкивалась только с безразличными к людям незримыми, а этот был опасен – по-настоящему опасен. Запах смерти был ощутим почти физически, тянуло незаметным другим людям холодом, становилось очень страшно. Что все это означает Евангелина понять не могла и снова вспомнила слова матери: «непознаваемое пугает».
День предстоял насыщенный – прием у генерал-губернатора, встреча с представителями магистрата и репортерами, затем короткий отрезок пути до первого французского города. Евангелина сразу отправилась в ванную комнату, смыть мерзкий запах пота – ну вот, и в этом отеле установлена неудобная английская система водопровода, приходится использовать два разных крана, с холодной и горячей водой!..
Чувство беспокойства и угрозы вдруг исчезло – мгновенно, будто рукой сняло. Это тоже было новшеством: они никогда не уходили внезапно, можно было понять, приближается незримый или, наоборот, уходит. А этот словно исчез в никуда. Черт побери, что происходит в этом Страсбурге?! Или ты, дорогуша, переутомилась – вот и чудится всякое бесовство?
– Переутомилась? – вслух сказала Ева, усаживаясь в наполненную ванну. – После нескольких дней пути? Что же тогда будет в Китае или Индии?
И тут же подумала о том, что усталость здесь решительно не при чем. Это другое. Кровь семьи Цепешей не может обмануть – неизвестное чудовище существует. И оно опасно.
* * *
Ева не любила ездить в сумерках и в темноте, особенно по незнакомым дорогам, но добраться до городка Саарбург засветло уже не представлялось возможным – страсбургские дела отняли слишком много времени. Выехать удалось только в семь вечера.
На территории Германской империи не заблудишься – власти делают все возможное для того, чтобы путешественники не испытывали неудобств. Даже на богом забытых проселках всегда можно встретить аккуратно выкрашенную белой краской деревянную табличку с указанием направления и расстояния до ближайшей деревеньки. Поначалу Евангелина хотела выбрать более удобный южный путь, по широкому и оживленному шоссе соединяющему Страсбург, Селесту, Люневиль и Нанси, откуда открывалась прямая дорога на Париж, но это был крюк почти в двести километров, а запас топлива ограничен – наполнить баки и канистры, опять же, можно было только в Нанси.
Ева решила не тратить лишнего времени и предпочла направиться к северу до Брюмата, а затем повернуть налево, к берегам Саара. В отличие от густонаселенной центральной Германии, места здесь диковатые – буковый лес покрывает холмистую гряду Вож-дю-Нор, поселки встречаются редко, покрытие дороги оставляет желать лучшего: летящий из-под колес мелкий гравий стучит по днищу автомобиля, несколько раз пришлось объезжать глубокие лужи и выбоины. Разогнаться до обычной скорости в сорок пять километров за час невозможно, пришлось осторожничать.
Перед самым закатом случилась неприятность – внезапно заглох хваленый «Майбах» и Евангелина потратила почти два часа, выясняя, что стряслось. В старые добрые времена Ева смогла бы устранить неисправность за считанные минуты, однако сейчас решительно ничего не получалось – внешне мотор был в идеальном состоянии, но заводиться отказывался наотрез!
– Что ж такое делается! – от злости Ева пнула переднее колесо и совсем не по-девичьи сплюнула сквозь зубы (знакомый морской офицер научил). – Не в лесу же ночевать!
Впрочем, и такой вариант развития событий был предусмотрен – оставалось лишь достать теплый стеганый мешок-конверт военного образца, постелить на заднем сиденье авто, дождаться утра и отправиться в тот же самый Брюмат за помощью. Ева недовольно проводила взглядом промчавшийся мимо состав из восьми длинных вагонов первого класса – шоссе пролегало вдоль железнодорожной ветки – и мельком позавидовала пассажирам, которые уже завтра днем окажутся в Париже. Ничего не поделаешь, тебя, милочка, никто не заставлял отправляться в столь экзотический круиз…
Пыхающий искрами паровоз исчез в темноте, отдаляющийся шум поезда был слышен еще долго – звуки в этой местности разносились на огромное расстояние, резонируя от склонов холмов. Евангелина вздохнула, шепнула под нос несколько оригинальных словечек, которых девушкам из приличных семей знать не положено, снова включила электрический фонарь и мрачно уставилась на сверкающие отполированным металлом внутренности авто. Безобразие, вот как это называется! Газолина полные баки, масло меняли только сегодня утром, искра появляется исправно, никаких повреждений незаметно. Засорился маслопровод? Проверено, все в норме. Клапаны? Цилиндры?..
Становилось холодно, при дыхании изо рта шел пар. Хватит бессмысленной возни, на часах половина первого ночи, надо ложиться спать. А уж завтра в главную контору «Майбах» полетит возмущенная телеграмма.
Неожиданно выяснилось, что мадемуазель Чорваш полуночничает не в одиночестве – послышался стук конских копыт, со стороны Страсбурга приближался экипаж. Остается понадеяться на отзывчивость поздних путников – нет ничего сложного в том, чтобы отбуксировать автомобиль в расположенную совсем невдалеке деревушку Окфельден. В конце концов Ева может заплатить!
– Господа, остановитесь! – Евангелина замахала руками, но возница, управлявший впряженными в старомодный дилижанс лошадьми, будто ничего и не заметил. – Пожалуйста! Мне нужна помощь!
Следовавшая за дилижансом пролетка с поднятым верхом также проследовала мимо, лошадки шли размеренной рысью. Не заметить Еву кучера не могли – оставленный на поднятом капоте авто фонарь светил ярко, отбрасывая золотисто-белые лучи на темный гравий дороги.
Ладони снова чуть кольнуло, точно так же, как днем, но сейчас девушка не обратила на это никакого внимания – других забот хватает!
– Ублюдки, – констатировала Евангелина, глядя вслед скрывающимся за поворотом экипажам. – Прав был Ницше: надеяться следует только на себя!
Фонарик переместился в кабину, боковые стенки капота вернулись в исходное положение и были закреплены ключиком с пятиугольным вырезом. Ева села за руль, захлопнула дверцу и, отлично сознавая всю безнадежность такого действия, снова попыталась завести мотор. Разумеется, ничего не произошло – «Майбах» даже не чихнул.
Отважная путешественница разозлилась всерьез, хотя и понимала, что положение вовсе не является отчаянным, – подумаешь какая трудность, переночевать на дороге в полусотне километров от одного из самых крупных городов Европы! Это не монгольская пустыня и не ледяные поля Антарктики, где действительно неоткуда ждать помощи.
Волна «волшебства» нахлынула внезапно – так бывало и раньше, в подобных случаях необычные способности Евы проявлялись особенно ярко, достаточно вспомнить историю в Дубровнике: ощущение жара, цветные пятна перед глазами, тело наполняется незнамо откуда взявшейся энергией, которую следует побыстрее выплеснуть, иначе потом придется несколько дней валяться в постели с высоким кровяным давлением и головными болями…
Евангелина сосредоточилась, загадала одно-единственное желание и повела ладонями, будто стряхивая с кончиков пальцев накопившуюся силу. Автомобиль на несколько мгновений окутался сетью бело-голубых искорок-молний, а спустя еще секунду двигатель фыркнул и уверенно загудел, выйдя на привычные обороты. Судя по звуку, никаких сбоев в работе мотора не было.
– Ну надо же, – выдохнула Ева. – Получилось! Святая Терезия, получилось! Немыслимо! Ай да я!
…В любой сказке любого народа мира «исполнение желаний» было краеугольным камнем и первоосновой волшебства. Что делают джинны в «Тысяче и одной ночи»? Снежная королева у Ганса Христиана Андерсена? Добрая крестная Золушки? Правильно, они тем или иным способом выполняют просьбы других персонажей сказки, которые сами магией (или что оно такое?) не владеют. Ну а если ты не в состоянии реализовать даже собственное желание, значит, никакой ты не волшебник – это умозаключение Евангелину расстраивало больше всего, поскольку хотелось верить: я способна достичь очень и очень многого!
«Волны», подобные сегодняшней, приходили редко и были слабенькими, достаточными лишь для простеньких фокусов. Обычно энергия копилась за длительный срок не меньше трех-четырех месяцев и Ева, не найдя ей применения, выбрасывала собранную мощь в пустоту – безусловно, она пыталась «превратить» сливу в вишню или кошку в собаку, направляя на избранный объект поток загадочной силы, но исход всегда был одинаковым. Слива оставалась сливой, а взъерошенная кошка садовника с надрывным мявом убегала и не показывалась в доме больше недели. Последнее, кстати, означало то, что животное на уровне инстинкта понимало, насколько зловещий эксперимент собиралась провести Ева, и пряталось от греха подальше.
Случай в Дубровнике дал Евангелине понять, что не все потеряно – разгон облаков в классическом стиле барона Мюнхгаузена занял меньше минуты: «поток» был направлен на грозовую тучу, пришедшую со стороны Адриатики, и, как ни странно, облака рассеялись. Ни до, ни после памятного пикника, настоящие «желания» не исполнялись. И вот, извольте видеть, «волшебство» неожиданно заработало…
Как и почему – ответить было невозможно. Однако Ева, давно научившаяся разбираться в своих ощущениях, отметила, что «волна» пришла внезапно и была как будто направленной, наведенной. Евангелина оказалась сосудом, который некто наполнил горячей ярко-оранжевой субстанцией (именно с этим цветом она ассоциировала подаренную кем-то энергию), – расскажи такое любому из профессоров-физиологов, изучающих электрические явления в сердце или мозге человека, светилам любого университета Европы, хоть в Лондоне, хоть в Петербурге, поднимут на смех и выгонят взашей. За мистические настроения, недостойные века безумных скоростей и научных прорывов.
Не слишком ли много странностей за одни сутки? Впрочем, подумать над случившимся можно потом, в более спокойной обстановке, а теперь…
Вспыхнули три зеркальные фары, прямые лучи света вспороли сине-черный бархат ночи, массивный «Winton» уверенно двинулся вперед, выехал на середину дороги и, поскрипывая дутыми шинами, продолжил путь на запад. Мотор Майбаха снова работал, как лучшие швейцарские часы, – его тихое урчание успокаивало и давало уверенность в том, что любые недоразумения преходящи, а трудности преодолимы. Пусть даже с помощью волшебства – в этот малозначительный факт газетчиков можно не посвящать, он останется личной тайной Евангелины Чорваш. Одно неприятно: эта тайна будет считаться неприличной и вызывающей смешки, словно дурная болезнь.
Они ничего не понимают, эти болваны! Волшебство существует!
* * *
На западном склоне гряды Вож-дю-Нор простирались частные сельскохозяйственные угодья – распаханные поля, разделенные жиденькими плетеными изгородями, встречались узкие перелески и рощи, кажущиеся пятнами сплошной черноты. Нигде не видно ни единого огонька, глушь и захолустье. Если верить карте и непременному указателю на деревянном столбе, до Фальсбурга осталось не больше пятнадцати километров, потом еще двенадцать до пограничного Саарбурга. В любом из этих городишек можно найти отель – не самый удобный, но все-таки…
В любом случае придется ждать до утра, ночами через рубежи Германии и Франции не пропускают, таможенные чиновники ночами отдыхают. Пропускной пункт открывается в шесть пополуночи, значит, можно будет ненадолго прикорнуть хотя бы в автомобиле, если все места в гостиницах заняты…
Итак, главной целью является Саарбург. В лучшем случае сорок минут, в худшем – час с небольшим. Тем более что дорога тут наезженная, гравийное покрытие сменилось твердой, высохшей под весенним солнцем глиной. Авто идет ровно и практически бесшумно.
– Эт-то что еще такое?
Впереди у обочины стоял знакомый дилижанс, чуть поодаль – коляска. Рядом люди, причем много, около дюжины мужчин. У некоторых в руках оружие, винтовки и револьверы. Охотники? Чепуха, кто же охотится ночами, тем более с револьверами?! Бандиты? Неправдоподобно, но вполне возможно, тем более что на днях в прессе были статьи о каких-то сумасшедших, ограбивших монастырь не то в Рейнланде, не то в Гессен-Нассау! А ведь это совсем неподалеку…
Тормозить и разворачиваться поздно, выход один – на полной скорости проскочить мимо! Рычаг газа вниз до упора!
Неизвестные резко обернулись на свет фар – не ожидали, что ли? Значит, это не засада? Да какая разница – вперед, и чем быстрее, тем лучше! Встреча с толпой вооруженных мужиков на ночной дороге в любом случае не сулит мирным проезжающим ничего хорошего!
Тут произошло сразу несколько событий. Во-первых, началась беспорядочная стрельба, две или три пули попали в лобовое стекло автомобиля, оно покрылось сеткой мелких трещин и, мгновение спустя, Еву засыпало градом осколков. Во-вторых, странная компания неожиданно передралась – те, что находились ближе к дилижансу, напали на людей с ружьями. И, в-третьих, мотор опять заглох: причиной тому послужил винтовочная пуля, пробивший решетку радиатора. Евангелина машинально вжала в пол педаль тормоза, авто занесло и едва не перевернуло, из-под капота повалил дым.
Саквояж с самыми необходимыми вещами стоял рядом, возле сиденья водителя, а в настоящий момент Еве прежде всего требовалось сохранить жизнь – под руку сразу попался лежавший сверху тяжелый «Маузер». Тем временем рядом с остановившимся автомобилем развернулись нешуточные боевые действия – бандиты окончательно разделились на две группы, одни залегли в придорожной траве и активно палили из винтовок, другие прятались за повозками, что было не слишком надежно: перепуганные выстрелами лошади, запряженные в пролетку, понесли, дилижанс пока оставался на месте, перепуталась упряжь…
Ева выбросила саквояж, затем сама вывалилась из автомобиля с безопасного левого борта и на четвереньках бросилась в сторону: воспламенилось горючее, «Winton» начал превращаться в огромный костер. Наконец-то сцена, на которой разворачивался непонятный и опасный спектакль, была хорошо освещена.
…Что прикажете делать? Незаметно отползти подальше, скрыться в темноте и попытаться пешком дойти до железнодорожной станции, поднять тревогу? Там наверняка отыщется телефон, а уж телеграф и полицейский пост – точно… Но кто знает, сколько вооруженных безумцев шляется по ближайшей округе, нет никакого желания встретиться с еще одной шайкой! Вот вам и законопослушная Германия! Кошмар!
«Видишь вот того, в черном картузе? С твоей позиции должен быть хороший обзор…»
Что за чертовщина? Только слуховых галлюцинаций сейчас и не хватает для полного счастья!
«Волна», новая «волна» – вторая за последние часы! Сильнейший поток невидимого остальным оранжевого света, который Ева привычно назвала «волшебством». А источник – вот он, в двадцати метрах. Человек. Господи, тот самый парнишка, что был вчера на площади, он вполне узнаваем.
Разумеется, видеть Ойгена Евангелина никак не могла, их разделяли карета и пылающий автомобиль, но чувства не обманывали: он не враг, а прежде всего он такой же, как я… Впрочем нет, не такой же – сильнее, гораздо сильнее!
«Без твоей помощи мы не выстоим, Тимоти отобрал у них только один револьвер и винтовку, патроны кончаются, мсье Монброн ранен… Черный картуз…»
Будь что будет. Времени на раздумья нет.
«Маузер» оглушительно рявкнул, Ева попала в цель с первого выстрела – она всегда отлично стреляла. Теперь следующий, он прячется за узким стволом молодого тополя…
Бандиты, попавшие под перекрестный обстрел (у неизвестного Евангелине Тимоти еще оставался небольшой запас пуль), начали отступление, потеряв четверых убитыми и, как минимум, одного раненым. Пальба стихла, несколько минут царила тишина, нарушаемая только потрескиванием затихающего пламени, – авто полностью выгорело.
– Мисс, с вами все в порядке? – донеслось до слуха Евангелины со стороны дилижанса. Говорили на французском, с заметным акцентом выходца с Британских островов.
– По крайней мере, я жива, – отозвалась Ева. – Они сбежали?
– Ойген говорит, что сбежали… На всякий случай пока не высовывайтесь, это может быть опасно, – и уже по-английски: – Тим, осмотрись! Только умоляю, никакой бравады!
Появился силуэт высокого человека, двигавшегося с грацией охотящегося кота. Незнакомец быстро миновал расстояние от кареты до места, где валялись трупы злодеев.
– Мертвее мертвого, мать их… – этот выговор Ева определила как американский, у отца были партнеры в САСШ, иногда приезжавшие в Будапешт с деловыми визитами. – Джерри, я нашел твою папку! И трофеи есть – оружие!
– Какое еще оружие! – простонал невидимый Джерри. – Отсюда надо убираться как можно быстрее! И как можно дальше!
Евангелина тяжко вздохнула, огорченно посмотрела на закончивший свой недолгий путь «Winton», от которого остался воняющий горелым каучуком черный скелет, исторгающий последние язычки бледного пламени, встала, сунула за пояс «Маузер», подобрала саквояж и отправилась знакомиться с обладателем британского акцента, который, по всей видимости, был в этой компании главным. Он как раз вышел в небольшой круг света возле останков роскошного авто.
– Святой отец? – Ева моментально узнала давешнего кюре.
– Вы меня запомнили? Удивительно! Позвольте представиться, мадемуазель: Джералд Слоу, лорд Вулси. Это мое настоящее имя. Право, мне так жаль…
Англичанин кивнул на сгоревшую машину.
– Мне тоже, – прохладно сказала Ева. – Надеюсь, объяснения последуют?
– Равно, как и компенсация за ущерб, это мы виноваты. Простите.
– Деньги меня не интересуют, сэр. Единственное возмещение, которое я вправе требовать, это…
– Зу Кримхильдис ист[60], – утверждающе, а вовсе не вопросительно сказал появившийся за плечом милорда человек с короткой светлой бородкой. Ева невольно отступила на шаг назад: она видела, что этот широкоплечий господин излучает «волшебство» и вроде бы является тем самым приятелем лорда Вулси, сопровождавшим переодетого в священника аристократа во время прогулки у страсбургского магистрата. Но почему теперь он выглядит гораздо старше, минимум на полтора десятилетия?! Грим, накладная борода? Не может быть!
– Что, простите? – выдавила Ева, откровенно тушуясь под уверенно-величественным взглядом человека, говорившего на незнакомом языке.
– Кримхильдис ист унзаро мави, – теперь бородатый обращался к Джералду. – Ниман кём вейз.
– Он принял вас за… За одну свою знакомую, – осторожно пояснил милорд. – И почему-то считает, что вы должны ехать с нами, это важно.
– Куда ехать? – Ева никак не могла избавиться от впечатления невозможности, сказочности всего происходящего. – Кто вы вообще такие, джентльмены?
– Сейчас это неважно, мисс, – объявился длинный Тимоти, на каждом плече которого висело по две винтовки Энфилда. А вообще спасибо, без вашего деятельного участия нам пришлось бы туго. Джерри, командуй!
– Подождите! – решительно воскликнула Евангелина. – Пока я не получу ответа на вопрос, кто вы такие – с места не сдвинусь!
– Мы – кладоискатели, – Тим умел объяснять сложные вещи кратко и доходчиво. – Засранцы, валяющиеся в траве, хотели нас убить. Почему, пока не ясно – или желали избавиться от свидетелей, или завладеть нашими сокровищами, а скорее и то и другое вместе. Нас ищет немецкая полиция и мы должны немедленно покинуть Германию. Еще вопросы, мисс?
– Пожалуй, нет, – покачала головой Ева. – Кладоискатели, сокровища, и… и настоящий колдун. Никогда в жизни бы не подумала. Но я верю. Есть основания.
– Колдун? – Тимоти нахмурился. – А-а, вы Хагена имеете в виду! Никакой он не колдун, он просто не такой, как все. Короче, мисс, мы сейчас уедем. Хотите – оставайтесь здесь и ждите полицию, хотите – отправляйтесь с нами.
– Только куда? – вздохнул милорд. – Хоть голову рубите, я не знаю, как поступать дальше! Робера ранили, он не может идти и его следует побыстрее доставить в госпиталь… Боже, как не везет!
– Говорите, надо быстро покинуть Германию? – принявшая бесповоротное решение Евангелина пожевала губами. Легкость, с которой она сделала однозначный выбор, была почти невероятной, однако тайна «волшебства» привлекала словно магнитом! Похоже, это единственный шанс, и упустить его невозможно! – Вы готовы пойти на любые крайности, господа?
– Вооруженный прорыв через пограничные посты в Саарбурге исключен, – рассудительно заметил Тимоти. – Перестреляют, как уток, не немцы, так французы.
– Согласна. Есть иной выход. Днем я видела в газете расписание пассажирских и грузовых составов, идущих во Францию по этой ветке, – Ева указала на возвышающуюся в сотне шагов от дороги насыпь. – Сколько на часах?
– Два с четвертью пополуночи, – отозвался милорд, взглянув на карманный брегет.
– Замечательно, через пять минут из Страсбурга выйдет товарный поезд до Гавра через Париж. В Фальсбурге он остановится, будет пропускать экспресс, идущий на Цюрих. Если успеем, сможем забраться в один из вагонов. Насколько я знаю, таможня и пограничная стража осматривает только пассажирские поезда.
– Вы уверены? – ахнул лорд Вулси.
– У меня отличная память, сударь. Хотите, процитирую передовицу из вчерашней «Страсбургер нойе цайтунг»? Наизусть?
– Не надо, – поморщился Джералд. – Идея, что и говорить, недурна, я бы никогда не додумался! Значит, вы с нами?
– Да, – уверенно кивнула Ева. – Джентльмены, надеюсь, карета в порядке, а лошади не пострадали?
– Упряжь распутаем и прокатимся с ветерком, – отозвался Тимоти. – Ойг… Тьфу, Хаген, пошли!
– Что с вашим раненым? – Евангелина повернулась к милорду. – Это серьезно?
– Боюсь, так. Пуля попала в предплечье, доктор Шпилер успел наложить жгут…
– Значит, у вас и врач есть? При столь насыщенной событиями и богатой впечатлениями жизни, доктор всегда пригодится.
– Я вас сейчас познакомлю… Позвольте взять саквояж.
– Ничего, сама донесу. Запомните, сэр, на будущее: я достаточно самостоятельна. Ко мне не следует относиться как к салонной барышне, предпочитаю равноправие полов.
– Я в этом не сомневался, мадемуазель. В отличие от вас, девушки из салонов предпочитают путешествовать вокруг света в каютах первого класса, с компаньонкой и толпой прислуги.
– В отличие от вас, сэр, титулованные дворяне Великобритании или растрачивают состояния в игорных домах Монако, или делают государственную карьеру. А не проводят ночи в самом захолустном углу Германской империи, развлекаясь перестрелками с бандитами! Кстати, почему этот тип – Хаген? – назвал меня каким-то странным именем? Кримхильд?
– Это очень долгая история, – развел руками милорд.
– Вот и чудесно, расскажете по дороге!
– Я попро… О Господи, у вас же кровь на ладони!
Точно, на тыльной стороне левой кисти красовалась длинная обожженная царапина – пуля лишь чиркнула по коже.
– Н-да, повезло, – хмыкнула Евангелина. – Я и не заметила. Отыщется чистый носовой платок, или в походных условиях джентльмены такие аксессуары не используют?
Глава десятая УЛЫБКА ДЖОКОНДЫ
Французская республика, Париж-Шербур
4-5 апреля 1912 года
Люк Анно, по прозвищу «Pйtit» – «Малыш», в определенных кругах считался знатоком своего дела. Малыш всегда выполнял заключенные контракты, не допускал грубых ошибок, способных заинтересовать полицию или прессу, его невозможно было перекупить или заставить отказаться от принятого обязательства. Словом, он был человеком почтенным и заслужившим уважение в обществе.
Малыш никогда не шиковал, скромничал. Ему вполне хватало старинного двухэтажного дома на окраине благополучного района Ла-Курнёв, трех лошадок в конюшне, недорогого экипажа и тихих обывательских радостей. Семейство было обширным – полдюжины детишек, воспитываемых хозяйственной и благодушной мадам Анно, и это не считая взятых на воспитание двух дочерей спившегося двоюродного брата Малыша. Дети сыты и одеты, ходят в хорошую школу и ни в чем не нуждаются – такая семья может считаться образцовой.
Как всякий уважающий себя рантье, Малыш владел небольшим счетом в банке (предпочитал надежный «Монброн ле Пари»), акциями колониальных компаний, исправно платил налоги, слыл добряком, жертвующим на благотворительность и приходскую церковь, а также человеком, способным одолжить нуждающемуся соседу сотню-другую франков без каких-либо процентов – ростовщичеством пусть занимаются евреи! Кроме того, Люк Анно мало интересовался политикой, придерживался консервативных взглядов, а про социалистов открыто говорил, что однажды они погубят Францию. На выборы, однако, исправно ходил – гражданский долг превыше всего!
Ни у кого не было сомнений в том, что невысокий и начинающий полнеть мсье Анно является средоточием традиционных буржуазных добродетелей, на которых спокон веку держится благополучие старушки Европы. Малыш никогда не был уличен в супружеской измене, не посещал сомнительные заведения в квартале Марэ или подпольные игорные дома, не проматывал деньги на скачках и содержал палисадник в идеальном порядке. Ежегодные поездки в Швейцарию (всегда с женой и младшими детьми) объяснялись тем, что у мсье Анно пошаливает печень и потребностью в целебных водах. Никто не обращал внимания на тот факт, что Малыш, оставив семейство отдыхать в Люцерне или Сен-Галлене, на несколько дней отправлялся в Женеву улаживать текущие дела с банком «Фавроль», на счетах которого лежало почти сорок миллионов франков, не учтенных налоговыми службами Французской республики.
А как же «Монброн ле Пари», спросите вы? Ответ прост: жалкие двести тридцать тысяч под годовую ренту. Небольшое состояние почившего батюшки, старого Франсуа-Луи Анно. На скромную жизнь вполне хватает, особенно если учитывать дополнительные прибыли по акциям «Алжирской концессии» и «Индокитайского проекта» с правительственными гарантиями.
Вы удивитесь еще больше, узнав, что досье на Малыша в жандармском управлении Парижа составлялось из восьми пухлых томов, содержавших весьма неприглядные сведения о второй, тайной жизни досточтимого мсье Анно и его истинных пристрастиях в деловой сфере.
Кокаин из Вест-Индии и опий из Таиланда, контрабанда, минимум шестнадцать убийств (это лишь те, о которых известно достоверно), финансовые махинации, содержание опийных курилен, организация преступной шайки, торговля оружием, похищения людей. Любой ваш заказ будет исполнен в точности и в срок, гарантия выполнения контракта стопроцентная – у Люка Анно безупречная репутация.
Малыша давно ждала гильотина, но поймать его за руку не удавалось. Никаких серьезных доказательств, только косвенные и неубедительные, которые не примет к рассмотрению ни один суд, а присяжные поднимут на смех обвинителя. Мсье Анно работал чисто, почти всегда в одиночестве, а руководимая им банда знала о своем предводителе только то, что он существует. Префект Парижа отозвался о Малыше двумя словами – «редкий талант», что было признанием его выдающихся заслуг на криминальном поприще. Другая характеристика Люка Анно звучала куда более значительно – «честный человек», – что было наивысшей похвалой. Малыш действительно был честен до конца, ему можно было доверять.
– …Сто пятьдесят тысяч – хорошие деньги, – согласился Малыш, из вежливости пригубил вина (он совсем не пил) и поставил бокал на столик. – Однако не далее как вчера вечером мне предлагали пятьсот. Я отказался только из уважения к вам, мадам. Я никогда не посмею обидеть друзей.
– Рада, что вы полагаете меня своим другом, – кивнула Жюстин де Монброн. – Могу я осведомиться…
– Сожалею, но это исключено, – поспешно перебил мсье Анно. – Вы не хуже меня знаете, что такое деловая тайна.
– Да конечно, извините… Я могу дать больше, если вы настаиваете.
– В этом нет нужды, сумма достаточна, а работа несложная. Я берусь за ваше дело. Как обычно, чек на предъявителя и гарантийное письмо в женевскую контору «Фавроль». Сопутствующие расходы на вас, а они будут весьма велики.
– Возьмите, – отлично знакомая с расценками на сомнительные услуги Жюстин протянула собеседнику запечатанный конверт, сразу исчезнувший во внутреннем кармане недорогого пиджака Малыша. – Благодарю вас, мсье, вы меня обнадежили.
– С этой минуты можете считать, что контракт подписан, мадам, – безмятежным голосом сказал толстячок. – Необходимо обсудить детали, я обязан знать, почему жизнь вашего сына и его друзей в опасности. Кому молодые господа наступили на любимую мозоль? Осмелюсь предположить, что дело очень серьезное, иначе вы обратились бы не ко мне, а в полицию. Или, в крайнем случае, к мсье Женевилю, который тоже берется за… Кхм… За решение деликатных проблем.
Жюстин привычно протянула руку к шнуру колокольчика, Ванесса появилась незамедлительно.
– Пригласите лорда Вулси и мадемуазель Чорваш.
– Да, мадам…
– Чорваш? – немедленно переспросил Малыш, подавшись вперед. – Похищенная в Германии автомобилистка? Она здесь, в Париже? Неужели?
– Да, – усмехнулась почтенная банкирша. – Видите, и я могу вас удивить. Евангелину никто не похищал, просто у нее есть причины скрываться.
– Вы меня заинтересовали, – откровенно признался мсье Анно. – А когда мне интересно, я тружусь с удвоенной энергией. Люблю высокое искусство.
– И запутанные интриги? – подняла бровь Жюстин.
– Это единственное развлечение в моей скучной жизни. По роду деятельности я обязан следить за полицейской хроникой во Франции и соседних государствах, логическая цепочка выстраивается незамысловатая. Начиная с последних дней марта месяца, газеты бошей публиковали обрывочные и мутные сведения о банде охотников за древностями – настоящие чудовища, скажу я вам! Убийства, вооруженное сопротивление полиции, нападение на лиц духовного звания, речное пиратство, дерзкий побег из-под стражи – весь этот букет был собран меньше, чем за неделю! Очень шумно работали, я бы сказал – непрофессионально. Следовательно, это были дилетанты, правильно?
Жюстин нервно дернула плечом, что можно было расценить как согласие с выкладками Малыша.
– Далее, – как ни в чем ни бывало продолжил мсье Анно, – мы узнаем о невероятной истории на германо-французской границе. Самая известная женщина континента бесследно исчезла, ее автомобиль сожжен, и, что самое интересное, снова несколько трупов! Сопоставив полученные из газет сведения и географию совершенных преступлений, можно сделать вывод: таинственная шайка поднялась вверх по течению Рейна и попыталась бежать через границу Республики. Попутно эти мерзавцы напали на мадемуазель Чорваш… Но судя по тому, что я встречусь с ней через несколько минут, это был всего лишь спектакль, призванный направить следствие по ложному пути, а предполагаемая жертва в действительности являлась соучастницей.
Малыш выдержал театральную паузу, развел руками и сказал без обиняков:
– Я всякое мог бы подумать, но ваш сын?.. Робер всегда был милым и воспитанным юношей, и вдруг связался с гангстерами?! К тому же не способными к продуманным действиям!
– Вы догадливы, мсье, – с прохладцей бросила Жюстин. – И сделали правильные умозаключения. Почти правильные. Отразите построенную вами картину зеркально, и откроется истина.
– Зеркально? – Малыш очень любил разгадывать логические загадки, а сыщика Холмса из популярных рассказов сэра Артура Конан-Дойля полагал сущим профаном: англичанину требовалось целых тридцать или пятьдесят страниц, чтобы найти убийцу, а тихий мсье Анно вычислял преступника странице эдак на второй-третьей и терял интерес к чтению. – Ничего сложного. Интересы молодого мсье и его друзей – полагаю, вполне невинные, – столкнулись с интересами прекрасно организованной группы преступников или запрещенной организации, располагающей большими средствами и возможностями. Пятьсот тысяч за головы Робера и остальных – это очень много…
Жюстин вздрогнула.
– Не беспокойтесь, мадам, весь Париж уже знает, что я отказался от этого контракта, пришлось немедленно распространить слухи. Значит, серьезные люди не решатся принять такое предложение – отказ Малыша каждому дает понять, что дело безнадежное.
– Двойная гарантия? – невесело усмехнулась Жюстин.
– Устоявшаяся репутация играет весьма большую роль в делах подобного рода. Но вы не ответили – я прав? Робер вынужден скрываться от мести некоей тайной организации?
– Революционеры, социал-демократы, – помедлив, сказала мадам. – По всей видимости, самого крайнего толка. Они пойдут на всё.
– Мерзавцы, – искренне бросил Малыш. – Простите за бестактную формулу, но этих я буду резать без жалости. Спасибо за предупреждение.
– Кстати, а вы не слышали такого названия, «Приорат Сиона»? – без всякой задней мысли осведомилась хозяйка дома. – Какое-то секретное мистическое общество, я о нем раньше ничего не знала. Лорд Вулси уверяет, будто эти люди тоже замешаны.
– При… – Малыш оторопел, по спине пробежал скверный холодок. Впервые за много лет Люку Анно стало по-настоящему страшно. – Как вы сказали? Приорат Сиона?
– Отчего вы побледнели? – насторожилась мадам де Монброн. – Сударь?
– Господи-боже-ты-мой, – скороговоркой проговорил Малыш. – Значит, вот откуда пятьсот тысяч… В таком случае о деловой тайне можно забыть, к этим господам этика и моральные принципы неприменимы.
Он помолчал, выпрямился, взглянул прямо в глаза Жюстин и отчеканил:
– Мадам, я никогда в жизни не расторгал заключенный контракт. Это противоречит моим убеждениям. Другой вернул бы деньги и выплатил десятикратную компенсацию, правила есть правила. Но Люк Анно честный человек, я не откажусь от данного слова. Должен лишь предупредить: если речь действительно идет о Приорате, шанс сорвать банк равен нулю. Останемся при своих – будем считать, что очень и очень повезло. Они же ненормальные, мадам! Профсоюз опасных сумасшедших и маньяков! В чистом виде! Но хуже всего то, что это очень влиятельные и богатые сумасшедшие!
– Что вы имеете с виду? – не поняла Жюстин.
– Я могу договориться с любым человеком. С клошаром, с политиком, с миллионером или отъявленным головорезом. А с душевнобольными договориться невозможно, равно, как и повлиять на них традиционными методами, превосходно действующими на обычных людей, – деньгами, насилием, лестью или угрозами. Понимаете?..
В дверь тихонько постучали.
– Вы позволите? – Джералд и Евангелина стояли на пороге. – Ванесса передала, что вы хотите нас видеть.
* * *
Малыш уехал с улицы Тампль на обычном извозчике, собственным экипажем он пользовался редко. Развалился на сиденье, попросил кучера ехать в Венсен, вытащил из портсигара крепкую папиросу, чиркнул фосфорной спичкой и привычно оглянулся. Ну точно, позади следует черная коляска с донельзя знакомыми седоками – Жан-Жаком и Пьером, полицейскими шпиками, приставленными надзирать за каждым шагом мсье Анно. С этой неудачливой парочкой Малыш почти сроднился, даже угощал агентов вином в кафе «Мезон», находившемся рядом с домом, – ничего не поделаешь, у них такая работа… Ну, доложат они в управление о том, что Малыш почти три часа провел в банке «Монброн ле Пари», и что дальше? Беседа с мадам Жюстин шла о выгодном размещении ценных бумаг, попробуйте доказать обратное!
Разговор с господином Вулси и его очаровательной компаньонкой оставил двойственные чувства. Малыш не верил в магию и всякие мистические штучки, предпочитал быть рационалистом. Клад? Пусть даже клад Нибелунгов, как утверждал милорд? Это куда понятнее, золото можно потрогать руками, положить в сейф, переплавить, наконец! Золото – самая реальная вещь в мире, отрицать его существование бессмысленно. Вот, пожалуйста – мсье Анно машинально вытащил из жилетного кармашка свой талисман, первый заработанный наполеондор с профилем Луи Бонапарта, – золото твердое, тяжелое и, что совершенно точно, этот металл не обладает никакими «сверхъестественными» или «магнетическими» свойствами. А объяснять человеческую жадность и златолюбие «магией» бессмысленно.
Какие драконы, какие древние герои? Мсье, меня позвали сюда не для того, чтобы слушать сказки! Давайте вернемся в грубую действительность, не обремененную сомнительными чудесами!
Англичанин, похоже, обиделся, стал более сдержан и в дальнейшем придерживался только фактов. Да, мы нашли древние сокровища. История в монастыре? Увы, без жертв не обошлось. Что было похищено из обители? Вот эта папка со старинными документами и ничего больше. Рассказать подробнее о разговоре с аббатом? Извольте…
Предположения Малыша подтвердились: эта развеселая компания не оказалась в тюрьме или на кладбище по чистой случайности и благодаря невероятному, немыслимому везению! Такое случается раз в столетие. Вполне естественно, что власти Германии разозлились, – это надо же, утопить три полицейских катера! За милордом и его приятелями тянется солидный шлейф трупов, не меньше двух десятков, – а это очень серьезно! Надо быть аккуратнее, господа!
Впрочем, о властях пока можно забыть (выдачи преступников ведь никто не требует?), а вот сведения о конституционных демократах господина Либкнехта и Приорате, в котором якобы состоял аббат Клаузен, настораживали Малыша гораздо больше. Во-первых, революционеры: у этой публики широкие интернациональные связи, они не простят гибели сторонников и, вполне возможно, будут мстить. Действуют социалисты грубо и предсказуемо – стрельба, адские машины, взрывы: прежде всего они стремятся достичь громкого эффекта, поиграть на публику. Благодаря таковой предсказуемости, уберечь незадачливых концессионеров от опасности со стороны радикалов будет достаточно просто. Во-вторых – Сионский Приорат…
Малыш недовольно поморщился, большим пальцем откинул крышечку карманной пепельницы и затушил окурок папиросы – не любил сорить. Будучи прекрасно осведомленным о теневой жизни Парижа, Люк Анно знал, что это мистическое общество не выдумано, пускай и мало кому известно. Казалось бы, чего такого страшного в одной из сотен организаций, ищущих тайное знание? Даже президент Франции состоит в масонской ложе и этого не скрывает! Мода обязывает. Но если вспомнить о том, что Приорат ворочает миллиардами, покупает политиков и финансирует столь нелюбимых Малышом революционеров, станешь невольно сомневаться в невинности и безобидности эзотерических забав скучающих аристократов.
Реноме самого надежного человека Франции сыграло с Малышом недобрую шутку – вроде бы и деньги заплатили огромные, и дурных последствий давняя встреча с мсье Биелем из духовной академии Сен-Сюльпис не имела, но осадок остался неприятный, будто в навозе вывалялся. В конце концов, счастье не в деньгах, а в душевном спокойствии, которого Люк Анно был лишен уже целых пять лет. Нельзя браться за грязные дела – нельзя похищать и убивать детей, нельзя отбирать последнее у людей бедных, нельзя добиваться своих целей террором и бомбами, губящими невинных. При всех своих немалых грехах Малыш придерживался строгого кодекса чести, переступить через который было невозможно, – доброе имя стоит очень дорого.
Зимой 1907 года через знакомцев из парижского муниципалитета Малышу пришло интереснейшее предложение – на карточке рисовой бумаги значилось: «Задаток 2 млн. Понтуаз, ресторан „Мария-Антуанетта“, 2 февраля, 11 вечера». От этого с самого начала попахивало дешевой пьесой – почему надо тащиться в Понтуаз, разве мало в Париже ресторанов с отдельными кабинетами, где можно спокойно обговорить дело? Зачем сразу указывать сумму аванса, тем более, настолько неправдоподобную? И потом, разве нельзя встретиться днем?
Малыша заинтересовали не деньги (после третьего честно заработанного миллиона попросту перестаешь их считать), а фигура заказчика – выяснить, кто назначил свидание в Понтуазе было проще простого, Люка Анно на мякине не проведешь и театральными трюками не смутишь. Аббат Биель – директор семинарии, милейший старичок, не нищий, но и не богач. Вполне вероятно, что настоящим заказчиком выступает Римская курия, Ватикан по инерции предыдущих столетий еще пытается крутить интриги в Европе. Без особого, впрочем, успеха – времена другие.
Почему бы не выслушать его преподобие? А кроме того, если только задаток составляет целых два миллиона, какова же окончательная сумма контракта?
– …Десять миллионов, – уверенно ответил аббат Биель. Святой отец приехал на тайное рандеву в статском платье и (о Господи, что за идиотизм!) с накладными усами. – Мсье Анно, известно, что вы можете справиться с любым, самым невероятным и наисложнейшим делом.
– Почти с любым, – уточнил Малыш. – Я могу отказать, если желания заказчика входят в противоречия с некоторыми основополагающими ценностями. Например, я не убиваю детей.
– Что вы, что вы, – в ужасе замахал руками аббат. – Ни в коем случае, как вы могли подумать! Речь идет совсем о другом! Единственно, это потребует длительного времени – не меньше года…
– Год? – опешил Люк. – Все мои контракты обычно краткосрочны.
– Взгляните, – господин Биель сдвинул брови и выложил на стол бумаги, подшитые в журнал. Странная эмблема на обложке – три пчелки в геральдическом щите. – Что вы скажете об этом?
Малыш пробежался взглядом по отпечатанному на пишущей машинке тексту и понял: десять миллионов за такую работу это даже мало… Что, черт возьми, они задумали? Пункты вроде бы вполне привычные: контрабандная доставка груза оружия (почему именно в Боснию и Герцеговину?), перевод денег на такие-то счета, обналичивание, распределение по нижеследующим адресам. Подкупить господина N на условиях заказчика, если откажется – убить, смерть должна выглядеть, как несчастный случай. Поле деятельности обширнейшее: Франция, Балканы, Италия, Алжир… Масштаб потрясал.
– Ну, знаете ли, – Малыш аккуратно положил бумаги на стол. – Аббат, вы хотя бы представляете, каков объем текущих расходов?
– Вам предоставят открытый счет. На любую сумму. Повторяю – любую.
– Не боитесь, что я украду деньги и сбегу в Бразилию? – фыркнул Малыш.
– Никоим образом, мсье. Именно поэтому мы обратились к вам.
– Pardon, а ваш социальный статус князя Церкви и мое ремесло не входят в противоречие? Директор одной из крупнейших семинарий Франции, священник, облеченный доверием Папы Римского, просит помощи у заурядного бандита?
– Я не «князь Церкви», а всего лишь скромный аббат, это первое. Второе: слово «заурядный» к вам неприменимо. Незачем прибедняться, мсье Анно – вы мастер, а не грубый ремесленник!
– А если ничего не получится? Я раньше не сталкивался с настолько… гм… внушительным объемом работы. Придется вовлечь десятки, возможно, сотни людей!
– Оставите аванс себе и навсегда забудете об этом разговоре… Так вы согласны?
Малыш никогда не стремился к наполеоновскому размаху, ему хватало обычных контрактов, когда интересных, когда самых заурядных. Но попробовать свои силы в крупной операции, задействовать все нити и связи, в точности исполнить разработанный кем-то грандиозный план – ох, заманчиво! А самое главное, не выезжать при этом из Парижа и сидеть, подобно пауку в центре сети, улавливая малейшие колебания! Невероятно соблазнительный проект!
Тогда Люк Анно не понимал, чего именно добивается аббат Биель, встречи с которым стали ежемесячными. На первый взгляд казалось, что большинство акций почти не взаимосвязаны – громкое убийство военного атташе Республики в Марокко и перевод денег на счет патриотической итальянской газетенки «Ла лотта ди класс», выпускаемой социалистом Бенито Муссолини, выглядят как два отдельных события, но если вдуматься…
Малыш был очень умным человеком: понимание пришло уже летом 1907 года после нападения Франции на Марокко и расширения галльской колониальной империи за счет африканских территорий. Повод для оккупации подал Люк Анно, в глаза не видевший погибшего от рук нанятых зуавов атташе и считавший такового чистой абстракцией. Потом еще хуже: Балканская война, аннексия Австро-Венгрией Боснии, тысячи погибших… Малыш в самом буквальном смысле этих слов творил историю. Вернее, давал в руки других людей инструменты, которыми они и вырубали памятник своей эпохе: деньги и оружие. Открытый счет это позволял, а денег там хватало на всё.
Именно тогда аббат Биель, весьма довольный результатами деятельности Малыша, и проговорился о Сионском Приорате: организации, которая вскоре вернет Европе богоданное владычество Истинных Королей.
«Психопат» – таково было первое заключение Люка Анно. «Крайне опасный психопат, а вернее шайка психопатов!» – уточнил для себя Малыш после известия о вступлении Австро-венгерских войск в Сараево. Ничего себе, устроить за год целых две войны! Причем последняя взбудоражила весь Старый Свет: Балканы всегда были гнойным нарывом на теле материка – еще немного, и великие Империи сцепились бы в ужасающей бойне. Обошлось, но в следующий раз не обойдется, – это Малыш знал твердо.
Выполнив к осени 1908 года контракт с аббатом Биелем, Люк Анно через подставных лиц перевел пять миллионов франков в помощь раненым и детским приютам в Боснии и королевстве Сербия. Вторую половину оставил себе – любая работа, даже настолько грязная, должна быть вознаграждена. Впредь на письма директора семинарии Сен-Сюльпис Малыш отвечал нейтральным «благодарю, но у меня нет времени», а от подозрительных и анонимных предложений наподобие вчерашнего корректно отказывался – хлопотно, мол.
Если юный мсье де Монброн сотоварищи и впрямь вызвали гнев Приората, способного искусственно вызывать войны и за неделю тратить половину государственного бюджета Франции, помочь им будет очень и очень сложно. Если не сказать – невозможно…
Биель, Клаузен и остальные фанатики явно полагают себя непогрешимыми и всемогущими. В этом их слабость. На том и сыграем.
– Остановите возле кафе «Монсегюр», – приказал кучеру Малыш и машинально сунул в его левую ладонь несколько монеток, выуженных из кармана пиджака. – Да-да, здесь.
– Благодарю, мсье! – обрадованно прокричал возница в спину Люка Анно.
Тот не обернулся.
Щедрый человек, сразу видно: три кругляша по десять су и золотой наполеондор с остроносым ликом последнего императора всех французов…
* * *
– Готов выслушать любые предложения, – тихо сказал милорд, обведя взглядом собравшихся в гостиной концессионеров. Заседание устроили после ужина, по уважительной причине отсутствовал Робер: мсье Монброну стало лучше, за сутки горячку удалось снять, но мадам Жюстин категорически воспретила ему покидать спальную комнату и заперла рвавшееся на свободу чадо на ключ. – Если вы еще не догадались, положение кошмарное… После катастрофы на Восточном вокзале я не знаю, что и думать. У кого есть разумные предложения?
– От клада надо избавляться, – уверенно сказал доктор. – Немедленно.
– А толку-то? – уныло отозвался Тимоти. – Дракон проснулся, а как усыпить его обратно не знает даже Хаген.
Все повернулись к господину Реннеру, в данный момент пребывавшему в своей обычной ипостаси. Ойген неуверенно пожал плечами и ничего не ответил. Его «вторая половина» тоже предпочла промолчать.
– Мы имеем дело не с живым драконом, а с неким сгустком волшебства, – уверенно сказала Ева. – Будь Фафнир обыкновенным крылатым ящером с огнедышащей пастью, управиться с ним оказалось бы нетрудно. Если Зигфрид убил дракона обыкновенной заточенной железкой, то современные пушки превратили бы его в решето…
Джералд глянул неодобрительно – речь идет о серьезных вещах, а мадемуазель Чорваш шутить изволит! С проклятием Фафнира никакими пушками не совладаешь, тут даже Роял Флит со всеми его дредноутами и крейсерами не поможет.
…С прошлого вечера ящик с золотом Нибелунгов покоился в подвале английского посольства, а задержка с доставкой «дипломатического груза» была вызвана известными событиями на Гар де ль’Эс: пока разобрали завалы, пока отцепили и отправили на запасные пути уцелевшие вагоны, среди которых был и почтовый, пока рассеялась толпа зевак, окружившая полуразрушенный вокзал… Фафнир постарался от души: семьдесят шесть погибших, три сотни раненых, поезда не ходят до сих пор.
Жандармский префект сообщил в газеты, что машинист, его помощник и кочегар, скорее всего, были убиты непосредственно перед прибытием экспресса в Париж, по крайней мере, таковы первые выводы экспертов-медиков, которые исследовали найденные останки: на телах обнаружены повреждения, абсолютно нехарактерные для последствий взрыва. Какие конкретно – Джералд и все прочие не сомневались, благо успели изучить привычки Фафнира.
Катастрофа явилась дополнительным подтверждением того, что дракон начал активно действовать не только ночами и старательно искал все новые и новые жертвы. Кстати, нынешним утром в посольстве обнаружили мертвого ночного сторожа – в клочки его не порвали, но проводивший вскрытие анатом ближайшего морга с безмерным удивлением отметил странность: в жилах полностью отсутствовала кровь, а ран, даже самых крошечных, на теле не было. Грозил разразиться скандал: полиция сочла этот случай убийством и потребовала осмотреть здание британской миссии – кровавых пятен, впрочем, не нашли и следствие в первый же день зашло в тупик.
Ева и Хаген чувствовали присутствие дракона – бесплотная субстанция витала над городом подобно незримому облачку, источая сполохи ярости. Фафнир не являлся «злом» в классическом понимании этого теологического термина, он не имел никакого отношения к христианской мифологии – зло Люцифера воздействует на мир через поступки людей, сделавших сознательный выбор в пользу греха, а Проклятие Фафнира было воплощением первородного хаоса и врагом любой упорядоченности. Стихией разрушения. Так, по крайней мере, объяснил Хаген.
– Теоретически, любое проклятие можно снять, – сказал грустный доктор Шпилер. – Вспомним легенды: проклятие, как направленная на определенного человека или нескольких людей злая сила, исчезает само собой после исполнения. В нашем случае – после гибели всех участников истории с кладом Нибелунгов: Зигфрида, бургундских королей и их сестры.
– Из этого надо сделать вывод, что единственный путь к избавлению от Фафнира – общее героическое самоубийство? – хмыкнул Тимоти. – Если, конечно, придерживаться сомнительной версии о том, что история повторяется. Зигфрид – мистер Роу – уже мертв, причем погиб именно так, как было описано в «Песне», в живых пока остались три короля, Хаген, а теперь еще к нашему обществу присоединилась Кримхильда… Только герр доктор в это построение не вписывается!
Спорить с данным утверждением было невозможно: череда подозрительных случайностей, во многом соответствующих сюжету окаянной «Песни», наводила на самые печальные размышления. Если так будет продолжаться и дальше, господам концессионерам грозит преждевременная гибель во цвете лет – Фафнир никого не пощадит! Впрочем, имелись и существенные расхождения с первоисточником: отсутствовала женщина, долженствующая сыграть роль исландской королевы Брунгильды, короля Этцеля в обозримом радиусе тоже не наблюдалось, а Евангелина-Кримхильда замуж пока не собиралась, – а ведь именно свадьба Кримхильды спровоцировала последнюю битву, в которой полегли все герои легенды…
Кстати, о мадемуазель Чорваш. Неожиданное и весьма бурное появление в маленьком обществе обладателей тайны Фафнира нового участника (точнее, прекрасной участницы) вызвало у концессионеров вполне понятный шок. Можно сколько угодно рассуждать об эманципации, равных правах женщин и мужчин, современных нравах и тому подобном, но… Ева настолько уверенно приняла на себя командование после ночной стычки под Страсбургом, что даже весьма скептически настроенный мистер О’Донован, вдоволь насмотревшийся на бешеных американских суфражисток и воспринимавший их с юмором, мигом заткнулся и понял: эта решительная девица на многое способна, газеты не врали.
…Дилижанс бросили на окраине Фальсбурга, к станции отправились вдоль железнодорожных путей пешком – идти через городок было опасно, любой бдительный шуцман мог заинтересоваться, что это за сомнительные типы шляются по улицам в столь поздний час, когда почтенные бюргеры видят десятый сон? Тем более что один из этих типов ранен (полубессознательного Монброна тащил на себе Ойген)!
Злополучным кладоискателям снова повезло: их не заметили ни обходчики, ни полицейский, прохаживавшийся по платформе – в ожидании поезда компания укрылась в тени одного из пакгаузов. Состав пришел через двадцать минут, остановился на запасном пути, Ева вместе с Тимоти сбили пломбу с дверей одного из вагонов, выяснили, что он наполовину загружен мануфактурой и на рулонах ткани можно вполне удобно устроиться, после чего приступили к абордажу.
Прогрохотал мимо цюрихский экспресс, свистнул паровоз и через двадцать минут поезд пересек мост через Саар, оказавшись на территории Франции. Как и утверждала Ева, на границе товарный состав не досматривался.
Немедленно возник спор: стоит ли высадиться в Нанси или Шалон-сюр-Марн и немедля отправить Робера в больницу – доктор Шпилер оказал ему необходимую помощь, в его саквояжике нашлись бинт, шприцы и ампулы с морфием, но с огнестрельными ранами лучше не шутить, тем более что кровотечение удалось остановить с трудом и рана могла в любой момент открыться. Большинством голосов решили ждать до Парижа – всего-то пятьсот с небольшим километров!
Одна беда: концессионеры не учли, что, в отличие от привычных пассажирских поездов, товарные составы частенько задерживаются на узловых станциях, где могут простоять несколько часов. Так и вышло, путешествие растянулось едва ли не на сутки, но, к счастью, состояние Робера не вызывало опасений, а на длительных остановках выбиравшийся из вагона Тимоти бегал за оранжадом и пирогами, рискуя отстать.
Времени как для отдыха, так и для разговоров хватало с избытком и Евангелина сочла необходимым задать два самых важных вопроса: что, собственно, происходит и кем является человек, которого вы называете то Хагеном, то Ойгеном? Третий вопрос автоматически родился после очередного «превращения» Ойгена в самого себя, случившегося у всех на глазах еще до отправления поезда из Фальсбурга, – на Джералда и остальных эта метаморфоза впечатления не произвела, зато Евангелина на некоторое время лишилась дара речи, увидев действие настоящего «волшебства».
Взаимные объяснения ясности не добавили, скорее еще больше запутали, как Еву, так и милорда – остальные в разговор не вмешивались, Тимоти устроился возле отодвинутой на четверть двери выгона и любовался ночными пейзажами, Курт Шпилер пытался задремать, а Робер видел красивые сны, навеянные инъекцией морфия. Ойген просто сидел рядом с милордом и молчал, отдав Джералду все права на рассказ о недавних событиях.
Евангелина в свою очередь озадачила лорда Вулси небылицами о «волшебстве» – он еще мог поверить в месмерические явления и гипноз, но «исполнение желаний» или способность на несколько минут стать «невидимой», это, согласитесь, чересчур. Тем не менее Ева сразу поняла необычность Ойгена и подробно описала свои ощущения во время первой мимолетной встречи и необъяснимые происшествия на страсбургской дороге, начиная от направленной «волны» энергии, и заканчивая обменом мыслями.
– Она немножко похожа на Хагена, – добавил тут австрияк, за последнее время вполне освоившийся со своим alter ego и переставший бояться явившегося из далекого прошлого мажордома Бургундского двора. – Он сказал, что госпожа Евангелина выглядит так же, как Кримхильда, и на ней лежит божественная печать. Печать тех, старых богов.
– Ну и ну, – охнула Ева. – Мало мне проклятия далекого пращура!
– Какого проклятия? – насторожился Джералд, ставший относиться к данному слову со всей серьезностью.
– Слышали о князе Владе Цепеше из Трансильвании? Так вот, это мой прапрапрадедушка по материнской линии.
У милорда вытянулось лицо и округлились глаза. Евангелина расхохоталась так, что доктор Шпилер проснулся и недовольно проворчал что-то на немецком.
– Кровь предков иногда играет с нами любопытные шутки, – сказала Ева, отсмеявшись. – Ради Бога не беспокойтесь, я не вампир, да и князь Цепеш тоже не являлся вампиром. Да, это был отважный воин и невероятно жестокий человек, настоящий монстр, но в те времена жестокость была оправдана – шла бесконечная война с османами, иначе власть было не удержать. Между прочим, именно из-за того, что Цепеш сажал своих противников на кол, появилась легенда о том, что упыря можно убить, вонзив кол в сердце. Все это чепуха и глупые сказки – если бы вампиры существовали, я бы знала. Так вот: все потомки князя владели необычными способностями. Моя мать предсказала свою раннюю смерть с точностью до часа, хотя была здоровым человеком и могла прожить до глубокой старости. Она умерла от дифтерита, во время эпидемии 1903 года.
– Я очень сожалею, – буркнул милорд.
– Бабушка, Маргерита Брезой-Цепеш, тоже была хорошей предсказательницей, – продолжила Ева. – Прадед воевал в армии Бонапарта, начиная с египетского похода и заканчивая битвой при Ватерлоо, дослужился до бригадного генерала, участвовал в сорока трех сражениях. Он ни разу не был ранен и объяснял это колдовским заговором. Я склонна прадеду верить.
– По-моему, это вовсе не проклятие, а весьма полезные качества, – сказал в ответ Джералд. – Как вы говорите – «волшебство»?
– Нет, сударь, речь идет как раз о проклятии, – возразила Евангелина. – О проклятии одиночества и осознания того, что ты не такой, как остальные люди. Проклятии бесконечного поиска себе подобных и проклятии неразрешимой загадки. По-моему, вы должны хорошо меня понимать – загадка клада Нибелунгов к этому располагает. Я ношу тайну в себе и, в отличие от вас, не в состоянии добровольно отказаться от нее – мой «клад» в Рейн не выбросишь…
– И многих вы нашли?
– Троих, включая господина Реннера. Первым был нищий дервиш в Индии, я увидела его на улице Бомбея – он не понимал ни по-английски, ни по-французски. Второй – русский граф Барков, мы встречались в Вене на юбилее эрцгерцога.
– Что же граф? Он понял, что столкнулся с… родственной душой.
– Разумеется. Мы поговорили, выяснили, что ровным счетом ничего о себе не знаем и теперь обмениваемся вежливыми письмами.
– Звучит обнадеживающе… Если верить древнегерманской теории фатума, никто не может противостоять судьбе – провидению было угодно, чтобы наша встреча состоялась, и вот мы здесь.
– Только вместо королевского дворца Вормса – пыльный товарный вагон, – съязвила Ева. – Давайте вернемся к вашей истории. Ойген, почему ты мне помог? Когда сломалось авто, вы проезжали мимо, спустя минуту пришла «волна». Я почувствовала, что она намеренно направлена на меня. Это ведь не было случайностью?
– Не было, – кивнул Ойген. – Хаген отдал своей силы, он знал, что спасти наши жизни можете только вы…
– Постой-ка, – вскинулся милорд. – Это значит, что Хаген из Тронье может влиять на судьбу? Воздействовать на обстоятельства, изменять их по своему усмотрению? По собственной воле?
– Наверное, так, – помявшись, сказал Ойген. – Я еще не разобрался до конца.
– Влиять на судьбу? – переспросила Ева. – Нет-нет, речь идет об использовании человеческой свободы воли по ее прямому назначению: если обстоятельства сильнее тебя, значит, предопределение можно обмануть, это единственный путь к победе!
– Опять метафизика, – расстроился Джералд. – Эдак мы окончательно запутаемся! Евангелина, вы же современная образованная девушка, всему происшедшему с нами должно быть рациональное объяснение! Без ссылок на фатум и прочие сомнительные с точки зрения логики выкладки!
– По-моему, это вы первым начали рассуждать о велениях судьбы! – с усмешкой парировала Ева. – Хотите рациональности? Пожалуйста: нельзя будить демонов прошлого. Чем вам мешал дракон? Фафнир мирно спал полторы тысячи лет, но тут примчались возжаждавшие сомнительной славы первооткрывателей богатые бездельники и повторили ошибку, от которой предостерегала «Песня о Нибелунгах»: забрали у дракона его сокровища. Теперь будьте добры уверовать: волшебство, драконы и жуткие проклятия языческой эпохи не исчезли. Они всего лишь дремлют в забытых всеми укрытиях, в пирамидах Египта и Читсен-Итца, в заброшенных храмах Индии, в степных курганах России и полых холмах Ирландии. Вы, милорд, осмелились вторгнуться в сферу, о которой человек ХХ века не имеет и малейшего представления! Я не говорю о том, что наши языческие предки, отлично осведомленные о возможностях бесплотных или воплощенных в материальные тела духов, должны были сто раз подумать перед тем, как войти в соприкосновение с миром незримым!
– Зигфрид разве думал? – невесело улыбнулся Джералд.
– Спросите у Хагена, – с едкой иронией бросила Евангелина. – Он точно знает мотивы. Между прочим, светает, я хотела бы час-другой отдохнуть.
– Я и мистер Тимоти посторожим, – сказал Ойген. – Но мне кажется, что сейчас опасность нам не грозит.
– Одного мы не предусмотрели: запастись провизией. Пить хочется, – вздохнула Ева. – Ничего, переживем.
– Если поезд остановится в Нанси, я сбегаю на вокзал, – Тим, оказывается, следил за беседой. – Джерри, деньги у тебя? Дай мне сотню франков!
* * *
Вечернее заседание концессии в доме Монбронов закончилось ничем. Евангелина, склонная называть вещи своими именами и не прикрываться условностями этикета, высказалась прямо – мы, господа, сейчас напоминаем учредителей похоронного бюро, собравшихся обсудить коммерческий план на ближайшее время. Рано себя хоронить, джентльмены! В конце концов, мсье Анно обещал, что все обойдется…
– Не переоценивайте возможности этого господина, – проворчал Джералд, не питавший добрых чувств к представителям уголовного мира. – Мадам Жюстин уверяет, будто Анно незаменим в ситуациях исключительных, однако… Выглядит он как-то несерьезно. Котелок этот дурацкий!
– Твой прежний цилиндр смотрелся еще хуже, – не удержался Тимоти. – И потом, как, по-твоему, обязан выглядеть настоящий гангстер? Волчья пасть, повязка на глазу, ятаган на поясе и бутылка яда под мышкой? Он предложил вполне разумный план. Кстати, десять вечера, скоро должны прийти его посланцы…
Двое поздних гостей и впрямь пожаловали через несколько минут и выглядели в точности так, как описал Малыш: пожилой мсье с седой эспаньолкой и тощий черноволосый парень с обитой тонкой кожей вместительной коробкой на ремне.
– Куда пройти? – даже не поздоровавшись, осведомился седой. – Нам потребуется хорошо освещенная комната и стол.
По рекомендации экономки обосновались в музыкальной гостиной – там было целых три электрических люстры. По настоятельной просьбе друзей мсье Анно шторы были плотно задернуты, после чего началось священнодействие – из ящика были извлечены фотографический аппарат, низенький замысловатый штатив и упакованные в фольгу чувствительные пластины. Готовое к работе сооружение установили на венецианском изразцовом столике, после чего старикан взглянул на Джералда:
– Где бумаги?
Процедура фотокопирования документов аббата Теодора заняла сорок минут, затем молчаливые господа быстро собрались, сообщили, что отпечатанные карточки и оригиналы пластинок доставят завтра рано утром, а также забрали черную папку с тремя тиснеными пчелками – ее следовало передать Люку Анно, а уж он найдет способ распорядиться манускриптами.
С тем концессионеры распределили ночные дежурства (первым на стражу встал Ойген) и разошлись по комнатам, почти уверенные в собственной безопасности, – здание охраняли как полиция, так и сподвижники Малыша. Последние были куда надежнее: в отличие от жандармов, их невозможно было подкупить, каждый знал, что измена повлечет за собой роковые последствия. За предательство Малыш карал беспощадно и с неимоверной жестокостью, потрясавшей даже самых закоренелых негодяев и каторжников: как следствие, дисциплина в его организации поддерживалась идеальная.
В крупных столичных городах жизнь ночами не замирает, она всего лишь становится другой, более увлекательной, рискованной и таинственной. Веселый Париж не исключение, а образец – богачи проводят время в лучших ресторациях и модных салонах, гремит музыка в «Красной мельнице», катят по широким бульварам автомобили, над берегами Сены мерцает розовато-белое электрическое зарево. Тихо лишь в окраинных районах – к примеру, в Версале…
Никому не заметная возня вокруг нескольких главных исторических достопримечательностей Парижа и окрестностей – Лувра, дворца Фонтенбло, уже упомянутого Версаля и музея Рамбуйе – возникла еще минувшим днем. Малышу пришлось задействовать все имеющиеся в распоряжении силы и затратить на организацию предстоящей авантюры почти десять часов. Невероятная спешка могла погубить весь замысел, однако солидный опыт Люка Анно перевесил возможные риски и шестеренки отлаженного механизма (предварительно смазанного большими деньгами) неостановимо завертелись.
Солидные люди встречались с другими людьми, попроще, быстро договаривались, передавали из рук в руки конверты с ассигнациями или кошельки с золотом, обещали простить долг или незамысловато угрожали; экипажи с получившими наистрожайшие инструкции непосредственными исполнителями после заката выехали из темных дворов в нескольких предместьях Парижа, от Монтрёя до Сен-Женевьев и Шампиньи, ну а вскоре после полуночи началась тихая и аккуратная работа.
Малыш, без всякого труда ушедший от наблюдения, обосновался в квартире на улице Монгольфьер, в полуквартале от городского управления полиции – как гласит старинная истина, темнее всего под лампой. В этом удобном логове имелось целых пять выходов (на крышу, во двор, на две соседние улицы, плюс тайная лестница в тоннель метро), сюда провели три телефонных линии и телеграф, входная дверь из парадной была обшита листовой сталью, а оружейному арсеналу могла бы позавидовать гвардия президента Республики. Впрочем, мсье Анно недолюбливал огнестрельное оружие – своими собственными руками Малыш не убил ни одного человека, если не считать порезанного ножом пьяного матроса в припортовом кабаке Гавра двадцать семь лет назад. Люку тогда исполнилось пятнадцать…
Незадолго до четырех ночи пришло первое и самое важное сообщение – шум поднят, жандармы стягиваются к Лувру, груз доставлен по назначению. Затем последовало еще семь телефонных звонков с подтверждениями успеха. На рассвете, когда город начал просыпаться, а великосветские кутилы разъезжались из ресторанов и кабаре по домам, Малыш с удовольствием выкурил очередную папиросу, набросил клетчатый макинтош, утвердил на голове черный котелок, который так возмутил лорда Вулси, запер квартиру и, спустившись по парадной лестнице, вышел на улицу.
– Домой, – сказал Люк Анно кучеру, с позднего вечера дожидавшемуся «короля». Экипажем правил старший сын Малыша, только наследнику можно было доверить секрет дома на улице Монгольфьер. – Шесть утра, можно будет часа три поспать…
Экипаж двинулся в сторону Рю де Тюрбиго. Малыш привычным движением отправил скромные карманные часы в карман жилета и вдруг замер. «Счастливого» наполеондора на месте не оказалось. И, судя по всему, потерялась монета еще вчера – как можно было такое не заметить!..
* * *
– Благодаря новой сенсации статьи о похищении мадемуазель Чорваш благополучно переместились на третьи полосы, – заключил Джералд, пролистывая за завтраком пухлую «Ля Паризьен». – Кстати, Ева, почему бы вам не связаться с безутешным отцом? Он беспокоится о вашей судьбе!
– Я вчера попросила мсье Анно отправить телеграмму.
– Что же, прямым текстом? – поразился Тимоти. – С ума сошли? Вас ищет полиция всей Европы, они обязательно начнут копать, кто, как и откуда послал сообщение в адрес господина Чорваша!
– Не надо считать меня круглой дурой, – жестко сказала Ева. – Членами правлений крупных банков и предприятий для срочной телеграфной связи используются шифры, о которых знает весьма ограниченный круг. Спросите у мадам де Монброн, она наверняка знает… В Будапешт на имя отца должна прийти самая невинная депеша о положении на текстильном рынке Голландии, а использовав шифр, он моментально поймет, что со мной все благополучно и я вне опасности. Обычная практика, разве в Америке по-другому?
О’Донован только вздохнул – знатно его отшили! Эта девица неплохо разбирается в тонкостях бизнеса!
– «Дерзкое ограбление Луврского музея» – продолжил изучение заголовков милорд. – «Полиция в растерянности». Знаете, что украли? «Джоконду» авторства Леонардо да Винчи и два полотна Караваджо[61]. Страховая стоимость картин оценивается в пять миллиардов франков.
– Ого! – воскликнул доктор Шпилер. – Вот это размах! Достойно уважения.
– Грандиозный скандал, – улыбаясь, согласился Джералд. – Бесследно пропали двое охранников, подчиненных дирекции музея, и один из жандармов префектуры, дежуривший ночью у входа для работников музея со стороны крыла «Денон», не исключается их соучастие. Свидетели отсутствуют. Каково, а?!
– Новостей о других ограблениях нет? – немедленно отреагировала Евангелина, бывшая в курсе дела. – Или только Лувр?
– Ни единой заметки, – покачал головой Джералд, внимательно изучив первые страницы газеты. – Никаких сомнений, всю эту неделю пресса будет обсуждать только невероятную кражу из Лувра – о нас прочно забудут.
– Не мы в этом спектакле играем главные роли, – напомнила Ева. – Однако меня пока более чем устраивает позиция безликого статиста. Не люблю громких слов, но мсье Анно – гений.
– Расскажите, хватит недоговорок! – взмолился доктор. – Что за таинственность? В конце концов, я, Тимоти и Ойген являемся полноправными членами концессии! Робер пока может оставаться в счастливом неведении, чем меньше он знает, тем лучше – юноша излишне впечатлителен!
Джералд в общих чертах обрисовал коллегам изумительный план Малыша еще вчера, однако предпочел подождать с подробными объяснениями до исполнения первой части замысла. Люк Анно предупредил: все узнаете из газет – будь то провал или громкая победа.
Гениальность протеже мадам Монброн проявлялась в умении мгновенно оценить возможности противоборствующих сил и принять решение, наиболее соответствующее интересам заказчика. В случае с обладателями проклятого клада кратчайший путь, если не к победе, то к паритету с опасным противником (а Малыш расценивал Приорат как очень серьезного врага), должен быть проложен не силой, а хитростью и феерической наглостью – наглостью, которой никто не может ждать от таких дилетантов, как Джералд Вулси и компания! Ну и фактор неожиданности, разумеется…
– Аббат Клаузен претендует на сокровища, верно? – безмятежно-уверенным голосом вопрошал Люк Анно. Милорд попытался было дополнить, что уродливого священника интересовал не столько клад, сколько заключенное в нем Проклятие Фафнира, но Малыш сразу понял, что разговор сейчас вернется в прежнее неконструктивное русло и поднял руки ладонями вперед в предостерегающем жесте: – Опустим мистическую составляющую, она не входит в сферу моих интересов. Аббату нужно золото Нибелунгов, так?
– Так, – кивнул Джералд. – Точнее, какая-то конкретная вещь, в которой содержится сила Фафнира.
– О Господи… – Малыш поднял очи горе, но от ненужной язвительности удержался. – Вы можете достаточно подробно описать, какие вещи и предметы находятся в ящике, который вы вывезли из Германии?
– Конечно! Помню наперечет, разве что количество монет не смогу точно указать!
– А какие именно монеты – тоже помните?
– Я слышал от мистера Роу названия… Византийские безанты, солиды императора Феодосия, персидские деньги, некоторые из Индии. Все выпущены до шестого века по Рождеству.
– Отлично! – восхитился Малыш. – Замечательная нумизматическая коллекция. Только золото или было серебро?
– Очень немного.
– Дальше? Оружие, доспехи, украшения?
– Зачем это вам, мсье?
– Узнаете! – Люк Анно повернулся к мадам Жюстин. – В доме есть каталоги музеев и частных собраний древностей?
– Н-нет, я этим не интересуюсь, – слегка растерянно сказала госпожа де Монброн.
– Скверно, – нахмурился бодрый толстячок, без разрешения подошел к бюро, взял бумагу, перо и быстро набросал на листке несколько уверенных строчек. – Отправьте служанку в книжный магазин Д‘Ансени, это рядом. Там должны быть нужные издания, пусть она покажет бумагу книгопродавцу, хозяин разберется.
Незамедлительно появившаяся Ванесса исчезла вместе с листочком и несколькими крупными купюрами, выданными на покупки мадам, – расходы, как обычно, за счет человека, предложившего контракт.
– Не нужно сердить влиятельных людей, а особенно людей, помешанных на некоей сверхценной идее, – наставительно сказал Малыш Джералду, погрозив коротким и пухленьким указательным пальцем. – Я имею в виду Сионский Приорат, милостивый государь. Вы лишили их клада и укра… гм… одолжили некие документы, верно? Давайте вернем и то, и другое! Вкупе с вашим извинительным письмом.
– Исключено, – милорд выпрямился и сверкнул глазами. – Золото Нибелунгов теперь принадлежит нам! И мы несем ответственность за пробуждение Проклятия!
– Проклятие-шмаклятие, – невежливо проворчал мсье Анно, едва не сплюнув на персидский ковер, украшавший рабочий кабинет Жюстин. – Да ради бога, оставьте настоящий клад себе и делайте с ним все, что захотите! Подсуньте Сионскому Приорату фальшивку и дело с концом! С манускриптами сложнее – если вы не хотите с ними расставаться, покаяние не будет выглядеть искренним и не позволит выиграть время. Нужно сделать копии!
– Как? Перепись документов займет в лучшем случае две недели!
– Один мой знакомец, весьма многим мне обязанный, является владельцем фотографический мастерской, – развел руками Малыш. – Идеальные копии, которые, вдобавок, можно размножить. Я могу прислать фотографа ближе к вечеру.
– А это выход, – оживилась Ева. – К чему нам оригиналы? Джералд, вы ведь хотели прочитать текст рукописей, а не стать их владельцем? Правильно?
– Хорошо пусть так, – сдался лорд Вулси. – И все равно я не понимаю…
– Чего же тут непонятного? – сказал мсье Анно, замечая, что англичанин не успевает следить за ходом его мыслей. – Троянский конь. Обманка. Мы быстро собираем надлежащее количество старинных драгоценностей, упаковываем, и под видом клада Нибелунгов отправляем Приорату вместе с вполне настоящими бумагами и искренним выражением сожалений о возникших недоразумениях. Пока они выяснят что к чему, вы окажетесь в САСШ и организуете крепкую оборону. Я могу дать адреса нескольких коллег в Нью-Йорке и Бостоне, они помогут.
– Невозможно! – воскликнул Джералд. – План красивый, но абсолютно невероятный!
– Это почему же? – лукаво прищурился Малыш.
– Где за несколько дней вы найдете двести с лишним килограммов древнего золота, камней и украшений?
– Вы представляете, сколько в Париже музеев?
– Кражу немедленно обнаружат, это станет достоянием газетчиков, тогда – пиши пропало!
– Громкую кражу с витрины – да, обнаружат, а кражу из запасников, где пылится неисчислимое множество старинных ценностей? Из тех самых запасников, которые проверяются раз в год, и то не слишком внимательно? А чтобы отвлечь внимание публики действительно придется украсть что-нибудь «с витрины» – что-нибудь очень ценное, но не имеющее отношения к вашему кладу.
– Вы действительно сможете это устроить? – более чем серьезно спросила Ева. Она использовала «волшебство», иногда позволявшее различить, говорит человек правду или лжет, – от подаренной Хагеном «волны» еще оставался небольшой запас ярко-оранжевой энергии. Мсье Анно не обманывал, вовсе наоборот – он был полностью уверен в своих словах.
– Все в наших руках, – хмыкнул Малыш. – Трудно, конечно, но не в первый раз…
– Я готов заплатить, – проявил понимание Джералд.
– Оставьте, контракт я заключил с мадам де Монброн, услуги уже оплачены. А вот накладные расходы вам следовало бы разделить на двоих. Поскольку они будут превышать сумму моего гонорара… – мсье Анно сделал секундную паузу, подсчитывая, – примерно в шесть-семь раз.
Жюстин поджала губы, сердясь более на лорда Вулси, втянувшего ее сына в безумную аферу, чем на грядущие крупные расходы. Свободные деньги (и очень большие) у мадам имелись.
– Когда вы собираетесь отправиться за океан? – вернулся к делу Малыш. – Я бы посоветовал плыть ближайшим пароходом.
– Вечером, десятого апреля, из Шербура, – оживилась внимательно слушавшая беседу Жюстин. – Корабль прибудет в Нью-Йорк уже пятнадцатого числа вечером. Джералд, я устроила билеты на трансатлантический рейс, как вы и просили. Свободны каюты первого класса на «Титанике», телеграмма с подтверждением от компании «Уайт Стар» пришла всего полтора часа назад, я забыла сказать… Робер, конечно же, останется дома.
Глава одиннадцатая «ИЗ ЛИВЕРПУЛЬСКОЙ ГАВАНИ ВСЕГДА ПО ЧЕТВЕРГАМ…»
Французская республика,
Шербур – борт «Титаника»
8-10 апреля 1912 года
Робер де Монброн оставаться дома не желал категорически.
Как всякий избалованный ребенок, он всеми силами пытался избавиться от родительской опеки, совершенно не понимая при этом, что мадам Жюстин желает ему добра, что она старше, опытнее, искушеннее и благоразумнее. Больше того, без опеки матери (по крайней мере до женитьбы – точно) Робер являлся человеком недееспособным – исчезни вдруг твердая и уверенная в себе хозяйка дома, на которую всегда можно спихнуть внезапно возникшие проблемы и отдать ей право принятия решений, Монброн-младший оказался бы не у дел. Ему всегда требовался человек, на которого можно положиться, человек, который защитит или поможет.
В концессии дела обстояли так же: командовал Джерри, Тимоти был одновременно защитником и слегка грубоватой нянькой, покойный мистер Роу – строгим воспитателем. А Робер являлся исполнителем – безоговорочно преданным, вдумчивым, очень въедливым и дотошным, но все-таки исполнителем. Он с восторгом воспринял идею найти клад Нибелунгов, очень многое сделал для ее реализации, но если бы Монброну выпала тяжкая доля руководителя концессии, доморощенные археологи не смогли бы даже пересечь границы Германского кайзеррейха, не то, что приблизиться к Вормсу и сокровищам Фафнира. Робер не умел быть ответственным перед собой, всегда надеясь, что кто-нибудь – мама, друзья или счастливые обстоятельства – придет на помощь!
Неприятные приключения в Германии заставили Монброна отчасти пересмотреть некоторые привычки – оказавшись в тюрьме Вормса, он в кои-то веки повел себя более чем достойно и чуточку поверил в себя. Той жуткой ночью, на дороге из Страсбурга на Саар, Монброн перепугался насмерть, поняв, что именно сейчас его никто не защит – все в равном положении. И, разумеется, первым схватил пулю. Было очень больно, оценить эти страдания способен только человек, который был ранен из огнестрельного оружия!
Все последующее Робер воспринимал через туман морфия – доктор Шпилер не жалел этого драгоценного снадобья не только из желания облегчить страдания мсье де Монброна, но и пытаясь оградить всех прочих от беспрестанного хныканья самого юного и чувствительного члена шайки невезучих кладоискателей: Робер, с детства отличавшийся большими талантами, был на полтора года младше лорда Вулси и Тимоти (это не помешало ему поступить в колледж наравне со всеми), и сейчас более молодой возраст сказывался. Просыпаясь, наследник банкирского дома осознавал, что находится в железнодорожном вагоне, что болит предплечье и начинается жар, но послушно жевал поданные Тимоти теплые пироги с ветчиной и сыром, запивал пахнувшей апельсином водой из бутылочки и снова проваливался в сон – кошмарный сон, главенствовала в котором морда чудовищного зубастого ящера.
От наркотического морока Робер очнулся дома, в свой постели. Рукой не пошевелить – наложена лангета. Два знакомых голоса – доктор Лаваль и доктор Шпилер, эскулапы, похоже ссорятся:
– Коллега, вы с ума сошли! – сердился мсье Лаваль. – Сколько инъекций вы сделали? Да, я понимаю, обстоятельства, но все-таки…
Курт Шпилер оправдывался, говоря с кошмарным акцентом, присущим только бошам. Итальянцев или уроженцев Российской империи по выговору почти не отличишь, для русских французский язык второй родной – Робер ездил в Санкт-Петербург и мог с чистым сердцем это подтвердить, – но чертовы германцы коверкают благородную речь невозможно…
Окончательное пробуждение состоялось днем 4 апреля, причем назвать его «благополучным» язык не поворачивался. Сиделкой оказалась домоправительница, мадам Борж, в арсенале которой были утоливший жажду теплый глинтвейн, масса пилюль, которые следовало незамедлительно принять, и крепкий бульон с гренками. Голова болела нестерпимо, иногда бросало в пот, здоровая правая рука вздрагивала, под повязкой на левой саднило. Отвратительно!
Пообвыкнувшись и уяснив, что реальный мир никуда не исчез, Робер начал вспоминать, что произошло, и к вечеру достиг больших успехов – этому способствовали обильное питье и, конечно, доставляемые с кухни легкие блюда: у Монброна проснулся невероятный аппетит. Предписания мсье Лаваля тому не препятствовали – если больной хочет есть, значит, он выздоравливает.
Навестила маман – целых два раза. Обнадежила: лорд Вулси и все остальные тоже здесь, тебе прислали букет – Ванесса поставила на столике возле постели корзиночку с голубыми фиалками и Робер сразу понял, что мама обманывает – это ее любимые цветы! После чего устроил маленький скандал, смысл которого сводился к одному: я хочу видеть друзей и немедленно!
Вместо Джералда объявился доктор Лаваль – с обязательной перевязкой, прививками Пастера и (только не это!) очищающей клизмой. Пытки Робер перенес стойко, а затем вновь незаметно уснул, хотя и чувствовал себя неплохо. Проснулся ночью, обнаружил, что дверь спальной заперта, уныло скушал оставленные на столике желе с телячьим мясом, воздушные пшеничные булочки и три миндальных пирожных, запил остывшим зеленым чаем и улегся спать – сон лучший целитель…
Так продолжалось еще четверо суток. Бунт был поднят восьмого апреля вечером, после отъезда милорда и компании – впервые в жизни Робер посмел восстать против решения мадам Жюстин. И, как выяснилось позднее, не проиграл.
* * *
– Я лишу вас наследства! Завещание будет немедленно переписано!
– Плевать!
– Вы… Вы ужасны!
Отлично, мама перешла на «вы». Значит, она раздражена до крайности. Не расплачется, это точно – мадам де Монброн плакать не умеет.
– Я совершеннолетний! – выдал уничтожительный залп Робер.
– Великолепно, зарабатывайте на жизнь самостоятельно, мсье! От меня вы не получите ни су!
– Если это слово банкира, я склонен ему поверить.
Жюстин осеклась. Неужели мальчик начал превращаться в мужчину? Робер никогда так не разговаривал с матерью. И это не истерика, он спокоен и сосредоточен, говорит без надрыва. Мадам, однако, сдаваться не собиралась:
– Вам будет выплачена тысяча франков наличными, стартовый капитал для открытия своего дела. Получите немедленно в отделении банка на первом этаже. Я распоряжусь немедленно.
– Благодарю, мама.
– Теперь я вам не ма…
Жюстин подавилась воздухом на вдохе. И впервые за много лет почувствовала, как на глаза набежали слезы. Робер ошибся.
Так, надо держать себя в руках! Сохранить лицо.
– Робер?
– Что вам угодно, мадам? – нерешительный мямля аккуратно укладывал в чемодан вещи, ловко орудуя одной рукой, левая по-прежнему была на перевязи.
– Робер, чековую книжку ты получишь в нашем отделении в Нью-Йорке. Кредит… Ну допустим, сто тысяч долларов САСШ. Пожалуйста, не трать на излишества.
– Не буду, – огрызнулся Робер.
– Я… я…
– Мама, пожалуйста, не надо.
– Хорошо, – Жюстин справилась с собой. – Ты уверен…
– Да, мама, уверен.
– У тебя нет билета. Тебя не пустят на корабль.
– Джерри обязательно что-нибудь придумает.
– Может быть, вам потребуется большая сумма наличными?
– Мама, пожалуйста, не беспокойся. Все продумано.
Ничего не было продумано. Ничего. По крайней мере, со стороны Робера де Монброна. Ничего, кроме синего паспорта Французской республики – и тот восстановила мадам Жюстин, пользуясь связями в мэрии Парижа.
– Теперь я могу отправиться на вокзал? – Робер настороженно посмотрел на мать, ожидая обязательной атаки и готовый сопротивляться.
– Конечно. Тебе придется взять извозчика, я не приказывала заложить наш экипаж…
– Я пришлю телеграмму из Нью-Йорка.
– Я буду ждать.
Дверь закрылась. Мадам де Монброн еще минуту посидела в кресле, затем встала, прошла в свой кабинет и заставила себя взяться за бумаги. «Досточтимый Мсье, апреля четырнадцатого сего…»
Робер спустился по лестнице в помещение банка, взял в окошечке «для особых клиентов» пачку ассигнаций по десять франков, одну разменял на мелочь, потом вышел на улицу Тампль, и неожиданно для самого себя довольно умело свистнул в два пальца, как показывал Тимоти. Подъехал экипаж.
– Куда вам, сударь?
– К поезду на Шербур. Успеете за десять минут – двойное вознаграждение.
К великому удивлению мсье де Монброна, в поезде оказались свободны несколько дорогих купе и билет был куплен без затруднений. Только когда экспресс прошел через Париж, миновал Аржантей, Пуаси и Мант-де-Жоли Робер понял: это свобода. Я, черт вас всех задери, свободен! Я начинаю жить!
Дополнительной гарантией свободы были еще и двенадцать чеков на четверть миллиона – небольшая экономия, оставшаяся от благополучных времен работы старшим клерком: неистраченное жалованье, премии и бухгалтерские ошибки…
* * *
К неимоверной радости концессионеров, Фафнир целую неделю вел себя на редкость тихо, а если и безобразничал, то где-то на стороне, в отдалении от Парижа – полицейская хроника не отличалась разнообразием и сведениями об изысканных зверствах. Главнейшей новостью оставалась кража века, стоившая директору Лувра и четырем кураторам музея своих постов и продолжавшая будоражить умы парижан: газеты публиковали слезные письма, умолявшие грабителей вернуть картину, городской мэрией был создан фонд для добровольных пожертвований, деньги предполагалось использовать для выкупа шедевра – Люк Анно, между прочим, внес целых пятьсот франков.
А восьмого апреля на имя возглавлявшего духовную академию Сен-Сюльпис аббата Биеля доставили странную посылку – привезла ее карета почтового департамента, судя по документам, здоровенный деревянный ящик отправили из средиземноморского порта Тулон в Провансе, штемпеля, бланки и печати выглядели подлинными. К ящику прилагался внушительный пакет светло-коричневой плотной бумаги, на котором был выведен адрес: «Монастырь Св. Ремигия, земля Рейнланд, королевство Пруссия, Германская империя. Вручить о. Теодору Клаузену в собственные руки».
Преподобный Морис Биель приказал разместить громоздкую посылку в одном из хозяйственных помещений, с необычной для семидесятипятилетнего старика быстротой примчался в свой кабинет, заперся и вскрыл конверт.
Так.
Манускрипты Беранже Соньера вернулись к законному владельцу. Все рукописи на месте, сорок семь пергаментов, ни один не пропал. Это не подделки, сразу видно – Биель в недавнем прошлом успел изучить почти незаметные трещинки на тонкой телячьей коже, особенности старинного шрифта, капельки чернил, оставленные неаккуратным писцом. Неужели лорд Вулси образумился?
Сопроводительное письмо, написанное по-французски оказалось кратким: искренних сожалений милорд не изъявлял, вовсе наоборот – его светлость был крайне раздражен покушениями на его жизнь и жизнь соратников. Для того, чтобы обезопасить себя и остальных, Вулси предлагал восстановить status quo: мы возвращаем документы и сокровища и навсегда забываем об этой истории. Приорат в свою очередь не должен преследовать концессионеров. С проклятием Фафнира аббат Клаузен и присные могут разбираться самостоятельно – клад невероятно опасен, что доказано известными событиями в монастыре. Засим позволю себе проститься, etc.
– Поздно, – только и сказал Биель. – Слишком поздно, милорд. Но все равно спасибо, вы избавили нас от лишних трудов.
Папка с тремя пчелками исчезла в сейфе, сгоравший от нетерпения аббат дождался вечера, когда слушатели академии отправились к мессе, а затем в общежитие семинаристов, вызвал доверенных людей и отправился взглянуть на посылку.
Малыш предусмотрел все. На досках хорошо различалась германоязычная маркировка компании, торгующей скобяными товарами (именно у этой фирмы Монброн покупал инструменты в Вормсе), дерево выглядело грязным и побитым за время транспортировки, а когда крышка оказалась вскрыта…
«Неужели?.. – господин Биель был потрясен до глубины души, он до последнего момента не верил и ждал обмана. – Потрясающе, этого просто не может быть!»
Золотые монеты, гривны, шлем, несколько клинков, неграненые драгоценные камни – все настоящее! На металле остатки глины и песок, запах высохшей тины. Взяв первый попавшийся под руку солид, Биель протер его рукавом дорогой сутаны и, как знаток древностей, немедля определил: византийская чеканка, V век, царствование кесаря Льва II Флавия. Не подделка.
– Немедленно на телеграф, – повернулся аббат к помощнику. – Спешно вызовите в Париж отца Теодора, пусть приезжает первым же поездом! Добавьте постскриптум: вормсский долг нам вернули, требуется консультация знающего человека… Чего стоите? Быстро!!
* * *
После решенной Малышом проблемы личной безопасности господ концессионеров, вторым по важности вопросом была легальность: как ехать в Америку? По фальшивым документам, полученным в Страсбурге? Или лучше восстановить паспорта в дипломатических представительствах своих государств? Настоящие бумаги оставались только у доктора Шпилера и Ойгена, австро-венгерский паспорт Евы сгорел вместе с авто, у Монброна имелся дубликат, но поскольку мадам Жюстин решила оставить ребенка дома, Робер временно исключался из членства в общем предприятии.
Пришлось советоваться с Люком Анно и прожженный авантюрист дал разумную рекомендацию: конспирацию следует блюсти только мадемуазель Чорваш, все-таки ее разыскивают и довольно активно. Никаких сведений о интересе полиции к персонам Джералда Слоу или Тимоти О’Донована нет, представления из следственного управления Вормса в парижскую жандармерию не приходило, значит, аббат Клаузен успел заткнуть рот господину Киссенбарту и его начальству. Дополнительно следует вспомнить о том, что пароход английский, на борту окажется много представителей высшего света Британии, с которыми Джералд может быть знаком, неловко получится – лорд Вулси путешествует под чужим именем!..
Вывод: фальшивые документы следует оформить только на Евангелину. Мне этим заняться, господа?
Милорд отказался – Ева получит паспорт через посольство Великобритании.
– Подумайте над изменением внешности, – очень серьезно сказал Малыш. – Портреты госпожи Чорваш печатались во всех газетах, ее непременно узнают. Перекрасить волосы, сделать другую прическу, наложить макияж. От акцента не избавишься, пусть она выдает себя за подданную России или Сербии. Далее: вас будут охранять вплоть до посадки на пароход, за границей Франции моя юрисдикция заканчивается. Когда судно выйдет из гавани Шербура, я сочту контракт выполненным.
– А как же мадам Монброн и ее сын? – насторожился Джералд.
– О них не беспокойтесь…
– Что ж, господин Анно, позвольте выразить искреннюю благодарность. Вы нам очень помогли.
– Чепуха, – ничуть не рисуясь, отмахнулся Малыш. – Мне нравится решать сложные задачи. Надеюсь, фотокопиями манускриптов вы довольны?
– Да, конечно, их доставили в целости и сохранности.
– Мсье Леблану можно доверять.
– Позвольте спросить, если, конечно, это уместно… – смущенно проговорил милорд. – Я про историю с Лувром.
– Ах, конечно, «Мона Лиза» и Караваджо? Не беспокойтесь, картины уже в Италии. Подожду, пока выкупной фонд возрастет до приемлемой суммы, и верну полотна музею. Я патриот, сударь, достояние французского народа не будет продано иностранному коллекционеру. Это все?
– Пожалуй, да.
– В таком случае – прощайте. Искренне надеюсь, что вам никогда больше не понадобится прибегать к моим услугам.
Люк Анно уже направился к двери, но вдруг запнулся и хмуро взглянул на Джералда.
– Я уверен, что вы благополучно сядете на корабль, но я не Господь Бог. Держите оружие под рукой и будьте очень внимательны, хорошо?
– Что-то идет не так? – обеспокоился лорд Вулси.
– Да. Я потерял свою счастливую монету. И предчувствую неприятности.
– Верите в талисманы? – вздернул брови англичанин. – Я-то думал, вы убежденный реалист!
– Но вы ведь верите в несуществующих драконов и магию? Аревуар, мсье…
* * *
Концессионеры отправились из Парижа в Шербур в два часа дня 8 апреля «атлантическим экспрессом», доставлявшим пассажиров в один из главных портов Франции. Клад перевозили в этом же поезде, и отправленный за билетами Тимоти решил, что самый последний вагон окажется вполне безопасным – никто не забыл о взрыве на Восточном вокзале, когда Фафнир устроил наиболее грандиозное жертвоприношение самому себе.
Люди Малыша сделали отъезд незаметным и гарантировали отсутствие слежки, но ради этого пришлось претерпеть некоторые неудобства. Утром из ворот дома по улице Тампль выехали две ничем не примечательные закрытые кареты с эмблемами банка, в таких обычно перевозят крупные суммы наличных денег. Покружив по центральным улицам, они направились к филиалу «Монброн ле Пари» в районе Обервилье, скрылись во внутреннем дворе, а четверть часа спустя из конторы вышла дама с двумя сопровождающими, все трое забрались в поджидавший экипаж и уехали в направлении вокзала. Еще через пять минут аналогичный маневр повторили шедшие в арьергарде доктор Шпилер и Тимоти. Теоретически, это должно было сбить с толку соглядатаев – мсье Анно предупреждал: за резиденцией мадам Монброн наблюдают, двоих шпионов поймали и допросили с пристрастием, но имя заказчика они, конечно же, не знали – некий аноним…
В поезде были только удобные вагоны первого класса, стоял он у отдельного перрона для чистой публики, сюда не пускали попрошаек или продавцов дешевых товаров. Вышколенные носильщики, солидные кондуктора, жандармский патруль – настоящая идиллия. Прибывшие на вокзал хорошо одетые господа были немедленно препровождены в купе, стюарды подали горячий кофе, скромный багаж (полдюжины чемоданов, в трех были уложены наряды Евангелины, купленные по рекомендациям мадам Жюстин, да еще семь шляпных коробок) отправили в почтовый вагон. Начальник станции ударил в колокол, радостно свистнул гудок паровоза и с тем начался предпоследний участок опасного пути, начавшегося на берегах Рейна…
От Парижа до Шербура – четыреста десять километров, экспресс проходит это расстояние за шесть часов сорок пять минут, остановок всего две, в Эврё и Кане. Номера в шербурской гостинице «Пасифик» заказаны, предоставленная Малышом охрана находится в соседнем вагоне под видом двух военно-морских офицеров, сонливого буржуа и занятой чтением девушки, вооруженной, между прочим, двумя револьверами и дамским «Браунингом». Пять билетов компании «Уайт Стар лайн» на рейс Саутгемптон – Нью-Йорк с заходом корабля в Шербур и ирландский Куинстаун лежали в бумажнике Джералда, снова превратившегося в самого себя: по распоряжению министерства иностранных дел новый паспорт ему выписали меньше, чем за час.
Евангелина Чорваш теперь именовалась Анной Медковец, подданной царя Болгарии и владелицей племенных конюшен в Варне. Эту легенду предложил посольский сотрудник Интеллиженс-сервис – никто ничего не заподозрит, Болгария страна почти азиатская, сравнивать разницу балканских акцентов никто не станет, а любая обеспеченная девушка обязана разбираться в лошадях, в бессмысленной лжи не уличат. Вас это устроит, милорд?
Личный куафер Жюстин де Монброн превратил темноволосую Еву в рыжеватую шатенку, постриг и завил волосы и посоветовал использовать золотистую пудру. Шляпка с вуалью, соболиное манто и умело подобранные драгоценности завершили преображение символа эманципации в богатую провинциалку с претензией на элегантность. Последний штрих добавила сама Ева – пенсне с обычными, не мешающими взгляду стеклами. Узнать в одетой в полном соответствии с парижской модой барышне мадемуазель Чорваш, пожалуй, не смог бы и родной отец.
– Через десять дней окажемся дома, – Тимоти потянулся и откинулся на спинку купейного кресла. – Вернее, это я буду дома, а вы сможете оценить варварское обаяние Техаса. Мисс, вам понравится.
– Как поступать дальше, вы, надеюсь, тоже знаете? – без особой надежды спросил доктор. – Недостаточно просто приехать в Даллас и спрятать золото в сарае!
– Спрятать? Очумели, док? Папаша устроит нам грандиозную рекламную кампанию, а мы поможем ему – воображаете такой плакатик «Дракон в баке вашего автомобиля»? «Техаско О’Донован Ойл» заработает на нашем ящере кучу денег, доходы честно поделим.
– Тим, о чем ты только думаешь! – схватился за голову лорд Вулси. – Ты уверен, что мы вообще доберемся до Нью-Йорка? Едва представлю, какой жуткий спектакль может устроить Фафнир на борту корабля, тошно становится! Почему бы действительно не выкинуть клад в океан и похоронить дракона навсегда?
– Бессмысленно, – с уверенностью сказал Ойген. – Фафнир проснулся, его сила многократно возросла, он просто не разрешит нам уничтожить его сокровища.
– Это ты говоришь или Хаген? – быстро спросил Джералд.
– По-моему, мы оба, – не раздумывая ответил Ойген. – Теперь уже не понять, я чувствую его… гм… собой.
– Значит, как и предполагалось, две души объединились в одну? – Шпилер озадаченно потер переносицу. – Интерференция, взаимопроникновение… Господи, расскажешь такое любому стоящему психиатру, тебя самого упекут в закрытую клинику и начнут оздоравливать электрошоком! Как отныне следует к вам обращаться? Каким именем называть?
– Каким угодно, – преспокойно сказал Ойген. – Бургундский мажордом все равно остается себе на уме. Если понадобится, он будет действовать самостоятельно, не спросив меня.
– Сущий бедлам, – развел руками Джералд. – Впрочем, давайте не будем вдаваться в лишенные смысла рассуждения, давным-давно стало ясно, что в тайне Хагена разобраться невозможно, она вне человеческого понимания! Вернемся к Фафниру: меня очень смущает его бездеятельность. Затишье перед бурей?
– Кому как, а мне воображение рисует самые безрадостные сцены, – проворчал доктор. – Судно идет через Атлантику пять суток, мы будем одни посреди океана.
– Одни? – фыркнул Тимоти. – На вокзале я купил журнал «Шипбилдер», там написано, что судно рассчитано на две с половиной тысячи пассажиров и еще тысячу человек обслуживающего персонала, от кочегаров до офицеров. Кроме того, североатлантическая морская трасса самая оживленная в мире, между Британскими островами и восточным побережьем Америки в плавании постоянно находится больше двухсот судов, если что-то случится, помощь придет немедленно. А утопить «Титаник» невозможно – слишком здоровый…
– Именно поэтому я и беспокоюсь, – парировал милорд. – Пожар, взрыв котлов, столкновение в тумане с другим крупным кораблем – да все что угодно! Признаю, корабль такого размера можно отправить ко дну только после длительного обстрела из орудий главного калибра новейших дредноутов, но, полагаю, дракон об этом не знает – это сила мистическая, современная техника для него лишь инструмент для достижения основной цели!
– Надоело! – вдруг рявкнул Тим, хлопнув ладонью по колену. – Джерри, у меня от вашей заумной болтовни скоро дым из ушей пойдет! Сколько можно обсасывать одно и то же? Ах, дракон, ох, колдовство, ой, страшно! А Хаген нам зачем? Да и мисс Ева тоже с магией знается, как она сама уверяет! Пожалуйста, вот вам настоящий герой из легенды и какая-никакая колдунья! Захотят, уделают ящера за милую душу! Зигфрид в «Песне» захотел и привез голову Фафнира в Вормс!
– Что? Как ты сказал? – напрягся лорд Вулси.
– Я сказал, что хватит мусолить…
– Нет, про Зигфрида?
– Он убил Фафнира потому, что хотел этого! Не из-за золота, нет, в те времена личная слава была в сотню раз дороже любых денег! Зигфрид был королем, а короли, как ни крути, люди не бедные! Не сокровища ему понадобились, а слава – пожелал быть героем! Чтобы девушки любили! Сокровища это так, маленький приз, бесплатное приложение у подвигу! Что мы делаем, ответьте? Только бегаем от всех – от Приората, от социалистов, от дракона, от полиции, даже от самих себя! Зигфрид не бегал – он просто взял меч и проткнул Фафнира!
Эту эмоциональную тираду все выслушали в полнейшем молчании и отчасти зачарованно. Тимоти, сам того не желая, набрел на истину, которой вся компания доискивалась с момента обнаружения клада.
– А ведь логично, – с трудом выдавил Джералд. – Теория древней северной героики подразумевает бескорыстность подвига – это борьба не с драконом, а с судьбой…
Милорд осекся, наткнувшись на яростный взгляд Тима:
– Я тебя сейчас застрелю. Просто возьму и застрелю! Хватит теорий! Мозги пухнут! Вот тебе точный план: садимся на корабль и ждем. Хаген и Ева приглядывают за Фафниром в четыре глаза! Если только нечисть посмеет вылезти из ящика – начинаем охоту.
– Из револьвера дракона не убьешь.
– Искать способ! Любой! Надо понять, как его уничтожить или по крайней мере остановить! И думать надо быстро. Хватит, достаточно бездельем маялись и чесали языками! Для начала – следить за состоянием дел на корабле, познакомиться с кем-нибудь из старших офицеров, дать на лапу стюардам, особое внимание машинному отделению, вдруг на самом деле что-нибудь взорвется? Если появятся убитые, случится авария, то команда постарается это скрыть, знаю я, как на английских кораблях относятся к нехорошим происшествиям – побоятся замарать доброе имя корпорации. А мы должны знать обо всем! В Шербуре есть представительство «Уайт Стар»?
– Конечно, – сказал милорд. – Зачем тебе?
– Возьму билет в третий класс, буду наблюдать за событиями с нижних палуб, да и с людьми простыми договориться легче… Мест еще хватает, если верить «Шипбилдеру» треть билетов нераспродана. Понятно?
– Ровным счетом ничего не понятно, – хитро усмехнулась Евангелина. – Но даже такой сумбурный план гораздо лучше, чем полное его отсутствие. У нас есть весь сегодняшний и завтрашний день, давайте не использовать их впустую! Принимаются любые предложения и мысли, включая самые невероятные или на первый взгляд безумные. Джентльмены, если вы нашли этот чертов клад, то сумеете и избавиться от него!
– Избавиться? – вскинулся Тим. – Ну… Это только в самом крайнем случае. Я бы предпочел довезти золотишко в целости и сохранности до Далласа, а там хоть трава не расти!
* * *
Робер прибыл в вокзал Шербура утром, через одиннадцать часов после милорда и остальных. Дело оставалось за малым: найти отель, в котором остановились концессионеры и решить вопрос с пароходом, который должен прийти в гавань перед закатом. Чемодан пришлось оставить в камере хранения (левая рука по-прежнему оставалась на перевязи), затем Монброн отправился к дежурному по вокзалу, выяснил, где находятся конторы судоходных компаний, взял пролетку и очутился в порту очень быстро – Шербур город маленький. Красная вывеска с большой пятилучевой звездой сразу бросилась в глаза, Робер оказался единственным ранним посетителем.
Управляющий, милейший человек, сообщил, что билеты первого класса на «Титаник» купили всего триста двадцать пять человек (об этом свидетельствовала телеграмма-сводка из центрального агентства в Лондоне), в то время как самыми комфортабельными каютами могут пользоваться аж целых тысяча тридцать четыре пассажира. Прикажете оформить люкс с отдельной прогулочной палубой? Апартаменты на палубах А и В обойдутся в восемьсот фунтов стерлингов, включая оплату предоставляемых услуг.
Монброн мигом высчитал соотношение по курсу к франку и доллару САСШ и решительно замотал головой: четыре тысячи долларов – это слишком, за такие деньги можно собственный корабль купить! Сошлись на каюте в блоке первого класса палубы D – спальная и гостиная комнаты, прекрасно оборудованная ванная, отдельный стюард. Всего сто пять фунтов, мсье.
Робер заплатил чеком, который пришлось обменять на наличные, упрятал сложенный вчетверо билет в задний карман брюк и, насвистывая веселенькую мелодию, пошел к выходу, где столкнулся нос к носу с неразлучной парочкой – Тимоти и Ойгеном.
– Это как прикажете понимать? – Тим едва не споткнулся и замер, глядя на Монброна, как на материализовавшегося призрака. Реннер, наоборот, лишних эмоций не проявил, будто ждал увидеть Робера именно в этом месте и именно сейчас. – Ты откуда?
– Из Парижа, – честно сказал Монброн и, не удержавшись, слегка приврал: – Маму я уговорил.
– Вот те на… И что теперь с тобой делать?
Монброн надулся и предпочел оставить этот риторический вопрос без ответа. Несерьезность Тимоти по отношению к другу-компаньону всегда раздражала Робера.
Полчаса спустя герой дня был явлен пред светлые очи милорда, и Джералд почувствовал, что сейчас впервые в жизни упадет в обморок. Он тщетно надеялся избавиться от этой обузы, но лучезарно улыбающийся Монброн стоял на пороге гостиничного номера и выглядел отличным дополнением к Проклятию Фафнира.
– Делать нечего, – резюмировал лорд Вулси. – Зато теперь у нас есть лишний билет, предлагаю засунуть его в ящик с кладом, чтобы Фафнир не чувствовал себя обделенным благами цивилизации. Робер, подумай, ты уверен…
– Еще одно слово, я обижусь и вызову вас на дуэль, милорд! – возмутился Монброн. – Я не мог поступить иначе!
– Одно условие, – вмешался Тимоти. – До швартовки корабля в порту Нью-Йорка, ты будешь сидеть в каюте и выходить оттуда только на обед и ужин! Усек?
– Почему?..
* * *
– Вы за идиота меня принимаете?.. Впрочем нет, это вас выставили идиотом, аббат. Провели, как мальчишку!
– Я не мог усомниться в подлинности сокровищ! Вы сами подтвердили, что все предметы клада – настоящие!
– Клада… – передразнил отец Теодор. – Цена этому «кладу» пять су! Признаться, сначала я тоже поверил, в первые минуты. Человек, устроивший этот обман невероятно талантлив. Надо было додуматься до такого! Отыскать соответствующие эпохе ранних Меровингов монеты, где-то достать старинные украшения… Ошибки незначительны – шлем не древнегерманский, а византийской работы, один из клинков изготовлен в Испании, два других скандинавские, примерно восьмой век. Перепутать несложно. Брошь с отчеканенными на ней львами вообще египетская, времен арабского завоевания. Сожалею, мэтр Биель, но ваша репутация как серьезного историка покачнулась.
– Я своими глазами настоящий клад не видел, – огрызнулся аббат. – И, в отличие от вас, не упустил его прямо из рук!
– В сложившемся тогда положении я ничего не мог предпринять – на нас обрушилось Проклятие, Фафнир начал убивать, да и юные романтики под руководством лорда Вулси действовали непредсказуемо… Буду откровенен: той ночью я испугался, как никогда в жизни. Понял, что призраки древности куда более беспощадны, нежели мы раньше представляли.
– Отчего тогда Проклятие не подействовало на ваших молодых друзей? Предполагалось, что Дух Разрушения в первую очередь уничтожит кладоискателей – именно они стали новыми хозяевами золота! Фафнир проклял не Зигфрида, своего убийцу, а непосредственно клад: любой – подчеркиваю, любой! – владелец сокровища Нибелунгов обречен. Заклятье лежит на кладе и через него инвольтируется человеку…
– Что-то пошло неправильно? – предположил отец Теодор. – Я досконально изучил все доступные сведения о кладе Нибелунгов, как легенды, так и сохранившиеся летописи. Авторы в один голос твердят: дракон Фафнир не умер, его сущность переродилась, приобрела новую ипостась невоплощенного в материальное тело Духа Разрушения. Что в представлениях древних есть дракон? Верно, обретший плоть дух, родившийся в момент Сотворения. Не обязательно злой или добрый, скорее невероятно своенравный! Вы знаете об этом не хуже меня, классическая теология многое объясняет.
Аббат Биель согласно покивал – доктрина о «изначальных духах» гласила: ангелы, не вставшие на сторону Люцифера, но и не поддержавшие Господа в великой битве со злом, низвергнутым с небес в ад, были лишены райской благодати и сосланы в мир тварный, на Землю. Поскольку эти ангелы сохранили значительную часть дарованной Творцом силы, они нашли ей применение и на Земле – у людей дохристианской эпохи были могучие защитники и не менее сильные враги: боги и чудовища. Все зависело от свободной воли духа – Тор-Доннар или Бальдур покровительствовали человеку, монстры наподобие Фафнира и Гренделя ненавидели смертных, а в лучшем случае использовали их в своих целях.
– Скатываемся в язычество, – покачал головой аббат Биель. – Богодухновенное Святое Писание не отрицает существования «богов», вспомним восемьдесят первый псалом. Однако сейчас двадцатый век, а не последние столетия античности. Христианство, возвращение Господа к людям, вытеснило прежних богов – мир изменился, впервые после грехопадения его объяла любовь Творца и Искупителя, «серые ангелы» потеряли силу или прощеными вернулись домой, на небеса. И вот мы находим спавшего полторы тысячи лет изначального духа и надеемся подчинить его себе – Тоби, к ноге, Тоби служить… Вы так это представляете?
– Не передергивайте, – нахмурился господин Клаузен. – Потомки Меровингов унаследовали от длинноволосых королей достаточно силы, которая позволит обуздать Духа Разрушения. Или вы утеряли веру в нашу миссию, аббат?
– Обуздать? – хмыкнул Биель. – Для начала дракона следует найти и уже потом решать, что с ним делать…
– Лорд Вулси и его дружки все еще в Париже?
– Да. Из дома выходил только американец, но шпики его потеряли. Мне известно, что лорд Вулси нанял для охраны людей Люка Анно, а это выдающиеся знатоки своего дела!
– Люк Анно? – прохрипел отец Теодор, подавшись вперед. – Тот самый?
– Конечно, – кивнул аббат и вдруг запнулся, перехватив ледяной взгляд господина Клаузена: – Боже мой, как я сразу не сообразил! Вот откуда фальшивый клад… Организовать настолько грандиозную мистификацию мог только некоронованный король Парижа!
– Будьте столь любезны, пригласите сюда мсье Анно, – процедил настоятель монастыря Святого Ремигия. – У меня отыщется серьезная тема для беседы.
– Не согласится, – покачал головой Биель. – В последнее время Малыш отказывался от всех наших предложений.
– Прибегните к убедительным доводам.
– Его невозможно перекупить. Это знает каждый, Люк Анно дорожит безупречной репутацией.
– Все зависит от цены, – отец Теодор изобразил на своем непривлекательном лице подобие улыбки.
– Надеюсь, вы не станете угрожать ему самому или его семье? – осторожно спросил аббат. – Это может повлечь неприятные последствия: Малыш не потерпит такой грубости.
– Кто он, а кто мы? – высокомерно бросил Теодор Клаузен. – Вы что же, на самом деле боитесь какого-то бандита, пусть даже весьма изворотливого?
– Он не изворотлив. Люк Анно умен. Очень умен.
– Именно поэтому он придет – готов руку дать на отсечение!..
* * *
– И чего здесь такого особенного, почему столько шума в газетах? – Тимоти безмятежно смотрел в сторону длиннющего волнореза, защищавшего шербурский порт от бурной Атлантики. – По-моему, это точная копия «Олимпика», силуэт невероятно похож…
Мистер О‘Донован знал о чем говорил – ему не раз приходилось пересекать океан на самых современных лайнерах, начиная от гордости германского торгового флота, парохода «Кайзер Вильгельм II» и заканчивая построенной всего пять лет назад огромной «Мавританией». Прошлым годом Тим плыл в Европу именно на «Олимпике» – суперсудне, роскошном дворце для миллионеров, преодолевавшем три тысячи морских миль между Ливерпулем и Нью-Йорком за время, примерно равное четырем суткам и двадцати часам.
– «Титаник» длиннее первого корабля этой серии на целых два с половиной дюйма, – ответила Ева, предпочитавшая относиться к технике с максимальной серьезностью. – Кажется, что это очень мало, однако по сравнению с «Олимпиком» водоизмещение увеличилось на шесть с небольшим тысяч регистровых тонн, настоящий рекорд. «Титаник» является самым большим кораблем из всех, которые когда-либо до него строились. Я слышала, что «Британик» будет еще крупнее.
– Любите вы рекорды, мисс, – Тимоти пожевал травинку, сорванную у края пристани. – Скоро посадка, видите, начали грузить багаж на катера.
– Мадемуазель, уважаемые мсье, не желаете запечатлеться на фоне морского пейзажа?
Концессионеры дружно обернулись на голос, принадлежавший молодому фотографу, делавшему снимки пассажиров в гавани Шербура.
– Вот моя визитка, – человек с фотографическим аппаратом на треноге протянул карточку Джералду. – Если вы оставите адрес, я немедленно перешлю снимки по почте. Всего десять франков, мсье.
– Почему бы и нет? – задумчиво сказал милорд. – Тим, продиктуй мсье почтовый адрес в Далласе…
– Замечательно, – не уставал тарахтеть фотограф. – Даму поставим в центр, вы, пожалуйста, встаньте по правую руку, а вот вы – слева… Смотрите в камеру, сейчас будут вспышка!
Пшикнул магний, Евангелина моргнула, черный глаз объектива вновь спрятался за круглой деревянной крышечкой. Монброн расплатился крупной ассигнацией, сказав:
– Будьте добры, мсье, сделайте пять копий. Чтобы каждому досталось по карточке.
– Как будет угодно, милостивый государь…
Фотограф умчался к другим пассажирам, ожидающим, когда распорядитель рейса разрешит пройти к трапу, ведущему на катер «Номадик». Лайнер не мог войти в мелководный порт и встал на рейде, дожидаясь вспомогательных судов, которые доставят на борт людей, почту и багаж.
– Тебе пора идти, – обратился Джералд к Тимоти. – Если выбрал третий класс, изволь помнить о том, что плебеям не место рядом с благородной публикой. Сегодня же вечером я попрошу стюарда отыскать тебя и привести в нашу каюту.
– Разве пустят? – забеспокоился доктор Шпилер.
– Еще как, – фыркнул милорд. – Мадам Монброн заплатила за люкс первого класса такие бешеные деньги, что команда обязана выполнять любые наши прихоти. В конце концов, это мои апартаменты и я могу пригласить на рюмочку бренди хоть кочегара, хоть поваренка! Тим, будь добр, одевайся прилично – без роскоши, но пристойно: никаких клетчатых рубашек и сапог, в таком виде на палубах для джентльменов лучше не появляться…
Ойген смотрел на купающийся в лучах заходящего светила корабль-гигант с подозрением, Курт Шпилер с заинтересованностью (доктор никогда прежде не выходил в море), а Евангелина оставалась безразличной – ей приходилось плавать и на романтических парусниках, и на пароходах, мало уступавших «Титанику» в размерах. Ее куда больше интересовал Фафнир, затаившийся в гробоподобном ящике, который именно в этот момент грузили на борт «Номадика». Дракон делал вид, что спал, однако Ева и Ойген чувствовали его настороженный взгляд – Фафнир очень внимательно следил за происходящим вокруг него…
– Только этого еще не хватало, – ворчливо сказал Джералд, когда вместительный катер отвалил от пристани. Немногих садившихся в Шербуре пассажиров первого класса препроводили в салон на верхней палубе. – Видите пожилого джентльмена с супругой? Это лорд и леди Дафф-Гордон, друзья моего отца. Очень надеюсь, что они не заметят меня прямо сейчас, иначе придется начинать бесконечную беседу о знакомых, родственниках, свадьбах и помолвках.
– Именно за это я и не люблю высший свет, – вздохнула Ева. – Честное слово, мне куда проще найти общий язык с портовыми грузчиками, чем с одуревшими от безделья титулованными особами… Боже мой, посмотрите, какой он все-таки громадный!
Катер подходил к «Титанику» с левого борта, двухсотшестидесятиметровый корпус судна заслонил последние лучи заката. Матросы сбросили кранцы и «Номадик» аккуратно пришвартовался к борту лайнера, в корпусе открылся порт, подали трап-сходни. Следующее вспомогательное судно с пассажирами второго и третьего классов ждало своей очереди.
– Ф-фу, – выдохнул Джералд и вытер платочком пот со лба. – Я до самого последнего момента ждал неприятностей. Идем?
– Идем, – отозвалась Ева. – Ойген, пожалуйста, возьми мой саквояж. Не обижайся, даме, путешествующей на таком роскошном корабле, не пристало носить тяжелые вещи, только сумочку и зонтик…
Поднимались до палубы А, где находились каюты люкс, на лифте, предупредительный стюард препроводил гостей компании «Уайт Стар» в их апартаменты, но Джералд не пожелал немедленно осмотреть комфортабельное жилище и, прихватив с собой Ойгена, вихрем взлетел на самую верхнюю, шлюпочную палубу. Корабельные краны в этот момент поднимали на борт тяжелый багаж.
– Смотрите, вот он, – безошибочно определил Ойген и вытянул руку, указывая на темно-коричневый ящик, по просьбе милорда обшитый в Париже посольским столяром дополнительным слоем фанеры и плотным дермантином. К счастью, багаж чистой публики не досматривают, никому и в голову не может прийти, что наследник уважаемой семьи, Джералд Слоу, лорд Вулси, на имя которого записан груз, провозит контрабанду!
Кран переместил роковое сокровище в сторону открытых на носу корабля люков грузового отсека, матросы палубной команды приняли ящик, и он исчез в недрах широкого корпуса судна. Вскоре закончилась посадка с катера «Траффик», перевозившего оставшихся пассажиров, следовательно, Тимоти сейчас размещается в четырехместной каюте на одной из нижних палуб. Ничего, потерпит, в конце концов, это была его собственная инициатива.
Брегет в жилетном кармане милорда отбил половину девятого вечера по Гринвичу.
На первой мачте подняли синий с белым квадратом флаг, дававший понять, что судно готово к выходу в открытое море. «Титаник» дал задний ход, продвинулся на полторы мили в океан, покидая мелкоководье, капитан отдал приказ «лево на борт», означавший в английской морской терминологии поворот направо, и взял курс на запад – северо-запад, в обход британского полуострова Корнуолл и далее к берегам Ирландии и последнему европейскому порту, Куинстауну.
– Ойген? – негромко окликнул Джералд наблюдающего за вечерним морем австрияка. – Как ты думаешь, все в порядке?
– Не знаю… – Ойген встряхнулся, будто сбрасывая дрему. – Но, по-моему, пока бояться нечего. Давайте пойдем вниз, очень холодно…
Да, холодно. По сравнению с расцветающими под весенним солнцем берегами Франции, на палубе вышедшего в открытое море «Титаника» царил едва ли не арктический мороз. Лорд Вулси кивнул и зашагал к трапу на палубу А, где концессионеров ожидали роскошные каюты и ужин, доставленный по просьбе Евангелины, не желавшей появляться в ресторане.
* * *
Люк Анно появился в академии Сен-Сюльпис с наступлением сумерек, нарочно задержавшись до девяти часов – океанские суда придерживаются строгого расписания, однако никто не гарантирован от случайных заминок. Контракт будет считаться выполненным, только когда заказчики покинут Францию.
Малыш сам не понимал, боится он или нет. С одной стороны, ничего особенного не произошло, шутка получилась удачной, аббат Биель должен был оценить розыгрыш, но с другой – чувство юмора у этих людей отсутствовало как данность. Когда речь идет о драгоценной idee fix, все сумасшедшие становятся предельно серьезны и могут пойти на крайности…
Убить, конечно, не убьют, по крайней мере, сегодня. Биель понимает, что мсье Анно предупредил своих апашей о визите в семинарию, но вот устроить в будущем множество крупных неприятностей его преподобие вполне способен. Достаточно вспомнить о связях аббата в городской префектуре, сенате и даже в правительстве – рычагов хватает. Шантажировать Малыша угрозой ареста бессмысленно, его не удержит ни одна тюрьма Франции, но вынудить Люка Анно покинуть страну или до предела усложнить его деятельность – сколько угодно…
– Добрый вечер, мсье, – преподобный Биель встретил Малыша с изрядной прохладцей. Кроме господина директора в кабинете находился облаченный в черную рясу бенедиктинского ордена пренеприятнейший тип с физиономией каторжника и ухватками генерала инфантерии. Сразу стало понятно, кто здесь главный: Биель оглядывался на молчаливого урода после каждой фразы. – Надеюсь, вы понимаете, зачем вас пригласили?
– Очередное коммерческое предложение? – Малыш без разрешения уселся в кресло и закинул ногу за ногу. Достал папиросы. – Сожалею, в ближайшее время я буду очень занят, обратитесь к Жуанвилю или Рейно, они прекрасные специалисты…
– Никаких предложений, – рыкнул аббат. – Я хотел бы получить объяснения.
– Наверное, вы имели в виду консультации, а не объяснения? – мило улыбнулся Малыш, прекрасно осознавая, что играет с огнем. – В какой сфере?
– В сфере торговли антиквариатом, – с неожиданной иронией процедил безобразный монах. – Вам знакомы эти вещи?
Он встал, подошел к столу господина аббата и сдернул шелковое красное покрывало. В свете электрических ламп заискрилось золото.
– Разумеется, – равнодушно пожал плечами Люк Анно. – Несколько дней назад меня попросили доставить ценности на имя его преподобия, отправитель должен был остаться инкогнито. Именно поэтому мне пришлось воспользоваться фальшивыми сопроводительными бумагами почтового управления города Тулона.
– И вас не удивило, что инкогнито пересылает мэтру Биелю целую гору золота? – любезно осведомился отец Теодор. – Замечу, антикварного золота, старинного, ценящегося невероятно высоко в среде коллекционеров и работников музеев?
– Я привык оказывать услуги богатым чудакам и повидал на своем веку много нелепостей, – индифферентно сказал Люк Анно. – Если аббат чем-то недоволен или обнаружилась пропажа каких-либо предметов, я компенсирую ущерб. У меня сохранилась полная опись – достаточно сличить…
– Хватит паясничать, – не выдержал Биель. – Вы должны понимать, кого именно обманули!
– Позволю себе уточнить: я вас не обманывал, я выполнял взятые на себя обязательства в соответствии с заключенным контрактом, – озлился Малыш, чувствительно относившийся к словам, задевающим его честь. – Меня попросили доставить вам двести килограммов золота и пакет с какими-то документами – я это сделал. Не вижу ничего криминального. Претензии можно было бы предъявить в случае, если б в ящике оказался динамит и на месте этого дома сейчас дымились развалины! Первый раз в жизни встречаю человека недовольного тем, что ему абсолютно бесплатно достались сокровища стоимостью в несколько миллионов франков!
– Помолчите, Биель, – отец Теодор властным жестом остановил аббата, собравшегося было дать наглецу бурную отповедь, и повернулся к Малышу: – Мсье, я не сомневаюсь в вашей порядочности, но сейчас речь идет о крайне важном деле. Настолько важном, что мы не остановимся перед самыми крутыми мерами. Не хотите отвечать на вопросы – не отвечайте, в общих чертах я представляю суть вашего договора с лордом Вулси…
Люк Анно демонстративно отвернулся и начал рассматривать картину, изображавшую сцену коронации Людовика XIV.
– Вот вам контракт, – господин Клаузен бросил на колени Малыша золотую монету в пять рейхсмарок с профилем кайзера Вильгельма. – Приличная сумма за ответ на один-единственный вопрос. Где настоящий клад?
– В море, – буркнул мсье Анно, понимая, что шутки кончились. – Час назад ваши обидчики отплыли из Шербура в САСШ на «Титанике». С этого вечера я не несу ответственности за дальнейшую судьбу лорда Вулси.
– Значит, в море… – эхом повторил аббат Биель. – Упустили! Перехватить их в Европе теперь невозможно.
– Убирайтесь, – сказал, как сплюнул, отец Теодор. – И постарайтесь больше никогда не попадаться мне на глаза…
Люк Анно спускался по мраморной лестнице, занятый только одной мыслью: «Неужто обошлось?». Сев в экипаж, он разжал левый кулак, посмотрел на тускло-желтую имперскую марку, подумал и отправил ее в жилетный карман – потерявшемуся счастливому наполеондору отыскалась замена. Сегодня Малыш заработал не деньги, он заработал жизнь, лишь самую малость поступившись неизменным доселе принципом – никогда и ни при каких обстоятельствах не раскрывать секретов заказчика…
* * *
– …Я вполне доволен, – повествовал Тимоти, развалившись в шезлонге на прогулочной палубе каюты А-12, принадлежавшей милорду и Ойгену Реннеру. Ева и доктор занимали соседние апартаменты, причем герр Шпилер из чувства пристойности отказался там ночевать и перебрался на диван в гостиной Джералда. – Из четырех мест заняты только два, соседом оказался не то швед, не то норвежец, по-английски он совсем не понимает. Зачем едет в Америку – неизвестно. Белье чистое, горячая и холодная вода, в ресторане третьего класса кормят вполне прилично. С вашим дворцом, конечно, не сравнишь, земля и небо. Одно неприятно – шумно. На верхней палубе работы машин совсем не слышно, а в трюме вибрацию турбин очень даже чувствуешь…
Впереди по курсу в туманной дымке скрывались холмистые берега Ирландии, пароход подходил к порту Куинстауна. Совсем недавно закончился обед – с раннего утра Джералд, доктор Шпилер и нарушивший клятвенное обещание безвылазно сидеть в каюте Робер окунулись в атмосферу высшего света, посещая роскошные салоны и завязывая новые знакомства. Обаятельный Монброн за завтраком оказался за одним столом вместе со свободными от вахты офицерами, моментально сумел наладить дружеские отношения с шестым помощником капитана Джеймсом Мади, и чередой наводящих вопросов, перемежаемых светскими благоглупостями, выяснил все, что интересовало настороженных концессионеров.
– Мы в полной безопасности, – уверенно говорил потом Робер. – Достаточно было прикинуться человеком, побаивающимся морских путешествий, как мистер Мади начал меня успокаивать. При любой, самой серьезной аварии корабль сохранит плавучесть. Я вспомнил, как в прошлом году однотипный «Олимпик» столкнулся с английским крейсером «Хоук» – военные протаранили лайнер в правый борт, пробоина была длиной целых двенадцать метров! Офицер сказал, что это сущая чепуха, после затопления двух отсеков «Олимпика» возник только небольшой крен. А «Титаник» может пережить четыре таких столкновения!
– Остается надеяться, что военно-морской флот Британии останется на базе в Скапа-Флоу, – усмехнулся милорд, – и мы не встретим по пути четыре крейсера подряд. Насколько я понял, команда на судне опытная.
– Угу, – кивнул Монброн. – С кем точно не удастся поговорить, так это с первым помощником – мистером Лайтоллером, он настоящий мужлан и хам, и пятым помощником мистером Лоу, у него такой же скверный характер… Утром я прогулялся по носовой части корабля и выяснил, как пройти в грузовые отсеки, потом спустился на палубу F, делая вид, что хочу осмотреть бассейн и теннисный корт. Самую короткую дорогу к кладу я запомнил, если будет необходимо, мы добежим до него за десять минут.
– Так долго? – удивился доктор.
– Это не прогулочная яхта, а плавучий город, – поучительно сказал Робер. – Там внизу столько переходов и лестниц, что без помощи матросов и стюардов не разберешься… Кстати о стюардах. Джерри, почему бы не отослать твою прислугу в ресторан за закусками?
– Сколько можно есть?! – воскликнул милорд. – Однажды ты лопнешь!
– Я нервничаю, – откровенно признался Робер. – А еда позволяет отвлечься. Джентльмены, хоть кол мне на голове тешите, но Фафнир даст нам прикурить и очень скоро! Он не упустит такой отличной возможности – «Титаник» оторван от суши тысячами миль, кругом океан…
– Беду накличешь, – сурово воззрился на Робера Ойген. – Фафнир не спит, ночью я чувствовал, как дракон ходит по кораблю, присматривается…
– Хватит нас пугать, – решительно сказал Джералд. – Доктор, пожалуйста, сходите постучитесь к мадемуазель Чорваш, уже половина одиннадцатого. Ойген, попроси стюарда привести Тимоти, ты помнишь номер его каюты? Робер, снова отправляйся на разведку, меня интересует, как можно незаметно пройти на мостик – и не спорь, иначе не получишь сандвичи и кофе! Общий сбор здесь, через сорок минут. До прибытия в Куинстаун у нас есть время окончательно выяснить, как поступать в действительно опасной ситуации.
– Вы что, и впрямь думаете захватить корабль? – Шпилер с чувством легкого ужаса припомнил вчерашний разговор в Шербуре. – Вшестером? Это же безумие!
– Безумие окружает нас с того самого дня, когда вы приехали в лагерь на берегу Рейна и подумали, что с мистером Реннером случился приступ эпилепсии. Полагаю, за две недели можно привыкнуть…
* * *
Тим, как всегда, был неподражаем – в кафе на нижней палубе он купил бутылку дешевого ирландского джина (алкоголь, кроме пива, не входил в перечень бесплатных услуг для пассажиров третьего класса) и приволок это ужасающее пойло с собой. Как и предполагалось, личное приглашение лорда Вулси прислуга оспорить не посмела и мистера О‘Донована доставили в каюту люкс без лишних разговоров. Ойген проявил сообразительность, объяснив стюарду, что его светлость желают видеть своего конюха…
Конюх немедленно указал на отличную солнечную погоду и предложил расположиться на свежем воздухе, в шезлонгах.
– Леди и джентльмены сейчас отдыхают или развлекаются, лишь немногие устроили моцион на шлюпочной палубе, нам никто не помешает.
– Есть новости, – Тимоти плебейски отхлебнул из бутылки, поморщился и поставил ее у ног. Робер увлеченно жевал бутерброды с огурцом, Ева пыталась сдержать зевоту: в морских путешествиях она всегда спала больше обычного. – Кое-кто из моих соседей вчера поздно вечером видел нечистую силу. Понимаете, какую именно?
– Что-о? – оторопел Джералд. – Надеюсь, никто не убит?
– Пока вроде нет… В Саутгемптоне на пароход село множество эмигрантов, значительная часть из них ирландцы, народ пьющий и склонный видеть то, чего на самом деле нет… Однако я в правдивости их слов не сомневаюсь, слухи уже поползли. Вечеринка в ресторане и курительном салоне продолжалась часов до двух, я сам ушел спать в половине первого – пиво там предлагают отличное и в неограниченном количестве. Играли на рояле и волынках, пели – все как заведено у выходцев из страны Эйре, дед и папаша у меня такие же. Так вот, Шон из Дублина и Патрик из Голвея ночью заметили в коридоре карлика. Низенького, но здоровенного. И вроде бы бесплотного.
– Альбрих, – уверенно сказал Ойген. – Первый хранитель клада. Одно из воплощений Проклятия! Я так и знал!
– Что знал? – переспросил Тимоти, но тут же отмахнулся. – Неважно пока. Дежурный стюард поутру уверял, будто видел огни святого Эльма на нашей прогулочной палубе у кормовой надстройки. На завтрак детям пассажиров должны были дать молоко, но оно скисло, пришлось отсылать на корабельный склад провианта за новыми бидонами. Что скажете?
– Скисшее молоко еще не доказательство… – попытался возразить Джералд, но прервался и, подумав, добавил: – Значит, все-таки нечисть. Альбрих впервые появился в аббатстве, но потом мы его не видели… Предзнаменование?
– Возможно, – сказала Ева. – Вы этого не видите, однако носовая часть корабля светится бело-золотистым.
– Вы не можете объяснить более доходчиво? – просил лорд Вулси.
– Пожалуй, нет. Ойген тоже светится, дает знать о себе дремлющая в нем сила Хагена. Обыкновенный человек никогда не разглядит «волшебство»… Фафнир сейчас распался на десяток огоньков, которые блуждают где-то там, внизу… – Ева указала на гладкие доски палубы, покрытые небольшими темно-красными ковриками. – Осмелюсь предположить, что дракон ищет слабое место корабля – чтобы получить полную свободу ему требуется грандиозное жертвоприношение. Сколько человек на борту – две с лишним тысячи? Вы представляете, катастрофой какого масштаба может закончиться наше плавание?
– Сходить на берег в Куинстауне мы не будем, – твердо сказал Тимоти. – Во-первых, ради нас никто не станет копаться в грузовом трюме и выуживать оттуда ящик с сокровищами. Во вторых – «Титаник» непотопляем, да и Фафнир вряд ли разбирается в современном судостроении. Рассудим: мы с драконом находимся в одинаковом положении, он не в состоянии понять особенностей нашей эпохи, точно так же, как и мы не знаем, по каким законам жили полторы тысячи лет назад! Думаете, Фафнир сообразит, каким способом можно утопить такой гигантский корабль посреди океана?
– А если сообразит? – Джералд окончательно переметнулся в стан пессимистов. – Налетим на какую-нибудь скалу или мель!
– Скала, мель… Откуда они в центре Атлантики? Надо придумать что-то похитрее! Если же Фафнир просто начнет убивать, мы убедим капитана повернуть назад или идти в Исландию, в Рейкьявик – остров как раз на полпути до берегов северной Америки. Неподалеку всегда будут находиться другие корабли, это тоже дополнительная гарантия: судно оборудовано беспроволочным телеграфом Маркони, всегда можно подать сигнал бедствия!
– Расскажи об этом капитан Смиту, – недовольно отозвался Робер. – У него приказ компании: что бы не произошло на борту, с курса не сходить. Заставить капитана повернуть в ближайший порт могут только чрезвычайные обстоятельства, связанные с реальной угрозой судну, – я спрашивал у офицера Мади… Даже если разбойничий план Тимоти сработает, корабль окажется в нашем распоряжении всего на час-другой, пока мы сможем оборонять мостик и оттуда давать команды в машинное отделение по судовому телеграфу! Кроме того, никто из нас не умеет управлять таким огромным судном, придется захватить в плен одного из офицеров…
– Очень надеюсь, что до этого не дойдет, – сдавленным голосом сказал Джералд. – Очень надеюсь…
«Титаник» чуть вздрогнул – машины начали снижать обороты, чтобы в нескольких милях от берегов Ирландии взять на борт лоцмана. Впереди была четырехчасовая стоянка на рейде Куинстауна.
Глава двенадцатая НОЧЬ ПОД ЗОЛОТОЙ ЗВЕЗДОЙ
Северная Атлантика,
Ночь с 14 на 15 апреля 1912 года
– Да закрывайте же водонепроницаемые двери, черт побери! После столкновения переборки могут деформироваться, тогда ничто не поможет!
Мистер Мэрдок, второй помощник капитана изо всех сил надавил на рычаг, приводя в действие электрическую цепь, захлопывающую десятки тяжелых стальных дверей в переборках шестнадцати отсеков, котелен и машинных отделений корабля.
– Держать курс! – заорал Джералд на бледного как смерть рулевого, готового инстинктивно крутануть штурвальное колесо. – Никаких поворотов! Держать!.
– Вот сейчас, вот сейчас… – бормотал Робер. – Господи Иисусе!
– Хватайтесь за что-нибудь!
…Удар оказался настолько силен, что в рубке вылетела часть стекол. Людей швырнуло вперед, мистера Мади едва не выбросило в переднее окно – спас его Хаген, успевший поймать офицера за хлястик черной морской шинели. Ткань выдержала.
Несмотря на то, что команда «Полный назад!» ушла в машинное отделение две минуты тому, остановить лайнер и даже замедлить его ход настолько быстро оказалось невозможным. «Титаник» на скорости в двадцать с половиной узлов протаранил форштевнем плавучую ледяную гору.
Над носовой оконечностью судна взлетел колоссальный фонтан осколков льда, засыпавших палубы, металл треснул, как ореховая скорлупа, передняя мачта с «вороньим гнездом», в котором находились двое впередсмотрящих, подломилась у основания и рухнула прямо вперед.
Чудовищный грохот можно было сравнить только с одновременным залпом нескольких сотен тяжелых пушек, удар грома прокатился над штилевой Атлантикой на много километров вокруг. Электрическое освещение моргнуло и погасло на несколько мгновений, показавшихся наиболее жуткими для все участников разворачивающейся драмы. В большинстве кают сдвинулась мебель, попадали люстры и перевернулись столики. К счастью, ни один из двадцати девяти огромных пятиметровых котлов, приводящих в действие паровые машины корабля, не сорвался с основания и не лопнул, а поскольку тревога уже была объявлена, механики сразу начали закрывать заслонки паропроводов.
Налетев на айсберг всей массой, «Титаник» на один миг «встал на дыбы» – это определение для судна водоизмещением в пятьдесят три с небольшим тысячи тонн звучит скорее как неудачная метафора, но кратковременный дифферент на корму составил почти шесть градусов. Затем нос вновь погрузился в воду, породив волны высотой в десять футов, корабль буквально отбросило от ледяного монолита и он начал самопроизвольно разворачиваться кормой влево, в то время как полуразрушенный айсберг перевернулся подводной частью вверх и двинулся по течению вправо, пройдя больше чем в сорока метрах от борта лайнера.
Мэрдок, без лишних указаний понявший, что надо делать, подал сигнал «Стоп машина!». Пройдя по инерции триста метров «Титаник» остановился.
Еще через полминуты страшно изуродованная носовая часть корабля обломилась и мгновенно затонула. Визжал пар, выпускаемый из машин через предохранительные клапаны.
– Господин Мэрдок, что это было?!.
Каюты старших офицеров располагались рядом с мостиком и разбуженный толчком невероятной силы капитан Смит в незастегнутом кителе с четырьмя нашивками ворвался в рубку как раз в тот момент, когда в воду падали части обшивки форштевня. На посторонних он поначалу не обратил внимания.
– Айсберг, сэр… – второй помощник, как и все прочие, с трудом сохранял самообладание. – Лобовое столкновение. Судно очень серьезно повреждено.
– Водонепроницаемые двери?
– Они уже закрыты, сэр.
Для лучшего капитана компании «Уайт Стар» Эдварда Смита это был страшный удар – он нес ответственность не только за самый крупный корабль мира, но и за жизни двух тысяч двухсот человек, находившихся на борту. Смит замер, глубоко вдохнул, обвел взглядом рубку, засыпанную битым стеклом, шагнул к обзорным окнам и что-то прошептал в бороду – носа у корабля не было…
– Кто эти люди? – капитан Смит наконец осознал, что на мостике царит вопиющий непорядок. – Мистер Мэрдок, вы слышали мой вопрос?
– Они первыми увидели лед, сэр, – отчеканил второй помощник, бросив мимолетный взгляд на Евангелину. – И очень помогли нам…
– Что-о? – капитан отказывался верить, за времена его службы никогда ничего подобного не происходило и не могло произойти! – Вы…
«Исполняйте свои обязанности, сэр… – тихий и уверенный девичий голосок прозвучал в голове капитана. – Необходимо тотчас послать сигнал бедствия… Не обращайте на нас внимания, корабль в большой опасности…»
Капитан Смит, первый после Бога, подчинился. Не мог не подчиниться.
– Мистер Боксхолл, найдите судового плотника и определите размер повреждений, – приказал Смит. – Мистер Мади, немедленно возьмите на себя руководство палубной командой, нельзя допустить паники! Старшего и первого помощников ко мне!
Смит взглянул на кренометр, показывающий угол наклона судна маленький прибор, расположенный перед компасом, определил, что «Титаник» накренился на три градуса на правый борт и прошептал «Боже мой…» Затем, повинуясь безмолвному приказу, повернулся к незнакомому рыжеволосому парню с револьвером в руке.
– Вот что, любезный… – капитан вынул из кармана кителя блокнот, быстро набросал карандашом несколько строчек и вручил листок Тимоти. – Где находится радиорубка, знаете?
– Знаю, сэр.
– Это сообщение должно быть передано в эфир безотлагательно. Непременно дождитесь ответа хотя бы от одного судна.
– Слушаю, сэр…
Мистер О‘Донован стремглав ринулся к боковому трапу, прыжками через три ступени оказался на палубе С, нырнул в коридор и едва не вышиб дверь помещения, в котором обосновались радиотелеграфисты фирмы «Маркони». Оба оказались на месте – напуганные, растерянные, но вполне работоспособные.
– Срочно, от капитана, – рявкнул Тим без всяких предисловий и протянул бумажку, на которой значилось:
«CQD. MGY[62]. Пассажирское судно „Титаник“ компании „Уайт Стар лайн“. Получили крайне тяжелые повреждения в результате столкновения с айсбергом. Не исключена возможность затопления судна. Просим немедленной помощи. Координаты 41 градусов 46 минут северной широты, 50 градусов 14 минут западной долготы».
Сразу все поняв и не задав ни одного вопроса, радисты занялись делом. В холодную звездную ночь над Атлантическим океаном посыпались сигналы азбуки Морзе. Шесть раз подряд, потом еще шесть раз. Старший радист Филлипс некоторое время слушал эфир, затем начал записывать ответы, приходящие от услышавших отчаянный призыв кораблей, прямиком на бланк поздравительной телеграммы, какие использовались для доставки сообщений богатым пассажирам.
Ушедший далеко к востоку «Олимпик» немедленно развернулся и на полной скорости отправился к «Титанику» по переданным координатам. Откликнулись «Эйшиан», немецкий «Франкфурт», русская «Бирма», «Маунт Темпль», «Карпатия» и «Вирджиниан». Отозвалась единственная станция на суше – мыс Рейс – радиотелеграфисты пообещали передавать сигнал о помощи непрерывно. Не взирая на кажущуюся пустынность, северная Атлантика вовсе не была безлюдной, в радиусе ста пятидесяти миль от места катастрофы находились не меньше двенадцати кораблей.
После удара о ледяную гору прошло всего двадцать минут. Схватив заполненный мелким почерком бланк, Тимоти пулей вылетел на палубу и едва не сбил с ног папашиного друга – американского магната Джона Джейкоба Астора.
– Тим О’Донован? Откуда? – даже весьма дисциплинированные пассажиры первого класса пребывали в волнении, но Астор не утратил ни внимательности, ни хладнокровия. – Ты-то что здесь делаешь?
– Сэр, может попозже? – Тим сбросил с лацканов своего пиджака руки миллионера. – Через часик, а?
– Ты можешь сказать, что происходит?
– Потом, мистер Астор, потом!
Тимоти огляделся и прикусил губу. Поднятые с постелей леди и джентльмены высыпали на палубу – еще бы, грохот слышали, наверное, на Луне, а столкновение было настолько тяжелым, что на судне не осталось ни единого целого бокала. Есть повод для смятения, да еще какой! Впечатлений добавляет низкий гул пара, который сейчас выбрасывается через первые три трубы парохода. Обстановка невероятно мрачная – люди взбудоражены, некоторые женщины плачут, со стороны палуб второго и третьего классов доносятся резкие выкрики матросов, пытающихся поддерживать порядок.
Раздались три выстрела в воздух – потом Тимоти узнал, что оружие применил первый помощник Лайтоллер, отгоняя самых перепуганных и нетерпеливых от трапов на шлюпочную палубу: капитан Смит пока не отдал приказа спускать спасательные шлюпки.
С трудом прорвавшись на мостик и не обнаружив там капитана, Тим отдал записи радиотелеграмм слегка ошалелому офицеру Мади и сразу подошел к столпившимся около входа в коридор концессионерам, сейчас старавшимся быть как можно незаметнее и не мешать команде исполнять свой долг. Отсутствовал только Хаген.
– Что? – выпалил Тимоти. – Тонем? Сколько времени осталось?
– Пока неизвестно, – милорд, призвавший на помощь истинно британскую стойкость и невозмутимый, словно прадедушка-пират, выглядел вполне достойно, однако Евангелина была близка к обмороку – слишком тяжело далось ей «волшебство». Чувствовавший себя в тяжелых житейских ситуациях не слишком уверенно доктор Шпилер не отходил от девушки, а Монброн…
Робер, наоборот, ощущал, что настал его звездный час. Куда только подевался робкий и плаксивый юнец, только-только получивший разрешение всесильной мамы чуточку пожить самостоятельно? Орлиный взгляд, грудь колесом, уверенный голос. Любые распоряжения шестого помощника, мистера Мади исполняются незамедлительно и в точности – мсье де Монброн на этот вечер превратился в адъютанта господина младшего офицера, спасибо Хагену и Еве. Морок пока не рассеялся и Робер (он сбросил пиджак и нашел куртку старшего матроса) теперь исполнял роль вестового, резвым колобком шныряя между верхними палубами и разнося с мостика распоряжения офицерам, пытавшимся предотвратить всеобщую панику.
– Дифферент на нос четырнадцать градусов, – быстро сказал Джералд, – Пока не увеличивается. Отвалились носовая оконечность, первый водонепроницаемый отсек и большая часть второго. Третий затоплен, в четвертый поступает вода… Электрогенераторы работают. В самом худшем случае, «Титаник» затонет только через несколько часов.
– Где Хаген?
– Ушел вместе с капитаном, конструктором судна мистером Эндрюсом и остальными вниз. Сейчас решается самое важное – как долго мы продержимся. И, конечно же, надо выяснить, что сталось с Фафниром…
* * *
Беспокойство концессионеров нарастало лавинообразно. После выхода «Титаника» из Куинстауна вплоть до вечера 14 апреля на борту произошло достаточно странных событий, дававших понять о том, что дракон вышел из полулетаргического состояния последних дней.
Число мелких аварий на абсолютно новом корабле превзошло все разумные пределы, но о большинстве из них капитану и старшим офицерам не докладывали – им необязательно было знать про замыкания в электровентиляторах на нижних палубах или прорыве водопровода в ресторане первого класса. Куда более неприятным оказалось неожиданное отключение коммутатора, обеспечивающего телефонную связь мостика с другими помещениями и постами судна (исправить удалось за два часа); в тот же день разошелся сварной шов в одной из цистерн для питьевой воды, начало подтапливать подпалубный отсек, в котором находились динамо-машины, а это могло привести к самым тяжелым последствиям – корабль остался бы без электричества! Течь устранили с трудом, поскольку трещина оказалась на уровне палубы G и добраться до нее оказалось непросто.
Не обошлось и без несчастных случаев – обварился паром кочегар, миссис Бишоп упала с лестницы и сломала руку, двоих работников судовой пекарни ударило током из-за неправильного обращения с плитой, их пришлось отправить в лазарет. Казалось бы, ничего необычного, всякое может случиться, но Джералд и остальные были уверены: все это неспроста.
Ночами в котельных видели блуждающие огоньки, но это явление списали на статическое электричество. Полтора десятка пассажиров обратились к доктору О‘Лафлину, руководившему медицинской частью корабля, с жалобами на кошмарные сны, причем сновидения были одинаковыми: багровый огонь. Лорд Вулси вечером 12 числа, задержавшийся в курительном салоне, несколько раз подряд слышал мнение о том, что «Титаник» производит «странное впечатление». Вроде бы обслуживание на высочайшем уровне, развлечений – от бассейна с подогретой морской водой и турецких бань до гимнастического зала – предостаточно, но все равно чувство неясной тревоги не оставляло даже самых беззаботных толстосумов наподобие мистера Астора или крупнейшего американского книгоиздателя Генри Харпера.
Евангелина, она же мадемуазель Анна Медковец, свои апартаменты покидала только для того, чтобы погулять по шлюпочной палубе. Другие пассажиры смотрели на девушку в шляпке с плотной вуалью с любопытством, однако назойливость в высшем обществе считалась неприличной и попытки познакомиться с таинственной леди прекратились на второй день плавания. К тому же Ева упорно делала вид, что говорит только на «болгарском», роль которого успешно играл венгерский язык и посмеивалась, читая корабельную газету «Атлантик дейли бюллетин» – из двенадцати полос большую часть занимали научные или посвященные искусству статьи, отпечатанные еще в Англии, но две первые страницы с обзором последних известий, принимаемых радиотелеграфистами, печатали на борту, в маленькой типографии. Европейские агентства продолжали мусолить тему «исчезновения» Евы Чорваш и предполагали, что следы похитителей ведут на Балканы, в аннексированную Австро-Венгерской империей Боснию…
В другое время Еве было не смеха: она долгое время общалась с Ойгеном, уже способным достаточно внятно озвучивать мысли и знания Хагена. Мажордом бургундских королей вполне освоился в незнакомом мире далекого будущего и сожалел только об утраченном исконном богопочитании: его шокировали не достижения технического прогресса, а то, что люди не ходят ежедневно к мессе и причастию, утратили уважение к старшим и вообще позабыли Бога. Оттого-то в жизни вашей строгости нет и благочиние не блюдется…
Хаген оказался настоящим кладезем знаний о чудесах древности и Ева наконец-то получила возможность расспросить человека, для которого «волшебство», драконы и чудовища были такой же реальностью, как для автомобиль или аэроплан для самой Евангелины. Хаген не просто верил в существование «волшебного», он твердо знал, что мир гораздо глубже и многообразнее, чем принято считать в рациональном ХХ веке.
– Кримхильда Бургундская все-таки вышла замуж за кесаря Юстина после смерти его первой жены, Софии… – с необычной для парня из захолустного автро-венгерского городка обстоятельностью повествовал Ойген о делах давно минувших. Впрочем, Евангелина понимала, что сейчас разговаривает с совсем другим человеком. – Она передала троим детям кровь Меровея, что с ними случилось потом я не знаю, но потомки второй жены не могли наследовать кесарю и он одарил их землями, назначив дуксами провинций…
– Причем не исключено, что эти земли были в Мезии или Дакии, – задумчиво сказала Ева. – Теперь там находится моя страна. Говоришь, я похожа на ту самую Кримхильду?
– Очень, – кивнул Ойген.
– А все Меровинги владели некоей магией? Что же это получается, валашские князья, Цепеши, могли оказаться потомками Кримхильды и Юстина?.. Невероятно! Значит, я получила способности Первых Королей? По праву крови?
– Выходит, так, – пожал плечами Ойген. – Сразу два совпадения: внешность и владение волшебством, случайным это быть не может…
– Получается, ты мой дальний родственник?
– Настолько дальний, что и представить невозможно. Нас разделяют десятки поколений и пятнадцать столетий. И, конечно, Проклятие Фафнира.
– Минутку, – Ева замотала головой. – Я-то здесь при чем? Клад принадлежал Зигфриду, потом братьям моей далекой прабабки, затем золото Нибелунгов выбросили в Рейн и ты стал их стражем, верно?
– Верно. С меня Проклятие снято – я добровольно отказался от сокровищ и похоронил их в реке. Братья-короли и Кримхильда были против. Вернее, только Гуннар и Геберих. Младший, Хильдебер, поддержал меня и тоже избавился от тяготеющей над ним воли дракона – он потом долго правил… Достаточно сознательно отказаться от клада Фафнира и ящер оставит тебя в покое, понимаешь? Кримхильда и двое старших братьев не нашли сил сделать это. А грехи отцов падают на их потомков.
– То есть ты хочешь сказать, – очень медленно начала Ева, – что над моей семьей на протяжении полутора тысяч лет висит этот дамоклов меч?..
– Чей меч? – не понял Ойген. – Хотя это неважно. Ты скорее всего права. Судьба недаром свела тебя с сэром Джералдом и его друзьями. Они стали новыми владельцами клада Нибелунгов и вернули к жизни дракона, а дракон нашел тебя. Лорд Вулси, возможно, пересилит себя и откажется от клада, но вот другие… Уолтер Роу, археолог никогда бы это не сделал, я видел его безумный взгляд, сокровища получили над ним неограниченную власть, как над Зигфридом. Поэтому я убил его.
– Ты?? – Ева была наслышана о событиях в монастыре.
– Та моя часть, которая именуется Хагеном. Ойген ничего об этом не знал, поэтому и оказался вне подозрений. Хаген взял этот грех на свою душу.
– Боже мой… Ты снова убил Зигфрида! И во второй раз пытаешься избавить королей Бургундии и их сестру от Проклятия… Ну и история! Что касается меня, я не желала и не желаю в будущем владеть этим чертовым кладом! Я отрекаюсь от него за себя и за Кримхильду!
– Ты сказала, – торжественно произнес бургундский мажордом. – Слово – это великая сила, посредством Слова создана Вселенная…
Облегчения Ева не почувствовала – ничего не изменилось. Сила Фафнира расползалась по кораблю и остановить бесплотного ящера было невозможно, равно как нельзя взять в руки дым от костра. Однако ничего особо пугающего пока не происходило. Тимоти верно догадался, «Титаник» был ящеру не по зубам, дракон пока ограничивался мелкими пакостями. Через офицера Мади Роберу удалось выяснить, что в носовом угольном бункере пятой котельной произошло самовозгорание угля, но тлевший пожар быстро погасили. Грузовой отсек, где покоился клад, находился через переборку от угольной ямы и это вновь наводило на грустные размышления…
И Евангелина, и Ойген отметили, что после захода солнца на воздухе становится необычно холодно, но Джералд сначала не воспринимал их предупреждения всерьез. Весна, северные широты, Атлантика – ничего особенного! Хорошо, но почему в таком случае температура падает настолько резко? На закате ртутный термометр в каюте милорда показывал плюс двенадцать, а ровно пять минут спустя, когда солнце скрывалось в водах океана, уже минус три? Разве так бывает?
– Это паранойя, – уверенно заявил Курт Шпилер. – Самая настоящая паранойя! Господа, всем нам прямая дорога в лечебницу для буйнопомешанных, это я вам как врач говорю! Мы видим угрозу в любых, самых банальных событиях! Ночной морозец? Фафнир виноват! Сломался замок в каюте? Снова Фафнир! Если так пойдет дальше, начнем шарахаться от собственной тени!
– Холод – признак колдовства, – серьезно сказал Ойген. – Нечеловеческого колдовства. Доктор, он здесь, дракон среди нас… Только его никто не видит.
– А это что по-вашему? – глаза Шпилера округлились и он сделал два шага назад. Господа концессионеры повскакивали с кресел.
Отлично знакомый по событиям в Вормсе клубок золотистого огня висел за широким окном каюты, но не рядом с корпусом судна, а в отдалении – похожее на шаровую молнию Нечто летело над океаном вровень с разогнавшимся до скорости в двадцать два узла кораблем. Хорошо, что было очень поздно, большинство пассажиров спали, а немногие оставшиеся слушали музыку в салоне – оркестр играл мелодии из «Сказок Гофмана»…
Яркий шарик вдруг рассыпался рванувшимися к палубе искрами, огоньки проникли в каюту прямиком через стекло, не обратив никакого внимания на преграду, завертелись в вихре и начали обретать физическую форму. Ойген оставался спокоен, только жестом дал знать остальным, чтобы не шевелились. Похоже, Фафнир решил поговорить…
На этот раз Проклятие не стало принимать облик карлика Альбриха, который был хоть отчасти человекоподобен. Его новое воплощение походило на безобразного тролля с грязно-белой шкурой, холодными синими глазами-щелями и похожими на осколки льда когтями на толстых лапах.
«Только бы никто не вошел, – отрешенно подумал Джералд. – Шум поднимется…»
Фафнир смотрел только на Ойгена и говорил только с ним – речь его началась тяжело, голос походил на низкое гудение, отдельных слов было не разобрать. Ойген отвечал на похожем гавкающем наречии – вероятно, языке древних бургундов или сикамбров. Сцена выглядела сюрреалистически, все понимали, что подобных тварей попросту не может существовать, однако Фафнир был вполне материален: ворс ковра под широкими ступнями «тролля» заиндевел и покрылся сияющими в свете ярких электрических ламп льдинками. Евангелина с трудом сдерживалась – от страшилища волнами исходила скверная, разрушительная сила, вызывавшая головокружение и тошноту.
Беседа продолжалась очень недолго, Фафнир исторг последний залп клокочуще-рыкающих звуков и в одно мгновение распался на сноп голубых светлячков, бесследно растворившихся в ковре и цветных плитках паркета.
– Что он хотел? – выдавил Джералд.
– Ровным счетом ничего, – Ойген только руками развел. – Фафнир обвинял. По большому счету он очень несчастен, как всякое существо, не отыскавшее свое место в этом мире… Дракон обозлен и разгневан, он жаждет мести.
– Мести за что? – уточнила Ева.
– Да за все! За свою смерть от руки Зигфрида, за то, что мы… вы пробудили его от тысячелетнего сна, за украденные сокровища, за упущенные в прошлом возможности. Фафнир пришел объявить войну.
– Кому? – не выдержал доктор. – Нам?
– Нет, людям. Всем людям. Демон считает виноватыми в своих бедах потомков Адама и Евы, Господь подарил тварный мир нам, не появись человек, «серые ангелы» остались бы единственными его повелителями! Дух Разрушения набрал достаточно силы, чтобы начать эту войну и теперь станет убивать куда более жестоко. Он не остановится перед самыми колоссальными жертвами… Сколько осталось идти до Нью-Йорка?
– Почти двое суток, – немедленно отозвался милорд. – Наступило четырнадцатое апреля, корабль должен оказаться в гавани поздно вечером пятнадцатого или утром шестнадцатого. Сейчас поворачивать в сторону Рейкьявика бессмысленно, мы на равном расстоянии от берегов обоих континентов и Исландии! Да и капитана убедить мы не сумеем – Эдвард Смит никогда не поверит в откровенную чушь про драконов и проклятия!
– Убедить? – Ойген взглянул на Евангелину. – Убедить можно кого угодно и в чем угодно, мы с Евой поспособствуем, наведем морок – «волшебству» подвластно многое! Остается понять, как и когда Фафнир нанесет первый удар. Вы заметили, ящер обрел способность воплощаться в любые тела, только что он выбрал облик хримтурса, ледяного великана… Это должно быть неким намеком, символом, знаком – древние боги никогда ничего не делают просто так, все их действия подчинены определенным законам.
– Лед, ледяной великан, холод, мороз… – быстро перечислил доктор. – В древнегерманской мифологии эти понятия всегда ассоциировались со смертью, точно так же, как солнце и тепло с жизнью. Никто не заметил, корабль не сменил курс? Фафнир вполне способен сломать компас, обмануть команду и направить нас к берегам Гренландии, к ледяным полям…
– Нет-нет, чересчур сложно, – сказал лорд Вулси в ответ. – Даже если сломается навигационное оборудование, остаются проверенные методы – любой морской офицер прекрасно ориентируется по звездам и умеет пользоваться секстаном! Судно идет точно на запад, мы бы почувствовали поворот. Да и солнце садилось прямо курсу! Ойген, ты ведь в состоянии следить за перемещениями Фафнира?
– В меньшей степени, чем Евангелина. Мое «волшебство» немного другое, я забираю силу из окружающего мира, а Ева может использовать ее в определенных целях.
– Где сейчас Фафнир? – Джералд развернулся на каблуке и посмотрел на мадемуазель Чорваш. – Что он делает?
– Вернулся в свою резиденцию, – усмехнулась Ева. – В ящик с кладом. Драконы любят поваляться на ложе из своих сокровищ, этот не исключение.
– И вы сумеете распознать, когда он оттуда выберется?
– Пожалуй, да. Я поняла, как он воплощается, как концентрирует силу в одной точке. Если Фафнир вновь обретет материальное тело, я это почувствую.
– Спим по очереди, – решил милорд. – Крайне желательно оставаться вместе в одной каюте, места предостаточно. Впрочем, если вы, мадемуазель, возражаете…
– Ничуть не возражаю, я устроюсь в малой гостиной. Плевать на приличия и условности, обстоятельства обязывают. Очень жаль, что мы отпустили Робера и Тимоти.
– Остается надеяться, что до утра Фафнир не предпримет… э… никаких активных действий, – сказал доктор Шпилер. – Между прочим, половина третьего. Я продержусь еще полтора часа, потом разбужу Ойгена. Думается, завтрашний день станет решающим…
* * *
Получи Робер де Монброн другое воспитание, из него получился бы один из самых выдающихся шпионов своего времени. Наследник мадам Жюстин от природы был награжден редким талантом вызывать доверие людей, он сразу располагал к себе аристократов и богачей, простые рабочие наподобие Ойгена Реннера считали мсье Монброна «деловым и честным хозяином, который не обманет, как другие наниматели», банкирская закалка научила его аккуратности и изощренной хитрости. Но главнейшим даром была удивительная, почти нереальная способность выуживать крупицы истины из самых разрозненных сведений и объединять их в далеко идущие выводы.
Подружившись с шестым помощником Мади, Робер обычно завтракал в его компании – за обширным столом присутствовали еще четырнадцать человек, пассажиры первого класса, двое конструкторов верфи «Харленд энд Вольф», наблюдавших за первым путешествием своего детища, и судовой доктор, но мсье Монброн перебрасывался с ними ничего не значащими доброжелательными фразами и в основном расспрашивал офицера о событиях на корабле, отсеивая малозначительное и накрепко запоминая важное.
– Ничего экстраординарного не случилось, – Робер вальяжно развалился в шезлонге и щурился от утреннего солнца. О событиях минувшей ночи ему из осторожности не рассказали, мало ли какой будет реакция впечатлительного молодого человека? – Вечером корабль пройдет точку поворота на юго-запад, мы минуем эту… Как ее? Да, Ньюфаундлендскую банку и по прямой направимся к Нью-Йорку. С нескольких судов, идущих нашим курсом, пришли сообщения о плавучих льдах, встречено несколько крупных айсбергов, но все они появлялись значительно севернее…
– Что-что?.. – вдруг оживился доктор Шпилер. – Плавучие льды?
– Офицер Мади сказал, что «Титаник» быстро минует опасный район. Кроме того, посмотрите на море… – Монброн эпическим жестом указал на широкое окно каюты. Вокруг корабля лежал спокойный ярко-лазурный океан, яркое солнце поднималось к зениту. – Прекрасная видимость, идеальная погода, хотя обычно в это время года случаются штормы. Ну чего тут опасаться, скажите?
Ключевые слова «плавучие льды» оценили только те концессионеры, которые участвовали во вчерашней встрече с Фафниром. Ассоциация возникла незамедлительно – едва беззаботный Робер ушел на палубу играть в малый крокет, Джералд взял на себя ответственность высказать общие мысли:
– Вам не кажется, что напрашивается прямое сравнение: «ледяной великан», «ледяная гора»? Я видывал крупные айсберги, некоторые из них могут быть размером с наш корабль! Ойген, не на это ли обстоятельство намекал дракон?.. Вот что, давайте-ка сегодня быть крайне внимательными! Когда придет Тимоти, отправим его на шлюпочную палубу, наблюдать за морем. Ева, что с Фафниром?
– Сидит на месте и делает вид, будто его здесь совсем нет.
– Ойген?
– Я извещу, если что-нибудь случится.
– Доктор Шпилер, не откажите в любезности, погуляйте до обеда на носу корабля. В моем багаже есть два цейссовских бинокля, один я отдам вам – следите за горизонтом.
– Джералд, вы полагаете, что экипаж корабля неспособен самостоятельно заметить опасность?
– Капитан и команда об этой опасности не знают, а мы знаем. Господа, мадемуазель, я успокоюсь только когда «Титаник» окажется в гавани Нью-Йорка!
* * *
14 апреля казалось обычнейшим спокойным днем. Поутру одетые в парадную форму капитан, старпом, старший стюард и старший механик провели осмотр судна – такая процедура в соответствии с неистребимыми традициями британского флота проводилась на трансатлантических лайнерах каждое воскресенье и являлась больше символом, чем необходимостью. Потом в ресторане первого класса провели воскресное богослужение по обряду англиканской церкви, а после обеда пассажиры вновь были предоставлены самим себе: хочешь отдыхай, хочешь развлекайся.
Погода стояла великолепная, как и в течение всех минувших дней. Полнейшее безветрие, солнце, волнения на море не наблюдалось. Ход судна почти не ощущался, по палубам можно было гулять с такой же уверенностью, как по Пикадилли. Наблюдения за горизонтом ничего не дали: доктор и Тимоти один раз заметили дым парохода, шедшего встречным курсом, только и всего. Очень заметно похолодало и находиться на палубе без теплого пальто было решительно невозможно.
Тревогу подняла Ева в половине одиннадцатого вечера. Фафнир воспрял от обычной полудремы и…
– Дракон покинул корабль, – быстро сказала Евангелина. – Его здесь нет. Нигде. Минуту назад был, а теперь исчез!
– То есть как? – ошеломленно спросил милорд. – Куда в таком случае он подевался?
– Фафнир где-то неподалеку, – подал голос Ойген. – Давайте выйдем из каюты и оглядимся.
Вечер был великолепен. Над Атлантикой раскинулся черно-синий небесный купол, рассеченный рекой Млечного пути, звезды были невероятно крупными и яркими, их свет не могли затмить даже яркие лампы, горевшие на палубах.
– Он где-то впереди, – нахмурившись, сказала Ева, указав прямо по курсу корабля. – И очень высоко в воздухе. Расстояние порядочное, я его почти не вижу… Десяток-другой километров, не меньше.
– Что же Фафнир там делает? – озадачился Робер. – Пустота, океан… Зачем он подался в открытое море?
– Готовит для нас ловушку? – предположил доктор. – Помните, что дракон учудил на Рейне? Создал водоворот, который утопил полицейские катера!
– Вы представляете, каких размеров должен быть водоворот, способный утянуть на дно «Титаник»? – фыркнул Тимоти. – Сто миль в окружности, двести? Это ящеру не под силу, каким бы могучим он не был!
– Вспомним Сциллу и Харибду, – буркнул Джералд. – Они запросто топили самые большие корабли… Самые большие для своего времени, конечно.
– Тихо! – воскликнула Евангелина. – Не может быть, он воплощается! Камнем упал в воду и начал превращение! Во что-то неживое, ничего похожего на вчерашнего тролля!
– Какого еще тролля? – насторожился Монброн.
– Робер, не мешай!
– Лед! Фафнир создает вокруг себя лед… Очень много льда.
– Айсберг? – первым догадался милорд. – Господи, айсберг прямо по ходу корабля. Мы же налетим на него! Надо предупредить капитана!
– Нет времени предупреждать, – ощерился Тимоти. – Действуем по разработанному плану. Ойген?.. Ох, чтоб тебя, опять!
Перевоплощение Ойгена в Хагена прошло стремительно, за считанные секунды. Обошлось без привычных неприятностей в виде потери сознания и судорог, Хаген научился пользоваться телом с осторожностью.
– Вы готовы если не убить Фафнира, то хотя бы нанести по нему разящий удар? – не теряя времени на лишние объяснения, осведомился бургундец. – С помощью этого корабля? Решайте быстрее!
– «Титаник» непотопляем, – скороговоркой напомнил Тимоти. – В худшем случае получим большую пробоину. Хаген, ты что, предлагаешь таранить айсберг? Ударить по Фафниру всей массой судна?
– Я предвижу, что если корабль повернет, случится большая беда… Кримх… Евангелина, ты сможешь использовать дар убеждения? Я дарую тебе достаточно силы.
– Попробую…
– Не пробуй, делай. Нельзя «пробовать», бросая вызов дракону!
– Так, Джерри, в каком чемодане ты спрятал оружие? – деловито спросил Тимоти. – Я возьму револьвер, пригодится в случае, если Ева не справится. Давайте поторопимся, время очень коротко, это даже я чувствую!
Матрос, дежуривший у левого бокового трапа на мостике, просто потерял сознание – Евангелина нанесла слишком сильный удар и тут же услышала предостережение Хагена: «Будь осторожнее, не расходуй волшебство попусту… Ты должна подчинить людей себе, а не усыпить».
– Сюда нельзя! Господа, выйдите пожалуйста! – воскликнул второй помощник Мэрдок, увидев, как в рубку ввалились сразу шесть человек. Одеты, как джентльмены. – В противном случае…
Что сделал бы мистер Мэрдок в противном случае осталось неизвестным. Сознание второго помощника на мгновение помутилось, он судорожно вдохнул и неожиданно для себя проговорил:
– Какие будут распоряжения, милорд?
Высокий каштанововолосый пассажир из каюты первого класса стал теперь главным – главнее капитана Эдварда Смита, директора компании, и вообще всех-всех… То же чувство объяло всех находившихся на мостике: двух офицеров, рулевого и старшего матроса.
В этот самый момент донесся звук колокола из «вороньего гнезда» и зажужжал зуммер телефона. Приятель Робера, мистер Мади немедленно поднес трубку к уху.
– Лед прямо по носу!
– Спасибо, – ответил Мади, повернулся к вахтенному офицеру и повторил услышанное: – Лед прямо по носу, сэр!
– Стоп машина, полный назад, держать курс, – скороговоркой подсказал Джералд. Это был единственный разумный выход, ударить форштевнем по айсбергу и сразу отойти назад. Инерция у судна колоссальна, а приказ мостика будет выполнен механиками не раньше, чем несколько минут спустя…
Ева нанесла новый удар, Мэрдок бросился к судовому телеграфу, поставил ручку на «Стоп!» и одновременно передал в машинное отделение «Полный назад».
– Да закрывайте же водонепроницаемые двери, черт побери!..
* * *
– Он не умер, Фафнира не убить таким способом, – качал головой Хаген. – Дракон по-прежнему где-то здесь. А клад теперь – на дне…
– Неудивительно, – вздохнул Тимоти. – Отшибли кораблю всю носовую оконечность вместе с грузовым отсеком. Знаете, я даже рад тому, что мы избавились от этого проклятого золота! Жалко, конечно, но что поделаешь?
– Спать очень хочется, – зевнул Робер и бросил взгляд на Евангелину, посапывающую на диване. Доктор заботливо укрыл Еву шерстяным пледом. – Может, все-таки не будем здесь оставаться?
Давно рассвело, борт о борт с «Титаником» стояли «Олимпик» и «Карпатия», большинство пассажиров уже перебрались на подоспевшие на помощь корабли. Самый большой лайнер мира и гордость компании «Уайт Стар» сильно накренился на нос, однако оставался на плаву. По распоряжению капитана Смита на борту должна была остаться только аварийная команда из семидесяти матросов, которые будут обеспечивать жизнеспособность корабля во время буксировки в канадский Галифакс, где имелся подходящий ремонтный док. Были опасения, что до Нью-Йорка «Титаник» не дойдет, особенно если начнет штормить – далековато, а через трещины корпуса в четвертый и пятый водонепроницаемые отсеки поступает вода, хотя мощные насосы пока справляются.
Большинством четыре голоса против двух концессионеры решили закончить плавание через океан именно на «Титанике», получив разрешение капитана – Ева поспособствовала. Возражали Монброн и Тимоти, желавший поскорее вернуться домой, но бросать товарищей посчитали делом бесчестным. Кроме того, нельзя бросать начатое дело – теперь вся компания чувствовала некоторую ответственность на это судно.
В затянувшихся поутру облаками мутно-серых небесах мерцала одна-единственная звездочка – незаметный простому взгляду крошечный огонек нырял в тучи, вырисовывал сложные фигуры и рассыпал искорки. Хаген был прав: древний монстр никуда не исчез, он оставался неподалеку. Фафнир снова выжидал.
– …Мы ввязались в невероятно скверную историю, – вздохнул милорд. – Чем она кончится, я и представить боюсь.
– Для начала высадимся в Галифаксе и осмотримся, – беззаботно сказал Тимоти. – А там видно будет!
PS: «Титаник» (RMS Titanic) после первого неудачного плавания был отремонтирован в сухом доке Галифакса и затем прошел реконструкцию на верфи «Харленд и Вольф» в Белфасте. В годы Первой мировой войны использовался в качестве войскового транспорта и госпитального судна. Продолжал трансатлантические пассажирские рейсы вплоть до 1939 года.
17 октября 1939 «Титаник» был потоплен (попадание восьми торпед ниже ватерлинии) неподалеку от побережья Гебридских островов подводной лодкой германских Кригсмарине U-29 под командованием капитан-лейтенанта Отто Шухарта. Погибло 24 члена экипажа.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Ниже приведена выдержка из «Чудеснейшей истории о роговом Зигфриде» – средневекового «рыцарского романа» неизвестного автора. Первое печатное издание – 1657 год. Данное сочинение вполне можно отнести к жанру fantasy, поскольку оно обладает всеми его признаками – безукоризненным героем, волшебством и мифическими существами, однако «Чудеснейшая история» бесконечно далека от исходной «Саги о Сигурде»: героическая северная сага со временем превратилась в куртуазный роман.
Любопытно, что в нынешней Германии недалеко от Бонна, на берегу Рейна, существует поселок Konigswinter, где показывают «ту самую гору» и «ту самую пещеру», где Зигфрид Нидерландский убил страшного дракона Фафнира, охранявшего свои сокровища. В ближайшей округе можно встретить множество «драконьих» топонимов: Drachenfels, Drachenburg и т. д. На вершине холма, высотой 321 метр, можно увидеть сравнительно небольшую пещерку, в которой давным-давно обитал огнедышащий змей.
«Чудеснейшая история о роговом Зигфриде»
Зигфрид сел с девицей за стол, чтобы утолить свой голод и жажду, как вдруг является дракон и с ним еще семь змеенышей.
…Когда подали еду – какую уж могли приготовить в спешке, – Зигфрид сел с красавицей за стол, чтобы подкрепиться и вновь обрести свою прежнюю силу. Но не успел он сделать и глотка, как вдруг, откуда ни возьмись, из-за гор появился в воздухе ужасный дракон, а с ним семь змеенышей, и горы от этого содрогнулись, словно бы готовы были рухнуть, так что немудрено было бы и помереть со страху. Красавица страшно испугалась, так что пот выступил у нее на лице, а все карлики, прислуживавшие за столом, разбежались. Зигфрид же взял край своей шелковой одежды и вместо носового платка вытер им заботливо девице пот с лица и молвил: «Не отчаивайтесь, моя красавица, Господь нам поможет». – «Ах, дорогой мой господин, – воскликнула девица, – если бы даже вам помогал весь свет, все равно теперь нам пришел конец». – «Господь не допустит этого, моя дорогая, – молвил рыцарь, – это речь женщины, рыцарь же скажет по-иному; пока с вами Господь Бог и я, ничто не грозит вам, кто посмеет отнять у вас жизнь, которую дал вам Господь?».
Пока влюбленные беседовали подобным образом, дракон подлетел совсем близко, извергая перед собой пламя на расстояние трех копий, так что гора раскалилась, словно горела огнем. Дракон меж тем ударился о гору с такой силой, что она треснула и содрогнулась, как если бы собиралась рухнуть. Зигфрид с красавицей, находившиеся под горой, страшно перепугались, думая, что скала обрушится и завалит их (ибо они укрылись от великого жара внизу в пещере, чтобы выждать, пока пламя, которое дракон принес с собой, без сомнения, из преисподней, немного не остынет и не угаснет).
Этот дракон некогда был прекрасным юношей и за любовные дела был проклят одной женщиной, так что при нем безотлучно находился сам дьявол во плоти, коему он должен был служить телом и душой. Но он сохранил человеческий разум и обладал дьявольской силой, поэтому он и похитил красавицу, которую собирался по прошествии пяти лет, когда вновь обретет человеческое обличье, взять в жены. Хотя красавица и жила надеждой, что он по прошествии пяти лет вновь примет человеческое обличье, все же она испытывала перед ним такой ужас, как перед самим дьяволом, и легко можно вообразить, что она никогда и вовеки веков его бы не полюбила.
Дракон же разъярился сверх всякой меры из-за того, что у него хотят похитить его красавицу, которую он кормил и поил вот уже более четырех лет, а зимой согревал своим жаром, защищая от холода, который на Драконовой горе был лютым и нестерпимым. Ибо зимой он ложился поодаль пещеры и удерживал ветер, мороз и холод, чтобы девице не приключилось от этого неудобства (кроме тех случаев, когда он отправлялся на поиски пищи). К тому же он собирался вскоре взять ее в жены, поэтому он чуть было не лопнул с досады.
Как Зигфрид сражался на горе с драконом
Зигфрид не мог долее усидеть в пещере; вооружился как только мог, взял свой добрый меч, на который ему указал великан на Драконовой горе, когда замыслил обманным образом убить его, и отправился с ним на Драконову гору. Едва завидев Зигфрида, дракон набросился на него с такой страшной силой, что и поверить невозможно. Разгорелся такой бой, что гора затряслась, словно готова была рухнуть. Зигфрид мужественно защищался, как только мог, но ничего не в силах был поделать – дракон своими чудовищными когтями вырвал у витязя щит. К тому же он источал вокруг себя такой жар, что скала стала похожа на кузню, и у Зигфрида пот струился градом по всему телу. Когда эти двое затеяли между собой такой жестокий турнир, карлики были вынуждены бежать из горы в лес. Ибо они опасались, что скала рухнет и раздавит их всех. А внутри горы находилось двое сыновей Эгварда, то были братья Эгвальда, которые стерегли там клад своего отца. Когда пришлось им спасаться бегством, они укрыли клад в пещере у каменной стены, под самой Драконовой горой, каковой клад впоследствии нашел Зигфрид, но, впрочем, это не пошло ему на пользу, как вы со временем услышите. Карлик Эгвальд не знал, что другие карлики бежали, а также ничего не знал о кладе, который они укрыли. Ибо он спрятался, чтобы посмотреть, чем кончится страшный бой, дабы в случае нужды послужить Зигфриду своим искусством. Ведь если бы Зигфрид потерпел поражение, пришел бы конец и карликам – дракон ведь знал, что карликам известна дорога в его Драконову гору.
Когда Зигфрид оказался не в силах более выносить нестерпимый жар, источаемый драконом, ибо роговая оболочка на его теле совсем размякла, он бежал вниз к красавице, в глубь горы, чтобы рог вновь затвердел и великий жар на горе немного поостыл. Вот тут-то он и нашел несметный клад, укрытый карликами. Он же подумал, что это дракон укрыл свой клад, чтобы забрать его, когда вновь станет человеком, или же что это клад великана, которого он убил. Но что клад принадлежит карлику Эгвальду – этого он не знал.
Тут красавица сказала Зигфриду: от карлика Эгвальда она услыхала, что дракон привел с собой еще шестьдесят маленьких драконов, поэтому ей теперь пришел конец. Зигфрид же подумал «Я должен все же попытать счастья, кто знает? Когда опасность подступает, тут Божья милость помогает. А если я не смогу выдержать жар, я вновь укроюсь в пещере, пока мой рог опять не затвердеет, тогда я снова вступлю в бой – и так, пока хватит сил и пока буду жив». «Если уж нам обоим суждено погибнуть, – сказал красавице Зигфрид, – ну что ж, пусть будет так, но сначала я дам бой, как подобает рыцарю. А вас пусть сохранит Господь и молитесь за меня усердно, дабы он ниспослал мне силы и упорства противостоять жестокому дракону». С этими словами он упал на колени и произнес следующую молитву:
Господь мой, в страшном том бою Яви мне благостынь свою. Небесной силой осенен Я буду жив, а мертв – дракон…Закончив эту молитву, он уверенно и бесстрашно взошел на Драконову гору, чтобы еще раз попытать счастья. Едва завидев дракона со всеми его змеенышами, он схватил обеими руками меч и с такой яростью обрушился изо всех сил на чудовище, словно хотел разрубить его пополам, а молодые драконы во время схватки все разбежались и умчались туда, откуда явились. Но старый дракон остался и продолжал извергать из своей треклятой пасти на Зигфрида синее и красное пламя с такой силой, что несколько раз чуть не повалил витязя на землю. Сверх того, лукавый дракон весьма ловко пользовался своим хвостом, опутывая рыцаря его петлями так, чтобы сбросить его с горы. Но Зигфрид, поручивший себя Господней воле, был увертлив и проворен, подпрыгивая вверх, он ускользал из петли и старался всеми силами отрубить змию хвост; для этого, собрав все свои силы, он схватил меч и нанес дракону такой меткий удар по хвосту, что отсек его начисто, как если бы его и вовсе не бывало. Как увидел дракон, что нет у него хвоста, разъярился на рыцаря и решил сжечь его своим пламенем; он извергнул на него столько жару, как если бы на горе разложили целый костер из углей, так что и у дракона и у Зигфрида совсем размякла роговая оболочка. Зигфрид же, увидев, что его добрый меч вонзился дракону в самое тело, воспрянул духом, обрел новые силы и нанес такой жестокий и меткий удар, что разрубил дракона на две части, и одна половина полетела вниз с горы и разбилась на тысячу кусков. Тогда Зигфрид сбросил в пропасть и вторую, так что она разлетелась на кусочки…
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Как мы представляем себе традиционный роман в жанре fantasy? Лучше всего об этом написал уважаемый мною писатель Анджей Сапковский: «В книге описываются два королевства (страны, империи) – одна, это Страна Добра, а другая совсем наоборот. Имеется Добрый Король, лишенный трона и наследства и пытающийся их восстановить, против чего выступают Силы Зла и Хаоса. Доброго Короля поддерживает Хорошая Магия и Добрый Волшебник, равно как и собравшаяся вокруг справедливого повелителя Храбрая Дружина Молодцев. Для полной победы над Силами Тьмы все же необходим Чудесный Артефакт, волшебный предмет небывалой силы. Предмет этот во власти Добра и Порядка имеет свойства интеграции и мира, в руках же Сил Зла – становится деструктивным элементом. Следовательно, Магический Артефакт надо найти и овладеть им, пока тот не попал в лапы Заклятого Врага…»[63]
Далее пан Анджей уверяет читателя в том, что корни жанра следует искать в кельтской мифологии – всем известно, что первое настоящее fantasy сочиняли именно кельты за тысячу с лишним лет до появления на прилавках «Властелина колец». Чтобы убедиться в этом, достаточно снять с полки сборник фантастических ирландских саг – цикл о Кухулине, «Приключения Кормака в Обетованной стране», «Плавание Майль-Дуйна» и прочие волшебные истории обладают всеми признаками fantasy. Артурианская легенда, ирландские саги и поверья, бретонский или же валлийский Мабиногион, героические саги скандинавов – вот архетипы и прообразы ВСЕХ произведений данного жанра. Опирайся на седую древность и ты будешь обречен на успех.
Возможно, на ранних этапах развития fantasy все так и было: начиная с классического «Властелина колец» и заканчивая первыми робкими шагами российских авторов в начале 90-х годов, когда социалистический реализм благополучно скончался, а публика зачитывалась переводными историями про эльфов, магов и драконов – как сейчас помню очереди за томами «Dragon Lance» и ажиотаж вокруг книги Н. Перумова «Кольцо Тьмы», несправедливо считающейся первым отечественным романом fantasy: «Хелот из Лангедока» Елены Хаецкой был написан значительно раньше. Затем появился известный «Волкодав», породивший странный поджанр «славянское fantasy», – непременный «славянин с кладенцом» охотился на нашу родную нечисть, причем крайне неудачно и без огонька. Подражательные книги со «славянским» колоритом (чуть не написал – с косоворотками-балалайками-матрешками-самоварами и прочими атрибутами «чисто русских» лотков с товарами для лохов-иностранцев) царили на рынке в середине девяностых годов, но быстро исчезли. Теперь мало кто вспомнит такие опусы, как «Владигор».
Затем последовал качественный скачок. С началом XXI века начала исчезать подражательность, появились молодые авторы без конъюнктурных комплексов постперестроечных времен и, как следствие, развитие жанра продолжилось. Достаточно вспомнить главное отечественное достижение, «городское fantasy» – в качестве примеров можно привести «Дозоры» С. Лукьяненко или весьма достойный цикл «Тайный Город» В. Панова. Не столь давно писательница Елена Хаецкая сформировала понятие «христианского fantasy» – «чудесной» составляющей сюжета может быть любая святоотеческая история, изложенная опоэтизированно, с приключениями, переживаниями, диалогами – в общем, художественно. Граница между fantasy и мистикой начала размываться.
…Как-то я поспорил с директором некоего издательства о первоосновах жанра. Точка зрения господина директора была озвучена так: не надо выпендриваться, среднестатистический читатель привык к классике – непременно нужна фантастическая страна наподобие Средиземья, крутой герой, лихая любовная история, побольше войн-битв-сражений. Колоссальные тиражи гарантированы. Словом, «не будем фигурять», как выражался маршал авиации Рычагов.
Попутно добавлю, что руководитель другого издательства высказался еще более конкретно: автор должен быть глупее того самого «среднестатистического» читателя. Почему? Да очень просто! Заумь потребителю не нужна, ему требуется легкое развлечение – пускай книга написана кошмарным языком, пускай отсутствуют сюжет и самая минимальная логика, зато в наличии имеются упомянутые сверхкрутой герой, любовь (можно и нужно добавить секса) и бесконечная стрельба (война). Ну а почему автор должен быть глупее? Да потому, что умных не любят, читателю надо чувствовать свое превосходство над кретином-писателем.
Что характерно, эти постулаты были подкреплены вполне весомыми доводами – издатель прежде всего бизнесмен, он ориентируется на тиражи, продаваемость и прибыли. В качестве примера мне привели некоего (имя не назову, еще в суд подаст!) автора, чей цикл fantasy мне пришлось редактировать несколько лет назад. Сказать, что это была адская работа, значит, не сказать ничего – фактически художественному редактору приходилось переводить с русского на русский язык ВЕСЬ роман. Говоря проще, переписывать. Одно утешение, это было невероятно смешно, а некоторые особо выдающиеся перлы вошли в золотой фонд моей коллекции идиотизмов. Фразы «…чуть подумав, северянин двинулся на юго-запад. Именно это направление указывали носки его ног» или «…только сейчас воин заметил странные фигуры возле дальней стены. Они хрипели и что-то таскали по полу. Появление воинов отвлекло тварей от столь важного занятия» – это никакая не шутка, автор просто не задумывался над смыслом написанного и о понятии «саморедактура» не имел ни малейшего представления.
И что же? Теперь выдающиеся произведения этого светила русской литературы не редактируют ВООБЩЕ, тексты выходят в «авторской редакции». На сегодняшний день издано больше дюжины его романов в жанре «научной фантастики», которые нормальный человек без слез читать не в состоянии. Однако тиражи приличные, на Интернет-форумах эту феерическую муть (стрельба-секс-стрельба) увлеченно обсуждают, а критики разводят руками: писатель занял свою нишу, аудитория сформирована, подростки 12–15 лет в восторге.
Мы в этом возрасте читали Стругацких и Азимова, кстати.
Я, собственно, к чему. Прекрасно понимая необходимость коммерческого успеха, заниматься ерундой и штамповкой ради тиражей я не желаю. Напомню, что Стивен Кинг, самый издаваемый и высокооплачиваемый писатель планеты, никогда ранее не был обвинен в халтуре, хотя многие другие, достигнув пика популярности, резко снижают планку – на писателя начинает работать его имя, все равно публика книжку купит и прочтет, вне зависимости от качества.
Давайте, во-первых, вспомним о том, что в жанре fantasy еще очень много неисследованных областей, а летописные эльфы изрядно поднадоели – да сколько ж можно песен под звездами? Кому будет интересна очередная история о Светлых Силах, борющихся с Повелителем Тьмы? Во-вторых, создание собственного, хорошо продуманного и относительно непротиворечивого мира fantasy, авторской «субвселенной», требует длительного времени – миров с двумя деревнями, рекой и одиноким замком Черного Властелина описано предостаточно, но разве они жизнеспособны? Прочитаешь, поморщишься и забудешь… В-третьих, кто сказал, что в мире реальном нет места чудесному и таинственному? Зачем выдумывать очередной Never-Never Land, каких сотни и тысячи? Почему обязательно нужно идти протоптанной тропкой?
Примерно такими соображениями я руководствовался, начиная роман «След Фафнира», который превращается в небольшой цикл о событиях начала ХХ века – мне нравится эпоха колониальной романтики Редьярда Киплинга и приключений в стиле Жюля Верна, эпоха невероятного технологического и научного скачка, эпоха, когда цивилизованный мир еще не раскрыл большинство загадок нашей планеты. Современная fantasy не подразумевает обязательных рыцарей, колдунов и заточенных в башни прекрасных принцесс, для передвижения можно пользоваться не конем, а дирижаблем, а «страшный враг» не обязательно предстает в виде кровожадного злодея-мага, желающего поработить весь мир и обычно превращающегося в ядовитую рептилию…
Первые главы «Следа Фафнира» были написаны аж в 2001 году, но очень долго роман оставался невостребованным благодаря инерции девяностых годов – шли споры, мистика это или fantasy, примет ли читатель описываемую эпоху и так далее. Закончить роман удалось только в 2007-м и я могу точно сказать, что приключения компании кладоискателей на этом не закончились: впереди Первая мировая война, да и некоторые загадки они пока не успели разрешить…
Кроме того, я ориентировался на смешение жанров – здесь есть элементы детектива, альтернативной истории и эзотерики. Между прочим, недавно прогремевший по всему миру «Код да Винчи» Дэна Брауна был напечатан ровнехонько через пять лет после того, как таинственный Сионский Приорат начал действовать в «Фафнире» – оказывается, любимой книгой мистера Брауна тоже оказалась «Святая кровь и Святой Грааль» авторства Р. Лея, Г. Линкольна и М. Бейджента, самый любопытный розыгрыш второй половины ХХ века. Хотя, не могу этого не отметить, написать про кота да Винчи можно было и поинтереснее…
Итак, я предлагаю читателю вернуться почти на столетие назад и взглянуть своими глазами на события, предварявшие крупнейшие мировые кризисы. Надеюсь, скучно вам не будет. Даже невзирая на прискорбный факт отсутствия в романе эльфов.
Мировой кризис
…Среди степей в шелковом шатре поместили труп его, и это представляло поразительное и торжественное зрелище. Отборнейшие всадники всего гуннского племени объезжали кругом, наподобие цирковых ристаний, то место, где был он положен; при этом они в погребальных песнопениях так поминали его подвиги: «Великий король гуннов Аттила, рожденный от отца своего Мундзука, господин сильнейших племен! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира… скончался не от вражеской раны, не от коварств своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает ее подлежащей отмщению?
Иордан, 455 год н. э.Всё Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен.
2 Тим. 3, 16-17Автор искренне благодарит за неоценимую помощь в работе над текстом и своевременные подсказки С. Казакова (СПб) и И. Кричевского (Рамат-Ган).
Предварение
Великобритания, Лондон,
3 марта 1914 года
Ровно в одиннадцать часов утра элегантно одетый джентльмен вышел из парадного подъезда дома номер 19 по Беркли-Мэншнс и прогулочным шагом направился вниз по улице. Время ланча он провел в «Адмиральском клубе» на Бонд-стрит, откуда совершил два телефонных звонка – молодого человека интересовали новые поступления в антикварные магазины ван Гааса и компании «Эпшоу и Малверн». Получив от последнего абонента положительный ответ, джентльмен спустился из курительной в холл, дал знак швейцару и тот немедля свистнул кэб, быстро доставивший пассажира на Челси-сквер.
– Подождите меня, – сказал он вознице, одновременно вручая монету в пять шиллингов. – Я задержусь примерно на полчаса.
– Как вам будет угодно, сэр…
Темно-вишневая с золотом вывеска над магазином гласила: «Торговля древностями, год основания 1754», что ясно давало понять любому покупателю – это старинная и успешная фирма, подделками, как в сомнительных заведениях Ист-Энда, здесь не торгуют. Обычные клиенты – состоятельные европейские коллекционеры или нувориши из Нового Света, желающие украсить свой дом уникумами с развалин Гизы, Персеполиса или Тиринфа. Случайные люди сюда не заходили.
Звякнул колокольчик над входной дверью. В помещении пахло благовониями и сухим пергаментом, освещение приглушенное – жалюзи на окнах опущены, горят электрические лампы в тканых абажурах, стилизованных под индийские светильники.
Других посетителей не замечалось. Джентльмен оставил трость и шляпу на особой стойке у входа, уверенно прошел направо, вдоль шкафов с древними папирусами и статуэтками. Управляющий поднялся из-за стола навстречу.
– Добрый день, милорд, – поприветствовал ожидаемого гостя высокий и худощавый мистер Эпшоу. – Рад снова видеть вас.
Его внешность мало соответствовала распространенным представлениям о владельцах антикварных лавок, никаких седых волос или очков в круглой оправе. Наоборот, Эпшоу был подтянут, загорел, сравнительно молод – не старше сорока лет, – и больше напоминал не потомственного коммерсанта, а недавно приехавшего из африканских колоний отставного офицера. Одновременно с этим в среде лондонских ценителей старины его полагали одним из крупнейших специалистов.
– Огастус, замените меня, – Эпшоу повернулся к помощнику. – Лорд Вулси, пожалуйста, следуйте за мной.
Они прошли в глубину дома, поднялись по скрипучей деревянной лестнице в бельэтаж, где хранились наиболее ценные экспонаты и редчайшие книги – богатых покупателей всегда обслуживали отдельно, да и незачем выставлять на витрину древнеегипетское золото или сохранившиеся в единственном экземпляре средневековые рукописи.
Лорд Вулси отлично знал, что в скрытых за деревянными панелями сейфах заперты сокровища ценой в сотни тысяч, если не миллионы фунтов – собранию компании «Эпшоу и Малверн» мог позавидовать и Британский музей, «особые» раритеты уходили только постоянным и проверенным клиентам или по их письменным рекомендациям. Для толстосумов из-за океана предлагались товары, выставленные на всеобщее обозрение, – разумеется, они тоже стоили немалых денег, но абсолютно уникальными не являлись.
– Присаживайтесь, сэр Джералд, – управляющий указал на кресло возле обширного стола. – Могу я предложить вам шерри?
Обычный ритуал, насквозь знакомый лорду Вулси: нельзя сразу говорить о деле, это нарушение этикета. Несколько обязательных слов о погоде, политике, короле Георге и новостях из жизни высшего общества – помолвки, свадьбы, пикантные слухи; светский сезон в разгаре. И лишь затем начинается священнодействие.
Мистер Эпшоу надел белые перчатки, открыл крупповский сейф с хитрым номерным замком, достал большой сандаловый ларец и утвердил его на столе перед Джералдом. Откинул крышку, снял покров китайского шелка.
– Доставили на этой неделе из Константинополя. Старая библиотека султана, к сожалению, расхищается, а там хранятся древнейшие фолианты! Наши агенты скупают всё поступающее на черный рынок – я с ужасом думаю о том, что случится с рукописями, попади они к людям незнающим! Даже при идеальных условиях хранения пергаменты поражает грибок, они ссыхаются, ветшают… Что говорить о необразованных содержателях константинопольских лавчонок, которые обращаются с книгами самым варварским способом, не подозревая, какие сокровища оказались в их руках!
Лорд Вулси согласно кивнул – в этом вопросе он полностью поддерживал господина Эпшоу, ни на минуту не задумываясь о том, что управляющий магазина предлагает к продаже краденые фолианты. В дряхлеющей Османской империи о понятиях «культура» или «сохранение древнего наследия» имеют весьма расплывчатое представление, других забот выше головы – турки теряют провинции одну за другой, государство разваливается на глазах, экономика трещит по швам. О какой культуре может идти речь в такой обстановке? В библиотеке поместья книгам обеспечат прекрасный уход, с них сделают фотокопии, появится гарантия, что великие произведения седой старины не погибнут!
– В основном Византия и Италия, пятый-седьмой века по Рождеству, – Эпшоу аккуратно вынимал из ларца переплетенные в кожу и дерево хроники. – Состояние некоторых рукописей далеко от идеала, но есть и прекрасно сохранившиеся – это не позднейшие списки, мы вызывали эксперта, Джейкоба Мэлтрэверса, профессора в Итоне. Он подтвердил аутентичность манускриптов.
– Великолепно, – отозвался Джералд. – Слово господина Мэлтрэверса имеет солидный вес, я доверяю его заключению.
– Всего шесть экземпляров, – продолжал мистер Эпшоу, раскрывая перед лордом фолию в растрескавшейся кедровой обложке с накладками темного серебра. – Древнейший датируется приблизительно четырехсотым годом, это сборник из нескольких произведений. Глава из «Истории римского народа» Марка Терренция Варрона, ранее считалась навсегда утерянной. Добавочно евангелие от Матфея, переписанное скрипторами диоцезии Гиппонской, предположительно – с собственноручными пометками святого Августина, это еще предстоит доказать. Последней в подшивке идет копия с Иосифа Флавия, «De bello Judaico».[64] Существенную историческую ценность представляет только Варрон.
– Несомненно, это открытие, – согласился лорд Вулси. – Далее?
– «О лучеиспускании звезд» Аль-Кинди, на арабском языке, – перечислял Эпшоу. – «История императора Иракла», сочинения епископа Сибеоса, вторая половина седьмого века. «Житие святого Колумбана и его учеников» Ионы из Боббио, авторство установлено с полной достоверностью. Любопытная итальянская рукопись, неизвестные прежде стихотворения Венанция Фортуната на латыни. И наконец – истинная жемчужина, настоящий шедевр! Аноним, «Дополнения к истории царствования Юстиниана, авторства Агафия Миренейского». Изумительный образец!
Джералд с интересом подался вперед, но управляющий остановил чересчур увлекшегося покупателя. Вначале следует надеть перчатки тончайшей шерсти и лишь затем прикасаться к бесценному труду – от неожиданности лорд забыл про обязательные правила.
Сохранность потрясающая! Такое впечатление, что книгу не открывали со времен написания, пергамент по краям не растрепан, страницы не пересохли, краски лишь самую малость поблекли.
– Вероятно, данный экземпляр был создан специально для кого-то из наиболее высокопоставленных придворных или личного собрания книг византийского базилевса, – сообщил мистер Эпшоу. – Столь роскошный подарок мог позволить себе лишь весьма богатый и влиятельный человек. Судя по исполнению, сочинение на греческом переписывали с оригинала монахи, кроме того перед нами второй том, ему предшествовала оригинальная «История Юстиниана» от Агафия – взгляните на титульную надпись.
Спорить с профессионалом лорд Вулси не собирался, да и сам бегло читал по-гречески. Перелистал страницы, нашел обычное для подобных рукописей пространное нравоучительное заключение, из последних строчек которого можно было понять, что следующий том продолжит жизнеописание и хронику кесаря Юстиниана Великого. Следовательно, господин Эпшоу безупречно прав: книги были заказаны в одном из монастырей Константинополя для дворцовой библиотеки, на создание этого произведения искусства ушло много месяцев труда копиистов, рисовальщиков и рубрикаторов.
– Почему именно аноним? – вслух произнес лорд Вулси. – Выходит, авторство текста утеряно? Исходная рукопись датируется более ранними временами?
– Я просматривал сочинение, эта летопись скорее предваряет историю царствования Флавия Петра Савватия Юстиниана Первого, – Эпшоу назвал древнего базилевса полным именем. – Экскурс в историю великих предков, так сказать, хотя происхождение династии самое сиволапое: они из иллирийских крестьян, двоюродный дед Юстиниана после смерти императора Анастасия Флавия получил власть по чистой случайности – благодаря протекции влиятельнейшего евнуха Амантия. По закону скопцы не имели права на венец, но фактически Амантий был кем-то наподобие премьер-министра, ему требовался послушный человек на троне… Первый Юстин и читать-то не умел.
– Я знаю, – ответил Джералд. – История всегда была одним из самых любимых моих предметов. Не будем отвлекаться, вернемся к книге.
– Слушаю, сэр. Итак, перед вами достаточно подробное описание событий в Восточной Римской империи, начиная от первого константинопольского кесаря Аркадия, и заканчивая начальными годами правления Юстиниана. Обзор за полтора столетия. Скорее всего – компиляция из нескольких хронистов, стилистика время от времени разительно меняется. Поэтому, чтобы не указывать различных авторов, часть из которых могли оказаться в немилости, монахи-скрипторы приписали сочинение анониму. Так делалось неоднократно. После беглого изучения текста я сделал вывод, что он не имеет большой исторической важности…
– То есть как? – изумился Джералд.
– Вы не поняли, милорд. О предках Юстиниана, войнах с Аттилой или лангобардами можно куда более подробно прочесть у многих других писателей того времени: Прокопия Кесарийского, Павла Диакона, Симокатты и прочих. Имя им легион, летописи и хроники многократно издавались начиная с восемнадцатого века. Но художественная ценность книги неоспорима. Десятки иллюстраций и портретов, карты Византии, тончайшие миниатюры! Да вот, взгляните…
Картина на полный разворот, если верить витиеватой подписи, изображала восшествие на престол императора Зинона Исаврийца в 474 году. Неоспоримо, рисунок относился к классике ранневизантийского искусства, он напоминал драгоценный оклад, реликварий, перенесенный щедрой рукой рисовальщика на пергамент, – золотая краска, киноварь, все оттенки гиацинтового и пурпурного, фигуры изображены с неимоверной тщательностью и мельчайшими деталями, пряжки на лориках окружавших кесаря придворных были размером чуть больше макового зернышка, но остроглазый человек мог заметить на них чеканку…
– Потрясающе, просто невероятно, – ахал Джералд, открывая новые изображения. – А это что такое? Какой-то обряд?
– Странно, комментарий не на греческом или латыни, а на готском, – пожал плечами мистер Эпшоу. – Смерть Аттилы, гунны хоронят своего вождя в Скифии… Еще одно доказательство того, что мы видим компиляцию: перерисовано из другой летописи, скорее всего итальянской, созданной образованным варваром. Это не византийская стилистика, узор близок к кельтскому или древнегерманскому, хорошо заметно упрощение.
– Минуточку… Позвольте взглянуть подробнее, – Джералд замер, осторожно подвинул книгу к себе и сдавленным голосом попросил: – У вас найдется лупа?
– Разумеется, – Эпшоу выдвинул ящик стола и передал лорду увеличительное стекло в медной оправе и с костяной ручкой. – Нашли что-нибудь интересное?
– Пока не знаю, – прошептал лорд Вулси, внимательнейшим образом рассматривая фигуру свирепого повелителя гуннов.
Обозначенный скупыми штрихами курган, силуэты находящихся вокруг погребальной колесницы людей нарочно схематичны, внимание зрителя должно быть сосредоточено на умершем Аттиле, главном герое рисунка – он был значительно крупнее остальных, облачен в пластинчатый доспех, на груди лежал клинок, в ногах щит. Вроде бы ничего особенного, рядом с другими, куда более красивыми и пышными иллюстрациями эпизод с Аттилой выглядел бледненько.
– Я беру всё, – Джералд отложил лупу. Невольно покосился на удивительный рисунок, что не ускользнуло от внимания мистера Эпшоу. Управляющий отлично разбирался в психологии покупателей, опыт был огромный. Совладелец одного из лучших лондонских магазинов антиквариата незамедлительно понял, что лорд Вулси очень возбужден, пускай и старается скрыть неожиданно вспыхнувший горячий интерес. – Ваша цена?
На счастье Джералда собеседник был не только тонким знатоком человеческих реакций, но и честным коммерсантом – престиж фирмы превыше всего, сиюминутная выгода не оправдает возможной потери постоянного и щедрого клиента. Посему Эпшоу подавил мимолетное искушение и ответил честно:
– Аукционная цена всех книг составляет приблизительно сорок семь—пятьдесят тысяч фунтов. На этой сумме и остановимся. Ваша обычная скидка – двенадцать процентов, милорд. Итого сорок четыре тысячи.
– Чек на пятьдесят, – проявил благородство Джералд, обмакнув перо в чернильницу. Вывел подпись, промакнул чернила малахитовым пресс-папье с начищенной бронзовой рукоятью. – Дополнительные шесть тысяч – ваше личное вознаграждение.
– Благодарю, – скупо кивнул мистер Эпшоу и упрятал сложенный вдвое чек во внутренний карман сюртука.
Все получилось именно так, как и предполагалось изначально: лорд Вулси всегда оставлял управляющему, добывавшему лично для него исключительные раритеты, щедрые чаевые. Неслыханно щедрые: шесть тысяч фунтов стерлингов – колоссальные деньги, маленькое состояние, годовой доход крупного дворянского поместья! Впрочем, семья Джералда правомерно считалась одной из самых богатых в Британии и колониях, лорд ни в чем не нуждался и мог позволить себе платить за услуги столько, сколько считал нужным.
– Я отправлю книги с посыльным, – сказал мистер Эпшоу. – Адрес обычный, Беркли-Мэншнс, девятнадцать?
– Византийскую хронику я возьму с собой, – отказался Джералд. – Остальное следует доставить в мое поместье. Графство Йоркшир, Слоу-Деверил холл, на имя библиотекаря – мистера Обри Твислтауна.
– Как будет угодно, сэр.
– Я очень вам признателен, господин Эпшоу. Это действительно весьма ценные трактаты.
– Жаль, что таковых становится все меньше и меньше, – вздохнул управляющий. – За последние годы рынок антикварных книг стал значительно беднее, у солидных фирм появился конкурент, о котором мало что известно – какая-то европейская компания, вроде бы из Франции. Очень закрытая. Они скупают всё, тратят безумные средства, но коллекционерам рукописи не перепродают – подозреваю, что мы имеем дело с чересчур увлекающимся богачом, обладающим широкими возможностями…
– Уверены? – Джералд бросил острый взгляд на мистера Эпшоу. – Нет, милейший, думаю это вовсе не полоумный миллионер-библиофил.
– Тогда кто же?
– Могу посоветовать вам одно: опасайтесь этих людей. И доверяйте только проверенным агентам, работающим с «Эпшоу и Малверн» долгие годы.
– Вы предостерегаете? – поднял бровь Эпшоу.
– Лишь рекомендую. Однажды я столкнулся с крайне опасными любителями старины, одержимыми странной идеей. И точно знаю, что их интерес к редким рукописям поздней античности и зарождающегося средневековья грозит конкурентам немалыми трудностями. Если вдруг вы столкнетесь с чем-то непонятным и пугающим – лучше отступитесь.
– Очень хорошо, сэр, – нейтрально ответил антиквар.
До мистера Эпшоу доходили невнятные слухи, будто лорд Вулси не так прост, как кажется: образ невероятного богатого молодого бездельника был маской, под которой мог скрываться человек, связанный с… с… Тут начиналась область догадок. Что угодно, от правительственной секретной службы или разведки Адмиралтейства до могущественной масонской ложи.
Византийская книга была упакована в тонкий лен, трижды перевязана джутовой веревочкой и помещена в металлический ящик с замочком – вновь пришли в действие неписаные правила фирмы: даже если лорда Вулси по дороге ограбят (что в центре Лондона посреди ясного дня немыслимо!), разбойнику придется потратить немало времени для того, чтобы вскрыть маленький переносной сейф. К этому времени наверняка подоспеет полиция.
Джералд прицепил два крошечных ключика к цепочке от часов, взял ящик за деревянную ручку, прошел к выходу, водрузил на голову шляпу, купленную за два фунта в Кенсингтонском пассаже, сунул трость под мышку и учтиво попрощавшись с мистером Эпшоу вышел на тротуар.
Кэб стоял на месте.
– Домой, – рассеянно сказал Джералд, но вмиг опомнился: это же не собственный кучер или шофер авто, а обыкновенный уличный кэбмен. – Вернее, Беркли-Мэншнс. Я укажу, куда подъехать.
– Воля ваша, сударь, – невозмутимо согласился владелец кэба и легонько подхлестнул грустную каурую лошадку. – Поедем по набережной, там спокойнее – на центральных улицах тьма-тьмущая автомобилей, житья от них в Лондоне не стало…
Кэбмен был доволен: при большой удаче пять шиллингов он зарабатывал за день напряженной работы, а благородный господин изволил задержать всего на час.
Германская империя, Страсбург и окрестности,
12 марта 1914 года
– Нет, ну это просто невозможно! Мистика какая-то! На том же самом месте, а?! Rasproyadrionaya mat’!
Евангелина Чорваш что есть силы пнула левое переднее колесо темно-зеленого спортивного «Остина». Вспомнила еще несколько крепких русских словечек, обрушив их на застывшую у обочины машину.
Ева умела изысканно ругаться на немецком, венгерском и французском, но предпочитала наречие подданных царя Николая – звучно, а главное, непонятно для европейцев: это очень помогало на любых светских раутах, от Вены до Парижа. В случае резкого недовольства мадемуазель Чорваш обычно высказывала свое отношение к надоевшему ухажеру или взявшейся поучать чересчур эманципированную венгерку матроне с надлежащей яркостью и эмоциональностью, одновременно не давая повод для смертельной обиды. Русские площадные словеса были кратки, красивы, легки к воспроизведению и способны на одном-единственном выдохе проявить полный спектр чувств.
– …Blyad, – завершила не особо длительный монолог Ева, одновременно вспомнив, что данное выражение означает вовсе не непристойную падшую женщину, промышляющую своим телом в грязных припортовых кварталах, а распутницу из удовольствия, наподобие мадам Помпадур. Граф Барков, которого после мимолетного романа в Вене, Евангелина навсегда оставила в кругу близких друзей, подробно объяснял семантику всех выражений, которыми интересовалась любознательная наследница господина Фердинанда Чорваша. – Как там у Пейна? «Для наших душ настали дни суровых испытаний»? Чума на мою голову!
Почти два года назад, с разницей всего в десять дней, авто Евангелины застряло на этом самом месте. Подходя буквоедски, почти на этом – тогда «Винтон» с хваленым германским двигателем от Майбаха перестал подавать признаки жизни всего в двухстах метрах отсюда, во-он там, возле железнодорожной насыпи, где магистраль делает плавный поворот к юго-востоку, на Страсбург.
Это было насыпное гравийное шоссе между пограничным немецким городком Саарбург и деревней Брюмат. Дорога расположена между холмов, в долинах – выпасы и разграниченные тонкими плетнями участки крестьян-арендаторов, Французская Республика осталась за спиной, впереди огромная Германская империя. Всей разницы между предыдущим приключением и нынешним – Ева катила в противоположную сторону, не на запад, а на восток, собираясь через Баварию как можно быстрее добраться до границ родной Австро-Венгрии. Если не задерживаться, выходит двое с половиной суток в пути с учетом семичасовых ночевок.
И вот – пожалуйста! Выигравший ралли Аахен-Париж-Орлеан-Тулуза «Остин» превратился в никчемную груду железа!
Ева имела полное право гордиться собой: она не только победила в гонке, но и оказалась первой в обоих классах, снова показав, что прогрессивные женщины ничуть не уступают мужчинам! Квалификация ралли проходила по двум разрядам, мужскому и женскому, представительниц прекрасного пола было заявлено всего четыре – разумеется, сама Евангелина Чорваш, знаменитая автогонщица Камилла дю Га, дебютировавшая англичанка Флоренс Скоуп и представительница суфражисток САСШ, носившая чудовищное имя Сисситрисса Мармадьюк-Коэн.
Две последние сошли с дистанции, не доехав до Парижа и не вызвав у соперниц никакого сожаления или спортивной солидарности, – мистрисс Скоуп была всего лишь оригинальным рекламным агентом собственного мужа, решившего создать известность фирме по производству консервированной говядины. А что может быть интереснее для публики и прессы, чем обремененная семейством дама, решившая сесть за руль?
Кошмарная Сисситрисса из Бостона, штат Массачусетс, оказалась коротко стриженной старой девой тридцати лет, недовольной всем и вся – Евангелина, лично знакомая с венским доктором Зигмундом Фрейдом, первейшим европейским светилом в области психологии интимных отношений, была твердо уверена, что эта… это… ну, словом, представленное газетчикам мужеподобное существо имеет право называться «настоящей женщиной» (а именно так мисс Мармадьюк-Коэн себя и позиционировала) ровно столько же, сколько макака, объявившая себя человеком.
Надо заметить, что крепко подружившиеся за время ралли мадемуазель Чорваш и мадам дю Га вне состязания отнюдь не пренебрегали косметикой, модными платьями от лучших парижских и венских мастеров и оказывали благосклонность мужчинам. Госпожа Камилла была замужем, это накладывало большие ограничения, а свободная от матримониальных уз Ева вполне могла позволить себе как легкий флирт, так и кратковременную связь интимного характера – упомянутый доктор Фрейд доказал благотворное влияние на женщину физической близости с представителем противоположного пола. Ева подтверждала теорию практически, выбирая нравящихся ей мужчин и не забывая об осторожности – беременность и последующее непременное замужество никак не входили в ее планы.
Эпоха эманципе, надо понимать, господа и дамы!
Никаких скандальных сообщений в газетах, никаких сплетен – встреча без последующих обязательств, длительных романов, поэтических писем и вздохов под луной. Это ненужно и обременительно.
Камилла дю Га, с которой Евангелина поделилась своими соображениями как с близкой приятельницей, полностью поддержала молодую соперницу в автомобильном спорте: наслаждайтесь жизнью, дорогая. Но не забывайте, что рано или поздно вы встретите человека, с которым разделите радости и потери будущего…
– Пока я не думаю о браке, – серьезно ответила Евангелина. – Время пока есть.
– Но время всегда очень коротко, – покачала головой Камилла. – Не упустите его, это будет страшной ошибкой…
На втором этапе гонки до Орлеана обе конкурентки шли буквально ноздря в ноздрю, но первой финишировала мадам дю Га. Решительная и упрямая Ева показала себя на отрезке Орлеан-Тур, а перед финишем в Тулузе не только обогнала Камиллу на два с четвертью часа, но и обошла ВСЕХ мужчин-автогонщиков! Понимаете, всех до единого! Победитель в «мужском» классе появился на тулузской площади Сен-Сернен, где собрались десятки репортеров и муниципалитет города в полном составе, целых четырнадцать минут спустя! Ева заслуженно получила золотую медаль, кубок и новый всплеск внимания со стороны ведущих газет Европы, прочно позабывших о загадочной истории двухлетней давности, в которую была напрямую вовлечена мадемуазель Чорваш…
Вернуться домой можно было запросто: погрузить «Остин» на железнодорожную платформу и отправить через южную Францию и Германию в Вену, а оттуда в Будапешт. Сама Евангелина имела возможность сесть на пароход в Марселе или Тулоне, откуда ежедневно отправляются комфортабельные корабли в Триест, но Ева выбрала более сложный путь: сушей, на своем авто, через самые крупные города – дополнительная реклама, которая ничуть не помешает. Благодаря неслыханным успехам исключительно популярной дочери акции предприятий господина Фердинанда Чорваша росли как на дрожжах. Имя «Чорваш» в глазах читателей газет стало наглядным символом успеха.
Рано утром Ева преодолела франко-германскую границу. Со стороны Республики ее провожали с цветами и маленьким оркестром, усатый начальник пограничной стражи, смущаясь и краснея, попросил автограф на открытку с фотографией знаменитости. Ева нацарапала карандашиком стандартное: «С любовью к прекрасной Франции и уважением к вам, мсье». Француз задохнулся от внезапно свалившегося счастья.
«Остин» переехал старинный каменный мост через Саар, гостеприимно поднялся черно-белый шлагбаум. Подошел офицер в сизой форме, откозырял, скупо улыбнулся, попросил паспорт. Отнес документ в караулку, вернул – уже с печатью, свидетельствовавшей о благополучном пересечении рубежей Республики и Кайзеррейха. Досматривать автомобиль не приказал – обязательная немецкая вежливость, да и какую контрабанду может провезти очаровательная фройляйн Чорваш? Смешно!
Контрабанда была, в саквояже Евы. Так, мелочь – фальшивый, но абсолютно неотличимый от настоящего, паспорт на имя Анны Медковец, подданной царя Болгарии. На всякий случай. Больше ничего запрещенного.
– Добро пожаловать в Германию, фройляйн, – пограничник взял под козырек и улыбнулся искренне. Ему было приятно видеть очаровательную девушку, портреты которой публиковались едва ли не каждый день в «Страсбургер нойе цайтунг». – Если угодно, я позову одного из солдат, вам укажут выезд из города на шоссе до Страсбурга.
– Нет-нет, это лишнее, – лучезарно улыбнулась Ева, говоря на немецком с классическим австрийским акцентом. Это был шик, всегда отличавший подданных старика Франца-Иосифа от заносчивых северян-пруссаков. – Я знаю дорогу. Вы очень милы, господин офицер. Возьмите на память…
В перевязанных шнурками пачках около водительского сиденья лежали наборы фотографий, на которых Ева позировала у своего «Остина». Правая, совсем тонкая пачка, с франкоязычными реверансами в адрес поклонников. Левая, прямо под рукой – на немецком. Все продумано. Факсимиле: «Моему германскому другу. Евангелина». Даже подписывать не нужно, отпечатано в папиной типографии.
Гауптман-пограничник получил карточку и остался позади, довольный и лучезарный. Четыре поворота, пройти центр крошечного городка, вырулить на дорогу. В Страсбурге Еву ждал забронированный номер в лучшем отеле, передвижная ремонтная мастерская – специалисты обследуют авто, поменяют масло, сменят шины и проверят двигатель, – и тогда можно будет благополучно ехать дальше.
Ничего не вышло. «Остин» заглох в «проклятом» месте. Да, действительно мистика.
Мистика не мистика – на это Евангелине было плевать. Она отучилась пугаться странностей. Но черт побери, не идти же за помощью в ближайшую деревню, далеко! Шоссе оживленное, кто-нибудь непременно окажет содействие попавшей в непредвиденную ситуацию даме!
* * *
– У вас затруднения, мадемуазель? – высокий, совсем молодой военный спрыгнул с остановившейся рядом пролетки. Говорил он по-французски, заметив на левом переднем крыле авто маленький флажок Республики – этого требовали правила недавнего ралли. – Позвольте представиться: Герман Геринг, лейтенант сто двенадцатого полка инфантерии.
Ева назвалась, но господин Геринг никак не отреагировал на ее имя – газет он что ли не читает? Да, герр лейтенант, ужасная неприятность – автомобиль сломался, а к полудню я хотела бы оказаться в Страсбурге, там меня ждет передвижная мастерская.
– Сделаем так, – офицер принял решение мгновенно. – Возьмите с собой ценные вещи, я отвезу вас на железнодорожную станцию, она совсем неподалеку. Оттуда можно дать телеграмму, механики приедут и починят авто, в крайнем случае отбуксируют в Страсбург.
Вполне разумное предложение – машина никуда не пропадет, а тяжелый багаж отправлен из Тулузы поездом и должен был прибыть в отель минувшей ночью. Евангелина забрала саквояж с деньгами, документами и предметами, какие берет с собой каждая девушка – пудреницей, флакончиком с духами и прочей мелочью подобного рода. Из общего ряда выбивались лишь пистолет Браунинга и тяжелый «маузер» – Ева всегда брала с собой оружие, отлично зная, что на дороге можно встретить не только предупредительных лейтенантов или мирных поселян…
Господин Геринг, служивший в гарнизоне приграничного Мюльхаузена, направлялся в штаб округа, и Евангелине не пришлось дожидаться на станции поезда, который должен был прийти лишь через два с половиной часа. Быстро пришла ответная телеграмма с уведомлением о том, что механики выехали за поврежденным «Остином», и герр офицер выказал желание доставить гостью из Австро-Венгрии в город – если повернуть с шоссе на проселок, можно добраться за час с небольшим.
По дороге разговорились. Оказалось, что лейтенант и впрямь не следил за светской хроникой и спортивными разделами в прессе, все время отнимала служба. Зато Геринг, как и Евангелина, увлекался техникой, особенно авиацией. Услышав, что нежданная попутчица умеет управлять аэропланом и даже совершила рекордный перелет Вена-Будапешт-Белград, он отнесся к этому сообщению скептически, однако венгерка добыла из саквояжа газету с фотографической карточкой, на которой изображалась сама Евангелина в кабине летательного аппарата системы Вилбура Райта, – и сомнения были развеяны.
– Попомните мои слова, фройляйн Чорваш, за аэропланами будущее, – говорил лейтенант, увлекшись темой. – Я подавал рапорт о переводе в летную школу во Фрайбурге, в отряд полевой авиации пятой армии, но пришел отказ. Однако я настою на своем. Особенно в свете приближающейся войны…
– Разве будет война? – удивилась Ева.
– Будет. С Англией – точно. Может быть не в этом году, а в следующем… Вы не интересуетесь политикой, фройляйн?
– Весьма поверхностно. Политикой пускай занимаются напыщенные старики во фраках и с орденскими лентами.
Лейтенант проводил Евангелину до лучшей страсбургской гостиницы «Генрих IV», находившейся на главной площади города напротив собора и здания магистрата, и оставил свой адрес в Мюльхаузене – Ева пообещала прислать из Будапешта технические материалы по современным летательным аппаратам: особенно пехотинца интересовал аэроплан «Таубе» системы Этриха. Засим Герман Геринг откланялся и отбыл по своим делам.
– Добро пожаловать, мадемуазель, – поприветствовал Евангелину управляющий отелем. – Очень раз вновь видеть. Надеюсь, неприятности двухлетней давности не разочаровали вас в нашем прекрасном городе?..
– Да-да, – рассеянно ответила Ева. – Все замечательно…
Со стороны управляющего было не слишком корректно напоминать о давних событиях, но для провинциального Страсбурга таинственное исчезновение знаменитой автогонщицы стало первейшим предметом сплетен и обсуждений. Инкогнито вернувшись в Европу после авантюры с пруклятым кладом Зигфрида, Еве пришлось обращаться за помощью к парижскому знакомцу – некоему мсье Люку Анно, некоронованному королю преступного мира столицы Франции. Он и устроил фиктивное «похищение» и громкий спектакль с «освобождением».
Разумеется, все участники этого действа, начиная от самой Евангелины и ее отца, господина Фердинанда Чорваша, и заканчивая неудачниками-кладоискателями под предводительством лорда Вулси, приняли в разработанном мсье Анно представлении самое живое участие – надо было обвести вокруг пальца как охочую до сенсаций прессу, так и полицию, ведущую активные поиски сгинувшей незнамо куда любимицы публики. Следует упомянуть, что «исчезла» Ева громко: стрельба, несколько неопознанных трупов, сгоревшее авто – полиция Германии и Франции считала делом чести отыскать Еву живой или мертвой!
Люк Анно, взяв стандартное вознаграждение за труды, устроил дело безупречно – он всегда работал с фантазией. Конечно же Люку пришлось на несколько дней выехать из Парижа в Страсбург: если «невероятное преступление» (так обычно выражались газетчики) произошло на территории Германской империи, значит, и «найти» мадемуазель Чорваш должны именно там.
Драматургия была поставлена на высочайший уровень – мсье Анно изредка позволял себе аферы с примесью театральщины, так красивее. В полицейское управление пришел пакет с фотографией похищенной (к ее виску был приставлен револьвер) и требованием уплатить за жизнь Евы двести тысяч марок: сумма колоссальная! Следователи были немало озадачены – отчего бандиты прислали депешу через три недели после нападения, но размышлять не было времени. Действие и еще раз действие!
Мсье Анно никогда не недооценивал полицию – серьезные уголовные дела обычно ведут очень умные и наблюдательные люди, настоящие профессионалы, способные замечать любые мелочи. На этом и следовало сыграть: штемпель на конверте, бумага, купленная в определенном магазине, расположение почтового отделения, откуда был отправлен пакет, частичное изображение пейзажа за окном дома на приложенном фото и так далее. Если сопоставить детали, то умелый опытный следователь составит четкую картину.
Выкуп платить не пришлось – во время молниеносной полицейской операции Евангелина Чорваш была освобождена из заточения. «Похитители» содержали заложницу в стоящем на отшибе заброшенном строении в предместье Страсбурга. Обошлось без револьверной пальбы и жертв: вероятно, преступники почуяли опасность и вовремя скрылись. Еву извлекли из темного вонючего подвала и с триумфом доставили в объятия к любящему отцу, спешно приехавшему поездом из Вены.
Затем мадемуазель Чорваш изложила полиции и репортерам назубок затверженную непротиворечивую версию событий – Люк Анно нарочно подобрал описания реально существующих людей, занимавшихся противозаконным промыслом, которых можно было опознать по методу Бертильона. Одна беда: все эти темные личности или недавно сбежали в Новый Свет, или умерли, причем полиция о их смерти ничего не знала, да и не могла знать. Следователь жадно заглотил наживку и вскоре было объявлено, что громкое дело, почти целый месяц занимавшее ведущие европейские газеты, раскрыто, личности преступников установлены, злодеи объявлены в розыск. За поимку бандитов установлено немалое вознаграждение.
С тем Евангелина, раздававшая в Страсбурге одно интервью за другим, собралась домой, в Будапешт. На вокзале ее провожали представители магистрата и полицейские (следователя повысили в должности, участвовавшие в «освобождении» нижние чины получили по медали), бургомистр еще раз принес пострадавшей извинения и сообщил, что искоренение преступности станет первейшей задачей властей Эльзаса.
…Если бы они только знали, что Евангелина вовсе не скучала в подполе, а успела за минувшее время совершить рискованнейший вояж через океан под именем Анны Медковец и поучаствовать в смертельно опасной игре, в которую были вовлечены как силы мистические, так и весьма могущественные тайные организации! Однако эти подробности навсегда остались общей тайной концессии и приветливого толстячка Люка Анно.
– Для вас подготовлен королевский люкс, – ненавязчиво журчал управляющий «Генриха IV». – Багаж распакован. Портье вас проводит… Да, прошу прощения, совсем забыл! Третьего дня на ваше имя пришла телеграмма до востребования! Анри, подайте пожалуйста!
«Лондон? Странно, – подумала Ева, вскрывая конвертик. – Кто бы это мог быть?»
Текст телеграммы гласил:
«НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙТЕ ТЧК ОТЛОЖИТЕ ВСЕ ДЕЛА ТЧК ЭТО СВЯЗАНО С НАШЕЙ НАХОДКОЙ НА РЕЙНЕ ТЧК ДЖЕРАЛД СЛОУ ЗПТ ЛОРД ВУЛСИ ТЧК»
– О господи, – Ева аж задохнулась, положив ладонь на грудь.
– Что-нибудь случилось? – обеспокоился управляющий.
– Пока еще нет… Мсье, вы можете безотлагательно заказать для меня билеты первого класса до Лондона?
– Экспресс Страсбург-Кале через Лилль отправляется в девять с четвертью пополудни. Я телеграфирую в пароходную компанию, чтобы вам забронировали каюту. Значит, вы не остановитесь у нас?
– Только до вечера. Закажите мне номер в лондонском «Амбассадоре», отправьте багаж. Когда в город доставят автомобиль, распорядитесь, чтобы его железной дорогой перевезли в Вену.
– Как будет угодно, мадемуазель.
Французская Республика, Париж,
15 марта 1914 года
Корабль прибывал в Шербур в безбожную рань – пять утра. Стюарды разбудили сходивших на берег пассажиров за полтора часа и пригласили к завтраку. Стоянка на рейде продолжалась всего сорок минут, за это время команда с помощью судового крана перегрузила багаж и почту на вспомогательные катера, пересекшие Атлантику путешественники спустились по трапу на борт «Номадика», казавшегося рядом с гигантским лайнером утлой лодчонкой. Над туманным побережьем полуострова Котантен разнесся протяжный звук ревуна, застучала машина и катер пополз к пристаням.
«Титаник» дал задний ход, развернулся и взял курс на север, к Ливерпулю – конечной точке очередного трансатлантического рейса.
– Я, док, всегда катаюсь в Европу только на «Титанике», – пронзительно-рыжий молодой человек в клетчатом пальто и фетровой шляпе говорил по-английски с тягучим акцентом южных штатов. – Мне нравится это судно, столько воспоминаний связано… Вообразите, док, в 1913 году на первый рейс после ремонта билеты купили всего триста человек, остальные боялись. Но ничего, потом привыкли, все-таки корабль-легенда…
– Еще бы, – ответил собеседник рыжего, глядя вслед почти исчезнувшему в тумане черному корпусу лайнера. – После того столкновения все мы имели реальный шанс оказаться на океанском дне. Недобрая примета – первое же плавание, и такая серьезная авария! Почти катастрофа. Насколько я знаю, больше никаких инцидентов с «Титаником» не было?
– Так, ерунда. Прошлой осенью случился пожар в угольном бункере одной из котельных, тушили два дня – хорошо, дело было в порту Нью-Йорка. Больше никаких серьезных происшествий. Вы что же, док, думаете, будто корабль тоже получил свою долю проклятия Фафнира?
– Не знаю. Предпочитаю не гадать – материи подобного рода не подвластны человеческому разуму.
– Подвластны, не подвластны, – американец-южанин зло сплюнул за борт. – В любом случае золото исчезло навсегда, до него теперь никто не доберется…
– Тогда каковы причины столь спешного вызова в Лондон? Джералд ничего не объяснил в своей телеграмме, однако намек более чем прозрачный – он отыскал нечто, имеющее прямое отношение к кладу Нибелунгов!
– Незачем гадать, док. Скоро все узнаем.
Окончательной целью путешествия мистера Тимоти О’Донована и доктора медицины Курта Шпилера являлась, как можно было понять, столица Британии, но по пути им следовало непременно заглянуть в Париж. Экспрессы из Шербура отходили через каждый час после прибытия очередного трансокеанского лайнера – очень удобно, есть время не спеша выпить чаю в вокзальном буфете для пассажиров первого класса, затем устроиться в купе и подремать: встали затемно, а впереди длинный день.
Поезд шел до Парижа шесть с половиной часов, можно отлично выспаться. После десятиминутной остановки в Эврё господам подали ланч и принесли газеты – французские и английские. Трения на Балканах, строительство железной дороги в Индии, акцизы на тростниковый сахар и каучук… Скукотища.
Тимоти погрузился в изучение обширного спортивного раздела в «Таймс», доктор вынул из саквояжика нью-йоркский журнал «Терапевтический вестник».
Если мистер О’Донован был «природным» американцем (его предки-ирландцы эмигрировали в Новый Свет сто двадцать пять лет назад и поначалу обустроились в Луизиане, затем перебравшись в Техас), то господин Шпилер натурализовался в САСШ меньше двух лет тому, вскоре после истории с кладом. Возвращаться в Германию было бессмысленно и опасно – концессионеров разыскивала полиция, вдобавок они не только пренебрегли законом, но и наступили на ногу радикальной организации социал-демократов, а кроме того, смертельно поссорились с людьми, называвшими себя представителями некоего «Сионского приората».
Лорд Вулси и остальные решили, что бросать товарища в одиночестве в чужой стране – бесчестно, а потому Джералд одолжил доктору крупную сумму для покупки частной практики или места ординатора в хорошем госпитале, а Тимоти через имевшего влияние в конгрессе штата папашу, нефтепромышленника и миллионера Дугала О‘Донована, поспособствовал быстрому получению гражданства САСШ и врачебной лицензии.
Таким образом герр Шпилер, подданный его величества кайзера Вильгельма II, превратился в мистера Спайлера, как его фамилия произносилась американцами – гражданина Североамериканских Соединенных Штатов и добропорядочного налогоплательщика. Курт приобрел одну практику на двоих с доктором Луисом Кридом (познакомились в Далласе) и навсегда обосновался в Техасе. Жаловаться не приходилось – за неполные два года трудолюбивый и внимательный доктор Спайлер заслужил в городе хорошую репутацию, купил небольшой дом и даже подумывал о женитьбе на дочери солидного аптекаря Эрвина Дитца, тоже эмигранта из Германии.
Долгосрочные планы пришлось отложить – восемь дней назад примчался взъерошенный Тимоти и положил на стол доктора срочную депешу из Лондона. Судя по контексту, лорд просил помощи. Шпилер немедленно нашел себе замену, извинился перед господином Кридом, сообщил ему, что уезжает «по семейным делам» в Европу и вернется минимум через месяц. Затем Тимоти и доктор добрались до Нью-Йорка и весьма удачно купили билеты на «Титаник», который отплывал в Ливерпуль через Шербур тем же вечером. Это показалось им символичным – как-никак «Титаник» был своеобразным крестником концессионеров.
…Шербурский экспресс промчался по мосту через Сену и начал снижать ход. За окнами мелькали кварталы северной части Парижа. До прибытия на вокзал дю Нор оставались считанные минуты.
– Чемоданы сразу отправят в Кале, – напомнил доктору Тимоти, выходя из купе. – Сейчас берем экипаж и едем за нашим увальнем. Если откажется – получит в рыло, это я обещаю.
– Тим, пожалуйста, следи за лексикой! Мы в Париже, а не в Далласе или Хьюстоне!
– Как скажете, док. Вроде французский язык я еще не забыл, в Оксфорде его вбивали намертво.
– В Гейдельберге тоже…
Рессорная коляска с мягкими кожаными сиденьями направилась по бульвару Сен-Мартен к площади Республики, возница свернул к Тамплю. Вот и знакомое бежевое здание в четыре этажа с обязательной мансардой. Богатая вывеска гласит: «Банковский дом Монброн ле Пари». У парадного входа в главную контору банка прохаживается высокорослый представительный швейцар с пышными седыми бакенбардами и двумя медалями на пестрых ленточках за франко-прусскую войну.
– Прошу вас, мсье, – швейцар поспешил открыть забранную дорогущими зеркальными стеклами тяжелую дверь. Сразу видно, семейное предприятие Монбронов отнюдь не бедствует, наоборот, недавно в доме сделан ремонт, подновлен фасад, рамы заменены, в отдушинах установлены электрические вентиляторы. – Пройдите прямо, к господину управляющему.
На первом этаже – обычное присутственное место, таких банков сотни и тысячи во всех городах Европы, России или Америки. Непременные окошки с надписями «старший кассир» или «нотариус», величественная стойка красного дерева – тут обитают администратор и ответственные клерки, прохаживаются два охранника-жандарма в круглых кепи с лаковым козырьком. Однако по сравнению с унылыми провинциальными конторами где-нибудь в Неваде или Небраске здесь уютно: красивая и удобная мебель для отдыха посетителей, маленький буфет, где можно купить кофе, круассаны и минеральную воду, пол вымощен цветными мраморными плитками, на стенах картины с пейзажами. Пальмы и фикусы в керамических кадках. Ни единой пылинки.
Бессменная хозяйка, мадам Жюстин де Монброн, справедливо полагает, что человеку должно быть приятно приходить в банк – постоянные клиенты должны чувствовать себя здесь как дома, а те, кто появился впервые, обязаны ощутить заботу о себе, дабы впоследствии вновь и вновь возвращаться. Бизнес и сервис неразделимы, как выражаются в САСШ, хотя в американской глубинке вроде Небраски или Аризоны никто не станет тратиться на такую роскошную обстановку – чем проще и быстрее, тем лучше.
– Добрый день, господа, – пожилой администратор величественно и уверенно выдвинулся навстречу потенциальным клиентам. Этих людей (явные иностранцы!) он видел впервые – что ж, прекрасно! – Огюстен Флери, управляющий филиала, к вашим услугам. Чем могу быть полезен?
Тимоти незаметно подтолкнул локтем доктора – Шпилер умел говорить красивее. Часы на стене начали отбивать половину второго дня.
– Бонжур, мсье, – коротко поклонился доктор, приподняв шляпу. – Нам необходимо срочно увидеться с директором. Господин Робер де Монброн на месте? Примите визитные карточки.
Два картонных квадратика перекочевали в ладонь мсье Флери.
– Дело очень срочное, – добавил Тим с кошмарным акцентом.
– Я искренне сожалею, но придется подождать. Сейчас время обеда. Не сомневаюсь, господин директор вас непременно примет спустя час. Вы можете отдохнуть и…
– Мсье, повторяю, дело не терпит отлагательств, – настаивал Шпилер. О эта ужасная французская традиция, обедать не в шесть-семь вечера, а вскоре после полудня! Нация обжор! – Извольте немедленно передать визитки.
– Речь идет о десятках миллионов, – с техасской непринужденностью приврал Тимоти.
Иностранцы выглядели уверенно и казались обеспеченными людьми. Вдруг действительно что-то серьезное? Флери кивнул мальчишке из числа прислуги, передал ему карточки, и юнец мигом скрылся за боковой дверью, ведущей на второй этаж, где находились кабинеты руководства банка, комнаты с частными сейфами и обширный бухгалтерский отдел.
– Пожалуйста, присядьте, – сказал администратор. – Я распоряжусь, чтобы вам приготовили ко…
– Просят явиться тотчас, – парень стремглав промчался через фойе. Едва не поскользнулся на гладком мраморе. – Приказали проводить.
Огюстен Флери зыркнул на охранника – он обязан был проследить за странными посетителями вплоть до кабинета господина де Монброна. Безопасность и внимательность прежде всего, этого требует сам мсье Робер и госпожа директриса, его досточтимая матушка. Никакого риска ни при каких обстоятельствах! Репутация одного из самых надежных банков Франции обязывает – происшествия недопустимы!
Поднялись по лестнице, позади шел усатый жандарм – государственная полиция охраняет только солидные конторы, заключающие недешевые контракты с жандармским управлением Парижа и выплачивающие жалованье охране за свой счет. Вышли в длинный широкий коридор второго этажа, окна выводят во двор с пышным палисадником.
Начищенная бронзовая табличка на двустворчатой высокой двери. Надпись гласит: «Робер де Монброн. Директор». Полтора года тому всемогущая маменька позволила ставшему взрослым сыну занять высокий пост – начальника центральной конторы «Монброн ле Пари»! – и ввела отпрыска в совет директоров банка! Ничего себе! Видать, плакса Роберчик и впрямь вырос.
Мальчишка аккуратно постучал. Из-за двери донеслось громкое:
– Минуточку! Буквально одну минуточку!.. Потрудитесь подождать!
– Да он спятил, – по-английски сказал Тимоти и толкнул дубовый притвор с круглой бронзовой ручкой. – Робер, так нельзя встречать старых друзей!
– Я подсунул визитки под дверь, мсье не открывал, – тут же осведомил гарсон голосом завзятого ябедника. Схватил машинально протянутую доктором Шпилером купюру в десять франков и немедля сбежал. Жандарм пока оставался возле лестницы, наблюдая.
– Ничего себе живут банкиры в веселом Париже, – беззаботно присвистнул Тим, остановившись на пороге обширного кабинета.
– Познакомьтесь, это мадемуазель Мари, – Робер, слегка потолстевший и отрастивший короткую черную бородку, ничуть не смутился, продолжая застегивать пуговицы на сюртуке. – Мари, это мои друзья из Североамериканских Штатов.
Брюнетистая девица, вся в легкомысленных розовых кружевах, улыбнулась профессионально-приветливо. Продолжила натягивать шелковые чулки, выставив на всеобщее обозрение воздушную точеную ножку.
– Значит, обед, – хмыкнул Тимоти. – Боже мой, Робер, в прежние времена ты не мог даже взглянуть на женщину не краснея!
– Прошлое в прошлом, – невозмутимо отреагировал мсье де Монброн, поправляя фиолетовый галстук-бант с аметистовой брошью. Повернулся к фривольной особе: – Мари, крошка, я телефонирую вечером. Клод тебя проводит…
Особа, так и не произнесшая и единого слова, упорхнула за дверь.
– Господа, кстати насчет обеда! Я заказывал на двоих, но мы… Впрочем, это неважно. Я немедленно позвоню в ресторацию мсье де ла Креси, это на соседней улице! Очень советую лосося в бретонском соусе!
– Робер, мы не хотим кушать, – сказал доктор Шпилер.
– …А вот я бы выпил, – продолжил Тимоти. – Где у тебя бар?
– Ирландский варвар! Какой бар в деловом кабинете? Посмотри на столике, в ведерке со льдом осталось шампанское, мы почти не пили…
Тимоти отродясь был человеком простым и незамысловатым. Техасец, что возьмешь! Нашел бутылку темного стекла с «Мадам Клико» 1902 года, зубами вытащил пробку, налил в бокал. Предложил доктору, но Шпилер отказался – он позволял себе спиртное только вечером.
Выглядел Робер блестяще. Во-первых, новоиспеченный директор всегда одевался в соответствии с модой; даже тогда, на Рейне, предпочитал носить костюм, а не рабочую робу и прорезиненный плащ, как все остальные. Во-вторых, Монброн следил за собой – темные волосы и бородка аккуратнейше пострижены лучшим куафером, маникюр, запах дорогой кёльнской воды, здоровый цвет лица, приятная полнота (правда, не особо сочетающаяся с невеликим ростом Робера), уверенно-спокойный взгляд карих галльских глаз.
Черт, и ведь мсье де Монброн лишь на два года младше всех прочих концессионеров – двадцать четыре ему исполнится только в грядущем августе!
– В чем дело? – Робер, оценив мрачноватые лица Тимоти и доктора, вдруг построжал. Сдвинул брови. – Почему вы не предупредили о приезде? Что произошло? Это связано с…
Тим вынул из внутреннего кармана пиджака телеграмму Джералда. Передал Роберу.
– Но… – выдохнул Монброн. Побледнел. – Опять?
– Только не реви!
– Да я и не реву, кретин! Что это значит? Оно вернулось?
– Поверьте, дорогой Робер, пока ничего не известно, – мягко сказал доктор. – Джералд не стал вызывать вас телеграммой, зная, что вы найдете способ отказаться, не поехать. Поэтому он прислал нас. Но если и сейчас вы будете против, мы не вправе настаивать. Решать вам.
Цвет лица Робера де Монброна поочередно сменялся с молочно-белого на зеленоватый, затем на багровый. Было видно, что в нем борются застарелый страх и уверенность в самом себе – та самая уверенность, которую он обрел в ночь на 15 апреля 1912 года, когда «Титаник» протаранил плавучую ледяную гору.
– Я… – пролепетал Робер, – я не знаю. Надо сообщить маме. У меня ответственная должность… Я не могу просто так уехать!
– Ты все еще советуешься с мамой? – поддел Тимоти.
Робер мигом вызверился, сверкнул глазами:
– Так! Билеты в Лондон есть?
– Давно куплены. На всех троих. Отправление сегодня, поездом с Гар дю Нор в семь вечера.
– Отлично. Я успею утрясти все дела. Сколько денег взять с собой?
– Столько, сколько посчитаешь нужным.
– Значит, много. Ничего, в наличных нет затруднений. Как думаете, это надолго? На Рейне мы возились полгода!
– Не знаю, Робер.
– Боже… Вот и кончилась спокойная жизнь! Я знал! Я знал, что эта гадина однажды вернется!
– Монбрончик, давай без истерик.
– Тимоти, умоляю, хватит! Отправляйтесь на вокзал. Я приеду в половине седьмого, к поезду. Какой вагон?
– Четвертый. Точно приедешь, плакса?
Робер де Монброн молча шагнул к мистеру О‘Доновану и не раздумывая залепил ему прямой хук в переносицу. Сразу схватился левой рукой за ушибленные костяшки пальцев.
– Вот это я понимаю, – восхищенно сказал Тим, утирая хлынувшую из ноздрей кровь медвежьей пятерней. Техасец смотрел на малыша Робера едва не с восторгом. – The best! Где у тебя туалетная комната, мне надо умыться! Я закапаю костюм!
– Вон та белая дверь, – потряс ладонью Монброн. – Извини, пожалуйста, я, честное слово, не хотел!
– Да все отлично! – прохрипел Тим, пуская холодную воду из крана. – Вот тебе и плакса!
* * *
В час сорок минут ночи 16 марта 1914 года трое джентльменов, прибывших в Лондон на вокзал Чаринг-кросс поездом из порта Дувр, взяли «motorcab», извозчика на автомобиле, и отправились в отель «Кларидж» на Брук-стрит.
Пока можно было лечь поспать, а уж затем…
Затем следует отправиться в графство Йоркшир, Слоу-Деверил холл, где находится штаб-квартира Джералда Слоу, лорда Вулси. Почему он решил спешно уехать из Лондона в деревню, так же было неизвестно.
Какой сюрприз преподнес старина Джерри, не знал никто, однако сомнений не было – древнее чудовище, неведомая бестия, которую пробудили археологи-любители два года тому, снова начала преследовать несостоявшуюся концессию.
Это вызывало нешуточное беспокойство. И не меньший азарт.
Глава первая Заседание концессии
Йоркшир, Слоу-Деверил холл – Ливерпуль.
16–24 марта 1914 года
Английская дворянская усадьба является очень сложным организмом, своеобразным государством в государстве со своей иерархией, неписаными законами и вековыми традициями. Замок, сердце поместья лордов Вулси, обслуживают десятки лакеев, кухарок и горничных, возглавляемых дворецким; за протянувшимся на тридцать две мили с севера на юг парком и буковым лесом прислеживают садовники и егеря (охота на лис в Слоу-Деверил славится на все графство, здесь охотится даже король Георг, в постоянный штат входят конюхи, берейторы, псари, кучера, механики и так далее, и так далее…
Маленькая густонаселенная страна, ныне возглавляемая сэром Артуром Слоу, одиннадцатым лордом Вулси, перешла во владение семьи почти триста пятьдесят лет назад, при королеве Елизавете I Великой, благоволившей предкам Джералда и его пожилого отца – портрет знаменитого пращура, так же Джералда, талантливого военного и сподвижника Френсиса Дрейка, в обязательном порядке украшал все принадлежащие семье дома, от Лондона до Йорка и родового гнезда, воздвигнутого на берегу реки Юр, к северу от городка Хэрроугейт.
Если Тимоти и Робер в прежние времена частенько гостили в Слоу-Деверил холле и привыкли к елизаветинскому великолепию замка, то доктор Шпилер испытал легкий культурный шок – он знал, что семья Джералда богата, но и представить не мог, что предводитель концессии обитает во дворце, будто сошедшем со страниц средневековых романов о короле Артуре или Тристане и Изольде.
– Видите справа каменная кладка и башня с острой крышей? – Коляска, встретившая гостей на железнодорожной станции, огибала пологий холм, на котором возвышался замок. Робер взял на себя роль экскурсовода. – Это все, что осталось от старого укрепления, построенного здесь сразу после нормандского завоевания около девятисот лет назад. Большую часть крепости снесли, а главное здание в ренессансном стиле начали возводить в 1572 году, закончили при Карле II. Левое крыло перестроено в восемнадцатом веке, после пожара. Со стороны южного фасада – английский парк, оранжерея и вон там, за бокажами, поля для гольфа…
– Джерри отлично устроился, – кивнул Тимоти. – Королю какой-нибудь Сербии или Черногории ничего подобного и не снилось. Сто сорок комнат, вообразите, док!
– Внушает невольное уважение, – согласился Шпилер. – Это даже не поместье, а маленький городок. Очень, очень красиво. Наверное, и привидения водятся?
– Ни разу не видел, – отрекся прагматичный Тимоти. – А вот лошадки на конюшне знатные, что есть, то есть – арабские, русская орловская, таких не отыщешь ни у кого в Далласе, даже на ранчо моего папаши… Сами увидите, док. Вам, как техасцу, теперь положено интересоваться лошадьми.
Замок был выстроен по классической схеме – квадрат с внутренним двором и угловыми башенками (сохранившаяся с XI века башня несколько не вписывалась в архитектурное решение, но традиции есть традиции!), три этажа, крытая красно-бурой черепицей крыша. Арочные окна забраны цельными стеклами, никаких решеток – это уже новейшие веяния. Фасады выкрашены в золотисто-бежевый цвет, украшения бронзовые, позеленевшие от времени. Над аркой шпиль с обязательным штандартом святого Георгия, алый крест на белом поле. Хозяйственные пристройки в стороне, дальше к северу, однако и они выдержаны в едином стиле и не создают диссонанса.
Фолджем, дворецкий, встречал гостей у парадного входа – в его обязанности входило размещение прибывших по комнатам и обеспечение джентльменов всем необходимым. Дело осложнялось тем, что ни у одного из друзей сэра Джералда не было камердинера, призванного следить за гардеробом и выполнять обязанности личной прислуги. Придется временно перевести на эти должности троих опытных лакеев.
Тимоти немедленно шокировал Фолджема сообщением, что камердинер ему (а равно и господину доктору) не требуется, мы привыкли все делать сами. Только мсье Робер согласился – зачем отказываться, если предлагают?
Слоу-Деверил холл мог быть сколь угодно древним, но относительно современных удобств дело обстояло наилучшим образом: в ванных комнатах горячая и холодная вода (никаких заокеанских смесителей, английская система – два отдельных крана), канализация, везде проведено электричество, есть телефон. Почему хозяева не встретили давно ожидаемых визитеров? Очень просто, сэр: его светлость сэр Артур сейчас отдыхает в Шотландии, а сэр Джералд и юная леди утром уехали на автомобиле в Йорк по срочным делам. Вернутся к обеду.
– Юная леди? – вздернул брови Тимоти.
– Да, сэр. Мисс Евангелина Чорваш. Она прибыла несколько дней назад.
– Вполне ожидаемо, – пробормотал Шпилер. – Нашу удивительную компанию невозможно представить без красавицы-Кримхильды…
До вечера гости предавались праздности – Робер показывал доктору замок, мистер О‘Донован взял подшивку «Панча», оккупировал курительную и банально накачивался коктейлями. Наконец, во двор въехал темно-зеленый «Даймлер-1913». Против ожиданий, из авто вышли не двое людей, а трое – последним оказался широкоплечий блондин в кепи и твидовом костюме спортивного кроя. Ну разумеется, это же господин Реннер – говоря без лишних преувеличений, самый странный представитель концессии!
– …Ойген постоянно живет в Слоу-Деверил, – пояснял лорд Вулси, когда после взаимных приветствий вся компания отправилась на террасу перед замком. Фолджем с величественностью, присущей исключительно британским дворецким, известил, что обед будет подан ровно через час пятнадцать минут, погода была солнечная и теплая, господа и мисс Чорваш расположились в шезлонгах. Лакеи доставили виски, сифон и серебряное ведерко с колотым льдом. – Здесь великолепная библиотека, а наш юный друг проявляет огромный интерес к знаниям.
– Юный? – фыркнула Евангелина. – Вы мастер преуменьшать, милорд. Ойген, будь любезен, ответь, кто ты на самом деле? За два года можно было определиться!
– Вам бы все шуточки, – скромно улыбнулся Реннер. – Помните исходную теорию? Одно тело, две души? Ничего не изменилось, мисс. Почти. Мы с Хагеном стали единым и неразделимым целым, больше никаких превращений меня в… гм… в него и обратно.
– Данный феномен так и остался неразъясненным, – авторитетно добавил Джералд. – Одно время у меня была мысль показать Ойгена лучшим лондонским психиатрам и физиологам, но это непременно привело бы к раскрытию нашего общего секрета. Представляете, к чему могла привести столь громкая сенсация в научном мире? Возникли бы неудобные вопросы, отвечать на которые никто из нас не вправе. А мои собственные наблюдения свидетельствуют: простоватый австрийский рабочий и Хаген из Тронье, хранитель клада, образовали некую третью сущность… Физически Ойген не изменяется, не стареет. Интеллектуальный уровень, наоборот, потрясает: закончивший Итон библиотекарь, мистер Твислтаун, рядом с Ойгеном кажется полным невеждой! Ну и… Специфические особенности, разумеется.
Ева внимательно посмотрела на Реннера и призвала на помощь свой дар – она умела замечать невидимое. Все верно, лорд не ошибается: Ойгена отличает от прочих людей неразличимый простыми смертными отсвет «волшебства», оранжево-золотистое пламя – этот огонек Евангелина видела столь же ясно, как и сойку, разгуливавшую по террасе, благо и сама обладала весьма необычными способностями, унаследованными от матери, урожденной княгини Брезой-Цепеш.
Время провели за непринужденной болтовней – делились новостями, новоприбывшие наперебой поздравляли Еву с новым достижением (телеграммы о победе мисс Чорваш в недавнем ралли давали и заокеанские газеты), Тимоти привычно подтрунивал над Робером – господин Монброн теперь большой начальник, банкир с репутацией, а легкомысленных девиц в кабинет приглашает! Вот бы сообщить об этом репортерам парижских бульварных листков и пристроить фотографический аппарат на крыше дома напротив! Сенсация, мадам и мсье! Эксклюзивные снимки! Робер в ответ рассеянно отшучивался, понимая, что сердиться на этого невоспитанного бонвивана бессмысленно.
Один только Шпилер был не в настроении, хотя и поддерживал разговор из вежливости – доктора не оставляло чувство нешуточной тревоги; и без дополнительных слов ясно, что экстренный сбор концессионеров проведен лордом далеко неспроста, а это означает, что в ближайшей перспективе хранители секретов рейнского клада могут столкнуться с изрядными проблемами. Боже мой, а ведь жизнь только-только начала становиться размеренной и предсказуемой! И кроме того, всем концессионерам кроме доктора Шпилера не надо трудиться ради куска хлеба, они могут позволить себе приключения в стиле Жюля Верна только ради борьбы с проклятием всех богатых людей – скукой…
«Что бы ни произошло и о чем бы не попросил Джералд – откажусь, – решил для себя доктор. – Хватит, пора остепеняться, а не носиться сломя голову за призраками тысячелетней давности! Это же невыносимо!..»
Сам Джералд ничуть не торопился с объяснениями – во-первых, рядом прислуга, которая всегда слышит больше, чем положено. Никто не гарантирует, что старинные недруги не подкупили одного из лакеев, пускай в Слоу-Деверил доселе жив обычай старой доброй феодальной верности господам, а Фолджем подбирает персонал с тщательностью адмирала, составляющего списки экипажа флагманского дредноута. Во-вторых, объясняться придется долго, иллюстрируя свои доводы несомненными доказательствами – для этого лорд поутру купил в Йорке «Волшебный фонарь Гэйджа», новейшую модель электрического проекционного аппарата, способного многократно увеличивать рисунки и отображать их на экране, только линзы меняй. И в третьих, спешка сейчас решительно ни к чему – дела, подобные задуманному Джералдом, в полчаса не решишь.
– Пора одеваться к обеду, – напомнил лорд, завидев шествующего к террасе дворецкого. – Да-да, Фолджем, благодарю вас… Джентльмены, мисс Чорваш, я буду ждать вас в столовой.
– Ненавижу английские обеды, – проворчал Тимоти. – Ну почему только ради того, чтобы похлебать жидкого супу и поковыряться вилкой в овощах, приходится напяливать смокинг?
– Терпи, – Монброн расплылся в улыбке. – Здесь тебе не вонючий салун на Диком Западе.
– То-то и оно…
Обед, как известно, это не только и не столько прием пищи, сколько освященная временем и непременными традициями церемония – особенно если ты находишься в замке всамделишного лорда. Настоящее испытание для человека непривычного. Огромная столовая, площадью превышающая теннисный корт, вокруг стола можно свободно ездить на велосипеде, и все это в гнетуще-торжественном обрамлении гобеленов времен короля Якова, канделябров темной бронзы и обязательного фамильного столового серебра, наверняка помнящего Френсиса Дрейка, некогда гостившего в Слоу-Деверил. Никакой австрийской помпезности или германского спартанства в стиле Фридриха Великого – суровая величественность старой Британии.
Впрочем, атмосферу за столом создают люди, а не архитектура или антикварные вещицы. Непринужденный разговор продолжился – Ойген, посмеиваясь, рассказывал о своих приключениях в колледже Йорка, Джералд с увлечением повествовал о новых приобретениях для коллекции древностей, словом, под такой аккомпанемент можно было вкушать луковый суп с клецками, не обращая особого внимания на его вкусовые качества: известно, что кухня на Островах ужасна. После смены блюд Робер поименовал находившуюся в его тарелке субстанцию «жареными опилками» и настоятельно посоветовал лорду нанять французского повара. Любого, путь даже не самого квалифицированного.
Затем всей компанией отправились в курительную – сигары и брэнди для господ, Евангелина предпочла кубинские папиросы. Дверь плотно затворили.
– Джерри? – Тимоти решился первым. – Может быть, время уже настало? Хватит тянуть. Что случилось и почему мы все находимся здесь? Фафнир? Он нашел способ выбраться со дна океана, куда мы его отправили позапрошлой весной?
– Не совсем, – как-то чересчур неопределенно пожал плечами лорд Вулси. – Видите ли, друзья, за эти два года ни я, и, как полагаю, никто из вас не ощущал на себе прямое воздействие силы, которую мы условно именуем «драконом Фафниром». Споров нет, клад Нибелунгов теперь покоится в глубинах Атлантики, однако я вовсе не убежден, что Фафнира можно вот так запросто утопить и тем самым навсегда от него избавиться. В любом случае, это существо… кхм… не подавало признаков жизни длительное время. Или мы таковых не замечали? Давайте вспомним любые странные, непонятные события, происшедшие с каждым из нас за два года – может быть, вы не обращали на них особого внимания, но…
– Папашин рысак саданул мне копытом по колену, месяц ходить не мог!
– Тимоти, пожалуйста, шутки сейчас неуместны. Я говорю с полной серьезностью!
– Ничего особенного, – отозвалась Ева. – Я бы почувствовала приближение дракона или внимание с его стороны… Затрудняюсь с ответом.
– Тоже ничего, – сказал Робер. – Ни Фафнир, ни эти мерзавцы из Приората меня не беспокоили. Кстати, аббата Биеля около полугода назад перевели из Парижа в какой-то захудалый приход аж в Аргентине, в газете была заметка. Что он натворил, неизвестно, но Ватикан принял решительные меры и сослал аббата за океан… Про отца Теодора Клаузена никаких известий. Мама беседовала с мсье Люком Анно, он тоже не отмечал повышенного интереса недоброжелателей к нашей семье или предприятию.
– Полная тишина, – Тимоти говорил за себя и Шпилера. – Джерри, драконы и Техас несовместимы!
– А вот у Ойгена несколько иные наблюдения, – ответил лорд. – Мистер Реннер?
– Не ждите от меня откровений вселенской важности, – сразу же заявил Ойген. Сделал паузу, слегка покраснел. Евангелина отметила, что он доселе не избавился от привычки смущаться по любому поводу. – Фафнир, если позволите так выразиться, жив и здоров – пока я был Хранителем клада, поневоле пришлось изучить привычки и особенности дракона, вернее Духа Разрушения, в те отдаленные времена воплотившегося в тело ящера… После истории на Рейне Фафнир, как всем известно, проснулся и начал снова набирать силу – я полагаю, для нового воплощения.
– Это что же, – перебил Робер, – проклятая скотина однажды снова получит телесный облик? Ойген, ты смеешься? Огнедышащий дракон в центре Парижа? Репортеры с ума сойдут от такой сенсации!
– Не знаю. Он может выбрать любую форму для воплощения. Человека, например… Многие чудовища древнегерманской мифологии носили оболочку, внешне сходную с людьми. Мать тролля Гренделя из «Саги о Беовульфе», к примеру. Да и сами драконы имели свойство иногда превращаться в людей.
– Постойте, – решительно сказал доктор. – Мифология – это прекрасно, но мы живем в цивилизованном двадцатом веке! Объясните мне природу Фафнира с научной точки зрения, помнится в прошлый раз мы так и не пришли к определенным выводам! Что оно такое? Неужели никто из вас не интересовался?
– Мы с Ойгеном интересовались, – сказал Джералд. – Современная физика однозначного ответа дать не может, а обращаться к мистикам и теоретикам в области эзотерики бессмысленно. Энергетический сгусток, магнетическая субстанция, обладающая разумом, свободой воли и частичной свободой действий – подойдет?
– Слишком расплывчато, – буркнул Монброн. – Ладно, оставим, все равно ничего толкового не придумаем. Так что же Фафнир? Где он сейчас?
– Представления не имею, – покачал головой Ойген. – Однако зимой мы вместе с сэром Джералдом провели небольшое статистическое исследование, на мысль навела страшная железнодорожная катастрофа в Дартмуре – погибли шестьдесят семь человек, возник пожар. Так вот, господа: с марта тысяча девятьсот двенадцатого года и по сей день количество всевозможных инцидентов с фатальными последствиями в Европе, САСШ и Канаде возросло примерно втрое по сравнению с первым десятилетием нынешнего века. Аварии на железных дорогах и фабриках, в Атлантике бесследно исчезли восемь крупнотоннажных судов, причем все они были оснащены радиотелеграфом Маркони…
– Промышленность активно развивается, техники все больше и больше, – справедливо заметил Шпилер. – Это же элементарно – чем сложнее система, тем больше вероятность ее саморазрушения!
– За десять лет на океанской трассе между Европой и восточным побережьем САСШ пропал только один корабль, – дополнил лорд. – «Гвинея» из Саутгемптона, причем семнадцать месяцев спустя обломки нашли на Ньюфаундленде и сделали вывод, что судно разбилось о скалы во время шторма и затонуло неподалеку от безлюдного берега… А после нашего путешествия на «Титанике» сгинули целых восемь кораблей, это подтверждает и издание «Регистра судоходства Ллойда». Далее: общая аварийность на железных дорогах возросла на тридцать семь процентов с учетом того, что протяженность путей за два года выросла всего на четыре с половиной процента. Катастроф на фабриках стало больше на четверть, причем речь идет не об изношенности оборудования, а о совершенно диких, невообразимых случайностях, которые не объяснишь ротозейством рабочих или техническими неисправностями!
– Бред, – коротко резюмировал Тимоти.
– Почему же? – оживилась Ева. – Мы уже тогда выяснили, что Фафнир очень быстро учится, приспосабливается к новым для него условиям! Это он устроил странные пожары в Страсбурге, взрыв на Восточном вокзале Парижа, а затем несколько дней подряд пробовал на прочность «Титаник», что едва не привело к крушению! Безусловно, рассуждения Джералда выглядят несколько натянуто, однако исключать саму возможность вмешательства дракона мы не вправе – это существо изначально нацелено на разрушение. Так было полторы тысячи лет назад, во времена бургундских королей и Зигфрида, так осталось и поныне – его природу не изменишь!
– Обычное совпадение, – мистер О’Донован не изменял врожденному прагматизму американского ирландца. – Джералд, ты заставил нас приехать в Англию только затем, чтобы сообщить о сомнительных изысканиях в области статистики катастроф? Если так, я буду требовать, чтобы ты оплатил нам с доктором расходы на билеты! Это не смешно!
– Я вовсе не смеюсь, – спокойно ответил лорд. – Поднимемся в библиотеку, покажу любопытнейшие материалы, которые, скорее всего, напрямую связаны с кладом Нибелунгов и его бестелесным хозяином. Собственно, ради них я и попросил всех вас навестить мое уединенное жилище… И лишь потом вы будете вправе решить, стоит ли поддержать мой проект или отказаться от него.
– Проект? – подозрительно прищурился Тимоти. – Иисус-Мария! Ты о чем говоришь? Опять?!
– Торопливость джентльмену не к лицу, – Робер легонько подтолкнул американца локтем. – Давай сначала взглянем, что отыскал Джерри, а через час будем телеграфировать в компанию «Уайт Стар» и заказывать билеты на пароход…
* * *
Ведомство мистера Обри Твислтауна – библиотека замка Слоу-Деверил – располагалось в анфиладе из шести залов второго этажа. Четыре помещения были отданы под книгохранилище, в двух последних обустроили домашний музей. Было видно, что предки лорда Вулси уделяли библиотеке самое пристальное внимание и не жалели денег для ее пополнения – средневековые рукописи, первые немецкие печатные инкунабулы, тысячи других редких изданий украшали темными корешками могучие шкапы красного дерева, в залах устроили современную вентиляцию, пятнадцать лет назад заменили газовое освещение электрическим и заодно приняли меры, защищающие коллекцию от воров: подъемные металлические жалюзи, хитрые замки на дверях и обязательная сигнализация – звонок проведен в ближайший полицейский участок деревни Лэдлоу.
«Музей» создал сэр Артур по возвращению из Индии (он тогда служил по ведомству генерал-губернатора Джорджа Натаниэла Керзона в Калькутте до 1903 года) – основой послужило собрание индийских, персидских и цейлонских редкостей, обычное увлечение богатых чиновников в дальних колониях. Джералд, с юности интересовавшийся историей, продолжил дело родителя с удвоенным рвением, некоторым экспонатам могли бы позавидовать Лувр вкупе с Британским музеем, особенно это касалось книг и свитков, на которые наследник тратил неслыханные деньги. Артур, впрочем, не возражал.
Как человек прогрессивный, лорд Вулси-младший следил за новейшими веяниями в музейном деле – соседние комнаты занимали великолепно оснащенные фотолаборатория и реставрационная мастерская: при необходимости всегда можно пригласить специалистов из Йорка или Лондона, чтобы те сделали копии с рукописей или восстановили поврежденный временем раритет.
– Решил обзавестись синематографическим проектором? – осведомился Монброн, первым делом обратив внимание на прямоугольный белый экран, украшавший стену справа. – Никчемная причуда, никто ведь не содержит дома театр с актерами? В Париже я обычно хожу в синематограф к Люмьерам, нужно чувствовать настроение зала, слушать музыку…
– Помолчи, утонченный ценитель прекрасного, – отмахнулся лорд. – Никаких сомнительных развлечений, цели сугубо утилитарные. Рассаживайтесь. Тимоти, тебя не затруднит опустить жалюзи? Спасибо… Итак, давайте припомним некоторые детали наших позапрошлогодних похождений…
Золотистый луч «Волшебного фонаря Гэйджа» рассек полутьму залы и на экране появилось фотографические изображение похожего на большой гроб деревянного ящика, стоящего на полу в тесном помещении без мебели.
– Узнаете? – спросил Джералд. – Да-да, это наш клад…
– Не помню, чтобы мы его фотографировали, – заметил Роббер.
– Несколько дней сокровища хранились в подвале британского посольства в Париже и я посчитал, что наиболее ценные предметы следует увековечить. На всякий случай. Как видите, не ошибся…
Проекционный аппарат был устроен просто и удобно: кладешь бумажные карточки или фотопластинки в выдвигающийся лоток, затем поворачиваешь маленькую медную рукоять и особое устройство с пружиной отбрасывает уже просмотренные снимки в предназначенную для них коробку. Для начала лорд Вулси порадовал соратников еще тремя видами здоровенного ящика и наконец перешел непосредственно к «экспонатам».
– Мы вели себя как сущие дилетанты, – комментировал Джералд. – Золото и камни исторической ценности не представляют, в отличие от оружия или предметов прикладного искусства. Тогда нам пришлось убираться с берега Рейна с крайней поспешностью, наверняка часть клада осталась там, в глиняной яме…
– Останься мы еще хоть на день, немецкая полиция прихватила бы всю компанию и золото дракона вдобавок, – сказал Тимоти. – Мы и так были под подозрением из-за первых убийств, совершенных Фафниром, а ведь мотив налицо: гора драгоценностей! Робера они все-таки арестовали!..
Монброн поморщился. Воспоминания о суточном пребывании в камере полицейского управления Кобленца не относились к числу приятных – слава богу, концессионеры не бросили товарища в беде и с помощью германских социал-демократов отбили заключенного во время перевозки в окружную тюрьму.
– Не будем отвлекаться, – лорд Вулси сменил картинку на экране. На четкой контрастной фотографии красовался богатый шлем с золотыми накладками, вертикальной стрелкой и тонкой чеканкой. – Ойген… Вернее, Хаген, тогда ясно определил, что этот шлем принадлежал Зигфриду Нидерландскому, победителю дракона. Один из двух найденных нами мечей, скорее всего, тоже – посмотрите на карточку, очень характерный и сложный орнамент. Вот крупно.
Узор на шлеме и сохранившейся части лезвия меча можно было отнести к древнегерманским или даже скифским образцам – сплетенные в яростной схватке волки и олени, распахнувшие крылья орлы, похожие на грифонов сказочные твари, ветви деревьев с резными листьями, полуобнаженные воители с мечами. Чистое, ничем не замутненное воплощение священной ярости и радости битвы. Работа изумительная, и не подумаешь, что этот шедевр вышел из мастерской варвара, а не римлянина или византийца!
– Усмотрев некоторые закономерности, я попросил библиотекаря скопировать узор цветной тушью. Люди синим, птицы красным, животные зеленым и существа мифологические – лиловым. Получилось очень интересно, – Джералд отправил в лоток волшебного фонаря лист изрисованной бумаги. – Каждая группа представлена отдельно, в своем ряду. Как вы можете заметить, объединяют их ветви Иггдрасиля, Мирового Древа, на котором зиждется вселенная. Гравировка на шлеме составлена как бы из нескольких слоев…
– Джерри, это безумно интересно, – заскучавший Тимоти украдкой зевнул. – Но какое отношение…
– Потерпи. На шлеме – семь сюжетных линий, объединенных в одну, заметили? Теперь смотрим изображение, скопированное с клинка, их осталось всего пять – исчезли «сказочные» твари и орлы. Теперь внимательно изучим следующий рисунок. Как полагаете, что это?
– Погребение какого-то вождя варваров, – пожал плечами Робер. – Я еще что-то помню из университетского курса по древней истории, стилистика позднелатинская, уже после завоевания Италии готами – искусство тогда пришло в упадок, изображение слишком примитивно. Постой, ты намекаешь на узор, которым покрыты доспехи и щит?
– А ведь мсье де Монброн абсолютно прав, – Ева поднялась со стула, подошла к экрану и провела указательным пальцем по тончайшим линиям на проекции. Ее рука отбрасывала резкую черную тень. – Рисовали с натуры, это очевидно. Или у художника была великолепная память, если он в точности запомнил детали! Орнамент по окружности щита точь-в-точь повторяет узор на шлеме Зигфрида!
– С небольшим отличием, – Джералд сменил линзу на аппарате. – Из семи групп персонажей осталось четыре, а вот на доспехе их целых девять, единственно возможный максимум!
– Почему? – заинтересовался доктор.
– Число-символ, девять миров, объединенных Иггдрасилем. Варвары полагали, что душа обитает в груди человека, а не в голове, поэтому защита тела, непосредственно доспехи, гораздо важнее щита-шлема.
– Ну и к чему ты клонишь? – сказал Робер.
– Я поняла, – кивнула Евангелина. – Ребус достаточно прост: некогда было сделано девять предметов, объединенных… Как сказать правильно? Одной стилистикой? Комплект, над которым работал неизвестный мастер, возможно, не-человек.
– А кто же?
– Некоторые боги и так называемые «волшебные существа» не чурались ремесла. Гефест у греков, Доннар или Тор у германцев и скандинавов, финский Ильмаринен, Вёлунд, Гоибниу доримской Галлии… Кто знает? Если существовали драконы, наподобие нашего Фафнира, не следует отказывать в праве на бытие и другим героям легенд.
– Браво, – лорд тихонько похлопал в ладоши. – Мадемуазель Чорваш полностью повторила ход моих мыслей. Однажды нам удалось подержать в руках два предмета из гипотетических девяти – меч и шлем, незнамо какими путями доставшиеся Зигфриду Нидерландскому. Именно это оружие помогло герою уничтожить дракона: меч Бальмунг или, в скандинавской традиции, Грам, был создан Вёлундом для повелителя Асгарда Одина, а затем сломан и перекован Регином. Следуя этой логике мы делаем вывод, что все девять предметов вышли из кузни Вёлунда и обладали неизвестными магическими свойствами, о которых можно строить самые разные предположения. Бесспорно одно: наши предки считали, что металл, огонь и искусство кузнеца отгоняют любую злую силу и способны разрушить недобрые чары.
– Я читала, будто могила Вёлунда находится в Британии, – припомнила Ева. – Это правда?
– Да. Мегалитический курган Вейленд-Смити в Оксфордшире, до сих пор среди тамошних крестьян ходит устойчивая легенда, что если возле кургана на ночь оставить коня и серебряную монетку, утром найдешь коня подкованным.
– Пробовал? – усмехнулся Тимоти.
– Пока нет. К сожалению, покопаться в этом кургане невозможно, Королевское археологическое общество внесло его в список особо охраняемых памятников, да и местные жители повесят на фонаре любого, кто осмелится покуситься на главную достопримечательность округи – вы же знаете, как суеверны люди в деревнях.
– Джерри, хватит красивых сказок, – мистер О’Донован откровенно тяготился бессмысленными рассуждениями, по его мнению имевшими самое косвенное отношение к реальности. – К делу! Меч и шлем Зигфрида со дня океана не достанешь, пока не построят такую же подводную лодку, как в романе про капитана Немо, а если Фафнир действительно вернется, убивать дракона придется более прозаическими методами! Какими – не знаю. К примеру, главным калибром линкора «Кинг Джордж V».
– Видите ли… – лорд слегка замялся и отвел взгляд. – Я понимаю, сейчас последует буря возмущения, но… Кхм… Ойген, покажи пожалуйста экспонаты, находящиеся на седьмой стойке…
Как и положено в любом музее, коллекция лордов Вулси хранилась на застекленных подставках, выстроенных вдоль стен. Одна из них сейчас была закрыта отрезом черной ткани. Ойген аккуратно свернул шелк и включил подсветку.
Тимоти лишь присвистнул, Робер схватился за сердце, а доктор Шпилер закашлялся.
– Но как?.. – выдавил Монброн. – Откуда? Почему они здесь?
– Тогда, в Париже, я решил, что переправлять клад целиком будет небезопасно, – смущенно ответил Джералд. – Всякое могло случиться и, разумеется, случилось… Последним вечером перед отправкой сокровищ в Шербур я вынул три наиболее крупных предмета, а именно шлем, клинок и епископский наперсный крест и отправил их в Нью-Йорк обходным путем, курьерской почтой, на «Лузитании». Разумеется, после известных событий забыл об этом, а через месяц невостребованную посылку мне вернули – почта его величества работает безупречно…
– Господи боже, – Робер вынул платочек и утер пот со лба. – И после этого твоя проклятущая светлость спрашивает, почему Фафнир не исчез? Дух дракона обитал в сокровищах! Каждый из нас его видел – выползающий из ящика сгусток серого тумана или светящаяся звездочка, появляющаяся по ночам! Почему ты ничего нам не сказал?! Это нечестно!
– Эти вещи к Фафниру никакого отношения не имеют, – тихо сказал Ойген. – Можете мне поверить. В них заключена другая сила.
– Объяснись, – Тимоти в упор уставился на лорда. – Я готов согласиться с тем, что ты хотел как лучше. Но почему два года молчал? Всё оставшееся от клада является общей собственностью концессии, мы имеем ровно столько же прав, как и ты!
– А что ты предлагаешь делать? – Джералд сдвинул брови. – Созвать репортеров, рассказать им о нашей авантюре и выставить предметы в музее? Перво-наперво, нам никто не поверит. Во-вторых, столь тщательно оберегаемый секрет будет раскрыт, что будет означать крупные неприятности. Никто не забыл, что после бегства из Германии мы так и не придумали относительно разумного способа легализировать сокровища? А уж когда выяснилось, что вместе с золотом Нибелунгов мы получили и проклятие Фафнира, все размышления окончательно зашли в тупик! Почему молчал? Думал, что делать дальше, искал и – теперь я в этом убежден – нашел.
– Что – нашел?
Лорд кивнул в сторону проекции рисунка из византийской книги.
– Указания на источник силы, способной остановить Фафнира. Творения Вёлунда, созданные им для давно ушедших богов, но однажды попавшие в руки людей. Разбудили Фафнира мы, нам же придется заставить его уснуть вновь.
* * *
По комнатам разошлись незадолго до трех пополуночи. Несколько раз звонили прислуге – принести в библиотеку виски и сандвичи с огурцом и филе тунца. Евангелина ограничивалась чаем, зато громогласность споров джентльменов возрастала пропорционально количеству выпитого спиртного. До конфликта дело не дошло, вовсе наоборот – увлекающийся Тимоти воспринял идею лорда не без воодушевления, Робер начал вздыхать о том, что «невозможно так надолго бросить дела», Ева поддержала Джералда почти безоговорочно, и лишь доктор особого интереса к захватывающему прожекту не проявил, хотя и участвовал в дискуссии наравне с остальными.
Ойген в основном помалкивал, но было очевидно, что авторство плана частично принадлежит и ему, поскольку австрияк минувшие годы был помощником лорда Вулси во всех делах, касающихся «вопроса Фафнира».
– Часть приготовительных мероприятий я уже провел, – сообщил Джералд. – Составил подробное расписание действий, в котором учел все ошибки, которые мы допустили во время охоты за кладом Нибелунгов.
– Все?! – не сговариваясь, хором повторили концессионеры.
– Хорошо, пускай… Разумеется, учесть любые случайности, которые могут встретиться на пути, невозможно, я не всеведущ, однако не допускать глупостей и грубейших накладок подобно рейнской истории мы теперь вполне в состоянии. Опыт пригодился.
– Теперь мы не просто дилетанты, а опытные дилетанты, – съязвил Тимоти.
– Вспомним постулат о том, что удачи чаще всего добиваются не профессионалы, а талантливые любители – мэтр Генрих Шлиман тому подтверждение. Подвиг Шлимана мы повторили и частично превзошли. Он отыскал Трою и Микены, большие города, а нам удалось найти клад, спрятанный полторы тысячи лет назад!
– Ойген, надо было прятать лучше!
– Уж как сумел, мсье Робер. Тогда было необходимо как можно быстрее избавиться от прoклятого сокровища, решение принимали вместе – я, вернее Хаген, и младший из трех братьев-королей, Хильдебер… Мы добровольно отказались от сокровищ и с нас проклятие было снято, воля дракона над нами не тяготеет.
– Давайте вернемся к основной теме, – лорд постучал ногтем по лакированной столешнице. – Вы должны понимать, что если нам достанутся как минимум четыре – а возможно и больше! – предмета из так называемой «коллекции Вёлунда», то мы получим серьезный козырь в возможном противостоянии с Фафниром! Ойген-Хаген ему не подвластен, это прекрасно, но рано или поздно проклятие настигнет каждого из нас!
– Еще Евангелина, – напомнил Ойген. – Она добровольно отказалась от клада.
– Это неслыханная авантюра, – вздохнув, сказал Монброн. – Причем куда более опасная и непредсказуемая, чем прежняя. Германия – цивилизованная европейская страна, а ты предлагаешь отправиться к настоящим варварам!
– Робер, незачем преувеличивать, – перебила Ева. – В любом государстве провинция и населяющие ее туземцы не отличаются уровнем просвещенности, высокой культурой и романтическим душевным складом. У нас в империи достаточно отъехать от великолепного Будапешта на десяток миль и вы окажетесь в средневековье – нравы и обычаи самые дикарские. Кроме того, я могу заручиться поддержкой некоторых влиятельных людей…
– А стоит ли рисковать? Вспомните, сколько неприятностей доставил нам аббат Теодор Клаузен, посвященный в секрет клада Нибелунгов!
– Без помощи святого отца, мы никогда не обнаружили бы сокровища, – справедливо заметил Джералд. – Теперь ситуация несколько иная, только мы одни знаем, что конкретно надо искать и приблизительное местоположение гробницы… Более того, у меня есть достоверные сведения об исходной рукописи, с которой была сделана византийская копия в «Истории Юстиниана». Достаточно было усидчиво посидеть над библиотечными каталогами. Ознакомиться с рукописью будет сложно, однако я надеюсь на связи мадемуазель Чорваш – она вовсе не зря намекала на знакомства в среде тамошнего высшего света…
– Подробное письмо графу я отправила третьего дня, – подтвердила Ева. – Депеша будет доставлена не морем, а железной дорогой, так значительно быстрее. Его светлость непременно отзовется, он всегда отвечал на мои письма…
– Что ж, прекрасно. Вопрос ставится на голосование членов концессии: стоит ли браться за это дело и все ли желают принять в нем участие?
– Почему бы и нет, господа? – венгерка отозвалась первой. – В конце концов, каждый знал, что однажды нам снова придется встретиться с проклятием Фафнира, память у дракона долгая… Я согласна.
– Мистер О’Донован?
– Черт с тобой, Джерри. Ты ведь знаешь, что на меня всегда можно положиться. Мы эту кашу заварили, нам и расхлебывать. Участвую.
– Робер?
– Мама меня убьет, – грустно сказал Монброн. – Она доселе пеняет мне за наши изыскания на Рейне и их последствия. Если я сообщу о том, что хочу взять отпуск на несколько месяцев, бросить центральную контору банка и отправиться незнамо куда в поисках новых приключений – лишит наследства и проклянет почище Фафнира! Вы же знаете характер мадам де Монброн! Впрочем… Есть один выход. Напроситься на инспекцию по восточным филиалам, она давно намеревалась провести там ревизию. Придется ехать в Париж и выдумывать правдоподобную версию, почему именно я и именно сейчас решил взяться за проверку…
– Что-нибудь придумаешь, чесать языком ты горазд, – сказал Тимоти. – Значит, ты за?
– С некоторыми оговорками…
– Прекрати. Тут не заседание совета директоров «Монброн ле Пари», никаких оговорок – да или нет?
– Да. Но мне придется заниматься и другими делами…
– Успеешь, ты всегда был шустрым. Доктор?
– Я против, – решительно заявил Шпилер. – Ясная цель не поставлена, а вы, Джералд, не объяснили главного – зачем? Каков смысл? Никто не знает, каковы принципы действия предметов, якобы изготовленных мифическим Вёлундом, как в случае необходимости их использовать, и вообще, имеют ли они хоть какую-нибудь… хм-м… энергетику? При всем уважении к господину Реннеру и его мистическому alter ego, верить на слово я не склонен.
– Единственный разумный голос, – сказал Робер. – Причем доктор Шпилер абсолютно прав. Мы опять руководствуемся не трезвым разумом и логикой, а чисто умозрительными построениями и метафизикой. Впрочем, я к этому уже привык, поэтому и согласен ехать…
– Я не сказал, что отказываюсь категорически, – буркнул доктор. – Поймите, у меня практика, я должен вернуть кредит, столь любезно предоставленный лордом Вулси….
– Ах, вы о деньгах? – Джералд вздернул брови. – Оставьте, какая чепуха! Отдадите, когда сможете, помнится точные сроки мы не обговаривали. Немецкая пунктуальность и обязательность – замечательные качества, но только не в нынешних обстоятельствах. Будет очень жаль, если вы не сможете принять участие…
– Я подумаю, – Шпилер не удержался и чуть поморщился. – Очень поздно, мы все устали и выпили слишком много виски, давайте отложим разговор на завтра? Спешка сейчас неуместна.
– Прекрасно, – кивнул лорд. – Завтра так завтра. Надеюсь, все помнят, где расположены комнаты? Плохо знакомые с планировкой замка гости могут заблудиться, такое случалось…
* * *
– Они говорят как каком угодно языке, только не на английском, – пожаловалась Ева. – Джералд, что это за диалект?
Открытая пролетка накрепко застряла на углу Хаттон-Гарден и Дэйл-стрит, в полусотне ярдов впереди перевернулся огромный фургон с сеном, зацепивший бортом электрический трамвай. Движение по перекрестку не могли восстановить уже четверть часа, несмотря на усилия полиции и добровольных помощников. На тротуарах сгрудились зеваки, пускай зрелище и не было столь захватывающим, как, например, пожар или авария парового катера на реке Мерси. От толпы ощутимо тянуло ароматами чеснока, въевшегося в одежду угольного дыма и перегоревшего дешевого джина.
Даже здесь, почти в самом центре Ливерпуля, прилично одетых джентльменов и дам было сравнительно мало, почти сплошь пролетариат в темных картузах и грубых брезентовых куртках, на фоне которых пальто и женские капоты мещан вкупе с твидовыми костюмами служащих несколько терялись.
Люди, рассевшиеся на пружинных подушках дорогого экипажа с эмблемой отеля «Мальмезон», вызывали у пролетариев плохо скрываемое чувство неприязни, словно британское общество испокон веку не было разделено на четко разграниченные и практически изолированные друг от друга сословные группы и где a priori один человек не был равен другому. Отпускали комментарии, поглядывали нагло и изредка сплевывали сквозь зубы чем-то темным, наверное кошмарным жевательным табаком.
Джералд Слоу, лорд Вулси, как и положено природному аристократу, не обращал на плебс и малейшего внимания – это ниже его достоинства. Однако на вопрос Евы ответил:
– Ирландцы, мадемуазель. Ливерпуль – один из городов королевства, где после картофельного голода 1840 года осело множество беженцев из Ирландии. Разговаривают они на смеси гэльского и примитивного английского. Своеобразный пиджин-инглиш.
– А разве гэльский язык не запрещен?
– Поверьте, полиция не станет следить за тем, на каком именно диалекте общаются простолюдины. О, наконец-то фургон убрали… Опаздываем, но беспокоиться незачем, без нас судно не отправится. Это ведь не пассажирский рейс, от расписания мы не зависим.
– Надеюсь, Тимоти и Робер уже на месте.
– Поезд из Дувра должен был прибыть два часа назад…
К пролетке подошел высокорослый констебль с пронзительно рыжими бакенбардами (и здесь несомненная ирландская кровь!), внимательно оглядел седоков, осведомился о месте назначения.
– …Александра-док? Тогда я бы посоветовал вернуться на Хаттон-Гарден, чтобы не создавать толчеи на улице и через Кингс-роуд сразу на Дерби-роуд, идущую вдоль берега реки на север, к докам. Это кратчайший маршрут. Разрешите пожелать вам доброго пути, джентльмены, и вам, уважаемая леди…
– Английский полисмен, – ничего не выражающим голосом сказал Джералд, провожая взглядом вежливого сержанта в куполообразном шлеме. – Такая же визитная карточка Британской империи, как король или Вестминстерское аббатство… Кучер, вы слышали советы констебля?
– Как будет угодно, ваша светлость!
Ливерпуль долгие столетия является одной из «морских столиц» Великобритании – столица графства Мерсисайд расположена вдоль впадающей в Ирландское море реки Мерси и узкого изогнутого залива-эстуария, а бесконечная цепь доков, пакгаузов и пристаней на правом берегу вытянулась почти на семь миль. Может быть, порты Лондона и Бристоля крупнее, да и оборот грузов там больше, но гавань Ливерпуля заслуженно считается самой протяженной. Здесь же находятся и «ворота в Америку» – большинство ирландских и английских эмигрантов отправляются в Новый Свет именно отсюда. Порт – это настоящий город в городе, со своими железными дорогами, верфями, мастерскими и огромными складами. «Крестник» концессии «Титаник» приписан к Ливерпулю, и если взглянуть левее и вперед в отдалении, можно рассмотреть четыре оранжево-черные трубы этого парохода, находящегося сейчас на стоянке у дока Трафальгар.
Коляска повернула на Сеймур-стрит, один из многих проулков, разделявших закопченные пятиэтажные пакгаузы красного кирпича. Пришлось остановиться и пропустить крошечный паровоз, тянущий по портовой узкоколейке платформы с тюками выделанных кож. Остро пахло дымом и креозотом, над устьем Мерси разносились низкие звуки корабельных сирен, жизнь в гавани бурлила.
– …Н-да, на причал для пассажиров первого класса не слишком похоже, – улыбнулась Ева. – Никогда не отправлялась в дальнее путешествие в столь романтической обстановке… По-моему, очень мило, вы не находите, Джералд?
– Бесподобно, – фыркнул лорд. – А вот, кстати, и наш… э-э… лайнер.
Широкий северный мол Александра-дока выглядел непрезентабельно: вид на залив скрывали похожие на черные конические курганы кучи угля и сероватого песка, возвышались выглядящие ужасно древними ржавые паровые краны. У причала стояли три грязноватых парохода и архаичная парусная шхуна, наверняка построенная еще во времена принца Альберта.
– Первый в ряду, с синей трубой и такой же полосой по борту, – пояснил лорд Вулси – Посудина небольшая, однако надежная, кроме того, этот каботажник совершенно незаметен на фоне десятков других таких же – «Эвертон» используется в основном на трассе Ливерпуль-Дублин-Голуэй, но ходил и в Амстердам и в Ригу… Судно новое, ему всего четыре года, а у капитана наилучшие рекомендации и огромный опыт. Согласитесь, моя собственная яхта вызвала бы нездоровый интерес у людей, внимания которых нам следовало бы избегать.
Евангелина согласно кивнула – в Слоу-Деверил она видела модель и фотографии «Леди Годивы», паровой океанской яхты семьи Вулси: королевская роскошь и запоминающийся облик, не у каждого европейского монарха есть такой корабль, разве что у повелителей самых богатых и могущественных империй! Скромный «Эвертон» водоизмещением всего тысячу двести тонн – куда лучший выбор.
– Ага, наши друзья уже на борту, кажется, я вижу Тимоти и Ойгена на палубе, – Джералд, прищурившись, вгляделся в темный силуэт небольшого парохода. – Чемоданы из отеля должны были доставить утром, следовательно, можно отправляться.
Поднялись по узким сходням, навстречу вышел капитан – мистер Мак-Мёрфи, огромный медведеподобный шотландец родом с самого севера, из Килдейла. По-английски он говорил правильно, но с грубым акцентом:
– Добрый день, сэр, здравствуйте, мисс. Судовая и пассажирская роль закрыта, разрешение капитана порта получено. Багаж погружен еще вчера. Больше никого не ждем?
– Нет, – ответил Джералд. – Маршрут уточнен?
– Да, сэр. Уголь пополним в Киле после прохождения канала, затем в Данциге и Мемеле. Если не будет задержек, прибудем на место ровно через шесть суток, утром тридцатого марта.
– Отлично, мистер Мак-Мёрфи. Как скоро мы сможем выйти в море?
– Через час, сэр. Этого достаточно, чтобы раскочегарить котлы.
Капитан величественной походкой, присущей всем крупнотелым и уверенным в себе людям, отбыл на мостик, и внимание лорда переключилось на Тимоти с Ойгеном. Оба оделись «по-походному» – техасец предпочел практичный костюм сан-францисской фирмы Леви Страусса «с карманами для ножа, денег и часов» цвета выцветшей парусины, Ойген же теперь напоминал фабричного трудягу – кепи и зеленоватая куртка из хлопчатой саржи.
– Робер с доктором обустраиваются в своих каютах на верхней палубе, – оповестил Тимоти, предупреждая вопрос Джералда. – С сервисом на «Эвертоне» туго, вместо метрдотеля парнишка с камбуза, зовут Мэтью. Молодой, но сообразительный и расторопный, я с ним мигом поладил. Обедать будем в офицерской кают-компании, хотя офицеров на судне всего трое – сам капитан и два помощника. Кстати, мистер Мак-Мёрфи уступил даме свою каюту. Любезный человек, даже не скажешь, что шотландец.
– Как вижу, ты здесь успел освоиться, – усмехнулся лорд.
– Лоханка маленькая, мы с Ойгеном успели обегать ее от киля до вороньего гнезда… Заодно познакомились с экипажем – такие рожи, что за нашу судьбу в штормовом Северном море я спокоен. Конечно, в большинстве ирландцы.
– Надеюсь, душевный комфорт в среде соотечественников тебе обеспечен, – без тени иронии сказал Джералд, зная, что мистер О’Донован, будь он хоть тысячекратно сынком миллионера и нефтяного барона, способен моментально найти общий язык с пролетариатом. Сугубо американская черта, несвойственная европейцам, вышедшим из благородных семей. – В таком случае веди – ты дорогу знаешь.
О фрахте «Эвертона» лорд Вулси договаривался в конторе пароходства и там же впервые встретился с капитаном, взявшимся доставить концессионеров и солидный груз почти за две тысячи миль, в столицу Российской империи. Директор небольшой судовой компании «Айриш Си Лайн», лично принявший важного гостя и обладателя старинного титула, заверил, что пароход надежен, пускай и недостаточно удобен. Но поскольку ваша светлость изъявили желание…
Его светлость исходно предполагал, что первый этап дальнего пути следует преодолеть морем. Путешествие железной дорогой оказалось бы чересчур обременительно: несколько пересадок, вопросы с транспортировкой снаряжения, таможня и границы (включая Германию, где Джералд и остальные были под подозрением полиции, благодаря громким похождениям в 1912 году) и прочие неудобства. Куда проще зафрахтовать пароход и более ни о чем не беспокоиться. Тем более что прямого пассажирского сообщения между портами Британии и Санкт-Петербургом не было, опять же необходима пересадка в Кёнигсберге или Риге.
Выходов два – или отправляться в дорогу на своей паровой яхте, что решительно невозможно, или арендовать каботажное судно. Выбор пал на «Эвертон», чему способствовала безупречная репутация капитана Мак-Мёрфи, мореходные качества самого корабля (при максимальной загрузке углем он мог даже пересечь Атлантику без остановки в Рейкьявике) и разумная цена фрахта вкупе с сопутствующими расходами. Добавочно – полная конфиденциальность, частные дела Джералда Слоу, лорда Вулси компанию не интересуют, наша задача предоставить нанимателю корабль и опытный экипаж.
Господин директор сразу представил лорду капитана, к удаче заглянувшему в контору пароходства. Мак-Мёрфи не задал ни единого лишнего вопроса, говорил кратко и по делу, сразу же сообщил, что Балтийское море восточнее Лифляндии ему знакомо лишь в теории, но если досточтимый сэр доверится, то контракт может быть заключен немедленно.
Джералд подумал, заново взвесил все «за» и «против» и вынул чековую книжку. После того как он, обмакнув перо в чернильницу, обозначил на чеке сумму и поставил свой автограф, судно «Эвертон» временно перешло в безраздельное владение концессии, пускай первым после Бога на борту и оставался гигантский и рыжебородый Джозеф Мак-Мёрфи.
– Думаю, стоит обговорить детали, сэр, – внушительно сказал капитан, когда они вышли из кабинета директора «Айриш Си Лайн» в приемную. – Количество пассажиров, груз, дата отправления… Не так ли, сэр?
– Вот подробные инструкции, – Джералд вынул из папки с эмблемой Адмиралтейства два листа, отпечатанных на пишущей машинке. – Ознакомьтесь. Всё прочее – мои заботы.
– Если возникнут вопросы, я вам телеграфирую, сэр, – коротко ответил Мак-Мёрфи, развернулся и зашагал прочь. Стоическая невозмутимость и ледяное спокойствие. На таких людях и держится Британия.
…Как и предполагалось, после исторического совещания в Слоу-Деверил Робер де Монброн незамедлительно уехал в Париж – уламывать маменьку, хитрить и искать себе замену на ответственном посту. Печальный доктор Шпилер шатался по замку, скучал и предавался традиционной германской меланхолии, только из вежливости не отказывая Евангелине от приглашений погулять в парке или сыграть в крокет.
Лорд, понимая, что единственными деятельными людьми в его окружении остались Тимоти с мистером Реннером, мобилизовал их обоих и отправил в Лондон – покупать необходимые и самые лучшие инструменты и снаряжение, каковые затем следовало переправить в Ливерпуль. Кутерьма началась преизрядная.
Доктор принял решение в последний момент – нынешним утром, когда надо было поехать на вокзал и встретить прибывающего из Дувра Монброна. Вместо того чтобы отправить приготовленный багаж в порт, к рейсу уходящей в полдень «Лузитании» (билеты уже были куплены!), Шпилер поймал Тимоти за рукав и попросил обождать: в поезду они поедут вместе. Распоряжения относительно вещей были тотчас отданы служащим отеля «Мальмезон».
Тим лишь плечами пожал. Отлично, доктор, кэб ждет.
…Концессионеры собрались на носовой палубе «Эвертона» – никто не желал упустить волнующий момент. Канаты сброшены с чугунных швартовых тумб, из единственной трубы парохода валит масляно-черный дым, прорежаемый тонкими струями белесого пара, выбивающегося из бронзовых отводов предохранительных клапанов, поручни чуть подрагивают.
«Эвертон» тяжеловесно и медлительно отошел от причала, миновал косой канал между молами, ограждающими Александра-док, капитан взял лево на борт, перевел рукоять судового телеграфа в положение «средний ход», и черный с лазурной полосой на борту корабль уверенно двинулся к северу, выходя из Ливерпульского эстуария в открытое море.
– Мы все сумасшедшие, – громко сказал Тимоти. – Куда едем? Зачем?.. Да и плевать! Главное – едем!
– Делай, что должно, и будь, что будет, – эхом отозвался Робер, припомнив девиз средневековых французских рыцарей. – Впрочем, я совершенно не уверен, что мы делаем, что должно, но точно знаю другое: мы снова влипли! И все из-за тебя, Джерри!
Спокойные воды залива после пересечения границы ливерпульской банки заместились морскими волнами, задул неприятный западный ветер, несущий редкие снежинки – последние знаки ушедшей зимы. Справа по ходу судна была различима полоска холмистого берега Мерсисайда.
Грядущей ночью «Эвертон» обогнет северную оконечность Британии и возьмет курс на юго-восток, в сторону берегов Датского королевства и Германской империи. Первая цель – Кильский канал.
– Пойдемте пить чай, – просто сказал Джералд. – Холодно. И пожалуйста, забудьте о пораженческих настроениях! После весны на Рейне два года тому, вам всем должно быть стыдно за подобные слова!
Глава вторая Его сиятельство
Териоки – Санкт-Петербург,
29–31 марта 1914 года
– …Ох, барин, беда одна с вами, – привычно вздохнул камердинер его сиятельства. Привычка графа засыпать с пьяных глаз где угодно, но только не в постели, Прохору была давно и хорошо известна, однако нынешним утром вернувшийся перед самым рассветом Алексей Григорьевич изволил расположиться прямиком в холодных сенях: завернулся в шубу, кулак под голову и ну храпеть на весь дом. До кабинета, где имелся диван, а уж тем более до спальной в глубине дачи, граф попросту не дошел. Не смог.
Хорошо, домом не промахнулся, а то случилось бы, как в прошлый раз, когда барин громко вломился на дачу адвоката Милютина, насмерть перепугав его нервическую супругу. Пришлось затем отослать корзину с цветами и извинения, ибо Милютин грозил мировым судом.
Бывало в прежние времена граф Алексей Григорьевич кутил с византийским размахом, легенды о его похождениях ходили по обеим столицам, но беспросветному пьянству, как нынче, все-таки не предавался – знал меру. Рассудительный Прохор обоснованно подозревал, что виновны в этом новые приятели барина, публика сомнительная, праздная и распущенная, рядом с которой молодые гвардейские офицеры (этих Прохор насмотрелся в достатке) покажутся едва ли не соловецкими монахами-схимниками.
Теперешних друзей его сиятельства камердинер открыто не одобрял, высказывал свои мысли прямо и без обиняков, получая в ответ от графа беззлобное и ленивое «Молчи, дурак, не твоим разумом судить!». Камердинер в свою очередь начинал ворчать, что раз уж его сиятельство скучают, хорошо бы в Крым поехать, а еще лучше за границу – все больше пользы, чем от каждодневного бражничанья с этими шутами гороховыми, незнамо отчего считающих себя литераторами. Футуристы-символисты – чего только не выдумают, прости господи!..
Надо сразу сказать, что Прохор Вершков был грамотен (как выражался барин – даже слишком грамотен, шельма!), поскольку воспитывался в господском доме, а его родная бабка, Зинаида Никифоровна, состояла в нянях батюшки Алексея Григорьевича еще до Манифеста 1857 года, да так и осталась при тверском имении графа до самой смерти. Прошку же приставили к юному наследнику рода перед отправлением последнего в Петербург, в Пажеский Его Императорского величества корпус, и вот уж на протяжении неполных семнадцати лет он неотлучно находился при его сиятельстве в роли денщика, камердинера, секретаря и верного оруженосца.
– Вот что с ним теперь?.. – повторил Прохор, мрачно созерцая барина, широко развалившегося на дощатом полу клети, разделявшей открытую веранду и комнаты. В прохладном воздухе густо пахло винными парами. – Да и ладно, если под Мукденом не замерзли, то здесь и подавно ничего не сделается!
Конечно, можно попробовать перетащить его сиятельство в кабинет, но во-первых, Алексей Григорьич спросонья по обыкновению начнет бузить, не понимая, где находится, и не узнавая Прохора, а во-вторых, горб не казенный: одно дело, если б заболел, и совсем другое – неумеренное винопийство.
Камердинер мысленно сплюнул, на всякий случай оставил дверь в сени приоткрытой и отправился на кухню: утро, скоро должна прийти стряпуха, чухонка Анна-Пяйви, живущая совсем неподалеку, в Кэкосенпяа – лицом она, может, и не писаная красавица, но готовит знатно, особенно рулет с грибами и холодный суп, донельзя уважаемый барином с тяжкого похмелья. Заодно надо прикинуть, каких припасов купить сегодня на рынке, все-таки воскресенье, а базар в Териоках богатый, не хуже чем в столице.
Дача, на которой обитал граф Барков, принадлежала надворной советнице фон Гаген, вдове, получавшей с нескольких домов в лучшем курортном поселке Выборгской губернии немалую ренту. В разгар теплого сезона на побережье Финского залива не протолкнуться от дачников, но зимой тут постоянно живут разве что отставные чиновники, которым доктора прописали свежий воздух и полный покой, жаждавшая поэтических пейзажей богема да законченные мизантропы – таковую роль и пытался играть изнывавший от тоски Алексей Григорьевич, прозванный вышеназванной богемой «Черным Рыцарем» за весьма необычную внешность, загадочно-мрачный характер и крутой нрав.
Вряд ли кто-нибудь, кроме Прохора, догадывался, что меланхолия графа наигранна и очередное увлечение его сиятельства носит преходящий характер, но впечатлительные поэтессы восхищались, а их коллеги мужского пола в промежутки между кутежами пытались описать «образ» таковыми строками:
…Была как ночь броня моя черна, И на щите, где розы были у других, Я лишь шипы изображал без них!Барков втихомолку посмеивался, но мистифицировать поэтов не прекращал. Это его развлекало. Дурить головы стихоплетам он полагал забавным – ничуть не худшее, а даже более безобидное развлечение, чем к примеру игра на скачках или в вист. Камердинеру затянувшаяся дачная эпопея давно опостылела, но против хозяйской воли не попрешь. Вот если бы снова за границу… Путешествовать Прохору нравилось.
Объявилась Анна-Пяйви, длинная как жердь неразговорчивая сорокалетняя финка – постучала в дверь черного хода, со стороны кухни. Сразу получила от внимательного Прохора «синенькую», жалованье за неделю, что для Финляндского княжества было весьма прилично. Осведомилась, что хозяин пожелает сегодня.
– Барин нездоров, – сообщил Прохор, зыркнув в сторону веранды. – Я сейчас на базар, если проснется – дай рассолу, а потом чаю горячего. Вот тебе пятиалтынный за лишние труды… Приду через два часа. Все поняла?
Серебряшка перекочевала в широкую красную ладонь Анны-Пяйви – кухарка, может, и нелюдима, но дело свое знает и к слабостям барина относится с пониманием. Всяко поможет при случае.
Вернулся Прохор после полудня, с полной корзиной снеди и полудесятком бумажных пакетов. Снял калоши, выложил покупки на кухонный стол и не расстегивая пальто быстро зашагал в столовую – отсутствие чухонки возле плиты с кипящими кастрюлями говорило только об одном: его сиятельство пробудились и требуют внимания к своей особе.
Особа, в расстегнутой на горле рубашке и черных бриджах на подтяжках, отыскалась, где и положено – возле круглого стола, укрытого чуть пожелтевшей скатертью с незамысловатыми кружавчиками по краям и не слишком аккуратно выведенными винными пятнами. На столе громоздился исходящий паром артельный серебряный самовар.
– …Прохор, ну хоть ты скажи ей! – выглядевший больным и несчастным Алексей Григорьевич ткнул перстом в сложившую руки на животе невозмутимую Анну-Пяйви. – Знал бы где, сам бы взял! У этой ракалии разве допросишься?
– Ты иди, иди, – камердинер вежливо подтолкнул чухонку в сторону кухни. – Я сам.
Дело житейское, весь шум из-за рюмки водки. Анне-Пяйви даны строжайшие инструкции – хозяин пускай хоть револьвером грозится, не давать и точка! Делать вид, будто ничего не понимаешь. За первой рюмкой немедля последует вторая, потом еще, к пяти вечера барин соберется в гости к поэту Мережковскому и дело пойдет по накатанной колее – сегодня добрел до сеней, а завтра в сугробе уснет? Благодарствуйте.
Прохор умел настоять на своем – мягко, но решительно. Да и граф физически не мог противиться, слишком было дурно, начинало трясти. Разумеется, водки он не получил, пирамидону тоже – вполне хватило народных средств. Поначалу едва ли не полный самовар чаю с лимоном вприкуску, затем мясной бульон с толченым картофелем и обжаренным луком, незачем сейчас тяжелить желудок грубой пищей.
– …Стыд какой, а? – вздыхал Алексей Григорьевич, к которому начала возвращаться память. В отличие от многих, в состоянии трезвом он в точности осознавал с кем, при каких обстоятельствах и где именно проводил минувший вечер, вспоминая любые детали, пусть даже и не самые приятственные. – Жуткий реприманд, брат Прохор, хоть стреляйся… И ведь не Кобызевский приют на Лиговке, с блядями-с, приличный дом, воспитанные люди!
– Воспитанные? – эхом повторил камердинер. Тихо произнесенное слово звучало на грани насмешки.
– Да ну тебя, болван!.. Ну вот представь, этот свинтус Бальмонт – всегда его терпеть не мог! – начал дерзить Случевскому; да ты видел этого Бальмонта: самовлюбленный прилизанный красавчик с бесовской хитрецой и такой внутренней злобой, что любой каторжник-висельник от зависти помрет!
– Видели-с, – подтвердил Прохор. – Господин поэт в феврале к нам чай приходили пить. Всю гостевую комнату потом изрыгали.
– Ты слушай, слушай… У них со Случевским до кулаков дошло, в драку полез. Ну мы разнимать, и Зинка зачем-то полезла!
– Зинаида Николаевна? – не без ядовитости уточнил Прохор, хозяйку «литературных пятниц» Зинаиду Гиппиус не любивший отдельно. – Как ее чахотка?
– Да плевать на чахотку! Пока растаскивали, я Зинаиде локтем в бровь заехал! Клянусь же, нелепая случайность!.. Теперь синяк… И так-то не бог весть какая Минерва с Афродитою, а теперь и вовсе в обществе месяц не покажешься, на пол-лица расплылось. Примочки, уксусные, конечно… Я Бальмонта на дуэль вызвал, l’ivresse et la debauche indйcente! Тьфу, засранцы!
Ага, барин разговорился, порозовел, значит, лечение пошло впрок. На слова о дуэли Прохор внимания не обратил – первый раз, что ли? – да и выходить против графа Баркова, что с пистолетом, что с рапирой смысла нет никакого, верная смерть.
– Вас же, Алексей Григорьич, с пятницы дома не было, – заметил Прохор. – Тут почта пришла.
– Что там? – недовольно отозвался граф, последние годы отдававший бумажные дела на откуп камердинеру. Невелик труд – просмотреть счета, а личные письма от немногих и редких корреспондентов потом вручить барину.
– От управляющего из Твери, – Прохор по очереди откладывал распечатанные конверты. – Дела привычные, ответил сам. Маменька ваша написала, в мае собираются в Люцерн. Уж потрудитесь, собственной рукой ей репронд дайте. Вот еще заграничная телеграмма, как раз пятничным вечером пришла. Немецкую или французскую я, глядишь, разобрал бы, а тут непонятно написано. Отправлено из Мемеля.
– Дай сюда… – граф протянул руку. – Конечно, на английском… ЧТО? Прохор, число сегодня какое?
– Одиннадцатого дня апреля, воскресенье.
– То-то и оно! А по-грегориански двадцать девятое марта выходит?
– Так и выходит, Алексей Григорьич.
– Чер-рт, – раскатисто рыкнул граф. – Каналья! Забыл, ты представь! Когда последний поезд на Петербург? Собраться успеешь?
– Успеем, как не успеть. Сейчас три четверти второго, поезд в восемь пополудни. Как собраться-то? Полный гардероб?
– Походно, полностью! Мы съезжаем с дачи! Спешно!..
– Съезжаем? – ошарашенно выдавил Прохор, не смея поверить своему счастью. – А Питер? На квартиру?
– Да, на квартиру! Прохор, ну что ты будто дитя малое! Беги к квартальному надзирателю, отдашь ключи от дома. Чухонку… Как её?.. Рассчитай. Дай империал золотом, премию – кормила вкусно, не отнимешь. От квартального на станцию телеграфируй домой, консьержу. Пусть к ночи всё подготовят, камин растопят, не въезжать же в холодный дом?.. И ужин заказать! Только скромно, без гусарства! Завтра вставать чуть свет!
– Да как все подряд успеть-то? – озадачился камердинер. – Тут и Геркулес с его конюшнями не сумеет!
– Не его, а Авгия, балда! Бегом, сказано! Чемоданы и без тебя соберу, не белоручка! Давай, Прошка, друг любезный, поспеши. Христом-Богом, а?
– Как скажете, ваше сиятельство. Цветы в станционном киоске для мадам Гиппиус купить прикажете? Неприлично же…
– Да покупай, покупай! Хоть на мильон! Съезжаем, ты подумай! И дело вроде серьезное! Хватит безобразий, опостылело!.. Поэты, мать их! Чего стоишь столбом?
Прохор молча развернулся и начал методично исполнять распоряжения барина, первым делом огорчив старательную Анну-Пяйви извещением, что ее услуги впредь не потребуются, одномоментно компенсировав расстройство кухарки тремя новенькими золотыми пятирублевиками с профилем государя. Сказал обязательно прибрать на кухне, печь загасить, а все продукты, что имеются, взять себе домой – у Анны-Пяйви четверо детишек, лишним не будет.
– И дождись, пока с вокзала не вернусь, – втолковывал Прохор чухонке. – Барин что попросит – принеси. Помоги вещи ему укладывать, женская рука в таком деле полегче будет. Поняла? Найдешь извозчика, пускай вещи на станцию отвезет, в багажное отделение…
Анна-Пяйви бесстрастно кивнула.
…Без пяти восемь вечера с вокзала Териоки тронулся состав о шести вагонах, шедший от Выборга на Финляндский вокзал Санкт-Петербурга. Вагон первого класса пустовал, единственными пассажирами, севшими на промежуточной станции, были прихрамывающий усатый господин с черной повязкой на глазу и простецкого вида парень в пальто, круглой каракулевой шапке и с саквояжем в руках.
* * *
– …Система укреплений внушительная, – Джералд поднял к глазам бинокуляр фирмы Карла Цейса. – «Бюллетень Адмиралтейства» недавно публиковал обширную статью о прикрывающих Петербург фортах, с моря город практически неприступен – любой неприятельский флот будет уничтожен береговыми батареями.
– А на острове слева – крепость и небольшой город? – заинтересовался Робер. – Видите синий купол? Собор?
– Это Кронштадт, база русского флота на Балтийском море. Возьми бинокль и посмотри – в гавани множество военных кораблей. Контроль над створом морского фарватера столицы полный, но если начнется война с Германией, флот окажется заперт в Балтике – Кильский канал и датские проливы перекроют, русские не сумеют прорваться на соединение с нашим Гранд-Флитом…
«Эвертон» принял на борт лоцмана сорок минут назад и малым ходом двигался по Маркизовой луже между островом Котлин и южным берегом губы в сторону Петербурга. Давно рассвело, утренний весенний туман унесло теплым южным ветром. Капитан рассчитывал причалить в коммерческом порту незадолго до полудня.
– Пора переводить часы, – заметил Монброн, извлекая из кармана золотой хронометр с монограммой императора Наполеона III. – У нас на судне время по Гринвичу, здесь же на три часа больше.
– Не только время, но и даты другие, – сказала Евангелина. – Юлианский календарь, ужасная архаика.
– Зато лето наступит быстрее…
Поход «Эвертона» завершался. Как и предполагал капитан Мак-Мёрфи, уложились в шесть суток, даже с учетом задержки у перегруженного Северо-Остзейского канала и последующей стоянки в Киле. Примечательным это путешествие никак не назовешь – у берегов Дании попали в пятибалльный шторм, продолжавшийся несколько часов, но и только. Заход в Данциг не потребовался, угля хватило до самого Мемеля, где пароход остановился всего на четыре часа.
Далее плавание проходило безмятежно – вдоль берегов русской Прибалтики, оставляя за кормой порты Виндавы, Риги и Ревеля. Пассажиры «Эвертона» начали скучать, но сегодняшним утром за завтраком капитан объявил, что потерпеть осталось совсем недолго – вскоре на горизонте должен показаться Кронштадт и сразу за ним Санкт-Петербург, конечная точка маршрута.
– Давайте подумаем, что будем делать, если друг мадемуазель Чорваш нас не встретит. Номера в отеле забронированы, по завершении таможенных формальностей багаж отправят на этот же адрес… – Джералд повернулся к концессионерам. – Ева, вы ведь говорите по-русски?
– Немного. Но я уверена, что таможенники и портовые служащие знают по меньшей мере французский, а представители высшего света и подавно полагают его вторым родным. Господа, незачем беспокоиться – я бывала прежде в Петербурге, город мало чем отличается от других столиц Европы, Вены или Рима.
– Я тоже ездил в Россию три с лишним года назад, – поддержал Еву Монброн. – Железнодорожная компания брала крупный кредит в нашем банке… Ничего страшного, за исключением неслыханной бюрократии и местного гостеприимства: я две недели мучился несварением после всех обедов и приемов… Но я тогда останавливался в Москве и Киеве, ехал поездом через Варшаву. В Петербург, к сожалению, заглянуть не удалось.
– Пользуйся возможностью. Если получится уладить дела сравнительно быстро, мы проведем в столице неделю или десять дней.
Лоцман направил «Эвертон» не к Коммерческой гавани Васильевского острова, а к левобережью Невы, Гутуевскому острову и Таможенной набережной, где швартовались не только ходящие по расписанию суда, связывающие Петербург с княжеством Финляндским, Германией и балтийскими губерниями, но и заграничные гости, выполнявшие челночные рейсы, – торговцы со специально заказанным товаром, корабли небольших каботажных компаний да частные пароходы и яхты под вымпелами иных держав.
С Ливерпулем, конечно, не сравнишь – куда меньше толчеи, грохота и деловитой суматохи огромного порта, где работа не останавливается днем и ночью. Российская империя все-таки «сухопутное» государство, в отличие от Британии, существование которой без моря и морской торговли непредставимо и невозможно.
Больше часа ждали пограничных чиновников. Старший, представительный располневший господин в невысоком чине титулярного советника оказался любезен и предупредителен, хорошо знал английский и произвел самое положительное впечатление. Штампы в паспортах проставлены (Евангелина предъявила болгарский, с фальшивым именем – в противном случае о прибытии в Россию звезды первой величины газетчики узнали бы уже к вечеру и тогда прощай конспирация), пошлины за груз уплачены и таможенник в черной шинели, вежливо взяв под козырек, пожелал гостям и «его светлости графу Вулси» приятного времяпровождения в Петербурге.
Робер полез было в карман за бумажником, но передумал – вдруг обидится? Нехорошо начинать пребывание в чужой стране со скандала.
– И что делать дальше? – осведомился Тимоти. – В Нью-Йорке или Бостоне все просто: сходишь на берег, на тебя сразу налетит десяток кэбменов, выбираешь какой понравится и поехали… А тут? Я осмотрел пристань, ни одной повозки! Надо искать за территорией порта? Или как? Ева, Робер, вы здесь бывали, должны знать обычаи страны!
– Мы разве торопимся? – пожал плечами Монброн. – Я еще должен собрать чемодан… Доктор, поможете?
– Разумеется… И я полагаю, что в здании портового управления отыщется телеграф или контора, предоставляющая услуги прибывшим пассажирам. Логично?
Поход в контору не потребовался – спустя несколько минут по сходням «Эвертона» поднялись двое незнакомцев и потребовали у вахтенного матроса сообщить о своем прибытии мадемуазель Чорваш. Имя единственной особы дамского пола, находящейся на борту, матрос-ирландец не знал, но сразу понял, о ком идет речь, и доложил второму помощнику, каковой и проводил визитеров на верхнюю палубу.
Сразу видно – туземцы: верховодил высокий, темноволосый с редкой проседью господин, похожий на разбойника из приключенческого романа. Прихрамывает, левый глаз перевязан черной шелковой лентой, на виске и скуле виден светлый косой шрам. Пышные усы, взгляд единственного серо-стального ока холодный и лениво-оценивающий, лицо узкое с высоким лбом и намечающимися залысинами. Опирается на трость железного дерева, заметна военная выправка. Одет, однако, статским манером – на улице пускай и тепло, не меньше пятидесяти по Фаренгейту, но усатый предпочел роскошную шубу бобрового меха, под которой скрывался мышасто-серый костюм в темную полоску с серебристым галстуком.
Если одноглазому можно дать на вид тридцать три или тридцать пять лет, то его сопровождающий выглядел несколько моложе и проще: застегнутое на все пуговицы пальто, каракулевая шапка пирожком, гладко выбрит. Физиономия добродушная и располагающая к себе, если улыбается, то видно, что два зуба справа и сверху выбиты. И уж конечно это несомненный простолюдин – совсем иная манера держаться.
Еву застали в кают-компании, мадемуазель и лорд Вулси пили чай, пока остальные собирались. Джералд слегка оторопел, увидев вопиющее нарушение этикета – гость расцеловал поднявшуюся навстречу Евангелину «в уста» и лишь затем начались взаимные представления. Как раз объявились Робер, доктор и Тимоти с Ойгеном.
– Граф Алексей Барков, мой старинный приятель, – отрекомендовала порозовевшая Евангелина. – Надежный друг, во многом незаурядный и благороднейший человек… Прошу знакомиться, господа, – его светлость Джералд Слоу, лорд Вулси…
– Как же, наслышан, – кивнул Барков, демонстрируя безупречный французский. – Но не о вас лично, милорд, а о вашем батюшке, сэре Артуре – он ведь по ведомству иностранных дел служил? Я состоял в делегации военного министерства России в Лондоне, встречались – еще в царствование короля Эдуарда… Весьма, весьма рад. Добро пожаловать.
То, что остальные члены концессии к аристократическому сословию не относились (разве что Монброн – приставку «де» к фамилии его отец получил жалованной грамотой Наполеона III за заслуги перед Францией на коммерческом поприще), на графа Баркова никакого впечатления не произвело – он был одинаково любезен со всеми. Чуть смущенного Прохора назвал своим секретарем и сообщил, что Прохор Ильич человек во многом незаменимый.
– Покорнейше прошу простить, – низко гудел граф, – принять у себя не смогу. Я в Петербурге живу на квартире, стесненно.
– Это вовсе не обязательно, – ответила Ева. – Алексей, у нас заказаны номера в гостинице, но мы не знаем, как туда попасть.
– Да-да, вот, – отвечавший за бытовые трудности Монброн протянул телеграмму с подтверждением брони. – Отель называется «Виктория», на улице… Сложно прочитать русское название. Kaz… Kazans…
– Ах, на Казанской, двадцать девятый дом, – мгновенно разобрал Барков. – Это недалеко, почти самый центр города, ближе к Коломне. Очень хорошая гостиница, с традициями. И куда дешевле, чем «Европейская» или новооткрытая «Астория». Великие князья останавливаются. По Бедекеру выбирали? Недурственно… Затруднения с багажом? Вот как? Прохор!
– Что, Алексей Григорьич?
– Господин Робер тебе расскажет как поступить с вещами, займешься… Груз из трюмов по таможенной квитанции переправишь на Николаевский вокзал. И смотри, чтоб наши молодцы не растащили чего по дороге! Головой отвечаешь!
Дела с Монброном Прохор сладил быстро – по-французски камердинер говорил пускай и с кошмарным тверским прононсом, но уж точно не хуже, чем барин. Одиннадцать чемоданов в отель, ящики по назначению, на железнодорожные склады.
– Извозчики ждут, – сообщил Барков. – Нарочно взял три пролетки, гильдейские, а не лихачи. Едемте, господа?
– Конечно, – согласился Джералд, машинально взглянув на часы. – Скоро три пополудни, а еще надо устроиться, распаковаться. Сегодня будем отдыхать.
– Полиция, – напомнил Монброн. – Таможенник сказал, что паспорта надо зарегистрировать в полицейском участке.
– Чепуха какая, – поморщившись, отмахнулся Барков. – Этим займутся служащие гостиницы, управление Казанской части в двух шагах…
– Ну что ж, спасибо надежному «Эвертону», – лорд Вулси неожиданно охнул. – Робер, я запамятовал – отнеси этот конверт капитану Мак-Мёрфи, дополнительное вознаграждение команде…
* * *
Следующим днем – ясным, солнечным и теплым – Джералд с Евангелиной отправили прочих концессионеров осматривать «достопримечательности», а сами поехали с деловым визитом на Петербургскую сторону, где находилась штаб-квартира его сиятельства графа. Предстоял серьезный разговор.
Извозчик, кликнутый швейцаром «Виктории», заметил, что седоки – иностранцы, и нарочно повез неторопливо, вывернув с Казанской на Невский проспект и далее к набережной и бело-желтому зданию морского министерства с высоким шпилем.
– Дворец – официальная резиденция императора, – просвещала Ева лорда Вулси, указывая на темно-красную громаду Зимнего. – Штандарта над главным фасадом не видно, значит, двор уже переехал за город… На противоположном берегу крепость Санкт-Петербург,[65] нам как раз туда, через мост.
– В крепость? – вздернул бровь Джералд.
– Нет-нет, пока мы ничего не успели натворить и в тюрьму нам рано; это сооружение в России выполняет роль Бастилии, там же стоит часть городского гарнизона. На северном берегу реки построены новые, современные кварталы, отличающиеся от старого центра.
– Слово «старый» к этому городу неприменимо, ему чуть больше двухсот лет, если не ошибаюсь. Бесспорно, Петербург весьма красив, но с Лондоном все-таки не сравнишь – мы недавно праздновали тысячу восемьсот семьдесят лет с момента основания при Цезаре Клавдии.
– Не придирайтесь, милорд, – император Петр, перенесший сюда столицу из Москвы, создал истинный шедевр: регулярная застройка, широкие улицы, никакой тесноты или кривых узких улочек, которых предостаточно в более древних городах. Луи Бонапарт, приказавший снести парижские трущобы и проложивший бульвары по лучевой схеме, частично использовал опыт строительства Петербурга – как наиболее прогрессивный на те времена. Вы заметили, насколько чист воздух в городе, в отличие от The Great Smog?[66] Крупные фабрики находятся в предместьях, множество парков…
– Справедливо, атмосфера здесь здоровая.
Коляска проехала по Троицкому мосту, сразу за которым начинался Каменноостровский проспект. Алексей Григорьевич обитал в новом, построенном всего год назад доме Бенуа под нумером 26 – огромном шестиэтажном здании, занимавшем целый квартал и оборудованном по последнему слову европейской и американской техники. Позволить снять здесь квартиру могли только очень обеспеченные петербуржцы, но за свои деньги они получали любые услуги – телефон, электрические элеваторы, своя прачечная и даже гаражи для частных авто.
Ева, кстати, сразу заметила, что автомобилей в Петербурге меньше, чем в Европе, зато встречаются не только немецкие и английские машины, но и производимые в Риге «Руссо-Балты» конструкции инженера Жюльена Поттера.
Коляска остановилась в парадном дворе-курдонёре дома. Плохо разбиравшийся в русских деньгах Джералд поручил расплатиться с извозчиком Евангелине (британские фунты поменяли на местные ассигнации и серебро еще вчера, в гостинице). Поднялись на второй этаж, позвонили в квартиру. Открыл, как и ожидалось, Прохор.
– …Вы сразу в столовую проходите, – сказал камердинер. – Стол накрыт, с самого утра ждем, ваше сиятельство…
– Стол? – не понял лорд Вулси. – Ева, простите, но разве сейчас время обеда?
– Привыкайте к местным обычаям, Джералд. Вести беседу полагается непременно за трапезой, и вы обидите графа, если пренебрежете его гостеприимством. Забудьте о расписании, это Россия…
Барков предполагал, что устраивать киприаново пиршество будет не совсем уместно и ограничился тем, что с большой натяжкой можно было назвать «легким ланчем» – красная рыба, икра, фазанчик, пироги и батарея бутылок с наилучшими крымскими винами. Хватило бы накормить целый драгунский платунг после дневного перехода. Джералд тихонько вздохнул.
…Ева еще в Слоу-Деверил высказала уверенность, что старый знакомец не откажет в просьбе и наверняка примет живейшее участие в предстоящих разысканиях. Во-первых, Барков человек увлекающийся, а по увольнению со службы граф потерял свое место в мире и первейшей целью ставит избавление от всепоглощающей скуки. Во-вторых, у него есть «способности», вполне сопоставимые с необычным даром самой Евангелины – это значит, что Алексея Григорьевича можно посвятить в тайны концессии, он поймет и не станет смеяться. И в-третьих, он попросту не сможет отказать даме, посчитает это неприличным и оскорбительным.
Каковы были «способности» Баркова, Ева объяснила довольно смутно – она и сама плохо понимала истоки собственных талантов. Граф тоже мог замечать «невидимое», владел даром убеждения и никталопией – абсолютным зрением в темноте. Умел сразу утихомирить раздраженную лошадь или злую собаку, остро чувствовал изменения погоды и обладал феноменальным чутьем на опасность, благодаря которому чудом остался жив во время войны с Японией десять лет назад, попав в кошмарную переделку, из которой живым не вышел никто, кроме самого Баркова, отделавшегося потерей глаза и ранением в ногу.
Существует и более насущное преимущество: граф, как отпрыск старинной и влиятельной фамилии, вхож к нужным людям и обладает широкими связями, что может снять большую часть затруднений с легальностью концессии в Российской империи. Если, как предлагал законопослушный Монброн, действовать строго в рамках правил, бумажная волокита может затянуться на долгие недели, что совершенно недопустимо, особенно в размышлении о возможном появлении конкурентов – этого Джералд опасался больше всего…
В письме, отправленном Баркову из Англии Ева намекнула, что предстоящий визит напрямую связан с «взаимоинтересующими вопросами», обсуждавшимися во время прежних рандеву в Вене, Будапеште и Петербурге – а именно, об их «даре», встречавшемся чрезвычайно редко. Вспыхнувший у графа интерес был незамедлительно подтвержден – он сразу заметил тихого Ойгена и понял, что его сила значительно превосходит все виденное доселе. Теперь оставалось выяснить, как господин Реннер оказался в компании Евангелины и британского дворянина, не говоря уже о прочих: банкире и джентльменах из САСШ, один из которых говорил с выраженным немецким акцентом.
– …Я право не знаю с чего начать, – развел руками Джералд. – История длинная и довольно запутанная, во многом невероятная. Но поверьте – мадемуазель Чорваш тому свидетель, я не фантазирую и не преувеличиваю. Как бы вы не относились к явлениям, обычно называемым «мистическими», все что я скажу, чистейшая правда.
– Сэр, жизнь научила меня воспринимать со всей серьезностью даже самые невероятные истории, а к тому, что привычно называется «мистикой», стоит приглядываться с особенной внимательностью. Ученые разъяснили, как появляются молнии или отчего поднимается вода во время прилива, но как понять, допустим… Прохор, окажи любезность, принеси из кабинета алебастровую статуэтку. Ту самую.
Камердинер поджал губы, выражая недовольство, – этого увлечения барина он не одобрял еще больше, чем поэтов, – но молча развернулся и ушел. Вернулся спустя минуту.
– Купил в Бухарском ханстве, на рынке Чарджуя. По случаю. С виду ничего особенного – работа, судя по всему, индийская…
Барков утвердил на столе небольшую фигурку женщины в сари, высотой от силы три дюйма. Ева нахмурилась, сразу почувствовала, что от скульптуры короткими импульсами исходит непонятная холодная сила, вызвавшая ассоциации с голубоватым пламенем газового фонаря.
– Разбудить эту красотку я не могу, да и желания не испытываю, – сказал граф. – Мало ли, чревато… Но кое-что занятное показать возможно. Глядите внимательно.
Джералду почудилось, что с пальцев Баркова соскользнул бледный огонек, будто на мгновение вспыхнула фосфорная спичка. Появился запах озона и в столовой стало прохладнее – такие неприятно знакомые явления всегда сопровождали безобразия, учиняемые духом Фафнира после обнаружения рейнского клада. Над столом распустился призрачный синий венок, в центре его появилось странное лицо: почти нечеловеческое, вытянутое, с узкими монгольскими глазами. Раздался громкий шепот – Нечто говорило на древнем, жутковатом языке с угрожающими интонациями.
Вскоре видение исчезло.
– Как хочешь, так и понимай, что это за диво дивное, – Барков отодвинул статуэтку подальше. – Но выглядит довольно зловеще, как некое предупреждение. Уж и в университет вещицу носил, к профессору Бонгарду… Толку никакого.
– На мой взгляд, это был ведический санскрит, – поразмыслив, сказал лорд Вулси. – Но смысла фразы я не уловил. И много у вас таких… кхм… уникумов?
– Десятка три, один другого чуднее. Отчего совсем не кушаете, милорд? Прохор, «Масссандру» открой… Вы, ваша светлость, тоже увлекаетесь редкостями? Не уверен, что смогу дать совет – я сущий профан, коллекционирую лишь из интереса.
– Дело обстоит несколько иначе, – сказала Евангелина. – Видите ли, Алексей, наши затруднения выходят за рамки скромных загадок наподобие этой фигурки. Его светлость не знает с чего начать? Прекрасно, извольте выслушать предысторию. Вы знакомы с «Песней о Нибелунгах»?
– Отчасти. Древняя литература пускай и входила в курс, но я человек военный, больше тактикой да картографией интересовался. Огнедышащий дракон, герой Зигфрид, несметные сокровища – верно?
– Мы нашли эти сокровища, – произнес Джералд. – Я, вместе с компаньонами. Мадемуазель Чорваш присоединилась к нам отчасти случайно, отчасти… Волею провидения, если угодно. В подобных историях случайностей никогда не бывает. Я в них не верю.
– Клад Нибелунгов? – Барков поставил бокал на стол и подался вперед. – Неужто не сказка?
– Некоторые сказки значительно реальнее и правдивее, чем принято считать, – хмуро ответил лорд. – Я запомнил, как вы вчера смотрели на мистера Реннера, полагаю это закономерный интерес?
– Ничуть. Юноша меня заинтриговал – в нем ощущается немалый талант, Ева это наверняка подтвердит.
– Вы очень удивитесь, если я скажу, что Реннер в действительности является Хранителем Клада? Хагеном из Тронье, мажордомом Бургундской династии?
– Сударь, давайте начнем с самого начала, – граф откинулся на спинку стула. – Не верить вам и Евангелине я не вижу оснований, однако с каждым словом запутываюсь все больше. Клад – это прекрасно, но люди не живут по тысяче лет! Хаген?
– Да, Хаген, – подтвердил Джералд. – Собственно, началом послужило невинное юношеское увлечение, забава, которая впоследствии обернулась трагедией. Именно поэтому я… Мы хотели бы просить вас о всей возможной помощи. Это очень, очень серьезно.
– Пока я не знаю, в чем суть затруднений и каковы ваши цели. Больше того, не вижу взаимосвязи между древнегерманской легендой и визитом вашей светлости в Россию. От Питера до Рейна – расстояние порядочное. Рассказывайте подробно, я привык относиться к легендам с надлежащим пиететом. Иногда выглядящие нелепыми слова значат куда больше, чем кажется.
* * *
Граф напрасно скромничал, упоминая о недостатках своего образования. Курс Пажеского корпуса безусловно отличался от обычного университетского, незачем сравнивать философский или исторический факультеты статского учебного заведения с высшей офицерской школой, но качество и объем классических знаний, получаемых камер-пажами ничуть не уступали уровню выпускников Сорбонны, Оксфорда или Болоньи – в корпусе воспитывалась элита империи, будущие генералы, министры и губернаторы, а так же наследники августейших фамилий дружественных держав. Статус требовал самой блестящей подготовки, а преподаватели обязательно прививали слушателям привычку к самообразованию.
Увы, Алексей Григорьич сияющих вершин на военном или дипломатическом поприщах не достиг – так сложились обстоятельства. Когда началась война с японцами, граф попросил перевода из гвардии в действующую армию, участвовал в сражении под Мукденом и Порт-Артурской эпопее, потом был двухмесячный плен и бессрочный отпуск по ранению. Большую роль сыграла репутация человека неуживчивого, с твердым характером – шесть дуэлей, несколько скандалов, которые удалось замять исключительно благодаря родственникам и влиятельным покровителям. В итоге – отставка из Гвардейского корпуса «с мундиром».
Была возможность поступить на службу по Азиатскому департаменту министерства иностранных дел и отправиться в составе посольства в Сиам, но призвания к гражданской службе граф не чувствовал – велик ли труд, перекладывать бумажки? Да ни в жизнь! Оставалось найти занятие по душе.
На семь с лишним лет граф уехал из России: объездил Европу, побывал в Британской Индии и Африке, начал сотрудничать с Императорским географическим обществом, отправляя подробные отчеты о своих походах маршрутами Ливингстона и Ричарда Бёртона. Добрался до Вест-Индии, поучаствовал в качестве военного советника в мексиканской гражданской войне, осаде Сьюад-Хуареса и последующем свержении тирана Порфирио Диаса. Словом, особо скучать не приходилось.
Долгое кругосветное путешествие и пребывание в экзотических странах положило начало страсти к собиранию курьёзных вещиц, от которых в большей или меньшей степени исходил незаметный другим людям магнетизм. Голова ацтекского божка, вырезанная из серого песчаника, рубин из Пенджаба, способный чувствовать «невидимое» и предупреждать владельца легким подрагиванием (камень потом вправили в перстень, который Барков не снимал), «ледяная табакерка» – небольшая коробочка темного серебра, мгновенно замораживающая до инея любой предмет и прочие артефакты – иногда безобидные, иногда пугающие.
Удивительнее всего было другое: ради пополнения коллекции лишних усилий прикладывать не приходилось – древние склепы, заброшенные гробницы и пещеры, охраняемые призраками, пускай остаются на страницах повестей Шеридана ле Фаню или Стивенсона. Большинство редкостей граф купил в лавках антикваров, на базарах или у частных лиц, ничуть не подозревавших, какими сокровищами владеют, – видеть истинную сущность вещи дано единицам и проявить свои качества артефакты могут, только когда их «подтолкнет» знающий человек.
После знакомства в Вене с Евангелиной граф обрел родственную душу – раньше он полагал, что его дарование уникально и, возможно, сходно с неким душевным расстройством. Ева эти заблуждения развеяла: правильнее будет говорить о чрезвычайной, исключительной редкости феномена, а не об уникальности. Один на миллион. Может быть, и на сто миллионов. До встречи с Барковым мадемуазель Чорваш видела лишь одного обладателя «дара» – дервиша в Бомбее, поговорить с которым не вышло…
И вот Евангелина привозит в Петербург Ойгена, чей талант к «волшебству» несоизмеримо сильнее, а лорд Вулси рассказывает историю, которой ни один человек в здравом уме верить не должен.
Однако, как писал поэт Пушкин, «сказка ложь, да в ней намек». Джералд вовсе не выглядел завзятым сказочником. Кроме того, в газетах было много статей про аварию «Титаника» в апреле 1912 года, и тогда граф был уверен, что причиной происшествия стали ошибки капитана и команды корабля.
– …Несколько вопросов, с вашего позволения, – Алексей Григорьевич встал, прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Вы твердо убеждены, что нашли именно клад Нибелунгов, а не сокровища с затонувшего варяжского судна или казну безвестного немецкого князька, выбросившего в реку свое золото, лишь бы не досталось врагам? Наподобие английского короля Иоанна Безземельного?
– Доказательств этому предостаточно, – кивнул Джералд. – Летопись, предоставленная аббатом Теодором Клаузеном, принадлежащее Зигфриду оружие. Наконец, мистер Реннер, в тело которого воплотился Хаген из Тронье, и сам дракон…
– Но ведь это не настоящий дракон? В каноническом понимании данного слова? Вы упомянули, будто Дух несколько раз обретал материальную форму – карлик-дверг с секирой, ледяной великан, айсберг, на который налетел корабль. Верно? Затем: если бы не тайное общество мистиков, названное вами «Сионским приоратом», и упомянутый аббат, сокровища никогда не были бы обнаружены? Они использовали вас. Но зачем? Разве не проще было снарядить экспедицию на свои средства и провернуть дело без привлечения людей посторонних? Вы не задумывались над этим обстоятельством, сэр?
– Пытался. Аббат Теодор открыто предложил мне вступить в Приорат, вероятно рассчитывая получить нового сторонника из числа британской аристократии. У меня значительное состояние, отец не раз занимал посты в правительстве…
– Возможно, возможно. Объяснение разумное, но не полное – тут есть что-то еще, ускользнувшее от вашего внимания. Ладно, пока оставим. Далее: вы утверждаете, что целью Приората является радикальное изменение существующего мироустройства через искусственное создание смут в Европе? Якобы они не брезгуют поддерживать революционные движения и анархистов, что тоже составляет часть заговора, опутавшего большинство государств Старого Света. Звучит довольно грозно, но все-таки нелепо – особенно утверждения об использовании организацией неких «мистических сил».
– Но зачем тогда они хотели заполучить Фафнира? Аббат уверял, будто сумеет обуздать дракона!
– Не дракона, – Барков поднял палец к потолку. – А ту силу, которую вы условно обозначаете этим термином. Дракон, проклятие, дух Разрушения – как угодно! Если Нечто реально существует, следовательно, оно познаваемо или же имеются способы хотя бы отчасти узнать, что оно такое и откуда взялось… Это опять же до поры до времени не важно. Следующий вопрос: вы непоколебимо уверены, что история разыскания клада неким чудесным образом повторяет легенду о Нибелунгах? Что это не цепь невероятных совпадений?
– Чересчур невероятных, граф! Прослеживаются самые прозрачные аллюзии: смерть археолога, мистера Роу, убитого в спину копейным наконечником, вонзенным в родимое пятно в форме березового листа – точно так же умер король Зигфрид. А убил мистера Роу Ойген, когда не мог отвечать за свои действия: его рукой управлял Хаген, alter ego… Я и господа Монброн с О’Донованом – трое братьев-королей, Евангелина – Кримхильда, в конце концов сокровища тоже оказались там, где и в старинной поэме, на дне…
– Ева, а вы что скажете? – Барков повернулся к венгерке. – Неужели правда?
– Боюсь, это так, граф. Легенда ожила. В других декорациях, в другом времени и с другими людьми, больше того – моя родословная по мужской линии восходит к той самой Кримхильде Бургундке и византийскому кесарю Юстину, по линии валашских Цепешей. Я прямая наследница героини эпоса в двадцать втором колене.
– Вот как? – прищурился Барков. – Ор-ригинально… Кажется, это зацепка. Милорд, ответьте, до какого века прослеживается ваша родословная?
– Приблизительно до начала одиннадцатого, – не раздумывая ответил Джералд. – Далекий пращур пришел в Британию с войском Вильгельма Нормандского, был шерифом одного из городов Чеширской марки у графа Гуго д’Авранша, есть упоминания в летописях… Вы к чему клоните?
– Значит, предки родом с континента, – задумчиво сказал Барков. – Кто угодно: саксы, норманны, салические франки… Вероятнее всего, салические франки. Никогда не задумывались над тем, что мадемуазель Чорваш может оказаться вашей родственницей?
– Род… Что? Господи Иисусе! Вы не шутите? – потрясенно выдавил Джералд.
– Лишь предполагаю, комбинирую, высказываю не озвученные ранее версии. Раз вы уверены, что совпадения и случайности невозможны, это единственное логическое объяснение повторения легенды в большинстве значимых деталей. Я могу и ошибаться, разумеется.
– В голове не укладывается, – выдохнула Евангелина. – Хорошо, пускай… Зато становится понятно, отчего Приорат не стал вредить нам в дальнейшем: с их точки зрения мы неприкосновенные особы, кровь Хлодвига Меровея…
– А Робер? Тимоти? Доктор Шпилер? Их происхождение… э-э… Явно не столь благородно.
– Откуда вы знаете? – осведомился Барков. – Кровь частенько замысловато шутит, и я не удивлюсь, если среди ирландских крестьян, дожей Венеции или купцов Толедо отыщется законный потомок Рюриковичей и мой брат в десятой или пятнадцатой степени родства. Что ж, я удовлетворен объяснениями, для первой беседы вполне достаточно. Остался последний и самый важный вопрос: какова моя роль в этом спектакле? Я ведь не имею ровным счетом никакого касательства к саге о Нибелунгах… Почему вдруг вы решили просить помощи именно у меня? Причина? Зачем вы в России и к чему такая спешка?
– Мания кладоискательства, – невесело улыбнулась Ева, опередив лорда Вулси. – Граф, у нас на руках неопровержимые доказательства: найденный на Рейне клад Нибелунгов лишь одна из составляющих иного целого. Чего-то большего. Часть другой, более глубокой и древней легенды, восходящей к дохристианским временам и зарождению христианства как такового.
– Милая Евангелина, вас не затруднит объяснить более просто? Без эпического пафоса? Здесь не древняя сказка, а самая обычная петербургская квартира. Даже с телефонным аппаратом. Что вы опять отыскали? И где?
– Могилу Аттилы, короля гуннов. Проклятия Европы и Бича Божьего, – глухо сказал Джералд. – Очередная неслучайная случайность. Если быть точным, то само место захоронения известно лишь приблизительно, не хватает лишь одной частицы мозаики, самой важной.
– Ого! – Барков рассмеялся. – Достойная заявка на вхождение в пантеон археологии! Милорд, неужели это не шутка? Ну скажите же, что вы решили меня разыграть!
– Нисколько. События времен королей Бургундии и Зигфрида разделяют со смертью Аттилы всего сто тридцать лет, по меркам истории – ничтожно мало. Буквально вчерашний день. Я сумел проследить взаимосвязь между двумя проклятиями: Фафниром и гуннским вождем… Понимаю, дело еще больше запутывается, но если клубок не размотать полностью, мы никогда не сумеем избавиться от дракона и тяготеющей над нами силы Духа Разрушения!
– Прекрасно, вы сумели меня заинтриговать, но в данном случае я обязан потребовать убедительных доказательств, о которых вы только что упоминали, милорд…
* * *
Джералд не зря применил к Аттиле характеристику «проклятие Европы» – полтора тысячелетия тому этот человек, появившийся в истории внезапно и настолько же неожиданно покинувший этот мир, сокрушил последние столпы античной цивилизации, приблизив вступление в права новой, не менее великой эпохи – Средневековья, начавшего свой отсчет спустя всего четверть века после смерти великого рикса гуннов.
Римская империя доживала свои последние годы, за Босфором восходила звезда новой могучей державы – Византии. С северо-востока нахлестывали волны варваров-германцев, начавших прочно и надолго обустраиваться на землях бывших римских провинций, готы Эрманариха создали огромное государство на территориях нынешнего Крыма и Малороссии, а знаменитый Меровей, основатель династии «длинноволосых королей», уже осел в Бельгике на реке Шельде и провозгласил эти владения собственностью племени франков, не подозревая, что заложил первый камень в фундамент, на котором спустя века будет воздвигнуто великое королевство Франция.
Варвары стали для римлян привычным, и даже в чем-то необременительным злом – германцы служили в римской армии, заключив федератский договор, защищали границы империи от враждебных соплеменников, постепенно перенимали италийскую культуру, учились говорить и писать на латыни, некоторые из них – к примеру вандал Стилихон – становились консулами и первыми советниками принцепсов, значительная часть варваров успела принять христианство арианского и кафолического толка.
Вполне возможно, что Западно-Римская империя и уцелела бы, со временем превратившись в германо-латинское государство под традиционным правлением цезарей или став провинцией набирающего силу Константинополя, но во второй половине IV века от Рождества грянул гром: откуда-то с востока, из-за земель аланов явилась несметная орда прежде невиданных дикарей-кочевников.
Вот как говорит об этом летописец:
«…Обширные территории севернее Дуная ощутимо потряхивало предвестие большой беды. Надвигалось – и уже не первый год – поистине чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и, главное, лаяй.
Гунны.
Первыми приняли на себя удар аланы – племя кочевое и свирепое. Но куда аланам до тех раскосых чудовищ, что будто приросли к своим уродливым коням! Дрогнули аланы…
Если уж аланы дрогнули, то что о других говорить! И выскочили-то неожиданно, так что между опозорившимися от страха племенами решено было считать, будто из-под земли они появились, а до той поры таились в недрах праматери Геи.
Происхождение же этих гуннов было самое низменное и устрашающее. Был некогда король. И вот обнаружил он, что среди народа его завелось много зловредных ведьм, и ведьмы те непотребства колдовские творят. Осерчал тут владыка и прогнал сквернавок прочь, в непроходимые болота. Там снюхались они со злыми духами и породили от них потомство – как на подбор, плоскорожее, косоглазое, с черными волосьями, кривыми ногами… Таилось это потомство в недрах праматери Геи и там умножалось в тайне и скверне, часа своего ожидая.
И вот грянул час, и вырвались на волю. Уродливые, бесчисленные, беспощадные – лучшая на свете конница, непобедимая, как явление природы.
Нежданно-негаданно загремели копыта их коней от края и до края.
Наскочили на аланов, будто лавина с гор. Часть алан в битвах полегла, часть признала над собой власть победителя и вошла в союз гуннских племен. Ну а часть бежала.
Бежали они к ближайшим своим соседям – готам. Хоть и цепляли порой друг друга, а все же общего у них было больше, чем различного. Столетний же глава остроготов, король Эрманарих, даже сопротивляться новой напасти не стал. Его еще старые напасти утомили. И покончил с собой король, чтобы избежать позора от гуннов, через непроходимое болото Мэотийское в Таврию перешедших…»
Начался сущий потоп. Готское государство гунны уничтожили за год, вытеснив германцев из Крыма за Дунай. По счастью, тогдашние гуннские вожди решили повернуть на юг через кавказские горы, опустошили Сирию и Каппадокию, после чего на время затихли – лишь некоторые из гуннов пришли в провинцию Паннония, где заключили с римлянами мирный договор. Основная же их масса до поры до времени кочевала в бескрайних степях между Днепром и Волгой, растя сыновей-воинов и выжидая.
Согласно историку Сократу Схоластику, молодой вождь Аттила и его братья Бледа с Оптаром были отпрысками некоего Мундзука, гунна царского рода, но и тут не обошлось без загадок – «Мундзук» имя не германское, не булгарское и не славянское, а трое братьев носят имена обычные для готов или вандалов. Больше того, «Аттила» – это, без сомнений, прозвище, переводимое как «отец» или «батюшка». Так что неизвестно, был ли сокрушитель Европы природным гунном или вел род из другого варварского корня, но это ничуть влияет на историю его сомнительных подвигов.
Аттила за неполные двадцать лет создал колоссальную варварскую империю в границах от Днепра до Рейна, объединил под своей рукой десятки племен, изрядно потрепал Византию, и только вмешательство святых апостолов Петра и Павла, внявших молитвам папы Льва I Великого и спустившихся с небес, помешало Аттиле взять Рим.
Гунны пошли на запад, в Галлию. Поочередно пали Августа Треверум, Колония Агриппы, Дурокорторум и Трикасез, началась осада Аврелиана,[67] еще немного – и орда пересекла бы Луару, вторгнувшись в Толозское королевство везиготов и затем в Испанию. Катастрофа угрожала не только западным областям империи, но и зарождающимся варварским государствам.
Император Валентиниан уговорил рикса Толозы Теодориха-гота на военный союз, командующим собранной огромной армией стал Флафий Аэций, консул и один из самых талантливых полководцев позднего Рима. В июне 451 года состоялась последняя великая битва античности, сражение на Каталунских полях, где объединенное войско римлян, готов, бургундов, аланов и франков разгромило армию Аттилы и вынудило его отступить на восток. По сведениям Иордана, число убитых превышало сто шестьдесят пять тысяч человек с обеих сторон – а Иордану верить можно, он был летописцем дотошным, не приплетающим к фактам плоды своей фантазии.
Тем не менее Аттила продолжал бесчинствовать вплоть до 453 года – совершил очередной набег на Италию (отступить его заставили не только святые апостолы и папа римский Лев, но и разразившаяся эпидемия чумы), напал на аланов, был бит везиготами, в конце концов отступил в Паннонию, а вскоре неожиданно скончался – по преданию, вождя зарезала очередная наложница…
Аттила навсегда остался в истории – как символ бедствий, разрушений и беспощаднейшей войны. Святой Исидор Севильский так писал о его племени: «…Они были гневом Господним. Так часто, как его возмущение вырастает против верующих, он наказывает их Гуннами, чтобы, очистившись в страданиях, верующие отвергли соблазны мира и его грехи и вошли в небесное королевство», а прозвище «Бич Божий», присвоенное великому риксу на долгие столетия, пережило как его самого, так и навсегда исчезнувший народ гуннов.
Любого человека, многократно превосходящего современников масштабностью свершений, окружают загадки, но когда речь заходит об Аттиле, их число лишь возрастает. Его происхождение, причины невероятной, неслыханной удачливости на военной стезе, окружающий вождя гуннов ореол мистики (ни один другой полководец-язычник не удостаивался внимания сразу двух апостолов, и не каких-нибудь, а первейших!), странная смерть и секрет погребения…
Вы скажете – «Темные века»? Эпоха, о которой мало что известно? Ничего подобного, хроники тех времен сохранились преотлично, копиями с творений Кассиодора, Марцеллина, Иордана и десятков других летописцев располагает любой университет Старого и Нового Света. Но мрак не рассеивается. Жизнь, деяния и смерть Аттилы по-прежнему укрыты завесой тайны – тайны, как кажется, зловещей.
Теперь вы понимаете, граф, о каком человеке идет речь?
– Прекрасно понимаю, – уверенно ответил Барков. – Чуть не предтеча антихриста, право слово… Колоритный персонаж, я бы сказал – шекспировский.
– А вы знаете, что Аттила неоднократно упоминается в сагах, одновременно с драконом Фафниром? Король Этцель из «Песни о Нибелунгах», Атли скандинавской «Старшей Эдды»?
– Проводите некие параллели?
– Именно. Существует взаимосвязь. Позвольте показать вам копию с одного манускрипта, недавно купленного мною у торговца древностями…
Глава третья Манифест
Санкт-Петербург – Царское Село,
7–10 апреля 1914 года
– Девять телеграмм, – взмокший Робер восседал за столом в гостиной своего номера с видом утомленным и несчастным. Больше недели Монброн был вовлечен в неслыханный бюрократический водоворот, бумажный вал нарастал с каждым днем, а портье «Виктории» начал привыкать к ежедневным визитам курьеров и посыльных из многоразличных государственных учреждений – от Академии наук до министерства народного просвещения и даже правительствующего Сената. – …И двенадцать писем. Мсье Вершков, вы не могли бы посмотреть?..
Прохор фактически переехал в гостиницу на Казанской улице – оказывать посильную помощь концессионерам и прежде всего Роберу с доктором Шпилером, на которых пришелся главный удар. После подачи прошения об открытии «Добровольного общества содействия культурным и археологическим изысканиям» с заграничным капиталом (уставной фонд в десять тысяч британских фунтов создали вскладчину) начался сущий ад. Не помогли и знакомства графа Баркова – пока спасали привычка Монброна к вдумчивой работе с документами и закалка опытного клерка, а так же сугубо германская усидчивость и собранность герра доктора, да еще прохоровский опыт: он точно знал, какие бумаги являются важными, а какие следует немедля отправить в корзину после мимолетного ознакомления.
– Из департамента министерства финансов, – ворчал под нос «мсье Вершков», распечатывая очередной конверт с синими штемпелями. – Очень хорошо, счет дозволено открыть в государственном Дворянском земельном банке, а его отделения работают по всей России, включая Польшу, Финляндию и Туркестан… Это, сударь в папочку подшейте, документ серьезный. Та-ак, а автомобиль кто заказывал? Зачем?
– Мадемуазель Евангелина решила, что без надежного и вместительного средства передвижения нам никак не обойтись. Почему тогда не аэроплан? По моему мнению, очередной каприз – но ведь меня как обычно никто не спросил!.. Что там?
– Счет и уведомление из Риги, авто прибудет железной дорогой в следующий вторник. Прямиком с завода.
– Пускай Ева сама его и забирает! По их мнению, мы на увеселительную прогулку отправляемся? Это невыносимо! Они в уме или нет?
«Они» – сиречь предводители концессии, в лице Джералда, Евангелины и с видимым удовольствием взявшегося за необычное дело графа Баркова – разошлись не на шутку: если вялые раскопки на Рейне и впрямь напоминали насквозь любительское и довольно скверно организованное предприятие, то теперь за подготовку взялись основательно. Даже чересчур основательно – лорд Вулси во всеуслышание заявил, что предусмотрено должно быть всё, включая стихийные бедствия и конец света. Тимоти в ответ на эту сентенцию немедля съязвил, предложив купить всем по карманной Библии и взять в концессию священника, а лучше сразу троих – католического, лютеранского и православного, чтобы никому не было обидно.
Кое-что было закуплено еще до отбытия из Ливерпуля – три немаленьких опечатанных контейнера ждали своего часа на Николаевском вокзале. Однако следовало озаботиться множеством совершенно необходимых мелочей – топографические карты, оружие, карбидные и электрические фонари, палатки (желательно военные, повместительнее!), походная печка, посуда, складные кровати и так далее до бесконечности. Голова кругом!
Робер зря жаловался: остальные тоже не сидели сложа руки, разве что Ева, вернее госпожа Анна Медковец, старалась меньше показываться на публике – однажды венгерку едва не опознали, с тех пор пришлось носить шляпку с густой вуалью. Джералд с графом ездили с визитами, представлялись в высоких кабинетах и пытались убедительно объяснить чиновникам, отчего лорд Вулси нежданно-негаданно воспылал любовью к просвещению и почему желает устроить разыскания не где-нибудь в Междуречье или Египте, а в Подольской губернии, славной не пирамидами или древними развалинами, а лишь замечательно сладкой черешней да чертой оседлости. Странно.
– Марсель? – Робер недоуменно разглядывал очередную телеграмму. – Наверное, почтовая ошибка, у меня нет никаких корреспондентов в Марселе, да и никто кроме руководства банка не знает, что я уехал Петербург. Чепуха какая-то, отправлено на мое имя…
Монброн пробежался взглядом по цепочке никак не связанных между собой цифр и букв, посчитав, что телеграфист напутал не только адрес, но и по недосмотру превратил текст в сущую абракадабру. Однако несколько секунд спустя похолодел, опознав знакомый шифр.
– Я сейчас вернусь, – выдохнул Робер, вскочил и едва не бегом ринулся к выходу из номера, провожаемый озадаченными взглядами Прохора и доктора.
Слава богу, Джералд оказался на месте – в своем люксе, через две двери дальше по коридору. Его светлость безмятежно развалились в кресле, изучая толстенный каталог «Сирс и Робак», по которому можно было заказать любой товар, производимый в Европе, Америке и колониях.
– Вот! – Монброн вытянул чуть вздрагивающую руку с зажатым в кулаке голубоватым листком. – Это мсье Анно!
– Где мсье Анно? – не понял лорд Вулси и взялся за пенсне. – Что произошло, отчего ты кричишь? Покажи бумагу… Но здесь ничего не понятно!
– Конечно, не понятно! Это криптография, система Керкгоффса! Если господину Анно требуется что-нибудь срочно сообщить, он всегда пользуется шифром!
– Значит, ты все еще поддерживаешь связь с этим… Этим сомнительным типом?
– Попрошу не забывать, что «сомнительному типу» мы все обязаны жизнью. Конечно, мы изредка общаемся, Люк Анно за определенный гонорар обеспечивает спокойствие главной конторы банка в Париже – мама уверяет, что у него репутация безупречнее, чем у папы римского…
Тут Робер не погрешил против истины – тишайший мсье Анно, примерный семьянин, убежденный трезвенник, любитель кошек, орхидей и произведений Бальзака, обладал славой человека до последней степени надежного, всегда доводящего любое, самое сложное дело до успешного финала и скрупулезно выполняющего условия контракта.
Если бы в данном случае речь шла о коммерсанте, ученом или человеке искусства, Люка Анно следовало бы канонизировать при жизни с возведением позолоченной конной статуи на Елисейских Полях, однако сфера его деятельности лежала за гранью морали и закона – неприметный толстяк был первейшим преступником Франции, а то и всей континентальной Европы, настоящий профессор Мориарти из повести Артура Конан-Дойля, пускай и не настолько зловещий внешне! И, безусловно, он являлся кристально честным человеком: никто не мог упрекнуть мсье Анно в пренебрежении этикой или нарушении ранее взятых обязательств.
– Что он сообщает? – быстро спросил Джералд, уяснив, что Люк Анно не стал бы беспокоить Робера без веских оснований. – Ты прочитал криптограмму?
– Секунду, – Монброн поморщился и полез в карман за записной книжкой. – Ключ – стихотворение Франсуа Вийона «Баллада о толстухе Марго», четные строки… Так, так… Цитирую: «Будьте аккуратнее, наши полоумные друзья взялись за старое и продолжают игру с теми же фигурами. Причины очередного всплеска интереса к вашему предприятию мне неизвестны»… Каково?
– Это всё? – уточнил Джералд.
– Мсье Анно традиционно лаконичен. Что же получается? Эта жаба в сутане, отец Теодор Клаузен, опять встала у нас на пути? Откуда они могли узнать?! Может быть, стоит обратиться в жандармерию – в России деятельность иезуитов запрещена, а Клаузен состоит в Ордене!
– Прекратить панику, – прикрикнул лорд Вулси. – Пока мы ровным счетом ничего не знаем! Вечером соберемся вместе, обсудим – твой парижский ангел-хранитель не сообщил ничего определенного, весьма расплывчатое предупреждение…
– Расплывчатое? Люк Анно держит в руках все нити тайной жизни Франции, любые теневые дела так или иначе касаются его сферы интересов! Ты отлично помнишь, что «ночной король», при всем своем могуществе и влиянии, сам опасался Приората и говорил об этом открыто!
– Робер, немедленно успокойся, выпей шерри, – Джералд подошел к столу и наполнил два бокала. – Только истерики не хватало, какой позор – ты ведь не дама… Нашел, кого бояться – кучки душевнобольных!
– Ты сам веришь в свои слова? Клаузен и его банда втройне опаснее любого дракона только лишь потому, что они ненормальные, отягощенные сверхценной идеей! Да им самое место на цепи в вашем знаменитом Бедламе! Кто им рассказал?..
– Господи, да мы и не скрывались! Во всех газетах Петербурга есть раздел «В наш город прибыли…», мое имя там было упомянуто. Можно попросить графа Алексея найти охрану, каких-нибудь казаков… Но я не думаю, что Приорат жаждет кровавой мести: если эти люди и следили за деятельностью концессии, то прежде всего их должен интересовать вопрос о причинах и смысле нашего прибытия в Российскую империю. А докопаться до истины будет сложно. Оригинал византийской хроники я надежно спрятал, лишние копии с рисунка уничтожены, последняя всегда находится при мне. И, наконец, когда мы доберемся до окончательной разгадки головоломки, никто кроме концессионеров не будет знать всей правды. Надеюсь, ты не подозреваешь никого из нас в сотрудничестве с Приоратом?
– А ты не предполагал, что они первыми завладеют… Ну… Вещью, о которой ты сейчас упомянул?
– Вероятность исчезающе мала. Ничтожна. Указания что и где именно искать даны в летописи, других списков с нее не существует или они давным-давно утеряны, непосредственные указания на курган находятся в другом труде, не менее уникальном – я иногда думаю, что это тоже часть некоего сверхъестественного плана провидения.
– Какого плана? Какое провидение?! – едва не взвыл Монброн. – Вся «сверхъестественность» происходящего объясняется твоей способностью видеть там, где любой другой – слеп! Как Ева или Ойген с их «невидимым огнем», с той лишь разницей, что область их поисков лежит в мистическом незримом, а твоя – во вполне материальных книгах! Это ты первым придумал искать клад Нибелунгов, перечитав поэму внимательнее, чем остальные!
– Да, я виноват, – примирительно сказал Джералд. – Ты это хотел услышать? У меня есть свое собственное, частное и неотторжимое проклятие: неуемное любопытство, приведшее нас всех на эту дорогу. Замечу отдельно, я никого не принуждал идти по ней. И ты можешь в любой момент отказаться.
– Отказаться, как же… – тихо и безнадежно проворчал Робер. – Поздно. И да будет проклят тот день и час, когда обожаемая матушка решила, что образование лучше получать в Англии, а не в Сорбонне, или на худой конец в Тулузе… Изволь зайти в мой номер, подписать счета – ежечасно бегать к тебе, словно младший клерк к управляющему, я не собираюсь!
* * *
Солнечным апрельским утром в здание Царскосельского вокзала вошел усатый господин с тросточкой, сразу направился к кассам, где купил билет, а затем обосновался в буфетной, потребовав крепкого чаю, булочку с маком и цукатами, а также утренние «Ведомости». Ближайший поезд уходил через полчаса, можно было никуда не спешить.
Его сиятельство Алексей Григорьич собрался навестить в Царском старинную знакомицу, вхожую в самые заоблачные сферы – мадам Вырубову, фрейлину ее величества и близкую подругу императрицы. Анна Александровна Вырубова приходилась Баркову родственницей по линии матушки, урожденной баронессы Никольской-Риттер; выпустившись из Пажеского корпуса в гвардию, граф виделся с кузиной постоянно – великосветская львица оказывала благосклонность всем аристократическим салонам, посещаемым конногвардейскими офицерами.
После японской кампании и отставки виделись они значительно реже, но дружеская связь не прервалась – вчера Барков телефонировал в Царское и напросился на аудиенцию, обосновав просьбу делом неотложным, носящим сугубо частный характер. Анна Александровна, женщина несколько экзальтированная и впечатлительная, но отзывчивая, согласилась принять кузена в любое удобное для него время. Уговорились на завтра.
Зная установленные в нынешнее царствование обычаи, Барков решил ехать пораньше, вторым поездом, отправлявшимся в восемь с четвертью – государь (а следовательно, и двор) имеет привычки жаворонка, сиречь поднимается ото сна на рассвете и отправляется почивать, когда жизнь в столице еще бурлит; поэтому-то Николай с семьей предпочитают уединение в тихом Царском Селе.
Весна в нынешнем году пришла рано, за окнами мягкого вагона тянулись березовые перелески, окутанные нежно-зеленым пухом распускающихся почек и черные квадраты огородов. Пригородный экспресс останавливался всего однажды – на станции усадьба Пулково, – до конечной докатили за час с небольшим.
Извозчик повез по наизусть знакомой любому бывшему гвардейцу дороге – Софийский бульвар, мимо Каскадных прудов и казарм лейб-гвардии Кирасирского полка, к Орловским воротам: через них посетители могли попасть на территорию Екатерининского парка и собственно резиденции.
Охрана самая серьезная – пускай революционный разгул десятилетней давности подзабылся, непрекращающийся террор и бомбы перестали быть каждодневной реальностью, но жандармский корпус, министерство двора и гвардия доселе опасались любой тени: если нигилисты ухитрились убить великого князя Сергея Александровича не где-нибудь, а московском Кремле, кто даст гарантию, что подобное не случится однажды в Царском?
Начальником караула Орловских ворот оказался отдаленно знакомый капитан Соловьев, помнивший графа в лицо, но непременных и обязательных к исполнению правил это не отменяло. Документ, запись в журнале, телефонный звонок во дворец – пока искали фрейлину Вырубову, прошло еще пятнадцать минут. Досмотрели, разумеется: на предмет оружия или динамита, даже трость проверили – нет ли в ней выкидного лезвия. Барков терпел, знал, что порядок есть порядок, сам в подобных караулах стоял по молодости.
– Дорогу, надеюсь, указывать не обязательно? – усмехнулся капитан. – Давно вас видно не было, Алексей Григорьевич. Неужто в службу вернуться надумали?
– Отечество позовет – вернусь, – нейтрально ответил граф. – Благодарю, господа, позвольте откланяться…
В парке безлюдно, лишь редкие садовники с ножницами да вальяжно расхаживает одинокая псовая гончая – надо думать, собаку выпустили из покоев, прогуляться, и она вполне может принадлежать Самому…
У подъезда южного крыла дворца Баркова встретил камер-лакей – предупрежденный заранее, к кому следует визитер. Проводил на второй этаж по боковой лестнице. Память услужливо подсказывала: если идти прямо, окажешься в Малахитовой гостиной, направо – жилые комнаты, второй коридор ведет к малой столовой. В Екатерининском за двенадцать лет почти ничего не изменилось.
– Здравствуй, Алексис, – Вырубова, подражая августейшей патронессе, говорила с легким акцентом. – Не ждала, не чаяла. Что за спешка? Присаживайся же, незачем стоять в дверях!
Граф легонько коснулся губами тонкой ладони фрейлины. Анна Александровна выглядела усталой и бледной, что не могли скрыть ни румяна, ни помада на губах.
Это была дама средних лет с худым простецким лицом и светлыми глазами. Если бы не богатое платье, со вкусом подобранные украшения, бриллиантовый медальон с изображением царственной четы и модная теперь мантилья, ее вполне можно было принять за провинциальную чиновницу. Взгляд настороженный и чуть нервический, жесты быстрые. От некогда привлекательной улыбчивой особы, за которой волочились романтически настроенные гвардейские корнеты, мало что осталось. Годы идут, да…
– Милая кузина, сколько же мы не виделись? – непринужденно начал Барков, присев на диван рядом с хозяйкой орехового кабинета. – Как я вернулся из Мексики года два прошло, в Аничковом и в салоне m-lle Богданович нынче вовсе не бываю.
– Думала, ты уехал в деревню, – ответила Анна Александровна. – Получила письмо от твоей матушки, ма тант сообщала, будто тебя нет в Петербурге…
– Да, жил на даче, в Териоках довольно долго. Устал от затворничества, решил тряхнуть стариной и вернуться если не в свет, то поближе к нему.
Потекла обычная куртуазная беседа, правда чуть более доверительная – родственнику можно рассказать больше, нежели человеку постороннему. Двор жил своей неторопливой жизнью, Ники (Вырубова машинально назвала государя именно так, что значило одно: камер-фрейлина не просто приближена к семье, а находится едва не в центре самого избранного круга) скучает, развеивая дурное настроение фотографированием, прогулками в парке и охотой на ворон; их высочества великие княжны Мария и Ольга зимой перенесли инфлюэнцу, Александра Федоровна отлучалась только…
Куда и почему отлучалась императрица осталось неизвестным – открылась вторая дверь в кабинет, та, которая вела не в коридор дворца, а в соседние комнаты. Двое детей: мальчик лет шести-семи в мягком плюшевом костюмчике и девочка постарше в голубом платье.
– Что вам угодно? – Вырубова жестом приказала графу не двигаться и молчать, сама встала и шагнула вперед. Голос строгий. – Разве уроки закончились?
– Тетя Энн, душевно прошу простить, – очень вежливо и немного стеснительно сказал мальчик. – Маменька вас просит к себе, а уроков сегодня нет – воскресенье.
– Передайте, я буду немедленно, – Анна Александровна прикрыла дверь и обернулась к графу: – Это ненадолго, я постараюсь не задержаться… Всегда можно позвонить лакею, принесут кофе.
Граф остался в одиночестве. Подошел к окну, задумчиво потер подбородок. Детей он узнал, хотя великую княжну Анастасию во младенчестве видел всего однажды, а государя наследника лицезреть пока не удостаивался – фотографии в газетах не в счет.
Баркову, одному из немногих дворян, было известно неприятное обстоятельство, считавшееся государственной тайной Российской империи – цесаревич Алексей Николаевич тяжко болен. Гемофилия, которая способна свести единственного сына Николая II в могилу еще до совершеннолетия, что грозит серьезнейшими династическими последствиями: брат императора, Михаил Александрович наследовать не может из-за морганатического брака, по закону престол перейдет старшему в роду – великому князю, пожилому Николаю Николаевичу. В отличие от своих предшественников, нынешний царь не дал многочисленного потомства мужского пола, а болезнь единственного сына считалась смертельной – выходит, прямая линия может прерваться…
«Господь даст, обойдется, – подумал граф и мелко перекрестился. – Николай не бог весть какой великий ум, никакой не Бонапарте, не Фридрих и не Петр Великий – прямо скажем, император весьма обыкновенный, без искры, для исторических свершений не приспособленный. Таким надо царствовать в благополучные сытые времена, как теперь – мятежи усмирили, войн Россия не ведет, да и незачем. Глядишь, наследник повзрослеет, примет престол, вот тогда и будем смотреть, что дальше… Но сможет ли Алексей Николаевич иметь здоровых детей?»
Вырубова, против ожиданий, появилась нескоро, прошел час. Отговорилась «срочнейшими обстоятельствами» и поглядывала на Баркова нетерпеливо – скоро воскресный молебен, на котором она присутствовать обязана: их величества набожны и благочестивы, духовная жизнь в семье стоит на первейшем месте.
– Алеша, так что же? – напрямую спросила фрейлина. – Отчего ты приехал? У тебя есть просьба? Если так, то я готова поговорить с Аликс, она имеет влияние, государь прислушивается к ее словам. Ты сказал, будто дело личное, желаешь просить за кого-нибудь из родственников?
– Нет-нет. Я хочу попасть в личную библиотеку государя. Увидеть одну книгу.
– Что? – переспросила Анна Александровна, решив, что ослышалась. – В библиотеку? Ты начал увлекаться книгами? Алеша, ты не болен?
– Нет, – твердо ответил Барков. – Кузина, ангел мой, ты ведь не откажешь? Поверь, это очень важно для меня. Согласись, вопрос пустяковый. Почитаю и уйду. Анюта, не откажи в такой малости, а? Что тебе стоит?
– Ну, знаешь ли, дружок… – Вырубова развела руками. – Впервые ко мне приходят затем, чтобы почитать книгу – чины, протекции, рекомендации, это сколько угодно, привычно! Можно было подать прошение через министерство двора, тебе бы не отказали, ты граф Барков, Рюрикович, благороднейшая фамилия!..
– Не хочу терять время. Вообрази, сколько займет рассмотрение прошения!
– Всегда тебя не понимала. Вечные причуды. Идем, такие вопросы решаются не мной.
Фрейлина провела Баркова через анфиладу пустых комнат дворца, единственными живыми людьми были застывшие у дверей гвардейские кирасиры. Вошли в уютную гостиную, отделанную темно-малиновым бархатом.
– Его сиятельство граф Алексей Григорьевич Барков. – Вырубова присела в почти небрежном книксене. Видно, что она бывает в этой комнате по многу раз на дню. – Мой кузен. Матушка, просьба ничтожная, соизвольте выслушать…
Некрасивая женщина с холодно-брезгливым лицом и выражающим неудовольствие взглядом повернулась к Баркову.
Государыня-императрица Александра Федоровна.
* * *
– …Вы, граф, человек военный, герой японской кампании, Георгиевский кавалер четвертого класса, – строго говорил седой генерал-майор. – Должны осознавать, каково положение: подобный инцидент в Царском Селе – дело неслыханное, головы полетят непременно. Я искренне верю в вашу непричастность, но поверят ли другие? Извольте рассказать всё, вспомните самые ничтожные детали, и наконец объясните внятно – что вам понадобилось в библиотеке? Праздный интерес? Чепуха, я наслышан о ваших недавних приключениях в Мексике… – Генерал взял со стола несколько листов бумаги с машинописными строками. – Вот, доставили курьером из Жандармского, выписка из дела.
– Я под наблюдением жандармов? – наигранно изумился Барков, прекрасно осознавая, что ничего особенного в этом нет: российские подданные, участвовавшие за границей в любых политических делах, всегда обращали на себя внимание, будь ты радикальным социал-демократом и эмигрантом или частным лицом, по своей инициативе помогающим мексиканским повстанцам свергнуть диктатора. – За какие грехи?
– Были грехи, были, не скромничайте, – седой внимательно посмотрел на графа. – Дважды под следствием, причем от суда за убийство полковника Кислевского вас спасло только личное вмешательство председателя правительства господина Витте.
– …В таком случае вы должны знать, как и почему я застрелил этого мерзавца.
– Факт измены не доказан судебно, ваше сиятельство.
– Мы были на войне.
– Понимаю-с, свидетельства офицеров и нижних чинов вас оправдывают, но карать и миловать должен трибунал. Это регулярная армия, а не пугачевщина и не запорожская казачья вольница.
– Ваше превосходительство, вы сейчас обвиняете меня в чем-то конкретном? За старые прегрешения я покаюсь сам и не здесь.
– Повторяю, Алексей Григорьевич: я обязан знать, почему вы оказались в Царском именно сегодня и именно там, где имело место происшествие, способное повлиять на судьбу монархии и государства. Я вас слушаю. Постарайтесь ничего не упустить.
Допрашивал Баркова не кто-нибудь, а свиты его императорского величества генерал-майор Владимир Николаевич Воейков, начальник личной охраны царя. Уже полтора часа как подняты в ружье сводный пехотный полк и гвардейские части, парк оцеплен, караулы удвоены. Как сказал бы рассудительный Прохор, его сиятельство нежданно-негаданно попал как кур в ощип и, что самое неприятное, положение его было весьма шатким: сейчас генерал Воейков обязан подозревать всех причастных.
Полуправдой от его превосходительства не отделаешься, придется раскрыть некоторые секреты концессии лорда Вулси, разумеется опуская мистическую составляющую, – Владимир Николаевич, как и положено по должности, убежденный материалист, жесткий и цепкий, осознающий, какая ответственность на нем лежит. Он подобные сказки не воспримет и разъяснений не поймет. Если головы и впрямь полетят, генерал окажется в числе первых, чья карьера будет погублена бесповоротно, однако в данный момент, Воейков должен исполнять свои обязанности с неослабевающим усердием.
…Грядущих событий ничего не предвещало, наоборот, дело складывалось как нельзя более удачно – с мимолетной усмешкой граф сравнил себя с Хлестаковым, волею случая очутившимся в доме городничего: неожиданная протекция госпожи Вырубовой на том уровне, когда слово «высочайший» является не метафорой, а отображением реальности, сыграла свою роль. Может быть, ее величество и казалась внешне женщиной малоприветливой и холодной, но Александра Федоровна отнеслась к кузену своей наперсницы любезно и вдобавок обладала великолепной памятью – столько лет спустя императрица помнила, как Алексей Григорьевич представлялся по случаю поступления в Царскосельский лейб-гвардии Кирасирский полк.
Библиотека? Вас интересует что-то особое? Ах, из коллекции Наполеона? Да, это очень редкие книги. Конечно, граф, вас немедленно проводят…
Просьба выглядела настолько обыкновенной, что никаких сомнений и подозрений возникнуть не могло: какие невероятные тайны могут открыться по прочтению фолиантов, названия и даже краткие обзоры которых содержатся в общедоступных каталогах библиографических редкостей?
Ничего удивительного – личные книжные собрания европейских монархов кодифицировались и описывались так же, как и библиотеки знаменитых университетов или древних монастырей, а если учитывать, что многие такие коллекции являлись уникальными и содержали рукописи, сохранившиеся в единичных экземплярах, то интерес к ним со стороны многих ученых мужей был вполне оправдан. Единственно, проникнуть в библиотеки Букингемского дворца, венского Бельведера, Потсдама, Царского Села или Зимнего могли немногие избранные – книги считались собственностью королей и императоров, а это накладывало серьезные ограничения.
…Интересовавшая лорда Вулси бенедиктинская рукопись XI века претерпела за девять столетий множество самых невероятных приключений. Предполагалось, что этот список с позднеримского трактата эпохи императора Гонория был сделан в обители Монте-Кассино, где и оставался до завоевания Италии Фридрихом Барбароссой. Судя по пометкам, затем книга оказалась в Регенсбурге, при кайзере Людвиге Баварском была продана в Венецию, сменила еще несколько хозяев, позже хранилась в папском дворце в Авиньоне, а затем четыреста лет отдыхала от непрестанных переездов в римском замке Святого Ангела.
Наконец, папа Пий VII в 1804 году преподнес книгу Наполеону Бонапарту в числе других подарков в честь коронации императора всех французов, а еще через десять лет она вошла в список трофеев русской армии, взявшей Париж, и была отправлена в Петербург, где трактат и украсил вензель Александра Благословенного.
Официальный каталог царскосельской библиотеки не только перечислял бывших владельцев раритета, но и давал краткую характеристику, гласившую, что данный пергаментный том (сохранность хорошая) в обложке темного дуба с позолоченными бронзовыми накладками и опаловыми камнями, является копией труда Феоктиста из Адрианополя и содержит известия о войне в Паннонии, деяния папы Льва Великого и свидетельства о Чуде Господнем, избавившем Рим от гуннских варваров.
Может быть, Джералд Слоу, лорд Вулси, никогда бы и не обратил внимания на четырехстрочный абзац в англоязычном издании Российской академии наук, где упоминалась книга, но имя скриптора Феоктиста стало той искрой, которая зажгла пламя нового проекта: в византийской хронике, купленной в «Эпшоу и Малверн», имелись неоднократные отсылки к этому автору, якобы единственному христианину-арианину, присутствовавшему на погребении Аттилы. Больше того, родом Феоктист был не греком, а романизированным готом, его имя до крещения звучало как «Сегерих», причем константинопольская копия с рисунка похорон гуннского вождя сделана с другой его рукописи, ныне утерянной…
Настойчивый и въедливый Джералд ухватился за ниточку и начал развязывать узел. Феоктист Адрианопольский не бог весть какая знаменитость, заурядный летописец Темных веков – его никогда не преследовала громкая слава Иордана, Симокатты или Фредегара, но хоть что-нибудь должно сохраниться? С помощью Ойгена лорд Вулси устроил разыскания по всей Европе и даже в Турции, телеграфировал ректорам академий и университетов, в римскую курию, в Толедо, Александрию, Сорбонну и Милан. Помогите найти!
Ничего. Никаких откровений. Да, есть упоминания. Да, перекрестно ссылки в раннесредневековой литературе на него встречаются, даже у самых знаменитых – возьмите хоть Прокопия Кесарийского или Сальвиана Марсельского. Вроде бы все до единого хронисты эпохи падения Рима его сочинения видели или слышали о них, изредка цитируют, вступают в краткие дискуссии (в основном из-за арианского мировоззрения Феоктиста), однако других сведений, подробной биографии или сочинений не обнаружено.
Спрашивается, почему? Не потому ли, что в рукописях Феоктиста Адрианопольского содержалось нечто, для широкого взгляда не предназначенное?
Возможно, творения Феоктиста позднее были уничтожены католической церковью как еретические, такое случалось. Но ведь крещеный гот не был философом или богословом, к речам которого могла бы прислушаться многочисленная паства – летописцы времен раннего Средневековья обычно не подвергались гонениям, не настали еще те времена, когда феодалы и церковь переписывали историю в нужном для них свете.
Вдвойне странно.
Объяснить, почему единственная книга Феоктиста, и то переписанная монтекассинскими монахами, уцелела, можно только ее необыкновенной судьбой – пока она перевозилась из одной библиотеки в другую, меняла бесконечных хозяев во времена войн и нестроений, вдумчивые цензоры инквизиции вряд ли могли оценить, что за труд безвестного автора очутился в коллекции фолий владыки Священной римской империи или венецианского дожа. Позже книга растворилась в библиотеках Авиньона и Ватикана, а папа Пий, желая сделать приятное Наполеону, выбрал сей манускрипт только благодаря его неслыханной древности – Бонапарт ценил уникальные подарки.
– …И что же такого невероятного содержится в сией книге? – выслушав Баркова, осведомился генерал-майор Воейков. – Вы интересно рассказываете, но к сегодняшнему происшествию древняя история относится мало. Или я не прав, ваше сиятельство?
– Не правы, – твердо ответил Алексей Григорьевич. – Меня попросили найти эту книгу.
– Кто? Впрочем, можете не отвечать. Господа археологи? Английский граф Вулси?
– Это-то вы откуда знаете?
– Ноблесс оближ, ваше сиятельство. Простите, звонок… – Генерал подошел к висевшему у входа в кабинет телефонному аппарату в деревянном корпусе, крутанул ручку. – Воейков… Что? Слушаюсь, ваше императорское высочество! Так точно… Слушаюсь!
Повесил трубку на рычажок. Вынул платочек, утер лоб. Повернулся к Баркову.
– Продолжим. Итак?..
– Ваше превосходительство, вам дурно? – обеспокоился граф. Вскочил со стула. Воейков был густо-красен, еще минута и удар хватит. – Воды? Ваше превосходительство?
– Господи, что же вы натворили, ироды, – очень тихо сказал Воейков. Помолчал, собрался, принял из рук графа чайную чашку с остывшей водой из графина. Медленно выпил. – Простите, Алексей Григорьевич, не вправе… Это нельзя… Вы сядьте.
– Бросьте, господин генерал-майор, – неожиданно сурово сказал Барков. – Что же, я не понимаю? Совсем плохо дело?
– Очень плохо, граф. Приехал из Петербурга старец Григорий, но и он ничем помочь не может.
– Григорий Ефимович? – отчеканил Барков. – Распутин?
– Точно так-с… Только он один способен. Что-то в нем есть, хоть быдло и скотина… Государыня верит… Надежды, однако, никакой – на проводе был великий князь.
– Возьмите себя в руки, ваше превосходительство. Что же вы, словно барышня расклеились! Вы боевой офицер!
– Да, да, вы правы, – собрался Воейков. Выпрямил спину. – Простите, минутная слабость.
Открылась дверь.
– …Женераль, ви нушны мне неметленно, – без доклада в кабинет стремительно вошла пожилая женщина в темном траурном платье. Барков оторопел – это вторая августейшая особа, которую он видел за сегодня. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, вдова Александра III и матушка государя. Акцент у нее был еще более выражен, чем у супруги Николая. Метнула уверенный взгляд на Баркова: – Сутарь, я имею шесть снать вас?
Воейков немедленно представил, не упоминая о роли графа Баркова в недавних событиях.
– Шудесно, госпотин женераль вскоре вернется, – непререкаемо сказала Мария Федоровна. – Итемте, это ошень вашно…
– Никольский! – в голос рявкнул Воейков. В кабинет бомбой влетел адъютант, выглядящий бледным и напуганным гвардейский поручик. – Останьтесь с графом! И в оба глаза!..
Это было неслыханным нарушением этикета, но вдовствующая императрица взяла генерал-майора за руку и повлекла за собой, в коридор. Сейчас не время для церемоний.
– Никольский! – Воейков обернулся. – Будут телефонировать, ответьте: я в покоях их величеств! Пусть ждут!
– Слушаю-с, ваше превосходительство!
Начинало темнеть. В резиденции Царского Села горели все электрические фонари, по периметру ограды парка стояли солдаты с факелами. Подступала ночь, грозившая великими потрясениями.
– Поручик, успокойтесь, – Барков подошел к ренессансному буфету, украшавшему обитель генерала Воейкова, открыл створки, на глаза сразу попалась бутылка с крепким бессарабским хересом. Выбил пробку. – Выпейте, это необходимо. Да черт вас задери, пейте же!.. Юноша, жизнь преподносит всякие сюрпризы! Вы из каких Никольских? Смоленская губерния?
– Н-нет, – худощавый, с грубовато-народным широкоскулым лицом поручик осторожно взял бокал. – Екатеринославские… Ваше сиятельство, вы…
– Вот и чудесно, – Барков отлично знал, как «заговорить» заметно нервничавшего молодого офицера, не нюхавшего пороху и не видевшего войны. – Полковник Дмитрий Леонтьевич Никольский, часом, не ваш батюшка?
– Дядя…
– Знавал, в Порт-Артуре в соседнем форте располагался, встречались. Отличнейший, знающий офицер, с прекрасной подготовкой. Вот помнится, когда японцы пошли на северный вал, да еще артиллерия била…
Граф умел рассказывать и делал это красиво, с подробностями, деталями и поэтическими сравнениями: тут начинали действовать его «волшебные» способности, позволяющие если не зачаровать, то по крайней мере увлечь повествованием собеседника и временно избавить его от тяжелых мыслей. Сразу видно, сегодня на дежурстве у Воейкова адъютант из молодых. Все-таки воскресенье, матерые волки убыли в Петербург, отдыхать – служба в свите, особенно в охране царской семьи, это вам не сахар.
«Будто назло, сегодня об этом думал, – граф излагал поручику Никольскому затверженную навсегда «романтическую» историю с подрывом форта в Порт-Артуре (на самом деле там было куда больше грязи, крови и некрасивой смерти под японской шрапнелью) и одновременно размышлял о ближайшем, то есть самом актуальном будущем: – Предвидение? Но как? Евангелина упоминала о возможности предполагать грядущие события в некоем гипотетическом подсознании человека, владеющего талантом…»
– Граф, вы останетесь здесь на ночь, – генерал-майор возвратился неожиданно быстро, скорее всего беседа с Марией Федоровной протекала в дворцовом коридоре или одной из соседних комнат. – Вас устроят. Простите, беседу продолжим завтра. Охранять вас будут четверо офицеров гвардии, камер-лакей укажет, где спальная комната.
– Охранять? – двусмысленно уточнил Барков.
– Да, именно охранять. Как важнейшего свидетеля. Вы не заключаетесь под стражу, но я требую, чтобы вы оставались во дворце по меньшей мере до завтра.
– Как прикажете, ваше превосходительство. Но если моей жизни что-то угрожает, могу я получить оружие?
– Не можете.
– Владимир Николаевич, дозволите приватный вопрос?
Воейков глянул на поручика, и тот, зная, что означает выражение глаз шефа, молча ушел, плотно затворив дверь.
– Ваше превосходительство, неужто…
– Да, – глубоко кивнув, ответил генерал-майор. – Не верю я в вашу причастность, граф. Не верю и все тут. Вы случайный человек здесь. Не складывается мозаика никак. Все прочее – невероятное, трагическое стечение обстоятельств. Если бы он не вышел на лестницу, если бы…
– А непосредственные виновники?
– Схвачены двое из трех, последний застрелен. Доктор Боткин заключает, что это некая форма безумия, возможно гипнотическое воздействие, месмеризм.
– Ваше превосходительство?.. – повторил Барков, подразумевая единственный вопрос.
– По прогнозам, к утру будет кончено. Здесь лучшие специалисты, профессора, академики… Старец, в конце концов! Господи, за что же нам такое?!
* * *
– Мсье Вершков, вашего хозяина нет уже третьи сутки, – пришедшего утром в гостиницу «Виктория» Прохора встретил обеспокоенный Монброн. – И никаких известий – можно было бы прислать телеграмму, предупредить, что вышла задержка. Господин граф обещал вернуться позавчера к вечеру!
– Не знаю, что случилось, – отрекся Прохор, и сам начавший подозревать неладное. Внезапное исчезновение Алексея Григорьича выглядело странно: в конце концов, он поехал в Царское по делу, а не устроил долгий кутеж в «Эрмитаже» с бывшими сослуживцами или, боже упаси, поэтической богемой. – По городу ползут слухи, будто в Царском что-то случилось.
– Пойдемте к лорду Вулси, – сказал Робер. – Он крайне расстроен отсутствием его сиятельства…
Прохор был огорчен не меньше Джералда, особенно в размышлении об известиях, начавших поступать из Царского Села вчерашним днем: в газетах появились краткие заметки о том, что въезд-выезд из столичного пригорода закрыт военными, поезда на станции не останавливаются, а улицы патрулируются казаками. Точных сообщений о происходящем не было: или репортеры и впрямь не знали, что стряслось, или действовала строжайшая цензура. Вновь начали подозревать бомбистов и революционеров – привычное зло, но как они могли пробраться в самый охраняемый городок Российской империи, спрашивается? В Царском троекратно больше солдат и полиции, чем постоянных жителей!
– Если выехать невозможно, Алексей Григорьич могли остановиться у знакомых или в пансионе, – пытался объяснить Джералду и остальным Прохор. – Вдруг и телеграфировать нельзя? Вон в девятьсот седьмом году почта в Петербурге днями не работала, военное положение…
– Мне это не нравится, – покачал головой Монброн. – Невольно начнешь думать о каких угодно гадостях, связанных с нашим… Предприятием. Ева, Ойген, граф хотя бы жив? Вы должны чувствовать!
– Жив и здоров, – не раздумывая подтвердил Реннер. – Скорее всего господин Вершков прав: власти по неизвестной нам причине проводят крупную полицейскую акцию. Мы с доктором утром ходили гулять к собору… Как он называется? Да, Казанский… Так вот по сравнению с предыдущими днями на улицах значительно больше полиции. Кроме того, за нами наблюдали.
– Кто? – нахмурился лорд Вулси.
– Двое господ в партикулярном, хорошо одетые. Они особо и не прятались. Мне кажется, профессиональные агенты – выражения лиц очень уж характерные.
– Только пристального внимания полиции нам и недоставало для полного счастья, – высказался Тимоти. – Впрочем, мы действуем вполне легально, паспорта в порядке, по счетам платим исправно. Законопослушные граждане, пускай и иностранцы!
– Будем ждать, – сказал Джералд. – Больше ничего не остается. Привычный распорядок менять не станем. Я сейчас поеду в посольство, а оттуда в банк; Робер, вы как обычно займетесь бумагами. Тимоти с Ойгеном – на Балтийский вокзал, получать заказ. И ведите себя естественно, мы не совершили ничего предосудительного. Но все же старайтесь оглядываться: следить за нами может не только полиция. О предупреждениях мсье Анно следует помнить крепко, этот человек слов на ветер не бросает….
Неопределенность продолжалась до семи вечера, когда в отель наконец прибыли их сиятельство, причем не в одиночестве, а сопровождаемый невзрачным господином средних лет, в котелке и с зонтиком-тростью. Господин был белобрыс, обладал тонкими соломенными усиками, невозмутимо-ленивым взглядом и обликом напоминал приказчика из дорогого магазина для благородной публики.
Прохор немедленно осознал – случилось нечто донельзя скверное. Барин выглядел смертельно уставшим, побрит неаккуратно, костюм помят, но это еще полбеды: за долгие годы камердинер научился различать малейшие оттенки настроения Алексей Григорьича, когда он глядит искоса, будто птица, осторожно трогает указательным пальцем повязку на глазу и громко, словно паровоз, выдыхает, значит, барин растерян и подавлен. Ничего подобного с ним не случалось со времен японского плена.
– Нам необходимо поговорить наедине, – не здороваясь заявил Барков лорду Вулси. – Господа, пожалуйста, покиньте кабинет и не входите, если вас не позовут.
– Какая таинственность, – шепнул под нос Монброн, но, как и прочие, вышел. – Тимоти, что, по-твоему, за тип приехал с графом?
– Я тебе не гадалка. Если нас выгнали, пойдемте на первый этаж, в ресторан. Время ужина, а я голоден как волк…
Двери номера затворились, Барков щелкнул замком.
– Милорд, позвольте рекомендовать: подполковник Свечин, Василий Константинович, из главного управления Отдельного корпуса жандармов, следователь по особым делам. У него есть вопросы…
– Я владею английским, – упреждая вопрос Джералда, сказал господин Свечин. – Ваша светлость, мне неприятно вас тревожить, вы гость, но служба есть служба. Дело действительно крайне, крайне серьезное, способное даже затронуть отношения между нашими державами.
– Присаживайтесь, – ответил недоумевающий лорд Вулси. – Могу я осведомиться, каковы причины… Настоящего визита?
– Ваша светлость, по сведениям, некоторое время назад вы сталкивались с тайной организацией, именующейся «Сионским приоратом». Меня интересует любая информация об этих людях. Персоналии, связи, потенциальные возможности и прочее.
– По сведениям? – кашлянул Джералд и перевел взгляд на Баркова. Тот не смутился:
– Я обязан был рассказать о кладе на Рейне. Понимаете, обязан! Подполковник, объясните его светлости…
* * *
Тем временем в ресторации «Виктории» играла музыка, сияли электрические лампы, забранные в стеклянные плафоны в виде цветов золотистых лилий, постояльцы отеля и зашедшие с улицы любители хорошей кухни вкушали плоды трудов французских и итальянских кулинаров, составлявших немалую часть доброй славы гостиницы. Развлекательная программа не вызывающая, а вполне скромная – фортепиано, скрипка и романсы, никаких вульгарных цыган и медведей. В «Виктории» останавливается консервативная публика.
Концессионеры и мсье Вершков расположились за одним из лучших столиков справа от сцены, резервированных за гостями номеров-люкс бельэтажа. Зал полон, много военных, семейные пары, коммерсанты, чиновники. Обстановка самая комфортная, не отличишь от лучших заведений Парижа и Вены.
Сдружившийся с Тимоти Прохор научил техасца пить русскую водку, которая, особенно с надлежащими горячей и холодной закусками, ничуть не хуже хваленого виски с Островов, а то и многим лучше – нет противного сивушного запаха, напрямик именуемого мсье Вершковым «керосиновым». Монброн, еще за время предыдущего посещения России пристрастившийся к волжской и каспийской рыбе, угощал замаринованной в белом вине севрюгой доктора Шпилера. Предчувствовавший недоброе настороженный Ойген и не менее мрачная Евангелина ограничились чаем и десертом.
Что-то происходило, и это «что-то» имело непосредственное отношение к общему делу концессионеров, но никакое «волшебство» не позволяло поднять завесу – разбуженные два года назад неведомые силы направляли действия других, совершенно незнакомых людей, выстраивающих здание истории своими руками. По камушку, по кирпичику.
Разговор не складывался, обсуждать странный визит Баркова и невзрачного господина в котелке никто желания не испытывал, рано или поздно всё разъяснится, так зачем строить умозрительные предположения? Ева слушала музыку, из-под полуприкрытых век наблюдая за певицей в кремовом платье, шумели только Тимоти с Прохором, причем оба разговаривали на безобразном вавилонском наречии, которое искренне считали благородным французским языком. Но, что характерно, друг друга понимали на диво хорошо.
Нежданная суета началась со стороны двустворчатых дверей с зеркальными стеклами, ведущими из ресторана в холл гостиницы. Возникший тихий шум походил на нарастающий морской прибой. По рукам пошли листки, похожие на экстренный газетный выпуск, слышались потрясенно-недоумевающие вскрики, некоторые военные поднялись со своих мест и едва не бегом направились к выходу. На сцену выскочил конферансье, прервал девушку в кремовом, что-то прошептал ей на ухо. Певица закрыла лицо ладонями.
– Merde… – Тимоти первым обратил внимание на возникшую сумятицу. – Прохор, что такое? Пожар?
– Не похоже.
Вершков быстро оценил обстановку, приметил мальчишку, раздававшего всем желающим листки, покинув стол, выхватил один.
Прочитал. Перекрестился.
– Да что… – повторил Тимоти. – Война?
Зал в общем порыве встал и запел, господин, сидевший за фортепиано, взял первые аккорды. Было видно, что часть дам, присутствовавших в ресторане, плачут.
– Государственный гимн, – громко шикнул Прохор. – Мадам, мсье, надо встать!
Иностранцев пробрало до костей – подхваченная разноголосым хором мелодия, торжественная и, как казалось, печальная звучала не гимном, а молитвой, да и была таковой в действительности. Едва отзвучали последние ноты, посетители начали спешно расходиться, остались лишь постояльцы «Виктории» и несколько господ в статском.
– Мсье Вершков? – выдавил потрясенный увиденной сценой Робер. – Я… Мы… Это…
– Вот, сударь! – Прохор вытянул руку, в которой был зажат одностраничный выпуск «Санкт-Петербургских ведомостей», отпечатанный всего полтора часа назад.
– Я не читаю на русском!
– Дайте, – потребовала Евангелина. Пробежалась взглядом по строчкам, на католический манер коснулась большим пальцем лба, губ и груди. – Пресвятая дева… Это манифест императора об отречении!
– Отречении? Каком?! Почему?!
– Подождите, я попытаюсь перевести, официальный русский сложнее разговорного… Господним изъявлением сын наш, государь наследник-цесаревич Алексей Николаевич почили… Боже, умер престолонаследник, внезапная болезнь!
– Что делается, а?.. – вздохнул Тимоти. – Дальше?
– Император Николай полагает, что сейчас… Пребывая в неизбывном горе… Не понимаю! Да, вот: передаем наследие наше дяде нашему великому князю Николаю Николаевичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского… Заповедуем править делами государственными в полном и нерушимом единении… Больше ничего особенного. Царское Село, дано сегодня, в три часа и пять минут дня. Подписи: Николай, министр двора генерал-адъютант граф Фредерикс… Наследный принц! Пресвятая дева!..
– Я родился в республике, – осторожно сказал Монброн. – И не совсем понимаю монархические традиции, особенно русские, тут все иначе, нежели в Европе. Получается, скончался маленький дофин? Верно?
– Да, – подтвердила Евангелина.
– Но почему тогда отрекся император? И в пользу дяди? У Николая есть другие дети!
– Девочки. Женщина в России вправе наследовать только если не осталось претендентов мужского пола, а таковых сколько угодно. В манифесте сказано, что охватившее его горе не позволяет впредь отправлять возложенные Богом и народом обязанности.
– Выходит, да здравствует император Николай III? – тихо сказал доктор. – И я почти не сомневаюсь, что… Вы должны понять.
– Вот не нужно таких заключений! – горячо сказал мистер О’Донован. – Док, вы что, окончательно спятили? При чем тут мы?
– Граф Барков ездил за книгой. Книга напрямую связана с нашим общим делом. Его сиятельство привез с собой из резиденции царя незнакомца, похожего на полицейского шпика, и они уединились наверху с лордом Вулси для крайне важного разговора. За нами следят. Тимоти, ты взрослый человек – должен сделать выводы!
– Док, ну зачем видеть призраков за каждым углом?! Мало мне Джералда с Робером, как помешались на мистике! Ойген, ты здесь самый старший и умный, что скажешь?
Господин Реннер привычно отмалчивался до поры, но когда взгляды концессионеров обратились на скромного австрияка, даже благовоспитанный Монброн отпустил пару словечек, заставивших бы покраснеть отъявленных клошаров из квартала Марэ.
Сущность Хагена из Тронье впервые за два года возобладала над материальным телом Ойгена Реннера. Он снова будто состарился на десять-пятнадцать лет, пробилась борода, цвет глаз сменился с бледно-голубого на васильково-синий с оттенком льда. Прохор, узрев эту метаморфозу, зажмурился и помотал головой. Убедившись, что зрение не обманывает, попятился на шаг и привычно сунул руку в карман пиджака, где лежал складной нож. Чертовщина!
– Хаген? – Ева сдвинула брови. – Ты вернулся? Почему?
– Я никуда и не уходил, госпожа моя Кримхильда, – ответил бургундский мажордом. – Всегда был рядом. На ткани появляются новые узоры, нить времени скручивается в узлы, которые развязывать не нам, цвета радуги меняются…
– Это он про что? – шепотом спросил Тимоти.
– Кеннинг, иносказания, привычные эпохе Хагена, – отмахнулась Ева. – Хаген, я хочу спросить…
Ничего не вышло – как и во времена рейнской эпопеи тело физическое не выдержало: Ойген рухнул как подкошенный, на губах появилась пена. Хорошо хоть обошлось без судорог. Подбежал обеспокоенный метрдотель.
– У юноши epilepsia, – немедленно вступился доктор Шпилер. – Обычный приступ, ничего страшного. Позовите людей, его надо отнести в номер…
– Чудеса, – шепотом сказал Прохор, видевший, как грозный бородач с глазами убийцы моментом заместился обличьем господина Реннера, едва тот потерял сознание. – Ох, барин, не было у нас печали… Связались с бесовством.
Глава четвертая С севера на юг
Санкт-Петербург – Одесса,
20–25 апреля 1914 года
Курьерский отправлялся с Николаевского вокзала ночью, в четверть второго, когда все вечерние пассажирские поезда на Москву давно ушли. Маневровый паровоз доставил к дальнему перрону небольшой состав из пяти вагонов: крытого товарного, вагон-салона, мягкого первого класса и двух платформ, на которых были закреплены внушительные дощатые ящики и укрытый брезентом автомобиль.
Обычно курьерскими путешествовали важные особы, способные уплатить компании за наем поезда солидные деньги – приходилось согласовывать расписание и передавать по линии предупредительные телеграммы на все узловые станции, чтобы не нарушать сложный ритм работы железных дорог. Но если средств было в достатке, арендованный поезд мог доставить пассажиров в любую точку империи, от Гельсингфорса и Варшавы до Иркутска и Владивостока.
Второй после Петербурга целью концессионеров был южный город Одесса Херсонской губернии, откуда было удобнее всего отправиться в Подолию, к самой границе Австро-Венгрии, где, по расчетам Джералда, и находилась конечная точка пути: ставший со временем неприметным курган у слияния трех рек. Если, конечно, курган вообще сохранился за полторы тысячи лет…
На столь позднем отбытии настоял граф Барков – в настоящий момент чем незаметнее, тем лучше. Это же рекомендовал и господин Свечин, вторую неделю подряд навещавший лорда Вулси в отеле едва не каждый день. Его высокоблагородие стал если не другом, то уж точно тихим покровителем странных заграничных гостей. Он помог с окончательным оформлением бумаг (после вмешательства жандармского подполковника, надавившего на тайные рычаги бюрократической машины, дело окончилось с поразительной быстротой) и давал ненавязчивые советы, успокаивая его светлость: все образуется, сэр. Поверьте, после всего случившегося надзор полиции есть насущная необходимость, вы значительно лучше меня знаете, насколько опасны и непредсказуемы эти люди… Мы поможем вам чем сумеем, но ждем и ответного участия.
Какого именно? Нет-нет, ничего особого делать не нужно. Проявите терпение и ждите, рано или поздно они придут, и тогда… Тогда действовать будем мы. Ни о чем не беспокойтесь, в жандармском корпусе трудятся самые опытные и проверенные люди.
Джералд, уверенный в том, что все пошло наперекосяк с самого начала, впал в уныние: дело было продумано до мелочей, рассчитано с точностью до дня и, не успев начаться, едва не пошло прахом – вмешательство тайной полиции само по себе ничего хорошего не сулит, а если вспомнить о…
– Время, – задумавшегося Джералда заставил встрепенуться Тимоти. – Сейчас отправляемся. Меня одно радует: кондуктор и прислуга подобраны мистером Свечиным, мы под хорошей охраной. Но все равно я бы держал под рукой револьвер.
– Ты неисправим, – вздохнул лорд Вулси. – Мы не собираемся начинать боевые действия в стиле войны в Трансваале! И я не разделяю твоего оптимизма относительно русской полиции: даже если мы и достигнем цели, все найденное тотчас придется передать властям…
– Не все, – уточнил мистер О’Донован. – Монброн идеальный крючкотвор, а тебе следовало бы повнимательнее ознакомиться с утвержденным в министерстве уставом «Добровольного общества»: мы имеем абсолютное право на сорок процентов добычи по оценке таковой комиссией Академии наук. Если, как утверждает легенда, в кургане Аттилы спрятаны несметные богатства, никто не обратит внимание на то, что мы прибрали к рукам две-три не самые ценные вещицы…
– Господа, что же вы, идемте в вагон, – напомнил подошедший Барков. – Свежим морским воздухом надышимся в Одессе. Ехать недолго, всего четыре дня… Путешествуем с наилучшим комфортом, и не заметим, как окажемся на месте.
Пассажиров в литерном было всего восемь, концессия в полном составе и его сиятельство с обязательным Прохором Ильичом. Из обслуги – один кондуктор, должный прислеживать за состоянием поезда, повар и два лакея, обитавшие в купе кухонной части вагон-салона, в котором господа могли обедать и отдыхать. Все четверо были жандармскими агентами, что, впрочем, и не скрывалось.
Свистнул паровоз, за широкими окнами «Пульмана» возникли белые клубы пара, подсвеченные фонарями с платформы. Поезд тронулся. Огни города исчезли быстро – состав миновал череду пакгаузов, огромное здание казачьих казарм на берегу Обводного, прогрохотал по Американским мостам через канал и, оставив позади Глухоозерскую ферму, начал набирать скорость – первая остановка в Вышнем Волочке, где котлы заново наполнят водой, в Бологом заменят паровоз, а потом – Тверь и Москва.
В дверь купе постучали, Джералд отдернул бархатную шторку. Робер. Что ему понадобилось?
– Ты собираешься ложиться? – осведомился Монброн. – Я знаю, очень поздно, но мы решили устроить скромный ужин – в дороге всегда начинаешь испытывать голод…
– Через двадцать минут после отправления? – саркастично спросил лорд Вулси, достав из кармашка жилета часы. – Впрочем, ты прав, спать совершенно не хочется… Мы все взволнованы. Меня вполне устроит чай с бисквитами.
– За чем же дело стало? В салоне очень уютно, я успел оценить. Ковры и даже пианино. Но если вспоминать, во сколько нам обошелся курьерский состав…
– Тебе жаль потраченных денег? Потерянное на пересадки время стоило бы куда дороже. И еще: мне кажется, что мы… Словом, нам нельзя опоздать.
– Куда? – озадачился Робер. – Ты о чем?
– Так, невнятное предчувствие… Надеюсь, никто не оскорбится, если я приду в салон без сюртука? Будем располагаться походным манером, церемонии сейчас неуместны.
* * *
Если кто и понимал до конца, насколько сложно и двусмысленно нынешнее положение концессии, то это был его сиятельство Алексей Григорьич. Из всех сообщников по известным причинам он всерьез воспринимал только Ойгена с Евангелиной и отчасти Джералда, небезосновательно полагая остальных романтической молодежью с ветром в голове, проку от которой чуть, а забот, напротив, значительно больше.
Однако, если установить строгую дисциплину и втолковать концессионерам, что без железного порядка, осмотрительности и крайней внимательности к любым, самым малозначащим событиям, их благополучие и жизни могут оказаться под угрозой оказалось делом нетрудным – после катастрофы двухнедельной давности даже легкомысленный Тимоти проникся и перестал отшучиваться в ответ на указания графа, – то убедить сообщников если не отказаться от затеи вовсе, а хотя бы перенести разыскания на следующий год (Аттила никуда из своей гробницы не сбежит!) оказалось делом бесполезным.
Сначала Джералд, а потом и Ева начали в один голос твердить – время невероятно коротко. Ойген пожимал плечами и вроде бы соглашался: что-то грядет, и это «что-то» напрямую зависит от наших действий. Отступать сейчас нельзя.
Барков намекнул на политические обстоятельства: милорд, извините за грубость, но вы понимаете, во что вляпались и в какой переплет вовлекли меня? Несчастье в Царском Селе приковало к нам внимание наисерьезнейших людей, концессией интересовался даже новый император, а с Николаем Николаевичем шутки плохи – в отличие от отрекшегося племянника, глава династии Романовых тяжел на руку и ненужный либерализм разводить не станет. Шутка ли – косвенное участие в покушении на августейшую особу государя наследника, Царствие ему Небесное!..
– …То есть сейчас речь зашла о преднамеренном покушении? – ужаснулся Джералд, – Вы намедни утверждали, граф, это был несчастный случай! Стечение обстоятельств!
– Вы плохо знакомы с особенностями нашей страны, – прохладно ответил Барков. – В Российской империи предпочитают искать виноватых быстро и сразу, особенно когда дело затрагивает интересы монархии. Напомню, что царствующий дом крайне болезненно относится к любым подозрениям на покушение и тому есть веские причины: императора Александра Освободителя убили террористы, великого князя Сергея Александровича тоже, несколько губернаторов, в этом же списке министр фон Плеве, премьер Столыпин… И это отнюдь не полный перечень жертв нигилистов! Слава богу, я сумел убедить генерал-майора Воейкова в нашей непричастности, но его превосходительство уже отставлен от должности – Николай III взялся за вожжи…
– За что? – переспросил лорд Вулси.
– Простите, англичане не понимают эту русскую метафору. Говоря проще, император начал последовательно и быстро отстранять от власти окружение своего предшественника. У нас не парламентская монархия, как в Британии, все решает царь – в его ведении назначение кабинета министров, святейшего Синода, высших военных… Учитывая, что Николай Николаевич недолюбливал племянника за мягкотелость и нежелание вплотную заниматься государственными делами, отдавая их на откуп далеко не самым талантливым сановникам, в стране происходит тихая «революция сверху»: новый государь сторонник крутых мер и считает парламентскую форму правления неэффективной, затратной и по большому счету абсолютно бесполезной в настоящих условиях.
– Но какое отношение к нашему предприятию имеют политические пристрастия императора?
– Самое прямое. Во-первых, он наверняка счел делом чести расследовать происшествие в Царском до малейших деталей и примерно наказать виновных. Жестоко наказать, как умеют только в России. Во-вторых, тайная полиция, Корпус жандармов, начинает резко набирать силу – жандармский шеф назначен министром внутренних дел. Господин Свечин вам ясно объяснил: если Приорат умудрился проникнуть в Царское Село, использовав при этом офицеров гвардии, то где их ждать завтра? В спальной императора за ковром? Подобно Полонию в «Гамлете»? Следовательно, зло должно быть искоренено беспощадно, без оглядок на судебные уложения, адвокатов и бумагомарательство. А вы – послужите наживкой.
– Это я уже понял, – хмуро ответил Джералд. – Почему тогда вы хотите отложить раскопки на год и советуете приехать в Россию летом 1915 года?
– Надо дать время тайной полиции – разобраться, отыскать ниточки, ведущие к руководству Приората. Несколько имен вы назвали – аббат Клаузен, его преподобие Биель. Этот ваш Люк Анно наверняка сможет помочь…
– В последнем – не уверен, – покачал головой лорд Вулси. – Ночной король Парижа не станет сотрудничать, он очень сложный человек.
– Это не наши заботы, пускай господин Свечин со товарищи трудятся. Итак, вы не желаете приостановить проект?
– Не желаю. И вы знаете почему.
– Соображения мистического характера?
– И это тоже. Граф, пожалуйста, объясните внятно, что все-таки случилось в Царском Селе? Эти полунамеки от господина подполковника, «гипнотическое воздействие», охотники за книгой… – Джералд покосился на стол гостиничного кабинета, посреди которого возлежал раскрытый на последних страницах труд безвестного Феоктиста из Адрианополя. – Я должен понимать, что происходит, оставаясь в неведении мне будет сложно действовать.
– Извольте-с… Но вы понимаете, милорд, я обязан полностью положиться на вашу скромность. Происшествие тщательно скрывается, это государственная тайна – по официальной версии наследник скончался от скоротечной кори.
– Ничего удивительного, здоровый ребенок не может умереть от нескольких ушибов и перелома руки!
– Здоровый, как вы верно сказали. Алексей Николаевич страдал разжижением крови, hemophilia. Любое кровотечение, особенно внутреннее – смертельно опасно. Остановить его с помощью операции невозможно, любой надрез только усугубит положение. Теперь понимаете?
– Да. Ужасно жаль, господин граф. Никто не мог предвидеть!
– Никто, увы… Романовы не самая счастливая династия, из четырнадцати прежних императоров, начиная с Петра Великого четверо умерли не своей смертью, это не считая многих великих князей. Александр Александрович, царь-миротворец, скончался во цвете лет, а мог бы править доселе. Ходят тихие разговоры о том, что его дед, Александр Павлович инсценировал свою смерть и удалился не то в монастырь, не то в скит… Но добровольных отречений ранее не случалось: Николай всегда был очень впечатлителен, смерть сына лишила его цели в жизни и он почел за лучшее оставить престол – я могу его понять, после такого ужасного потрясения император счел, что Бог от него отвернулся, а раз так, помазанник не вправе держать скипетр и далее, навлекая несчастья на подданных. Николай истолковал этот знак, возможно, и превратно, но теперь ничего не изменишь – у него мистический склад ума, кроме того императрица была религиозна до крайней степени, в манере средневековья.
…Баркову тогда казалось, что экспедиция в Царское завершилась самым благополучным образом: высочайшее дозволение было получено, Александра Федоровна удовлетворила просьбу кузена мадам Вырубовой незамедлительно – камер-лакей сопроводил графа в безлюдную библиотеку, занимавшую семь дворцовых залов, и оставил наедине с коллекцией, тем самым немало озадачив его сиятельство. Ни тебе библиотекаря, кодификатора или просто смотрителя, лишь в первой зале конторка черного дерева с томами каталогов и несколько шкапов, в которых содержались карточки на более чем пятьдесят тысяч редчайших книг.
– Будем разбираться, – уверенно сказал граф самому себе. Голос отдался эхом, в эту часть Екатерининского придворные заглядывали редко, жизнь была сосредоточена в соседнем крыле, где находились жилые покои. – Нужен алфавитный указатель… Где он может находиться?
Алексей Григорьевич прислонил трость к секретеру, уселся на высокий жесткий стул и начал просматривать типографски отпечатанные фолианты в темно-синих обложках с короной и гербом правящего дома, поднявшимся на задние лапы грифоном. Сделано удобно: искать можно сразу по нескольким категориям: век или год создания книги, автор, название по-русски, а также на языке оригинала. Тома, посвященные библиотекам Зимнего, Мраморного и Аничкова дворцов, пришлось сразу отложить – книжное собрание монарха разбито на несколько частей.
Наконец, обнаружился каталог, посвященный непосредственно Царскому Селу.
– Филомен, епископ, – вполголоса бурчал под нос граф, перелистывая глянцевые листы. – Фредегар, хроники. Феофилакт Симокатта, Флавий… Нет, не то… Ага, кажется, вот оно! Феоктист Адрианопольский, летописный свод, синий зал, нумер пять тысяч сто восемнадцать, шкап четырнадцать, содержание, репродукция титула… Прекрасно!
Подхватив непременную тросточку, Алексей Григорьевич поднялся и зашагал в правую сторону, к дверям библиотечной анфилады, занимавшей едва ли не весь второй этаж дворца. Проще простого, на поиски не ушло и часа. Теперь остается взять книгу, открыть требуемые страницы и…
А вот дальше возникала некоторая моральная дилемма: вынести рукопись из дворца решительно невозможно, это воровство, несовместимое с дворянской честью. И не просто воровство – натуральное оскорбление величества, ибо принадлежит книга Самому. Выход был найден совместно с Джералдом: требуемые листы следует аккуратно, у корешка, вырезать канцелярским ланцетом (несколько таких как раз обнаружились на конторке с каталогами), привезти в Петербург, где с них сделают фотографические копии, а затем вернуть на место. Да, рукопись будет повреждена, но все-таки не испорчена фатально: если вандализм обнаружится, реставрация не окажется сложной: хороший пергамент способен пережить и не такое.
Тяжелый том стоял на третьей полке застекленного шкапа, в центре. На корешке закреплена крошечная медная табличка с соответствующим номером, ошибиться невозможно. Граф вынул книгу, удерживая на сгибе левой руки, открыл. Похоже, переплет сравнительно новый, прошлый век – подшивку сухих, местами поистершихся листов забрали в новую обложку перед дарением редкости Бонапарту, еще в Италии, о чем свидетельствует и титул с гербом и именем папы Пия, выведенным умелыми писцами и рисовальщиками на пергаменте – более тонком и светлом, чем коричневатые страницы, помнящие времена Меровея и Карла Великого.
Взяв книгу под мышку Алексей Григорьевич направился было обратно, к первой зале библиотеки – Джералд в точности описал, что именно и в какой части рукописи необходимо выискать. Пять или шесть листов, заголовок на вульгате, два рисунка…
В отдалении скрипнули двустворчатые двери, послышались шаги. Барков при первых же звуках насторожился – в голове молоточком застучало врожденное чувство опасности. Дар вновь пробудился. Но отчего? Что может угрожать скромному посетителю императорской библиотеки в Екатерининском дворце?
Отзвук шагов наистраннейший, какой-то неестественный, необычный для мирной тишины книгохранилища. Быстрый марш, будто на плацу. Развод караула? Ерунда, здесь библиотека, да и не время сейчас – посты сменяются в три пополудни…
Почему перед глазами мелькают голубовато-ледяные вспышки? Такие, словно перед тобой один из «казусных» предметов, наподобие индийской алебастровой статуэтки, которую на дух не выносит Прохор? «Волшебство»? Откуда оно появилось? Или его несут в себе те люди, которые уже браво промаршировали через первые три залы библиотеки и сейчас войдут в обширную комнату с синими шторами и отделкой?
Они вошли, построившись треугольником. Два поручика Кирасирского полка, один ротмистр. Движения неестественные, кукольные или, скорее, принадлежащие машинам, но никак не людям. Может быть, на Марсовом поле такого никто бы и не заметил, но только не здесь – это была пародия на военную выправку, карикатура, особенно хорошо заметная отставному гвардейцу.
Барков, неожиданно для себя вздрогнув, понял, что в зале стало прохладнее и появился запах грозы, как после близкого разряда молнии. Вот оно что!.. Но чем ответить? И как поступить? Чертовщина!
– Господа?! – громко сказал Барков. – Что вам угодно?
Боже мой, глаза у всех троих пустые-пустые, ничего не выражающие, стеклянные. Мертвые. Даже законченные кокаинисты и курильщики опиума так не выглядят, а таковых граф видывал множество, и в Китае и в самом Петербурге, куда давно проникла пагубная страсть…
– Поручик? – еще более твердым голосом, подбадривая сам себя, вопросил Алексей Григорьевич, обращаясь к предводителю необычнейшей троицы, стоявшему на острие клина. – Вы меня слышите? Извольте отвечать! Что вам… Чер-р-рт!
Означенный поручик молниеносным движением извлек из ножен саблю и нанес прямой разящий удар – миг промедления, и графу раскроили бы череп.
Спасли инстинкт и идеальная реакция. Трость железного дерева в умелых руках завзятого фехтовальщика может оказаться страшным оружием: Барков выронил книгу, глухо стукнувшую о деревянные плитки пола, незаметный шаг назад и вправо, лезвие сабли отводится тростью вниз, острие вонзается в паркет. Отвлекающий финт, удар металлическим наконечником трости в кадык – сломать хрящи гортани, после такого выживают единицы. Прием боевой, а не дуэльный, но, как видно, благородным единоборством тут и не пахнет…
Не подействовало, хотя Алексей Григорьевич различил тихий хруст, выпад достиг цели. Безымянный поручик лишь пошатнулся. Захрипел, удержался на ногах. Второй ринулся в атаку.
Поединок на тростях – изобретение английское, развитое и дополненное в САСШ и Мексике, но сражаться надо равноценным оружием: даже редкое африканское железное дерево против настоящей закаленной стали долго не продержится. Придется трубить ретираду, и отступать в сторону лестницы: там гвардия, вооруженные тайные агенты министерства двора, они помогут!
Конечно, помогут. Если разберутся, что происходит, а ведь может случиться обратное – трое офицеров преследуют похожего на стивенсоновского пирата одноглазого господина в статском платье… Влип, как есть влип!
Но что им нужно? Отчего случилось это нежданное и весьма подозрительное нападение?
Что нужно? Бледный, будто чахоточный, ротмистр подхватил оброненную книгу, уставным образом развернулся на каблуке и шагом марионетки направился прочь.
Интересно!..
Размышлять времени не оставалось, следовало действовать. Второго супостата Барков обхитрил без лишних усилий, сделав вид, что пытается поднять оброненную поручиком саблю и одновременно нанеся удар тростью в промежность, а это больно и обидно. Впрочем, боли они почти не чувствуют – интересно, почему? Чудеса в решете. Скверные чудеса.
Опередить, непременно опередить! Поднять тревогу!
Рана в ногу и застрявшие в бедре шарики японской шрапнели причиняли Алексею Григорьевичу неудобства исключительно в жизни обыкновенной, от легкой хромоты и болей перед сменой погоды не могли избавить лучшие профессора Военно-медицинской, но когда на помощь призывался Дар, можно было посоперничать в резвости с лучшими спортсменами Петербурга, ездившими на недавние Олимпийские игры в Стокгольм, – мгновенная концентрация, теплый оранжевый огонек разгорается в полную силу, вперед! Только бы хватило запаса этого огня, «волшебство» имело свойство иссякать!..
Второго поручика с глазами мертвеца Барков сшиб с ног чудовищной силы ударом трости снизу под челюсть. У любого нормального человека сломались бы шейные позвонки, но тот встал почти сразу. Граф успел пулей промчаться к дальней зале с конторкой и каталогами, выскочить на широкую лестницу, отделанную искристым белым мрамором, узреть начальника караула (гренадер в чине капитана), сосредоточить на нем остатки своей «волшебной» силы и выкрикнуть:
– Ваше благородие! Я граф Барков! По поручению ее величества! Злодеи в библиотеке!
Внушение подействовало, капитана будто молотом в лоб ударило, часть «волны», посланной его сиятельством гвардейцу, досталась и его подчиненным, что к лучшему…
Дальнейшее происходило будто во сне, как на пленке синематографа, пущенной в два раза медленнее положенного.
Прямо и вниз – по лестнице выход в зимний сад. В центре украшенной порфировыми вазонами и греческими скульптурами площадки библиотечные створки, налево – гостиная мадам Вырубовой, справа дверь в камердинерскую. Пост в четыре человека, один офицер, трое нижних чинов.
– …Судя по всему, дети сидели у Анны Александровны, тети Энн, – глухо говорил Барков. Джералд, хмурясь, слушал и нервно теребил запонку на манжете. – Услышали шум, выглянули. Две великие княжны и Алексей Николаевич. Вырубова то ли отвлеклась… Не знаю. Как раз подбежали люди из охраны, одетые лакеями и вооруженные «браунингами». А дальше началась свалка – эти трое выскочили как черти из табакерки, на них навалились гвардейцы, ротмистр – который с книгой, – рванулся вниз, по нему стреляли… Наследника в суматохе сбили с ног, неудачно подвернулся. Ребенок, ему было любопытно… Он упал, скатился вниз по ступенькам. Сильно ударился головой, сломал предплечье. Больше я почти ничего не помню, очухался только в кордегардии – Ева должна была вам рассказывать, как сильно выматывает использование Дара. Потом меня сразу отвели к генерал-майору Воейкову.
– А что же с этими… – Джералд замялся. – С нападавшими?
– Ротмистра убили выстрелом в голову. Оставшихся двоих заломали с трудом, был приказ любой ценой взять живьем. Потом прояснилось, что у них одинаковое умопомешательство, это сразу навело на мысли о гипнозе… Вы спросите у подполковника Свечина завтра. Если это позволительно, он расскажет подробнее.
– Значит, книга… Боже… Тут и уверуешь в то, что Дух Разрушения неотступно следует за нами!
– Тем не менее книгу доставили вам с фельдъегерем по личному распоряжению министра. В целости и сохранности. Как я и говорил, вы стали наживкой, милорд. Смиритесь. Это меньшее зло.
* * *
– Эта страна чересчур большая, – качал головой Робер, стоя у наполовину открытого окна вагон-салона. – Когда мы покидали Петербург, была весна, вечерами становилось прохладно, а здесь – самое настоящее лето!
– Сделай поправку на континентальный климат и географическую широту, – отозвалась Евангелина. – Киев находится приблизительно на одной параллели с Прагой, Амьеном и Нормандскими островами, неудивительно, что к конце апреля в Малороссии значительно теплее, чем на балтийских берегах. Полагаю, Одесса встретит нас субтропической жарой…
Литерный пересекал железнодорожный мост через Днепр, холмы Киева скрывала утренняя дымка. За лентой реки расстилался океан зелени с редкими белыми вкраплениями – левобережные деревеньки, обязательные церкви, от чьих куполов издали исходил золотистый отсвет. От разъезда Фастов поезд уходил на юг, к Белой Церкви, Смеле и далее к Черному морю.
Ранняя стоянка в Киеве оказалась непродолжительной – приняли уголь, наполнили котлы, загрузили припасы для кухни, и снова в путь. Господа успели проснуться, потребовали горячей воды, а сразу после отправления с Киева-сортировочной начали лениво стягиваться в салон, ожидая скорый завтрак.
Повар, будь он стократ агентом Жандармского, свое дело знал: потчевал концессионеров от души, баловал изумительной выпечкой и нежнейшими мясными суфле – как только успевал обернуться в крохотной кухоньке, обустроенной за перегородкой вагона? На каждой крупной станции передавал через кондуктора телеграммы с заказами на свежие продукты, которые должны были подвезти к литерному поставщики во время следующей остановки – практика обычная, а расходы лежат на английском графе, который явно не склонен считать каждую копейку.
– Ну-с, что у нас сегодня? – его сиятельство Алексей Григорьич за трое суток дороги приободрился и избавился от налета угрюмости. Опять же удалось хорошенько выспаться. – Газеты на станции принесли?
– Вчерашние и утренняя киевская, – отрапортовал Прохор, успевший забрать прессу у кондуктора. – Извольте. Вас, мсье Монброн должен огорчить, иностранных изданий нет. Провинция-с…
– Хороша провинция, Мать городов русских все-таки, – хмыкнул граф, усевшись за стол с «Малороссийским вестником». – Четвертый город империи после Питера, Москвы и Нижнего… Чай бы, что ли, уже принесли? Прохор, проследи.
– Новости есть? – жадно спросил Робер, наблюдая, как Барков изучает первую полосу с крупными заголовками.
– Вы что же, мсье Монброн, полагаете, будто нашу экспедицию будут описывать как путешествие Амундсена? Отбросьте самомнение, кому мы интересны кроме… Кхм… Не будем поминать вслух.
– Вот, кажется, интересное, – читавшая по-русски Ева взялась за одну из вчерашних газет. – Собственный корреспондент из Петербурга: именным указом его величества… Уволить от службы в гвардии… Перевести в полки… Фамилии офицеров в основном польские или остзейские, всего семнадцать человек. Особо указано, что все они католического или лютеранского вероисповеданий.
– Еще бы, – нахмурившись, буркнул граф, – Бравая троица, из-за которой все и случилось, инородцы – два поляка и один литвин. Показательно. Николай Николаевич начал избавляться от неблагонадежных, вспомнил опыт своего предка Николая Павловича.
– О чем разговор? – в столовую ввалился Тимоти, за его плечом стоял вечно настороженный доктор, доселе убежденный, что ввязался в крайне скверную историю, и старавшийся без лишней надобности не комментировать происходящее. – Очередные неприятности?
– Не для нас, – ответил Барков. – А где же его светлость Вулси и господин Реннер? Неужели до сих пор спят?
– Подойдут через минуту, одеваются к завтраку.
Напряжение и чувство тревожности, преследовавшие концессионеров в Петербурге, за минувшие дни почти исчезли: дорога способствовала возникновению ощущения безопасности – поезд казался самым надежным пристанищем, куда не смогут проникнуть возможные недоброжелатели. Стоянки коротки, и всегда на отдаленных путях, обычный маршрут на Одессу несколько изменен – можно было ехать напрямую, через Харьков и Винницу, но подполковник Свечин рекомендовал сделать крюк с заездом в Москву и Киев, увеличивая время в пути больше чем на сутки. Это даст время одесскому департаменту жандармерии как следует подготовиться к встрече и обеспечить их спокойствие в городе. А потом – ждать гостей.
В том, что гости объявятся, никто не сомневался.
Господином Свечиным было объяснено, что двое схваченных гвардейцев, участвовавших в царскосельской драме, помещены в лечебницу для опасных душевнобольных при Александро-Невской лавре, их спешно обследовали самые выдающиеся психиатры – профессора Бехтерев и Сербский, из Москвы вызвали Петра Петровича Кащенко, пускай он и либерал по убеждениям, но врач исключительных способностей. Светила на консилиуме сошлись в одном: душевное расстройство пациентов вызвано внешним воздействием, и снять это состояние не представляется возможным – медицина бессильна…
Начали проверять всех, входивших к круг знакомств подозреваемых – родственников, сослуживцев, любовниц, партнеров по картежной игре. Через несколько дней жандармы вышли на один из модных в нынешние времена «мистических» клубов, в который заглядывали все трое – эзотерику там успешно совмещали с развлечениями предосудительного характера, кокотками и обильными возлияниями. Привычный отдых скучающих дворян приправлялся остреньким – намеками на тайное знание, что в Российской империи граничило с недозволенным: к масонству власти относились с крайним подозрением, учитывая политическую активность членов лож «вольных каменщиков».
Дело осложнялось польско-литовским происхождением и вероисповеданием преступников. Их генеалогию чуть не до самого Ягеллы и Сигизмунда, а также предыдущие заслуги и беспорочную службу Жандармский корпус в расчет не брал. Измены случались и в среде более родовитых.
Каковы результаты следствия, Свечин не рассказывал, ссылаясь на служебную тайну, но когда были произнесены магические слова «Сионский приорат», Джералд твердо осознал, что концессия безо всякого желания попалась на крючок, да так крепко, что, согласно выражению графа Баркова, «не соскочишь».
Выходов два: или действительно бросать всё и бежать, или, стиснув зубы и не обращая внимания на обстоятельства, продолжать начатое. Время коротко, время коротко…
– Будто мы опаздываем куда, – говорил Джералду Барков. – И основываетесь вы только на сугубо умозрительных построениях: предчувствия, интуиция… Признаться, я бы отказал в участии, особенно после Царского Села, но есть два обстоятельства: господин Реннер, вернее Хаген из Тронье, вас не опровергает. Да у меня еще появились личные счеты к Приорату – гибель Алексея Николаевича я не прощу никогда, как подданный России и просто как человек. Слепая судьба.
– Мы даже не добрались до места, – заметила Евангелина. Завтрак в салон давно подали, но плотно кушали только Робер с Тимоти, прочие были заняты разговором между Барковым и лордом Вулси, внимательно слушая доводы обеих сторон. – Вы, Алексей, правы – судьба, если угодно, Божья воля… Но если происшедшее было только началом, что может ожидать нас в финале? Когда опустится занавес?
– Почитайте «Гамлета», – хмыкнул граф. – А мы с Прохором Ильичом не хотели бы оказаться в роли Розенкранца и Гильденстерна, которые в итоге тоже оказались мертвы. По прихоти не раз поминавшейся судьбы.
– Вы разве боитесь? – вызывающе сказала Ева.
– Нет. Опасаюсь. А это два совершенно разных понятия. Спросите – чего опасаюсь? Вы… Да теперь и я, начали игру с силами, возможности которых человеческое разумение осознать не может. Приорат – это чепуха. Фанатики, пускай и опасные до крайности – сумели же они околдовать гвардейцев-кирасир… А вы, милорд, копнули глубже. Заглянули в сферу, где смертным делать нечего. Затронули наследие такой неслыханной древности, что Сократ или Геродот покажутся современниками.
– И каковы же выводы? – тихо спросил Джералд.
– Просты. Легенды сообщают о многих случаях, когда смертные побеждали богов. Возьмите хоть Зигфрида, сразившего воплощенный в драконье тело дух Разрушения. Никакого уныния, сэр. Справился Зигфрид – справимся и мы…
* * *
Предпоследний день пути оказался жарким – спасали шторы на окнах вагонов и открытые окна. После завтрака разговоры о неприятном предпочитали не заводить, в Белой Церкви вышли погулять на платформу – курьерский стоял полтора часа, пропуская два экспресса.
К вечеру погода начала портиться, с северо-запада наползли темные кучевые облака, моросящий дождик превратился в ливень с грозой, по крыше вагона застучал мелкий град, стало заметно прохладнее. Концессионеры разошлись по купе, Робер заявил, что в ненастье его всегда тянет в сон и что к ужину он скорее всего не выйдет. Тимоти с доктором и Джералдом распечатали колоду и взялись за покер, граф развалился на диване с «Антоновскими яблоками» Бунина, изнывавший от безделья Прохор ушел помогать повару.
Предстоял тихий, почти семейный вечер с той лишь разницей, что уютный дом не украшал собою столичную улицу, а резво катил к морскому побережью с впечатляющей скоростью пятьдесят верст в час.
– …Ева, извините, что тревожу, но у вас нет ощущения чего-то необычного? – Ойген, тихонько постучавшись, заглянул в купе мадемуазель Чорваш, листавшей иллюстрированный берлинский журнал «Люфтвахт», купленный еще в Петербурге. – Мрачноватый вечерок, не находите?
– Не хотела бы я сейчас оказаться под открытым небом, – Евангелина взглянула на окно, по которому хлестали косые струи дождя. – Настоящая буря, однако я не вижу в ней ничего исключительного, разве что подмоет насыпь и поезд пойдет под откос…
– Шутка не самая удачная, – вздохнул Ойген. – Мне слегка не по себе, да и голова побаливает… Спросил у графа, но его сиятельство уверяет, будто ничего странного не замечает. Может быть, я стал излишне мнителен? Вы не знаете, когда следующая стоянка?
– Сейчас взгляну, – Ева потянулась за блокнотом. – С ума сойдешь с этими русскими названиями… Смелу мы проехали больше часа назад, должен быть разъезд Помощная, далее Вознесенск, и завтра незадолго до полудня – Одесса. Три перегона, эта линия не так сильно загружена, как в центральной части страны. Осталось подождать четырнадцать или пятнадцать часов.
– И все равно будьте внимательны, – расплывчато сказал Ойген. – Нехороший вечер. Это не связано с «волшебством». Так, ничего определенного…
Может быть, определенности и не было, но господин Реннер места себе не находил. Спящий Хаген словно бы беспокойно ворочался, тревожа свое alter ego отсветами недобрых снов или видений. Обычно бургундский мажордом вел себя гораздо тише, неделями, а то и месяцами не давая о себе знать, пускай Ойген и знал: «вторая душа» следит за событиями в окружающем мире, усваивает новые знания и незаметно помогает своему носителю, бывшему малограмотному разнорабочему из Линца, осваиваться в новом окружении.
Ойген прошелся по поезду, от переднего тамбура мягкого «Пульмана» до кухоньки в салоне и перехода на открытую площадку товарного вагона, прицепленного к составу сразу за пассажирскими. Ничего подозрительного не заметил. Поговорил на немецком с кондуктором – нет ли каких затруднений? Тормозная система, печи, не засорились ли дымоводы? Никак нет, следим тщательно, колодки проверяют на каждой станции. А отчего вы, сударь, беспокоитесь?
– У вас ведь есть оружие? – вместо ответа поинтересовался Ойген. Кондуктор внимательно посмотрел на иностранца, промолчал, что означало согласие. – Держите под рукой, и остальных предупредите.
– У вас конкретные сведения? – построжал шпик в железнодорожной форме. Ему было настрого приказано прислушиваться к словам поднадзорных, инструкции были получены наиподробнейшие. – Подозрения?
– Предчувствия, – буркнул смутившийся Ойген.
– Вы просто устали от дороги, господин хороший. Еще бы, четыре дня сиднем сидеть в вагоне… Оставьте, в Белой Церкви получена телеграмма из столицы, осложнений никаких, за нами приглядывают по всей линии, полиция губерний, через которые проходит поезд, предупреждена.
– Следовательно, о нас знают многие… – неопределенно сказал Ойген и отправился к себе. Пролистал раскрытый на последних страницах томик Байрона, отложил. Вскоре по мягкому вагону прошел лакей, приглашая джентльменов к ужину. Монброн не отозвался, молодой парижский банкир завернулся в плед и тихонько посапывал: в поезде Робер спал по четырнадцать часов подряд.
К полуночи улеглись все, за исключением оставшегося на дежурстве лакея, более известного в определенных кругах в качестве жандармского вахмистра Потапова, состоявшего при Петербургском губернском управлении по Николаевской железной дороге. В три пополуночи курьерский на малом ходу миновал Александровку, еще через полчаса остановился в Вознесенске, к четырем пятнадцати вышел на мост через Южный Буг.
Начиналась самая таинственная и тихая часть ночи, грань между причерноморской кромешной тьмой, разрываемой только лучом прожектора паровоза и накатывающими с востока первыми рассветными взблесками.
Пробуждение было далеко не самым приятным. Тимоти, обладавший полезным качеством просыпаться мгновенно, как кошка, внезапно осознал, что рухнул с мягкого дивана на застеленный ковром пол и едва успел ухватиться за ножку купейного столика. Водопад звуков: свист паровозного гудка, визжат тормозные колодки локомотива, звон разбитых стекол, резкие человеческие голоса. Вагон ощутимо вздрагивает.
Крушение? Сошли с рельс?
Ничего подобного. За четыре версты до станции Березовка, где от главной линии Киев—Одесса отходила второстепенная ветка на запад, перед самым прохождением курьерского кто-то перевел стрелку и отправил состав на тупиковые пути, ведущие к угольным складам Березовки и товарной станции. Машинист и помощник заметили стоявшие впереди товарные вагоны и что было сил начали закручивать тормоза паровоза, одновременно резко снижая давление в котле, спуская пар. Немудрено, что концессионеры попадали с постелей – не так просто остановить идущий на высокой скорости поезд и не допустить грозившего в ближайшие секунды столкновения.
Курьерский не успел остановиться, как начался стремительный, мгновенный штурм.
Насыпи перед Березовкой-товарная не было, рельсы проложены по ровному полю. Наспех сколоченные деревянные лестнички в пять-шесть ступенек приставляются к вагону, удар тяжелым молотком в окно купе, фонтан стеклянных брызг, два-три выстрела в воздух и тяжелый, угрожающий рев:
– Лежать! Лежать! Не двигаться! Это налё-от!
Очухавшись, Тимоти увидел направленный в лицо ствол «смит-вессона», ровно такого же, как у него самого. Одна беда, принадлежавший мистеру О’Доновану револьвер был недосягаем: в саквояже, саквояж же стоял на багажной полке. Со стороны вагон-салона слышна редкая перестрелка – жандармы воюют, их просто так врасплох не возьмешь.
– Пан, будьте ласковы, вставайте, – жестко и в то же время чуть насмешливо сказал ворвавшийся через разбитое окно человек с револьвером. – Тихонечко, не порежьтесь, тут осколочки, потом на пятку месяц не встанете. Вставайте, вставайте… И без шуток!
Тимоти, разумеется, ничего не понял – говорили на русском, с мягкими малороссийскими согласными. Ничего себе, урожденный техасец угодил в историю, более приличествующую Дикому Западу эпохи освоения прошлого века! Кажется, это ограбление поезда!
Впрочем, общий смысл фразы был доступен – незнакомец, чей силуэт уже был хорошо различим в утренних сумерках, дважды резко поднял вверх дуло «смит-вессона», приказывает подняться на ноги.
Черт побери, непристойно же! На ночь Тимоти не надевал кальсон и нижней рубашки с длинными рукавами, предпочитая рациональное изобретение германского военно-морского флота – черные сатиновые трусы и теннисную майку. Сейчас, при чужом взгляде, выглядишь совершенно нелепо!
– Пан, штаны наденьте, – разбойник тоже оказался не чужд представлениям о приличиях и указал взглядом на брюки, аккуратно сложенные в кресле купе. – Боже ж мой, он не понимает! Как это по-вашему? Порте де панталон, ясно? Ну чего застыл? Порте!
Стрельба в соседнем вагоне затихла. Тимоти различил гневный возглас Джералда – в соседнем купе, и звериный рык графа Баркова, оглушительно сыпавшего резкими отрывистыми словами – явно ругательствами, смысл которых Прохор пытался донести до американца еще в столице.
Налет на курьерский осуществила профессиональная, слаженная и уверенная в себе банда, тут не поспоришь. Несколько дней спустя, при объяснениях с полицейскими, Тимоти уверенно заявил, что нападавших было человек восемнадцать-двадцать – трое захватили паровоз, приковали машиниста и бригаду браслетами-наручниками к поручням и рычагам, заткнув всем рты кляпами. Основная часть налетчиков сосредоточилась на вагон-салоне, где можно было встретить серьезное сопротивление, погибли кондуктор, оба лакея, повар легко ранен в шею. Остальные брали пассажиров в купе, по одному – неслыханная самоуверенность, пусть и оправдавшаяся.
– …Господа, у нас мало времени, – ошарашенных столь бурными событиями концессионеров в полном составе согнали в салон и усадили за обеденным столом. Тимоти успел понять, что бандиты явно рисуются: на вульгарных разбойников с большой дороги не похожи, все при пиджаках, полосатые брюки, котелки, яркие жилетки. – Давайте посмотрим, что у нас есть…
Главный, человек странной внешности – будто бы и европеец лицом, но с восточным разрезом глаз, в светлом бежевом костюме и вооруженный «Браунингом-1909» – изящной кошачьей походкой прохаживался по вагону. Его подручные успели стащить сюда чемоданы иностранцев и быстро их выпотрошить, свалив все самое ценное на столешницу.
Говорил узкоглазый по-французски, пускай и с ошибками, выдающими не самого образованного подданного Российской империи.
– Мои нижайшие извинения, господин граф, – бросив обратно на стол бумажник Баркова, сказал он. Алексей Григорьич и взъерошенный Прохор были единственными, кого нападавшие сковали наручниками, явно полагая, что соотечественники в отличие от заграничных господ могут начать нешуточно бузить. – При всем уважении, я не хотел обидеть вас лично, но всякая неприятность в этой жизни случается, никто не избавлен. Вы мне расскажете, кто тут господин Вулси, из Англии? А то в исподнем все равны, что биндюжник, что король?
– …! – кратко ответил Барков. Главарь только руками развел.
– Я не люблю ненужных жестокостей, и вы должны это понять, – он быстрым движением приставил браунинг к голове бледной Евангелины, плохо понимавшей, что происходит. – Но ведь не нужно грубостью делать так, чтобы из моего пистолета вылетела случайная пуля? Господин Вулси, отзовитесь?
– Уберите оружие, – попытался привстать Джералд, но его мигом усадили обратно, положив на плечи железные лапищи. – Это я. Что вам угодно, господа?
– Книга, – коротко ответил человек с восточными глазами. – Или копии с книги, о которой вы отлично знаете.
– Книга там, где ей и положено быть, – Барков сплюнул сквозь зубы прямиком на ковер салона. – В Царском. Вот вы, значит, откуда…
– Мы просто из Одессы, – пожал плечами господин с браунингом. – И ищем то, что нужно человеку, заплатившему деньги. Тогда отдайте копии, меня уверили, будто они при вас. Не вынуждайте меня выстрелить. Кому это нужно?
– Мишка, посмотри… – вякнул один из бандитов, стоявший рядом с Ойгеном. Австрияка начало слегка трясти. Хаген просыпался.
На обычных людей «превращения» господина Реннера обычно производили неизгладимое впечатление – эффект преображения весьма молодого человека в могучего бородача был силен, но тут вновь произошло странное: косоглазый, ничуть не смутившись, просто выстрелил Ойгену в грудь. На белой рубашке обозначилось кровавое пятно. Ева прикрыла рот ладонью. Монброн был близок к обмороку.
– Вы же видите, я серьезен до невозможности, – тихо сказал главарь. – И предупрежден о ваших шуточках. – Бумаги? Или следующей будет дама!
– Коричневый портмоне, – упавшим голосом сказал Джералд. – Вон там, справа, на столе. Но вы гарантируете, что…
– У меня контракт, – неприятно усмехнулся человек с восточной внешностью. – Сейчас взгляну. Да… Кажется, это то, что нужно. Косой, Фима, заберите все остальное – деньги, часики, оружие. Простите, господа, но это обычный налет: зачем я буду оставлять вам то, что смогу потратить сам?..
Они были стремительны и в какой-то мере безупречны: выпотрошили бумажники, концессионные документы отправили в печку кухоньки салона, единственно, не опустились до обшаривания карманов. Один из бандитов, перерывавший чемодан Баркова, нашел коробочку с Георгиевским крестом четвертой степени, покачал головой и положил орден на место; забрал только маменькин образок в золотом окладе с изумрудами.
– Прощения просим за неудобства, – сказал косоглазый, выставив перед собой пистолет и отходя к распахнутым дверям вагон-салона. – Посидите смирно совсем немного, и впредь мы с вами никогда не встретимся.
Замешательство концессионеров продолжалось не больше минуты. Разбойники ушли. Ева первая бросилась к Ойгену, за ней поспешил граф.
– Ублюдки, руки сковали… Евангелина, да отойдите же! Дышит! Странно, ранение в область сердца!..
– Дайте сюда! – заорал Тимоти, хватая со стола вилку. – Наручные браслеты фирмы «Джексон и Воль», они открываются моментально. Стойте спокойно! Прохор, иди сюда! Дай руки! Погодите, у меня второй пистолет лежал под подушкой, они его не нашли, вдруг вернутся?
– Не вернутся, – ответил мсье Вершков, быстро растерев запястья. – Одесские налетчики, про них столько в газетах пишут – появились из ничего, исчезли в никуда. Чувствуете, керосином потянуло? Мистер Тимоти, за мной бегом! Доктор, вы тоже!.. Ваше сиятельство!
Камердинер графа не ошибся – через разбитые окна отчетливо воняло чем-то нефтяным с дымной примесью.
Выскочили из вагона. На первой платформе с контейнерами полыхнул оранжевый костерок, лопнула банка с керосином, огонь начал расползаться.
– Я к паровозу, – рявкнул Тимоти. – А вы расцепляйте вагоны! Эти скоты решили нас сжечь!
– Прошка, давай! – его сиятельство самолично ухватился за винт крюка-замка, соединявшего платформу и товарный. Примчавшийся к локомотиву Тимоти тем временем быстро освобождал машиниста, отпирая замочек браслетов найденной тут же согнутой медной проволокой. – Пр-рохор, наляжем!
Паровоз громогласно фыркнул, остатка пара хватило, чтобы он прошел вперед еще ярдов пятьдесят, разъединяя основной состав с заполыхавшей факелом платформой. Удалось сохранить авто – «Руссо-Балт», стоявший на отдельной двуосной железнодорожной тележке, Барков с Прохором успели спасти от огня, зато все снаряжение концессии теперь превращалось в пепел: зарево пожара видели за несколько верст.
Конная полиция из Березовки подоспела четверть часа спустя. С ней прибыли два пожарных экипажа, которым делать здесь было уже нечего.
После рассвета разгромленный курьерский поезд с пассажирами и погибшими был доставлен маневровым паровозом на станцию.
Началось разбирательство. О происшествии незамедлительно телеграфировали куда следует.
В семь утра дежурный адъютант разбудил одесского шефа жандармов, князя Бобруйского-Думбадзе.
В девять доложили его величеству императору Всероссийскому Николаю III, в череде прочих чрезвычайных событий. Обычная сводка. Император выразил недовольство.
В полдень по Петербургу приватная новость незнаемыми путями дошла до Парижа, и с нею ознакомился некий Люк Анно.
Мсье Анно имел привычку думать, перед тем как действовать. Посему две телеграммы в Одессу он отправил только через сутки, тщательно взвесив все «за» и «против».
* * *
Записную книжку Робера де Монброна налетчики не отобрали, не видели в ней ценности. А ценность имелась великая – стихотворение Франсуа Вийона, ключ к шифру, с помощью которого обменивались сообщениями банковский дом «Монброн ле Пари» и ночной король Парижа. Робер, правда, о ней пока не вспоминал – не до того было.
Для Березовки, тишайшего и сонного южного городка уездного подчинения, ночное событие стало сенсацией номер один, затмившей даже вынужденную остановку на станции царского поезда восемь лет тому назад из-за поломки локомотива. Мещанки доселе обсуждали мельком виденные платья светских дам, вышедших подышать воздухом на перрон, а волостной старшина Нечипорук в пьяном виде любил хвастать, будто был допущен к перстоцелованию. Врал, разумеется.
К девяти утра все березовские обыватели, начиная от образованного станционного фельдшера и заканчивая распоследней торговкой гусями, знали, что стряслось нечто невероятное, по масштабу сравнимое если не с войной 1812 года, то уж точно с землетрясением или паводком двадцатилетней давности, когда в городишке смыло больше трети домов и обрушилась колокольня. Слухи распространялись самые невероятные. Нападение на поезд великого князя! Да нет же, на германского посланника, а устроили это турки или персиянцы! В Москву шел состав с золотом, налетчики ограбили четыре вагона, остальные пожгли! И так далее.
Спасибо становому приставу Березовки – человеку пожилому, бывалому и рассудительному: все сделал как надо. Раненых спешно отвезли на квартиру земского врача, в уезд отправили не только телеграмму с просьбой о помощи, но и гонца из числа урядников, немногих пассажиров курьерского разместили в доме помещика Федоршина, принявшего перепуганных заграничных господ и угрюмого петербургского графа с редкими гостеприимством и участием, чем отроду славилась Новороссия.
Становой в дело соваться не стал – как и положено, составил протокол о происшествии, распорядился десятским смотреть за стоящим на запасном пути составом в оба глаза и не пущать любопытных к вагонам, а сам предпочел дожидаться судейских и начальство из Одессы.
Начальство себя ждать на заставило: ко второй половине дня заштатную Березовку наводнили полицейские и жандармские чины, а также господа в партикулярном – приехал даже один генерал. Зевак от федоршинского дома с фальшивыми коринфскими колоннами и яблоневым садом оттеснили городовые, целый табун следователей принялся осматривать злосчастный поезд. Профессор медицинской кафедры Одесского университета Кульчицкий с ассистентами, прибывшие для освидетельствования раненых, немедля направились к врачу-земцу. Полчаса спустя профессор вышел из комнаты с вытянутым бледным лицом и пробормотал одно-единственное слово «Невероятно…».
Можно сказать, что Березовка оказалась на военном положении – допрашивали всех, кто хоть что либо видел или слышал: служащих товарной станции, пастухов, гнавших на рассвете стадо неподалеку от места происшествия, ночных сторожей. Выяснили, что несколько рессорных колясок с дутыми шинами были замечены на дороге, идущей с юга по берегу Тилигульского лимана, значит, гости действительно прибыли из Одессы. Потерпевшие описали налетчиков с портретной точностью, всем запомнился главарь – человек с «восточным лицом»…
– Восточным? – усмехнулся следователь, беседовавший с Джералдом. – Шрама в виде латинской буквы V над левой бровью не заметили, ваша светлость? Заметили, значит… Ну что ж, могу поздравить: имя вашего оскорбителя – Моисей Винницкий, он же Мишка Япончик. Бывший анархист, в 1907 году приговорен к виселице за убийство полицмейстера Михайловского. Помилован, казнь заменена на двенадцать лет каторги. Бежал два года назад. Гроза Одессы. Можно сказать, что вы дешево отделались, сэр. Это страшный человек. Номер первый в розыскных списках нашей губернии и седьмой по империи. Теперь давайте попытаемся составить опись похищенного.
– Сударь, – Джералд с колоссальным трудом пытался говорить невозмутимо. – Это катастрофа: они отобрали всё, документы, деньги, уничтожена значительная часть имущества…
– Сожалею, но немедленно вернуть ценности и бумаги мы вряд ли сможем. Ни одна облава на банду Япончика пока – подчеркиваю, пока – не принесла результатов. Итак, сэр, продолжим…
Глава пятая Тихий город на море
Одесса,
1–10 апреля 1914 года
На пороге гостиничного номера стоял молодой человек, одетый по последней моде – жемчужно-серый сюртук, темный жилет с флорентийской вышивкой шелком, идеально отглаженные белые брюки. Выглядел гость молодо, не старше двадцати трех лет. Лицом симпатичен, глаза карие и внимательные, чуть навыкате, тончайшая ниточка темных усов, волосы зачесаны назад и смазаны бриллиантином.
С первого взгляда незнакомец производил впечатление самое благоприятное, однако Тимоти сразу отметил, что движения у визитера неуловимо-хищные, словно у дикой кошки, а сюртук справа на груди едва заметно оттянут, будто в внутреннем кармане лежит тяжелый предмет. Какой именно, лучше не интересоваться…
Сразу же выяснилось, что молодой человек по-французски не говорит, следовательно, к людям светским не относится. Переводить пришлось Прохору:
– Его зовут Бенцион Крик, – сообщил камердинер. – Но предпочитает, чтобы к нему обращались по прозвищу: Король.
– King? – уточнил Джералд. – То есть Le Roi? Любопытно, почему? Ну что ж, никаких возражений. Попросите его присесть, мсье Вершков, и предложите вина…
– Почему? – отозвался присутствовавший здесь же Барков на галльском наречии. – Вы представляете себе карточную колоду, милорд? Король – старшая фигура, туза исключаем. В одной из русских уголовных традиций предводитель шайки налетчиков, так называемой «масти», обычно именуется «королем», прочие члены банды так же распределены по значениям карт – «дама», валет», «джокер», «десятка» и так далее.
– Неужели? – Джералд вздернул левую бровь. – Надо было сразу догадаться, что протеже мсье Анно принадлежит к соответствующему… гм… сословию. Фамилия у него, кажется, не славянская?
– Черта оседлости, – поморщился граф. – Я же вам рассказывал.
– Да, конечно… – Джералд перевел взгляд на расположившегося в кресле Крика, затем на Прохора. – Господин Вершков, спросите Короля, чем он может содействовать?
– Вначале я бы хотел узнать в точности, что стряслось, – спокойно ответил гость. – Если у меня не будет верных сведений, у вас не будет помощи. Это дважды два, мосье англичанин…
Прохор закашлялся и перевел как сумел.
Было уже пять дней, как невезучие концессионеры поселились в номерах «Аркадии», что на Ланжероновской улице, близ Думской площади Одессы. Личным распоряжением полицмейстера в «Аркадии» иностранцев приняли без паспортов (документ чудом сохранился лишь у Евангелины. Разбойники Япончика болгарский паспорт не нашли только потому, что книжечка завалилась за подушку купейного дивана), а минимум денег на первое время удалось раздобыть в одесском филиале «Банк де Марсель», тесно сотрудничавшим с семейным предприятием Монброна.
Попутно Робер отправил несколько важных телеграмм – уведомлял центральную контору об «утере» двух чековых книжек, своей собственной и Джералда (номера билетов с такого-то по такой-то) и затребовал выдачу новых с гарантиями через «Банк де Марсель». Выправив в полиции надлежащие бумаги, иностранцы обратились в свои консульства за помощью в восстановлении документов, а это очередная задержка, тем более что в Одессе не было представительства САСШ и Тимоти с доктором Шпилером могли получить паспорта только съездив в губернию. Следует также добавить, что концессионеров не оставляло в покое Охранное отделение – слава богу, жандармы навещали потерпевших в отеле, а не требовали явиться в полицейское присутствие. Говоря кратко, не было ни минуты покоя.
Через день после бурных событий в Березовке, в «Аркадию» на имя Робера де Монброна пришла удивительная телеграмма в восемьдесят четыре слова. Да-да, целых восемьдесят четыре слова полнейшей чепухи, способной свести с ума любого телеграфиста: бессмысленный набор французских цитат из Бальзака, Эрнеста Ренана и Шодерло де Лакло с единственной припиской для служащих телеграфа: не должно быть ошибки ни в одном символе! Оплачена была депеша по высшему разряду, целых двести девять франков. Пункт отправления – Фонтенбло, округ Парижа.
Как и откуда Люк Анно узнал о злоключениях своего подопечного Робера, осталось неизвестным, но меры были приняты самые экстренные и значительные.
…Известно, что преступные организации Европы и САСШ не только конкурируют меж собой, но частенько весьма плотно сотрудничают – если у них обнаруживаются общие интересы. Обеспечить контрабандные пути и бесперебойную доставку опиума из Индокитая, сибирского золотого песка или неограненных алмазов, незаконно добываемых в Ленском крае, можно только совместными усилиями – за переправку ценного груза платится процент, здесь ты помог нам, в ином случае мы поможем тебе.
Негласные соглашения между уважаемыми деловыми людьми (обычно никогда друг друга и в глаза не видевшими) исполняются безупречно – репутация дороже всего, однажды запачкавшись уже не отмоешься. Да и если подведешь коллег по-крупному и злоумышленно, тебя непременно найдут, хоть в Лондоне, хоть в Бильбао.
Партнером мсье Анно в Одессе третий год являлся некий Беня Крик по прозвищу Король, талантливый юноша, быстро создавший себе устойчивое реноме – честен, дела ведет с размахом, не алчен, слово держит. Недостатками господина Крика являлись излишняя бесшабашность и страсть к громким эффектам, но эти малозначительные изъяны можно было списать на молодость и южный темперамент – в понятиях Люка Анно одесситы приравнивались к неаполитанцам или сицилийцам, с которыми у парижского ночного короля издавна были тесные взаимоотношения.
Одесса – один из крупнейших портов на юге Российской империи. Поток грузов через город идет колоссальный, а это широчайшие возможности для бизнеса, пускай Париж и Одессу разделяют полторы тысячи миль по прямой. Деятельность мсье Анно не ограничивалась рубежами Франции, свои «представительства» он держал на пространстве от Гонконга до Рио, и от Нью-Йорка до Нагасаки. Россия – это меха, золото, драгоценные камни, предметы искусства. В конце концов, продовольствие: Люк не чурался проворачивать масштабные операции с зерном, какая разница, чем зарабатывать деньги? Побочный доход – тоже доход.
Для успешных трудов на авантюрном поприще необходимы надежные, проверенные связи. Поскольку мсье Крик завоевал достаточный авторитет среди контрабандистов черноморских гаваней России, Оттоманской империи, Австро-Венгрии и Болгарии, старые знакомцы Люка Анно рекомендовали перспективного молодого человека парижскому мэтру, но предупредили – Король грешит вооруженными налетами, а это рискованно. Такие рано или поздно заканчивают каторгой или виселицей.
Мсье Анно пожал плечами, вспомнил юность, когда сам был апашем в квартале Марэ, ответил нечто наподобие «все под Богом ходим» и принял решение проверить, каков господин Крик в деле – как раз из Екатеринбурга через Одессу в Тулон должна была пройти партия изумрудов и малахита.
Беня Крик повел себя с новым партнером по-джентльменски – во-первых, слыхал из десятых уст о Люке Анно, во-вторых, непреложный закон «ты мне – я тебе» выполнялся им свято. Уважай других, и тогда сам заслужишь уважение. Семь процентов гешефт несолидный, но одно дело деньги, а совсем другое – репутация. Две большие или четыре маленькие разницы, как говорят на Молдаванке. Как знать, вдруг однажды заочные знакомства в далеком Париже пригодятся?
И закрутилось. Со временем оборот между портами Одесса – Тулон – Марсель довели до семидесяти тысяч рублей в год чистыми, с предварительным вычетом накладных трат. Весьма солидно, а затруднений немного – подмазать таможенного чиновника, уплатить капитану судна, принять-отправить товар. Смех один.
Самый удачный налет на банк или почтовый поезд – с непременной стрельбой и погоней! – редко приносил больше пяти тысяч, да и не каждый день будешь устраивать шум на всю губернию! А тут исправная прибыль. За другие глупости Бениной «масти» пусть никто не волнуется – дело молодое, от судьбы всяко не уйдешь. Кому от роду суждено быть застреленным жандармом, того и застрелят. Подобные мелочи Беню Крика нисколько не волновали.
…Не далее как вчера в дом Менделя Крика, биндюжника и человека на Госпитальной улице уважаемого, прибежал мальчишка-посыльный и передал депешу для Короля – в конверте со штемпелем городского телеграфа. Где тогда находился Беня и что именно делал неизвестно, однако конверт он получил уже через двадцать восемь минут. Вскрыл. Позвал Рувима Голубчика по прозвищу «Студент» – во всей «масти» он был самым образованным, целых три курса университета, откуда Рувима изгнали за нигилистические взгляды.
Выслушав перевод, Беня соотнес привычную телеграфическую тайнопись господина Анно с реальностью. Достал из коробки турецкую папиросу, чиркнул спичкой и, прежде чем прикурить, сжег почтовый бланк.
– Будет грубостью не уважить такого солидного человека, – сказал вслух Король. – Он не станет просить за босяков. Студент, сходи на Ланжероновскую, проверь номера «Аркадии» – не хочу увидеть там синие мундиры… И узнай за иностранца с фамилией Монброн: он не из тех, кого намедни пощупал за мошну Япончик в Березовке?
– Сдается мне, как раз из этих, Король, – развел руками Студент. – И псы пасут их как тонкорунных овечек, весь город давно знает.
– Сходи-сходи, – кивнул Беня Крик. – Не убудет. Хорошо воспитанные люди не отказывают друзьям в ничтожной просьбе – это я не про тебя, а про человека из самого Парижа. Одна нога здесь, другая там, Студент.
– Обе уже там, – подтвердил Рувим Голубчик, водрузил на голову темно-малиновый котелок с блесткой и сгинул.
Вернулся через два часа с докладом. Интересующие Короля господа живут в апартаментах люкс третьего этажа, в фойе отеля замечены два шпика, еще один заменяет коридорного, снаружи пять полицейских в форме, два в статском. Не шуточки.
– Стерегут их не от Левки Быка, не от Япончика и не от вас, Король, – заключил Студент. – Тут, я думаю, дело посерьезнее. Есть мнение, что политика, иначе не ввязывалась бы охранка.
– Политикой я не занимаюсь, – веско сказал мосье Крик. – Прибыли никакой, а грустного много. Шпионы? Нелепо. Мой парижский тезка не вступится за политических, он деловой человек, а не мишигер из богадельни при Бродской синагоге. Ты прав, Студент: дело тут не только посерьезнее, но и поинтереснее. Подводить компаньона некрасиво, какие потом пойдут разговоры о Короле – его вежливо попросили помочь, а он повел себя будто мануфактурщик?.. Узнал, кто таков Монброн и чем дышит?
– Он там не один, – уточнил Студент. – Престранная компания, ей-богу, Король. С виду приличные люди: целых два графа, причем оба явно не из Бердичева или Житомира. Еще американцы и загадочная незнакомка. Пестренько, вы не находите, Король?
– Два графа? – щелкнул языком Беня Крик. – Это вызывает любопытство. Я пойду.
– А шпики?
– А что шпики? Пускай трудятся, им никто не хочет мешать.
* * *
– …Нет-нет, о гонораре и речи быть не может, – решительно отказался Король. – Вы меня обижаете, мосье Вулси! Это обычная дружеская услуга! Но, конечно, рискованно – Япончика нахрапом не возьмешь, тут нужна не сила, а чуточку ума.
– Прежде всего нас интересуют люди, которые наняли этого бандита, – веско сказал граф Барков. – Бумаги, деньги – это сущая мелочь, восстановим, новое снаряжение купим…
– Любой требуемый товар я вам достану без промедления и с хорошей скидкой, – кивнул Беня. – В Одессе можно купить всё, даже слона, если таковой вам вдруг понадобится. Теперь слушайте меня всеми ушами: мосье Япончик человек неприятный и в общении тяжелый, любит впадать в крайности. То, что Мишка никого из вас не убил, можно считать маленьким чудом.
– Почти убил, – буркнул Джералд. – Господину Реннеру он стрелял в сердце. Преднамеренно.
– «Почти» – это не в счет. Вот что я вам скажу, господа хорошие: деловые люди в Одессе уважают правила и я не хочу выставлять себя беспардонщиком. Пылкой любви к Япончику я не испытываю, но и заклятым врагом не считаю. Чтобы взять его в оборот, он должен смертно оскорбить Беню Крика – тогда каждый увидит, что правда на стороне Короля и я вправе вернуть долг с переплатой. Это обязательное условие.
– Но мы-то чем можем помочь? – с трудом скрывая брезгливость, осведомился Алексей Григорьевич. Его сиятельству было неприятно сознавать, что помогать концессии вызвался какой-то налетчик, да вдобавок и youpin.
– Пророк Моисей однажды сказал евреям: уходить из Египта надо толпой, иначе по отдельности вы заблудитесь. Так же и сейчас – я играю, вы ассистируете.
– О господи, – вздохнул граф. – И что же вы предлагаете, Король?
– Я объясню… Позвольте газету? Вот заметка про некоего американского путешественника, остановившегося сейчас в Варне…
Выяснилось, что Беня Крик обладал хорошей фантазией: импровизированный план был прост, остроумен и в чем-то даже забавен. Прохор, как человек с чувством юмора, заулыбался и одобрил, Барков лишь плечами пожал. Джералд и Робер переглянулись и тотчас поняли, кто поможет Королю в осуществлении этой нехитрой аферы – разумеется, Тимоти, который вместе с доктором Шпилером и Евой находился в соседнем номере, приглядывая за выздоравливающим Ойгеном.
– Возражения, дополнения? – спросил мосье Крик по окончанию своей речи. – Я не требую общего участия, вас нужно всего два человека! В крайнем случае – три. И я попросил бы одолжения: скажите полицейским, чтобы духу их рядом не было. Если в охранке еще остались умные люди, они послушаются.
– Я обещаю поговорить с обер-полицмейстером, – бросил граф.
– Тогда позвольте откланяться. Мой человек заглянет вечером, обговорить детали, к послезавтра будьте готовы.
С тем Беня Крик отбыл, оставив концессионеров в изрядном недоумении.
– Что вы на меня смотрите, будто на статую Наполеона? – после долгой паузы взбеленился Робер. – Мсье Анно характеризует этого красавчика с наилучшей стороны! Мсье Барков, чем нам помогли хваленые русские жандармы и тайная полиция? Увы, они оказались бессильны! Сейчас надо хвататься за любую соломинку!
– Разве я сказал слово против? – развел руками граф.
– Попробовать можно, – поддержал Робера Джералд. – Господин Крик вовсе не выглядит закоренелым каторжником, мне он показался вполне симпатичным юношей. Бесспорно, я понимаю, что встречаться с ним ночью… Кхм… На большой дороге не рекомендуется, но в данный момент цель оправдывает средства. Или мы на какое-то время избавимся от назойливых соперников в лице Приората, или предприятие будет погублено. Нам требуется фора как минимум в два месяца!
– А потом? – тихо спросил Робер.
– Потом что-нибудь придумаем! При удачном исходе, у нас в руках будут серьезные козыри! И предмет для торговли с конкурентами!
– Вашими бы устами, да медок хлебать, – сказал по-русски Барков, но сразу вернулся к общепринятому в концессии французскому. – Хорошо. Пускай господин Крик и уверяет, будто дело пройдет гладко, но мы с Прохором Ильичом поучаствуем беспременно. Наблюдателями. Так, Прохор?
– Как скажете, Алексей Григорьич…
– Да и к этому Япончику у меня свой счет – матушкин образок надо вернуть.
– Мы все глубже погружаемся в пучину беззакония, – констатировал Джералд. – Мой прадедушка-пират был бы счастлив узнать, что отдаленный отпрыск также избрал стезю джентльмена удачи… Но оставим иронию и отнесемся к предложению Короля серьезно. Робер, ты не мог бы позвать Тимоти, если, конечно, он не очень занят? Ойген, к счастью, уже не при смерти.
– Исключительная живучесть, даже с учетом его невероятных способностей к «волшебству», – проворчал Барков. – Грешно так говорить, но я Реннеру отчасти завидую. Какая невероятная сила в нем скрыта…
* * *
Граф ничуть не преувеличивал и не лукавил: огнестрельная рана, полученная Ойгеном была смертельна безусловно. Пуля вошла в четвертое межреберье, на три пальца левее грудины и застряла в левой лопатке – Япончик знал, куда стрелять. Доктор Шпилер потом объяснял, что теоретически должна быть повреждена ткань сердца и совершенно точно – одна из легочных вен и легочный ствол, что означает если не моментальную, то по крайней мере очень быструю смерть. От одной до трех минут, в зависимости от тяжести внутреннего кровотечения. Бывают случаи, когда при аналогичном ранении пуля не задевает жизненно-важные сосуды, но это казус. Один на миллион.
Благополучный исход можно было объяснить только «магнетизмом» Хагена – в первые часы после выстрела кровяное давление упало настолько, что пульс едва прощупывался только на сонной артерии, кожа Ойгена сделалась «мраморного» цвета, дыхание редкое и прерывистое. Шпилер был уверен: раненый умрет в любом случае, не поможет и срочная операция, которую в условиях амбулатории земского доктора Березовки сделать невозможно. Но ближе к вечеру одесский профессор Кульчицкий констатировал резкое улучшение: начало восстанавливаться кровоснабжение, к пациенту вернулось сознание и – чего ранее в медицинских трудах не отмечалось! – пуля «вышла» самостоятельно, организм ее словно бы выдавил. Рана начала рубцеваться, ожог исчезал на глазах. Неудивительно, что профессор выбежал из комнаты с вытаращенными глазами…
Следующим днем Ойгена доставили на станцию на носилках и поездом отправили в Одессу. Ложиться в госпиталь при медицинской кафедре университета он отказался категорически, пускай господин Кульчицкий и обещал отдельную палату, самый лучший уход и личное наблюдение: профессор был потрясен невиданным феноменом. Уговорились, что мэтр будет ежедневно приходить в гостиницу вместе с двумя ординаторами – категорически отказаться от его услуг невозможно, во-первых, такое будет выглядеть неучтиво, во-вторых, привлечет внимание полицмейстера, лично рекомендовавшего светило медицинской науки…
Таким образом, концессионеры поселились в «Аркадии» вместе, не разделяясь, что привело бы к дополнительным неудобствам и тревогам. Жандармы в свою очередь клятвенно заверили: охранять гостей Одессы будут как монарших особ, получено наистрожайшее предписание из Петербурга.
– Монарших, значит? Помнится, государя-императора Александра Освободителя, царствие ему небесное, доохранялись, – полушепотом произнес тогда Барков. Жандармский капитан покосился на графа неодобрительно и обиженно, но промолчал: все-таки именно его ведомство отвечало за литерный поезд и пассажиров. Пусть сотрудники корпуса погибли геройски, но задачу не выполнили. – Для нас из столицы сообщения есть?
– Телеграмма от господина Свечина. Прочитаете – вернете мне, отдавать на руки не положено. Инструкция, ваше сиятельство.
Подполковник Свечин лишь выражал сочувствие и докладывал, будто расследование «медленно, но верно движется». Никакой новой информации – делайте что хотите, господа, мы же будем «содействовать по мере возможностей».
…Впрочем, настоящее содействие со стороны Жандармского воспоследовало: через час после визита мосье Крика по прозвищу Король, «Аркадию» посетил чиновник в вицмундире, не больше не меньше статского советника. Извиняющимся тоном сказал будто только что с вокзала, с херсонского поезда. Со спешным пакетом от губернатора.
Барков, тяжко вздохнув, вскрыл пакет – небось в Херсон пришла грозная депеша из сфер поднебесных, и его высокопревосходительство спешит с извинениями за препечальный инцидент, случившийся в вверенной ему губернии. В лучших традициях гоголевского «Ревизора».
Ничего подобного: краткое послание в один абзац, вежливое сожаление о случившемся, шесть новехоньких паспортов со всеми визами-печатями соответствующих дипломатических миссий и десять тысяч рублей хрустящими пятисотрублевыми ассигнациями, «Петрами Первыми» – в качестве возмещения за потери.
Ай, как приятно, оказывается в России существуют чиновники, способные не разводить долгую куртуазию с китайскими церемониями, а просто делать свое дело.
Статского напоили чаем и выпроводили. Ушел довольным.
– Живем, – откомментировал Тимоти. Пролистал свой документ с гербовым орлом САСШ на обложке, удовлетворенно хмыкнул. – Минус одна проблема. Вернее, две – деньги были нужны до зарезу, когда еще Монброн договорится с марсельским банком о крупных выплатах?.. Значит, сегодня нас ожидает еще один визит? Гангстеры мистера Короля? План восхитительный, ну чисто Нью-Йорк или Чикаго, а не тихий курортный город на Черном море!
– Это Одесса-то тихий город? – откровенно фыркнул граф Барков. – Дорогой Тимоти, да ваша хваленая Америка по сравнению с Херсонской губернией покажется умиротвореннейшим уголком, сплошь населенным пожилыми дамами с рукодельем в руках и подагрическими седыми джентльменами, интересующимися только биржевыми сводками в газетах и покером по вечерам.
– Приезжайте в Хьюстон или в Даллас, граф, – пожал плечами Тимоти. – Тогда и поспорим.
* * *
ИЗ ГАЗЕТЫ «ОДЕССКАЯ ПОЧТА»,
УТРЕННИЙ ВЫПУСК ЗА 6 (19) АПРЕЛЯ 1914 ГОДА
Происшествия
В анатомическом театре университета студенты-союзники выбранили слушательниц проститутками; за оскорбленных вступились другие студенты; союзники угрожали револьверами, но схватка предупреждена прибывшим ректором.
Судебные новости
В Одессе профессиональные свахи еврейки Ляпис и Феллер в прошении, поданном миров. судье 1-го уч., заявили, что они в течение полутора лет по просьбе г-жи Р. Магазинер искали ей жениха, по их словам – «трудились и ломали ноги», а в результате, когда г-жа Магазинер обвенчалась с предложенным ими женихом, то невеста отказалась уплатить обещанные 100 руб. В удовлетворение правильности иска свахи просили опросить двух свидетелей. В камеру явились истица и ответчица. Последняя объяснила, что вышла замуж не за того жениха, которого ей рекомендовали свахи. Мировой судья, отказав в допросе свидетелей со стороны истицы, в иске обеим свахам отказал.
Светская хроника
Сегодня в Одесский порт с большим фурором прибыла яхта американского фабриканта, миллионщика и известного спортсмэна г-на Дональда Мак-Алистера, совершающего круиз по Средиземному, Адриатическому и Черному морям. Газеты Константинополя и болгарской Варны ранее публиковали, что после остановки в этих городах г-н Мак-Алистер направится непосредственно в Крым, где остановится на две недели в Севастополе, однако прихоть богача Нового Света привела яхту «Филадельфия» в наш город и замечательное судно можно теперь увидеть всем желающим возле причала Карантинной гавани неподалеку от Воронцовского маяка.
Путешествует г-н Мак-Алистер только в сопровождении секретаря, также увлекающегося парусным спортом, и одного телохранителя из индейцев-семинолов, отличающегося неслыханной для европейцев точностью стрельбы из револьверов. И это неудивительно – в сейфе яхты нувориш из САСШ хранит свою коллекцию алмазов, с которой не желает расставаться даже во время длительных путешествий. Стоимость камней оценивается в 100.000 рублей.
Планы г-на Мак-Алистера относительно посещений достопримечательных мест Одессы редакции остаются неизвестными, но мы будем оповещать нашего читателя о визитах неожиданного гостя, известного своей эксцентричностью и чудачествами.
Соб. корр. «Одесской почты» Шпилька* * *
– Мa parole, мосье Крик, вы пижон! – говорил Королю некто, обладавший навеки прилипшим прозвищем «Боцман». – Я не хочу вас обидеть, ни-ни, но в вашем положении играться с яхтой – это приготовительный класс гимназии! Зачем вам яхта, Король? Купите автомобиль!.. Автомобиль в моде и это шикарно, но яхта – пижонство и моветон!
Как Боцмана звали на самом деле, не знал никто, кроме него самого, однако слухи об этом человека ходили разные и весьма замысловатые: в пух проигравшийся в карты великий князь, военный флотский адмирал, попавший в немилость у предыдущего царя (к Николаю III привыкнуть еще не успели, отчего «предыдущим» традиционно именовали Александра Миротворца), счастливо избежавший казни лейтенант Петр Шмидт, и даже незаконный сын раввина Главной синагоги, что на углу Еврейской и Ришельевской, рава Эфраима Кацнельсона – за все эти версии говорили хорошие манеры Боцмана, внешность аристократа, обходительность и за версту видное университетское, а то и академическое образование.
Правду, как уже сказано, знал только Боцман, а Одесса любит тайны. Загадочные тайны, по выражению начитавшейся французских романов сестры Короля Двойры Крик.
Ремесло у Боцмана было архаичное, романтическое и по нынешним временам неслыханно предосудительное: капер. То есть пират. Флибустьер. Каперствовал этот высокий, седоусый и ясноглазый господин по патенту «ночных королей» Одессы, по необходимости и требованию захватывая небольшие баржи, рыболовецкие суда или тихоходные грузовые пароходы с ценным грузом.
Власти охотились на Боцмана много лет, однако никто кроме «королей» не знал, как он выглядел в лицо. Объясняясь манером нигилистов, Боцман соблюдал строжайшую конспирацию.
– Мосье Боцман, я прошу не для себя, – улыбнулся Беня Крик. – У меня есть друзья, им нужно. Но это должна быть такая яхта, чтоб князь Бобруйский-Думбадзе, увидев, вытянется во фрунт и приложит руку к фуражке. Роскошная яхта.
– Для вас, Король, – все что угодно. Но вы понимаете, придется прогуляться за границу. Возможно, в Констанцу. Вы же хотите не простую, яхту, в Одессе раньше не виданную?
– Именно так, – подтвердил Беня Крик, вынул из кармана бумажник, отсчитал требуемую сумму и передал деньги Боцману. Расходы его не беспокоили. – Чем быстрее, тем лучше.
– Король, не надо меня обижать. Если вам надо яхта, она будет в гавани утром.
– Надо, мосье Боцман. И вот еще какое… Я не очень вас побеспокою, если попрошу еще об одной крошечной услуге? Я хочу, чтобы яхта выглядела так. – Беня Крик передал Боцману вырезку из иллюстрированного журнала «Нива». – Детальные точности не интересуют. Интересует фасон.
– Еще два часа трудов, – кивнул Боцман. – Как скажете, Король. И с вас поверх оговоренного ровно тридцать рублей на краску и гонорар малярам.
– У меня без сдачи. – В пальцах Бени ниоткуда появилась свернутая вчетверо пятидесятирублевая бумажка. – Оставшееся – малярам.
– Они будут рады выпить за ваше здоровье, Король, – с дворянской учтивостью слегка поклонился Боцман. – Насколько я понял, дело самое деликатное?
– Деликатнее некуда. Но в вас я уверен, мосье Боцман. Зачем лишние слова?..
* * *
Через день после беседы Короля и загадочного Боцмана в гавань Одессы вошла двухмачтовая яхта, украшенная множеством разноцветных вымпелов. По белому борту шли две параллельных линии, красная и лазурно-синяя, на корме колыхался флаг Северо-Американских Соединенных Штатов со звездочками и полосками. Название судна выведено крупными голубыми буквами: «Philadelphia».
Как и указуется правилами, яхта ошвартовалась в Карантинной гавани для досмотра. На борт поднялся чиновник таможни и вскоре покинул дорогой кораблик с ошеломленно-глуповатым выражением лица: карман коллежского секретаря приятно отягощали триста рублей мзды, полученной от заграничного миллионщика. Тот же чин в гавани Петербурга взять постеснялся бы, а то и просто швырнул деньги прочь – оскорбление…
Через полчаса и сам герой утренней прессы соизволил появиться на палубе – высокий господин в матроске, африканских шортах и с короткой рыжей бородой. Мистер Мак-Алистер изволил устроиться в шезлонге, то ли слуга-индеец, то ли секретарь (со стороны набережной было не разглядеть), подали американцу бокал с прохладительным и газету. Газета, кстати, была русская – срочно доставленная по приказу недавнего коллежского секретаря.
Стоит ли говорить о том, что извещающие о намерении богача Мак-Алистера посетить Одессу «телеграммы из Варны», доставленные в редакции минувшей ночью, сама яхта, ее владелец и «невероятно умелый в стрельбе семинол» были виртуозной подделкой. Фантомом, вызванным к жизни изобретательностью Бенциона Крика и способностями к лицедейству Тимоти О’Донована, обожавшего веселые розыгрыши.
Как и всякий ирландец по происхождению, Тим обрастал золотисто-рыжей бородой моментально – в обычные дни брился он дважды в сутки, утром и вечером. За два дня Тимоти вполне мог приобрести колониальный образ, что от него и требовалось.
Под семинола загримировали Прохора – побрили голову, лицо и руки вымазали наилучшим театральным гримом цвета «мягкий бордо», наиболее подходившим к оттенку кожи североамериканских индейцев, а его сиятельство Алексей Григорьич (пожертвовавший усами, между прочим! Ничего, заново отрастут!), пуделино-завитой и осветленный пергидролем, обернулся «секретарем американца». Повязку с лица пришлось снять и использовать искусственный стеклянный глаз, носить который граф терпеть не мог. Однако ради дела можно пойти на любые жертвы.
После всех превращений осуществленных тетей Бени Крика – толстой неприветливой еврейкой, гримершей из Оперного театра, – узнать всю троицу было решительно невозможно. Прежние черты угадывались только в Тимоти, но образ портили бородка и очочки (с обычными стеклами), и это если не считать костюма, скрупулезнейше скопированного с фотографических изображений настоящего мистера Мак-Алистера, публиковавшихся в журнале. Вышло похоже до невероятия.
Флибустьер по прозвищу Боцман добыл требуемую яхту за сутки, как и обещал: маленькая флотилия скромного черноморского пирата вышла из Сухого лимана (шестивесельные парусные ялы разбойников стояли в Бурлацкой балке) на рассвете, спустя три часа в открытом море было обнаружено аж три подходящих судна, одно под русским и два под румынскими флагами – весна, богачи развлекаются!
В результате произошел стремительный абордаж одного из румын, экипаж (трех господ, слугу и даму) скрутили, завязали глаза, перетащили на пиратский ял и вскоре высадили на пустынном румынском берегу.
Новенькая яхта с названием «Галати» была приведена в Бурлацкую балку, где с достойной уважения к талантам Боцмана быстротой превратилась в «Филадельфию» – нанести рисунок по борту и эмблемы трудностей не составило. Отличить сумеет только профессионал, и то по различиям в парусном вооружении. Профессионал, но не репортер!
Господа концессионеры прибыли на рассвете – рессорные коляски и вооруженное сопровождение предоставил Беня Крик, снова категорически отказавшийся слышать даже одно-единственное слово о гонораре и готовый смертно оскорбиться на Джералда, по англо-саксонской традиции полагавшего, что за любую услугу следует уплатить.
Боцман осведомился, ходили ли господа под парусом раньше? Нет? Что ж, это поправимо. До Одессы из Сухого лимана вас доведут знающие люди, яхту пришвартуют, а потом незаметно сгинут.
Как?
Чепуха, господа, не в первый раз. И умоляю, не выходите потом в море самостоятельно. Потопнете, а грех на моей душе останется. Яхта ведь должна стоять в Одессе? Ну и славно.
Получилось идеально. «Филадельфия» прибыла в порт назначения, трое морских апашей Боцмана исчезли в никуда (двое прыгнули в воду перед устьем Карантинной гавани и поплыли к молу, третий помог с причаливанием и сделал то же самое, благо надзор за пирсом строгостью не отличался), и с тем магнат Дональд Мак-Алистер мог считать первую часть представления сыгранной.
Самый шустрый репортер прорвался на «Филадельфию» в одиннадцать утра и в дневном выпуске газеты появилось первое краткое interview с неожиданным гостем города.
* * *
Король предпочитал действовать быстро, но без суеты: во-первых, никто не знает, когда настоящий мистер Мак-Алистер на не менее настоящей «Филадельфии» выйдет из Варны и отправится в Крым (его появление в Севастополе немедля раскроет мистификацию, телеграф ведь работает исправно!); во-вторых, известие о «брильянтах на сто тысяч» уже должно было достигнуть ушей того, кому и предназначалось. Таким образом, фальшивый миллионщик мог получить серьезные неприятности ближайшей ночью, а вернее под утро…
Днем Тимоти с Прохором отправились в экскурсию по Одессе – наняли шикарный лаковый экипаж, коляска вышла с Приморской улицы в город и неторопливо направилась к центру: по Дерибасовской к Греческой площади, потом налево на Александровский проспект.
Заокеанских визитеров сопровождали четыре пролетки с журналистами, но это американца не беспокоило – видно, что человек привык к вниманию прессы и не обращает на назойливых газетчиков и малейшего внимания.
От взгляда последних не ускользнуло, что богатей посетил «Ювелирную торговлю Зельцера и Бердичевского», лучший магазин города, торгующий золотом и камнями. Пробыл внутри сорок минут, и вышел в окружении сонмища чуть не плачущих от счастья приказчиков, которые перед покупателем едва только розовые лепестки не рассыпали.
Тотчас стало известно: Мак-Алистер купил ограненный в виде капли изумруд чистейшей воды в девять карат, отдав за него две тысячи рублей, сумма невольно внушающая уважение. Новость, разумеется, появилась в вечерних листках и стала известна всему городу.
Более ничем особым иностранец себя не проявил. Отобедал в ресторации «Бельведер», раздав чаевых не меньше, чем на сотню, в торговле купца Вяхирева «Готовое платье из Парижа и Вены» приобрел белый льняной костюм, выпил сельтерской с сиропом в кафе a’la Paris на Соборной площади и с наступлением сумерек отправился обратно в порт: следовательно, господин Мак-Алистер снимать номер в гостинице не желает, предпочитая ночевать на яхте. Извинительная причуда.
– …Охрана в Карантинной гавани смешная, – втолковывал Король, полный день отсиживавшийся в капитанской каюте лже-«Филадельфии» и ожидавший возвращения Тимоти с Прохором, коим было вменено в обязанность непременно вызвать интерес репортеров. – Четверо олухов из Корпуса пограничной стражи в караулке при въезде, шесть ночных сторожей. Если мосье Япончик решится на налет, пройти к причалам он сможет быстрее, чем я скажу «а». Моя «масть» прибыла сюда засветло, спрятались в шаланде дальше по пристани и в соседнем пакгаузе. За портом следят в десять глаз. Ротмистру стражи заплачено, они не станут обращать внимания на шум, если таковой случится. Господа, вы точно запомнили, что надо делать?
– Вести себя тихо и молить о пощаде, – хохотнул Тимоти. – Ничего сложного, мистер Король.
– Теперь сейф, – Беня Крик подошел к приземистому несгораемому шкафу, находившемуся в углу каюты. Таковой установили мoлодцы Боцмана еще в Бурлацкой балке, ибо на румынской «Галати» сего предмета обстановки предусмотрено не было. – Мосье Вершков, где шкатулка, которую я дал вам поутру?
– Вот, – Прохор извлек из-под койки тяжелый ящичек в барочном стиле, с золотистыми накладками, завитушками и эмалью. – Положить внутрь?
– Зачем? У нас тут любительский театр, а не казарма, где все должно быть в идеальном порядке… Требуются следы борьбы и умеренный хаос.
Шкатулка оказалась полна драгоценностей – колье, бриллиантовые браслеты, перстни с крупными камнями, даже диадема с рубинами. По виду не отличишь от настоящих украшений, пускай и куплена эта сияющая мишура в лавке Соломона Канторовича на Малой Арнаутской за двадцать пять рублей оптом.
– Мелкие камушки рассыпать по ковру, сам ковер сдвинуть, – режиссировал Король. – Створку сейфа приоткрыть, должно быть хорошо видно содержимое… Мосье Вершков, вас не затруднит перевернуть столик и разбить хотя бы две тарелки? Три? Можно и три. Кофейник вылить на пол!
– А вы не слишком усердствуете? – осведомился доселе молчавший Барков. – Вдруг он сегодня не придет? Или придет кто-нибудь другой?
– Ой, не смешите меня, ваше сиятельство! – отмахнулся Беня. – За всех налетчиков Одессы я не скажу, но из троих самых знаменитых один стоит перед вами, а Левка Бык сейчас в Херсоне, это мне известно достоверно. Кто остается? Верно, остается мосье Япончик. Он жадный, а это страшный недостаток при нашей профессии… Придет, никуда не денется – половина Одессы с утра шепчется о том, что Беня Крик по прозвищу Король нацелился на бриллианты американца… Кстати, господин американец, где купленный сегодня изумруд? Отдайте мне на время, так будет надежнее.
Тимоти пожал плечами, вынул из внутреннего кармана пиджака обшитую бархатом коробочку, открыл, полюбовался на блеск камня и передал смарагд Королю.
– А теперь… – Мосье Крик взялся за лацкан мистера О’Донована и резко дернул вниз, разрывая лен. – Приведем жертв ужасающего насилия в надлежащий вид. Вас ведь, кажется, грабят, или я ошибаюсь? Эх, надо бы еще роскошный синяк под глаз…
– Ставьте, – просто сказал Тимоти. – Только кулаком, а не рукоятью «смит-вессона».
Прохор бесстрастно перевел.
– Вот видно, что вы из Североамериканских штатов, мосье. Решительный человек, ничего не боитесь. Но давайте обойдемся без ненужных жертв, и так облик живописный, ну чисто картина Айвазовского «Кораблекрушение». Остается привязать господина графа и мосье Вершкова к креслам.
– Что же, так всю ночь сидеть? – возмутился Барков.
– Вы обещали меня слушаться?
– Обещал.
– Вот и держите дворянское слово.
– Холера, – сплюнул граф на грязнющий, в пятнах кофейной гущи, пол каюты. – Ладно, вяжите.
– Этот узел вы сбросите одним усилием, – пояснил Беня. – Пистолет засуньте за ремень брюк сзади, чтобы мгновенно выхватить, если понадобится… Так, правильно. Удобно? Веревка запястья не режет?.. Всё. Мизансцена создана, на улице стемнело, наступает время зловещих преступлений под сенью убывающей луны. Пещера Лейхтвейса. Читали в журналах рассказы с продолжением об этом знаменитом разбойнике? Нет? А мне в юности нравились…
– Оно и видно.
* * *
Через приоткрытый иллюминатор доносились обычные звуки южной ночи – верещали сверчки на берегу, слышен тихий плеск волн, ударяющих о борт яхты, изредка вскрикивают чайки. Низкие гудки пароходов, прибывающих в Одессу после полуночи. Где-то гавкают сторожевые псы.
– Тихо, – шепотом сказал Король, подняв указательный палец. – Вот!
– Что – «вот»? – переспросил индеец-Прохор и сразу выделил тоскливый собачий вой, вибрирующий и протяжный.
– Наблюдательный мосье Голубчик воет почище любого барбоса, – пояснил Беня Крик. – Заслушаешься, эдакие оперные рулады… Следовательно, у нас гости. Начинаем. Готовы?
Концессионеры дружно кивнули, Король вынул из кармана револьвер и взглядом приказал Тимоти сесть на пол возле сейфа. Каюта освещалась тремя керосиновыми лампами, закрепленными на стенах.
– Но если это Левка Бык, я уже и не знаю, что делать, – буркнул Король. – Получится эль шкандаль.
Едва на корме послышались шаги, Беня наставил револьвер на Тимоти, попутно выхватил из кармана давешний изумруд и отвел левую руку в сторону, так, чтобы камень мог узреть любой желающий. Когда налетчик вместе с двумя подручными шагнул в каюту, Король драматично выкрикнул:
– Сидеть! Сидеть и не шевелиться, сказано! Третий раз повторять не буду!
Моисей Винницкий был узнаваем – те же раскосые глаза, яркий пиджак и полосатые брюки. Однако при виде Короля он вытаращился так, что на несколько мгновений утерял свою восточную внешность.
Немая сцена продолжалась недолго, Беня первым пошел а атаку:
– Что такое? – вздернул брови Король, оглядев Мишку. – Прошу прощения, но место занято и вас здесь не стояло!
Япончик сосредоточил взгляд на крупном изумруде, затем разглядел рассыпанные по полу мелкие стразы, казавшиеся до ужаса настоящими, остановился на полураспахнутом сейфе, из которого лилось манящее сияние. Опустил браунинг и цыкнул на своих, при виде конкурента заворчавших, будто медведи в зверинце.
– Король?!.
– Да, я Король, – с величественностью австрийского кайзера Франца-Иосифа, принимающего иностранного посла, ответил Беня. – Вы имеете сказать мне пару слов, мосье Япончик? К примеру, объяснить, что делаете на этом судне, когда все приличные люди давно легли в постель со своими женами?
Ситуация сложилась щекотливая: по «закону» все права на добычу принадлежали Бене Крику – он пришел первым, место и впрямь занято. Но увы, Мишка, как уже поминалось, был жаден, а жадность губит.
От неожиданности Япончик даже не попытался сообразить, каким образом Король в одиночку связал двоих слуг американца, воспринял это как должное. А ведь следовало бы понять, что где-то неподалеку находятся сорвиголовы из бениной «масти».
– Простите, Король, но мы пришли одновременно, – сказал Мишка. – И имеем равные доли в гешефте. Здесь хватит на всех, и еще останется на леденцы мальчишкам, трущимся при синагоге биндюжников.
– Разве? А что скажут в Одессе? В Одессе скажут, что Япончик польстился на заработок Короля. Люди не поймут ни меня, ни вас. Над нами будет смеяться любой босяк, а я не люблю, когда надо мной смеются босяки. Это действует мне на нервы. И если мне предложат выбрать между репутацией и деньгами, я выберу репутацию. Денег в мире много, репутация одна.
– Очень хорошо, – ощерился Япончик. – Забирай свою репутацию и иди домой. Деньги возьму я, так уж и быть.
– Вот поэтому я – Король, а вы, мосье, всю оставшуюся жизнь будете жить на маленькие комиссионные. И потом: фи, какая грубость, мы брудершафты не пили и вряд ли когда-нибудь выпьем, а потому будьте вежливы, как и полагается деловому человеку. Идите, Япончик, идите – это не ваша ночь. Я предложил последний раз и культурным тоном.
– Иначе – что?
– Иначе вам выразят сожаление, – сказал Беня. – И это буду не я. Решили?
– Бенцион Крик, когда ты в доме своего отца, биндюжника Менделя Крика, ходил под стол не наклоняя головы и не сгибая колен, Япончик уже заработал виселицу и каторгу. Поэтому уйти придется тебе. Я честный человек и предлагал половину, но теперь ты не получишь и гривенника. Постарайся не сделать так, чтобы утром вся Одесса сказала: «Король утонул в Карантинной гавани, какая жалость!» Три карты против одной, Король.
– Я же говорил, не надо грубить, – вздохнул Король, бросил изумруд на пол, вложил в рот два пальца и коротко свистнул. – Грубость еще хуже жадности, мосье, это вам каждый скажет и не обязательно только в Одессе.
Япончик попятился, учуяв нехорошее. Это был критический момент, Мишка мог начать стрелять. Сдержался. Впрочем, Беня надел под сорочку кольчугу с накладными железными пластинками на груди: всякое может случиться. Риск – далеко не всегда дело благородное.
Стоявших на стреме шестерок Япончика аккуратно сняли сразу после того, как их предводитель прошествовал на яхту: никакой крови и, боже упаси, смертоубийства. Вполне достаточно хлороформа. Затем на «Филадельфию», сняв обувь, в одних носках и чулках, поднялись прятавшиеся в тени пакгауза Рувим Голубчик, обычно называемый Студентом, и трое «деловых», «фартовых».
Независимые свидетели из числа уважаемых людей в возрасте и знающих толк в «законе». Но только не в том, какой проповедует в синагоге рав Кацнельсон, а в законе Молдаванки.
От имени Короля Рувим пригласил «деловых» нарочно.
Они-то и должны были выразить сожаление мосье Япончику, благо слышали весь разговор.
Мишку затрясло, когда он увидел Колю Барона, Симона Миндла и грузную, с бульдожьей физиономией, шестидесятипятилетнюю Маньку Муфту, в миру Марью Фроимовну Берлянт, зажиточную мещанку и вместе с тем матриарха бандитов одесских предместий, помнившую еще времена городского головы Новосельского и первый поезд, пришедший в город по новопостроенной железной дороге в далеком 1866 году.
Это, как выразился позднее граф Барков, была тяжелая артиллерия. Во главе с двенадцатидюймовой мортирой в виде мадам Берлянт.
Суд был скорым, приговор обжалованию не подлежал. Мосье Япончик переступил закон и это очень, очень плохо. Невыносимо плохо. Одесса будет возмущена вся.
Беня Король вправе сам решить, что делать с этим человеком, поскольку Беня сторона оскорбленная. Гешефт принадлежит Бене и тут других вопросов лучше не задавать.
– …Я уйду ничего не взяв, – вдруг сообщил Король. – Пусть люди видят, что деньги не самое главное в жизни. А мосье американцу пришлю извинения – только страху натерпелся.
– Да, – басом сказала мадам Берлянт. – Именно поэтому ты, Бенчик, – Король, а мосье Винницкий обычный поц. О тебе будут говорить в Одессе и через сто лет, шоб этому городу простоять десять раз по столько…
Высокая делегация отбыла через пять минут. Раздавленного Япончика Студент пригласил проехаться на Молдаванку, и никаких возражений, мосье! А ваши… э… сопровождающие могут идти на все четыре стороны. Чего стоите выпучившись? Марш отсюда, шантрапа!
Беня Крик ушел с яхты вместе с Рувимом и Мишкой, лишь на мгновение остановившись на пороге каюты и подмигнув изумленному графу, впервые в жизни наблюдавшему суд «деловых» и узнавшему для себя много нового. Слава богу, нежданные гости «Филадельфии» и думать не думали, что двое из трех свидетелей говорят по-русски.
– …Ф-фу, – Барков освободил руки и растер слегка затекшие запястья. – Ну и цирк с конями в упряжи, господа хорошие… Тимоти, что вы на четвереньках ползаете?
– Изумруд ищу… Король бросил его на пол, я сам видел! А теперь – нету!
– О-па, как нехорошо вышло, – подал голос Прохор. – Теперь понятно, отчего эта жирная усатая бабища уронила свой платочек, мигом подняла, а потом засунула его в декольте… Камушек-то у ног валялся, я точно запомнил!
– Декольте? – ошалело сказал Тимоти. – Грабеж средь бела дня! Ну хорошо, среди ночи! А вы говорите – Чикаго…
* * *
Следы заметали до утра – по завершению основных событий появились флибустьеры Боцмана, втихую ошивавшиеся неподалеку, один из них вывел концессионеров из гавани через неприметную дыру в ограде, еще трое подняли на яхте парус и направились к Сухому лиману: в корабельном сарае корабль опять перекрасят, приведут в порядок, дадут ему другое имя, после чего бывшую «Галати» продадут новому владельцу.
Его сиятельство, Тимоти и Прохор перевезли на квартиру в доходном доме по Спиридоновской улице, где за них вновь взялась театральная тетушка Короля, ворчавшая, что никакого покоя с этими налетчиками нет, что Бенчику надо жениться и заводить хозяйство, а не устраивать барагоз на всю Одессу, и что Беня уже взрослый мальчик, а до сих пор играет в детские игры. Еще купил бы сабельку и деревянную лошадку!
Тем не менее пухлая фея-гримерша свое дело знала, в куафюре разбиралась не хуже парижских модистов, и к рассвету вернула Баркову и мистеру О’Доновану привычный облик. Сложнее было с Прохором – бритая голова краснокожего семинола, чье искусство стрельбы так и не пригодилось, обернулась вульгарной плешью сахалинского каторжника.
Тетушка повздыхала и напялила на Вершкова парик, отчего верный камердинер его сиятельства вновь стал похож на самого себя. Было приказано носить парик минимум неделю, пока волосья не отрастут хоть на полдюйма.
Переоделись в привычное платье, граф с отвращением вынул из глазницы стеклянный эрзац, упрятал его в коробочку и надел свою пиратскую повязку. Мельком посожалел, что усы отращивать долго, но затем только рукой махнул – дело наживное.
Алексей Григорьича (как, впрочем, и остальных) сейчас куда больше интересовал иной вопрос: что удастся вытянуть из Япончика Королю? И в конце концов, какова дальнейшая судьба осужденного «фартовыми»? В то, что Беня Крик решится на убийство поверженного соперника, не верилось. Все-таки он – Король!
Взяли извозчика, не торопясь поехали в «Аркадию», где Джералд и компания с растущим нетерпением дожидались итогов ночной авантюры. Швейцар встретил господ понимающей полуулыбкой – сразу ясно, загуляли. Жандармы в статском, оккупировавшие фойе, проводили поднадзорных хмурыми взглядами. Где шлялись, вот интересно? И что теперь докладывать наверх?
– Наконец-то! – Оказывается, лорд Вулси и перенервничавший Монброн бодрствовали с вечера, ложиться спать и не подумали. Так и бдели, потребляя кофе галлонами. – Есть новости? Узнали что-нибудь? Мы так беспокоились!
– Новости привезет господин Крик, – сказал Тимоти. – Но было захватывающе, не откажешь. Джералд, извини, мы очень хотим увидеть на столе завтрак. Хороший горячий завтрак. Потом я с удовольствием поспал бы три-четыре часа.
– Я позвоню прислуге, – кивнул Робер. – И все-таки…
– Мсье де Монброн, – устало отозвался граф. – Потерпите. Король непременно навестит нас или отправит посыльного. Прохор, как он выразился вчера вечером? Скоро только кошки родятся?
– Слово в слово, ваше сиятельство.
Глава шестая Теория заговора
Одесса.
Середина мая 1914 года
– У меня принцип, мосье Вулси: никакой политики, – расстроенным голосом сказал Беня Крик. – А тут, похоже, дело как раз политическое. Но отступать поздно, начатое придется завершить, иначе люди скажут: Король не сдержал обещания, и кто он после этого? Для начала…
Король поставил на стол дорогой саквояж крокодиловой кожи, щелкнул замочком. Пояснил:
– Из господина Винницкого мы вытрясли всё. До последней копейки, за это я вам отвечаю своей головой, а она у меня всего одна. Увы, документы и чековые книжки он уничтожил, не хотел оставлять улики, и я бы сделал так же. Все, что Япончик передал заказчику, здесь. С самим заказчиком вы встретитесь вечером, для этого придется съездить за город, в Новую Дофиновку – держать этого господина в Одессе я не решился…
– А сам Винницкий теперь где? – поинтересовался Тимоти.
– Как говорится, подарок от нашего стола вашему столу, – фыркнул Король. – На пароходе «Волынь», идущем в Нью-Йорк. Думаете, Япончику дали бы жить в Одессе и вообще в России? Очень зря так думаете. Одесских «деловых» уважают, известия разошлись, будто круги по воде – до Москвы точно, а скоро узнают в Иркутске и Владивостоке. Может быть, мосье Япончик и скверный человек, но он совсем не дурак… А Америка далеко.
– Большое спасибо за эдакий презент нашей стране, – развел руками мистер О’Донован. – Что вы принесли, мистер Крик?
– Вот деньги, – Король выложил на крахмальную скатерть пачки ассигнаций. – Образок его сиятельства, вы, граф, так переживали за маменькин подарок – примите. Хронометр мосье Монброна они продать не успели – вот он, в целости и сохранности. И портмоне с вашими драгоценными бумагами… Кажется, это всё.
– Я не знаю, как вас благодарить, господин Крик, – потрясенно выдохнул Джералд. – Вы просто волшебник! Никогда бы не подумал, что такое возможно!
– Я не волшебник, я – Король, – польщенно улыбнулся Беня. – Помочь друзьям моих друзей, это святое. Дело, однако, не завершено и расшаркиваться мы будем потом. Сначала надо разобраться с человеком, который и навел мосье Япончика на ваш поезд. Очень серьезный человек. Я не хочу неприятностей от властей; банальный налет это одно, но политика – совсем другое. Ссориться с охранкой и политическим сыском весьма чревато.
– Если это тот, кто нам нужен, охранное отделение вам только спасибо скажет!
– Вот не надо мне такого счастья, мосье Вулси. Ни за какие деньги. Даже за очень большие… Вечером в гостиницу заглянет Студент и отвезет вас по назначению. Там и встретимся.
– …Надо срочно дать «молнию» в Петербург, Свечину, – сказал Алексей Григорьич после ухода Короля. – Подозреваю, господин Крик оказал неоценимую услугу следствию, однако он по объяснимым причинам не доверяет одесским жандармам…
– Подполковник Свечин не может появиться в городе немедленно, поезд идет несколько суток, – возразил Джералд. – Может быть, обойдемся своими силами?
– Не говорите глупостей, милорд, – нахмурился Барков. – Хотите вы этого или нет, заденет это чувства Короля или оставит его безразличным, но шифротелеграмму через жандармское управление я отправлю немедленно! Офицер связи постоянно дежурит в отеле…
– Что вы, граф, разве я возражаю?
Ответ пришел с невиданной оперативностью – меньше чем через сорок минут в «Аркадию» примчался взмыленный курьер, доставивший сообщение такого содержания:
«Непременно дождитесь меня вскл буду в Одессе экстренно зпт завтра днем тчк ничего без меня не предпринимайте зпт никакой самодеятельности свечин тчк»
И как такое прикажете понять?
Тем не менее явившемуся в шесть пополудни Рувиму было сказано, что встреча должна быть перенесена. Сегодня – ну никак, сложились обстоятельства, нашей воле не подвластные! Студент пожал плечами, ответил: «Воля ваша, панове» и уехал, пообещав прийти следующим днем в это же время.
* * *
Санкт-Петербург, 1 ч. 10 мин. спустя.
Министерство внутренних дел, Фонтанка, дом 57
– Игорь Иванович, голубчик, поймите же – это не просто приказ министра внутренних дел! Берите выше, сам государь проявил интерес… Да-да… Когда вы успеете приготовиться? К двум ночи? Я на вас надеюсь, Игорь Иванович. Нет, буду только я один… Разумеется, извещения разосланы, вся мощь империи стоит за нашей спиной, никаких проволочек или затруднений! Дело наиважнейшее, государственное…
Получив утвердительный ответ, подполковник Василий Константинович Свечин положил на рычажки трубку телефонного аппарата и вытер покрытое каплями пота лицо ладонью, не доставая из кармана платочка. Мелко перекрестился. Взял папку с документами, вышел в приемную, оттуда в коридор. Спустился на второй этаж.
Секретарь его высокопревосходительства пропустил подполковника к министру незамедлительно, вперед прочих посетителей в немалых чинах: генералы, действительные статские и тайные советники, князья…
Аудиенция продолжалась недолго, Свечин покинул кабинет, обладая бумагой, подтверждавшей его чрезвычайные полномочия и дававшей право командовать губернаторами, словно рекрутами. Затем путь пролег к телеграфистам: следовало разослать полтора десятка экстренных депеш.
При необходимости неповоротливая государственная машина Российской империи могла действовать с молниеносной быстротой. На пространстве от столицы до отдаленной Одессы начали грохотать стартстопные телеграфные аппараты Бодо, забегали адъютанты и чиновники по особым поручениям, в губернских и уездных кабинетах гремел гром и сверкали молнии. Чины рангом пониже, выпучив от усердия глаза, ринулись исполнять наистрожайшие приказы.
Предстояла долгая бессонная ночь, и если произойдет хоть одна самомалейшая накладка, Сибирью не отделаешься – самое меньшее десять лет крепости…
Начало темнеть, когда господин Свечин поехал с Фонтанки домой, на Гороховую. Попросил жену уложить в чемодан вещи: спешно откомандирован в Москву по служебной надобности. Дней на десять или две недели, пока не известно. Два костюма, мундир, всё как обычно – разве ж это впервые? Поезд уходит поздно, автомобиль пришлют к полуночи.
Отужинали, Свечин поцеловал дочерей и проводил их в детскую, спать. Супруга поглядывала настороженно, ей казалось, будто муж чересчур взвинчен. Спрашивать не стала: дела службы в доме никогда не обсуждались, это незыблемое правило.
Министерское авто подали вовремя, минута в минуту. Однако его высокоблагородие господин подполковник приказал шоферу ехать не к Николаевскому вокзалу, а на Корпусное шоссе, что к югу, за Митрофаньевским и Старообрядческим кладбищами и Интендантскими складами. Сидевший за рулем подпоручик озадаченно крякнул – куда это собрались их высокоблагородие?
С Гороховой на набережную, потом Забалканский проспект, через Новообводный канал, мимо городских скотобоен. В предместьях тихо, светятся редкие окна да скучают городовые в будках. Поворот с Забалканского на Рощинскую. Вот и Корпусное шоссе.
Впереди справа по ходу автомобиля видно освещенное необычными для загорода яркими электрическими фонарями поле и десяток строений – длинные ангары и двухэтажный зеленый домик с крупной бронзовой эмблемой Русско-Балтийского вагонного завода на фасаде. Рядом с управой стоят еще пять машин, включая два грузовых «даймлера» с цистернами, закрепленными в кузовах.
Опытный аэродром Корпусной, принадлежащий Русско-Балтийскому обществу – для краткости «Руссо-Балт».
– …Слышались только по телефону, но вот и личное знакомство, – вышедший встретить Свечина господин Сикорский пожал руку подполковнику. – Весьма рад. Не передумали? Это же будет первое в свете путешествие подобного рода! Рискованнейшее, замечу.
– Не вправе передумать, Игорь Иванович. На вас одна надежда.
– Более полутора тысяч километров по прямой, ничего себе, – сказал Сикорский. – Извините, пользуюсь метрической системой, так привычнее и в нашем ремесле удобнее… Пойдемте знакомиться, экипаж в сборе. Ваш чемодан тотчас отнесут на борт.
Инженер Игорь Иванович Сикорский в свои двадцать пять лет уже был легендой Петербурга, а то и всей России. «Авиатор от Бога», «уникальный талант» – этими словами о Сикорском сказано всё. Летательные аппараты он начал строить в 1908 году, поначалу разрабатывая идею геликоптера, но вскорости к таковой мысли охладевший, и целиком увлекшийся аэропланами.
Его рекордная машина С-6-А, совершавшая полеты под управлением самого Игоря Ивановича, получила первый приз на конкурсе, устроенном военным министерством России. В числе одиннадцати самолетов, принявших участие в состязании, были аэропланы уже прославившихся европейских фирм Фармана, Ньюпора и Фоккера, тогда как все типы аэропланов Сикорского до С-6 были построены им самим, в сарае отцовской усадьбы в Киеве.
Последующие аппараты, начиная от С-7, – собирались в Петрограде, здесь, на аэродроме Корпусной, в авиационном отделении завода «Руссо-Балт», основанном по предложению председателя правления Михаила Шидловского, привлекавшего для постройки аэропланов исключительно отечественных конструкторов. На этот завод и поступил Сикорский, что открывало куда более широкое поле деятельности для редкостно одаренного инженера.
Три года назад Игорь Иванович пришел к заключению, что будущее принадлежит не малым одномоторным, а большим аэропланам с двумя и более двигателями. Толчком к тому послужило одно ничтожное обстоятельство – комар, попавший в жиклер карбюратора и ставший причиною остановки мотора в полете, что едва не стоило Сикорскому жизни.
Задумано – сделано: вначале был реализован проект «Русский витязь», а к весне настоящего года появился «Илья Муромец» или ИМ-Б – четырехмоторный гигант с продолжительностью полета в пять часов и быстротой сто пять километров в час. Успели построить целых четыре аэроплана этого типа, еще три дорабатывались в ангарах Корпусного.
– Позвольте представить, – сказал Сикорский. – Его высокоблагородие подполковник Свечин, Василий Константинович. Офицер особых поручений, по представлению министерства двора. У него миссия чрезвычайной, исключительной важности, именно поэтому мы и собрались здесь сегодня… Позвольте рекомендовать экипаж: второй пилот и навигатор, лейтенант флота Лавров. Штабс-капитан Пруссис, военный авиатор. Механик – господин Панасюк… К делу, господа. Времени на подготовку оставалось крайне мало, маршрут проработан экспромтом, поэтому всем нам следует быть внимательными. Прошу сюда…
На огромном столе чертежного кабинета была разложена подробная карта европейской части империи – тридцать пять верст в одном английском дюйме. На прямой линии Петербург—Одесса множество пометок красным карандашом.
– Промежуточных посадок предусмотрено две. – Сикорский взял в руки указку. – Орша и Киев. Нам необычайно повезло, Одесса находится на одном меридиане со столицей – тридцать градусов сорок четыре минуты восточной долготы и тридцать градусов девятнадцать минут соответственно. Направление по компасу строго на юг. На этой же долготе с минимальной погрешностью лежат два названных города. Господин подполковник, надеюсь, встреча нас ожидает?
– Точно так-с, Игорь Иванович. В Орше подготавливается к посадке марсово поле местного гарнизона, в Киеве – ипподром. Если прибудем затемно, наготове солдаты с факелами, которые обозначат площадку.
– Не думаю, что это понадобится. Прикинем расстояния… До Орши пятьсот девяносто пять километров, считаем шестьсот. Будем к восьми утра, рассветет. Только бы не туман… Орша—Киев – еще четыреста пятьдесят. Киев—Одесса – четыреста тридцать. Стоянки – два часа минимум: получить бензин и отдохнуть. Итого в общей сложности пятнадцать часов в воздухе и четыре часа дополнительных. Это в худшем случае. Если ветер будет благоприятствовать, доберемся быстрее. Кроме того, аэроплан не загружен и скорость вырастает до ста десяти или ста пятнадцати километров, а это двух-трехчасовая экономия времени…
Вышли из административного здания на поле – аэродромная прислуга уже выкатила огромный биплан из ангара и развернула по направлению к югу. Ночь была светлая и безветренная, на небе редкие облачка, видны звезды.
Свечин невольно поежился – страшновато, и ничего с этим чувством не поделаешь. Однако офицеры-авиаторы в кожанках, крагах и шлемах с защитными очками выглядят абсолютно спокойно и уверенно, будто совершают перелеты едва не через весь материк еженедельно.
– Craignez-vous pas? – спросил Сикорский подполковника. – Зря. Аэроплан не более опасен, чем морское судно или автомобиль. Поверьте, ваше высокоблагородие, даже если откажут три из четырех моторов, мы сумеем сесть без затруднений, отыскалось бы ровное поле… Второй образец ИМ-Б, на котором мы полетим, значительно надежнее, чем недавно переданный нами Адмиралтейству и переделанный в гидроплан «Муромец». Установлены двигатели «Аргус» в сто сорок сил каждый, можно забираться на непредставимую раньше высоту в три километра – а там лучше тяга… Считайте, что вы отправились на длительную загородную прогулку, Василий Константинович. Вдобавок в вашем распоряжении удобный салон – первого и единственного класса.
Поначалу Свечин принял последнее утверждение конструктора как шутку, но, ознакомившись с аэропланом вблизи, понял, что Игорь Иванович не подтрунивал. Корпус «Ильи Муромца» отдаленно напоминал небольшой трамвай: впереди три прямоугольных обзорных окна в треть человеческого роста, по два таких же слева и справа по бортам: это кабина авиаторов, так сказать, капитанский мостик.
Кабину и каюту для пассажиров разделяет деревянная дверца. Сама каюта небольшая – три шага в ширину и семь в длину, за ней, ближе к корме (потрясающе! Сикорский и об этом подумал!) гальюн, вещь в длительном путешествии безусловно необходимая.[68]
– Располагайтесь без стеснений, как дома, – сказал подполковнику капитан воздушного корабля. – Захотите спать, ложитесь на диван, плед в ящике. Простите, должен оставить вас в одиночестве: необходимо завершить приготовления к старту.
Свечин отчасти растерялся. Полет на аэроплане представлялся ему сопряженным с множеством неудобств, если не сказать – лишений. Пронизывающий ветер, холод, долгие часы на неудобном сиденье, привязные ремни и прочие ужасы. На «Илье Муромце» дело обстояло ровно противоположным образом.
Ремни были – ими закрепили чемодан подполковника на полке сверху. Если стоять спиной к кабине, то слева находились пружинный диван, четыре плетеных кресла и небольшие складные столики между ними. Мебель прикручена к полу винтами.
Справа низкий буфет, умывальник и тумбочка с газовой горелкой: можно согреть воду в непроливаемом чайнике, крепящемся к горелке особыми защелками. В буфете обнаружились столовые приборы, немалый запас бутербродов с бужениной, красной рыбой и свежими овощами (все завернуто в пергаментную бумагу), разделанная холодная индейка, бутылки с красным крымским вином и коньяком.
Разумно, перекусить непременно захочется. А если станет холодно, то и пригубить шустовского. Посуда металлическая, новомодный алюминий, и это тоже рациональный подход: ничего не разобьется.
В завершение следует сказать, что на уровне груди по каждому борту были устроены круглые иллюминаторы, точь-в-точь как на морских кораблях. При желании их можно открыть. Освещение – электрическое, восемь ламп с питанием от генератора.
Боже мой, и это – аэроплан? Разумеется, в газетах писали о предыдущих рекордных полетах «Ильи Муромца», о том, что в минувшем феврале однотипное воздушное судно запросто подняло шестнадцать человек и собаку, но одно дело мельком читать статью в «Ведомостях», и совсем иное – видеть это чудо прогресса собственными глазами.
– Пообвыклись, ваше высокоблагородие? – в салон заглянул штабс-капитан Христофор Феликсович Пруссис. – Замечательно. Еще пять минут – догружаем в товарные люки на корме запасные части и инструменты, по пути их не найдешь. Если угодно, можете наблюдать за взлетом из кабины, там есть откидное сиденье. Вам будет интересно.
Еще бы не интересно!
– …Начнем, благословясь, – невозмутимо сказал господин Сикорский, занявший капитанский пост перед круглым штурвалом. – Воздух совершенно спокоен, тряски не ожидается. Подполковник, в любом случае, сердечно вас прошу – держитесь крепко, рядом поручень. От неожиданностей никто не застрахован.
Двигатели запущены, прогрев занял десять минут. Сбоев не отмечено. Аэродромная команда убирает колодки. Свет в кабине погашен, за передними окнами сияют золотистым фонари аэродрома.
Это было волшебство, чудо, миракль. Весящая сотни пудов крылатая машина сдвинулась с места, подпрыгивая на неровностях поля, начала разбег и плавно взлетела – Свечин ощутил неприятное чувство падения, чуть закружилась голова, «Муромца» покачивало, будто лодку на легкой волне.
– Триста метров, – сообщил лейтенант Лавров, посветив фонариком на барометрический высотомер и компас. – Продолжаем подъем… Курс зюйд-тень-вест, сто девяносто два градуса, выравниваемся на зюйд… Есть зюйд… Четыреста тридцать метров, набрали девяносто четыре километра в час, kren-gen четыре градуса право… Пятьсот десять метров…
Свечин пытался рассмотреть хоть что-нибудь за окнами, но различал только непроглядно-черную землю, глубокое синее небо с белесыми перьями облаков и невероятно крупными звездами.
– Господин подполковник, вас не очень обременит одна безделица? – окликнул Свечина Сикорский, державший руки на рулевом колесе. – Мы все заняты, но через полчасика очень хотелось бы выпить горячего кофе. Не сочтите за труд, поставьте кипятиться чайник в салоне. Вы непременно разберетесь, конструкция несложная. Воду можно налить из умывальника. В баки залита чистая, водопроводная.
– Д… Да-да, – запнувшись, ответил завороженный происходящим Василий Константинович. – Но это… Гм… Не опасно?
– Окажись так, горелку на аэроплан не поставили бы. Займитесь, пожалуйста. Человеку, впервые поднявшемуся в воздух, надо быть при деле, как всякому на корабле.
Два часа спустя страхи позабылись: теперь для его высокоблагородия гигантский «Муромец» отличался от прогулочного парохода на Неве или Волге лишь необычной средой, в которой движется корабль. Самолет изредка встряхивало, и поначалу Свечин пугался, но быстро привык, тем более что воздухоплаватели не выказывали и тени беспокойства. Сильно шумели моторы, но и к этому можно притерпеться, только говорить нужно очень громко.
В пять утра начало светать.
Устроили ранний завтрак – кофе, сэндвичи и фрукты. Оставивший управление аэропланом на господина Лаврова Сикорский выпил две стопочки коньяку для бодрости. Механик выходил на крылья, пуская в салон холодный воздух – проверял моторы. К шести утра капитан отправил Лаврова отдохнуть, пускай спит до посадки в Орше, ему затем вести «Илью Муромца» до самого Киева.
– …Знаете ли, Василий Константинович, – почти кричал Сикорский, стараясь, чтобы подполковник его расслышал. В кабине рев двигателей чувствовался сильнее, чем в каюте. Свечину спать ничуть не хотелось и он занял место пилота-помощника. – Я планировал перелет от Петербурга до Киева только летом, не раньше июня, с полной загрузкой. А тут – внезапная оказия, да еще и по августейшему повелению! Что такое стряслось в Одессе, я спрашивать не вправе, но если это дело поможет нам установить неслыханный прежде рекорд дальности, буду обязан по гроб жизни!..
«Вам лучше оставаться в неведении, – подумал Свечин. – Поверьте, господин инженер, мне самому страшно. Занимайтесь лучше любимым делом».
Ответил, напрягая голосовые связки:
– Почитаете через месяцок-другой газеты – узнаете!.. А скажите, что за город внизу справа, в отдалении? Видите купола?
– Очевидно, Витебск, – ответил Игорь Иванович, бросив взгляд на оставленный в кабине планшет навигатора. – Как раз подходит по времени! Солнце взошло, значит, в Орше будем меньше чем через час! Только бы не промахнуться и не сесть незнамо где!.. Будьте любезны, позовите Христофора Феликсовича, сейчас начнем медленно снижаться…
Видимость была идеальная и Оршу определили безошибочно, за двадцать километров. Авиаторы взяли правее, к западу, стараясь отыскать поле для плац-парадов, где заранее должны быть вывешены крупные белые, голубые и красные полотнища, обозначавшие направление посадки.
– Ага, вижу, – сказал Сикорский, после единственного круга над городом. – Устроено удобно и понятно, как на всяком хорошем аэродроме. Умеют ведь, если захотят!
Ярко-желтый «Муромец» зашел на окруженное цепью солдат оршинского гарнизона марсово поле с северо-запада, аккуратнейше приземлился и вырулил прямиком к ожидавшей удивительных гостей группе всадников, за которыми виднелись повозки с бочками и полтора десятка господ в статском.
– Шесть часов тридцать три минуты, – отметил штабс-капитан, сверяясь с хронометром и записями штурмана. – Вместо восьми запланированных. Игорь Иванович, это уже не рекорд. Это всемирная слава.
– Последнюю сентенцию оставьте до посадки в Одессе. И сплюньте трижды.
* * *
Бенцион Крик по прозвищу Король сказал так:
– Мосье, я дико извиняюсь, но это раз и навсегда невозможно! Пускай человек приезжает инкогнито, пусть он носит вуаль на котелке, но я не хочу быть в его обществе публично. Иначе я поеду в Америку вслед за Япончиком, когда мне до слёз нравится Одесса!
Уговорить Беню сделать то, чего он ни в какую делать не хочет, это примерно то же самое, что построить Третий Храм в Иерусалиме на английские деньги. Так и уговорились: никакой публичности, никаких официальных бумаг и свидетельств, все шито-крыто. Власти об участии в этом деле Короля забудут навсегда. Имя не запятнается.
Очередную телеграмму из Петербурга курьер жандармского доставил поздно вечером и вручил Алексею Григорьевичу. Граф вначале не поверил: то есть как аэропланом? Каким? Это явная ошибка!
Сомнения развеяла Евангелина, пристально следившая за авиационными и техническими изданиями Европы: сверхдальний аэроплан существует и уже прошел многократные испытания. Естественно, такой перелет доселе никем и никогда не осуществлялся: сама Ева, несколько лет назад прославившаяся невиданным достижением на маршруте Вена—Будапешт—Белград с посадкой в столице Венгерского королевства, преодолела на машине Вилбура Райта всего-навсего пятьсот тридцать пять километров, троекратно меньше, чем от берегов Балтики до Черного моря!
– …Тип «Илья Муромец», – уверенно сказала Евангелина. – Никаких сомнений быть не может. Это единственный в мире самолет, способный летать на такие расстояния. В журнале «Люфтвахт» про него была обширная статья с техническими характеристиками, я могу поискать, если хотите…
– Свечин извещает, будто прибудет в Одессу завтра днем, – покачал головой Барков. – Немыслимо!
– Поступь прогресса не остановить, – не без пафоса ответила венгерка. – А теперь представьте, что через несколько лет можно будет запросто сесть на аэроплан в Париже и через несколько часов очутиться в Нью-Йорке или Рио! Никакая это не фантастика, уверяю, именно так и будет. Железные дороги, океанские лайнеры и автомобили уйдут в прошлое, уступив место авиации!
– Чересчур оптимистично, моя дорогая, – инерция цивилизации колоссальна: поверьте, даже через сто лет люди будут ездить на поездах и покупать шикарные авто…
Так или иначе концессионерам оставалось лишь ждать и следить на новостями. Первая ласточка прилетела поутру, в экстренном выпуске «Вестника Новороссии»: из Витебской губернии телеграфировали, будто известный энтузиаст воздухоплавания И. И. Сикорский на аэроплане ИМ-Б совершил успешное приземление в уездном городе Орша, затем же отправился далее. Цель маршрута держится в секрете, репортеры на поле допущены не были. По неподтвержденным слухам г-н Сикроский решился продемонстрировать миру качества своего аэроплана и посетить Константинополь.
– С Константинополем неплохо придумано, – согласился Барков, откладывая газету. – Как это в охранке именуют? Прикрытие? Значит, и впрямь следует ждать скорого явления господина подполковника.
После завтрака заглянул в гости Король: мосье Крика интересовало, отчего вчерашняя встреча оказалась сорвана – затягивание дела, смею заметить, донельзя опасно. Мы играем в сложную игру, господа, и чем быстрее окончим метать карты, тем лучше. Пришли в действие силы, о которых у меня очень смутное представление.
– …И предчувствия нехорошие, – закончил Беня. – Не знаю, как выразиться, но всем нутром чую: что-то в этой истории нечисто. Так нечисто, что даже прачка Зося Фельдман не отмоет, а таких прачек по нынешним временам в Одессе не рожают…
Джералд пустился в объяснения: господин Король, сегодня из Петербурга должен приехать один человек, важная персона, он как раз занимается нашим делом…
Беня Крик поинтересовался, по какому ведомству важная персона служит? Получил предельно честный ответ: по жандармерии. Занимается особо важными делами. Вхож, посвящен, пользуется исключительным доверием, ну и так далее.
– Боже ж мой, – вздохнул Король. – Как счастливо и тихо я жил до вашего приезда, господа. Налет, ресторан, Молдаванка… А теперь жизнь круто переменилась: сплошные заботы. Но ведь это интересно, не правда ли? Хорошо. Давайте договоримся сразу. Если этот ваш подполковник приберет к рукам ожидающую в Новой Дофиновке добычу, я умываю руки и считаю контракт выполненным. Одно условие: имя Короля не должно упоминаться. Нигде и никогда.
– Мы так и сделаем, – поспешил заверить Беню Джералд. – Я очень ценю услуги, оказанные вами, и…
– Ой, забудьте. И еще: если повезете важную персону из Петербурга в Дофиновку, он должен быть один. Не надо приводить с собой толпу урядников и конный полк. В противном случае свидание не состоится никогда.
– Слово, – кивнул лорд Вулси. – Мы собирались втроем: я, господин граф и его камердинер. Значит, теперь нас четверо…
– Договорились. Как только будете готовы, телефонируйте в ресторацию «Керкира», номер три-пять-один, передайте сообщение для мосье Голубчика, вас поймут… Студент заедет немедля.
Евангелина, заинтересовавшаяся вестями из Орши, попыталась рассчитать, когда ожидается прибытие «Муромца». Выходило, что если погода окажется благоприятной, аэроплан появится в небе Одессы от пяти до семи вечера. Приблизительно так и вышло – в четыре пополудни в отеле появился жандармский капитан, да не простой, а адъютант самого князя Думбадзе. Вытянувшись во фрунт, доложил Баркову, что его превосходительство ожидают как самого графа, так и английского лорда на одесском ипподроме. Срочно. Приказано сопроводить.
– Я тоже поеду, – непререкаемо заявила Ева. – Не вправе пропустить столь грандиозное событие. Джералд, Алексей, если вы мне откажете – станете кровными врагами до гробовой доски!
– Разумеется, мадемуазель, собирайтесь немедля!..
Коляска под охраной трех конных жандармов направилась к Большому Фонтану, где двадцать пять лет назад был открыт ипподром Новороссийского общества поощрения коннозаводства – лучшее поле для скачек на юге России. Оборудован ипподром весьма основательно: центральное здание с площадкой для оркестра, трибуны, открытые ложи, обязательные тенты и навесы, облегчающие зрителям отдых во время черноморской жары.
В 1910 году аэронавты Михаил Ефимов и Сергей Уточкин впервые показали здесь полеты на французском «Фармане», вызвав необычайный ажиотаж у публики – с тех пор полеты воздушных шаров и аэропланов стали для Одессы делом привычным.
Первое, что заметил Джералд на подъезде к ипподрому – необычное количество военных. Тройное оцепление пехоты, казаки. Возле главного павильона не протолкнуться от насупленных господ при саблях, эполетах и орденах, все в сборе: градоначальник, полицмейстер, командир гарнизона, флотские чины.
Журналистов согнали в отдельный табунчик – их на удивление мало, десятка полтора. Два фотографических аппарата на треногах, камера синематографа. Приглядывает за репортерами суровый ротмистр.
– Ну прямо монарший визит в дружественную державу, – сквозь зубы процедил Барков. – Ради обычного авиационного перелета, пусть даже и самого что ни на есть рекордного, эдакий синклит никто собирать не станет. Полагаю, господин Свечин везет из столицы преинтересные новости…
Капитан представил новоприбывших – некоторых бонз, наподобие начальника полиции, граф и Джералд уже знали в лицо, благодаря событиям в Березовке. Прочие отнеслись к странным гостям Одессы сдержанно-любопытно: каждый знал, что нынешняя кутерьма разгорелась именно благодаря знатному британцу и его компании.
Князь Думбадзе, человек уже немолодой, с цепким взглядом и бархатным южным голосом, оказался неожиданно мил: немедля провел к буфету и предложил прохладительное (день ведь погожий, солнечный!), при этом бросал хитрые взгляды на Евангелину, чье лицо было скрыто полой шляпки с золотистой вуалью, и, наконец, разразился длительной и чрезвычайно любезной тирадой насчет того, как это замечательно, что юные девушки интересуются техникой и авиаторством.
Барков и лорд Вулси переглянулись. Что же, шеф одесских жандармов знает, кто скрывается под именем Анны Медковец? Откуда?.. Эту тайну блюли так же хорошо, как и общеконцессионную.
За ничего не значащими вежливыми разговорами прошло три четверти часа, пока откуда-то с дальнего края бегового поля не донесся высокий крик: «Вон они! Смотрите!»
И точно. На северо-западе в небесах появилась темная точка, увеличивающаяся с каждой секундой, послышалось тихое жужжание, будто шмель летит. Никаких ошибок быть не может, это «Муромец» – Ева узнала силуэт биплана, схема публиковалась неоднократно.
Аппарат господина Сикорского летел, слегка наклоняясь на борт. Сделал над ипподромом неровный квадрат и зашел на поле со стороны солнца. Все заметили, что один из винтов на правом крыле не работает. Случилась авария?
Колеса аэроплана коснулись мелкого гравия, машина дважды подпрыгнула, создалось впечатление, что она сейчас завалится набок. Обошлось. Самолет пробежал по полю, остановился, моторы заглохли. К «Муромцу» со всех ног бросилась аэродромная команда.
– …Тринадцать часов и девять минут, – Сикорский обвел взглядом усталый экипаж. – Без учета стоянок. Со средней скоростью сто семнадцать километров в час. Не верится, клянусь Богом… Господин лейтенант, это точно Одесса? Не Черкассы, не Белая Церковь и не Елизаветград?
– Что вы спрашиваете, Игорь Иванович! – махнул рукой навигатор Лавров. – Да точно, точно. Точнее не бывает – море, лиманы, вы сами всё видели сверху… У меня сейчас одно желание: лечь на травку в тенечке и спать до завтра! Или до послезавтра…
– Потерпите еще немного, – сказал Сикорский и кивнул в сторону обзорных окон кабины. – Видите, экая делегация к нам направляется? Господин Свечин, а вы как? Понравилось?
– Феноменально, – выдохнул подполковник, утомившийся не менее прочих. – Буду ходатайствовать перед государем о награждении… Самом высоком!
– Ах, оставьте. Назад бы теперь вернуться. По крайней мере я спокоен: ценный груз в виде вашего высокоблагородия доставлен на место в целости и сохранности. Не растрясло?..
– Простите, но во время грозы после взлета из Киева я блевал, – сказал Свечин. – Впрочем, ничего не запачкал, высунулся в иллюминатор. Не завидую тем, кто был внизу.
Героические воздухоплаватели дружно расхохотались.
* * *
Официальная часть закончилась непредвиденно быстро: подполковник кратко переговорил с чиновниками и военными, передал князю Думбадзе два запечатанных конверта и папку с документами, категорически отказался от предложения поселиться в доме градоначальника, известив, что остановится в «Аркадии». Посоветовал встречающим перенести свое внимание на экипаж «Муромца» и оказать им все возможные почести – сам господин Свечин здесь лишь скромный статист и обычный государственный служащий, по обязанности прибывший в Одессу. Позвольте откланяться – мне необходимо побыстрее заняться делами. К вам, князь, я непременно загляну завтра, на спокойную и неторопливую беседу. Думбадзе молча кивнул.
– Здравствуйте, здравствуйте, – поприветствовал Свечин его сиятельство и Джералда с Евой. – Не ожидали? Признаться, я и сам не думал: идея воспользоваться аэропланом осенила его высокопревосходительство, министр был на показательных полетах в Гатчине прошлым месяцем…
– И каковы впечатления? – немедленно спросила Евангелина. – Мне так интересно, расскажите!
– По дороге в гостиницу, мадемуазель. Где ваша коляска?.. Нет-нет, охрана не требуется, я тотчас потребую у полицмейстера, чтобы он раз и навсегда выбросил из головы эти глупости! Только шлейфа из вооруженных всадников нам недоставало! Наш девиз – максимальная скромность, лавры пускай пожинают господин Сикорский и его рыцари неба, заслужили… Одновременно прилет «Муромца» на несколько дней станет главнейшей городской новостью и привлечет всеобщее внимание, тогда как мы тихо и без лишней суеты успеем разобраться со сложившимся положением.
– Очень хотелось бы, – отозвался Барков. – А то мы оказались в тупике.
– Попробую вас из него вывести. Поверьте, в Петербурге тоже не сидели сложа руки, отписываясь в ваш адрес успокоительными телеграммами. Дело если не раскрыто полностью, то по меньшей мере существенно продвинулось. Давайте отложим объяснения до гостиницы, где не будет лишних ушей.
Как и просила Ева, пока ехали на Ланжероновскую (пришлось пересечь весь город), Свечин повествовал о грандиозном путешествии от туманных невских берегов до солнечной Херсонщины. После остановки в Киеве, где в баки было залито шестьдесят пять пудов бензина, попали в страшную бурю – с запада налетела гроза, аэроплан болтало как лодчонку в штормовом море, из-за атмосферного магнетизма на время отказал компас. Но самое ужасное – это провалы, названные Игорем Ивановичем «воздушными ямами»: возникало чувство безудержного падения, «Муромец» с трудом выравнивался. Тогда-то Свечина и укачало.
Незадолго до появления на горизонте Одессы имело место происшествие: начался пожар. Оказалось, что лопнула подающая бензин в мотор трубка; мотор остановился, а пролившееся на крыло горючее воспламенилось и пожар принял сразу довольно большие размеры. Лейтенант Лавров и механик Панасюк вылезли с огнетушителями на крыло и не без труда погасили пламя, чему мешала сильная качка – Сикорский принял было решение срочно идти на посадку, но когда опасность миновала, понял, что «Илья Муромец» без осложнений дотянет до конечной точки маршрута. Так и получилось…
– Авиаторы собираются остаться в городе не менее чем на месяц или полтора, – сказал подполковник. – Починить машину, устроить показательные полеты да и просто отдохнуть на море. Солидное вознаграждение от министерства они получат на днях, по пять тысяч рублей на брата. Я попрошу за вас, мадемуазель Медковец, вас обязательно возьмут на одну из воздушных прогулок, как только они будут организованы.
– Я ваша должница навек, мсье!
В «Аркадии» подготовили люкс на третьем этаже, рядом с номерами концессионеров, прислуга доставила в комнаты чемодан Василия Константиновича, и подполковник незамедлительно отправился в ванную комнату: освежиться и привести себя в порядок. К подвигам он будет готов не позже половины восьмого вечера, на это время и следует назначить господину Голубчику – Барков кратко объяснил, что предстоит экспедиция за город, и встреча с загадочным незнакомцем, изловленным людьми Короля.
– Не таким уж и загадочным, – проворчал Свечин в ответ. – У меня есть основания предполагать, кого именно мы увидим. Бобруйский-Думбадзе успел осведомить о чрезвычайном происшествии в городе, странном исчезновении, новость о котором власти пока предпочитают не разглашать, дабы избегнуть неминуемого скандала… Впрочем, не станем загадывать.
– Кстати, ваше высокоблагородие, не забудьте – платье должно быть статское.
– Граф, покорнейше прошу, не следует напоминать мне азбучные истины!..
Ровно в семь тридцать у парадного подъезда «Аркадии» остановились две пролетки, и Рувим Голубчик попросил метрдотеля известить господ иностранцев, что за ними послано из ресторана «Керкира», где почтеннейших гостей ожидает роскошный ужин и концертная программа – как и изволили давеча заказывать.
* * *
– Та-ак… – голосом злодея из мелодрамы прошипел господин Свечин. – Кого мы видим, хотелось бы осведомиться?! Не ожидал-с, честно признаюсь. Никак не ожидал-с. Великолепно. Начнем…
Поселок рыбаков и дачников Новая Дофиновка располагался по краю Большого Аджалыкского лимана, за дамбой, отделявшей его от моря. Не сказать, чтобы очень далеко – полтора десятка верст от Одессы, дорога наезженная, вдоль морского берега, через Крыжановку и Фонтанку. Смеркалось, навстречу попадались редкие биндюги, груженные рыбой, одесская суета осталась за спиной – здесь лишь шумел прибой да граяли вездесущие чайки.
Правил лошадьми лично Студент, позади катила вторая пролетка с четырьмя подручными Короля. Пускай Барков и сказал подполковнику, что при Студенте можно говорить свободно, все услышанное уйдет с ним в могилу, но господин Свечин оставался профессионалом. Ни единого лишнего слова, когда рядом посторонние. Тот факт, что Рувим Голубчик по-французски почти не говорил и понимал только простейшие обиходные фразы, ничего не менял.
– Лучше расскажите в подробностях, что здесь происходило за последние дни, – предложил подполковник. – Скупые отчеты я получал, но предпочитаю услышать из первых уст – предполагаю, вы развлекались от души.
– К сожалению, эти развлечения едва не стоили жизни господину Реннеру, – ответил граф. – Впрочем, были и забавные эпизоды. Слушайте…
В Дофиновку приехали затемно. Самая обыкновенная новороссийская прибрежная деревенька, дома местных жителей отдельно, дачи одесситов – отдельно. Все центры культуры собраны на одной крошечной площади: рынок, церквушка, синагога и керосиновая лавка. На улицах не души, только собаки брешут, учуяв чужаков.
Дача-усадьба, снятая Беней Криком «на всякий случай» еще в прошлом году, находилась на отшибе, в окружении запущенного абрикосового сада и цветущих акаций. Домик старомодной постройки, с мезонином и двумя флигелями, ремонтировался не так давно, стены покрыты белой штукатуркой. Ворота усадьбы закрыты, но едва Студент коротко свистнул, ажурные металлические створки разошлись.
Король ожидал на крыльце дома – в белоснежном костюме и такой же шляпе, с атласной полосой по тулье. Папироса меж пальцев, в полутьме мерцает оранжевый огонек.
– Доброго вечера, мосье Вулси, мосье граф, Прохор Ильич… Кто с вами?
– Позволю отрекомендоваться, Бенцион Менделевич, – шагнул вперед жандарм. – Свечин, подполковник Петербургского управления. Следователь по особо важным делам. Это чтобы между нами не возникало двусмысленности.
– Какие двусмысленности, мосье Свечин? – вздернул бровь Беня. – Вы о чем? И я вас умоляю, называйте меня Королем, мы не в присутствии и не в больнице!
– Как угодно. Лорд Вулси и его сиятельство за меня поручились, всё останется в тайне. Слово офицера.
– Тогда идите за мной, господа.
Дом оставлял впечатление необжитого: пыльно, в комнатах горит всего по одной свечке, разве что в столовой закуски и три бутылки вина на столе. Беня Крик провел к неприметной обшарпанной двери, распахнул. Вниз уводила выложенная камнем лестница.
– А вы думали? – сказал Король. – Я не буду держать важную особу у всех на виду. В подвале сухо, железная решетка и даже ночной горшок, который приходится выносить Мотлу, но Мотлу всего тринадцать лет и он еще не успел отвыкнуть от этого предмета гигиены… Панове, не споткнитесь и не переломайте костей, это будет обидно! Студент! Керосиновые лампы!
– Одну минуточку, Король. Буквально минуточку…
Спустились. Подвал был разделен на три помещения: первое занимали бочки с вином, в следующем скучали здоровенный бандит с рожей законченного идиота из «масти» Бени Крика и вышепомянутый мальчишка Мотл, пронзительно-рыжий и тихий, будто мышка. Впереди дверь, забранная металлическими прутьями.
– Мы не варвары и не душегубы, – благодушно журчал Беня. – Господин получает горячую пищу трижды в день, вино, свежий хлеб и абрикосы. У него мягкая постель без клопов и два фонаря – а это уже роскошь. Если будет жаловаться, не слушайте, его никто и пальцем не тронул. Вы, мосье Свечин, должны понимать – условия куда лучше, чем в любом централе, я уж промолчу про каторжные тюрьмы!
– Непременно посоветую воспользоваться вашим опытом, Король, – съязвил в ответ подполковник. – Так предъявите же!
– О чем речь? Косолапый, отопри.
Гигантский охранник прошествовал к решетке, снял замок, распахнул.
– Проходите, не стесняйтесь. Устроено удобно, для всех есть стулья, – сказал Беня. – Хотите, принесут массандру и закуски.
– Не помешает, – усмехнулся Свечин. – Разговор предстоит долгий. И вот еще что, Король… У вас есть человек, который умеет делать больно? Но без последствий для здоровья?
– В том смысле, в котором я вас понимаю, мосье?
– Именно.
– Косолапый, ты умеешь делать больно? Он умеет. В этом я вас уверяю. А такое будет нужно?
– Посмотрим. Крайние меры.
Это была большая комната, восемь на десять шагов. Кушетка, стол, даже шкафчик с книгами. Действительно, лишние стулья вдоль стены. «Безопасные» керосиновые фонари с зеркалами-отражателями – лампу можно уронить, разбить, но горючее не вытечет, фитиль погаснет и пожара не случится.
Свечин моментально подметил, что Король знал свое ремесло: стены голые, без крюков и зацепов. На кушетке только матрац, обшитый грубой парусиной, – не разорвешь и не сделаешь висельную веревку. Ни одного острого предмета. На заключенном только рубашка и брюки.
Неизвестный поднялся навстречу.
Высокий, очень величественный пожилой господин с седыми бакенбардами, благородными залысинами и яростным взглядом. Видно, что нынешнее положение для него оскорбительно и неприемлемо.
Подполковник жестом приказал остальным не двигаться, упер руки в бока, выдержал драматичную паузу и очень нехорошим, злым тоном сказал:
– Та-ак… Кого мы видим, хотелось бы осведомиться?! Не ожидал-с, честно признаюсь…
* * *
– …Не буду вас томить, господа, и раскрою тайну личности постояльца этого гостеприимного дома, – вдохновенно говорил Свечин, явно копируя манеру изложения знаменитых петербургских адвокатов. – Титулы самые высокие: некогда управляющий канцелярией, засим товарищ обер-прокурора Святейшего правительствующего Синода, ныне статс-секретарь, действительный тайный советник… Выборный член Государственного совета от Херсонской губернии, трудится по первому департаменту – юриспруденция и церковное право. Ордена святого Владимира и Анны, иностранные награды – командор ордена Короны Италии и баварский орден Гражданских заслуг, к примеру. Прошу любить и жаловать: барон Юлий Станиславович фон Гарденберг!
– Ого, – только и сказал Барков. – Наслышан. Это и впрямь серьезно.
– Вы, господа, присаживайтесь, – продолжил господин подполковник. – В ногах правды нет, а мы здесь останемся до рассвета, столько всего надо успеть… Юлий Станиславович, милейший, что же вы встали столбом?
– Кто вы такие? – чеканя каждое слово, вопросил седой барон. – И что означает этот отвратительный фарс? Наглое похищение? Вы хоть понимаете…
– Отлично понимаем-с, – перебил Свечин. Прикрикнул: – Успокойтесь и сядьте! Здесь вам не Синод, тем более что этот змеюшник именным повелением государя-императора Николая Николаевича с завтрашнего дня распускается и назначается Поместный собор, который изберет Патриарха! Прекрасная новость, не правда ли? Николай Николаевич, в отличие от предшественника, все-таки решился на этот шаг…
– Кто вы такие? – яростно повторил фон Гарденберг.
– Вас должна интересовать только моя персона. Все прочие – лишь свидетели. Могу сообщить, что я вас арестовываю по обвинению в государственной измене, заговоре, участии в незаконных обществах и враждебной Российской империи деятельности… Учтите, нынешний разговор неофициальный и у вас есть возможность покаяться. Ибо в казенном доме беседовать будут совсем иначе. Об этом деле государю докладывают трижды в день и его величество не склонен к милостям… Сядьте, я сказал!!
Подполковник представился по всей форме – сообщил из какого он ведомства и какими полномочиями обладает: оказалось, наиширочайшими, бумаги Свечина подписаны министрами внутренних дел и двора, в его распоряжение по необходимости поступают все гражданские, полицейские и военные чины губернии, обязанные исполнять приказы беспрекословно и не требуя подтверждений из столицы. Ослушание расценивается как измена.
Беня Крик едва слышно кашлянул.
– …Кстати, да, господин Король, – повернулся к Бене подполковник. – Спасибо, что напомнили. Вы ведь знакомы с народной мудростью – меньше знаешь, крепче спишь?
– Понял, – немедля отозвался Беня и шагнул к выходу. – Вы совершенно правы, ваше высокоблагородие. Если что понадобится, стукните кулаком в дверь, Косолапый рядом. Не беспокойтесь, подслушивать он не станет – и разумом скуден, и рожей не вышел. Я буду наверху.
– Очень сообразительный и деликатный молодой человек, – сказал подполковник, когда тяжелая дверь за мосье Криком затворилась. – Далеко пойдет. Но вернемся к нашим экзерцициям. Юлий Станиславович, вы меня слушаете? Прелестно… На данном этапе задавать вопросы не вижу смысла, лучше послушайте краткое обвинительное заключение, составленное мною на досуге. Особым талантом не обладаю, чай не Цицерон, но альтернативы никакой – придется терпеть мое косноязычие. Итак…
Слово «краткое» применительно к пламенной речи господина Свечина звучало насмешкой: говорил он два часа подряд без перерыва. Концессионеры слушали не отвлекаясь – для удобства Джералда подполковник выбрал французский, который понимали все присутствующие, включая обвиняемого. Барон фон Гарденберг высокомерно молчал, отвернувшись.
Начал Свечин издалека – с происхождения господина тайного советника и статс-секретаря. Обрусевший немец, внучатый племянник самого Карла Августа фон Гарденберга, канцлера королевства Пруссия во времена наполеоновских войн и участника знаменитого Венского конгресса, батюшка Юлия Станиславовича подвизался при австрийском дворе, позже переехал в Россию, где принял православие.
Карьеру наследник сделал блестящую, начинал службу с департамента министерства юстиции, был переведен в распоряжение уголовно-кассационного департамента Сената в качестве кандидата на судебную должность, затем Синод, Государственный совет… Одарен монархом многочисленными имениями на Херсонщине и в Тавриде, человек баснословно богатый и обладающий немалым влиянием, обласкан Николаем II за всемерную поддержку точки зрения императора в вопросе возвращения патриаршества, был близким другом государыни – Аликс его высокопревосходительству благоволила.
Недавние события в Петербурге пропустил, ранней весной уехал поправить здоровье на юг, но в проскрипционные списки Николая III Николаевича не попал, хотя новый император с уверенной методичностью очищал высший состав чиновничества от реликтов двух предыдущих царствований, расставаясь с креатурами нелюбимого племянника без всякого сожаления. Неизвестно, как отреагировал убитый горем Ники на известие о возвращении в состав Кабинета министров пожилого графа Сергея Витте (пусть и занявшего не самую важную должность министра путей сообщения), но это определенно была оплеуха от дядюшки…
– …О том, что дела в империи обстоят далеко не лучшим образом, знали все и уже много лет, – заложив руки за спину, Свечин расхаживал по подземному укрывищу из угла в угол. – Смута девятьсот пятого года стала апофеозом, порядок удалось восстановить чудом. Положение в промышленности тяжелое, ропот в армии, финансы расстроены, эффективность работы государственной машины до крайности низка. И это тогда как государь Александр Александрович оставил в наследство Николаю стабильную, умиротворенную и вполне процветающую державу. Вы скажете, что Николай Александрович был дурным и слабым царем? Возможно… Но за двадцать лет разрушить всё не был способен даже он…
Подполковник перевел дух, подошел к столу, глотнул вина и развернулся на каблуке, уставившись на барона фон Гарденберга.
– Подозрения в том, что причина общественного нездоровья кроется в самом аппарате управления, высказывались неоднократно: громоздок, неповоротлив, архаичен. Но ведь в Германии или Британии бюрократов не меньше, и тем не менее сии державы революционная зараза и недовольство властью не поразили в такой степени! Значит, есть еще что-то – нечто загадочное, незамечаемое и скрытое, тайный недуг, причина которого неясна. Песок, подсыпанный в шестеренки механизма!..
– Теория заговора? – подсказал Джералд, догадавшись, к чему клонит Свечин. – Помните, я вам рассказывал о выкладках аббата Теодора Клаузена?
Сохранявший каменное выражение лица барон вдруг остро и внимательно посмотрел на лорда Вулси, будто услышал знакомое имя.
– Помню, ваша светлость. Еще бы не помнить! Вы произнесли слово «заговор». Может быть, оно и верно, но не отражает всей глубины постепенно раскрывающейся перед нами картины. Декабрьский мятеж 1825 года в Петербурге или лондонский «Пороховой заговор» по сравнению с тем, что происходит теперь не только в России, но и многих странах Европы – сущая чепуха, недостойные упоминания в исторических хрониках эпизоды! И знаете почему? Потому, что мы имеем дело с людьми, объединенными idee fixe, манией, граничащей с умопомешательством! Более того, этими людьми, заигравшимися с так называемыми «древними тайнами», мистикой и завлекательной эстетикой «секретных обществ», манипулируют извне – силы здравые, донельзя циничные и преследующие четкую цель: передел существующего мироустройства в свою пользу!
– Позвольте, – вытянул руку граф Барков, словно гимназист на уроке. – То есть, вы хотите сказать, будто «Сионским приоратом», о котором мы узнали от милорда, еще кто-то управляет? Но кто?
– Это пока не известно. Поверьте, однажды мы раскроем истину! Следствие началось очень поздно, для этого потребовалась политическая воля и настойчивость Николая Николаевича, решившего во что бы то ни стало, любыми способами отыскать правду и создавшего отдельный следственный комитет из наиболее опытных и преданных сотрудников. Первое, с чем мы столкнулись – с разветвленной сетью мистиков, конспирологов и идеалистов; сетью, опутавшей дворянские салоны Петербурга и Москвы, сетью, узлами в которой являются люди с влиянием и немалыми состояниями – скучающие богачи, попавшиеся на удочку авантюристов… Аресты пока единичны, боимся спугнуть. Однако многие имена уже известны. Одно из них принадлежит находящемуся перед вами барону фон Гарденбергу. Если я не ошибаюсь, великий приор Таврии и Скифии? Так звучит ваш титул в среде заговорщиков?
– Бред, – презрительно отозвался седой. – Вашей фантазии, господин подполковник, – если, разумеется, вы не солгали и вправду носите этот чин, – могут позавидовать Жюль Верн, Луи Мерсье и Габриэль де Фуаньи! Я требую немедленно выпустить меня из этого подпола! И если вы готовы предъявить обвинение – сделать это в суде!
– Суд? – улыбнулся Свечин. – Конечно-конечно. Велеречивые адвокаты, внимание прессы, огласка… Ничего этого не будет, ваше бывшее высокопревосходительство. А хотите узнать, что будет по-настоящему? Спешный этап в Петербург под охраной казачьей сотни. Железной дорогой. Тайно. Петропавловская крепость или Шлиссельбург. Допросы по двадцать часов в сутки. Крошечная темная камера, рядом с которой этот гостеприимный дом покажется вам Пале-Роялем. И уж точно вам никто не станет носить в камеру фрукты, доставленные из Африки или Греции… Надеюсь, я предельно ясно обрисовал перспективу?
– Вы сумасшедший, сударь. Есть законы и право.
– Для вас и вашей компании они отменены. Высочайшим, как говорится, повелением. Вы заигрались, барон. Теперь придется рассчитываться за проигрыш… Я могу предложить единственный разумный выход: вы рассказываете всё, засим на год-другой, поменяв имя и внешность, уезжаете в Туркестан или Манчжурию, а там… Там как получится. Это единственное, что я вправе обещать в обмен на откровенность. Алиса Гессенская теперь за вас не заступится. Ваш душевный приятель Григорий Ефимович Распутин – сослан в Ленский острог пожизненно. Обер-прокурор правительствующего Синода господин Саблер отстранен и под следствием. Никого не осталось. Ни-ко-го. Выбор за вами, Юлий Станиславович…
Глава седьмая Курган
Подольская губерния, Устя.
20–28 июня 1914 года
– Если верить этому плану, окрестности Каменец-Подольского перекопаны вдоль и поперек, причем неоднократно, – его сиятельство Алексей Григорьич озадаченно рассматривал расстеленный на складном столе лист с надписью «Археологическая карта Подольской губернии. Составлена Е. Сецинским». Карту доставили сегодня, с утренней почтой из Одессы. – Только на берегу Днестра в десяти верстах окрест не меньше полусотни находок – курганы, Траянов вал, городища, любые клады вплоть до греческих…
– Отмечу, что в книге Феоктиста уверенно говорится о точке слияния трех рек, – дополнил Робер. – А у нас в наличии только две – Днестр и впадающий в него Смотрич.
– Еще Мукша, – напомнил граф. – Четыре версты к западу – устье. Возможно, речка за столько-то веков многократно меняла русло. Севернее от нас Волыно-Подольская возвышенность с речными каньонами, со стороны Бессарабской губернии, за долиной Днестра, начинается Предкарпатье… Искомая могила точно где-то здесь, совсем рядом!
– Я склонен вам верить, – сказал Джералд. – Но скоро будет месяц с нашего приезда в эту живописную область, а толку пока никакого!
– Джерри, на Рейне мы тоже копались едва не полгода, – ответил Тимоти. – И клад Нибелунгов нашли случайно!
– Время, джентльмены и леди, время! – лорд Вулси обвел взглядом всех участников концессии, собравшихся в «господской» палатке на ежевечернее совещание. – Середина лета, а результаты безрадостные. Мне одному кажется, что еще немного – и мы опоздаем?
– Нет, милорд, – кивнул Барков. – Мы все говорим об этом ежедневно.
И верно: обладавшая «даром» троица – Евангелина, вполне выздоровевший после ранения Ойген и его сиятельство граф – в один голос твердили: надвигается нечто невиданное и, похоже, жуткое. Одновременно с этим каждый уверял, будто «чувствует волшебство», скрытое где-то неподалеку, на северном берегу Днестра.
Чувства чувствами, но указать верное местоположение гробницы Божьего Бича никто из них не сумел. Четырежды начинали копать, но дело заканчивалось ничем – нашли могилу века пятнадцатого или шестнадцатого, припрятанный горшочек с краковскими грошами 1816 года и скелет собаки. Больше ничего.
…Подолия встретила концессию солнцем и одуряющим запахом лаванды. Добирались из Одессы поездом, до станции Проскуров – железнодорожной линии непосредственно к губернской столице проложено не было. Вопросы организационные решились быстро, тому способствовало внимание со стороны подольских властей, получивших распоряжения из самого Петербурга: встретить, обеспечить, способствовать всемерно.
Беня Крик не шутил: в Одессе можно купить всё что угодно. Живой слон концессионерам не понадобился, а вот наилучшее снаряжение требовалось отчаянно: из приобретенных еще в Англии и Петербурге вещей после пожара в Березовке ничего не осталось, только автомобиль. Король решил затруднения в половину недели – причем обошлась исследовательская амуниция – от французских военных палаток, до заступов и лопат – в смешные деньги.
С тем Король и распрощался с концессионерами, пожелав удачи и выдав адрес своего проверенного знакомца в Каменце – очень приличный, воспитанный человек, лучший контрабандист на австро-венгерской границе от Бессарабии до Ровно! При нужде поможет, чем сможет.
После достопамятной ночи в подвале новодофиновской усадьбы подполковник Свечин пробыл в Одессе еще четверо суток – барона фон Гарденберга поутру перевезли в гарнизонную тюрьму и сдали под охрану военных (Свечин имел основания не доверять статским пенитенциарным учреждениям) с грозным указанием: смотреть во все глаза, ни на минуту не оставлять в одиночестве! Чтоб волос с головы не упал!
Военный комендант, недолго думая, связался со штабом флота и арестованного препроводили в порт, где заперли в карцере на миноносце Черноморского флота «Дерзкий». Отсюда не сбежишь.
– Дела настоятельно требуют моего присутствия в Петербурге, – объяснял Свечин графу, – однако заново беспокоить господина Сикорского не вижу смысла – что ни говори, рисковать жизнью изловленного злодея я не вправе. Ничего, доберемся литерным, с хорошей охраной… Барон совершил непростительную ошибку, наняв налетчиков и тем более господина Япончика-Винницкого, – полагаю, Король устроил бы дело куда более изящно и без опасных драматических эффектов. Но, по счастью, Бенцион Крик оказался на вашей стороне.
– А как поступать сейчас? – спросил Джералд. – Продолжать начатое?
– Совершенно верно. И ни о чем не беспокоиться. Знаете ли, после всего случившегося в последние недели, я перестал относиться со скепсисом к мистической составляющей вашей истории. Я имею некоторое представление о том, как и кем куется цепь нынешних событий, однако их истинная подоплека далека от понимания. Это не простое сумасшествие, обуявшее сотню-другую людей, мы столкнулись с чем-то бoльшим… Я еще могу объяснить и понять внутренний заговор в одном отдельном государстве, направленный на смену династии, революцию или устранение бездарного монарха, но заговор, охвативший несколько стран сразу? Кому и зачем такое нужно? Кому станет лучше, если Германия, Австро-Венгрия или Россия рухнут, оставив после себя груду обломков? Клубок крошечных княжеств, грызущихся промеж собой? Где логика?
– Над разделенными народами проще властвовать извне, – отозвался Барков. – Впрочем, нас это пока интересовать не должно – у концессии иная цель… И свое предназначение мы отчасти выполнили: наживку заглотила крупная рыба.
– Думается, они попробуют устроить вам неприятности еще раз, но не в ближайшее время. Может быть, решат подождать результатов изысканий. Оставайтесь настороже и держите револьверы под рукой. Я буду телеграфировать вам еженедельно, а понадобится – и чаще…
* * *
Прошел месяц, но концессионеры не видели ничего подозрительного: работе «Добровольного общества содействия культурным и археологическим изысканиям» в Подолии никто не мешал, навязчивого постороннего внимания не замечалось, губернские чиновники не надоедали и не утомляли проверками.
Отсутствовало главное: материальный результат поисков.
* * *
Рабочий лагерь разбили в излучине Днестра, на левом северном берегу реки, в полутора верстах от деревни Устя, стоявшей при впадении в Днестр Смотрича. Здешний помещик, господин Садофьев-Лозинский, очень полный, веселый и гостеприимный отпетый бездельник, владевшей богатой усадьбой в Усте, приглашал заграничных господ погостить у себя – дом большой, удобный, разве можно жить в палатках, особенно прелестной мадемуазель?!
Пришлось вежливо отказаться и ограничиться редкими визитам на обед и вечерний чай – в конце концов помещик серьезно помог концессии со снабжением, продуктами и наймом рабочей силы.
Познакомились с Садофьевым-Лозинским в Каменце, по рекомендации князя Думбадзе – перед началом изысканий остановились на несколько дней в губернском городе, знаменитом своей древней крепостью, редкими памятниками архитектуры и потрясающим черным пивом, которое оценили знатоки и любители, Тимоти с Ойгеном.
Господин Реннер поправился необычайно быстро – десять дней спустя после выстрела Япончика он уже начал ходить и сожалел, что пропустил все одесские приключения. В итоге Ойген по привычке начал ассистировать Роберу, взявшемуся за максимально комфортное обустройство лагеря.
Шесть больших палаток – две для рабочих, еще в двух расположились хозяева, пятую отдали под склад и кухню, в шестой прятали от дождя авто: Ева оказалась безупречно права, с приспособленным к русским дорогами автомобилем «Руссо-Балт» предприятие получило необходимую мобильность – дорога в Каменец-Подольский занимала полчаса, а при желании можно было запросто съездить в Хотин или Жмеринку.
До австро-венгерской границы оставалось всего-навсего тридцать с небольшим верст, земли Двуединой монархии старика Франца-Иосифа начинались за речкой Збруч. Чувствовалось, что здесь приграничье – в самом Каменце гарнизон, рядом с городом летние военные лагеря кадетского училища, отдельная казачья сотня Войска Донского, приписанная к Подольской кавалерийской дивизии с квартирой в Ярмолинцах, да еще и разъезды Корпуса пограничной стражи. Граф Барков нос к носу столкнулся в каменецкой ресторации «Плаза» с давним знакомцем, полковником Гриневичем – воевали вместе в Манчжурии…
Главным начальником по земляным работам и надзирателем поставили Прохора, ибо он хоть как-то понимал речь наемных рабочих, говоривших на чудовищной смеси русского, малороссийского и польского – и то до Вершкова диалект подольского простонародья доходил не сразу, приходилось дважды, а то и трижды повторять.
– …То, что Аттила отступил из римской Паннонии на восток, сомнений не вызывает. – Общий сбор концессионеров продолжался и после заката. Джералд решил, что после недель неудач следует заново проверить и перепроверить все теоретические выкладки. А делать это надо вместе, вдруг появятся свежие идеи? – Феоктист Адрианопольский говорит однозначно: курган возвели на реке Тирас – греко-римское наименование Днестра, – в Сарматии. План дает картину, практически соответствующую современным картам, тройной изгиб реки в виде латинской буквы W… Но где тогда курган? Его попросту нет!
– Прошло пятнадцать столетий, – напомнила Ева. – Все что угодно могло случиться – при разливе Днестра курган смыло, например.
– Исключено. В хронике написано: «тысячи воинов принесли к усыпальнице камни», возведя над ней довольно впечатляющее сооружение. Помните, я третьего дня ездил в Жванец, посмотреть на курган с похоронным обрядом погребения, раскопанный местным археологическим обществом? Как на картинке в энциклопедии: крутая сопка с характерными очертаниями, если верить каталогу – могила скифская…
– Гунны не были скифами, – разумно возразил Тимоти. – Немудрено, что обряд совсем другой! И потом: такого знатного вождя не стали бы хоронить, насыпая обыкновенный курган. Все-таки Аттила человек иного масштаба, тут подошла бы пирамида вроде египетской!
– Как? – выпрямился Барков. – Повторите, мистер О’Донован!
– Я имею в виду, что покоритель всей Европы заслуживает грандиозного сооружения. Гунны, конечно, варвары из варваров, но почтить память своего короля они должны были с размахом!
– Где топографическая карта? – его сиятельство схватился за кипу валявшихся на столе бумаг. – Ага, вот австрийская трехверстка… Названия все на немецком, ну да и черт с ним! Глядите: здесь образованный Днестром полуостров между деревнями Устя и Большая Мукша, стоящими при впадении речек в летописный Тирас… Мы находимся тут, ближе к Усте. Ничего особенного не замечаете?
– Ой… – задохнулась внимательная Евангелина. – Отметка «154» и треугольничек, означающий высоту… Окружность холма около девятисот метров или трех тысяч английских футов. Да быть не может!
– Сто пятьдесят четыре метра над уровнем моря, – дополнил Ойген. – Долина Днестра лежит значительно ниже Подольской возвышенности, но все равно надо убавить метров семьдесят-восемьдесят. Холм очень пологий…
– Это что же получается? Мы ходим по кургану пять недель, даже не замечая его, – благодаря размерам и выветрившимся склонам? В итоге наблюдается рельеф, смахивающий на перевернутую сковороду: сглаженная, почти плоская вершина, ничего и близко похожего на классический курган! Там сейчас поля господина Садофьева-Лозинского!
– Близко, очень близко. – У Джералда загорелись глаза. – Что означает фраза «тысячи воинов»? Три тысячи? Десять тысяч? Сто? В подчинении Аттилы был колоссальный племенной союз, если каждый желающий помянуть вождя принес по камню… Вполне возможно, они и насыпали не курган, а огромный холм! Так, чтобы до усыпальницы никто и никогда не добрался, не раскопал! Возможно, эта процедура заняла долгие годы!..
– И о месте погребения знало пол-Европы? – позволил себе усомниться Шпилер. – Откуда тогда эдакая неслыханная таинственность вокруг гробницы?
– Половина не-христианской Европы, – уточнил лорд Вулси. – Языческой. Для которой Аттила оставался не просто великим героем, а полубогом. А христианизированные римляне и византийцы предпочли как можно быстрее забыть о Биче Божьем и ужасах, сопровождавших гуннское нашествие! Великое Переселение народов продолжалась, сменялись поколения, участвовавшие в церемонии погибали, память уходила безвозвратно! Наступили Темные века, о которых теперь известно слишком мало… И давайте вспомним, что территория Подолии до одиннадцатого или двенадцатого веков погрузилась во тьму беспросветного варварства, пока на эти земли не распространилось влияние Киева или Галицко-Волынского княжества!
– Есть и косвенные подтверждения, – сказал Барков. – В городском парке Каменца один из родников называется «Гуннские Крыницы»[69] – неужели об Аттиле здесь до сих пор помнят, пускай память сохранилась лишь в архаичном топониме?..
– Примем версию как основную? – поинтересовался Тимоти. – Недаром граф и Ева с Ойгеном твердят: «волшебство» где-то тут! Оказывается, оно прямо под ногами!
– Будем действовать научно, – решил Джералд. – Робер, утром поезжай к помещику, сообщи, что мы намерены поработать на его земле – компенсацию за потери в пшенице выплати наличными и незамедлительно. Не скупись. Мсье Вершков, Тимоти, Ойген, – на вашей совести бурение шурфов, посмотрим, какова структура почвы и где удобнее начинать тоннель к центру холма… Сколько у нас всего поденщиков?
– Двенадцать, – буркнул Робер. – И все изнывают от безделья за наш счет. Замечены в пьянстве.
– Безобразия пресечь, занять работой с утра до ночи, если не поможет – рассчитать! Нанять еще десяток, если начнем копать всерьез, потребуется много рабочих рук.
– Крестьян я бы совсем выгнал, – поразмыслив, предложил граф. – Взашей. Возьму авто, прокачусь в город и обращусь к полковнику Гриневичу. Сигизмунд Викторович пришлет гарнизонных солдат – они дисциплинированны, обойдутся дешевле и, кроме того, в большинстве великороссы. С ними будет куда проще. Как раньше не догадался!
– А раньше и не требовалось, – сказал Джералд. – Идея разумная. Робер, действительно, расплатись с вилланами и отправь восвояси!
– Остается надеяться, что на этот раз мы не ошиблись, – подытожил Тимоти. – И холм-курган является тем самым. Хотя, кто знает этих гуннов – вдруг насыпь сделали в одном месте, для отвода глаз, а настоящая могила скрывается в каком-нибудь неприметном урочище неподалеку.
– Сплюньте, мистер О’Донован, – покачал головой Барков. – Ошибка может обойтись слишком дорого!
* * *
В свете зловещих явлений последних месяцев (пускай и имевших к мистике весьма косвенное отношение) концессионеры понимали, что их компания окончательно перестала владеть ситуацией и теперь стала лишь малозначащей частью некоего огромного механизма, запущенного незнамо кем задолго до обнаружения на Рейне Проклятого клада дракона Фафнира. Это настораживало – неприятно чувствовать себя участниками игры, правил и конечного результата которой не знаешь.
Соображения о природе высвобожденного из сокровищ Нибелунгов Духа Разрушения и постоянные споры на эту тему отошли на второй план – зловредный Фафнир никак себя не проявлял, золотистая звездочка (его любимое видимое человеческому глазу воплощение) в Петербурге, Одессе или Каменце не появлялась, обладатели «дара» присутствия дракона не замечали.
Зато хватало новых впечатлений – может быть, Подолия и была ленивой, мирной и захолустнейшей провинцией империи, граничащей с таким же медвежьим углом Австро-Венгрии, пускай ощущения близости «Европы» среди мазанок, полей и фруктовых садов Прикарпатья не возникало, но в пропитанном запахом трав и полевых цветов жарком воздухе лета посвященные обоняли иной аромат – древний, непознаваемый и, по общему мнению, несущий в себе опасность.
– Давайте сравним, – ежеутренне мадемуазель Чорваш приглашала на прогулку к берегу Днестра Алексея Григорьевича и Ойгена. У них сложился собственный клуб, чьи интересы прочих концессионеров касались только отчасти. – Что мы видим? Какие чувства возникают? Ойген, ты среди нас обладаешь наибольшей силой, тебе первому и слово.
– Ничего определенного, – сказал он не раздумывая. – «Волшебство» людей обычно имеет цвет золотистого пламени, как у вас, у меня или его сиятельства. Неодушевленные предметы светятся голубым или изумрудным… А эта земля пропитана едва заметным, колышущимся алым огнем. Никогда раньше такого не встречал – я говорю за себя и за Хагена.
– Очень близко к моим наблюдениям, – подтвердил Барков. – Слово подобрано верное: земля именно «пропитана» некоей силой, пришедшей из тьмы веков… Ева, вы утверждали, будто сила дракона – персонифицирована, она принадлежала существу, обладающему разумом, собственной волей и осознанием своего бытия, верно?
– Именно так.
– То, что разлито здесь – ничье. Не знаю, как выразиться точнее. Почти угасшее со временем сияние, остов былого величия, частица памяти…
– Или нечто спящее? – уточнила Евангелина. – Заснувшее беспробудным сном больше тысячи лет назад? И ожидающее тех, кто его пробудит? Подобно дракону Фафниру, случайно выпущенному на волю нашими друзьями? Я и представить боюсь, что именно может скрывать в себе гробница Аттилы! Дракон, оберегавший сокровища Нибелунгов, рядом с этим будет выглядеть безобиднейшим шпицем на поводке у престарелой герцогини!
– Не верно, – отказался Барков. – Указанное «что-то», может быть, и «спит», но… Полагаю, оно подвластно внешнему влиянию и намерениям тех, кто сумеет этой силой воспользоваться. Оно не самодостаточно и не владеет свободой действий. Джералд был прав: гробница Аттилы скрывает оружие – скорее всего, «волшебное». Оружие, но только не магическое существо, близкое по сущности к Фафниру. Не будем забывать, Аттила был человеком, а не тварью сверхъестественной!
К общим и универсальным выводам так и не пришли – не отыскалось общих дефиниций, да и природу «алого света» никто из троих разъяснить не мог. Временно было решено забыть о неприкладном мудрствовании и заняться делами насущными.
Алексей Григорьевич выполнил обещанное: взяв с собой Евангелину в качестве шофера, отправился в Каменец-Подольский, навестил штаб гарнизона и без труда добился выделения «для производства работ» двух инженерных взводов 5-го саперного батальона из гарнизона губернской столицы – с обязанностью выплачивать в казну полка по сорок две копейки за человека в день и гарантией обеспечения солдат всем необходимым в полевых условиях на средства «Археологического общества». Условия более чем приемлемые.
Уговорились, что воинская команда прибудет уже завтра. Засим граф и Евангелина перекусили в ресторане, заглянули в магазины – прикупить необходимого – и поехали назад, в Устю.
Монброн, следуя общеизвестной формуле об отсутствии гербовой бумаги, пока писал на простой – через Прохора рабочим было объявлено, что деньги им заплатят исключительно по выполнению спешных задач и только затем они смогут разойтись по домам. Одновременно с этим предприимчивый Робер уведомил четырех крестьянских баб, занимавшихся кухней и стиркой, что им, наоборот, жалованье повышается, поскольку услуги будут требоваться еще длительное время.
Работа кипела – вспомнив времена японской войны и бытность ординарцем и вестовым у его сиятельства, Прохор гонял малороссов в хвост и в гриву, первые два шурфа следовало отрыть за день.
На двуколке приехал помещик, взглянуть на «разорение», но выданная утром сумма в ассигнациях господина Садофьева-Лозинского устроила вполне – она вдвое перекрывала возможный доход от приглянувшегося ученым-археологам пшеничного поля, тем более что по закону владелец земли мог рассчитывать на вознаграждение, обнаружься тут серьезные ценности. Полностью забрать не получилось бы – иностранцы и граф Барков предъявили правительственное постановление о «крайней важности» исследований, по которому помещику шло лишь двенадцать процентов от оценочной стоимости возможных находок.
Ну и то хлеб, решил барин и в компании Джералда (надо же, настоящий лорд из Англии! Здесь!) отправился под тент, выкушать чаю. Жизнерадостного толстяка не из самой известной фамилии радовало, что его участливо принимают у себя такие знатные господа, пускай и мающиеся непонятной дурью – вот надо же какое hobby, археология!..
Первые результаты были оглашены к шести вечера: отвечавший за техническую часть Тимоти объявил, что под восемью футами почвы и отложений обнаружилось странное: слой булыжников разного размера, скрепленных обычной в долине Днестра желтоватой глиной. В связи с этим пробивание шурфов серьезно затруднилось.
– Первая победа? – хмыкнул лорд Вулси. – Прекрасно. Теперь остается дождаться военных инженеров.
* * *
Два саперных взвода, поступившие в распоряжение концессии, взялись за дело с усердием и профессионализмом. Это было объяснимо – во-первых, солдатам под командованием молодого поручика Львова, закончившего Киевское инженерное училище, можно было отдохнуть от гарнизонной службы, во-вторых, все являлись служившими не первый год кадровыми военными, а не скверно обученными рекрутами.
Кормили здесь хорошо, вечером можно купаться в Днестре, его благородие по двое, в очередь, отпускал подчиненных в краткое восьмичасовое увольнение: питейная и трактир в Усте работали исправно, наказ один – до свинского состояния не упиваться и возвращаться на ночевку вовремя. Работа далеко не самая тяжелая опять же.
Словом, курорт, ничуть не хуже Ливадии или Кисловодска.
С 21 по 26 июня грегорианского календаря сделано было стократ больше, чем за все предыдущее время: двенадцать шурфов в разных точках возвышенности, а после обнаружения на глубине двадцати семи футов в северной части холма непонятного образования (поручик грешил на металлическую, вероятнее всего свинцовую плиту), приняли решение начинать прокладку тоннеля в человеческий рост с уклоном в двадцать пять градусов.
Воспользовались дружеским расположением помещика – требовались деревянные столбы, доски для рошпанов, временной обделки стен и креплений, поскольку порода была неустойчивая и никто не желал обрушения. Садофьев-Лозинский поставил все необходимое без промедления и долго изводил Джералда вопросами – что, мол, ожидаем найти? Клад? Могилу? Старинное здание?
Лорд Вулси отговаривался как мог: есть некоторые сведения о древней усыпальнице, возможно римской. Сами ведь знаете, Дакию завоевал римский император Траян, превратив её в провинцию могущественной империи. Римляне контролировали прилегающую к Дакии территорию Трансистрии, отдельные когорты располагались в районах Каменца, Борщева и Залещиков. А остатки Траянова вала – вон они, начинаются у реки и от самой Усти тянутся далее к Кульчиевцам…
Садофьев забрался в двуколку и уехал обнадеженный: а вдруг действительно что-нибудь толковое найдут?
Устоялся распорядок дня: концессионеры и военные поднимались с рассветом, поручик Львов выстраивал своих подчиненных и под командой фельдфебеля отправлял умываться на реку, потом завтрак с чаем, работа до полудня, плотный обед и снова труды до сумерек с двадцатиминутными перерывами на отдых.
На третий день прокладки тоннеля Тимоти и доктор Шпилер, тщательно изучавшие отвалы породы (грунт и камни вытаскивали из раскопа на носилках), обнаружили первый искусственный предмет – изъеденный временем наконечник стрелы, железный, с хорошо сохранившимися зазубринами. Отнесли Джералду, немедленно взявшемуся за археологический каталог.
– Гунны, бесспорно, – заключил лорд Вулси. – Так называемая «трехлопастная стрела», точно такая же, как и на рисунке в книге! Смотрите: вот аналог из гуннского могильника в Плинкайгале, Курляндия… Еще один найден в Мазурском Поозерье! Джентльмены, кажется мы очень близки к успеху!
С каждым днем раритетных находок становилось все больше – все дружно с увлечением рылись в каменной крошке и слежавшейся глине, даже Еву и его сиятельство не обошло стороной повальное увлечение: одетый в перемазанную землей рубашку, армейские зеленые бриджи и сапоги граф с настойчивостью крота-переростка исследовал породу, изредка возглашая: «Смотрите, что это такое?!»
Двенадцать наконечников для стрел, из них восемь гуннских, два древнегерманских и еще два костяных. Три копейных острия, бронза. Отлично сохранившаяся римская монета с изображением императора Валентиниана. Скромный серебряный браслет в виде змеи. Человеческая нижняя челюсть – почему она лежала в земле в гордом одиночестве, совершенно непонятно.
Уникумы мигом переправлялись к Джералду, основательно взявшемуся за составление каталога: каждый предмет тщательно описывался, зарисовывался, после чего милорд заворачивал древности в пергаментную бумагу и складывал в коробку.
Раз в два дня Еву под охраной Прохора Ильича отправляли на «Руссо-Балте» в Каменец-Подольский, на телеграф: докладывать в Петербург о новостях. С подполковником Свечиным еще в Одессе уговорились о простейшем шифре – вожделенный клад именовался «ящиками с яблоками», незначительные находки – «черешней», неудачи – «срывом поставок» и так далее. Телеграфисты были уверены, что мадемуазель представляет какого-нибудь помещика, торгующего фруктами.
Заодно Ева оплатила ежедневную доставку в Устю газет – губернской и ввозимых через близкую границу изданий Австро-Венгрии; жить без свежей прессы и новостей было невыносимо, а забрать газеты из устинского трактира Прохор Ильич мог в полчаса.
Саперы проходили обычно по пять метров в сутки, создавая тоннель по всем правилам: поручик гарантировал, что свод не обрушится, даже если наверху разорвется тяжелый артиллерийский снаряд. Направление держалось исходное: к шурфу, на дне которого предположительно находился свинец…
– Почему именно свинец? – спрашивал Тимоти, во время традиционного вечернего раута с бренди и сигарами вечером 26 июня. – Следовало бы ожидать золото или серебро, в крайнем случае бронзу.
– Тебе необходимо читать больше книжек по теме, – сказал в ответ Робер. – В Дакии, на границе которой мы сейчас находимся, было множество рудников, включая, кстати, и золотые. Несущих свинец пород тоже хватало с лихвой, отсюда римляне экспортировали его чуть не по всей империи. Мягкий металл, легко плавится и формуется, идеальный материал для защиты гробницы – в Египте свинцовыми плитами защищали саркофаги, наверное, этот метод был известен задолго до появления Аттилы.
– Вопрос в том, что находится за свинцовыми плитами, – подтвердил Ойген. – И как нам проникнуть внутрь. Однако сначала надо добраться до самого захоронения и уж потом думать, что делать дальше…
Джентльмены налили себе бренди, Ева удовольствовалась персиковым ликером, Прохор брутально пил казенную водку: конец рабочего дня, можно расслабиться. Мадемуазель Чорваш, занявшая походную постель Тимоти (удобнейшее изобретение из реек и тонких металлических трубок), листала вчерашний выпуск «Лемберг Тагесблат» – газету привозили из столицы австро-венгерской Галиции.
– Ничего не могу понять, – сказала вдруг Евангелина, постучав пальцем по статье на первой полосе. – Теряю нить событий, вот что значит неделями жить в дикарских условиях без всяких новостей.
– Что такое? – заинтересовался Джералд.
– Пишут, что русский император Николай III спешно встретился в Мемеле с кайзером Германии Вильгельмом, оба монарха прибыли в город на паровых яхтах… Причины рандеву монархов не разглашаются, а главный редактор лембергского издания, написавший статью, недоумевает – императоры виделись совсем недавно, на похоронах маленького наследника престола в Петербурге. Чем вызвана такая активность в дипломатической сфере? Сказано, что спешный визит в Мемель инициировал Николай, приглашался также и Франц-Иосиф, но австрийская делегация приехать отказалась… Странно, вам не кажется?
– Политика, политика, – сморщил нос Тимоти. – Ева, неужели это вам интересно?
– В свете происходящего с нами – интересно. А вот еще: из Англии внезапно отозван русский посланник граф Бенкендорф. Засим: дипломатический представитель России в Париже Александр Петрович Извольский спешно выехал в Петербург. Причины не сообщаются…
– Обычная ротация послов, – сказал Барков. – Сменилось руководство министерства по иностранным делам, дипломатов в важнейших державах Европы также могут поменять. Впрочем, Николай Николаевич в отличие от племянника никогда не был англофилом и не одобрял чрезмерного сближения с Британией и Францией, в ущерб отношениям с центральноевропейскими империями… Не исключено, это первый косвенный признак изменения приоритетов во внешней политике. Нас это не должно заботить, мадемуазель.
– Убеждены? – Ева внимательно посмотрела в глаза Алексея Григорьевича. – После истории в Одессе и рассказов о бароне фон Гарденберге я начинаю сомневаться в нашей непричастности к событиям в высших сферах…
* * *
Поручик-сапер Дмитрий Викентьевич Львов на поверку оказался очень скромным и одновременно независимым молодым человеком – ему предложили ночевать в «господской» палатке, но господин Львов сразу отказался, разместившись в шатре с подчиненными. Голоса он никогда не повышал, однако среди солдат был уважаем, слушались его с полуслова – типичный образец «суворовского» офицера, не брезгующего есть кашу с нижними чинами из одного котелка. Такие по нынешним временам редкость – это граф отметил сразу.
– …Вы, Дмитрий Викентьевич, не беспокойтесь, скоро мы вас отпустим назад, в гарнизон, – будто извиняясь говорил Барков следующим утром, сразу после непременного построения и поверки. – Когда цель будет достигнута, и дня не задержим.
– Ваше сиятельство, наоборот, буду только рад остаться подольше, – чуть улыбнулся поручик. – Равно и мои саперы. Все-таки делом занимаемся, а не шагистикой: серьезный опыт строительства подземных коммуникаций, к примеру крытых переходов между блиндажами – на практике в полку такого не делали прежде, учебная работа у нас поставлена не лучшим образом…
– Когда думаете добраться до уровня шурфа-пять?
– Попробуем за сегодня, немного осталось. И прошу прощения: что нас может ожидать под холмом? Я внимательно слушал обязательный курс по военной медицине в училище и не забыл, что в местах, подобных этому, старых могилах, могут встретиться опасности.
– То есть? – не понял Алексей Григорьевич. Мелькнула мысль: «Мальчишка что-то заподозрил!»
– Захоронения жертв оспенных эпидемий, – с непредставимой серьезностью отчеканил поручик. – Сап, чума, сибирская язва… Вы должны понимать, я ответственен за людей. У вас есть врач, этот немец по фамилии Шпилер, но все равно следует остеречься.
– Господи… – Барков едва сдержал улыбку. – Кургану полторы тысячи лет, господин Львов! Пятнадцать веков! Если тут и была когда-то оспа, то все бациллы давно исчезли! А доктор – он не немец, он из Североамериканских штатов…
– Благодарю за разъяснения, ваше сиятельство. Разрешите идти исполнять непосредственные обязанности?
– Идите, поручик.
Потянулся обычный, похожий на предыдущие день – хорошо хоть небо затянуло облаками и подул прохладный северо-западный ветер, жара спала. В палатке-кухне шумно переругивались на малороссийском наречии пожилые деревенские толстухи, начавшие готовить в здоровенных котлах обед на три с лишним десятка человек: борщ на бараньих косточках, гречу со шкварками и виноградный кисель. Крестьянин из Усти привез свежий хлеб, получил рубль семьдесят пять серебром от Робера и отбыл с миром.
Собирался дождь – но не пышная гроза, с резкими порывами ветра, сверканием лиловых молний и разрывающим небеса грохотом, – а дождик мелкий, моросящий и противный, когда одежда моментом становится пропитанной холодной влагой. Гром погремел вдалеке, над Карпатами, этим и ограничилось.
В два пополудни Ева собралась ехать в город и совсем было решила позвать Прохора, как верного паладина и телохранителя, но тут в палатку Джералда бомбой влетел фельдфебель – огромный как медведь, усатый Влас Кривелев, архангелогородец, которого служба занесла в противоположную часть империи. Едва господский стол не своротил.
– Ваше… Ваше сиятельство! Ваше превосходительство! Там стенка! Господин поручик приказали позвать немедля!
– Вот как? – вскинулся Барков, со скуки изучавший археологический справочник лорда Вулси. – Хорошая новость! А таких гонцов следует вознаграждать – держи рублевик, Влас Антипыч!
– Премного благодарен, ваше сиятельство! Рад стараться! Прикажете доложить, что будете?
– Докладывай…
– Вот, кажется, и момент истины, – Джералд набросил на плечи прорезиненный плащ. – В тоннеле освещение скудное, одни керосинки, возьмите карбидные лампы. Ойген, пожалуйста, будь рядом со мной – потребуется твое мнение, если… Если вдруг там наличествует «волшебство».
В прежние дни председатель концессии к раскопу практически не подходил – не его это дело. Однако сейчас отметил, насколько велика разница между работой военных и кошмарными грязными ямами, выкопанными поденщиками до того, как Тимоти предложил исследовать большой холм. Следует лишний раз поблагодарить графа за идею привлечь к работам полковых саперов – обошлось это дорого, но результат налицо.
Порядок идеальный, вход в тоннель укреплен бревнами, под ногами дощатое покрытие, через каждые пять футов поддерживающие рошпаны, стены обшиты горбылем. Тоннель идеально прямой, человек может пройти не наклоняя головы, но разойтись двум людям можно только повернувшись боком, узковато. Запах влаги, земли и речной глины.
Львов встретил лорда Вулси возле чернеющего проема, за которым, в отдалении, светились желтоватые пятнышки керосиновых фонарей, закрепленных на стенах. Тут же столпились саперы – взмокшие, грязные по уши, но явно довольные.
– Милорд, – сказал поручик по-английски с сильным акцентом. – Подход к преграде расчищен, рекомендую взглянуть. Идти туда всем вместе нежелательно, атмосфера тяжелая: лампы коптят, а дополнительный приток воздуха только через шурф. Лучше втроем.
– Как угодно, сэр. Ойген? Поручик нас проводит. Осмотримся.
Уклон чувствовался, доски были вымазаны глиной, но в соответствии с правилами солдаты посыпали их песком и подошвы не скользили. Львов с карбидной лампой в руке шел первым, за ним Джералд, замыкал процессию Ойген.
– Двадцать и три десятых русских сажен, или сорок три метра длины, – пояснял по дороге военный инженер. – Глубина от поверхности пять и восемь десятых сажен или двенадцать с половиной метров, я все высчитал точно. Мы уперлись в шахту пробуренного шурфа номер пять и перед преградой очистили площадку размерами в полторы на две сажени, потолок укреплен по всем правилам. Не скажу, что тоннель прослужит десятилетиями, но лет пять – точно. Если, конечно, ваши исследования продлятся столь долго.
И впрямь, в конце коридора имелась камера, в которой трое человек могли находиться не стесненно. Над головами – шурф-воздуховод диаметром в полтора фута. А прямо впереди…
– Невероятно интересно, – прошептал лорд Вулси, коснувшись ладонью темной, почти черной, бугристой металлической плиты. – Ойген, мы не ошибались – свинец. Наклон в противоположную от нас сторону, отчетливо видны швы спайки, причем грубые, с потеками: запаивали плиты дикарским методом, лили на стыки расплавленный свинец и, похоже, олово… Никаких эмблем и символов! Господин поручик?
– Слушаю вас, милорд?
– Вы наблюдали процесс создания тоннеля от начала и до конца и им непосредственно руководили, не так ли?
– Совершенно верно.
– Вы можете что-нибудь сказать о структуре холма? Он не показался вам искусственным?
– Вы очень верно заметили, милорд. Довольно странное геологическое образование. Мощный слой крупного горного и овражного гравия, со временем осевшего – рыхлая порода, спрессовавшаяся со временем. Добавочно осадочные отложения. Подобный гравийный завал был бы обычным в горах или, допустим, на морском побережье, но не здесь. Вывод: холм насыпной.
– Благодарю вас, господин Львов. Ойген, а ты что скажешь?
Ойген положил ладони на холодный свинец. Сдвинул брови.
– Это оно. Никаких сомнений. Там, за преградой то, что мы ищем…
Вышли наружу. Джералд отвел в сторону Баркова:
– Граф, подозрения целиком подтвердились… Попросите военных несколько расширить камеру перед свинцовыми плитами и отблагодарите их. Что в таком случае положено делать в России? Деньги?
– Я займусь, – кивнул Барков. – Ну а когда… Гм… Понимаете, Вулси?
– Вечереет, – сказал Джералд. – Сегодня подготовимся, и начнем завтра утром. Нам пригодятся знания господина инженера и саперные инструменты, придется вскрывать внешнюю оболочку саркофага. И вот еще что: пускай ваш камердинер и мадемуазель Чорваш немедля поезжают в Каменец – дадут телеграмму: груз яблок отправлен, ожидайте.
* * *
– …Очаровательный город, ничем не отличается от таких же древних поселений в королевстве Чешском или на западе Венгрии, – говорила Ева Прохору Ильичу. Авто они оставили возле поста городового у Новоплановского моста и решили прогуляться до телеграфа пешком.
Вокруг «Руссо-Балта» моментом образовалась толпа мальчишек, жаждавших хоть пальцем потрогать чудо техники – единственный автомобиль в городе принадлежал княгине Анне Хилковой, и увидеть его можно было только по большим праздникам. – Крепость на скале, обрывистые берега реки, средневековые домики, церкви… Вам нравится, мсье Вершков?
– Мне больше нравится Венеция, – прямолинейно ответил Прохор. – Ездили туда с барином. Вот где красота.
На телеграфе первым делом узнали, есть ли сообщения до востребования на имя болгарской подданной Анны Медковец. Да, одна телеграмма – почему-то из Мемеля, Германия.
Примите, распишитесь.
– Мемель? – поперхнулась Евангелина, разрывая конверт. – Газета! Ну конечно!
«Яблоки ожидаются с нетерпением тчк умоляю не сорвать поставки тчк должен предъявить хозяину товар высшего качества тчк»
Значит, подполковник находится в Германии вместе с августейшим патроном. Крайне подозрительно!
Ответную депешу Ева послала на обычный, ничем не примечательный адрес – Санкт-Петербург, Малая Морская дом 13, флигель «б», Акционерное общество купца Фефилова. Крайне желателен срочный ответ.
Конспиративный адрес жандармерии.
С вас восемнадцать копеек за «молнию», уважаемая дамочка.
В «Книготорговой лавке Юрия М. Сцетюнича», располагавшейся напротив телеграфа, Евангелина скупила все доступные периодические издания за последнюю неделю: русские, австрийские, немецкие, румынские. Нагрузила кипой газет Прохора, непонятно сказав, что «надо разобраться».
В чем, спрашивается?
Посетили кафе, Ева потребовала лимонад и пирожное с заварным кремом, мсье Вершков ограничился пивом. Затем направились обратно к мосту.
Застали скандал: давешний городовой нещадно драл за уши шкета лет десяти – оказывается, сей разбойник осмелился незаметно подобраться к авто и погудеть в клаксон. Бесчинство было незамедлительно пресечено.
Обаятельный и улыбчивый Прохор Ильич разрешил конфликт незамедлительно: извлек хулигана из рук полицейского, выдал блюстителю серебряный полтинник за беспокойство, зареванного парнишку устроил на заднем сиденье и прокатил до городской заставы (Ева вести автомобиль отказалась, сосредоточившись на заграничных газетах). Мальчонка был счастлив – теперь он стал первым героем среди сверстников, вряд ли кому другому посчастливится проехать на настоящем авто!..
– Ну что, господа, – Ева непринужденно вошла в «господскую» палатку. – Страшных предзнаменований за последние часы не случилось? Вы сами мне рассказывали, как два года назад пробуждающийся Фафнир на Рейне разорвал в клочки поденных рабочих?
– Боже мой, мадемуазель, не накличьте беды! – ужаснулся Джералд. – С тех пор я стал мнителен до невозможности! Нет-нет, все спокойно.
– Мы решили устроить праздничный ужин, – воодушевленно дополнил Робер. – Его сиятельство граф выдал солдатам бренди из наших запасов, стряпухам поручено сделать свиное жаркое. Пригласили господина Львова – он столько для нас сделал! Я потрясен, как много хороших, отзывчивых людей мы встретили в этой стране! Из любых сословий, от дворян до апашей!
– Не обращайте на Монбрончика никакого внимания, – рассмеялся Тимоти. – Он на радостях в одиночку уговорил полбутылки своей любимой мятной настойки… Ева, какие новости привезли?
– Подполковник Свечин сейчас в Мемеле. И это неспроста. Помните статью? Отчего человек в сравнительно невысоком чине – он не генерал, не министр и не паркетный шаркун при дворе! – сопровождает императора на встрече с Вильгельмом?
– Ева, дорогая, вы опять увлеклись конспирологическими версиями! Господин Свечин один из доверенных сотрудников министра внутренних дел, ничего особенного! Я понимаю ваше беспокойство за общее дело, но, по-моему, вы все-таки видите то, чего не существует.
– Время покажет, – пожала плечами мадемуазель Чорваш. – Предчувствия очень уж скверные, в груди щемит – никогда не испытывала настолько сильного беспричинного страха. И он не связан с «волшебством», обычное интуитивное предчувствие большой беды. Между прочим, моя матушка, урожденная Брезой-Цепеш, была исключительно талантливой предсказательницей… Хорошо, оставим. Если предстоит торжественный ужин, давайте приберемся на столе – прислуга отсутствует, значит, придется наводить порядок самостоятельно!
– Тимоти, переложи, пожалуйста, бумаги в саквояж! Доктор, доставайте посуду, вино и коробку с сигарами. Судя по ароматам, доносящимся со стороны кухни, трапеза нас ожидает не хуже, чем в лондонском «Вавилоне» на Кенсингтон-стрит!..
* * *
– Толщина плиты – один дюйм три линии, – сообщил поручик Львов, извлекая ручное сверло из свинцовой преграды. – За ней пустота. Металл мягкий, все зависит от ваших пожеланий – можно, к примеру, разбить купол кувалдой, по шву. Если не хотите повредить артефакт, мы просверлим несколько десятков отверстий и выпилим часть плиты, чтобы человек мог пробраться внутрь.
– Второй вариант более приемлем, – согласился Джералд. – Иначе представители Академии наук и Археологического общества обвинят нас в варварстве и дилетантизме. Сколько времени это займет?
– Час или полтора… Прикажете начинать?
Гробницей вплотную занялись с половины девятого утра 28 июня. В расширенную камеру перед объектом, условно названным «свинцовым саркофагом», притащили инструменты, дававшие яркий не колеблющийся свет карбидные горелки и даже приобретенный в Одессе фотографический аппарат.
В качестве эксперта пригласили господина поручика – требовалась инженерная мысль. Львов первым делом определил, насколько серьезно препятствие, и вывел, что вскрыть могильник (или что оно такое?) большого труда не составит, на вооружении саперов есть специальные цепные пилы, которыми не то что свинец, гранит резать можно.
Пока Львов, фельдфебель и двое солдат поздоровее возились в раскопе, нежданно объявились гости из города – и не кто-нибудь, а генерал-майор Верховцев, командир гарнизона, сопровождаемый адъютантом.
Потребовали Джералда и графа Баркова на приватный разговор.
Выяснилось следующее: ранним утром генерал-губернатору Каменца-Подольского доставили грозную шифротелеграмму из столицы за подписью аж самого главы кабинета министров и военного министра впридачу. Такого в Каменце не случалось во времен волнений 1905–1907 годов, и то депеши поступали лишь от ведомства по внутренним делам!
Приказ звучал категорично: «Обществу содействия культурным и археологическим изысканиям» незамедлительно выделить обязательную вооруженную охрану, но не полицию, а только армейских. Дело государственной важности. Об исполнении доложить в течение двенадцати часов.
Генерал-майор сразу повел речь о комендантском взводе – пришлем тотчас, не извольте беспокоиться, господа. Однако его сиятельство возразил:
– К чему эдакое беспокойство, ваше превосходительство? Саперы квартируют в лагере больше недели, господин поручик показал себя грамотным и волевым офицером. Оставьте их здесь, если необходимо – вооружите, они прибыли без винтовок. Двадцати шести кадровых военных, пусть из инженерной части, для охраны лагеря вполне хватит. Тем более, мы друг ко другу привыкли…
– Рационально мыслите, граф, – быстро согласился Верховцев. – Не смею отказать. Оружие доставят. Но чтобы перебдеть, комендантских я все-таки размещу в Усте на временный постой – будут рядом. Вы надолго здесь обосновались?
– Это сейчас неизвестно, ваше превосходительство. Можем закончить и в неделю, а можем задержаться на два или три месяца.
– Хорошо. Позовите господина Львова, я обязан его проинструктировать в соответствии с новыми обстоятельствами и полученными предписаниями. Никогда бы не подумал, что миссия обычнейших археологов может находиться под пристальным надзором председателя правительства…
Прибежал поручик, черный от свинцовой пыли. Выслушал бесстрастно – приказ есть приказ, начальству виднее. С тем генерал-майор и отбыл в Каменец, всё устроилось как нельзя лучше.
Ближе к десяти утра проход был готов: свинцовый прямоугольник три на пять футов выломали из плиты и не без труда оттащили в сторону – тяжеленный, зараза.
– Внутрь заходить не стали, – отчего-то понизив голос, сказал Львов. – Посветили фонарем, по-моему, там очень древняя каменная кладка… Взгляните сами.
Первым в черный зев гробницы отправился Джералд, как признанный глава предприятия. За ним – Тимоти, Ойген и граф Барков. Места хватило всем.
– Действительно, интересно, – лорд Вулси поднял фонарь над головой и взглянул наверх. – При погребении варварам явно помогали византийцы или римляне, возможно пленные. Свинцовый купол из спаянных вместе листов шириной по четыре с небольшим фута каждый – это сугубо римское изобретение! Работы здесь было на несколько месяцев: сначала Аттилу похоронили как полагается, затем возвели «колпак» из свинца и только потом начали наращивать огромный курган!
Зазор между свинцовой «оболочкой» могильника и округлым каменным сооружением диаметром около тридцати метров составлял два шага, можно обойти его по периметру. Слой пыли был такой, что полностью скрыл толстые подошвы ботинок. Запахи отсутствовали, кроме с трудом различимого легчайшего аромата, напоминавшего сухой пергамент или старую кожу.
Огромный склеп был надежно защищен от сырости, за долгие столетия сюда не проникло и капли влаги, даже при самом высоком подъеме воды на Днестре.
– А говорят – дикари, варварское племя, обезьяны на лошадях, – сказал Тимоти, осмотревшись. – Оказывается, у гуннов все обстояло несколько иначе, пусть и не без помощи соседей или представителей античных цивилизаций… Внушительно выглядит.
– Внушительно или нет, но кладка центральной крипты держится на честном слове. – Граф коснулся пальцами камней, наверняка скрывавших за собой само место упокоения Бича Божьего. Осыпалась крошка. – Посмотрите, это же известняк и ракушечник, скрепленный далеко не самым прочным раствором. Если начнем разбирать стенку неаккуратно, она обрушится… Давайте я хотя бы попробую. Глядите!
Барков взялся за один из верхних камней крипты – плоский и формой напоминавший кирпич, – слегка расшатал и вытащил. Без особых усилий разломил на две части.
– Здесь мусорить не будем, ненужный материал придется выносить наружу, – постановил Джералд. – Тимоти, принеси, пожалуйста, носилки.
– У вас все в порядке, господа? – из-за свинцового колпака послышался приглушенный голос Львова. – Чем-нибудь помочь?
– Да, зайдите, нужен ваш совет…
Обязанности распределили так: Алексей Григорьевич и господин поручик взялись за аккуратнейшее изъятие известняковых составных кладки, Тим с Ойгеном перетаскивали их наружу. Джералд опять занялся чистенькой работой – взял карандаш, альбом и начал записывать увиденное, отмечая время.
* * *
– 28 июня 1914 года 9 часов 57 мин по среднеевропейскому времени (меридиан Вены). Снято четырнадцать небольших плит в северной части крипты.
– 10 ч. 19 мин. Разобрано три слоя известняка, камни не тяжелые, работа трудностей не доставляет.
– 10 ч. 24 мин. Ойген сказал, что не видит опасности мистического характера, однако чувствует неясное беспокойство. Отступать поздно.
– 10 ч. 49 мин. В крипте образовалось отверстие размером примерно 1 фут на 1,3 фута. Послышался странный свистящий звук, будто изнутри выходил воздух, что не может быть возможным: камень пористый, между внутренней частью гробницы и свинцовым куполом воздух наверняка циркулировал. О герметичности не идет и речи. Мистер О’Донован сделал фотографические снимки с магниевой вспышкой.
– 10 ч. 55 мин. Посветили внутрь фонарем. Это невероятно! Среди груд мусора (скорее всего, истлевшее дерево и прочие нестойкие материалы!) заметили отчетливый золотой блеск и самое меньшее два скелета. Полагаю, это рабы или наложницы, погребенные вместе с вождем гуннов! Зафотографировать не получилось, чересчур узко для камеры.
– 11 ч. 03 мин. Решили приостановить разбор кладки из-за угрозы разрушения. Эту трудность придется решать отдельно. Несколько раз слышались непонятные звуки, объясняемые поручиком Львовым движением слоев воздуха.
* * *
– Мадемуазель Медковец! – Выбравшиеся из раскопа на свет божий отважные исследователи древности выглядели если не счастливо, то уж точно радостно. Джералд, накрепко привыкший в чужом окружении обращаться к Еве только по ее «болгарскому» имени, изменил обычной британской невозмутимости и нервно поднял голос. – Мадемуазель Медковец! Снаряжайте экипаж, надо ехать в город за покупками!
– Да что случилось, милорд? – не на шутку встревожилась Евангелина, ожидавшая, как и все прочие, результатов экспедиции в недра земли у входа в тоннель. – Вы встретились с… неожиданным?
– Да! – ответил за лорда Вулси Барков. – Вы у нас первейшая автомобилистка, хватайте за шиворот Прохора с мистером О‘Донованом и стрелой в Каменец! Нужен скрепляющий раствор, поручик вам объяснит, какой именно. Это нечто вроде пропитывающего старую кладку клея, он используется при реставрации зданий крепости Каменец-Подольского – найдете в здешнем археологическом обществе наверняка. Иначе придется заказывать в Одессе, а это потеря времени!
– Что там? – Монброн, которого очень не вовремя посетили неприятные воспоминания о кладе седого Рейна, теребил лацкан пиджака. – Что вы видели?
– Немногое, – отрезал Джералд. – Сокровища точно есть, куда ж без них? Внутри – богатое захоронение, подозреваю, двухуровневое. Черт побери, отчего я не уделял в Оксфорде должного внимания курсу археологии и доселе остаюсь любителем – не получил фундаментальных знаний! Но теперь жалеть не о чем… Давайте же поторопимся!
Экспедицию в Каменец снарядили мигом. Прохор переоделся в «городское» (в лагере он носил обычную гимнастерку без знаков различия, галифе с обмотками и военную бескозырку, чтобы не пачкать хорошую одежду), Тимоти взял использованные фотопластины, чтобы немедленно отпечатать карточки в мастерской «Гольц и Лисевич», Ева кликнула двоих саперов – залить в бак «Руссо-Балта» бензин из запасных емкостей.
Вырулили по полю к Усте, прокатили по единственной улице поселка, встретив военный фургон, сопровождаемый всадниками: как и было обещано, генерал-майор Верховцев сразу же отправил саперам Львова винтовки и запас патронов. Направились дальше, по ухабистому грунтовому шоссе вдоль обрывистого русла реки Смотрич.
Провели в городе почти весть день – найти необходимое было куда сложнее, чем полагал лорд Вулси. Когда машина оказалась загружена, Ева привычно забежала в книготорговую лавку господина Сцетюнича и сразу обратила внимание на спешно отпечатанный вечерний листок с невероятной новостью из Сараево и крупным заголовком:
«ЗАГРАНИЧНЫЕ ТЕЛЕГРАФНЫЕ АГЕНТСТВА ПЕРЕДАЮТ, ЧТО НЫНЕШНИМ УТРОМ В БОСНИЙСКОМ САРАЕВЕ ЗЛОДЕЙСКИ УБИТ ЭРЦГЕРЦОГ ФРАНЦ-ФЕРДИНАНД ФОН ГАБСБУРГ»
Глава восьмая Мировой кризис
Подольская губерния, Устя.
Июль-август 1914 года
– Можете и далее считать, что я паникую и чересчур вольно распоряжаюсь своим воображением, но мне это не нравится, господа… Такая картина наблюдается вторую неделю, практически каждый вечер. Это неспроста.
Солнце заходило, исчезая в окрашенных алым и багровым облаках на западе, но и в сумерках было отлично видно, как над приречным холмом неостановимым водоворотом кружат птицы. Множество птиц, огромная стая, образовавшая кольцо радиусом в две сотни метров – грачи, воробьи, вороны, галки… Грая не слышно, темное колесо вращается в абсолютной тишине, что выглядит довольно зловеще.
– Птицы собираются над курганом перед закатом, – дополнила Евангелина. Концессионеры в полном составе стояли у границы лагеря, за хозяйственной палаткой, отсюда до раскопа было десять минут ходьбы. – Кружат до темноты, затем разлетаются. Прочих странных явлений тоже хватает с лихвой…
– Странных, но не опасных, – сказал Джералд. – Ничего похожего на рейнские буйства Фафнира… Может быть, это и попахивает чертовщиной, но серьезных эксцессов не отмечено, никто не пострадал.
– Пока не пострадал, – ответил граф, выделив голосом первое слово. – Военные уже начали поглядывать на нас с некоторым подозрением…
– Немудрено. На месте господина поручика я бы тоже насторожилась, – вздохнула Ева. – Надо побыстрее заканчивать работу и уезжать, а мы продвинулись едва наполовину…
Мадемуазель Чорваш была безусловно права: исследования по всем правилам занимали массу времени, концессионеры не вылезали из гробницы с утра до ночи, зарисовывая, фотографируя и систематизируя сотни находок: монеты, посуду, оружие и прочие предметы, необходимые военному вождю для достойного пребывания в мире ином.
Обнаружилась даже колесница и два мумифицированных лошадиных трупа, это не считая двенадцати женских и двадцати четырех мужских скелетов – на последних были пластинчатые доспехи, напоминавшие римские лорики, мертвые пальцы сжимали рукояти полуистлевших клинков.
Драгоценностей нашли множество, самых разных – деньги, серебряные и золотые, самой разной чеканки: солиды Траяна и Марка Аврелия, безанты Константина Великого, позднеримские сестерции, встречались и абсолютные уникумы вроде парфянских монет эпохи Аршакидов, которым на момент смерти Аттилы было не меньше пятисот лет.
Видно, что гунны грабили провинции умирающей Западной империи обстоятельно и с могучим размахом.
К этой же категории находок относились золотые блюда и кубки, украшения с цветными камнями, перстни (из них два консульских, принадлежавших когда-то высшим римским аристократам!), запечатанные греческие амфоры и так далее почти до бесконечности. К пятнадцатому июля в составляемый Джералдом каталог входило тысяча шестьсот сорок два наименования, а до завершения трудов было далеко.
Кроме того, самого Аттилу и искомые предметы, по мнению концессионеров, вышедшие из кузни легендарного Вёлунда, так пока и не обнаружили – под склепом точно находилась еще одна запечатанная камера, добраться до которой, не разобрав полностью верхнее помещение, возможным не представлялось.
И, наконец, с 28 числа июня вокруг кургана начали происходить необъяснимые вещи, со значительной долей вероятности имевшие непосредственное отношение к содержимому захоронения – Ойген сразу заявил, что невидимый обычным людям «алый огонь» стал несколько ярче и теперь он линиями расползается по берегам Днестра. Однако имели место и явления, заметные всем, включая саперов поручика Львова.
Птицы – это еще полбеды. Гробница «разговаривала», вернее производила разнообразные звуки – от тихого свиста до металлических щелчков и непонятного глухого шепота: объяснить это сквозняками или движением почвы было невозможно. Как-то ночью со стороны холма донесся истошный вой, ни дать ни взять – баньши, но представительниц ирландского фольклора в Подолии явно не водилось, далековато от зеленого острова Эйре. Взяли фонари, сходили посмотреть – ничего и никого.
Часовым, отныне еженощно выставляемым по периметру лагеря, было приказано смотреть во все глаза, странного не пугаться, о любых необычностях докладывать без промедления.
И началось: огни святого Эльма, появляющиеся возле холма, стали обыденностью, светляки шныряли по стенам тоннеля, иногда поднимались в воздух над курганом подобно блеклому фейерверку и быстро исчезали.
Тимоти, и раньше не испытывавший особого страха перед силами потусторонними, заявил, что желает заночевать рядом с могильником, притащил к раскопу свою походную постель и честно провел там девять часов, до самой зари. Ну а поскольку бурным воображением и развитой фантазией мистер О’Донован не обладал и выдумывать несуществующее не умел, его рассказ привлек всеобщее внимание:
– …Заснул всего два раза, на полчаса или около того. Однажды показалось, будто рядом кто-то ходит, такие мягкие шаги, крадущиеся. Сперва оно гуляло по южному склону, ближе к реке, потом вдруг переместилось в тоннель.
– То есть как «переместилось»? – не понял Робер.
– Откуда я знаю? Все равно никаких следов, эта штука была нематериальна, вроде призрака в Слоу-Деверил-холл.
– Нет там никакого призрака, – огрызнулся Джералд. – И не было никогда. Дальше?
– Зато здесь призраков хватает. Я ведь не поленился, сходил поглядеть внутрь. Гремящих цепями привидений из рассказов Оскара Уайльда не видел, врать не буду, а вот синеватый светящийся туман был – клочьями, перемещается на высоте человеческого роста, впитывается в стены и из них же появляется. Наверное, пять или шесть таких фантомов. Определенной формы они не имели – это если вы хотите спросить, были сгустки на что-нибудь похожи или нет.
– Запах грозы, озона чувствовался? – спросила Ева.
– Нет. Холоднее не становилось, а ведь по опыту общения с Фафниром я помню, что «магия» дракона всегда вызывала падение температуры и даже появление инея. Ничего похожего. На всякую мелочь я и внимания не стал обращать – какая-то лужа, вроде нефтяной, перед входом в тоннель появилась. И поползла в сторону, будто слизняк. Ткнул в нее палкой, ничего не произошло… Потом кто-то петь начал, кажется, женщина.
– Петь?! – изумился Джералд.
– Именно. Тихо-тихо, тоскливо, осмысленно – на каком языке, я не знаю. И интонация скверная, похоронная.
– Память земли, – пробормотала Евангелина. – Я читала о чем-то похожем…
– Вы не могли бы пояснить, мадемуазель?
– Очень старая европейская легенда, ее истоки наверняка лежат в римской мифологии или даже верованиях древних кельтов с этрусками… Они были убеждены, что на местах великих сражений, в вымерших от голода или разрушенных катаклизмами городах сама земля сохраняет воспоминания о случившемся. Рациональное зерно в этом есть – человеческая душа имеет энергетическую природу, подобно электричеству, а энергия исчезнуть не может… В средневековье поверье значительно трансформировалось, но глубинная суть осталась неизменной – перед великими войнами, землетрясениями, уничтожающими всё и вся пожарами, массовыми эпидемиями, на полях прежних битв люди видят ужасающих чудовищ – Косаря, Моровую Деву, Анка, пляшущие ночами скелеты… Эпоха Тридцатилетней войны была особенно богата на документально зафиксированные случаи появления монстров такого рода: их видели в Мекленбурге, Померании, Бамберге. То же самое повторилось во времена Наполеона, когда всю Европу охватило пламя.
– Евангелина, дорогая, не увлекайтесь, – решительно сказал Барков. – Здесь нет никаких чудовищ!
– Я говорю не о чудовищах, а о памяти подольской земли, вдоволь политой кровью при Аттиле. Мы эту память пробудили. Вот и появляется теперь… Всякое. Вспомним про волшебство оружия Вёлунда, о свойствах которого мы только догадываемся. И о череде совпадений…
Да, совпадения наблюдались, и еще какие – даже записные скептики, наподобие Тимоти, осторожного и рассудительного доктора Шпилера и прагматичного Робера уверовали во взаимосвязь изысканий на Днестре и нынешних громких событий, разворачивающихся где-то далеко, за пограничной речкой Збруч.
Европу лихорадило – смерть австро-венгерского эрцгерцога Франца-Фердинанда, несомненная причастность к покушению правящих кругов Сербии, резкие заявления австрийского правительства, прогнозы о новой, широкомасштабной войне на Балканах – все это было в газетах. Но только Евангелина Чорваш могла сравнить две записи, одну в альбоме лорда Вулси, и другую, из статьи «Лемберг Дагесблат» от 1 июля 1914 года:
«10 ч. 49 мин. В крипте образовалось отверстие размером примерно 1 фут на 1,3 фута. Послышался странный свистящий звук, будто изнутри выходил воздух, что не может быть возможным…»
«…Его высочество Франц-Фердинанд фон Габсбург скончался от смертельных ран в резиденции губернатора Сараево в 10 часов 50 минут утра 28 июля».
– Вы видите! – у Евы руки тряслись. Прохор Ильич принес газету из Усти всего двадцать минут назад и этого времени хватило, чтобы сообразить и найти взаимосвязь. – Джералд, вы ведете записи по времени Центральной Европы? Берлин, Вена? По этому же времени живет Каменец-Подольский?
– Да.
– Сараево находится также в этом часовом поясе плюс два часа к Гринвичу?
– Разумеется.
– Посмотрите на время, милорд, и скажите – это случайность? Я не верю в такие случайности! Это невозможно! Минута в минуту! Открытие гробницы и гибель несчастного эрцгерцога с супругой! Господи!
– Успокойтесь. Я выражаю вам искренние соболезнования как подданной австро-венгерского трона, это кошмарная трагедия, способная повлиять на будущее вашей страны, но…
– Да при чем тут Австро-Венгрия и Франц-Фердинанд?! – воскликнула Евангелина. – Сопоставьте! Сложите мозаику в целое! Вам не кажется, что за нами тянется кровавый след, и кровь эта не красная, а голубая? Сначала цесаревич Алексей, теперь австрийский наследник, кто следующий?
– Тише, умоляю, нас могут услышать, – нахмурился лорд Вулси. – Давайте я налью вам немного бренди, это поможет восстановить душевное равновесие. Ева, вы знаете мою позицию: в случае с нашими кладами нельзя отрицать никаких совпадений, вовсе наоборот, относиться к таковым с неослабным вниманием… Полагаете, мы выпустили из гробницы очередного демона? Более страшного, чем Фафнир?
– Ни я, ни Ойген с графом Барковым не заметили тут реальной опасности, угрозы, – ответила Ева. – Да и призрак Аттилы не станет нас беспокоить – вождь гуннов ушел за грань этого мира навсегда, духи, оберегающие его покой, если таковые и существовали когда-то, давно утратили свою мощь. Память земли, милорд, – вот что важно. Недаром пламя, окутывающее курган, выглядит алым. Цвет свежей крови, когда-то пролитой в долине этой реки во множестве.
– Предзнаменование?
– Не знаю. Я боюсь, Джералд. Очень боюсь. Помните, мы говорили о том, будто «время коротко»? Время вышло. Мы, скорее всего, опоздали. Механизм запущен.
– Ева, милая, вы знаете, что я вам всегда доверял и всегда вас слушался! Не говорите загадками! Какой механизм? Что вы имеете в виду? Мистика?
– Нет, милорд. Нас… Точнее, вас, использовали с самого начала. Я присоединилась к концессии позже. Аббат Теодор Клаузен вам или лгал намеренно, или сам глубоко заблуждался: клад Нибелунгов и дракон Фафнир для «Приората Сиона» не являются оружием или силой, действие которой человек сможет направить в определенное русло. Скорее всего, это был символ, обязанный послужить доказательством мистической мощи организации для рядовых членов, падких на «удивительное» или «чудесное». В тайные общества идут именно за тайнами, простите за тавтологию…
– Но в чем резоны отца Теодора? Он мог…
– Мог, но не захотел, – перебила Ева. – Я высказываю догадки, версии, но пытаюсь их обосновать логически, в то время как вы и остальные слепо уверовали в судьбу. Для начала: господин Свечин четко говорил о том, что «Приоратом» управляют извне. Адептам подбрасывают некие «древние секреты», наподобие рукописей Беранже Соньера – вы помните, какую ярость вызвало у отца Теодора похищение готских рукописей о королях-Меровингах?
– Разумеется. Но я же вернул манускрипты!
– Вы расшифровали текст? И удостоверились в его аутентичности? Хроника действительно создана при Меровингах?
– Да, это не вызывает сомнений. Странно, что вы раньше не спросили. Это просто фамильная легенда Длинноволосых королей, не имеющая под собой никакого исторического основания. Фамильная сказка, пуская и предосудительная как с точки зрения англиканства, так и исповедуемой вами латинской католической веры. Чепуха и выдумки!
– Так что же в книге Соньера? В двух словах?
– Ну-у… – Джералд замялся. – Сущая ересь. Бредовые измышления. Там говорится о происхождении Хлодвига Меровинга, между прочим, вашего предка по линии Хильдебера от… От… Гм…
– Ну говорите же! Обещаю, в обморок падать не стану!
– От Иисуса Христа. По прямой мужской линии.
– Что? – Евангелина поперхнулась воздухом. – От кого?
– От Иисуса Христа, – повторил лорд Вулси. – Рукопись изобилует ссылками на Евангелие от Иоанна и сцену со свадьбой в Кане Галилейской. Текст Иоанна умалчивает, чья это была свадьба, но летописец Меровингов указует: Мария из Магдалы выходила замуж за Иисуса из Назарета. У них были дети. После Распятия Магдалина вывезла наследников в римскую Иберию или Массилию, теперь Марсель. Их потомки через несколько веков и стали первыми королями франков, затем преданными Римской церковью…
– Ах вот оно что? – спокойно ответила Ева. – Если так, значит, можно объяснить и мой талант к «волшебству».
– Вы серьезно? – очень осторожно спросил Джералд, помедлив.
– Разумеется, нет. Алексей Барков владеет теми же способностями, и заподозрить его в родстве с… Ну вы поняли, с кем именно, невозможно. Верно, это фамильная легенда, призванная сакрализировать власть Меровингов, особенно когда династия Хлодвига пришла в упадок и власть начали прибирать к рукам потомки Карла Мартелла. Увы, не помогло. Зато найденные в нашу эпоху рукописи сыграли важную роль – кто-то, узнав о них, составил дьявольский план: использовать апокриф как средство для достижения весьма прагматичных целей!
– Кажется, я начинаю понимать, – ошеломленно пробормотал лорд Вулси. – Вот почему обнаруживший рукопись нищий священник из Ренн-ле-Шато так сказочно разбогател и стал вхож в высший свет! Манускрипт понравился некоей светлой голове – человек с ним ознакомился и подумал: а ведь этой «загадкой» можно объединить большинство тайных обществ – масоны, розенкрейцеры, неотамплиеры… Достаточно на основе рукописи создать легенду про некий орден, столетиями хранящий уникальное, запретное знание!
– Светлая голова? – усмехнулась Евангелина. – О нет, одному такое не под силу. Гипотетический Некто мог подать идею структуре государственной, владеющей возможностями, средствами, агентами… Наверняка процесс занял не один год и даже не одно десятилетие. Названный мною Некто глядел далеко вперед, понимая, что старая Европа начинает себя изживать и новый миропорядок придется устраивать по собственному сценарию…
– Новый? А чем плох старый?
– Чем? Джералд, вам не кажется, к примеру, что Британская империя, занимающая третью часть обитаемого мира, несколько переоценила свои возможности? И что есть другие нации, стремящиеся получить свою долю богатств планеты?
– Ох… Вы полагаете, что за «Приоратом» стоит правительство Германской империи? И ведет нас к всеобъемлющей войне на пространстве от Испании до России?
– Не знаю. Никто не знает. Кроме, пожалуй, самых высших… Повторяю, Джералд: мы всего лишь крошечная шестеренка гигантской машины, способной пожрать любимый нами спокойный, красивый и уютный мир. Но если эта шестеренка окажется повреждена, сломана, машина остановится или проработает недолго…
* * *
Двадцать восьмого июля свершилось: верхняя камера была полностью очищена и наступило время приступать к вскрытию пола. Гунны (или их римско-византийские советчики) оказались неоригинальны – могилу перекрыли бревнами, неплохо сохранившимися за полтора десятка столетий, а поверх уложили свинцовые листы, швы запаяли обычным методом, выливая на стыки расплавленный металл.
Свинец был аккуратно срезан по краю, образовалось квадратное отверстие. Измерили глубину – два метра десять сантиметров, значит, надо сколачивать лесенку.
– Точно вижу остов человека, – Тимоти лег на живот и сунул в черный провал руку с электрическим фонариком. – По центру, чем-то накрыт… Ого, кажется Аттилу похоронили вместе с любимым конем, труп мумифицировался и отлично сохранился! Полно каких-то горшков вдоль стен, не уверен, но, по-моему, это керамика, а не металл. Надо спускаться и смотреть!
– Подожди несколько минут, – отозвался Робер. – И не вздумай спрыгнуть вниз, ноги переломаешь, а что самое неприятное – повредишь артефакты!
По гробнице внезапно прошел низкий гул, звук напоминал идущий вдалеке железнодорожный состав. Концессионеры невольно поежились.
– Ничего страшного, Аттила не встанет и не набросится на нас с мечом, – сказал Алексей Григорьевич. – Единственное подтвержденное свидетелями воскрешение из мертвых случилось давным-давно в Палестине и это был особый случай… Прохор, помоги господину фельдфебелю с лестницей!
Спустились втроем – Джералд и Тимоти с его сиятельством. Сразу выяснилось, что пол каменный, основанием гробницы служила плоская вершина скального выхода. Пыли совсем немного.
– Скромненько, – сказал мистер О’Донован. – Без излишеств. Все ценное сложили наверху. Как думаете, что в сосудах? Посмотрим?
Оказалось – зерно, напоминающее пшеницу и овес. Лорд Вулси припомнил сочинения по археологии – там утверждалось, что варвары отправляли человека в путь за грань тварного мира с обязательным запасом пищи, пригодится.
Вначале осмотрели мумию коня, остатки упряжи (сохранились только золотые накладки и пряжки из бронзы), седло время вовсе не пощадило. Затем обратились непосредственно к «хозяину» кургана.
Изначально Аттилу накрыли чем-то похожим на плотную, похожую на парусину, темную ткань, теперь рассыпавшуюся в прах при любом прикосновении – сохранить ее не было никакой возможности. Джералд вынул из саквояжика кисточку, присел рядом с головой гуннского вождя и счистил пыль. Как и ожидалось, сухой воздух и отсутствие влаги превратили тело в обтянутую темной кожей мумию с жутковатым оскалом.
– Робер! – крикнул Тимоти, задрав голову. – Спускайте сюда фотоаппарат, каждый шаг будем документировать! Надо же, я стою рядом с самим Бичом Божьим, кто рассказал бы – не поверил!
– По-моему, это не… – начал было Джералд, но запнулся, пытаясь сформулировать мысль точнее. – Не гунн. Посмотрите на лицо и форму головы. Предполагается, что гунны были монголоидами, а мы видим мезокефала, на первый взгляд черепной указатель процентов восемьдесят… Фальский тип. Он европеец в привычном понимании этого слова. Сложение коренастое, рост для тех времен высокий, около шести футов, волосы каштановые с проседью.
– Вот и первое важное открытие, – сказал граф. – Кривоногий дикарь-коротышка с монгольским разрезом глаз испаряется и мы получаем мужчину средних лет, происхождением германца или даже славянина… Только бы не повредить мумию, в петербургской Кунсткамере она станет самым важным экспонатом!
– Вы о чем-то не том думаете, мистер Барков, – Тимоти посмотрел на его сиятельство озадаченно. – У нас иная цель. Вот, смотрите…
Клочья истлевшей материи были удалены, открыв изумительной красоты щит с позолотой и доспех, явно созданный по образцу римской lorica segmentata, но с узором по пластинам и не шнурковыми, а петельными креплениями, соединявшими полоски необычно светлого голубоватого металла.
Узор именно тот, что и в византийской «Истории Юстиниана», а также сочинениях Феоктиста Адрианопольского! Нескончаемая вязь из фигурок людей, животных и чудовищ на ветвях ясеня Иггдрасиль! Летописи не лгали, а Феоктист оказался изумительно прилежным и памятливым хронистом, запечатлевшим увиденное с энциклопедической точностью! Да никакому современному газетчику такое и не снилось!
– Работа Вёлунда, – зачарованно сказал лорд Вулси, осторожно касаясь доспеха. – Очень необычно, взгляните – щиты в позднеримскую эпоху были деревянными и обтягивались кожей, дополнительно укреплялись железными полосами… А этот целиком выкован из металла. Эти вещи предназначены не столько для битвы, сколько для целей ритуальных, они должны приносить удачу владельцу… Тим?
– Вы с Робером недавно считали, во сколько оценивается вся найденная коллекция? По аукционной стоимости?
– Минимум миллион двести тысяч фунтов. Скорее всего, еще на сто-сто пятьдесят тысяч больше. Гигантская сумма. А что?
– Можно сообщать в Петербург – дело сделано. Мы забираем только два предмета, остальное передаем подполковнику Свечину. Чтобы извлечь из могильника все оставшееся, нам потребуется еще неделя… Потом можно уезжать.
* * *
После очередного экстренного совещания концессионеры приняли план дальнейших действий. Перво-наперво следует начать отправку сокровищ в Петербург, железной дорогой и с хорошей охраной. Артефактов великое множество, их надо аккуратно упаковать (керамические сосуды могут разбиться при транспортировке!), сделать копии описей, договориться с командиром гарнизона о выделении сопровождающих из числа военных. Выходит больше десятка ящиков, и это по предварительным наметкам.
Во-вторых, следует как можно быстрее принять решение, что делать самим: ехать в столицу Российской империи или… Или, прихватив то, за чем охотились изначально, немедленно выехать за границу, тем более что до Австро-Венгрии рукой подать, рубежи Румынского королевства тоже недалеко. Думать надо побыстрее, ибо обстановка накалялась, и даже записные оптимисты вроде Тимоти и, частично, Робера теперь не сомневались – вооруженного конфликта на Балканах и в центральной Европе не избежать.
Самой важной темой в газетах последних дней был ультиматум австрийского правительства к Сербии, однозначно обвинявшейся в смерти эрцгерцога – по общему убеждению, невыполнимый.
25 июля сербы объявили о выполнении всех условий ультиматума, кроме одного, дипломатические отношения между государствами были расторгнуты. На дипломатической арене царил сущий хаос – дошло до того, что французский президент Пуанкаре внезапно отменил запланированный визит в Россию, ограничившись озабоченно-опасливой нотой (насколько этих, но было за пределами взгляда репортеров, страшно представить!)
Официальный Петербург, если верить прессе, осторожничал, ограничиваясь сожалениями и выражением глубокой озабоченности. Алексей Григорьевич Барков особо отметил телеграмму, опубликованную в губернской газете, – в ней сообщалось, что министерство иностранных дел Российской империи располагает достоверными сведениями о причастности к покушению на Франца-Фердинанда сербской националистической организации «Черная рука», контролирующей почти все властные структуры королевства и в свою очередь требует от принца-регента Александра Карагеоргиевича выдачи австрийцам всех причастных к убийству.
– Совершенно невозможное заявление, – откомментировал граф. – Вернее, невозможное раньше, сербы доселе считались военными союзниками, есть договор… Без одобрения Николая Николаевича настолько жесткая декларация никогда не появилась бы в прессе. Заметьте, царь на отказ Пуанкаре приехать не отреагировал. Что же получается? Теперь и Франция нам не друг? Германия хранит подозрительное молчание, ни слова от кайзера или канцлера Бетман-Гольвега, как воды в рот набрали… Дело скверное.
– Не хотела бы я в случае войны застрять в чужом государстве, – задумчиво сказала Ева. – Особенно если Россия все-таки заступится за сербов, а это пока кажется не самым вероятным исходом. Остается надеяться, что дело окончится лишь австрийско-сербским конфликтом… Хотя после автогонок во Франции я встретила недалеко от Страсбурга немецкого военного, даже имя запомнила – лейтенант Герман Геринг, – он уверял, будто война с Англией грозит в самое ближайшее время… Тогда я отнеслась к его словам без внимания, однако сегодня начинаю задумываться.
– Почему именно Англия? – насторожился Монброн. – Боши… Кхм… Извините, доктор. Немцы всегда терпеть не могли Францию, аннексировали Эльзас с Лотарингией. Но ничего, теперь вдоль границы выстроена система крепостей, зубы обломают…
– Надеюсь, все образуется, – вздохнул доктор Шпилер. – Господа, мадемуазель, сами посудите – кому нужна большая европейская война? Вильгельму? Францу-Иосифу? Сербии?
– Значит, кому-то нужна, – мрачно сказал Барков. – И я подозреваю, кому именно. Посмотрим…
А всего час спустя из деревни бегом примчался Прохор Вершков и вручил барину экстренный листок «Подольского Гермеса» с сенсационной новостью – нынешним утром Австро-Венгрия объявила войну Сербскому королевству и начала общую мобилизацию армии.
На отпечатанной странице «в четверть» также сообщалось, что кайзер Германии спешно вернулся из морского путешествия у норвежских берегов и поездом прибыл в Потсдам. Мобилизован английский флот, резервисты лишены отпусков.
– Господи Иисусе, – граф побледнел и передал газету выглядящему испуганным Джералду. – Все-таки началось… Теперь надо ждать реакции прочих европейских держав. Допустим, Россия ввязываться не станет, но ведь рядом Италия, получающая войну на своих границах, пускай итальянцы и близки к позиции Вены! А прочий балканский змеюшник? Османы? Сербы с австрийцами заложили бомбу под весь континент и запалили фитиль! Господа, как угодно, но работы надо сворачивать как можно быстрее! В противном случае мы рискуем оказаться в районе боевых действий!
– На мобилизацию в одной крупнейших империй последует аналогичный ответ от соседей, – упавшим голосом сказал лорд Вулси. – И наш флот… Боже! Какое сумасшествие!
– Нет, это не сумасшествие. Повторяю: это чей-то трезвый и холодный расчет, милорд.
Санкт-Петербург, Аничков дворец.
Ночь с 28 на 29 июля
– …Учтите, господин подполковник, его величество в полной мере унаследовал такие черты Ольденбургского дома, как вспыльчивость и изменчивость в настроении, – автомобиль министерства внутренних дел въехал во двор Аничкова дворца и направился к боковому подъезду. – Кроме того, сербский регент его родной племянник, это накладывает свой отпечаток. Решение далось государю нелегко, на него оказывали давление сразу с нескольких сторон, французы и англичане в бешенстве… Австрийский двор неслыханно агрессивен, Вена стягивает войска к нашим границам…
– Я знаю, ваше высокопревосходительство. Граф Леопольд Бертхольд, министр по иностранным делам правительства кайзера Франца жаждет крови и я могу его понять. Нам крайне важно не совершить в столь ответственный момент фатальную ошибку. Следствие окончено, остается положить все имеющиеся доказательства на стол его величеству и… Все зависит от политического решения.
– Николай Николаевич будет предельно жесток, – тихо сказал министр. – Церемониться с этой публикой он не станет, особенно в свете уже вскрывшихся фактов. Если наш план одобрят, аресты начнутся завтра. Без оглядок на заслуги и титулы. И международные последствия окажутся самыми значительными – неизвестно у кого первым не выдержат нервы.
Вышли из авто, сразу поднялись на второй этаж дворца. Гвардейский офицер ушел с докладом к самому, появился через минуту.
– Его императорское величество требуют вас к себе немедля…
Выглядел Николай Николаевич устало – он был человеком высоким и худощавым, сейчас худоба подчеркивалась темными кругами под глазами и бледными, малокровными губами.
– Военный министр князь Енгалычев, генералы Алексеев и Юденич вышли только что, – без предисловий сказал император. – Мобилизации не будет, войска Киевского и Одесского округа приведены в повышенную готовность, но и только… Некоторые части приказано отвести от границы, чтобы сохранить при возможном нападении австрийцев. В этом есть и ваша заслуга, господа…. Итак, я вас слушаю.
– Позволю себе вопрос, сир, – подполковник Свечин шагнул вперед. – Вопрос, напрямую касающийся расследуемого дела. Известно ли о реакции британцев и в частности лорда Эдуарда Грея, виконта Фалладон, отвечающего за иностранные дела?
– Англичане заявляют о своем нейтралитете в отношении действий Германии, которая может выступить на стороне австрийцев – желают сохранить полную свободу рук.
– Ваше величество, – Свечин вынул из пухлой папки несколько газетных вырезок. – Ознакомьтесь. Это статьи из лондонских «Стандарт» и «Дэйли кроникл». Обратите внимание на подчеркнутое синим карандашом: «Нет сомнения, что целый заговор был подготовлен в Сербии, и на Россию падает часть ответственности, если не вся»; «основой убийства является российская система устранения каждого невыгодного противника на Балканах». Это вполне внятные сигналы, сир, – сигналы для немцев и Вены. В Лондоне прямо указывают на виновников балканского кризиса, одновременно уверяя Вильгельма в полном нейтралитете…
– Знаю, – кивнул Николай Николаевич. – Мое правительство третьего дня предложило, чтобы Россия, Англия и Франция коллективно воздействовали на австрияков и принудили их к политическому разрешению своих претензий к Сербии. Лорд Грей это предложение отклонил. Они упорно твердят о нейтралитете, одновременно втравливая нас и Францию в войну, заявляя о «нетерпимости» германских притязаний. На сегодняшний артиллерийский обстрел австрийцами сербской территории реакции из Лондона не поступало, тогда как господин Пуанкаре заявляет, что Европа должна остановить агрессию. Это все, что вы хотели узнать?
– Да, ваше величество. Теперь же разрешите ознакомить вас с общим заключением по делу. События начали активно развиваться с тысяча восемьсот девяносто первого года, когда безвестный кюре Беранже Соньер привез в парижскую духовную академию Сен-Сюльпис случайно обнаруженные при реставрации приходской церкви старинные документы. Хотелось бы напомнить, что почивший король Англии Эдуард VII, а в те времена принц Уэльсский, был активным деятелем так называемых «вольных каменщиков» и участвовал в собраниях многих лож в Британии и на континенте. Принц не делал тайны из своего участия в ложах. Именно в Париже Эдуард впервые увидел бумаги Соньера…
* * *
Свечин и его высокопревосходительство покинули Аничков в четверть пятого утра и сразу поехали на Фонтанку, в министерство.
Самая крупная операция в истории полиции и жандармерии Российской империи была подготовлена загодя, высочайшая санкция получена, руки развязаны.
– …Манифест государя и особое заявление правительства будут опубликованы послезавтра к вечеру, – задумчиво сказал подполковник. – Должны успеть. Мы сделали все, чтобы предотвратить утечки и сохранить абсолютную секретность, удар будет нанесен внезапно. Никогда бы не подумал – сенаторы, два великих князя, промышленники, глава Земского союза… Пускай многие из них приняли участие в комплоте по глупости и из меркантильных соображений, даже не подозревая, кто дергает за ниточки и с какой целью!
– Его императорское высочество Сергея Михайловича, допустим, мне вовсе не жаль – удивлен, как с таким генерал-инспектором артиллерии у нас вообще остались пушки и какой-то запас снарядов. Сошлют в Туркестан, тем и ограничатся – привлечь к суду представителя царствующего дома решительно невозможно.
– Но вдовствующая императрица? Мария Федоровна! О боже!..
– Ею двигали интересы родной страны, Дании. Мария Федоровна действовала неосознанно, ее нельзя простить, но можно внять ее чувствам. Поверьте, она закончит старость в крымском дворце, в комфорте и уюте. И в полном уединении. Ее имя никогда не будет упомянуто. Династия не потерпит такой компрометации…
– И все это происходило на протяжении двадцати лет, все делали вид будто ничего не замечают, молчали, отворачивались! Ничего бы не вскрылось! Алексей Николаевич своей смертью искупил… Такого никогда не случалось: в списках шестьсот сорок две фамилии по одиннадцати губерниям, и это наверняка не предел. Нам предстоит процесс столетия!
– Процесс? – ухмыльнулся его высокопревосходительство. – Военно-полевые суды, как при блаженной памяти Столыпине, без проволочек. Боюсь, Василий Константинович, ближайшие сутки глаз мы не сомкнем. Приготовления завершены полностью?
– Точно так. Освобождено два крыла корпуса центральной пересыльной тюрьмы возле Финляндского вокзала, охрану в полночь заменили на казаков. Петропавловская крепость предназначена для самых именитых арестованных, камеры только одиночные. Следственный комитет начнет работу с заключенными незамедлительно. Щадить чувства общественности не станем – показательная акция, аресты будут производиться на службе, в присутствиях, театрах, дома, да где угодно. Сообщения для прессы только после выхода Манифеста и введения военного положения в крупных городах.
– Диктатура, да-с… Восемнадцатое брюмера для России, пускай такая аналогия и не совсем корректна. Вот о чем еще следует позаботиться: бывший император с семьей теперь в Петергофе, его следует полностью изолировать от внешнего мира, не исключено, что противодействующие нам силы решат вернуть Николая на престол, обойдя любые законы. То же самое – с Михаилом Александровичем. Охрана у государя верная, но исключить возможность покушения мы не можем – если погибнет император, погибнем и мы. Только он в силах осуществить задуманное. Решительно, беспощадно и твердо.
– Будет сделано все что в моих силах и все, что сверх них, ваше высокопревосходительство. Это ведь не просто устранение заговорщиков, это государственный переворот сверху. Восемнадцатое брюмера, да…
* * *
Подолия, Устя,
3 августа
– Все готово, милорд. Большую часть снаряжения бросим, оставим здесь, отправимся налегке. Автомобиль, две пролетки. Станция Проскуров в девяноста трех верстах, ехать часа три. Поезд Одесса—Винница—Киев останавливается в Проскурове в час с четвертью пополудни на двадцать минут, если выедем рано утром, успеем. Особенно в свете складывающейся обстановки…
Насчет обстановки его сиятельство не шутил – напряженность на границе с Австро-Венгрией стала критической, несмотря на поддержку Германии в Сербском конфликте (бои на южном фронте шли уже несколько дней), Вена не могла рассчитывать на помощь Вильгельма II против Российской империи. Особенно в свете раскрывшихся необычайных обстоятельств, обнародованных в Петербурге.
Тем не менее правительство Франца-Иосифа без оглядок на дипломатические формулировки объявило августейший Манифест и заявление главы русского кабинета «горячечным бредом» и «враждебным выпадом». Впрочем, основные события пока разворачивались на западе, у рубежей Франции, громко и неожиданно вступившейся за сербов и обещавшей балканскому королевству всемерную поддержку.
Австрийцы, опираясь на союзный договор с кайзеррейхом, расценили слова Пуанкаре как объявление войны и отозвали посла – они упорно лезли в драку, не раздумывая о последствиях.
Французский маршал Жозеф Жоффр пригрозил отставкой, если не будет объявлена мобилизация, который тем самым и добился от Пуанкаре и Клемансо приказа. В ответ Германия ввела режим «военной опасности» и ультимативно потребовала демобилизации в течение двенадцати часов.
Пожар разгорался и остановить пламя не мог уже никто, не остановили подступившую катастрофу и невероятные сообщения из Петербурга.
Второго августа кайзеррейх объявил войну Франции и пригрозил Бельгии. Британия медлила. Немедленно за Вильгельмом к ультиматуму присоединились австрийцы. Антанта слала громкие проклятия в адрес вероломного царя Николая, обвиняя того в трусости, диктаторских замашках и даже в психическом расстройстве, вследствие чего некоторые серьезные газеты посчитали, что «измена» русских может стать причиной конфликта уже между державами «Душевного согласия».
Кризис перерос из балканского в мировой.
* * *
Манифест от 31 июля вызвал у концессионеров предсказуемую реакцию – смесь шока и понимания. Это была настоящая бомба, Николай Николаевич не испугался и пошел до конца, хотя и ограничился довольно расплывчатыми формулировками, не назвав прямо истинного виновника начинающейся общеевропейской смуты.
– …Надвинувшаяся угроза бедствия всеобщей войны тяжкой скорбью преисполняет сердце наше, – вслух читал Барков, одновременно переводя на французский. – Благо российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная – его печаль. От нестроений, возникших как в пределах Отечества нашего, так и у рубежей его, может явиться угроза целости и единству державы нашей… Так, где же главное-то? Вот, слушайте!.. С глубочайшей скорбью в сердце, извещаем народ наш о преступной измене, зародившейся среди дворян империи, сановников и людей военного звания; измене, поставившей Отечество на грань разорения и превеликих бедствий…
Сам Манифест был достаточно краток: несколько слов о «враждебных государству силах», направлявших заговорщиков из-за рубежа, прямое заявление о том, что вступление России в уже начавшуюся войну противоречит национальным интересам, отчего империя провозглашает полный нейтралитет и ответит военной силой только в случае нападения, и – самое главное, – пункт о «немедленном пресечении смуты», с наделением правительства чрезвычайными полномочиями.
Дата, собственноручная подпись, заверено министром двора.
Ниже публиковались соответствующие высочайшие повеления и доклад председателя комитета министров. А вот это уже было интересно донельзя. Интересно и жутковато.
Военное положение в обеих столицах, в Киеве, Варшаве, Одессе и еще четырнадцати крупнейших городах. Смещение нескольких генерал-губернаторов. В отдельных случаях вся полнота власти сосредотачивалась в руках «особо назначаемых представителей кабинета и лично его величества». Срок – до особого императорского указа.
Введение военно-полевых судов – действующих вне норм существующего уголовного законодательства и юрисдикции, на основе особого положения, при упрощенном до крайних пределов судопроизводстве и при отмене всяких гарантий нормально-законного течения процесса. Причастных к заговору будут судить военные.
Объявление вне закона нескольких политических партий, причастных к измене и финансируемых иностранцами. Приказ о немедленном аресте их лидеров.
Войска вправе применять силу при возникновении беспорядков.
Декреталия о временном замораживании цен на важнейшие продукты питания. Спекуляция и придерживание товара объявляются государственным преступлением (смотри военно-полевой суд).
И, наконец, постановление о высылке из пределов Российской империи некоторых иностранных подданных. Список прилагается: двести семь человек, из них сто шестнадцать британцев.
– Ну прямо робеспьеровские меры, – изумленно качая головой, говорил Алексей Григорьич. – Революционный террор, гильотина и проскрипция. Неслыханно! Неужто в России решили навести порядок железной рукой, вспомнили эпоху Петра Великого? Посмотрите извещения о новых назначениях – совершенно неизвестные имена! Допустим, кто таков генерал-майор Антон Иванович Деникин, я догадываюсь, во времена японской кампании он был начальником штаба Урало-Забайкальской дивизии, но сейчас вдруг высочайшим указом произведен в генерал-лейтенанты и из Киевского округа переведен в Генштаб… Одновременно: генерал Сухомлинов уволен и разжалован, генерал Куропаткин отставлен от военной службы, на его место назначен Поливанов. Что делается, господа!
– Вот они, прелести самодержавного правления, – иронично сказал Робер. – В нашей республике ничего подобного никогда быть не может! А вдруг пострадают невиновные? Суд без адвоката?
– Кажется, вы, мсье де Монброн, забыли только что поминавшегося Робеспьера и революционный трибунал, – парировал граф. – Здесь Россия, и политику кнута у нас понимают куда лучше, чем демократические увещевания… Будь у Николая Александровича хоть чуточку воли и решимости ныне царствующего дяди, глядишь, обошлись бы без поражения в войне с Японией и смуты девятьсот пятого года. А в условиях начавшейся войны диктатура совершенно необходима – подумать только, вполне могло статься так, что против Российской империи могли одновременно выступить и Германия, и Австро-Венгрия!
– Пишут, будто кайзер Вильгельм воспринял новость о нейтралитете России с удовлетворением, – Евангелина встряхнула газетные листы. – И Вильгельм благодарит своего августейшего брата Николая за своевременное предупреждение о сети заговорщиков, действующих такожде в пределах Германии. Против каковых приняты жесточайшие меры. Что же получается? Приорат начали громить по всей Европе?
– Не исключено… Но только не в Австрии, Британии и не во Франции, там позиции тайной организации слишком сильны. Они стремились к войне и они ее развязали с маниакальным упорством!
– Зачем?
– Для устранения континентальных конкурентов, ставших слишком сильными, – прямо сказал Барков. – Джералд, вы простите мне этот намек?
– Прощу, – поморщился лорд Вулси. – Никогда бы не подумал, что наше невинное увлечение кладоискательством выведет едва ли не на всемирный заговор, перед которым меркнут любые тамплиеры с розенкрейцерами. И оказалось, что «мистика» тут играет лишь второстепенную роль.
– Не скажите, – отозвался Ойген. – С истинной подоплекой происходящего мы знакомы только отчасти. Нельзя списывать со счетов такие силы, как дракона Фафнира или наследие Вёлунда. Тварная Вселенная – есть тесная взаимосвязь самых разных сил. Может быть сейчас нашими стараниями и разразилась война, но почему бы не подумать о противоположном: вдруг нынешний конфликт предотвратит нечто более страшное? В будущем?..
– Нам бы с настоящим разобраться, – озабоченно сказал Барков. – Не забудьте, Австро-Венгрия рядом и что взбредет в голову фельдмаршалу Конраду фон Гётцендорфу предугадать невозможно. Особенно учитывая отвод русских войск вглубь страны – граница остается не прикрытой серьезными силами. Полагаю, главную оборонительную линию собираются провести по Нижнему Днестру и Бугу.
– Хотите сказать, надо уносить ноги? – прямо спросил Тимоти.
– Да. В нашем положении это не трусость, а разумный расчет. Что смогут сделать два взвода поручика Львова против всей австрийской армии?
* * *
Спать легли рано, поскольку предстоял подъем затемно. Личные вещи собраны и упакованы, палатки, инструменты и всякая мелочь вроде котлов и посуды остаются в наследство помещику Садофьеву.
Большая часть коллекции отправлена в Петербург несколько дней назад. Даже мумии лошади и самого вождя гуннов аккуратнейшим образом уложили в специально заказанные ящики, проложенные непромокаемым материалом, заколотили, поставили пломбы и перевезли в Проскуров, где их дожидался специальный вагон. При себе оставили только доспехи Вёлунда.
Заодно договорились с Дмитрием Викентьевичем Львовым – автомобиль «Руссо-Балт» он может оставить себе в качестве благодарности за труды, надо лишь потом забрать его со станции. Ева за несколько дней обучила поручика управлять машиной – оказалось, ровным счетом ничего сложного, – а если он не изъявит желания владеть «Руссо-Балтом» сам, пускай передаст в распоряжение штаба гарнизона. Вещь полезная.
Саперы собирались отбыть в город поутру, но дисциплина есть дисциплина: господин поручик привычно распределил посты, пять караульных по периметру лагеря, одна смена – четыре часа, развод в девять вечера и час ночи. Время нынче беспокойное.
Евангелина проснулась оттого, что ей почудилась гроза – раскаты грома. Первая мысль: только ливня не хватало, дороги развезет, ехать будет трудно.
Приподнялась на локте, прислушалась. Стука дождевых капель по тенту палатки не отмечается.
Б-буу…Бу!
Грохотало отчетливо, в отдалении, кажется на севере.
Отодвинув ширму, отделявшую дамский будуар от постелей джентльменов, Ева первым дело узрела графа Баркова, возившегося с карбидной лампой. Его сиятельство успел одеться. В полутьме различалась заспанная и одновременно встревоженная белобровая физиономия Прохора.
– Вставайте, вставайте, – бросил граф. – Знаете, что это? Нет, никакая не гроза. Артиллерийская дуэль. Верстах в десяти-пятнадцати, я по слуху научился различать еще в японскую. Джералд, Тимоти, доктор! Подъем! Толкните кто-нибудь Робера!
– Артиллерия? – охнула Евангелина. – Что это значит? Сколько времени?
– Три с небольшим. А значит это вполне определенное: или начало боевых действий, или одна из сторон не разобралась, в чем дело, открыв огонь по недомыслию или поддавшись на провокацию… Похоже, полковые гаубицы.
– Русские или австрийские?
– Этого, простите, сказать не могу… Прохор, вот что. Бери мистера О’Донована с Ойгеном и бегом марш в усадьбу господина Садофьева за пролетками – стучите, орите, но перебудите всех. Джералд, нам придется погрузить вещи в автомобиль. Немедленно эвакуируемся, я склонен рассчитывать на худшее.
На ходу застегивая пуговицы кителя, в палатку ворвался Львов и, не успев единого слова сказать, получил быстрые указания от графа.
– Ваше благородие, поднимайте своих в ружье. Позицию займите на гребне перед лагерем, со стороны реки, чтобы все подходы простреливались – там, где редан построили… Да что я вам говорю, мы это десять раз обсуждали!
– Слушаюсь!
– Быть внимательными, по любой тени огня не открывать! Еще своих в темноте подстрелите!..
Ночь, однако, была не самой темной – небо звездное, полная луна склоняется к горизонту и светит будто огромный фонарь. Долину Днестра затягивает туман, скапливающийся в низинах и заводях. На рассвете вся округа будет укрыта сплошным туманным одеялом.
– Вон там, – Барков указал Евангелине на север и северо-запад. Горизонт подсвечивался желтоватыми вспышками. – Безостановочно палят уже двадцать минут, это не случайный приграничный инцидент… Район Каменца-Подольского, он всего в шестнадцати верстах от границы. Ай, как скверно, ехать на Проскуров как раз через губернский город – надо посмотреть карту и поискать объездные дороги.
– А если на юг? Перебраться через Днестр и в Бессарабию? Недалеко две станции, Новоселица и Липкацы, я хорошо помню план…
– В случае войны неприятель будет стремиться перерезать именно железнодорожные линии. Поэтому наш путь – только на восток или северо-восток.
– Пойду займусь автомобилем, – угнетенно сказала Ева. – Может быть, действительно не разобрались? Или какие-нибудь маневры?
– Маневры? Не смешно, моя дорогая. Вот еще что… Держите под рукой свой маузер.
– Предлагаете стрелять в солдат моего кайзера?
– Предлагаю подумать о собственной, единственной и неповторимой жизни. Вы не представляете себе, что такое настоящие боевые действия: никто не станет разбираться кто вы и откуда. И вежливым голосом таможенного чиновника просить показать паспорт. Будь таковой австро-венгерским или болгарским.
* * *
В белой мутной каше утонуло все – и палатки, и деревья, и берег реки. Мир поглотила колышущаяся мгла; только верхушка кургана да изогнутый острый хребет остатков Траянова вала плыли над бескрайним молочным озером. Звуки приглушенные, едва слышные.
Поверх – купол черно-синего неба с едва заметными золотисто-голубыми отсветами по восходному краю. Пейзаж самый таинственный, почти фантастический, когда возникает ощущение, что грань между настоящим и прошлым размылась, эпохи смешались, а из вечной материи остались только небеса, звезды, земля под ногами и журчащий неподалеку невидимый Днестр.
Будто распахнулись ворота меж мирами – тогда, полтора тысячелетия назад, возле безымянной готской деревеньки, стоявшей в излучине Агалингуса, как именовали реку германцы, из тумана выплыли темные силуэты всадников на низеньких мохнатых лошадках. Ехали медленно, тихонько переговариваясь меж собой на странном картавящем наречии.
Остановились вдруг, почуяв легкий запах дыма. Двое спешились, с осторожностью рысей, пригибаясь и хоронясь в зарослях прибрежной осоки, пошли туда, где было жилье – десяток длинных домов, не обнесенных тыном. Готские собаки – свирепые и огромные, в чьих жилах текла кровь римских молоссов и волков Дакии, – чужаков не учуяли, те зашли с подветренной стороны. Из осторожности убили ножом женщину именем Арегунда, зачем-то вышедшую среди ночи к плетню, – перерезали горло. Тело оттащили к реке, вспороли живот, чтобы труп сразу утонул, и бросили его в воду.
Вернулись к своим.
К полудню деревни не существовало – коренастые чужаки на маленьких лошадях привели подкрепление, убили всех, дома подожгли…
«Гунны, – отрешенно подумала Евангелина, увидев в тумане призрачные тени. Шесть или семь всадников, едва различимых. Лошади шли мерным шагом, абсолютно бесшумно. – Они вернулись за своим вождем… Гунны ищут нас, тех, кто осквернил усыпальницу…»
– Wir sind zu weit gegangen, – на самом излете слуха различила Ева человеческую речь с австрийским акцентом. Морок исчез, венский выговор ни с одним другим не перепутаешь! – Kommt zuruck.[70]
Конные прошли мимо, не заметив автомобиль или приняв его в тумане за валун странной формы, издалека похоже. Судя по направлению, они едут с северо-запада, если не повернут левее, минуют лагерь и окажутся на берегу. А дальше?
Ева ринулась в противоположную от всадников сторону, к палаткам. Хорошо, что оделась в шоферский костюм, кожаные галифе и куртку, бежать можно не подбирая проклятущие юбки!
– Готово? – сказал Барков, обернувшись на звук быстрых шагов. – Мы сейчас принесем…
– Тише, умоляю! – шикнула Ева. – Я видела… Видела наших! То есть это наверняка австрийская кавалерия! Там, дальше!
– Сколько? – наклонил голову граф. Единственный глаз хищно взблеснул. – Шесть или восемь? Понятно, дозорный разъезд, разведка. А вы говорили, опасаться нечего.
– Ничего подобного я не говорила, – огрызнулась Евангелина. – Да погасите же лампу!
– Черт возьми, Тимоти и Ойген с Прохором отправились в усадьбу… Робер, Джералд, господин Шпилер! Идите сюда немедленно! Вы вооружены?
– Н-нет, – испуганно пискнул Робер. – Мой браунинг в саквояже, а саквояж я отнес в машину час назад…
– Идиот. Прости. Доктор?
– Револьвер.
– У меня тоже, – подтвердил Джералд. – «Смит-вессон». Я отлично стреляю, большой опыт охотника, но…
– Мадемуазаль Чорваш, – приказным тоном сказал Барков. – Берите Робера и быстро… Вернее, со всех ног неситесь к раскопу! Спрячетесь там до рассвета.
– Никуда не пойду, – твердо сказала Евангелина. – И вы это знаете, Алексей.
– И я! – неожиданно заявил Монброн. – Мы вас не бросим! Если укрыться в усыпальнице, то всем вместе!
– А Тимоти и мсье Вершков? – справедливо заметил Шпилер. – Они должны скоро вернуться… Ах, чтоб тебя! Слышите?
Совсем рядом прогремел винтовочный залп. Раздались крики.
– Они нарвались на Львова и саперов! Его благородие должен отбиться, если кавалеристов мало, силы неравные… Немедленно в хозяйственную палатку, оборону займете за ящиками с инструментами, отличный бруствер! А я пойду взгляну, что происходит!
– Куда?! – переполошилась Ева. – Вас же убьют! Не те, так другие!
– Простите, мадемуазель, – жестко и непреклонно сказал Алексей Григорьич, – но моя жизнь принадлежит только мне. Исполняйте приказание. И отдайте запасной пистолет господину де Монброну, я знаю, у вас два… Евангелина, уверяю, ничего не случится! Не убили под Мукденом и в Порт-Артуре, значит, доживу до глубокой старости! Идите же! Слышите, перестрелка продолжается!
* * *
За прошедшие долгие недели его сиятельство изучил окрестности лагеря как свои пять пальцев, он с закрытыми глазами мог пройти от «господской» палатки к мосткам на реке, где обычно умывались, набирали воду и ловили рыбу в свободное время, благодаря отличной памяти мог вспомнить, где находится любая ямка или кочка, ну а сохранившийся со времен Рима вал на досуге изучил досконально – когда еще увидишь древнейшее фортификационное сооружение античной эпохи?
Собственно от вала осталось всего ничего, но поскольку нижних чинов по окончанию работ в гробнице следовало занять делом – солдат и минуты не должен быть свободен, ибо праздность обязательно ведет к потере дисциплины и разложению! – Барков припомнил курс по военной инженерии в Корпусе и совместно с поручиком проводил небольшие маневры, обучая саперов премудростям, узнать которые в захолустном гарнизоне они не могли.
Полигоном служил помянутый вал, точнее его часть, примыкавшая к реке в полутора верстах от деревни Устя – остальное срыли в прошлом веке, чтобы освободить поля от неудобного «ребра» высотой в полторы сажени.
– …Известно, что в нынешние времена самые прогрессивные достижения в области полевой фортификации принадлежат немецкой и отчасти французской военным школам. Если угодно, я могу показать, как выстроить редан не с двумя, а тремя фасами так, что несколько взводов окажутся способны отбить нападение целого полка, или по меньшей мере долго сдерживать противника до подхода основных сил без непоправимых потерь.
А теперь представим, что на нас наступают с запада, со стороны Австро-Венгрии.
Догма генералиссимуса Александра Васильевича Суворова «Тяжело в учении – легко в бою» этой ночью себя оправдала полностью. Построенный «потешно», ради тренировки и получения нового опыта, редан позволял держать круговую оборону, безнаказанно обстреливая конного или пешего противника с возвышенности и одновременно будучи защищенным укреплением, похожим на трилистник клевера и с возможностью незаметно отступить под прикрытием вала с западной или восточной стороны.
Что ни говори, но русская трехлинейка и стоящий на вооружении австрийцев карабин «Манлихер М-1895» при выстреле по звуку различаются, и человек, обладающий достаточным опытом, точно знает, какая сторона теперь ведет огонь. Если из винтовок Мосина производились слаженные одновременные залпы ради достижения плотности огня и кучности, то австрияки огрызались одиночными, но частыми выстрелами. Отступать они почему-то не желали, перекрикивались в начавшем редеть тумане на немецком и продолжали атаку – очевидно безнадежную.
Барков мельком посочувствовал австро-венгерскому офицеру, рвавшемуся в бой, – он явно молод и чересчур горяч, только положит людей зря, не понимая, какова обстановка. Кавалеристов значительно больше восьми – поначалу Ева разглядела лишь треть или половину отряда, – их двадцать или тридцать. Прошли мимо Усти незамеченными. Ну точно, это линия разведывательного полуэскадрона…
Холодно, но хочешь или нет, придется залезть в воду по пояс. Идти очень тихо, чтобы всплески нежданно не привлекли внимания. Вал обрывается в реку, подняться можно, цепляясь за корни серебристой ивы, нависшей над берегом. Проползти чуть ниже гребня, ага, вот и тропка, вытоптанная саперами. На ноги не подниматься, и впрямь пристрелят.
Отсюда лучше обзор – видно, что в белесо-голубом мареве, подсвечиваемом заходящей луной, крутятся всадники. Болваны, они и есть болваны! Давно можно было сообразить, что обстрел идет с возвышенности! Впрочем, некоторые спешились и залегли – если судить по вспышкам выстрелов, – хоть кто-то сообразил…
Алексей Григорьевич буквально упал на голову поручика Львова, свалившись в редан с высоты полусажени. Чудом пулю не получил.
– Вы?
– А кто же! Уберите револьвер, ваше благородие!
– Где остальные?
– Надеюсь, в безопасности. Вы отвлекли внимание австрияков. Потери есть?
– Один легкораненый, рядовой Алексеенко, ваше сиятельство. Перевязан, ведет бой… Что же это, а?
– Война, поручик. Молодцом держитесь. Скоро они поймут, что наскоком нас не взять, и отступят, но не в этом соль. Приведут с собой значительные силы. Ночь, у страха глаза велики, сообщат командиру, будто здесь полк окопался… Наступит затишье, придется отступать.
– То есть как отступать?
– Обычно, в пешем строю. На восток. А, мать вашу! – От выложенной оставшимся от креплений ведущего в гробницу Аттилы тоннеля деревом амбразуры отскочила щепа, выбитая пулей, Баркову оцарапало щеку. – Братец, дай-ка винтовку… Позвольте-с ответить, господа…
Выстрел. Мимо. Граф матерно выругался. Передернул затвор трехлинейки. Всадил пулю в голову коня, затем добил упавшего всадника. Война, ничего не поделаешь.
– По лошадкам бейте, не жалеть, соплей не распускать! Держи, братец, винтовку… Поручик, вы меня слушаете?
– Точно так.
– Думаю, возле города идут тяжелые бои, Каменец-Подольский наверняка окружен, если уж австрияки оказались здесь… Вы читали императорский рескрипт? Армия отводится за линию Буга, чтобы продемонстрировать нейтралитет России. Каждый солдат будет нужен там! Я старше вас и чином и опытом, посему слушайте приказ: настанет затишье, мигом хватайте в лагере остатки провианта, все боеприпасы какие есть и скорым маршем в сторону Ушицы, там расквартирована наша кавалерия… Разберетесь, вы офицер, а не младенец! Тем более теперь – уже настоящий боевой офицер! Здесь погибнете без пользы для Отечества, а при соединении с более крупной частью окажетесь при деле. Поняли?
– Точно так, ваше… Ваше высокоблагородие. Понял.
– Глядите, вроде отходят… Стрелять почти перестали.
Дозорный разъезд австрийцев все-таки начал отход, потеряв убитыми не меньше десятка. Бросили погибших и уцелевших лошадей. Начало светать.
– Выберемся, – решил Барков. – Хоть посмотрим, кто таковы.
Прыжками спустились вместе с Львовым (солдатам пока было приказано оставаться на месте) с вала вниз, подошли к одному из мертвых кавалеристов. Граф присел на корточки.
– Ах ты ж скотина, прости господи… Смотрите, поручик. Драгун. Цвет воротника и обшлага краповый, пуговицы белые, офицерская лядунка с гербом – все-таки их командира мы застрелили. Это тринадцатый драгунский полк князя Евгения Савойского, элита кавалерии… Что там еще такое?
Господа концессионеры, уяснив, что бой закончился, выбрались из хозяйственной палатки и все дружно примчались к валу.
– Тимоти и остальных нет, – отрапортовал взмокший от волнения Робер. – В поместье стрельбу слышали, тут совсем рядом, вот они и решили не рисковать… Я так думаю. Пересидели.
– Мистер О’Донован решил не рисковать? – поднял левую бровь граф Барков. – Вы серьезно, де Монброн? А с ним еще и Прошка, черт белобрысый? Мсье Вершков, чтобы вы знали, врукопашную четверых японцев уложил, он до драки редкостно охоч. Не смотрите, что в обычное время тихий… Другого боюсь, как бы в нехорошую историю не попали, австрийцы вполне могли захватить поместье, как раз по пути было.
– Только не это, – Джералд положил руку, в которой сжимал «смит-вессон» на сердце. – Их придется выручать!
– Подождем… Тихо! Что за звук, по-вашему?
Земля начала гудеть. Звук низкий, далекий, очень грозный. У Баркова вытянулось лицо – он точно знал, что это обозначает.
– Поручик… Нет, не успеем! Сколько боеприпасов в редане?
– Все что были. Израсходована четверть или немногим больше.
– Мигом все наверх, в укрытие! Поручик, помогите даме! Влипли мы, господа, вот что скажу… Слышите? Это кавалерия, и не один разъезд, а минимум эскадрон! Скорее же!
Солнце еще не взошло, но окружавший лагерь и остатки Траянова вала туман окрасился в розовое – легкомысленный цвет кружев на пикантном дамском белье. Ночная тьма стремительно откатывалась к западу, звезды исчезали.
– Вы не видите, но курган пылает ярко-алым, – потрясенно сказала Евангелина по-французски. – Над ним огненная корона…
– Я вижу, – бросил граф. – Но сейчас опасно отнюдь не древнее колдовство… Учтите, в запале боя неприятель вырежет всех, кого застанет с оружием в руках. В такие минуты никто не думает, просыпаются древние звериные инстинкты. Гражданским я могу предложить единственный шанс на спасение: связать вас и представить нашими пленными. С большой долей вероятности вас пощадят, дальнейшая судьба зависит от вашего ума, фантазии и удачливости… Решайте.
– Я с вами, – мигом отозвался лорд Вулси и, похоже, обиделся.
– Банкир, погибший в бою? – индифферентно сказал Монброн, обреченно подъяв очи горе. – Об этом напишут в газетах, но маменька останется безутешной. А-а, каналья, в конце концов мой прадед был наполеоновским офицером! Чем я хуже?!
– Джентльмены из Техаса не отступают, – грустно улыбнулся доктор. – А настоящие германцы не бросают друзей в беде.
– Евангелина?
– Один маузер в умелых руках заменяет пять бестолковых пехотинцев с винтовками. Я никого не хотела обидеть, господа. Сейчас для меня нет Австро-Венгрии или России, я… Я видела, как сюда, в эту долину, пришел Аттила. По-настоящему видела. Перенос во времени или нечто иное, но… Я с вами.
– Прекрасно, – кивнул Барков. – Я не сомневался. Слушайте очень внимательно: пистолеты и револьверы есть оружие ближнего боя. Экономьте патроны, стреляйте с минимальной дистанции, только когда будете твердо уверены, что попадете. Не надо целиться в противника, отстоящего на пятнадцать-двадцать саженей! Поручик, есть дополнительные винтовки?
– Да, три…
– Отдайте одну лорду Вулси, он прекрасный охотник. А вы, Джералд, одолжите мне свой «смит-вессон».
* * *
Как и пятнадцать столетий тому, из золотисто-розовых, подсвеченных восходом полос тумана над Днестром начали выплывать фигуры всадников. Два десятка, еще два, и еще…
Шли уверенно, крупной рысью. Волной. Отблески зари сверкали на деталях упряжи, кокардах и эфесах сабель.
– Эскадрон и полуэскадрон, – оценил Барков. – Не меньше. Две с лишним сотни. А нас всего тридцать четыре. Эх, мне бы таланты Бонапарта или Фридриха Великого с Кутузовым… Поручик?
– Слушаю?
– Они пока не сообразили, что атаковать редан можно с трех сторон, с четвертой река. Будут бить в лоб, с северного и западного направлений. Подпустить как можно ближе, бить по офицерам прицельно. Залповый огонь – лошадям в грудь и шею. С наскока они нас не возьмут, обязательно перейдут в пехоту и начнут правильную осаду, а в этом случае мы долго не продержимся – вы воды сколько взяли?
– Как и обычно на ночь, четыре ведра. Осталось два с половиной. И сухари еще…
– Не ваша вина, кто б мог предполагать. Смотрите внимательно, к палаткам австрийцы отправили всего несколько человек, пять или шесть, отсюда плохо видно. Сосредотачиваются левее, спешиваются… Конечно, редан кавалерией не возьмешь, а они обучены действовать и как пехота.
– Погодите-ка, Алексей Григорьевич. Парламентер? Точно парламентер!
Офицер в черно-золотом драгунском шлеме с большим белым платком в поднятой руке уверенно зашагал к валу.
– Не стрелять! – прикрикнул Львов.
– Господа! – раздался его голос. Говорил он по-русски с заметным немецким акцентом. – Я требую командира для переговоров!
– Я пойду, – сжав зубы, процедил Львов. – Законы войны! Я один тут в форме офицера!
– Идите, все обойдется, – подбодрил граф. – Не спускайтесь вниз. Пока не убрано белое полотнище они и мы стрелять не вправе. Вы командуете, поручик, вам и говорить.
Львов вышел на гребень вала. Чуть поклонился. Австрияк ответил тем же.
– Обер-лейтенант кавалерии Генрих фон Баттен, к вашим услугам.
– Поручик Дмитрий Львов, – переговоры шли на немецком.
– Господин поручик, командиром второго эскадрона тринадцатого драгунского полка майором Людеке я уполномочен предложить вам почетную сдачу. Город Каменец-Подольский ночью взят нашими войсками.[71] Пути к отступлению отрезаны. Вам и вашим солдатам гарантируется обращение по уложениям конвенции о военнопленных, офицерам будет оставлено личное оружие.
– Герр обер-лейтенант, я нахожусь на полевом выходе и ничего не слышал про объявление войны между нашими державами. Таким образом я считаю вас стороной напавшей и буду сопротивляться до последнего вместе со своими подчиненными. Простите, если я вас задержал. Это решение окончательно.
– Как вам будет угодно, – откозырял австрияк. – Я посчитаю за честь сразиться с таким уверенным и чтящим присягу противником.
Глава девятая Семья
Подольская губерния – Санкт-Петербург.
Август 1914 года
– Никого нет, – ошеломленно сказал Прохор Ильич, быстро обследовав палатки. – А стреляли долго… Спрятались?
– Спрятаться можно только в раскопе или блиндаже у берега, – ответил Тимоти. – Машина на месте, я ее видел. Что будем делать? Положение-то хуже не придумаешь! Ойген, есть соображения?
– Нет.
Бравая троица возложенную на нее миссию не выполнила. Лошадей и пролетки добыть не удалось, сами чудом не попались в лапы австрийцев, едва ноги унесли.
Против ожиданий в помещичьем доме господина Садофьева-Лозинского горели окна, на дворе усадьбы наблюдалось бурное оживление, граничащее с паникой. Суматошно бегала прислуга, запрягали коляски и грузили на них вещи. Мадам Садофьева, дама под стать супругу полнокровная и тучная, рыдала в голос на крыльце, закрыв лицо ладонями. Сам барин распоряжался, отдавая противоречивые команды и тем привнося в происходящее еще больший хаос.
Прохор оторопело уставился на девок, волокущих к экипажу огромную перину.
– Господин Са… – начал было мсье Вершков, но помещик замахал руками, уподобляясь раскормленному гусю:
– Не время, судари мои, не время! Видите, что делается? Я сам служил когда-то, понимаю-с! Пушки бьют! Война!
– Нам хотелось бы попросить…
– И думать забудьте, у меня семья, дочери! Надо уезжать!
– Куда?
– В город! Под защиту крепости! В гарнизон!
– Ума решились? – грубо сказал Прохор, подавляя острое желание встряхнуть толстяка за манишку. – Какой, к ядреной матери, город? В той стороне артиллерия и стреляет! Погибнете! Вам надо в Ушицу, оттуда в Винницу! Прочь от границы! И налегке! Да скажите вы своим дурищам перины бросить!
– Марыська, бросай перину! Александра Львовна, душенька, ну не плачьте! Поехали скорее! Семен! Аглаю с Лизанькой приведи, время теряем! Да шевелитесь же!
Больше ничего путного от впадающего в истерику и до полусмерти напуганного помещика добиться не удалось. После отбытия маленького каравана, и впрямь направившегося к тракту на Ушицу (хоть одного разумного совета послушались!), в усадьбе остался только бесполезный рабочий мерин, двуколка в каретном сарае и престарелый кузнец, оставленный присматривать за домом.
– Ну дела, – помотал головой Вершков. – Только пыль столбом на дороге, прям блудницу вавилонскую на звере увидели… Чего перепугались? Австрияки чай не азиаты какие, мирное население резать не будут. Тут вам Европа, цивилизация…
– Давайте возьмем мерина, – предложил Ойген. – На него погрузим вещи, а сами постараемся уместиться в автомобиле.
– Нас восемь человек, – напомнил Тимоти. – Друг у друга на головах сидеть? В деревне есть телеги, купим у крестьян…
– А ну молчите! – вдруг цыкнул Прохор и увлек компаньонов в тень между барским домом и пристроенным к нему флигелем. – Тихо, ни слова больше… Всадники!
Спустя минуту на обширную площадку перед фасадом дома с клумбами и гипсовыми вазончиками рысью влетели десяток кавалеристов – при саблях, с карабинами за спиной. Осмотрелись, обменялись несколькими резкими фразами на немецком и вновь канули в ночную тьму. Кажется, поскакали к реке.
– Не наши, – мрачно сказал Прохор. – Возвращаемся, только как можно осторожнее! Сейчас бегом к распадку, там начинается большой овраг, никто не заметит…
– Туман на берегу – наш союзник, – подтвердил Тимоти. – Мистер Вершков, это были австрийские военные? Раз так, мы оказались на территории, занятой армией Австро-Венгрии?
– Не обязательно, – вмешался Ойген. – Разведывательный рейд, малыми силами… Настоящая лавина хлынет завтра-послезавтра.
– А нам-то что? Война войной, но мы люди гражданские. Проверят документы, отпустят.
– Американцев может, и отпустят, а вот графа и мсье Вершкова могут интернировать. Если Австрия объявила войну России, конечно…
– Извини, об этом не подумал. Словом, надо сматываться и как можно быстрее. Пошли к оврагу.
Когда до лагеря оставалось немногим больше километра, началась ожесточенная винтовочная стрельба, бой шел у берега, и Прохор однозначно определил, что разъезд неприятеля сцепился с охранявшими концессию саперами. Значит, и остальные наверняка попадут под горячую руку! Катастрофа!
– Нападем только если встретим единичного всадника, – прошептал Тимоти. – В крайнем случае – двух. Связываться с регулярной армией у меня нет ни малейшего желания… Захватим лошадей. Надеюсь, все умеют ездить верхом?
Обошлось, по дороге к палаткам никого не встретили, ни своих, ни чужих. Ойген только заметил, что с курганом происходит нечто странное, «память земли», неизвестный науке магнетизм этой ночью был активен как никогда раньше…
Лагеря достигли к окончанию перестрелки, заметили промелькнувших в тумане кавалеристов, на галопе уходивших к северу. Стычка завершилась вничью? И куда все-таки подевались Джералд, Ева и прочие? Начали обыскивать палатки.
– Не хватало только потеряться, – сокрушенно сказал мистер О’Донован. – Брат моего папаши во время гражданской войны попал в плен к северянам, семь лет ни одного известия – а оказалось, что дядя искал нас в Вирджинии, когда семья переехала в Техас… Нашел случайно, после того как в газетах напечатали, что на папашином участке нашли уйму нефти. Нет ничего хуже потеряться во время войны.
– Они рядом, – ответил Прохор. – Вместе с его сиятельством, он знает толк в таких делах, с Алексей Григорьичем не пропадешь. Пойдемте к саперам, проверим…
– Нет, – остановил Вершкова Ойген. – Слышите? Кавалерия! И, по-моему, военных куда больше, чем прошлый раз! Надо укрыться, еще три минуты и они будут здесь! Да и туман рассеивается, ветер поднялся!..
– Опоздали, – выдохнул Тимоти, рассмотрев приближающихся со стороны Усти всадников. – Скорее на кухню, спрячемся между ящиками! Хоть какой-то шанс!
В хозяйственной палатке аккуратно складировали все ненужное, начиная от переносных печек и деревянных контейнеров с шанцевым инструментом и заканчивая множеством вещиц, которыми всегда обзаводишься при длительной работе в полевых условиях – фонари, складные стулья, железные емкости из-под керосина, даже маленькая динамо-машина. Палатка была забита барахлом чуть не под потолок.
– Вот сюда, к стене… – Тим вынул нож и сделал в брезенте небольшую прорезь. – Заодно понаблюдаем. Ого, да их тут множество! Целая армия!
Несколько австрийских солдат спешно обыскали лагерь – никого; заметить сидевших за грудой хлама концессионеров было сложно. Драгуны ограничились самым поверхностным осмотром и побежали назад, докладывать командирам, целиком сосредоточившимся на редане, в котором засел противник.
Было совершенно непонятно, что именно защищают в этой безлюдной местности русские и ради чего устроено полевое укрепление без дополнительного прикрытия – рядом нет ни единого важного объекта! Это примерно то же самое, что встретить посреди Сахары одинокую москательную лавку.
Загадка, объяснить которую словами поручика о «полевом выходе» невозможно. Слишком далеко от крепости и квартир находившихся возле границы полков.
Достаточно рассвело, чтобы со стороны лагеря можно было рассмотреть остатки римского вала, туман исчез, лишь над рекой ползли белесые полосы, скрывавшие холмистый бессарабский берег.
– Продержатся полчаса, – уверенно сказал Прохор. – Не больше. Помочь им невозможно. Одно только чудо Господне…
– Сдаться? – предположил Тимоти.
– Если там его сиятельство, ни о какой сдаче и мыслей не возникнет. Слышите, опять начали стрелять. Вы оставайтесь, а я пойду…
– Не надо никуда ходить, – хладнокровно сказал Ойген, взяв Вершкова за плечо.
Нет, не Ойген! Хаген! Перевертыш сменил облик так быстро, что никто и не заметил, без единого усилия и малоприятных эффектов, обычно сопровождавших «превращение». Прохор машинально перекрестился.
– Вёлунд был великим кузнецом, но Регин превзошел его в мастерстве, – значительно вымолвил мажордом бургундского двора. – Жаль, что здесь нет меча, принадлежавшего Зигфриду, с ним было бы легче. Не сходите с места и ждите…
– Чего это он? – шепнул Вершков на ухо Тимоти.
Хаген поднялся и молча зашагал к выходу.
– По-моему, он твердо уверен в том, что делает… Главное, не мешать.
* * *
– Хорошо бы сейчас коньяку, – сказал Барков по-французски. – Невозможно воевать без легкого хмелька. Особенно зная, что положение безнадежно и надо отдавать себе в этом отчет. Остается забрать с собой побольше врагов и с тем считать долг выполненным.
– Завидую вашему оптимизму, – хмыкнул Джералд. – Как в романе, черт возьми! Четыре мушкетера, Ла-Рошель, бастион Сен-Жерве… Возьмите, фляга с тридцатилетним арманьяком у меня всегда с собой.
– Ваше здоровье, господа! Никто больше не желает?.. Нет? В таком случае, командуйте, господин поручик!
– Пулемет бы сюда, – с оттенком мечтательности в голосе сказал Львов. – Но чего нет, того нет… Мадемуазель, при виде крови вы в обморок не падаете?
– Нет, – холодно ответила Евангелина.
– Прекрасно, если кого заденут, займетесь вместе с доктором ранеными. Кривелев!
– Слушаю, вашбродь! – гаркнул фельдфебель.
– Подойдите, покажу… Стрелять прежде всего по офицерам, видите австрийцев с золотыми галунами? Там, правее? Слишком близко неприятеля не подпускать, не знаю, есть ли у них ручные гранаты… Закидают, настила над реданом нет.
Первые минуты сражения прошли в вялой перестрелке с больших расстояний, саперы старались не тратить патроны зря. Лорд Вулси, сквозь зубы поругиваясь на неудобство трехлинейки, занимался штучной работой – на охотах в Слоу-Деверил холл он снимал куропатку с двухсот сорока ярдов, а это прекрасный результат. Точность винтовки Мосина, разумеется, заметно уступала шедеврам лучших мастеров Европы, находившихся в оружейной комнате фамильного замка, но приноровиться можно было.
Четверть часа спустя стало окончательно ясно: это окончательный и бесповоротный конец – двух саперов убило, шестерых ранило, австрийцы провели грамотную рекогносцировку и атаковали сразу с нескольких направлений, прикрываемые плотным огнем с дальней позиции.
– Что-то происходит! – вдруг заорал граф, одновременно перезаряжая трехлинейку. – Ева, да пригнитесь же!.. Вы ничего необычного не чувствуете?
– Жарко, – непонятно ответила мадемуазель Чорваш. – Все вокруг будто в огне, я это физически ощущаю! Курган!
– Нет, не курган! Нечто другое! Землю под ногами встряхивает!.. Ах ты, гадина!..
Свистнула пуля, по касательной задевшая Баркова чуть выше локтя.
– Да пустите же, ерунда! Крови почти совсем нет, легкий ожог! Голова кружится…
Перед взглядом его сиятельства все поплыло – что за напасть? И при тяжелейших ранениях в Манчжурии всегда оставался в сознании, а тут из-за ничтожной царапины повело, будто пьяного извозчика!
Царапина ни при чем, все обстоит иначе – неизвестная сила выплеснулась из ранее запертого источника.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что над ограниченным Днестром полуостровом шириной в несколько верст разошлась кольцеобразная волна горячего воздуха, искажающего привычный облик зримого мира – такое марево поднимается над нагретым солнцем гудроном или черепичными крышами в южных городах. Тотчас возник странный звук – поначалу тихий свист, похожий на тот, что слышался при открытии гробницы, затем свист перерос в закладывающий уши вой, но принадлежащий не живому существу, а природному явлению – урагану, смерчу или торнадо.
Утро было ясным и спокойным, ветерок налетал со стороны возвышенностей, с северо-востока, день обещал быть ясным, без единого облачка. Откуда взялись резкие, едва не сбивающие с ног порывы, поднявшие волнение на Днестре и закручивающие в вихорьки пыль с сухой травой, объяснить не сумел бы никто. Это напоминало хамсин в Палестине или Аравии – жаркий, обжигающий кожу ветер, швыряющий в лицо мусор и песчинки.
Забеспокоились драгунские лошади, животные стократ острее человека чувствуют незримую опасность, истекающую из сфер, человеческому разуму не постижимых. Выученные боевые скакуны, привыкшие за годы службы к ружейной стрельбе и грохоту орудий на маневрах, к безусловному послушанию и командам хозяина, вдруг понесли, обуянные ужасом, – сдержать удалось едва половину. Сбрасывали всадников, били копытами, исходили пеной, потом смешались в табун и вихрем пронеслись в сторону Усти.
Ни о каком продолжении боя в такой обстановке и речи быть не могло – особенно когда на фоне воющего ветра послышались иные звуки, не то удары в гигантский барабан, не то поступь какого-то чудовищного существа.
– Ложись, ложись! – неимоверным усилием воли Барков сбросил навалившуюся одурь. Пинками отогнал саперов от амбразур. – Головы не поднимать! Джера-алд! Да проснитесь же! Ева! Бросьте маузер, он вам теперь не поможет!
– Это верно, – кивнула смертно побледневшая венгерка. – Вы хоть понимаете, что делается, граф? Посмотрите вторым взглядом! Нашим!..
Его сиятельство зажмурился, отбросил ненужные мысли и эмоции, постарался максимально сосредоточиться.
Три ярких световых линии сошлись в радугу, преобладали алый и лимонно-оранжевый цвета, но все сильнее и сильнее нарастала доля холодного сине-голубого, водопад лазури изливался сверху, с небес, стекаясь лучиками к одной-единственной точке подобно звезде, втягивающей в себя чужой, не принадлежащий ей свет. Зрелище потустроннее и захватывающее, прежде не виданное.
Хочется окунуться в этот свет, прийти к нему, впитать его…
– Да что с вами?! – Евангелина с размаху влепила графу оплеуху, оглушительную, как пушечный выстрел. Дама, а рука будто у гренадера. Синяк на скуле останется. – Вернитесь!
– Я вернулся, – прохрипел Барков, очнувшись. – Хотите знать правду? Вся компания в сборе! Включая вашего зубастого приятеля с берегов Рейна! И он набрал достаточно силы, чтобы воплотиться!
Второй эскадрон двенадцатого драгунского полка принца Евгения Савойского терпел сокрушительное и безусловное поражение. Сражаться с таким противником кавалеристы Австро-Венгрии не умели, да и не могли.
– Пресвятая дева, спаси, сохрани и огради, – только и вымолвил слегка очухавшийся Робер де Монброн. – Фафнир… Проклятая скотина! Пришел на зов!
На поле между реданом и лагерем бесновалось удивительное существо – огромных размеров змей с четырьмя лапами и сложенными на спине крыльями, да только его истинный, плотский облик могли видеть одни лишь обладатели «дара», прочие же замечали серовато-серебристую туманную тень, имевшую вид дракона, будто срисованного с гербовых щитов старейших дворянских семей Европы.
Обезумевшие лошади удрали все до единой, и тем всадникам, что сумели удержаться в седлах, следовало потом до конца дней возносить хвалу Господу Богу за вразумление эскадронных скакунов, чьи древние инстинкты оказались сильнее благоприобретенного послушания. Безлошадным повезло меньше.
Вернее, не повезло совсем.
Началась беспорядочная пальба – в воздух, в своих, в любую тень. Трава покрылась изморозью, при дыхании появлялся пар, теплое августовское утро заместилось морозными сумерками.
Мир терял краски, становясь монохромным, будто гравюра в старинной книжке – только два цвета, черный, белый и множество полутонов, в которых люди выглядели вышедшими из могил призраками, деревья расползающимися пятнами тумана, а солнце – слепяще-ярким угольным диском. А главенствовало над этим странным универсумом единственное существо, обладающее своим, уникальным цветом – разъяренный золотой дракон…
– По мне, так лучше австрияки, – бормотал граф, наблюдая за происходящим. – Хоть десять эскадронов, хоть дивизия, хоть корпус – один против всех выйду, слово чести…
Дух Разрушения занимался тем, к чему и был предназначен извечно – убивал. Изощренно, методично и стремительно. Однако и приведенное слово – «убивал» – тут малоуместно, ибо нельзя обвинить в предумышленном убийстве слепую стихию. Никто не обвинит в таком преступлении человека, прихлопнувшего надоевшую и мешающую козявку…
Обычный дракон из чудесных сказок, атакуя противника, должен бить лапами и хвостом, дышать пламенем, хватать противника зубами – как и всякое живое существо. Фафнир живым не был – мыслить и сознавать свое бытие еще не означает быть по-настоящему живым, – он действовал иначе. Змей воздействовал на разум и человеческую плоть своей таинственной силой, заставляя людей уничтожать самих себя.
Острие хвоста мимолетно коснулось драгунского ротмистра, и так уже скатывающегося к безумию. Ротмистр вытянулся, будто на строевом смотре, уставился невидящими глазами в небо с черным солнцем, выхватил саблю, взялся обеими руками за лезвие и медленно-медленно перерезал себе горло справа, еще успел почувствовать, как на смертном холоде пальцы оросились горячим – кровью из артерии…
Рядовой Стеклы из Градца-Кралове взорвался изнутри, будто снаряд проглотив. Его разметало в клочья, от человека осталось лишь мокрое алое пятно, кости обратились в слизистую взвесь.
Обер-лейтенант фон Баттен, недавно ходивший к русским парламентером, увидел перед собой золотую оскаленную морду невиданного монстра, сказал по-немецки: «Да, я это сделаю…» и застрелился последней пулей, предварительно убив семерых сослуживцев, не оказавших никакого сопротивления.
Вахмистр Мариан Халевский из Лемберга подобрал валявшийся у ног острый камень, выколол им себе оба глаза и умер через несколько минут от болевого шока.
Рядового Штудента в единый миг охватило холодное белое пламя, сохранившаяся искра разума подсказала ему, что следует упасть на землю и попытаться сбить огонь. От Штудента остались только жирный серый пепел, немедля подхваченный ветром, несколько оплавившихся пуговиц и деформированные страшным жаром металлические части карабина.
Рядовой Фолькер вспорол себе живот.
Рядовой Хайнеге умер мгновенно, от разрыва аорты.
Рядового Лукача ударом невероятной мощи отбросило в Днестр и он утонул, пускай и умел плавать: были сломаны все ребра, ключица и позвоночник.
Капитана Валишевского увлекло в странный водоворот, бешеный серый вихрь. Очнулся он живым и здоровым на каменистой равнине и увидел два заходящих солнца: багровое и золотистое. В воздухе сильно пахло нашатырным спиртом. Дальнейшая судьба Валишевского неизвестна.
Кошмар продолжался совсем недолго – от силы десять минут, растянувшиеся для наблюдателей на часы; перед глазами Евы, графа Баркова и прочих концессионеров всё происходило медленно-медленно, Фафнир будто приостановил течение времени, давая своим давним противникам возможность насладиться зрелищем.
Что и говорить, спектакль произвел неизгладимое впечатление. Дух Разрушения наглядно продемонстрировал свою необозримую мощь. Наслаждайтесь, господа.
Закончив расправу, золотой дракон потоптался на поле и вдруг улегся, обернувшись хвостом, в точности уподобившись кошке. Затих. Всем кроме Баркова и Евы казалось, что неподалеку от Траянова вала на землю спустилось облако причудливой формы, напоминавшее огромного крылатого змея.
– Мне чудится, или это приглашение к разговору? – первым сообразил Джералд. – Бояться нечего, пожелай Фафнир немедленно убить нас, он бы это давно сделал. Граф, прикажите всем не двигаться с места и желательно даже не шевелиться. Я пойду к нему.
– Мы все должны пойти, – отозвалась Ева. – Вы придумали хорошее слово для обозначения нашей компании, милорд, – «концессия». Хорошее, однако неправильное. Мы семья. Гунтер, Гернот, Гихзельхер, Кримхильда. Зигфрид. Хаген. Фафнир. Сага о Нибелунгах не завершена, последние строфы не написаны. Идем. Я его не боюсь.
– Поручик? – угрожающе произнес Барков. – Сидите здесь тише мышей, незаметнее блох! Чтоб ни шороха!
У белого как полотно Львова хватило сил только согласно прикрыть веки.
– А вот и Хаген, – вытянула руку Евангелина, спустившись с вала. – И Тимоти с мсье Вершковым… Будет тихая семейная встреча, вам не кажется? Бургундцы и их фамильное проклятие. Наше проклятие.
– С виду он не такой и страшный, – пробурчал Робер, не выпускавший из руки пистолет. – Так, клочок тумана. Морок.
– Ты не видишь истинной сущности.
– И вовсе не жажду. Если мы против ожиданий останемся в живых, поеду на целый год в Люцерн или Карлсбад, в санаторий для нервических больных. Причем лечение обойдется в целое состояние.
– Раз ты способен шутить, значит, не всё потеряно.
Грязные, оборванные и взъерошенные концессионеры выглядели не ахти – лорд Вулси, при любых обстоятельствах поддерживавший лоск истинного джентльмена, и тот ныне походил на бродягу из сомнительных кварталов пролетарского Ист-Энда.
Блистал один только Хаген из Тронье – высокий, соломенноволосый, с бездонно-голубыми спокойными глазами, окладистой короткой бородой и королевской осанкой. Одет он был конечно же в прежний «колониальный» костюм Ойгена Реннера, песочные брюки и курточку-френч с карманами, но поверх нее сияла испещренным тонкой гравировкой металлом лорика Вёлунда, а в левой руке был круглый щит, от которого волнами исходило тепло…
Тепло и ярко-алое свечение, в противовес льдисто-лазурному мерцанию Фафнира.
– Живы-здоровы? – искренне обрадовался Тимоти, ничуть не обращая внимания на дракона. – Видели, тут такое было?!
– Помолчи, – веско сказал Хаген. – Не время пустословить. Он позвал нас.
Нависавший над «бургундской семьей» вязкий сгусток марева начал уплотняться и съеживаться, принимая видимую глазу форму – на этот раз дракон решил обойтись без изысков и ненужных реприз, выбрав для телесного воплощения любимый им облик карлика-дверга Альбриха, еще одного загадочного героя «Саги о Нибелунгах», связанного с сокровищами мистическими узами…
Маленький, в половину человеческого роста, но, что называется, «поперек себя шире». Не толстый, не дородный, а именно очень широкий. Плечи вполне соотносились с ростом существа – фантастически коренастый крошка, в темно-зеленой одежде, с черной бородищей до пупа, в руках тяжеленный двулезвийный топор-лабрис.
На седеющих жестких волосах красуется остроконечный колпак, украшенный золотым символом – пылающий древнескандинавский дракар, Нагльфар – корабль мертвых, который однажды придет из Нифельхейма с огненными великанами на борту, чтобы начать Последнюю Битву и повергнуть богов…
Глазки маленькие, глубоко запавшие и холодные-холодные, как два сапфировых осколка. Взгляд бесстрастный и ничего не выражающий. Не-живой.
– Хайлс, – низко сказал карлик, глядя только на Хагена.
– Сигис хайлс, Фафнир-дрэки, – с исключительной вежливостью ответил бургундец, но традиционного поклона не последовало, лишь кивок. Знак уважения к противнику и не более. – Эк’эмн Хаген-ярл эйн Тронье-фюльк…
– Эк кенна…
– Ничего не понимаю, – прикрыв губы ладонью, сказал Барков Евангелине. – Что это за язык?
– Наречие наших предков. Так говорили в эпоху Аттилы и бургундских королей, какой-то диалект готского… Фафнир не желает учить языки современности, они ему не интересны. Дракон живет только прошлым, не веря, что его времена давно миновали…
– Ошибаешься, женщина, – вдруг сказал карлик, метнув взгляд на Евангелину. Расслышал. Говорил он теперь не на готском или бургундском, а употреблял совсем иное наречие, понятное всем. Древнейшее, изначальное, первоязык. Тот, что унаследован каждым живым, и достаточно услышать первые звуки, чтобы вспомнить. – Я был всегда, Кримхильд, и останусь навсегда. Я вне времени. Я не помню, когда родился, и не знаю, когда умру. Ты слышала, Кримхильд?
– Тогда почему ты преследуешь нас?
– Это вы меня преследуете. Это вы хотите моей гибели. Это вы. Не я. Вы. Вы. Вёлунд. Вы. Кримхильд. Вёлунд.
Карлик говорил все более отрывисто. Обвиняя. Обличая. Жалуясь.
– Уйдите, уйдите прочь смертные, не нужно… – гудело в головах концессионеров. – Уйдите!
– А что ты предложишь взамен? – громко перебил стенания Хаген. – Я знаю, драконы держат слово! Всегда! Предложи выкуп!
* * *
– …Да что ж тут случилось-то? – потрясенно сказал сам себе подъесаул Федор Ванников, командовавший казачьей полусотней, отправленной из Ярмолинц к югу, прояснить текущую обстановку в районе Каменца.
Двенадцатую кавалерийскую дивизию подняли по тревоге еще ночью, но командование пока выжидало, не начиная решительных действий. Донцы прошли через Мукаров и Соколец на Крушановку и Баговицу, в обход губернского города, взяли в плен троих заблудившихся австрияков-драгун, которые отбились в утреннем тумане от своего эскадрона. Отправляя дозорные разъезды, выяснили, что неприятель продвинулся до Белина и Залесец, и по достижению днестровского рубежа собрались было обратно, но…
Галопом примчался хорунжий Щегольков и срывающимся голосом доложил подъесаулу, будто в полуверсте к западу было сражение, замечена русская пехота, совсем немного, взвод или два. И много австрийцев. Мертвых.
Зрелище и впрямь было жутковатое – когда полусотня рысью прибыла на место событий, Ванников натянул поводья, останавливая коня, и скомандовал дальше не двигаться. Сдвинул фуражку на затылок, закрутил пальцами чуб, пытаясь сообразить, что здесь произошло. Ничего путного на ум не приходило.
Справа и чуть выше, в отдалении, несколько больших военных палаток французского образца, такие поставлялись и русской армии. Дальше, в сторону реки, нечто напоминающее остатки крепостного вала, около него собрались десятка два-три военных в гимнастерках болотного цвета: точно, свои. И, кажется, несколько гражданских.
Поле же было усеяно телами в синих драгунских куртках и общих для австро-венгерской кавалерии краповых брюках для верховой езды, перепутать невозможно. На первый взгляд, здесь полег целый эскадрон, однако конских трупов мало, от силы двадцать. Человеческих же далеко за сотню. Некоторые растерзаны так, будто в них заряд шрапнели прямой наводкой попал, у других никаких видимых повреждений.
Что за чудеса? Опытный взгляд сразу определит, кроме настоящего боя тут случилось и нечто другое…
Осторожно объехали по берегу, стараясь не приближаться к мертвым. Подъесаул заметил, что лошади чуть всхрапывают, будто учуяли опасность, но только не прямую, а отдаленную; вроде запаха волка.
– Поручик Львов, пятый саперный батальон, – откозырял серый лицом военный инженер. – Вы очень вовремя, господин подъесаул, у меня раненые…
– Раненые? Сколько? Хорошо, сделаем конные носилки, отвезем хотя бы в Ушицу… Кто эти штатские?
– Позвольте мне объяснить, – вышел вперед Барков. – Эти господа из Североамериканских Соединенных Штатов, ученые – занимались здесь раскопками. Джералд, у вас документ с подписью губернатора в бумажнике? Дайте…
Худо-бедно объяснились, граф оказался достаточно убедителен, да и Ванников не горел желанием вникать в подробности. Даже не обратил внимания на очевидную несуразность краткого рассказа о недавней стычке с австрийскими драгунами и употреблении гранат с удушливым газом, которым якобы и перетравили часть неприятеля. Результат-то вот он, перед глазами: саперы (с гранатами или без них) уложили целый эскадрон, понеся сравнительно малые потери.
– Да, Каменец взят, – в ответ на вопросы подтвердил подъесаул. – Ночью, после стремительной атаки и бомбардировки крепости артиллерией. Объявление войны? Не знаю, господин граф, я ж не штабной, у меня приказ – провести разведку, серьезных стычек избегать, беречь людей… Уезжали бы вы отсюда мигом, судари мои, скоро такое начнется, что и представить боязно.
– Мы собирались ехать на Проскуров…
– И думать забудьте, к северу наткнетесь на австрийцев. По берегу Днестра, на юго-восток, доберетесь до Могилева-Подольского – верст около ста получается. Там железная дорога к Одессе и Виннице. Только быстрее, пока общее наступление не началось.
– У нас только один автомобиль…
Затруднение с транспортом разрешилось неожиданно быстро, часть казаков отправилась к Усте, глянуть, как обстоят дела возле деревни и тракта на Каменец. Там и отловили полтора десятка сбежавших драгунских лошадок, разгуливавших по пшеничному полю. Великолепный трофей!
– Возьмите четверых коней, – решил подъесаул. – Выберите, какие поспокойнее, они привычны к хозяевам, чужака поначалу могут сбросить…
– А как же саперы господина поручика?
– Всех возьмем с собой, в Ярмолинцы, не извольте беспокоиться. Давайте, торопитесь… Слышите, опять где-то пушки начали бить.
– Львов! – гаркнул его сиятельство. Отвел поручика в сторону. Сказал тихо и внушительно: – Запомните раз и навсегда, Дмитрий Викентьевич, накрепко: вы ничего не видели. Совсем. И солдатам то же самое скажите. Галлюцинации. Морок. Поняли?
– Галлюцинации у состава двух взводов? – вытаращившись, прошептал Львов.
– Именно. Ваши саперы люди верные, наверняка не проболтаются. Да и кто поверит? Но если что, рассказывайте, будто и впрямь использованным австрияками газом надышались, хорошо никто не отравился всерьез… Слышали? Единственного человека, которому можно рассказать, зовут Василием Свечиным, подполковник жандармерии, из министерства. Да только вряд ли вы с ним увидитесь в ближайшее время.
– Но… Слушаюсь, ваше сиятельство. А все-таки, что это такое?
– Змей-Горыныч, поручик. Самый настоящий. Спасибо вам за все, Львов. Будете в Петербурге – заглядывайте непременно, отыщете место жительства в любой адресной книге! Прощайте.
Легкие на подъем казаки собрались мигом, походя решив главную трудность – как транспортировать раненых и пехоту: недолго думая, реквизировали для нужд армии в деревне три телеги, оставив крестьянам расписку, усадили на них саперов и рысью ушли по направлению к Ярмолинцам, на соединение с основными силами.
Концессионеры остались в одиночестве – уставшие и оглушенные утренними событиями.
– Не спать! – рявкнул Барков, заставив остальных вздрогнуть. – Ева, авто заправлено?
– Еще с ночи…
– Надолго хватит бензина? Не хватало только заглохнуть на полпути! Запасные емкости? Отлично! Прохор будет вас сменять за рулем. Я, Джералд, Тимоти и Ойген поедем на лошадях, остальные в автомобиле. Лишние вещи выкинуть, с собой только самое ценное! Ойген, артефакты упакуй, надеюсь, в ближайшее время творения Вёлунда нам не понадобятся… Шевелитесь! Нам один раз несказанно повезло, но это не значит, что фортуна останется благосклонной и далее!
Окрики Баркова подействовали. Оставили всё – чемоданы, ненужную одежду, книги, прихватив только документацию предприятия, оружие, журналы с заметками и описями да личные саквояжи. Робер сообразил взять бутылку с мятной настойкой, успокаивавшей нервы, бренди, вчерашний хлеб и копченую свинину – перекусить обязательно захочется, а до Могилева-Подольского далеко.
– От Китай-города начнется гравийное шоссе, – деловитый Прохор устроился на переднем сиденье, рядом с местом шофера и раскрыл топографическую карту. – В ту сторону мы раньше не ездили, дороги, считай, не известны… А-а, кривая вывезет!
«Руссо-Балт» сдвинулся с места и начал медленно взбираться по склону холма, над которым доселе мерцало угасающее алое зарево.
* * *
– Филистеры распроклятые! – громыхал его сиятельство, не обращая внимания на взгляды посетителей буфета могилевского вокзала. – Взял бы и расстрелял, по законам военного времени! Нет билетов! Никаких! Никуда! И ближайшие двое суток, а то и больше, не будет! Большинство поездов отменены, попасть на киевский в два ночи невозможно! Ругался, грозил – никакого толку! А начальник вокзала, тыловая крыса, пообещал сдать жандармам!
– Тише, – усмехнулась Евангелина. – Сядьте, покушайте горячего… Пока вы общались с железнодорожниками, мсье Вершков подал разумную идею. Телеграфировать в губернию невозможно, там австрийская армия теперь, на приказы знакомого нам одесского обер-полицмейстера здесь никакого внимания не обратят, значит, надо обращаться на самый верх… Тимоти с Прохором ушли в отделение телеграфа. Полиция, между прочим, проверяла паспорта – полагаю, приняли за шпионов.
– И что? – подозрительно спросил Барков.
– Пока ничего. Вон, видите городовой при входе расхаживает, бросая угрюмые взгляды? Наблюдает.
– Еще бы, – сказал Джералд. – Наверное, в этом тишайшем городке со времен Ноя и Моисея не видели таких оборванцев, явившихся на автомобиле и лошадях с седлами австрийского образца с гербами дома Габсбургов. Я бы на месте констебля обязательно проявил интерес.
– Констебль… – граф сплюнул. – Как объяснились?
– Сказали правду. Беженцы, трофейных коней нам предоставили казаки отдельной полусотни второго Донского казачьего дивизиона… Полицейский явно не поверил, оставил второго присматривать и куда-то ушел.
– Я знаю куда, – кивнул Барков. – За комендантским патрулем. Бьюсь об заклад, эту ночь нам придется провести в местной гауптвахте.
В словах его сиятельства присутствовала истина: первым делом шпиономания охватывает провинциальные городки. Пыльный и скучный Могилев-Подольский не исключение, прибытие наистраннейшей компании моментально вызвало нездоровый интерес как станционных служащих, так и усатых блюстителей, отлично знавших, что началась война с Австро-Венгрией – официальная нота из Вены пришла вчера вечером, а боевые действия начались всего несколько часов спустя.
Объявились Прохор и мистер О’Донован, выглядевшие, пожалуй, наиболее живописно – Вершков, красовавшийся в драной гимнастерке без погон, смахивал на дезертира, а небритый и пропыленный Тимоти выглядел героем рассказов О. Генри про бандитов Дикого Запада.
Как их не арестовали, уму непостижимо. Такая парочка и в мирное время должна обратить на себя внимание охранителей общественного спокойствия.
– Телеграмма отправлена по назначению, при нас отстучали, – сообщил Вершков. – Как обычно, на адрес общества купца Фефилова в Петербург.
– Час, может быть полтора или два, – предположила Ева. – Они всегда отвечали быстро.
– У нас нет часа, – в тон продолжил граф. – Я же говорил…
Штабс-капитан артиллерии, унтер-офицер и четверо нижних чинов, к винтовкам примкнуты штыки. Как на картинке. В буфете повисла нехорошая тишина.
– Господа, – штабс-капитан козырнул. – Извольте пройти за мной. Для выяснения личностей.
Шестьдесят восемь минут спустя в гарнизонную комендатуру Могилева-Подольского ворвались красный как вареный рак городской голова, начальник полиции с чинами управления и предводитель дворянства. Был спешно вызван командир гарнизона.
– …Полагаю, для России далеко не все потеряно, – хохотал потом Барков, попивая шустовский коньячок в вагоне первого класса. – Нет, вы видели их рожи, господа? Пардоннэ муа, но есть впечатление, что чиновникам вставили в зады трубочки и включили паровой насос, так, что глаза из орбит вылезали!
Это действительно напоминало кинематографическую комедию: концессионеров извлекли из цепких лап господина штабс-капитана, искренне считавшего, что эти престранные господа и мадемуазель если не тайные агенты, то уж точно лица, подлежащие тщательной проверке контрразведкой.
Ничего не вышло, его благородие остался разочарованным. Задержанных со всем возможным почтением препроводили обратно на вокзал, где на время устроили в салон для благородной публики и снабдили не скверной едой из буфета, а специально заказанным в ресторации ужином.
В это время на запасных путях готовился литерный: паровоз серии «Ж», вагон-люкс из резерва узловой станции и вагон для вооруженной охраны, наличие каковой предписывалось так же строго, как и полное обеспечение провиантом вплоть до самого Чернигова, где господ примет под свое покровительство специальный отряд министерства внутренних дел, спешно выезжающий из Петербурга.
Концессионеры устроились в мягком «Пульмане», приняли подарки от местной власти в виде корзин с пирогами, жареным гусем, овощами, бутылками с вином и кой-чем покрепче. Свистнул окутанный паром локомотив.
– Запомнить в точности, – рычал Барков на гарнизонного подполковника перед самой отправкой. – А лучше запишите в книжечку! Авто «Руссо-Балт» передать в распоряжение военного инженера поручика Львова из саперного батальона гарнизона Каменца-Подольского! Сейчас он должен находиться в расположении… Записываете?
– Точно так, ваше сиятельство!
– И чтоб найти его беспременно!
– Слушаюсь, ваше сиятельство!..
По линии передали экстренные депеши – литерный должен проходить без единой задержки, не пропуская и воинские эшелоны. Путь кратчайший, Могилев-Винница-Фастов-Киев-Чернигов. На стоянках при получении локомотивом воды и заменах паровозов – следить за составом пристально, посторонних не допускать!
– …Вот честное благородное слово, не верится, – Тимоти первым взялся за пристальное изучение корзин с провизией, сразу обратив внимание на красно-золотую этикетку с надписью «Н. Шустовъ и сыновья». – Робер, возьми мой нож, разрезай гуся… Прохор, сбегай к кондуктору с рюмками! Столовые приборы на столе в купе не поместятся, будем кушать руками… Так вот, джентльмены и леди: не верится! Выбрались! Живыми и здоровыми!
– Не совсем здоровыми, – уточнила Ева. – Алексея Григорьевича ранило в руку, у мсье Монброна нервы…
– У меня нервы? Да я спокоен, как Бонапарт перед Аустерлицем!
– А почему, извиняюсь перед господами, сегодня ногти до мяса обгрыз?
– Не будьте вульгарной, мадемуазель! Я клерк, а не солдат! Думаете, это очень приятно, когда против тебя с саблями наголо выходит армия одной из крупнейших империй Европы? Среди нас всего двое военных, пусть и отставных – его сиятельство и мсье Вершков!
– Я ведь всерьез думал, голов не сносим, – подтвердил Барков. – Пяти или шестикратный перевес в силах! Наверняка и больше, посчитать не удосужился. Чудо ведь спасло, как и говорили…
После слова «чудо» концессионеры примолкли. Избавил от неудобной паузы Прохор, притащивший набор рюмок и стаканы для оранжада.
– Подвиньтесь, доктор, пожалуйста, ноги не держат. Ехать нам сколько? Часов двенадцать? Ах шестнадцать? Сейчас покушаем, выпьем и поспим хорошенько, верно, господа?
– Я мечтаю о ванне, – вздохнул лорд Вулси, наблюдая, как Тимоти разливает коньяк. – Окажись здесь Фафнир, загадал бы одно-единственное желание – глубокую-глубокую горячую ванну, лавандовое мыло и…
– Хватит с нас на сегодня желаний, – хмуро перебил Ойген. – Выкуп мы получили. Теперь ни дракон, ни его проклятие над нами не властны. Песнь о Нибелунгах закачивается.
– Разве? – возразила Ева. – Фафнир остался. Его сущность неуничтожима. Нельзя убить дракона. Зигфрид, взяв меч Вёлунда, тогда лишь заставил Фафнира покинуть материальное тело… Нельзя убить ветер или дождь.
– Но можно от них защититься, – сказал в ответ Барков. – Наш дружок-дракон – не абсолютное зло. Не Люцифер и не Мефистофель, не Падший ангел, не антитеза Господу Богу. Он – стихия… Стихия, изначально назначенная разрушению. Раз есть стихии творящие и созидающие – музы, вдохновляющие поэтов и живописцев, ангелы, дающие женщинам радость материнства, да в конце концов обычные зернышки, и которых проклевываются васильки на поле! – следовательно, должна иметься и противоположность! Мир в равновесии. Сколько белого, столько и черного.
– …Да только нельзя позволять черному доминировать, – сказал Джералд. – Хорошо, пускай – Фафнир это часть Универсума. Но ведь не зря Вёлунд создавал свое оружие! Оружие, на чей зов и пришел дракон, увидев в нем смертельную опасность для себя!
– Равновесие, – подтвердил Ойген. – Вёлунд-кузнец стремился к гармонии мира, создавая свои доспехи, изначально предназначенные для богов Асгарда. Вёлунду нравилась материальная вселенная, он стремился ее сохранить – что-то противопоставить силам хаоса, перебороть пророчество Вельвы и не допустить Рагнарёк, когда разрушение возьмет верх над упорядоченностью. Вот вам и тайна клада Нибелунгов. Как все оказалось просто…
– Просто? – почесав в затылке, переспросил Тимоти. – Это может быть вам, людям, глубоко чувствующим, просто. А я обычный парень из Техаса. Вот мистер Вершков такой же, хоть и Оксфорда не заканчивал. Объясните на пальцах! Что мы раскопали?
– Тимоти, дружище, – вздохнул Ойген Реннер. – Когда-то давно существовал совсем другой мир. Не такой, как сейчас. Когда Творец на долгое время устранится от своего творения, оставив его на попечение «серых ангелов», существ, оставшихся нейтральными во время битвы Люцифера и Бога, после которой Восставший был низвергнут за пределы мира в место, называемое «адом».
– Это я знаю.
– Так вот. «Серые ангелы» были сосланы в тварный Универсум. К нам. Людям. Учить, помогать, покровительствовать. Этих ангелов именовали богами – Один, Зевс, Меркурий, Иштар, Осирис… Одни справлялись, другие нет. Я понятно объясняю?
– Вполне.
– Но кроме богов были и другие силы. Стихии. Вроде Фафнира. Богам не подвластные. Боги решили, что стихии, особенно разрушительные – противники, враги. И надо создать оружие против них. Оружие, способное остановить или усыпить стихию. У Вёлунда – думаю, он был «серым ангелом», – это получилось. Зигфрид сделал так, чтобы Фафнир заснул… Но перед этим артефакты Вёлунда успели разойтись по всем сторонам света. Зигфриду достались шлем и меч, Аттила отобрал у кого-то из римлян, не знавшего, каким сокровищем обладает, лорику и щит, куда подевались остальные предметы, пока не известно… И Аттила сумел использовать попавшие к нему в руки волшебные вещи.
– Как и ты нынешним утром?
– Верно. Не появись Фафнир, резни удалось бы избежать – щит заставил бы драгун уйти… Но проклятие Нибелунгов учуяло, что пробудилась направленная против него сила, и прилетел договариваться.
– Так! – воскликнул Тимоти. – Есть подозрительная нестыковочка! А что ж ты не взял у присутствующего здесь Джерри шлем с мечом, – куда более сильные, по твоему же утверждению! – и сразу не использовал против дракона? Еще в прошлый раз? На Рейне?
– Потому что они фальшивые. Идеально выполненные копии.
– Что? – вытаращился лорд Вулси. – Как фальшивые? Почему ты мне не сказал? А где тогда настоящие?
– Об этом знает только Хаген. Который теперь снова заснул. Мне, Ойгену Реннеру, он об этом не рассказал. Заметил только, что слишком много белого в мире – тоже плохо. Он их спрятал, когда убил Зигфрида, начавшего сходить с ума от осознания собственного всемогущества. Хаген оказался самым дальновидным и разумным из всей… Кхм… Ева, как вы говорили?
– Из всей нашей бешеной семейки, – твердо сказала Евангелина. – Да-да, господа. Предлагаю поднять тост за семью. За нас. За Нибелунгов.
– А мы с Прохором тогда кто? – хитро улыбнулся Барков.
– Вы? Этцель с сыном. Подходит?
– Ох, братец Прохор, вот нас и породнили мистическими узами. Пьем стоя, господа. За невероятное семейство! Между прочим, Кримхильда, вы-то собираетесь за Этцеля замуж?
– Зная вас, граф, я над этим любопытным предложением подумаю.
Литерный прогрохотал через разъезд Вендичаны и ушел в ночь, к Киеву.
* * *
Петербург встретил курьерский из Чернигова августовской грозой и ливнем. Состав прибыл в столицу по Московско-Виндавской железной дороге и остановился у первого перрона Царскосельского вокзала, что на Загородном проспекте, возле Семеновского плаца и ипподрома. Господ концессионеров препроводили к боковому выходу, усадили в автомобили и повезли прямиком в знакомую «Викторию», где уже были подготовлены номера.
– Отдыхайте и ни о чем не заботьтесь, – сказал Баркову незнакомый жандармский капитан, встречавший путешественников на вокзале. – Как погляжу, багажа у вам нету вовсе?
– Один небольшой ящик, мы предпочтем взять его с собой.
– Как угодно. В отеле предоставлен открытый счет, все будет оплачено министерством двора. Господин Свечин просил передать, что зайдет завтра во второй половине дня. И пожалуйста, не покидайте пока гостиницу, к иностранцам в городе отношение настороженное.
– Я могу жить у себя на квартире, на Каменноостровском.
– Извините, но таковы инструкции господина подполковника. Все необходимое вам немедленно доставят.
Под «необходимым» подразумевались более чем насущные вещи – бритвенные приборы, приличная одежда, дамские принадлежности для Евангелины, папиросы, в конце концов обычнейшее нижнее белье! Ничего ведь не осталось!
– Дом, родной дом, – процитировал Джералд известного английского поэта, узрев в номере накрытый стол с легкими закусками и роскошный банный халат. – Бог мой, снова утренняя газета, цейлонский чай со сливками, одеколон и сигары после ужина! Старею, ничего не поделаешь – хочется комфорта.
– Между прочим, относительно газет, – любознательная Евангелина забрала у консьержа все имевшиеся в наличии издания. – За последние дни мы пропустили множество интереснейших событий!
– Позже, позже, – взмахнул руками лорд Вулси. – Мадемуазель, давайте разойдемся по своим комнатам, приведем себя в порядок и лишь затем примемся за прессу!
Ева не зря сразу же вцепилась в «Санкт-Петербургские ведомости» и некоторые иностранные издания, еще не запрещенные цензурой, начавшей зверствовать немедленно после введения военного положения. Если в Российской империи, даже после начала войны с Австро-Венгрией и неслыханной перетряски в среде высшего дворянства и чиновничества, уже закончившейся несколькими громкими смертными приговорами за измену, обстановка оставалась сравнительно спокойной, то Европа полыхала.
Обстановка на австрийском фронте складывалась для русских благоприятно, особенно после заявлений Николая Николаевича и кайзера Германии Вильгельма о взаимном нейтралитете – по сведениям, кайзеррейх оказывал на Вену сильнейшее давление, с целью немедленно заключить перемирие и признать бессмысленность этой авантюры, на которую спровоцировали Франца-Иосифа определенные круги.
Австрийцы продвинулись вглубь территории неприятеля немногим более чем на сорок верст, наступление Первой австро-венгерской армии у Красника было успешно отражено, Люблин-Холмская операция продолжалась, на прочих участках фронта шли позиционные бои местного значения.
Всеобщую мобилизацию царь Николай III так и не объявил, мобилизовав только два южных военных округа с целью сдерживания австрийцев и нанесения контрударов. На германской границе всё было спокойно – немцы не стали поддерживать союзника, отговорившись «высшими государственными соображениями» и «нежеланием потакать проискам англичан».
На Западе же дело обстояло прямо наоборот – вся мощь кайзеррейха сосредоточилась против Франции. Был занят Люксембург, после отказа Бельгии пропустить германскую армию через свою территорию последовал очередной ультиматум, объявление войны и, как следствие, вступление в общую схватку Англии, гарантировавшей бельгийский нейтралитет.
– Это же ужас, – ошеломленно качал головой Барков, когда вся компания собралась в номере Джералда к позднему обеду. – Считая Россию, пока что сдерживающую австрийцев, в войну вступили уже восемь государств… Немцы взяли Льеж и Антверпен, англо-французская армия потерпела тяжелейшее поражение в приграничном сражении в Арденнах, путь на Париж открыт…
– Только не это! – простонал Робер. – Мне надо домой! Я дал телеграмму маменьке, мадам Монброн пишет в ответ, будто правительство собирается эвакуироваться в Бордо! Чертовы пруссаки! Извините, доктор.
– Я не пруссак, я саксонец.
– Никуда ты не поедешь, – пресек стенания Робера Джералд. – По-моему, сейчас самым безопасным городом Европы является Петербург. Война скоро кончится, а сейчас отправляться в Париж невозможно! Железной дорогой через Германию и Австрию ты не попадешь, это враждебные государства. Балтийское море опасно. Только пароходом через Одессу и Севастополь в Марсель, но… Словом, пока остаешься с нами. И точка.
– Я бы тоже вернулась в Будапешт, – задумчиво сказала Ева. – Можно через Румынию. Но лучше подождать, когда это безумие окончится. Алексей, скоро, по-вашему?
– К зиме. Наверное.
– Что же, полгода сидеть в Петербурге за счет русской казны? – вздохнул Робер.
– Мой юный друг, – хмыкнул Тимоти. – Ты слышал, что говорил капитан тайной полиции? «Открытый счет». Наслаждайся жизнью. Хватит, мы навоевались вдоволь. И сделали все, что смогли.
* * *
Двадцать дней спустя.
Здание Нового Эрмитажа, Миллионная улица.
31 августа 1914 года
– Господин подполковник, – тихо и нервно говорил Джералд его высокоблагородию. – Все это, конечно, великолепно, но устраивать эдакое представление во время войны все-таки несколько бестактно…
– Милорд, высочайшее повеление, тут ничего не поделаешь, – добродушно улыбнулся Свечин. Подполковник был при полном параде, со всеми орденами, но не в жандармской синей форме, а в малахитово-зеленой, гвардейской. – Вы желали мировой славы? Хотели войти в историю и в учебники? Пожалуйста, возможность предоставлена.
Три музейных зала Императорского Нового Эрмитажа были отданы под открывавшуюся сегодня сенсационную выставку – «Сокровища Аттилы». Готовили ее спешно, привлекая самых выдающихся ученых мужей, Академию наук, московский Исторический музей, «Общество истории и древностей». Показательно пригласили заграничных светил, в основном из нейтральных стран и Германии. Прибыли гости из САСШ (через Дальний Восток, по Транссибу), итальянцы и даже представители Ватикана.
Был объявлен августейший патронат.
Господин Свечин, которому изначально и принадлежала мысль использовать обнаруженные в Подолии древности в целях пропаганды, о чем прямо и сказал концессионерам: «Господа, пускай их увидят те, для чьего взгляда они и предназначены. Вы поняли, о ком я говорю. Между прочим, приглашен один ваш старый приятель…»
Отказаться было решительно невозможно. На ура идею воспринял Тимоти – как американец, он понимал силу индустрии advertising и принял в осуществлении проекта самое живое участие: давал интервью, фотографировался для газет, не забывал поминать, что частично экспедицию финансировали папашина «Техаско О’Донован ойл» и банковский дом «Монброн ле Пари» (Робер из-за этого три дня с другом не разговаривал, твердо осознавая, какую взбучку получит от маменьки) и вообще вел себя крайне непринужденно.
Баркова, как подданного России, к участию в создании вокруг изысканий ореола романтичности и патриотического подъема склонил Василий Константинович – не откажешь, нельзя. Да и дело нужное – с заговором «Приората» следует покончить раз и навсегда.
Остальные предпочитали чрезмерно себя не афишировать: несколько скупых слов главному редактору «Ведомостей», но не более. Тем не менее имена всех концессионеров появились в газетах от Нью-Йорка до Токио, и от Берлина до Лондона. Война войной, но культурной публике интересны и другие новости.
Сразу возникли конспирологические параллели: археологи-дилетанты выпустили дух Великого Завоевателя! Верили немногие – в просвещенном двадцатом веке мистика не считалась серьезной дисциплиной. Да и сами концессионеры знали, что дело обстоит прямо противоположным образом.
Открытие выставки, способной затмить «Золото Трои» Генриха Шлимана, назначили на последний день самого ужасного августа в истории современной Европы. Джералд от выступления отказался, вместо него речь должен был произнести сам великий князь Константин Константинович, президент Императорской Академии наук – на этом настоял Сам. Причем составленная заранее речь изобиловала доказательствами подлинности представляемых сокровищ: начиная от «Хроники Юстиниана» и заканчивая рукописью Феоктиста Адрианопольского.
В зале для гостей поставили волшебный фонарь, чтобы демонстрировать фотоснимки и копии книг, на великосветское мероприятие (неслыханное нарушение традиционного этикета!) допустили репортеров и фотографов самых авторитетных изданий. Люди неосведомленные гадали, отчего вдруг сему мероприятию в столь тяжелые времена придается государственное значение.
– …И что значит «бестактно»? – продолжал Свечин, попутно наблюдая, как прочие концессионеры общаются с гостями. Даже не терпевший официальной сбруи Тимоти был при фраке и крахмальной бабочке. – Речь идет о другом. Мы словно бы говорим: вот, глядите, тайна Вёлунда у нас в руках. Попробуйте, дотянитесь… Искренне благодарю вас, лорд Вулси, за то, что доспех и щит Вёлунда теперь лежит здесь, в самом охраняемом здании империи…
Верно, центральным экспонатом выставки был сам Аттила, его ссохшаяся мумия, укрытая многогранным стеклянным колпаком. Музейные декораторы представили его в том виде, в каком Бич Божий и пребывал в гробнице – воссоздали по фотокарточкам. Лорика, щит в ногах, рука сжимает рукоять клинка…
– Смотрите, император, – подполковник чуть тронул Джералда за плечо. – Сейчас публику пригласят в зал.
Николай Николаевич вошел с небольшой свитой из гвардейских офицеров. Государь очень высок, почти на голову выше любого гвардейца. Рядом государыня-императрица Анастасия Николаевна, сопровождаемая тремя камер-фрейлинами.
Церемониймейстер поднял было жезл, но, увидев отрицательный жест царя, остановился. Не время так не время.
– Джералд Слоу, лорд Вулси, – произнес Николай, подойдя к главе концессии. – Рад принимать вас у себя в гостях.
– Благодарю, сир. Это огромная честь для меня.
– Свечин, соберите остальных, – повернулся к подполковнику Николай Николаевич. – Я хотел бы переговорить, в Мраморной комнате… Свечин, вы слышали? Всех до единого.
– Слушаю, ваше императорское величество.
Комната для отдыха посетителей музея находилась рядом – проходишь под арку коридора, первая дверь. Видимо, беседа была запланирована изначально, шесть офицеров охраны.
Его высокоблагородие привел участников концессии через минуту. Как и было приказано – всех. Включая Прохора Вершкова, неотлучно сопровождавшего барина.
Николай Николаевич прошелся от стены к стене, заложив руки за спину и глядя себе под ноги. Еве подумалось, что монарх слегка напоминает журавля – сухощавый, огромный рост, седые волосы…
– Вот что, господа. И вы, мадемуазель, – царь поднял голову и внимательно осмотрел каждого. Глаза у него крупные, голубовато-серые. На Романовых и тем более на племянника Ники новый император похож мало, он больше взял от матери, принцессы Ольденбургской. Говорил император на безупречном французском языке. – Вы хоть представляете, что натворили?
Концессионеры невольно переглянулись. Это обвинение?
– Сир, к сожалению, я не до конца понял смысл… – начал было отвечать за всех Джералд, но Николай его оборвал:
– Вы не оставили от старой Европы камня на камне, господа. Все рушится. Прежние договоры, долголетние связи, династические узы… И это ваших рук дело. Это вы смели прежний миропорядок, пусть и не преднамеренно. Я не знаю, что всех нас ждет в будущем, но хорошо знакомый всем нам мир изменился так стремительно, что никто не поспевает уследить за происходящим. Новая эпоха настала не в тысяча девятисотом году, как предполагалось. Она пришла сейчас. В эти дни.
– Сир, мы…
– Помолчите, лорд Вулси. И подойдите ко мне.
«Мне сейчас отрубят голову, – пронеслась несуразнейшая мысль. – Он возьмет саблю и…»
– Такой орден в России дают только за личную доблесть в бою и особые воинские заслуги, – Николай Николаевич взял со стола розового мрамора одну из нескольких приготовленных коробочек. – Мне доложили о случившемся в Усте. Посему я и счел возможным удостоить вас святым Георгием третьего класса. Примите и носите с честью.
– Сир, я недостоин…
– Идите с Богом. От Георгиевского креста не отказываются, ради вас в статут пришлось изменения вносить. Алексей Григорьевич, извольте ко мне…
Георгия третьей степени из рук императора получили все до единого, включая мадемуазель Чорваш и Прохора Ильича, что для него означало потомственное дворянство. Вершков был потрясен и едва сдержался от того, чтобы не прослезиться.
Затем настала очередь Свечина.
– А вас, Василий Константинович, позвольте поздравить с пожалованием генерал-майорского чина вне очереди и орденом святого Александра Невского со звездой. За всемерное участие в спасении государства Российского от небывалой смуты…
Вышли потрясенные. Евангелина машинально положила ладонь на воротничок платья. Нет, ничего не изменилось: белый крест на полосатой черно-золотой ленте никуда не пропал. Это правда.
– А что мы такого сделали? – громко прошептал Тимоти, сам трогая крест. – Это вроде ордена Почетного Легиона во Франции, точно?
– Тим, я потом объясню, – цыкнул не менее других ошеломленный Алексей Григорьевич, – Помолчи, пожалуйста, а?
Гостей, наконец, пригласили в залу. Герои дня устроились в креслах на возвышении, рядом с императором и свитскими. Великий князь Константин Константинович начал доклад.
Джералда не оставляло чувство, будто на него кто-то смотрит. Постоянно и неотрывно. Лорд Вулси троекратно обвел взглядом зал, пока не остановился на фигуре в черной сутане с воротничком священника, сидевшего в седьмом ряду, вместе с депутацией Святого Престола.
Очень некрасивый, можно сказать безобразный, пожилой человек сверлил Джералда полным темного огня взглядом. Взглядом, в котором не было ничего, кроме всепоглощающей, безграничной ненависти.
Отец Теодор Клаузен.
Вот, значит, о ком говорил Свечин, упоминая «старого приятеля».
В черных глазах старого иезуита ясно читалось одно: «Мы еще поборемся».
Джералд отвернулся и устремил все свое внимание к речи великого князя.
* * *
В солнечной, августовской небесной синеве, над затянутыми пороховым дымом полями Европы, сверкала золотистая звездочка – перворожденная и вечная стихия, Дух Разрушения, сущность без сущности, разум без единой искры любви и сострадания.
Золотой дракон Фафнир.
Приложения
I. Некоторые события в Европе после 1 августа 1914 года
– Сентябрь-октябрь 1914. Разгром армией Российской империи австро-венгерских войск в течение Галицийской битвы. После поражения Австро-Венгрия под давлением Германии подписывает временное перемирие вплоть до подписания договора в Версале.
– Сентябрь-декабрь 1914. Победоносное завершение «Плана Шлиффена». После длительных боев армия Германии осуществляет главный удар на запад, в обход Парижа, берет французов в «клещи» и принуждает их армию к быстрому отступлению на юг.
19 декабря без сопротивления взят Париж. Экспедиционные войска Великобритании разгромлены. Капитуляция Франции.
– Апрель 1915. Завершение Великой Европейской войны – Британия, Россия и САСШ предложили воюющим сторонам провести мирную конференцию. По требованию кайзера Вильгельма местом конференции назначен Версаль.
По Версальскому миру 1915 года Германии отходят две трети французских колоний и выплачивается контрибуция. Франции запрещалось иметь современные виды вооружения – боевую авиацию, бронированную технику (за исключением небольшого количества бронированных автомобилей для нужд полиции). Франция обязывалась возмещать в форме репараций убытки, понесённые правительствами и отдельными гражданами Германии и союзников в результате военных действий (определение размеров репараций возлагалось на Репарационную комиссию) на протяжении семидесяти лет.
Австро-Венгрия передавала Российской империи Галицию и Словакию, а королевству Сербия – боснийские территории.
Великобритания согласна на равный с Германией флот.
– 1917 год. Распад Австро-Венгрии на королевство Венгерское и империю Австрийскую.
– 1917–1918 годы, распад Османской империи. Россия захватывает Босфор и Дарданеллы, включая Малую Азию в состав империи. Угроза войны с Британией нейтрализуется ультиматумом кайзеррейха, готового вновь начать войну с англичанами.
– 1918 год. Отречение кайзера Вильгельма II в пользу наследника трона кронпринца Фридриха-Вильгельма. Конституционная реформа в Германии.
* * *
Концессия Джералда Слоу, лорда Вулси, сохранилась и после Великой войны. Раскопки проводились в Персеполисе, Вавилоне и Тиринфе.
В 1915 году Евангелина Чорваш вышла замуж за графа Алексея Баркова. У них было четверо детей, что не помешало Евангелине поставить в будущем одиннадцать мировых рекордов в области авиации на аэропланах конструкции Игоря Сикорского.
Тимоти О’Донован в 1921 году унаследовал компанию «Техаско О’Донован ойл», став одним из крупнейших магнатов на юге САСШ. К 1925 году доктор Курт Шпилер стал почетным директором «Хьюстонского лютеранского госпиталя».
Монброн стал педседателем банка «М. ле Пари» каковым и оставался до 1963 года.
Ойген Реннер вплотную занялся исторической наукой, но, поскольку благодаря силе Хагена не был подвержен старению, в последующие десятилетия сменил несколько имен и гражданств, продолжая увлекаться тайнами древности и всемерно поддерживая Джералда в его начинаниях.
Император Николай III Николаевич после семи лет диктатуры ввел в Российской империи парламент и ограничил самодержавие по британскому образцу. Умер Николай III в 1929 году, как бездетный оставив престол младшему брату, великому князю Петру Николаевичу, царствовавшему под именем Петра Четвертого.
Известный венский художник Адольф Гитлер скончался в 1956 году в доме престарелых города Граца, оставив после себя полотна, затем продававшиеся на международных аукционах за колоссальные деньги.
Ранее осуждавшийся за революционную деятельность Иосиф Джугашвили после возрождения института патриаршества в 1916 году вернулся к религии, принял постриг и в 1934 году стал патриаршим викарием всея Руси. Впоследствии канонизирован.
Премьер-министр Италии Бенито Муссолини мирно скончался в своей постели в 1949 году.
Вторая Великая Европейская война началась зимой с 1939 на 1940 год, после аншлюса аннулировавшей Версальский мир фашистской Францией Наварры и нападения на Нидерланды.
Но это совсем другая история.
II. Как начиналась Первая мировая в реальной истории Выдержки из исследования Н. Старикова «1917. Разгадка русской революции»
Несчастье заключалось в том, что Германия была убеждена, что она могла рассчитывать на нейтралитет Англии.
С. Д. Сазонов, министр иностранных дел РоссииТак-то и удалось старому пиратскому государству – Англии, опять вызвать резню в Европе…
Альфред фон Тирпиц, германский гросс-адмирал28 июня (15 июня по старому стилю) 1914 года в столице Боснии городе Сараево был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц– Фердинанд. Это был обычный, ничем не примечательный визит высокопоставленного будущего руководителя империи в один из своих центральных городов. И для нас он был бы совсем не интересен, если бы в результате целой цепи подозрительных случайностей и странных совпадений, приведших к гибели наследника австрийского престола, не началась Первая мировая война.
События покушения, следствием которого стало развязывание Первой мировой войны, действительно кажутся очень подозрительными. Смерть эрцгерцога была очень нужна.
– Агенты охраны, приехавшие вместе с будущим преемником 84-летнего императора Франца-Иосифа I, почему-то остались на вокзале.
– Несмотря на то что один из террористов – 18 летний Неделько Габринович бросил в кортеж бомбу (ранившую двадцать человек в толпе и два офицера из свиты наследника), не было внесено никаких изменений в подготовленную программу визита.
– Не было принято никаких дополнительных мер безопасности, кортеж автомобилей поехал обратно тем же самым путем;
– Водитель переднего автомобиля сбился с пути и случайно повернул не на ту улицу, где машина, въехав на тротуар, остановилась. Следом за ней встал и весь кортеж, а затем на малой скорости задним ходом попытался выбраться из получившейся пробки.
– Двигаясь таким образом, автомобиль эрцгерцога остановился напротив гастрономического магазина «Мориц Шиллер деликатессен». Именно там случайно находился второй 19-летний террорист, которому будет суждено войти в историю. Звали его Гаврило Принцип.
– Застрявший автомобиль австрийского наследника не просто остановился рядом с убийцей, он случайно стоял к террористу именно своей правой стороной, на подножке которой не было охранника.
Принцип выхватил револьвер и два раза выстрелил в неподвижный автомобиль. Первая пуля поразила графиню Софию, пробив кузов машины и ее плотный корсет. Вторая – попала в наследника австрийского престола. Оба были убиты, а покушавшегося схватили на месте преступления. Его били руками и ногами, даже нанесли несколько сабельных ударов, так, что уже в заключении Принципу пришлось ампутировать руку.
Но на этом странности не закончились.
– Неделько Габринович и Гаврила Принцип, видя, что с места преступления им не скрыться, приняли яд. Но он «случайно» не подействовал ни на одного террориста! У обоих были ампулы с ядом, которые оказались абсолютно безвредными.
Что это значит? Это значит, что организаторы убийства очень хотели, чтобы террористы попали в руки следствия живыми.
Если бы на сараевской мостовой лежали бы два трупа молодых людей без документов, вероятнее всего мировой конфликт бы не начался. По крайней мере – в тот раз.
Именно на показаниях пойманных террористов базировалось и все следствие, и все его выводы, а значит, и дальнейшие страшные последствия смерти эрцгерцога. Следствие прошло небывало оперативно. Арестованный Гаврила Принцип показал, что он стрелял в эрцгерцога потому, что последний был в его глазах «злейшим врагом и притеснителем сербской нации». Франца Фердинанда убили сербы, студенты Белградского университета, члены организации «Млада Босна» («Молодая Босния»), с этой целью специально переброшенные из Сербии. За этой террористической организацией вырисовывались контуры тайной организации сербских националистов «Черная рука», возглавляемой полковником Драгутином Димитриевичем (Дмитриевичем) по кличке Апис. Следовательно, организаторам убийства нужна была не сама смерть наследника австрийского престола, а правильные выводы следователей. Нужно было, чтобы Австро-Венгрия выдвинула претензии к Сербии и даже объявила ей войну.
Предусмотрительность тех, кто организовывал преступление, поражает: не снабди они террористов «безопасным ядом», те могли бы успеть застрелиться. Толпа и близость охраны эрцгерцога второго шанса убийцам на самоликвидацию не дают, и они попадают в руки австрийского правосудия живыми. Кто же дал убийцам Франца Фердинанда безопасный яд? Тот, кто заинтересован в том, чтобы австрийцы быстро нашли виновных и обрушили свой гнев на Сербию. Самим сербам оставить живых террористов в руках полиции ненужно – это лишь повредит репутации сербской державы и навлекает на нее гнев австрийцев. Значит, за покушением, там, в глубине паутины, находились люди, пекущиеся отнюдь не о сербских интересах.
Правду об убийстве наследника австрийского престола знали единицы. В каждой хорошей пьесе любому актеру отведена определенная роль: есть время выходить на сцену, произносить слова и совершать действия. Затем наступает пора отправляться за кулисы. Вот так в небытие уходили и основные свидетели и действующие лица убийства Франца-Фердинанда. Первыми в тюрьме тихо скончались его убийцы Неделько Габринович и Гаврила Принцип. Свою роль молодые сербские террористы выполнили дважды: убив эрцгерцога и дав австрийцам «правильный» след. Отыграли уготованный им сценарий военные и политические организаторы покушения. Глава тайной организации сербских националистов «Черная рука», полковник Драгутин Димитриевич (Дмитриевич) (кличка Апис), вооруживший и отправивший убийц, честно провоевал на фронте мировой войны четыре года. И был неожиданно арестован по приказу собственного правительства. Важный организатор закулисных дел теперь уже ненужный свидетель: военно-полевой суд без проволочек приговаривает начальника разведки сербского генштаба к расстрелу.
При загадочных обстоятельствах ушел из жизни и «политический» организатор сараевского покушения – Владимир Гачинович. Он был одновременно членом всех трех организаций, подозреваемых в злодеянии: «Молодой Боснии», «Народной Обраны» и «Черной руки». К тому же в «Млада Босна», которая осуществила террористический акт, он был наиболее влиятельным членом и главным идеологом. Именно через него осуществлялись контакты этих организаций со всем внешним окружением: с другими революционерами и спецслужбами.
Главной целью было стравить между собой Германию и Россию, двух главных геополитических соперников Великобритании. И эта цель была достигнута, несмотря на крайнюю сложность задачи. У России и Германии в начале XX века нет никаких противоречий, что могут послужить причиной для конфликта. Обеими странами управляют двоюродные братья Николай и Вильгельм, имеющие друг с другом вовсе неплохие отношения. С чего бы вдруг начать воевать? Это для нас, родившихся в конце XX века – Германия, наглый агрессор, дважды за столетие поставивший Россию на грань гибели. Совсем не так обстояло дело с исторической памятью у русских перед Первой мировой войной. Германия для них страна с традиционно дружественным режимом, последнее столкновение с которой было в период наполеоновских войн, т. е. ровно сто лет назад. Нужен был весомый повод, такое стечение обстоятельств, которое позволило бы обеим странам забыть о многолетней дружбе. Поэтому провоцирование русско-германского конфликта становилось основным направлением политики Англии. К тому же результату стремились и во Франции, уже давно не имевшей своей собственной внешней политики. Вернуть потерянные в результате военного поражения Эльзас и Лотарингию можно было только в результате войны, а в одиночку разгромить Германию Франция не могла. Требовалось русское пушечное мясо…
Позже политиков разных стран спрашивали, как же так внезапно разразилась самая кровопролитная война в истории человечества. Большинство разводило руками, некоторые обвиняли в произошедшей катастрофе противников своей страны. Но был один человек на политическом Олимпе Европы, который скромно молчал. Не вступал в дискуссии и писал воспоминания. Имя этого человека, виконт Фалладон, лорд Эдуард Грей. В 1905–1916 годах этот уважаемый джентльмен был министром иностранных дел Великобритании. Не он придумал Первую мировую войну, но именно благодаря его стараниям чудовищные замыслы воплотились в реальность…
Сценарий разжигания мировой войны был невероятно сложным по организации, но очень простым по своей сути. Австро-Венгрия, получая поддержку от Германии, предъявляет претензии Сербии. В Белграде проявляют несговорчивость, заручившись гарантиями России. При этом австрийцы и немцы, рассматривая в качестве оптимального решения сербской проблемы именно силовой вариант, должны быть убеждены, что Петербург за сербов не вступится и ограничится дипломатическим осуждением. Только в таком варианте запаливался бикфордов шнур войны. Если бы в Австрии и Германии знали, что их акция против Белграда приведет к схватке с Россией, они бы на нее не пошли, потому что в условиях франко-русского договора это означало войну с Францией, а в перспективе и с Англией.
Ясность такого развития событий и была главной гарантией от разжигания вооруженного конфликта. Первую мировую войну было очень просто предотвратить. Великобритания всего лишь должна была заявить Германии, что она ни в коем случае не останется нейтральной в случае европейской войны и выступит на стороне своих соратников по блоку Антанта. Именно так Великобритания и поступила несколькими годами ранее, предотвратив франко-германскую войну во время Марокканского кризиса. Но в 1914 году англичане поступили совсем по-другому…
Именно от позиции британского правительства зависела судьба всего человечества жарким летом 1914 года. Эту позицию до всего человечества и доводил достопочтимый лорд сэр Грей. После убийства Франца-Фердинанда, 29 (16) июня 1914 года глава британской дипломатии публично в парламенте выразил Вене глубокие соболезнования и… затих почти на неделю. 6 июля (23.06) 1914 года после общения германского кайзера с австрийцами, немецкий посол в Лондоне князь Лихновский отправился к Грею прощупать позицию Великобритании в возникшей ситуации. Все последнее время англичане, словно напоказ, демонстрировали немцам свое миролюбие. Были кроме дипломатических экивоков и материальные символы английского расположения к немцам. Главный корень германо-британского соперничества – это флот, большая судостроительная программа, запущенная рейхом. В Лондоне относятся к немецкому флоту с нескрываемой враждебностью. И вдруг – позиция меняется. Адмирал Тирпиц напишет об этом так: «Во время Кильской недели 1914 года наш посол в Лондоне князь Лихновский сообщил, что Англия примирилась со строительством нашего флота; о войне из-за этого флота или нашей торговли не может больше быть и речи; отношения с Англией – удовлетворительны, сближение с ней прогрессирует… В течение той же Кильской недели улучшение наших отношений с Англией нашло себе выражение в том, что впервые за последние девятнадцать лет к нам в гости явилась эскадра британских линкоров… Отношения двух стран выглядели так хорошо, что впервые за многие годы английская эскадра прибыла в Германию на празднование Кильской недели. Она ушла после убийства в Сараево».
Вот с разговоров об этом немецкий посол и начнет беседу с сэром Греем. Лихновский сообщил о глубоком удовлетворении, которое испытывает император Вильгельм по поводу визита английской эскадры в германскую гавань, а потом мягко принялся прощупывать британскую позицию в надвигающихся международных осложнениях. Для этого он сообщил, что австрийцы собираются предпринять выступление против Сербии. После чего откровенно изложил немецкую позицию: отказать своему основному союзнику в помощи Берлин не может, но если это будет сделано, возможны осложнения с Петербургом.
Немцы прекрасно знают, что кроме этнических симпатий две монархии связывают и родственные связи: мать сербского наследника – родная сестра великого князя Николая Николаевича Романова, будущего главнокомандующего русской армией в грядущей войне. Сам русский монарх приходится сербскому королевичу Александру дядей. Всего несколько месяцев назад Николай II лично дал обещание оказать Сербии «всемерную военную помощь» и даже любую «поддержку, которая ей понадобится».
Вот германский посол и запускает «пробный шар», задает главный вопрос, за ответом на который, он, собственно говоря, и пришел. Немцам известно, что между Англией и Россией ведутся какие-то переговоры о морской конвенции и, что этот факт может поощрить Россию на сопротивление Австрии. После жесткого заявления лондонского дипломата немцы сразу должны будут дать задний ход. Конфликт с Россией, в котором ее поддержат англичане, для германцев неприемлем. Отличный случай показать германскому послу хваленую британскую твердость, но вместо этого сэр Грей говорит, что Англия «не может допустить уничтожения Франции». Дипломаты всегда говорят на особом языке, не всегда понятном другим смертным. Но один дипломат прекрасно понимает другого и во многом их работа и состоит в расшифровке чужих намеков и недомолвок, и умении говорить, не говоря ничего. В переводе на «человеческий» язык фраза о том, что Англия «не может допустить уничтожения Франции» означает следующее:
– Петербург ведет или вел с Лондоном некоторые переговоры;
– Британия никаких гарантий безопасности России не давала;
– в случае военного столкновения Германии и России, англичане останутся вне конфликта;
– единственное, что беспокоит британцев и против чего они выступят решительно – военный разгром Франции.
Вот как много информации можно заложить в маленькую фразу. Таким образом, не отвечая, по сути, на немецкий зондаж, сэр Грей намекает немцам, что уничтожение России Великобританию не беспокоит.
Сила тех, кто желал разжигания войны в том, что они играли сразу по обе стороны баррикад, сразу в обеих командах. Это британское изобретение: перед войной они друзья немцев и «союзники» русских. Когда в России будет назревать революция, те же джентльмены будут обнимать Николая II и одновременно выделять деньги на его свержение. Потом они будут слать приветственные телеграммы Керенскому и обещать поддержку генералу Корнилову. Затем к власти придут большевики, а «союзники» будут продолжать консультации и с ними, и с их противниками. В разразившейся гражданской войне британцы будут помогать белым и одновременно зорко следить, чтобы те в итоге не победили. Это не какое-то особое английское коварство и лживость, это простое следование своим интересам и своему плану. Играя на одной доске одновременно и за белых, и за черных, всегда можно поставить шах и мат тем, в ком больше не нуждаешься.
Все это еще только будет, но чтобы британский план разжигания войны случился, сэр Грей после встречи с немецким послом радушно принимает у себя русского посланника Бенкендорфа. И говорит уже совсем другие вещи. 8 июля (25.06) глава английского МИДа обрисовал перед Россией всю серьезность положения. Он не сомневается в нападении Австрии и даже выразил мнение, что Россия должна выступить на защиту Сербии. Кроме того, лорд всячески подчеркивал враждебность Германии к России. Он намекал, что, по его сведениям, в случае конфликта, центр тяжести военных операций Германии должен довольно быстро переместиться с Запада на Восток.
Великий актер пропал в Эдуарде Грее: перед германским послом он оптимист, перед русским – пессимист каких мало. Посеяв зерно сомнения в русском правительстве, 9 июля (26.06), министр иностранных дел Великобритании сэр Грей снова встречается с германским послом Лихновским. Совсем недавно, три дня назад, Грей уже намекал ему, что Англия не будет вмешиваться в события на материке, если они не будут грозить «уничтожением Франции». Для уверенности, что они правильно поняли позицию английского правительства, немцам необходимо еще раз убедиться в правильности «расшифровки» намеков британского министра. Позиция Англии по-прежнему может остановить сползание европейского континента в бездну. Что же говорит многоуважаемый глава британской дипломатии? Наверное, что-то о важности сохранения мира и необходимости решать конфликты мирным путем?
Ничего подобного. Сначала Грей долго говорил о миролюбивом настроении России. Осторожный немецкий посол в соответствии со своими инструкциями поинтересовался согласится ли Англия, в случае австро-сербского конфликта оказать умиротворяющее воздействие на Петербург. Лорд заверил Лихновского, что сделает «всё возможное, чтобы предотвратить войну между великими державами».
«Я сказал, – сообщает Грей в мемуарах, – что если австрийские меры в отношении Сербии будут проведены в определенных рамках, то будет, конечно, сравнительно легко склонить Петербург к терпимости». И при этом, как писал посол в Берлин – «сэр Грей излучал оптимизм». Вот так сияя и лучась, и сказал Грей то самое главное, что хотели узнать немцы. Предоставим слово германскому послу. Вот, что он пишет в своей телеграмме в Берлин от 9 июля (26.06) 1914 года:
«Он (сэр Грей) заявил, что он ничего не имеет добавить к тому, что он говорил, может лишь повторить, что между Великобританией, с одной стороны, и Францией и Россией – с другой, не заключено никаких секретных соглашений, которые связывали бы Великобританию в случае европейской войны».
Далее, Грей заявил, «что Англия хочет сохранить для себя полную свободу рук».
В переводе с дипломатического языка на общечеловеческий, это означает нейтралитет Англии в возможной войне!
Вот тебе и Антанта! Вот тебе и «союзники», вот вам и «сердечное согласие». Это разрешение и на войну с Петербургом, а то и на разгром Парижа! Но как может сэр Грей говорить о том, что никакие соглашения не связывают Англию в случае войны? Ведь Россия, Англия и Франция вместе образовали блок Антанта?!
Самое интересное, что сэр Грей говорил чистую правду. Историки об этом нигде не пишут, стараясь не подымать этот странный вопрос. Дело в том, что:
До самого начала мировой войны Антанта не была оформлена специальным договором.
В действительности было три совершенно отдельных документа. Первый – англо-французский, с которого и ведет отсчет времени блок Антанта. Речь, правда, идет в нем о Ньюфаундленде, Западной Африке и Сиаме с Египтом. Про военные обязательства в случае войны в нем ни слова. Второй – это конвенция 1907 года между Россией и Англией. Почитаем договор, подписав который, Россия считается вступившей в блок Антанта:
– «Правительства России и Великобритании, взаимно обязавшись уважать целость и независимость Персии и желая искренне сохранения порядка на всем протяжении этой страны…»;
– «Великобритания обязуется не домогаться для самой себя и не поддерживать в пользу британских подданных, равно как и в пользу подданных третьих держав, каких-либо концессий…»;
– «Россия со своей стороны обязуется не домогаться для самой себя и не поддерживать в пользу российских подданных, равно как и в пользу подданных третьих держав, каких-либо концессий…»;
– «Условлено, что доходы всех персидских таможен… В случае неисправностей в погашении или уплате процентов по персидским займам…».
Погодите, погодите – нам всегда говорят, что, подписав этот документ, царская Россия вступила в блок Антанта, соединив свою судьбу с Англией и Францией. А мы все читаем про какие-то таможни и концессии. Наверное, самое главное дальше, надо просто прочитать весь текст. Но далее начинается что-то еще более далекое от четко очерченных рамок договора между двумя державами:
– «Правительство его британского величества объявляет, что оно не имеет намерения изменять политическое положение Афганистана».
Чудесно, но при чем здесь блок Антанта? Далее следует еще пять статей об этой забытой богом стране. Потом речь начинает идти о Тибете:
– «Правительства России и Великобритании, признавая сюзеренные права Китая над Тибетом… обязуются уважать территориальную целость Тибета и воздерживаться от всякого вмешательства в его внутреннее управление».
И – полстраницы об этом «наиважнейшем» месте политической карты мира. Читая сей интереснейший документ, терпение начинаешь терять очень быстро. Также быстро растет и удивление. О чем же этот договор? Где тут слова о войне с «третьими державами» и о помощи друг другу?
Чтобы получить ответы на все вопросы сразу, надо просто посмотреть на название. Мы забыли, что документ этот называется «Конвенция между Россией и Англией по делам Персии, Афганистана и Тибета». Поэтому речь в нем идет о разделе сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете. И больше ни о чем – про военные обязательства ни слова!
Вот это новость. Интересно, а читали его вообще царские дипломаты, когда подписывали. С чего это вдруг все решили, что Англию и Россию связывают договорные союзнические обязательства? Лондон только и должен, что уважать «территориальную целость Тибета» и «независимость Персии»…
Третий договор, на котором базируется Антанта – франко-русский, подписанный еще Александром III. Он является единственным настоящим документом. По нему французы и русские должны немедленно объявить войну Германии, напавшей на Россию или Францию. Но такие обязательства имеют по отношению друг к другу только Париж и Петербург.
Желай Англия мира, можно было сказать просто два слова, и немцы поняли бы, на каком волоске висит судьба их страны. Но сэру Грею его хозяева дали задание, и он с мастерством его выполняет, загоняя в гроб миллионы людей, что пока беззаботно греются под июльским солнцем. Как и во всем мире, в Британии есть помимо дипломатии официальной, еще и неофициальная. На этот раз ставки так высоки, что молчит и она. «На этот же раз Англия воздержалась даже от предупреждения с глазу на глаз», – сетует Альфред фон Тирпиц.
Вместо этого британские «независимые» газеты начали публикации статей, которые иначе, как провокацией и не назовешь. «Standart» и «Daily Chronicle» прямо указывали виновников в смерти австрийского наследника: «Нет сомнения, что целый заговор был подготовлен в Сербии, и на Россию падает часть ответственности, если не вся»; «основой убийства является российская система устранения каждого невыгодного противника на Балканах».
Благодаря стараниям лорда Грея перед Веной и Берлином вырисовывалась очень радужная картина: в случае нападения Австрии на Сербию, Россия не обязательно вмешается в конфликт, а если это и случится, то Англия ее точно не поддержит. Вероятным было вмешательство Франции, но в таком варианте это было очень даже неплохо, потому, что именно Париж с вожделением ждал возможности отобрать обратно Эльзас и Лотарингию, а следовательно, был настоящим противником Германии.
Прозрачные намеки сэра Грея сделали для разжигания войны куда больше выстрелов Гаврилы Принципа.
Наступал кульминационный момент. 20 (7) июля в Россию приехал президент Франции Пуанкape – по прозвищу «Война». Чтобы Николаю II было не страшно помогать славянским братьям, он заверил, что в случае войны с Германией, Франция выполнит свои союзнические обязательства. Заодно были еще раз обсуждены и военные планы сторон. Россия в соответствии со своими обязательствами должна была обеспечить на 15-й день мобилизации полную готовность армии к наступлению на Германию. На Австро-Венгрию наступление планировалось на 19-й день мобилизации. Пока русский монарх и французский президент совещались, события словно замерли. Зато после отъезда Пуанкаре они понеслись со скоростью бешеных лошадей. В России оставалась одна неделя мирной жизни.
23 (10) июля «союзный» президент отбыл восвояси, а накануне лорд Грей успешно торпедировал последнюю возможность мирного решения конфликта. По инициативе царя русский министр иностранных дел Сазонов предложил, чтобы Россия, Англия и Франция коллективно воздействовали на венское правительство и принудили его к политическому разрешению своих претензий к Сербии. Грей это предложение отклонил. Оно могло испортить все дело, потому что он ждал австрийского ультиматума. Эта бумага была бикфордовым шнуром Первой мировой войны – от момента ее вручения до начала боевых действий оставались считанные дни.
И он дождался. 23 (10) июля ультиматум был вручен австрийцами послу Сербии. Не случайно венские дипломаты его вручили сербам сразу же, как Пуанкаре отбыл восвояси – теперь Парижу и Петербургу не проконсультироваться. Это удобно для немцев и австрийцев. Для наших «союзников» важно другое: уехав, французский президент не должен отвечать на конкретные вопросы Николая II и может вместо этого просто «слать телеграммы». Ведь не дай бог русский царь снова предложит сделать какое-нибудь совместное заявление. Например, передать решение австро-сербского конфликта на решение какого-нибудь международного комитета и долгожданная война не начнется. Теперь вместо конкретного обсуждения сложившейся ситуации французы могут отделаться лишь общими фразами. А до конца ультиматума всего 48 часов. И время стремительно летит, так быстро, что войну уже не остановить. Основная задача Грея теперь – это сделать события необратимыми.
В день вручения ультиматума английский министр в первый раз встретился с австрийским послом. Содержание ноты англичане прекрасно знали – накануне его смысл очень точно передала газета «Таймс». Любому, кто немного понимает в политике, ясно – это повод для вооруженного конфликта. Когда русский министр Сазонов получил телеграмму с сообщением об ультиматуме, он моментально воскликнул: «Это европейская война!» Лорд Грей этого «не понимает». Вместо того чтобы предостеречь австрияков на самом пороге войны, он только сожалеет, что предъявленная Сербии нота имеет ограниченный по времени срок ответа и отказывается ее обсуждать, пока не увидит документ воочию. Затем он говорит послу Австро-Венгрии об ущербе, который может нанести торговле война между четырьмя великими державами. Венский посол Менсдорф считать умеет хорошо. Четыре державы это: Россия, Австрия, Франция и Германия. О пятой державе – Англии, Грей не обмолвился ни словом. Это уже даже не намек, а прямое свидетельство будущего нейтралитета Великобритании. Донесение о беседе австрийский посол закончил следующими словами: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии по отношению к нам». После беседы с Греем, окончательно успокоенная Австро-Венгрия убеждается в том, что она может нанести удар по Сербии.
Теперь снова обратимся к фактам. После получения австрийской ноты, состоящей из десяти пунктов, Белград заметался. В воздухе уже пахло порохом, и Сербия один на один стояла с разъяренной Австрией. «Мы не можем защищаться. Посему молим Ваше величество оказать нам помощь возможно скорее», – писал в своей телеграмме сербский принц-регент Александр Николаю II. В ответ сербам предложили принять австрийские условия, не оказывать сопротивления, но заявить, что она уступает силе и вручает свою судьбу великим державам.
Срок ультиматума истекал через 48 часов. С этого момента, как в часовой бомбе, начинался обратный отсчет. Прошла половина отведенного австрийцами срока, когда австрийский посол в Лондоне привез Грею копию ультиматума. И тут великий актер лорд Эдуард Грей закатил глаза. Он заявил обескураженному Менсдорфу, что это «самый страшный документ из всех когда-либо порожденных дипломатией».
Последние минуты мира неуклонно истекают, как песок в часах, а глава британской дипломатии вызывает уже германского посла Лихновского. Теперь, когда Европе осталось наслаждаться миром всего 24 часа, британцы скажут свое веское слово и спасут миллионы жизней? Как бы не так!
«В случае вступления Австрии на сербскую территорию, – заметил Грей, – опасность европейской войны надвинется вплотную…Всех последствий подобной войны четырёх держав совершенно нельзя предвидеть».
Английский дипломат снова говорит о возможном ущербе мировой торговле, потенциальном революционном взрыве и грозящем всеобщем обнищании, но это не имеет особого значения, это просто слова. Главное, что он снова подчеркивает, теперь уже перед немецким послом, что война возможна между ЧЕТЫРЬМЯ великими державами, снова указывая, что Англия останется нейтральной. Не зря Грей подчеркнул это еще раз – ведь ему нужно не просто предъявление австрийского ультиматума, а боевые действия по его истечению. Только окончательно убедившись в нейтралитете Англии, немцы и австрийцы могут решиться и на войну с Россией и Францией.
25 (12) июля, в назначенный срок, сербский премьер Пашич привез ответ сербского правительства. Сербия соглашалась на все и только отказывалась допустить австрийских представителей к расследованию заговора на жизнь эрцгерцога. И хотя Белград принимает девять из десяти пунктов ультиматума, австрийский посол неудовлетворен и заявляет о разрыве дипломатических отношений. Благодаря британским намекам одна сторона к войне готова. Что на другой стороне?
Русские дипломаты пытаются спасти мир. В тот же день, когда Австрия разорвала отношения с Сербией, Сазонов обратился к сэру Грею с просьбой «ясно и твердо» осудить перед австрийцами их политику. Никакого осуждения, разумеется, не последовало, ведь это могло еще остановить австрийские войска, стягивавшиеся к сербской границе.
Задача у Эдуарда Грея непростая: он одновременно должен демонстрировать немцам свой нейтралитет, показывая русским, что эта «нейтральность» полностью на стороне России. В этот же день русский посол в Лондоне Бенкендорф сообщал в Петербург прямо противоположные впечатления об английском «нейтралитете»: «Хотя я не могу представить вам никакого формального заверения в военном сотрудничестве Англии, я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, ни со стороны кого-либо из лиц, пользующихся влиянием, указывающего на то, что Англия серьезно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определенному впечатлению обратного порядка».
В Берлине встревоженный кайзер обсуждает с приближенными сложившуюся ситуацию. В этот день в Потсдам прибыл из Англии брат Вильгельма II, принц Генрих, с посланием от английского короля Георга V. В кампанию по дезинформации Германии вступали коронованные особы. Британский монарх заявил принцу Генриху следующее: «Мы приложим все усилия, чтобы не быть вовлеченными в войну, и останемся нейтральными».
«Когда я выразил в этом сомнение, кайзер возразил: Я имею слово короля и этого мне достаточно», – пишет в своих мемуарах гросс-адмирал Тирпиц. Время спрессовалось в стремительном полете. 28 (15) июля австрийские пушки начали обстрел сербской территории. В Петербурге настойчиво требовали, чтобы Англия наконец определила свою позицию. В ответ из Лондона неслось что-то невнятное. Посол Франции в России Морис Палеолог только и мог написать в своих мемуарах, что его британский коллега «Бьюкенен обещает нам энергично поддерживать перед сэром Эдуардом Греем политику сопротивления германским притязаниям».
Под давлением военных и министра Сазонова русский царь принимает решение об объявлении частичной мобилизации. Он колеблется, принимая это поистине роковое решение. В тот же день, получив телеграмму от кайзера Вильгельма с заверением выступить посредником между Россией и Австрией и просьбой не ускорять военных приготовлений, вечером Николай решает отменить всеобщую и провести только частичную мобилизацию в четырех военных округах. Указ о частичной мобилизации в Варшавском, Киевском, Одесском, Московском округах (только против Австрии) был объявлен по телеграфу утром 29 (16) июля. В Германию делается немедленное сообщение о проведении мобилизационных мер, из которых, «ни одна не была направлена против Германии».
Однако Берлин, уверенный в нейтралитете Англии, действует жестко. 29 (16) июля германский посол Пурталес зачитывает Сазонову телеграмму немецкого канцлера Бетмана. Тот требовал, чтобы Россия прекратила всякие военные приготовления, иначе Германии тоже придется объявить мобилизацию, а это может легко привести к войне.
В этот момент в Лондоне все-таки услышали требования Петербурга прояснить свою позицию и 29 (16) июля наши «союзники», приоткрыв карты, показали свою верность обязательствам на деле. Жалко, что Николай II этого так никогда и не узнал: 29 (16) июля британский министр иностранных дел дважды встретился с германским послом. Во время первой беседы Грей не сказал ничего существенного. Он ждал известий о начале русской мобилизации. Получив необходимую информацию, сэр Грей известил Лихновского, что хотел бы его повидать еще раз.
Казалось, ничто не предвещало сюрпризов, когда совершенно неожиданно сэр Грей заявил… Впрочем, дадим слово самому послу немецкому посланнику Лихновскому: «Грей заявил, что британское правительство желает поддерживать прежнюю дружбу с нами, и оно останется в стороне, поскольку конфликт ограничится Австрией и Россией. Если же мы втянем и Францию, то положение немедленно изменится и британское правительство, может быть вынуждено будет принять немедленные решения».
– То есть как? – только и смог в ответ произнести немецкий посол, а кайзер начертал на его телеграмме свой совершенно правильный вывод – «то есть они на нас нападут». В Берлине не знали, что за два дня до этой беседы милый и дружелюбный Эдуард Грей на заседании кабинета министров яростно требовал участия Англии в войне, угрожая в противном случае выходом в отставку.
Сейчас, когда события приобретали необратимый характер, немцы вдруг поняли, что в случае конфликта с Парижем рейху придется воевать еще и с Англией. А это в корне меняло дело. Борьба с обладавшей обширными колониями и практически неисчерпаемыми людскими и сырьевыми ресурсами Британской империей, а в перспективе и с Соединенными Штатами означала столкновение со всем миром. Шансов на победу в такой борьбе у Германии не было.
Заявление Грея произвело в Берлине эффект разорвавшейся бомбы. Сам кайзер дал волю чувствам: «Англия открывает свои карты в момент, когда она сочла, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном положении! Низкая торгашеская сволочь старалась обманывать нас обедами и речами. Грубым обманом являются адресованные мне слова короля в разговоре с Генрихом: „Мы останемся нейтральными и постараемся держаться в стороне сколь возможно дольше“».
Прозрение приходит к германскому монарху поздно. Мир уже на краю пропасти. Однако оставим посла Лихновского в его недоумении, а Вильгельма II в его благородном гневе. Нам надо обратить внимание на другой факт. Сэр Грей дает немецким дипломатам совершенно новую вводную.
Фактически Великобритания предъявляет Германии ультиматум: если хотите избежать войны с Англией (т. е. со всем миром), воюйте только с Россией!
Не трогайте Францию! Вот это и есть самое главное. Англичане пытались организовать немировую войну, они попытались подстроить ситуацию так, чтобы битва разгорелась только между Австрией, Германией и Россией. Сами они хотят остаться в стороне, сохранить для себя «свободу действий», если пользоваться лексиконом сэра Грея. Все логично. Вспомним цели этой войны для Великобритании – уничтожение России и Германии. Вот пусть друг дружку и истребляют, а французы и англичане вступят в драку в последний момент. Можно даже войну и объявить, зафиксировать статус-кво, а воевать по-честному точно незачем. Так «союзники» сделают и в 1939-м, когда истекающая кровью Польша помощи от них не дождется.
В Берлине прошел шок, вызванный выступлением британского министра. Ситуация кардинально менялась. Надо было думать, как выходить из сложившегося положения. И решать, причем очень быстро. В то же время стало известно, что Италия скорей всего не будет воевать на стороне своих союзников – Германии и Австрии. Положение становилось совсем невеселым. Картина разом изменилась: теперь в Берлине были близки к панике. Предупреждения Грея были переданы в Вену, а австрийцев начали уговаривать удовольствоваться занятием Белграда как залогом и оставить дело на рассмотрение международных посредников.
В Петербурге же военные давят на царя, требуя объявления полной мобилизации. 29 (16) июля (между 6 и 7 часами вечера) – Николай II дает согласие на объявление общей мобилизации. Но внезапно получена телеграмма кайзера, где он просил прекратить частичную мобилизацию и дать возможность Германии выступить в роли посредника. То есть избежать войны!
Эффект от послания главы Германии был огромен. Николай II велел отменить всеобщую мобилизацию. Почему он так легко назначал и отменял такие серьезные мероприятия, как мобилизация? Оценивая это, не нужно забывать, что полученная телеграмма была ПЕРВОЙ, которую получил глава России от главы Германии за время возникшего кризиса. Дело в том, что Вильгельм лишь 28 (15) июля прибыл в Берлин из своего обычного морского путешествия в норвежских фьордах. И Николай немедленно написал ему, прося предотвратить войну, воздействуя на австрийцев. Ответ пришел – Вильгельм согласен это сделать, Николай отменяет мобилизацию, которую согласился объявить, видя мобилизацию австрийской армии и не имея ответа из Берлина.
Казалось бы, война теперь не разгорится, главы стран сумеют найти выход из тупика. Ведь Николай II тоже вовсе не хочет войны и ведет активную переписку с германским кайзером. Вдруг они договорятся? Немцы, убедившись в английском коварстве, готовы пойти на попятную. Значит, в этот момент организаторам войны надо было снова подстегнуть именно русскую сторону, раз в Берлине готовы были избежать войны.
Чтобы началась война, надо чтобы оба противника (Германия и Россия) мобилизовали свои армии. Если это случится, войну уже не предотвратить. Но пока в России объявлена лишь частичная мобилизация, в Германии мобилизации вообще еще нет. Но немцы будут вынуждены ее объявить, если в России объявят полную мобилизацию, просто потому, что нельзя этого не делать и спокойно смотреть на мобилизацию соседей.
Но как заставить Николая II сделать роковой шаг, если он противится этому? Только показав ему, что Германия уже мобилизуется, когда этого нет и в помине! То есть попросту обмануть и представить действия России как ответ на несуществующие действия Германии…
Историки не любят об этом писать. Не потому что не знают, а потому, что не могут объяснить. Информацию об этом найти очень просто. А вот дать логичное объяснение в рамках концепции об агрессивной Германии, вдруг начавшей войну, невозможно.
Чтобы заставить Николая II объявить всеобщую мобилизацию, кто-то инициирует в Германии выход газеты с фальшивым объявлением о мобилизации германской!
Слово министру иностранных дел России Сазонову. Вот, что он пишет в своих мемуарах:
«Около полудня 30 июля в Берлине появился отдельный выпуск германского официоза Lokal Anzeiger, в котором сообщалось о мобилизации германских армий и флота. Телеграмма Свербеева с этим известием была отправлена незашифрованной в Петроград через несколько минут после появления означенного листка и получена мной часа два спустя. Вскоре после отправления своей телеграммы Свербеев был вызван к телефону и услышал от фон Яго опровержение известия о германской мобилизации. Это сообщение он передал мне также по телеграфу без всякого замедления. Тем не менее на этот раз его телеграмма попала в мои руки со значительным запозданием. История появления известия о германской мобилизации до сих пор не вполне выяснена».
В столице Германии появился еще один («отдельный», пишет Сазонов) выпуск берлинской газеты с объявлением о мобилизации. ФАЛЬШИВЫЙ! Цель его была проста – спровоцировать Россию на объявление о мобилизации. Немцы отреагировали на эту фальшивку моментально – послу позвонили и опровергли дезинформацию. Но вторая телеграмма посла Свербеева в Петербург непонятным образом задержалась, а вернее говоря – была задержана сознательно. Потому что именно из-за этого сообщения Николай II дал согласие на объявление всеобщей мобилизации!
«Никто, конечно, не удивится, что к этому известию в России отнеслись весьма серьезно и что декрету о мобилизации армии больше поверили, чем его опровержению… Это были не слухи, а определенное сообщение отдельного выпуска официозного органа», – пишет Сазонов.
Вот так путем провокации удалось спровоцировать Первую мировую войну. Потому что именно после фальшивой немецкой мобилизации события моментально приняли необратимый характер. До войны оставалось два дня…
«У этой истории есть еще и другая сторона, в одинаковой мере не раскрытая. Это – причина непонятного запоздания второй телеграммы Свербеева, которой он, со слов фон Яго, опровергал первую. Ближайшее объяснение этого странного факта, само собой напрашивающееся, то, что замедление передачи этой второй телеграммы было умышленное. Доказательств этому, разумеется, нет и быть не может…»
Кто же устроил эту провокацию? Германия, чтобы выставить Россию агрессором, заставив ее первой объявить мобилизацию? Нет, такая версия не проходит, ведь в таком случае немцы не должны были всего через сутки объявлять России войну.
Так кто же это сделал?
Под давлением дезинформации 30 (17) июля, Николай II подписывает указ о всеобщей мобилизации. Первым ее днем был назначено 31 (18) июля 1914 года. Начинается цепная реакция. Из Берлина дело выглядит так, что Россия, несмотря на мирные заверения свого царя, все же объявила уже не частичную (только против Австро-Венгрии), а всеобщую мобилизацию. То есть и против Германии. Не реагировать на это невозможно. Германия вводит положение «кригсгефар» (военной опасности). Удивление поступком русского царя в Берлине очень велико. Ведь в день, когда Николай решил объявить всеобщую мобилизацию, немцы стали выполнять взятые на себя обязательства, выступить посредником. «Того же 30 июля у меня снова было свидание с германским послом, в течение которого он обратился ко мне с вопросом, не могли бы мы удовольствоваться обещанием Австро-Венгрии не посягать на территориальную неприкосновенность Сербии, и просил указать, на каких условиях мы согласились бы приостановить наши военные приготовления», – написал в мемуарах (то ли подлец, то ли глупец) Сазонов.
Стараниями лорда Грея для Берлина получалась серьезная ситуация: ее союзник Австрия уже вела боевые действия с Сербией. Россия мобилизуется, это приводит к готовности начать мобилизацию в Берлине, в ответ на немецкие приготовления начнет мобилизоваться и Франция. У немцев практически не остается выбора: либо они будут выжидать, ничего не предпринимая, и тогда Россия может ударить по Австрии. Германия будет вынуждена поддержать своего союзника, а Франция обязана поддержать своего. Следом в войну вступит и Великобритания. Этот путь тупиковый, практически не дающий шансов на победу. Второй вариант действий немцам напрямую предлагает сэр Грей: воевать только с Россией, проявив инициативу самим немцам. Заодно и повод подкидывают: русская мобилизация это непосредственная угроза безопасности рейха. Таким образом, англичане подталкивают к войне и Германию, и Россию. Костер поджигают с обеих сторон.
Правильно поняв английский намек, Берлин пытается в последний момент выйти из тупика, в который кайзер Вильгельм II сам себя и загнал. Последний шанс для этого – заставить, попросить Россию (конечно не теряя собственного достоинства) не вмешиваться в австро-сербский конфликт. Для этого надо, чтобы русские остановили мобилизацию. «…Русская мобилизация сделала войну неизбежной. Предотвратить ее могло теперь лишь чудо», – пишет глава германского флота.
И Германия пытается это чудо сотворить. 31 (18) июля, в полночь, германский посол Пурталес предъявил России ультиматум, требуя отменить в ближайшие двенадцать часов мобилизацию и «дать нам четкие объяснения по этому поводу». Если до 12 часов дня 1 августа (19 июля) Россия мобилизацию не отменит, Германия также объявит всеобщую мобилизацию.
Одновременно с действиями своих дипломатов, германский кайзер шлет телеграммы лично Николаю II, отчаянно пытаясь получить от него заверения в миролюбии России. Но в ситуации, когда англичане уже Вильгельма обманули, и с русской мобилизацией происходит что-то очень странное, он хочет получить от русского царя не слова, а заверения его мирных намерений делом. Дилемма проста и трагична: либо «кузен Ники» одумается, и тогда войны можно избежать, или, объявив ему войну, Германия получит конфликт только с Россией. Как и обещает немцам сэр Грей. Кайзер близок к отчаянию – он понимает ситуацию, русский царь куда как спокойнее, у него за спиной «союзники», т. е. он не понимает складывающиеся обстоятельства.
До полуночи 31 июля 1914 года британское правительство еще могло предотвратить мировую катастрофу, если бы ясно заявило о своем твердом намерении вступить в войну. Оно этого не сделало. Потому что англичанам была нужна эта война.
Пошли последние часы мира. Телеграммы летят в обе стороны.
Николай II – Вильгельму II, 1 августа (19.07) 1914 года
«Получил твою телеграмму. Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, (в прошлой телеграмме Николай обещал, что «его войска не предпримут никаких вызывающих действий»), т. е., что эти мероприятия не означают войны и что мы будем продолжать переговоры ради благополучия наших государств и всеобщего мира, дорогого для всех нас. Наша долгая испытанная дружба должна с Божьей помощью предотвратить кровопролитие. С нетерпением и надеждой жду твоего ответа. Ники».
Вильгельм II – Николаю II, 1 августа (19.07) 1914 года
«Благодарю за твою телеграмму. Вчера я указал твоему правительству единственный путь, которым можно избежать войны (отмена мобилизации!). Несмотря на то что я требовал ответа сегодня к полудню, я до сих пор не получил от моего посла телеграммы, содержащей ответ твоего правительства. Ввиду этого я был вынужден мобилизовать свою армию. Немедленный утвердительный, ясный и недвусмысленный ответ твоего правительства – единственный путь, которым можно избежать неисчислимых бедствий. Пока я не получу этого ответа, я, увы, не могу обсуждать твоей телеграммы по существу. Во всяком случае, я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам, безусловно, воздерживаться от малейшего нарушения наших границ. Вилли».
Ужас ситуации в том, что им не договориться, как бы они к этому не стремились – события становятся необратимыми. В ситуации, когда Россия мобилизуется и отменять этот процесс не собирается, единственно разумное действие для Германии сделать так, как хочет сэр Грей, т. е. объявить России войну. Только сделать это формально, а потом попытаться уже неформально решить проблему за столом переговоров. В конце концов, можно ведь объявить войну и, не воюя, тут же сесть за стол мирных переговоров.
Утром 1 августа (19.07) Николай II принял германского посла. Он горячо убеждал его, что мобилизация не означает угрозы для Германии и тем более враждебных по отношению к ней намерений, что остановить ее сразу невозможно ввиду огромных размеров территории. Пурталес немедленно передал содержание разговора в Берлин. Немцы словам больше не верят, а в реальности в России мобилизация продолжается. Идет ее второй день. По предвоенным планам, прекрасно известным в Берлине, на 15-й день русская армии должна быть готовой к наступлению.
Вечером 1 августа кайзер, загнанный в угол, совершает роковой поступок. Германский посол в России граф Пурталес прибывает к русскому министру иностранных дел Сазонову. «Граф Пурталес и с первых же слов спросил меня, готово ли русское правительство дать благоприятный ответ на предъявленный им накануне ультиматум. Я ответил отрицательно и заметил, что хотя общая мобилизация не могла быть отменена, Россия тем не менее была по-прежнему расположена продолжать переговоры для разрешения спора мирным путем.
Граф Пурталес был в большом волнении. Он повторил свой вопрос и подчеркнул те тяжелые последствия, которые повлечет за собою наш отказ считаться с германским требованием отмены мобилизации. Я повторил уже данный ему раньше ответ. Посол, вынув из кармана сложенный лист бумаги, дрожащим голосом повторил в третий раз тот же вопрос. Я сказал ему, что не могу дать ему другого ответа. Посол, с видимым усилием и глубоко взволнованный, сказал мне: „В таком случае мне поручено моим правительством передать вам следующую ноту“. Дрожащая рука Пурталеса вручила мне ноту, содержащую объявление нам войны. В ней заключалось два варианта, попавшие по недосмотру германского посольства в один текст».
В книгах о Первой мировой весьма редко приводят слова ноты, врученной Пурталесом и говорящей об объявлении войны. Между тем строки этого документа свидетельствуют о том, какую роковую роль сыграло опубликование фальшивого объявления о германской мобилизации.
«…Его Величество Император Германский в согласии с Англией прилагал старания к осуществлению роли посредника… когда Россия, не дожидаясь их результата, приступила к мобилизации всей совокупности своих сухопутных и морских сил».
Итак – Германия объявила войну России. А далее вновь начались чудеса. Поздно вечером, 1 августа царь, получив немецкую ноту с объявлением войны, отбил длиннейшую телеграмму английскому королю. Усталый, он в два часа ночи зашел к императрице, попил чаю. Потом принял ванну и уже пошел в опочивальню, когда его нагнал камердинер. В его руке была… телеграмма от Вильгельма II.
Кайзер совершил последнюю, отчаянную попытку спасти их обоих. Происходили события, поистине невиданные в истории дипломатии.
Через семь часов после объявления войны, ее зачинщик кайзер взывал к миролюбию, прося о прекращении военных действий, которые еще не начались, и начале мирных переговоров!
Вильгельм предпринял последнюю попытку спасти их обоих. Николай ничего ему не ответил – ведь в его душе клокотало негодование против неожиданного объявления войны…
В этот момент глава британской дипломатии, сэр Грей, еще раз встревает в события, для того чтобы подстраховаться и гарантированно направить немцев на Россию. Чтобы обеспечить начало локальной германо-русской войны, в которой Англия останется сторонним наблюдателем. По крайней мере, первое время, пока соперники не нанесут друг другу серию обескровливающих ударов. Тогда и настанет время появиться на сцене Великобритании и США. Они легко смогут продиктовать условия нового мирового устройства обессиленным немцам и русским.
А как же союзная России Франция? Она тоже не должна была вступить в войну, предоставив немцам и русским вдоволь истреблять друг друга. Как «ковалось» алиби для Парижа, мы поговорим чуть ниже, а сейчас вновь вернемся во взбудораженный Берлин. Из Лондона в столицу Германской империи с небольшим перерывом приходят две депеши. Первая сообщила о британских гарантиях Бельгии. Затем поступила вторая телеграмма от германского посла Лихновского. О ней стоит упомянуть особо. Германский посол сообщал: «В том случае, если мы не нападаем на Францию, Англия останется нейтральной и гарантирует нейтралитет Франции».
Эта депеша из Лондона вызвала радостное оживление в Берлине. Казалось, ужасной войны на два фронта можно было избежать, а возможно и самой войны тоже, ведь в одиночку Россия стала бы куда сговорчивее. Но действительность быстро испортила настроение кайзера.
Оказывается, германский посол Лихновский просто неправильно понял министра иностранных дел Великобритании!
Это не шутка и не анекдот. Это топорная попытка замаскировать роль Англии в разжигании мировой войны. Ведь документы, телеграммы и вся дипломатическая переписка имеется и в ней черным по белому написано, что сказал германскому послу глава британского МИДа. Именно это он далее пересылал в Берлин. И вот закончилась война, Германия разбита, уничтожена Российская империя, словом, все цели той войны достигнуты. Теперь надо переложить всю ответственность на немцев и замаскировать провокаторскую роль Англии и предательскую роль Франции. Для этого пишутся книги, которые дают объяснения, через пару десятилетий становящиеся официальной точкой зрения.
Штука в том, что даже в таких книгах правду не удается до конца замазать. Типичным примером книги, написанной для сокрытия истины, является «Первый блицкриг. Август 1914» Барбары Такман. Это не просто история возникновения войны, это эталон литературы. За эту книгу ее автор получила Пулитцеровскую премию. Читать, как она объясняет «необъяснимое» и срезает острые углы, одно удовольствие. Что ж, такие премии дают не зря.
Так вот, что пишет Такман о таком невероятном в истории дипломатии случае:
«В действительности же Грей имел в виду иное. Со своими обычными недомолвками он дал обещание поддерживать нейтралитет Франции лишь в том случае, если Германия даст заверения сохранить нейтралитет как по отношению к Франции, так и России, другими словами, не начинать военных действий против этих держав, пока не станут известны результаты усилий по урегулированию сербской проблемы… Грей достиг совершенства в манере речи, которая не содержала почти никакого смысла. Он избегал прямых и ясных высказываний, возведя это в принцип, как утверждал один из его коллег. Не удивительно, что, разговаривая с ним по телефону, Лихновский, находившийся в смятении перед лицом надвигавшейся трагедии, неверно понял смысл его слов».
Иными словами – глава министерства иностранных дел самой сильной державы мира того времени и посол еще одной сверхдержавы – просто два идиота. Один говорит бессмысленные речи, другой, ничего не понимая, не переспросит, не уточнит. Несмотря на то что война уже на пороге и одно неверное движение или неясно выраженная мысль может стоить жизни миллионам людей…
Дальнейшие действия военного руководства немцев прекрасно проиллюстрировали, зачем сэр Грей так косноязычно выражался, зачем так настойчиво просил Германию воевать только с одной Россией. Все очень просто. Коротко и ясно суть вопроса сформулировал один из руководителей германской армии генерал Эрих Людендорф: «Наступление на Россию и оборона на Западе при существующей обстановке заранее означали бы, как это показали многочисленные военные игры, затяжную войну и были ввиду этого забракованы генералом графом фон Шлиффеном».
Поспешное объявление войны России вызвало огромное удивление в руководстве германских вооруженных сил. По всем тщательно разработанным планам воевать надо было сначала с Францией. Не понимал действий своего руководства и командующий немецким флотом гросс-адмирал Тирпиц: «Таким образом, разгадка того, почему мы первые объявили войну, остается для меня неизвестной. По всей вероятности, мы сделали это из формально-юридической добросовестности. Русские начали войну без объявления ее, мы же считали невозможным обороняться, не объявив войну… По моему мнению, мы должны были так использовать в дипломатической области то преимущество, что в военном отношении наша позиция на русском фронте была оборонительной, чтобы объявление войны пришлось на долю России».
Своим объявлением войны германский кайзер в Петербурге всех невероятно удивил. В недоумении были не только его собственные, но и русские военные. В тяжелом положении оказались будущие историки, занимающиеся историей возникновения конфликта. Полное изумление охватило и русского императора. В своей телеграмме от 2 августа (20 июля) 1914 года английскому королю Георгу V, на следующий день после немецкого демарша, Николай II дал волю чувствам, оправдывая свою мобилизацию: «Что я имел основание так поступить, доказывается внезапным объявлением войны Германией, совершенно для меня неожиданным…»
Так кто же виноват в разжигании Первой мировой войны?
Победители всегда невиновны…
1
Территории Римской империи с границами по рекам Рейн (на востоке) и Луара (на западе и юго-западе).
(обратно)2
Картулярий – канцелярская должность, архивариус.
(обратно)3
Гесперийское море – Атлантический океан.
(обратно)4
Верую в Бога единого, Отца всемогущего (лат.).
(обратно)5
Вотан с нами! (готск.)
(обратно)6
Гиберния – древнее название Ирландии.
(обратно)7
«От основания города», то есть Рима.
(обратно)8
Дунай.
(обратно)9
Из хроники Второго крестового похода, 1147 г.
(обратно)10
Знаменитый Сен-Жермен-л'Оксерруа, считающийся как и св. Ремигий (Сен-Реми) покровителем Франции.
(обратно)11
Часть аланов (осетины) – осели на Северном Кавказе, где живут поныне.
(обратно)12
Буквально «злая душа» (готск.) – нечистая сила, неуспокоенный дух. (варе. unhulpa – нечистый).
(обратно)13
Ныне города Зальцбург и Кёльн, Австрия, ФРГ.
(обратно)14
Woths (готск.) – одержимый, бешеный. Для нас более привычно скандинавское «берсерк».
(обратно)15
«Сага о Скандзе», источник: В.Беньковский, Е.Хаецкая, «Атаульф», 1–8.
(обратно)16
Ныне Бонн, ФРГ.
(обратно)17
Эвксинский Понт (греч.) – Черное море.
(обратно)18
Аврасион – ныне г. Оранж.
(обратно)19
Секстиевы Воды – ныне г. Экс-ан-Прованс.
(обратно)20
Плутарх, «Истории», 238.
(обратно)21
Римская миля – 1619 метров.
(обратно)22
Альбис, Бистула – римские названия рек Эльба и Висла.
(обратно)23
Вальхи – кельты.
(обратно)24
Lupa (лат.) – буквально «волчица». Грубое латинское выражение, в данном контексте означающее падшую женщину, шлюху.
(обратно)25
«Вселенная от головы до глубин» (лат.) – буквально «в целом».
(обратно)26
Св. Августин, «О граде Божием», книга 13, гл. XXI.
(обратно)27
Фукидид, «История Пелопоннесской войны», VI, 18.2.
(обратно)28
Марк Теренций Варрон (116-26 гг. до н. э.), один из крупнейших римских энциклопедистов, писателей и философов. Автор семидесяти четырех трактатов, среди которых «Жизнь римского народа», подробная история римской цивилизации.
(обратно)29
Pax Teutonica (лат.) – «Германский мир», общее римское название варварского сообщества.
(обратно)30
«Германская дорога» (лат.). Начиная с 370 г. до н. э. и строительства древнейшей мощеной дороги via Latina римляне проложили несколько десятков тысяч километров магистралей в Европе, Азии и Африке. Остатки «Германской дороги» частично сохранились до XX века, на ее месте сейчас находится «рейнский» автобан, построенный во времена А.Гитлера.
(обратно)31
Камулодун – окрестности Колчестера и Ипсвича, Великобритания.
(обратно)32
Кто прав и к цели твердо идет, того…
Пускай весь мир, распавшись, рухнет -
Чужого страха сразят обломки!
(Гораций, Оды, III. 3)
(обратно)33
Мария Дева, Агнец Божий, помилуй нас (лат.).
(обратно)34
«Беовульф», 1:1–3.
(обратно)35
Помазание на царство не числится в Семи таинствах Церкви, но по смыслу его можно считать разновидностью таинства миропомазания. Первенство приписывается св. Ремигию Реймсскому.
(обратно)36
Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа? (готск.). 1 Коринфянам, 15:55.
(обратно)37
славяне
(обратно)38
готы
(обратно)39
Откровение Иоанна Богослова. 20: 2,3.
(обратно)40
Уменьшительно-ласкательное обращение к прадеду (англ).
(обратно)41
Вот дерьмо! Хозяин, они мертвы! Все мертвы!
(обратно)42
Старший следователь (нем).
(обратно)43
Подробнее об истории Беранже Соньера см. Лей Р. Линкольн Г., Бейджент М. Святая кровь и Святой Грааль. М., Крон-пресс, 1997.
(обратно)44
Арелата – римское название современного города Арль, Франция, Бургундия.
(обратно)45
Меня зовут Альбрих-дверг! Кто выйдет против меня? Золото и серебро Фафнира – мои! (древнескандинавск.)
(обратно)46
Фафнир жестоко отомстит за это… (древнескандинавск.)
(обратно)47
Конвой (нем).
(обратно)48
Узел – единица скорости в морской навигации, равная одной морской миле в час (1852 м/ч).
(обратно)49
«Этимологический словарь готского языка» (нем).
(обратно)50
Полицейское судно! Впереди! Приказ лечь в дрейф! (нем.)
(обратно)51
Мы не можем сейчас этого делать! (нем.)
(обратно)52
Бальмунг – в «Песне о Нибелунгах» имя меча Зигфрида
(обратно)53
Унция – принятая в Великобритании мера веса = 28,3 г.
(обратно)54
Звание, примерно соответствующее армейскому полковнику. Начальник полиции округа.
(обратно)55
Лука, 4: 1–5; Матфей, 12:1–8; Марк, 2: 23–28.
(обратно)56
Весьма расхожее название Эйфелевой башни в Париже, которую в начале XX века почитали исключительно безобразным сооружением, портящим облик столицы Франции.
(обратно)57
Шарлемань – император Карл I Великий (768–814).
(обратно)58
Эмелин Пенхерст – одна из основателей движения за право женщин голосовать на выборах (1868).
(обратно)59
Никто не обязан делать что-либо сверх возможного (лат.).
(обратно)60
Ты – Кримхильда (готск.).
(обратно)61
Реальный факт. Картина «Мона Лиза», более известная как «Джоконда», действительно была похищена из Лувра (но не в 1912-м, как у автора данного романа, а в 1911 году), что вызвало широчайший общественный резонанс. Два года спустя, картину случайно обнаружили во Флоренции, преступники найдены не были.
(обратно)62
CQD – принятый в 1912 г. на радиостанциях фирмы «Маркони» сигнал бедствия (CQ – общий вызов, D – danger (опасность). MGY – Позывные «Титаника». Принятый в 1906 году всеобщий сигнал SOS радисты «Маркони» не использовали.
(обратно)63
Сапковский А. Вареник или нет золота в серых горах. Берлин, 1992.
(обратно)64
«Иудейская война» (лат).
(обратно)65
Официальное название Петропавловской крепости до 1917 года.
(обратно)66
Одно из сленговых названий Лондона.
(обратно)67
Римские названия городов Трир, Реймс, Кёльн, Труа и Орлеан соответственно.
(обратно)68
Описание самолета «Илья Муромец» тип ИМ-Б взято из мемуаров И. И. Сикорского «Воздушный путь». На данном аэроплане действительно был совершен сверхдальний полет С.-Петербург—Киев—Санкт-Петербург в июне 1914 года. Общая протяженность исторического полета в обе стороны – более двух тысяч километров.
(обратно)69
Реальный факт. Именно в районе Каменца-Подольского В конце IV – середине V века племена готов, возглавляемые королем Атанарихом, потерпели жестокое поражение в битвах с армией гуннов, возглавляемой Аттилой, и под его натиском ушли за Днестр, в дакийские Карпаты.
(обратно)70
Мы забрались слишком далеко. Возвращаемся назад (нем.).
(обратно)71
Реальный факт. Каменец-Подольский 4 августа 1914 года был захвачен австро-венгерской армией, но уже 6 августа отбит обратно подошедшими войсками Российской империи.
(обратно)
![Судьба боится храбрых [= Час волка]](https://www.4italka.su/images/articles/556376/primary-medium.jpg)
Комментарии к книге «Беовульф. След Фафнира. Мировой кризис», Андрей Леонидович Мартьянов
Всего 0 комментариев